Цикл романов "Дестроер-1". Компиляция. Книги 1-50 [Уоррен Мерфи] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Рождение Дестроера
Глава первая
Все прекрасно понимали, почему Римо Уильямс должен умереть. Близким друзьям начальник ньюаркской полиции признавался, что Уильямс – просто кость, которую кинули борцам за гражданские права. – Где это видано, чтобы полицейского отправляли на электрический стул? Да еще из-за кого? Из-за какого-то торгаша наркотиками? Ладно, отстраните парня от службы. Ну выгоните в крайнем случае. Но стул?! Если бы этот тип не был черным, Уильямса не засудили бы. Журналистам начальник полиции заявил: – Это трагическое недоразумение. Уильямс всегда был у нас на хорошем счету. Газетчиков на мякине не проведешь. Они-то знали, почему Уильямс должен умереть: он – просто псих. Да разве можно такого снова выпускать на улицу? Да как он вообще попал в полицию? Избил этого беднягу до полусмерти и бросал помирать. Только вот жетончик-то обронил, и ну вопить: все подстроено, это провокация! Хочет, чтобы его оправдали. Идиот! Адвокат Уильямса тоже мог совершенно точно объяснить любому, почему его подзащитный проиграл процесс: чертов жетон. Никак не удавалось обойти эту улику. Вообще Уильямсу не надо было отрицать, что он избил этого типа. Но в любом случае судья не прав: электрический стул – это, знаете… У судьи по поводу приговора сомнений не было с самого начала. Какие, в самом деле, могут быть сомнения – приказы не обсуждаются. Судья не знал, почему он получил такой приказ: в определенных кругах задавать вопросы не принято. Лишь один человек представления не имел, отчего это приговор был столь скор и суров. Но раздумывать на эту тему ему оставалось совсем недолго: до 23.35. В 23.36 уже будет все равно. Садя на койке в камере, Римо Уильямс курил одну сигарету за другой. Каштановые волосы на висках выбриты: сюда охранники приладят электроды. Серые брюки – такие у всех заключенных в здешней тюрьме – разрезаны снизу почти до колен: на лодыжках тоже закрепят электроды. Чистые белые носки. На них кое-где следы сигаретного пепла. Пепельницей Римо перестал пользоваться еще вчера. Он просто бросал окурок прямо на выкрашенный серой краской пол и смотрел как он дымится. Время от времени охранники отпирали решетчатую дверь. Кто-нибудь из заключенных выметал окурки, а Римо выводили из камеры в окружении охранников. Когда его возвращали на место, он не мог обнаружить даже следов того, что он, Римо, здесь курил, а на полу умирали окурки. Никаких следов не оставит он здесь, в этой камере смертников. Железная койка не окрашена, даже инициалов не нацарапаешь. Можно разорвать матрац, но его заменят другим. Были бы шнурки… Привязать что-нибудь куда-нибудь. Но шнурков нет. Висящую над головой единственную в камере лампочку не разобьешь, она упрятана в плафон со стальной сеткой. Можно разбить пепельницу. Но не хочется. Можно нацарапать что-нибудь на белой эмалированной поверхности умывальника без горячей воды и затычки. Но что нацарапать? Полезный совет? Что-нибудь на память? Кому? Зачем? О чем рассказать напоследок? Может, о том, как делаешь свое дело, работаешь, тебя даже повышают по службе, а потом в твое дежурство в плохо освещенном проулке находят убитого уличного барыгу с твоим жетоном в руке? Медали за такое не дают… Никто не верит, что все подстроено, и в результате тебя ждет электрический стул. И в камере смертников оказываешься ты сам, а не все эти урки, громилы, убийцы, барыги – мразь, паразитирующая на теле общества, вся эта сволочь, которую ты честно пытался сюда отправить. А общество, те самые хорошие и добрые люди, ради которых ты горбатился и не раз рисковал шкурой, в своем величии обращают на тебя царственный гнев. Что тебе остается, когда вдруг выясняется, что посылать на электрический стул все-таки можно, да только судьи почему-то приговаривают не хищников, а тех, кто старался хоть как-то защитить слабого! На умывальнике обо всем этом не напишешь. Что ж, закуриваешь очередную сигарету. Куришь. Окурок бросаешь на пол и смотришь как он дымится. Дымок струится и, поднимаясь от пола на метр, тает. Потом окурок гаснет. Но на очереди уже новая сигарета… Римо поглядел на ментоловый огонек в руке, вынул ментоловую сигарету изо рта, поднес ее к лицу так, чтобы было видно, как красный огонек пожирает пахнущий мятой табак. Бросил сигарету на пол. Достал новую из одной из двух пачек, лежащих на коричневом одеяле из колючей шерсти. Сквозь решетку глянул в коридор на спины охранников, стоящих возле камеры. За два дня, проведенные в Коридоре смерти, он не перемолвился с ними ни словом. Им никогда не приходилось выходить ранним утром на уличное патрулирование, всматриваться в окна домов и мечтать о повышении в должности. Их никогда не подставляли, подбрасывая труп «пихалы», на котором почему-то так и не нашли ни грамма наркоты. На ночь они расходятся по домам, забывая о тюрьме и о законе. Ждут пенсии, мечтают о зимнем домике, на который можно скопить деньжат за пять лет службы. Клерки от правопорядка. Правопорядок? Уильямс посмотрел на дымящуюся в руке сигарету. Вдруг противен стал ее вкус: словно жуешь мятные подушечки от кашля. Оторвал фильтр, бросил на пол. Поднес к губам неровный конец сигареты, глубоко затянулся. Откинулся на койку, выпуская дым по направлению к гладко оштукатуренному потолку, такому же серому, как и пол, как и стены, как и перспективы на жизнь у дежурящих в коридоре охранников… Черты его лица были сильными и жесткими. Глубоко посаженные карие глаза, в углах – морщинки. Морщинки не от смеха – он редко смеялся. Сильное тело с выпуклой грудью. Бедра были широковаты для мужчины, но это было незаметно на фоне могучего размаха плеч. Он цементировал оборону школьной футбольной команды, в этом ему не было равных. Все это не стоило даже той воды из душа, которая смывала с кожи пот после тренировок. Кто-то заработал на нем очко. Римо вдруг привстал, лицо напряглось. В глаза бросились все трещины на полу. Он увидел умывальник в углу и впервые по-настоящему рассмотрел серий металл железной решетки. Бросил сигарету на пол и раздавил ее носком ботинка. Нет, черт побери, никто не может сказать, что команда соперника хоть раз заработала очко по его вине… Им так и не удалось прорвать оборону там, где стоял он, Римо. И если после него останется хотя бы это, значит, что-то все же останется. Уильямс медленно наклонился и начал подбирать окурки с пола. Один из охранников что-то сказал. Он был высокого роста, мундир туго обтягивал плечи. Римо откуда-то помнил, что его звали Майк. – Оставьте, потом уберут, – произнес Майк. – Нет, я сам. Слова выговариваются медленно. Сколько временя он ни с кем не разговаривал? – Поесть не хотите? – начал было охранник, но остановился. Помолчал, взглянул вдоль коридора. – Поздновато, правда, но что-нибудь раздобыть можно. Римо покачал головой. – Нет, я лучше уберу. Сколько еще осталось? – С полчаса. Крупными ладонями Римо молча сгреб в одну кучку сигаретный пепел. Шваброй получилось бы лучше, но ее нет. – Может, вам что нужно? – спросил Майк. – Нет, спасибо, – Римо решил, что охранник все же неплохой парень. – Закуривай. – Мне здесь курить запрещается. – А-а. Тогда возьми пачку. У меня две. – Спасибо, не положено. – Нелегкая у вас тут работенка, – соврал Римо. – Работа как работа. Полегче смены в патруле, конечно, но тоже не сахар. – Ага, – улыбнулся в ответ Римо. – Работа есть работа. – Точно. Тишина. Еще более звенящая после того, как была нарушена. Римо попытался придумать, что бы сказать, но не смог. Снова заговорил охранник: – Скоро придет священник. Это прозвучало почти как вопрос. Римо скривился. – Тем хуже для него. Я в церкви не был с тех пор, как парнишкой прислуживал на алтаре. Черт, кого ни арестуешь, говорит, что в детстве в церкви прислуживал, даже протестанты и евреи. Может, попы знают что-то, чего я не знаю? Может, от этого мне станет легче? Ладно, пусть приходит. Римо встал. Разминая ноги, подошел к решетке и положил на нее руку. – Жуткое дело, а? Охранник кивнул, но оба отошли на шаг от решетки. – Если хотите, я могу позвать священника прямо сейчас. – Хорошо. Нет, постой. Погоди минуту. Охранник опустил глаза. – Времени осталось немного. – Несколько минут-то еще есть? – Ладно, войду позову. Хотя он так или иначе придет. – А-а, так полагается, что ли? Плевок в морду на прощание. Они постараются спасти его бессмертную душу только потому, что так записано в местном уголовном законодательстве. – Не знаю, – ответил охранник. – Я тут только два года. За это время здесь у нас никого не было. Пойду посмотрю, готов ли он. – Не надо. – Я скоро вернусь, тут рядом, в конце коридора. – Тогда вперед, – сказал Римо. Не стояло спорить. – Можешь не торопиться. Извини, пожалуйста.Глава вторая
Тюремная легенда гласит, что приговоренные к смерти вечером перед казнью съедают ужин с большим аппетитом, чем начальник тюрьмы Мэттью Уэсли Джонсон. Так было и сегодня. Сидя в кабинете, Джонсон пытался занять себя чтением вечерней газеты, подперев ее подносом с нетронутым ужином. Тихо гудел кондиционер. Снова придется присутствовать при казни. Работа такая. Почему же не звонит телефон? Начальник тюрьмы посмотрел в окно. Поздние корабли шли по темной полосе реки к бесчисленным причалам, раскиданным неподалеку по берегу океана. Вспыхивали и гасли огни, передающие закодированные предупреждения об опасности на случай, если те, кому они могут что-то сказать, окажутся поблизости. Он бросал взгляд на часы. Оставалось только двадцать пять минут. Он опять занялся чтением «Ньюарк ивнинг ньюс». Передовая предупреждала о росте преступности. «Ну и что? – подумал он. – Уровень преступности повышается с каждым годом. Зачем кричать об этом на первой странице? Только людей баламутить. А потом, мы уже нашли простой способ решения проблемы преступности: казнить всех до одного полицейских». Его мысли опять вернулись к Римо Уильямсу, сидящему там, в камере. Уже давно он решил для себя, что самое неприятное – это запах. Не от ростбифа из готового замороженного обеда, который стоял перед ним на столе нетронутым, а от того, что произойдет сегодня. Если бы воздух был почище… Но запах все равно был, несмотря на вытяжную вентиляцию, – запах горелого мяса. Сколько их было за семнадцать лет? Семь человек. Сегодня станет восемь. Джонсон помнил каждого. Почему не звонит телефон? Почему губернатор не сообщает о помиловании? Ведь Уильямс не бандит, он же полицейский, черт возьми! В поисках раздела криминальной хроники Джонсон перевернул несколько страниц. Вот еще один обвиняется в убийстве. Он прочел статью целиком в поисках деталей. В баре негр ударил кого-то ножом во время драки. Наверное, окажется у него. Драка в баре… Скорее всего, пройдет как непреднамеренное убийство. Смертного приговора тут не будет. Хорошо. А этот Уильямс… Джонсон покачал головой. Что творится с судебным делопроизводством? Неужели судьи паникуют из-за всех этих борцов за гражданские права? Разве не ясно, что каждая принесенная жертва повлечет за собой следующую, еще большую, и так до тех пор, пока вообще ничего не останется? Неужто за десятилетием прогресса снова наступает полоса бессмысленно жестокого, исключительно карательного закона? Три года прошло с последней казни. Казалось, что времена меняются. И вот, пожалуйста… Мгновенно принятый к рассмотрению обвинительный акт! Суд Уильямса, решительный отказ в апелляции, и бедняга в камере смертников. Пропади все пропадом! На черта нужна такая работа? Взгляд Джонсона упал на фотографию, стоявшую в дальнем углу его широченного дубового письменного стола. Мэри и детишки. Где еще заработаешь 24 тысячи в год? Так тебе и надо: не будешь в другой раз поддерживать кандидатов, побеждающих на выборах. Ну что же этот ублюдок не звонит о помиловании? Тут на его «вертушке» – телефоне цвета слоновой кости – замигала лампочка. По широкой скандинавской физиономии начальника тюрьмы разлилось облегчение. Он схватил трубку: – Джонсон слушает! Знакомый голос произнес: – Хорошо, что ты на месте, Мэтт. «Где же мне еще быть?» – раздраженно подумал Джонсон, но вслух произнес: – Рад слышать вас, губернатор, даже не представляете, как рад. – Весьма сожалею, Мэтт. Помилования не будет. И отсрочки исполнения приговора – тоже. – А-а, – сказал Джонсон. Его левая, не занятая трубкой рука скомкала газету на столе. – У меня просьба, Мэтт. – Конечно, губернатор, конечно. Он спихнул скомканную газету с края стола в корзину для мусора. – К вам там должен приехать монах-капуцин и сопровождающий. Они, я думаю, уже поднимаются к тебе. Пусть монах побеседует с этим, как его… с Уильямсом. А тому, второму, разреши, пожалуйста, понаблюдать за казнью с пульта управления. – Да ведь оттуда почти ничего не видно. – Ничего, пусть посидит там. – Но по инструкции не… – Перестань, Мэтт. Мы же не дети. Пусть побудет там. Губернатор уже не просил; он приказывал. Джонсон снова уперся взглядом в фото жены и детей. – И еще. Парень, который будет наблюдать за казнью, он из частной клиники. Департамент медицинских учреждений разрешил им забрать тело казненного к себе. Они там изучают мозг преступников, во Франкенштейна играют. Их будет ждать «скорая». Предупреди дежурных на выходе. Я уже дал письменное разрешение. На Джонсона навалилась усталость. – Хорошо, губернатор, я прослежу. – Вот и отлично. Как Мэри, как ребятишки? – В порядке. – Передавай привет. Как-нибудь обязательно загляну к вам. – Будем рады. Губернатор повесил трубку. Поглядев на телефонную трубку в руке, Джонсон прорычал: «Иди ты к дьяволу!» и швырнул ее на рычаг. Ругательство заставило вздрогнуть его секретаршу, неслышно вошедшую в кабинет той особой походкой, которую она выработала специально для глазеющих заключенных. – К вам священник и еще один человек. Пригласить? – Нет. Пусть священник идет к осужденному. Сопровождающего проводите к месту казни. Мне с ними встречаться ни к чему. – А как же ваш тюремный капеллан? Вам не кажется странным, что … – Быть палачом – вообще странное занятие, мисс Скэнлон, – прервал ее Джонсон. – Делайте то, что я сказал. Он повернулся вместе с креслом к кондиционеру, из которого в кабинет струился чистый прохладный воздух.Глава третья
Лежа на спине с закрытыми глазами, Римо Уильямс беззвучно постукивал себя пальцами по животу. А на что, собственно говоря, похожа смерть? На сон? Спать он любил. Почти все любят поспать. Так чего бояться? Если глаза открыть, виден потолок. Но с закрытыми глазами, в созданной им для себя темноте, он становился на мгновение свободным, свободным от тюрьмы и от людей, которые хотят отнять у него жизнь, от серой решетки, от резкого света лампы под потолком. Темнота умиротворяла. В коридоре послышался мягкий ритм приближающихся шагов. Звук громче, громче. Шаги смолкли. Бормотание голосов, шелест одежды. Звон ключей и лязганье отворяющейся решетки. Римо моргнул от яркого света. На пороге камеры стоял монах в коричневой рясе, сжимая в руке черное распятие с серебряной фигуркой Христа. Темный капюшон затенял лицо. Глаз не было видно. Он держал распятие в правой руке, а левая была спрятана под складками рясы. – Вот и священник, – отходя от двери, сказал надзиратель. Римо сел, спустив ноги с койки и опершись спиной о стену. Монах стоял неподвижно. – Святой отец, у вас есть пять минут, – проговорил охранник. Снова щелкнул ключ в замке. Священник кивнул. Римо жестом указал ему на свободное место на койке. – Благодарю. Монах присел рядом, держа крест перед собой, как наполненную до краев лабораторную пробирку. У него было суровое, в морщинах, лицо. Впечатление было такое, словно оценивающий взгляд его голубых глаз прикидывает, как бы ударить, а не спасти душу. В свете лампы на его верхней губе поблескивали капельки пота. – Хочешь ли ты спасти душу свою, сын мой? – спросил монах, чересчур громко для такого вопроса. – Конечно, – ответил Римо, – кто же не хочет? – Хорошо. Сумеешь ли ты, обратясь к собственной совести, совершить акт самоочищения? – Я плохо разбираюсь в этом, отец… – Понятно, сын мой. Господь да поможет тебе. – Ага, – вяло произнес Римо. Может, если закончить побыстрее, останется немного времени на последнюю сигарету? – Грешен ли ты? – Не знаю. – Нарушал ли ты заповедь Господню, гласящую: «Не убий»? – Я не убивал. – Сколько человек? – Во Вьетнаме? – Вьетнам не считается. – То есть это не было убийством? – Убийство на войне не есть смертный грех. – А в мирное время? Если мне говорят, что я убил, а я на самом деле не убивал? – Ты имеешь в виду свой приговор? – Да. Римо уставился себе в колени. Так это может продолжаться всю ночь! – Ну, в этом случае… – Ладно, отец. Каюсь. Я убил этого человека, – соврал Римо. У выданных ему серых брюк из свежего твида даже не будет шанса поизноситься. Римо заметил, что капюшон у священника тоже новехонький. Но что это? Неужели монах улыбается? – Алчность? – Нет. – Воровство? – Нет. – Прелюбодейство? – Секс, что ли? – Да. – Было. Помыслом и действием. – Сколько раз? Римо чуть было не начал на самом деле подсчитывать, но вовремя спохватился. – Не знаю. Мне хватало. Монах кивнул. – Богохульство, неправедный гнев, гордыня, зависть, чревоугодие? – Нет, – уверенно ответил Римо. Тут монах наклонился вперед, так близко, что Римо заметил табачный налет на его зубах. Ноздри ощутили легкий запах дорогого лосьона после бритья. – Чертов трепач! – прошептал монах. Римо отпрянул, руки непроизвольно дернулись вверх, как бы защищаясь от удара. Склонившись вперед, монах не шевелился. По его лицу расползалась ухмылка. Священник ухмылялся: охранникам не было видно, мешал капюшон, а у Римо не было никаких сомнений. Последнее издевательство властей над ним, над Римо, – курящий, ухмыляющийся, богохульствующий священник! – Ш-ш-ш, – прошептал человек в коричневой рясе. – Так вы не священник… – произнес Римо. – А ты вовсе не Дик Трейси. Не ори так. Ты вообще-то что хочешь спасти, душу или задницу? Римо уставился на распятие: серебряный Иисус на черном кресте, а у его ног черная кнопка. Черная кнопка?! – Слушай, у нас мало времени, – сказал человек в одежде священника. – Жить хочешь? Из глубины души у Римо вырвалось: – Еще бы! – Встань на колени. Римо плавным движением опустился на пол. Койка оказалась на уровне его груди, а перед подбородком – складки рясы, под которыми угадывались колени. Распятие приблизилось к лицу. Римо поднял глаза к серебряным ногам, пронзенным серебряными гвоздями. Пальцы человека, держащего перед ним крест, сомкнулись вокруг живота Иисуса. – Сделай вид, что целуешь крест. Вот так. Поближе, Там есть таблетка черного цвета. Аккуратно оторви ее зубами, только смотри, не разгрызи. Раскрыв рот, Римо зажал зубами черную таблетку под серебряными ногами. Заколыхалась перед глазами ряса, скрывая Римо от охранника. Таблетка отделилась от креста. Твердая, наверное пластмассовая. – Не прокуси оболочку. Не прокуси оболочку! – прошипел сверху голос. – Держи таблетку за щекой. Когда тебя привяжут к стулу и наденут шлем, разгрызи ее и проглоти. Не раньше, понял? Римо держал таблетку на языке. Человек в рясе больше не улыбался. Римо с неприязнью поглядел на него. Ну почему всегда приходится принимать самые важные в жизни решения, когда подумать некогда? Он ощупал таблетку языком. Яд? Незачем. Выплюнуть ее? И что тогда? Терять нечего. Терять? Чтобы потерять, нужно что-то иметь. Римо попытался определить вкус таблетки, не прикасаясь к ней зубами. Безвкусная. Монах склонился над ним. Римо пристроил таблетку под язык и произнес про себя очень краткую и очень искреннюю молитву. – Я готов. – Пора! – прогрохотал голос охранника. – Храни тебя Господь, сын мой, – громко сказал монах и сотворил распятием в воздухе крест. И шепотом: – Скоро увидимся. Священник вышел из камеры, склонив голову на грудь и держа распятие перед собой. Левая рука поблескивает металлом. Сталь? Это был крюк протеза. Опершись правой рукой на койку, Римо поднялся на ноги. В рот откуда-то хлынули целые потоки слюны. Страшно хочется сглотнуть. Где таблетка? Под языком. Придержать ее там. Так, а теперь сглотнуть… очень аккуратно. – Ну, Римо, пора идти, – сказал охранник. Дверь распахнулась, и охранники расступились. Высокий блондин и местный капеллан поджидали их на полпути. Монаха уже не было. Римо еще раз аккуратно проглотил слюну и, придерживая таблетку языком, пошел к ним навстречу.Глава четвертая
Харолд Хэйнс был недоволен. Четыре казни за семь лет, и вдруг на тебе: начальству вздумалось проверять аппаратуру! – Обычная проверка, – объяснили ему, – ваше оборудование простаивало три года. По звуку чувствовалось: что-то не так. Бледное лицо Хэйнса приблизилось к серой панели управления, расположенной на уровне глаз. Он повернул рукоятку реостата, пытаясь в то же время боковым зрением охватить и Ту Комнату, отделенную от аппаратной стеклянной перегородкой. Набирая полную мощь, взвыли генераторы. Безжалостный желтый свет над головой слегка померк – ток пошел на электрический стул. Хэйнс недовольно покачал головой и сбросил напряжение. Присмирев, генераторы теперь гудели куда тише, но в гудении чувствовалась угроза. Но все равно звук не нравился Хэйнсу. С этой казнью вообще все было не так… Может быть, дело в трехлетнем перерыве? Хэйнс одернул накрахмаленную до хруста серую униформу. Сегодня – полицейский. Да, этот Уильямс был полицейским. Ну и что? При Хэйнсе четверо садились на это кресло. Уильямс станет пятым. Он окаменеет от ужаса, не сможет сказать ни слова, не сможет даже обосраться. Потом начнет осматриваться. Так делали те, что посмелей, те, что не боялись открыть глаза. Ну, а Харолд Хэйнс заставит его подождать… Он не врубит напряжение на полную катушку до тех пор, пока начальник тюрьмы не бросит сердитый взгляд в сторону аппаратной. Вот только тогда Харолд Хэйнс поможет Уильямсу. Только тогда он убьет его. – Что-то не в порядке? – раздался голос. Вздрогнув, Хэйнс обернулся, как мальчик, которого учитель застал в школьном сортире за рукоблудием. У панели управления стоял невысокий темноволосый человек в черном костюме, с небольшим серо-металлическим чемоданчиком в руке. – Что-то случилось? – негромко повторил незнакомец. – Вы как будто взволнованы? У вас даже лицо покраснело. – Нет, – огрызнулся Хэйнс. – Кто вы такой и что вам здесь надо? Человек слегка улыбнулся, не обращая внимания на резкость. – Начальник тюрьмы предупредил вас о моем приходе. Хэйнс быстро кивнул: – Да, мне звонили. Он отвернулся к пульту управления, чтобы проверить все в последний раз. – Скоро приведут, – добавил он, взглянув на вольтметр. – Отсюда не очень хорошо видно, вы лучше подойдите поближе к перегородке. Незнакомец поблагодарил и остался там, где стоял. Подождав, пока Хэйнс снова занялся своими смертоносными игрушками, черноволосый стал внимательно изучать стальные заклепки на основании кожуха генератора, отсчитывая про себя: «Первая, вторая, третья, четвертая… Вот она.» Гость Хэйнса аккуратно поставил свой чемоданчик на пол так, чтобы он касался углом пятой заклепки. Она выглядела светлее остальных: заклепка была сделана из магния. Скучающим взором незнакомец скользнул по Хэйнсу, по потолку, по стеклянной перегородке. Наконец, уже с интересом, его взгляд уперся в электрический стул. В этот момент его нога незаметно придвинула чемоданчик к пятой заклепке, утопив ее на пару миллиметров. Раздался еле слышный щелчок. Незнакомец отошел от панели к стеклянной перегородке. Хэйнс не слышал щелчка. Он оторвался от приборов и спросил: – Вас начальство сюда направило? – Да, – ответил незнакомец, делая вид, что все его внимание занято электрическим стулом в соседнем помещении. А в это время, в третьей комнате, дальше по коридору, тюремный врач Марлоу Филлипс, плеснув в стакан изрядную дозу виски, спрятал бутылку обратно в настенный шкафчик с красным крестом на дверце. Ему только что позвонил начальник тюрьмы. Доктор чуть было не запрыгал от радости, когда услышал, что ему не придется производить сегодня вскрытие. – Очевидно, в этом Уильямсе есть что-то необычное для ученых, – сообщил шеф. – Его тело хотят исследовать. Не знаю, что они в нем нашли. Но я, черт меня подери, подумал, что вы вряд ли станете возражать. Возражать?! Филлипс с наслаждением понюхал стакан: чудный запах алкоголя мигом успокоил нервы. Тридцать лет он работал тюремным врачом и за это время тринадцать раз производил вскрытие казненных на электрическом стуле. И что бы там ни было написано в учебниках, что бы ни говорили власти, он знал: не электрическое кресло убивает приговоренного, а нож врача, вскрывающего тело после казни. Электрический разряд парализует, выжигает нервную систему, ставит на порог смерти. Человеку после этого уже не жить. И все-таки именно скальпель ставит окончательную точку. Доктор Филлипс посмотрел на стакан в руке. Все началось тридцать лет назад. «Покойник» дернулся, как только Филлипс начал делать надрез. Это было его первое вскрытие. Ничего подобного больше не повторялось. Но Филлипсу и того раза хватило. Вот так доктор и начал пить. Всего лишь глоток, чтобы все забыть. Сегодня-то другое дело. Сегодня глоток на радостях. Пусть кто-то другой приканчивает полумертвого; пусть он сам помрет, пока его не начнут резать на кусочки. Доктор одним махом опрокинул стакан в рот и опять открыл дверцу медицинского шкафчика. В голове вертелась назойливая мысль: «Что в этом Уильямсе такого необычного, что к нему проявляют интерес исследователи? Последний осмотр и серия положенных по закону тестов не показали ничего особенного, разве что высокий болевой порог в исключительную реакцию. Во всем остальном – вполне обычный человек…» Не желая дальше забивать себе голову подобными пустяками, Филлипс открыл шкафчик и потянулся за лучшим в мире лекарством. Милей[1] там и не пахло. Какая, к черту, миля? Коридор был чересчур коротким. Римо шагал вслед за начальником тюрьмы. Он спиной чувствовал близость идущих позади охранников, но не оглядывался. Мысли были заняты таблеткой во рту. Приходилось постоянно сглатывать и сглатывать слюну, удерживая таблетку под языком. Откуда у человека берется столько слюны? Язык онемел, так что таблетка почти не ощущалась. Там ли она? Рукой, во всяком случае, не проверишь. Да и зачем беспокоиться? Может, вообще ее выплюнуть? Может, вынуть изо рта и рассмотреть получше? А потом что? Что с ней делать? Попросить начальника тюрьмы, чтобы сделали химический анализ? Сбегать в Ньюарк, в аптеку, или в Париж слетать – пусть ею там займутся? Это было бы отлично. Вдруг начальник тюрьмы не станет возражать? И охранники тоже. Можно всех их прихватить с собой. Сколько их там: трое, четверо, пятеро? Сто? Все против него. Впереди замаячила последняя дверь.Глава пятая
На электрический стул Римо уселся сам. Он никогда не думал, что сделает это самостоятельно. Скрестил руки на коленях. Может, они не станут его казнить, если поймут, что он ни за что не снимет рук с колен по своей воле? Ему хотелось помочиться. Над головой с шумом вращался здоровенный вытяжной вентилятор. С двух сторон подошли охранники, положили руки Римо на подлокотники и пристегнули ремнями. Неожиданно для себя Римо обнаружил, что не сопротивляется и даже как будто помогает им. Ему хотелось кричать. Кричать он не стал, а тут и ноги оказались пристегнутыми к ножкам кресла. Крепко закрыв глаза, Римо языком пристроил таблетку на левый резец, чтобы удобнее было ее раскусывать. На голову надели металлический полушлем с застежками, похожими на внутреннюю облицовку шлема для игры в американский футбол. Ремнем притянули голову к деревянной спинке. Шея почувствовала ее холод – холод смерти. И тогда Римо Уильямс изо всех сил сдавил зубами черную таблетку. Казалось, что зубы не выдержат. Но зубы выдержали, и рот наполнила сладковатая жидкость, смешиваясь со слюной. Он проглотил ее вместе с оболочкой таблетки. По телу разлилось тепло. Захотелось спать и даже стало вроде безразлично: будут они его убивать или нет. Тогда Римо открыл глаза и снова увидел стоящих перед ним охранников, начальника тюрьмы и там, рядом, это пастор или католический священник? Но не тот монах, это точно. А может, и монах. Может, они перед каждой казнью разыгрывают этот трюк, чтобы дать приговоренному надежду и исключить сопротивление? – Есть ли у вас последнее слово? Кто это спросил, начальник тюрьмы? Римо хотел помотать головой, но она была намертво притянута к спинке кресла. Он не мог пошевелиться. Интересно, это таблетка так действует или ремни? Эта проблема неожиданно показалась ему чрезвычайно важной. Надо будет как-нибудь разобраться с этим по-серьезному. А сейчас, решил Римо, лучше поспать до завтра. Совершенно забыв о находящемся рядом визитере, Харолд Хэйнс смотрел на начальника тюрьмы сквозь стеклянную перегородку, ожидая, когда тот разозлится. Репортерам в этот раз присутствовать на казни не разрешили, и несколько предназначенных для прессы стульев были пусты. В завтрашних газетах казнь будет описана мельком, без упоминания имени Хэйнса. А если бы репортеры были здесь, то расписали бы обо всем, в том числе и о человеке, нажимающем кнопку, о Харолде Хэйнсе. Начальник тюрьмы стоял неподвижно. Не шевелился и Уильямс. Он выглядел совершенно расслабленным. Потерял сознание, что ли? Глаза закрыты, руки расслаблены. Ну точно, этот придурок вырубился! Хорошо же, сейчас Хэйнс постарается привести его в чувство. Будем увеличивать напряжение постепенно, а потом уже дадим полную мощь. Дыхание Хэйнса стало прерывистым. Ток вначале будет пробуждающим, потом скачком, напоминающим оргазм, возрастет, и только тогда душа приговоренного отлетит в мир иной. Ощущая жар собственного дыхания, Хэйнс увидел, что начальник тюрьмы отошел на шаг от кресла и кивнул. Хэйнс медленно повернул ручку реостата. Взвыли генераторы. Тело Уильямса подскочило в кресле. Хэйнс ослабил напряжение. Он почти физически чувствовал сладковатый дух горелой плоти, вроде запаха жареной свинины, который щекотал сейчас ноздри тех, за стеклянной перегородкой. Начальник тюрьмы кивнул еще раз. И Хэйнс снова бросил в тело мощный удар тока под вой генераторов. Тело Уильямса дернулось и обмякло. Задыхаясь от возбуждения, Хэйнс выключил ток. Все кончено. Тут Хэйнс заметил, что его визитер исчез. Недовольный отсутствием прессы, дурными манерами посетителя, странным звучанием генераторов, Хэйнс одну за другой отключал электрические цепи на пульте. Что-то здесь явно не так. Завтра, пообещал он себе, надо разобрать панель до последнего винтика и выяснить в чем дело. Обмякшее тело Римо Уильямса мирно лежало в кресле. Склонившаяся к плечу голова упала на грудь, когда охранники начали отстегивать ремни. Доктор Филлипс, который вошел в комнату уже после казни, для проформы приставил к груди казненного фонендоскоп и немедленно удалился. Торопливо переговорив с начальником тюрьмы, санитары из исследовательского центра осторожно уложили тело на каталку и прикрыли простыней. «Зачем торопиться? – подумал один из охранников, наблюдая за людьми в белых халатах. – Уильямсу теперь спешить некуда.» Санитары церемонно сложили руки казненного на груди, но в коридоре руки безжизненно упали с носилок. Лежащее тело теперь напоминало ныряльщика в момент последнего толчка с края вышки. Края простыни, прикрывавшей каталку, волочились по полу. Санитары остановились перед дверью, выходящей на погрузочную площадку тюремного двора. Новенький «бьюик» медслужбы стоял с открытыми дверями. Санитары ввезли каталку в автомобиль и закрыли двустворчатые задние двери с затемненными стеклами. Затемнены были и стекла по бокам. Как только двери захлопнулись, сидящий внутри человек, в котором Хэйнс узнал бы своего невозмутимого посетителя, сбросил с колен прикрывающее его правую руку покрывало. В руке оказался шприц. Быстро включив освещение салона левой рукой, он наклонился над телом и одним движением разорвал спереди серую тюремную рубаху. Нащупав пятое ребро, вонзил длинную иглу прямо в сердце Римо. Аккуратно и постепенно нажимая на поршень, опустошил шприц и столь же тщательно вытащил иглу, удерживая ее под тем же углом, под которым она вошла в тело. Швырнув шприц в угол, он потянулся к потолку и схватил закрепленную там кислородную маску. Как только маска освободилась из специальных зажимов, послышалось шипение кислорода. Прижав маску ко все еще смертельно бледному лицу Римо, темноволосый стал ждать, поглядывая на часы. Через минуту он прижал ухо к груди. На его лице появилась улыбка. Он выпрямился, снял с Римо маску, закрепил ее на потолке, убедился, что кислород перекрыт, и постучал по перегородке, отделяющей салон от водителя. Чихнув мотором, «бьюик» тронулся. Отъехав миль пятнадцать от тюрьмы, «скорая» остановилась. Один из санитаров, уже переодетый в обычную одежду, направился к стоящему неподалеку автомобилю. Там, присев на крыло, ждал человек с крюком вместо кисти левой руки, неторопливо попыхивая сигаретой. Человек с хрюком бросил санитару ключи, выбросил сигарету и, подбежав к «бьюику», постучал в заднюю дверь: – Это я, Макклири. Двери распахнулись, и он вошел в автомобиль плавным движением большой кошки, укрывающейся в пещере. Темноволосый закрыл дверь. Макклири устроился на сидении поближе к лежащему на черной коже носилок все еще неподвижному телу и взглянул на темноволосого: – Ну? – Конн, нам, кажется, попался парень, который умеет выигрывать, – сказал темноволосый. – Не говори глупостей, – ответил человек с крюком. – В нашем деле никто не выигрывает.Глава шестая
«Бьюик» мчался вперед. Макклири принюхался к странному запаху в салоне. Так пахнет слабительное в шоколадной оболочке. «Должно быть, из-за повышенного содержания кислорода,» – подумал Макклири. Конн Макклири остановил взгляд на человеке, лежащем на приподнятой каталке. Каждый раз, когда простыня, покрывавшая грудь, поднималась и опускалась, он испытывал удовольствие. Он выжил! Возможно, теперь многое наконец решится. – Зажги-ка свет, – сказал Макклири своему спутнику. – Конн, нельзя. Мне сказали, что включать свет запрещено, – ответил темноволосый. – Да зажигай, – повторил Макклири, – на полминуты. Темноволосый протянул руку, и ярко-желтый свет залил тесное пространство кабины. Макклири моргнул и сосредоточился на лице с высокими скулами, гладкой белой кожей, глубоко посаженными темно-карими глазами, которые сейчас были прикрыты веками, с едва различимым шрамом на подбородке. Макклири моргнул, но взгляда не отвел. Он не мог оторваться от самой большой авантюры в его жизни. Он сознательно пошел против всего, чему его учили, поставив все на одну карту. Решение, он знал, было неверным. В то же время оно было единственным. Если лежащий перед ним на каталке полутруп сработает так, как было задумано, то сработает и многое другое. Больше людей получат шанс жить в любимой стране. Предначертания предков исполнятся, и великий народ сохранится как нация. Почем знать – очень может быть, что все теперь зависит от лежащего перед ним едва дышащего человека, чьи прикрытые веки темнели в ярком свете, на фоне более светлой кожи лица. Да, эти веки. Макклири уже видел их раньше, и тоже под ярким светом. Только тогда свет был от жаркого солнца Вьетнама, освещавшего морского пехотинца, спящего под серым скелетом засохшего дерева. Макклири тогда еще работал на ЦРУ, но для конспирации носил военную форму, и его сопровождали два парня из морской пехоты. Война вступила в патовую ситуацию, через пару месяцев все должно было кончиться. Это задание было, похоже, последним. В небольшом селении в американском тылу вьетконговцы устроили свою штаб-квартиру. Из ЦРУ поступил приказ: захватить этот пункт, где должны были храниться секретные списки тайных агентов Вьетконга в Сайгоне. Если атаковать это логово Вьетконга, помещавшееся в каком-то сарае, обычным образом – с перебежками и огневым прикрытием, – то моментально захватить его не удастся, и тогда коммунисты успеют уничтожить списки. А они были ЦРУ крайне необходимы. Макклири решил, что единственный выход – бросить роту морских пехотинцев в лоб противнику, на манер камикадзе. Тогда, полагал Макклири, у осажденных не будет времени ни на уничтожение списков, ни на что-либо еще. Ему дали роту морской пехоты. Но когда Макклири нашел ее командира и стал излагать план атаки, капитан кивнул в сторону двух морских пехотинцев с винтовками, сидевших на кучке чего-то, прикрытой брезентом. – Это еще что? – спросил Макклири. – Ваши списки, – спокойно ответил капитан, плюгавый человечек, форма на нем была отутюжена так, как будто линия фронта была далеко-далеко. – Но как же так? Ведь был приказ не штурмовать до моего прибытия. – Без тебя обошлись, уж извини. Забирай бумажки и отчаливай. Мы свое дело сделали. Макклири хотел было возразить, но передумал и направился к покрытой брезентом кучке. Минут двадцать он перелистывал плотные листы пергамента, испещренные иероглифами. Наконец, улыбнувшись, уважительно кивнул капитану. – Обязательно с благодарностью упомяну о вас в рапорте. – Да уж пожалуйста, – последовал равнодушный ответ. Когда Макклири увидел тот самый сарай, в котором вьетконговцы хранили свои архивы, то заметил, что на глинобитных стенах нет следов пуль. – Как вам это удалось? Вы что, штыками работали? Капитан сдвинул каску на затылок и почесал висок: – И да, и нет. – Как это? – Есть тут у нас парень. Он это умеет. – Что «это»? – Ну, вот как с этим сараем. Это его работа. – Что? – Пробрался туда и всех перебил. Мы его используем как раз для таких заданий, для ночной работы. Все лучше, чем потери считать. – А как он это делает? Капитан пожал плечами. – Не знаю. Я его не спрашивал. Делает, и все. – Я представлю его к «Медали чести»[2]! – воскликнул Макклири. – За что? – удивленно спросил капитан. – Да за то, что он в одиночку добыл эти документы, за то, что он один уничтожил... Сколько их там было? – Пятеро, кажется... Удивление все еще не сходило с лица капитана. – Вот именно за это. – За это? – Именно за это! Капитан снова пожал плечами: – Уильямсу это не впервой. Не знаю, что такого особенного он сделал в этот раз. Если поднимется шум с награждением, его от нас могут перевести. А потом, ему на медали наплевать. Макклири вгляделся в лицо капитана: не врет ли? Вроде непохоже. – Где он сейчас? – спросил Макклири. – Вон там, под деревом. С места, где стоял Макклири, была видна чья-то широкая грудь, да еще надвинутая на лицо каска. – Оставьте охрану у этих бумаг, – сказал он капитану, неторопливо подошел к спящему и склонился над ним. Ударом ноги, достаточно точным, чтобы не нанести увечья, Макклири сшиб каску с головы спящего. Солдат мигнул и лениво приподнял вот эти самые веки. – Имя! – отрывисто сказал Макклири. – Вы кто? – Я – майор. Чтобы не создавать лишних проблем с субординацией, Макклири носил майорские погоны. Морской пехотинец посмотрел на его плечи. – Римо Уильямс, сэр, – сказал солдат, начиная вставать. – Сиди. Списки ты добыл? – Так точно. Что-нибудь не так? – Нет, все в порядке. Останешься в морской пехоте? – Нет, сэр. Мне осталось служить два месяца. – А потом? – Вернусь в полицейское управление, в Ньюарк, и буду толстеть за столом. – И угробишь себя на эту ерунду? – Да, сэр. – О ЦРУ никогда не думал? – Нет. – Хочешь работать у нас? – Нет. – Может, подумаешь? – Нет, сэр. Макклири явно давали понять, что пересыпанная «сэрами» угрюмая вежливость – не более, чем дань субординации. Этому человеку хотелось, чтобы его оставили в покое. – Ньюарк – это тот, что в Нью-Джерси, а не в Огайо? – Так точно, сэр. – Что ж, поздравляю с успешным выполнением задания. – Благодарю, сэр. Пехотинец снова закрыл глаза, не потрудившись даже потянуться за валявшейся рядом каской, которой он мог бы прикрыться от солнца. Это был предпоследний раз, когда Макклири видел эти веки опущенными. Это было давно, почти так же давно, как Макклири не работал в ЦРУ. Под действием снотворного Уильямс мирно спал, как спал и тогда в джунглях. Макклири кивнул темноволосому: – Ладно, выключай. Внезапная тьма слепила так же, как и яркий свет. – Дороговато нам обошелся этот сукин сын, а? – спросил Макклири. – Ну а ты – молодец. – Спасибо. – Сигарета есть? – У тебя свои когда-нибудь бывают? – Зачем, когда есть твои? Оба рассмеялись. Римо Уильямс тихо застонал. – Парень умеет выигрывать, – опять сказал темноволосый. – Погоди, – сказал Макклири, – его неприятности только начинаются. Они снова засмеялись. Потом Макклири молча курил, поглядывая на вспыхивающий при каждой затяжке оранжевый огонек сигареты. Прошло несколько минут. «Бьюик» свернул на скоростную магистраль Нью-Джерси, шедевр автодорожного строительства, наводящий смертельную скуку на водителя. Еще несколько лет назад эта магистраль была самой безопасной в Соединенных Штатах, но, по мере того как политиканы все чаще стали совать свой нос в дела дорожников и дорожной полиции, трасса становилась все опаснее, превратившись в конце концов в самое опасное скоростное шоссе в мире. Вспарывая темноту, «бьюик» мчался в ночи. Макклири успел выкурить еще пять сигарет, пока водитель наконец не сбросил газ и постучал по стеклянной перегородке. – Что? – спросил Макклири. – Подъезжаем к Фолкрофту. – Давай, жми, – обрадовался Макклири. Начальство ждет не дождется прибытия посылочки, которую он им везет! Наконец после ста минут езды «скорая» свернула с асфальта на боковую дорогу; из-под колес посыпался гравий. Машина остановилась. Человек с крюком вместо руки выпрыгнул через заднюю дверь и быстро огляделся вокруг – никого. Он посмотрел вперед, туда, где над остановившимся «бьюиком» нависли громадные железные ворота в высокой каменной стене. В свете осенней луны над воротами поблескивали буквы – «ФОЛКРОФТ». Из автомобиля снова раздался стон. В это время в тюрьме Харолда Хэйнса осенило: в тот момент, когда Уильямса убивали, лампы над головой не потускнели, вот что было не так! А «труп» Римо Уильямса вкатывали в ворота Фолкрофта, и Конрад Макклири подумал: "Над воротами неплохо бы повесить табличку: «Оставь надежду, всяк сюда входящий.»Глава седьмая
– Он в приемном отделении? – спросил кислолицый человек, сидевший за письменным столом, покрытым стеклом. На столе царил безупречный порядок. Перед ним стояла клавиатура компьютера, позади, за окном, молчаливо темнел залив Лонг-Айленд. – Нет, я его бросил на газоне у входа. Пусть помрет от холода, и тогда правосудие наконец восторжествует, – проворчал Макклири, опустошенный, выжатый до капли отупляющим перенапряжением нервов. Как будто ему последних четырех месяцев было мало, от убийства в темном проулке Ньюарка до сыгранной сегодня роли монаха-капуцина, чтобы выслушивать от шефа, доктора Харолда Смита, единственного кроме него человека в Фолкрофте, знавшего, на кого на самом деле все здесь работают, этого сукина сына, вечно занятого своими отчетами и компьютерами, опасения, что он, мол, плохо позаботился о Римо Уильямсе. – Не нужно нервничать, Макклири, не вы один утомились, – сказал Смит. – Не забывайте также, что не все еще окончено. Мы не можем даже с уверенностью сказать, сработает ли наш новый гость. А он ведь представляет для нас, так сказать, принципиально новую тактику, и вы это знаете. Смит отличался замечательной способностью подробно разъяснять очевидные вещи, причем делал это с такой невинной искренностью, что Макклири захотелось своим крюком расколотить стоящий перед Смитом компьютер и украсить его костюм обломками. Но вместо этого он только кивнул и спросил Смита: – Ему тоже будем рассказывать сказку про контракт на пять лет? – М-да, у вас, я вижу, сегодня действительно плохое настроение, – произнес Смит своим обычным менторским тоном. Но Макклири почувствовал, что задел его. Пять лет. Таким был уговор поначалу. Контора закроется через пять лет. Через пять лет ты свободен – так по крайней мере, обещал Смит, когда они увольнялись из Центрального разведывательного управления пять лет назад. В тот день Смит был одет в точно такой же серый костюм-тройку, что было, мягко говоря, странным, если учесть, что они находились на борту катера, в десяти милях от берега к востоку от Аннаполиса. – Через пять лет эта проблема будет решена, – сказал тогда Смит. – Страна в опасности. Если все пройдет как запланировано, то никто не узнает о том, что мы когда-либо существовали, а конституционное правительство будет вне опасности. У меня есть один контакт, о котором вам знать не положено. Не уверен даже, от президента ли исходит эта инициатива. Контакт будете поддерживать только со мной и ни с кем больше. Все остальные слепы, глухи и немы. – Ближе к делу, Смитти, – сказал Макклири. Он никогда еще не видел Смита таким взволнованным. – Вас, Макклири, я привлек к этому делу потому, что вас ничего не связывает с обществом. Вы ведь разведены. Семьи нет и не будет. К тому же вы, несмотря на ужасающие странности характера… ну, скажем, достаточно компетентный агент. – Хватит. Чем мы будем заниматься? Смит взглянул на пенящиеся барашки волн: – Наша страна в опасности. – Мы всегда в опасности, – ответил Макклири. Не обращая внимания, Смит продолжал: – Мы не в состоянии справиться с преступностью. Не в состоянии. Если действовать в рамках конституции, бороться с ней на равных невозможно. По крайней мере – с организованной преступностью. Законы уже не срабатывают. Бандиты выигрывают. – А нам-то что? – Наша задача – остановить их. В противном случае страна превратится в полицейское государство или вообще развалится. Мы с вами – третий путь. Действовать будем под кодовым названием КЮРЕ в рамках проекта психологических исследований. Наш легальный спонсор – фонд Фолкрофт. Чтобы совладать с организованной преступностью и коррупцией, действовать придется вне рамок закона. Для решающего перелома мы пойдем на любые меры, кроме физического устранения. Потом самораспускаемся. – Убивать нельзя? – с сомнением спросил Макклири. – Нет. Они и так боятся, что дают нам слишком много. Еще раз повторяю, страна в отчаянном положении. Макклири заметил, что на глаза Смита навернулись слезы. Так вот оно что. Его всегда интересовало, что движет Смитом? Теперь Макклири понял: Смит просто любил свою Родину. – Очень сожалею, Смитти, – сообщил Макклири, – но я в такие игры не играю. – Почему? – Да потому, что я очень четко представляю себе, как однажды всех нас скрутят и переправят на какой-нибудь вонючий островок в Тихом океане. Всех, кто хоть краем уха слышал о этой чепухе с КЮРЕ, перебьют. Вы что думаете, они предоставят нам шанс опубликовать мемуары? Ничего не выйдет! Нет, это не для меня, Смитти. – Отказываться поздно, Макклири. Вы уже осведомлены. – Повторяю, ничего не выйдет. – Вы должны понимать, что я не смогу отпустить вас живым. – А я ведь могу вышвырнуть вас за борт. Макклири помолчал и добавил: – Неужели вы не понимаете, что получается? Я убиваю вас, вы – меня, а ведь только что речь шла о том, что никаких убийств не будет, а? Рука Смита нащупывала что-то в кармане пиджака. – На внутренний штат это не распространяется. Мы должны хранить тайну. – Пять лет? – спросил Макклири. – Пять. – Я все равно уверен, что когда-нибудь на тихоокеанском песочке будут белеть наши с вами кости. – Возможно. Поэтому давайте ограничим потери: только вы и я. Остальные работают и не знают ничего. Устраивает? – А я-то, дурак, всегда смеялся над камикадзе, – сказал Макклири.Глава восьмая
Понадобилось больше пяти лет. Вашингтонские аналитики ошиблись в оценках: преступность оказалась мощнее и организованней, чем предполагалось. Под ее контролем оказались целые отрасли промышленности, профсоюзы, управления полиции и даже парламент одного из штатов: избирательные кампании стоят дорого, а у преступных синдикатов денег было много. Тогда и поступил приказ: КЮРЕ действовать и дальше до особого распоряжения. В Фолкрофте обучались сотни агентов, каждый из которых хорошо знал свое дело, не имея ни малейшего представления о конечной цели. Некоторых из них внедряли в правительственные учреждения, разбросанные по всей стране. Под видом агентов ФБР, налоговых или сельскохозяйственных инспекторов они собирали разрозненные крупицы информации. Специальное подразделение контролировало сеть осведомителей, собиравших неосторожно оброненные слова в барах, игорных притонах и борделях. Другие агенты оплачивали работу осведомителей пятью, а иногда и большей суммой «быстрых» долларов. «Феи» из баров, сутенеры, проститутки, клерки, сами того не зная, работали на проект Фолкрофта. Несколько слов за несколько долларов, полученных или от «того парня с угла», или от «того чиновника в конторе», или даже от «той дамы, пишущей книгу». «Жучок» тотализатора из Канзас-сити за тридцать тысяч раскрыл секреты своих боссов, пребывая в уверенности, что получил эти деньги от конкурирующего синдиката. Барыга из Сан-Диего, несмотря на многочисленные неприятности с полицией, каким-то образом всегда оказывался на свободе, чему во многом способствовал его карман, полный мелочи для продолжительных разговоров по телефону-автомату с неизвестным собеседником. Молодой, подающий надежды адвокат, работавший на коррумпированный профсоюз в Нью-Орлеане, выигрывал один процесс за другим до тех пор, пока ФБР не получило таинственный рапорт на трехстах страницах. На основании этого документа Министерство юстиции привлекло к суду руководство профсоюза. На судебном процессе молодой адвокат провел защиту крайне неудачно, однако осужденные профсоюзные рэкетиры не смогли ему отомстить: молодой человек покинул страну и исчез. Высокопоставленный полицейский чиновник в Бостоне с головой залез в долги, играя на скачках. На его счастье какой-то богатый провинциальный графоман одолжил ему сорок тысяч. Все, что было нужно молодому автору, это – знать, кто из полицейских от кого получает «гонорары». Естественно, он не собирался указывать подлинные имена. Его только интересовал местный колорит. За всем этим стоял КЮРЕ. Миллионы слов информации, полезной и бесполезной, поступали в Фолкрофт, предназначаясь для несуществующих людей, для действующих только на бумаге корпораций, для правительственных учреждений, которые почему-то никогда не занимались государственными проблемами. Целая армия служащих Фолкрофта, большая часть которых считала своим настоящим хозяином Налоговую службу, фиксировала сообщения о биржевых сделках, уплате налогов, сельском хозяйстве, азартных играх, наркотиках и о других вещах, связанных или не связанных с преступностью. Затем информация вводилась в память гигантских компьютеров одного из многочисленных филиалов, расположенных на холмистой территории «санатория». Ни один человек не смог бы сделать то, что удавалось компьютерам: они выявляли закономерности на основе внешне не связанных между собой фактов. Пройдя через их электронное нутро, перед глазами руководителя Фолкрофта вырастала панорама жизни американского преступного мира. Из многих мелких деталей постепенно формировалась картина организованного беззакония. ФБР, Министерство финансов и даже ЦРУ действовали, в основном исходя из счастливых, но случайных находок своих агентов и аналитиков. Там, где законоохранительные институты были бессильны или неэффективны, вступал в действие КЮРЕ. Например, до босса крупной криминальной организации в Тускалузе неожиданно дошла документально подтвержденная информация о недобрых намерениях его «коллеги», делящего с ним сферу влияния в преступном мире Аризоны. Коллега этот тоже получил таинственную наводку о том, что его собирается убрать конкурент. В результате разразилась война, в которой оба проиграли… Во влиятельном и не очень честно работающем профсоюзе Нью-Джерси после крупной денежной инъекции и выборов сменилось руководство: неожиданно выяснилось, что победил честный молодой представитель новой волны в профсоюзном движении. А человек, отвечавший за подсчет голосов на выборах, тихо ушел на пенсию и поселился на солнечной Ямайке. Но в целом работа КЮРЕ продвигалась убийственно медленно. Несмотря на чувствительные, но не смертельные удары Фолкрофта, гигантские преступные синдикаты продолжали расти и процветать, охватывая щупальцами все новые и новые сферы жизни Америки. Агенты, внедренные в преступный бизнес, особенно в регионе Нью-Йорка, где мафия действовала наиболее эффективно и безнаказанно, оказались в положении голубей, выпущенных в стаю ястребов. Осведомители исчезали. Был убит начальник одного из отделов по сбору информации. Тело так и не нашли. Макклири мало-помалу привык к тому, что он называл «месячными»: через каждые тридцать дней Смит устраивал ему очередную нервотрепку под видом совещания. – Денег у вас достаточно, – говорил Смит, – достаточно и оборудования, и персонала. Только на одни магнитофоны вы тратите больше, чем армия США на стрелковое оружие. Но ваши новые рекруты ничего не могут сделать. Макклири обычно отвечал: – У нас связаны руки. Мы ведь не имеем права использовать силу. Смит ехидно усмехался в ответ. – Если вы припоминаете, во время второй мировой войны мы весьма успешно действовали против немцев в Европе. ЦРУ в работе против русских и сейчас практически не применяет силу и чувствует себя прекрасно. А вам что, против обычных хулиганов артиллерию подавай? – Вы прекрасно понимаете, сэр, что мы имеем дело не с обычными хулиганами, – закипал Макклири. – Во время войны в Европе за спиной спецслужб стояли армии союзников, а за ЦРУ в его противоборстве с русскими стоит огромная военная мощь, в то время как у нас, кроме этих чертовых компьютеров, ни шиша! Смит при этом выпрямлялся в кресле и с царственным видом произносил: – Если вы обеспечите нас компетентным персоналом, то компьютеры еще сослужат добрую службу. Ваше дело – предоставить нам верных и надежных людей. После таких бесед Смит направлял наверх очередной рапорт, основным содержанием которого являлась мысль о том, что для успеха дела одних компьютеров недостаточно.Глава девятая
Так продолжалось пять лет. Рутина была нарушена однажды в два часа ночи. Макклири как раз старался уснуть. В роли снотворного выступал очередной стакан виски. Неожиданно в дверь его номера постучали. – Кто бы там ни был, проваливайте! В приоткрывшуюся дверь просунулась рука и нащупала выключатель. Макклири принял сидячее положение, утвердившись на большой пунцовой подушке в шортах и с бутылкой в руках. – А, это вы… Смит был в полосатом галстуке, белоснежной сорочке и, конечно, в сером костюме. Глядя на него, можно было предположить, что сейчас полдень. – Смитти, а сколько у вас серых костюмов? – Семь. Протрезвляйтесь. Есть важное дело. – У вас все дела важные… Скрепки, копирка, объедки от завтрака. Смит скользнул взглядом по комнате. Коллекция отборной порнографии: полотна, наброски, фотографии, плакаты. В углу – солидных размеров буфет, уставленный бутылками. На полу – разбросанные в беспорядке подушки, на одной из которых восседал хозяин в розовых шортах. – Как вы знаете, Макклири, у нас возникли некоторые проблемы в Нью-Йорке. Мы потеряли уже семерых. Ни одного тела так и не найдено. За этим, судя по всему, стоит человек но фамилии Максвелл, о котором нам ничего не известно. – Да-а? Интересно, что же такое приключилось с этими людьми? То-то я все думаю, что это их давно не видно? – Придется сворачивать все операции в Нью-Йорке. Подождем, пока будет готово спецподразделение. – И оно пойдет на обед этому Максвеллу! – На этот раз – нет. – Смит плотно прикрыл за собой дверь. – Мы получили разрешение в особых ситуациях применять силу. Лицензию на убийство. Макклири выпрямился и со стуком поставил бутылку на пол. – Давно пора! Пять человек – это все, что мне нужно. Мы быстренько прикончим вашего Максвелла, а потом и в стране порядок наведем. – Только один человек. Вам предстоит за неделю подыскать подходящего кандидата. На его подготовку даю вам месяц. – Вы спятили, черт бы вас побрал! – Макклири вскочил с подушек и забегал по комнате. – Один человек?! – Один. – Кто вас уговорил влезть в такое дерьмо? – Вы понимаете, почему нам прежде не разрешали иметь такого рода персонал? Наверху просто боялись. Они и сейчас боятся, но считают, что один человек большого вреда причинить не сможет. Да и убрать одного в случае чего проще. – Это вы, мать вашу, правильно заметили насчет вреда. Только вот и проку от него не будет почти никакого, это точно. А что, если его убьют? – Найдете другого. – Вы хотите сказать, что у нас даже не будет запасного? Мы исходим из того, что он неуязвим? – Ни из чего мы не исходим. – Тогда вам нужен не человек. Вам, черт вас побери, нужен Капитан Марвел из детских комиксов! Черт возьми! Макклири со злостью швырнул бутылку в стену, но она попала во что-то мягкое и не разбилась. Макклири обозлился еще больше. – Черт возьми, а что вы, Смит, вообще знаете об убийствах? – Мне приходилось принимать участие в делах такого рода. – А вы знаете, что для такой работы из пятидесяти кандидатов с трудом можно отобрать одного более-менее компетентного? Вы же предлагаете мне выбирать одного из одного! – Значит, нужно найти одного, но толкового, – спокойно ответил Смит. – Толкового? Да это должен быть гений! – У вас будут уникальные возможности для его подготовки: бюджет не ограничен, дадим вам пять… шесть инструкторов. Макклири уселся на диван прямо на пиджак Смита. – Надо двадцать – по меньшей мере. – Восемь. – Одиннадцать. – Десять. – Одиннадцать, – настаивал Макклири. – Рукопашный бой, передвижение, замки и запоры, оружие, физическая подготовка, шифры, языки, психология. Меньше одиннадцати не выйдет. И полгода времени. – Одиннадцать инструкторов и три месяца. – Пять месяцев. – Хорошо, одиннадцать и пять. У вас есть кто-нибудь на примете? Может быть, поискать в ЦРУ? – Откуда там такие супермены? – Сколько потребуется времени на поиски? – Такого можем вообще никогда не найти, – сказал Макклири, роясь в буфете со спиртным. – Убийцами не становятся, ими рождаются. – Ерунда. Я лично наблюдал, как на войне простые клерки, лавочники, да кто угодно становились квалифицированными убийцами. – Нет, они ими не становились, они открывали в себе убийц, Смитти, они родились такими! Причем в обычной жизни такие типы – прирожденные убийцы – часто сторонятся жестокости, стараются избегать критических ситуаций. Это как алкаш, который выпил в первый раз в жизни и понял в глубине души, что он такое. Так и с убийцами. Макклири устроился на диване поудобнее и открыл новую бутылку. – Не знаю, попробую кого-нибудь найти. И он помахал в сторону Смита кончиками пальцев, давая понять, что его присутствие более нежелательно. На следующее утро, сидя в своем офисе, доктор Смит запивал третью таблетку аспирина четвертым стаканом «Алка-зельцера». В кабинет ворвался Макклири и, остановившись у окна, уставился на залив. – Ну, что еще? – простонал Смит. – Я, кажется, знаю, кто нам нужен. – Кто он, чем занимается? – Не знаю. Я видел его только раз во Вьетнаме. – Разыщите его, а сейчас – убирайтесь отсюда! – Смит положил в рот очередную таблетку и, глядя в спину собиравшегося уходить Макклири, буднично добавил: – Еще одна маленькая деталь. Там, наверху, потребовали, чтобы этот наш исполнитель не существовал. У Макклири от изумления отвисла челюсть. – Он не должен существовать, – повторил Смит. – У него не должно быть прошлого. Несуществующий исполнитель несуществующего дела в организации, которая не существует. – Смит наконец поднял голову. – Вопросы есть? Макклири хотел что-то сказать, но передумал и, развернувшись, молча вышел вон. Прошло четыре месяца. Теперь у КЮРЕ был несуществующий агент, официально скончавшийся на электрическом стуле минувшей ночью.Глава десятая
Первое, что увидел Римо Уильямс, – склонившееся над ним ухмыляющееся лицо монаха-капуцина. Из-под потолка в глаза Римо бил яркий свет. Римо моргнул. Лицо не исчезло, как не исчезла и ухмылка. – Наша крошка, кажется, проснулась, – сказал монах. Римо застонал. Руки и ноги казались налитыми холодным свинцом, как после тысячелетнего сна. Болели ожоги от электродов на запястьях и лодыжках. Во рту сухо, язык как напильник. Тошнота поднималась из желудка прямо в мозг. Временами ему казалось, что его рвет, но рвоты не было. В воздухе пахло эфиром. Он лежал на чем-то вроде стола. Пытаясь определить, где он находится, Римо повернул голову и с трудом сдержал крик: казалось, что голова приколочена гвоздями к столу, на котором он лежал, и, поворачивая ее, он отламывал кусок черепа. В голове что-то грохотало. Вопили от боли обожженные виски. Бу-бум! Бу-бум! – взрывался череп. Римо закрыл глаза и застонал. Ударила мысль: «Дышу! Слава тебе, Господи, дышу! Жив!» – Надо сделать ему серию болеутоляющих и успокаивающих инъекций, – услышал Римо, – и тогда через пять-шесть дней он будет как новенький. – А если без болеутоляющего – как долго? – раздался голос монаха. – Пять, шесть часов, но он будет страшно мучиться, а если мы… – Обойдемся без уколов, – заключил монах. Голову, как казалось Римо, массировали щеткой из мелких гвоздей и в то же время по вискам били чем-то тяжелым и грохочущим: бу-бум! бу-бум! Прошли годы, хотя медсестра сказала, что он пришел в себя только шесть часов назад. Дыхание стало легким, руки и ноги обрели чувствительность, потеплели. Немного стихла боль в висках и на запястьях. Он лежал на мягкой кровати в светлой комнате. Через большое окно мягко лился свет послеполуденного солнца. За окном легкий бриз волновал осеннюю пестроту деревьев. Через усыпанную гравием дорожку спешил бурундук. Римо захотелось есть. Слава Богу, жив; и есть хочется! Он потер запястья и повернулся с каменным лицом к сидевшей рядом с кроватью медсестре. – Меня собираются кормить или нет? – Через сорок пять минут. Сестре на вид было около сорока пяти, лицо жесткое, с морщинами. Крупные, почти мужские руки без обручального кольца. Но белый халат весьма неплохо наполнен высокой грудью. Сидит, положив ногу на ногу. Такие конечности вполне могли принадлежать шестнадцатилетней. Упругий зад на расстоянии протянутой руки от Римо. Сестра читала журнал мод, который закрывал ее лицо. Скрестила ножки. Поерзала на стуле. Отложила журнал в сторону и уставилась в окно. Римо оправил на себе белую ночную рубашку, сел в кровати, поиграл плечами. Он находился в обычной больничной палате: стены – белые, кровать – одна, стул – один, медсестра – одна, тумбочка – одна, окно – одно. Однако на сестре не было белой папочки, а стекло в оконном переплете было армировано проволокой. Закинув руку за голову, Римо подтянул к плечу воротник больничной рубахи. Ярлыка нет. Он вытянулся на кровати и стал ждать еду. Закрыл глаза. Какая мягкая кровать! Хорошо снова быть живым, дышать, слышать, осязать, обонять. Единственная цель жизни – жить! Его разбудили спорящие голоса. Монах с крюком вместо левой руки ругался с медсестрой и двумя типами, похожими на врачей. – А я снимаю с себя всякую ответственность, если в ближайшие два дня он не будет получать исключительно диетическую пищу! – визжал один из врачей, и его коллега одобряюще кивал в подтверждение его слов. Монах уже сменил сутану на коричневые брюки и свитер. Вопли доктора отскакивали от него, как мячики. Он положил крюк на край кровати: – От вас никакой ответственности не требуется. За все отвечаю я. И повторяю: он будет питаться как нормальное человеческое существо! – И подохнет как собака! – вмешалась в разговор медсестра. Монах ухмыльнулся и крюком приподнял ее подбородок: – До чего же ты мне нравишься, Роки! Сестра резко отдернула голову. – Повторяю, если пациенту дадут что-либо кроме больничной пищи, я вынужден буду пожаловаться директору, доктору Смиту, – заявил первый доктор. – Я тоже пойду с ним, – объявил второй доктор. Медсестра одобряюще кивнула. – Отлично, – произнес, подталкивая троицу к дверям, монах, – идите, жалуйтесь прямо сейчас. Да, и передайте Смитти от меня поцелуй. Заперев за ними дверь, монах выкатил из кухни сервировочный столик с подносом. Подвинул к себе стул медсестры, сел и снял крышку с одного из стоящих на подносе судков. Там лежали четыре огненно-красных омара, источавших растопленное масло из взрезанных животиков. – Меня зовут Конн Макклири. Он положил на тарелку двух лобстеров и протянул Римо. Специальными щипчиками Римо раскусил клешни, маленькой вилкой выгреб нежное белое мясо и, положив в рот, проглотил, даже не разжевывая. Запил неожиданно появившимся перед носом золотистым пивом и принялся за среднюю часть лобстера. – Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, – сказал Макклири. Римо занялся вторым лобстером, разломил клешню прямо руками и высосал мясо. Перед ним появился высокий бокал, до половины наполненный виски. Огненный вкус янтарного напитка Римо смягчил пенистым пивом. – Тебе, наверное, интересно, почему ты оказался тут, – повторил Макклири. Римо обмакнул белоснежный кусок мяса лобстера в масло, кивнул в сторону Макклири, а затем, задрав голову, поднял мясо над собой и, ловя языком капли стекающего масла, опустил в рот. Макклири начал рассказ. Он говорил, а обед шел своим чередом: лобстер, пиво, виски. Наполнились пепельницы, ушло за горизонт солнце, пришлось зажечь свет, а Макклири все говорил о Вьетнаме, о молодом морском пехотинце, в одиночку уничтожившем пятерых вьетконговцев, о смерти и о жизни. Потом заговорил о проекте КЮРЕ. – О том, кто стоит во главе, я рассказывать, к сожалению, не могу… – продолжал монолог Макклири. Посмаковав бренди, Римо решил, что все же предпочитает менее сладкие напитки. – Подчиняться будешь мне. Насчет настоящей любви – вряд ли, но женщин обещаю столько, сколько будет угодно. Деньги? Без вопросов. Опасность только в одном: не дай Бог попасть в ситуацию, где тебя могут заставить говорить. Тогда мы вынуждены будем вывести тебя из игры. Сам понимаешь, каким способом. Так что держись начеку и доживешь себе до хорошей пенсии. Макклири откинулся на спинку стула. – В этом нет ничего невозможного, – сказал он, наблюдая, как Римо ищет что-то на подносе. – А кофе? – спросил Римо. Макклири открыл большой термос. – И еще учти: твоя работа страшно грязная, – сказал, разливая кофе по чашечкам, Макклири. – Мне лично кажется, что главная опасность в том, что такая работа убивает изнутри. И когда выдается свободный вечер, надираешься в сиську, чтобы забыть обо всем. Да что я тебе вешаю лапшу на уши: не стоит, пожалуй, и мечтать о пенсии, потому что ни один из нас до нее не доживет. И все разговоры об этом – чушь собачья, болтовня. Макклири пристально посмотрел в холодные серые глаза Римо и добавил: – Могу тебе гарантировать страх на завтрак, вместо ленча – стресс, ужас на обед, и постоянную тревогу вместо сна. Отпуск для тебя – это те две минуты, когда не придется оглядываться через плечо, и ждать, что вот сейчас кто-нибудь в затылок пальнет. Премия для тебя – это те пять-шесть минут, когда не думаешь, как лучше убить кого-то или уцелеть самому. Одно могу сказать тебе точно. – Макклири встал и потер крюк. – Одно могу сказать тебе точно: настанет тот день, когда Америке будет не нужен КЮРЕ, и настанет он благодаря нам. И дети, не наши с тобой, конечно, смогут без страха ходить вечерами по темным переулкам, палата в наркологии перестанет быть для них единственной перспективой. Лексингтон-авеню, наконец, очистится от несчастных сопляков, мечтающих в свои четырнадцать лет только об одном – об очередной дозе, а девчонок не будут больше перегонять из одного бардака в другой, как скотину. И повыведутся продажные судьи, а законодатели перестанут пользоваться деньгами, заработанными на азартных играх. И все члены всех профсоюзов будут, наконец, честно представлены в профсоюзном руководстве. Мы идем принять бой, в который американский народ не ввязывается из-за лени, а может, из-за того, что не хочет его выиграть. Макклири, повернувшись к Римо спиной, подошел к окну. – Если ты проживешь шесть месяцев, замечательно, если год – просто чудо. Вот такую мы предлагаем тебе работенку. Римо налил в кофе сливок, столько, что кофе стал очень светлым. – Ну, так что скажешь? Римо поднял голову и увидел отражение стоявшего у окна Макклири. Лицо Макклири окаменело, глаза покраснели. – Что скажешь? – повторил Макклири. – Да-да, конечно, – ответил Римо, отхлебывая кофе. – Можете на меня рассчитывать. Похоже, ответ удовлетворил тупого полицейского. – Так это вы меня подставили? – спросил Римо. – Мы, – спокойно ответил Макклири. – А этого типа убил ты? – Ага. – Ну что ж. Неплохо проделано, – сказал Римо. Пока он спрашивал, нет ли сигар, ему вдруг ни с того ни с сего подумалось: вот тебя бы самого отправить на электрический стул, всех твоих друзей как ветром бы сдуло – как, интересно, ты тогда бы запел?Глава одиннадцатая
– Это невозможно, сэр, – Смит удерживал трубку телефонного аппарата специальной линии повышенной секретности между ухом и плечом, покрытым серой тканью пиджака от «Брукс Бразерс». Освобожденными таким образом руками он поправлял что-то в графике отпусков сотрудников Фолкрофта. За окном жесткие струи дождя вспенивали воду залива Лонг-Айленд, и от этого казалось, что ночь наступила раньше обычного. – Я понимаю ваши трудности, сэр, – проговорил Смит, подсчитывая, сколько дней отпуска просил к Рождеству оператор ЭВМ, – но хочу напомнить о решении не проводить в Нью-Йорке широкомасштабных операций. – Да, я в курсе. Начинает работать сенатская комиссия по преступности. Да. Сначала изучит ситуацию на местах, начиная с Сан-Франциско. Да, я знаю, что они будут переезжать из города в город. Мы предоставим материалы вам, а вы – Сенату. Да, авторитет Сената повысится. Понятно. Сенат нужен для множества другая вещей? Да. Правильно. Хорошо. Нет, я бы с удовольствием вам помог, но поскольку это касается Нью-Йорка… Нам запретили изучать ситуацию перед выборами. Может быть, позже. Нет. Скажите там, наверху: только не в Нью-Йорке. – Смит повесил трубку и пробурчал, глядя в лежащий перед ним список: – Рождество… Все хотят погулять на Рождество. Не в марте, когда и им лучше, и мне удобнее, а на Рождество. Надо же! У Смита было хорошее настроение. Только что удалось отвязаться от одного из начальников из числа тех, что помельче. Он снова с удовольствием мысленно проиграл в голове эту сцену. «К сожалению, сэр, это невозможно». Как он был вежлив. Как тверд. Как артистичен. Как хорош! Хорошо было быть Доктором Харолдом Смитом! Фальшиво насвистывая рождественскую мелодию про красный нос северного оленя Рудольфа, доктор Смит одну за другой вычеркивал из списка фамилии подчиненных, собиравшихся отдохнуть на Рождество… Опять зазвонил телефон повышенной защиты. – Смит, 7-4-4, – почти пропел Смит. Услышав голос в трубке, Смит непроизвольно вскочил на ноги, рефлекторно поправил галстук и проблеял: – Слушаю, сэр! Невозможно было не узнать этот южный акцент в голосе, который в тот момент сообщал ему личный код, который никому не был нужен для того, чтобы узнать, что за человек его называет. – Но, сэр, у нас с этим регионом особые проблемы… Да, я знаю, что вы одобрили новые функции нашего э-э-э… специального агента… Верно, сэр, но он пока не готов… Несколько месяцев, сэр. Исследовать, как расположены голосовать избиратели? Это безумие. Понимаю, сэр. Будет исполнено, сэр. Смит аккуратно положил широкую с белым пятном кодирующего устройства на наушнике трубку на рычаги аппарата и прошипел сквозь зубы: – Чертов ублюдок!Глава двенадцатая
– Что теперь? – спросил Римо, прислонившись к параллельным брусьям в просторном залитом солнечными лучами спортзале. Белый костюм с поясом из белого шелка было велено надеть, так как без этого он будто бы не понял этой самой штуки, которую ему сегодня должны были показать. Выговорить ее название Римо так и не смог. Поигрывая поясом, он взглянул на Макклири, поджидавшего кого-то у дальней стены зала, рядом с открытой дверью. На хрюке, торчащем из рукава, болтался полицейский кольт 38-го калибра. – Еще минуту, – крикнул Макклири. – Ах, сейчас умру от любопытства, – пробормотал Римо, водя носком плетеной сандалии по натертому до блеска полу. Сандалия с шуршанием оставила на полу едва заметный след, от которого, пожалуй, можно будет избавиться полировкой. Римо принюхался: в воздухе возник еле заметный запах увядающих хризантем. В спортзалах так не пахнет. Так пахнет в китайских борделях. Римо это не очень занимало. Он уже успел понять, что здесь куча вещей, о которых сколько ни думай, все равно ничего не поймешь. Тихонько насвистывая, Римо разглядывал железные балки под высокими пролетами потолка. Что на очереди? Опять учебная стрельба? За последние две недели инструкторы обучили его владеть разнообразным оружием; от винтовки Маузера до пневматического пистолета. Сборка, разборка, слабые места различных систем, дальнобойность, точность. Потом началась учебная стрельба из разных положений. Например, лежа на спине. Рука – рядом с пистолетом, который надо схватить и выстрелить. Глаза полузакрыты, так что не понятно, спит человек или нет. Ни один мускул не должен дернуться до того, как пистолет окажется в руке. Было больно. Всякий раз, когда мышцы живота непроизвольно сокращались, как они сокращаются у любого человека, который двигает рукой, лежа на спине, его били по животу толстой палкой. – Так быстрее выработаешь рефлекс, – жизнерадостно объяснял инструктор. – Управлять мышцами – дело сложное, лучше мы их тебе натренируем. Палкой мы вовсе не тебя наказываем, а твои мышцы. Они быстренько усвоят урок, даже если тебе это не под силу. Мышцы усвоили урок. Потом – упражнение под названием «Привет». Сколько часов ушло на то, чтобы научиться говорить инструктору самым обычным тоном «Привет!» и тут же стрелять ему в лицо. Снова и снова все то же и то же. – Ближе подходи. Ближе, идиот! Ты что, телеграмму отправляешь? Протягивай руку для рукопожатия. Нет, не так, пистолет видно за километр. Нужно успеть выстрелить три раза, прежде чем все вокруг сообразят, что происходит. Не так! Улыбайся, чтобы тебе смотрели в глаза, а не на руку. Еще раз. Теперь лучше. А сейчас подойди попружинистей, чтобы отвлечь внимание от руки. Еще раз. Наконец начал вырабатываться автоматизм. Тогда Римо решил попробовать силы на Макклири, который занимался с ним стратегическим обеспечением операций. Не успел Римо, сказав «Привет!», нажать на курок незаряженного пистолета, как что-то вспыхнуло в голове. Он так и не понял, что произошло, даже когда Макклири, смеясь, помог ему подняться и сказал: – Что ж, уже неплохо! – Неплохо-то неплохо, но как ты заметил пистолет? – Это не я, это мои мышцы. Пойми, наконец, что условный рефлекс быстрее сознательного движения. – Ага, – сказал Римо. – А чем это ты меня? – Ногтями. – Чем?! – Ногтями. – Макклири вытянул руку. – Видишь ли, я… – Да черт с тобой, – сказал Римо, и они продолжили занятия по разным системам замков и способам взлома дверей. Когда они закончили, Макклири спросил: – Не скучаешь? – С вами соскучишься! – ответил Римо. – Сплошные развлечения! Сижу, как идиот, нос к носу с инструктором на занятиях. Утром будит охрана. Официантка приносит пожрать. Никто со мной не заговаривает: боятся. Ем один, сплю один, живу один. Иной раз кажется, что на электрическом стуле веселее! – Тебе виднее, Римо, ведь ты у нас специалист по электрической мебели. Что, понравился стульчик? – Не очень. Как, кстати, вы меня вытащили оттуда? – Легко и просто. В таблетке был спецсостав парализующего действия, чтобы ты смотрелся первоклассным трупом. Пришлось к тому же слегка усовершенствовать кое-какие электрические схемы в приборах. В общем; напряжение могло тебя только сильно обжечь, но не убить. Когда мы отбыли оттуда, случился неожиданный для тюремного персонала, но предусмотренный нами небольшой пожарчик. Аппаратура сгорела – все шито-крыто. Никаких сложностей. – Это для вас, а мне… – Хватит. Ты здесь и будь доволен. С лица Макклири на мгновение сошла его извечная улыбка. – Хотя, с другой стороны, может быть, ты и прав. Может, стул действительно лучше. Одинокая у нас работа. – Спасибо, что просветил! Кстати, послушай, ведь раньше или позже вы все равно пошлете меня на задание. Может, я схожу сегодня в город проветриться? – Нет. – Почему? – Потому что ты не вернешься. – Это не объяснение. – Нельзя, чтобы тебя видели в округе. Ты же должен понимать, что произойдет, если мы решим, что ты нам не подходишь. Римо пожалел, что привязанный к его кисти пистолет не заряжен. Хотя вряд ли бы Макклири позволил ему пристрелить себя. Нет, хорошо бы провести хоть один вечер в городе. Один вечер, выпить стакан-другой. А что? Замки крепкие, но и у них, как его учили, есть свои слабые места… Что ему будет за это? Не убьют же, слишком дорого он им уже обошелся. Хотя от этих придурков можно ожидать чего угодно, черт бы их побрал. – Бабу хочешь? – спросил Макклири. – Одна из этих фригидных ледышек, что убираются у меня в комнате и приносят жратву? – Какая тебе разница? – возразил Макклири. – Все они одинаковы, как ни крути. Пришлось согласиться, хотя впоследствии Римо решил для себя, что больше не будет доверять КЮРЕ в том, что касается его личной жизни. … Римо мыл руки перед ленчем. В дверь постучали. – Войдите! – крикнул Римо, держа руки под струей прохладной воды, чтобы смыть ничем не пахнущее мыло, каким пользовались все обитатели Фолкрофта. Вытирая руки белым полотенцем, он вышел из ванной комнаты. То, что он увидел, на первый взгляд выглядело неплохо. Ей было под тридцать. Атлетическая грудь распирала синюю униформу. Темные волосы были собраны в «конский хвост». Юбка охватывала довольно плоский зад. Ноги, на вкус Римо, были слегка толстоваты. – Там, на доске, я увидела твой номер и время, – сообщила она с легким акцентом, который Римо определил как южнокалифорнийский. По крайней мере, так бы он ответил, услышав ее выговор на занятиях по речевым характеристикам. – Мой номер? – переспросил Римо, заглядывая ей в глаза. Чего-то в них не хватало. Хоть и были они голубыми, но напоминали линзы японских портативных фотоаппаратов. – Да, на доске, – ответила она, все еще стоя на пороге. – Может быть, я ошиблась? – Нет, нет, – сказал Римо и бросил полотенце на кровать. Она улыбнулась и сказала, уставившись на его широкую мускулистую грудь: – Не люблю в одежде. Римо непроизвольно втянул живот. Она закрыла за собой дверь и, на ходу расстегивая блузку, направилась к кровати. Бросила блузку на деревянную спинку и завела руки за спину, чтобы расстегнуть бюстгальтер. У нее был плоский белый живот. Освободившись от бюстгальтера, ее груди не повисли: было видно, что они упругие и молодые. Соски были розовые и твердые. Аккуратно сложив бюстгальтер на блузке и повернувшись к Римо, она сказала: – Давай быстрее, а? Мне нужно быть в шифровальной через сорок минут. У меня обед сейчас. Римо оторвал взгляд, сбросил полотенце с кровати и, сняв брюки, отбросил их в сторону вместе с сомнениями. Когда в угол полетели ботинки, она уже ждала под одеялом. Римо тихонько лег рядом. Взяв его руку, она пристроила ее себе за спину, а другую – между ног. – Поцелуй меня в грудь, – прошептала она. Через пять минут все было кончено. Она отвечала на его ласки с животной яростью, в которой не было ни грамма искренней страсти. Прежде чем Римо убедился, что поимел-таки женщину, она уже вскочила с кровати. – А ты ничего, – похвалила она, влезая в белые трусики. Римо лежал на спине и смотрел в белизну потолка. Его правая рука была заложена за голову. – Как ты определила? Ты сбежала слишком быстро. Она засмеялась; – Что поделаешь! Может, сегодня вечером будет больше времени… – Может быть, – ответил Римо, – хотя у меня по вечерам занятия. – Какие занятия? – Обыкновенные. Римо взглянул на девушку. Она надевала бюстгальтер «по-голливудски»: держа его перед собой, наклонилась и аккуратно погрузила груди в чашки. – Чем ты занимаешься? – не смолкала она. – Я никогда не видела на доске таких, как у тебя, номеров… – О какой, черт возьми, доске ты все время говоришь? – оборвал ее Римо. Он продолжал смотреть в потолок. От нее сильно пахло дезодорантом. – Ну там, в комнате отдыха. Если тебе нужно общение, вывешиваешь номер своей комнаты и код. Клерк подбирает пары из номеров мужчин и женщин. Вообще-то не полагается знать, с кем будешь на этот раз. Говорят, что если знаешь, то появится серьезное чувство, и вообще. Но через некоторое время все начинают прекрасно разбираться в номерах. Надо только вставить свой номер в нужный момент. У женщин, например, первая цифра номера – ноль, у мужчин коды чаще всего – нечетные цифры. У тебя – девятка, я такой номер вижу впервые. – Какой мой номер?! – Девяносто первый. Ты что? Не знал, что ли? Вот тебе и на! – Забыл. Она продолжала трещать: – Прекрасная система. Нравится руководителям групп. Никто ни в кого не влюбляется, и все довольны. Римо взглянул на нее. Она уже была одета и направлялась к двери широкими шагами. – Погоди, погоди, – Римо состроил обиженную гримасу. – А поцеловаться на прощание? – Поцеловаться? С какой стати? Я же тебя не знаю! Дверь захлопнулась. Римо не смог решить: рассмеяться ему или просто уснуть. Поразмыслив, не стал делать ни того ни другого, а поклялся никогда не заниматься любовью в Фолкрофте. С тех пор прошла неделя. Римо с нетерпением ждал первого задания. Не то чтобы его привлекала работа, просто невыносимо надоело здесь, в этой уютной и комфортабельной тюрьме. Римо опять ткнул носком сандалии в пол. Наверняка сандалии было велено надеть не просто так. Здесь ничего просто так не делалось. Но ему было на это наплевать. – Ну, долго еще? – крикнул он. – Сейчас, – ответил Макклири. – А вот и он! Подняв голову, Римо с трудом сдержал смех. То, что вошло в зал, было слишком жалким зрелищем для смеха. Вошедший был чуть выше ста пятидесяти сантиметров. Он был одет в белую форму – что-то вроде кимоно – с красным поясом, которая свисала с хилых телес. Несколько пучков седых волос развивались вокруг сморщенного монголоидного лица. Морщинистая кожа напоминала старый пожелтевший пергамент. На ногах у старика тоже были сандалии, в руке – две короткие толстые доски, гулко хлопавшие друг о друга в такт шаркающей походке. Макклири с почтительным видом пристроился на шаг позади старичка. – Чиун, это Римо Уильямс, ваш новый воспитанник.Глава тринадцатая
Чиун молча поклонился. Римо продолжал сверлить его глазами. – И чему он будет меня учить? – Он будет учить тебя убивать. Он научит тебя, как стать несокрушимой, почтиневидимой машиной для уничтожения людей, – ответил Макклири. Римо поднял лицо к потолку и глубоко вздохнул. – Да ну тебя, Конн. Брось. Кто, этот? Тоже мне, нашел учителя! – Он учит убивать и если бы захотел, то ты уже был бы мертв, даже моргнуть не успел бы. Сильнее запахло хризантемами. Так вот откуда запах, от китаезы. Убивать? Этот ветеран дома престарелых? – Не веришь? Попробуй, застрели его, – предложил Макклири. – Зачем? Ему и так уже недолго осталось. Лицо Чиуна ничего не выражало; казалось, он не понимал сути беседы. На крупных худых руках, держащих деревянные планки, отчетливо просматривались вздувшиеся старческие вены. Ни на лице, ни в узких темно-карих глазах не было ничего, кроме выражения вечного покоя. – Дай-ка мне пистолет, Конн. Римо снял с крюка Макклири револьвер. Привычная тяжесть в ладони. В сознании Римо промелькнули вбитые в память инструкторами характеристики: дальнобойность, рассеивание пуль, статистика точности, процент осечек, убойная сила. Бедный старик! – А что, Чан будет где-то прятаться или как? – спросил Римо, прокрутив барабан кольта. Темные гильзы. Наверное, с усиленным зарядом. – Его зовут Чиун. Прятаться он не будет, он будет гонять тебя по спортзалу. Макклири стоял, уперев крюк в бедро. Из опыта общения с ним Римо знал, что Макклири обычно принимает такую позу, когда собирается пошутить. Римо уже видел этот «подвод» несколько раз. Ему уже успели объяснить, что нужно знать «подвод» каждого человека. «Подвод», то есть определенные движения перед действием в конкретной ситуации, есть у всех. Нужно просто научиться их замечать. У Макклири это был крюк на бедре. – Если я его прикончу, ты отпустишь меня на недельку? – На один вечер, – отвечал Макклири. – Значит, ты думаешь, что у меня все же получится? – Нет, я просто жадина, Римо. Не хочу, чтобы ты переволновался. – Один вечер? – Один вечер. – Отлично, – сказал Римо, – я убью его. Револьвер, как учили, он держал ближе к туловищу, чуть ниже уровня груди. Так его труднее выбить из рук, да и точность стрельбы выше. Римо направил ствол в хрупкую грудь Чиуна. Старикашка не двигался, только на губах появилась еле заметная улыбка. – Можно? – Подожди, – ответил Макклири, – так у тебя вообще нет шансов. Пусть он отойдет в другой конец зала, а то ты помрешь и даже на курок нажать не успеешь. – На курок нажать недолго. Потом, инициатива-то за мной. – Это как сказать. Чиун успеет прежде, чем сигнал дойдет от твоего мозга до пальца. Отступив на шаг, Римо положил палец на спуск. У всех кольтов этого типа легчайший спуск – «волосок». Не стоит смотреть китаезе в глаза: один из инструкторов рассказывал, что на Востоке умеют с помощью гипноза замедлять реакцию. – Гипноза не будет, Римо, – сказал Макклири, – можешь смело смотреть ему в глаза. Чиун, положите, пожалуйста, доски. Займемся ими после. Чиун положил доски на пол. Он сделал это медленно; ноги его оставались абсолютно неподвижными, пока туловище опускалось почти до пола. Доски беззвучно очутились на полу. Выпрямившись, Чиун отошел в дальний угол зала, где на стене висели белые маты, набитые хлопком. Теперь уже не нужно было прижимать револьвер к себе, и Римо вытянул руку для более точной стрельбы. Белая униформа старика была светлее, чем маты за его спиной, но это не составляло проблемы: в лучах бьющего в окна солнца ярко алело пятно красного пояса. Римо нацелил кольт чуть выше этого пятна. Стрелять лучше в грудь, а когда Чиун забьется на полу в луже крови, можно будет подойти на пять шагов ближе и всадить пару пуль в седину волос. – Готов? – спросил Макклири, отступая подальше от линии огня. – Готов, – откликнулся Римо, отметив про себя, что Макклири даже не потрудился задать этот вопрос Чиуну. Так, может, это очередной тест? Вдруг этого старикашку, на которого плюнь – рассыплется и который по-английски-то ни бельмеса, просто хотят подставить, чтобы проверить, готов ли он, Римо, убивать? Ну и сволочи! Римо целился прямо по стволу. Никогда не следует полагаться на мушку чужого пистолета. Дистанция – меньше сорока метров. – Огонь! – скомандовал Макклири, и Римо дважды нажал на курок. Клочья полетели из матов в том месте, где только что стоял Чиун. Старик был невредим и быстро приближался, двигаясь как-то по-крабьи, боком, напоминая движения какого-то странного, пораженного чесоткой танцора. Смешной старичок отправился в смешное путешествие. Оно кончится… здесь. Прогремел еще один выстрел. Смешной старичок продолжал продвигаться вперед, то почти ползком, то – подпрыгивая свечой, шаркая по полу, ни на секунду не останавливаясь. Возьмем упреждение… Выстрел! Ага, он все приближается, осталось метров пятнадцать. Подождем немного. Девять метров. Пора. Эхо выстрелов еще катилось по залу, а старик уже перешел на свою обычную шаркающую походку. Патронов больше не было. Римо в ярости швырнул ему в голову кольт. Старик поймал его, как ловят медленно порхающую осеннюю бабочку, хотя Римо даже не заметил движения его руки. Кислый запах порохового дыма перебил аромат увядающих хризантем. Чиун подал пистолет Римо. Римо было протянул его Макклири, но когда крюк приблизился к оружию, разжал руку, и кольт с резким стуком упал на пол. – Подними, – сказал Макклири. – Засунь его себе в… Макклири кивнул старику. Не успев сообразить, что происходит, Римо вдруг очутился на полу, изучая рисунок древесины. Все произошло настолько быстро, что даже не было больно. – Что скажете, Чиун? – услышал Римо голос Макклири. Чиун ответил по-английски, выговаривая слова аккуратно, но уверенно: – Он мне нравится. У него был высокий мягкий голос. В манере говорить чувствовался Восток; впрочем, в ней присутствовали и рубленые, типично британские интонации. – Он не станет убивать без основательных причин, из глупых побуждений. Ни патриотизма, ни идеалов, только способность здраво рассуждать. Для того чтобы весело провести один вечер, он был готов меня убить. Это вполне резонно. Он умнее вас, мистер Макклири. Он мне нравится. Подобрав пистолет, Римо встал с пола. Он так и не успел понять, куда его ударили, покуда не попытался отвесить Чиуну шутливый поклон. – А-а-арх-х, – только и смог простонать Римо. – Задержи дыхание. Теперь нагнись, – скомандовал Чиун. Римо выдохнул. Боль ушла. – Мышцы снабжаются кровью и зависят от кислорода, – объяснил Чиун. – Для начала будем учиться правильно дышать. – Ага, – ответил Римо, протягивая Макклири револьвер. – Слушай, Кони, а зачем я-то нужен, если у вас есть он? Ей-богу, его вполне хватит! – Все дело в цвете кожи. Чиун, правда, может стать практически незаметным, когда захочет, но все-таки он не человек-невидимка. Все свидетели будут твердить о тощем азиате после каждой операции. Газетчики завоют о Желтом Призраке. К тому же, – Макклири понизил голос, – мы ведь не существуем. Ни ты, ни я, ни Чиун, ни Фолкрофт. Мы работаем в организации, которая никогда не существовала, и это важнее наших жизней или любого задания. Боюсь, что большинство поручений, которые ты будешь выполнять, как раз и будут связаны с ликвидацией тех, кто выносит сор из избы. Не дай тебе Бог с кем-нибудь здесь подружиться. Римо взглянул на Чиуна. Несмотря на улыбку, темные прорези глаз оставались безучастными. Макклири смотрел в пол, как будто его чрезвычайно интересовали лежащие у ног старика доски. – А эти деревяшки зачем? – спросил Римо. Макклири буркнул что-то, повернулся и направился к выходу. Его синие мокасины, заметил Римо, шаркали по полу так же, как и у Чиуна. Он так и ушел, не протянув руки, не обронив ни слова. Римо не суждено было его увидеть до того самого дня, когда он получил приказ: убить Конна Макклири.Глава четырнадцатая
Доктор Смит обедал у себя в кабинете, когда раздался звонок телефона повышенной секретности. От других аппаратов, стоящих на большом письменном столе красного дерева, его отличала лишь белая отметина на трубке. Смит положил ложечку сливового йогурта, который он собирался отправить в рот, обратно в стоящую перед ним на серебряном подносе фаянсовую мисочку. Как будто в ожидании важного визитера, он вытер губы льняным носовым платком, снял трубку и сказал: – Смит, 7-4-4. – Ну? – произнес «тот» голос. – Что «ну», сэр? – Как наши дела в Нью-Йорке? – Не могу ничем вас порадовать, сэр. Никак не удается обойти этого Максвелла. Смит положил платок на поднос и рассеянно принялся мешать ложечкой йогурт, устроив небольшой шторм на его поверхности. Если его жизнь можно было назвать долиной слез, то начальство никогда не брезговало нагнать туда парочку грозовых ливней, а потом удивлялось тому, что он весь промок… – Что с вашим новым агентом? – Он проходит подготовку, сэр. – Проходит подготовку?! – Голос зазвучал громче. – Комиссия Сената на днях будет в Нью-Йорке! Как им работать, если мы не решим проблему Максвелла? Свидетели исчезали и исчезают. Избирательная кампания на носу. Если Максвелл мешает, уберите Максвелла! – Из всего нашего персонала один только инструктор-вербовщик может оперировать на таком уровне… – возразил Смит. – Ну, знаете… Какого черта вы вообще там делаете? – Если мы пошлем инструктора, у нас останется только стажер. – Так пошлите стажера. – Он и дня не продержится. – Тогда посылайте вербовщика! Мне плевать, как вы это сделаете! – Дайте нам еще три месяца. Через три месяца стажер будет готов. – Значит, так: в течение месяца устранить Максвелла. Это приказ! – Слушаюсь, сэр, – последовал ответ. Смит положил трубку и, разгладив следы шторма, утопил ложечку в сероватой массе йогурта. Макклири или Уильямс? Один – сырой, другой – единственный человек, способный подыскивать стажеров. Может быть, у Уильямса все-таки получится? А если нет, то с кем они останутся? Смит посмотрел на телефон с белой отметиной, затем – на аппарат внутренней связи Фолкрофта и поднял его трубку. – Соедините со спецотделом! – сказал он. Последовала пауза. Полуденное солнце сверкало на волнах залива за окном. – Спецотдел, – раздался голос в трубке. – Позовите… – начал было Смит, – нет, никого не нужно. Доктор повесил трубку и, глубоко задумавшись, обратил взгляд в окно.Глава пятнадцатая
Чиун жил в гораздо более просторном помещении, чем Римо, но там было столько всяких финтифлюшек, что оно походило больше на перегруженный товаром магазин дешевых сувениров. Старик заставил Римо сидеть на тонкой циновке. Стульев вообще не было, а стол, за которым они ели, доходил Римо до щиколотки. Чиун утверждал, что мышечный тонус повышается только тогда, когда ноги скрещены на бедрах, а не свисают со стула. Целую неделю Чиун только говорил. Но ни о чем конкретном речи пока не заходило. Чиун зондировал, а Римо уклонялся. Чиун задавал вопросы – Римо вопросами же и отвечал. Задержала процесс обучения и пластическая операция. Хирурги слегка выпрямили Римо переносицу и четче обозначили скулы. Электролиз, слегка отодвинув назад линию волос, сделал лоб выше. Однажды, когда лицо Римо все еще было покрыто повязками, он спросил Чиуна: – Вы кошерный хот-дог не пробовали? – Никогда, – отвечал Чиун. – Поэтому я и прожил так долго. Надеюсь, что и ты никогда больше не станешь есть кошерные хот-доги и подобную мерзость, которой вы, западники, разрушаете свои желудки. Римо пожал плечами и отодвинул в сторону черную лакированную миску с полупрозрачными ломтиками рыбы. Вечером, он знал, можно будет заказать нормальной рыбы. – Я вижу, что ты и впредь собираешься прислушиваться только к голосу желудка. – Но Макклири-то пьет! – Он поднес ко рту белесый ломтик рыбы. Лицо Чиуна посветлело. – А, Макклири! Это очень-очень особенный человек. – Он ваш ученик? – Нет. Могу только сказать, что учил его достойный человек. Ему, должно быть, очень было трудно работать с таким учеником, как Макклири, зараженным идеализмом. Очень трудно. С тобой, по счастью, такой проблемы не будет. Римо разжевал несколько зернышек риса, лежавших подальше от рыбы. Сквозь оранжевые занавеси на окнах проходил непривычный свет. – Наверное, неприлично спрашивать, как ты справился с бременем идеализма? – Вы правы, это неприлично, – ответил Римо. Может, сегодня удастся разжиться кусочком грудинки… – Понятно, – сказал Чиун. – Извини, что я задаю такие вопросы, но я должен знать своего ученика. Римо вдруг почувствовал, что одно из зернышек риса все же прикасалось к рыбе. Он уже было собрался выплюнуть его, но сообразил, что тогда Чиун наверняка пустится в рассуждения о ценности пищи. Вчерашняя лекция на эту тему продолжалась полчаса. Придется глотать. – Я должен знать своего ученика, – повторил Чиун. – Послушайте, мы разговариваем уже шесть дней. Может быть, займемся делом? Я, конечно, слыхал о восточном долготерпении, но у меня его нет. – Всему свое время. Так как же ты избавился от идеализма? Чиун принялся пережевывать кусочек рыбы. Римо уже знал, что на это потребуется не меньше трех минут. – Вы предполагаете, что у меня когда-то были идеалы? Не переставая жевать, Чиун утвердительно кивнул. – Ну что ж. Я был командным игроком всю жизнь. Что я за это получил? Электрический стул. Они собирались меня поджарить. Тогда я пошел на их условия, а очухавшись, почувствовал себя как в аду. Я – здесь, рыба – вот она, а значит и ад тут. Вот так. Понятно? Завершив процесс жевания, Чиун произнес: – Ясно, ясно. Но единичный опыт не убивает мысли. Мысль остается. Она только прячется. Ты вполне способен осознать это сейчас. Но когда вернутся ощущения детства – берегись. – Ладно, я запомню, – сказал Римо. Нет, хороший стейк будет получше грудинки. Слегка поклонившись, Чиун произнес: – Убери со стола. Римо понес миски в раковину, разрисованную фиолетовыми и зелеными цветами. Чиун, закрыв глаза и задрав голову вверх, как будто рассматривая ночные небеса, тихо заговорил: – Я должен научить тебя убивать. Это несложно, если для этого достаточно подойти к жертве и нанести удар. Однако в нашем деле так бывает крайне редко. На самом деле все гораздо сложнее и труднее, поэтому и учеба будет трудной и сложной. – Чтобы стать настоящим мастером, потребуется много лет, которых у нас, к сожалению, нет. Однажды ко мне обратились с просьбой подготовить человека из вашего Центрального разведывательного управления. На подготовку отвели только две недели. Его посылали на задание в Европу. Я настаивал, что это недостаточный срок, что он не готов, но меня не послушали. В результате этот человек и прожил только пятнадцать дней… – Похоже, ваша разведка не ведает, что творит! На твое обучение они, правда, дали больше времени. Сколько – никто не знает. Поэтому я попробую в первые же недели передать тебе как можно больше из того, что знаю. Потом, если представится возможность, начнем сначала и углубимся. – Для того, чтобы учиться, надо знать, что изучаешь. Все боевые искусства Востока основаны на философских принципах дзен-буддизма. Римо ухмыльнулся. – Ты знаком с дзен? – спросил Чиун. – Бородатые бездельники и черный кофе! – Это не дзен, это чепуха, – нахмурился Чиун. – Все боевые искусства – дзю-до, карате, кунг-фу, айки-до – основаны на принципе моментального действия, когда это действие необходимо. Но это действие должно быть рефлекторным, инстинктивным, а не заученным. Оно должно быть естественным продолжением личности. Это не пальто, которое можно снять, это кожа, которую снять нельзя. Это может казаться сложным, но позже ты, Римо, поймешь, что это совсем просто. – Прежде всего надо научиться правильно дышать. – Конечно, – сухо отозвался Римо. Чиун шутку не принял. – Если не научишься правильно дышать, то не научишься ничему. Повторяю – это крайне важно. Придется тренироваться до тех пор, пока правильное дыхание не станет инстинктивным. В нормальной ситуации мы не пошли бы дальше, пока не поставлено дыхание, но мы не можем себе этого позволить. Поднявшись с пола, Чиун подошел к черному полированному шкафчику, достал метроном и поставил его на столик перед Римо. Тот вечер стал самым скучным в его жизни. Чиун рассказывал о технике дыхания и наконец рекомендовал для Римо такой ритм: вдох на два счета, два счета – задержка дыхания, два счета – выдох. Римо тренировался весь вечер под стук метронома и бормотание Чиуна. Из всего сказанного стариком Римо понял только одно: Ки-ай, дыхание твоего духа, соединяет тебя с дыханием Вселенной и передает тебе ее могущество. – Загоняй воздух глубже, – вещал Чиун. – Загоняй его до самого паха. Воздух должен опуститься ниже нервного узла, управляющего эмоциями. Глубже, глубже, глубже… Спокойные нервы – спокойный человек, а спокойный человек не знает страха… Дыши и медитируй. Очисти мозг от мыслей и чувств, отгородись от окружающего. Сосредоточься на внутреннем, на том, что тебе предстоит сделать. Так продолжалось весь вечер. Наконец Чиун сказал: – Для начала неплохо. Ты уже хорошо движешься. Баланс и дыхание! Вот главное. Завтра начинаем специальную подготовку. Утром Чиун начал занятия с объяснения различий между школами боевых искусств, различий между более широким «до» – направлением и более узким «джитсу» – техникой боя. – Ты изучал дзю-до в армии, – полувопросительно произнес Чиун. Римо кивнул. Чиун огорченно покачал головой. – Придется переучиваться. Там учили правильно падать? Римо опять утвердительно кивнул, вспоминая технику падения в дзю-до: упасть с перекатом и хлопнуть вытянутыми руками по поверхности, на которую падаешь, чтобы рассеять силу удара при падении. – Все это надо забыть, – сказал Чиун. – Вместо того чтобы падать как кукла, будем учиться падать как поролоновая губка для мытья посуды. Они подошли к матам. – Вот, например, айки-до. Это простое и чистое оборонительное искусство, искусство, дозволяющее избежать увечья и вернуться в бой. Дзю-до есть система прямых линий; айки-до тяготеет к окружности. Брось меня через плечо. Встав перед Чиуном, Римо взял его за руку и легко перебросил через плечо. По законам дзю-до Чиун должен был упасть, перевернуться и ударить рукой по матам, чтобы нейтрализовать энергию падения. Вместо этого Чиун свернулся в воздухе клубком, упал, прокатился по матам и оказался на ногах лицом к Римо – все это одним движением. – Вот чему ты будешь учиться. Хватай меня сзади. Римо подошел к Чиуну со спины и обхватил его на уровне труди, прижав руки к туловищу. В дзю-до есть несколько способов уйти от такого захвата. Все они силовые. Можно затылком разбить лицо нападающего; можно повернуться на пол-оборота и локтем ударить его по горлу; каблуком ударить по щиколотке; резко нагнувшись вперед, схватить нападающего за лодыжки, рывком выпрямиться – противник повержен. Ничего этого Чиун делать не стал. Римо решил прижать старикана посильнее и постараться сделать ему больно. Он почувствовал, как Чиун содрогнулся, как напряглись его мышцы. Старик взял Римо за запястья и ровным, неторопливым движением спокойно развел его сцепленные руки: …на дюйм, …на два и – в стороны! Чиун повернулся, нырнул Римо подмышку и молниеносным броском швырнул его на маты. Оглушенный, Римо сидел, поматывая головой. – А перекатиться после падения? – спросил Чиун. Римо с усилием поднялся на ноги. – Как, черт возьми, вам это удалось? Я же сильнее! – Это правда, но твоя сила очень редко бывает направлена по прямой из одной точки в другую. Она обычно распыляется по разным направлениям. Я просто сконцентрировал свои ничтожные силы в «саика танден» нервном центре в области диафрагмы, а потом направил их через предплечья наружу. Я могу справиться с десятерыми, а тебе и двадцать человек будут не помеха – если, конечно, овладеешь этой техникой. А ты ею овладеешь. Тренировка продолжалась. Через три дня Чиун сказал: – Достаточно айки-до. Это оборонительное искусство и не твой профиль. Перейдем к атаке. Мне сказали, что времени у нас остается мало. Надо торопиться. Они направились к стоящим в углу зала столбам для отработки ударов. Пока они шли, Чиун объяснял: – На Востоке существует множество видов рукопашного боя, ориентированных на атаку. Все они хороши на определенном уровне исполнения. К сожалению, у нас нет времени на все. Поэтому остановимся на самом универсальном – карате. Они стояли внутри квадрата, образованного четырьмя столбами для отработки ударов, имеющими форму буквы "Y". Чиун продолжал: – Легенда гласит, что карате родилось много-много лет назад, когда жестокий правитель одной из провинций Китая отобрал у крестьян, находившихся под его властью, все оружие. Дхарма, основоположник учения дзен, жил как раз в те времена. Он понимал, что его народ должен иметь что-то, дабы защитить себя. И он созвал людей к себе. Не переставая говорить, Чиун закрепил на трех столбиках по дюймовой сосновой доске. – Дхарма обратился к народу и сказал, что всем нужно учиться защищать себя. «У нас отобрали ножи, – сказал он, – так превратим каждый палец в нож…» Молниеносным движением Чиун выпрямил руку и нанес по первой доске прямой удар кончиками пальцев. Со стуком упали на пол две ее половинки. – И Дхарма сказал: «У нас отобрали дубинки – так превратим в дубинки наши кулаки…» При этих словах Чиун ударом кулака расщепил следующую доску. Чиун остановился перед третьим столбом: – У нас отняли копья – так пусть же каждая рука станет копьем! – произнес Чиун и напряженной раскрытой ладонью, действительно напоминающей копье, разбил надвое последнюю доску. Чиун на минуту задержался перед пустым столбом, сделанным из цельного бруса десятисантиметровой толщины. Он сделал глубокий вдох. – И сказал Дхарма: «Превратим руки в мечи!» Последние слова Чиун почти выкрикнул на резком выдохе. Со звуком винтовочного выстрела ребро ладони Чиуна соприкоснулось с брусом. Столб закачался и упал, перерубленный на высоте метра от пола. Чиун повернулся к Римо. – Таково искусство открытой ладони, которое мы называем «карате». Ты его освоишь. Римо приподнял перерубленный брус и посмотрел на покрытый щепками торец. Что ж, Чиун впечатляет, с этим нельзя не согласиться. Что может остановить этого человечка, если ему придет в голову начать убивать всех подряд? Кто сможет противостоять его ужасающим рукам?! Глава шестнадцатая. Занимаясь с Чиуном айки-до, Римо узнал о существовании и расположении болевых точек на человеческом теле. Из многих сотен только шестьдесят, по словам Чиуна, могут быть реально использованы. Поражение лишь восьми из этих шестидесяти влечет за собой немедленную смерть. – На этих восьми мы и сосредоточимся, – объявил Чиун. Возвратившись в спортивный зал после обеда, Римо обнаружил две куклы в человеческий рост, закрепленные на пружинах. На них была надета белая борцовская форма и нанесены красные точки: на висках, на адамовом яблоке, в области солнечного сплетения, в районе почек, у основания черепа и на спине, где, как он узнал впоследствии, расположен седьмой позвонок. – Как каратист держит руку, нанося удар? – спросил Чиун, усаживаясь на маты перед куклами, и сам ответил: – Для всех ударов существует одно исходное положение ладони… Он повернул руку ладонью вверх и выпрямил пальцы. – Большой палец надо «взвести» как боек пистолета. При этом в предплечье должно ощущаться напряжение, как бы оттягивающее кисть назад. Оно, в свою очередь, вызывает напряжение в мизинце. Он выдвигается вперед. Указательный, средний и безымянный пальцы должны быть слегка согнуты в последней фаланге, а ладонь в целом – немного вогнута. Придав кисти соответствующее положение, Чиун велел Римо потрогать его предплечье: на ощупь оно оказалось похожим на туго натянутый канат. – Твердость достигается не усилием, а натяжением мышц, – объяснял Чиун. – Именно натяжение, а не сила превращает руку в страшное оружие. Подойдя к куклам, они начали разучивать удары ладонью: справа, слева, ниже, выше… И снова, и снова. Римо с удивлением обнаружил, что его ладонь практически не ощущает боли от соприкосновения с набитыми обрезками канатов чучелами. Чиун остановил Римо: – Не нужно стараться, чтобы удар проходил внутрь. В карате нет проникающих ударов. Есть только шлепок, контакт. Из кармана робы Чиун достал коробок спичек. – Зажги, пожалуйста, – попросил он. Римо вытянул вперед руку с зажженной спичкой. Чиун повернулся к огоньку лицом, поднял руку к плечу и одновременно с резким выдохом открытой ладонью нанес удар сверху. В тот момент, когда, казалось, что ладонь вот-вот коснется огня, Чиун повернул ее и отдернул. Огонек спички метнулся за вакуумом, созданным ладонью Чиуна. Спичка погасла. – Таким и должно быть движение руки каратиста при ударе – резким и не имеющим инерции, – пояснил Чиун. – Я как-то не собирался гасить спички, – заметил Римо. – Вот ломать доски – другое дело. Сколько надо для этого проучиться? – Нисколько. Ты легко справишься с любой доской. Но всему свое время. Продолжим тренировку. По настоянию Чиуна, Римо провел еще несколько часов, тренируя удары на куклах. Ближе к вечеру они перешли к другим положениям ладони при ударе. Основное положение, узнал Римо, называлось «шуто» – ладонь-меч. Рука в таком положении может находиться, не уставая, хоть целый день. Если слегка прогнуть руку с вытянутыми пальцами в запястье, получится рука-поршень – «шотей». Шотей применяется для ударов в подбородок или в горло. «Хиракен» – почти то же самое, но средние три пальца согнуты сильнее. В таком положении рука подобна лопасти весла. – Прекрасно для ударов по ушам. Почти всегда следует разрыв барабанной перепонки, – объяснял Чиун. Если руку-меч сжать в кулак, то получится «тетсуи» – рука-дубинка. – Есть и другие положения, – сказал Чиун, – но пока довольно и этих. Когда ты научишься при ударе направлять свою силу в руку или ногу, то поймешь, что ее можно передавать и через предметы. Любая вещь в твоих руках станет смертоносным оружием. Чиун показал Римо, как лист бумаги превратить в кинжал, а простые канцелярские скрепки – в дротики. Трудно сказать, чему еще он успел бы научить Римо, если бы однажды, в три часа ночи, в комнату, где жили Чиун и Римо, не постучали. Вошел охранник и начал что-то шептать на ухо старику. Чиун склонил голову в знак согласия, а затем кивнул Римо, который, хотя и проснулся, но лежал неподвижно. – Иди за этим человеком, – сказал Чиун. Поднявшись с циновки толщиной в соломинку, Римо надел сандалии. Охранник чувствовал себя не в своей тарелке, находясь в одной из комнат спецподразделения. Увидев, что Римо направляется к нему, парень попятился. Римо кивком предложил ему указывать дорогу. Шагая по мощеной дорожке вслед за охранником, Римо поежился – холодный ветер с залива насквозь продувал тонкую ткань рубашки. Ноябрьская луна заливала жутковатым светом темные корпуса санатория. Римо старался задерживать дыхание, чтобы справиться с холодом, но, пока они дошли до административного здания, он уже похлопывал себя руками, пытаясь согреться. Охранник был одет в толстую шерстяную куртку, застегнутую на все пуговицы, которую он не расстегнул, даже когда они вошли в помещение и поднялись на лифте на третий этаж. По дороге их дважды останавливала охрана: сопровождающий предъявлял пропуск. Странно, подумал Римо, как это я раньше не замечал, что в позах часовых отсутствует равновесие? Ребята стояли совершенно неправильно, держали руки так, что, казалось, напрашивались на захват и бросок через себя. Римо отметил также, что для подготовленного человека проникнуть сюда не составило бы особого труда. Они оказались перед дубовой дверью с массивной медной ручкой. На двери висела табличка: «Посторонним не входить». Охранник остановился: – Дальше мне нельзя, сэр. Римо понимающе буркнул и повернул круглую ручку. Дверь отворялась наружу, а не в комнату. Римо машинально отметил толщину филенки и решил, что эту дверь пистолет не возьмет. Разве что «магнум-357». За столом красного дерева, опершись на него, стоял худощавый человек в синем купальном халате и отхлебывал что-то из дымящейся чашки. Его взгляд был устремлен в темноту за окном, где поблескивал залитый лунным светом залив. Римо закрыл за собой дверь. Нет, ее даже «магнум» не возьмет. – Меня зовут Смит, – сказал, не оборачиваясь, человек за столом. – Я ваш начальник. Чаю не хотите? – Нет, – буркнул Римо. Не меняя положения, Смит продолжал: – Вы уже знаете почти все, что вам может пригодиться. Допуск на оружие вам оформлен. В триста седьмой комнате вас проинструктируют насчет каналов связи и явок. Все, что попадет к вам в руки из Фолкрофта в письменном виде, подлежит немедленному уничтожению. В сто второй получите одежду. Ярлыки – калифорнийские. Деньгами вас обеспечат. Документы будут на имя Римо Кэбелла. Все это Смит произнес таким тоном, как будто зачитывал список фамилий в ведомости. – Вы теперь независимый репортер из Лос-Анджелеса, так будет удобнее. Впрочем, вам решать. Действуйте по обстоятельствам. Тренировки пока окончены. Мы дали бы вам больше времени, но… Римо молча слушал. Не думал он, что вот так придется отправляться на первое задание. А, с другой стороны, почему бы и нет? Человек продолжал бубнить: – Ваша задача – ликвидировать человека, находящегося в данный момент в Джерси, в больнице «Ист-Гудзон». Он сегодня выпал из окна. Скорее всего, его оттуда выкинули. Допросите и уничтожьте. Никаких специальных препаратов для допроса не потребуется. Если он еще жив, то вам все расскажет сам. – Сэр, – перебил Римо, – а как мне встретиться с Макклири? На первое задание мы должны были идти вместе. Смит опустил глаза. – Встретитесь в больнице. Именно его вам и предстоит ликвидировать. У Римо перехватило дыхание, он отшатнулся. – Выхода нет. Его надо убрать. Макклири при смерти и сильно мучается. Неизвестно, что он может наговорить под действием лекарств, в бреду… – Может быть, выкрадем его? – выдавил из себя Римо. – И куда мы его денем? – Туда же, куда и меня. – Слишком рискованно. По документам он являлся пациентом Фолкрофта. Нам уже звонили из полиции. Это прямая ниточка к нам. Один из наших людей, врач, пытался внушить полицейским, что Макклири не совсем психически здоров, и сейчас, насколько известно, полиция склоняется к тому, чтобы прекратить следствие, списывая все на попытку самоубийства. Смит покрутил чашкой. Наверное, что-то попало в чай, подумал Римо. – Если он еще жив, ваша задача – узнать, какую информацию удалось Макклири собрать о Максвелле. Этот Максвелл – ваше задание номер два. – Кто это? – Мы не знаем. Насколько известно, он оказывает платные услуги гангстерским синдикатам Нью-Йорка. Сфера его деятельности – убийства. Но как, где и когда он действует – неизвестно. Нужно с ним покончить, и как можно скорее. Если в течение недели вам это не удастся, не пытайтесь связаться с нами. В этом случае нам, вероятнее всего, придется прикрыть лавочку здесь и перебраться в другое место. – А я? – Есть два пути. Первый – продолжить поиски Максвелла, но это по вашему усмотрению. Второй – на некоторое время осесть на дно где-нибудь в Нью-Йорке. Читайте раздел частных объявлений в «Нью-Йорк Таймс». Если нам понадобится выйти с вами на связь, мы опубликуем объявление. Вместо подписи – крест, символ КЮРЕ. – А если мне все же удастся выполнить задание? Не оборачиваясь, Смит поставил чашку на стол. – Если уберете Максвелла за неделю – будем работать дальше. В этом случае – отдыхайте и следите за объявлениями в «Таймс»… С вами свяжутся. – Откуда брать деньги на жизнь? – Возьмите с собой столько, сколько считаете необходимым. При следующем контакте получите еще. – Смит скороговоркой назвал телефонный номер. – Пользуйтесь им только в случае крайней, повторяю, крайней необходимости. По этому номеру вы сможете связаться со мной каждый день с 14.55 до 15.05. Только в это время. – Не понимаю, почему я должен уйти на дно, если не выгорит дело с Максвеллом? – не удержался Римо. Он не мог не задать этого вопроса: события развивались для него слишком стремительно. – Мы меньше всего заинтересованы в том, чтобы в один прекрасный день вы пожаловали в Фолкрофт. Ну, не получится с Максвеллом. Одно задание, один подпольный штаб, это, в конце концов, не так важно. Главное – сохранить тайну КЮРЕ. Поэтому так важно ваше задание по Макклири. Он, повторяю, связующее звено цепочки, которую необходимо прервать. В случае неудачи, – тут его голос дрогнул, – придется избавляться и от вас… Другого выхода у нас, учтите, не будет. Если проговоритесь – тоже. Я сам это сделаю. Макклири находится в госпитале под именем Франка Джексона. У меня все. До свидания. Человек повернулся, как будто собирался протянуть на прощание руку, но передумал и скрестил руки на груди. – В нашем деле не стоит заводить друзей. Кстати, постарайтесь прикончить Макклири побыстрее, хорошо? Глаза у Смита были покрасневшие, отметил Римо и направился в комнату триста семь.Глава семнадцатая
Два следователя из управления полиции Ист-Гудзона поднимались в бесшумном лифте дома-башни «Ламоника» на частный двенадцатый этаж. Тишина в кабине действовала угнетающе, и оба молчали. Сержант Грувер, пузатый человек с погасшей сигарой в зубах, наблюдал за зажигающимися поочередно номерами этажей. Его напарник Рид, известный среди коллег в Управлении по расследованию убийств под кличкой «Тощий Рид», скользил карандашом по страницам в черной записной книжке. – Он свалился по меньшей мере с девятого этажа, – произнес Рид. Грувер что-то пробурчал в ответ. – Говорить он не может. – А ты бы смог, если бы свалился с девятого этажа? – спросил Грувер и потрогал пухлым волосатым пальцем отполированную до блеска панель лифта. – Ни черта он не скажет, его и до больницы-то не довезут. – Но он сначала еще мог говорить, я сам слышал, как он что-то сказал одному из тех, кто тащил носилки. – Слышал, слышал… Отвяжись ты от меня! – Кровь бросилась Груверу в лицо. – Слышал он. Ну и что? Мне вообще все это не нравится. Слышал он! – Что ты на меня орешь? – завопил Рид. – Я, что ли, виноват, что мы обязаны теперь допрашивать владельца «Ламоники»?! Грувер смахнул пылинку с полированной панели. Вместе с Ридом они работали уже почти восемь лет, и оба прекрасно знали о дурной, если не сказать опасной, репутации этого здания. Этому дому с роскошными апартаментами самое место было в одном из лучших районов Нью-Йорка, но его почему-то выстроили в Ист-Гудзоне. Двенадцатиэтажное здание приносило городу налоги с четырех с половиной миллионов долларов, в которые оценивалась двенадцатиэтажка. Своим существованием башня «Ламоника» поддерживала баланс муниципального бюджета, снижая налоги горожан. Это была одна из многих причин, по которым власть в городе уже почти десять лет принадлежала той политической партии, которая пользовалась поддержкой владельца великолепного белого здания, возвышавшегося над облепившим его основание трехэтажным убожеством. Мэр города издал обязательную к исполнению всеми полицейскими инструкцию, по которой патрульный полицейский автомобиль должен был круглосуточно курсировать вокруг башни. Ни одному из полицейских не позволялось входить в здание без разрешения мэра. Полицейским вменялось в обязанность отвечать на вызовы, исходившие из здания, на приоритетной основе. Если господин Норман Фелтон, владелец здания, занимающий все двадцать три комнаты на двенадцатом этаже, обратится в полицию. Управление полиции Ист-Гудзона обязано было немедленно оказать ему содействие, известив предварительно мэра, который тут же справлялся, не может ли он лично сделать что-либо для господина Фелтона, известного своей щедростью в делах политических. Грувер потер панель лифта рукавом пальто, отступил на шаг и полюбовался работой. Блеск! – Ты должен был сперва позвонить мэру, – сказал Рид. Лифт остановился. – Должен, должен… Его дома не было! Что ты ко мне привязался?! Круглые щеки Грувера опять покраснели. В последний раз убедившись в том, что панели лифта возвращен ее прежний безупречный вид, он ступил на пушистый темно-зеленый ковер фойе. Двери лифта закрылись. Обернувшись, Грувер заметил, что кнопки вызова лифта не было. Он подтолкнул Рида локтем. Единственным выходом из фойе теперь была белая дверь с глазком в центре, без ручки, с петлями, убранными вовнутрь. Хорошо освещенное фойе напоминало тюремную газовую камеру с той разницей, что здесь не было даже отверстия, через которое в емкость с кислотой бросают таблетку, вызывающую смертоносную реакцию. Но это беспокоило Рида меньше всего. – Мы даже шефу не позвонили. – Замолчишь ты или нет? – огрызнулся Грувер. – Заткнись, а? – Нам может здорово влететь, это уж точно… Грувер сгреб в кулак широкие синие лацканы Рида и проговорил шепотом: – У нас нет другого выхода! Там, внизу, лежало тело. Не бойся, я знаю, как обходиться с этими богатеями, все будет нормально. И шеф нам ничего не сделает. Закон на нашей стороне. Все будет о'кей. В ответ Рид только с сомнением покачал головой. Грувер постучал в дверь – звук получился глухой, как и должно быть, если костяшками пальцев стучать по металлу. Сняв шляпу, он подтолкнул локтем Рида: снимай, мол, свою, чего ждешь? Рид спрятал блокнот и последовал немому совету старшего по званию напарника, нервно жевавшего потухшую сигару. Дверь бесшумно отъехала влево, открыв взгляду полицейских одетого в черное высокого и импозантного дворецкого. Грувер извиняющимся тоном сообщил, что им не хотелось беспокоить господина Фелтона, но обстоятельства… На тротуаре перед башней «Ламоника» был обнаружен человек, по всей вероятности выпавший из окна одной из квартир. Пристально поглядев на Грувера и Рида, неожиданно почувствовавших себя неуютно, дворецкий произнес: – Прошу вас. Помещение, в котором они оказались, размерами напоминало банкетный зал. Полицейские даже не заметили, как за их спинами бесшумно задвинулась дверь. Раскрыв рты, полицейские разглядывали пятнадцатиметровое панорамное окно, полуприкрытое белизной роскошных портьер. Во всю длину боковой стены раскинулся шикарный диван, обитый дорогой кожей. Комната была освещена мягким рассеянным светом скрытых ламп, как в художественном салоне. Стены были увешаны картинами в стиле модерн. Их броские, радующие взгляд рамы, подобно часовым, замкнули вокруг полицейских сплошное кольцо цвета, напоминая, что теперь они были совсем в другом, непохожем на Ист-Гудзон мире. Дальний угол занимал концертный «Стейнвей». Мраморная простота линий роскошных кресел – не мебели, а произведений искусства – гармонировала с остальным убранством комнаты. Через громадное окно были видны красноватые отблески заходящего солнца на боках пассажирских лайнеров, стоящих в нью-йоркском порту. Грувер тихонько присвистнул. Он вдруг пожалел, что не дозвонился-таки до шефа. Сигара во рту вдруг превратилась в немой укор его плебейскому происхождению. Пришлось засунуть ее – изжеванным концом вперед – в карман плаща. Рид тем временем машинально запихивал блокнот все глубже и глубже в шляпу. Наконец возвратился дворецкий. – Джентльмены, господин Фелтон примет вас. Прошу вас следовать за мной и воздержаться от курения. Едва дворецкий отворил дверь кабинета, как Грувер понял, что совершил большую ошибку. С людьми такого калибра ему не приходилось сталкиваться в Ист-Гудзоне, хотя он знал и мэра, которого помнил еще адвокатишкой, и самого модного в городе врача, загубившего как-то по пьяному делу младенца. Одетый в кашемировый халат человек, сидевший в кресле вишневого дерева с тоненькой книгой на коленях, принадлежал к другой породе людей. Безукоризненно подстриженные седеющие волосы, казалось, подсвечивали благородные и сильные черты его лица. Взгляд голубых глаз был неподвижно спокоен. От него исходила аура элегантности и величия. Казалось, что одним своим присутствием он облагораживал сплошь уставленные книгами стены. Он был таким, каким должен быть, но, к сожалению, никогда не бывает настоящий мужчина. – Господин Фелтон, – объявил дворецкий, – эти джентльмены из полиции. Г-н Фелтон кивнул, дозволяя дворецкому впустить полицейских в кабинет. Слуга поставил два кресла неподалеку от колен Фелтона. Справа от него стоял полированный дубовый стол, за ним – задернутые портьеры. Г-н Фелтон снова кивнул, отпуская дворецкого. Поколебавшись, Грувер и Рид присели на краешки кресел. – Весьма сожалеем, сэр, что пришлось вас побеспокоить, – выдавил Грувер. Господин Фелтон сделал одобрительный жест рукой. Грувер поерзал на кресле. Его штаны вдруг показались ему мятыми и тесными. – Даже не знаю, с чего начать, господин Фелтон. Слегка наклонившись вперед, седовласый джентльмен благосклонно улыбнулся и тихо произнес: – Говорите, не стесняйтесь. Грувер кивнул на черный блокнот в руках Рида. – Час назад перед этим зданием был найден человек. По характеру повреждений мы предположили, что он выпал из окна одной из квартир. – Вы хотите сказать, что кто-то видел, как он летел, – спросил Фелтон тоном, больше соответствующим утверждению, нежели вопросу. Грувер дернул головой, как человек, внезапно обнаруживший лазейку там, где ее не должно было быть. – Нет, нет. Никто не видел, как он упал. Но нам уже приходилось видеть таких, как он, жертв падения с высоты, и я, прошу прощения, почти уверен, что он выпал из окна именно этого здания. – Не могу с вами согласиться, – произнес благородный домовладелец. Рид окончательно скомкал свой блокнот. Горло Грувера уподобилось тротуару в летнюю жару. Он собрался было возразить, но Фелтон жестом остановил его. – Не могу согласиться, так как я твердо уверен в этом. В этом здании есть несколько семей, которые приглашают в гости кого попало. Перед тем, как сдать квартиру в этом доме, мы весьма тщательно изучаем личность будущего клиента, но вы какпрофессионалы должны понимать, что ни в ком нельзя быть уверенным до конца. Скорее всего, этот человек прыгнул именно из одной такой квартиры… – тут Фелтон преклонил голову, как бы собирая силы, и пристально посмотрел в беспрестанно моргающие глаза Грувера – …или, прости меня Господи, его выкинули из окна. Фелтон посмотрел на томик стихов у себя на коленях: – Понимаю, сколь ужасным вам это может показаться. Подумать только, отнять человеческую жизнь! Но, вы знаете, это иногда случается. Если бы от этого не зависела их дальнейшая карьера, то и Грувер, и Рид, конечно же, расхохотались бы. Раскрыть двум полицейским такую тайну! Сообщить, что в грешном мире существуют убийцы и жертвы! Но что можно ожидать от утонченного, родившегося в рубашке миллионера, отгородившегося от реальности окружающей жизни томами стихов? Фелтон продолжал. – Час назад я как раз вышел на балкон подышать. Я видел, как он летел с балкона восьмого этажа. Я позвал дворецкого, и мы немедленно направились туда. Но квартира уже давно пустует. Мы никого в ней не застали. Если этого несчастного выбросили из окна, то преступник успел скрыться. Я, конечно, собирался немедленно сообщить об этом, но был так взволнован… Пришлось вернуться сюда, чтобы немного успокоиться. Какой ужас! – Да. Мы понимаем, как это для вас тяжело, сэр! – сказал Грувер. – Да уж… – согласился Рид. – Ужасное и страшное происшествие, – продолжал Фелтон. – Подумайте только, что преступник, выбросивший этого несчастного из окна… если, конечно, его действительно выбросили… живет в этом здании. Фелтон посмотрел полицейским в глаза. – Я вынужден просить вас об огромном одолжении. Я уже сказал об этом Биллу, и он согласился со мной. – Биллу? – спросил Грувер. – Да, Биллу Далтону. Мэру Далтону. – Ах, да, конечно, – сказал Грувер. – Так вот, этот человек на улице. Погибший. – Он еще жив… – сообщил Грувер. – Правда? – Пока еще жив, но мучиться ему осталось недолго. Он в тяжелом состоянии. – Ужасно, ужасно. Впрочем, это может помочь делу. Очень прошу вас, выясните как можно скорее, кто он и откуда. Если возможно, сегодня до полуночи. Мы хорошо осведомлены о прошлой жизни наших квартиросъемщиков и, может быть, сможем выявить какую-то связь. Грувер кивнул: – Мы уже начали обычную процедуру расследования. – Пусть она станет большим, нежели обычная процедура, и ваш труд будет вознагражден. Грувер выставил вперед пухлые руки с толстыми пальцами, как будто отказываясь от второй порции земляничного торта. – Нет, что вы! Нам ничего не нужно, мы очень рады… Груверу не удалось закончить. Фелтон вынул из томика стихов два конверта. – Внутри вы найдете мою визитную карточку. Прошу вас позвонить, как только что-то выяснится. Выпроводив полицейских, дворецкий вернулся и сказал: – Можно было просто навешать им лапши на уши. Очень тебе надо еще и взятки им давать. – Какие взятки, лопух! – Фелтон поднялся из кресла, швырнул книгу на стол и потер руки. Дворецкий пожал плечами: – Что я такого сказал, босс? – Ладно, Джимми. Я что-то нервничаю немного. – Чего это вдруг? Фелтон бросил на Джимми холодный взгляд, повернулся и подошел к портьерам, закрывавшим ведущую на балкон дверь. – Откуда он взялся? – Что? – Ничего, Джимми. Налей-ка мне чего-нибудь! – Правильно, босс. И мне тоже. – И тебе. Раздвинув портьеры, Фелтон вышел в сумерки, опускавшиеся на балкон двенадцатого этажа башни, которая возвышалась над Ист-Гудзоном благодаря его, Фелтона, стараниям. Носком белой бархатной туфли сгреб землю, которая высыпалась из перевернутой кадки с пальмой, подошел к краю и, опершись на алюминиевое ограждение, вдохнул чистый воздух, принесенный ветром с Гудзона. Здесь, наверху, воздух был чист. За каждый из кирпичей этого здания, поднявшего его сюда, где веял прохладный свежий бриз, заплатил он, Фелтон. Здесь не было копоти, не то, что на Восточной окраине, там, за рекой. Толпы народу, уличные торговцы, заводы, матери, кричащие на своих ребятишек, если, конечно, матери были дома. Когда Фелтон был мальчишкой, его мать редко бывала дома. Иногда она все же приходила. Ночью. Проснувшись от шлепка по спине, он видел мать и ощущал алкогольный перегар. Почти всегда за ее спиной маячил силуэт стоящего в дверях мужчины, вырисовывавшийся в свете лампы из коридора. Больше мужчине и стоять-то было негде: квартирка крохотная. Одна комната. Одна кровать, которую надо было освободить. Мать подталкивала его к двери, крича: «Да подушку-то оставь!» Приходилось оставлять и устраиваться на полу у двери. Зимой он брал с собой пальто. Тогда они тоже жили на последнем этаже. Но на Деланси-стрит верхний этаж был самой нижней ступенью социальной лестницы, даже если твоя мать не была проституткой. На Восточной окраине лифты были не в почете. Иногда она еще и запирала дверь изнутри, и утром нельзя было прошмыгнуть в квартиру, чтобы надеть куртку, почистить зубы и умыться. В школу он приходил грязный после ночевки на полу, с нечесанными волосами. Но никто из одноклассников над этим не смеялся. Один как-то раз попробовал… Норман разобрался с ним при помощи отбитого горлышка бутылки – «розочки» в переулке возле школы. Его противник был почти на голову выше, но Фелтона это никогда не волновало: слабые места были у всех, и у больших они были больше, вот и все. Легче попасть палкой или камнем. Или «розочкой». К четырнадцати годам Фелтон уже дважды побывал в детской исправительной колонии. Не миновать бы и третьего раза, да один из мамашиных клиентов улегся, оставив в штанах бумажник. Зайдя в комнату, чтобы умыться, Норман прихватил бумажник и улизнул. Ему это было не впервой, но столь богатый улов попался ему в первый раз. Двести долларов. Это было слишком много, чтобы делить с мамой, и Норман Фелтон в последний раз спустился по грязной лестнице и вышел на улицу хозяином своей судьбы. Удача пришла не сразу. Двухсот долларов хватило только на две недели. На работу четырнадцатилетнего паренька, хотя он и утверждал, что ему семнадцать, никто брать не хотел. Он попытался было втереться в доверие к букмекерам, но даже они не хотели брать курьером несовершеннолетнего. Последний пятачок ушел на «хот-дог». Объедая булку вокруг сосиски, откусывая лишь по маленькому кусочку, чтобы продлить удовольствие, Норман брел по Пятой авеню. Впервые в жизни ему было страшно. И тут он столкнулся со здоровенным мужиком, который, пятясь, выходил из подъезда. Остаток вожделенного бутерброда полетел на тротуар. Не помня себя от злости, Норман бросился на невольного обидчика, но прежде, чем он нанес второй удар, на него кинулись два молодчика-бугая… Ом пришел в себя в большой кухне, полной прислуги. Симпатичная женщина средних лет, сплошь увешанная драгоценностями, вытирала ему кровь со лба. – Ну, ты, парень, нашел, с кем связываться, – молвила она. Норман моргнул. – Отличное представление ты устроил перед моим домом. Норман огляделся вокруг и увидел столько красивых женщин, сколько ему не приходилось встречать за всю жизнь. – Что, девочки, – спросила женщина средних лет, – не на того парень напал, а? Девочки засмеялись в ответ. – Только не рассказывай никому, с кем схватился на улице, – сказала женщина. – А мне и некому рассказывать, – ответил Норман. Недоверчиво улыбнувшись, женщина покачала головой. – Так уж и некому? – Некому, – повторил Норман. – А где ты живешь? – Да тут, недалеко. – А точнее? – Точнее – там, где можно устроиться поспать. – Не верю я тебе, парень, – сказала женщина и снова вытерла ему лоб. Вот так Норман Фелтон начал свою карьеру, начал в самом модном и дорогом публичном доме Нью-Йорка. Он стал любимцем девочек. Сама мадам доверяла ему деликатные поручения. Он умел держать язык за зубами. И главное – он быстро соображал. Позже Норман узнал, что человек, лишивший его остатков сосиски с булочкой, был никто иной, как сам Альфонсо Дегенерато, главарь рэкетиров Бронкса.Глава восемнадцатая
– Все они только о вас и мечтают, мистер Морокко! – говорил всегда Норман, зная, что это «железная» пятерка. – Все-то ты, парень, знаешь, – смеялся в ответ Морокко. Затем мистера Морокко нужно было проводить наверх, к Норме или к Кэрол. Спускаясь вниз, Фелтон представлял себе все, что будет дальше. Наибольшую трудность представлял первый этап. Мистера Морокко надо было возбудить. На это уходило от двадцати до тридцати минут. Ключ к потенции Морокко был, судя по всему, запрятан где-то в его голове. После этого девочка с огромным трудом доводила начатое до конца. В ее стонах не было ни грамма фальши, правда, это были стоны натуги, а не экстаза. Затем нужно было восторженно расхваливать мужские способности Морокко. Мадам объясняла, что именно за это он и платит. Если точно придерживаться описанной последовательности, то за ночь от Вито Морокко можно было получить пятьдесят долларов. Девочки говорили, что он рэкетир, но не простой «бык». На этом много не заработаешь. Все, что должен был делать Морокко, это перевозить деньги из одного места в другое и не раскрывать рот. Он был мешком для перевозки денег. Он ни разу не потерял ни цента, ни разу не сказал ни слова о своем бизнесе. Морокко работал на Альфонсо Дегенерато, «папу» рэкетиров Бронкса. Порой, перешептывались девочки, он возил по сто тысяч долларов. Норман время от времени выполнял разные поручения мадам. Он наблюдал, запоминая все увиденное. Он знал тайны многих клиентов, не только адмирала из Вашингтона, который платил большие деньги за то, чтобы одна из девочек плясала перед ним в голом виде, посыпая адмирала пудрой. Один священник требовал, чтобы его непременно били плетьми. Кому-то не хватало и двух женщин сразу, а кого-то не возбуждали даже двенадцать. Бывали клиенты, страдавшие от одиночества, бывали испуганные. Случалось выполнять и поручения клиентов. Встретить женщину и проводить туда-то; получить сверточек и отвезти. Плюс поручения в указания мадам. Обеспечить Дейзи пудрой. Никогда не называть мистера Джонсона по имени. Мистер Фельдштейн очень ценит тех, кто кланяется, приветствуя его. Он был любимчиком мадам. «Мужчиной управляют яйца, желудок и страх. Сперва он чувствует страх, потом голод. И то, и другое проходит, и он тут же кидается на то, что предлагаю я,» – утверждала она. Норман делал вид, что внимательно слушает, хотя давно уже понял, что мадам не права. Мужчиной управляет его "я". Гордыня сильнее смерти, сильнее голода, сильнее сексуального влечения. Гордыню можно выбить из мужчины только силой. Оставь мужчину в покое, и он всегда предпочтет гордыню плотским увлечениям. Сначала – она, потом – все остальное. Норман видел это в Джонсоне, в Фельдштейне, в Морокко. Он видел это и в сияющих пуговицах адмирала. Мужчины слабы, тщеславны и склонны к самообману. В этом же была и слабость мадам, что он и не преминул доказать. Когда Норман проработал у мадам уже три года, и ему исполнилось семнадцать лет, она поинтересовалась: – Ты спал когда-нибудь с женщиной? – Ага. – Кому же это из наших девочек повезло? – Никому. Свою я нашел не здесь. – Отчего? – Ваши девочки – грязь. Спать с ними – все равно, что окунуться в выгребную яму. Она запрокинула голову назад и испустила клокочущий, пробирающий душу полусмех-полукрик, который лишил ее сил и заставил в изнеможении прислониться к лампе, рядом с которой она сидела. Но, увидев, что Норман нисколько не чувствует вины и нимало не смущен, она перестала хохотать и заорала: – Уматывай отсюда к чертовой матери! Убирайся, крысиное семя! Я тебя вытащила из дерьма, проваливай вон! Кухарка попятилась в сторону, подальше от разгневанной хозяйки. Одна из девочек, вошедшая зачем-то в кухню, в изумлении замерла на месте: мадам в первый раз на чьей-либо памяти плакала… А рядом тихо ухмылялся Норман, мальчик на посылках. Да, он победил, но остался без работы. Образования у него практически не было, так же как и денег. Так что он выиграл? В тот промозглый ненастный вечер Норман Фелтон вышел на улицу с сорока пятью долларами в кармане и с планом в голове. Нужно было выжить во что бы то ни стало. Если он не выживет, тогда смерть. Одной жизнью станет меньше. Но его жизнь не дешевле других. Да что там «не дешевле» – гораздо дороже, ведь жизнь-то эта – его, Нормана, жизнь. И вот, выходя как-то из публичного дома, Вито Морокко, ни разу в жизни не потерявший «посылки», Вито Морокко, мускулистый мужчина, стрелявший только в «десятку», повстречался с отставным посыльным. Дело было в узком проулке, ведущем от черного хода на улицу. Проход существовал специально для того, чтобы клиенты могли приходить и уходить незаметно. В этом проходе и стоял Норман Фелтон. – Мистер Морокко! А я уже отчаялся вас найти! – Я слыхал, что тебя поперли, парень, – сказал в ответ Морокко, который немедленно насторожился, услышав слово «отчаялся». И только тут Норман понял, до чего же огромен был Вито. Рука Морокко ни на секунду не покидала кармана. Один холодный взгляд карих глаз – и от решимости Нормана осталась примерно половина. Изуродованные шрамом губы скривились в ухмылку. – Что тебе надо, парень? Пятерку? Промозглый воздух в холодном проходе неожиданно показался удушающе спертым. Норман нащупал в кармане полоску металла. Такая маленькая! Взгляд Вито переместился на карман Фелтона. Сейчас или никогда. – Нет, мистер Морокко, мне нужно гораздо больше. – А, – сказал Морокко, чей карман оттопыривался чем-то. – Ага. У меня есть план, как мы с вами можем заработать целое состояние. – «Мы»? При чем здесь ты, парень? – Вот при чем: я в этом доме многих перевидал. Но таких, как вы, больше нет. Я знаю ну уж сто девчонок точно, которые с ума сходят без этого дела. А подходящего мужика – попробуй найди. Им нужен такой, который умел бы обслужить по первому классу. А я, между прочим, не раз слышал, как девчонки говорили, что они бы стали вам платить, а не наоборот, лишь бы только заполучить вас в койку. Вито улыбнулся. Взгляд холодных карих глаз потеплел. Рука расслабилась и начала выбираться из кармана. – Так вот, мистер Морокко! Мадам вас отдает только тем, которые лучше всех работают, ну, в награду, понимаете? Поэтому я вас всегда отводил к новой, к той, которая этого больше заслужила. – Да ну? – усомнился Вито. – Клянусь вам! Поэтому я и придумал: буду сводить вас с женщинами, они будут вам здорово платить, а я – получать свои двадцать процентов. Вито захохотал. Заплясали шрамы на губе, в тусклом свете проулка заблестели золотые коронки на зубах. Вынув руку из кармана, Морокко поднес ее ко лбу и сдвинул шляпу на затылок. – Ну, ты, парень, даешь! – сказал Вито. – Молодец, здорово придумано, но у меня есть… – Вито Морокко, тридцати семи лет, главный курьер «синдиката», не закончил фразы… Он не мог ее закончить, потому что в его горле торчало лезвие опасной бритвы. Хлынула кровь. Захлебываясь, Вито покатился по земле, размазывая красные кляксы по серой бетонке. Норман лихорадочно шарил, пытаясь добраться до бумажника. Нужно было выяснить, что в карманах, и нет ли пояса с деньгами. Перекатываясь из стороны в сторону, Вито отбивался ногами. Даже умирая, он был чересчур силен для юного Нормана Фелтона. Подпрыгнув, Норман обеими ногами опустился на грудь Морокко, который в этот момент перекатывался на спину. Изо рта, из перерезанного горла вырвались фонтаны крови и воздуха, а с ними и последние силы. Первое убийство принесло Норману три тысячи долларов. Это был последний случай, когда он «снимал» деньги с тела жертвы. Потом он и счет потерял, сколько раз ему платили другие. Деньги дали ему одежду, дом и манеры респектабельного человека. Он женился на девушке из аристократок, респектабельной во всех отношениях, но через пять лет брака, принесшего ему дочь, понял, что респектабельность ни черта не дает, разве что возможность покупать дорогую одежду. Без нее миссис Фелтон была такой же, как и любая другая грязная потаскуха, прыгающая в кровать с первым встречным. И Фелтон совершил убийство, первый раз в жизни не получив ни цента. Фелтон отошел от перил балкона и вновь глубоко вдохнул чистый воздух с Гудзона. Сегодня опять пришлось пойти на убийство без материальной выгоды, на этот раз, чтобы спасти свою жизнь. Откуда берутся эти люди, черт бы их побрал? За последний год одного, который совал нос не в свои дела, его попросили убрать обычным путем, по контракту, но сегодняшний… Он подобрался близко, слишком близко, и только счастливый случай помог Фелтону с помощью двух подручных перекинуть его через ограждение балкона. Теперь расследования не избежать. Дыхание Фелтона участилось, он уже не замечал чистоты воздуха. На висках проступила голубизна вен, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. За ним охотились, это было ясно. И не любители, а настоящие профессионалы. Фелтон уже потерял одного из своих лучших людей. – Профессионалы, – пробормотал Фелтон, но ход его мыслей прервал Джимми, дворецкий-телохранитель, вышедший на громадный балкон с бокалом виски с содовой. – Тони Бонелли пришел. – Один, Джимми? – Да, босс. И трясется от страха. Фелтон вгляделся в янтарь бокала. – Кто его прислал, Виазелли? – Да, сам Папаша. Босс, ты сейчас подумал о том же, что и я? – Не знаю, не знаю. Фелтон вошел в помещение, держа в руке оставшиеся полстакана напитка. У письменного стола, примостившись на краешке кресла, сидел худощавый человечек с засаленными волосами и впалыми щеками. Он был одет в синий полосатый костюм с желтоватым галстуком. Несмотря на кондиционированный воздух, он был облит потом и мял в руках носовой платок. Фелтон подошел ближе и остановился над Тони, который места себе не находил. – Что случилось, что случилось?! – затараторил Тони. – Меня послал Папаша. Он сказал, что вы хотите о чем-то поговорить. – Но не с тобой, Тони, а с ним, – сказал Фелтон и неторопливо вылил на блестящие черные волосы юнца содержимое своего стакана. Тони начал было утираться носовым платком, когда Фелтон из всех сил ударил его ладонью по лицу. – А теперь поговорим… – произнес Фелтон и сделал Джимми знак рукой, чтобы тот придвинул кресло.Глава девятнадцатая
Барышня в приемной больницы «Ист-Гудзон» непроизвольно выпрямилась и выпятила грудь, увидев, как к ее стойке подходит та-акой мужчина! Она никогда прежде не видела такой походки, в которой была и грация танцора, и выверенная сила атлета. В каждом движении сквозила мужественность, спокойствие и уверенность. Не могло быть никаких сомнений – перед ней был человек, способный творить в постели настоящие чудеса. На нем был прекрасно сшитый серый костюм, белая рубашка с коричневым галстуком в тон волнующей глубине его глаз. Она поняла вдруг, что уже не справляется со своей улыбкой. – Привет, я Дональд Маккэнн. – Могу ли я вам чем-нибудь помочь? У него был восхитительный портной. – Надеюсь. Я занимаюсь делами, связанными со страхованием, и, скажу вам откровенно, очень спешу. Он, видимо, понимал, что она готова ради него на все: это читалось в его прекрасных глазах. – О! – только и смогла произнести она, думая о том, что до половины седьмого утра никого из начальства поблизости не будет. У нее было полчаса. Что с ней происходит, что такого особенного в этом мужчине?! – Да, – повторил он. – Я отвечаю за страховку зданий. Так вот, из окна одного из них, как нам сообщили, выпал человек и находится у вас. Она кивнула. – Да, это Джексон. Он в палате 411. – Я могу к нему пройти? – Боюсь, что нет. Вам придется подождать, пока начнутся часы посещений, и получить разрешение охраны. Он хотел покончить жизнь самоубийством. Они приставлены к нему специально, чтобы он не наложил на себя руки. Посетитель огорчился. – Что же, придется ждать до начала посещений… Он сделал паузу, как будто ожидая чего-то. Так он, пожалуй, и уйдет, а ей этого так не хотелось. – Это важно? Их разделяло только расстояние поцелуя. – Очень. – Я могу попробовать вызвать охрану сюда, а вы тогда сможете на минутку зайти к Джексону. – Черт с ним, с начальством! Как восхитительно он улыбается! – Вас так устроит? – Отлично. – Тогда я звоню наверх, а вы заходите во второй лифт и придержите двери, чтобы охранник спустился вниз на другом. У ночной дежурной сейчас пересменок. Я задержу охранника здесь до конца своего дежурства… то есть минут на двадцать. Потом я позвоню на этаж и вы подержите двери лифта там, наверху. Когда лифт с охранником пойдет наверх – спускайтесь. Я к тому времени уже освобожусь. Только никому не рассказывайте, хорошо? – Обещаю. Все-таки у него совершенно восхитительные глаза. Только когда он скрылся в лифте, она сообразила, что муж еще будет в постели, когда она вернется домой. Ничего, что-нибудь придумаем. Римо нажал кнопку четвертого этажа, и двери лифта закрылись. Да, Чиун был прав: некоторые женщины угадывают умение полностью владеть своим телом в мужчине. Их влечет то, что называется «хиа чу» – притягательность мужчины, объясняемая координацией и ритмом его движений, походкой, обостренной реакцией. Женщины понимают, вернее, ощущают, что такой мужчина – прекрасный сексуальный партнер. – Мужчина может любить. Женщина просто живет ради своего тела. Ее главная забота – безопасность, сытость и счастье. Женщина безошибочно находит ту струну в душе мужчины, которая заставляет его принять ее привязанность за любовь, в то время как это не более чем потребность в защите. Эту защиту женщина получает, симулируя любовь. Она, а не мужчина, ответственна за продолжение рода человеческого. Очень правильный выбор! Откуда у Чиуна была такая уверенность? Находясь в стенах Фолкрофта, он ведь ни разу не заказывал женщин. И все-таки он был прав, когда предупреждал Римо: – В душе ты почувствуешь их реакцию на тебя. Римо вовсе не собирался использовать метод Чиуна. Однако после встречи со Смитом, этим шкафом для хранения информации, все пошло не так, как он предполагал. Хваленый персонал Фолкрофта ни черта, как выяснилось, не разбирался в методах работы спецподразделения. Конечно, им и не следовало слишком много знать, но невежество, с которым он столкнулся, собираясь на первое задание, не лезло ни в какие ворота. Для начала они хотели снабдить его громадного размера пистолетом! Потом выложили перед ним целый арсенал: винтовки, автоматы, авторучки, стреляющие стрелами, кольца с ядом, всякую чушь, которую можно встретить только в дешевых фильмах. Конечно, его обучали, как все это действует, но только для того, чтобы он знал, как бороться с этими штуками при встрече. Но таскать с собой целый арсенал это все равно, что нацепить на грудь рекламу. Римо отказался. Клерк из отдела оружия пожал плечами. Если ему, паче чаяния, придется привлекать себе в помощь какого-нибудь необученного напарника, тогда это хозяйство, может быть, и пригодится. Что касается его самого, то Римо знал: своими руками он в состоянии проделать все необходимое без помощи этих экзотических орудий. Документы Римо взял те, какие и было предложено, – на имя Римо Кэбелла, а вот денег попросил побольше. Было выписано три тысячи долларов, но Римо попросил увеличить эту сумму до семи с половиной тысяч и тут же получил требуемое. Тысячу мелкими банкнотами, а остальное – сотнями. Его принялись убеждать, что это, дескать, слишком много для одного задания, что так он только привлечет к себе ненужное внимание. Похоже, они действительно думали, что он собирается провести в КЮРЕ всю оставшуюся жизнь. «Возьмите только то, что вам необходимо». Если бы его очень волновала проблема как остаться незамеченным, он не стал бы действовать через эту бабенку в фойе госпиталя, а просто прошел бы через приемное отделение для поступающих больных и слился бы с окружающими. Этому его тоже научили в Фолкрофте. Вспомнив о том, как его учили выглядеть своим в любой обстановке, в любом окружении, Римо улыбнулся. Как задавать вопросы, манера держаться в различных ситуациях, даже походка – все, говорили ему, имеет огромное значение. И всякий раз повторяли: – Вот этому научитесь – и можно забыть почти все, чему здесь учились. Что ж, в самом деле можно забыть почти всю эту чушь. Римо не хотелось снова попасть в камеру смертников только за то, что он выполнил свою работу, или, как Макклири, ждать, когда кто-то из своих разделается с ним. С него довольно! Жизнь кое-чему его научила, хотя в процессе этой учебы чуть было не пришлось расстаться с этой самой жизнью. Нет, хватит… довольно! Денька через два можно передать условным кодом просьбу доставить в один из тайников еще денег, сообщить, что он будто бы напал на след Максвелла. А потом объявить, что неожиданно все сорвалось, и до конца жизни спокойно выполнять последний приказ Фолкрофта: «Затаиться и ждать». Но сейчас – Макклири. Если убрать Макклири, никто никогда не сможет его достать. Тихо, почти бесшумно отворились двери лифта… В предрассветной темноте холла все было тихо. Лампа горела на столе отсутствующей ночной дежурной. Римо бесшумно пошел по коридору… 407, 409, 411… у дверей – никого. Не меняя ритма шагов, Римо вошел в палату. Проходя по коридору, он постарался удостовериться, что его никто не заметил. Но даже если кто-то и видел идущего, то уверенная походка и то, как быстро Римо вошел внутрь, не позволило бы сразу определить, в какую из палат направился посетитель. Римо осторожно прикрыл за собой дверь. План действий он составил заранее. У Макклири при падении наверняка сломано хотя бы одно ребро, и все, что требуется, это нажать на него посильнее, так, чтобы оно попало в сердце… Никто ничего не заподозрит. В палате было темно, только над головой Макклири горел ночник. Свет отражался от какого-то металлического предмета на кровати – это блестел крюк протеза. Пахло эфиром. Подойдя ближе, Римо увидел трубки, похожие на толстые макаронины, идущие к лежащему откуда-то сверху. Одна нога была в гипсе. Римо провел рукой вверх по теплой и еще влажной шине. Грудная клетка была тоже загипсована. Это хуже. Если сломать гипс – останется улика. Надо попытаться подлезть под гипс, только очень осторожно… – Эй, приятель, – раздался слабый голос Макклири. – Ты бы хоть сначала удостоверился, кто перед тобой. – Заткнись, – сказал Римо. – Я напал на след Максвелла. – Ладно, ладно. Сейчас… – О'кей. Хочешь прикончить меня, ничего не узнав о Максвелле, – это твое личное дело. Но мне кажется, что тебе придется-таки сломать гипс, а это уже хуже – улика. Ну почему он не замолчит? Почему он не замолчит? Как же его убивать, если он при этом разговаривает и прекрасно понимает, что происходит? Римо осторожно, дабы не повредить гипс, убрал руки. Он попытался заставить себя засунуть их обратно и не смог. – Я знаю, как лучше, – сказал Макклири. – Заткнись. – Иди сюда, – сказал Макклири. Римо взглянул на лежащую руку с крюком. Она была свободна, не в гипсе. Ага, Макклири наверное собирается шибануть его сверху крюком, когда он наклонится. Ладно, пускай попробует. Тогда, во всяком случае, будет легче раздробить ему шейные позвонки, вытащить пару трубок, а там будь что будет. – Хорошо, – согласился Римо и наклонился к Макклири, готовясь правой рукой отбить удар крюка. Даже лицо Макклири было в бинтах, виднелись только губы. – Насчет Максвелла. Я не успел пробиться до самого верхнего эшелона, добрался только до типа по имени Норман Фелтон. Ему принадлежит квартира, откуда меня вчера выкинули. Фелтон – промежуточное звено, он связан с Максвеллом, это наверняка. Мафиози его знают. Многие говорят, что именно он «отвечает за убийства». А про Максвелла, наверное, знают только главари. Поэтому мы и не можем к нему подобраться. Крюк оставался неподвижным. Римо следил за ним краем глаза. – С глазу на глаз мне удалось побыть с этим Фелтоном только минуту. Это с его балкона меня выкинули. Чертов крюк зацепился за диван, когда он со своими головорезами набросился на меня. Одного из них я все-таки, кажется, успокоил… Римо заметил, что крюк начал подниматься. Он было приготовился отразить удар, но крюк вновь опустился на постель. – Его гориллы появились прямо из стен. Если окажешься там, внимательно следи за стенами: они обитаемы и могут сдвигаться в любом направлении. До того, как они выскочили, я уже было прижал Фелтона к стеклянным дверям на лоджию. Он перепугался, но не на столько, чтобы заговорить. Попроси, чтобы тебе прислали специальные препараты для развязывания языка, он вряд ли расколется под болью. Фелтон богач, он уже давно миллионер, и это служит отличным прикрытием: к богатеям с расспросами особенно не пристают. Не похоже, чтобы местные полицейские знали, чем он на самом деле занимается. Его, по-моему, по-настоящему волнует только одно – дочь Цинтия. Она студентка, учится в Бриарклиффе, в Пенсильвании, там дорогой колледж. Весьма престижное заведение. Вряд ли она знает, чем зарабатывает ее папочка на жизнь. Подумай, как можно ее использовать. Она единственное слабое место Фелтона, и можно попробовать сломать его через нее. Крюк вновь подвинулся, но ненамного, и застыл. – Видишь, как я влип, а ведь с самого начала чувствовал, что не стоит связываться с Максвеллом. Фактов было мало. В нашем деле это смерть. Но сверху надавили… А теперь тебе придется доводить все до конца. Не представляю, как ты это сделаешь. Попробуй придумать что-то, что не пришло мне в голову. Может быть, я действовал чересчур прямолинейно. Взял было его за жабры, а теперь – видишь… Удачи тебе, Римо. Попроси кого-нибудь заказать поминальную молитву по мне. Римо повернулся и направился к двери. – Куда? – прошипел Макклири. – Сперва сделай то, за чем пришел! – Нет, – отказался Римо. – Ради Бога, Римо! Ты должен! Они накачали меня лекарствами, и двинуться я, как видишь, не могу. Ты правильно придумал: ребро в сердце – и все. Римо, Римо! Дверь палаты четыреста одиннадцать тихо закрылась за Римо, и все стихло, кроме еле слышного поскребывания крюка по гипсу.Глава двадцатая
Уже несколько часов Римо сидел в этом баре. Давно ушла, невнятно пробормотав что-то о муже, его знакомая из приемной госпиталя. Бар опустел. Он продолжал жить в одиночестве. Время от времени Римо кивал головой, и бармен молча наливал очередную порцию. Лежащие на стойке рядом с локтем Римо деньги намокли от пролитого виски. Бар был душноват, хотя и казался слишком большим и слишком пустым. Бармен периодически начинал жаловаться на то, что дела пошли хуже после того, как закрылось расположенное по соседству кабаре. Бар был задуман как туристский, а теперь нужно было переориентироваться на обслуживание местной клиентуры, то есть, кроме всего прочего, снижать цены. Это вконец разорило бы хозяина, он и сейчас уже не мог угостить за счет заведения заслуживающих того посетителей, как это было принято в Нью-Джерси. Госпиталь был в десяти кварталах отсюда. Не следовало бы здесь задерживаться, да еще так долго, и уж тем более не надо было пить. Но Римо сидел и пил, и собирался еще сидеть и еще пить, а потом – купить бутылку и отправиться в какой-нибудь гостиничный номер. Кивок головы – и стакан наполнила очередная двойная доза импортного канадского виски. Нет, не стоит идти в гостиницу. Будем пить здесь до потери пульса, до тех пор, пока не исчезнут мысли и чувства. А потом он наверняка что-нибудь натворит, его, само собой, арестуют и, может быть, даже засадят в тюрьму. А там КЮРЕ быстренько его отыщет и положит всему конец… Мешкать они не станут, скорее всего придумают что-нибудь наподобие электрического стула, и тогда упокой, Господи, его душу. Римо опять кивнул, опять наполнился стакан, и опять уменьшилась стопка влажных долларов у локтя, и часы над стойкой показывали час дня, а может быть, ночи, черт его знает. Там, за окном, светило солнце, слишком много солнца, и ходили люди. Людям нужен свет, люди – дневные животные? А виски хорошее, делает свое дело. – Виски, – пробормотал Римо себе под нос, – может содержать не влияющие на его вкус частицы цианистого калия, стрихнина и других не слишком полезных веществ. – Что, сэр? – переспросил бармен. – Ядохимикаты. Бармен, благородная седина которого придавала ему вид разорившегося итальянского графа, недовольно ответил: – Нет, сэр, это первоклассная вещь. У нас не принято разбавлять или смешивать. Виски, что вы пьете, – самое лучшее. Римо поднял стакан. – За самое лучшее. За Чиуна. – За что, сэр? – Возьми деньги. – Все, сэр? – Нет, за очередную порцию. Бармен повиновался, сделав неуклюжую попытку прихватить пару лишних бумажек. В Фолкрофте он бы получил «двойку». – Что, сэр? – Налей. – Вы еще и это не выпили. – Выпью, выпью. – Может, убить бармена и оказаться в безопасности, в тюрьме? На всю жизнь. Жизнь? Жизнь. Но ведь КЮРЕ не остановят и тюремные стены. Нет. Он не может предать команду. Команду надо защитить любой ценой. – За какую команду вы играли, сэр? – За самую лучшую. – Чертов табурет, такой высокий! Римо ухватился за стойку. Никто ни разу не прошел через линию защиты в центре. Там стоял я. И потерял три зуба, но никто не мог прорваться. Ха, ха! До сегодняшнего дня. Я сам раскрыл ворота настежь. Римо, Римо, какой же ты умный! Я никогда не подозревал, что я такой умный. В эти ворота теперь-то они все и полезут. – Ага, – сказал бармен и снова попытался стащить пару бумажек. До чего же морда у него противная – итальянская, кажется. Не шотландская, не ирландская, не индейская, не немецкая… Какие еще там морды бывают? А! Безобразные, как у Римо. Римо вспомнил одну из лекций в Фолкрофте: Итальянцы: мнение обо всех итальянцах, как о криминально ориентированной нации, не должно вводить в заблуждение оперативный персонал КЮРЕ. Итало-американцы на душу населения имеют самый низкий показатель преступности по США в сравнении с другими этническими группами. Картину искажает существование организованных преступных групп и участие в них отдельных представителей итальянской нации. В этой этнической группе существует, однако, такая историко-культурная традиция, как недоверие и негативное отношение к властям, что реально проявилось в США в сороковые годы нашего столетия. Истоки этого явления следует искать в национальных особенностях психологии выходцев с Сицилии, народ которой долго находился под гнетом различных иноземных захватчиков. Образ «итальянца-бандита» создан благодаря освещению средствами массовой информации преступной деятельности группы итальянцев (менее 300 человек), находящейся в верхнем эшелоне организованной преступности. Другими словами – тех, которые попались полиции. Проклятая память! Слишком много он помнит. Стакан снова наполнился. – Минуточку, – очнулся Римо и ударил бармена по руке. – Не умеешь – не берись! Три влажные банкноты упали на стойку. – Главная ошибка в том, что ты не протираешь стойку, она мокрая. Бумажки, видишь, слиплись вместе. Все должно быть сухо, вот в чем секрет! Сухими предметами гораздо легче манипулировать, посмотри. Римо достал из бумажника несколько десятидолларовых бумажек, молниеносно перетасовал их и засунул в нагрудный карман бармена. Бармен виновато улыбнулся и, вытянув вперед руки ладонями вверх, пожал плечами. Типичный жест итальянца! Тут Римо влепил ему пощечину. Хлесткий удар эхом прокатился по пустому бару. Бармен отлетел назад и ударился спиной о полки с бутылками. Раздался звон, но ни одна не упала. Бармен схватился левой рукой за правую щеку. – Никогда больше не пытайся так по-дурацки меня облапошить, – прокомментировал Римо. Бармен замер, отрывисто дыша и гладя на Римо. Тот усмехнулся. Бармен сунул руку в нагрудный карман – денег там не было! Он даже не успел заметить, что сделал клиент, с такой скоростью двигались его руки, а ведь он же пьян в стельку! – Мускулатура. Сейчас будем тренировать твою мускулатуру. Давай попробуем еще раз. – Римо протянул бармену деньги, но тот в испуге попятился. – Я вызову полицию, – проскулил бармен, двигаясь в угол, где, как и в любом другом баре, под стойкой была, конечно, спрятана дубинка. – Сколько угодно, только сперва налей-ка еще двойную порцию, мой неуклюжий друг с жидкой мускулатурой. – Двойную? Сейчас! Бармен направился к Римо, держа руку под стойкой и оповещая тем самым о том, что сжимает в ней какое-то оружие. По походке и балансу тела Римо легко определил, что бармен собирается стукнуть его чем-то зажатым в руке, причем это орудие должно описать дугу: из-под стойки и на голову Римо. Бармен остановился, рука, до этого момента скрытая за стойкой, начала свое движение по дуге. Дубинка мелькнула сверху вниз, рука Римо метнулась снизу вверх. Они встретились. Ладонь остановила дубинку. Удар пришелся посередине палки, верхняя часть которой продолжала по инерции двигаться. Дубинка с громким треском переломилась пополам. Бармен отдернул руку, бросив обломок: ощущение было такое, как будто через руку прошел электрический ток. Сделав знак налить еще, Римо продолжил свое занятие. Бармен больше его не беспокоил. А что, если отправиться на гастроли по стране, выступая с разными фокусами? Может, тогда КЮРЕ переменит свое решение и раздумает его убивать? К черту все и всех! Судья приговорил его к смерти, значит, он должен был умереть. Тут Римо пришла в голову замечательная идея. Он слез с высокого табурета у стойки и направился в туалет, а выйдя оттуда, уселся в уголке, сделав знак бармену. Тот моментально принес Римо и его стакан, и все деньги. Все, ни цента не пропало. Римо дал бармену десятку. Тот сперва отказался, а потом все же осторожно взял предложенную бумажку. – За твою честность! – поднял стакан Римо и теперь уже всерьез принялся накачиваться… Очнулся он за тем же столиком оттого, что кто-то тряс его за плечо. Послышался голос бармена: – Не трогайте его, осторожно, он может и убить! Римо открыл глаза. В баре было не так светло, как раньше. Голова – словно зажата в тиски, о существовании желудка можно было догадываться только по болям в нем. Тошнило. Его перестали, наконец, трясти. Римо взглянул на разбудившего, пробормотал слова благодарности и, пошатываясь, побрел в туалет, где ему стало совсем плохо. Это продолжалось вечность, пока он не заметил открытое окно. Встав на носки, Римо стал резкими вдохами и выдохами вентилировать проспиртованные легкие, все быстрее и глубже. В кровь стало поступать в два раза больше кислорода, чем обычно потребляет организм бегущего человека. Теперь по-другому: вдох, глубокий вдох, воздух доходит до паха, задержать дыхание. Полный выдох, словно выдыхаем самого себя, выдыхаем до конца, задержать дыхание… Когда Римо окончательно пришел в себя, голова все еще побаливала. Побрызгав в лицо водой, он причесался и помассировал затылок. Надо часок пройтись по свежему воздуху, а потом поесть чего-нибудь… риса, например. Собирая со стола деньги, Римо заметил, что бармен и разбудивший его молодой человек о чем-то оживленно беседуют. – А ты быстро очухался; приятель, – сказал, покачивая головой, тот, кто тряс его за плечо. – Я думал, что ты отсюда на карачках поползешь. Выдавив улыбку, Римо обратился к бармену: – Я вам что-нибудь должен? Бармен на всякий случай отошел на пару шагов, вытянув перед собой руки, и энергично потряс головой: – Нет, нет, абсолютно ничего! Все нормально, все отлично! Римо кивнул. Еще в туалете он решил, что бармен побоялся заглянуть в его бумажник, пока он тут валялся, и не трогал документы. Деньги были на месте, кусочек клейкой ленты на бумажнике не поврежден. – Я слышал, ты тут разные фокусы показывал? – спросил молодой человек. – Карате? Римо недоуменно пожал плечами. – Кара… что? Молодой человек улыбнулся: – Мне сказали, что ты все утро демонстрировал здесь, в баре, приемы карате. Римо взглянул в окно. Стемнело. Напротив, через улицу, светилась надпись над газетным киоском. Да, так раскрыться… Он этот бар надолго запомнит. – Ни о чем таком в жизни не слыхал. Кивнув молодому человеку и бармену, на лице которого появилось выражение безмерного облегчения, Римо направился к выходу. – Всего доброго. Бармен что-то пробурчал, Римо расслышал только что-то вроде «озверел», на что молодой человек ответил: – Озверел, говорите? А вы знаете, что сотворил сегодня утром один из больных в госпитале, тут неподалеку? Парень был однорукий, вместо другой руки – протез, весь переломанный, в гипсе, но умудрился крюком разорвать себе горло. Вот что значит, если человек твердо задумал лишить себя жизни… Римо быстро вышел из бара.Глава двадцать первая
Местная газета сообщала подробности: "Мужчина покончил с собой со второй попытки: прыжок с балкона не сработал, крюк протеза довершил начатое. Как нам сообщили в полиции, пациент психиатрического лечебного учреждения в Нью-Йорке, откуда он был выписан как практически здоровый, выбросился вчера с балкона двенадцатого этажа здания на Ист-авеню. Незадачливый самоубийца находился в госпитале под постоянным наблюдением, к нему не допускались посетители. Врачи поражены, они не могут объяснить, как он, находясь в тяжелейшем состоянии, смог крюком, заменявшим ему ампутированную кисть руки, разорвать себе горло. – Поразительно, – сказал представитель госпиталя. – Он был практически полностью загипсован. Какое же усилие понадобилось несчастному, чтобы выполнить задуманное! Воистину: если человек твердо решился на что-то, ничто его не остановит. Детективы Грувер и Рид, занимавшиеся расследованием этого происшествия, подтвердили: – Это чистое самоубийство. Еще одна жертва попытки самоубийства находится сейчас в медицинском Центре в Нью-Джерси. Милдред Ронкази, тридцати четырех лет, проживающая на Мэньюэл-стрит, в…" Бросив газету в урну, Римо остановил такси. Сумасшедший. Этот идиот Макклири! Дурак. Проклятый безумец. – Почему мы стоим? – спросил Римо водителя. Тот обернулся и ответил: – Красный свет. – А, – произнес Римо и весь остаток пути до церкви СвятогоПавла молчал. Там он вышел из машины и пересел в другой таксомотор, на котором добрался до Нью-Йорка. Хотя этой ночью Римо не спал, он не стал отдыхать, а просто шатался по улицам, покуда нога не принесли его к телефонной будке на углу 232-ой улицы и Бродвея. Резкий холодный осенний ветер дул со стороны парка Ван Кортлэнд. На увядающих газонах играли детишки. Оранжевое солнце клонилось к закату. Три часа. В телефонную будку ветер не проникал. Мальчишки-негры в разномастной футбольной форме устроили неподалеку свалку и, толкаясь, повалились в кучу. Римо обратил внимание на одного из них, самого маленького, без шлема. Из ссадины под глазом парнишки сочилась кровь, да и колено было разбито, судя по тому, как он прихрамывал, занимая свое место в центре линии защиты. Один из игроков команды противника что-то прокричал своему товарищу с мячом и показал на мальчишку с подбитым глазом. Его здоровенный напарник кивнул и рванулся вперед. Началась свалка, но атака каким-то чудом была остановлена как раз там, где стоял паренек. Когда куча-мала распалась, последним с земли поднялся паренек со здоровой ссадиной под глазом, но с широкой торжествующей улыбкой на окровавленном лице. С идиотской улыбкой. Дурачок, тупица, тоже мне герой! И не подумает отскочить в сторону, когда на него прет здоровенный бугай! Вот такие «патриоты», пропитанные командным духом, и нужны КЮРЕ, чтобы работать на пару с такими недоумками, как Макклири! Впе-ред! Впе-ред! Римо не торопясь набрал спецномер в Фолкрофте, действующий, как он помнил, только с без пяти три до пяти минут четвертого. Трубку должен снять Смит. Пароль – «7-4-4». Римо, продолжая наблюдать за мальчишками, поднес трубку к уху. Гудок. А негритята снова сшиблись. Разошлись. И опять парнишка не отступил, снова улыбался, но теперь уже окровавленным ртом: одного зуба не хватало! Так можно и всех зубов лишиться. Римо захотелось крикнуть: «Ты, дурачок! Ничего ты не добьешься, кроме вставных зубов или пробитой башки!» – 7-4-4, – раздался в трубке голос Смита. – Алло, сэр, это Уильямс… О, простите, я хотел сказать…9-1. Спокойный голос: – Неплохая работа там, в госпитале. Все концы в воду. Чисто сработано. – Вы на самом деле довольны? – И да, и нет. Лучше, если это был бы я, я ведь хорошо знал этого человека и… Впрочем, неважно. У нас осталось только три минуты. Что-нибудь еще? А у негритят схватка тем временем продолжалась. На этот раз на маленького парнишку мчался здоровенный подросток в новой форме и блестящем шлеме, на целую голову выше ростом. Но тот не двинулся с места! А когда верзила налетел на него, молниеносным движением пригнулся, ударил громилу плечом в бедро так, что тот закувыркался в воздухе и потерял мяч. Выстоял! Глупый малыш, в котором ничего-то и нет, кроме могучей воли и бесстрашия. Так никто мимо него и не прорвался! Им не удалось сломить его. И пусть даже весь этот проклятый мир с его продажными судьями, проститутками, политиками, ворами и императорами ринется в смертельной схватке вперед – такой парень не подведет свою команду. Они разобьются о непоколебимую стену. Этот мальчишка запомнит, что он не сдался, не отступил ни на дюйм. И что бы с ним в жизни ни случилось, это навсегда останется с ним. Так ведь и Макклири был таким же, не отступил, держался до конца, как и этот негритянский паренек. Может, на таких, как они, и держится этот гнилой, вонючий мир? А Чиун был неправ. И во Вьетнаме он, Римо, был неправ. Если защищаешь свой дом от смертельного врага и умираешь, стоя на пороге, то не так уж и важно, что ты погиб. Главное – ты не сдался, не отступил, сделал все, что мог, и не имеет значения, наградили тебя за это или списали погибшим. Ты сделал все, что мог. Ты жил. Ты умер. И все. – Что еще? Есть какая-нибудь зацепка? – раздался опять голос Смита. – Нас скоро прервут. – Да. Есть одна идея. Получите голову Максвелла через пять дней, не позже. – Что случилось? Мне кажется, вы чем-то озлоблены? – Я все сказал. Получите его голову. Или мою. – Ваша голова мне абсолютно не нужна. Будьте осторожны. Кстати, мне кажется, что вы взяли с собой чересчур много денег. Я не предполагал… Их разъединили. Тишина в трубке. Римо вышел из будки. Парнишка сидел у боковой линии и держался за голову. – Болит? – спросил Римо. – Не-а, фигня. – Откуда же тогда кровь? – Шибанули малость. – Что же ты шлем не надеваешь? – Он денег стоит. – Ну и лопух же ты, – сказал Римо и протянул мальчишке двадцатку. – На, купи шлем.Глава двадцать вторая
Фелтон прекрасно знал, что всему есть предел, в том числе и страху. Сидящий перед ним в кресле трясущийся итальяшка достиг его, напугать его сильнее было уже невозможно. Если продолжать в том же духе, то страх начнет пропадать и в конце концов исчезнет совсем. Фелтону приходилось видеть людей, страшно боявшихся побоев, но только до первого удара, после которого им становилось все равно. Некоторых страх смерти отпускал при виде пальца, нажимающего на курок. – Мы тебя пока подержим здесь, – сказал Фелтон. – Почему меня? Причем здесь я? – проскулил Бонелли. – При том, что ты шурин Виазелли, а семейные узы у вас очень сильны. Бонелли сполз с кресла и встал на колени: – Ради могилы моей матери умоляю, отпустите меня, я не знаю, что от вас живым никто не выходит! Джимми, дворецкий, стоящий за спинкой кресла, в котором до этого сидел Бонелли, заулыбался и громко хмыкнул. Фелтон недовольно глянул на Джимми. Улыбка исчезла, но дворецкий непроизвольно начал потирать руки как гурман, предвкушающий роскошный ужин. Фелтон откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу так, что его колено оказалось на уровне носа Бонелли. – С тобой здесь ничего не случится, ты в безопасности. По крайней мере до тех пор, пока ничего не случится со мной… – Но я же сам пришел, по своей воле. Почему вы так поступаете со мной ни с того ни с сего, после двадцати лет работы вместе? Почему? Фелтон резко наклонился вперед. На массивной шее вздулись вены. Глядя на склоненный перед ним сальный пробор Бонелли, он заорал: Потому что ты не отвечаешь на мои вопросы, скотина! – Что вы хотите узнать?! Если я знаю, я все скажу! Клянусь. Клянусь могилой матери! – Бонелли вытащил из-под рубашки серебряный медальон и прижал к губам. – Клянусь! – Ну ладно, тогда начнем. Кто за мной охотится и почему? Откуда это постоянное наблюдение? Кому это может быть нужно, если только не твоему шурину?! – Может, это какой-то другой синдикат? – Какой же? Все давным-давно поделено. Отвечай, Тони, что еще осталось неразрешенным после всех встреч и соглашений на этих итальянских кухнях, черт бы их побрал? Ну, говори. Говори! Тони поднял плечи в мольбе, как не имеющий никакой надежды проситель в храме разгневанного божества. – Давай, скажи мне, что это полиция. Тони! Расскажи мне об одноруких полицейских, которые пытаются меня убить. Расскажи мне о людях из налоговой службы, которые вынюхивают что-то на моей свалке в Нью-Джерси, расскажи, что они там ищут? К барменам в округе начинают обращаться люди, которые якобы хотят поселиться в башне «Ламоника». Объясни мне все это, Тони. Скажи, что это был за тип с крюком вместо руки, который явился сюда якобы для того, чтобы снять квартиру, а потом вцепился мне в глотку? Отвечай мне, Тони. На лбу Фелтона выступили капли пота. Он поднялся с кресла. – Отвечай! – Клянусь вам, Виазелли их не посылал! Резко повернувшись, Фелтон наклонился к стоящему на коленях Бонелли. – Не посылал?! – Нет. – Это я и без тебя знаю. От удивления у Тони отвисла челюсть. – И без тебя знаю, что не вы их посылали, – повторил Фелтон, – это меня и беспокоит больше всего! Но кто? Кто?! – Я не знаю, Фелти, понятия не имею! Фелтон прекратил беседу жестом руки. – Джимми, отведи его в мастерскую. Вреда не причинять. Пока. – Нет, умоляю, только не в мастерскую, только не в гараж! Прося о пощаде. Тони сорвал с шеи амулет. Здоровенные ручищи Джимми, как тисками сжав подложенные плечи полосатого костюма Бонелли, подняли его с пола и поставили из ноги. – Уведи его отсюда, наконец, – брезгливо произнес Фелтон тоном человека, обращающегося к официанту с просьбой убрать тарелку с остатками лобстера. – Убери его! – С удовольствием, босс, – усмехнулся Джимми. – Пошли, Тони, пошли, малыш. Прогуляемся немного. Едва за ними защелкнулась сдвигающаяся в сторону дверь, Фелтон подошел к бару и плеснул себе в стакан солидную дозу шотландского виски. Да, замок его осажден, в стенах появились бреши. Первый раз Норману Фелтону приходится защищаться. Норман опрокинул в горло содержимое бокала и скорчил гримасу отвращения, как человек, не привыкший к крепким напиткам. Налил еще, но, поглядев на бокал, передумал и поставил его на полку. Что ж, пора переходить в наступление! Не до конца осознавая, на манер диких животных, побудительные мотивы некоторых своих поступков, Фелтон чувствовал, что попал в ситуацию, когда ожидание означает только приближение смертного часа. Фелтон снова вышел на балкон и стал смотреть на огни моста Джорджа Вашингтона, связующего два великих восточных штата. Почти двадцать лет был он их негласным правителем. Последние десять лет уже не приходилось пользоваться собственными мускулами – до сегодняшнего дня… Фелтон бросил взгляд на треснутый горшок, в котором стояла пальма… Его стараниями была создана стройная организация наемных убийц со своей иерархией. Всего только с четырьмя подручными, в задачу которых входил подбор исполнителей, и до гениальности простым и прекрасно отработанным способом избавляться от трупов. Он правил этим миром из своей уютной квартиры в башне «Ламоника». Но одному из четырех, 0'Харе, не повезло: во время схватки с одноруким камикадзе здесь, в гостиной, страшный удар железным крюком-протезом раскроил ему череп. Сразу двадцать пять процентов верхнего эшелона системы Фелтона навсегда вышло из строя… Он посмотрел на свои руки. Теперь осталось только трое: Скотти в Филадельфии, Джимми здесь, в Нью-Джерси, и Мошер в Нью-Йорке. Что это за неизвестный, невидимый противник, который осмелился бросить вызов его могучей мультымиллионодолларовой системе? Кто этот враг? Кто? Руки Фелтона сжались в кулаки. Придется подыскивать нового человека на место О'Хары… Остальным пока лучше не высовываться: Мошер должен на время лечь на дно, Джимми же не надо и носа казать из башни «Ламоника». Так уже было в боевые сороковые годы. Ничто не могло остановить тогда Фелтона: ни полицейские, ни ФБР, ни конкурирующие синдикаты. Именно в то время его, Фелтона, организация сделала из Виазелли, второсортного жулика, настоящего короля восточных штатов, которым он до сих пор и оставался. Фелтон полной грудью вдохнул холодный вечерний воздух. На его лице впервые за весь вечер появилась улыбка. Из кабинета донесся телефонный звонок. Фелтон подошел к письменному столу и снял трубку. – Привет, Норм, это Билл! – Приветствую, господин мэр! – Слушай, Норм, я звоню насчет этого самоубийцы. У него нашли медицинскую справку о том, что он лечился в санатории под Нью-Йорком, в Фолкрофте. Ничего о таком не слышал? – А, так этот парень был ненормальный? – Да, похоже на то. Я позвонил туда и поговорил с директором, его фамилия Смит. Пришлось предупредить его, что если они и в дальнейшем будут отпускать недолеченных придурков, он ответит за это. Кстати, эти ребята, полицейские, Грувер и Рид, вели себя нормально? Они сейчас здесь, у меня. Это они рассказали об этой справке и о санатории. – Они молодцы, мэр. Все было в порядке. – Ладно. Если что понадобится, звони. – Обязательно, Билл. И неплохо бы как-нибудь поужинать вместе. – Отлично. Ну, пока. Фелтон нажал на рычаг и, не опуская трубки, набрал номер. На другом конце провода раздался голос: – Резиденция Марвина Мошера. – Говорит Норман Фелтон. Пожалуйста, соедините меня с господином Мошером. – Секундочку, господин Фелтон. Фелтон ждал, напевая что-то себе под нос. – Алло, Марвин! Vas masta yid? – Неплохо… А как у тебя? – Небольшие неприятности. – У нас часто случаются неприятности… – Не знаешь, где сейчас Скотти? – Дома, в Филадельфии. – Нам, кажется, придется в ближайшее время подыскивать новых людей… – Что?! Подожди минутку, я закрою дверь. Кстати, это спаренный телефон, так что… После паузы снова послышался голос Мошера: – Что? Появляются конкуренты? – Да. – Мне казалось, что мы расчистили себе дорогу. – Мне тоже, но мы, оказывается, ошиблись. – Может, это Виазелли хочет прибрать к рукам то, что ему не принадлежит? – Нет. – Может, еще кто? – Думаю, что нет. – Что говорит О'Хара? – Он сыграл в ящик сегодня утром. – Mine gut! – Пока что никого из новых людей нанимать не будем. Сперва кое-что выясним. – С Виазелли ты уже поговорил? – Нет пока. Он прислал своего представителя на предварительную беседу. – И?.. – Пока ничего, он все еще говорит. – Так, может быть, это Виазелли?.. – Не думаю, не уверен. – Слушай, Норм… – Да. – Давай бросим все дела, может быть, уже пора на отдых? У меня, к примеру, есть симпатичный домик в Грейт-Нек, жена, семья… Хорошего – понемножку. Зачем искушать судьбу? – Я тебе хорошо платил эти двадцать лет? – Да. – Много ли тебе приходилось работать за последние десять лет? – Ты же знаешь – пустяки. – Ведь ношу тянули Джимми, Скотти и О'Хара, правда? – Ну, Скотти особо не надрывался. – Теперь придется и ему поработать. – Норм, сделай одолжение, прошу тебя, дай мне выйти из игры! – Нет. – Ну хорошо, – ответил Мошер упавшим голосом. – Что нужно делать? – Для начала надо поработать ножками и собрать кое-какую информацию. Есть такое место под названием Ф-ОЛ-К-Р-О-Ф-Т. Фолкрофт. Это санаторий в местечке Рай, под Нью-Йорком. – Понял. – Постарайся узнать, что это такое. Попробуй пробиться туда, к примеру – на лечение. – О'кей. Я свяжусь с тобой позже. – Марв? Пойми, если бы ты не был мне крайне нужен, я бы тебя не беспокоил… – Да, я понимаю, Норм. Я перед тобой в долгу. Звякну тебе завтра. – Передай привет своим. – Zama gazunt. Фелтон положил трубку и довольно потер руки. Частный санаторий? Это не может служить прикрытием для какой-нибудь правительственной организации… Так! За оставшийся вечер Фелтон сделал еще два звонка: один – Анджело Скотиччио в Филадельфию, другой – Кармине Виазелли.Глава двадцать третья
Поезд местного назначения грохотал колесами по изношенным рельсам пригорода Филадельфии. Сквозь пыльное стекло окна Римо Уильямс смотрел на проносящиеся мимо пригороды Филли, земля которых стала чуть ли не самой дорогой в Америке. Сама Филадельфия давно превратилась в гетто, окруженное фешенебельными кварталами особняков. Аристократы отступили сюда и заняли последнюю оборонительную позицию в битве с наступающей беднотой. Город они сдали еще поколение назад. День выдался мрачным, моросил дождь, напоминая человеку о том, что в такую погоду лучше сидеть в теплой пещере у костра. Римо вспомнились школьные годы, учеба, игра в футбол в центре защиты, неудачный исход двух лет, проведенных в колледже. Учеба ему никогда не нравилась. Возможно, что дело было в школах, в которые он ходил. Сегодня ему предстояло посетить лучшую женскую школу страны – Бриарклифф, о которой не было такого шума, как о Вассаре или Радклиффе, и в которой не было столько нововведений, как в Беннингтоне. Сборище башковитых девиц, одну из которых нужно заставить вывести его на собственного папочку. Никто не обращал внимания на висящие кругом таблички «Не курить!», и Римо тоже закурил, стараясь не затягиваться, чтобы не нарушать ритма дыхания. Чиун был прав. Как только его, Римо, слегка прижало – тут же дали о себе знать застарелые дурные привычки, вроде курения. Дома, проплывавшие за окном вагона, были в основном двухэтажные, сложенные из кирпича. У каждого было свое лицо, от каждого, казалось, исходил запах фамильных состояний. Запах родного дома. Вспомнились слова Макклири: «У тебя теперь нет дома, никогда не будет семьи, ты ни с кем не сможешь связать судьбу.» Сигарета – это хорошо. Римо стряхнул пепел и стал припоминать свои ошибки. Нельзя было задерживаться в районе госпиталя после визита к Макклири, нельзя было шутить шутки с барменом, нельзя было связываться с той женщиной из регистратуры. Практически в любом медицинском учреждении достаточно белого халата, чтобы не вызывать косых взглядов и попасть в любую палату. Но так уж получилось. Дело сделано. Будем надеяться, что ничего смертельного не произошло. Все, что нужно было сделать теперь, – это убрать Максвелла, кто бы он, к черту, ни был. Фелтон явно был ключевой фигурой, но к нему никак не подобраться, кроме как через дочку. Скорее всего, дочка Фелтона ничего не знает ни о делах папаши, ни об этом Максвелле. Для этого Фелтон и отослал ее подальше от своих темных делишек. По крайней мере, так считал Макклири. Бриарклифф. Девчонка, должно быть, умна по-настоящему. О чем с ней говорить? Что таких интересует? Ядерная физика, демократия, тоталитаризм, Флобер, его вклад в развитие художественной формы романа? А он, Римо Уильямс? Бывший полицейский, бывший солдат, ставший профессиональным убийцей. Что он может ей рассказать интересного? Потолковать о преимуществах удавки-гаротты по сравнению с ножом? Может, рассказать о том, как лучше убивать ударом локтя, о том, насколько уязвимо горло человека, прочесть лекцию о взломе замков? Как вообще следует начинать разговор с воспитанницей Бриарклиффа? Это тебе не официантка или медсестра… Неожиданно мысли прервались. Кто-то разглядывал его в упор. Это была сидевшая слева девушка. Перехватив взгляд Римо, она снова уперлась глазами в книгу на коленях. Римо улыбнулся про себя. Даже у самых умных и способных есть ведь эрогенные зоны! Женщина есть женщина! Кондуктор хриплым голосом объявил: – Бриарклифф! Город и колледж Бриарклифф!Глава двадцать четвертая
Фелтон одевался не торопясь. Застегнул резинки, поддерживающие черные носки, натянул темно-синие брюки, завязал шнурки начищенных черных ботинок. Взглянул на свое отражение в зеркале в полный человеческий рост. Обтянутая майкой грудь все еще выглядела мускулистой. Неплохо для мужчины в пятьдесят пять лет. Могучая шея и сильные руки, массивные плечи. Фелтон до сих пор мог сгибать пальцами гвозди, крошил руками кирпичи. В спальню бесшумно вошел Джимми, держа в руках шкатулку красного дерева. Фелтон увидел своего дворецкого в зеркале. Джимми был сантиметров на двадцать выше своего хозяина. – Разве я приказывал принести шкатулку? Джимми широко улыбнулся в ответ: – Нет. – Так почему она здесь? Фелтон, повернувшись к зеркалу боком, старался разглядеть свою фигуру в профиль. Напряг руку. Обозначились мощные трицепсы. Упер правый кулак в левую ладонь и, выставив руки вперед, напряг мышцы. В зеркале отразилась впечатляющая картина загорелых выпуклых мускулов. – Зачем ты притащил шкатулку? – Мне показалось, что она тебе понадобится. Фелтон сцепил руки за спиной и слегка наклонил голову вперед, как бы глядя на несущегося на него быка. Матадор Фелтон! Сильнейший и непобедимый! – Понадобится? Джимми пожал плечами. – По-моему, она не помешает… Фелтон засмеялся, обнажив зубы, ни разу в жизни не болевшие, и десны, никогда его не беспокоившие. – Ну-ка! – выкрикнул он. – Давай! Джимми бросил шкатулку на кровать и попятился. – Босс, прошло десять лет. Десять, босс. – Вперед, – повторил Фелтон, бросив последний взгляд на свое отражение в зеркале. Огромное тело Джимми напряглось, как пружина. Фелтон, заложив за спину правую руку, выставил перед собой левую, поводя ею из стороны в сторону и растопырив пальцы. Еще раз быстро взглянул в зеркало, и тут Джимми метнулся вперед. Фелтон встретил его выставленным вперед левым плечом. Никаких хитростей, никаких уловок. Одна чистая сила. Крупное тело техасца, казалось, поглотило босса, не имевшего таких габаритов, но неожиданно Джимми, охнув, остановился. Руки Фелтона уперлись в грудь дворецкого – резкий толчок, и, беспомощно взмахнув руками, Джимми, вскрикнув, отлетел назад. С проворством дикой кошки Фелтон метнулся вперед и схватил Джимми за руки, не дав ему грохнуться затылком об пол. – Ну что, есть еще силенка?! – Есть, босс. Есть. Тебе надо было идти в профессиональный футбол! – Предоставляю заниматься этим вам, техасцам, – ответил, рассмеявшись, Фелтон и, помогая Джимми подняться, потянул его за руки. Джимми потряс головой, приходя в себя. – Так мы готовы, босс? – Готовы. Давай сюда шкатулку. Фелтон сознательно не смотрел на деревянный ящичек, пока не застегнул белую рубашку, завязал черный вязаный галстук. Подойдя к письменному столу, вынул из ящика кобуру светло-серой кожи. Затем он кивнул, и Джимми аккуратно открыл крышку шкатулки. Внутри на белой замше лежали три вороненых револьвера. – О'Харе его пистолет уже не понадобится. Могу я взять два? – спросил дворецкий. – Нет, – последовал ответ. – Тело О'Хары все еще в гараже? – Да, под брезентом. За ним присматривают ребята, которые сторожат Тони. – Сегодня вечером, когда мы вернемся, надо будет избавиться от тела обычным способом и отпустить Тони. – Босс, может, оно будет лучше просто сообщить в полицию, что О'Хару кто-то убил? Как-то нехорошо будет обойтись с ним так, как мы поступали с разными ублюдками… – Чтобы власти узнали, что кто-то раздробил башку шоферу господина Фелтона? Чтобы опять сюда набежала всякая полицейская сволочь? Нет! Фелтон надел под пиджак кобуру. Пожав плечами, Джимми вынул из конверта, прикрепленного к внутренней стороне крышки шкатулки, шесть пластиковых карточек с официальными печатями и фотографиями владельцев в углу. Это были разрешения на ношение оружия, по два для каждого из трех человек – для Нью-Йорка и Нью-Джерси. Одному из троих они теперь не были нужны. Старые фото. Джимми – суховатое лицо с резкими чертами. Фелтон – гладенький, слегка волнистые волосы, ярко-синие глаза сияют даже на черно-белой фотографии. О'Хара – широкое лицо, широкая улыбка. Сейчас на этом лице появилась новая примета – дыра во лбу. Выданы эти разрешения были финансисту и промышленнику Норману Фелтону и его телохранителям – Джеймсу Робертсу и Тимоти О'Харе. Разрешения были необычные, потому что необычными были и пистолеты. Обычно такое разрешение выдается после того, как в Вашингтоне регистрируются результаты баллистических тестов каждого конкретного пистолета. Вылетевшая из ствола пуля имеет характерные следы, которые позволяют при случае определить владельца оружия так же легко, как и по отпечаткам пальцев. Из этих стволов пули вылетели только однажды: во время баллистических тестов. Фелтон взял пистолет в руки. Джимми тем временем нажал потайную пружину и выдвинул из шкатулки секретный ящичек. Там лежали семь револьверных стволов и небольшой гаечный ключ. Фелтон и Джимми переставили на свои револьверы стволы из секретного ящичка. Их баллистические характеристики были известны только трупам… Фелтон задумчиво проговорил: – Знаешь, Джимми, мне кажется, что Мошер бал рожден совсем не для нашего дела… Дай ему волю, так он заставил бы нас всех жить только на доходы, которые приносят наши свалки. Джимми только ухмыльнулся в ответ. Фелтон шутя ударил Джимми по плечу, а тот сделал вид, что отбил удар. Теперь ухмылялись оба. – Да, сэр, – промолвил Джимми, туже затягивая ключом крепление ствола, – свою работу надо любить! – Я ее не люблю, Джимми, но она нам необходима. То, что мы делаем, вполне естественно. – Фелтон подумал и добавил: – Естественно и необходимо. Мы живем в джунглях и по их закону. Вспомни: нам никто ничего не приносил на тарелочке. – Никто и ничего, босс. – Окружающий мир сделал нас такими, какие мы есть. А ведь я вполне мог бы стать врачом, или адвокатом, или даже ученым. – И был бы лучшим в своем деле, босс. – Лучшим не лучшим, а хорошим – это точно. – Все, что ты делаешь, босс, получается у тебя превосходно, клянусь! Фелтон вздохнул. – Так и должно быть. Кто будет стараться за нас? Подойдя к встроенному стенному шкафу рядом с зеркалом, Фелтон раздвинул в стороны его дверцы. Шкаф, почти во всю стену шириной, содержал коллекцию мужских костюмов, количеству которых мог бы позавидовать сам Роберт Холл. Качество не уступало «Савилль Роу»! Фелтон начал выбирать среди синих костюмов такой, чтобы пиджак подходил бы к уже надетым брюкам. Это было не так просто. Наилучший способ – найти пиджак, висящий без брюк, снятых с вешалки ранее. Осмотрев восемь синих костюмов, Фелтон послал к черту это занятие и взял первый попавшийся пиджак. – Джимми? – Слушаю, босс. – Ты хороший человек, Джимми. – Спасибо, босс. А с чего это ты вдруг? – Просто так. – Уж не думаешь ли ты, что что-то выйдет не так с Виазелли? – Не с Виазелли. Дело не в этом. – Вспоминаешь этого парня с крюком? Фелтон застегнул синий пиджак, который прекрасно подошел по тону к брюкам, хотя Фелтон и знал, что они от разных костюмов. Джимми не стал добиваться от босса ответа на свой вопрос, он знал, что Фелтон ничего не скажет, пока не решит, что настало подходящее для этого время. Джимми спрятал револьвер во внутренний карман. Позже, тем же вечером, Фелтон наконец разговорился. Джимми сидел за рулем перламутрово-серого «роллс-ройса», заменяя безвременно покинувшего мир О'Хару. Они ехали по мосту Джорджа Вашингтона, увешанному огнями. Мост вдавался в Нью-Йорк как гигантский акведук древнего Рима, но нес на себе не воду, а людей. – Ты знаешь, – задумчиво сказал сидящий на заднем сиденье Фелтон, глядя в окно, – я до сих пор жалею, что не воевал во вторую мировую войну. – У нас была своя собственная война, босс. – Да, но вторая мировая была настоящей, большой войной. Только представь себе, что какой-нибудь идиот, закончивший вшивый колледж, командовал, а я… – У тебя бы лучше получилось, босс. – Не знаю, как с точки зрения командования войсками, но уж я бы заранее поостерегся русских, это точно. – Так наши, вроде бы, это понимали? – Понимали, но не до конца. Я бы остерегался не только их, но и Англии, Франции, Китая. Таковы правила игры, Джимми. Вне семьи нет и друзей. Вообще нет такой вещи, как друзья. Только родственники. – У меня, босс, никогда не было другой семьи, кроме вас. – Спасибо, Джимми. – Это не пустые слова, босс. Я готов жизнь отдать за тебя или мисс Цинтию. – Я знаю, Джимми. Ты помнишь этого парня с крюком? – Конечно, босс. – Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь так двигался? – В каком смысле? – Вспомни, он ведь бросился на меня, не выдав ни одним движением своих намерений. Обычно можно определить, что человек собирается сейчас сделать, как поступит. – Ну и что? – Скажи, боксеры или, например, борцы выдают свои намерения? – Хорошие – нет. – Правильно, а почему? – Потому, что их так учили. – Верно. – Так что же? – Кто же учил этого парня? – Есть много разных мест, где можно этому научиться, – ответил Джимми. Фелтон помолчал и спросил: – Тебе не показалось, что в последнее время нам стало труднее работать по контрактам, я имею в виду – убивать? – Вроде бы, да. – А в чем дело, в исполнителях? Они что, стали хуже? – Нет, пожалуй, все такие же. Ты же знаешь этих молодчиков, им не только надо дать пистолет в руки, но и все разобъяснить в деталях, не то что-нибудь обязательно сделают не так. – Почему же стало труднее, что их беспокоит? – Они просто говорят, что стало труднее работать, труднее ликвидировать «объект». – А что еще? – Не знаю. Ничего, кажется. – Нет, есть и еще что-то! Джимми свернул на набережную Вестсайд-драйв и аккуратно перестроился в первый ряд. Таким был приказ Фелтона: на работе исполнять все правила, ничего не нарушать. Никаких превышений скорости, парковка только там, где разрешено. Это значительно облегчало дело, так как ни возникало дополнительных трудностей, даже по мелочам. – Есть и еще кое-что, Джимми. – Что? – Во-первых, стало труднее кончать тех, кого нужно. Во-вторых – раньше они никогда серьезно не оборонялись. Никто из этих подонков, кого мы нанимали, не получил ни одной пули, ни одной царапины. Джимми недоуменно пожал плечами и стал готовиться к повороту на 42-ю улицу. Из этого разговора он ничего так и не понял. Наверное, босс просто разрабатывает вслух очередную идею. – Почему же никто из них не был вооружен? – спросил Фелтон. – Многие вообще не носят оружия, – ответил Джимми, съезжая на развязку набережной. – Люди, сующие нос в дела Виазелли или мои дела, не носят оружия?! – Может быть, по глупости? – По глупости? Нет, тут что-то другое. Какая-то закономерность, определенная модель поведения. Но этот с крюком в эту модель не вписывается. Если нам кажется, что этот крюкастый дьявол был хорош, то надо ждать кого-нибудь похлеще. Я это нутром чую. Я в этом уверен. – Ты думаешь, у них есть кто-нибудь получше? – Не знаю, может ли быть еще лучше. Не думаю. Теперь жди всю свору. – Как в сороковые? – Как в сороковые годы. Фелтон откинулся на спинку сиденья.Глава двадцать пятая
Швейцар отеля «Ройал Плаза», что на 59-ой улице, около Центрального парка, слегка удивился, когда вышедший из «роллс-ройса» джентльмен попросил его припарковать автомобиль. Раз ты ездишь на такой машине и имеешь шофера, то пусть он ее и паркует! Но джентльмен бросил, что шофера он берет с собой, и швейцар не стал спорить. Не стоит связываться с пассажирами «роллс-ройсов»! Убедившись, что Джимми следует за ним по пятам, Фелтон вошел в роскошный холл отеля – инкрустированная солидная мебель, раскидистые растения в кадках, деликатный, почти женоподобный портье. Направляясь к лифту, Фелтон с шофером не привлекли особого внимания, ничем не выделяясь среди респектабельных постояльцев и гостей, а кобура с пистолетом у Фелтона под мышкой была совершенно незаметна. – Четырнадцатый этаж. Засунув руку в карман черной шоферской ливреи, Джимми поправил пистолет, чем заслужил недовольный взгляд Фелтона, означавший, что на людях делать этого не стоило. На четырнадцатом этаже решетчатые позолоченные двери лифта открылись в небольшое фойе, тогда как на всех остальных этажах перед выходящими из лифта представал коридор с рядами дверей по обе стороны. Занимая целый этаж отеля, Виазелли по совету Фелтона произвел эту реконструкцию, заменив коридор небольшим «предбанником» с глазками для наблюдения. Ожидая в фойе, Фелтон с усмешкой переглянулся с Джимми, так как оба были хорошо знакомы с привычками хозяина этажа и заведенными им порядками: в данный момент сквозь одностороннее зеркало-окно слева за ними наблюдал один из телохранителей Виазелли. С их стороны зеркало было как зеркало. Фелтон поправил перед ним галстук, а Джимми не удержался и сделал средним пальцем неприличный жест своему отражению. Дверь открылась, и одетый в темный полосатый костюм с синим галстуком человек пригласил их войти. Не торопясь, как пара танцоров, не проявляя никаких эмоций, они вошли в светлую просторную комнату, переполненную мебелью, табачным дымом и людьми в строгих костюмах. Можно было подумать, что с минуты на минуту начнется конференция или симпозиум. Однако здесь проходила вовсе не конференция. Когда Фелтон и Джимми вошли и остановились в центре комнаты под массивной хрустальной люстрой, шум разговоров разом прекратился и стал слышен лишь тихий шепот: – Это он!.. Ага, точно… Ш-ш-ш… Тише, услышит… Невысокий человек с наманикюренными ногтями, с темной итальянской сигарой в зубах и кривой улыбкой направился навстречу гостям и, подойдя поближе, сделал приветственный жест рукой. – Э-э… Come sta, мистер Фелтон? Фелтон попытался вспомнить, как зовут этого человека, но безуспешно и изобразил на лице вежливую улыбку. – Налить вам что-нибудь выпить? – Нет, спасибо. Невысокий драматическим жестом прижал к груди руку, точно удерживая сердце, стремящееся выпрыгнуть прямо на золотистый ковер под ногами. – Приношу глубочайшие извинения, мистер Фелтон, но у нас сейчас состоится совещание, и этот человек; – кивок в сторону Джимми, – ну… в общем, шоферу тут не место! – О совещании я ничего не знал, – ответил Фелтон и посмотрел на часы. – Простите, но ему придется уйти. – Он останется. Выразительные руки невысокого разошлись в стороны ладонями вверх, плечи поднялись в недоумении: – Но он… но ему… – Он останется, – без тени эмоций повторил Фелтон. С лица невысокого исчезла кривая улыбка, вернее ее подобие. Тонкие губы сомкнулись, скрыв желтоватые зубы. – Вряд ли Папаша будет этим доволен… Фелтон молча еще раз посмотрел на часы. Невысокий человечек отошел к стоящей у софы группе своих соотечественников в вполголоса начал что-то быстро говорить. Те слушали, искоса поглядывая на Фелтона и Джимми. Джимми внимательно стал рассматривать каждого из этой компании. Неожиданно в комнате воцарилась тишина. Слышны были только звуки отодвигаемых кресел. Все сидевшие вскочили, все стоявшие непроизвольно вытянулись. Взгляды всех устремились на распахнувшиеся двустворчатые двери. Появился одетый в строгий серый костюм и полосатый принстонский галстук человек и произнес: – Мистер Фелтон. Фелтон и Джимми прошли через комнату, чувствуя на своих спинах взгляды присутствующих, Фелтон вошел внутрь. Джимми остался у закрывшихся за Фелтоном дверей, встав перед ними как часовой, внимательно следя за всем происходящим в комнате. Двойные двери, через которые он прошел, всегда восхищали Фелтона: снаружи они были покрыты орнаментом и позолотой, но изнутри выглядели обычными дверями кабинета преуспевающего бизнесмена – солидное темное дерево и ничего больше. Другим был и воздух. Им можно было дышать, не чувствуя дыма десятка горящих сигар. Паркетный пол тихонько поскрипывал под ногами Фелтона, подошедшего к длинному письменному столу красного дерева, за которым сидел холеный джентльмен. Перед ним была шахматная доска с расставленными фигурами. На благородном лице с римским профилем выделялись глубоко посаженные темные глаза, в которых светилось дружелюбие. Аккуратные небольшие руки, длинные, седеющие на висках волосы разделены слева консервативным пробором. Рот с чувственными полными губами, нисколько, как ни странно, не придавал ему женственности. Позади, на стене висела фотография плотной матроны и девяти детишек – его семья. Пока Фелтон усаживался в кресле поудобнее, Виазелли не отрывался от шахмат. Напрасно Фелтон, пристально изучая лицо и руки Виазелли, искал следы прошедших лет – их не было: ни морщин на лице, ни дрожи в руках… Время, казалось, не трогало этого человека. – Как бы ты пошел в этом положении, Норман? – спросил Виазелли. Голос – твердый, с безукоризненным оксфордским акцентом. – Я не играю в шахматы, Кармине. – Я тебе все объясню. Меня атакуют ферзь и ладья черных. Но я могу уничтожить и ладью, и ферзя. Виазелли умолк. Фелтон положил ногу на ногу и вгляделся в расположение фигур на доске, которое, впрочем, ни о чем ему не говорило, Фелтон понимал, что Виазелли ждет от него комментария. Не дождется. – Норман, почему бы мне не уничтожить атакующие фигуры? – Если бы я играл в шахматы. Кармине, я бы тебе подсказал… – Если бы ты умел играть, ты был бы хорошим противником. – Я играю в другие игры. – Жизнь не ограничивает нас в выборе наших устремлении… – Жизнь такова, какой я ее создаю для себя. – Тебе бы следовало родиться итальянцем. – А тебе – евреем. – Ну, это почти то же самое, – Виазелли улыбнулся. – Чего я никогда не мог понять, так это твоего пристрастия к южанам. – Какого пристрастия? – А твой техасец, этот Джимми? – Он работает на меня. – Ой ли? Мне казалось, что это выглядит несколько по-другому. – Видимость обманчива. – Видимость – это реальность. – У меня твой шурин… – Фелтону надоела философия. – Тони? – Да. – А, мы снова возвращаемся к проблеме ферзя и ладьи черных. Уничтожать их? – Да, но не тогда, когда находишься в меньшинстве. – Это как же? – А вот так, как, например, сейчас: ты один, а я и Джимми – мы вдвоем. – Не забывай, что там, за дверью, полно моих людей. – Для Джимми это не проблема. – Не думаю. Но, независимо от этого, ты не ладья и не черный ферзь. Ты – белый ферзь, моя самая мощная фигура. Если бы мне пришлось обороняться, а ты решил бы переметнуться к черным и стать их ферзем, то я попал бы в безвыходное положение. – Меня самого обложили. Виазелли поднял глаза от доски и улыбнулся. Фелтон положил ладонь на стол. – Что ты думаешь? От кого мы отбиваемся? – Я рад, что ты сказал «мы», Норман, – Виазелли тихонько похлопал в ладоши. – Но ответить на твой вопрос не могу. Где-то через две недели сюда прибывает комиссия Сената, и я сперва подумал, что это они что-то замышляют. Но ведь за нами следят уже пять лет. Что, Сенат так долго готовился нанести удар? Нет, не думаю. Да и следят за нами как-то странно. Когда этим занимается ФБР или налоговая служба, дела передаются в суд. Но вот уже почти пять лет вокруг нас кто-то вертится, а дальше этого дело не идет. – Ты сказал что-то о сенатском расследовании? – Да. Сенат начал с Запада и сейчас подбирается к нам. Уж больно много любопытных стали совать нос в наши дела. – Вот почему моим ребятам прибавилось работенки? – Да. Но странно и еще кое-что. Ты говорил, что и тебя начали беспокоить. Фелтон кивнул: – Может, это твои макаронники затеяли семейную свару? Краска бросилась Виазелли в лицо, но он не подал вида, что оскорблен. – Нет, – ответил он, – это кто-то со стороны. Кто это или что – не знаю. А ты? – Думаю, через пару дней буду знать. – Хорошо. Я тоже должен знать. Что касается Тони, можешь вернуть его. – Посмотрим. Кармине замолчал. Его молчание иногда было весомее слов. Фелтон понимал, что продолжать беседу опасно. Все, что нужно было Виазелли сейчас, это – толкнуть Фелтона на первый ход, и тогда ему конец. И совершенно ничего не значили для Виазелли размышления Фелтона о том, насколько Кармине ему обязан и насколько Фелтон ему необходим. Точно так все было и двадцать лет назад. Только тогда у Виазелли еще не было резиденции в отеле «Ройал Плаза».Глава двадцать шестая
Разговор происходил в комнатушке позади бакалейной лавочки, кормившей семью Виазелли. Тогда у Кармине еще не было вырезанных из слоновой кости шахматных фигур – он сидел, склонившись к перевернутому деревянному ящику, на котором были грубо намалеваны черные и белые квадраты. Когда вошел Фелтон, Виазелли с задумчивым видом передвигал дешевые деревянные фигуры. В комнате хозяйничали стаи жизнерадостных летних мух. Виазелли поднял глаза на Фелтона. – Садись, – предложил он, – я хочу поговорить с тобой о деньгах. Фелтон остался стоять. – Что ты, второразрядный букмекер, знаешь о деньгах? Виазелли двинул вперед пешку. – Я знаю, что идет война. Знаю, что с этого можно много чего поиметь. И знаю, что ты имеешь мало. – Мне хватает. – Две тысячи за убийство по контракту? И этого достаточно для башковитого еврейского мальчика? – Это больше, чем зарабатывают некоторые тупые макаронники. Виазелли пошел слоном по диагонали. – Сегодня – да. А завтра? – Все равно Альфонсо не даст тебе заработать больше. Родная кровь или нет, но он тебе не доверяет, как я слышал. – А если Альфонсо умрет? – Его место займет Джакомо. – Если Джакомо умрет? – Луи. – А если умрет Луи? Фелтон пожал плечами: – Чтобы их всех убить, на них нужно наслать чуму. – Если умрет и Луи? Виазелли напал конем на слона, которого только что выдвинул вперед. Фелтон опять пожал плечами. – Ты для чего меня позвал, чтобы поболтать? – А если умрет и Луи? – повторил Виазелли. – Придет кто-нибудь еще. – Кто? – У кого хватит ума. – Флагерти. Займет ли Флагерти их место? – Нет, он не потянет. – А я? – Ты в принципе потянешь. Но это вовсе не означает, что раз твоя фамилия заканчивается на "и", то тебе дадут прибрать к рукам все дело. Виазелли пошел другим конем. – Получается хороший дебют. Какой же ты еврей, если все время пашешь на дядю, а не на себя? – Хочешь, чтобы я стал работать на тебя? Виазелли пошел ферзем. Еще один ход, и мат. Потом, словно читая стихи: – Так. Убьешь Альфонсо. Убьешь Джакомо. Убьешь Луи. Потом… – Что потом? – Сможет ли кто-то потом убрать тебя? – Да, ты. – Но как? Кроме тебя ни одного «стрелка» не останется, по крайней мере, имеющего в голове серое вещество. Весь синдикат будет полностью дезорганизован. – Тогда почему бы мне не шлепнуть и тебя и взять все в свои руки? – Не выйдет. Ты же не дурак и понимаешь, что за тобой будут охотиться и те, и другие, и тебя прикончит первый встречный мафиози. Особенно если учесть, что они никому, кроме итальянцев, не верят. Ты же для них чужак, и поэтому будешь представлять смертельную опасность. – А ты? – Я для них все-таки свой, рано или поздно им придется смириться. К тому же если дела пойдут на лад… Виазелли взглянул Фелтону прямо в глаза. – Подумай, что тебя ждет в будущем? В конце концов макаронники станут сводить счеты, а шлепнут тебя. За что? За пару штук. Разве это достойный конец для еврея? – Какая разница? Смерть есть смерть. – Но ты можешь жить, причем жить долго, и будешь как сыр в масле кататься. – А ты меня не продашь? – Ты будешь моим ферзем, самой сильной фигурой. Кто же продает своего ферзя? – Ну, а твои «гориллы»? – У меня их нет и не будет. – А как же те, которые достанутся тебе в наследство? – Отошлю их подальше, в Чикаго, Сан-Франциско, Новый Орлеан… Тыбудешь моим генералом. А я буду заниматься основным делом, приносящим доходы. Я много думал и понял, что дело станет выгодным только в одном случае: нужно оставить тех, кто приносит деньги, а от тех, кто приносят неприятности, избавиться. Ни один из моих людей не будет носить оружия! Оружие и все такое – по твоей части. Я буду платить тебе не за каждое отдельное задание, а твердую зарплату. Плюс проценты от общей прибыли. Покончишь с Альфонсо, Джакомо и Луи – для начала получишь миллион долларов. – Ты знаешь, я жалею, что не умею играть в шахматы… – Ты мог бы стать гроссмейстером! – ответил Виазелли. Но на шахматы у Фелтона времени никогда не было. Нужно было подыскивать себе надежных подручных. В Ист-Сайде он вышел на Мошера – парнишку, готового целые дни проводить в тире, где он часами сажал в мишени пулю за пулей; Анджело Скотиччио Фелтон встретил в каком-то баре, где тот обдумывал, как бы выставить кого-нибудь на сотню долларов. Тимоти О'Хара нашелся в доках, где он промышлял мелкими кражами с армейских складов. Джимми Робертс до встречи с Фелтоном был техасским ковбоем с широкой улыбкой и пистолетом, охотником за удачей. – Вы будете моими генералами, – объяснял им Фелтон при первой встрече. – Мы с вами должны действовать как хорошо отлаженная военная машина. Пока это будет так, мы будем живы и богаты. Богаты по-настоящему. – А можем стать трупами, – пробурчал Мошер. – Можем, если не избавимся от тех, кто может сделать нас трупами. Первым по счету стад Альфонсо Дегенерате, глава рэкетиров в Бронксе, живший в абсолютно неприступном особняке на Лонг-Айленде. На свою беду он был совсем в другом месте, когда к нему явился новоиспеченный маршал наемной армии убийц Норман Фелтон со своей четверкой. Альфонсо в это время лежал в постели с какой-то хористкой и считал себя в абсолютной безопасности, поскольку его местонахождение было известно только его племяннику, Кармине Виазелли. Вода Ист-Ривер показалась бы Альфонсо очень холодной, если бы не свинцовое успокоительное, которым его нашпиговали пятеро молодых людей. К тому же Альфонсо и в реке находился в компании прелестной, хотя и мертвой барышни. Джакомо Джанинни никогда не увлекался барышнями, он был человек дела. По совету Кармине Виазелли, погруженного в траур племянника Дегенерато, Джанинни встретился с наемным убийцей для выработки плана отмщения Альфонсо. Встреча произошла на крыше пентхауза. Молодой пистолетчик зачем-то привел с собой четверых товарищей, но ни один из них, несмотря на отчаянные усилия, не смог удержать Джакомо от прыжка с крыши. Вскоре Фелтону позвонил Виазелли. – Они узнали, что это ты, Норман. – Тогда они понимают, что за моей спиной стоишь ты! – Да ладно, не так уж все и плохо. Остался один Луи, но на этот раз без сюрпризов: он понимает, что к чему. Я тебя прошу только об одном: сделай так, чтобы его тело никто никогда не нашел. – Почему? – Удобнее будет торговаться: итальянцы очень суеверны. Луи жил на яхте, которую он никогда не покидал. Корабль был связан с берегом телефоном, катера перевозили на сушу приказы и распоряжения Луи, а на корабль – деньги. Фелтону показалось, что он попал в безвыходное положение: убрать Лун невозможно, а его исполнители раньше или позже расправятся с Фелтоном. Но тут Луи неожиданно совершил ошибку, отдав приказ встать на якорную стоянку в устье реки Хакенсак. Место это находилось на окраине Нью-Джерси. Рядом, на берегу, была свалка старых автомобилей и небольшой заводик по прессовке и упаковке металлолома. Шла вторая мировая война. Металлический лом пользовался огромным спросом. Луи поставил яхту в док у самого берега. Сообразив, что получил один, возможно, последний шанс, Фелтон приступил к решительным действиям и через сорок пять минут стал владельцем «кладбища автомобилей» со всем сопутствующим оборудованием, переплатив раза в четыре больше настоящей цены. Отдать пришлось все до последнего цента. Фелтон об этом не жалел, справедливо рассудив, что трупу деньги вообще не нужны. Бывший владелец автокладбища, получив причитающийся ему чек, кратко рассказал Фелтону, как действуют механизмы по обработке металлолома. Выслушав его, Фелтон понял: судьба преподнесла ему настоящий подарок! – Перед нами счастливое будущее, джентльмены, – сообщил он своим генералам. Этой же ночью в результате загадочного инцидента была повреждена подводная часть яхты Луи. На следующее утро Джимми через рупор осведомился у команды, не нужна ли им помощь в ремонте. – Мы не можем оставить судно, – последовал ответ. – И не надо. Мы вас вытащим вместе с судном по слипу, поставим в сухой док и починим вашу яхту. Через десять минут, посоветовавшись, экипаж согласился. К берегу были подведены мощные краны. Яхту подцепили толстыми стальными тросами. Краны приподняли судно, а заблаговременно прицепленные лебедки начали вытягивать его по слипу на берег. Достигнув высшей точки подъема, яхта медленно спустилась по наклонной плоскости и очутилась в закрытом со всех сторон доке, со стенами из монолитного железобетона. Что произошло потом, неизвестно, но на белый свет больше не появилась ни сама яхта, ни те, кто находился на борту… На следующий день опять позвонил Виазелли. – Восхитительно! Я обещал тебе миллион? Пусть будет два миллиона! Как тебе это удалось? И команда, и яхта, и все прочее… – Я не трачу времени на шахматы, – ответил Фелтон. Несколько лет прошли легко и спокойно, без проблем. Снайпер Мошер занимался устранением свидетелей, имеющих какие-либо факты против Виазелли. Тела исчезали бесследно. О'Хара был занят подбором новых кадров, особенно из окружения Виазелли. Как только там появлялся подающий надежды паренек, его тут же приглашал на службу О'Хара, соблазняя хорошим заработком. Затем этих ребят, представляющих потенциальную опасность для Фелтона, тихо и без шума убирали. Таким образом, Виазелли никак не удавалось создать собственную армию. Скотиччио в Филадельфии организовал свою маленькую империю, находящуюся под полным контролем Фелтона. Джимми был всегда под рукой, вроде адъютанта. Это было гораздо выгоднее и безопаснее, чем объезжать диких лошадей, Фелтон оставался абсолютно чист перед законом. Его имя никогда не всплывало в процессе расследований или судебных разбирательств, он старался держаться подальше от передовой линии фронта и вел жизнь респектабельного гражданина. О делах Фелтона знали только его генералы, а им было выгоднее помалкивать: полная секретность помогала держаться наверху и жить так, как пожелаешь. Короче говоря, все были довольны. А сейчас, глядя на забавляющегося своими любимыми шахматами Виазелли, Фелтон думал о том, что спокойной жизни приходит конец. – Норман, ты все еще мой белый ферзь, – произнес Виазелли, устало опустив ладони на край длинного стола красного дерева. – Ты и только ты моя единственная опора. – Спасибо за доверие, – медленно проговорил Фелтон, следя за тем, как Виазелли ставит мат. – Но кто же тогда Максвелл? Виазелли удивленно поднял глаза. – Максвелл? Фелтон утвердительно кивнул. – Одно могу сказать тебе с уверенностью: кто-то вступил с нами в борьбу, и этот человек или эти люди каким-то образом связаны с именем Максвелла. Сегодня пришлось убрать одного типа. Единственное, что его интересовало, это Максвелл. – Максвелл? Виазелли недоуменно уставился на шахматную доску. Что это? В игру вступают новые, неизвестные фигуры? – Максвелл, – повторил Фелтон. Виазелли пожал плечами, Фелтон поднял бровь.Глава двадцать седьмая
Римо быстро выяснил, что остаться наедине с воспитанницей Бриарклиффа гораздо легче, чем тайком пробраться в бордель. Оказалось, что хозяйки публичных домов более бдительны, чем деканы привилегированных женских школ. Их вынуждала к этому сама жизнь, ведь они имели дело с вещами гораздо более сложными, чем развитие интеллекта нового поколения передовых американских женщин. Римо объяснил декану, не особенно рассчитывая на успех, что он, будучи журналистом, собирает материал для очерка «Метафизика разума». Он и сам не знал, что это означает, но декан – толстая коровообразная матрона с волосатым подбородком – сразу же разрешила ему находиться на территории колледжа до одиннадцати вечера. После одиннадцати все мужчины (в соответствии с правилами) должны покинуть территорию. Но Римо, перед тем, как покинуть колледж, следовало бы зайти к ней и обсудить собранный для очерка материал. Таким образом, Римо оказался в Фэйведер-Холле с дешевым блокнотом в руках. Назвавшись журналистом, он старался делать вид, что постоянно что-то записывает. А в это время, группа сидящих перед ним молодых девушек искренне, с энтузиазмом и очень громко высказывала свое мнение по теме «Как связаны космос и женщина?» Мнение было у каждой. Каждая стремилась его высказать. На Римо обрушился шквал молодых голосов, улыбок, умных мыслей, не все из которых он понимал. У каждой Римо спрашивал: «А вас как зовут?» И всякий раз ответ его не удовлетворял. Наконец он вынужден был спросить, есть ли еще девушки в этом корпусе? Они дружно покачали головами. Потом одна из них сказала: – Больше никого, если не считать Цинти. Римо вздрогнул. – Цинти? Как фамилия этой Цинти? – Цинти Фелтон, – ответила барышня, – наша зубрила. – Нехорошо так говорить, – вмешалась другая студентка. – Но это правда! – А где ее можно найти? – спросил Римо. – В ее комнате, где же еще? – Я должен выслушать и ее мнение. Прошу меня извинить, девушки. А где находится ее комната? – Второй этаж, первая дверь направо, – ответили они хором. – Но туда нельзя, такие у нас правила. Римо вежливо улыбнулся. – Ничего, у меня есть разрешение. Благодарю вас. Римо шел вверх по лестнице, поднимаясь по ступеням, отполированным тысячами ног, хозяйки которых часто становились впоследствии супругами президентов или послов. Ступени поблескивали в свете старинных ламп. Все вокруг Фэйведер-Холла было пропитано традициями, они казалось, витали в воздухе, их можно было при желании разливать в бутылки. Первая дверь справа оказалась распахнута. Римо увидел письменный стол, пятно света от настольной лампы. Из-под стола высовывалась нога не слишком соблазнительных очертаний. В пятне света на столе двигалась рука с обкусанными ногтями. – Здравствуйте, – сказал Римо, – я готовлю статью для журнала. – Да, это не самое удачное начало разговора с девушкой, которая должна вывести меня на своего папочку. – Что вы здесь делаете? В ее голосе странным образом сочетались нотки детского фальцета и грубоватые обертоны зрелости. – Готовлю статью для журнала. – А-а… Чтобы рассмотреть Римо, ей пришлось слегка повернуться вместе со стулом. В дверях стоял рослый и симпатичный мужчина. А перед Римо предстала типичная представительница поколения эмансипированных моралисток: девушка в синей юбке и коричневом свитере, обутая в белые теннисные туфли. Довольно приятное лицо. Вернее, оно было бы приятным, будь на нем хоть тень косметики. Растрепанные волосы как ржаное поле после сильного ветра. Изжеванный карандаш. На свитере приколот значок: «Свобода. Немедленно!». – Я интервьюирую студенток. – А-а. – Хотелось бы взять интервью и у вас. Римо занервничал. Непреодолимо захотелось пошаркать ногой. Вспомнив уроки Чиуна, Римо попытался сконцентрироваться, начать излучать на объект флюиды мужественности, но напрасно. Он столкнулся с чем-то, что, собственно, и не было до конца женщиной. Все было при ней, по крайней мере с виду: груди, бедра, глаза, рот, уши, нос, но женственность напрочь отсутствовала… – Так можно с вами побеседовать? – Да. Садитесь на кровать. Такая фраза, произнесенная любой другой женщиной, непременно показалась бы содержащей скрытый намек, но в данном случае смысл ее был точен и недвусмыслен: логичное предложение сесть на кровать, так как в комнате был только один стул, уже занятый хозяйкой. – Как вас зовут? – спросил Римо, старательно демонстрируя свой блокнот. – Цинтия Фелтон. – Возраст? – Двадцать лет. – Домашний адрес? – Ист-Гудзон, Нью-Джерси. Противный город, хотя папе он почему-то нравится. Да садитесь же! – Ах, да. Римо опустился на синее одеяло. – А в чем, по-вашему, проявляется связь женщины и космоса? – Метафизически? – Естественно. – С точки зрения метафизики, женщина – продолжатель рода человеческого в нашем антропоидном обществе. Ее роль – вселенского свойства – ограничена первичными доминантами. С одной стороны… Вы успеваете записывать? – Да, да, конечно. Римо быстрее зацарапал по блокноту, делая вид, что стенографирует всю эту абракадабру. В конце интервью Римо, сделав умное лицо, заявил, что поражен глубиной некоторых высказанных положений и хотел бы в следующий раз обсудить их подробнее. Может быть, завтра? К сожалению, весь завтрашний день у нее занят до предела. Журналист Римо настаивал, что только она, Цинтия Фелтон, может прояснить возникшие проблемы метафизической связи женщины и космоса. Вновь последовал твердый отказ. Тогда журналист Римо предложил позавтракать вместе. И опять прозвучало «нет». Тогда он попросил на память фотографию ее синих-синих глаз. А почему он так жаждет подучить фотографию ее синих-синих глаз? Да потому, что это самые-самые синие глаза, которые он когда-либо встречал. – Чепуха! – последовал ответ.Глава двадцать восьмая
Римо ждал. Цинтия должна прийти в 9.15. От любой другой женщины пунктуальности ожидать не приходилось бы. Но такое, как Цинтия, женщины, социально ориентированные, живут в мужском ритме. Пунктуально и эффективно. Если Макклири прокололся с квартирой Фелтона, значит, там полным-полно ловушек… Куда его, Римо, несет?! Римо повертел в руке стакан с водой. Да, во Вьетнаме все было по-другому, во многом проще. Ты, в конце концов, всегда возвращался в часть. Ночью, во время сна, кто-то тебя охранял. В общем, была какая-то подстраховка. Римо отпил воды. Во рту немедленно появился какой-то химический привкус. Да, в этом деле о подстраховке приходится только мечтать. И отступить при случае некуда. И никаких друзей вокруг. И всю оставшуюся жизнь придется думать только об атаке или об отступлении. Он поставил стакан на стол и взглянул в сторону входной двери. Может, просто уйти отсюда к чертовой матери да затеряться навеки? Римо с усилием отвел глаза от двери. Ладно, прочтем газету целиком: от первой строки до последней, а потом, если никто так и не придет, поедем в Нью-Джерси и посмотрим, чего на самом деле стоят этот Фелтон и его шеф, Максвелл. Римо углубился в чтение. Но слова теряли смысл, на каждом параграфе он сбивался, забывал прочитанное и начинал все сначала. Он с трудом добрался до конца передовицы, и тут кто-то выхватил у него из рук газету. – Ну сколько можно читать газету? Это была Цинтия, в юбке и блузке, с широкой улыбкой на лице. Смятую газету она бросила на поднос проходившего официанта, который злобно покосился на девушку, на что она, впрочем, не обратила ни малейшего внимания. Цинтия подсела к столу, плюхнула на него два каких-то тома и заявила: – Я умираю с голода! – Ешь, – ответил Римо. Цинтия заглянула ему в лицо и в шутливом изумлении откинула назад голову. – Первый раз встречаю человека, который так рад встрече со мной. У вас такая улыбка, как будто я только что пообещала вам сто лет здоровой, счастливой жизни. Римо кивнул, передал ей меню и откинулся на спинку стула. Утонченная воспитанница Бриарклиффа, с душой, требующей исключительно эстетических наслаждений, выпила большой стакан апельсинового сока, съела внушительную отбивную с жареным картофелем, шоколадное мороженое и запила все это двумя стаканами молока с двумя булочками с корицей… Римо заказал себе рис. – Странная диета! – удивилась Цинтия. – Вы увлекаетесь дзен-буддизмом? – Нет, просто привык мало есть. – Здорово! – Приступив к последней булочке, Цинтия решила, что настало время для беседы. – Мне кажется, ваша статья должна быть о сексе. – Это еще почему? – Потому что секс – это сама жизнь. Секс – единственная реальность. Секс – это без обмана. – О, – прокомментировал Римо. – Секс – основа жизни. – Цинтия наклонилась вперед, размахивая булочкой как ручной гранатой. – Вот почему они стараются уничтожить секс, придать ему ложный смысл. – Кто «они»? – Властные структуры. Правительство и другие фашисты. Пропагандируют всю эту бессмыслицу о любви и сексе. А любовь-то к сексу не имеет никакого отношения! Брак – фарс, который внедряют в сознание масс властные структуры. – Ага, «они»? – Вот, вы меня понимаете, «они». Цинтия впилась зубами в булочку. – Они дошли до того, что пытаются вдолбить людям, что секс необходим для воспроизводства народонаселения. Но, слава Богу, эта их теория становится все менее популярной. Секс – это секс, и ничего больше. – Она вытерла рот салфеткой. – Секс – наиболее фундаментальное ощущение человека, как вы считаете? Римо кивнул в знак согласия и добавил: – А секс в браке – самое фундаментальное. – Бред! – Что? – Дерьмо, – повторила девушка будничным тоном, – брак – это настоящее дерьмо, вокруг него одно вранье и ничего больше. – А ты не собираешься замуж? – Для чего? – Для фундаментальности ощущений. – Перестаньте говорить ерунду. – А как к этому относится твой отец? Он разве не порадуется замужеству дочери? – Почему вы спрашиваете о моем отце, а не о матери? – быстро спросила Цинтия ледяным тоном. «Нельзя медлить, надо что-то отвечать, неважно что,» – пронеслось в голове Римо. – Потому что я не могу себе представить, что она действительно существует. Если – да, то она должна быть женщиной. А в мире есть только одна женщина – ты. Я люблю тебя. – Римо нежно сжал в руках ладони Цинтии. Ход был довольно рискованным и не очень надежным, но он сработал. На щеках девушки вспыхнул румянец, она опустила глаза. – Это довольно неожиданно, а? Она как-то с испугом обвела зал глазами, словно он был наполнен исключительно агентами, следящими за ее любовной жизнью. – Я, право, не знаю, что сказать… – Скажи: «Пойдем погуляем!» Еле слышно Цинтия промолвила: – Пойдем погуляем! Римо выпустил ее руки. Прогулка оказалась полезной. Цинтия разговорилась и уже не могла остановиться. Ее рассказ постоянно сбивался на отца, его занятия и образ жизни. – Не знаю точно, что он делает с ценными бумагами, но зарабатывает он очень много. Ты, Римо не думаешь о деньгах. Вот что мне в тебе очень нравится. – По-моему, похвалы заслуживает твой отец. Представь себе, как трудно удержаться от соблазнов, когда у тебя столько денег, когда можно стать богатым плейбоем, путешествовать, транжирить деньги… – Нет, папочка не такой! Он сидит безвылазно дома, как будто его пугает окружающий мир – жестокий и злой. Римо не стал возражать. В воздухе еле заметно пахло жареным кофе. Осенний холодок забирался под пиджак. Полуденное солнце светило, но не давало тепла. Неподалеку какой-то высокий и плотный человек разглядывал витрину. За время прогулки он уже дважды проходил мимо Римо и Цинтии. Римо потянул Цинтию за руку. – Пойдем-ка туда. Они прошли четыре квартала, и за это время Римо узнал, что дома Цинтия бывала редко, что о своей матери она ничего не знает, и что дорогой папочка чересчур мягок со слугами. Еще Римо точно узнал, что за ними следят. Так они прогуливались и беседовали. Тесно прижавшись друг к другу, они гуляли под осенними деревьями, сидели на камнях и говорили о жизни и любви. Когда стало совсем темно и холодно, они вернулись в отель, в номер Римо. – Что ты хочешь на ужин? – спросил Римо. Цинтия покрутила ручки телевизора и удобно устроилась в кресле. – Бифштекс с кровью и пиво. – Хорошо, – сказал Римо и снял трубку внутреннего телефона. Пока он заказывал ужин, Цинтия разглядывала номер, обставленный в стиле «Невыразительный двадцатый век». Несколько цветных пятен, чтобы номер хоть немного отличался от больничной палаты. Комната была оформлена среднестатистическим дизайнером-неудачником для несуществующего в природе среднестатистического человека. Цинтия подтянула колени к подбородку. С ее растрепанными волосами надо было что-то делать. Не успел Римо положить трубку, как телефон зазвонил, будто Римо нажал трубкой на кнопку звонка. Римо пожал плечами и улыбнулся Цинтии. Та улыбнулась в ответ. – Это, наверное, наши бифштексы. Римо снял трубку. Низкий голос на другом конце провода произнес: – Это мистер Кэбелл? – Да, – ответил Римо, мысленно пытаясь представить по голосу лицо его обладателя. Похоже на то, что это был их «хвост». Выходит, Фелтон охраняет свою дочь? – Мистер Кэбелл, у меня к вам важное дело. Вы не могли бы спуститься в фойе? – Нет. – Посмотрим, на что решится звонящий. – Речь идет о ваших деньгах. – Каких деньгах? – Вчера, расплачиваясь в баре, вы уронили двести долларов. Это говорит управляющий. Деньги в моем офисе. – Давайте разберемся с этим утром. – Прошу вас, давайте решим эту проблему теперь же. Мы не хотим лишней ответственности. – Управляющий, говорите? Римо понимал, что тактически его загнали в угол. Он был в комнате, вокруг – враги. Да, им удалось его прижать. Прав был Макклири, когда говорил, что на безопасную жизнь надеяться нечего. В любом случае элемент неожиданности он уже потерял. Только два дня, и он уже лишился своего основного преимущества. Римо почувствовал, как вспотела рука, сжимающая трубку. Он глубоко вздохнул, загоняя воздух во все уголки легких, внутрь и вниз, до самой диафрагмы. Ну что же… Теперь или никогда. Римо вытер ладонь о брюки. По телу пробежала волна адреналина. – Ладно, сейчас спущусь. Подойдя к встроенному шкафу, Римо достал чемодан и вынул из него свой плащ. Загородив его от Цинтии, вынул из кармана длинный металлический предмет. Специальный шприц. Внутри – пентатол. Если не сработают болевые точки, эта штука отлично развязывает язык. – Я на секунду покину тебя, меня ждут. Насчет статьи. Цинтия сделала недовольное лицо. – Наверное, это кто-то очень симпатичный. Неужели для тебя так важна несчастная статья, что ты готов бросить меня одну в такой момент? – Ну не сердясь, дорогая, – Римо попытался поцеловать ее в щеку, но Цинтия сердито отстранилась, – я скоро вернусь. – Ты можешь меня уже не застать! Римо открыл дверь. – Такова жизнь. – Иди к черту! Если не вернешься к тому временя, когда я закончу ужин, то, клянусь, я уйду! Римо послал ей воздушный поцелуй и закрыл за собой дверь. Щелкнул замок, и тут же в голове вспыхнул ослепительный свет, а зеленый ковер коридора рванулся навстречу лицу.Глава двадцать девятая
Римо пришел в себя на заднем сиденье неосвещенного автомобиля. Рядом с ним, уперев в бок револьвер, сидел человек, следивший за ним сегодня. На голове у него была невыразительная шляпа, какие носят коммивояжеры. Опущенные поля затеняли лицо типичного мясника. Спереди, повернувшись к Римо, сидел худощавый человек в шляпе «Стэтсон». Виднелась толстая шея водителя. Машина стояла где-то на окраине города. Римо разглядел в темноте какие-то деревья, но ни уличных фонарей, ни освещенных окон не было видно. Римо потряс головой, не столько для того, чтобы прояснить ее, сколько чтобы показать, что он очнулся. – Ага, – сказал худощавый, – наш гость проснулся. Мистер Кэбелл, вы не представляете, насколько мы сожалеем о печальном инциденте там, в отеле. Но вы должны знать, что полы в гостиничных коридорах могут быть очень скользкими… Сейчас вам лучше? Римо притворился, что не может пошевелить даже мизинцем. Худощавый заговорил снова: – Не стану рассказывать, зачем мы вас сюда привезли, хочу только изложить кое-какие факты. Он поднес к губам сигарету. Ага, в правой руке оружия нет! – Пришлось похитить вас, мистер Кэбелл. Нас могут за это отправить на электрический стул, скажете вы? Римо моргнул. – А если мы вас убьем, то наказание будет точно таким же… Но хотим ли мы вас убить? Римо не двигался. – Нет, – сам ответил на свой вопрос худощавый, – убивать вас нам бы не хотелось. Нам хочется подарить вам две тысячи долларов. Огонек сигареты осветил улыбку на лице худощавого. – Возьмете? Римо хрипло прошептал: – Если вы так настаиваете… К тому же я уже доставил вам столько хлопот, что теперь просто неудобно будет отказываться. – Очень хорошо. Мы хотим, чтобы вы потратили эти деньги там, откуда приехали, в Лос-Анджелесе. Худощавый вынул изо рта сигарету левой рукой. И в ней не было оружия. – Отправляйтесь туда немедленно! Если вы останетесь здесь, придется вас убрать. Если хоть одна живая душа узнает о нашем разговоре, мы вас убьем. Если вы сюда вернетесь, мы вас убьем. Учтите, мы будем следить за вами еще долго и проверим, как вы соблюдаете нашу договоренность. Если вы ее нарушите, мы вас убьем. Понятно? Римо пожал плечами. Пистолет сильнее уперся в ребра. Он незаметно приподнял локоть. – Все ясно. Кроме одного. – Чего же? – Дело в том, что убивать буду я! Левый локоть ударил «мясника» по кисти, рука подхватила выбитый пистолет. Правая рука попала худощавому в точку между глазом и ухом. Левая рука прижала пистолет к верхней губе «мясника», а повернувшийся водитель получил удар ребром ладони по основанию черепа. Римо ощутил, как под рукой хрустнули кости. Так же, как хрустели деревяшки на тренировках в Фолкрофте. Возник голос Чиуна: «Плавно. Точнее, еще точнее. Прямо в цель». Римо аккуратно послал в нокаут «мясника» и скользнул на переднее сиденье. Водитель лежал головой на баранке, изо рта струилась кровь. Этот уже не очухается. Римо посмотрел на худощавого. Что это, неужели удар был неточен? Прикоснувшись кончиками пальцев к виску, Римо ощутил под кожей раздробленные кости черепа и струящуюся по скуле теплую липкую жидкость. Вот не повезло, черт побери, и этот мертв! Римо перебрался назад, где начинал приходить в себя «мясник». Взял его за руку, подождал немного, завел кисть за спину и потянул вверх. Раздался стон. – Фелтон, – шепнул Римо в ухо, напоминающее цветную капусту с торчащим пучком волос. – Фелтон. Слышал о таком? – О-о. Римо поднял завернутую за спину руку повыше. – Так кто же это? – Я не видел его, это босс Скотти. – Кто такой Скотти? – Это тот, с кем ты разговаривал. Скотиччио. – Худощавый в шляпе? – Да, да, худощавый. – Его прислал Фелтон? – Римо вывернул руку еще сильнее. – А-а-а! Господи, не надо! Да! Фелтон сказал Скотти, что боится за свою дочь, что кто-то ее преследует. Эта та девушка, с которой ты гулял. Мы должны были ее охранять. Рука поднялась еще выше. – Так. Теперь вопрос на жизнь или смерть. Кто такой Максвелл? – Что? Мышцы плеча и сустав начали поддаваться нажиму. – Максвелл. – Не знаю! Не знаю! Не знаю! Господи! Щелк! Рука мясника поднялась выше головы, а сам он без сознания завалился вперед. Римо нащупал в своем кармане шприц. Игла погнута. Черт с ней, этот тип, похоже, говорил правду. Римо взглянул на часы. С тех пор, как он закрыл за собой дверь гостиничного номера, прошло сорок минут. Значит, они не могли завезти его далеко. Римо снова перебрался на переднее сиденье в, кряхтя, перебросил назад худощавого, а потом и водителя. Оказалось, что ворочать трупы труднее, чем сделать из живого человека мертвеца. Римо вынул из замка зажигания целую связку ключей, вышел из автомобиля, который оказался «Кадиллаком», и открыл багажник. Там лежал свернутый брезент. Раю отнес брезент в салон, положил "мясника'' на лежащие тела, прикончил его, прикрыл тела брезентом и завел двигатель. Сориентировавшись, он довольно быстро нашел ведущее в город шоссе. Добравшись до отеля, Римо припарковал машину у главного входа. Полицейским сегодня повезло, по дороге ни один из них его не остановил. Римо запер автомобиль и положил в карман связку ключей. Кто знает, какую дверь удастся ими открыть?Глава тридцатая
– Мерзавец! – «ласково» встретила его Цинтия, – подонок вонючий! Девичье лицо покраснело от злости. Волосы торчали во все стороны. Уперев руки в бедра, она стояла у кровати, на которой покоились отбивная, овощной салат и жареный картофель. Зеркало над тумбочкой было заляпано губной помадой. Она, должно быть, оставила ему на зеркале несколько посланий, зачеркивая предыдущие по мере изобретения еще более обидных слов и выражений, а затем решила высказать все лично. – Свинья! Бросил меня тут и отправился пьянствовать! Римо не смог удержаться и ухмыльнулся. В ответ эстетствующая воспитанница Бриарклиффа широко размахнулась, намереваясь влепить ему пощечину. Римо помимо собственной воли автоматически среагировал на удар: левая рука поставила блок под удар девушки, а правая – со сжатыми смертоносными костяшками согнутых пальцев «выстрелила» в солнечное сплетение Цинтии. – Нет! – только и успел он выкрикнуть, пытаясь отвести и хоть немного смягчить страшный удар, но полностью остановить его так и не смог. Цинтия пошатнулась. Глаза закатились. Губы раскрывшегося рта зашевелились, словно пытаясь что-то сказать. Девушка рухнула на колени. Римо подхватил ее и хотел было положить на кровать, но вовремя заметил размазанный по покрывалу ужин и аккуратно опустил ее на серый ковер. Слава Богу, он все-таки не попал ни в солнечное сплетение, ни в ребра! Но много ли надо, чтобы укокошить барышню? Она лежит без сознания и, кажется, не дышит. Римо опустился на колени и через рот стал вдыхать воздух ей в легкие, одновременно энергичными нажатиями массируя грудную клетку в области сердца. Цинтия пошевелилась. Римо выпрямился и прекратил искусственное дыхание. Пропади они пропадом, эти его рефлексы! – Дорогая, ну как ты? Она открыла глаза, глаза синие-синие. Она глубоко вздохнула. Она обняла Римо за плечи. Она приподняла голову и притянула Римо к себе. Римо крепко поцеловал ее. Цинтия нашла его руку. Римо тихонько подул ей в ухо, и она застонала: – Милый, я хочу, чтобы ты был у меня первым… Римо стал первым. Прямо на ковре, среди слез радости, рук, стонов и вздохов. – Я не думала, что это случится именно так, – промурлыкала Цинтия. Ее блузка лежала рядом, бюстгальтер свешивался со спинки кровати, а на юбке лежал Римо, сжимая в объятиях ее молодое тело. Римо поцеловал слезы, сбегающие по розовым щечкам, сначала одну щеку, потом – другую. – Это было ужасно, – всхлипнула она. – Ну ладно, успокойся. – Я не думала, что это так случится. Ты воспользовался моей беспомощностью. – Цинтия втягивала воздух трясущимися губами, что предвещало еще одно море слез. – Прости меня, дорогая. Я просто так сильно люблю тебя, – ответил Римо, стараясь придать голосу убедительно-нежный тон. – Тебе от меня нужен только секс. – Нет. Мне нужна ты. Метафизическая, космологическая ты. – Неправда. Секс – это все, что ты хотел. – Нет, я хочу жениться на тебе. Слезы иссякли. – Теперь придется, – твердо сказала Цинтия. – Очень хорошо. – Я теперь забеременею? – Ты разве не знаешь? – спросил удивленно Римо. – Мне казалось, что современные девушки прекрасно разбираются в этих вещах. – Я – нет. – А как же твои вчерашние речи? – У нас в Бриарклиффе все так об этом говорят… Она задрожала, нижняя губа задергалась, хлынули слезы, и Цинтия Фелтон, апологет чистого, фундаментального секса, разрыдавшись как дитя, обиженно протянула: – А теперь я больше не девушка… До самого рассвета Римо рассказывал ей, как он ее любит. До самого рассвета она все требовала и требовала клятв и заверений в вечной любви. В конце концов, когда взошло солнце, а остатки ужина на кровати окончательно засохли, Римо решительно произнес: – Хватит! Цинтия удивленно заморгала. – С меня хватит! – повторил Римо. – Сегодня купим обручальные кольца и отправимся в Нью-Джерси. Вечером я буду просить твоей руки у господина Фелтона. Цинтия затрясла головой. – Нет, это невозможно. Растрепанные волосы напоминали разорванную корзину из плетеных прутьев. – Это еще почему?! Цинтия потупилась: – Мне нечего надеть. – А я думал, что тебя одежда нисколько не волнует. – В Бриарклиффе – да… – Ладно, купим все, что захочешь. Юная Цинтия-философ задумалась. Судя по выражению ее лица, думала она о сущности истинной любви и смысле жизни в метафизическом понимании. Затем Цинтия изрекла: – В первую очередь надо купить кольца!Глава тридцать первая
– Что?! Какие три тысячи долларов? – звучал в трубке резкий голос Смита. В телефонной будке на Пенсильвания-Стэйшн Римо, прижав трубку плечом к уху, растирал замерзшие руки. – Да, три тысячи. Мне нужно купить кольца. Я в Нью-Йорке. Мох невеста настаивает, чтобы купить их непременно у «Тиффани». – Непременно у «Тиффани»? – Да. – Но почему именно там? – Она так хочет. – Три тысячи… – проговорил с сомнением Смит. – Послушайте, доктор, – Римо старался говорить потише, чтобы не было слышно снаружи, – мы и так израсходовали многие тысячи, а успеха пока не добились. Это несчастное кольцо может помочь выполнить задание, а вы устраиваете шум из-за нескольких несчастных сотен. – Не нескольких сотен, а трех тысяч! Подождите секунду, я сейчас кое-что уточню. Тиффани. Тиффани. Х-м-м. Так, все в порядке. – Что в порядке? – Вам там откроют кредит. – Без наличных? – Хотите купить кольцо именно сегодня? – Да. – Покупайте в кредит. И не забудьте, у вас осталось всего несколько дней. – Понятно. – И вот еще что. Знаете, иногда помолвки расстраиваются и некоторые девушки возвращают кольца, если… Римо повесил трубку и прислонился к стеклянной стенке будки. Он чувствовал себя так, словно кто-то выпотрошил его, оставив в животе зияющую пустоту.Глава тридцать вторая
Первый раз в жизни Римо ехал на такси через мост Джорджа Вашингтона. Когда он был воспитанником детского дома Сент-Мэри, у него не было на это денег, а когда стал полицейским, пропало желание. И вот теперь, двенадцать минут назад, на Пятой авеню Нью-Йорка Римо остановил такси и сказал водителю: – Ист-Гудзон, Нью-Джерси. Тот сперва отказался, но, увидев пятидесятидолларовую бумажку, смягчился. Они пересекли весь город и вскоре попали на новый, нижний ярус моста Вашингтона, называемый «Марта Вашингтон». Цинтия никак не могла оторваться от новенького обручального кольца в два с половиной карата, вертя его перед глазами то так, то этак. По выражению ее лица было понятно, что это колечко олицетворяет для нее исполнение самого заветного желания в жизни – выйти замуж. Обычно растрепанные волосы были уложены в строгую, но современную прическу и красиво обрамляли тонкие черты лица. Нескольких мазков грима вполне хватило на то, чтобы скрыть следы бессонной ночи. Скромно подкрашенные губы выигрышно оттеняли женственность рта. Воротник блузки с жабо подчеркивал грациозность шеи, На Цинтии был дорогой твидовый костюм коричневого цвета. Черный нейлон сделал великолепными ее ноги. Она была во всеоружии красоты и обаяния. Взяв Римо за руку, она наклонилась к нему, нашептывая на ухо нежные слова. Ноздри Римо ощутили тонкий аромат ее духов. – Люблю тебя, люблю. Я потеряла девственность, но нашла единственного мужчину. И опять взор ее обратился на сияние золота на пальце. Римо смотрел в окно автомобиля на приближающийся берег. На джерсийскую сторону Гудзона опускались серые скучные сумерки. – А вот когда светит солнце, то, если вглядеться, отсюда виден наш дом, – сказала Цинтия. – Какой дом? – Башня «Ламоника». В нем всего двенадцать этажей, но все равно его иногда видно с моста. Цинтия крепко сжимала руку Римо, как свою собственность. – Дорогой… – Что? – спросил Римо. – А почему у тебя такие жесткие ладони и пальцы? Странные мозоли… Откуда им взяться на кончиках пальцев? – Я ведь не всегда был журналистом, приходилось работать и руками. Римо постарался сменить тему и завел какую-то легкую болтовню. Но мысли его все возвращались и возвращались к трем мертвым телам, накрытым брезентом – там, в «кадиллаке». Это были люди Фелтона, и если Фелтону уже было известно о их гибели, то, значит, было известно, кто их прикончил… Римо оставалось надеяться только на то, что тела пока не найдены. Раздумья прервал голос Цинтии: – Ну разве не красота?! Такси ехало по бугристой мостовой узкого бульвара. Меньше чем в полукилометре впереди поднималось белое здание – «Ламоника-Тауэр». – Что? Разве не красиво? – настаивала Цинтия. Римо пробурчал в ответ что-то неразборчивое. Красиво? Прошло меньше недели, а он уже наделал столько ошибок, что хватило бы на провал целой операции. Это здание запросто может стать для него могилой… Убиты трое. Убиты глупо, под влиянием эмоций. Он убил их как ребенок, получивший новую игрушку, но еще не научившийся пользоваться ею как следует. Самое эффективное оружие – элемент внезапности – использовать не удалось. После случая с Макклири Фелтон вполне мог бы заподозрить, что кто-то попытается выйти на него через дочь. Поэтому он и послал тех троих, а Римо их убил. Даже если тела еще не нашли, то все равно Фелтон уже настороже, поскольку они не вышли на связь. Конечно, сейчас Фелтон наверняка уже принял все меры предосторожности. Да, все нужно было делать не так, но теперь ничего не изменишь. Римо посмотрел налево, где сумерки опускались на нью-йоркский порт. Нельзя ни на секунду лишаться общества Цинтии. Пока они вместе, Римо в относительной безопасности. Фелтон не станет проливать кровь жениха дочери у нее на глазах. – Я тоже люблю тебя, – неожиданно сказала Цинтия. – Что? – Ты сжал мне ладонь, и я подумала… – А, да, конечно. Римо пожал ей руку. Есть только один шанс: используя Цинтию как щит, остаться с Фелтоном один на один и постараться добиться от него выхода на Максвелла. – Дорогой, моя рука! Ты делаешь мне больно. – Прости, милая. Римо скрестил на груди руки. Чиун часто принимал такую позу. На губах Римо появилась улыбка – он вспомнил слова Чиуна: «Безнадежная ситуация может существовать только в воображении. В любом противостоянии участвуют две стороны, и для человека, умеющего поставить себя на место противника, нет безнадежных ситуаций.» Когда морщинистый старик-кореец торжественно изложил эту мудрость Римо, тот чуть не рассмеялся, настолько глупым и тривиальным показалось это суждение. Только сейчас до Римо, наконец, дошел его смысл. Так. Пока Цинтия рядом – Фелтон практически беспомощен и инициатива переходит к Римо. А если не удастся избавиться от головорезов Фелтона и остаться с ним наедине, то всегда можно сослаться на необходимость поговорить с «папочкой» с глазу на глаз, по-родственному. При этом может даже присутствовать Цинтия, но лучше пусть это произойдет подальше от загадочного дома «Ламоника-Тауэр», где неожиданно исчезают стены, и нельзя быть уверенным ни в чем. Цинтия наверняка поддержит просьбу поговорить без торчащих рядом слуг и помощников Фелтона. Можно предложить, например, пообедать в ресторане. Цинтия ведь обожает такие места. От нее, правда, придется потом как-то избавиться: КЮРЕ не любит лишних свидетелей. Тут Римо заметил, что Цинтия тревожно смотрит на него, как будто почувствовав что-то. Римо моментально переключился на нейтральные мысли, чтобы сгладить излучаемое биополе, насыщенное отрицательными эмоциями, Чиун однажды сказал: «Женщины и коровы предчувствуют приближение опасности и дождя». – Ты как-то странно выглядишь, милый, – сказала Цинтия. В голосе появилась тревожная нотка. Голова склонилась чуть набок, словно она обнаружила на знакомой старой картине новый мазок кисти. – Что-то я нервничаю, наверное, волнуюсь, ведь предстоит впервые встретиться с твоим отцом, – мягко сказал Римо, слегка прижимаясь плечом к ее плечу и в упор глядя в глаза, нежно поцеловал девушку и прошептал: – Что бы ни произошло, я все равно люблю тебя. – Какой ты смешной! – ответила Цинтия. – Папочка сразу тебе полюбит, ему просто придется это сделать, когда он поймет и увидит, насколько я счастлива. А я, действительно, так счастлива! Я чувствую себя красивой, привлекательной и желанной. Раньше я и представить не могла, что такое вообще может со мной случиться. Цинтия вытерла с его губ губную помаду, и такси остановилось перед «Ламоника-Тауэр». – Что ж, дорогая, пойдем познакомимся с твоим отцом. – Папочка тебе понравится. Он прекрасно все понимает. Я позвонила ему из Филадельфии и сказала, что скоро он встретится со своим будущим зятем. Он был очень рад, и знаешь, что он мне сказал? «Приезжайте поскорее, я очень хочу с ним встретиться!» – Так и сказал? – Именно так. – Цинтия постаралась воспроизвести голос Фелтона: «Очень хочу с ним встретиться». В голове Римо прозвучал сигнал тревоги. Что-то Фелтон задумал? Выйдя из машины, они направились через тротуар к подъезду. Привратник не узнал Цинтию и вздрогнул, когда она сказала ему: – Здравствуй, Чарли! Он заморгал и ответил: – О, мисс Цинтия! Я думал, что вы в Бриарклиффе… – Нет, – приветливо ответила она. Вестибюль оказался просторным и поражающим воображение. Освещение и свободные линии современного дизайна переплетались в гармонии цвета и очертаний. Ковер был мягок, но в то же время упруг, так что Римо показалось, будто он ступает по ухоженному газону. Невидимые кондиционеры бесшумно подавали очищенный угольными фильтрами воздух. – Нет, не сюда! Это не те лифты. У нас есть свой, специальный. – Конечно, – буркнул Римо, – мне надо было сразу сообразить. – Ты чем-то рассержен? – Нет. Не совсем. – Рассержен. – Нет. – Ага, ты не предполагал, что у нас на самом деле столько денег, а сейчас ты понял, что я чертовски богата. – Почему это ядолжен переживать из-за этого и сердиться? – Потому что ты считаешь, что тебя могут принять за охотника за приданым. Чтобы не ввязываться в дискуссию, Римо предпочел сказать только: – Ну… – Давай не будем больше говорить об этом, дорогой. Цинтия занялась поисками ключей. Как любая женщина, в споре она выступала сразу за обе стороны и сейчас была недовольна тем, что одна из них потерпела поражение. – Слушай, это ведь ты начала… – Вот! Я же говорила, что ты злишься! – Я был спокоен как двадцать две тонны цемента, но теперь действительно злюсь! Цинтия мягко спросила: – А почему ты кричишь на меня? Ответа она и не ожидала. Из сумочки, наконец, появились ключи, среди которых был один на серебряной цепочке. Ключ показался Римо необычным: он был не выштампован из плоского куска металла, а оканчивался цилиндриком. Цинтия вставила его в круглое отверстие рядом с полированными металлическими дверями лифта. Римо вспомнил, где он видел точно такой же ключ – на связке, которую он вынул из замка зажигания набитого трупами «кадиллака». Цинтия повернула ключ вправо, подержала в таком положении секунд десять, повернула влево и опять подождала, а затем вынула из отверстия. Двери лифта открылись. Римо первый раз в жизни видел двери лифта, которые не раздвигались, а поднимались вверх. – Тебе, наверное, этот лифт кажется необычным, милый? – Вроде того. – Понимаешь, папочка принимает такие в общем-то странные меры предосторожности, потому что не хочет, чтобы в дом и особенно в наши апартаменты проникали нежелательные личности. Подняться к нам можно, только если тебя приглашали, или если у тебя есть ключ. Лифт идет только на наш этаж, А поскольку у нас есть ключ, нам не придется ждать в специальной комнате. – Специальной комнате? – Да, там обычно ждут посетители, а Джимми-дворецкий через специальное стекло – со стороны посетителя оно выглядит как зеркало – смотрит, кто пришел. Когда я была маленькой, я однажды это увидела. Цинтия приставила палец с кольцом к широкой груди Римо. – Не думай, пожалуйста, что папа такой уж эксцентричный. Ему было так тяжело, когда они с мамой расстались. – А что произошло? – Что ж, раньше или позже ты все равно узнаешь. Двери лифта закрылись за ними, и кабина бесшумно пошла вверх сначала медленно, затем – все быстрее. – У мамы появился другой мужчина. Мне тогда было лет восемь. Мы с мамой никогда не были особо близки. Ее больше заботило как она выглядит, чем то, как она себя ведет. Однажды папа застал их, а я в это время была в гостиной. Он велел им уходить, и они ушли. С тех пор мы их никогда больше не видели, а папочка стал таким странным. Наверное, поэтому он постоянно пытается отгородить меня от всего, что происходит вокруг. – Ты хочешь сказать, что именно после этого он и занялся установкой всех этих устройств для личной безопасности? – Нет, они, насколько я помню, были и до этого. Но он и раньше был такой чувствительный, а после этой истории… Не думай о нем плохо. Я его очень люблю. – Я полон уважения к такому человеку, – ответил Римо, а затем буднично добавил ровным, очень спокойным тоном: – Максвелл. – Что? – Максвелл. – Что? – озадаченно переспросила Цинтия. – Ты сказала «Максвелл», разве нет? – Нет, конечно. Мне показалось, что это ты сказал. – Что сказал? – Максвелл. – Никогда не слышал ни о каком Максвелле, а ты? Цинтия отрицательно покачала головой и улыбнулась. – Есть такой сорт кофе и, по-моему, марка автомобиля. С чего это мы об этом заговорили? – Понятия не имею, – сказал, пожав плечами, Римо. Гамбит удался, но ничего не принес. На занятиях в Фолкрофте инструктор заставлял его учиться произносить в конце любой фразы какое-нибудь имя или ключевое слово. Римо тогда отвечал инструктору, что это глупейший из приемов, о которых он когда-либо слышал. Проще спросить человека напрямик, не шпион ли он. Последовало разъяснение, что иногда бывает полезно проделывать этот трюк, главное – говорить спокойным будничным тоном, как будто просишь у человека спичку. «В этот момент внимательно следи за глазами оппонента». Римо внимательно следил за выражением глаз Цинтии, но они остались синими, ясными и невинными. Двери лифта открылись, на этот раз опустившись вниз. Цинтия пожала плечами, иллюстрируя мысль «Ну-что-спапочкой-поделаешь?» Они очутились в просторной, обставленной дубовой мебелью библиотеке. С лоджии-патио со стоящей в кадке пальмой открывалась панорама Нью-Йорка. – Вот мы и дома, – обрадовалась Цинтия. – Правда, здесь красиво? Римо внимательно вглядывался в стены. Глаза искали либо щелку, либо разные оттенки краски, может быть, висящую не на месте книжную полку. Должно же что-то указывать на то, куда и как сдвигаются эти стены! Нет, ничего. – Да, – ответил Римо, – очень красиво. – Папочка! – крикнула Цинтия. – Мы приехали! Римо постарался занять позицию в центре комнаты, чтобы спина находилась на равном расстоянии от трех стен и подумал, что напрасно он не захватил с собой оружие. Дверь лифта бесшумно поднялась вверх, и вход полностью слился с белой стеной – единственной свободной от книжных полок. Если бы Римо не знал, что там вход в лифт, он бы об этом в жизни не догадался. Вот что имел в виду Макклири, когда говорил о движущихся стенах… Рядом с невидимым входом в лифт была настоящая дверь, скорее всего ведущая в основной лифт. Выходящий из нее оказывался целиком в руках тех, кто пользуется потайным лифтом. Так что стены действительно движутся. – Мы в библиотеке, папа! Мы поднялись на специальном лифте! – снова крикнула Цинтия. – Иду, дорогая! – отвечал громкий сильный голос. Фелтон вошел через обычную дверь. Римо немедленно окинул его оценивающим взглядом. Средний рост, но крепко скроен, с массивной шеей. Одет в серый костюм. Под мышкой спрятана кобура. Спрятана весьма удачно. Плечи пиджака были подложены, позволяя ткани свисать достаточно свободно для того, чтобы не выпячивалась кобура. Римо так увлекся изучением Фелтона, что не заметил, как у того от изумления отвисла челюсть. – Что это такое?! – заорал Фелтон. Римо от неожиданности вздрогнул и автоматически принял оборонительную стойку, перенеся вес тела на носки. Но Фелтон, как оказалось, кричал не на Римо, а, побагровев от гнева, орал на свою дочь. – Что ты с собой сделала? Что ты сделала с собой?! – Но, папа, – промурлыкала Цинтия, подбежала к нему и обняла за сильные плечи, – так я выгляжу красивее… – Ты выглядишь как уличная девка! Ты хороша и без этой дряни на губах. – Я вовсе не похожа на уличную девку, я, папочка, прекрасно знаю, как они выглядят. – Что?! – взревел Фелтон и замахнулся. Цинтия закрыла лицо руками. Римо с трудом подавил желание вмешаться и стал внимательно наблюдать за Фелтоном. Это был прекрасный момент для оценки противника, для того чтобы определить, какими характерными особенностями движений человек выдает свои намерения. Была такая особенность и у Фелтона. Перед тем, как повысить голос во второй раз, он нервным движением правой руки провел по затылку, будто приглаживая непокорную прядь. Может быть, этот жест был вызван волнением, но по всем признакам такое движение и было той самой «прелюдией», которая могла в будущем оказать Римо добрую услугу. Что ж, запомним. Фелтон неожиданно замер с поднятой рукой. Цинтия трепетала. И гораздо сильнее, чем должна была бы, отметил Римо. Фелтон опустил руку. – Ну что ты, дорогая, неужели ты думаешь, что я мог бы ударить тебя? Цинтия продолжала дрожать, и Римо понял, что она старается максимально использовать свое преимущество в этой ситуации, что она сознательно поставила отца в такое вот положение и теперь не отпустит его с крючка, пока не получит то, что ей нужно. – Я не хотел тебя ударить, – повторил Фелтон, – я ведь никогда не поднимал на тебя руку, только однажды, когда ты была еще маленькой и убежала из дома. – Ударь меня, ударь! Если тебе станет от этого легче, ударь свою единственную дочь! – Дорогая, ну прости же меня! Цинтия выпрямилась и опустила руки. – И это при первой встрече с моим женихом! Что он о нас подумает! – Простите, – произнес Фелтон, поворачиваясь к Римо. Взгляд вдруг наполнился дикой ненавистью, взгляд человека, который не только опасался своего противника, но и был выставлен перед ним на посмешище. Их глаза встретились, и Римо понял, что тела в «кадиллаке» найдены. Фелтон знал все. – Рад вас видеть, – по возможности ровно постарался сказать Фелтон, подавляя дрожь ненависти в голосе. – Дочь сказала, что вас зовут Римо Кэбелл? – Да, сэр. Я тоже рад встретиться с вами, я много слышал о вас. Римо решил не подходить к Фелтону даже для того, чтобы пожать руку. – Могу себе представить. Я прошу вас извинить меня за эту сцену, но я не выношу губную помаду, испытываю к ней крайнее отвращение. Я слышал о многих женщинах, которые пользуются ею… – О, папа, ты такой благоразумный. – Буду тебе весьма признателен, моя дорогая, если ты все же уберешь с губ эту гадость. Тон Фелтона представлял яркий пример голоса человека, который изо всех сил сдерживает желание заорать. – Но Римо так больше нравится, папочка. – Я уверен, что мистеру Кэбеллу безразлично, покрашены твои губы или нет. Более того, я убежден, что без помады ты понравишься ему гораздо больше, разве не так, мистер Кэбелл? Римо ощутил острое желание поиздеваться над Фелтоном и попросить Цинтию еще ярче накрасить губы и загримироваться, но благоразумно подавил его. – По-моему, Цинти хороша и с помадой, и без нее. Цинтия покраснела. Она просияла, излучая счастье, как всякая женщина, принимающая всерьез комплимент. – Ладно, лапа, я смою помаду, но ты тогда снимешь вот это. Фелтон потупился, отступил на шаг и, как невинный ягненок, удивленно спросил: – Что «это»? – Ты опять носишь его! – Прошу тебя… – Зачем он тебе нужен здесь, дома? – Цинтия обернулась к Римо. – Папа иногда имеет дело с большими суммами наличных денег и поэтому носит пистолет, у него есть разрешение. Но причина вовсе не в деньгах… – Не в деньгах? – Дело в том, что… Просто он читает слишком много дешевых детективов. – Но я не носил пистолет почти десять лет, дорогая! – возразил Фелтон. – А сейчас, наверное, опять взялся за это чтиво, хотя я надеялась, что твои литературные вкусы наконец улучшились. Цинтия произнесла эти слова с напускной суровостью и, подойдя к Фелтону, быстрым движением засунула руку ему за пазуху и вытащила вороненый пистолет. Она держала его в далеко отставленной руке двумя пальцами, как женщины обычно держат дохлую мышь. – Пойду и отдам это Джимми, чтобы он спрятал его в надежное место! – авторитетно заявила Цинтия, протискиваясь мимо Фелтона в дверь. Не успел Римо позвать ее, как остался со своим будущим тестем один на один. Вероятно, у Фелтона не было больше оружия, но на его стороне были движущиеся стены, в любой момент готовые извергнуть подкрепление. Прохладный вечерний ветерок дул с патио в спину Римо. Он попытался вежливо улыбнуться Фелтону, неожиданно получившему прекрасный шанс расправиться с Римо. Отрывисто кивнув, Фелтон собирался что-то сказать, но тут из глубины апартаментов прозвенел голос Цинтии: – Дядя Марвин. Дядя Марвин, а вы что здесь делаете? – Мне надо сказать твоему отцу пару слов, и я сразу убегаю – дела! Фелтон – голова втянута в плечи, крупные ладони вцепились в край дубового стола за спиной – взглянул на Римо. – Это Марвин Мошер, он не совсем дядя, он работает на меня, но они с Цинтией настоящие друзья, – сообщил Фелтон почти заговорщицким тоном. – А чем вы занимаетесь? – невинно поинтересовался Римо. – Мои интересы весьма разнообразны. Мне кажется, что и ваши тоже. Фелтон не отрываясь смотрел на Римо. В комнату переваливающейся походкой вошел плотный, лысеющий мужчина с грубыми чертами лица. – Новый сотрудник? – спросил Мошер. Не отрывая глаз от Римо, Фелтон отрицательно покачал головой. – Мне надо сказать тебе кое-что, лучше – наедине. – О, можешь спокойно говорить при этом молодом человеке. Он интересуется вашим бизнесом. Он, наверное, захочет познакомиться с нашим предприятием в Джерси-Сити. – Фелтон пригладил воображаемую прядь на затылке. «А вот и индикатор», – подумал Римо. – Так не хотите ли побывать на нашем заводике? – поинтересовался Фелтон. – Нет, не очень. У нас мало времени – Цинтия хотела, чтобы мы пообедали все вместе, – ответил Римо. – Это займет не больше получаса. – Полчаса. Полчаса – это пустяки, – поддакнул Мошер, всем своим видом показывая, что полчаса – совершенно ничего не стоящий отрезок времени. – Лучше сперва пообедаем, – настаивал Римо. Стального оттенка глаза Фелтона снова впились в Римо. – Мистер Мошер только что вернулся из отпуска, который он провел в санатории Фолкрофт, в местечке Рай, под Нью-Йорком. Спокойно! Никаких движений. Следи за дыханием, Римо. Контролируй эмоции. Римо сделал вид, что ищет, куда бы сесть. Сел в одно из кресел рядом с прислонившимся к столу Фелтоном. – И этот санаторий его очень заинтересовал, правда, Марвин? – А что это? – спросил Римо. – Дом отдыха или что? – Нет, – сказал Мошер. – А что? – Там оказалось то, что я и предполагал увидеть. – А что вы предполагали там увидеть? – продолжал интересоваться Римо. – Санаторий. И я хотел бы поделиться своими весьма интересными наблюдениями. Римо поднялся с кресла. – Ну что же, может быть, все-таки посетим ваше предприятие в Джерси-Сити? Цинтия может немного подождать, а мы бы поговорили об этом санатории. Фелтон обратился к Мошеру: – Марв, я сейчас занят, проводи молодого человека, пожалуйста. А после расскажешь мне о чудесном отдыхе в этом Фолкрофте. Рука Фелтона метнулась под крышку стола и нажала потайную кнопку. Бесшумно опустилась дверь секретного лифта. Фелтон торопливо сказал: – А вот и Джеймс! Мы все ждали, когда же вы вернетесь. Как по сигналу, из лифта вышел одетый в ливрею дворецкого человек. Он был незримым свидетелем всей беседы. Дворецкий пересек комнату и начал возиться с чем-то в углу, стараясь казаться крайне занятым. – Марв, спускайтесь с мистером Кэбеллом на этом лифте, он идет прямо в подземный гараж. Проходя к лифту, Римо оценивающе оглядел дворецкого. Высокий. Ширококостный. И тоже с пистолетом под мышкой. Римо вошел в лифт первым и тут же прижался спиной к стене, надеясь, что она не сдвинется неожиданно в сторону. На панели лифта было только три кнопки: «ЧЭ» – частный этаж, одна с буквой "Г", обозначающей, вероятно, первый, главный этаж и еще одна с обозначением "П" – подвал. Да, это, скорее всего, был очень необычный подвал, как раз для таких нежелательных гостей, как Римо. Мошер кивнул Фелтону, и дверь лифта опустилась вниз. Мошер встал рядом. Он был сантиметров на десять ниже Римо. Вблизи было заметно, что жирная шея складкой спускалась на засаленный воротник безвкусно пошитого пиджака. Толстый палец Мошера нажал на кнопку "П". – Автомобиль ждет нас в гараже. – Какой же марки этот автомобиль? – спросил Римо. – Не Максвелл, случайно? Рука толстяка метнулась к внутреннему карману пиджака. Упоминание Максвелла немедленно вызвало, заметил Римо, напряженную работу мысли в толстостенном черепе Мошера. Толстяк медленно опустил руку и улыбнулся грубым ртом. – Нет, «кадиллак». Римо кивнул. – Хороший автомобиль. Я вчера на таком катался. Мошер ничего не ответил. Он вел себя как по учебнику, выказывая все характерные черты поведения человека, готового к убийству. Да, в Фолкрофте его можно было бы использовать в качестве модели для демонстрации во время занятий по теме «Как не надо себя вести, собираясь кого-либо убить». Он избегал встречаться взглядом с глазами своей потенциальной жертвы, переминался с ноги на ногу, уходил от разговора. Римо уже понял, что сейчас последует: появится пистолет, и прозвучит негромкий выстрел. Да, уже скоро. На лбу толстяка выступили капельки пота. Но деваться некуда: в лифте Римо не мог ничего сделать, поскольку не представлял, какие его ждут сюрпризы. То, что их слушают – наверняка, наблюдают – вероятно, а может быть и все, что угодно, включая отравляющие газы… Нужно ждать, когда они с Мошером останутся наедине, и только тогда пытаться выудить из него информацию о Максвелле. Римо еще раз оглядел Мошера. С этим тюбиком сала трудностей быть не должно, вряд ли этот толстяк с опущенными вниз глазками способен действовать профессионально. Римо не мог себе этого представить. Лифт остановился. В подземном гараже окон не было, не видно было и дверей. Единственным источником света была одинокая лампочка под потолком, освещавшая тусклым серым светом стоящие в гараже перламутровый «роллс-ройс» и черный «кадиллак». Тут Римо смог представить себе Мошера, действующего быстро и решительно, но было уже поздно, и Римо понял, что совершил громадную ошибку, нарушив первое вбитое в него в Фолкрофте правило: никогда не считай, что кто-то слабее тебя и вреда принести не может. Вспоминать слова инструкторов не было времени: на Римо смотрело дуло «люгера» с глушителем, зажатого в пухлых пальцах вытянутой во всю длину руки Мошера. Карие глазки злобно следили за каждым его движением, ноги не переминались. И рука не дрожала. И дистанцию Мошер выбрал верно – около четырех метров: достаточно близко, чтобы не промахнуться, и достаточно далеко, чтобы пистолет нельзя было выбить. Тюбик с салом умел, как оказалось, двигаться бесшумно и плавно. А Римо высокое мнение о собственной персоне поставило перед зияющим дулом, из которого в любой момент готова вырваться несущая смерть вспышка. В мозгу Римо возникла фигура Чиуна. Тот самый, первый день в Фолкрофте. Старый кореец двигался вперед, мотаясь из стороны в сторону, по-крабьи, уклоняясь от выстрелов Римо. Чиун не успел подробно объяснить Римо, как это делается, – не хватило времени. Раздался голос Мошера: – Так, птичка. Откуда ты? Кто тебя послал? Римо мог, конечно, начать хитрить и изворачиваться, но в этом случае конец его был неотвратим и близок. Спертый воздух подвала неожиданно показался ледяным, вспотели ладони, зрение потеряло резкость. Римо решил действовать так, как его учили в Фолкрофте, поступать строго по инструкции. – Зачем этот пистолет? – удивленно спросил он, подвигаясь на полшажка вперед, и, как бы в волнении, взмахнул руками, отвлекая внимание Мошера от этого движения. – Я расскажу об этом мистеру Фелтону, – продолжал Римо дрожащим голосом и снова шагнул вперед, на этот раз – на полный шаг. – Еще один шаг вперед – и тебе конец, – предупредил Мошер. Пистолет в руке не шелохнулся. – Меня послал Максвелл, – сказал Римо. – Кто это? – ухмыльнулся Мошер. – Убейте меня и никогда ничего не узнаете. До тех пор, покуда он сам вас не достанет. Римо блефовал, но Мошер на удочку не попался. Римо успел заметить, как сощурился его левый глаз, и понял, что сейчас раздастся тихий хлопок выстрела. Теперь или никогда. Моментально расслабить все мышцы! Единственный шанс! Б-дуп! – выплюнул пламя пистолет, и Римо рухнул на цементный пол. Тело его лежало абсолютно неподвижно, и Мошер, до конца не уверенный, начал ли Римо падать до или после выстрела, решил подойти поближе и для страховки послать еще одну пулю в голову. Он сделал два шага вперед, медленно поднял «люгер» и направил его в ухо лежащего молодого человека. Один из этих шагов был, как оказалось, лишним. Мошер нажал на курок, но ухо неожиданно исчезло из прицела. Лежащее тело вдруг оказалось в воздухе, и Римо ударом ноги отбил в сторону руку Мошера, держащую пистолет. Хлопнули еще два выстрела, пули глухо ударили в потолок, посыпались осколки цемента. Римо схватил Мошера сзади, пропустив свою левую руку ему под мышку и зацепив за толстую шею. Правой рукой он завернул другую руку Мошера вверх и поднажал. Пистолет выпал. Римо слегка усилил давление и прошептал в ближайшее ухо: – Максвелл. Кто такой Максвелл? Толстяк выругался сквозь зубы и попытался освободить шею. Не удалось, причем Римо удивился, как легко ему было удерживать вырывающегося изо всех сил Мошера. Когда Римо еще был полицейским, этот захват ему никогда толком не удавался. А все потому, что на шестинедельных полицейских курсах никто не учил новобранцев, куда и как прилагать давление. – Максвелл. Где его найти? – А-а-р-х! Тюбик с салом не сдавался! Римо сильнее нажал левой рукой на шею Мошера. Еще сильнее… Крак! Позвоночник не выдержал. Мошер обвис в руках Римо. Голова упала на грудь под немыслимым углом. От Мошера уже ничего не узнать. Римо отпустил тело, скользнувшее на пол. Да, конец был близок. Самоуверенность может убивать не хуже пули. Сквозь приоткрытые толстые губы Мошера по щеке потекла струйка крови. Невидящие мертвые глаза были открыты. Оставлять его здесь было нельзя. Римо огляделся вокруг. Ничего, кроме автомобилей. Нет, это не пойдет. Не дай Бог, Цинтия захочет ехать именно в том автомобиле, в котором он спрячет труп, и тогда придется объяснять, что же случилось со старым добрым дядюшкой Мошером. Тут Римо заметил какую-то дверь в углу и подошел поближе. За дверью стояли два больших стационарных аппарата – стиральная машина и центрифуга, используемые обычно в коммерческих прачечных, предназначенные для жильцов башни «Ламоника». Римо посмотрел на стоящую в углу сверкающую белизной центрифугу, и на губах его возникла жестокая усмешка. Подтащив грузное тело Мошера к центрифуге, Римо открыл круглую дверцу. Да, труп был крупный, но и дверца в диаметре была не меньше пятидесяти сантиметров. Римо сначала запихнул внутрь голову и плечи Мошера, потом – ноги. Мошер носил клетчатые носки. Кода то, что было Мошером, целиком оказалось внутри, Римо щелчком ногтей вскрыл артерию на шее и вытер руки о брюки трупа. Захлопнув дверцу, Римо стал искать кнопку «Пуск», но напрасно – ее не было. – Ах, Фелтон, ах, дешевка! – пробормотал Римо себе под нос. – Для своих же жильцов установил машину, которая без денег не работает! Римо полез в карман, но, поразмыслив, решил, что нечего тратить собственные деньги в прачечной скупердяя Фелтона. Пришлось снова открывать дверцу, рыться по карманам Мошера, где нашлось достаточное количество требуемых монет. Римо захлопнул дверцу и опустил в прорезь на боку шесть десятицентовых монеток. Машина с воем заработала, барабан закрутился все быстрее и быстрее, пошла вверх температура сушки. Отойдя на шаг назад, Римо стал наблюдать все ускоряющийся водоворот одежды и мелькающих частей тела. Круглое оконце в дверце покрылось розовой пленкой – кровь! Центробежная сила вскоре должна выдавить из трупа всю оставшуюся кровь, И скоро, учитывая высокую температуру внутри барабана, усопший Мошер превратится в мумию… – Ну и негодяй же ты, Римо, – сказал он сам себе и, насвистывая, направился к лифту. Пора возвращаться на двенадцатый этаж.Глава тридцать третья
Рядом с дверью частного лифта Римо обнаружил такой же замок, как и на первом этаже, и вынул из кармана связку ключей, которые днем раньше он забрал у водителя «кадиллака». Оглянувшись назад, он заметил лежащий на цементном полу пистолет Мошера. Римо поспешно вернулся и поднял оружие. А зачем, собственно, ему пистолет? Пригодится ли он? У Фелтона не возникнет сомнений насчет того, что сталось с Мошером. Брать оружие или нет? Римо сомкнул пальцы на черной анатомической рукоятке пистолета. Макклири всегда говорил: «Не слушай, что Чиун говорит об оружии. Пистолет никогда не помешает. Всегда имей его при себе». А Чиун, когда Римо затронул в разговоре эту тему, высказался в том смысле, что оружие лишает красоты само искусство убивать. Римо посмотрел на темный вороненый ствол. Чиун перешагнул за семьдесят, а Макклири… Он швырнул пистолет в темный угол. Без оружия гораздо веселее и интереснее. Цилиндрический ключ. Поворот направо. Налево. Сработало, дверь бесшумно впустила Римо в кабину. Римо нажал на кнопку «ЧЭ» и, пока кабина шла наверх, оправил пиджак, подтянул узел галстука и, глядя в полированную панель, пригладил волосы. Лифт остановился, но дверь не открылась. «Ну конечно, – подумал Римо, – должна быть еще кнопка открывания дверей. А я, дурак, не обратил внимания, что делала Цинтия, когда открывала эту дверь». Он снова осмотрел панель. Нет, только три кнопки. Взгляд скользнул по металлической двери – ничего. Римо уже было собрался попробовать открыть дверь руками, как вдруг до его слуха донеслись голоса. Конструкция лифта позволяла тому, кто находился в кабине, слышать все, что происходило в библиотеке, и принимать соответствующие решения. Послышался взволнованный голос Цинтии: – Нет, папа, он не такой, как все, он меня любит! Голос Фелтона: – Тогда почему он не отказался от тысячи долларов, которые я ему предложил, и взял их? – Не знаю! Не знаю, что ты ему сказал, может, ты ему угрожал? – Не будь смешной, дорогая. Он взял эти деньги потому, что я объяснил, что больше он все равно не получит, даже если женится на тебе. Так что его интересовали только твои деньги и ничего больше. Скажи спасибо, что мне удалось оградить тебя. Представь себе, что ты вышла бы за него замуж, а потом поняла, что он из себя представляет на самом деле?! Он взял деньги, а дядя Марвин поехал с ним вниз, чтобы довести до автобусной остановки. – Неважно. Я его люблю. Цинтия начала всхлипывать. Риме не собирался уличать Фелтона во лжи, по крайней мере сейчас, перед Цинтией. Для этого еще будет время. Он достал бумажник и пересчитал наличность – тысяча двести долларов. Смита хватит инфаркт. Римо скрутил в комок тысячу долларов, спрятал бумажник и толкнул ладонью дверь. Она, как и следовало ожидать, опустилась вниз, и Римо вошел в библиотеку. Фелтон застыл с выражением человека, которого лягнула в живот лошадь; Цинтия – словно только что получила помилование от электрического стула. Римо швырнул на ковер скомканные деньги и, изо всех сил стараясь не засмеяться, торжественно объявил: – Я люблю Цинтию, а не ваши грязные деньги! – Римо, дорогой! – вскрикнула Цинтия, бросившись к нему, обняла изо всех сил и стала осыпать поцелуями его щеки и губы. Сквозь шквал изъявлений вечной любви Римо внимательно наблюдал за Фелтоном. Тот был заметно потрясен и смог только выговорить: – Мошер? Где Мошер? – Он хотел посадить меня на автобус, но передумал и решил прокатиться сам. Теплые ищущие губы Цинтии скрыли улыбку Римо. К началу обеда, проходившему при свечах, Фелтон вновь обрел уверенность. За столом прислуживал дворецкий Джимми. Фелтон объяснил, что отпустил на сегодняшний день всех слуг, а обед по такому торжественному случаю приготовил самолично. Римо незамедлительно сослался на расстроенный желудок и есть отказался. Оба – и Фелтон, и Римо – понимали, что маски сброшены и предстоит решающий поединок. Нужно было только ждать подходящего момента, который пока что еще не настал. Обед походил скорее на рождественское перемирие на фронте. Фелтон с удовольствием играл роль гордого отца. – Цинтия, должно быть, уже сообщила вам, что мы с ней весьма состоятельные люди, – сказал Фелтон Римо, – но вряд ли она смогла бы объяснить, откуда взялись все эти деньги. – Это интересно. – Я – мусорщик. Римо изобразил вежливую улыбку. Цинтия возмущенно воскликнула: – Ну папочка! – Тем не менее это правда. Каждый цент нашего состояния заработан нами именно на свалках. – Фелтону определенно хотелось высказаться, и он продолжал, не дожидаясь дополнительных вопросов: – Американцы, мистер Кэбелл, самые крупные производители всевозможных отходов в мире. Ежегодно они выбрасывают на многие миллионы долларов вполне доброкачественных товаров, которые еще могут быть использованы. Ими движет характерное для их психологии непреодолимое стремление покупать и покупать новые вещи. – Как у маньяка или патологического лжеца, – добавил Римо. Фелтон не обратил на него внимания и продолжал лекцию. – В годы войны я обратил внимание на то, что американцы, живущие в условия дефицита многих товаров и продуктов, несмотря на это, выбрасывают массу вещей, которым бы еще жить да жить. Короче говоря, именно на этом своем наблюдении я и сколотил капитал. Для этого я собрал все свои деньги и купил… свалку. Вы никогда ничего не покупали на свалках, мистер Кэбелл? Напрасно. Ситуация такова, что вы можете в принципе найти там сотни необходимых вещей, но до меня никто не задумывался над тем, как это сделать. И тогда я решил организовать этот бизнес по-новому. В первую очередь я пригласил специалистов. Одна бригада, например, занята исключительно восстановлением старых стиральных машин и центрифуг для сушки белья. Мы покупаем у населения по цене металлолома вполне пригодные к использованию стиральные машины устаревших моделей, это нам обходится в пять долларов. Восстанавливаем их, но частным покупателям не продаем. Они начинают работать на нас. В сороковые годы я открыл свыше семидесяти прачечных-автоматов только в Нью-Йорке, и все они были оборудованы такими стиральными машинами и сушилками. Поскольку я не вкладывал в оборудование значительных средств, как мои конкуренты, я мог снижать плату за услуги прачечных. Как только я слышал, что где-то открывается еще одна прачечная самообслуживания, я тут же открывал неподалеку свое заведение. Стоимость стирки у меня была значительно ниже, чем у конкурента, и в большинстве случаев это приводило к его разорению. Тогда я за гроши скупал его новехонькое оборудование. Дело оказалось чрезвычайно прибыльным. Фелтон криво усмехнулся. – Возможно, вам это покажется жестоким и безнравственным, мистер Кэбелл, но именно таков мир, в котором мы живем. – Я это заметил. – Так вот. Обратив внимание на свалки старых автомобилей, я понял, что и в этой области могу многое сделать на благо нашей экономики. Вам, может быть, это покажется глупым, но мне кажется, что каждый человек считает свое занятие крайне важным, в том числе и для других людей. У меня есть автосвалка в Джерси-Сити, самая большая в мире, и, насколько я знаю, единственная, организованная по принципу универсального магазина. Мы приобретаем, к примеру, за несколько долларов старый автомобиль. Пусть он даже сильно пострадал в аварии, но вы удивитесь, когда узнаете, сколько в нем еще остается пригодных деталей и частей. Автомобиль переходит из одной секции в другую. Снимаем уцелевшие бамперы, вынимаем оконные стекла, в другой секции – сиденья, другие части – фары, двери. Все эти детали поступают на склад и заносятся в реестр. Если бы вам понадобились, например, задняя левая дверь и замок багажника «плимута» выпуска 1939 года, то мои служащие разыскали бы эти части за пять минут. Вполне естественно, что за такого рода услуги вам пришлось бы заплатить подороже. Римо весело кивнул. – А нет ли у вас каких-нибудь частей для моего «максвелла» 1934 года? Прежде чем Фелтон успел ответить, вмешалась Цинтия: – Опять тебе в голову пришел этот Максвелл! Фелтон бросил на дочь холодный взгляд и сказал, обращаясь к Римо: – Не уверен, есть ли у нас запчасти к «максвеллу». Давайте съездим вместе и поищем. Римо моментально согласился. Цинтия возражала, считая, что лучше провести вечер всем вместе. – Дорогая, – сказал Фелтон, – должны же мы с мистером Кэбеллом поговорить наедине, как отец с сыном? Римо добавил: – Он прав, дорогая, нам нужно побеседовать. И, поскольку нам предстоит стать хорошими друзьями, я постараюсь уговорить папочку называть меня просто Римо. Фелтон уронил вилку. Римо изобразил улыбку послушного сына. Фелтон, выказавший во время обеда такое же, как и у его дочери, пристрастие к еде, отказался от десерта. Джимми-дворецкий поинтересовался, можно ли убирать приборы. В течение всей трапезы Джимми не сводил глаз с Римо. Во взгляде его легко можно было прочесть ненависть. Он ненавидел Римо. Ненавидел за то, что тот убил Скотиччио и Мошера, и в один из моментов Римо почудилось, что в глазах Джимми блеснули слезы. – Жизнь сурова, – тайком шепнул Римо дворецкому, но ответа не получил. – Нет, десерт я не буду, – повторил Фелтон. Цинтия стукнула ложкой по столу. Симпатичное лицо исказилось детской гримаской гнева. – А я, черт возьми, буду! – Но, дорогая… – попытался возразить Римо. – «Но, дорогая!» – передразнила его Цинтия. – Дерьмо! – закончила свою мысль утонченная воспитанница Бриарклиффа. Фелтон заморгал. – Что за выражения! – К чертовой матери! Я здесь одна не останусь! На правах старого друга семьи Джимми хотел было успокоить девушку, открыл рот, но не успел вымолвить и слова, как и ему досталось от Цинтии: – Заткнись! – Но… – начал Римо. – Если едем, то все вместе. И точка! Римо откинулся на спинку стула и отодвинул тарелку с нетронутой едой. Так. Цинтия проявляет настойчивость. Может, это и к лучшему. Она сыграет роль громоотвода. Пока она рядом, Фелтон вряд ли решится на что-либо. Римо взглянул на источающую злобу фигуру человека за другим концом стола. А вдруг и присутствие дочери его не остановит? Цинтия настояла-таки на своем. В молчании все четверо спустились в частном лифте в подземный гараж и если в «роллс-ройс». Римо прислушался: сушилка-центрифуга уже не работала. «Да, – подумал он, – шестидесяти центов в наше время хватает ненадолго!» Джимми вел автомобиль. Фелтон сидел рядом с ним, а Римо и Цинтия устроились сзади. Перед тем, как сесть в машину, Фелтон долго оглядывался вокруг в поисках Мошера. Цинтия периодически одаривала своего жениха игривыми поцелуями. В зеркале заднего вида Римо хорошо были заметны глаза наблюдавшего за ними Фелтона. При каждом прикосновении губ Цинтии к щеке Римо брови Фелтона хмурились, лицо искажала гримаса. – Знаешь, – шепнула Цинтия, – я никогда не была там, куда мы едем, мне даже интересно. Люблю тебя! – И я тоже! – отвечал Римо, глядя на затылок ее отца. Подходящий момент, чтобы покончить и с Джимми, и с Фелтоном. Это было бы нетрудно. Но Максвелл… Они были единственной ниточкой, ведущей к Максвеллу. Машина проезжала по бульвару Кеннеди, ухабистому позору, являвшемуся главной транспортной артерией района. За окнами пробегали трущобы, потом пошли кварталы аккуратных двухэтажных домиков. Впереди замаячила площадь Джориэл – центр города. Автомобиль повернул направо. Опять двухэтажные кварталы, опять трущобы и грязь. – Мы почти на месте, – сказал Фелтон.Глава тридцать четвертая
Автомобиль мчался по пустынной улице. Поворот направо, на дорогу, покрытую гравием. Стемнело. «Роллс» остановился у ржавых железных ворот, фары высветили треугольную желтую табличку: «Охраняется детективным агентством Ромба». Фары погасли. Послышалось треньканье сверчков. – Приехали! – объявил Фелтон. Римо быстро сотворил краткую молитву одному из тысячи богов, о которых рассказывал Чиун: «Вишну, помоги мне!» Он открыл дверцу и ступил на захрустевший гравий. От протекающей поблизости реки тянуло холодом. Тучи скрыли звезды. Откуда-то доносился слабый запах кофейных зерен. Римо потер руки. Послышался голос Фелтона, предупреждавшего дочь о том, что здесь водится множество крыс. Цинтия решила остаться в машине. – И подними стекла, – посоветовал добрый папа-Фелтон. Дверь автомобиля захлопнулась. – Пошли, – бросил через плечо Фелтон, направляясь к воротам. Дворецкий что-то буркнул. Римо сообразил, что они вооружены. – Пошли, – сказал он. Фелтон повозился с ключом, и ворота, застонав ржавыми петлями, открылись. Римо помедлил, чтобы не быть первым, но они пропустили его вперед. – Только после вас! – сказал Фелтон. Шли по гравийной дороге. Впереди – Фелтон, посередине – Римо, а замыкал процессию Джимми. Фелтон что-то рассказывал о том, где и как хранятся запчасти от старых автомашин. Гравий хрустел под ногами. Римо смотрел в маячащий впереди затылок. Фелтон был без шляпы. Темнота. Где-то рядом плескались волны, на реке вспыхивали огоньки. Все начнется тогда, когда Фелтон поднесет руку к затылку, выдавая этим жестом начало смертельного поединка. Это было единственное, что Римо знал наверняка. Впереди из темноты показалось внушительных размеров бетонное сооружение. – Это центр нашего производства, – сказал Фелтон. Римо подошел поближе. Внутрь напоминающего гигантский дот сооружения круто спускалась бетонная полоса, на которой стоял полуразобранный автомобиль с подложенными под колеса без покрышек кирпичами. – Закончив разборку машины, мы транспортируем то, что осталось, внутрь этого устройства и на выходе получаем куб прессованного металлолома, который продаем на переплавку. В войну мы на этом много заработали, а, Джимми? – Да, – ответил стоящий за спиной Римо Джимми. – Именно здесь… – рука Фелтона поднялась к затылку, – и находится наш Максвелл! Давай! Мгновенно среагировав, Римо пригнулся в тот момент, когда, словно в замедленной киносъемке, последовал показавшийся несильным удар дворецкого. Римо удалось самортизировать его движением головы и шеи, но дать им понять это – было бы смертельной ошибкой; пришлось рухнуть на землю. Никакой недооценки противника! Внимание, посмотрим, что они предпримут. Максвелл где-то рядом. – Неплохо, Джимми. Кажется, мы его, наконец, прищучили. Римо увидел приближающиеся к лицу начищенные черные ботинки Фелтона, почувствовал болезненный удар в подбородок, но, несмотря на резкую боль, остался недвижим. – По-моему, ты его убил. Чем ты его ударил? – Кулаком, босс, да и то удар вышел скользящий. – Этот тип, Джимми, убил Скотиччио и Мошера. – Я бы хотел, чтобы он был еще жив, когда окажется внутри машины… Фелтон пожал плечами. – Я устал, Джимми. Мне теперь все равно, живой он или нет. Давай, займись им. Вокруг груди Римо сомкнулись здоровенные ручищи Джимми. Подручный Фелтона подтащил Римо к стоящим останкам автомобиля. Приподняв веки, Римо заметил, что Фелтон направился за угол бетонного здания. Поудобнее подхватив Римо, Джимми швырнул его головой вперед внутрь каркаса автомашины, на то место, где раньше находилось переднее сиденье. Римо услышал звук каких-то мощных, набирающих обороты двигателей. Джимми не спеша вынул кирпичи из-под передних колес и начал обходить автомобиль, но приостановился, чтобы на всякий случай нанести Римо еще один, последний удар. Ждать больше было нельзя. Левой рукой Римо перехватил костистое запястье и одним движением сломал его. Из горла Джимми вырвался бы крик боли, если бы на долю секунду раньше правая рука Римо не погрузилась согнутыми костяшками пальцев в солнечное сплетение, выбив из дворецкого воздух и, естественно, звук. Еще одним ударом левой ладони Римо раздробил Джимми кости и хрящи носа, и тот рухнул без сознания прямо на Римо. Выбравшись из-под бесчувственного тела, Римо уложил его на предназначенное для него самого место, бесшумно подскочил к задней части машины и вынул кирпичи из-под колес. Еще громче взревели невидимые моторы, и в конце бетонной полосы, на которой стоял автомобиль, гидравлические поршни подняли вверх стальную дверь, открывшую вход в стальное же помещение, где могли бы одновременно поместиться сразу несколько автомобилей. Римо отпустил ручное тормоз, подтолкнул автомобиль, снова вскочил в него и, усевшись прямо на Джимми, аккуратно направил машину в гигантскую стальную коробку. Полуразобранное авто стукнулось о дальнюю стену, Римо рванулся наружу и чуть было не споткнулся, услышав за спиной зловещее шипение медленно опускающееся гигантской стальной двери. Когда Римо оказался снаружи, из-за угла бетонного сооружения послышался голос Фелтона. Он осторожно обошел вокруг, бесшумно, как скользящий над кладбищем призрак. Выглянув из-за угла, Римо увидел Фелтона, который, сияв пиджак, колдовал над пультом управления. Фелтон снова прокричал: – Все в порядке Джимми? Он готов? Римо шагнул вперед и сказал: – Да, я готов, Фелтон. Готов. Фелтон выхватил пистолет. Кажущимся плавным движением Римо выхватил оружие у него из руки, прыгнул за спину Фелтона и поворачивая его с боку на бок, как бочку, стал толкать ко входу в гигантский пресс. Это оказалось несложно. Удары Фелтона, неточные и слабые, не достигали цели. Он был слишком стар для этого. Когда Римо дотащил, наконец, Фелтона до входа, стальная дверь уже закрылась. Фелтон неожиданно вырвался в попытался нанести еще один удар. Римо легко отбил его и в свою очередь вполсилы стукнул Фелтона в висок. Фелтон повалился на цементный пол. Тут Римо заметил, что из-под стальной двери что-то торчит. Это была нога. Джимми, видимо, пришел в себя и пытался выбраться, но не успел. Стальная дверь отсекла ногу, как раскаленная проволока разрезает кусок сыра. Носок ноги подергивался, как примитивный организм, лишенный разума, но полный воли к жизни. На всякий случай Римо еще разок успокоил Фелтона и подошел к пульту. Управлять машиной, должно быть, было просто, но Римо никак не мог разобраться в рычагах на пульте. Один, справа, находился рядом со шкалой с делениями. Другой был обозначен направленной вперед стрелкой, еще один – сверху и последний с надписью «Автоматический контроль». Римо взялся за рычаг, который должен был бы управлять входной дверью пресс-камеры. И тут его как молнией ударило – Римо захохотал. Он не мог остановиться даже тогда, когда тяжелая стальная дверь с шипением поднялась. Римо подобрал пистолет Фелтона и направился ко входу в бетонное сооружение, повторяя про себя: «Максвелл, Максвелл!». Фелтон лежал там, где и оставил его Римо, раскинув руки по цементному полу. Входная дверь была открыта. Дверь отсекла ногу Джимми, и он скатился по наклонной плоскости к дальней стенке, но шипение открывающейся двери привело его в чувство. Отталкиваясь уцелевшей ногой, цепляясь руками, Джимми полз наверх, напоминая чудовищного краба. В слабом свете луны Римо заметил на его лице маску нечеловеческого ужаса. Римо передернул затворпистолета Фелтона и без лишних эмоций всадил пулю в единственную ногу Джимми. Удар попавшей в цель пули отбросил Джимми назад, и он рухнул в камеру пресса. Римо отправил вдогонку уже не принадлежащую Джимми ногу, поднял бесчувственного Фелтона, швырнул его туда же, быстро обежал вокруг здания и потянул рычаг, управляющий входной дверью. Тяжелая стальная дверь снова со зловещим шипением закрылась, а внутри зажегся свет. Сквозь глазок из толстого пластика, отдаленно напоминающий корабельный иллюминатор, Римо мог видеть, что происходит внутри: ни Фелтон, ни Джимми не двигались. Фелтон должен скоро прийти в себя. Римо достал из кармана сигареты и закурил. Еще раз посмотрел на пульт управления прессом, снова пробормотал: «Максвелл!», покачал головой и всецело предался курению. На четвертой затяжке он услышал, как кто-то скребется в пластиковое оконце. Не спеша, очень не спеша, Римо повернулся: к пластику было прижато лицо Фелтона. Он что-то кричал, волосы растрепаны. Что он кричал – Римо разобрать не мог. Медленно двигая губами, Римо проговорил: – Максвелл. Фелтон затряс головой из стороны в сторону. – Я знаю, что ты не знаешь, – так же тщательно выговорил Римо губами. На лице Фелтона выразилось недоумение, перешедшее в отчаяние. – Макклири? – спросил Римо. Фелтон опять затряс головой. – А, так ты и его не знаешь? Я так и думал. Он был для тебя всего лишь парнем с крюком вместо руки. Думай о нем, когда тебя будет медленно расплющивать. Думай о нем, прежде чем превратишься в орнамент на кубе из металла. Думай о нем, потому что он был моим другом! Римо отвернулся от Фелтона, отчаянно царапавшего пластик оконца. Идиотский пульт, ни черта не разберешься… Сквозь толстый пластик доносились приглушенные мольбы о пощаде. Пощады не будет! Нельзя простить ни гибель Макклири, ни других отдавших жизнь за Америку агентов КЮРЕ. Он, Римо, был задуман своими создателями как орудие уничтожения, а раз так – выполним свои прямые обязанности. Римо двинул вперед рычаг автоматического контроля, и машина с воем ожила, приводя в действие могучие прессы с давлением в сотни тысяч фунтов. И Римо показалось, что сейчас он не просто выполняет порученное дело, а наконец-то делает то, для чего был рожден, что было предначертано судьбой. Все заняло не более пяти минут. Сперва передняя стена гигантского пресса сдвинулась до упора вперед, расплющив все, что было внутри, затем ту же операцию повторили боковые стены, и, наконец, медленно опустившийся потолок довершил дело. Когда все движимые гидравликой части возвратились на место, Римо заглянул в пластиковое окошко и увидел куб спрессованного металлолома размером приблизительно сорок на сорок сантиметров, вместивший в себя и автомобиль, и останки двух человеческих существ. Римо огляделся вокруг в поисках какого-нибудь инструмента и заметил стоящий в углу ржавый ломик. Взяв его, он вернулся к пульту управления. Римо никак не мог сообразить, как выключить освещение… Ну да ладно! Кто-нибудь из утренней смены обнаружит куб прессованного металлолома и вместе с другими отправит на переплавку. Ломиком Римо сорвал с пульта небольшую металлическую табличку, на которой было обозначено: «Агрегат для прессования металлических отходов. Заводы МАКСВЕЛЛА, г. Лима, Огайо». Цинтия не особенно огорчилась, когда Римо сообщил ей, что папочка решил задержаться. Она была рада, что Римо и Фелтон наконец-то нашли общий язык, и к тому же ей давно хотелось побыть наедине со своим женихом. Не придала она особого значения и тому, что папочка не явился домой к завтраку. А Римо позвонил в Фолкрофт доктору Смиту, позвонил из постели Фелтона, в которой он лежал рядом с еще спящей Цинтией. – Что?! – не поверил Смит. – Вот что это был за Максвелл, – повторил Римо. – Боссом на самом деле был Фелтон. – Этого не может быть! – Хорошо, пусть не может быть, – устало согласился Римо. Последовала долгая пауза. – Интересно сколько может стоить такая штука? – Откуда мне знать?! – Я просто так поинтересовался. – Послушайте, а я знаю, где можно купить такой аппарат по дешевке. – В самом деле? – Да, у одной моей знакомой. Мне она продаст недорого. За сто миллиардов! – прокричал Римо и швырнул трубку на рычаг. Только он собрался приласкать Цинтию, как зазвонил телефон. – Говорит Виазелли, – раздался голос. – Я хотел поблагодарить Нормана за то, что он отпустил моего шурина Тони. – Это Кармине Виазелли, если я не ошибаюсь? – Да. А с кем я говорю? – Я новым сотрудник мистера Фелтона. Очень хорошо, что вы позвонили. Мистер Фелтон просил разыскать вас и передать, что он хочет с вами встретиться сегодня вечером. Что-то насчет Максвелла. – В каком месте он назначил встречу? – Вы знаете, где находится его автосвалка? Первый поворот направо с Коммюнипо-авеню. Он будет ожидать вас там. – В котором часу? – Около девяти. – Цинтия прижалась лицом к его груди. Она спала обнаженной. – Нет, мистер Виазелли, лучше около десяти. – Договорились. Римо повесил трубку. – Кто звонил, дорогой? – сонно поинтересовалась Цинтия. – Да так. Один человек, по делу. – По какому такому делу? – По моему делу.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Смертельный ход
Глава первая
Это было весьма быстрое убийство. Подносим иглу к левому предплечью. Палец прижимает вену чуть выше локтевого сгиба, чтобы она вздулась. Ага, вот так. Выпускаем воздух из шприца. Вводим иглу в вену поглубже. Медленно нажимаем на поршень и доводим его до упора. Готово. Вынимаем иглу, и он снова, как и несколько минут назад, безжизненно откидывается на пол рядом с шахматным столиком. Голова со стуком ударилась о паркет, и убийца невольно поморщился, хотя лежащий перед ним получил смертельную дозу героина и в сочувствии не нуждался. – Знаешь, дорогая, – сказал человек со шприцем, – некоторые за это платят деньги. Да-да, на самом деде платят. – Вовсе не обязательно было кончать с ним именно так! Ты мог бы сначала отдать его мне. Я его очень хотела. Она произнесла эта слова, глядя в упор на убийцу, чтобы оторвать его взгляд от лежащего на полу и привлечь внимание к себе. На ней были черные сетчатые чулки, черные блестящие сапоги до колен. Губы накрашена помадой цвета засохшей крови. Ничего больше. В левой руке – плеть. Она топнула ногой; обнаженные груди подпрыгнули и задрожали. – Ты слушаешь меня? – требовательно спросила она. – Ш-ш-ш, – ответил человек, держа руку на пульсе лежащего на полу. – А, вот оно! Сейчас он в экстазе. Если призадуматься, это, наверное, не самый плохой способ расстаться с жизнью. Ш-ш-ш. Пауза. Затем убийца произнес: – Сделано быстро и на совесть. Все. Он мертв. – Он мертв, а как же я? Обо мне ты подумал? – Да, дорогая. Одевайся. Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, трижды вонзил иглу в руку мертвеца рядом с местом смертельной инъекции. Это должно было натолкнуть на мысль, что покойный по неопытности не сразу попал иглой в вену. Не слишком убедительно, но может сойти. Женщина в сапогах не двигалась. Она снова заговорила: – А как насчет… ну, ты знаешь, ты и я? Естественным образом. – Ты и я – это не может быть естественным. Он перевел на нее взгляд белесовато-голубых глаз. – Оденься и помоги мне управиться с этим несчастным. – К черту все! Дерьмо! – последовал ответ. – Мне не нравится твоя столь полная… американизированность, – холодно ответил он. – Одевайся. Она сердито тряхнула головой, и пышные темные волосы рассыпались по обнаженным плечам. Задолго до рассвета они усадили мертвое тело за стол в одном из кабинетов Брюстер-Форума – некоммерческой научной организации, деятельность которой обычно характеризовалась словами «исследования в области процессов мышления». Это был кабинет ответственного за безопасность Форума, и когда покойный был еще жив, кабинет принадлежал именно ему. Голова упала на пресс-папье, шприц положили на покрытый ковром пол, как раз под кистью повисшей мертвой руки. Рука, качнувшись пару раз, застыла над шприцем. – Вот так. Прекрасно! – сказал убийца. – Глупая и бессмысленная трата времени и сил, – сказала женщина, теперь уже одетая в строгий твидовый костюм. Голову облегала модная вязаная шапочка. – Дорогая моя, хозяева платят нам и платят очень хорошо за то, чтобы мы добыли план покорения мира, а это ничтожество встало у нас на пути. Следовательно, его устранение – вовсе не бессмысленная трата времени и сил, а необходимость. Таковы законы нашей профессии. – И все равно мне это дело не нравится. Не нравится как расположены сегодня планеты. Похоже, что против нас действует какая-то загадочная сила. – Чепуха, – последовал ответ. – Ты обыскала его и вещи? – Да, обыскала. Так это была чепуха, когда они нас чуть не поймали? Чепуха, когда… Они вышли из кабинета и удаляющиеся голоса постепенно стихли. Но одежда убитого не была проверена, и под воротничком накрахмаленной рубашки бывшего ответственного за безопасность Брюстер-Форума остались зашитыми негативы. Он зашил их туда накануне вечером, поддавшись ощущению надвигающейся опасности. Окончив работу, положил нитку с иголкой на место, в ящичек для рукоделия жены, поцеловал ее, что-то невинно соврал насчет желания слегка развеяться, еще раз проверил, на видном ли месте лежат его страховые документы, и вышел из их скромного особнячка, стараясь выглядеть беззаботным, но настолько, чтобы не переборщить и не выдать себя. Питер Маккарти собирался выяснить, что означают эти негативы. Восемнадцать лет он был незаметным винтиком федеральной машины расследований и только сейчас впервые почувствовал, что занят важным делом. Восемнадцать лет работы. Зарплата, кое-какие дополнительные доходы. Их семья одной из первых в квартале обзавелась цветным телевизором, Джинни могла каждый сезон позволить себе новое пальто, детишки ходили в хорошие школы, кредит за автомобиль-универсал был почти выплачен, а в прошлом году они все вместе выбрались в круиз на Багамы. Что ж, черт возьми, восемнадцать тысяч в год, плюс четыре тысячи необлагаемые налогом – не так плохо для Питера Маккарти, отнюдь не блиставшего в школе. Неплохо. Чем дальше он удалялся от дома, тем сильнее вся эта возня со страховыми документами начинала казаться всего лишь мелодраматическим жестом. Скорее всего, это дело обернется просто чьим-то маленьким хобби. Грязноватое дельце, но не слишком важное. Позднее, тем же вечером, положив руки на подлокотники кресла, Маккарти пытался оценить достоинства сделанного хода в игре, не слишком ему знакомой, как вдруг обнаружил, что столкнулся с чем-то по-настоящему крупным. Но было уже слишком поздно. Когда на следующее утро его тело обнаружили, то без лишнего шума перевезли в ближайшую государственную клинику, где бригада из пяти патологоанатомов восемь часов подряд проводила вскрытие. Другая команда экспертов занялась дотошным исследованием личных вещей Маккарти, распарывая швы одежды, подкладку пиджака и обувь. Так, в конце концов, и были обнаружены негативы. Данные вскрытия вместе с негативами были направлены для дальнейшей обработки в исследовательское психиатрическое заведение на берегу залива Лонг-Айленд. Там с негативов сделали отпечатки, исследовали тип пленки, метод проявки, а затем переправили в другой отдел для тиражирования и ввода данных в компьютер, потом передали в очередной отдел, из которого негативы были в конце концов направлены с курьером в кабинет, где сидел человек с кислым выражением лева. Перед ним лежали счеты. Все это заняло два часа. – Что ж, посмотрим… – пробурчал кислолицый. – Ого! Со времен колледжа не приходилось сталкиваться с такими штучками! И они, конечно, не обходились нам по тысяче девятьсот долларов за одну фотографию. Проглядев все двенадцать фото форматом в журнальную страницу, он кивнул курьеру, отпуская его. – Пусть напечатают форматом поменьше и сделают так, чтобы при случае их можно было легко и быстро уничтожить. Например, сделают растворяющимися в воде. – И негативы тоже? – Нет, только фото. Идите. Побарабанив пальцами по полированным костяшкам счетов, человек с кислым лицом вместе с темным креслом с высокой спинкой развернулся к окну, выходящему на залив. За окном простиралась ночная темень залива, уходящая в даль Атлантического океана, который он в молодости пересек по заданию специальной диверсионной службы. На берегу Атлантики он получил и свое нынешнее назначение, которое сразу пришлось ему не во вкусу, от которого он еще тогда пытался отказаться, и частенько вспоминал об этом в такие моменты, как сейчас. Питер Маккарти мертв. Убит, если верить данным вскрытия. И негативы… Они подтверждают возникшее в последнее время подозрение о том, что не все благополучно в Брюстер-Форуме. А Соединенные Штаты придают Брюстер-Форуму большое значение. Очень большое. Он мысленно еще раз просмотрел фотографии, а затем, резко развернувшись от тьмы и звезд за окном, нажал кнопку на металлической панели, установленной на письменном столе там, где обычно бывает верхний ящик. – Да? – раздался голос в интеркоме. – Пусть в отделе программирования подготовят сравнительный анализ информации, сопровождающей каждую фотографию. Это работа для компьютера. Я не хочу, чтобы кто-то ими развлекался. Результаты не должен видеть никто, кроме меня. – Да, сэр. – Могу добавить: если услышу о том, что фотографии используются для забавы, то покатятся головы. Ваша в частности. – Да, сэр. Через четырнадцать минут и тридцать секунд по щелчку секундомера-хронографа фотографии были доставлены. В пронумерованных конвертах вместе с результатами сравнительного анализа. – Идите, – сказал человек с кислым лицом, сверяя цифры на конверте с фотографией пухлого человека средних лет в черной накидке, деловито онанирующего перед темноволосой женщиной с безумными глазами, вся одежда которой состояла из черных сетчатых чулок и высоких сапог. Он бросил взгляд на заключение аналитиков. – Так я и знал! Проклятый педераст. Вот черт! Он снова запечатал конверт, предварительно положив туда текст и фото. Погиб оперативный сотрудник. Неприятности в Брюстер-Форуме. Фото гомосексуалиста. Да или нет, подумал он. Римо Уильямс. Дестроер. Да или нет? Решение нужно принимать самому, самому же придется в случае чего и отвечать. В памяти снова возник Питер Маккарти, последние восемь лет работавший на организацию, о существовании которой он и не подозревал. Теперь он мертв, и его семья обречена нести бремя позора и стыда за человека, умершего от передозировки наркотиков. Сограждане Маккарти никогда не узнают, что он был убит при исполнении служебных обязанностей. Да никого это и не волнует. Можно ли допускать, чтобы люди погибали так бесславно? Снова к столу. Опять нажата та же кнопка. – Да, сэр. Несколько рановато для звонка, а? – А для меня – поздно. Сообщите рыбнику, что нам нужно еще абалона. – По-моему, в морозильнике еще немного осталось. – Можете его съесть, если хотите. Закажите еще, вот все, что от вас требуется. – Как прикажете, доктор Смит. – Разумеется. Харолд В. Смит вновь развернулся вместе с креслом к заливу за окном. Абалон. Рыба. Если знать, что это означает на самом деле, можно возненавидеть даже ее запах.Глава вторая
Его звали Римо. Спортзал, где он находился, был погружен во тьму, если не считать тончайших лучиков света, проникавших сквозь закрашенные черной краской высокие, от пола до потолка, окна. Когда рабочие нанесли на стекла первый слой этой быстровысыхающей краски, она моментально покрылась пузырьками, немедленно лопнувшими. Через эти микроотверстия и проникали лучики. Впрочем, светлее от этого в спортзале не становилось. Зал этот, бывшая арена одного из любительских бейсбольных клубов Сан-Франциско, был спроектирован и построен с таким расчетом, чтобы во второй половине дня его заливали лучи склоняющегося над Тихим океаном солнца. Поэтому владелец зала не скрывал своего удивления, когда новый арендатор поставил непременное условие: затемнить все окна. Второе условие тоже показалось владельцу не совсем обычным: не совать в спортзал нос, когда там будут проходить занятия. Но предложенная сумма моментально рассеяла и удивление, и сомнения хозяина. Окна были закрашены уже на следующий день, а сам он заявил: Я соваться не буду, особенно при такой плате. Да и чем незаконным можно заниматься в спортзале? Хе-хе! Но однажды он все-таки спрятался на небольшом балкончике в зале и стал ждать. Открылась и закрылась дверь. Кто-то вошел. Через час дверь снова открылась и закрылась. Кто-то вышел. Странным было то, что владелец зала в течение часа, как ни старался, не услышал ни звука. Ни скрипа досок пола, ни дыхания, ничего, кроме стука собственного сердца, и звука дважды открывшейся и закрывшейся двери. Странно, поскольку зал был естественным усилителем звука, местом, где не существовало такой вещи, как шепот. Человек по имени Римо сразу понял, что наверху кто-то сидит, поскольку в тот день он активно работал над слухом и зрением. Обычно для такого рода тренировок подходили звуки, издаваемые водопроводными трубами или насекомыми. В тот день с балкончика доносилось тяжелое неровное дыхание – похрапывающие звуки, какие издают толстяки в процессе ввода в организм кислорода. Так что в тот день Римо смог поработать заодно и над бесшумным передвижением в темноте. Все равно это был день спада, разделяющий бесчисленные периоды состояния повышенной готовности. Но сегодня был день пикового физического состояния, и Римо тщательно запер все двери, ведущие в зал, и дверь на балкон. Уже три месяца он находился в готовности номер один, с того самого часа, когда в его гостиничный номер доставили пакет с материалами исследований. Никаких инструкций. Только пакет. На этот раз – Брюстер-Форум, что-то вроде «мозгового центра». Там назревали какие-то неприятности. Но до сих пор Римо так и не получил ни дополнительной информации, ни распоряжений. Римо начинало казаться, что там, наверху, начальство не полностью контролирует ситуацию. Вся его подготовка, все, чему его учили, все говорило о том, что нельзя из недели в неделю быть в состоянии полной готовности. Идти к нему надо постепенно, его планируют заранее: чтобы достичь пика, нужно очень много работать. Если его поддерживать в течение многих дней кряду, то уровень физической активности начинает снижаться. Уже три месяца Римо находился в стадии высшей готовности, а посему его глаза уже не так быстро адаптировались к темноте спортзала. Пока это происходило быстрее, чем у обычного человека, и легче, чем у тех, кто от природы хорошо видит в темноте. Но Римо чувствовал, что он не в той форме, в которой по идее должен быть, в которой его учили быть. В спортзале неистребимо воняло грязными носками. У сухого воздуха был привкус старых словарей, давным-давно валяющихся на чердаке. Пылинки плясали в тонких лучиках солнечного света, проникавших сквозь дырочки в черной краске оконных стекол. Из дальнего угла, где с потолка свисали подгнившие гимнастические канаты, доносилось жужжание мухи. Римо равномерно дышал, расслабляя саму суть своего существа, чтобы снизить частоту пульса и распространить по всему телу то, что, как он знал по опыту, является состоянием внутреннего покоя. Того покоя, о котором европейцы и, особенно, американцы европейского происхождения давно позабыли, а может быть – никогда его и не знали. Из такого покоя и проистекает сила и мощь человека – те качества, которые он постепенно отдавал на откуп машинам, делающим все быстрее и лучше. Машины довели живущего в индустриальном обществе до такого состояния, что он уже не мог использовать больше семи процентов своих физических возможностей, тогда как при более примитивных формах общественного устройства этот показатель достигает девяти. В состоянии повышенной готовности Римо, официально казненный восемь лет назад на электрическом стуле за преступление, которого не совершал, и возрожденный для работы на официально несуществующую организацию, мог использовать до половины потенциальных возможностей своего организма. Точнее – от сорока пяти до сорока восьми процентов, что его учитель-кореец называл «моментом скорее темноты, нежели просветления». На языке сидящего наверху начальства эта поэтическая фраза звучала по-другому: «Максимальная оперативная эффективность – 46,5 плюс-минус 1.5%». Римо ощущал, что изо дня в день, по мере того, как снижался уровень его готовности, все гуще и гуще становилась темнота спортзала. Смех, да и только! Столько усилий, столько денег потрачено, столько преодолено препятствий еще в период становления организации, а теперь эти двое там, наверху, единственные официальные лица, знающие чем они занимаются на самом деле, быстрыми темпами ведут его к деградации. Гораздо быстрее, чем, например, водка или пиво, но совсем не так приятно. Организация называлась КЮРЕ. Ее не было в правительственном бюджете, о ней не упоминалось в официальных отчетах. Просто сдающий полномочия президент устно уведомлял о ее существовании своего преемника. Уходящий президент показал телефон повышенной секретности, по которому можно связаться с руководителем КЮРЕ, а потом, когда они сидели на заднем сидении лимузина, направляющегося на процедуру торжественного введения в должность, и раздавали улыбки окружающим, доверительно сказал: – Слушайте, вы особо не переживайте насчет той группы, о которой я вам вчера рассказал. Они все делают втихую, и только двое знают, чем на самом деле занимаются. Ничего особенного и не происходит. Просто время от времени очередной падкий на деньги прокурор попадает на крючок журналистам, случайно получившим на него компромат. Или во время судебного разбирательства появляются новые улики, и судья доводит до конца процесс, застрявший было на месте. Или кто-то, от кого этого меньше всего ожидали, по собственной инициативе дает важные свидетельские показания, крайне необходимые обвинению. В общем, это только слабый катализатор, позволяющий закону делать свое дело чуть быстрее и чуть эффективнее. – Не нравится мне это, – тихо ответил вновь избранный президент, сверкая в толпу своей знаменитой пластиковой улыбкой. – Если народ узнает, что правительство нарушает тот самый акт, на основании которого оно и существует, останется только признать, что наша форма управления государством недейственна. – Ну, в таком разе я ничего не говорил. А вы ничего не слышали. – Конечно, нет. – Так в чем проблема? – Просто мне это не нравится, и все. Как можно остановить эту штуку? – Один телефонный звонок, и они уходят в тень. – Я так понимаю, что этот звонок включит механизм их уничтожения. – Думаю, что так. У них в этой штуке больше предохранительных клапанов, чем в самогонном аппарате. Есть только два варианта: оставить их в покое или закрыть. И это все. – Но вы говорили, что в принципе я могу обратиться к ним и предложить заняться тем или иным делом? – Ага. Но у них и так дел сверх головы. Да и берутся они только за то, что угрожает Конституции, или не может быть выполнено никем другим. Иногда очень забавно угадывать, в чем они задействованы, а в чем – нет. Через некоторое время вы такое гадание освоите. – Вчера ночью мне пришло в голову: а что, если руководитель этой группы решит захватить власть в стране? – В вашем распоряжении всегда есть телефон. – А если он задумает убийство президента? – Только вы и никто другой можете дать добро на подключение специального человека, который должен будет это сделать. Это тот самый «второй», что в курсе дел. Он – единственный исполнитель. Только один человек. В этом-то и страховка. Черт, я понимаю ваше состояние! Посмотрели бы вы на мою физиономию, когда мне нанес визит руководитель этой группы. Я ведь был вице-президентом, президент мне ничего не рассказывал, а потом его застрелили. Вот и вы не станете ничего рассказывать об этом вашему вице-президенту. Он повернулся к толпе, улыбнулся и добавил: – Особенно вашему! Криво улыбнувшись, он благосклонно кивнул толпе. Рядом с машиной пыхтели телохранители из секретной службы. – Прошлой ночью я задумался над тем, что будет, если глава этой группы внезапно умрет? – Понятия не имею, – ответил техасец. – Честно говоря… все это меня несколько тревожит, – сказал вновь избранный президент и, подняв брови, вздернул голову и помахал рукой, будто увидел в толпе знакомое лицо. – С тех пор, как вы мне об этом рассказали, я места себе не нахожу. – Можете в любое время положить этому конец, – сказал техасец. – Этот их единственный исполнитель, должно быть, настоящий профессионал. Я имею в виду того, кто ходит на задания. – Не знаю, но, судя по тому, что рассказал мне тогда его начальник, он занимается вовсе не упаковкой мусора. – Говорю вам: мне это не нравится. – Мы вас на это место не приглашали, – с улыбкой ответил техасец. И вот Римо Уильямс стоял в спортзале, ощущая, как постепенно ухудшается его форма. Он глубоко вздохнул, неуловимым движением скользнул вверх сквозь темноту и оказался на балконе. На нем были черные теннисные туфли, чтобы не видеть своих ступней, и черная майка. Белизна в темноте может отвлечь и нарушить равновесие тела. Черные шорты. Ночь, движущаяся в ночи. С окружающих балкон перил он перебрался на верхний край баскетбольного щита. Тщательно уселся. Правая рука держится между ног за край щита, ноги охватили основание кольца. «Как забавно, – подумал он. – В двадцать лет, когда я служил в полиции, то, пробежав один квартал, начинал задыхаться. К тридцати годам пришлось бы перебираться на сидячую должность, чтобы не хватил инфаркт. А хорошо тогда было! Свободен от службы – заходи в любой бар, какой пожелаешь. Захочешь – съешь пиццу на ужин. Представится случай – переспишь с кем-нибудь.» Так шли дела, пока он был жив. Не существовало таких вещей, как пик физической готовности – на одном рисе и рыбе, с полным воздержанием. В принципе вовсе необязательно так уж строго соблюдать режим. Над этим он часто раздумывал. Можно неплохо сработать и в полсилы. Но мудрый учитель-кореец говорил, что ухудшение физической формы подобно катящемуся с горы камню: начинается легко, а остановить его трудно. А коли Римо Уильямс не сможет остановиться, то очень скоро станет стопроцентным мертвецом. Он поставил ноги на край кольца, стараясь ощутить его контакт со щитом. Если ты знаком с ощущением предметов, чувствуешь их массу, движение и энергию, то можешь использовать их себе на пользу. В этом весь секрет. Не противиться силе. Это, кстати, лучший способ побеждать людей, когда возникает необходимость. Римо встал на кольцо и привел равновесие тела в соответствие с предполагаемым расстоянием до пола. Нужно бы изменить высоту прыжка. Если время от времени этого не делать, то мышцы запоминают движения и начинают действовать механически, вместо того, чтобы руководствоваться балансом и расчетом. Когда он только начинал осваивать это упражнение, пришлось в течение полутора суток наблюдать за движениями кошки при падении. Ему было приказано стать кошкой. Он ответил, что предпочел бы стать кроликом, так как они чаще совокупляются. И сколько еще будут продолжаться эти идиотские тренировки? – До самой смерти, – последовал ответ. – Значит, еще лет пятьдесят. – Или пятьдесят секунд, если сейчас не освоишь хорошенько это упражнение, – сказал кореец-инструктор. – Следи за кошкой. Римо стал наблюдать за кошкой, и в какой-то момент ему показалось, что он действительно может в нее превратиться. Тут Римо позволил себе небольшую шутку, знаменующую начало упражнения. – Мяу! – раздалось в темной тишине спортзала. Выпрямившись, он встал на кольце во весь рост. Тело начало падать вперед, но ноги еще не оторвались от кольца. Доля секунды – и Римо полетел головой вниз. Так падает в темное море черный кинжал. Волосы коснулись пола и словно включили механизм переворота: сумеречные очертания спортзала с космической скоростью развернулись в пространстве, ноги молниеносно очертили в воздухе окружность и плотно влепились в деревянный пол. Бац! Звук эхом прокатился по залу. Римо выжидал до самого последнего момента, пока его волосы не коснулись пола, а затем предоставил действовать мышцам, подобным мышцам кошки, которая умеет при падении извернуться в воздухе и приземлиться на лапы. Тело способно на такое только в том случае, если тренированный мозг может вобрать в себя возможности другого животного. Римо Уильямс слышал звук удара теннисных туфель об пол. Теперь ему было не до мяуканья. – Вот черт, – пробормотал он себе под нос. – В следующий раз так можно и шею сломать Этот придурок доконает меня максимальной готовностью, будь она проклята! И он опять забрался на балкон, с него – на баскетбольный щит; надо повторить упражнение, чтобы туфли коснулись пола абсолютно беззвучно.Глава третья
Солнечные лучи сверкали на рыбьей чешуе, играли на волнах и согревали деревянный причал оптового рыбного рынка, хозяином которого был Джузеппе Бресикола. Причал выдавался в залив Сан-Франциско, напоминая грязную игрушку на голубом подносе. Рынок не просто пропах рыбой, он дышал рыбой, звучал рыбой – одна макрель плюхалась на другую, шуршала сталь по чешуе. В гигантских чанах начинался неизбежный процесс разложения рыбьих внутренностей. Морская вода с шипением окатывала залепленное чешуей дерево. А Бресикола улыбался, потому что к нему снова пришел друг. – Сегодня моя не будет рассказывать про заказы, мистер Хронометраж. Бресикола сделал шутливый выпад в голову своего друга. Как здорово передвигается этот парень, как танцор! Как Вилли Пеп. – Сегодня твоя заказы получать не будет. – Что значит получать не будет? – поинтересовался друг – крепкий, ростом под шесть футов – и игриво поскреб носком коричневого башмака по деревянному настилу – маленький танец без движения. Это были хорошие ботинки, за пятьдесят долларов. Как-то раз он купил десять пар стодолларовых ботинок, а потом вышвырнул их все в залив. И что же? А ничего. Просто назавтра пришлось снимать деньги со счета в банке и покупать новую обувку. Выбрасывать ботинки – значит создавать себе лишние хлопоты по покупке других. – Абалон, – сказал Бресикола. – Мы только что получать из Нью-Йорка заказ на абалона. Только что. – Ну и что? – А то, что когда я в прошлый раз говорила тебе о заказ на абалон, ты не приходила целый месяц. – Ты что же, думаешь, что абалон имеет какое-то отношение к моей работе? – По-твоему, Джузеппе дурак, мистер Хронометраж? – Нет. На свете много дураков, особенно там, на востоке. Но ты, мужичок, не дурак. Не дурак. – Может, это относится к биржа? – А если я отвечу «да», ты мне поверишь? – Я поверю всему, что ты говорить. Всему. – Да, это имеет отношение к бирже. – Джузеппе не поверит ни на один секунда. – Ты ведь говорил, что поверишь? – Только если есть смысл. Биржа – нет смысл. – Абалон не имеет смысла? Хронометрирование рабочего времени не имеет смысла? – Ничего нет смысла, – настаивал Бресикола. Ладно, подумал хронометрист, сейчас не время спорить. Это кратчайший путь к гибели. Сперва теряешь осторожность, потом равновесие, и очень скоро становишься обычным человеческим существом. А этого не достаточно. Друзья выпили по стакану терпкого красного вина, поговорили о том, о сем и решили, что неплохо бы как-нибудь поужинать вместе. Покинув друга-Бресиколу, псевдохронометрист решил, что настала пора расставаться с образом «мистера Хронометриста». Некоторое время он еще будет существовать. По его кредитной карточке будет приобретен авиабилет, а по дорожным чекам получены восемьсот долларов. Он еще будет существовать на всем пути от Сан-Франциско до аэропорта Кеннеди в Нью-Йорке. Он войдет в мужской туалет, ближайший к стенду авиакомпании «Пэн-Эм», найдет торчащие из-под двери крайней кабинки синие замшевые ботинки, подождет, пока в туалете никого, кроме него и обладателя ботинок не останется, а потом громко заметит вслух, что писсуары не работают, и что искусству сантехники американцам надо бы поучиться у швейцарцев. Из-под закрытой двери кабинки появится бумажник, а взамен мистер Хронометрист должен подсунуть под дверь свой. Человек в кабинке вряд ли станет открывать дверь, чтобы взглянуть на коллегу – его предупредили, что в этом случае он лишится работы. Существовал и другой, более убедительный аргумент, о котором он, правда, не знал: если хоть краем глаза взглянешь на того, кто заберет бумажник, то лишишься не только работы, но и жизни. Римо Уильямс сунул документы мистера Хронометриста в руку, высунувшуюся из-под двери кабинки, и забрал новый бумажник с такой быстротой, что человек в кабинке догадался о том, что обмен состоялся лишь по другому оттенку цвета бумажника. На этом с мистером Хронометристом было покончено. Выйдя из туалета, Римо Уильямс поднялся на второй этаж и вошел в небольшой коктейль-бар, откуда можно было проследить за синими замшевыми ботинками, ежели они вздумают-таки разыскать коллегу в зале ожидания. Несмотря на солнечный день, в баре, словно во чреве, стоял полумрак. Посетители успокаивали свои нервы специальными средствами на основе алкоголя, для Римо недоступными, поскольку он находился в данный момент в состоянии максимальной готовности. Он спросил лимонаду и принялся изучать содержимое бумажника. Бумажник был опечатан. Вскрыв его, Римо поискал среди кредитных карточек в развороте бумажника иголку, несущую, как его заверили, моментальную смерть. Вместе с кредитными карточками лежал листок бумаги с телефонными номерами, которые на самом деле не были телефонными номерами. Поколдовав над цифрами, Римо узнал, что: а) система связи остается прежней – через службу молитв по телефону в Чикаго (что следовало бы переменить, так как качество телефонной связи все ухудшалось); б) следующая тренировка с Чиуном, его учителем-корейцем состоится через шесть недель в спортзале Пленсикофф, на Грэнби-стрит в Норфолке, штат Вайоминг (черт возьми, Чиун может прожить еще долго…); в) для получения задания следует быть сегодня в восемь часов вечера в ночном клубе «Порт-Александрия», куда прибудет лично (о Господи!) сам Харолд В. Смит; г) его зовут теперь Римо Пелхэм. Бывший полицейский. Родился в Бронксе. Учился в школе «Девитт Клинтон». Со школьных лет помнит только тренера по футболу – Дока Уидемана, который в свою очередь его, Римо, не помнит. Служил во Вьетнаме в военной полиции. Потом работал начальником охраны на хлебоперерабатывающем комбинате в Питсбурге. Холост. Только что принят на работу в Брюстер-Форум ответственным за безопасность с окладом семнадцать тысяч долларов в год. Через два дня в Брюстер-Форум прибудет его багаж – книги, одежда. Римо еще раз взглянул на листок бумаги и запечатлел его в памяти. Потом сложил несколько раз и бросил в бокал с остатками лимонада. Через десять секунд бумажка полностью растворилась, а жидкость помутнела. Кто-то там, наверху, хотел, чтобы Римо по соображениям секретности глотал такого рода бумажки, однако он не собирался этого делать. По двум причинам: первое – у них был привкус клея; второе – он был принципиально не согласен глотать всякую гадость, тем более полученную неизвестно от кого. В Нью-Йорк он отправился на такси с попутчицей, которая, как вскоре выяснилось, не только не любила этот город, но и не знала, зачем вообще сюда приехала, и больше посещать это место не собиралась. Столько народу, и у всех лишь одно на уме. Совсем не то, что город Трой в штате Огайо. Мистер Пелхэм слышал о городе Трой в штате Огайо? – Да, мне известен город Трой в штате Огайо, – отвечал Римо. – Суммарный интеллектуальный показатель его населения несколько выше уровня среднего идиота. Мистеру Пелхэму не следует грубить, он мог бы просто сказать, что он из Нью-Йорка. В конце концов, она уверена, что не у всех в Нью-Йорке лишь одно на уме. Мистер Пелхэм проинформировал ее, что он родился в Бронксе и поэтому все, сказанное о Нью-Йорке, принимает близко к сердцу. Он любит свой город. Миссис Джонс тоже любит Нью-Йорк, она просто пошутила, а в какой гостинице остановился мистер Пелхэм? – Пока не знаю. Я еду на Риверсайд-Драйв. – Приятное место? Римо повернулся к женщине для более подробного ознакомления. От нее надо избавиться. Остается решить, хочет он этого или нет. У нее была фигура настоящей женщины, правильные черты лица. Блондинка с карими глазами, сильно подведенными голубыми тенями. Строгий костюм. Пошив и ткань Римо оценил в двести пятьдесят долларов, по расценкам крупных магазинов Кливленда, и в пятьсот пятьдесят – Нью-Йорка. На пальце – кольцо с камнем в три карата: хороший камушек, если только чистой воды. Туфли дорогой кожи. Жена фабриканта или видного горожанина направлялась за покупками в Нью-Йорк, где, по случаю, можно без всяких осложнений и переспать с кем-нибудь. Идентификация и оценка одежды и барахла никогда не были его сильным местом. Однако он чувствовал себя в достаточной степени уверенно и доверял своим ощущениям. Одежда говорит не только о достатке, она показывает, каким ее хозяин хочет выглядеть в глазах окружающих. Это бывает полезно для дела. Римо Пелхэм отвечал: – Риверсайд-Драйв проходит вдоль Гудзона. Это приятное место. – Какое место на Риверсайд-Драйв, приятель? – вмешался таксист. – Любое, – ответил Римо. – Вам туда же, мэм? – Если это никого не обременит, – последовал ответ. Римо Пелхэм промолчал. Он ничего не сказал, когда расплачивался с водителем на углу 96-й улицы и Риверсайд-Драйв, не обернулся, не предложил попутчице помочь с багажом. Человеку по имени Римо Пелхэм багаж был ни к чему, как и полдюжине других людей, под чьими личинами и именами ему приходилось жить раньше. Подойдя к невысокому каменному парапету набережной, он посмотрел через Гудзон, поблескивающий под жарким осенним солнцем. На том берегу, за догнивающими доками Хобокена, в городе Ньюарк, молодого полицейского судили, признали виновным в убийстве и казнили в тамошней тюрьме. Этот полицейский перед самой казнью получил от странного священника, пришедшего спасти его душу, загадочную таблетку и обещание хотя и не вечной, но все-таки жизни. Таблетку он проглотил; когда его усадили на электрический стул – потерял сознание, а очнувшись, услышал от человека с крюком-протезом вместо руки такую историю: С каждым годом Конституция США срабатывала все хуже и хуже. Преступные элементы, используя имеющиеся в Конституции лазейки, с каждым днем расширяли ряды и набирали силу. Следующей ступенью могло стать установление полицейского государства. Сбывался классический прогноз Макиавелли: сначала хаос, потом – репрессии. Что делать правительству? Наплевать на Конституцию? Или допустить распад страны? Был, однако, и третий путь. Положим, организация, существующая вне правительства, поможет хотя бы уравнять шансы в борьбе с преступностью. Организация, которая Конституцию не скомпрометирует, поскольку не будет существовать официально. Если официально ее нет, кто скажет, что Конституция не срабатывает? А когда шансы в борьбе, наконец, уравняются, можно будет тихо прикрыть эту лавочку. Легко и просто. Только четыре человека знали в то время, чем на самом деле занимается КЮРЕ: президент США, Харолд В. Смит – руководитель всего проекта, Конрад Макклири – человек с крюком, подобравший главного и единственного исполнителя и, наконец, сам исполнитель – молодой полисмен Римо Уильямс, официально окончивший жизнь на электрическом стуле. Именно президент США, высшее выборное должностное лицо государства, дал добро на то, чем предстояло заниматься Уильямсу, то есть на физическое устранение. Когда будут исчерпаны все другие средства, он будет убивать. – Но почему я? – спросил тогда Римо. – По многим причинам, – отвечал Макклири. – Во Вьетнаме я видел тебя в деле. Докторишка, сам не понимавший с чего это вдруг ему поручили обследовать молодых полицейских, говорил, что у тебя сильна тяга к борьбе за справедливость, к отомщению. Честно говоря, я считаю его полным придурком и остановил на тебе свой выбор потому, что видел, как ты передвигаешься. Убедительное объяснение. Последовал интенсивный курс занятий и тренировок под руководством Чиуна, пожилого корейца, который мог убивать одним только ногтем, и в чьих морщинистых ручках любой предмет становился смертоносным оружием. Потом Римо еще раз встретился с человеком с крюком. Тот был при смерти, а у Римо был приказ убрать его. Это было восемь лет назад, и теперь Римо не имел даже старого пиджака. Все было новое; ничто не имело ценности. Гудзон выдыхал в Атлантику смрад цивилизации. Гудзон – гигантская сточная канава большого города, превращающего все вокруг в парашу. – А река симпатичная, – сказала женщина. – Знаете, мадам, – отвечал Римо, – по-моему, вкус сосредоточен у вас в нижней части тела. И пошел было прочь, но она завизжала: – А мои вещи?! Вы не имеете права бросать меня здесь! Мы же ехали вместе. Вы мужчина и должны позаботиться о моем багаже! Римо позаботился: увесистый чемодан и коробка поменьше полетели через каменную стенку, в пятнадцати метрах за которой проходило Вест-сайдское скоростное шоссе, где, приземлившись на крышу проносившегося мимо «кадиллака», багаж разлетелся вдребезги.Глава четвертая
Человек с кислым лицом сидел на границе освещенного прожекторами пятачка в центре зала, положив ногу на ногу и опершись левым локтем на круглый столик. Правая рука лежала на сгибе левой. На нем был серый костюм и белая рубашка с серым галстуком. В очках без оправы поблескивал отраженный свет. Свет отражал и пробор его аккуратной прически, уложенный словно с помощью микрометра. Так он сидел уже минут пятнадцать. Неподалеку пышнотелая танцовщица в полном экстазе сражалась со своей одеждой, представленной несколькими нитями бус. Довольные посетители с энтузиазмом швыряли на полдолларовые банкноты или запихивали их за унизанный фальшивыми драгоценностями бюстгальтер. К потолку струился дым. Груженые сладостями подносы нависали над головами снующих между столиками официантов. Возбуждающее треньканье бузуки отдавалось в зале ритмом, радостью и воплями. Человек не двигался. Двигался другой, словно плывущий сквозь толпу к столику, за которым сидел кислолицый. – Вы здесь совсем не к месту, как корзина с мусором в ювелирном магазине, – сказал человек, известный под именем Римо Пелхэма. – Рад вас видеть. Поздравляю с назначением на должность офицера по безопасности Брюстер-Форума. – Вы сидите как каменный, и любому должно прийти в голову: а что делает в «Порт-Александрии» человек, смахивающий на гробовщика? Дураку ясно, что вы здесь для конспиративной встречи. – Ну и что? – Да сделайте вид, что развлекаетесь. В конце концов, разве мы не играем роль сексуально неполноценных чиновников, шляющихся по кабакам в поисках пикантных развлечений? – Что-то вроде этого. Кроме того, мы заранее замерили уровень шума в этом заведении. – Вы не похожи на искателя пикантных приключений, – настаивал Римо. – Всякий заметит, что вас даже женщины не интересуют. – Меня интересует, как поскорее убраться отсюда. Послушайте… Какого дьявола с вами всегда столько хлопот? Слушайте же. Смит наклонился вперед. На середину площадки под гром аплодисментов вышла очередная танцовщица. – Вы чем-то встревожены, Смитти. – Да, я очень обеспокоен. Слушайте: на пароме до Стейтн-Айленда, отправляющемся от Бэттери завтра в 11 утра, вы встретите человека. На нем будет галстук в синюю и красную полоску, а в руках – серый сверток размером с «дипломат». Сверток тяжелый. Это наполненная водой коробка, внутри – растворяющиеся в воде документы. Фото и биографии. Достать документы сухими сможете только вы, пользуясь методом восточной головоломки со шнурками. Чиун говорит, что вы с ней знакомы. – Как поживает Чиун? – Черт возьми, вы слушаете? – Скажите, как поживает Чиун? – С ним все в порядке. – Его беспокоили сосуды. – Я ничего не знаю о его сосудах. С ним всегда все в порядке. Слушайте главное: Брюстер-Форум имеет важнейшее значение для нашей страны, а, может быть, и для всего мира. Вашим предшественником там был один из наших людей. Его убили, хотя и представили это как случайное самоубийство. Смертельная передозировка героина. Он на что-то натолкнулся. – На что? – Точно не знаем. В нашем распоряжении оказались порнографические фото ведущих ученых Форума. Фотографии подлинные, но что-то тут не так. Вы поймете, когда встретитесь с этими людьми. И проверьте пункт четыре по фотографиям 10, 11 и 12. – Я, вроде бы, по другой специальности, – сказал Римо. Смит не обратил внимания на возражение. – В обычных случаях мы бы заподозрили шантаж, но здесь иное. Чего ради шантажисту заниматься сразу всем штатом Брюстер-Форума? Существуют другие, более очевидные жертвы, побогаче. Нет, в этом есть что-то еще. – И все равно это не мой профиль. Смит взглянул снизу вверх в спокойные карие глаза Римо. – Поймите правильно: Брюстер-Форум – это очень, очень важно. Он по-заговорщицки наклонился вперед. – План покорения мира. Вы поймете из текста, прилагаемого к фотографиям. Мой шеф не хочет, чтобы работа Форума остановилась. Но если ее все же придется остановить, это сделаем мы. То есть вы. Если удастся выяснить, кто занимается секс-фото – хорошо. Если сможете разобраться в этой каше без ущерба для работы Форума – еще лучше. Но главное – подготовить физическое устранение руководства, всех сразу или поодиночке. Если поступит приказ, они должны будут умереть в течение часа. Никаких ошибок. Смерть должна быть неизбежной на сто процентов. Римо прервал Смита: – Я что-то в этом роде читал однажды. Мы собираемся их уничтожить во имя их же спасения, так? – Не умничайте, – сказал Смит. – Чем бы они там ни занимались, моего шефа беспокоит, как бы не пронюхал противник. Кто-то собирается шантажировать наше правительство. Только этим можно объяснить фотографии. Они могут нам дорого обойтись. Снимками уже занимаются другие организации, а мы должны быть наготове на случай реальной угрозы Форуму. – Сколько у меня в запасе времени? – Неизвестно. Нам удалось выиграть какое-то время благодаря Маккарти – это ваш предшественник, который раздобыл негативы, Если фотографии действительно имеют отношение к делу, то, возможно, всех этих людей придется убрать, на что потребуется определенное время. Кстати… – Знаю я ваши «кстати»! – Кстати. Когда получите от человека на пароме сверток, он захочет, скорее всего, с вами поговорить. Расспросить о вашей работе. Не исключено нападение. В этом случае вы знаете, что делать. – Да, знаю. Еще я знаю о вашей неприятной привычке убирать всех вокруг перед тем, как отправить меня на новое задание. Кто этот человек на пароме? – Вас это не касается. – Тогда я просто заберу сверток. – Ну что же… Когда встретитесь с ним, упомяните невзначай, что собираетесь заняться фотографией, поскольку уверены, что у вас выйдут замечательные виды Нью-Йорка. – Понятно. А теперь выслушайте мое «кстати»: я просто возьму сверток. – Вы могли бы нам очень помочь. Римо откинулся назад и, улыбнувшись, перевел взгляд карих глаз с пышных женских прелестей, поблескивающих и ритмично извивающихся среди столиков, на напряженную фигуру сидящего перед ним взволнованного Харолда В. Смита, оперативного руководителя КЮРЕ. – Засуньте ей в бюстгальтер доллар. – Что? – удивился Смит. – Засуньте ей в бюстгальтер доллар. – Нет. – Кладите! – Хотите поставить меня в неловкое положение и доставить себе удовольствие? – Не знаю, – ухмыльнулся Римо. – Хорошо. Доллар, вы сказали? Римо наблюдал, как Смит вынул из бумажника доллар и, брезгливо взяв его двумя пальцами, словно мерзкое насекомое, протянул руку по направлению к танцовщице. Женщина, чья молочно-белая кожа поблескивала от пота, плавно приблизилась и подставила свой бюст, потряхивая при этом плечами. Смит бросил на него доллар и быстро отвернулся к столу, сделав вид, что абсолютно не при чем. Долларовая бумажка осталась лежать на подрагивающих бело-розовых возвышенностях. – Теперь засуньте бумажку внутрь. – Не за что! – Тогда до свиданья. – Согласен! – Пять долларов. – Пять? Послушайте… – Пять! – Хорошо. Пять. Вы любите сорить деньгами! Смит скомкал в ладонях пятидолларовую банкноту и, чтобы поскорее отделаться, наклонился к женщине, начавшей подниматься, чтобы принять деньга на грудь. Он не заметил, как его спутник тоже потянулся вперед, под прикрытием движения Смита сунул руку под металлическую полоску между чашками покрытого бижутерией бюстгальтера, и разорвал ее. Бюстгальтер вместе с чашками и фальшивыми камнями обрушился в руки Смита. Груди вывалились наружу. У Смита отвалилась челюсть. Толпа радостно загоготала. Схватив бюстгальтер, женщина ударила Смита по голове. – Мы можем лишиться лицензии, ты, тупой недоносок! – заорала она и еще раз огрела по лбу одного из самых могущественных людей страны, который отчаянно пытался удержать на носу очки и одновременно выбраться из-за стола. А человек, известный как Римо Пелхэм, проплыл к выходу, возмущенно говоря при этом встречным: – А с виду никогда не скажешь. Никогда не скажешь! С ума сойти, что вытворяют эти выродки.Глава пятая
У человека с пакетом был шанс пережить сегодняшний вечер. Он мог бы даже спасти жизни своих коллег. Но человек, упомянувший в разговоре о своем пристрастии к фотографии и видам Нью-Йорка, определенно не представлял никакой опасности. Человек с пакетом начал разговор, рот растянула ухмылка: – Мы знаем, что находится в этом пакете с секретом. И мы знаем, что сами вскрыть его не сможем. Поэтому откроешь его ты. А знаешь почему? – Нет, – соврал Римо. Он уже заметил сзади двух здоровяков – черного и белого, развалившихся на сиденьях. – Прекрасная панорама, не так ли? Он глубоко вдохнул почти пригодный для дыхания воздух над проливом между Стейтн-Айлендом и Нью-Йорком. – Ты откроешь пакет, чтобы спасти свою жизнь. Оглянись. – Оглянуться и не увидеть прелести парящих чаек, башен-близнецов Торгового центра, небоскреба Эмпайр Стейт Билдинг? Отвернуться от моего маленького солнечного острова? Римо слегка перегнулся через ограждение верхней палубы парома и принялся наблюдать за белыми пенящимися водоворотами, уплывающими назад, к Манхеттену. Тут он почувствовал на плечах две пары крепких рук, опять взглянул на человека с серым свертком и ухмылкой и сказал: – Ты не поверишь, но я даю тебе шанс выжить. Человек не поверил. Он подумал, что ему стараются пустить пыль в глаза. И тогда человек, интересующийся фотографией, в компании человека с пакетом и двух здоровяков направился в магазин красок на Стейтн-Айленде. В тот день магазин не работал, но какой-то толстяк открыл им двери. С пистолетом в руках. Человек, увлекающийся фотографией, сделал последнюю попытку. Он сказал: – Послушай. Ты всего лишь курьер. Ты отдаешь мне пакет. Я всего лишь курьер. Я отдаю пакет еще кому-то Зачем нам из-за этого ссориться? Человек с пакетом опять ухмыльнулся. – Ты ошибаешься, я не курьер. С ним произошел несчастный случай. И ты не курьер. Мне сообщили о тебе совсем другое. Ты, кажется, проиграл. – Даю последний шанс передумать, – сказал Римо. – Извини, – отвечал собеседник, – но мы все-таки рискнем. Римо отметил про себя как двигаются его противники. Двое здоровяков, несомненно, были в хорошей форме; он обратил внимание, как легко они ступали, сводя его с парома на берег. Человек с пакетом когда-то был в хорошей форме. Коротышка, открывший дверь, был очень толст и в форме не был никогда. Но у него было нечто, компенсирующее этот недостаток. Короткоствольный револьвер. Короткоствольный револьвер хорош только для одного: для стрельбы в упор. Точность компенсируется его компактностью. Не так-то просто одним движением протянуть руку, схватить за ствол и барабан и задержать спущенный курок. Двое здоровяков по-прежнему стояли позади Римо. Человек с пакетом положил свою ношу на прилавок. Толстяк стоял у треснутой стеклянной двери. – Ну, – сказал человек, державший пакет. – Он настоящий, не подделка? – Настоящий. – Если он фальшивый, я могу пострадать. – Он настоящий. – Такие штуки иногда взрываются. – Открывай. Римо аккуратно отклеил прозрачную ленту с углов пакета. Из отверстий в уголках торчали четыре узелка тонкой красной бечевки. Узлы были симметричны. Внимательно посмотрев на них, очистившись от посторонних мыслей, Римо почти физически ощутил внутреннюю гармонию человека, завязывавшего узлы. Да, узлы завязывал Чиун. – Что-то не так, Пелхэм? – Откуда ты узнал, как меня зовут? – Развязывай пакет. – Откуда ты узнал мое имя? – Развяжи пакет, тогда скажу. – Я думал, вы собираетесь меня убить. Человек снова ухмыльнулся. – Так и будет. Но мы можем убить тебя быстро и безболезненно. Или медленно и мучительно, как твоего курьера. Вот так. Он кивнул, и два здоровяка, схватив Римо за голову, начали сдавливать ее. Толстяк с короткоствольным револьвером хихикнул. Человек с пакетом наблюдал за Римо, ожидая, когда во взгляде жертвы появятся боль и капитуляция. Но ничего такого там не появилось. Только вспышка презрения и ярости. Прежде, чем его успели подхватить, Римо упал на руки. В ближайшую коленную чашечку чернокожего ударил локоть, послав ее назад, сквозь сустав. Тело крутанулось вокруг горизонтальной оси, пышная прическа-"афро" с треском врезалась в прилавок. В пах второго здоровяка, белого, снизу вверх ударил один-единственный палец, и, раздробив яичко, поднял тело сначала на воздух, а затем – бросил назад, на пирамиду банок с красной краской, принявшую удар и рухнувшую. Во все стороны покатились банки. Толстяк попытался нажать на курок. Он еще продолжал пытаться, но мышцы уже перестали принимать исходящие из мозга сигналы, так как кое-что произошло с позвоночником: один из позвонков очутился у толстяка в горле. Здоровяки дергались на полу. У человека с пакетом от изумления отвисла челюсть. Он увидел ставший жестким взгляд темных глаз, проникающий, казалось, прямо в мозг, впитывающий исходящий оттуда страх, почувствовал запах собственной смерти и обмочился. – Откуда ты узнал, что моя фамилия Пелхэм? – Мне сказали. – Кто-нибудь из Фолкрофта? – Никогда не слышал о Фолкрофте. – Кто сказал? Человек слегка отодвинулся от лежащего пакета, шагнул вдоль прилавка. И спокойно произнес: – Позади тебя человек с пистолетом. Он был профессионалом и мог, потерпев неудачу, отступить и попытаться восстановить потерянную позицию, воспользовавшись старой, но надежной уловкой. Этот прием предполагал, что противник настолько поглощен беседой, что перестает замечать все вокруг. С большинством людей так оно и случалось. Но большинство людей никогда не простаивало часами в спортзале, уклоняясь от трех ножей, которые раскачивались на спускающихся с потолка веревках. При этом нужно еще было выкрикивать, сколько позади открывается и закрывается дверей. Практикуемое достаточно часто, это упражнение настолько тренировало восприятие, что требовалось волевое усилие, чтобы его отключить. А в критических ситуациях восприятие окружающего вообще не отключалось. Но откуда человеку за прилавком было знать об этом? Уверенный в том, что уловка сработает, он был поглощен доставанием из-под прилавка спрятанного там пистолета. О своей ошибке он догадался только тогда, когда руки перестали слушаться и сознание покинуло его. Римо раз и навсегда прекратил конвульсии двух здоровяков. Потом положил толстяка за прилавок, где тому и было место. Забрал у всех троих бумажники. Он как раз доставал бумажник из кармана человека с пакетом, когда тот зашевелился. У Римо был еще один вопрос: – Что случилось с моим связником? Понимая, что гибель неизбежна, человек отбросил страх смерти. – Я убил его. Стрелял прямо в глаза и получил от этого удовольствие. Он усмехнулся. Римо протянул руку, сжал сломанную кисть и почувствовал, как переломанные кости скользнули одна по другой. С воплем человек снова потерял сознание, а когда несколько минут спустя пришел в себя, то обнаружил, что его голове почему-то больнее, чем кистям рук. Глаза от ужаса полезли на лоб: голова оказалась стиснута как в тисках между двумя металлическими зажимами электрической центрифуги для перемешивания красок. Краем глаза он заметил, как Римо нажал кнопку «пуск» и успел почувствовать, что голова отделяется от туловища. Римо огляделся по сторонам. Хозяин магазина был ограблен и жестоко изуродован. Голова прохожего, пытавшегося ему помочь, оказалась в миксере для красок. О'кэй. Тогда кто же убил обоих грабителей? Кто украл бумажники? Черт с ним, пускай «Дейли Мейл» строит догадки. Они на это мастера. Римо забрал серую коробку, запихнул в карман плаща четыре бумажника и закрыл дверь снаружи. Он зашел в писчебумажный магазин, купил коричневой оберточной бумаги и упаковал бумажники. Адресовав бандероль доктору Харолду В. Смиту в санаторий Фолкрофт, Рай, Нью-Йорк, отнес ее в маленькое почтовое отделение. Смит обожает рыться в бумагах. Пусть выясняет, что это за трупы. Потом и Римо узнает, кому принадлежали документы. На обратном пути на пароме в Нью-Йорк двое мальчишек лет девяти, стрелявшие (ба-бах!) друг в друга из пальца, неожиданно получили для игры короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра и «Смит-Вессон» калибра тридцать два. Без патронов. Потрясенные мамаши стали выяснять, где мальчишки добыли пистолеты, но те так и не смогли толком описать незнакомца: – Он был хороший и… я не знаю… он был просто взрослый. – Ага, настоящий взрослый, мамуля.Глава шестая
Увидев первую из фотографий, Римо хмыкнул. Потом рассмеялся. Потом захохотал так, что чуть не уронил всю стопку в раковину туалета в номере мотеля, где он только что развязал узлы на пакете. Развязал в последовательности, которую выучил несколько лет назад. Полстранички биографии доктора медицины Абрама Шултера – доктора философии, Члена Американского хирургического колледжа, дипломанта Американского неврологического общества, лауреата Нобелевской премии, пионера в области нейрохирургии – сопровождались фотографией доктора в действии. Голый тощий человечек с широкой счастливой улыбкой прелюбодействовал с темноволосой девушкой. К его спине был привязан игрушечный жираф, оседлавший его с совершенно очевидными сексуальными намерениями, пушистая детская игрушка. На таких дети любят кататься «понарошку». Доктор Шултер улыбался, как будто ему в голову пришло нечто очень забавное. «Может, – подумал Римо, – доктор Шултер решил, что жирафа он любит больше, чем девушку?» Две другие фотографии показывали доктора Шултера в следующих видах: а) на игрушечном жирафе; сверху – девушка; б) под игрушечным жирафом; на жирафе – девушка. Далее в биографии значилось: "Доктор Шултер. Признанный авторитет в исследовании волн и излучений человеческого мозга. Состоит в браке двадцать лет, отец двоих детей. Активный деятель таких организаций, как Союз профессиональных обществ, Американская ассоциация искусств, Национальный фонд неполноценных детей. Политических связей нет. Имеет доступ к материалам категории «Совершенно секретно». Римо просмотрел остальные фото и биографии. Доктор Энтони Ж. Ферранте – эксперт по биофидбэку, какого бы черта это не означало – на фото стоял в боевом костюме для карате, но без соответствующих штанов. Для сохранения скромности и приличий штаны не были ему нужны, так как на пути фотокамеры находилась девушка, стоящая перед доктором Ферранте на коленях. Похоже, что она же посвящала нейрохирурга Шултера в тайны игрушечного жирафа. Здесь она раскрывала доктору Ферранте секреты иного рода. Доктор, в свою очередь, демонстрировал перед камерой удар карате. Лицо сосредоточено и полно решимости. «Да, – подумал Римо, – карате – серьезная штука!» Доктор Роберт Бойль – биоциклограф-аналитик, предпочитал, судя по фотографии, добрую старую «миссионерскую» позицию. Ничего удивительного: Бойль был священником-иезуитом. Доктор Нильс Брюстер – знаменитый руководитель Брюстер-Форума, автор выдающейся работы «Динамика мира, исследование агрессии и порабощения» на фото открывал для себя новый уровень порабощения. Он был закован в цепи. Доктор Джеймс Рэтчетт, биохимик, был одет официально. В цилиндре, черной мантии, но без брюк. Его стегала плетью девушка, которая фигурировала и на остальных фото. На двух других фотографиях доктор Рэтчетт совокуплялся с ней. Накидку он снял, и на спине были видны вспухшие следы ударов плетью. На биографии доктора Рэтчетта рукой Смита была сделана приписка: «Доктор Рэтчетт известен гомосексуальными наклонностями» Римо трижды просмотрел все фото. После первого круга ему стало скучно. Да, девушка на всех фотографиях определенно была одна и та же. Сознавая свои неглубокие познания в области фотографии, Римо все же отметил прекрасное освещение и композицию, как будто работал хороший фотограф-модельер: прожектора, тени и все такое прочее. Вот они, великие умы Америки, которых она предпочтет видеть лучше мертвыми, чем… Чем что? Смит говорит, что это неизвестно. Римо разложил фотографии рядами, широко раскрыл глаза и стал обводить взглядам ряды фото, часто моргая, обратив свое зрение и мозг в гигантскую стробоскопическую систему, фиксирующую в сознании каждую деталь, каждую тень. Чтобы ничего не пропустить, он проделал эту процедуру дважды. Готово. Слишком долго он находится в состоянии максимальной готовности. Всегда хватало и одного раза. Римо бросил фотографии в раковину умывальника, задержав в руке страничку с текстом, на которой была запись разговора. В памяти всплыли слова Смита: «Мы знаем только одно: что-то там не так. Но в любом случае мы не можем допустить, чтобы кто-то воспользовался плодами трудов этих ученых. Мы пока не знаем, кто делал снимки, рядовой ли это преступник, или же он действует на международном уровне. Одно ясно: нельзя допустить, чтобы их способности и ум оказались в распоряжении организатора этой катавасии. Следовательно, в крайнем случае, если поступит приказ, они должны быть устранены. А это в свою очередь означает, что вы должны все подготовить». И другие слова вспомнились Римо: «Глупость – обычное состояние человечества, невежество – начало мудрости, мудрость – осознание невежества». Слова принадлежали Чиуну, его наставнику. Чиун всегда изрекал премудрости, на взгляд Римо не имеющие никакого смысла, пока не наступал день, когда они неожиданно приходились к месту. Сегодня в словах Чиуна забрезжил кое-какой смысл. Три месяца его держат в состоянии повышенной готовности; КЮРЕ пытается выяснить, что же и от кого она должна защищать, а при первых признаках опасности готова применить силу, чтобы по команде уничтожить то, что следовало бы сберечь. "Изумительно! – сказал себе Римо, наливая в раковину воду. Фотографии побелели, стали распадаться и, наконец, растворились, придав воде в раковине вид молока. Изумительно. И он снова вернулся к мысли, к которой возвращался почти каждый месяц: скрыться. Полицейским ему не стать никогда, ведь у него нет прошлого. Но, может, удастся попасть в какую-нибудь спортивную команду или найти работу, где никого не волнует твое прошлое. Заняться торговлей? Открыть где-нибудь магазин, предварительно слегка ограбив КЮРЕ. Магазин. Жена. Семья. Дом. Потом, однажды, он вытащит кого-то из-под автомобиля или прекратит драку в баре и сделает это чересчур ловко, а КЮРЕ его отыщет. Тут и придет конец, потому что тогда у КЮРЕ уже будет другой, такой же, как и он, исполнитель. И когда этот человек или доставит Римо почту, или привезет молоко, то Римо станет трупом, потому, что если человек с головой захочет, он достанет кого угодно. Как мало людей осознают свою уязвимость… Да и к чему? За ними никто ведь не охотится. Фотографии растворились, и Римо, вытащив затычку из раковины, отправил их в канализацию, откуда они попадут в реку, где их никто никогда не увидит. Чертовы фотографии, везет же им! Римо приступил к чтению: «Разговор между А и В состоялся два года назад. В – сотрудник другого ведомства, но в той же команде. А – руководитель XXX». Даже в пакете с секретом КЮРЕ принимала меры предосторожности! "А: Мы занимаемся тем, что берем традиционные слагаемые и получаем из них новую сумму. Межотраслевой научный подход к старой ситуации, движущим силам и причинам конфликтов. В: Вы пытаетесь выяснить, почему одни люди вступают в столкновение с другими, верно? А: В некотором роде. Понимаете, человек как животное покорил мир. Покорил других животных. И, кстати, сделал это на удивление легко, хотя сейчас над этим никто не задумывается. Когда это препятствие было устранено, человеку осталось только покорять других людей. Возьмем историю войн. Почему некоторые покоряют, а другие оказываются покоренными? Каков механизм этого процесса? Выяснить его – наша цель. Ее достижение позволит нанести поражение любой армии мира меньшими, чем у нее силами. Можете называть это просто маленьким планом покорения мира. Ему, я уверен, чрезвычайно обрадуются некоторые политики и милитаристы. Но в этом плане, как вы понимаете, маловато смысла, пока не удастся найти отличительные особенности завоевателя от завоеванного. В: Так у вас есть план покорения мира? А: О Господи, не говорите мне, что вы один из тех. Если бы кто-то сказал вам, что расщепил атом, вы, что же, тут же побежали бы использовать эта открытие, чтобы зажигать лампочки, или для бомбы? В: Так этот план готов? А: Да какая разница! Это всего лишь побочный результат наших основных исследований здесь в XXX. В: Не расскажете ли вы об этом побочном результате? А: Нет, не теперь. Только тогда, когда все будет готово, да и то как о части нашей большой работы. В противном случае, вы представляете, что за люди начнут тут крутиться. Я лучше закрою Форум." Конец записи беседы. Римо снова наполнил водой раковину и отправил текст вслед за фотографиями; сначала – белизна, потом – распад на части, затем – полное растворение. Здесь крылся ответ на одно из «почему». "А" был Нильс Брюстер, руководитель Брюстер-Форума, в чьих руках находился «маленький план покорения мира». Брюстер все остановит, если решит, что в дело могут вмешаться правительство или военные. Становилось ясным, почему форумом занялась КЮРЕ. Скорее всего потому, что КЮРЕ лучше любой другой организации в мире может следить за кем-то или чем-то совершенно незаметно: ни для того, за кем наблюдают, ни для того, кто осуществляет наблюдение. А затем на божий свет выплыли фотографии. Это означало вмешательство посторонней силы. А Соединенные Штаты не могли позволить, чтобы план покорения мира попал в чужие руки. И таким образом, все действующие лица все, кто что-либо знает, в случае доказанной необходимости должны умереть. Римо вытащил затычку из раковины, и напоминающая молоко жидкость исчезла. «Может быть, – подумал Римо, – спортивный магазин в Де-Мойне или бар в Трое, в штате Огайо. Та женщина из такси дала бы мне рекомендации. Бар – это хорошо. До тех пор, пока очередной клиент не всадит мне пулю в лоб и инсценирует ограбление, вытащив из кассы деньги.»Глава седьмая
Римо не верил своим глазам. Сразу за дорожным указателем с надписью «Брюстер-Форум» начинался аккуратный поселочек. Миновав его, Римо заметил еще один указатель, пустой, но, глядя в зеркало заднего вида, прочел на обратной стороне – «Брюстер-Форум». Развернув на покрытой гравием дороге взятый напрокат автомобиль, он поехал обратно. Уютные домики, окруженные газонами или спрятавшиеся в кустарнике, ухоженные тротуары и дорожки, теннисные корты, поле для гольфа и стоящие кольцом небольшие коттеджи оригинальной архитектуры. Августовское солнце благословляло холмистые долины Виргинии. По асфальту медленно ехал велосипедист в шортах-бермудах и старенькой серой рубашке, ритмично попыхивая трубкой. Небольшого роста, щуплый, с добрым и вдумчивым лицом, которое Римо в молниеносном озарении вспомнил. Человек с жирафом! Римо остановил машину. – Сэр! – крикнул он, обращаясь к доктору Абраму Шултеру. Человек на велосипеде испуганно вздрогнул и так резко остановился, что чуть было не упал. Огляделся по сторонам. Вокруг никого. Он посмотрел на Римо и ткнул себя пальцем в грудь: – Это вы мне? – Да, – ответил Римо. – Я ищу Брюстер-Форум. – А, да. Конечно. Поэтому вы и здесь. Да. Естественно. Вполне естественно. – Это Брюстер-Форум? – Да. Разве вы не заметили указатель? – Заметил. – Тогда что же заставило вас усомниться в том, что это Брюстер-Форум? – Ну, я ожидал увидеть или ограду, или что-то в этом роде. – А для чего нужна ограда? Римо призадумался. Что можно сказать: «Вы занимаетесь здесь чем-то секретным и можете плохо кончить из-за того, что КЮРЕ никому не уступит плоды ваших трудов?» Нет даже элементарной загородки. И это называется наиважнейший секретный проект нации! – Ну, для того, чтобы не пускать людей, – наконец ответил Римо. – Куда не пускать? – приветливо поинтересовался этот сукин сын, любитель игрушечных жирафов. – Сюда не пускать, – не слишком приветливо ответил Римо. – Зачем же нам кого-то сюда не пускать? Римо оставалось только пожать плечами. – Интересную вы поднимаете проблему, – сказал доктор Шултер. – Почему человек всегда одержим стремлением устанавливать границы? Для того, чтобы кого-то к себе не пускать, или для того, чтобы обозначить, кого именно не пускать? Поддавшись нахлынувшему раздражению, чего позволять себе, конечно же, не следовало, Римо проворчал: – Первое, конечно. Спросите любого, кто выращивает помидоры. И он поехал дальше, оставив позади озадаченного собеседника, яростно запыхтевшего трубкой. Римо подъехал к группе коттеджей и остановился неподалеку от мощеной камнем дорожки, ведущей к стоящему в тени высоких дубов белому дому размером побольше остальных, с зелеными ставнями. Все строения квартала выглядели относительно новыми, и было заметно, что проектировщики старались размещать дома под возвышающимися деревьями. Подойдя по мощеной дорожке к входной двери, Римо постучал. Метрах в пятидесяти шла подъездная гравийная дорога, но ему вздумалось пройтись пешком. Римо не часто позволял себе такую роскошь – поступать как заблагорассудится. Как нормальный человек. На двери висела латунная колотушка в виде пацифистского символа: окружность, в которую был вписан силуэт истребителя-бомбардировщика «Фантом». По крайне мере, именно эта ассоциация всегда возникала у человека по имени Римо Пелхэм, прибывшего сюда на смену Питеру Маккарти. Дверь отворилась. За ней, держась за дверную ручку, стояла маленькая девочка с косичками-хвостиками, круглыми розовыми щечками, улыбкой и танцующими глазенками. – Привет, – сказала она. – Меня зовут Стефани Брюстер. Мне шесть лет и я дочка доктора Нильса Брюстера. А раз я его дочка, он, очевидно, мой отец. – Очевидно, – сказал Римо, – я Римо Пелхэм, мне тридцать лет, и я новый полисмен Брюстер-Форума. Меня прислали вместо человека, который недавно уехал. – Значит, вы наш новый сотрудник по безопасности. Вы замените мистера Маккарти, который хватанул смертельную дозу? – Смертельную дозу? – Да. Он принял сверхдозу героина. Можно назвать это проблемой наркотиков? Я имею в виду, что если человек принял смертельную дозу и умер, возникает ли проблема? Для него это, скорее всего, уже не проблема. Римо пригляделся повнимательнее. Нет, она не карлица. Может, на ребенке спрятан репродуктор? Стефани Брюстер шаловливо улыбнулась. – Вы удивлены, потому что я привнесла в реальность новое измерение. Считается, что шестилетние девочки не бывают такими развитыми. Не по годам развитыми, как говорят, а я развита, и поэтому столкнусь с проблемами, когда вырасту, если не смогу адаптироваться в своей возрастной группе. Так говорит папа. Кроме меня только моя сестра, Ардет, ей пятнадцать, тоже развита, но она приспособилась. Вот и я приспособлюсь. Правда? – Думаю, что да, – сказал Римо. – Вы хотите видеть папу? – Да. – Я вам покажу, где он, если вы сначала поиграете со мной в летающую тарелочку-фрисби. – А, может, ты сначала покажешь, где папа, а потом мы поиграем? – Нет, потому что, если мы сначала поиграем в фрисби, то поиграем наверняка. А если потом, то, может быть, поиграем, а может – и нет. Вам не кажется, что реальность имеет гораздо больше смысла, чем обещания? Особенно обещания тех, кто старше восьми лет. – Я и сам никогда не верю никому старше восьми, – сказал Римо. Да, когда над тобой подавляющее превосходство, то ничего не попишешь. – А у вас есть фрисби? – Боюсь, что нет. – Но вы же обещали, что поиграете со мной во фрисби, а если у вас ее нет, то как же мы будем играть? Редкие бровки нахмурились, уголки рта поползли вниз. Голубые глаза наполнились слезами. Девочка топнула ножкой. – Вы сказали, что поиграете со мной, а не играете. Вы сказали, что поиграете, а у вас нет фрисби. А как же мы будем играть во фрисби, если ее нет? У меня тоже нет фрисби. Тут Стефани Брюстер закрыла лицо ручонками и заплакала, как шестилетняя девочка, которой она и была на самом деле. Римо взял ребенка на руки, прижал к себе и пообещал фрисби. – А глаза руками тереть не надо, это вредно. – Я знаю, – всхлипнула Стефани Брюстер. – Слизистая оболочка глаза очень чувствительна к раздражению. – Сказать тебе корейскую поговорку? – Какую? – осторожно спросила Стефани, цепляясь за свое несчастье на случай, если предлагаемое окажется вдруг менее ценным, чем проливаемые слезы. – Три глаза только локтями. – Но ведь потереть глаз локтем не получится. Римо улыбнулся. А Стефани засмеялась. – Поняла, поняла! Глаза вообще не надо тереть. – Правильно. – Ты мне нравишься. Отнеси меня в кабинет. Через гостиную Римо прошел в кабинет. И ужаснулся, обнаружив, что именно здесь и работает Нильс Брюстер, что разбросанные по столу бумаги – продукт творчества Брюстер-Форума – несомненно содержат этот самый план покорения мира. И никаких запоров на двери, только шестилетняя девочка, которая сказала: – Я в этих бумагах пока плохо разбираюсь, а ты, если хочешь, можешь их почитать. Только потом сложи их в том же порядке. Папа всегда волнуется из-за пустяков. Сложи их в том же порядке! Эти бумаги могут стоить жизни ее папочке, раз он беспокоится только о том, чтобы они лежали в том же порядке. Римо почувствовал слабость. Он заставил себя подумать о миллионах людей, миллионах жизней и представил себе людей, улыбающихся, держащихся за руки, представил каждый американский дом, каждую семью. Да, если придет приказ, он выполнит свой долг и будет убивать, даже если его жертвой станет великолепный, выдающийся Нильс Брюстер, а его смерть принесет горе этому восхитительному ребенку – Стефани. Римо повезло: вскоре он встретился с Нильсом Брюстером, и эта встреча намного облегчила предстоящее задание.Глава восьмая
Нильс Брюстер не был закован в цепи, как на своем порнопортрете в памяти Римо. На нем была голубая рубашка с короткими рукавами, легкие брюки и кроссовки. Волосы напоминали растревоженные смерчем кусты перекати-поля. Стефани побежала к маме, чтобы рассказать о новом сотруднике по безопасности, оставив Римо около единственного здания, по размерам подходящего для лаборатории. Но лаборатории там не оказалось, а был зал, заполненный сгрудившимися вокруг столов людьми. Первое, что Нильс Брюстер сказал Римо, было: – Ш-ш-ш-ш-ш! – Я Римо Пелхэм, новый … – Я знаю, я знаю. Ш-ш-ш-ш-ш. И отвернулся. Шахматный турнир был в разгаре. Позднее Римо узнал, что в Брюстер-Форуме был штатный тренер по шахматам, а также инструкторы-профессионалы по теннису и гольфу, учитель пения, тренер по карате, дирижер, своя газета, выходящая для двадцати трех человек, понимавших, чем занимается Форум, одним из которых, к ужасу Римо, оказался русский, и инструктор по парашютному спорту. – Мы даем сотрудникам все, что они пожелают, – говорил Брюстер. – А лыжи? – Здесь неподходящий климат. Желающих мы посылаем в лыжную школу «Бит Боулдер» на озере Хармони. Там обучают по лучшему методу – «натюр текник». – Это здорово, – сказал Римо, которому пришла в голову мысль, не грандиозную ли «панаму» организовал Нильс Брюстер, самую кипучую видимость деятельности двадцатого века? Но сегодня – шахматы. Пухлый человек с глазами навыкате и нервными пальцами заканчивал партию с седовласым великаном, нависавшим над шахматной доской, словно тяжелоатлет, склонившийся к штанге перед рекордной попыткой. Пухлый – доктор Джеймс Рэтчетт, гомосексуалист в мантии, играл против иезуита, любителя «миссионерской» позиции. Рэтчетт заметил Римо и ткнул в его сторону тонким пальцем. – Кто это такой? Он, судя по всему, пытался отвлечь отца Бойля от игры, поскольку шахматные часы отсчитывали время, отведенное на ход священника. – Новый сотрудник по безопасности, – прошептал Брюстер. – А, наш новый герой, – съязвил Рэтчетт. – Ш-ш-ш-ш-ш, – сказал Брюстер, прежде чем Римо успел раскрыть рот. – Вы ирландец, как и покойный мистер Маккарти? Римо промолчал и посмотрел на доску. В свое время его научили играть, но шахматы он не любил. Да и учили-то его не для того, чтобы разбираться в хитросплетении ходов, не для развития необходимой в шахматах способности концентрировать внимание. Главное – понять: каждый ход меняет ситуацию на доске. В жизни люди склонны забывать о том, что их поступки непременно что-то изменяют. Любой план, если хотите его выполнить, должен быть гибким. Шахматы научили Римо наблюдать. Осмотревшись, он заметил любителя карате, на этот раз – в одежде, пристально наблюдавшего за Римо. Был и еще один заинтересованный наблюдатель – человек в черном костюме и темном галстуке. Как Римо потом узнал, это был тренер по шахматам. – Я задал вам вопрос, полицейский, – сказал Рэтчетт. – Вы ирландец, как и покойный Маккарти? – Ш-ш-ш-ш-ш! – сердито прошипел Брюстер, обращаясь к хранящему молчание Римо. – Отвечайте, когда к вам обращаются! – потребовал Рэтчетт, раздраженно вертясь в кресле. – Не думаю, что я ирландец, – сказал Римо невыразительным тоном, которым пользовался, чтобы отвязаться от назойливых вопросов и тех, кто их задает. – Вы не думаете, что вы ирландец. Не думаете! Вы что же, не знаете, что ли? А я-то всегда считал, что все ирландцы прекрасно знают, кто они по национальности. В противном случае, с чего бы этим милашкам становиться или полицейскими или священниками? Я, кстати, как раз играю со священником. Не отрывая глаз от доски, отец Бойль сделал ход ладьей, переведя ее из пассивного положения в углу в центр доски. В принципе – неплохой ход. Но в данном случае – неудачный, потому что соперник имел численное преимущество: на поле, которое священник защищал, было нацелено больше фигур его соперника. Ситуация для Бойля невыгодная, ему придется уступить. Рэтчетт умолк, поглощенный ситуацией на доске. Взглянув через плечо на Римо, отец Бойль протянул ему руку. – Привет, я Боб Бойль. Мы тут все немного чокнутые. По-моему, это характерная особенность интеллектуалов. – Я Римо Пелхэм, – сказал Римо, отвечая на рукопожатие. Неважно, приятный он человек или нет, но и священнику придется разделить участь остальных, если последует приказ. Римо не судья, он исполнитель. – Ш-ш-ш-ш-ш, – сказал Брюстер. – Хватит, Нильс, – произнес священник. – Он не должен никому мешать, – парировал Брюстер. – Мне вообще не по душе, что он тут. Если бы мы не нуждались в федеральном финансировании, я бы вообще его сюда не допустил. Вы же знаете, что это за народ – с фашистским менталитетом. – Из всех фашистов, что мне приходилось встречать, ты, Нильс, самый типичный. И самый большой сноб. Хватит об этом. Рэтчетт с покрасневшим лицом сделал ход, усиливая давление на атакуемое поле, сердито стукнув при этом фигурой по доске. – Что происходит? – закричал он. – Почему я должен сносить неуважительное отношение полицейского? Каждый раз, когда я делаю ход, кто-нибудь обязательно начинает вопить. Вопить! Вопить! Голос Рэтчетта поднимался все выше и выше, как крик довольного сокола. Пальцы беспокойно метались. – Вы, ирландские ублюдки, сговорились против меня! Вот почему вы здесь. Это заговор, единственное, на что вы способны! Прекратите пакостничать втихую, ведите себя как приличествует мужчине. Подскажите Бойлю как пойти. Давайте. Вперед! Доводите вероломство до конца. Давайте! Смотрите все! Полицейский помогает отцу Бойлю играть в шахматы. Полицейский, играющий в шахматы! Рэтчетт засмеялся и с надменно-обвиняющим выражением лица оглянулся вокруг в расчете на поддержку. Не обнаружив таковой на лицах окружающих, он еще больше разъярился. – Я требую, чтобы вы показали отцу Бойлю как выиграть партию. Ваша помощь ему пригодится. Тот, кто верит в Бога, обязан принимать любую помощь. Давайте. Сейчас же! Давайте. Я не против. У него есть два возможных пути к выигрышу. Предполагается, что вы в шахматы играть умеете. Отец Бойль не умеет. Подскажите ему, подскажите как пойти. Три месяца пикового состояния сгустились над Римо, три месяца максимального физического и психологического подъема – состояния, в котором нельзя долго находиться. Все это обрушилось на него, вкупе с Брюстер-Форумом, с этими придурками, с тем, что нужно подготовить гибель безобидных психов только потому, что талант может завести их не в тот коридор. И Римо допустил ошибку. Не соображая, что делает, он сказал: – Есть три варианта выигрыша. Первые два непременно предусматривают ошибку с вашей стороны. В третьем варианте он выигрывает сам. Его конь бьет вашу ладью с шахом ферзем. Это скрытый мат в три хода. Голос Римо прозвучал негромко, словно доверительные слова молитвы. Сперва Рэтчетт хотел было рассмеяться, но вдруг его лицо помертвело, потеряв всякое выражение. Стало ясно, что этот ход он просмотрел. Когда смысл предложенного дошел до окружающих, послышались негромкие возгласы одобрения. А отец Бойль расхохотался во весь голос и от всего сердца. За ним засмеялись и остальные, кроме Рэтчетта, который побелел, как белеет раскаленный металл. Если человек может обратиться в ненависть, то Рэтчетт стал ею. Римо общего веселья не разделял, так как понимал, что заслуживает порки. Порицания выносят взрослым. Мужчин нужно бить. Маленьких мальчиков шлепают или задают им порку, мальчиков, которые принимают вызов из честолюбия, что легко приводит к гибели. «Глупо! Глупо, – подумал Римо. – Ты явился сюда под личиной недалекого полицейского, и то, что ты можешь представлять реальную опасность, могло открыться разве что случайно. А ты вылез вперед и дал им понять, что, может быть, не такой уж ты и тупой. Обычно на полицейских не очень-то обращают внимание, ну, полицейский и все, а тут – полицейский, за которым нужно наблюдать повнимательнее. Самый зеленый новичок не сделал бы такой глупости. Лишаешься своего главного преимущества – внезапности, а потом – лишаешься жизни.» Ведь ему же вдалбливали, и как логично: «Нужно четко представлять себе одну, конкретную задачу. Большая часть предпринимаемых нападений не удается потому, что атакующий ставит перед собой слишком много задач сразу. Не последнее, к чему надо стремиться, это – завоевать уважение объекта твоего нападения». Так говорил Чиун, его учитель. – Это глупо, – сказал Римо. – Так никто не делает. – Большинство допускает эту ошибку, – спокойно отвечал Чиун. – Они выпендриваются перед жертвой, стремятся не столько нанести ей вред, сколько заставить признать свое превосходство. Это бывает даже со знаменитыми бойцами. Как глупо! Если даже ты и не усвоишь других уроков, запомни этот, и он больше,чем все остальные, поможет тебе выжить. Самый опасный человек – тот, кто не выглядит опасным. Повтори. – Хорошо, – сказал Римо и, подражая скрипучему напевному произношению старика-корейца, произнес: – Самый опасный человек – тот, кто не выглядит опасным. Повтори. – О-о-о-ох, – простонал Чиун, схватившись за грудь. – О-о-о-ох! Римо вскочил с подушечки, на которой сидел, и бросился к старику. – Помоги мне лечь, пожалуйста! Чиун опять застонал, и Римо, аккуратно поддерживая его под руки, медленно опустил убеленную сединой голову на подушку. – Вот я ведь не выгляжу сейчас опасным, – простонал Чиун, по всей видимости испытывая сильную боль. – Нет, – сочувственно сказал Римо. – Хорошо, – сказал Чиун и ударил пальцем в спину Римо, между ребер, мгновенно превратив его в лежащего на полу беспомощного инвалида. Римо показалось, что кто-то раскаленными клещами отламывает от позвоночника нижнее ребро, причиняя такую боль, что он не мог ни застонать, ни заплакать. Прошли длившиеся вечность секунды, и Римо смог сперва заплакать, потом начал дышать, но встать не мог и остался лежать на полу, весь дрожа. Чиун сказал: – Хочу, чтобы ты запомнил: никогда не выгляди опасным в глазах человека, с которым собираешься сразиться. Никогда. Я причинил тебе эту боль потому, что люблю тебя. Да, люблю. Настоящая любовь направлена вовне. Фальшивая любовь делает все, чтобы заставить тебя полюбить этого человека. Моя любовь к тебе выражается в боли, которую я тебе причинил. Боль – это урок, преподанный наилучшим образом. Когда к Римо вернулся дар речи, хотя подняться на ноги он все еще не мог, он сказал: – Ты, желтое ублюдочное дерьмо. Останови боль. – Я слишком тебя люблю, чтобы сделать это. – Ты, подонок поганый! Прекрати боль. – Нет, сын мой. Тогда Римо попытался воздействовать на Чиуна по-другому: – Ты похож на китайца! Он знал, что Чиун китайцев ненавидит почти так же, как жителей соседней деревни. – Не пытайся заставить меня лишить тебя этого урока. Я вложил в тебя слишком много, чтобы отбирать подарки. Ты ведь понимаешь, что мне больше никогда не удастся подловить тебя еще раз на том же, на мнимой слабости. Я, в некотором роде, отдал тебе часть своего будущего, часть своей жизни. Я дал тебе знание того, что я опасен. – Я всегда знал, что ты опасен, желто-китайский мерзавец. – Да, но не настолько. – Хорошо, хорошо, извини. Я понял. Останови боль, пожалуйста. – Истинная любовь не позволяет. – Тогда возненавидь меня, – простонал Римо. – Возненавидь меня. Бога ради, и прекрати эту чертову боль. – Нет. Дар есть дар. – Твоя щедрость меня убьет, ты, ползучий рыбоядный презерватив. Когда это пройдет? – Боль может остаться навсегда. Это пожизненный дар. С ребрами так бывает. Со временем боль слегка притупилась, но не уходила, и день за днем Римо умолял Чиуна сделать что-нибудь. По ночам он не давал старику спать. И на второй неделе Чиун, который мог вытерпеть почти все, кроме недосыпа, сдался. Римо надоедал ему в предрассветной темноте. – Все еще болит, ты, садист. Тут Чиун устало поднялся с циновки и сказал: – Прости меня, сын мой. Я, конечно, тебя люблю, но не до такой степени. Я должен выспаться. И он прижал пальцы к спине Римо, перебирая ими, добрался до того места, где пульсировала боль, и с последним болезненным ударом она утихла. Римо испытал острейшее чувство облегчения, от которого чуть не заплакал. – Спасибо, спасибо, – только и смог он вымолвить. А Чиун сказал: – Прости меня, сын мой, но без сна мне много не протянуть, я старый человек. Ты для меня все-таки только часть жизни, а не вся она целиком. И Римо, смеясь, простил. Но сейчас, стоя у шахматной доски, себя простить он не мог. «Глупо, как глупо я поступил! Я недостоин Чиуна, – думал Римо. – Ты, тупая башка, вошел сюда нулем, а теперь стал частью этой жизни, с друзьями и врагами. Теперь, если придет приказ их уничтожить, сделать это будет гораздо труднее».Глава девятая
Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, этот ход видел. Ничего нового, никакого новаторства – так себе, стандартно. Поучиться нечему. Но в данной, конкретной ситуации – блестяще. Да, на этот раз они, кажется, прислали не Маккарти. Значит подозревают, что тот погиб не от случайной передозировки наркотиков, а был убит. Это уже серьезно. Может, они узнали о нем и его дочери? Возможно, но маловероятно. Скорее всего, просто поняли, что Маккарти был убит. Но тогда почему сюда до сих пор не нахлынули орды людей в начищенных ботинках, чистых рубашках, и с выражением лица школьников-отличников? В случае провала так бы и случилось. А, может, и нет. Возможно, Рима Пелхэм – лучшее, что у них оказалось под рукой. Непонятно, как ему удалось ускользнуть от людей на пароме? Доктор Ганс Фрихтманн займется им лично. Чем скорее, тем лучше. Он подождал, пока опустеет зал, где проходил шахматный турнир, и направился к дому Рэтчетта. Рэтчетт ушел первым, охваченный яростью. Вместе с дочерью они прошли по изящной аллее, по мостику пересекли сладкозвучный ручей и подошли к дому Рэтчетта: нечто белого цвета оскорбляло взгляд, внешне напоминая куриное яйцо. Только американцы могут называть этот новомодный дизайн искусством. Американцы или французы. Насколько разумнее было бы спрятать дом за каким-нибудь пригорком, дабы не ранить чувствительный взор. – С ним замечательно потрахаться, – сказала дочь. – У тебя, дорогая, для этого, по-моему, все подходит, – устало ответил он. – Нет, не все! – Что же не входит в эту категорию? Только скажи, и я куплю. – Я не стала бы… с черным. – С темнокожим человеком, да? Ведь черная собака или черная лошадь – другое дело? – Да, это не одно и то же. – Не одно и то же. Почему ты стала такой? – Потому что видела как людей загоняют в печи, жила в доме, освещавшемся лампами с абажурами из человеческой кожи – отсюда и некоторые отклонения в развитии маленькой девочки. – Да, верно. Такое было время. – А сейчас – мое время, отец. – Да, наверное так. – Я хочу этого человека. Он должен стать моим. – Пока – нет. – Вот так всегда! Каждый раз – еще не время. Вчера было еще не время. И завтра будет то же самое. Мне надоело быть обделенной. Всегда я чего-то лишена. Менялись имена, менялись дома. Постоянно в бегах. От американцев и англичан, от французов в русских. А теперь – даже от своих в Германии и, помоги нам Бог, от евреев. Омерзительно скрываться от евреев. Хочу заявить всему миру: кто мы, и что мы. Мы должны гордиться, мы – нацисты. – Потише. – Нацисты. Нацисты. Нацисты! Зиг хайль! – Успокойся. – Ты отдашь его мне? – Да, но не сейчас. – Нацисты, нацисты, нацисты! Доктор Ганс Фрихтманн из Треблинки, Бухенвальда и других мест окончательного успокоения. Доктор Ганс… – Хорошо, хорошо, ты его получишь. – Когда? – Скоро. – С фотографиями? – Не знаю. – Мне так нравится быть звездой, папочка! А больше всего мне нравится выражение твоего лица, когда ты меня фотографируешь. Это самое приятное. – Хорошо. Отправляйся домой, дорогая. Я должен повидаться с доктором Рэтчеттом. – Ладно. Тебе ведь не нравится, когда я занимаюсь с ними этими штучками? – Не нравится. – В этом тоже своя прелесть. Он проводил взглядом дочь, уходящую счастливой походкой, с очередной победой в кармане, и вошел в дом доктора Джеймса Рэтчетта, пока тот не скрылся в своем специальном убежище. Доктор нарезал брикет, на вид спресованный из высушенного жевательного табака. На самом деле это был гашиш. Брикет был размером с костяшку домино. Опасной бритвой Рэтчетт отделял от него тонкие полоски и набивал ими небольшую бронзовую трубку. Каждый второй кусочек падал на пол. – Животное, – бормотал Рэтчетт. – Из-за него я даже трубку набить как следует не могу. – Бедняга! Как они посмели допустить, чтобы с вами случилось такое? Давайте, я набью вам трубку. Они сидели в гостиной Рэтчетта, являющей собой драматическое сочетание черного и белого цветов. Позади камина, обрамленного слоновьими бивнями, было то самое особое место, куда, как он знал, скоро направится Рэтчетт. Задняя стенка камина напоминала узкую красную прорезь. Ее обрамляли белые бивни, в свою очередь окаймленные черным кругом. В Брюстер-Форуме Рэтчетт был единственным человеком, до которого не доходила эта символика. Вот так и человек, бывает, не ведает о снедающей его болезни. – Полицейский сделал очень хороший ход, – сказал он, набивая трубку Рэтчетта. – Знай я, что полисмен неплохо соображает, я бы играл с Бойлем по-другому. Я играю лучше. – Согласен. – В турнире эта партия будет засчитана? – Боюсь, что да. – Это нечестно. Бойлю помогали. – Вы сами предложили. – Ах этот Бойль… Я могу его обыграть в любое время дня, в любой день недели. – Да, можете. – Я могу его убить. – За что? – За то, что он сделал со мной. – Он ничего вам не сделал. – Он воспользовался подсказкой полицейского, этого ночного сторожа, которому ни с того, ни с сего разрешили участвовать в турнире. – Да, подсказкой он воспользовался. И чьей? Вы видели, как он над вами смеялся? – Он не смеялся. – Он ухмыльнулся и начал смеяться. Он-то прекрасно знал, что для вас игра с Бойлем – пустяк, что в честной борьбе вы победите, но сообразил, что одержит над вами верх, если не упустит момент. Он обратил против вас ваше же великодушие. – Да, только так он и мог победить. Унизил меня. – Конечно, и все смеялись вместе с ним. – Ублюдок. – Они не могли удержаться. Пока он здесь, они будут смеяться над вами. – Ерунда. Они знают, что это всего лишь полицейский. – Будут смеяться еще больше. – Нет. – Да. Встречая вас, будут смеяться про себя. – Вы чудовище, раз говорите мне такое. – Я ваш друг. А друзьям всегда говорят только правду. – Все равно, вы чудовище. Он протянул Рэтчетту набитую трубку и ответил: – Наверное, я зря это сказал. Но у вас есть способ смешать его с грязью, хотя вы до этого не опуститесь. – Что за способ? – Ваши приятели на мотоциклах, ваши, как вы говорите, крутые ребята. Представьте себе: полицейский не может остановить хулиганов. – Вы правы, на это я не пойду. Нильс окажется в дерьме. В абсолютном дерьме. – Откуда ему знать, что за этим стоите вы? – Так низко я не паду. Никогда. Доктор Джеймс Рэтчетт улыбнулся: – Я сейчас в хорошем настроении. Не хотите присоединиться и разделить со мной трубку мира? – Нет, спасибо, мне пора домой. – А кроме того, – сказал Рэтчетт, – даже если Нильс и узнает, кем он заменит доктора Джеймса Рэтчетта? – В самом деле, кем? – Я до этого, конечно, не опущусь. – Конечно. – Будьте завтра в полдень поблизости от наших коттеджей, – хихикнул Рэтчетт и, нагнувшись, прошел между слоновьими бивнями. Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, усмехнулся в спину Рэтчетта и вышел из яйцеобразного домика. Чему быть, того не миновать. Некоторые ходы в шахматах, как он хорошо знал, могут иметь обратный, разрушительный эффект, особенно те, что на первый взгляд выглядят блистательно. Этот Римо Пелхэм сделал серьезную ошибку. Если повезет – смертельную ошибку. К тому времени, когда они пришлют еще кого-то на замену, создатели плана покорения мира окажутся под контролем силы, которая знает как этот план реализовать. А доктора Ганса Фрихтманна здесь уже не будет.Глава десятая
Нильс Брюстер любил порядок. Никогда не позволял мусору накапливаться на кухне. Вовремя оплачивал все счета. В срок ходил к дантисту. Нет причин откладывать на потом это дело. Он разберется, что и как. – Пришлите ко мне этого… Римо, как там его… – сказал он в переговорное устройство и ощутил удовлетворение от сознания собственной решительности. Окна его кабинета выходили внутрь образованного коттеджами круга, зеленый массив в центре которого был опоясан черным гравием. По периметру располагались белые коттеджи Брюстер-Форума, служившие одновременно и жильем, и местом работы ведущих специалистов. Дальше, вне кольца коттеджей, виднелись построенные в более традиционном стиле лаборатории и административные здания, где работали сотрудники рангом пониже, наемная рабочая сила. Вид из кабинета на коттеджи был вписан, как в клетки шахматной доски, в небольшие, уютные, оправленные в дерево окна кабинета, так что мир за окном выглядел шахматной партией. Деревья находились в центре доски, а небо было уже на территории соперника. Дальний угол кабинета украшал белоснежный диван, на стенах висели авторские полотна, в основном – композиции геометрического характера, выполненные светящимися красками. На полу лежал ковер из шкуры белого медведя, о котором Брюстер говорил: «Это мой маленький каприз, Господь знает, как мало я себе позволяю». Маленький каприз обошелся больше чем в двенадцать тысяч долларов. Он был оплачен за счет одной из организаций, финансирующих проект. Ежегодно ей предоставлялся отчет о том, насколько удалось улучшить жизнь человечества, особенно его чернокожей части. По неизвестным причинам, двенадцать тысяч за ковер были проведены по статье расходов на изучение проблемы понимания черной ярости. В кабинете было тепло и уютно. Так и было задумано Нильсом Брюстером; обстановка отражала теплоту, мудрость и понимание задрапированной в твид неуклюжей персоны хозяина кабинета. Когда Римо вошел, громоздкая фигура попыхивала трубкой, являя миру Нильса Брюстера – доктора философии, профессора Чикагского университета, директора Брюстер-Форума, автора ряда книг, которые имели несколько тысяч человек, читали – несколько сотен, а понимали – только семь или восемь прочитавших. Римо почувствовал, что здоровяк собирается его унизить. – Рад вас видеть, – напевно произнес доктор Брюстер с низким массачусетским приборматыванием и свистящим "с". – Вы Римо… Римо… – Римо Пелхэм. – Точно. Наш играющий в шахматы полицейский. Ну, так что же вы от меня хотите? – Во-первых, узнать, чем вы тут занимаетесь. – Для чего вам это? – Чтобы лучше выполнять свои обязанности, я должен иметь представление о ваших исследованиях. – Забудьте об этом. – Забыть? Римо стоял перед столом, ожидая, когда ему предложат сесть. Приглашения не последовало, и он уселся по собственной инициативе. – Да, забудьте. – Но почему? – Просто потому, что вам этого не понять. – Попробуйте объяснить. – Пожалуй, не стоит. – Пожалуй, стоит. – Послушайте, – сказал Брюстер, закидывая ногу на ногу и затягиваясь трубкой. – Вы здесь только потому, что вы – довесок к правительственным субсидиям. Не хотелось бы делать неприятной вашу жизнь тут, но вы – незваный гость. Вот, например, вчера вечером своим нецивилизованным поведением вы внесли разлад в коллектив. Мне это совершенно ни к чему. Я вполне обойдусь без вашей безопасности и охраны того, что ни в том, ни в другом не нуждается. – Маккарти это понимал? – Маккарти был полицейским. – И стал мертвым полицейским. – Верно. Мертвым полицейским. Брюстер произнес это так, словно его попросили прочесть молитву над безвременно ушедшим куском ростбифа. – Подавляющее насилие, то есть насилие в ответ на насилие, порождает еще большее насилие и жестокость. Типичным примером был Маккарти. Вы понимаете, что я имею в виду? – Вы хотите внушить мне, что Маккарти сам напросился на убийство? – Правильно. А вы сообразительнее, чем я предполагал. Ну, давайте продолжим эту гипотезу. Предположим, что насилие – следите за моими рассуждениями – естественное и необходимое явление, что пытаться изменить направленность насилия – значит вызвать гораздо более разрушительные последствия в соответствии с геометрической прогрессией нарастания интенсивности, которую мы пока не можем измерить, но которой непременно будем пользоваться как направляющей, так же, как Е равняется МС в квадрате. Понятно? – Да. Бред. – В самом деле? Но почему? – Неважно. Вряд ли мне удастся вам это растолковать. На лице Брюстера появилась довольная улыбка, как на лице отца, получившего от шестилетнего сына вызов на поединок в шашки. – Вы не можете мне это объяснить? – Нет, не могу, – сказал Римо. – Скажу одно: насилие имеет те же достоинства, что, к примеру, разрез живого тела ножом. Когда это делается для исцеления – это добро. Если для того, чтобы нанести вред – это зло. Само по себе действие не есть ни добро, ни зло. Просто болезненный надрез. – Да разве вы не понимаете, мистер Пелхэм, что невозможно использовать насилие во имя добра или зла? Ни добра ни зла не существует! Доктор Брюстер сидел в кресле, обхватив себя руками, а на лице блуждала улыбка человека, чей желудок наполнен теплым молоком. – Ерунда! – Значит, вы – еще один фашиствующий функционер, изрекающий правильные слова до тех пор, пока я не позолочу вам руку! Хорошие парни и плохие парни. Закон и порядок против людей в черных шляпах. Все на самом деле не так, мистер Пелхэм. – По-другому быть не может, доктор Брюстер, – сказал Римо и поймал себя на том, что у него от волнения трясется челюсть. Провались эта чертова максимальная готовность! Длится уже больше трех месяцев, и он начинает расползаться по швам. Сидит тут, стараясь научить здравому смыслу этого помешанного либерала. Тем временем Брюстер продолжал: – Мы на самом деле не можем этого позволить, особенно здесь. Я готов обсудить с вами все, что вам будет угодно, но, пожалуйста, постарайтесь нормально реагировать. У вас есть ваша работа, какой бы она ни была, и у меня есть моя работа. Мы работаем вместе, так давайте извлечем из этого максимальную пользу. – Что заставило вас предположить, что Маккарти был убит? – спросил Римо, немного успокоившись. – Я знал, что вы вернетесь к этой теме. Я так думаю потому, что Маккарти был не из тех, кто увлекается наркотиками. Чтобы пристраститься к героину, нужно быть в корне неудовлетворенным своим местом в жизни. У Маккарти для такого рода неудовлетворенности не хватало воображения. Он был вроде медведя в посудной лавке, этаким рыцарем Колумбуса, беспокоился о закладных и все такое прочее. В общении это был весьма приятный человек. И, честно говоря, я предпочел бы его, а не вас. Маккарти был реалистом. – Зная или догадываясь, что его убили, вы ни с кем не поделились своими подозрениями? – Чтобы сюда нахлынули орды всяких типов, якобы охраняющих закон? Брюстер затянулся трубкой с выражением полной уверенности в своей правоте, правоте человека, видящего мир в ясном свете, тогда как остальные блуждают в потемках. «Ох уж эти Римо Пелхэмы всего мира, – было написано на его лице, – ни в чем не разбирающиеся, даже в таких простых вещах как насилие.» Сквозь английские стекла окон кабинета послышался отдаленный грохот. Он быстро нарастал, пока не превратился в симфонию ревущих выхлопных труб мотоциклов, описывающих круг за кругом вокруг небольшого голубого фонтана. Мотоциклисты походили на потомков «СС»: черные кожаные куртки, фуражки с высокой тульей, свастики на спинах. На этом сходство заканчивалось: в отличие от эсэсовцев, они были небриты, на разномастных мотоциклах – зеленых, красных, желтых, черных, украшенных ленточками, флажками, черепами. Кожаная бахрома вилась по блестящему хрому. Брюстер подошел к окну. Римо встал рядом. Из коттеджей, этих домов-лабораторий, высыпали руководители основных научных проектов форума: отец Бойль и профессор Шултер, Ферранте и Рэтчетт. И еще один человек. Она вышла из крайнего коттеджа. Молодая женщина, которой можно было дать и двадцать лет, и тридцать. Слегка выдающиеся скулы и правильный аристократический нос не имели возраста. Темные волосы покрывали плечи, словно королевская мантия. На молочно-белой коже ярко выделялись губы. Ее коллеги жались к дверям, а она подошла к самому краю гравийного кольца. Главарь мотоциклистов заметил это и рванул машину прямо на нее, резко отвернув в самый последний момент. Она улыбнулась. «Развлекается,» – подумал Римо. Другой мотоциклист покружил вокруг, но она стояла неподвижно. Вся стая сделала еще круг, и вожак резко, с заносом затормозил рядом с ней, осыпав ноги женщины гравием из-под заднего колеса, а она спокойно повернулась и направилась к своему коттеджу. Римо улыбнулся про себя. Редкая пташка! Попытайся она убежать, банда набросилась бы на нее как свора собак. Вместо этого она выждала момент, когда главарь разрядил на время свою агрессивность, и тогда просто ушла. Перестала существовать как объект нападения. Прекрасно исполнено. Тут к главарю поспешил Рэтчетт, переваливаясь и подпрыгивая. Волосы развевались позади головы, пальчики на растопыренных руках возбужденно шевелились. Он что-то прошептал в украшенное золотой серьгой ухо главаря, который в ответ схватил Рэтчетта за ворот вельветовой рубашки и скрутил так, что лицо Рэтчетта сперва порозовело, а затем налилось краской. Рэтчетт ухитрился вынуть из кармана пачку банкнот, и хватка на его шее ослабла. Рэтчетт поцеловал руку, держащую его за глотку. Тогда главарь отпустил его, и Рэтчетт остался стоять, как маленький мальчик в общественной бане, прикрывая ладонями причинное место. Главарь зашагал по тротуару, цокая подкованными сапогами. Дружки загрохотали и зацокали следом. Банда двинулась к дому Брюстера. Брюстер повернулся к Римо. – Я не хочу неприятностей. Помните, что насилие порождает ответное насилие и так далее. Мы можем просто все это проигнорировать. Римо отошел от окна и уселся в кресло. – Эй, легавый! – заорал главарь. – Выходи! Римо театрально прошептал Брюстеру: – Ничего не делаю, сижу себе тихо. – Хорошо. – Эй, Пелхэм! Ты, дерьмо, выходи! Главарь был ростом под два метра и широк в плечах как штангист. Походка его была позой. Вызов его был позой. Мистер Под-Два-Метра большинство своих сражений выиграл за счет угрожающего вида. Главным его оружием был страх в сердцах слабых. Главарь кивнул, и кто-то из сообщников взмахнул рукой. «Камень,» – определил Римо. Стекло разлетелось. Брошенный камень грубо нарушил природную гармонию носа доктора Брюстера. Брюстер завертелся на месте, раскрыл рот и схватился за нос. Потом взглянул на свои ладони, залитые кровью, стекающей по запястьям в рукава твидотого пиджака, и завопил: – О-о-о! Мерзавцы! Мой нос! Нос и в самом деле был сломан и на глазах превращался в алую шишку, обильно источающую кровь. Сломан? Да. Трагедия? Нет, конечно. – Он всего лишь сломан, – сказал Римо. – Не трогайте его руками. Опасны бывают лишь осколки. – О, нет! Больно. Кровь. Вы отвечаете за безопасность. Сделайте что-нибудь! Я приказываю, я разрешаю. Сделайте что-нибудь! Вызовите полицию. Вызовите врача. – Вызвать репрессивную силу, контрсилу, порождающую опасность и неприятности? – Не умничайте, Пелхэм. Я истекаю кровью. Идите и вышвырните отсюда этих подонков. Если у вас есть оружие – стреляйте. Прикончите этих мерзавцев. Римо подошел к окну. Семеро хулиганов явно готовились к нападению. Они могут ворваться в кабинет Брюстера и уничтожить или повредить архивы и бумаги, а это, без сомнения, отрицательно скажется на работе Форума. Придется выходить и работать при свидетелях. – Прошу прощения, – сказал он Брюстеру, – я сейчас. Толкнув дверь, Римо вышел наружу и, помедлив, еще раз напомнил себе, что несмотря на затянувшуюся готовность, нельзя ни в коем случае ошибиться и ненароком пристукнуть кого-то из хулиганов. Главарь воспринял секундное замешательство как проявление страха. – Иди сюда, ты, гомик! – крикнул он. Римо подошел поближе, рассчитывая дистанцию, и остановился точно в одном метре и пяти сантиметрах от главаря – на расстоянии, оптимальном для удара ногой по коленной чашечке. – Вы меня звали, сэр? – почтительно спросил он у мистера Под-Два-Метра. Шестеро бандитов выстроились в ряд позади главаря. В руках у них (слева направо) были: цепь, монтировка, нож, цепь, цепь и нож. Главарь продолжал позировать, угрожая самим своим видом, ростом и весом. В дальнем углу двора Рэтчетт тайком мастурбировал, засунув руки в карманы брюк. Никто из его коллег этого не замечал, взоры всех были устремлены на Римо. – Да, я звал тебя, пидор. Как тебе это нравится? – Что нравится, сэр? Римо прижал к туловищу правую руку, слегка повернув ладонь вперед. Когда в бой вступит второй эшелон противника, можно будет пустить в дело ногти, ими очень сподручно выбивать глазные яблоки. – Ты – педераст. Ты мухлюешь при игре! – Совершенно верно, сэр, – сказал Римо и слегка согнул левый локоть. Локоть должен попасть точно в нос: пара сантиметров ниже – и удар может оказаться смертельным. – Ты любишь причинять людям беспокойство! – Истинная правда, сэр, – сказал Римо и, выпрямив ладонь левой руки, слегка согнул большой палец, словно взводя курок револьвера. Мистер Под-Два-Метра почувствовал замешательство. – Ты – педик, – настаивал он на своем. – Что же, сэр, – сказал Римо. – Наша беседа доставила мне истинное удовольствие, но у меня, к сожалению, много дел. Разве что вы хотите еще что-нибудь сказать. – Ты – педераст. Гомик. Голубой. Тебе нравится быть таким? Мистер Под-Два-Метра был в явном замешательстве. Что ж, пора заканчивать эту бессмыслицу. – Нет, не нравится, – сказал Римо. – А знаешь, что мне нравится? – Что? – Выслушивать оскорбления от таких засранцев, как ты. Это оправдывает все те болезненные вещи, которые я собираюсь сейчас с тобой проделать. С тобой и с этим дерьмом, вьющимся вокруг тебя, как мухи вокруг свинячьей задницы. В крайнем возбуждении Рэтчетт прямо-таки вцепился в свой член. – Мне надоело смотреть на твою рябую морду и слушать блеяние, которое ты считаешь человеческой речью. Шагни вперед на один дюйм, и я сделаю так, что ты никогда больше не сможешь ходить без неприятных воспоминаний обо мне. Давай. На один дюйм. Главарь засмеялся, дружки – нет. Они выжидали. Их молчание кричало и обвиняло. В полном расстройстве главарь сдвинулся на дюйм вперед и наткнулся на что-то очень быстрое, что, как ему показалось, вонзило нож в коленную чашечку. Потом – рывок, он увидел небо, потом что-то треснуло, он снова увидел небо, а затем оно потемнело, стало черным, и все кончилось. С его дружками Римо обошелся достаточно мягко. Ногти правой руки взяли на себя заботу о глазных яблоках хозяев цепи и ножа справа. Локоть успокоил держащего цепь слева. Римо остался доволен: нос был сломан очень точно, как учили, и удар пришелся прямо в цель, а не ниже, по потенциально опасной для жизни верхней губе. Ребро ладони левой руки со звонким стуком, словно бейсбольная бита, встретилось со лбом обладателя монтировки, второго слева. Он рухнул наземь, словно куча тряпья. Нет, так дальше не пойдет. Пятеро уже на земле, а он так и не сдвинулся с места. А остались только нож и цепь в центре. Взмахни Римо руками и крикни «Бу-у!», они бы тут же сбежали. Но Римо не хотел, чтобы разборка выглядела легкой. Он шагнул назад, провоцируя нож и цепь на атаку, и завертелся между ними, делая выпады, ставя блоки, создавая у наблюдающих впечатление, что отбивается с трудом. Но потом ему стало вдруг наплевать на зрителей, и Римо раздробил обоим хулиганам барабанные перепонки. Семеро бандитов стонали на гравии. Рэтчетт испытывал оргазм, Брюстер готов был завопить от благодарности, а Римо держался за голову, потому что, набрав немного крови на ком-то из семерых, хотел представиться раненым. Затем сосредоточился на собственных кровеносных сосудах, стараясь ускорить кровообращение мыслями об огне, жгучем солнце, высасывающем из тела все соки. И, наконец, добился того, что на лице выступил пот. – Люблю тебя, люблю! – вскричал Рэтчетт и скрылся в своем коттедже, чтобы, по рассуждению Римо, переменить трусы. – Эдот еще шевелитза, – прогундосил Брюстер сквозь расквашенный нос. – Здукди его или сделай что-дибудь. – Сами стукните, – отвечал Римо. – Мде дужен доктор, – сказал Брюстер и скрылся в коттедже. За исключением главаря банды, который, очнувшись, обнаружил, что его колено превратилось в желе, остальные мотоциклисты сумели убраться без посторонней помощи. Мистера Под-Два-Метра они увезли с собой. Тут произошло нечто удивительное. Сотрудники Брюстер-Форума, эти лица на фотографиях, эти новые интеллектуалы, как школьники столпились вокруг Римо, засыпая его поздравлениями. И Ферранте. И Шултер. Тренер по шахматам пробурчал что-то вроде «сыграем когда-нибудь». Но Римо не обратил на них внимания. Он искал глазами ту, которой здесь не было, – черноволосую красавицу, исчезнувшую в крайнем коттедже сразу же, едва закончился бой.Глава одиннадцатая
Был полдень, и Римо, как обычно, набрал телефонный номер в Чикаго, по которому всякий желающий в любое время мог прослушать проповедь. Сегодня преподобный отец Сминстершуп читал Псалмы. Сотворение мира означало отсчет времени до начала операции. Экклезиаст оставлял Римо одни сутки на завершение задания. Второзаконие приказывало отказаться от всех планов, просто перебить ученых и убираться восвояси. А Псалмы означали еще один день максимальной готовности. Римо путешествовал по долине смерти, где нельзя было ни расслабиться, ни дать схлынуть напряжению, ни восстановить уходящие силы. С каждым днем усиливался спад физического и психологического состояния. Если бы Римо сейчас попробовал исполнить «падение по-кошачьи», то попытка закончилась бы не стуком ног об пол, а, скорее всего, сотрясением мозга. Римо назвал в трубку номер, который, он знал, запишется на магнитофон. Номер принадлежал телефонной будке, из которой он звонил, причем код города он поместил в конце – традиционный способ оставить как можно меньше следов, даже если они и ведут к своим. Все входящие звонки фиксируются, но для чего – никто не знает. Он сделал вид, что повесил трубку, но не положил ее на рычаг, а прижал его пальцем и держал так минут пять, делая вид, что оживленно с кем-то беседует. При первом же звонке Римо отпустил рычаг. – Это я, – сказал он. Этого было достаточно. Когда-то у него был персональный номер, но Римо постоянно забывал его, и Смит отказался от этой затеи. – Я переговорил со всеми, кроме женщины, и что-то не верю этим фотографиям. Может, это фальшивка? – Нет. У нас есть оригиналы негативов. Мы с самого начала сопоставляли зернистость. А в чем дело? – Я просто хотел помочь. – Не надо нам помогать. Фотографии – не главная ваша забота. Все ли готово для… для того, что может оказаться необходимым? Даже по телефонной линии повышенной секретности, закрытой для прослушивания, Смит был осторожен в выборе выражений. – Все в порядке, – сказал Римо. – Они часто общаются, каждый вечер собираются вместе. За пять минут я смогу так перестроить кондиционер, что все будет о'кей. – А если придется… заниматься каждым в отдельности? – Тоже без проблем. Я могу поодиночке заговорить их до смерти. – Вы полагаете, это очень смешно? Что с вами происходит? Вы становитесь нестабильным. Римо знал, что из самых негативных терминов в лексиконе Смита, этот был вторым. Первым шло слово «некомпетентность». – Мне нужно выйти из максимальной готовности. – Нет. – Почему? – Потому, что вы на службе. – Я теряю остроту реакции. – Оставьте гимнастические разговоры. Острота, пик… Будьте просто в форме. – Я теряю форму. – Сойдет и так. – Я медленно схожу с ума. – Вы всегда были сумасшедшим. – Кажется, я становлюсь некомпетентным. – Один день поможет? – Да. – Один день… Ладно, берите день, раз уж он вам так нужен. Но не делайте его слишком длинным. Мы пока не знаем, что выяснили родственные службы, и когда вам придется вступать в игру. – О'кей. Римо переменил тему, чтобы Смит не успел передумать: – Вы получили от меня посылку? Бумажники? – Да. Мы с ними работаем, но пока трудно что-либо сказать. Кстати… – Хватит ваших «кстати». – Кстати, – настойчиво повторил Смит. – Вам удалось выяснить, чем они занимаются? Я имею в виду… этот их план. – Если я вам расскажу, вы все равно не поймете, – сказал Римо и повесил трубку. Он уже почти превратился в интеллектуала, для чего необходимо одно: чтобы рядом, для контраста, был неинтеллектуал. А может быть, в этом суть Брюстер-Форума? Фикция, искусно сработанная видимость бурной деятельности? Римо не верилось, чтобы кто-то из этих ученых, включая самого Брюстера, был в состоянии разработать план покорения хотя бы телефонной будки. Ни один не занимался, похоже, ничем таким, что могло бы представлять интерес для правительства. А Римо переговорил уже со всеми, кроме темноволосой красавицы, доктора Деборы Хиршблум. Странно, но они начинали ему нравится. Как умно, Римо. Теперь осталось только влюбиться в доктора Дебору Хиршблум. Это будет мудро. Если бы он мог вырабатывать в себе ненависть по заказу… Профессиональные футболисты это умеют. А почему нельзя ему? Да потому, дорогой, что ты должен работать, будучи никем и ничем, бездушной машиной для убийства. Стоит только начать ненавидеть – появится и любовь, потом придет некомпетентность, а следующий этап – станешь обычным человеком. Вот тогда и поглядим, куда пойдут все эти деньги. В унитаз. Деньги, затраченные на то, чтобы сделать из тебя великолепное ничто, каковым ты теперь и являешься. Человеком, который может держать вытянутую руку абсолютно неподвижно целых пятьдесят три минуты. Пусть об этом знают гиганты мысли, руководящие страной. Да здравствует КЮРЕ! Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш. Долгое, слишком долгое пребывание в состоянии максимальной готовности творит чудеса с процессом мышления. Да, Римо, говори сам с собой. Да здравствует КЮРЕ! Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш. Ну-ка, приятель, потише. Вот женщина в автомобиле заметила, что ты смеешься неизвестно над чем. Успокойся. Набери в грудь побольше кислорода. Вернись в мыслях в комнату, в которой побывал в самом начале подготовки. Вспомни детали, ощущения. Тихая, спокойная комната. Черный ковер на полу. Диван. «Мысленно ты всегда сможешь возвращаться сюда, – говорил Чиун. – Здесь твоя безопасность, твое убежище. Когда понадобится отдых твоему телу или разуму – возвращайся. Здесь ты в безопасности. Тебя здесь любят. Сюда никто не войдет к тебе незваным. Отсылай сюда свой разум.» И Римо вернулся, и сел рядом с Чиуном, как они сиживали когда-то. Сознание успокоилось, прибавилось сил. Лицо женщины ему знакомо. Или нет? Людей ведь узнаешь преимущественно по походке или по общим очертаниям фигуры, а не по чертам лица. Лицо – это окончательное подтверждение. Лицо было жестким, очень тридцатипятилетним лицом под прямыми льняными волосами. Обнаженная рука лежала в открытом окне автомобиля с откидывающимся верхом. – Здорово, приятель. Как поживаешь? – Я вас знаю? – Нет, но я тебя знаю. Шахматы. Ты меня не видел. Великолепный ход. – О, – сказал Римо. – Я Анна Сторс. Дочь доктора Сторса, тренера по шахматам. А кроме того, я президент ассоциации дочерей Брюстер-Форума. – И много там дочерей? – Много, но таких, как я, больше нет. – Это хорошо. – Ты кажешься симпатичным. Давай. – Что давай? – Ты знаешь. – Нет. – Почему нет? – Я девственник. – Не верю. – Хорошо, я не девственник, – согласился Римо. Ее глаза оценивающе пробежали по его телу, задержавшись в паху. – А за деньги станешь? – спросила она. – Нет. – Почему? – Ты, я вижу, считаешь себя неотразимой? Она улыбнулась ровнозубой улыбкой, привлекательной, но грубой и вызывающе откинула назад голову. – Я знаю, что это так, полицейский. Она переменила тактику, стараясь задеть его "я", представляя себя труднодостижимым призом, вроде героини романчика, который Римо когда-то читал. Он просунул голову в окно автомобиля. – Не интересоваться кем-то – это не преступление. Извините, у меня назначена встреча. Он направился в Брюстер-Форум, к кольцу коттеджей, чтобы разыскать доктора Дебору Хиршблум и приготовить все на случай, если ее понадобится убрать. А потом можно будет взять долгожданный «отгул». Что-то с ней не так. Все остальные ученые искали встречи с ним после инцидента с бандой мотоциклистов. Интервью с отцом Бойлем было первым, и оказалось на удивление сложным. Как большинство иезуитов, он вел себя не как священник, и в то же время в каждом его слове, жесте ощущалась вера. Бойль сидел, положив на стол здоровенные ступни. Римо давно не доверял людям, которые кладут ноги на стол. Это фальшивый жест, мол «Хо-хо, мы все одна большая семья!» и так далее, все, чтобы тебя обмануть. Однако Римо готов был многое простить и забыть Бойлю, потому что он единственный из всех присутствующих на шахматном турнире вел себя по-людски. Итак, Римо сидел перед гаргантюанскими подметками огромных ботинок, надетых на громадные ноги преподобного Роберта А. Бойля – выпускника Сорбонны, антрополога, математика и, вдобавок, руководителя исследований по биоциклическому анализу в Брюстер-Форуме. Римо припомнил порнографические фотографии Бойля. Да, там фигурировали его громадные ножищи. Римо их видел, но сразу не вспомнил: ослабевала память. Три месяца максимальной готовности. Он начинал разваливаться по частям. – Ну? – Бойль сидел за столом, глядя на Римо. – Что, ну? – Я старался догадаться, что вы думаете о нашем приюте для помешанных. – Великолепное место для посещения. Жить здесь я бы не захотел. – На это у вас мало шансов. Ваше присутствие здесь явно нарушает тишину и покой нашего маленького дурдома. Сперва вы поставили Рэтчетта в смешное положение на шахматном турнире. А вчера – это шоу с хулиганами. – Именно за это мне и платят, – лаконично отвечал Римо. «Перестань быть приятным парнем. Будь негодяем. Тогда я спокойно придумаю как тебя убить без всякого сожаления.» – Я должен задать вам массу вопросов, – сказал Бойль. – А чего ради я должен на них отвечать? Если Бойль и услышал, то не подал вида. – Мне нужно узнать, где вы родились, где выросли. Ваше окружение. Числа, даты. Когда вы угодили в тюрьму. В голове Римо вспыхнул сигнал тревоги. Тюрьма? Что знает Бойль… что он может знать… о прошлом Римо? Он принял спокойный вид и будничным тоном спросил: – Тюрьма? С чего вы взяли, что я сидел в тюрьме? – Мой опыт показывает, – сказал Бойль, устремив голубые глаза на суровое лицо Римо, – что люди с горячим темпераментом, склонные к решительным действиям, как правило, побывали в клетке. По крайней мере, так обстоит дело в этой стране. В моей – мы делаем их премьер-министрами. – Очко в мою пользу, – отвечал Римо. – Я никогда не был за решеткой. По крайней мере, в этой жизни. Фактически он не солгал. Бойль отметил что-то в блокнотике с желтыми листками, зажав в розовой ручище каменщика огрызок карандаша. Он снова взглянул на Римо. – Продолжим? – Объясните, для чего? Бойль подошел к небольшому холодильнику, стоявшему в углу. Римо от выпивки отказался. Бойль налил себе большой бокал ирландского виски. Воздержание от алкоголя явно не входило в число данных им обетов. – Это даст мне возможность еще годик поработать здесь, а не в Богом забытом церковном приходе. – Что ж, достаточно откровенно. К тому времени, когда бокал опустел, Римо узнал, что биоциклический анализ изучает ритмы в жизни человека. По утверждению Бойля, поведение человека определяют подсознательные ритмы. – Если бы нам удалось выделить индивидуальные ритмы, мы приблизились бы к пониманию, а может быть, и к прогнозированию или даже контролю над поведением. Бойль показал Римо какой-то график. – Видите эту линию? Это показатель дорожных происшествий в расчете на десять тысяч часов вождения у водителей одной из таксомоторных компаний в Токио. – А вот еще одна линия, – показал он другой график. – Число происшествий шесть месяцев спустя. Отчего такая разница? – Наверное, они наняли водителей-немцев. Вы видели, как японцы водят автомобили? Бойль от души расхохотался; смех смял черты помидорообразной физиономии. – Нет. Водители те же, но компания проанализировала цикличность их физического состояния и рекомендовала соблюдать особую осторожность в дни, которые мы называем «критическими». Одно только это – и число происшествий сократилось вдвое. Понимаете? – Возможно. А что это за циклы? Они что, на самом деле контролируют человека? Вы верите в подобную чушь? Бойль принялся объяснять, что после пятидесяти лет исследований ученые сумели выделить три основных типа циклов: двадцатитрехдневный эмоциональный цикл, двадцативосьмидневный физический цикл и тридцатидвухдневный интеллектуальный цикл. Сейчас с помощью компьютеров можно обрабатывать громадные массивы данных, касающихся огромного количества людей. – Если мы введем в память ЭВМ достаточное количество информации, нам, возможно, удастся обнаружить принципиально новые циклы и ритмы. Ритмы любви. Или ненависти. – А для чего вам я? – Основной предмет наших исследований – насилие, жестокость. За многие годы вы здесь первый по-настоящему склонный к насильственным действиям человек. Редкость. Человек, который не интеллектуализирует все до смерти. – Вы исследовали Маккарти? Человека, которого я сменил? – Исследовал. Вы знаете, что его убили? Уже второй человек сообщал Римо о том, что Маккарти был убит. Римо невинно посмотрел на священника. – Нет, не знал. Я считал, что это самоубийство. – Чушь, если воспользоваться вашей терминологией. День, когда убили Маккарти, был для него уникальным – совпали высшие точки трех его циклов: эмоционального, физического и интеллектуального. Этот день мог бы стать ярчайшим днем его жизни. В такие дни люди не совершают самоубийств. – Кому могло понадобиться убивать его? – спросил Римо, внимательно наблюдая за лицом Бойля. – Насколько я знаю, он ни в чем не был замешан. Ни в шантаже… ни в порно-бизнесе. Бойль никак не отреагировал. – Понятия не имею, кто его прикончил. Надеюсь, вам удастся это выяснить. Маккарти был достойным человеком. На Римо посыпались вопросы– достаточно безобидные – о его жизни. Римо придерживался фальшивой биографии Пелхэма. Когда Бойль приближался к подлинному прошлому, к КЮРЕ, к его заданию – Римо врал. На вопросы и вранье ушло больше часа. Выяснилось, что Римо находится на четвертом дне своего эмоционального цикла, восемнадцатом дне интеллектуального цикла и пятнадцатом дне физического ритма. – Этим объясняется вчерашнее происшествие, – сказал Бойль. – У вас был день физического кризиса, вы находились в середине цикла. Происходил переход от подъема к спаду, и вы нервничали. Произойди это завтра, вы бы повернулись и ушли. Несчастным хулиганам не повезло. – Не повезло? Меня же могли убить! – Позвольте в этом усомниться. Озадаченный, Римо вышел из коттеджа Бойля на улицу. Так, они исследуют насилие и жестокость. Хорошенькое дело. Может, в плане Брюстера по покорению мира подразумевается и такой способ – заговорить противника до смерти? Ведь никогда не удастся определить ритмы и циклы всех противников и сражаться с ними только тогда, когда ритмы будут на нашей стороне. А порнографические фото? Еще одна загадка. Взгляд голубых глаз Бойля не дрогнул ни при упоминании о шантаже, ни о порнографических делишках. Римо был убежден, что Бойль не причем. И, в то же время, именно он позировал на них. Позировал в полном смысле слова, поскольку на фотографиях было заметно профессиональное освещение, съемка велась с разных ракурсов. Но Бойль понятия не имел об этом! Если придет приказ, Бойля придется убирать в индивидуальном порядке. Руками. У него нет стойких привычек или хобби. Свой коттедж он покидает редко. Значит, в доме произойдет несчастный случай. Возможно, что-нибудь с электропроводкой. Если приказ поступит. Римо надеялся, что этого не случится.Глава двенадцатая
В детстве Римо мечтал стать великим охотником. Остатки детской мечты испарились при виде полуторатонного носорога, растоптавшего привязанного на цепь шакала. От шакала осталась еле заметная клякса. Римо с интересом смотрел на экран. Камера сменила план, и носорог отдалился от зрителя, а в кадре появился доктор Абрам Шултер. Черные редкие волосы выбивались из-под пробкового шлема. В руках он держал черную коробочку, казавшуюся большой в его птичьих пальчиках. Шултер направился к носорогу, время от времени останавливаясь и размахивая над головой шлемом, чтобы привлечь внимание близорукого животного. Корца до зверя осталось меньше тридцати метров, Шултер остановился и закричал. Носорог бросился вперед. Земля содрогалась под его галопом, заставляя вибрировать камеру. Из правого угла экрана носорог мчался на стоящую в левом углу тщедушную фигурку доктора Шултера. Тот еще секунду понаблюдал за носорогом, а потом щелкнул переключателем на черной коробочке. Носорог остановился как вкопанный, словно налетев на невидимую стену. Он так и остался стоять без движения, меньше чем в десяти метрах от Шултера. Экран потускнел. Следующие кадры демонстрировали носорога, лежащего на земле и мирно жующего травку. На его спине разместился доктор Шултер. Животному, судя по всему, было абсолютно все равно. Увиденное произвело на Римо впечатление, но он не смог сдержать ухмылку – этот сумасброд Шултер готов залезать на что угодно: на игрушечных жирафов, носорогов и так далее. Молодым мамашам в округе лучше прятать подальше надувных уточек своих малышей. Зажегся свет. Облаченный в белый халат доктор Шултер – профессор, доктор философии, член того и дипломант этого, основатель и родоначальник – прошлепал к Римо в ботинках на рифленой подошве и стал поднимать шторы, затемнявшие окна кабинета. – Вот чем мы занимаемся, – сказал он, как будто фильм что-то разъяснял. – Вы дрессируете носорогов? – Дрессирую носорогов? Нет, зачем? А, понимаю! Маленькая шутка. Да, хорошо. Действительно, хорошо сказано. Шултер продолжал: – Нет, вы не правы. Это электронная стимуляция мозга. Коробочка, которую вы видели, представляет собой радиопередатчик. Он излучает сигналы, возбуждающие альфа-волны в мозге носорога, каким бы маленьким он ни был. Альфа-ритмы приносят внутренний покой. Вас не интересует обретение внутреннего покоя? Шултер отошел от окна и сел за кофейный столик напротив Римо. Достал из деревянной шкатулки сигарету и прикурил. Пальцы его были покрыты никотиновыми пятнами. Как все завзятые курильщики, он не предложил Римо сигарету. Тогда Римо наклонился и сам взял сигарету, хотя это и было нарушением всех правил периода максимальной готовности. Прикурил от лежавшей на столе зажигалки и положил ее обратно, рядом со шкатулкой, поближе к Шултеру. Глубоко затянулся, стараясь не нарушать ритм дыхания, выдохнул на два счета, и только тогда взглянул на Шултера. – Я не носорог. Я даже не игрушечный жираф. Что вы от меня хотите? – Ну, в общем, так. Я наблюдал, как вы обошлись с теми странными типами. Я имею в виду… вы действовали жестоко и решительно, и мне показалось, что вам хотелось бы обрести внутренний покой. Правильно? – А у меня получится? – Конечно. Для этого нужно одно – ввести в ваш мозг электроды. Ничего сложного. – А вам никогда не предлагали «ввести» ногой по заднице? Шултер вздохнул: – Типичная реакция. Ничего необычного. Он несколько раз быстро затянулся, взял со стола шкатулку с сигаретами, повертел ее в руках, словно изучая поставил точно на середину стола, а затем проделал то же самое с зажигалкой. – Ну, в любом случае, – сказал он, – я подумал, что стоит вам это предложить. Кроме того, мне хотелось получить излучение вашего мозга под воздействием стимуляции. Только и всего. – Какой такой стимуляции? – спросил Римо. – Просто кинокадры на экране. – А почему я? – поинтересовался Римо. – Почему бы и нет? Вы у нас человек новый. Все остальные у меня побывали. Шултер скрылся в большом стенном шкафу, а затем, держа в руках металлический полушлем, возвратился и вставил в проектор кассету с пленкой. Длинный провод, подсоединенный к шлему, Шултер подключил к приборной панели у противоположной стены. Щелкнули два выключателя в верхней части панели, и засветился глаз осциллографа. – Шлем в действительности представляет собой нечто вроде приемного микрофона, – сказал Шултер, протягивая шлем Римо. – Только вместо звуковых волн, он собирает электрические импульсы вашего мозга. Они высвечиваются на экране осциллографа, – Шултер показал на панель, – а, кроме того, фиксируются на бумажной ленте для дальнейшего хранения и изучения полученных данных. Римо взвесил шлем в руках. Ему уже приходилось видеть нечто подобное. Такой шлем ему надели на голову, когда он сидел привязанный к электрическому стулу в тюрьме штата Нью-Джерси. Шултер продолжал объяснения. – Вы надеваете шлем и смотрите на экран. Через определенные интервалы на нем появляются разные картинки, а на бумаге фиксируются изменения характеристик мозговых импульсов под влиянием стимуляции. Совершенно безвредно. Римо пожал плечами и сел в кресло. С опаской надел шлем и уставился на экран. В памяти возник ритуал Чиуна. Тот садился в позу лотоса и начинал тихо мычать с закрытым ртом на одной низкой ноте, а потом заявлял, что его мозг и тело избавились от напряжения и расслабились, Римо пришло в голову, что, наверное, Чиун вызывал успокаивающее мозг альфа-излучение, используя вибрацию костей для воздействия на черепную полость, заставляя мозг испускать альфа-волны. Шултер уселся перед панелью спиной к Римо. Осциллограф прогрелся, и по комнате разносилось его гудение. Ученый повернул еще один выключатель, и проектор пришел в движение. Римо постарался прогнать все посторонние мысли и настроиться на низкое мычание «а ля Чиун». Экран осветился картинкой. Легкий бриз ласкал полевые цветы, в небе летали птицы. Очевидно, это были контрольные кадры, чтобы зафиксировать реакцию мозга в состоянии покоя. Гудение осциллографа маскировало низкое мычание Римо. Через двадцать секунд палевые цветы сменило красное пятно во весь экран. Камера отошла назад, и красное оказалось пятном крови на груди одетого в белую рубашку мертвеца с открытыми глазами и застывшей идиотской ухмылкой. Римо мычал сквозь зубы. На экране китайские коммунисты методично расстреливали поставленнных к стене корейских крестьян. Римо мычал. На четвертой картинке здоровенный мужчина ударил по щеке ребенка так, что дернулась голова малыша. Римо мычал. Шултер щелкнул выключателем, и проектор остановился. Другие тумблеры отключили панель. Ученый поднялся и взглянул на длинную бумажную ленту. Римо тоже встал и снял шлем. – Ну что, прошел я испытание? Шултер вздрогнул и обернулся. – А, да. Прошли. Хорошо. Высокая стабильность. Римо решил схитрить. – Показали бы мне порнографию. Плети и сапоги, понимаете. Это еще интереснее. Шултер не отреагировал. Будь у него на голове надет шлем, приборы не зафиксировали бы изменений. Порнография для него была пустым звуком. Он ничего не знал. Ничего о порнографии. Ничего об игрушечных жирафах. Ничего о черноволосой женщине со странным взглядом, с плетью и в высоких сапогах. – Хорошо бы повторить тест, часто это бывает полезно. – В другой раз, доктор. Шултер рассеянно проводил Римо к выходу, на ходу изучая бумажную ленту. Он взглянул в спину уходящего начальника охраны. Римо улыбался и мычал про себя. «Когда настанет час, – думал Римо, – разобраться с Шултером будет просто. Переключатель на шлеме… и трагический инцидент в лаборатории.» Совсем иного рода, чем тот, что едва не произошел пятью минутами позже с другим ученым по вине Римо Пелхэма.Глава тринадцатая
Один дюйм и одна пятидесятая доля секунды. Так близко была смерть от Энтони Ж. Ферранте, занимающегося в Брюстер-Форуме проблемами биофидбэка. Римо постучался в белую входную дверь коттеджа, на которой было написано имя Ферранте, и, услышав «Входите!», отворил ее. Войдя, он заметил, что за письменным столом напротив двери никого нет. Римо обежал взглядом комнату в поисках Ферранте. Услышал ли он что-то? Или почувствовал ничтожное изменение давления воздуха возле левого уха? Римо крутанулся влево на пятке левой ноги. Правая нога согнулась в колене, все тело сложилось. Вовремя! Сверху на него обрушивался удар карате. Времени на раздумья не оставалось, да и нечего было раздумывать: сотни часов упражнений и тренировок сделали реакцию инстинктивной, а ответные действия – автоматическими. Левая рука Римо взметнулась к виску, чтобы запястьем встретить и отразить удар. Правая рука уже возвратилась к бедру и, не задерживаясь, на ходу превращаясь в классическую «руку-копье», пошла в молниеносном ударе в левую почку нападавшего, которого Римо пока что не видел. Дыхание Римо взорвалось в резком выкрике «Ай-и-ии!», стальная кисть метнулась в цель. Она уже заканчивала свой смертоносный маршрут, когда Римо скорее почувствовал, нежели увидел, что рука его противника, наносившая удар сверху вниз, остановилась до контакта. Человек отвел удар. Атакующий удар автоматичен, импульс из спинного мозга идет напрямую к мышцам, минуя головной мозг. Как остановить такой удар? Это должен быть акт сознания, а мозг не столь быстр, чтобы успеть остановить руку, расслабить натянутые канаты мышц, смягчить напряжение слегка согнутых пальцев, которые в состоянии превратить в порошок шлаковый блок. За одну пятидесятую доли секунды мозг Римо сделал все, что мог. На один дюйм изменил направление удара. «Рука-копье» скользнула вдоль таза противника и врезалась в деревянную стойку вешалки, стоявшей в углу рядом с нападавшим. Пальцы соприкоснулись с деревом со звуком разбившейся о каменный пол фарфоровой тарелки. Верхняя часть вешалки пьяно зашаталась и рухнула на пол. Пятисантиметровая деревянная стойка была начисто перерублена. Нападавший посмотрел на стойку, а Римо – на него и увидел крепкого мужчину средних лет, одетого в классический костюм для дзю-до и карате – «дзю-до-ги» – с черным поясом, низко опоясывающим бедра. Оливковый цвет лица. Темные круги вокруг глаз казались еще темнее в контрасте с блестящей лысиной. Это был Ферранте. Левая рука Римо неуловимым движением завладела правой кистью Ферранте. Палец надавил на нервный узел на тыльной стороне ладони, рядом с основанием большого пальца, вызвав пронизывающую боль и моментальную покорность. Человек вскричал: – Стойте! Я Ферранте! Он смотрел в глаза Римо. Во взгляде – смущение и боль. Римо нажал еще разок и отпустил руку. – Какой бес в вас вселился? Бандитов что ли ждали? – Я не собирался бить по-настоящему, – потирая руку ответил Ферранте. – Просто хотел посмотреть, что и как вы умеете. После вчерашнего. Он взглянул на перерубленную пополам вешалку: – Здорово у вас получается. Римо отодвинулся, выпустил его из угла за дверью и медленно и глубоко вздохнул, чтобы снять стресс и дать организму возможность нейтрализовать героический залп адреналина, наполнивший мышцы. Что ж, если последует приказ, Ферранте суждено погибнуть в гимнастическом зале от перелома шеи после неудачного падения во время тренировки по дзю-до. Римо швырнет его о стенку с огромным удовольствием. Ферранте не спеша направился к своему столу, потирая все еще побаливавшую руку и рассыпаясь в извинениях. Римо стало немного неловко перед оливковым каратистом за причиненную боль, за неудобное положение, в которое он его поставил. Интересно, что бы подумал Ферранте, если бы увидел свои порно-портреты, на которых был запечатлен без штанов? Если только он их уже не видел. Ферранте продолжал извиняться: – Я сглупил, конечно. Давайте забудем о случившемся и начнем знакомство с нуля. Вам наверное не понятно, чем мы занимаемся. Римо что-то невнятно пробурчал. Он пока что не был готов простить и забыть. – Мы заняты изучением сознания, его функционированием. У каждого из нас своя отрасль. Моя – биофидбэк, что в целом означает использование принципа «боль – удовольствие» для обучения человека контролю над рефлекторными процессами. Мы, например, добились больших успехов, обучая людей снижать частоту собственного пульса. Если частота пульса повышается, испытуемый получает слабый электрический шок, а если пульс снижается и приближается к запланированным значениям, то человек получает электрические импульсы, приносящие удовольствие. – Для чего все это? – спросил Римо. – Это очень важно с точки зрения медицины. Мы сможем спасать людей с аритмией сердца, астматики смогут справиться с приступом удушья простым усилием воли. Психосоматические заболевания могут быть изжиты в буквальном смысле слова. Ферранте рассказывал, а Римо подумал, что хорошо бы прислать сюда Чиуна, уж он-то сразу бы во всем разобрался. Престарелый кореец со своими рыбьими головами, рисом и дзэн-буддизмом заставил бы этих умников поволноваться. Во время долгих тренировок и занятий Римо не раз становился свидетелем того, как Чиун замедлял свой пульс до такой степени, что биение сердца становилось неразличимым, а частоту дыхания снижал настолько, что казался бездыханным телом. Чиун рассказывал, что его отец мог останавливать даже кровообращение, стоило лишь ему об этом подумать. «Все дело в сознании. Тело не подчинится, пока не научишься контролировать сознание.» – Где вы этому научились? – прервал Ферранте раздумья Римо. – Чему? – Ну, штукам, что проделали с теми бандитами. – Так, в разных местах. Параллельные курсы обучения. Часовая разминка раз в месяц, хочу я этого или нет, помогает сохранять форму. Ферранте к этому времени вновь стал самим собой, и хотя так и не снял неуместной борцовской формы, вернулся в образ ученого с мировым именем. Он показал оборудование, на котором работал. Римо заметил, что во всех лабораториях Форума приборы, похоже, одни и те же, во всяком случае, взаимозаменяемы. Кажется, эти обманщики меняются оборудованием, передавая его друг другу, словно прочитанную книгу. Тут было кресло с рукояткой, через которую подопытный, если он не выполнял требования эксперимента, получал слабый электрический разряд. Был здесь и шлем, как у Шултера, передающий в мозг испытуемого импульсы, вызывающие приятные ощущения. Ферранте предложил Римо попробовать. «Ладно, я перед ним вроде как в долгу, – подумал Римо и сел в кресло. – Сейчас мы ему подбросим пищу для размышлений.» Частота его пульса в состоянии покоя составила шестьдесят восемь ударов в минуту. Если частота будет расти, предупредил Ферранте, Римо через рукоятку получит слабый электрический разряд. Частота снижается – возникают приятные ощущения. Он надел Римо на голову шлем. Ферранте установил метроном на шестьдесят пять ударов в минуту. – Это – ваша цель, – сказал он, – но если достичь ее не удастся, не расстраивайтесь. Это мало у кого получается. Метровом щелкал. Ферранте считал пульс, держа пальцы на запястье Римо, а Римо вспоминал трюк, которому его научил Чиун. Устанавливаешь свой собственный ритм, отключаешь все внешние раздражители, ускоряешь темп дыхания до желаемой частоты пульса. Гипервентиляция легких замедляет сокращение сердца за счет насыщения крови кислородом. – Вы готовы? – спросил Ферранте. – По ходу дела я буду называть частоту пульса, чтобы вам легче было приспособиться. – А разряд сильный? – поинтересовался Римо. – Я боюсь электрических стульев. – Ничего страшного, – ответил Ферранте, – больше похоже на вибрацию, чем на настоящий разряд. Начинаем… Поехали! Метроном отщелкивал шестьдесят пять ударов в минуту, и Римо начал подстраивать свое дыхание под его ритм. – Шестьдесят восемь, – объявил Ферранте. Римо тихо посапывал: вдох – выдох. – Шестьдесят шесть. Римо закрыл глаза, чтобы не видеть метроном, постарался не обращать внимания на его ритмичный стук, замедлил внутренний ритм и подогнал к нему частоту дыхания. – Шестьдесят четыре. Ферранте был доволен. Римо дышал. – Шестьдесят… Пятьдесят девять… Когда пульс дошел до сорока двух ударов, Римо надоело. Ферранте не мог понять: радоваться ему или огорчаться? Или его обманули? – Это невероятно, – сказал он. – Я никогда не встречал ничего подобного. – Я же говорил вам, что боюсь электрических стульев. И у меня очень низкий болевой порог. Оставался Рэтчетт. Римо так и не смог узнать, чем тот занимается, и как к нему подобраться, потому что Рэтчетт не впустил его в свой коттедж, который, в отличие от коллег, он использовал исключительно для работы, а жить предпочитал в своем доме-яйце. – Убирайтесь! – кричал через дверь Рэтчетт. – Я думал, что вы хотели меня видеть, – обратился Римо к закрытой двери. – Я вас видеть не хотел, не хочу и никогда не захочу. Убирайтесь! – Должен ли я предположить, доктор Рэтчетт, что я вам чем-то не нравлюсь? – Полагайте, что я испытываю к вам чувство отвращения, и будете ближе к истине. А теперь убирайтесь отсюда, пока я не вызвал полицейского. Одного из ваших, кто знает как с вами обойтись! Римо повернулся и ушел. Если придет приказ, то и с Рэтчеттом не возникнет проблем. Римо не знал, что приказ уже отдан, но отдан не КЮРЕ.Глава четырнадцатая
В тот же день руководители отраслевых проектов Брюстер-Форума собрались на еженедельное совещание. Доктор Дебора Хиршблум отсутствовала. Ферранте рассказывал о новом сотруднике по безопасности: – По природе своей он трус. Очень боится боли. Боязнь слабого разряда вызвала поразительное изменение частоты пульса. Он сел. Тишину нарушил смех Абрама Шултера: – Неадекватные данные, профессор Ферранте. И некорректный анализ неадекватных данных. Мистер Пелхэм абсолютно бесстрашен. Хладнокровен! При анализе излучений его мозга выяснилось, что он совершенно не реагирует на внешние раздражители. Никак не реагирует! Рэтчетт злобно произнес: – Вы, вероятно, забыли включить аппаратуру. Неужели вам не пришло в голову, что интеллектуальный уровень этого Пелхэма настолько низок, что он просто не в состоянии адекватно реагировать на внешние раздражители, не только эмоциональные, но и физические? – Вы думаете, – спросил Бойль, – что Пелхэм недостаточно умен? – Конечно, – отвечал Рэтчетт. – Разве это не очевидно? Вспомните его действия против этой ужасной банды. Это что же, признак высокого интеллекта? Бойль улыбнулся. – Могу только предположить, что потребовалось гораздо больше интеллекта, чтобы их выпроводить, чем вызвать. Рэтчетт покраснел. Бойль продолжал: – Я бы сказал, что интеллектуальный уровень мистера Пелхэма чрезвычайно высок. К тому же, он крайне осторожен и уклончив в беседе. Он отвечает вопросом на вопрос. Это еврейский прием – извини, Абрам, – но это и признак человека, привыкшего к интеллектуальному спаррингу, человека, который прежде чем отдать доллар старается получить десять. Нильс Брюстер внимательно следил за дискуссией, сложив руки на плотном животике и попыхивая трубкой. На носу у него было намотано гораздо больше бинтов, чем требовалось. Если Брюстер и имел секрет успеха, то заключался он в следующем: доминировать в группе, держать ее расколотой, без лидера, неспособной оспорить его авторитет. В конце концов он заговорил: – Полагаю, что проблема решена. Наш новый полисмен или очень глуп, или очень умен. Он или трус, или абсолютно не знает страха. Брюстер оглядел присутствующих и усмехнулся. – Очередная победа интеллектуального анализа! Звучит настолько же курьезно, как и спор о том, отважна ли акула, поскольку она набрасывается на что угодно, независимо от размеров жертвы. Или она труслива, так как все же предпочитает нападать на раненых, больных или умирающих? Или дискуссия о том, умен ли лев, поскольку он выглядит таким, когда выслеживает и преследует добычу, или же он глуп, на что указывает его неразумное поведение в клетке. Дело состоит в том – вам всем пора бы знать – что акула и не труслива, и не отважна. Лев – и не глуп, и не умен. Они существуют вне этих понятий. Они подчиняются инстинктам, поэтому эти термины применительно к ним бессмысленны. Неужели никто из вас не догадался, что точно также бессмысленны и наши тесты, когда имеешь дело с мистером Пелхэмом, ибо тесты были разработаны в расчете на нормальных людей? Вам не пришло в голову, что мистер Пелхэм в чем-то подобен животному, демонстрируя особенности поведения, которые в одних условиях кажутся присущими развитому интеллекту, а в других – глупости? Вам не показалось, что этот мистер Пелхэм – существо, подчиненное инстинктам, или что он – человек, запрограммированный на инстинктивные действия? И что для его изучения, для понимания его сути мы должны подходить к нему, как к животному? Об этом вы не подумали, господа гении? Брюстер сел и, погрузившись в себя, занялся трубкой. Все молчали. Он быстро попыхтел трубкой, удовлетворенный сегодняшней – очередной – победой, а затем продолжал: – Откровенно говоря, я не понимаю, почему мы так заинтересовались этим Римо Пелхэмом? Не понимаю. Но с академической точки зрения к нему, мне кажется, применимы стандарты инстинктивной деятельности. Исследовать его нужно через подсознание. Это поле деятельности доктора Хиршблум. Предлагаю о Пелхэме забыть, и пусть он занимается тем, чем должен заниматься полицейский. Оставим его доктору Хиршблум, если ей интересно.Глава пятнадцатая
Было очевидно, что доктор Хиршблум не желает иметь дела с этим американцем. Новый полицейский Форума обрушил на еврейку поток типичного колониального словоблудия, которое американцы считают очаровательным, а цивилизованные люди воспринимают как неприемлемую фамильярность. Джеффри Хокинс – инструктор Брюстер-Форума по парашютному спорту, бывший мичман Королевской морской пехоты Ее Величества – не удостаивал взглядом ни свою ученицу, ни этого невыносимого американца, безуспешно пытающегося назначить ей свидание. Хокинс сидел в пассажирском отсеке небольшого одномоторного самолета «Пайпер Каб», вытянув ноги поперек прохода, и для удобства положив за спину парашют. Его обязанностью, способом заработать хлеб насущный было обучение всех желающих сотрудников Форума искусству прыжков с парашютом. По счастью, эта пестрая шайка, научная элита технологического гиганта, которому Георг III позволил пойти по пути независимости, не осмеливалась испытывать на себе нескрываемое Хокинсом презрение. Одна только израильтянка, которой, по правде, стоило продолжать тренировки, и занималась парашютным спортом. Лично он, Джеффри Хокинс – не против, пока у нее хватает воспитанности не лезть с разговорами. Либо она знала свое место и соблюдала правила приличия, либо ей просто нечего было сказать, что для еврейки является редчайшим достоинством. Жаль, что немногие обладали ее умением помолчать. Как, например, этот типичный немецкий зануда, притворявшийся, что он вовсе не немец, который заплатил Хокинсу пять тысяч за то, чтобы Римо Пелхэм не приземлился живым. А потом он зачем-то принялся объяснять Хокинсу побудительные мотивы. Джеффри Хокинсу оправдания были не нужны. Каждому нужно как-то жить. И потом, разве это убийство? Убийство – это когда лишают жизни англичанина. Ликвидировать американца – борьба за существование, а физическое устранение ирландца должно рассматриваться, как забота о здоровье и благополучии общества. Жаль, конечно, что Пелхэм не австралиец. Тогда каждому стало бы ясно, что ликвидирован преступник. Или потомок преступника, что, в сущности, одно и то же. Даже в Британии дворянство начинало забывать свое прошлое. Весь мир сошел с ума, а с ним вместе помешалась и Британия. Что за недостойная патетическая любовь и уважение к Америке – нации, которой управлял когда-то президент-ирландец?! Где шотландцы разгуливают словно человеческие существа. Где уроженцам Уэльса воздают почести. И они еще называют себя британцами! Нет, англичанином может быть только англичанин. Само небо прогневалось на Британскую империю… – Эй, приятель! Как застегнуть эту штуку? Это американец. Он собирается прыгать с высоты почти четыре километра, минуту лететь в свободном падении, а потом раскрыть парашют. Это его первый прыжок. И за это пять тысяч? Джеффри Хокинс может отработать эти деньги, организовав колониальной деревенщине свободное падение до самой земли. Но это слишком примитивно и недобросовестно. Добросовестно – подрезать ремни парашюта, чтобы, раскрывшись, он улетел вверх, а Римо Пелхэм продолжил бы путь к земле без парашюта. – Эй, приятель! Как надеть эту штуковину? Джеффри Хокинс перешел к изучению финансового раздела газеты. Если с толком вложить пять тысяч в дело, можно превратить их в довольно значительную сумму. – Эй ты, с усами и газетой! Как застегнуть эту пряжку? Акции компании «Имперская химическая промышленность» поднимаются. Это хорошо. Если вложить деньги в ценные бумаги компании, от этого будет польза не только вкладчику, но и цивилизованной промышленности. Разумное помещение капитала. Еврейка все-таки помогла американцу с парашютом. "Никакого характера, – подумал Хокинс. – Отказывалась с ним разговаривать, отворачивалась, не поддалась из комплименты и безвкусное заигрывание, а теперь помогает: ножные ремни, заплечные ремни, правильное расположение всей «упряжи». Закончив, она отвернулась от американца и сказала, обращаясь к Хокинсу: – Три тысячи девятьсот метров. – М-м-м. – промычал тот, так как будучи инструктором, должен был что-то отвечать. – Мы готовы, – произнесла она. Американец – кандидат в покойники – сидел рядом с ней. «Да, немцы были в чем-то правы, – думал Хокинс, – но уж очень они грубы. Если заглянуть в душу немца, ничего, кроме грубости и бесцеремонности там не найдешь. Как этот гунн сунул Хокинсу конверт с деньгами! Будто тайком лез к нему в брюки с нескромной целью.» – Будет весело! – сказал американец. Его карие глаза сияли. С лица сбриты волосы. В землю Виргинии он врежется со звоном и разлетится во все стороны. Сотрясая легкий самолет, моторы ревели, набирая обороты. Войска Ее Королевского Величества по сообщению «Таймс» все еще находятся в Адене, на берегу Персидского залива. Повезло Адену! А он здесь, в Америке, которая выбрала собственный путь и идет по нему в одиночестве, ежедневно расплачиваясь за свое упрямство. Еврейка смягчилась. Она что-то объясняла американцу. Хокинс, закрыв лицо «Таймс», прислушался. – Самолет поднимется почти на четыре километра. Одна минута свободного падения. Потом немедленно дергайте за кольцо. Прыгайте за мной. Я прослежу, чтобы кольцо было вовремя выдернуто. Глупо с вашей стороны выполнять такой прыжок, не имея опыта. – Послушайте, дорогая, не беспокойтесь обо мне. – Очень глупо. – Это был единственный шанс поговорить с вами. – Повторяю, вы невероятно глупы. Им приходилось кричать, чтобы перекрыть рев мотора. – Мне нужно с вами поговорить. – У вас ножные ремни не затянуты. – Когда мы сможем встретиться? – Весь этот год я буду занята. Попробуйте в это же время через год. Вдруг она вскрикнула: – Мистер Хокинс! Кто дал ему этот парашют? Опять принялась за свое. Первой заговаривать с Джеффри Хокинсом! Он промолчал. – Отложите газету. Ему нельзя прыгать с этим парашютом. Отложить газету? Что за наглость! Неожиданно колонки мелкого шрифта перед глазами исчезли. Газета пропала. Это американец вырвал ее! – Прошу прощения, – сказал Джеффри ледяным тоном, уверенный, что американец немедленно начнет извиняться. – Ничего, – ответил американец. – Она обращается к вам. – Я в состоянии понять, что передо мной говорящая женщина, и в вашей помощи не нуждаюсь. – Почему вы ей не отвечаете? – Я не хотел бы обсуждать с вами эту тему, – сказал американскому полисмену Джеффри Хокинс. – Будьте любезны, немедленно верните мою газету. – Кто дал ему этот парашют? – спросила девушка. – Вы? – Я не сержант из хозяйственного взвода и не занимаюсь раздачей парашютов. – Но ему нельзя прыгать с этим парашютом. – Без парашюта – тем более, – ответил Хокинс. Прекрасно сказано! Такую фразу стоит повторить в беседе с англичанином. – Не удивительно, что британская армия отказалась от ваших услуг, – сказала девушка. Хватит. Джеффри обязан наказать дерзость. Он ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. По крайней мере, попытался ударить: какой-то непонятный, быстрый поток воздуха оттолкнул ладонь. – Выбирай выражения, еврейка, – сказал он, в растерянности глядя на собственную руку, отброшенную непонятно чем к стенке кабины. – Не морочьте мне голову, Хокинс. Это вы подсунули ему неисправный парашют? – Отвечайте, – сказал американец. В разговор вмешался пилот: – Мы подходим к точке прыжков. Высота – три тысячи девятьсот метров! – прокричал он. Вот и хорошо. Теперь все уладится само собой. Для прыжков с такой высоты самолет поднимается вверх почти вертикально. Прыжки совершаются в верхней точке. Это единственный практичный способ: если самолет какое-то время будет лететь на такой высоте по горизонтали, всем понадобятся кислородные маски. А так – кислород не нужен, потому что самолет наверху не задерживается. – Если собираетесь прыгать, доктор Хиршблум, то прыгайте, – сказал Хокинс. Рядом с ним открылась дверь, и девушка встала на ноги, пригнувшись. Она перебралась через вытянутые ноги Хокинса и сказала: – Не разрешайте ему прыгать с этим парашютом. Потом обратилась к американцу: – Не прыгайте. Поставив ногу на крыло снаружи, она на мгновение задержалась и исчезла. – Мистер янки, будете прыгать? Или подождете, пока компьютер прыгнет за вас? – Нет, пожалуй, не буду, – промолвил американец. Рвущийся в открытую дверь ветер трепал его волосы. – Дело ваше, – сказал Хокинс. – А вниз поглядеть не желаете? Будете хотя бы знать как выглядит земля с высоты. Или боитесь? – Я знаю как выглядит земля, дорогой, – ответил американец. – Интересный прыжок совершает еврейка, – проговорил Хокинс, выглядывая наружу. – Весьма любопытное свободное падение. Американец-полицейский пожал плечами, перешагнул через ноги Хокинса и высунулся наружу. Джеффри Хокинс плечом уперся ему в спину, ногами зацепился за стойку сидения и толкнул американца, толкнул что было сил. Ничего не произошло. – Хочешь прыгнуть со мной вместе? – обернувшись спросил американец. Джеффри Хокинс толкнул его еще, и на этот раз – успешно. Слишком успешно. Собственная энергия не без помощи американца бросила его наружу головой вперед, в сторону стоек крыла, и он оказался вне самолета в стремительном падении вниз сквозь леденящий холодный ветер. В компании американца, крепко держащего Хокинса за глотку. Несколько секунд ускорения. Затем они достигли предельной скорости, и наступило свободное падение. Американец улыбался и тихонько напевал свой гимн – «Янки Дудл». Пинком ноги Джеффри попытался избавиться от него. Пять тысяч, считай, заработаны. Но пинок не помог, а правая нога вдруг потеряла подвижность. Несмотря на все усилия, Хокинсу никак не удавалось отцепиться от улыбающегося американца, который напевал себе под нос и проделывал руками непонятные манипуляции. Джеффри вспомнил карате и нанес было удар по переносице, но, едва начав движение, рука его онемела, а потом… О Боже! С левого плеча соскользнула лямка парашюта. Американец что-то сделал с главной пряжкой на груди, и она расстегнулась. Какая-то сила развернула Джеффри спиной к американцу. С неожиданно онемевшей правой руки слетела вторая лямка. Нераскрытый парашют держался теперь только на ножных ремнях. Джеффри снова что-то развернуло, на этот раз – лицом к американцу, и он ощутил, как парашют проскочил у него между ног. Теперь он летел вниз, головой вперед, с парализованными конечностями и, самое главное, без парашюта! Он попытался изменить положение тела, но ощутил несильный шлепок по спине и остался летящим все в том же положении. Господи! Он без парашюта! Его опять развернуло, и они с американцем очутились лицом к лицу. Оба неслись к земле. Американец застегивал на груди пряжку парашюта – парашюта Джеффри! Он улыбался и мурлыкал какой-то мотив. Джеффри увидел брошенный в его сторону сверток цвета хаки. Это был неисправный парашют американца. Потом Пелхэм крикнул: – Вот так-то, милый! Привет Генриху Восьмому! Из-за спины американца вырвалась красно-белая ткань, хлопнула наверху и превратилась в купол раскрывшегося парашюта. Американец мгновенно взмыл вверх и стал удаляться все дальше и дальше, раскачиваясь на стропах в плавном спуске. Джеффри Хокинс, бывший морской пехотинец Ее Величества Королевы, встретился с зеленой землей Виргинии одновременно с неисправным парашютом. Парашют подпрыгнул, ударившись о землю с глухим стуком, и остался годным к дальнейшему использованию. В отличие от Джеффри Хокинса. Когда Римо приземлился, доктор Хиршблум уже ушла.Глава шестнадцатая
Брюстер-Форум предоставил в распоряжение Римо комнатку в двухэтажном здании, расположенном в центре лабораторного комплекса, откуда не было видно ни одного из коттеджей. Здание называли домом для прислуги. – Если заблудитесь, спросите дом для прислуги, – сказал ему управляющий спортзалом. – Вы тоже там живете? – Нет, у меня отдельный дом. В доме для прислуги живут работники самого низкого уровня. Уборщицы, водители, дворники, ответственный за безопасность. – Ладно, – сказал Римо, – сойдет. Габариты его комнаты позволяли одеваться в вертикальном положении только в том случае, если встать на кровать. Можно было, если возникнет желание, броситься в постель прямо из-под душа. Можно было пользоваться двумя верхними ящиками комода. Нижние не открывались: мешала кровать. Не то, чтобы комната была так мала, просто кровать была слишком большой. Ее списали из коттеджей для ученых, и она, как и вся остальная мебель в доме для прислуги, абсолютно не подходила для комнат. При желании на кровати вполне можно было делать сальто-мортале, а матрац, по расчетам Римо, мог бы накрыть сразу три обычные кровати. – Один матрац стоил тысячу четыреста, – доверительно сообщила одна из горничных. – Нам всегда отдают то, что никому не нужно. Вещи-то хорошие, вот только выглядят иногда смешно. Римо не мог, естественно, выполнять свои экзотические упражнения в спортзале Форума, если предположить, что он вообще был в состоянии их выполнить из-за слишком длительного пребывания в пиковом состоянии. Но тренироваться он мог где угодно, хоть прямо в кровати, лежа на спине. Уставившись в потолок, Римо представил себе длинную тропу, шедшую по внутреннему периметру стен санатория Фолкрофт, где начиналась его подготовка. Он мысленно ступил на дорожку, усыпанную темным гравием, ощутил влажное дыхание залива Лонг-Айленд и запах сожженных осенних листьев. Так, теперь пять миль в быстром темпе. Если бы в этот момент кто-то наблюдал за Римо, то заметил бы лишь слабое подергивание мышц ног в ритмичное движение груди в такт глубокому дыханию. Строго говоря, пробежка нужна была именно для тренировки дыхания, поэтому на завершающем круге он сделал спринтерский рывок, выжимая все из утомившихся ног, жадно глотая воздух, все быстрее и быстрее. Раньше рывок всегда удавался, но сегодня с ногами было что-то не так, да и энергии на спринт не доставало. Римо гнал прочь мысль о том, что на последний круг сил вообще не хватит. Боль в мышцах стала нестерпимой. Ни разу за время занятий бегом ему не было так трудно. Он так и не узнал, удалось бы добежать до конца или нет: в дверь постучали. Римо не хотелось открывать дверь в изможденном состоянии, и поэтому он приступил к экстренному восстановлению. Хорошо, что он лежал в постели. Сам процесс отнюдь не сложен. Главное – забыть о том, что у тебя есть чувства, мысля, мышцы, забыть обо всем. Стать овощем. Отключиться от всего. На организм это действует словно удар электрическим током в воде. Самое важное – чтобы сердце не сбилось с ритма: если в этот момент организм в целом еще будет под нагрузкой, то биение сердца может и не возобновиться. На этот раз обошлось, и Римо пошел открывать, весь в поту, но с размеренным дыханием только что проснувшегося человека. Нормальное дыхание и отсутствие румянца на щеках сделают капельки пота похожими на капли воды. Визитер выглядел чуть старше среднего возраста. Линии мясистого лица странным образом гармонировали с круглыми очками в металлической оправе. Темный летний костюм с белой рубашкой и черный галстук. Механическая улыбка, начисто лишенная эмоций. Последний раз Римо встречал такую во время прошлой президентской кампании. – Прошу прощения, – произнес гость мягким гортанным голосом. – Я Мартин Сторс, здешний тренер по шахматам. Простите, я не знал, что вы принимаете душ. – Нет, – сказал Римо, – я чинил водопроводный кран. – А, и вода, вижу, брызнула вам в лицо? – Вроде того. – Похоже, вы не можете пригласить меня войти… Он взглянул на заполнявшую комнату кровать. – Это скорее кровать, окруженная комнатой, а? – Да. – Возмутительно! Человек ваших дарований и возможностей живет в таком помещении, рядом со слугами. – Меня это не волнует. – Ужасно. Такие вещи должны быть запрещены законом. Во всем мире охрана и безопасность – почетная профессия, ведь она требует от человека выдающихся способностей, отваги и дисциплинированности, а вас поместили сюда. Я поговорю с Брюстером. – Он меня сюда и поселил. Сторс переменил тему. – Я пришел просить вас оказать мне честь и посетить мой дом. Хотелось бы сыграть с вами партию в шахматы. Буду весьма польщен, если вы разделите со мной обед. Я уже предлагал вам сыграть, когда вы разделались с этими свиньями на мотоциклах, но вы, скорее всего, меня не слышали. – Благодарю, но у меня на сегодня уже назначено свидание. – Уже? Так скоро? – Это связано с делом. Встреча с доктором Хиршблум. – А, с Деборой. Удивительно. Она редко с кем видится, что необычно, если учесть, что здесь мозговой центр, вместилище мысли, так сказать, а заполняют его в основном слова и слова. Собственная шутка ему явно понравилась. – Я пока не понял, что же здесь такое, – сказал Римо. – Ха, как и все остальные! Вы мне нравитесь. Мы должны с вами сыграть. – Еще раз спасибо, но в другой раз. Мне надо идти. – Покорно прошу извинить. Мое приглашение остается в силе. Римо еще раз поблагодарил и закрыл за гостем дверь. Надел легкие белые брюки и голубую спортивную рубашку. Два его костюма висели в ванной комнате, поскольку дверца шкафа из-за тесноты не открывалась. Сторс ждал его внизу и снова начал извиняться. Он не хотел беспокоить Римо Пелхэма. Он совсем не такой назойливый тип, как некоторые. Так продолжалось на протяжении двух с половиной километров пути до коттеджей. – Понимаете, я из страны, где очень высоко ценят покой и уединенность и уважают полицию. Здесь же распространены жестокость и насилие, потому что полицию не уважают. Не уважают порядок. В моей стране никто не заставил бы полицейского жить вместе со слугами. Да? – Что да? – спросил Римо, думая о том, что вечер наступил чересчур быстро для лета. Или это его воображение? Или, еще хуже, он теряет контроль над чувством времени и своими ощущениями? Римо постарался незаметно от Сторса проделать упражнение, связанное с ходьбой на носках, и это ему удалось. Появилась уверенность, что он не до конца утратил способность проделывать разные особенные штучки, а значит нечего беспокоиться о своих ощущениях. Наступил вечер. – Вы согласны со мной? – Конечно, – сказал Римо. На ходу он занялся упражнением для развития координации пальцев рук, стараясь выполнять его максимально быстро. Расслабляешь кисти, а потом быстро касаешься подушечками пальцев одной руки пальцев другой, по очереди. Так, чтобы ногти лишь слегка соприкасались. Проделанное достаточно быстро, это упражнение похоже на нервическое складывание пальцев для молитвы. – В ужасные времена мы живем, а? – Времена всегда ужасные. – Не всегда. И не везде. – Пожалуй. – Вам, судя по всему, здесьнравятся. Значит вы приехали откуда-то, где не так хорошо, да? – Хотите узнать, откуда я? – Нет, нет! Конечно нет. Но, может быть, вы захотите рассказать? – Вряд ли. – Хорошо. Поймите, я не из назойливых, просто испытываю уважение к совершенству. Где вы научились играть в шахматы? – В Джерси-Сити. Меня учил адвокат Делфурум Брески, – ответил Римо, выдумав самое невероятное имя. – Так вы из Джерси-Сити. Восхитительный город! – Джерси-Сити?! Восхитительный город? – Ну, там, конечно, стало похуже, когда ушел этот ваш замечательный мэр. – О ком вы? – О Френсисе Хейге. – Это был настоящий диктатор. – Да. Ужасный человек. Вы долго работали в Джерси-Сити? – Нет. – Недолго? – Нет. – А, вы там вообще не работали. Но я не из тех, кто лезет в душу при первой встрече. Особенно в душу тех, к кому я испытываю приязнь и уважение, тех, кого притесняют власти. Я готов предложить вам свою помощь. Римо перешел к упражнениям для мышц плеч и шеи, используя Сторса в качестве индикатора. Если ему удастся проделать их незаметно, значит все в относительном порядке. – Знаете, некоторые цивилизации поклоняются силе. – Да, большая часть, – ответил Римо. – Остальные становятся вассалами. – Верно. Такие люди как вы принадлежат всему миру, – сказал Сторс и радостно хлопнул Римо по спине. Но Римо в этот момент как раз проделывал в уме упражнения – прыжки и отжимания, незаметно задействовав необходимые для этого мышцы. Так что для Сторса спина Римо стала первой спиной, которая, в ответ на шлепок, ударила по руке. – Вы чем-то удивлены? – спросил Римо. – Нет. Просто руке почему-то стало больно… – Нечего хлопать людей по спинам. – Это был жест уважения. Ужасно, что сегодня нет уважения там, где оно должно быть. В моей стране есть уважение. Это и делает ее великой. Всегда великой, что бы ни случилось. – Что же это за страна? – Швейцария. – Славная страна. Лучшая внешняя политика в мире. – Да. Ее внешняя политика – ее горы. – Хорошо сказано, – сказал Римо. Сторс пожал плечами, как бы говоря – пустяки. – Странно, – заметил Римо, – горы являются барьером, а вода соединяет народы. Возьмите Англию: небольшой остров в свое время сумел использовать воду не как препятствие, а как механизм создания империи. Сейчас, правда, они снова оказались на острове. – Британцев всегда переоценивали. – Когда-то дела у них шли неплохо, для маленького острова. – Да ну? Сторс повысил голос: – Кого они когда-либо побеждали? Наполеона? Это же был больной человек. Они одержали верх, когда он уже погибал. Нет, за британцев дрались другие. – Они неплохо дрались в Первую и Вторую мировые войны. – Эти войны выиграли не они! – Но они их не проиграли. – Англичане в них практически не участвовали. Войны эти выиграли Америка и Россия. Британцы как и французы, – просто ничтожные жабы, ищущие вашей американской милости. Британцы вас используют. Они смеются над вами за вашей спиной! Неужели вы не замечаете? – Я не подозревал, что Америка стала мишенью для насмешек. – Да, мишенью для насмешек всего мира! Конечно, я ничего не имею против вас лично. – Конечно, нет, – сказал Римо. – Приятно, наверное, быть выходцем из страны, защищенной горами, страны, никогда никому не помогавшей, хотя и не просившей помощи. Швейцария – всемирная бухгалтерия. – Это маленькая страна, – сказал Сторс, – не великая держава, но славная страна. Я горжусь тем, что называю ее своим домом. – Что привело вас сюда? – Работа по душе и неплохое место для житья-бытья. Хорошее окружение для дочери. Для полицейских, конечно, все по-другому. Нет? – Нет, – сказал Римо, только что закончивший в уме комплекс приседаний. Он увидел, что окна коттеджа Хиршблум освещены. – Спокойной ночи и спасибо, что прогулялись со мной. – Считаю за честь. Я вас уважаю. Будьте осторожны. Здесь присутствует какое-то зло: этот трагический случай с Хокинсом… Я рад, что теперь за безопасность у нас отвечает настоящий мужчина. – Настоящий мужчина? – Да. Мне не хотелось бы говорить плохо об умершем, но Маккарти был всего лишь… ну, клерком. А для этой работы нужен мужчина. Доброй ночи. Мы должны ближайшее время сыграть с вами. – Сыграем. Но они так и не встретились со Сторсом до того самого момента, когда Римо одним ходом одержал победу за шахматной доской, имея лишь короля и ферзя против ферзя, короля, двух коней, ладьи и слона. Это был гениальный ход, недоступный ни одному гроссмейстеру мира.Глава семнадцатая
Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтмана, сидел в одном из мягких кресел конференц-зала Брюстер-Форума и смотрел еженедельную программу самодеятельности. Программа каждый раз менялась. На прошлой неделе отец Бойль демонстрировал умение играть на гитаре; на позапрошлой – профессор Ферранте читал элегии собственного сочинения. Представления эти никто не называл самодеятельностью, и сперва даже пытались продавать входные билеты. В первый раз продали восемь штук, через неделю – шесть, а потом от этой затеи пришлось отказаться. Среди присутствующих, как он заметил, не было ни нового сотрудника охраны, ни доктора Деборы Хиршблум. Да, это ухе кое-что. Нечто, без сомнения, более интересное, чем волшебство доктора Джеймса Рэтчетта и сеанс проводимого им гипноза. Он был всерьез озабочен. Мотоциклисты – это одно дело. Но как ему удалось остаться в живых после падения с самолета и при этом прикончить Хокинса? Поскорее бы завершить задание и покинуть это злополучное место. Голос Рэтчетта вновь привлек его внимание к происходящему на сцене. Доктор Шултер сидел в кресле посередине. Перед ним застыла жирная фигура Рэтчетта. Чтобы загипнотизировать Шултера, потребовалось шесть минут; в зале чувствовалась скука, слышались покашливание и зевки, люди ерзали в креслах и не уходили лишь из вежливости. – Черные манящие озера светящихся ночей и глубочайшие из глубочайших тоннелей. Вы опускаетесь вниз в темноту и мрак, вас охватывает глубокий сон, – тихо мурлыкал Рэтчетт. Кто-то в зале закашлялся, вызвав тем самым грозный взгляд Рэтчетта, тут же возобновившего свое бормотание. Странно, что химик-теоретик пытался развлечь видных психиатров и психологов гипнозом. Да еще на таком любительском уровне. Опасности, подстерегающие ныне агента, стали другими. Одна из них – смерть от скуки. Он услышал голос Рэтчетта, призывающий Шултера вернуться в ужасные времена. А что такое ужасные времена? Посмотрим. Капитуляция – плохо, русская оккупация, – еще хуже. Когда у дрожащих мужчин кусачками откусывали яички – это плохо? Вовсе нет, особенно, когда перед тобой стоит профессор-еврей. Тот самый профессор, который пытался добиться его исключения из медицинской школы в Гамбурге, обвинив в каких-то там садистских наклонностях. Что плохого в садизме, в самом деле? Если, конечно, не рассматривать его с точки зрения слюнявой еврейской сентиментальности или сквозь розовые очки иудаисткого ублюдка – христианской этики. Садизм – это хорошо. Он служит для разрядки естественной враждебности, и даже обретает собственное значение и прелесть. Партия нацистов это понимала. Нацистская партия. Единственная здоровая, честная сила в истории. Как только волосатые хилые юнцы осмеливаются называть американское правительство фашистами и нацистами! Как они смеют?! Американское правительство – ханжа на ханже – со сладкими речами ползет по истории. Их волнуют только внутренние проблемы и международное общественное мнение. Нацизмом и не пахнет! Им надо было видеть нацизм! Надо было видеть этого еврейского профессора. Почему он так и не закричал, семитское отродье? Все испортил. Молчал. Да, время было ужасным. Как и то, что происходило сейчас на сцене. Шултер был поглощен гипнотическим поиском ужасов в своем прошлом. Неожиданно он вскочил на ноги и запрыгал по сцене: прыг-скок, прыг-скок. На пол полетел пиджак, потом рубашка и майка. Он расстегнул молнию на брюках и спустил их. Опустился на костлявые колени. Белые огни сцены сияли, отражаясь от его потной спины. – Плеть! – закричал он. – Женщина с плетью! Плеть! Плеть! Рэтчетт тоже тяжело задышал. – Плеть! – присоединился он к крику Шултера. – Плеть! – пухлые губы издавали сосущие звуки. Никто не мог объяснить, что произошло потом. Никто не мог точно вспомнить. Все, что на следующее утро выяснил новый ответственный за безопасность, сводилось к следующему: 1) Сеанс гипноза вызвал нечто, о чем не стоит говорить, и что не касается Римо Пелхэма. 2) Доктору Нильсу Брюстеру удалось вывести обоих из транса. Он выскочил на сцену и стал подражать голосу Рэтчетта. 3) Всех этот эпизод неприятно поразил, и, в самом деле, перестаньте беспокоить людей. Но гораздо больше их поразит ужасающая цена, которую доктору Рэтчетту придется заплатить за свое успешное выступление.Глава восемнадцатая
За разговор с доктором Хиршблум его выкинули из самолета, но, чтобы увидеть ее снова, Римо готов был пойти на большее. Даже на разговор с Нильсом Брюстером. Брюстер встретил его отчужденно, словно это Римо был повинен в трагическом случае, произошедшем с инструктором по парашютному спорту. – Нет, – сказал Брюстер сквозь забинтованный нос. – Такой просьбы от доктора Хиршблум не поступало. А почему она вас так волнует? – В вашем голосе слышатся довольные нотки. Почему? – Перестаньте отвечать вопросом на вопрос. Меня предупредили, что это ваш стиль беседы. – Четверо из пяти руководителей проектов захотели поговорить со мной. Пятая не хочет. Почему? – Это ваш ответ на мой вопрос? – спросил Брюстер. – Да, – ответил Римо. – Я уже говорил: вы никогда не поймете, что у нас происходит. – В общем, я собираюсь повидать ее. – Я не даю вам разрешения. – Как мне его получить? – Вы его не получите. – А вы знаете, что если я щелкну вас пальцем по носу, – сказал Римо, поднося указательный палец к бинтам, – это будет очень больно? – И вы вылетите отсюда на заднице, прежде чем боль утихнет! – А что, если вам на нос ночью неизвестно откуда свалится кирпич? – Вы вылетите отсюда прежде, чем кирпич коснется земли. – А что, если я научу вас делать то, что я сделал с этими мотобандитами? – Мне скоро шестьдесят, сынок. – Я научу вас, как справиться по меньшей мере с двоими. – С молодыми людьми? – С молодыми людьми. Доктор Нильс Брюстер набрал номер и сказал в трубку: – Дебора, мне кажется, вам стоит снять данные с Римо Пелхэма, нашего служащего охраны. Другие это сделали и … Да, конечно. Конечно, я понимаю. Он повесил трубку. – Она говорит, что чем-то занята. Но я даю вам разрешение. Потом я от своих слов, конечно, откажусь, но будет уже поздно. По крайней мере, местом вы не рискуете. А когда мы начнем…? И Брюстер начал делать руками выпады в воображаемые молодые лица и животы, отражая быстрые удары юных атлетов, которых он сможет разорвать в клочья, ежели кто-то из этих хамов решится что-нибудь съязвить в его адрес на улице или в ресторане, или еще где-нибудь. Где угодно. – Через две недели. – Две недели? Брюстер принял разочарованный вид обманутого человека. – Ну, для начала вам надо войти в форму. Неделю будете ежедневно пробегать по четыреста метров, следующую неделю – по восемьсот. – А что еще? – Ничего. – А кстати, как называется ваша школа? Карате, кунгфу, дзю-до? – Вау-ту, – ответил Римо, выдумав самое идиотское название. – Вау-ту? Никогда не слышал. – Поэтому оно хорошо и действует. Неужели вы думаете в спортзалах или через пособия научат чему-нибудь стоящему? – Вау-ту, – повторил доктор Брюстер, социолог, профессор Чикагского университета, доктор философских наук, автор монографии «Человек – как враждебная окружающая среда». – Вау-ту, – сказал он опять, и в том уголке сознания, где у человека формируются мечты, возникла картина: приятель его старшей дочери бьется в агонии на полу. Римо подошел к ее коттеджу и, ожидая ответа на стук в дверь, безуспешно отмахивался от москитов и мотыльков, устроивших митинг вокруг окон. Постучал еще раз. – Кто там? – Ответственный за безопасность Римо Пелхэм. – Что вам угодно? – Поговорить с вами. – О чем? – Мне не хочется говорить через дверь. – Приходите завтра. – Могу я увидеть вас сейчас? – Нет. – Вы заняты? – Вы уйдете или нет! – это был не вопрос. – Я только хочу с вами поговорить. Тишина. К насекомым подошло подкрепление. Духота виргинского лета и омертвляющая, жаждущая пота ночь жужжали и гудели вместе с насекомым. – Я не уйду, пока вы со мной не поговорите. – Брюстер знает, что вы надоедаете одному из сотрудников? – Да. – Не может быть, это ложь. Оставьте меня в покое. – Только после того, как мы побеседуем. Послышались шаги. Дверь отворилась. Перед ним стояла Дебора Хиршблум. На ее лице можно была прочесть выражение усталого упорства матери, не желающей подчиняться капризам ребенка. Лицо было строгим и спокойным, что подчеркивало красоту его мягких линий. Глаза – темные бриллианты в оправе нежной белой кожи, озаренной веснушками. Плотно сжатые губы без намека на губную помаду не оставляли стоящему перед ней Римо никакой надежды. – Ну, в чем дело? – Я хочу с вами поговорить. Можно войти? – Уже поздно. – Я знаю. Можно войти? Она повела плечами и жестом пригласила его в дом. На ней была простая блузка цвета хаки и такие же шорты. Ноги босы. Кабинет был почти пуст, если не считать сложенных чуть ли не до потолка книг и шахматной доски на небольшом столике рядом с торшером. Два стула, металлическая койка, на которую она села с таким видом, что это никак нельзя было принять за приглашение. – Могу я сесть? – спросил Римо, кивнув в сторону стула. Это было позволено. – Как вы уже знаете, все остальные руководители отраслевых проектов Форума встречались и беседовали со мной. Никакой реакции. Римо продолжал: – И мне стало интересно, почему вы меня не пригласили? – Мне это ни к чему. – Вот я и заинтересовался, почему это так? – Поточу, что человек, избивающий семерых хулиганов, совсем не такое уж удивительное явление, каким его, очевидно, считают мои коллеги. – Значит, для вас насилие – обычное явление… – Жестокость исходит от вас, и мне это абсолютно не нравится. Я знаю, что Хокинс приземлился без парашюта, а вы – с парашютом, принадлежавшим ему. Я знаю, что он пытался вас убить, но погиб. – Вы израильтянка, да? – Да. Вы это знаете. – И вас отталкивает насилие? – Да. – Разве израильтяне не обязаны проходить службу в армии? – Да, обязаны. – И все же вам не по нраву жестокость и насилие? – Да, конечно. Почему бы и нет? – Потому что ваш народ не смог бы выжить без насилия. Ему приходится быть жестоким. Если арабы перестанут стрелять, они получат мир и покой. Если перестанете стрелять вы – получите еще одну войну. – Мистер Пелхэм, к чему вы клоните? Из-за того, что мы находимся в численном меньшинстве в пропорции 1:150 по отношению к людям, к несчастью, поставившим целью нации наше полное уничтожение, из-за этого мне должно нравиться то, что я делаю для спасения и выживания? Чтобы жить и выжить, нужно, кроме всего прочего, копать и чистить выгребные ямы. Но при этом совершенно не обязательно любить это занятие. Чего вы на самом деле добиваетесь? Вам абсолютно все равно, как я отношусь к насилию. Это вас не интересует. Что вы хотите? – Понимаете, передо мной возникла проблема, и вы – ее часть. Видите ли, я отвечаю за безопасность тех, кто тут живет и работает. А все постоянно находятся в движении, особенно вы, и поэтому для того, чтобы реально обеспечить безопасность, я должен иметь хотя бы общее представление, где вас, при случае, найти. Нападение на Форум этой банды мотоциклистов может быть только преддверием других, грядущих событий. Не уверен, что это произойдет, но если они еще что-то придумают, я должен обеспечить безопасность всех и каждого из ведущих специалистов. – В английском языке, мистер Пелхэм, есть слово, которым можно охарактеризовать сказанное вами. Оно четко в определении и значимо по сути. Римо почувствовал, что сейчас получит. – Что это за слово? – спросил он. – Чушь, – мягко сказала доктор Хиршблум. – Но, Дебора… – Это чушь, Римо, чушь и вам этого не опровергнуть никогда. Бандиты приехали из-за вас. Они задирали вас. И они до вас добрались. Вернее, вы добрались до них. – Они напали на меня, чтобы затем расправиться с вами. Вам знакома аналогичная ситуация: Россия атакует нас, Америку, через Израиль. – Зачем вы переводите все на международный уровень? Вы сидите тут, интересуетесь моей жизнью и работой абсолютно не для того, чтобы защитить меня, так как знаете, что я в вашей защите абсолютно не нуждаюсь. Поэтому, зачем вам знать, где меня можно найти? Для того, чтобы причинить мне зло? Верно? – Чушь. – Ха, мистер Пелхэм… – Римо, помните? – Хорошо. Римо, спокойное ночи. – Дебора, я хочу снова встретиться с вами. – Я знаю. Но, прошу вас, не добивайтесь этого таким устрашающим образом, как в тот день, или так назойливо, как сегодня. – Устрашающим? Вы испугались? Вы совсем не выглядели напуганной. – Зато теперь я боюсь, потому что знаю, что вы успевали даже следить за мной и окружающими. Дебора казалась спокойной, на губах – холодная официальная улыбка. Римо распознал самоконтроль, которым владеют лишь те, кому часто приходится сталкиваться лицом к лицу с опасностью. Такие люди вырабатывают самообладание или погибают, а если нет – значит им невероятно повезло. – Хорошо. У меня было время смотреть вокруг, предположим, что это так. Предположим, что моя оборона на самом деле была нападением. Предположим всякие такие вещи. – Тогда, мистер Пелхэм, остается предположить, что вы – не полицейский. – Ладно, предположим. – Следовательно, вы кто-то другой? – Следовательно, я кто-то другой. – Это меня и тревожит. Мне стало страшно, когда я увидела знакомые мне способы нападения, а затем поняла, что к ним добавлены многие другие приемы, которые мне не известны. Мне на самом деле было страшно в тот день, мистер Пелхэм. Я испугалась вас. Я боюсь вас и теперь. – Странно, вы же психиатр. – К тому же я устала, мистер Пелхэм. Доброй ночи. Я не знаю, для чего вы здесь на самом деле. Может быть для того, чтобы, как вы выражаетесь, нас охранять. Мне приходилось встречать таких как вы. Когда я была еще маленькой девочкой, я знавала добровольца из Америки. Он научил нас оборонительной стойке, а два дня назад я заметила, что ею пользуетесь и вы. Чиун в Израиле? Не может быть, подумал Римо. Стойка? Но ее показал Римо не Чиун. Этой стойке, с виду очень неловкой постановке ног, создающей впечатление, что ты собираешься шагнуть назад, когда на самом деле, следует движение вперед, научил его… Нет, это был не Чиун. Первые дни тренировок после казни на электрическом стуле… Ну, конечно! Конн Макклири. Конн Макклири в Израиле?! Дебора встала и подошла к двери. Римо остался сидеть. – Этот человек, он вам понравился? – спросил Римо. – Его любила вся деревня. Но сейчас он мертв, и такая же судьба ждет всех нас. Вопрос только в том, когда. И все мы стараемся отдалить это «когда», правда? – Когда этот человек умер? – Вас он, кажется, очень заинтересовал. Почему? – Возможно, я знал его. – Если это так, то мне нечего вас бояться, поскольку он был хороший человек. Именно это нам всем запомнилось больше всего. Ведь то, чем он занимался, не часто привлекает хороших людей. Он был редкостью. И он умер. Мне кажется, что он умер раньше, чем было предназначено. Хорошие люди редко живут долго. Теперь ее голос звучал мягче, Римо услышал в нем какой-то надлом, эмоциональная дрожь была сильнее, чем можно было ожидать. Чувствовалось, что ее охватили воспоминания, которые не изгладятся никогда. – У этого хорошего человека, – спросил Римо, – не было одной руки? – Да, – сказала Дебора. – И его звали Конн Макклири? – Да, – сказала Дебора и захлопнула уже было открытую дверь. – Значит, вы его знали? – Да, – сказал Римо, – я знал его. – Значит, вы работали в разведке США? – Нет, – сказал Римо. – Но я знал его когда-то. – Вам известно, как он умер? – Да. – Сообщали, что это случилось в больнице. – Да. В больнице. И лицо Доборы превратилось в улыбку и теплоту, и нежность, в ласковую радость, которую люди, понимающие красоту, мечтали бы всегда иметь рядом с собой. – Это забавно, и поскольку вы знали Конна, это было характерно для него, – сказала она, усаживаясь на стул лицом к Римо. – Он тогда только что приехал к нам в деревню, это было перед получением независимости, когда на нас напали пять арабских армий. А у нас была, по-моему, одна винтовка на пятерых мужчин или вроде того. Я была тогда совсем юной. – Конечно, – сказал Римо. – Конечно, – смеясь повторила Дебора. – В общем, он вызвался организовать для наших людей специальную подготовку. Я не имею права раскрывать ее суть. Мы очень его ждали. С нетерпением. Мой дядя говорил: когда приедет американец, он покажет вам всю технологию. Подождете и увидите. Все это, конечно, было большим секретом, и все, естественно, знали об этом, с нетерпением ожидая его прибытия. Образовалось что-то вроде комиссии по торжественной встрече секретного агента. Его привезли в автомобиле, на заднем сиденье. Вы, наверное, не знаете, как ценились тогда автомобили у нас, но попытайтесь представить. Конн был на заднем сиденье, но вы никогда не догадаетесь… – Он был пьян, – уверенно сказал Римо. Дебора засмеялась и хлопнула Римо по колену. В ее глазах появились слезы, сквозь смех она попыталась что-то сказать. Римо быстро добавил: – Точно. Я же говорил, что знал Конна Макклири. Его спокойный голос заставил Дебору схватиться за край стола, чтобы хоть как-то успокоиться. – Пьян? – наконец удалось выговорить ей. – Он был пьян до потери сознания. Вам бы видеть лицо дяди Давида. Он несколько раз переспрашивал водителя, того ли человека он привез. Потом мы узнали, что он начал пить еще в Токио, откуда его вывезли месяц назад. Пьян? От него просто несло спиртным. Знаешь, когда его выносили из машины, все отступили назад, так он пропитался алкоголем. – В этом весь Конн Макклири, – сказал Римо. – Да, он был таким. Только через три дня он наконец сообразил, где находится. – Трудное было время? – Ну, для нас – не очень. Мы готовили себя к другому. Все мы были уверены, что победим. Хотя было довольно страшно, я ведь была тогда… – Всего лишь маленькой девочкой. – Конечно. В противном случае, я сейчас была бы пожилой, а не привлекательной, красивой и молодой женщиной. – Конечно, вы сознаете свою красоту. – Перестаньте. Я вам рассказала мою историю о Макклири. Теперь ваша очередь. – Ну, я впервые увидел Конна, – сказал Римо, привычно собираясь опустить детали, – когда… Нет, дайте вспомнить. В первый раз… – Нет, во второй раз. Про первую встречу вы не хотите говорить, и ладно. Расскажите о второй встрече. Так. Значит она считает, что он работает на ЦРУ или ФБР, подумал Римо. Ну и что? Этого следовало ожидать, исходя из того, чем они здесь занимаются. Он уже пользовался «крышей» ЦРУ раньше. – Ладно, – сказал Римо. – Дело было так. Я пришел в сознание на больничной койке, а он вкатил в палату столик с роскошным обедом – с омарами и выпивкой. – Это для человека, только что пришедшего в себя? – Мы же говорим о Конне Макклири. – Да, – кивком подтвердила Дебора. – Он разложил все это великолепие, нахамил доктору и сестре и пригласил меня к столу. И сам почти все выпил. – Конн Макклири, – выразительно сказала Дебора. – Но это мелочи. Он вообще от бутылки надолго не отлучался. Чудеса, что ему удалось пережить двадцать один год. – Тогда египтяне рвались через пустыню Негев. Мы были рядом с линией фронта. – Где? – Неважно. Вы дадите мне закончить? И давайте оставим все эти «где». Если хотите узнать где, почитайте мою официальную биографию. – Готов поклясться, что она содержит не те «где». – Перестань, Римо. И слушай. А если тебе хочется поиграть в вопросы и ответы, то я могу пойти к доктору Брюстеру и пожаловаться на гнусное вмешательство такого типа, как ты. Он жизнь из тебя вытрясет. – Хорошо. Больше не буду. – О'кей. Итак, мы были неподалеку от линии фронта, а Конн начал срочно собирать повсюду медные трубы и трубочки. Дядя Давид сказал: вот увидите, это секретное оружие. Американская технология. А Конн секретничал и никого не подпускал к месту, где занимался своей «технологией». Как-то я тайком пошла за ним и увидела за скалами мешки с песком. Сейчас, на Суэцком канале, нам бы такая оборона очень пригодилась. Он, похоже, пересыпал в мешки всю Синайскую пустыню. Он заставил ребятишек собрать мешки с песком со всей деревни. Этой кампанией руководил дядя Давид. Мешки с песком для защиты секретного оружия нашей деревни! Ну, а поскольку все это было очень секретно, смотреть никому не разрешалось. Но я подсмотрела. Я знала, что он меня не накажет. Я ходила у него в любимчиках, хотя он любил всех детей. – Конн любил детей?! – О да. И мне кажется, он потому и пил, что у него не было своих детишек. По вечерам он рассказывал нам сказки. Мы все его любили. – Конн и дети? – Помолчи! Дай закончить. Я переползла через мешки с песком. Он сидел и держал чашку под этими медными трубами и трубками, выходившими из небольшого котла. Он соорудил самогонный аппарат! Не могу описать, как он ждал с чашкой в руках, а в нее из трубочки – кап, кап, кап. Представь: взрослый человек сидит согнувшись в три погибели на жаре. От нагроможденных вокруг мешков с песком там было еще жарче. И ждет. А из трубочки – кап, кап, кап. Римо закивал: – Да, это Конн. Но трудно представить, что он для этого разобрал все оборонительные сооружения из мешков с песком. – Не так уж они были и нужны, да к тому же он прекрасно знал, что через полчаса все убранные мешки заменят новыми. Песку нам хватало. – Кстати, почему он потом так возненавидел арабов, что там произошло? – Что ты имеешь в виду? – Я слышал, как он называл арабов злобными и опасными зверями, хотя обычно удовлетворялся выражением «ублюдки». – Ну и что? – Он, наверное, был свидетелем каких-то зверств арабов, которые его особенно поразили, ведь его трудно было чем-то удивить, ты знаешь, ему многое довелось повидать. Дебора обратилась к прошлому, ее лицо в своей сосредоточенности напоминало сейчас драгоценную камею. – Нет, нет. Рядом с нашей деревней – вряд ли. Ты же знаешь, мы были на Юге, и опасность могла исходить от регулярных египетских частей. А с ними было все в порядке. Конн всегда общался с арабами нашей деревни, это были хорошие люди. Некоторые из них, как это ни прискорбно, потом уехали. – Прискорбно? – Конечно. Мы хотели создать собственное государство, а не проблему беженцев: мы сами были в положении гонимых две тысячи лет. Некоторые арабы уехали потому, что не верили в нашу победу и им не хотелось присутствовать при нашем поражении. Другие собирались вернуться позже и получить не только свои дома, но и наши. А некоторые нас боялись. Но мы никогда никого не выживали. Никогда. Особенно в нашей деревне. Кое-кто остался, конечно. Как, например, вице-президент Кнессета. Он араб. Ты не знал? – Нет. – Римо, это кое-что о тебе говорит. – Что же? – Ты не тот, за кого себя выдаешь. Римо принял это заявление без комментариев. Дебора переменила тему. – Не могу представить, что же он такое мог видеть? – Он был импульсивным, Дебби. Можно, я буду тебя так называть? – Нет, только Дебора. А почему он стал таким? Неожиданно она зажала себе ладонью рот. Потрясла головой, в глазах был смех. – О, этот невероятный человек! Невозможный. – Что такое? – Ты же знал Конна Макклири? – Да. – Я тебе рассказала о самогонном аппарате? – Да. Римо озадаченно поглядел на Дебору. Он должен был сейчас догадаться о чем-то, и ему этого очень хотелось. – Давай же, думай. Ты знал Конна. Как он их называл, какими словами? Римо попытался вспомнить, и, если бы не так старался, то вспомнил бы обязательно. – Я точно не помню. – Не освежит ли твою память выражение «дегенеративные скотские подонки»? – Да. Правильно. Так он их называл. – Так какое же самое большое скотство на Земле по Конну Макклири? – Убийство ребенка? – Это трагедия, Римо. Мы говорим о Конне Макклири. Скотство. Коварство. – Скотство? Дегенеративные скотские подонки? Он чуть помедлил, а потом как бы спросил, хотя это и не было вопросом: – Они разбили его аппарат? Дебора коснулась рукой плеча Римо. – Египетские самолеты разбомбили его вдребезги. Они заметили укрытие из мешков с песком, уж очень оно было заметно с воздуха. Огонь самогонного аппарата подсвечивал мешки, и они буквально светились в ночи. Египтяне ударили всем, чем только могли. «Спитфайерами». Но как ты понимаешь, если бомбили самогонный аппарат, то некогда было бомбить укрепления или поселки. Аппарат, наверное, спас какую-то деревню, но от него ничего не осталось. Римо и Дебора сказали в унисон: – Дегенеративные скотские подонки! – Римо, это надо было видеть. Еще долго потом он ни о чем больше не говорил. Дегенеративные скотские подонки. Он попросился добровольцем на фронт в Негев, но его не взяли. Потом он уехал, и тут начал разгораться ваш конфликт с русскими. Шпионская война. Он снова стал работать на вас. Тогда, я уверена, вы и встретились. – Ш-ш, – сказал Римо. – Теперь я понимаю, почему ты здесь, и не боюсь тебя. Друг. Она протянула руку, и Римо взял ее. – Друг, – повторила она. Он наклонился, и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй. – Не сегодня, – произнесла она мягко. Что не может быть сказано без того, чтобы не обидеть того, кто жаждет тебя. – Ладно, – сказал Римо, – не сегодня. – Мы увидимся завтра? – Думаю, что мне удастся вырваться. – Чушь. Конечно, вырвешься. – Возможно, – сказал Римо. Он обнял ее и, поднявшись, притянул к себе. Они стояли, сомкнув губы в поцелуе. Рука Римо скользнула на блузку, потом – на грудь, нежно ее лаская. – Ах ты, негодник, – прошептала она. – Я на самом деле не хочу, чтобы это случилось сегодня. – Почему? – Потому, что я не хочу, чтобы это было так. Ты пришел, а потом… нет, не так. Завтра вечером. – Ты меня не хочешь? – Я хочу тебя с того самого момента, как ты упомянул имя Конна. У тебя тогда было прекрасное лицо. И на секунду мы оказалась здесь не одни. – Меня чуть не убили там, у коттеджей, когда я смотрел на тебя. – Глупый, смотрел на меня! Конечно, внешность. Таковы все мужчины. Я для тебя только внешность. – Да, началось с этого. – Римо, я хочу тебя. Сегодня. Очень. Но, пожалуйста, пусть это будет не так: ты пришел и овладел мной. Не хочу, чтобы ты подумал, что это так просто. – Ты боишься? – Конечно нет. Говорю тебе: завтра вечером. – Я могу взять тебя сейчас… – Да. – И тебе будет неприятно? – Мне этого очень хочется, но, пожалуйста… Неожиданно резко и настойчиво зазвонил телефон. Римо хотел было вырвать шнур из розетки, но Дебора, вырвавшись из его объятий, оказалась у аппарата раньше. Заслонив собой телефон, она заговорила: – Да. Да. Черт возьми! Вы уверены? Другого выхода нет? Очень жаль. Конечно. Она положила трубку и склонила голову к плечу: – Ничто так не сохраняет целомудрие, как телефон. Завтра, Римо. Римо отреагировал по-джентльменски: аккуратно положив аппарат на левую ладонь, ребром правой ладони он разрубил его пополам вместе с трубкой. А потом превратил останки этого надоедливого устройства в порошок под аккомпанемент стонущего визга разноцветных проводов. – Завтра, – сказал он и швырнул на пол то, что осталось от шедевра американской технологии. Дебора рассмеялась: – О, какой ты сильный и страшный! Ты просто ужасный! Она подошла к нему, поцеловала и, словно мальчишку, стала подталкивать к выходу. – Ты просто ужас! Ломаешь телефоны, избиваешь хулиганов. О, какой ты грозный! Она шутливо стукнула его в живот, поцеловала в губы со значением «Все, хватит!» и вытолкнула за дверь, легко и просто совладав с самым совершенным оружием в лице человека, будто с детской игрушкой. Римо не противился. Он решил не вспоминать о первой встрече с Макклири, посетившим его под видом священника в камере смертников. Псевдосвященник предложил Римо таблетку жизни. Это Макклири организовал фиктивную казнь, чтобы переправить Римо в место, считавшееся мирным санаторием, где начались бесконечные тренировки. Макклири допустил глупый промах и стал уязвимым, а поэтому должен был быть убит. Макклири… Первое задание Римо Уильямса и единственное, которое он не выполнил. Макклири, который, лежа при смерти на больничной койке, сделал то, что должен был сделать Римо, вырвав крюком-протезом из собственного горла трубки сохранявших ему жизнь капельниц. Макклири, этот дурачок, веривший, что стоит умереть сегодня во имя будущего, где, кстати, такие, как он, и не понадобятся. Макклири, который своей смертью навсегда привязал Римо Уильямса к новой жизни так же надежно, как наложенные опытной рукой повязки прикрывают глубокие раны. Римо Уильямс с тех пор не провалил ни одного задания. Римо Уильямс, который, если поступит приказ, должен пойти с Деборой на прогулку. И убить ее. Но по телефону в Чикаго добрый преподобный отец все еще читал Псалмы, а Смит дал ему свободный день, а на дворе стоял бархатный виргинский август. Завтрашние день они проведут вместе с Деборой. Но тут Нильс Брюстер обнаружил тело доктора Джеймса Рэтчетта.Глава девятнадцатая
Доктору Джеймсу Рэтчетту его кончина всегда представлялась драматическим событием. В юности ему виделась белоснежная больничная кровать. Умирая, он прощал родителей и сестру. Иногда в фантазиях допускались вариации: он умирал с проклятием на устах и, отказываясь жить, вырывал из распухшей руки трубку капельницы. Его мать незамедлительно вскрывала вены, в душе сестры на всю жизнь оставалась незаживающая рана. А отец? Пропади он пропадом! Даже в мечтах Рэтчетт не мог представить, что отца может заинтересовать что-то касающееся его, Джеймса. Даже в фантазиях отцу сообщали о смерти сына по телефону, звонили в контору на Уолл-Стрит. Телефонограмму принимала холеная привлекательная секретарша. Отцу она расскажет об этом за коктейлем в половине седьмого вечера, прежде чем отправиться в их апартаменты. – Вырвал трубку капельницы? – спросит отец. – Проклял меня на смертном ложе? Хм… Никогда не думал, что маленький Джеймс способен на такое. Такие фантазии посещали Джеймса в возрасте девяти лет. В четырнадцать они несколько трансформировались: теперь отец лежал на больничной койке, а он, Джеймс, вырывал трубку из его руки, поскольку осознал, какой грязной, мерзкой и волосатой свиньей был его папаша. В четырнадцать лет Джеймс начал изготовлять самодельные смеси и угощать ими приятелей. Раз он угостил соседского мальчишку, который был на пять лет моложе. Парнишка три дня лежал без сознания, а Джеймса отправили туда, где он уже не мог потчевать ядом малолеток. Его отвезли в Англию, в Дорчестер, в «Билси-Скул» – заведение, где молодые английские джентльмены проходили через гомосексуальную фазу. Для Джеймса это стало не фазой, а чем-то большим. Не имея под рукой химикатов и оборудования, он посвятил себя занятиям теоретической химией, которые продолжил позднее в Политехническом институте Ренсселэра, что в штате Нью-Йорк. Оборудования там было предостаточно, но он остался верен теории, поскольку считал ее более чистой и аккуратной. Он получил ученую степень в Гарварде, стал доктором наук по теоретической химии. Основное занятие принесло ему всемирную славу и известность, а вечернее хобби – три условных приговора за вклад в развитие преступности малолетних. Чтобы сделать два последних приговора условными, потребовались значительные расходы, истощившие полученное им наследство. Пришлось отказаться от работы над докторатом по математике и заняться преподаванием, то есть постоянно иметь дело с людьми, аж до пяти часов в неделю. Затем – Брюстер-Форум. Коттедж был оформлен по его собственному проекту. Доктор Брюстер понимал, насколько разнятся вкусы людей, и почему бы этого не учитывать? Так доктор Рэтчетт обрел свой дом, где собирал иногда коллег на сеансы гипноза, которому он обучился еще в детстве, ошибочно полагая, что способности к гипнотическому внушению обеспечат ему бесконечную череду любовников. Вчерашний сеанс оставил неприятное, грызущее ощущение: что-то должно вспомниться, но никак не приходит в голову. Сознание предупреждает: «Готовься!». Но ничего не происходило. Ладно. Он выбросит это из памяти, но сперва надо подготовиться. Мысль не ухватишь как мальчишку за тонкую шею. Ее нужно измучить, ее нужно уговорить. Не обращать на нее внимания. Устроиться без нее поудобнее, и вот тогда-то она уберется прочь. Доктор Джеймс Рэтчетт разделся у входа в свою особую комнату – шедевр инженерного искусства – полый шар из белого пластика, под пластиком – слой воды, смягчающий пол и стены на высоту человеческого роста. Знакомые Рэтчетта называли это место «комнатой-маткой», но для него оно было убежищем, логовом. Сюда-то он и принес набитую гашишем трубку. Нажатие кнопки – и трубка задымила. Рэтчетт вдохнул дым на всю глубину легких и задержал дыхание. Стали отчетливо ощущаться конечности, как они далеко, как глубоко он вдыхает дым. Он не выдыхал уже целую вечность, а голова ничего не чувствовала. В ней было пусто. Тогда он выдохнул. Просто для разнообразия. Не потому, что так было нужно. Он мог бы не дышать часами. Да. Вдохнем поглубже. У-у, прохладно. Он прислушался к прохладе, ощупал глазами виниловый потолок, и неожиданно белая матка показалась очень смешной. Вот он сидит здесь, в водяном миш-меше. – Миш-меш, – проговорил он вслух и истерически захохотал. – Миш-меш, – опять произнес он, сожалея о том, что рядом нет никого, кто мог бы оценить его юмор. Тут виниловые двери отворились. И показалась женщина. Да. Настоящая женщина. Наверное она пришла, чтобы затянуться гашишем. Он ей предложит покурить. Но говорить с ней не станет. Нет, никаких разговоров. О, она тоже раздета, и у нее в руке плеть, а там, где у него эта штука, у нее – светло-коричневатая клякса. Он ей покажет. Правда, эрекции у него никогда не получалось. Но тут она начала что-то делать, и стало что-то получаться. И тогда он еще раз затянулся гашишем, и тогда… Надрез. Крик. Какой-то рывок… Доктор Джеймс Рэтчетт схватился за гудящий тупой болью пах и ничего там не обнаружил. Ничего, кроме теплой крови, хлещущей на белый винил пола. Стало скользко, и он упал, и отчаянно задергался. Как остановить кровь?! Извиваясь, он пополз к двери. Из горла вырывались вопли: «О-о-о-о! О-о-о-о!». Вот дверь. Выбраться. Помогите! Но дверь была заперта, и доктор Джеймс Рэтчетт соскользнул обратно в центр комнаты, где обнаружил, что не может даже прогрызть себе выход наружу. Он грыз пластик сильнее и сильнее, и наконец прогрыз, и хлынула вода, смешиваясь с кровью, и он забултыхался в розовой луже, в агонии красной смерти. И тут он вспомнил, где он ее видел, и кто делал снимки, и догадался, почему она сейчас его убила.Глава двадцатая
Нильс Брюстер был мокр от пота. Прическа «перекати-поле» слиплась. Руки дрожали, рот дергался, извергая громкие вопли. Он остановил Римо около коттеджа Деборы на усыпанной гравием дороге. Солнце поднималось к полудню. Для Римо это был день свободным от максимальной готовности, день отдыха. – О-о-о-ох! О-о-х. О-х-о, – произнес ведущий авторитет в области изучения движущих сил враждебности человека, ученый, чьи труды многие расценивали как руководство по массовому уничтожению. – А-ах… а-ах… а-ах, – добавил он и рухнул к ногам Римо. Так, паника. Римо опустился перед ним на колени, ожидая, когда Брюстер придет в себя. Опасности шока, кажется, не было. Брюстер открыл глаза. – Рэтчетт… О-о-о! А-а-а! О… Успокаивать его не имело смысла. Только идиоты успокаивают паникующего. По его мнению, это означает, что ты не осознал серьезность ситуации. То, что от паники положение не улучшится, не имеет значения. Человек хочет сообщить нечто столь ужасающее, что теряет дар речи. Ты сохранил самообладание, а он свое потерял, следовательно, считает паникер, ему не удалось тебя убедить. Он старается еще усерднее, и еще менее успешно. Поэтому Римо поступил как полагалось, хотя ему было неприятно, что Дебора может увидеть его из окна. Он завопил, вторя отчаянным воплям Брюстера: – О-о-о! А-а-а! О… Чтобы привести Брюстера в нормальное состояние и вернуть ему дар членораздельной речи, Римо присоединился к истерике. – Рэтчетт, – с усилием выдохнул Римо. – Рэтчетт, – с усилием выдохнул Брюстер. – Мертв! – Рэтчетт мертв, – простонал Римо. – Рэтчетт убит. Кровь! – Рэтчетта убили. Море крови. Брюстер кивнул и сказал: – Я пошел к нему. В его особое место. Он был мертв. Кровь и вода. Он был мертв. Вы… – Я. – Да. Сделайте что-нибудь. – Хорошо. Сделаю. – Стены. Заборы. Пулеметы! Помогите! – Да, да. Конечно. Помогу. Пулеметы! Заборы! Стены. – Да. Расправьтесь с убийцами. Прикончите их. Убейте! Уничтожьте! Разбомбите! – Да. – Но не сообщайте в полицию. – Нет, нет. Конечно нет. – Хорошо, – сказал Нильс Брюстер. Он поднялся на ноги со все еще диковатым взором. – Пойдемте. Они шли по мостику через ручей. Брюстер нетвердо держался на ногах, так что Римо приходилось его поддерживать. – Это его дом? – спросил Римо, глядя на большое белое яйцо с окнами. Брюстер кивнул и сказал: – Утром я его не видел, хотя у нас была назначена встреча на девять часов, а он всегда пунктуален. Я хотел объяснить, что его гипноз зашел слишком далеко, и что лучше поискать другие формы художественного самовыражения. Но он не появился и ктелефону не подходил. И я пришел сюда. У него есть особая комната, это, скорее всего, подсознательное воплощение его представлений о матке. Он находился внутри, а дверь была заперта снаружи. Они приближались к дому, из которого солнце, казалось, собиралось приготовить яичный салат. – Мне дом нравится, – сказал Римо. – Он никому не нравится. – А мне нравится. Чертовски интересная идея. – Гротеск, – сказал Брюстер. – Это ваше мнение. – Так думают все в Брюстер-Форуме. – Нет, не все. – Нет? Кому же он нравится? – Мне. – А, вам… Я говорил обо всех. – Я тоже некто, не пустое место. – Вы отвечаете за безопасность. – Но я человек. – Да. Хорошо, будь по-вашему. Он там. Я ни к чему не прикасался. – Брюстер остановился у входа. Дверь была приоткрыта. – При виде Рэтчетта трудно не впасть в панику, – сказал Брюстер. – Вы не заметили, конечно, но я чуть было не сорвался. К счастью, у меня невероятное самообладание. Но я был на грани. – Хорошо, – мягко сказал Римо. Как большинство жертв паники, Брюстер не помнил своих поступков. Он не вспомнит, что терял сознание. – Оставайтесь здесь, Нильс. – Называйте меня доктор Брюстер. – Все еще дрожа, Брюстер прислонился к дверному косяку. – Мы попали в переплет, но я не из тех, кто легко теряет голову. – Да, доктор Брюстер, – сказал Римо. – Называйте меня Нильс, – ответил Брюстер. Римо ободряюще улыбнулся и вошел в гостиную. За камином – вход в особую комнату. Там и лежало голое тело Рэтчетта, наполовину покрытое розовой смесью крови и воды. На лице застыла гримаса ужаса. Стараясь не запачкаться, Римо перевернул тело. Ага, вот как они с ним поступили! Значит, началась охота на ученых и, чтобы их защитить, придется, возможно, их уничтожить. Если он вызовет полицию, то служба молитв по телефону в следующий раз даст ему послушать Второзаконие. Римо аккуратно шагнул назад и снял трубку телефона. Телефон не был защищен от подслушивания. Но Римо и не собирался звонить по делам. Он позвонил в справочную, узнал номер доктора Хиршблум и набрал его. Послышались длинные гудки. Гудки. Гудки. Ничего не видя, Римо глядел в потолок, потом уставился в пол, нетерпеливо насвистывая. В трубке раздавались гудки. – Дерьмо, – выругался он, бросив трубку, и вышел на улицу. – Ужасно, правда? – сказал Брюстер. – Что? – спросил Римо, чья голова все еще была занята гудками в телефонной трубке. – Вы неважно выглядите. – Да, конечно. Жуткая картина. Ужасно. – Знай вы о насилии и жестокости, о их движущих силах и динамике, заключенных в человеческом существе, вам было бы гораздо легче. – Наверное, – сказал Римо. Черт побери, ее нет дома. А у него свободный день. И он планировал провести его с ней. Весь день и всю ночь. Но ее нет дома. Доктор Брюстер порылся в кармане и достал трубку и начатую пачку табаку. – Как это все, черт побери, произошло? – произнес он, глядя на надорванную пачку, как будто она была во всем виновата, и раскурил трубку. – Насилие – странная штука, – продолжал Брюстер, мечтательно вглядываясь в табачный дым. – Многие так и не могут научиться воспринимать его как неотъемлемую часть бытия. «Она должна быть дома, – думал Римо. – А, может, куда-нибудь вышла? Может, она просто шутит? Играет в игры. Или передумала. Стерва. Маленькая израильская стерва передумала.» Они вернулись в центр форума, где ученые были заняты беседами, размышлениями, разъяснениями, предсказаниями, рассматривая в интеллектуальной перспективе элементы жизни и смерти. А Римо Уильямс обдумывал, как поступить. Если она хотела заставить его ждать, помучить, он будет очень спокоен. Скажет, что не обратил внимания на время. Она опоздала? Не заметил. А что, если самому куда-нибудь запропаститься и тоже опоздать? Нет. Он ее встретит и скажет, что она просто девчонка. – Понимаете, – объяснял Брюстер, – хотя вы и полицейский, но не до конца осознаете, что насилие – неотъемлемая часть жизни. Вам трудно воспринять очевидный факт, что человек по сути своей – убийца, и для него лучшая игрушка – другой человек. Он хищник. Только в конце своей эволюции он стал травоядным. В глухих, отсталых уголках Америки реакцией на насилие становится его идеализация. Что на самом деле не так уж плохо. Насилие – здоровое человеческое свойство. Жизненно необходимое. Может обругать ее, повернуться и уйти? А если она в ответ засмеется? Или, что еще хуже, обидится? Тогда он извинится и обнимет ее, решил Римо. Но если она сильно обидится, то может не простить. Нет, Дебора не такая. Она рассмеется. Тогда и он рассмеется тоже. И все будет в порядке. – Я знаю, что это сложно, сынок, но, как я однажды объяснял какому-то генералу… нет, конгрессмену, кажется, – в общем кому-то… Я сказал, что такие, как вы – полицейские – менее других способны справиться с насилием. Вы втягиваетесь в него, оно становится вашей профессией. Вы знаете, что именно поэтому нас и финансируют? – Что? – сказал Римо. – Так мы и добились финансирования, сынок, – объяснял доктор Брюстер. – Используем чужие мечты, опасения или страхи. Что придется. – О чем вы? – переспросил Римо. – Я что-то не пойму. – О финансировании. Чтобы получить средства, нужно сперва определить, чем хочешь заниматься, а потом добавить то, что интересует правительство. Как, например, наши исследования о выживании человека в боевых условиях. – Да? – За этот счет оплачивались эксперименты Шултера с животными и этнологические исследования Бойля. – Понятно, – сказал Римо. – А ваш план покорения мира? – Он произнес эту фразу самым будничным тоном. – Это принесло нам площадку для гольфа, новый конференц-зал и почтя пять лет на то, чтобы заниматься тем, что нам интересно. Не знаю, что это я разоткровенничался? Я вам доверяю. В людях я разбираюсь. «Как и большинство людей, – подумал Римо, – Брюстер плохо разбирается в самом себе. Он мне доверяет, потому что чувствует себя в безопасности.» Он, очевидно, принял молчание Римо, поглощенного мыслями о Деборе, за шок от убийства Рэтчетта и поэтому не ощущает угрозы. – А план покорения мира существует? – Да, конечно. Можно покорить мир, если в вашем распоряжении пятьдесят тысяч человек. Если, разумеется, мир не будет против. Ха-ха. Понимаете, если покоряемые не будут сопротивляться. Мы, конечно, не собираемся распространяться об этом в отчетах по меньшей мере года три, пока не найдем другой источник финансирования. Так что, пока вы у нас, можете три года работать спокойно. «Значит, все-таки это надувательство, – думал Римо. – Правительственные субсидии, секретность, работа КЮРЕ, гибель Маккарти, Хокинса и Рэтчетта – все для того, чтобы безобидные придурки вычисляли дни подъема и спада, накачивали наркотиками носорогов и замедляли пульс. Чертова липа!» – А Дебора тоже принимала в этом участие? – Называйте ее доктор Хиршблум. Я-то не против, но вы знаете этих медиков. Нет, ее как раз этот план меньше всего занимал. А в последнее время, похоже, ее перестало интересовать все, кроме шахмат. Острый ум. Но, к сожалению, весьма непродуктивный. – Ага, – сказал Римо и вдруг заметил, что шагает своей старой походкой, походкой юности и ранней зрелости. Состояние максимальной готовности резко спадало. По несколько раз в день он в мыслях возвращался в маленькую комнату, где ждал Чиун, но эффект с каждым разом становился все слабее и слабее. Жизненные силы убывали. Брюстер продолжал распространяться о плане покорения мира. Его, конечно, вполне удастся осуществить, если повысить степень использования каждым солдатом своих физических возможностей до двадцати процентов. Разве Римо не впечатляет, что среднестатистический человек использует менее десяти процентов? Но никому еще, говорил Брюстер, не удавалось достичь показателя в двадцать процентов. Он не уверен даже, что нормальный человек сможет такое выдержать. Так что Форум в некотором роде даст соответствующую затратам отдачу. План гениальный, хотя невыполнимый. Генералы от таких вещей приходят в восторг. Римо постарался сконцентрироваться на комнате-убежище, но тротуар по-прежнему жестко стучал по каблукам. Он глубоко вздохнул, загоняя кислород в самую глубь, до паха, но слабость в ногах не проходила. Римо подумал о Деборе и на секунду оживился: ее не интересовала работа Брюстер-Форума, поскольку она и не собиралась работать на Форум. Конечно, она – агент. Отсюда и ее самообладание тогда, когда она его еще не знала и опасалась. Она готова была полюбить его. Враждебность, разделявшая их, рухнула, и оба почувствовали первые проблески духовной близости. Вот почему вчера вечером было так хорошо. А ключ ко всему – Конн Макклири. Израильтяне не дали Конну начать священную войну против арабов, после того, как те разбомбили его самогонный аппарат, по вполне естественной причине: Макклири находился в Израиле не для борьбы с арабами, и даже не для подготовки израильтян к войне с агрессором. Конн Макклири, мастер индивидуального боя, готовил людей к борьбе с другим противником. Поэтому он был добровольцем. Поэтому Дебора скрыла название деревни, поэтому близкое присутствие арабов не мешало. Деревенька была первым пунктом подготовки агентов для выслеживания тех, кто загонял людей в печи, сдирал с них кожу для отделки абажуров, откусывал кусачками гениталии, кто проводил эксперименты над детьми, женщинами и мужчинами, наблюдая, как скоро наступит конец, если вырвать какой-либо орган или связать женщине ноги во время родов. В деревне готовили персонал для выслеживания нацистов, и Дебора шла по следу одного из них. По следу убийцы, повинного в гибели Маккарти и Рэтчетта, которые каким-то образом встали на его пути, когда он собирал компрометирующие фото сотрудников Форума. Но для чего ему фотографии? Вероятно, для шантажа, чтобы заполучить этот самый план покорения мира. А самое смешное – план-то оказался липой, всего лишь способом выкачивания денег из бюджета. Римо предстоит хороший день, свободный день. И если Дебора попросит, он поможет ей захватить или убить того, за кем она охотится. Он ей покажет, что умеет, А потом они займутся любовью. – Знаете, – сказал Римо Брюстеру, – сегодня прекрасный день. – Они поравнялись со стоящей на углу телефонной будкой. – Я сейчас. – Только не звоните в полицию или куда-нибудь в этом роде. Кстати, что нам теперь делать? – Я с этим разберусь, – заверил Римо. – Вы уверены, что с вами все в порядке? Уж очень вы были потрясены, сынок. Мне бы не хотелось, чтобы вы сделали что-нибудь такое, о чем потом пришлось бы пожалеть. Не каждый перенесет такое проявление насилия и жестокости, чему вы стали сегодня свидетелем. Должен сказать, что прекрасно понимаю вашу растерянность. – Благодарю, – сказал Римо. – Надеюсь, что справлюсь. Отеческим жестом Брюстер взял Римо за руку. – Я в этом уверен, сынок, уверен. Если полиции потребуется дополнительная информации, я буду рядом. – О, у меня есть все необходимые сведения, – сказал Римо. – Кто-то отрезал Рэтчетту половой член, и доктор скончался от шока, вызванного кровопотерей, да еще, наверное, захлебнулся в луже воды и свернувшейся крови. Это станет ясно только после вскрытия, когда из тела будут извлечены легкие. Доктор Брюстер вяло кивнул и без сознания повалился на гравий. Римо отодвинул в сторону выпавшую изо рта Брюстера трубку. Она упала рядом с головой доктора, дымилась и могла поджечь волосы. Добрый преподобный отец из службы молитв по телефону сообщил Римо приятные новости: он не только мог выходить из состояния максимальной готовности, но должен был уехать. Немедленно. Римо назвал в трубку свой номер, адресуясь к магнитофону, и стал ждать. Доктор Брюстер блаженно пребывал по ту сторону сознания. Подъехал автомобиль. Водитель предложил свою помощь. Это была Анна Сторс, блондинка с резкими чертами лица. Римо сердито отмахнулся, и она с недобрым блеском в глазах умчалась прочь. Прижимая локтем рычаг телефонного аппарата, Римо тихонько насвистывал. Когда-нибудь он установит рекорд абсолютно неподвижного держания телефонной трубки. Книга рекордов Гиннеса: Римо Уильямс, США, три часа и пятьдесят две минуты. Все благодаря правильному образу жизни и дорогостоящим тренировкам. Но как удалось заставить ученых позировать на секс-фото, да так, что они ничего не подозревали? Гипноз? Очень сложно. Слишком сложно. Ответ может быть только один: это наркотики. Римо отпустил рычаг при первом звуке звонка. – Ну, что? – сердито спросил Смит. Это означало, что он в хорошем настроении. – Я бы хотел остаться на денек. Здесь. – Нет. – Я тут кое над чем работаю. – Нет, – сказал Смит. – Делайте, что приказано. – С одним человеком случилось несчастье. – Неважно. Не имеет значения. – Я знаю об этом самом плане. – Забудьте. – Вас это не интересует? – Если захотите, вернемся к этой проблеме через год или два. – Но почему бросать все так вдруг? Последовало молчание. Потом Смит ответил спокойным голосом, но огорченно: – С каких пор вы стали задавать вопросы? – Мне жаль, но… – Мне тоже. Могу отнести это только за счет необычно долгого пребывания в состоянии максимальной физической готовности. – Идите вы… – сказал Римо. – Это вы, мерзавцы, мне его устроили, а не я. – Отдохните. – Я с места не двинусь, пока не узнаю причину. Хочу остаться еще на день. – Если вам так приспичило, пожалуйста: этим делом занялась другая организация. Помните историю с магазином красок? В общем, это дело вышло на международный уровень. Через двадцать четыре часа у вас там все будет наводнено агентами. А коли у вас возникло непреодолимое желание открыто послужить обществу, что, в сущности, совсем не ваше дело, то можете заняться уборкой мусора. – Мне нужен еще один день. – Но зачем? – Смит начинал раздражаться. – Вас удивит, если я сообщу, что желаю переспать с кем-то? Римо выразился без обиняков, чтобы Смит не заподозрил присутствия чувств. – Кто-нибудь особенный? – Один из ученых. – Не этот ли, гомик Рэтчетт?! – Нет. Доктор Хиршблум. – Римо, – голос Смита стал вдруг резким и повелительным, – держитесь от нее подальше! Она – союзник и будет помогать нашим людям разбираться, что к чему. – Она будет лучше работать, если ее хорошенько удовлетворить. – Оставьте ее в покое. – Как насчет автора секс-фото? – Это часть того же дела. Шантаж правительства. Говорю вам, что все в надежных руках. Сейчас же убирайтесь оттуда, пока вас не арестовали за то, что мешаете следствию! Этот телефонный номер закрывается. Мы сами вас найдем. Не высовывайтесь. Это приказ! Римо повесил трубку. К черту Смита и к черту КЮРЕ! Он останется и проведет день с Деборой. Решено. Нарушим субординацию. Максимальная готовность затянулась. Если он останется, они, конечно, постараются что-нибудь подстроить. Но подстроить – еще не значит, что он попадется, да и заменить его не так-то просто. Или просто?.. Что ж, если до этого дойдет, за такое стоит отдать жизнь. Конрад Макклири предпочел бы патриотизм. Римо Уильямс выбирает женщину. В другой день он, возможно, решил бы иначе. Но сегодня – это сегодня. Август. Они отправятся в Дейтон, в ресторан Хенричи на ужин и будут ходить туда по средам, пока его не отыщет КЮРЕ. Повинуясь невнятной мысли, он снова набрал номер службы молитв по телефону. Записанный на магнитофон голос сообщил: – Набранный вами номер не функционирует. Быстро. Снаружи будки Брюстер начинал приходить в себя. – С тобой все в порядке, сынок? – Да, Нильс. Спасибо. – Тебе помочь? – Я… – Римо помедлил. – Я так и не смог позвонить в полицию. – Все правильно. Я понимаю. Сегодня ты прошел через ад. Очень трудно отвечать за безопасность. – По-моему, я не смогу больше работать на этом месте. По крайней мере, пока. – Сможешь, – уверенно сказал Брюстер. – Мы удваиваем твое жалование. Вот так! Не отказывайся. Я разбираюсь в людях. Ты – первый, кто подходит для работы в Брюстер-Форуме. Я сам позвоню в полицию. Римо поблагодарил доктора Брюстера, который бросил в автомат десять центов и набрал номер, выбитый на пластинке над прорезью для монет. Он подмигнул Римо, в знак того, что все в порядке, сложил кольцом указательный и большой пальцы правой руки и начал неразборчиво бормотать в трубку. Римо помахал Брюстеру рукой. Тот, яростно жестикулируя свободной рукой, завопил в телефон: – Мертв! А-а-а! Мертв. О-о-о! На помощь. Убийство! Брюстер-Форум. Кровь! Римо раскрепощенной походкой направился прочь, не заботясь о равновесии и посмеиваясь над собой. Эта расслабленность привела к тому, что впервые в жизни у него наступил период затмения.Глава двадцать первая
Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, рассматривал свежие негативы. Освещение на этот раз было хуже, чем на первых фото, но ничего, сойдет. Готов полный комплект. Уж теперь он позаботится, чтобы какой-нибудь неграмотный полицейский не выкрал бы фотографии, как Маккарти – первую серию. Подумать только: ничего не значащая ирландская жизнь против гениального плана! Забавно, но даже маленькая блошка может остановить громадный механизм. Но теперь это неважно. Еврейка была последней. Да, так можно и привязаться к этим зверькам, не вызывай они такого раздражения. Рядовые немцы многое не понимали. Они получали все готовое, снимали сливки, а о грязной работе знать не хотели. Почти было удалось избавить мир от евреев, и что же, мир оценил это? Куда, интересно, они собирались девать евреев, если не загонять в газовые камеры и сжигать? Да, пока мы были у власти, все немцы прыгали от радости, им не приходилось марать нежные ручонки. Но когда мы проиграли, наступил шок. Политика, оказывается, никого не интересовала. Когда мы проиграли. А пока все шло хорошо, нас на руках носили и славили. Они что же, думали, что евреи исчезнут сами собой, без массовых убийств? Что достаточно только этого захотеть? Да, работенка была не из приятных. Потом пришлось расплачиваться. А ведь некоторых евреев он и сам бы спас, если бы мог. Некоторых он уважал даже больше, чем немцев. Но, если начать делать исключения, к чему это приведет? Снова кругом будут одни евреи. Он не просил, чтобы на Земле существовали евреи, и не он сделал их такими, какие они есть. Он создавал новый, лучший мир. При этом без неприятных проблем не обойтись, и их решали лучшие, самые отважные люди. Никто не видел Германию, какой ее видел он, никто не жил в такой Германии, в которой жил он. Хаос. Беспорядок. Фюрер положил этому конец и возродил немецкий дух. Но немцы подвели и партию, и сами себя. Потому что в конце концов оказались недостойны полученного. Начались трудности – и они не выдержали. Ханжи засуетились, стали твердить, что, мол, не знали, что сожалеют. Да, им не хватило сил, чтобы узнать и принять правду, они могли только пользоваться результатами. А ведь должны были знать. Все было на виду. Куда, по их мнению, делись все евреи, которых увозили в товарных вагонах? Смешно. А генералы в автомобилях с холеными слугами? Отворачивались, их трясло от одного вида крови, а ему приходилось в ней жить. Но он был врач, немец и член нацистской партии. Их чистые руки… Свиньи! Глядели на него свысока. Как они смели, эти вояки? Вспомнился вечер в Берлине, в ресторане Хорхера. Он тогда был в отпуске, приехал из лагеря в Польше и послал выпивку сидящему за соседним столиком офицеру и его подружке. Бокал вернулся нетронутым. – Что? Офицер Африканского корпуса отказывается от выпивки? Неслыханно! Он произнес это по возможности мягко. В конце концов все они немцы, особенно при новом порядке. Он сын плотника, окончил медицинскую школу. Офицер – аристократ. Но какое это имело значение теперь? В новой Германии все равны и едины. Одна раса. Раса господ. – Не выпьете с товарищем-офицером? – спросил он, а эта наглая свинья отвечала: – С товарищем-офицером – выпью, с вами – нет. Это было слишком. – Вам хорошо здесь: лучшая еда, дорогое вино. А почему вам так хорошо живется? Благодаря мне. Офицер старался не обращать на него внимание. Но трудно игнорировать того, кто не хочет, чтобы его игнорировали. – Я вижу, ваша дама кушает с изяществом, деликатно. Мы в лагерях лишены такой роскоши, как деликатность. Мы выдираем золотые зубы изо ртов евреев, потому что Германии нужны деньги. Чтобы платить вам, чтобы на столе перед вами стояло самое лучшее вино. Фатерланду нужны волосы еврейских детей, нужна одежда сожженных. – Кто вас кормит? Я! Для того мы и уничтожаем неполноценные расы, чтобы вы могли жить в утонченном комфорте. Вы знаете, что это такое – вырывать чьи-то тестикулы? А мне приходится этим заниматься, чтобы мы могли лучше разобраться в процессе воспроизводства солдат для войны. – Эй, родовитая госпожа! Вы видели когда-нибудь рвы, в которые свалено столько трупов, что кровь сочится через покрывающую их землю? Хорошо ли это сочетается с вашим шоколадным муссом? Они, конечно, ушли. Сбежали, оставив грязную работу для сильных людей, которые в состоянии с ней справиться. В тот вечер его, естественно, арестовали за буйство, и отдельно ему досталось за длинный язык. Но врачей не хватало. И в «СС» это понимали, что бы там о них ни говорили после войны. Он положил негативы обратно в конверт. Они помогут его новым хозяевам, которые – вот совпадение! – тоже строят великий новый мир. Негативы сыграют свою роль. О нет, ничего такого грандиозного, просто тот или иной ученый вынужден будет съездить за границу, где с ним просто побеседуют. Величайшие умы Америки окажутся в пожизненном рабстве. Совершенный план, великолепный план. Ирландец-полицейский чуть было его не сорвал, но все обошлось. Новый полицейский? Да, он поумнее. Удачливее, чем Маккарти, и лучше. Но все равно, это только полицейский, да он и не успеет ничего предпринять. Доктор Ганс Фрихтманн позволил себе слегка пожалеть о том, что ему не удастся пробыть здесь достаточно долго, чтобы преподать окончательный урок этому Римо Пелхэму.Глава двадцать вторая
Сначала он нашел записку. Деборы не было дома. Дверь была незаперта, коттедж пуст, а на столе – записка в конверте с его именем. Стерва. Маленькая еврейская мерзавка. Проститутка. А Римо-то умереть был готов, лишь бы с ней переспать. Она, наверное, берет за это шекели. Смит был прав. Римо так быстро катится вниз, что не в состоянии правильно оценивать события. Она поманила его и обошла стороной. Быстро и ловко. Что ж, он ее разыщет. Разыщет мисс «Быстро и ловко» и сломает ей руку. Чтобы знала, крошка, что не так уж ты хороша. Нет. Ерунда. Он прочтет записку и уйдет. А ежели когда-нибудь ее встретит, то убьет, поскольку она его узнает. Он вскрыл конверт и принялся читать, не включая свет, довольствуясь пробивающимися в окно предзакатными лучами солнца. "Дорогой Римо! (О, что за дрянь! Стерва.) «Я не сказала тебе, почему я так любила Конна Макклири.» (Потому что он тебя, наверное, поимел в возрасте трех лет.) «Я была некрасивым ребенком, вся в веснушках. А дети, как тебе известно, могут быть жестокими». (Как будто женщины не могут – ха!) "Дети издевались надо мной из-за веснушек. У меня было прозвище, что-то вроде «обрызганная дерьмом». (Молодцы, сразу ее разгадали!) "Однажды Конн услышал, как меня дразнят. Он сделал удивленное лицо и сказал: – Ты знаешь, что женщина без веснушек словно ночь без звезд? – Другие дети, конечно, спросили, а девочки? А он ответил, что девочка – это заря жизни, это красота предстоящего дня. Она так прекрасна, что люди не видят этой красоты, как невозможно рассмотреть сияющее солнце. С этого, по-моему, и началось. Я стала верить, что вырасту красивой, а это много значит. Мне этот разговор вскружил голову. Конн, скорее всего, говорил все это в шутку, но такие слова не забываются. Так или иначе, Римо, я выросла в семье, где отец очень часто отсутствовал. И хотя он не желал такой жизни для меня, вышло наоборот. Наверное, мне суждено была такая жизнь, а может, я сама ее выбрала. Когда насмотришься на руки людей с вытатуированными номерами и наслушаешься их рассказов, начинаешь понимать, чему стоит посвятить себя. Вот что привело меня сюда. Один из них. Ты слышал когда-нибудь о Гансе Фрихтманне? О палаче из Треблинки? Знай, он здесь, в Форуме. Мне не следует об этом рассказывать, но теперь уже все равно. С тех пор, как мы с тобой встретились, я наделала столько ошибок, что эти строки уже не имеют значения. Я люблю тебя, Римо. Если мы встретимся опять, я буду и тогда безнадежно влюблена в тебя. А это возможно, потому что ты – тот, кто ты есть, а я – та, кто я есть. Или я пытаюсь обмануть самое себя, стараясь поверить в то, что ты меня не обманывал? Если – да, то я это только приветствую. Даже если твоя любовь – ложь, я сохраню ее до своей последней ночи, ночи без звезд. Мне кажется, все мы несем свои истории, как несут крест, а к судьбе относимся по-дурацки. Но время от времени приходится поддаваться логике. А логика теперешней ситуации такова, что наша любовь нас погубит. Стряхнуть с себя наши обязанности, как стряхивают пыль? Но этого мы сделать не вправе. Бешеные псы носятся по миру, и на благо тех, кого мы любим, нужно их выслеживать, стараясь сохранять гуманность и подавляя желание бороться с ними, как собака с собакой. Мы дали друг другу только по часу времени и обещание. Давай благодарно сохраним это в душах. Ты добрый, хороший и, на самом деле, нежный. Дорогой, не давай своим врагам уничтожить в тебе это. Если мы сохраним в себе доброту, то я уверена – как уверена в том, что Иордан течет – мы снова встретимся. Встретимся утром, которое никогда не кончится. Это обещание, и мы обязаны его выполнить, Я люблю тебя, Римо. Дебора". Черт! Что за женщина! Конечно, она его любила. Иначе не назвала бы добрым, хорошим и нежным. Полнейшая ерунда. Римо прочел письмо еще раз и почувствовал себя очень хорошо. Затем разорвал его и, поскольку предосторожность есть предосторожность, сжег клочки бумаги. Она, очевидно, заканчивает задание, и Римо болезненно осознал, что будет только мешать. Поэтому проще всего отправиться в Дейтон, купить билет до Чикаго, а потом отыскать человека, хоть слегка на него похожего и с паспортом. А затем добрый, хороший и нежный Римо прикончит несчастного и отправится в Израиль, в этот город в пустыне Негев. Он приедет туда, разыщет ее родителей и станет ждать. Он попросит их в письмах упомянуть некоторые фразы из ее записки. И она примчится домой. А его найдет КЮРЕ… Ничего, что-нибудь придумаем. Надоели размышления, доводы и контрдоводы. Черт, может разыскать ее сейчас и уехать вдвоем? Римо подождал, пока сгорит последний клочок бумаги, и направился к выходу, но случайно налетел на дверь. Черт с ней, наткнуться на дверь может каждый. Римо устал, очень устал. Его утомляло солнце, его утомляла ходьба. Он спотыкался. Слишком долгим и слишком сильным было напряжение, и силы были на исходе. Он покрылся потом, настоящим потом от послеобеденной жары. Он еще раз споткнулся. Подняв глаза, Римо увидел перед собой офис Брюстера. Он отдохнет там немного, а потом уйдет. В дверях стояла Стефани, но разговаривать не было сил. Он хотел погладить девочку по голове, но необъяснимым образом промахнулся и во весь рост растянулся на ковре из шкуры белого медведя. Он подполз к кушетке и, подтянувшись, устроился на ней. Вокруг все плыло куда-то в прохладе кондиционированного воздуха. Потом наступил сон. Глубокий, как обморок. И видения. Чиун, его престарелый учитель-кореец, говорил: «Не преступай эту черту. Не преступай эту черту. Не преступай эту черту.» Звучали и другие голоса, восточные. А Чиун, обращаясь к ним, говорил, чтобы они не смели приближаться, пока Римо не перешел черты. Чиун был в черном кимоно, голова обвязана черной ленточкой; он знаками приказывал Римо идти в особую комнату и оставаться там. Оставаться там, пока все не уладится. Чиун с ним посидит. Римо слишком долго и напряженно работал. Пусть Римо войдет в эту комнату, а Чиун посидит с ним и они поговорят. А так как Римо сейчас не был занят ничем серьезным, а всего лишь умирал, то он решил пойти туда, где ждал Чиун. Умереть всегда успеется. Это говорит Чиун? Странно, ему казалось, что это он, Римо, говорит. Но говорил Чиун. Римо, если пожелает, может умереть потом, умереть в любое время. Ты обещаешь? Чиун обещал. И Римо вошел. Там, в комнате, было очень холодно, а у Чиуна был суровый и строгий вид. Он пришел, чтобы спасти Римо, а не чтобы его наказать. – Но ты же обещал, что я смогу умереть? – Ты не должен умирать. – Я хочу умереть. – Нет. Не имеешь права, потому что твоя жизнь драгоценна. – Оставь меня я покое. Я хочу умереть. Ты обещал. – Пока ты здесь, Римо, тебе не позволят умереть. – Ты лжец! – Да, я обманул тебя. Тебе больно? – Да. – Я здесь, с тобой и сделаю тебе еще больнее. Будет страшно больно. – Не хочу, пожалуйста, не надо! – Ты умираешь, но я не дам тебе умереть, Римо. Я приготовил эту комнату, чтобы ты не умер. Поэтому мы готовили ее вместе. Твою комнату, Римо. Здесь твоя молодость. За три месяца без минуты отдыха ты прожил целую жизнь. Ты старик, Римо. Все, что ты получил, благодаря стараниям и силе воли, все это у тебя отняли, ибо ты слишком долго этим пользовался. Займемся фокусами. Проделаем фокус вместе. Зажги огонь. Горячий. Жаркий. Мы пробежим сквозь огонь. Весь фокус в огне. Вперед. Да, он жжет, но все равно – вперед. Я буду рядом. Давай. В огонь! И его стали поджаривать живьем, Римо охватила нестерпимая вспыхивающая боль, сжигающая плоть. Языки пламени жгли ступни и лизали ноги, а затем, с шипящим ревом охватили все тело. И Римо Уильямс оказался в офисе Брюстера с кондиционированным воздухом. Он что-то кричал, а рядом стояла испуганная Стефани Брюстер. В воздухе витал слабый аромат жасмина. Холод заставил Римо содрогнуться. Что это, игра воображения, или он не до конца проснулся? В комнате пахло горелым мясом. Римо потер лоб, и в глаза что-то посыпалось. Это были сгоревшие брови – белая зола, рассыпающаяся на пальцах. Испуг оставил Стефани, и она захлопала в ладоши. – О, еще разок! Еще! Как здорово. – Что? – спросил Римо. – Я не знала, что вы волшебник. – Какой волшебник? – Вы лежали с закрытыми глазами, а потом вдруг вспыхнули, как электрическая лампочка. Как звезда. Слишком необычно. Нет, так сказать нельзя. Не бывает слишком необычно. Просто необычно. – И долго я здесь лежал? – Ну, хотя у меня нет секундомера, я предполагаю, что две или три минуты. Когда вы вошли, то выглядели очень усталым, а потом вы упали, и у вас были холодные руки. Я подумала, что у вас инфаркт. Но я не знала, что вы волшебник. – Да, детка, бывает. Послушай, я тороплюсь. Скажи папе, что я уезжаю в отпуск и, возможно, обратно не вернусь, потому что мне здесь слишком трудно. Ладно? – Я лучше запишу, – сказала Стефани. Неловкими шестилетними пальчиками она поводила карандашом по бумаге. Получилось что-то вроде плетеной веревки. – Я перефразирую ваши слова, – объяснила она, глядя на листок, содержащий половину какого-то слова. – Чувство несоответствия заставило Римо Пелхэма уйти в отставку. – Правильно. Умница! – Ну? – Что ну? – Разве вы не поцелуете меня на прощание? И Римо Уильямс поцеловал Стефани Брюстер, а она сморщила носик, объяснив, что у него горячее лицо. – Вот так-то, детка, – сказал Римо с легким сердцем и отправился на встречу в Дейтон. Пересушенная одежда потрескивала на теле. Ждать в Израиле возвращения домой агента? Он хмыкнул. Ему из Чикаго-то не удастся вырваться. Да, маразм есть маразм. Тело болело, как от сильного солнечного ожога, но болело по-доброму. Легко дышалось, ноги двигались сами собой. До чего прекрасно жить! Он пожелал Деборе всяческого добра и решил, что у нее все будет хорошо. Она, в конце концов, была везучей. Второзаконие принесло бы ей смерть. Да. Ему захотелось перечитать записку еще разок. Но ее поглотило пламя. Он отдохнет, развеется в Дейтоне, с кем-нибудь переспит, а через пару недель потихоньку примется за дела. Может быть, ему пришлют Чиуна для тренировок. Это будет полезно. От коттеджей ехал автомобиль «скорой помощи». Это не Рэтчетт. Его дом в другой стороне. Значит, «скорая» везет кого-то другого. Машина притормозила, и полицейский, сидящий на переднем сидении, окликнул его: – Это вы Пелхэм? – Да, – сказал Римо. – Вы отвечаете за охрану и безопасность? Надо бы встретиться в морге и поговорить. – Да я вроде как занят, – сказал Римо, но увидев изумленное лицо патрульного, понял, что сморозил глупость. – Я должен сперва кое в чем разобраться. Давайте, встретимся позже. У меня был тяжелый день. – У нее тоже, – сказал патрульный, кивнув головой назад, на медицинский отсек автомобиля. – Еще одна передозировка наркотика. Второй случай за месяц. Я думал, что у вас тут башковитый народ, а не наркоманы. Слушайте, вам придется зайти в морг, потому что мы должны кое-что сверить с ФБР. Эй, а что у вас с лицом? – Слишком близко подошел к огню. – Ага. Подождите. – Он обратился к водителю: – Погоди минуточку. Полисмен вышел из машины и, подойдя поближе к Римо, так чтобы не услышал шофер, заговорил доверительным тоном: – Послушайте, что бы там ни говорили, но ФБР из кожи вон вылезет, чтобы присвоить все заслуги себе. Вы понимаете, что я имею в виду? Римо кивнул. – Они велели прислать вас в морг, если мы вас повстречаем. Я знаю, чего они хотят: увести вас подальше от фотографов. Они собрались на поле для гольфа, где мы и обнаружили тело. Черт с ними, с ФБР. Вы офицер по безопасности. Если поспешите, то найдете там репортера. Вы меня понимаете. Они приехали сюда, чтобы кого-нибудь арестовать или что-нибудь в этом роде, но мы вполне можем сделать это сами, И уж так они себя приятно ведут, как будто вовсе не хотят присвоить себе всю славу. Понимаете? Римо кивнул. – Как мы будем выглядеть? А вы? Вы же отвечаете за безопасность. Мы с вами в сумме получаем меньше, чем каждый из этих ублюдков в отдельности. Верно? Мы имеем одно – уважение. Правильно? Римо кивнул и сказал: – Я хотел бы взглянуть на тело. – Она была доктором. Представляете? Врач-наркоман и смертельная доза. Ну и команда придурков! Слушайте, приятель, поосторожнее с газовыми горелками. Вы выглядите ужасно. – Покажите тело. – Хорошо. Но оно завернуто… – Я только взгляну. – Ладно. Эй, погоди, не уезжай! Водитель покачал головой: – Думаешь, я очень туда спешу, а? Они подошли к задней двери. Патрульный доверительно сообщил Римо, что все племя водителей – лентяи. Он раскрыл двери и с напускным равнодушием молодого полицейского сказал: – Вот. Римо увидел нечто, лежащее на складных носилках и укрытое простынями. Он понял, что это Дебора. Протянув руку, Римо осторожно, очень осторожно отогнул уголок простыни, стараясь держать под контролем каждый нерв, чтобы не отвалилась рука. По телу, ощущал он, курсирует биение энергии, и он, направив ее в нужное русло, почувствовал подъем. Римо увидел неподвижное лицо, закрытые глаза, веснушки, осветившие ночь его одиночества, и губы, ныне безмолвные, и безжизненные руки. Он взял ее за руку. В ярком свете лампы над головой он увидел на предплечье отметину, ставшую теперь заметной благодаря химическим веществам, которые ей ввели, или, может быть, из-за того, что жизнь оставила ее. Едва заметный голубой прямоугольник, словно нарисованный мелком цвета яйца малиновки. На этом месте когда-то были аккуратные цифры, с помощью которых раса господ вела учет существ, рассматривавшихся ею как недочеловеки. Учету подлежали даже дети – сокровище, которое ненадолго озаряет жизнь взрослых, а потом включается в механизм сведения старых счетов. Римо осторожно разогнул неподатливые пальцы, взял зажатый в них предмет, посмотрел на него и спрятал в карман. Дебора должна была вывести наших агентов на преступника. Но и после смерти она привела Римо к нему, к мерзавцу из расы господ, считающему себя сверхчеловеком. Ладно, он покажет им, что такое настоящий сверхчеловек. Тот, кто не знает своего происхождения, потому что воспитывался в католическом приюте, тот, в ком смешалась кровь разных племен и народов. Он, Римо, вполне может оказаться и чистокровным немцем. Тогда, если в немцах на самом деле есть склонность к жестокости, она проявится и в нем. В голове зазвучали слова древней священной клятвы: «Я – Шива, Дестроер; смерть, разрушитель миров». Они узнают, кто такой Дестроер! Римо навсегда прикрыл простыней веснушки-звезды и, как ему казалось, аккуратно захлопнул дверь «скорой помощи». Он специально следил за собой, закрывал дверцу медленно, чтобы не привлекать к себе внимание. Но грохот, удар, прогнувшееся внутрь изображение красного креста на дверце и закачавшийся на рессорах автомобиль заставили водителя выскочить из машины. Патрульный заорал, а Римо пожал плечами. – Чертовы психи! – кричал патрульный водителю, сердито уставившись на Римо. – Все здесь чокнутые, даже полицейский! Ты зачем это сделал, а? Но подойти к Римо почему-то не захотел. Тот еще раз извинился и ушел в надежде прибыть на место раньше сотрудников ФБР, чтобы, не дай Бог, с ними не повстречаться. Он не желал зла этой организации.Глава двадцать третья
Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтманна, сидел перед шахматной доской и изучал позицию эндшпиля. Исход партии был очевиден. Шахматы – бальзам для ума, ума, который в состоянии их оценить. На нем был смокинг, на ногах – домашние туфли, что приличествовало человеку, завершившему напряженный трудовой день. Кто бы мог ожидать, что еврейка работала на эту мстительную шайку, которая до сих пор отказывалась понять, что Вторая мировая война окончилась? Безумцы. Теперь, после ее гибели, на него откроет охоту кто-нибудь еще. Пора исчезнуть. Фотографии позволят русским держать ученых Форума под контролем, в чем, собственно, и заключалось его задание. Он сделал свое дело. Этого, естественно, никто должным образом не оценит, но такие вещи давно перестали его заботить. Он снова взглянул на доску. Против его короля, ферзя, двух коней, пешки и слона у белых оставался только король. Но перед тем как наркотик подействовал, еврейка успела сказать, что из любого положения есть выход, хотя выхода, конечно же, не было. Он собрался было расставить фигуры для новой партии, но тут бесшумно распахнулась дверь, ударившись ручкой в стену. С визитом пожаловал начальник охраны Брюстер-Форума, выглядевший так, словно только что выскочил из горящей печки. – Привет, Сторс. – сказал Римо хозяину, тому, кто был тренером по шахматам в Брюстер-Форуме. – Я пришел за своей партией. – Но не сейчас же, – ответил Сторс. – О, сейчас как раз очень удобно. Римо закрыл за собой дверь. – В чем дело? – спросил тренер. – Что за прихоть? Такой поздний час. Вы ужасно выглядите. – Я хочу сыграть в шахматы. – Ну, – сказал со вздохом Сторс, – если настаиваете… Позвольте, я помогу вам снять пиджак. Римо обошелся без посторонней помощи, хотя при этом что-то треснуло, и оторвался рукав. Он заметил, что кисти рук покраснели и распухли. Посередине комнаты на голом паркетном полу стояла шахматная доска на металлических ножках. С ней намертво были соединены два дубовых кресла с массивными подлокотниками. – Садитесь, мистер Пелхэм. Сейчас я расставлю фигуры. – Не надо, сойдет и так. Я буду играть белыми. – Но ведь невозможно выиграть с одним королем! Из кармана рубашки Римо достал белого ферзя, который был зажат в мертвой ладони Деборы. – У меня есть еще ферзь, – сказал он. – Этого достаточно. Римо положил руки на подлокотники. Под правым запястьем он почувствовал холод металла, поглощающего тепло руки. Он взял с доски своего короля, как бы разглядывая фигуру, и украдкой взглянул на подлокотник. Там были три малюсеньких металлических кружочка, погруженные в дерево, с отверстиями посередине диаметром с иглу. «Вот оно что, – сообразил Римо. – Нокаутирующий укол. Наркотики!» Сторс уселся напротив Римо. – Интересное положение сложилось после сицилийского дебюта. Вам знакома сицилийская игра? – Конечно. Сицилийцы воевали на стороне нацистов. Им в обязанность вменялось вести подсчет детей, изнасилованных гитлеровскими бандитами. Римо улыбнулся, подавляя желание протянуть руку и раздавить пальцами адамово яблоко Сторса. Дебора была здесь. Сидела в этом кресле, смотрела Сторсу в глаза, испытывая отвращение к нему и к тому, что он олицетворял, но долг – превыше всего. Она проиграла партию. И потеряла жизнь. Жизнь не вернешь. Но партию еще можно спасти. И хоть как-то оправдать ее жизнь и ее смерть. – Ваш ход, Сторс, – сказал Римо. Сторс подвинул пешку на одно поле вперед. – Пешки, – произнес он. – Маленькие человечки на шахматной доске. Но иногда они становятся тяжелыми фигурами, самыми опасными для соперника. – Особенно если они, как нацисты, воюют с детьми и женщинами. Тогда они по-настоящему опасны. Лицо Сторса покраснело. Он собрался что-то сказать, но тут в комнату вошла его дочь. На ней была короткая красная юбка и белый свитер, под которым не было бюстгальтера. Сквозь ткань просвечивали темные соски. Увидев Римо, она облизнула верхнюю губу, в глазах появился диковатый блеск, словно внутри вспыхнул свет, и сквозь отверстия зрачков наружу выбиваются огоньки. – Анна, у нас нежданный гость. Приготовь, пожалуйста, вам что-нибудь перекусить. – Хорошо, отец, – сказала она и снова посмотрела на Римо. – Что бы вы хотели? – Сойдет все, что есть в доме. Детская кровь. Чипсы из абажуров с соусом из цианистого калия. Героиновый лимонад. Все, к чему вы привыкли. От замешательства ее лицо поглупело. Сторс сказал: – Наш гость – большой шутник. Приготовь то, что обычно. И поскорее. – У меня создалось впечатление, мистер Пелхэм, – произнес Сторс, когда его дочь вышла, – что вы желаете поговорить о нацизме. – Да, меня всегда интересовало безумие, – сказал Римо. – Единственное безумие в том, что мы проиграли. – Рад слышать, что вы сказали «мы», – заметил Римо. – А проиграли вы потому, что растратили силу, атакуя с упорством маньяков второстепенные цели. Настоящая сила – у американцев, которых даже ненависть незаставит гнать людей в печи. Поэтому мы побеждаем. А засранцы вроде вас, безумные ненавистники всегда проигрывают. – Мой дорогой мистер Пелхэм, историю пишут победители, – сказал Сторс, и Римо заметил, что его палец потянулся к кнопке на ручке кресла. Он понимал, что сейчас иглы вонзятся ему в запястье, он получит дозу наркотиков и станет беспомощным. Сколько несчастных побывало здесь до него? Но вряд ли среди них попадались люди с мгновенной реакцией, способные поймать двумя пальцами муху на лету. Настал час, и Римо Уильямс вместе со своими грозными талантами оказался лицом к лицу с этим маньяком, кошмарным порождением чудовищного зла. Рука Сторса сжала ручку кресла. Римо сосредоточил всю свою чувствительность на правом запястье. Сначала кожа ощутила легкое прикосновение игл. Все ощущалось словно при замедленной съемке. Вот три иглы коснулись кожи. Кожа прогнулась, как тонкий слой травы и мха, покрывающий болото, прогибается под давлением палки. Иглы не отступали. Затем кожа не выдержала и поддалась, поглотив кончики иголок. Теперь иглы продолжили путь и скоро отдадут наркотический сек. Затем жертва должна отреагировать – потереть руку. Таков был их сценарий для жертвы. Но в кресле сидел Римо Уильямс, а он не собирался становиться жертвой. На миллиметр приподняв незаметно для Сторса руку, дабы не получить полную дозу, Римо затем демонстративно потер тыльную сторону запястья. Почувствовав легкое головокружение, он ускорил внутренние ритмы организма, чтобы справиться с полученной – хотя и ничтожной, но все же – дозой наркотика. Уронил голову на грудь. – Ты хотел меня обыграть, да? – послышался голос Сторса. Кресло нациста отодвинулось от стола. Римо услышал, как Сторс приближается. Он врач, сейчас он заглянет Римо в глаза. Крепко сомкнув веки, Римо в уме сфокусировал взгляд на воображаемом самолете, летящем в солнечном летнем небе на расстоянии многих миль. Он почувствовал, что палец отработанным движением приподнимает ему веко. Яркий свет должен был заставить зрачок сократиться, но вид реактивного самолета в полуденном небе уже сделал это, и Сторс, довольно хмыкнув, отпустил веко. – Подействовало! – воскликнул Сторс. – Я сдержу свое обещание, дочь. – Встань, – приказал он, и Римо встал. – Открой глаза и следуя за мной. С уверенной самонадеянностью Сторс повернулся к нему спиной, отодвинул в сторону длинную бархатную портьеру, за которой оказалась дверь, повернул ручку, вошел и отступил на шаг, уступая дорогу Римо. Тот смотрел прямо перед собой, но сумел быстро оглядеть комнату периферическим зрением. Он уже видел эту комнату раньше – на секс-фотографиях. У стены слева стояла металлическая кровать, покрытая белыми атласными простынями. Справа стояла камера на треножнике и осветительные приборы с отражателями. У кровати – Анна. Грудь ее тяжело поднималась, натягивая ткань свитера. Она смотрела на Римо. – Я так долго ждала тебя, – произнесла она. Сторс закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. – Раздевайся, – скомандовал он. – Все снимай. Римо, словно робот, разделся, продолжая смотреть прямо перед собой. Анна стянула свитер через голову. Светлые кудри с трудом протиснулись через воротник. Слегка повисшие груди подпрыгнули, освобождаясь от свитера. Она взглянула на Римо и, заведя руку за спину, расстегнула верхнюю пуговицу юбки, а затем, засунув пальцы за пояс, начала медленно спускать юбку по бедрам, пока она бесшумно не упала на пол. Белья на ней не было, только длинные черные чулки, поддерживаемые черным же поясом, и высокие черные сапоги до колен. Римо стоял обнаженный, одежда кучкой лежала перед ним на полу. – Ложись на кровать, – приказал Сторс, и Римо растянулся поперек кровати. Анна подошла и наклонилась над ним так, что ее соски слегка касались его груди. – Для тебя у меня есть кое-что особенное, – сказала она и шагнула к небольшому столику рядом с кроватью, а затем снова оказалась в поде зрения Римо. В руках у нее был черный парик. Она принялась водить длинными прядями волос по животу Римо, затем перешла к половым органам и ногам. Потом надела парик на голову, заправив под него свои светлые волосы. Анна села на кровать рядом с Римо и взяла со столика губную помаду. Засунув в рот конец закрытого тюбика, наклонилась над Римо, и ему на грудь закапала слюна. Затем, открыв помаду, она нарисовала кроваво-красные губы поверх своих собственных, бледных и бесцветных. Снова потянулась к столику. «Теперь плеть,» – подумал Римо. Убить их сейчас? Это просто. Ему хотелось дать им перед смертью почувствовать вкус победы. – Отец, ты готов? Я не могу больше ждать. Заряжая фотокамеру, Сторс ответил: – Действуй. Только быстро, мы потеряли много времени. Отработанный удар плети обрушился на живот Римо, оставив на коже алый след. Еще удар. На этот раз – ближе к паху. И опять. Она отшвырнула плеть и склонила голову над Римо. Темные пряди волос щекотали тело, ее рот схватил его, пачкая жирной помадой. Послышалось сладострастное мычание. Римо позволил своему телу отреагировать. Он хотел эту женщину, но не для того, чтобы доставить ей наслаждение, а чтобы покарать ее. Как это сделать, он узнал от Чиуна, поведавшего кое-какие секреты. Извращенную нацистскую самку возбудил до неистовства молодой мускулистый полицейский, но уничтожит ее живущий в его сознании восьмидесятилетний кореец, считавший женщин не более сложным устройством, чем гитара. Неверный аккорд вызывает дисгармонию. Следует играть на нужных струнах. Для черноволосой женщины в сапогах боль, мучения и страдания – вот подходящие струны. В этом ее наслаждение. Что ж, Римо доведет ее до экстаза, а потом – дальше, пока экстаз не станет болью, и еще – до тех пор, пока каждое нежнейшее эротическое прикосновение не обратится в режущую по живому боль. Ее акт сознательного унижения сделал свое дело. – Он готов. Прикажи ему овладеть мной. – Овладей ею, – скомандовал Сторс. – Хочу насилия! – вскричала она. – Изнасилуй ее, – приказал Сторс. Это было как раз то, что требовалось, и Римо с силой швырнул ее на кровать. Парик отлетел в сторону. Он внедрился в нее так, что тело изогнулось до хруста в позвоночнике. Анна стонала. Сторс фотографировал. «Как он дошел до того, – думал Римо, – что спокойно занимается съемкой, наблюдая за извращениями собственной дочери?» Римо начинал догадываться. Незаметно, шаг за шагом, малозначащие поступки и действия формируют систему привычек, требующую постоянного усложнения, пока из многих частей не складывается общая сумма. И назад дороги уже нет. – Сильнее, – проник в его сознание голос Анны. Сильнее. Быстрее. Глубже. Он заострил внимание на пальцах рук и ног. Когда тело начинает нагнетать кровь, мозг отказывается от нее, заботясь о других частях тела, о других функциях организма. В этом и состоял секрет Чиуна. – Еще! – закричала она. – Еще! Он буквально вжался в нее, придавливая коленями, приподнимая вверх и опуская. Она стонала в экстазе. Римо заработал сильнее. Быстрее. Она застонала. Опять оргазм. Сильнее. Быстрее. Сосредоточимся на коленях. Теперь она стонала не переставая. Но экстаз начинал уступать место боли. Римо продолжал. Еще сильнее. Еще быстрее. Сознание зафиксировало мозолистые утолщения на кончиках пальцев. Стоны становились все громче, их тон повышался. Теперь ей было больно. Она страдала. Скоро она крикнет «Стоп!», и Римо, находящийся, как они считают, под действием наркотика, вынужден будет повиноваться. Он сильнее навалился на нее, придавив мускулистым плечом ее рот с такой силой, что треснули передние зубы. Теперь она уже не сможет приказать ему остановиться. Из-под плеча ее голос почти не был слышен. И Римо продолжал. Сильнее. Еще сильнее. Теперь – пальцы ног. Они впились в деревянный пол для прочного упора. Она пыталась оттолкнуть его. Он прижал ее сильнее. Сторс больше не фотографировал. Теперь он наблюдал. Групповые изнасилования нацистов несли смерть их жертвам. Сторс видел, как такая же участь постигает его дочь, она погибает, изнасилованная бандой, состоящей из одного человека. И тогда Сторс скомандовал: – Стоп! Римо остановился. Анна лежала в полубессознательном состоянии, рот и пах были в крови. – С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Сторс. Она медленно села, в глазах горела ненависть. – Убьем этого ублюдка, отец. Замучаем до смерти. – Обязательно. Но сперва, мистер Пелхэм и я должны закончить начатую партию в шахматы. Прояви пока пленку. Я тебя позову. Римо было приказано одеться. Сторс отвел его обратно, в шахматную комнату, велел сесть и сам занял место напротив. Он обратился к Римо: – Кто ты? – Римо Пелхэм. – Кто рассказал тебе обо мне? – Дебора Хиршблум. – Что она рассказала? – Что вы – нацисты. – Зачем ты сюда пришел? – За деньгами. Я могу вытянуть из вас деньги. – Хорошо. Мы сыграем в одну игру. Ты сейчас проснешься и покажешь мне, как ты собирался выиграть, а потом – опять уснешь. Повторяй за мной. Ты проснешься, чтобы поиграть, и снова уснешь. – Я проснусь, чтобы поиграть, и снова усну. – Ты проснешься по щелчку моих пальцев. Уснешь тоже по щелчку. Сторс щелкнул пальцами. – Сыграем блиц, – сказал он, улыбаясь. – Сыграем, – согласился Римо. – По-прежнему надеетесь выиграть? – спросил Сторс, уверенный в своем мастерстве и грядущей победе. – Да, – сказал Римо и взял с доски ферзя. Ферзя Деборы. – Следите за ферзем. – Слежу. – Вот мой ход, – сказал Римо и поставил ферзя на ладонь зеленым фетровым кружочком вниз. Пальцы сомкнулись на основании фигуры. Темно-карие глаза, у которых, казалось, не было зрачков, впились в Сторса, и Римо произнес: – Мат в один ход. Римо повернул руку фигурой вниз и с разворотом кисти послал ее вперед. Этот ход, величайший в истории шахмат, вогнал верхнюю часть белого ферзя в глаз Сторсу, потом – еще глубже, через глазницу в мозг. На месте правого глаза Сторса оказался зеленый фетровый монокль, из-под которого вниз побежала алая ленточка. Тело Сторса передернулось в конвульсии, пальцы защелкали – щелк! щелк! щелк! Это был последний сигнал мозга, посланный им еще до того, как Римо пошел белым ферзем. Прямо в глаз негодяю. Римо поглядел на него и улыбнулся одними губами. – Шах и мат, – сказал он и вышел. Остальное было просто.Глава двадцать четвертая
Анна Сторс еще не одевалась. Когда Римо вошел в затемненную фотолабораторию, она как раз положила негативы с его изображением в металлическую картотеку, где находились все остальные. Увидев Римо, она в ужасе раскрыла глаза. – Он проиграл, – сказал Римо. Анна попыталась ударить его ногой, но Римо не обратил на это внимания и со смехом завел ее руку за спину, а потом прошептал ей в правое ухо: – Твой отец, прежде чем я его убил, успел сказать, что единственной вещью, доставлявшей ему удовольствие, было наблюдать за тобой во время ваших представлений. Но он не хотел этого показывать, чтобы ты не останавливалась. Потом Римо убил ее и оставил тело распростертым на огромной сушилке для фотографий. Когда он опускал труп на барабан из нержавеющей стали, зашипел, испаряясь, пот. Потом Римо сжег негативы и поджег дом. Уходя, он взял из буфета пирожок. Через несколько минут после его ухода начали прибывать первые пожарные машины. Вечерняя прохлада остудила воздух, вдруг стало необычно для августа холодно, потом – жарко, а потом Римо уже ничего не чувствовал, а просто шел вперед…Глава двадцать пятая
Ростбиф в ресторане Хенричи, в Дейтоне, был хорош. Он был хорош уже на протяжении двух вечеров по средам. Римо посмотрел через окно на долину Майами, где на окраине и дальше, над окружающими Дейтон городками, вспыхивали огни. Ресторан находился на самом верху отеля, и для Дейтона здесь готовили превосходно. В Нью-Йорке это была бы просто съедобная пища. Он разрезал поджаристое, слегка пружинящее мясо, откуда вытек красноватый сок, окрасивший в розовый цвет картофельное пюре, лежащее рядом на тарелке. Хорошее мясо, заметил кто-то, как и женщину, нужно смаковать. Кто это сказал? Уж конечно не Чиун, который, хотя и признался однажды, что все женщины прекрасны, только не все мужчины способны это разглядеть, в то же время считал непрожаренное мясо страшным ядом. Римо наслаждался мясом. «Вообще-то, Чиун прав насчет яда, – думал он. – Регулярно приходить в определенные дни в определенное место, о чем знает кто-то еще, означало ставить себя в положение мишени. Мясо может быть отравлено. Его, Римо, могут отравить, хотя отравитель его никогда и не видел. КЮРЕ знает в этом толк. Отравитель может даже и не знать, что подсыпает именно яд. КЮРЕ обрезает концы везде, где возможно.» Но пока он жив, и каждый прожитый день означал, скорее всего, что его здесь держат для того, чтобы заставить подергаться и поволноваться. Наказание в том, что приходится ждать, убьют тебя или нет. А если он ждет, значит не чувствует за собой вины, и ему можно опять доверять. Что он такого сделал? Нагрубил Смиту? Так это из-за затянувшегося состояния максимальной готовности. Засчитывается не сказанное, а сделанное. Он выполнил приказ и прибыл в Дейтон. В памяти почему-то не сохранилась дорога до Дейтона. Он помнил усталость, страшную жару, а потом – непонятно как оказался в аэропорту Дейтона с невероятным загаром, с деньгами, полученными, скорее всего, по дорожным чекам и без документов. Он, должно быть, проделал весь путь «на автопилоте.» Римо чувствовал сильную усталость, но отдых день ото дня прибавлял сил. К тому времени, когда возобновятся тренировки, он будет к ним готов, но никогда больше не позволит держать его так долго на таком уровне. Если они со Смитом когда-нибудь встретятся, нужно будет об этом раз и навсегда договориться. Дебора прикончила того, за кем охотилась. Он знал, что она своего добьется, но уж больно неловко все было сделано. Отец поссорился с дочерью, она его убила. Но для чего бы женщине кончать жизнь самоубийством при помощи сушилки для фотографий? Забавно, но похоже на его собственный стиль. От израильтян он ждал большей аккуратности. Да, это мог быть и он. Хотя нет, такой способ недостаточно быстр, требует много хлопот и годится только для наказания или отомщения. Но Римо наказаниями не занимается. Когда-нибудь, если они встретятся, он скажет Деборе, что задание она выполнила неряшливо. Римо опять взглянул через окно на долину, окидывая взором дали. Был тихий вечер, но на небе не было звезд, и по непонятной причине он вдруг ощутил чувство большой потери, как будто нашел что-то крайне необходимое, а потом потерял, даже не узнав, что же это было. Тут в голову Римо пришла оригинальная мысль, достойная того, чтобы ею гордиться. Он подумал о веснушках Деборы и сказал про себя, надеясь когда-нибудь высказать то же самое вслух: «Девушка без веснушек – словно ночь без звезд». Римо огляделся вокруг в поисках женщины с веснушками. Надо испробовать эту оригинальную фразу. Но на глаза ему попался только человек в костюме с чемоданчиком в руке. Причина, по которой он увидел этого человека, заключалась в том, что тот стоял в трех дюймах перед его носом. – Хорошее настроение? Приятные мысли? – спросил человек резким и тонким голосом. Римо посмотрел вверх. Такое же, как и голос, лицо – резкое и злое. – Добрый вечер. Садитесь. Я гадал, почему вы заставляете меня так долго ждать. Харолд В. Смит сел за стол напротив Римо и положил чемоданчик на колени. Смит заказал запеченный сэндвич с сыром. Официантка сказала: – У нас есть еще сэндвичи с помидорами и ветчиной, и… – Просто с сыром. – И невкусный, пожалуйста, – добавил Римо. Ага, у официантки на лице веснушки. Вот он ее порадует! Улыбка спряталась в уголки рта официантки. – Идите, – сказал Смит девушке и повернулся к Римо. – Значит, вы в хорошем настроении. Понравилась ли вам ваша последняя деловая поездка? – Не очень. – Не предполагал, что вы станете искать себе дополнительную работу. – Что? – Римо выглядел сконфуженно. – Вы запамятовали некоторые детали? – Представления не имею, о чем вы говорите. Смит наклонился вперед и внимательно вгляделся в лоб Римо, где обожженная кожа до сих пор была глянцевитой и натянутой, а брови только начинали отрастать. – Я поверю вам, потому что меня об этом предупреждал Чиун. – Чему поверите? Смит улыбнулся в ответ, и Римо понял, что не стоило и спрашивать. – Когда к вам окончательно вернулась память? – Вот что, – сказал Римо, – сперва вы мне объясните, где это я получил солнечный ожог, потому что, я уверен, вы знаете, а уж потом я расскажу, когда ко мне вернулась память. – Когда к вам вернулась память? – В аэропорту Дейтона. – Похоже на правду, – сказал Смит. Он огляделся вокруг и тихо сказал, страхуясь от посторонних ушей: – Вы утром оставили у меня в номере свой бумажник. Он передал Римо потрепанный бумажник, в котором, как Римо знал, содержится все: кем ему теперь быть, куда направляться, место и время новой встречи со Смитом. – Так где же я так обгорел на солнце? – Спросите у Чиуна. Я не только не могу объяснить, но не могу даже толком понять. Смит оглядел окружающий интерьер и сказал: – Знаете, я бы предпочел, чтобы вы питались в столовой самообслуживания, если бы только столы там не стояли так близко друг к другу. – Угу, – сказал Римо, засовывая бумажник со своей новой личиной в карман купленного за наличные нового костюма. Официантка возвратилась и поставила перед Смитом сэндвич с сыром. Когда она склонилась над столом, Римо сказал: – Знаете, девушка без веснушек – словно ночь без звезд. – Знаю, – ответила она. – Мой жених всегда так говорит. Смит был определенно доволен разочарованием Римо. – Клянусь, – сказал Римо, – во всем мире нет ни одной оригинальной фразы. Придумываешь что-то, но оказывается, все уже придумано раньше. Я сам это выдумал! Это моя фраза. – Чепуха, – сказал Смит, со спокойным удовольствием наблюдая, как очередная душа возвращается с облаков на землю. – Один наш общий знакомый постоянно использовал эту фразу. Он говорил ее всем – девочкам, старухам, кому угодно, лишь бы польстить. Если, конечно, был достаточно трезв, чтобы вообще вести беседу. Римо понял, о ком говорит Смит, уронил вилку в пюре и выпалил: – Я помню каждое его слово, но этого не было. – Как хотите, – сказал Смит, вгрызаясь в желтую массу сэндвича. Римо откинулся на спинку кресла. – Мне наплевать, верите вы или нет! Я точно знаю, что у меня в душе живет поэтический дар. Понимаете? Вам знакомы такие вещи, как сердце, чувствительность, люди, человеческие существа? Аппетит пропал. За окном в долине Майами светились огоньки проезжающих автомобилей и далеких домов. – Хорошо. Я верю, что вы сами это придумали. Все возможно. Заканчивайте ваш ужин, Римо. Мы за него платим, в конце концов. Римо продолжал смотреть в темноту, ожидая, что его снова посетит вдохновение. Тогда он докажет Смиту. Но вдохновение не приходило.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Китайская головоломка
Глава первая
Он не пожелал ни кофе, ни чая, ни молока. Ему даже не нужна была подушка под голову, хотя стюардесса компании «Бритиш эйруэйз» ясно видела, что его совсем разморило. Когда она попыталась было подсунуть белую подушку под его бычью шею, двое мужчин помоложе отшвырнули подушку, а стюардессе махнули рукой, чтобы убиралась – или в направлении хвостовой части, или – в сторону кабины пилота. Куда угодно, лишь бы подальше от человека с закрытыми глазами, с руками, сложенными на крышке коричневого кожаного «дипломата», наручником соединенного с его правым запястьем. Эта группа азиатов не внушала ей доверия; непроницаемые лица и твердо сжатые губы, сжатые, похоже, еще в детстве, и с тех пор никогда не раскрывавшиеся в улыбке. Китайцы, решила она про себя. Обычно китайцы бывали необыкновенно приветливы, часто – обаятельны, и всегда – безукоризненно вежливы. Эти же были словно высечены из камня. Она пошла вперед, в направлении кабины пилота. Проходя мимо кухни, она стянула булочку с корицей и жадно ее умяла. Обед сегодня она пропустила – диета, а теперь сделала то, что делала всегда, когда пропускала обед; чтобы утолить нарастающее чувство голода, ела что-нибудь отнюдь не способствующее похудению. Так, садясь на диету и постоянно по мелочам нарушая ее, она не слишком удачно сбрасывала лишние фунты, но все же оставалась достаточно гибкой, чтобы справляться с работой. Булочка была чудесная, может, чуть-чуть переслащенная. Ничего удивительного, что почтенный китайский джентльмен попросил еще. Похоже, он их очень любил. Сегодня эти булочки с корицей появились на борту впервые – в стандартном меню такие не значились. Но ему булочки понравились. Она заметила, как заблестели его глаза. А тем двоим, что отшвырнули подушку, он велел отдать свои булочки ему. Она открыла дверь кабины пилота собственным ключом и заглянула внутрь. – Обед, джентльмены, – сказала она командиру и второму пилоту. – Нет, – отказались оба сразу, а командир добавил: – Скоро будем над Орли. Почему задержалась? – Не знаю. Наверное, дело в погоде. Там почти все клюют носом. Я просто измучилась, каждому подкладывая подушку. Жарко сегодня, а? – Да нет, скорее наоборот, – отозвался второй пилот. С тобой все в порядке? – Да, да. Только, знаешь, что-то немного жарковато. – Она повернулась, чтобы уйти, но второй пилот не услышал звука закрывающейся двери. И на то была своя веская причина. Стюардесса вдруг заснула, грохнувшись лицом на пол, причем юбка задралась чуть ли не выше пояса, открыв ягодицы. И как всегда бывает, когда случается что-то неожиданное, первая пришедшая на ум второму пилоту мысль была совершенно идиотской: надо же, что это ей вздумалось демонстрировать пассажирам свои прелести? Беспокоиться, впрочем, было не о чем. Из пятидесяти восьми пассажиров тридцать покончили все счеты с заботами и тревогами этой жизни, а большинство остальных было охвачено паникой. До второго пилота донесся истошный женский крик: – Нет! Нет! О, Боже мой! Нет! Нет!! Нет!!! Закричали и мужчины. Тогда второй пилот отстегнул ремни и, перескочив через распростертое на полу бездыханное тело стюардессы, ринулся в пассажирский салон, где молодая женщина хлестала по лицу мальчика, а он спал, а она требовала, чтобы он проснулся, и все била, била, била; где юноша шел по проходу между рядами кресел, засыпая на ходу; где девушка в отчаянии прижималась ухом к груди мужчины средних лет; и где два молодых китайца стояли, склонившись над своим пожилым боссом. В руках у них были пистолеты. Черт бы побрал этих стюардесс! Где остальные? А, вот одна, в хвостовой части. Черт! Спит. Он почувствовал, как самолет подбросило вверх, а потом швырнуло вниз. Вынужденная посадка – другого выхода не было. Он не нашел ничего лучшего, как прокричать пассажирам, что они идут на посадку и что надо пристегнуть ремни. Но его вопли ни на кого не произвели ни малейшего впечатления. Он бросился назад, в кабину, по пути затолкнув гуляющего во сне юношу в кресло. Сидевшая рядом пожилая пара даже не подняла глаз – они тоже вырубились. Он сорвал с крючка в передней части самолета микрофон, которым пользовались стюардессы, и объявил, что самолет совершает вынужденную посадку в аэропорту Орли и что всем надо пристегнуть ремни. – Пристегните ремни, немедленно! – пытаясь придать своему голосу твердость, повторил он и увидел, как молодая женщина, хлеставшая по лицу мальчика, сначала защелкнула пряжку его ремня, а потом возобновила свое занятие: вставай, вставай, вставай! Самолет начал снижаться сквозь мглистую тьму ночи. Командир уверенно вел его, следуя указаниям приветливо мерцающих в ночи сигнальных огней. После приземления самолету не разрешили направиться к главному зданию аэровокзала, а отвели в специальный ангар, где уже поджидали машины скорой помощи с врачами и медсестрами. Как только второй пилот распахнул люк, чтобы принять трап, двое мужчин в штатском, но с револьверами в руках, отпихнули его и ворвались в салон, по пути оттолкнув прочь с дороги еще двоих пассажиров. Добежав до пожилого китайца, они вложили револьверы в кобуры, кто-то из них кивнул одному из китайцев, а затем оба в штатском бросились по проходу назад по пути налетели на врача и медсестру, сбили их с ног и, не останавливаясь, сбежали вниз по трапу. Из аэропорта в ту ночь было только две дороги – в морг или в больницу. Лишь спустя сутки глубокой ночью отпустили тех, кому повезло остаться в живых. В течение этих суток им не позволяли ни читать газеты, ни слушать радио. Им приходилось отвечать на сыпавшиеся градом вопросы, пока вопросы и ответы не слились в бесконечную вереницу ничего не значащих слов. С ними разговаривали белые люди, желтые люди, черные люди. И в большинстве вопросов не было никакого смысла. Не было его и в газетном заголовке, который им наконец разрешили увидеть: «двадцать ДЕВЯТЬ ЧЕЛОВЕК НА БОРТУ САМОЛЕТА УМЕРЛИ ОТ БОТУЛИЗМА». И нигде, заметил второй пилот, даже в списке пассажиров, газета не упоминала пожилого китайского джентльмена или двух его более молодых спутников. – Знаешь, милая, – сказал он жене, трижды перечитав газетное сообщение, – эти люди не могли умереть от ботулизма. Конвульсий не было – я рассказывал тебе, как все это выглядело. И потом, все продукты были свежие. – Разговор происходил в его маленькой лондонской квартире. – Ну, тогда тебе надо пойти в Скотланд-Ярд и все им рассказать. – Хорошая мысль. Что-то тут явно не сходится. Скотланд-Ярд очень заинтересовался его рассказом. И два каких-то типа из Америки тоже. Все так заинтересовались рассказом, что хотели слушать его снова и снова. А чтобы второй пилот ничего не забыл, ему отвели комнату, постоянно запертую на ключ. И никуда не выпускали. И даже не давали позвонить жене. Президент Соединенных Штатов, разувшись, полулежал в огромном мягком кресле в углу своего кабинета, положив ноги на зеленый пуфик и устремив взор на предрассветный Вашингтон, сводившийся для него к залитой ярким светом фонарей лужайке перед Белым домом. В руке он держал карандаш, которым нервно постукивал по стопке бумаг, лежащей у него на коленях. Его ближайший советник профессорским тоном подводил итог всему случившемуся и сказанному. В комнате витал неистребимый запах сигарного дыма – директор ЦРУ ушел всего час назад. Советник, в голосе которого слышались гортанные звуки, выдававшие его немецкое происхождение, занудно рассуждал о возможности международных осложнений и о том, почему дела обстоят совсем не так плохо, как кажется. – Не следует принижать важность случившегося. Покойный, в конце концов, был личным посланником китайского премьера. Но важно другое – визит самого премьера в США не отменяется. Важно и то, что посланник был отравлен не над территорией Соединенных Штатов. Он сел на самолет в Европе и направлялся в Монреаль, где должен был пересесть на другой самолет, который бы доставил его сюда. Все это приводит к выводу, что премьер не может считать нас или кого-либо из наших людей ответственными за случившееся. Это очевидно, так как он выразил готовность послать другого человека, чтобы выработать окончательные условия своего визита в США. Советник улыбнулся и продолжал: – Более того, господин президент, премьер посылает своего близкого друга. Соратника. Человека, который был с ним рядом во время долгого перехода армии коммунистов, отступавшей под ударами сил Чан Кайши; друга, который делил с ним все тяготы и невзгоды в те далекие времена, когда им пришлось скрываться в пещерах Яньаня. Нет-нет, я совершенно твердо убежден, что они знают, что мы абсолютно непричастны ко всему случившемуся. Если бы они так не считали, то никогда бы не послали генерала Лю. Его личное участие в подготовке визита – это доказательство того, что китайцы верят в наши добрые намерения. Так что визит премьера состоится, как и запланировано. Президент выпрямился и оперся руками о стол. В Вашингтоне стояла осень, и во всех кабинетах, где ему приходилось работать, было невыносимо жарко. Но крышка стола на ощупь была холодной. – Каким маршрутом прибудет Лю? – спросил президент. – Они нам не сообщили. – Это вовсе не свидетельствует о том, что они переполнены чувством доверия к нам. – Да мы никогда и не были в числе их доверенных союзников, господин президент. – Но если бы они сообщили вам о предполагаемом маршруте генерала Лю, мы могли бы со своей стороны обеспечить меры безопасности. – Честно говоря, сэр, я безмерно доволен тем обстоятельством, что они оставили нас в неведении относительно этого. Раз мы этого не знаем, значит, не несем никакой ответственности до тех пор, пока генерал Лю не прибудет в Монреаль. Тогда польское посольство в Вашингтоне, ваш посредник в отношениях с Китаем, известит нас о времени его прибытия сюда. Так или иначе, но он едет. Я бы хотел еще раз подчеркнуть, что они нам сообщили о визите генерала спустя менее чем сутки после случившейся трагедии. – Хорошо. Это доказывает, что их позиция не изменилась. – Стол по-прежнему оставался холодным, и президенту казалось, что руки у него мокрые. – Ладно. Хорошо, – повторил он. Но особого восторга в голосе не было. Он поднял глаза на советника: – А те люди, которые отравили китайского эмиссара… Кто бы это мог быть? Наша разведка до сих пор не дала нам никаких зацепок. Русские? Тайваньцы? Кто? – Я удивлен, господин президент, что ЦРУ до сих пор не представило полное досье на всех, кто мог бы быть заинтересован в срыве визита китайского премьера в Соединенные Штаты. – Из своего «дипломата» он достал папку толщиной со средний русский классический роман. Президент сделал жест рукой, давая понять советнику, чтобы он убрал папку. – Меня не интересует история, профессор. Мне нужна информация. Точная, четкая, и самая последняя информация о том, каким путем можно проделать брешь в китайской системе безопасности. – Такой информации пока нет. – Ладно, черт возьми, тогда я принял решение. – Президент встал, держа в руках пачку бумаг, которая до того лежала у него на коленях. Положив бумаги на безупречно отполированную поверхность стола, он произнес: – С одной стороны, мы будем продолжать обычную работу по линии разведки и сил безопасности. Просто продолжать. – А с другой? – вопросительно глянул на него советник. – Все. Больше я вам ничего сообщить не могу. Я рад, что имею возможность пользоваться вашими услугами, вашими советами. Вы делаете все от вас зависящее – я очень доволен вашей работой, профессор. Спокойной ночи. – Господин президент, мы с вами работали так успешно только потому, что вы никогда не скрывали от меня важную информацию. В такое время, как сегодня, оставить меня в неведении было бы крайне непродуктивно. – Согласен с вами на сто процентов, – сказал президент. – Однако сама суть вопроса исключает для меня всякую возможность поделиться информацией с кем бы то ни было. И, простите меня, я ничего больше сказать не могу. Поверьте, не могу. Советник кивнул и вышел. Президент проводил его взглядом. Дверь кабинета захлопнулась. Снаружи Белого дома фонари погаснут через два часа, уступив свое место солнцу, которое снова начнет поджаривать осенний Вашингтон. Он был один, как и подобает руководителю любой страны, когда ему предстоит принять трудное решение. Он снял трубку телефона, которым пользовался только один раз со дня вступления в должность. У аппарата был диск, как у самого обычного телефона, но необходимости набирать номер не было. Он подождал. Он знал, что гудков не будет. И не должно было быть. Наконец ему ответил сонный голос. – Алло, – сказал президент. – Сожалею, что пришлось вас разбудить. Мне нужен тот человек… Очень тяжелая ситуация, жестокий кризис… Если вы зайдете ко мне, я объясню более подробно… Да, я должен видеть вас лично… И приведите, пожалуйста, его. Я хочу поговорить с ним… Ладно, тогда передайте ему, чтобы был готов действовать в любую минуту… Ладно, хорошо. Да, пусть пока все будет так. Да, я понимаю, просто тревога. Нет, не задание. Объявите тревогу, пусть будет готов. Благодарю вас. Вы даже не представляете себе, как сильно нуждается в нем сегодня человечество.Глава вторая
Его звали Римо. Он только кончил зашнуровывать на щиколотках плотно облегающий тело черный комбинезон из хлопчатобумажной ткани, как в его комнате в отеле «Насьональ», Сан-Хуан, Пуэрто-Рико, зазвонил телефон. Он снял трубку левой рукой, правой продолжая мазать лицо жженой пробкой. Телефонистка сообщила, что на его имя поступила телефонограмма из компании «Фирмифекс» в Сосалито, штат Калифорния. Представительница компании просила передать, что груз товаров длительного пользования прибудет через два дня. – О'кей, спасибо, – сказал он в трубку, повесил ее и добавил всего одно слово: – Кретины. Он выключил свет, и комната погрузилась в темноту. Сквозь открытое окно врывался влажный воздух с Карибского моря. Бриз не остужал Пуэрто-Рико, а только размазывал по городу осеннюю жару, перегоняя массы горячего воздуха с места на место. Он вышел на балкон, огражденный алюминиевой трубой на гнутых металлических опорах. Росту в нем было около шести футов, и ничто не говорило о его физической силе, кроме того, что шея, запястья и лодыжки были чуть шире, чем обычно бывает у людей его комплекции. Но он перепрыгнул через ограждение с той же легкостью, с какой гимнаст взлетает над перекладиной. Стоя на краю балкона, он прислонился к гладкой стене отеля «Насьональ», вдыхая впитавшиеся в нее запахи моря и сырости и ногами ощущая холод узкого выступа, на котором стоял. Стены гостиницы были белые, но в предрассветной тьме с такого близкого расстояния поверхность стены казалось серой. Он попытался сконцентрироваться на том, что надо вжиматься в стену, а не отстраняться от нее, но этот телефонный звонок все никак не давал ему покоя. Позвонить в половине четвертого утра, чтобы сообщить о поставке товаров. Что может быть глупее – прикрытие для сигнала тревоги, называется! Да это же самая настоящая реклама! С таким же успехом они могли просто пометить его крестиком. Римо посмотрел вниз, пытаясь с высоты девятого этажа разглядеть старика. Того не было видно. Только темные аллеи, обсаженные тропическими кустами, белые тропинки и прямоугольное пятно бассейна на полпути от отеля до берега. – Ну, что? – донесся снизу высокий голос, в котором звучали какие-то восточные нотки. Римо соскользнул вниз с края балкона и схватился за него руками. Он повисел так какое-то мгновение, болтая ногами в пустоте. Потом он начал методично раскачиваться взад-вперед, пытаясь ногами нащупать стену, и все ускорял свои движения, и вдруг разжал пальцы и провалился вниз. По инерции его тело налетело на стену отеля, босые пальцы ног заскользили по гладкой белой поверхности. Пальцы рук, твердые как когти хищного зверя, стали цепляться за камни. Нижняя часть тела снова откачнулась от стены, и в тот момент, когда тело, как маятник пошло обратно, он снова разжал пальцы и опять полетел вниз. И снова ноги уперлись в стену, тормозя движение вниз, и снова его сильные, измазанные углем пальцы вцепились как когти в стену отеля «Насьональ». Стена, обдуваемая ветрами с Карибского моря, была мокрой и скользкой. Если бы он попытался задержаться хоть на мгновение, то неминуемо сорвался бы и разбился насмерть. Но он помнил наставление: главная хитрость – в движении в сторону здания. Римо бешено пытался сконцентрировать все свое внимание на положении тела. Оно должно продолжать двигаться, двигаться непрерывно, но вся сила должна направляться в сторону стены отеля, преодолевая природную силу земного притяжения. Он ощущал ветер с моря скорее носом, чем кожей, и опять он оттолкнулся ногами от стены и пролетел вниз еще пять футов, и опять пальцами ног и рук затормозил продвижение вниз. У него пронеслась мысль: а в самой ли деле я готов? Достаточно ли сильны руки, достаточно ли точно чувство времени, чтобы преодолеть силу тяжести, пользуясь техникой прерываемого раскачивания – техникой, которой уже более тысячи лет, и которой в совершенстве владеют ниндзя – легендарные японские воины-кудесники. Римо вспомнил анекдот о человеке, упавшем с тридцатого этажа небоскреба. Когда он пролетал мимо пятнадцатого этажа, кто-то внутри прокричал: «Как дела?» – «Пока неплохо», – ответил тот. Пока неплохо, подумал Римо. Движения его стали ритмичными, почти автоматическими – от стены, вниз, к стене, затормозить. И снова – от стены, вниз, к стене, затормозить. Преодолевая силу земного притяжения, нарушая все законы природы, его стройное, атлетически сложенное тело использовало всю силу и опыт для того, чтобы падать на поверхность вертикально стоящей стены, а не вниз – туда, где ждала смерть. Он преодолел уже половину пути, отскакивая от стены как резиновый мячик. Скорость падения стала возрастать, и ему пришлось сильнее напрягать мышцы ног, чтобы не сорваться. Маленькое черное пятнышко в черной бездне ночи, профессионал, профессионально творящий свое профессиональное волшебство, спускаясь вниз по гладкой стене. Наконец его ноги коснулись черепичного козырька крыльца черного хода, он расслабил руки, перекувырнулся через голову, спрыгнул, и, проделав в воздухе сальто, бесшумно приземлился босыми ногами на асфальтированный задний двор погруженного во тьму отеля. Он смог, он сделал это! – Достойно сожаления, – раздался голос. Человек, которому принадлежал этот голос, покачал головой. Сейчас его было видно отчетливо – длинные космы белой бороды, по-детски мягкие волосы, обрамляющие начавшую лысеть голову, азиатские черты лица. Утренний бриз шевелил его волосы, и они словно бы излучали какое-то мерцание. Он был похож на человека, умершего от голода и вновь вытащенного из могилы на свет. Звали его Чиун. – Достойно сожаления, – повторил этот человек, чья голова едва ли достигала Римо до плеча. – Достойно сожаления. – Я смог, я сделал это! – радостно усмехнулся Римо. Чиун продолжал печально качать головой. – Да. Ты великолепен. С твоим мастерством может сравниться только лифт, который привез меня вниз. Тебе потребовалось девяносто семь секунд. – Это было обвинение, а не констатация факта. На часы Чиун не смотрел. Это было излишне. Его внутренние часы были безупречно точны, хотя, как однажды он признался Римо, теперь, когда ему уже около восьмидесяти, он порой ошибается на десять секунд в сутки. – К черту девяносто семь секунд. Я смог, я сделал это, – повторил Римо. Чиун воздел к небу руки, молчаливо взывая к одному из бесчисленных своих богов. – Даже самый ничтожный муравей сможет сделать это за девяносто семь секунд. Станет ли он от этого опасным? Ты не ниндзя. Ты ни на что не годишься. Кусок сыра. Ты и твое картофельное пюре! И твой ростбиф, и твой алкоголь! За девяносто семь секунд можно подняться по стене. Римо взглянул вверх. Стена отеля возвышалась над ним – гладкая, без выступов или трещин, блестящий каменный монолит. Он поглядел на Чиуна и снова усмехнулся: – Не свисти. У старика-корейца даже дыхание перехватило. – Пошел прочь, – прошипел он. – Иди в гостиницу и поднимайся в номер. Римо пожал плечами и направился к двери черного хода гостиницы. Открыв ее, он подождал Чиуна, чтобы пропустить его вперед. Краешком глаза он увидел, как парчовое кимоно Чиуна промелькнуло куда-то вверх и исчезло из глаз, скрытое козырьком крыльца. Он собирается лезть вверх по стене. Но это невозможно. Такое никому не под силу. Римо в нерешительности помедлил какое-то мгновение – не стоит ли отговорить Чиуна от этого безрассудного предприятия. Да нет, не выйдет, наконец решил он, быстро вошел в здание и нажал кнопку лифта. Лампочка горела на цифре двенадцать. Римо снова нажал кнопку. Лифт не двигался. Римо проскользнул в открытую дверь рядом с лифтом и помчался вверх по лестнице. Он летел, перескакивая через три ступеньки, на ходу лихорадочно пытаясь вести счет времени. С того момента, как они с Чиуном расстались, прошло не более тридцати секунд. Он несся вверх по лестнице, бесшумно касаясь каменных ступенек. Сломя голову он влетел на девятый этаж и открыл дверь в коридор. Тяжело дыша, подошел к двери своего номера и прислушался. Внутри все было тихо. Отлично. Значит, Чиун по-прежнему ползет по стене. Его азиатская спесь получит щелчок по носу. А что если он упал? Ему ведь восемьдесят. Вдруг его изуродованное тело лежит бесформенной массой на земле возле гостиничной стены? Римо схватился за ручку двери, повернул, толкнул тяжелую стальную дверь и вошел внутрь. Чиун стоял на ковре посередине комнаты, его горящие желто-карие глаза встретились со взглядом темно-карих глаз Римо. – Восемьдесят три секунды, – изрек Чиун. – Ты даже и по лестницам не умеешь взбираться. – Я ждал лифта, – неуклюже солгал Римо. – Нет в тебе правды. Даже в твоем состоянии человек не выбивается из сил, разъезжая на лифте. Чиун отвернулся. В руке у него была пресловутая туалетная бумага. Он отмотал длинную полоску бумаги от рулона, висевшего в ванной комнате, и теперь расстилал ее поверх толстого ковра, покрывавшего пол гостиничного номера. Разгладив бумагу, он снова ушел в ванную. Через некоторое время Чиун вернулся со стаканом воды и начал медленно поливать бумагу. Дважды он уходил в ванную и возвращался с полным стаканом. Наконец вся бумага на полу достаточно пропиталась водой. Римо закрыл входную дверь. Чиун пересек комнату и сея на кровать. Потом взглянул на Римо. – Тренировка, – сказал он и добавил, обращаясь скорее к самому себе: – Животным не нужна тренировка. Но ведь и картофельное пюре они не едят. И они не совершают ошибок. Когда человек утрачивает инстинкты, он должен вернуть их себе – для этого нужна тренировка. Тяжело вздохнув, Римо поглядел на пятнадцать футов мокрой туалетной бумаги, разостланной перед ним. Это был старинный способ тренировки, изобретенный на Востоке и приспособленный к условиям двадцатого века. Бегать пополоскам мокрой бумаги и не порвать ее. Или, согласно требованиям Чиуна, даже и не помять. Это было старинное искусство ниндзя – все считали его японским, но Чиун утверждал, что оно происходит из Кореи. Последователей этого боевого искусства называли невидимками, и легенда утверждала, что они умеют исчезать в клубах дыма, или превращаться в животных, или проходить сквозь каменные стены. Римо ненавидел это упражнение, а легенду, когда впервые услышал ее, просто высмеял. Но потом – это случилось много лет назад – однажды в гимнастическом зале он шесть раз подряд выстрелил в Чиуна почти в упор, пока старик бежал к нему от стены зала. И все шесть пуль пролетели мимо. – Тренировка, – повторил Чиун.Глава третья
Никто не слышал выстрелов на Джером-авеню в Бронксе. Был час пик, и только когда черный лимузин с задернутыми занавесками на стеклах с треском врезался в одну из опор моста метро, все обратили взор в том направлении. Людям казалось, что водитель вроде как кусает баранку руля, а из дырки в затылке хлещет кровь. Пассажир же, сидевший на переднем сиденье, уперся головой в лобовое стекло и как будто блюет кровью. Заднее и боковые стекла были зашторены, мотор продолжал урчать, а колеса вертелись вхолостую. Сзади быстро подъехал серый автомобиль. Четверо мужчин в шляпах выскочили из него, держа пистолеты наизготове, и подбежали к черной машине, что продолжала трястись на дороге в никуда, остановленная столбом, в бетонное основание которого она уперлась носом. А сам почерневший от сырости и копоти столб стоял неколебимо и продолжал поддерживать железную дорогу, по которой время от времени проносились поезда. Мужчина в шляпе подергал ручку задней дверцы автомобиля. Безрезультатно. Тогда он попытался открыть переднюю. Результат тот же. Он поднял короткоствольный полицейский револьвер на уровень окошка и выстрелил. Потом просунул руку сквозь разбитое стекло и открыл заднюю дверцу. Вот и все, что Мейбл Кац, проживающая по Осирис-авеню 1126, «тут, рядом, за углом, возле гастронома», могла вспомнить. Она подробно пересказала все это приятному молодому человеку, который не был похож на еврея, но имя у него было вполне подходящее, хотя, конечно, ФБР – не самое лучшее место для молодого еврея-юриста. Все жители квартала беседовали с людьми вроде этого, почему бы миссис Кац тоже не поболтать немного? Хотя, конечно, ей надо было спешить домой, чтобы приготовить Марвину ужин. Марвин плохо себя чувствовал, и без ужина ему было никак не обойтись. – Люди на переднем сиденье – это либо китайцы, либо японцы. А может, это вьетнамские партизаны? – вдруг осенило ее. – А вы не видели, выходил кто-нибудь из машины? – спросил ее собеседник. – Я слышала треск и видела, как какие-то люди подбежали к машине и выстрелом вышибли замок. Но на заднем сиденье никого не было. – А не заметили вы кого-нибудь, кто бы выглядел, э-э, подозрительно? Миссис Кац покачала головой. Что еще тут может быть подозрительного, когда машины разбиваются, одни люди стреляют, а другие задают так много вопросов? – А те двое раненых поправятся? – спросила она. Приятный молодой человек пожал плечами и спросил: – Скажите, а вы видели в округе еще каких-нибудь восточных людей, кроме тех двоих на переднем сиденье? Миссис Кац опять покачала головой. – А вообще когда-либо здесь бывали азиаты? И опять она покачала головой. – А как насчет прачечной там, напротив? – Ну, это же мистер Пан. Он сосед. – Но все-таки он азиат. – Ну да, если хотите. Но мне всегда казалось, что азиат – это, знаете, что-то такое экзотическое, что-то издалека. – А его рядом с машиной не было? – Мистера Пана? Нет. Он выбежал на улицу, как и все прочие. Вот так все и было. А меня покажут по телевизору вечером? – Нет. Ее не показали по телевизору вечером. По правде говоря, все сообщение о случившемся заняло лишь несколько секунд, и в нем совершенно не упоминалось о том, как квартал был неожиданно запружен многочисленными и самыми разнообразными агентами, сыщиками и следователями. Все случившееся назвали следствием разборки между преступными группировками, и комментатор долго рассказывал об истории китайских преступных организаций и о ведущейся между ними войне. Он ни словом не обмолвился ни о ФБР, ни о том, что кто-то исчез с заднего сиденья автомобиля. Когда миссис Кац посмотрела шестичасовой выпуск новостей, ее раздражению не было предела. И все же оно не шло ни в какое сравнение с раздражением того человека, за которого она когда-то голосовала. Его ближайший советник был просто в ярости. – Сзади и спереди от машины генерала должны были ехать машины сопровождения. Это самый безопасный способ передвижения. Как он мог просто так испариться? Начальники департаментов сидели вытянувшись, как по команде «смирно». Отчеты, которые принес каждый из них, были одинаково безнадежны; стол, за которым они сидели, был длинный и деревянный, а день, который они тут провели, – долгий и трудный. Они собрались вскоре после полудня, а сейчас, хотя неба не было видно, часы говорили им, что в Вашингтоне наступила ночь. Каждые полчаса курьеры приносили свежую информацию. Советник президента направил указательный палец на сидящего напротив человека с лицом бульдога: – Расскажите нам еще раз, как все это произошло. Человек с бульдожьим лицом начал свое повествование, время от времени справляясь в записях. Машина генерала Лю оторвалась от сопровождающих ее машин примерно в одиннадцать пятнадцать, за ней помчалась машина с людьми из службы безопасности, безуспешно пытавшаяся вернуть машину генерала обратно на скоростную автостраду. Машина генерала направилась по Джером-авеню в Бронкс, и тут между ней и машиной сопровождения вклинилась третья. Агентам службы безопасности удалось догнать машину генерала Лю сразу за городским стадионом для гольфа в одиннадцать тридцать три. Машина врезалась в одну из стальных опор метромоста. Генерала не было. Его помощник и шофер были мертвы – убиты выстрелами сзади. Их тела доставили в ближайшую больницу Монтефиоре, там произвели вскрытие, извлекли пули, и сейчас их изучают эксперты по баллистике. – Достаточно! – вскричал советник президента. – Меня не интересует перечень таких деталей – поберегите его для полицейского рапорта. Как мы могли потерять человека, которого мы же охраняли? Потерять! Как он мог просто так испариться? Его кто-нибудь видел? Его или людей, которые его похитили? Как далеко находилась машина с вашими людьми? – Метрах в десяти-пятнадцати сзади. Между ней и машиной генерала вклинилась какая-то другая машина. – Просто так взяла и вклинилась? – Да. – А кто-нибудь знает, что это была за машина, куда она направлялась, кто в ней ехал? – Нет. – И никто не слышал выстрелов? – Нет. – А потом вы нашли тела двух убитых помощников генерала Лю, а сам генерал исчез, я вас правильно понял? – Правильно. – Джентльмены, мне нет необходимости повторять, какое значение имеет все случившееся и насколько озабочен президент. Я могу только сказать, что рассматриваю все происшедшее как проявление крайнего непрофессионализма. Ответа не было. Советник оглядел людей, собравшихся за длинным столом, и взгляд его остановился на маленьком щуплом человечке в больших очках с лицом лимонно-желтого цвета. За весь день он не произнес ни слова, только делал пометки. – А вы, – обратился к нему советник, – у вас есть какие-нибудь предложения? Головы всех присутствующих повернулись в ту сторону. – Нет, – ответил странный человек. – А не окажете ли вы нам честь и не сообщите ли, почему президент пригласил вас на это совещание? – Нет, – ответил тот столь же невозмутимо, будто у него попросили огоньку, а спичек под рукой не оказалось. Начальники департаментов пристально смотрели на него. Один прищурился, как если бы увидел знакомое лицо, потом отвернулся. Напряжение разрядилось, когда открылась дверь и вошел курьер с очередной порцией донесений. Советник президента замолчал и принялся барабанить пальцами по стопке отчетов, поступавших раз в полчаса. Перед каждым из руководителей департаментов стоял телефонный аппарат. Время от времени, то перед одним, то перед другим загоралась лампочка, и тогда он передавал собравшимся новую, только что полученную информацию. Но перед маленьким человечком с лимонного цвета лицом, что сидел на самом конце стола, лампочка телефонного аппарата за весь день не загорелась ни разу. На этот раз курьер подошел к советнику и прошептал что-то ему на ухо. Советник кивнул. Затем курьер подошел к человеку с лимонно-желтым лицом и что-то прошептал ему. И тот вышел. Он прошел за курьером через устланный ковром зал, а потом его проведи в огромный темный кабинет, где горела всего одна лампа, освещавшая громадный письменный стол. Дверь за ним закрылась. Даже в этой полутьме он смог заметить, что лицо человека за столом выражает глубокую озабоченность. – Итак, господин президент, – произнес вошедший. – Слушаю вас, – отозвался президент. – Я хотел бы отметить, сэр, что считаю все происходящее выходящим за рамки обычной процедуры. Мне представляется, что все это – недопустимое нарушение нашего соглашения. Мне не только пришлось прийти в Белый дом, но и участвовать в совещании, где, как я полагаю, меня узнали. Конечно, я готов положиться на безусловную честность и порядочность того человека, который меня узнал. Но даже сам факт, что меня увидели, дает практически все основания для ликвидации нашего дела. – Никто, кроме того человека, не знает вашего имени? – Дело не в этом, господин президент. Если о нашей деятельности станет известно, или хотя бы проскользнут какие-то намеки на сам факт нашего существования, то нам лучше сразу самоликвидироваться. А теперь, если, конечно, вы не считаете все происходящее достаточно важным основанием для того, чтобы мы прекратили свою деятельность, я хотел бы удалиться. – Я считаю все происходящее достаточно важным основанием для того, чтобы вы поставили на карту само свое существование. Я бы не просил вас прийти сюда, если бы так не считал. – Голос его звучал устало, но без надрыва – сильный голос, который мог звучать, и звучать долго, и ни разу не дрогнуть. – То, с чем нам пришлось столкнуться сегодня, – это вопрос мира на Земле. Все очень просто – да или нет. – То, с чем мне приходится иметь дело, сэр, – сказал доктор Харолд В. Смит, – это безопасность Конституции Соединенных Штатов. У вас есть военно-морской флот. У вас есть авиация. И Федеральное бюро расследований, и Центральное разведывательное управление, и министерство финансов, и министерство сельского хозяйства, и таможня, и все что угодно. И все эти люди работают в рамках конституции. – И все они потерпели неудачу. – А что заставляет вас думать, что у нас получится лучше? – Он, – сказал президент. – Тот человек. Доктор Харолд В. Смит молчал, а президент продолжал: – Мы связались с послом Польши в Вашингтоне, нашим посредником в отношениях с Пекином. Мне сообщили, что если мы не найдем генерала Лю в течение недели, то премьер, как бы он ни хотел посетить нашу страну, не сможет этого сделать. У них в стране есть свои националисты – и с ними не так-то легко иметь дело. Нам надо во что бы то ни стало найти генерала Лю. – В таком случае, сэр, на что нам тот человек, о котором вы только что упомянули? – Нам не найти лучшего телохранителя, чем он, не правда ли? Мы не смогли защитить генерала Лю количеством людей. Может быть, качество одного человека нам поможет? – А не получится ли так, сэр, что мы повесим лучший в мире замок на клетку, из которой пташка давно улетела? – Не совсем так. Он должен принять участие в поисках. Мы обязаны найти генерала Лю. – Сэр, я боялся, что этот момент рано или поздно наступит. Я хочу сказать, что временами боялся, а временами желал, чтобы он наступил поскорее. Доктор Харолд В.Смит сделал паузу, пытаясь тщательнее подобрать слова. И не просто потому, что он беседовал с президентом Соединенных Штатов, но потому, что его честность, составлявшая отличительную черту воспитания, полученного в юности, заставляла и сейчас, в зрелые годы, вести себя соответственно. Он знал, что именно его честность многие годы тому назад явилась причиной того, что другой президент доверил ему эту работу. Смит тогда работал в Центральном Разведывательном Управлении, и как-то раз, в течение одной недели сразу, трое его начальников вызвали его к себе для собеседования. Все трое сказали, что им неизвестно, в чем суть предстоящего задания, но один, близкий приятель, доверительно сообщил, что это задание самого президента. Смит тут же с горечью отметил про себя, что, оказывается, его приятелю нельзя доверять. Не то чтобы он где-то это записал, он просто отметил это про себя, как и подобает хорошему сотруднику, в чьи функции входит постоянный анализ всей информации, имеющей отношение к делу. А вскоре, ясным солнечным утром, его попросили дать анализ содержания всех трех собеседований. Тогда впервые ему довелось разговаривать с президентом Соединенных Штатов. – Итак? – произнес молодой человек. Его густые светлые волосы были аккуратно причесаны. На нем был элегантный светло-серый костюм. Он стоял, слегка сутулясь, – сказывалась старая травма позвоночника. – Что «итак», господин президент? – Что вы думаете о людях, которые задавали вам вопросы о вас? – Они выполняли свою работу, сэр. – Но как бы вы их оценили? – Я бы не хотел. Даже для вас, господин президент. – Почему нет? – Потому что это не входит в мои функции, сэр. Я уверен, что у вас для такого дела есть свои эксперты. – Я – президент Соединенных Штатов. Вы по-прежнему отвечаете «нет»? – Да, господин президент. – Спасибо. Всего доброго. Кстати, вы только что потеряли работу. Что вы теперь скажете? – Всего доброго, господин президент. – Доктор Смит, а что вы скажете, если я сообщу вам, что могу приказать убить вас? – Я буду молиться за мою страну. – Но вы не ответите на мой вопрос? – Нет. – Ладно, вы выиграли. Назовите ваши условия. – Забудьте об этом, господин президент. – Вы можете идти, – сказал приятный молодой человек. – У вас есть неделя, чтобы изменить свое решение. Спустя неделю Смит вновь оказался в том же кабинете и снова отказался предоставить анализ с оценкой того, о чем спрашивал президент. Наконец президент сказал: – Хватит играть в кошки-мышки, доктор Смит. У меня для вас очень плохие новости. – На этот раз в его голосе не было угрозы. Он звучал искренне, и при этом испуганно. – Меня убьют? – высказал предположение Смит. – Возможно, вы еще пожалеете, что нет. Во-первых, позвольте мне пожать вашу руку и выразить вам мое глубочайшее почтение. Доктор Смит не пожал протянутую руку. – Ясно, – сказал президент. – Я так и думал. Доктор Смит, дело в том, что в течение ближайших десяти лет в нашей стране может установиться диктатура. На этот счет нет никаких сомнений. Макиавелли заметил, что хаос легко порождает тиранию. Мы вступаем в стадию хаоса. – Оставаясь в рамках конституции, – продолжал президент, – мы неспособны сдерживать организованную преступность. Мы не можем контролировать группы террористов и революционеров. Есть так много вещей, которые мы не можем контролировать… оставаясь в рамках конституции. Доктор Смит, я люблю эту страну и верю в нее. Я думаю, нам предстоят тяжелые испытания, но мы выстоим. И вместе с тем я полагаю, что правительство нуждается в некой особой силе, которая поможет выжить демократии. Президент поднял глаза. – Вам, доктор Смит, предстоит возглавить эту особую силу. Ваше задание – работать вне рамок конституции с тем, чтобы сохранить нормальный процесс управления страной. Там, где имеет место коррупция, положите ей конец. Там, где совершаются преступления, остановите их. Используйте любые меры, кроме убийства. Помогите защитить нашу страну, доктор Смит! – В голосе президента звучало неподдельное страдание. Смит выдержал долгую паузу, прежде чем ответить президенту. – Это опасно, сэр, – наконец произнес он. – А что если я попытаюсь сконцентрировать в своих руках такую силу, которая позволит получить полную власть над страной? – Я подобрал вас не на улице. – Понятно. Я полагаю, сэр, что у вас разработана какая-то программа, которая позволит прикрыть мое дело в случае необходимости? – Вы хотите знать об этом? – Нет, раз я принимаю ваша условия. – Так я и думал. – Президент передал доктору Смиту толстую папку. – Здесь, в этих бумагах, содержатся инструкции по финансированию, по оперативной деятельности, и прочее. Все разработано до мельчайших деталей. Здесь легенда для вас и вашей семьи. Инструкции, как приобретать недвижимость, как нанимать сотрудников. Это будет трудно, доктор Смит, ведь об этом знают только два человека – вы и я, – сказал президент и добавил: – Я сообщу моему преемнику, а он – своему, а если вы умрете, тогда вся организация автоматически ликвидируется. – А если вы умрете, сэр? – Сердце у меня хорошее, и никакого намерения стать жертвой покушения у меня нет. – А что если вы станете жертвой покушения, не имея на то никакого намерения? Президент улыбнулся: – Тогда вашей задачей будет сообщить обо всем этом новому президенту. И вот ненастным днем, однажды в ноябре, доктор Смит сообщил новому президенту Соединенных Штатов о своей организации. И этот президент сказал следующее: – Ясно. Вы хотите сказать, что если мне понадобится от кого-то избавиться, все равно от кого, то мне достаточно только сказать вам? – Нет. – Хорошо. А то, разумеется, я бы приказал всех вас отвести за ближайший сарай и поставить лицом к стенке. И этот президент сообщил нынешнему и показал ему телефонный аппарат, по которому он может связаться со штаб-квартирой секретной организации КЮРЕ. И он предупредил, что единственное, что президент может сделать – это распустить организацию или попросить ее исполнить что-то, входящее в ее функции. Он не может дать ей никакого иного задания. И вот нынешний президент просит именно об этом. Было по-прежнему темно – горела только настольная лампа. Президент вопросительно смотрел на стоящего перед ним человека, а тот явно колебался. – Итак? – спросил президент. – Мне бы хотелось, чтобы ваши люди сами справились с этой работой. – Мне бы тоже этого хотелось. Но они потерпели неудачу. – Мне надо самым серьезным образом рассмотреть вопрос о возможности роспуска моей организации, – сказал Смит. Президент вздохнул. – Иногда бывает очень трудно быть президентом. Прошу вас, доктор Смит, – он вытянул руку, и настольная лампа ярко осветила кисть. Президент сомкнул большой и указательный пальцы, потом развел их на полсантиметра. – Вот какое расстояние отделяет нас от мира или от войны, доктор Смит. Не больше. На лице президента Смит прочел выражение усталости и в то же время мужества. Железная дисциплина заставляла этого человека идти вперед, невзирая ни на что, идти к одной цели – к миру. – Я сделаю то, о чем вы просите, господин президент, хотя это будет трудно. Если этот человек выступит в роли телохранителя или даже сыщика, кто-нибудь, кто знал его, пока он еще был жив, может узнать его по голосу. – Пока он был жив? – удивился президент. Смит не стал отвечать на этот полувопрос. Он встал, и президент тоже. – Удачи вам, господин президент. – Смит принял протянутую ему руку, вспомнив, как многие годы назад отказался пожать руку другому президенту, о чем впоследствии не раз сожалел. Уже в дверях он обернулся и сказал: – Я поручу это задание тому человеку.Глава четвертая
Римо выложился до предела. Он видел, как старик-кореец придирчиво рассматривает полоску туалетной бумаги, пытаясь найти хоть малейшую морщинку. Не нашел и удивленно посмотрел на Римо. Подобные тренировки шли у них без перерыва уже почти целый год – три месяца назад Римо допустил маленький промах, и с тех пор ему постоянно приходилось выкладываться до предела. Римо не ждал похвалы – он знал: этого не будет. За семь лет периодически прерываемых тренировок он редко удостаивался доброго слова. Римо переоделся – содрал с себя облачение ниндзя, натянул трусы, белую майку, а поверх этого – широкие легкие брюки и зеленую спортивную рубашку. Затем сунул ноги в шлепанцы и причесал свои коротко стриженные волосы. За последние семь лет он уже привык к своему лицу – высокие скулы, нос чуть более правильной формы, чуть более открытый лоб. Он уже почти забыл то лицо, которое было у него раньше – давным-давно, еще до того, как его обвинили в убийстве, которого он не совершал, и посадили на электрический стул, который работал не вполне исправно, хотя никто, кроме его новых хозяев, об этом не догадывался. – Неплохо, – сказал Чиун. Римо заморгал – похвала? От Чиуна?! Он довольно странно вел себя, начиная с августа, но похвала сейчас, после того, как он столько раз оказывался не на высоте, – это было просто невероятно. – Неплохо? – переспросил Римо. – Для белого человека, у которого такое глупое правительство, что признает Китай, да. – Бога ради, Чиун, не начинай снова. – Римо в притворном раздражении воздел руки. Дело было вовсе не в том, что Чиун осуждал признание Соединенными Штатами коммунистического Китая, он осуждал всех, кто признавал хоть какой-нибудь Китай. И это не раз приводило к осложнениям. Плакать Римо не умел, но почувствовал, как что-то влажное подбирается к глазам. – А для корейца, папочка? – Он знал, что Чиуну нравится, когда к нему так обращаются. Когда Римо впервые назвал старика так – это было тогда, когда у него еще не прошли ожоги на лбу, на запястьях и на щиколотках, там, где к коже прикасались электроды, – то получил от Чиуна сердитую отповедь. Возможно, старика рассердил чересчур шутливый тон; возможно, он не верил, что Римо выживет. Это было в те далекие времена, когда Римо впервые повстречал людей, которые не верили, что он, полицейский из Ньюарка, застрелил того торговца наркотиками. Он знал, что этого не делал. И именно тогда началась эта сумасшедшая жизнь. Пришел священник, чтобы дать ему последнее причастие, а на конце креста у него была маленькая капсула, и священник спросил, что он хочет спасти – душу или шкуру. А потом он взял капсулу в рот и пошел в свой последний путь, и раскусил капсулу, и вырубился, думая, что всех осужденных именно таким образом сажают на стул, предварительно навешав им на уши лапши насчет грядущего спасения. А потом он проснулся и встретил людей, которые знали, что его подставили, потому что они сами его и подставили. И все это было частью цены, которую ему пришлось заплатить за то, что он сирота. Родственников у него не было, а раз так – никто не станет о нем плакать. И еще – это было частью цены, которую ему пришлось заплатить за то, что люди видели, с каким мастерством он расправлялся с вьетконговскими партизанами во время войны во Вьетнаме. Итак, он проснулся на больничной койке, и перед ним встал выбор. Сначала – начать тренироваться. Это был один из тех маленьких шажков, которые могли привести к чему угодно – к путешествию длиною в тысячу миль, к любви до гробовой доски, к великой философии или к полному уничтожению. Шаг за шагом – а там видно будет. И вот таким образом КЮРЕ – организация, которой нет, – заполучила себе человека, которого нет, – с новым лицом и новым сознанием. Именно сознание, а не тело делало Римо Уильямса Римо Уильямсом. Или Римо Кэбеллом, или Римо Пелхэмом, или всеми прочими Римо, которыми ему доводилось бывать. Им не удалось изменить ни его голос, ни автоматическую реакцию на имя. Но они изменили его самого, сволочи. Шаг за шагом. Но он и сам помогал. Сам сделал первый шаг и выполнил, едва сдерживая смех, те первые штучки, которым обучил его Чиун. А сейчас он уважал старика-корейца так, как не уважал никого и никогда. И ему было грустно видеть, как Чиун реагирует совсем не по-чиуновски на разговоры о мире с Китаем. Самого Римо это не волновало. Его научили не обращать внимания на подобные мелочи. Но было странно видеть, что такой мудрый человек может вести себя так глупо. Впрочем, сам этот мудрый человек однажды заметил: – У каждого человека должны сохраниться несколько глупостей его детства. Сохранить все – это слабость. Понимать их – это мудрость. Отказаться от всех – это смерть. В них – первые семена радости, а у каждого человека должны быть свои деревья, за которыми он должен ухаживать. И вот теперь, спустя много лет после этой первой мудрости, преподанной ему папочкой, Римо спросил: – А для корейца, папочка? Он увидел, как старик улыбнулся. Помолчал немного. И медленно произнес: – Для корейца? Думаю, я должен искренне ответить – да. – А для деревни Синанджу? – не ослаблял напора Римо. – Ты очень честолюбив, – сказал Чиун. – Мое сердце готово достать до неба. – Для Синанджу ты годишься. Просто годишься. – У тебя с горлом все в порядке? – А что? – Мне показалось, что тебе больно произносить эти слова. – Да, честно говоря, не без этого. – Папочка, для меня большая честь быть твоим сыном. – Вот еще что, – сказал Чиун. – Человек, который не умеет приносить извинения, – это не человек. Мое плохое настроение в ту ночь было лишь реакцией на мой страх, что ты можешь разбиться. Ты спустился по стене великолепно. Пусть даже тебе потребовалось девяносто семь секунд. – Ты великолепно взобрался вверх по стене, папочка. И даже еще быстрее. – Любой шмук может взобраться вверх, сын. – Чиун обожал это еврейское слово, означающее нечто среднее между придурком и дерьмом. И вообще, он очень часто и не всегда к месту вставлял в свою речь подобные словечки. Он набирался их от пожилых евреек, с которыми очень любил беседовать, находя общую тему для обсуждения: неблагодарность собственных детей и последовавшие за этим страдания. Последней такой дамой была миссис Соломон. Они встречались каждое утро за завтраком в ресторане, выходившем на море. Она постоянно твердила о том, как сын отправил ее в Сан-Хуан отдохнуть, а сам не звонит, хотя весь первый месяц она просидела у телефона. А Чиун признавался ей, что его сын, которого он так любил пятьдесят лет тому назад, совершил такое, о чем и рассказать было невозможно. И миссис Соломон в ужасе закрывала лицо руками, разделяя горе своего собеседника. Она делала это вот уже полторы недели. А Чиун все не соглашался поведать ей, что же это такое, о чем и рассказать невозможно. Очень удачно, думал Римо, что никому не пришло в голову посмеяться над этой парочкой. Потому что этот смех мог бы закончиться серьезными повреждениями грудной клетки. До этого однажды чуть было не дошло дело. Молодой пуэрториканец, убиравший се стола грязную посуду, грубо ответил миссис Соломон, когда она заявила, что эклеры были несвежими. Мальчишка был чемпионом острова в среднем весе среди боксеров-любителей и подрабатывал в отеле «Насьональ», ожидая, пока придет его время стать профессионалом. Однажды он решил, что больше не хочет быть профессионалом. Это было примерно в то время, когда он увидел, как стена стремительно надвигается на него, а блюдце с недоеденным эклером летит к морю. Миссис Соломон лично заявила в полицию о молодом головорезе, который напал на милого, доброго, славного пожилого джентльмена. Чиун стоял рядом с самым невинным видом, пока санитары несли бесчувственное тело из ресторана в машину скорой помощи. – Каким образом этот юноша напал на пожилого джентльмена? – спросил пуэрториканский полицейский. – Кажется, он прислонился к нему, – ответила миссис Соломон. Именно так ей и показалось. В самом деле, не мог же мистер Паркс дотянуться до мальчишки через стол и бросить его в стену. Он ведь уже такой старый, что вполне может приходиться ей… ну, скажем, дядей. – Я хочу сказать, что сначала услышала, как этот юноша фыркнул, а потом я увидела, ну, мне показалось, что он целует стену, а потом он опрокинулся на спину. С ним все будет хорошо? – Он поправится, – ответил полицейский. – Чудесно! – обрадовалась миссис Соломон. – Мой приятель тогда не будет переживать так сильно. Ее приятель поклонился в традиционной восточной манере. Как это очаровательно! – восхитилась миссис Соломон. Такой вежливый, кто бы мог подумать, что он уже столько лет страдает оттого, что его сын сделал нечто такое, о чем и рассказать невозможно. Римо был вынужден прочитать Чиуну еще одну лекцию. Эти лекции участились с тех пор, как президент объявил о своих планах посетить коммунистический Китай. Они сидели на берегу Карибского моря, и небо над ними стало сначала красным, потом серым, потом черным, и когда они почувствовали, что вокруг никого нет, Римо зачерпнул пригоршню песка и, пропустив его сквозь пальцы, сказал: – Папочка, никого в мире я не уважаю так сильно, как тебя. Чиун, одетый в белое кимоно, сидел молча, словно бы вдыхая свою суточную порцию соли из морского воздуха. Он ничего не ответил. – Бывают времена, когда мне становится больно, папочка, – продолжал Римо. – Ты не знаешь, на кого мы работаем. А я знаю. И именно потому, что я это знаю, я понимаю, как важно нам не привлекать к себе внимания. Мне неизвестно, когда завершится этот курс переподготовки и мы разлучимся. Но пока ты со мной… Да, нам очень повезло, что этот мальчишка думает, будто поскользнулся. И в прошлом месяце в Сан-Франциско нам тоже повезло. Но ты ведь сам говорил, что везение дается человеку легко, но так же легко отбирается назад. Везение – самая ненадежная вещь в мире. Волны размеренно бились о песок, и в воздухе начала ощущаться прохлада. Чиун негромко произнес что-то, что прозвучало как «клещи». – Что? – не понял Римо. – Кветчер, – повторил Чиун. – Я не понимаю по-корейски, – сказал Римо. – Это не по-корейски, но все равно подходит. Это слово использует миссис Соломон. Это существительное. – Я полагаю, ты хочешь, чтобы я спросил, что оно означает? – Это не имеет значения. Человек остается тем, чем он является. – Ну, ладно, Чиун. Что такое кветчер? – Я не уверен, что это можно точно перевести на английский. – С каких это пор ты стал иудеем? – Это идиш, а не иврит. – А я вовсе и не приглашаю тебя исполнить главную роль в «Скрипаче на крыше», или в каком другом еврейском спектакле. – Кветчер – это человек, который только и делает, что ноет и жалуется на судьбу, жалуется на судьбу и ноет по самому ничтожному поводу. – Мальчишка из ресторана не сможет ходить без костылей еще много месяцев. – Мальчишка из ресторана больше не будет невежливым. Я преподал ему бесценный урок, – Урок заключается в том, что он должен держать себя в руках, когда на тебя находит одно из твоих настроений. – Урок заключается в том, что старших надо уважать. Если бы молодых людей, уважающих старших, было больше, мир стал бы куда более спокойным местом. Это всегда было самой большой проблемой для человеческой цивилизации. Недостаточное уважение к старине. – Ты хочешь сказать, что я не должен с тобой разговаривать так, как разговариваю сейчас? – Ты слышишь то, что хочешь слышать, а я говорю то, что хочу сказать. Вот что я хочу сказать тебе. – Возможно, мне придется прервать курс подготовки из-за всего, что произошло, – сказал Римо. – Ты будешь делать то, что должен делать ты, а я буду делать то, что должен делать я. – Но ты больше не будешь делать то, что сделал? – Я приму во внимание твою болезненную реакцию на такой ничтожный пустяк. – А те футболисты – тоже ничтожный пустяк? – Если человеку очень хочется волноваться, он никогда не будет испытывать недостатка в поводах для этого. Римо воздел руки к небу. Непробиваемое упрямство есть непробиваемое упрямство. Чуть позднее зазвонил телефон. Вероятно, сигнал отбоя. Сигнал тревоги поступал до десяти раз в год, но, если Римо задействовали хотя бы один раз из десяти, это уже было много. – Слушаю, – сказал Римо. – Сегодня в девять вечера, в казино. Мама будет там, – произнес голос, и раздались гудки. – Какого черта? – полувопросительно выругался Римо. – Ты что-то сказал? – Я сказал, что это стадо баранов ведет себя в высшей степени странно. – Обычная американская манера, – счастливо объявил Чиун.Глава пятая
Казино было похоже на большую гостиную, где в полумраке то тут, то там раздавались приглушенные возгласы. Римо прибыл ровно в девять часов вечера. Он смотрел на часы сорок пять минут назад и теперь хотел проверить, насколько точно его внутренние часы отсчитывают минуты. Сорок пять минут – идеальный срок для этого, поскольку они состоят из трех коротких периодов, служивших для Римо единицей исчисления времени. Входя в казино, он глянул на секундную стрелку часов. Он ошибся на пятнадцать секунд. Неплохо. До Чиуна далеко, но все же неплохо. На Римо был темный двубортный костюм, голубая рубашка и темно-синий галстук. Манжеты рубашки были на пуговицах – Римо никогда не носил запонок: лишний металл, болтающийся независимо от тела, сковывал его движения. – Где самые маленькие ставки? – спросил Римо у пуэрториканца в смокинге, чей важный вид ясно показывал, что он здесь работает. – На рулетке, – ответил тот и показал рукой на два стола у стены, окруженные группой людей, ничем не отличающихся от других людей вокруг других столов. Римо легко проскользнул сквозь толпу, по пути заметив, как по соседству орудует карманник, и привычно оценил технику его работы. Слишком дергается – никуда не годится. До его ушей донесся шум спора по поводу размера ставок, и по характеру спора он понял, что доктор Смит тут. – Минимальная ставка – доллар, – твердил крупье. – Послушайте, я купил фишки по двадцать пять центов, и вы мне их продали. Тем самым мы с вами заключили обоюдный договор. Если вы продаете фишки по двадцать пять центов, то, значит, тем самым, признаете возможность ставок по двадцать пять центов. – Порой мы позволяем ставить двадцать пять центов. Но не сейчас. Минимальная ставка – доллар, сэр. – Это возмутительно. Я хочу говорить с менеджером. Двое служащих казино о чем-то шепотом посовещались, и наконец один из них сказал: – Если желаете, сэр, вы можете прямо сейчас обменять свои фишки на наличные. Или, если вы по-прежнему настаиваете, вы можете поставить двадцать пять центов. – Отлично, – удовлетворенно произнес человек с угрюмым выражением лица. – Начинайте. – Вы сделаете свою ставку сейчас? – Нет, я хочу сначала посмотреть, как вращается колесо. – Хорошо, сэр, – сказал крупье, и, когда все ставки были сделаны, запустил рулетку. – Добрый вечер, сэр, – произнес Римо, наклонившись к доктору Смиту и легонько погладив его пиджак. – Проигрываете? – Нет, а выиграл семьдесят пять центов. Кто бы мог подумать – как только начинаешь у них выигрывать, они тут же пытаются изменить правила. – Вы уже давно здесь? – Час. – Ага, – Римо сделал вид, что вынимает из своего кармана пачку банкнот, которую только что вынул из кармана доктора Смита. Он быстро перелистал купюры – больше двух тысяч долларов. Римо накупил целую гору фишек по двадцать пять долларов. На все две тысячи. И ковром рассыпал их по столу. – Что вы делаете? – изумился доктор Смит. – Играю, – ответил Римо. Шарик, слегка подпрыгивая, покатился по кругу и остановился. Крупье сразу же начали сгребать в кучу фишки и выплачивать выигрыши. Римо остался почти при своих. И снова он раскидал фишки по столу. И сделал так еще пять раз, наблюдая как сдержанный гнев проявляется на лице доктора Смита. Сумасшедший, решили крупье и не стали требовать от Римо, чтобы он не превышал предельную ставку на один номер – двадцать пять долларов. И вот, когда на шестом кону, Римо поставил сотню на номер двадцать три, и он-таки выпал, Римо получил три с половиной тысячи чистыми. Он обменял фишки на наличные и ушел, сопровождаемый доктором Смитом. Они направились в ночной клуб при гостинице – там будет шумно, и, если они сядут поближе к сцене, то смогут поговорить так, что никто не подслушает. Важно только повернуться лицом к источнику шума – это идеальный способ скрыть от посторонних ушей содержание своего разговора. Когда они наконец уселись так, что любой сторонний наблюдатель решил бы, что они внимательно разглядывают подпрыгивающие на сцене груди, обрамленные блестками и освещенные ярким неоновым светом, доктор Смит сказал: – Вы дали тому типу на чай сто долларов. Сто долларов чаевых! На чьи деньги вы играли? – Ой, простите, – спохватился Римо. – Черт побери, я чуть не забыл. – Он вынул из кармана пачку денег и отсчитал две тысячи. – На ваши, – невозмутимо сказал он. – Вот, возьмите. Смит ощупал пустой карман и взял деньга без излишних комментариев. Он решил переменить предмет беседы. – Вы, вероятно, удивлены, что я встретился с вами напрямую, без соблюдения обычной процедуры. Именно этим Римо и был удивлен. Первым шагом должно было стать объявление в утренней газете. Вслед за этим он должен был вылететь в аэропорт имени Кеннеди первым рейсом, после шести часов утра. Потом ему нужно было зайти в туалет, ближайший к стойке компании «Пэн-Эм», подождать, пока там никого не будет, и сказать самому себе что-то насчет цветов и солнца. Затем из одной из кабинок ему протянут бумажник. Он обязан первым делом проверить, цела ли на нем печать. Если нет, он должен убить человека, протянувшего ему бумажник. А если цела, Римо следует отдать ему свой бумажник и уйти. При этом человек в туалете не должен увидеть его лицо. Потом ему надо открыть бумажник и получить не только новые документы, но и инструкцию, где ему встретиться со Смитом. На этот раз Смит впервые вышел на личный контакт с ним. – Да, меня это удивляет. – Ладно, у меня нет времени обсуждать этот вопрос. Вам предстоит встретить одну китаянку в аэропорту Дорваль в Монреале. Ваша легенда следующая: вы ее телохранитель, приставленный к ней секретными службами Соединенных Штатов. Вы будете постоянно при ней, пока она занимается поисками генерала Лю. Поможете ей найти его, если сможете. На все это осталось шесть дней. Когда вы найдете генерала Лю, вы будете охранять его жизнь, пока оба они не вернутся благополучно в Китай. – И дальше? – Что дальше? – В чем заключается мое задание? – Это и есть ваше задание. – Но меня не готовили к работе телохранителя. Это не входит в мои функции. – Я знаю. – Но ведь именно вы постоянно подчеркивали, что я должен делать только то, что входит в мои функции. Вы сами говорили, что если я захочу сделать для правительства еще что-то, мне лучше всего вызваться помочь городским ассенизаторам. Это ваше выражение. – Я помню. – Доктор Смит, все это ужасно глупо. Непрофессионально. – В некотором смысле, да. – В каком смысле – нет? – В том смысле, что мы находимся всего в нескольких шагах от мира. Прочного и продолжительного мира для всего человечества. – Это еще не причина изменять мои функции. – Это решать не вам. – Это самый легкий и самый вонючий способ убрать меня. Смит не отреагировал на это высказывание. – Вот еще что, – произнес он. – Что еще? Рев труб затих и уступил место более тихой и нежной мелодии, сопровождающей новый поворот в процессе раздевания на сцене. Двое мужчин за столом внимательно следили за ходом шоу. Они молчали, ожидая, пока трубы заревут снова. – Чиуна возьмете с собой. Вот почему мне пришлось встретиться с вами здесь. Он будет выступать в роли вашего переводчика – он ведь говорит по-китайски, причем владеет как кантонским, так и мандаринским диалектом. – Извините, доктор Смит, но это меняет дело. Это невозможно. Чиуна я взять с собой не могу. Во всяком случае, ни на какое задание, связанное с Китаем. Ой ненавидит китайцев почти так же сильно, как и японцев. – И все же он профессионал. И был профессионалом с самого детства. – Он был также и корейцем из деревин Синанджу с самого детства, Я никогда раньше не замечал, что он кого-то ненавидит – до тех пор, пока не было объявлено о предстоящем визите китайского премьера в США. Но я вижу его ненависть сейчас, хотя помню, как он сам учил меня, что гнев плохо сказывается на профессионализме. – Слово «непрофессионализм» в словаре Римо было одним из самых ругательных. Когда твоя жизнь зависит от правильности каждого шага, непрофессионализм становится поистине смертным грехом. – Послушайте, – отмахнулся Смит, – азиаты всегда дерутся друг с другом. – Это их от кого-то отличает? – Ладно, ладно. Но ведь люди его клана состояли на службе у китайцев многие столетия. – И он их ненавидят. – И все же принимал их деньги. – Вы хотите убрать меня. До сих пор вам это не удавалось. Но рано или поздно вы это сделаете. – Вы беретесь за задание? Римо помолчал немного, пока новые ладно скроенные бюсты на ладно скроенных бедрах под ладно скроенными юными лицами строем выходили на сцену для участия в каком-то новом, геометрически правильном танце под медный рев труб. – Итак? – переспросил Смит. Они берут человеческое тело, прекрасное человеческое тело, упаковывают его в блестки, в неоновые огни, в шумовое сопровождение, заставляют маршировать, и все это выглядит препохабно. Они пытаются угодить самым низменным вкусам, и это им удается на все сто процентов. И за всю эту грязь он должен отдавать свою жизнь? Или, может быть, за свободу слова? Должен ли он встать по стойке «смирно» и отсалютовать этому знамени? Он вовсе не желал слушать тот бред, который несли все эти политики, ораторы и проповедники. Все эти Джерри Рубины, Эбби Хоффманы и преподобные Макинтайры. И что такого ценного в свободе слова? Его жизнь стоит больше, чем весь их треп. А конституция? Это просто набор словесной шелухи, которой он никогда особо не доверял. Он – и в этом заключалась тайна Римо – готов был жить за КЮРЕ, но отнюдь не умирать за эту организацию. Умирать глупо. Именно поэтому, на людей, которым предстоит умереть, напяливают военную форму, и заставляют оркестры играть марши. Видели вы когда-нибудь, чтобы люди под звуки марша шли в спальню или в ресторан, где их ждетпрекрасный ужин? Вот почему у ирландцев такие замечательные военные песни и великие певцы. Вроде этого – как его звали? – певца в клубе на Третьей авеню, – где стояли слишком мощные усилители. Брайан Энтони. Он мог своими песнями породить в вас желание маршировать, И вот почему, как знает любой разведчик, Ирландская республиканская армия не идет ни в какое сравнение ни с «мау-мау», ни с какой другой террористической организацией. Не говоря уже о Вьетконге. Ирландцы видят в смерти высшее благородство. Они и умирают. Брайан Энтони и его щедрый и счастливый голос! А тут Римо вынужден был слушать весь этот рев в то время, как сердце его готово было воспарить вместе с парнями в хаки. Вот за что можно умирать. Только за песню – ни за что другое. – Итак? – снова спросил Смит. – Чиун исключается, – ответил Римо. – Но вам же нужен переводчик. – Достаньте другого. – Информация о нем уже пошла. У китайской разведки имеется его описание. И ваше тоже. Вы фигурируете как агенты спецслужб. – Великолепно. Вы все решили заранее, не так ли? – Ну? Так вы возьметесь за это задание? – Уж не хотите ли вы сказать, что я могу отказаться, и никто обо мне плохо не подумает? – Не говорите глупости. Римо заметил парочку из Сенека-Фолз, штат Нью-Йорк. Он уже видел их раньше – тогда они были с детьми. Сегодня была их ночь греха, а эти две недели на курорте – как блестящая жемчужина, обрамленная одиннадцатью с половиной месяцами их обыденной жизни. А может, наоборот – эти две недели только давали дополнительный импульс, а настоящую радость они испытывали в остальное время? Впрочем, какая разница? У них были дети, у них был свой дом, а у Римо Уильямса ни дома, ни детей не могло быть никогда – слишком много времени, денег и риска ушло на создание его самого. И тут он осознал, что сегодня Смит впервые попросил – попросил, а не приказал – его взяться за выполнение задания. А раз Смит поступает так, значит, в задании есть что-то особенное, что-то важное, может быть, для этой семьи из Сенека-Фолз. Может быть, для их детей, которым еще предстоит родиться. – О'кей, – сказал Римо. – Вот и хорошо, – отозвался доктор Смит. – Вы даже не представляете себе, как немного нам осталось до прочного мира. Римо улыбнулся. Улыбка получилась печальная, словно он хотел сказать: «О, люди! Зачем вы посадили меня на электрический стул?» – Разве я сказал что-то смешное? – Да. Мир во всем мире. – Вы считаете, что мир во всем мире – это смешно? – Я считаю, что мир во всем мире невозможен. Я считаю, что вы ведете себя смешно. Я считаю, что я сам веду себя смешно. Ну, ладно. Я отвезу вас в аэропорт. – Зачем это? – удивился Смит. – А затем, чтобы вы добрались до самолета живым. Потому что вы можете стать жертвой покушения. Вот так-то, дорогой.Глава шестая
– Откуда вы знаете, что на меня готовится покушение? – спросил Смит. Такси, в котором они ехали, неслось по широкому шоссе в направлении сан-хуанского аэропорта. – Как поживают дети? – Дети? Какие…? Ох, черт! Римо обратил внимание, что таксист был несколько напряжен. Он по-прежнему насвистывал ту же унылую мелодию, которую непрерывно насвистывал от самого отеля «Насьональ». Несомненно, своей демонстративной беззаботностью и беспечностью он хотел показать, что не имеет никакого отношения к покушению, о котором Римо стал подозревать сначала в казино, потом в ночном клубе. Все эти люди испускали сигналы, столь же очевидные, как телеграфный код, и шофер такси не был исключением… Их поведение было нарочито безучастным: они ни разу не взглянули ни на Римо, ни на Смита, но двигались вокруг них, как планеты вокруг Солнца, по эллипсу, в одном из фокусов которого находились Римо и Смит. Умением воспринимать эти сигналы Римо овладел под руководством Чиуна. Практику Римо проходил в магазинах: он брал какой-нибудь образец товара и подолгу держал его в руках, пока продавец или хозяин не начинал испускать сигналы. Самым трудным в этом деле было, однако, не уловить сигналы от людей, которые за тобой наблюдают, а быть уверенным, что за тобой никто не следит. Шофер продолжал свистеть, посылая самые откровенные сигналы. Все та же мелодия, все тот же унылый мотив. Он полностью отключил свои мысли – иначе ему не удавалось бы с таким постоянством воспроизводить одни и тот же звук. Шея у него была красная, вся в черных рытвинах, напоминающих маленькие лунные кратеры, в которых скопились пот и грязь. Зачесанные назад сальные волосы свисали жесткими черными прядями и явно служили питательной средой для многочисленных бактерий. Свет фонарей вдоль шоссе пробивался сквозь туман, как свет глубоководных прожекторов. Карибское море есть Карибское море, и казалось странным, что в отсыревших подвалах громадных американских отелей до сих пор не завелась плесень. – Подождем, – предложил доктор Смет. – Да нет, все в порядке, – возразил Римо. – В машине нам опасаться нечего. – Но мне казалось… – Смит показал глазами на шофера. – С ним тоже все в порядке, – успокоил его Римо. – Считайте, что он уже мертвец. – Но мне как-то не по себе. А если у вас выйдет осечка? Впрочем, ладно. Нас раскрыли. Раз за мной следят, значит о нашем существовании кому-то стало известно. Не знаю, насколько хорошо они осведомлены о том, чем мы занимаемся. Надеюсь, всего не знают. Если вы понимаете, что я имею в виду. Голова шофера начала нервно дергаться из стороны в сторону, но он промолчал, всем своим видом пытаясь показать, что вовсе не прислушивается к разговору. Он медленно протянул руку к микрофону радиопередатчика, который Римо заметил, садясь в машину. Он видел, что передатчик выключен. Римо перегнулся через спинку переднего сиденья. – Пожалуйста, не делай этого, – сказал он самым учтивым тоном. – А не то мне придется оторвать тебе руку. – Чего? – не понял шофер. – Вы чего, спятили, что ли? Мне надо позвонить диспетчеру. – Ты съедешь на боковую дорогу, но никому об этом не скажешь. Твои друзья сами последуют за нами. – Послушайте, мистер. Мне не нужны лишние неприятности. Но если вы их хотите, то можете получить. Он метнул быстрый взгляд черных глаз в зеркальце заднего вида, потом снова уставился на дорогу. Римо улыбнулся его отражению и заметил, как рука шофера поползла от микрофона к поясу. Так, ясно, оружие. Машина такси была новой модели – в Нью-Йорке такие появились лишь недавно. Она была оборудована пуленепробиваемой стеклянной перегородкой, которая отделяла место водителя от салона с пассажирами. Водитель мог по своему желанию поднять ее – достаточно было лишь нажать кнопку. У водителя была также кнопка, позволявшая запирать двери, и с пассажирами он мог общаться через микрофон, да еще черед маленькое окошко для денег. Римо увидел, как движением колена шофер нажал на потайной выключатель. Пуленепробиваемый щит встал на свое место. Запоры задних дверей защелкнулись. У пуленепробиваемой перегородки был один недостаток – она крепилась металлической рамой. – Я тебя плохо слышу, – сказал Римо и пальцами выдрал алюминиевую раму. Стекло выпало, Римо аккуратно поставил его к ногам Смита и снова наклонился к шоферу. – Послушай, друг, – спросил он, – а тебе не трудно вести машину одной левой? – Ничего, – ответил шофер. – Глянь-ка. – И он помахал перед носом у Римо правой рукой с зажатым в ней короткоствольным пистолетом тридцать восьмого калибра. Смит проявлял умеренный интерес ко всему происходящему. – Здорово, – похвалил шофера Римо, схватил его правой рукой за плечо и глубоко вонзил большой палец куда-то в переплетение мышц и нервных окончаний. У шофера онемело сначала плечо, потом вся рука, пальцы разжались, и пистолет с мягким стуком упал на резиновый коврик кабины. – Вот и хорошо, – сказал Римо так, словно разговаривал с ребенком. – Ну, а теперь сверни с дороги там, где вы договорились. Пусть твои друзья, которые за нами следят, поймают нас в ловушку. – У-у, – простонал шофер. – Послушай, – предложил ему Римо. – Если они нас прикончат, ты останешься в живых. Идет? – У-у, – ответил шофер, стиснув от боли зубы. – Я так и думал, что ты не станешь возражать. – Римо еще немного сжал плечо шофера, и тот взвыл от боли. Смит казался крайне расстроенным – ему не нравились подобные дела, если они происходили у него на глазах, а не в письменных отчетах. – Ну что ж, договорились, – сказал Римо шоферу. – Ты остановишься там, где хотят твои друзья. Если мы погибнем, ты останешься в живых. 0'кей? Он немного разжал пальцы, и шофер сумел ответить: – Ладно, гринго. Идет. – Вы уверены, что поступаете разумно? – спросил Смит. – Зачем нам кого-то убивать, если в этом нет необходимости? – Но он враг. Может быть, следует избавиться от него, забрать машину и скрыться? – Вы хотите, чтобы я вышел, а вы сами все возьмете в свои руки? – Нет-нет, – поспешно ответил доктор Смит. – Тогда, сэр, если не возражаете, заткнитесь, пожалуйста. Когда они подъехали к зеленому указателю, гласящему, что до аэропорта осталось уже совсем немного, шофер свернул направо, на темную, неосвещенную дорогу, ведущую куда-то через туманные зеленые болота. Он проехал с милю и опять свернул на грунтовую дорогу, по обеим сторонам которой росли огромные развесистые деревья. Туманная ночь была окрашена в зеленоватые тона. Таксист заглушил мотор. – Вот здесь ты и умрешь, гринго, – сказал он. – Здесь умрет один из нас, компаньеро, – возразил Римо. Ему нравился шофер, но все же не настолько, чтобы не отключить его. Римо отпустил его плечо, наклонился вперед и ткнул указательным пальцем в солнечное сплетение. Отлично, подумал Римо. Две минуты как минимум. Сзади подъехали два легковых автомобиля и припарковались рядом друг с другом в десяти футах позади такси. Римо видел свет их фар в зеркальце заднего вида, а когда они остановились, он грубо пригнул Смита к сиденью. – Ложитесь на пол, – прошептал он. – И не пытайтесь помогать. Римо выбрался наружу через правую дверь. Из каждой машины вышло по четыре человека. Одна группа подошла к такси справа, другая – слева. Римо стоял спиной к такси, опираясь руками о багажник, а восемь человек стояли двумя рядами по обе стороны от него. – Вы все арестованы, – сказал Римо. Те опешили. – В чем мы обвиняемся? – спросил один из них. Его английский выговор был безупречен. В свете фар Римо сумел разглядеть его: это был здоровенный громила с крупными чертами лица. На голове у него была шляпа с мятыми полями. Так, ясно, это главарь, понял Римо. Ничего больше ему и не нужно было знать. На главаря он имел свои виды. – Так в чем мы обвиняемся? – повторил тот. – В нарушении правил смерти, – ответил Римо. Он перенес тяжесть тела на руки, потом оттолкнулся, и ноги его взлетели в воздух. Полированный носок правого ботинка ткнулся в адамово яблоко ближайшего человека справа. Ноги снова коснулись земли, а руки он и не отрывал от крышки багажника. Не останавливаясь, Римо развернулся налево и повторил упражнение – на этот раз адресовав носок левой ноги ближайшему человеку слева. Удар и на этот раз пришелся точно в кадык. Движения Римо были столь быстры, что оба нападавших упали на землю одновременно и вместе отправились в последний путь. Римо наконец отцепился от багажника такси и оказался между двумя цепочками людей – по трое в каждой. Все шестеро вскинули пистолеты. Один из них выстрелил, но Римо помог ему промахнуться и попасть в живот человека, целившегося с противоположной стороны. Тот закачался, потом рухнул как подкошенный. Пятеро оставшихся в живых завертелись в калейдоскопе рук, ног и тел. Они молотили воздух, пытаясь достать Римо. О том, чтобы воспользоваться оружием в такой свалке нечего было и думать, и они надеялись справиться голыми руками. Но руки их хватали воздух, а Римо проносился среди них, следуя технике, разработанной полторы тысячи лет тому назад. Он словно перемещался в другом измерении. В лучшем случае его противники хватали воздух, в худшем – натыкались друг на друга, но ни один из них даже и не дотронулся до Римо, а он вращался в этом круговороте тел, демонстрируя старинное искусство айкидо, искусство жизни, возведенное в ранг искусства смерти, когда за его исполнение берется идеальная машина для убийства. Тут он снес череп, там проткнул почки, ударом локтя в висок превратил чью-то голову в бесформенное месиво из костей и мозгов. Шесть человек валялись на земле. С ними все было кончено. Оставалось двое, включая главаря. Движения Римо стали более прямолинейными, и в то же время, более быстрыми – если они успеют прийти в себя, то вспомнят, что он представляет собой удобную мишень для их пистолетов. Он нанес каждому удар открытой ладонью в висок, и они вырубились. Но не окончательно. Он подтащил их к такси и окликнул доктора Смита. Сначала голова Смита показалась в окне, потом он сам вылез через дверь, которую Римо предусмотрительно оставил открытой. – Оглянитесь вокруг, – сказал ему Римо. – Узнаете кого-нибудь? Смит уставился на тех двоих, которых Римо прислонил к корпусу автомобиля, и отрицательно покачал головой. Затем обошел место действия, переворачивая тела носком ботинка, порой наклоняясь, чтобы в свете фар получше рассмотреть лицо. Потом он вернулся к Римо. – Я никогда никого из них не видел, – сообщил он. Римо поднял руки, большими пальцами нажал на виски двоим оставшимся в живых и сделал несколько вращательных движений. Со стоном оба пришли в себя. Римо дал возможность главарю осознать, что слева от него находится живой человек. Затем он взвился в воздух, и на обратном пути опустил свой локоть на макушку этому только что живому человеку. Главарь не успел моргнуть глазом, а Римо уже протягивал ему какую-то сероватую окровавленную массу. – Хочешь, с тобой будет то же самое? – Нет, – выдавил из себя главарь. – О'кей. Кто тебя послал? – Не знаю. Просто из Штатов перевели деньги и объяснили задание. – Спокойной ночи, – сказал Римо и отправил его в вечность, заехав коленом ему в правую почку. Они со Смитом подошли к передней дверце такси. Шофер застонал. – Его можно оставить в живых? – спросил Смит. – Только если мы возьмем его на службу. – Этого я сделать не могу, – сказал Смит. – Тогда придется его убить. – Я знал, что такие вещи приходится делать, но… – Какой вы чистюля, дорогой. А как вы думаете, что означают все те числа, которые я называл вам по телефону? – Знаю, знаю. Но это были просто числа. – Для меня это были не просто числа. – Ладно. Делайте то, что должны. Ради мира на земле. – Сказать всегда легко, – пробормотал Римо и заглянул в черные глаза шофера. – Прости, компаньеро. В затуманенном мозгу шофера никак не могла укорениться мысль о том, что гринго до сих пор жив. – Ты заслужил право жить, гринго, – наконец выговорил он. – Ты заслужил. – Спокойной ночи, компаньеро, – мягко произнес Римо. – Спокойной ночи. Может быть, как-нибудь в другой раз встретимся за стаканчиком. – Что ж, пусть будет другой раз, дружище, – сказал Римо и отдал шоферу прощальный салют. – Вы уверены, что он мертв? – спросил Смит. – Можете убедиться сами, – огрызнулся Римо, выволок тело шофера из салона автомобиля и сел за руль. – Залезайте, – резко бросил он Смиту. – Зачем же так грубо? Римо завел мотор. Чтобы объехать два припаркованных автомобиля, ему пришлось переехать через некоторые из валяющихся на земле тел. Вырулив на неосвещенную дорогу, он мало-помалу набрал скорость и добрался до шоссе, ведущего в аэропорт. Он вел машину совсем не так, как это делают другие – либо слишком быстро, либо ползком, по-черепашьи. Ход машины был ровный, словно бы он на компьютере рассчитал, насколько можно полагаться на двигатель, рессоры и прочие узлы автомобиля. В машине пахло смертью. Не запах мертвых тел, а такой запах, который Римо научился распознавать по опыту. Запах страха. Римо не знал, был ли это невыветрившийся запах страха шофера или он исходил от Смита, притулившегося на заднем сиденье. Когда они подъехали к зданию аэровокзала, Смит сказал: – От этой работы временами чувствуешь себя совсем больным. – Они бы сделали с нами то же самое. Вы чувствуете себя больным оттого, что наша жизнь зависит от чужой смерти. Увидимся. А может, и нет, – сказал Римо на прощанье. – Удачи, – попрощался с ним Смит. – Кажется, в том, как началось дело, для вас не было ничего неожиданного. – Интересно, с чего вы это взяли, – улыбнулся Римо. Смит взял багаж и ушел на посадку. Римо тронулся в обратный путь в отель «Насьональ». Ему еще предстояло встретиться лицом к лицу с Чиуном. И дело могло обернуться так, что легче бы ему было умереть на темной дороге. Но все же, как говорил сам папочка: «Умереть всегда легче. Жизнь требует мужества». Хватит ли у Римо мужества сообщить Чиуну, что он станет средством достижения мира с Китаем?Глава седьмая
Это была совсем юная хрупкая девушка в огромном сером кителе. Ее худенькие ручки едва выглядывали из необъятных манжет. В руках она сжимала маленькую красную книжечку. На ее овальном лице были круглые очки в толстой оправе, непомерно большие, отчего ее лицо казалось еще более миниатюрным и очаровательным. Черные волосы были аккуратно расчесаны на прямой пробор и стянуты в узел на затылке. На вид ей было не больше тринадцати лет, ее явно мутило, а возможно, она была чем-то напугана. Она сидела на переднем сиденье самолета авиакомпании «Бритиш эйруэйз» неподвижно, глядя прямо перед собой. Римо с Чиуном приехали в монреальский аэропорт Дорваль менее чем за полчаса до прибытия самолета. Чиун первым поднялся в самолет, он весь словно потерялся, запечатанный в строгий деловой костюм, на лацкане которого красовался значок агента службы безопасности. Как только они протиснулись в самолет, слегка подвинув стюардессу, Чиун ткнул пальцем в сторону явно больной девушки и сказал: – Вот оно, животное. Я по запаху чую. Он подошел к девушке и что-то сказал ей на непонятном языке, наверное, по-китайски. Девушка кивнула и ответила. Затем Чиун произнес еще что-то – явно ругательство – и показал ей свое удостоверение. – Она хочет посмотреть и твое, маленькая шлюха из свинарника. Может, она хочет его украсть. Уж это такой народ – одни воры и грабители. Римо показал свое удостоверение и улыбнулся. Девушка пристально посмотрела на фотографию, потом на Римо. Осторожность никогда не помешает, – сказала она на безупречном английском. – Прошу вас, проводите меня, пожалуйста, в дамскую комнату. Мне что-то нехорошо. Но я превозмогу свою слабость. Точно так же, как я превозмогла грубость и реакционные нападки вашего цепного пса. – Дерьмо вонючее! – отреагировал Чиун. Его карие глаза сверкали от ненависти. Девушка наконец нашла силы подняться. Римо помог ей спуститься по трапу – непомерных размеров китель явно мешал, ей. Чиун следовал сзади, чувствуя себя неловко в черных кожаных туфлях. Борода его была аккуратно подстрижена. Тогда, в отеле «Насьональ» в Сан-Хуане, он совершенно ошарашил Римо своей реакцией на предложение Смита. Впрочем, Римо пора было уже знать, что Чиун способен выкинуть и не такие штучки. – Я не только говорю, но и читаю по-английски, – сказала девушка. – Чтобы бороться с империализмом, надо знать его язык. – Хорошая мысль, – одобрил Римо. – На короткой дистанции вы – железный тигр, но на длинной – бумажный тигр. Народ – вот железный тигр на длинной дистанции. – С этим я спорить не могу, – откликнулся Римо. – Вот дамская комната, – остановил он девушку, когда она проскочила мимо таблички. – Спасибо, – поблагодарила девушка, и протянула Римо маленькую красную книжечку. – Берегите ее как свою собственную жизнь. – Разумеется, – пообещал Римо, принимая книжечку в твердой глянцевой обложке. Девушка развернулась, как по команде «кругом», и, по-прежнему путаясь в огромном кителе, торжественным маршем прошествовала в дамскую комнату. Римо мог поклясться, что, входя внутрь, она вынула из кармана рулон туалетной бумаги. – Ты уже начал читать пропаганду этой похотливой развратницы? – поинтересовался Чиун, поглядывая на книжечку с видом одновременно торжествующим и презрительным, – Это же просто ребенок, Чиун. – Детеныши тигра умеют убивать. Дети – самые злобные существа. Римо пожал плечами. Он по-прежнему был благодарен Чиуну, что тот согласился быть вместе с ним. И по-прежнему удивлен. Он слишком хорошо помнил, что случилось в Сан-Франциско. Тело и сознание Римо еще только-только возвращались к нормальному состоянию после неудачного исполнения тренировочного задания, которое едва не закончилось плачевно. И тут президент объявил о предстоящем визите китайского премьера. Чиун и так уже злился, что из-за речи президента был отменен «Волшебный мир Диснея». Римо в этот момент работал над глубоким дыханием, глядя в окно на мост «Золотые Ворота», пытаясь представить себе, как он бежит по одному из поддерживающих этот висячий мост тросов, соответственно регулируя дыхание. Чиун привел Римо в норму очень удачно и очень быстро. Ничего удивительного в этом не было – ведь он посвятил этому делу всю свою жизнь, начав тренироваться с полутора лет. Коша Чиун впервые приступил к обучению Римо, он сказал, что Римо опоздал на двадцать шесть лет, но что он сделает все от него зависящее. Мысленно Римо спускался по тросу на дальнем конце моста, когда услышал визг. Сознание Римо моментально вернулось в гостиничный номер. Чиун издавал злобные боевые выкрики, адресуя их телевизору, с экрана которого вещал президент – как всегда, крайне нудно, тщательнейшим образом взвешивая каждое слово. Президент мог казаться даже искренним – для этого надо было только, чтобы в голосе не слышалось никаких проявлений радости или душевной теплоты. – Благодарю вас и спокойной ночи, – сказал президент, но Чиун не дал ему благополучно смыться с экрана. Он врезал по экрану ногой, и трубка кинескопа, еще несшая в себе облик президента, взорвалась, усыпав пол осколками. – Зачем ты это сделал? – Идиоты! – заорал Чиун. Его лохматая козлиная бородка тряслась от гнева. – Бледнолицые кретины! Дебилы! Ты и твой президент. Белый – цвет слабости. Все вы – слабые и больные. Все! – Да что случилось? – Что случилось? Глупость случилась. Вы все идиоты. – Да что я такого сделал? – Тебе и не надо ничего делать. Ты – белый. Этого больше чем достаточно. И Чиун вернулся к своему занятию. Левой рукой он ударил по телевизору сверху, одновременно правой – сбоку. Деревянный корпус развалился, лишь левая сторона возвышалась как колокольня. Ее он разбил вдребезги ударом локтя сверху. Чиун с видом победителя окинул взором груду проводов, щепок и осколков стекла, и торжествующе плюнул на эту кучу. – Китайский премьер собирается посетить вашу страну, – объявил он и снова плюнул. – Чиун! Где твое самообладание? – А где гордость твоей страны? – Ты хочешь сказать, что ты сторонник Чан Кайши? Чиун снова плюнул на то, что когда-то было телевизором. – Чан и Мао – близнецы-братья. Они оба китайцы. Китайцам доверять нельзя. Если человек хочет, чтобы у него остались штаны и рубаха, он не должен доверять китайцам. Кретины! – Ты что-то имеешь против китайцев? Чиун медленно разжал ладонь и досмотрел на свои пальцы, – Надо же, ты сегодня на редкость понятливый. Мои тренировки оказали на тебя благотворное воздействие. Ты улавливаешь малейшие колебания воздуха. Ты дорос до понимания высшего смысла. – Ладно, Чиун, успокойся. Все хорошо. Но все было отнюдь не ладно и не хорошо. Назавтра, проходя мимо третьего за день китайского ресторана, Чиун плюнул в третий раз. – Чиун, прекрати, – прошептал Римо, и в ответ подучил резкий удар локтем в солнечное сплетение, удар, от которого обыкновенный человек прямиком попал бы в больницу. Римо сдавленно зарычал. Его боль, похоже, немного успокоила Чиуна, и он начал мурлыкать что-то под нос, мелко семеня дальше, ожидая, когда покажется еще один китайский ресторан, чтобы можно было на него плюнуть. Тут все и случилось. Парни были здоровенные – Римо никогда не видел вблизи таких громил. Их плечи были где-то на уровне его макушки, а ширины они были такой, что казались не людьми, а тремя мускулистыми автоматами по продаже сигарет. Их головы размером с хозяйственную сумку соединялись с плечами чем-то, что со строго медицинской точки зрения можно было назвать шеями, но что на самом деле было скорее наростами из мышечной ткани. На них были синие спортивные пиджаки с эмблемой «Лос-анджелесских бизонов». У одного из них волосы были подстрижены по-военному, у другого – сальные космы свисали на плечи, у третьего – пышная шевелюра в стиле «афро». Вместе они весили не менее полутонны. Они стояли перед стеклянной витриной мебельного магазина и слаженно пели. Тренировочные сборы закончились, и им предстояла ночь приключений в славном городе Сан-Франциско. Они были в добродушном и приподнятом настроении, еще более приподнятом благодаря выпивке, и когда они увидели сморщенного старого азиата, ни у одного из них и в мыслях не было оставить карьеру профессионального футболиста. – Приветствую тебя, брат из третьего мира, – пропел великан с пышной шевелюрой, Чиун остановился, смиренно сложив руки, посмотрел на великана-негра и ничего не ответил. – Я приветствую решение президента пригласить вашего премьера, великого руководителя третьего мира. Китаец и негр – братья. Это был конец блестящей карьеры атакующего защитника «Бульдозера» Джонса. На следующий день газеты написали, что, по всей вероятности, он снова сможет ходить примерно через год. Двое его приятелей были дисквалифицированы на одну игру и оштрафованы на пятьсот долларов каждый. Оба они утверждали – и полиции, и газетчикам, – что маленький старый китаец поднял «Бульдозера» и швырнул его на них. По сообщениям газет, тренер Харрахан заявил, что его нельзя считать слишком строгим наставником, но подобные случаи безудержного пьянства катастрофически сказываются на всей команде. «Мы потеряли одного из самых выдающихся атакующих защитников в истории футбола. Это трагедия, и откровенная ложь только усугубляет ситуацию». Пока тренер разбирался со своими проблемами, Римо решал свои. Им с Чиуном необходимо было уносить ноги из Сан-Франциско и перебраться в Сан-Хуан, где однажды ночью ему пришлось попросить Чиуна об одолжении, причем на согласие старика он нисколько не рассчитывал. Чиун отдыхал в «люксе», который занимал под именем мистера Паркса, а Римо числился его камердинером. Смит только что благополучно улетел в Нью-Йорк. И Римо ничего не оставалось делать, как прямо сказать Чиуну: – Чиун, нам придется охранять одного китайца и попытаться спасти жизнь другого. Чиун молча кивнул. – Ты согласен?! – Да, конечно. Почему бы и нет? – Ну, я же знаю твое отношение к китайцам. – Отношение? Как можно относиться к насекомым? Если наши хозяева, которые платят нам деньги и кормят нас, хотят, чтобы мы присматривали и охраняли тараканов, мы будем делать то, что они нам прикажут. – Чиун улыбнулся, и, помолчав немного, произнес: – Только вот еще что. – Что? – спросил Римо. – Если вам положено получить какие-нибудь деньги от китайцев, требуй деньги вперед. Ничего не делай, пока тебе не заплатят. Недавно китайцы наняли несколько человек из моей деревни для исполнения крайне опасного задания. Они не только ничего не заплатали, но даже попытались избавиться от моих сограждан. – Я и не знал, что китайские коммунисты пользуются услугами Синанджу. – Не коммунисты. Император Чу-ди. – Чу-ди? Тот, который выстроил Запретный город? – Он самый. – Недавно? Это было пятьсот лет назад. – Для корейца это всего несколько дней. Так помни: пусть платят вперед. – Обязательно. – Римо снова удивился, когда Чиун с готовностью согласился подстричь бороду. – Когда имеешь дело с насекомыми, совершенно не важно как ты выглядишь, – пояснил он. И вот теперь они стояли у входа в дамскую комнату в аэропорту Дорваль и ждали. Сентябрьский дождь барабанил в окна, и им было прохладно в легких костюмах. Надо будет при первой возможности купить демисезонную одежду. – Она, наверное, крадет мыло, или полотенца, или туалетную бумагу, – сказал, улыбаясь, Чиун. – Она там уже десять минут. Пожалуй, пойду проверю, – отозвался Римо. Он достал значок, который получил от Смита вместе с удостоверениями для себя и Чиуна, и ворвался в дамскую комнату со словами: «Санитарный инспектор. Всего минутку, леди». Тон его был официальный, корректный и ровный, так что никто не стал протестовать и все скоренько вышли. Все, кроме нее. Она сворачивала бумажные полотенца и засовывала их себе под китель. – Что вы делаете? – изумился Римо. – Возможно, в вашей стране не будет ни полотенец, ни туалетной бумаги. А здесь полно. Полно. Бумага во всех кабинках, – В Соединенных Штатах повсюду полно туалетной бумаги во всех кабинках. – Во всех кабинках? – Ну да, конечно, если служащие не забыли пополнить ее запасы. – Ага. Ну, тогда возьмем немного. Я привезла с собой бумагу из Пекина. – Туалетную бумагу? – Должным образом подготовиться к заданию – значит выполнить задание. Тот, кто готовясь выполнить задание, не смотрит на дело со всех сторон, неизбежно споткнется с одной стороны. Будь готов! – Вы скаут? – Нет. Это высказывание Мао. А где книжка? – вдруг забеспокоилась она. – Она у моего помощника. – Вы ее еще не читали? – Она была у меня всего десять минут. – За десять минут можно выучить два самых ценных высказывания Председателя Мао. И это могло бы освободить вас от ваших империалистических эксплуататорских привычек. То же относится и к вашему цепному псу. Римо схватил девушка за оба плеча – мягко, но цепко. – Послушай, детка, – сказал он. – Меня не волнует, как ты называешь меня. Но выбирай выражения, когда имеешь дело с Чиуном. «Цепной пес» и «лакей империализма» – не самые подходящие наименования для человека, который старше тебя в три или четыре раза. – Если старый мир реакционен и гнил, он должен быть похоронен вместе со всеми анахронизмами, мешающими человечеству. – Он мой друг, – сказал Римо. – Я не хочу, чтобы его обижали. – Ваши единственные друзья – это партия и рабочая солидарность. Девушка произнесла эти слова, явно ожидая похвалы. Она вовсе не ожидала резкую боль подмышками. А Римо продолжал работать большими пальцами, круговыми движениями буквально ввинчивая мышцы в суставы. Ее чудесные миндалевидные глаза от боли стали почти круглыми. Она разинула рот, собираясь закричать, и Римо пришлось прикрыть ей рот ладонью. – Слушай, детка, и слушай внимательно. Я не хочу, чтобы ты оскорбляла того человека, который стоит за дверью. Он заслуживает уважения. Если не желаешь его уважать, то, по крайней мере, не груби. Я позволю себе высказать предположение, что он знает о мире больше тебя, и если ты заткнешься хоть на минутку, ты можешь многому от него научиться. Впрочем, научишься ты или нет – это меня не касается. Но вот твое плохое воспитание меня касается непосредственно. Так что если ты еще раз позволишь себе распустить язык, детка, мне придется перемолоть твои плечики и сделать из них фарш. Римо воткнул палец правой руки еще глубже и почувствовал, как напряглось все ее тело. Лицо исказилось от боли. – Ну что ж, вот и поговорили, – ласково сказал Римо, – и достигли революционного консенсуса. Верно? Он убрал руку, зажимавшую ей рот. Она кивнула и с трудом перевела дух. – Верно, – выдавила она из себя. – Я буду почтительна со стариком. Я сделаю шаг назад, чтобы впоследствии сделать два шага вперед. Но тебе я могу говорить правду? Не боясь агрессии с твоей стороны? – Конечно, детка. – Ты дерьмо, Римо – как там тебя? Она принялась застегивать свой китель, тратя массу сил на каждую пуговицу. Она, видимо, уловила это имя, когда Римо и Чиун размахивали у нее перед носом своими удостоверениями. – Но не империалистическое, эксплуататорское, реакционное, фашистское дерьмо? – Дерьмо есть дерьмо. – Прекрасно, мисс Лю. – Меня зовут миссис Лю. – Вы замужем за сыном генерала? – Я замужем за генералом Лю, и я ищу своего мужа. Римо вспомнил фотографию, которую видел, когда знакомился с деталями дела. У генерала Лю было суровое, обветренное лицо, изборожденное глубокими морщинами, – тяготы долгих переходов не прошли даром. Ему было шестьдесят два года, – Но ты же совсем ребенок. – Я не ребенок, черт тебя подери. Мне двадцать два года, а революционной сознательности у меня хватит на человека втрое меня старше. – У тебя тело ребенка. – На загнивающем Западе думают только об этом. – Генерал Лю взял тебя в жены не за твою революционную сознательность. – Между прочим, именно за это. Но тебе этого не понять. – Она с яростью застегнула верхнюю пуговицу кителя. – Ладно, пошли. Слушай, я не могу называть тебя миссис Лю – ты понимаешь, почему. И передвигаться по стране под этим именем ты тоже не можешь. Уже ясно, что наша система безопасности вся в дырках, как решето. Как мне тебя называть? – Цветок Лотоса, дерьмо, – голос ее был исполнен сарказма. – Ладно, не остри, – отмахнулся Римо и открыл дверь дамской комнаты, пропуская ее вперед. Прохожие смотрели на него ошарашенно. – Мэй Сун, – сказала она. Чиун ждал их, спрятав руки за спину, и мило улыбался. – Моя книжка, – потребовала Мэй Сун. – Ты ею дорожишь? – Это самое ценное, что у меня есть. Улыбка Чиуна стала еще шире – он вложил в нее всю силу своей радости. Он вытянул руки вперед – в ладонях лежали мелкие клочки бумаги и кусочки красного картона, все, что осталось от книжечки. – Ложь. Это все ложь, – сказал он. – Китайская ложь. Мэй Сун остолбенела. – Моя книжка, – тихо проговорила она. – Высказывания Председателя Мао. – Чиун, зачем ты это сделал? Ну, в самом-то деле! Это же ни в какие ворота не лезет. Какие у тебя были основания порвать книжку этой маленькой девочки? – Ха-ха-ха! – ликующе расхохотался Чиун и подбросил клочки бумаги в воздух, развеяв мысли Председателя Мао по полу возле входа в дамскую комнату в аэропорту Дорваль. Пухлые губы Мэй Сун скривились, а глаза увлажнились. Тем громче был хохот Чиуна. – Послушай, Мэй Сун, я куплю тебе новую красную книжечку. У нас в стране их завались. – Эту подарил мне мой муж в день свадьбы. – Ну ладно, мы отыщем его и достанем для тебя новую. О'кей? Мы достанем дюжину таких книжечек – на английском, русском, французском и китайском. – На русском их не бывает. – Ладно, какие есть. О'кей? Она прищурила глаза, пристально посмотрела на хохочущего Чиуна, и тихо сказала что-то по-китайски. Чиун захохотал еще громче. Затем он что-то ответил на том же языке. Мэй Сун торжествующе улыбнулась, и не осталась в долгу. Каждая новая реплика, которыми принялись обмениваться Чиун и Мэй Сун, была громче предыдущей, и наконец, все это стало походить на перестрелку двух банд внутри жестяной банки. Они бушевали – пожилой мужчина и молодая женщина – всю дорогу, пока пересекали зал аэропорта, а служащие, кассиры, носильщики и все, кто только там был, в изумлении глазели на эту орущую парочку. Римо отчаянно желал оказаться где-нибудь подальше и понуро плелся сзади, делая вид, что не знаком с ними. Они проходили мимо балкона, где столпилась масса народу. Людей было так много, что задним приходилось наседать на впереди стоящих, чтобы разглядеть эту странную троицу. Все это походило на театральное представление. И Римо в отчаянии крикнул им: – Мы не остановимся ни перед чем ради обеспечения секретности!Глава восьмая
Доктор Харолд В. Смит просматривал донесения, поступавшие каждый час. Если бы он ушел спать домой, то в маленьком сейфе, встроенном в левую тумбу его стола, уже накопилась бы пачка бумаг толщиной не менее фута. Но он сидел у себя в кабинете в санатории Фолкрофт, расположенном на уэстчестерском берегу залива Лонг-Айленд, а помощник приносил бумаги ему в кабинет и молча клал на стол. Этот помощник был твердо уверен, что работает в каком-то научном учреждения, настолько секретном, что у него даже нет названия. А личная секретарша Смита полагала, что служит в каком-то особом подразделении Федерального бюро расследований. Из трехсот сорока трех служащих санатория Фолкрофт большинство полагало, что работают в санатории, хотя пациентов в нем было очень мало. Значительная часть служащих была уверена, что знает, на кого работает. В подвалах санатория стояли компьютеры с объемными базами данных, и служащие думали, что работают на какую-то транснациональную компанию, занимающуюся торговлей новыми технологиями. Один из служащих, честолюбивый юный талант, преследуя свои личные цели, решил проникнуть в базу данных сквозь все коды и защитные барьеры. Он рассудил, что если получит доступ к секретной информации, то сможет очень выгодно продать ее на мировом рынке и сколотить неплохое состояние. В конце концов, зачем нужна такая секретность, если за ней не скрываются миллионные состояния? Он был парень неглупый, и сразу смекнул, что раз на содержание Фолкрофта тратится по меньшей мере двести пятьдесят тысяч долларов в неделю, значит, секретная информация может стоить во много-много раз больше. И вот мало-помалу, наряду со своей официальной работой на отведенном ему участке, он начал заглядывать и на «чужую территорию» через хитросплетения компьютерных шифров и систем защиты. Прошел год, и перед ним постепенно открылась цельная картина: сотни сотрудников, собирающих информацию, преступные организации и специфика каждой из них, шпионаж, крупные мошенничества в сфере бизнеса, подрывная деятельность, коррупция. Компьютерный портрет тайной жизни Америки. Ясно, что это не имело отношения к международной торговле, хотя та часть информации, которая проходила непосредственно через него, заставляла предполагать именно это, поскольку была связана с Нью-Йоркской фондовой биржей. Он был озадачен. Он был озадачен всю дорогу, пока добирался к месту своего нового назначения в штате Юта. И вдруг однажды ночью его словно громом поразило – он понял, зачем существует Фолкрофт. Он понял это примерно за двадцать четыре часа до того, как в Солт-Лейк-Сити повстречал одного человека. Человека по имени Римо. Только сутки существовал человек, которого можно было считать третьим сотрудником КЮРЕ, потому что он вдруг понял, на кого он работает и зачем. А потом он оказался на дне шахты лифта, переплетенный с пружиной амортизатора, и снова только два сотрудника – Смит и человек по имени Римо – знали, на кого они работают и зачем. И так и должно было быть. Из нынешних ежечасных донесений было ясно, что опасность разоблачения снова стала весьма вероятной, то есть случилось нечто такое, чего Смит опасался долгие годы, начиная с самого первого дня существования КЮРЕ. Предыдущую ночь он провел на своем рабочем месте, слегка вздремнув прямо за столом, и проснулся холодным серым утром, когда первые сполохи цвета копченой семги окрасили небо над темной гладью залива Лонг-Айленд. Тонированные оконные стекла, позволявшие глядеть из кабинета на залив, но не позволявшие снаружи увидеть, что происходит внутри, запотели по краям, хотя его уверяли, что специальная конструкция окон исключает подобные вещи, Помощник молча положил на стол очередное донесение, и в этот самый момент Смит открыл глаза. – Пожалуйста, принесите мне мою бритву и зубную щетку, – попросил Смит. – Разумеется, – ответил помощник. – Должен отметить, сэр, что отдел клиринга работает очень надежно. По правде говоря, это первый случай, когда подобная служба работает так надежно, не зная при этом, что делает. – Бритву, пожалуйста, – прервал его рассуждения Смит, перевернул стопку лежащих перед ним донесений, и начал просматривать их в хронологическом порядке. Донесения, на первый взгляд, никак не были связаны между собой – так оно и должно было казаться. Только один человек мог соединить разрозненные кусочки в единую картину. Торговый агент компании по продаже автомобилей в Пуэрто-Рико сообщал об интимной жизни владельца таксопарка. Некий бухгалтер, уверенный, что получал взятку от налоговой инспекции, сообщал о том, что тот же владелец таксопарка вдруг положил в банк крупную сумму денег. Привратник в доме, где жила молодая женщина с пуделем, сообщил репортеру одной из газет кто платил за содержание пуделя. Авиарейс из Албании в Лейпциг, оттуда – в Париж. Крупные суммы денег в мелких купюрах, поступившие из Восточной Европы. Соответствующая активизации ЦРУ на тот случай, если эти деньги идут на цели шпионажа. Но деньги поступили через Пуэрто-Рико. И через владельца таксопарка. И Смиту вспомнилась темная улица недалеко от аэропорта, машина такси и человеческие тела, разбросанные по земле. А потом пошли донесения, вызывавшие беспокойство. Девушка-китаянка, прибывшая в аэропорт Дорваль. Ее встречали пожилой кореец и телохранитель. Телохранитель: рост – шесть футов, темные глаза, смуглый, среднего телосложения. А вот и они сами! Фотография. Чиун и девушка, а за ними – Римо Уильямс. И если сыскное агентство «Пелнора», полагавшее, что работает на некую фирму из города Рай, штат Нью-Йорк, могло сделать этот снимок, то и любой другой мог вступить в контакт с троицей и с единственным, кроме Смита, сотрудником КЮРЕ, который знал, на кого он работает. Уже одной фотографии было бы достаточно, чтобы понять, что пистолет приставлен к виску не только Римо Уильямса, но и всей фирмы. Достояние гласности. Разоблачение. Итак, покров секретности сорван. И тем самым стал очевидным факт, что правительство Соединенных Штатов не может функционировать в рамках им же самим установленных законов. Если сыскное агентство «Пелнора» сумело так легко выследить эту троицу, кто еще мог сделать это? Вот они – два азиата, яростно о чем-то препирающиеся, ж человек, которого много лет назад приговорили к высшей мере, и приговор привели в исполнение. Прекрасноефото, снятое с не слишком большого расстояния. Пластическая операция изменила лицо Римо Уильямса, у него новые скулы, новый нос, иная стрижка. Но вид самого секретного и самого страшного оружия – Дестроера – на обычной фотографии, сделанной самыми обыкновенными частными детективами, осознание неотвратимости судьбы – все это буквально выворачивало Смита наизнанку. Впрочем, слабость желудка была для него делом обычным. Фирма КЮРЕ должна быть расформирована прежде, чем будет разоблачена. Только два человека имеют право знать о ней – так было всегда, но так уже не будет длиться долго. Смит подготовил процедуру ликвидации в тот самый день, когда вернулся от президента. У него есть капсула. Он позвонит жене и скажет, что уезжает в командировку. Через месяц человек из ЦРУ сообщит миссис Смит, что ее муж пропал без вести во время выполнения задания в Европе. Она поверят, поскольку до сих пор верят, что он работает на ЦРУ. Смит сунул фотографию в машинку для уничтожения бумаг. Машинка зажужжала, и портрет Римо Уильямса исчез. Он развернулся в кресле и выглянул в окно. По заливу гуляли высокие волны и ритмично плескались о камни на берегу, повинуясь велениям луны, ветра и прилива. Вода была здесь до появления КЮРЕ. Будет и после исчезновения КЮРЕ. Она была здесь, когда в Афинах была демократия, когда Рим был республикой, когда Китай был центром мировой цивилизации, славившимся справедливостью, мудростью и безмятежностью. Все они рухнули, а вода осталась. И когда КЮРЕ больше не станет, вода будет на своем месте. Прежде чем расформировать КЮРЕ, Смиту предстоит еще уладить кое-какие мелочи. Надо будет позвонить в расчетный отдел бухгалтерии, после чего примерно половина сотрудников вернется как бы в те организации, на которые, как они сами полагали, работали. Фолкрофт снова станет обычным санаторием, а оставшиеся сотрудники при увольнении получат прекрасные рекомендации. Когда информация о совершившемся процессе расформирования пройдет через компьютер, он автоматически воспламенит один из отсеков, и бушующее пламя уничтожит все записи и все оборудование. Смиту, однако, не придется полюбоваться пожаром. За двадцать четыре часа до этого он напишет записку, в которой будет сказано, что ящик из подвала должен быть отправлен в адрес похоронного бюро Махера в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Исполнения этого своего приказа он тоже не увидит. К тому времени он спустится в подвал, в кладовку, где в углу стоит ящик, в котором легко может поместиться человек средних габаритов. Он снимет легкую алюминиевую крышку и увидит, что ящик наполнен твердой белой пористой резиной, и в ней оставлено углубление приблизительно по его фигуре. Он ляжет в это углубление и закроет крышку ящика. Затем он изнутри защелкнет четыре замка, и ящик закупорится герметически. Воздух ему не понадобится. Потому что, когда защелкнется последний замок, он проглотит капсулу и уснет навеки вместе с организацией, которую он создавал для того, чтобы спасти страну, неспособную спасти себя. А что будет с Римо Уильямсом? Он умрет вскоре после этого, если план сработает. А это был единственный план, который мог сработать. Потому что, когда Смит приведет в состояние готовности план ликвидации КЮРЕ, человек, способный убрать Римо, уже будет рядом, имея задание сопровождать его. Римо, как всегда, позвонит по секретной связи через телефон доверия в Детройте, и Смит велит ему отправить Чиуна в Фолкрофт немедленно. А когда Римо скажет об этом Чиуну, тот выполнит свой контракт на убийство, как поступали корейцы уже многие столетия. И Римо со Смитом унесут с собой в могилу страшную тайну КЮРЕ. А когда единственный оставшийся в живых человек, знающий о ее существовании, позвонит из Белого дома, он услышит сигнал «занято» и поймет, что КЮРЕ больше нет. Чиун, который понятия не имел на кого он работает, а знал только, что выполняет правительственное задание, скорее всего вернется в Корею, и будет тихо-мирно доживать свой век. Волны все так же размеренно бились о берег. Мир стоял на пороге мира. Какая чудесная мечта! Сколько лет мира знал мир? Было ли когда-нибудь такое время, чтобы один человек не убивал другого, или чтобы одна за другой не развязывались жесточайшие войны ради изменения границ, ради исправления результатов прошлых деяний и даже – верх идиотизма! – ради защиты чести и достоинства нации? У президента была мечта. Смиту и Римо, возможно, придется умереть за нее. Да будет так – за такую мечту можно и умереть. Было бы неплохо рассказать Римо, почему ему предстояло умереть, но Смит никогда бы не осмелился открыть ему, каким образом это произойдет. Если уж у него и было хоть какое-то преимущество перед этой идеальной машиной для убийства, то надо было хранить его до конца. И использовать в случае необходимости. И тут зазвонил телефон специальной связи. Это Римо. Смит поднял трубку. Он вдруг к собственной досаде переполнился теплыми чувствами к этому убийце-острослову – что-то вроде привязанности, какую испытываешь к человеку, с которым провел в одном окопе – дайте-ка вспомнить, сколько? – да, вот уже восемь лет. – Семь-четыре-четыре, – произнес Смит. – Ну, вы и фрукт, – донесся голос Римо. – Задали мне работенку. Вы знаете, что эта парочка скандалит? – Знаю. – Ужасно глупо было подключать Чиуна. Он просто с цепи сорвался. – Вам нужен переводчик. – Она говорит по-английски. – А что она скажет какому-нибудь китайцу, который попытается вступить с ней в контакт? – спросил Смит. – Ладно, уговорили. Я постараюсь пережить все это. Мы уезжаем из Бостона сегодня. – Мы проверяем ту пуэрториканскую команду. До сих пор не известно, кто их подослал. – О'кей. Мы собираемся начать поиски. – Будьте осторожны. От владельца таксопарка на континент поступила весьма кругленькая сумма наличными. Я думаю, это касается вас. Семьдесят тысяч. – Это все, чего я стою? Тем более в условиях инфляции? – Если это не сработает, ваша цена, вероятно, поднимется до ста тысяч. – Черт побери, я могу заработать столько, рекламируя здоровый образ жизни и современные лекарственные препараты. А может, мне податься в профессиональный спорт? Что еще мне останется, если все дело развалится? Тридцатипятилетний крайний защитник, который будет играть до шестидесяти лет. А Чиун может стать нападающим. Спорим, может. Это их всех просто на уши поставит. Представляете, восьмидесятилетний нападающий весом в девяносто фунтов. – Перестаньте говорить глупости, – За это я и люблю вас, дорогой. Вы просто преисполнены оптимизма. – Всего хорошего, – сказал Смит. – Чиун. Алекс Каррас весом в девяносто фунтов. Смит не стал комментировать это сравнение Чиуна со знаменитым футболистом, повесил трубку и вернулся к донесениям. Все они были неприятны, и с каждым часом становились все хуже. Возможно, его собственный страх смерти мешал ему верно оценить ситуацию. Возможно, вся его фирма уже переступила ту грань, за которой ничего не поправить. Может быть, ему следовало передать Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт прямо сейчас. Из сейфа, вмонтированного в левую тумбу стола, он достал маленький герметически запаянный пластиковый пакетик. В нем была всего одна капсула. Он положил ее в жилетный карман, и снова погрузился в чтение донесений. Римо завтра позвонит снова. Поступили новые донесения, на этот раз с ними доставили и его бритву. Телефонный разговор с Римо был подслушан и прослежен до города Рай, штат Нью-Йорк. Эта информация поступила от одного из служащих телефонной компании в Бостоне. Смит щелкнул выключателем внутреннего переговорного устройства, чтобы проверить, пришла ли секретарша. – Слушаю вас, доктор Смит, – раздался голос. – Э-э, доброе утро. Прошу вас, передайте сообщение в транспортный отдел. Нам почти наверняка понадобится послать завтра алюминиевый контейнер с лабораторным оборудованием в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Я бы хотел, чтобы его довезли до Питтсбурга, а оттуда отправили самолетом.Глава девятая
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер сообщил своей посетительнице, что семидесяти тысяч недостаточно. – Это невозможно, – сказал он и вышел на террасу, бесшумно ступая по каменным плитам. Он подошел к самому краю и поставил бутылку шампанского – ни один завтрак без этого не обходился – на каменное ограждение, за которым простирались холмы, покрытые садами. За садами начинался лес, а за всем этим, вдали протекала река Гудзон, берега которой скоро ярко расцветятся красками осени. – Это совершенно невозможно, – повторил он и сделал глубокий вдох, наслаждаясь ароматами бриза, несшего запах принадлежавших ему виноградников, разместившихся здесь, на холмах штата Нью-Йорк. Хорошее место для винограда – растение должно бороться за выживание среди скал. Это относится и к человеку – качество жизни есть лишь отражение борьбы за существование. Как наглядно доказывали эту истину виноградники – предмет его неустанной заботы. Это был пожилой человек, но благодаря физическим упражнениям и беззаботной жизни он сохранил прекрасную форму, а его изысканная европейская манера держать себя и безупречная манера одеваться регулярно обеспечивали ему партнерш, с готовностью деливших его ложе. Когда он этого хотел. А это всегда бывало до или после, но никогда – во время сбора урожая. И вот эта неопрятная высушенная женщина с бумажником, полным денег, явно член какой-то коммунистической банды, а скорее всего – просто посредник, хочет, чтобы он подверг риску свою жизнь за семьдесят тысяч долларов. – Это невозможно, – сказал он в третий раз и взял бокал, стоявший на каменном ограждении террасы. Он посмотрел сквозь вино на солнце, как бы говоря «спасибо», и золотистая жидкость замерцала, словно польщенная тем, что ее избрали для подношения светилу. Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер не смотрел на свою гостью. Он не предложил ей шампанского, равно как не предложил и сесть. Он принял ее в своем кабинете, выслушал ее предложение и отклонил его. Но она не ушла. И вот он услышал, как ее тяжелые башмаки протопали вслед за ним на террасу. – Но семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что вы обычно получаете. – Мадам, – холодно, даже презрительно изрек он, – семьдесят тысяч – это вдвое больше того, что я получал в одна тысяча девятьсот сорок восьмом году. С тех пор я больше не работал. – Но это очень важное задание. – Для вас – возможно. Для меня – нет. – Почему вы не хотите взяться за него? – А вот это вас совершенно не касается, мадам. – Вы утратили ваш революционный пыл? – У меня никогда не было революционного пыла. – Вы должны взяться за исполнение этого задания. Он чувствовал за своей спиной горячее дыхание нервной потной женщины. Он ощущал ее присутствие буквально каждой клеточкой кожи. Проклятая обостренная чувствительность! Та самая обостренная чувствительность, которая и делала Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернера тем самым Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернером, которому некогда платили тридцать пять тысяч за задание. Он сделал глоток шампанского, наслаждаясь тем, как оно пенится во рту. Хорошее шампанское, но не выдающееся. И, к сожалению, даже не интересное. Впрочем, как все знают, шампанское никогда не бывает интересным. Скучное. Как эта женщина. – Народные массы проливают кровь ради грядущей победы, которая уже не за горами. Это будет победа пролетариата над эксплуататорской, расистской капиталистической системой. Будьте с нами в дни торжества или умрите в борьбе. – Ах, оставьте. Сколько вам лет, мадам? – Вы смеетесь над моим революционным пылом? – Я потрясен, как взрослый человек может так серьезно относиться к подобным вещам. Коммунизм – это для людей, которые так и не повзрослели. Для меня Диснейленд – это что-то куда более серьезное. – Я не могу поверить, что это говорите вы – человек, который участвовал в нашей борьбе против фашистского зверя. Он развернулся, и повнимательнее взглянул на посетительницу. Ее лицо избороздили морщины, впитавшие в себя годы борьбы и ненависти, ее волосы жидкими прядями выбивались в разные стороны из-под безобразной черной шляпки, которую явно не мешало бы почистить. Ее глаза – глаза старухи – смотрели устало. Это лицо прожило долгую жизнь, наполненную спорами по поводу таких абсурдных вещей, как диалектический материализм и классовое сознание, но эта жизнь протекала далеко-далеко от тех мест, где обычные люди живут своей обыденной жизнью. Он прикинул, что ей приблизительно столько же лет, сколько и ему, но на вид она была старой и высушенной, казалось, что в ней погасла последняя искра жизни. – Мадам, я боролся против фашистского зверя, и думаю, имею право говорить об этом. Он ничем не отличается от зверя коммунистического. Зверь есть зверь. И мой революционный энтузиазм угас, когда я увидел, что, по вашему мнению, должно сменить репрессивный фашистский режим. Эта была бы диктатура таких зануд, как вы. По мне, Сталин, Гитлер и Мао Цзэдун ничем друг от друга не отличаются. – Вы изменились, Рикардо. – Очень на это надеюсь, мадам. Людям свойственно взрослеть, если только их не вдарит по башке какое-нибудь массовое движение или иная форма коллективного сумасшествия. Из ваших слов я заключаю, что вы меня знали и раньше? – Вы меня не помните? – впервые за все время в ее голосе появилось что-то человеческое. – Нет, не помню. – Вы не помните осаду Алькасара? – Это я помню. – Вы не помните сражение при Теруэле? – И это я помню. – И вы не помните меня? – Нет, не помню. – Мария Делубье. Бокал с вином вдребезги разбился о каменный пол террасы. Гернер побледнел. – Мария? – едва выговорил он. – Ты? – Да. – Милая, нежная Мария. Не может быть, Он еще раз посмотрел на суровое осунувшееся лицо с преждевременно состарившимися глазами, но и на этот раз не смог разглядеть в нем черты Марии, юной женщины, которая верила и любила, которая каждое утро радостно встречала солнце, и была готова так же радостно встретить открывающийся перед нею мир. – Да, это я, – сказала старуха. – Это невозможно, – не мог прийти в себя Гернер. – Неужели время так безжалостно, что уничтожает все, не оставив и следа? – Когда посвящаешь свою жизнь великому делу, все прочее уходит. – Нет. Только в том случае, когда посвящаешь свою жизнь такому делу, которое убивает в человеке все живое. – Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер мягко положил руку женщине на плечо, его пальцы наткнулись на острые кости под тонким слоем грубой ткани. – Пойдем, – сказал он. – Позавтракаем. И поговорим. – Ты сделаешь это для нас, Рикардо? Это очень важно. – Поговорим, Мария. Нам есть о чем поговорить. Мария неохотно согласилась, и за утренней трапезой, состоявшей из фруктов, вина и сыра, она отвечала на вопросы о том, куда она поехала, и что она делала после того, как та тюрьма рухнула, или после того, как эта революция победила, или после того, как агитация тут прошла успешно, а там – провалилась. И Гернер понял, куда исчезла Мария, оставив вместо себя эту сушеную старуху. Мария являла собой классический тип революционера, она была настолько увлечена идеями народных масс, силовых структур и политической борьбы, что забыла о людях. Люди стали для нее предметами. Со знаком плюс – коммунисты, со знаком минус – все остальные. И тогда ей становилось легко сваливать в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев, капиталистов. Все они были для нее на одно лицо. Они была «наши» и «не наши». Он также узнал, что она никогда не оставалась подолгу в тех странах, где ее революционная деятельность шла успешно и приносила плоды. Те, кто больше всех мечтает о земле обетованной, больше других боится пересечь ее пределы. Мария немного оттаяла, когда пригубила вино. – А как жил ты, Рикардито? – У меня есть мой виноград, мое поместье, моя земля. – Человек не может владеть землей. – Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет. Я изменил эту землю, и эти перемены – мои. Красоту земле дала природа. А все, что я могу к этому прибавить, легко обходится без помощи революционного комитета. – И ты забросил свое искусство? – Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю. – Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так? – Да, время от времени. – Против революции? – Разумеется. – Как ты мог? – Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов – просто в то время это была единственная война. – Но ты ведь верил в наши идеалы, Я знаю, что ты верил. – Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел. – Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой. – Ты стала старой, а взрослой так и не была. – Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству. Гернер откинул назад свою львиную гриву и расхохотался: – Надо же! Ну, это уж слишком. Ты просишь меня, чтобы я убил человека за семьдесят тысяч долларов, и называешь это служением человечеству. – Так оно и есть. Это контрреволюционная сила, и нам до сих пор не удается с ней справиться. – А тебе не показалось странным, что твои друзья подослали тебя именно ко мне? – У тебя есть репутация. Во всяком случае, была. – Но почему сейчас? Старая женщина взяла бокал своими шершавыми красными руками, согревая вино ладонями, как делала в те времена, когда она сама была юной, нежной и прекрасной, а вино – гораздо хуже. – Ладно, Рикардито. Мы обязательно примем во внимание твои соображения, поскольку ты единственный человек, способный соображать. И никто другой, а уж комитет в особенности, не сравнится с тобой в мудрости. – В вашей организации много людей, которые имеют богатый опыт в устранении других людей. Так? – Так. – Тогда почему сейчас, спустя более чем двадцать лет, вы прибегаете к услугам наемного убийцы? Твои шефы рассчитывают, что я не буду болтать, если меня схватят? Абсурд. Или они планируют убрать меня после исполнения задания? Зачем такие хлопоты? Они могут нанять кого-то другого за гораздо меньшую сумму. Кого-нибудь политически более благонадежного, кого не столь необходимо будет потом убивать. Так? – Так, – согласилась Мария, хлебнув еще вина и чувствуя, как тепло разливается по телу. – Понятно. Раз они выбрали меня, значит, у них нет никакой уверенности в том, что они обойдутся собственными силами. А откуда они могут это знать? Значит, они уже пытались это сделать, и у них ничего не вышло. Так? – Так. – Сколько раз они пытались? – Один. – И что из этого вышло? – Мы потеряли восемь человек. – Похоже, вы забыли, что я специалист по уничтожению одного человека за один раз. Максимум – двоих. – Никто ничего не забыл. – Тогда почему они хотят, чтобы я выступил против целой группы? – Вовсе нет. Это один человек. Его зовут, насколько мы знаем, Римо. – И он убил восьмерых? – Да. – Каким оружием? Похоже, он стреляет не только очень метко, но и очень быстро. – Насколько мы могли понять, он не пользовался никаким оружием, а только голыми руками. – Голыми руками? – Гернер в изумлении отставил бокал. – Да. – Мария, милая, – усмехнулся Рикардо. – Я бы сделал это и за тридцать пять тысяч. Этот человек – идеальная мишень для моей винтовки. И справиться с ним будет несложно. Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер снова откинулся назад и расхохотался. – Руками! – повторял он. – Выпьем за человека достаточно глупого, чтобы вместо оружия пользоваться руками! – Они чокнулись, но Мария лишь для вида пригубила вино. – Вот еще что, Рикардо. – Что такое? – Я должна быть с тобой на задании. – Это невозможно. – Мои друзья хотят, чтобы я проследила за исполнением задания. Все должно быть сделано точно. Там есть девушка-китаянка – ее убивать не следует. Только мужчину, и, возможно, старика, его спутника. Она достала фотографию из сумочки, которую не выпускала из рук даже во время еды. – Вот эти люди должны умереть. Европеец – непременно, а девушка должна остаться в живых. Гернер взял фотографию двумя пальцами. Снимок был сделан явно откуда-то сверху, с использованием телеобъектива, причем довольно мощного, позволявшего снимать с большого расстояния, и без использования вспышки, несмотря на то, что снимали в помещении, при искусственном освещении. На снимке был изображен пожилой азиат, похожий на размахивающее руками привидение. Он о чем-то разговаривал с девушкой, явно на повышенных тонах. За ним шел европеец помоложе, с выражением крайней досады на лице. У него были глубоко посаженные глаза, высокие скулы, тонкие губы, нос небольшой, но говорящий о силе и решительности. Телосложение среднее. – Корея? – спросил Гернер, изучив фотографию. – Нет, она из Китая. – Я говорю о старике. – Дай-ка взглянуть. – Мария взяла фотографию и пристально посмотрела на нее. – Не знаю, – призналась она. – Да уж, мой революционный товарищ, все азиаты для тебя на одно лицо. – А это имеет какое-нибудь значение? – Это имело бы очень большое значение, если бы он был корейцем вполне определенного рода. Впрочем, это вряд ли. Оставь фотографию себе. Я запомнил. Чуть позже, днем, мелодично насвистывая, Гернер вынул из потайного сейфа, скрытого за фамильный гербом, длинный черный кожаный футляр. Куском замши он до зеркального блеска отполировал поверхность футляра, затем аккуратно сложил замшу и положил ее на дубовый столик у окна. Футляр он поставил рядом. Солнечные лучи ослепительными бликами отскакивали от черной кожи. Гернер щелкнул замками, и крышка футляра откинулась, открыв его взору лакированный ореховый приклад и вороненый винтовочный ствол длиной в два фута. Футляр был изнутри обтянут пурпурным бархатом, и части винтовки лежали на нем как драгоценности в витрине ювелирной лавки – элегантный комплект для убийства. – Привет, любимая, – прошептал Гернер. – Вот мы и снова вместе. Хочешь поработать? Не заскучала без дела? Он погладил ствол кончиками пальцев. – Ты великолепна, – сказал он. – Ты никогда раньше не была в такой хорошей форме. – Ты по-прежнему разговариваешь со своим оружием? – рассмеялась Мария. – А как же! Ты что, думаешь, что оружие – просто бездушная машина? Впрочем, с тебя станется. Ты и людей считаешь бездушными машинами. Но ты не права – ни в отношении оружия, ни в отношении людей. – Да я просто спросила. Мне показалось, что это… немного странно. – Куда более странно, дорогая, то, что я ни разу не промахнулся. Ни разу. Это тебе не кажется странным? – Это просто мастерство. Результат долгих тренировок, Кровь прилила к аристократическому лицу Гернера, пятнами раскрасив его щеки, как в книжке-раскраске для малышей. – Нет, – сердито огрызнулся он. – Дело в особом ощущении. Надо ощущать винтовку, пулю и цель как единое целое. Надо прочувствовать свой выстрел. И тогда пуля выберет правильный путь. Те, кто промахивается мимо цели, просто не способны почувствовать полет пули, и не могут всадить ее в цель. Я не промахиваюсь только потому, что вкладываю душу в выстрел. Больше ничего не имеет значения. Ни ветер, ни освещение, ни расстояние. Все это мелочи. У тебя гораздо больше шансов промахнуться окурком мимо пепельницы, чем у меня – не попасть в цель. Гернер принялся священнодействовать. Он не стал собирать винтовку, а так и оставил ее части лежать в футляре. Усевшись за стол, он потянул шнур, свисавший с высокого сводчатого потолка. Ожидая дворецкого, Гернер тихо мурлыкал себе под нос, не глядя на Марию. Она не поймет. Она не умеет чувствовать. А раз она не умеет чувствовать, она никогда не научится жить. Открылась дверь, вошел дворецкий. – Прошу вас, Освальд, – обратился к нему Гернер, – принесите мои боеприпасы. Прошло еще несколько секунд, и дворецкий снова появился в дверях с черным кожаным чемоданчиком, подобным тем, какими пользуются врачи. Он аккуратно высыпал содержимое чемоданчика на стол. Гернер начал свою маленькую лекцию: – Только непроходимый глупец может полагать, что покупные боеприпасы все единообразны. Все они одинаковы лишь приблизительно, оттого и результаты получаются приблизительными. Настоящий специалист должен знать на ощупь каждую пулю. Он взял со стола самую обыкновенную серую пулю и начал вертеть ее в пальцах, ощупывая буквально каждый миллиметр. Он долго рассматривал пулю, оценивая, насколько она гладкая, сколько весит, правильной ли формы, какова температура. Наконец он положил ее на стол справа от себя. Одну за другой он перещупал десятки пуль, большинство клал обратно в черный кожаный чемоданчик, но наконец отобрал еще четыре, которые положил рядом с первой. Из маленького деревянного ящичка он достал гильзу, подержал ее в руках и отложил в сторону. Потом взял другую, подержал, повертел и улыбнулся. – Годится, – промурлыкал он и положил рядом с пулями. Так продолжалось долго, пока гильз не стало пять. – Ну вот, – удовлетворенно произнес Гернер. – Они созданы друг для друга. Как мужчина и женщина. Как жизнь и смерть. Маленькой серебряной ложечкой он зачерпнул белый порох и начал аккуратно насыпать его в гильзы. Порошок, крупинка за крупинкой, с легким шуршанием сыпался в гильзы, наполняя их убийственной силой. Завершив этот процесс, он нежно вложил пули во все пять гильз, а затем неторопливо вставил патроны в хромированный магазин. Патроны вошли в магазин мягко, с легким щелчком. – И вот теперь гильза, пуля и порох составляют единое целое с их творцом. Мы скоро будем готовы. Он вынул ствол винтовки из футляра, торжественно подержал перед собой на вытянутых руках, посмотрел сквозь ствол на свет и отложил. Потом взял приклад, прикинул на вес, приложил к плечу, как бы целясь. Одобрительно замурлыкав, он приставил ствол к ложу, и ключом специальной конструкции начал скреплять их между собой. Потом он встал, держа винтовку в одной руке. – Мы готовы, – сказал он, вставил патрон в патронник и защелкнул затвор. – Всего пять пуль? – удивилась Мария. – Этого будет достаточно? – Мишеней всего две. Достаточно будет и двух пуль. Три другие – просто для тренировки. Мы с винтовкой так долго не работали. Возьми бинокль. Вон там, за твоей спиной. На полке. Гернер подошел к окну, окинул взглядом долину, зеленые холмы, последние осенние цветы в саду справа. Осеннее солнце, заходящее за Гудзоном, окрасило окрестности в красный цвет, и долина казалась залитой кровью. Мария сняла с полки цейсовский бинокль с семикратным увеличением, и обратила внимание на то, что его огромные линзы покрыты толстым слоем пыли. Странно. Он преклоняется перед винтовкой, как перед женщиной, а такой прекрасный бинокль пылится. Ах, как великолепен он был когда-то! Она подошла к открытому окну и встала рядом с Гернером. В воздухе уже ощущалась вечерняя прохлада. Где-то в отдалении резко прокричала птица. Мария вытерла линзы бинокля рукавом и не заметила, с каким презрением посмотрел на нее Гернер. Он вгляделся вдаль. – Двести ярдов отсюда, – произнес он. – Там какой-то маленький пушистый зверек. Я его не очень хорошо вижу. – Где? – спросила она, поднося бинокль к глазам. – Ярдах в десяти влево от угла каменной ограды. Она навела бинокль на ограду. Ее крайне удивило, что сквозь стекла бинокля камни казались гораздо ярче освещенными, чем виделось невооруженным глазом. Она вспомнила, что такова особенность хороших биноклей. – Не вижу, – сказала она. – Он движется. А вот теперь остановился. Мария обшарила взглядом всю ограду и увидела бурундука. Он сидел на задних лапах, сложив передние перед собой, словно умоляя о чем-то. Его было едва видно. – Я знаю, что ты задумал, – сказала она, не отрывая бинокль от глаз. – Ты знаешь, что маленькие зверьки постоянно находятся на этой стене, а когда ты выстрелишь, он спрячется, а ты скажешь, что убил его, Мария услышала треск выстрела у себя над левым ухом и почти одновременно с этим увидела, как бурундук перекувырнулся, словно его ударяли теннисной ракеткой, рыжеватый пушистый шарик отлетел за ограду, скрылся из глаз, потом появился снова. Лапки были все в том же положении, а головы не было. Задние лапки дергались. Белое пятнышко на животе еще продолжало пульсировать. – Вон там птица, – тихо сказал Гернер, и опять Мария услышала треск, и неожиданно от стаи темных птиц где-то далеко, возможно, ярдах в трехстах, отпала одна. И Мария не стала подносить бинокль к глазам, потому что знала, что и у этой птицы нет головы. – Еще один бурундук, – сказал Гернер, и винтовка снова затрещала, но Мария ничего не увидела, отчасти потому, что бросила это занятие. – Это возможно только в том случае, если цель живая, – объявил Гернер. – В этом весь секрет. Нужно чувствовать жизненный пульс мишени. Надо всем своим существом ощущать, как это биение становится твоим собственным. И тогда – промахнуться невозможно. Он прижал винтовку к груди, как бы благодаря ее. – Ну, и когда же мы выступим в поход против этого идиота Римо, который работает голыми руками? – спросил он. – Завтра утром, – ответила Мария. – Отлично. Моя винтовка с нетерпением будет ждать. – Он нежно погладил ее своими ручищами. – Цель, живая цель отдается тебе. Нам нужна живая цель. Секрет в том, что жертва тоже участвует в процессе. – Голос его был мягким, глубоким и музыкальным. Точно таким же, вспомнила Мария, он был и тридцать лет назад, когда они любили друг друга.Глава десятая
Семьдесят тысяч долларов. Почему именно такая сумма? Римо повесил трубку телефона-автомата и вышел на Адамс-стрит. Солнце чуть-чуть оживляло Бостон, этот безнадежно мертвый город. Город был мертв, начиная с того самого момента, как первый поселенец заложил первый камень в основание этого грязного мрачного монстра. Мертв он и по сей день – теплый сентябрьский день, когда в воздухе только-только начинает ощущаться осенняя прохлада. Свою утреннюю зарядку он сегодня сделал за рулем взятого напрокат автомобиля – всю ночь он вел машину, и всю дорогу от самого Монреаля его сопровождала перебранка Чиуна и юной миссис Лю. Был момент – Римо тогда как раз занимался тренировкой дыхания – когда миссис Лю что-то гневно воскликнула и разрыдалась. Чиун перегнулся через спинку переднего сиденья и прошептал Римо на ухо: – Не любят, ой, не любят. Хе-хе. – Чиун, будь добр, прекрати, – огрызнулся Римо. Чиун расхохотался и повторил по-китайски ту фразу, которая вызвала гнев молодой женщины. – Мое правительство послало меня сюда для того, чтобы я официально опознала моего мужа, – сказала Мэй Сун по-английски. – А вовсе не для того, чтобы я сносила оскорбления от реакционного назойливого старика. – Я покажу тебе, какой я старик в постели, девочка. Хе-хе. – О, ты гигант, даже для корейца. Неужели ты помнишь, когда у тебя в последний раз стоял? Чиун испустил боевой клич, а потом разразился потоком китайских ругательств. Римо съехал на обочину. – Хватит, Чиун. Садись вперед, рядом со мной. Чиун моментально успокоился, перебрался вперед и уселся с сердитым видом. – Ты – белый человек, – сказал он. – Как гнилое заплесневелое зерно. Белый. – Мне казалось, ты злишься на нее, а не на меня, – заметил Римо, выруливая обратно на автостраду, где машины неслись одна за другой, словно не повинуясь воле водителей. Когда комфортабельный автомобиль на мягких рессорах едет со скоростью шестьдесят миль в час, водителю практически нет нужды управлять им – только слегка корректировать маршрут. – Ты опозорил меня. – Каким образом? – Ты приказал мне перебираться вперед, будто я собака. Да еще в ее присутствии. Вы не понимаете, что такое настоящие люди, потому что сами вы нелюди. – Все белые люди такие, – вклинилась в разговор миссис Лю. – Поэтому им и нужны цепные псы вроде тебя, чтобы верно им служили. – Фигня, – сказал Римо, и тем положил конец дискуссии. Съехав на обочину, Римо оторвался от двух из трех преследовавших его машин. Но последняя машина все еще сидела у него на хвосте. Одной рукой Римо достал из бардачка пачку таблеток от кашля и размотал красную целлофановую обертку. Он получше разгладил ее и поднес к глазам, используя как темные очки в наступающих сумерках. Около двух минут он вел машину, глядя на дорогу через красный светофильтр. Потом мало-помалу начал увеличивать скорость. Шестьдесят пять миль. Семьдесят. Восемьдесят. Девяносто. При подъеме в гору, когда машина преследователей находилась ярдах в четырехстах сзади, Римо увидел то, что искал. Как только подъем кончился, он выключил фары и отбросил кусочек красного целлофана. Его глаза прекрасно свыклись с темнотой, и он ясно видел указатель поворота на Бостон. Все на той же головокружительной скорости в девяносто миль в час Римо вписался в поворот, а потом замедлил ход, не нажимая на тормоза. В зеркальце заднего вида он заметил преследовавшую его машину – водитель, плохо видящий в темноте, продолжал гнать ее по скоростной автостраде к Нью-Йорку. Прощай, машина номер три. – Герой, – сердито произнес Чиун. – Просто помесь киногероя с чемпионом-автогонщиком. Тебе никогда не приходило в голову, что твоя жизнь была бы в меньшей опасности, если бы ты остановился и вступил в драку? А, мистер Гран-при? – Если хочешь, можешь пристегнуть ремень безопасности. – Я сам себе ремень безопасности. Но только потому, что я умею контролировать свое тело так, как это подобает цивилизованным людям. Может быть, тебе самому следовало бы пристегнуть ремень? Хе-хе. – Безрассудная, бездумная езда, – сказала миссис Лю. – Вы разве не знаете, что при езде на такой скорости расходуется гораздо больше бензина, чем на малых скоростях? И потом – я хочу найти своего мужа, где бы он ни находился, а вовсе не желаю отправиться на тот свет. – Фигня, – заявил Римо, и это было его последнее слово до самого Бостона. Он не был уверен, правильно ли он поступил, оторвавшись от хвоста. Но заданием его было найти генерала Лю, а вовсе не подвергать опасности жизнь его жены. Его преследователи, конечно же, снова выйдут на его след, если еще этого не сделали, но он хотел встретиться с ними тогда, когда он сможет диктовать свои условия, и когда не придется корректировать свои действия из риска причинить вред девушке. И вот он в Бостоне, и время чуть больше полудня, и довольно весело ощущать, что кто-то оценил тебя в семьдесят штук. Но по мере того, как он приближался к отелю, в нем начал зреть смутный гнев. Почему семьдесят, почему так мало? Недавно какой-то баскетболист надул свою команду, и, нарушив контракт, перешел в другую. Так вот, его бывшая команда выставила иск на сумму в четыре миллиона. Четыре миллиона за какого-то баскетболиста, и всего семьдесят тысяч за Римо? Когда Римо вошел в вестибюль гостиницы, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Это было не очень сильное ощущение, к тому же гнев притупил остроту восприятия. Когда он брал ключ от номера, то заметил, встрепанную женщину в черном платье и шляпке. Женщина читала газету, но было видно, что глаза ее не следили за текстом. Может, начать продавать билеты? Ему вдруг пришла в голову мысль, как славно было бы взимать плату со всех, кто вздумает преследовать его, Чиуна и девушку. А может, подойти к этой женщине и сказать ей: « Эй, послушайте. На этой неделе мы гастролируем тут. В субботу мы будем в Фенуэй-парке, но вам туда без билета нельзя. Я бы порекомендовал вам снять ложу, чтобы вы могли воспользоваться ножом, или даже голыми руками, если один из нас случайно окажется рядом». Но подготовка Римо не позволяла ему подобных шуток. Никогда нельзя показывать, что ты знаешь, что за тобой следят. И вообще ничего никому нельзя показывать. Как сказал Чиун в одну из первых недель тренировок в Фолкрофте, когда запястья Римо еще ныли от боли, заработанной на электрическом стуле: «Не страшно, если тебе будет страшно. Но никогда не вызывай страх у своей жертвы. Никогда не воздействуй на нее своей волей. Не давай жертве даже заподозрить, что ты существуешь. Не давай жертве ничего своего. Будь похож на странный ветер, который никогда не дует». Это было все из тех же многочисленных чиуновских загадок, которые так и оставались загадками для Римо. Многие годы тренировок ушли у него на то, чтобы научиться безошибочно определять, что за ним следят. И в обычной жизни кто-то может испытывать такое чувство, особенно если вокруг много народу. Римо испытывал это везде и всегда. Как, например, сейчас, в вестибюле отеля «Либерти». Где безобидная на вид старая дама положила на него глаз. Римо направился к лифту. Вонючие семьдесят штук! Лифт остановился на одиннадцатом этаже. А за какого-то паршивого баскетболиста – четыре миллиона! Дверь лифта за его спиной закрылась. Когда лифт тронулся дальше вверх, Римо с силой оттолкнулся ногами от пола, подпрыгнул, прогнулся в спине и достал грудью потолок на высоте девяти футов. Приземлился на ноги, и принялся водить воображаемый баскетбольный мяч с ликующими выкриками. Как-то раз ему довелось увидеть в игре Лью Алсиндора. Сегодняшний прыжок Римо перекрыл бы любые прыжки этой супер-звезды баскетбола. Да уж, прыгаю я лучше, подумал Римо. Единственное, чем Алсиндор лучше меня, так это тем, что выше ростом. Ну и, конечно же, работу он себе нашел поприличнее. Такую, где не только полагаются пенсионные льготы, но и сама пенсия как таковая. Интересно, подумал Римо, а когда наступит конец, от меня хоть какой-нибудь кусочек останется? «Вот так-то, дорогой», – сказал он сам себе и открыл дверь номера. Чиун сидел посреди комнаты, скрестив ноги, и с блаженным видом мурлыкал себе под нос песенку без мелодии и без названия, служившую у него средством выражения крайней степени удовольствия. Римо сразу заподозрил неладное. – Где Мэй Сун? – спросил он. Чиун мечтательно закатил глаза. На нем было белое кимоно – признак высшего восторга – одно из пятнадцати, которые он захватил с собой. У Римо был саквояж, девушка все свое привезла в карманах кителя, а у Чиуна был огромный корабельный сундук. – Она чувствует себя преотлично, – ответил Чиун. – Где она чувствует себя преотлично? – В ванной. – Она принимает душ? Чиун вернулся к своей песне. – Что она там делает? Душ принимает? – Уууаа, хумм, уууаа… ниии… шууу… хуммм. – Чиун, что ты с ней сделал? – заорал Римо. – Как ты и настаивал, я принял меры предосторожности, чтобы она не сбежала. – Мерзавец, – заявил Римо и бросился в соседнюю комнату. Они занимали три комнаты – миссис Лю жила в средней из них. Дверь ванной была заперта снаружи. Римо открыл дверь. И увидел. Она висела на палке, на которую вешается занавес душа, и очень напоминала тушку поросенка, предназначенного для съедения на деревенском празднике. Запястья были связаны полосками ткани, оторванными от простынь, и палка просунута между ними. Точно так же были связаны и лодыжки. Тело ее прогнулось в виде буквы "Ц", лицо смотрело в потолок, изо рта торчал кляп, густые черные волосы волнами ниспадали на пол, одежда кучей валялась возле ванны. Она была абсолютно голая. Глаза ее налились кровью от гнева и страха, и она с мольбой взглянула на Римо, когда он появился в дверях. Римо быстро развязал ей ноги и аккуратно поставил их на край белоснежной ванны, затем развязал руки. Как только руки у нее стали свободными, она протянула их к горлу Римо, пытаясь вонзить ногти ему под кожу. Но Римо перехватил ее руки одной левой, а правой размотал кляп. – Держись, – сказал он ей. В ответ она что-то провизжала по-китайски. – Постой, постой. Давай поговорим, – предложил он. – Поговорим? Фашист! Животное! Зачем ты меня связал? – Я тебя не связывал. – Не ты, так твой цепной пес. – Он был не в себе. Он больше не будет. – Не держи меня за ребенка, ты, животное. Я знаю такие штучки. Твой напарник оскорбляет меня. Ты сочувствуешь и изображаешь из себя друга, а потом пытаешься убедить меня в преимуществах капитализма. Ты делаешь это потому, что вы убили генерала Лю, а теперь хотите, чтобы я стала заодно с вашей империалистической кликой, и подала ложный отчет правительству Китайской Народной Республики. – В этом нет необходимости, – сказал Римо. – Я правда сожалею. – Слова капиталиста. Как я могу доверять человеку, лишенному классового сознания? – Я говорю правду. – Римо заметил, как тело ее расслабилось, в ярость уступила место холодной ровной ненависти. Он отпустил ее руки. Она наклонилась, сделав вид, что собирается поднять с пола свою одежду, а сама попыталась ударить Римо в пах. Он уклонился, даже не пошевельнув ногами и не изменив выражения лица. – Сволочь, – гнев Мэй Сун только еще более разгорелся оттого, что она промахнулась. – Я сейчас же уезжаю из этой страны и возвращаюсь в Канаду, а оттуда – домой. Ты можешь остановить меня только одним способом – убить, как ты убил моего мужа. Но мое исчезновение станет для моего правительства последним доказательством вероломства твоей страны. Римо следил за тем, как она натягивает свои белые трусики из такой грубой материи, что любая американка или японка побрезговали бы надеть нечто подобное. Задание было провалено. Ему поручили дело, не входившее в его прямые обязанности, заставили быть телохранителем, поручили не допустить того, что как раз сейчас произошло, – и вот он наблюдает, как Мэй Сун собирается в дорогу, а все надежды доктора Смита и президента на мир растаяли, не выдержав ее ярости. Ну что ж, раз уж он исполняет не свои обязанности, почему бы не пойти еще немного дальше? Игра была рискованная, но раз уж вратаря заставляют бить пенальти, что ж, черт возьми, попробуем сделать все от нас зависящее. Мэй Сун как раз пыталась застегнуть лифчик у себя на спине. Римо сделал шаг к ней и расстегнул его. Она попыталась вырваться из его рук, в даже лягнуть в пах, но Римо легко развернул ее лицом к себе, взял на руки, и со смехом отнес в спальню, а там плюхнулся вместе с ней на бежевое покрывалокровати, всей тяжестью своего тела вжимая ее в матрас, в то время как ее руки яростно дубасили его по голове.Глава одиннадцатая
В соседней комнате Чиун забавлялся тем, что читал скрупулезный анализ сложной политической ситуации в Китае, который доказывал только одно: газета «Нью-Йорк таймс» ни черта не смыслит в том, о чем пишет. В передовице сообщалось о милитаристах в Китае, жаждущих помешать визиту премьера в Америку, и о желании «более надежных сил в руководстве страны» – Чиун поморщился при этом – развивать и укреплять отношения с Соединенными Штатами. В Вашингтоне, писала газета, президент по-прежнему ведет подготовку к встрече китайского премьера, но, по слухам, опасается, что китайцы могут отменить визит. Чиун отложил газету. Газетчики потихоньку начинают догадываться о том, что генерал Лю исчез. Это уже серьезно. Но отменить визит? Никогда. Пока китайцы думают, что могут высосать хоть один доллар из этих идиотов, которые управляют Соединенными Штатами, они никогда на это не пойдут. От мыслей о прочитанном его отвлек шум в комнате Мэй Сун, и он навострил уши. Там Римо придавил к кровати ее колени всей тяжестью тела, а запястья схватил левой рукой и завел ей руки за голову. Ее милое нежное лицо было искажено гримасой ненависти, губы сжаты, зубы стиснуты, глаза превратились в узенькие щелочки – не лицо, а страшная маска. «Животное! Животное! Животное!» – вопила она, а Римо улыбался, глядя на нее сверху вниз, чтобы показать ей, что он не стал слабее от желания, и что полностью держит себя в руках. Ее тело станет его инструментом. Ее ненависть и яростное сопротивление сыграют на руку только ему, а не ей, потому что в борьбе она потеряла контроль над собой, и ему оставалось только воспользоваться этим. Его правая рука поползла к ее ягодицам и аккуратно разорвала трусики из грубой ткани. Пальцами он начал мять ей ягодичные мышцы – лицо его при этом оставалось бесстрастным. Потом рука его поползла вверх, на талию, и снова вниз – к другой ягодице. Нижняя половина ее тела напряглась еще сильнее. Он потешил себя мыслью – а не поцеловать ли ее в губы. Но сейчас это было бы неуместно. Он действовал не ради удовольствия. Чиун отнял у него даже и эту возможность. Он сделал удовольствие невозможным, а секс – скучнейшим занятием. Это было на одной из ранних стадий подготовки. Месячный курс в гимнастическом зале Пленсикофф в Норфолке, штат Виргиния. Маленькое здание чуть в стороне от Грэнби-стрит, и лишь немногие знали, что это – не заброшенный склад. Началось все с лекций, с непонятных загадок и с вопросов Римо: «Когда мне дадут бабу?» Чиун говорил об оргазме, о том, что он становится существенным компонентом отношений только тогда, когда ничто другое их не скрепляет. Чиун сидел на полу гимнастического зала в небесно-голубом кимоно с вышитыми на нем золотыми птицами. – Когда мне дадут бабу? – повторил Римо. – Я смотрю, ты сумел превысить свое обычное достижение в концентрации внимания. Обычно тебя больше чем на две минуты не хватает. А смог бы ты сконцентрировать свое внимание, если бы тут вдруг появилась обнаженная женщина? – Может, и смог бы, – оживился Римо. – Только у нее должны быть большие сиськи. – Американское сознание, – заявил Чиун. – Тебя стоит разлить по бутылкам и закупорить как образец американского сознания. Представь себе, что здесь стоит обнаженная женщина. – Я так и знал, что все это пустые обещания, – вздохнул Римо. Деревянный пол зала был жесткий, и зад его онемел. Он чуть-чуть переменил позу, чтобы восстановить кровообращение, и заметил, как Чиун посмотрел на него осуждающе. Вечернее солнце освещало зал сквозь покрытые пылевыми разводами стекла, глаза Римо следили за мухой: вот она показалась в столбе света, падавшего из одного окна, вот исчезла в тени, вот снова показалась в соседнем столбе света. – Ты концентрируешь внимание? – Да, – ответил Римо. – Ты лжешь, – сказал Чиун. – Ладно, ладно. Чего ты от меня хочешь? – Ты должен увидеть, что перед тобой стоит женщина. Обнаженная. Создай ее образ. Рассмотри ее груди. Ее бедра, ту точку, где сходятся ноги. Видишь? Римо решил побаловать старика: – Вижу, – снисходительно произнес он. – Видишь! – скомандовал Чиун. И Римо увидел. – Но ты неправильно смотришь. Какое у нее лицо? – Я не вижу ее лица. – Ага, прекрасно. Ты не видишь ее лица, потому что именно так вы смотрите на женщин. Вы не придаете значения их лицу. А теперь попробуй увидеть ее лицо. Я нарисую его для тебя. Очень просто. И я скажу тебе, что она чувствует, стоя здесь совсем без одежды. Как ты думаешь, что она чувствует? – Ей холодно. – Нет. Она чувствует то, чему ее учили с самого раннего детства. Это может быть стыд, или возбуждение, или страх. Может быть, ощущение силы и власти. Но все ее чувства по поводу секса социальны. И в этом ключ к женскому телу, к тому, чтобы разбудить его. Через ее социальное происхождение, и через ее воспитание. Понимаешь, мы должны… Римо заметил еще двух мух. Они сцепились в яростной драке. Лампочки на потолке горели, но очень слабо, не давая никакого эффекта – только обозначая сам факт своего присутствия. Потом он получил оплеуху. – Это очень важно, – сказал старик. – Фигня, – заявил Римо. Щека его горела. Он следил за лекцией до тех пор, пока боль не прошла, а это составило около получаса. За это время он узнал, как выпустить на свободу чувства женщины, как выбрать нужное время, как держать самого себя в руках, как превратить свое тело в оружие против ее тела. При ближайшем после этого половой контакте женщина была в полнейшем экстазе, а Римо испытал чувства, которые вряд ли можно было назвать приятными. Он попробовал еще раз с другой женщиной. На этот раз он все равно что выполнил учебное задание, хотя его партнерша получила умопомрачительное удовольствие. Еще одна попытка убедила его, что Чиуну удалось украсть у него радость сексуального наслаждения, и превратить секс всего лишь в очередное оружие. И вот теперь в гостиничном номере в Бостоне он приводил в действие это оружие для того, чтобы взять приступом тело и сознание молодой китаянки с маленькими, но изысканно-симметричными юными грудками. Он позволил ей ерзать под ним, пока на лбу у нее не выступил пот, и не участилось дыхание. И все это время он массировал ей талию и ниже. Когда Римо почувствовал, что ее теплое сочное тело сопротивляется все слабее, признав как неопровержимый факт, что он находится сверху, смирившись с тем, что она ничего не может поделать с этим империалистом, белым человеком с южноевропейскими чертами лица, которого она ненавидит, и который вот-вот изнасилует ее, – тогда Римо прекратил массаж спины и ягодиц и медленно правел кончиками пальцев вниз по бедру до колена, очень медленно – так, чтобы она не подумала, что это хорошо рассчитанное движение. Она смотрела на него отсутствующим взором, глаза ее были пусты, рот крепко сжат, она молчала, но все ее мышцы от долгой борьбы наконец-то разогрелись и наполнились дыханием жизни. Он посмотрел ей прямо в глаза и оставил правую руку у нее на колене – так, словно она уже никогда оттуда не уйдет, так, словно день за днем, до самой последней минуты жизни, они так и останутся в этом положении. Она пахла свежестью – запах, который невозможно заточить во флакон, живой свежий запах юности. Кожа у нее была золотистая и нежная, лицо – правильной овальной формы, глаза – черные-пречерные. И наконец, в этих глазах Римо увидел то, чего ждал, – слабый проблеск желания, чтобы его рука снова погладила ее бедро. Он так и сделал, но нерешительно, и даже медленнее, чем раньше. Но когда рука поползла обратно вниз к колену, он совершил это движение быстрее, и с более сильным нажимом, потом начал гладить внутреннюю поверхность бедра – непрерывные нежные поглаживания, вверх-вниз, но всегда останавливаясь, чуть-чуть не доходя во влагалища. Темные соски на ее золотых грудях заострились, и Римо дотронулся губами до этих концентрических кружочков, потом языком провел линию между ними вниз до пупка, и при этом ни на секунду не прекращал медленных ритмичных поглаживаний внутренней стороны бедра. Он видел, как разжались до того стиснутые губы. Теперь она позволит ему взять ее, даже если ей это не понравится. Так она будет говорить себе. Но это неправда. Она хочет его. Римо по-прежнему держал ее руки у нее за головой. Стереотип изнасилования не должен быть нарушен. Если он отпустит руки, то воспитание заставит ее попытаться освободиться. Так что ему приходилось держать ее руки. Но легонько. Правой рукой он принялся ласкать ее груди, затем пупок, плечи, бедра и наконец, добрался до влажного влагалища. «Ублюдок! Белый ублюдок!» – стонала она. Потом он вошел, но не до конца. Задержался, ожидая, когда она сама попросит. И она попросила: «Черт побери! Я хочу тебя!» Стон перешел в сдавленное рычание, ее темные глаза почти исчезли под полуопущенными веками. Теперь он отпустил ее руки, и обеими руками снова принялся мять ягодицы, увеличивая давление, входя все глубже, всей силой воздействуя на ее главный орган чувств, силою воли вводя ее в оргазм. Лишь на одни краткий миг, когда ее чувства достигли полного исступления, он остановился, а потом сразу расслабился, когда начались обычные прерывистые вздохи и истеричные женские визги. – А-а-а! – вопила Мэй Суй, закрыв глаза в экстазе. – Мао! Мао! – И Римо внезапно отпрянул и встал на ноги. При других обстоятельствах он бы остался, но сейчас ему нужно было, чтобы она следовала за ним, чтобы она сомневалась, захочет ли он ее снова. Он оставил ее лежать в полном изнеможении на кровати и застегнул молнию брюк – весь акт он совершил полностью одетым. И тут он увидел, что в дверях стоит Чиун и качает головой: – Механически, механически, – произнес он. – Так чего же ты хочешь, черт тебя подери! – возмутился Римо. – Ты сам дал мне точные указания насчет двадцати пяти стадий, а теперь говоришь, что это было механически. – Всегда есть место для творчества. – А почему бы тебе не показать мне, как это делается? Чиун оставил этот вопрос без ответа. – И кроме того, я считаю, что заниматься этим в присутствии постороннего – просто отвратительно. Но, впрочем, вы, американцы и китайцы – свиньи. – Ну, ты и фрукт, – заявил Римо. Он получил от секса куда меньше удовольствия, чем собирался получить человек на другой стороне улицы от убийства Римо.Глава двенадцатая
– Мне надо поговорить с тобой, Чиун, – сказал Римо. – Он закрыл дверь, оставив Мэй Сун лежать в полном изнеможении поперек кровати. Чиун уселся на серый ковер, покрывавший пол комнаты, и скрестил ноги в позе лотоса. Лицо его ничего не выражало. Римо сел перед ним. Он мог, если бы пожелал, просидеть в таком положении много часов подряд – годы тренировок научили его концентрировать внимание и полностью контролировать тело. Он был выше Чиуна, но сейчас, когда они сидели друг против друга, глаза их находились на одном уровне. – Чиун, – начал Римо, – тебе придется вернуться в Фолкрофт. Прости, но ты доставляешь слишком много хлопот. И тут Римо уловил нечто, и в то же время был уверен, что этого нет. Он не мог точно определить, что это. Во всяком случае, когда речь идет о Чиуне. Если бы перед ним был кто-то другой, Римо решил бы, что тот собирается напасть на него, или хотя бы подумывает об этом. Но с Чиуном это было невозможно. Римо знал наверняка, что Чиун не испускает никаких сигналов, по крайней мере, ни в выражении глаз, ни в движении позвоночного столба, никогда нельзя было уловить ни малейшего намека на то, что Чиун готов к нападению. Большинство специалистов этой профессии выучивается не посылать никаких сигналов глазами, но движение позвоночного столба – это все равно что плакат: «Берегись!». И Римо, если бы он не знал, что Чиун не посылает сигналов, и если бы он не знал, что Чиун испытывает к нему чувство искренней и глубокой привязанности, мог бы поклясться в этот момент, в гостиничном номере в Бостоне, где закрыты все двери, и занавешены все окна, что Чиун только что решил убить его. – Тебя что-то беспокоит, – заметил Чиун. – Сказать правду, Чиун, ты стал совершенно невыносим. Своим бредом по поводу китайцев ты можешь просто-напросто сорвать все задание. Никогда раньше мне не доводилось видеть в тебе и в твоих поступках ничего, кроме верха совершенства, а теперь ты ведешь себя как ребенок. – Смит приказал тебе отправить меня в Фолкрофт? – Да ладно, не расстраивайся. Это просто вопрос профессионализма. – Я спрашиваю тебя: мое возвращение в Фолкрофт – это приказ Смита? – Если я тебе скажу, что да, тебе будет легче? – Я должен знать. – Нет, это не приказ Смита. Я так хочу. Чиун поднял правую руку, давая понять, что то, что он хочет сказать, имеет исключительную важность, и что Римо должен слушать предельно внимательно. – Я объясню тебе, сын, почему я делаю то, чего ты не понимаешь. Чтобы понять действия, надо понимать человека. Я расскажу о себе и о людях с моей родины. И тогда ты узнаешь, почему я делаю то, что делаю, и почему я ненавижу китайцев. Многие люди решат, что я злой человек, профессиональный убийца, лишающий людей жизни и обучающий других делать то же самое. Пусть будет так. Но я не злой человек. Я хороший человек. Я делаю то, что должен делать. Таков образ жизни у нас в Синанджу, и только так мы можем выжить. Ты родом из богатой страны. Даже самые бедные страны Запада значительно богаче моей родины. Кое-что я уже рассказывал тебе о моей родной деревне Синанджу. Это бедный край, такой бедный, что тебе не понять. Земля может прокормить лишь одну треть семей, живущих там. Да и то только в хорошие годы. Прежде чем мы нашли способ выживания, нам приходилось уничтожать половину рождавшихся девочек. Мы бросали их со скалы в море, и, скорбя, говорили, что отправляем их домой, чтобы они родились вновь, в лучшие времена. В голодные годы мы так же поступали и с новорожденными мальчиками – отправляли их домой, ожидая, когда наступят лучшие времена для их появления на свет. Я не верю, что, бросая детей в море, мы в самом деле отправляли их домой. И в не думаю, что большинство людей в это верило. Но матери легче сказать себе так, чем считать, что она отдает своего ребенка акулам и крабам. Это такая ложь, которая помогала пережить горе. Представь себе географическую карту. Китай. Это тело. Тогда Корея – рука. Как раз подмышкой расположена деревня Синанджу, и именно в эту деревню владыки Китая и владыки Кореи отправляли людей в ссылку. Принцев, предавших своих коронованных отцов, мудрецов, чародеев, сотворивших зло. Однажды, думаю, что по вашему календарю это был четырехсотый год, а по нашему – день соловья, в нашу бедную деревню пришел человек. Он не был похож ни на одного из тех, которых нам доводилось видеть раньше. Совершенно особенный. Он был родом с далекого острова за морем. Из Японии. Это было раньше ниндзя, раньше каратэ, раньше всего остального. На родном острове его обвинили в том, что он жил со своей матерью как с женщиной. Однако он был невиновен. Он не знал, что это его мать. Но его все равно наказали – выкололи глаза бамбуковыми палками. Голос Чиуна дрогнул, и он вдруг заговорил напыщенным тоном: «Мы бросаем тебя среди подонков, живущих в проклятой стране», – сказал капитан японского корабля бедному слепцу. – Смерть – слишком мягкое наказание для тебя". И слепец ответил. Теперь голос Чиуна зазвенел. Глаза он завел к потолку. «Слушайте, вы! – ответил тот. – Вы, имеющие глаза, не видите. Вы, имеющие сердца, не знаете сострадания. Вы, имеющие уши, не слышите, как плещут волны о борт вашего корабля. Вы, имеющие руки, не знаете покоя. Горе вам, когда черствость ваших душ вернется к вам, и голуби не отметят ее путь. Ибо ныне я вижу, что в Синанджу рождается новый народ. Я вижу, как этот народ разрешит ваши мелкие споры. Я вижу людей среди людей. Я вижу людей добра, которые всей силой своего гнева обрушатся на ваши дрязги. Отныне и впредь, когда вы окажетесь вблизи Синанджу, не забудьте захватить деньги, чтобы заплатить за войны, вести которые у вас самих не хватает сил. Вот какой податью я облагаю вас и всех тех, кто родом не из этой деревни. Платите за работу, которую сами вы выполнить не можете, ибо вам незнакомо чувство уважения к людям». Чиун был явно счастлив, что ему представилась возможность рассказать эту легенду. – Ну вот, сын, – сказал он Римо. – А теперь скажи мне, что ты думаешь об этой истории? Только правду. Римо промолчал. – Правду, – повторил Чиун. – Я думаю, это примерно то же, что и легенда о младенцах, возвращающихся домой. По-моему, жители деревни Синанджу стали профессиональными убийцами-ассасинами потому, что не могли найти другого способа заработать себе на пропитание. Я думаю, что эта история специально придумана для того, чтобы казалось, что ваш дерьмовый бизнес не так сильно воняет. Лицо Чиуна вытянулось, морщины стали глубиной с горные ущелья. Карие глаза запылали огнем. Губы превратились в узенькие полоски, излучающие злобу. – Что? – прошипел он. – Это правда? Ты не передумаешь? – Если мне, папочка, предстоит потерять твою любовь из-за того, что я говорю правду, – значит, я ее потеряю. Я не хочу, чтобы между нами встала ложь, потому что ложь убьет то, что связывает нас. Я думаю, вся эта история о Синанджу – просто миф, специально придуманный для того, чтобы объяснить, откуда взялось то, что есть. Лицо Чиуна смягчилось, он улыбнулся. – Я тоже так думаю. Хе-хе. Но ты чуть было не солгал мне, потому что не хотел меня обидеть. Хе-хе. Но история красивая, правда? – Прекрасная. – Ладно, к делу. В году тысяча четыреста двадцать первом император Чу-ди взял на службу нашего Мастера, человека, чьими заботами живет деревня. – Всего одного человека? – удивился Римо. – Больше не требуется. Если человек достаточно искусен, то больше ничего и не нужно, чтобы защитить слабых и больных, стариков и всех тех, кто не может сам постоять за себя. И наш мастер взял с собой в Китай меч Синанджу длиной в семь футов, выкованный из лучшего металла. Его заданием было казнить архитекторов и строителей императорского дворца Тай-хэ дянь, поскольку именно они спроектировали его, сооружали и, значит, знали расположение секретных ходов. – А зачем ему понадобился меч? – прервал Римо рассказ старика. – Рука для боя. Для казни – меч. Римо кивнул. – Он идеально справился с заданием. Вечером того дня, когда строительство дворца Тай-хэ дянь было завершено, император позвал всех архитекторов и строителей в один из секретных ходов и сказал, что там они получат свое вознаграждение. Но императора там не было, и не было вознаграждения. Только Мастер Синанджу. Вж-ж-ж – взмах мечом вправо. Вж-ж-ж – взмах мечом влево. Вж-ж-ж – вниз, и никто не видел лезвия меча и не понимал, что происходит. Вж-ж-жж! Чиун двумя руками вращал в воздухе воображаемый меч. Меч и не мог быть никаким иным, кроме как воображаемым, потому что никто и никогда не смог бы так легко и так неистово работать настоящим мечом длиной в семь футов. – Вж-ж-ж. И потом он оставил меч рядом с трупами, решив, что вернется за ним после того, как ему заплатят. Прежде чем заплатить, император пригласил его на ужин. Но мастер сказал: «Не могу. Мои люди голодают. Я должен вернуться и накормить их». Я говорю истинную правду, Римо. И тогда император дал ему отравленный фрукт. И Мастер оказался бессилен. – Разве у вас нет защиты от яда? – Только одна. Не есть. Знать свою пищу. Это и твоя слабость, сын мой. Хотя нет никакой необходимости пытаться отравить тебя, потому что ты сам травишь себя ежедневно. Пицца, сосиски, ростбиф, картофельное пюре, цыпленок с поджаристой корочкой. Бр-р-р. Ну, так вот. Мастер проснулся в чистом поле, он не умер – так велика была его сила, но все тело у него словно онемело. Пешком, ослабевший, лишившийся своего искусства, он добрел до Синанджу. К тому времени, как он вернулся, жители деревни снова начали отправлять новорожденных домой. Чиун опустил голову и вперил взгляд в пол. – Для меня не выполнить задание – это все равно что отправить детей домой. Я не могу себе этого позволить, даже если моим заданием станешь ты. На сегодняшний день я – Мастер. – Это твое дерьмо, и тебе его разгребать, а не мне, – голос Римо звучал холодно. – Ты прав. Это мое дерьмо, и мне его разгребать. – А что там было с архитекторами и строителями? Разве они заслужили смерть? – Эта та цена, которую заплатит каждый, кто работает на китайцев, и каждый должен быть к этому готов. – И деревня Синанджу тоже заплатила эту цену, – сказал Римо. Ему было как-то даже не до злости – он испытывал что-то вроде чувства опустошенности – и в этом состоянии, что бы он ни сказал, ответ причинял ему только еще большие страдания. Он всегда знал, что Чиун профессионал, и что в случае необходимости он сам, Римо, может оказаться жертвой. Но слышать об этом ему не хотелось. – Платить приходится всегда. Ничто не дается бесплатно, – заметил Чиун. – Ты платишь свою цену сейчас. Тебя обнаружили, узнали, лишили твоего сильнейшего оружия – внезапности. У тебя нет детей, жизнь которых зависит от того, как ты исполняешь службу, нет матерей, которые будут придумывать для себя спасительную ложь, когда ты не справишься с заданием. Со своим мастерством ты можешь обеспечить себе прекрасную жизнь где угодно. Уходи, спасайся. Прежнее страдание уступило место новой боли – боли, какую испытываешь, когда говоришь лучшему другу то, что не решаешься сказать самому себе. Римо наклонился вперед, пытаясь оттянуть момент, когда придется сказать это Чиуну: – В чем дело, Чиун? Разве ты не должен убить меня? – Не будь идиотом. Конечно, я убил бы тебя, если бы пришлось. Хотя умереть самому мне было бы легче. – Я не могу бросить это задание, – сказал Римо. – Почему? – Потому что, – медленно произнес Римо, – у меня тоже есть дети. И их тоже отправляют домой. Их отправляет домой героин, война, преступления, люди, которые считают благородным занятием взрывы зданий и убийства полицейских, и которые так манипулируют законами государства, что они перестают кого-либо защищать. Дети, которые страдают от всего этого, – это мои дети. И если у нас есть хоть малейший шанс, что когда-нибудь, в один прекрасный день, у нас прекратятся войны, и мы сможем без страха ходить по улицам, и наших детей не будут отравлять наркотиками, и люди не будут грабить друг друга, тогда, в этот самый день, я уйду. Тогда, в этот прекрасный день, я отложу в сторону меч моей страны. Но до того, как этот день настанет, я буду делать свое дело. – Ты будешь делать свое дело до тех пор, пока тебя не убьют. – Что ж, значит так, дорогой. – Значит так, – согласился Чиун. И тут они оба улыбнулись. Сначала Чиун, за ним Римо. Ибо в этот самый момент какое-то внутреннее чувство подсказало им, что кто-то подсматривает за ними сквозь опущенные жалюзи, и что недурно было бы снова немного размяться. В дверь постучали. – Войдите, – крикнул Римо, вставая. Он с наслаждением распрямил ноги. Дверь отворилась, и вошла женщина – та самая, которую в вестибюле он как будто не заметил, и не заметил, что она заметила его. Сейчас она была одета как горничная. – Здравствуйте, сэр, – сказала она. – Ваш кондиционер плохо работает. Нам придется отключить его и открыть окна. – Разумеется, – Римо был сама любезность. Женщина, испуская больше сигналов, чем служба информации Большого центрального вокзала, протопала в комнату и подняла жалюзи. Она не глядела ни на Римо, ни на Чиуна – вся напряженная, запрограммированная. И даже вспотевшая. Чиун скорчил гримасу, показывающую, что он в шоке – настолько откровенны были ее действия и надуман повод. Римо подавил смешок. Женщина открыла окно, и Римо с Чиуном одновременно заметили снайпера в доме напротив, в комнате этажом выше, чем их собственная. Это было легче легкого – женщина с таким же успехом могла бы просто посветить фонариком. Римо взял обе ее руки в свои. – Боже мой, я даже не знаю, как мне вас за это благодарить. Представляете, как здесь было душно! – Да что вы, не стоит, – ответила женщина, пытаясь вырваться. Римо чуть надавил ей на кисти рук сразу за большими пальцами и заглянул в глаза. До того она избегала встретиться с ним взглядом, но больше противиться уже не могла. – Право, не стоит, – повторила она. – Я была рада помочь. Левой ногой она принялась нервно постукивать по полу. – Я бы хотел позвонить дежурному и поблагодарить его, – не отпускал ее Римо. – Ой, нет, не нужно. Это входит в мои обязанности. – Женщина уже так напряглась, что ей пришлось выключить все эмоции, а не то она бы просто взорвалась. Римо отпустил ее. Она не оглянулась назад, когда выходила из комнаты, но он знал, что, как только дверь закроется, она стремглав побежит туда, где ее ждет сообщник. Римо были нужны они оба. Только вместе. Ему не нужны были трупы в гостиничном номере или где-то на подступах к нему – в коридоре или в вестибюле. Но если поймать их в их собственной берлоге и очень аккуратненько прикончить – что ж, тогда можно будет немного перекусить. Ведь он ничего не ел со вчерашнего дня. Она споткнулась на пороге, с треском захлопнула дверь и исчезла. Римо подождал немного, потом сказал Чиуну: – Знаешь, я бы сегодня вечером не отказался от даров моря. – Снайпер бывал в Синанджу, – ответил Чиун. – Ага, я так и думал. Я почувствовал, как он будто просвечивает всю комнату насквозь через жалюзи, – сказал Римо, берясь за ручку двери. – Это очень эффективный метод, – заметил Чиун. – Разумеется, кроме тех случаев, когда он становится совершенно неэффективным. А это бывает, когда жертва, а не охотник становится главным в их союзе. Знаешь, раньше это проделывали со стрелами. – Ты меня еще не обучил стрельбе. – Если ты переживешь ближайшие несколько недель, то обязательно научу. А пока я не дам ему скучать, – сказал Чиун и принялся медленно раскачиваться, словно отводя от себя острие длинного копья и поддразнивая человека, этим копьем вооруженного. – Спасибо, – сказал Римо и открыл дверь. – Погоди, – остановил его Чиун. – Что такое? – обернулся Римо. – Море одаривало нас вчера. – Закажи себе овощи. А я хочу омаров. – Я закажу тебе утку. Утка, если ее правильно приготовить, – это великолепно. – Ненавижу утку, – поморщился Римо. – Постарайся полюбить. – Пока! – заявил Римо. – Так ты подумай насчет утки, – напутствовал его Чиун.Глава тринадцатая
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер был мертв. Он положил свою возлюбленную винтовку на мягкую постель, а сам сел в кресло, лицом к окну. Сентябрь холодил его кости. Бостон шумел далеко внизу. А он пристально смотрел в лицо улыбающегося корейца, сидящего в позе лотоса в комнате в доме напротив. Гернер видел, как поднялись жалюзи, он почувствовал присутствие своих жертв еще до того, как они поднялись, потом увидел обоих, потом начал устанавливать связь между пулей и черепом жертвы. Сначала дело казалось легче легкого, поскольку он явственно ощущал биение жизни, и между ним и тем, в кого он целился, возникло сильное эмоциональное поле, и чувство это было сильнее, чем когда-либо раньше. Его цель разговаривала с Марией, а потом Мария ушла, но сильнейшее поле, исходившее от корейца, подавило то, которое исходило от его главной жертвы, и требовало, чтобы сначала он убил корейца. И тогда Гернер начал целиться, подводя острие воображаемого копья, которым стала его винтовка, к желтому лбу. Но он немного промахнулся, и начал снова, и опять ему чуть-чуть не удалось удержать копье, и он не смог правильно прицелиться, а просто водил стволом винтовки из стороны в сторону. И тогда винтовка в его руках стала просто винтовкой, а уже многие годы, с тех самых пор, как он посетил Синанджу, он не пользовался винтовкой как просто винтовкой. Он был в Северной Корее в качестве советника, и побывал в этой деревне, и какой-то мальчишка стрелял лучше, чем он, а жители деревни долго извинялись и говорили, что жаль, тут нет Мастера, а то бы он показал, как надо на самом деле стрелять, и за смехотворно малую сумму они обучили его технике стрельбы. Он тогда решил, что они полные идиоты. А теперь, глядя сквозь прицел своей винтовки, он понял, почему с него взяли так мало. Они ничего не дали ему взамен, только ложное чувство самоуверенности, которая и привела его к смерти, ибо теперь он наконец встретил Мастера, того самого, которого не было в деревне много лет тому назад. Он попытался прицелиться, как если бы это было просто ружье, но руки его тряслись. Так он не стрелял уже давно. Он попытался сконцентрировать свое внимание на пуле, на траектории, отвлечься на время от ускользающего корейца, и когда все было готово, снова поднес острие воображаемого копья к голове жертвы, но головы на месте не оказалось, и пальцы Гернера тряслись. Весь дрожа, он положил холодную винтовку на постель. Пожилой кореец, все так же сидящий в позе лотоса, поклонился и улыбнулся. Гернер сложил руки и поклонился в ответ, выразив старику свое глубочайшее почтение. Его главная жертва ушла из комнаты, и, без сомнения, вскоре будет у его, Гернера, дверей. Жизнь, в конце концов, была не такой уж плохой, хотя если бы он мог начать жизнь с винограда вместо этой своей профессии, тогда, возможно, она была бы лучше. Это была ложь, конечно, и он это понимал. Он почувствовал, что надо бы помолиться, но это было как-то неуместно, да и чего ему просить у Бога? Он имел все, что хотел. Он был доволен прожитой жизнью, он сажал виноград и собирал урожай, чего же больше? И вот Гернер мысленно обратился к божеству – какое там оно есть – и поблагодарил его за все хорошее; чем ему довелось насладиться в жизни. Он скрестил ноги, и тут ему в голову пришла просьба: – Боже, если ты там есть, даруй мне вот что: сделай так, чтобы не было ни рая, ни ада. Чтобы все это кончилось. Открылась дверь, и ввалилась запыхавшаяся Мария. Гернер не обернулся. – Ты убил его? – спросила она. – Нет, – ответил он. – Почему? – А потому, что сейчас он убьет нас. Когда занимаешься подобным бизнесом, всегда приходится идти на такой риск. – Что ты несешь, черт тебя подери? – Мы проиграли, Мария. – До него всего каких-то пятьдесят ярдов. – Да хоть как до Луны, моя дорогая. Винтовка на кровати. Если хочешь, она в твоем распоряжении. Гернер услышал, как захлопнулась дверь. – Совсем не обязательно закрывать дверь, моя дорогая, сказал он. – Двери их не остановят. – Я не закрывала… – начала было Мария, а потом Гернер услышал, как треснула кость, и тело сначала плюхнулось на кровать, а затем врезалось в стену рядом с ним. Он скосил глаза влево. Мария, по-прежнему со встрепанными волосами, лежала, измазанная темной кровью, сочившейся из проломленного черепа. Скорее всего, она ничего не успела почувствовать, вероятно, даже не увидела рук, которые это над ней проделали. И мертвой она выглядела неопрятной. У Гернера была еще одна просьба к Богу, и он попросил, чтобы Марию судили за ее помыслы, а не за поступки. – Эй, парень, как твои снайперские дела? – раздался голос сзади. – Прекрасно, пока ты не испортил все дело. – Вот так-то, дорогой. – Если не возражаешь, то прекрати болтовню, и кончай с этим поскорее. – Знаешь, вовсе не обязательно быть по этому поводу таким обидчивым. – Дело не в этом. Дело в том, что мне просто надоело иметь дело с крестьянами. А теперь, прошу тебя, сделай то, зачем пришел. – Если тебе не нравится иметь дело с крестьянами, так что же ты не стал камергером двора Его Величества, а, шмук? – Боюсь, что в то время на рынке труда не оказалось вакансий, – ответил Гернер, по-прежнему не оборачиваясь на голос. – Сначала несколько вопросов. Кто тебя нанял? – Она. Труп. – На кого она работает? – На какую-то коммунистическую организацию. Я не знаю точно, на какую. – Подумай хорошенько. – Не получится. – А ты попытайся. – Я пытался. – Попытайся получше. Гернер почувствовал, как ему на плечо легла рука, а потом плечо словно сжали тиски, разрывая нервы и дробя кости, и сплошной комок боли образовался на месте правой половины его тела. Он застонал. – Попытайся получше. – А-а-а! Я больше ничего не знаю. У нее в сумочке семьдесят тысяч. – О'кей. Верю. Слушай, а как в этом городе готовят жареную утку? – Что? – Гернер начал было оборачиваться, но не успел. Вспышка. А потом – ничего.Глава четырнадцатая
Римо съехал со скоростной автострады штата Нью-Йорк в том же месте, что и машина генерала Лю. Это была типичная американская развязка дорог, где в мешанине знаков и бессмысленных табличек, понатыканных над дорогой, на высоте двадцати пяти футов, найти нужный указатель было крайне трудно – для этого пришлось бы прочитать их все. Бестолковость дорожных инженеров и строителей вполне могла привести к тому, что Римо, не пройди он интенсивный курс тренировок тела и сознания, наверняка пропустил бы нужный поворот, Под полуденным осенним солнцем шоссе казалось живым – то ли предобеденный час пик, то ли обычная пульсация периодически засоряющейся артерии, питающей главный город мира. Как только нью-йоркский воздух – этот яд удушающего действия – проник через кондиционер машины в салон, Чиун начал слегка покашливать. – Медленная смерть, – сказал он. – Все это – из-за крайне жестокой эксплуатации, которой подвергаются трудящиеся. В Китае мы никогда не допустим такого загрязнения воздуха. – В Китае, – заметил Чиун, – у людей нет машин. Они едят испражнения. – Ты позволяешь своему рабу слишком много вольностей, – сказала Мэй Сун Римо. Все трое сидели на переднем сиденье, Мэй Сун посередине, а Чиун просто-таки вжался в дверцу, чтобы быть подальше от девушки. Римо не стал взваливать на себя лишние хлопоты с переменой автомобиля – он от души надеялся, что за ними следят. Время поджимало, генерал Лю до сих пор не найден, и Римо хотел вступить в контакт со своими противниками как можно скорее. Римо не нравилось, что Чиун сидит у окна в его теперешнем настроении, и всю дорогу ему приходилось держаться подальше от машин с пацифистскими эмблемами. Римо пытался сконцентрироваться на обстоятельствах исчезновения генерала Лю, надеясь на внезапное озарение. Потом он резко очнулся, услышав, как Чиун, весь исполненный блаженства, что-то громко мурлычет. Римо внимательно огляделся по сторонам. Вроде все в порядке. И тут он увидел, что пробудило такой восторг в душе Чиуна. Маленькая иностранная машина с пацифистской эмблемой обгоняла их справа. Когда машина поравнялась с ними, Чиун, не отвлекаясь и глядя только перед собой, резко высунул руку в окно и за что-то ухватился. В зеркальце заднего вида Римо рассмотрел, что это было. Боковое зеркальце той другой машины со звоном упало на дорогу и разлетелось на мириады осколков. Все, разумеется, случилось так быстро, что водитель той машины не заметил, как рука Чиуна молнией мелькнула в воздухе и оторвала зеркальце. Машина уже ушла вперед, и Римо видел, что водитель озирается по сторонам и качает головой. Чиун замурлыкал еще громче – он был на верху блаженства. Потому-то Римо и приходилось держаться подальше от машин с пацифистскими эмблемами, пока он добирались до Нью-Йорка. Один раз он попытался надуть Чиуна: пошел на обгон такой машины, подошел к ней как можно ближе и в самый последний момент резко взял в сторону. Ему хотелось проверить, до каких пределов он может дурачить Чиуна. Дело кончилось тем, что зеркальце той машины плюхнулось Римо на колени. Чиун был в неописуемом восторге, особенно когда зеркальце отскочило от Римо и отлетело к Мэй Сун. – Хе-хе, – изрек Чиун с видом триумфатора. – Какая победа – есть чем гордиться! – заметил Римо. – Есть чем гордиться только тогда, когда противник достойный. А тут гордиться нечем. Хе-хе. Совсем нечем гордиться. Так они и ехали всю дорогу, и лишь время от времени Чиун вставлял свое: «Хе-хе. Совсем нечем гордиться». Римо поехал тем же маршрутом, каким несколько дней назад проследовала машина генерала Лю. Он проехал по Джером-авеню там, где начиналась линия метро, мимо стадиона для гольфа, и дальше – в запруженный людьми деловой квартал, залитый ярким солнечным светом, которому мешала только проходящая над городом черная, закопченная линия метро. Хозяйственные магазины, кулинарии, супермаркеты, рестораны, рестораны, рестораны, две химчистки, прачечные, кондитерские и магазины игрушек. Потом, через два квартала от того места, где исчез генерал Лю, Римо свернул с проспекта и обшарил окрестности. Повсюду стояли чистые аккуратные дома не выше шести этажей, и обстановка была на удивление тихой и спокойной – совсем необычно для Нью-Йорка. Но Римо знал, что Нью-Йорк на самом деле – это не один город, а конгломерат разноплеменных сообществ, и каждое из них – а иногда даже один многоквартирный дом мог представлять такое сообщество – имело свои неповторимые национальные черты. Итальянцы, ирландцы, евреи, поляки – все это доказывало только одно: что в плавильном тигле на самом деле ничего не плавилось, а просто разнородные частицы свободно плавали в общем растворе, не смешиваясь друг с другом. Дома по обеим сторонам Джером-авеню, между ГрандКонкорс, главной улицей Бронкса, и линией метро, были все одинаковые. Аккуратные, не выше шести этажей. Все кирпичные. Но маленькие различия все-таки были. – Чиун, – сказал Римо, – ты понимаешь, что я высматриваю? – Не уверен. – А ты видишь, что я вижу? – спросил Римо. – Нет. – А что ты думаешь? – Это окраина большого города. – Видишь, что отличает один квартал от другого? – Нет. Тут повсеместно одно место. Хе-хе. – Чиун очень любил придумывать афоризмы, и когда ему это удавалось, отмечал их легким смешком, который вовсе не был похож на обычный смех. – Посмотрим, – заметил Римо. Мэй Сун вмешалась в разговор: – Совершенно очевидно, что в этом месте живут ваши руководители среднего звена. Тайная полиция и армия, пилоты атомных бомбардировщиков. – Низшие слои пролетариата, – отозвался Римо. – Ложь, – настаивала она. – Я не верю, что трудовая Америка живет в таких районах, где вдоль улиц стоят фонари, и магазины под боком, а в воздухе проходит железная дорога. Римо припарковал машину перед темным кирпичным зданием с псевдоготическим портиком. По обеим сторонам крыльца росла аккуратно подстриженная живая изгородь. – Подожди здесь, – сказал он Мэй Сун, а Чиуну дал знак следовать за ним. – Я абсолютно уверен, что знаю теперь, как исчез генерал Лю, – прошептал он, когда они отошли от машины. – Ну, Холмс, я просто преклоняюсь перед вами! – заявил Чиун. – Послушай, тебя же к этому не готовили. – Тихо, – оборвал его Римо. – Смотри внимательнее. – Элементарно, Ватсон. Хе-хе. – Где ты этого нахватался? – Я смотрю телевизор в Фолкрофте. – Да? А я и не знал, что там есть телевизор. – Конечно, – сказал Чиун. – Мои любимые передачи – это «Программа для полуночников» и «Пока Земля вертится». Они такие чудесные и прекрасные. На Джером-авеню Чиуну тоже стало ясно. Когда они проходили по заполненному толпами народа торговому кварталу, публика бросала на них любопытствующие взоры – торговец фруктами, студенты в форменных пиджаках колледжа Де Витта-Клинтона, полицейский, взимающий еженедельную подать с мелкого букмекера. Они остановились рядом с небольшой площадкой, уставленной ненадписанными надгробными плитами. Над плитами возвышался вычурно-витиеватый белый мраморный ангел, явно заказанный родственниками, которые не скоро пришли в себя после шока, вызванного горечью утраты. Запах свежей травы, доносившийся с городского стадиона для гольфа, казался божьим даром, словно говорящим, что кое-где в Нью-Йорке еще сохранилась какая-никакая растительность. Жаркое солнце, какое редко бывает в сентябре, своими лучами плавило асфальт. Над их головами с шумом пронесся поезд метро, высекая колесами искры на стыках рельсов. – Послушай, Чиун, генерал Лю не мог исчезнуть с Джером-авеню в этом месте. Судя по сообщениям, его никто не видел, но совершенно немыслимо, чтобы в таком районе несколько человек, а среди них – китайский генерал в полной форме, могли бы просто уйти незамеченными. Скорее всего, его втащили в другую машину, недалеко отсюда, и куда-то увезли. Римо обшарил глазами улицу. – И потом, – продолжая он, указывая на север, – не может быть, чтобы машина просто так свернула с дороги. Во всяком случае не тогда, когда сзади и спереди едут машины сопровождения. Наверное, его шофер неожиданно для генерала умышленно свернул в сторону. Генерал вовремя понял это и застрелил его. Другого, наверное, тоже. Но те, чье задание они выполняли, схватили генерала раньше, чем подъехали машины охраны. – Может быть, он силой заставил шофера свернуть в сторону? – предположил Чиун. – Да зачем ему это? Это были его люди. Он ведь генерал, понимаешь? – Я-то понимаю, а вот ты столько же смыслишь в вопросах внутренней политики Китая, сколько таракан смыслит в ядерной физике. – Я знаю, что люди генерала – это люди генерала. – А ты знаешь, почему генерал, едущий в бронированной машине, стреляет в своих людей, но не стреляет в тех, кто пытается вытащить его из машины? – Может быть, все это произошло слишком быстро. Как бы то ни было… – и тут Римо осекся. – Вот оно! Поезд метро – знаешь, куда идет эта ветка? В китайский квартал. Понял теперь? Они втащили его в поезд, направляющийся в китайский квартал. – И никто не заметил, как целая банда садится в поезд? И никому не показалось странным, что китайский генерал пытается вырваться из рук своих похитителей? – Это мелочи, – пожал плечами Римо. – Тебе все кажется ясным и понятным, потому что ты не ведаешь, что делаешь, сын, – сказал Чиун. – А может быть, генерал Лю уже давно мертв. – Не думаю. Зачем бы тогда стараться разделаться с нами? – Диверсия. Римо улыбнулся: – Тогда на их месте я повысил бы цену, – Они обязательно это сделают, – заметил Чиун, – особенно теперь, когда весь мир узнает, что ты еще и знаменитый сыщик-всезнайка. – Хватит ехидничать, – огрызнулся Римо. – Ты простозавидуешь, потому что я все понял, а ты – нет. Мы едем в китайский квартал. И там мы найдем генерала Лю. Чиун поклонился ему в пояс: – Как прикажете, о достойнейший из достойных, сын номер один.Глава пятнадцатая
В Китае все было сложно и непонятно. Новые слухи о смерти Мао. Обозреватели, указывающие на закулисную борьбу в Пекине. «Партия войны» в самом Китае уже пустила слушок, будто бы американцы намерены сорвать мирные переговоры и потому убивают всех эмиссаров. В конце концов, уж если им удалось отправить человека на Луну, разве трудно обеспечить охрану посланников здесь, на Земле? Примерно такого рода аргументы выдвигались в Китае. И шепотом передавалось то, что может быть передано только шепотом. И вот таким образом в стране, где важные решения становятся известными только после того, как воплощаются в жизнь, народные массы пришли в движение, не дождавшись установления прочного мира. Всю дорогу, пока они ехали на такси в китайский квартал, Римо излагал свою точку зрения по этому вопросу. Свою машину он оставил возле отеля, где они остановились. Он был уверен, что разгадка тайны – в китайском квартале. Он был уверен, что исчезновение генерала Лю как-то связано с осложнением внутриполитической обстановки в Китае. Но он уже не был столь уверен, что им удастся найти генерала. Иголка в стоге сена – и всего четверо суток до того дня, когда китайцы намерены отменить визит премьера. Римо был убежден, что в целях безопасности премьеру надо прибыть в Америку прямо сейчас, без всяких предварительных согласовании. Неожиданный визит, о котором станет известно только тогда, когда премьер уже будет в воздухе. – Благодарю вас за разъяснения, господин государственный секретарь, – поклонился Чиун. – Уж не думаете ли вы, что народ Китая допустит, чтобы один из его любимых генералов сгнил в американской тюрьме? – спросила Мэй Сун. – Заключенные в американских тюрьмах живут лучше, чем ваши крестьяне, – ответил ей Чиун. В этот момент шофер такси постучал в перегородку. – Приехали, – сказал он. Римо огляделся. Улицы были ярко освещены разноцветными огнями, и повсюду бойко торговали пиццей, горячими сосисками и крошечными итальянскими пирожными. – Это китайский квартал? – спросил Римо. – Праздник святого Януария. Маленькая Италия в этот день выходит из границ. Римо пожал плечами и расплатился с шофером, хотя ему и показалось, что тот взял с них чересчур много. Он ничего не сказал, но чувствовал себя преотвратно. Как он найдет кого бы то ни было – или как его самого найдут – среди бушующих толп итальянцев? Он мрачно прокладывал себе путь по самой середине улицы, а сам косил глазами по сторонам, в глубине души мечтая вырубить всю эту иллюминацию. Мэй Сун шла за ним по пятам и через плечо переругивалась с Чиуном. Их перебранка казалась Римо оглушительной, хотя никто, казалось, ее не замечал. Наспех возведенные фанерные лавчонки загромоздили и без того узкие улицы, да на них еще навалились целые стаи покупателей, и ругательства, которыми обменивались Чиун и Мэй Сун, во всем этом гвалте звучали совсем как сердечные приветствия брата и сестры откуда-нибудь из Кастелламаре, потерявшихся в далеком детстве и только сейчас нежданно-негаданно нашедших друг друга. Никто, казалось, не замечал перебранки двух азиатов, но это только казалось. Молодой длинноволосый китаец стоял у них почти на самом пути, опираясь на шест, которым поддерживался навес лавки, торгующей масками, колпаками и прочими карнавальными безделушками. Он, нисколько не таясь, разглядывал всю эту троицу. На нем был серо-зеленый китель армейского образца, на плечах – красные звезды, на голове – фуражка а ля Мао, а из-под нее выбивались длинные сальные космы. Они уже в третий раз повстречали его на своем пути по Педл-стрит, хотя прошли всего два квартала. Он подождал, пока все трое прошли мимо, а потом Римо услышал, как он крикнул: – Вэй Чин! – Вэй Чин! – эхом прокатилось по улице, и новые голоса закричали в ответ: – Вэй Чин! Вэй Чин! Вэй Чин! Римо замедлил шаг, Мэй Сун прошествовала вперед, Чиун поравнялся с Римо. – Что это значит? – спросил Римо. – Что? – Что они там орут? – Они кричат: «Вэй Чин!» Это означает что-то вроде: «Ко мне, китайцы!» – пояснил Чиун. Они уже выбрались из фестивальных толп, и улица впереди оказалась неожиданно темной. И тут Римо увидел, как из темной аллеи, ярдах в сорока впереди, вышли еще четверо молодых людей. На них были такие же костюмы, как и на том, что за ними следил, – те же армейские кители и фуражки. Они направились прямиком к Римо, Чиуну и Мэй Сун, а тот, первый – Римо чувствовал это кожей – подбирался к ним сзади. Он взял Мэй Сун под локоть, и мягко, но быстро увлек ее за угол в узкий переулок. Переулок был ярко освещен, но там было тихо. Тишину нарушало только гудение кондиционеров в трехэтажных домах цвета дубленой кожи, стоявших по обеим сторонам узкой улочки, и дома эти не пропускали сюда шум итальянских толп, неистовствовавших всего в одном квартале отсюда. Дело пока оборачивалось лучше, чем думал Римо. Может быть, они просто-напросто хотели половить золотую рыбку во всей этой мутной итальянской водичке? Но так или иначе девушку надо было держать подальше от всяких неприятностей. Они пошли по извилистой улочке, свернули за угол, и тут Римо резко остановился. Футах в ста впереди дома кончались, и улочка переходила в темную аллею, которая вела в сквер. Сзади слышался звук приближающихся шагов. Он снова схватил Мэй Сун за локоть. – Пошли, – приказал он. – Поужинаем. – А у тебя или у твоего цепного пса есть деньги? У меня нет. – Выставим счет правительству Китайской Народной Республики. Девушка до сих пор так ничего и не заметила. Она уже привыкла, что Римо помыкает ею. Чиун, естественно, не испускал никаких сигналов, и Римо очень надеялся, что и сам он не дал ей почувствовать, что за ними следят. Они как ни в чем не бывало поднялись по ступенькам ресторана «Сад императора», и Римо сказал девушке: – Когда победит революция, и ваша шайка возьмет власть, примите такой закон, чтобы все рестораны были на уровне земли. А то тут постоянно приходится либо карабкаться вверх, либо спускаться куда-то в подземелье. Это все равно что город под городом. – Физические упражнения благотворно сказываются на пищеварении, – ответила Мэй Сун. Чиун фыркнул, но промолчал. Ресторан был пуст, официант сидел за столом в дальнем углу зала и раздумывал, на какую лошадь поставить на завтрашних скачках. Римо не раздумывая прошел вдоль левой стены и выбрал столик посередине между входом и дверью на кухню. Он усадил Мэй Сун и знаком показал Чиуну, чтобы тот сел рядом. Сам он сел напротив, с трудом протиснув ноги под маленький столик. Ему хорошо была видна входная дверь, а чуть развернувшись, он мог видеть и дверь в глубине зала, ведущую на кухню. Чиун улыбался. – Что тут смешного? – Незабываемое событие. Поход в китайский ресторан. Ты когда-нибудь умирал с голода после обеда из семи блюд? Впрочем, люди, лишенные чести и достоинства, не нуждаются в средствах поддержания жизни. Мэй Сун хотела было что-то ответить, но тут подошел официант, и она осеклась. – Добрый вечер, – сказал официант на превосходном английском. – Мы не подаем спиртное. – Ничего страшного, – отозвался Римо. – Мы просто хотим поужинать. – Хорошо, сэр, – поклонился официант. Он поклонился и Мэй Сун, потом чуть повернул голову в сторону Чиуна. Римо заметил, как Чиун поднял глаза, глянул в лицо официанту, и его дежурную улыбку как ветром сдуло. Официант снова обернулся к Мэй Сун и быстро-быстро залопотал что-то по-китайски. Мэй Сун негромко ему ответила. Официант снова пролопотал что-то, но прежде чем Мэй Сун смогла ответить, Чиун прервал их мелодичную беседу. Явно пародируя их птичий щебет, он что-то сказал официанту. Тот покраснел, потом развернулся и быстрым шагом направился на кухню. Римо проследил, как он прошел сквозь вращающиеся двери, потом обернулся к Чиуну. Старик удовлетворенно кудахтал себе под нос, а на лице его застыла самодовольная ухмылка. – В чем дело? – спросил Римо. – Он спросил эту шлюху, что она делает рядом с корейской свиньей, – сообщил Чиун. – Что она ему ответила? – Она сказала, что мы склоняем ее к занятию проституцией. – Что он сказал? – Он предложил вызвать полицию. – Что ты сказал? – Только правду. – Какую именно? – Такую, что китаянок не надо склонять к занятию проституцией. Это занятие у них в крови. Как и похищение туалетной бумаги. Еще я ему сказал, что мы будем есть только овощи, и что он может убрать всех дохлых кошек обратно в морозильник, чтобы завтра выдать их за свинину. Похоже, он очень расстроился и ушел. Бывают такие люди, что не умеют смотреть правде в глаза. – Ну что ж, я рад, что тебе удалось справиться с этим делом так деликатно. Чиун с достоинством поклонился и молитвенно сложил руки, что должно было символизировать безмятежное спокойствие и заверить всех, что ни одно лживое или злое слово не слетело с его уст. Через плечо Мэй Сун Римо следил за входной дверью. Он наклонился к девушке и негромко сказал ей: – Слушай меня внимательно. Смотри во все глаза и замечай все, что покажется тебе подозрительным. Любой сигнал или еще что. Если я правильно понимаю, то люди, которые похитили генерала, сейчас находятся где-то поблизости, и не исключено, что они захотят пополнить свою коллекцию, и поймать тебя. А это дает нам шанс найти его. Может быть, очень слабый шанс. Но все равно шанс. – Председатель Мао сказал: «Кто не ищет, тот не найдет». – Меня воспитывали в духе этой идеи, – согласился Римо. Она улыбнулась – очень мило и приветливо. – Будь осторожен, капиталист. Быть может, семена революции уже запали тебе в душу, готовые прорасти в любую минуту. Она чуть подвинулась и коленом прикоснулась к колену Римо. Он чувствовал, как она дрожит. С того дня в гостиничном номере в Бостоне она неустанно и нарочито посылала сигналы Римо – то прикоснется, то потрется. Но Римо реагировал на эти сигналы весьма холодно. Ее надо было держать при себе, а лучшим способом для этого было оставить ее желания неудовлетворенными. По выражению презрения в глазах Чиуна Римо понял, что официант возвращается. Римо проследил за ним в зеркале, висевшем над входом. Он видел, как тот идет с крайне недовольным видом и несет в руках три тарелки. Он подошел к столу и поставил тарелку перед Римо: – Для вас, сэр. Вторую тарелку он поставил перед Мэй Сун: – А это для прекрасной дамы. Третью тарелку он грохнул на стол перед Чиуном, и мелкие капельки разбрызгались по столу. – Если мы вернемся сюда через год, – изрек Чиун, – то эти пятна так тут и останутся. Китайцы, как вы знаете, никогда не моют столы. Они ждут, пока землетрясение или наводнение не смоют грязь. Так же они поступают и со своими телами. Официант ушел на кухню, пятясь задом всю дорогу. Под столом Мэй Сун тискала ногу Римо, зажав ее между колен. И – как поступают все женщины в подобных ситуациях – она, чтобы скрыть свои притязания на чужую ногу, принялась преувеличенно громко щебетать: – На вид неплохо, – заявила она. – Интересно, это кантонская или мандаринская кухня? Чиун понюхал тарелку с обычным китайским набором бесцветных овощей. – Мандаринская, – высказал он свое суждение. – Пахнет псиной. Кантонская кухня пахнет птичьим пометом. – Людям, которые едят сырую рыбу, не следовало бы плохо отзываться о кухне цивилизованных народов, – Мэй Сун отправила в рот полную ложку овощей. – Употреблять в пищу птичьи гнезда – это что, признак цивилизации? И обычная перепалка завязалась снова. Но Римо не обращал на них никакого внимания. В зеркало ему были хорошо видны двери кухни, а через их круглые окошки был прекрасно виден официант, разговаривавший с тем молодым китайцем, который следил за ними на улице. Тот размахивал руками, и Римо увидел, как он снял свою фуражку и с размаху отхлестал официанта по лицу. Тот поклонился и выбежал в зал. Пробегая мимо стола, он что-то пробормотал себе под нос. – Что он сказал? – спросил Римо Чиуна. Чиун по-прежнему вертел ложкой в тарелке с овощами, – Он назвал меня свиньей. Римо продолжал внимательно следить за официантом. Тот подошел к телефонному аппарату и набрал номер. Три цифры – всего три. Экстренный вызов полиции города Нью-Йорка. При чем тут полиция? Этому может быть только одно объяснение: ему велели во что бы то ни стало разъединить девушку и ее телохранителей. Для этого надо натравить на них полицейских, а в поднявшейся суматохе девушку увести. Римо не слышал, что говорит официант – тот говорил шепотом, но все же он наклонился вперед и прошептал Чиуну: – Нам придется разделиться. Отведи девушку назад в гостиницу. Проследи, чтобы за тобой не было хвоста. Оставайся при ней. Никаких звонков, никаких посетителей, никому не открывай, кроме меня. Чиун кивнул, – Пошли, нам пора, – сказал Римо девушке, вынимая свою ногу из тисков, которыми стали ее колени. – Но я еще не доела. – Мы возьмем пакет и заберем остатки с собой. В конце концов, можно воспользоваться этой ситуацией. Если вмешается полиция, надо устроить так, чтобы любые попытки установить контакт с девушкой проходили через Римо. Они подошли к конторке у входа. Официант только-только повесил трубку. – Но вы еще не пили чай, – сказал он. – Мы не хотим пить. – Но ваше печенье? Римо перегнулся через конторку и цепко схватил его за руку, чуть повыше локтя: – Хочешь, я предскажу тебе будущее? Если будешь мешать нам выходить через эту дверь, у тебя будет сломано ребро. Соображаешь? Он сунул руку в карман и шлепнул десятидолларовую бумажку на конторку: – Сдачи не надо. Римо первым спустился по лестнице. Как только троица показалась в дверях ресторана, пятеро молодых мужчин в полувоенной форме, которые до того стояли, прислонившись к стене дома напротив, направились в их сторону. Внизу Римо сказал Чиуну: – Идите вон по той аллее до самого конца улицы и возьмите такси. Я к вам присоединюсь попозже. Римо сошел с тротуара на мостовую, а Чиун грубо схватил Мэй Сун за руку и повел к скверу. Римо надо было только прикрыть их отход и продержаться до тех пор, пока они не скроются среди деревьев. В темноте Чиуна никто не сможет найти, даже если ему придется тащить такой багаж, как эта девушка. И тут в дверях ресторана показался официант и закричал: – Стой! Держите его! Это вор! Пятеро китайцев подняли глаза. Римо глянул через плечо направо. Чиун и девушка исчезли. Просто испарились. Или, может, земля раскрылась и поглотила их. Пятеро молодых китайцев тоже заметили исчезновение объекта наблюдения. Они посмотрели налево, потом направо, потом тупо уставились друг на друга, а затем, как бы найдя кого-то, на ком можно сорвать злобу, набросились на Римо. Римо приложил все усилия к тому, чтобы не нанести им никаких увечий. Он не хотел, чтобы к приезду полиции улица была усеяна мертвыми телами. Это могло привести к нежелательным осложнениям. Поэтому он просто вертелся среди них, отражая удары рук и ног. Официант продолжал верещать что-то, стоя на верхней ступеньке. Наконец в переулок въехала патрульная машина. Вращающаяся красная лампа на крыше поочередно освещала все дома по обеим сторонам улицы. Молодые китайцы, завидев машину, взяли ноги в руки и побежали в сторону узкой аллеи, куда на машине было не проехать. Патрульная машина подъехала к Римо и остановилась, скрипнув тормозами, и по инерции протащившись несколько футов по булыжной мостовой. Из нее выскочили двое полицейских, и официант закричал: – Вот он! Хватайте его! Не дайте ему уйти! Полицейские подошли к Римо. – В чем дело, приятель? – спросил один из них. Римо внимательно посмотрел на него. Совсем еще мальчишка, волосы белокурые, явно немного испуган. Римо хорошо было знакомо это чувство: он не раз испытывал его в первые дни службы. Еще в те времена, когда он был жив. – Черт его знает. Я вышел из ресторана, и тут на меня напали сразу пятеро. А теперь еще этот орет как резаный. Официант подошел к ним, по-прежнему стараясь держаться подальше от Римо. – Он ударил меня, – сказал он. – И убежал, не заплатив по счету. Эти молодые люди услышали мой крик и попытались задержать его. Я хочу подать исковое заявление. – Боюсь, нам придется забрать с собой вас обоих, – сказал второй полицейский. Он был постарше, явно опытнее. Виски его были уже чуть тронуты сединой. Римо пожал плечами. Официант улыбнулся. Полицейский постарше впихнул Римо на заднее сиденье, а молодой тем временем помог официанту запереть ресторан. Они вернулись к машине и сели впереди, а тот, что постарше, уселся рядом с Римо. Римо отметил про себя, что он сел так, чтобы Римо не мог дотянуться до его кобуры. Обычная практика, но было приятно убедиться, что на свете еще осталось несколько профессионалов. Полицейский участок был всего в нескольких кварталах. Римо провели внутрь – оба полицейских – по бокам, а потом поставили перед длинной дубовой стойкой. Она напомнила ему все те стойки, за которыми он сам когда-то стаивал не раз, только не в роли задержанного. – Нападение на хозяина ресторана, сержант, – доложил старший полицейский лысому начальнику за стойкой. – Мы сами не видели. Нет тут кого-нибудь, кто не слишком занят, чтобы разобраться с этим? Мы хотим вернуться обратно раньше, чем этот фестиваль закончится. – Отдайте их Джонсону. Он ничем не занят, – махнул рукой сержант. Римо хотел продержаться тут подольше и убедиться, что полицейские запишут его адрес. Тогда его несложно будет выследить. Много лет тому назад ему разрешили в подобных случаях делать две вещи. Первое: он мог применить физическую силу. Разумеется, сейчас об этом не могло быть и речи – он ведь сам, по доброй воле хотел назвать свое имя и адрес, а ему не нужны были тридцать тысяч легавых в отеле и окрестностях. Второе: он мог позвонить по телефону. Он помнил номер – это был номер в Джерси-сити.Глава шестнадцатая
Жан Боффер, эсквайр, тридцать четыре года, а миллионов вдвое больше, сидел на коричневом плюшевом диване в холле своей фешенебельной квартиры и с наслаждением разглядывал ковер цвета недозрелого лимона, и площадью в семьдесят один квадратный метр – ковер этот положили лишь сегодня. Он снял свой пурпурный вязаный жакет, но не забыл вынуть из внутреннего кармана и оставить при себе маленькое электронное устройство, которое должно было запищать, если в его квартире зазвонит телефон спецсвязи. Он носил эту пищалку уже семь лет, но до сих пор она так ни разу и не сработала. Но не зря же миллионов у него было вдвое больше прожитых лет, и объяснение этому только одно: он по доброй воле постоянно носил при себе это устройство, и по доброй воле исполнил бы все что надо, если бы телефон когда-нибудь зазвонил. Сам не зная того, он был личным поверенным в делах профессионального убийцы. И вот, в тот самый момент, как он взял пищалку в руки, она запищала. И он вдруг осознал, что за семь лет ни разу ее не слышал, и даже не знал, что за звук она издаст. Звук был очень высокий, отрывистый, но его сразу же заглушил звонок телефона. Он подошел к телефону, еще толком не зная, чего ожидать, и снял трубку с аппарата без диска. Пищалка замолчала. – Алло, – сказал он. – Боффер. – Вы хороший адвокат, я слышал, – сказал голос, который и должен был сказать: «Вы хороший адвокат, я слышал». – Да, думаю, лучший, – именно так Жан Боффер, эсквайр, и должен был ответить. Боффер уютно устроился на кушетке и положил книгу по судебной медицине на кофейный столик. – Чем могу служить? – невозмутимо спросил он. – Меня арестовали. Можете меня вытащить? – Вас могут выпустить под залог? – Если бы я хотел выйти под залог, я бы внес его сам. Можете вы сделать что-нибудь, чтобы обвинение было вообще снято? – Расскажите, что случилось. – Меня подставили. Ресторан в китайском квартале. Хозяин заявляет, что я напал на него, но он врет. А пока меня держат. – Какой ресторан? Хозяин еще там? – Да, он тут. Его зовут Во Фат. А ресторан – «Сад императора» на Дойерс-стрит. – Задержите хозяина до моего приезда. Напустите побольше тумана. Заявите фараонам, что вы хотите предъявить встречный иск. Я буду через двадцать минут. – Он помолчал. – Кстати, а как вас зовут? – Меня зовут Римо. Оба повесили трубку одновременно. Боффер глянул на жену. На ней были огромные наушники, как у летчиков, – она была вся поглощена симфоническим концертом для одного слушателя, но не переставала вместе с тем и красить ногти. Он помахал ей рукой, и она сняла наушники. – Давай поужинаем где-нибудь в городе. – Что мне надеть? – На ней был белый брючный костюм с отделкой из золотой парчи. Вполне подходящий наряд для ужина на яхте где-нибудь у Багамских островов. – Остановимся по пути и купим что-нибудь. Собирайся, пойдем. Машина ждала внизу, он сел за руль, вывел машину на бульвар Кеннеди и поехал в сторону Голландского тоннеля. До тех пор, пока машина не въехала в тоннель, ни один из супругов не проронил ни слова. – Новый клиент? – спросила наконец жена, разглаживая воображаемые складки на своем белоснежном костюме. – Драка или какая-то мелочь в этом роде. Но я подумал, что это неплохой повод поужинать. Он выехал из тоннеля, улыбаясь, как делал всегда, когда смотрел на сногсшибательную вывеску Управления порта, напоминающую кастрюлю со сбежавшими макаронами. Машина въехала в китайский квартал. Улицы его были уже темны и пустынны, от бушевавшей итальянской толпы остались лишь клочки разноцветной бумаги и объедки пиццы, ковром покрывающие мостовые и тротуары. Боффер остановил машину перед рестораном «Сад императора». Свет в нем тоже не горел. – Здесь закрыто, – сказала жена. – Подожди минутку. – Он поднялся по лестнице. В ресторане было темно, и лишь где-то в глубине зала слабо горела лампочка в семь с половиной ватт. Боффер заглянул внутрь сквозь стеклянные двери, мысленно зафиксировав расположение столиков рядом с дверью на кухню. Левой рукой он провел по краям дверей, пытаясь нащупать дверные петли. Таковых не оказалось. Он спустился по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и забрался в машину. – Поужинаем через пятнадцать минут, – обрадовал он жену, которая в этот момент занималась обновлением помады на губах. Полицейский участок был всего в трех кварталах от ресторана. Боффер оставил жену в машине, зашел внутрь и прямиком направился к сержанту, по-прежнему восседавшему за длинной дубовой стойкой. – У меня тут клиент, – сказал адвокат. – Римо – фамилии не помню. – А, да. Он там. С каким-то китайцем они уже битый час орут друг на друга. Пройдите туда и спросите Джонсона, – Сержант махнул рукой в сторону открытой двери в глубине помещения, Адвокат прошел через турникет и подошел к двери. В комнате было трое: один – китаец; еще один сидел за пишущей машинкой и двумя пальцами старательно печатал протокол – это явно был полицейский по имени Джонсон; третий сидел на крепком деревянном стуле, прислонившись спиной к стеллажу с папками документов. Стоя в дверях, Боффер заметил, что кожа на скулах у него чуть светлее, и словно бы немного стянута – явно результат пластической операции. Темно-карие глаза встретились со взглядом адвоката и на мгновение вспыхнули. Обычно люди не могли выдержать взгляда Боффера. Но только не этот новый клиент. Взгляд его темно-карих глаз снова стал холодным и лишенным всякого выражения, как и само лицо. Боффер легонько постучал по дверной раме. Три пары глаз уставились на него. Он вошел. – Следователь Джонсон? Я адвокат этого человека. Внесите меня в протокол. Полицейский подошел к двери. – Входите, мэтр, – сказал он, явно заинтересовавшись полосатым пурпурным жакетом. – Даже не понимаю, зачем вам так беспокоиться. Ничего особенного. Во Фат говорит, что ваш клиент напал на него. А ваш клиент хочет предъявить встречный иск. Им обоим придется подождать решения до утра. – Если бы вы мне разрешили переговорить с господином Во Фатом всего пару минут, я думаю, мне удалось бы уладить это дело. Это же не преступление – скорее просто недоразумение. – Конечно, валяйте. Во Фат! Этот человек хочет с тобой поговорить. Это адвокат. Во Фат поднялся навстречу Бофферу. Адвокат взял его под локоток и отвел в глубь комнаты. При этом он печально качал головой. – У вас прекрасный ресторан, господин Фат. – Я слишком давно занимаюсь этим делом, чтобы позволять безнаказанно нападать на меня. Боффер пропустил его слова мимо ушей. – Мне очень грустно, но боюсь, нам придется прикрыть ваше заведение. – Как это так – прикрыть? – Видите ли, сэр, в вашем ресторане имеют место очень серьезные нарушения установленных норм. Например, входные двери открываются внутрь. Это может быть очень опасно, если в ресторане случится пожар. И это очень незаконно. Во Фат смутился. – Ну, и кроме того, конечно, план расположения столиков. Все эти столики возле двери на кухню. Еще одно нарушение. Я знаю, что у вас прекрасное заведение, но в интересах посетителей нам с моим клиентом придется подать официальную жалобу в суд и потребовать закрытия вашего ресторана как несоответствующего санитарным нормам. – Послушайте, не будем так спешить, – Во Фат масляно улыбнулся. – Будем. Мы поспешим и заберем обратно все обвинения против моего клиента. – Но он напал на меня. – Да, сэр, вероятно, он именно так и поступил. Он был возмущен тем, что чуть было не попался в ловушку, и что, не дай Бог, случись пожар – он бы мог сгореть заживо. Дело обещает быть интересным. На какое-то время газетные сообщения создадут вам дурную славу, но я уверен, что рано или поздно все развеется. Точно так же, как и слухи о том, что вы напали на клиента. Во Фат поднял руки: – Как пожелаете. В этот момент вернулся Джонсон и принес два листка голубоватой бумаги – регистрационные бланки. – Нам это не понадобится, – заверил его Боффер. – Мистер Фат только что решил забрать назад свое исковое заявление. Обе стороны немного погорячились. Мой клиент тоже не будет предъявлять свой иск. – Мне же лучше, – сказал полицейский. – Меньше бумажной возни. Римо уже поднялся и сделал несколько грациозных шагов к двери. Боффер повернулся к Во Фату: – Я правильно изложил ваше решение? – Да. – И я вам не угрожал, и не выдвигал никаких предложений, которые вынудили бы вас сделать этот шаг против воли? – спросил Боффер, и добавил шепотом: – Скажите «нет». – Нет. Боффер снова повернулся к полицейскому: – И, разумеется, я заявляю то же самое от имени моего клиента. Этого достаточно? – Конечно. Все свободны. Боффер повернулся к двери. Римо исчез. Не было его и в следующем помещении. Перед зданием участка жена по-прежнему ждала Боффера в машине. Окна машины были опущены. – Что это за сумасшедший? – спросила она. – Какой сумасшедший? – Да только что какой-то тип выбежал оттуда. Просунул голову в окно и поцеловал меня. И сказал какую-то глупость. И смазал мне всю помаду. – Что он сказал? – «Вот так-то, дорогая». Вот что он сказал.Глава семнадцатая
За Римо никто не следил, пока он возвращался в гостиницу. Войдя в комнату, он увидел, что Чиун сидит на диване и смотрит очередную передачу, в которой ведущий пытался добиться хоть какого-то толка от женщины с лицом, похожим на подметку ботинка, которая громко и истерично возмущалась новыми веяниями в искусстве. – Где Мэй Сун? – спросил Римо. Чиун ткнул пальцем через плечо в сторону ее комнаты. – За вами кто-нибудь следил? – Нет. – А кстати, как это у тебя получилось там, у ресторана? Я имею в виду, куда ты испарился? Чиун самодовольно ухмыльнулся: – Я тебе расскажу, а потом ты разболтаешь всем своим друзьям, и скоро все, даже маленькие дети, смогут так прятаться. – Пойду спрошу девчонку, – сказал Римо и направился к двери в ее комнату. Чиун пожал плечами. – Мы просто поднялись по какой-то лестнице и спрятались за дверью. Никому и в голову не пришло взглянуть наверх. – Фантастика. Магия. Ха, – фыркнул Римо. Он прошел в соседнюю комнату, и Мэй Сун нежно замурлыкала при виде его. Она направилась ему навстречу, одетая только в тонкую ночную рубашку. – Какой чудесный у вас китайский квартал! Надо обязательно съездить туда еще раз. – Конечно, конечно. Все что пожелаешь. С тобой кто-нибудь пытался вступить в контакт после возвращения сюда? – Спроси своего цепного пса. Он отнял у меня и свободу, и личную жизнь. А можем мы поедем в китайский квартал завтра? Я слышала, там есть замечательная школа каратэ, которую должен обязательно увидеть каждый, кто приезжает в ваш город. – Конечно, конечно, – согласился Римо. – Кто-нибудь обязательно попытается связаться с тобой. Возможно, они выведут нас на генерала, так что обязательно посвящай меня во все. – Разумеется. Римо развернулся и хотел уйти, но она перегородила ему дорогу. – Ты сердишься? Тебе не нравится то, что у тебя перед глазами? – она раскинула руки и гордо выставила вперед свои юные грудки. – Как-нибудь в другой раз, малыш. – Тебя что-то беспокоит. О чем ты думаешь? – Мэй Сун, я думаю о том, что мне становится все труднее и труднее уйти от тебя, – сказал Римо. Но думал он вовсе не об этом. Думал он о том, что кто-то уже установил с ней контакт, поскольку на столике возле кровати лежала новая красная книжечка с высказываниями Председателя Мао, а купить такую у нее не было ни времени, ни возможности. Кто-то наверняка тайком передал ей книжицу. И этот внезапный интерес к китайскому кварталу, и к замечательной школе каратэ! Вслух он сказал: – Ложись спать. Завтра встанем пораньше и отправимся в китайский квартал на поиски генерала. – Я уверена, что завтра мы его найдем, – счастливо проворковала она и обхватила Римо своими ручонками, уткнувшись лицом ему в грудь. Ночь Римо провел в кресле у двери ее комнаты, лишь на короткое время погружаясь в чуткий сон. Он был готов пресечь любую попытку Мэй Сун к бегству. Утром он безжалостно разбудил ее и сказал: – Пошли, тебе надо обновить гардероб. Хватит шастать по городу в этом хреновом кителе. – Этот китель произведен в Китайской Народной Республике. Это очень качественное изделие. – Но ты не должна скрывать свою красоту. Ты лишаешь трудящиеся массы удовольствия лицезреть новый, прекрасный и здоровый Китай. – Ты правда так думаешь? – Конечно. – Но я не хочу надевать одежду, созданную путем жестокой эксплуатации несчастных рабочих. Нитки, сплетенные из их крови. Ткань, сотканная из их пота. Пуговицы – из их костей. – Ну, купим что-нибудь недорогое. Всего несколько вещичек. А то мы уж слишком бросаемся в глаза. – Ладно. Только совсем немного. – Мэй Сун строго подняла палец, как школьная учительница: – Я не хочу пользоваться плодами капиталистической эксплуатации рабского труда. – О'кей, – заключил Римо. В магазине «Лорд и Тейлор» Мэй Сун узнала, что рабочим компании «Пуччи» хорошо платят. Она остановила свой выбор на итальянских товарах, потому что в Италии большая коммунистическая партия. Результатом этой верности интересам рабочего класса стали два ситцевых платья, пеньюар, четыре пары туфель, шесть бюстгальтеров, шесть пар кружевных трусиков, серьги – потому что они были золотые, и тем самым она подрывала валютно-финансовую систему Запада, парижские духи и – только для того, чтобы показать, что китайский народ дружески относится к трудовой Америке, и враждебно настроен только по отношению к ее правителям, – клетчатый пиджак, сшитый в районе Тридцать третьей улицы. По счету набежало 875 долларов 25 центов. Римо достал девять бумажек по сто долларов. – Наличные? – удивилась продавщица. – Да. Зелененькие. Продавщица позвала администратора. – Наличные? – удивился администратор. – Ага. Деньги. Мистер Пелфред, администратор, посмотрел одну банкноту на свет и знаком показал, чтобы ему подали другую. Ее он тоже посмотрел на свет, потом пожал плечами. – В чем дело? – спросила Мэй Сун у Римо. – Я плачу наличными. – А чем еще можно платить? – Понимаешь, большей частью покупки совершаются с помощью кредитных карточек. Ты покупаешь то, что тебе нравится, а они вставляют карточку в специальную машину, и в конце месяца в твой банк приходит счет, – А, да. Кредитные карточки. Экономическая эксплуатация трудового народа, сдобренная массовым надувательством – у народа создается впечатление, что он может что-то купить, хотя на самом деле он попадает в рабство к корпорациям, выпускающим карточки. – Ее голос взлетел к самому потолку магазина «Лорд и Тейлор»: – Кредитные карточки надо сжечь на костре вместе с их производителями! – И немедленно! – заявил мужчина в двубортном костюме. Полицейский зааплодировал. Дама в норковом манто расцеловала Мэй Сун в обе щеки. Какой-то бизнесмен сжал кулаки. – Хорошо, мы примем наличные, – сказал мистер Пелфред и громко крикнул: – Наличные! – А что это такое? – спросил один из служащих. – Это что-то такое, чем раньше пользовались все. Что-то вроде того, что опускаешь в телефон-автомат, и все такое прочее. – А, это когда покупаешь сигареты. Только много сразу, так? – Точно. Мэй Сун надела розовое платье, а продавщицы взялись упаковать ее китель, башмаки и серые форменные брюки. Она вцепилась в Римо, прижалась к нему и опустила голову на плечо, глядя, как продавщица складывает китель. – Забавный пиджачок, – сказала девушка. Волосы ее были выкрашены в цвет ржаной соломы, а на груди красовалась пластиковая этикетка с надписью: «Мисс П. Уолш». – Где такие делают? – В Китае, – ответила Мэй Сун. – А мне казалось, что в Китае производят очень изящные вещички – шелк и все такое. – Китайская Народная Республика, – важно изрекла Мэй Сун. – Да-да. Чанки Ши. Народная китайская республика. – Если вы служанка, то так и оставайтесь служанкой, – приказным тоном заявила Мэй Сун. – Заверните пакет и держите язык на привязи за зубами. – Скоро ты захочешь стать царицей, – прошептал ей Римо. Она повернулась и посмотрела на своего спутника: – Когда нам, секретным агентам, приходится жить и работать в феодальном обществе, то мы должны делать все, чтобы ничем не выделяться. Я правильно говорю? – Похоже, так. Мэй Сун надменно улыбнулась: – Тогда почему в должна сносить грубость от холопки? – Эй, послушайте, – заявила мисс П.Уолш. – Я не намерена выслушивать такое от вас, или от кого другого. Если хотите, чтобы я упаковала ваш пиджачок, то будьте добры, ведите себя прилично. Меня в жизни так не оскорбляли! Мэй Сун вся подобралась, напустив на себя вид самой настоящей императрицы, и процедила сквозь зубы: – Ты служанка и должна служить. – Послушай, малютка, – отпарировала мисс П. Уолш. – У нас есть профсоюз, и мы не потерпим таких выходок. Так что, будь добра, говори чуть повежливее, или этот пиджачок полетит тебе в рожу. Мистер Пелфред в этот момент что-то растолковывал своему помощнику насчет наличных, и как с ними обращаться. Услышав пререкания, он, мелко семеня ногами, подбежал к стойке. Топ-топ-топ – простучали его сверкающие туфли по серому мраморному полу. Его круглое лицо лоснилось, дыхание было прерывисто, ручки беспомощно болтались. – Прошу вас, не надо так нервничать, – обратился он к мисс П. Уолш. – Пусть будет повежливее, – бушевала та. – У нас есть профсоюз! – Услышав этот вопль, появилась длинная и тощая, как жердь, суровая женщина в твидовом костюме – явно какой-то профсоюзный босс. Она протопала в направлении шумящей группы людей, сгрудившихся вокруг стойки, где шла упаковка кителя. – Что тут происходит? – важно спросила она. – Всего лишь небольшое недоразумение, – поспешил ответить мистер Пелфред. – Эта покупательница меня оскорбила, – мисс П. Уолш ткнула пальцем в сторону Мэй Сун, а та стояла гордо и неприступно, как бы взирая на ссору между своими собственными служанками. – Что случилось, дорогая? – переспросила суровая женщина. – Расскажи подробно, что произошло. – Я заворачивала для нее этот чудной пиджачок, и тут она заявила, чтобы я прикусила язык, или еще что-то в этом роде. Изображала из себя аристократку, и просто наклала на меня. Просто взяла и наклала. Суровая женщина с ненавистью посмотрела на мистера Пелфреда. – Мы не собираемся мириться с этим, мистер Пелфред, – заявила она. – Она вовсе не обязана обслуживать этого клиента, а если вы ее заставите, то весь коллектив объявит забастовку. Мы не намерены идти ни на какие уступки. Мистер Пелфред беспомощно всплеснул руками. – Хорошо, хорошо. Я сам все упакую. – Нет, нельзя, – заявила суровая женщина. – Вы не член профсоюза. – Фашистская свинья, – холодно изрекла Мэй Сун. – Трудящиеся массы скоро поймут всю гнусность вашей эксплуатации и порвут сковывающие их цепи. – А ты, цветочек лотоса, – обратилась к ней суровая женщина, – заткни свой гребаный ротик, забери свой гребаный пиджачок, и убирайся через гребаную дверь вместе со своим сексапильным дружочком, а не то вылетишь через гребаное окно. А если твоему дружочку это не по душе, то и он вылетит вместе с тобой. Римо поднял руки: – Я любовник, а не боец. – Да уж, плейбойчик, это у тебя на лице написано, – сказала суровая женщина. Мэй Сун с недоумением посмотрела на Римо. – Ты что, собираешься позволить всем этим гадинам так меня оскорблять? – Да, – коротко ответил Римо. Золотистое лицо Мэй Сун окрасилось розовой краской, и, с трудом взяв себя в руки, она сказала ледяным тоном: – Ладно, пошли. Забери китель и платья. – Возьми половину. – Ты возьмешь китель, – приказала Мэй Сун. – Ладно, – согласился Римо и скорбно взглянул на мисс П. Уолш. – У меня к вам большая просьба, не откажите в любезности. Нам далеко идти, и если бы вы могли положить этот пиджак в какую-нибудь коробку или что-то в этом роде, я был бы вам крайне признателен. Все что угодно – коробка, пакет, все сгодится, – Да-да, конечно, – с готовностью отозвалась мисс П. Уолш. – Ой, смотрите-ка, кажется, дождь собирается. Я заверну его в два слоя бумага. У нас на складе есть специальная бумага, пропитанная особым химическим составом. Так что ваш пиджак не промокнет. Продавщица ушла за особой оберточной бумагой, мистер Пелфред мелко-мелко засеменил обратно на свое рабочее место, суровая женщина все с тем же важным видом вернулась в контору, и тогда Мэй Сун снова обратилась к Римо: – Нечего было так пресмыкаться перед ней. А по пути в гостиницу она добавила: – В вашей стране совсем не осталось добродетели. Но уже в вестибюле гостиницы она немного оттаяла, а когда они поднялись к себе в номер, где Чиун восседал верхом на своем сундуке, она уже вся просто булькала от восторга и с воодушевлением щебетала, как здорово, что наконец-то она увидит замечательную школу каратэ, о которой так много слышала, и как все это интересно! Римо незаметно для нее подмигнул Чиуну и сказал ему: – Пошли, мы снова отправляемся в китайский квартал. Полюбуемся на искусство каратэ. А девушку он спросил: – Хочешь поесть? – Нет, – отказалась она. – Я поем после школы каратэ. Она не сказала «мы», отметил Римо про себя. Вероятно, она думает, что к обеду избавится от его общества.Глава восемнадцатая
– Сэр, я вынужден предупредить вас, что, может быть, у вас больше не будет возможности полагаться на нас в этом деле. Смит уже миновал стадию душевного напряжения, и теперь его голос был так же спокоен, как и залив Лонг-Айленд за его окнами – ровная поверхность воды, спокойная без обычных волн и даже ряби. Все было кончено. Смит принял решение, продиктованное складом его характера – того самого характера, за который покойный президент когда-то избрал его для исполнения этого задания, хотя Смит и не хотел его на себя брать; того самого характера, который начал складываться в далекой юности, в незапамятные времена; того самого характера, который говорил Харолду В. Смиту, что долг есть долг, и его надо исполнять, не думая о собственном благополучии. И вот все это кончится его смертью. Римо позвонит. Смит через него передаст Чиуну приказ возвращаться в Фолкрофт. Чиун убьет Римо и вернется в родную деревню Синанджу, в чем ему поможет Центральное Разведывательное Управление. – Вы должны продолжать усилия в том же направлении, – настаивал президент. – Не могу, сэр. Эта троица собирает вокруг себя толпы. Наш телефонный разговор подслушали. К счастью, это были люди из ФБР. Но если бы они узнали, кто мы такие на самом деле, подумайте, в каком глупом положении они бы оказались. Мы будем действовать согласно заранее продуманному плану, пока еще не слишком поздно. Таково мое решение. – А нет никакой возможности оставить того человека на службе? – голос президента слегка дрогнул. – Нет. – Возможно ли, что в ваших планах по расформированию организации что-то не сработает? – Да. – Насколько это вероятно? – Очень мало. – Что ж, если у вас что-то не получится, могу ли я впредь рассчитывать на вас? Это возможно? – Да, сэр, но я очень в этом сомневаюсь, – Как президент Соединенных Штатов я приказываю вам не приводить в исполнение ваш план, доктор Смит. – Прощайте, сэр, и удачи вам. Смит повесил трубку специального телефона с белой кнопкой. Ах, обнять бы снова жену, попрощаться с дочерьми, сыграть еще хоть одну партию в гольф в Уэстчестерском клубе! А ведь он уже почти добился результата восемьдесят ударов на восемнадцать лунок. С какой это стати гольф именно сегодня вдруг приобрел такую важность? Странно. Но с другой стороны – а чем объяснить то значение, которое гольф играет в жизни во все остальные дни? Может быть, уйти сейчас – это наилучший выход. В Библии сказано, что никто не знает своего часа. Но Смит знает это с точностью до секунды. Он опять посмотрел на часы. Еще минута. Он достал из жилетногокармана пакетик с одной ампулой – ей предстоит сделать свое дело. Белая ампула была продолговатой формы, а концы ее были вроде как стесаны, что придавало ей форму гробика. Это чтобы люди знали – это яд, и не приняли ее по ошибке. Смит уяснил себе это правило, когда ему было шесть лет. Такого рода информация не исчезает бесследно, человек живет с ней, хотя, может быть, никогда в жизни она ему практически не понадобится. Перед мысленным взором Смита проносились лица, слова и чувства, выплывшие из глубин сознания – а ему-то казалось, что все это давно забыто. Вспоминая прожитую жизнь, Смит машинально катал пальцами ампулу по записке с распоряжением отправить алюминиевый ящик в Парсиппани, штат Нью-Джерси. Зазвенел аппарат специальной связи. Смит поднял трубку и обратил внимание, что руки его дрожат. Трубка чуть не выскользнула из рук – так вспотели ладони. – У меня для вас хорошие новости, – донесся голос Римо. – Слушаю, – отозвался Смит. – Я думаю, что сумею выйти на нашего друга. Я как раз направляюсь туда, где он сейчас находится. – Очень хорошо, – сказал доктор Смит. – Попутного вам ветра. Кстати, вы можете сказать Чиуну, чтобы он возвращался в Фолкрофт. – Не-а, – возразил Римо. – Он сделает свое дело в лучшем виде. Я знаю, как его можно использовать. – Ну, – протянул Смит. – Он не очень-то вписывается в общую картину. Отошлите его. – Не пойдет, – заявил Римо. – Он мне нужен. Да не волнуйтесь вы так. Все пройдет отлично. – Ну хорошо, – голос Смита звучал совершенно спокойно. – Просто скажите ему, что я прошу его вернуться. О'кей? – Ни-ни. Я знаю ваши штучки. Я ему скажу, и он вернется, что бы там я ему еще ни наплел. Он профессионал. – Вот и вы тоже будьте профессионалом. Я хочу, чтобы он вернулся. – Получите его завтра. – Скажите ему сегодня. – Не будем торговаться, дорогой. – Римо, это приказ. Это очень важный приказ. На другом конце провода замолчали. Часть телефонной линии до определенного пункта вполне могла быть прослушана. Доктор Смит не должен был говорить того, что он только что сказал, но надо было попытаться и власть употребить. Не сработало. – Черт вас побери, вечно вы беспокоитесь по пустякам. Я вам завтра позвоню. Днем больше, днем меньше – вам от этого хуже не станет. – Вы отказываетесь выполнить приказ? – Обратитесь в суд, – донеслись последние слова Римо. Потом – щелчок, и линия отключилась. Доктор Смит вернул трубку на место, вернул ампулу в пакетик, пакетик вернул в жилетный карман и позвонил секретарше: – Позвоните моей жене. Скажите ей, что я поздно вернусь сегодня. Потом позвоните в клуб и закажите для меня на вечер площадку для гольфа. – Да, сэр. Кстати, насчет вашего распоряжения об отправке оборудования из подвала. Отправить? – Не сегодня, – сказал доктор Смит. До двенадцати часов завтрашнего дня никаких забот в обязанностей у Смита не было. Ему оставалось выполнить только одно дело – умереть и унести с собой в могилу всю организацию. Но он не мог сделать этого, пока не был сделан первый шаг – Римо еще был жив. А раз ему больше не предстояло принимать никаких решений, можно и сыграть в гольф. Конечно, за всеми этими заботами и тревогами ему не добиться восьмидесяти ударов. Если он сможет закончить игру хотя бы за девяносто, это уже будет достижением с учетом всех нынешних обстоятельств. Девяносто сегодня – это все равно что восемьдесят в любой другой день. А сегодня дело обстояло настолько серьезно, что Смит даже мог позволить себе «маллиган». Нет, даже два «маллигана». Особенность характера доктора Харолда В. Смита заключалась в том, что вся честность и холодная решительность его – та, что не позволяла отступить ни на шаг от принятого решения, – таяла, как дым, как только он ставил белый мячик на зеленый газон поля. Прежде чем поставить мячик на стартовую отметку на первом треке, доктору Смиту пришлось хорошенько разогреться. К этому его вынуждали: неотвратимость судьбы, низкая температура тела и неуверенность в том, что он сможет точно послать мяч в лунку с расстояния больше шести футов. К тому же не хотелось ударить в грязь лицом при своем последнем выступлении. Но уже после первой лунки Смит был уверен, что добьется своего.Глава девятнадцатая
Берной Джексон упаковал в «дипломат» свой «Магнум» 357-го калибра – револьвер, более известный под именем «пушка с ручкой». Он бы взял и настоящую пушку, но она не поместилась бы ни в «дипломате», ни на первом этаже школы каратэ «Бонг Ри». Он также не прочь был бы взять с собой человек пять крутых ребят из своей команды, а еще лучше – для усиления – и пару мальчиков из команд Бруклина и Бронкса. Но чего он действительно хотел всю дорогу, пока выводил из гаража свой «Флитвуд», по пути чуть не сбив пожарный гидрант, – и точно знал, что хочет именно этого, – так это вообще не появляться возле школы каратэ. Когда он вел свой серый лимузин с откидным верхом, стереомагнитофоном, баром, телефоном и цветным телевизором (в свое время он выложил за машину четырнадцать штук) по Сто двадцать пятой улице, направляясь в сторону Ист-Ривер-драйв, ему на мгновение пришла в голову мысль, что если свернуть на север, то можно будет и уехать подальше отсюда. Конечно, сначала ему пришлось бы вернуться к себе в берлогу и забрать все, что там есть в потайном сейфе. Сколько там? Тысяч сто двадцать. Это всего лишь малая часть того, что он стоит, но с этой суммой он останется жив. Тогда можно будет начать все сначала, и мало-помалу вернуть все. Он контролировал значительную часть операций по местной лотерее, которую называли просто игрой в «числа», и знал, как делать свое дело. Руки его вспотели и плохо держали руль. Вот он проехал под железнодорожным мостом у вокзала Пенн-Сентрал. Ему было девять, когда он впервые осознал, что эта дорога ведет вовсе не в те далекие прекрасные края, а лишь за пределы города Нью-Йорка, где было множество других гнусных городишек, которые не больно-то привечали черных мальчишек вроде Берноя Джексона. Ах, как мудра была его бабушка: «Люди никогда не пожелают тебе добра, сынок». И он верил в это. И в тот момент, когда ему надо было бы особенно поверить в это, восемь лет тому назад, он вдруг почему-то забыл про это. И вот теперь, в полном соответствии с законами жизни в Гарлеме, ему предстояло умереть за принятое однажды неверное решение. Джексон врубил кондиционер на полную мощность, но нашел в этом мало утешения. Ему было и холодно и жарко одновременно. Он насухо вытер правую ладонь о мягкую ткань сиденья. В своем первом «Кадиллаке» он обтянул все сиденья белым мехом – ужасно глупо, но он всю жизнь мечтал об этом. Мех протерся моментально, а уже за первый месяц какие-то сволочи пять раз корежили его машину, даже когда она стояла в гараже. Его нынешний «Флитвуд» был серого цвета, и все, что в нем есть хорошего, было надежно упрятано. Скоро он выедет на Ист-Ривер-драйв. А когда он повернет направо, на юг, к своему конечному месту назначения – к китайскому кварталу, к своей собственной смерти, пути назад уже не будет. В этом было основное отличие Гарлема от белой Америки. В белой Америке люди совершали колоссальные ошибки, и это сходило им с рук. В Гарлеме первая большая ошибка становилась последней. А как все казалось легко и просто восемь лет тому назад – тогда, когда ему надо было вспомнить бабушкины наставления и довериться собственным убеждениям! Но и деньги были неплохие. Он посасывал фирменный напиток бара «Большое яблоко» – три порции виски по цене всего двух, и тут еще один распространитель билетов лотереи – все они тогда перебивались по мелочам – шепнул ему на ухо, что какой-то тип хочет его видеть. Он намеренно продолжал потягивать виски, чтобы не показать свою заинтересованность. Потом он, стараясь придать своему лицу самое равнодушное выражение, вышел из «Большого яблока» на Ленокс-авеню, где его поджидал черный мужчина в сером костюме и в сером автомобиле. Мужчина кивнул, подзывая Джексона к себе. – Нежный Шив? – спросил он и открыл дверь машины. – Ага, – Джексон не стал подходить ближе, а правую руку не стал вынимать из кармана куртки, где лежала изящная «Беретта» 25-го калибра. – Я дам тебе числа и сто баксов, – сказал незнакомец. – На первое число ты поставишь завтра. Насчет второго позвонишь завтра вечером. Поставь только десятку, но не играй со своим боссом Дереллио. Надо было тогда же спросить, почему именно ему подвалила фортуна. Ему надо было сразу задаться вопросом, откуда этот тип так хорошо знает его натуру, знает, что если Джексону велеть поставить все деньги, он не поставит ни цента. Знает, что если ему просто назвать число, он наплюет на это. Но если дать ему сотню и велеть сыграть на десятку, он рискнет такой мелочью, чтобы позвонить и узнать, что будет дальше. Первой мыслью Джексона было: ему поручают сорвать банк. Но не на десятку же! Или этот тип в сером автомобиле хотел, чтобы Джексон сыграл на сотню, и сам добавил еще пятьсот? Но при чем тут он, Нежный Шив? Нежный Шив вовсе не собирался ставить на то, что не поддавалось его контролю. Пусть этим занимаются тихие старушки с их мелкими монетками и большими мечтаниями. Ради этого в Гарлеме и играли в числа. Ради мечты. Те, кто действительно хотел сделать деньги, играли в мужские игры, шли на биржу, где вероятность выигрыша была больше. Но мужские игры – это что-то реальное, и скоро становилось ясно, что вам самим-то фактически поставить нечего, а из грязи деньги не сотворишь. А игра в числа – это сладкая мечта, фантазия. За десятку можно было купить день мечтаний о том, что вы сделаете на пять тысяч четыреста. А всего за двадцать пять центов можно было получить сто тридцать пять долларов и купить себе на них продуктов, или расплатиться за квартиру, или купить новый костюм, иль накупить сладостей – все дело вкуса. Любые мыслимые наслаждения. Ничто другое никогда не заменит в Гарлеме игру в числа. Никогда не угаснет этот вечный азарт, разве что явится кто-то с новой прекрасной мечтой, осуществления которой не надо ждать долго – сегодня поставил, а завтра вперед, до ближайшей кондитерской! Джексон поставил и выиграл. А вечером позвонил, чтобы узнать второе число. – Теперь, – сказал ему знакомый голос, – поставь на числа 851 и 857, но не играй по-крупному. Поставь у своего босса Дереллио и скажи друзьям, чтобы тоже поставили. И позвони опять завтра вечером. Число 851 выиграло, но Дереллио потерял не слишком много, потому что друзья Джексона не послушались его. Нет, они не то чтобы не доверяли ему, но просто они тоже не хотели рисковать понапрасну. Вечером он опять позвонил, и голос сказал ему: – Завтрашнее число – 962. Скажи всем своим, что твое чутье сегодня сильно как никогда. И скажи им, что ты будешь ставить только за себя, а они пусть лично идут к Дереллио. И сами пусть ставят на это число. На следующий день игра пошла по крупному. И когда на предпоследней странице «Дейли ньюс» в разделе объявлений напечатали число 962, с Дереллио было кончено. Он принял все ставки, и теперь ему предстояло выплатить четыреста восемьдесят тысяч. На следующий вечер голос сказал: – Встретимся через час на пароме, идущем на остров Стэйтен. На пароме было жутко холодно, но тот тип из серой машины, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания. Он был упакован в теплое пальто на меху, и меховые сапоги, и меховую шапку. Он протянул Джексону «дипломат». – Здесь полмиллиона. Расплатись со всеми, кто ставил у Дереллио. И позвони мне опять завтра вечером. – Что за игру ты ведешь? – спросил его Джексон. – Ты не поверишь, – отозвался тот, – но чем больше я узнаю, что я делаю, тем меньше понимаю, зачем я это делаю. – Ты говоришь не как брат. – Да, в этом проблема со всеми черными, которые выходят наверх. Всего хорошего. – Подожди минутку, – сказал Джексон, не переставая прыгать по палубе парома с «дипломатом», зажатым между колен, в изо всех сил колотя себя руками, чтобы согреться. – А что если я просто возьму этот чемоданчик и смоюсь? – Как тебе сказать, – устало отозвался незнакомец. – Мне все-таки кажется, ты парень неглупый, и не захочешь смываться, пока не узнаешь, от кого смываешься. А чем больше ты будешь знать, тем меньше тебе захочется смываться. – Не понял, красавчик. – Я и сам ничего не понимаю с тех самых пор, как взялся за это дело. Тут требуется только точность. – Черный незнакомец еще раз попрощался и ушел. А Джексон расплатился с игроками и взял на себя все операции, которые раньше шли через Дереллио. Раз уж ему дали полмиллиона, чтобы выбросить на ветер, почему бы им не дать ему еще миллион на личные нужды. А тогда уже можно будет и смыться. Но он не смылся. Он не смылся и тогда, когда получил причитающуюся ему сумму. Он не смылся даже тогда, когда однажды ночью ему приказали стоять на углу улицы и ждать, когда, спустя час, белый человек скажет ему: «Можешь идти». Еще через полчаса Дереллио и двух его сотоварищей нашли в соседнем магазине со сломанными шейными позвонками, а за Нежным Шивом внезапно закрепилась репутация человека, способного убить троих голыми руками, это невероятно повысило уровень честности в рядах распространителей, работающих на него. И в уплату за все это шли лишь мелкие услуги, которые ему время от времени приходилось оказывать чернокожему красавчику с усталым голосом. Всего лишь мелкие услуги. Обычно – информация, а иногда его просили приладить вот эту штучку тут, а вон ту – там, или достать надежного свидетеля для какого-нибудь судебного процесса, или, наоборот, – проследить, чтобы у другого свидетеля оказалось достаточно денег, чтобы уехать из города. И в течение года его основной работой стал сбор информации в районе, простирающемся от стадиона для поло до Центрального парка. Даже каникулы на Багамских островах принадлежали не ему. Он оказался в классной комнате, и белый старик с венгерским акцентом начал обсуждать с ним такие вещи, о которых, как полагал Джексон, знала только улица, но называл он их такими именами, которыми сам Джексон никогда не пользовался. Он узнал и про прикрытие, и про явки, и про пароли, и про степени надежности. Ему особенно понравились степени надежности. Попросту говоря, это когда надо сразу определить, свой человек или чужой, насколько ему можно доверять, и не заложит ли. А потом, однажды осенью, в его службу информации начало поступать очень много запросов по поводу азиатов. Так, ничего особенного. Просто любая информация о любых азиатах, которая могла вдруг случайно всплыть. И вот теперь красавчик появился снова и сказал Нежному Шиву, что пришла пора сполна расплатиться за все хорошее, что он имел. Ему предстояло убить человека, чей портрет находился в запечатанном конверте, и сделать это надо было у входа в школу каратэ «Бонг Ри». Красавчик особо подчеркнул, что Нежный Шив не должен вскрывать конверт, пока он не уйдет. И вот Нежный Шив во второй раз в жизни увидел это лицо. Высокие скулы, глубоко посаженные карие глаза, тонкие губы. В первый раз он его видел тогда, когда стоял на углу, где ему было велено, и этот человек вышел из магазина, в котором чуть позднее нашли труп Дереллио, и сказал просто: «Можешь идти». Теперь ему предстояло снова встретиться с ним, и на этот раз, Нежный Шив должен был всадить в него пулю. И когда Нежный Шив сворачивал по Ист-Ривер-драйв на юг в сторону Манхеттена, он уже знал, что его приносят в жертву. Что-то разладилось в огромной машине, частью которой он был. А хозяином машины был тот красавчик. И хозяин решил, что одно маленькое черненькое колесико пора выбросить и заменить новым. Ну что ж, заменим детальку, одним черномазым больше, одним меньше – какая, в конце концов, разница? Нежный Шив свернул направо по Четырнадцатой улице, потом развернулся на сто восемьдесят градусов, доехал до шоссе Ист-Сайд, и направился на север. В кармане у него было восемьсот долларов. Он не станет заезжать домой за деньгами, он даже не станет запирать машину, когда приедет в Рочестер. Он не оставит ни малейшей зацепки, и никто его не выследит. Пусть забирают деньги. Пусть кто угодно забирает машину. Пусть берут все. Он хочет жить. – Ну парень, – сказал он себе. – Они и вправду заставили тебя пошевеливаться. Он почувствовал себя счастливым оттого, что ему предстояло прожить еще один день. И чувствовал себя так до тех пор, пока не доехал до проспекта майора Дигана – проспекта, ведущего на скоростную автостраду, а там уже – прочь из города. У дороги сидела негритянская семья. Рядом стоял заглохший «Шевроле» 57-го года выпуска – обшарпанные, побитые, покореженные останки автомобиля, явно испустившего дух. Но Джексон решил, что сумеет привести его в движение. Он подъехал к этой семье, бесшумно притормозив и мягко прошелестев шинами, и остановился на маленьком островке травы, росшей у забора, отделявшего проспект майора Дигана от Бронкса – Бронкса негров и пуэрториканцев, где в умирающих домах жизнь била ключом. Он открыл дверцу и вышел. Затхлые запахи волной нахлынули на него. Он разглядел эту негритянскую семью. Четверо мальчишек гоняли консервную банку. Все они были одеты в такую рвань, какую не найдешь даже и у Армии Спасения. Сам Нежный Шив Джексон лет пятнадцать назад вполне мог бы оказаться одним из этих мальчишек. Они прервали игру и уставились на него. Отец семейства сидел на земле у левого переднего крыла автомобиля, спиной к спустившей, совершенно лысой шине. На лице его застыло выражение безропотной покорности судьбе. Женщина, старая, как род человеческий, и усталая, как мельничный жернов, храпела на переднем сиденье. – Как дела, брат? – Прекрасно, – ответил отец семейства. – У тебя найдется запасное колесо? Может подойдет? – У меня есть целая машина, и она подойдет. – Кого я должен убить? – Никого. – Звучит прекрасно, но… – Что «но»? – Мне до твоих колес не добраться. Ты не один. Нежный Шив, оставаясь по-прежнему спокойным, медленно развернулся и посмотрел на свой «флитвуд». Рядом с ним стояла ничем не примечательная черная машина. Из нее на Джексона глядело черное лицо – все тот же красавчик, человек на пароме, человек, который называл числа, обучал приемам игры, отдавал приказания. У Джексона похолодело в желудке. Руки опустились, словно парализованные электрическим током. Красавчик посмотрел ему прямо в глаза и покачал головой. Джексону ничего не оставалось, кроме как кивнуть в ответ. – В душу мать, – прохрипел он, и человек в машине улыбнулся. Джексон снова обернулся к отцу семейства, по-прежнему садящему на траве, сунул руку в карман и протянул тому все деньги, какие у него только были, оставив себе лишь двадцать долларов. Тот посмотрел на него с подозрением. – Возьми, – сказал Джексон. Человек не пошевелился. – Ты умнее меня, брат. Возьми. Мне это не надо. Я мертвец. Никакой реакции. И тогда Нежный Шив Джексон бросил деньги на переднее сиденье останков «Шевроле» 57-го года выпуска и вернулся к своему «Флитвуду», за который оставалось уплатить последний взнос – жизнь Берноя (Нежного Шива) Джексона.Глава двадцатая
Римо Уильямс первым заметил человека с «Магнумом» 357-го калибра. Затем человек в двубортном пиджаке, у которого подмышкой что-то оттопыривалось, заметил Римо. Потом он вымученно улыбнулся. Римо улыбнулся в ответ. Человек стоял у входа в здание без лифта, под вывеской, приглашающей подняться по лестнице наверх и попасть в одну из лучших школ самообороны в Западном полушарии. – Как тебя зовут? – спросил Римо. – Берной Джексон. – Как ты хочешь умереть, Берной? – Никак, – честно признался Берной. – Тогда скажи мне, кто тебя послал. Берной изложил ему историю своей жизни. Черный босс. Числа и сорванный куш. Потом – как он стоял на углу улицы рядом с тем местом, где были убиты три человека. Система сбора информации. – На том углу я тебя видел. – Верно, – подтвердил Римо. – Похоже, мне надо бы тебя убить. Рука Нежного Шива потянулась к кобуре. Римо костяшками пальцев ударил его по запястью. Джексон скривился от боли и здоровой рукой схватился за онемевшее запястье. На лбу у него выступили капельки пота. – Все, что я могу тебе сказать, белая вонючка, это то, что все вы – гнусные мерзавцы. Самые гнусные, самые грязные, самые гребаные ублюдки на планете Земля. – Надеюсь, это так, – отозвался Римо. – А теперь вали отсюда. Нежный Шив развернулся и пошел прочь, а Римо долго смотрел ему вслед, испытывая странное чувство симпатии к человеку, который, сам того не зная, явно был агентом КЮРЕ. На Римо начали охотиться уже свои. Берной Джексон подослан ими. Но где-то в глубине души Римо ощущал свое родство с этим парнем, и Берной остался жив. Обидно было другое – то, что он стал объектом охоты со стороны своих. И теперь он больше не мог никому доверять. Но зачем они подослали этого Джексона? Наверное, вся фирма КЮРЕ скомпрометирована окончательно и бесповоротно. А зачем тогда продолжать поиски Лю? Впрочем, что еще остается? Римо вошел в здание. Поднимаясь по узкой скрипучей лестнице, он чувствовал за своей спиной дыхание Чиуна. Стены когда-то были выкрашены зеленой краской, но она почти скрылась под слоем жира и пыли. Тусклая лампочка на втором этаже высвечивала красную стрелку. Краска свежая – стрелка тут появилась недавно. Мэй Сун шла за Чиуном по пятам. – Ах, как здорово работать с тобой, Римо! – пропел Чиун. – Изыди, – Ты, оказывается, не только знаменитый сыщик и государственный секретарь, но еще и великий благодетель человечества. Почему ты позволил тому типу уйти? – Плюнь и слизни. – Он выследил и узнал тебя. А ты дал ему уйти. – Прими таблетку цианистого калия. На втором этаже Римо остановился. Чиун и Мэй Сун ждали внизу. – Ты любуешься красотой лестницы или обдумываешь свои новые подвиги на ниве благотворительности? – с безмятежным видом спросил Чиун. Чиун, кто же еще? Римо всегда знал это, но не хотел верить. Никто другой ведь не справится. Не Джексон же. Но Чиун его не уничтожил. Не сумел? Это отпадает. На какое-то мгновение у Римо промелькнула мысль, что Чиун отказался, потому что любит его. Но эта абсурдная мысль улетучилась так же быстро, как прилетела. Если Римо должен умереть, Чиун сделает то, что надо. Просто очередное задание. Значит, до Чиуна не дошел приказ. Что-то нарушилось в цепочке связи. Римо вспомнил свой телефонный разговор со Смитом, и то, как Смит настаивал, чтобы Римо велел Чиуну возвращаться в Фолкрофт. Ясно – это был условный сигнал, а Рима не передал его. План дальнейших действий стал теперь очевиден, Резкий удар в желтое горло того, кто стоит несколькими ступеньками ниже. Оглушить его. Убить. А потом – бежать. И все дальше, дальше… Это – единственный шанс. Чиун насмешливо смотрел на него снизу. – Ну что, – спросил он, – мы решили остаться тут навсегда и стать элементом пейзажа? – Нет, – с трудом выдавил из себя Римо. – Мы идем внутрь. – Вот увидите – боевые искусства Востока – это чудесное зрелище. Я уверена, вы не пожалеете, – сказала Мэй Сун. Чиун улыбнулся. Мэй Сун обошла их и открыла дверь. Чиун и Римо прошли следом за ней и оказались в огромном зале с низким потолком. Стены были выкрашены в белый цвет, солнце проникало сквозь расписные окна. Это был явно оборудованный под спортзал чердак. Справа – обычные штучки, какие найдешь в любой школе каратэ: мешки с песком, черепица, кирпичи и огромный ящик, наполненный бобами, – это для того, чтобы укреплять пальцы. Мэй Сун уверенно прошла в небольшую каморку за стеклянной перегородкой. Там стоял простой деревянный стол, за которым восседал молодой азиат в белом борцовском кимоно, подпоясанном красным поясом. Голова его была чисто выбрита, черты лица – правильные, выражение – спокойное, то самое спокойствие, которое достигается годами тренировок и самоограничения. Чиун шепнул на ухо Римо: – Большой мастер. Один из восьми подлинных красных поясов. Очень молодой – всего сорок с небольшим. – На вид ему не больше двадцати. – Большой, большой мастер. Он мог бы преподать тебе интересный урок, если бы ты, конечно, сам захотел, чтобы урок получился интересным. А вот отец его мог бы преподать тебе более чем интересный урок. – Это опасно? – Ты абсолютно невоспитанный юноша. Как смеешь ты думать, что человек, которого я тренировал долгие годы, может опасаться какого-то там каратиста с красным поясом? Это глупо и очень обидно. Я отдал тебе лучшие годы своей жизни, а ты смеешь говорить такое. – Чиун немного понизил голос: – Ты юноша не только очень глупый, но и очень забывчивый. Ты забыл, что человек, которого обучили настоящему боевому искусству, не может не победить самого лучшего каратиста. Даже человек, передвигающийся в инвалидном кресле. Каратэ – это чистое искусство. Самые азы. Слабость его в том, что в каратэ убивают лишь изредка. Лишь маленький сегмент большого круга. Мы владеем всем кругом. А они нет. Римо смотрел на Мэй Сун. Она стояла спиной к ним и разговаривала с азиатом в красном поясе. Тот внимательно ее слушал. Потом он поднял глаза, посмотрел на Римо, но внимание его приковал к себе Чиун. Он вышел из-за перегородки и, не отрывая глаз от Чиуна, направился к ним. Не дойдя пяти футов, он остановился как вкопанный. Челюсть у него отвисла, и казалось, что вся кровь отхлынула от лица. – Нет, – простонал он. – Нет. – Я смотрю, господин Киото, вы очень рано заработали свой красный пояс. Ваш отец, наверное, очень гордится вами. В вашей семье всегда обожали танцы. Я почитаю за честь оказаться в вашем обществе, и прощу вас засвидетельствовать мое нижайшее почтение вашему досточтимому отцу. – Чиун слегка поклонился. Киото застыл на месте. Наконец взял себя в руки и грациозно поклонился в пояс. Потом сделал несколько шагов назад и налетел на Мэй Сун. На стене в глубине зала висела табличка «Раздевалка». И вдруг из маленькой дверцы вышла группа людей – семь негров, все с черными поясами. Они выстроились фалангой и молча направились туда, где Киото принимал гостей. Их движения были изящны, белые борцовские кимоно развевались при ходьбе, и вместе они казались единым организмом, где трудно было отличить одного от другого. – Назад! Уходите! – заорал Киото. Но они шли своим путем, и наконец, сгрудились вокруг Чиуна и Римо. – Не волнуйтесь, господин Киото, – успокоил Чиун хозяина школы, – Я всего лишь безобидный наблюдатель. Я даю вам слово, что сам я не вмешаюсь в то, что здесь будет происходить. Киото недоверчиво посмотрел на него. Чиун слегка поклонился и улыбнулся. И тут заговорил один из негров. Высокий, рост – шесть футов четыре дюйма, вес – двести сорок пять фунтов, и ничего лишнего. Его ухмыляющееся лицо казалось маской, вырезанной из черного дерева. – Мы, люди из третьего мира, не имеем ничего против нашего брата из третьего мира. Нам нужна только белая вонючка. Римо глянул на Мэй Сун. Лицо ее оцепенело, губы были крепко стиснуты. Все ее чувства обострились, а нервы напряглись куда сильнее, чем у Римо, – ему просто предстояло сделать то, чему его учили. По интенсивности испускаемых сигналов влюбленная женщина, предающая своего любовника, может сравниться с диспетчерским пультом крупного аэропорта. – О многомудрый мастер всех искусств, правильно ли я понял вас – вы не станете вмешиваться? – спросил Киото. – Я тихонько отойду в сторонку и посмотрю, как все эти люди будут нападать на одного несчастного белого человека. Ибо я вижу, что именно это сейчас и должно произойти, – Чиун произнес эти слова тоном проповедника, потом он ткнул пальцем в сторону Мэй Суй и добавил: А ты, неверная женщина, обманом завлекшая ничего не подозревающего юношу прямо в пасть смерти, стыдись! – Эй, старик! Не жалей белую вонючку. Он наш враг, – заявил человек с лицом из черного дерева. Римо выслушал весь этот обмен репликами и зевнул. Весь драматический пафос Чиуна не произвел на него ни малейшего впечатления. Ему уже и раньше доводилось видеть, как Чиун изображает самоуничижение. А сейчас Чиун просто заводил их, хотя, судя по их настроению, в особой подзарядке они не нуждались. – Отойди в сторону, – крикнул предводитель Чиуну. – А то мы тебя задавим. – У меня к вам нижайшая просьба, – взмолился Чиун. – Я знаю, что сейчас этот несчастный умрет. Я хотел бы с ним попрощаться. – Не разрешайте ему, он передаст пистолет или еще что! – закричал один из негров. – У меня нет оружия. Я мирный и спокойный человек, нежный цветок, брошенный на бесплодную каменистую почву конфликта. – Эй, что он несет? – раздался голос мулата с громадной пышной шевелюрой «афро» – копна курчавых волос, бурьяном разросшихся на его темно-коричневой голове. – Он говорит, он без оружия, – сказал предводитель. – Странный косоглазый. – Не говори «косоглазый». Он – третий мир, – сказал предводитель и обратился к Чиуну: – Да, старик, попрощайся с белой вонючкой. Революция наступает. Римо равнодушно наблюдал, как все семеро подняли вверх стиснутые кулаки чуть не до самого потолка. Интересно, подумал он, какую сумму я помогу сэкономить мэрии города Нью-Йорка на программах социальной защиты? Впрочем, может быть, они – ребята серьезные, тогда я сильно улучшу статистику преступлений. Семеро негров ударили друг друга по рукам с возгласом: «Вместе мы сила, братья!» Римо поглядел на Чиуна и пожал плечами. Чиун дал знак Римо наклониться к нему поближе. – Ты не понимаешь, насколько все это важно. Я лично знаю отца Киото. У тебя не слишком хорошие манеры, и когда ты волнуешься, это плохо сказывается на грации твоих движений. Я не исправлял этих ошибок, потому что со временем они сами исчезнут, а исправлять их сейчас – значит снижать твои атакующие способности. Но вот чего ты должен избегать любой ценой. Ни в коем случае не вкладывай в удар всю свою силу, потому что это видно сразу, и отец Киото узнает о твоих плохих манерах. Представляешь, мой ученик – и вдруг недостаточно грациозен. – Ни фига себе – мне бы твои проблемы, – ответил Римо. – Не иронизируй. Для меня это очень важно. Быть может, у тебя нет никакой гордости, но я – человек гордый. И я не хочу, чтобы мне было стыдно. За тобой ведь наблюдают не белые и черные люди, а желтый человек с красным поясом, чей отец знает меня лично. – Да ведь и я буду драться не с Амосом и Энди, – прошептал Римо. – Ребята, похоже, крутые. Чиун бросил взгляд через плечо Римо на группу негров. Некоторые из них сняли куртки, чтобы продемонстрировать Мэй Сун свои мускулы. – Амос и Энди, – сказал Чиун. – Хоть я и не знаю, кто это. Ну, пожалуйста, сделай одолжение, исполни мою просьбу. – А ты при случае сделаешь мне одолжение? – Ладно, ладно. Помни одно: самое главное – это не опозорить меня и мою школу. Чиун поклонился, и даже сделал вид, что утирает слезу. Он отступил в сторону и знаком велел Мэй Суй и Киото присоединиться к нему. Один из негров с обнаженным торсом гордо демонстрировал бугристые плечи и великолепный живот, весь покрытый мышцами и напоминающий стиральную доску. Тяжелоатлет, подумал Римо. Ничего особенного. Негр махнул рукой Чиуну, Киото и Мэй Сун, чтобы стояли на месте и не двигались. – Он мой ученик, но я его учил всего несколько дней, – громко сказал Чиун, обращаясь к Киото. – Эй, стойте там, где вы есть. Все! – крякнул негр с великолепной мускулатурой. – Я не хочу задеть братьев из третьего мира. Римо услышал, как Киото насмешливо фыркнул. – Насколько я понимаю, – продолжал Чиун, – это ученики вашего славного дома? – Они просто заглянули сюда, – произнес Киото. – Просто заглянули? – в негодовании воскликнул один из негров. – Мы работаем здесь уже несколько лет. – Благодарю вас, – сказал Чиун. – А теперь мы посмотрим, чего стоят несколько лет в школе Киото по сравнению с несколькими скромными советами школы Синанджу. Прошу вас, начинайте, если вы готовы. Римо услышал, как Киото простонал: – О боже, почему мои предки вынуждены наблюдать все это? – Не волнуйтесь, – сказал негр. – Вам нечего будет стыдиться. Вы будете гордиться нами. Гордиться черной мощью. – Мое сердце трепещет при виде вашей черной мощи, – сказал Чиун. – А мое преклонение перед домом Киото не знает границ. О, горе мне и моему другу! Семь черных тел рассыпались веером, готовые убивать. Римо приготовился к атаке, не сдвигая центр тяжести ни взад, ни вперед, ни вправо, ни влево, чтобы при необходимости совершить резкое движение в любую сторону. Забавно. Чиун дает наставления, чтобы он следил за манерами. А Римо в наставлениях не нуждается. Сегодня Чиун впервые увидит своего ученика в деле, и Римо хотел – а он редко чего-нибудь хотел, – чтобы папочка его похвалил. Значение имеют не стиль, не манеры, а только результаты. В этом было отличие подготовки Римо от принципов каратэ, но теперь ему приходилось думать о стиле. И это могло привести к самым печальным результатам.Глава двадцать первая
Их было семеро, и Римо приготовился сделать шаг вправо, потом наискосок влево, сломать двоих, вернуться назад, сломать еще одного и начать все сначала. Это оказалось ненужным. Самый здоровый – тот, с лицом из черного дерева, – выступил вперед. Его буйная шевелюра была подстрижена как живая зеленая изгородь. Он выставил руки вперед, расслабив кисти. Один из негров, не работающий в стиле «богомола» школы кунфу, рассмеялся. Крупные сильные мужчины редко работают в стиле «богомола». Это для маленьких и слабых, чтобы уравнять шансы. Если эта горилла ускользнет от удара Римо, с Римо будет покончено одним ударом. – Эй, Пигги, – крикнул тот, что смеялся. – Что прыгаешь, как педик? Движения Пигги были очень быстрыми для человека его комплекции. Шаг вперед, удар в голову. Римо нырнул и воткнул пальцы ему в солнечное сплетение, потом, как мясник, ребром ладони рубанул шею, колено вверх – от лица ничего не осталось, и – чтобы покончить с этим – пальцами проткнул висок. Тело упало на татами без звука, на остатках лица было написано изумление. Левая рука так и осталась согнутой по-богомольи. Их было шестеро – шесть ошарашенных лиц с широко раскрытыми глазами. И тут кому-то пришла в голову верная мысль – атаковать всем сразу. Все это было похоже на массовые беспорядки на расовой почве – только погромщики непонятно почему были в борцовских одеяниях. – Держи вонючку! Убей бледнолицего! Убей! Их вопли эхом отскакивали от стен зала. Римо посмотрел на Чиуна, надеясь прочитать похвалу на его лице. Ошибка. Черная рука воткнулась ему в лицо, и он увидел ночное небо, усыпанное яркими звездами, а потом он понял, что падает, и увидел, как татами стремительно надвигается на него, перед ним возникли руки и ноги, и черные кулаки, и вытянутые пальцы, и он почувствовал, как чья-то нога вот-вот вонзится ему в пах. Одной рукой он зацепил эту ногу чуть повыше икры, и, воспользовавшись скоростью падения, перекинул тело, с которым эта нога соединялась, через голову. Потом ногой ударил в чей-то пах, и, перекувырнувшись, встал на ноги. Затем схватил одну из пышных причесок и ударил по ней сверху, размозжив череп. Безжизненное тело плюхнулось на татами. Еще один черный пояс нанес удар ногой. Римо схватил его за щиколотку и протащил ногу вперед, а когда тело оказалось совсем рядом, он резко поднял вверх большой палец и воткнул его негру в спину, разорвав почку. Потом отшвырнул визжащее тело в сторону. Теперь их было четверо, и они уже не так горели желанием уделать белую вонючку. Один, нежно гладящий сломанное колено, уже явно был преисполнен братских чувств. Три черных пояса полукругом обступили Римо. – Все вместе, разом. Вперед. На счет три, – сказал один. Это было разумно. Он был очень черен, черен как ночь, борода клочьями торчала в стороны. Даже глаза у него были без белков – просто черные факелы ненависти. На лбу выступил пот. Ему не следовало бы так открыто демонстрировать свою ненависть – это мешало держать себя в руках. – Не похоже на кино, а, Чернушка? – спросил Римо и рассмеялся. – М-мать, – прохрипел черный пояс слева от Римо. – Это мольба о помощи? Или полслова? – спросил Римо. – Раз! – крикнул тот, что ненавидел. – Два! – крикнул тот, что ненавидел. – Три! – крикнул тот, что ненавидел и нанес удар ногой, а двое других – прямые в голову. Римо опять нырнул и оказался за спиной у того, что ненавидел. Он развернулся, зацепил его ногу и резко крутанул. Они оказались рядом с ящиком, наполненным бобами. В этом ящике бобы лежали слоем в восемь дюймов, и тренеры и ученики укрепляли пальцы, тыкая руками в эти бобы. Римо резко ткнул рукой в бобы, но не достал до дна. А не достал он до дна по одной простой причине – просто между рукой и дном оказалось ненавидящее лицо. Впрочем, оно уже перестало ненавидеть, потому что, войдя в ящик на такой скорости, перестало быть лицом. Оно стало бесформенной массой. Бобы впились в глаза. Глядя сверху, казалось, что черный пояс, ослабевший от ненависти и страха, пил со дна ящика, спрятав голову в бобах. Кровь проступила сквозь бобы, и они начали разбухать. Римо в ритме вальса прошелся туда, где лежали кирпичи, черепица, кафельные плитки. А два оставшихся черных пояса размахивали руками и ногами в районе его головы. Он поднял с пола два куска серого кирпича и начал насвистывать, отражая удары рук и ног и задавая ритм ударами кирпичей друг о друга. Уйдя от одного из ударов, он стукнул кирпичами друг о друга, но между ними выросла прическа «афро». Где-то внутри густой копны волос была голова. Кирпичи отчаянно пытались встретиться. Но они раскололись. Как и голова под пышной шевелюрой. Прическа и голова с разинутым ртом грохнулись на татами. Остатки кирпича полетели в воздух. У последнего негра взвился в воздух локоть, но пролетел мимо цели, и он очень выразительно изрек: – М-м-мать! Он стоял перед Римо, руки бессильно опущены, лоб покрыт потом. – Не знаю, что в тебе такого, но я ничего не могу поделать. – Ага, – сказал Римо. – Извини, приятель. – Пошел ты, вонючка, – тяжело дыша, ответил негр. – Вот так-то, дорогой, – произнес Римо, и, когда негр предпринял последнюю отчаянную попытку, перебил ему горло ребром ладони. Труп еще бился в конвульсиях, а Римо уже снял со всех черные пояса и направился к тому, у которого было сломано колено, и который пытался уползти в раздевалку. Он помахал черным поясом перед его лицом. – Хочешь легко и без забот заработать еще один? – Нет, ничего не хочу. – Не хочешь убить белую вонючку? – Нет! – заорал черный пояс, стоя на четвереньках. – Да ладно! Неужто ты из тех, которые показывают свою храбрость только в пустых поездах метро, да еще среди маленьких детей? – Послушай, я не хочу лишних неприятностей. Я ничего не сделал! Почему ты такой жестокий? – Ты хочешь сказать, что когда вы уродуете кого-то – это революция? А когда кто-то бьет вас – это жестокость? – Нет! – Негр закрыл голову руками в ожидании удара. Римо пожал плечами. – Отдай ему черный пояс школы Киото! – пропел Чиун. Римо заметил, как краска гнева залила лицо Киото, но он быстро взял себя в руки. – Впрочем, если пожелаете, – самым милым тоном сказал Чиун Киото, – вы, наставник с многолетним опытом, могли бы научить боевым искусствам моего скромного ученика, с которым я едва перемолвился несколькими словами. – Это не скромный ученик, – отозвался Киото. – И вы научили его не боевому искусству, а обучили принципам школы Синанджу. – Материалом для школы Синанджу стал всего лишь белый человек. Но – делать нечего – приходится работать с тем, что есть, и нам пришлось постараться и поработать получше. – Черный пояс со сломанным коленом на четвереньках уползал в раздевалку. Киото обернулся на звук, и Чиун сказал: – У этого человека есть все данные, чтобы стать чемпионом. Я расскажу вашему достопочтенному отцу, каких успехов вы добились в подготовке легкоатлетов. Он будет счастлив узнать, что вы бросили опасное и рискованное ремесло. Римо аккуратно свернул черный пояс, подошел к Киото и швырнул пояс ему: – Продайте его еще кому-нибудь. Школа каратэ выглядела так, будто по ней только что пронесся смерч. Чиун казался счастливым, но сказал: – Достойно сожаления. Твоя левая рука все еще не выпрямляется как должно. Лицо Мэй Сун было пепельного цвета. – Я думала… мне казалось… американцы… слабые. – Еще какие! – заулыбался Чиун. – Спасибо, что привела меня сюда, – сказал Римо. Хочешь сходить еще куда-нибудь? – Да, – ответила Мэй Сун, помолчав. – Я хочу есть.Глава двадцать вторая
Во время долгого перехода ничего подобного не случалось. В те дни, когда им приходилось скрываться в пещерах Яньаня, ничего подобного не случалось. И в идеях Мао Цзэдуна ответа не находилось. И даже в самом духе Мао ответа не было. Генерал Лю заставил себя вежливо выслушать новости, которые принес ему гонец. В гнилые времена империи, зло, содержащееся в сообщении, пало бы на голову гонца. Но времена наступили новые, и генерал Лю просто сказал: – Вы можете идти. Благодарю вас, товарищ. Ничего подобного никогда раньше не случалось. Гонец отдал честь и ушел, закрыв за собой дверь. Генерал Лю проводил его взглядом и остался один в комнате без окон, где пахло масляной краской, где стоял всего один стул и кровать, а вентиляция работала ужасно. Другие генералы пусть живут в роскоши, но народный генерал не должен подчеркивать свое высокое положение. Другие генералы пусть строят себе дворцы как у императоров, но только не он. Он был подлинно народным генералом – он хоронил своих братьев в горах, и оставил под снегом сестру, он в тринадцать лет был призван на работы на полях мандарина, а его сестра в то же время – на работу в постели мандарина. Величие генерала Лю как народного генерала заключалось не в его важности и чванстве, а в его жизненном опыте. Он за десять миль нюхом мог почуять, что за противник перед ним. Он видел, как солдаты насилуют и грабят, но он видел и то, как солдаты возводят города и строят школы. Он видел, как один человек может уничтожить целый взвод. Но он никогда раньше не видел то, что видел сейчас. И кто бы мог подумать, что это происходит в Америке – в стране, где все так обожают бытовые удобства и легкуюжизнь! Он снова взглянул на записку, которую держал в руке, и вспомнил все записки, которые ему приходилось читать в эти три дня, что он скрывается. Сначала были наемные бандиты в Пуэрто-Рико. Не революционеры, но профессионалы в своем деле. Они потерпели неудачу. Затем был Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-РисГернер, человек, о котором было известно, что у него не бывает промахов. Но и он потерпел неудачу. Потом была банда «Вэй Чин». И они тоже потерпели неудачу. И когда вооруженные люди и уличные банды потерпели неудачу, настал черед могучих рук и черных поясов каратэ. Он снова перечитал записку. Они тоже потерпели неудачу. Они не выполнили ни одной из двух поставленных задач: не уничтожили тех, кто пытается разыскать генерала, и не привели к нему его возлюбленную жену, с которой он прожил всего один год. И если генерал Лю и его люди будут и дальше терпеть неудачи, то может случиться так, что народ Китая окажется во власти миротворцев в Пекине, и забудет про годы тягот и лишений, и тогда что же – конец революции? Разве не понимают они, что Мао – всего лишь человек? Великий человек, но всего лишь человек, а людям свойственно стареть и слабеть, и желать смерти тихой и спокойной. Разве не видят они, что это заключение мира с империализмом на самом деле шаг назад, отступление? И когда? Теперь, когда победа так близка. Неужели сейчас, в двух шагах от победы, они отдадут себя во власть этому сыну мандарина, премьеру, и сядут за один стол вместе с издыхающим капиталистическим чудовищем? Нет, если только генерал Лю сумеет помешать этому. Генерал не потерпит никакого мира с империализмом. Ему удалось провести премьера – тот даже не понял мотивов действий генерала. Он приложил максимум усилий для того, чтобы его не считали лидером «партии войны» в Китае. Он был просто народным генералом до того самого момента, как премьер избрал его своим посланником, который должен был уладить все детали встречи премьера с этой свиньей – американским президентом. Это он организовал отравление эмиссара на борту самолета, а когда планы премьера посетить США не изменились, он вызвался лететь в Америку. А потом он переоделся в европейскую одежду, застрелил своих людей, скрылся, и никем не замеченный сел на поезд, который и привез его сюда. Не должно было быть никаких осложнений, и он собирался тихо и спокойно просидеть тут семь дней – весь срок, который премьер отвел американцам. Но этот невероятный американец спутал все карты, а сейчас он, вероятно, уже подбирается к самому логову генерала. Когда его соратники услышат, что случилось в школе каратэ, они могут совсем пасть духом. Нужно немедленно поднять их боевой настрой. Генерал Лю сел на жесткую кровать. Он трижды обдумает свои планы, рассмотрит все детали с трех разных сторон. А потом он будет говорить с людьми. Когда все будет готово, он предпримет решительные действия, а когда его план увенчается успехом, он снова будет держать в руках Мэй Сун, прекрасный цветок, единственную отраду его жизни, единственное, что у него есть, кроме сознания долга. На этот раз неудачи быть не должно. И ему не помешает даже этот невероятный американец, который снова воскресил старинные китайские предания и сказки. Да, первое, что надо сделать, это убедить людей не верить в сказки, Генерал Лю поднялся и забарабанил в тяжелую металлическую дверь. Ему открыл человек в армейской форме цвета хаки. – Я хочу немедленно встретиться со всеми руководителями, – заявил генерал Лю, потом захлопнул дверь и услышал, как защелкнулся замок. В считанные минуты все собрались, битком набившись в душную комнату. Те, что пришли раньше других, уже начали задыхаться. Многие вспотели, и генерал Лю обратил внимание на то, какие у них толстые рожи, какие вялые, какие бледные. Как они отличаются от тех людей, которые были с ним во время долгого перехода! Они больше похожи на мягкотелых цепных псов Чан Кайши, толпящихся у трона этого диктатора. Что ж, генералу Лю не раз приходилось вести в бой необученных солдат. Он начал говорить. Он говорил о долгой и трудной борьбе, о тяжелых временах, о том, как были преодолены все тяготы. Он говорил о голоде и холоде, о том, как и это они превозмогли. Он взывал к гордости, которая есть в душе у каждого стоящего перед ним, и когда они перестали замечать жару и духоту и сердца их запылали революционным огнем, он нанес главный удар. – Товарищи! – произнес он на опальном кантонском диалекте. Посмотрел на собравшихся, и с каждым встретился взглядом. – После стольких великих побед и завоеваний разве имеем мы право отступить перед детской сказкой? Разве зима в пещерах Яньаня не была страшнее, чем сказка? Разве армия Чан Кайши и его цепных псов не была страшнее, чем сказка? Разве современное оружие не страшнее, чем сказка? – Да, да, – раздались голоса. – Верно. Как это верно! – Тогда с какой стати, – возвысил голос генерал Лю, – должны мы бояться сказок о Синанджу? Молодой человек с энтузиазмом воскликнул: – Мы не боимся страданий. Мы не боимся смерти. И уж конечно же, мы не боимся сказок. Но один старик, одетый так, как одевались в Китае давным-давно, произнес: – Он убивает как ночные тигры Синанджу. Вот что он делает. – Я боюсь этого человека, – заявил генерал Лю, и слушатели опешили. – Но я боюсь его как человека, а не как сказочного героя. Он сильный и страшный человек, но нам уже не раз приходилось побеждать сильных и страшных людей. Но он никакой не ночной тигр Синанджу, потому что никаких тигров Синанджу в природе не существует. Синанджу – это просто деревня в Корейской Народно-Демократической Республике. Товарищ Чен, вы бывали в Синанджу. Расскажите вам, что это такое. Человек средних лет в темном строгом деловом костюме подошел к генералу Лю и стал рядом. Лицо его было словно выковано из стали, а волосы были жесткие, как колючая живая изгородь. Он обернулся к собравшимся в этой душной комнате. – Да, я бывал в Синанджу, – сообщил он. – И я разговаривал с жителями Синанджу. До победы великой революции они были бедны и их нещадно эксплуатировали. А теперь они начинают вкушать плоды победы и свободы. – Расскажите про легенду, – прервал его генерал Лю. – Расскажите про легенду. – Да, – ответил Чен. – Я пытался найти Мастера Синанджу. Какой Мастер, спросили меня люди. Мастер, повелитель ночных тигров, сказал я. Ничего такого нет, ответили они. А если бы было, разве жили бы мы в такой нищете? И я уехал. И даже испанец, который одно время работал на нас, сказал, что не смог найти Мастера Синанджу. Так с какой стати мы должны считать, что он существует на самом деле? – А вы положили деньги в карманы жителей Синанджу? – спросил старик, подававший голос и раньше. – Нет, – сердито отозвался Чен. – Я представляю революцию, а не Нью-Йоркскую фондовую биржу. – Жители деревни Синанджу поклоняются только деньгам, – сказал старик. – Если бы они сказали «нет» после того, как вы дали им денег, я мог бы больше доверять вашему рассказу. Генерал Лю возвысил голос: – Американец, о котором мы говорим, – белый как тесто. Разве станет Мастер Синанджу делать ночного тигра из бледнолицего человека? Даже согласно легенде, ночными тиграми Синанджу становились только сами жители Синанджу. – Ошибаетесь, товарищ генерал. Легенда гласит, что однажды будет на свете Мастер, так сильно любящий деньги, что в обмен на огромное состояние он передаст мертвому белому человеку все секреты Синанджу. Он сделает из него ночного тигра, самого страшного и ужасного из ночных тигров. Он поставит его в один ряд с богами Индии, в один ряд с Шивой-Дестроером, разрушителем миров. В комнате воцарилась тишина. Все стояли не шелохнувшись. – Ну что же, – сказал генерал Лю. – Через час этот разрушитель, этот белый мертвец, будет лежать на этой кровати. И вы получите почетное право казнить это легендарное тело. Или, может быть, вы считаете, что революция может подождать, пока не кончится эта сказка? Генералу удалось разрядить обстановку. Все рассмеялись. Все, кроме старика. Он сказал: – Рядом с белым человеком видели пожилого корейца. – Это его переводчик. – Он может оказаться и самим Мастером Синанджу. – Вздор, – отрезал генерал Лю. – Это жалкий цветочек, уже готовый к погребению. – Чтобы не столь уж явно позорить старика, генерал Лю низко поклонился ему в старинной манере. – Верный товарищ. Вы так много сделали для революции – оставайтесь с нами и сейчас, в момент наивысшего торжества. Все вышли, готовые к новым подвигам. Они снова стали боевой единицей. А старика генерал попросил остаться. Генерал подошел к двери, закрыл ее и пригласил старика сесть на кровать. Сам он сел на единственный в комнате стул и обратился к старику: – Расскажите про Синанджу. Я тоже слышал эту легенду, но я ей не верю. Старик кивнул. Глаза у него были старые, как самые старые горы. Кожа лица словно бы ссохлась и задубела. – Но в последнее время мне пришлось столкнуться с большим количеством вещей, в которые трудно поверить, – продолжал генерал Лю. – Предположим, это не сказка, и этот Шива, разрушитель, Дестроер существует на самом деле. В легенде говорится что-нибудь о его слабых местах? – Да, – ответил старик. – На него оказывает свое воздействие луна справедливости. Генералу Лю с большим трудом удалось подавить полыхающую внутри ярость. Как часто ему приходилось иметь дело с этими старинными предрассудками, с этой старомодной витиеватостью речи и мысли! Разве не в этом причина многовековой отсталости и нищеты? Ему удалось заставить себя вести разговор в спокойном тоне. – А другие слабости есть? – Да. – Как его можно победить? – Яд, – коротко и просто ответил старик, но потом добавил, взвешивая каждое слою: – На яд нельзя полагаться. Тело у него ведет себя странно, и может быстро справиться с ядом. Яд его только ослабит, потом надо действовать оружием. – Так вы говорите, яд? – Да. – Что ж, значит – яд. – А вы видите средство, как ввести яд в его организм? Их разговор прервал стук в дверь. Вошел гонец и протянул генералу Лю записку. Он прочитал ее, и с сияющим видом обратился к старику: – Да, товарищ. Очаровательное, обаятельное, милое средство ввести яд. Оно только что прибыло.Глава двадцать третья
Такого великолепного мяса в устричном соусе Римо не пробовал никогда. Темный соус с непревзойденным ароматом и плавающие в темном озере тоненькие островки мяса. Римо подцепил вилкой еще кусочек, поболтал им в соусе, поднял – с него капали мелкие капельки – и отправил в рот, и он лежал там – восхитительный кусочек, ласкающий язык и небо. – Никогда в жизни я не получал такого удовольствия от еды, – сказал он Мэй Сун. Мэй Сун сидела напротив, отделенная от Римо белой скатертью стола. Наконец-то она замолкла. Она, разумеется, все отрицала. Никаких посланий от похитителей Лю она не получала. И не знала, откуда взялась маленькая красная книжечка в ее комнате. И никто не велел ей заманивать Римо в школу каратэ. Она отрицала это, пока они шли в ресторан. Она отрицала это, направляясь в туалет в ресторане, где она получила инструкции от старой китаянки. Она отрицала это даже тогда, когда заказала мясо в устричном соусе, и отрицала это тогда, когда внезапно потеряла аппетит и позволила Римо одному расправляться с едой. А Римо все ел и ел, ожидая, кто или что выйдет из стен ресторана. На него было уже совершено четыре нападения, ж теперь похитителям генерала Лю – кто бы они ни были – пришло время играть в открытую. Бедный старик! Вероятно, таится где-нибудь взаперти, а теперь еще и жена его предала. Что ее восстановило против мужа – возраст? Или, как однажды заметил Чиун: «Предательство – вот суть женщины». Римо тогда ответил по обыкновению очень мудро: – Опять ты несешь ахинею. А что же матери? Очень многие женщины никого не предают. – Есть и кобры, которые не кусаются. Я скажу тебе, почему предательство в крови у женщин. Они слеплены из того же теста, что и мужчины. Хе-хе. Он тогда хихикнул точно так же, как и сейчас, когда вышел из-за стола и отправился на кухню, чтобы убедиться, что в пище не будет ни кошек, ни собак, ни китайских, ни каких иных насекомых. – Это мясо в устричном соусе – совершенно особенное, правда? – спросила Мэй Сун, когда Римо подчистил последний кусочек. Ощущение тепла разлилось по всему телу, потом чувство глубокого удовлетворения, и мышцы его расслабились. В воздухе носились дивные запахи, а красота и изящество Мэй Сун приводили его просто в неописуемый восторг. Кресла из кожзаменителя стали воздушными подушками, а зеленые стены с белыми узорами – гирляндами разноцветных огней, и все танцевало и кружилось вокруг, и было ужасно приятно и здорово жить в этом мире, потому что Римо отравили. Прежде чем стало совсем темно, Римо дотянулся к Мэй Сун, чтобы попрощаться с нею – маленький нежный жест, что-нибудь вроде указательного пальца левой руки ей в глаз, чтобы взять ее с собой. Он не был уверен, что дотянулся до нее, потому что внезапно провалился во что-то очень темное и глубокое, куда засасывало людей, и откуда они уже не могли выбраться. И устричный соус поднялся к горлу и вернулся в рот. Восхитительный устричный соус. Надо будет узнать рецепт. Повар, конечно же, грубил Чиуну. Он на повышенных тонах говорил что-то о качестве еды до тех пор, пока сковородка с кипящим маслом не заставила его вести себя разумно, тихо и вежливо. Какой-то мистической силой эта сковородка была поднята в воздух, и горячие капельки масла полетели повару прямо в его надменное лицо. Но никто не отозвался на безумный вопль повара. Это надо было расследовать. Куда все подевались? Чиун выбежал из кухни, на ходу проверив, хорошо ли смазаны дверные петли, и успеет ли официант, нагруженный подносами с посудой, проскочить в дверь. Петли были смазаны великолепно, а Чиун казался совсем старым, когда перешагивал через гору битой посуды, выходя в обеденный зал ресторана «Сад императора». Ни Римо, ни Мэй Сун не было. Мог ли Римо просто взять и бросить его? Конечно, мог. Дитя любило поступать по-своему, и очень часто совершало абсолютно необъяснимые поступки. Кроме того, он ведь мог получить новый приказ и понять, что это сигнал Чиуну, чтобы убрал Римо. Какие идиоты эти белые! Заставить Чиуна убить самого лучшего на земле европейца! Почему они не просят его убрать какого-нибудь политика, проповедника или музыканта, всяких там Адрианов Кантровицей, кардиналов Куков, Билли Грэмов, Леонардов Прайсов? Людей, не имеющих никакой ценности. Нет, им надо было обязательно заставить его убрать Римо. Идиоты. Но такова уж природа этих белых. А ведь всего через каких-нибудь тридцать или сорок лет Римо, по всей вероятности, приблизится к Чиуну по уровню мастерства, а если обнаружит какие-то скрытые резервы, то, чего доброго, и превзойдет его. Но станет ли белый человек ждать тридцать лет? Ну нет! Тридцать лет для него – это целая вечность. Между Чиуном и столом Римо вырос официант. Чиун отодвинул его, чтобы не заслонял вид, и усадил на стул. Со сломанной ключицей. Потом Чиун заметил коричневатое пятнышко на скатерти там, где сидел Римо. Он спросил официанта, куда ушел Римо. Тот ответил, что не знает. В зеркале, которое висело над входной дверью, Чиун увидел, как откуда-то сбоку выбежала группа людей – все одетые как официанты. Они направились прямиком к Чиуну. Но они пришли вовсе не затем, чтобы предложить свою помощь. Наоборот – они хотели причинить людям лишние неудобства. Двое из них сразу же отказались от этой идеи – им пришлось позаботиться о своих легких. А легкие их нуждались в заботе, потому что оказались распоротыми сломавшимися ребрами. Посетители завизжали, в страхе пытаясь вжаться в стены, а по проходу бежал человек, размахивающий большим ножом для разделки мяса. Он бежал и бежал. И нож тоже. И голова. Голова покатилась. А из тела хлестал фонтан крови, пока оно не добежало до толпы, которая вдруг перестала быть толпой. Нож пролетел и вонзился в стол возле миски с супом из акульих плавников. Голова долго катилась по полу и остановилась у ног вице-президентши местной женской сионистской организация. И, в поднявшемся гвалте, перекрывая все голоса, вверх вознесен голос Чиуна: – Я – Мастер Синанджу, идиоты! Как смеете вы? – Нет! – завизжал официант и в страхе вжался в стену. – Где мой сын, которого вы похитили у меня? – Какой сын, о Мастер Синанджу? – взмолился съежившийся официант. – Белый человек. – Он умер от смертельного яда. – Глупец! Неужели ты думаешь, что они сумеют надругаться над его телом? Где он? Здоровой рукой официант показал на барельеф на стене, изображающий вид города Кантона. – Жди здесь и ни с кем не разговаривай, – приказал Чиун. – Ты мой раб. – Да, Мастер Синанджу. Стрелой метнулся Чиун к барельефу, и хитроумный механизм молнией пронзила грозная рука, вся воспламененная яростью. Но в ресторане не осталось никого, и некому было увидеть это. Только насмерть перепуганный раб, всхлипывающий в углу. А он, без сомнения, будет ждать своего хозяина. Мастера Синанджу. Генерал Лю увидел свою возлюбленную. Она шла вместе со всеми остальными по сырому заплесневелому коридору. Старик китаец и два официанта несли бесчувственное тело. Он ждал все это время, и минута за минутой поступали сообщения: указания даны, яд подан, яд проглочен; а потом пришлось ждать целую вечность, прежде, чем этот невероятный американец потерял сознание. Но игра, как оказалось, стоила свеч. Он схвачен, и скоро будет мертв. И она здесь. Изящный ароматный цветок – единственная радость и отрада в его многотрудной жизни. – Мэй Сун! – обрадованно воскликнул он и бросился к ней мимо истекающих потом официантов, и мимо старика. – Как долго я ждал тебя, любимая! Ее губы были чуть-чуть липкими от американской губной помады, ее платье из теской ткани подчеркивало всю прелесть се юного трепетного тела. Генерал Лю прижал ее к груди и прошептал: – Пойдем. Я так долго тебя ждал. Старик-китаец, увидев, что генерал уходит вместе с женой, крикнул ему вслед: – А что нам делать с этим, товарищ генерал? – и нервно потер руки. В узком коридоре било жарко и душно. Он едва дышал. – Он уже наполовину мертв. Прикончите его. – И генерал исчез в своей маленькой каморке, таща за собой на буксире Мэй Сун. Старый китаец остался в коридоре вместе с белым человеком, которого держали два официанта. Он кивком головы указал на одну из дверей, и достал из кармана огромную связку ключей. Найдя нужный ключ, он вставил его в замок деревянной двери. Дверь отворилась легко, и взору предстала тесная каморка, а в ней – алтарь, освещенный дрожащим пламенем свечей. На алтаре стояла фарфоровая фигурка Будды, сидящего в позе самаяхи. В каморке витал запах благовоний – тех, которые сжигают ежедневно вот уже многие годы как подношение Будде. – На пол, – приказал старик. – Кладите его на пол. И никому не рассказывайте про эту комнату. Поняли? Никому не рассказывайте. Официанты ушли, плотно закрыв за собой дверь, а старик подошел к алтарю и поклонился. В Китае религиозные и философские системы сменяли друг друга, но Китай оставался Китаем. И пусть новые правители неодобрительно смотрят на поклонение любым богам, кроме диалектического материализма, – рано или поздно им придется признать и других богов, как не раз уже случалось в истории Китая: все новые правители рано или поздно признавали всех старых богов. Сегодняшний Китай – это Мао. Но и Будда тоже. А также и предки старика. Из недр своего халата он извлек маленький кинжал и вернулся туда, где лежал белый человек. Может статься, ночные тигры Синанджу больше не стоят в одном ряду с богами, и Мастер ушел вместе с ними, и Шива, разрушитель, пришел и уйдет туда, куда ушли все до него. Это был хороший нож, стальной, родом из черных лесов Германии, купленный у немецкого майора в обмен на огромное количество нефрита, стоимость которого во много раз превышала стоимость ножа. Это было в те времена, когда немцы и американцы, и русские, и англичане, и японцы забыли о своих разногласиях ради того, чтобы сильнее втоптать в грязь лицо Китая. Майор продал нож. Теперь старик вернет его белой расе лезвием вперед. Черная деревянная рукоятка намокла в потных руках старика. Острие он приставил к белому горлу. Сначала он воткнет нож сверху вниз, потом резанет в одну сторону, потом в другую, потом сам отойдет в сторонку и будет смотреть, как льется кровь. Лицо спящего казалось на редкость сильным – глубоко посаженные глаза за закрытыми веками, тонкие, четко очерченные губы. Неужели это и есть Шива? Конечно, нет. Ведь он сейчас умрет. – О, отец и дед, и ваши отцы и деды, и все отцы и деды прошлых лет, – нараспев произнес старик. – Во имя вас, и за все те унижения, которые мы перенесли по милости этих варваров. Старик опустился на колени, чтобы всем весом своего тела воткнуть нож. Пол был жесткий и холодный. Но лицо белого человека внезапно порозовело, потом покраснело, словно кровь, готовая пролиться, прилила к нему. Между губами образовалась коричневая полоса. Старик вгляделся внимательнее. Что это – игра воображения? Тело, которое должно было умереть, вдруг наполнилось жизненным теплом. Тонкая полоска стала темно-коричневой лужей на губах, потом из углов рта потекли тонкие ручейки, потом – стремительный поток, а потом – настоящий водопад, а лицо покраснело, и тело напряглось, и – фонтаном на пол, прочь из организма вырвался устричный соус вместе с мясом, и яд, и еще какая-то жидкость, и все это пахло устрицами и уксусом. Он же должен был умереть! Он должен был умереть. Но тело его отказывалось принять яд. – А-а-а! – завопил старик. – Это Шива, Дестроер! Последним отчаянным усилием он поднял нож, стремясь вонзить его со всей силой, на какую был способен. Последняя попытка – все же лучше, чем совсем не пытаться. Но в тот самый момент, когда нож взмыл вверх, громом прогремел голос, проникая до самых дальних уголков подвала: – Я – Мастер Синанджу. Как смеете вы? Где мое дитя, которое я создал из своего сердца и ума, и воли? Я пришел за своим сыном. Как вы хотите умереть? Страшитесь смерти, ибо смерть придет к вам от руки Мастера Синанджу. Снаружи, у двери маленькой каморки слуги в страхе закричали: – Там! Там! Он там! Старик не стал ждать. Нож резко и стремительно пошел вниз – старик вложил в удар всю силу. Но он не пошел вниз по прямой. Нет – он описал в воздухе дугу и направился к сердцу старика. И боль, и жар, и шок объяли старика. Но удар был точен, и что такое боль в сравнении с наказанием от руки Мастера Синанджу? Он попытался поглубже всадить нож себе в сердце, и содрогнулся всем телом. Но дальше нож не пошел. Да и не было в этом необходимости. Он увидел, как на него надвигается холодный каменный пол, и приготовился встретить своих предков. Римо пришел в себя, когда ему в спину вонзилось чье-то острое колено. Он лежал, уткнувшись лицом в пол. Кто-то наблевал на пол. Кто-то еще и кровь пролил на пол. Чья-то рука хлестала его по шее. Он попытался перевернуться, ударить того, кто его бьет, в пах, и вывести из строя. Когда у него ничего не получилось, он понял, что это Чиун. – Ешь, ешь. Жри, как свинья. Лучше бы ты умер – тогда ты надолго запомнил бы этот урок. – Где я? – спросил Римо. Шлеп, шлеп. – А какая тебе разница, раз ты ешь как белый человек? Шлеп, шлеп. – Я – белый человек. Шлеп, шлеп. – Не напоминай мне, идиот. Я это слишком хорошо знаю, и мне от этого очень больно. Не ешь медленно. Не пробуй свою пищу на вкус. Жри. Жри, как стервятник. Просунь свой длинный клюв в падаль и глотай все без разбору. Шлеп, шлеп. – Да я уже здоров. Шлеп, шлеп. – Я отдал тебе лучшие годы своей жизни, а ты что делаешь? Римо поднялся на колени. На какое-то мгновение, пока Чиун хлестал его по шее, ему пришла в голову мысль, а не нанести ли ему боковой в челюсть, но потом он оставил это намерение. И потому позволил Чиуну всласть нахлестаться, пока он не убедится, что Римо снова дышит нормально. – И что ты делаешь? После всех моих наставлений. Ха! Ты ешь, как белый человек. – Но это было великолепное мясо в устричном соусе. – Свинья, свинья, свинья, – каждое слово сопровождалось оплеухой. – Ешь, как свинья. Умрешь, как собака. Римо увидел старика, лежащего в луже крови. Кровь по краям уже начала темнеть. – Ты прикончил старика? – спросил он. – Нет, он оказался умнее. – Да, на вид он парень неглупый, – заметил Римо. – Он понял, что должно случиться. И принял правильное решение. – Умнее вас, азиатов, никого не сыщешь. Последняя оплеуха зазвенела у Римо в ушах, и Чиун закончил свою работу. – Вставай! – приказал он. Римо поднялся на ноги, чувствуя себя примерно так же, как должна чувствовать себя трасса автогонок в Индианаполисе во время проведения соревнований. Он заморгал глазами и несколько раз глубоко вздохнул. И почувствовал себя вполне прилично. – У-уф, – сказал он, заметив пятна блевотины на своей рубашке. – Они, наверное, подмешали в еду какую-то гадость. – Тебе повезло, – солгал Чиун, – что это был не смертельный яд. Если ты решишь, что можешь оправиться от яда, то никогда не оставишь свои дурные пристрастия в еде. – А, значит, все-таки это был смертельный яд, – улыбнулся Римо. – Нет, – стоял на своем Чиун. Римо широко ухмыльнулся, поправил галстук и оглядел комнату. – Это что – подвал ресторана? – А что? Ты проголодался? – Нам надо найти Мэй Сун. Если она с генералом, то она может попытаться убить его. Вспомни, она заодно с его похитителями. Генерал в опасности, Чиун коротко фыркнул, открыл дверь, переступил через два мертвых тела и вышел в коридор, пахнущих мускусом. Римо заметил, что замок деревянной двери был выбит. Чиун шел в темноте, как воплощенное молчание, а Римо следовал за ним так, как его учили, – шаг вправо, шаг влево, строго следуя ритму движений старика, который шел впереди. Чиун остановился, и Римо тоже. Быстрым, как молния, движением руки Чиун пронзил дверь, и она распахнулась. Римо на мгновение зажмурился – внутри горел яркий свет. На кровати мерно вздымалась сильная мускулистая желтая спина. Две юные ноги обвились вокруг талии. Черные волосы были посеребрены сединой. Римо увидел подошвы ног Мэй Сун. – Быстрее, Чиун, – сказал он. – Придумай что-нибудь философское. Мужчина обернулся, ошеломленный вторжением. Это был генерал Лю. – О, привет, – сказал Римо. – Никакого стыда, – заявил Чиун. – Одевайтесь. Генерал Лю сделал резкий выпад рукой и схватил со стула автоматический пистолет 45-го калибра. Римо в мгновение ока подскочил к стулу, взял генерала Лю за запястье и одновременно поддержал его, чтобы не упал. – Мы – друзья, – сказал он. – А эта женщина вас предала. Она в сговоре с теми, кто похитил вас и держал взаперти. Мэй Сун приподнялась на локтях, на лице ее было написано удивление, тотчас сменившееся выражением ужаса. – Неправда! – завизжала она. Римо посмотрел на нее и не отреагировал автоматически на движение пистолета, поскольку оно предназначалось не ему. Потом он услышал треск и увидел, как полчерепа слетело с ее головы и разбилось вдребезги о каменную стену, разбрызгивая кровь и что-то серое, а мозг ее лежал в другой половине черепа как яйцо всмятку, поданное к столу. Он выхватил пистолет из руки генерала Лю. – Она предала меня, – дрожа, проговорил генерал Лю. Потом упал на пол и зарыдал. И только значительно позднее, когда Римо шел по пекинской улице, он понял, что слезы генерала на самом деле были просто разрядкой и вызваны чувством облегчения, и что он, Римо, оказался очень плохим сыщиком. Он смотрел на генерала Лю – тот упал на колени, закрыл лицо руками и зарыдал, сотрясаясь всем телом. – Бедняга, – прошептал Римо Чиуну на ухо. – Все это, да еще жена предала. Чиун ответил фразой, в которую вложил особый смысл: – Гонза шмук. – Что? – переспросил Римо, не расслышав. – По-английски это значит – очень и очень шмук. – Бедняга, – повторил Римо. – Шмук, – повторил Чиун.Глава двадцать четвертая
У президента немного отлегло от сердца, когда он посмотрел выпуск новостей. Его ближайший советник тоже смотрел новости, наматывая на указательный палец светлую вьющуюся прядь своих волос. Они сидели в кабинете в огромных кожаных креслах. Президент снял ботинки и положил ноги на пуфик. Справа от большого пальца его левой ноги находилось лицо советника на экране телевизора, и это лицо говорило, что собирается поехать в Пекин, и будет сопровождать китайского премьера во время его визита в Соединенные Штаты. – Поездка тщательно спланирована, и все детали продуманы. Все пройдет самым обыденным образом, – монотонно гудело лицо на телеэкране. – Обыденный случай невероятного везения, – вставил свое замечание президент. Ведущий задал телевизионному лицу вопрос: – А не повлияет ли внутриполитическая обстановка в Китае на визит премьера? – Подготовка к визиту премьера идет в соответствии с планом. События в самом Китае на это никак не повлияют. Президент рассматривал лицо советника сквозь рамку, которую составил из больших пальцев ног. – Генерал Лю поедет с вами, – сказал он. Советник улыбнулся и повернулся к нему: – Кстати, сэр, как нам удалось найти генерала Лю? ФБР, ЦРУ, министерство финансов – все говорят, что не имеют к этому никакого отношения. ЦРУ предлагает обеспечить его охрану. – Нет, – возразил президент. – Пусть занимаются поисками тех двоих, которые похитили генерала. Генерал полетит в Пекин с вами. С ним будут двое сопровождающих. Они полетят в вашем самолете. – Насколько я понимаю, у вас есть какие-то секретные агенты, о которых мне ничего не известно? – Профессор, некоторое время назад я мог бы ответить вам на этот вопрос. Теперь я и сам не уверен. Вот все, что я могу сказать. – Президент посмотрел на часы. – Уже почти восемь. Вы можете идти. – Хорошо, господин президент, – сказал помощник, взял «дипломат» и поднялся. Они обменялись рукопожатиями и улыбнулись друг другу. Возможно, мир, вполне реальный мир, еще может быть достигнут человечеством. Однако просто желать мира или бегать по паркам с пацифистскими значками и безумными глазами явно недостаточно для этого. Мир придет только в том случае, если ради его достижения будет вестись неустанная работа, будут разрабатываться планы, операции, совсем как на войне ради достижения победы. – Похоже, все не так плохо, господин президент, – сказал советник. – Похоже, – согласился президент. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи, сэр, – сказал советник и ушел. Белая дверь захлопнулась за ним. А президент принялся внимательно слушать мнения самых разных людей по поводу второй фазы его экономической политики. Их было пятеро, и они высказали пять совершенно различных точек зрения. Все это было похоже на совещание его советников по экономическим вопросам. Что ж, это великая страна, и никакой президент не сможет причинить ей слишком много вреда. Секундная стрелка на его часах миновала цифру шесть, направилась к семерке… потом миновала девятку… потом число одиннадцать, и дошла до двенадцати, но телефон не звонил. Благослови вас Господь, Смит, где бы вы ни находились, подумал президент. Потом телефон специальной связи зазвонил – звуки его показались президенту симфонией. Президент вскочил на ноги и подкатил кресло к столу. Потом снял трубку. – Слушаю, – сказал он. – Отвечая на ваш вопрос, заданный два дня назад, – донесся кислый, как лимон, голос, – должен сообщить, сэр, что мы будем продолжать нашу деятельность, но ее конкретные формы изменятся. Что-то не сработало. Я не могу сказать вам, что именно, но не сработало. Поэтому в будущем я прошу вас больше не беспокоиться и не просить меня поручать что бы то ни было этому человеку. – Можно ли каким-нибудь способом выразить ему благодарность нации? – Нет. По правде говоря, ему невероятно повезло, что он остался в живых. – Я видел его фотографии, сделанные агентами, которые следили за Мэй Сун. Одного из агентов убили в школе каратэ. Вашего человека видели. – Это скоро не будет иметь никакого значения. После возвращения он будет выглядеть совсем иначе. – Я правда хотел бы каким-нибудь образом выразить ему свою признательность. Может быть, его можно как-то наградить? – Он жив, господин президент. Вы хотели бы обсудить еще какой-нибудь вопрос? – Нет-нет, просто поблагодарите его от моего имени. И спасибо вам за то, что вы позволили ему доставить генерала к месту назначения. – Всего доброго, господин президент. Президент повесил трубку. И он предпочитал верить, потому что ему хотелось верить, что в Америке есть еще люди вроде Смита и человека, который работает на Смита. Нация рождает таких людей. И значит – нация не погибнет.Глава двадцать пятая
Римо чувствовал себя неуютно. Пекин раздражал его. Куда бы они с Чиуном ни пошли, сопровождаемые неизменным эскортом, везде люди замечали их и пялили глаза. Их глаза говорили ему что-то, даже в заполненных толпами людей торговых кварталах, и на широких, сияющих чистотой улицах. Но он не мог понять, что. И еще кое-что беспокоило его. Они доставили генерала Лю и выслушали слова благодарности. Два генерала из армии Лю внимательно посмотрели на Римо и вполголоса обменялись с Лю несколькими словами. И один из них сказал, явно по ошибке перейдя на английский: «Дестроер… Шива». Римо решил, что его приняли за капитана военного корабля, или еще что-то в этом роде. А сегодня днем им официально покажут Дворец культуры трудового народа в Запретном городе. Высокая честь! На Чиуна эти почести не произвели ни малейшего впечатления. С того самого момента, как Римо дал понять, что мысль о возможности устранения его, Римо, руками Чиуна причиняет ему сильнейшие страдания, Чиун был чрезвычайно холоден. Ему было неприятно узнать, что Римо так на это реагирует. Нарыв назрел, когда Римо позвонил Смиту и доложил об успешном выполнении задания. Смит долго молчал, а потом велел Римо передать Чиуну, что его голубые бабочки прибыли. – А вы не могли бы придумать условный сигнал получше? – спросил Римо. – Это для вашего же блага. Сообщите об этом Чиуну, И вот, в тот день, вернувшись в гостиницу, Римо решил, что он выдернет чеку раз и навсегда и посмотрит, что произойдет. Нельзя сказать, что он совсем не был готов померяться силами с Чиуном, хотя прекрасно понимал: все, чему его обучил Чиун, тому хорошо известно, и он будет строить свои действия, исходя именно из этого. Но у Римо в запасе было секретное оружие – такое, которого старик мог и не ждать. Правый боковой в челюсть, как его учили на занятиях боксом, когда еще он служил в полиции города Ньюарка, штат Нью-Джерси. Нельзя сказать, что это идеальный вариант, но все же дает хоть какой-то шанс. Он встал посередине комнаты, чтобы Чиун сам подошел к нему, и вкрадчиво сказал: – Чиун, Смит говорит, что твои голубые бабочки прибыли. Чиун сидел в позе лотоса и смотрел телевизор, полностью погруженный в сложную дилемму: должен ли молодой врач говорить матери больной девушки, что ее дочь больна лейкемией, а вопрос этот тем более трудный, что у врача когда-то был роман с этой женщиной, и он не знал, его это дочь или Брюса Барлоу, которому принадлежал весь город, где они все жили, и который недавно заразился венерической болезнью, возможно, от Констанс Лэнс, с которой был помолвлен отчим врача, и у которой было слабое сердце, – могло и не выдержать удара. Кроме того, Барлоу, как понял Римо из всей этой дребедени, которую мусолили по телевизору вот уже два дня, обдумывал, не принести ли в дар больнице аппарат искусственной почки – в нем отчаянно нуждалась Долорес Бэйнс Колдуэлл, которая не могла жить без этого аппарата, и которой надо было закончить свои исследования в области лечения рака прежде, чем ее лаборатория перейдет в руки Дэвида Маршалла, которого девушка, больная лейкемией, встретила на каникулах в Дулуте, штат Миннесота; его еще предстояло охарактеризовать более подробно… – Чиун, – повторил Римо, приготовившись к тому, что последним видением его жизни станет этот стерильно чистый гостиничный номер, где воздух был как лед, а кровати застелены белыми покрывалами с золотыми узорами. – Смит говорит, что твои голубые бабочки прибыли. – Да, хорошо, – отозвался Чиун, не отрывая взора от телевизора. Римо подождал, пока передача закончится, но и тогда Чиун не шелохнулся. Неужели он хотел напасть на Римо во сне? – Чиун, – снова сказал Римо, когда Вэнс Мастерсон принялся обсуждать с Джеймсом Грегори, окружным прокурором, судьбу Люсиль Грей и ее отца, Питера Фенуика Грея. – Твои бабочки тут. – Да, да, – отмахнулся Чиун. – Ты повторил это три раза. Успокойся. – Разве это не условный сигнал, чтобы ты убил меня? – Нет, это условный сигнал, чтобы я не убивал тебя. – Так значит, ты бы убил меня, если?.. – Я с удовольствием убью тебя сейчас, если ты не заткнешь свою пасть. Римо подошел к телевизору и ребром ладони ударил сзади по трубке, и Чиун с ужасом увидел, как изображение сначала превратилось в светящуюся точку, потом исчезло совсем. Римо пулей вылетел из комнаты и помчался по длинному коридору. В этот момент он побил бы Чиуна. Он кубарем скатился вниз по лестнице, снова помчался по другому коридору, остановился у открытого окна и разразился смехом, перешедшим в рыдания. Вечером он прокрался назад в свой номер – Чиун сидел все в той же позе. – У тебя нет ни души, ни сердца, – сказал Чиун. – Ни ума. Ты сердишься, узнав правду, хотя сам знаешь, что именно так и должно быть. И самым идиотским образом вымещаешь злобу на человеке, которому предстояло сделать то, что причинило бы ему больше страданий, чем собственная смерть. И кроме того, у тебя еще нет и чувства ответственности – ты бросил меня сторожить генерала в соседней комнате, хотя это твое дело, а не мое. – Ты хочешь сказать, что скорее умер бы, чем убил меня? – спросил Римо. – А тебе от этого легче? Не понимаю я тебя, – ответил Чиун, и всю дорогу до самого Пекина он был холоден и необщителен. И вот сейчас, на улицах Пекина, Римо понял, что ему казалось странным во взглядах прохожих. – Чиун, – сказал он. – Стой здесь и следи за мной. Скажи вашим сторожам, чтобы оставались с тобой. Римо не стал ждать. Он одернул свой синий шерстяной свитер и с самым непринужденным видом вышел на оживленную улицу, где проезжали редкие автомобили, где было множество магазинов и лавок, над которыми висели огромные вывески с китайскими иероглифами, прошел мимо длинной вереницы портретов Мао, потом развернулся и направился обратно, туда, где он оставил Чиуна и двух сопровождающих. Один из этих двоих валялся на мостовой, держась руками за низ живота. Второй улыбался вымученно-вежливой улыбкой. – Он сказал, что тебя нельзя отпускать одного, – кивнул Чиун в сторону китайца, корчившегося от боли. – Ты следил за мной? – Я видел тебя. – А ты следил за прохожими? – Если ты спрашиваешь меня, понял ли я, что твоя версия относительно того, как исчез генерал Лю в Бронксе, была до ужаса смехотворной, то да, конечно. Никаких двух похитителей не было. Их бы наверняка заметили. Он исчез один. И совсем как ты сейчас, не был замечен никем. – Значит, если он исчез один, тогда… – Конечно, – сказал Чиун. – А ты что, не знал? Я знал это с самого начала. – А что же ты мне не сказал? – Вмешиваться в ход мысли Железной Руки, Перри Мейсона, Мартина Лютера Кинга, Уильяма Роджерса и Зигмунда Фрейда в одном лице? Итак, размышлял Римо, генерала Лю никто не похищал. Он сам приказал шоферу свернуть с автострады на Джером-авеню. Потом он убил шофера и охранника. Потом вышел из машины, сел в поезд, и встретился со своими сообщниками в китайском квартале. Это он подсылал наемных убийц к Римо, потому что Римо представлял самую серьезную угрозу его планам – сорвать визит премьера. И он убил Мэй Сун, потому что она знала об этом и могла разболтать. И вот теперь он вернулся в Пекин героем – и чем ярче сияет его слава, тем большую угрозу он представляет. – Вопрос в том, Чиун, что нам делать? – Если ты спрашиваешь у меня совета, то слушай: не суйся в чужие дела – и пусть все дураки на этом свете изрубят друг друга на куски. – Я ждал от тебя чего-то подобного, – сказал Римо. Может быть, сообщить кому-то из членов американской делегации? Но никто из членов делегации не знал его. Они знали только, что у него обратный билет до Нью-Йорка, и что его не надо трогать. Позвонить Смиту? Но как? У него были проблемы со связью даже в Нью-Йорке. Оставить все китайцам – пусть сами разбираются? Но злость и обида жгли его – жгли до самых кишок. Этот сукин сын застрелил свою жену, и ему было наплевать, что миллионы могут погибнуть в новой войне. Нет, не наплевать – он даже хотел этого. Ужасно. Но еще ужаснее то, что он не просто хотел, но и активно действовал. Он считал, что имеет на это право. И Римо никак не мог смириться с этим. Он окинул взором широкую чистую улицу, по которой сновали плохо одетые люди, спешащие по своим делам. Он посмотрел на ясное небо над Пекином, не тронутое ни дымом, ни смогом, потому что народ еще не вкусил таких благ прогресса и цивилизации, как загрязнение окружающей среды, и подумал, что если Лю добьется своего, то так оно и останется навеки. Чиун, конечно же, прав. Но его правота не исправляла всей ситуации. Все шло не так, как должно идти. – Ты прав, – сказал Римо. – Но в глубине души ты так не считаешь? Римо не ответил. Он посмотрел на часы. Уже пора было возвращаться в Запретный город для совершения грандиозной экскурсии во Дворец культуры трудового народа. Один из ближайших помощников генерала Лю, полковник, со значением подчеркивал, какая великая честь им оказывается. Сам премьер будет присутствовать там – ему хотелось лично познакомиться со спасителями народного генерала. Так сказал полковник. Совет Чиуна по этому поводу был краток: «Береги бумажник». Запретный город был поистине великолепен. Римо и Чиун в сопровождении двух китайцев прошли мимо каменного льва, охраняющего Ворота небесного спокойствия – Тяньаньмэнь. Вот уже в течение пятисот лет эти ворота служилиглавным входом в город, где некогда обитали императоры со своими дворами. Они прошествовали по брусчатке громадной площади в направлении здания с крышей как у пагоды. Здесь теперь находился музей, но раньше в этом дворце был главный тронный зал. Слева на площади Римо увидел множество людей в борцовских облачениях – молодые и старые занимались гимнастикой тайцзицюань. Их движения были плавными и удивительно слаженными. Само здание было прекрасно. Даже у Чиуна, против обыкновения, не нашлось ехидных слов. Но внутреннее убранство и экспонаты напомнили Римо те многочисленные нью-йоркские аукционы, на которых выставляются исключительно огромные и отвратительные на вид фарфоровые изделия. Он не слушал бессвязный рассказ экскурсовода о династиях и императорах, о вазах и прочих неуклюжих предметах, которые должны были доказать, что Китай дал миру и то, и это, – он все это время мрачнел и мрачнел до посинения. А когда они достигли главного зала. Римо был уже таким синим, что этой краски хватило бы, чтобы выкрасить форму для всего личного состава ВМС Ее Величества. Премьер, стоявший посередине центрального зала под высокими – футов пятьдесят – сводами дворца, походил на фарфоровую статуэтку, выставленную напоказ. В жизни он оказался куда более хрупким человеком, чем на портретах. На нем был простой, без прикрас, серый китель «а ля Мао», застегнутый до самого подбородка. Но при всей своей простоте, скроен и сшит китель был безупречно. Премьер улыбнулся и протянул Римо руку. – Я много слышал о вас. Для меня большая честь познакомиться с вами. Римо не пожал протянутую руку. – Пожать руку, – сказал он, – значит показать, что я не вооружен. Таким образом, это будет обман. Ну его к черту. Пусть он и Лю играют в войну с командой президента – тем хотя бы платят за то, что они общаются с этими двуличными ублюдками. – Быть может, настанет день, когда оружие не понадобится никому, – сказал премьер. – В таком случае отпадет необходимость и в рукопожатиях, раз не надо будет показывать, что у тебя нет оружия, – ответил Римо. Премьер рассмеялся. Генерал Лю улыбнулся. В форме он казался моложе, но, в конце концов, а зачем еще нужна военная форма? Затем, чтобы грязная работа, связанная с убийством, стала безличным и освященный государственными институтами делом, чем-то не имеющим никакого отношения к живым людям, к их боли, к заботам и радостям повседневной жизни. – Если товарищ премьер позволит, – проговорил генерал Лю, – я бы хотел показать вашим гостям один весьма любопытный экспонат. Я надеюсь, господа не станут возражать против присутствия солдат – жизнь товарища премьера мы должны беречь как зеницу ока. На узкой лестнице всего в нескольких футах от них стояли восемь солдат – все они казались старше, чем полагалось бы быть рядовым, коими они, судя по их форме, являлись. Стволы их винтовок смотрели в сторону Римо и Чиуна. Ну, дорогой, сказал себе Римо, вот так-то. Генерал Лю слегка поклонился официально-вежливо и подошел к застекленному стенду, на котором был выставлен инкрустированный камнями меч. Кожаные башмаки генерала клацали по мраморному полу, а кобура при ходьбе била его по бедру. В помещении было прохладно, освещение очень тусклое, да и солнечный свет не проникал сюда. – Господа, – объявил генерал Лю. – Меч Синанджу. Римо взглянул на Чиуна. Лицо его было лишено всякого выражения, но под этим вечным покоем скрывались глубочайшие колодцы, до дна которых Римо никогда не мог проникнуть мыслью, Какой-то ритуальный меч, подумал Римо. Нужно быть мифологическим героем, чтобы орудовать мечом длиной в семь футов и шириной в самом конце, равной ширине человеческого лица. Рукоять была инкрустирована красными и зелеными камнями. Казалось, им так же невозможно воевать, как мокрым диваном. Если дать человеку этот меч и привязать к рукам, чтобы не мог бросить, его можно просто заплевать до смерти, решил Римо. – Знаете ли вы, господа, легенду о Синанджу? – спросил генерал Лю. Римо чувствовал на себе взгляд премьера. – Я знаю, что это бедная деревня, – пожал плечами Римо. – Жизнь там очень тяжелая. И ваша страна никогда не поступала с жителями по совести. – Римо знал, что Чиуну это должно понравиться. – Истина, – подтвердил Чиун. – Но знаете ли вы легенду о Мастере Синанджу? – Я знаю, – сказал Чиун, – что ему не заплатили. – Этот меч, – сказал генерал Лю, – это меч Мастера Синанджу. Было время, когда Китай, ослабленный реакционным монархическим правлением, прибегал к услугам наемников. – И не всегда платил им, – вставил Чиун. – И был один Мастер Синанджу, который бросил здесь свой меч, после того, как зарубил им слуг и любимую наложницу императора Чуди. Краем губ Римо прошептал Чиуну: – Ты ничего не говорил мне про девчонку. – Ему поручили убить наложницу, а потом не заплатили, – громко сказал Чиун. Генерал Лю продолжал: – Император, поняв, какое зло могут принести Китаю иностранные наемники, прогнал Мастера Синанджу. – И не заплатил ему, – гнул свое Чиун. – И мы горды тем, что с той поры больше не прибегаем к услугам Мастера Синанджу или его ночных тигров. Но империалисты готовы взять к себе на службу любое отребье. И даже могут создать разрушителя, Дестроера, как они его называют, ради достижения своих гнусных целей. Римо увидел, как с лица премьера сползла улыбка, и он с недоумением воззрился на генерала Лю. – В обществе, где средства массовой информации послушно выполняют волю правителей, даже самая откровенная ложь может сойти за правду, – вещал генерал Лю. – Многие люди верят, что Мастер Синанджу находится здесь, что его привезли американские империалисты. Многие верят, что он привез с собой Шиву, Дестроера. Многие люди верят, что американские империалисты стремятся не к миру, а к войне. Вот почему они послали сюда Мастера Синанджу и его творение, чтобы те убили нашего возлюбленного премьера. Римо заметил, как Чиун посмотрел на премьера и слегка покачал годовой. Премьер оставался спокойным. – Но мы убьем бумажных тигров Синанджу, которые убили нашего дорогого премьера, – сказал генерал Лю и поднял руку. Солдаты взяли ружья на изготовку. Римо высматривал, под каким экспонатом спрятаться. Глядя на премьера, Чиун сказал: – Последнему Мастеру Синанджу, который стоял в этом императорском дворце, не заплатили. Я получу долг за него. Пятнадцать американских долларов. Премьер кивнул. Генерал Лю – одна рука его по-прежнему поднята – другой рукой достал пистолет из кобуры. Чиун рассмеялся – пронзительный смех, эхом раскатившийся по дворцу. – Слушайте меня, возделыватели рисовых полей и строители стен! Мастер Синанджу сейчас преподаст вам урок смерти, – слова его взлетели к самым сводам зала, гулко отскакивая от стен и возвращаясь обратно, так что стало казаться, что голос раздается отовсюду. И внезапно Чиун словно потерял свои очертания, превратившись в узкую полоску, вокруг которой развевалось его белое кимоно. Он вихрем пронесся мимо премьера туда, где стоял генерал Лю. И вдруг стекло, за которым покоился меч, разлетелось вдребезги, и меч взвился в воздух, а внизу, под мечом, был Чиун. Меч со свистом рассекал воздух, совершенно исчезнув из вида, равно как и Чиун. И все громче и громче звучали древние безумные песнопения. Римо готов был уже броситься к лестнице и приняться за дело с той стороны, но тут он увидел, что ружья больше уже не нацелены ни на него, ни на премьера, ни на Чиуна. Двое солдат судорожно цеплялись за свои ружья, у одного из них на брюках расползалось темное пятно. Второй просто побледнел и дрожал всем телом. Четверо убежали. Только один еще целился из ружья, но приклад был прижат к плечу, над которым не было ни шеи, ни головы – только круглая рана, из которой хлестала кровь. Римо удалось увидеть и голову: она катилась по направлению к одному из стендов с экспонатами, один глаз по-прежнему был прищурен. У стенда голова остановилась, а глаз перестал щуриться. А меч в руках Чиуна вращался все быстрее и быстрее, разбрызгивая капли крови. Лицо премьера оставалось бесстрастным – он стоял, сложив руки перед собой. Генерал Лю дважды выстрелил из пистолета, но пули ударились о мраморный пол, и с глухим стуком отлетели в стены. Потом он перестал стрелять, потому что на месте указательного пальца у него остался только красный обрубок. А потом исчезла и вся кисть вместе с пистолетом, а меч продолжал свистеть в воздухе, и Чиун продолжал свой танец. И вдруг, издав пронзительный крик, Чиун оказался без меча. Он замер, раскинув руки, и Римо услышал, как меч со свистом рассек воздух у него над головой, взлетая к самому потолку. Римо поднял глаза. Казалось, что меч завис во времени истории, на волосок не долетев до свода, а потом, гигантское лезвие медленно развернулось, меч полетел вниз и элегантно опустился самым острием на лицо генерала Лю. Меч мягко разрубил лицо, и проник глубже, рассекая тело. Он вошел в генерала почти по самую рукоять. Острие меча ткнулось в мраморный пол, и тут сверху на него обрушился поток крови. Со стороны казалось, что генерал Лю слишком глубоко заглотнул семифутовый меч Синанджу. В наступившей тишине он закачался, опрокинулся навзничь, надетый на меч как на вертел, а вокруг него по серому мраморному полу разлились маленькие кровавые озера. Рукоять казалась цветком, выросшим из лица генерала. – Пятнадцать американских долларов, – сказал Мастер Синанджу премьеру современного Китая. – И только наличными. Премьер кивнул. Значит, он не был заодно с заговорщиками. Он был одним из миротворцев. Иногда пролитая кровь освящает начало мира. – Иногда, согласно учению Мао, – сказал премьер, – чтобы опустить ружье, бывает нужно поднять ружье. – Я поверю этому, когда увижу собственными глазами, – отозвался Римо. – Это вы о нас? – спросил премьер. – О ком угодно, – ответил Римо. Они проводили премьера до машины, поджидавшей его на улице, и Чиун с волнением в голосе шепотом спросил Римо: – Как мое запястье – не дрожало? Римо, который и самого-то Чиуна едва видел, а уж о запястье и говорить нечего, ответил: – Болталось из стороны в сторону, как не знаю что, папочка. Ты страшно опозорил меня, да еще в присутствии премьера Китая. И Римо почувствовал себя прекрасно.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Укол мафии
Глава первая
Западня была что надо. ...Его посеяли на расцветающих полях Турции теплой дождливой весной, в июле он погостил на задворках Марселя, а в душные дни, на излете августа, оказался на двадцать седьмом причале города Гудзона в штате Нью-Джерси, города, который американцы в те времена, когда в поисках корней своей культуры обращали взоры только к Европе, назвали воротами страны. А теперь через Европу этими воротами в страну входила смерть – в брусочках, плитках, пакетах, – чтобы американцы могли убивать себя, вдыхая ее носом, вкалывая под кожу или в вены. Бумажный пакетик порошка весом в крохотную долю унции обходился тому, кто решил с его помощью расстаться с жизнью, в пять долларов. Пластиковый пакетик размером с кусок пирога или бутерброд для школьного завтрака стоил пятнадцать тысяч долларов, целый «пирог» – сто тысяч, а чемодан тянул на миллионы. Иногда прибывало сразу два чемодана, и если властям удавалось их перехватить, на первые полосы газет выплескивались сенсационные заголовки: «Захвачено наркотиков на десять миллионов долларов!» или «Рекордный улов наркотиков – на шестнадцать миллионов». Унция его стоила больше унции золота. Если сложить содержимое сумок и чемоданов, «дипломатов» с двойным дном и тайников в статуэтках, полых каблуках, поясах для хранения денег, то получится, что он поступал в кровь Америки тоннами. Но еще ни разу не приходило партии больше двух чемоданов. Во всяком случае, такой факт не был известен министерству финансов, пока один несчастный не шепнул перед смертью тайному агенту по борьбе с наркотиками в Кливленде, штат Огайо, что ожидается крупная партия. Когда придет крупная партия, ее можно будет купить за две трети теперешней цены. Когда придет крупная партия, мелких торговцев-посредников как ветром сдует. Наркотики можно будет получить в таблетках, аптечных пузырьках, сигаретах – раньше о такой расфасовке нечего было и мечтать. Можно будет оплатить товар в июле, а получить в сентябре. Можно будет заказать партию с любыми этикетками. Когда придет крупная партия, вы сможете получить столько, сколько сможете продать. Другой осведомитель, в Сан-Франциско, тоже сообщал о крупной партии. Спецподразделения полиции по борьбе с распространением наркотиков в Далласе, Майами, Чикаго, Бостоне, Детройте, Нью-Йорке, а также ФБР и отдел по борьбе с наркобизнесом министерства финансов получили аналогичные сигналы. Стало ясно, что партия прибудет в августе, и ко времени первых встреч между студенческими футбольными командами в стране будет столько наркотика, что он затопит кафе, офисы, улицы и дома. Такая огромная ожидалась партия. В этом и заключался первый промах. На закрытом совещании в Вашингтоне помощник генерального прокурора заявил: – То, что планирует мафия, равносильно решению вьетнамских партизан выйти из джунглей и дать военно-морскому флоту Соединенных Штатов открытый бой в море. Господа, мы впервые получили реальный шанс на победу в войне с наркомафией – матч состоится на нашем поле. Тут же были предприняты первые шаги на международном уровне. Сбор информации – скучный и кропотливый процесс изучения фотографий и карт, рынков сбыта и перемещения партий грузов на большие расстояния. Для того чтобы армия начала наступление, нужно иметь бензин, людей и грузовики. При глобальном анализе показательны и продажа зерна, и рост цен на нефть, и нехватка сигарет. Ни одно большое дело невозможно провернуть незаметно. Не могла остаться незамеченной и большая партия героина. Чтобы вырастить громадный урожай мака, потребовались усилия доброй половины сельского населения Турции. Первый сигнал – почти молниеносное уменьшение безработицы и повышение уровня жизни. Возросла оплата сельского труда, и подскочили цены на зерно. Поля, на которых испокон веков выращивали зерновые, были засеяны, очевидно, чем-то другим. Чтобы убедиться в том, что в Турции о пшенице и думать забыли, не надо было отправляться за восемьдесят километров от Анкары и фотографировать посевы. Вы могли узнать об этом из «Нью-Йорк Таймс», изучив статистику экспорта и импорта. Шли крупные поставки зерна в Турцию. Сравните эти показатели с метеосводками по региону, и вы убедитесь, что погода для урожая зерновых была отменной. Значит, вместо зерна там выращивали что-то другое. Если бы вы прошлись по продуктовым магазинам Анкары, то обнаружили бы, как подскочили цены, а значит, турки выращивали совсем не продовольственные культуры. Не обнаружив роста экспорта сельскохозяйственных продуктов из Турции, вы поняли бы, что местные фермеры не отправляли за границу ни зерно, ни фрукты. Так что и не будь утечки информации из кругов наркобизнеса, правительству Соединенных Штатов все равно стало бы известно о большой партии. – Наконец-то ими допущена серьезная ошибка, – сказал помощник генерального Прокурора. И пока Центральное разведывательное управление наблюдало за перевозками из Турции в Марсель, где «гумми» – темный технический опиум – после очистки превращался в тончайший белый порошок. Государственный департамент США пытался повлиять на Елисейские поля, дабы французская полиция не вмешивалась в это дело. – Да, Соединенные Штаты понимают стремление Франции избавиться от репутации центра по переработке героина. Да, Соединенные Штаты понимают, что задержание такой крупной партии подняло бы престиж Франции. Однако понимает ли Франция, что это единственная возможность навести сокрушительный удар по торговле наркотиками в Штатах, что эта крупная партия должна куда-то направляться, что кто-то заправляет этой операцией и что арест этих людей нанесет сильнейший удар по торговле наркотиками не только в США, не только во Франции, но и во всем мире? А если Франция настаивает на своем намерении провести аресты на марсельских фабриках героина, Соединенные Штаты вынуждены будут направить официальную ноту протеста Франции, обвинив ее в попытке воспрепятствовать плану разгрома международной наркомафии. В мировую прессу могут просочиться слухи, что Франция захватила эту партию героина, чтобы спасти от рук закона американских наркоторговцев. Не проще ли будет, если Франция удостоится публичных похвал за эффективную помощь? Франция всегда готова к сотрудничеству? Конечно. Мы союзники – вновь и навечно… Итак западня была поставлена, западня отменная и надежная, и знойным, душным утром она должна была сработать на двадцать седьмом причале в Гудзоне, штат Нью-Джерси. Инспектор Винсент Фабиа прочел особую молитву, которую он твердил с весны: – Господи! Помоги мне задержать эту партию. Я не прошу тебя ни о чем другом. Только эту. Помоги задержать именно эту. Он помахал сторожу у ворот и остановил свой зеленый грузовичок с деревянными бортами и желтым плакатом, на котором было выведено: «Сосиски Винни – лучшие на причале». Сторож протянул руку, точно хотел поздороваться с ним. Винни высунулся из кабины и пожал протянутую руку левой рукой. Сторож улыбнулся и пропустил его. Такая улыбка обходилась в пять долларов – ровно столько сторож получал от Винсента Фабиа три недели подряд, почти каждый день. Эта мизерная взятка была негласным законом, который правил жизнью в Гудзоне. Сторож у ворот, кто-нибудь из профсоюза, помощник инспектора санэпидемстанции… Попробуй, поторгуй сосисками с открытого грузовичка, если не заручишься их дружбой. И конечно, если ты вот так торгуешь сосисками с грузовичка, у тебя не всегда есть чем заплатить, и приходится оправдываться и обещать, что в следующий раз дашь вдвое больше. Винсенту Фабиа было смешно: он стал-таки продавцом сосисок, как и его отец. И откупался так же, как тот откупался в Бостоне от полицейских-ирландцев, чтобы они оставили его в покое, дали зарабатывать на жизнь. В ответ они обзывали его итальянской свиньей, брали деньги, дармовые сосиски и сигареты. Все, что старик зарабатывал, уходило на образование сына – Винсента Фабиа. Винсент не стал ни доктором, ни юристом, ни бухгалтером, ни профессором. Он стал полицейским; настоящим полицейским, а когда слышал итальянские фамилии в сообщениях об организованной преступности, в животе у него точно пружина сжималась и он клялся, что когда-нибудь ему поставят памятник и выбьют на нем для всеобщего обозрения его фамилию с двумя гласными на конце. Винсент Фабиа, инспектор министерства финансов Соединенных Штатов, подогнал зеленый грузовичок с сосисками к краю двадцать седьмого причала, припарковался там, где останавливался вот уже три недели, поставил разогревать кастрюлю с сосисками, опустил борта кузова и выглянул наружу – красотища вокруг, дух захватывает! С тех пор, как жена подарила ему первенца, ничего подобного он не видел. Слева под панамским флагом стояла «Санта-Исабелла» – она пришла этим утром; ее четкие контуры выделялись на фоне панорамы Нью-Йорка по ту сторону Гудзона. Напротив, на длинной асфальтированной дорожке, выстроились в ряд грузовые полуприцепы. В течение нескольких дней из трюма «Санта-Исабеллы» будут извлекать контейнеры, осторожно ставить их на полуприцепы, закреплять, подцеплять грузовики-тягачи, и отпечатанные контейнеры с грузом, к которому на этой стороне Атлантики не прикасалась рука человека, будут разъезжаться по дорогам Америки. Винсент Фабиа знал, что два контейнера, за которыми он охотится, появятся из трюма сегодня. И знал не только из донесений коллег. Подсказывал желудок: «Сегодня – тот самый день!». Ни один компьютер не убедил бы Фабиа в обратном. Сегодня – день, которого он и его люди так долго ждали. О'Доннел и Мак Элани будут работать в трюме под видом портовых грузчиков. Хестер, Бейкер и Вернер – водители и помощники – скоро должны появиться и в ожидании «своего» груза будут здесь, до самого конца операции, потому что в Марселе «их» контейнеры были опущены в трюм первыми. Значит, выгружать их будут последними, и ребята будут околачиваться вокруг, ждать, ныть, но главное – следить за происходящим. Справа от Фабиа в административном корпусе засел резерв – Нидхэм и Виггиано. Они вступят в дело только по приказу Фабиа или если Фабиа прикончат. А пока они ждут, вооружившись кинокамерой, телефотообъективами и сверхчувствительной пленкой, готовые зафиксировать все происходящее. У первого и девятого подъездов порта неприметно рассредоточились машины министерства финансов. В полной готовности, хотя и не зная к чему, находилась местная полиция Гудзона и полиция штата. И ФБР было готово выслать «подкрепление из центра» – такое красивое выражение обычно употребляли, когда ты провалил дело и надо попытаться спасти положение. Фабиа, одетый в футболку и комбинезон, установил маленький прилавок и положил свежие салфетки. Он проверил судок с горчицей и, убедившись, что он наполовину пуст, добавил еще. Достал острый соус. Открыл стоящую на огне кастрюлю с кислой капустой и помешал содержимое. Лед для лимонада – в лучшем виде. Прикроем его крышкой. Соломинки тоже в порядке. В полном порядке и пистолет тридцать восьмого калибра, и крохотный наушник, вставленный в левое ухо. Вот уже три недели он время от времени как бы ненароком вынимал его, чтобы ясно было – человек слушает по транзистору музыку. Сегодня музыки не будет, сегодня он не станет вынимать его из уха. – Пошел первый контейнер из трех, – проскрипел голос в наушнике. Фабиа щелкнул пальцами, словно отбивая ритм. Три контейнера! Три полных грузовика, а ведь до сих пор самыми большими «посылками» были чемоданы. Невероятно! Блестящий металлический контейнер вынырнул из трюма «Санта-Исабеллы» и повис на цепях установленного на палубе крана. Контейнерные перевозки. Новый способ транспортировки грузов. Четыре грузовика-тягача ждут на площадке двадцать седьмого причала. Нидхэм и Виггиано фиксируют телекамерой вещественные доказательства – номера автомобилей, названия компании и все остальное. – Я же сказал, мне без горчицы, придурок! Фабиа посмотрел вниз. На него свирепо уставился грузчик, которому он только что автоматически сунул сосиски, также автоматически намазав их горчицей. – Вытащи этот чертов наушник из уха, может, людей слышать будешь. – Действительно, – сказал Фабиа. – Прошу прощения. – Я съем, конечно, но без удовольствия. – Я дам вам другую порцию. – Не надо, сойдет и так. Но в следующий раз слушай лучше, понял? – Конечно… Прием! – Прием?! – О, простите. – Да ладно уж. Бывай. Расслабься, приказал себе Фабиа. Представь себе, что это всего лишь очередное задание и расслабься. Не оплошай и уже завтра будешь красоваться перед телекамерами, на фоне этих самых грузовиков, и весь мир услышит две гласные в конце твоей фамилии. Просто расслабься, но держи ухо востро. Еле-еле двигаясь, кран поднял первый контейнер, на секунду замер, потом развернулся и опустил груз на полуприцеп, к которому тут же подкатил первый грузовик. – Тебе что, денег не надо? – Конечно, надо, – спохватился Фабиа. – Две сосиски и содовая. – Доллар пять центов, – сказал Фабиа. – Интересную передачу что ли слушаешь? – Ага, – сказал Фабиа и улыбнулся. – Классную! – Готовят второй контейнер, а всего их четыре, – сказал голос в наушнике. Четыре?! Фабиа улыбнулся покупателю и повторил заказ, чтобы не ошибиться: – Одну порцию с горчицей и острым соусом, другую с тушеной капустой и горчицей, третью – так. Правильно? – А лук есть? – Нет. – Как это нет? – Его мало кто спрашивает, – ответил Фабиа. Голос в наушнике: – … Высокий темноволосый европеец, вес примерно двести семьдесят пять фунтов, в костюме, при галстуке. Стоит в трюме рядом с контейнерами. Наблюдает. Думаю, это один из них. Иначе чего ему тут торчать? – Был бы лук, был бы и спрос! – Нет у меня лука. – Почему? – Потому, что его никто не спрашивает. Радиоголос в ухе продолжал: – …контейнеров точно четыре. В трюме трое, за всем следят. Прилично одеты. – Эй! Я просил две, а не четыре. – Простите. Две? – Да. С луком. – У меня нет лука. Что вы от меня хотите? – Лук. Раньше всегда был лук. Ты первый такой – продаешь сосиски, а лука нет. – Нет у меня лука! Лицо грузчика налилось кровью. – Вижу, что нету! А я тебе говорю, что должен быть, раз покупатели его любят. Я бы переплатил пять центов, если бы у тебя был лук. Люди любят лук! И законом лук не запрещен. Никто не обязан есть сосиски только с горчицей и капустой. Эй! Ты что делаешь? – Что? – спросил Фабиа. – Ты что делаешь? Я не просил ни горчицы, ни капусты. А по радио: – …поднимают второй контейнер, эти типы следят за ним в оба. Наверняка из той же шайки. Надо бы заснять их на пленку. – С горчицей и капустой, так! – спросил Фабиа. – Засунь их себе в… Фабиа пожал плечами, как положено продавцу сосисок, и склонился в углу своего грузовичка, будто собираясь достать еще горчицы. А сам зашептал в миниатюрный микрофон: – Вы засняли палубу? – Подожди, какой-то тип ошивается вокруг. Может нас услышать. Я дам знать, когда будет что-то новенькое. За утро Фабиа продал сто семьдесят четыре сосиски и еще восемнадцать к четырем часам дня. Он был мокрым от пота. Футболку, казалось, полили из шланга, а брюки стали в два раза темнее обычного. Волосы свисали на лоб влажными прядями, глаза покраснели. Он не в силах был шевельнуть ни рукой, ни ногой и держался последним усилием воли. Но когда четыре груженые машины с эмблемой «Океанский транспорт» двинулись по двадцать седьмому причалу, он внезапно понял, что, если понадобится, вполне сможет еще покорить Эверест. Он снова склонился в углу грузовичка, щелкнул выключателем и громко сказал в микрофон: – Маринад! Отправляюсь за маринадом. Маринад! Это был сигнал захлопнуть западню. Фабиа поднял борта грузовичка и первый раз за три недели не стал закрывать здоровенную банку с горчицей под прилавком. Он заткнул за пояс пистолет тридцать восьмого калибра и не без удовольствия начал репетировать про себя речь, которую он, может статься, произнесет когда-нибудь: о том, что у молодежи есть выбор между добром и злом, о том, что теория, согласно которой какая-то этническая группа тяготеет к преступлениям, – чушь. А, может, он еще добавит, что все почему-то помнят имена итальянских гангстеров, застигнутых на месте преступления, а не итальянских сыщиков, которые их ловят. Мафия и болваны, помогающие им, не имеют отношения ни к честным работягам-итальянцам, живущим в Штатах, ни к другим американцам. Фабиа так и не удалось произнести речь о тех, у кого есть мозги в голове, и о тех, у кого их нет: его собственные мозги были разбрызганы по сидению зеленого грузовичка, когда его обнаружили на следующий день в три утра неподалеку от кладбища на тенистой Гарфилд-авеню в городе Гудзоне. Пустая глазница обожжена порохом, куски черепа врезались в спинку сиденья. Перед концом смены в порту погибли два грузчика: контейнер сорвался с крюка крана и грохнулся на них в трюм. А двое служащих, фотографировавших что-то в административном корпусе на двадцать седьмом причале, ушли куда-то, оставив свою камеру. И больше за ней не вернулись. Администрация причала не очень огорчилась: особого толка от них не было. Полиция штата и местная полиция в полной боевой готовности прождали до полуночи и, так и не получив сигнала, связались с министерством финансов. К рассвету боевую готовность отменили, их поблагодарили за помощь, но так и не сообщили, в какой операции они участвовали и чем все закончилось. Заодно им приказали останавливать и обыскивать все грузовики с прицепом компании «Океанский транспорт». Сколько этих грузовиков и с какими номерными знаками, им не сообщили. Ни один грузовик так и не был обнаружен. В час следующего дня в овальном зале Белого дома помощник генерального прокурора, руководивший операцией, объяснял своему шефу, а также директору Федерального бюро расследований, директору Центрального разведывательного управления, министру финансов и очень мрачному президенту США, почему все сорвалось. – Около четырех дня мы потеряли связь с инспектором министерства финансов. И все. Никаких следов. Сейчас ведем широкомасштабный розыск. Помощник генерального прокурора стоял у дальнего края стола, за которым проходили совещания, перед ним лежала стопка бумаг. Обращаясь к всевышнему, он умолял чтобы у него начался несильный сердечный приступ. Или, черт с ним, пусть даже сильный! – Что вы сказали, два грузовых прицепа с героином? Сколько же было в каждом? – последовал вопрос директора ФБР. Помощник генерального прокурора что-то пробурчал. – Не понял, – сказал директор ФБР. – Полные, – выдавил помощник. – Полные? Два полных грузовика героина? Лицо директора побагровело; он почти кричал, хотя никогда прежде не повышал голоса на совещаниях. – Да, – ответил помощник. Гул прокатился по овальному залу президента Соединенных Штатов. – Извините, господа, – сказал президент, – продолжайте пока без меня. Я скоро вернусь. Он вышел из зала и, пройдя по коридору, поднялся по лестнице в свои апартаменты. Президент осторожно разбудил жену, извинился и попросил оставить его одного. Когда дверь за ней закрылась, он достал из кармана ключ, отпер ящик платяного шкафа и вынул оттуда красный телефонный аппарат без диска с белой кнопкой. Посмотрел на часы, поднял трубку. В это время ему должны ответить. Так и случилось. – Слушаю, сэр, – послышался тонкий голос. – Вы знаете, что случилось вчера в Гудзоне, штат Нью-Джерси? – спросил президент. – Да, – мрачно ответил голос. – В городе произошло много событий. Вы, вероятно, имеете в виду груз из Марселя? – Да. Два грузовика. – Не два, а четыре. – Значит, вы всерьез занимаетесь этим вопросом? – спросил президент. – Надеюсь. – Ну а его, этого человека, вы будете использовать? – Господин президент, пожалуйста, сберегите ваши советы для футбольных тренеров. Я занят. Вы хотите мне сообщить что-нибудь важное? – Нет, нет. Вы все знаете. Могу я быть чем-нибудь полезен? – Вероятно. Попытайтесь свести к минимуму число людей из министерства финансов и ФБР, занимающихся этим делом. Это может спасти им жизнь. – Так вы собираетесь его использовать? – Это верное предположение. – Он сейчас там? – спросил президент. – Заканчивает задание в другом месте. Скоро будет там. – Значит, все под контролем? – спросил президент. – Вы хотите мне еще что-то сказать, сэр? – Прошу вас, поймите, положение крайне серьезное. Вы успокоите меня, если заверите, что все под контролем. – Сэр, если бы дело обстояло именно так, мы бы не использовали этого человека. Между прочим, сэр, я сказал вам, что было четыре грузовика. Прошу вас никому об этом не сообщать, а то начнутся расспросы, откуда вам это известно, и у вас может вырваться какой-нибудь намек. – Понимаю, – ответил президент. – Теперь я уверен, что мы справимся с этим делом. Считаю, что ситуация под контролем. – Если вам так спокойнее, сэр. К сожалению, вы, кажется, полагаете, что этот человек – решение всех проблем, хотя на самом деле он сам – потенциальная проблема гораздо большего масштаба. – Не понимаю, – произнес президент. – Ну и хорошо, – ответил тонкий голос, и зазвучал сигнал отбоя. Президент положил трубку на рычаг, аппарат – в ящик, задвинул его и запер. Опять этот тип первым повесил трубку! Вернувшись на совещание в более спокойном расположении духа, президент принялся размышлять, где его собеседник нашел того человека, как его настоящее имя, где он родился и какой жизнью живет. Но больше всего президента интересовало, как его зовут.Глава вторая
Его звали Римо. Он изо всех сил старался не скучать и пытался представить, что ему на самом деле что-то угрожает. Это было необходимо, чтобы заполучить точную информацию. Под точной информацией имелись в виду те сведения, которые ему приказали раздобыть, прежде чем перейти к другим делам. Поэтому, когда краснолицый шестидесятилетний джентльмен пригласил его на рыбалку, Римо ответил: – Это как раз то самое, ради чего я приехал в Нассау. Позже, когда краснолицый джентльмен посоветовал ему надеть спасательный жилет и настоял на том, чтобы самому его застегнуть, Римо, естественно, поблагодарил нового знакомца. Краснолицый направил моторную лодку в небольшой грот, защищенный от шаловливого бриза Карибского моря, и там сообщил Римо, что спасательный жилет на самом деле утяжелен свинцом, пряжки на нем – особо прочные замки, а если вытащить серую затычку на корме, лодка моментально пойдет ко дну. Римо притворился испуганным. Он изобразил на лице гримасу, широко раскрыл карие глаза и сделал попытку своими сильными руками сорвать с себя жилет. Жилет не поддавался. Ну что же, теперь краснолицый почувствовал себя в безопасности. Римо понял это по его улыбке. – Подлец! – возмутился Римо. – За что вы меня так? Краснолицый в серых бермудах и яркой футболке положил ногу на ногу и потянулся за бутылкой шампанского, лежащей в железном ящике со льдом. Римо рванулся было к серой затычке, но краснолицый поднял палец, как бы предупреждая: без глупостей! – Лучше не трогайте затычку. Со свинцовым жилетом далеко не уплывешь. Римо покачал головой, сел на место и приготовился слушать. Мужчина откупорил шампанское, достал бокал и, поставив на металлический ящик, наполнил его. Римо, который старался стать психологом, счел этот жест краснолицего воплощением давней мечты, неким актом подтверждения реальности происходящего. Ему понравился собственный анализ, хотя он не был уверен, что понимает истинный смысл собственного умозаключения. Хорошо бы попробовать его на ком-нибудь еще, и если собеседник не поймет, что имеется в виду, значит, он, Римо, может быть, и прав. – Простите мне эту слабость, – сказал, указывая на бутылку, краснолицый, представившийся Гарри Маграддером. – Я должен себя слегка побаловать по случаю завершения полуторагодичной работы. Человек, назвавшийся Гарри Маграддером, осушил бокал, налил еще, поставил бутылку на металлическую полочку и маленькими глотками стал потягивать шампанское. Яркое тропическое солнце сверкало в гранях бокала, и казалось, что его лучи смешались с шампанским. – Я бы с удовольствием предложил вам шампанского, мистер-как-вас-теперь-величать. На этой неделе вы, кажется, Катнер, а бывали и Пелхэмом, Грином, Виллисом и Бог его знает, кем еще. Но мне известно, что вы не пьете. И не курите. Едите очень мало мяса, но много рыбы. Часто проводите время в обществе пожилого корейца. Любовью занимаетесь от случая к случаю, и это доставляет вам неудобства, так как партнерши почему-то требуют еще и еще. В последнее время вы если и ложитесь в постель с женщиной, то только накануне отъезда. Так? – Нет, – ответил Римо. – Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете. – С кем? Может, с телохранителем того китайского генерала? Помните инцидент в Пекине? Слухи о старом корейце, которого называли Мастером Синанджу, и его ученике по имени Шива-Дестроер? – Мне нечего помнить, – сказал Римо. – Поверьте мне, мистер Маграддер, меня зовут Римо Катнер, я коммивояжер фирмы «Сенситивити Лабораториз» в Оушен-сити на Лонг-Айленде. Мы продаем так называемые «программы успеха» корпорациям, университетам, школам – помогаем людям лучше использовать их потенциальные возможности. Я простой парень, пытаюсь заработать на хлеб. Приехал на рыбалку, а вы заточили меня в этот жилет. – Не сомневаюсь, что вы знаток потенциальных возможностей человека. И ваш личный потенциал – явление весьма примечательное. До того примечательное, что как только вы второй раз встретились на моем пути, я понял: есть возможность заработать миллионы. Человек, называвший себя Маграддером, снова отпил шампанского и, поставив бокал рядом с бутылкой, обхватил руками красные обожженные солнцем колени. – Я имею отношение к службе безопасности, скажем так. Работаю на правительство. Недавно произошло несколько странных событий в небольшом научном центре в пригороде Вашингтона. Во время шахматной партии был убит мужчина, похоже, бывший нацист. Инструктор по парашютному спорту потерял свой парашют во время прыжка. Шайку бандитов разогнал один человек, а незадолго перед этим в центрифуге для смешивания красок нашли голову бывшего сотрудника того же научного центра. Мой департамент не спускал глаз с этого учреждения, потому что им интересовались русские. Короче, нам было приказано прекратить поиски исчезнувшего офицера по безопасности, некоего Римо Пелхэма. Вот вам первая ниточка. Далее, так называемый «Китайский инцидент», когда нашему департаменту велено было прекратить поиски исчезнувшего в нашей стране китайского генерала Лю. Весьма любопытно, потому что мой департамент обычно в первую голову отвечает за происшествия такого рода. Тогда я со своими коллегами решил копнуть поглубже, тем более что во время этой китайской истории на свет один за другим стали выплывать трупы представителей преступного мира, фигур международного масштаба. Происходили и другие, не менее странные вещи. Внезапное, весьма полезное для общества исчезновение палача из Коза-Ностры в Нью-Йорке. Вчера он был, а сегодня – исчез. А потом вам попалась информация об одном из наших же сотрудников, который покончил жизнь самоубийством, вырвав катетеры из вен. Вы должны знать имя этого человека. Его звали Конрад Макклири. Человек, называвший себя Маграддером, допил бокал, налил другой и пригубил, смакуя первый глоток. – Я навел справки. Не поверите – этот Макклири в то время числился нашим сотрудником, а мы и знать не знали, чем он занимается. Конечно, досье мы нашли. Но в нем – только дезинформация. Согласно ему, он находился в Бангкоке. А начальник моего департамента сказал, что не стоит придавать этому особого значения, он, мол, выполнял какое-то тайное задание президента или что-то в этом роде. Вам интересно? – Конечно, мистер Маграддер, но ваш рассказ мне понравился бы еще больше, если бы вы выпустили меня из этой ловушки. – Не сомневаюсь. Но именно потому вы в ней и находитесь, что иначе у меня не было бы шансов завершить свой рассказ. А я уверен, вам хочется узнать, чем он закончится. Поэтому и пришлось прибегнуть к помощи пробкового жилета, проделать с ним один пустячок – фокус с утяжелением, чтобы быть уверенным, что вы дослушаете меня до конца. – Но моя жизнь, мистер Маграддер, – не пустячок. Прошу вас, отпустите меня. Я всегда боялся утонуть. Человек, называвший себя Маграддером, хихикнул. – Отлично. – Если будете меня бояться, все будет отлично. Слушайте дальше, – продолжал он. – Я и двое других, кому я доверял, начали вести записи. Ничего существенного поначалу, просто заметки об этих странных инцидентах и некоторых незначительных событиях, которые пошли на пользу стране. Почему все это происходило? Я считал, что это просто совпадение. Но однажды меня осенила гениальная мысль. Я поставил себя на место молодого президента, которого потом убили в Далласе, и сказал себе: – Представь, ты – президент и перед тобой масса проблем. Маграддер допил шампанское, вылив в рот последние капли, и выбросил за борт бутылку, которая с шумом плюхнулась в воду. Он вытащил из железного ящика другую, но на этот раз даже не стал наливать в бокал, а принялся пить из горлышка. – Простите мне эту слабость, – сказал он, – но полтора года трезвости должны увенчаться хотя бы небольшой радостью. Так или иначе, я сказал себе, что я – президент, и у меня возникли трудности. Преступность растет. Если я прикажу полиции не останавливаться ни перед чем, мы придем к полицейскому государству. Если нет, в стране наступит хаос, а потом, если Макиавелли был все-таки прав, все равно восторжествует полицейское государство. Я хочу спасти страну. Что делать? Я представил себе, как поступает президент. Он решает создать организацию, но так, чтобы этой организации не существовало. Тогда она может нарушать законы ради торжества законности и порядка, но поскольку ее не существует, то она не представляет угрозы для конституции. Итак, я, президент, создал организацию, о которой, кроме меня и, быть может, вице-президента, знают только двое: ее непосредственный руководитель и человек, отдающий распоряжения исполнителю-убийце. Этот второй должен знать, поскольку ему придется нарушать закон, и если он попадется и, считая, что работает на ФБР или на ЦРУ, раскроет все, то тем самым нанесет вред стране. Так что, понятно, он в курсе. Еще он знает, что если попадет в беду, ему надо только сказать, что он работает на мафию или что-нибудь еще в этом роде, и организация его выручит. Человек, который руководит убийцей, – это вы, Римо, как там ваша фамилия. Дело в том, что у офицера по безопасности, исчезнувшего из научного центра, и телохранителя китайского генерала были одинаковые отпечатки пальцев. И вот что поразительно: их не было в картотеке ФБР, где хранятся отпечатки сотрудников всех правоохранительных организаций США! – Так что вы от меня хотите, мистер Маграддер? Человек, называвший себя Маграддером, хихикнул. – Я рад, что вы, наконец, спросили об этом. Два миллиона долларов наличными единовременно и пятьсот тысяч ежегодно до конца моей жизни. Я знаю, ваши люди в состоянии заплатить. Группа вроде вашей тратит, наверное, куда больше на одну только компьютерную систему. – С чего вы взяли, что я заплачу? – Потому что, Римо, есть три конверта, в которых содержатся факты и зафиксирована вся эта история. Содержание любого из них может очутиться в «Нью-Йорк Таймс» или «Вашингтон Пост», если я хотя бы однажды не проделаю определенную ежедневную процедуру. Если о вашей организации станет известно – всему конец. Прощайте, последние надежды на возможность управлять страной в рамках закона. Прощай, конституция. Прощай,Америка! Маграддер присосался к бутылке. Засмеялся. Шампанское потекло по красному подбородку и толстой шее. – Перестаньте меня дурачить, мистер Маграддер. Если бы у вас на самом деле была эта информация, вы бы не ограничились тремя конвертами. Человек, называвший себя Маграддером, поднял палец. – Неверно, малыш, неверно. Что если один конверт по случайности «уплывет»? Нет, мне нужно достаточно много экземпляров, чтобы надежно держать вас в руках, но не слишком много, так как это увеличило бы вероятность потери. Два конверта иметь надежней – это страховка от неприятных сюрпризов: если вы обнаружите один, другой останется у меня как гарантия от смерти. Правда, хрупкая гарантия. Заводить четыре – напрашиваться на неприятности. Вот я и остановился на трех. – Так, давайте разберемся, – предложил Римо, – один конверт у вашей тети Гарриетт, которая живет в Чейенне, второй у вас, а третий… У кого третий? Ухмылка мгновенно исчезла с красного лица Маграддера, но тут же появилась вновь. – Один не хуже сотни, мой мальчик, и я снова повышу степень надежности, как только вернусь в отель. – Вы так спокойны, потому что у вас четыре или пять, а то и десять конвертов, рассованных в разных местах, – сказал Римо. – Вы не такой болван, Хопкинс, чтобы отгородиться от смерти всего одним конвертом. Гарри Хопкинс – человек, называвший себя Маграддером, – заморгал. – Вот оно что, ты знаешь мое имя! Отлично. Поздравляю. Но меня ты еще не знаешь, парень. Ты, плюгавый пацан. Надо рисковать, если хочешь схватить удачу за чуб. У меня только три конверта. Греби к берегу, отправляйся в отель и свяжись со своим боссом. Первый платеж жду завтра к вечеру. Он с жадностью приложился к шампанскому и фыркнул с презрением: – Шевелись, мозгляк! Я тебя не прикончил только потому, что ты для меня – единственное связующее звено с этой организацией. Римо потер руки и вздохнул. – Вот тут вы ошибаетесь. Я – ваше второе связующее звено. – Как? А кто же первое? – Человек, у которого третий конверт, – с улыбкой произнес Римо. – Брехня! – сказал Гарри Хопкинс. – Вовсе нет, – мягко возразил Римо. – Хотите, я вам его опишу? Тонкие губы, бессердечный, жестокий, никого и ничего не любит, кроме гольфа, да и там жульничает. Однажды я его обыграл, хотя и дал ему фору. Его так и распирало от ненависти, но еще больше он злился из-за того, что я потерял один мячик. В глубине души он – дешевка. Именно дешевка. Поэтому его и выбрали. – Врешь! – завопил Гарри Хопкинс. – Брешешь! Этот парень абсолютно надежен. Мы даже удивлялись, как он умудрился попасть в нашу контору, он, такой честный. – Ну что, я угадал? – спросил Римо. – Ничего ты больше от меня не услышишь, – Хопкинс подвинул было ступню к серой затычке, но вдруг застыл на месте, с отвисшей челюстью. – Нет! – прохрипел он. – Да, – ответил Римо, высвобождая руку из последнего ремня пробкового жилета, начиненного свинцом. У жилета были прочные запоры, хотя Римо запросто мог их сломать. Но зачем? Запоры крепились к нейлоновой ленте, выдерживающей усилие до трехсот фунтов. Она оказалась еще более прочной – выдержала почти четыреста. – Хочешь вытащить затычку, дорогой? – спросил Римо. – Значит, я угадал насчет дешевки? – Я давным-давно знаю человека, у которого хранится конверт, давным-давно. Он не продаст друга, – сказал Хопкинс. – Ему надоело мараться, и он ушел из нашей конторы. Ушел на покой. Он был со мной с самого начала, помогал мне советами. Я верю ему! – Поставь себя на место президента, Хопкинс. Кому еще ты бы доверил эту операцию? Римо перебрался на корму и взглянул в глаза краснолицего. Хопкинс поднял голову. В глазах был ужас. Он медленно пожал плечами. – Я еще выпью, не возражаешь? – Конечно, – ответил Римо. – Ты алкоголик – вот и подходящее объяснение твоей гибели. – Я не алкоголик, но ты меня прикончишь и так, и так. До дна! Он опрокинул бутылку вверх дном, прикрыл красноватые веки, и от горлышка к донышку побежали пузырьки. – О'кей, ты не алкоголик, – произнес Римо. – Я полтора года в рот ни капли не брал, – Хопкинс поставил бутылку между ног. – Скажи мне, почему я нигде не нашел отпечатков твоих пальцев? Я имею в виду, как это вам удалось? – Очень просто, – ответил Римо. – Я мертвец. Римо Уильямс. Тебе что-нибудь говорит это имя? – Ровным счетом ничего, – он снова поднял бутылку. – Слышал о полицейском, приговоренном к смертной казни за убийство в Ньюарке? Толстяк отрицательно помотал головой. – Ты в самом деле мертвец? – Можно сказать и так. Да-а, отменный способ прекратить свое существование. – Лучше не придумаешь, – сказал Хопкинс. – Слушай, а почему бы тебе не оставить меня в живых, пока я не передам вам все свои записи? А вдруг кто-то другой найдет их или копии писем? – Очень жаль, старина, но никаких записей и копий не существует. Есть только три письма. Одно я нашел у тебя в комнате. У твоей тетушки Гарриетты было второе. До сегодняшнего дня. Третье – у доктора Харолда Смита. Твоего друга. Моего шефа. Руководителя КЮРЕ. Ты выбываешь из игры. – Можно мне еще бутылку? Еще одну. Последний глоток, ладно? Римо наклонился к железному ящику, нащупал среди кусков льда бутылку, ухватил за горлышко и вытащил. В этот момент Хопкинс попытался ударить Римо в пах, но вдруг обнаружил, что снова сидит там, где сидел, а в руках у него бутылка. Он открыл ее, попытался попасть пробкой в Римо, промахнулся, пожал плечами и сказал: – Ты все равно убьешь меня – выпью я или нет. Знаешь, я умею смаковать вино, когда хочу. – Он сделал большой глоток. – Я ведь не алкоголик. – Как скажешь, – ответил Римо. Очень красиво, думал Римо, грот отсвечивает темно-зеленым в чарующих карибских водах. Рай. Здесь сначала вдвоем проводят медовый месяц, а потом возвращаются сюда с семьей. Те, кому ничто не мешает обзаводиться семьей и продолжать свой род. – Послушай, – сказал Хопкинс. – Почему бы тебе не взять меня в КЮРЕ? Я не дурак. Ты можешь прикончить меня в любое время, но вдруг моя голова еще пригодится? Послушай, я не алкаш, что бы ни говорили обо мне. Спроси Смита! Нет, не спрашивай, он считает, что если кто два глотка выпил, тот уже алкоголик. Но я тебе пригожусь, правда. У Римо пересохло в горле, в желудок медленно вползало отвращение. Он не смотрел на краснолицего, а вглядывался в морскую гладь, опускающуюся к горизонту. Люди теперь знают, что земля круглая. И море, раскинувшееся перед ним, доказывает это. Как все просто! Всегда просто, если тебе все объяснили заранее. Хопкинс не умолкал. – Почему бы Смиту не взять меня к себе? Но если это ты контролируешь убийцу-исполнителя… – Я и есть исполнитель. – Если так, давай захватам КЮРЕ. А? Как, неплохая идея? – Великолепная. Допивай свое шампанское. – Столковались? А? Договорились? – Нет, – ответил Римо. – Небось, ты там мелкая сошка. Ликвидаторов должно быть несколько человек. Ты так же похож на исполнителя-убийцу, как я на алкоголика. Последний глоток. Самый последний. Римо поглядывал сверху вниз на человека, который не отрывал глаз от своего последнего утешения. – Могу пить, могу и не пить. Я не алкоголик. Мне все едино. Но я выпью, раз ты все равно убьешь меня. Последний глоток шампанского исчез в глотке Хопкинса. Тогда Римо ударил его правым коленом и, когда тот качнулся влево, выкинул вперед правую руку, ухватил его за толстую шею, столкнул за борт, в сине-зеленую воду Карибского моря и, осторожно удерживая под водой мечущееся тело, утопил его. Если бы кто-нибудь в этот момент наблюдал за лодкой, то решил бы, что Хопкинс упал за борт, а Римо пытался спасти его, но не сумел: шарил под водой, опустив руки в воду по плечи, но не мог достать его до тех пор, пока бедолага не всплыл через три минуты, но тогда он был уже мертв. – Что ж, – сказал следователь, – алкоголик сам себе могилу роет, если считает, что он не алкоголик. – Им и глотка хватает, верно, сэр?Глава третья
Из века в век люди складывали печальные баллады, оплакивая повешенных, застреленных, зарезанных или тех, кто замерз, пробираясь непроходимыми зимними тропами. Об исчезновении Винни Палумбо по прозвищу «Скала» его супруга в полицию ни сообщала. Коли твой муж Винсент Альфонсо Палумбо не вернулся с очередного дельца, лучше, чтобы закон не знал об этом. А то, чего доброго, в один прекрасный день и сама не вернешься из супермаркета или от родственников. А если ты отец Винни Палумбо, ты тоже не особенно по нему тоскуешь, потому что последний раз видел его восемнадцать лет назад, когда он огрел тебя по голове обрезком трубы во время очередного скандала. Если ты Вилли Палумбо, по прозвищу «Сантехник», то тоже держишь язык за зубами насчет пропажи братишки, потому что отлично знаешь, куда он делся. Ну, а если ты Винни-Скала, ты и подавно помалкиваешь, потому что замерз в кабине грузовика компании «Океанский транспорт». Тело превратилось в камень, глаза – как льдинки в белом заледенелом черепе. А намечалось хорошее дельце. Брат сказал: – На пару кварталов отгонишь грузовик – получишь двести долларов. А ты отвечал: – Меня не обманешь, Вилли-Сантехник. Сколько ты отстегнешь себе? – Ладно, Винни, – сказал Вилли-Сантехник, закашлявшись от дыма сигареты. – Как никак ты мне брат родной, пусть будет триста долларов. – Пятьсот. – Пятьсот. Столько и велели тебе заплатить. – Деньги вперед. – Сто вперед, четыреста – потом, О'кей? Права у тебя с собой? – С собой, но я с места не двинусь, пока не получу три сотни. – О'кей. Ведь ты же мне брат родной. Двести пятьдесят. Любому другому я отказал бы. И вот ты, Винсент-Скала Палумбо, жарким августовским утром подал свой грузовик к двадцать седьмому причалу, в четыре дня на тебя навьючили контейнер «Океанского транспорта» и ты не спеша отъехал. Ты заметил за собою «хвост» – несколько легковых машин, да еще грузовичок с надписью «Горячие сосиски». А еще ты заметил патрульные машины местных фараонов, в них сидели люди в штатском, но ты ехал, не снижая скорости, за машиной, что шла перед тобой, – в ней сидел твой братишка. Ты доехал за ней до склада, а там на твоем грузовике сменяли эмблему, и вот это уже машина компании «Транспорт Челси». И за тобой больше нет «хвоста». Ты подождал темноты, а потам двинулся в путь с тремя другими грузовиками, на этот раз впереди ехал не брат, а кто-то другой. Когда ты доехал до Нью-Джерси Тернпайк, идущая впереди машина дала сигнал поворачивать в новый Промышленный парк Гудзона: два каких-то здания посредине болота. Тебе велели съехать по пандусу вниз и ждать. Велено было не брать оружия, и поэтому ты прихватил два пистолета: один, тридцать восьмого калибра, спрятал в отделение для перчаток, а второй, сорок пятого, – под сиденье. Ты лихо завел грузовик в угол квадратного подземного помещения с металлическими стенами и массой непонятных труб. Другие водители поставили свои грузовики рядом с твоим, так что вы оказались бок о бок в одной яме, выстланной металлом. Вам велели не выходить из кабин. Ты достал на всякий случай пистолет сорок пятого калибра. Увидел, как шофер рядом тоже потянулся за чем-то. Позади тяжелые металлические двери перекрыли въезд. Небо закрыла опустившаяся крыша. Вам велено было оставаться на местах, и ты подчинился, только вышел из кабины поболтать с шофером-соседом. Он сказал, что ему обещали шестьсот долларов. Ты выругался, вспомнив о сукине сыне, Вилли-Сантехнике, единородном брате. Темно, освещения нет. Быстро кончились спички. Один из парней включил карманный фонарик. Ты поискал в машине – фонарика не оказалось. Поблизости его не купишь, а хозяева машины ими не снабжают. Водитель соседней машины предложил вскрыть один из контейнеров, дескать, может, там выпивка найдется. Ты отказался, потому что с минуты на минуту за вами должны были прийти. А кому охота из-за десятидолларовой бутылки терять несколько сотен зеленых? Сосед сказал, что выпивка не помешала бы – становилось холодно. Одеты все были легко, а подморозило не на шутку. Один шофер принялся колотить по дверям, перекрывшим выезд. Он вопил, чтобы его выпустили. Вдруг стало не по себе. А что если они не выпустят нас отсюда? Не может быть. У тебя же товар. К тому же, ты вооружен. Если им нужен товар, так или иначе придется вернуться сюда. Ты начинаешь отбивать ногами чечетку, бить себя по бокам и, наконец, понимаешь, что оказался в холодильнике! Один парень предложил начать пальбу – тогда их выпустят, но тот, кто стоял подальше, сказал, что это идиотизм, потому что они не просто под землей: вокруг змеевики холодильных агрегатов, и если прострелить такую штуковину, то всех газом задушит. Тогда ты залез в кабину, включил мотор и печку, но тут кто-то стукнул в окно. Один из шоферов сказал, что нельзя запускать двигатели, – отравимся угарным газом, лучше всем забраться в одну кабину и включить один обогреватель. Ты согласился, ребята лезут к тебе – теперь в одной кабине четверо. Один начал молиться. Около шести утра топливо кончилось. Нужно идти и набрать солярки из соседнего грузовика. Один пошел – и не вернулся. В кабине все холоднее, хотя их втиснулось сюда трое. Становится трудно дышать. Тогда вы тянете на спичках жребий, кому идти за соляркой. Проклинаешь себя за то, что не запасся топливом, но кто мог подумать, что придется столько здесь торчать?! Парень с соседнего грузовика вытягивает короткую спичку. Вы сдираете с себя рубашки, так что теперь на нем сразу три. Ты открываешь дверцу кабины и понимаешь: ему ни за что не вернуться, выхлопной газ хоть ножом режь. Выключаешь фары – аккумулятор садится. Надо экономить. В кабине ты да еще один шофер, он дрожит без рубашки и около полуночи просит пристрелить его. Ты отказываешься – на душе и так полно грехов. Он умоляет. Говорит, что сам застрелится, если ты не поможешь ему. Ты отказываешься, он плачет – слезы замерзают на щеках. Ты ничего не чувствуешь. Если ты не застрелишься, доверишься воле Божьей, может. Он возьмет тебя на небеса или, по крайне мере, в чистилище? Ты всегда собирался взяться за ум и теперь клянешься, что если выберешься отсюда, начнешь честную жизнь. Так закончилась баллада о Винни-Скале Палумбо. Он замерз. Он умер от холода. Жарким августовским днем. В Нью-Джерси.Глава четвертая
Хрупкого престарелого азиата, стоящего на комоде возле иллюминатора, звали Чиун. Римо Уильямс почтительно наблюдал за ним. В руках Чиун держал блокнот. Он вырвал одну страничку и вытянул руку, брезгливо держа листок, словно грязную пеленку. Потом разжал пальцы и выпустил бумажку: – Давай! Листок полетел, порхая из стороны в сторону, но в четырех футах от пола замер, пробитый кончиками пальцев Римо. Римо сбросил бумажку с пальцев, и Чиун вознаградил его улыбкой. – Хорошо, – сказал старик. От улыбки пергамент лица побежал морщинками. – Продолжим. На этот раз Чиун слегка скомкал бумажку, встал на цыпочки и, выпустив ее, сказал; – Давай! Лист полетел быстрее, без зигзагов. И упал на пол, на искусственный ковер, где и остался лежать, словно в немом укоре. Чиун сердито уставился на Римо. – В чем дело? Римо смеялся. – Ничего не могу с собой поделать, Чиун. Ты ужасно глупо выглядишь на этом комоде. Я подумал: «Вот было бы потрясающее зрелище, если Чиуна покрыть золотом и поставить на каминную полку!» И мне стало смешно. С людьми такое случается, ты, наверное, знаешь. – Мне хорошо известно, – сказал Чиун в своей четкой и выразительной восточной манере, – что человечество – единственный биологический вид на земле, представители которого умеют смеяться. Они отличаются еще и тем, что погибают, если не улучшают постоянно своих данных. Это и с тобой случится, Римо, если не будешь практиковаться. Плавающий удар очень важен и очень полезен, но его следует выполнять правильно. И Римо в двадцатый раз за то время, что они находились на борту теплохода «Атлантика», прослушал описание плавающего удара. Как зависит его эффективность от массы жертвы или объекта, на который направлен удар. Что потери энергии не происходит, если удар попадает в цель, но если промахнуться, вложенная в удар сила может повредить плечо атакующего. – Слушай, Чиун, – произнес Римо, – я знаю семьдесят восемь видов различных ударов. Знаю удары, которые наносятся пальцами рук и ног, ладонью, костяшками пальцев, ногами, локтями, коленями и бедром. Может, хватит? – Ты должен стремиться к совершенству. В конце концов, разве ты не Шива-Дестроер? Чиун хихикнул, он взял привычку так хихикать с тех пор, как они вернулись из Китая, куда были посланы по заданию президента и где Римо принимали за воплощение одного из богов индуизма. Старик смеялся над этим, только разговаривая с Римо. В беседах с другими на эту тему он был серьезен по очень простой причине: Чиун верил в то, что Римо Уильямс на самом деле стал Шивой-Дестроером. Но все равно он остался для Чиуна учеником, и пожилой кореец вырвал еще один листик из блокнота, подержал над головой и отпустил, тихо промолвив: – Давай. Листок бумаги медленно планировал вниз и вдруг раздвоился, рассеченный ударом ладони Римо Уильямса. Впечатляющее зрелище для постороннего! Но их каюта располагалась на самой верхней палубе «Атлантики». Часть палубы, на которую выходили дверь и иллюминатор, была отгорожена – она предназначалась для индивидуального пользования, так что вокруг было только море. Под их палубой находилась другая палуба, под ней – следующая и еще, и еще, до самого чрева судна, а там, ниже ватерлинии, уже не было иллюминаторов. Внизу тоже были каюты, только мебель была не ореховая, а крашеная металлическая, на полу вместо ковра – линолеум. А на корме корабля, в самой дешевой каюте «Атлантики», где качало сильнее всего, разместился доктор Харолд Смит, глава КЮРЕ, один из самых могущественных людей в мире. В этот момент он, лежа на жесткой койке, изо всех сил старался смотреть в одну точку на потолке, пока желудок не успокоится. Согласно его теории, если сконцентрироваться на одной точке и не отрывать от нее взгляда, ощущение качки станет не столь острым и можно даже будет выжить. В нижней части судна, ближе к днищу корабля, качка не только килевая, но и бортовая. Точка на потолке поехала направо, и доктор Смит не отрывал от нее взгляда до тех пор, пока не оказался практически на животе, и тут уж ему пришлось опять прибегнуть к услугам корзины для мусора. «Будь проклят Римо Уильямс! Неужели ради того, чтобы выиграть войну с преступностью, – думал он, – стоит столько терпеть от этого Римо?!» Доктор Смит связался с Римо в Нассау, где стоял морской теплоход, на котором тот путешествовал, и приказал немедленно возвращаться в Штаты для выполнения очередного задания. Римо отказался, объяснив Смиту, что должен непременно участвовать в финале танцевального конкурса, который проводился на корабле. Он продолжит круиз, а иначе упустит шанс получить золотой кубок. Почему бы доктору Смиту не прилететь сюда, чтобы всем вместе отправиться обратно? – У вас будет достаточно времени обсудить новое задание, – добавил Римо. – У меня нет времени плавать вокруг света, – ответил Смит. – Тогда вы не узнаете о том, что приключилось с вашим старым приятелем Хопкинсом, и о том, как он собирался шантажировать КЮРЕ. А в один прекрасный день получите секретное письмо с требованием выплатить сорок три миллиарда долларов однодолларовыми купюрами. – Очень остроумно, – сказал Смит. – Я в курсе того, что случилось с Хопкинсом. – Черт побери! Все равно прилетайте, и я вам расскажу, что сделал с Ховардом Хьюзом, – не сдавался Римо. Он настаивал, уговаривал и, в конце концов, после того, как пообещал устроить Смиту отличную каюту, тот согласился. Так он оказался на этом проклятом корабле – вывернутый наизнанку и с каждой минутой все больше ненавидящий Римо Уильямса. Но Харолд Смит не был бы Смитом, если бы пренебрег своим долгом. Ему и не предложили бы возглавить КЮРЕ – секретную организацию по борьбе с организованной преступностью, – если бы у него отсутствовала сила воли. Он с трудом поднялся на ноги, слегка пошатываясь, пересек каюту и достал из шкафа черный чемодан. Дешевый, без наклеек аэропортов и отелей. Тщательно заперев дверь, он отправился в долгий путь наверх, на пятую палубу – в апартаменты Римо Уильямса. Было три часа ночи, корабль спал. Ни на лестнице, ни в коридорах Смит не встретил ни души. Но и Римо Уильямса в каюте не оказалось. Палуба была еще безлюдней, чем коридоры. Было сыро и промозгло, пронзительно холодный ветер вихрем налетал с моря, окутывая корабль мельчайшей водяной пылью, пробирая до мозга костей любого, кто осмеливался появиться на палубе. Но Римо Уильямс не чувствовал холода. Он осторожно заглянул за невысокую перегородку, отделявшую его часть палубы от остальной. Как всегда, никого. Римо ощупал массивные дубовые перила, ограждающие палубы. Они были шириною сантиметров двенадцать, округлые и влажные. Римо сбросил парусиновые туфли и вскочил на перила. Постоял минуту на высоте двадцать пять метров над водой, настраиваясь на ритм океанской волны, покуда мышцы ног и нервные окончания ступней не приспособились к ритмичному движению корабля. И побежал по перилам. Корабль раскачивало из стороны в сторону, кидало вверх-вниз, но Римо мчался вперед, замкнувшись в мире собственного сознания. Он пробежал немного, переставляя ноги по мокрой полированной поверхности перил так быстро, что подошвы не успевали соскользнуть. А потом, на полном ходу повернулся на 90 градусов и легко, пружинисто побежал боком. Бросив взгляд на бушующие внизу волны, он вдруг понял, почему моряки так независимы и высокомерны: здесь, вдалеке от земли, посреди ледяного океана, человек бросает вызов самому Господу Богу, и только презрение ко всему окружающему помогает одержать верх над стихией. Римо добежал до кормы и притормозил, дабы убедиться, что на палубе никого нет. Увидев, что никто не осмелился в такую погоду и время покинуть каюту, он помчался на всех парах обратно, бросив взгляд вниз, сквозь стеклянную крышу бассейна. Обычно там все время торчал усатый крепыш. Пожарный с Среднего Запада, самодовольный и невежественный, он с самого начала круиза проводил у бассейна дни и ночи напролет. Он обзывал Чиуна «китаезой», когда тот его не слышал, что, однако, не укрылось от внимания Римо. А однажды Римо увидел, как пожарный украл чаевые, оставленные кем-то из посетителей официанту на подносе, и когда понадобилось освободить каюту для Харолда В. Смита, у Римо была на примете подходящая кандидатура. В один прекрасный день, на пляже острова Парадиз, пожарный загадочным образом крепко уснул и проспал под палящим тропическим солнцем четыре часа. Когда его, наконец, разбудили, кожа уже покрылась волдырями. В больнице Нассау медики оказали ему необходимую помощь, предупредив, что нельзя так долго находиться на солнце, и собрались было отпустить на корабль, но передумали и оставили на дальнейшее лечение и обследование, после того как он сообщил врачам, что потерял сознание оттого, что к его плечу прикоснулся рукой рослый парень с глубоко посаженными карими глазами. Римо усмехнулся, миновав пустующее кресло у бассейна и подумав при этом, что если пожарник был падок на чужие чаевые, то Смит – уж и подавно. Официанты от такой перемены ничего не приобрели. Римо бесшумно прошел по стальной перекладине, поддерживавшей выпуклую пластиковую крышу бассейна, и очутился на левом борту корабля. Он пробежал еще несколько шагов, быстро обогнул барьер, отделявший общую палубу от его личной веранды, и бесшумно спрыгнул с перил возле своей каюты. Здесь он надел туфли и вошел внутрь через раздвигающиеся стеклянные двери. Смит сидел на диване, а Чиун, склонившись над ним, массировал искусными пальцами нервные узлы вдоль шеи доктора. – Спасибо, Чиун, – с облегчением сказал Смит, отодвигаясь от него, как только в каюте показался Римо. – Морская болезнь? – поинтересовался Римо. – Не страдаю, Я провел в море больше времени, чем вы в трезвом виде, – засопел Смит. – Вернулись с вечерней прогулки? – Вроде того, – ответил Римо, а потом безжалостно добавил, поскольку не питал добрых чувств к человеку, который посылал его на задания, противные человеческой натуре, – Хопкинс сразу догадался, что речь идет о вас. Как только я сказал «дешевка», он понял, о ком речь. – Да, да. Хватит, – сказал Смит, глядя на Чиуна, который, несмотря на свои таланты и любовь к Римо, представления не имел, что такое КЮРЕ и чем она занимается. Ему достаточно было знать, что миссия Римо – убивать и что его, Чиуна, забота – следить, чтобы Римо всегда был в форме. Чиун опустился на диван, приняв позу лотоса, и закрыл глаза. Смит поднялся и открыл чемоданчик, откуда извлек пакетик из блестящей бумаги и протянул Римо. – Вы знаете, что это? – Конечно. Наркотик. Героин, – сказал Римо, взяв в руки пакетик. – Вы знаете, что ради этого наркоман способен на убийство? – Дорогой мой, есть люди, которые могут убить вас просто ради развлечения. – Напрасно вы шутите, – сказал Смит. Не обращая внимания на слабые протесты Римо, что он, мол, вполне серьезен, Смит продолжал: – Мы сейчас занимаемся этой проблемой. Ежегодно торговцы наркотиками в Соединенных Штатах продают около восьми тонн героина. Большая часть торговли – в руках итальянской мафии. Они выращивают мак в Турции, перерабатывают его во Франции или Южной Америке и ввозят контрабандой в Штаты. Министерство финансов пытается помешать этому, сдержать этот процесс, Иногда удается перехватить крупную партию, например, чемодан весом в двадцать килограммов. Ежегодно в стране используется героина на сумму больше полутора миллиардов долларов по розничным ценам. – Ну и что? Увеличьте штат министерства финансов, – сказал Римо. – Мы пытались. Казалось, что все продумано. Но во время последней операции все наши агенты были убиты. И в Штаты попала крупная партия, Римо. Речь идет не о чемоданах, а о четырех грузовиках, полных героина. Около пятидесяти тонн! Достаточно, чтобы удовлетворить потребность наркорынка лет на шесть. На десяток миллиардов долларов! – А если мафия избавится от мелких торговцев, – продолжал Смит, – то выручит в два раза больше. Римо еще раз посмотрел на блестящий пакетик и бросил его в открытый чемоданчик Смита. – Что я должен делать? – спросил он. – Вы знаете город Гудзон в Нью-Джерси, так? Вы ведь оттуда? – спросил Смит. – Я из Ньюарка. По сравнению с Ньюарком Гудзон – просто Беверли-Хилз, – сказал Римо. – Так вот, героин где-то в Гудзоне. Там его сгрузили с теплохода. Агенты министерства финансов погибли во время слежки за грузовиками с героином. Теперь грузовики спрятаны где-то в городе, но мы не можем их найти. – А почему вы считаете, что они все еще там? Груз вполне может находиться уже где-нибудь в Питсбурге. – Нет, они в Гудзоне. Всю неделю мы проверяли каждый грузовик, выезжавший из города, специальным детектором, который изобрели в министерстве сельского хозяйства. Один наш сотрудник слегка усовершенствовал его, и им теперь можно отслеживать героин. Ни одна достаточно большая партия героина не покинула город. – Никогда не слышал о таком приборе, – заметил Римо. – И правительство тоже. Пока мы держим его в секрете. Иначе через две недели схема его устройства будет напечатана в «Сайнтифик Америкен», и мафия найдет от него защиту еще до того, как мы его внедрим. – Тогда почему бы не подождать, пока ваш дурацкий детектор не обнаружит героин? – спросил Римо. – Потому, что если дать им время, они вывезут его малыми порциями, которые мы не сможем засечь. Необходимо отыскать наркотики раньше, чем они уплывут по частям и попадут в обращение. – О'кей, – сказал Римо, – кого я должен убрать? – Не знаю. Может быть, никого… – Что, очередное задание по сбору информации? – спросил Римо. – Я всякий раз только чудом остаюсь в живых, когда занимаюсь такими делами. – Нет, не только информация, – ответил Смит, – я хочу, чтобы вы туда внедрились и вызвали огонь на себя. Сделайте так, чтобы хозяева героина решили от вас избавиться. А потом, когда найдете героин, – уничтожьте его. Если кто-то встанет на вашем пути – убирайте и его. Можете разрушить весь этот проклятый город, если понадобится. Последний раз Римо видел Смита в таком возбуждении, когда тот заполнял расходный ордер. Смит снова подошел к чемоданчику. Достал оттуда фотографию. – Взгляните, это наркоманка, Римо. Вот что эти мерзавцы делают с ними. Римо взял фотографию: обнаженная девушка не старше двадцати лет. Ее глаза не выражали ничего, кроме страдания. Кожа вспухшая, в кровоподтеках и язвах. В верхней правом углу фотографии крупным планом сняты ее руки, на которых от уколов не осталось живого места. – Девчонка умерла, – сказал Смит. – Но не всем так везет. Он забрал у Римо фотографию и положил ее в чемоданчик. Потом снова – теперь уже спокойнее – заговорил: – Гудзон – главный порт, через который ввозят наркотики. Думаю, тут задействованы сильные политические рычаги, содействующие импорту героина. Полиция явно подкуплена. Мафия держит в руках весь город. Все покрыто тайной, и нам мало что известно, кроме того, что их главаря зовут Верильо. Или Гассо. Или Палумбо. Не знаю точно. – Какая на этот раз у меня будет легенда? – Вы – Римо Барри. У вас с Чиуном квартира в Нью-Йорке. Вы работаете в ежегоднике «Интеллигенция». Не беспокойтесь, мы купили этот журнал. Самый дешевый, какой только удалось найти. Внедряйтесь под видом журналиста и разнюхайте, что к чему. – Предположим, что я откажусь от задания? – спросил Римо. – Римо, я прошу вас, – устало сказал Смит. Первый раз за все эти годы Римо услышал от Смита «прошу вас». Римо кивнул. Смит снова полез в чемоданчик и вытащил оттуда объемистое донесение, напечатанное на машинке. – Здесь все факты, данные, имена. Просмотрите. Запомните. Потом выбросьте. Действуйте, как сочтете нужным. Только прошу вас, поторопитесь. Это было второе «прошу вас». Римо не нашелся, что ответить, и снова кивнул. Смит закрыл чемоданчик, направился к двери и молча вышел. Он не хотел говорить Римо, что среди наркоманов, которым еще не повезло умереть, и его, Смита, родная дочь.Глава пятая
Доминика Верильо сегодня не устраивали ни добрые старые итальянские рестораны, ни его огромный дом в Кенсико, штат Нью-Йорк, ни его трехэтажный особняк в стиле «тюдор» в Гудзоне, штат Нью-Джерси. Не годился и дом на Палм-Бич. Все эти места, так или иначе, находятся под наблюдением и к тому же напичканы подслушивающими «жучками» – маленькими электронными штучками, так хорошо вписывающимися в американский образ жизни. Аккуратными. Технологичными. Без эмоций. Но бывает и так: понадеешься на них, не подозреваешь, что они на самом деле не работают, а когда спохватишься, поезд уже ушел. Но в целом они работали неплохо, так что Доминик Верильо предпочитал не обсуждать в офисе серьезные дела. Да, «жучки» мешали, конечно, но не могли его остановить. Из-за них ни в дорогих ресторанах, ни в загородном доме, ни в трехэтажном особняке на Палм-Бич нельзя было серьезно поговорить о делах. У этой системы электронного наблюдения было, однако, свое слабое место – фактор времени. Дай время, и правительство, полиция, даже твой финансовый агент нашпигуют подслушивающей аппаратурой любое здание, которое ты построишь, купишь или снимешь. Но только в том случае, если дать им время. Если же поторопиться и управиться с делом за десять минут где-нибудь в новом, укромном местечке, то можно считать себя в относительной безопасности, словно прослушивающих аппаратов никогда и не изобретали. И вот однажды ясным днем в начале лета, когда деревья на Парк-Авеню и Восемьдесят первой улице в Нью-Йорке еще сияли свежей зеленью, на восточной стороне этой улицы одно за другим стали останавливаться такси, высаживая абсолютно одинаковые по составу компании: пожилой мужчина в сопровождении двух человек помоложе. Все эти произошло между двумя часами пятью минутами и двумя часами десятью минутами. Прибывшие принялись раскланиваться и прикладываться к ручке, пока дон Доминик Верильо – в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке – не сказал: – Нет, не надо. Не сейчас. Не сейчас. А поскольку все норовили запечатлеть поцелуй именно на его руке и отвесить поклон именно ему, на этом все и закончилось. Тут подкатили пять лимузинов – за десять минут до того их наняли в пяти различных местах – и все в них быстро разместились. Доминик Верильо сел в первый, самый почетный автомобиль, естественно, вместе с Пьетро Скубичи – приятным седым джентльменом из Нью-Йорка, одетым в помятый костюм и белую рубашку с завернувшимся кверху воротничком, – его жене было уже за семьдесят и зрение начинало ей изменять. Пьетро Скубичи был главой всех мафиози в Нью-Йорк Сити и в течение полутора дней мог бы, возникни у него такое желание, выложить восемьдесят два миллиона долларов наличными в бумажных пакетах. Но в данный момент у него на коленях в мятом бумажном пакете лежал жареный перец на случай, если Доминик Верильо пожелает провести совещание в ресторане. Скубичи не любил расплачиваться в ресторанах Нью-Йорка, потому что «они все время вздувают цены». То, что и он отчасти был тому виной, во внимание не принималось. Это деньги «входящие». А расплачиваться – деньги «исходящие». Посему он и прибыл с собственной едой. Рядом с ним на заднем сиденье расположился Франсиско Сальваторе – помоложе Скубичи, лет сорока с небольшим, в костюме от Кардена, плавные и изящные линии которого, казалось, ничто не может нарушить. У него была пышная, словно лепная, шевелюра, ногти с маникюром, очень загорелое лицо. Зубы – белые, ровные, безупречные. Ему часто говорили, что если бы он захотел, то легко стал бы киноактером. Но он не захотел: в его возрасте получать столько, сколько зарабатывают Рок Хадсон или Джон Уэйн, означало потерю в деньгах. Кстати, денег он с собой не носил: даже купюры портили бы линию костюма. Почтенный Скубичи, повернувшись к нему в ходе беседы, нечаянно задел сальным пакетом брюки Сальваторе, и на них осталось темное пятно. Салваторе сделал вид, что ничего не заметил. Но даже в самолете, на обратном пути в Лос-Анджелес, он продолжал чертыхаться и успокоился только тогда, когда снял костюм и выбросил его. Справа от Скубичи сидел Филемано Палмуччи – или «Толстяк О'Брайен» – с огромной головой на мощной шее, которая незаметно перетекала в столь же мощный торс. Вся эта гора мяса была увенчана серой мягкой шляпой на два размера меньше, чем нужно. Толстяк О'Брайен ни разу не улыбнулся, он смотрел, не оборачиваясь, вперед, словно сосредоточившись на переваривании собственных внутренностей. Он был из Бостона. Впереди, конечно же, сидел Доминик Верильо, который и собрал всю компанию. Он сидел в пол-оборота к тем, кто ехал на заднем сиденье – так было и вежливо, и душевно. Его лицо могло бы украсить обложку журнала «Бизнес менеджмент», хотя говорил он гораздо эмоциональней, чем пристало бизнесмену, и размахивал руками. В нем было куда больше человеческого, чем в похожих на ходячие трупы высших правителях Америки. – Надеюсь, вы в добром здравии, – сказал Доминик Верильо. – В добром, – ответил Пьетро Скубичи, у которого было право отвечать первым, – и моя жена здорова, только теперь она видеть стала плохо. – Очень жаль, Пьетро. – Жизнь есть жизнь, дон Доминик, – сказал Скубичи, – начинаешь слабым и слепым и кончаешь таким же. Не я создавал жизнь. – Вы бы создали ее получше, дон Пьетро, – сказал Франсиско Салваторе, демонстрируя белые зубы. – Франсиско, жизнь создал Господь. Никто не сделает ее лучше. Или хуже, – заключил Пьетро Скубичи. Почему-то жирный пакет с жареным перцем не пачкал его темного костюма. – А как вы поживаете? – спросил Верильо у Франсиско Сальваторе. – Прекрасно, благодарю, дон Доминик. И жена прекрасно, и дети. Прекрасна жизнь под солнцем. Приезжайте к нам как-нибудь. – Приеду, – ответил Доминик Верильо, – приеду. – И у меня все хорошо, дон Доминик, – вступил в разговор Толстяк О'Брайен. – Очень хорошо! Самое главное – здоровье. Здесь у нас во всей округе стоят чудесные деньки. Хорошая погода – стало быть, будет хорошее вино. – А хорошее вино делает хорошую погоду, – сказал Пьетро Скубичи и улыбнулся. Все улыбнулись заодно с ним. Вот так они болтали в нанятых авто о здоровье, погоде и семье. Беседа потекла в ином, более важном русле, когда Гуглиельмо Марконне, он же «Эпплз Доннелли», сказал Витторио Паллеллио, «что на Майями-Бич не найдешь хорошей отбивной». Они сидели в четвертой по счету машине. Гуглиельмо Марконне был из Дулута, а Витторио Палледлио – из Майами-Бич. – Нет, у вас хорошие бифштексы, – сказал Витторио Паллеллио. – Вы, наверное, не там искали. – Именно там, дон Витторио. – А я говорю, не там, Гуглиельмо. – Я заглядывал в «Бока дель Соль». – В «Бока дель Соль» нет хороших бифштексов. – Еще я был… как называется это место, похожее на магазин подержанной мебели? – Весь ваш город такой, Гуглиельмо. – Мне и там не повезло. И в «Бока дель Соль» тоже. – В «Бока дель Соль» нет хороших бифштексов. – Я знаю. Мне там подали очень плохой. Так болтали представители Далласа, Нового Орлеана, Чикаго, Рочестера, Портленда, Канзас-сити, Кливленда, Колумбуса, Цинциннати, Луисвиля, Денвера, Феникса, Норфолка, Чарлстона, Лас-Вегаса, Сан-Франциско, Филадельфии и Уиллинга. Караван автомашин двигался вперед, но поскольку все машины были разного цвета, на караван они не походили. Только дон Доминик Верильо знал, куда они едут, и время от времени указывал шоферу, куда повернуть, стараясь при этом не оторваться от идущих позади машин. Наконец дон Доминик Верильо велел водителю остановиться возле небольшого художественного салона в Гринвич-Виллидж. Он быстро вышел из машины и открыл дверцу Пьетро Скубичи, Франсиско Салваторе и Толстяку О'Брайену, приговаривая: – Обойдемся без формальностей. Нет времени. Водитель – Вилли-Сантехник Палумбо – тоже выскочил и, ощупывая пачку банкнот в кармане, забежал в салон, в витрине которого были выставлены платья и картины. Не успев открыть дверь, он выпалил: – Я хочу купить натюрморт с клубникой за пять тысяч долларов. – Проходите в комнату за прилавком, – говорил тем временем гостям Доминик Верильо, – в комнату за прилавком. И повторял пассажирам каждой подъезжающей машины: – В комнату за прилавком. Через сорок секунд вместе с последним из гостей он зашел в салон, на вывеске которого значилось: «Ева Флинн». Привлекательная хозяйка была занята беседой с Вилли-Сантехником. – О Боже! – воскликнула она. – Сколько посетителей! Это чудесно! Я знала, что это случится именно так. Она тряхнула копной рыжих волос, откинув голову назад, и положила руку на бедро, обтянутое заляпанными краской джинсами. – Этот натюрморт вот здесь, у дверей, – сказал Вилли-Сантехник. – Вот здесь. Да, вот этот. А вот деньги. Только я хотел узнать, чего тут моди… моги… Ну, как же это… а, мотивация! – Мотивация, – поправила женщина. – Ага, чего это такое и что вы думаете про себя и этого… Гагина? – Гогена? – Ага, его. – Я рада, что вас это интересует, – сказала женщина. Она возбужденно вертела головой вслед шествовавшим мимо нее посетителям, направлявшимся в заднюю комнату, где стояли картины с ее парижскими зарисовками. – Мне следует помочь им, как вы считаете? – Нет, – успокоил ее шофер, – они просто зашли посмотреть. Я покупаю этот, ну как его, так что занимайся мной. – Конечно. Знаете, я вам открою одну тайну. Вы мой первый покупатель. Все так внезапно, – она кивнула в сторону задней комнаты. – Они что, банкиры? – Они из «Америкэн Киваниз Интернейшнл». – Забавно. Такие вежливые! Так вот, Гоген видел жизнь, Гоген видел цвет по-другому… И рыжеволосая художница пустилась в объяснения, что такое цвет как форма искусства, а Вилли-Сантехник соглашался, стараясь не забыть четыре других, приготовленных заранее, вопроса. Он должен их задать, как только она притормозит. Но до этого так и не дошло. В это время в задней комнате дон Доминик Верильо поднял руки, призывая к тишине и давая понять, что времени на формальности нет. Он стоял перед зелено-голубым полотном с изображением ночного парка. – В прошлом году я уже говорил вам, что наркотики становятся серьезной проблемой. Я говорил, что по всей Америке мелкие оптовики ввозят и продают героин. Этим бизнесом занимаются многие ваши люди. И они больше занимаются наркотиками, чем работой на вас. Многие потеряли к вам всякое уважение и утратили чувство долга, потому что независимая торговля стала приносить им больше денег. – Сколько героина вы можете достать? Чемодан? Не больше. Ни один из вас не смог бы наполнить героином багажник автомобиля. Качество тоже сомнительное. Вам продают сахар, песок, муку. Подмешивают стрихнин. А если приходит чистая неразбавленная партия, клиенты с непривычки хватают смертельные дозы. Чтобы достать денег, наркоманы воруют все, что попадает под руку. Растет преступность. Растет число полицейских. А чем больше фараонов, тем больше приходится давать отступных. Если дела с героином пойдут так и дальше, это нас прикончит. Послышались возгласы одобрения. Кое-кто из присутствующих с тревогой стал поглядывать за дверь. Их вполне могла услышать хозяйка салона. – Не обращайте на нее внимания, – сказал дон Доминик. – Но она может услышать, – возразил Толстяк О'Брайен. – Она сейчас в иных мирах. Эти художники тоже себя одуряют, только на свой манер. Итак, мы собрались, чтобы поговорить о героине. В прошлом году я посвятил вас в свои планы. Встречи проходили в ваших так называемых безопасных офисах и домах, но не прошло и недели, как информация попала туда, куда не должна была попасть. Я говорил, что смогу поставить тонны героина. Вы сомневались. И вот теперь я готов принимать заказы. – Вы хотите сказать, героин действительно должен прибыть? – спросил Франсиско Салваторе. – Он уже здесь, – сказал дон Доминик Верильо. – Сорок семь тонн.Очищенный на девяносто восемь процентов. Мы собираемся формовать из него таблетки, чтобы их можно было делить на части, и фасовать в пузырьках – пусть смахивает на лекарство. Будем продавать по дешевке, чтобы его можно было даже курить, как во Вьетнаме. – Вам надо в корне разрушить существующую структуру рынка наркотиков, а когда избавитесь от независимых торговцев, вы сможете взвинтить цену. Вы полностью завладеете целыми городами! Да, именно, завладеете. Америка распрощается с блестящими целлофановыми пакетиками. – Дон Доминик, дон Доминик, дон Доминик! – послышались восторженные возгласы «капо мафиози». Пьетро Скубичи поцеловал Доминику Верильо руку, но дон Доминик понимал, что это не столько дань уважения, сколько желание поскорее начать торговаться. – И ведь никто из вас не знал, так? Сорок семь тонн, а никто не пронюхал! Теперь понимаете, кого остерегаться, а кого нет, где безопасно, а где нет? Я готов принять от вас заказы, а через шесть месяцев мы встретимся опять. Таким же образом, как и сегодня. – У вас, должно быть, здорово все налажено! – восхитился Пьетро Скубичи, который имел почетное право заказывать первым. – Лучше не бывает, – ответил дон Доминик. И Скубичи заказал тонну для Нью-Йорка. Семьсот фунтов было заказано для Лос-Анджелеса, двести для Бостона, шестьсот для Детройта, триста для Далласа, триста для Нового Орлеана, семьсот для Филадельфии, тонна для Чикаго. Кливленд заказал триста, Колумбус – сто и Цинциннати – сто. Сан-Франциско заказал двести фунтов, Канзас-Сити – столько же. По пятьдесят фунтов заказали Денвер, Феникс, Норфолк, Роли, Чарлстон, Лас-Вегас и Уиллинг. Дон Доминик подсчитывал в уме. Почти четыре тонны. Шестимесячная норма, обычно потребляемая всей страной. Он был доволен. Объем заказов вырастет, как только он подтвердит делом, что может выполнить их. – Мы доставим вам героин, – сказал он. – На нем будут этикетки местных аптек. Вы не отличите его от аспирина, пенициллина или питьевой соды. Господа, это отличная сделка, – он улыбался, как и подобало человеку, который только что продал товара на сто шестьдесят миллионов тем, кто продаст его за восемьсот. – Дон Доминик, дон Доминик, дон Доминик! – на дона Доминика Верильо снова хлынул поток восторга и лести. Он прощался с каждым, стоя на пороге, пока они выходили в зал салона, а потом на улицу, где их ждали машины. Художница лишь мельком глянула на них. Скубичи вышел последним. – Пьетро, – сказал дон Доминик, – я люблю вас как отца. Я испытываю к вам величайшее уважение и хочу дать один совет. – Семья Скубичи всегда принимала советы дона Доминика Верильо. – Как я уже говорил остальным, если сразу не слишком завышать цену, потом можно будет все полностью взять под контроль. Я говорю это потому, что желаю вам блага. – Хороший совет, но только если будет и следующая партия. – А почему вы сомневаетесь, что будет? – Я старый человек, дон Доминик. Кто знает, доживу ли я до второй партии? – На самом деле вас не это волнует, – сказал Верильо. – Если я скажу, что меня волнует, вы будете смеяться. Я сам смеялся. По-моему, это просто недостойно вашего слуха. – Я высоко ценю все ваши слова. Старик медленно кивнул. – Моя Анджела верит в звезды. Звезды тут – звезды там. У нее свои игры. А я слушаю. Помните, она сказала, что вы женитесь? И вы женились. И что ваша жена умрет. И, добрая ей память, она умерла. А помните, как она сказала, что вы станете капо всех капо? Вы им стали. Может, это совпадение. Ведь еще она говорила, что у вас родится дочь, но детей так и не было. Вы знаете, так говорили звезды. Дон Доминик непроизвольно схватил старика за плечи. Но тут же спохватился и отпустил. – Так вот, – продолжал Пьетро Скубичи, сжимая в руках пакет с жареным перцем. – В этот раз она точно рехнулась. Я ведь говорил вам в прошлом году, что это дело, которое вы задумали, – не самое лучшее. – И что? – спросил Верильо. – Знаете, бывает, Анджела говорит, что такой-то день надо переждать, и если ее слушать – придется ждать целую вечность. Я и не ждал, потому что звезды – это звезды, а бизнес – это бизнес. Но на этот раз Анджела очень боится, Она говорит… обещайте не смеяться. Она говорит, что вы идете против какого-то бога. Дон Доминик не мог сдержать смеха, но поспешил извиниться, как только справился с приступом веселья. – Это ерунда, конечно, – сказал Пьетро. – Расскажите мне об этом боге. – Это не совсем Бог, а вроде как святой. Такие боги были давно. – Зевс, Юпитер, Апполон? – Нет, вроде как китайский, – сказал Скубичи, – с ума сойти. Анджела ходила к этой старой леди в Гринвич-Виллидж, потому что сама не смогла толком разобрать расположения звезд. А вернулась совсем сбитая с толку. Как это называется у евреев, когда они оплакивают умерших? Ну, сидят на ящиках, не бреются и все такое? – Шива, – сказал Верильо. – Да. Это он. Так и звучит. – Шива? Что ж, буду остерегаться восточных богов, – сказал Верильо. Пьетро Скубичи улыбнулся и пожал плечами. – Я же говорю, все это глупости. Просто иногда Анджела… – и его голос постепенно стих, потому что они вышли из салона, где Вилли-Сантехник заплатил за выбранную картину пять тысяч долларов. Дон Доминик Верильо решил вечером посмотреть в энциклопедии, что это за бог – Шива.Глава шестая
Римо Уильямс ждал в тихой приемной Доминика Верильо – председателя городского «Совета Содействия» Гудзона, – постукивая записной книжкой по колену. За окном, в утреннем тумане, пропитанном угарным газом и заводским дымом, виднелись расплывчатые контуры небоскребов Нью-Йорка. В противоположном окне просторной приемной, обшитой деревянными панелями, был виден Ньюарк – здания, сгрудившиеся вдали словно сгусток отчаяния, но он думал о них с теплом. Сейчас он в Гудзоне, расположенном между Ньюарком и Нью-Йорком, на пересеченном реками Гудзон и Хакенсак пятачке земли. Отсюда начинается Америка… В воздухе слегка пахло сосной; привлекательная строго одетая секретарша листала толстенную и довольно потрепанную книгу. На стене висел натюрморт с клубникой, который был куплен накануне за пять тысяч долларов, о чем Римо знать не мог. Но если бы ему сказали – поверил бы. Видение мира художником – это нечто большее, чем просто взгляд вокруг. Он управляет своими чувствами. План действий прост, как начало любой катастрофы, подумал Римо. Пусть в городе узнают о его появлении. Он станет всем надоедать, всех пугать и раздражать. Кто-то непременно на него выйдет. И тогда этот кто-то заговорит. Принцип очень прост: в отличие от киногероев, люди – и храбрые, и трусливые – готовы рассказать все, лишь бы только избавиться от боли. Таинственная техника допросов у русских – это просто избиение кулаками. Генрих VIII бил палками. Чингисхан приказывал бить ногами. Только болваны из Голливуда, да еще Гитлер, считали, что надо обязательно прижигать раскаленным углем, дробить кости, сдирать кожу. Настоящие профессионалы просто бьют. А если никто не выйдет на него, то Римо сам начнет поиски, начнет с самого вероятного кандидата – шефа полиции Брайана Дугана, человека сообразительного и доброго, но – вора. Согласно информации КЮРЕ, он заплатил за свое место восемьдесят тысяч долларов. Такие деньги не платят за то, чтобы блюсти в городе закон и порядок. А если главарь не Дуган, то есть еще Верильо и Гассо, и Палумбо, и мэр, и главный редактор городской газеты, и другие, чьи имена дал ему Смит. Но это – вторая стадия. А пока – первая: брать интервью и вызывать беспокойство. Первым в списке стоял Верильо, который, согласно информации КЮРЕ, был или главной фигурой мафии Гудзона, а может, и всей страны, или простой пешкой на службе у мафии. Эта информация напоминала донесение, полученное немецким генштабом, о том, что союзники собираются высадиться в Нормандии шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года. Сообщалось точное время и место десанта. К несчастью, генштабу сообщили еще тридцать девять других географических точек – от Норвегии до Балкан – и точных дат – с 1943 по 1946 годы. Вот вам и разведка! – Нашла! – воскликнула секретарша. – Нашла! Римо улыбнулся. – Что же вы нашли? – Шиву. Я искала Шиву. И она начала читать: «Шива. Один из трех основных богов индуизма, известен также как Разрушитель, или Дестроер». Она подняла глаза на посетителя. Римо, разумеется, заинтересовался. Он уже слышал эти слова. – По-моему, его еще называли Разрушителем миров… – и он медленно прочитал по памяти, – «Я – Шива…» – но дальше вспомнить не смог. В это время открылась дверь, и из кабинета выглянул джентльмен с волевым лицом. – Джоан, можно вас на секунду? О, добрый день! Вы, вероятно, из журнала? Я приму вас через минуту. – Я нашла для вас Шиву, – сказала секретарша. – Разрушитель миров; я – Шива, Дестроер… – произнес Римо. – Что? – спросил Верильо, и его глаза расширились от изумления. – Пытаюсь припомнить цитату. Вспомнил! «Я – Шива-Дестроер, смерть и разрушитель миров». – Вы Шива? – мрачно переспросил Верильо. Римо засмеялся. – Я? Нет. Я Римо Барри, журналист. Мы с вами беседовали вчера вечером по телефону. – Прекрасно. Я к вашим услугам через минуту. Джоан! Римо наблюдал, как секретарша взяла блокнот и карандаш и исчезла в кабинете. Через пять минут пригласили и его, и пришлось с притворным усердием записывать банальные рассуждения Верильо. В Гудзоне – те же проблемы, что и в других городах: свертывание промышленности, рост преступности и, конечно же, утрата надежды на лучшее будущее. Но Верильо верил в великое будущее Гудзона – он потратил почти полчаса, расписывая свои проекты. А потом пригласил Римо пообедать в казино «У озера». Об оптимистическом взгляде на будущее он продолжал распространяться и за устрицами, запеченными в тесте, и за телятиной по-голштински. Когда Римо заказал рис, просто рис, Верильо чрезвычайно удивился. Почему один рис? Это восточный обычай? Специальная диета? – А вы не можете допустить, что я просто люблю рис, мистер Верильо? – Нет, – ответил Доминик Верильо. – Со временем к нему привыкаешь… – А когда вы начинали его есть, он ведь вам не нравился, не так ли? – Да, не особенно. – Тогда почему вы продолжали его есть? – А почему вы едите моллюсков, запеченных в тесте? – Потому что я люблю их. Римо улыбнулся, а Верильо засмеялся. Римо пожал плечами: – Что я могу добавить к тому, что вы мафиози? Верильо расхохотался. – Знаете, если бы это не было так смешно, это было бы серьезно. Я полагаю, что итальянская община страдает из-за алчности некоторых итальянцев. Страдают доктора, юристы, зубные врачи, преподаватели, продавцы, трудяги, вроде меня. Я просто уверен, что всякий раз, как ФБР не может раскрыть преступление, оно норовит арестовать первого попавшегося под руку итальянца. Убежден в этом. Вы итальянец, ваши предки были итальянцами? – Возможно. Не знаю. Я вырос в приюте. – Где? – Мне не по душе эта тема. Согласитесь, не очень-то приятно быть в неведении, кто были твои родители, откуда ты родом. – Может быть, в вас есть восточная кровь? – Вряд ли. Я думаю о Средиземном море, к югу от Германии, и о Севере от Ирландии до Сибири на востоке. Вот примерно такой разброс возможностей. – Вы католик? – спросил Верильо. – А вы торгуете героином? На этот раз Верильо не засмеялся. – Это уже оскорбление. Что вы хотите этим сказать? – Ничего, просто хочу выяснить – мафиози вы или нет и не торгуете ли героином. – Это уже чересчур, – произнес Верильо, бросил салфетку прямо на тарелку с телятиной, наградил Рима полным ненависти взглядом и удалился. С Верильо хватит, подумал Римо, – зерно брошено в землю. Шефа полиции Брайана Дугана поддеть было не на чем. Он раз пятнадцать упомянул о своей приверженности католической церкви, об участии в социальных программах типа «Очисти – Отреставрируй – Почини» и особенно гордился своей программой укрепления общественных отношений. – Мы учим наших полицейских, как надо относиться к ним. Брайан Дугам сидел за письменным столом, над которым висел портрет Франклина Делано Рузвельта. Стол был завален всякими мелочами, и среди них – пресс-папье в виде статуэтки и американский флаг на небольшой подставке. Портрет Рузвельта пожелтел от времени. – К ним? – переспросил Римо. – Ну, вы понимаете. К ним. Проблемы города. – Не понимаю, – сказал Римо и, положив ногу на ногу, стал что-то рисовать карандашом в записной книжке. – Ну, сами знаете. Цветные. Черные. Выходцы из Африки. – А, они? – Да. Они, – гордо ответил шеф полиции. Лицо его сияло, ясные голубые глаза блестели; он нервно перебирал веснушчатыми пальцами. – Я слышал, ваш город становится героиновой столицей страны. Римо следил за голубыми глазами. Они оставались спокойными. – Героин – это серьезная проблема, – сказал шеф. – Растущая национальная проблема. – А какова ваша доля? – Не понял. – Какова ваша доля? Ваша прибыль от наркобизнеса? – повторил Римо небрежным тоном. Шеф полиции не принял этот тон. Он уставился на Римо сверкающими голубыми глазами – воплощенные неподкупность и мужество. Губы плотно сжаты. – Вы обвиняете меня в пособничестве торговле наркотиками? Точно такая же интонация была у бывшего шефа Римо, когда Римо, будучи полицейским в Ньюарке, однажды оштрафовал за неправильную парковку патрульный автомобиль, посланный шефом за выпивкой к Рождеству. – Но кто-то должен покрывать торговлю наркотиками, – сказал Римо. – Вы обвиняете меня? – возмутился шеф. – На воре и шапка горит, шеф. – Вон отсюда! Римо не двинулся с места. – Беседа закончена, – сказал шеф. – И предупреждаю, за клевету я могу привлечь вас к судебной ответственности. – Только в том случае, если я ее опубликую, – сказал Римо, улыбнулся и вышел. Еще одно зерно брошено в землю. Выйдя из кабинета шефа, он прошел мимо лейтенанта, исполняющего обязанности машинистки, вышел в холл, где на него пахнуло особой затхлостью, свойственной только полицейским участкам, и остановился в ожидании лифта. Интересно, подумал Римо, понадобился бы стране он, Дестроер, если бы полицейская служба работала лучше? Хотя как она может лучше работать? Не на Марсе же они людей набирают. Нет, полиция любого города отражает его моральный климат. Она не лучше и не хуже. Для взятки требуются двое. Дверь лифта открылась, и Римо вошел в кабину. Это был просторный старый лифт размером с небольшую кухню. Римо нажал на кнопку первого этажа. Металлическая дверь «под бронзу» медленно, по-черепашьи, закрылась. Лифт, погромыхивая, пополз вниз. На следующем этаже он остановился, чтобы забрать двух детективов и арестованного. Один из полицейских с худым загорелым лицом, ростом с Римо, в стандартной шляпе, заметив Римо, вежливо с ним поздоровался. Все трое встали в глубине кабины, а Римо остался у входа. Он кивнул полицейскому в ответ и тут вдруг понял, что он знает сыщика, а тот – его. Черт возьми, подумал Римо и повернулся лицом к двери, надеясь, что сыщик попробует его вспомнить, не сможет и перестанет о нем думать. К сожалению, профессия полицейского, особенно сыщика, не позволяет ему просто взять да забыть однажды встреченное лицо. Во всяком случае, опытному сыщику. Римо оставалось надеяться, что Билл Скорич так и не стал опытным сыщиком. Римо вспомнил первый год их совместной службы в Ньюарке. Тогда Скорич упускал разные мелочи, и все разговоры с сержантом, детективами, лейтенантом и капитаном заканчивались не в его пользу. Но чересчур серьезных промашек он не допускал никогда, и к начальнику полиции его не вызывали. Хотя негативный опыт – не самый лучший способ обучения, все-таки это тоже способ. Или человек привыкает к выговорам, или меняется так, чтобы их не получать. Если Скорич изменился, то сейчас стоит одной ногой на том свете. Уголком глаза Римо заметил, что Скорич шагнул вперед. Он всматривался в профиль Римо. Сделал еще шаг, потащив за собой заключенного, на что другой сыщик тоже был вынужден сделать полшага. Можно было бы прикрыть лицо рукой и убежать, но не из управления же полиции! Тогда уж точно фотографию Римо раздадут всем полицейским, особенно после его беседы с шефом! Римо не спеша повернулся к Биллу Скоричу в надежде, что пластическая операция изменила его скулы и нос, взглянул Скоричу в глаза и смутился. Он молил про себя: Билл, ну сваляй дурака. Ну, старик! Ошибись!" Лицо Скорича порозовело от смущения, и на сердце у Римо полегчало. Молодец, Билли, подумал он. Замечательно. Никто не держит в памяти лица мертвых. Особенно после пластической операции. Но тут Скорич просиял, на лице появилась улыбка, которая вдруг сменилась выражением ужаса при виде восставшего из мертвых. И Римо понял, что Скорич его узнал. Последнее, что произнес сыщик Билл Скорич из полицейского управления Ньюарка, было даже не слово, а один только слог, начало имени. Он произнес: – Ри… Прикрывшись телом Скорича как щитом, так что заключенный и другой сыщик не видели его, Римо вонзил палец Скоричу в солнечное сплетение, до самого сердца, пробив его. Это произошло мгновенно, и Скорич только успел произнести: – Ри… Это был плавающий удар, когда рука действует сама по себе, вне зависимости от движения тела. Такой удар имел то преимущества, что прерывал разговор мгновенно. Глаза Скорича расширились, он не успел еще рухнуть, а руки Римо были уже в карманах, под мышкой зажат блокнот. Скорич упал на Римо, который, не пытаясь удержаться, отлетел в дальний угол кабины с возгласом: – Поосторожней, приятель! Скорич, падая, потянул на себя арестованного. Шляпа упала на пол, а второй сыщик, на другом конце цепочки, резко развернувшись, наступил на нее и рухнул сверху на заключенного, повалившегося на мертвеца, лежащего на полу кабины. Дверь отворилась на первом этаже. Римо оттолкнулся от стенки лифта, и, отряхиваясь, вылетел наружу с криком: – На меня напал полицейский! Прямо в полицейском управлении! Так-то вы обращаетесь с прессой?! Римо стоял у лифта, тыча пальцем в груду тел. Оставшийся в живых сыщик пытался подняться и поднять заключенного. – Вон тот, – вопил Римо. – Он там, внизу. Я хочу возбудить дело! Он толкнул меня. Дежурному лейтенанту потребовалось три секунды, чтобы оценить ситуацию, десять секунд, чтобы вызвать скорую помощь, и три минуты, чтобы убедить этого гомика-журналиста, что на него никто не нападал, что сыщик упал на него, потому что умер, скорее всего, от сердечного приступа. – Умер? – спросил Римо, открыв рот и глядя полными ужаса глазами. – Да. Умер. Вот так-то. Так бывает с нами, фараонами, когда мы защищаем вас. Еще один легавый умер, приятель. – Я… я не нахожу слов, – сказал Римо. – Всегда старайтесь сперва во всем разобраться, а уж потом делайте выводы. Старайтесь сначала разобраться. – Простите, – сказал с искренней грустью Римо. И, выйдя из полицейского участка, почувствовал, как хочется выпить, но увы! – в состоянии максимального напряжения пить нельзя, как, впрочем, и во всех иных состояниях. Ты должен относиться к себе как к алкоголику, потому что у тебя есть дело. Проходя мимо бара, видишь себя в стекле витрины и испытываешь радость, что отказал себе в чем-то, чего ужасно хочется. И ненавидишь отражающееся в витрине лицо… Потому что ты, Римо Уильямс, хуже животного. Ты – машина. Животное убивает, чтобы есть и жить. Человек убивает, потому что он напуган или болен, или ему приказали, а он, понятно, боится не выполнить приказ. Но ты, Римо Уильямс, ты убиваешь потому, что ты – машина, которая для этого предназначена. Римо пересек улицу – уличное движение уверенно направляла натренированная рука полицейского в красной фуражке – и прошел мимо кондитерского магазинчика, где у прилавка толпились школьники, предаваясь ежедневному ритуалу чревоугодия. Ему захотелось вдруг, чтобы рядом оказался Смит, чтобы сломать ему руку и сказать: «Бот что такое боль, Смит. Вот она, ты, счетная машинка!». Римо понял, почему он иногда ненавидит Смита: потому что они похожи. Уродливые сросшиеся горошины в больном стручке. Весело галдели подростки в кондитерской. Девочка-негритянка и белая девочка, крепко-накрепко прижав к упругой девичьей груди книжки, хихикали, посматривая на юношу-негра в мягкой шляпе, белой саржевой рубахе и ярких брюках, который, зажав что-то в кулаке, протягивал им. Он тоже смеялся, поддразнивая их. Он разжал кулак и закинул голову, не переставая смеяться. Девчонки переглянулись и снова захихикали. А взгляд их спрашивал: «Возьмем?» Белая девочка потянулась к черной руке. Рука отстранилась. Она пожала плечиками. Рука снова протянулась, раскрылась ладонь. На ней лежал небольшой блестящий пакетик. Парень засмеялся. Белая девочка схватила пакетик и тоже засмеялась. Тут Римо вспомнил фотографию, которую показал ему Смит на корабле. И внезапно подумал, что не так-то уж и плохо быть машиной. На очереди были мэр и главный редактор.Глава седьмая
Вилли-Сантехнику было приказано не суетиться. Так сказал дон Доминик Верильо. Дважды. Вот Вилли-Сантехник и отправился в бар «Устричный грот», где для храбрости пропустил три рюмочки. Когда Вилли-Сантехнику советовали не дергаться, он, наоборот, начинал суетиться. А если эти слова исходили от дона Доминика Верильо, Вилли терял контроль над собственным мочевым пузырем. Вот он и проторчал почти полдня за спиртным, чтобы не особенно волноваться, и к трем часам дня почти успокоился. Он понимал, что к полуночи вообще обо всем на свете забудет, если будет продолжать в том же духе, но знал также, что если не прекратит пить и не сделает то, что приказано, то к рассвету его ждут крупные неприятности. Вилли-Сантехник был человек с понятием, мог пойти на уступки, понимал, что другим тоже надо жить, – эта его философия оправдывала и объясняла взятки – и не был к себе слишком пристрастен. Он заказал еще одну рюмку, отпил половину и оставил доллар бармену на чай. Он вышел на улицу, где около пожарного гидранта стоял его голубой «кадиллак-эльдорадо», и снял квитанцию о штрафе за неправильную парковку с ветрового стекла. Он мог бы поторговаться, чтобы штраф уменьшили с двадцати пяти долларов до пяти, а в четырех кварталах отсюда была стоянка за четыре доллара. Но он считал, что штрафы укрепляют его авторитет в глазах соотечественников и своих собственных. Вилли-Сантехник открыл незапертую дверцу машины и положил квитанцию в отделение для перчаток на стопку других. Он оплачивал их раз в месяц, когда рассчитывался по всем счетам, скопившимся за это время. Вилли-Сантехник никогда не запирал машину. Запирают свои машины только те, кто ничего собой не представляет. Голубой «эльдорадо» сиял от недавней полировки. Каждый день ему полировали машину на мойке рядом с домом, каждый месяц специалисты фирмы проверяли мотор, а каждые шесть недель двигатель проходил регулировку. Автомобиль еще ни разу не подводил Вилли. Вилли был худ и страдал резким кашлем, проходившим, каким бы сильным не был приступ, как только на конце сигареты, которую он не выпускал изо рта, образовывался пепел. Он обращался к зубному врачу, лишь когда не мог больше спать от боли, а у терапевта был дважды: один раз, когда решил, что слепнет, а второй, когда решил, что умирает. Время от времени у него бывали обмороки. По этому поводу он обращался к фармацевту, а тот неизменно советовал обратиться к врачу. Вилли каждый раз обещал пойти, а пока что выпрашивал какие-нибудь таблетки, порошки или капли. – Обморок, – объяснил он однажды, – это просто природа дает знак притормозить. Он вставил ключ в замок зажигания, на секунду потерял сознание, очнулся и завел мотор. Машина заурчала и с изящной легкостью влилась в общий поток. Он пересек торговый район города, потом повернул и поехал мимо затененных деревьями двухэтажных особняков, рассчитанных на две семьи. Выехал на главный проспект, повернул налево и направился в южную часть округа. Через пять кварталов после домов из кирпича и алюминия – колледжа Святого Луки, школы иезуитов, построенной в двадцатом веке в духе садово-парковой архитектуры, – он повернул направо и подъехал к кварталу элегантных домов со старыми дубами, раскидистыми и могучими. Особняки были построены в колониальном стиле или стиле «тюдор», газоны вокруг с коротко стриженной травой. Чистые и светлые дома. Такими дома бывают, только когда за ними тщательно ухаживают. Вилли-Сантехник подъехал к тротуару и затормозил. Закурил очередную сигарету от той, что держал в зубах, потом, осторожно загасил окурок в пепельнице рядом со стереомагнитолой. Вилли выставил наружу восьмидесятипятидолларовые ботинки от Флоршейма и встал на ноги, рывком выбросив тело вслед за ботинками. Он глубоко вздохнул, однако в обморок не упал! Торжествуя, он захлопнул дверь голубого «эльдорадо». Медленно обошел машину спереди, внимательно разглядывая решетку. Возле левой фары обнаружилось пятно. Вилли вытащил голубой носовой платок из кармана плаща, наклонился и принялся вытирать пятно. Исчезло, слава Богу! Он закашлялся, и что-то красно-коричневое засело глубоко в решетке. Вилли встал на колени, просунул в решетку платок и стал это самое «что-то» вытирать. Оттерев, Вилли поднялся, но тут у него закружилась голова, и он переждал с минуту. Затем он двинулся вперед, мимо лужайки с указателем «Розенберг», поднялся на ступени дома в стиле «тюдор»: деревянные балки и белый с вкраплениями цемент. Он позвонил в дверь. Ему открыла коренастая женщина в вязаном костюме. – А, это вы! – сказала она. – Подождите минутку. Пойду посмотрю, дома он или нет. Вилли-Сантехник слышал, как миссис Эдит Розенберг поднялась на второй этаж. Дверь оставалась открытой. Он услышал, как она постучала в дверь. – Гаэтано? – послышался ее голос. – Да, миссис Розенберг, – откликнулся низкий приглушенный голос. – Этот ужасный человек пришел к вам опять. Этот, тощий, который кашляет. – О'кей, пусть поднимется. Спасибо, миссис Розенберг. – Вам не следует якшаться с такими типами, вы же такой славный юноша. Славный юноша, с которым беседовала миссис Розенберг, был человеком тихим, снимал комнату на втором этаже, обедал с Розенбергами по пятницам, терпеливо выслушивая монологи хозяйки о том, что семья ее недостойна, а мистер Розенберг ни о чем, кроме своего дела, не думает. Славным юношей был Гаэтано Гассо, наемный убийца на службе у Верильо, которого все называли не иначе как мистер Гассо. У него не было клички вроде «Утенок», или «Банановый», или «Сантехник», потому что никто не решился бы попробовать дать ему прозвище даже в его отсутствие. Мистер Гассо мог взглядом парализовать человека. Мистер Гассо не любил стрелять людям в лицо, разве что другого выхода не было. Ему нравилось отрывать людям руки и ноги. Ему нравилось разбить человеку голову стулом или размозжить ее об стену. Мистер Гассо любил ломать ребра. Мистер Гассо любил, когда ему давали сдачи. Любил, когда от него отбивались кулаками, дубинками, пистолетами. Против пистолета он применял пистолет. Но иногда он предпочитал автомобиль. Автомобиль – прекрасное оружие против пистолета. Особенно, когда машина наезжает на парня с пистолетом, прислонившегося к стене, и хрустит, ломаясь, его грудная клетка. Потом мистер Гассо добивал жертву, если было нужно, и извлекал из собственного лица осколки лобового стекла. Однажды ему пришлось извлекать из лица пулю. Но мистер Гассо не перестал после этого пользоваться автомобилем. А как-то во время разборки с шоферами грузовиков один из водителей нанес ему сокрушительный удар в челюсть. Собирали этого водителя по кусочкам, соединяя переломанные кости металлическими стержнями, и благодаря огромной силе воли он стал выдающимся игроком в баскетбол в инвалидной коляске, вот только дриблинг левой рукой был недостаточно хорош, поскольку в ней не было нервов. Мистер Гассо узнал о том, что у него сломана челюсть, только через неделю, когда с силой впился зубами в какой-то пирог. С мистером Гассо старались не шутить и не отпускать насмешливых замечаний. Даже те, кто его не знал. В ночных клубах и ресторанах Гассо всегда ждал столик, хотя он никогда не давал чаевых. Вилли-Сантехник даже мысли не допускал, что он не любит мистера Гассо. Он души в нем не чаял! Но всякий раз, когда ему надо было передать мистеру Гассо послание, он сперва для смелости пропускал рюмку-другую. Однажды у него ушло три с половиной дня на то, чтобы отвезти Гассо письмо, потому что дон Доминик сказал, что это можно сделать, когда будет время. Но сегодня он сказал Вилли, что дело срочное и что Вилли нечего дергаться. Миссис Розенберг зашлепала вниз. – Он ждет вас, – сказала она с отвращением и пропустила Вилли. Вилли держался с миссис Розенберг весьма вежливо. Он сердечно поблагодарил ее. Он ведь точно не знал, как Гассо относится к своей хозяйке. Вилли-Сантехник не собирался экспериментировать. По ступеням, покрытым ковром, он поднялся на второй этаж и постучал в выкрашенную белым дверь. – Входи, – сказал Гассо. Вилли вошел, прикрыв за собой дверь. Комната была светлой, с большим окном в эркере, с мягкой плюшевой мебелью, тут же стоял цветной телевизор с большим экраном, а кругом лежали кружевные салфеточки. Даже покрывало было из белых ажурных салфеточек. Гассо вязал салфетки маленькими крючками из разных ниток. Излишне добавлять, что его странное увлечение не вызывало насмешек. Гассо иногда дарил салфетки знакомым. Когда вы получали от него такую салфетку, вы торопились положить ее на самое заметное место в холле на тот случай, если Гассо вдруг пожалует к вам и спросит, куда вы девали его салфетку. Или, что еще хуже, не спросит. Гассо сидел в нижнем белье на постели, покрытой салфетками. Его плечи напоминали цементные опоры моста. Плечи переходили в руки, похожие на стальные балки. Руки венчали кулачища величиною со стол. Гигантские ладони переходили в предплечья без намека на запястья. Густая черная шерсть покрывала все тело от макушки огромной головы до лодыжек. Лодыжки, ладони и пятки были единственными безволосыми частями тела, если не считать глаз и языка. У Гассо волосы росли и на губах. С лодыжек, казалось, кто-то удалил волосы специальным средством. Или, может быть, Гассо мог снимать и надевать свою шерсть, как нижнее белье, и она была ему коротковата? Гассо, судя по всему, отнюдь не стеснялся своей волосатости. Да и «коллеги», похоже, ее не замечали. – Рад вас видеть, мистер Гассо, – сказал Вилли-Сантехник. Гассо был поглощен вязанием. – Чего надо? – спросил он. – Дону Доминику нужна ваша помощь. – А почему он сам не пришел? – В том-то и загвоздка. Он заподозрил, что кто-то вышел на наш след. – Да он просто не хочет меня видеть. – Да нет же, мистер Гассо. Он с радостью зашел бы к вам. Правда. Он вас очень уважает, как и все мы, мистер Гассо. Но тут какой-то журналист появился, которого дон Доминик хочет проучить. Мы за ним последим и выведем вас на него. Ну, а потом сами знаете что. – Знаю, – сказал Гассо. Вилли-Сантехник улыбнулся – так радостно и искренне, как только смог изобразить. – Он что-нибудь говорил об этом парне? Тут снова стал напоминать о себе мочевой пузырь Вилли. Время от времени к мистеру Гассо посылались люди с разного рода посланиями. В послания эти вкладывался различный смысл: иногда они содержали указания, кого надо убить, а иногда – что убить надо самого гонца. Вилли надо быть начеку и следить за каждым словом, а то, чего доброго, ошибешься словечком, скажешь что-нибудь не то и… Хотя вполне может случиться, что передашь все правильно, а беды не миновать. Вилли медленно произнес: – Он сказал, этот парень – бабочка, и надо остерегаться крыльев. Вот что он сказал. Гассо уставился своими тусклыми карими глазами на Вилли. Вилли улыбался во весь рот. – Так и сказал? – Да, сэр, – подтвердил Вилли, словно эта новость никак не могла отразиться на его собственной шкуре. – Хорошо. Вот что ты сделаешь. Возьми с собой Джонни Утенка и Винни О'Бойла. Устройте слежку. Найди Попса Смита, цветного парня. Он мне нравится. – Вам разве не обойтись без негра? – спросил Вилли-Сантехник. – Многие негры куда лучше, чем ты. Многие негры – отменные ребята. Я доверяю Попсу Смиту. А тебе не доверяю, Вилли-Сантехник. Встретимся в баре «Монарх» через полчаса. – Мне нравится Попс Смит. Очень даже. Очень нравится. Я приведу Попса Смита. – Закрой дверь с той стороны, Вилли-Сантехник. – Ужасно был рад повидать вас, мистер Гассо. – Ага, – пробурчал Гассо, и Вилли будто ветром сдуло. Он беззвучно прикрыл дверь, в мгновение ока скатился с лестницы, раскланялся с миссис Розенберг, выпалив, что был счастлив повидать ее, какой у нее дивный дом, какие замечательные салфетки на софе – жаль, что у Вилли таких нет. – Я разложила их, чтобы Гаэтано чувствовал, что он нужен людям, – обрезала его миссис Розенберг. – Всего хорошего. – Всего хорошего, миссис Розенберг, – сказал Вилли-Сантехник. Он уселся в свой великолепный голубой «эльдорадо» и мигом очутился в «Монархе», заказал себе рюмку водки и отправился с ней к телефону. – Привет, О'Бойл, это Вилли-Сантехник. Давай быстро мотай в бар «Монарх». Занят? Не вешай мне лапшу на уши, хватай ноги в руки и быстрее приезжай, если не хочешь вообще остаться без конечностей. Вилли-Сантехник положил трубку на рычаг, подождал, пока линия разъединится, опустил монетку и набрал еще один номер. – Попс Смит… это ты!? А это Вилли-Сантехник. Подымай свой черный зад и мотай в бар «Монарх». Куда-куда мне идти? Хочешь, чтобы я сказал Гаэтано, куда ты его послал? Да, это он тебя вызывает. И поторапливайся. Вилли снова положил трубку на рычаг и, услышав отбой, добавил громко: – Ниггер! Снова набрал номер. – Джонни? Как делишки? Это Вилли-Сантехник. У меня для тебя отличные новости. Я в «Монархе». Да, мистер Гаэтано просил тебя придти. Отлично, только поторопись. Вилли положил трубку, прошел в зал и злобным взглядом окинул рабочих и служащих муниципалитета, сидевших здесь, не обращая никакого внимания на двоих полицейских в штатском у дальнего конца стойки бара. Скоро к нему все станут относиться с почтением. Разве не он договорился с водителями грузовиков компании «Океанский транспорт». Разве не он направил их на склад, прямо в руки мистера Гассо? Разве не он держал язык за зубами, после тоге как они исчезли навсегда, хотя один из них был его братом, а его невестка швырнула в него кастрюлю с горячими макаронами, поняв, что ее супруг никогда не вернется? Да, он не знал, где прячут эту большую партию. А все и не должны знать. Но он много чего знал. К примеру, что у Верильо есть босс, и не Верильо организовал эту партию. Вилли-Сантехник догадался об этом, так как в трудные моменты Верильо выходил из комнаты, звонил куда-то, а потом возвращался с готовым решением. Вилли-Сантехник много чего знал, но до поры до времени никому ничего не говорил. Подождите, с ним еще станут считаться. Он вытащил из кармана пачку денег – пусть бармен и посетители поглазеют, потом отсчитал две десятки. – Налей всем по рюмочке, – сказал Вилли-Сантехник, который собирался скоро совершить такое, что не по силам даже самому Гаэтано Гассо с подручными.Глава восьмая
Римо остановил такси у мэрии и тут же заметил, что у него на хвосте две машины. Дуган или Верильо послали, но скорее Верильо. Дуган послал бы своих полицейских. А вот и они! На противоположной стороне улицы в неприметной машине двое в штатском. Так. Значит, оба: Дуган и Верильо. Все хорошо, что хорошо начинается, подумал он. Поднялся по стертым ступеням, остановился, чтобы его получше разглядели в профиль, потом вошел в здание. Справа киоск со сладостями и прохладительными напитками. В самом дальнем углу справа – кабинет администратора. Кабинет налогового инспектора – слева. Кабинет мэра, судя по черной с золотом табличке, посреди двухмаршевой лестницы, на полэтажа выше. Он поднялся, заглянул в зал заседаний муниципалитета – место, где осуществляется демократия, а также другие виды обмана. Разница между демократией и диктатурой, подумал он, заключается в том, что при демократии одни воры чаще сменяют других. Но ворам в демократическом обществе необходима организованность. «Если ты так считаешь, какого черта не бросишь свою работу?» – спросил он себя. Он знал ответ. В такой же ситуации находятся девяносто процентов населения Земли. Он работает потому, что это его работа, и ничего более путного в качестве объяснения он так и не мог придумать. Он прочитал на табличке: «Кабинет мэра», постучал и вошел. В приемной за пишущей машинкой сидела миловидная седая женщина. – Чем могу быть полезной? – спросила она. – Я Римо Барри. Работаю в журнале. Мэр Хансен назначил мне встречу. – Да, конечно, мы ждем вас, – сказала секретарша, которой, подумал Римо, следует читать лекции о том, как бороться со старостью. Эффектная женщина – седые волосы, тонкие черты лица, лучащегося энергией, несмотря на морщины. Она нажала на кнопку, и дверь открылась. Но появился не мэр, если только мэр не обладал фигурой Венеры Милосской и точеным лицом ожившей мраморной статуи. У молодой женщины были светлые волосы с темными прядями, темно-карие глаза и улыбка, способная сразить наповал даже монаха. Она была в черной кожаной юбке и облегающем сером свитере, без лифчика, на груди бусы. И впервые с тех пор, как закончилось его обучение в области секса, эти занудные ежедневные занятия для мускулов и психики, которыми изводил его Чиун, Римо ощутил вспыхнувшее желание. Он прикрыл блокнотом ширинку. – Вы – Римо Барри? – спросила женщина. – А я Синтия Хансен, дочь мэра и его секретарь. Я рада, что вы пришли. – Да, – сказал Римо, удивляясь своим мыслям о том, что он мог бы овладеть этой женщиной прямо здесь, в приемной перед кабинетом мэра, а потом скрыться навсегда. Вредно об этом думать, хотя это самая приятная мысль из всех посетивших его за последние месяцы и прекрасный способ отправиться на тот свет! Он заставил себя переключиться, сделал глубокий вдох и принялся размышлять о вечных силах природы. Возбуждение, правда, от этого не стало слабее, и он вошел к ней в кабинет по-прежнему весь во власти своей греховной плоти, все так же прикрываясь блокнотом. Потом, разозлившись на самого себя, усмирил разбушевавшуюся кровь. Отлично. Теперь он уверенно держит себя в руках. Очевидно, он оказал на девушку такое же действие – это было заметно сквозь серый свитер. Он сыграет на этом. Использует против нее ее возбужденное состояние, направив разговор в нужное ему русло, а ей некуда будет податься, потому что парадом командует он. В кабинете было почти пусто, только письменный стол, три стула, кушетка и фотографии на политические темы. Занавеси были задернуты. Она села на кушетку, положив ногу на ногу. – Итак, – сказала она, перебирая бусы, – с чего начнем? Великолепное начало! Прощай самоконтроль и проблемы спасения Америки и ее конституция. – Вот с чего, – воскликнул Римо и оказался на ней, его руки – под ее свитером, его тело – между ее ног, рот прижат ко рту. Прощай все, чему его учили. Овладеть ею во что бы то ни стало! И не успев сообразить, что он делает, он был уже в ней, она вобрала его в себя. И почти сразу – ба-бах! – финал. «С.С.С.» – семь секунд секса. Классический пример того, как не надо делать. Он вдыхал запах ее духов, ощущал нежную кожу на щеке. Она даже не разделась. И Римо тоже. Он поцеловал ее в щеку. – Не надо, – сказала она. – Было потрясающе, но этого не надо. – Хорошо, – ответил Римо, отстраняясь. Он застегнул молнию, а Синтия Хансен расправила юбку. – Итак, – сказала она как ни в чем не бывало, – с чего начнем? – С самого начала, – ответил Римо, – расскажите мне о Гудзоне. – Он устроился в кресле и начал записывать. Синтия Хансен приступила к рассказу, словно между ними ничего не произошло. Она рассказала ему, как коррупция пробралась в Гудзон, как к тридцатым годам город стал погибать под каблуком тогдашнего хозяина. Его заменили другим, тот оказался еще хуже, потому что совершенно не соответствовал своей должности. Она рассказала о двух десятилетиях коррупции, о перестановках в городском руководстве, которые ничего не изменили. Восемнадцать месяцев назад городским властям были предъявлены бесчисленные обвинения. Последовали выборы. Наверное, для Гудзона это последний шанс. Во время избирательной компании ее отец, Крэг Хансен, столкнулся с преступной организацией, с мафиози-головорезами, но она просила не ссылаться на нее, когда Римо будет писать об этом. Итак, ее отец победил на выборах, хотя и с трудом, и теперь, после того, как его выбрали на четыре года, у города появилась возможность переломить ситуацию. – Видите ли, мистер Барри, за восемнадцать месяцев он, может, и не совершил чудес, но вселил в людей надежду. Он мечтатель, господин Барри, мечтает о процветании города. Он человек дела в городе, который до сегодняшнего дня управлялся бездельниками. Короче говоря, мистер Барри, Крэг Хансен – последняя надежда города. Я думаю, этим все сказано. – Каково же ему быть мэром героиновой столицы страны? – Что вы имеете в виду? – Здесь вовсю идет торговля героином. Что он с этого имеет? Синтия Хансен засмеялась. – Мистер Барри, вы очень обаятельный мужчина, но несете чушь. Да, у нас, как и в других городах, есть проблема наркотиков. Но мы находим новые, более эффективные, способы борьбы с этим явлением. Профилактические и лечебные центры. Отец нашел новые способы бороться с этой проблемой в районах проживания национальных меньшинств. Конечно, у него мало возможностей, а правительство не очень-то раскошеливается на серьезную помощь, поэтому прогресс движется черепашьим шагом, но мы считаем, что он эффективен и необратим. – Какое место занимает ваш отец в торговле наркотиками? Синтия Хансен покачала головой и насмешливо взглянула на Римо: – Простите? – Ну, вот это большое героиновое дело. Там пахнет миллиардами. Ваш отец имеет свою долю? – Послушайте, откуда вы свалились? – Вам следовало бы знать. Вы ведь справлялись, кто я такой. – Что вам нужно? – Написать очерк о героине. – Ваш редактор сказал мне, что вам поручили написать о Гудзоне. – Вот именно, о героиновой столице Соединенных Штатов. – Сожалею, но ничего, кроме того, что вы можете прочитать о героине в газетах, я добавить не могу. Вы хотите еще что-нибудь узнать об основных проблемах нашего города? – Да. Как вы собираетесь вывозить отсюда героин? – Всего доброго, мистер Барри, – сказала Синтия Хансен и встала с кушетки, на которой они только что занимались любовью. Она направилась к дверям быстрым решительным шагом; упругая юная грудь, лицо классических линий, словно она сошла с древнеримских фресок. Римо схватил ее за запястье и опрокинул на кушетку. На этот раз он собирался проявить себя лучше. На этот раз он раздел ее и сам разделся. Устроил ее поудобнее на кушетке. Вспомнив все уроки Чиуна, он был сама нежность, не забыв даже местечко под коленом, ухо и пушок на шее. Он медленно вел ее за собой. Она отдавалась ему без остатка, а когда достигла пика, он не остановился, пока она не испытала еще более острого наслаждения, и еще, и еще, и тут она потеряла контроль над собой и зашлась в пароксизме страсти, потрясшей ее тело. А Римо, приблизив свои губы к ее ушку, тихонько шепнул: – Так как насчет героина? – Героин, – простонала она, отдаваясь волне ликующего расслабления. Римо почувствовал, как по ее телу вновь пробежала дрожь. Он снова ошибся во времени. Сейчас еще можно спасти кое-что. Быть может, лаской. Он куснул ее за мочку правого уха и прошептал: – Ты ведь знаешь, малышка, кто им промышляет? – Мне нужно только твое тело, дорогой, – ответила Синтия Хансен, удовлетворенно посмеиваясь. – Эмансипация избавила нас от предрассудков. – Синтия, ты представляешь, как глупо выглядишь, когда испытываешь оргазм? – Нет. Мне слишком правится само состояние, чтобы думать о таких вещах. Римо снова поцеловал ее, на этот раз – искренне, потом отпустил ее и, быстро одевшись, стал смотреть, как одевается она. Ей понадобилось сорок секунд, чтобы надеть свитер, трусики и черную кожаную юбку, а затем она семь минут занималась косметикой. – Почему бы тебе не зайти завтра в это же время, Римо? Мне понравилось твое тело. – Я не занимаюсь любовью просто так. – В верхнем правом ящике стола есть деньги. Римо засмеялся. – Иногда мне кажется, что я могу забеременеть. Он открыл дверь и вышел из кабинета. – До завтра, – бросила она вслед. – Ты не забыла, что я хочу побеседовать с мэром? – У него все дни расписаны. Извини. – Я повидаюсь с ним. Не волнуйся. – Ты придешь завтра? – Нет, – ответил Римо. – Ладно, – уступила она. – Приходи завтра и повидаешься с ним минут пять. Приходи в десять утра, в полдень поговоришь с ним. Мы найдем, чем занять время. Теперь закрой дверь. Мне надо работать. Еще одно зерно брошено в землю. Римо улыбнулся при мысли о двусмысленности этой фразы в данной ситуации. А теперь – к редактору. Редактор Джеймс Хорган сидел, положив ноги на стол. Развязанный пестрый галстук болтался поверх ковбойки. Он чистил ногти тонкой металлической линейкой, которой в типографии пользуются для разметки набора. – Конечно, я знаю о массовом ввозе в город героина. Это я импортирую его. Хочу, чтобы мои детишки пораньше приучились к нему, а раздобыть его сейчас трудно. Вот я и решил купить побольше, чтобы на всю жизнь хватило. Еще что ты хочешь узнать? – Я серьезно спрашиваю, мистер Хорган. – Не похоже, – голос его был могильным, в нем звучали нотки человека, вечно ищущего повод для недовольства. Хорган занялся ногтями. – Гудзон стал столицей героина. Мне кажется, за этим, по-моему, стоите вы, – сказал Римо. Хорган поднял взгляд. Его глаза заблестели. – Не ходи вокруг да около, сынок, и не пытайся поймать рыбку в мутной воде. Что тебе на самом деле надо? – Факты. – Хорошо. Существует спрос на героин. Есть спрос – всегда найдутся продавцы. Пока торговля запрещена, этот товар будет оставаться дорогим, а те, кто продают его, будут считаться преступниками. Если бы героин можно было купить по рецепту врача, контрабанда и незаконный бизнес на наркотиках приказали бы долго жить. – Но ведь так можно расплодить наркоманов! – Ты так рассуждаешь, словно сейчас их нет. Просто если бы это дело узаконили, спекулянтам было бы невыгодно заниматься им и втягивать в это других, – сказал Хорган. – Америка в таком случае превратится в страну наркоманов. – А сейчас? – Поэтому вы ввозите так много героина? – Я и сам рыбак, сынок. У тебя получается, но не очень. Когда-нибудь занимался журналистикой? – Нет, – ответил Римо. – Есть вещи, о которые я не хотел бы пачкаться, даже за деньги. Хорган фыркнул. – С чего ты взял, что нам платят? Римо поднялся. – Спасибо за интервью, – сказал он. – Я запомню встречу с вами. – Желаю удачи, сынок. Не знаю, чего уж ты там ищешь, но на обратном пути попытайся разбудить отдел городской хроники. Если там есть кто-нибудь живой – пошли его ко мне. Если не совсем покрылся пылью, значит, жив. А если встретишь кого-нибудь, кто умеет писать, скажи ему, что он принят на работу. Сам-то не хочешь? – Нет, спасибо, у меня есть работа. Римо вышел в мрачную, выкрашенную в зеленый цвет комнату отдела городской хроники, пропитанную чернильным духом. За разнокалиберными столами, составленными вместе, сидели люди, которые, словно зомби, водили руками над листами бумаги. С точки зрения физиологии они были живы. На улице перед зданием газеты «Гудзон Трибьюн» Римо опять обнаружил хвост. Чтобы облегчить задачу своим соглядатаям, он сел в такси, а не на автобус или в метро, и отправился в Нью-Йорк-сити. Вместе они доехали до современного жилого дома в фешенебельной части Ист-сайда. Он знал, что его соглядатаи подкатят к привратнику с пяти-, десяти-, а то и с двадцатидолларовой купюрой. Конечно же, в таком районе ни один привратник не расколется за пять долларов. Может потребоваться и пятьдесят. Римо надеялся, что привратник в его доме запросит побольше. Он вышел из лифта на десятом этаже и прошел по коридору, застеленному ковром, к своей квартире. Войдя, он увидел, что Чиун сидит у телевизора. В свете экрана его желтое лицо казалось мертвенно-бледным. КЮРЕ приобрела Чиуну видеомагнитофон, который он брал с собой, когда сопровождал Римо. Благодаря этому он мог записывать в дневное время «мыльные оперы», чтобы из-за одной не пропускать еще две. – Безобразие! – жаловался он. – Все хорошие фильмы показывают в одно время, один накладывается на другой. Почему бы их не показывать по очереди, чтобы люди могли получать удовольствие? Видеомагнитофон был подключен к одному телевизору, а по другому Чиун мог смотреть сериалы с полудня до семи вечера. Он едва слышно цокал языком, когда миссис Клэр Вентворт обнаружила, что у ее дочери роман с доктором Брюсом Бартоном, хотя он не может уйти от своей жены Дженнифер, потому что та неизлечимо больна лейкемией, а эта дочь, Лоретта, на самом деде любит Вэнса Мастермана, который – о чем она не подозревает – приходится ей отцом, и считает, что он в сговоре с профессором Сингбаром Рэмквотом, врачом пакистанского посольства, а тот выкрал формулу лекарства против заболеваний лимфатических узлов, созданию которой Барт Хендерсон посвятил всю свою жизнь, еще не зная Лоретты, в которую потом влюбился. Римо припомнил, что за полтора года в истории миссис Вентворт и Вэнса Мастермана так ничего и не изменилось. Он поделился своими соображениями с Чиуном и направился к телефону в гостиной. – Потише, – сказал Чиун. Римо набрал номер, подождал, пока раздастся три гудка, положил трубку и полез в ящик комода за пластиковой коробочкой с отверстиями для динамика. На белой коробке с левой стороны было четыре циферблата, каждый с цифрами от единицы до девяти. Комбинацию цифр он знал не хуже, чем дату своего рождения, потому что она получалась из этой даты, если отбросить две первые цифры года рождения. Он набрал цифры и коробочка заработала. Когда зазвонил телефон, он поднял трубку и подключил к ней коробочку, после чего бессмысленное кваканье в трубке превратилось в человеческий голос. К сожалению, голос был всегда один и тот же – Харолда Смита. Кваканье было Римо больше по душе. Разговоры из телефонных будок теперь прослушивали секретные службы. А те телефоны-автоматы, что не прослушивались, не работали. Это заставляло мафию писать угрожающие письма телефонному начальству. Поэтому Римо теперь пользовался специальным шифровальным устройством – скрамблером. – Слушаю, – сказал он. – Груз по-прежнему не вывозили, покупатели на местах начинают, как нам сообщают, волноваться. Как ваши успехи? – Для первого дня неплохо. Я вызвал интерес к своей персоне. – Хорошо. – Вы прочесываете детекторами героина Гудзон? – спросил Римо. – Да. Но никаких результатов. Груз может находиться под землей, и в этом случае мы не сможем его засечь. Что случилось? Судя по голосу, вы чем-то расстроены. – Я встретил сегодня старого приятеля. – Ах, это! Да, нам сообщили. Что ж, мы предполагали, что может произойти нечто в этом роде. – Спасибо, утешил, сукин сын, – сказал Римо и повесил трубку. Потом снова набрал номер, но отключил скрамблер и стал слушать неразборчивое бормотание в трубке. В семь часов тридцать пять минут Чиун выключил телевизор – закончилась очередная передача сериала – и принялся за Римо. По некоторым изменениям его движений Чиун понял, что Римо сегодня дважды занимался любовью, и посоветовал воздерживаться от оргазма в период максимальной готовности. Потом они снова занялись плавающим ударом. Чиун в очередной раз напомнил о необходимости следить за равновесием жертвы и об опасных последствиях промаха. В четверть одиннадцатого Чиун приготовил ужин, а Римо принял душ, от расстройства чувств проткнул рукой стену насквозь и лег спать. Скорич был славным парнем.Глава девятая
Рэд Палметтер – доктор наук, специалист по сельскому хозяйству, особенно по изменению наследственных свойств зерна. С таким образованием – или садиться на трактор, или наниматься в одно из правительственных учреждений. Если, конечно, не хочешь преподавать сельскохозяйственные науки, а этого Рэд Палметтер не хотел. Так он отвечал на собственный вопрос: для чего он торчит на Хакенсак-Мидоуз, забравшись на крошечную платформу, похожую на загон для уток, направляет на каждый проезжающий мимо автомобиль алюминиевую трубу и записывает количество вспышек в трубе. В основном это были фургоны с овощами. С чего вдруг министерству сельского хозяйства потребовалось составлять схему перевозок овощей, ему было непонятно. Очередная глупость. Он заметил, что в тот день овощи почему-то везли на почтовых грузовиках. Странно, неужели нет более удобного и дешевого способа перевозки моркови, чем машинами, предназначенными для перевозки срочной почты. Он попытался объяснить это своему начальнику, но тот был человек новый и в сельском хозяйстве разбирался слабо. Что поделаешь, политика – это политика, и главное – кого ты знаешь, а не что ты знаешь. – Сколько вспышек приходилось в среднем на грузовик? – спросил его начальник. – Около пятидесяти. Я не думал, что кучи тыквы или что там у вас еще – такой важный груз. – Спасибо, мистер Палметтер, вы свободны. Вскоре после этого в глупости властей пришлось убедиться и одному из почтовых работников: ему приказали разрешить министерству сельского хозяйства проверять специальным устройством всю исходящую почту. В конце концов все донесения попадали на стол к человеку в очках с желтоватым цветом лица, расположившемуся в санатории Фолкрофт в местечке Рай под Нью-Йорком. Позади него в лучах восходящего солнца блистал великолепием залив Лонг-Айленда. Наметанному глазу доктора Харолда Смита картина была абсолютно ясна. Героин все еще где-то спрятан. Но заслоны приоткрылись. Покупатели требовали свой товар, и сейчас его начали тайком вывозить мелкими партиями – по почте, с курьерами и тому подобное. Покупатели выражали недовольство и тем самым подтвердили его подозрения. Все они были членами мафии, а капо мафиози был Доминик Верильо. Подтверждение серьезное. Сомнений не оставалось. Харолд Смит снял трубку специального телефона и набрал номер. Послышались гудки. Трубку сняли, но ответом было кваканье. Или у Римо неприятности, или он опять играет в игры с шифровальным устройством. За месяц его психологическое состояние явно ухудшилось. Римо не знал, что КЮРЕ уже дважды пыталась подобрать ему дублеров. И тем же способом. Но снадобье, предназначенное для того, чтобы симулировать смерть, стало причиной смерти. Дважды. Его изучили в лабораториях и пришли к выводу, что на самом деле это смертельный яд. – Может ли человек принять его и остаться в живых? – Вряд ли. Но если он и выживет, то обречен на растительное существование, – последовал ответ. Смит не рассказывал об этом ни Римо, ни, тем более, его инструктору – Чиуну. Старик и так слишком много болтает о восточных богах, которые забирают тела мертвецов и несут отмщение свершившим зло. Римо – типичный самонадеянный американский парень, чересчур эмоциональный и склонный прощать себе недостатки. Ничего восточного в нем нет. Если он с чем и считается, так это со своим желудком, сексуальными потребностями и самолюбием. В нем столько же восточного спокойствия духа, как в гамбургере или кока-коле. В трубке раздался щелчок и послышался голос: – Ну, что вам надо? – Это Верильо. Он, без сомнения, мафиози. – Сейчас полвосьмого утра! – О, я не хотел вас беспокоить. – Ладно, ничего. Отбой.Глава десятая
Дон Доминик Верильо появился у себя на службе рано утром. Не поздоровался с секретаршей. Прошел в кабинет, захлопнул дверь, не снимая соломенной шляпы, сел за стол и принялся чертить диаграммы и схемы из стрелочек и квадратиков. Этому он научился в военном училище во время второй мировой войны. Он значительно усовершенствовал свое искусство с тех пор, как в тысяча девятьсот сорок пятом году вышел в отставку в чине майора с тремя боевыми наградами. Надо действовать с умом. Гаэтано Гассо займется этим щелкопером – Римо Барри. Тот что-то знает или на кого-то работает. Гаэтано Гассо точно выяснит, что и на кого. Побеждает, однако, тот, кто приберегает резервы на последний момент. А это значит, что сначала он пошлет своих «легковесов» к старому азиату – слуге Римо Барри. Они захватят его и заставят позвонить Барри. Жизнь китаезы за информацию, которую даст Римо Барри. А если ничего не удастся выудить, то Гассо вырвет эту информацию у Римо Барри. По кусочкам. И дело с концом. Другим капо он велит подождать. Да, есть трудности с доставкой. Скоро будет новый, более совершенный способ доставки. Потерпите. Ваши деньги в целости и сохранности. На том капо и успокоятся. Он поднял трубку, набрал номер и, извинившись, что нарушает установленную процедуру, попросил встречи по очень срочному делу. Голос его звучал ласково и почтительно – Я все вам объясню при встрече. Да. Не знаю. Отлично, жду вас там. Направляясь к машине, дон Доминик Верильо встретил на условленном месте Вилли-Сантехника. Вилли стоял возле своей машины, задыхаясь от кашля. Дон Доминик объяснил задание, распорядился, что делать Гаэтано Гассо, а что остальным. – Мне хотелось бы съездить за китаезой самому, – сказал Вилли-Сантехник, когда узнал, что мистер Гассо не поедет. – Нет, ты мне нужен здесь. Вилли кивнул дону Доминику Верильо. У него кружилась голова. Он обошел свою машину, чтобы сесть за руль и отправиться передавать распоряжения. Его походка в это время дня всегда была нетвердой – из-за того, что он называл «утренниками». Раньше он спрашивал у других, не страдают ли они «утренниками», хотел убедиться, что на ходу терять сознание по утрам – обычное дело. Но получая отрицательные ответы и советы обратиться к врачу, Вилли-Сантехник перестал расспрашивать других насчет «утренников». Верильо подождал, пока Вилли уедет, и пошел к своей машине. Он направился в западную часть города, где въехал в большие каменные ворота и припарковал свой длинный серый «линкольн-континенталь» перед гротом, у входа в который возвышалась мраморная крылатая статуя. Он подождал, пока сзади не подкатила знакомая черная машина. Тогда он вышел и сел рядом с водителем. Совещание продлилось всего несколько минут. Потом он вернулся к своей машине, открыл дверцу и откинулся на мягком кожаном сиденье. Взял телефонную трубку, наблюдая в зеркало за отъезжающей черной машиной. Набрал номер телефона своего офиса. – Алло, Джоан. Сегодня в первой половине дня у меня назначены встречи с редактором «Трибьюн», шефом Дуганом и мэром Хансеном. Если кто-нибудь мне позвонит, скажите, что я перезвоню попозже. Он повесил трубку и поехал к зданию редакции «Трибьюн», возле которого грузили свежие номера газет. Это – его город. Его лотерея, его проститутки, его наркотики. И он не собирается от него отказываться из-за небольших трудностей. У него есть голова, он все преодолеет, и тогда вся страна будет принадлежать ему точно так же, как этот город. Он может положиться на свой разум, хотя его в свое время не оценили по заслугам, не приняв его в Сицилийское братство. Но тогда ведь он не был капо мафиози, потому что смотрел в рот старым дуракам с их целованием рук, вендеттами, паролями и всякой дребеденью, вывезенной из Сицилии. В Америке самая совершенная система убийства, самая безупречная система организации. Надо этим воспользоваться, и можно стать самым молодым капо мафиози. Всего лишь пятьдесят один, а ты уже – номер один. Выше него только один, но и он не в счет, потому что не допущен в Сицилийское братство. А тем временем на другом конце города Вилли-Сантехник засек неприметного человека с какой-то странной штуковиной вроде трубы – тот стоял на грузовике и тыкал ею в проезжающих. Вилли не понравилось, что на его «эльдорадо» направляют разные штуки. Чего доброго, краску испортят или еще что. Вилли-Сантехник остановился перед грузовиком так, чтобы тот не мог двинуться с места. Потом, преодолевая очередной «утренник», вылез из машины и направился к грузовику. – Эй, чего ты там делаешь со своей штуковиной? – спросил Вилли-Сантехник. – Я из министерства сельского хозяйства. Санконтроль. – Она не портит машины? – Нет. Проникает через металл совершенно безвредно. Она проверяет разные овощи. Морковь и прочее. – Что еще за «прочее»? – спросил Вилли-Сантехник. – Не знаю. Морковь. Свекла. Мак. – Мак? Это такие красные цветы, которые ветеранам на праздник дарят? – Отстаньте, – сказал мужчина. – Да я же по-дружески спрашиваю. Если нужно что-то узнать о моркови и свекле, почему бы не пойти на овощной базар? – Не спрашивай, приятель. Решение властей. Вилли кивнул, но предупредил, что парню лучше не лезть к его «эльдорадо» со своей штукой, не то ему придется познакомиться с куском свинцовой трубы. После чего Вилли-Сантехник осторожно направил стопы к своей машине, отложив в памяти это обследование моркови, свеклы и мака как малозначительный факт, о котором никому не стоит сообщать до той поры, когда из него можно будет извлечь выгоду.Глава одиннадцатая
Все складывалось как нельзя лучше. Выбора не было. Вэнс Мастерман был просто обязан сказать Лоретте, что он не может жениться на ней, потому что она – его дочь. Это развяжет ей руки, и она выдаст профессора Сингбара Рэмквота, который выкрал формулу лекарства против заболеваний лимфатических узлов, после чего Лоретта сможет выйти замуж за Барта Хендерсона, а он продолжит свои научные изыскания. Даже Клэр Вентворт, мать Лоретты, будет рада такому повороту событий, поскольку это расчистит ей дорогу к доктору Брюсу Бартону. Все зависит от того, откроется ли Вэнс Лоретте. Все должно было произойти к безмерной радости Чиуна в ближайшие минуты. Радость Чиун выражал мерным покачиванием взад и вперед, сидя в позе лотоса на полу своей ист-сайдской квартиры. Когда она его переполняла, он начинал мурлыкать. Сегодня Чиун и раскачивался, и мурлыкал. Экстаз! Он прибавил звук, чтобы не пропустить ни слова, в ожидании близкого разрешения всех проблем героев. Д-з-з-з-з! Позвонили в дверь. Кто бы там ни был, ему придется подождать. До развязки не больше восьми минут. Чиун был в этом убежден. Д-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з-з! Настойчивая трель звонка грозила заглушить рыдающие звуки скрипок и органа из динамика телевизора. Подождут. Конечно, нехорошо заставлять человека ждать под дверью. Невежливо, грубо, а на Востоке грубость не в почете. А с другой стороны, восьмидесятилетние корейцы, излучающие мир и спокойствие, совершенно не обязаны лишать себя удовольствия лицезреть великий момент сериала, который они смотрят вот уже семь лет. Вежливость или самоуважение? Вежливость – долг каждого, и за восемь десятков лет жизни Чиун ни разу не нарушил свой долг. Но сейчас он готов его нарушить: сидеть у телевизора, пока не закончатся приключения Вэнса Мастермана, а если кто-то собирается ждать в холе, пока не врастет в пол, тем хуже для него. Нечего ходить по гостям, когда идет хорошая передача. Безвыходное положение, к счастью, разрешилось – прекратились звуки органа, изображение исчезло, на секунду наступила тишина, а потом на экране появилась женщина-водопроводчик, которая показывала, как ликвидировать засоры в стоках раковин. Чиун вскочил и сломя голову бросился из гостиной в столовую, потом по коридору. Длинное расшитое кимоно развевалось вокруг ног. Д-з-з-з-з-з-з-з-з! Чиун добежал до входной двери и отпер ее. Потом отодвинул засов и хотел снять цепочку. Он был уверен, что и засов, и цепочка совершенно необходимы, если хочешь сохранить свою жизнь в Нью-Йорке хотя бы на один вечер. Но цепочка застряла в прорези. Чиун натянул цепочку левой рукой и с резким, но бесшумным выдохом ударил подушечками пальцев правой руки по несчастной цепочке, перерезав одно из звеньев словно кусачками. Потом повернул дверную ручку, приоткрыл дверь и бросился назад – через холл, через столовую в гостиную, где опять уселся у телевизора в позе лотоса. Вновь зазвучал орган, потом стих, а на экране появился Вэнс Мастерман: – Дорогая, я хочу тебе сказать, что… Стоявшие на площадке Джонни Утенок, Винни О'Бойл и Попс Смит увидели, что дверь слегка приоткрылась. Они подозрительно переглянулись, и Джонни Утенок вытащил из кобуры под левой рукой пистолет сорок пятого калибра. Он осторожно толкнул дверь левой рукой и подождал, пока она распахнется до конца, мягко стукнувшись о стенку. За дверью никого не было. Трое вошли в холл: Джонни Утенок первым, как полагалось ему по чину, потом О'Бойл, а за ним Попс Смит, высокий негр с шаркающей походкой, чью вечную ухмылку несколько портил шрам, пересекавший его лицо от правого глаза до подбородка. Попс заполучил его, когда решил в одиночку продолжать дело с подпольным тотализатором, несмотря на ясно высказанное мафией намерение прибрать его дело к рукам. Мафия, разумеется, руководствовалась гуманными соображениями и заботой о Попсе: зачем ему выплачивать победителям больше, чем платит мафия? Это не деловой подход, и вообще, как же честному человеку выжить в мире, где правят волчьи законы?! Они объяснили это Попсу, полоснув по лицу ножом для резки линолеума, а в следующий раз пообещали заняться его половыми органами. Попс, который до этого был крупной рыбой в маленьком пруду, решил, что гораздо лучше стать мелкой рыбешкой в большом пруду азартных игр, принадлежащем мафии. И хотя порой его посещали подозрения, что мафию не очень-то волнуют проблемы представителей национальных меньшинств, а иногда она их слегка эксплуатирует, он ни с кем не делился этими мыслями, тем более с Гаэтано Гассо, который послал его сюда. Попс с тревогой смотрел через плечо Джонни Утенка и Винни О'Бойла. Длинный холл, застланный коврами, был пуст. Странно, как это они не увидели и не услышали того, кто открыл дверь? Утенок кивнул Попсу, и тот закрыл дверь на два действующих замка. Попс покачал головой, увидев разорванную цепочку. Так легко найти свою смерть в Нью-Йорк-сити, если не ремонтировать нужные вещи Трое мужчин медленно и с опаской вошли в холл, соблюдая неписанный иерархический порядок по этнической принадлежности, принятый у мафии: сначала Джонни Утенок, затем ирландец О'Бойл, потом негр Попс Смит. Они старались ступать по ковру бесшумно, но все-таки их шаги были слышны, и Утенок снял свой пистолет с предохранителя. Впереди послышались голоса. Странно, подумал О'Бойл, ведь привратник, получив пятьдесят долларов, сказал им, что китаеза в квартире один. Они тихонько вошли в столовую. Голоса стали громче. О'Бойл тоже достал полицейского образца пистолет тридцать восьмого калибра с уничтоженным серийным номером. Большая арка вела из столовой в гостиную. Переглянувшись, они с облегчением улыбнулись. Голоса доносились из телевизора, а перед ним на полу спиной к ним сидел на корточках китаеза, завороженный изображением на экране, казавшимся бледно-серым в залитой солнцем комнате. – Что бы вы не собирались мне сообщить, я этого слышать не желаю, – доносился с экрана женский голос. Китаеза раскачивался и что-то мычал себе под нос. Джонни Утенок хмыкнул и вложил пистолет в кобуру. То же самое сделал Винни О'Бойл. Они заметили, что Попс не доставал оружия, и это их разозлило: теперь он наверняка расскажет Гассо, до чего они глупо выглядели со своими пистолетами, нацеленными в спину хилого старикашки-азиата, который смог навредить разве что своим глазам, сидя слишком близко к экрану. Гассо будет издеваться над ними. Может, недели, может, месяцы, а может, и всю жизнь. И ничего не поделаешь, придется терпеть насмешки Гассо. Может, недели, может, месяцы, а может, и всю жизнь. Они вошли в гостиную. Подбитые металлом башмаки защелкали по натертому паркету. – Эй ты! – крикнул Джонни Утенок в спину фигурки в парчовой рубахе. Фигурка продолжала раскачиваться, а ее обладатель – мурлыкать. Джонни Утенок обошел Чиуна спереди и посмотрел сверху вниз на безмятежное восточное лицо. Мирный старикан. – Эй! – окликнул его Джонни Утенок, – мы хотим поговорить с тобой. Чиун ответил по-английски, мелодично растягивая слова: – Мой дом – ваш дом. Чувствуйте себя как дома. Я скоро буду целиком в вашем распоряжении, – и он слегка наклонил голову, чтобы экран не заслоняла правая нога Джонни Утенка. Утенок посмотрел на своих товарищей, застывших у порога позади Чиуна, и пожал плечами. Они усмехнулись и тоже пожали плечами. – Но я должен сказать тебе, – вещал с телеэкрана голос Вэнса Мастермана, – я хранил эту тайну долгие годы и… – Китаеза хочет досмотреть передачу, – пояснил Джонни Утенок. – Пусть поглядит. – Почему бы и нет? – согласился О'Бойл, и Утенок отошел в сторону. Две вещи пришлись не по нраву Попсу. Первое – что они обзывают старика китаезой. Он не выбирал себе места рождения и цвета кожи. Попс сказал об этом О'Бойлу и Утенку. – Нечего смеяться над стариком. Он старый и точка. Чиун услышал эти слова. И Попс заслужил награду – право умереть последним. К несчастью, позднее, Попс потерял право на награду, когда предпринял кое-что по поводу второй вещи, которая ему не понравилась. – Почему вы думаете, что я поверю вам? – слышался из телевизора женский голос. Чиун продолжал мурлыкать, раскачивания его стали более ритмичными, словно он нетерпеливо поторапливал актеров. Скажи ей, убеждал он про себя. Просто скажи: «Я твой отец». Чиун так бы и сделал. Римо так бы сделал. Любой человек так бы сделал. Но вот изображение на экране снова померкло, орган зазвучал громче, а Вэнс Мастерман, так и не сказал ей самого главного. Чиун вздохнул глубоко и разочарованно. Иногда Вэнс Мастерман поступает недостаточно решительно. Если бы он хоть немного походил на женщину-водопроводчика, которая снова появилась на экране, гарцуя перед камерой, и громко, энергично рекламируя свою продукцию. Ах, но у Вэнса Мастермана была трудная жизнь, а мужчины по-разному реагируют на несчастья. Однажды Чиун сказал об этом Римо на тренировке. Они сидели на полу гимнастического зала в санатории Фолкрофт. Чиун посмотрел на Римо. Поначалу он не надеялся что-нибудь изменить в этом упрямом вечно острящем молодом человеке. Но шло время, он менялся, легенда воплощалась в жизнь, и Чиун почувствовал к нему нежность, потом уважение, а позднее почти любовь и решил поделиться с Римо секретом: – Римо, ты убедишься, что люди делают то, что им предначертано. Научись понимать людей, и ты сможешь подчинить их себе. Старайся, чтобы тебя не разгадали. Учись быть ветром, который дует со всех сторон, тогда люди при встрече с тобой никогда не будут знать, какую створку души захлопнуть. Одним движением Чиун поднялся с пола из позы лотоса, слегка огорченный, что сразу не понял, насколько трудно Вэнсу Мастерману раскрыть свою страшную тайну. Он поднял глаза на гостей. Тот, кто стоит перед ним, будучи человеком подчиненным, стремится показать свое превосходство. А рядом тот, кто согласился дать Чиуну досмотреть телевизор. Этот – глупец и легко уступает чужой воле, не давая себе труда задуматься. И третий – негр, которому не понравилось, что оскорбляют старого человека. Что ж – и его судьба предрешена. Защищая Чиуна, он защищал самого себя. Чиун обязательно расскажет Римо об этих трех странных типах. Тому интересно, почему люди поступают так, а не иначе. Чиун улыбнулся и скрестил руки в широких рукавах своего белого кимоно. – Господа? – сказал он. Вернее, спросил. – Ну, кончилась твоя «мыльная опера»? – спросил Джонни Утенок. – Да. Сейчас перерыв. Покажут рекламу, потом пятиминутные новости, а затем начнется следующий фильм. Мы можем пока переговорить, – он грациозным жестом указал им на стулья. Но они продолжали стоять. – Мы пришли не говорить, – произнес О'Бойл. – Мы пришли слушать. – Логопед живет этажом выше, – ответил Чиун. – Слушай, мистер Динь-Динь, ты сейчас выложишь нам все, и тогда мы тебя пальцем не тронем, – сказал Джонни Утенок. – Старый, слабый человек останется вам навек благодарен за это, – сказал Чиун. Утенок кивнул О'Бойлу: – Следи за ним. Смотри, чтобы не смылся. Утенок подошел к телефону и набрал номер, по которому никогда прежде не звонил. Добраться до телефона Римо было трудно – он в этот момент находился под длиннющим, в четырнадцать футов, столом красного дерева в кабинете мэра Крэга Хансена. Синтия Хансен, дочка мэра, находясь под Римо, и подавно не могла этого сделать. – Пусть звонит, – сказал Римо. – Нельзя, – ответила она ему и лизнула ухо кончиком языка. – Я на службе у общества. – И еще крепче прижалась к нему обнаженным телом. – Забудь о своей службе обществу. Служи конкретному человеку, – сказал Римо и тоже прижался к ней. – Когда мне сказали, что работать в мэрии – это просто обслуживать публику, я и не подозревала, что мне придется делать это в буквальном смысле. Отпусти, слышишь? – сказала она, слегка сжавшись, чтобы прекратить это дело. – Слабаки не способны на политическую карьеру, – вздохнул Римо. Он медленно и нежно вышел из Синтии и откатился в сторону. Синтия Хансен выбралась из-под стола и голышом протопала по ковровому покрытию (семьдесят два доллара за ярд), приобретенному без ведома общественности, к телефону. Она сняла трубку, а сама устроилась в кожаном бежевом кресле (стоимостью в шестьсот двадцать семь долларов), положила длинные ноги на стол и посмотрела на свой левый сосок, все еще твердый от возбуждения. – Приемная мэра Хансена, – сказала она, – чем могу быть полезной? – И сжала сосок указательным и средним пальцами. Секунду послушав, она протянула трубку Римо, пожав плечами. – Это тебя! – сказала она удивленно и снова пожала плечами. Римо зарычал про себя от злости, вскочил на ноги, все еще в состоянии эрекции, обошел вокруг стола и встал между столом и Синтией. Она опустила ноги на пол, чтобы он мог подойти к телефону, а потом снова положила их на столешницу, по обе стороны от бедер Римо. Римо взял трубку, прижал ее к уху плечом, слегка приподнял колени Синтии, запрокинул кресло и не слеша склонился над ней. – Слушай, Барри! – раздался из трубки голос. – Мы знаем, чем вы занимаетесь. Римо находился внутри и медленно двигался вперед и назад. – Ставлю пять долларов, что не знаете, – ответил он голосу в трубке. – Да? – спросил Джонни Утенок. – Да, – ответил Римо. – Да? Но мы все о тебе знаем, только не знаем, с кем ты сейчас работаешь. – А вы не поверите, если я скажу, – произнес Римо, прибавляя усердия. – И никогда не поверите. – Он наклонился вперед и начал ласкать грудь Синтии. – Правда? У нас тут ваш китаец… Что вы думаете по этому поводу? – Скажите, чтобы он угостил вас котлетами по-суэцки. У него это классно выходит, но берегитесь соевого соуса. Он слишком много его кладет… слитком много… Слишком… – И Римо поставил страстную точку. – Эй, Барри. Что там с тобой? – поинтересовался Джонни Утенок. – Все великолепно, – ответил Римо, прижавшись к Синтии Хансен. – Если хочешь увидеть старика, лучше признавайся. – А что я должен вам сказать? – Некто назовет тебе пароль. «Бабочки». Этому человеку ты сообщишь все, что знаешь. Что делаешь здесь, кто тебя послал сюда и все остальное. Иначе тебе никогда не видать своего деда. Римо встал и сел голым задом на покрывающее стол стекло. – Слушай, приятель. Откуда мне знать, что он правда у вас? – У нас, у нас. Мы не любим шутить. – Я хочу поговорить с ним, – сказал Римо. – Откуда я знаю, что вы его уже не убили? Помолчав с минуту, Джонни Утенок произнес: – О'кей. Вот он. Но без шуток. – Потом крикнул в сторону: – Эй, дед! Хозяин хочет поболтать с тобой! Голос с акцентом в самом деле принадлежал Чиуну. Глядя на все еще горевшую желанием Синтию, Римо оказался перед нелегким выбором. – Слушай, Чиун. Они в морозильник поместятся? Черт! О'кей, положи их в ванную. Обложи льдом или еще чем-нибудь. Джонни Утенок взял трубку: – Хватит. Слушай, умник, он у нас в руках. От тебя зависит, останется он в живых или нет. Запомни. Человек, который скажет «Бабочки». – Конечно, парень. Как прикажешь. Только сделай одолжение, хорошо? Скажи старику, чтобы он не жалел льда и включил кондиционер. – Чего? – переспросил Джонни Утенок. – Слушай, – сказал Римо. – Я сделаю все, что ты захочешь. Но и ты сделай мне одолжение. Скажи, что я велел не жалеть льда и включить кондиционер. Идет? О'кей. Ты об этом не пожалеешь. Он повесил трубку. Синтия Хансен лежала с закрытыми глазами, соски напряжены, ноги, обхватившие Римо, все еще прижимают его к столу. – Итак, на чем мы остановились? – спросил он. – Можешь начать откуда хочешь! Джонни Утенок повесил трубку, на лице его застыло недоумение. Реклама кончилась, новости и музыкальная заставка тоже, и на экране появился психиатр Лоуренс Уолтерс, который должен был излечить измученный разум Беверли Рэнсон, которую преследовало чувство вины за гибель дочери во время железнодорожной катастрофы – это она настояла на том, чтобы девушку послали в летний лагерь, а если Беверли не вылечить, она не сможет быть хорошей женой Ройалу Рэнсону, банкиру-миллионеру и спонсору доктора Лоуренса Уолтерса, организовавшего городскую психиатрическую лечебницу для бедных. Чиун снова сидел перед экраном, не отрывая взгляда от серого блеклого изображения, скорее догадываясь о том, что изображено на экране, на запылившуюся поверхность которого падали лучи солнца. Утенок уставился на Чиуна: – Слушай, старикан! Чиун поднял руку, чтоб прекратить все разговоры. – Я с тобой разговариваю! – продолжал Джонни Утенок. Но Чиун не обращал на него внимания. Попсу Смиту это не понравилось. Ну, ладно, человек с Востока, старик, но и они ведь сюда пришли не дурака валять и заслуживают уважения. Джонни Утенок кивнул Попсу Смиту, тот встал с кресла и подошел к телевизору. – Прости, старина, но мы не собираемся тут шутки шутить, – сказал он и, нажав на кнопку, выключил телевизор. Так он лишился милости, заслуженной им чуть пораньше. Покой Чиуна был нарушен. Он медленно поднялся, душераздирающе маленький и хрупкий, и оглянулся по сторонам скорее печально, чем гневно. Утенок сказал: – Я не понял, что там наговорил твой босс, но он велел положить побольше льда и не забыть о кондиционере. – Почему вы выключили телевизор? – спросил Чиун. – Потому что мы должны подождать, пока нам сюда позвонят, а слушать эту бодягу нам неохота, – пояснил Джонни Утенок. Если бы Попс не выключил телевизор, ему было бы над чем поразмыслить, например не стоило ли ему остаться простым негром – хозяином подпольного тотализатора, вместо того чтобы склониться перед силой и могуществом мафиози? Попс Смит, возможно, дошел бы до мысли, что один человек, незаметный и небогатый, может оказаться могущественным и, не имея, на первый взгляд, никаких шансов, в конце концов, победит? Но Попс Смит был орудием, прервавшим сагу о докторе Лоуренсе Уолтерсе и его нескончаемой борьбе против извечных предрассудков, невежества и психических заболеваний. А потому первым был размозжен череп Попса, и он так и не увидел, как Джонни Утенок загадочным образом поднялся в воздух и пролетел через всю комнату прямо в изумленную физиономию Винни О'Бойла, и не услышал, как хрустнули под указательными пальцами Чиуна височные кости его приятелей. Попс так и не успел понять, что не стоило бросать свой бизнес из-за угроз мафии, потому что не такая она, оказывается, всемогущая. Попс умер, а, потому ни о чем об этом не думал, ничего не видел, не слышал, не понимал. Престо лежал на полу с открытыми невидящими глазами, а телеэкран снова медленно посветлел: доктор Лоуренс Уолтерс сообщал, что чувство вины и подавляемая враждебность – самые разрушительные для человеческой психики силы. Спустя сорок минут человек по имени Римо Барри и Синтия Хансен решили, что на сегодня с них хватит. – О чем ты говорил по телефону? – спросила она, надевая прозрачную блузку. – Надень сначала юбку, – сказал Римо, все еще сидя голышом в бежевом кожаном кресле мэра и глядя на улицу, переполненную счастливыми пуэрториканцами, счастливыми закусочными и счастливыми магазинами грампластинок. – Я неисправимый бабник. – Не говори пошлостей, – сказала она. – О чем был звонок? – Да кто-то из ваших городских наркобандитов взял в заложники моего слугу. Они пригрозили убить его, если я не выверну душу наизнанку перед тем, кто скажет мне пароль. – «Бабочки», – сказала Синтия Хансен. – Да, вот именно, – кивнул Римо. – Подслушивала? – И что же с твоим слугой? Неужели не волнуешься? – Только по поводу кондиционера. Лед положить он не забудет, но он не любит, когда в доме слишком прохладно, поэтому может забыть включить кондиционер. – Что ты несешь? – спросила Синтия Хансен, продолжая застегивать пуговицы на юбке. Молодые упругие груди колыхались в такт ее движениям. – Он, может, уже мертв или его истязают. Римо посмотрел на часы, стоявшие на зеркальной каменной полке. – Сейчас два часа. Сериал «На краю жизни» только что закончился. Можно позвонить. – Он взял трубку и набрал номер. Подождал немного, затем улыбнулся. – Чиун? Как дела? Вэнс Мастерман наконец решился? Ох, это ужасно. Очень тебе сочувствую. Послушай, приготовь на ужин омаров. Да. Знаешь, как ты обычно делаешь, в винном соусе. О'кей. О'кей. Чиун, – добавил он строго, – не забудь включить кондиционер. Римо повесил трубку. – Хорошо, что ты надоумила меня позвонить. Он забыл включить кондиционер. Синтия Хансен, застегивая на прозрачной блузке пуговицы, смотрела куда-то в даль.Глава двенадцатая
Римо не удалось поужинать дома. Синтия Хансен предложила подбросить его до метро, но пока они ехали в ее черном принадлежащем мэрии «шевроле», он не отрываясь смотрел, как ее длинные голые ноги ловко управляются с педалями тормоза и газа, а подняв глаза, понял, что она повернула зеркало и наблюдает за ним. К тому времени, когда они добрались до станции метро на Гудзон-сквер, они уже изголодались друг по другу и решили поужинать вместе у нее дома. Синтия Хансен жила одна в шестикомнатной квартире на верхнем этаже восьмиэтажного дома, одного из лучших зданий города. В доме был привратник, лифт работал, что было в Гудзоне редкостью, а мусор только однажды не убрали из подвала вовремя, и тогда Синтия напустила на хозяина дома, жившего в Грейт-Неке, городских инспекторов, закидавших его повестками в суд, после чего он моментально решил проблему мусора. Но квартира походила на лабиринт, казалось, комнаты даже и не соединяются друг с другом, точно проект готовил пьяный архитектор, и в первые пять минут Римо три раза завернул по ошибке не туда в поисках ванной комнаты. Холодильник был набит битком, но они решили ограничиться салями и сыром. Римо не дал ей резать колбасу и сыр ножом, а просто наломал их кусками. Римо занялся с ней любовью прямо на кухне, пока она раскладывала еду на подносе, потом среди колбасных шкурок и корочек сыра на паркете в гостиной, холодившем ей спину, а ему колени, потом в душе, где они нежно мылили друг друга своими телами. Кухня – гостиная – душ: вакханалия ненадолго прерываемого соития, а потом Римо превратил его в беспрерывное, загнав Синтию на кровать с жестким, неподатливым матрасом в ее огромной спальне, оклеенной синими обоями и задрапированной голубым бархатом. А позже они лежали, обнаженные, рядышком, на голубом бархатном покрывале, и Римо подумал, что раз уж пришлось совокупляться до потери сознания, то черт с ней, с тренировкой и режимом, и он решил тоже покурить, подумав, что надо обязательно купить жвачку на обратном пути в Нью-Йорк, чтобы Чиун не уловил запаха табака. – Никогда не думал поступить на службу в правительственные органы? – спросила его Синтия, выпуская к потолку голубыекольца дыма, и передала сигарету Римо. – С тех пор как я повстречал тебя, ничем другим не занимаюсь, как тружусь в этих органах. – Думаю, я смогла бы подыскать тебе что-нибудь подходящее, – сказала она. – Сколько ты зарабатываешь в своем дурацком журнале? – В удачный год восемь-девять тысяч. – А я могу тебя на восемнадцать устроить, не придется даже показываться в конторе. – В качестве племенного жеребца? – Нет, работать на меня. Будешь делать все, о чем я тебя попрошу. – Извини, работать под началом женщины – не по мне. Так можно, в конце концов, деградировать. – Да ты, оказывается, женщин за людей не считаешь! – сказала Синтия Хансен. – Прошу, все же подумай. То, чем ты сейчас занимаешься, не имеет будущего. – А чем я занимаюсь? – Повсюду шляешься, оскорбляешь людей, нарываешься на неприятности и допекаешь окружающих. – Натура такая, – сказал Римо и попытался пустить кольцо дыма, но у него не получилось. Разозлившись, он погасил сигарету о пепельницу на тумбочке у кровати и взял с тумбочки фотографию в маленькой позолоченной рамке. – Это твоя мать? – спросил Римо, глядя на снимок со смеющейся парой. – Да. И отец. – Приятная женщина. Ты похожа на нее, – сказал он совершенно искренне, потому что другой человек на фото был вялым, невыразительным, хотя и благообразным мужчиной. Лицо его отличалось той же индивидуальностью, что и граммофонная пластинка. – Я знаю, – ответила Синтия. – Мне все говорят, что я похожа на мать. Римо поставил фотографию на тумбочку. Синтия снова закурила, они по очереди затянулись одной и той же сигаретой, а потом она опять предложила ему работу в мэрии. – Ты рассчитываешь купить меня, грязная спекулянтка героином? – спросил он и начал одеваться. Уже темнело, пора было возвращаться к Чиуну. Синтия остановила его, в третий раз предложив работу, и в третий раз он отказался. Потом он похлопал ее пониже спины и пообещал, что они увидятся завтра. Но Синтия Хансен опасалась, что он никогда больше не увидит ни ее, ни кого бы то ни было еще. Но она ошиблась. Серебряный крючок сновал взад-вперед. Взгляд Гаэтано Гассо не отрывался от салфеточки, над которой он трудился. Он осваивал новый узор и старался не перепутать нитку, а дело это нелегкое. Он уже трижды ошибся и начинал злиться. А когда Гаэтано Гассо терял самообладание, все вокруг имели веские основания для беспокойства. Он сидел один за пустым столом, стоящим в углу огромного склада, – абсолютно пустого, за исключением одного автомобиля: – автомобиля Гассо, «шевроле-седана», модели шестьдесят восьмого года, в прошлом – полицейской машины. Он купил ее на аукционе муниципальных машин за пять долларов, а скупщики утильсырья, обычно покупавшие такие машины по 25 долларов, и рта не открыли. За десятку ее привели в порядок в знакомом ему гараже на Патерсон-Плэнкроуд в Сикокосе, еще за десять двое парнишек выкрасили ее в желтый цвет, так что за двадцать пять баксов Гассо приобрел надежную «тачку». Хорошо, когда есть приятель в мэрии. Бесполезно. Он не мог сосредоточиться на салфетке. Все этот журналист, писака чертов. Гассо даже улыбнулся при мысли, что сегодня вечером предстоит заняться этим типом. Сначала он его хорошенько обработает, узнает, что ему нужно у них в городе, что приключилось с Утенком, О'Бойлом и Попсом, а потом прикончит. Он с нетерпением ждал этой встречи, потирая руки. После этого и новый узор получится. Вязание требует предельной концентрации внимания. Римо Барри поплатится за то, что вывел Гаэтано Гассо из равновесия. Стальная дверь склада открылась, Вилли-Сантехник с опаской просунул в проем голову и позвал: – Мистер Гассо! Мистер Гассо! Гассо встал из-за стола. Вилли заметил его и громко сказал: – Мы привезли его, мистер Гассо. Привезли. Вилли-Сантехник вошел в помещение склада, а за ним незнакомец среднего роста и обычного сложения в сопровождении Стива Лиллисио, упиравшегося дулом пистолета в спину незнакомца. Вилли пропустил их вперед, запер дверь и поспешил снова возглавить процессию. Он, улыбаясь, подошел к Гассо, а тот шагнул навстречу вдоль письменного стола. Но напрасно Вилли ждал ответной улыбки. – Мы взяли его, мистер Гассо. Мы взяли его запросто. Сцапали прямо на улице. Привезли вам. Гассо не обратил на Вилли внимания. Вилли закашлялся. Что-то очутилось во рту, но Вилли не знал, понравится ли мистеру Гассо, если он сплюнет на пол, и он сглотнул. Гассо разглядывал того, кто стоял посередине. Римо Барри. По виду не скажешь, что он способен наделать столько неприятностей. Римо Барри тем временем оглядел склад – потолок, пол, стены, – а потом повернулся к Гассо. – Какую смерть выбираешь? – спросил Гассо. – А чего ради мне умирать? Но, если вы и дальше будете на меня так смотреть, я умру от ужаса. Своим видом вы можете испугать человека до смерти. Как это вы добились такой волосатости на всем теле? Вы эту шерсть подкармливаете, что ли? Вилли-Сантехник и Стив Лиллисио стояли безмолвно. Нехорошо так разговаривать с мистером Гассо. Может, Гассо их отпустит? Не хотелось бы видеть, что случится с этим писакой. А тот продолжал: – В музее естествознания знают о вас? Я к тому, что нехорошо, если Маргарет Мид не в курсе. Такие, как вы, водились, разве что, в пещерах. Что же это у вас на зубах волосы не растут? Однажды на выставке я видел что-то похожее и готов поклясться, у того на зубах росли волосы. Гассо собрался что-то сказать, губы его шевелились. Вилли-Сантехник надеялся, что он скажет «Ладно, Вилли, иди домой. Ты отлично поработал, а теперь иди домой и оставь меня с глазу на глаз с этим типом». Но Гассо заговорил с писакой: – Я спросил, какую смерть ты выбираешь? Римо посмотрел на стол и увидел салфетку. – Гляньте! – сказал он. – Салфеточка! – Он взял клубок и крючок. – Очень красиво получается. Правда, приятель, совсем неплохо. Еще попрактикуешься и сможешь продавать их. Хорошо, когда такие, как ты, сами зарабатывают на жизнь. Чувствуешь себя хоть на что-то способным? Гораздо лучше, чем сидеть на чужой шее. – Он наклонился к Гассо. – Ну же, – прошептал он. – Расскажи. Как тебе удалось отрастить такую шерсть? Я никому не скажу. Это же не парик? Парик на все тело – это чересчур. Может, это какая-то растительность с другой планеты? А когда бежишь, коленкам от нее не больно? А у тебя есть колени? С виду не скажешь. Я к тому, что запястий у тебя вроде нет, а вот насчет коленок не берусь судить. Он повернулся к Вилли-Сантехнику. – Может ты знаешь? Есть у него коленки? Это очень важно, поэтому сначала подумай, потом отвечай. Если нет, значит это новый вид животных. Мы можем на нем заработать. Представляешь? Новый вид! Меньше всего на свете Вилли хотелось быть втянутым в этот безумный разговор. Еще ему очень не хотелось случайно улыбнуться. Не хотелось даже подать вид, что он слушает. Пришлось быстренько пошевелить мозгами: – Заткнись! Мистер Гассо задал тебе вопрос. – Вопрос? Ах да, о том, как я хочу умереть? – Римо повернулся к Гассо. – Пистолет – это неинтересно, а ножом ты можешь порезаться и повредить себя. А мне бы этого не хотелось, по крайней мере до тех пор, пока тебя не осмотрят специалисты из музея. Римо пожал плечами. – В общем-то мне все равно. Как насчет дубины? Ваш брат дубинами дерется? Вилли-Сантехник наблюдал. Гассо собрался заговорить. Может, он наконец отпустит Вилли. Гассо заговорил, но опять он обращался к Римо Барри: – Парню, который так со мной разговаривал, я вырвал руки. После этого он уже не шутил. – Догадываюсь, – сказал Римо. – Но для тебя я припас кое-что поинтереснее. – Да? Что же это? – Римо пощелкал пальцами. – Знаю. Ты подаришь мне салфетку. Которую сам связал. Очень мило с твоей стороны, дружище. Знаю, какая пропасть времени на это уходит у таких, как ты, ведь пальцы вас плохо слушаются. Преклоняюсь перед твоим усердием. Гассо снова заговорил: – Вилли, иди. И ты, Лиллисио, – и, обращаясь к Вилли, добавил: – Возвращайся утром, соберешь, что от него останется, и выбросишь куда-нибудь. Он замолчал ненадолго, а потом спросил: – Пистолета у него нет? – Проверил, мистер Гассо, – ответил Вилли-Сантехник. – Нет. – Ладно, проваливай. Этот шут сейчас заговорит и расскажет, кто его прислал. Покидая склад, Вилли и Лиллисио установили мировой рекорд скорости. Когда дверь за ними закрылась, Гассо полез в карман и достал оттуда медный ключ. – Это ключ от дверей. Если сумеешь у меня его отобрать, ты выиграл. Тогда можешь уйти. – И он спрятал ключ в карман. Римо сказал: – А я и не собираюсь его у тебя отбирать. Сам отдашь. – Как это? – удивился Гассо. – Чтобы прекратить боль. Гассо ринулся вперед. Его руки, точно мощные стволы, обхватили грудь Римо. – Сперва я слегка выдавлю из тебя сок, малыш, – промычал Гассо. – А потом, сдеру с тебя шкуру, как кожуру с апельсина. Он сцепил пальцы за спиной Римо и сжал его в смертоносном объятии. Сжал изо всех сил: после этого у клиента обычно ломились ребра, и он терял сознание. Римо завел руки за спину и сомкнул пальцы на руках Гассо там, где у нормальных людей бывают запястья. Сконцентрировался на руках: для него сейчас больше ничего не существовало – и вспомнил одно из бесчисленных заклинаний Чиуна: «Я – Шива, Дестроер, Я несу смерть и разрушение миров.» И начал разжимать руки Гассо. Сцепленные пальцы заскользили и разжались, и руки Гассо разошлись. Такого с ним никогда не случалось. Гассо взревел, попытался снова сцепить руки, но этот негодяй, этот Барри мешал ему и постепенно, как гигантская машина, раздвигал руки Гассо, пока они не оказались разведенными в стороны, а этот мерзавец Римо улыбался и продолжал давить. Гассо почувствовал, что мускулы плеч уже не выдерживают нагрузки, они стали рваться, и руки выворачивались из суставов. Боль была адской, и Гассо закричал, закричал так, что эхо, разлетевшись по всему помещению пустого склада и резонируя, становилось все громче, пока не вырвалось наружу, где Вилли-Сантехник как раз закрывал дверцу своего «эльдорадо». Вилли замер, услышав крик, но потом захлопнул дверцу. Он старался не сболтнуть лишнего, опасаясь, что Лиллисио настучит на него, и сказал только: – Жаль бедолагу. Но нечего было издеваться над мистером Гассо. И Вилли быстро укатил. Он не хотел больше слышать эти крики. Ему велено было вернуться утром, чтобы прибрать останки, и его уже сейчас мутило при мысли о том, что ему предстоит увидеть. Бедный Римо Барри.Глава тринадцатая
В человеческом теле двести шесть костей. Дон Доминик Верильо помнил много такого рода фактов, благодаря чему слыл среди мафиози эрудитом и культурным человеком. Дон Доминик считал, что с логикой у него все в порядке и, поскольку Гаэтано Гассо – несмотря на свою внешность – был человеком, следовательно, и у Гаэтано Гассо в теле тоже было двести шесть костей. И каждая была сломана. Дон Доминик Верильо не был человеком набожным. Это правда, что каждое воскресенье и по церковным праздникам он ходил в церковь, но это было своего рода капиталовложение. Он ведь был главой своей общины, а следовательно, должен был вести подобающую жизнь. Быть богобоязненным и набожным. В своем настоящем бизнесе, где он был капо мафиози, репутация религиозного человека иногда оправдывала ужасные вещи, которые он делал сам или приказывал делать другим. Так что истинным христианином он не был. Но сейчас, глядя на тело, которое раньше было Гаэтано Гассо, он перекрестился. Всего пятнадцать часов назад тело это было мускулистым и сильным, а сейчас напоминало желе, медленно растекающееся внутри мятой оболочки, напоминающей по форме человеческое тело. Мешок с кашей. Руки были раскинуты в стороны, и там, где они обычно сгибаются в суставах под углом, образовывали плавную дугу, так как кости были переломаны. И переломаны. И еще раз переломаны. В таком же виде были ноги, ребра и череп. Но не это заставило дона Доминика Верильо прочитать молитву и перекреститься. Из середины лба Гассо, наподобие жуткой антенны, торчал серебряный крючок для вязания, пронзивший кость и вошедший в мозг с невообразимой силой. Но и не из-за этого дон Доминик Верильо бормотал слова молитвы. Он обратился к Богу – если только где-то еще оставался никем не занятый Бог, который может помочь, – по другой причине. Гаэтано Гассо был совершенно голым. Пах был аккуратно прикрыт белой салфеточкой его собственного изготовления. Ее белый цвет должен был бы резко выделяться на фоне черных волос, покрывавших тело Гассо от головы до пят, но волосы Гассо больше не были черными. На голове, плечах, груди, животе, ногах и руках они стали седыми. Белыми как снег. Дон Доминик Верильо молился, чтобы Господь не посылал никому такой смерти. Даже для Гаэтано Гассо, чудовищного убийцы, это слишком жестокое наказание. Рядом с Верильо стоял Вилли-Сантехник, который, обнаружив утром тело, позвонил Верильо и попросил приехать на склад. Вилли что-то бормотал, и Верильо увидел, что он перебирает четки, бормоча молитвы. Он хотел было приказать, чтобы Вилли замолчал, но передумал. Гассо. А те трое, которые отправились вчера на квартиру к Римо Барри, чтобы выбить информацию из старика-китайца, как в воду канули. С чем им пришлось столкнуться? Может, Вилли правильно делает, что молится? Дон Доминик Верильо ехал в своем «линкольн-континентале» в центр, к себе в офис, находившийся в здании Торговой палаты, не переставая задавать себе эти вопросы. Он продолжал думать об этом, проезжая мимо церкви святого Александра, старого католического собора, архитектор которого, видимо, старался привлечь к нему внимание людей, придав ему форму византийского храма. Увидев счетчик платной стоянки, Верильо подъехал к тротуару и осторожно припарковался. Он бросил десять центов в прорезь счетчика и вошел в церковь. Внутри было прохладно. Благодатная свежесть после зноя, раскалившего город несмотря на раннее утро. Дон Доминик Верильо проскользнул в проход меж скамеек в задних рядах, встал на колени и воззрился на алтарь, который он пожертвовал церкви святого Александра в память о матери. Полоумная дочь старика Пьетро предупреждала его. А ведь она почти всегда оказывалась права. Разве не предсказывала, что он женится, а его жена потом умрет? Откуда она знала, что у него есть дочь, ведь это никому не было известно. А теперь говорит, что он идет против Бога. Неужели? И существует ли на самом деле Шива-Дестроер? Он вспомнил о Гассо, поседевшем, превращенном в месиво, и губы его принялись шевелиться, бездумно, как в детстве, выговаривая слова. – Отче наш, иже еси на Небеси, да святится имя Твое… Он смотрел, не отрываясь, на алтарь, пожертвованный им алтарь, и надеялся, что Господь этого не забудет. Он пытался сосредоточиться на Христе, изображенном там, но словно ослеп – не видел ничего, кроме тела Гассо, да еще лиц тех троих, что исчезли вчера. – Да пребудет воля Твоя, да приидет Царствие Твое… Воля Твоя? Чья воля? Верильо вспомнил другое лицо, лицо тележурналиста, Римо Барри, улыбающееся, с жесткими чертами. Даже если он Бог, он не мой Бог, и тут ему не место. И вообще, какой он Бог? Старушечьи фантазии! Но Гассо… – И не введи нас во искушение… Верильо смотрел на распятие в глубине алтаря. Иисус, слышишь меня, может, я не самый идеальный человек, но ведь кто лучше? Алтарь. Летний лагерь. Ковры для монастыря. И будет еще больше, Иисус. Еще больше. Если дело наладится. Если пришелец одержит верх, Господи, то больше не будет ничего. Если он заставит всех поверить в себя, то все от тебя отвернутся, Господи. – Но избави нас от лукавого… Дон Доминик Верильо смотрел на распятие, ожидая знака, что сделка заключена, но ничегошеньки не увидел. В дальнем углу церкви стоял преподобный отец Магуайр, осматривая свои владения. Он служил настоятелем в четырех церквях, одна величественнее другой, эта же была просто великолепной. Странно. Все вокруг считают, что Гудзон – гнездо мафиози, воров и игроков. Какая несправедливость, думал отец Магуайр. Жители Гудзона построили замечательные храмы и аккуратно посещали их по воскресеньям и церковным праздникам. Пока ему не доказали обратного, отец Магуайр принимал своих прихожан за тех, за кого они себя выдавали. Вон, к примеру, мужчина в последнем ряду. Человек, видимо, уважаемый. Храм посещает, наверное, каждый день. Отец Магуайр попытался угадать, кто он. Солидный, уравновешенный, набожный, но чем-то обеспокоен. Да, тревога сквозит в каждой морщинке вокруг глаз. Губы шевелятся, но произносят они не слова молитвы. Он обращается прямо к Богу: люди с тревогой на сердце чаще всего поступают именно так. По рукам, Иисус, или нет? Неужели Ты уступишь и допустишь, чтобы явился самозванец, прикинувшийся Тобой? Это очень важно. Если Ты – это не он, то огромные деньги пойдут по другому адресу. А скольким вдовам, сиротам и беднякам это принесет горя! И все из-за тебя. Решай, Иисус. Я не могу здесь целый день прохлаждаться. Отец Магуайр покачивал головой, наблюдая за мужчиной в заднем ряду. Губы его шевелились, и, хотя в церкви было прохладно, с него градом катил пот. Он был взволнован. Спорил о чем-то с Господом Богом. Это опасно для души и для веры. Преподобный Магуайр был деятельным слугой Господа. Он верил в пользу газет, которые издавал Союз молодых католиков, в пользу Лиги игроков в кегли и театральных представлений, полагая их средством для достижения цели, но не самоцелью. А целью его были измученные души измученных людей, таких, как этот приличный господин в последнем ряду. Отец Магуайр направился к Верильо и сел рядом, положив руки на спинку сиденья перед собой. Когда Верильо посмотрел на него, преподобный отец улыбнулся, наклонился к нему и прошептал: – Не отчаивайтесь, сэр. Пути Господни неисповедимы, но Он творит свою Божию волю. И нам не дано знать, как. И нам не дано узреть Его пути. Нам довольно знать, что тот, кто выполняет волю Божию, остается с Христом в вечности, какие бы силы ни противостояли ему. Добро побеждает зло, – закончил отец Магуайр и улыбнулся. Верильо уставился на него. Отец Магуайр продолжал улыбаться. Верильо поднялся и протиснулся мимо священника к проходу. Он быстрым шагом направился к выходу и сбежал по широким ступеням храма. Дон Доминик Верильо гордился тем, что никогда не совершал глупых поступков. По дороге к офису он еще раз напомнил себе об этом. Когда менялись времена, он менялся вместе с ними. Когда пора было нанести удар, он наносил его. Но сейчас надо было бежать, и он решил скрыться. Он нетерпеливо притопывал ногой, поднимаясь в безлюдном лифте в свой офис в здании Торговой палаты; здороваясь с секретаршей, он попытался принять беззаботный, дружелюбный вид. – Ни с кем меня пока не соединяйте, – предупредил он. У себя в кабинете он отодвинул в сторону одну из висевших на стене картин. Полотно Евы Флинн. Это была одна из причин, почему надо бежать, а не умирать: Ева Флинн изображала жизнь такой, что стоило жить. Он набрал три цифры на замке сейфа и открыл дверцу. Внутри еще один замок. Прежде чем прикоснуться к наборному диску, он подошел к письменному столу и нажал на кнопку, отключив сейф от электросети, а потом вернулся и набрал нужный код. Он открыл свой пустой «дипломат» и начал аккуратно перекладывать в чемодан содержимое сейфа: деньги и документы. Документы представляли большую ценность, потому что по ним было видно, кому подчинялся Верильо, а этого человека следовало защитить любой ценой. Чего бы это ни стоило. Даже ценой поединка с Шивой. Деньги. Что ж, наличные деньги, они и есть наличные, даже когда у тебя есть миллионы. Неплохая мысль держать немного деньжат под рукой, на всякий случай, подумал Верильо, складывая в «дипломат» пачки по десять тысяч долларов. Он запер сейф и только начал рыться в верхнем ящике стола, как вошла секретарша и с улыбкой произнесла: – Мистер Верильо. Снова этот Шива. Разрушитель миров. Хи-хи! Говорит, что у него важное дело. Верильо тяжело опустился в кожаное кресло. – Пусть минутку подождет. Сейчас приму. Она закрыла дверь, а Верильо вытащил документы из «дипломата» и бросил в машинку для уничтожения бумаг под столом. От Верильо он ничего не узнает. Дон Доминик не поставит своего шефа под удар. Все документы из сейфа были уничтожены, и Верильо почувствовал облегчение. Из верхнего правого ящика он достал револьвер тридцать восьмого калибра, прокрутил барабан. Заряжен. Он ощущал на ладони его прохладную тяжесть, улыбаясь своим мыслям. Когда в последний раз он держал в руках оружие? Как давно он наверху и стрелять приказывает другим? Он испытывал к револьверу нежность, как к старому, доброму другу – лежит себе на ладони, тяжелый, смертоносный. Десятки раз он делал свое дело. Сделает и сейчас. Верильо пытался припомнить, скольких он убил, но не смог: прошлое забылось. Он сейчас был вроде проститутки, ставшей кинозвездой и забывшей, где ее бордель. Забыл и все. Забыл, что такое насилие, но оно все равно существовало. Взвел курок своего старого верного друга и стал ждать. Скоро раздался стук в дверь. Верильо выпрямился в кресле, дверь отворилась: на пороге стоял Римо Барри. – Верильо, я не могу ждать целую вечность. Верильо, как всегда, очень осторожно и очень четко поднял револьвер, убедился, что он направлен в цель и нажал курок. Лишь на долю секунды он ощутил какой-то дискомфорт, и верхняя часть его черепа разлетелась вдребезги. В эту долю секунды, перед тем, как все остановилось, он попытался улыбнуться Римо и сказал про себя: «Во имя Отца и…» Секретарша пронзительно закричала и потеряла сознание. Римо не подхватил ее, и она грохнулась на пол, а он направился к столу. «Дипломат» был открыт, но в нем лежали только деньги. Римо пошарил под столом и ощутил, что машинка для уничтожения бумаг еще теплая. Верильо ничего ему не оставил. Он взглянул на деньги. Пачки, пачки, и в каждой – по десять тысяч. Он попытался прикинуть, сколько же нужно было для этого продать наркотиков, сколько жизней изуродовано и загублено той самой иглой, что делала деньги для Верильо. Он представил себе вереницу людей – наркоманы, дети, умирающие, мертвые. Верильо – обезглавленный труп, лежащий перед ним на полу, – не вызывал сочувствия. Римо набил карманы деньгами. Потом подошел к секретарше, привел ее в чувство, усадил в кресло у ее стола и посоветовал вызвать полицию. И ушел. Оказавшись внизу, Римо подумал – неужели конец истории? Кончилась ли она со смертью Верильо? Пожалуй, нет. Где-то прячут горы героина, и пока он есть, его будут стараться продать. Будут сражаться из-за него, убивать из-за него, а значит он, Римо Уильямс, Дестроер, будет нужен. Римо шел по улице и размышлял. Позади послышались звуки сирены: наверняка машины направлялись по вызову в офис Верильо. Так он шел, пока не оказался перед очень красивой церковью. Повинуясь внезапному порыву, он вошел. Церковь была богато украшена лепниной и орнаментом, внутри она была такой же красивой, как и снаружи. Скамьи, похоже, ручной работы, великолепный алтарь прославлял Иисуса и Всевышнего. Воздух церкви был пропитан любовью и поклонением, и Римо подумал: хорошо тем, у кого есть боги, которых они любят. Он нащупал в кармане деньги и, увидев в глубине церкви молодого лысеющего священника, подошел к нему, достал деньги из кармана, положил их на столик и сказал: – Это вам, отец. На дело Господне. Римо повернулся и вышел, а преподобный отец Магуайр улыбнулся. Не зря он ждал знамения божьего.Глава четырнадцатая
Но наркотик расползался. Десять фунтов привезли в Канзас-сити, и Гризи Руссо снизил цену, чтобы избавиться от конкурентов. Оттуда же, откуда прибыла эта партия, привезут еще и еще. И в Вегас просочилось несколько фунтов: по казино и борделям поползли слухи – цены падают. Независимые торговцы, прознав об этом, начали метаться в поисках того, кто контролировал цены. Такие же сообщения поступали из Сен-Луиса, Филадельфии, Атланты и Чикаго. Наркотик просачивался пока тонкой струйкой…, всего несколько фунтов…, вывозят, верно, на частных машинах…, но все-таки вывозят. Струйка превратится в ручей, затем – в поток, а когда он вырвется наружу и захлестнет большие города Америки, вот тогда-то и настанет звездный час наркомафии, а шанс Америки переломить хребет торговле наркотиками будет упущен. Союзники Америки были в бешенстве. Франция собиралась взять операцию под свой контроль, а теперь выражала многозначительные сожаления, что Америка совершила грубейшую ошибку. Великобритания и Япония присоединились к Франции. То, что произошло в Америке, произошло и в этих странах. Они мечтали уничтожить торговцев наркотиками. Если Америка не справилась, что ж, они будут полагаться на собственные силы. Был полдень. Римо вернулся в свою нью-йоркскую квартиру и позвонил Смиту. – Верильо мертв, – сказал Римо. Смит не выказал интереса. – Вы нашли героин? – Нет еще. – Нет? Чего же вы дожидаетесь? – Жду, когда вы в компании с дурацким детектором Дика Трейси обнаружите его. – Перестаньте острить. Наркотик непонятным образом появился на рынке. Пока маленькие партии. Но мы должны найти основной источник поставки. – Разве смерть Верильо не положит этому конец? – спросил Римо. – Пользуйтесь серым веществом. На пять минут, а потом кто-нибудь другой возьмется за дело. Ваше дело найти тайник. И побыстрее. Пошевеливайтесь. – Спасибо за совет. – Ради разнообразия прислушайтесь к нему. Началось соревнование, кто быстрее бросит трубку, и Смит победил. Один – ноль в его пользу. Римо оглядел комнату. На кушетке гора снаряжения, купленного в спортивном магазине на обратном пути домой. Чиун упрямо делал вид, что ничего не замечает. Он все еще сердился на него, потому что Римо накануне не явился на ужин, а ведь Чиун приготовил омары специально для него. Чиун сидел на полу и смотрел сериал о Майроне Бризбейне, психиатре. – Чиун. Тебе придется помочь мне избавиться от этих трупов. В ванну войти невозможно, жуткая картина, лед уже не помогает. Не отрываясь от экрана, Чиун что-то буркнул. Римо расслышал только: «мои сосуды… давление». – Эй, Чиун, черт тебя подери! – сказал Римо. – Я для этого слишком стар. – Как убивать – так молодой, – сказал Римо. – Тише! – произнес Чиун, подняв палец и не сводя глаз с экрана. Римо пробурчал что-то о вероломстве азиатов, особенно корейцев, поднял тяжелый сверток и понес в ванную комнату. Чиун высунул язык ему вслед. Римо оглядел три трупа, сваленных в ванну и засыпанных толченым льдом. Ворча, он бросил свою ношу на пол, разорвал толстую бечевку, которой был перевязан сверток, и достал оттуда три больших брезентовых вещевых мешка и три «зимних» костюма для аквалангистов. Он выволок из ванны тело, лежащее сверху, положил на кафельный пол и принялся надевать поверх костюма мертвеца черные резиновые штаны, а потом черную резиновую рубаху с рукавами. Наглухо застегнув и то, и другое, Римо натянул на труп резиновую шапочку и резиновые бахилы, после чего засунул его в мешок, прикрыл сверху полотенцем, чтобы не было видно, что там лежит, и запер мешок на висячий замочек. То же самое он проделал с двумя другими трупами. Когда он закончил работу, светло-голубой пол был залит месивом из воды и льда, но трупы были аккуратно запакованы в брезентовые вещевые мешки армейского образца. Римо прислонил их к раковине и вышел в гостиную. – Ну теперь-то ты мне поможешь? – спросил он Чиуна. Чиун притворился, что спит. Римо понял, что проиграл. – Когда в следующий раз убьешь кого-нибудь, сам избавляйся от трупа. Знать тебя больше не знаю. Глаза Чиуна были по-прежнему закрыты, и Римо произнес громко: – Спящий человек не может смотреть телевизор. Нечего электричество зря тратить, – подошел к телевизору и выключил его. Потом он вернулся в ванную комнату, взвалил один мешок себе на плечо так, чтобы на плечо приходилась талия трупа, взял в каждую руку по мешку – за ручки посредине – и вернулся со всем этим в гостиную. Телевизор опять был включен. Главное – правильно передвигаться. Римо слегка раскачивал мешки, которые нес в руках и на плече. Они все время должны находиться в движении, чтобы не повиснуть мертвым грузом – тогда он не ощутит тяжесть в шестьсот фунтов. Внизу привратник смерил его удивленным взглядом, но остановил такси. Таксист не вызвался помочь ему, так что пассажир сам затолкал свой странный груз на заднее сиденье. – Аэропорт Кеннеди, – сказал он. Таксист заворчал, потому что чаевых за одну дальнюю поездку всегда получаешь меньше, чем за несколько коротких. В пути он поделился с пассажиром своим видением хорошей жизни: земля была бы неплохим местечком, если бы не евреи, латиноамериканцы, итальянцы, негры и поляки. Мистер, вы случайно не еврей или итальянец? Неполноценные народы делают мир несовершенным. Лень – генетическое свойство этих типов. Он остановился у входа компании «Истерн эйрлайнз», как ему было велено, причем опять не стал помогать пассажиру, который вышел, прихватив один мешок, и велел подождать. Таксист наблюдал в окно. Пассажир купил билет, сдал свой мешок в багаж, потом вышел из здания аэропорта и сел в такси. Они поехали к билетной кассе «Нейшнл эйрлайнз» – она была неподалеку, поэтому таксисту не предоставилось возможности пофилософствовать насчет лентяев всех наций, кроме его собственной. Они подъехали, парень снова сам вытащил мешок и пошел в здание аэропорта, где купил билет, заплатив наличными, сдал мешок в багаж и снова сел в машину. Следующая остановка – у авиалиний «Ти-Дабл-ю-Эй». Пассажир взял последний мешок, купил билет и сдал мешок в багаж. Таксист на секунду отвлекся, а когда снова стал искать взглядом своего пассажира, того и след простыл. Он подождал, но пассажир не возвращался, и пришлось вылезти из машины. Не было его ни на тротуаре, ни внутри здания, ни в зале ожидания, и, проклиная всех евреев, итальяшек и латиносов, таксист пошел выяснять, что случилось с мужчиной, который сдавал в багаж вещевой мешок. – А, мистер Гонзалес? – спросил клерк, заглядывая в лежащий перед ним листок. – Он торопился на самолет, вылетающий в Пуэрто-Рико. Просил передать вам, если вы станете о нем справляться, что в следующий раз непременно с вами рассчитается. Но человек, выдававший себя за мистера Гонзалеса, не летел в Пуэрто-Рико. Он сидел на откидном сиденьи вертолета, направляющегося в Ньюарк. Вещевой мешок, принадлежавший мистеру Гонзалесу, загрузили в брюхо самолета, летевшего в Сан-Хуан. Другой мешок, точно такой же, но принадлежавший мистеру Ароновичу, погрузили в хвост самолета, летящего в Анкоридж. А третий, багаж мистера Ботичелли, был уже в самолете, вылетающем в Чикаго. Но ни в Чикаго, ни в Сан-Хуане, ни в Анкоридже ни Гонзалес, ни Аронович, ни Ботичелли не придут за своими мешками. Мешки простоят несколько дней, а может, недель, пока сквозь резиновые костюмы не начнет просачиваться запах, и тогда полицейские трех городов станут ломать голову над этой «воздушной» загадкой. Они, конечно, все вверх дном перевернут, но к тому времени дело будет закончено, – думал Римо Уильямс, известный ныне под именем Римо Барри, а иногда под именами Гонзалес, Аронович и Ботичелли. Он сидел у окна вертолета и глядел вниз на зеленые луга. Снижаясь, вертолет зашел на посадку в аэропорту Ньюарка.Глава пятнадцатая
«Погребальный зал» Конвелла находился на неприметной маленькой улочке Гудзона, позади супермаркета, в старом доме времен революции, где на заднем дворе рос гигантский дуб, под которым Джордж Вашингтон однажды проводил военный совет. «Погребальный зал» Конвелла обслуживал только настоящих американцев, не в традициях фирмы было хоронить итальянцев. Но Доминик Верильо – другое дело. Если на то пошло, господин Верильо почти и не был итальянцем и католиком. Он был другом мэра города, интересовался культурой, занимался благотворительной деятельностью, а также трудился на социальной ниве. Он же не виноват, что родился в итальянской семье. Бедняге, должно быть, трудно было решиться на самоубийство, но слишком тяжел был стресс, он слишком много трудился – исключительно на благо рода человеческого, можете быть в этом уверены, – а потому им займутся у Конвелла. Из мэрии по телефону предупредили, что ритуал прощания следует провести сегодня же, а сами похороны назначены на завтра. Доступ к телу был открыт во второй половине дня – официальной панихиды не было. К зданию подъезжали господа в машинах, в больших черных лимузинах, господа с жесткими лицами. Они преклоняли колени перед закрытым гробом, в котором покоилось тело Доминика Верильо. Осенив себя крестом, они покидали зал. Почти каждый много бы отдал, лишь бы узнать, что сталось с его авансом, заплаченным за героин. Те же господа присылали цветы: цветами была завалена не только маленькая часовня, где лежало тело Доминика Верильо, но и весь первый этаж здания погребального бюро. Уже даже крыльцо было уставлено венками и корзинами, а они продолжали приходить со всех концов страны. Направляясь сказать последнее прости дону Доминику, Пьетро Скубичи оставил свой пакет с перцем в машине. Да, все не так, как было раньше. Раньше они бы непременно собрались все вместе в ритуальном зале и взяли бы все хлопоты на себя. Сняли бы целиком отели для тех, кто решил проводить отлетающую душу дона Доминика. А сегодня?! Пьетро вздохнул. Это невозможно. Полицейские с камерами, подслушивающие устройства, шпики на каждом шагу, так что друзья дона Доминика могут лишь на минутку задержаться у гроба. Мир изменился. Наверное, правильно решили поторопиться, чтобы полиция не надоедала прощающимся. Но все же лучше было бы препроводить дона Доминика в объятия Всевышнего должным образом. Никто не сомневается, что он попадет к Всевышнему. Разве не сказала дочь Пьетро Скубичи, что дон Доминик идет против Бога? Она, видно, имела в виду, что он идет к Богу. Пьетро Скубичи преклонил колени перед гробом и стер со щеки слезу. Дон Доминик Верильо был вдовцом, и, что бы ни говорила Анджела, детей у Верильо не было, а потому Пьетро не с кем было попрощаться. Однако с красивой женщиной, стоящей в глубине часовни, он попрощался – она была воплощением горя, не мог же он пройти мимо. Лицо ее было похоже на те, которые рисовали этруски. Ее черты напомнили Скубичи кого-то знакомого. Она плакала, а когда Пьетро Скубичи похлопал ее по плечу, прошептала: «Спасибо, дон Пьетро». Он пристально поглядел на нее, но так и не вспомнил, где видел это лицо. Сев в машину, он велел шоферу отвезти его в Атлантик-Сити, на конференцию по выборам новой главы мафии. Да, у него есть шанс быть избранным. Но у кого героин? Скубичи и другие мафиози приезжали попрощаться днем, а вечером состоялось нечто вроде гражданской панихиды. Были там мэр Хансен, величавый и недалекий, со своей дочерью Синтией, выглядевшей по настоящему опечаленной, и мать Синтии, смуглая женщина, у которой (это знали многие из присутствующих) были сложности с алкоголем. Она, не переставая, рыдала. Был также шеф полиции Брайан Дуган, потому что, как ни крути, Верильо был известной фигурой в городе, а также редактор Хорган и преподобный Джозеф Энтони. В дальнем углу сидел Римо Уильямс и наблюдал за собравшимися. Сеньор Энтони повторял свою речь, произнесенную им в День Колумба, переделав ее сообразно случаю. Говорил о Микеланджело и Леонардо да Винчи, Христофоре Колумбе и Энрико Ферми. Говорил о Верди, Карузо, папе Иоанне XXIII и Фрэнке Синатре. Он говорил, что среди этого величия служения человечеству, прогрессу и красоте есть место и Доминику Верильо. Его имя стоит в одном ряду с именами этих титанов, а на другом полюсе – горстка гангстеров, которым некоторые придают слишком большое значение, тогда как сама вера в их существование позорит итальянский народ. Сказав это, он грозно взглянул на Хоргана, который лично написал некролог Верильо, где намекнул на некую тайну в жизни покойного и, не высказав своего мнения явно, тем не менее, донес его до сведения читателей, ничего конкретного не говоря. Римо наблюдал за сборищем со своего места в душной крохотной комнате. Мэр Хансен сидел прямо, поочередно изменяя выражение лица, пользуясь своим сверхскромным репертуаром для различных его частей: для глаз – из колонки. "а", для рта – из колонки "б". Соответственно он выглядел то преисполненным уважения, то задумчивым, то убитым горем, то снова задумчивым. Римо внимательно наблюдал за ним. Он видел его в первый раз, поскольку Синтия старательно препятствовала их встрече, и испытывал раздражение, как часто бывает при общении со «слугами народа». Бывает нелегко докопаться до того, что скрывается за общественным лицом человека, и часто там ничего не оказывается; в частной жизни он столь же незначителен, как в общественной. Тем не менее героин может быть и у него. Нужно выяснить. Миссис Хансен, настоящая итальянская красавица, по всем признакам прямым ходом идет к алкоголизму. Она выглядит великолепно, но кое-что ее выдает. Легкая дрожь в руках, переминание с ноги на ногу, загнанное выражение глаз. Было заметно, что у нее большое личное горе, но ее муженек то ли этого не понимал, то ли не видел. Она все время тихонько плакала. Со смертью Верильо она потеряла что-то! Синтия тоже была здесь, провела тут весь день и тоже очень горевала, горе сблизило ее с матерью. Она не смотрела на Римо. Возможно, она его и не видела, но он-то смотрел на нее, чувствуя, как в нем подымается возбуждение. Интересно, что она будет делать потом? Хорган смахивал на сфинкса. Сидя в первом ряду, рядом с шефом полиции, он болтал, то и дело улыбался; лишь он и Дуган были достаточно умны, чтобы забавляться происходящим. Были тут и другие типы, которых Римо не знал. Он смотрел на их лица и гадал, что связывало их с Верильо. Наклонившись вперед, он громко спросил у джентльмена, сидевшего перед ним: – Он покончил с собой, так ведь? Как же можно хоронить его в освященной земле? Что здесь делает святой отец? Разве самоубийство не грех? Ведь он прямым путем в ад попадет? Что здесь происходит? Внимательно наблюдая за присутствующими, он увидел растерянность на лице миссис Хансен, глупость на лице ее мужа, ненависть и гнев на лице Синтии, возмущение на лицах шефа полиции и редактора. В помещении появился еще один тип, кашляющий без остановки. Вилли-Сантехник Палумбо. Он встал в углу и огляделся. Его глаза встретились со взглядом Римо. Римо улыбнулся, а Вилли отвернулся и выскочил из комнаты так быстро, что никто не заметил темного пятна, проступившего спереди на его брюках. Кто-то из присутствующих знает о героине. Римо должен выяснить, кто же это. Вилли Палумбо уже выяснил. И открытию не удивился. По правде сказать, он пока не знал, где именно спрятан героин, но это потом. Он уже знал, кто хозяин, и понял, что это дело само плывет ему в руки. Он уже выполнил свое первое задание – сообщил мафиози в Атлантик-Сити, что наркотики скоро привезут, и завтра мафиози всей страны свяжутся с ним. Он, конечно, не будет главарем, он не обольщался на этот счет. Но он станет человеком, у которого будет ключ к героину, а это уже хорошо. Миллионы долларов поплывут к нему. Миллионы. Женщины. Новые машины. Что угодно для души. – Но прежде всего он должен быть уверен, что у него есть шансы наслаждаться всем этим. А значит, надо что-то сделать с Римо Барри. Вилли остановился у телефона-автомата около «Погребального зала» Конвелла и набрал номер. Ожидая ответа, он проклинал чертовы мокрые брюки. После девяти гудков трубку подняли. – Полиция Гудзона, – произнес женский голос. – Соедините меня с 235-ым участком, – сказал Вилли, благодаря судьбу, что он звонит не по поводу пожара. Весь мир может сгореть дотла, прежде чем поднимут трубку в полицейском управлении. А Римо ждал у машины, взятой на прокат в аэропорту Ньюарка, на стоянке позади «Погребального зала» Синтию Хансен, чей черный помятый «Шевроле» все еще стоял тут. По узкой дорожке на стоянку заехал зеленый «Шевроле» с тремя мужчинами и остановился около Римо. Водитель опустил стекло и уставился на Римо. Даже если бы на нем был неоновый знак со словом «полиция», род его занятий не стал бы более очевидным. – Вас зовут Римо? – спросил он. Римо кивнул. – Я должен вам кое-что передать, – сказал водитель – рослый седеющий мужчина с постоянной ухмылкой на лице. – Что же? – спросил Римо. Он подошел ближе к машине, делая вид, что не замечает, как сидящий на заднем сиденьи человек потянулся к ручке дверцы. Тут шофер ткнул в лицо Римо дуло пистолета, а человек с заднего сиденья оказался за его спиной, приставив свой пистолет к затылку Римо. Он затолкал Римо на заднее сиденье машины, держа у затылка пистолет. Шофер рванул машину с места. Когда они выезжали со стоянки, Римо увидел, что мэр Хансен с женой и дочерью медленно спускаются с крыльца. Они его не заметили. – Так что у вас есть для меня? – спросил Римо, обращаясь к бычьей шее водителя. – Скоро узнаешь, – усмехнулся водитель. – Верно говорю? Скоро узнает. Они повернули на главную улицу города и поехали направо, через несколько кварталов свернули налево, а потом прямо, по направлению к Гудзон-ривер, вниз к заброшенному городскому причалу, где старые прогнившие баржи теснили друг друга у обгоревших свай. Они выехали на старый бетонный причал, у которого стоял на приколе в ожидании ремонта металлический остов корабля, обглоданный огнем несколько месяцев назад. Причал был темным и пустым, и, кроме крыс, метнувшихся кто куда, тут не было ни единой души. Полицейский ткнул Римо в бок пистолетом: – Выходи, умник! Под дулом пистолета Римо послушно поплелся по деревянному трапу на корабль, в рубку на главной палубе. Там полицейский толкнул его к противоположной стене. Римо повернулся к трем полицейским. – Что это все означает, ребята? – спросил он. – Слишком много от тебя неприятностей, – ответил тот, который вел машину. – Я всего лишь репортер. Хочу написать очерк, – запротестовал Римо. – Эту байку прибереги для кого-нибудь другого, – сказал шофер. – Мы хотим знать, кто тебя прислал. Простой вопрос. Требуется всего лишь простой ответ. – Я же вам сказал – журнал «Интеллигенция». Ежегодник. Я работаю на них. – А ты что, их эксперт понаркотикам? Странная тема для такого журнала. – Это мое задание. Делаю, что мне велено. – И мы тоже, – сказал водитель. – Пойми, лично мы против тебя ничего не имеем. Он открыл шкафчик и вытащил оттуда паяльную лампу. Подкачал несколько раз и поднес зажигалку. Пламя вспыхнуло с шипением – голубое, слабое; он поставил лампу на пол. – Ладно, ребята, держите его. Он вытащил пистолет. Двое других спрятали свои и направились к Римо, отошедшему в дальний угол. Они схватили его за руки. Парень настойчиво вырывался, так что все они оказались ближе к человеку с пистолетом, чем следовало. Но ничего страшного, они же его держат. Вдруг оказалось, что они его уже не держат, и оба почувствовали, как хрустнули их виски. Водитель, державший их под прицелом, обнаружил, что пистолет у него вырвали и выбросили в проем обгоревшего окна. Секунду спустя он с шумом плюхнулся в воду, а в руках у Римо оказалась паяльная лампа. Он прибавил пламени. Двое сыщиков лежали на полу позади Римо, то ли в беспамятстве, то ли мертвые. Во всяком случае вели они себя тихо. Римо встал у дверей. Он увеличил огонь и пламя зашипело еще громче, пожелтело. Римо сказал: – Ну что ж, теперь поговорим. Полицейский испуганно огляделся. Не уйти. Ребята лежат на полу без движения. Готовы, наверное. Если бы подобраться к одному из них и схватить оружие… Римо подошел и встал рядом с лежащими. – Начнем помаленьку, – сказал Римо. – Что вы знаете о компании «Океанский транспорт»? – Ничего, – ответил полицейский и начал было: – Никогда не слышал, – но не смог выговорить: его рот наполнился криком – пламя паяльной лампы обожгло тыльную сторону кисти. – Еще раз, – сказал Римо. – Такой ответ мало вразумителен. Полицейский был потрясен. – Я видел грузовики один раз, – простонал он – Они съезжали с причала. Тогда и видел. Потом они как сквозь землю провалились, уехали куда-то из города. Мы искали их, но никто не знал, куда они подевались. Римо прибавил огня. – Ладно. От кого вы получали приказы? – От Гассо. – Гассо мертв, – сказал Римо. – Я знаю. А теперь – от Вилли-Сантехника. Он позвонил сегодня и велел схватить тебя. – А кто его босс? – Верильо. – Верильо мертв, – сказал Римо. – Кто новый босс Вилли? – Не знаю, – сказал полицейский и вздрогнул, потому что пламя подобралось ближе к здоровой руке. – Кто-то в мэрии. В мэрии всегда кто-то был. – Шеф полиции? Дуган? – Нет, этот честный. У него только тотализатор и проститутки, – ответил полицейский, и Римо понял, что это правда. – А как насчет мэра Хансена? – Не знаю, – ответил полицейский. – Отпусти меня. Я стану на тебя работать. Я узнаю, кто теперь всем заправляет. Я могу тебе помочь. Парень с мозгами тебе не помешает. Знаешь, как я наколол этих, из управления по борьбе с наркотиками. Они клюнули на мои нашивки, а я обезвредил их ловушку. Они были легкой добычей. Я смогу и тебе помочь не хуже. Он с надеждой посмотрел на Римо, но тот никак не отреагировал. Полицейский понял – номер не удался. Оставался один выход. Словно ныряя в воду, он рванулся к лежащим телам, чтобы вытащить пистолет из пиджака одного из них. Пальцы сомкнулись было на рукоятке, но тут рука отказала ему. Он поднял взгляд и успел заметить руку, мелькнувшую по направлению к его запрокинутому лицу. Больше он ничего не чувствовал. Лицевые кости были раздроблены. Римо посмотрел на трех мертвецов, распростертых на деревянном полу рубки, и на мгновение почувствовал отвращение к себе. Потом в его памяти всплыл пароход, фотография молодой наркоманки, погибшей из-за наркотиков. Римо опять взглянул на трупы людей, которые тоже участвовали в этом грязном деле, прикрывая торговлю наркотиками. В нем вспыхнула ярость, от которой его бросило в жар, и он сделал то, что Римо Уильямс никогда не делал. Он решил привлечь внимание к происходящему. Бедняга Скорич, по крайней мере, погиб при исполнении служебных обязанностей. Товарищи по работе отдали ему последние почести. Его близкие смогут им гордиться. А эти три свиньи… Римо постарается сделать так, чтобы город не провожал их в последний путь с духовым оркестром. Утром взойдет солнце, и на фоне ранних солнечных лучей проступит черный остов корабля. Солнце будет подыматься в небе, и станут видны все детали корабля. На причале появятся люди и окинут корабль привычным и равнодушным взглядом. Но потом кто-нибудь снова посмотрит на корабль повнимательнее и обратит внимание на якорь и перекрестится, потому что увидит: на тупые лапы якоря нанизаны, будто чудовищные рыбины, трое мертвых полицейских.Глава шестнадцатая
Майрон Горовиц влюбился. Его девчонка была не просто самой красивой в мире, она собиралась его озолотить, да так, что ни одной душе на Пелхэм-Парквей и не снилось. Разве не она построила ему эту фабрику по производству таблеток? Не исключено, что другой такой нет в мире. Полностью автоматизированная. Ею мог управлять всего один человек, и этим человеком был он, Майрон Горовиц, выпускник университета Рутджерса по специальности фармацевт-исследователь. Только он. Больше никого на фабрике не было, кроме, конечно, уборщика, которого Майрон отправил домой, и счетовода, помогавшего ему вести финансовую документацию. Он предполагал, что сегодня она придет сюда по какому-то делу. Наверное, по делу, но на всякий случай он проверил готовность кушетки в кабинете. Там было чисто, из проигрывателя лилась тихая музыка, стояли бутылка «Чиваз Ригл» и два бокала, так что все было готово на случай, если представится шанс поговорить не только о делах. Ничего особенного в таких встречах в поздний час не было, если не знать, что в потайном подвальном помещении под одноэтажным зданием фабрики спрятаны четыре грузовика с прицепами вместе с замерзшими насмерть водителями. Груз оставался в полной сохранности и ждал превращения в порошки, таблетки, мази и сироп любой концентрации. Четыре полных прицепа. Пятьдесят тонн девяностовосьмипроцентного героина. Пятьдесят тонн! Американские торговцы наркотиками продают восемь тонн в год. На шесть лет хватит. Пятьдесят тонн. Горовиц сидел на них. Пятьдесят тонн. Горовиц частенько занимался арифметическими подсчетами. Пятьдесят тонн – это сто тысяч фунтов, их будут делить и делить на все более мелкие порции и разбавлять на каждом этапе. На черном рынке розничная цена фунта героина – сто тысяч долларов. За один фунт. А он сидел на ста тысячах фунтов. Он знал, что есть трудности с доставкой. Кругом слежка и контроль. Но он уже вывез немного в пузырьках из-под аспирина, немного под видом порошков для желудка, за последние две недели фунтов сто. Наркоманы-покупатели выложат за них десять миллионов долларов. Майрон Горовиц никогда не задумывался над моральным аспектом своего бизнеса. Наркотики – как алкоголь. Малые дозы никогда еще вреда не приносили. Каждому известно, что почти все доктора балуются наркотиками. Тем не менее продолжают лечить, делать операции, принимать роды, и вроде бы никого это не волнует. В определенном смысле он делает добрее дело: поставляет их в очищенном виде, а значит, помогает предотвратить случайную смерть от неочищенных наркотиков. Поскольку товара много, наркоманам не придется красть лекарства, а значит, хоть немного снизится преступность. Перед зданием фабрики мигнули фары, и он набрал номер местной электронной охранной службы. – Это Майрон Горовиц. Код 36-43-71. Я открываю входные двери фабрики «Либерти драгс» на Либерти роуд. Отлично. Верно. Он положил трубку и направился к дверям. Сквозь матовое стекло он увидел знакомый силуэт темного седана, заезжавшего за здание фабрики подальше от проезжей дороги. Он подождал немного и, заслышав звук шагов, открыл дверь. Синтия Хансен быстро скользнула внутрь, и он закрыл дверь. Майрон повернулся и пошел следом за ней по темному коридору к своему кабинету, где были зажжены две большие лампы. Идя позади, он не мог удержаться и обхватил ее обеими руками, но она резко остановилась и холодно сказала: – Я по делу, Майрон. Он неохотно убрал руки. – Последнее время ты только по делам со мной и встречаешься, – проскулил он. – Очень серьезные события, – сказала она, – и я сейчас не в настроении. Но скоро все станет по-прежнему, – и она выдала ему намек на улыбку. Этого было достаточно, чтобы Майрон Горовиц воспрял духом – возродилась надежда, что стерео, «Чиваз Ригл» и приготовленная кушетка возымеют действие. Синтия Хансен вошла в кабинет и выключила музыку. Поставила бутылку в переносной бар и убрала бокалы. Потом взяла стул и села за письменный стол напротив Горовица. Она не теряла времени. – Груз внизу. Сколько ты можешь расфасовать? – Фабрика сейчас работает бесперебойно, – ответил он, – в разных видах упаковки пятьсот фунтов героина в неделю. А как ты его переправишь? В этом ведь была проблема, так? – Да, в этом. Власти наняли ищейку, и он наделал много неприятностей. – Я читал о Верильо. Видно, он действительно был в тупике, коли разнес себе башку. А я-то думал, что эти бандюги не способны на такое. – Для тебя он мистер Верильо, – сказала Синтия Хансен. – И не думай, что он был бандитом. Он умер, чтобы не вывести эту ищейку на тебя и на меня. Заруби себе на носу. – Прости, Синтия, – пробормотал Горовиц. – Я не хотел… – Ладно, – сказала она. – Эта ищейка – Римо Барри. Его должны были вывести из игры. Я думаю, наши парни сегодня позаботились о нем. А я нашла способ переправки героина. Ты точно сможешь фасовать по пятьсот фунтов а неделю? – По меньшей мере пятьсот, – сказал он, – очищенный на 98 % героин. Знаешь, сколько это стоит? – спросил он. – Лучше, чем ты, – ответила она. – На улице пятьдесят миллионов. Но мы – оптовики и получим лишь пятую часть. Десять миллионов. – Но каждую неделю, – сказал Горовиц. – Десять миллионов каждую неделю. А мы можем продолжать вечно. – Только будь начеку. Мне пришлось здорово похлопотать, чтобы наладить все это. – Она закурила. – Я сообщила на места, что героин будет поставляться по тем же ценам, того же качества и на тех же условиях. Теперь я могу гарантировать и доставку. – Как? Ведь с нас не спускают глаз. – Будем вывозить героин вместе с морковью. – С морковью? – Да. В грузовиках для перевозки овощей. Не волнуйся, все будет о'кей. Надо как можно скорее вывезти отсюда героин, потом подожжем это здание, сравняем с землей, а сами переберемся в какой-нибудь цивилизованный уголок. – Вдвоем, – сказал Горовиц. – Что? Конечно, вдвоем, Майрон, – ответила она, – Готовь героин и фасуй его. Я свяжусь с тобой насчет отправки. Она загасила сигарету и встала. – Синтия? – Что? – А как насчет сегодня? Ну, пожалуйста! – Я уже сказала. Я не в настроении. – Готов поспорить, что ты наверняка бываешь в настроении, когда встречаешься с этой волосатой обезьяной, с которой я тебя видел. – Нет. Ничего похожего. К тому же он мертв. – И она подумала о Римо, который теперь тоже был мертв, улыбнулась Майрону и сказала: – Прости, Майрон. Мне, правда, не до того. И быстро ушла. Майрон смотрел ей вслед, потом предупредил охрану, что он открывает дверь. Держа в руках трубку, он открыл средний ящик стола, достал оттуда маленький пузырек с наклейкой «аспирин» и положил одну таблетку в рот. Успокаивает нервы куда лучше, чем настоящий аспирин.Глава семнадцатая
Первое заявление поступило из Великобритании. Неофициальное, так что в случае необходимости его получение можно было отрицать, но недвусмысленное. Правительство Ее Величества расценило неэффективные действия Соединенных Штатов, касающиеся крупной партии героина, как непростительную ошибку. А поскольку торговля наркотиками в Великобритании во многом зависит от доступности наркотиков на американском рынке, правительство Ее Величества сочло необходимым защитить свои кровные интересы. И вот на Чаринг-Мьюз мужчина с жесткими чертами лица, похожий на Хоуги Кармайкла, положил на заднее сидение своего перегруженного «бентли» «самостреляющий» портфель и направился в лондонский аэропорт, спеша на рейс самолета британской авиакомпании «Би-Оу-Эй-Си» в Нью-Йорк. На Елисейских полях целиком и полностью разделяли чувства правительства Ее Величества. В конце концов, разве Франция не предлагала положить конец переправке героина и разве Белый Дом не воспрепятствовал этому? И разве беспомощность американцев не угрожает теперь давним дружеским отношениям и сотрудничеству между странами в области борьбы с преступностью? Поэтому правительство Франции отныне считает себя вправе предпринимать любые шаги, которые сочтет необходимым, чтобы положить конец этой операции с героином, и тем самым подтвердить в глазах международной общественности репутацию Франции как борца с наркотиками. В Японии тоже слышали о неприятностях с большой партией наркотиков и присоединились к всеобщей панике по поводу того, что на черные рынки всего мира вскоре беспрепятственно хлынет поток героина. Из Токио тоже поступило заявление, естественно неофициальное, относительно того, что «Япония считает себя вправе предпринимать шаги, которые сочтет необходимыми». Доктор Харолд В. Смит, руководитель КЮРЕ, читал сообщения об этом у себя в кабинете в санатории Фолкрофт. Такие заявления предполагали использование людских ресурсов. Эти правительства пошлют в Соединенные Штаты своих самых опытных, вооруженных до зубов оперативников, которые попытаются выследить героиновую банду. Что они сумеют сделать такого, что не удалось Римо Уильямсу? Только будут путаться под ногами у Римо. Смит снова просмотрел донесения. Он может известить президента, что отстраняет Римо от этой операции. Он имеет все основания так поступить. Тут Смит, сжав губы, вспомнил фотографии и донесения, которые он показывал Римо: муки и смерть, о которых говорится сухим языком статистики, дети, ставшие жертвой наркотиков, сломанные судьбы, погибшие люди, украденные и пропавшие миллионы. Он подумал о своей дочери, которая сейчас мучительно борется с пагубным пристрастием на ферме в Вермонте, и убрал руку от телефонного аппарата прямой связи с Белым Домом. У Америки осталась одна надежда. Только Римо Уильямс, Дестроер, способен распутать это дело. И мечтая сохранить добрые международные отношения, Смит взмолился, чтобы никто из агентов дружественных стран не встал у Римо на пути.Глава восемнадцатая
Дон Доминик Верильо нашел вечное успокоение среди зеленеющих холмов кладбища в пятнадцати милях от города, где еще можно было дышать и где пели птицы. Эскорт из полицейских мотоциклов и почетного караула ехал впереди похоронной процессии, затем катафалк и машина с цветами. Покойного провожали сто человек в лимузинах, затем они постояли у могилы ранним росистым утром – так были отданы последние земные почести дону Верильо. Потом все разошлись, и каждый поехал своей дорогой. Вилли-Сантехнику Палумбо было велено проводить домой жену мэра, миссис Хансен. Она рыдала, не переставая. Синтия Хансен поехала вместе с мэром Хансеном в мэрию. Проводив мэра до дверей его кабинета, она отправилась в свой. Крэг Хансен снял котелок, который он терпеть не мог, так как он его старил, и, открыв массивные деревянные двери, вошел в кабинет. В его кресле, задрав ноги на стол, сидел человек и читал спортивные новости в «Дейли ньюс». Человек опустил газету и посмотрел на вошедшего мэра. – Здравствуйте, Хансен, – сказал он. – Я ждал вас. Прошлым вечером Хансен видел его в «Погребальном зале». Этот писатель, какой-то Римо, крутился вокруг Синтии. Мэр Крэг Хансен быстро с ним разберется. – Привет, парень, – сказал он, бросив котелок на стол красного дерева длиною в пять с половиной метров. – Чем могу быть полезен? Римо встал. – Хансен, где героин? – Чудовищная проблема, проблема наркомании, – сказал Хансен. – Она угрожает жизнеспособности Америки, и нам не избавиться от болезней, поразивших жизнь городов, пока не удалят эту социальную раковую опухоль из политического организма государства. Хансен направился к столу, и Римо шагнул в сторону, чтобы мэр мог занять свое кресло. – Так где же он? – настаивал Римо. – Где конец? Этот вопрос мы постоянно слышим на улицах города. Для меня это мучительный крик о помощи тех, на чью силу и энергию уповает город в надежде возродиться, – сказал Хансен. – Не приходится сомневаться… Пока он говорил, Римо смотрел на тупое, невыразительное лицо и понимал, что мэр Крэг Хансен столь же не способен спланировать операцию с героином, как и быть дворником. Он пристально вгляделся в его лицо: пропорциональные, вроде бы правильные черты, но без всякого содержания, словно без костей. И Римо вспомнил другие лица. Жену Хансена, прекрасные римские черты ее лица. Верильо, который до того, как снес себе верхнюю часть черепа, был обладателем сильного, выразительного лица. Подумал о Синтии Хансен и внезапно понял, откуда у нее это выразительное лицо и почему так безутешно рыдала миссис Хансен, и почему Верильо так внезапно решился покончить самоубийством. Мэр Хансен повернулся к окну и, глядя сквозь грязное, пыльное стекло на город – его город, продолжал бубнить, что «без социальных сил подлинный прогресс немыслим, учитывая также, что система налогов…» Он все бубнил, когда Римо выскользнул из кабинета и тихонько прикрыл за собой дверь. Римо прошел мимо вздрогнувшей от неожиданности секретарши к дверям кабинета Синтии. Молча вошел и запер за собой дверь. Синтия сидела за столом, опустив голову на руки. Ее тело сотрясали рыдания. Она была в черном платье, эффектно подчеркивающем ее фигуру. Римо остановился и стал наблюдать за ней. Наконец, она почувствовала, что в комнате кто-то есть. Подняла голову и увидела его. Шок стер горе с ее лица – Это ты… – сказала она. – Я. Твои громилы не сработали. У Синтии, оплакивающей Римо не меньше, чем Верильо, потрясение сменилось гневом, а горе – ненавистью. Она зарычала: – Ублюдок! Синтия выпрямилась и потянулась к верхнему правому ящику письменного стола. Римо понял, что там пистолет. Но он забыл обо всем, он видел только ее грудь и длинную талию. И вот он уже бросился на нее, развернул в сторону от открытого ящика. Навалился, задрал платье до бедер… – Разок на дорогу, крошка, – сказал он. Она шипела: – Ненавижу тебя, ненавижу, скотина! Римо усердствовал, запрокинув ее на стол. Мало-помалу его прикосновения и близость подействовали, и ее ярость снова перешла в слезы. Она пробормотала: – Ну как ты мог? Он же мой отец! – Я не знал, – сказал Римо. – Ты, надеюсь, не подумал, что этот урод – там, в соседнем кабинете – мой отец? – спросила Синтия. Ответа, судя по всему, не требовалось, и Римо продолжал свои игры с Синтией Хансен, дочерью дона Доминика Верильо. Вилли-Сантехника замучили приступы кашля. Он прислонился передохнуть к дверце своего голубого «Эльдорадо», выжидая, пока в глазах прояснится и дыхание успокоится. Потом закрыл дверцу, стараясь не хлопнуть слишком сильно, и обошел машину, чтобы открыть дверцу для миссис Хансен. Даже теперь, когда он узнал, что она долгие годы была любовницей Верильо, он полагал, что слезы ни к чему. Ну да что поделаешь. Пусть поупражняется, думал он мрачно. Скоро опять придется поплакать, когда дочурку потеряет. Он помог миссис Хансен подняться по ступеням ее дома и препоручил ее заботам горничной. Потом вернулся к машине и, не торопясь, покатил в мэрию Вчера Вилли повысили в чине, это было третьим потрясением за день. Первое – Гассо. Потом – Верильо. Потом – Синтия Хансен огорошила его: оказывается, это она самолично контролирует операцию с героином и производит его в свои помощники. Он всегда подозревал, что у Верильо есть хозяин и, скорее всего, это кто-нибудь из мэрии, но он всегда считал, что это мэр, а выяснилось, что это его дочь. Размышляя теперь над этой историей, ее рыданиями и ее искренним горем, он понимал, что причина не только в том, что она была в одной упряжке с Верильо и единоличным руководителем операции с героином. Там еще кое-что крылось. С башкой у нее все в порядке, этот факт нельзя не признать. Она все сделала правильно. Велела связаться с Атлантик-сити и сообщить, что договоренность остается в силе. Велела передать полицейским, занимающимся наркотиками, приказ прикончить Римо Барри. Ее поразил рассказ о чудной машинке, которая проверяет моркови, свеклу и мак. Она даже поцеловала его в щеку. Не важно. Не имеет значения. Она не с Сицилии, к тому же баба. Она будет боссом Вилли Сантехника, пока не выведет его на героин, а потом составит компанию своему приятелю мистеру Верильо в холодной-прехолодной могиле. В городе Вилли есть место только для одного босса, и им будет он, Вилли. Но пока что надо вести себя с умом, говорил себе Вилли-Сантехник, паркуя «эльдорадо» на стоянке позади мэрии на пятачке, предназначенном для сотрудников. Поднимаясь на лифте, он приготовил почтительно-приятное приветствие, с которым он войдет, и уже готов был произнести его, поворачивая в замке ключ от кабинета Синтии – символ его нового положения. Да так и не произнес, потому что увидел ее – лежит на столе, платье задрано выше задницы, а ее обрабатывает эта скотина, Римо Барри. А ведь Вилли-то считал, что с ним разобрались прошлой ночью «свои» фараоны. Вилли не верил в пользу дробовика, когда нужна гаубица. И он не понимал всех этих удовольствий, к которым стремились Гассо, Верильо и, наверное, полицейские из отряда по борьбе с наркотиками. Более того, ему было на это абсолютно наплевать. Поэтому он сунул руку в карман и вытащил пистолет. Но тут человек, известный под именем Римо, повернулся и взглянул в глаза Вилли-Сантехнику. Глаза Римо были холодные и мертвые, точно коричневый лед. Теперь Вилли знал, что испытывали Гассо и Верильо перед смертью. Римо двинулся с места. Палец Вилли застыл на курке. Римо был уже рядом и нанес плавающий удар, который, попади он в цель, рассек бы Вилли пополам. Сам того не желая, Вилли-Сантехник открыл один из великих секретов восточных единоборств: самый быстрый способ уйти от удара – упасть. Вилли и упал, рухнул на пол в глубоком обмороке. И удар Римо, не попав в цель, которая должна была поглотить всю его энергию, обратился на руку самого Римо. Мускулы Римо не выдержали силы удара, плечо вышло из сустава. Внезапная боль нокаутировала его, и он без сознания рухнул на пол рядом со скрюченным телом Вилли, который даже в обмороке сотрясался от кашля и ужаса.Глава девятнадцатая
Римо дрожал. Почувствовав холод, он усилием воли заставил кровь быстрее бежать по жилам, разнося по телу тепло, и, только согревшись, понял, что у него вывихнуто плечо. Он медленно открыл глаза. Он лежал на каменном полу какой-то фабрики или склада, и холод не был плодом его воображения. По полу медленно плыли белые клубы холодного воздуха, а когда он заставил себя сесть, то понял, что левая рука не действует. Чиун сделал его суперменом, но не сумел изменить анатомию. Плечевые суставы не были приспособлены к силе удара, которая обрушилась на руку Римо, когда он промахнулся. Точно так же не выдерживают нагрузки колени игроков в американский футбол – гигантов весом в двести восемьдесят фунтов, способных пробежать в своих доспехах стометровку за девять с половиной секунд. Через двадцать поколений в результате эволюции, возможно, переменится и это. Но пока! Было холодно. Перед ним, прислонясь к грузовику с прицепом, стояла Синтия Хансен и тоже дрожала. Римо пригляделся. На грузовике была надпись «Транспорт Челси». Машин было четыре, они аккуратно выстроились в ряд, и Римо понял, что нашел-таки четыре грузовика «Океанского транспорта» с героином. Но было нечто куда более важное, чем четыре грузовика и холод, – пистолет в руке Синтии Хансен, нацеленный ему в голову. Римо с трудом поднялся на ноги, раскачиваясь взад и вперед. С рукой действительно плохо, это ясно. Он не чувствовал ни руки, ни мышц, только тупая боль где-то возле левого плеча. – Где это мы? – спросил он нарочито хриплым голосом. – В том самом месте, которое ты так искал. Здесь наша фабрика. А вот и грузовики с героином, – сказала Синтия. Римо изобразил удивление. – Тут хватит места для маленького уютного гнездышка, – сказал он. – Более, чем достаточно, – сказала она, и он почувствовал, что она ухватилась за соломинку, которую он ей протянул. – А как я здесь очутился? – Я привезла тебя. А мой помощник спустил тебя сюда. – Так у тебя есть партнер? – спросил Римо, стараясь, чтобы в голосе прозвучала обида. Синтия посмотрела наверх и удостоверилась, что дверь, ведущая из подвала наверх, плотно закрыта. – Этот? Он просто наемная рабочая сила, – ответила она. – Но для одного тут слишком много денег, – сказал Римо. – Лучше одному, чем никому, – сказала она, поеживаясь от холода. Римо махнул правой рукой, словно хотел согреться, и пока она следила взглядом за этими движениями, он незаметно сделал небольшой шаг вперед. – Да, – согласился он. – Но двое лучше, чем один. – А ведь так могло быть, Римо, – сказала она грустно. – Действительно, могло. Впервые она посмотрела ему прямо в глаза, и Римо на полную мощность включил в них тепло. Он заставил мозг возродить картины любви под столами, среди колбасной кожуры, на столах и креслах. В глазах отразились все эти воспоминания, и она отреагировала, повторив: – А ведь так могло быть. Правда. Только ты и я. – Да, трое. Ты, я и твой пистолет, – сказал Римо, снова взмахнул рукой и сделал еще шаг вперед. – Знаешь, – сказал он, – нас с тобой ведь кое-что связывает. И я могу любить тебя безо всякого пистолета. – У меня никогда не было так, как с тобой, – сказала она. – Но теперь конец. Как я могу довериться тебе? – спросила она, надеясь, что он еще раз убедит ее. – А как женщины доверяются мужчинам? Большинство обходится без пистолета, – сказал Римо. – Я и не думала, что он мне понадобится, – сказала Синтия. Римо ответил: – Все, что тебе понадобится, дано тебе природой. Рука, державшая пистолет, слегка дрогнула. Римо заметил это и прошептал: – Только ты и я… Пистолет медленно опустился – она была беззащитна перед ним. Он стоял всего в нескольких футах от нее и – черт бы ей побрал! – видел только тонкие чеканные линии лица, великолепную грудь и тонкую, длинную талию; она подставила ему лицо, и Римо со стоном прильнул к ее губам. Лязгнув, на пол упал пистолет. Потом, не отрываясь от ее губ, он медленно, шаг за шагом, стал подталкивать ее к кабине первого грузовика. Он прислонил ее к кабине, здоровой рукой, которой только что ласкал грудь, нащупал ручку дверцы и открыл ее Потом приподнял Синтию и уложил на сиденье. Он прикрыл ей лицо подолом платья, раздвинул ее ноги так, что одна легла на панель приборов, и соединился с ней, не обращая внимания на боль от разорванных связок плеча. Холод был пронзительным, а кабина неудобной, но с этой женщиной Римо чувствовал себя словно на перине. Он приблизился к ее уху и прошептал: – Я всегда мечтал заниматься этим в грузовике. Она обхватила его голову, притянула к себе и прошептала на ухо: – Римо, я люблю тебя! Я люблю тебя! Прощаю тебя! Прощаю тебя! Конец был близок. Она металась и извивалась под ним на сиденьи, а когда наступила кульминация, укусила его за ухо. Он слегка отстранился, но не для того, чтобы увернуться от укуса, а для того, чтобы снова накинуть подол платья ей на лицо. Здоровая рука взлетела над ее головой и опустилась на ее лицо. Она не видела удара. Римо почувствовал под ладонью хруст и понял: ее больше нет. Он отдавал себе отчет, что если бы ее лицо было открыто, ему не хватило бы духу сделать то, что необходимо было сделать. Во имя тех юных наркоманов, наводнивших страну, чьим проклятием был источник обогащения Синтии Хансен и чьими страданиями были оплачены ее развлечения. Он убил ее, потому что ненавидел. Но он немного любил ее и потому дал ей возможность умереть мгновенно. Римо привстал, и тут только понял, почему в кабине было так тесно. На полу, под рулем, вповалку лежали два трупа. Они прижались друг к другу, пытаясь согреться, да так и заледенели. Римо смотрел на тела невидящим взглядом. Потом в приливе ярости он снова занес руку и снова ударил Синтию по мертвому лицу; теперь он не испытывал ничего, кроме ненависти. – Вот так-то, дорогая. Римо выбрался из грузовика и с тоской подумал, что там, в кабине, вместе с изуродованным телом Синтии Хансен он оставил частицу себя. Потом попытался вспомнить ее лицо и обнаружил, что не может. Вероятно, такие воспоминания доступны лишь мужчинам. А ведь он не просто мужчина. Он – Дестроер. И внезапно ему снова стало холодно.Глава двадцатая
Майрон Горовиц напевал себе под нос. Он помог Синтии снести вниз этого ублюдка Римо или как там его в подземный морозильник и оставил ее там, чтобы она его пристрелила. Он был нужен здесь, наверху. Машины работали, таблетки так и выскакивали, падая в пузырьки с наклейками «аспирин», содержащие, однако, куда более сильное средство, чем все ацетилсалицилы в мире. Дсвяностовосьмипроцентный героин. Он еще с утра до прихода Синтии принял таблетку и чувствовал себя распрекрасно. Конечно, он не настоящий наркоман, потому что в любую минуту может бросить это дело. Надо признать, что таблетки помогают ему чувствовать себя еще более выдающимся человеком, чем на самом деле. Врачи принимают их, разве нет? А если бы он захотел, то стал бы врачом. Он следил за работой машин и напевал что-то – неразборчиво, без всякой мелодии, просто жужжал. Люди, которые вот-вот станут мультимиллионерами, могут себе это позволить. Он не слышал шагов позади. Когда за его спиной кто-то откашлялся, Горовиц повернулся и лишь слегка удивился, что перед ним не Синтия Хансен, а трое мужчин. Выглядели они забавно. Если бы Майрон Горовиц не был джентльменом, он захихикал бы. Он все же хихикнул. Толстяк-коротышка с головой яйцом и закрученными усиками сказал ему: – Алле! – Он, наверное, был француз, потому что держал зонтик. Странного вида азиат в очках с толстыми линзами, с безумной улыбкой уставился на Майрона Горовица. И еще один совсем смешной толстенный мужчина, похожий на Хоуги Кармайкла после шестимесячного откармливания. Этот стоял, ухмыляясь уголком рта и вцепившись обеими руками в ручку портфеля. Что ж, Майрон Горовиц будет с ними вежлив. Он знает, что вел бы себя точно так же, даже если бы не принял таблетку. А сейчас наступало время отдыха, ему пора было расслабиться, поэтому он ухмыльнулся и спросил: – Привет, ребята! Таблетку дать? Он так никогда и не узнал, что именно сказал не так, потому что азиат вытащил пистолет, всадил ему в голову пулю и обратился к своим спутникам: – Холосо? Первое, что услышал Римо Уильямс, входя через дверь, которая изнутри вовсе не была похожа на дверь, в зал, где машины шлепали таблетки, был звук выстрела. Даже теперь, когда Горовиц был мертв, они продолжали с однообразным грохотом выплевывать смертоносное снадобье. Трое мужчин не заметили Римо Уильямса. Он неслышно подошел сзади к азиату и выхватил у него пистолет. Римо отбросил пистолет в сторону. Троица круто развернулась, а Римо спросил: – Вы кто такие? Братья Маркс? Человек, похожий на Хоуги Кармайкла, ответил с британским акцентом: – Государственное дело, старина. Не вмешивайся. Мы уполномочены на самые крайние меры. – Здесь командую я, на ваши полномочия мне плевать! – сказал Римо. Англичанин взгромоздил свой портфель на стол, сбросив на пол пузырьки с таблетками, и начал возиться с замками. Азиат, приняв гнев Римо за чистую монету, схватил больную руку Римо и нырнул ему под плечо. Он наклонился вперед, чтобы классическим приемом джиу-джитсу бросить Римо через спину. Все было исполнено правильно, вот только прием этот он никогда раньше не применял к человеку с вывихнутым плечом. В результате он причинил Римо боль, а потому Римо, сжав правую руку в кулак, типичным приемом каратэ опустил ее на темя азиата. Раздался устрашающий хруст. Тот обмяк и рухнул как пустой мешок. – Подожди, приятель, – сказал англичанин, продолжая возиться с замком. – Дай мне только открыть портфель. Коротышка с яйцеобразной головой и закрученными усиками, прижав к себе зонтик, правой рукой выхватил из него зловещего вида рапиру длиной почти в метр. Приняв стойку фехтовальщика, он крикнул «Защищайтесь!» и сделал выпад, направив острие Римо в живот. Римо сделал шаг в сторону, и рапира, не задев его, скользнула рядом с его талией. – Задержи его, Эркюль! – крикнул англичанин. – Я сейчас тебе помогу. Почти готово. Эркюль отвел рапиру, приготовясь к другому выпаду. Он бросился вперед, но на этот раз Римо, когда рапира скользнула рядом, вырвал ее у француза. Держа ее за тупое лезвие, он стукнул француза ручкой зонта по голове, отправив его в глубокий обморок. Римо бросил рапиру и повернулся к англичанину. Тот, заметив, что Римо смотрит на него, склонил голову на бок и издевательски улыбнулся. – Должен заметить, что вы, янки, вечно торопитесь. Подожди минутку, дай мне открыть мой портфель. Я непременно доложу "М", что мне подсунули неисправное снаряжение. Римо наблюдал, как англичанин возится с замками. Наконец, тот с торжеством воскликнул: – Вот! Получилось! – он потянул за ручку, и она отделилась от портфеля. Он направил концы ручки в грудь Римо, наклонил голову и снова сардонически улыбнулся: – Я уже имел дело с такими, как ты. Слышал о банде «В горошек»? Имей в виду, мафиози, я не с такими, как ты, справлялся. Вот так, старина. Готов? Что-нибудь хочешь сказать напоследок? В моем донесении я уделю тебе пару строк. Скажешь последнее слово? – Да, – сказал Римо. – А пошел ты, глупец паршивый! Римо повернулся и направился к телефону, который заметил на столе в кабинете. Улыбающийся англичанин тщательно прицелился ручкой от портфеля ему в спину, нажал на второй гвоздик от конца и… прострелил себе ногу. Римо, не обращая внимания на шум, вошел в кабинет, чтобы позвонить доктору Харолду Смиту.Глава двадцать первая
Доктор Харолд Смит знал, что нужно делать. Он незамедлительно связался с министерством финансов, и буквально через несколько минут на фабрике наркотиков появились люди в шляпах. Римо там уже не было. Они нашли только тело Горовица и лежащих без сознания азиата и француза. Толстенный англичанин со слегка кровоточащей простреленной ногой сидел на столе Горовица, пил из горлышка бутылки «Чиваз ригл» и говорил с кем-то по телефону. Когда они вошли, он, прикрыв ладонью мембрану, сказал: – Привет, ребята! Хорошо, что вы подоспели. Здесь все, что нужно. Займитесь бумагами, и все будет в порядке. – И продолжил прерванный разговор: – Сендрик? Это ты? Узнаешь меня? Да. Самая крупная. Успеем в следующий номер? Отлично. Хватай карандаш. Поехали. Сегодня разгромлена самая крупная в истории международной контрабанды наркотиков банда. Главную роль в этом деле сыграл… ну, ты сам знаешь кто, из секретной службы Ее Величества. В это же время доктор Харолд Смит говорил с Белым Домом. Президент сидел в спальне, сбросив ботинки, и слушал скрипучий голос: – С этим делом покончено, господин президент. – Благодарю, – сказал президент. – А как этот человек? – Думаю, с ним все в порядке. Я передам, что вы справлялись о нем. – И нашу благодарность. – И вашу благодарность, – сказал доктор Смит и положил трубку на красный аппарат. В полдень из Вашингтона поступило первое, сообщение агентства ЮПИ. Джеймс Хорган, редактор «Гудзон Трибьюн» услышал звонки телетайпа и высунул голову из кабинета. Его сотрудники упрямо не обращали внимания на этот звонок, означавший, что передаются важные сообщения. Хорган чертыхнулся про себя, направился в глубину комнаты, наклонился над телетайпом и оторвал желтый листок. Он прочитал: "… Сегодня днем в Гудзоне, Нью-Джерси. захвачена партия героина, которая могла бы обеспечить черный рынок Америки на ближайшие шесть лет. Сообщение министерства финансов США… Продолжение следует". Хорган посмотрел на лист бумаги, а потом на часы. Было 12 часов 3 минуты. Через три минуты, несмотря ни на что, материал должен покинуть стол редактора, поступить в набор – и прямо в номер! Он подошел к столу редактора отдела городской хроники, который играл в «слова». А вы сможете за пятнадцать минут составить из слова «сигнализация» двадцать одно новое слово? Средний показатель – семнадцать слов за двадцать минут. Хорган положил желтый лист бумаги перед редактором. – Если вам интересно, весь этот звон – совсем не пожарная тревога, так что не беспокойтесь. Когда закончите игру и если у вас останется время, постарайтесь поместить в сегодняшний номер кое-какие новости. Редактор посмотрел на бумагу, потом на Хоргана. – Что я должен сделать? – спросил он. Хорган на секунду задумался и забрал сообщение обратно. – Задержите первую полосу. Потом возвращайтесь к своей дурацкой игре и не путайтесь под ногами. Он скрылся в кабинете, захватив листок с телетайпа. Чуть позже примчался курьер, вынес от шефа лист белой бумаги и отдал редактору отдела городской хроники. – Господин Хорган велел пустить это в работу, – парень побежал в глубину комнаты, чтобы взять очередное сообщение с телетайпа ЮПИ. С интервалом в несколько, минут он приносил новые сообщения Хоргану, а взамен забирал белые листы, на которых сухая информация ЮПИ перемежалась сообщениями об убийстве полицейских по борьбе с наркотиками, о загадочном Римо Барри, находившемся в то время в городе, о смерти Верильо и о том, что наркомафия действовала под политическим прикрытием. В 12 часов 17 минут Хорган вышел из кабинета с последним листом бумага. – Как, читается? – спросил он редактора. – Да, – ответил тот. – Но стоит ли нам спекулировать догадками и неподтвержденными данными? – Пусть кто-нибудь из вас найдет факты. Редактор спросил Хоргана, собравшегося было уйти: – Будем давать фамилию автора? Хорган остановился. – Опять все завязано вокруг мафии, а мне надоело слушать, будто я имею что-то против итальянцев. Придумай какую-нибудь типично итальянскую фамилию. Редактор задумался. Взгляд его упал на полку со справочной литературой. Одна из книг называлась «История великих опер». Он наклонился над листом бумаги и написал: «Имя и фамилию автора набрать кеглем номер четырнадцать: Джузеппе Верди».Глава двадцать вторая
Вилли-Сантехник Палумбо пришел в себя на полу в кабинете Синтии Хансен. Сучки и след простыл. И Римо Барри тоже. Вилли полежал еще на толстом ковре, боясь пошевельнуться, страшась боли от переломанных костей. Он видел тело Гассо и представлял, на что он сейчас похож. В качестве эксперимента он медленно шевельнул указательным пальцем левой руки, чтобы понять, что с ним. Боли не было. Пошевелил рукой. Не болело. Потом другой. Потом ногой. По крайней мере руки-ноги целы. Тогда он сел и убедился, что вообще цел и невредим. Вилли-Сантехник вскочил на ноги и от резкого движения разразился жестоким приступом кашля. В глазах потемнело. Потом все прошло. Он вышел в холл, пол которого был выложен красными плитами; подбитые металлическими набойками каблуки его ботинок оставляли на натертом полу отметины. Стараясь не шуметь, он на цыпочках спустился по черной лестнице к стоянке, где его ждал голубой «эльдорадо». Он не знал, сколько времени провалялся без сознания. Но сколько бы ни провалялся, все равно долго. Этот Римо, наверное, уже прикончил девчонку и сейчас вернется за Вилли. Но Вилли здесь уже не будет. Вилли-Сантехник был не дурак. Миллионы ли, героин ли, главное – остаться в живых. У Вилли было кое-что, чтобы оставаться в живых довольно долго. В подвале, в ведре для золы, он припрятал несколько сот тысяч долларов наличными. Этого хватит, чтобы уехать отсюда подальше, может даже в другую страну, и начать все сначала. Вилли быстро сел в машину и на всех парах пролетел несколько кварталов до старого здания, предназначенного для четырех семей, которое он перестроил для себя одного. Он остановил «эльдорадо» у обочины и взбежал по лестнице через ступеньку, кашляя без передышки. За пару минут он пересыпал содержимое ведра в пустой чемоданчик. Двести двадцать семь тысяч долларов. Вилли часто пересчитывал их. Он закрыл чемоданчик и вышел из дома, заперев за собой дверь. Ключ он перешлет невестке. Пусть приходит прибираться, пока он не продаст дом. Он собрался было сесть в «Эльдорадо», но заметил грязное пятно на капоте, наклонился над сверкающей поверхностью, дохнул и принялся оттирать пятно рукавом пиджака. Вдруг он заметил какое-то движение с другой стороны машины и слегка наклонил голову, чтобы поймать отражение на сверкающей поверхности капота. Там стоял человек. Вилли выпрямился и встретился с взглядом темных глаз Римо Уильямса. Римо улыбнулся ему, потом наклонился – левая рука висела неподвижно – и поднял что-то из канавы. Он выпрямился – в правой руке был зажат ржавый гвоздь. Продолжая улыбаться Вилли-Сантехнику, он поднес гвоздь к голубой покрытой эмалью поверхности капота и надавил. Откололся крохотный кусочек эмали, и тогда Римо провел гвоздем от ветрового стекла до решетки радиатора, оставляя глубокую царапину на капоте. Вилли посмотрел на изуродованный капот сверкающей машины и заплакал. По-настоящему заплакал. Человек по имени Римо сказал: – Вилли, садись в машину. Вилли, не переставая плакать, сел за руль. Римо – рядом. – Покатаемся, Вилли, – сказал он. Вилли-Сантехник, тихонько всхлипывая, проехал центр города и выехал на старое разбитое шоссе, бегущее через луга, которые окаймляли город с запада. – Здесь поверни, – приказал Римо, и Вилли съехал с шоссе на узкую асфальтовую дорогу. – Что выбираешь, Вилли? – спросил Римо. – Голову? Грудь? Есть у тебя любимая часть тела? – Зачем ты изуродовал «эльдорадо»? – спросил Вилли. – Изверг! Внезапно голова Вилли упала на руль. Колеса попали в выбоину,и машину потянуло на правую обочину, в сторону болота. Здоровой правой рукой Римо отодвинул голову Вилли, схватился за руль и с трудом вывернул машину на дорогу. Левой ногой через ноги Вилли он дотянулся до педали тормоза и осторожно затормозил. Тяжелая машина остановилась. Римо заглушил мотор и обошел машину. Голова Вилли была запрокинута на спинку сиденья. Глаза были открыты, но Римо понимал, что он мертв. Римо вытащил Вилли из автомобиля. Его тело тяжело рухнуло на дорогу. Римо сел за руль и включил зажигание. Жаль, что пришлось поцарапать «эльдорадо».Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Доктор Куэйк
Глава первая
Каждый человек обязан жизнью Господу Богу. Калифорния обязана Ему еще и бедствием, которое она переживает примерно дважды в столетие. Для тех, кто не проваливался на сотни футов в содрогающиеся недра земли, кто не был заживо похоронен в собственном доме потому, что парализованное смертельным страхом тело отказалось повиноваться, кто не оказался погребенным глубже самых глубоких могил, когда-либо вырытых могильщиками, – катастрофы эти являются всего лишь обыкновенными подвижками геологических пластов, снимающими напряжение в земной коре. Они – результат раны на теле Земли, раны, названной разломом Святого Андреаса, одного из многих существующих здесь разломов, которые и превращают Калифорнию в геологическую бомбу замедленного действия со множеством запалов. Тлеющих запалов. Разлом Святого Андреаса тянется на шестьсот миль от Баджа на юге до Мендочино на севере. Возник он на земной поверхности в результате движения – со скоростью несколько дюймов в год – Тихоокеанской плиты на северо-запад и Североамериканской континентальной плиты на юго-восток. Тектонический шов между ними тянется через всю Калифорнию, и, когда эти плиты сталкиваются, происходит землетрясение. В небольшом районе, расположенном к востоку от Лос-Анджелеса, а именно в округе Сан-Эквино, они сходятся очень часто, создавая высокое давление. Когда же они расходятся – примерно два раза каждые сто лет, – природа расплачивается за то, что тектонические плиты в очередной раз сводят между собой счеты. Когда земля вдоль всего разлома встает на дыбы, человеческим существам, оказавшимся в пределах нескольких сотен миль, кажется, что наступил конец света. Для некоторых он действительно наступает. Многие геологи считают, что все созданное до сих пор ядерное оружие по сравнению с грядущим высвобождением энергии Земли – не более чем дубинка и камень – орудия каменного века. Калифорния обречена на кровопускание, не имеющее себе равного в истории человечества. Так говорят геологи. Произойти это может и через пять минут, и через тридцать лет, но произойдет обязательно. Земля только и ждет часа, когда жертвы, беспечно наслаждающиеся калифорнийским солнцем, окажутся в западне. Часа, известного только Богу. Вот почему когда некто предложил властям в Вашингтоне план, как обуздать этот кошмар, над ним посмеялись. А несколько позже власти точно также сочли немыслимым, что кто-то может вызвать такое бедствие преднамеренно. И продолжали считать это невероятным до тех пор, пока специалист по геологии федерального правительства в Вашингтоне, округ Колумбия, не услышал подробный рассказ о событиях, в которые трудно было поверить. – Но это же невозможно, – сказал он. – Это так же невозможно, как… как если бы… – Да, как если бы заживо бросать людей в печи, – прервал его взволнованный посетитель, прибывший из округа Сан-Эквино, штат Калифорния.Глава вторая
Это казалось невозможным. И тем не менее, произошло точно в назначенное время. Птицы взлетели в воздух. Кролики, как сумасшедшие, забегали по виноградникам. Три белки, забыв об осторожности, выскочили на грунтовую дорогу. Деревья закачались, теряя листья, закружившиеся как зеленые конфетти. Мелкая красноватая пыль взметнулась над полями Сан-Эквино, будто кто-то взорвал недра Калифорнии. Четверо самых уважаемых граждан Сан-Эквино и шериф округа посмотрели на часы и почти в унисон вскрикнули. Они стояли возле блестящего лимузина «линкольн» у дороги, ведущей к виноградникам Громуччи, откуда, как заверил их шериф Вейд Уайт, они лучше всего смогут увидеть то, что произойдет, хотя им вовсе и не хотелось этого видеть. – Понимаете, мы не должны показать им, что испугались, – произнес шериф. Теперь солнце стало жгучим, пыльный воздух затруднял дыхание, а то, что было обещано, случилось! – Просто не верится, – сказал Харрис Файнштейн, владелец универсального магазина. – Не верю собственным глазам. На ваших, Лес, три часа пятьдесят пять минут? – Да, – ответил Лестер Карпвелл Четвертый, президент Первой компании развития Эквино. – Три пятьдесят пять. С точностью до секунды. Карпвеллу было далеко за сорок, он казался дюйма на полтора выше Файнштейна, его гладкое волевое лицо могло выражать озабоченность, но не тревогу. Это было лицо человека, который генерирует идеи, не опускаясь до мелких деталей. На нем был темный костюм в узкую полоску, белая рубашка и «принстонский» галстук. В одежде Файнштейна больше чувствовался голливудский стиль; его покрытое сильным загаром лицо свидетельствовало о чувствительности и склонности к размышлениям. На нем был синий блайзер и белые широкие брюки. Карпвелл носил блестящие черные ботинки из жесткой испанской кожи, а Файнштейн – мягкие итальянские. – Значит, они действительно могут это делать, – произнес Файнштейн. – Теперь мы, по крайней мере, знаем, это точно, – заметил Карпвелл. – Вероятнее всего, на этом они не остановятся, – сказал Файнштейн. – Верно, – вмешался в разговор шериф Вейд Уайт. – Они грозились, что могут сделать все. Если захотят – любое землетрясение. Маленькую встряску, как сегодня. Или хорошую трепку. Или настоящее светопреставление. – Он широко развел руки, показывая размеры возможного бедствия. – Я просто отказываюсь в это верить, – сказал Файнштейн. – Так бывает после заградительного огня, – произнес Дорн Ракер, президент промышленной компании. – Понимаете, пыль и все такое. Как после заградительного огня… – Однако есть в этом и положительные моменты. Мы должны обдумать дело со всех сторон, – вмешался Сонни Бойденхаузен, президент Компании недвижимости и одновременно президент Торговой палаты Сан-Эквино. Как и Ракер, он был более шести футов ростом. У обоих были славные, приветливые лица, животы слегка выдавались вперед. Когда они были в одинаковой одежде, некоторые принимали их за близнецов. Сегодня на них были серые костюмы с розовыми рубашками. – Возможно, это даже к лучшему, – настойчиво повторил Бойденхаузен. – Смотрите, они показали нам, что могут вызвать землетрясение. Но ведь они говорят, что могут и предотвратить его! Если это действительно так, то все просто великолепно! Можно было бы здорово повысить цены на недвижимость. Как вы думаете, Вейд, можно на них положиться? – Не знаю, – ответил шериф. – Знаю только – они сделали то, что обещали. Шериф был толстяк с красным лицом. На его голове ловко сидела широкополая шляпа, а на воротнике рубашки красовалась булавка в виде американского флага с бриллиантом и рубином. На поясе болтался пистолет 44-го калибра с пятью зарубками на рукоятке. Эти зарубки он сделал собственноручно и весьма старательно. По его словам, они означали пятерых застреленных им преступников. На самом деле эти зарубки напоминали лишь о том, что, вырезая их, он здорово поранил себе палец. – Восемь тысяч долларов в месяц – это нормальные деньги. Я бы даже сказал, цена весьма разумная, – произнес Бойденхаузен. – Как после заградительного огня… – повторил Ракер, все еще глядевший на поле, окутанное облаком пыли. – Это невозможно, – сказал Файнштейн. – Что, две тысячи долларов слишком дорого для вас? – спросил его Уайт с оттенком презрения, избегая сердитого взгляда Карпвелла. Шерифу не хотелось выслушивать очередной упрек в антисемитизме. – Дело не в деньгах. Я дал бы в десять раз больше на образование. Я уже дал в пятьдесят раз больше на больницу. Но это шантаж. Вымогательство. Вы понимаете это, Вейд? Знаете ли вы, в какой стране мы живем? – В Амер-рике, мистер Файнштейн, в благословенной Богом Америке, – протянул Уайт. Говоря это, он выпятил грудь, но вынужден был схватиться за пояс с пистолетом, чтобы тот ни свалился с внезапно подтянувшегося живота. У него всегда были недоразумения с Файнштейном, чье жалостливое сердце, как казалось шерифу, обливалось кровью от сочувствия ко всяким смутьянам, бродягам и подонкам. А не к бизнесменам, шерифам и другим порядочным людям, которые сделали Сан-Эквино одним из самых приятных уголков в округе. Ведь было же им сказано, что они могут и дальше процветать, если проявят благоразумие и никто не потеряет головы. В конце концов, это весьма разумное предложение. Кто-то позвонил шерифу Уайту и сказал, что может вызывать землетрясение. Когда шериф понял, о чем речь, он послал их к черту. Но ему заявили, что на следующий день, в полдень, будет землетрясение. И оно действительно произошло! Самое слабое из всех возможных. Просто небольшие колебания почвы. Потом они вновь позвонили и сказали, что преподнесут Сан-Эквино еще один небольшой подарок – землетрясение силой в два балла по шкале Меркалли. Такое землетрясение ощущают птицы и небольшие животные, а люди заметят колебания почвы под ногами, если окажутся в открытом поле. Это произойдет в 15.55. Они пригрозили Уайту, что могут вызвать землетрясение, которое похоронит город и уничтожит человеческую цивилизацию. Но они не сумасшедшие. Они могут гарантировать, что землетрясений вообще не будет. И всего за восемь тысяч долларов в месяц – по две тысячи долларов с каждого из четырех самых уважаемых граждан округа. Цена очень разумная. Сейчас уже больше 15.55, и эти люди доказали: они в состоянии сделать то, что обещали. Но некоторые, по мнению шерифа, повели себя неразумно. – Шантаж, – снова повторил Файнштейн. – Вы правы, Вейд. Это Америка, а американцы не платят вымогателям. – Я хорошо понимаю ваши чувства, Харрис, – вмешался Карпвелл. – И Сонни, и Дорн тоже понимают. Но я считаю, вы несколько упрощаете проблему, как и шериф. Можно взглянуть на это как на страховку, а не как на вымогательство. Как вы думаете, сколько согласились бы дать жители Сан-Франциско, чтобы избежать страшного землетрясения 1906 года? – Он не дал Файнштейну ответить. – Во всяком случае, подумайте над этим. Соберемся сегодня вечером в восемь часов в моем офисе. Тогда все и решим. Они возвращались в город почти в полном молчании, не отвечая на попытки Уайта, сидевшего за рулем своего черного лимузина, завязать разговор. В тот вечер Файнштейн прибыл в офис Лестера Карпвелла последним. Все повернулись к нему, когда он вошел в богато отделанный деревянными панелями кабинет и аккуратно закрыл за собой дверь. Достав конверт из заднего кармана брюк, он бросил его на стол. В нем было две тысячи долларов пяти-, десяти– и двадцатидолларовыми купюрами, бывшими в употреблении. – Вот, – произнес он, – здесь две тысячи. Это мой первый и последний взнос в пользу этих наглецов. Мы купим у них один месяц. Сегодня ночью я еду в Вашингтон, чтобы доложить обо всем правительству. – Вы помните, о чем нас предупреждали? – спросил Ракер. – Если мы заговорим, будет землетрясение. Страшное землетрясение. Могут погибнуть все жители Сан-Эквино. – Не думаю, – ответил Файнштейн. – Ведь они получат свои восемь тысяч. Но никто не должен знать, что я собираюсь в Вашингтон. – Не думаете? – громко переспросил Бойденхаузен – Вы так не думаете? Но я не могу жить, полагаясь на то, что вы думаете или не думаете. Послушайте, – продолжал он, – мы открыли двери нашей общины вам, Файнштейнам, еще в те далекие двадцатые годы, когда жители многих городов отнюдь не горели желанием видеть у себя подобных граждан. Мы вас радушно приняли. Я не говорю, что вы не давали денег на больницу и на все остальное. Я говорю, что вы, черт возьми, член нашей общины и не имеете права подвергать нас опасности. Вот о чем речь. – А я вам скажу, Сонни Бойденхаузен, не так уж радушно вы нас приняли, хотя мы и нашли здесь несколько хороших друзей, среди которых, однако, никогда не было Бойденхаузенов, хотя, в общем-то, это небольшая потеря. Но я считаю себя членом более широкой общины. К ней относятся и все бедные города нашего округа, одному из которых, весьма вероятно, придется однажды откапывать своих детей из-под обломков скал только потому, что он не сможет заплатить вымогателям. Вот о чем я думаю. – А я думаю, – взорвался Сонни Бойденхаузен, – что чертовски благодарен судьбе за то, что могу чувствовать себя в безопасности и ни о чем не беспокоиться! Как я счастлив, что мои дети избавлены от опасности! Вы хотите убить моих детей, Харрис? Этого вы хотите? Харрис Файнштейн опустил глаза на сверкающую, полированную поверхность дубового стола корпорации Карпвеллов – настоящий шедевр столярного искусства, стол передавался от одного Карпвелла к другому на протяжении многих поколений этой семьи патрициев Сан-Эквино. Это были порядочные люди. Как и его отец, Файнштейн хорошо знал эту семью. Именно эта мысль была одной из самых неприятных и тяжелых, когда он раздумывал, как ему поступить. С минуту он колебался, глядя на лица окружавших его людей. Друг… враг… Ему не хотелось подвергать опасности ничью жизнь. Эти люди были частью его собственной жизни. Они действительно значили для него гораздо больше, чем любые другие, живущие в Лос-Анджелесе, в Сан-Франциско или в ином городе Калифорнии, которые тоже могут оказаться жертвами шантажистов. Действительно, Харрис, сказал он себе, не слишком ли ты возгордился? Ты забыл, как в 1936 году вместе с Сонни играл в защите футбольной команды Сан-Эквино и вы побили тогда «Лос-Анджелес готик»? А как ликовала вся команда, когда тебя объявили самым «грязным» футболистом штата, получившим наибольшее количество штрафных? Они утащили по такому случаю целый бочонок пива и здорово напились! А Уайт! Уайт никогда не играл в футбол под тем предлогом, что ему нужно охотиться, чтобы добыть что-нибудь для семейного стола. Но все знали истинную причину, по которой Вейд отправлялся осенью на охоту: он просто старался избежать обвинений в том, что боится играть в американский футбол. О еде всегда заботился отец Вейда, а сам он проводил время в кинематографе, восхищаясь молодым героем, осваивающим американский Запад и не посещающим школу из-за того, что вынужден добывать семье ужин охотой. А любвеобильный Дорн! Дорн, от которого в предпоследнем классе средней школы забеременела Перл Фансуорт, после чего ей пришлось уехать из города? Или как забеременела от него сестра Сонни, когда он еще только заканчивал школу, и как ему пришлось на ней жениться? И, конечно, Лес Карпвелл. Просто прекрасный человек. Харрис Файнштейн вновь опустил глаза и подумал, почему сейчас все не так просто и ясно; как раньше, когда он учился в школе и изучал с отцом Талмуд. Тогда все было понятно. Теперь ясно только одно: он просто дурак, и ему очень хочется, чтобы кто-нибудь подсказал, что хорошо, что плохо и что сейчас следует делать. Но этого не будет. Господь наградил его разумом, чтобы пользоваться им. Харрис Файнштейн обвел взглядом своих друзей и, взглянув на украшенную драгоценными камнями булавку на воротнике шерифа Уайта, сказал очень медленно и очень печально: – Я должен сделать то, что должен, а это нелегко. К мне очень жаль, что вы не вместе со мной. Брошенный им конверт лежал на столе. Сонни Бойденхаузен вытащил из своего атташе-кейса такой же конверт и положил рядом. Карпвелл добавил свой, то же сделал Дорн Ракер. Шериф Уайт собрал все конверты в небольшой пластиковый мешок для мусора. Четверо остальных молча следили за тем, как он завязал мешок красным телефонным кабелем, сделав напоследок небольшой бант. – Чтобы не было утечки, – сказал он. Но никто не улыбнулся. Харрис Файнштейн избегал взглядов остальных мужчин. – Ну что ж, до свидания, – сказал он. – Собираетесь в Вашингтон? – спросил Дорн Ракер. – Да, сегодня вечером, – ответил Файнштейн. – Послушайте, – произнес Сонни Бойденхаузен. – То, что я сказал о вашей семье, как ее приняли здесь, в Сан-Эквино, ну как будто вам сделали одолжение… Вы понимаете, что я имел в виду… – Понимаю, – ответил Файнштейн. – Я думаю, вам это удастся, – сказал Карпвелл. – Спасибо. – Мне бы очень хотелось, чтобы я мог сказать, что вы поступаете правильно, и что я не прочь сделать это вместе с вами, – заметил Сонни Бойденхаузен. – Но я все-таки думаю, что вы поступаете опрометчиво. – Возможно, но… – Харрис Файнштейн не закончил фразы. Когда за ним закрылась огромная, с медной инкрустацией дверь кабинета Карпвелла, самого уважаемого святилища власти в Сан-Эквино, шериф Уайт выдвинул предложение. Сделал он это, показав пальцем на зарубки на рукоятке своего пистолета. Лес Карпвелл даже не захотел заметить этот жест, а Дорн Ракер сказал шерифу, что Файнштейн сам может легко стереть его в порошок, поэтому лучше бы Вейду забыть о пистолете. Карпвелл заметил, что Файнштейн, может быть, и прав. С ним согласился и Ракер. И Бойденхаузен. Но все они были единодушны в том, что у них семьи, и, черт возьми, разве они и так уже не сделали достаточно, заплатив за каждого, кто живет в городе и округе Сан-Эквино? – Я считаю, что мы поступаем как самые дурацкие филантропы. По две тысячи долларов с каждого из нас за каждый проклятый месяц. И ни с кого больше не просим, даже с шерифа, потому что денег у него нет, – сказал Ракер. – Поэтому никто, черт возьми, не имеет права тыкать в нас пальцем. Никто. – Я знаю только одно, – заметил Бойденхаузен, – у нас есть шанс избежать землетрясений. А теперь эта поездка в Вашингтон может испортить все дело. Это неправильно. Нужно платить и сохранять спокойствие. – Господа, вы правы, а Харрис ошибается, – заключил Лес Карпвелл. – Только я все же не знаю, насколько мы более правы, чем он. Затем шериф Уайт предложил свой план действий. – Вот, слушайте. Мне велено завтра утром принести деньги. Пока не известно – куда. Предположим, я иду на место, где бы они ни было, и прячусь там. Понимаете, маскируюсь как настоящий рейнджер, как нас учили на летних сборах Национальной гвардии. Затем, когда кто-то придет за деньгами, прослежу за ним. Порядок! А когда доберусь до них, у меня есть приемы, тогда – трах! Пущу в ход карабин. Ба-бах! Потом ручные гранаты. Ба-бам! Или я их всех поубиваю, или сам буду убит… Даю вам слово капитана Национальной гвардии штата Калифорния… Трое уважаемых граждан Сан-Эквино были единодушны: – Просто оставьте деньги там, где скажут. После того как все ушли. Лес Карпвелл еще долго сидел в кабинете. Потом подошел к столу и набрал номер телефона своего близкого друга, помощника президента. – Если то, что ты говоришь, Лес, правда, они способны разрушить всю Калифорнию. – Похоже на то, – ответил Карпвелл. – Ну и ну… Это все, что я могу тебе сказать. С такой информацией я пойду прямо наверх. Немедленно свяжусь с президентом. Помощник был просто шокирован реакцией президента, Он изложил полученную информацию четко и профессионально, так, как сделал это Лес Карпвелл. Лес Карпвелл Четвертый, в прошлом агент Бюро стратегических исследований, абсолютно надежный Лестер Карпвелл. Время. Угрозы. Землетрясение. Никаких домыслов. Только факты. Однако, когда помощник закончил, президент сказал; – О’кей. А теперь забудьте об этом. И никому ни слова. – Однако, сэр… Вы мне не верите? – Я вам верю. – Но здесь есть чем заняться людям из ФБР. Я могу сообщить им все детали. – Вы никому ничего не скажете. Вы будете хранить абсолютное молчание. Абсолютное. Это все. Спокойной ночи. Помощник поднялся, чтобы выйти, но президент остановил его: – Оставьте, пожалуйста, свои бумаги здесь. И не о чем не беспокойтесь. Мы не так уж беззащитны. – Да, сэр, – сказал помощник и положил записи на стол. Когда он вышел, президент бросил их в стоявшую рядом с его столом электрическую машинку для уничтожения бумаг, надежное устройство, гарантирующее, что никакая информация не выйдет из этого помещения вместе с какой-нибудь выброшенной бумажкой. Машина с жужжанием проглотила свою добычу. Затем президент перешел из кабинета в спальню, достал из верхнего ящика комода телефонный аппарат красного цвета и снял трубку. Еще не отзвучал первый гудок, а на другом конце провода уже взяли трубку. – Мы следим за этим делом, – услышал президент. – В Калифорнии? – Да. – Вы оперативны. – Приходится. – Эти люди, кто бы они ни были, могут вызвать бедствие, – сказал президент. – Могут. – Вы собираетесь использовать этого вашего специального агента? – Что-нибудь еще, господин президент? – Ну, я хотел бы все-таки знать, собираетесь ли вы задействовать его? – Эта информация не принесла бы вам никакой пользы, сэр. Вдруг вам захочется найти его в толпе на снимке, если газетчики сумеют что-нибудь там сфотографировать? – Допустим, вы пошлете этого человека и потеряете его, что тогда? – спросил президент. – Тогда мы потеряем его. – Понимаю. – Если это может вас несколько успокоить, сэр, скажу, что мы держим ситуацию под контролем. Преступникам от нас не уйти. – Значит, вы все-таки его используете? – Спокойной ночи, господин президент. – Зазвучал сигнал отбоя, и президент убрал аппарат в ящик комода. Пряча его под одной из своих рубашек, он задумался: интересно, а как зовут этого специального агента?Глава третья
Его звали Римо, и он прочитал всего одну книгу по геологии из тех, что были посланы ему в отель «Святой Томас». Не больше пяти минут он рассматривал схемы геологических пластов в районе Калифорнии и не обратил вообще никакого внимания на преподавателя, который толковал что-то насчет разломов и землетрясений, полагая, что имеет дело с торговым агентом, недавно взятым на службу в компанию, занимающуюся геологическим оборудованием. Не то чтобы Римо не старался. Нет, учебник колледжа по основам геологии он прочел от корки до корки. Голова его была буквально набита изображениями скал, рек и суровых людей. Он понял все, что прочел, но это оставило его совершенно равнодушным. На следующий день он забыл восемьдесят пять процентов прочитанного, а еще через день – четырнадцать. Единственное, что он запомнил, – это «модифицированная шкала силы землетрясений Меркалли». Он не понял, что это такое, но в памяти все же осталось, что есть такая штука, которую геологи называют модифицированной шкалой силы землетрясений Меркалли. Он думал об этом, стоя на крутом утесе и разглядывая торчащие здесь и там вершины, покрытые зеленым мхом. Возможно, он стоит как раз на этой самой модифицированной шкале Меркалли. Но так это или не так, теперь это неважно. Важно другое. В ста ярдах от него начиналась небольшая, поросшая травой взлетно-посадочная полоса, проходящая прямо по краю утеса и обрывающаяся на его плоской вершине, где предстоит умереть, по крайней мере, пятерым. Они будут убиты тихо и очень профессионально; в конечном счете никто и не подумает, что произошло нечто большее, чем просто несчастный случай. А убивать Римо умел. Он оперся на причудливо изогнутое дерево, всей кожей ощущая, как свежий соленый ветер с Карибского моря овевает теплом его тело и ласкает душу. Лицо Римо с жесткими чертами было опалено солнцем. Он закрыл глубоко посаженные глаза, скрестил руки на груди, прикрытой полосатой рубашкой, и уселся поудобнее. До него доносился разговор трех мужчин, сидевших около небольшого фермерского грузовичка. Они совершенно уверены в том, что ни один белый не сможет близко подобраться к ним сквозь здешние заросли. Ну никак не сможет. Они уверены также, что груз скоро придет. А на случай каких-либо неожиданностей у них наготове карабины, и с расстояния в двести ярдов они могут продырявить любого, кто захочет им помешать. Д-да, с-сэр, продырявить самым наилучшим образом. Сделать дырку в брюхе или чуть пониже, а, Руфес? Он повернул голову, чтобы солнце светило справа. Лицо его уже заживало после очередной пластической операции, и он дал себе слово, что это в последний раз. Больше он не позволит им изменять его внешность. Сейчас он выглядел почти так же, как в те времена, когда жил как всякий нормальный человек, состоящий на военном учете, с хранящимися в Вашингтоне отпечатками пальцев, с кредитной карточкой, различными счетами и удостоверением личности на имя полицейского Римо Уильямса. Ему нравилось его тогдашнее лицо. Это было самое человеческое лицо из всех, которые он когда-либо имел. Его настоящее лицо. И, если кто-нибудь из тех, кто знал его раньше, встретит его теперь и подумает, что этот человек ему кого-то напоминает, то не сможет даже предположить, что это – полицейский по имени Римо Уильямс. Потому что полицейский Римо Уильямс несколько лет назад был казнен на электрическом стуле в штате Нью-Джерси за убийство в темном переулке какого-то торговца наркотиками. Торговец наркотиками был действительно убит, но убил его вовсе не Римо Уильямс. Справедливо поэтому, что он и не умер на электрическом стуле. Весь этот трюк понадобился правительству для того, чтобы убрать отпечатки пальцев и другие данные из всех картотек и досье, превратив Римо в человека, которого якобы не существует. Приятно чувствовать близость Карибского моря, оно как будто вливает новые жизненные силы. Римо изнывал от желания сомкнуть веки и задремать. Но тут один из мужчин, сидевших у грузовичка, сказал другим, что боится. – Если что-то пойдет не так, слышь-ка, я убью тех белых парней, что прилетят. Сегодня должна прибыть самая большая партия, какую мы когда-либо получали. И всех «фараонов» я тоже перестреляю. Так и сделаю. Д-да, с-сэр. Полицейский, что встанет на пути старины Руфеса, – мертвец. Ладно, Руфес, хочешь застрелить белых парней, твое дело. Это избавит меня от лишних хлопот, подумал Римо. Он прислушался, не раздается ли сквозь ласковый плеск волн под утесом шум мотора. Руфес подготовил для своих компаньонов еще и полезный совет. Он сказал им, чтобы они не беспокоились. – А чего беспокоиться, Руфес? – Насчет того, что говорит старуха с холма. – А я и не знал, что она опять что-то сказала, парень. Отрывистые английские фразы звучали с мелодичной напевностью. Такая манера речи, свойственная уроженцам стран Карибского бассейна, кажется, последнее, что осталось у них от не таких уж хороших, но и не совсем плохих колониальных времен. Теперь, похоже, они окончательно утратили всякие нравственные принципы. – Насчет нашего сегодняшнего дельца. – Ты, Руфес, не рассказывал нам, что старуха с холма что-то говорила об этом. – А… не имеет значения. Римо был уверен: Руфес уже жалеет, что заговорил на эту тему. Ну, да это неважно. Скоро все его сожаления кончатся. Остров благоухал густым целебным ароматом цветущих растений. Казалось, выделяемый ими кислород ощущался на вкус. Но не самолет ли это? Римо не хотелось провести в ожидании целую ночь. – Ну и что сказала старуха о сегодняшнем деле, Руфес? – Да не забивайте себе этим мозга, парни. Все будет в порядке. – Или ты, Руфес, сейчас же расскажешь мне все, или я беру грузовик – мой грузовик – и возвращаюсь домой. Я оставлю тебя и весь твой груз здесь, на утесе, а отсюда до города почти сутки ходьбы. – Она сказала, что все будет в полном порядке, друг. – Врешь ты все. – Ну ладно, ребята. Сейчас я скажу вам правду, и вы сразу же удерете, как девчонки. – Я не трус какой-нибудь. Говори. Молодец, Руфес, подумал Римо, которому не улыбалось гоняться за каждым в отдельности. Удобнее, когда все держатся вместе. Сыграй на их мужской гордости, крошка Руфес. Как это делают с морскими пехотинцами. – Так вот, друзья, старуха сказала, что если мы сегодня пойдем на дело, то столкнемся с силой с востока, с кем-то, кого она называет восточным богом. Против него не может выстоять ни один человек. Вот и все. Возле грузовика раздался смех. Римо почувствовал облегчение. – Ну, Руфес, ну и шутник же ты! Ха-ха-ха… – Я тоже в это не верю. Она сказала, что мы встретимся с чем-то страшным. С таким быстрым человеком, что никто даже не сможет его увидеть. Теперь рассмеялся и другой компаньон Руфеса. – Я рад, что моя команда не клюнула на эту ерунду, – вновь раздался голос Руфеса. – Старуха заявила, что черный камень смерти выиграет у зеленых камней жизни. Смех стих. Послышался шум мотора. Одномоторный самолетик марки «Бичкрафт» заканчивал свой опасный рейс из Мексики и скоро должен был приземлиться. Пилот самолета и его пассажир допустили небольшую промашку. Они сделали ошибку, какую никак нельзя совершать, если хочешь успешно возить героин. Они сказали лишнее. Нет, ничего конкретного – всего лишь осторожное предложение кое-что продать. Однако из осторожного предложения кое-что продать определили место. Затем кто-то вычислил время и проследил, когда маленький самолет поднялся в воздух. Все это было сведено вместе и завершилось телефонным звонком, после чего здесь и появился Римо Уильямс, который грелся сейчас на солнышке и прислушивался к мягкому певучему говору уроженцев островов Карибского моря. Да, здесь находился Римо Уильямс, которого вот уже около десяти лет готовили так, как не готовили никого на Западе, готовили делать то, что он делал теперь лучше любого белого. Его готовили убивать. Убивать руками. Своим умом. Своим телом. Он был натренирован так, что стал уже в чем-то совершенно иным существом. Сюда приближался самолет с грузом героина и людьми, полагавшими, что за это им грозит самое большее тюремное заключение сроком от пяти до десяти лет, если попадется неважный адвокат или не удастся купить благосклонность судьи. Да и то, если они будут схвачены с поличным. Но, помимо судов, были и другие организации, которые боролись с преступниками. Эти организации считали, что, наверняка, было бы лучше, чтобы те, кто ввозит героин, перестали этим заниматься. И наверняка будет лучше, если умирать от него будут не дети, а те, кто ввозит эту отраву. Все, что творилось в верхних эшелонах власти, подсказывало Римо, что верхи не против укольчика. Укольчика тем, кто ввозит героин. Вот уже почти год Римо делал уколы импортерам наркотиков. В промежутках между настоящими заданиями. Такими, например, как чтение этих дурацких книг по геологии. Ему сказали, что это задание особой важности. Римо следил за тем, как вырастали размеры «Бичкрафта» – от маленькой точки до крылатого аппарата. Чтобы не быть обнаруженным, самолет шел очень низко, над самой водой. Должно быть, вел его хороший пилот: никаких кругов, приближается строго по прямой. Римо смотрел на него, стараясь определить, что там за люди и как с ними поступить. Увидев, как порывы ветра кидают белый самолетик из стороны в сторону, он сообразил, что можно сделать. В первый момент он немного засомневался, но все же решил попробовать. С безмолвием змеи и быстротой кошки он кинулся в низкие заросли на краю небольшой поляны. Там он сжался в тугой комок. Небольшая жаба прошмыгнула перед самым его носом, затем прильнула к земле, пытаясь отгадать, какое отношение к природе имеет это странное существо. Самолетик еще раз кинуло в сторону, затем он коснулся колесами земли, подпрыгнул и, наконец, побежал по траве. Римо сорвался с места. Центр тяжести его тела устремился вперед со скоростью теннисного мяча, посланного мощным ударом в центр площадки. Он мчался, едва касаясь ногами выгоревшей на солнце травы, как бы скользя над ней, пока ни ухватился за хвостовое оперение самолетика и ни побежал вместе с ним, крепко держась за хвост и скользя ногами но земле. Выхлопы мотора били ему прямо в лицо. Римо постарался опустить пониже хвост прыгающего по неровностям самолета. Впереди, у дальнего конца площадки, всего лишь примерно в сорока ярдах, стоял грузовичок и около него трое мужчин. Пилот выключил мотор и начал тормозить. В этот момент Римо сильно надавил на хвост самолета, отчего нос его резко пошел вверх, колеса оторвались от земли, сделав тормоза бесполезными. Затем нос самолета снова опустился, Римо опять нажал на хвост и, слегка подтолкнув его влево, заставил самолет двигаться правее. Сделать это было совсем нетрудно, и он направил самолет прямо на грузовичок, сбив одного из мужчин еще вращавшимся пропеллером. Двое других только теперь схватились за оружие. Римо слышал, как в пилотской кабине что-то кричали по-французски. Он мог только представить, какие ругательства обрушиваются сейчас на голову пилота. Теми, кто находился в самолете, он решил заняться потом. Римо перепрыгнул через хвостовое оперение к правому крылу самолета и заглянул под него. Молодой мужчина в белых штанах и рубашке лежал на земле и целился из карабина ему в пах. Одним быстрым движением Римо перебросил свое тело через крыло и, прыгнув на этого человека сзади, вонзил большой палец ему в глаз и затем прямо в мозг. Другой человек, тоже в белом, выронил ружье и стоял не веря своим глазам. На это ему была отпущена всего лишь доля секунды, потому что в следующее мгновение он подвергся лоботомии. Череп его был проломлен коротким, неуловимым для глаза ударом костяшек пальцев, сжатых в кулак. Пропеллер самолета и то нанес бы меньше повреждений. После этого Римо откинул дверцу пилотской кабины и вскочил туда. Один из сидевших в самолете все еще орал что-то по-французски пилоту. У обоих между колен были зажаты легкие автоматы. Голова пассажира, как оказалось, держалась на плечах не столь надежно, как автомат на коленях. – Приветствую вас, французские друзья, доставляющие радость через иглы, – произнес Римо. У пассажира, находившегося ближе к нему, была отличная прическа в стиле Ван Дейка. Прекрасно уложенные седые волосы вдруг залились кровью, кровь растеклась и по лицу. Римо заметил, как округлились глаза пилота, когда тот увидел, во что превратили лицо его пассажира разящие руки. – Груз находится прямо за этим креслом, месье. Можете взять его целиком. Я доставлю вас, месье, в любое место. Куда угодно. – Ты говоришь это, конечно, от большой любви ко мне, – ответил Римо и отвесил пилоту короткий, но сильный удар в голову. Так, с самолетом покончено. Теперь наружу – к человеку, которого ударил пропеллер. У того были седеющие волосы, и Римо заметил, что в глаза смерти он смотрит с несомненным благородством, что говорило о силе духа, которая одна только может заставить человека думать в такой момент о достоинстве. Мужчина едва мог говорить. Но все же он выдохнул: – Ты тот, о ком предупреждала старуха, да? Римо пожал плечами: – Может, в следующий раз, будешь прислушиваться к советам. – Да, тот самый… – еще тише произнес мужчина. – А ты, должно быть, Руфес. Я слышал ваш разговор. – Нет, я не Руфес. Руфес мертв. – Ах, вот как, извини, приятель. Не хочу, чтобы ты думал, будто все вы для меня на одно лицо. Не такой уж я безразличный. – Мне теперь все равно. – О'кей, пока, – весело сказал Римо и прикончил его одним ударом в висок. Ему не хотелось искать в самолете героин. Может, его просто сжечь? Он поджег самолет, и его едва не сбило с ног взрывной волной. И все же он был недоволен собой. Затея с самолетом была просто дурацкой. Он не нашел простейшего способа атаковать их. Чиун, его учитель и тренер, много раз говорил ему: «Ты всегда останешься белым человеком, Римо. Вам, белым, только бы в игрушки играть». Римо подумал об этом, когда бежал обратно к себе в гостиницу. Он нуждался в хорошей пробежке. Уже целую неделю у него не было настоящей работы.Глава четвертая
Две девушки следили за тем, как толстяк шериф с пластиковым мешком в руках, спотыкаясь, поднимался на небольшой холм. Прохладный бриз превращал далекий восход солнца в мелодию, окрашенную в красные тона, вызывая ощущение истинного покоя. Было смешно наблюдать за Уайтом, ковыляющим по каменистой тропе. – Дать бы ему хоть разок, – произнесла одна из девушек, – он бы тут же и подох. – Тогда я бы непрочь. Они сидели под тополем, вытянув ноги. Тяжело отдуваясь, Уайт добрался до вершины холма. – Здесь все, – сказал он. – Но Файнштейн создает нам проблемы. – Никто не создает нам никаких проблем, – проговорила одна. – Это тебе он создает проблемы, а не нам. Уайт положил пакет на землю и перевел дыхание. – Файнштейн создает ему проблемы, – сказала одна, обращаясь к другой. – У свиньи всегда проблемы с либералами, – ответила вторая. – Не смейтесь, девушки… То есть, женщины. Он собирается сообщить обо всем федеральным властям в Вашингтоне. – Так застрели его. – Добавь еще одну зарубку на свой пистолет, – сказала вторая. – Не могу же я просто взять и застрелить его. – Ну, а как еще можно убить кого-то, свинья? – Поросенок, чушка, свинья и хрюшка! Поросенок просто боится стрелять из своего большого дурацкого пистолета. – Здесь все деньги? – спросила первая девушка. – Да. Но Файнштейн отправился в Вашингтон доносить. – Ну, останови его как-нибудь. Ты же заработал эти зарубки на пистолете. – Я не могу убить его, – повторил Уайт. – Тогда придется нам, – сказала одна из девиц. – Но убийство… – проговорил шериф. – Как во Вьетнаме… – За убийство нас могут отправить в газовую камеру, – пробормотал Уайт. – Ты можешь погибнуть, переходя улицу, поросенок. – Это землетрясение… оно, что, действительно может охватить весь разлом и сбросить Калифорнию в Тихий океан? – спросил Уайт. – Нельзя изжарить яичницу, не разбив яиц, поросенок. – А можете вы удержать это под контролем? – спросил Уайт. – Поволнуйся, свинячий выродок. Помучайся. – Я и так опасаюсь. – Вот и прекрасно. Ты и должен опасаться, – сказали девицы в один голос. Затем они объяснили, что ему надо сделать в связи с поездкой Файнштейна. И сказали, что сделают сами, когда тот вернется. – Без этого не обойтись? – спросил Уайт. – А ты что, хочешь отправиться в тюрьму? – Может быть, вы отравите его или зарежете, или еще что-нибудь придумаете? – спросил Уайт. Девицы отрицательно покачали головами. – На самом-то деле он не такой уж плохой парень, – сказал Уайт. – Я хочу сказать, не настолько плохой. Потом они поделили деньги. Уайт получил десятую часть. Но его заверили: когда дела действительно пойдут, он получит в сто раз больше. – Я делаю это не только из-за денег, – заверил их Уайт. – Тогда отдавай их обратно, поросенок, – сказала одна из девиц. Уайт не отдал.Глава пятая
В тот же день, только позднее, Харрису Файнштейну с огромным трудом удалось добиться приема у помощника министра внутренних дел. Придя в министерство, он узнал, что помощник министра ознакомилась с его информацией и передала ее в соответствующее ведомство. – В какое? – В Федеральное бюро расследований, – ответила ему секретарь. После этого Файнштейн снял номер в гостинице, хотя раньше не собирался этого делать. На следующий день утром он отправился в штаб-квартиру ФБР. Да, там действительно получили запрос из министерства внутренних дел, но не поняли, что к чему. Какое-нибудь мошенничество со страховкой? – Нет, – ответил Файнштейн. Тогда его вдруг спросили о его прошлом и о проблемах с женой. – Какие еще проблемы? – удивился Файнштейн. – Шериф Уайт из Сан-Эквино сообщил, что у вас в последнее время возникли сложности в семье. Он сказал, что был бы весьма признателен, как и весь ваш город, если бы мы, в Вашингтоне, не принимали всерьез ваши странные речи. Мы связались с некоторыми уважаемыми гражданами вашего города, и все они заверили нас, что вы никакой опасности не представляете. Ваши друзья, господин Файнштейн, очень обеспокоены состоянием вашего здоровья. Здесь, в Вашингтоне, есть отличные врачи. Вы могли бы сходить к одному из них, если вам неудобно сделать это в Сан-Эквино. Харрис Файнштейн не стал рассказывать, что Калифорния, да и другие штаты, скоро могут оказаться в руках шантажистов, способных вызывать землетрясение, когда они того пожелают. Вместо этого он вернулся в министерство внутренних дел и накричал там на чиновника, который, не ознакомившись с делом, отфутболил его в ФБР. Он кричал, понимая, что его поведение только подтверждает слухи о его психическом расстройстве. Он кричал, заранее зная, что ничего не добьется. Он кричал, потому что, черт побери, он хотел кричать, и потому что в министерстве внутренних дел полно идиотов. Если бы они не были прежде всего идиотами, то, конечно, не служили бы здесь. – Если вы выслушаете меня спокойно, – сказал ему чей-то помощник (Файнштейн уже не был уверен, помощник это или нет), – то поймете, что у нас все-таки есть человек, занимающийся тем, о чем вы говорите. Его зовут Сайлас Мак-Эндрю. Он работает на первом этаже. Вот номер его кабинета. Чей-то помощник вручил Харрису Файнштейну полоску бумаги. Он вышел и направился по невероятно длинным коридорам министерства, таким длинным, будто кто-то специально проектировал здание с целью запутать попавшего сюда посетителя. Однако Харрис Файнштейн был настойчив. Ему потребовалось двадцать пять минут, чтобы походить мимо комнат, которые, как он убедился, не имели строгой порядковой нумерации, и отыскать кабинет с номером, указанным на бумажке. Он постучал. – Войдите, – раздался несколько гундосый голос. Файнштейн вошел. Это была маленькая комната с голой электрической лампочкой под потолком, бросавшей вокруг яркий желтый свет. Он увидел груды бумаг и картонных коробок, наваленных друг на друга и возвышающихся кое-где почти на двенадцать футов. Но человека, пригласившего его войти, он не увидел. – Я здесь, – донесся голос из-за огромной картонной коробки, которая, казалось, вот-вот развалится под напором больших конвертов из оберточной бумаги. – Я Сайлас Мак-Эндрю. Файнштейн заглянул за коробку. Там, согнувшийся над пишущей машинкой, сидел человек. Его пиджак был брошен на стол, узел галстука ослаблен, рукава рубашки закатаны. Он был в очках с толстыми линзами. Человек улыбнулся. – Мне не положен секретарь, – сказал он и протянул руку. У него было хорошее рукопожатие – не слишком сильное, но и не слишком слабое. Уверенное рукопожатие, сопровождавшееся приятной улыбкой. – Я Харрис Файнштейн. Полагаю, вы уже слышали обо мне от помощника, не знаю, правда, чьего. – О, – ответил молодой человек с честным открытым лицом, – нет не слышал. – А почему вы тогда сказали "О"? – Потому что я знаю, почему вы здесь. Садитесь. – Слава Богу, – сказал Файнштейн, оглядываясь в поисках стула и устроившись, в конце концов, на каком-то большом валуне. По крайней мере, это выглядело как валун. Или отколотый от него кусок. Но он не был грязным. – О'кей, – произнес Файнштейн. – И что мы будем делать? – Ну, прежде всего скажите мне, почему вы здесь? – Вы же сказали, что знаете – почему. Сайлас Мак-Эндрю опустил глаза на пишущую машинку. – Позвольте мне пояснить вам, мистер Файнштейн. Я работаю в управлении, которое занимается необычными делами. Говоря, что знаю, почему вы пришли сюда, я имел в виду, что там наверху, не стали разбираться в вашем деле, не так ли? – О, – только и сказал Файнштейн. – Давайте этим делом и займемся. Расскажите мне вашу историю. Я весь внимание. Может быть, я сумею помочь вам. – Очень надеюсь, хотя и сомневаюсь в этом, – ответил Файнштейн. Он мельком взглянул на покрытое слоем пыли окно, которое располагалось прямо над жужжащим кондиционером, и начал говорить, время от времени опуская глаза на свои ботинки или глядя в пыльное окно на изнемогавший от жары Вашингтон, а иногда просто отводя глаза в сторону, потому что был уверен, что и здесь его ждет очередная неудача. Он говорил о том, что появилась реальная угроза для Америки. Рассказ его не занял много времени. – Вот и все. Теперь вы можете занести меня в реестр полудурков и психов. Спасибо за внимание. И Файнштейн стал подниматься с места, но почувствовал ладонь на своей руке. Сайлас Мак-Эндрю смотрел на него напряженным, испытующим взглядом. Теперь он выглядел совсем иначе, чем когда Файнштейн вошел в его кабинет. Его загорелое лицо побледнело и выражало неприкрытый испуг. – Не уходите, мистер Файнштейн. Продолжайте. – Но это все. – Не совсем, мистер Файнштейн, – сказал Мак-Эндрю. – Вы знаете, я геолог. Ко мне отсылают помешанных на геологии и проблемах окружающей среды. Хотел бы, чтобы и вы оказались одним из них. Очень хотел бы. Но не думаю, чтоб это было так. И все-таки я вам верю. – Но почему? До вас мне никто не верил! – Потому что я геолог, – ответил Мак-Эндрю. – Мне не нужно говорить вам о том, что Калифорния – область, опасная в сейсмическом отношении. Каждый год здесь фиксируются тысячи землетрясений. Конечно, большинство из них очень слабые и не вызывают разрушений, но все-таки они регистрируются. А мы здесь занимаемся, в частности, тем, что составляем карты мест, где эти землетрясения происходят. Вот посмотрите. Эти места отмечены на картах булавками. Но в последний год или около того частота землетрясений вроде бы изменилась. Я еще удивлялся, что такое происходит, особенно в последние полгода. Теперь понятно. Кто-то вмешивается в природные процессы. Экспериментирует. Зазвонил телефон. Мак-Эндрю протянул руку в направлении звонка, раздавшегося из-под груды журналов. – Алло, – произнес он. Затем слегка отстранил трубку от уха, так, чтобы Файнштейн мог слышать разговор. – Да, шериф Уайт. Да. Был ли он у меня? Был. А почему вы спрашиваете? Голос Уайта звучал из телефонной трубки ровно и очень спокойно. Харрис Файнштейн был поражен, насколько умным казался Вейд Уайт при разговоре на большом расстоянии. – Ну, если говорить откровенно, мистер Мак-Эндрю, мы здесь, в Сан-Эквино, очень беспокоимся о мистере Файнштейне. Это один из самых видных и уважаемых граждан нашего города. Он очень отзывчивый человек и принимает активное участие в деятельности многих благотворительных организаций. Надеюсь, это останется между нами, мистер Мак-Эндрю, но Файнштейн очень обеспокоен землетрясениями. Чрезвычайно обеспокоен. Он стал думать, что землетрясения являются частью заговора и что кто-то их контролирует. Теперь он пытается убедить в этом и других. Не знаю, что он вам наговорил, и сказал ли, что разговаривает с Господом Богом? Говорил он это? – Нет. – Короче, он чувствует себя обязанным спасти мир от землетрясений. Говорит, что это предназначение, данное ему Богом. Я разговаривал о нем с ФБР мистер Мак-Эндрю. Сказал, что он не представляет опасности. Я и многие другие в Сан-Эквино были бы вам весьма признательны, если бы вы успокоили его, пообещали бы, например, что изучите это дело. Я знаю, это помогло бы ему, и, возможно, он вернулся бы к жене. У него неприятности дома. – Понимаю, – сказал Сайлас Мак-Эндрю, глядя поверх своих очков без оправы на джентльмена из Калифорнии. – Может быть, вы посоветуете нам провести собственное параллельное исследование того, о чем он говорит? Мы могли бы послать несколько человек в Сан-Эквино, чтобы изучить все на месте. Им не обязательно знать, что они занимаются не настоящим делом, пусть бы работали так, будто выполняют ответственное задание. – О, нет, – ответил Уайт. – В этом нет необходимости. Вам не стоит заходить так далеко. – А почему нет? – спросил Мак-Эндрю. Его лицо, лицо уроженца Огайо, оставалось спокойным, как тихие воды реки Майами в жаркий июльский полдень. – Просто в этом нет необходимости, вот и все. – Нам нужно кое-что проверить. Мы изучим то, что он говорит о землетрясениях. – Мак-Эндрю увидел, что на лице Файнштейна появилась улыбка. В разговоре возникла пауза, как если бы трубку на том конце провода прикрыли рукой. Затем прозвучало: – Конечно, превосходно, просто великолепно. Мы думаем, это будет чудесно. То есть, я в самом деле считаю, что это превосходно, если для того, чтобы успокоить больного человека, вы готовы пойти так далеко. Огромное вам спасибо. Пока. – До свидания. Обращаясь к Файнштейну, Мак-Эндрю сказал: – Кто-то там здорово хитрит. – Вы, как и все уроженцы северо-восточных штатов, весьма проницательны, – заметил Файнштейн. – Я знаю Уайта всю жизнь и только сейчас, когда закончился ваш разговор, понял, что он всегда представлялся не таким, каков есть на самом деле. – Да, в том, что он говорил, было немало разумного. Если бы этот телефонный разговор состоялся до вашего прихода, я отнесся бы к вашим словам так же, как к ним отнеслись в других местах в Вашингтоне. Но я из Огайо, между прочим… – Это как раз то, что я имел в виду, – откликнулся Файнштейн. – Человек из северо-восточных штатов… Прежде чем они покинули кабинет, Сайлас Мак-Эндрю отпечатал на машинке стандартную записку, которая оказалась последним подарком, сделанным им и Харрисом Файнштейном Соединенным Штатам. Ничего другого им уже не дано было совершить, потому что, прилетев в Калифорнию, они сделали непоправимую ошибку, начав обсуждать проблемы этого штата с одним чудаковатым ученым и его двумя необычными ассистентками.Глава шестая
Когда шериф Вейд Уайт увидел два тела в мотеле «Ковбой», расположенном на горном шоссе прямо на выезде из Сан-Эквино, он только и мог сказать: «О сладчайший Иисус, Боже милостивый, нет, нет…» Пошатываясь, он выкатился из номера-люкс в мужской туалет в вестибюле, где его вырвало в писсуар и продолжало выворачивать снова и снова. Содержимое его ланча в виде красных и белых комков свидетельствовало о том, что он до сих пор так и не научился правильно пережевывать пищу. – Нет, – говорил он, держась за рычаг для спуска воды, – нет, он же еще вчера был в Вашингтоне. Нет… – Да, – сказал его молодой заместитель. – Я вызову окружного следователя? – Да-а… Следователя. Конечно. – И городскую полицию? Мотель всегда относился и к округу, и к городу. – Нет, – ответил Уайт. – Никакой городской полиции. Мы сами займемся этим. – А фотографа вызывать? – Да-а… Хорошая мысль. Фотографа. – Они оба, конечно, выглядят неважно. Не правда ли, шериф? – Да-а… Неважно. – Что, как вы думаете, их убило? Шериф Уайт не ответил. Он знал, кто и что убило их, и был до смерти напуган. Голова его оставалась опущенной вниз, к писсуару. Он вдыхал свежесть холодной, струящейся возле самого лица воды, пахнувшей почти чистой хлоркой. – Вы вернетесь в номер, шериф? У шерифа перехватило дыхание. Но он сказал: – Да-а… Придется. – Они, конечно, выглядят ужасно, как будто их схватили две огромных ручищи и выдавили, как виноградины. Фу. Шериф Уайт подошел к раковине и привел себя в порядок. Глаза его были налиты кровью. Руки дрожали. Ополоснув лицо холодной водой, он осушил его бумажным полотенцем. Это был единственный в округе Сан-Эквино мотель, который предоставлял своим гостям кровати с массажерами и электрическими розетками на передних спинках, куда подключались любые устройства, какие только может пожелать клиент. Электрические батарейки к ним продавались у стойки в вестибюле мотеля. Шериф взглянул на своего юного заместителя в зеркало. Тот что-то жевал. – Ты что, ешь что-нибудь? – удивился Уайт. – Нет. Просто сосу леденец. – Убирайся отсюда, парень, пока я тебя не вышвырнул. Уходи. Приглаживая руками свои коротко остриженные волосы, шериф Уайт услышал, как хлопнула дверь. Он надел шляпу, которую перед тем повесил на рычаг писсуара, и опять вышел в вестибюль. Там он приказал собравшимся постояльцам разойтись по своим комнатам, говоря, что ситуация находится под контролем. Хозяин мотеля стоял возле «люкса», Уайт подошел к нему. – Не уходи далеко. Мой заместитель задаст тебе несколько вопросов. – Шериф, не знаю, как сказать… но… понимаете, я узнал одного из этих несчастных. Они не заплатили за номер. У Них были кредитные карточки «Америкэн экспресс», я теперь некому подписать их счета… – А что ты хочешь от меня? Один из них ведь из ваших… – Нет, я армянин, – ответил хозяин мотеля. – Это значит еврей, не так ли? – Да нет. Видите ли… – Ты выглядишь как настоящий еврей. – Но я не еврей… – Что ты мелешь, бэби, ты же совсем как они. А теперь держись подальше от этого номера. Я иду туда. Ты видел их? – Да. – Ужасно, а? – Когда некому подписать счета, это ужасно… Понимаете, мотель «Ковбой» – рискованный бизнес… Шериф Уайт захлопнул за собой дверь. Они все еще лежали на кровати с жужжавшим электрическим массажером. Оба были совершенно голые, как два младенца. Кто бы мог подумать такое о Файнштейне? Конечно, шериф Уайт называл его гомиком, но не таким же, как сейчас – голым, в постели с молодым парнем, который, судя по удостоверению личности, был Сайласом Мак-Эндрю, геологом министерства внутренних дел. Тем самым, с которым Уайт еще вчера говорил по телефону. Шериф Уайт не отводил глаз от их колен и животов, чтобы не глядеть на их рты. Он не мог смотреть ни на их рты, ни на их головы. Он взглянул на воду, пропитавшую всю кровать возле животов этих несчастных, затем его взгляд невольно скользнул к их головам, и он опять выскочил из номера. Потому что он снова увидел двух мужчин с выдавленными через рот внутренностями, как будто они захлебнулись собственными кишками. Темно-красные органы были выдавлены из их тел, как зубная паста из тюбика. Его предупреждали, что он может столкнуться с подобными случаями. Такая же смерть может поджидать и его самого. Но он в это не верил. До этого момента. Уайт, шатаясь, направился в мужской туалет, где позывы на рвоту снова толкнули его к писсуару, но желудок был уже пуст, и он просто стоял, склонившись к струе стекавшей воды. Естественно, прежде чем покориться этим ужасным позывам, он снова пристроил шляпу на тот же рычаг. Дверь туалетной комнаты распахнулась, и вошел его молодой заместитель, бормоча, что ищет шерифа, потому что фотограф уже здесь. – Давай. Пусть делает, – промямлил Уайт. – Нужно мне допросить хозяина мотеля? Для протокола? – Да-а… – А тела потом отправить, шериф? – Да-а… Тела. – Шериф дышал с трудом. – Еще вопрос, шеф. – Да-а?.. – Ребята только что получили корзинку от Бинки Бергера, там отличный гуляш с соусом и сандвичи с говядиной. Если вы хотите… – Отправь тела из мотеля! – рявкнул шериф. Он не застрелил своего заместителя прямо на месте только потому, что чувствовал себя слишком слабым. Выбравшись из туалета на свет божий, Уайт поглядел с холма вниз. Там росла ель, дальше виднелась долина, а еще дальше – горы с пятнами разбросанных по склонам домиков, чистеньких, ярких, не стиснутых, как в других местах, тесным пространством. Шериф Уайт перевел, наконец, дыхание, к нему вновь вернулось самообладание. Мелко семеня, он прошел по посыпанной гравием обочине дороги к своему автомобилю, припаркованному в стороне. Даже приехав на официальное расследование, он не оставил машину перед мотелем – дабы показать, что здесь нечего расследовать, и чтобы позже кто-нибудь не вспомнил, что видел там черно-белый «плимут» с красной мигалкой на крыше и золотыми звездами на дверцах – служебную машину шерифа. А то пойдут всякие слухи… А слухи могут погубить любое выборное должностное лицо. Шериф Уайт плюхнулся на переднее сиденье, еще раз перевел дыхание и поехал к офису Первой компании развития Сан-Эквино, президентом которой был Лестер Карпвелл Четвертый. Прошел по скромному серому ковру мимо двух секретарш, сидевших за полированными столами, вошел в кабинет, отделанный деревянными панелями, и стал дожидаться Лестера Карпвелла. Тот появился через пять минут. – Харрис Файнштейн мертв, – выпалил Уайт, как только Карпвелл вошел в комнату. Карпвелл, не глядя на него, сел в коричневое кожаное кресло за широким столом и уставился отсутствующим взглядом на его поверхность. Он сидел прямо под портретом Карпвелла Первого, размером более человеческого роста, и так же, как портрет, молчал. Уайт еще немного потеребил шляпу и грузно поднялся. – О, нет, останьтесь, – бесцветным голосом проговорил Карпвелл. – Что же все-таки случилось? – Черт меня побери, если я знаю. Харрис и этот парень из министерства внутренних дел двадцать пять минут назад были найдены мертвыми в «Ковбое». – Шерифу Уайту не нужно было говорить: "В мотеле «Ковбой», – каждый знал, что «Ковбой» – это "мотель «Ковбой». – Голые, как новорожденные младенцы. Я разговаривал с этим Мак-Эндрю только вчера. Он беседовал с Файнштейном и, мне кажется, прибыл с ним, чтобы на месте посмотреть, что к чему. Убей меня, не понимаю, зачем они выбрали «Ковбоя» для своих гомосексуальных забав. – Ни слова об этом не должно попасть в газеты, – проговорил Карпвелл. – Вы поставили в известность миссис Файнштейн? – Хм… нет еще, мистер Карпвелл. Я отправился сюда, как только… – Хорошо, я сам это сделаю. – Не знаю, как быть с газетами. Будет много разговоров, в мотеле было немало народу и… – Вам не надо сообщать о том, что он был найден нагим и с мужчиной. – Да, сэр. У них были выдавлены все внутренности. – Значит, вот как они погибли? – Должно быть, так. Это было ужасно. – В протоколе нужно записать, что… – мистер Лестер Карпвелл задумался. – Что их нашли в постели с женщинами? – Нет. Нужно написать, что они умерли от отравления. Возможно, отравились несвежей пищей еще в Вашингтоне. – Убейте меня, но так нельзя. Я понимаю, вы – Карпвелл и вообще… Но я не собираюсь ради вас идти на уголовное преступление. – Вы сделаете так, как я сказал, Вейд Уайт, а теперь – вон отсюда. Какой-то момент шериф Уайт стоял неподвижно, как бы выражая молчаливый протест, затем повернулся и вышел из кабинета.Глава седьмая
Сайлас Мак-Эндрю и Харрис Файнштейн оставили Америке подарок. Эта была обычная служебная записка Мак-Эндрю своему начальнику в управлении внутренних дел, которого всегда интересовали всякие необычные дела и случаи коррупции. Именно он собирал информацию обо всех странных событиях в Калифорнии, связанных с тектонической деятельностью в этом районе. В своей записке Мак-Эндрю писал, что получил от Харриса Файнштейна подтверждение того факта, что кто-то нашел способ вмешиваться в природные процессы – вызывать или предотвращать землетрясения. И это не мистификация, подчеркивал Мак-Эндрю. Существует угроза страшной катастрофы в штате Калифорния. Вот почему он отправляется туда, чтобы обсудить проблему с известным профессором, работающим в этой области. Такова была записка. Начальник, интересовавшийся всем, что происходило в Калифорнии, отослал ее тем людям, которые ориентировали его, за чем именно нужно следить, а в последнее время проявляли особый интерес к тектоническим проблемам Калифорнии. Он ни секунды не колебался, отсылая этот материал интересующимся лицам. Они выплачивали ему за услуги ежемесячно четыреста долларов, необлагаемых налогом, и устраивали внеочередное повышение по службе. Он считал, что это люди из ФБР, ЦРУ или какой-нибудь подобной организации. Начальник Мак-Эндрю не знал, к кому в конечном счете попадает его информация, а если бы узнал, деятельность этой организации была бы под угрозой провала. Вновь избранный президент США поручил руководить ею одному из оперативных работников ЦРУ, который, получив задание, сразу же был включен в список сотрудников, отправленных на пенсию. Потому что деятельность эта была не совсем законной. Она несколько противоречила конституционным нормам Соединенных Штатов. Однако строгое выполнение этих норм могло в будущем ввергнуть страну в хаос. С другой стороны, отказ от них означал бы превращение страны в полицейское государство. Преступность наступала, и молодой президент создал новую организацию под кодовым названием КЮРЕ. Это название никогда не писалось на бумаге, а о деятельности организации знали только три американца: сам президент, шеф КЮРЕ и исполнитель, молодой полицейский по имени Римо Уильямс, который по легенде получил восточное имя «Шива» – «Дестроер», «Разрушитель». То, что нельзя было делать, не нарушая конституционных норм, делала КЮРЕ. Тихо. Подкупленные свидетели внезапно и самым таинственным образом меняли свои показания. Судья, который должен был выплатить прежний должок коррумпированным элементам, вдруг обнаруживал, что он гораздо больше задолжал своей любовнице, которая вдруг требовала от него вынести справедливый приговор. Информация о коррупции в среде правительственных чиновников вроде бы совершенно случайно просачивалась в прессу с помощью человека, который получал за это второе жалованье. Крестный отец мафиозной группировки, обладавший колоссальными деньгами и влиянием, услышав однажды шорох занавески в своей комнате, так и не увидел, что за рука нанесла удар, раздробивший ему череп. Бесследно исчезали исполнители приказов – палачи преступного синдиката. Волна преступности, коррупции и хаоса, которая, казалось, была готова поглотить молодую великую демократию, стала наталкиваться на препятствия и отступать. Конституция выжила. В местечке Рай, штат Нью-Йорк, в кабинете на третьем этаже санатория Фолкрофт, выходящего окнами на залив Лонг-Айленд, худощавый человек с кислым выражением лица прочитал последнюю записку Мак-Эндрю. Затем набрал номер телефона. Для соединения с абонентом, находившимся на побережье Карибского моря, ему потребовалось целых четыре минуты. Если бы кто-нибудь захотел установить, откуда звонили, оказалось бы, что звонили вовсе не из санатория Фолкрофт, а из булочной в Дулуте. Когда его соединили, доктор Харолд Смит, директор санатория Фолкрофт и шеф КЮРЕ, услышал в трубке гудки. Затем там взяли трубку. – Алло, – произнес Смит. – Отдых закончен. В тысяча пятистах милях от Нью-Йорка на другом конце провода в номере гостиницы на Карибском побережье у Римо Уильямса сделалось хорошее, даже очень хорошее настроение. Отдых его утомлял. Было бы здорово опять поработать.Глава восьмая
Харрис Файнштейн был предан земле перед лицом Бога Израилева, Царя Небесного, в присутствии самых уважаемых граждан Сан-Эквино. Большинство из них удивлялось, почему его хоронили в закрытом гробу. Знал это только Царь Небесный. И еще шериф Вейд Уайт. И Лестер Карпвелл Четвертый. Раввин, с тонким выразительным лицом, только недавно вышедший из стен духовной школы, каким-то образом связал кончину Харриса Файнштейна с войной во Вьетнаме. В этом месте проповеди миссис Файнштейн бросила на него недовольный взгляд. Но раввин не обратил на нее внимания. Шериф Уайт сурово разглядывал всех, хотя этого никто не замечал. Лес Карпвелл стоял с низко опущенной головой. Уайт продолжал оглядываться, как бы вопрошая, нет ли здесь кого-либо, кто разыскивался бы по тому или другому поводу. Но никого не находил. Тем временем раввин говорил о том, что такое хороший человек. И что такое праведная жизнь. Он подробно рассказывал о том, что богословы назвали, после тысячелетних размышлений и споров, праведной жизнью и благой смертью. Шериф Уайт подумал, что звучит это, конечно, здорово, но все зависит от того, как интерпретировать изречения раввина. Голос раввина, взывавшего к Творцу всего сущего – что есть, было, и пребудет вечно, – в последний раз вознесся в чистое небо Калифорнии над кладбищем «Бет Шалом». Вибрирующие звуки древней молитвы стали как бы частью того, что люди называют «Небесами». Эта земля, на которой они стояли, могла бы, без всякого сомнения, гордиться собой перед самими создателями Ветхого Завета. И эта же земля, на которой они стояли, была готова – если никто не помешает – исторгнуть из себя уже погребенных и сбросить в пучину Тихого океана великое множество живых, похоронить города вместе с их жителями и обратить в ничто миллионы жизней людей и животных – вот что мог совершить сдвиг земных пластов. Если бы кто-нибудь из создателей Библии, обладавший способностью предвидеть будущее, присутствовал на похоронах Файнштейна, он мог бы написать: "Итак, предан земле Файнштейн старший, пятидесяти четырех лет от роду. И были вокруг него друзья и родные. И не ведали они, что готовила им земля, не знали того, что знали уже птицы на деревьях и кроты в земле, которые чувствовали ее содрогание. Мужчины спали с женщинами, которым не было дано замужества, и молодые женщины отдавались свободно. Обжорство и лень царили на земле, мужчины в праздности своей желали бы не ходить, а только удобно сидеть, ублажая себя покоем. Мужчины соединялись с мужчинами, женщины погрязли в нечистых поступках, и люди этому потворствовали. Брат поднялся на брата, бедный шел против богатого, черный против белого, иудеи и неиудеи равно пестовали ненависть в своих сердцах. И никто не обращал взоров к Всевышнему, чья доброта так щедро одарила людей. Никто не взывал к Господу, хотя даже кладбища вещали им, что этот мир и мир, за ним грядущий, предназначены для их успокоения. Лишь немногие предупреждали: «Покайтесь, покайтесь, покайтесь!» Но были они прокляты за свою правду, изгнаны с хулой и поношением". – Гоните отсюда этих психов! Господи, разве эти недоношенные ублюдки не видят, что здесь идут эти чертовы похороны?! – вдруг вырвалось из уст шерифа. Похоронная церемония застопорилась. Все уставились на Уайта. Его помощники препроводили к выходу пятерых молодых хиппи – Простите, – пробормотал он, глупо ухмыляясь, и снял шляпу. – Кажется, я говорил слишком громко. О, еще раз извините, у вас ведь снимать шляпы не принято… Хе-хе… На похоронах этого еще не знали, но человек по имени Римо каким-то образом уже приобрел через посредника универсальный магазин Файнштейна. Частный дом Файнштейна также был продан ему, но миссис Файнштейн не запомнила имени покупателя. В этот день она навсегда покидала Сан-Эквино, ее дочери были уже замужем и жили отдельно, а теперь, когда не стало и Харриса, здесь было слишком много примет прошлой счастливой жизни, чтобы сердце ее могло выдержать их сладостную горечь. Друзья покойного Файнштейна обнаружили, что его универсальный магазин продан какому-то чужаку, примерно в то же самое время, когда и новый его владелец узнал о своем приобретении. – Универсальный магазин? Вы что, свихнулись? Я ничего не смыслю в универсальных магазинах! Римо постучал пальцами по нагретому солнцем приборному щитку арендованного автомобиля. Он не глядел на доктора Харолда В. Смита, он смотрел вперед, на чистенькую, ухоженную долину, изнывавшую под жарким калифорнийским солнцем. Смит встретил Римо в аэропорту Лос-Анджелеса; единственный свой чемодан Римо положил на заднее сиденье. Чиун ехал за ними в другом, тоже арендованном автомобиле, едва вместившем его сундуки, телевизор и видеомагнитофон. – Вам и не нужно ничего знать об универмагах. Управляющему сказано, чтобы он вел дела в магазине до тех пор, пока вы не будете готовы принять в них участие. Скажем, через два – три месяца. Времени у вас будет достаточно. Больше даже, чем вам может потребоваться, поскольку план наш достаточно прост. – И, как всегда, ставка в нем – моя жизнь! – Как вам уже известно, кто-то потребовал от граждан Сан-Эквино ежемесячно выплачивать восемь тысяч долларов в качестве страховки от землетрясений. Вы наследуете положение Файнштейна в этом городе. Вас попросят участвовать в этом деле. Ведите себя так, будто слышите о нем впервые, но вместе с тем постарайтесь создать какие-нибудь осложнения для тех, кто устраивает землетрясения. Ну, а когда они возьмутся за вас… – Он не закончил фразы. – Вот-вот может разразиться национальная катастрофа. Если эти люди передумают или если их что-то вспугнет, они вызовут сильнейшее землетрясение. Это будет величайшей трагедией в нашей истории. – Второй величайшей трагедией, – заметил Римо. – Какая же была первой? – Когда человек спустился с дерева, – ответил Римо Уильямс. – Будьте посерьезней. Как вы думаете, зачем мы приставили к вам преподавателя геологии? Потому что мы уже пару месяцев следим за всем этим. И никак не можем установить, кто или что это такое. Но теперь, после убийства Файнштейна и Мак-Эндрю, дело приняло другой оборот. Люди, вызывающие землетрясения, готовы убивать. – Почему вы думаете, что за этим действительно стоят какие-то люди? – спросил Римо. – Может быть, это совпадение. – Нет, – сказал Смит. – Подземные толчки, как показывает изучение их частоты, прекратились по всему штату. Эти люди действительно могут вызывать и предотвращать землетрясения. Что и делает их опасными. Слишком опасными для общества. – Не слишком ли вы полагаетесь на меня? – Вы что-нибудь усвоили по геологии? – спросил Смит. – Немного, – ответил Римо. – Ладно, в этом округе есть учреждение, которое называется институтом Рихтера. Его возглавляет человек по имени доктор Сайлас Форбен. Его называют «Доктор Куэйк» – «Доктор Землетрясение». Последние пару лет у него не все в порядке с головой, но все-таки он знает о землетрясениях больше, чем кто-либо другой из ныне живущих. Мак-Эндрю и Файнштейн собирались ехать в его институт. Если вам нужно будет узнать что-нибудь относительно землетрясений, обращайтесь к нему. – А может быть, это он их вызывает? – поинтересовался Римо. – Может быть, – ответил Смит, но в голосе его звучало сомнение. – Держите меня в курсе всего, что вам удастся выяснить. Вероятно, мы направим сюда группу геологов, если появится что-либо по научной части. А когда они закончат работу, вам, возможно, придется позаботиться и о них… – Вы не меняетесь, доктор Смит. – Вы тоже не ангел, Римо. – А я никогда и не напрашивался на эту работу. Помните, как меня ни за что ни про что обвинили в убийстве человека? Чуть ни казнили на электрическом стуле, черт возьми! Помните? И очнулся я уже в вашей тихонькой скромной организации, где подставивший меня сукин сын пудрил мне мозги, убеждая, что ради Америки можно пожертвовать жизнью. Так и вышло. Пожертвовали. Его жизнью. Помните? Знаю я все эти делишки. И знаю, что вы – сукин сын. И я тоже. Вам, конечно, на это наплевать, зато мне – нет. Римо смотрел на цветущий сельский пейзаж Калифорнии, но не видел его. Взгляд его был обращен куда-то внутрь себя, где копилась ненависть. – Предполагается, что Чиун поработает вместе с вами, – сказал Смит. – Он не из тех, кто подчиняется. Тем более, что я американец. – И что? – Американец, но не такой как вы. – Простите, – сказал Смит, – но вы прекрасно справляетесь со всеми поручениями. – Это первая похвала, которую я от вас слышу, и она мне кажется омерзительной. Вскоре они добрались до большого загородного дома с ухоженной лужайкой перед ним, кругообразной подъездной дорожкой и прекрасной керамикой в греческом стиле у входной двери. Подъездная дорожка была заставлена автомобилями. Судя по гостям, стоявшим на лужайке с бокалами в руках, прием был в самом разгаре. – Похороны должны были состояться вчера, – произнес Смит. – Вы что-то упомянули насчет легких, выдавленных через рот? – Да, каким-то образом убийство связано с давлением, – ответил Смит. Римо нашел это очень любопытным. Потом его осенило: – А почему похороны были вчера? Что за спешка? – По еврейским обычаям умерших хоронят в течение двадцати четырех часов. Кроме того, тело было сильно изуродовано. Вероятно, следователю потребовалось бы слишком много времени, чтобы установить причину смерти. Газеты объявили о случайном отравлении, так что делайте вид, что и вы так считаете. Между прочим, вот… – сказал Смит, незаметно передавая Римо бумажник, казавшийся подержанным, хотя Римо знал, что в действительности им еще никто не пользовался, на нем не было ни малейших признаков, которые бы выдавали его происхождение. – Теперь вы – Римо Бломберг. Вы решили заняться бизнесом в сфере универсальной или, как они это называют, розничной торговли. Ваши родители давно умерли, оставив вам кучу денег. Вас вырастила тетя Этель из Майами Бич. Вы немного знаете этот район. Никому не давайте полного имени и адреса тети. Просто упомяните, что у вас есть тетка. Пусть вас не тревожит, что вы не будете ходить в синагогу и употреблять кошерную пищу. Вы – современный еврей. Если вас попросят сделать пожертвование – давайте, и никто не усомнится в том, что вы – еврей. – Когда-то я знал одного израильского агента. Правда, недолго. – Они – люди совершенно иной культуры. Не думайте об этом. Смит свернул на подъездную дорожку, и сразу же, будто это послужило сигналом, гости начали расходиться. – Мне кажется, они задержались здесь, чтобы выпить прощальный бокал, – предположил Смит. – Этот дом теперь ваша собственность, так же, как и универсальный магазин. Все оплачено полностью. Уже поздно, и я должен вас покинуть. А вот и Чиун. Смит остановил машину перед домом. Сзади остановился арендованный лимузин. Водитель выскочил из машины и распахнул заднюю дверцу перед хрупким азиатом, облаченным в длинные зеленые одежды. Он помог старику дойти до входной двери. Чиун вежливо поблагодарил его. Шофер вытащил из багажника автомобиля три громадных сундука и поставил их на тротуар, рядом с уже стоящей там телевизионной аппаратурой. Потом он жестом показал старику, что тот может пока присесть на чемодан, и помог ему опуститься на багаж. Римо покачал головой. Чиун опять разыгрывает из себя немощного старца. Он часто прибегал к этой уловке, чтобы заставить людей поднести его багаж или перетащить с места на место какие-нибудь вещи. Тем, кто на него трудился, он разумеется, не говорил, что мог бы согнуть их в бараний рог, если бы только захотел. Не сообщал он и о том, что является Мастером Синанджу, для которого все люди – не более чем двигающиеся мишени. Однажды, когда женщина, несущая покупки Чиуна, потеряла ключи от своей машины, он так нажал на металлическую ручку дверцы, что она открылась и без ключа. Женщине он сказал, что машина была не заперта. Однако механикам в гараже потребовалась целая неделя, чтобы заменить замок. Наслаждаясь ласковым теплом вечернего калифорнийского солнца, Чиун опять разыгрывал из себя беспомощного старика. Похоже, он даже ожидал, что его внесут в этот дом на руках. Смит снова взглянул на часы. Римо взял с заднего сиденья свой единственный чемодан и вышел из машины. Когда он обернулся, Чиуна на сундуках уже не было. Он стоял на дорожке рядом с одетой во все черное женщиной и поклонами выражал ей свои соболезнования. Римо взглянул на опрятную, ухоженную лужайку перед домом, на расходившихся с траурной церемонии людей, и внезапно подумал: почему люди так скорбят, когда кто-нибудь умирает, будто это случайно свалившееся несчастье? Ведь такова неизбежная доля каждого. А что касается этих людей, подобная участь может постигнуть их очень скоро – все зависит от того, насколько успешно он, Римо, справиться с заданием. Он увидел, как семь темных птиц внезапно поднялись с тополя, будто их спугнула кошка. Но он знал, что причиной тому может быть и небольшое сотрясение почвы. Птицы чувствуют такие вещи лучше всех. Сколько же землетрясений происходит в Калифорнии за год? Пусть даже слабых. Самых слабых смещений земной коры. А что же люди? Люди при этом – будто жучки, посаженные в бутылку, которую ребятишки заткнули пробкой. Может быть, дети вспомнят о них и приоткроют пробку, чтобы им было чем дышать. Может быть. Тогда жучки, возможно, еще поживут. Сейчас все они – как жучки в закрытой бутылке, только проблема не в воздухе. Кто-то собирается раздавить эту бутылку ногой. Вместе с жучками.Глава девятая
В ту ночь добротно построенные дома не пострадали. В них только слегка закачались люстры. Ходивший босиком по каменному полу своей комнаты Римо ничего не почувствовал. И Чиун, спавший на циновке на полу в своей спальне, даже не пошевелился. За домом на лужайке встревоженно замяукала кошка. Римо посмотрел из окна на черно-синее безлунное небо и почувствовал себя совершенно беспомощным и очень одиноким. Его охватил вдруг такой страх, какого он не испытывал с тех пор, как начал тренироваться у Чиуна. Закрыв глаза, он на какое-то время полностью отключился от всех мыслей. Когда он опять открыл их, то снова был спокоен. «Слишком возбужденный мозг – это кинжал в собственное сердце» – так в старину говорили в корейской деревне Синанджу, откуда был родом его учитель – Мастер Синанджу. Однако другие дома в ту ночь оказались не столь безопасны для их обитателей. Они не были прочными и надежными и не могли похвастать водопроводом, кондиционерами или центральным отоплением. Это были дома сборщиков винограда, приезжавших в Сан-Эквино весной и летом на заработки и уезжавших после сбора урожая. Здешний виноград был очень сладким и шел на производство самого лучшего в Америке вермута. Вот почему той ночью хозяева виноградников даже не заметили землетрясения, а сборщики винограда ощутили его на собственной шкуре. Подземные толчки, качнув люстры в домах первых, разрушили стены, сколоченные из листов жести, и оторвали сбитые гвоздями брусья и балки, которые поддерживали крыши лачуг. В ту ночь в Сан-Эквино три такие лачуги обрушились, как карточные домики. В оставшихся хибарах заморгали голые электрические лампочки. Люди в нижнем белье и ночных рубашках, некоторые в одних подштанниках, с воплями выбегали из своих жилищ. Удушливая пыль взметнулась над кучами металлических и деревянных обломков. Кто-то кричал по-испански: – Мужчины, скорее! Помогите! Из-под рухнувшей балки из последних сил тянулась полная окровавленная рука, и слабый голос умолял по-испански: «Пожалуйста, пожалуйста, спасите!» – Сюда! Помогите приподнять балку! – кричал босоногий мужчина в одних подштанниках. Было прохладно, но тело его блестело от пота. Напрягая все силы, он пытался приподнять и отодвинуть тяжелую перекладину. Из-под другой груды металлических, деревянных обломков и кусков толя раздавался детский плач. Ребенок кричал, пока мужчины руками растаскивали остатки рухнувшего жилища. Он кричал, когда уже подошли краны и тракторы из Сан-Эквино. Ни один человек из стоявших вокруг не мог остановить этот плач, взять ребенка на руки и успокоить его, и люди, пытавшиеся разобрать завал, чувствуя страх и ощущая свое бессилие, злились на это строение, которое недостаточно быстро поддавалось их усилиям, и на ребенка, которого они никак не могли найти. К середине ночи крик прекратился, и, когда тело мертвого ребенка было освобождено из тесного искусственного чрева, случайно образовавшегося от падения балки на стол, сборщики винограда в гнетущем молчании разошлись по своим лачугам. На следующее утро они не вышли на поля, хотя солнце стояло высоко и была «самая лучшая погода для работы», как говорили целые поколения сборщиков урожая. – Черт! – бормотал себе под нос шериф Вейд Уайт. – Трусливые латиносы, «мокрые спины». Всего боятся! Он прибыл на место несчастья только утром. Ночью, узнав по телефону, что от стихийного бедствия не погиб ни один белый, он спокойно пошел досыпать. – Что, они не хотят идти на поля? – спросил Уайт владельца виноградников Громуччи. – Проклятие, вы думаете, их подстрекают коммунисты? – Нет, – отвечал Роберт Громуччи. Он высунулся из окна своего розового «эльдорадо» с откидывающимся верхом и взглянул на шерифа Уайта, делавшего какие-то пометки. – Прошлой ночью погибло семь человек, – напомнил ему Громуччи. – Все латиносы, не так ли? – Все американцы, приехавшие из Мексики. – Значит семь. А сколько разрушено лачуг? – Все сведения у вашего заместителя. – Да, конечно. Я просто хотел уточнить некоторые детали. – Рабочие сегодня волнуются, – сказал Громуччи. – В добрые старые времена мы знали как управиться с ними, Боб, но сегодня я ничего не могу для вас сделать. У меня связаны руки, понимаете? – Я и не прошу заставлять их работать, Вейд. Но они толкуют, что этот год – год большого проклятия или чего-то там еще. Боги земли схватятся с богами разрушения. Ну что-то в этом роде, не знаю точно… – Я вижу. Боб, вы тоже поверили в эту чепуху. Простите, я не хотел вас обидеть… – Нет, – ответил Роберт Громуччи, владелец виноградников, – я не верю. А вы, Вейд, выглядите сегодня необычно довольным. Это было действительно так. Ведь Вейд Уайт предупреждал граждан Сан-Эквино – этих господ – Карпвелла, Ракера, Бойденхаузена, – что будет землетрясение. Наказание за поездку Файнштейна в Вашингтон и за то, что правительство прислало сюда Мак-Эндрю. Говорили же им: никуда не ездить и не принимать никаких представителей федеральных властей. – Да нет, не больше, чем всегда, Боб, – ответил Уайт. – Просто добрый, старый, необразованный провинциал и деревенщина Вейд Уайт не всегда ошибается и имеет право иногда порадоваться. – Но, Вейд, сегодня же погибли семь человек. – Ну и что, наймите других. Увидимся позже, Боб. Будьте осторожны. Мои приветы хозяйке, – прокричал Уайт, пятясь назад. Он плюхнулся на сиденье своего украшенного шерифскими звездами «плимута» и покатил по пыльной дороге, ведущей от виноградника к шоссе, движение по которому становилось все оживленнее. Уайт что-то удовлетворенно насвистывал, спускаясь по горному шоссе к мотелю «Ковбой», постояльцы которого только еще рассаживались по автомобилям, многие без багажа. Затем он проехал мимо стоянок подержанных автомобилей и автомобильных моек и миновал торговый центр Эквино, где выделялся универсальный магазин Файнштейна. Он подумал, не изменит ли новый хозяин название магазина на «Универмаг Бломберга» или «Римо». Этот парень кажется вполне нормальным, хотя о таких людях никогда нельзя сказать ничего определенного. Взять хотя бы его слугу-азиата. Ведь ясно, что никакой он не слуга. У него даже не хватило сил внести багаж в дом. Шерифу Уайту, подъехавшему туда как раз в это время, пришлось приказать своему заместителю взять это на себя. Нет, если подумать, новый владелец универмага выглядит ненормально, ну, как розовый банан, например. Для чего ему, скажем, этот восточный старик? Он явно не слуга. Уж больно хил. Возможно, и месяца не протянет. Неужели эти мелкие узкоглазики бьют нас во Вьетнаме? Нет. Шериф Уайт знал, кто бьет Америку во Вьетнаме. Сама Америка бьет там Америку. Но шериф Уайт был к тому же неплохим политиком. И когда он подъехал к закусочной рядом с офисом Карпвелла, он решил держать при себе мысли о войне во Вьетнаме, о том, кто на самом деле несет ответственность за все, что там происходит, и насчет Римо Бломберга тоже – держать при себе и крепко, запечатанными. Кофе в «Андрополосе» был сегодня утром отличный. Черный и в меру горький, с сахаром и сливками – совсем не то, что подают обычным посетителям: и вкус, и запах – что надо. – Герти, мне пирог «а ля мод» с вишневой начинкой и ванильное мороженое со сливочными помадками, – сказал шериф Уайт официантке за стойкой. Ей было уже за тридцать. Внешность ее говорила о множестве ночей, проведенных с посетителями, которым на вопрос, чем "она занята сегодня вечером после работы, она слишком часто отвечала: «Ничем особенным». Такой была Герти. Посетители отпускали в ее адрес пошлые шуточки, а она в ответ только смеялась. Они щипали ее, и иногда она даже злилась, но злость эта на самом деле мало что значила. Ведь это же Герти! Герти первой узнавала все последние новости в Сан-Эквино. Из всех официанток она получала самые хорошие чаевые. Герти – шериф Уайт знал это – имела немалый счет в банке. Он водрузил свой толстый зад на красный виниловый стул у стойки, почти полностью закрыв его своей плотью, облаченной в ткань цвета хаки, поставил локти на стойку и рыгнул. Герти принесла пирог «а ля мод». – Слышали, семеро погибли прошлой ночью у Громуччи, – сказала Герти. – И один ребенок. Говорят, дитя кричало всю ночь напролет. А потом замолкло. И когда его откопали, ребенок был мертв. Девочка. Ее мать и отец тоже погибли. И один из ее братьев. Из всей семьи спаслись только трое детей. Лачуги просто настоящий позор для города, не правда ли, Вейд? – Послушай, – начал Уайт, и его мясистое лицо стало краснеть. – Я съем этот пирог. Я съем это мороженое. Но когда в следующий раз я закажу вишневый пирог «а ля мод» и ванильное мороженое со сливочными помадками, я хочу получить именно вишневый пирог и ванильное мороженое со сливочными помадками. Не простомороженое со взбитыми сливками. Шериф Уайт со злостью ткнул вилкой в бело-коричневое мороженое. Зубцы ее оставили в нем сквозные отверстия. – Ну, уж это слишком, Вейд. Шериф Уайт помахал своей вилкой перед самым носом Герти, но все-таки так, чтобы не задеть макияж на ее лице. Тогда ему пришлось бы просить другую вилку. – Говорю тебе, я уже третий раз в этом году заказываю ванильное мороженое со сливочными помадками, а получаю со взбитыми сливками. – А как же с людьми, которые погибли ночью, Вейд? – Подавая мне не то, что я заказываю, ты их не вернешь. – Вы же не платите. – Я заплачу. Принеси мне сливочные помадки. – Они кончились. Хотите чего-нибудь другого? – Тогда не надо. Сойдет и это. Герти, не обращая внимания на его грубость, продолжала стоять рядом с Уайтом. – Говорят, «мокрые спины» толкуют между собой о смерти. Что им было сделано предупреждение. Думают, что, может, им лучше вернуться домой. Шериф Уайт осушил свою чашку и пробурчал: – Скатертью дорога. Пусть убираются. – А кто же будет собирать виноград? – Сами американцы. – За эту плату? – Тогда надо купить машины. Они не воняют, как эти «мокрые спины». Машину можно поставить в гараж. Она не захочет сидеть с тобой в кино. Машины подчиняются приказам. – Ну, не в наши дни, – засмеялась Герти. Шериф тоже усмехнулся. – А что за парень купил универмаг Файнштейна? – спросила Герти. – Римо Бломберг? – Ну. Я видела его сегодня утром по пути на работу. – В пять утра? – Ага, – подтвердила Герти. – Он был на своей лужайке перед домом, делал какие-то идиотские упражнения, сроду таких не видела. – Правда? – Ага. Что-то ненормальное. Конечно, было еще не очень светло, поэтому я не совсем уверена, но, похоже, он очень быстро бегал. Действительно, очень быстро. Быстрее, чем любой, кого я когда-либо видела. А потом он будто наталкивался на стену и круто менял направление. И делал это как будто без помощи ног. Как в мультиках или в старых фильмах. Он мелькал то здесь, то там, потом – раз – совсем в другом месте. Самая чудная штука, какую а видела. А потом лег на землю, – продолжала Герти, – и, похоже, начал вибрировать или что-то в этом роде. А затем он опять сделал самую странную вещь, какую я видела. Да, да, за всю свою жизнь. Ведь я много чего повидала в «Ковбое» и в других местах, и нигде ничего подобного не было. Он лежал вниз лицом на газоне и вдруг оказался в воздухе, сделав сальто назад. Как кошка. Честное слово! Рассказывая это, Герти нервно теребила тряпку, которой вытирала стойку, и пристально вглядывалась в глаза шерифа Уайта. Шериф протянул чашку, чтобы она налила ему еще кофе. Герти повернулась к постоянно гревшемуся кофейнику и наполнила чашку. Уайт добавил сахар и натуральные сливки. – Что вы скажете об этом? – спросила Герти. Уайт поманил ее вилкой поближе к себе. У него, кажется, тоже была для нее некоторая информация. – Он гомосексуал. Педик. Возможно, занимается балетными танцами. – А вы не разыгрываете меня? – спросила пораженная его словами Герти. – Никогда в жизни не подумала бы. – Можешь быть уверена. – Значит, не разыгрываете? – повторила Герти, вполне удовлетворенная тем, что услышала. Затем, помолчав, добавила: – Понимаете, я знаю, да и все в городе тоже знают, что случилось на самом деле с Файнштейном и тем другим парнем. Да-да, знаю, отравились и все такое. Но на самом деле их нашли в мотеле голыми. Они не были гомиками, если вы так думаете. Это я точно знаю. Они были там с двумя потаскухами. – Да нет. – Да, – уверенно сказала Герти. – Они занимались там настоящим мужским делом в компании со шлюхами. – В мотеле «Ковбой»? – Ну, вы же знаете… – Нет. – Да-а, – сказала Герти заговорщицким тоном, – с целой компанией шлюх. – О, – тупо произнес Уайт, уронив вилку на тарелку. – Этого я не знал. Шериф Уайт, сидя в закусочной, дождался, пока перед офисом Лестера Карпвелла остановился серебристый «роллс-ройс». Пусть Герти думает, что хочет, думал он, переходя улицу и окликая Карпвелла. Он-то хорошо знает, как погибли эти двое. От чьих рук. И это ему очень не нравится. Он догнал Карпвелла только у самого входа. – Мне нужно немедленно переговорить с вами, – выпалил шериф. – Землетрясение этой ночью – предупреждение. Мне опять звонили. Нам нужно кое-что сделать. – Первое, что нам нужно сделать, – спокойно сказал Карпвелл, – это не кричать об этом на улице. Поговорим сегодня после обеда. Я думаю, мистеру Римо Бломбергу пора узнать, какие расходы ему придется нести в качестве нового хозяина универмага Файнштейна.Глава десятая
Шериф Уайт сам отправился за новым хозяином универмага Файнштейна. Магазин работал под наблюдением управляющего, а новый владелец там еще не появлялся. Карпвелл лично пригласил Римо по телефону. Уайта предупредили, чтобы он вел себя повежливее, давая тем самым понять новичку, что он находится в Сан-Эквино среди друзей. Ведя машину по извилистому шоссе, шериф Уайт чувствовал себя смертельно уставшим. Смешно, но он все еще думал об этом доме, как о доме Файнштейна. С трудом преодолев несколько ступенек перед парадной дверью, он позвонил. Дверь открыл маленький азиат. – Хозяин дома? – спросил Уайт. – Да, – ответил Чиун, Мастер Синанджу, обладатель высших тайн боевых искусств, наемный убийца-ассасин, своим ремеслом поддерживающий корейскую деревушку Синанджу, так же как поддерживали ее его отец и отец его отца, продавая свои страшные услуги тем, кто имел достаточно денег, чтобы их оплатить. – Могу я поговорить с ним? – Вы с ним и говорите. – Я имею в виду мистера Бломберга. Шериф Уайт смотрел на азиата. Тот слегка улыбнулся и отвесил смешной поклон. Хилый старикашка, подумал Уайт. Смешно, он даже не пригласил его войти. Как только старичок бесшумно заскользил в глубь дома, чтобы привести своего странного хозяина, Уайт решил войти. Но внезапно, к своему удивлению, он почувствовал острую боль в животе, будто рука маленького человечка, идущего впереди, спиной к Уайту, неожиданно всадила в него нож. – Вас не приглашали войти, – услышал шериф Уайт. Маленький азиат даже не замедлил своего скользящего шага, так и оставив нож в животе Уайта. Последний настолько был уверен в этом, что даже боялся взглянуть. Он схватился рукой за то место, где ощущал обжигающую боль и где, он точно это знал, должна течь кровь. – О, милосердный Иисус, не надо! – простонал шериф. Он осторожно ощупал ужасную рану. Крови еще не было. Но рука не решалась двинуться дальше. Чтобы не упасть, ему пришлось прислониться к дверному косяку. Он застонал, моля Бога о том, чтобы тот, другой, белый, пришел к нему на помощь. Затем он услышал, как кто-то, должно быть Римо Бломберг, спросил: – Чиун, слушай, в чем дело? – Ни в чем, – ответил голос азиата. – Но шериф, похоже, думает иначе. – Я знаю, если бы я убил его, ты был бы огорчен. Но разве от тебя дождешься благодарности за то, что я забочусь о твоем спокойствии? Нет, я получаю одни упреки. О чем, черт их побери, они толкуют, подумал Уайт. Эта подлая дрянь воткнула в меня нож! – Откиньтесь назад, – услышал он голос белого человека. – И уберите руки с живота. Вот так. Глаза пока не открывайте. Шериф Уайт почувствовал еще более острую боль, будто по ране хлопнули ладонью, засаживая нож еще глубже. И вдруг боль совершенно исчезла. Это ощущение было так прекрасно, что на глаза его невольно навернулись слезы. Он решил теперь посмотреть на нож, который белый человек только что вытащил из него. Но никакого ножа не было. Не было и раны. На рубашке не оказалось никаких следов. Просто чудеса. Он всегда знал, что евреям известны секреты чудесных исцелений. – Благодарю, благодарю вас, – повторял шериф, приходя в себя. – А что вы сделали с ножом? – С каким ножом? – Которым этот проклятый азиат ударил меня! – Да не было никакого ножа! – Я знаю, как болит ножевая рана, мне это знакомо. Я обвиняю этого маленького мерзавца в попытке покушения на должностное лицо с применением смертельно опасного оружия. – Вы чувствуете какую-нибудь боль? – Не-ет. – У вас есть какая-нибудь рана? – Похоже, нет. – В таком случае, как вы докажете, что он ткнул вас ножом? – У нас есть для этого способы, – ответил шериф Уайт, подтягивая пояс с пистолетом. – Послушайте, он вас не ранил, а лишь воздействовал на нервные окончания под вашей кожей. Это больно. Но безвредно. – О, – только и сказал шериф Уайт, пристально глядя мимо Римо на хрупкое создание, тихо стоявшее в спокойной, непринужденной позе рядом с вазой, будто они были сделаны из одного куска фарфора. Потом, обращаясь к престарелому азиату, шериф загрохотал: – Послушай, приятель, если ты когда-нибудь захочешь повторить эти паршивые штучки с нервами, животом и прочей ерундой, ты за это получишь! Слышишь? И не говори потом, что я тебя не предупреждал! И снова эта проклятая усмешка. Странная усмешка на лице этого Римо Бломберга и его азиата. Точно такие же ухмылки он видел у них днем раньше, когда они только приехали. Заметив зарубки на рукоятке его пистолета, они, словно два педераста, обменялись между собой вот такими дурацкими улыбками. – Это относится и к вам, мистер Бломберг. Конечно, речь не идет о неуважении и все такое. Но до чего можно дойти, если не соблюдать законы? – Зовите меня просто Римо, – миролюбиво сказал молодой человек, новый хозяин универмага Файнштейна. – Хорошо, Римо, – откликнулся шериф Уайт. Когда они сели в автомобиль, шериф, признавшись, что не больно-то хорошо разбирается в еврейских именах, поинтересовался: что означает имя «Римо»? – Это не совсем еврейское имя, – ответил Римо. – Да? А какое же? – Это долгая история, – сказал Римо. На нем была белая спортивная рубашка и синие слаксы, на ногах – мягкие итальянские ботинки. Чувствовал он себя превосходно. – У нас есть время, – заметил Уайт. – Это долгая история, и я не собираюсь ее рассказывать, – ответил Римо и улыбнулся. – Ну, хорошо. Если это личное… Но вы скоро поймете, что здесь у нас, в Сан-Эквино, такие люди, что знают все друг о друге. Понимаете, что я имею в виду? – Нет, – ответил Римо. Дальше они ехали молча. В здание, где размещался офис Карпвелла, их впустил ночной охранник. Пройдя мимо пустых столов на первом этаже, они оказались в приемной, дверь которой была открыта. Уайт остановился перед толстой деревянной полированной дверью, украшенной медной инкрустацией. Дверь открылась, и Лестер Карпвелл Четвертый, одетый в темный деловой костюм, с уверенной и открытой улыбкой, смягчавшей озабоченное выражение его лица, приветствовал Римо крепким рукопожатием. – Рад познакомиться, но огорчен, что приходится встречаться при таких обстоятельствах, – сказал он. Римо сделал удивленный вид, хотя на самом деле ничуть не удивился. Он пожал руку Карпвелла и заметил презрительный взгляд Уайта, брошенный на его вялую кисть. – Да, обстоятельства затруднительные, – пояснил Карпвелл. – Я сейчас вам все объясню, мистер Бломберг. Римо обратил внимание на двух мужчин средних лет, стоявших около длинного темного стола для совещаний. Один из них был одет довольно небрежно, другой – более официально. Кабинет освещался теплым желтоватым светом, придававшим встрече несколько таинственный вид. Он знал, что последует дальше, но отлично помнил, что должен вести себя как человек, чрезвычайно удивленный всем происходящим. – Называйте меня просто Римо, – сказал он. Карпвелл любезно провел его к столу и поочередно представил Дорну Ракеру: «Называйте его просто Дорн» и Митчелу Бойденхаузену: «Зовите его просто Сонни». Здороваясь с ними обоими, Римо заметил, с какой насмешкой они посмотрели на его вялую руку. Поняв, что он уловил их взгляд, они попытались скрыть свое замешательство под маской притворной доброжелательности. Заметил Римо и обращенный к потолку взор шерифа Уайта, явно говоривший: «Боже, еще одно жалостливое сердце!» Ну что ж, прекрасно. Он удобно расположился в одном из коричневых кожаных кресел, стоявших вокруг стола. Кабинет был пропитан устоявшимися за сотню лет запахами старинного дерева отличной полировки и кожи высшего качества. Иногда кое-кто пытается за один день создать подобную атмосферу солидного консерватизма и обнаруживает, что это невозможно. Можно купить столы, лампы и кожаную мебель, можно даже сделать камин и повесить портрет за столом на стене кабинета. Однако очень скоро обнаруживается, что хозяину не хватает безошибочного вкуса многих поколений богачей. Римо положил ногу на ногу несколько более элегантно, чем следовало. Чиун часто предупреждал его, что никогда не надо переигрывать. В ситуациях, подобных сегодняшней, Чиун охотно прибегал к актерским приемам. А ему, Римо, нужно играть сейчас роль простодушного, наивного человека, этакого невинного цветочка. Выпустить когти никогда не поздно. Как учил его Чиун, Римо старался определить сущность этих людей. Уловить особое чувство опасности, исходящее от потенциального убийцы. Иногда Чиуну удавалось почувствовать склонность к насилию в сердце того или иного человека и совершенно точно вычислить, в какой мере эта тяга может быть реализована. Как-то ночью в ресторане в Канзас-сити Чиун предложил Римо мысленно прощупать толпу посетителей и определить, кто из них представляет опасность. Римо отобрал троих мужчин, но так и не смог сузить свой выбор до одного человека. Вечер еще не кончился, когда какая-то старая дама в шляпке, украшенной цветами, попыталась убить Римо булавкой от своей шляпы. Мужчины оказались совершенно безвредными, А Чиун интуитивно выделил эту женщину. Теперь Римо пытался сделать то же самое. Сидя за столом вместе с четырьмя мужчинами, он расставил их в уме по степени опасности. На этот раз он был уверен, что не ошибся. Уайт мог бы случайно кого-нибудь убить. Зарубки на его пистолете означают, каким он хочет казаться, а не каков он на самом деле. Ракер и Бойденхаузен выглядели довольно здравыми субъектами, но могли бы убить, если бы обстоятельства вынудили их к этому. А вот Лестер Карпвелл Четвертый, с красивыми седеющими висками, честными голубыми глазами, с энергичной и одновременно теплой, располагающей улыбкой представителя американской знати… Этот мог бы спокойно выколоть вам глаза, даже не испортив себе аппетит. – Здесь, в Сан-Эквино, перед нами возникли серьезные проблемы, мистер Бломберг, – сказал Карпвелл, молитвенно сложив руки. – Знаете, наша местность очень подвержена землетрясениям. – Когда я покупал универмаг, меня никто об этом не предупредил. – Просто это считается общеизвестным фактом. Вообще-то землетрясения похожи на другие природные бедствия, угрожающие человеку. Ну, например, можно попасть под удар молнии. Можно, как говорится, погибнуть, переходя улицу. – Да, но при землетрясении улица переходит через человека, – откликнулся Римо. – А если у вас есть магазин, то оно просто сравнивает его с землей. Рима заметил, как при этих словах Бойденхаузен обменялся взглядом с Ракером, а шериф Уайт, как подобает настоящему мужчине, сдержанно хрюкнул. – И такое возможно, но ведь землетрясения и подземные толчки являются составной частью жизни в Калифорнии. Хотя, по-моему, от них пострадало все же меньше людей, чем в автомобильных катастрофах. – Да, в автокатастрофах погибло больше американцев, чем во Вьетнаме, – сказал Римо. Он побарабанил пальцами по столу, уловив враждебный взгляд Уайта и замешательство Бойденхаузена и Ракера. Карпвелл по-прежнему полностью сохранял присутствие духа. Да, Карпвелл из тех, кто убивает. Вся эта история с землетрясениями – его затея. В этом можно не сомневаться. – Если вы так к этому относитесь, – заметил Карпвелл, – нам будет легче договориться. Мы можем гарантировать, что у вас не будет никаких неприятностей, связанных с землетрясениями. – Выкладывайте все начистоту, – сказал Римо. Карпвелл рассказал о том, что произошло: как с шерифом Уайтом связались некие люди, торгующие страховкой от землетрясений. Причем не в форме оплаты уже причиненного ущерба, а за предотвращение землетрясений. После того как эти люди продемонстрировали свои возможности, самые богатые граждане Сан-Эквино решили им платить. Восемь тысяч долларов в месяц, двенадцать месяцев в году. – А что это за люди, которые продают такую страховку? – спросил Римо. – Этого мы не знаем, – ответил Лестер Карпвелл. – Шериф Уайт доставляет им деньги, но он никогда их не видел. – Вы платите громадные деньги и даже не знаете кому? И хотите, чтобы я поверил в эту чушь? – Я действительно никогда их не видел, – с жаром произнес шериф Уайт, наклоняясь вперед. От лампы, бросавшей желтый свет на его красное лицо, оно приобрело оранжевый оттенок. – Что вы имеете в виду, утверждая, что никогда их не видели? – спросил Римо. – Они что – привидения? Или маленькие эльфы? Кто они? Уайт начал раздражаться. – Я их никогда не видел. Они позвонили мне по телефону. Сказали, где оставить деньги. Я их там оставил. Вот и все, – сказал он запальчиво. – Вы говорили с ними по телефону, – произнес Римо. – Значит, у них есть голоса. На что они похожи? На голоса старичков, писклявых и чавкающих? Или они говорили через синтезатор? Мужские голоса? Или женские? Что вы за шериф, если не разобрались даже в этом? Уайт привстал и прорычал: – Это мужчины, и я надеюсь, что когда-нибудь вам еще придется с ними встретиться! – Все это нисколько не помогает нашей дискуссии, – прервал их перепалку Карпвелл. Он пояснил Римо, что четверо самых богатых граждан Сан-Эквино договорились платить каждый свою долю. Чтобы предотвратить панику. Чтобы обеспечить дальнейшее процветание всего округа. Они жертвуют не такими уж большими деньгами, чтобы сохранить гораздо более крупные капиталы, вложенные в развитие этого района. Все в полном секрете. Люди, вызывающие землетрясения, требовали сохранения тайны. – А кто решал, кому платить? – спросил Римо. – Думается, решал я, – ответил Лестер Карпвелл. – Вы ведь владелец крупной банковской инвестиционной компании Сан-Эквино, не так ли? – Правильно. – Следовательно, вам должно быть известно, у кого есть деньги, так? – Так. – И теперь, поскольку я владелец универмага Файнштейна, вы считаете, я должен подносить вам на блюдечке по двадцать четыре тысячи долларов в год, – сказал Римо. Произнося слова «вам на блюдечке», он посмотрел прямо на Карпвелла. – Это не совсем так, – ответил тот, рассматривая свои руки. – Понимаете, из-за Файнштейна, который игнорировал предупреждение и сообщил обо всем в Вашингтон, прошлой ночью нас постигло землетрясение. – Я ничего не почувствовал, – заметил Римо. – В соответствии со шкалой Меркалли это было слабое землетрясение, оно разрушило только непрочные постройки. – Погибло всего лишь несколько латиносов – «мокрых спин». Из белых никто не пострадал, – вставил шериф Уайт. Карпвелл поморщился. – Шерифу Уайту, – продолжал он, – сообщили по телефону, что это землетрясение было вызвано в отместку за то, что Файнштейн информировал обо всем Вашингтон. И теперь плату повысили. Она составляет уже четыре тысячи долларов в месяц с каждого из нас. Взгляните на это с другой стороны, мистер Бломберг. Считайте это просто вложением капитала. Вложением выгодным. – Если это такое уж выгодное вложение капитала, займитесь им сами. – Послушайте, Римо, – сказал Дорн Ракер, – это же для нашей общей пользы. – Прекрасно. Радуйтесь этому. А я платить не намерен. Ракер опустил кулак на массивный стол. Римо презрительно посмотрел на него и качнул ногой. – Я не могу взять на себя треть от шестнадцати тысяч долларов ежемесячно, – проворчал Ракер. – У меня нет таких денег. Мне и две тысячи трудно платить. Римо еле сдерживал улыбку. Его план начинал работать. Возможно, ему удастся провернуть это дело за один-два дня. Ангельским голосом – сама невинность – он спросил: – А зачем вообще затруднять себя какой-то платой? – Затем, что я хочу, чтобы моя семья и мой бизнес были в безопасности. Эти люди держат нас за яйца. За яйца, Файнштейн. – Бломберг, – поправил Римо. – За яйца, Бломберг. – В таком случае, – сказал Римо, – почему бы Карпвеллу не заплатить всю сумму? Я думаю, он здесь самый богатый человек. Он ведь фактически хозяин всей долины. Рекламный буклет утверждает, что, если бы не монахи, которые появились здесь первыми, город назвали бы его именем. – Это верно, – согласился Карпвелл, и Римо заметил, как напряглась его спина. – Тогда почему бы вам не платить одному? – Я думаю, несправедливо, чтобы один человек платил за всех. – Тогда почему же должны платить только четверо? Почему бы не собрать необходимые деньги в форме налогов? – Потому что все дело нужно сохранять в тайне, – перебил Уайт. – Почему? Может быть, это нечто вроде братства? Или масонская ложа? – спросил Римо. – Потому что люди, дающие гарантию от землетрясений, хотят, чтобы было именно так, – сказал Уайт надменно. – Вы еще и дня здесь не прожили, а уже указываете, как нам поступать. Это нахальство. Настоящая наглость. Только люди определенного сорта имеют наглость так себя вести. – Пожалуйста, прекратите, – сказал Карпвелл шерифу Уайту и затем обратился к Римо: – Нас предупредили, чтобы мы не сообщали властям об этом деле. Файнштейн сообщил, и прошлой ночью землетрясение унесло семь жизней, мистер Бломберг. – Называйте меня Римо. – Мистер Бломберг, – повторил Карпвелл, – Файнштейн, Харрис Файнштейн, умер не от пищевого отравления. Он был убит. Он информировал власти в Вашингтоне и был за это убит. Вместе с человеком из министерства внутренних дел. Римо улыбнулся. – Прекрасно, – произнес он и заметил, как у Ракера поползли вверх брови. Бойденхаузен подался вперед. А глаза Карпвелла стали холодными, как лед. И только шериф Уайт казался безучастным к тому, что происходит. – Прекрасно, – повторил Римо. Затем он повернулся к Ракеру и Бойденхаузену: – Вы действительно платите или заодно с Карпвеллом? Ракер от неожиданности заморгал. Бойденхаузен сказал: – Я не понимаю вас. – Вы действительно платите? – Да, – ответил Ракер. Бойденхаузен кивнул. – Так, – продолжал Римо. – Я собираюсь прямо сейчас избавить вас от этих расходов. Не платите. Есть человек, который гарантирует вас от землетрясений. Я бы сказал, он больше похож на вымогателя. – И Римо ткнул загнутым кверху пальцем вялой руки прямо в рот Лестера Карпвелла Четвертого. Мизинец Римо почти касался его лица. – Этот человек выбрал вас, чтобы вы ему платили. Он угрожал мне смертью. Если вы слушали его так же хорошо, как я, то должны понять: он только что пообещал, что я буду убит, как Файнштейн, если не стану платить. Ракер и Бойденхаузен переглянулись. – Нет, – сказали они в унисон, – мы вам не верим. Римо улыбался про себя: он уже выиграл. Очередной выплаты, скорее всего, не будет. Теперь пришел черед действовать людям, вызывающим землетрясения. И когда они обнаружат себя, Римо добавит их останки к тем семерым, которые погибли прошлой ночью, и прежде всего к праху ребенка, который, как кто-то рассказывал ему, плакал всю ночь, пока не умер.Глава одиннадцатая
Прийти к такому решению было нетрудно. Для этого не нужно было ни прибегать к помощи сейсмографа, ни производить сложные расчеты на большом компьютере в институте Рихтера. Римо, или как там его зовут, должен умереть. Это нужно сделать во что бы то ни стало. Но почему шериф Вейд Уайт считает это необязательным? Молодые настойчивые женские голоса замолкли в ожидании ответа. Вейд Уайт сидел на твердом деревянном стуле и смотрел из окна жилого автоприцепа на диск луны. Наступала осень. Век бы не видеть этих девиц. Он переменил тему: – Вы были с Файнштейном в тот вечер, не так ли? – спросил шериф. – Он ведь не был гомиком? И вы прикончили его, правильно? – Да, – произнес мягкий приятный голосок. А другой голосок добавил: – И федерального чиновника тоже. – Я думал, они были педерастами. – Такими же, как и ты, свинья. – Ну зачем вы опять… – запротестовал шериф. – А теперь заткнись, чушка, если не хочешь отправиться тем же путем. А так оно и будет, если ты не возьмешь на себя этого Римо. Мы не потерпим, чтобы кто-нибудь нам мешал. – Я не могу, – промямлил Уайт. – Не могу я его убить. – Но тебе придется это сделать. Так же как ты и раньше все делал; позвонил в Вашингтон и предупредил тамошних болванов насчет Файнштейна, собрал деньги для нас. Ты сделаешь это, Потому что побоишься не выполнить наш приказ. Мы не позволим, чтобы кто-нибудь все провалил. – Но я не хочу это делать. – Черт тебя побери. У тебя зарубки на пистолете, свинья. Так и действуй а том же духе. – Я не могу. Я просто не в силах. – Сделаешь… Вейд Уайт зажмурился. Подождал. Открыл глаза и осмотрелся. Они ушли. Они его не убили! Шериф встал и быстро вышел, посчитав итог своего разговора с ними ничьей. Ведь он так и не согласился убить этого Римо Бломберга. Значит, они не смогут обвинить его потом, что он не сдержал слово. Однако слишком уж они круты эти девки. Когда придет время, они расправятся с Римо. И на сей раз он постарался не думать о том, как будет выглядеть этот проклятый педик Бломберг. Да-а, крутые бабы!Глава двенадцатая
Прошло двое суток после землетрясения, унесшего жизни семерых мексиканцев, когда дон Фиаворанте Пубеско, сидя у себя дома около огромного голубого бассейна и подставляя свое большое тело солнечным лучам, услышал от одного из своих клиентов, которому оказывал покровительство, нечто очень интересное. Клиент был хозяином виноградников. Он жил в Сан-Эквино. Его отец был другом отца Пубеско. Да, дон Пубеско хорошо помнил его отца. Дон Фиаворанте учтиво предложил своему гостю стул и столь же учтиво протянул ему руку для поцелуя. – Мы с вами друзья, – сказал он ему. – Мой отец был другом вашего отца. Наша дружба, Роберт Громуччи, зародилась еще в утробе наших матерей. Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Роберт Громуччи, одетый в очень светлый летний костюм, робко присел на красный плетеный стул, стоявший у бровки бассейна. – Не верьте всему дурному, что говорят обо мне, – сказал дон Фиаворанте тихим, мягким голосом, который звучал почти умоляюще, если не знать того, что дон Фиаворанте никогда не умолял. – Не надо нервничать. Вы думаете, я не знаю, что ваши рабочие собираются уйти? Вы думаете, я не понимаю, что ваша судьба зависит от сбора винограда в этом году? Что если вы его не соберете, вас ждет банкротство? Думаете, я не помню, кому вы каждый год посылаете самое первое вино? Думаете, я не вспоминаю о вас, когда пью это вино? Поэтому не надо нервничать, мой друг. Роберт Громуччи улыбнулся. Улыбнулся как маленький мальчик, которому отец сказал, что у него все будет в порядке. Нагретая полуденным солнцем, вода бассейна пахла хлоркой, но Роберт Громуччи не ощущал запаха. Он не заметил и того, как дворецкий принес свежий лимонный напиток с холодными каплями на запотевшем стекле бокала. Роберт Громуччи говорил и ничего не замечал вокруг: наконец-то он может откровенно поделиться обо всем с человеком, который его отлично понимает. Он рассказал о том, что крайне нуждается в деньгах, а также в рабочих руках для сбора урожая. О последнем землетрясении и о том, что они с женой даже не почувствовали подземных толчков. Он говорил о сборщиках винограда. О шерифе и о Сонни Бойденхаузене, который занимается страховым делом и сделками с недвижимостью и с которым он разговаривал сегодня утром. Сонни, его закадычный дружок с детства, казался непривычно расстроенным, и он, Громуччи; захотел узнать, в чем дело. Сначала Сонни не хотел ему ничего говорить, не хотел, чтобы он, Роберт Громуччи, утратил доверие к Лесу Карпвеллу. – К Лесу Карпвеллу? – удивился Громуччи. – Да, к нему. – Именно Лес Карпвелл стоял за последними событиями, связанными с землетрясениями. Но Сонни рассказал ему все только потому, что и для него это было настоящим шоком. Сидя у бассейна и ощущая покровительство такого человека, Роберт Громуччи испытывал огромное облегчение и потому, не задумываясь, отвечал на вопросы дона Фиаворанте Пубеско: кто? сколько? как часто? каким образом? будут они платить или не будут? платит только Сан-Эквино? и никто больше? вы не знаете сколько? вы сказали – Лес Карпвелл? – Да… – задумчиво произнес дон Фиаворанте Пубеско. Жаркое калифорнийское солнце все больше поджаривало его загоревшее тело. – Прекрасный человек мистер Карпвелл. Я слышал о нем. Похоже, с ним можно договориться. Вы говорите, он знает, как вызывать землетрясения? Затем дон Фиаворанте сказал, что берет очень небольшие проценты. Всего-навсего двадцать процентов годовых. А в случае… – бог мой, что это за слово? Он так плохо разбирается в словах – да, просрочки, спасибо, тогда проценты начисляются ежемесячно. В ходе дальнейшего разговора дон Фиаворанте заметил, что все эти слухи о том, что кто-то может вызывать землетрясения, совершенно бессмысленны, и Роберту Громуччи не нужно больше беспокоиться о таких вещах. – Землетрясения происходят по воле всемогущего Бога, – сказал дон Фиаворанте, приказав принести чашку чая, поскольку доктор предписал ему употреблять только чай, и чековую книжку. – Вам ведь не захочется таскать с собой пятьдесят пять тысяч долларов наличными, не так ли, Роберт, мой дорогой друг? – Что мне деньги? – сокрушался Громуччи. – Мне нужны работники. – Лишние деньги – лишние работники. Приплатите одному, прибавьте другому… – Но мои сборщики говорят, что последнее землетрясение – это только начало. Они болтают, что боги гор сойдутся в схватке с богами долин. Считают, что на моих виноградниках лежит проклятие, и поэтому не хотят больше работать. – Ну, это дельце мы уладим двумя путями. Вы немного прибавите своим сборщикам. Хотя большую часть этих денег сохраните про запас, А я пошлю своих людей поговорить с вашими рабочими. Они объяснят им, что для них есть кое-что пострашнее землетрясений. Роберту Громуччи очень не хотелось возражать дону Фиаворанте, но все же он сказал: – Они все равно уйдут. У нас в городе появились два человека, какие-то чужаки. Мои сборщики их боятся. – Эти люди угрожали вашим сборщикам? – спросил дон Фиаворанте. – Нет, они держатся особняком. – Почему же их тогда боятся? – Мои сборщики очень суеверны. Все они такие темные, эти мексиканцы. Они считают, что эти двое несут с собой смерть. – Тогда мы уладим это дело тремя способами. Я пошлю кое-кого переговорить с этими людьми и объяснить им, чем они могут вам помочь. Мы попросим их так убедительно, что они не смогут отказать. Как их зовут? – Который помоложе, тот, что купил универсальный магазин Файнштейна, его зовут Бломберг, Римо Бломберг. А второй – азиат. Очень старый и хилый. Его имя Чиун. Дон Фиаворанте спросил Громуччи, где живут эти двое, и заверил своего друга, что все будет в полном порядке. Взяв из рук дворецкого чашку чая и чековую книжку, он выписал чек на имя Громуччи, тот почтительно поцеловал у Пубеско руку и удалился. Сразу же после этого дон Фиаворанте занялся серьезными делами. Он созвал на совет капо – своих главных помощников. И назначил этот сбор не на завтра, и даже не на вечер, а немедленно. Пригласил весьма любезным тоном, хотя на самом деле в его приглашении не было ничего любезного. Только не знавший его человек мог принять это за просьбу. Когда дон Фиаворанте любезно назначал кому-нибудь встречу, люди бросали все свои дела: еду, сон, деловые встречи и даже занятия любовью. Некоторые из них позволили себе ненадолго задержаться в церкви, чтобы поставить свечку, Но ни один не отказался приехать. И вот приглашенные в кабинете дона Фиаворанте. Входя в комнату, все они целовали у него руку, а он тепло приветствовал их – как отец своих сыновей после долгой разлуки. Доставившие их «кадиллаки» вытянулись длинной вереницей, заняв всю подъездную дорожку и изрядную часть улицы, но это нисколько не обеспокоило хозяина. Совещание будет коротким. К тому же городская полиция на машинах с изображением белоголового орла как всегда перекроет автомобильное движение, пропуская, разумеется, автомобили тех, кто приглашен доном Фиаворанте. Когда все семнадцать человек заняли свои места, дон Фиаворанте заговорил. Уже через три секунды он обнаружил больше ума и проницательности, чем все сотрудники государственного аппарата Соединенных Штатов вместе взятые. – Перейдем сразу к делу, – сказал он. Халат из ворсистой ткани скрадывал округлый живот, лицо его было на удивление мягким. Но все приглашенные почтительно вслушивались в каждое его слово. А ведь один только вид некоторых из них мог превратить в лед олимпийский огонь вместе со зрителями, наблюдавшими за играми. – С некоторых пор, – начал дон Фиаворанте, – у меня появились кое-какие сомнения. Всего только догадки, которые мелькали в голове, не принимая отчетливой формы, – настолько они казались невероятными. А сегодня они получили подтверждение. Теперь мы можем стать более влиятельными, чем когда-либо прежде. Мы можем завоевать такое глубокое уважение, которым никогда не пользовались. Даже среди тех, кто раньше относился к нам свысока. Он замолчал, всматриваясь в знакомые ему лица, взвешивая хорошо известные ему их умственные способности, привычки и поступки, размышляя над тем, смогут ли собравшиеся здесь принять на себя великую миссию, которая выпала на их долю. – Героин – это детские шалости, – продолжил дон Фиаворанте. – Подпольные лотереи – мелочь. Скачки – ерунда. Кража автомашины – пустяковое занятие. Проституция – тоже мелочевка. Все это – сущая безделица. Дон Фиаворанте видел, что слушавшие его с трудом скрывают свое недоверие. Произнеси эти слова кто-нибудь другой, они встретили бы их насмешкой и презрением. Но дону Фиаворанте они внимали с заинтересованными лицами и вежливым вниманием. Ладно, он бросит им еще одну наживку, ведь они обязательно должны все хорошо понять. – То, о чем я говорю, способно нагнать на всех такого страху, какого нам еще никогда не удавалось напустить. – Уж не атомная ли это бомба? – спросил Гуммо Баруссио, по прозвищу Труба. Наступило молчание. Собравшиеся прикидывали: если действительно дон Фиаворанте говорит об атомной бомбе, то почему бы, право, ему и не иметь ее? Кому, как не ему, можно ее доверить? Но дон Фиаворанте сказал: – Нет, мой добрый друг Гуммо. Атомная бомба по сравнению с этим тоже детская игрушка! – И только сейчас, когда у многих полезли вверх брови, у некоторых раскрылись рты и все забыли об осторожности, дон Фиаворанте поделился с собравшимися своим планом – совершенно новым видом шантажа. Он рассказал им о причуде природы, называемой тектоническим разломом Святого Андреаса. О том, что на этот раз под угрозой будут не какие-то несколько жалких людишек или витринных стекол, и даже не какой-нибудь городишко в небольшом округе. Нет, весь штат. И платить будет не горстка богатых бизнесменов, а самый богатый из богатых: правительство Соединенных Штатов Америки. – А что в этом особенного? У них ведь есть деньги, – рассудительно заключил дон Фиаворанте. – Если они выбрасывают тридцать миллиардов в год на войну во Вьетнаме, сколько они заплатят нам за Калифорнию, как вы думаете? – Не наш калибр, не наш, – бормотал Гуммо-Труба Баруссио. Слова его означали, что такая махина, как правительство Соединенных Штатов, может легко стереть их в порошок. Дон Фиаворанте улыбнулся. – Фактически у нас нет выбора. Либо мы возьмем это оружие в свои руки, либо оно будет направлено против нас. Оно уже существует. И есть люди, которые могут заставить двигаться горы и плясать долины. Тут дон Фиаворанте стал отвечать на вопросы, поясняя, как обстоит дело с Калифорнией, и рассказывая о том, что он узнал. – А что это за штука, которая заставляет землю трястись? – спросил Мэнни Муссо, по прозвищу Шило. Но этого Пубеско еще не знал. – И мы сможем открывать и закрывать землетрясения, как воду, – краном? Этого он тоже пока не знал. – Эта штуковина, она что, сильнее атомной бомбы? – задал еще один вопрос Гуммо-Труба Баруссио. – После того как Соединенные Штаты разбомбили Хиросиму, она была отстроена. Когда город уничтожается землетрясением, он исчезает навсегда. Например, знаменитая Троя. Она уже никогда больше не возродилась. – Так отвечал дон Фиаворанте Пубеско. – А сколько это даст нам? – спросил Муссо, который любил деньги даже больше, чем женщин, из-за чего дон Фиаворанте питал к нему особое доверие. – А сколько денег ты мог бы истратить, Муссо, если бы у тебя было сто жизней? – Этим вопросом дон Фиаворанте покончил со всеми вопросами. Дело довольно простое, пояснил он. Муссо возьмет несколько человек и отправится повидаться с Лестером Карпвеллом. Они должны будут заставить его разговориться. От него надо добыть секрет, как вызывать землетрясения. Они должны уговорить его. Уговорить так, чтобы он все рассказал. Лестер Четвертый нуждается в деньгах. Дон Фиаворанте знает это точно. Капиталы Карпвелла сейчас в большой опасности. Если он захочет получить взамен деньги, Мэнни-Шило должен их ему дать. Сколько бы тот ни запросил. Столько, сколько потребуется, чтобы он заговорил. Морщинистое загорелое лицо Муссо было неподвижно, как застывший воск. – Сколько? – спросил он. – Хоть миллион долларов, если он захочет. Люди, которые манипулировали всем этим, просто дилетанты, – сказал дон Фиаворанте. – Любители. Теперь за дело берутся профессионалы. И миллион за такой секрет – сущая мелочь. – А если я добуду секрет безо всяких денег? – спросил Муссо. – Это было бы прекрасно. Но выжми из него все, что он знает. И никаких отговорок. Я хочу знать, как он это делает, а если ты не добудешь такой простой вещи, я могу подумать, что ты просто хочешь что-то утаить от меня. Восковое лицо Муссо не дрогнуло. Только его ладони стали вдруг влажными. Ему придется либо вытрясти из Карпвелла нужные сведения, либо провести остаток жизни в бегах, спасаясь от людей дона Фиаворанте. От него не ускользнуло, что его личная ситуация оказалась сходной с той, в какой очутилась, судя по словам дона Фиаворанте, вся организация. Либо победить, либо погибнуть. Но разве не этому учит вся жизнь, весь опыт Сицилии? Уладить проблемы, возникшие на виноградниках Громуччи, дон Фиаворанте предложил Гуммо-Трубе. Он уверен, что для этого достаточно послать нескольких людей в хозяйство Громуччи и немного поработать со сборщиками винограда. Гуммо неожиданно опустил голову и что-то зашептал – еще более низким голосом, чем всегда. Зашептал очень тихо, чтобы сопровождавший его человек, сидевший в конце комнаты, не услышал ни слова. – Дон Фиаворанте, я ведь всегда хорошо работал для вас, правда? – Да, мой друг Гуммо, это так. – И никогда не отказывался от предложения потрудиться? – Нет, не отказывался. – Дон Фиаворанте, тогда прошу вас об одолжении. У меня есть предчувствие. Страхи… Сны… В этот раз мне хотелось бы поменьше рисковать. Нет ли у вас чего-нибудь полегче? Дон Фиаворанте кивнул. – Как хочешь. Меньше риска – меньше денег, хотя убедить «мокрые спины» не бросать работу – не то что идти на вооруженный грабеж. Но ты имеешь право на такую просьбу. Есть другой способ уладить это дело. В Сан-Эквино появились двое приезжих. Сборщики винограда почему-то боятся этих людей. Какие-то предрассудки. Пойди и посмотри на них. Уговори их сказать рабочим на виноградных плантациях Громуччи, что им нечего бояться. Пусть рабочие поглядят на этих людей. Пусть поймут, что они боятся тебя. Думаю, если ты это сделаешь, никаких проблем у Громуччи больше не будет. Гуммо-Труба улыбнулся и горячо поцеловал руку хозяина. – Это может показаться глупостью, дон Фиаворанте, ни у меня предчувствие близкой смерти. И я в это верю. Благодарю вас. Я видел во сне руки, которые двигаются быстрее, чем стрелы в воздухе. Гораздо быстрее. Еще раз благодарю вас. – Глупость, которая видна всем, это и есть истинная сущность человека, – сказал доя Фиаворанте. И перед тем как отпустить Гуммо, дал ему имена двух людей, с которыми он должен встретиться. Одни из них – дряхлый, умирающий азиат по имени Чиун. Другой – новый хозяин универсального магазина. И если верить всяким басням, то человек он, как бы поточнее сказать, несколько странный. Его зовут Римо.Глава тринадцатая
Изготовленный по специальному заказу «кадиллак» с откидывающимся верхом шуршал по гравию, подъезжая по извивающейся дорожке к дому Римо Бломберга, новоиспеченного владельца универсального магазина. Белый нейлоновый верх автомобиля был опущен, защищая пассажиров от знойного калифорнийского солнца. Кондиционер работал на полную мощность, струя прохладного воздуха обдувала левое колено водителя Фредди Палермо и правое – Марти Альбанезе, сидевшего рядом. И все же Гуммо-Труба Баруссио, который в одиночестве сидел на заднем сиденье, обтянутом тонкой кожей, сильно потел. Это был крупный мужчина с морщинистым лицом, но морщины эти не были морщинами смешливого простака, как не было жирным его большое тело. Он носил короткую стрижку, и, хотя ему было уже за пятьдесят, в волосах не было ни одной седой пряди. Они были блестящими и иссиня-черными. Кожа его была покрыта загаром, настоящим оливковым загаром уроженцев Средиземноморья, которые умеют загорать так, чтобы кожа их не высыхала. Он потел, осторожно вытирая лоб дорогим белым в полоску носовым платком, выглаженным, когда они выезжали из дома, так, что его острые складки были подобны ножу, однако сейчас это был просто сырой лоскут материи, впитавший в себя пот хозяина, который нервничал всю дорогу, добрую сотню миль. Теперь Гуммо был твердо уверен, что сделал ошибку, взяв с собой Фредди Палермо и Марти Альбанезе. Эти крутые уличные парни, слишком молодые и наглые, просто ищут неприятностей. Они были бы кстати в прежние времена в старом Чикаго. А здесь не Чикаго. В наше время мафия процветает, избегая ненужныхконфликтов. Но разве это объяснишь такой шпане? Разве им втолкуешь, что лучше убедить человека, разговаривая с ним, чем прибегать к грубой силе? Хотя сам он, Гуммо-Труба, не боялся при случае показать, на что он способен. Прозвище ему дали отнюдь не из-за его привычки курить трубку. Можно говорить им сколько угодно, да только они не слушают. Ни старые способы, ни прежние взгляды им, видите ли, не подходят. Он допустил ошибку, рассказав о своем предчувствии опасности – о руках, двигающихся быстрее, чем выпущенная из лука стрела. Оба они только фыркнули. Когда-нибудь научатся всему, но для сегодняшнего дела они явно не подходят. Но как-никак это сыновья двух его сестер, и семья кое-что значит, когда ты подбираешь себе помощников для работы, для настоящей большой работы. Баруссио благодарен судьбе за то, что дон Фиаворанте был в подходящем настроении и по его просьбе дал ему другое поручение. Плохое предчувствие было слишком реально. Но даже и от этого поручения – заняться старым азиатом и чудаковатым хозяином универсального магазина – Гуммо чувствовал себя как-то неспокойно. Хорошо бы сидеть сейчас дома около своего бассейна. – Послушайте, – сказал он, наклоняясь к переднему сиденью, обтянутому мягкой красной кожей, – держите язык за зубами. Никаких дурацких выходок. Говорить буду а. – Хорошо, дядя Гуммо, – ответил Палермо. Альбанезе только хмыкнул. Автомобиль подкатил к большим двойным дверям парадного входа в дом Бломберга. Альбанезе открыл для Гуммо заднюю дверцу и тут же побежал, вперед, даже не подумав придержать ее, чтобы дать тому спокойно выйти. Дверца снова стала закрываться, пришлось вновь толкнуть ее ногой, чтобы можно было вылезти. Да, Альбанезе – это явная ошибка. Он не только горяч и вспыльчив, но и плохо воспитан, никакой дисциплины… Выходя из автомобиля, Баруссио шепнул Палермо: – Не спускай глаз с Марти, чтобы он не натворил чего. – Понял, – ответил Палермо. Он вылез из машины и присоединился к Баруссио, подходившему к входной двери. Альбанезе уже нервно нажимал кнопку звонка. Баруссио локтем отстранил его. Он снова нажал кнопку и услышал, как в доме раздается трель звонка. Внимательно прислушался, но за дверью было тихо, никаких шагов. Вдруг дверь бесшумно отворилась, и он очутился перед старым азиатом, одетым в длинный синий халат из парчи. Гуммо-Труба подавил улыбку облегчения. Он был рад, что упросил дона Фиаворанте не посылать его разбираться с «мокрыми спинами». Тут будет полегче. Этот старикашка? Да ему, наверное, уже все восемьдесят, и ростом он не более пяти футов. А веса и ста фунтов не наберется. Ногти у азиата были длинные и ухоженные. Тонкие пучки волос на макушке и на подбородке придавали ему вид хозяина лавки древностей из какой-то дешевой киноленты. – Вы что, приехали сюда на экскурсию? Почему вы так уставились на меня? – спросил старикашка. – Простите, – быстро произнес Баруссио. – Просто я ожидал увидеть кого-нибудь другого. – Я это я, и никто другой. Альбанезе громко захохотал, Баруссио, прежде чем продолжать, строго посмотрел на него. – Вас зовут Чан? – Меня зовут Чиун. Чан – это китайское имя. – Старик ловко сплюнул на дорожку у подъезда, едва не попав на носок правого ботинка Альбанезе. Баруссио невольно моргнул от удивления. – У меня к вам дело. Можно нам войти? Здесь очень жарко, – сказал он. – Вы главный в этой группе? – Да. – Тогда вы можете войти. А ваши слуги пусть подождут снаружи. Особенно вот этот – противный и грубый. – И старик слегка кивнул в сторону Альбанезе. – Хорошо, – сказал Баруссио и вошел в дом. Глаза Альбанезе сузились. Ну уж нет, Марти Альбанезе не потерпит этого. Какая-то разряженная обезьяна обозвала его слугой! Да еще противным и грубым. А этот выживший из ума дядюшка Баруссио проглотил такое! Почему он не ответил ему как следует? Альбанезе почувствовал себя по-настоящему несчастным и сделал шаг вслед за Баруссио. Вдруг он ощутил удар в живот и схватился за него, а старый клоун захлопнул дверь перед самым его носом. – В чем дело? – спросил Палермо. – Не знаю. Небольшая судорога или что-то вроде этого, – ответил Альбанезе, все еще держась за живот. – Ну вот, уже все в порядке. – Мелкий азиатский поганец! Приятно будет выбить из него спесь. Старик провел Баруссио в прохладную комнату и жестом предложил присесть на софу, обтянутую синей замшей. Сицилиец сел, Чиун стал перед ним. Глаза их оказались почти на одном уровне. – Ну, что у вас за дело? – Я несколько затрудняюсь объяснить… – начал Баруссио. – Тогда говорите то, что приходит вам в голову. – Ну хорошо, мистер Чиун, у одного моего друга возникли проблемы на его виноградной плантации, и, похоже, вы тому причиной. – Я? – Да. Его рабочие, знаете ли, очень суеверны. Недавно ночью произошло небольшое землетрясение, и теперь они отказываются работать из-за, того, что вы приехали в этот город. Они говорят, что вы принесли с собой какое-то восточное проклятие, простите мне такое выражение. Баруссио перестал потеть. Теперь он был совершенно спокоен и даже позволил себе небрежно откинуться на замшевые подушки софы. Чиун только кивнул, но не произнес ни слова. Баруссио подождал ответа и, когда его не последовало, продолжал; – Они думают также, что ваш хозяин… его зовут Римо? – Да, Римо, – подтвердил Чиун. – Так: вот, рабочие думают, что он также обладает какой-то непонятной силой, и поэтому они отказываются выходить на работу. – И что же? – спросил Чиун. Проклятие! Этот тип кого угодно выведет из себя. Ни шагу навстречу. – Поэтому нам бы хотелось, чтобы вы и мистер Римо поехали вместе с нами на виноградники и сказали рабочим, что им нечего вас бояться. Просто дайте им посмотреть на себя, пусть они увидят, что вы не привидения или что-то в этом роде. Чиун вновь кивнул и скрестил руки под широкими спадающими рукавами своего халата. Он подошел к окну, выходившему на фасад дома, и посмотрел на улицу, где стояли Палермо и Альбанезе, облокотившись на капот «кадиллака». – Это все? – спросил азиат. – Да, – ответил Баруссио и хмыкнул. – Довольно глупо, конечно. Вы и мистер Римо имеете полное право считать это чепухой. Но это очень важно для моего приятеля, потому что сейчас время сбора винограда, и если его сборщики перестанут работать, он разорится. Поездка займет всего несколько минут. – Баруссио был рад, что убедил дона Фиаворанте уладить это дело мирно, не прибегая насилию и угрозам. – Так вы согласны? – Я поеду, – сказал Чиун. – Но не знаю, как мистер Бломберг. – А он дома? Могу я попросить его об этом? – Он дома. Я сам спрошу его. Подождите, пожалуйста. Чиун повернулся и заскользил из комнаты, руки его все еще были спрятаны в рукава халата, ноги даже по каменному полу двигались совершенно бесшумно. Медленно поднявшись на две маленькие ступеньки, ведущие в столовую, он раздвинул стеклянную, во всю стену, дверь и вышел на залитый ярким солнцем внутренний дворик. Баруссио наблюдал, как он уходил. Волна горячего воздуха, ворвавшаяся в комнату, когда Чиун отодвинул стеклянную дверь, прошла через всю столовую, достигла гостиной и пахнула прямо в лицо Баруссио. Но он даже не потянулся за носовым платком: у него уже не было причины потеть. Чиун пересек дворик, вымощенный серыми плитками, и подошел к большому бассейну, имевшему форму человеческой почки. Встав на край, он укоризненно посмотрел вниз. Так дотошная хозяйка с удивлением разглядывает неизвестно откуда взявшееся пятно. Кристально чистая вода бассейна была неподвижна. На дне на глубине восьми футов прямо под собой Чиун увидел Римо. Тот лежал на спине, держась руками за нижнюю ступеньку металлической лестницы. Заметив Чиуна, он помахал ему рукой. Чиун протянул к Римо согнутый палец и повелительным жестом поманил его к себе. Римо отмахнулся. Чиун снова поманил его указательным пальцем. Тогда Римо перевернулся в воде лицам вниз, чтобы не видеть Чиуна, нога его слегка шевелились, удерживая тело под водой. Чиун огляделся вокруг. На столике рядом с бассейном он заметил большую хромированную шестеренку, служившую декоративной пепельницей, и взял ее. Вытянув до отказа руку, он тщательно примерился и разжал пальцы – прямо против металлической лестницы. Пепельница с плеском ушла под воду и ударила Римо по затылку. Римо, как ужаленный, крутанулся в воде, увидел железную штуковину, подобрал ее и вынырнул на поверхность. Как только голова его показалась над водой, он закричал: – Черт возьми, Чиун, мне же больно! – Ты как тот осел из пословицы. Работаешь хорошо, но сначала нужно, чтобы ты заметил работу. Римо повис на лестнице, держась за нее правой рукой, и взглянул на часы на левом запястье. – Ты мне действительно все испортил, – сказал он. – Пять минут двадцать секунд. А я наметил на сегодня пробыть под водой ровно шесть минут. – Если бы я знал, что доктор Смит послал тебя сюда тренироваться перед олимпийскими играми, я бы не стал тебя беспокоить. Но поскольку, я думаю, у него на уме было совсем другое, я решил известить тебя, что у нас гости. Римо выпрыгнул из бассейна и переспросил: – Гости? – Он отбросил металлическую штуковину, и она с резким стуком упала на вымощенный каменной плиткой пол. – Да, гости, – подтвердил Чиун. – Мне кажется, они представляют криминальные элементы вашей страны. – Что они хотят от нас? – Они хотят, чтобы мы отправились убедить мексиканцев продолжать сбор винограда. – Почему мы? Я же не римский император! – Видимо, последнее землетрясение и наше прибытие в этот город вызвали какие-то страхи среди мексиканских рабочих. Они считают нас кем-то вроде богов. – И что ты думаешь по этому поводу? – Я думаю, нам следует пойти и рассказать им правду, – ответил Чиун. – Какую правду? – То, что я всего-навсего старый и хилый слуга-азиат, а ты чемпион по плаванию, тренируешься перед соревнованиями. Посмотрим, что еще нужно от нас этим бандитам. – Как тебе угодно, папочка, – сказал Римо, кланяясь Чиуну в пояс. – Оденься, мой уважаемый сын, – произнес Чиун. Через стеклянную дверь он вошел обратно в столовую, а Римо через другую такую же дверь направился в спальню – вытереться и одеться. Баруссио взглянул на вернувшегося Чиуна. – Он согласен, – коротко сказал тот. Баруссио почувствовал облегчение. – Мой друг будет счастлив, – произнес он. – Это очень важно для него. Чиун промолчал. Спустя две минуты в комнату, мягко ступая, вошел Римо. На нем были кожаные теннисные туфли без носков, белые широкие брюки и белая сетчатая рубашка с короткими рукавами. – Привет, я Бломберг, – представился он и протянул Баруссио крепкую руку, не успев вспомнить, что его рука должна выглядеть вялой. Баруссио поднялся с софы: – Ваш человек объяснил ситуацию? – спросил Гуммо, приглядываясь к вошедшему. Пожалуй, этот малый совсем не кажется странным, подумал он. У него хорошее рукопожатие. Хотя с налета и не разберешься. Особенно в Калифорнии. Загар может скрывать все, что угодно. – Да, объяснил, – подтвердил Римо. – Все это не имеет большого смысла, но в такой прекрасный день приятно с кем-нибудь прогуляться. Эти слова почему-то насторожили Баруссио, но Римо продолжал простодушно улыбаться. Вроде бы, он не имел в виду ничего особенного. Чиун первым показался в дверях. Палермо и Альбанезе все еще стояли рядом с автомобилем. Увидев Римо, замыкавшего шествие, Альбанезе, не удержавшись, поднес руку ко рту. – Вы только поглядите на это чучело, – произнес он театральным шепотом, явно рассчитывая на то, что Римо услышит его слова. Баруссио еще раз смерил Альбанезе яростным взглядом. Чиун казался совершенно невозмутимым. Римо же подошел к Альбанезе и произнес: – Здорово, парень. Как делишки? – Лучше некуда, – отозвался Альбанезе. – Просто лучше всех. С притворной учтивостью он открыл дверцу «кадиллака» и жестом пригласил их занять места в машине. Чиун влез первым, за ним Римо, а Баруссио, проходя мимо Альбанезе, прошептал: – Еще одна выходка, и я вырву тебе глаза и раздавлю о стену как две виноградины. Лицо Альбанезе дрогнуло. Да, надо следить за собой. Он тихо забрался в машину. Палермо сел за руль. – Куда ехать, дядюшка Гуммо? – На ферму Боба Громуччи, – сказал Гуммо-Труба. Мотор заурчал, включился кондиционер, хотя необходимости в нем уже не было. Лицо Баруссио было совершенно сухим, ему было даже прохладно. Да и с чего бы ему потеть?Глава четырнадцатая
Однако на другом конце города в Первой доверительной компании развития Сан-Эквино покрывался липким потом Лестер Карпвелл Четвертый. Он находился лицом к лицу с двумя мужчинами. Как только они, без предварительной договоренности, вошли к нему в кабинет, он понял, что их приход грозит ему неприятностями. Вошедший первым высокий мужчина был в отлично сшитом темно-синем костюме. Но портновское искусство не могло скрыть мощи его мускулатуры. При каждом его шаге ткань костюма морщилась складками. На втором был коричневый костюм в светлую полоску. Его крысиное лицо искажала кривая усмешка, будто он знал что-то очень смешное, о чем никто больше не догадывался. Громадный мужчина сел на стул напротив Карпвелла. Другой стал за спиной, даже не стараясь скрыть намерения заблокировать вход в кабинет, и начал чистить ногти перочинным ножиком. – Почему бы вам не сесть поудобнее? – предложил Карпвелл мужчине сидевшему напротив него. – Ничего, благодарю. Мне и тут неплохо, – ответил мужчина. – Ну, хорошо, раз вы уже здесь, объясните, что вам от меня нужно, – спросил Карпвелл. – Обязательно. Скажу вам просто и ясно, Карпвелл. Вы ведь бизнесмен, не так ли? – Да. – Отлично, я тоже деловой человек. Так что никаких уверток и пустой траты времени! Я хочу знать, как делать землетрясения. И плачу вам за этот секрет. – Секрет землетрясений? – удивился Карпвелл. Внутри у него что-то оборвалось. Харрис Файнштейн был прав. Карпвелл должен был ехать в Вашингтон вместе с ним. Недаром Файнштейн предупреждал, что рано или поздно все выйдет наружу. Это всего лишь вопрос времени. И он не ошибся. Дело уже попало в чужие руки. – Да, секрет землетрясений. Я хочу знать, как вы это делаете. Ну, как вам удастся вытряхивать деньги у здешних жителей. – Боюсь, мистер… – Карпвелл сделал паузу, чтобы собеседник назвал себя, но ответа не последовало, и ему пришлось продолжить, – что я не имею представления, о чем вы говорите. У меня нет такого секрета. Если вы хотите что-либо выяснить насчет землетрясений, обратитесь в институт Рихтера к доктору Куэйку. Запишитесь на один из его семинаров, а не отнимайте у меня время подобной ерундой. – Карпвелл, наш разговор может быть легким, а может быть и трудным. Выбирайте сами, – сказал Мэнни-Шило Муссо. – Я хочу знать, как вы это делаете. – Я не знаю, о чем вы говорите, – повторил Карпвелл, опуская глаза на стол, где лежала стопка финансовых отчетов, ясно свидетельствовавших о том, что империя Карпвеллов очутилась перед финансовым крахом. Он смотрел вниз и потому не заметил, как плотный мужчина в синем костюме кивнул человеку, стоящему у двери, и тот, размахнувшись, ударил его в затылок. Карпвелл потерял сознание и уже не видел, как громадный мужчина вынул из внутреннего кармана своего пиджака блестящее шило и аккуратно освободил его сверкающее острие от бутылочной пробки, в которую оно было воткнуто. Погружаясь в беспамятство, Карпвелл пожалел, что в разговоре с помощником президента не представил все случившееся в более тревожном свете. Возможно, тогда правительство не оставило бы его доклад без внимания и поручило кому-нибудь разобраться в этом деле. Кому-нибудь, кто смог бы хоть что-нибудь сделать.Глава пятнадцатая
Белый «кадиллак» катился по пыльной дороге между двумя рядами тенистых деревьев, вздымая за собой тучи красного песка, казавшегося порошкообразной кровью. Такая мелкая пудра покрывала всю южную Калифорнию. С правой стороны дороги Римо видел ряд жалких лачуг, покрытых толем – их было около пятнадцати, – и мусорные кучи на месте уже развалившихся хижин. Перед этими домами стояли, сидели и разговаривали взрослые, бегали дети, забавляясь прутиками, обрывками веревок и лент. «Кадиллак» заскрипел тормозами и остановился, раскачиваясь на мягкой подвеске. Альбанезе выскочил из машины, прежде чем она перестала раскачиваться. Когда остальные неторопливо вышли из хорошо охлажденного кондиционером салона в жар летней Калифорнии, Альбанезе был уже в двадцати пяти футах от «кадиллака» и разговаривал с жилистым человеком со свисающими черными усами, одетым в грязные белые штаны и рубашку из грубого, похожего на холст, материала. И штаны, и рубашка были ему по росту, но висели на нем так, будто человек вдруг похудел на целых тридцать фунтов, и одежда, сшитая когда-то по фигуре и, видимо, удобная, стала ему велика. Слушая Альбанезе, мексиканец снял соломенную шляпу и тыльной стороной ладони вытер со лба пот. Пожав плечами – движение, выработавшееся за столетия труда на чужой земле, – он повернулся и пошел к лачугам, выкрикивая на ходу испанские имена. Альбанезе направился обратно к машине. Римо, Чиун и двое других медленно шли ему навстречу, поднимая ботинками облачка красной пыли. – Все в порядке, – сказал он, улыбаясь. – Это Мануэль, их старший. Он пошел собирать остальных. Тогда эти двое смогут поговорить с ними. – А что мы должны сказать? – спросил Римо. – Скажите им, – предложил Баруссио, – что бояться вас – это просто предрассудок. Скажите, что для них же будет лучше вернуться обратно на работу. – Все, что пожелаете, – сказал Римо. Чиун крутил головой, внимательно оглядывая поля и холмы, занятые виноградниками. Альбанезе встал рядом с Римо и тихо проворчал: – Не испорти дело, дорогой. – Дорогой? Я не знал, что ты меня обожаешь, – заметил Римо. – Попробуй только напакостить, тогда узнаешь, как я тебя обожаю, – ответил Альбанезе. – Может быть, придется даже запачкать твой беленький костюмчик. – Господи, спаси меня! – воскликнул Римо. Вокруг уже собрались люди: Мануэль привел из лагеря взрослых рабочих, и вместе с детьми они образовали небольшую толпу. Мануэль вышел вперед. – Здесь все, – сказал он. Альбанезе подтолкнул Римо локтем в бок и приказал; – Скажи им! Римо шагнул вперед. – Меня зовут Римо. А это Чиун. Чем мы вам мешаем? Взрослые молча переглянулись, затем повернулись к Мануэлю. На них была та же белая одежда, что и на нем. Мануэль заговорил: – Во-первых, недавно разорвалась земля, и многие из наших умерли. Теперь наши старики говорят, что смертей будет еще больше. Они говорят, что нас окружает смерть. И что эта смерть идет от вас. – Они говорят именно о нас? – уточнил Римо. – Они говорят о пожилом восточном человеке великой мудрости. И о его белолицем спутнике, чьи руки быстрее, чем взгляд, и смертоноснее, чем стрелы. Альбанезе загоготал. А Баруссио вдруг осенило: вот они – руки из его сна. Руки, двигающиеся быстрее взгляда и несущие смерть. Он почувствовал, как на лбу у него снова выступила испарина. – Кто эти старые люди, о которых вы говорите? – спросил Римо. Мануэль обернулся к толпе и тихо произнес несколько слов по-испански. Толпа расступилась. Женщина, старая, как жизнь, и усталая, как смерть, едва волоча ноги, вышла вперед. Одета она была во все черное, на плечи накинута черная шаль. Морщинистое лицо словно высушено вековой печалью. Она остановилась рядом с Мануэлем. – Мне было видение, – сказала она, обращаясь к Римо. – Я видела смерть, которую несли быстрые руки. – Ну, хватит, – огрызнулся Альбанезе, обращаясь к Римо. – Давай кончать с этим. Скажи им, чтоб не волынили и возвращались на работу. Если ты с твоим азиатом немного соображаете, то сейчас же начинай. Римо оценивающе взглянул на Альбанезе, отметив его размеры и вес, и вновь повернулся к Мануэлю. Но тут вперед выступил Чиун, в своем синем одеянии, как всегда спокойный и невозмутимый. Он подошел к старой женщине и взял ее за руки. Они были очень похожи. Какое-то время Чиун и старуха стояли неподвижно, глядя друг другу в глаза. Никто из них не произнес ни слова. Затем Чиун отступил назад. Его голос прозвучал над полем, эхом отозвавшись в опустевших лачугах. – Слушайте внимательно мои слова, – проговорил он так, будто обращался к громадной толпе. – Ваши старики говорят правду: здесь ходит смерть. Они говорят вам правду, когда предсказывают, что смерть еще придет сюда. Они говорят вам правду, когда рассказывают о человеке, чьи руки быстрее, чем стрелы. – Что он делает? – прошипел Альбанезе. Он и Палермо одновременно шагнули вперед и оказались за спиной Чиуна. Их возвышавшиеся над ним фигуры должны были запугать его. – Люди за моей спиной – это злые люди, – продолжал Чиун. – И для таких людей единственным возмездием является смерть. Это справедливая расплата за все их преступления. Альбанезе и Палермо схватили Чиуна каждый за ближайшее к себе плечо. Но затем вдруг выпустили его и, вытянувшись во весь рост на цыпочках, застыли как истуканы. Лица их исказились от боли. Чиун, не оборачиваясь и не отрывая глаз от толпившихся перед ним людей, впился обеими руками точно в пах каждому. – Я говорю вам, – продолжал он, – вы должны бежать от смерти, которая идет сюда. Слушайтесь ваших стариков. Возвращайтесь на родную землю. Старики скажут, когда настанет время вернуться и снова работать на этих полях. – Заткните ему глотку! – заорал Баруссио своим подручным. Руки Чиуна ослабили свою железную хватку. И тогда они оба ринулись на хилого желтолицего человека в синем кимоно. Палермо достиг его первым и тут же рухнул к ногам Чиуна, как если бы тело его каким-то образом испарилось из его костюма, и пустая одежда упала на землю под собственной тяжестью. – Азиатский выродок! – выругался Альбанезе, – Это уже интересно! Он протянул руки к горлу Чиуна, чтобы медленно выдавить жизнь из этого старого призрака. Однако руки его так и не достали корейца. Чудовищный удар локтя разорвал ему горло, вдавив его в нижнюю челюсть, и Альбанезе, уже бездыханный, пролетев по воздуху, с глухим стуком упал перед старухой в черном. Взглянув на еще корчившееся в судорогах тело, она плюнула ему в лицо. Затем старуха повернулась, и толпа раздалась, чтобы дать ей дорогу. Не произнося ни слова, она, тяжело ступая, удалилась, за ней потянулись взрослые, подталкивая детей шлепками и что-то тихо говоря им. – Вернитесь! – закричал Баруссио. – Вернитесь! Это обман! – Нет, не обман, – отозвался Римо. Баруссио потянулся к карману за пистолетом – движение, которого он не делал уже многие годы, но все-таки оно ему хорошо удалось. Пистолет оказался в его руке и был направлен на Чиуна, а палец нажимал на курок. Но оказалась, что Гуммо нажимает на воздух: пистолет, совершенно бесполезный, уже падал к его ногам. Баруссио хотел повернуться к Римо. Тогда, в своем сне, он так и не увидел руки, которая его убила. Он не увидел ее и наяву. Даже не заметил ее движения. Он успел только почувствовать, как на лбу у него выступили капли пота, подмышки вдруг стали липкими, а по внутренним сторонам бедер потекли обильные струйки. Этот пот проступил сквозь ткань брюк, когда его уже мертвое тело упало на землю, взметнув облако цвета высохшей крови. Глаза Римо встретились с глазами Чиуна, и старший отвесил поклон младшему. Римо с насмешливой учтивостью, поклонился в ответ. – Порядок, Чиун, теперь пошли, – сказал он. – Мне нужно сделать еще кое-что. Когда они медленно возвращались к белому «кадиллаку», оставив на земле три мертвых тела, Чиун спросил: – Куда теперь? – Теперь мне все стало ясно. Я собираюсь навестить парня, который натравил на нас этих головорезов. – Кто это может быть? – спросил Чиун. – Лестер Карпвелл Четвертый, – ответил Римо. – Человек, который стоит за всем этим.Глава шестнадцатая
– А где Карпвелл, сладкая моя? – спросил Римо. – У себя в кабинете, – ответила молодая, очень загорелая девица. – Но он распорядился не мешать ему. – Она осмотрела Римо с ног до головы, как бы сожалея, что вынуждена огорчить его. – Превосходно. Он меня примет, – произнес Римо, устремившись мимо стола с девушкой к массивной деревянной двери с инкрустацией, ведущей в кабинет Карпвелла. – Нет, нет, нельзя, – слабо запротестовала девица. – Сегодня к нему уже врывались двое. Нельзя. – Спокойно, дорогая, или я разорву на мелкие куски твою книгу посетителей. Я – Римо Бломберг, хозяин универсального магазина. Дверь была заперта. Это был замок того типа, в котором повороту дверной ручки препятствует небольшая шпилька, выскакивающая в закрытом положении. Но, как тут же убедился Римо, если ручку с силой повернуть, шпилька срезается, и дверь открывается. Он распахнул дверь настежь. Карпвелл сидел, всей своей тяжестью навалившись на стол. Римо в три прыжка преодолел пятнадцать футов, отделявших его от стола. У Карпвелла был очень нехороший вид. Он лежал, обхватив голову руками, на книге деловых записей. По рукам его тянулись струйки крови, сочившейся из ранок, проколотых на каждом пальце и на верхней стороне кистей. Такие же точечные ранки виднелись на ушах и щеках. Пытаясь нащупать пульс на шее у Карпвелла, Римо ощутил под пальцами липкую кровь. Пульс едва бился. Секретарша стояла в дверях, прижав руку ко рту. – Быстро врача! – приказал Римо. – Он ранен. Потом позвоните шерифу. И, ради Бога, закройте дверь. Доктор, конечно, вряд ли поможет. Он приедет, когда будет уже поздно. И от шерифа пользы не больше, чем от улыбки крупье, когда проигрываешь. Но Римо хотел, чтобы дверь в кабинет была заперта. Ему нужно было побыть с умирающим наедине. Он просунул руки под рубашку Карпвелла и начал массировать грудь в области сердца. Откинув его в кресле навзничь, Римо проговорил ему прямо в ухо: – Карпвелл, я Римо, Римо Бломберг. Что случилось? Глаза Карпвелла открылись, и Римо увидел, что зрачки тоже проколоты. Залитые кровью глаза смотрели прямо перед собой, ничего не видя. Через них скоро уйдет из него жизнь. – Что случилось, Карпвелл? – повторил Римо. – Римо, – медленно повторил умирающий, – они думали, что это я вызываю землетрясения. Хотели, чтобы я открыл им секрет. – Кто это был? – спросил Римо. – Мафиози. Его звали Муссо. С острым шилом. Руки Римо продолжали массировать грудь Карпвелла, и теперь голос его стал немного тверже. – Вы Римо? Римо Бломберг? – Да. Это я. – Мафия хочет выведать секрет землетрясений. Позвоните… свяжитесь с капитаном Уолтерсом из полиции штата. Расскажите ему. Нужно, чтобы он знал… – Капитан Уолтерс? – Да. Обязательно передайте. Важно… – Карпвелл задыхался, он с трудом сделал глубокий вздох. – Карпвелл, мне нужно кое-что узнать. Мафиози пришли и ко мне. Это вы их послали? – Нет, я ничего не знаю… – Вам известно, кто вызывает землетрясения? – Нет… – Куда отправился этот Муссо? – Куда отправился?.. Муссо?.. О… – Лицо Карпвелла исказилось, как будто он старался вспомнить нечто очень важное. – Думаю… к профессору Форбен… да… к доктору Куэйку. Они убьют его. – Он снова сглотнул, в горле его что-то булькнуло, и, будто захлебнувшись, он затих и повалился вперед. Римо перестал массировать ему грудь. Теперь это уже бесполезно. Он осторожно положил голову Карпвелла на спинку кресла. Но вдруг Карпвелл снова заговорил. – Римо. Скажите мне правду. Вас прислало правительство? Римо наклонился к самому его уху. – Да, – прошептал он. – Хорошо, – сказал Карпвелл, и какое-то подобие улыбки появилось на его покрытом засохшей кровью лице. – Нужно остановить людей, которые занимаются землетрясениями. Не давайте мафии наложить на это свою лапу. – Не тревожьтесь, Лес. Я им не позволю. Карпвелл умер, чувствуя руку Римо. Слабая улыбка застыла на исколотом, окровавленном лице. Римо бережно положил его голову на стол. Когда он выходил из кабинета, секретарша все еще звонила по телефону. – Можете не торопиться, – сказал он. – Спешить уже некуда. Римо оставил белый «кадиллак» у своего дома, когда высаживал там Чиуна. Теперь, выскочив из офиса Карпвелла, он забрался в свой взятый на прокат красный автомобиль, включил мотор и помчался к горам, возвышавшимся над долиной, где, как он знал, находится институт Рихтера. До него донеслись звуки сирены. Это может быть доктор. А может быть, Уайт. Итак, он здорово ошибся. Это не Карпвелл. Умер совершенно невинный человек. И вполне возможно, что он, Римо, сыграл определенную роль в том, что его убили: отказавшись платить свою долю страховки от землетрясений и обвинив Карпвелла в том, что за всем этим стоит он. Теперь нужно позаботится о докторе Куэйке. За городом на шоссе кончился обрамлявший его бордюрный камень, затем перестали попадаться и без того редкие заправочные станции и автоматические мойки машин, Шоссе стало голым и пышущим жаром, от него поднимались колышащиеся волны теплого воздуха, придавая простирающемуся впереди асфальту влажный вид. На обочине Римо увидел стеклянную телефонную будку. Разбрасывая из-под колес грязь и мелкие камешки, он резко свернул и остановился у будки. Рванув ручной тормоз, через правую дверцу выскочил из машины. Взглянул на часы. Уже почти полдень. Смит должен быть на месте. Он набрал «800» – код прямого соединения со Смитом из любого места. Трубку взяли на первом же гудке. – Смит, – ответил голос. – Римо. – Что случилось? – Убит человек по фамилии Карпвелл. Теперь в это вмешалась мафия. Они хотели заставить его рассказать, как вызывать землетрясения. Другая группа головорезов из мафии пыталась сегодня убить меня и Чиуна. – Мафия… – сказал Смит, как бы повторяя про себя последний ход в неизвестном ему варианте шахматной партии. – Мафия, гм-м… – Черт побери, Смит, хватит бормотать себе под нос. – Ни при каких обстоятельствах мафия не должна заполучить людей, замешанных в землетрясениях. – Я и сам это знаю, – запальчиво сказал Римо, – Еще одна вещь. – Что такое? – Прежде чем умереть, Карпвелл сказал, что я должен связаться с капитаном Уолтерсом из полиции штата и сообщить ему, что мафия заинтересовалась землетрясениями. Смит прервал его. – Забудьте об этом. – Почему? – Потому что капитан Уолтерс один из наших людей. Так же, как и Карпвелл. Они, конечно, не знали, что работают на нас. Уолтерс – это следующее звено в цепочке, которая связывала нас с Карпвеллом. Вы уже передали сообщение, так что выбросьте это из головы. – Почему же, черт побери, вы не сказали, что Карпвелл был одним из наших людей? – Мне не хотелось мешать вашему расследованию, – ответил Смит. – Но вы, без сомнения, помешали Карпвеллу выжить. Он умер. Смит пропустил замечание мимо ушей. – Куда вы теперь направляетесь? – Думаю, эти бандиты поехали к доктору Куэйку. Я двигаюсь туда. – Будьте осторожны. – Постараюсь, мой дорогой. Мне страшно не хочется, чтобы вы затрудняли себя, доставляя государственный флаг на мои похороны. Римо повесил телефонную трубку и вскочил в машину. Несколько секунд спустя он уже мчался на полной скорости к горам, у подножия которых находился институт Рихтера. Значит, Карпвелл был одним из своих. А мафия, протягивая грязные лапы к тем, кто вызывает землетрясения, может случайно похоронить целый штат. Ничего себе могила – от Орегона до Мексики. Он, Римо, во что бы то ни стало должен первым добраться до этих «мастеров» землетрясений.Глава семнадцатая
Институт Рихтера примостился на одном из уступов на склоне гор Святого Бернардино. Небольшое одноэтажное здание из красного кирпича, уютно пристроившееся под нависшей над ним скалой, выглядело точь-в-точь как маленькая вилла, которые строили в семидесятые годы в больших поселках Калифорнии. С дороги, петляющей от самого подножия, здания видно не было. Но дорожные указатели вели путников вверх по склону, затем через деревянный мостик, который так и заходил ходуном под автомобилем Римо, и далее на уступ, к институту. Римо подъехал к самому краю выступа и посмотрел вниз. Там, всего в тридцати футах под ним, лежал разлом Святого Андреаса – бомба замедленного действия, заложенная под Калифорнию. Земля здесь треснула и разошлась. Римо вспомнил аэрофотоснимки этого разлома, помещенные в учебнике по геологии. На снимках он казался почти прямой линией, проходящей через всю Калифорнию и разрезающей ее на две части. На этой прямой был один-единственный искажавший ее изгиб. Именно здесь, на этом изгибе, и расположился институт Рихтера. Он находился в той точке, где разлом был сжат и где уже около пятидесяти лет накапливалось давление, которое в любой момент могло вызвать взрыв и разнести Калифорнию на части. Глядя вниз, Римо понял, почему мостик, ведущий на эту площадку, раскачивался, когда он проезжал по нему. Его специально спроектировали так, чтобы он мог слегка перемещаться при подземных толчках. Если бы его закрепили намертво, он давно бы обрушился. Внизу, рядом с краем разлома, около изгиба, образующего этот уступ, Римо заметил пару труб, выходивших из-под земли. Возле них стоял небольшой жилой автоприцеп, а перед ним – микроавтобус марки «Фольксваген». Взглянув влево, Римо различил вдали еще пару труб, едва заметных на таком большом расстоянии даже при его остром зрении. Римо включил передачу и на максимальной скорости, сжигая резину покрышек, рванул к зданию института. Там перед входом стояла только одна машина: темно-синий двухместный «кадиллак». Римо остановился рядом с ним. Протянув руку, он ощупал капот «кадиллака». Тот был еще теплым, слишком теплым для машины, стоящей в тени скалы. Здесь в голову Римо пришла позабавившая его на какой-то момент мысль о том, что, может быть, существует очень простой способ избавить страну от мафии, а именно: прекратить выпускать автомобили марки «кадиллак». Стоит как-нибудь поделиться этой идеей с доктором Смитом. В здание вела только одна дверь. Римо толчком распахнул ее и, войдя в прохладное помещение, секунду прислушивался. До него донеслись звуки нескольких голосов, идущие слева. Он пошел в этом направлении по длинному коридору, который тянулся вдоль фасада здания, и куда с правой стороны выходили двери всех комнат. Одна из дверей была открыта. Римо вошел и оказался в лаборатории – большой, просторной комнате, ярко освещенной лампами под потолком. Свет их блестел на стеклянных и хромированных столах, где стояло множество всевозможных приборов и лежали груды различных камней и минералов. В одном углу комнаты помещалась огромная вертикальная компьютерная панель, занимавшая почти полстены. Расположенные на ней диски с магнитными лентами вращались с мягким жужжанием. Разноцветные огоньки то вспыхивали, то гасли, светились различные табло, заполненные информацией, поступающей сюда бог весть откуда. Голоса слышались из-за двери, расположенной рядом с компьютерной панелью. Римо подошел ближе и прислушался. Голоса заглушались ритмичным стуком какой-то машины, и Римо пришлось напрячь слух. Грубый голос говорил: – Бросьте эту научную болтовню. Как вы делаете землетрясения? Это все, что мы хотим услышать от вас. Самый низкий голос, который когда-либо приходилось слышать Римо, отвечал. Обладатель его так медленно цедил слова, будто вся его энергия уходила на то, чтобы понизить тон голоса до самого основания голосовых связок: – Но вы не можете понять это без научного объяснения, разве вам не ясно? – Ладно, только скажите нам, как вы это делаете. – Я этого не делаю. Но это, действительно, может быть сделано, – размеренно продолжал голос. – Постарайтесь, наконец, понять. Вдоль различных разломов, а разлом – это трещина в земной коре, постоянно нарастает давление. Когда оно становится слишком высоким, происходит землетрясение. Значит, то же можно сделать искусственно. Заметьте, только можно сделать. Можно несколько ослабить нарастающее давление, не допуская до того момента, когда оно станет настолько высоким, что неизбежно последует взрыв. Это немного похоже на ситуацию с водой, кипящей в закрытой кастрюле, стоящей на огне. Если слегка приподнять крышку, то это ослабит давление в кастрюле, и вода не будет переливаться через край, иначе крышку сбросит с кастрюли. В данном случае действует тот же принцип. – Ну, хорошо, хорошо. А как вы ослабляете давление? – Никто этого сделать пока не в силах. Я пытаюсь создать новый тип водяной помпы, которая использовала бы в этих целях давление воды. Такой механизм вызывал бы множество мелких подземных толчков, что постепенно ослабляло бы давление и таким образом предотвращало бы крупные землетрясения. Но работа идет медленно, особенно с тех пор, как правительство урезало ассигнования на наши исследования. Не знаю, смогу ли я их когда-нибудь завершить. Последовала длинная пауза. Затем первый голос сказал: – Доктор Куэйк, я вам не верю. Кто-то здесь вызывает землетрясения. Либо это делаете вы, либо вы знаете, кто этим занимается. Так что или вы добровольно расскажите нам об этом, или мы заставим вас это сделать. – Я не верю, что вы действительно из ФБР. – В голосе доктора Куэйка слышалась обреченность. – Вы очень сообразительны, профессор. Если вы действительно так хорошо соображаете, то расскажите нам все, что мы хотим знать. Так, все понятно, пора, подумал Римо и вошел в комнату сквозь полуоткрытую дверь. – Добрый день, профессор, – сказал он с глупой улыбкой. В комнате находилось трое мужчин, но не требовалось большого ума, чтобы понять, кто из них доктор Куэйк. Это был полный мужчина, не очень толстый, но полный, одетый в твидовую куртку и брюки, которые совершенно не сочетались друг с другом. У него было абсолютно круглое лицо и взъерошенная копна седеющих черных волос, ниспадающих на лоб, где они встречались с огромными серо-черными бровями, торчавшими во все стороны так, будто они были схвачены морозом. Брови спускались и по щекам, и по стеклам его очков в металлической оправе. Он сидел на высоком стуле рядом с лабораторным столом. Двое других стояли. Типичные молодые мафиози. Настоящая пара бандитов. Один из них выглядел так, будто коэффициент его умственного развития был на нуле. Второй казался более смышленым, но лицо его было похоже на лицо третьего мальчика слева в театральной постановке «Клоуны и куклы», которую показывают труппы бродячих актеров. Тот, который с коэффициентом, повернулся к доктору. – Черт возьми, это что за пижон? – спросил он, кивком головы указывая на Римо, на котором по-прежнему были утренние белые брюки, рубашка с короткими рукавами и теннисные туфли на босу ногу. – Я – Римо Бломберг, ассистент профессора, – быстро сказал Римо. – Профессор, нет смысла пытаться и дальше дурачить этих людей. Я думаю, что мы должны выдать им секрет землетрясений. Оба мафиози уставились на Римо и даже не обратили внимания на то, что доктор Куэйк начал было что-то говорить. Теперь Римо обращался прямо к двум мужчинам. – Мы изобрели новую машину, – ему приходилось повышать голос, чтобы перекричать какой-то постоянный механический стук, заполнявший комнату. – Мы назвали ее «Скэйлрайзером модифицированной шкалы силы землетрясений Меркалли». – Дань уважения геологическому учебнику, присланному Смитом, подумал мельком Римо. – Да-а? – пробормотал более смышленый. – Ну и как она работает? – Она работает на компонентах витамина Е. Понимаете, вы обращаетесь с землей так, как будто это дрожжи, и закачиваете в нее, насколько возможно, двуокись углерода. Это нарушает газовый баланс. Затем вы впрыскиваете туда огромное количество витамина Е, естественно, не ту дрянь, которую продают в аптеках, а чистый витамин, содержащий концентрированную энергию. Вы закачиваете его в трещины почвы пневматическим способом, как это делают ниндзя. Это высвобождает энергию газового дисбаланса в земле, и вы получаете землетрясение. Все это довольно просто, – закончил он и наклонился, будто бы для того, чтобы поправить складку на брюках, но на самом деле, чтобы скрыть душивший его смех. – Это может сделать кто угодно. Простое геологическое извержение. Таким способом мы смогли уже вызвать несколько небольших землетрясений. Не хотите ли купить у нас возможность устроить еще что-нибудь такое же по своему выбору? Может быть, у вас есть на примете городок, который вы хотели бы разрушить? Теперь смутились бандиты. Полученные ими инструкции явно не заходили так далеко. Они переглянулись, затем тот, который посмышленее, сказал: – Сперва мы хотим увидеть эту машину. Римо повернулся к доктору Куэйку: – Профессор, действительно, нет никакого смысла отказываться от сотрудничества. Я покажу им скейлрайзер Меркалли. – Еще одна дань уважения Смиту, подумал он про себя. Пусть знает, как быстро Римо обращается в поборника образования и эрудита. Римо повернулся и пошел к двери. Нужно поскорее увести их от профессора. Тот бандит, что разговаривал с профессором, погрозил ему кулаком: – Вы останетесь здесь, профессор, и без глупостей. Мы не забудем, как вы пытались одурачить нас. Мы еще вернемся. Двое мужчин последовали за Римо. Он вывел их через лабораторию в коридор. Римо услышал, как один из них сказал другому: – Бломберг, да? Еврею можно верить, он знает, куда ветер дует. По коридору с каменным полом Римо повел их на другой конец здания, высматривая дверь, которая наверняка была бы не заперта. Наконец, слева от себя он увидел слегка приоткрытую дверь. – Это здесь, ребята, – уверенно произнес он, делая широкий приглашающий жест. Римо полностью распахнул дверь и вошел. Двое неотступно следовали за ним. Они оказались в маленькой кухне. – Это же кухня… – удивленно сказал один. – Конечно, – парировал Римо. – Мы держим его в холодильнике. Не думаете же вы, что мы бросаем его где попало, чтобы кто-нибудь на него наткнулся? Он открыл дверцу холодильника и поманил их поближе. – Вот он, – сказал Римо, величественно указывая на четвертьфунтовую пачкумаргарина, сиротливо лежавшую на красном блюдечке. Оба мафиози сделали шаг вперед. Еще шаг, и вот они уже у самой дверцы холодильника. В эту секунду Римо взвился в воздух и ударил сверху локтем по черепу того, кто собирался что-то сказать; череп проломился как мягкая, пористая бумага. Человек рухнул на пол. Римо уже был за спиной другого мафиози и правой рукой вцепился сзади в его шею. Пальцы Римо как когти раздирали пучки нервных окончаний под кожей бандита. Тот закричал. Его руки, парализованные болевым шоком, казалось намертво приросли к телу. – Все в порядке, – сказал Римо, – который из вас Муссо? Он чуть-чуть разжал пальцы, чтобы парень мог говорить. Тот с трудом выдохнул. – Муссо здесь нет. Он вернулся назад. Велел нам позвонить ему позже и сообщить, что мы здесь выяснили. Римо вновь надавил на шею парня. – Кто из вас убил Карпвелла? – и снова чуть отпустил шею. Мафиози едва мог прошептать: – Это Муссо. Своим шилом. Он всегда им орудует. – За кем вы охотитесь? – спросил Римо. Руки мафиози, все еще одеревенелые, были прижаты к бокам. – Здесь кто-то устраивает землетрясения и вымогает у людей деньги. Дон Фиаворанте послал Муссо узнать, кто это делает, – ответил он. – Дон Фиаворанте? – Да-а. Пубеско. Он глава нашего клана. – А как твое имя? – Феста, Сэмми Феста, – всхлипнул парень. – Ну, ладно, Сэмми. Я готов оставить тебя в живых. На время. – Римо вновь сдавил ему шею. – Ты поедешь назад. Скажешь Муссо и своему Пубеско, пусть держатся отсюда подальше. И забудут про землетрясения, если хотят уцелеть. И чтоб никто не приближался к доктору Куэйку. Если они еще раз появятся в округе Сан-Эквино, то отправятся обратно в собачьем ящике. Особенно Муссо. Передай ему это. – И он еще сильнее сжал шею парня. – Все понял? – Понял, понял! Римо освободил шею парня от железной хватки, и Феста тут же сделал неуклюжее движение, попытавшись дотянуться до своего пистолета под пиджаком. Он было повернулся к Римо, но в следующее мгновение рука Римо схватила его кисть и его пистолет. – У «кадиллака» автоматическая коробка передач? – Да-а. – Ты можешь управлять машиной одной рукой? – Да-а. – Вот и ладно, – проговорил Римо и правой рукой перебил Фесте кости предплечья. Пистолет упал, громко стукнувшись об пол. Феста заорал от боли, взглянул на пистолет, затем в страхе перевел взгляд на Римо. Тот улыбался. – Не забудь передать Муссо то, что я сказал. Меня зовут Римо. Возможно, он захочет узнать мое имя. Феста схватился за свою сломанную руку, боль исказила его хорошенькое мальчишеское лицо. – Конечно, он обязательно захочет его узнать. – Вот и передай ему это. Запомни – Римо. А теперь убирайся отсюда, пока я не передумал. Прежде чем Римо вышел в коридор, Феста уже выскочил из здания. Проходя мимо входной двери, Римо увидел, что «кадиллак» выехал со стоянки и, набирая скорость, отъезжает от института. Прекрасно. Теперь Муссо вернется. А он нужен Римо. Из-за Карпвелла. Ведь его главная задача найти тех, кто занимается землетрясениями, поэтому он не имеет права тратить время на что-то еще. Другое дело, если Муссо сам придет к Римо… В этом случае даже Смит не сможет упрекнуть его в том, что ему пришлось защищаться. В конце концов, что еще остается делать, когда имеешь дело с человеком, вооруженным шилом? Когда Римо вернулся в лабораторию, доктор Куэйк все так же сидел на своем высоком стуле. Адская машина в углу продолжала работать, наполняя комнату стуком, и Римо спросил: – Не можете ли вы остановить эту проклятую штуковину? – Нет, – ответил доктор, – идет тест на длительность. Машина работает уже трое суток, а должна – целую неделю. Вы знаете, мне кажется, что эти люди совсем не из ФБР. – Не оттуда, – согласился Римо. – Это мафиози. – Мафиози? О, Боже… Что им нужно от меня? – Брови доктора поднялись, как будто они жили самостоятельной жизнью. Когда брови снова опустились, они, казалось, совсем прикрыли его глаза. – Им нужно знать, как устраивать землетрясения. Кто-то здесь об этом знает, и эти два бандита думали, что это вы. – Два? Ах да, два. Однако сначала их было четверо. – Как четверо? А где же остальные? – Ушли с моими девочками. Они помогают мне в лаборатории. – Но куда же они могли деться, черт возьми? Девушки могут пострадать, – забеспокоился Римо. В этот момент в комнате раздался еще один голос: – Мы ничуть не пострадали. Римо стремительно обернулся к двери, и его глаза раскрылись от удивления. Там стояли две девушки. Каждой, наверное, было чуть больше двадцати. Одеты они были в одинаковые белые майки с короткими рукавами, с нарисованными на них кулаками красного цвета и печатными буквами «НОЖ» – Национальная организация женщин, – и синие джинсы. Но совсем не это приковало взгляд Римо. Его привлекли чрезвычайно большие бюсты обеих девушек. Они не носили лифчиков, грудь у каждой была крепкой и вызывающе колыхалась. Она была такой необъятной, до предела растягивающей ткань рубашки, что Римо невольно подумал о них, как о восьмом и девятом чуде света. А если учесть, что у каждой было сразу по два чуда, то их можно было смело считать восьмым, девятым, десятым и одиннадцатым чудом света. Только потом Римо взглянул на их лица – белые, как алебастр, и очень привлекательные, обрамленные черными, как смоль, волосами. Римо уже достаточно находился а Калифорнии, чтобы ему показалась странной любая девушка, которая не выглядела бы блондинкой и не казалась бы загорелой. Эта мысль мелькнула у него прежде всего, лишь потом он заметил, что девушки были похожи друг на друга как две капли воды. – С тобой все в порядке, папа? – осведомилась одна из них. Они подошли к доктору, груди их колыхались и подпрыгивали под тонкой тканью; плотно обтянутые джинсами ягодицы так и ходили из стороны в сторону. Внезапно Римо почувствовал острый прилив вожделения, показавшийся ему чем-то болезненным и ненормальным. Чтобы как-нибудь скрыть его, он отступил назад, опустился на стул и благоразумно положил ногу на ногу. Если бы он мог еще краснеть, то наверняка бы покраснел. Подумать только! Такие классные девицы! Одна из них опустила руку на плечо доктора и сказала: – Мы так за тебя беспокоились! – Пустяки. Вот этот джентльмен все уладил. Теперь девушки пристально посмотрели на Римо, а одна подошла и встала рядом с его креслом. – А мы начали беспокоиться за вас, – сказал Римо. – Это были мафиози, вы догадались? А куда делись те двое, с которыми вы ушли? Девушка, стоявшая рядом с доктором, несколько замявшись, ответила: – Они ушли. – Без машины? Девушка, казалось, смутилась. Тогда заговорила другая, стоявшая рядом с Римо: – Они решили размяться и пройтись. Сказали, что по дороге их подберут друзья. – Вторая девушка прыснула. Очевидно, это показалось ей смешным. – А-а… – произнес Римо. – Кстати, – сказала девушка, стоявшая около доктора, – а вы кто? – Меня зовут Римо, Римо Бломберг. – Он отчаянно пытался смотреть ей в лицо, в глаза, на что угодно, только не на ее грудь. Но ничего не выходило, он видел только ее груди. Впрочем, он бы очень удивился, если бы ему все же удалось справиться с собой. Девушка, стоявшая рядом, подвинулась еще ближе и положила руку на спинку его стула. Теперь она почти касалась его, и каждый удар ее сердца, каждый вздох вызывали в нем нервную дрожь и учащенное сердцебиение. – А как вас зовут? – спросил Римо. – Извините меня, – встрепенулся доктор. – Это мои дочери. Они помогают мне в опытах. Это Джекки, а та Джил. Римо взглянул на лицо девушки, которое почти заслоняла ее высокая грудь, и поймал взгляд ее глаз. – Значит, Джекки и Джил, – повторил он. – Замечательно. Девушка наклонилась к его уху и прошептала: – А будет ли замечательно, если я сейчас схвачу вас кое за что и нажму? – Нет. Или даже нет-нет. А может быть, и нет-нет-нет, – ответил Римо, – на ходу внося поправки в свои арифметические подсчеты. – Они близнецы, – запоздало и без всякой надобности пояснил доктор. Римо кивнул, затем тихо сказал девушке, стоявшей рядом: – На самом деле вы не совсем одинаковые. – Не совсем? – Да. Я думаю, у вас объем груди 42, а у нее только 41,5. – Мама всегда любила меня больше, – сказала Джил и добавила: – Никогда бы не подумала, что вы это заметите. – Вот если бы я оказался сейчас в Сикстинской капелле, то, пожалуй, не заметил бы знаменитых фресок на потолке. – Подумаешь, многие мужчины не заметили бы… Во всяком случае, здесь в Калифорнии. Вы знаете, какие они… Я подумала, может, вы не такой. «Не дай морю обмануть себя», – вспомнил Римо и громко спросил: – А что вы здесь делаете? Этот вопрос Римо задал доктору, но ученый, повернув голову, смотрел в угол, откуда шел надоедливый стук. Римо повторил вопрос, на этот раз уже обращаясь к девушкам: – Чем вы здесь занимаетесь? – Если вы можете, не затрудняя себя, встать со стула, – сказала девушка с размером бюста 41,5, стоявшая рядом с доктором, – мы покажем вам. Так, нужно сделать глубокий вдох. Набрать побольше кислорода. Чтобы кровь отлила от низа живота и наполнила легкие и мозг. Думать только о полянах с маргаритками… о прекрасных маргаритках… На это у Римо ушла доля секунды, и вот он уже в состоянии встать, почти прямо. Вот что значит дисциплина сознания! – подумал он. Но тут стоявшая рядом Джил положила ему руку на пояс, и Римо снова опустился на стул. – Впрочем, почему бы вам не рассказать мне об этом, пока я сижу? Мне так удобнее. – И он неловко положил ногу на ногу. – Не смущайтесь, – с жаром прошептала Джил ему на ухо. – Мы иногда так шутим с мужчинами. – Но ему отнюдь не стало легче от ее жаркого дыхания. И от левой груди, прижавшейся к его плечу. – Вы просто знойная мечта любителя порнографии, – произнес Римо. – Вперед. Уступаю вам старт. Джил отошла от Римо в дальний угол комнаты, где продолжала стучать машина. Очень осторожно, прилагая большие усилия, Римо поднялся со стула и последовал за ней. Когда он проходил мимо Джекки, та насмешливо оглядела его и пошла следом. Доктор замыкал шествие. – Это изобрел папа. Способ, с помощью которого мы собираемся обезопасить мир от землетрясений, – начала Джил, показывая на машину, стоявшую на столе. Формой и размером она напоминала большой газовый баллон и была выкрашена в ярко-голубой цвет. – Что это такое? – спросил Римо. – Ну, можно назвать это водяным лазером. – Водяной лазер? – Римо постарался припомнить тот единственный процент прочитанного им когда-то геологического пособия, который еще остался в его голове. Затем честно признался: – Никогда не слышал ни о чем подобном. – И не могли слышать, разумеется. Это еще на стадии эксперимента, – раздался голос Джекки из-за плеча Римо. – Как действует этот лазер? Джил начала объяснять: – Вы слышали о световом лазере, который усиливает силу светового луча, умножая световые волны? Такие лазеры могут резать камень и металл. Даже алмазы. Так вот, профессор изобрел такой же аппарат, но работающий на воде. Обычно поток воды содержит волны с неизбежными гребнями и впадинами. Доктору удалось сгладить эти волны так, что поток стал постоянным и ровным, без всяких колебаний и вибраций. От этого его сила колоссально возросла. Эта машина способна фокусировать поток воды в струю, обладающую огромной мощью. – А какое это имеет отношение к землетрясениям? – спросил Римо, на какой-то момент даже позабыв про груди Джил. Теперь заговорил сам доктор Куэйк, своим похоронным, как будто потусторонним, голосом: – Разлом Святого Андреаса тянется на шестьсот миль, мистер Бломберг. На каждой миле вдоль всего разлома мы пробурили отверстия и опустили туда трубы с датчиками, которые следят за температурой, давлением и другими параметрами; их показания поступают на компьютер в соседней комнате. Располагая такими данными, мы можем своевременно установить, когда давление на одной стороне разлома становится выше, чем на другой. А это и есть та самая причина, которая вызывает землетрясение. Землетрясение – это способ, с помощью которого природа уравновешивает давление по обеим сторонам разлома. Здесь доктор остановился, как бы сочтя свой ответ исчерпывающим. – Понятно, – сказал Рима. – Но все же какое отношение имеет эта машина к землетрясениям? – Ах да, водяной лазер. Ну, подключив это устройство к трубам, можно направить мощь водяной струи в недра разлома прежде, чем давление в пластах достигнет критической точки. Ее колоссальная сила может дробить скалы и вызывать умеренные подземные толчки. Но эти толчки сразу же снижают давление в земных недрах, предотвращая тем самым крупные землетрясения. – Если это сработает, – заметил Римо, – то станет величайшим изобретением. – А это уже работает, – произнесла Джекки, становясь рядом с доктором. – Мы знаем, что это работает. Но вы думаете, мы в состоянии убедить ваше идиотское правительство в том, что оно должно помочь нашим исследованиям? Нет, – прошипела она. – Ваше правительство скорее будет тратить миллиарды, чтобы делать бомбы и уничтожать людей в Азии. А профессор должен продолжать свою работу без денег! – Без денег? – переспросил Римо. – Но ведь кто-то же построил это здание и платит вам зарплату. В разговор вмешалась Джил: – Друзья, – сказала она. – Пожертвования друзей и тех организаций, которые понимают важность нашей работы. Без них мы никогда бы не добились таких успехов. – И как далеко вам удалось продвинуться? – Достаточно, чтобы испытать это устройство, – ответила Джил. – Оно работает! По крайней мере, теоретически. Теперь нам предстоит усовершенствовать наш водяной лазер. Повысить его мощность и продолжительность действия. – Она похлопала по боку голубой металлической помпы. Как только она подняла руку, груди ее под тонкой тканью так и дернулись. Джил улыбнулась Римо и спросила: – Хотите покажу? – В любое время, – машинально ответил он и лишь спустя мгновение сообразил, что она говорит о водяном лазере. – Конечно, хоть сейчас. Из стоящего на столе кувшина Джил налила небольшой стакан воды. – Имейте в виду, – сказала она, – это всего лишь экспериментальная модель, но по ней вы можете понять принцип действия всего устройства. Она выключила мотор, и лаборатория вдруг погрузилась в тишину. Подняв верхнюю часть водяного лазера, Джил влила туда стакан воды. – Машина работает на воде, – пояснила она. На боку водяного лазера имелось сопло, похожее на горло газового баллона. Она стала завертывать на нем рифленую гайку. – Вот так уменьшается сечение струи, – продолжала она свои объяснения. – Его можно регулировать. Джил повернула лазер, направив его сопло в сторону Римо. Затем взяла со стола стальную пластинку, площадью примерно в двенадцать квадратных дюймов, и передала ему. – Держите ее прямо перед соплом, – приказала она, – и сами держитесь крепче. Римо стиснул в руках стальную пластинку и подставил ее к соплу лазера. В нем всего лишь стакан воды, подумал он. Ну какую мощность можно получить от одного-единственного стакана? Джил повернула какой-то диск, и помпа начала издавать звуки, напоминающие тяжелые вздохи. Римо слышал, как внутри машины что-то закипало, темп этих звуков все убыстрялся. Было ясно, что там нарастает какая-то сила. Вдруг Римо почти сбило с ног: это из сопла водяного лазера вырвалась струя воды и ударила в стальную пластинку. Он напрягся, изо всех сил вцепившись в нее, но водяная струя, как таран, отбросила его примерно на пять футов. Руки Римо дрожали, сопротивляясь давлению воды на пластинку, но внезапно оно прекратилось, машина снизила обороты, вновь послышался постоянный глухой стук. Джил засмеялась, увидев выражение лица Римо. – Я потрясен, – произнес он. – Весь секрет – в отсутствии волновой структуры в водяном потоке, – сказала Джил. – В нем нет никаких волн, одна ровная, постоянная сила. Если направить этот поток воды через крошечное отверстие, то такая струя сможет резать металл. А если использовать отверстие с более широким сечением, то такой поток будет все сметать на своем пути. Вы только что видели, как мы использовали один-единственный стакан воды. А полный водяной лазер содержит пять галлонов. Джил повернула диск, и машина стала стучать медленнее. – Сейчас мы испытываем это устройство на продолжительность действия, – сказала она. – Эта машина у вас единственная? – спросил Римо. Джил помедлила. – Да, только одна. А что? – Я думаю, кто-то, должно быть, украл чертежи этого устройства. Вы знаете, что есть люди, которые могут вызывать землетрясения? Они пытаются шантажировать жителей этого района, требуя с них деньги за то, чтобы избежать этого бедствия. – Но они не могли использовать это устройство. Оно слишком мало. Это всего лишь опытный образец, – добавила Джил. – А что касается чертежей, то у нас их просто нет. Мы строим водяные лазеры из разных подсобных материалов, импровизируя по ходу дела. К тому же, разве найдется такой сумасшедший, который пойдет на то, чтобы вызвать землетрясение? – Да, разве найдется такой? – фыркнула позади Римо Джекки. – Если в деле замешаны большие деньги, – сказал Римо, – всегда найдется какой-нибудь тип, готовый на все, что угодно. Именно поэтому ваши друзья мафиози побывали здесь сегодня. Они пытаются взять это дело в свои руки. – Вы что, сыщик, Римо? – вдруг спросила Джил. – Что-то вы слишком всем интересуетесь. – Сыщик? Нет уж, увольте. Я всего лишь хозяин универсального магазина и этим зарабатываю себе на жизнь. Но я не смогу этого делать, если буду платить всяким шантажистам. Доктор Куэйк отошел в сторону и, сев за стол, начал просматривать стопку бумаг. – Послушайте, – сказал девушкам Римо, понизив голос. – Мне кажется, пока это дело не прояснится, вам нужно установить здесь охрану или что-нибудь в этом роде. Мафиози могут появиться снова. – А я думаю, что все это глупости, – откликнулась Джил. – Кстати, что случилось с теми двумя мужчинами, которые здесь остались? Что вы им сказали? Мы видели, как они на большой скорости удирали отсюда. – Удирал только один. Второй лежит мертвый в вашей кухне. – Мертвый? – Да. Джил хотела было сказать что-то, но остановилась. Повернувшись, чтобы уйти, она бросила: – Если у вас, Римо, нет больше вопросов, мы займемся работой. – Конечно, – согласился Римо. – Мы еще поговорим. Почему бы вам как-нибудь не заехать ко мне и не поплескаться в бассейне? – Может, и заедем, – сказала Джил. – Обязательно заедем, – пообещала Джекки.Глава восемнадцатая
Вейд Уайт стоял на краю шоссе и извергал в кювет ленч, съеденный у Герти. Возвращаясь из института в город, Римо заметил у обочины черно-белый автомобиль шерифа и подумал: шериф ловит водителей, превышающих скорость. Но, поравнявшись с патрульной машиной, украшенной звездами, он увидел, что широкая спина Уайта содрогалась – его выворачивало наизнанку. Рядом с Уайтом стоял очень худой человек, так же, как и шериф, одетый в хаки. Его заместитель, сообразил Римо. Он свернул на обочину, не выключая мотора, вышел из машины и, не торопясь, подошел к шерифу, которого все еще рвало. – Наверное, что-нибудь не то съели, шериф, – участливо сказал он. Уайт повернулся. – А, это вы, – бросил он и показал рукой в ров, после чего его снова вырвало. Римо посмотрел вниз. На дне рва валялись тела двух мужчин. Оба были в синих костюмах, а их модные прически могли бы удовлетворить вкус любого изготовителя лака для укладки волос. Выглядели они так, словно захлебнулись собственными внутренностями. Клубки кишок свисали изо рта, будто животы их так сильно сдавили, что кишкам не оставалось ничего другого, как вылезти через рот. – Глядите-ка, они, должно быть, поели в том же месте, что и вы, шериф, – сказал Римо. Уайту удалось несколько справиться с позывами желудка. Его заместитель повернулся к Римо: – Вам не следовало бы разговаривать с шерифом в подобном тоне. – Я – налогоплательщик, сын мой, – с достоинством парировал Римо. – Даже налогоплательщик не имеет права разговаривать с шерифом Уайтом так неуважительно. – Извините, – сказал Римо, – я никого не хотел обидеть. – Ладно, – снисходительно произнес заместитель Уайта. – Это вам на будущее. Уайт подтянул брюки и спустился в ров. – Кто это, шериф? – крикнул ему Римо. – Еще неизвестно. Какие-то итальяшки, – ответил тот. – Нисколько не удивлюсь, если окажется, что именно эти макаронники убили Карпвелла. – Здравая мысль, – сказал Римо, ему-то было хорошо известно, кто это сделал. – А как их обнаружили? В это время Уайт осторожно шарил рукой в кармане первого человека в поисках бумажника. – Позвонил проезжавший мимо водитель, – ответил он. Удостоверившись, что карманы пусты, Уайт стал исследовать содержимое карманов второго. Однако и там ничего не нашел. Стоя на краю рва, Римо заметил, что ширинки на брюках обоих мужчин были расстегнуты. Он обратил внимание и на другое. Нижняя часть их рубашек и брюки на пояснице были слегка обесцвечены, как будто эти места сильно намокли, а потом быстро высохли под жарким солнцем. Уайт снова выбрался на дорогу. Как бы обращаясь к самому себе, он вполголоса произнес. – Итак, двое неизвестных белых мужчин. Жертвы дорожного происшествия. – Жертвы дорожного происшествия? – удивился Римо. – Никогда в жизни не видел сбитого машиной, который бы выглядел так, как эти. – Да-а? А что вы еще знаете об этом? Сдается мне, вам известно слишком многое и о многом, не так ли? – внезапно выпалил Уайт. – Абсолютно ничего, – ответил Римо. – Извините за вмешательство. – То-то же. Вы вообще большой любитель совать нос в чужие дела. Сперва в офисе Карпвелла. Теперь здесь. Мы еще поговорим с вами об этом. – В голосе Уайта звучала угроза. – Ладно, не собираюсь мешать вам заниматься делами, – сказал Римо. – Кстати, шериф, один вопрос. – Ну, что там еще? – Не знаете ли вы в городе местечка, где можно было бы отведать свежих устриц? Ну, таких скользких и липких, которых подают на открытой раковине? Уайт резко отвернулся, его опять начало рвать. – Похоже, не знает, – заметил Римо, обернувшись к заместителю, и отошел. – Педик, – прошипел Уайт, когда автомобиль Римо тронулся с места. Его еще немного вытошнило. Но вовсе не мысль о липких устрицах снова вызвала у него приступ рвоты, и даже не вид двух искалеченных тел. Он уже видел людей, умерших такой смертью. Когда убили Файнштейна и Мак-Эндрю. На желудок шерифа подействовал сегодняшний телефонный звонок. Молодой женский голос сообщил ему, где следует искать трупы, и добавил еще кое-что. Встреча была назначена на сегодняшний вечер и не сулила ничего хорошего. Глава девятнадцатая. Римо, Римо и опять Римо… Дон Фиаворанте Пубеско швырнул телефонную трубку на рычаг аппарата. – Все время Римо. Неужели вся моя жизнь будет разбита из-за какого-то жалкого хозяина универсального магазина?! Он смотрел на Мэнни-Шило Муссо, понуро сидевшего перед ним на плетеном стуле рядом с бассейном. Муссо сильно потел. – Мне не везет с тобой, Эммануэль, – сказал Пубеско, – очень не везет. Муссо прижал руки к бокам, ладонями наружу, и вздрогнул. Он пытался выдавить из себя заискивающую улыбку, но она превращалась в какую-то болезненную гримасу. – Это звонил Громуччи. Гуммо убит. Альбанезе убит. Палермо тоже убит. Все убиты этим Римо, кто бы он там ни был. И ты тоже хорош! Я послал тебя узнать кое-что относительно землетрясений. Ты же кончил тем, что убил человека. Затем, вместо того чтобы делать дело, ты вернулся сюда, предоставив разговаривать с профессором своим людям. А теперь двое этих парней пропали, один убит, а у другого сломана рука! И все из-за кого? Из-за этого Римо! Высокий, загорелый, в плавках, украшенных бледным орнаментом, он наклонился и потряс пальцем перед сразу вспотевшим лицом Муссо. – Ты знаешь, в чем моя ошибка, Эммануэль? Скажу тебе прямо. Я слишком люблю людей! Доверяю и верю глупцам. Я доверил Гуммо урегулировать совсем небольшую проблему на виноградной ферме. И даже это оказалось для него слишком. Он мертв. Тебе я доверил раздобыть совсем небольшую информацию. Ты сделал это? Нет. И для тебя это оказалось невыполнимым. Ты возвратился сюда, поджав хвост. А все из-за чего? Из-за какого-то человека по имени Римо! Пубеско отвернулся и подошел к краю бассейна, а затем, снова встав перед Муссо, продолжал: – Что же мне теперь делать с тобой, Эммануэль? Муссо открыл было рот, собираясь что-то сказать, но быстро закрыл его, поскольку Пубеско не дал ему произнести ни слова: – Нужно ли мне поступить с тобой так, как это делали в прежние времена, когда наказывали провинившегося? У меня есть для этого все основания. И никто не сможет указать на меня пальцем и сказать: вот дон Фиаворанте Пубеско, который в гневе несправедлив к своим людям. Ни один человек не сможет этого сказать, сделай я то, на что имею полное право. Но нет, я слишком добр. И слишком люблю тебя. Вот почему я скажу тебе одну вещь. Этот Римо не просто владелец универсального магазина. Я еще не знаю, кем он является. Но кем он не является, я знаю. Это не простой хозяин магазина. Каким-то образом он связан с людьми, которые вызывают землетрясения. И он знает, как это делается, и может рассказать то, что нас интересует. Но вот скажет ли он нам это, если мы просто придем к нему и попросим: «Ну-ка, мистер Римо, расскажите нам о людях, которые вызывают землетрясения?!» Нет, так мы от него ничего не добьемся. Он заговорит, если только будет вынужден это сделать. Например, чтобы прекратить боль, терзающую его тело. А теперь другой вопрос: есть ли у меня человек, который может причинить такую боль? Еще вчера я ответил бы: да, у меня есть Эммануэль Муссо. Эта работа как раз для него. Но сегодня я уже не уверен в этом. Может быть, Эммануэль Муссо став слишком мягким? Или он уже слишком стар для такой работы? Возможно, мне надо поискать более молодого и более сильного. Муссо встал с плетеного стула. – Дон Фиаворанте, я еще не слишком стар и не слишком мягок, и прошу вас об одной милости. Отдайте мне Римо. Мы заставим его заговорить, мой верный друг и я, – сказал он, похлопывая себя по карману пиджака, где лежало шило, воткнутое в пробку. – Ты хочешь этого? Ты просишь, чтобы я послал тебя за человеком, пригрозившим, что тебя вынесут вперед ногами, если ты опять попадешься ему на глаза? – Да, я прошу вас об этом. – Возможно, ты еще остался Эммануэлем Муссо прежних дней. Может быть, ты еще готов поставить все на свою ловкость. Но учти: это второй шанс, третьего уже не будет. – Дон Фиаворанте испытующе взглянул в глаза Муссо, чтобы убедиться, что тот его понял. Или он добьется успеха, или будет выброшен из игры. Муссо понял. – Я не проиграю, дон Фиаворанте. Я добуду информацию, которая вам нужна. И затем отплачу этому Римо за его наглость по отношению к вам. Я преподам ему очень болезненный и очень памятный урок. В конце концов, он ведь только человек, разве не так? Пубеско не ответил. Он нагнулся, нырнул и поплыл под водой из конца в конец бассейна.Глава двадцатая
Шериф Вейд Уайт должен был передать сообщение в Вашингтон. Очень важное сообщение. – Проклятие! – выпалил он. – Я же не знаю никого в Вашингтоне. – Тогда попроси Джона Уэйна, пусть он представит тебя кому-нибудь, свинья. Нам безразлично, как ты это сделаешь, – говорила девушка, расхаживая взад и вперед внутри небольшого жилого автоприцепа. Кроме синих джинсов, туго обтягивавших ее зад и ноги, на ней больше ничего не было, и соски громадных грудей при каждом шаге играли в прятки с ее длинными волнистыми волосами. Уайт невольно облизнул губы. – Шериф, я вижу ты думаешь о чем-то похабном, – сказала она, подойдя к Уайту, сидевшему на деревянном стуле с прямой спинкой без всякой обивки. Сидеть ему было очень неудобно. Он чувствовал себя как школьник за партой, которого распекает учитель. Остановившись перед ним, она кивком головы отбросила назад волосы. Огромные груши ее вздымающейся груди уставились прямо в жадные глаза Уайта. – Они вам очень нравятся, шериф, – подразнила она его и затем требовательно спросила: – Нравятся или нет? – Д-да, – заикаясь, ответил он. – Все равно, свинья, не смей даже прикасаться к ним. Если хочешь жить. Ты знаешь, что стало с людьми, которые давали волю рукам. Файнштейн. Мак-Эндрю. Двое бандитов-мафиози. Им они тоже очень нравились. Ты хочешь кончить так же, как они? – Нет-нет, – быстро и честно ответил Уайт. – Ну, хорошо. Тогда держи свою ширинку застегнутой и не распускай рук. Не понимаю, что тебя так тревожит. Ведь мы собираемся сделать из тебя богатого человека. – Я не хочу быть богатым. Мне хочется быть просто хорошим шерифом. – Тебе заказано быть хорошим шерифом с того самого момента, когда сперматозоид твоего отца соединился с яйцеклеткой твоей матери. Если тебе так сильно хотелось быть хорошим шерифом, нужно было хорошенько подумать, прежде чем брать с собой в мотель ту шлюху и позировать для гнусных фотографий, которые мы сделали. И ты, грязная свинья, будешь выполнять все, что тебе прикажут, или мы разошлем эти фото по всей округе. Мы взяли тебя в это денежное дело потому, что ты нам нравишься. Правда. Ты довольно забавное чучело. Для свиньи. Она повернулась и, подойдя к диванчику, легла на него. Ее огромные груди несколько опали. Рассеянно теребя соски, она продолжала: – Вашингтон вмешался в это дело, послав сюда Мак-Эндрю. Мы предупредили власти, чтобы они больше не делали этого. Но теперь они снова подослали к нам Римо Бломберга. – Этого гомика? Он что – работает на правительство? – Да, а ты со своей обычной проницательностью, конечно же, решил, что он педераст, не так ли? Так вот, теперь ты передашь в Вашингтон сообщение. Скажешь им: раз они продолжают присылать сюда своих людей, это обойдется им очень дорого. Ровно в миллион долларов, в мелких, уже бывших в обращении, купюрах. С номерами не по порядку. Пусть они передадут эти деньги тебе. А ты принесешь их сюда и положишь вот в этот холодильник. Это будет твое последнее поручение. Чтобы это отпраздновать, мы дадим тебе хорошую премию. Ты получишь целых двадцать пять тысяч долларов. На эти деньги ты сможешь купить себе отличный набор пистолетов с рукоятками, отделанными жемчугом. Настоящую золотую статуэтку, изображающую подъем флага на захваченной нашими солдатами горе Сурибати. Или всем друзьям по булавке на лацкан с американским флагом. Или лучше сезонный пропуск на посещение газовой камеры. – Она повернулась на бок – груди последовали за этим движением с опозданием на долю секунды – и взглянула на Уайта. – Если ты, конечно, не хочешь, – произнесла она, – действительно не хочешь, чтобы те твои замечательные фотографии были разосланы каждой семье в округе Сан-Эквино. Или ты этого хочешь? Уайт проглотил слюну. Сидеть на таком стуле стало просто невыносимым. – Нет, не хочу. И вы это знаете. Но как я смогу убедить кого-то в Вашингтоне, чтобы меня выслушали? – Даже самая обыкновенная свинья и та сообразила бы, как это сделать. Повторяю тебе, Римо Бломберг работает на правительство. Позвони ему и скажи. Пусть он передаст правительству твое сообщение и добудет деньги. Да, и еще можешь передать ему, что завтра мы собираемся провести еще одно маленькое испытание. Землетрясение. Небольшое. Всего в восемь баллов. Но если мы не получим миллион, то зададим им настоящую трепку. Сбросим всю Калифорнию с континента. – Я должен передать это тому проклятому еврею, Бломбергу? – Да. И только это! Если же ты заикнешься о нас, то кончишь свои дни в кювете, обсасывая свои собственные кишки. – После того как я получу деньги, мне нужно будет убить его? – Этот приказ, свинья, мы отменяем, потому что, откровенно говоря, считаем, что ты для этого не годишься. Мы позаботимся о нем сами. – Обычным способом?.. – Да, обычным. Мы подарим ему немного удовольствия, чтобы он мог вспоминать об этом в могиле. – Несчастный выродок… – сказал Уайт, по-дурацки хихикнув. – Если ты испортишь дело, тебя ждет то же самое. Но без всякого удовольствия. Теперь, я думаю, тебе лучше убраться отсюда. В любую минуту может вернуться Джекки, а ей становится плохо от одного твоего вида. Не забудь. Деньги должны быть здесь завтра ночью. Землетрясение будет завтра после полудня. Не останавливайся в это время под мостами. Уайт поднялся. – Хорошо, Джил. Но все это мне не нравится. – А мне не нравится, когда ты называешь меня Джил, будто мы с тобой друзья. Для тебя я госпожа. – Да, госпожа. Я не хотел вас обидеть. – Ну, ладно, свинья, убирайся отсюда. На обратном пути в город шериф Вейд Уайт думал о своем. Это просто несправедливо. Разрушить всю жизнь человека из-за одной-единственной допущенной им промашки. Откуда он мог знать, что та девка в мотеле была профессиональной шлюхой, специально подсылаемой для таких дел, и что близнецы будут снимать их на пленку? Они прислали ему целый комплект этих фотографий. Если бы их кто-нибудь увидел, он стал бы всеобщим посмешищем. Ну какой бес вселился в него тогда, словно он какой-нибудь извращенец… И все эти «французские» штучки… Неудивительно, что французы не совершили ничего выдающегося. Все они просто больные. Сексуально больные. А самое главное, он никогда не любил такие забавы. И оттого ему было еще обиднее. Теперь эти ужасные фотографии у девок-близнецов. И они держат в руках самого шерифа Уайта! Заставляют его действовать не только против собственной страны, но и против самого штата Калифорния! Хотел бы он знать, что ему теперь делать. Правда, она сказала, что это в последний раз. Может, потом и правда все кончится… Вернувшись в свой офис, Уайт положил ноги на стол и долго смотрел на телефонный аппарат, прежде чем решился снять трубку и получить от информационной службы интересовавший его номер. Когда он набрал его, ему ответил китаец. Затем трубку взял сам гомик Бломберг, и шериф сказал ему, что должен немедленно с ним увидеться. – Рад буду приехать, – ответил этот педераст. – А как ваш желудок? – спросил он, прежде чем повесить трубку. Уайт снова вспомнил сегодняшнюю картину. Двое мужчин во рву. Пришлось быстро схватить корзинку для бумаг. Его стошнило.Глава двадцать первая
По дороге в офис шерифа Уайта Римо гадал, зачем он так срочно ему понадобился. Может быть, это связано с убийством Карпвелла? Ну, об этом он ничего не скажет. Муссо принадлежит только ему, Римо. Лично. Конечно, речь может зайти и о чем-нибудь сверхважном. Например, о заговоре красных с целью отравить фтором всю воду. Или о промывке мозгов в школах. А может быть, он услышит что-нибудь о тех, кто занимается землетрясениями. Так или иначе, ко всему этому делу должна иметь какое-то отношение машина доктора Куэйка. Римо готов побиться об заклад, что это так. Он не мог дождаться подходящего случая, чтобы попробовать выудить дополнительную информацию у Джекки и Джил. Римо поставил свой красный автомобиль перед низким двухэтажным сборно-панельным зданием, первый этаж которого занимал магазин товаров для мужчин, а на втором размещался офис шерифа. Шагая через две ступеньки, он поднялся по лестнице. Дверь была открыта. Римо вошел, не постучавшись. Уайт сидел за столом. Вид у него до сих пор довольно бледный, подумал Римо. Может быть, он обнаружил, что кто-то отравляет его пищу? – Закройте за собой дверь, Бломберг, – сказал Уайт, вставая. Захлопнув дверь ногой, Римо сел на обтянутый материей стул, который ему жестом предложил хозяин. Шериф опять опустил свой обширный зад на вертящееся кресло. – Итак, шериф, – произнес Римо, – что у вас на уме? Уайт проглотил слюну, вновь повторил про себя слова, которые он приготовил, затем откинулся назад, засунув большие пальцы рук под пряжку брючного ремня на животе. – Бломберг, – сказал он наконец, – я не думаю, что вы хозяин универсального магазина. – Конечно, я его хозяин, – ответил Римо. – Это большое красное здание в квартале отсюда. Завтра я меняю на нем вывеску. – Я не это имею в виду, – продолжал Уайт. – Я знаю, что вы владелец магазина. Я хочу сказать, что вы выполняете еще и другую работу. – Какую другую? – удивленно переспросил Римо. – Мне кажется, например, что вы работаете на правительство. – Он поднял руку, чтобы остановить готового заговорить Римо. – Я вовсе не жду, что вы мне все расскажете, поэтому не говорите ничего. Только слушайте, потому что это весьма важно. – Я весь внимание, шериф, – сказал Римо, положив ногу на ногу. – Сегодня вечером мне снова позвонили те, кто вызывает землетрясения. Они сказали, что завтра опять будет трясти. И на этот раз сильно. Они хотят, чтобы я передал это в Вашингтон. Теперь они требуют миллион долларов, иначе устроят такое землетрясение, которое расколет Калифорнию пополам. – Зачем вы говорите это мне? У меня нет миллиона долларов, – сказал Римо. – Похоже на то. Но я думаю, что вы работаете на правительство. Сейчас у меня нет другого способа передать это сообщение в Вашингтон. Они почему-то принимают меня за калифорнийского магната. Я и подумал, что, может, вы бы смогли передать их требование по назначению? Эти люди очень опасны и шутить не собираются. Они могут расколоть весь штат надвое. Бломберг, будь я проклят, но я говорю вам, что нуждаюсь в вашей помощи. – Ладно, шериф. Я не работаю на правительство, но у меня есть кое-какие связи в Вашингтоне. Некоторые довольно влиятельные люди. Если вы хотите, я мог бы передать им ваше сообщение. – Отлично, это уже кое-что, – заметил Уайт, улыбнувшись. – Может быть, это сработает. Римо поднялся. – Вы еще побудете здесь какое-то время? – спросил он. Уайт утвердительно кивнул. – Тогда, о'кей, – сказал Римо. – Я отправляюсь домой, чтобы сделать несколько звонков. Потом я перезвоню вам и дам знать, чего мне удалось добиться. Между прочим, кто вам звонил? – Звонил мне?.. – Ну да, насчет землетрясения и миллиона долларов? – Ах, да. Какой-то мужчина. Никогда раньше не слышал его голоса, – ответил Уайт. – И еще один вопрос, шериф. Есть какие-нибудь версии насчет убийства Карпвелла? – Судя по описанию, которое дала мне его секретарша, мне кажется, к этому делу имеют какое-то отношение те свиньи, которых мы нашли мертвыми во рву. Но так или иначе, я регистрирую его смерть как результат сердечного приступа. Не хочу будоражить город. – Тяжелый у вас денек, шериф. Один сердечный приступ, две жертвы дорожной катастрофы, теперь – этот миллион долларов… – И это еще не все, – заметил Уайт. – Я получил информацию, что на ферме Громуччи сегодня вроде бы тоже произошло убийство. Кажется, три человека были убиты двумя людьми. Один из них старый китаеза. Но, когда я позвонил Громуччи, он сказал, что у него ничего такого не было. Просто чьи-то выдумки. – При этих словах Уайт подозрительно посмотрел на Римо. – Не стоит верить слухам, – вежливо сказал Римо. – Я еще позвоню вам, шериф. – Хорошо, Бломберг, – закончил Уайт. – И спасибо. Я ценю вашу помощь. Похоже, вы не такой уж плохой парень. Когда Римо вышел, Уайт посмотрел на захлопнувшуюся за ним дверь. Да, Бломберг не такой уж плохой, особенно для гомика. Но какой же ужасный у него будет вид, когда девки расправятся с ним!Глава двадцать вторая
Разговаривая с Римо по телефону, доктор Харолд В. Смит вертел в руках красный пластиковый ножичек для открывания конвертов ценой в тридцать девять центов. На кончике ножичка было увеличительное стекло. – Хорошо, – сказал он. – Я понял. Есть у вас какие-нибудь версии? Вообще что-нибудь? – Пока ничего. Думаю, какое-то отношение к этому имеет машина доктора Куэйка. Может быть, и сам доктор. Хотя он слегка не в себе. – Раз вы так считаете, действуйте в этом направлении. – Хорошо, постараюсь. А как насчет миллиона? – Оставайтесь там, где вы находитесь, – сказал Смит. – Я вам перезвоню. Смит повесил трубку, повернулся в кресле и посмотрел на залив Лонг-Айленд. Шантажируют правительство Соединенных Штатов! Немыслимо. Но долг требует от него доложить обо всем президенту. Только он вправе принимать решения по таким вопросам. Он снова повернулся вместе с креслом к столу, открыл ящик и достал оттуда телефонный аппарат с красной точкой на трубке. Поднял трубку. В Вашингтоне президент, выпроводив свою супругу из спальни, снял трубку телефона, который он вытащил из ящика комода. Он внимательно выслушал Смита, обрисовавшего ситуацию. Решение было мгновенным. – Заплатите, – сказал он Смиту. – Могу ли я обратить ваше внимание, сэр, на то, что, раз уступив шантажистам, потом их будет очень трудно остановить? А это самый настоящий шантаж. – Доктор Смит, речь вдет о судьбе Калифорнии. Не о Техасе. – Решение, конечно, за вами, сэр, – сказал Смит. – Мое решение таково. Мы заплатим этим людям миллион долларов. А если они отменят землетрясение, намеченное на завтра, увеличим сумму до полутора миллионов долларов. Найдутся у вас такие деньги? – Да, сэр. – Отлично. Тогда заплатите им. – Как прикажете, – ответил Смит. Он повесил телефонную трубку и тут же набрал номер Римо. Президент был явно неправ. Платить не следовало. Римо сразу же поднял трубку. – Да? – Президент сказал, что мы заплатим. – Должно быть, это послало вас в нокдаун, – заметил Римо. – Здорово подорвало ваш бюджет, а? – Не только мой, но и ваш. Теперь вы будете носить ботинки гораздо дольше, чем одну неделю. – Бедный Чиун, – отозвался Римо. – Придется ему перейти на более скудный рацион. – И вот еще что, – добавил Смит. – Президент сказал также, что мы заплатим еще больше, если завтрашнее землетрясение будет отменено. – Насколько больше? Смит так и не смог заставить себя назвать действительную цифру. Поколебавшись, он ответил: – Всего до миллиона двухсот тысяч долларов. – Я не уверен, – сказал Римо, – что смогу уговорить их меньше чем за полтора миллиона. – Сделайте все, что потребуется, чтобы землетрясения небыло, – проворчал Смит. – Завтра утром на ваш счет в банке Сан-Эквино поступит чек на полтора миллиона долларов. Кто доставит им эти деньги? – Здешний шериф. Большой хвастун по фамилии Уайт. – Интересно было бы выяснить, кому он их передаст, – сказал Смит. – Не беспокойтесь. Я уже об этом подумал. – И еще, Римо, – вздохнул Смит, – постарайтесь, пожалуйста, вернуть эти деньги обратно. – Да, без работы вы не оставите, – заметил Римо, вешая трубку. Он нашел в телефонном справочнике номер Уайта и набрал его. Ему ответил Уайт, голос его звучал так, будто был записан на пленку: – Офис шерифа округа Сан-Эквино. Говорит шериф Вейд Уайт. – Это Римо Бломберг, шериф. Когда, по-вашему, эти люди вновь свяжутся с вами? – Видимо, завтра утром. – Хорошо. Я поговорил кое с кем в Вашингтоне. Они заплатят. И добавят еще пятьсот тысяч долларов, если завтрашнего землетрясения не будет. Как вы думаете, они согласятся остановить его? – Не знаю, – ответил Уайт, – но я спрошу. Как я получу эти деньги? – Они будут у меня завтра, – ответил Римо. – Я передам их вам. – О'кей, – сказал Уайт. – Они велели, чтобы деньги были в мелких купюрах, уже бывших в употреблении, и чтобы номера на билетах были не по порядку. – Хорошо, – сказал Римо. – Я позабочусь об этом. А вы дайте мне знать, сколько нужно приготовить. – Я перезвоню вам, как только узнаю, – сказал Уайт. – Хорошо, шериф. Спокойной ночи. Римо повесил трубку и, посмотрев на часы, решил попрактиковаться: определить, не глядя на циферблат, сколько прошло времени. Когда, по его мнению, прошла минута, он снова взглянул на часы. Прошло пятьдесят девять секунд. Неплохо. Он поднял трубку и набрал номер Уайта. Он оказался занят. Значит, Уайт сейчас на связи с ними. Возможно, он сам участвует в сговоре. Что ж, хорошо. В таком случае завтра шериф Вейд Уайт также получит по заслугам. Убирать его немедленно никак нельзя. До тех пор пока он, Римо, не доберется до всей этой шайки вместе с их аппаратурой. Ведь он ничего не может сделать с уже установленным на определенное время механизмом, вызывающим землетрясение. Ожидая ответа абонента, Уайт барабанил пальцами по столу. Одиннадцать гудков прозвучало на другом конце провода, прежде чем там взяли трубку. – Это Уайт. – А это Джекки. Зачем ты звонишь сюда, свинья? Я же говорила, чтобы ты никогда сюда не звонил! – Но это очень важно. Скажите сестре, что она была права. Бломберг действительно работает на правительство. Они согласны заплатить миллион и еще полмиллиона, если вы отмените завтрашнее землетрясение. Помедлив какое-то мгновение, Джекки сказала: – Хорошо, мы отменим его. Когда ты получишь деньги? – Завтра после полудня. От Бломберга. – Ладно, свинья. Принесешь их сюда, когда стемнеет. И проверь хорошенько, чтобы тебя никто не выследил. – Этот Бломберг пытается следить за мной. Я разорву его на части. – Насчет него не беспокойся. Если завтра ночью кто-нибудь и будет следить за тобой, то уже не Бломберг. К этому времени наш друг Римо будет мертв. В тот же самый момент та же мысль мелькнула в голове другого человека, который заказывал себе номер в мотеле «Ковбой». Его звали Муссо.Глава двадцать третья
– Здесь все, шериф. Полтора миллиона. Вейд Уайт стоял в гостиной Римо. Взгляд его маленьких глаз из-под широких полей шляпы так и вонзился в коричневый кожаный саквояж, наполненный пачками денег. – Купюры мелкие, старые, с номерами не по порядку, – сказал Римо. – Куда вы собираетесь их доставить? – Я должен оставить их сегодня вечером на шоссе номер семнадцать в указанном месте, – ответил Уайт. – Что за место? – Извините, Бломберг, но этого я не могу вам сказать. Если за мной будут следить, сделка сорвется. А вы понимаете, что за этим последует. – Да, могу представить, – произнес Римо. Он только что вышел из бассейна, чтобы встретить Уайта, и потому был в белых плавках. – Ну что же, удачи вам, шериф. И послушайте, если вам придет в голову идея, кто бы это мог быть, я знаю кое-кого в Вашингтоне, кто очень хотел бы получить такую информацию. – Попытаюсь. Можете на меня рассчитывать, – ответил Уайт, выдвигая подбородок, чтобы придать лицу уверенное выражение. Затем он взял саквояж и вышел. Пока он шел к своей патрульной машине, Римо провожал его взглядом. Так, с Уайтом пока все, по крайней мере, до наступления темноты. Утром, разговаривая с Уайтом по телефону, Римо намеренно сказал, что может получить деньги только во второй половине дня, но тот не проявил никакого беспокойства. Значит, Уайт должен передать их по назначению не раньше вечера. Вот тогда Римо и возьмет его под наблюдение. Пройдя через раздвижные стеклянные двери столовой, Римо вернулся во дворик с бассейном. По пути он услышал, что по телевизору в комнате Чиуна идет очередная передача из бесконечной серии о докторе Лоуренсе Уолтерсе, враче-психиатре. Вот она, слабость Чиуна – безнадежная привязанность к телевизионным «мыльным операм». Кстати, что сказал этот Уолтерс насчет Калифорнии? Римо задумался, лежа около бассейна. Кажется, он сказал, что это место, куда стремятся все неудачники мира. При этом они рассуждают так: коль скоро им все равно не улыбается счастье, так лучше жить здесь, чем в любом другом месте, – по крайней мере, в тепле. А что, пожалуй, с этим можно согласиться, подумал Римо, чувствуя как калифорнийское солнце прогревает его до костей. А какие здесь люди! Вейд Уайт, доктор Куэйк, его дочери-близняшки, Карпвелл, мафиози… Он должен написать об этом книгу! Об интересных людях, с которыми его свела судьба. И о людях, которых ему пришлось убить… Сколько их на сегодняшний день? Он давно перестал вести им счет. В любом случае, уже несколько сотен. А ведь когда-то был только один… Но убийство даже тысячи людей всегда начинается со смерти одного человека. Да, он обязательно должен написать такую книгу. Смиту понравится эта идея. Нужно пообещать ему часть гонорара. Тогда она понравится ему еще больше… Римо почувствовал, что начинает дремать. И вдруг ощутил чье-то присутствие. Он повернулся и в одно мгновение оказался на ногах, стоя на носках, с согнутыми в локтях руками. Перед ним были Джил и Джекки, одетые в тонкие желтые платья. Они жадно ощупывали его глазами, и Римо вдруг показалось, что он голый. – Скажите пожалуйста, какой нервный, – оценила его стойку та, что стояла слева. Римо тщательно сравнил ее бюст с тем, что был у ее сестры, и определил, что это была Джил. У нее бюст был больше. – А какое сложение! – добавила Джекки. Римо понял, что, стоя передними в боевой стойке на носках, он выглядит круглым идиотом. И мягко опустился на ступни. – Если уж говорить о сложении, – сказал он, – то как насчет ваших прелестей? Они кажутся нарушением естественного равновесия. – А мы приветствуем всяческие нарушения, – отбрила Джил. – Я надеюсь, управляемые? – спросил Римо. – А других и не бывает, – ответила Джил. – Скажите-ка лучше, это все, на что вы способны? Лежать на боку у бассейна? Разве вы не плаваете? – Иногда. – Мы пришли поблагодарить вас. Правда, большое спасибо за помощь, которую вы оказали вчера профессору. – Рад был помочь, – Римо изо всех сил старался не отводить глаз от лиц девушек. – Ну, раз мы уже здесь, вы не собираетесь пригласить нас искупаться? Девицы вызывали в нем прежнее чувство, поэтому Римо пришлось сесть на край доски для прыжков в воду. – Конечно, будьте как дома, – сказал он. Они хихикнули, глядя на его неудобное положение. Затем движением, которое доступно только женщинам и шимпанзе, они закинули руки за спину и расстегнули молнии на платьях. Медленно, потряхивая руками, они высвободили их из коротких рукавов. Платья мягко упали на залитые солнечным светом плитки. Затем они сбросили сандалии и остались перед Римо совершенно нагими; солнце голубыми бликами отсвечивало в их иссиня-черных волосах, кремово-белая кожа, казалось, никогда не знала солнца. У них были пышные бедра и длинные полные ноги. Тонкие талии и изумительные груди, высокие и плотные. Римо захотелось вскочить и закричать от восхищения. Но он не мог себе этого позволить. О таких девицах мужчины мечтают редко, подумал Римо. Конечно, любой мужчина жаждет иметь женщину, но женщину из плоти и крови, которой можно овладеть, взять над ней верх, подчинить своей воле. Девушки-близнецы, стоявшие перед ним, были настолько зрелыми и чувственными, что сами легко брали верх над мужчинами. Нормальный мужчина должен отступить перед такими, сознавая, что его вожделение всегда останется неудовлетворенным. Каким бы сильным оно ни было, их сексуальный пыл и необузданная чувственность сожгут его без остатка. Такие чувства испытывал бы всякий обычный мужчина. Но Римо не был обычным мужчиной, и он ощутил, как в нем поднимается такое желание, какого он никогда прежде не испытывал. – Мы вас смущаем? – спросила Джил. – Нисколько, я обожаю раскрепощенных женщин. Джил взяла в ладони свои груди. – Ну и отлично. Нам нравится быть раскрепощенными. Они подошли к Римо и сели с ним рядом на доску для прыжков в воду, по обе стороны от него, положили руки ему на бедра. Джекки закинула руку ему за голову, притянула к себе и поцеловала долгим поцелуем. Он почувствовал, как их руки стаскивают с него плавки, которые сперва очутились у него на лодыжках, а потом были совсем сдернуты с ног. Джекки все еще впивалась ему в губы, ее язык скользил у него во рту, и возникло ощущение, будто она высасывает из него легкие. Затем его поставили на ноги и руки их заскользили по его телу, дергая, поглаживая и растирая кожу. При каждом движении он чувствовал, как их груди трутся о его тело, – мягкие и нежные, вздрагивающие от каждого прикосновения к его коже. Затем он перестал ощущать под собой пол, и три сплетенных тела оказались в воде. Римо почувствовал, как умело они обращаются с его телом, и он соединился с Джекки под водой. Они вынырнули на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Джил нырнула и оседлала Римо. Ее лицо, язык, губы терлись о его тело. Римо погрузил руку в ее лоно и стал ритмично ласкать его в воде, плещущейся о кафель бассейна. Он почувствовал, как тело Джил содрогнулось, сбрасывая охватившее его напряжение, Джекки оторвала от него рот и, изогнувшись, крикнула: – Продолжай, не останавливайся! Римо подтащил их к лесенке из бассейна, ухватив одну и подтягивая другую кончиками пальцев. Наконец, ему удалось поднять их по лесенке и подняться самому во всем блеске своего мужского начала. – Пошли в дом, – хрипло потребовал он. – Сейчас мы тебя сделаем, Римо. Сделаем, сделаем… – проговорила Джил. Втроем они направились к стеклянным дверям, ведущим в спальню Римо. Тут во дворик вышел Чиун. Римо внезапно почувствовал смущение и загородился телом Джил. Чиун с неприязнью взглянул на девиц и с явным отвращением на Римо. – А ты очень симпатичный, – сказала Джекки Чиуну и шагнула ему навстречу. – Пошли с нами. Он молча смотрел на нее. – Давай займемся этим вчетвером, – вновь повторила Джекки. Римо отвернулся и вошел в дом вслед за Джил. Чиун продолжал холодно смотреть на Джекки. – Я не занимаюсь этим на людях, – твердо сказал он. – Стесняешься? – Нет. Я культурный человек. Только коровы и быки совокупляются на глазах у всех. – И свободные женщины тоже, – сказала она, опускаясь перед ним на колени и предлагая ему свои груди. – Ну, давай. Попробуй. Ты никогда не забудешь этого. – От своей последней женщины я избавился двенадцать лет назад, – произнес Чиун. – И больше в женщинах не нуждаюсь. Иди с ним. Он полностью удовлетворит все ваши желания. Он мужчина как раз вашего типа. Чиун повернулся и с тяжелым вздохом вошел в дом. Бедный Римо. Он так навсегда и останется американцем. Всегда будет любить молодых телок. Ему бы стать фермером и разводить скот. Джекки поднялась с колен и последовала в спальню за Римо и Джил. Они уже переплелись на кровати, и Джекки не оставалось ничего другого, как встать около кровати и гладить кончиками пальцев их кожу. Затем она прилегла рядом. Джил уже опять содрогалась, и Римо почувствовал, как Джекки оттаскивает его от сестры. Они были ненасытны. Это походило на половой акт с осьминогом, алчущим высосать все ваши внутренности, выпить вас до дна, превратить в дряхлого старца за час нескончаемого торжества плоти. Чиун в это время в своей комнате смотрел видеокассету «Пока Земля вертится». Потом он посмотрел другую кассету – «Проблеск зари». После этого встал и выключил телевизор. Только тогда, наконец, он услышал за спиной шаги. Чиун обернулся и увидел Римо. Тот стоял. Застегивая черную рубашку с короткими рукавами. На нем были черные широкие штаны и черные спортивные тапочки. – Ну, папочка, ты готов? – спросил он. – Я-то всегда готов. А как эти, молодые, да ранние? – Отдыхают, – ответил Римо. Выходя из дома, Римо увидел перед дверью стоявший за его красным автомобилем «фольксваген», на котором приехали сестры. На заднем сиденье микроавтобуса лежал ярко-голубой водяной лазер. Глупые девки. Они, видно, так боятся за него, что всюду таскают с собой. И конечно, двери машины незаперты. Римо увидел оставленный в машине ключ зажигания и, вытянув связку за колечко, запер все дверцы. – Подожди минутку, Чиун, – сказал он и, войдя обратно в дом, открыл дверь в спальню. Джекки и Джил лежали на кровати почти в бессознательном состоянии, полностью опустошенные, с улыбкой экстаза, застывшей на их лицах. Римо швырнул ключи на кровать. Они упали прямо на груди Джил, и те, колыхнувшись, ответили легкой дрожью. Ощущение это вызвало у нее во сне улыбку. Римо тихо закрыл за собой дверь. Пусть спят. Они это заслужили. Тихонько насвистывая, он торопливо вышел из дома и сел в машину, где на переднем сиденье его уже ждал Чиун. Римо так спешил, что не заметил человека, следившего за ним из черного «кадиллака», стоявшего через дорогу. Человек этот чистил ногти шилом.Глава двадцать четвертая
– Чиун, как бороться с силой, которая не сопровождается колебаниями? – спросил Римо, когда они ехали по дороге в Город. – Силы без колебаний не бывает, – ответил Чиун. – Я видел такое, – заявил Римо. – Водяной лазер. Он генерирует огромную мощь и абсолютно не вибрирует. – Колебания есть всегда, хотя бы самые незначительные. Ты должен почувствовать их, подключить к своим собственным, и тогда станешь хозяином положения, – сказал Чиун и скрестил руки. Проехав несколько кварталов, Римо снова произнес: – И все же он не создавал никаких колебаний. Еще через несколько кварталов Чиун ответил: – Колебания есть всегда. Вроде тех, что ты ощущаешь сейчас. Чувствуешь? Римо мгновение прислушивался к себе. – Преследуют? – спросил он. – Да, за нами следят, – ответил Чиун. Римо взглянул в зеркало заднего вида. Дорога была пуста. Он вопросительно посмотрел на Чиуна. – Сейчас он впереди, – откликнулся тот. – Большое черное чудовище. Он только что обогнал нас и завернул за угол. Римо, не прибегая к тормозам, слегка сбросил скорость, чтобы получше рассмотреть черный «кадиллак», в котором сидел человек, старавшийся принять равнодушный вид. Проезжая мимо, Римо увидел его голову и толстую шею. Муссо, сказал он себе. Римо взглянул на часы. Почти шесть. Еще уйма времени до того, как Уайт отправится передавать деньги. На следующем перекрестке Римо свернул направо и прибавил скорость. В зеркале он увидел, как черный «кадиллак» тоже свернул. На улицах становилось все безлюднее, и Римо поехал быстрее. Город кончился, теперь они ехали по ровной сельской местности. На шоссе часто встречались стоянки для грузовиков и автозаправочные станции. Эти места были ему знакомы. Он видел их в первый день, когда вместе со Смитом приехал в Сан-Эквино. «Кадиллак» держался позади, между ним и машиной Римо шел другой автомобиль. Римо сбросил скорость, чтобы дать тому обогнать себя. Наконец, автофургон оказался впереди, «кадиллак» отстал, но держался в пределах видимости. Тут Римо заметил светящуюся рекламу автоматической мойки автомашин – «Мойте сами». Это было одноэтажное шлакоблочное здание, фактически туннель, открытый с обоих концов. На дороге впереди и сзади машин не было. Римо начал постепенно перестраиваться в левый ряд, одновременно сбрасывая скорость, «кадиллак» быстро сокращал дистанцию. Римо притормаживал, наблюдая в зеркало за его приближением. Когда обе машины почти поравнялись с поворотом на мойку, Римо резко вывернул руль вправо. Его машину занесло. Водитель на «кадиллаке», чтобы не столкнуться с Римо, также отвернул вправо и, почти выскочив на обочину, направил свою машину на покрытую гравием дорожку, ведущую к мойке. В этот момент Римо газанул и поставил свой автомобиль рядом с «кадиллаком», но чуть-чуть сзади, отрезав его от шоссе. – Настоящий Марио Андретти, – оценил Чиун. – Можешь быть доволен собой, гонщик. Римо мог поклясться, что и Чиун тоже остался им доволен. – Да, папочка, – сказал Римо, распахивая дверцу и выскакивая из машины. Водитель «кадиллака», опустив нажатием электрической кнопки стекло, сразу же заорал: – Идиот! Что случилось? Ты спятил или что? Это был крупный мужчина с толстой шеей; рука, лежавшая на дверце машины, обнаруживала под рукавом жемчужно-серого костюма мощные мускулы. Его продолговатое лицо с острыми чертами было морщинистым и жестким; нос – кусок вулканического стекла. Да, тот еще тип, подумал Римо. Это он убивает шилом. – Почему вы не смотрите, куда едете? – громко говорил Римо, обходя свою машину. – Вы в «кадиллаках» считаете, что дорога принадлежит только вам! – А зачем ты меня подрезал? – закричал водитель «кадиллака». – Подрезал?! Ну и негодяи… – возмутился Римо. – Если бы ты не сидел у меня на хвосте… Выбирайся из машины, и я отутюжу тебе задницу! Дверь «кадиллака» распахнулась, и Муссо грузно вылез наружу. – Мистер, – сказал он, – вы нарываетесь на неприятности. – Он оказался гораздо крупнее и выше Римо. Медленно и уверенно он пошел прямо на него, а Римо, выставив перед собой руки, ладонями вперед, стал медленно отступать. – Одну минуту, мистер, позвольте… Я не имел в виду ничего такого… – Тогда не распускай свой длинный язык, – процедил сквозь зубы Муссо, продолжая наступать. Римо уже достиг входа в туннель и все еще пятился назад. Муссо подошел ближе. Глаза его блестели от сладостного предвкушения победы – он видел на лице противника страх и растерянность. Теперь они оба находились уже в здании мойки. Здесь было прохладно и необычно тихо, Муссо запустил руку во внутренний карман и медленно вытащил шило, острие которого было воткнуто в пробку. Сорвав пробку, он сунул се в боковой карман. Острие ярко засверкало в лучах заходящего солнца, косо заглядывавшего в ворота мойки. – Пожалуйста, подождите, мистер, – говорил Римо, – спор – это одно, но не нужно прибегать… – Римо Бломберг, – сказал Муссо, – как раз к этому-то я и прибегну. Разве ты не сказал одному из моих людей, что, если я появлюсь снова, меня отправят в собачьем ящике? Он выставил шило перед собой, как нож с выскакивающим лезвием, который пускают в ход уличные хулиганы, и продолжал медленно продвигаться вперед, его туша закрывала Римо единственный выход из мойки. Римо отступал, пока краешком глаза не заметил, что оказался между двумя лентами транспортера, который продвигает автомобили через моечную машину. – Ты Муссо? – спросил Римо. – Да, я Муссо. – Я ждал тебя. – Отлично, – проговорил Муссо с улыбкой. – Прежде чем я проткну тебя, как железнодорожный билет, скажи мне, кто вызывает землетрясения? – Я, – ответил Римо. – Это мой небольшой рэкет с использованием шантажа. И ты думаешь, что я соглашусь отдать его в руки банды шарманщиков? – Так я и думал, – сказал Муссо. Теперь оба были совершенно спокойны. Римо касался спиной влажных лент ткани, свисавших с моечной машины. Здесь была ее передняя часть. Муссо стоял от него всего в пяти футах. Блестящее острие шила угрожающе раскачивалось взад и вперед перед самым лицом Римо. Через плечо Муссо Римо видел на переднем сиденье автомобиля Чиуна, рассматривавшего дорожную карту. – Ну, так как ты это делаешь? – спросил Муссо. – Я пытался объяснить это одному из твоих парней. Мы делаем это с помощью витамина Е и двуокиси углерода. – Не суши мне мозги, Бломберг, своими дурацкими баснями, – сказал Муссо. – Чистая правда. Спроси кого хочешь. Спроси губернатора. Он мой компаньон. Я предложил ему войти со мной в долю. Но он был уже вторым. Сперва я попробовал заинтересовать мафию, но ее главари были слишком заняты – обжирались блюдами с перцем и избивали хозяев кондитерских лавок, чтобы получить с них мзду. А как насчет тебя, Муссо? Ты бы заинтересовался этим делом? Я мог бы взять тебя в долю из полутора процентов прибыли. Это дало бы тебе твердых сто тридцать семь долларов в год и позволило бы забросить твое шило. – Кончай болтать, Бломберг. Ты сам роешь себе могилу! Римо взглянул на часы. Им пора ехать. – Муссо, – сказал он, – у меня больше нет времени забавляться с тобой. Игра кончилась. Он сделал шаг навстречу Муссо, тот размахнулся и нанес удар, но проткнул только воздух. Через мгновение Муссо увидел руку Римо на своем шиле, которое тут же было выбито и упало на землю. Затем Римо оказался у него за спиной, между ним и его машиной, и теперь уже он угрожающе водил острием перед Муссо, который начал пятиться. Сделав шаг назад, Муссо кинулся на Римо. В тот же миг у него в глазах вспыхнул ослепительный свет. Затем воцарилась темнота. Спустя какое-то время Муссо пришел в себя от боли, спина у него была вся мокрая. В помещении было темно, и он потряс головой, чтобы лучше видеть. Оказалось, что он лежит спиной на капоте своего «кадиллака», глядя в потолок мойки. Он начал было подниматься, чтобы сесть, но получил удар ладонью по горлу и снова опрокинулся навзничь. Повернув голову, он увидел: рядом, улыбаясь, стоит Римо Бломберг, все еще держа в руках шило. – Скажи-ка, Муссо, нравилась ли тебе твоя работа? – Да, подонок. – А как насчет Карпвелла? Ты получил удовольствие, убивая его? – Да. Так же, как и любого другого. – Ладно. Это тебе за него. Шило сверкнуло в воздухе, и Муссо закрыл глаза. Он не хотел видеть, как придет его смерть. Но острие не поразило ни один из его жизненно важных органов, а проткнуло только запястье руки и вместе с ним стальной лист капота его автомашины. Затем Римо крутанул наконечник и согнул так, чтобы Муссо не смог его вытащить Он оказался пригвожденным к капоту, словно олень, пораженный стрелой во время охоты. – Вспоминай меня, когда будешь здесь мыться вместе со своим автомобилем, – сказал Римо и отошел. Шок и боль от раны почти парализовали Муссо, но он все же повернул голову и сквозь переднее стекло «Кадиллака» увидел, как Римо, стоя у входа, роется в кармане. Вот он что-то вытащил – монеты – и бросил их в приемный лоток для оплаты. Внезапно воздух вокруг Муссо наполнился жужжанием, затем грохотом. Струи горячей воды ударили ему в лицо. Потом брызнули мыльные фонтанчики, забив ему нос и рот, затем снова обрушились обжигающие потоки, и он закричал от боли. Ему казалось, что мыльные пузыри пенятся у него в голове. Он изо всех сил дергался и рвался, но освободиться не мог. Тогда он опять упал на спину и посмотрел вверх. Жужжание исходило от висевших над его головой огромных щеток диаметром почти в два фута. Они стали опускаться, и опускались все ниже и ниже, пока не оказались всего в нескольких дюймах от него. Вращающиеся поверхности коснулись его лица и оставили на нем первый след. Щетки продолжали крутиться и тереть ему лицо. Сначала это было похоже на жжение при солнечном ожоге, затем щетки опустились ниже, давление их возросло, и вот на нем уже не осталось и кожи, которая могла бы обгореть, – одно сырое мясо, и в него впивалось мыло. Он слышал, как вращающиеся со страшной силой щетки разрывают его одежду. Потом на него обрушились потоки горячей воды, и Муссо навсегда потерял сознание. Римо простоял у контрольной панели моечной машины все десять минут, отводимых на эту операцию. Затем он нажал рычаг, который приводит в движение ленты транспортера, и «кадиллак» стал рывками продвигаться вперед. Римо снова опустил руку в карман. Тело Муссо, найденное на следующее утро, было абсолютно сухим и ярко блестело. Римо дополнительно потратился на четверть доллара, чтобы покрыть машину специальным воском. Когда Римо вернулся к машине, Чиун все еще рассматривал карту. – На этой карте нет Кореи, – сказал он, когда Римо садился за руль. – Да, это карта Калифорнии, – подтвердил Римо. – Карта без Корей вообще не карта, – сказал Чиун, опуская со своей стороны стекло и выбрасывая карту на покрытую гравием дорогу. – Скажи, – обратился он к Римо, – ты всегда ведешь себя, как в мелодраме? – Только когда знаю, что ты на меня смотришь, папочка, – ответил Римо, выезжая на шоссе. – Смотрю? Кому захочется смотреть на такое?Глава двадцать пятая
Когда они вернулись в город, уже темнело, но бело-черная полицейская машина Уайта все еще стояла перед его офисом. Римо и Чиун припарковались через улицу на стоянке супермаркета и стали ждать. Прошел почти час, прежде чем из дверей появился Уайт. Римо узнал его по шляпе на голове, раскачивавшейся из стороны в сторону, пока тот вразвалку шел к своей машине. В руках у шерифа был коричневый кожаный саквояж. У машины он на какой-то момент задержался, осмотрелся по сторонам и сел за руль. Доехав до конца квартала, шериф повернул налево, направляясь за город. Римо тоже выбрался со стоянки и поехал за ним, следя за тем, чтобы между его машиной и машиной Уайта был еще хотя бы один автомобиль. Одновременно он тренировался, запоминая, как выглядят задние овальные огни стоп-сигналов на машине шерифа. Затем Уайт свернул еще раз и, выехав на шоссе, ведущее в горы Святого Бернардино, поехал быстрее. Стало совсем темно. Римо выключил фары и вел машину в полной темноте, отставая от Уайта примерно на двести пятьдесят ярдов. Он узнал эту дорогу. Она вела к институту Рихтера. Похоже, Уайт ехал к доктору Куэйку. Последние сомнения исчезли, когда Уайт свернул с шоссе на узкую дорогу, ведущую к уступу, на котором размещался институт. Римо аккуратно выдерживал дистанцию в двести пятьдесят ярдов. Затем он увидел, как на машине Уайта вспыхнули огни стоп-сигналов. Это Уайт нажал на тормоз, и его машина стала притормаживать, пока совсем не остановилась. Римо мгновенно переключился на более низкую передачу, чтобы снизить скорость, не прибегая к тормозам, выключил передачу и зажигание, чтобы до Уайта не донесся шум его мотора. Он позволил машине катиться по инерции, постепенно замедляя ее движение ручным тормозом. И наконец, остановился в полной темноте примерно в ста ярдах от Уайта. Странно, подумал Римо. Уайт не доехал до моста, который вел наверх к автостоянке у института. Затем Уайт вылез из машины. Но вместо того чтобы идти вверх к институту, он пошел вдоль подножия уступа. Римо напряг память и вспомнил, что здесь стоял жилой автоприцеп. В тот день перед ним еще был микроавтобус «фольксваген». Это же жилой вагончик девиц! Близняшек Джекки и Джил. Так вот, значит, кто вызывает землетрясения! А он, безмозглый дурак, не понял этого раньше! Конечно же, это они. Ведь у них есть это устройство. И скорее всего, не одно. А несчастный слепец доктор Куэйк не подозревает об этом. Так называемые свободные от предрассудков женщины, они-то и творили все это! Возможно, только ради денег. Он тронул Чиуна за плечо и тихо сказал: – Проследи за ним. Посмотри, куда он пойдет и что станет делать. Встретимся наверху, на стоянке. Чиун вылез из машины; худой, маленький человечек в черном кимоно. Сделал два шага в сторону и будто растворился в темноте ночи. Чиун владел тайной магией ниндзя. Он мог следовать за птицей в полете, появляться и исчезать по своему желанию – настоящий невидимка. Умом Римо понимал, что в этом нет никакого волшебства, все дело в тренировке и различных трюках. Но, вопреки всем доводам рассудка, он интуитивно ощущал, что это не просто трюки и тренированность – у Чиуна есть нечто большее. Начинал-то он, может быть, с тренировок, но потом это превратилось в его собственную магию. Уайт, насвистывая что-то совсем немелодичное, тяжело ступал по развороченной земле на краю разлома Святого Андреаса. Не свалиться бы вниз, говорил он себе. Это было бы очень некстати. Всего лишь в трех футах от него, но абсолютно невидимый и неслышный – такое даже трудно себе представить – следовал Чиун. Шаги его полностью совпадали с шагами Уайта; он двигался тихо, чуть в стороне, почти не дыша. Он мог бы идти за Уайтом и на более безопасном расстоянии. Но и матадор мог бы работать подальше от рогов быка, хотя бы в трех футах, например. Но хороший мастер никогда себе этого не позволит. Чиун был очень хорошим Мастером. Немного подождав, Римо включил мотор. Тихо, насколько было возможно, поехал вперед – мимо автомобиля Уайта, по деревянному мостику, вверх до институтской стоянки. Здесь он поставил машину в самый дальний угол, чтобы ее нельзя было увидеть с дороги. Значит, это были девицы. А как же мертвые? Видимо, девицы пользовались водяным лазером. Вот почему у всех убитых была мокрой средняя часть тела; напор воды использовался, чтобы выдавить из тела внутренности. И возможно, это делалось после занятий сексом, когда мужчины были слишком слабы, чтобы оказывать сопротивление, раздумывал Римо, вспоминая расстегнутые ширинки на брюках мужчин в кювете. Он сидел в машине и перебирал в памяти многое из того, на что должен был обратить внимание с самого начала, будь он хоть самым плохеньким детективом. Например, как девицы замялись, отвечая на вопрос, куда делись двое бандитов, с которыми они ушли. И как захихикали, когда одна из них сказала, что «их подберут по дороге». Он вспомнил и еще кое-что. Например, ярко-голубой баллон водяного лазера у них в машине, который он увидел, выходя сегодня из своего дома. Они взяли его с собой, чтобы расправиться с ним, с Римо, после того, как высосали бы из него все силы. Он усмехнулся. Один – ноль в твою пользу, Римо. А если быть точным, то даже два – ноль. Он не слышал, как открылась дверца машины. И только почувствовав, что рядом кто-то есть, понял, что Чиун уже здесь. – Куда он ходил? – спросил Римо. – Там есть жилой автоприцеп. Он внес туда саквояж и положил его в холодильник. Я взял его оттуда. Вот он. Римо услышал, как внизу на дороге тронулся автомобиль Уайта, а какое-то мгновение спустя увидел удалявшиеся овальные огни его машины. У Чиуна на коленях лежали деньги. А что будет, если они не положат их обратно в холодильник? – Ну что ж, посмотрим, – сказал себе Римо. Он завел мотор и выехал со стоянки. Смит будет счастлив получить эти деньги обратно. А Римо почувствует себя счастливым, когда доберется до этих девиц. Но, когда они вернулись к себе домой, девушек там уже не было.Глава двадцать шестая
«Он был самым храбрым из тех, кого я когда-либо знал». «Он был самым умным, самым прекрасным человеком, которого я когда-либо встречал, стопроцентным американцем». «Он был как суровая и неподкупная Немезида для всех нарушителей закона, независимо от того, какие посты они занимали и каким пользовались влиянием». «Он» – это шериф Вейд Уайт, и он был мертв. Шериф лежал обнаженным в спальне своего дома, построенном в стиле ранчо, и был накрыт увеличенной фотографией подъема американского флага на горе Сурибати в семь квадратных футов с подписью фотографа, сделавшего снимок, в самом низу. Кровать была вся мокрая, внутренности шерифа вылезли у него изо рта. Глаза его остались широко открытыми, в них застыл смертельный ужас. Глядя на тело шерифа и посасывая, как всегда, леденец, его заместитель, Брейс Коул, обдумывал свою эпитафию. Ему пока не пришло в голову, что шериф умер мучительной смертью. Коул был готов сделать заявление о случившемся, если бы кто-нибудь попросил его об этом. Он оглядел комнату. Никаких следов и улик. Посмотрел на тело шерифа. Тот выглядел точно так же, как те два типа, которых они нашли в кювете. И так же, как Файнштейн и тот геолог из Вашингтона. Да, два человека в кювете. Что сказал тогда Уайт? Кажется, он произнес: «Я не удивлюсь, если окажется, что он как-то замешан в этом». Вот что сказал тогда Уайт, и он имел в виду никого иного, как Римо Бломберга, того самого умника – хозяина магазина! Шериф Вейд Уайт, величайший человек, был слишком терпелив. Но он терпеть не будет. Он, Брейс Коул, который стал теперь исполняющим обязанности шерифа округа Сан-Эквино – он будет исполнять их в течение шестидесяти дней до избрания нового человека на эту должность после того, как шериф Вейд Уайт ушел, не доработав до конца своего срока, – не намерен позволить Римо Бломбергу на этот раз выйти сухим из воды. Кобура шерифа Уайта висела на спинке кровати. Брейс Коул вытащил из нее револьвер. Он крутанул барабан, чтобы убедиться, что он полностью заряжен, и провел пальцем по зарубкам на рукоятке пистолета. – Шериф, – сказал он, обращаясь к покрытому кишками лицу Уайта, – мы сделаем на твоем пистолете еще одну зарубку. После этого Брейс Коул вышел в ночную тьму, спустившуюся на округ Сан-Эквино. Он не заметил лежащую на полу, недалеко от кровати, записку, на которой печатными буквами было написано: «Двуличная американская свинья. Вот и расплата». На другом конце города, сидя в своей гостиной на голубом замшевом диване, Римо разговаривал по телефону со Смитом. Чиун, все еще в черном кимоно, сидел на полу в столовой и смотрел сквозь стеклянную дверь на едва освещенный дворик с бассейном. – Мафия выведена из игры, – говорил Римо. – Я не думаю, что они снова появятся. Теперь мне надо разобраться с этими девицами, ассистентками доктора Куэйка. – Как вы думаете, почему они этим занимались? – Кто знает? Они вели весьма радикальные разговоры. Может, ненавидят свою страну. А может, просто хотели добыть побольше денег. Да, кстати, о деньгах. Мы выручили ваши доллары. – Благодарю Бога за эту милость, – сказал Смит. – Но вам следует скорее остановить этих девиц, пока они не натворили чего-нибудь ужасного. – Постараюсь, – ответил Римо. – Мы сейчас едем за ними. Он повесил телефонную трубку и повернулся к Чиуну: – Пора, Чиун, пошли. Старый кореец поднялся на ноги и последовал за Римо. Они выехали из дома всего за четыре минуты до того, как там появился новоиспеченный шериф Брейс Коул. Убедившись, что добыча от него ускользнула, он тут же передал радиосообщение всем полицейским постам округа: «Внимание! Всем подразделениям полиции округа Сан-Эквино. Принять меры к тому, чтобы обнаружить и задержать красный автомобиль с арендными номерными знаками, управляемый неким Римо Бломбергом. Его может сопровождать азиат небольшого роста. Оба разыскиваются по подозрению в убийстве. Они могут быть вооружены и очень опасны, приближаться к ним нужно с максимальной осторожностью». Римо вновь оставил свой автомобиль на стоянке института Рихтера, в самом дальнем углу, чтобы не привлекать внимания. Это была стремительная езда. Он мчался на полной скорости, когда сзади появилась полицейская патрульная машина и, требуя остановиться, включила сирену. Однако Римо сумел оторваться от преследования, выключив огни и в полной темноте свернув с шоссе на дорогу, ведущую к институту. После этого он посмотрел назад – никого. Римо и Чиун прошли вниз по шаткой деревянной лестнице, которая привела их к жилому прицепу девиц-близнецов. Но «фольксвагена» рядом не было. Они зашли в фургон и в темноте стали ждать хозяек. Если девицы собираются устроить землетрясение и достаточно крупное, они попытаются сделать это где-то поблизости, говорил себе Римо, в душе надеясь, что он прав и что они еще не сбежали. Ведь именно здесь находился «замок» разлома, и земная кора испытывала самое высокое давление. Как раз здесь и мог быть установлен их водяной лазер, способный разнести всю Калифорнию. Уничтожить Калифорнию? А скольких же людей это коснется? Тринадцати миллионов? И сколько из них погибнет? Миллион? Или два? А можно ли будет пересчитать тех, кто потеряет свои дома и все имущество? Свое дело? Миллионы трупов. Если их положить рядом, они вытянутся на полстраны. Римо услышал шум мотора, тонкий звук четырехцилиндрового двигателя. Затем хлопнули дверцы машины, послышались голоса. Он съежился на своем сиденье. – Лживое, воровское правительство. Должно быть, кто-то выследил Уайта и украл деньги. (Это, кажется, голос Джил.) Ну, ничего. Теперь они заплатят за все. – А я так не думаю. (А Это уже Джекки.) Мне кажется, эта свинья попыталась прикарманить себе все денежки. Послышался смешок, потом Джекки сказала: – Ты заметила, какое у него было лицо, когда мы запустили в него лазер? Поганец несчастный. У него даже не было шанса поставить пистон… – Она снова хихикнула. Теперь они стояли совсем рядом с автоприцепом. – Я чувствовала бы себя гораздо спокойнее, если бы нам опробовать лазер и на Римо. Что, кстати, он сделал с нами? – спросила Джил. – Не знаю, – ответила Джекки. – Со мной такого еще никогда не бывало. Надеюсь, этот дурак, заместитель шерифа, позаботился о Римо. Особенно после того, как мы сообщили ему по телефону, что видели, как Бломберг выходил из дома Уайта. Когда он обнаружит, что Уайт убит, он сразу же займется Римо. – Возможно, – сказала Джил. – Пойдем. Нам еще нужно установить аппаратуру и успеть убраться отсюда, прежде чем весь штат взлетит на воздух. Свинячье правительство! Римо услышал удалявшиеся шаги, хруст веток и сухих листьев под их ногами. Он подошел к окну и вперился взглядом в темноту. При ярком свете калифорнийской луны он увидел двух девушек – у каждой в руках по водяному лазеру, – идущих по краю разлома к тому месту, где, как знал Рима, находились трубы, выходившие из недр на поверхность земли. – Пошли, Чиун, – прошептал Римо. – Я подожду здесь, – последовал ответ. – Почему? – Потому что считаю, так будет лучше. А ты иди. Пожав плечами, Римо тихонько вышел из прицепа. И что сейчас на уме у этого непостижимого Чиуна? А ведь что-то есть… – подумал он. Римо, по-прежнему одетый во все черное, неслышной тенью следовал за сестрами. Они шли в двадцати футах впереди. Подойдя к большой поляне, сестры остановились и принялись за работу. Соединив вместе оба лазера, чтобы удвоить их мощность, они подтащили их к трубе, выходившей из земли, и начали прикреплять к ней всю конструкцию. В этот момент появился Римо – Эй, девушки! – весело окликнул он их. Они застыли, сидя на корточках над своей аппаратурой. – Римо… – прошептали обе одновременно. – Он самый. С вами было так здорово, что я подумал, не прийти ли за добавкой. Одна из девушек встала. По фигуре он определил, что это была Джил. Она медленно двинулась к Римо, протягивая ему руки, как бы в знак приветствия. – Мы сами только об этом и думаем, – сказали она. Джил облизнула губы, в ярком свете луны казавшиеся черно-белыми. Подойдя совсем близко к Римо, она прильнула к нему всей грудью, обвила его руками. – Знаешь, о чем я думаю? – тихо произнес он. – О чем? – Ее язык искал его ухо. – Наверное вы, уже пробили огромную дыру в земле… – Он оттолкнул ее, она упала. Джекки все еще оставалась склоненной над водяными лазерами, и Римо бросился к ней. Вдруг земля содрогнулась, и взрыв разорвал воздух. Римо сбило с ног. Он почувствовал резкую боль в плече. Усиленный мегафоном голос прогремел: – Римо Бломберг! Я знаю, что вы там. Говорит исполняющий обязанности шерифа Брейс Коул. Вы подлежите аресту за убийство шерифа Вейда Уайта. Немедленно выходите оттуда, или следующая граната будет брошена вам под ноги. Римо был оглушен. Граната едва не попала в него, он чувствовал, как по левой руке из плеча, задетого осколком, течет струйка крови. Он потряс головой, чтобы прийти в себя, и заметил, что Джекки выпрямилась и бросилась прочь от лазеров. Он услышал уже знакомый ему стук. – Слишком поздно, свинья, – громко бросила она. – Теперь весь этот штат отправится в тартарары! Лазеры застучали еще сильнее, еще громче, Римо почти физически ощущал, как они набирают силу. – Бежим, Джекки, – раздался голос Джил позади Римо. – Давай выбираться отсюда. Шериф! – закричала она. – Мы выходим! Не стреляйте! Он держит нас как заложниц. Не стреляйте! – Идите вперед, – снова прогремел голос Брейса Коула. – Я при… – Внезапно он умолк на полуслове. Римо с трудом поднялся на ноги. В мегафоне раздался уже другой, певучий, голос, тщательно выговаривавший английские слова. – Шериф решил немного отдохнуть. – Это был голос Чиуна. – Извините, девушки, – сказал Римо. Они набросились на него. Ногти, ноги и груди царапали и колотили его. Вдруг они выпустили Римо. Это он со спины схватил каждую одной рукой за грудь и потащил мимо лазеров к краю впадины, которая называется разломом Святого Андреаса. Он швырнул их туда. С глухим стуком они свалились на глубину восемь футов и остались там лежать оглушенные. Римо бросился к лазерам. Они издавали пронзительный рев, с каждой секундой наращивая в себе давление, готовые в любой момент обрушить галлоны воды по трубе в глубь недр – концентрированный поток энергии, способный разорвать штат пополам. Римо лихорадочно искал выключатели лазеров. Устройства продолжали стучать. А он все никак не мог определить, как они выключаются. Тогда он ухватился за трубку, соединявшую лазеры с трубой, и изо всей силы рванул се. Трубка треснула, и в тот же миг из нее со страшной силой вырвалась струя воды. Упругая сила водяного потока сковала руки Римо. Он пошатнулся. Вода вырывалась из лазеров сплошным мощным потоком. Собрав все силы, Римо отвел трубку вниз, к земле, в сторону впадины. Теперь вода шумно устремилась в разлом. Земля как будто тяжко застонала, и Римо в немом изумлении увидел, как в том месте, куда попадала вода, она пришла в движение и начала сдвигаться! Раздался дикийкрик девушек, который тут же оборвался, земля сомкнулась над ними, и почти в то же мгновение лазеры перестали извергать воду. Римо с ужасом смотрел туда, где только что в земле была впадина. – Вот такие дела, дорогуши, – только и прошептал он. Две жизни взамен, может быть, целого миллиона… И все же у них были колоссальные сиськи… В этот момент земля снова заколыхалась, и Римо опять сбило с ног. Он тяжело упал на раненое, кровоточащее плечо. Еще одна граната, – успел он подумать, падая. Но это была не граната. Качалась и тряслась сама земля. Землетрясение, в ужасе осознал Римо. Но почему? Ведь он же отсоединил лазеры! С огромным трудом он поднялся на ноги – они едва держали его. Он пошел было в одном направлении. Нет, сила, колебавшая землю, шла вроде бы с другой стороны. Может быть, они успели установить еще и другое устройство, которое включилось в заранее установленное время? Но тогда зачем они устанавливали водяные лазеры здесь? Римо бежал вдоль каменистого края расщелины, пытаясь определить, насколько позволяла трясущаяся почва, где находится источник колебаний. Бежать было очень тяжко, он чувствовал, как из раны на плече течет кровь. Вдруг мимо промелькнула крошечная, вся в черном фигурка. Она пронеслась так стремительно, будто он, Римо, стоял на месте. Это был Чиун, Мастер Синанджу. Он бежал по раскачивавшейся и уходившей из-под ног земле, будто по гаревой дорожке стадиона. Римо бежал изо всех сил, но Чиун все равно был впереди. Ноги Римо работали как насосы, толкая его тело вперед по качающейся и сопротивляющейся его движению земле. Чиун же, казалось, скользил, приводимый в движение какими-то внутренними импульсами, почти не делая заметных усилий, едва касаясь земли. Скоро он исчез, растворившись во тьме. Поднявшиеся ввысь птицы издавали пронзительные крики, предупреждая об опасности. Навстречу Римо в паническом страхе выбежала откуда-то собака-колли. Споткнувшись обо что-то, она перевернулась через голову и упала. Ее задние ноги судорожно дергались в воздухе, будто она еще продолжала мчаться вверх по склону. Земля ходила ходуном, воздух казался разреженным, дышалось с трудом. Римо пробежал через кусты, ободрав лицо о колючие ветки ежевики, и выскочил на поляну. Здесь на высоких алюминиевых подпорках возвышался остроконечный шпиль гигантского водяного лазера, раз в двадцать больше того, что Римо видел прежде. На этой поляне шириной с половину футбольного поля царила странная тишина, неестественная в этом неистовстве земли. Будто гигантская неподвижная рука, протянувшаяся от холодно сиявшей луны, хранила это место в безмятежном покое посреди бушующего хаоса. Здесь остро пахло озоном, крики птиц звучали приглушенно, будто они поглощались воздухом. Перед лазером на коленях стоял доктор Куэйк. Но он не молился. Его поза говорила о том, что ему было больно, и Римо понял почему: одетый в черное Чиун стоял над доктором и держал руку на его шее, будто сжимал пойманного голубя. Пораженный тишиной Римо, чуть не упал. Он уже приспособился к колебаниям почвы, и ему было трудно сразу перестроиться. Но шок длился недолго, и Римо быстро двинулся к стоявшей паре. Подойдя ближе, он услышал, как доктор простонал: – Его нельзя остановить. Никто не может этого сделать. Он работает на собственной энергии. – Все, что работает, можно остановить. – Голос Чиуна был ровным и отстраненным, как висевшая в небе луна. – Они не хотели слушать меня. Если бы они послушались, я бы этого не сделал, – простонал доктор. Чиун ослабил хватку на шее доктора. – Он сказал все, что знает, – произнес кореец. – А где мои дочери, Джекки и Джил? – всхлипнул доктор, глядя на Римо. – Они должны были встретиться здесь со мной. – Они сейчас там, где и должны быть, – ответил Римо. – Как вы останавливаете эту машину? – Ее невозможно остановить, – все так же плаксиво сказал Куэйк. – Он говорит правду, – сказал Чиун. – Он сдался перед болью и рассказал все, что знает. – Чиун поглядел вверх на алюминиевые опоры водяного лазера. – Это та самая машина, которая уничтожает колебания? – Да, – ответил доктор Куэйк. – Сейчас она начнет под колоссальным давлением закачивать под землю воду. И тогда весь штат расколется вдоль линии разлома, – объяснил Римо Чиуну. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы голос его звучал ровно. – Это место не трясет потому, что эта машина сглаживает здесь все колебания? – спросил Чиун. – Да, – ответил доктор. – Вы не правы, – сказал снова Чиун. – Все, что движется, создает колебания. Жизнь сеть сплошная вибрация. – Это философия, а не наука, – сказал доктор. Затем он стал звать своих дочерей, называя их бедными невинными крошками. Чиун взглянул на Римо. – Если это и есть ваша наука, – он показал на лазеры, – а вот это, – он обвел рукой беснующуюся землю, – то, что она приносит людям, тогда вся ваша наука обман. Жизнь есть колебание, движение есть колебание, само существование тоже колебание. Вся вселенная есть колебание. Ваша наука изобрела машину, которая, кажется, забыла про колебания. Мне придется заставить ее вспомнить о них. – Чиун?! – воскликнул Римо. Он хотел остановить учителя, но не знал, как это сделать. – Вы считаете, что наука – это одно, а человеческий дух – совсем другое? – Чиун, но ведь это бездушная машина. Папочка, будь на ее месте хоть тысяча человек, я бы ни секунду в тебе не сомневался. – Это одно и то же, – сказал Чиун и бегло оглядел длинные опоры и гигантский металлический хобот, направленный в чрево земли. – Я напомню этой наглой машине о ее колебаниях. – Мы все обречены! – закричал доктор Куэйк, смеясь в безысходном отчаянии, теряя рассудок в предчувствии неминуемого конца. – Глупец, – сказал Чиун в сторону стоявшего на коленях человека. Его черная фигурка исчезла наверху, среди опор. Теперь Римо видел лишь темный силуэт на фоне диска луны: Чиун уже был на самой вершине остроконечного шпиля. Взметнулись рукава кимоно, и вдруг вся земля, казалось, взорвалась. Приглушенная тишина мгновенно обратилась в оглушительный крик, будто кто-то громадный ударил в тысячу медных гонгов прямо над самым ухом Римо. Абсолютный покой сменился толчком колоссальной силы. Какой-то великан внезапно рванул землю из-под ног Римо, он кувырком полетел через голову, нелепо болтая в воздухе ногами. Затем ужасные толчки так потрясли совершенно не подготовленное к такому резкому переходу тело Римо, что оно чуть не рассыпалось на части. Он лежал на содрогавшейся земле. Рот его был полон крови. Глаза никак не могли сфокусироваться на одной точке. С трудом повернувшись, Римо увидел над собой луну, похожую на едва заметную желтую лампу. Он жалобно застонал и еле перевел дыхание. Что-то заслонило лик луны. Над ним стоял Чиун. – Она сломалась, – говорил он. – Хе, хе, хе. В Америке ничего не работает, как надо, кроме меня. – О-о… – простонал Римо. – Что это было? – Просто я заставил это маленькое устройство вспомнить про свои колебания. – Не упусти доктора Куэйка, – с трудом проговорил Римо. Он чувствовал, как холодная влага заливает ему спину. – Упустить? Ему досталось больше, чем тебе. Он мертв, его тело не выдержало легкого толчка. – Легкого толчка? Я едва не погиб! – В прошлом году ты съел гамбургер с кетчупом и сказал, что это нисколько тебе не повредит. Два года назад ты съел бифштекс. На Рождество ты пил это ваше пенящееся вино с сахаром. А теперь жалуешься на легкое сотрясение! – Интересно, гожусь ли я теперь на что-нибудь? – пробормотал Римо. – Конечно, нет, если и дальше будешь глотать все что попало. – А смогу ли я ходить? Или я уже отгулял свое? – Ты спрашиваешь, сможешь ли вернуться к своим прежним жалким трюкам, к обжорству и неуважению старших? – Похоже, ты решил воспользоваться моей беспомощностью, не так ли? Почему ты не хочешь мне помочь? – Когда я говорю тебе, что надо питаться только здоровой пищей, я помогаю тебе. Но ты не хочешь, чтобы я тебе помогал. Когда я учу тебя надлежащему нравственному поведению, ты тут же забываешь мои наставления и не желаешь, чтобы тебе помогали. А теперь ты просишь о помощи. Откуда мне знать, примешь ли ты ее? – Приму, приму, сукин ты сын! – Неуважению ты уже научился. – Ну, пожалуйста! – Ладно. Полный вдох, – скомандовал Чиун, будто они с Римо вернулись в далекие времена первых тренировок, когда Римо впервые услышал от старика-азиата, что вся сила человека заключена прежде всего в его дыхании. Вдох был мучительно трудным, затем последовал еще один болевой импульс, после чего Римо тут же вскочил на ноги. Вода стекала потоками по его лодыжкам. Тело доктора Куэйка оказалось сложенным вдвое, подбородок покоился на животе, позвоночник был сломан. Возвышавшийся за ним алюминиевый шпиль тоже треснул, и вода, уже не представляющая опасности, свободно лилась по земле. Луна играла своим золотым отражением в многочисленных лужах, образовавшихся на земле. Птицы больше не заходились в истошных криках. Ночной воздух Калифорнии был снова свежим, живительным и прекрасным. – Когда эта машина вспомнила о своих колебаниях, она умерла, – сказал Чиун. – Понятно. А как ты управляешься с электрическими тостерами? – спросил его Римо. – Лучше, чем вы, молодые белые люди, – ответил Чиун. Римо знал, что эти слова были самыми бранными в его лексиконе. – А ты случайно не знаешь геологические последствия всего этого? – спросил Римо. – Земля ранена, и однажды она закричит от боли. Не хотел бы я оказаться здесь, когда это случится. – Я тоже.Глава двадцать седьмая
Самое приятное в этом деле – короткий доклад по телефону. Смит был просто потрясен, узнав, что за всем этим стоял доктор Куэйк. И вдруг Римо догадался, почему. – Он тоже был в нашей платежной ведомости? Признайтесь! Тоже один из наших? Вот почему вы никак не думали, что он может быть в этом замешан. – Я не обязан знать всех, кому мы платим, – сухо ответил Смит. Римо прижал трубку к уху плечом. В телефонной будке вместе с ним находилась, похоже, по крайней мере, треть насекомых, населяющих Калифорнию. – Ну и ну! – воскликнул он. – Платить парню, который чуть не снес половину Калифорнии? – Не забудьте про полтора миллиона долларов, – напомнил Смит. – Работать ни черта не умеете, – сказал Римо. Гудки отбоя в телефонной трубке, дошедшие до него через весь континент, положили конец его издевательствам. Все удовольствие от доклада испарилось, как монета в щели телефонного аппарата. Щелчком указательного пальца Римо раскрыл телефон-автомат, сломав его замок. Ударом правой руки разбил ящичек для монет и выгреб все скопившиеся там пятицентовые, десятицентовые и двадцатипятицентовые монеты. Затем швырнул их в лик калифорнийской луны. Но промахнулся.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Исцеление смертью
Глава первая
Спустя два века после того, как отгремела война за независимость Америки, эхо которой прокатилось по всему свету, банкир из Айовы совершил во имя независимости страны нечто более значительное, чем мушкетный выстрел в солдат королевской армии. Из швейцарского города Люцерн он отправил почтой обычного вида конверт из плотной манильской бумаги в свой офис по адресу: Министерство финансов, Вашингтон, округ Колумбия, США. Конверт не отличался ни размерами, ни объемом содержимого: десять страниц, торопливо напечатанных утром в гостиничном номере. Из-за бешеной спешки в тексте были опечатки, да он и не садился за машинку со дня окончания Высшей школы бизнеса в Гарварде почти сорок лет назад. На этих десяти страницах сообщалось, что над Америкой нависла угроза потерять независимость и шансы сохранить ее не так уж велики. Банкир оценивал их немногим выше, чем шансы самому остаться в живых, которые, он считал, близки к нулю. Машинописный текст представлял собой меморандум президенту Соединенных Штатов Америки, но послать конверт почтой банкир не решился. Как не решился направить его и своему непосредственному начальнику, министру финансов. Банкир был его заместителем. Итак, если открытие, сделанное Кловисом Портером, заместителем министра финансов по внешним связям, – сущая правда, а он в этом ничуть не сомневался, письмо не должно проходить через канцелярию президента. Иначе меморандум никогда не попадет в его руки. Понятно почему. Доступ к президенту Соединенных Штатов становился частью того чудовищного пакета, который вскоре должен быть предложен для продажи на международных торгах. Именно Кловис Портер обнаружил это… С подобной задачей не справился бы ни один разведчик мира, даже если бы точно знал, что следует искать. Чего он знать не мог. Только банкиру такой орешек был по зубам. И поскольку Кловис Портер, банкир, открыл нечто, ужаснувшее его своей очевидностью, ему предстояло умереть. Ни единому человеку во всей стране довериться было нельзя и не от кого было ждать помощи. Стараясь скрыть волнение, Кловис Портер наблюдал за почтовым служащим, который поставил на конверт печать и, обратившись по-французски, спросил, не желает ли месье отправить письмо заказным. Получив отрицательный ответ, предложил воспользоваться услугами первого класса. – Нет, не стоит, – небрежно бросил Кловис Портер. – Тогда, может быть, авиапочтой? – не сдавался служащий. – Это пожалуй. Почему бы и нет? С подчеркнутым безразличием Кловис Портер оглядел маленькое помещение почты: кажется, никто не наблюдает… В Вашингтоне он вряд ли чувствовал бы себя в такой безопасности. А в Люцерне? Тут, пожалуй, спокойнее. – Месье нравится Швейцария? – Замечательная страна, – искренне откликнулся Кловис Портер, пододвигая служащему несколько бумажных франков. – Думаю пожить здесь еще две… а, может быть, и три недели. То же самое он сказал портье в гостинице. В бюро проката автомобилей, где на две недели взял «мерседес-бенц», не забыл как бы между прочим сообщить о намерении задержаться и немного отдохнуть со знакомыми швейцарскими банкирами. Из номера он заказал телефонный разговор с женой и, пока дожидался связи с Дубьюком, собственноручно набросал печатными буквами текст телеграммы некоемому смышленому молодому человеку, с которым познакомился три месяца назад в одном из офисов в Лэнгли, штат Вирджиния: "Мистеру А.С. Джонсону. 175 Кормидер Роуд. Лэнгли. Дорогой мистер Джонсон. Точка. Движение крупных денежных сумм результат колебаний рынка. Точка. Ничего необычного. Точка. Вполне нормально. Точка. Остаюсь пару недель отдохнуть. Точка. Сожалею не смог обнаружить ничего необычного. Точка. Напрасно потрачены три месяца. Точка. К.Портер". Закончив писать, он снял серый костюм, белую сорочку, темный галстук и аккуратно уложил все это в один из трех чемоданов, с которыми всегда путешествовал. Кловис Портер был средних лет, еще довольно стройный. А когда надевал что-нибудь дорожное: спортивные брюки и рубашку с распахнутым воротом – выглядел так, словно всю жизнь провел на свежем воздухе. Он заставил себя полюбить банковское дело. Хотя по-настоящему его влекло к просторам Айовы и американским равнинам. Как славно было бы провести последние дни вместе с Милдред где-нибудь там, – думал он. – И чтобы, когда пробьет час покидать этот мир, дети и внуки были рядом. Однако все сложилось иначе. Кловис Портер сначала стал банкиром, потом организатором сбора средств для республиканской партии и, наконец, – заместителем министра финансов. Да, коли хочешь завершить жизнь, занимаясь землей, нечего начинать с Гарвардской школы бизнеса. Кловис Портер надел итальянские прогулочные туфли из мягкой кожи и, убедившись, что ключ от номера на месте, взял написанную карандашом записку и направился вниз, в вестибюль. Предупредив администратора, что телеграмма архисрочная и сугубо конфиденциальная, он постарался прочитать ее так, чтобы каждое слово могли слышать служащие отеля. Смысл мизансцены сводился к следующему: окружающие должны усвоить, что у него все нормально и об этом он информирует – срочно и секретно – своего адресата в Лэнгли. Уловив краем глаза, что его усилия не пропали даром, Кловис Портер резко повернулся, за что-то зацепился, и его рукописное творение очутилось на полу прямо перед регистрационной стойкой. Администратор бросился поднимать его, бормоча что-то об «этих бестолковых американцах». Теперь уже все, кому интересно, были в курсе дел Кловиса Портера. Он вернулся в номер и стал ждать связи с Дубьюком. Телефон зазвонил ровно через полтора часа. – Алло! Алло! – послышался голос его жены. Кловис Портер сразу утратил все свое хладнокровие. Опершись на ночной столик, он едва сдерживал навернувшиеся слезы. – Привет, дорогая, – хрипло отозвался он. – Когда возвращаешься домой, Кловис? – Недели через две, Милдред. Как ты себя чувствуешь? Как дети? Я скучаю по тебе. – Я тоже скучаю, милый. Может быть, мне стоит прилететь в Швейцарию? – Нет, сюда не надо. – Кловис, если бы я не знала тебя так хорошо, поклялась бы, что ты влюбился в другую женщину. – А почему бы и нет? Говорят: седина в бороду – бес в ребро. – Кловис, я не знаю, что там происходит, но не могу ждать, пока это кончится. – Это кончится скоро. Просто я собираюсь устроить себе передышку на пару недель здесь, в Швейцарии. Как дела у детей? – У них все в порядке, милый. Джарман трижды за эту неделю находил свое призвание, а второго ребенка Клаудии мы ждем в конце ноября. Все как обычно. Только скучаем по тебе. Приезжай поскорее. – Да-да, дорогая, – ответил Кловис и, почувствовав слабость в коленях, сел на кровать. – Я люблю тебя, дорогая. Я любил тебя всегда. Ты сделала мою жизнь счастливой. Мне хочется, чтобы ты знала об этом. – Кловис, у тебя все в порядке? Все хорошо? – Да, дорогая, не волнуйся. Я люблю тебя. До свидания. Он положил трубку, расплатился за гостиницу и на взятом напрокат «мерседесе» направился в сторону городка Тан у подножия Альп. Приятно будет вдохнуть чистый горный воздух, – подумал он. – Подходящее место для того, чтобы спокойно умереть, не подвергая опасности жену и детей. У конверта из манильской бумаги все же есть шанс попасть в руки президента, а значит, и у Америки есть шанс выжить. Пусть ценой его жизни. Кловис Портер не представлял себе, каким образом президент, даже узнав обо всем сможет остановить неизбежный ход событий. И на кого сможет положиться. Неизбежность – забавная штука. Самое забавное, что он знает, как сделать первые шаги, чтобы предотвратить ее. Через несколько дней мисс Т. Л. Уилкенс, его секретарь, получит конверт. В нем обычные деловые бумаги. Вот как выглядит его послание: "Кому! Т. Л. Уилкенс От кого: К. Портера О чем: Организация работы Мне хотелось бы изменить стандартные формы нашей документации. Думаю, целесообразно вернуться к образцам, которые мы использовали ранее, в банке Айовы. Прилагаемый материал, как видно из его содержания, следует вручить главному исполнительному лицу непосредственно из рук в руки, не ставя более никого в известность. В будущем мы будем пользоваться бумагой марки «монарх» и конвертами формата 9 /4…" Любой агент, бросив беглый взгляд на этот текст, принял бы его за набор служебных инструкций. И лишь очень внимательно прочитав до конца, мог предположить нечто, имеющее отношение к президенту. Если только мисс Уилкенс не оставит послание у секретаря президента, а настоит на личной встрече и будет ждать результатов на улице с упрямством, присущим фермерам Айовы, чья кровь течет в ее жилах, появится надежда. Это уже будет кое-что. Кловису Портеру надоело ехать по горным дорогам. Его раздражал декоративный вид городков, словно сошедших с почтовых открыток. Он устал петлять среди деревьев. Будь его воля, он мчался бы по прямому и ровному как натянутая струна шоссе, наслаждаясь божественными просторами. Любовался бы кукурузными полями, первыми побегами, которые станут упругими стеблями, превращая равнины в зеленые заросли. Ему виделись золотые волны безбрежных пшеничных морей. Он представлял себя на крыльце фермерского дома, представлял, как энергичным рукопожатием скрепляет удачную сделку с человеком, близким по духу. Полученное образование и международный опыт, приобретенный в годы второй мировой войны, позволили Кловису Портеру занять пост заместителя министра финансов, курирующего сферу внешних связей, – своеобразная плата со стороны лидеров-республиканцев за его усердие в период предвыборной борьбы. Казалось, он на вершине карьеры: четыре, максимум восемь лет в Вашингтоне и можно с чувством полного удовлетворения возвращаться в Айову, чтобы прожить там остаток жизни. Вашингтон дал Кловису Портеру многое, однако ни долгие прогулки, ни жаркие дебаты, ни даже необычная компания, в которую он неожиданно попал, – ничто не могло вызвать того прилива сил, который он ощущал в Айове, в общении с друзьями. Кловис Портер и предположить не мог, чем закончится для него состоявшийся три месяца назад короткий телефонный разговор с невинным предложением совершить поездку по крупнейшим валютным рынкам мира и представить экономический доклад. Вот тогда бы ему и прислушаться к шевельнувшемуся в глубине души сомнению, отказаться от всего и уехать в Айову. Однако он этого не сделал. Чувство долга перед республиканской партией и страной одержало верх. На этом и сыграли те, кто предложил ему поехать на международные валютные рынки отыскивать нечто такое, что способен заметить лишь очень опытный финансист. Но как только удалось обнаружить это «нечто», Кловис Портер понял, что он больше не жилец, и решил, что лучше принять смерть вдали от родных и близких, чтобы не причинить им вреда. Будь проклят тот день, когда позвонили люди из разведки и попросили совета по международным валютным операциям. Конечно-конечно, всегда рад помочь, – мысленно передразнил себя Кловис Портер, вспоминая тот злополучный телефонный разговор. Всего несколько вопросов в непринужденной обстановке, – пела трубка. – Ничего, связанного с делами по службе. Ничего, что могло бы обеспокоить господина министра финансов. Просто мнение специалиста о происхождении некоторых валютных тенденций. Кловис Портер до мелочей помнил зимний день, когда преодолевая дождь и слякоть, он с трудом выбрался из Вашингтона и въехал в покрытое пятнами снега предместье Лэнгли, штат Вирджиния. В новом здании агентства он встретил обходительного молодого человека с сияющим лицом по имени А. С. Джонсон, который буквально с порога огорошил его вопросом: – Что значит для вас один миллиард долларов? – В долларах, земле, сметах проектов или в чем-то ином? – попросил уточнить вопрос Кловис Портер после того, как повесил пальто на свободный крючок. – В золоте, – последовал ответ. – В таком виде миллиард мало что значит, – пожал плечами Кловис Портер, усаживаясь в кресло. – Немногие страны имеют столько наличного золота, а те, у которых оно есть, предпочитают не расплачиваться слитками при взаиморасчетах. Они хранят их в банковских сейфах и используют для обеспечения стабильности национальной валюты. – А с какой целью, по-вашему, какая-либо страна могла бы захотеть собрать столько золота? – Наверное, по привычке, – впервые улыбнулся Кловис Портер. Видно было, что вопрос заинтриговал его. – Во взаиморасчетах между странами доллар используется наравне с золотом. Хотя люди, веками собиравшие золото, привыкли к нему. То же самое можно сказать и о странах. Следующий вопрос Джонсона был не менее странным: – Что можно купить за один миллиард золотом? – Спросите лучше, чего нельзя, – вновь пожал плечами Кловис Портер. – А если бы что-то продавалось за миллиард золотом, могли бы вы, как опытный банкир, выяснить, чти именно? И кто собирается это купить? – спросил Джонсон. – Иными словами, может ли такая сделка остаться в тайне? – Если знаешь, что ищешь, – обязательно найдешь. – Мне кажется, – улыбнулся Джонсон, – вы бы знали, что искать. – Да, сэр. Я бы знал, – подтвердил Кловис Портер. – Я рад слышать это, в особенности потому, что мы нуждаемся в небольшом одолжении. В чем заключалось это одолжение – теперь ясно. Кловис Портер, которому изрядно надоел Вашингтон, вышел на крупнейшие валютные рынки мира. Скоро он уже знал, какие страны начали спешно увеличивать свой золотой запас и как они делали это. Он использовал не только свои профессиональные знания и опыт банкира, но и собственный капитал. Развил столь бурную деловую активность, что за три недели перевел в наличные почти два с половиной миллиона долларов и в процессе этих операций выяснил, зачем скупалось и накапливалось золото. Предстоял аукцион века, на котором стартовая цена лота назначалась в один миллиард золотом. Когда же Кловис Портер докопался до сути и выяснил, что именно пойдет с молотка, он отчетливо осознал, что у Америки мало шансов для выживания. Свое невероятное открытие банкир боялся доверить даже смышленому молодому человеку из Лэнгли, который втравил его в это дело. Понимал он и другое. Используя личный капитал, чтобы разобраться в происходящем, он раскрыл себя. А это – верная смерть. Вот почему Кловис Портер и отправил конверт в адрес мисс Т. Л. Уилкенс, а сам поехал искать встречи со смертью в швейцарские Альпы, подальше от семьи, которая ни о чем даже не догадывалась. Он надеялся, что его преследователи поняли это. Спустя три дня тело Кловиса Портера обнаружили в сточной канаве. Он был раздет до гола, но без каких-либо следов насилия. Официальное заключение не оставляло сомнений, что мистер К. Портер утонул, захлебнувшись экскрементами добрых людей городка Тан. Нашлись, как водится, и свидетели, которые видели его незадолго до смерти разгуливающим по городу и что-то весело мурлыкающим себе под нос. Согласитесь, довольно странное поведение для человека, решившего свести счеты с жизнью. Тело Кловиса Портера отправили самолетом для захоронения в Дубьюк. Мисс Т. Л. Уилкенс не приехала проститься с человеком, у которого проработала без малого двадцать лет. Скорее всего она опасалась за свою жизнь из-за, казалось бы, безобидного телефонного разговора, который состоялся у нее с Кловисом Портером буквально за день до его смерти. Звонок из Швейцарии не был неожиданным, но, прежде чем ответить шефу, мисс Т. Л. Уилкенс, большегрудая, крупнотелая дама с седеющими волосами, поправила огромные роговые очки, взяла остро заточенный карандаш и только после этого произнесла: – Добрый день, мистер Портер. Рада вас слышать. – Вы получили от меня манильский конверт? Я послал его почтой. – Да, сэр. Сегодня утром. – Отлично, мисс Уилкенс. В нем очередные инструкции, но я подумал и решил, что их надо переделать. Вас не затруднит порвать их и выбросить, а я, когда вернусь, подготовлю новые. Договорились? – Конечно, мистер Портер. – Мисс Уилкенс вмиг оценила ситуацию. – Я немедленно их порву. Хотите услышать? – А вы их уже прочитали? – Нет, мистер Портер. Еще не успела. – Ну, тогда, как я сказал, просто порвите их и выбросьте. Мисс Уилкенс привычным движением выдернула из ящика стола несколько листков бумаги и аккуратно разорвала их перед микрофоном телефонной трубки, которую легко удерживала жирным подбородком. – Вот и хорошо. – В голосе Кловиса Портера чувствовалось явное облегчение. – Увидимся через несколько дней, мисс Уилкенс. До свидания. Поскольку мисс Т. Л. Уилкенс на самом деле прочитала меморандум шефа, она тотчас отправилась на Пенсильвания авеню, 1600 и не ушла из президентской приемной до одиннадцати вечера, пока президент не согласился принять личного секретаря заместителя министра финансов ровно на две минуты. Беседа продолжалась около двух часов. Прощаясь, президент сказал: – Хотелось бы надеяться, что Белый дом сможет защитить вас, но в нынешних условиях, как вы понимаете, это не самое безопасное место. Есть ли у вас деньги, чтобы уехать куда-нибудь? – У меня есть кредитные карточки. – На вашем месте я не рисковал бы пользоваться ими. Подождите минуту, у меня нет при себе наличных. Такая уж странная наша должность. – Президент встал и вышел в соседнюю комнату. Через какое-то время он вернулся, держа в руке конверт. – Здесь несколько тысяч долларов. Месяца на два, я думаю, хватит. А к тому времени станет ясно, можно ли появляться и когда. – Я думаю, никогда, сэр, – вздохнула мисс Уилкенс. – Картина получается жутковатая. – Мисс Уилкенс, мы действительно в трудной ситуации, если не сказать хуже, но мы намерены победить. Президент проводил изумленную посетительницу до дверей кабинета и пожелал ей удачи. Его уверенность удивила мисс Т. Л. Уилкенс. На многое она смотрела, как фермерша из Айовы. Все это напомнило ей хорошо разыгранный спектакль. А может быть, так оно и есть… – подумала мисс Уилкенс. Червь сомнения продолжал точить ее душу. Откуда ей было знать, что чей-то блестяще задуманный и тщательно разработанный план имеет уязвимое место. В целях особой предосторожности были блокированы абсолютно все существующие в Америке силы, способные хоть как-то помешать успеху, ни одна из них не могла бы даже приблизиться к аппарату президента. Но никакой план не может учесть влияния организации, которой нет в природе, или действий человека, которого давно нет в живых. На самом деле в арсенале страны имелась всесокрушающая сила, воспользоваться которой можно было лишь в критической ситуации. Пока враги пребывали в блаженном неведении об этом и отрабатывали свои чудовищные планы, о которых стало кое-что известно из меморандума Кловиса Портера, президент решился перейти к контрмерам. Полный праведного гнева и жажды действовать, он быстро пошел в свою спальню, но вместо того, чтобы начать готовиться ко сну, вынул из туалетного столика красный телефонный аппарат и набрал семизначный номер. Точно так, как если бы он звонил кому-либо из знакомых. – Доктор Смит слушает, – отозвался на другом конце линии тонкий неприятный голос; – Это я, – коротко представился президент. – Я так и думал. – Мы должны встретиться и немедленно. Я распоряжусь, чтобы вас провели ко мне сразу же, как только вы приедете. – Вряд ли это благоразумно, сэр. Нас в любую минуту могут скомпрометировать, что в свою очередь может быть использовано против правительства. – Теперь это не имеет особого значения, – возразил президент. – Нам надо срочно увидеться. Ваша группа может оказаться последней надеждой нынешнего правительства. – Понимаю. – Я надеюсь, доктор Смит, вы предупредите вашего человека о необходимости быть готовым действовать по тревоге и любую минуту? – Для начала, сэр, я хотел бы знать, о чем идет речь. – Речь идет о чрезвычайной ситуации. В подобном положении мы никогда, подчеркиваю, никогда не были. Вы это поймете, как только прибудете сюда. А теперь, в связи с возникшей смертельной опасностью, приготовьте вашего человека. – Сэр, вы говорите со мной так, – гневно пропищала трубка, – будто я работаю на вас. Но это ошибка! И в договоре о наших взаимоотношениях, и в дополнительных соглашениях, приложенных к нему, зафиксировано, что вы не можете отдавать приказы об использовании этого человека. – Уяснив ситуацию, вы, я уверен, согласитесь со мной, – твердо сказал президент. – Решим это через несколько часов. Я отправляюсь немедленно. Что-нибудь еще, сэр? На другом конце линии щелкнуло – собеседник положил трубку. Президент не сомневался, что случившееся с правительством Соединенных Штатов Америки и то, что может еще случиться, не оставят доктора Смита равнодушным. Он введет своего человека в действие. Обязательно! Президент вернул телефонный аппарат на прежнее место и вынул из кармана те десять страниц в спешке написанного текста, которые передала ему мисс Т. Л. Уилкенс. Он еще раз внимательно перечитал меморандум. – Ну, что ж, – решил он, – они сами напросились. Теперь им придется иметь дело с НИМ.Глава вторая
Его звали Римо, и он был явно не в духе. Когда Римо подошел к стартовой отметке для мяча на поле «Сильвер Крик Кантри» гольф-клуба в Майами-Бич, его переполняла злость. Нет, не вспышка гнева, а глубокое, постоянно накапливающееся раздражение. Часы показывали 5:30 утра. Розовеющее по краям небо только начинало светлеть. Размахнувшись, он сильным ударом послал мяч вдоль безлюдного зеленого поля и отдал клюшку подносчику, заспанному мальчику с густой шевелюрой и в брюках клеш. Мальчик усиленно тер глаза, не собираясь, видимо, просыпаться до самого полудня. Беря мяч, Римо не разговаривал. Да ему, собственно, и не нужен был подносчик. Римо привык все делать сам. Хотя, если выбираешь гольф, чтобы расслабиться перед интенсивной утренней зарядкой, то, ей-богу, надо получать максимум удовольствия, как это делают все нормальные люди. У него есть на это право даже в том случае, когда чем-то обеспокоенное начальство нарушает заведенный порядок. Он взял у мальчика следующую клюшку и без всякой подготовки легким ударом подтолкнул мяч в направлении лунки. Затем ударную обменял на клюшку-лопатку и ею без труда загнал мяч в лунку. Казалось бы, при столь внушительном современном оснащении (мощные компьютеры, всеохватывающая агентурная сеть) начальство могло бы придумать хоть раз в жизни что-нибудь более стоящее, чем давно надоевшие вопли: «Наступает конец света!», «Сверхприоритеты», «Будь готов завтра!» Гогочут, как ополоумевшие от жира гуси. Человек по имени Римо очередным ударом послал мяч на зеленую лужайку с лункой. Его движения были по-кошачьи мягкими, а замах клюшкой плавным и точным, казавшимся, как уверяли многие, кто за ним наблюдал во время игры, замедленным кинокадром. Римо был примерно шести футов росту. Обычного телосложения. И только слишком широкие запястья выделяли его среди других мужчин подобного типа. Сейчас лицо Римо заживало после недавней пластической операции. Благодаря угловатым скулам и безжалостно-снисходительной улыбке, оно напоминало лицо мафиози средней руки. После выполнения очередного задания ему обязательно изменяли лицо, что особенно раздражало Римо. При этом он не имел возможности даже выбирать. Обычно его отвозили в небольшую больницу около Феникса, откуда он возвращался перевязанным. Недели через две-три повязки снимали, но вокруг глаз все еще оставались синяки, а мышцы лица болели. Только тогда он впервые видел очередное лицо, придуманное для него начальством. Хотя почему начальством? Выбор мог быть и за доктором. Так или иначе, но выбирал кто угодно, только не он сам. Римо взял короткую клюшку-лопатку и, пробуя скольжение мяча по траве, направил его в сторону чашеобразной лунки. Не дожидаясь звука, который говорил бы о точном попадании, он перешел к очередной отметке для установки мяча. Ударом клюшки Римо направил мяч в самый конец зеленого поля, выбив его из удлиненной, очертанием напоминающей собачью ногу, ямки. Откинув освободившуюся клюшку, он слышал, как мальчик-подносчик поймал ее. Бесконечная череда новых лиц беспокоила и раздражала Римо. Но мертвецы не выбирают, – сокрушенно вздохнул он. – Не так ли, мистер Римо? Он стоял у мяча, ожидая, когда запыхавшийся от быстрого бега малец вернется с места установленной метки. Шумный рывок мальчика в его сторону должен был насторожить Римо, но он будто ничего не заметил. – Проверь-ка расположение флажка, малыш! – бросил он подбежавшему мальчику и указал на зеленую поляну с лункой, находившуюся впереди на расстоянии 170 ярдов, а сам остался ждать, тихо насвистывая. Мальчик, тяжело ступая, потрусил к лунке. Казалось, он никогда не вернется. Почему начальство вечно торопится? – раздраженно думал Римо. – Плечо после схватки в Хадсоне, штат Нью-Джерси, с тем сухопарым бандитом, который умер, не дожидаясь добивающего удара, еще не зажило. Начальство, между прочим, знает об этом. Накануне вечером, до того как оплатить очередной гостиничный счет, Римо набрал на телефонном аппарате со «скрамблером» – кодирующим устройством – известный только ему номер. После продолжительного гудка раздался характерный звук, означающий, что он вышел на засекреченную линию. – Римо, завтра ко второй половине дня будьте в полной готовности. Мы встретимся в десять вечера в главном ресторане аэропорта «Даллес» в Вашингтоне. Для обновления личности времени нет. Приезжайте таким, какой есть. – Что?! – удивленно переспросил Римо, одновременно проверяя по скрамблеру, правильно ли он набрал номер. – Вы слышите меня? Десять вечера. Завтра. Аэропорт «Даллес». Римо снова взглянул на аппарат, но тот работал исправно. Стоя в одних трусах около кровати, он никак не мог врубиться. В соседней комнате уже третий час беспрерывно работал телевизор – Чиун наслаждался мыльными операми. Едва слышно шелестел кондиционер. – Полагаю, это доктор Смит? – переспросил он. – Конечно, я! Кто еще, черт возьми, может отвечать по этому телефону? – У меня есть основания сомневаться, – сказал Римо, едва сдерживая ярость. – Я, как вы знаете, не в форме. И не в состоянии быстро привести себя в полную боевую готовность. Нужны минимум две недели. А вы даже не предупредили меня о возможной тревоге. Это во-первых! Во-вторых, вы сами настаивали на моем обязательном перевоплощении перед каждым новым делом, будто я вам Микки-Маус. В-третьих, если мы намерены действовать наспех, то зачем вообще нужны эти пластические операции? И, в-четвертых. Я хочу, наконец, выглядеть хотя бы примерно так, как до того, как был втянут в ваши игры. Это все. – А Чиун утверждает, что вы можете действовать, не добиваясь пика, и доводить себя до полной кондиции в процессе работы. – Чиун, говорите? – Да, именно Чиун. – А вас не интересует, что утверждаю я, Римо? – Об этом мы побеседуем завтра вечером. До встречи. В трубке щелкнуло, связь прервалась. Римо осторожно отсоединил скрамблер, это пластмассово-алюминиевое чудо техники, и начал медленно сжимать его в своей сильной ладони, пока через трещины в пластмассе не полезли клочки проводов, остатки плат и все не превратилось в однородную массу. Отбросив то, что еще минуту назад было электроникой, Римо кинулся в соседнюю комнату, где продолжал работать телевизор. В двух футах от него, прямо перед экраном, замер в позе лотоса тщедушный человек с восточной внешностью. Редкая борода пучками сахарной ваты свисала с его сухого пергаментного лица, а просторная одежда подчеркивала худобу. Чиун смотрел сериал о докторе Лоуренсе Уолтерсе, великом психиатре… Бетти Хендон только что открылась доктору Уолтерсу, что ее мать в действительности была ей не матерью, а отцом, который выдавал себя за служанку Джереми Блэдфорда, живущего этажом выше. Сама Бетти без ума от мистера Блэдфорда, но уже никогда не смогла бы стать его женой, так как ее еще подростком насильно выдали замуж за Уилфреда Уайата Хорнсби, выжившего из ума миллиардера, который, продолжая жить затворником, угрожает прикрыть клинику для бедных доктора Уолтерса… – Чиун! – закричал с порога Римо. – Это ты сказал Смиту, что я могу работать, не достигнув состояния полной физической готовности? Ответа не последовало. Руки человека, застывшего в позе лотоса, оставались скрещенными на коленях. – Ты хочешь, чтобы меня убили? Ты этого хочешь, Чиун? Тишину комнаты нарушал только доктор Уолтерс, рассуждавший о том, почему так важно, чтобы люди осознали себя просто людьми, а не тем, кем хотят их видеть другие. – Чиун! Я сейчас выдерну шнур из розетки! – завопил Римо. Тонкий указательный палец правой руки с аккуратно заточенным ногтем почти такой же, как палец, длины, приблизился к губам старика. – Тс-с-с! – только и произнес Чиун. К счастью, с экрана полилась тихая органная музыка, потам откуда-то выскочил вредный ребенок и испортил маме игру в карты только для того, чтобы поведать ей о состоянии своих зубов, чему последняя несказанно обрадовалась. Не менее довольными почувствовали себя и другие участники игры в покер, у каждого из них оказалось полное каре. Может быть, поэтому всем захотелось узнать, какой пастой этот ребенок чистит зубки. – Тебе не нужно находиться на пределе возможного постоянно, – заговорил наконец старик, – как автомобилю не требуется постоянно ездить со скоростью девяносто миль в час. – Но когда автомобиль будет участвовать в гонках, его скоростные возможности могут пригодиться, – возразил Римо. – Все зависит оттого, кто с кем соревнуется, – заметил Чиун. – Автомобилю не нужна скорость, чтобы победить черепаху. – Не хочешь ли ты сказать, что весь мир для меня – черепаха? Я правильно тебя понял, учитель? – Правильно, сын мой. Весь мир для тебя черепаха. – А что если мне попадется слишком быстрая черепаха? – спросил Римо. – Тогда ты заплатишь последний взнос нашей профессии, – ответил старик невозмутимо. – Вот спасибо! С тобой я чувствую себя в полной безопасности. Только вот завтра вечером я должен быть готов выполнить новое задание. – Тогда начинай работать со стенами, – посоветовал Чиун. – И еще об одном хочу сказать тебе, сын мой. – О чем же? Говори! – Гнев убьет тебя быстрее, чем самая быстрая черепаха. Гнев отнимает у разума глаза, а твоей жизнью управляет разум. Человек физически слабее буйвола и медленнее коня. Ногти его не столь крепки и остры, как когти льва. Но именно человек правит миром, потому что ему дан разум. Гнев затуманивает разум и… – Папочка, – прервал его Римо. – Да? – Чиун с удивлением уставился на своего питомца. – Попробуй высморкаться через ухо! Римо вернулся к себе в спальню и начал работать со стенами. Он набегал на одну стену и тотчас отскакивал назад, потом – на другую и опять отскок; отойдя в угол комнаты, он стал прыгать с одной стены на другую. Туда-обратно, со стены – на стену; туда-обратно, со стены – на стену… С каждым прыжком скорость увеличивалась, пока, наконец, Римо не стал двигаться, подобно мотоциклу в аттракционе «Кольцо смерти», по стенам вокруг комнаты, не касаясь покрытого ковром пола. Отличное упражнение, чтобы избавиться от лишней энергии и гнева, – подумал Римо. – Старик, как всегда, прав: все зависит от разума. Многие ли умеютполностью использовать свои силы и управлять ими? Единицы. Сам Римо даже в состоянии полной готовности мог использовать их процентов на пятьдесят. Зато старый Чиун, его бессменный тренер. Мастер Синанджу, человек, заменивший ему отца, которого он никогда не знал, использовал свои способности на все семьдесят пять процентов. И все потому, что оба они постоянно занимались самосовершенствованием. Римо терпеливо поджидал мальчика-подносчика, который понуро брел со стороны зеленой лужайки, окруженной глубокими песчаными ямами-ловушками. Поскольку лужайка находилась на некотором возвышении, сигнального флажка у лунки видно не было. Слабые порывы ветра доносили до Римо терпкий запах сочной травы, за которой здесь постоянно ухаживали. Приятно щекоча ноздри, он наполнял легкие свежестью. Слева от гладкого поля, ведущего к лужайке с лункой, сухо треснула ветка, будто на нее наступила нога крупного зверя. Звук этот раздался в роще, окруженной кустарником. Вернулся мальчик и стал сбивчиво рассказывать: – Около восьми футов от переднего края зеленой лужайки… как раз вдоль линии песочных ям-ловушек… Площадка гладкая, наклон травы в вашу сторону… Площадка расположена на склоне, уходящем от вас вниз… – Мальчик показал рукой воображаемый угол склона. – Расстояние отсюда… ярдов сто семьдесят… Судя по тому, как вы бьете по мячу, вам необходимо приподнять траекторию… Римо понял, что игра не сложилась. От раздражения и злости он стремился набрать побольше очков, нимало не заботясь о том, чтобы загнать мяч в песочную ямку-западню или закатить его на нестриженную часть поля. Римо намеренно посылал мяч в воображаемые лунки, находящиеся на расстоянии нескольких футов от лунок настоящих. Он старался играть результативно, тем более в присутствии постороннего человека. Однако в его игре не было расчета, блеска мысли, виртуозного мастерства. – Вы совсем не думаете об игре, мистер Дональдсон, – сказал подносчик, называя самую последнюю фамилию Римо. – Подай мне клюшку четыре с металлическим набалдашником, – бросил Римо, делая вид, что замечание подростка его не касается. – Как забавно вы посылаете мяч, мистер Дональдсон?! – не унимался мальчик. – Я никогда прежде не видел, чтобы так ударяли по мячу. – О чем это ты?! – изобразил удивление Римо. – Для начала «двойной орел» совсем неплохо, – подносчик попытался загладить свою неловкость. – На каждой лунке вы экономите по два удара. – Ты не перепил вчера, случаем, сынок? – Римо подозрительно взглянул на подростка. – Или еще не совсем проснулся? За первую лунку я набрал наибольшее число очков при минимальном количестве ударов, а за вторую – стандартно. Кто лучше знает, сколько ударов я сделал, ты или я? Небось, накурился вчера? Мальчик сконфуженно молчал. Римо взял из его рук клюшку четыре, тщательно выбрал позицию, сделал два пробных замаха, а затем точно выверенным ударом с подкруткой послал мяч на расстояние в сто семьдесят ярдов; семьдесят ярдов вперед по прямой и сто – в сторону. – Черт побери! – воскликнул Римо, швырнув клюшку на мягкое травянистое поле. – Только игра пошла… и вот! Он посмотрел пристальным взглядом на подростка, стараясь понять, помнит ли он о первых двух лунках, но ответа в его глазах прочитать не успел – на их месте кровью разлилась глубокая рваная рана. Римо услышал жужжание пули раньше, чем хлопок выстрела, прозвучавшего со стороны рощи. Пуля в буквальном смысле опрокинула мальчика, он упал, рассыпая деревянные и металлические клюшки. Укрываясь от следующего выстрела, Римо – он не сомневался, что стреляли именно в него, – распластался рядом с подносчиком, как бы дублируя контуры его тела, но с противоположной от рощи стороны. Еще две пули врезались в обмякшее тело мальчика. Перекрестного огня вроде бы нет, – отметил про себя Римо. По жужжанию пуль, их тяжелым ударам в цель он определил, что стреляли со стороны рощи из однозарядной винтовки крупного калибра, типа «магнум-357». Что ж, кто бы ни был этот не очень меткий стрелок, он умрет! Выждав момент, Римо вскочил и бросился в сторону рощи. Сначала он бежал по прямой, а потом сделал резкий рывок в сторону, уклонившись тем самым от очередной пули. Римо моментально изменил тактику: теперь он двигался в направлении стрелка, прыгая из стороны в сторону и при каждом прыжке переворачиваясь в воздухе, что походило на полет шарика во время игры в пинг-понг. Расстояние между противниками неумолимо сокращалось. Очередная пуля, выпущенная из винтовки, взбила фонтанчик земли у самых ног Римо. И тут он заметил, что стрелок был не один: еще два крепких парня в комбинезонах болотного цвета вышли из-за кустов и стали по обе стороны от первого. Все трое напоминали боевиков из отрядов «коммандос»: сумрачные лица чем-то измазаны, армейские ботинки со шнуровкой начищены до слепящего блеска, на головах черные спортивные шапки, в руках короткоствольные автоматы, точность боя которых ограничена сорока ярдами. Этим ребятам не стоило бы появляться всем вместе и двигаться гуськом. Римо вмиг оценил обстановку. Ботинки для гольфа – долой. Шипы замедляют бег. Любая экипировка мешает быстро менять направление. Такие великие футболисты, как Гейл Сэйерс, понимали это и делали, казалось, невероятные вещи. Обувь ослабляет чувствительность стоп, ограничивает маневренность. От Римо потребуется мгновенная реакция, когда все трое выстроятся в затылок и, значит, смогут стрелять только по очереди. Оборот, взмах ногами в воздухе, секундная остановка, еще оборот, еще взмах, и шиповок как не бывало. Теперь Римо, оставшись в одних носках, мог бежать по густой влажной траве, как по упругому резиновому мату. Он дождался нужного момента и ринулся прямо к ближайшему боевику в сорокоярдовый сектор эффективного боя. Двигавшиеся следом парни не поняли маневра Римо и попытались отодвинуть своего товарища, чтобы самим вступить в бой. Образовалась небольшая заминка, которой грех было не воспользоваться, и Римо воспользовался. Сделав головокружительный скачок, он очутился лицом к лицу с первым боевиком. Ладонью правой руки с жестко оттопыренным большим пальцем Римо нанес противнику молниеносный удар снизу в пах, отчего тот, слабо охнув, замертво повалился на стоявшего за ним товарища. Тихое «о-о-ох!» и вмиг посиневшие губы свидетельствовали о том, что добрая половина мошонки обезумевшего от боли парня находилась в районе левого легкого и что теперь он вряд ли сможет продолжить род человеческий. Одновременно левой рукой Римо ухватил второго боевика, пытавшегося разрядить в него свой автомат, и всадил ему в лицо ногти с такой легкостью, будто в головку сыра. Странно повел себя третий. Вместо того, чтобы перезарядить винтовку или воспользоваться висевшим на бедре пистолетом сорок пятого калибра, он встал в боевую позицию каратэ – ноги шире плеч, носки внутрь, руки с твердо сжатыми кулаками слегка закруглены и нацелены на противника. Перед Римо был высокий мускулистый человек с огромными кулачищами – каждый размером с фунтовую банку кофе. Про таких парней обычно говорят, что они из Техаса. Он стоял и спокойно поджидал Римо, весело скаля белоснежные зубы, блеск которых мог сравниться разве что с блеском орлов на его полковничьих погонах. Римо остановился. – Ты, должно быть, шутишь, парень? – усмехнулся он. – Подходи ближе – узнаешь! – рыкнул полковник. – Твое время пришло! – Неужели?! – Римо насмешливо оглядел полковника с ног до головы и расхохотался. Потом отступил чуточку назад, на твердую почву. Поле боя являло собой грустную картину: один боевик лежал без сознания, другой истекал кровью. Полковник едва взглянул на своих товарищей и начал тихо напевать какую-то мелодию. Римо сделал еще один шаг назад, а его противник продвинулся вперед. Сделав резкое движение вправо, полковник шагнул, готовясь нанести перевернутым кулаком прямой удар снизу. – Кто тебя научил такому великолепному приему, красавец? – спросил Римо, отпрыгивая назад и зорко следя за тем, чтобы противник не воспользовался пистолетом. – Ну, чего ждешь, мерзкий подонок?! – зарычал полковник. – Я собираюсь очистить Америку от таких, как ты. – Но только не с помощью приема «уракен шита-учи», – рассмеялся Римо. – И уж, конечно, не ты сделаешь это! – Принимай бой, негодяй! – взревел разозленный полковник. – Только после того, как ты скажешь, кто научил тебя всем этим штукам. – Согласен! Этим штукам, как ты изволил выразиться, меня обучили в войсках специального назначения Соединенных Штатов Америки! – отчеканил полковник и, сделав обманное движение, выбросил правую руку вперед, целясь в лицо Римо. К несчастью для себя, этот человек не мог видеть завершающую часть своего великолепного приема, а она была не менее интересна, чем начало: рука его, не без помощи Римо, вышла из плечевого сустава и двигалась дальше сама по себе, а тело, проделав в воздухе пару кульбитов, которым позавидовал бы любой акробат, плюхнулось на землю и уткнулось лицом в одну из песчаных ямок ловушек невдалеке от третьей лунки. Коротким ударом полураскрытого кулака Римо загнал голову полковника глубоко в песок, так чтобы ее нельзя было вытащить никакими самыми расчудесными клюшками. Он сделал это по всем правилам игры в гольф исключительно из уважения к местному клубу, члены которого будут наверняка шокированы, узнав, что отныне имя полковника специальных войск навсегда связано с третьей лункой. Затем Римо прикончил обоих боевиков – все равно не жильцы. Какими умиротворенными бывают лица мертвых, – с изумлением подумал Римо. – Они уходят в небытие, полные согласия с собой и окружающими. Надежды на то, что юный подносчик чудом остался жив, практически не было, но Римо поспешил к нему: А вдруг… Но чудес, как известно, не бывает. После этого Римо покинул поле для игры в гольф, сойдя с него у семнадцатой лунки, недалеко от того места, где проходила неширокая грунтовая дорога. Он уходил с поля боя в полном порядке, если не считать разорванную на плече спортивную серо-голубую рубашку – след от пули. И после этого Чиун будет уверять Смита, что я могу функционировать практически в любом состоянии! – злость с новой силой закипала в душе Римо. Правда, на следующий день от этой злости и следа не осталось, когда он увидел реакцию доктора Харолда Смита на сообщение о том, что тайна их суперсекретной организации – КЮРЕ раскрыта, а Римо Уильямс, известный под именем Разрушитель, находится под колпаком. В качестве доказательства он показал зацепленную пулей рубашку для игры в гольф.Глава третья
Четвертого июля, в один из дней жаркого уик-энда, когда Америка устами политиков разглагольствовала перед людьми, собравшимися на раздачу бесплатного пива, о цене свободы личности, 48-летний генерал ВВС США Блейк Дорфуилл поднял розничную цену этой свободы на мировых рынках до наивысшей планки. Он сделал единственное, что умел: произвел бомбардировку одного из крупных городов – Сан-Луиса. К счастью, бомба мощностью десять мегатонн, способная разрушить четыре Сан-Луиса и подвергнуть радиоактивному заражению большую часть штата Миссури, не взорвалась. Что-то там не сработало. Обошлось, как говорится. Фактический ущерб выглядел так: глубокая воронка посередине мусорной свалки и незначительное радиационное заражение самого мусора. Воздушная, военная полиция и ФБР оградили свалку от любопытных и оказали содействие представителям Комиссии по атомной энергетике в изъятии и транспортировке неразорвавшейся бомбы. Куда более значительный ущерб причинил сам генерал-майор Блейк Дорфуилл. Его тело, сломав телевизионную антенну, пробило крышу веранды частного дома в пригороде Спрингфилд и разрушило детские качели на ней. Останки бравого генерала с трудом собрали в пластиковые пакеты, а стены замыли губкой. Владелец дома, узнав, что причиной разрушений стал генерал ВВС США, потребовал двойную компенсацию не только за материальный ущерб, но и ущерб моральный. К последнему он отнес невозможность из-за сломанной антенны смотреть в течение целой недели телевизионные передачи, а это, извините, – вынужденная изоляция его и его семьи от цивилизованного мира. Когда же все претензии домовладельца были удовлетворены, а счета оплачены наличными долларами, он впал в глубочайшую депрессию, коря себя за то, что не потребовал платы в пятикратном размере. А вдруг заплатили бы? Второй пилот бомбардировщика, подполковник Лейф Андерсон, давал объяснения о случившемся целой комиссии, в которую входили его командир, непосредственный начальник его командира, ЦРУ и какой-то доктор Смит с лицом египетской мумии, недавно вошедший в аппарат президента. Суть сообщения Андерсона сводилась к следующему. Генерал осуществлял тренировочный полет в районе базы ВВС «Эндрюс», неподалеку от Вашингтона. Затем взял курс на Сан-Луис, над которым и сбросил бомбу. По словам подполковника Андерсона, генерал игнорировал его запросы об изменении планового курса. Кроме того, – этот момент подполковник подчеркнул особо – для приведения бомбы в боевую готовность необходимы усилия двух человек, стать вторым он наотрез отказался. – А вас просили об этом? – поинтересовался доктор Смит. Подполковник молчал, словно не слышал вопроса. Генерал ВВС, входивший в комиссию, взглянул на зануду гражданского так, будто он только что при всех испортил воздух, сопровождая это неприличными руладами. Однако гражданский не сдавался. – Лично вас Дорфуилл просил об этом? – повторил он свой вопрос. – Нет, не просил, – ответил Андерсон и углубился в пространные рассуждения о высоте полета, скорости ветра, времени бомбометания, схеме движения авиационного транспорта… – Объяснил ли вам генерал, почему он решил отклониться от заданного курса? – прервал его доктор Смит. Генерал ВВС вновь раздраженно засопел. И когда эти гражданские научатся понимать, что генералы не объясняют своих действий подчиненным? – Никак нет! – по-уставному кратко ответил подполковник. – А во время полета он говорил что-нибудь? – не унимался доктор Смит. – Никак нет! Он что-то тихо напевал. – Что именно? Совещание проходило в Пентагоне, в специальном зале заседаний. Участники разбирательства сидели за длинным столом, освещенным лампами дневного света. Кряжистый генерал ВВС, который особенно эмоционально реагировал на вопросы доктора Смита, на этот раз не смог сдержать себя. – Черт побери! Какая разница, что он там напевал?! – раздраженно начал он. – На американский город сброшена атомная бомба. Чудом не случилось беды. Мы пытаемся понять, как это произошло, и не допустить подобного впредь. Мне непонятно, уважаемый доктор Смит, зачем нам знать, что он напевал? Бред какой-то! Маленький человечек с лицом мумии, оставив без внимания генеральский пафос, повторил свой вопрос: – Скажите, подполковник, что он напевал? Подполковник Лейф Андерсон, моложавый мужчина крепкого телосложения лет тридцати с гаком, впервые был на таком совещании. Он вопросительно взглянул на генерала, но тот недовольно передернул плечами. – Отвечайте, раз просят! – не то разрешил, не то приказал он усталым голосом. – Видите ли, я не совсем уверен… – начал подполковник – Пропойте несколько тактов, – пришел ему на помощь доктор Смит. При этих словах на лицах представителей ФБР также появилось неудовольствие. Подполковник затравленно взглянул на генерала, но тот пожал плечами и отвернулся. Люди из ФБР уставились на доктора Смита. – Пропойте тихонько несколько тактов, – повторил он свою просьбу так, как если бы был руководителем оркестра, пытающимся удовлетворить просьбу пьяного. – Та-та-та-та-там-та-там-там-та-та-та-та-там-там, – прочитал нараспев Андерсон. Получился своеобразный речитатив, как у Рекса Харрисона. Сидевшие за столом, не сговариваясь, посмотрели на доктора Смита, который, ничуть не смущаясь, вынул из кармана блокнот и стал записывать. – Значит, говорите. Та-та-та-та-там-ма-там-там-та-та-та-та-там-там. Я правильно записал? – переспросил он. – Ну, это уж слишком, черт добери! – громыхнул генерал. – Да, довольно необычно, – осторожно заметил один из фэбээровцев. – Пропойте еще раз, пожалуйста, – попросил доктор Смит. – Это вы из аппарата президента? – спросил генерал без особого почтения. – Я! – коротко бросил доктор Смит, даже не взглянув на генерала. – Итак, послушаем песню еще раз. – Что-то я никогда не видел вас в Белом доме, – задумчиво сказал генерал, делая ударения на словах: «никогда» и «вас». – Надеюсь, вы внимательно ознакомились с моими полномочиями? – спросил доктор Смит, сохраняя абсолютную невозмутимость. – Да, ознакомился, – кивнул генерал. – Вот и отлично! – На лице мумии мелькнуло подобие улыбки. – Тогда, если, конечно, вы не захотите позвонить президенту, чтобы узнать его мнение, мы прослушаем песню еще раз. Прощу вас, подполковник! – Та-та-та-та-там-та-там-там-та-та-та-та-там-там, – пропел Андерсон. Получилось даже более монотонно, чем в первый раз. От напряжения и смущения подполковник покраснел, как вареный рак. – А не смогли бы вы пропеть это еще раз, но поживее? – О, Боже! – застонал генерал, прижимая ладони к вискам. Фэбээровцы дружно хмыкнули, а представитель ЦРУ отправился, как он выразился, облегчиться. – Больше жизни, пожалуйста! – подбодрил певца доктор Смит. Подполковник согласно кивнул и покраснел еще сильнее. Уставившись в потолок, словно там были разложены ноты, он тихо пропел еще раз, пытаясь сделать это как можно лучше, и вопросительно взглянул на Смита: – По-моему, я уже слышал эту мелодию, – сказал он, как бы извиняясь. – Спасибо, подполковник. А теперь о генерале Дорфуилле… Вы упомянули, что он снял парашют. – Именно так, сэр. – Не говорил ли он когда-нибудь, кто перевел его на базу ВВС «Эндрюс»? – в глазах мумии засверкали недобрые огоньки. – А какая разница, кто переводил? – вновь загромыхал генерал. – Так случилось, что это был я. – Кто "я"? Не соблаговолите ли сообщить, как правильно пишется ваша фамилия? – попросил все тем же ровным бесцветным голосом доктор Смит. – Генерал Ванс Уитерс, сэр! "В" – как «виктория», "А" – как «атака», "Н" – как «нация», "С" – как «субординация». В-А-Н-С. "У" – как… – Спасибо, генерал. Этого вполне достаточно. Днем вас можно найти в… – Здесь, в Пентагоне, – торопливо ответил генерал. – А живете где? – В Александрии, штат Вирджиния. – Чудненько! И вас можно найти там по телефону вечером? – Да. Вечерами я обычно дома. Что-нибудь еще? – Нет, от вас ничего больше не требуется, – сказал Смит и повернулся опять к подполковнику Андерсену, подумав, что Римо наверняка оценит такую предусмотрительность, он не любит тратить время на поиски адресов своих жертв. – Вы пытались помешать генералу Дорфуиллу, когда он отстегивал свой парашют? – Это невозможно, доктор… Простите?.. – Смит. Доктор Смит. – Это невозможно, доктор Смит, ведь он генерал, а я подполковник. – Да-да, – согласно кивнул доктор Смит, помечая что-то в своем блокноте. – Раньше вы говорили, что истребители-перехватчики догнали вас над Спрингфилдом и что именно они заметили нечто необычное, когда генерал Дорфуилл оказался за бортом бомбардировщика. Что это было, господин подполковник? Расскажите возможно подробнее. – Необычное? – растерянно переспросил пилот. – Но он покинул самолет без парашюта. Что может быть более странным? – Ну, а как он себя вел, когда падал вниз? Что делал? – допытывался доктор Смит. – Да-да, конечно… он летел вниз, двигая руками, словно управлял парашютом. Это очень удивило пилотов истребителей, которые видели его падение. – Не мог бы я надеяться, джентльмены, что у кого-либо из вас есть фотографии, запечатлевшие выражение лица генерала Дорфуилла во время падения? Вопрос был задан больше для порядка: вряд ли доктор Смит всерьез рассчитывал увидеть такие снимки. – Он выглядел очень несчастным, сэр, – неожиданно подал голос генерал Уитерс. – Несчастнее не бывает. Поверьте! Смеялись все: подполковник, люди из ФБР, цэрэушник… даже сам генерал, которому понравилась собственная шутка, и только на безжизненном лице доктора Смита не дрогнул ни один мускул. – Я лично так не думаю, господа, – сухо заметил он, засовывая блокнот обратно в карман пиджака. – Спасибо всем! Я услышал, что хотел. – С этими словами доктор Смит удалился. – И такие вот мумии окружают президента! – сокрушенно покачал головой генерал Уитерс, когда странный доктор из аппарата президента покинул зал заседаний. Общая атмосфера сразу изменилась: стало шумно, пропала скованность. Генерал Уитерс начал выяснять самые главные, на его взгляд, вопросы: о планировании и обеспечении полета, о надежности радиосвязи, о сути оперативных приказов и команд… Наклонившись вперед и как бы нависнув над столом, он внимательным взглядом изучал собеседника. В подобные минуты его мужественное лицо, не раз украшавшее обложки журналов, становилось особенно привлекательным. Таким лицо генерала останется еще добрых четырнадцать часов, до того момента, как будет раздроблено и превратится в бесформенную массу. Произойдет это в его доме в Александрии, штат Вирджиния, в его собственной спальне, на его собственной подушке, рядом с мирно спящей супругой. Все будет проделано быстро и абсолютно бесшумно. Супруга генерала проснется лишь тогда, когда почувствует на своем плече что-то мокрое и липкое. Опять расслюнявился, – подумает она сквозь сон о муже и повернется к нему, чтобы… Генерал Уитерс не совершал никаких преступлений, а мог быть лишь возможным связующим звеном в цепи, которую любой ценой хотела разорвать суперсекретная организация, называющая себя КЮРЕ. Смертным приговором генералу стала его собственная подпись на документе о переводе Дорфуилла на военно-воздушную базу «Эндрюс». О том, что эта подпись подлинная, доктор Смит знал через сорок пять минут после того, как покинул стены Пентагона. Еще через полтора часа он держал в руках пачку фотографий, запечатлевших падающего человека. Съемка велась шестнадцатимиллиметровой камерой, скорее всего, с борта самолета. Первым удивился печатавший снимки лаборант. Какое странное выражение лица! – подумал он, внимательно рассматривая еще влажные после промывки снимки. – Человек летит навстречу смерти и при этом абсолютно спокоен… Нет, скорее равнодушен… – Лаборант взял увеличительное стекло. – Губы немного вытянуты, словно он насвистывает какую-то мелодию. – Последняя мысль показалась ему просто абсурдной. В течение нескольких часов снимки изучались психологами. Их заключение и заключение доктора Смита были закодированы и введены в компьютеры санатория Фолкрофт в Райе под Нью-Йорком для сопоставления с уже известными фактами по делу Кловиса Портера. Компьютер пожужжал, анализируя варианты, щелкнул и выдал текст: «Нуждаюсь в точных подробностях смерти Кловиса Портера. Что он делал в последний момент жизни? Он напевал или насвистывал что-то? Подтвердите!» И закрутилась гигантская машина сбора информации в стране и за рубежом, колесиками, шестеренками и винтиками которой являлись десятки, сотни тысяч людей самых различных профессий. В результате поисков стало известно, что некий банкир предлагал услуги одному богатому клиенту, не зная, что таким образом попадает в поле зрения мощной секретной организации КЮРЕ, ведущей борьбу с преступностью. Теперь, надо думать, он уж ничего не узнает: КЮРЕ не терпит свидетелей, если даже они о ее существовании и не подозревают. Банкиру не повезло. Организацию КЮРЕ создали много лет назад, когда Америка медленно увязала в хаосе и анархии. Гордиться не приходилось; появление подобной организации свидетельствовало лишь о том, что конституция Соединенных Штатов Америки не работает. Такое признание сделал не кто иной, как сам президент США. Война с преступностью, растущей как на дрожжах, была практически проиграна. Беспорядки увеличивались. У Америки не было выбора: либо гибель, либо создание полицейского государства. И молодой президент решился. Осознав истину, что чем больше институтов для подавления насилия и сохранения законности, тем вольготнее чувствуют себя те, с кем они призваны воевать, президент решил создать нелегальную организацию, которая могла бы бороться с преступностью без оглядки на законы демократического общества. Он создал КЮРЕ. А чтобы у его преемников не возникло желания использовать столь мощную внезаконную силу в борьбе за расширение собственных полномочий, был заключен негласный договор, по которому президент вправе отдать только один приказ – о роспуске организации, в остальных случаях он может только просить КЮРЕ. Одновременно ограничивались действия и самой тайной организации: силу мог применять только один-единственный человек. В КЮРЕ мудро решили, что таким суперменом должен стать обычный человек, смерть которого не вызовет ни у кого сожаления. На эту роль присмотрели молодого полицейского из Ньюарка, приговоренного позднее к смерти на электрическом стуле. После мастерски инсценированной публичной казни молодой человек остался жив, чтобы превратиться в сокрушительную силу. Так появился Разрушитель, Дестроер. Поначалу о КЮРЕ знали три человека. Но когда вербовщик Римо оказался в клинике прикованным к больничной койке, возникла опасность, что он попадет в поле зрения разведывательных служб. Разрушителю было приказано сделать так, чтобы знающих о КЮРЕ осталось двое. С тех пор они работают вдвоем: Римо Уильямс и доктор Харолд Смит, руководитель КЮРЕ, который время от времени удовлетворяет просьбы президента… просьбы. Заметьте, просьбы о помощи, а не приказы. Только они знали о КЮРЕ, а десятки тысяч людей в стране и за рубежом, активно работавших на организацию, даже не догадывались о ее существовании. Федеральные агенты, инспекторы по качеству зерна, маклеры, таможенники в различных странах, мелкие уголовники… – все они являлись частью всемирной Службы сбора информации, которая поставляла факты для прожорливых компьютеров КЮРЕ. С недавних пор информатором Службы стал и некий молодой банкир из Европы, который оказывал услуги одному богатому клиенту, пытаясь одновременно выяснить, что делал перед смертью некто по имени Кловис Портер.Глава четвертая
Но в тот вечер в Вашингтоне говорили не о Кловисе Портере. Всех занимало случившееся в Сан-Луисе. Прильнув к экранам телевизоров, люди с вниманием слушали комментарий офицера службы ВВС по вопросам информации, мраморно-спокойное лицо которого ярко светилось в лучах юпитеров. …На мусорную свалку в Сан-Луисе упал пустой бензобак, оторвавшийся от фюзеляжа самолета… Да, это был ядерный бомбардировщик, но никакой бомбы сброшено не было… Нет, такая бомба не взорвалась бы, если бы даже и упала… Да, первый пилот разбился насмерть при падении на землю. Трагический несчастный случай… Да, остается в силе политика, направленная на безопасность гражданского населения… чтобы никакое ядерное оружие не перевозилось самолетами над жилыми районами Америки… – Тогда почему бомбардировщик летел над Сан-Луисом? – допытывался телерепортер. – И как это увязывается с заботой ВВС о безопасности населения? – Навигационные неполадки. – А не может ли такое повториться? – не отставал дотошный журналист. – Нет даже одного шанса на миллион, – заверил офицер. По легкому кивку посла дворецкий выключил телевизор. Среди собравшихся в шикарной с приспущенными шторами гостиной старинного особняка на Адамс-стрит – резиденции французского посла – послышались смешки. Вновь зазвенели бокалы. Какой-то мужчина громко расхохотался. – И дело даже не в том, что Америка, как бы это сказать помягче, лукавит, – заметил посол Пакистана. – Но слишком уж неумело. Может, нужно больше практики? – Вы, ребята, вляпались в очередную кучу… – не то спросил, не то констатировал очевидный факт атташе британских ВВС, обращаясь к сидевшему напротив американскому адмиралу. – Я не знаю, на что вы намекаете, полковник, – холодно ответил адмирал, делая ударение на слове «полковник». – Помилуйте, дружище, всему миру известно, что ваши парни грохнули атомную бомбу на свой город. – Мне об этом ничего не известно, – процедил сквозь зубы адмирал. – Будем надеяться, что и ваше имеющее право голоса население пребывает в столь же блаженном настроении. Что ни говорите, а ядерные боеголовки – не лучший бизнес. Ваше мнение, господин адмирал? Супруга французского посла, желая разрядить обстановку и снять напряженность, поинтересовалась, почему мужчины-военные намного сексуальнее мужчин других профессий. – Все мужчины становятся более активными, когда рядом красота, – отбил подачу британский атташе. – О-о, полковник! – рассмеялась супруга французского посла, приняв комплимент на свой счет. – Я заметил, что старшие офицеры и генералы, особенно те, которые стоят на страже наиболее сильных государств, не располагают временем для частого сексуального самовыражения, – сухо сказал адмирал. Улыбка на лице жены французского посла слегка потускнела, но не уменьшилась ни на миллиметр. – Что делать, адмирал, у каждого свои проблемы, – вяло парировал британский полковник. На француженке была легкая, почти прозрачная блузка, но гостей, приглашенных на коктейль, ее прелести не привлекали, как никого не удивляли и генеральские звезды. Неожиданно шум затих, и жена французского посла увидела, как гостиную будто заполнили сначала светлые распущенные волосы, потом лицо необыкновенной, но какой-то холодной красоты и, наконец, улыбка, заставившая мужчин изумленно раскрыть рты. Это была чудесная улыбка, ослепительная, как бриллиант, и естественная в своей чарующей прелести, как норвежский фиорд. Француженка, только что сиявшая, окончательно помрачнела. Другие дамы, надев маски безразличия, внимательно следили за реакцией своих мужей. Приоткрытые рты, вытаращенные глаза, пересохшие губы, которые приходилось то и дело облизывать – было на что посмотреть. А одна несчастная, заметив, что ее муж тайно вздохнул, не удержалась от напоминания о его возрасте и здоровье. – Знаю, черт побери! – честно ответил супруг. Однако по его интонации можно было понять, что теперь он не скоро навестит спальню жены. – Клянусь Юпитером! Она – само совершенство! – воскликнул британский полковник. – Кто эта женщина? – Доктор Лития Форрестер, – тихо сказала супруга французского посла. – Мила, не правда ли? – Самая красивая из женщин, которых я видел! – выдохнул полковник. – На вид – отменного здоровья, – заметил адмирал, думая в этот момент о ее упругих грудях, двигающихся раскованно и по-молодому привлекательно под тонким шелком черного платья. – Отменного здоровья? – изумился полковник. – И это все, что вы можете сказать?! Адмирал задумчиво покрутил рюмку с «Мартини». – Лет этак через двадцать ее фигура превратится в шар… Ничто не остается неизменным на этом свете. Ничто! – подытожил он философски. – И через двадцать лет, адмирал, она сохранит свою необыкновенную красоту, – настаивал полковник. – Я не встречал женщины прекраснее! – Грудь есть грудь, нос есть нос, а рот остается ртом, и все становятся удивительно похожими в могиле, полковник. Так уж устроен мир! – Но сейчас-то мы не в могиле! – возразил британец. – По крайней мере не все! – О-о, она, кажется, идет сюда, – заволновалась жена французского посла. – Привет, дорогая! Я рада тебя видеть! Британский полковник заученным движением поправил галстук, одернул китель и подтянулся – не хватало только, чтобы он вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками. Адмирал медленно отпил очередной глоток «Мартини». – Джентльмены! Я хотела бы представить вас доброму другу посольства доктору Литии Форрестер. – Жена французского посла поняла, что роль гостеприимной и любезной хозяйки – ее спасение. – Это полковник сэр Делси Рамсей-Пак, атташе Британского посольства… А это адмирал… Простите, я не уверена, что правильно запомнила ваше имя. – Краст. Джеймс Бентон Краст. Вы можете называть меня просто адмирал. Жена французского посла вспыхнула от такой бесцеремонности. Полковник нахмурился. А доктор Лития Форрестер громко рассмеялась, потянувшись к руке адмирала, словно хотела опереться. Адмирал, поддавшись ее веселью, тоже хохотнул. – Адмирал, я так рада вас видеть! – В голосе доктора Литии Форрестер слышалась неподдельная искренность. – Можете называть меня Джимом, – совсем расшутился адмирал. – Только не дотрагивайтесь до меня! Лития Форрестер снова весело рассмеялась и на глазах у всех (многие делали вид, что не интересуются ею, и наблюдали исподтишка: мужчины уловили суровые послания в глазах своих жен) поцеловала адмирала в щеку. – Надеюсь, не об этом шла речь? – Нет, это разрешается, – радостно хмыкнул адмирал. – А вы, оказывается, уже знакомы?! – удивилась жена французского посла. – Нет, мы только что познакомились, – возразила доктор Форрестер. – Вот как?! – воскликнул полковник сэр Делси Рамсей-Пак. Через какое-то время все отметили, что любую тему разговора доктор Форрестер умело переводит на адмирала Краста. Первой, извинившись, отошла жена французского посла. Затем свернул свой флаг полковник. Он никогда не понимал, что сделало Америку процветающей, но если это «что-то» существует, то, несомненно, оно есть и у адмирала Краста, грубоватого вояки средних лет. Полковник присоединился к другой группе гостей. Сэр Делси Рамсей-Пак сложил оружие после того, как безуспешно попытался прервать монолог доктора Форрестер о трагической судьбе генерала Дорфуилла, побывавшего в ее медицинской клинике. Он был одним из тех пациентов, которые, по ее определению, страдают «синдромом власти». Они легко поддаются психологической корректировке, так как не больны в общепринятом значении этого слова, просто они нормально реагируют на не совсем нормальные стимуляторы. – Это напоминает профессиональные заболевания, – продолжала доктор Форрестер. – Взять хотя бы футболиста. Сам он здоров, ноги тоже в порядке. Но его постоянно преследуют коленные травмы. Спрашивается, почему? Потому что колени человека не рассчитаны выдерживать давление веса футболиста в двести пятьдесят фунтов, пробегающего сто ярдов за десять секунд, да еще при жутком нервном напряжении… – В Бирме мы обратили внимание на то, – попытался вступить в разговор сэр Делси Рамсей-Пак, – что солдаты, у которых… – Простите меня, полковник, – прервала его доктор Форрестер, – но людей, пробирающихся через джунгли, нельзя сравнивать с теми, в чьих руках ядерное оружие. Я считаю, что наша страна отличилась в высшей степени, не взорвав весь этот чертов мир. Я бы, например, не могла спать спокойно, если бы знала, что контроль за атомной энергией находится в руках подобных людей. Высказав все это, доктор Лития Форрестер вновь повернулась к адмиралу, который вырос в глазах окружающих еще на полтора дюйма, и продолжила историю о том, как она могла бы вылечить бедного генерала Дорфуилла, если бы у нее было достаточно времени. После такого афронта полковнику ничего не оставалось, как извиниться и отойти. Однако это не помешало ему заметить, что вскоре красавица попрощалась за руку с адмиралом и уехала. Атмосфера в гостиной заметно потеплела: женщины успокоились и оживились. Лития Форрестер вышла из здания посольства и, мельком взглянув на шофера, удобно устроилась на заднем сиденье «роллс-ройса». Покоя не давал один вопрос. Она обдумывала его всю дорогу: когда машина ехала по улицам Вашингтона, въезжала в Мэриленд, а потом на территорию научного Центра по изучению подсознания, петляла по длинной, более шести миль, дороге, ведущей к десятиэтажному зданию, затерявшемуся среди пышной зелени холмов. Лития продолжала размышлять над этим, поднимаясь в кабине лифта на свой десятый этаж… Войдя в круглую, богато обставленную комнату типа гостиной и убедившись, что никого нет, Лития Форрестер выскользнула из своего, черного шелкового панциря, и отбросила его в сторону. Вопрос, мучивший ее все это время, оставался пока без ответа, и это раздражало. Чушь какая-то! – недоумевала Лития Форрестер, уже в который раз прокручивая в голове факты и события последнего времени. Ее не волновала гибель генерала Дорфуилла. Это предусматривалось планом. – Кому нужно, чтобы такой болван вернулся на землю и стал блеять, пытаясь объяснить, зачем ему вздумалось бомбить Сан-Луис?.. Кловиса Портера тоже пришлось убрать. Кто знал, что он споткнется на этой программе? Допустим, он был банкиром… Но он был еще и республиканцем… к тому же из Айовы. В его задачу входило провести расследование, и никакой инициативы. Никакой! Но он стал копать слишком глубоко. Это-то его и погубило… Хуже с полковником войск специального назначения. Тут произошла досадная непоправимая ошибка. И беда не в том, что за нее пришлось заплатить слишком высокую цену, а в том, что попутно вскрылись ранее неизвестные обстоятельства… Лития Форрестер подошла к столу с мраморным верхом, достала из ящика записную книжку в желтом переплете и, соединяя точки, расположенные вдоль векторной стрелки, вычертила кривую фактов и событий. Получилось нечто вроде диаграммы. Первая точка – охранник телефонной компании, – решила она. – Он обнаружил специальную скрамблерную линию, идущую в санаторий Фолкрофт. Это – вторая точка… В тот день секретарь Кловиса Портера посетила Белый дом, и в тот же день скрамблерной линией воспользовался президент, а чуть позже по ней говорили о каком-то «особом человеке». Это – последняя точка. Но не слишком ли много совпадений для одного дня?.. – Лития Форрестер чувствовала, что ответ где-то рядом. – Особый человек… он находится в Майами-Бич… Сомнений нет, это особый специалист по расследованиям. Здесь доктор Лития Форрестер ошибалась. Осуществление программы шло полным ходом. Лишние глаза и уши могли помешать, поэтому было решено убрать «особого специалиста». И тут Лития Форрестер допустила первую оплошность, использовав в этом деликатном деле полковника войск специального назначения. Казалось, все логично. Полковнику требовалось восстановить уверенность в своем мужестве и силе… А тут такой случай! Огромных трудов стоило убедить его действовать не в одиночку, как Тарзан, а с подстраховкой хотя бы из двух спецназовцев. Лития Форрестер успешно справилась с этой задачей. И все-таки агент по имени Римо Дональдсон остался жив. Но почему? – в сотый раз спрашивала себя доктор Форрестер. – И как это полковник, опытный «коммандос», умудрился позволить убить себя? Правы были ее сотрудники, считавшие людей из войск специального назначения, разных там парашютистов-десантников, разведчиков-диверсантов и других, безмозглыми сорвиголовами и жалкими шутами, способными провалить серьезное дело. Дорфуилл или Кловис Портер выполнили бы это задание намного лучше, – с горечью подумала Лития Форрестер. – А число изувеченных и убитых тем временем растет… Что ж, мистер Дональдсон, вам предстоит встретиться с людьми, которые не проигрывают! – решительно тряхнула головой доктор Лития Форрестер и начертала над последней точкой диаграммы большую букву "X". Почувствовав некоторое облегчение, она взглянула на потемневшее небо, проглядывавшее сквозь прозрачный пластик потолка. Куполообразная крыша из искусственного стекла была последним достижением архитектуры. Сомневаться в его оригинальности не приходилось, ибо доктор Лития Форрестер сама была автором проекта. В ее практике неудачных работ не было.Глава пятая
Человек, обозначенный в диаграмме доктора Литии Форрестер последней точкой, находился в то время в аэропорту «Даллес» близ Вашингтона, где пытался безуспешно объяснить своему работодателю доктору Харолду Смиту, почему он намерен закончить свою деятельность. – Это совершенно особый случай, – не соглашался доктор Смит. – Возможно, такое бывает раз в жизни. С подобным делом мы никогда не сталкивались и, даст Бог, никогда не встретимся. Римо Уильямс, известный Литии Форрестер как Римо Дональдсон, решился на этот раз идти ва-банк. – Сморкайтесь через ухо! – сказал он фразу, позаимствованную у Чиуна. – Каждый раз, когда кто-нибудь теряет канцелярскую скрепку, я в пожарном порядке срываюсь и мчусь очертя голову на другой конец света. Вы не осознаете, – чтобы принести себя в состояние полной готовности, мне необходимо иметь две недели. Минимум! Вместо этого я мотаюсь, как… Римо отпил глоток воды и брезгливо отодвинул в сторону рис. То была имитация натурального неочищенного риса, рассчитанная на массового потребителя, которому было важно, чтобы при варке рисинки не склеивались одна с другой и сохраняли свежесть в течение одной минуты. Минуты вполне хватало! Такой рис по питательным качествам равнялся плевку. С неменьшей пользой можно было бы есть сахарную вату. Даже вода, которую Римо пил, только называлась водой, а на самом деле была коктейлем из химикатов. Пришла на память проскользнувшая где-то фраза: «Вода содержит все элементы, необходимые для питания, включая те, из которых состоит чау мейн – китайское рагу». Уроки старого Чиуна не прошли даром. Римо придавал воде особое значение. Он редко позволял себе расслабиться, опрокинуть рюмку-другую горячительного, запить кружкой пива и «закусить» все это ароматной сигаретой. – Что-то не так? – встревожился официант, заметив отставленный в сторону рис. – Нет-нет, с рисом все в порядке, – ответил за Римо доктор Смит. – Просто у некоторых людей весьма своеобразные вкусы. – Такие, как вкус к жизни, – буркнул Римо, наблюдая через окно за прилетающими и улетающими самолетами. Теперь его внимание привлек «Боинг-747», похожий на огромный опрокинутый отель, который завис над землей, решая, падать ему или нет. – В чем дело на это раз? – безучастно поинтересовался Римо, не отрывая взгляда от самолета. – Продается правительство Соединенных Штатов Америки, – прошептал, перегнувшись через стол, доктор Смит. – Эка невидаль! – Римо мрачно посмотрел на стоявший перед нимстакан с водой, перевел задумчивый взгляд на лоснившуюся румянцем свежую булочку и спросил: – Что тут нового? – Я имею в виду, что оно продается на мировых рынках как обычный товар, – уточнил доктор Смит. – Значит, теперь оно будет, наконец, международным? Хотя вот уже четверть века оно, собственно, таковым и является, – высказал свое мнение Римо. – Кто-то выставляет на продажу контроль за ключевыми министерствами в правительстве Соединенных Штатов Америки. Речь идет о министерствах обороны, национальной безопасности, финансов, разведывательных систем и других. На про-да-жу! – произнес по слогам доктор Смит. – Представляете? – Что тут сказать? Покупайте! – Будьте серьезнее, – не поддержал шутку доктор Смит. – А я совершенно серьезен, дорогой коллега. Мне совсем не до шуток, – вновь посуровел Римо. – Я серьезен, когда оставляю без головы какого-нибудь парня, о котором сроду не слыхивал. Я серьезен, когда решаю, в какую сторону кинется стоящий передо мной человек. Я серьезен сейчас, когда говорю, что все это не имеет ко мне никакого отношения, как, впрочем, никогда и не имело. Мы были глупцами, если думали иначе. Я долго размышлял, Смит, и, наконец, решился. Римо вновь отвернулся к окну, продолжая наблюдать за самолетами. – О'кей! – не стал спорить Смит. – Давайте выйдем отсюда. Я хочу кое о чем рассказать. – Если вы надеетесь устранить меня, не пытайтесь. Не сможете! – Я не так глуп, Римо, как вы думаете. Да и жить мне пока не надоело. – Ерунда! Вы ничем не связаны, поэтому готовы на все ради этой страны. Мне следовало бы убрать вас, а потом посмотреть, на какие спусковые крючки станут нажимать компьютеры Фолкрофта. – Оставьте, Римо! Я хочу рассказать вам о человеке по имени Кловис Портер. – Он что – проводник в вагоне? – усмехнулся Римо. – Вы, истинные американцы, любите придумывать имена со значением. – Может быть, вы тоже истинный американец? – Вряд ли, мне повезло бы больше. Кловис Портер? Я не стал бы рассказывать о Кловисе Портере даже вербовщику с кнутом. Кловис Портер?.. – Да, именно Кловис Портер, – вновь заговорил Смит. – А теперь послушайте. Но потребовалось какое-то время, пока они добрались на такси до города, после чего он смог подробно пересказать досье Кловиса Портера, не забыв сообщить, что сто лет назад семья Портеров разорилась. Они еще долго бродили по Вашингтону. – Кловис Портер израсходовал все свои деньги, чтобы выяснить тайну мировых аукционов. Как и многие другие американцы, он считал, что за Америку можно отдать не только состояние, но и жизнь. Продолжая беседовать, они пересекли незримую границу, отделяющую так называемый «черный» квартал от остального Вашингтона. Здешняя граница – понятие условное, но люди, живущие по обе ее стороны, свято соблюдают неписаные законы улицы. Квартал славился не столько обилием развалюх, сколько отсутствием белых, которые не могли ужиться с местным населением. Дважды в день линия границы менялась: к вечеру квартал как бы увеличивался, а к утру возвращался на прежние позиции. К белым относились по-разному, в основном настороженно, поэтому появление двух джентльменов, да еще в такой час могло сравниться лишь с сиянием полуденного солнца, лучи которого редко заглядывали сюда. Это событие не осталось без внимания. Шторки во многих окнах подозрительно шевелились. – Таким же идеалистом, как Портер, был еще Макклири. Вы помните его, Римо? – Да, очень хорошо помню, – Римо с силой пнул валявшуюся на дороге банку из-под пива. – Он тоже был уверен, что Америка стоит человеческой жизни, – продолжал Смит. – Моей, вашей, его собственной… – И где же этому конец? – Для Макклири? – переспросил Смит. – Когда вы убили его… Кстати, он знал, почему вам пришлось сделать это. Римо положил руку на плечо Смита, который удивленно взглянул на него: на морщинистом, усохшем лице доктора запечатлелась вся его жизнь, тоже сморщенная и иссохшая. В свое время Макклири завербовал молодого полицейского, но по иронии судьбы именно Римо в качестве первого задания поручили убить своего вербовщика. Тяжелораненный Макклири лежал в больнице, и Организация боялась, что под воздействием лекарств он может заговорить. – Я не убивал Макклири! – сказал Римо твердо. – Не убивал! Слышите? – Что это значит? – Только то, что я не смог убить его. Он умолял, чтобы я убил его, а я не смог. Понимаете? Он сделал это сам. – Не может быть! – Может! – жестко отрезал Римо. – Когда я прочитал об этом, подумал: «Что ж, первое задание выполнено. По глупости Макклири». – Я этого не знал, – задумчиво сказал Смит, и его голос дрогнул. – Ладно, что теперь говорить? С того самого дня все и началось: одно задание переходило в другое, другое – в третье и… конца-края нет. Благодаря усилиям Чиуна я начал думать, что в этом и есть мое главное предназначение. Потом стало еще проще: убить человека – все равно, что отметиться в журнале о приходе на работу. Вы когда-нибудь задумывались над тем, что я испытываю, когда убиваю людей? – Нет, – тихо сказал Смит. – Еще бы… Конечно, нет, черт побери! – вспылил Римо. – Половину времени я обдумываю, как сделать это с минимальными затратами энергии. А речь идет о живых людях! – Что вас тревожит? – Да я только об этом и твержу последние полчаса! – разозлился Римо. – Вы что, не слушаете меня?! – Ничего вы толком не говорите. И почему вдруг сейчас? – Вовсе не вдруг! Это долго копилось… – Вас тревожат ваши лица? – спросил Смит. – Вряд ли вы сможете понять меня, – вздохнул Римо. – В следующий раз, я обещаю, мы восстановим ваш первоначальный вид или близкий к нему, – сказал Смит. – Если не прикажете хирургу нечаянно ошибиться, – заметил Римо. – Я ведь теперь не только подозрителен для вас, но и опасен. Не так ли? – Я не сделаю этого. – Такую операцию я выдержал бы и без наркоза, – сказал Римо, с завистью взглянув на полчища насекомых, кружившихся под лампой уличного фонаря в безумном вихре жизни. – Не сомневаюсь. – Вероятно, Чиун выполнит ваше поручение, если вы захотите убрать меня? – Кто же еще? – На застывшем как маска лице доктора Смита не дрогнул ни один мускул. – Он ведь профессионал. – Именно! В большей степени, чем я. Смит повернул свой портфель замками к свету уличного фонаря, секунду поколдовал и открыл его. Римо, готовый к любым неожиданностям, внутренне напрягся. Однако на этот раз все было по-честному: Смит вынул из портфеля магнитофон. – Хочу, чтобы вы послушали эту запись, – сказал он и нажал кнопку. Говорил Кловис Портер. На одной из грязных улиц черного квартала в Вашингтоне, округ Колумбия, в свете уличных фонарей, окруженных полчищами насекомых, Римо услышал, как фермер из Айовы прощался со своей женой, единственной женщиной которую он любил; прощался потому, что еще больше любил свою страну. И Римо сдался: – О'кей, сукин вы сын! Но это в последний раз!Глава шестая
Удивительно, но факт. Волоките опротивело грабить. Поросенку и Костяшке надоело шататься по улицам. А Бум-Бум почувствовал тягу к работе – любой, только не руками. Сказать, что Бум-Бум или его приятели с работой были на «ты», значило обидеть их. Когда-то Волокита, Поросенок и Костяшка пробовали работать поденщиками в фирме «Ауто-Куики-Кар-Шайн», но так давно, что уже нельзя припомнить точно, правда это или нет. Теперь каждый из них получил право на пособие из фондов социального обеспечения, но особой радости от этого почему-то не было. Наверное, потому, что в палате неотложной помощи больницы Фероукс они чувствовали себя не в своей тарелке. Поросенок обвинял Волокиту в глупости и посылал то к одной, то к другой маме. Костяшка никого не обвинял, поскольку не успел разглядеть, как все произошло. Бум-Бум стонал, ругая неизвестно кого. Если бы нашелся человек, пожелавший узнать, что он там бормочет, то был бы обескуражен: Бум-Бум несправедливо обвинял свои руки в том, что они сильно болят. Кисти-то рук перемолоты, а запястья… сплошное кровавое месиво. Разве Волокита думал, что все так кончится? Начиналось так славно. Перед самым закрытием баров двое белых гусей одиноко стояли в центре квартала и проигрывали на магнитофоне голос какого-то кота, который забавно мурлыкал. Волокита, Поросенок, Костяшка и Бум-Бум привычно скучали, препираясь из-за того, где и чем можно поживиться в этот поздний час. И вдруг – удача: двое подгулявших Чарли, да который постарше и худой еще и с портфелем. Грех не воспользоваться случаем, и ребятки решили устроить театр. – Наше вам с кисточкой, господа хорошие, – раскланялся Волокита, изображая шута. Старый Чарли, мельком взглянув на появившихся из темноты чернокожих парней, продолжил разговор с пижоном помоложе. – Я говорю привет, братва! – начал заводиться Волокита. – Здорово, мужики! – присоединились к нему Бум-бум, Костяшка и Поросенок. – Добрый вечер, – ответил тощий гусь с портфелем. При этом на лице его не было ни удивления, ни испуга, ни даже волнения. – Монеты есть? – набычился Волокита. – А банан пососать не хочешь? – спросил гусь помоложе. – Чего-чего? – Сказал, чтобы ты шел сосать бананы. Здесь не подают. – Хо! Да ты никак грубишь! – искренне удивился Волокита. – Хоть знаешь, где ты есть-то? – Уж не в зоопарке ли среди обезьян? – А за это ты схлопочешь, Чарли. Будешь кровавыми слюнями харкать! – Послушайте, молодые люди, – заговорил тот, который постарше и с портфелем. – Мы не хотим неприятностей. Идите своей дорогой, и мы вас не тронем. От такой наглости со стороны Чарли Поросенок расхохотался, Костяшка ухмыльнулся, обнажив желтые от курева зубы, а Волокита как-то странно хихикнул. Зато Бум-Бум повел себя с достоинством. Он вытащил небольшой пистолет, блеснувший в свете уличного фонаря. – Я как вижу такого гуся убиваю сразу, – процедил сквозь зубы Бум-Бум. – Он очень испорченный мальчик, – доверительно сказал Волокита, обращаясь к обоим Чарли. – О-о-очень! – Таких уничтожал бы в зародыше! – прохрипел Бум-Бум. – И с тобой цацкаться не буду! – Давай, братва, кончать с ними! Но белые никак не прореагировали на угрозы, будто здесь не было ни Волокиты, ни Поросенка, ни Костяшки, ни даже Бум-Бума с пистолетом. – О'кей, договорились, – сказал тот, что помоложе. – Генерал будет первым сегодня вечером. Остальное уточним утром. И пока я еще не в форме, возьму с собой Чиуна. – Не возражаю, – кивнул тощий. – Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему так важно наше участие в этом деле? Все остальные известны, поэтому под подозрением. – У меня плохие новости, сэр, – вновь заговорил молодой Чарли. Бум-Бум взглянул на Волокиту и недоуменно пожал плечами, а Костяшка и Поросенок, не сговариваясь, покрутили пальцами у висков, показывая, что у белых гусей крыша поехала. А как это объяснить иначе? В самом центре черного квартала в Вашингтоне четыре здоровенных негра, вооруженных пистолетом, угрожают двум белым замухрышкам, а те вместо того, чтобы кричать, бежать или молить о пощаде, знай себе беседуют, как расстроить одно дело да как организовать другое, будто их жизнь не висит на волоске. – И что это за новости? – спросил тощий. – Кто-то интересуется нашими делами, а может быть, кое-что уже знает, – сказал тот, который помоложе. – В Майами на меня напали. Думаю, что нашу линию прослушивают и… – Есть только один человек, который… – Верно! – согласился молодой Чарли. – Боже мой! – воскликнул тощий. – Надеюсь, это не то, о чем я только что подумал. Пробормотав какое-то ругательство, Бум-Бум направил пистолет в лицо гуся помоложе: – Ты тут плетешь всякое, чего я не секу. Я вас граблю, ясно? – И сколько вы бы хотели? – в голосе молодого гуся прозвучала снисходительная жалость. Это не понравилось Бум-Буму. – А сколько у тебя есть? – спросил он грубо. – Я дам вам, парни, по сто долларов каждому. Идет? – Пятьдесят! – твердо сказал старый гусь с портфелем. – Да пусть будет сто, – настаивал молодой шизик. – Сегодня на пятьдесят не больно-то разгуляешься. – Сотня здесь, сотня там – вот и набегают суммы. Дайте им по семьдесят пять и ни цента больше. – О'кей! Пусть будет по семьдесят пять. Бум-Бум кожей почувствовал, как из его рук уплывают еще не полученные, но уже мысленно потраченные денежки, и распсиховался: – Могу я помешать вашей чертовски интересной беседе? – ехидно заметил он, энергично размахивая пистолетом. – Это – мое ограбление, и только я один решаю, сколько мне получать! – Семьдесят пять долларов тебя устроят? – спросил молодой белый. – Нет! – Никогда! – дружно заорали Поросенок и Костяшка. – Мы хотим все! Все, что у вас есть… И портфель тоже! – Ну, тогда извините, ребята, – мягко сказал белый помоложе. Остальное произошло так быстро, что поначалу никто ничего толком не понял. Бум-Бум дико взвыл и, подпрыгивая, затряс руками, перебитые кисти которых беспомощно болтались на каких-то эластичных веревочках, похожих на резинки. Поросенок и Костяшка с переломанными ногами бездыханно лежали на земле. Волокита смутно помнил, как в ночном уличном свете сверкнула белая рука и… Очнулся он только в отделении неотложной помощи.Глава седьмая
Миссис Уитерс сообщила полиции не все. – Да, я проснулась ночью и увидела мужа в постели мертвым. А вместо лица… Это было ужасное зрелище!.. Нет, я ничего не слышала. Ничего! Я спала… – Вы хотите сказать, мадам, что кто-то убил и изуродовал вашего мужа, спавшего рядом с вами, а вы абсолютно ничего не слышали? – переспросил полицейский. Сыщик раздражал ее. Рассевшись в своем 75-долларовом костюме на ее 1800-долларовом кожаном диване, он не имел права так грубо, так неуважительно разговаривать с ней, делая пометки в потертом блокноте. Всего лишь сержант, а то и меньше, и туда же! – подумала она с неприязнью, а вслух спросила: – Вашему полковнику известно, что вы так разговариваете с людьми? – Я полицейский, мадам, а не солдат! – А вот генерал Уитерс был солдатом! – холодно заметила миссис Уитерс. В спешке она набросила на себя что-то розовое и прозрачное и теперь жалела: надо было надеть что-нибудь поплотнее. Например, костюм. И беседовать на веранде, а не здесь. Ей все больше не нравился этот сержант, который вел себя так развязно. Какое неуважение к памяти покойного генерала Уитерса! Санитары вывезли на каталке тело генерала через гостиную. Белая простыня закрывала то, что осталось от его головы. – Мадам, мы хороши сознаем, что ваш муж был солдатом, – сказал полицейский. – Но сейчас речь о другом. – Да, но в вашем голосе слышится неуважение, сержант, а в поведении нет и намека на субординацию, – возразила миссис Уитерс. – Я еще раз повторяю, мадам, что я полицейский, а не солдат. – Это бросается в глаза! – Мадам, вы были единственным человеком, находившимся в этот трагический момент рядом с генералом. Боюсь, что это ставит вас под подозрение. – Не говорите ерунды, сержант! Генерал Уитерс был четырехзвездным генералом и первым кандидатом на получение пятой звезды. Для чего же мне его убивать? – Звезды и звания – не единственное, что связывает людей, мадам. Особенно мужчину и женщину. – Вы не солдат! – Вы уверены, что ничего не слышали? – Уверена! – отрезала миссис Уитерс, запахивая поплотнее розовый ночной халатик. Бесспорно, она была привлекательна, женщина на пороге увядания, когда огонь последних желаний испепеляет тело, не предназначенное более для продолжения рода. У миссис Уитерс действительно был секрет, которым она не захотела делиться. Слушая неряшливого капрала или как он там себя называет, она вспоминала те удивительные бархатные руки. Ее разбудил легкий шум. Миссис Уитерс повернулась на другой бок, но глаза открыть не успела: чьи-то восхитительные трепетные руки коснулись кончиками пальцев ее век, а затем скользнули по телу, будя в каждой его клеточке самые затаенные чувства. Она проснулась от желания, страстного, требовательного, все поглощающего. А потом… потом пришло исполнение, о котором она не мечтала в самых смелых снах. «О-о, Ванс! Ванс!» – стонала она в экстазе. Восхитительные руки продолжали ласкать ее тело и после, касаясь самых укромных его уголков, а потом легким пухом опустились на веки, не давая глазам открыться. В этом блаженном состоянии миссис Уитерс вновь заснула и проснулась только тогда, когда почувствовала что-то мокрое на своем плече. Повернувшись к мужу, она не поверила своим глазам. Кругом была кровь, а голова Ванса, его лицо… О, ужас! – Нет! Нет! – только и смогла вымолвить миссис Уитерс. Потом она позвонила в полицию и теперь сидела потрясенная, но… не очень. Хотя Ванс, конечно, был достоин пятой звезды. Умереть накануне своего триумфа! Нет, она искренне сожалела о смерти мужа. – Я должен спросить вас, миссис Уитерс, еще раз. Как могло случиться, что голова вашего супруга буквально отделена от туловища, а вы ничего не слышали? Даже вскрика? В это трудно поверить. – Я не слышала ничего. Нельзя слышать, как двигаются руки. – Руки?! Откуда вы знаете, что это были руки? Да-а, я допустила промах, – отметила она про себя. – Надеюсь, леди не думает, что мы готовы поверить, будто такое можно сделать руками? – не отставал полицейский. Миссис Уитерс пожала плечами. Все-таки до чего же глупы эти солдафоны.Глава восьмая
Должность секретаря по особым поручениям в старинном банкирском доме Рапфенбергов имела определенные преимущества: хорошее жалование и частые разъезды, а кроме того ощущение приподнятого настроения и причастности к особо важным делам. Что может быть приятнее для двадцатичетырехлетней американки, приехавшей в Цюрих кататься на лыжах? – подумала Эйлин Хамблин, пытаясь убедить себя в том, что последние три месяца оказались не такими уж пропащими, хотя, конечно, лучше бы куда-нибудь поехать. Можно догадаться, что главной причиной огорчений молодой американки стал сидячий образ жизни. В течение последних трех месяцев, пока господин Амадеус Рентцель выполнял какую-то важную работу, она вынуждена была сидеть за этим противным столом. Впервые в ее душу закралось подозрение, что банковское дело может быть не просто скучным, а очень скучным. Да, от такой работы, – совсем не по-швейцарски думала она, – задница ноет. Если бы она была секретарем, который заинтересован в делах фирмы, то могла бы попытаться узнать что-нибудь о банковском деле, финансах и монетарной политике, а, значит, и разделить волнение тех, кто связывает с этим всю свою жизнь. Для Эйлин Хамблин золото было только золотом, а серебро только серебром, из которых делают ювелирные изделия, порой довольно милые. А вот деньгами платят за жилье, покупки в магазинах, и ей никогда не приходило в голову, что между этими бумажками и горой золота, упрятанной в каком-нибудь форте, существуют прямые причинно-следственные связи. Господин Рентцель попытался однажды попроще объяснить ей суть банковского дела, но, поняв, что это абсолютно бесполезно, бросил. За последние три месяца он сильно изменился, стал совсем другим: сутками сидел за рабочим столом, изучая сводные отчеты о состоянии наличности и резервов, движении золота в стране и за рубежом. Эйлин Хамблин хорошо помнила день, который перевернул всю ее так хорошо наладившуюся жизнь. Помнится, господин Амадеус Рентцель выскочил из своего кабинета и взволнованно воскликнул: – Запасы золота на Нью-Йоркской фондовой бирже сокращаются! – Вот и хорошо! – брякнула она не подумав. – Хорошо?! – вытаращил он глаза. – Да как ты такое говоришь?! Ужасно! Все ужасно! – А мы можем что-нибудь сделать? – Абсолютно ничего, черт побери! – бросил он, скрываясь за дверью своего кабинета. С того самого дня и до сих пор ее каждодневным делом стало составление списка цен на золото на крупнейших фондовых биржах мира. За последний месяц они сильно выросли, и пропорционально их росту улучшалось настроение мистера Рентцеля. Неожиданно он стал чрезвычайно популярным. Раньше, чтобы увидеться с клиентами, они с Эйлин Хамблин ездили по всему свету, а теперь клиенты сами приезжают к нему. Целый месяц люди. Просто Организация Объединенных Наций. Соседи, гости с Востока, даже русские… А на днях его посетил человек, на визитной карточке которого напечатаны всего два слова: «Мистер Джоунс». Встречая его, Эйлин Хамблин позволила себе сдержанно улыбнуться. Человек говорил с акцентом Людвига фон Дрейка, из чего она сделала вывод, что он такой же мистер Джоунс, как она Жаклин Онассис. В данную минуту мистер Джоунс беседовал с мистером Рентцелем в его кабинете, нервно постукивая кончиками пальцев по замкам черного кожаного кейса, пристегнутого к руке старомодным наручником. – Я рад, что ваша страна решила участвовать в торгах на аукционе, – сказал хозяин кабинета, обращаясь к гостю. Рентцель был высокий подтянутый мужчина с гладко зачесанными светло-русыми волосами и выглядел моложе своих пятидесяти. На нем была добротная одежда несколько устаревшего фасона, но не потому, что он не знал в этом толка, а из убеждения, что солидный банкир должен одеваться именно так. Его собеседник, представившийся мистером Джоунсом, был полной противоположностью: тучный, лысоватый, маленького роста и в роговых очках с толстыми стеклами. Он молча и без особого интереса рассматривал мистера Рентцеля – так в вагонах метро читают расклеенные по стенам рекламы. – По-моему, демонстрация бомбардировки Сан-Луиса произвела большое впечатление, не так ли? – спросил господин Рентцель. Джоунс пробормотал что-то утвердительное и снова надолго замолчал. – Деньги у меня, – выдавил он наконец. – В долларах? – Да. – Надеюсь, с правилами вы знакомы? – Напомните, пожалуйста, – Джоунс потянулся за ручкой к внутреннему карману мешком сидевшего на нем толстого синего пиджака. – Пожалуйста, никаких записей! – предупредил Рентцель, сопроводив слова выразительным жестом из арсенала уличных регулировщиков. Рука Джоунса медленно возвратилась назад. Рентцель обошел стол орехового дерева, сел в свое кресло напротив Джоунса и начал объяснять: – Ваши два миллиарда долларов будут храниться у меня как залог серьезных намерений со стороны вашей страны. Торги начнутся через семь дней в нью-йоркском бюро Виллбрукского союза. – Никогда о таком не слышал, – прервал его Джоунс. – В этом их сила, мистер Джоунс, – улыбнулся Рентцель. – Они банкиры, а не агенты по связям с населением, нм лишняя реклама ни к чему. Во всяком случае, торги на аукционе буду вести я сам. Каждая из стран-участниц имеет право назначить любую цену, но только один-единственный раз. Минимальная цена – один миллиард долларов. Золотом. Побеждает назначивший наивысшую сверх одного миллиарда… – Миллиард – внушительная сумма, – опять заговорил Джоунс. – Но и товар внушительный, – вновь улыбнулся Рентцель. – Контроль над правительством сверхдержавы дорогого стоит. Да, вам следует знать о конкурентах, – продолжал Рентцель. – Наряду с вашей страной в аукционе примут участие Россия, Китай, Италия, Франция, Великобритания… Ну и Швейцария, конечно. – Вы, швейцарцы, всегда любили острые ощущения, – усмехнулся Джоунс. – А вас, немцев, всегда завораживала возможность контролировать других, – не остался в долгу Рентцель. – Да, чуть не забыл. Предлагаемые цены сдаются в письменном виде в запечатанных конвертах. Проигравшим возвращаются их залоговые суммы. А сейчас я выпишу вам квитанцию о принятых на хранение деньгах. – Должно быть, интересно чувствовать себя продавцом правительства, – сказал Джоунс задумчиво. – Казалось бы, единственным человеком, который видится в этой роли, мог стать сам президент, – добавил он. – Разве так уж важно, кто этим занимается? – пожал плечами Рентцель. – Пока это делает мой клиент. Инцидент с атомной бомбой продемонстрировал его безграничные возможности. Завтра будет организован еще один случай. На этот раз он коснется ЦРУ. Когда вы о нем услышите – сразу обо всем догадаетесь. А если вы победите на аукционе, власть над такого рода акциями перейдет в ваши руки. – И все-таки целый миллиард долларов золотом! – продолжал Джоунс. – Сколько же золота потребуется? – Около тысячи тонн, – сказал Рентцель уверенно и тут же успокоил гостя: – В Швейцарии прекрасные возможности для хранения золота. Да и наш клиент нам доверяет. – Мы, возможно, не будем участвовать в аукционе, – мрачно сказал Джоунс скорее из неприязни к человеку, у которого есть ответы на все вопросы. – Весьма сожалею, но вы много потеряете, – сказал Рентцель. – Другие страны готовятся. Посмотрите, как бешено растут цены на акции золотодобывающих компаний. Джоунс был уверен, что его собеседник прекрасно информирован о «золотой лихорадке» на фондовой бирже Германии. Германия накапливает золото для участия в аукционе. – Ладно, посмотрим, – сказал Джоунс без энтузиазма и, щелкнув замком наручников, положил кейс на стол перед Рентцелем. – Будете считать? – Нет! Не вижу необходимости, – заверил Рентцель. – В таких делах накладок не бывает. Он встал и попрощался за руку с мистером Джоунсом, который быстро вышел из кабинета. Рентцель открыл оставленный гостем кейс и с профессиональным равнодушием осмотрел аккуратные пачки тысячедолларовых купюр. Два миллиарда. Даже не потрудившись закрыть кейс и убрать его со стола, банкир вышел в приемную. Джоунса уже не было, а секретарь красила лаком ногти. Она подняла глаза и с разочарованием выслушала слова банкира: – Обратите внимание на цены акций золотодобывающих компаний в Париже и Лондоне, – а потом, усмехнувшись, добавил: – И закажите билеты на воскресный вечерний рейс до Нью-Йорка. К сожалению, он слишком быстро исчез за дверью кабинета, а то увидел бы сияющую улыбку на лице Эйлин Хамблин. Нью-Йорк! Вот здорово! – ликовала она. – Банковское дело имеет и приятные стороны! Рентцель тоже улыбался в эту минуту. Инцидент с ЦРУ принесет свои плоды, – радостно потирал он руки. – После него все страны выстроятся в очередь на аукцион.Глава девятая
– Добрый вечер, Бертон! – пропела доктор Лития Форрестер. В дверях стоял атлетически сложенный, сильно загоревший мужчина в сандалиях на босу ногу, домашних брюках и рубашке с распахнутым воротом, открывавшим густо заросшую грудь. Глядя на него, не сразу скажешь, что этот человек лечится от нервного потрясения. Брови Бертона Баррета медленно сошлись на переносице, а два темных мешка под водянисто-голубыми глазами красноречиво свидетельствовали о жертвах, приносимых на алтарь душевных мук. – О-о! Да-да! Добрый вечер! – дотронулся он до виска. – Может, войдете, Бертон? – Конечно, для этого, собственно, я и пришел, доктор Форрестер. Иначе зачем? Доктор Форрестер приветливо улыбнулась и плотно закрыла дверь за Бертоном Барретом, начальником одного из оперативных отделов Центрального разведывательного управления. Баррет восстанавливал силы в ее клинике после сильного нервного срыва, который он объяснял просиживанием штанов впустую. Пятнадцать лет одно и то же: бесконечная череда докладов и сообщений непонятно о чем, неизвестно кому, от кого и зачем… Было отчего загрустить и сломаться! Теперь вот его ремонтировали. Очень нужный человек, поэтому пациент «номер один». – Не хотите присесть, Бертон? – Нет, доктор Форрестер, спасибо! Мне больше нравится стоять на голове. Лития Форрестер сидела за столом, скрестив ноги. Бертон Баррет, не глядя на доктора Форрестер, плюхнулся на кожаный диван и уставился в небо. Он смотрел и ничего не видел: ни звезд, ни бликов на пластиковом потолке. Это называлось «сосредоточенным невидением» объекта. Но больше всего Бертон Баррет не хотел видеть Литию Форрестер. – Да, именно на голове! – повторил он капризно. – Вам ведь абсолютно все равно, не так ли? – Сегодня, Бертон, вы ведете себя особенно враждебно. Есть причины? – Нет, все как обычно. – Может быть, вы чем-то озабочены? – Озабочен? – удивился Бертон. – Конечно, нет. Я – Бертон Баррет с Главной улицы, истинный американец. – Я богат и красив, у меня не может быть никаких забот. Я никому не симпатизирую, никого не люблю. Мои особенности – сила, алчность и, конечно, самоконтроль. – Бертон Баррет нервно забарабанил пальцами по коже дивана и что-то тихо запел. – Заботы? – повторил он тоскливо. – Нет у меня никаких забот. У Бертона Баррета нет друзей, ему не нужны друзья. Озабоченный Бертон Баррет работает в ЦРУ. Здесь есть сексуальный оттенок, правда? – Ничего тут нет сексуального, Бертон, и мы это знаем: вы и я. – Такая уж у меня сексуальная работа, что потребовались недели для ухода со службы и уговоров, чтобы получить отпуск для лечения в этой клинике. – Что тут странного? В вашей организации особые порядки. – Вы когда-нибудь обсуждали с агентом ФБР ваши личные проблемы? Точнее, с одним из агентов по имени Беннон, причем несколько часов подряд? А каково ждать, пока он оформит все документы и порекомендует психолога?! Должен заметить, – продолжал Бертон Баррет, – что агент Беннон – явление особенное. А может, я отношусь к этому ирландцу предвзято? Я стал забывать, кого дозволено осуждать, а кого – нет. Все так быстро меняется. – Но вы не говорите главного, Бертон. Что вас беспокоит? – Я ведь сегодня последний день, как вы знаете. – Да, знаю, – кивнула доктор Форрестер. – Меня не вылечили. – Смотря что понимать под словом «вылечить». Это слишком широкое понятие. – Спасибо, утешили. – У вас будет возможность регулярно возвращаться сюда. Раз в неделю – обязательно. – Одного раза мало, доктор. – Это лучше, чем ничего. Мы обязаны исходить из реальных возможностей. – О, Лития! – не выдержал Бертон Баррет. – Вы мне нужны, черт побери! Этим все сказано. Не пытайтесь меня убедить, что мне больше нужен терапевт Фильбенштейн. – Давайте обсудим ваши пристрастия. Доктор Фильбенштейн – мужчина, я – женщина, а вы, как известно, человек гетеросексуальной ориентации. – Да вы не просто женщина, а умопомрачительная женщина. Лития, я думаю о вас, я мечтаю обладать вами. Вы знаете об этом? – Сначала поговорим о другом. Когда впервые вы испытали чувство страдания от того, что ваши желания не удовлетворены? Бертон Баррет лег на спину, вытянувшись вдоль дивана, и закрыл глаза. Он вспомнил няню, мать, отца… свою красную коляску. Ему она очень нравилась. Отличная была коляска. Ее можно было сильно разогнать, толкнув ногой, или загнать в толстые, как тумбы, ноги служанки. Ее звали Фло. Она при этом визжала и кричала. Бертону строго-настрого запретили въезжать коляской в служанку, но он повторил шутку вновь. Тогда его строго предупредили и пообещали, если это еще раз повторится, отобрать коляску. Повторилось, и коляску отобрали. Бертон плакал, отказывался есть обед и снова обещал, умолял, что никогда-никогда не будет пускать коляску в ноги служанки. Ему поверили и вернули коляску, но ненадолго: не прошло и часа, как он вновь таранил служанку. Она испугалась, заорала, стукнула его и была уволена. Он страдал, но коляску больше не просил: знал, что не отдадут. – Почему вы повторяли со служанкой эту в общем-то жестокую шутку? – спросила Лития Форрестер. – Не знаю, доктор. А почему люди поднимаются в горы? Служанка все время была рядом. Впрочем, какое отношение имеет коляска из моего детства к тому, что происходит сегодня? Завтра я возвращаюсь в свой поганый город, поганый кабинет, чтобы продолжать делать поганую работу, черт побери! Вы нужны мне, Лития! Без ума от вас – вот в чем проблема. – По какой причине, вы можете объяснить? – спросила Лития Форрестер. – Вы, Лития, самая красивая женщина на свете. – А ваша мать? Разве она не была красивой? – Нет. Это была просто моя мать. – Одно другому не мешает. Она могла быть красивой. – В нашей семье, так уж сложилось, мужчины женятся на некрасивых женщинах. И я не исключение. Если бы не роман с художницей из Нью-Йорка, я бы, наверное, просто свихнулся. – Скажите, Бертон, если бы вы оказались в постели со мной, это помогло бы вам разрешить ваши проблемы? – Вы это всерьез?! – вскричал Бертон, вскакивая с дивана будто его кнутом огрели. Лития Форрестер загадочно улыбнулась, губы ее увлажнились. – А вам как кажется? – спросила она с легкой хрипотцой. – Шучу я или нет? – Не знаю… – смешался Бертон. – Вы же сами сказали… – Но я ведь только спросила, поможет ли вам это. – Да, конечно! – обрадовался он и, как ей показалось, достаточно искренне. – Значит, мы сможем заняться… – Я не говорила этого, – прервала его буйные фантазии Лития Форрестер. – Проклятие! Ну почему, почему, Лития, вы всегда даете эти дурацкие уклончивые ответы? – начал терять терпение Бертон Баррет. – Если бы кто-нибудь другой и в другом месте попытался разыграть меня, ему бы не поздоровилось. Я бы дал по роже! Серьезно говорю! Прямо по роже! А что касается моих агрессивных поступков, то в гробу я их видел! Лучше разберитесь вот с этим! – И глава оперативного отдела одной из самых мощных разведок мира расстегнул молнию на брюках. – Я собираюсь, но не сейчас. – Поведение Бертона Баррета, казалось, ничуть не смутило Литию Форрестер. – Я вам это твердо обещаю! Но сначала вам тоже придется кое-что сделать. Бертон Баррет смущенно замигал, заискивающе улыбнулся и, волнуясь и стыдясь, застегнул ширинку. – Можно было оставить так, Бертон, – заметила Лития Форрестер без тени иронии. – Но мы займемся этим позже. А теперь давайте немножко выпьем и вместе напоем одну нехитрую мелодию. Я начну, а вы мне поможете. – Все это как-то глупо выглядит, – растерялся Бертон. – Таковы мои условия, дорогой. Если вы действительно собираетесь переспать со мной, вам придется их выполнить. – Что это за мелодия? – спросил Бертон Баррет, беря, как говорится, быка за рога. – Очень простая. Вот послушайте: та-та-та-та-там-та-там-там-та-та-та-та-там-там… – Э-э, постойте. Кажется я знаю. Это из фильма… – Абсолютно верно! А теперь давайте споем вместе. – Лития Форрестер встала из-за стола и направилась к дивану, на котором во всю длину разлегся Бертон Баррет. Он все еще напевал этот незатейливый мотив, когда во второй половине следующего дня входил в вашингтонское здание национального пресс-клуба. Вспрыгнув на сцену, он предупредил собравшихся журналистов, что намерен сделать важное заявление. После этого сообщил, что в Южной Америке на правительство Соединенных Штатов Америки работают семь бывших нацистов, оплачиваемых ЦРУ. Назвал их нынешние имена и точные домашние адреса с телефонами, а также их истинные имена, по которым этих нацистов вот уже много лет разыскивают израильтяне. Он пообещал в самое ближайшее время предоставить прессе фотодокументы. Бертон Баррет назвал также имена четырех тайных агентов на Кубе. И дабы убедить газетчиков, что он из тех, кто располагает подлинной информацией, бросил служебный значок репортеру из «Вашингтон Пост», сидевшему в первом ряду. – Почему вы все это рассказываете? – спросил его один из журналистов. – Вам приказали? – А почему человек вообще что-то делает? – ответил Бертон Баррет. – Мне просто захотелось. Вот и все! Кстати, все сказанное мной, вы можете легко проверить. Ручаюсь, это правда! Действуйте, господа! А мне нужно побыстрее исчезнуть – с минуты на минуту за мной придут. Он спрыгнул со сцены и не спеша прошагал через весь зал, игнорируя вопросы журналистов и не переставая что-то напевать. Бертон Баррет не ошибался. Люди из ЦРУ сразу же кинулись по его следам. Однако не нашли его ни в рабочем кабинете в Лэнгли, ни в маленькой квартирке в Вашингтоне, ни в Центре по изучению подсознания. Когда стемнело, Бертон Баррет появился в одном из читальных залов главного здания вашингтонской публичной библиотеки. Перед этим он купил несколько кожаных шнурков для обуви и связал их в длинный прочный жгут. Затем в туалетной комнате он размочил его в горячей воде и плотно намотал вокруг шеи. Через несколько минут размякшая кожа начала высыхать и сжиматься, все глубже и глубже врезаясь в горло. Свидетели рассказывали позже, что он не выглядел обеспокоенным и, чуть слышно напевая, листал большую иллюстрированную книжку про Мэри Поппинс. А потом, ближе к пяти вечера, повалился головой на стол, захрипел и умер. Самоудушение Бертона Баррета приобрело широкую огласку. Его прокомментировали на первых полосах все газеты мира. Правительство Соединенных Штатов получило жесткие ноты протеста как от Израиля, так и от латиноамериканской страны, которая приютила бывших нацистов. Четверых американских агентов на Кубе на следующий день нашли убитыми. В Цюрихе швейцарский банкир из Дома Рапфенбергов получил сообщение, что Франция проявляет серьезный интерес к торгам на аукционе. Данные о Бертоне Баррете были заложены в компьютеры штаб-квартиры КЮРЕ в Фолкрофте для анализа и сопоставления с информацией о Кловисе Портере и генерале Дорфуилле. Заключение гласило: «Проверить Центр по изучению подсознания как возможное связующее звено». Люди, которые хотели бы разрушить Америку, приоткрыли дверь. Значит, в нее войдет Дестроер-Разрушитель.Глава десятая
В дверь постучали, когда Римо собирался звонить Смиту. Он положил трубку и хотел было крикнуть «Входите, открыто!», как дверь широко распахнулась и на пороге появился Чиун. За ним двое посыльных тащили три огромных сундука. Чиун мог путешествовать целый год с одним только конвертом в кармане, раз того требовали обстоятельства, но если они изменялись к лучшему, загружал своими вещами два багажных вагона. Когда Римо позвонил в Майами и попросил Чиуна приехать, тот ограничился тремя сундуками. И только-то. Чиун выехал сразу, как только закончилась мыльная опера, не став просматривать свои видеозаписи с параллельных телепрограмм. «Отложу до Вашингтона,» – коротко сказал он Римо, который понимал, какую жертву ему приносят. Из-за американской глупости, как выражался Чиун, все лучшие телешоу шли по разным программам в одно время, дабы невозможно было посмотреть их все. Чтобы компенсировать такие потери из-за бестолковости телевизионщиков, Чиун включал два видеомагнитофона и, когда смотрел фильм о докторе Лоуренсе Уолтерсе, психиатре, они записывали с других программ «Кромку утренней зари» и «Пока Земля вертится». Чиун разрешил посыльным первыми войти в комнаты, где жил Римо. Пока вносили вещи, Римо засунул руку в карман и достал две долларовые бумажки. Чиун никогда не давал чаевых, считая «перенос тяжестей» гостиничной услугой, которую не следует выделять из числа прочих. Вместо чаевых он классифицировал посыльных по итогам их работы словами; «непригоден», «пригоден» и «хорошо». За свою жизнь он выставил только однажды оценку хорошо и бессчетное количество «непригоден». На этот раз все обошлось, посыльные получили оценку «пригоден» и с удивлением уставились на тщедушного старика. Но Римо сунул им по доллару, и они, кланяясь чуть не до полу, удалились. – Бросаешь деньги здесь, бросаешь деньги там… тратишь, тратишь, тратишь, пока не окажешься в нищете. Ты, Римо, – истинный американец. – В слабом голосе звучало осуждение. Слова «истинный американец» да еще «белый человек» были самыми оскорбительными в лексиконе Чиуна. Когда Римо только начинал учиться основам боевого искусства, которого не знал до этого никто за пределами корейской деревни Синанджу, где родился и вырос Чиун, ему была доверена тайна о возникновении и мира, и населяющих его народов. Римо хорошо помнил эту историю. – Когда Бог решил создать человека, – тихо говорил Чиун, – то взял кусок глины и положил его в печь. Через какое-то время вынул и сказал. «Эта глина никуда не годится. Я создал белого человека». Потом Бог взял другой кусок глины и вновь положил в печь. Но чтобы исправить ошибку, решил подержать его подольше. Через какое-то время вынул его, рассмотрел и сказал: «О, я ошибся опять. Я передержал глину в печи. Я создал черного человека». После этого он долго выбирал новый кусок, делал это заботливо и с любовью. Наконец выбрал самый лучший и положил в печь. Через какое-то время вынул глину и сказал: «Это именно то, чего я хотел. Я создал желтого человека». От радости за успех Бог дал ему разум. Китайцам он дал похоть и бесчестность. Японцам – высокомерие и жадность. А корейцам – храбрость, честность, организованность, великодушие и мудрость. Получилось слишком много добродетелей. И тогда Бог сказал: «Я дам им еще бедность и завоевателей, что немного уравняет их с другими народами. Они воистину совершенные люди, я очень доволен своей работой». Так сказал Господь! В то время Римо еще не совсем оправился от казни на электрическом стуле и слушал вполуха, но суть урока уловил. – Ты ведь кореец, правда? – спросил он Чиуна. – Да, – улыбнулся Чиун. – Как ты узнал об этом? – Догадался. Урок истории повторялся потом в самых разных вариантах много раз. Однажды, когда Римо безукоризненно выполнил одно особенно трудное упражнение, Чиун забылся и похвалил его: «Отлично!» – Ты сказал «отлично», папочка?! – спросил приятно удивленный Римо. – Да, для белого человека, – уточнил Чиун, – а для корейца «хорошо». – Дьявол! – воскликнул тогда Римо. – Я же знаю, что смогу победить, пожалуй, любого корейца… Любого, кроме тебя, учитель. – Сколько же корейцев знаешь ты, о, громко кричащий американский белый человек? – спросил Чиун тихо, и его глаза превратились в янтарные щелки. – Ну, только тебя. – И ты можешь победить меня? – Тебя, наверное, нет. – Наверное? Почему бы не попробовать? – Не хочу. – Ты что, боишься сделать мне больно? – Высморкайся через уши! – Вот вам образчик чисто американской логики, – произнес тогда Чиун. – Он, видите ли, уверен, что может победить любого корейца, кроме одного, хотя в глаза только этого одного и видел. А в благодарность за усилия сделать хоть что-то из него, куска недопеченной глины, слышишь разные гадости. Какая неблагодарность! – Прости меня, папочка. – Чтобы не просить прощения после – лучше просить его до! Тогда ты будешь человеком, который использует свой разум, чтобы строить дорогу, а не ремонтировать ее. Римо низко поклонился учителю, а тот сказал: – Ты можешь победить любого корейца, кроме, разве, одного. – Спасибо, папочка! – За что ты благодаришь меня? Я говорил о своем мастерстве. Оно действительно так велико, что я могу поделиться им даже с белым человеком. Я принимаю твое восхищение, но не твою благодарность. – Я всегда восхищался тобой, папочка. Чиун тогда впервые поклонился ему не как учитель ученику, а как равный равному. Римо никогда не говорил Чиуну, что знает об истинном его отношении к нему, «белому ученику». Однажды Чиун спас его от китайских заговорщиков. Он нашел Римо умирающим и, конечно, не думал, что его гаснущее сознание уловит крик: «Где мой сын, которого я сотворил своим сердцем, своим разумом и своей волей? Где он?» Римо не вспоминал об этом, чтобы не ставить Чиуна в неловкое положение. Учитель проговорился, что думает о нем, как о корейце. Римо взял телефонную трубку, когда Чиун начал распаковываться. Он много раз наблюдал эту церемонию. Первыми на свет появились магнитофоны, а потом из складок роскошного цвета золота кимоно было извлечено самое дорогое: кассеты с «Кромкой утренней зари» и серией «Пока Земля вертится». Чиун не доверял видеопленки багажу, который может пропасть, и возил их при себе, чаще всего в потайных карманах просторного кимоно. Включив видеомагнитофон, он устроился на одном из сундуков, заблокировавших все двери в комнатах, и стал сосредоточенно смотреть, как Лаура Уэйд делилась с Брентом Уайтом своими опасениями по поводу здоровья знаменитого физика-ядерщика Ланса Рекса, который, по ее мнению, мог сойти с ума, если бы узнал, что обожаемая им Трисия Боннекат действительно любила герцога Понсонби, только что унаследовавшего главные фабрики по производству шелка и переработке лосося в Малвилле. – Семьсот сорок четыре, – ответила трубка голосом Смита. – Открытая линия, – сказал Римо. – Да, конечно. Вы читали в газетах о нашем друге в библиотеке? – Да. – Он был частью этого, – произнес Смит, понизив голос, и добавил: – Вам нужен отдых. Очень хорошее место для этого – Центр по изучению подсознания, примерно в пятидесяти милях от Балтимора. Поезжайте и отдохните как следует. Зарегистрируйтесь как пациент. Я думаю, они будут рады принять на отдых господина Дональдсона. – На чем нужно сосредоточиться? – Направление выбирайте сами. Римо недовольно буркнул и положил трубку. Самому выбирать направление – это означало, что Римо должен стать на время мишенью, потом проследить весь путь от момента атаки до ее источника и уничтожить источник. При таком варианте велика опасность оказаться убитым раньше, чем убьешь сам. К тому же открытая линия связи в Вашингтоне, округ Колумбия, не худший способ «засветиться» и привлечь внимание к своей персоне. А если вспомнить недавние события в «Сильвер Крик Кантри Клаб», то Римо уже стал мишенью для кого-то, кто, вероятно, не спускает с него глаз. Римо начал раздеваться, готовясь к тренировочным занятиям, которые начнутся сразу после окончания фильма «Пока Земля вертится». Сегодня он наденет синюю форму. Цвет имел значение не для него, а для Чиуна, у которого, кажется, улучшалось настроение, когда Римо был в синем.Глава одиннадцатая
Когда раздался стук в дверь, Чиун и бровью не повел, так был увлечен происходившим на экране. Римо принимал душ. – В чем там дело, Чиун? – спросил он, выходя из ванной комнаты и торопливо заматывая бедра махровым полотенцем. Вода струйками стекала с мокрого тела, образуя лужи. Думать о своих удобствах, когда мастер Синанджу смотрит мыльную оперу, считалось крайне эгоистичным и неделикатным. Поэтому, перепрыгнув через кровать и диван, Римо направился к двери, оставляя на ковре темные следы. – Кто там? – спросил он недовольно. – Федеральное бюро расследований, – раздался мужской голос за дверью. – Я принимаю душ. – Мы на одну минуту, – настаивал тот же голос. Римо с обреченным видом обернулся и с опаской взглянул на Чиуна. Во время своих любимых телепередач тот становился неуправляемым и мог выкинуть любую штуку. Кто знает, как мастер Синанджу воспримет появление посторонних людей в тот момент, когда миссис Вера Халперс признается Уэйну Уолтону, что Брюс Бартон и Ланс Рертон скорее всего провели День Благодарения в мотеле в обществе Лизетт Ханоовер и Патрисии Тюдор? Такое вмешательство могло закончиться кровавыми метками на стенах. Римо приоткрыл дверь. – Смотрите, – прошептал он. – Я совершенно мокрый. Могли бы вы прийти через час? За дверью стояли трое в коричневых шляпах, блестящих кожаных пальто, серых летних костюмах, белоснежных сорочках и неизменных галстуках. Их чисто выбритые лица сияли белизной, и ни у одного из них, насколько можно судить по внешнему виду, не должно было быть никаких скрытых дефектов, даже дупла в зубе. Римо и раньше забавлял вид фэбээровцев, носивших «простую одежду переодетого сыщика», которая безо всякой дополнительной рекламы выделяла их из толпы. Если уж им не хочется выделяться, не относились бы к себе так серьезно и не напускали строгости. Правильно Чиун как-то сказал: «Рыбу, сидящую на дереве, никто не примет за птицу». Тот, кто был, судя по всему, старшим протянул пластиковую карточку с фотографией, удостоверяющую личность сотрудника ФБР. На ней было лицо инспектора Беннона, вполне добропорядочное: чистое, округлое, с симметричными чертами. Улыбка могла бы придать ему приятность. Но уж чего не было, того не было. – Можно войти? – Получите сперва ордер, – предложил Римо. – У нас есть! – отрезал инспектор Беннон. Римо пожал плечами. – Ладно. Только без шума, – сказал он, снимая цепочку с двери. Вошли все трое. Двое, стоявшие за Бенноном, с трудом скрывали напряжение. Римо понял это по их глазам. Фэбээровцы сняли шляпы и отошли друг от друга на некоторое расстояние, образуя равнобедренный треугольник. Странно, но они следили за шефом более внимательно, чем за Римо. Они тоже протянули хозяину номера свои удостоверения, из которых следовало, что оба должным образом уполномочены делать все, на что имели должные полномочия. Мурашки не исчезли с кожи Римо, продолжавшего стоять в одном узком полотенце на бедрах. Ростом он был немного ниже фэбээровцев, а сложением напоминал теннисиста. Беннон по своей комплекции походил на бывшего полузащитника, игравшего за «Баранов». Других можно было сравнить с теннисистами, правда вес их фунтов на двадцать превышал требуемый для выигрыша со счетом 6:0. Беннон плюхнулся в мягкое кресло, так и не сняв шляпу. Винарский и Трэйси разглядывали Чиуна. Римо закрыл дверь. Беннон углубился в изучение впадины на животе в районе собственного пупка. Римо видел, как Трэйси и Винарский обменялись недоумевающими взглядами. – Человек с Востока? – спросил инспектор Беннон, указывая на Чиуна. – Чш-ш-ш! – послышалось со стороны Чиуна, который сидел выпрямившись, как логарифмическая линейка, в отдалении от Беннона, на расстоянии в два вытянутых человеческих тела, если мерить по ковру. Римо попытался знаками показать, что следует говорить потише. – Значит, восточный человек… – задумчиво повторил инспектор, продолжая изучать район пупка. – Вы Римо Дональдсон, так? – спросил Винарский. – Да, верно. – Римо Дональдсон! – произнес инспектор Беннон, отведя, наконец, взгляд от живота. – Почему вы убили тех людей из войск специального назначения во Флориде? Почему вы убили генерала Уитерса? Что вас толкнуло на такие тяжкие преступления, Римо Дональдсон? Римо недоуменно пожал плечами, сделав вид, что не понимает, о чем речь. Одновременно он краем глаза наблюдал за Винарским и Трэйси. – У нас есть основания считать, что убийства во Флориде – тоже ваших рук дело, – уточнил Винарский. – Мы намерены поговорить с вами об этом. – Мы хотим добиться справедливости, – сказал инспектор Беннон размеренно. – В этом вся суть. – Конечно, господин Дональдсон, вершить правосудие – не наше дело. Мы только собираем информацию. Мы даже не выдвигаем обвинений. – Голос Винарского звучал ровно и сдержанно, а взгляд был обращен прямо на Римо. – Вот и сюда мы пришли, – продолжал он, – чтобы получить от вас необходимые нам сведения, которые, кстати сказать, могли бы помочь и вам, если вы невиновны. Беннон рассматривал потолок. – Справедливость… – произнес он. – Что может быть превыше? Трэйси наклонился и что-то зашептал ему на ухо, но инспектор оттолкнул его. – Я не позволю, чтобы мне мешали! – заорал Беннон. – Когда ты потратишь на искоренение несправедливости столько же сил и времени, сколько я, тогда получишь право указывать мне, как допрашивать подозреваемого. Только тогда! Слышишь? Только тогда! А до тех пор прошу не вмешиваться! – Повернувшись к Римо, он сбавил обороты и почти спокойно спросил: – Господин Дональдсон, вы хоть раз были на исповеди? Вы когда-нибудь исповедовались в своих грехах перед правительством Соединенных Штатов Америки? Перед порядочностью? Перед демократией? Перед государственным флагом? – Сэр, не лучше ли оставить здесь Трэйси, а нам с вами вернуться в штаб-квартиру? – попытался успокоить шефа Винарский. Однако Беннон, не обратив на его слова никакого внимания, начал напевать незатейливую мелодию. Римо безуспешно пытался вспомнить, когда и где ее уже слышал. – Мы никуда отсюда не уйдем! – заявил инспектор Беннон. – Мы не бросим нашу страну, увязшую в трясине несправедливости. Складывалось впечатление, что он был как бы не в себе: долгое пристальные взгляды то на потолок, то на Римо… и это странное пение. Неожиданно ловким жестам он выхватил из кобуры под мышкой короткоствольный револьвер 38-го калибра и направил его на Трэйси, который инстинктивно поднял руки вверх. Все это инспектор проделал намного лучше, чем обычно получается у сотрудников ФБР. Он действовал как автомат, его движения были точны, решительны и пластичны. Вполне возможно, что за револьвер он схватился, плохо сознавая, какой в этом смысл. В комнате воцарилась тишина, только голос женщины, улыбающейся с экрана, восторженно расхваливал одноразовые пеленки. По ее словам, каждая такая пеленка способна не только содержась малыша сухим, но и укреплять семейные узы. Равнодушный к рекламе, Чиун заинтересовался, что за оружие и на кого направлено. Оружие он чувствовал нюхом. Когда Чиун увидел, что развалившийся в мягком кресле боров держит на мушке другого борова, то потерял всякий интерес к происходящему в комнате и предпочел обратить свой взор на телевизор, чтобы убедиться в чудодейственности бесфосфатного мыла «Лемон Смарт», способного придать любому белью свежесть и даже блеск. Чиун презирал людей, готовых применять оружие на близком расстоянии. «Так может убить и малый ребенок, – сказал он однажды. – Нажимай только на кнопки!» – Сэр, остановитесь! – вскричал Винарский. – Чш-ш-ш! – Чиун прижал к губам тонкий указательный палец с длинным остро отточенным ногтем. – Успокой же, наконец, этого китайца, Трэйси! – Беннон дулом револьвера указал на Чиуна. – Стойте! – попытался удержать их Римо. – Не подходите к старику! Только не сейчас! Не двигайтесь со своих мест! – Чего-то ждешь, Трэйси? – начал закипать Беннон. – Или я проделаю в тебе такую же большую дырку, какую собираюсь сделать в Римо Дональдсоне, поправшем справедливость. Я – судья и палач, Дональдсон. И мой суд беспощаден. – Сэр, – пролепетал Винарский, – но это… это не по инструкции… Винарский, как понял Римо, почувствовал всю бессмысленность сказанного сразу, не договорив последнего слова. – Шевелись, Трэйси! Или ты покойник! – Взгляд Беннона снова стал отсутствующим, как только он замурлыкал приставшую к губам мелодию. Что же это за песня? Где я мог ее слышать? – пытался вспомнить Римо. Беннон прикрыл глаза. Собрался. Уперся локтем правой руки в бедро, чтобы нельзя было выбить из нее револьвер. Короткоствольное оружие – самое удобное для стрельбы в упор. Пули этой маленькой пушки способны пробить в животе жертвы отверстие величиной с грейпфрут. Лоб Трэйси покрылся липкой испариной. Римо видел, как он судорожно сглотнул слюну. Беннон находился на расстоянии одного стремительного шага и одного простого удара, поэтому Римо мог в любой момент разоружить его. В то же самое время Трэйси начал медленно передвигаться в сторону Чиуна, и Римо переключил все внимание на него. – Остановитесь! – предупредил он фэбээровца. – Не приближайтесь к старику сейчас. Не подходите слишком близко! – Мистер! – сказал агент Трэйси. – Дуло револьвера 38-го калибра направлено мне в живот, и я уже ощущаю пулю в своем теле, поэтому с вашего любезного согласия или без него я прикончу старикашку. – Я видел много людей, оставшихся жить после пулевого ранения, но я никогда не… Римо не услал договорить. Все дальнейшее произошло в считанные доли секунды. Находясь в жутком нервном напряжении, Трэйси ухватил старика за пучок седых волос на лысеющей голове. Сделал он это левой рукой, не переставая наблюдать за Бенноном, так как считал револьвер главной опасностью для своей жизни. Возможно, Трейси даже не почувствовал, как переломилось его запястье, а потом его тело, подброшенное вверх, уже летело на пол. Старик, одетый в кимоно цвета золота, использовал его массу как точку опоры, когда вскакивал на ноги. Римо не успел уследить, когда был нанесен смертельный удар по черепу Трэйси, который испытывал страх перед стрелковым оружием и заплатил по высшей ставке за свой просчет. Он грохнулся на ковер, испустив дух еще до приземления. Доли секунды не хватило Беннону, чтобы нажать на курок. Узкая ступня Чиуна стрелой пронзила правый глаз инспектора и вонзилась в мозг, который не успел предупредить об опасности. Римо догадался о случившемся только благодаря складкам золотистого кимоно, огненным вихрем взметнувшимся вокруг смертоносной стопы старика. Рука Винарского инстинктивно потянулась к кобуре, висевшей на поясе, а сам он развернулся в пол-оборота. И, будто следуя дурной инструкции, весь открылся противнику, подставив под удар грудь, сердце, горло, голову. Винарский, вероятно, был уверен, что делает все правильно и готов не только к защите, но и нападению. Римо помнил его белую рубашку – большую, открытую мишень… Он запомнил всю картину и в целом, и отдельные кадры: белая рубашка… беспомощная рука у пояса… золотистый вихрь… красное пятно на сером ковре, куда опустился большой палец смертоносной стопы, пронзивший глазницу Беннона. Сам Чиун, казалось, завис в воздухе, выбирая место на теле Винарского для очередного удара наповал. Он поразил его ударом правой распрямленной руки в открытый висок со стороны руки фэбээровца, потянувшейся за пистолетом. Столкнувшись с множеством явных мишеней и судорожных непродуманных действий, Чиун предпринял молниеносную, но очень четкую атаку. Винарский стоял на полусогнутых ногах, слегка подавшись вперед, в стойке, единственно удобной, согласно иструкции ФБР, для того, чтобы вынуть пистолет из кобуры, висящей на поясе. Он так стоял, пока над ухом не образовалось красное пятно. И некоторое время оставался в этой позе, хотя уже не дышал. Не успел агент Винарский грохнуться на пол, как мастер Синанджу полностью погрузился в нескончаемые проблемы средних американцев. Чиун не раз говорил, что ценит поистине уникальное искусство Америки. Перед Римо лежали три мертвеца: два на полу и один в кресле. Придется, кажется, менять гостиницу… Хотя, зная неповоротливость некоторых организаций, может быть, и не стоит особенно торопиться, – подумал Римо, набирая номер телефона штаб-квартиры ФБР. Назвавшись именем одного из инспекторов, работавших в Ньюарке, он попросил инспектора Беннона. Секретарь ответила, что инспектор Беннон ушел обедать. – А Винарский и Трэйси на месте? – поинтересовался Римо. – Они пошли обедать вместе с ним. – Вы не знаете, где бы я мог их найти? – настаивал Римо. – Дело срочное. – Скорее всего, в «Плимут Ланченетт». Он говорил, что пойдет обедать туда. – Спасибо, – сказал Римо и положил трубку. Значит, в штаб-квартире ФБР их еще не хватились. Затем Римо позвонил портье. – Меня никто не спрашивал в вестибюле? Я жду гостей. – Нет, сэр, – ответил помощник портье. Скорее всего Беннон действовал по собственной инициативе, без санкции начальства, – размышлял Римо. – Значит, следов не осталось. Римо перетащил тела в ванную комнату, а потом надел летние брюки, спортивную рубашку и мягкие итальянские туфли. Ему хотелось как можно меньше привлекать к себе внимание там, куда он собрался. – Никого не впускай, Чиун! – сказал он перед уходом тому, кто в роскошном кимоно цвета золота, с прядями серебристых волос важно восседал перед телевизором. – Чш-ш-ш! – ответил мастер Синанджу, которому не нравилось, когда нарушали красоту. – Чиун! – крикнул Римо с порога. – Если бы ты не был так хорош, ты был бы просто дерьмом. Громко хлопнув дверью, он вышел из номера. Чиун никогда не убирал за собой тела убитых. Никогда! Владелец магазина садового инвентаря заверил молодого симпатичного домовладельца, что мешки «Супер Гарб» не пропустят влагу, если даже листья будут сильно мокрыми. Кроме того, заверил он, мешки прошли специальные испытания на прочность и выдерживают до двухсот пятидесяти фунтов. – Дайте мне три штуки. Мягкие пластичные движения молодого домовладельца наводили на мысль, что он из «голубых». – Заверните, – грубо повторил клиент. – О-о! – разочаровано выдохнул владелец магазина, который растрачивал силы по мелочам, пытаясь найти общий язык с продавцом, вечно переутомленным, обиженным и чересчур гетеросексуальным. … В тот же день Римо выяснил, что огромные чемоданы «Дюралит» изготовляются из полихромида. – Спасибо, дайте мне три штуки, – сказал он продавцу магазина «Турист». – У них также специальное покрытие, защищающее от царапин. И, что особенно важно, новая удобная застежка. – Три! – повторил Римо. – Кроме того, – не мог остановиться продавец, – они с гарантией на восемь лет. Восьмилетняя гарантия… – Дайте мне три, пока я не сделал из вас отбивную котлету, – сказал Римо улыбаясь. – Что вы сказали?! – продавец с трудом удержался, чтобы не выбросить хама за дверь. Но, во-первых, он сбывал залежалый товар, а во-вторых, ему тогда не найти нового места. – Три, пожалуйста! – приказал Римо. – Доставьте их немедленно в мой номер. Немедленно! – снова улыбнулся он. – Иначе я за них не заплачу ни цента. У вас в запасе полчаса. Действуйте. – Хотелось бы встретиться с ним еще раз, – сказал продавец напарнику, когда покупатель скрылся за дверью. – Желательно в темном углу бара. … Джентльмен желает, чтобы его вещи были застрахованы? – Конечно, – сказал Римо. – Для меня они очень ценны. Даже бесценны. Застрахуйте их на шесть тысяч долларов. Каждый чемодан на две тысячи. – Антиквариат? – Нет, рукописи. Для меня они не имеют цены. – Отлично! Через час наш человек заберет их из вашего отеля. – Это вам обоим за труды, – сказал Римо, подавая десятидолларовую бумажку. – Чемоданы тяжелые, имейте в виду. И прошу вас, не побеспокойте старика, который в гостиной смотрит телевизор. Пожалуйста.Глава двенадцатая
Римо был вынужден взять Чиуна с собой. Ничего другого не оставалось. Чиун опять кое-что натворил. Как обычно, кто-то его якобы оскорбил, потом возникло небольшое недоразумение. Вот и все. – Я не надеюсь, что человек, позволивший себе сюсюкать с этими тремя кретинами, способен это понять, – заключил Чиун. – Хорошо, давай вспомним все сначала, – предложил Римо, укладывая в свой единственный чемодан две стопочки нижнего белья и аккуратно сложенный костюм. Затем занялся вещами Чиуна. – Значит, ты мирно сидел внизу, в ресторане… Правильно? – Это так, – кивнул Чиун, показывая длинным указательным пальцем, что белый и синий халаты следует вывернуть наизнанку. Чиун мог упаковаться и сам, но тогда они выехали бы из гостиницы не раньше, чем через день. – А человек за соседним столиком, – продолжил Римо, – рассуждал о странах третьего мира, верно ведь? – Это так. – И сам ты не вступал в беседу? – Это так. – А потом что случилось? – Не надо меня расспрашивать, словно неразумное дитя. Положи зеленый халат сверху. – Придется сообщить о случившемся Смиту, – сказал Римо, откладывая зеленый халат в сторону. – Ну конечно. Я и забыл, что имею дело с человеком, который шпионит за мной, – заметил Чиун. – Я и забыл, что все, чему я тебя научил, пустяки. Я забыл, что правила, которые спасают тебе жизнь, уже не имеют ко мне отношения, ибо известны тебе, а сам я не состою в твоей замечательной организации. Мне даже неизвестно, что это такое, – продолжав Чиун. – Так меня ценят! Кто я? Бедный учитель, ничтожный слуга… Положи сандалии в мешок! – Позволь мне напомнить, папочка, что именно ты рассказал Смиту о моей способности работать, не достигнув пика. – Если кто-то чувствует себя лучше, посыпая старые раны солью, пусть не отказывает себе в этом удовольствии. Я всего лишь ничтожный слуга. – Чиун, черт побери! – вскричал Римо, запихивая первую из восьми пар туфель в один из восьми пластиковых мешков. – Когда главный претендент на титул чемпиона по боксу в тяжелом весе оказывается сидящим на полу от удара восьмидесятилетнего старца, нужны же хоть какие-то объяснения. Ты не считаешь? – Никто не видел моего удара, – заметил Чиун. – Но зато многие наблюдали, как Али-Баба или как там его, летел на пол. Надеюсь, этого ты не будешь отрицать? – Они не видели моей руки, как не видел и тот молодой джентльмен, который, позволю заметить, стал бы, вероятно, лучшим учеником, чем ты, – заявил Чиун. – Я заглянул ему в глаза. Да и физические данные у него намного лучше. Но доктор Смит не привел ко мне для обучения такого славного парня. Нет, он появился с обломком кораблекрушения в руке, всплывшим из клоаки Америки, который насквозь провонял мясом и алкоголем и у которого был затуманен разум и отсутствовало чувство равновесия. Я сделал из него настоящего мастера… – Однако спохватившись, что сказал лишнее, Чиун быстро добавил: – По американским стандартам, конечно. – И все же, как это произошло? – не сдавался Римо. – Я был занят своими личными делами, когда он бросил мне в лицо необоснованные оскорбления. Я их, как всегда, игнорировал, потому что не люблю, ты знаешь, лишних беспорядков. Кроме того, я помнил о твоей привередливости и ничем не подкрепленных подозрениях. – А потом? – Меня вновь оскорбили. – Что он сказал? – спросил Римо. – Мне не хотелось бы тревожить старые раны. – Старые? Это случилось полтора часа назад, и теперь несчастный ублюдок зализывает свои раны в больнице. Что же все-таки произошло? В царственном молчании Чиун смотрел в окно. – Твоя видеоаппаратура не вечна, папочка, а мне хорошо известно, что на новую ты из собственных средств не потратишь ни цента. – Я пригрел на груди змею, – вздохнул Чиун. – Что ж, это мне наказание за великодушие и доверчивость. Человек в ресторане бросил клеветнические слова в адрес моей матери. Но я не реагировал до тех пор, пока он не нападал на меня. – Что он сказал о… Постой-постой, кажется, догадываюсь. Он сказал, что все люди третьего мира – братья. Я прав? Чиун кивнул. – И обнял тебя за плечи в знак дружбы, да? Вот тогда ты и раздробил ему запястье? Я прав? – Я не убил его только потому, что знаю, как ты избегаешь огласки. Но благодарности никакой! Ни слова признательности за то, что он поверил, будто сам раздробил кисть руки, ударившись о стул. Никакой благодарности за мою бескорыстную заботу о тебе и твоей расчудесной организации, к которой, заметь это, я сохраняю лояльность. Ничего такого! Зато добрых два часа я выслушиваю чудовищные угрозы лишить меня наиболее ценной части моей личной собственности. – Что ж, ладно, – вздохнул Римо, уложив зеленый халат поверх остальной одежды в громадный сундук и с шумом захлопнув крышку. – Ты поедешь со мной, Чиун. Я не оставлю тебя здесь одного. Римо отправил бы Чиуна в Фолкрофт, но сейчас там небезопасно. Это первая трудность. Вторая состояла в том, что не было никакой ясности, как поведет себя Чиун в Центре по изучению подсознания. Спросить Римо не решался. Чиун не любил, когда вмешивались в его личную жизнь, особенно в ее эмоциональную сферу. Дежурный администратор в приемном отделении Центра по изучению подсознания сообщила господину Римо Дональдсону, что, к сожалению, не сможет принять его вместе с инструктором по физическому воспитанию из-за отсутствия свободных мест. Все забронировано на ближайшие три года. Однако, если господин Дональдсон захочет встретиться с ней после работы, чтобы обсудить возможность устроиться в какой-нибудь другой клинике, она будет рада. – Более чем рада, мистер Дональдсон. Ей не было еще и двадцати. Тонкая белая блузка едва прикрывала хорошо сформировавшуюся грудь. Девушка провела языком по розовым свежим губам, как бы невзначай опустив взгляд пониже брючного ремня Римо Он наклонился к ней и почувствовал тонкий аромат духов. Ее тщательно расчесанные волосы, каштановым водопадом спадавшие на плечи, коснулись его щеки. Он придвинулся еще ближе и низким завораживающим голосом прошептал ей на ухо: – Послушай! Меня ты должна принять, а то …обижусь. Простые слова, произнесенные медленно и многозначительно, произвели нужное впечатление: лицо девушки зарделось, в глазах вспыхнуло желание. – Мне хотелось бы… – произнесла она слабеющим голосом, – но доктор Форрестер лично регистрирует всех новичков. О-о, если бы я сама могла сделать это! – Соедини меня с доктором Форрестером. Я поговорю с ним. – С ней. – Тем более. – Увидев ее, вы забудете обо мне. – Ты всегда будешь самой желанной. – Правда?! – Нет! – честно ответил Римо, улыбнувшись сладкому кусочку удовольствия. – Мерзкий женоненавистник! – пролепетала она, с трудом сдерживая слезы. – Что есть, то есть, – спокойно сказал Римо. – Женоненавистник, который не прочь затащить тебя в темный уголок. – Я позвоню, но это бесполезно. – Звони! – великодушно разрешил Римо, разглядывая просторную приемную. В Центре по изучению подсознания чувствовался размах: обширные помещения, пышные растения в горшках до пояса, огромные окна, открывавшие взору небо, землю и деревья. Девушка, лицо которой все еще пылало от возбуждения и неудовлетворенных желаний, нервно крутила диск плоского белого телефона, стоявшего на покрытом стеклом рабочем столе. Римо медленно подошел к Чиуну, который наслаждался окружавшей его атмосферой и размышлял о деятельности Центра по изучению подсознания. Взглянув на Римо, он заметил: – А ты ведь и на самом деле женоненавистник! С роду не видел такого циничного обращения с женщиной. – Главное – результат! – Почему ты не стал угрожать ей оружием? Результат был бы такой же. Римо взял брошюру с журнального столика из хромированной стали, глянул первую страницу и усмехнулся: – Тебе придется раздеваться в присутствии других людей, Чиун. Читай. – У каждой проблемы есть решение, – сказал Чиун невозмутимо, даже не взглянув на брошюру. Он был увлечен созерцанием ландшафта за окном. Римо пожал плечами. Ему ни разу не приходилось видеть Чиуна раздетым. Даже мокрой губкой старик обтирался под прикрытием складок одного из своих многочисленных кимоно. Меняя кимоно, он умудрялся делать это так, что снимал одно и надевал другое почти одновременно. Римо так не мог или, может быть, к этому не стремился. Доктор Лития Форрестер проводила консультацию, когда раздался телефонный звонок. Полагая, что это ошибка коммутатора, где знали, с кем и когда ее соединять, Лития, Форрестер не ответила ни на первый, ни на второй… ни на пятый звонок. Но в конце концов все же подняла трубку. – Я же говорила, что меня нельзя отвлекать во время консультаций! У нас нет ни одного места на ближайшие три… Дональдсон? Ты сказала Римо Дональдсон? Ну хорошо. Я побеседую с ним. Попроси его подняться ко мне через пятнадцать минут. Она положила трубку, и рука ее неожиданно дрогнула. – Он здесь! Он здесь! Он здесь! – В голосе Литии звучало предвкушение победы. – Кто он? – спросил мужчина, с которым она только что беседовала. – Тот, кого я мечтала заманить сюда. Этот человек может сорвать наши планы. Но теперь он здесь. Вот уж подарок судьбы. – Но не бывает и добра без худа, – философски заметил мужчина. Прежде чем Римо Дональдсон получил разрешение войти, доктор Лития Форрестер еще раз, без посторонних, ознакомилась с его досье. Час назад, когда Беннон не позвонил ей в условленное время, она забеспокоилась. Жаль, если он погиб, – подумала Лития Форрестер. – Всегда такой осторожный, основательный, исполнительный и аккуратный, инспектор ФБР Беннон… И его люди тоже… Генерал Ванс Уитерс отправился на тот свет. Полковник войск специального назначения, профессиональный убийца тоже погиб… и его люди. Что ж, добро пожаловать, Римо Дональдсон! – подытожила она мстительно. – Добро пожаловать для участия в турнире интеллектов, в котором и твой мозг, и твои половые инстинкты будут направлены против тебя. Мне известно о тебе многое. Ты – оружие в человеческом облике, но тебе предстоит состязаться с таким противником, который не только устоит перед тобой, но и уничтожит тебя. Страх, который Лития Форрестер испытала, подумав о смерти Беннона, прошел. Она была готова к встрече. Однако доктор Лития Форрестер не могла знать, что восемью этажами ниже старый человек с Востока, купаясь в лучах солнца, струившихся через большое окно, тоже размышлял о Римо. Я подготовил тебя хорошо, сын мой, Шива, Разрушитель Миров, – шептали беззвучно губы старика. – Входи без страха в эту западню разума. Как бы ни была велика опасность, она не может противостоять мощи Человека. Наводнение, буря, шторм… – все бессмысленно перед ним. Все, включая и пространство, раскинувшееся до самых звезд. Теперь иди! Дух Разрушителя воспаряет над жалкими замыслами других смертных. Девушке, которая только что направила Римо Дональдсона к доктору Форрестер, не забыв напомнить о встрече вечером, престарелый азиат показался забавным и совсем беззащитным. – Простите, сэр, – обратилась она к нему, – мне не хотелось бы показаться излишне любопытной и лезть в чужие дела, но как вам удастся сохранять такими длинными ногти на руках? Девушка так мило улыбнулась, что отказать ей в чем-либо было невозможно. С помощью подобной улыбки она в день своего шестнадцатилетия получила от отца в подарок автомобиль. – Ты как раз лезешь в чужие дела, – улыбнулся в ответ милый беззащитный старикан. А наверху Римо Уильямс, известный под именем Римо Дональдсон, прошел через двойную дверь и увидел самую красивую женщину, из всех с какими когда-либо стоял рядом. Она была совершенством природы и воплощением мужской мечты. Лития сделала несколько шагов ему навстречу. – Хэлоу, Римо Дональдсон. Я ждала вас.Глава тринадцатая
Учреждение, носящее длинное название Центр по изучению подсознания, было «своеобразной мастерской для выявления в человеке побуждающих мотивов, углубленного их исследования и восстановления механизма преодоления с помощью соответствующих методов». Так было написано в брошюре. У Чиуна на этот счет было свое мнение, и он сообщил его Римо, когда они распаковывали чемоданы в отведенной им комнате: – Это означает массовое раздевание при всех, употребление неприличных слов и, наконец, ощупывание друг друга. – Ощупывание предусматривается, – подтвердил Римо. – Дай мне знать, если заметишь что-нибудь подозрительное. – А что ты ищешь? – Сам не знаю. – Должно быть, увлекательное дело мыслить, как белый человек: иди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. Это невозможно, сын мой! – Я опять стал твоим сыном? – Я не храню ни на кого зла. Чиун был явно в настроении. Скорее всего, его развлекли тесты, которые им предложили после обеда. Чуть позже Римо встречался и беседовал с доктором Форрестер (мысленно он называл ее просто Литией). Он был так очарован ее красотой, что разоткровенничался и рассказал фальшивую историю своей жизни. Она внимательно выслушала Римо, назначила время для новых тестов и тут же отпустила, говоря с ним тоном учительницы. Чиун не был зарегистрирован в качестве пациента, но вместе с Римо прошел через все психологические тесты. Ему они показались чрезвычайно забавными, и он развлекался. – Послушай вот это, – веселился Чиун. – «Кем бы вы предпочли стать: чистильщиком рыбы, солдатом, уборщиком мусора или художником? Отметьте что-то одно». – Итак, выбирай! – предложил Римо. – Я не хочу быть ни чистильщиком рыбы, ни солдатом, ни художником. Мне нечего выбирать. – Взял ручку и через весь вопросник размашисто начертал: «Я предпочитаю быть Мастером Синанджу». Следующий тест показался ему еще забавней. Требовалось из маленьких блоков сложить большой куб. Чиун быстро справился с заданием, но почему-то у него один блок остался. Краем ладони Чиун раздробил его в порошок, а затем посыпал порошком большой куб. – Теперь все! – радостно воскликнул он. В таких заботах и протекало время. Римо старался как мог, но пока не знал ни своих результатов, ни того, будут ли они вообще. Но вот однажды в их маленькой комнате раздался телефонный звонок. Римо поднял трубку: – Дональдсон слушает. – Доктор Форрестер хотела бы видеть вас, желательно сейчас же, – холодно произнес женский голос. Был почти вечер, когда Римо вновь вошел в кабинет доктора Литии Форрестер. Она стояла у рабочего стола спиной к двери. Взглянув на нее, Римо понял, что никакой самоконтроль не сможет заглушить зова природы. Это было больше, чем сексуальное влечение. Это было неизведанное желание вместе с ней воспроизвести себя. – Садитесь, мистер Дональдсон, – предложила она, указав на диван. – Я хотела поговорить о результатах ваших тестов. Доктор Форрестер взяла со стола заранее приготовленную стопку бумаг и, подойдя к дивану, села рядом с Римо. За тест на умение сложить из блоков куб, что означало способность к самосознанию и самоорганизации, Римо получил высшую оценку. Это его немного удивило, потому что когда он был еще Римо Уильямс и пробовал поступить на работу в полицию Ньюарка и Нью-Джерси, ему за то же самое поставили «удовлетворительно». Чиун был прав, ум можно развить, как мускулы рук и ног. Потом обсуждалась возможность нервных срывов. Римо показал высокую степень подверженности. Это подтверждали какие-то кляксы или что-то в этом роде. – А вот у вашего тренера этот показатель очень низкий, ниже я не встречала, – сказала Лития Форрестер, прислоняясь к плечу Римо. – Как вы думаете, почему? Ее тело распространяло аромат редкой утонченности. – Потому что ему удается рассеивать свое дурное настроение за чужой счет, – ответил Римо, усмехнувшись. – А вот и нечто экстраординарное! У вас обоих отсутствуют составные агрессивности. Я хочу сказать, что вы абсолютно не агрессивны. Но так не бывает! Вы искренно отвечали на этот тест? – Это где были линии, стрелы и еще какие-то штуки? – Да. – Вы меня удивили, – заинтересовался Римо. Тест выглядел настолько безобидно, что они с Чиуном ответили честно. – Не знаю, как можно приукрасить ответы на такой простой тест. – Так он и задуман. Весь секрет в простоте. Замечательно! Абсолютно никаких признаков нормальных агрессивных инстинктов, – Лития поднялась с дивана, поправляя перекрутившееся платье из тонкого джерси. – Устраивайтесь поудобнее, мистер Дональдсон. Нам нужно побеседовать. Римо откинулся на мягкую спинку и посмотрел вверх. Через пластиковый прозрачный купол проглядывало темнеющее небо. В его вышине плавно парил ястреб. Он казался неподвижным, но вдруг камнем бросился вниз. Римо не мог видеть его жертву, но не сомневался, что она там была. Вот так атакует и Лития Форрестер, – мелькнуло в уме Римо. – Почему и женщины, и мужчины используют секс как оружие? Забавно, что он подумал об этом только сейчас. Лития села в кожаное кресло напротив Римо и начала задавать вопросы, как умела делать лишь доктор Форрестер: – Если бы кто-нибудь, когда вы стоите в длинной очереди за билетами в кино, попытался встать перед вами, что бы вы сделали? – Я сказал бы ему, что все стоят в очереди и что он – не исключение. – А если он все-таки откажется уйти? – Ну и что? Какое значение может иметь один человек? Честно говоря, я, наверное, даже не стал бы с ним говорить. – Вы когда-нибудь убивали людей, мистер Дональдсон? – О да, конечно, доктор. Трудно даже вспомнить сколько. – Во Вьетнаме? – И во Вьетнаме тоже. – А что если я скажу, что мы проверяли ваше досье, мистер Дональдсон, и не нашли буквально ничего? Вы, вероятно, знаете, что учреждения нашего типа большей частью связаны с правительственными кругами, поэтому каждый новый пациент тщательно проверяется. Похоже, о вас нигде ничего нет. Даже отпечатки пальцев отсутствуют. – Что вы говорите, доктор? Просто удивительно! – Мистер Дональдсон, вы прибыли сюда и зарегистрировались как профессиональный игрок в гольф, – продолжала доктор Форрестер. – Однако в среде профессионалов вас никто не знает, в списках профессиональных игроков имя Римо Дональдсона не значится. Вы упомянули о Вьетнаме, но военные не располагают никакими данными о вас и вашей деятельности. Согласитесь, что это, мягко говоря, странно. Итак, кто же вы на самом деле, мистер Дональдсон? Вот и настало время представиться друг другу, – усмехнулся Римо, а вслух сказал: – Я тот человек, который собирается убить вас, доктор Лития Форрестер. Он с интересом наблюдал за ее реакцией, но Лития Форрестер ничем не выдала себя. – О-о, вот и агрессия! – только и сказала она. – Проявилась впервые. Хорошо. Я думаю, ваша проблема заключается в боязни собственной агрессивности. Нежелание признать собственную враждебность. Подумайте об этом, мистер Дональдсон. Почему вы хотели убить меня? – спросила она спокойно и как бы между прочим. – А кто сказал, что я хотел убить вас? Я только собираюсь, – ответил Римо, поняв, что спокойный вопрос доктора Литии Форрестер – лучшее из всех возможных свидетельств не в ее пользу. – Вы хотите сказать, что не станете убивать меня? – Не сейчас. Откровенно говоря, убитая вы напоминали бы окровавленную Богоматерь. Но мне придется убить вас. – Почему? – Потому что вы, вероятно, должны умереть. – Но почему? – Вы в числе намеченных к уничтожению. – Вот оно что! А кто решает, кого убивать, а кого нет? – Обычно я сам. – Как вы относитесь к тем, кто вами приговорен к смерти? – А что чувствуете вы по отношению к своим пациентам, доктор? – У меня к ним нет чувства ненависти, мистер Дональдсон. – И я редко ненавижу тех, кого решал убить. – Сколько человек вы убили, мистер Дональдсон? – Сколько мужчин вы завлекли в свою постель, доктор? – Значит, вы связываете это с сексом? – подняла брови доктор Форрестер. – Нет! – Что вы чувствуете в тот момент, когда убиваете человека? – Профессиональный интерес к эффективности приемов. Потом стараюсь восстановить в деталях, как, допустим, нанесен удар левой, полностью выпрямленной или нет. – И никаких эмоций? – Конечно, никаких. Убиваю-то я, а не меня. Большая разница, – рассмеялся Римо, довольный своей шуткой. Но оценить ее было некому, и его веселье быстро развеялось. – И никаких эмоций… – повторила доктор Форрестер медленно. – А почему вы убиваете людей? – Это моя работа. Точнее, профессия. Говорят, хорошо получается. Может быть, в этом мое призвание. – А как у вас с сексом? – задала она вопрос на другую тему. – Нормально. – Как вы относитесь к родителям? – Я не помню своих родителей. Воспитывали меня монахини в сиротском приюте. У меня к ним не было особой привязанности. Монахини как монахини, делали что могли. – Понимаю. Значит, у вас не осталось воспоминаний, связанных с мужским началом. Расскажите, каким вы представляете себе идеального мужчину? Ложитесь, если хотите, на спину, закройте глаза и фантазируйте, лепите образ совершенного мужчины. Создавайте его для меня. Римо согласно кивнул головой, улегся поудобнее на диване и для полного комфорта сбросил мягкие кожаные туфли. – Идеальный мужчина, – начал он, – это тот, у которого внутри мир и покой, связанные с высшими силами. Идеальный мужчина не ищет опасности, но и не бежит от нее, спокойно идет ей навстречу. Для него смерть – естественное продолжение жизни, он озабочен тем, как умереть, а не когда. Для меня идеальный мужчина – это тот, кто способен часами тихо сидеть, положив свои мирно отдыхающие тонкие длинные пальцы поверх одежд. Он должен в совершенстве владеть каким-нибудь ремеслом и делать свое дело настолько хорошо, насколько это в человеческих силах. Я считаю совершенным такого мужчину, который становится учителем того, кого он полюбит… – Этот человек с Востока – ваш отец? – прервала его доктор Форрестер. – Нет. – Вероятно, он вас вырастил? – Не с детских лет. – Вы его любите? – А это не вашего ума дело, черт побери! – Римо резко поднялся с дивана. – Вот и первая по-настоящему агрессивная эмоция! – обрадовалась доктор Форрестер. – Когда вы рассказывали байки об уничтожении людей, эмоций не было. Никаких! То, что мы должны сделать, – это уничтожить убийцу внутри вас, ваше второе "Я", мужчину и самца, которого вы придумали, чтобы компенсировать его реальное отсутствие в вашем детстве. Мы поможем вам, – продолжала доктор Форрестер, – сформировать совершенно новое представление о себе, как некой позитивной силе. В процессе лечения мы разрушим ту враждебную силу, которая обосновалась внутри вас и живет своей жизнью, сделав вас своим рабом. Уэтой силы есть какое-нибудь имя? Обычно бывает. – А как же! Разрушитель. Или Дестроер. – Вот и отлично! Нам придется уничтожить этого Разрушителя. Нам вместе с вами. – Она помолчала, а потом заговорила вновь: – На сегодня, пожалуй, хватит. Время уже позднее. Римо стоял прямо и неподвижно, не отводя пламенного взгляда от лучистых голубых кристаллов ее глаз. Спокойная и чуть ироничная улыбка Литии возбуждала его и злила одновременно. – Многие замышляли убить Дестроера, – усмехнулся Римо, – но погибли сами в неравной борьбе. – Посмотрим, что удастся сделать нам, – улыбнулась доктор Лития Форрестер. Именно тогда Римо почувствовал сильное желание не только вонзиться и проникнуть внутрь, но и воспроизвестись. Будь, что будет, – решил Римо, прекрасно понимая, что может погибнуть. Он снова пристально вглядывался через прозрачный купол в вечернее небо, пытаясь отыскать того ястреба. Но его нигде не было.Глава четырнадцатая
После ухода Римо Лития Форрестер долго сидела за своим рабочим столом и обдумывала сложившуюся ситуацию. Затем она на что-то решилась и набрала три короткие цифры, соединившись с одной из комнат Центра по изучению подсознания. – Слушаю… – ответил скучный мужской голос. – Он только что ушел, – сказала Лития. – Никаких сомнений. Его прислали сорвать наши планы. – Тогда убей его, – посоветовала трубка. – Ты прав. Но не здесь. Зачем привлекать лишнее внимание? Это может нам помешать. – Тогда в любом другом месте. Выбор за тобой. Но сделай это обязательно. И не откладывай. – Да-да, конечно, – поспешно согласилась Лития Форрестер, а потом тихим просительным голосом добавила: – Можно мне прийти сегодня? Мы так давно не виделись. – Только не сегодня. Я зверски устал. – Ну пожалуйста. Пожалуйста. На другом конце провода возникла долгая пауза, потом послышался вздох. – Хорошо, если тебе так хочется. – Спасибо, милый, – сказала она с нежностью. – Да-а, раз уж ты собралась зайти, принеси картофельных чипсов с соусом. Соус луковый. И большой пакет чипсов. – Принесу все, что пожелаешь! После того, как раздался щелчок и послышались звуки отбоя, Лития Форрестер еще долго прижимала к груди телефонную трубку, как школьница – первую любовную записку.Глава пятнадцатая
Было раннее утро. Чиун и Римо готовились участвовать в первом групповом занятии. – Не будем волноваться, Чиун! – говорил Римо. – Обещай мне, что не позволишь словам затронуть себя независимо от того, кто и что будет говорить. Помни, это всего лишь слова. Чиун снисходительно взглянул на Римо, будто привык спокойно реагировать на слова, и отвернулся к окну, продолжая разглядывать зеленые волны холмов. Они вышли из комнаты, расположенной на шестом этаже, в центральную часть холла, где было предусмотрено влияние «успокаивающей среды». Холл именовался «районом физического перемещения». Подойдя к лифтам, Римо поинтересовался, как их здесь называют. – Лифты, – ответил лифтер. – А я, приятель, думал, как-нибудь по-научному, вроде «ячейки двустороннего перемещения». Групповые занятия проходили в просторной комнате на третьем этаже. Пол и стены были обтянуты ковровыми покрытиями. Потолок был обит серой шерстяной тканью, которую прорезали длинные узкие отверстия, пропускавшие яркий свет мощных флюоресцентных ламп. Посередине гигантскими подушками был выложен круг. Возле каждой стояла керамическая пепельница. Римо и Чиун вошли в комнату, когда занятия уже начались. Доктор Лития Форрестер сидела на одной из подушек и молча наблюдала. Шарообразная женщина с лицом, заставляющим вспомнить недоваренную овсяную кашу, и крошечным младенческим ротиком, извергающим потоки яда, потребовала, чтобы ей объяснили, кто такие Римо и Чиун и почему они позволяют себе опаздывать на занятия? Она заявила, что возмущена поведением обоих, но к Римо это относится в большей степени. – Почему поведение мистера Дональдсона вас возмутило больше? – спросила доктор Форрестер. – Потому что он вошел в комнату так, будто я хочу его. Он вышагивает, как король. Но он не король, и я не позволю ему даже дотронуться до себя, – громко кричала женщина в ответ, хватаясь пухлыми руками за свои тяжеленные груди. Прямые, когда-то белокурые, а сейчас цвета грязней соломы волосы падали на рыхлое лицо. Живот, похожий на раздутую резиновую камеру, выпирал над шортами. Ее звали Флорисса, и была она специалистом по компьютерам в Пентагоне. – Как вы себя чувствуете в нашем обществе, Римо? – спросила доктор Форрестер. – А я должен что-то чувствовать? – пожал он плечами. – Я ненавижу тебя! – продолжала надрываться Флорисса. – Я ненавижу этого самодовольного самца! Ты думаешь, что если уродился таким симпатичным, каждая женщина только и мечтает завалиться с тобой в постель? – Что вы чувствуете, Римо? – вновь спросила доктор Форрестер. – По-моему, чушь какая-то! – сказал он усаживаясь. Флорисса в голос зарыдала, будто обилие краски на ее щеках и ресницах требовало полива. Теперь ее лицо напоминало плакат ведомства здравоохранения, осуждающий тех, кто игнорирует лечение. Она заявила, что чувствует себя отверженной. Другие участники этой встречи, кроме доктора Форрестер и еще одного пациента, придвинулись к ней, стали легонько похлопывать ее по спине и лицу. При этом они нараспев уверяли, что нуждаются в ее обществе. Они убеждали себя и Флориссу, что все ее любят и всем она желанна. – А он так не думает! – капризно топнула она туфелькой тридцать девятого размера. – Он считает меня безобразной и не хочет меня! Римо взглянул на пациента, который не пожелал участвовать в массовом утешении Флориссы. Это был громадный мужчина, но не по росту и ширине плеч, а по массе тела, весившего не менее четырехсот пятидесяти фунтов. Он был черен, как последняя ночь перед концом света. На лице, совершенно заплывшем жиром, сохранялось выражение, которое свидетельствовало о твердом характере. Мужчина напомнил Римо великого черного короля. Вес мешал ему двигаться, дышать, даже шевелиться. Римо видел, как он, пользуясь карманным ингалятором, впрыскивал в рот какое-то лекарство, очевидно от астмы. Темные глаза, выглядывая поверх ингалятора, пылали огнем. Внушителен, внушителен, – подумал Римо с уважением. Не видя Чиуна рядом, Римо обеспокоенно обвел глазами комнату. И с удивлением обнаружил, что Мастер Синанджу присоединился к массовке вокруг Флориссы. Движением руки он попросил всех отодвинуться, а затем, проводя тонкими, длинными, чувствительными пальцами по позвоночнику женщины, начал нараспев внушать: – Ты – цветок страстных желаний всех мужчин. Ты – само единение, текущее, словно шепот любви, от мужчины к женщине и от женщины к мужчине. Ты – совершенство сред, себе подобных, драгоценный камень редкого благородства и блеска. Ты – красива. Ты – женщина… Римо увидел, как бесформенная квашня заколыхалась, ожила и засветилась. Она подняла свое испачканное расплывшейся тушью лицо и просветленно сказала: – Я чувствую себя любимой. – Ты любима, потому что достойна любви, – продолжал внушать Чиун. – Ты – драгоценный любимый цветок… – Заставь его полюбить меня. – Кого? – Римо. – Я не в состоянии победить его невежество. Глянув на Литию Форрестер, Римо понял, в чем суть и секрет групповой терапии. Те, кто ею руководил, ни во что не вмешивались. В этом был смысл. Но в ней было и что-то толковое. Разве Чиун не заставлял Римо во время тренировок анализировать свои эмоции, чтобы потом использовать в работе то, что могло пригодиться? Чиун мелкими шлепающими шажками вернулся к Римо и с легкостью пера вспорхнул на соседнюю подушку. Римо научился этому виртуозному движению лишь через несколько лет упорные тренировок. Он оглядел присутствовавших, желая убедиться, какая будет реакция на поведение Мастера. И вновь встретился с пристальным взглядом чернокожего, внимательно наблюдавшего за Чиуном. Лития Форрестер ничего не заметила. Она предложила группе представиться друг другу и высказать отношение к новичкам. Попробовать определить, чем каждый из них занимается. Первым вызвался мужчина лет сорока пяти, который заявил, что не имеет права рассказывать о своей непосредственной работе, но до недавнего времени тоже чувствовал себя отверженным. По его мнению, Римо и Чиун работают в правительственных учреждениях, ибо только проверенные люди могут попасть в Центр по изучению подсознания. – Римо скорее всего инструктор по физическому воспитанию в каком-нибудь заведении военного типа, а Чиун – переводчик в японском секторе госдепа, – заключил он. – Вы думаете, что я японец, вероятно, потому, что сами трудитесь в системе ЦРУ, – оживился Чиун. – Вы говорите, как белый человек, который в течение многих лет пытался освоить язык китайских мандаринов. Вы работаете в отделе Азии, не так ли? – Поразительно! – воскликнул мужчина восхищенно. – Вы только что доказали и весьма успешно, что коммунизм потерпел поражение, ибо неумение добиться успеха против вас, шмуков, есть лучшее доказательство провала коммунизма, – заявил Чиун. – Я не японец, хотите вы этого или нет. – Китаец? – спросил цэрэушник с надеждой. – Шмук! – сказал Чиун, еще раз употребив слово, услышанное как-то от еврейки в пуэрториканской гостинице. Чиуну оно очень нравилось. Человек из ЦРУ сконфуженно опустил голову и поведал свою историю. Он работал экспертом по надзору над зерновой продукцией, был одним из лучших в своем деле, отлично справлялся, и поэтому его перевели с повышением в отдел жаркой Азии, назначив заместителем руководителя сектора по оперативным вопросам. Однако на этой должности он оказался так слаб, что… – Типичный случай! – прервал рассказчика черный мужчина. – Очень типичный. О себе, своих делах и переживаниях он говорить не хотел. Но доктор Форрестер настаивала. Чернокожий рассказал свою историю, получше бы этого не делал: теперь все сидели, опустив головы, и старались не смотреть друг на друга. Ларри Гарранд родился в штате Коннектикут и рос, как все дети: был бойскаутом, в начальной школе – старостой класса, капитаном футбольной и бейсбольной команд. В те годы никому в голову не могло прийти, что он превратится в огромную бесформенную тушу. Ларри Гарранд хорошо учился и получал высокие оценки. Он благополучно избежал соблазна попробовать наркотики, хотя этим баловались тогда многие мальчишки. Девочки в удовольствиях не отставали от ребят: две его одноклассницы забеременели в одиннадцать лет. Но чего ждать от негров? Семья Ларри стояла ступенькой выше и считала себя принадлежащей другому классу. Это не значит, конечно, что их кожа была намного светлее; просто отец Ларри преподавал в Букер-колледже в Вашингтоне. Ларри не пошел в этот колледж, а поступил в другой – Джеймс Медисон, где учились в основном белые. Он знал, что и там есть расисты, но Ларри объяснял это тем, что они не знакомы с настоящими чернокожими, просто не встречались с ними. Ларри решил доказать собственным примером, что не все негры плохие. Тем более, что в колледже считали, что из Ларри получится классный полузащитник. – Полузащитник? – не поверил Римо. – Да, полузащитник, – улыбнулся Ларри Гарранд. – Тогда я был стройным, как кипарис, и быстроногим, как олень. Однако не этим решил он укреплять свой авторитет. Ларри вознамерился доказать, что негры не менее способны к наукам, чем белые парни. Приличные негры, о них речь! Для этого в Медисон-колледже ему открылись новые возможности. Несмотря на блистательные успехи в начальной школе, здесь он тянул еле-еле, заняв место среди последней трети учеников. Посмотрев его табель, отец ничего не сказал, но, вероятно, подумал: с белыми тягаться трудно, поэтому лучше и не пытаться. Но Ларри Гарранд решил не уступать. На подготовку к занятиям он стал тратить времени в два, а то и в три раза больше, но перед белыми делал вид, что дома почти не берется за книги. Десять часов непрерывных занятий ежедневно – такой он установил для себя режим. Во время каникул Ларри начинал изучать материалы следующего семестра. Он даже изобрел собственный метод скорочтения. То было благословенное время Малколма Десятого и Мартина Лютера Кинга. Ларри считал, что оба они не правы. Когда белые увидят, каких выдающихся успехов добиваются негры, они изменят свое отношение к нам, – размышлял Ларри. – Но ни секундой раньше! Труды не пропали даром. Ларри Гарранд стал стипендиатом Гарвардского университета, который окончил с отличием, несмотря на дикие головные боли, повторявшиеся каждые две недели. Ларри обращался за помощью ко многим врачам, но безрезультатно. В то время у него не было отбоя от белых женщин, которые готовы были соединить с ним свою судьбу, но он сохранял независимость, желая показать, что чернокожие мужчины (он перестал употреблять слово «негры») интересуются не только развлечениями с беленькими кошечками. Однажды вечером полиция проводила облаву в его родном районе Роксбери, где живут в основном негры. Был задержан и Ларри Гарранд, но его быстро отпустили: белые начали, наконец, понимать, что не все чернокожие ниггеры. Так ему казалось, по крайней мере. Когда впервые объявились прически «афро». Ларри Гарранд упал духом. Они так глупо, так по-ниггерски выглядят, – думал он с раздражением. Ларри Гарранду сначала присудили ученую степень магистра, а потом – доктора и не социологии или другой модной, но сравнительно легкой науки, привлекающей чернокожих соискателей, а доктора физико-математических наук. Головные боли все усиливались. Но Ларри ожидала блестящая карьера. Доктор Лоуренс Гарранд был приглашен на работу в Коммисию по атомной энергетике при правительстве Соединенных Штатов Америки, где все называли его не иначе как «сэр». Ларри приглашали на приемы в Белый дом. В связи с одним открытием толстый журнал посвятил ему большую статью. Его мнением интересовались сенаторы. С ним советовались специалисты-практики. В его офисе только и слышалось: Доктор Гарранд занят… доктор Гарранд на приеме… доктор Гарранд будет позже… доктор Гарранд не сможет с вами встретиться, конгрессмен. Может быть, на следующей неделе… Когда Гарранд понял, что стал признанным не только в Америке, но во всем мире авторитетом по вопросам захоронения отходов атомной промышленности, он впервые почувствовал удовлетворение от воплощения в жизнь мечты детства. Он купил золотистый «кадиллак» с откидывающимся верхом и теперь мог изредка слышать восторженный шепот: – Вам известно, что этот выдающийся ученый и признанный авторитет сам водит свой золотой «кадиллак»? Теперь Ларри Гарранд мог позволить себе слегка эпатировать публику: он стал коротко стричься а-ля африканец и носить дашики. В сочетании с золотым «кадиллаком» все это выглядело эффектно. Доктор Гарранд всегда практически помогал развитию афро-американских деловых контактов в отличие от тех, кто громко горланил на эту тему. Однажды вечером, когда он ехал в деловую часть Нью-Йорка, машину остановил полицейский патруль. Выдающегося авторитета по вопросам захоронения атомных отходов остановили не в Мобиле, Билоксе или Литл-Роке, а в центре Нью-Йорка, и не за превышение скорости, проезд на красный свет или неправильный поворот. – Всего лишь проверка, дружок! Выкладывай-ка водительские права и техпаспорт да побыстрее!.. Ну, конечно. Ты выдающийся авторитет по всем вопросам. Тебе все и обо всем известно… – Я только пытаюсь объяснить, кто я такой. – Послушай, ты, мистер Великолепие! Держи руки на руле, чтобы я их видел. – Я запишу ваш личный номер, офицер. Вы получите неприятности. – Я получу то, что мне нужно, – сказал патрульный, направляя луч ручного фонаря в лицо доктору Гарранду. – Заткнись и открой капот! Ларри Гарранд нажал на кнопку для поднятия капота и мысленно представил себе, как этому наглецу в форме всыпет нагоняй его начальник, которого приструнят из Вашингтона. Сладость предстоящей мести заглушила обиду и гнев. – О'кей, поезжай за мной! – приказал патрульный, возвращая документы. – Что-нибудь не так? – Следуй за мной! Нас будет сопровождать патрульная машина. В тот памятный вечер всемирно известного специалиста по вопросам захоронения атомных отходов арестовали в Гринвиллском полицейском участке за неправильно оформленные документы на машину. В регистрационной карточке оказались другие номера. Доктору Гарранду разрешили позвонить по телефону. Поскольку из крупных политиков он знал только президента и нескольких сенаторов, то позвонил руководителю Комиссии по атомной энергетике. К телефону подошла его жена. – О, прости, Ларри, но его нет дома. За что они тебя задержали? – За неправильную регистрацию или что-то в этом роде. Я толком не понял… – Это невероятно, Ларри! Скажи, чтобы они прислали тебе письмо. Я сообщу мужу сразу, как только он появится. Затем его отвели в тюремную камеру, где уже находилось несколько человек: сутенер, не заплативший полицейскому, вечно пьяный мелкий хулиган, а также домушник. Все чернокожие. Ларри Гарранд провел ночь в обществе этих жутких негров. Едва забрезжил рассвет, сумрачное холодное небо подернулось красноватой дымкой, что было видно через небольшое зарешеченное окно. И тут до него вдруг дошла одна простая азбучная истина, прогнавшая прочь и головную боль, и гнев, и обиду. В тюремной камере находились не три негра и доктор Лоуренс Гарранд, а четыре негра, один из которых считал себя ведущим специалистом в области захоронения атомных отходов. По какой-то труднообъяснимой причине он не мог думать больше ни о чем, кроме тех беленьких кошечек, которых сам когда-то отверг. Конечно, Комиссия по атомной энергетике направила жалобу в полицейское управление Нью-Джерси, но Ларри это больше не волновало. Его по-прежнему почтительно называли «сэр», сенаторы просили у него совета, но Ларри Гарранд больше не заблуждался. Он уяснил, что в повседневной жизни, когда ночью едешь на автомобиле, ты просто негр. Ниггер. Такая вот произошла история. В комнате установилась неловкая тишина. Флорисса заметила, что доктор Гарранд слишком доверился белым. Цэрэушник предложил эмигрировать в Африку. Кое-кто попытался убедить доктора Гарранда, что переедание не может стать компенсацией за нанесенные оскорбления – слишком дорогая цена. Но Ларри Гарранд заявил, что нашел способ свести счеты, однако распространяться об этом не собирается. Доктор Форрестер не настаивала, чтобы он объяснился до конца. И тут пожелал сказать свое слово Чиун. – В мире сотни растений, которые расцветают каждое по-своему красиво, – начал он. – И все же ни одно из них не надеется, что другие признают это. Красота – это красота для всех, но каждый должен предпочесть ту, которая принадлежит лично ему и никому другому. Все нашли выступление Чиуна весьма изысканным. – Почему бы тебе не рассказать этому толстяку о глине, которую Бог слишком долго обжигал в печи? – шепнул Римо Чиуну. – Ему это понравится. Многим захотелось узнать, о чем новички перешептываются, но Римо в ответ бросил довольно странную фразу: – Сморкайтесь через уши! Такой ответ был расценен как недружелюбный, а Флорисса нашла его особенно недружелюбным, хотя почти простила Римо за невнимание к своей персоне. Дальше по программе присутствующие должны были касаться друг друга, прислоняться друг к другу и купаться в бассейне в чем мать родила. Доктор Форрестер при сем не присутствовала. Чиун объявил, что купание нагишом противно его религии, и поэтому одетым сидел у бортика бассейна. Римо тоже попытался отговориться, заявив, что раздевание на глазах у незнакомых людей противоречит традициям американской культуры, но все дружно закричали, что он сам создает себе проблемы и американская культура тут ни при чем. Римо разделся и плюхнулся в воду, проявив чудеса героизма, ибо на глазах у потрясенной публики вытащил начавшего тонуть мужчину, который особенно возражал против целомудрия американских традиций. Никто не заметил, как рука Римо совершенно случайно въехала в лицо мужчине, после чего он и пошел ко дну. Уже на поверхности Римо помог ему прийти в себя, применив особые приемы искусственного дыхания. – Это только со стороны кажется, что я бью его по животу, – объяснил Римо.Глава шестнадцатая
Первым сигналом о том, что Франция намерена участвовать в аукционе, стало просочившееся из коридоров власти сообщение, что Париж начал активно скупать золото. Только от Южной Африки Франция получила золота на сумму в семьдесят три миллиона долларов. Совершив эту грандиозную сделку, Франция уведомила Министерство финансов США, что предпринимает эти меры для укрепления покупательной способности франка. Из Парижа были получены заверения, что меры эти временные и никакого вреда американскому доллару не принесут. Секретность продиктована высшими интересами государственной политики. Францию заботит стабильность франка и ничего больше. Делая это заявление, глава финансового ведомства Франции не грешил перед собственной совестью, он знал именно это и не больше. Ему поручили увеличить золотой запас страны, и он выполнял это задание со свойственной ему добросовестностью. Вскоре еще двести миллионов долларов золотом поступили в хранилища Французского национального банка. Американский министр финансов был озадачен. Обычно действия правительств, осуществляющих подобные операции, напоминают действия букмекеров на скачках. Игра делается по телефону, с помощью записей и только в редких случаях – за наличные деньги. Франция – наш союзник, и это нельзя забывать, – подумал министр. Действия Франции были понятны господину Амадеусу Рентцелю из Дома Рапфенбергов, и нельзя сказать, что они его полностью удовлетворяли. На международной арене Франция занимала особое место, приходилось считаться с тем, что коротко выразил Шарль де Голль, где-то обронив: «Как можно управлять страной, которая производит сто семнадцать сортов сыра?» Но еще более господина Рентцеля беспокоили Великобритания и Россия, которые пока не определились. Нельзя допустить, – думал он, – чтобы какая-либо из приглашенных к участию в аукционе стран отказалась. В самый последний момент эта страна может по злому умыслу или случайно насторожить Штаты, и тогда пиши пропало – катастрофа неизбежна. В тот день Рентцель начал наводить справки. Ответы не заставили себя ждать. Англия и Россия не сказали твердого «нет», но и с «да» не спешили. Случай с ядерным бомбардировщиком и откровения сотрудника ЦРУ сыграли свою роль, но все это кабинетные штучки, – рассуждал Рентцель. – Необходимо что-нибудь из ряда вон выходящее… Ну, а как насчет господства на море? Нужна гарантия, что в пакет предложений, выставляемых на торги, будет включен и контроль над военно-морскими силами США. Верная традициям морской державы, Англия заглотит эту приманку. Россию тоже интересуют морские просторы, оборудованные порты и контроль над американским флотом. Вечером того же дня господин Амадеус Рентцель, швейцарский банкир, связался с Соединенными Штатами и имел непродолжительный телефонный разговор с частным лицом. – Только Джон Буль и Иван продолжают колебаться, – говорил он почтительно. – Надо бы показать им что-нибудь, связанное с флотом. – Каких еще демонстраций они ожидают с нашей стороны? – спросил скучающий томный голос. – Мы прошлись по ВВС и ЦРУ. Какого черта им еще надо? – Вы правы, сэр! Но они хотят дополнительных гарантий. – Ну, хорошо, попробуем что-нибудь сотворить, – согласился после долгой паузы скучающий человек. Он тяжко вздохнул, как это делают люди, которые всем верят, а их постоянно обманывают, и спросил: – А как другие страны? Они согласны? – Да, сэр! Буквально рвутся в бой. Я уверен, вы обратили внимание, что газеты сообщают о движении огромных денежных масс. – Да-да, конечно. Мы дадим им что-нибудь этакое… Морское… Чтобы запомнилось… Доктор Лития Форрестер сидела в своем роскошном кабинете с прозрачным потолком на десятом этаже и обдумывала трудную задачу: «Римо Дональдсон должен исчезнуть… Но как?..» Замигала лампочка на телефоне, разбрасывая тонкие лучи по рабочему столу. Лития Форрестер быстро сняла трубку. – Да? – Сделай что-нибудь с военно-морским флотом. – Что, например? – Например все, что только взбредет в твою хорошенькую головку, стерва. Но чтобы быстро и масштабно. Это важно. Ты поняла? – Да, дорогой, – Лития выдержала паузу. – Я тебя увижу вечером? – Мне кажется, мы быстрее реализовали бы все наши планы, если бы ты меньше думала о сексе и больше – о нашем проекте. – Но это несправедливо, милый. Я сделала все, что было в моих силах. Все, что ты поручал. – Тогда пусть понимание достигнутого станет для тебя сексуальным удовлетворением. Скорее начинай! Думай о флоте. Услышав короткие гудки, Лития Форрестер медленно положила трубку. Откинувшись на мягкую, из тонкой кожи, спинку кресла, она уставилась в ночное небо… в свободное небо Америки, которое, благодаря ее усилиям, может навеки потерять свою свободу. До аукциона осталось три дня… – отметила она автоматически. – Последние три дня… Дело, связанное с военным флотом, вероятно, важное, если все так спешно. «Что-нибудь сделай, Масштабно и быстро». Но что?.. А как с другой неотложной проблемой? Римо Дональдсон… Может, стоит попытаться сбить двух птиц одним камнем?Глава семнадцатая
Утром следующего дня доктор Лития Форрестер отсутствовала на групповом занятии. Игнорируя злобные взгляды черного борова, доктора Лоуренса Гарранда, и не вслушиваясь в любовно-агрессивный бред сексуально озабоченной Флориссы, Римо все обдумал и принял важное решение. Они с Чиуном находились в Центре по изучению подсознания уже тридцать шесть часов, но пока ни до чего не докопались. Во время первой встречи с Литией Форрестер Римо откровенно рассказал о своей цели, рассчитывая на ответную реакцию, но ее не последовало. Ждать дольше он не мог – время работало против него. Сегодня необходимо добраться до Литии Форрестер и сломить ее, а если потребуется, то и убить. Убить… Такая перспектива взволновала Римо. Сначала узнать о планах, а потом убить… Ситуацию следует оценивать только с профессиональных позиций. Из головы не выходил ее чарующий образ. Красивая, высокая, элегантная, светловолосая… Убью!.. Но сначала пересплю с ней! – решил он. С профессиональной точки зрения достижения Римо в Центре по изучению подсознания равнялись нулю: он ничего не выяснил, ничего не заметил подозрительного, не нашел ни единой нити, которая могла бы привести к Беннону, к полковнику войск специального назначения, к пилоту, сбросившему бомбу на Сан-Луис, или к Баррету. Римо был зол не столько на себя, сколько на Смита, который направил сюда его, Дестроера, с миссией сыщика. Если ему нужна информация, нужно было послать Грэя, нового парня из ФБР, или Генри Киссинджера, или нанять, наконец, для этого дела Джека Андерсена… но никак не Римо. Почему Римо? Все остальные под подозрением? Вполне возможно… Римо так ушел в свои мысли, что упустил момент конца занятия и понял это, когда все повскакивали со своих подушек и заспешили к выходу. Чиун продолжал жестикулировать на тему, зачем надо хоронить чью-то агрессивность. По его мнению, необходимо учиться принимать мир таким, каков он есть. Вся группа сгрудилась у дверей зала, Римо пристроился в самом хвосте, продолжая анализировать ситуацию. Вдруг он услышал знакомую мелодию: ее напевал перед смертью Беннон, с нею на губах ушел из жизни полковник войск специального назначения, которого Римо прикончил на поле для игры в гольф. Римо не успел найти ее исполнителя: мелодия оборвалась так же неожиданно, как и возникла, не оставив никакого следа. Лития Форрестер не могла присутствовать на групповом занятии, потому что ее не было в Центре по изучению подсознания. Все это время она провела в одной из фешенебельных гостиниц Вашингтона в приятном общении с адмиралом Джеймсом Бентоном Крастом. Старый адмирал не забыл молодую красавицу, с которой случайно познакомился у французского посла. А если быть точным, то четыре дня, прошедшие с тех пор, он думал только о ней. Эти воспоминания будоражили фантазию, вызывали дрожь и давно забытые шевеления в паху. Лития Форрестер позвонила рано утром в его кабинет в Пентагоне. Адмирал был удивлен и обрадован, но вел себя суховато, сдержанно сказав, что часто вспоминал ее и надеется увидеть. Лития охотно предложила встретиться. Для особой «природы» их свидания, как она выразилась, более всего подошла бы одна из гостиниц подальше от центра. Адмирал выразил свое согласие довольно официально, но положив трубку, издал не характерный для этого кабинета боевой клич. По дороге в гостиницу он совершил еще один странный поступок: попросил шофера остановиться у винного магазина и купил бутылку самого лучшего «бурбона». Укладывая ее в объемистый кейс, адмирал чувствовал себя шаловливым сорванцом. Лития ждала Краста в номере. Когда адмирал вошел, она стояла у окна и наблюдала за жизнью оживленных вашингтонских улиц. Платье из тонкого пестрого шелка, облегавшее ее тело, легко пропускало лившийся из окна дневной свет, который как бы раздевал ее. Краст отметил, что под платьем нижнего белья не было. Лития повернулась, чтобы приветствовать Краста. Ее упругие с острыми налитыми сосками груди слегка подпрыгнули под тонкой тканью, воскрешая в нем давно забытые ощущения и неясные предчувствия, которые он похоронил в себе несколько лет назад. В комнате было светло: солнечный свет, соперничая с улыбкой Литии, явно проигрывал. Улыбаясь ртом, глазами, телом, она шагнула навстречу. – Джим, я так рада, что у тебя все в порядке! – воскликнула она. Адмирал с ужасом подумал, что со своим «бурбоном» он мог оказаться в наиглупейшем положении. Стараясь не вспоминать о грешных мыслях, с которыми он ехал сюда, и не встречаясь с Литией глазами, адмирал вернулся в прихожую и поставил кейс у двери. – Как ты поживаешь, дорогая? – спросил он охрипшим вдруг голосом. Она взяла его под руку, нежно чмокнула в щеку и усадила на диван, а сама села в зачехленное кресло напротив. Их разделял низкий кофейный столик. – Джим, я знаю, что ты жутко занят, и прошу заранее извинить за беспокойство, – начала Лития. Адмирал слушал вполуха, продолжая наблюдать, как при малейшем движении Литии солнечные лучи просвечивают ее платье и как червонным золотом отливают ее волосы. Он ощущал исходивший от нее аромат жасмина. – Мне кажется, Джим, – продолжала Лития, – что твоя жизнь под угрозой. – Моя жизнь под угрозой?! – рассмеялся адмирал Краст. – Со стороны кого или чего? – Со стороны кого, – сказала она обеспокоенно. – Опасность исходит от одного из моих пациентов. Некоего Римо Дональдсона. Он намерен убить тебя, Джим. – Впервые слышу это имя. Зачем ему убивать меня? – удивился адмирал. – Не знаю. Это-то меня и ужасает. – По мере того, как Лития наклонялась вперед, ее платье поднималось все выше, обнажая стройные ноги, покрытые золотистым пухом, искрящимся в лучах солнца. – Мне кажется, что он на службе у какой-то враждебной нам державы. Краст улыбнулся, не допуская даже мысли об угрозе своей персоне со стороны какого-то Римо Дональдсона, но Лития не успокаивалась: – Джим, я не шучу! Я нарушила врачебную тайну, потому что боюсь за тебя. Она поднялась с кресла и пересела к нему на диван. Через габардин синих форменных брюк Краст почувствовал теплоту ее бедра, по его ноге пробежала легкая дрожь. – Я ценю твой поступок, Лития, – произнес он сдавленным голосом, – но не лучше ли рассказать все по порядку. – Он появился у нас несколько дней назад, – сказала Лития задумчиво, вспоминая всю историю с самого начала. – Заполняя, как мы требуем, анкеты, он не сказал ни слова правды. Поначалу меня это не удивило, но немного насторожило. Хотя многие правительственные чиновники, приезжая к нам подлечиться, поступают аналогичным образом. Никто не хочет лишней огласки. Однако под воздействием гипноза он раскололся и рассказал мне… – Лития взглянула на адмирала. Она совсем рядом, на расстоянии одного поцелуя – подумал он. – Джим, его имя Римо Дональдсон, и он профессиональный убийца, работающий на политиков. Очередная его цель – ты, адмирал Джеймс Бентон Краст. Он проговорился. – А не сказал почему? Почему именно я? – спросил Краст. – Нет. Потом он начал приходить в себя, и я не решилась акцентировать внимание на этом факте. Не знаю почему, где и когда это должно случиться. Но в одном я уверена, Джим. Он собирается убить тебя. – Что ж, есть только один верный способ разрешить все сомнения, – сказал адмирал Краст. – Я позвоню в ФБР. Пусть его арестуют и потрясут как следует, черт возьми! Надо же знать, что у него на уме. Адмирал решил не откладывать дело в дальний ящик, но Лития остановила его. Она немного повернулась, чтобы сидеть лицом к собеседнику, и его левое колено оказалось как бы случайно в плену ее коленей. – Тебе не следует так поступать, Джим, – сказала она тихо. – Он профессионал, и его арест мало что даст в смысле доказательств. Кроме того, это скомпрометирует и меня, и мою работу. Я хочу предложить другой вариант. – Она придвинулась еще на несколько сантиметров. – Я продолжу работу над ним и его сознанием. Одновременно ты должен предпринять все возможное, чтобы обеспечу свою личную безопасность. Обещай мне! – Тебе удастся узнать, чего он добивается? – спросил Краст с сомнением. – Сегодня вечером мы проводим очередное занятие. Если повезет, я смогу узнать, что они замышляют, – улыбнулась Лития. – Я умею добывать нужную информацию, особенно у мужчин. – Не сомневаюсь, – рассмеялся Краст. – Особенно у мужчин с проблемами, которые удается решать только мне. Лития улыбнулась одной из своих завораживающих улыбок, и взгляд ее мерцающих голубых глаз, слился с его взглядом. Она положила руку на его колено. Теперь Краст мог полной грудью вдыхать аромат ее духов, густой и сильный запах жасмина, который расслаблял и будоражил одновременно. Они поговорили еще какое-то время, решив, что сегодня же адмирал Джеймс Бентон Краст добьется приказа о назначении его командиром линкора «Алабама», стоящего на якоре в Чесапикском заливе. Его знания, опыт и звание позволяли это. Согласно выработанному ими плану, адмирал перебирается на несколько дней на корабль, который будут охранять преданные ему морские десантники. Они сумеют помешать Римо Дональдсону пробраться на судно, если он попробует это сделать, противопоставив ему свою смертоносную силу. Адмирал пошел на все это, потому что ни в чем не мог отказать сказочной золотистой красавице, которая сидела рядом с ним на диване, хотя считал ее хитроумные предостережения абсолютно надуманными. – И все-таки я не понимаю, кому понадобилась такая старая калоша, как я? – улыбнулся адмирал Краст. – О-о, Джим! – воскликнула Лития. – Ты вовсе не старый и уж, конечно, не калоша. Ты полный жизни и тепла человек. Однако тебя гнетет какая-то проблема. Я это чувствую, чувствую как профессиональный психолог. Я ошибаюсь? – Проблема? – Краст не хотел слышать о проблемах, он хотел утонуть в голубых озерах ее глаз. В то же время каким-то первобытным чутьем, данным человеку природой, он понимал, что проницательные голубые глаза знают его постыдную тайну. – Почему бы тебе не расслабиться на несколько минут, Джим, и не рассказать мне о своей проблеме, – прошептала Лития Форрестер. – Я умею слушать и понимать. А еще я умею хранить чужие тайны. Она бережно взяла его голову и медленно приклонила к своим коленям. Краст вытянулся вдоль дивана и уставился, не мигая, в потолок, чтобы не встречаться взглядом с Литией. – Мне так неловко, – сказал он смущенно. – Но я ведь врач, Джим, – попыталась успокоить его Лития. – Меня трудно чем-либо удивить или смутить. Да и есть ли на свете что-нибудь такое, чего я не слышала или не знаю? Лития положила правую ладонь на голову Краста так, что подушечка среднего пальца оказалась в центре его уха. Теперь он чувствовал, как тепло и энергия ее молодого тела проникают в него, наполняя желанием. – Я не был мужчиной последние пять лет, – признался он наконец. – Почему? – Я импотент. Когда я говорил о старой калоше, то имел в виду именно это. – А ты пробовал? – Да, и не раз, но потом перестал. Нет ни желаний, ни возможностей. Зачем лишний раз убеждаться в своей несостоятельности? – А может, в этом виновата женщина? – Женщины, – поправил ее Краст. – Неважно, которая из них. Так было с каждой, со всеми… У меня не было к ним влечения все пять лет… пока… – Пока? – переспросила Лития с дразнящим оттенком в голосе. – Пока… – Он немного помолчал, решаясь на очередную откровенность. – Пока не встретил тебя на том приеме. – Краст закрыл глаза, чтобы не страдать, видя смеющееся женское личико. – Пока не понял, что люблю тебя. Лития! – вымучил он наконец главное признание. Его глаза все еще оставались закрытыми, когда Лития прижалась щекой к его лицу. – Я не слышала, чтобы ты говорил об этом на приеме у посла. Но уловила другую твою фразу. Если мне не изменяет память, ты рассуждал о женских грудях… что-то вроде того, что грудь есть грудь… Вдруг он услышал характерный звук раскрывающейся «молнии» и… почувствовал над собой ее дыхание. – Грудь есть грудь… Это ты произнес тогда? – прошептала Лития. Краст был смущен и чувствовал себя виноватым: как может судить о женских грудях мужчина, не испытывающий к ним никакого влечения? Он открыл глаза и хотел сказать ей об этом. Но она уже раскрыла «молнию», обнажив дивные плечи и золотистые груди, которые нависли над ним, а их твердые соски обещали нечто бесподобное. – Ты настаиваешь на своем, Джим? – спросила Лития. – Ты уверен, что у всех женщин груди одинаковые? Адмирала Джеймса Бентона Краста словно пружиной подбросило с дивана, он с силой обнял Литию, и их губы слились в долгом, захватывающем дух поцелуе. Томительное ожидание чего-то сменилось бурной, все нарастающей страстью. Она целовала его жарко и нежно. – Свершилось еще одно медицинское чудо! – выдохнула Лития, проводя рукой по оттопырившейся брючине адмирала, и улыбнулась. Адмирал Джеймс Бентон Краст почувствовал возвращение молодости. Он жаждал обладать ею. Он хотел эту трепетную золотистую женщину, и силы его неутоленного желания было достаточно, чтобы восполнить с лихвой все потери пяти лет. – Ты хочешь меня, Джим? – спросила она с хрипотцой. – Ты… ты нужна мне… Я… я хочу тебя! – Так и будет, милый! – улыбнулась Лития и поцеловала его долгим, жарким, мучительным поцелуем. Потом она поднялась, и тонкое шелковое платье змеей соскользнуло к ее стройным золотистым ногам. Вызывающе свежая, трепетно прекрасная и совершенно нагая, она прошла через всю комнату к столу, на котором лежал ее портфель. И вмиг на столе, как на скатерти-самобранке, появились коньяк, две рюмки и коробка шоколадных конфет. Она повернулась к адмиралу, великолепная и манящая в своем вызывающем бесстыдстве. – Я твоя, Джим! – сказала она просто. – Но сначала выпьем, а потом я хочу пропеть с тобой одну песенку. Адмирал Джеймс Бентон Краст не испытывал больше угрызений совести за бутылку «бурбона» в своем кожаном кейсе.Глава восемнадцатая
Чиун вместе со всей группой дурачился в парке на траве, когда Римо выскользнул из здания, чтобы позвонить. Часы показывали второй час дня, когда Римо закончил шестимильный марш-бросок по извилистой дороге на территории клиники и вышел к телефону-автомату на шоссе. Набрав специальный, не требующий оплаты номер, он услышал короткое: – Смит. – Римо. – Есть новости? – Ни черта! Я испробовал все, кроме нападения на хозяйку притона. Потом сел и стал выжидать. И снова – ничего! – Хочу, чтобы вы были в курсе, – сказал Смит сухо. – Похоже, Франция примет участие в аукционе. Мы пытаемся выяснить, когда и где он состоится. В этом замешаны и другие страны, о чем можно с уверенностью судить по перемещению золота. Нет сведений только из Англии и России… – Ладно, меня это не касается, – прервал его Римо. – Послушайте, я иду на эту докторшу с открытым забралом, лоб а лоб, вдруг расколется. Я могу устранить ее, но не хочу, пока не узнаю, что, как и зачем она собирается делать. – Согласен. Решайте сами, исходя из обстоятельств, но помните: дело очень важное. – Да-да, конечно. Очень важное, как всегда. Кстати, вы узнали что-нибудь о мелодии? – Какой еще мелодии? – Не Знаю. Обыкновенной. Тот парень из ФБР, Беннон, надеюсь слышали про него, напевал что-то. Похоже, из него сделали зомби. Полковник войск специального назначения напевал то же самое… А сегодня я случайно услышал это здесь, в Центре по изучению подсознания. Мне кажется, все одна и та же песня. Как считаете? – Возможно, возможно, – сказал Смит задумчиво. – Какой мотив? Напойте! – Мой Бог! – вскричал Римо. – Я же не Элис Купер! Откуда, черт побери, я знаю, как это поется?! Та-та-та-та-та-там-та-там… – По-моему, вы ошиблись. Вот послушайте: та-та-та-та-там-та-там-там-та-та-та-та-там-там… – Вы знаете эту мелодию? – удивился Римо. – Откуда? Где слышали? – Генерал Дорфуилл мурлыкал ее, сбрасывая бомбу на Сан-Луис, Кловис Портер насвистывал эту песенку перед тем, как искупаться в канале для городских нечистот. Мы думаем, что и тот парень из ЦРУ, Баррет, тоже напевал эту мелодию, когда покончил с собой: в Национальной библиотеке. – Ну, в что она означает? – Пока непонятно. Может, своего рода опознавательный сигнал… Или что-то еще… – Вы мне очень помогли, Смит! Никогда не думали заняться шоу-бизнесом? С этой песней мы могли бы сорвать бешеный успех, а свою группу так бы и назвали: «КЮРЕ». Чиун будет играть на барабане. Выпустим пластинку. – Боюсь, ваша идея не имеет перспективы, – заметил Смит. – У меня плохой слух. – С каких пор это стало иметь значение? Я дам о себе знать! – бросил Римо, а потом добавил: – Будьте осторожны! Они знают обо мне, поэтому могут докопаться и до вас. – Спасибо, я примял меры предосторожности, – сказал Смит, немало удивившись, что Римо проявляет такую заботу. – О'кей! – Римо повесил трубку. Настроение у Римо было неважное, и он решил заняться тренировочной ходьбой, благо расстояние до клиники это позволяло. Около трех дня он бодро вышагивал по извилистой дороге недалеко от десятиэтажного здания основного корпуса. Услышав шорох шин, Римо остановился. Серебристый «роллс-ройс», управляемый шофером, подрулил прямо к нему и замер. Задняя дверца со стороны Римо открылась, и голос Литии Форрестер окликнул его: – Мистер Дональдсон! Садитесь, я подвезу вас. Римо скользнул внутрь, захлопнул дверцу и, когда тяжелый автомобиль бесшумно двинулся вперед, взглянул на Литию. Ее золотистые волосы были в некотором беспорядке, а платье из тонкого китайского шелка слегка помято. – Вы выглядите так, словно только что выбрались из постели, – заметил Римо с присущей ему деликатностью. – Вы очень проницательны, а главное любезны, – не осталась в долгу Лития Форрестер. – Какие еще будут наблюдения? – Э-э, а удовольствия-то особого вы не получили. – Как вы это определяете? – По вашим глазам. В них все еще светятся огоньки. Они гаснут, когда женщина получает удовлетворение. – Вы говорите так, словно эксперт по выключению огоньков. – Что есть – то есть! – поклонился Римо, приложив руку к сердцу. – Я должна просить проинструктировать меня в этом вопросе, – сказала доктор Форрестер. – К вашим услугам. Выбирайте время и место. Может, сегодня вечером? Я был бы свободен, если бы не ваша замечательная программа: сначала групповые вопли и дурацкие песнопения, с восьми до девяти вечера – совместное купание нагишом, а потом ловля друг друга – с девяти до девяти тридцати, пока Флорисса не устанет бегать за мной… – Давайте сегодня вечером, – согласилась Лития Форрестер. – У меня в кабинете после ужина… Часов в семь. – Договорились! – Римо коснулся ее, когда машина замирала перед центральным входом в десятиэтажное здание основного корпуса. – Сохраните для меня хоть один огонек. – Вы единственный, кому я разрешила бы загасить все огоньки, – сказала она на прощание. Дверца захлопнулась, и машина укатила к тыльной стороне здания, где располагались гараж и личный лифт Литии Форрестер. Римо решил, что не будет ужинать в общей столовой вместе со всеми, хотя Чиун утверждал, что овощи великолепны, выращены на органических удобрениях и придают силу для выполнения любого задания. – А не лучше ли проглотить дюжину сырых устриц? – подумал Римо вслух, но, заметив на лице Чиуна гримасу отвращения, тотчас исправился. – Шучу. Секретарши доктора на посту уже не было. Римо подошел к двойным дубовым дверям, преграждающим путь в кабинет и квартиру Литии Форрестер, и постучал. – Входите! – послышалось изнутри. Римо с некоторым усилием открыл тяжелую дверь и вступил в апартаменты доктора. В кабинете царил интимный полумрак. Над прозрачным куполом потолка нависла темень неба. Лития Форрестер переоделась в длинное красное шелковое платье. Она держала в руках два наполненных бокала. – Рада видеть вас, Римо! – сказала она со значением и протянула ему один. – За то, чтобы все огоньки были погашены! Римо без особого удовольствия взял его и поднял, чтобы чокнуться, отпил глоток… как бы отпил, потому что тут же незаметно выплюнул жидкость обратно. Последний раз он выпивал очень давно. Забытая жидкость жгла язык, небо, десны, но одновременно и оживляла в памяти воспоминания о прежних днях, когда Римо мог пить бочками, не отчитываясь ни перед кем. И в этом тоже была заслуга Чиуна, который разрушил в нем тягу к алкоголю точно так же, как разрушил его беспорядочную половую жизнь, подчинив секс строгой дисциплине, Последний раз Римо наслаждался сексом с дочерью политика из Нью-Джерси, и не его вина, что удовольствие закончилось для нее смертью. – За выключение огней! – Римо поднял бокал, делая вид, будто коньяк что надо. Один бокал, наверное, не принесет особого вреда, – подумал он, не особенно довольный собой. – Поможет настроиться на этот вечер… – Римо ощупал взглядом тело Литии, красивое, изящное, скрываемое рябью складок красного шелка, ее грудь, гордо возвышающуюся над повязанным чуть выше талии кушаком, и вновь ощутил то самое, выходящее за пределы похоти желание. Он поднес бокал ко рту и осушил его одним махом. Жжение опустилось вниз, как и должно быть от целой рюмки крепкого коньяка, который по правилам следует пить смакуя, маленькими глотками. Было в этом коньяке что-то инородное. Римо пытался распробовать, что именно, и скоро понял: наркотик. Он хорошо помнил наставления по наркотикам еще на самых первых занятиях в КЮРЕ. Ошибка исключалась. Коньяк отравлен. Как это ни покажется странным, но открытие обрадовало Римо. Он устал ждать хоть каких-нибудь событий, а теперь они шли к нему сами. Ему не придется их добывать у Литии, ему не придется ее убивать… пока… до того, как он проведет с ней ночь и откроет ей сладкую тайну: как загасить все огоньки в глазах женщины. Римо чувствовал, что наркотик проникает в кровь. – Пойдем посидим на диване. – Лития взяла его как ребенка за руку и медленно повела в другой конец комнаты. Римо глубоко вдыхал воздух, заставляя сердце бешено биться, требуя от него наполнения крови кислородом, добиваясь гипервентиляции всего организма, заставляя его сопротивляться наркотику. Лития уложила Римо на диван, забрала пустой бокал и поставила на пол, а освободившуюся руку его опустила себе на бедро. Курсировавший по телу Римо кислород усиливал осязание, он ощутил подушечками пальцев не только шелковые нити ткани, но и мягкую гладкую кожу под ней. Лития бережно положила голову Римо к себе на колени. Он расположился удобно, как для отдыха, но краткий прилив сонливости от наркотика уже прошел: кислород сделал свое дело. Римо чувствовал себя нормально. Особыми тренировками Чиун научил его организм расщеплять любой наркотик на составные, а они, как известно, безвредны для организма. Римо позволил Литии поудобнее устроить себя на ее коленях и сделал вид, что засыпает. Он начал вбирать воздух в легкие медленнее, чтобы ослабить биение сердца, преодолевая таким образом головокружение – неизбежное последствие гипервентиляции организма. А потом задышал ровно и легко, впадая в глубокий сон. Лития Форрестер расстегнула пуговицы на его рубашке, провела рукой по обнаженной груди, а потом обозначила кончиками пальцев кружочки на его теле. – Ты будешь слушать только меня и слышать только мой голос, – произнесла она ровным бесстрастным голосом. – Ты чувствуешь себя легко и свободно. Римо слегка всхрапнул во сне и сладко причмокнул губами. – Как тебя зовут? – Римо… Дональдсон, – сказал он медленно. – На кого ты работаешь? – Центральное разведывательное управление. – Кто такой Дестроер? – Я. Кодовое имя, – говорил он не совсем четко, как бы во сне. – Почему ты здесь? – Заговор… против Америки. Должен узнать, кто… руководит. – Тебе известно, кто руководит заговором? – Нет. – Тебе известно, кто стоит за этим заговором? – Нет… не знаю. – Римо! Слушай меня внимательно, – произнесла Лития, четко произнося каждый звук. – Я хочу тебе помочь! Ты меня слышишь? – Да, слышу. – Я хочу помочь тебе. – Слушаю тебя. – Есть заговор против нашей страны. План захвата Соединенных Штатов Америки. За ним стоит один человек. Его имя Краст. Адмирал Джеймс Бентон Краст. Повтори! – Адмирал… Джеймс… Бентон… Краст… – Адмирал Краст – преступник, – чеканила слова Лития Форрестер. – Он хочет подчинить себе страну. Его необходимо остановить! Ты должен остановить его! – …должен остановить его… – эхом повторил Римо. – Он на борту линкора «Алабама» в Чесапикском заливе. Через несколько часов он начнет приводить в действие свой план завоевания Америки. Ты должен остановить его! Ты знаешь как? – …знаешь как?.. Нет, не знаю… – Ты должен попасть на борт «Алабамы» и убить адмирала Краста. Понял? Повтори! – Я убью адмирала Краста. Остановлю план завоевания Америки. – Ты сделаешь это сегодня ночью! Сегодня ночью! Понял? – Понял! Убью Краста сегодня ночью. Лития нежно погладила левый сосок на груди Римо, а потом наклонилась и поиграла с ним кончиком языка. – Тебе нравится секс? – спросила она, прильнув к самому уху Римо. – Да, очень. – Ты хочешь меня? – Да! Я хочу тебя! – Сейчас ты будешь крепко спать, – сказала Лития проникновенно. – Проснешься освеженным, радостным, наполненным новой силой и энергией. Я была с тобой все это время. Я была твоя. Ты подарил мне минуты истинного наслаждения. В постели мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Ты загасил огоньки в моих глазах. Мне очень хорошо, Римо! Мне никогда не было так хорошо! Когда ты проснешься, будешь помнить только это. А потом ты пойдешь и убьешь адмирала Краста. Ты спасешь страну! А теперь спать… спать… спать… – Сплю. Я должен спать, – вздохнул Римо и якобы погрузился в глубокий безмятежный сон. Лития легко спорхнула с дивана, переложив голову Римо со своих колен на подушку. Она хочет, чтобы я убил адмирала Краста, – размышлял между тем Римо. – Но почему? Может, Краст о чем-то догадывается? А может, отказался выполнять приказы? Или это ее шеф, которого она решила убрать с дороги? И тут Лития допустила ошибку, которая помогла Римо понять, что Краст – не шеф, а очередная жертва. Доктор Форрестер подошла к столу, сняла трубку и набрала номер из трех цифр. – Как прошел ужин? – спросила она. Должно быть, говорит с кем-то из этого здания, – додумал Римо. – Только здесь трехзначные номера. – Все сделано! – доложила она радостно. – Точно так, как ты хотел. Значит, ее партнер, а может, и шеф, находится где-то поблизости, – решил Римо. – Завтра? – ответила она твердо. Что значит завтра? – ломал голову Римо. – Может, убийство Краста должно привести в движение что-то еще?.. Но что? – Я люблю тебя, милый! – сказала она с чувством и положила трубку. Лития Форрестер была счастлива. Сегодня ночью этот Римо Дональдсон будет убит адмиралом Крастом и его телохранителями. А завтра адмирал устроит инцидент на флоте, который подтолкнет Англию и Россию к участию в торгах. Это был идеальный безошибочный план. Лития взглянула вверх на прозрачный купол и громко рассмеялась, взорвав интимную тишину кабинета. А потом она вдруг запела… запела ту самую мелодию, которую Римо за последние несколько дней слышал много раз, мелодию, которая так или иначе приводит к катастрофам и смертям. Римо сразу узнал ее. Лития вернулась к дивану и, окинув презрительным взглядом мирно спавшего Римо, скинула платье, а потом прижалась своей обнаженной грудью к его обнаженной груди. – Римо, проснись! – прошептала она ему в самое ухо. – Проснись, милый! Римо начал медленно поворачиваться, как бы просыпаясь. Затем широко раскрыл глаза и, увидев рядом Литию, притянул ее к себе. Их губы слились в долгом жарком поцелуе. – Вот так бывает! – сказал он тоном победителя. – А теперь подойди к зеркалу. Ты увидишь, что огоньки в твоих глазах погасли. – Я знаю это и без зеркала, – сказала Лития. – Никогда раньше я не испытывала ничего подобного. Римо поднялся с дивана. – Разве ты не останешься, милый? Я хочу, чтобы ты повторил это еще раз, – сказала она просительно. – Не могу. Нужно кое-что сделать. Теперь ты можешь на меня рассчитывать, если потребуется погасить огоньки. Римо подошел к ней и жарко обнял. Скользнув рукой под платье, которое она успела надеть, он крепко, почти до боли, сжал ее ягодицы. Потом оттолкнул и, не оглядываясь, ушел, чтобы предупредить адмирала Краста о нависшей над ним смертельной опасности.Глава девятнадцатая
Ночью круизное судно, сверкающее гирляндами разноцветных лампочек, с залитыми светом прожекторов палубами напоминает разгуливающую по морям шлюху. В противоположность ему военное судно можно сравнить с девушкой из рабочих кварталов бедной, но гордой и честной. Никаких излишеств, никаких украшений, все естественно и предназначено для долгого и трудного семейного счастья, а не для кувыркания в сене. Линкор «Алабама» – именно такой корабль, – думал Римо, стоя на пирсе, омываемом волнами, и вглядываясь в Чесапикский залив, где в четырехстах ярдах от берега покачивался на волнах линкор – гора металла, вспыхивающая темно-серыми отблесками от случайного луча света. На таком расстоянии трудно было рассмотреть дюжину вооруженных до зубов людей в комбинезонах морских десантников-подрывников, которые по распоряжению адмирала Краста охраняли его каюту, имея приказ стрелять без предупреждения при любом подозрении. Сам адмирал находился в это время в каюте капитана, расположенной за ходовой рубкой, и возлежал на широкой кровати, именуемой в соответствии с уставами ВМС койкой. Адмирала занимали мысли, далекие от военных дел и личной безопасности. Подобно матросам-первогодкам, отправившимся в конце недели в увольнение в незнакомый порт, он думал только об одном: как бы трахнуться с какой-нибудь красоткой. После пяти лет вынужденного воздержания было приятно вновь почувствовать себя в форме, которую он обрел благодаря Литии. Лития Форрестер, – мысленно повторил он дорогое имя. – Моя жизнь опустеет без тебя… опустеет, но не закончится. Ты подарила мне возможность наполнить ее. Твой бесценный дар будет приносить радость и счастье без тебя, но благодаря тебе. Адмирал Джеймс Бентон Краст был уверен, что влюблен в Литию, но это не исключало других женщин. Он намеривался проверить на практике эту заманчивую теорию. Многократно проверить! – хохотнул он про себя, предвкушая необыкновенные похождения, на пороге которых он стоял. А в это время к борту корабля бесшумно подошла небольшая моторная лодка и тихо закачалась на волнах под носовой частью линкора, где не просматривалась с палубы. Расстояние до ватерлинии составляло примерно шесть футов. Римо Уильямс привязал лодку к толстому якорному канату и, оттолкнувшись от сиденья, ловко, как обезьяна, полез вверх. Ухватившись за палубный леер, он подтянулся, чтобы лучше рассмотреть через прорези в стальном борте, что происходит на корабле. Почти у самого борта прошел автоматчик в хлопчатобумажной куртке защитного цвета, надетой поверх спортивного свитера. Чуть подальше виднелись еще двое вооруженных парней. Дождавшись, когда автоматчик повернулся к нему спиной, Римо легко перемахнул через невысокое палубное ограждение, бесшумно в несколько прыжков преодолел двадцатиярдовое расстояние до боковой двери в палубной надстройке и тенью юркнул внутрь. Оказавшись в узком коридоре, Римо быстро снял свою спортивную рубашку и надел ее застежкой назад. В сочетании с темными брюками этот маскарад делал его похожим на матроса. Не теряя времени, Римо направился к центру корабля, полагая, что где-то там должна находиться каюта капитана. Через три пролета он повернул налево по переходу и оказался у люка и траповый колодец, который и вывел его к центру корабля. Перед одной из дверей стоял вооруженный автоматом матрос. Вероятно, это и была каюта капитана. Не долго думая, Римо снял со стены огнетушитель и, держа его на руках, как держат обычно младенцев, направился по-матросски вразвалочку в самый конец коридора с заветной дверью посередине. Завидев его, матрос, охранявший каюту командира, насторожился. Римо приветливо кивнул ему, продолжая что-то тихо напевать. – Стой! – крикнул матрос. – Куда идешь? – Вон туда, в конец коридора. Велено заменить огнетушитель, – ответил Римо, держа баллон так, чтобы не была видна рубашка. – Старый пойдет на перезарядку. Матрос сначала заколебался, потом махнул рукой. – Ладно, иди. Только побыстрее. – Есть! – отчеканил Римо и сделал шаг в сторону матроса. Поравнявшись с ним, он ударил охранника огнетушителем по голове. Матрос рухнул на пол. Надеюсь это надолго, но не навсегда, – подумал Римо и шагнул к двери каюты. Адмирал Краст сидел на кровати, собираясь позвонить Литии. Ему безумно хотелось ее увидеть и ради этого он готов был подключиться к ее глупым лечебным программам. Неожиданно дверь каюты распахнулась и тотчас закрылась. Перед удивленным взором адмирала предстал неизвестный ему молодой человек. – Адмирал Краст? – спросил он бесцеремонно. – А вы искали здесь Джона-Пола Джоунса? Какого черта вы вламываетесь без стука а мою каюту? Кто вы? – Все это не имеет значения, адмирал, – сказал Римо спокойно. – Я пришел сообщить, что ваша жизнь в опасности. Еще один псих явился предупредить о Римо Дональдсоне, – подумал Краст. Но, взглянув повнимательнее в холодные глаза незнакомца, понял, что перед ним стоит Римо Дональдсон собственной персоной. Теперь от умения вести себя в столь щекотливой ситуации зависела его жизнь. – Входи, приятель! – пригласил адмирал. – О чем все-таки речь? – Адмирал, я знаю, что вы знакомы с доктором Литией Форрестер, не так ли? – Да, это так. – Она намерена убить вас. Более того, она абсолютно уверена, что я сейчас убиваю вас ради нее, – сказал Римо тихо. – Я встречался с этой красивой женщиной всего два раза в жизни, – удивленно поднял брови адмирал. – Зачем ей понадобилось убивать меня? Не понимаю. – Она участвует в антиправительственном заговоре, адмирал. Мне неизвестны его детали, но вы каким-то образом мешаете им, поэтому вас решили убрать. – А ты кто такой? – воскликнул ничего не понимающий Краст. – Откуда ты обо всем этом знаешь? – Я всего-навсего простой государственный служащий, адмирал, – сказал Римо, делая шаг по направлению к Красту. – Мне по службе положено знать это. – Какие действия следует предпринять? – спросил адмирал деловито. – Удвойте охрану на корабле. Прикажите не пускать к вам никого из посторонних в течение ближайших двух-трех дней. – А что будет потом? – Думаю, через пару дней все закончится, – сказал Римо. – У меня мало времени, адмирал. Но поверьте мне и не показывайтесь нигде хотя бы два дня. Особенно опасайтесь контактов с доктором Форрестер. Будьте бдительны и осторожны! Извините, что не могу рассказать больше. – Секретно? – Совершенно секретно. Внезапно за спиной Римо распахнулась дверь, и он почувствовал приставленное к шее дуло автомата… – С вами все в порядке, адмирал? – спросил вошедший. – Да, а что с матросом, стоявшим у двери? – Лежит без сознания. Мы заметили его в коридоре и решили прорываться к вам. – И правильно сделали, – кивнул адмирал, продолжая сидеть на кровати. Наступившую тишину нарушил телефонный звонок. Адмирал жестом приказал охранникам подождать и снял трубку. – Да, Лития, – проворковал он. – Одну секунду. – Адмирал улыбнулся Римо, отчего у того засосало под ложечкой: попался в западню и так по-глупому. – Матросы! – обратился Краст к охране. – Проводите господина Римо Дональдсона до берега. Сделайте все возможное, чтобы это маленькое путешествие стало интересным, – заключил он, улыбаясь. – Будет сделано, адмирал! Он запомнит это путешествие! – сказал матрос, державший Римо под дулом автомата, и, подтолкнув пленника к выходу, добавил: – Ну, пошел! Чего размечтался?! Боже! Какой же я идиот! – сокрушался Римо. Попался на пустяке, как школьник. Докторша расставила ловушку, а я, как полковой оркестр, вошел в нее сходу под барабанный бой. Шумно и по-дурацки! Уходя из каюты, Римо оглянулся и увидел, что Краст прижал трубку к уху, а глаза его маслянеют. Поплыл, – подумал Римо сокрушенно. Адмирал слушал так, словно на другом конце провода обещали путевку в рай, а потом запел все ту же знакомую мелодию. Римо готов был укусить самого себя, проклянуть за потерю бдительности. Адмирал знал мое имя еще до того, как я пришел, – думал он раздраженно. – Лития предупредила его. А теперь позвонила, чтобы удостовериться в результатах своей работы. Жаль, что расплачиваться будут вот эти трое! В коридоре стонал матрос, оглушенный огнетушителем, но никто не обратил на него внимания. Он остался лежать в той же неудобной позе, в какой оставил его Римо. – И как же ты проник сюда, красавец? – спросил тот, которого двое других называли «шефом». Он не был похож ни на одного из тех морских десантников-подрывников ВМС, которые изображаются во многих голливудских фильмах. Шеф напоминал широкую приземистую бочку с жиром, увенчанную шапкой кудрявых, но местами редеющих волос. По мнению Римо, его место было за прилавком конфетной лавки где-нибудь в Бронксе, а не на борту военного корабля. – Приплыл, – ответил Римо коротко. – Хорошо, наверное, плаваешь? – спросил шеф не без ехидства. – Держусь на воде… малость. – А почему одежда сухая? – продолжал допрашивать шеф. Римо не хотел говорить о маленькой моторной лодке, привязанной к якорному канату, она могла пригодиться. Если мне повезет… и им тоже, я не стану убивать охрану, – решил Римо. На главной палубе в центре корабля, куда они вышли, было пустынно. Их окружал плотной стеной влажный, пропитанный солью воздух. Внизу у бортового трапа стоял небольшой катер, куда должен был спуститься Римо в сопровождении трех матросов – один впереди, двое сзади. Его усадили посередине. Первый матрос занял место на носу, шеф продолжал держать Римо под дулом автомата, а третий матрос пошел на корму готовить катер к отплытию. Отвязав линь и отшвартовавшись от линкора вручную, он нажал сначала кнопку электростартера, а потом педаль дросселя, и катер начал быстро удаляться в чернильную тьму Чесапикского залива. До берега было не более четырехсот ярдов: огни жилых домов и других построек на берегу подмигивали им, словно зазывали в гости. Однако не пройдя и сотни ярдов, катер остановился. – Конечная остановка твоего маршрута, мистер Дональдсон, – хохотнул шеф. – Такова жизнь, – заметил Римо философски. – А вы не передумаете, если я добровольно поступлю к вам на службу? Конечно, нет. Я же понимаю, что не захотите. Вы – ребята бывалые, а я… – Римо на секунду замер, а потом испуганно вскрикнул: – Что это за чертовщина впереди?! Сидевший на носу матрос был простым моряком, а не полицейским, поэтому он повернулся взглянуть, что же такое увидел пленник. Римо, не теряя ни секунды, крутанул головой, чтобы отбросить холодившее затылок дуло автомата, толкнул шефа в грудь и перевалился вместе с ним за борт. Автомат вывалился из рук охранника и с легким всплеском ушел на дно. Старшина Бенджамин Джозефсон, которого все называли шефом, был отличным подводником-подрывником, хотя, глядя на его расползающееся тело, этого не скажешь. Однако на смену мастерству скоро пришло ремесленничество, а профессиональной уверенности – самоуверенность. Уважение к собственной персоне успешно соперничало с искренним уважением товарищей к его опыту и умению работать к воде и под водой. Но Римо не оценил его талантов. Бесцеремонно обхватив старшину за шею, он старался отплыть подальше от катера, понимая, что пока они вместе, матросы стрелять не будут. Неожиданно Джозефсону также удалось зацепить Римо за шею, увлекая под воду. Через минуту они вынырнули на поверхность. Джозефсон прорычал: – Ты мертвец, Дональдсон! – Не спеши, старая каракатица! – огрызнулся Римо и потянул шефа за собой на дно. Драться в воде было бесполезно, поэтому Римо ухватил Джозефсона за кисти рук и так сдавил их, что повредил нервные волокна. Пальцы охранника, душившие Римо, разжались. Они оба вновь всплыли на поверхность, чтобы набрать воздуха в легкие и погрузились обратно. Джозефсон попытался ударить Римо головой, но тот увернулся, и удар прошел мимо. Римо усиленно работал ногами, стремясь отплыть как можно дальше от катера. Всплыв опять, он осмотрелся и понял, что это ему удалось. Не было слышно и шума мотора: судя по всему, оставшиеся на судне матросы продолжали поиски своего шефа в воде, двигаясь в сторону берега. Римо решил плыть назад к «Алабаме». Теперь они находились вне досягаемости пуль, и Римо мог до конца разобраться с Джозефсоном. Он поднырнул под него сзади и, захватив его шею «в замок», прошептал в самое ухо: – Ты хочешь жить, старина? – Пошел ты, мертвец поганый! Джозефсон попытался звать на помощь, но вместо крика в горле у него что-то забулькало. – Э-э, ребята… – прошептал он и замолк. – Извини, парень! Тебе не повезло, – сказал Римо, отпуская обмякшее тело. – Поднять якорь! Какое-то время на поверхности воды колебались длинные кудри Джозефсона, напоминая отрубленную голову Медузы Горгоны, пока морская пучина не поглотила его совсем. Римо полной грудью вдохнул влажный соленый воздух и быстро поплыл к линкору. Позади ничто не нарушало тишину: матросы на катере продолжали поиски. Доплыв до корабля, Римо забрался в лодку, отвязал ее от якорного каната и, не запуская мотора, пошел на веслах к берегу. Неожиданно за его спиной раздался скрежет и страшный грохот. Лодка подпрыгнула и Римо почувствовал, как вздыбился и завибрировал океан. Линкор «Алабама» запустил двигатели. Римо отложил весла, включил мотор и, оставляя пенистый след, помчался к берегу. На полпути он увидел катер с двумя матросами. Отказавшись от дальнейших поисков, они спешили на линкор. Здорово она провела меня! – вспомнил Римо о Литии Форрестер. – Пока счет в ее пользу, но еще есть время. Мощные двигатели линкора «Алабама» продолжали набирать обороты. Куда он направляется? – подумал Римо, когда его лодка входила в порт. – Может, мелодия, которую напевал адмирал Краст, призывала его к очередному разрушению и новым смертям?Глава двадцатая
Солнце уже поднялось над Манхэттеном, пробиваясь с трудом сквозь дневной смог, когда линкор «Алабама» вошел в Нью-Йоркский залив. На пороге ходовой рубки матрос пытался объяснить что-то вахтенному офицеру. – Мне кажется, с ним не все в порядке, сэр. – Что ты имеешь в виду? – Видите ли, сэр, перед тем, как выгнать меня, он напевал какую-то странную мелодию. – Напевал мелодию? – Так точно, сэр! – Ну, и что же тут плохого? – спросил офицер. – Адмиралу захотелось петь… Хорошее настроение… – Ничего плохого, сэр! Но это не все, сэр. – Что еще? – Я не знаю, как сказать, сэр. – Скажи, как есть. – Адмирал… – Матрос замялся, не решаясь вслух произнести то, что вертелось на языке. – Что адмирал? – спросил офицер нетерпеливо. – Адмирал… ну, он играл сам с собой, сэр. – Что такое? – Играл сам с собой, сэр. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? – А может, тебе следует показаться врачу? Пройди-ка в медицинский отсек. Матрос ушел в полной растерянности. – Да-а, дела-а, – протянул вахтенный офицер, почесывая затылок. Адмирал Джеймс Бентон Краст и правда «играл сам с собой», как выразился матрос. Однако теперь он решил лучше петь, петь без слов. Порой, чтобы разнообразите программу, он начинал насвистывать. Время от времени, отдавая приказ этим лодырям и симулянтам, которые не знают толком, что такое морской флот, адмирал кричал в переговорник: – Прибавить ходу! Полный вперед! В машинном отделении недоумевали: линкор от самого Вашингтона шел на предельной скорости. Адмирал Краст, напевая, с интересом рассматривал рубку, где каждая панель отполированного дерева хранила атмосферу и традиции военно-морского флота, дела жизни настоящих мужчин. Адмирал Джеймс Бентон Краст – отличный моряк, умелый дипломат, превосходный любовник – отвечал всем высшим требованиям. Линкор шел полным ходом к намеченной цели. Уже виднелись окутанные дымом нефтеперерабатывающие заводы Бейонз, просматривался Бруклин и проявлялись величественные очертания Манхэттена. Чуть левее – остров Свободы и статуя Свободы с высоко вознесенным в небо факелом. Медная облицовка местами позеленела: милосердная улыбка навеки застыла на каменном лице, обращенном к людям. За спиной статуи притаился, как в засаде, Джерси-Сити. О делах этого Богом проклятого места статуе Свободы лучше бы и не знать, – подумал Краст. – Добавить ходу! – крикнул он в переговорник. – Что вы там спите, трюмные крысы?! Это военный корабль, а не экскурсионный катер, черт побери! А ну, подбавьте жару! – Он, вероятно, думает, что у нас здесь матросы до сих пор бросают уголь лопатами, – заметил один из техников машинного отделения. – Интересно, где мы сейчас находимся? – Не знаю, – ответил молоденький лейтенант, – но если идти на такой скорости, то второпях можно попасть черти-куда. Оставшись в рулевой рубке один, адмирал Джеймс Бентон Краст повернул штурвал. Постепенно линкор, уходя влево, вышел из своего фарватера и пересек фарватер судов, идущих обратно, в южном направлении. Адмирал выправил штурвал, и корабль взял курс на статую Свободы. Краст продолжал напевать прилипшую мелодию. При хорошей погоде и большой скорости движение корабля не ощущается. Казалось, что статуя Свободы сама плывет по поверхности воды ему навстречу. Расстояние сокращалось, а Краст все пел и пел, ускоряя темп, пока не начал подпрыгивать, хлопая ладонями по бокам. – Прибавить ходу! Полный вперед! – взвизгнул адмирал в переговорник. Корабль летел по волнам, оставляя за собой пенистый бурун, который перевернул парусник «Отдых» и каноэ с двумя членами муниципального совета, решившими прогуляться перед обедом. Экскурсионное судно, направлявшееся к статуе Свободы, избежало столкновения с линкором только благодаря опыту капитана, который вовремя прибавил скорость. Правда, от сильной качки двое туристов все-таки свалились в воду. Военные самолеты, кружившие над «Алабамой» с того самого момента, когда линкор без всякого приказа снялся с якоря и, не отвечая на радиозапросы, пошел полным ходом к Манхэттену, передавали тревожные сообщения на ближайшую авиационную базу ВМС. До берега оставалось двести ярдов, когда нос огромного корабля начал вгрызаться в илистое дно залива. Двигатели натужно ревели. Корабль больше не плыл, а как бы скользил по дну, пока не воткнулся в каменный пирс, срезав его, как срезают тонкий слой с замороженного брикета масла. Наконец, огромная махина линкора замерла, войдя наполовину в тело острова, основу которого составлял спрессованный мусор. Двигатели продолжали реветь, прокручивая винты, поднимавшие фонтаны грязи и ила. Корабль, содрогаясь и кряхтя, повалился набок, напоминая фыркающего раздраженного бегемота. А на острове в ужасе метались служащие парка. Адмирал Краст выбежал из рубки и направился в машинное отделение. Матросы в панике разбегались по кораблю, не обращая внимания на команды офицеров. Некоторые попрыгали на берег, хотя не было никакой опасности, судно уже не могло перевернуться или затонуть. Воздух вокруг наполнялся воем судовых сирен и ответными гудками прогулочных катеров, торговых барж и буксиров, находившихся в это время поблизости и готовых прийти на помощь попавшему в беду линкору. Адмирал Краст словно ничего не видел и не слышал. Весело напевая, он бежал по палубе, приветственно помахивая рукой знакомым матросам. – Всем немедленно покинуть корабль! – скомандовал он, появляясь в машинном отделении. Матросы толпой бросились к выходу. – Выходить организованно! – приказал адмирал сердито, и они пошли по одному быстрым шагом. – Слушаюсь, адмирал! – вытянулся командир машинного отделения – старший лейтенант. – Могу я быть чем-то вам полезен? – Да, можете! Убирайтесь отсюда! Быстро! – Слушаюсь, сэр! А как вы? – Адмирал покажет вам, глупым почитателям современного флота, как должен умирать старый моряк: вместе со своим кораблем! Прокричав это, он выгнал лейтенанта из машинного отделения, задраил все двери и, радостно напевая, открыл кингстоны. Черная, маслянистая, смешанная с илом вода начала заливать машинное отделение. Когда она поглотила громадные дизельные двигатели, которые зачихали и остановились, помещение наполнилось вонючим маслянистым паром. – Паруса! Паруса! – захихикал адмирал. – Ребята, скорее ставьте паруса! Йох-хо-хо! И бутылку рому… – пропел он возбужденно. – Адмирал! Впустите меня! – стучал в дверь старший лейтенант. – Я знаю, что делаю! Именно так поступают настоящие моряки! – прокричал он в ответ. Лейтенант еще стучал какое-то время, а потом не осталось уже никого, кто мог бы его услышать. Адмирал Джеймс Бентон Краст оказался прижатым давлением воды к металлическому потолку машинного отделения. Даже умирая, он продолжал петь какую-то мелодию – последнее, что он делал в этом мире.Глава двадцать первая
Отдых Римо был прерван настойчивым телефонным звонком. Он повернулся на другой бок и накрыл голову подушкой, но звонок не унимался. – Чиун, подойди к телефону! – крикнул Римо сонно. Но Чиуна в комнате не было, он делал зарядку на свежем воздухе, которая состояла главным образом в сборе цветов. Римо ничего не оставалось, как снять трубку. – Да-а! – сказал он сердито. – Смит. – Вы что, сбрендили?! Какого черта звоните по открытому телефону? – Теперь, если не будет хоть каких-нибудь результатов, это уже не имеет значения. Вы слышали что-нибудь об адмирале Красте? – Мне знакомо это имя, – сказал Римо, просыпаясь окончательно и принимая вертикальное положение. – А что случилось? – Сегодня утром старый морской волк тараном въехал на линкоре в статую Свободы, после чего утопился в машинном отделении. При этом он все время напевал какую-то мелодию без слов. – Бедняга, – вздохнул Римо. – Вчера вечером я был у адмирала Краста и хотел предупредить его, но опоздал. Он уже заглотил наживку. – Если повезет, – сказал Смит, – я буду знать о торгах на аукционе сегодня после обеда. – О'кей! – одобрил Римо. – Я перезвоню позже, а теперь хочу избавиться от лишнего хлама. – Не поддавайтесь эмоциям! – предупредил доктор Смит. – Осторожность, осторожность и еще раз осторожность! – Я всегда осторожен, – буркнул Римо и положил трубку. Западня получилась классная, – подумал он с горечью. – Краст, сам того не желая, должен был убить меня. После этого ему дали установку на инцидент в состоянии буйного помешательства. Вчера вечером, когда Римо вернулся после морской прогулки, Литии дома не оказалось. Видимо, она где-то праздновала кончину обожаемого ею мистера Дональдсона. Лития уверена, что меня уже нет. Не будем разочаровывать, – усмехнулся Римо. – Однако, если кто и должен умереть, то это… она. Римо Уильямс заканчивает игру. Приняв душ, он с удовольствием надел свежую рубашку. Вчерашняя одежда, затвердевшая от соли, валялась у кровати на полу. Холл в столь ранний час пустовал. Римо поднялся на лифте на десятый этаж и прошел в приемную Литии. Секретаря на месте не оказалось, и Римо, открыв тяжелую дубовую дверь, беспрепятственно вошел в кабинет доктора Форрестер. Лучи солнца, свободно проникавшие сквозь прозрачный пластиковый потолок, хорошо освещали пустую комнату. Через дверь в дальнем углу, которую он заприметил еще во время прошлого визита, Римо проник в нарядную, выдержанную в желтых тонах гостиную с великолепными зеркалами. Здесь тоже никого не было. Однако натренированное ухо уловило какие-то неясные звуки в дальних помещениях справа. Римо без особого труда открыл еще одну дверь и вошел в спальню, декорированную в темных тонах. Черный толстый ковер на полу гармонировал с такого же цвета портьерами и покрывалом на широкой, как футбольное поле, кровати. Единственным источником света была настольная лампа в виде статуэтки, похожей на работу старых китайских мастеров. Она стояла на туалетном столике возле кровати. Из ванной комнаты доносилось мелодичное женское пение, заглушаемое шумом воды. Римо прислушался. – Супер-кали-фрагил-истик-экспи-али-дочиус… – напевала женщина, повторяя фразу снова и снова. Римо удобно устроился на кровати и, не спуская глаз с приоткрытой двери ванной, стал терпеливо ждать, думая о том, что любой профессионал, даже если он – убийца, получает удовлетворение от результатов своего труда. Лития Форрестер – убийца без жалости и чести, – размышлял Римо. – Кловис Портер, генерал Дорфуилл, адмирал Краст, человек из ЦРУ по имени Баррет… А сколько еще других, имена которых неизвестны, погибли из-за нее? Скольких человек из-за нее убил я сам? Лития Форрестер задолжала Америке по крайней мере свою собственную жизнь, и я заберу ее, заберу… – решительно мотнул головой Римо. Шум душа стих. Лития продолжала петь все ту же фразу, но уже тихо. Римо представил себе, как она вытирает полотенцем красивое стройное тело, которое может пробудить в любом мужчине сатира. – Супер-кали-фрагил-истик-экспи-али-дочиус… – начал насвистывать он эту же мелодию. Римо просвистел мелодию еще раз, но чуть громче, и был наконец услышан. Пение в ванной прекратилось, а через минуту на пороге появилась и сама Лития Форрестер. Освещение ванной комнаты создавало фантастическое сияние вокруг ее прекрасного обнаженного тела и пышных золотистых волос. Она радостно улыбалась в предвкушении чего-то необыкновенного, но, увидев сидевшего на кровати Римо, остолбенела, глаза ее округлились от ужаса и страха. – Кажется, здесь нас не ждали? – улыбнулся Римо. Лития на миг потеряла дар речи. Она смутилась, прикрыла руками голые груди и постаралась встать вполоборота, чтобы не особенно сиять своей наготой. – Не поздновато ли скромничать, милочка? – бросил Римо. – Кажется, вчера вечером я погасил огоньки в твоих глазах? Сегодня я пришел сделать это еще раз. На секунду Лития задумалась, потом, на что-то решившись, опустила руки и повернулась лицом к Римо. – Я помню, Римо. Помню. Я никогда не была так счастлива. Я хочу испытать это снова. Сейчас! Именно здесь! Она шагнула вперед и остановилась перед Римо. Их разделяли несколько дюймов. Его лицо оказалось на уровне ее талии. Лития обняла голову Римо и притянула к себе так, что он уткнулся в ее мягкий и все еще влажный живот. – Что ты делал вчера вечером после того, как мы расстались? – спросила она с неподдельным интересом. – Если тебя интересует, убил ли я адмирала Краста, как ты советовала, то отвечу: «Нет!» Попался ли я в расставленную тобой ловушку и был ли я убит людьми адмирала Краста? Как видишь, нет! Смог ли я помешать адмиралу вогнать линкор в статую Свободы? К сожалению, нет! – Римо говорил тихо, словно делился секретами с ее нервно подрагивающим животом. Он обхватил ее стройные длинные ноги и провел ладонями по бедрам, ягодицам, спине… В районе лопаток его нежные чувственные руки замерли, а потом, ухватив полные пригоршни пышных золотистых волос, резко отдернули ее голову назад. Римо вскочил на ноги, перевернул Литию и швырнул на кровать. – Ты одурачила меня по всем статьям, дорогуша! – крикнул он весело. – И теперь тебе следует заплатить должок. Она лежала, успокаиваясь после мгновенного испуга. Приняв одну из самых соблазнительных поз – слегка на боку, одна нога вытянута, другая полусогнута и подтянута коленом к животу, – она была олицетворением чувственности. Нежную белизну се тела подчеркивал черный фон покрывала. – Вам завернуть или съедите прямо здесь? – спросила Лития. Ее белозубая улыбка, казалось, заставила потемнеть белоснежную кожу. Лития протянула руки, зовя Римо в свои объятия. Упругие груди с воинственно торчащими сосками обещали страсть и негу. Никогда не видел более прекрасной женщины – подумал Римо перед тем, как броситься в омут безумной страсти, и их тела сплелись в обоюдном желании. Лития была неутомима как дервиш, бредущий через пустыню. Он не мог раскрыть всех своих талантов, так как вынужден был думать о том, чтобы удержаться наверху. Лития кричала и стонала, металась по кровати со страстью провинциальной актрисы, приглашенной на сексуальный эпизод в голливудском фильме, и вдруг Римо краем глаза увидел, как ее рука потянулась к тумбочке и вынула ножницы с длинными острыми концами. Ярость переполнила его. Женщина, которая спокойно убивает других, лишена истинной страсти и любви. Ее наигранному африканскому темпераменту Римо решил противопоставить несокрушимую страсть ненависти. В результате Лития оказалась прижатой к спинке кровати, а он продолжал мучить ее. Она извивалась, стонала, но не от удовольствия, а от боли. Ухватившись обеими руками за ножницы, Лития занесла их над широкой спиной Римо, но за долю секунды до рокового удара он ужом выскользнул из-под ее рук, и ножницы вонзились в белоснежную грудь самой Литии Форрестер. Она не сразу поняла, что случилось, и поэтому не почувствовала боли. Потом по ее лицу пробежала судорога, и Лития криво усмехнулась, глядя на Римо, отстраняющегося от нее. Он видел, как ручейки крови побежали по золотистому телу, образуя вокруг него пурпурные лужицы, как вибрировали ручки ножниц, освещенных единственной лампой, в такт затухающему пульсу. – Вот что я имел в виду, когда говорил об огоньках, которые погашу в твоих глазах, дорогуша! – сказал Римо, наблюдая, как умирает Лития Форрестер. Провожая одну из самых красивых женщин Америки в последний путь, он просвистел полюбившуюся ей мелодию: – Супер-кали-фрагил-истик-экспи-али-дочиус…Глава двадцать вторая
Доктор Харолд Смит сидел за рабочим столом в санатории Фолкрофт, повернувшись спиной к горам бумаг, и смотрел в окно с односторонними стеклами на спокойные воды залива Лонг-Айленд. Он ожидал телефонного звонка. С тех пор, как в качестве противовеса в борьбе с преступным миром была создана организация КЮРЕ, Фолкрофт был ее секретной штаб-квартирой. Теперь Смит спрашивал себя, сохранилась ли эта секретность. Какие-то их тайны раскрыты. Об этом говорит нападение на Римо. Единственный, кто способен прояснить ситуацию, – это он сам. Только он может докопаться, на каком уровне происходит утечка информации. Смита передернуло от одной мысли об этом, но он привык подозревать всех, и Белый дом не составлял исключения. На самый крайний случай Харолд Смит готов был укрыться в ящике из алюминия, находившемся в подвале, чтобы унести с собой в могилу все секреты, связанные с последней страницей отчаянной борьбы с преступностью вАмерике. Только Римо в состоянии устранить реальную угрозу свободе и демократии. Только Дестроер может спасти страну от тех зарубежных сил, которые готовы купить ее правительство и таким образом использовать в своих далеко не бескорыстных целях, – считал Смит со всей убежденностью фанатика идеи. – Но почему молчит телефон? Харолд Смит, единственный бессменный директор КЮРЕ со дня основания организации, ожидал звонков из трех мест, но по-настоящему интересовали его только два: один из Швейцарии, другой от Римо. О третьем звонке Смит предпочитал не думать до тех пор, пока он не раздастся. Наконец телефон зазвонил, и Смит так резко повернулся к столу, что услышал визг крутящегося кресла. Надо сказать, чтобы смазали, – подумал он машинально. – Смит. – Голос доктора был, как обычно, спокойным и бесстрастным. Звонил заведующий отделом КЮРЕ, который думал, что работает в Бюро по борьбе с наркотиками при правительстве Соединенных Штатов Америки. Он получил любопытную весточку от друга из Швейцарии, который в свою очередь имел беседу с приятелем, инструктором горнолыжного спорта. Инструктор рассказал, что его любимая ученица, молоденькая американка, работающая секретарем у одного из швейцарских банкиров, вылетает сегодня вечером вместе с шефом в Нью-Йорк и вернется обратно ровно через сутки. Заведующий отделом КЮРЕ, который считал, что работает в Бюро по борьбе с наркотиками, имел какие-то основания предполагать, что этот швейцарский банкир был перевозчиком наркотиков, и поэтому спросил Смита, следует ли коммерсанта задержать прямо в аэропорту. – Ни в коем случае! – ответил Смит. – Сделай так, чтобы на таможне его не досматривали. – Но… – Никаких «но»! – отрезал Смит. – Пропустите его без досмотра. Положив трубку, он опять уставился в окно. Информация из Швейцарии дополняла ту, которой он уже располагал. Из дипломатических источников стало известно, что завтра в США состоится встреча руководителей разведывательных служб, которые намерены использовать для прикрытия миссии своих стран в Организации Объединенных Наций. Таким образом, и банкиры, и разведчики собирались в Штатах в одно время и на один и тот же срок. Это означало, что аукцион состоится завтра. Но где? Вопрос этот оставался пока открытым. Смиту не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать, наблюдая, как за окнами плещутся воды залива Лонг-Айленд. Ждать и надеяться на чудо по имени Римо. Телефон вновь зазвонил только в полдень. – Смит. – Римо, – ответил голос в трубке. – Она мертва. – Аукцион назначен на завтра. – Где? – спросил Римо. – Не знаю. А может, из-за ее смерти аукцион отменят? – Не думаю. Она занималась делами не одна, там есть кто-то еще. – Кто? – Пока не знаю, но узнаю. – Получается, что мы так ничего толком и не узнали, – сказал Смит, почувствовав жжение под ложечкой. – Не переживайте, Смит! Еще не вечер. К завтрашнему дню мы все это разузнаем. Предоставьте аукцион мне. – Хорошо, Римо. Мы полностью полагаемся на вас. Поддерживайте связь! После разговора с Римо у доктора Смита появилась надежда, хотя, если говорить честно, он не знал, как это можно организовать. Он встал из-за стола, собираясь покинуть кабинет, чтобы не слышать третьего звонка, но не успел. Пришлось взять трубку. – Смит, – представился он и приготовился выслушать излияния о чувствах беспокойства, безысходности и робкой надежды. – Да, я понимаю, – сказал Смит, чтобы поддержать беседу. – Да, я понимаю… Не волнуйтесь об этом, господин президент. Мы держим ситуацию под контролем. Положив трубку, Смит задумался. Ну как можно сказать президенту правду? Как?! Да и где гарантии, что сам президент не оказался под влиянием неведомых растлителей умов? Смит уселся за стол, решив сегодня не обедать. Он с головой ушел в бумажные дела, надеясь, что Римо, как всегда, сотворит чудо. Несмотря на уверенность, которую Римо высказал в беседе со Смитом, сам он не имел четкого плана действий. Пока не имел. Римо трижды пролистал досье, собранные в кабинете Литии Форрестер, но ничего интересного не нашел. Он сидел в кресле доктора Форрестер за ее рабочим столом и чувствовал себя в полной безопасности: дубовые двери защищали его от любопытных глаз. По всему столу были разбросаны папки. От бессилия и злости на себя за это бессилие он смахнул на пол бумаги, которые разлетелись по всей комнате. Несколько штук веером легли у дивана, на котором лежала связанная с кляпом во рту секретарша Литии Форрестер. Она пришла на работу, как обычно, к девяти часам и обнаружила в кабинете Римо, занятого изучением досье. Вместо того чтобы закричать или убежать, она потребовала у неожиданного гостя объяснений и получила… удар по голове, после чего потеряла сознание. Теперь она лежала на диване и затравленно следила за каждым движением Римо. В досье на себя и Чиуна Римо не нашел ничего заслуживавшего внимания: результаты тестов, заметки доктора Форрестер об агрессивных фантазиях Римо Дональдсона и еще какая-то ерунда в том же духе. И ни строчки о Дорфуилле, Портере, Баррете или Бенноне. Наверняка где-то хранятся секретные досье, – думал Римо. – Но где? Секретарша должна знать… Он встал и направился к дивану. Секретарша глядела на него, как кролик на удава. При великолепной внешности Литии, ей трудно было подобрать для работы женщину, которая могла бы составить ей конкуренцию, но она попыталась и, кажется, удачно. На диване лежала миниатюрная статуэтка с рыжими волосами и огромными цвета изумруда глазами. А главное – живая, в отличие от той, мертвой, которая осталась на кровати в спальне. Руки секретарши били замотаны за спиной клейкой лентой, которую Римо нашел на ее рабочем столе. От этого ее крупные груди под тонким свитером выпирали еще больше. Римо сел на краешек дивана и, просунув руку под свитер, провел по вздрагивающему животу. – Ты меня знаешь? – спросил Римо, глядя в изумрудные глаза. Она кивнула. – Ты поняла, почему я здесь? Она пожала плечами. – Где досье на меня? Глазами она указала на шкафы, стоявшие у стены за столом. – Его там нет, – слукавил Римо. – Где еще доктор Лития Форрестер держит досье на пациентов? Секретарша снова пожала плечами. Рука Римо змеей скользнула под свитер и замерла на ее правой груди. Вообще грудь не такая уж эрогенная зона, но надо знать, что делать. Римо слегка сжал грудь и тут же отпустил, нежно погладив. – Подумай, как следует, где могут храниться остальные досье? Свободной рукой он выдернул изо рта женщины кляп и, прежде чем она успела позвать на помощь, накрыл освободившееся место особым поцелуем, при котором язык играл важную роль. Не желая того, девушка возбудилась. Она уже не хотела звать на помощь, упиваясь неземными ласками Римо. – Где находятся досье? – повторил он вопрос, отодвигаясь в сторону. – Это очень важно. – Еще, еще… – задыхалась она. – Где досье? – не уступал Римо. – Некоторые из них… О-о-о… носят конфиденциальный характер. Если я скажу… меня уволят. – Но не доктор Форрестер, – сказал Римо, нежно целуя девушку в шею. – Покойники мало интересуются делами земными. – Покойники?! – вскрикнула секретарша. – Я убил ее, – заявил Римо спокойно и впился во влажные губы девушки. А в это время его рука вычерчивала затейливые восьмерки и спирали вокруг ее груди. Особое внимание обращалось на сосок, которого он касался мимоходом, как бы случайно, отчего он каждый раз вздрагивал и набухал. – Мне нужны эти досье, – сказал Римо твердо, – и я не остановлюсь ни перед чем. Ласки расслабили волю секретарши, а грубый окрик подавил ее. – В стенном шкафу в ее спальне, – пролепетала девушка. – Там встроенный в стену сейф. Но ключей от него у меня нет. – Обойдемся! – улыбнулся Римо. Он поцеловал девушку еще раз и нежно провел пальцем по губам, щеке, шее… и вдруг резко надавил на сонную артерию. Секретарша, радостно улыбаясь, потеряла сознание. Римо вставил кляп на прежнее место и отправился в спальню. На тело Литии он даже не посмотрел. Она лежала с открытыми глазами, в которых навечно застыли удивление и страх. Ручейки засохшей крови разрисовали ее прекрасное тело бурыми нитями. Ножницы замерли, перестав пульсировать. Римо повозился с сейфом, но замок не поддавался. Тогда он стукнул по нему сжатым кулаком, и тяжелая дверь приоткрылась. Внутри на трех полках ровными стопками лежали папки красного цвета. На каждой стоял порядковый номер. Римо трижды ходил из спальни в кабинет, пока не перенес их и не разложил аккуратно на столе. Открывая первую сверху папку, Римо не знал, что он ищет и что может обнаружить. Ничего сенсационного он не увидел. Досье, составленное на заместителя министра обороны, ничем не отличалось от тех, которые Римо просматривал с самого утра: результаты тестов, через которые проходили все вновь прибывшие, страница карандашных заметок на листе желтой бумаги, сделанных мелким женским почерком. Римо пробежал эти записи: стандартный набор лекарской зауми. «Подавление чувства агрессивности. Безрадостное детство. Неприязнь к авторитетам», – передразнил он Литию Форрестер. – Интересно, почему проблемы разных людей кажутся такими одинаковыми, когда ими занимается психоаналитик? Второе досье отличалось от первого только фамилией пациента и его служебным положением. Этот клиент работал в министерстве финансов. Римо начал просматривать папки быстрее: номер три, четыре, пять… Во всех одно и то же: служащие государственных учреждений, результаты тестов и анализов, наблюдения доктора Форрестер. Горы информации, и ни слова о том, что интересовало Римо. Тяжело вздохнув, он встал из-за стола и начал мерить комнату мягкими бесшумными шагами. Ответ находится где-то рядом, в этих папках, – подумал Римо. – Но где? В которой? Теперь известен круг чиновников высшего ранга, которые обслуживались в Центре по изучению подсознания, а, значит, были подконтрольны Литии. Это важно! Очень важно! Но как она влияла на их поступки? Кто был ее партнером? Кто тот человек, перед которым она так рассыпалась вчера вечером по телефону? Надо искать дальше! – решил он. – Надо искать! Очередная стопка папок: имена, должности, результаты тестов и анализов… И снова ничего интересного. Папка номер семьдесят один, семьдесят два, семьдесят три… Нужная папка оказалась последней и не была пронумерована. Римо открыл ее – никаких анализов. На шести страницах, исписанных мелким неразборчивым почерком, содержалась краткая информация о работниках государственных учреждений. Римо пробежал глазами первую страницу и застонал: все те же имена, которые он уже видел в предыдущих папках, но внутренний голос приказывал: «Читай внимательнее! Читай внимательнее!» Перед каждой фамилией стоял порядковый номер, после каждой фамилии – должность в госаппарате, номер служебного телефона и еще какие-то цифры. В колонке, озаглавленной «Тарифная сетка», после каждой фамилии значилась сумма гонорара. Римо даже присвистнул от удивления. Некоторые платили по двести долларов за один день пребывания в клинике, из которых половина шла на оплату ежедневного пятидесятиминутного «индивидуального собеседования». Большую часть расходов за услуги правительство брало на себя. Неудивительно, что страна задолжала четыреста миллиардов долларов! – подумал Римо с ненавистью. Под каждой фамилией была еще одна запись, может быть, самая важная. Она делалась под рубрикой «Потенциал». Итак, под номером один значился заместитель министра обороны. Его потенциал: добывание секретов, фальсифицированные документы. Под номером два значился ведущий чиновник министерства финансов. Его потенциал: безопасность золота в Форт-Ноксе. Римо внимательно прочитал весь список до конца. В нем были фамилии людей, чьи должности позволяли при желании или злом умысле ослабить безопасность Америки: Бертон Баррет: разоблачение агентов ЦРУ. Дорфуилл: бомбардировка с воздуха. Вот оно! – обрадовался Римо – Докторша помечала, как можно использовать своих клиентов в случае необходимости. Расписаны все семьдесят два номера. Римо аккуратно сложил листочки и, тяжело вздохнув, упрятал их в правый задний карман брюк. Смиту может пригодиться, – здраво рассудил он. – Семьдесят два государственных служащих, скомпрометированных Литией Форрестер. Может, их и больше, но и от этого списка волосы встают дыбом. Теперь известны имена хотя бы семидесяти двух ее клиентов… Кстати, а почему семидесяти двух?.. Римо взглянул на красные папки, лежащие горой на столе, и стал лихорадочно их перебирать, пока не нашел папку под номером семьдесят три. Странно, – подумал он растерянно, – папок семьдесят три, а список составлен на семьдесят два человека. Кого же нет в списке? Римо достал список с именами, написанными в алфавитном порядке, и стал внимательно читать. Баррет Беннон… Дорфуилл… имена на "К", на "С", на "Ф"… Но одного имени в списке не было, хотя красная папка на этого человека имелась. Теперь Римо точно знал, что искать. Он еще раз порылся в папках и нашел нужную. Римо видел ее и раньше, но не обратил особого внимания, решив, что она ничем не отличается от других и в ней вряд ли может быть что-либо интересное. Теперь он с трепетом ловца, выследившего зверя, открыл папку и был вознагражден сполна. Помимо необходимых медицинских записей и прочей рутины, здесь был весь план операции с подробными комментариями: о сути бессловесного пения, как Литии Форрестер следует контролировать своих клиентов и многое другое. Все это находилось в папке того самого партнера докторши, который, как выяснилось при дальнейшем чтении, был одновременно ее любовником и боссом. Человек этот и составил план продажи Америки. Римо выдернул эти страницы, сложил вместе со списком и тоже упрятал в задний карман брюк. Затем разбросал папки и содержащиеся в них бумаги по всей комнате так, чтобы трудно было что-либо восстановить. Потом, по пути пиная их ногами, подошел к дивану. Секретарша начала приходить в себя. – Постарайся устроиться поудобнее, детка, – прошептал Римо ей на ухо. – Скоро я пришлю кого-нибудь освободить тебя из заточения. Думаю, у нас будет возможность встретиться. Он нежно поцеловал ее веки, а потом усыпил вновь. Предстояла нелегкая работа.Глава двадцать третья
Римо остановился у двери одной из комнат на шестом этаже, отведенном для пациентов Центра по изучению подсознания. Двери других комнат были выкрашены в серый цвет, на каждой – блестящая металлическая ручка. Эта дверь была сделана из хорошо отполированного дерева и выкрашена в черный цвет. Каждый проходивший мимо считал, что это одно из служебных помещений, непредназначенных для пациентов, и был прав. Римо прислушался. Доносившийся до него звук показался знакомым, но точно определить его происхождение он затруднялся. В черную дверь был вставлен сложный замок с задвижкой, и этим она тоже отличалась от других дверей, которые в Центре по изучению подсознания никогда не запирались. Этот тип замка был наихудшим для двустворчатых дверей. Любой взрослый человек, поднадавив, мог легко высвободить задвижку из прорези замка. Римо так и сделал, подцепив задвижку пальцами, чтобы не гремела. Двери открылись легко и бесшумно. В огромной со вкусом обставленной комнате высилась гора из шоколада, на вершине которой торчала маленькая голова. Она с трудом повернулась в сторону посетителя и, издав свистящий звук астматического дыхания, изрекла: – Убирайся отсюда! Видишь, я занят! Все это лоснившееся, свистящее, колышущееся обнаженное великолепие цвета бобов какао принадлежало Лоуренсу Гарранду, всемирно признанному авторитету по вопросам захоронения атомных отходов, который стоял посередине комнаты, погрузив босые ноги в мягкую шкуру белого медведя. В бугристых руках, торчащих из-под лавины телесных складок, он держал игральные дротики – «дартс» Гарранд повернул только голову, ибо для большего ему надо было бы осилить несколько шагов. Складки, перемежаемые гладкой кожей, превратили мощные ягодицы доктора Гарранда в карту автомобильных дорог штата. Его ноги напоминали огромные темные сталактиты, нависшие над шкурой заполярного зверя. Справедливости ради надо сказать, что, несмотря на столь чудовищные формы тела, черты лица Гарранда оставались утонченными и не лишенными привлекательности. В комнате было прохладно. Приятно пахло мятой. Однако на лбу гиганта выступили капли пота – результат усилий при метании дротиков. – Убирайся вон! – прохрипел Гарранд. Римо никогда еще не чувствовал себя так легко и свободно. Не успел он сделать и двух шагов, как увидел, во что целился Гарранд. До того тело метателя закрывало мишень; как гора закрывает вид на долину, а мишенью служил прекрасный портрет Литии Форрестер чуть больше натуральной величины. Совершенно голая, она сидела на пурпурной подушке: одна нога согнута в колене, а другая вытянута, что давало возможность для полного и детального обозрения натуры. Отверстия, пробитые в голубых глазах, и многочисленные точки от дротиков на самых интимных местах прекрасного золотистого тела Литии говорили об особо изощренном интересе метателя. Три красноперых дротика торчали в районе ее пупка, а она продолжала обольстительно улыбаться спокойной белозубой улыбкой, счастливая и уверенная в себе. Римо перевел взгляд на Гарранда. Выдающийся специалист по вопросам захоронения атомных отходов ни на секунду не расставался с противоастматическим ингалятором, который болтался на шее на кожаном ремешке, терявшемся в складках кожи. Он следил за Римо одними глазами, так как любые движения требовали энергии, а все силы уходили на метание дротиков. Грудям Гарранда могла позавидовать любая торговка с местного привоза, они были больше, чем у Литии. Он поднес баллончик ко рту и впрыснул очередную порцию адреналина. – Мне показалось, – прошипел Гарранд, – что я уже просил тебя убраться восвояси. – Я не глухой, – ответил Римо. Гарранд едва заметно пожал плечами, но и этого было достаточно, чтобы по всему его телу пробежали волны жира. Подняв дротик до уровня глаз, он прицелился и метнул его, объявив: – Левая грудь! Дротик с характерным звуком вонзился в левую грудь Литии чуть выше соска. – Правый сосок! – объявил Гарранд, и дротик, пролетев восемь футов, вонзился в набухший сосок правой груди. – Венерин бугорок! – сказал Гарранд, и дротик, сверкая красным оперением, затрепетал на золотистом лобке. – Ты так и не сказал, зачем вломился ко мне, – спросил он, протягивая руку за новой порцией дротиков. – Игра закончена, Гарранд! – сказал Римо сухо. – Значит, эта сука все-таки проболталась? – Нет, она не сказала ни слова, если тебя это утешит, Она умерла молча. – Браво! Я не знал, что эта шлюха могла быть хоть чем-то полезной. А теперь правый глаз! – прохрипел Гарранд, и дротик вмиг ослепил Литию. – Рот! – выкрикнул он, и очередной дротик метко поразил цель. – Зачем все это, Гарранд? – спросил Римо, задумчиво разглядывая черного гиганта. – Неужели из-за того глупого случая и ареста в Джерси-Сити? – А теперь туда! – вскричал Гарранд и дротик впился в золотистую завитушку над входом в пещеру сладострастия. – Не только из-за ареста, Дональдсон! Не только… Просто страна эта мерзкая, она заслуживает того, что с ней делается, а я заслуживаю того, что мне причитается за мою великолепную работу. Считай, что я возвращаю долг моему народу! Столь длинная речь вызвала у Гарранда очередной приступ одышки. – Твоему народу?! – удивился Римо. – Но если бы этот чудовищный план сработал, многие представители твоего народа пострадали бы не меньше, чем все остальные. – Да, кому-то из тех, кто привык жить на положении домашнего раба, пришлось бы умереть. Невезение да и только! – пояснил Гарранд. – Послушай, раз уж ты здесь, подай, пожалуйста, несколько дротиков. Они вон там на столе в коробочке. Римо приблизился к высокому белому столику с мраморным верхом, который был частью великолепного мебельного гарнитура. Интерьер комнаты был выдержан в белых тонах. На столике стояла черная коробочка величиной со среднюю буханку хлеба, в которой рядами лежали дротики, как бомбы в арсенале. Римо вынул три штуки, взяв за аккуратно подрезанные натуральные перья. Деревянные корпуса дротиков оказались немного тяжелее тех, которые применялись в спортивных соревнованиях. Передав дротики Гарранду, Римо отступил назад. – Большой палец левой руки! – выкрикнул Гарранд и с силой метнул дротик. – А кому принадлежит идея? – Спросил Римо. – Мне, конечно! Разве она со своими куриными мозгами могла, додуматься до такого?! – сказал он, с трудом разворачиваясь навстречу Римо. – Я оценил открывающиеся возможности сразу, как только прибыл сюда на лечение. Таким обилием государственных служащих, в руках которых реальная власть, необходимо было воспользоваться, и я решил, что Лития может превратить их в послушных марионеток. – Как тебе удалось добиться ее согласия участвовать в твоей дикой затее? – спросил Римо. – Ты можешь не поверить, Дональдсон, но она любила меня. – Оказывая влияние на пациентов, вы использовали гипноз и наркотики? – Да, если упрощать ситуацию, – ответил Гарранд. – Плюс, конечно, чары и соблазнительная задница Литии Форрестер, которой, поверь, она умела вилять. Мужики просто балдели от нее. Стоило ей стрельнуть глазом, как они были готовы на все. Я этого, по правде говоря, никогда не понимал. Не так уж она была и хороша. – Мне казалось, что трудно заставить человека действовать против собственной воли, даже под гипнозом, – заметил Римо. – Типичный образчик глупости из книжки комиксов, – усмехнулся Гарранд. – Сначала нужно убедить каждого, что он действует во имя высокой цели. Тот полковник, например, был уверен, что ты русский шпион. А генерал Дорфуилл бомбил не Сан-Луис, а Пекин в отместку за внезапное нападение. А адмирал Краст? Он считал, что анархисты, собиравшиеся захватить Америку, обосновались в статуе Свободы. Вот он и решил уничтожить зло одним махом. Так это делается, господин Дональдсон. – Ну, а мелодия? – не мог успокоиться Римо. – И это моя идея! – улыбнулся Гарранд с видом победителя, его белоснежные зубы жемчужинами засияли на темном атласе лица. – Нужно быть осторожным в выборе слов, которыми человек запускается в действие. Если настроить объект на рядовое слово, то, услышав его в случайной беседе, он может начать действовать задолго до того, как вы сами будете к этому готовы. Но много ли найдется людей, употребляющих в обычной речи нечто вроде «Супер-кали-фрагил-истик-экспи-али-дочиус»? – Хороший план, – сказал Римо. – Вы, доктор Гарранд, достойны уважения! Где будет проходить аукцион? Гарранд игнорировал вопрос. – Одно меня угнетает, Дональдсон, – прохрипел он, впрыскивая очередную порцию адреналина, – что не смог просчитать тебя. Я продумал все до мелочей, да и правительство этой страны не настолько хорошо работает, чтобы ни один из наших источников не прослышал о твоем существовании. Откуда ты взялся? Если не хочешь, чтобы эти птички вонзили свои коготки в твои глаза, виски или еще куда-нибудь, расскажи мне, откуда ты появился и кто тебя породил? Только этот вопрос занимает меня сейчас. – Ты проиграл! – Римо смеялся, глядя прямо в лицо доктору Гарранду. – Ты проиграл и должен платить! Он увидел, как взметнулась рука и как полетели остроконечные дротики, неся на своих перьях смерть. Римо и бровью не повел в ответ, но его руки молнией взлетели к лицу и схватили оба дротика, зажав их между большими и указательными пальцами. Схватили перед самым лицом. Глаза Гарранда от удивления полезли на лоб, а рот так и остался открытым. Он нерешительно протянул руку к дротикам, но… она оказалась приколотой к столу. – Большой палец правой руки! – объявил Римо, метнув дротиком. Гарранд взвыл от боли. Проявляя впервые за последнее время недюжинную активность, он оторвал руку от стола и пошел тяжелой слоновьей поступью на Римо. И тут случилось непредвиденное. Гарранд почувствовал, как его ноги взлетели к потолку, а еще через секунду он уже торчал головой вниз из шкуры белого медведя. Он задыхался от тяжести собственного тела и медвежьей шерстя, забившей рот, нос, глаза. – Итак, мой дорогой, где будет проводиться аукцион? – спросил Римо. Гарранд попытался сделать вдох, но не смог. Кровь прилила к голове, и его кожа цвета шоколада приобрела пурпурный оттенок. – Где будет аукцион? – настаивал Римо, вдавливая ноги Гарранда в его поясницу. – Виллбрукский союз, – с трудом прохрипел Гарранд. – Нью-Йорк. Завтра. – О'кей, мой дорогой! Время отправляться на покой, баиньки, – усмехнулся Римо. – Ты не имеешь права меня убивать! – запротестовал Гарранд. – Я – всемирно известный специалист по вопросам захоронения атомных отходов. Я должен жить. – Несомненно, мой красавец! Несомненно! А как насчет Кловиса Портера, генерала Дорфуилла? Других погубленных тобой жизней? – Тогда вызови полицию! Ты не можешь убить меня. Если бы я был белым, ты не посмел бы убить меня. – Я убил бы тебя, будь ты хоть в клеточку. – Римо глянул на возвышающуюся над шкурой медведя гору шоколада, и его глаза встретились с глазами всемирно известного авторитета по вопросам захоронения атомных отходов. Он поднес оставшийся дротик к лицу Гарранда и объявил: – Шейная вена! Фонтанчик бурой венозной крови брызнул из шеи доктора Гарранда, куда вошел, как в масло, брошенный умелой рукой дротик, и огромная коричневая туша рухнула на медвежью шкуру. Корчась в предсмертных судорогах, Гарранд прохрипел что-то трудноразличимое. Позже, вспоминая эту сцену, Римо решит, что он сказал примерно следующее: «Я знал… Я знал, что этим кончится…»Глава двадцать четвертая
Когда Римо вошел в комнату, Чиун сидел в позе лотоса перед телевизором и внимательно смотрел на экран. На приветствие он ответил жестом, требовавшим тишины. Только после того, как затих последний аккорд органной музыки, Чиун потянулся вперед и выключил телевизор. – Добрый вечер, папочка! – вновь приветствовал его Римо. – Был ли этот день приятным для тебя? – Относительно да, сын мой, относительно да! – прошептал старик. – Хотя мне и надоело убеждать массу особей женского рода, что они любимы. А для тебя день был приятным? – поинтересовался в свою очередь Чиун. – Очень, папочка, поэтому мы должны покинуть этот гостеприимный дом. – Наша работа закончилась, не так ли? – Здесь закончилась, но в другом месте начнется. – Я буду готов к отъезду через минуту, – сказал Чиун и был точен как никогда. Римо понял, что столь нехарактерная для Мастера Синанджу поспешность подогревалась желанием поскорее возвратиться в номер вашингтонской гостиницы, чтобы записать на видео и просмотреть все «самые красивые фильмы». Однако в вашингтонской гостинице они пробыли недолго: ровно столько, сколько потребовалось для оплаты номера и для того, чтобы Римо успел сунуть бригадиру посыльных стодолларовую бумажку за отправку багажа по несуществующему адресу. Сразу после этого они сели в заранее арендованный автомобиль с откидывающимся верхом и отправились в аэропорт Даллеса. Чиун всю дорогу ворчал, назвав кретинизмом то, что они не взяли с собой портативный видеомагнитофон для записи телепередач, и в конце концов выжал из Римо обещание купить в Нью-Йорке, куда они летели, новую аппаратуру. Вечером, как только они разместились в гостинице «Манхэттен», находящейся в центре города, Чиун настоял на том, чтобы Римо немедленно дал ему пятьсот долларов на покупку аппаратуры, которую он тут же осуществил, добавив к ней пять кимоно, складной нож и свисток. Приобретение ножа и свистка Чиун объяснил интересами самообороны. Улицы Нью-Йорка просто кишат преступниками, – заявил он с вполне понятным беспокойством за свою жизнь и жизнь своего ученика. На следующее утро они поднялись чуть свет, и Чиун поработал с Римо над равновесием и ритмом. Расставив цепочки из чайных стаканов, он заставил Римо бегать босиком по их верхним краям. Предвкушая успех в завершении дела, Римо чувствовал себя просто отлично. После душа и бритья он надел свежую сорочку, новый костюм и даже повязал привезенный с собой галстук в горошек. Уж если решено участвовать в торгах за Америку, выглядеть следует достойно, – сказал он мысленно отражению в зеркале, когда критически осматривал себя еще раз. Римо застегнул на все пуговицы новый двубортный пиджак синего цвета и улыбнулся – получилось значительно, благородно и даже с некоторым шиком. Перед уходом он вручил Чиуну списки Литии Форрестер, предупредив: – Береги пуще собственного глаза! Чиун был погружен в утреннюю медитацию, поэтому лишь слегка кивнул, но это означало, что он все понял. Списки оставались лежать на полу прямо перед Чиуном. В магазине для мужчин, расположенном в вестибюле гостиницы, Римо купил строгий неброский галстук в мелкую полоску, а тот, что был на нем, бросил в урну около прилавка. В телефонном справочнике он нашел номер Виллбрукского союза и попытался связаться. Ответил приятный женский голос. Назвавшись вкладчиком одного из банков, Римо сказал, что хотел бы получить консультацию по поводу налогов. – В какое время я могу подъехать? – спросил он озабоченно. – Боюсь, сегодня это не получится, – сказала женщина. – Наше здание будет закрыто с полудня до трех часов дня. Я могу назначить вам время на завтра. – Какой странный способ ведения дел, – заметил Римо голосом оскорбленного клиента. – Вы знаете, сэр, откровенна говоря, мы немного запустили наши помещения, и к нам приглашен дезинсектор. – Значит, там сегодня никого не будет? – удивился Римо. – Только мистер Богест, наш учредитель и казначей, – пояснила женщина. – Но он будет занят с дезинсектором и не сможет уделить кому-либо внимание. – О'кей! Я позвоню вам завтра. Спасибо за помощь! – сказал Римо и положил трубку. Значит, аукцион состоится сразу после обеда, когда все покинут здание, – рассудил Римо. – Надеюсь, там найдется свободное место еще для одного участника. Римо находился в холле восьмого этажа перед входом в помещение Виллбрукского союза, когда сразу после полудня десятки его сотрудников сплошным потоком хлынули на выход к лифтам, окрыленные перспективой трехчасового отдыха за счет Союза. Последним шел молодой брюнет с длинными волосами, атлетического сложения, который окинул Римо оценивающим взглядом и закрыл дверь изнутри на ключ. Холл опустел, а Римо, якобы замешкавшись, остался ждать прихода свободной кабины. Через несколько минут он услышал, как в конце коридора призывно зазвонил телефон, потом замолчал – кто-то, вероятно, взял трубку. Буквально через минуту в конце холла открылась дверь, из нее вышли восемь человек, и направились в сторону Римо. Он нетерпеливо нажимал на кнопки лифта, не выпуская из вида странную группу мужчин, похожих на участников совещания в рамках Организации Объединенных Наций. У каждого из них на лице и одежде отражается государственный флаг их страны, – подумал Римо. – Интересно, неужели и я так же похож на американца, как они на иностранцев? Группа проследовала мимо основного входа в Виллбрукский союз и направилась к соседней двери, которая была не закрыта. Когда делегаты вошли, дверь быстро захлопнулась и, судя по щелчку, была заперта на замок. Лифт остановился уже в который раз, но Римо не вошел в него, заявив находившейся там пожилой леди, что ждет свободную кабину, чтобы ехать сидя. Все это он произнес приятным голосом, чем окончательно сбил с толку старую женщину, которая так и не поняла, почему молодой человек не захотел ехать с ней вместе. Римо подождал еще минут пять, а затем приблизился к двери, за которой скрылась группа мужчин, представлявших все континенты. Прислушался, но ничего, кроме отдаленного гула голосов, не уловил. Они, должно быть, находятся не в этой, а в следующей за ней комнате, – предположил Римо. Толкнув легонько дверь, он убедился, что она закрыта на замок. Тогда Римо вернулся к двустворчатой стеклянной двери основного входа, на которой красовалась вывеска: ВИЛЛБРУКСКИЙ СОЮЗ. Римо не сомневался, что мистер Богест где-то поблизости охраняет покой делегатов, поэтому достал из кармана монетку и постучал ею по стеклу. Никакого ответа. Он постучал еще раз: тихо, но настойчиво, и дверь, подстрахованная цепочкой, слегка приоткрылась. Римо увидел знакомого уже брюнета с атлетической внешностью. – Мистер Богест? – спросил он на всякий случай. – Да. – Я дезинсектор! – заявил Римо и, просунув левую руку в образовавшуюся щель, ухватил молодца за адамово яблоко. Правой рукой он снял цепочку и беспрепятственно вошел внутрь. Затем Римо повернул замок изнутри и, сопроводив Богеста в секретарскую, усадил его в мягкое кожаное кресло. – Вы любите своих детей? – спросил Римо. Тот молча кивнул головой. – Но не больше, чем я, – заявил Римо. – Поэтому будет очень обидно, если они останутся сиротами. Почему бы вам не посидеть здесь и не подумать о своих очаровательных крошках? Указательным пальцем правой руки Римо нажал на височную артерию, и Богест потерял сознание. Минут на двадцать он отключился, – решил Римо, потрепав атлета по щеке. – Этого времени вполне достаточно. Римо шел, ориентируясь на гул мужских голосов. Миновав нагромождение секретарских столов, он повернул направо в проход к приоткрытой двери, за которой проходило какое-то действо. Римо приблизился на цыпочках и стал прислушиваться. До него доносился хорошо поставленный голос европейца (но не англичанина), говорившего по-английски: – Вам, джентльмены, хорошо известны правила, и вы все с ними согласны. А теперь я хотел бы получить запечатанные конверты с вашими предложениями, которые я вскрою в соседней комнате. Затем я вернусь объявить победителя. Все остальные могут уезжать и уже на следующей неделе получить «вклады доброй воли» своих правительств в моей конторе в Цюрихе. С обладателем выигравшего лота я поговорю отдельно о встрече с патроном и о переводе золота. Все ясно? Ответом стал многоязычный хор: – Йа! Ви! Да! Йес! Си!.. – Позвольте мне получить ваши конверты, господа, – напомнил собравшимся человек, открывавший аукцион. До ушей Римо донеслись шорох бумаг и звук отодвигаемого кресла. – Теперь я пойду в соседнюю комнату, чтобы изучить ваши предложения. – Один момент, мистер Рентцель! – прозвучал чей-то гортанный голос. – Какие гарантии, – что вы скажете нам правду? Назовете ли вы сумму, которую выложит победитель? – Сначала отвечу на второй вопрос, – сказал Рентцель. – Я не оглашу сумму, уплаченную победителем, так как сбор средств на приобретение лота мог быть для страны-покупательницы деликатным вопросом. Что касается первого вопроса, – продолжал Рентцель, – то было бы глупо приглашать вас всех на аукцион, если бы мы хотели продать лот какому-то определенному покупателю. Кроме того, сэр, дом Рапфенбергов связан с этим делом, а эта достаточно серьезная фирма не стала бы рисковать своей репутацией. Есть ли еще вопросы? Ответом было молчание. Послышались звуки шагов человека, направлявшегося туда, где притаился Римо. Он бесшумно перебежал в одну из маленьких комнат, которые стояли открытыми по обе стороны узкого прохода, ведущего к залу заседаний, где проходил аукцион. Римо готов был в случае необходимости схватить Рентцеля за горло и втолкнуть в любую из пустых комнат. Но шаги повернули к тому кабинету, где он укрылся. Не успел мистер Рентцель щелкнуть выключателем, как дверь за ним закрылась и он столкнулся лицом к лицу с Римо. – Кто вы такой, черт побери?! – вскрикнул он удивленно. – Я хотел бы попросить взаймы денег на покупку подержанного автомобиля, – сказал Римо. – Учреждение сегодня уже закрыто! – завопил Амадеус Рентцель, банкир дома Рапфенбергов. – Убирайтесь отсюда побыстрее, пока я не вызвал полицию. – Если не хотите одолжить денег на машину, куплю что-нибудь другое, например правительство. У вас есть подходящее по сходной цене? – Я не понимаю, о чем вы говорите, – пожал плечами Рентцель. – Тогда поясню. Я пришел, чтобы назначить цену. – Какую страну вы представляете? И почему ваша страна не внесла «залог добрых намерений»? – Я представляю Соединенные Штаты Америки, – заявил Римо с гордостью. – Страну Кловиса Портера, генерала Дорфуилла, Бертона Баррета, адмирала Краста… Хватит? Предлагаемая мною цена – их жизни. За все заплачено сполна и вперед. Никакого другого залога не требуется. Рентцель взглянул в глаза Римо и тотчас отбросил мысль о мелком мошеннике или чокнутом. Он понял, что это – конец. Трезво оценив ситуацию, Рентцель воспринял весть о случившемся со спокойствием истинного швейцарского банкира. – Что вам известно о моем патроне? – спросил он, усаживаясь на край стола и проводя пальцем по острой, как лезвие ножа, стрелке на брюках. – Он мертв! – Каким он был человеком? Я ведь никогда его даже не видел. – Жил бешеной собакой и умер так же, – сказал Римо. – А что будет со мной? – У меня нет желания убивать вас, господин Рентцель, – заявил Римо устало. – После того, что произошло сегодня, вам следует вернуться в Швейцарию и остаток своей карьеры посвятить тому, чем занимаются все банкиры: обиранию вдов и сирот, присваиванию государственных средств, получению займов под пять процентов и выдаче ссуд и кредитов под восемнадцать процентов. – Что ж, я согласен, – улыбнулся Рентцель, радуясь, что так легко отделался. – Мне остается пойти и сказать им, что аукцион отменяется. – Нет. Это удовольствие я оставлю для себя. – Римо взмахнул рукой, и сустав согнутого указательного пальца слегка коснулся виска банкира. Господин Рентцель тихо охнул и потерял сознание. Римо забрал пачку конвертов из его руки и направился в большую облицованную ореховым деревом комнату для заседаний. Он толчком распахнул двери и вошел. Семь пар алчущих глаз уставились на него, но увидев, что это не Рентцель, вернулись к прерванным разговорам. И только азиат спросил: – А где господин Рентцель? – Он покинул нас на минуточку, – сказал Римо, направляясь к председательскому месту. – Я уполномочен завершить это дело. Он встал во главе длинного покрытого стеклом стола и внимательно оглядел присутствующих. В зале наступила гнетущая тишина. – Перед тем, как назвать страну-победительницу в этом турнире, – начал Римо, – я хотел бы сделать несколько замечаний по ходу ведения аукциона. – Он оперся кулаком о стол, вторая рука все еще сжимала пачку конвертов. – По первоначальному условию оплата ставок должна производиться только золотом, не так ли? Однако один из покупателей, предложивший наивысшую цену, оплатил ее храбростью, кровью, решимостью. Храбрость помогла противостоять силам зла, кровью политы земли отечества, решимость сохранила людям свободу, независимость и демократию. Итак, джентльмены! – Римо сделал внушительную паузу. – Победителем аукциона объявляются Соединенные Штаты Америки. Послышались возгласы возмущения и протеста. Один из присутствовавших, судя по костюму – русский, вскочил, отбросив кресло, грохнул кулаком по столу и крикнул: – А мы готовы удвоить нашу цену! – Мы тоже! – выкрикнул азиат. – Мы сделаем все, чтобы помешать ревизионистским свиньям осуществлять контроль над Соединенными Штатами Америки, – заявил он безапелляционно, глядя в глаза русскому. Вспыхнула яростная словесная перепалка, но Римо прекратил беспорядки. – Торги закончены! – объявил он. – Вы все проиграли! – Он окинул присутствовавших долгим тяжелым взглядом. – Я предлагаю вам, джентльмены, возвратиться туда, откуда вы приехали, потому что через несколько минут я позвоню в ФБР, и у ваших стран могут возникнуть нежелательные осложнения. Да, не забудьте довести до сведения своих правительств, – подчеркнул Римо особо, – что Соединенные Штаты Америки не продавались, не продаются и продаваться не будут. А кому захочется приобрести их, пожалуйте с оружием. Встретим, не пожалеете! Теперь, джентльмены, уходите, пока у вас еще есть такая возможность. Ваши заявки останутся у меня, на всякий случай. Вдруг ими заинтересуется наше правительство. Вы свободны, джентльмены! Идите! – И Римо указал рукой с зажатыми в ней конвертами на дверь. Неудовлетворенные, побежденные, они с возмущением покидали зал. Когда последний из кандидатов в победители исчез за дверью, Римо сел на стол и разложил перед собой конверты. Во что же оценили Соединенные Штаты их враги? – подумал он, отрывая уголок у одного из конвертов. Но потом вдруг передумал, снова собрал все конверты в стопку и отложил в сторону. – Лучше этого не знать, – решил он. – Пусть Смит изучает, если хочет. В помещении Виллбрукского союза стало тихо. Римо соскочил со стола и вышел из комнаты заседаний. Проходя мимо кабинета, в котором был заточен Амадеус Рентцель, он убедился, что, банкир жив, но все еще без сознания. Ничего, скоро оклемается, – усмехнулся Римо, направляясь к выходу. В служебном помещении начинал приходить в себя молодой атлет. Хорошо, что не пришлось убивать его, а то дети и вправду остались бы сиротами, – подумал Римо, покидая навсегда этот странный дом.Глава двадцать пятая
Время близилось к обеду, когда Римо возвратился в гостиницу. Чиун по-прежнему был занят видеоаппаратурой, однако на этот раз он отреагировал на появление Римо радостным приветствием. Бумаги, оставленные ему на хранение, лежали на полу на том же месте. – Чем вызвана такая любезность? – удивился Римо. – Утром у тебя были плохие глаза, словно предстояло сделать что-то ужасное, – пояснил Чиун. – Я рад, что ты вернулся победителем, переполненный успехами и язвительностью. – Но из чащи мы пока не выбрались, – заметил Римо, снимая трубку и набирая условный код, благодаря которому можно было дозваниваться до Смита из любого уголка любой страны мира. – Смит, – ответила трубка. – Римо. Когда-нибудь, когда я не застану вас на месте, я потребую у Бюро древностей или какой-либо другой организации сведений, где вы получаете заработную плату.Это поможет упрятать вас за решетку на несколько месяцев за неуплату налогов. Шутка! – Перестаньте дурачиться! Есть новости? – Аукцион закончен. Мы победили! – Благодарение Господу! – воскликнул Смит радостно. – Ну, а… – Он замялся. – Персональные потери есть? – Никаких. – Отлично! Значит, не придется улаживать международные конфликты, да и… – Подождите секунду, – прервал его Римо. – Чиун, когда у тебя все это закончится? – В три часа тридцать минут, – сообщил Чиун, не отрывая взгляда от телевизора. – Ну и намучился я с новой аппаратурой! – Послушайте, Смит! – вернулся Римо к прерванному разговору. – Чиун будет в штаб-квартире в четыре тридцать. Приедет на такси. Пусть кто-нибудь встретит его и заплатит шоферу. – Дайте ему денег, – сказал Смит. – Видит Бог, вы получаете прилично. – Не выйдет. Он не захочет передавать деньги таксисту через окошечко. Чиун уверяет, что это заставляет его чувствовать себя преступником. Пусть кто-нибудь встретит его и заплатит таксисту. Чиун привезет списки от нашей подружки. Кого там только нет: высокопоставленные чиновники всех видов, сенаторы, конгрессмены, один из помощников президента… Готов поспорить, что именно этому помощнику мы обязаны тем, что о нас узнали. Я уповаю лишь на то, что список полный. – А как все это срабатывало? – спросил Смит. – Наркотики и гипноз. Клиентов кодировали на определенные слова или группы слов. Располагая этими кодами и методикой работы с ними, вы могли бы вернуть их к нормальной жизни. – Вероятно, это возможно, – задумался Смит. – Однако доверять этим людям опасно. Хотя что я говорю?! Не можем же мы уволить конгрессмена! Другое дело, если он сам подаст в отставку. – В любом случае вам нужно во всем разобраться, – сказал Римо. – Чиун привезет и списки, и заявки на аукционы, и другие бумаги. Изучайте! Могут пригодиться. – Вы говорите, что приказ действовать отдавался кодовым словом? – Спросил Смит. – Я правильно понял? Римо с волнением и страхом ждал этого момента. – Да, – ответил он тихо. – Мелодия той песни… – Какой песни? Напойте! Римо откашлялся, прочищая горло. – Вы слушаете, доктор Смит? – А что же я делаю по-вашему, черт побери? – начал сердиться Смит. – Супер-кали-фрагил-истик-экспи-ади-дочиус, – медленно нараспев произносил Римо. – Вы забудете о том, что когда-то существовал я. Тот эксперимент восьмилетней давности не удался. Человек по имени Римо Уильямс умер на электрическом стуле. Его больше нет. Он не существует! Наступила долгая пауза. Римо не мог видеть, как по лицу доктора Смита расплылась улыбка, но зато он услышал пение. Доктор Смит начал тихо напевать прямо в микрофон ту самую мелодию без слов. А потом неожиданно сказал: – О своей идее забудьте! Нас с вами, Римо Уильямс, может разлучить только смерть. Я буду ждать Чиуна с бумагами, – и положил трубку. Римо пытался снова связаться со Смитом, но телефон молчал. Без конца набирая код, Римо призывно взглядывал на Чиуна, который не мог двинуться с места, пока не наступит очередная развязка в очередном телевизионном представлении. Римо поднял с пола списки и сунул их в большой конверт, который нашел в шкафу своего номера. Туда же он положил и все остальные бумаги. Через четверть часа они спустились вниз, где их ожидали два такси, которые Римо предусмотрительно заказал через портье. – Запомни, Чиун, – напутствовал он Мастера Синанджу, усаживая его в первую машину, – этот конверт ты должен отдать только доктору Смиту в его собственные руки. Позже я свяжусь с ним. – Ты считаешь, что в моем возрасте прилично слушать лекции об осторожности? – спросил Чиун надменно. – Поедете в Рай …санаторий Фолкрофт, – сказал Римо таксисту. – Там вас будут ждать. Это ваши чаевые, – протянул он двадцатидолларовую бумажку. На Смита надеяться рискованно. – И большая просьба: не разговаривайте со стариком во время езды. Ведите машину осторожно, постарайтесь ничем его не расстроить, иначе я за вас не ручаюсь. – Спокойно, шеф! – бросил шофер, пряча доллары в карман, после чего машина умчалась в сторону местечка Рай. Римо сел во второе такси и попросил отвезти в аэропорт Кеннеди. Во время долгой изнурительной дороги в полуденном потоке автомашин Римо старался ни о чем серьезном не думать. И тут же вспомнил, какое облегчение испытал, когда узнал, что Смит не скомпрометирован. В самолете он старался не думать обо всех скомпрометированных, которым необходимо подыскать работу вдали от государственных тайн, чтобы не появился соблазн продать Америку вторично. По пути от аэропорта до Вашингтона он старался не думать о последнем звене в цепи головоломок – Литии Форрестер. Оставался только один человек, которого нельзя отстранить от государственных секретов и перевести на другую работу. Он старался не думать, что могло бы случиться, если бы этот человек только упомянул о существовании КЮРЕ. Надеюсь, что у него не было возможности проявить такую слабость и что список Литии Форрестер полный, – подумал Римо тоскливо. – Вот мы и дома возле Белого дома! – рассмеялся таксист каламбуру. – Пенсильвания авеню, 1600. – Шофер выглянул из окна, чтобы посмотреть на белое здание. – У того парня за забором чертовски сложная работа! Надеюсь, он знает, что делает. – Думаю, что он сам надеется на это, – сказал Римо, подавая двадцатидолларовую бумажку таксисту и выходя из машины на тротуар. Увидев охрану у главных ворот на территории Белого дома, Римо усмехнулся. Смит вышел встретить такси, на котором прибыл Чиун. Он помог старику, прижимавшему к груди большой конверт, выйти из машины. – Сколько? – спросил Смит у таксиста. – Девятнадцать долларов семьдесят пять центов, – ответил водитель, взглянув на счетчик. Смит извлек из бумажника двадцатидолларовую бумажку, убедился, что она не слиплась с другой, и, протянув ее шоферу так, будто давал золотой, величественно бросил: – Сдачи не надо! Машина уехала. – А где Римо? – поинтересовался Смит. – Он сказал, что у него важные дела и он не знает, увидитесь вы или нет. Они прошли на территорию вместе, но перед главным зданием Чиун приотстал, пожелав совершить вечерний моцион. Смит забрал у него конверт и прошел в свой кабинет с окнами на залив. Он скрипел зубами от негодования, когда читал все эти мерзости. Перед Смитом предстал срез всего американского правительства, и ему потребовалось несколько часов на детальное изучение ситуации и выработку комплексной программы выведения людей из постгипнотического состояния. Очень деликатное дельце, – забарабанил он пальцами по столу. – Очень! Без президента не обойтись! Он потянулся к трубке, но телефон зазвонил сам. – Смит. – Мне казалось, что сегодня днем вы информировали меня о благополучном исходе дела, не так ли? – зазвучал в трубке резкий властный голос. – Да, это так. – Тогда почему они здесь? Они обвели вокруг пальца охрану и сейчас находятся в Белом доме. – Не может быть, господин президент! – Смит даже привстал. – Расскажите, пожалуйста, все по порядку. – Я шел по коридору в сторону личных апартаментов, когда из-за портьеры появился необычного вида человек и преградил мне дорогу. – Что он сделал, сэр? – Ничего. Стоял на месте и нес какую-то чепуху. – Он что-то говорил? – переспросил Смит. – Да бред какой-то: супер-мупер… что-то в этом роде. – А вы что сделали? – Я спросил, здоров ли он, и сказал, что ему лучше убраться отсюда, а то мне придется позвонить в службу охраны. Он и ушел. – А вы? – Я позвонил, конечно, в охрану. Но они не смогли его обнаружить. Как сквозь землю провалился. Может, стоит командировать сюда вашего человека? Ну, пока все не утрясется с продажей правительства. – Все уже утряслось, господин президент, – сказал Смит твердо. – И этот человек был у вас. – Вы хотите сказать, что… – Именно. – Что он здесь делал? – Обеспечивал гарантии свободы нашей страны, господин президент. Я буду в Вашингтоне завтра и все подробно объясню. – Хотелось бы, – сказал президент задумчиво. – Значит, это был он? Но он не показался мне таким уж крутым…Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Заговор на Нуич-стрит
Глава первая
Что они со мной сделают, ведь не убьют же? Бригада Джимми Маккуэйда с ног валилась от усталости. Он понял, что ребята ни часа больше не выдержат. Все, хватит, решил он, пусть профсоюзное начальство хоть на коленях перед ним ползает. Так продолжаться не может, даже если сам президент Международного профсоюза связистов пригрозит увольнением или пообещает удвоить или утроить сверхурочные, как неделю назад, на Пасху. Ребята засыпали на ходу. Полчаса назад один из них, опытный работник, занимаясь монтажом наружной линии, так все перепутал, как не смог бы и ученик. А только что другой, тоже рабочий со стажем, монтируя оборудование телефонной станции, упал без чувств. – Так, всем кончать работу! – распорядился Джимми Маккуэйд, руководитель двести восемьдесят третьего отделения Международного профсоюза связистов в Чикаго, штат Иллинойс. – Отправляйтесь по домам, ложитесь спать, и чтобы я никого из вас два дня здесь не видел. Покойникам сверхурочные ни к чему. Поднялись головы. Молодой парень, стоя на коленях, продолжал работать. – Расходимся по домам. Отдыхать. Эй, кто-нибудь, встряхните его, – устало произнес Джимми Маккуэйд. Седовласый рабочий с перекинутыми через плечо кусками телефонного провода хлопнул парня по спине. – Хватит, отдохни! Тот поднял затуманенные усталостью глаза. – Ага. Отдохну… Наконец-то! Я уже забыл, что это такое, отдыхать. – Он притулился на ящике с инструментами и блаженно захрапел. – Оставьте его, не будите, – скомандовал Джимми Маккуэйд. – Давно пора поспать, – сказал другой монтажник и, перешагивая через лежащие вокруг балки и мешки с цементом, направился к стоящему в сторонке ведру, которое они использовали как парашу. Канализация была смонтирована, но в такой спешке и такими малыми силами, что туалетами нельзя было пользоваться. Отделочники еще не закончили работу, а штукатурка местами уже отваливалась. Чтобы устранить брак, менеджер пригласил плотников, и они принялись заделывать дыры в штукатурке какими-то щитами. Отделочники выразили недовольство, и тогда – это Джимми Маккуэйду было доподлинно известно – им стали платить деньги за вынужденный простой. Так же, как платят наборщикам, если газетные объявления поступают в типографию от заказчика рекламы уже в готовом виде. Разница заключалась в том, что в контрактах отделочников такой оплаты не предусматривалось. Ну да Бог с ними, с отделочниками. Джимми Маккуэйд был монтажником-связистом уже двадцать четыре года, считался отличным работником, хорошим бригадиром, патриотом своего профсоюза. Бригадиры крайне редко становились руководителями отделений профсоюза, но коллеги доверяли Маккуэйду, он пользовался таким авторитетом, что устав двести восемьдесят третьего отделения специально был изменен таким образом, чтобы Джимми мог совмещать обе должности. Голосование было единогласным. Чтобы никто не увидел слез на глазах растроганного до глубины души Джимми Маккуэйда, он поспешил тогда уйти из зала. Все шло отлично. До нынешнего контракта. Все профсоюзы, участвующие в реализации проекта, не очень-то охотно пошли на него, что было странно, если учесть размах, с которым осуществлялось финансирование. Кое-кто из электриков только на полученные здесь деньги построил себе второй дом. Все дело было в сверхурочных. Какой-то богатый псих решил построить десятиэтажный дом за два месяца. Но если бы только это! Система телефонной связи строящегося здания удовлетворила бы даже командование стратегической авиации США. Джимми был знаком кое с кем из работавших на том военном объекте: их так проверяли, прежде чем допустить к работе, словно посылали добыть у русских чертежи водородной бомбы. На этот раз проверяли и Джимми Маккуэйда. Ему бы сразу догадаться, что что-то здесь нечисто. Но откуда было знать, что вместо обычной работы бригадира и профсоюзного активиста ему придется стать чем-то вроде надсмотрщика и заставлять бригаду вкалывать по шестнадцать часов в сутки две недели подряд? Начальство распорядилось так: – Неважно, закончены ли другие работы. Им нужны телефоны, и они их получат. Телефонная связь должна заработать к семнадцатому апреля. И меня не волнует, чего это будет стоить. К семнадцатому апреля! Ладно, это начальство – телефонная компания – от них всего можно ожидать. Но профсоюз-то оказался еще похлеще! Все началось с проверки. Джимми Маккуэйд сперва не понял, что это проверка. Его вдруг вызвал в штаб-квартиру в Вашингтоне сам вице-президент профсоюза. С компенсацией расходов на дорогу и вынужденного простоя. Маккуэйд решил, что речь, должно быть, пойдет о профсоюзной работе в масштабе страны. – Вы, наверное, хотите узнать, для чего мы вас пригласили, – начал разговор вице-президент, сидящий за таким же в точности столом, как и у вице-президента телефонной компании, только у того окна кабинета выходили на озеро Мичиган, а здесь – на монумент Вашингтона. – Нет, – пошутил Джимми, – я думал, что мы во что-нибудь сыграем, в гольф, например, и приятно проведем время. – Хе-хе-хе, – засмеялся вице-президент абсолютно невеселым смехом. – Маккуэйд, вы хороший член профсоюза? – Я руковожу отделением. – Вы любите свой союз? – По-моему, да. – Если бы вам пришлось защищать интересы профсоюза и это грозило бы тюрьмой, вы бы не отступили? – Если бы что-то угрожало союзу? – Да. Джимми Маккуэйд подумал и ответил: – Я бы стоял до конца. – Как вы считаете, имеет ли кто-нибудь право вмешиваться в профсоюзные дела? – Нет, если союз действует в рамках закона. – А считаете ли вы возможным сообщать кому-то вне союза о наших делах? – Конечно нет, черт возьми! – Даже если это полиция или что-то в этом роде? – Даже тогда. – Вы настоящий патриот союза. О вас хорошо отзываются и в профсоюзе, и в компании. Мы начинаем один проект, очень важный для всех патриотов союза. Я не вправе рассказывать вам, почему он так важен. Учтите, мы не заинтересованы в его рекламе. Маккуэйд кивнул. – Подберите бригаду из пятнадцати человек – патриотов профсоюза, хороших работников, людей, умеющих держать язык за зубами. Работы больше, чем на пятнадцать человек, но придется обойтись этим минимумом и закончить все в срок. Лишние люди нам не нужны. Я бы и сам занялся подбором кадров, но нет времени. Повторяю: приглашайте только тех, кто много работает и мало болтает. Сверхурочных будет сколько угодно. Вице-президент достал из ящика стола два конверта и протянул Джимми тот, что потолще. – Это вам. Я, например, убежден, что ни к чему хвастаться своими доходами. Советую и вам поступать так же. Работа предстоит сложная, и любая мелкая неприятность в начале может перерасти в большую проблему. Второй конверт – потоньше – для вашей бригады. Деньги в открытую не раздавайте, поговорите с каждым отдельно, в сторонке. Вице-президент протянул Маккуэйду второй конверт. – Мне понадобится две недели, чтобы подобрать бригаду, – сказал Джимми Маккуэйд. Вице-президент взглянул на часы. – Ваш самолет вылетает из аэропорта имени Даллеса через сорок минут. Начинайте звонки прямо из аэропорта. Можете звонить и с борта самолета. – Но с самолетов коммерческих линий звонить ведь нельзя… – Пусть это вас меньше всего беспокоит. Поверьте, пилоты выполнят любое ваше желание, даже предоставят в ваше распоряжение стюардессу, если только пожелаете, Работу начнете сегодня вечером. Объект – на окраине Чикаго. Нуич-стрит. Странное название… Это новая улица, вернее – подъездная дорога для бульдозеров и другой техники. Вице-президент встал и протянул Маккуэйду руку. – Желаю удачи. Мы на вас рассчитываем. Когда закончите, этим конвертом дело не ограничится. Постойте, что вы делаете?! Маккуэйд озадаченно посмотрел на него. – Не вздумайте выходить отсюда с конвертами в руке, спрячьте их в карман! – Ага, – пробормотал Маккуэйд. – Но я ведь сейчас занят на другой стройке, и компания… – Все улажено. Идите, а то опоздаете на самолет. В такси по дороге в аэропорт Джимми Маккуэйд поинтересовался содержимым конвертов. Ему предназначалось три с половиной тысячи долларов, рабочим – полторы тысячи. Первой реакцией Маккуэйда было отдать рабочим свой конверт, но за время пути им овладели сомнения, и, подъезжая к аэропорту, он решил вернуться к первоначальному варианту. Сидя в салоне первого класса, Джимми попросил что-нибудь выпить. Обращаться к стюардессе с просьбой позвонить он не собирался, чтобы не выглядеть в ее глазах полным идиотом. Но не успел он осушить бокал, как подошел один из пилотов. – Мистер Маккуэйд? – Да. – Что же вы сидите? Мы уже установили связь с наземной телефонной линией. – А… Да, – отвечал Джимми Маккуэйд. – Я только хотел допить виски. – Вы представляете, сколько стоит такой контакт? Целое состояние! Возьмите виски с собой. – В кабину пилотов?! – Да. Пойдемте. Нет, постойте, вы, пожалуй, правы… – Конечно, на этот счет есть правило Федерального авиационного управления. – Хорошо, не будем зря волновать пассажиров. Стюардесса отнесет ваш бокал. В два часа ночи ничего не понимающая, только что собранная бригада Джимми Маккуэйда прибыла на Нуич-стрит. На залитой светом прожекторов стройплощадке возвышался лишь стальной остов будущего здания. Джимми разыскал менеджера. Тот, на ходу прихлебывая горячий кофе, кричал что-то крановщику. – Ни черта не видно! – орал в ответ крановщик. – Как я могу правильно установить эту штуку, если я крыши-то не вижу?! – Сейчас поставим прожектор! – надрывался менеджер. – Прожектор! – Он обернулся к Маккуэйду. – Вам что нужно? – Мы должны провести телефонные сети и установить оборудование. Но по-моему, мы прибыли месяца на четыре раньше времени. – Нет, вы опоздали. – Вы хотите, чтобы мы тянули внутреннюю связь сквозь бетон? – Займитесь тем, что можно монтировать уже сейчас. Чертежи у вас есть. Начните с внешних линий. – Но большая часть моих людей – специалисты по внутренним работам. – Ничего страшного, пусть поработают снаружи. – Вы, мне кажется, не больно много знаете о работе связистов-монтажников. – Я знаю одно: вы должны закончить к семнадцатому апреля. Пришлось обратиться к руководству профсоюза. Местное начальство переадресовало Маккуэйда к уже знакомому вице-президенту, а тот коротко объяснил Джимми, что деньги потому и платят, что работа непростая. Две недели спустя один из монтажников пригрозил уходом. Из Вашингтона моментально пришли деньги. Когда об этом узнали остальные, они тоже пригрозили уйти. В результате деньги получили все. Потом один из парней все же бросил работу. Пытаясь вернуть его, Маккуэйд бежал за ним по Нуич-стрит, превратившейся к тому времени в широкую асфальтированную магистраль. Бесполезно, тот не хотел ничего слушать. Пришлось опять звонить вице-президенту и узнавать, как заменить выбывшего. – Как его имя? – поинтересовался вице-президент. – Джонни Делано, – ответил Джимми. Замену так и не прислали, а ушедший не вернулся. А когда опытный рабочий ошибся, словно ученик, а другой потерял сознание от переутомления, Джимми Маккуэйд решил, что хватит. Молоденький монтер так и остался спать на ящике для инструментов, а остальные погрузились в новенькие лифты, надеясь, что хотя бы они действуют. Джимми Маккуэйд ушел со стройплощадки вместе со всеми. Он вернулся домой, к жене, успевшей соскучиться по его телу. Супруга страстно обняла Джимми, быстренько отправила детей спать и помогла мужу раздеться. Приняв душ, она надушилась особыми духами, которые больше всего нравились мужу. Но, войдя в спальню, она обнаружила, что супруг спит мертвым сном. Ничего. Она знала, как его пробудить. Слегка куснув его за ухо, она пробежала пальцами по его животу, остановившись в районе пупка. В ответ супруг захрапел еще громче. Больше она от него так ничего и не добилась. Тогда миссис Маккуэйд вылила на физиономию мужа стакан воды. Совершенно случайно, конечно. Супруг не просыпался. В три часа ночи в дверь позвонили. Миссис Маккуэйд толкнула мужа в бок. Он не просыпался. Она накинула халат и, проклиная мужнину работу, пошла открывать. На пороге стояли двое, предъявившие удостоверения агентов ФБР. – Нам необходимо побеседовать с вашим мужем. Извините, что беспокоим вас в такое время, но дело крайне важное. – Я не могу его разбудить, – сказала миссис Маккуэйд. – Дело очень важное и срочное. – Есть много срочных и важных дел. Я не то что не хочу его разбудить, а просто не в состоянии это сделать. – Что-то случилось? – Он смертельно устал. Уже почти два месяца, как он работает практически без сна и отдыха. – Об этом мы и хотели с ним поговорить. Миссис Маккуэйд выглянула за дверь, дабы убедиться, что не видит никто из соседей. Сообразив, что в три часа ночи это маловероятно, она впустила агентов в дом. – Его не разбудить, – еще раз повторила она агентам, ожидающим у двери спальни. Миссис Маккуэйд потрясла мужа за плечо. – Что? – пробормотал он, открывая глаза. – А, проснулся, – сказала миссис Маккуэйд. – Там пришли из ФБР. Они хотят поговорить о сверхурочных. – Пусть работают на внешних линиях, если внутри еще не все готово. – Это ФБР. – Ну спроси у кого-нибудь поопытнее. Делай, что можешь. Можешь заказать любые детали, если нужно. – Пришли из ФБР, чтобы на всю жизнь засадить тебя в тюрьму. – Ага, хорошо… Давайте, – пробормотал Джимми Маккуэйд и вновь погрузился в блаженный сон. – Вот видите, – сказала миссис Маккуэйд со странным чувством облегчения. – Попробуйте еще раз, – попросил один из агентов. Миссис Маккуэйд схватила мужа за плечи и начала трясти. – Ладно, ладно. Начнем работу, – сказал Джимми Маккуэйд, спуская ноги с кровати. Заметив двух мужчин без инструментов в руках и оглядевшись, Джимми наконец сообразил, что он не на стройплощадке. – Так я дома?! Привет, дорогая! А что здесь делают эти двое? – Мы из ФБР, мистер Маккуэйд. Нам нужно с вами поговорить. – О, – сказал Джимми Маккуэйд, – конечно. Жена сварила ему большую чашку кофе. Разговаривали на кухне. – Интересные вещи происходят на вашей новой работе, не так ли? – Работа есть работа. – Нам кажется, что это нечто большее, чем просто работа. Вы нам поможете? – Конечно, я добропорядочный гражданин. Но я еще и член своего профсоюза… – Джонни Делано тоже был членом профсоюза? – Да. – Он был его патриотом? – Да. – Он им оставался, когда бросил работу? – Да. Ему это оказалось не под силу, но профсоюз ему дорог. Один из агентов понимающе кивнул и положил на мраморную крышку кухонного столика какую-то фотографию. Джимми Маккуэйд взглянул на нее. – Ну и что? Это фото какой-то кучки грязи. – Ее имя – Джонни Делано, – сказал фэбээровец. – О, нет, – простонал Маккуэйд, всмотревшись в фото. – Его удалось опознать по единственному сохранившемуся пальцу. Все зубы были раздроблены. Часто удается провести идентификацию тела по карточкам стоматологов. Но у Делано все зубы были разбиты, буквально стерты в порошок, а тело – как бы раздавлено и растворено одновременно. Криминалисты до сих пор не могут объяснить, что же с ним произошло. И мы тоже не знаем, что с ним сделали. Уцелел только один палец. Видите, торчит какая-то штука? Это палец. – Ладно, ладно, перестаньте! Хватит. Я понял. Что вы от меня хотите? И уберите эту фотографию! – Поверьте, мы никоим образом не собираемся вредить профсоюзному движению. Дело в том, что сейчас ваш союз содействует чему-то, что может отрицательно сказаться на его членах. Нас не интересуют внутренние дела профсоюзов, но появились доказательства того, что ваш союз и другие – Международное братство водителей, Ассоциация летчиков, Содружество железнодорожных рабочих и Международная ассоциация портовых грузчиков – строят планы, противоречащие интересам нации, причем задуманное бумерангом ударит и по самим профсоюзам. – Мне и в голову не придет вредить своей стране, – с негодованием ответил Маккуэйд. Так они беседовали до рассвета. Он согласился принять в бригаду двоих – его собеседников, агентов ФБР. – Это опасно, – предупредил Джимми Маккуэйд. – Да, похоже на то. – Договорились. Я никому никогда не желал зла и всегда считал, что профсоюзное движение призвано защищать рабочего человека. – Мы тоже так думаем. Но в данном случае… – На работу выходим завтра. – На работу выходим сегодня. – Но мои люди устали. – Мы-то не настаиваем, командовать будут другие, вот увидите. Позвоните нам по этому номеру, когда соберете бригаду. И не забудьте, что двоих придется на время отстранить от работы. Агенты оказались правы. В одиннадцатом часу утра в дверь Маккуэйда позвонил сам вице-президент Международного профсоюза связистов. – Какого дьявола?! Что вы себе позволяете? – Мои люди с ног валятся от усталости. – Значит вы набрали слабаков! Ничего, войдут в форму. – Они потеряли форму на этой работе. – Вот что, если желаете себе добра, быстро собирайте всех! И Джимми Маккуэйду пришлось подчиниться, поскольку он прекрасно понимал, что имел в виду вице-президент. На этот раз в бригаде появились двое новичков, которые почти и не работали, а весь день прошатались по стройплощадке. В ящике для инструментов у этих новичков была спрятана кинокамера с телеобъективом. Несмотря на то, что в бригаде фактически не хватало двоих, работа продвигалась нормально. В двенадцать часов Джимми Маккуэйд разделил бригаду на две смены. Первая была отпущена на восемь часов домой, а вторая продолжила работу. Два новичка, полдня бродивших по стройке и заводивших разговоры с каждым встречным, попали в первую смену. Последний раз Маккуэйд видел их входящими в лифт. Восемь часов спустя, когда Джимми собирался закончить работу и отправиться домой, к нему подошел менеджер. – Пойдемте со мной. Они вошли в лифт, которым рабочим пользоваться не разрешалось. Менеджер поочередно нажал несколько кнопок, и Джимми подумал, что на других этажах в лифт сядет еще кто-то. Но кабина, не останавливаясь, пошла вниз и спустилась этажа на три ниже подвального уровня. Маккуэйду отчего-то вдруг стало не по себе. – Послушайте, мы свое дело сделаем, не беспокойтесь. – Хорошо, Маккуэйд, я в этом не сомневаюсь. – Я ведь хороший работник и лучший бригадир во всей телефонной компании. – Это нам известно. Поэтому вас и выбрали. У Маккуэйда слегка отлегло от сердца, он улыбнулся. Лифт наконец остановился, и они очутились в громадном зале, одну из стен которого целиком занимала рельефная карта США высотой в два этажа. Скалистые горы выдавались на ней, словно хребет аллигатора. – Ух ты! – вырвалось у Джимми. – Недурно, а? – Да, – ответил Джимми. – Вот только… – Что? Джимми ткнул пальцем в нижнюю часть грандиозной карты, где сияла надпись, составленная из латунных букв, каждая – высотой с письменный стол. – Что это за Международная транспортная ассоциация? – Это профсоюз. – Я о таком не слышал. – Он начнет действовать после семнадцатого апреля. Это будет самый большой профсоюз в мире. – Интересно будет взглянуть. – Это тебе вряд ли удастся, Маккуэйд. Дело в том, что через десять минут от тебя останется лужица. Министр труда и директор ФБР закончили докладывать президенту. В Овальном кабинете Белого дома они были втроем. Министр труда – полный лысеющий человек, с виду похожий на профессора – первым нарушил молчание. – По-моему, в США в принципе невозможно существование профсоюза, объединяющего все виды транспорта. Директор ФБР молчал. Он только пошуршал лежащими перед ним бумагами и придвинулся ближе к столу. Министр труда продолжал: – Я придерживаюсь такого мнения потому, что водители, пилоты, грузчики в портах и железнодорожники имеют мало общих интересов. Другими словами, они работают на разных хозяев. Больше того, руководители каждого из этих профсоюзов жизненно заинтересованы в своих сферах влияния. Не могу себе представить, что они добровольно лишат себя свободы действий. И оплата труда их работников весьма различна. Пилоты, например, получают в среднем в три раза больше остальных. Члены профсоюзов на это не пойдут. Мне хорошо знакомы, в частности, водители грузовиков. Они весьма независимы, и даже вышли из состава Американской федерации профсоюзов. – Разве их оттуда не выкинули? – спросил директор ФБР. Президент поднял ладонь. – Пусть министр закончит. – Формально – их исключили из федерации, а по сути дела – они сами вышли из нее. Под угрозой исключения им пытались навязать условия. Последовал отказ, и остальное было формальностью. Это очень независимая порода. Никому не удастся заставить Международное братство водителей войти в состав другого профсоюза. Никому и никогда. Президент опустил глаза, а затем посмотрел на министра. В комнате было прохладно: термостат поддерживал температуру по вкусу хозяина. Термостат перенастраивали раз в четыре года. Иногда – в восемь лет. – А что вы скажете, если за всем этим стоят именно водители? – спросил президент. – Не может быть. Я лично знаком с президентом профсоюза водителей. Никто, даже мы с вами, не заставит его заключить соглашение, которое ограничит его свободу действий. – А если его не переизберут на предстоящем съезде? – Переизберут, не сомневайтесь. Он сейчас на коне. – Если он, как вы выражаетесь, на коне, то как же получилось, что место проведения съезда неожиданно перенесли в Чикаго? Апрель в Чикаго – не самое удачное время. – Такое случается, ничего особенного, – ответил министр труда. – Нам доподлинно известно, что ваш знакомый – президент профсоюза водителей – выбрал Майами. Но своего не добился. Говорили о Лас-Вегасе, но на встрече руководства в конце концов остановились на Чикаго. Теперь предположим, что суперпрофсоюз все же будет создан. К чему это может привести? – О, Господи, – отвечал министр труда, – не раздумывая скажу, что это будет ужасно. Произойдет катастрофа. А если поразмыслить, то можно сказать: вероятно, произойдет нечто еще более страшное, чем катастрофа. Жизнь страны будет практически парализована. Нехватка продовольствия, энергетический кризис… Резко сократятся резервные капиталы банков – средства пойдут на то, чтобы хоть как-то вывести бизнес из застоя. Наступит депрессия, вызванная снижением объема производства, инфляцией и отсутствием продовольствия. Подобный эффект можно получить, если перекрыть кровеносные сосуды живого существа и остановить кровообращение. Если все транспортные профсоюзы выступят единым фронтом – страна превратится в район стихийного бедствия. – Как вы думаете, контролируя такой суперсоюз, можно ли дать его членам все, что они захотят? – Естественно. Это все равно, что приставить пистолет к виску каждого американца. Но, если такое произойдет, вмешается конгресс и… – И примет такое законодательство, что профсоюзному движению наступит конец, не так ли, господин министр? – Да, сэр. – То есть в любом случае создается крайне нежелательная ситуация? – Настолько же нежелательная, насколько в принципе невероятная, – сказал министр труда. Президент кивнул директору ФБР. – Не так уж она невероятна, господин министр. Существуют тесные финансовые связи между лидерами союзов пилотов, грузчиков и железнодорожников, и с диссидентами из профсоюза водителей, недовольными существующим положением. Об этом мы впервые узнали пару месяцев назад. Именно эти диссиденты из профсоюза водителей настаивали на переносе съезда в Чикаго и в конце концов добились своего. Более того, именно они в рекордный срок построили на окраине Чикаго большое десятиэтажное здание, не посчитавшись с астрономическими затратами, вызванными спешкой. Источник финансирования нам неизвестен. Непонятно, как им удалось провернуть такое дело без сучка и задоринки, но то, что удалось – это факт. Начато расследование, и хотя у нас нет доказательств, можно предположить, что два наших пропавших агента убиты, убиты именно на этой стройке. Тела найти не удалось, и мы пока не знаем, где их искать, хотя имеются определенные предположения, не подтвержденные, правда, фактическими доказательствами. – Тогда проблема отпадает сама собой, – сказал министр труда. – Никакой суперпрофсоюз не сможет пережить убийство двух агентов ФБР. Все руководство пойдет под суд, и остаток жизни создателей этого вашего суперсоюза пройдет в тюрьме в Ливенворте. – Для этого необходимо получить неопровержимые улики, мы ведь живем в правовом государстве, господин министр. – Так-так, – произнес министр. – Как вы знаете, джентльмены, в пятницу я должен выступать на закрытии этого съезда. Теперь, наверное, это дело следует отменить? Мне сообщили, что будут присутствовать представители других профсоюзов транспортников, но я и предположить не мог, к чему все клонится. – Готовьте свое выступление, – сказал президент, – будто ничего не произошло и вы ничего не слышали. О нашей встрече не должен знать никто, А вас, господин директор, я попрошу на время прекратить расследование и отозвать ваших людей. – Что?! – воскликнул потрясенный директор ФБР. – Выполняйте. Отзовите людей, забудьте об этом деле, никому ни слова. – Но мы потеряли двоих! – Я знаю. Но вы должны выполнить мою просьбу. Все будет в порядке, поверьте. – Как мне объяснить в рапорте генеральному прокурору тот факт, что мы не расследуем исчезновение двух агентов? – Рапорта не будет. Хотелось бы вам все объяснить, но я не вправе, я и так сказал слишком много. Доверьтесь мне. – Но, господин президент, меня волнуют судьбы моих людей! К тому же, представьте, какой эффект на сотрудников произведет тот факт, что, потеряв двоих, мы отказываемся от расследования. – Доверьтесь мне, хотя бы на время. – Хорошо, сэр, – ответил директор ФБР. Проводив гостей, президент покинул Овальный кабинет и направился в спальню. Убедившись, что поблизости нет никого из горничных или слуг, он открыл верхний ящик бюро и достал небольшой телефонный аппарат красного цвета с кнопкой на месте наборного диска. Президент бросил взгляд на часы – время подходящее, можно выходить на связь – и поднял трубку. Гудок. На другом конце провода сняли трубку, и послышался голос: – Минутку. Господа, все свободны. Президент услышал в трубке другие голоса, возражения, что-то насчет ухода за больными. Но ответивший президенту был тверд в своем намерении выпроводить всех, чтобы продолжить разговор по телефону. – Вы бываете весьма нетактичным, доктор Смит, – услышал президент один из отдаленных голосов. – Да, – отвечал доктор Смит. До президента донеслось какое-то бормотание и звук закрывшейся двери. – Слушаю, – произнес Смит. – Вы, вероятно, знаете об этом больше, чем я, но меня беспокоит ситуация в профсоюзах. Там, по-моему, зреют неприятности, которые могут нанести ущерб всей стране. – Да. Международная ассоциация транспортников. – Первый раз слышу о такой. – И, надеюсь, никогда больше не услышите, если все пройдет, как задумано. – Профсоюзы собираются объединиться в суперсоюз? – Да. – Вы занимаетесь этим делом? – Да. – Вы собираетесь использовать этого вашего… ну, особого агента? – Он находится в готовности номер один. – Без него в такой ситуации, наверное, не обойтись. – Сэр, я предпочитаю не вести такого рода беседы даже по линии повышенной секретности. Всего доброго.Глава вторая
Его звали Римо, и ему было немного жаль хозяина элегантного особняка под Таксоном, снабдившего свой дом несовершенной электромагнитной системой охранной сигнализации. Задумана охрана была, в принципе, неплохо: хозяин в меру сил и возможностей постарался создать смертоносную западню для потенциальных налетчиков, но проглядел один очевидный дефект, за что ему и предстояло поплатиться жизнью. Причем именно сегодня и желательно до пяти минут первого, так как позднее у Римо были в городе неотложные дела. Электромагнитное поле в охранной системе действовало наподобие лучей радара: замаскированные излучатели контролировали весь дом по периметру. На 360 градусов все вокруг было очищено от кустарника, в котором могли бы укрыться злоумышленники. Особняк в плане имел форму буквы "X". На первый взгляд это казалось оригинальным решением, эксцентрической причудой архитектора, но на самом деле такая планировка создавала идеальные условия для перекрестного огня при обороне. Дом – с виду небольшой и уютный – являл собой миниатюрную крепость и мог защитить обитателей от налета наемных убийц мафии или на некоторое время задержать шерифа. Или двух. Или десятерых. Но ни шерифы, ни национальные гвардейцы не собирались осаждать особняк неподалеку от Таксона. Человек по имени Римо воспользовался единственным слабым звеном оборонительно-охранной системы: она не предусматривала, что кто-то среди бела дня в одиночку подойдет к двери, позвонит и прикончит хозяина вместе со всеми, кто попадется под руку. Система предполагала скрытое нападение. Поэтому никто не остановил Римо, когда он, насвистывая, совершенно открыто подошел к залитому лучами аризонского солнца дому. Какую, в конце концов, опасность может представлять один человек? Если бы бизнес мистера Джеймса Тургуда так не процветал, то ему, вероятно, удалось бы дожить до часу дня и, может быть, даже остаться в живых и провести остаток дней в стенах федеральной тюрьмы. Джеймс Тургуд был президентом таксонского Ротариклуба и Сивик-лиги, членом Президентского совета по физической культуре и исполнительным вице-президентом Комиссии по гражданским правам Таксона. Тургуд был крупнейшим банкиром-инвестором штата Аризона. Доходы его были огромны. Бесчисленные звенья подстраховки скрывали от сторонних наблюдателей истинное предназначение денег Тургуда: все его средства были вложены в торговлю наркотиками, принося ежегодно триста миллионов долларов чистой прибыли. Отдача была неизмеримо больше, чем от торговли земельными участками или, например, от финансирования нефтехимической промышленности, а риска для Тургуда его подпольный бизнес представлял гораздо меньше. Так было до сегодняшнего дня, теплого и солнечного. Между Тургудом и его настоящим делом стояла Первая далласская корпорация развития, в крупных масштабах финансирующая компанию «Денвер консолидейтед эфилиэйтс», которая, в свою очередь, давала крупные ссуды частным лицам, но только таким, как, например, Рокко Скаллафацо. У Скаллафацо не было гаранта, да и не могло быть, так как он никогда раньше не получал банковских ссуд. «Денвер консолидейтед» пошла на риск, на который никогда бы не отважилась другая компания; Скаллафацо выдали восемьсот пятьдесят тысяч долларов просто под расписку. Компания так и не получила обратно свои деньги: Скаллафацо арестовали в Мексике, где он пытался приобрести партию неочищенного героина. При нем был чемодан, полный долларов. «Денвер консолидейтед» случившееся ничуть не обеспокоило, и она снова пошла на негарантированную ссуду частному лицу. Им оказался некий Джереми Уиллс, и он тоже угодил в каталажку. В деле снова фигурировал чемодан, но на этот раз полный не денег, а героина. Да, Уиллсы и Скаллафацо время от времени попадали в лапы полиции, но никто не мог доказать их связь с Первой далласской корпорацией развития и, тем более, с ее президентом, мистером Джеймсом Тургудом: уважаемый гражданин Таксона оставался недосягаемым для правосудия. И вот настал последний день блестящей карьеры Тургуда, финансирующего наркобизнес на юго-западе Штатов. Римо спокойно направлялся к подъезду его дома, на ходу изучая собственные ногти. Глядя на него, никто не заподозрил бы опасности. Рост чуть больше ста восьмидесяти сантиметров, дружелюбный взгляд карих глаз, худощав. Запястья, пожалуй, пошире, чем у большинства мужчин. Он шел к дому ровной походкой и, взглянув в окно слева, а затем – в окно справа, заметил, что за ним наблюдают. Это хорошо. Не придется долго ждать у двери. Он взглянул на часы: без четверти двенадцать. Минут пятнадцать, прикинул Римо, уйдет на обратную дорогу, полчаса – на ленч, после еды можно вздремнуть, а уж потом приниматься за важные дела. Он до сих пор так и не усвоил всех прав и обязанностей делегата профсоюзного съезда или, к примеру, основных положений закона Лэндрама-Гриффита, а «сверху» предупреждали, что в самое ближайшее время надо быть готовым. Начальство даже предложило оставить в живых Тургуда, если его устранение отнимет у Римо много времени, необходимого для изучения тонкостей профсоюзной жизни. – Ничего, Тургуда я уберу, – отвечал Римо, – это поможет немного отвлечься. И вот он стоял в дверях Х-образного дома, выстроенного «под ранчо», а из окон справа и слева кто-то тайком наблюдал за ним. Из оттопыривающегося кармана брюк Римо извлек две пластиковые упаковки, по форме и размеру напоминающие сплющенные бейсбольные мячи. Упаковки, полученные от начальства, содержали героин и, по мнению Римо, могли оказаться полезными в сегодняшней операции. Если все пройдет, как было задумано, то, сделав дело, он спокойно отправится восвояси. В полицию звонить будет некому. Самое главное – можно работать в дневное время, а не ночью, за счет сна. Такие… э-э, проекты… могут даже приносить удовольствие, размышлял Римо. Он позвонил в дверь, продолжая ощущать на себе взгляды из боковых окон. Дверь отворил крупный мужчина в белой ливрее, стоящий за порогом словно стена. В кобуре под мышкой у него был весьма профессионально спрятан небольшой пистолет, скорее всего – «Беретта» двадцать четвертого калибра. Неопытный взгляд не обнаружил бы его едва заметные очертания. – Слушаю вас, – сказал он. – Доброе утро, – доброжелательно промолвил Римо. – Я пришел, чтобы убитьмистера Тургуда. Он дома? Дворецкий моргнул. – Что?! – Я пришел, чтобы убить мистера Тургуда. Позвольте войти. – Вы сошли с ума! – Послушайте, у меня очень мало времени. – Вы сумасшедший. – Как бы то ни было, стоя в дверях я не могу выполнить свою работу, поэтому, будьте любезны, разрешите войти. – Сэр, не хотите ли выпить воды? Римо переложил в левую руку обе упаковки с героином, и пока дворецкий сопровождал взглядом это движение, ударил его освободившейся правой рукой в горло. Прямая, твердая словно лезвие ножа ладонь метнулась вперед и назад неуловимым движением языка лягушки, поймавшей муху. Дворецкий застыл как парализованный, глаза широко раскрылись, руки поднялись к горлу, рот открылся, наполнился кровью, и, издав булькающий звук, дворецкий, задыхаясь, рухнул наземь. – Слуги нынче пошли не те, что раньше, – недовольно пробурчал Римо и вошел в дом, переступив через тело, Он оказался в гостиной, оформленной на двух уровнях, с полированным каменным полом и стенами, увешанными на музейный манер живописными полотнами. Очень мило. Заметив тело дворецкого, проходившая горничная закричала и уронила поднос. На крик, щелкая каблуками по каменным плитам пола, с пистолетом в руке прибежал человек, наблюдавший за Римо через окно справа. Пистолет – крупнокалиберный, кажется, «Магнум-357». Глупо, подумал Римо. Ему надо было воспользоваться преимуществом – дистанцией – и сразу стрелять. Не то, чтобы это его спасло, но он хотя бы умер, использовав оружие надлежащим образом. Прибежавший скорее всего не знал, что дворецкий, захлебнувшийся собственной кровью, мертв. Римо обезопасил себя от выстрела, перебив охраннику запястье ударом сверху вниз. Продолжая движение руки, локоть Римо взметнулся вверх и с хрустом ударил в нос противника, отбросив того назад. Ребро ладони влепилось в сломанный нос, послав в мозг осколки кости. Крак! Хрусть! Шлеп! – и человек повалился вперед, словно сноп влажной соломы. – Плоп! – Мистер Тургуд! Мистер Тургуд! На нас напали! – послышался крик откуда-то слева. Римо взглянул в этом направлении и успел заметить, как за дверью скрылась ковбойская шляпа. Да, сюрприз на этот раз не удался. – Сколько их? – раздался другой голос, звучный, типично западный, хотя и с небольшим акцентом, свойственным уроженцам Бостона. Римо узнал голос: он слышал его на идентификационных фонограммах, которыми его снабдило начальство. Это был голос Тургуда. – Один, сэр! Поэтому мы его и пропустили. – Какого черта его не задержал дворецкий? – Он мертв, сэр. Судя по всему, Тургуд и человек в ковбойской шляпе переговаривались через коридор из противоположных комнат. – Выходи, выходи, где бы ты ни прятался! – громко пропел Римо. – Кто вы? – спросил Тургуд. – Я – живущий по соседству добропорядочный убийца. – Это сумасшедший! Римо осторожно прошел несколько шагов по коридору и заметил, что одна из дверей движется, вернее, еле заметно вибрирует. «Ковбойская шляпа» скрылся за другой дверью, значит, за этой прячется Тургуд. Отлично. Дверь была чуть-чуть приоткрыта, буквально на волосок. Римо бесшумно приблизился, стараясь не попасть в поле видимости через щелку, вытянул подальше руку и быстро постучал. Дважды. Две пули пробили насквозь дверь и глухо ударили в противоположную стену, выбив в штукатурке два углубления размером с грейпфрут. Недурно. – А-а-р-х-х, – прохрипел Римо и со стуком рухнул на пол, высунув язык и закатив глаза так, что виднелись только белки. Дверь отворилась. – Я его прикончил, – сказал голос Тургуда. Шаги. Ближе, ближе. К виску Римо прижалось что-то металлическое. Ствол винтовки. Пистолет столько не весит. От ботинок исходил запах кожи. На одной из подошв, похоже, осталась частица коровьей «лепешки». Спину холодил камень пола. Один остановился у правого плеча. Второй – в районе бедра Римо. К груди приложили руку. Один встал на колени. – Дышит, но еле-еле. Хороший выстрел, сэр. – Куда я ему попал? – Не знаю, раны не видно. Что мы скажем шерифу, мистер Тургуд? – Что я пристрелил грабителя, естественно, а ты что думал? – У него что-то в руке. Римо почувствовал, как ему разжали пальцы и взяли с ладони пакетики с героином. – Это же ширево! Ага, похоже на пудру. Точно, героин. – Черт побери! – Может, скажем, что это он принес? Это ведь правда, мистер Тургуд. – Нет. Спусти в унитаз. – Да тут ведь тысяч на тридцать, не меньше! – В сортир! Я же банкир, ты, придурок. – Слушаюсь, сэр. Римо ощутил легкое движение винтовочного ствола и решил, что дольше медлить не стоит. Вверх метнулась рука, отбившая в сторону ствол как раз в тот момент, когда громыхнул выстрел. Следуя за движением руки, одним мягким плавным движением он вскочил на ноги. Левая рука, как согнутая и внезапно отпущенная автомобильная антенна, просвистела по направлению к лицу джентльмена из Таксона. Со скоростью пули. Свишш-бац! – А-ах, – вырвалось у Тургуда. Продолжая движение руки, тело Римо развернулось вокруг оси, и поднятый локоть ударил в то место, где должен был находиться ковбой. Он там и находился: локоть попал в плечо, выбив руку из сустава и сломав громко треснувшую ключицу. Вместе со своей десятигаллонной шляпой и ботинком, испачканным в коровьем помете, несчастный ковбой ударился о стену и рухнул в агонии. Римо оглянулся вокруг. Никого. Он склонился над Тургудом. – Привет от поколения наркоманов, дорогой, – произнес Римо и ударом двух пальцев правой руки загнал в легкие тестикулы Тургуда – уважаемого гражданина Таксона, Тургуда – торговца наркотиками. По пути в легкие яички прихватили с собой часть кишечника, которая кровавым потоком вырвалась изо рта человека, недосягаемого для правосудия. Согнувшись пополам, Тургуд провел последние двадцать секунд своей жизни в муках. Ковбой останется в живых – рядом слышались его стоны. Римо огляделся. Где же упаковки с героином? Он приподнял ковбоя, завопившего от страшной боли. Ага, вот они! Римо подождал, пока ковбой обретет хоть какую-то ясность мысли, и сунул ему под нос пакетики с наркотиком. – Тебе, я думаю, придется до приезда шерифа слегка прибраться, – сказал Римо. Одна упаковка была чуть надорвана; Римо вскрыл вторую и на глазах у ковбоя рассыпал по всему коридору героин, которого раньше в этом доме и следа не было. Для полноты картины Римо развеял остатки героина по гостиной Тургуда и растер подметками по ковру, а затем направился к выходу, бросив на диван пустые пакетики. – Пока, засранец, – распрощался он с ковбоем и покинул Х-образную крепость, имевшую всего лишь один недостаток в системе обороны. Стоял приятный, сухой и бодрящий день, в такую погоду очень приятно идти себе не торопясь и насвистывать. Римо с удовольствием прошелся обратно до Таксона, но, подходя к городу, ощутил жажду. Он зашел в кафе, где заказал пару гамбургеров и «Кока-колу». В ожидании еды Римо помарался припомнить прочитанное им сегодня утром руководство по заключению коллективных трудовых договоров. В Чикаго намечалось какое-то крупное событие, имеющее отношение к профсоюзному движению. Это было все, что ему сообщило начальство. К поданным гамбургерам Римо добавил еще кетчупа и в четыре приема проглотил их, запивав большими глотками коричневатой сладкой «Колы». Когда он вытирал рот рукой, случилось нечто странное: в руках появилось непонятное онемение, поднялось к плечам, к шее. Онемело лицо. Римо услышал женский крик, потолок закружился над ним с сумасшедшей скоростью, и наступил мрак.Глава третья
«Добро пожаловать, Международное братство водителей!» Невидимые потоки воздуха еле заметно покачивали громадный транспарант, висящий под потолком над тишиной зала. На сцене стояли двое: один наблюдал за движением транспаранта, второй, глядя на первого, заметно нервничал. Через три часа пока еще пустые и темные ряды кресел заполнят шумные, аплодирующие толпы людей, в большинстве своем людей крупных, сильных и энергичных. Здесь соберутся те, кто укрощает мощь огромных автотрейлеров, и те, кто руководит этими людьми. Съезд – всегда этапное событие в жизни профсоюза. В этом году в борьбе за право принять делегатов Чикаго одержал верх над Майами и Лас-Вегасом. Профсоюзный делегат традиционно любит сорить деньгами, и многие недоумевали, почему съезд всего за два месяца до открытия был перенесен из славящихся широким выбором и размахом развлечений городов в ничем не примечательное место, типичное для Среднего Запада. Многие делегаты были недовольны. И они знали, кто стоит за этим. Но их эмоции, равно как и нервозность его заместителя, не беспокоили руководителя региональной организации номер восемьсот семьдесят три из Нэшвилла, штат Теннесси. Он был занят проблемой воздушных течений под потолком зала. – Интересно, откуда берется этот ветерок? – размышлял вслух Юджин Джетро. – Наверное, транспарант раскачивают какие-то внутренние силы, о которых мы не имеем понятия. Джетро выглядел лет на двадцать с небольшим. Длинные золотистые локоны ниспадали на ворот пиджака зеленого бархатного костюма. Говорили, что он слишком молод, чтобы руководить региональным отделением. Говорили, что он слишком большой модник. Говорили, что он слишком неопытен. Однако Джетро находился в этом зале, и его имя должно было войти в список кандидатур на пост президента Международного братства водителей. – Джин, что тебе дался этот транспарант? Через три часа откроется съезд, и нас с тобой сожрут живьем, – сказал заместитель Джетро, Зигмунд Негронски, крепкий, почти квадратный человек, с запястьями, напоминающими кегли. – Перед нами только два пути: или победить на съезде, или прямо отсюда отправиться в тюрьму. Юджин Джетро в раздумье взялся за подбородок. – А может быть, достаточно лишь силы мысли, чтобы заставить колыхаться этот транспарант. Наш разум господствует над самой сутью вещей. – Джин, ты перестанешь или нет? Давай еще раз обсудим нашу стратегию. – Все уже обдумано и решено. – Я боюсь. Я правда боюсь. Мы потратили деньги, которые нам нечем компенсировать, мы заключили соглашения, которые не можем выполнить, мы связались с очень крутыми людьми. Если ты не станешь президентом, нас посадят. Ежели повезет. – Везение здесь не при чем, Зигги, – сказал Джетро и улыбнулся своей уже ставшей знаменитой немного мальчишеской улыбкой, которая так нравилась фотокорреспондентам и вызывала раздражение коллег по профсоюзной работе. Ее считали слишком похожей на улыбку Кеннеди, чересчур политической. Водители грузовиков – твердые орешки, свой хлеб зарабатывают тяжким трудом. Их не обманешь ни раскованными манерами, ни красноречием. У Юджина Джетро было и то, и другое. Всего за три месяца он стал видным профсоюзным деятелем общенационального масштаба. Он обладал загадочным умением доводить до конца все, за что бы ни брался. Нелады с законом у профсоюзного работника в Бербанке, штат Калифорния? Позвоните Джетро в Теннесси, он все уладит за пару часов. Проблемы при погрузке грузовиков? Позвоните этому парню из Аппалакии, он все устроит. У друга трудности с паспортом? Свяжитесь с Юджином Джетро. – Уж не знаю, как, но все ему удается! – такова была типичная реакция его коллег. – И все равно он слишком молод для высокого поста. Джетро подозвал своего заместителя поближе к трибуне. – Представь себе: перед нами две тысячи делегатов. Крики. Аплодисменты. А я стою здесь, и все они у меня в руках. Потом – следующий этап. – Будет и следующий, Джин? – Всегда есть следующий. – А как насчет теперешнего? Насчет президентства? Если мы его не добьемся, то сядем. Взять хотя бы это здание, ведь мы построили его на профсоюзные деньги. – По-твоему, я об этом не подозреваю, мой дорогой тупой поляк? – Перестань! Знаешь, Джин, ты мне всегда нравился, мне казалось, что у тебя есть перспектива. Лет через двадцать ты мог бы оказаться на самом верху. И народу ты был симпатичен. Но что произошло с тобой за последнее время? Милую барышню ты променял на эту полураздетую потаскушку, из скромной квартиры переехал в апартаменты с бассейном. Ты стал странно говорить, странно думать, и мне иногда кажется, что я перестаю тебя узнавать. – На самом деле ты меня никогда и не знал, дурачок. – Тогда отправляйся в тюрьму один! – Нет, Зигги, вдвоем. Вдвоем с тобой. – Никаких «вдвоем». Это твоя идея. Я ничего не делал, только уступил тебе свое место в региональной организации. – И это все, Зигги? – Ну, еще дочка лечится теперь на этой машине – «искусственной почке». Так я же благодарен тебе за это! – И это все, Зигги? – Ну, еще новый диван… И машина, и появились деньжата, чтобы содержать подружку. – И это все, Зигги? – Все. Это, конечно, не пустяк, я прекрасно понимаю. Но садиться из-за этого в тюрьму – чересчур. Джетро засунул руки в карманы зеленых расклешенных брюк, повернулся к выключенному пока микрофону и обратился к воображаемой аудитории. – Друзья! Делегаты восемьдесят пятого ежегодного съезда Международного братства водителей! Вот перед вами мой заместитель. Он патриот союза. Он не покинет вас ни в беде, ни в радости, ни в жару, ни в стужу. Я хочу объяснить, почему он никогда вас не предаст… – Кончай дурачиться, Джин! – Сейчас объясню. У него есть очень важная причина… – Хватит, Джин. – Он не захочет превратиться в грязную лужицу! Кровь отхлынула от лица Зигмунда Негронски, его губы моментально пересохли, он с опаской оглянулся кругом. – Тебе нравится делать людям больно, – сказал Негронски. – Очень! – Раньше ты был другим. Что произошло? – Я получил бассейн, автомобиль «Ягуар», роскошную любовницу, слуг и достаточно власти, чтобы заставить наш союз плясать под свою дудку. А когда-нибудь, думаю, что довольно скоро, я заставлю плясать всю страну. Как приходится плясать тебе, мой недалекий толстый поляк! Зигмунд Негронски молчал. Это он помог Джетро, начинавшему простым водителем, подняться по ступеням карьеры профсоюзного деятеля. Но месяца три назад парень начал меняться. Сначала – почти незаметно; затем появилась раскованность, а потом и жестокость. Больше всего Негронски беспокоило то, что когда Джин улыбался, то против воли вызывал к себе симпатию, хотя надо было бы возненавидеть его за все обиды и оскорбления, которые он нанес старшему товарищу. Его надо было бы просто растоптать, уничтожить, но, несмотря ни на что, он вызывал у Негронски добрые чувства. Такая двойственность порождала недовольство собой. Негронски перевел взгляд с микрофона на Джетро и повторил: – Нас спасет только победа на выборах. По пустому залу эхом разнеслись шаги – поступь крупных мужчин с тяжелой и уверенной походкой, идущих почти в ногу. Негронски вгляделся в темноту, скрывающую ряды кресел, уходящие в даль пахнущего дезинфицирующим препаратом зала. – Джетро, сукин ты сын, вот и я! Сегодня ты наконец получишь свое! – Сильный грубый голос принадлежал Энтони Маккалоху, президенту профорганизации номер семьдесят три из Бостона. Он прибыл в сопровождении своих делегатов – рослых здоровяков, сложением напоминающих профессиональных футболистов. Сам Маккалох был ростом под два метра и весил около ста тридцати килограммов, это Негронски знал совершенно точно, так как в прошлом году после совместной выпивки они поспорили, сможет ли Негронски угадать вес каждого с точностью до двух килограммов. Все по очереди взвесились, и Негронски выиграл пари. Маккалох – в подпитии общительный и дружелюбный – в профсоюзном движении восточных штатов пользовался авторитетом, с его мнением считались. Если Джетро всерьез рассчитывал на президентство, ему необходимо было заручиться поддержкой таких ключевых фигур, как Маккалох. – Привет, Зигги, – поздоровался Маккалох. – Кто же этот твой «голубой» приятель? – Привет, Тони, – ответил Негронски. – А, Энтони Маккалох. Спасибо, что пришли, – сказал Джетро. – Пришли, но не для того, чтобы тебя поддерживать! Нам все известно об этом здании на окраине города. Джетро улыбнулся. – Ах, Энтони, Энтони. – Он вздохнул. – Ну почему вы всегда делаете именно то, что я от вас ожидаю? Почему мне с вами так легко, никакого настоящего соперничества? Маккалох поднял глаза на трибуну, а затем оглянулся на своих компаньонов. Среди них Негронски заметил нескольких региональных профсоюзных лидеров и других активистов, пользующихся репутацией крутых ребят. Реплика Джетро их озадачила. «Если бы она содержала угрозу, они бы просто рассмеялись», – подумал Негронски. Но такое нахальство их слегка смутило, ведь они не воспринимали Джетро всерьез и не предполагали, что он может представлять опасность. – Парень, – сказал Маккалох, – это на суде ты будешь рассказывать, что, мол, психически болен и не отвечаешь за свои поступки, но с нами этот фокус не пройдет. Ты украл у союза деньги, наши деньги, и выстроил какой-то дом. Без согласия совета, без письменного разрешения казначея ты крупно подставил наш союз, нагрел его на несколько миллионов – мы пока даже не знаем точно, на сколько. Финансисты еще не сосчитали. – Так вы встречались с казначеем? – поинтересовался Джетро. – Да, у нас был разговор, – ответил Маккалох. – И как поживает казначей? – К осени он, возможно, встанет на ноги, чего нельзя с уверенностью сказать о тебе. Перед тобой, мальчик, люди, которых не купишь, которых тебе не удастся облапошить. Мы прищучили тебя, парень, и вышвырнем твою задницу из нашего союза к чертовой матери. Пришедшие с Маккалохом поддержали его речь одобрительными восклицаниями: «Так его! Правильно!» В зале, еще не нагретом дыханием толпы, было прохладно, однако лоб Негронски покрылся испариной, и ему пришлось вытереть платком выступившие капельки пота. Опять пересохли губы, и он не знал, куда девать руки. – Ты с ним заодно, Зигги? – спросил Маккалох. Негронски посмотрел на носки своих ботинок, затем на Маккалоха, потом на Джетро, склонившегося над микрофоном, словно рок-певец, и, наконец, опять уставился в пол. – Ты за него, Зигги? – повторил вопрос Маккалох. Негронски что-то пробормотал. – Не слышу, – сказал Маккалох – Ты можешь слезть с крючка, Зигги. Мы знаем, что ты неплохой парень. – Я с ним заодно, – тихо сказал Негронски. – Что? – переспросил Маккалох. – Я с ним! Я с ним! – заорал Негронски. – Мне грустно слышать это, Зигги, – сказал Маккалох. – Мне тебя жаль. Джетро рассмеялся и любовно погладил микрофон. – Хотите увидеть, на что пошли деньги? – спросил он язвительно. – Не слушайте этого фрукта, ему нельзя доверять, – обратился Маккалох к спутникам. – И он еще хочет стать президентом нашего союза! Все захохотали. Но сорока минутами позже, когда их «кадиллаки» подъехали к сверкающему стеклом и алюминием зданию на Нуич-стрит, устремленному в безоблачное небо, они больше не смеялись. Солнцезащитные стекла в окнах, сияющие бронзовые арки – от такого зрелища у многих раскрылись рты. Не смог удержаться даже Рокко Пигарелло по кличке «Боров» из Нью-Джерси, известный своей силой и жестокостью в разборках с конкурентами. – Во здорово! – сказал он. – Во здорово-о-о! – Вам должно понравиться, ведь вы за это заплатили, и заплатили в три раза дороже из-за скорости, с которой велось строительство. – Здорово-о-о! – снова протянул Боров. – Нам эта красота нужна не больше, чем лейкемия. К чему все это? Деньги истрачены на то, что нам вовсе не нужно, – сказал Маккалох. – Ага, не нужно, – сказал Боров. – Во здорово-о-о! – Это только внешний вид, а вы взгляните, что там внутри, – предложил Джетро. Так представители Новой Англии стали первыми делегатами, посетившими дом на Нуич-стрит. Рокко-Боров по подсчетам Тимми Райана, Джо Волцыза и Прага Коннора произнес «Во здорово-о-о!» еще сто сорок семь раз. – Слушай, Боров, – не выдержал наконец Коннор, – если ты еще раз прогундосишь свое «Во здорово-о-о», то останешься без зубов. – Ага, – отвечал Боров, – а ты останешься без башки. – Перестаньте, хватит, – вмешался Маккалох, – не ссорьтесь! Сперва разберемся с этим фруктом. Негронски удалось незаметно спрятать под пиджаком обрезок трубы. Надвигалась развязка. – Зайдем ко мне в кабинет все сразу, или вы предпочитаете беседовать один на один? – спросил Джетро. – Сначала поговорю с тобой я. Потом никому это уже не понадобится. Боров, Прат, Тимми! Приглядите за Зигги, ребята, – сказал Маккалох. – Заходите в лифт и поднимемся ко мне, – предложил Джетро. – Разберемся прямо здесь, – ответил Маккалох. – Мой кабинет – самый большой сюрприз, – настаивал Джетро. – А что, давайте поглядим, – сказал Боров. – Ничего плохого от этого не будет. Маккалох бросил на Борова сердитый взгляд. – Ладно, поехали. Посмотрим, что это за кабинет, где все так «здорово-о-о!». Его спутники засмеялись. Разместить в кабине лифта, рассчитанной на двенадцать человек нормального сложения, девять бывших и настоящих водителей грузовиков оказалось так же непросто, как засунуть в шляпную картонку шестикилограммовый окорок. Из-за тесноты немедленно была обнаружена свинцовая труба, спрятанная за пазухой у Негронски, и извлечена оттуда довольно неучтиво, при этом был содран кусочек кожи с подбородка Зигги. По шее потекла кровь. Негронски ничего не сказал. «Все кончено», – думал он. – Зигги, малыш, кто это тебя? Запомни этого человека, мы после разберемся. Я никому не позволю обижать моих людей, – послышался голос Джетро. Негронски не мог в этой компании разглядеть своего шефа, тот был ниже всех ростом, и его не было видно, хотя Джетро должен был быть где-то рядом, раз он заметил, что произошло с Зигги. В поисках Джетро Негронски попытался повернуть голову, но пощечина вернула ее в прежнее положение. «Может, нас просто побьют, – с надеждой подумал Негронски, – а потом отправят за решетку. Может, так и случится». Негронски старался уверить себя в этом, пока лифт опускался вниз, на один из подземных этажей. Двери лифта открылись, и компания, вывалившись из кабины, оказалась в просторном помещении. Маккалох презрительно взглянул на громадную карту с никому незнакомым названием профсоюза под ней и потребовал показать ему, где кабинет Джетро. – Там, – ткнул пальцем Джетро. Маккалох ухватил его за воротник и потащил к двери. – Дверь заперта, – сказал Джетро. – Ничего, пробьемся, – сказал Маккалох и швырнул Джетро прямо на дверь. Она не поддалась. – Дайте мне по крайней мере открыть ее, – попросил Джетро. Еще не оправившись от удара, он тем не менее аккуратно повернул ручку сначала направо, потом налево и, наконец, еще раз направо, на полный оборот. Маккалох втолкнул его в кабинет. – Подождите минут пять, друзья! – крикнул он, прежде чем закрыть дверь. – Следите за Зигги и пока что его не трогайте, он еще должен нам кое-что рассказать. Ухмыльнувшись, он затворил за собой дверь. Негронски стоял неподвижно, избегая встречаться взглядом с остальными. Когда он все-таки поднял глаза, то заметил, что и они стараются на него не смотреть. Негронски оставалось надеяться, что если придется ждать достаточно долго, то у людей Маккалоха не поднимется рука его прикончить. Может даже не сильно изуродуют. Так прошло около получаса. Негронски ощупал ссадину на подбородке. Пигарелло протянул ему носовой платок. – Хорошо бы промыть холодной водой, – смущенно проговорил Боров. – Да, неплохо бы, – согласился Негронски. – У вас тут есть поблизости холодная вода? – Здесь в подвале вообще нет воды. – Как нет, а это что за трубы? – Они не для воды. – А для чего же? – Не знаю, но только не для воды. – Ага. Но похожи на водопроводные, правда ребята? Похожи они на водопроводные трубы? – Заткнись лучше, – огрызнулся Коннор. – Все-таки это водопроводные трубы, – сказал Боров, недоумевая, чем вызвано недовольство товарища. Дверь распахнулась. Из нее высунулась кудрявая голова Джетро. – Коннор, Маккалох хочет вас видеть. Кстати, это вы обидели Зигги? – Он прятал за пазухой трубу, – сказал Коннор. – Понятно, – ответил Джетро. – Я понимаю. Заходите. Маккалох хочет вам кое-что сказать. «А, может быть, дай-то Бог, сработало обаяние Джетро», – с надеждой подумал Негронски. Хорошо бы. Негронски даже не сердился на Коннора, не такой он был человек, чтобы долго помнить обиды. Всякое в жизни случается. – Как думаешь, чего там произошло? – спросил Райан. – Не знаю, они, наверное, договорились, – ответил Волцыз. – Не-а, Маккалох не станет договариваться с этим гомиком, – вступил в беседу еще один делегат. – Не станет, – поддержал его другой. – Они договорились, – сказал Волцыз и неожиданно улыбнулся Негронски. – Я точно знаю, – вскричал Пигарелло, – я догадался! Все посмотрели на Борова. – Это точно водопроводные трубы: на них капли. – Отвяжись! – сказал Волцыз. – Господи! – сказал Райан. – Это не водопроводные трубы, – сказал Негронски. Прошло еще полчаса. Дверь опять отворилась. – Джентльмены, прошу вас, заходите. Все закивали и по одному, как школьники, ожидающие своей очереди при игре в крикет, вошли в кабинет Джетро. – С нами будут договариваться, – прошептал Волцыз. Но этим не пахло. Кабинет был раза в три больше кабины лифта и совершенно пуст, если не считать металлического стола. Слабенькая лампочка желтым светом теплилась под потолком, придавая загадочный вид торчащим из стены трубам с кранами и наконечниками. Ни Маккалоха, ни Коннора в комнате не было. Не было в ней и другого выхода – ни окна, ми двери. – Маккалох и Коннор предпочли Майами. Их не устраивают современные идеи. Они уехали, – сказал Джетро. – Как они отсюда вышли? – спросил Волцыз, оглядывая комнату. – Так и вышли. Давайте поговорим о делах. Вы, джентльмены, – фундамент моего президентства. Хотите стать состоятельными людьми или предпочитаете хранить верность теперешнему реакционному, крохоборствующему руководству нашего профсоюза? – Мы не станем голосовать без Маккалоха и Коннора, – заявил делегат из штата Мэн. – Тогда вам вообще не придется голосовать, – ласково сказал Джетро. Но вышло по-другому, поскольку все вдруг догадались, что произошло. Моментально единодушным голосованием было решено, что блок Новой Англии отнюдь не собирается поддерживать старое, реакционное и скупое руководство. – Лучший выбор – Джетро! – выкрикнул один из делегатов, вспомнив, что на прошлой неделе видел такой текст на пачке листовок, которую он выбросил. Сейчас он жалел об этом поступке. – Вместе с Джетро! Лучший выбор – Джетро! – принялись скандировать остальные делегаты. Джетро успокоил своих новых приверженцев. – Не знаю, что и сказать, друзья мои. Похоже, что в Международном братстве водителей побеждает новое мышление. У Пигарелло был крайне важный вопрос. – Мистер Джетро, а эти вот трубы, они водопроводные? – Это водопроводные трубы, Боров, – ответил Джетро. Пигарелло просиял. – Вот видите, я же говорил! На радостях он даже предложил вынести мусор, так как уборщиков, похоже, не было, а у стены кабинета мистера Джетро стояли два здоровенных мешка.Глава четвертая
Врач внимательно смотрел на человека, который умирал на операционном столе. Хирургические лампы заливали мускулистое тело белым сиянием. Если бы кто-то посторонний увидел пациента, лежащего на столе в операционной с ее покрытыми кафелем стенами, с приготовленными хирургическими инструментами, то, несомненно, решил бы, что предстоит обыкновенная операция. Да, непосвященный мог подумать, что находится в больнице, но доктор Джералд Брайтуэйт знал, что это не так. Он пристально наблюдал за пациентом, который, приходя время от времени в сознание, называл себя Римо. Если бы речь шла о нормальном человеке, любой медик сказал бы, что видит типичную картину шока: неровный пульс, пониженная температура тела, прерывистое дыхание. Но пациент время от времени приходил в себя и симптомы шока исчезали, а антишоковые меры только ухудшали его состояние, подталкивая все ближе к смерти. Доктор Брайтуэйт покачал головой. Он хотел объяснить медсестре, что происходит, – надо же хоть с кем-то поделиться по поводу происходящего в этом сумасшедшем доме, словно взятом из приключений Алисы в Зазеркалье, – но вовремя спохватился: сестра ни слова не понимала по-английски. «Стоит ли удивляться», – подумал доктор Брайтуэйт. Это же не больница: они находились на угольной барже, стоящей на якоре в устье реки где-то в южных штатах. Именно на Юге, судя по созвездиям в ночном небе, которые он сумел разглядеть перед тем, как самолет приземлился в небольшом аэропорту, где не было ни сигнальных огней ни других самолетов. Потом вертолет доставил его на баржу. Там пробравшись между кучами наваленного на палубе угля, он оказался в импровизированной операционной. Все это должно было вызвать недоумение, если не подозрение, но когда перед тобой маячит исполнение заветной мечты, всегда спохватываешься слитком поздно. Доктор Брайтуэйт посмотрел на медсестру – похоже, она откуда-то из Восточной Европы, судя по отдельным словам, которые ему удалось разобрать. Пациент застонал. Брайтуэйт знаками показал сестре, что нужно ремнями пристегнуть больному руки и ноги. Ему больше не хотелось снова становиться свидетелем странных происшествий. Вчера, например, пациент упал со стола и по идее должен был разбиться. Но больной, находящийся в полубессознательном состоянии, падая, извернулся в воздухе, словно кошка, и приземлился на руки и ноги. Человек не способен на такое, ведь люди – не кошки. Но удивляться не стоило: пациент только внешне напоминал обычного человека, а его нервная система действовала абсолютно не так, как у людей. Доктор Брайтуэйт обнаружил это сразу, едва только оказался в этом дурном сне. Нет, нервные клетки были обычными, нормальной была и структура нервных волокон, но некоторые звенья системы были настолько гипертрофированы, что сама она и, естественно, ее реакция абсолютно ничем не напоминали нормальную нервную систему. Доктор Брайтуэйт снова показал сестре на ремни, усиленные стальными полосами, и улыбнулся. Улыбкой он пытался показать сестре, что от нее требуется выполнить его просьбу. Сестра улыбнулась в ответ и пристегнула ремнями щиколотки и запястья пациента к столу. Брайтуэйт эти сверхпрочные ремни не заказывал, они были приготовлены заранее. В первый день пребывания на барже этот странный доктор Смит показал Брайтуэйту медицинское хозяйство, где помещений хватило бы на двадцать больных. Штат составляли только трое: доктор Смит, не понимающая английского языка медсестра и этот невероятный, безумный азиат. – Вот обычные ремни, – сказал доктор Смит, – но на всякий случай есть и усиленные стальными полосами. – Они не понадобятся, – ответил Брайтуэйт. – Обычные-то ремни никому не под силу разорвать, ветеринары привязывают такими даже горилл. Доктор Брайтуэйт глубоко заблуждался: обычные ремни не выдержали в первый же день. Доктор смотрел, как на необыкновенно широкие запястья пациента ложатся поблескивающие металлом полосы. За всем этим стоит доктор Смит, и когда это… похищение выплывет на свет, от его репутации останется одно воспоминание. Да, это было именно похищение, хотя бы и с согласия доктора Брайтуэйта, причем похищение из одного штата в другой. Брайтуэйт сжал кулаки, но, заметив обеспокоенное выражение на лице сестры, поспешил ободряюще улыбнуться, показывая, что он сердит не на нее. «У доктора Харолда Смита – директора санатория Фолкрофт в Рае, штат Нью-Йорк – прекрасная репутация, но она сильно пострадает, – думал Брайтуэйт, – когда я наконец выберусь отсюда, из этого подпольного госпиталя.» Всем станет известно, как обошлись с одним из ведущих врачей страны. Поначалу предложение казалось абсолютно безвредным, безопасным и – да! – выгодным, в конце концов. Доктор Смит каким-то образом проведал о мечте, о заветном плане Брайтуэйта и предложил воплотить его в реальность. Поэтому обрадованный Брайтуэйт не смог отказаться от предложения осмотреть какого-то особенного пациента «тут, неподалеку от Фолкрофта». Доктор Брайтуэйт давно задумал создать медицинскую школу принципиально нового типа, необходимую обществу, на основе собственной оригинальной концепции – всесторонне разработанной теории. Эту концепцию доктор Брайтуэйт – один из ведущих врачей страны – вынашивал уже в течение тридцати лет. Доктор Смит позвонил Брайтуэйту в Нью-Йорк и почти сразу же предложил ему помощь в организации собственной больницы, что должно было бы показаться подозрительным. Не заглянет ли доктор Брайтуэйт во второй половине дня в Фолкрофт, чтобы обсудить создание новой медицинской школы и на месте решить некоторые проблемы? А откуда, поинтересовался Брайтуэйт, доктору Смиту известно о его плане? Это длинная история, последовал ответ, об этом мы тоже поговорим. Доктору Брайтуэйту не придется даже самому вести машину – его отвезет в Фолкрофт водитель из санатория. Закрались ли сомнения в душу доктора Брайтуэйта? Нет. Отреагировал ли он на эти предложения как здравомыслящий интеллигентный человек? Нет. Доктор Брайтуэйт, опьяненный близкой возможностью воплощения своей мечты, быстро собрал бумаги, касающиеся его прожекта, и отменил назначенный на вторую половину дня прием больных. Так был сделан первый шаг, Затем, совершенно неожиданно, доктору Брайтуэйту предложили пройти медицинское освидетельствование, где он встретил одного из своих коллег. – Привет, Джерри! Как поживаете? – Нормально, – отвечал Брайтуэйт. – Ну и в местечко мы с вами попали! Здесь, в Фолкрофте, в деньгах просто купаются! – На самом деле? Интересно, – сказал Брайтуэйт. Доктора Смита чрезвычайно заинтересовал план новой больницы. Они обсудили даже дату начала строительства. Но Смит очень спешил и предложил подбросить доктора Брайтуэйта до Нью-Йорка на принадлежащем Фолкрофту самолете, а в пути поговорить поподробнее. Брайтуэйт, естественно, согласился. Так был сделан третий шаг. Самолет в Нью-Йорке не приземлился. Как только они оторвались от взлетной полосы небольшого аэродрома в Вестчестере, произошли сразу два события. Первое – доктор Смит твердо пообещал Брайтуэйту построить медицинскую школу. Второе – попросил осмотреть пациента, в котором он, Смит, очень заинтересован. Это совсем недалеко, объяснял Смит, а он будет так обязан доктору Брайтуэйту. Четвертая и последняя ошибка: – Хорошо, доктор Смит, с удовольствием. «Совсем недалеко» оказалось в двух с половиной часах полета сквозь опустившуюся ночь. Затем – несколько минут на вертолете, приземлившемся на угольной барже. Во влажном соленом воздухе ощущался запах расположенных неподалеку болот. «Большая река впадает в океан», – сориентировался Брайтуэйт. В куче угля оказалась дверь. Доктор Смит запер ее за собой, и все его дружелюбие моментально улетучилось. – Вы должны спасти этого человека, – приказал Смит. – Со мной можно связаться по телефону из той комнаты. Смит бегло ознакомил доктора Брайтуэйта с импровизированным госпиталем и пропал. Прошла уже почти неделя с тех пор, как доктор Брайтуэйт оказался фактически в плену в этом сумасшедшем доме в компании медсестры, не говорящей по-английски, странного пациента, только внешне напоминающего обыкновенного человека, и азиата, который, хотя и говорил по-английски, нес нечто несусветное. Доктор Брайтуэйт стоял перед подергивающимся телом. – На этот раз, надеюсь, ремни выдержат, – произнес он. Темноглазая медсестра бросила на него непонимающий взгляд. Брайтуэйт показал пальцем на ремни, сделал вид, что дергает их, и улыбнулся. Сестра улыбнулась в ответ. «Замечательно, – подумал Брайтуэйт, – в ход пошел язык жестов.» Вот если бы этот древний азиат, находящийся, судя по всему, на закате жизни, тоже не говорил по-английски, это было бы здорово! Он начал досаждать Брайтуэйту с самого первого дня, когда, склонившись над пациентом, потыкал в него пальцами с длинными ногтями, а потом недоверчиво покосился на доктора и стал объяснять, что произошло. – Гамбургер, – сказал старик, – нарушил гармонию его бытия. – Шли бы вы отсюда, – сказал Брайтуэйт. – Я не могу осматривать пациента, когда вы в него тычете пальцами. – Мой сын нарушил чистоту своей внутренней гармонии, – настаивал старый азиат. – Нужно ее восстановить! Доктор Брайтуэйт позвал санитара, чтобы тот вывел старикашку. Никто не отозвался. Брайтуэйт еще раз попросил его выйти вон – хилый дед не шевельнулся, хотел схватить его за плечо – плечо выскользнуло из рук. Брайтуэйт толкнул его в грудь. Старикашка вряд ли весил больше сорока пяти килограммов, но даже не сдвинулся с места под напором восмидесятикилограммового доктора, который, кстати, за последний месяц немного похудел. Брайтуэйт толкнул его снова – безрезультатно. Разъяренный Брайтуэйт бросился на старика. И отлетев, словно мячик, оказался на полу. – Вам очень повезло. Мне могут понадобиться ваши услуги, – сказал старик. Все последующие дни он неотлучно находился рядом с пациентом, наблюдая за доктором и время от времени задавая дурацкие вопросы касательно того или иного инструмента. – Хорошо, – промолвил он наконец, – может быть, вам удастся его спасти. – Старик вышел, и с тех пор его не было видно. С точки зрения рефлексологии пациент являл собой нечто феноменальное. Прикосновение к отдельной мышце вызывало целую серию ответных движений, как будто она обладала памятью или была запрограммирована. Легкий удар по колену, например, вызывал комплекс ответных движений рук, движений настолько быстрых, что рук практически не было видно. А полубессознательное бормотание? Если верить этому бреду, пациент был казнен на электрическом стуле и стал человеком – супероружием без прошлого, без личности. Можно было разобрать: «Чиун», «Вот так-то, дорогой!» и «Прямо в сердце». В бреду пациента, очевидно, мучили воспоминания о множестве убитых им людей. Он бормотал что-то о равновесии, об ударах, о состоянии повышенной готовности. Мышцы сокращались, приоткрывались глаза, он на мгновение приходил в себя и снова терял сознание. Доктор Брайтуэйт смотрел на лежащего перед ним. Что же все-таки произошло с этим человеком? Ответа на этот вопрос у медицины не было. Единственное, что было хоть немного похоже на объяснение, – слова азиата в первый день. Гамбургер. Х-м-м. Гамбургер? Доктор Брайтуэйт задумчиво потрогал усиленный стальными лентами ремень. Гамбургер. Он посмотрел на часы. Ему было велено не беспокоить азиата до половины шестого. Гамбургер… Нервная система. Брайтуэйт быстро вышел из залитой светом операционной и, пройдя по коридору, постучал в дверь. Подождал. Из-за двери доносились звуки органа, исполнявшего мелодию – заставку к телесериалу – одной из «мыльных опер», как их называют. Дверь отворилась. Престарелый азиат, облаченный в алое кимоно, осведомился, почему доктора Брайтуэйта не научили в детстве правилам приличия и где он, доктор, воспитывался, что считает себя вправе нарушать процесс творческого восприятия личности? – Гамбургер, о котором вы говорили. Откуда пациент взял его? – Из грязи, неведения и глупости. – Нет, как называлось то место, где он его купил? – Оно должно называться «Пес и сукин сын»! Название – «Халлоранс хэппи гамбургерс». – Понятно. Ну, конечно, теперь я понимаю, – сказал доктор Брайтуэйт. – С такой нервной системой, как у него, он, естественно, впал в полукоматозное состояние. – Потому что нарушилась его внутренняя гармония! – Нет, нет! Глютамат натрия, вот в чем дело. Для сети закусочных «Халлоранс» гамбургеры изготовляют из низших сортов мяса и из жил. Они продаются по дешевке, а чтобы сделать их съедобными, туда добавляют побольше глютамата натрия – так называемой «вкусовой приправы». От этого страдают иногда даже обычные люди, а с его нервной системой… он просто впал в кому. – Вы говорите загадками. – Вы были правы, все дело в гамбургере! – Дело в нечистоте животного жира, в потворстве собственным низменным инстинктам и в отсутствии самодисциплины. – Нет, в глютамате натрия. – Говорю вам, сын Мастера Синанджу нарушил гармонию и чистоту своей сущности! Я объясняю просто и доступно, а вы твердите «глютамат натрия». Что это такое? – Глютамат натрия – это химическое вещество. Старик кивнул. – Оно содержится в пище. Старик кивнул. – Оно было в гамбургере, который съел пациент. Старик кивнул. – Глютамат натрия подействовал на его нервную систему. Старик кивнул. – Из-за этого его чрезвычайно чувствительная нервная система вышла из строя. Старик ухмыльнулся. – Вы чрезвычайно глупы, а еще врач. Я ни слова не понял. Пройдемте к моему сыну. Ему лучше? – Пока нет, но мне кажется, что скоро наступит улучшение. Может быть – сегодня, а скорее всего – завтра или послезавтра. – Прошу вас об одолжении, – сказал старик. Брайтуэйт изобразил почтительное внимание. – Когда я объяснял вам, почему пострадал этот человек, то оговорился и случайно назвал его сыном Мастера Синанджу, хотя он и белый. Брайтуэйт кивнул. Он помнил эту идиотскую болтовню. – Вашему пациенту об этом знать не нужно. Если он станет считать себя в душе корейцем, то не сможет жить с этой мыслью, ведь я называю его белым. – Он принадлежит к европеоидной группе, – согласился доктор. – Я бы сказал – смесь средиземноморского и северноевропейского типов. Судя по слегка выдающимся скулам, в нем может быть славянская кровь. Одно можно сказать с уверенностью: он относится к белой расе. – Называть его белым могу только я, понятно? Вечером, пока пациент доктора Брайтуэйта боролся с остаточным действием глютамата натрия, старый азиат, казалось, был счастлив. Он что-то мурлыкал под нос и поцеловал пациента в лоб. Время от времени улыбался и даже слегка пританцовывал на месте. Но стоило пациенту открыть глаза, моргнуть и спросить: «Где я?», старик неожиданно пришел в ярость, замахал хрупкими костлявыми руками и завопил: – Тыумер! Ты должен был умереть! Неблагодарный, ужасный, недисциплинированный белый человек! Ты – белый, и всегда будешь таким, ты белым родился и белым умрешь! Белый человек со своими гамбургерами! – Чиун, ради Бога, перестань. Что произошло? – спросил пациент доктора Брайтуэйта и удивленно посмотрел на ремни, притягивающие к столу его конечности. – Кто этот чудак со стетоскопом? Престарелый азиат разозлился еще пуще. – Кто этот?! Кто тот?! Что это?! Что то?! – еще громче заверещал кореец. – Тебя интересует всякая ерунда, ты задаешь дурацкие вопросы, но не интересуешься тем, что второпях запихиваешь в рот! Терпению доктора Брайтуэйта настал конец. Он решил немедленно покинуть этот сумасшедший дом, известив доктора Смита о том, что пациент выздоравливает. Он по горло сыт этим цирком, упрятанным на барже под кучами угля. – Послушайте, вы, – строго сказал он пациенту, – опустите сейчас же голову на стол! – Чиун, где мы находимся? – спросил пациент, не обращая на доктора никакого внимания. – Ах, как это важно! Это тебя интересует, ты без этого не выживешь! – закричал азиат по имени Чиун. В его воплях слышались, однако, нотки удовлетворения. – Вас зовут Римо, не так ли? – спросил Брайтуэйт. – А как ваша фамилия? – А ваша? – поинтересовался Римо. – Я задал вам вопрос. Если не ответите – останетесь пристегнуты к столу. Пациент хмыкнул, без видимого усилия разорвал ремни и с грацией балерины соскочил на пол. – Чиун, кто этот человек? – Кто твой желудок, вот в чем вопрос! Со стороны входа в импровизированный госпиталь послышались энергичные, уверенные шаги. Дверь отворилась, и в операционную вошел доктор Харолд Смит с невозмутимым выражением на кислой физиономии. – Ваши крики слышны снаружи. Прекратите! Он мрачно посмотрел на пациента. – Хм, очень хорошо, доктор Брайтуэйт. Мне бы хотелось побеседовать с вами наедине, если не возражаете. – Мне тоже надо сказать вам пару слов, доктор Смит! – Не сомневаюсь. Я вам все объясню. Подождите, пожалуйста, в коридоре. Я должен сначала переговорить с вашим пациентом. Брайтуэйт гневно взглянул на Смита. – Я буду ждать в комнате в конце коридора, но хочу предупредить, что у вас будет только десять минут для того, чтобы объяснить, что здесь происходит. Десять минут и ни секундой больше! Брайтуэйту не пришлось собирать вещи, так как у него их не было. В комнате, служившей ему спальней, он прихватил пластиковый пакет, в котором лежал странный инструмент из металла и черного пластика. Инструмент этот напоминал внешним видом небольшую электрическую дрель, хота и не нуждался в источнике тока. Доктор заправил инструмент сильнодействующим нервно-депрессантным препаратом. Это был автоматический шприц, используемый для массовых прививок и вакцинаций. Доза препарата, заправленная Брайтуэйтом, была практически смертельной. Но его уже не волновали проблемы исцеления: речь шла о собственной жизни или смерти. Если для спасения понадобится убить, он не задумываясь пойдет на это. Брайтуэйт спрятал автоматический шприц под белый халат. Набранной дозы хватит, чтобы парализовать кого угодно, а этому странному пациенту с его пострадавшей нервной системой она может принести гибель. Что ж, так тому и быть! Доктор Брайтуэйт прошел в комнату в конце коридора и стал ждать. Странно, что они снабдили его автоматическим шприцем по первому требованию, стоило только позвонить Смиту, и через несколько часов устройство было доставлено. Вот это сервис! Может быть, Смит не обманет насчет медицинской школы? Тогда шприц не пригодится. Ничего, на всякий случай можно подстраховаться. Доктор Брайтуэйт увидел Смита, идущего по коридору усталой походкой, слегка сутулящегося, словно на плечах лежала невидимая тяжесть. Смит вошел в комнату и сел, стараясь не смотреть на Брайтуэйта, но потом поднял глаза. – Итак, доктор Брайтуэйт, нам пришлось выбирать между вами и вторым кандидатом, которого вы встретили во время медосмотра в Фолкрофте. Он находится в добром здравии, а у вас – рак желудка. Даже в случае удачной операции вам осталось не больше пяти лет. Медосмотр показал, что у него больше шансов на жизнь, поэтому выбрали вас. С самого начала мы планировали избавиться от того, на кого падет выбор. Хочу объяснить, почему вам придется умереть. Я понимаю, что это несправедливо, но мы вынуждены пойти на это, так как находимся в критическом положении, из которого, впрочем, не выходили с самого момента нашего основания. Если бы судьба Америки не висела на волоске, не существовала бы и наша организация. Доктор Брайтуэйт под халатом сжал в мокрой ладони рукоятку автоматического шприца. – Трудно так сразу переварить сообщение о близкой смерти, доктор Смит… – Понимаю. Мы могли бы убить вас и без этого разговора. Я бы извинился перед вами за причиненные неудобства, подтвердил бы обещания насчет медицинской школы, проводил бы до выхода и… Вы бы ничего не почувствовали. Но так как ваша жизнь имела определенный смысл, я считаю, что должна иметь его и ваша смерть. Смит вздохнул и продолжал: – Несколько лет назад президент США – его уже нет в живых – понимая, что страна идет к хаосу, преступность, особенно организованная, растет и растет, решил, что в условиях несрабатывающей конституции стало невозможным обеспечить безопасность и спокойствие одних людей, когда другие не соблюдают закон. Американский народ, все общество – от крупнейшей корпорации до мелкого торговца – находятся, и уже давно, под постоянным давлением. Это приведет, в конце концов, к установлению полицейского, карательного режима. – Или, может быть, к большей свободе? – горько спросил Брайтуэйт. – Нет. Таков закон общественного развития: за хаосом непременно следует диктатура. Свобода возможна лишь в мирное, спокойное время. Мы все видим, что Америка идет к своему концу. Как овладеть ситуацией? Нарушать законы президент не имеет права, так как подтвердит тем самым, что не действует конституция. Нет, ни одна из существующих организаций не могла спасти страну, действуя в рамках закона. Поэтому президент решил пойти другим путем, чтобы хоть как-то увеличить шансы на успех в борьбе с преступностью и коррупцией. Раз страна не имеет шансов на выживание в конституционных рамках, нужно создать вне их силу, способную спасти нацию. – Но ведь это и есть нарушение конституции? – спросил Брайтуэйт. – Правильно, – ответил Смит. – Если только такая организация существует… А если официально ее нет? – Не понял. – Организация эта не отражена ни в статьях бюджетных расходов, ни в одном законодательстве. О ее существовании известно только троим, а все остальные, работающие на нее, даже не подозревают, кому и для чего служат на самом деле. Ее финансирование скрытно осуществляется за счет десятка самых различных правительственных учреждений. Короче говоря, этой организации нет. – Что-то не верится, что никто из ее служащих не догадывается, на кого работает. – Но это именно так. Я сам поначалу в это не верил, пока, поразмыслив, не пришел к выводу: в нашей стране большинство работающих считают, что они трудятся на тех, на кого им сказали. – Это абсурд. – Хорошо, на кого вы работаете? – Ну… на совет нашей больницы, на ее директора. У меня есть и частная практика. – Последнее не в счет, тут вы сам себе хозяин. А вы уверены, что работаете на совет вашей больницы, или думаете так, потому что вам об этом сказали и к тому же вы постоянно видите этих людей? Брайтуэйт задумался, а Смит продолжил: – Так вот. Наша главная задача – предоставлять правоохранительным организациям информацию, которую без нас они бы никогда не получили. Например, вдруг вскрываются темные делишки полицейских, получающих деньги от преступного мира, и на этом случайно концентрируется внимание общественности… Мы как-то раз даже финансировали издание романа об организованной преступности, лишь бы только пролить свет на это дело. Один из главарей мафии основал специальный отряд для борьбы с ФБР, а мы сделали так, что они перегрызлись друг с другом. В результате его свои же и пристрелили. На физическое устранение мы идем крайне редко, только в исключительных случаях. А поскольку секретность – основное условие нашего существования, этим занимается только один человек. Так что раскрыть нас практически невозможно. Засветиться – значит публично признать, что основной закон нашей страны – конституция – не действует. Этого допустить нельзя. В этом случае вся наша работа пойдет насмарку. – А если этого вашего исполнителя-одиночку арестуют и заинтересуются отпечатками его пальцев? – Вряд ли возможно его задержать, но, случись такое, отпечатки его пальцев нигде не зарегистрированы. – Вы изъяли их из картотеки ФБР? – Нет, в этом не было необходимости. Видите ли, человек, которого вы помогли спасти, формально не существует. Он был казнен на электрическом стуле, а отпечатки его пальцев автоматически уничтожены. «Дестроер», как мы его называем, наиболее уязвим из всех нас, так как постоянно подвергается опасности и действует за пределами стен Фолкрофта. Такому человеку ми не можем позволить быть конкретной личностью, ему не место среди живых. Что может лучше служить нашим целям, чем живой мертвец? – У него уникальная нервная система… – Да, теперь, наверное, такая же, как у Чиуна. Чиун – это его инструктор-кореец. – Понятно, – сказал Брайтуэйт. – Значит, азиат тоже в курсе? – Нет, он понятия не имеет, кто мы и что мы, да его это и не интересует. Положенный гонорар мы доставляем туда, куда он пожелает. Все остальное ему безразлично, он, должно быть, последний настоящий профессионал. – А кто третий? – Президент США. – А когда президент уходит? – Он информирует своего преемника, а сам по нашей просьбе навсегда забывает об этом. Вы, может быть, удивитесь, но они забывают с удовольствием. – Если вам вздумается захватить власть, что может этому помешать? – Существуют встроенные предохранители, и к тому же в нашем распоряжении только один исполнитель, которому все же не совладать с целой армией. Его преимущество – в секретности, в открытом бою он обречен. Вспомните войну с Японией – в схватке один на один любой японский солдат победил бы нашего, потому что лучше разбирался в боевых единоборствах. Доктор Брайтуэйт крепче сжал рукоятку автоматического шприца, им овладело странное спокойствие, какого он никогда в жизни не испытывал. Его абсолютно не волновало зрелище вырытой для него могилы. Нужно действовать. – Значит, доктор Смит, вы планировали убрать меня еще до того, как позвонили мне? – Да. – Вы охраняете клочок бумаги, нарушая его принципы? – Когда в лесу падает дерево и никто не слышит треска, значит ли это, что дерево падает бесшумно? Быстрым движением доктор Брайтуэйт выхватил из-под халата автоматический шприц. Смит не шевельнулся. Брайтуэйт увидел, что по коридору в их сторону идет его странный пациент, и приставил иглу к руке Смита. – Не двигайтесь, или вам конец. Доктор Смит равнодушно глянул на иглу и, словно бы она его совершенно не интересовала, перевел взгляд на пациента. Тот, повинуясь команде Брайтуэйта, застыл на месте. – А с арифметикой у вас не все ладно, – сказал Брайтуэйт. – Вы говорите, что вас только трое, но кто же тогда отыскал вашего исполнителя и завербовал его? – Такой человек действительно существовал, но затем оказался в опасной ситуации и мог бы нас раскрыть. Пришлось его убрать. Римо, это автоматический шприц с каким-то ядом. – Отлично, – ухмыльнулся пациент, – теперь вы будете знать, что такое ощущение близкого конца. – Если вы приблизитесь хоть на шаг, я убью его, – предупредил доктор Брайтуэйт и слегка надавил пальцем на спусковой крючок. Пациент усмехнулся и пожал плечами. – Вот так-то, дорогой, – сказал он. Доктор Брайтуэйт мог бы поклясться, что заметил промелькнувшую, словно вспышка молнии, руку. Но не успел он нажать на спуск, как наступила темнота. Стоя над распростертым телом, Римо заметил, как мертвый палец нажимает на спуск, выполняя последнюю команду мозга. Из шприца ударила струйка жидкости и вспенилась лужицей на полу. – Кто это был? – спросил Римо. – Человек, спасший вам жизнь, – ответил доктор Харолд Смит. – Смитти, вы настоящий сукин сын! – Никто другой и не смог бы руководить нашей организацией. – Никто другой и не захотел бы, – сказал Римо. – Так меня, значит, спас этот парень? Хм. – Да. – Хорошо же мы расплачиваемся за услуги! – По-другому нельзя. А теперь снимайте с себя это дурацкое облачение. Через пару часов вам надо быть в Чикаго, а профсоюзные деятели так не одеваются.Глава пятая
В соответствии с инструкциями, в Чикаго Римо предстояло встретиться за завтраком в отеле «Памп-рум» с Эйбом Бладнером – руководителем региональной организации пятьсот двадцать девять из Нью-Йорка. Бладнер – коренастый человек, лысая голова которого напоминает арбуз, переболевший оспой. По информации сверху, карьера Бладнера в профсоюзном движении была довольно бурной. В пятнадцать лет он впервые сел за руль, подделав водительское удостоверение. Профсоюзными делами начал заниматься в двадцать три года, когда в одиночку расправился с пятью головорезами, нанятыми компанией, чтобы запугивать водителей. В тридцать два он уже пользовался авторитетом в организации, ему доверяли, а в сорок пять Бладнер захватил руководство, опередив предшественника на три голоса. Четыре года до следующих выборов суд не мог разобраться в этом деле, а там Бладнер уверенно победил и с тех пор бессменно оставался на посту. Иной раз кто-нибудь из водителей ломал себе руки, странным образом сталкиваясь с ломиками для монтировки баллонов. Обычно эти ломики подчинялись движениям Эйба Бладнера. Иногда с такими же ломиками сталкивались и некоторые руководители, причиняя себе при этом повреждения. Бывало, что казначей или заместитель председателя организации получали весьма неприятные переломы, но чаще всего насильственные действия возникали по вине работодателей, нанимавших гангстеров. Все гангстеры без исключения тоже встречались с ломиками, и в конце концов бандиты просто перестали появляться. Время от времени работодатели принимали решение сэкономить на бандитах и напрямую вступали в контакт с представителем противоположной – профсоюзной – стороны. При этом они пользовались конвертами. Пухлыми конвертами. Содержимое конвертов часто попадало к водителям, у которых, к примеру, кончилась медицинская страховка, к детям водителей, нуждающимся в дополнительных средствах на учебу, или к тем из членов профсоюза, кто не мог до конца выплатить деньги, взятые под залог. Ни один из членов профсоюза региональной организации Эйба Бладнера никогда не был без работы дольше суток, и только одного из них уволили «по статье», после того, как он по пьянке три раза подряд врезался на своей машине в стену склада. Бладнер обратился к хозяину с просьбой дать провинившемуся временную работу, не связанную с вождением, но получил отказ. Бладнер напомнил, что у водителя жена и четверо детей. Хозяин не хотел ничего слушать. Бладнер подчеркнул, что у водителя и так уже хватает проблем. Может быть, хозяин передумает? Нет, последовал ответ. На следующий день хозяин, полностью осознав собственное бессердечие и несправедливость, направил Бладнеру телеграмму, сообщавшую, что он передумал. В ней говорилось также, что хозяин с большим удовольствием встретился бы с Бладнером лично, но лишен такой возможности, так как выпишется из больницы не раньше, чем через месяц, да и то доктора не гарантируют, что после этого он сможет передвигаться самостоятельно. Эйб-Ломик Бладнер руководил своей организацией твердой рукой, но с открытым карманом и щедрой душой. От подчиненных требовалось только делать свое дело и сохранять репутацию в относительной чистоте. О нем говорили, что он ни разу в жизни не совершил ни одной серьезной ошибки. Бладнер думал иначе. Дело в том, что когда-то он не посчитал возможным включить правительство Соединенных Штатов в список пользующихся средствами из объемистых конвертов, время от времени получаемых им. Еще за день до открытия восемьдесят пятого ежегодного съезда Международного братства водителей правительство об этих конвертах ничего не знало. Но тут Бладнера неожиданно известили, что налоговая служба чрезвычайно огорчена тем, что ей ничего не перепадает из этих самых конвертов. Но все еще можно уладить, сказал Бладнеру человек из «налоговой службы». Эйб Бладнер может показать широту своей души, если поможет одному молодому многообещающему человеку и возьмет его в свою профсоюзную организацию в качестве бизнес-агента. Эйб-Ломик Бладнер попытался объяснить, почему это невозможно. Ведь по действующим правилам это выборная должность, и его коллеги не примут в свои круг пришедшего с улицы чужака. Сам Бладнер держится на посту именно потому, что никогда не пытался совершать такого рода глупости. Поэтому пусть налоговая служба попросит его о чем-нибудь другом. Чем-нибудь другим, как выяснилось, могут стать только десять – пятнадцать лет в федеральной тюрьме Льюисбург. Эйб Бладнер поинтересовался, как зовут его нового бизнес-агента. – Римо, – ответил человек, представившийся сотрудником налоговой службы. – Джонни Римо, Билли Римо? Как его зовут? – Римо и есть его имя. – Отлично. Замечательное имя. А могу ли я узнать его фамилию, чтобы внести в профсоюзные документы? – Джоунс. – Симпатичная фамилия, я тоже как-то раз пользовался такой, регистрируясь в мотеле. – И я, – сказал человек из «налоговой службы». Вот так и случилось, что однажды солнечным утром Эйб Бладнер ждал своего нового бизнес-агента и делегата на профсоюзный съезд. Он ждал в компании двоих коллег, которых в других организациях и структурах принято называть телохранителями. Римо обнаружил их в отдельном кабинете перед столом, уставленным едой, пирожками, запотевшими стаканами с апельсиновым соком и чашками с дымящимся кофе. Уже на расстоянии шести метров Римо почувствовал запах поджаренного бекона и картофеля по-домашнему. Ощутил его и Чиун – его наставник – специально прикомандированный к Римо для наблюдения за диетой воспитанника. – Я ведь знал, что не стоит есть гамбургер, но не знал, что этого делать нельзя, – сказал Римо. – Для умного человека «не стоит» и «нельзя» – одно и то же, – отвечал Чиун. – Я научил тебя основам атаки и обороны, а теперь буду учить правильно питаться. Когда они подошли к столу, за которым сидела компания Бладнера, лицо Чиуна исказила гримаса, выражавшая его презрительное отношение к мерзким запахам пищи. Всеподавляющее желание наполнило рот Римо. Может, все-таки удастся тайком что-нибудь съесть? – Мистер Бладнер? – произнес Римо. – Угу, – откликнулся Бладнер. В уголке рта у него пристал кусочек поджаристой картошки. – Я Римо Джоунс. Бладнер отломил кусок лукового рулета, обмакнул в золотистый яичный желток и положил в рот. Коричневая верхняя корочка рулета была покрыта румяными по краям кусочками нарезанного лука. – Ну что же, рад тебя видеть, – без энтузиазма произнес Бладнер. – Кто это с тобой? – Мой диетолог. – А что это на нем надето? – Кимоно. – Садитесь. Вы ели? – Нет, – сказал Римо. – Да, – сказал Чиун. – Так да или нет? – спросил Бладнер. – И да, и нет, – сказал Римо. – Не понимаю. – Это означает, что я поел, но этого не ощущаю. – Тогда садись, выпей кофе и съешь пирожное. Твои документы у меня с собой. Это – Пол Барбетта и Тони Станциани, они тоже из нашего профсоюза и делегаты съезда. Последовали рукопожатия, причем Станциани постарался причинить боль Римо, который внимательно наблюдал, как темноглазый здоровяк жмет ему руку до покраснения физиономии, а потом в свою очередь надавил на большой палец Станциани. Он сделал это не потому, что Станциани причинил ему боль – для Римо было бы даже полезно предстать слабаком. Нет, Римо поступил так из-за пирожных на столе: золотистого пирожного, усыпанного орехами, сырного пирожного с белой маслянистой начинкой, вишневого пирожного со сладкой красной серединой. Станциани был счастлив получить обратно руку, хотя бы и сильно болевшую. – Ай! – вскрикнул Станциани. – Извините, – сказал Римо. – Что там у вас в кулаке? – спросил Станциани, дуя на палец. Римо показал пустую ладонь. – Так вы будете кофе с пирожными, ребята? Я могу прямо сейчас, за столом приготовить для вас совершенно особое пирожное – «Дон Даниш». Я назвал его так в честь жены. – Нет, мы не будем, – ответил Чиун. – Вы едите вместо него, что ли? – удивился Бладнер. – Послушай, нам трудно будет выдать тебя за водителя грузовика, ты на него совсем не похож, понимаешь? Ты слишком субтильный, и одежка на тебе не та. А если твой диетолог будет повсюду таскаться за тобой, то мы точно влипнем. Понимаешь? – Нет, – ответил Римо. – Ну, ты похож не на бизнес-агента, а на какого-нибудь брокера или вроде того. На клерка или на кого-то из фирмы модной одежды. Понимаешь? – Кажется, – ответил Римо. – У меня хорошая репутация, меня уважают, и не хотелось бы этого лишаться. Нас считают настоящими мужчинами, и мы этим гордимся. Понимаешь? – Нет. – Ладно. Тогда коротко об истории нашего профсоюза. Когда мы, водители, только начали объединяться, хозяева компаний стали нанимать гангстеров, чтобы не допустить создания профсоюза. Нанимали они крутых ребят, с револьверами, кастетами и трубами. Водители быстро сообразили: чтобы выжить, надо уметь постоять за себя. После этого и повелось, что интересы водителей в профсоюзе защищают те, кто может быть жестким и решительным. А по тебе этого не скажешь, ты выглядишь таким… средненьким. Не обижайся, в чем-то другом ты, наверное, сможешь преуспеть, но среди наших будешь выглядеть чужаком. Поэтому держись поближе к Тони и Полу, они настоящие ребята и последят, чтобы ничего не случилось. Особенно за тем, чтобы ты меня не подставил. – Точно, Эйб, – в унисон отозвались Тони и Пол. – Держись рядом, парнишка, и с тобой ничего не случится. – Если он только опять не съест какую-нибудь гадость, – сказал Чиун – Ладно, он вообще не будет есть, доктор, – пообещал Бладнер. – Так и договоримся, будь рядом с моими парнями, делай свои дела, а потом побыстрее отваливай. Твоя фамилия быстренько исчезнет изо всех документов. Идет? Римо кивнул. Главное – выполнить задание: убивать всех, чья гибель может помешать транспортным профсоюзам объединиться в суперсоюз. Таков был план в общих чертах. На крайний случай было предусмотрено ликвидировать руководство всех четырех профсоюзов, поскольку без этих людей, на то, чтобы снова организовать объединение, потребуются годы и годы. Во всех этих ужасах должен оказаться виновен Эйб-Ломик Бладнер, ведь профсоюзное движение сможет существовать дальше только в том случае, если все убийства предстанут результатом внутрипрофсоюзной борьбы. Если в них заподозрят внешние силы, и особенно правительство, то начнется такая заваруха, от которой страна долго не сможет оправиться. Предстоял традиционный ежегодный съезд водителей, но, по сведениям из источников Смита, в пятницу с его трибуны руководители трех других профсоюзов транспортников должны объявить об объединении. Поэтому приказ был прост: если до этого дойдет – перебить всех четверых, а тогда можно даже и «засветиться», пусть Римо примут за убийцу, которого нанял Бладнер. Это никого не удивит. – Идет, – ответил Римо Бладнеру. Чиун наблюдал за Станциани, наслаждавшимся беконом с картофелем. На лице старого корейца было такое выражение, словно Станциани заглатывал живую змею. Бладнер щелкнул пальцами. – Сейчас увидите, – сказал Бладнер и подозвал официанта. – Принесите мне большую миску взбитых сливок, свежих вишен и немного вишен консервированных. Еще понадобятся толченые орехи – миндаль, кэшью и арахис, а кроме того – горячий шоколад. И принесите еще круглых пирожных с корицей. Повторив заказ и особенно то, что орехи должны быть истолчены помельче, официант удалился. – Так. Одну штуку съешь ты. Тони, одну – Пол. Доктор не будет, а ты, Римо? – Он не хочет, – сказал Чиун. Бладнер пожал плечами. Римо смотрел на стоящие в вазочке на столе маргаритки. – За кого мы будем голосовать? – спросил Римо. – За Джетро, за Джина Джетро, – ответил Бладнер, положив вилку на недоеденную горку вкуснейшей, поджаристой картошки по-домашнему, источавшей великолепный аромат. – Вы думаете, он победит? – Не-а. В нем что-то есть, но профсоюзу и так неплохо. Вот мы нужны союзу, а он нужен нам. А ты, если хочешь, голосуй за Джетро. – По уставу, – сказал Римо, не отрывая взгляда от бекона в тарелке собеседника, – я обязан выражать свое мнение при голосовании абсолютно вне зависимости от вознаграждения или любого давления. Свободное честное голосование. – Ты только никому этого не говори, Римо, а то нас засмеют. Меня просили ввести тебя в наш круг, а не испортить все дело. Не заставляй нас краснеть из-за твоих дурацких разговоров, больше ничего от тебя не требуется. У нас итак хватает проблем, а тут еще такого как ты приходится выдавать за профсоюзного функционера. Так и договоримся. – Точно, – хором подтвердили Станциани и Барбетта. – Точно. – Вот именно, – согласился Бладнер с теми, кто согласились с ним. – Вы будете доедать оставшийся картофель? – поинтересовался Римо у Бладнера. – Нет, а что? Хочешь сам доесть? – Он не хочет, – вмешался Чиун. – Ну, ладно. А что, парни, вы, наверное, гордитесь вашим новым зданием? Построили его действительно быстро, – сказал Римо. – Новым зданием? – удивился Бладнер. – Да, за городом. Прекрасный дом. Я, наверное, теперь могу называть его нашим зданием. – Нет у нас здесь никакого здания, наша штаб-квартира в Вашингтоне, в столице. – Понятно, – сказал Римо. – Когда я могу встретиться с Джетро? – Встретишься. Он тебе должен понравиться. Ты не обижайся, но вы чем-то похожи. – Вот повезло парню, – сказал Римо и усмехнулся, заметив недоуменные лица Барбетты и Станциани. Бладнер стал рассказывать о распорядке съезда. – Завтра вечером, после выборов, состоится прием. Сегодня – посвящение, официальное открытие и отчет о работе в прошлом году. Это не в счет, туда можно и не ходить. Завтра – выдвижение кандидатур и голосование. Вот там надо быть обязательно. Тебе выдадут значок и все такое, Голосовать будешь за Джетро. Запомни, за Джетро. К столу подошел официант с полным подносом. Римо сначала почувствовал запах шоколада, а потом – аромат консервированных вишен. Взбитые сливки – белоснежная гора сладости – слегка подрагивали в серебряной миске. В другой – жирная, маслянистая ореховая паста. Пирожные с корицей – круглые и воздушные. Римо ухватился обеими руками за металлическую ножку стола – ножка теперь поддерживала и стол, и Римо. Чиун пробурчал что-то по-корейски. Римо разобрал только что-то насчет «собачьего помета». Бладнер аккуратно развернул пирожное-рулет, превратив его в полоску, смешал шоколадную начинку с консервированными вишенками и добавил ореховой пасты. Намазал полоску красно-коричневой сладостной смесью и завернул ее снова. Сверху украсил свое творение вишнево-шоколадным пралине, на поверхности которого бугрились кусочки орехов. Таким манером Бладнер приготовил еще три чуда кондитерского искусства и после этого тщательно облизал ложку. Но этим дело не кончилось: на вишнево-шоколадные верхушки пирожных мастер с любовью водрузил холмики воздушных взбитых сливок, а на них – свежие вишни. Стол неожиданно дернулся. «Дон Даниш» задрожали, но остались целы. Римо вынул руку из-под стола: в волнении от увиденного он случайно переломил железную ножку. – Вернемся в наш номер, – сказал Чиун, – я не могу спокойно смотреть, как люди развращают свои желудки. – Погоди немного, Чиун, – взмолился Римо. Если бы только знать, что «Даниш» не причинит вреда! За него Римо готов был отказаться от всего, что любил и во что верил. От родины. От КЮРЕ. От отца с матерью, если бы он их знал. От детей, если бы они у него были. А уж от Чиуна – с радостью и с криками «ура!» – Вы собираетесь их есть? – спросил он Бладнера. – Ага, – ответил Бладнер. – Если хочешь, я могу сделать еще. – Нет, не надо, я просто посмотрю. Бладнер раздал пирожные, вилкой отделил от своего треугольный кусочек и поднес ко рту. Из взбитых сливок показалась вишенка и чуть было не упала, но все исчезло во рту Бладнера. – А-а-р-рх! – вырвалось у Римо. – Когда ты голоден – ешь доброкачественную пищу, – изрек Чиун, сорвал несколько лепестков стоящих на столе маргариток и подбросил их в воздух. Римо мгновенно измельчил их кончиками пальцев так, что никто даже не заметил движения его рук. Бладнер передал Римо его профсоюзную карточку, делегатский значок и шляпу с надписью «Джетро!», и Чиун с Римо поднялись в свой номер. Носильщики как раз в это время затаскивали багаж Чиуна – здоровенные лакированные сундуки. Им тут же было приказано в первую очередь распаковать и установить видеомагнитофон, который мог быть подключен к любому телевизору. Но Чиун повсюду возил с собой собственный телевизор: как-то раз в мотеле под Вашингтоном телевизор оказался неисправен, и Чиун из-за этого пропустил пятнадцать минут телесериала «Психиатр Лоуренс Уолтерс». Римо не понимал, как можно пропустить что-либо в «мыльной опере», раз там вообще ничего не происходит. Дважды с интервалом в год ему случайно пришлось посмотреть отдельные серии, и, несмотря на перерыв, все было понятно. У Чиуна по этому поводу было иное мнение, и после случая в мотеле он неделю не разговаривал с Римо. Римо был единственным человеком, которому было не все равно, разговаривает с ним Чиун или нет. Телевизор был установлен и переключен на канал с «мыльными операми». Через полчаса должен был начаться «Лоуренс Уолтерс», а после него – «Пока Земля вертится» и «Возвращение в Друри-виллидж.» На упражнения оставалось тридцать минут. Чиун заставил Римо заняться падением с одновременным продвижением вперед – одним из основополагающих приемов. Чиун утверждал, что такому падению нужно переучиваться всякий раз, когда улучшаются навыки обучаемого. Римо находил это утверждение абсурдным, пока не понял, что на вид простой акт падения и одновременного продвижения вперед имеет много различий и тонких вариаций. Затем Римо принялся за упражнения для рук, торса, шеи, бедер, ног и закончил дыхательными упражнениями, которыми он занимался ежедневно в течение последних лет, с того самого времени, когда зажили ожоги на запястьях, лодыжках и на лбу, полученные на электрическом стуле. С тех пор Римо, который до этого звался Римо Уильямс, который был когда-то жив, у которого было другое лицо, который был полицейским, неожиданно приговоренным к смертной казни за преступление, которого он не совершал, к электрическому стулу, на который уже шестьдесят лет до этого не сажали полицейского, да и вообще поговаривали об отмене смертной казни, – с тех пор Римо каждый день выполнял дыхательные упражнения. При этом он дышал так, как мало кто на свете: напрягая до боли легкие, растягивал их до предела, с каждым днем – все больше и больше, приучая кровеносную систему с каждым разом все более эффективно воспринимать все меньшее количество кислорода, соответственно перестраивая нервную систему. Он был весь в поту, когда закончил. Приняв душ, Римо облачился в серый двубортный костюм и рубашку с галстуком в полоску, но, припомнив, как выглядели Бладнер и его люди, снял галстук. – Чиун, я пошел на съезд. Что у вас сегодня на ленч? – «Дон Даниш», – ухмыльнулся Чиун. – Перестань издеваться! – «Дон Даниш», – повторил, хихикая, Чиун. – Как можно есть пищу с таким названием? – Чиун, я разобью телевизор! Я не шучу. Так чем ты меня будешь сегодня кормить? – Рис, вода и три унции сырой рыбы, но не трески, она слишком жирная. Не смей есть чешую. – Какого черта я стану есть богом проклятую чешую? – Всякий, кто готов съесть «Дон Даниш», сожрет и рыбью чешую, – ответил Чиун. – Хе-хе! – Хе-хе! Хорошо бы, чтобы перестали показывать «Пока Земля вертится»! В зале Римо появился заблаговременно. На церемонию отбытия обычно собиралось мало народу – несколько делегатов с женами, действующий президент профсоюза со своими сотрудниками. Перед началом совершалась служба для верующих – иудаистов, протестантов и католиков. Никто из священнослужителей особенно не распространялся о Господе: речь в проповедях в основном шла о профсоюзном движении и сексе, о профсоюзном движении и социальном развитии, о профсоюзном движении и благотворительности. Римо поговорил с делегатами, но никто ничего не слышал о новом здании на окраине Чикаго. Римо спросили, как идут дела в Нью-Йорке. – Отлично, – отвечал Римо. – Как поживает Эйб? – Хорошо. Он отличный парень. – Ага, отличный. А как Тони и Пол? – Великолепно. Они сегодня будут здесь. – Билли Донеску? – У него все в порядке, но он не приехал. – Я знаю, что он не приехал, – отвечал коллега-делегат, – он умер пять лет назад. А ты кто такой, черт тебя побери? Ведь ты не водитель! – Не приставайте ко мне с этой чепухой, я водитель в душе, – ответил Римо. Делегат обратился к начальнику охраны. Тот призвал на помощь двух охранников. Эти двое позвали еще пятерых, и Римо повели к выходу, но там произошло нечто непонятное: охранники попадали с болезненными повреждениями в паху, у начальника охраны оказалась сломанной ключица, их помощники-делегаты недосчитались нескольких зубов. Насвистывая, Римо направился обратно в зал. – Настоящий парень, – сказал делегат. – Настоящий, хотя с виду и не скажешь. Эйб на этот раз нашел себе настоящего парня. Слухи об этом – а действительно важные слухи и новости среди водителей расходятся моментально – дошли и до Эйба-Ломика Бладнера, который в это время готовился к важному вечернему заседанию на съезде. Новость принес делегат из Луизианы – рыжеволосый, ширококостный, с сильным акцентом. Время от времени Бладнер оказывал ему небольшие услуги. – Ты молодец, – сказал южанин с усмешкой, – ты в самом деле молодец! – В чем дело? – спросил Бладнер – Твой новый бизнес-агент. Что за парень! У Бладнера перехватило горло, и он откашлялся. – Римо Джоунс? Он был на заседании? – Так же наверняка, как и то, что мул – кастрированный жеребец! «Ох уж эти южане, – подумал Бладнер. – Кастрировать беззащитных животных! Слава Богу, что они больше не делают этого с неграми!» – Погоди, – сказал Бладнер. – Он нормальный парень, только с виду немного странный. Но и Джетро такой. Каждый ведет себя так, как захочет. – Да, этот парень на все сто. – Точно, он – гробовоз. – Что такое «гробовоз»? – А что такое «на все сто»? – Это значит, что он настоящий парень. – И гробовоз то же самое. – Я таких, как он, раньше не встречал. Он на все сто. Бладнер удивился: – Ты это про Римо Джоунса говоришь? – Ага. – Эй, Пол, Тони! Вы слышали? – Слышали, – донеслось из соседней комнаты, где телохранители играли в карты. – Что ты еще знаешь, рассказывай, – предложил Бладнер. – Вы, ребята из организации пятьсот двадцать девять – настоящие парни, – сказал делегат-южанин, – да, настоящие! – Приходится, – ответил Эйб-Ломик Бладнер, – жизнь заставляет.Глава шестая
На съезде, кроме Римо, присутствовали и другие люди, работающие на КЮРЕ, но, в отличие от него, они понятия не имели, кто их настоящий хозяин. По всей стране шел сбор информации, но куда ее направляли, никто не знал. За созданием суперпрофсоюза, которому под силу поставить страну на колени, следили множество глаз и ушей. И день ото дня эта информация, попадающая в конце концов в санаторий Фолкрофт, на стол доктора Харолда Смита, становилась все тревожнее. План монополизации всей транспортной системы Америки казался неуязвимым. Один из служащих профсоюза, отвечающий за подготовку электронного табло для голосования в зале съезда, подметил, что чересчур уж гладко все проходит. Никто не пытался подстроить что-нибудь, никто не предлагал взяток, не появлялись неизвестно откуда взявшиеся электрики с непонятными документами. Шла обычная, рутинная проверка оборудования. Этот служащий позвонил по телефону-автомату и рассказал обо всем человеку, который, как он говорил, писал книгу о профсоюзном движении. Служащего не особенно интересовало, для чего может понадобиться такая информация, лишь бы платили вовремя. А деньги поступали в срок, причем в конвертах, так что налоги с них можно было не платить. Вице-президент авиакомпании время от времени позванивал одному из своих консультантов, который, похоже, работал на ФБР или что-то в этом роде, но вице-президента это мало интересовало. Консультант помог ему быстро подняться по служебной лестнице, так почему бы не оказать ответную услугу и не сообщить о том, что президент компании собирается подписывать какой-то странный контракт, о котором не знает остальное руководство? Суть контракта заключалась в том, что в течение месяца компания будет единственной действующей на всех авиалиниях, это профсоюз гарантировал в обмен на некоторые услуги. Пришлось заранее приобретать дополнительные авиалайнеры, чтобы справиться с критической нагрузкой. Очень странно, что профсоюз мог гарантировать такое. Еще более странным было то, что консультант вице-президента в последнее время интересовался именно такой информацией. В Дулуте, штат Миннесота, главный бухгалтер высказал недовольство действиями своего работодателя – Совета профсоюза работников железнодорожного транспорта. – Что за формулировка «в пользу профсоюзного движения»! Необходимо указать название профсоюза – получателя средств. А если это не ваш профсоюз, то прошу прощения, господа, я вообще не в праве вносить такие записи в финансовые документы. Если сделать так, как вы настаиваете, то после первой же проверки финансовыми органами нашей документации я вынужден буду провести значительную часть жизни за решеткой, не говоря уже о том, что навсегда лишусь лицензии на право работы по специальности. В конце концов бухгалтер, поколебавшись, предложил свой вариант: до конца отчетного года, но не дольше, эти расходы вообще не фиксировать. – Вот и отлично, – отвечал президент Совета, – нам больше недели и не понадобится. Закончив дела, главный бухгалтер попросил секретаршу спрятать в сейф документы и ведомости по перечислению денег. Так она и сделала, но сперва сняла с них фотокопии для одного симпатичного парня, работающего в большом универмаге. Его, непонятно почему, интересовали такие вещи, а как не сделаешь добро хорошему человеку, который порой тоже оказывает тебе услуги? Продлит срок выплаты кредита, например, или не берет с тебя первого взноса и, кроме этого, время от времени сам немного приплачивает. Так было, когда она сообщила ему некоторые сведения об одном из клиентов, замешанном в каких-то не совсем чистых делах с нефтью с одной из брокерских фирм на Уолл-Стрит. На полученный гонорар удалось обновить кое-что из мебели и купить новый цветной телевизор. А сейчас ей больше всего нужна была новая мебель для кухни, и появился реальный шанс ее заполучить. Человека из универмага особо интересовала именно такого рода информация, как та, которую она добыла сегодня. Может, даже хватит на новую стиральную машину с сушкой, хотя у нее уже были две таких. Симпатичному парню из универмага полученные фотокопии настолько пришлись по душе, что он предложил секретарше за его счет сменить мебель в гостиной. Позднее он позвонил по телефону и передал полученные сведения человеку, который работал, как он считал, на ФБР. Человек этот и в самом деле работал в ФБР, последние четыре года – в отделе по особым заданиям. Он передал документы в другой отдел женщине, которая знала, что работает вовсе не на ФБР, а выполняет специальное задание Государственного департамента, где она числилась программисткой. Запершись в офисе, она ввела в компьютер полученные данные. Так как на экране монитора при этом ничего не появлялось, она не могла определить, все ли введено правильно. Но ее это особенно не беспокоило, это была обычная мера предосторожности, дабы никто, кому не положено, не имел доступа к информации. Вывести ее на экран можно было только в Вашингтоне с компьютера Государственного департамента. Однако в Вашингтон эта информация не попала. Линия связи шла в санаторий Фолкрофт, в штате Нью-Йорк, где получением информации ведал другой эксперт-программист, понятия не имевший, что это за информация, откуда она берется и куда попадает. Но он знал, что добросовестно выполняя свои обязанности, помогает широкомасштабному изучению влияния экономических факторов на уровень здоровья нации. Вызвать собранные данные на экран можно было с единственного монитора – в кабинете директора санатория – Харолда В. Смита, руководившего этими экономико-медицинскими исследованиями. Под дубовой крышкой его письменного стола была вмонтирована панель управления компьютером. Рядом – прорезь, через которую выходила из компьютера бумажная лента с распечаткой. Лента эта не попадала, как обычно бывает, в корзину, а проходя под застекленным окошечком, видимым только при сдвинутой в сторону крышке стола, направлялась прямо в устройство для измельчения бумаги. Сейчас панель была сдвинута, а лицо доктора Смита имело более кислое, чем обычно, выражение. Он внимательно вчитывался в угловатый шрифт компьютерной распечатки на зеленой бумажной ленте, словно река текущей под застекленным оконцем из печатающего устройства в измельчитель. Смит мог при желании вернуть ленту немного назад, чтобы перечитать текст, но получить ее в руки было невозможно. За зеркальными стеклами оком, не пропускающими любопытные взоры снаружи, плескались о берег темные волны залива Лонг-Айленд, переходящего в даль Атлантики. Когда-то люди пересекли океан, чтобы жить в новой стране, стране справедливости и правого суда, где несколько бумажных страниц в равной степени защищали и бедных, ибогатых. Теперь эти бумажки не срабатывали, и правосудие свершалось далеко не всегда. Оставалась надежда. Надежда на то, что придет время, КЮРЕ можно будет распустить, и никто, кроме тех, кто руководил проектом, ничего о нем так и не узнает. Организация никогда не существовала и существовать не будет. Именно поэтому доктор Смит не мог даже взять распечатки в руки: не должно было остаться никаких материальных свидетельств существования КЮРЕ. Компьютерный текст, как и сама организация, был реальным только в данный момент, а затем бесследно исчезал. – Проклятие! – буркнул Смит и вместе с креслом повернулся к окну, там в темноте залива мигали огоньки судов. Пальцы Смита выстукивали что-то на обшитом кожей подлокотнике вертящегося кресла. – Проклятие! – повторил он, продолжая наблюдать за огоньками, потом повернулся обратно к столу и, вернув ленту назад, перечитал текст. Ничего в нем, естественно, не изменилось, и Смит понял, что отменить вынужденное решение невозможно. Мысли его возвратились к временам, когда еще не было застеклено окошечко с бегущей под ним лентой, ее можно было вынуть из машины и хранить в запертом ящике стола. Несмотря на все предосторожности, один из таких листков все-таки случайно затесался среди других бумаг, касающихся официальной деятельности санатория, и на него наткнулся один из наиболее толковых помощников Смита, ничего не подозревавший, естественно, об истинном назначении Фолкрофта. В нем пробудилось любопытство, и однажды, очень довольный собой, он радостно сообщил Смиту, что наконец-то понял, чем они занимаются на самом деле. То, что он рассказал затем начальнику, было действительно очень близко к секретным функциям КЮРЕ. – Чрезвычайно любопытно, – улыбнулся в ответ доктор Смит. – А что думают по этому поводу остальные? – Какие остальные? – Вы знаете, какие. Одному человеку не под силу додуматься да такого. – А мне удалось, – просиял помощник. – Я знаю вас, сэр, знаю, что вы порядочный человек и никогда не ввязались бы во что-то незаконное или аморальное. Я пришел к выводу, что вы совершаете какое-то доброе дело. Мне не хотелось этому помешать или повредить, и я решил никого не посвящать в свое открытие. Да так, к тому же, интереснее, ведь задача была сложной. – Весьма похвально, – сказал доктор Смит. – Что ж, надеюсь, вы сохраните это в тайне. – Будьте спокойны, сэр, и желаю вам удачи в вашем благом деле. – Благодарю, – откликнулся доктор Смит. – Эта работа так меня утомила. Через полчаса уезжаю в отпуск, отдохнуть на побережье, в Малибу. – Малибу? Я там родился. – Что вы говорите?! – Да, там. Разве вы не читали моего личного дела? Именно там, двадцать шесть лет назад, в августе. До сих пор не могу забыть аромат тихоокеанского воздуха, им, по-моему, и дышится легче, чем атлантическим. – Так поедем вместе, – радостно предложил доктор Смит. – Поедем вдвоем, и не вздумайте отказываться. Я вас познакомлю со своим племянником. Его зовут Римо. Вот тогда-то и было застеклено окошечко, и встроен механизм измельчения бумаги. Смит ненавидел себя за то, что он был вынужден сделать со своим несчастным помощником, ненавидел вынужденные жестокость и двуличие, так противоречащие его натуре. Когда сотрудник одной из правительственных организаций пытался шантажировать КЮРЕ, все было по-другому, гораздо проще, у Смита было моральное оправдание. А в чем был виноват доктор Брайтуэйт? В том, что ему оставалось жить меньше, чем его коллеге? В чем состояло преступление молоденького помощника? В том, что он был умен? В том, что он был честен, что не лелеял злого умысла? Если бы он захотел нанести КЮРЕ вред и передал бы свои соображения в «Нью-Йорк таймс», то, возможно, был бы сейчас жив. Он этого не сделал и был за это наказан смертью! Смит выключил ЭВМ, и измельчитель бумаги подтянул на свои лезвия несколько последних параграфов текста. Так древесина снова обращалась в древесину, навеки утрачивая свою мимолетную функцию носителя информации. Он посмотрел на залив за окном и бросил взгляд на часы. Через пять часов и двенадцать минут сработает специальный механизм на линии связи и позвонит Римо. Нет смысла ехать домой, можно вздремнуть прямо в кресле. Вдруг за это время появится новая информация, и не придется отдавать Римо тот приказ, который должен быть отдан. Возможно, что специальный «отдел по решению проблем» Фолкрофта, работающий с условными символами, а не информацией, отыщет иное решение. В конце концов, в этом и состоит их функция – оценка и проверка человеческим разумом решений, принимаемых электронным мозгом ЭВМ. Им никогда не сообщали, что означают те или иные символы, но иногда у них рождались конструктивные идеи, недоступные машине. В какие реальные действия воплощаются их мысли, они, конечно, не знали. Смит закрыл глаза. Остается надеяться, что они придумают иное решение. Когда Смит проснулся, серо-сине-белый залив за окном поблескивал под солнечными лучами. Восемь утра: через пару минут «отдел по решению проблем» должен представить результаты ночной работы, которые он просил доложить пораньше. Зазвонил звонок, и Смит нажал клавишу интеркома. – Слушаю. – Готово, сэр, – послышался голос. – Заходите, – сказал Смит и нажал другую клавишу, бесшумно отомкнувшую замки на тяжелой дубовой двери. Дверь отворилась, и одновременно крышка стола автоматически задвинулась, скрыв под собой панель компьютера и прищемив Смиту локоть. От острой боли доктор скривился. – Что с вами, сэр? – обеспокоенно спросил вошедший в кабинет человек, на вид лет сорока. – Ничего, ничего. Все в порядке, – ответил Смит, безуспешно пытаясь скрыть гримасу боли. – Что там у вас? – Сэр, основываясь на взаимоотношениях всех групп, занятых в этом контракте по продаже и закупке зерна, мы можем прогнозировать крайне тяжелые последствия. – Понятно, – сказал Смит. – Другого исхода быть не может, сэр. Если на рынок не будут поступать значительные партии товара из других источников, то представители слабо связанных между собой до этого продавцов зерна смогут, фигурально выражаясь, приставить пистолет к виску покупателя. – Это окончательное решение? – спросил Смит. – Да. Но, в принципе, с ростом цен наступит и снижение спроса, поэтому рост цен когда-нибудь прекратится. Цены перестанут расти, но будут высокими. – А что, если продавец не захочет продавать зерно? – Это абсурд, сэр. Он обязан захотеть, а иначе зачем захватывать рынок, ведь этого он и добивался? – Думаю, что да. Благодарю вас. – Рады быть полезными. – Спасибо, вы очень помогли. Лишь только за посетителем затворилась дверь, Смит ударил кулаком по кожаному подлокотнику кресла. – Проклятие! Римо позвонил в восемь пятнадцать. – Римо? – спросил Смит. – Нет, Чарли Чаплин, – ответил Римо. – Я рад, что у вас хорошее настроение. Можете переходить к следующей стадии. Придется действовать по чрезвычайному плану. – Это тот, о котором вы говорили, что он никогда не пригодится? – Да. – А, может, просто разбомбим к чертовой матери весь этот съезд? – Мне не до шуток, молодой человек. – Так вот, слушайте и введите то, что я сейчас скажу, в компьютер: я этого делать не стану! Придумайте что-нибудь другое. Или я сам придумаю. – Римо, мне тяжело просить вас об этом, но, пожалуйста, подготовьтесь к исполнению чрезвычайного плана. Это последняя возможность, надеяться больше не на что. – Не на что, значит – не на что. – Исполняйте. – Нет, не стану. И вообще, после того случая со мной, я чувствую себя подавленным, как никогда прежде. У меня депрессия. Вам этого не понять, потому что это исключительно человеческие эмоции. Запомните, я – человек! Слышите, сукин вы сын, я – человек! В Чикаго повесили трубку. Смит забарабанил пальцами по подлокотнику. Разговор лишь на первый взгляд не предвещал ничего хорошего. Римо сделает все, что обязан сделать, он просто не может не исполнить свои функции, так же, как не может съесть гамбургер с глютаматом натрия.Глава седьмая
Зал гудел, грохотал, люди аплодировали, фланировали по проходам между рядами кресел в поисках знакомых, пива или туалета. Все это делалось с энтузиазмом, причем наиболее искренне – последнее. На пост президента Международного братства водителей выдвигались три кандидатуры, и после каждой объявленной фамилии центральный проход немедленно заполняла толпа делегатов с плакатами, как на съезде политической партии, и поднимала истерический крик, словно победа зависела от уровня шума в децибелах, а не от результатов голосования. Объявили кандидатуру Джетро, и Эйб Бладнер, схватив здоровенный брус с прикрепленным к нему плакатом, вместе с делегатами от своего региона и от объединенного совета Нью-Йорка влился в поток поддерживающих объявленную до этого кандидатуру молодого человека – представителя от Нэшвилла. Римо не стал присоединяться к своей делегации и остался сидеть на месте, закинув ногу на ногу и подперев подбородок рукой. Спокойная поза человека, сидевшего среди покинутых делегатами кресел, бросалась в глаза как Воздвижение креста Господня во время оргии. Джин Джетро, приветствуя с трибуны своих сторонников взмахами рук и улыбками, через плечо поинтересовался у Негронски: – Это кто такой? – Тот самый парень, который отделал охрану и делегацию из Аризоны. – Так это он, – проговорил Джетро. – Подойди к нему незаметно, когда сможешь, и передай, что я хочу с ним познакомиться. Все это Джетро произнес, не переставая изливать на толпу восторг и упоение. В это время на лице одного из конкурентов он заметил фальшивое выражение безразличия и одарил его одной из своих сверхулыбок. Соперник улыбнулся в ответ. – Я тебя выкину из профсоюза! – крикнул он, не переставая радостно улыбаться толпе сторонников внизу. – Тебе пришел конец, старикан! – прокричал в ответ Джетро, изображая при этом настоящий взрыв счастья и радости. – Ты мертв! Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов! Снизу из зала это походило на дружеский разговор двух приятелей-кандидатов. Но Римо этого не видел. Он ощущал крики, движение, возбуждение зала, но не смотрел, не слушал, а раздумывал, начиная понимать, что все последние года обманывал себя. Чтобы освободиться от этой лжи, потребовался обычный гамбургер, который ежедневно едят миллионы, и ничего им не делается, а для него эта несчастная котлета – смерть. Начиная работать на КЮРЕ, Римо тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь после очередного задания он просто сбежит, но исполнение плана постоянно переносилось на будущее. Не раз он решал: Ну, хватит! Сегодня же вечером! Вечер наступал и проходил, за ним следовали месяцы, превращались в годы. А тренировки не прекращались. Каждый день Чиун хотя бы немного, но влиял на его сознание, изменяя его, а сознание влияло на тело. Сам он этих изменений не замечал. Римо осознавал, что слегка отличается от остальных: чуть быстрее боксера, посильнее штангиста, половчее футболиста, что тонус организма у него повыше, чем у большинства жителей планеты. Но он считал, и изо всех сил цеплялся за эту мысль, что на самом деле отличие невелико. Он лелеял надежду когда-нибудь обзавестись семьей, домом и работой с девяти до пяти часов. И если быть настороже, может быть, хотя и маловероятно, удастся прожить десять или пятнадцать лет обычным человеком, пока кто-нибудь из организации не позвонит в дверь и не выстрелит ему в лицо. (Если это будет его преемник, то роль пули сыграет рука). Десять или пятнадцать лет принадлежать другим, существовать, знать, что ты нужен людям, а они – тебе. Единственный человек, близкий ему в настоящий момент, если поступит приказ, прикончит его, так как он профессионал. Римо беспокоило сознание того факта, что если он сам получит такой приказ, то убьет Чиуна, так как это его работа. Он выполнит приказ и, кстати, выяснит, сможет ли он справиться с Чиуном, своим учителем. Римо ненавидел себя за это до мозга костей. Кроме цвета кожи ничто не отличало его от наемных убийц-ассасинов Дома Синанджу, а цвет кожи – это на самом деле никакое не отличие. Как было запланировано, делегаты демонстрировали энтузиазм и поддержку своих кандидатов в течение двадцати минут, а затем разошлись по местам, Римо не обратил внимания на нью-йоркскую делегацию, рассевшуюся вокруг. Бладнер устроился рядом и протянул ему какой-то плакат. Римо, не глядя, взял его. – С тобой все в порядке, парень? – поинтересовался Бладнер. Римо не ответил. Он посмотрел вверх, где под потолком зала висел громадный транспарант, и автоматически сработала мысль о воздушных течениях под потолком, о месяцах, в течение которых он привык рассматривать воздух как амортизатор, как силу, как препятствие и как союзника. Автоматизм мысли неприятно поразил его. Теперь ему не принадлежит и собственный разум. Что же удивляться самостоятельности тела, его рефлекторной реакции? Стоит ли удивляться тому, что он не может съесть обычный гамбургер с глютаматом натрия, тогда как это под силу любому школьнику? Он понял, почему наорал на Смита, почему криком пытался доказать, что он – человек. Кричать пришлось по простой причине: ложь требует больше энергии. Римо смотрел наверх, на транспарант, колеблемый невидимыми потоками воздуха. Допустим, нижний брус упадет на сцену, и если его направить при падении одним из концов вниз… Римо встал, чтобы получше разглядеть, как расположены ряды кресел президиума. Ага, если брус упадет как надо, то прикончит сидящих на двух первых рядах. Третий ряд не пострадает. – Эйб, дай-ка мне повестку дня, – попросил Римо. – Чего это ты, парень, вдруг так заинтересовался повесткой? – Заинтересовался. Дай мне повестку. – Эй, Тони, дай парнишке повестку! – крикнул Бладнер. Римо передали небольшую папку с эмблемой профсоюза. – Спасибо, – поблагодарил Римо и, не сводя глаз со сцены, нашел распорядок дня на среду. Так: программные выступления, рассмотрение поправок к уставу, обращение к делегатам сенатора из Миссури. Не пойдет. Четверг: обращение к женам водителей, выступление президента Американского легиона, голосование по поправкам. И это не годится. Пятница: выступления президентов Братства железнодорожников, Международной ассоциации портовых грузчиков. Ассоциации пилотов и заключительное обращение министра труда. Отлично! – Слушай, Эйб, докладчик, которому предстоит выступать, выходит на трибуну прямо из зала или с самого начала сидит на сцене в президиуме? – Приходится сидеть в президиуме от начала до конца, – ответил Бладнер. – А что? – Да просто так. Это же, наверное, тоска зеленая. – Парень, тебя ведь никто сюда силком не тащил. – Конечно, конечно. Я просто представил себе, как тоскливо сидеть там, в третьем ряду, целый день. – Выступающий – он вроде почетного гостя и сидит всегда в первом ряду. Да, парень, что же ты мне такой тупой достался? Не обижайся, конечно, но ты в наших делах ни черта не понимаешь. – Ага, – отвечал Римо, опускаясь в кресло. Транспарант вдруг заколыхался, по нему прошла рябь волн, и он повис неподвижно, а потом опять начал качаться. Балка, с которой свисал транспарант, была скорее всего прикручена болтами. Свет от ламп, освещающих зал, падает вниз и поэтому можно остаться незаметным для сидящих в зале, если проникнуть под потолок и сделать с балкой все, что задумано. Если будет выступать министр труда, то для него все может кончиться сломанной спиной. В пятницу, перед закрытием съезда, Римо заберется наверх и ослабит крепление балки так, чтобы любое сотрясение нарушило ее равновесие, и она, как спичка, аккуратно установленная на лезвии ножа, рухнула бы вниз. Тысячефунтовая спичка. Римо попытался оценить силу сквозняка под потолком. Сами по себе потоки воздуха ничего не сделают такому массивному предмету, как балка. Придется один ее конец отвинтить, а другой оставить висящим на волоске. Так, а если эта громадина рухнет раньше времени? Римо посмотрел наверх следя за поднимающимся к потолку воздушным шариком. Ничего, сойдет, не так уж силен сквозняк. Он посмотрел на сцену, где будут сидеть лидеры профсоюзов – люди, собирающиеся наступить на горло Америки. Да, если Бладнер не прав насчет того, кто где будет сидеть, придется действовать по-другому. Массовое убийство – крайне рискованное дело и в смысле его организации, и в плане исполнения. Трудно представить, какой вокруг этого поднимется шум. На расследование будут брошены все силы. Могут добраться и до КЮРЕ. Но будет гораздо страшнее, судя по объяснениям Смита, если сработает план создания суперпрофсоюза. Если кто-то получит возможность контролировать все транспортные перевозки в стране – а именно эта цель преследуется при создании суперпрофсоюза транспортников – рухнет вся экономика Америки, а с нею и американский образ жизни. Рост стоимости перевозок ударит опять по тем, кто больше всех страдает от повышения цен, – по рядовому потребителю. Цены на мясо, овощи и молоко – и так уже достаточно высокие – окажутся недоступными для тех, кто когда-то был самым сытым народом мира. Те, кто существует на социальные пособия или живет на фиксированную зарплату, окажутся на диете населения голодающих стран. Повышение стоимости перевозок вызовет рост цен. Рост цен приведет к росту заработной платы. Последует невиданная доселе инфляция. Деньги в магазины народ понесет в сумках, а продукты домой – в кошельках. А если суперпрофсоюз забастует, безработица времен депрессии тридцатых годов покажется детской игрушкой. Или суперсоюз уничтожит нацию, или нация уничтожит его принятием соответствующих законодательных ограничений. Профсоюзное движение, позволившее рабочему почувствовать себя человеком, будет обречено. На другой чаше весов – жизни четырех профсоюзных лидеров. Если не найти другого выхода – гибель их неизбежна. Римо сфокусировал внимание на балке транспаранта. – Слушай, Эйб. – Чего тебе, парень? – А почему ты думаешь, что Джетро не сможет победить? Что может ему помешать? – Во-первых, Новая Англия, у них там настоящий блок. Этот самый Маккалох, их лидер, он против Джетро, на дух его не переносит. Они пытались надавить на меня, да не вышло. Но Маккалох все равно будет бороться против Джетро, их блок поддержит любого, лишь бы только не нашего кандидата. Нам с ними не справиться. Римо огляделся вокруг. – Покажи мне Маккалоха. Не поднимаясь с места, Бладнер ткнул пальцем куда-то вперед и направо, указывая сквозь спину широкоплечего делегата в белой рубашке, сидящего перед ними – Вот там, рядов за двадцать от нас, в секции, где сидят Массачусетс, Мэн, Нью-Гемпшир и Вермонт. Они все заодно. Ты его отсюда не разглядишь, а вот видишь, там мужики все ходят взад и вперед по проходам и подходят все время к одному и тому же месту. Там сидит человек, ростом под два метра, рыжий, за сто тридцать кило весом. Это и есть Маккалох. Римо встал ногами на сиденье кресла, но ничего не увидел. – Ничего подобного я там не вижу. – Посмотри внимательней, – ответил Бладнер. – Эй, сядь! – раздался голос сзади. – Мне ничего не видно. Вглядываясь на двадцать рядов вперед, Римо наконец разглядел делегацию Новой Англии, но Маккалоха видно не было. – Приятель, я тебя по-хорошему прошу, сядь! – снова раздался бас сзади. – Римо, садись. Потом сходишь туда, – сказал Бладнер. – А ты оставь парня в покое, он сейчас сядет. По ряду, где сидели делегаты Массачусетса, пробирался похожий на шар человек в белой спортивной рубашке и брюках, напоминающих чехол для дирижабля. Может он остановится поговорить с Маккалохом? – Эй, ты! Получай! – послышался сзади голос, и Римо ощутил легкий шлепок по заду. Поймав за спиной провинившуюся руку, Римо раздробил суставы пальцев. Его не интересовало происходящее сзади, а вот замеченный им толстяк впереди наклонился и, кажется, собирался с кем-то заговорить. А, черт! Нет. Он просто сел на место. Где же этот проклятый Маккалох? Придется сходить туда. Римо слез с сиденья и заметил, что Бладнер удивленно глядит на него. А позади высоченный здоровяк вцепился левой рукой в правую, будто стараясь перекрыть ток крови к кисти. Лицо было искажено гримасой боли. Он приплясывал на месте, переминаясь с одной ноги на другую. Римо взглянул на его руку. Ага, кто-то раздавил соседу сзади суставы пальцев. А, это, наверное, тот самый мужик, что шлепнул его по заду! Точно, это он и есть. – Опусти руку в холодную воду, – посочувствовал ему Римо и, извинившись за беспокойство, протиснулся мимо Бладнера, застывшего на месте с раскрытым ртом. – Нечего было лезть к парню, – сказал Бладнер. – Не надо было приставать. Римо протиснулся к рядам, занятым делегацией Массачусетса. В поисках Маккалоха он вертел головой, звал его, ругался, но Маккалоха не было. – Эй, слушайте, а где же Маккалох? – поинтересовался Римо у окружающих. Толстяк, перед этим пробиравшийся вдоль ряда, крикнул в ответ: – А сам-то ты кто такой? – Римо Джоунс, делегат от Нью-Йорка. – Его тут нет. – А где он? – Он ушел. – Это у тебя значок с Джетро? – спросил Римо. – Нет, с Элвисом Пресли! – А для неграмотного ты довольно сообразительный, – сказал Римо, не придумав ничего пообиднее. – Сам ты дурак! – заорал толстый. – Сам неграмотный! Педик! Так закончилось обсуждение проблем профсоюзного движения. Бладнер чрезвычайно заинтересовался сообщением о значке и о том, что Маккалоха нигде нет. Присмотревшись, он обнаружил, что все делегаты от Новой Англии надели значки с изображением Джетро. – Вот почему мне показалось, что в толпе, когда мы демонстрировали поддержку Джетро, я заметил ребят из делегации Новой Англии! Значит, так оно и было. – По порядку ведения! – изо всех сил закричал вдруг Бладнер. – Господин председатель! По порядку ведения! Заявление делегации Нью-Йорка, объединенных советов и региональных организаций! Председатель дал слово коллеге из Нью-Йорка. – Господин председатель, братья, коллеги. Позор! Вопиющая несправедливость! – грохотал Эйб-Ломик Бладнер. – Безобразие! На нашем съезде до сих пор надлежащим образом не представлено изображение величайшего борца за права рабочего человека. Я говорю о самом выдающемся, честнейшем человеке во всем Международном братстве водителей! Это Юджин Джетро, который, несомненно, станет следующим президентом нашего… Голос Бладнера утонул в восторженных воплях, за которыми последовала бурная демонстрация сторонников Джетро. Председатель звонил в колокольчик, призывая к порядку демонстрантов и делегацию Нью-Йорка, но безуспешно. Эйб Бладнер горделиво уселся на место посреди вызванного им хаоса. – Спасибо за информацию, парень, – сказал он Римо. Но Римо его не слышал. Он пытался догадаться, когда была установлена поддерживающая транспарант балка: еще во время постройки здания или недавно? Когда собираешься обрушить такую штуку на чьи-то головы, нужно предусмотреть все.Глава восьмая
Три духовых оркестра на паяную мощь наяривали шлягеры. Плотные дамы с покрытыми лаком прическами и столь же неподвижными лицами держали под руку своих не менее плотных мужей, одетых в черные смокинги, белые рубашки и галстуки-бабочки. Кое-где мелькали пестрые смокинги. Кое-где можно было заметить даму в каком-нибудь капоте. Кое-где встречались люди не только среднего возраста и среднего класса. Но только кое-где. Торжественная церемония по случаю избрания Джина Джетро была мероприятием «семейным», как раз по вкусу среднему классу, а встречавшиеся кое-где люди с рогами или в шляпах делали ее еще более похожей на типичные новогодние торжества, которые проходят по всей Америке. Все водители грузовиков – люди семейные, такими же были избранные ими делегаты съезда, как и остальной рабочий люд Америки, с его домами, телевизорами, переживаниями и уровнем жизни, невиданным доселе ни в одной стране мира. Ни одно государство не смогло дать так много своему рабочему люду. А народ послал человека на Луну и выиграл мировые войны на двух океанах сразу, чего не удавалось ни одной стране. Да, иной работяга не прочь был стащить из кузова грузовика ящик виски. Да, кое-кто мог бы украсть и весь грузовик. Но все съезды осенял звездно-полосатый флаг, и, если ты оказался в беде, всегда находились люди, готовые подставить плечо. Они кормили семьи, одевали жен и детей и прижимали ладонь к груди, когда звучал гимн «Звездно-полосатый флаг». Мало кто из них сумел бы объяснить, как Джин Джетро смог стать их президентом. Некоторые в разговорах с друзьями признавались, что если бы по-настоящему верили в победу Джетро, то голосовали бы за кого-нибудь другого. Однако после третьего коктейля или виски со льдом будущее Международного братства водителей начинало казаться не таким уж и мрачным. Джетро победил. Для этого нужна голова. Он умеет договариваться с людьми. И для этого нужна голова. Он ловко обходится с прессой. Для этого тоже нужна голова. Правда, он странно одевается и странно говорит. Ну и что? Разве Мохаммед Али слегка не смахивает на гомика? А посмотрите-ка на него на ринге! Так делегаты тешили себя смутными надеждами до того момента, когда Джин Джетро – самый молодой президент профсоюза водителей за всю его историю – вместе с возлюбленной появился на торжественной церемонии. Раздавшиеся было приветственные выкрики застыли на губах делегатов. Первыми смолкли их жены. Да, Джетро снова начудил – он был одет в синий бархатный комбинезон, открытый спереди до пупа. Но то, что было надето на его подруге-блондинке, было открыто от пупка… Она посылала в зал воздушные поцелуи. Светлые волосы свободно падали на плечи. Дамы стали выражать мужьям недовольство. Некоторые – толчком локтя в бок, некоторые – ледяными взорами. Одна из них стерла улыбку с лица супруга при помощи коктейля, который весь вечер держала в руках. – Позор! – произнесла одна. – Я думала, что он, став президентом, хотя бы женится на ней, – сказала другая. – Не могу поверить своим глазам, – добавила третья. Дело было отнюдь не в том, что этим людям был чужд инстинкт продолжения рода, просто в их среде вопросы секса не принято было обсуждать в смешанной компании. «Смешанной» означало, что присутствуют мужья и жены. Почти все мужья имели связи на стороне, хотя бы с местными проститутками. Женщинам разговоры с подругами и сласти заменяли любовные интрижки. Но внести «такой разврат» в почти семейное торжество – это было слишком! Так не делается. – Ах, этот твой президент! – прорычала госпожа Негронски. – Твой президент и эта шлюха! Не знаю, что за извращенцы охмурили вас, водителей, но скажу тебе, Зигги, что теперь тебе не удастся прикоснуться ко мне своими грязными руками, пока рак на горе не свистнет! Негронски пожал плечами. Это была не самая страшная угроза на свете. Плохо только, что жена к тому же перестанет с ним разговаривать, как будто эти две вещи взаимосвязаны. Госпожа Бладнер, едва взглянув на стройную полуобнаженную фигуру подружки Джетро, почувствовала сильнейшую депрессию, для преодоления которой решила опять взяться за еду. Угнетенная своим весом и возрастом, она припомнила мужу все его проступки и сообщила, что еще тогда, в 1942 году, прежде чем выходить за него, ей надо было сообразить, что он будет голосовать за эксгибициониста, которому место в тюрьме. Таким людям нет оправдания, они должны находиться за решеткой. Тех, кто проламывает другим головы монтировкой, можно простить: в этом, по крайней мере, нет ничего неприличного. Госпожа Пигарелло внимательно оглядела человека, за которого голосовал ее муж, и его подругу и тронула супруга за плечо. Когда он обернулся, она плюнула ему в лицо. Фанфары и барабаны духовых оркестров прогремели приветствие, и к микрофону подошел Джин Джетро. Одинокие аплодисменты подчеркнули тишину зала. – Привет, ребята! – начал Джетро. Молчание. – Я рад, что мы собрались вместе и празднуем победу. Победу не только водителей Америки, победу всего американского народа. Вместе мы свернем горы. И я должен сказать вам: большое спасибо! Раздалось несколько хлопков. – Сейчас, по-моему, настало время поговорить об оплате нашего труда. Пилоты водят самолеты и зарабатывают больше тридцати тысяч в год. Докер может за год принести домой восемнадцать тысяч. Если наш водитель зарабатывает пятнадцать тысяч, это считается хорошо. Но я думаю иначе, потому что не вижу большой разницы между человеком, который перемещает грузы по земле, и тем, кто перемещает их, например, с корабля на берег. Нет принципиальной разницы и между водителем, ведущим автомобиль по дороге, и пилотом, ведущим свою машину в небе. Слишком долго мы воспринимали все это, как должное, слишком долго считали, что пара сотен долларов в неделю – нормальная зарплата. Слишком долго члены нашего союза возвращаются домой измотанными физически и с нервным стрессом, и все это – за пару несчастных сотен в неделю, если удается столько заработать. Джетро помедлил, давая аудитории возможность осмыслить сказанное. – Давай, Джин, давай! – раздался в зале женский крик. – Говори дальше! – Наш профсоюз – самый крупный и влиятельный в стране. В мире. Зал стал наполняться радостными возгласами. Воздух пронизал одобрительный свист. Аплодисменты стали переходить в ритмичную овацию. Джетро поднял руку, успокаивая зал. – Нам говорят, что водитель грузовика не заслуживает двадцати пяти тысяч в год. Крики радостного изумления. Аплодисменты. – Но я отвечу им так: если вы хотите есть, если вы хотите пить молоко или содовую, или что-то еще, если вам нужен телевизор или новый автомобиль, вам придется платить водителям по двадцать пять тысяч в год. А водители смогут платить своим представителям – я имею в виду выборных работников – столько, сколько они заслуживают, защищая интересы всех членов профсоюза, От ста тысяч в год бизнес-агентам до ста двадцати пяти – руководителям региональных отделений профсоюза. Наступила полная тишина. Цифры были чересчур хороши, чтобы быть правдой. – Многим из вас покажется, что это многовато, что нам столько не заработать. Многие подумают, что это только пустые обещания. Но позвольте задать вам один вопрос: кто из вас верил, что я стану президентом нашего союза? Поднимите руки. Опусти руку, Зигги, ты еще вчера говорил, что мы окажемся за решеткой! Смех в зале. – К пятнице вы убедитесь, что очень скоро мы заставим всю страну плясать под нашу дудку. В пятницу вы поймете, почему минимальная зарплата водителя будет не менее двадцати пяти тысяч, если мы того захотим. В пятницу вы увидите, как я это сделаю. Обещаю вам. Если этого не случится, клятвенно обещаю вам тут же подать в отставку. Обещаю. А я всегда выполняю обещания. Джетро опустил руки и устремил взгляд в зал. Стояла звенящая тишина. Но вот кто-то зааплодировал и зал взорвался. Сцену заполнили женщины, стремящиеся поцеловать руку Джетро. Они отталкивали своих мужей, которые жаждали пожать ту же руку. Заигравшая было духовая музыка потонула в криках и воплях восторга водителей и их жен. – Дже-тро! Дже-тро! Дже-тро! – скандировала толпа. В толчее с подружки Джетро сорвали блузку, но никто не подумал возмутиться. Все было видно и раньше. И потом, может, это входит теперь в моду. Получив достаточную дозу обожания, Джетро грациозно ускользнул от своих новообретенных поклонников и подозвал Негронски. – Зигги, – сказал он, когда они оказались за кулисами, чтобы переговорить, – а где этот делегат из Нью-Йорка? – Я попросил его прийти. – И что же? – Ничего. Он сказал что-то вроде «теперь уже все равно». – Послушай, что-то он кажется мне странным. О нем рассказывают какие-то непонятные вещи. Так вот, завтра в полдень он должен быть у меня в апартаментах, или пусть его вообще больше не будет. Возьми с собой Пигарелло и ребят из делегации Новой Англии. Пусть слегка замарают руки. Если Бладнер попытается вмешаться, сообщи мне, я с ним разберусь. – Бладнер наверняка не даст в обиду одного из своих людей. – По-твоему этот Римо Джоунс похож на человека Бладнера? – Но у него документы… – Я доверяю своей интуиции больше, чем чернилам. Бладнер, по-моему, не станет особо возражать, если мы приколотим этого Джоунса на бампер грузовика и въедем в стену. Я в этом уверен.Глава девятая
В среду утренние газеты в своей обычной манере рассказывали об избрании Джетро. Римо решил прочесть заметки Чиуну. Мастер Синанджу обожал газетные истории. Они были так же милы ему, как телесериал – «мыльная опера» – «В предрассветный час», как другие телеспектакли: с плохими людьми и хорошими людьми, с драматическими происшествиями, которые должны произойти и привести к еще более драматическим последствиям, с пикантными причинами событий, которые так и не произошли, и с «песнями» политиков, террористов, деятелей профсоюзов и президентов ассоциаций. «Песнями» Чиун называл велеречивые высказывания и мысли – сотрясение воздуха, не имеющее ничего общего с реальной жизнью. Чиун говорил, что правда жизни убивает красоту «песен». – Читай, – распорядился Чиун и опустился на пол в позе лотоса. Складки кимоно живописно обрамляли его хрупкую фигурку. – Чикаго, – начал Римо. – Заголовок: «Прощайте, пивные животы и еда в придорожных кафе. Привет, расклешенные брюки и новое мышление». Вчера на съезде Международного братства водителей новым президентом профсоюза неожиданно для всех был избран двадцатишестилетний Юджин В. Джетро. Так завершилась напряженная двухмесячная кампания, во время которой Джетро проявил себя зрелым политиком с мягкими манерами. Вот что сказал Джетро нашему корреспонденту: "Время грубой силы закончилось. Вместе с лошадью и фургоном в прошлое отошел образ грубияна-водителя, всегда готового к драке. Мы – новый профсоюз с новыми принципами отношений. Мы хотим добиться взаимопонимания с окружающим миром. Нас не собьют с избранного пути силы реакции, расизма и беспринципности. Отныне наши грузовики мчатся к лучшему будущему для нас, наших семей и наших соседей. Результаты голосования дают мне мандат на перемены. Не вдаваясь в детали, скажу, что Америке нужен новый, единый транспортный фронт". Чиун довольно кивнул. – Есть там что-нибудь о Вьетнаме? О нем бывают самые красивые песни. – Очередное наступление наших. – Читай. Римо прочел, и Чиун опять кивнул. – Почему ваше правительство не поддерживает Север? У вас полно денег, почему бы и нет? – Потому, что там коммунисты, Чиун. – Коммунисты, фашисты, демократы, монархисты или анархисты – все едино. Главное – победить. Даже ты должен это понимать. Но Америка – страна глупцов. К тому же, пора обедать. Сегодня приготовим утку. – Жареную? – Нет, паровую. – Где же я тебе достану паровую утку? – Приготовим ее дома. Я добавлю особенных специй. – Ладно, – согласился Римо. – Купи утку весом семьдесят две унции. – Чиун, уток унциями никто не взвешивает, ты это прекрасно знаешь. Куплю на килограмм. – Нет. Семьдесят две унции, – уперся Чиун, не желая ввязываться в обсуждение западных мер веса. К тому же, настало время очередной серии «мыльной оперы». Когда Римо выходил из гостиницы, к нему приблизился какой-то толстяк с большой бородой, назвавшийся Пигарелло, и сообщил, что его хочет видеть Джетро. Он сказал, что Джетро недоволен поведением Римо, который не появился на вчерашней торжественной церемонии. Но Джетро – человек не злопамятный и простит Римо, если тот согласится прийти прямо сейчас. Что может быть важнее встречи с новым президентом Международного братства водителей? – Утка в семьдесят две унции, – отвечал Римо. – Чего? – спросил Пигарелло. – Слушай, отстань от меня, а? – огрызнулся Римо. Ничего, если Пигарелло прогуляется вместе с Римо? – Сколько влезет, – последовал ответ. Пигарелло знал короткую дорогу к магазину, торгующему птицей. «Хо-хо-хо!» – сказал себе Римо. – Отлично, – сказал Римо Пигарелло. – Вон по тому переулку, – сообщил Пигарелло. «Хо-хо-хо!» – сказал себе Римо. – Понятно. Пошли вместе? – спросил Римо Пигарелло. Нет, Пигарелло не мог. Ему нужно было срочно явиться к Джетро. – Ладно, после разберемся, – сказал Римо. – Как ты думаешь, тебе потребуется обычный гроб или полуторный? – Хо-хо-хо! – неуверенно хохотнул в ответ Рокко-Боров Пигарелло. «Хо-хо-хо!» – подумал Римо, махнул на прощание рукой и вошел в узкий, шириной не более грузовика, переулок. Интересно, интересно. Это был тупик. Интересно, интересно. Двери в домах по обе стороны переулка были заперты. И еще раз интересно: с улицы в переулок заворачивал громадный трехосный тягач с полуприцепом. Капот возвышался почти на четыре метра. Грохоча дизелем, грузовик тянул за собой сверкающий металлический трейлер длиной с хороший дом. Чтобы въехать в переулок, ему пришлось развернуться под прямым углом. Между боками дизельного монстра и кирпичными стенами домов справа и слева не оставалось свободного места. С треском отлетели большие зеркала заднего вида по обе стороны кабины. И тут Римо обнаружил нечто на самом деле интересное. Он допустил хрестоматийную ошибку начинающего, недооценив противника. Римо считал, что это обычный тягач с обычным бампером впереди. Но эта ревущая штука оказалась на поверку инструментом, специально созданным на его погибель. Спереди был бампер, но он был нарисован! Были фары, но и они были нарисованы. Все было фальшивым, но не в этом дело. Под бампером виднелось темное пространство, через которое Римо и рассчитывал ускользнуть и проползти между колесами, и которое тоже оказалось нарисованным, как и все остальное, на высоченной стальной плите, укрепленной вертикально, наподобие ножа бульдозера. Плита эта надвигалась на Римо, находясь всего лишь в тридцати сантиметрах над мостовой. Тридцати сантиметров должно хватить. Но тут плита с грохотом опустилась и заскользила по бетону, откалывая разлетающиеся во все стороны кусочки. Все. Снизу не выбраться. Воздух был давяще душен. Стены выходящих в переулок домов сотрясались от движения грузовика-чудовища, неотвратимо ползущего вперед, словно громадный поршень, впритирку входящий в гигантский цилиндр. Римо оказался в тесном пространстве, ограниченном позади и по бокам тремя кирпичными стенами, а спереди – стальной махиной надвигающегося автомонстра. Удушливо запахло выхлопными газами. Римо бросил взгляд на дом слева. Там был карниз, на который можно попытаться забраться. Но, глядя на этот карниз и на надвигающуюся стальную плиту, Римо, которого учили не делать двух вещей одновременно, поскользнулся и упал. Четвертая стена продолжала двигаться и уперлась в ботинки Римо, заставила его вскочить на ноги и отступить. Отступить мимо дверей, в которые минутой раньше еще можно было вломиться, если бы не самоуверенность Римо. Грузовик наступал, толкая перед собой баки для мусора. Когда стальная стена встретится с кирпичной, баки сомнутся в лепешку, а Римо будет размазан по кирпичу. Движущаяся стальная панель срезала неровность бетона, и мимо уха Римо просвистел отколотый кусок. Оставалось меньше трех метров. Подметки Римо были скользкими от пятен машинного масла на мостовой. Два метра. Стальная стена загородила свет, и в оставшемся пространстве стало сумеречно. Римо сбросил скользящие ботинки и ринулся на стальную плиту с нарисованными деталями автомобиля-тягача. Ускорение, прыжок, руки пошли вверх, пальцы уцепились за верхнюю кромку стальной панели. Римо, словно кошка, одним движением перелетел на капот грузовика и оказался нос к носу с двумя потрясенными его появлением людьми, сидящими в кабине. Обоим крайне не повезло. С глухим ударом грузовик врезался в стену, заставив содрогнуться строения по бокам. В момент удара Римо подпрыгнул и находился в воздухе на высоте не более трех сантиметров. Водители стукнулись лбами о стекло, хотя старались удержаться на месте. Римо аккуратно приземлился. Двое в кабине попытались выбраться наружу, но двери не открывались, блокированные стенами. Человек, сидевший рядом с водителем, опустил стекло и попытался выбраться через окно, но застрял. – Ты проиграл, – сказал Римо. Изо рта, носа и даже глаз застрявшего неожиданно хлынула кровь. В этом не было ничего удивительного: череп был расплющен между кирпичной стеной и рукой, твердой как сталь и быстрой как пуля. Водитель тоже не мог пролезть в окно кабины. Пухлое красное лицо исказила гримаса ужаса. Он перебрался к другому окну, но в нем висело застрявшее тело. – Ну ты и влип, приятель, – сказал Римо и подобрался поближе к водителю. Ожидая удар, тот закрыл лицо руками. Удара не последовало, и он отважился глянуть между пальцами. Римо по-прежнему внимательно наблюдал за ним, словно обдумывая шахматный ход. Без ненависти, без злобы, просто с интересом. – Ты собираешься выбираться или мне за тобой лезть? – поинтересовался Римо. Водитель сунул руку под панель приборов и вытащил пистолет сорок пятого калибра. Но стрелять было не в кого. Куда делся этот чертов псих? Тут водитель ощутил на шее прикосновение руки и больше уже не чувствовал ничего. Римо выбрался на плоскую металлическую крышу трейлера. Тремя этажами выше из окна высунулась любопытная голова. – Водители-стажеры! Не туда свернули! – крикнул Римо и спрыгнул вниз, отвесно вниз, чтобы сила инерции не потянула его вперед. Коснувшись земли, он как ни в чем ни бывало пошел прочь, оглядываясь, как и остальные прохожие, на застрявший в переулке грузовик. – Что творится в Чикаго с уличным движением! – вслух возмутился Римо и вдруг заметил невдалеке знакомую походку своего «друга» Борова, которому теперь уже точно понадобится полуторный гроб. Пигарелло подождал, пока грузовик не уперся в стену тупика, и, не оглядываясь, в отличие от всех прохожих, пошел прочь. Римо быстро нагнал Пигарелло и пошел позади шаг в шаг. Пигарелло украдкой, насколько позволяла похожая на репу фигура, юркнул в четырехдверный седан. Когда он открывал переднюю дверь, Римо синхронно открыл заднюю, чтобы совпал звук, и, так же как и Боров, оказался в машине. И Пигарелло, и водитель сидели, уставившись прямо перед собой. На шее водителя выступили капельки пота. Римо прилег, чтобы его не былозаметно в зеркале заднего вида. – Все, Зигги. Парню капут. – Хорошо, – ответил водитель, тронул машину с места и влился в поток автомобилей. Навстречу промчались с включенными сиренами две полицейские машины. – Знаешь, – сказал водитель, – я никогда раньше такими вещами не занимался, и никто из наших в такие дела не лез. Мне это не по душе. Не нравится, и все тут. Я не думал, что дело зайдет так далеко. А теперь пойдет: один, потом – другой, третий… Не профсоюзное это дело. – У тебя жратвы хватает? – спросил Боров. – Хватает. Ну и что? И раньше хватало. – Никто не заставлял тебя и не совал пистолет под нос. Ты ведь давно занимаешься темными делишками. Мы ими занимаемся, крупные компании занимаются, ростовщики, букмекеры. Все. – Раньше я ничего подобного не делал. И большая часть моих коллег – тоже. – Ну и что? – Ничего. Мне это не по душе. – Ай-ай-ай! – сказал Боров. – Подумаешь, чистюля нашелся! Автомобиль с двумя подручными Джетро и с человеком, с которым им было поручено расправиться, въехал в подземный гараж гостиницы. Джетро уже ожидал их и одарил фирменной улыбкой. – Ну, как дела? – Нормально. Все получилось, как и было задумано, – ответил Боров. – Отлично. Я не переношу жестокости. Она нарушает естественный ход жизни, – сказал Джетро. Боров озадаченно глянул на руку, которую Джетро протягивал в окно автомобиля, и собрался было ее пожать, но рука потянулась куда-то на заднее сиденье. Рокко-Боров Пигарелло обернулся и… потерял сознание. – О, Боже милосердный! – вырвалось у побледневшего Зигмунда Негронски, который только теперь заметил, что на заднем сиденье кто-то есть, и неожиданно понял, что это тот самый человек, по поводу смерти которого он так переживал. – Господи! Римо пожал руку Джетро. – Хм, – буркнул Римо. – Ты. Я так и думал. – Здорово, приятель! – изобразил радость Джетро. Он был в светлой мадрасской рубаке, на шее болтались бусы. – Я пошел, – сказал Римо. – Спешу! – Эй, малыш, не торопись, я хочу ввести тебя в нашу семью. – Мне надо бежать, – отозвался Римо. – Я предлагаю тебе работу. – У меня важное дело, – сказал Римо. – Нет ничего важнее, чем дела нашего профсоюза, – сказал Джетро. Римо выскользнул из машины и направился к выходу. Джетро пошел следом. – Стой! Подожди, – позвал Джетро. – Куда ты так спешишь? – Покупать утку в семьдесят две унции, – ответил Римо. На улице он остановил женщину и поинтересовался, не знает ли она, где поблизости есть магазин, торгующий птицей. Супермаркет, что ли? Нет, магазин, торгующий птицей. В двух кварталах отсюда, женщина ткнула пальцем на восток. Римо пошел по указанному направлению, а новый президент Международного братства водителей последовал за Римо. – Два квартала на восток, – повторял Римо. – Два квартала на восток. – Перед нашим союзом блестящее будущее. Перед тобой откроются грандиозные перспективы. Будем разъезжать по всему миру. Что ты на это скажешь? – Вот он, – Римо показал пальцем на витрину, где висели гирлянды желтоватых птичьих тушек. – Скажу по правде, о тебе ходит много разных слухов, и я тебя слегка подозревал. Решай: войти в мою команду или распроститься с профсоюзом. Я играю в открытую, будь и ты со мной откровенен. – Мне нужна утка на килограмм, – сказал Римо продавцу. – Потроха будете брать? – Да, пожалуй. – Послушай, – прошептал Джетро. – Я готов пойти дальше. Открою тебе секрет: если бы ты не согласился прийти ко мне вместе с Пигарелло и Негронски, то сейчас был бы трупом. Видишь, я ничего не скрываю. Римо потянул себя за мочку уха. – Что-то эта утка с виду маловата для килограмма. – В ней точно килограмм веса, – сказал продавец, вытирая руки о заляпанный птичьими внутренностями белый передник. – Если так – ладно, – сказал Римо продавцу. – Ну, хватит. Ты выводишь меня из терпения. Последний раз предлагаю: или иди ко мне в помощники, или… Римо внимательно посмотрел на Джетро, в раздумье прикусив губу. – Как по-твоему, в этой утке есть килограмм? – спросил Римо. – Господи-Иисусе, – простонал Джетро. – Да что с тобой?! Таких, как ты, я еще не встречал! – Так есть в ней килограмм или нет? Джетро пожал плечами. – Ладно. Дай взглянуть. Он привстал на цыпочки и заглянул за прилавок, где продавец в это время заворачивал тушку в толстую белую бумагу. – Да, точно килограмм. Теперь решай: работа у меня или смерть. – Да ты же ничего толком не видел, глянул только краем глаза! – сказал Римо. – Можно ли вообще тебе доверять? Ты знаешь толк в дичи? В утках ты разбираешься? В чем ты вообще разбираешься? – Ладно, – ответил Джетро. – Это, в конце концов, твоя жизнь, а не моя. – Он еще раз недоуменно пожал плечами и пошел к выходу. – Эй, милашка, а грузовик-то не сработал! Джетро остановился как вкопанный, словно налетев на невидимую стену, и, разинув рот, уставился на Римо. – Смешной грузовик в несмешном переулке. Не сработало! А с Пигарелло я приехал, чтобы выяснить, кто его послал, хотя и догадывался заранее. Римо взял у продавца сверток и оценивающе покачал на ладони. – И все-таки маловато весит! – сказал он и, пройдя мимо остолбеневшего Джетро, оказался на улице. Джетро догнал его, когда Римо с риском для жизни пересекал наводненную автомобилями проезжую часть. Лицо Джетро – обычно спокойное – являло сейчас красную маску ярости. – Ну хорошо, сукин сын! Твоя цена! – Я подумаю, ладно? – Вот что. Если хочешь вновь встретиться со своим диетологом-китаезой, думай быстрее. Да. Я послал к нему своих ребят, Так что, если он тебе нужен вместе с его диетами, без которых тебе, судя по всему, не обойтись, иначе ты бы не таскал его за собой, быстренько называй свою цену. – И сколько народу ты к нему послал? – Троих. Один его попридержит, второй на всякий случай будет смотреть по сторонам, а третий поведет машину. – Хм-м-м, – задумался Римо, потом остановил прохожего и спросил, где поблизости есть галантерейный магазин. – В четырех кварталах отсюда, – последовал ответ. Римо и Джетро отправились в указанном направлении. – Что желаете, сэр? – поинтересовался продавец магазина, торгующего галантереей, чемоданами и сумками. – Минуточку, – ответил Римо и, обернувшись к Джетро, спросил: – Не помнишь, какого роста парни, которых ты послал к Чиуну? – А зачем тебе? Ну, да ладно. Один – сто семьдесят пять сантиметров, другой – сто восемьдесят три, и третий – сто девяносто пять. Римо выбрал три чемодана, один из них – очень большой. Чиун всегда мечтал быть писателем. Пока в перерыве телесериала шла реклама, он снова задумался над такой возможностью. Он поведал бы миру о человеке, желавшем остаться наедине с прекрасным. О человеке, который с течением времени пришел к пониманию подлинной красоты. О человеке, который отдавал себя целиком, не требуя взамен ничего. О человеке, который в этой дикой и неспокойной стране сумел отыскать подлинное проявление истинного искусства, и питал им свою чуткую душу. Этот старый несчастный мудрец, любимый всеми, не требовал для себя ничего, кроме нескольких мгновений покоя, дабы усладить те немногие годы, что ему остались, лицезрением чудесных историй: «В предрассветный час», «Пока Земля вертится» и « Доктор Лоуренс Уолтерc, психиатр». И на этого тихого и безобиднейшего человека напали три грубых и жестоких варвара. Им безразлична была прелесть подлинной драмы. Им наплевать было на краткие минуты счастья старого, доброго, мудрого человека. Они не думали ни о чем, кроме своих жестоких, презренных планов. Они похитили свет из волшебного ящика, дарящего подлинное искусство. Они надменно и с презрением одним нажатием кнопки остановили красоту. С жестоким бессердечием они лишили любимого всеми мудреца его последнего удовольствия. Что оставалось этому несчастному, кроме как постараться, чтобы его оставили в покое и дали посмотреть телевизор? Но на этом история не кончалась. Поймет ли это неблагодарный и ленивый ученик? Поймет ли тот, которому Мастер Синанджу дал знание, недоступное другим людям, что Мастера лишили последнего удовольствия в недолгой оставшейся жизни? Нет. Не поймет. Он примется рассуждать о том, кто и что должен носить. Или, кто и что должен убирать. Вот чем займет себя неблагодарность. Это его естество. Это его характер. Ах, если бы только Чиун мог поведать миру свою сагу в говорящих картинах! Тогда и другие смогли бы оценить всю горесть положения доброго, любимого всеми старика. Дверь гостиничного номера отворилась. Нет, Мастер Синанджу не опустится до мелких пререканий. Дверь захлопнулась. – Чиун! Я уже говорил тебе и еще сто раз повторю: ты убиваешь, ты и убирай трупы! – сказал Римо. Мастер Синанджу не желал пререкаться по пустякам. – Можно подумать, что по решению Верховного суда только одно преступление в Америке карается смертью. Всякий, кто выключит твой несчастный телевизор должен быть убит на месте. Мастер Синанджу не поддается на провокацию. – Что ты молчишь? Ты прикончил их за то, что они выключили «мыльную оперу»? Мастер Синанджу не желал заниматься обвинительством. – Ты поможешь мне уложить их в чемоданы? Мастер Синанджу не желал заниматься женским делом – уборкой, особенно после того, как его оскорбили. – Чиун, иногда я тебя ненавижу. Мастер Синанджу знал это всегда, иначе как объяснить, что неблагодарного ученика ничуть не волнуют маленькие радости учителя. Ах, как хорошо было бы стать писателем!Глава десятая
Чикаго. Полдень. В одно и то же время двое докладывали начальству. Римо позвонил Смиту по обычному, «открытому» телефону и сказал, что нашел альтернативу крайним мерам. – Можно добраться до сердцевины яблока и перетасовать семечки, не превращая яблоко в джем, – сказал Римо. – Действуйте, – ответил Смит. Пигарелло и Негронски объяснялись с Джетро. – Я и не видел, как он сел в автомобиль, – оправдывался Негронски. – В грузовике было двое наших. Опытные парни. Они сделали все как надо, мы потом проверили. Бутылки, мусорные баки, все, что было в тупике, расплющено в лепешку, Все, кроме этого Римо Джоунса, – сказал Пигарелло. – Ты хочешь этим что-то сказать? – Что не хочу больше иметь с ним дела. – И я, – сказал Негронски. Джетро перебирал свои бусы, словно четки. Он потерял троих, послав их к старику-диетологу, но не собирался сообщать об этом подчиненным. Происходило что-то непонятное. В действие, похоже, вступили силы, с которыми ему не совладать. Он поблагодарил Пигарелло и Негронски, пообещав связаться с ними позднее, затем сел в машину и помчался в новое здание на окраине города. Назвал пароль у входа. Набрал в кабине лифта комбинацию цифр и очутился на одном из подземных этажей. Надпись под гигантской картой на стене была освещена прожекторами. Если раздвинуть дальнюю стену, что станет возможно после окончания последних электромонтажных работ, то окажешься в конференц-зале, чуть меньшем по размеру, чем зал заседаний. Джетро не понимал для чего нужен потайной зал, тем более – за такие деньги. Однако обсуждать планировку было уже поздно. Новый линолеум пощелкивал под ногами Джетро. Он прошел мимо специальной комнаты, даже не оглянувшись. Рядом с раздвижной стеной была дверь. Джетро трижды постучал. Тишина. Он снова постучал. Ответа не было. Джетро отворил дверь, вошел и оказался в небольшом оазисе. Мелодично тикали часы на стене, запах благовоний холодил воздух. В маленьком бассейне среди искусно подобранных камней тихо побулькивал фонтанчик. Джетро притворил за собой дверь и внимательно осмотрел зимний сад. Никого. Негреющее искусственное солнце заливало помещение голубоватым светом. Джетро моргнул. – Ты смотришь, но не видишь, – раздался голос. Джетро всмотрелся в заросли у фонтана. – Ты слушаешь, но не слышишь. Джетро попытался определить, откуда исходит голос. – Рядом с бассейном. Как он его сразу не увидел? Скрестив ноги, на большом камне сидел человек с книгой на коленях, одетый в строгий серый костюм с белой рубашкой и галстуком в полоску. Джетро должен был заметить его сразу же. Восточное лицо, плоское, с округлыми чертами. – Я пришел, чтобы сообщить: мы ничего не можем поделать с этим Римо Джоунсом. Придется оставить его в покое. – Он согласился на твое предложение? – Нет. – Тогда зачем ты явился сюда? – Чтобы рассказать вам. – Тебе было приказано или взять его на службу, или убрать. Нанять его тебе не удалось, следовательно, оставался только один вариант. – Ничего не вышло. – Попытайся снова. Редкая победа достигается без поражения. Если бы все пасовали перед превратностями судьбы, мы до сих пор жили бы в пещерах, так как первые дома, случалось, обваливались. – Я боюсь этого человека. – Хорошо. Значит, у тебя все-таки есть разум. – Я не хочу опять посылать к нему своих людей. – Тебе это неприятно? – Да. – Рождение человека тоже доставляет мало удовольствия. То же относится к некоторым стадиям и формам плотской любви. На пути к цели всегда лежат испытания души. Вперед, закончи начатое. Заслужи власть, которую ты скоро получишь. – Хорошо, Нуич, – сказал Джетро. Слова Нуича, хотя и звучали логично, не убедили его до конца. – Слушаюсь. Как всегда, постараюсь выполнить твой приказ. Зигмунд Негронски рассеянно вертел в руках бокал шербета со льдом, а Джетро в это время рассказывал собравшимся супругам нового руководства профсоюза о том, что за спиной человека, ведущего грузовик, всегда стоит его жена. – Жена профсоюзного функционера – его главное богатство и капитал. Именно для нее мы и хотим сделать наше Братство самым преуспевающим объединением в истории профсоюзного движения. Раздались дружные аплодисменты. Джин Джетро, задрапированный в бежевые одежды в крапинку, рассылал женщинам воздушные поцелуи. Они слали ему воздушные поцелуи в ответ. Не переставая улыбаться, Джетро сел рядом с Негронски за стол президиума. – Неплохо, а, Зигги? – спросил Джетро, продолжая посылать поцелуи. Его подружка молча улыбалась, сидя рядом. Сегодня на ней было нечто вроде довольно скромной блузки, достаточно, впрочем, прозрачной, чтобы заметить отсутствие бюстгальтера. – Меня беспокоит этот Римо. Зачем он нам? У наших парней, которых вытащили из кабины грузовика, были расплющены головы. – Я знаю, знаю. Ты прав. – Тогда забудем о нем. – Нельзя. – Что, снова попытаемся его убрать? – Придется. – Но почему? Ему от нас ничего не нужно! Не будем его трогать, и он нас не тронет. – Ты прав на все сто. Я тоже так считаю. – Значит, плюнем на него? – Нет, нельзя. Мы должны сделать то, что сделать необходимо. И не думай, пожалуйста, что я вовсе не боюсь. Джетро снова встал и начал посылать воздушные поцелуи. К столу президиума из-за сцены пробрался клерк и передал Джетро записку. – Телефонограмма, сэр. Джетро быстро развернул листок, прочел, и искусственная улыбка на его устах потеплела и оживилась. – Зигги, нам не придется его убирать! Он согласен работать с нами. Доктора Смита вырвало. Тем, что он съел за обедом, и, насколько он понял, остатками завтрака. Пошатываясь, он вернулся к телевизору и нажал кнопку перемотки видеомагнитофона, чтобы еще раз просмотреть выпуск новостей. Потом он проглядел новости по другим основным каналам и вновь бросился в туалетную комнату, примыкавшую к его кабинету. Прополоскав рот едким дезинфектантом, он еще раз перемотал назад кассету с вечерними новостями, чтобы окончательно убедиться, что не галлюцинирует. К сожалению, он оказался в здравом уме. На мерцающем экране перед микрофоном в зале съезда профсоюза водителей стоял человек, которого, дабы он перестал официально существовать, казнили когда-то на электрическом стуле. Человек, имеющий приказ ликвидировать на месте всякого, кто узнает его, несмотря на неоднократные пластические операции. Человек, являющийся единственным исполнителем-убийцей организации, для которой, как и для правительства США, обнародование факта о ее существования означало бы конец. У микрофона стоял, как сказал комментатор, ближайший соратник нового президента профсоюза. Новый тип профсоюзного функционера. Римо Джоунс. И не просто стоял, а выступал с прочувственной речью. Римо Джоунс считал, что старому профсоюзному движению пришел конец. – Кончилось время наемных бандитов и шантажа. Отошли в прошлое дни, когда водителя считали тупым здоровяком, слугой индустрии. Кончилось время, когда нация воспринимала верных ей работяг как нечто само собой разумеющееся. Теперешний водитель – это профессионал. Члены профсоюза уже не те, что были раньше, и не желают больше довольствоваться объедками со стола экономики. А ведь еще их отцы были полностью под пятой нанимаемых корпорациями громил! И я говорю вам, коллеги-водители, коллеги-функционеры, братья американцы, что к нам пришло новое мышление. Мы обрели его вместе с Джином Джетро, рожденным для борьбы, вскормленным истиной, выращенным на вере в то, что мы, водители, – всего лишь часто гигантского транспортного комплекса всей страны, который должен быть единым, или его составляющие сгинут поодиночке. Не спрашивайте, что ваш профсоюз может сделать для вас, задайтесь лучше вопросом, что вы можете сделать на благо профсоюза. Все присутствующие, как один, встали и устроили овацию. Джин Джетро обнял Римо. Римо обнял Джина Джетро. Они позировали перед камерами слева. Они повернулись к камерам справа. Они подняли над головой сомкнутые руки, обратившись к телекамерам в центре. В зале мигали огоньки фотовспышек. Вспышки сопровождались щелканьем бесчисленных фотоаппаратов, готовых разнести изображение Римо по всему свету. Смит застонал. А ведь можно было обойтись без крайних мер. Римо должен был внедриться в руководство и саботировать создание нового суперпрофсоюза. Он должен был взорвать его изнутри, а не заниматься гибельной саморекламой. Такой вариант был более предпочтительным, нежели физическое устранение четырех лидеров ведущих профсоюзов транспортников. Смит пошел на это, Смит поддержал Римо. Но он никогда не санкционировал бы такой приступ эксгибиционизма. Смит остановил на экране один из кадров. Перед ним была физиономия секретного человека-супероружия. Таким счастливым Смит его никогда не видел. Он опьянен общением с публикой. И это человек, которого не существует! Смит обязан был предусмотреть нечто подобное. Человека не существует, он ежегодно меняет даже лицо. И вполне естественно, что контакт с публикой сделал его счастливым. Он ведь и раньше жаловался на бесконечные изменения лица, требовал, чтобы ему вернули первоначальное обличье. Это был сигнал. Это было самовыражение враждебного подсознания. Да, сигнал. А теперь… Доктор Смит снова посмотрел на сияющее на экране лицо, и на мгновение в нем шевельнулось сочувствие к Римо, желание, чтобы этот человек, славно послуживший организации КЮРЕ, смог когда-нибудь осуществить свои простые человеческие мечты. Чувство было мимолетным. Римо всех их погубит. Гласность для них означает только смерть, на этом основывался сам принцип существования КЮРЕ. Не должно остаться живых свидетелей. Кроме президента США. Еще раз взглянув на улыбающееся лицо Римо, доктор Смит вместе с креслом отвернулся от телевизора. Потом вспомнил, что его надо бы выключить, и тут же сделал в блокноте пометку на память: не забыть заказать устройство для автоматического отключения телевизора. В кабинет может кто-то войти, а на экране – лицо Римо, которому, чтобы не засветиться, не разрешали и близко подходить к Фолкрофту. Воспоминание об этих, как теперь выяснялось, напрасных предосторожностях еще больше испортило настроение Смиту. Зазвонил телефон повышенной секретности. – Да, сэр, – сказал Смит. – То, чего мы опасаемся, может все же произойти? – послышался в трубке голос, знакомый миллионам американцев, голос, часто обращающийся к ним, голос, говорящий о том, что у нации есть лидер. – Нет. – Я не ожидал, что дело зайдет так далеко, все должно было быть кончено еще вчера. – Сэр, вы хотите сообщить мне еще что-либо? – Нет, это все. – Если вам от этого станет легче, могу сообщить что угроза будет устранена до планируемого на завтра заявления. – Значит, они все-таки намерены создать этот союз? – Всего доброго, сэр. Смит повесил трубку и взглянул на часы. Еще две минуты. Он включил компьютер. На экране появились данные котировки акций крупнейших компаний. За годы работы шефом КЮРЕ Смит пришел к выводу, что большой бизнес крадет у государства почти в семнадцать раз больше, чем организованная преступность. Но с бизнесменами иметь дело просто. Утечка информации через прессу может уничтожить любую самую богатую и влиятельную компанию. Заниматься такими делами было даже интересно. Однажды к КЮРЕ попал нереализованный план возвращения на заводы большой партии выпущенных автомобилей, в которых обнаружились дефекты. Производитель, естественно, старался избежать громадных расходов. Материал на эту тему был адресован одному из популярнейших и авторитетных журналистов, но оказался почему-то на столе директора автоконцерна, выпустившего дефектные машины. Едва распечатав конверт, тот приказал срочно объявить о возвращении на заводы всех дефектных автомобилей. Для КЮРЕ ненадежный автомобиль являлся синонимом массового убийства. Зазвонил телефон. – Привет, старина! – раздался довольный голос Римо. – Видели вечерние новости? – Да, – сухо ответил Смит. – Я должен был это сказать. Я был хорош, да? Могу крутить ими, как захочу. Вам понравилась моя речь? – Ничего необычного, – ответил Смит. – Черта с два! Овация на семь минут! Главе Американского легиона аплодировали всего три минуты, и даже сам Джетро вчера на торжественной церемонии получил чуть больше восьми минут оваций. Вы видели, как он обнимал меня прямо на трибуне? Ему пришлось это сделать, а то я ушел бы и увел весь зал за собой. – Если мне будет позволено на минуту прервать вашу блестящую политическую карьеру, нельзя ли поинтересоваться, как обстоят дела с вопросом выживания страны? – А, это… Не волнуйтесь. Всему свое время. Им не поставить проблемы, которую мы не смогли бы разрешить. Им не выстроить баррикад, которые мы не смогли бы взять штурмом, не создать оружия, с которым мы бы не совладали. Мы, новое поколение, рожденное в… – Срок – к завтрашнему дню, – сказал доктор Смит и бросил трубку. Римо из убийц скакнул прямо в политики, не задержавшись на роли просто человека. Услышав отбой, Римо повесил трубку и посмотрел на Чиуна. Чиун чрезвычайно высоко оценил «песню» Римо по телевидению и признался, что еще в молодости, когда он жил в родной деревне, мечтал стать великим политическим лидером. Чиун взобрался на кровать, выпрямился во весь рост и, размахивая руками, произнес речь, смысл которой сводился к следующему: «Изгоним захватчиков из священной Кореи!». – Неплохо, – оценил выступление Римо. – И часто ты выступал? – Ни разу. Понимаешь, мы, ассасины Дома Синанджу, работаем как раз на захватчиков и угнетателей. Однажды мой отец услышал, как я произносил эту речь в пустынном поле, и объяснил, что именно угнетатели дают нам пищу и крышу над головой. Без притеснений и насилия не выживет Синанджу, а мир состоит из множества маленьких Синанджу. – Величайший убийца-ассасин изо всех живущих и когда-либо живших – Мастер Синанджу, – сказал Римо. Чиун с поклоном принял комплимент, естественный в устах того, кому Чиун передал часть своей мудрости. – У меня сегодня вечером дела. Принести тебе что-нибудь? – Возвращайся с победой в зубах! – сказал Чиун, рассмешив Римо. Иногда они вместе смотрели телевизор, и самыми забавными были фильмы с жестокостью и насилием. В одном из фильмов о войне встречалась эта фраза: «Возвращайся с победой в зубах!». Чиун не мог ее забыть, настолько она была по-любительски глупой. – Я принесу немного дикого риса и трески, – сказал Римо. – Треска жирная, – ответил Чиун. – Сегодня вечером тебе бы неплохо поработать локтями. – Разве что-нибудь не так? – Все в порядке, просто иногда нужно включать в работу локти. Купи лучше пикши. Камбалу мы уже ели в понедельник. – Хорошо, папочка. Римо оставил Чиуна, продолжавшего стоять на кровати и ораторствовать о том, как бедняки сбросят оковы угнетения и все заживут свободно, в мире и согласии. Найти этот дом было просто. Он был окружен проволочным ограждением высотой почти четыре метра, находившимся под напряжением. Здание было залито желтоватым светом прожекторов, пробивавших душную тьму ночи. Пахло свежевскопанной землей и только что посаженными деревьями. Римо оставил под кустиком двойной пакетик с рыбой, вытянув вверх руку, прыгнул на верхушку одного из столбов, поддерживающих проволоку, и встал на «шпагат», рукой опираясь на верхушку столба, стараясь, чтобы ноги не попали на проволоку. Во всех электрических оградах, опорные столбы непременно служили изоляторами, так что такое заграждение представляло собой препятствие только для тех, кто никогда не учился, как его преодолевать. Римо пришло в голову, что такие загородки – это фильтр, задерживающий самых безвредных визитеров. Он окинул землю сверху опытным взглядом. Вроде бы там не было никаких ловушек, но на всякий случай, оттолкнувшись одной рукой, он спрыгнул на землю подальше от ограды, приземлившись, словно кошка – в движении – мягко и плавно. За невысокой стеной виднелся дом, вздымающийся вверх в лунном свете, напоминавший четыре гигантских, расположенных вертикально алюминиевых гроба с медной паутиной между ними. Основание здания было залито лучами прожекторов. Плавно и бесшумно Римо пересек полоску вскопанной земли, не задумываясь над своими движениями, отточенными годами тренировок, полагаясь на автоматизм мышц. Он шел по подъездной дорожке, а ноги сами избегали камешков – источника шума. Оказавшись у стены, он остановился в темноте, вне досягаемости прожекторов. Над ним было десять этажей. Ни выступов, ни зацепок. Окна – вровень со стеной, словно соструганные гигантским рубанком заподлицо. Что ж, недурно. Римо боком продвинулся до угла здания, наступив на оставленный кем-то шланг. В воздухе стоял запах свежей краски и кислоты для полировки металлических стен. Если невозможно проникнуть в здание снизу, попробуем сверху. Никто не станет охранять верхний этаж стоящего отдельно здания. Римо прильнул к углу дома, прижавшись ладонями к холодному металлу. Колени обхватили угол, их усилие было направлено перпендикулярно стене, а не вниз. Руки пошли вверх, ноги пока оставались на месте. Одновременно пришло в движение тело: одно сокращение соответствующих мышц за другим. Захват – вверх – захват – вверх. Он поднимался мощно и равномерно, с методичностью вгрызающейся в дерево пилы. Быстрее, до точки, где лишняя энергия лишь уменьшала скорость продвижения, а потом – медленнее, до максимального подъема, поддерживая единый ритм, не прерывая момент движения. Вжаться в стену. Отпустить. Вжаться. Отпустить. Руки идут вверх, ноги держат, руки – вверх, ноги – держат. У щеки – запах стены, прохладный металл скользит по животу, все ближе верхние этажи. Вот под руками желоб водостока, подтянуться, рывок – ноги взметнулись вверх, через парапет. Он стоял на крыше. «Ай да я»! – подумал Римо. Жаль, Чиун не видел. Он бы, конечно, не стал хвалить Римо, но даже критика со стороны Чиуна – уже комплимент. Римо отряхнул руки. Ладони оказались слегка обожжены. Вот черт! Не хватало только спускаться вниз с обожженными ладонями, ведь спуск всегда труднее подъема. Держась руками за край крыши, Римо повис над десятиэтажной пропастью и ощупал ногой окно верхнего этажа. Все гладко, никаких выступов. Ничего не выйдет. Перехватывая руки, Римо двинулся по периметру здания, словно паук, ногами пытаясь нащупать выступ или углубление, или хоть что-нибудь. Безрезультатно. Так он проверил все четыре стороны. Доступа внутрь не было. Придется вламываться сквозь оконное стекло. Римо легонько постучал носком ноги по центру стекла одного из окон. Звук подозрительно глухой. Это опасно: может быть, это стекло, а может быть, и нет. Римо не радовала перспектива удариться с размаху о стекло и, отскочив, как мячик, полететь вниз. Слишком рискованно. Чиун говорил, что бывают старые убийцы-ассасины и бывают дерзкие ассасины, но не бывает старых и в то же время дерзких. Дерзкие до старости не доживают. Рисковать жизнью понапрасну – черта, присущая любителю, но не профессионалу. Подтянувшись на руках, Римо снова оказался на крыше. Ощупал металл под ногами, исследовал конек – ничего. Придется спускаться вниз той же дорогой, но с обожженными ладонями – основным инструментом спуска и подъема по стенам. Или, подумал Римо, можно подождать до утра, пока кто-нибудь не скажет: – Что этот идиот там делает, и как он туда попал? Римо подул на ладони и полез вниз. Поехали, подумал он, и тут же перестарался, слишком сильно прижав ладони к стенам. Тело заскользило вниз. Лишь в последнюю долю секунды ему удалось восстановить контакт с поверхностью из стекла и металла. Падение можно замедлить только постепенным увеличением трения ладоней, а если попытаться прекратить его немедленно, как поступил бы нормальный человек, – свободный полет. На уровне третьего этажа он все же потерял сцепление со стенами и сорвался. Римо приземлился на ноги на свежевскопанную клумбу, но от удара ощутил резкую боль в груди. Ноги по щиколотки ушли в землю. Прихрамывая, Римо выбрался из ямы. «Что ж, рискнем и попробуем дверь. Там меня могут увидеть, – думал Римо, – но делать нечего». Дверь, естественно, была заперта. Римо попробовал ее на прочность, и оказалось, что это не металл, а какая-то поверхность из сверхтвердых переплетенных между собой волокон, прогибающаяся под ударом, а потом отталкивающая руку. Даже руку Римо. Он проделал такой же эксперимент с окнами первого этажа – то же самое. Слава Богу, что он не попробовал вломиться в окно на десятом этаже… Итак, в дом не попасть. У ограды его поджидал охранник, держащий в руках спрятанный Римо пакет с рыбой. – Ну, как погулял? – спросил охранник. – Что вы делаете с моей рыбой? – А что ты делаешь на закрытой территории? – Рыбу свою ищу! – ответил Римо и вырвал пакет из рук охранника, который мог поклясться, что держал его крепко-накрепко. – Так, парень, пойдем-ка со мной. – Не приставайте, – сказал Римо. – Я расстроен. Сегодня мне предстоит признать свое поражение. Признаться тому, кому бы мне меньше всего хотелось. – У тебя, сынок, на данный момент другие проблемы: незаконный проход на охраняемую территорию и нападение на охрану. – Что? – переспросил Римо, пытаясь придумать, что сказать Чиуну. – Нападение на меня, – повторил охранник. – Если вы настаиваете… – сказал Римо, размозжил охраннику лицо и поспешил домой. Услышав о неудаче, Чиун сперва заулыбался и принялся объяснять этот факт вредными привычками Римо, его неразборчивостью в пище, неуважением к учителю и неспособностью распознать подлинное искусство. Римо продолжил рассказ, детально описывая свои действия, и, согласно кивая в знак одобрения принятых мер, Чиун в то же время все больше и больше мрачнел. Римо закончил и посмотрел на Чиуна – на лицо старика легла тень озабоченности. – Что я сделал не так? – спросил Римо. Чиун помолчал и медленно произнес: – Сын мой. С тяжелым сердцем, великой скорбью и стыдом должен я сообщить тебе, что все было сделано правильно. Того, чему я тебя научил, недостаточно. Позор мне и моему Дому. – Но это всего лишь здание, а мы тренировались даже на атомных комплексах! – Эти атомные комплексы спроектированы так, чтобы воспрепятствовать проникновению людей, вооруженных ружьями, автомобилями, танками и другими порождениями западной техники. А это здание построено так, чтобы туда не смогли проникнуть именно мы с тобой. – Что за черт! Кто в Америке может быть знаком с методами Синанджу?! – Ну, некоторые знают ниндзя, – ответил Чиун, подразумевая древнее искусство передвигаться в темноте и захватывать замки. – Но ведь школа ниндзя – всего лишь частица Синанджу! Чиун помедлил. – Я должен сам убедиться. – Вот и хорошо. А я займусь этим делом с другого конца, через Джетро, – сказал Римо. – И вот еще что, папочка… – Что? – спросил Мастер Синанджу, черня лицо и облачаясь в темные одежды, дабы стать частью ночной тьмы. – Возвращайся с победой в зубах!Глава одиннадцатая
Все магазины, торгующие инструментами, были уже закрыты, а Римо было крайне необходимо кое-что купить. Пришлось грабить лавочку, расположенную за углом, неподалеку от отеля. Магазинчик подходил Римо по всем статьям: и идти было недалеко, и охранная сигнализация была подходящей. Если входную дверь открыть и закрыть достаточно быстро, сигнализация просто отключалась и не срабатывала. Римо выбрал ломик-монтировку длиной сантиметров девяносто, по цене четыре восемьдесят пять. Не зная, какой в Чикаго налог на покупку и есть ли он вообще, он на всякий случай оставил хозяину пять долларов. Стараясь не прикасаться к монтировке пальцами, он тщательно обернул ее коричневой упаковочной бумагой, выскользнул из магазинчика и направился к Бладнеру. Бладнер жил в том же отеле, что и Римо с Чиуном. Римо постучал в дверь. – Кто? – послышался голос Станциани. – Римо. – Чего тебе надо? – Мне нужен Бладнер. – Его нет. – Открой. – Я же сказал, его нет. – Либо ты мне откроешь, либо я открою сам, но эта дверь не останется закрытой. – Хочешь получить стол в морду? – Да, если для этого тебе придется открыть дверь. Дверь отворилась, и из нее вылетел небольшой полированный кофейный столик. Римо слегка рубанул свободной левой рукой в середину крышки. Крак! В дверях появился Станциани в серых брюках и спортивной рубашке. Он посмотрел сначала на правую половину столика, лежащую у стены, потом – на левую, валяющуюся около двери, потом – на Римо и вяло улыбнулся. На серых брюках появилось и начало расползаться темное пятно. – Привет! – сказал Станциани. – Привет! – ответил Римо. – Не хотите ли войти? – Хочу, – ответил Римо. – Давно хочу. Из глубины помещения загрохотал голос Бладнера: – Ты его впустил? Тебе же было велено не пускать сюда этого парня! Римо пошел на голос и оказался в спальне. Бладнер играл и карты. Дверь в соседнюю гостиную была открыта, Три матроны среднего возраста тоже были заняты карточной игрой. – Вы, наверное, Римо? – воскликнула одни из них. – А я – миссис Бладнер. Вы ужинали? Эйб не говорил, что вы такой симпатичный. Эйб, он просто милашка! Все остальные твои парни похожи на гангстеров. Эйб, слышишь? Бладнер мрачно глянул на Римо. – Что тебе, Дон? – Я говорю, какой он симпатичный. И на гомика совсем не похож. Но вам не помешало бы немного пополнеть, Римо. Так вы ужинали? – Спасибо, мэм, я сыт. Эйб, а почему ты не говорил мне, что у тебя такая привлекательная супруга? Из гостиной донеслось хихиканье. – Что тебе нужно, парень? – Поговорить. – Не желаю с тобой разговаривать. – В чем дело? – Как в чем?! Я ввел тебя в профсоюз, а теперь без моего ведома ты становишься правой рукой Джетро. Понял, в чем дело? – Эйб, ты же знаешь, что я патриот нашей региональной организации. – Патриот… Ты о ней понятия не имеешь! – Зато теперь она представлена наверху. – Сперва надо было меня спросить! Джетро обязан был поговорить со мной. Что подумают люди, когда кого-то из нашей организации без моего ведома выдвигают наверх? – Джетро – сукин сын, и я ему не доверяю. Но мне ты можешь верить. Я и там останусь твоим человеком, – сказал Римо-политик. – Верить тебе? Парень, да я тебя совсем не знаю. – Ты обиделся, что ли? – спросил Римо. – Обиделся? На таких, как ты и Джетро? Я на вас плевать хотел. Эй, Тони! Я обиделся? – Нет, босс, – ответил Станциани из другой комнаты, где он переодевал брюки. – Пол, слышишь меня? Я обиделся? – Нет, босс. – Конечно, он обиделся, – раздался из гостиной голос миссис Бладнер. Эйб Бладнер бросил карты, встал, прикрыл дверь и сказал: – Ты меня очень сильно обидел. – Извини, – сказал Римо. – А это что у тебя? – Ломик. Монтировка. Собираюсь повесить его на стене в кабинете, чтобы не забыть, кому я обязан своей карьерой. Тебе, Эйб. – Чушь! – сказал Бладнер и протянул руку. Римо быстро развернул бумагу и подал ломик Бладнеру. Тот сжал его и несколько раз уверенным движением ловко взмахнул над головой, словно разминаясь. На последнем взмахе ломик со свистом пронесся в сантиметре от головы Римо. – Что, испугался, парень? – Нет, – ответил Римо. – Я знаю, что ты меня не ударишь, Эйб, мы же с тобой заодно. – То-то же! И никогда об этом не забывай, понял? Бладнер вернул ломик, и Римо снова аккуратно завернул его в бумагу, чтобы не оставить на металле своих отпечатков пальцев. Они пожали друг другу руки, и Римо, отказавшись от предложения сыграть в карты, распрощался со всеми. У себя в номере он спрятал ломик под матрас, стараясь по возможности не смазать отпечатки пальцев Бладнера. Если не сработает запасной вариант, ломик еще пригодится для выполнения чрезвычайного плана. Джетро нанимал целый этаж в отеле «Делстоун» на другом конце города. Без специального распоряжения по телефону лифты на этом этаже не останавливались, а лестница была перекрыта. Когда Римо, правая рука Джетро, позвонил и попросил, чтобы его впустили, то, к своему удивлению, получил отказ, так как Джетро отсутствовал. – А где он? – поинтересовался Римо. – Здесь его нет. – Теперь я знаю, где его нет. А где он есть? – Ничего не могу сказать. Что ему передать? Куда вам перезвонить? – Ничего и никуда, я поднимаюсь к вам. – Это невозможно, сэр. Лифт на этом этаже не останавливается, а лестница закрыта. – До встречи через пару минут. На самом деле, чтобы попасть наверх, Римо потребовалось почти пять минут. Он не торопясь поднялся по лестнице до восемнадцатого этажа. Дверь на этаж была заперта, а сверху висел еще и массивный навесной замок. Римо пальцами вырвал шурупы из петель и снял дверь, протянув шурупы оказавшемуся за ней ошеломленному охраннику. – Я на минутку, – сказал Римо. – Что вы делаете? Это взлом и несанкционированный проход! – Вот-вот. Если бы это никто не делал, то не знали бы, как такое называть. Охранник попытался схватить Римо за плечо, но промахнулся. Попробовал было ухватить Римо за воротник, но тот странным образом оказался вне досягаемости. Тогда он решил ударить взломщика дубинкой по голове, но ощутил резкую боль в груди, рухнул на пол и потерял сознание. Римо осмотрел коридор. Апартаменты Джетро по идее должны находиться в конце коридора, подумал Римо. Джетро как руководитель наверняка занимает самое большое помещение. Самое большое помещение должно окнами выходить на обе стороны здания. Следовательно, апартаменты Джетро должны быть в конце коридора. Римо вышиб запертую крайнюю дверь. – О, прошу прощения! – вырвалось у него при виде голого мужчины среднего возраста с черными как смоль волосами на голове. На других местах волосы были с проседью. Мужчина лежал на спине. Сверху его оседлала рыжеволосая девица. – Приветик! Тебе чего? – спросила она Римо. – Ничего. Я ищу Джетро. – Где Джетро? – спросила рыженькая свою «лошадку». – Проваливай, или я вызову охрану! – заорала «лошадка». – В таком положении – вряд ли, – сказал Римо. – Пока, сладкий, – сказала девица. Римо закрыл дверь. Если Джетро нет в конце коридора, нужно искать в середине. В коридор выходило пять дверей. Римо открыл третью от конца. – О, извините, – обратился он к сплетению рук и ног, принадлежавших, судя по всему, четверым: трем женщинам и одному мужчине. Чтобы заглянуть мужчине в лицо, пришлось войти и отодвинуть в сторону обнаженную женскую грудь очень неплохой формы. Под ней обнаружилось не принадлежащее Джетро лицо с грубыми чертами и счастливой улыбкой, вызванной, похоже, хорошей дозой кокаина. Римо вернул грудь на место и удалился. Другая дверь – еще одна оргия. Три двери – три оргии. Одна оргия – такое бывает. Две одновременно – реже, но тоже случается. За тремя оргиями явно чувствуется чей-то план. Простой подсчет. Если бы Римо знал, кто эти мужчины, все стало бы ясно. Женщины были, очевидно, наемной рабочей силой. Три отдельно взятых случайных человека никогда не устроят три разнузданных игрища одновременно. Значит, женщины понадобились затем, чтобы мужчины некоторое время никуда не выходили. Римо бросил взгляд вдоль коридора. Охранник начинал шевелиться. Мужчины эти, должно быть, руководители трех других транспортных профсоюзов, и до завтрашнего провозглашения суперсоюза им обеспечили приятное времяпрепровождение. Если не удастся план Римо, им предстоит превратиться в груду мяса и костей под балкой, которая рухнет на головы президиума. Охранник, шатаясь, поднялся на ноги. – Чем это меня? Римо подскочил к нему, схватил за шиворот и прижал кое-какие нервные окончания на шее. Охранник беспомощно застонал. – Где апартаменты Джетро? – спросил Римо. – Вторая дверь. – Почему вторая? – Там самое большое помещение, – ответил охранник. – Вот как! – сказал Римо и опять «усыпил» охранника. Апартаменты Джетро и впрямь были просторнее. Устланная коврами гостиная, окна с гардинами, на стенах – картины. Такая обстановка могла бы подорвать чью угодно платежеспособность. – Это ты, милый? – послышался приглушенный дверью женский голос. – Да, – ответил Римо, поскольку в данный момент ощущал себя достаточно милым. – Мне попало в глаза мыло. Дай мне, пожалуйста, полотенце. Конечно. Римо даст полотенце, он ведь не садист. Открыв дверь, из-за которой доносился голос, он тут же окутался клубами пара. Зеркала запотели. По кафелю стекали капли. Горячий душ был включен на полную мощь. Из-за занавески высунулась изящная ручка. Римо вложил в пальцы полотенце. – Как прошел день,дорогой? – Нормально. – Значит, все будет хорошо? Ты ведь сделал все, что от тебя требовалось. Римо навострил уши. – Что? – А что, кстати, он от тебя хочет? – Кто? – Кто-кто! Нуич, конечно, не Мик Джаггер. Так, значит, в этом замешан еще кто-то. Значит, и дом, в который ему не удалось проникнуть, построили вовсе не профсоюзные лидеры. Как же Римо не пришло в голову, что западный человек не может создать преграду против силы, о которой он не имеет понятия? – Он не звонил? – спросил Римо, собираясь выяснить местонахождение нового действующего лица. Занавеска отодвинулась в сторону, и из-за нее показалась мокрая светловолосая головка. Очень красивая, с нежными щеками, голубыми глазами и великолепными губами, сложенными в улыбку. Хороша была и левая грудь – прекрасной формы, упругая на вид, с нежно-розовым соском. – Это не Джетро… – произнесла девушка. Улыбка исчезла. – Ага, значит, в глазах уже нет мыла. – Убирайтесь! Уходите немедленно! – Не хочу, – ответил Римо. – Уходите или я позову охранника! – Зови. – Охрана! Охрана! Дежурный, сюда! – закричала она. – Меня зовут Римо, а тебя? – Этого ты узнать не успеешь. Охрана! – Пока он не пришел, скажи, как тебя зовут? Охранник не появлялся. На молоденьком личике отразились злость и отчаяние. – Ну, уйди! Уйди, пожалуйста! Она попыталась сделать строгое лицо. Ей и это шло. – Послушай, уж не знаю, какое удовольствие смотреть, как женщина моется, но, пожалуйста, выйди отсюда. Лицо стало обиженным и умоляющим. Но оставалось красивым. – Ну ладно! Что тебе нужно? Так, теперь перед ним деловая женщина. – Кто такой Нуич? – Не скажу, не могу. Уходи же. Римо покачал головой. – Слушай, мистер, если Джетро сейчас придет, он тебя убьет. – Может быть, он мне скажет, кто такой Нуич? – Хочешь узнать, кто такой Нуич, отправляйся в дом на окраине. – Я был там. – Не ври, умник, я знаю, что ты там не был. Убирайся, пока не вернулся Джетро. – Как тебя зовут? – Крис. Уходи же. Дай мне, по крайней мере, одеться. – Ладно, одевайся. Я подожду снаружи. – Как благородно! – съязвила Крис. Римо чмокнул ее в мокрую щеку, уклонился от удара, вышел в гостиную и стал ждать. Ждал, ждал и ждал… – Ты выйдешь или нет? – Иду, иду! Дверь открылась, и из ванной появилась Крис. Светлые волосы струились, будто шелк. Вокруг тела обвивалось что-то воздушное, светлое и прозрачное. М-м-м! – В таком облачении тебя можно рассмотреть еще лучше, чем в ванной. – Что, нравится? – гордо подняла подбородок Крис. Римо склонил голову к плечу, на секунду задумался и ответил: – Да. Если будешь хорошо себя вести, я с тобой пересплю. – Только об этом и мечтаешь? – Не особенно. – А если я против? – Ты не против. – Как ты уверен в себе! – Уверен. – Выпьешь что-нибудь? – Нет, я на диете. – Поесть я тебе не предлагаю, потому что никто не может ни войти сюда, ни выйти без разрешения Джетро. – А мы с тобой можем. – Нет, ничего не выйдет, все перекрыто. До полудня завтрашнего дня, когда все должны отправиться в тот самый дом, где ты, как говоришь, был. Римо кивнул. – Крис, какая твоя любимая кухня? – Издеваешься? Итальянская. – Я знаю один классный итальянский ресторан в Цицеро. – Нам отсюда не выйти. – Лассанья… Сыр истекает красным соусом… – Я ее не люблю. Мне больше нравятся спагетти с устричным соусом, омар «фра диаволо» и телятина в вине. – Там устрицы плавают в масле с чесноком… – сказал Римо. – Давай, убьем охранника! – смеясь предложила Крис. – Надень что-нибудь не такое прозрачное. – Я пошутила. – Омары купаются в озере красного соуса, и телятина тает во рту… – Я надену плащ, – сказала Крис. Проходя мимо лежащего в коридоре охранника, Крис в ужасе прижала ручку к губам. – Я только шутила… – Я знаю. Он просто прилег отдохнуть. На цыпочках, смеясь и шикая друг на друга, словно дети, они спустились по лестнице. В гараже Римо позаимствовал у кого-то автомобиль, соединив напрямую провода зажигания. – Ты просто ужас, – засмеялась Крис. – Когда Джетро обо всем узнает, тебе не сдобровать. И мне тоже. – А корочки хлеба похрустывают, когда их отламываешь, чтобы обмакнуть в соус… – Я знаю короткую дорогу в Цицеро, это мой родной район. По дороге они болтали. Римо поглядывал на часы. Крис была влюблена в Джетро, она любила его, как никого никогда не любила. А мужчин она знала достаточно. Но в Джетро что-то такое было… Вот и в Римо что-то есть, но уж больно он умный. Понимает ли ее Римо? Римо понимал. Она влюбилась в Джетро еще до того, как он начал меняться – около трех месяцев назад – и любила его и сейчас, несмотря ни на что. Она не могла его разлюбить даже после того, как… – Что? – А, неважно. Не хочется говорить об этом. – Ладно. Машина мчалась вперед. Они помолчали, а потом Крис снова заговорила: – Понимаешь, раньше я так не одевалась. А два месяца назад Джетро стал настаивать, чтобы я надевала всякие такие штучки. Как раз в то время он и начал проделывать странные вещи, вроде дыхательных упражнений и другой чепухи. – А он вскрикивает, когда выдыхает воздух? – спросил Римо. – Да, а ты откуда знаешь? – Знаю. Прекрасно знаю. Слишком хорошо знаю. – Ну, так вот, – продолжала Крис, погрузившись в себя и не обращая внимания на слова Римо. – А мне такая одежда вовсе не нравится. Мне хотелось хранить себя для Джетро, а он заставляет выставляться напоказ, как будто я драгоценное украшение. Мне это не нравится. – Тогда одевайся так, как хочешь. – Нельзя. Он говорит, чтобы я одевалась так, как он хочет, а иначе грозится уйти. – Ну и Бог с ним. – О, нет, я не могу без него. Он так мне нужен, особенно теперь. Ты не представляешь, как он занимается любовью! Так не может никто. Это не просто восхитительно, это до того ни на что не похоже, что даже страшно. В ресторане Римо пил воду, а Крис дважды прошлась почти по всем блюдам меню. На обратном пути Римо остановил автомобиль на обочине, и прежде чем Крис успела воспротивиться, губы Римо прижались к ее губам, рука скользнула ей на живот, опустилась ниже, на бедро. Губы Римо уже ласкали ее грудь. Медленно, постепенно Римо пробудил в ней страсть и неукротимое желание, заставил ее, уже раздетую, просить, требовать, и наконец они соединились. Тело женщины пульсировало непереносимой жаждой удовлетворения. – О-о-о! – стонала она, упершись головой в дверцу. Обнаженное извивающееся тело оставляло влажные следы на виниловой обшивке сиденья. Ногти ее впивались ему в спину и шею, глаза открывались и закрывались, рот судорожно дышал, вскрикивал и кусался. Ноги стучали по рулю. Она била кулачками Римо по голове, бедра требовательно вздымались. Наконец она достигла апогея, и Римо двумя мастерскими движениями привел ее к финалу с криком и всхлипываниями. – О-о. О-о… Еще! Еще… Расслабившись до состояния желе, Крис целовала ухо Римо, а он пробежал языком ей по шее вниз до торчащего розового соска и снова принялся воспламенять в ней страсть, все более непереносимую, со скоростью и фрикцией, редкими для нетренированного должным образом любовника. Так силен был огонь страсти, что она вдруг напряглась, тело вытянулось в струнку, на секунду замерло без движения. Лицо исказилось в гримасе беззвучного крика, и она бессильно рухнула на сиденье в слезах счастья и нечеловеческого удовлетворения. Крис долго не могла вымолвить ни слова, и наконец заговорила хриплым голосом: – Римо, о, Римо! Никогда, ни с кем так не было, Римо. Это чудо! Римо приласкал ее и помог одеться. Прильнув к нему, она так и просидела всю обратную дорогу до Чикаго. Они въехали в город и проезжали мимо небольшого парка, когда Римо спросил: – Хочешь прогуляться? – Да, дорогой, но это же негритянский квартал… – Не волнуйся, все будет в порядке, – сказал Римо. – Ну, не знаю… – с сомнением произнесла Крис. – Ты мне доверяешь, конфетка моя? – Ты назвал меня конфеткой?! – обрадовалась Крис. – Ты веришь мне? – Да, Римо, да! Они шли по парку, заваленному пустыми бутылками, с обломанными деревьями и выдернутыми кустами. Карусели и качели детского городка были поломаны и покорежены. Пьяный чернокожий верзила отсыпался под садовой скамейкой. Крис улыбнулась и поцеловала Римо в плечо. – Это самый красивый парк в мире. Как здесь хорошо! Какой воздух! Римо не ощущал ничего, кроме вони от выброшенного из окон мусора. Они сели на скамейку, Римо прижал ее к себе. Крис почувствовала себя уютно, в тепле и безопасности. – Дорогая, – ласково сказал он, – расскажи мне о себе и Джетро, о профсоюзе, об этих людях в отеле и о Нуиче. И она начала рассказывать, как впервые встретила Джетро. Римо поинтересовался, когда у Джетро стали появляться большие деньги. Крис говорила, как менялся характер Джетро. Римо спросил, не Нуич ли снабжал Джетро деньгами. Она рассказала о новом здании на окраине города, которое отнимает у нее Джетро, а Римо спросил, нет ли у нее ключей от входа, а потом заметил, что ей должно быть неприятно жить на одном этаже с такими ужасными соседями. Нет, они вовсе не ужасные, это друзья Джетро, президенты трех профсоюзов, которые хотят объединиться с Джетро. Разве Римо об этом не знает? Знает, конечно. Знает даже, что объединение намечено на завтра. Но ведь эти люди неверны своим женам? Да, Крис об этом знает, она знакома и с женами. А Римо умеет хранить верность? Конечно. Разве мог бы Римо доставить ей такое наслаждение, если бы искренне ее не любил? Кстати, не знает ли Крис, как связаться с женами ее соседей по этажу? Знает, она же еще и личный секретарь Джетро, потому что умеет все очень точно запоминать, не записывая. В самом деле? Что-то не верится. Римо хотел бы убедиться, как это у нее получается. Слово за слово, и наконец перед Римо начала вырисовываться картина взаимосвязей и договоренностей между профсоюзами – конструкция, скрепленная деньгами. А Римо на самом деле ее так сильно любит? Да, конечно, за кого же она его принимает? Тут в ночи послышались звуки шагов, хруст битого стекла под ботинками. Римо обернулся. Их было восемь – от мальчишки с прической «афро» до самого старшего, тридцатилетнего на вид. Восемь темнокожих, которым в эту душную весеннюю ночь было нечего делать. – О, Господи! – воскликнула Крис. – Ничего не бойся, – успокоил ее Римо. Двое самых высоких из компании, в майках и брюках-клеш, в разноцветных ботинках на высоких каблуках, в мягких шляпах поверх причесок «афро», подошли вплотную, а остальные окружили белую парочку. Под светом уличного фонаря поблескивали черные мускулы. – Чтой-то мы сегодня не гуляем в своем белоснежном районе, а? – сказал человек, стоящий слева. – Да зоопарк уже закрыт, – ответил Римо, – и вместо этого мы решили заглянуть сюда. – Какой ты веселый, мужик. Вот спасибо тебе за беленькое мясцо! Черненькие ребятки очень-очень любят беленькое мясцо! Римо заговорил холодным угрожающим голосом. Он хотел, прежде чем что-нибудь случится, предупредить о последствиях, чтобы совесть была чиста. – Ну-ка, проваливайте. – Это ты проваливай, белый, а не то… – зарычал тот, что слева. В руках его блеснула опасная бритва. Тот, что стоял справа, вытащил охотничий нож. Еще один вынул цепь, а мальчуган лет восьми-девяти обнажил шило. Римо почувствовал, как Крис обмякла и потеряла сознание. – Слушайте, парни, даю вам последний шанс. Я вас отпускаю. – Можешь уносить отсюда свои белые ноги, а беленькую киску оставь черным братикам, которые лучше знают, что с ней сделать. Ей сильно понравится! На лице говорившего сверкнула влажная белозубая улыбка. Но сверкала она недолго, превратившись в кровавую массу под ударом левой руки Римо. Справа взметнулся нож. Взметнулся вместе с человеком, его державшим. Цепь захлестнула шею хозяина. Остальные засуетились в панике и бросились кто куда. Чернокожий мальчишка, размахивающий шилом, обнаружил, что остался один, если не считать лежащих. Он выругался и стал отважно ждать неминуемого конца. – Что ты размахался этой штукой? – поинтересовался Римо, указывая на шило, зажатое в черном кулачке. – Отвали, а то башку снесу! Римо шагнул назад. Парнишка изумленно заулыбался, но все же был полон подозрений. Один из оставшихся в живых старших товарищей набрался смелости и крикнул с другой стороны улицы: – Сматывайся, Скитер! – Пошел ты! Сам сматывайся! Я прищучил белого. Эй, ты, не двигайся, а не то заколю! – Ладно, – согласился Римо. – Бабки есть? Доллары? – А ты не убьешь меня, если я отдам деньги? – Давай сюда! – потребовал малолетний налетчик, протягивая руку. Римо вытащил десятидолларовую бумажку. – Давай все, что есть! – Не дам, – сказал Римо. – Щас получишь шило в брюхо! Скитер замахнулся. – Или бери десятку, или ничего не получишь. – Ладно, давай, – сказал Скитер, взял деньги, спрятал в карман и побежал прочь. – И совсем-то этот белый не крутой! – прокричал он, подбегая к попрятавшимся сообщникам. Тот, что постарше, незамедлительно ударил мальчишку по голове так, что Скитер отлетел в сторону и упал на мусорный бак. Второй схватил парня, а третий быстренько вытащил деньги у него из кармана. Крис по-прежнему не приходила в себя. Римо подошел к парнишке и засунул ему в карман рубашки две двадцатки. – Зря ты полез к этим типам с деньгами, – сказал Римо. Скитер заморгал и поднялся, пошатываясь. – Это мои братья, а тот, по-моему, мой папаня. – Тогда извини, – сказал Римо. – Белый засранец! Ненавижу вас! Всех перебью! И парнишка безуспешно попытался стукнуть Римо, который легко увернулся и направился к Крис, оставив позади размахивающего руками Скитера. Он поцеловал ее. Крис начинала приходить в себя. – Они меня изнасиловали? – были ее первые слова. – Никто к тебе и пальцем не прикоснулся, дорогая. Все в порядке. – Они меня не тронули? – Нет. Пошли, лапочка, нам надо позвонить в несколько мест, а номера телефонов здесь, в этой прекрасной картотеке, – сказал Римо и поцеловал ее в лоб.Глава двенадцатая
Супруги президентов транспортных профсоюзов жили в мотелях на разных концах города. Им было сказано, что мужья будут крайне заняты до пятницы семнадцатого апреля. Звонить им по телефону – пожалуйста, но видеться пока нельзя, так как все переговоры и дела засекречены. Жен снабдили деньгами и оставили под постоянным наблюдением. – Джетро сказал, что отсутствие под боком жен и семейной суеты даст им дополнительный стимул для присоединения к профсоюзу водителей, и что часто важные решения принимаются под влиянием самых маленьких подачек, – рассказывала Крис. Они с Римо сидели в машине перед мотелем компании «Хэппи дэй иннс». На всех мотелях этой фирмы висели здоровенные плакаты: «Водитель, останови свой грузовик! Добро пожаловать!». – Трудно поверить, что профсоюзные боссы ради веселой женской компании пойдут на такое рискованное дело. – Не только из-за этого, – сказала Крис. – Джетро знает, что этого недостаточно. Каждый получит приличную сумму плюс выгодные контракты для своих союзов и высокий гарантированный минимум зарплаты для членов профсоюзов. Если они создадут новый, единый профсоюз, то не придется больше торговаться с заказчиками, они будут командовать парадом и сами назначать цену. А тогда – или им ее заплатят, или страну охватит голод. – А он не думает, что конгресс примет против этого какой-нибудь закон? – Конгресс может принимать законы, но не может водить грузовики и самолеты, или разгружать корабли. – А почему они не хотят заполучить в свою компанию профсоюз моряков-транспортников? – Моряки им не нужны, с ними только лишние хлопоты. Дело моряков доставить груз в порт, а дальше, как объясняет Джетро, они полностью зависят от грузчиков. Грузчики могут, к примеру, забастовать, и тогда морякам ничего другого не останется, кроме как заняться онанизмом. Нет, главное звено – доставка грузов из портов по стране. – И это все придумал Нуич. – Точно. Неприятный тип, но дело свое знает. – А как он выглядит? – Узкоглазый и субтильный. – Отлично. Так выглядит примерно треть населения Земли. Ладно, оставайся в машине, я пошел. – Комната 3-Г, – напомнила Крис. – Я помню. – Это я на всякий случай. У многих плохая память на цифры. – Спасибо. Было три часа тихой и спокойной ночи. Прожектора высвечивали название мотеля. Над дверями выходящих во внутренний дворик комнат теплились оранжевые огоньки устройств для отпугивания насекомых. Римо нашел нужную дверь и постучал, но тут из-за угла здания вышел человек с каким-то длинным предметом в руках. Присмотревшись, Римо понял, что это ружье. Человек приблизился. – Что вы тут… – начал было человек с ружьем, но не договорил. Ружье лязгнуло о бетонную дорожку. Дверь отворилась, и показалась женская голова в бигудях, лицо было покрыто ночным кремом. – Миссис Лоффер? – Да. – Я Римо Джоунс из чикагской полиции нравов. – Но я одна, – запротестовала заспанная женщина, – здесь никого нет. – Дело не в вас, мэм. У меня неприятные новости о вашем супруге. – Можно взглянуть на ваш служебный жетон? Римо сунул правую руку в карман, нащупал монету в пятьдесят центов, левой рукой вытащил бумажник и, держа руки перед собой, под прикрытием ладоней произвел кое-какую манипуляцию. В результате перед глазами женщины появился раскрытый бумажник с каким-то блестящим жетоном. В полутьме уловка сработала. – Проходите. Детектив Римо Джоунс сообщил миссис Лоффер прискорбное известие о ее муже и несовершеннолетней. – Подонок! – отреагировала миссис Лоффер. Он добавил, что, скорее всего, именно девушка и соблазнила супруга миссис Лоффер. – Мерзавец! – ответила миссис Лоффер. Он поделился с миссис Лоффер соображениями касательно того, что девушки используются, по мнению полиции, для того, чтобы оказать давление на профсоюзы, и что ее мужа, вероятнее всего, не в чем винить. – Подлец! – ответила миссис Лоффер. Детектив Джоунс заявил, что считает мистера Лоффера жертвой. – Чушь собачья! Мерзавец он, таким был всегда, таким и останется! Если мистер Лоффер утром покинет пределы Чикаго, полиция не станет предъявлять ему обвинение. – Вы не станете, зато я стану! Ублюдок! – заявила миссис Лоффер. К половине пятого утра на заднем сиденье автомобиля Римо разместились три разъяренные женщины. Первая из жен помогла убедить вторую, а третья была одета еще до того, как Римо закончил объяснения о том, что ее муж по большому счету не виноват. Четыре тридцать утра. На окраине Чикаго в новом здании, еще пахнущем свежей штукатуркой, где только что включили канализацию и водопровод, у небольшого бассейна в зимнем саду сидел Джин Джетро. Он внимательно слушал, согласно кивал и обильно потел. – А мы не можем просто забыть о нем? – спросил Джетро. – Нет, – ответил его собеседник тонким скрипучим голосом. – Но я ничего не имею против него. Он увел Крис, ну и что? Ничего в ней особенного и не было. – Дело не в том, что он отбил у тебя женщину. Дело не в том, что он крайне опасен. Дело в том, что для нашей безопасности он должен быть убит. – Мы ведь уже пробовали… ну, грузовик. Я этого парня смертельно боюсь, Нуич. – На этот раз все будет в порядке. – Вы уверены? – Я знаю, чем его можно взять, а тогда мы избавимся и от второго. – Мы запросто пристукнем старого китаезу. Ох, извините, пожилого восточного джентльмена. – Разве твои люди справились с этим, как ты выражаешься, китаезой? – Прошу извинить меня за эти слова. – Теперь послушай: ни ты, ни твои люди, ни твои дети, ни их потомки, даже вооруженные до зубов, даже при условии координации, недоступной твоему жалкому воображению, никогда не смогут справиться с тем, кого ты пренебрежительно называешь китаезой. – Но он же старик, ему недолго осталось. – Это ты так считаешь, и поэтому потерял троих. Ты надеешься на свои глаза, а на самом деле ничего не видишь. Ты полагаешься на свой слух, а на самом деле ничего не слышишь. Ты доверяешь ощущениям своих рук, не зная, к чему ты прикасаешься. Ты глупец. А глупцам необходимо детально объяснять, что им делать дальше. Джин Джетро весь обратился во внимание, наблюдая за длинными ногтями, которые рисовали в воздухе невидимые линии. – Западный стиль нападения прямолинеен. Вы бросаете все силы, все оружие в атаку одновременно и считаете, что это наиболее эффективно. На самом деле это не так, особенно когда атакуешь человека, знакомого с основами своего ремесла. Гораздо более эффективно скрытое нападение, с двумя уровнями внезапности и первичной ловушкой. Возьмем, к примеру, обычную атаку с трех или четырех сторон – это неважно. Стреляют справа, стреляют слева, стреляют сзади. От такой атаки нет защиты, так? – Думаю, да, сэр, – ответил Джетро. – Нет, ни в коей мере. Если жертва будет действовать достаточно быстро, то успеет ликвидировать атакующих с одной стороны, пока другие еще не нанесли удар. Речь идет о долях секунды. Объект нападения гораздо быстрее вас, поэтому он уничтожит одну из сторон и займется остальными или скроется, или сделает все что угодно. Такая атака действенна только против любителей. Но представим, что каждая из нападающих сторон атакует отдельно, независимо от других. Создадим линии огня вокруг каждой нападающей стороны, и эти резервы вступят в дело только тогда, когда данная сторона подвергнется нападению. – И тогда наши шансы удваиваются, – сказал Джетро. – Нет. Эффективность возрастает в девять раз. Предположим, что его правильно учили, и он станет атаковать каждую из нападающих сторон отдельно, по очереди. Запомни: вторичный уровень атаки не используется сразу, он вступает в дело только тогда, когда угрозе подвергается защищаемый им первичный уровень. Второй уровень ждет. Но мы создадим еще один, третий уровень атаки для каждой из наших нападающих сторон. Так эффективность повышается не в девять раз, а в девять в девятой степени. Используя двадцать семь человек мы достигаем практически бесконечной эффективности. – Да, но где мы сможем организовать такое, в пустыне Мохаве? – Глупости, вполне подойдет гостиница. Нам помогут комнаты, коридоры и вестибюль. Организовать такую засаду по силам даже тебе. – Я боюсь. – Ты хочешь стать грязной лужицей? – Но я вам нужен, без меня не обойтись! – Вспомни, кем ты был, когда я нашел тебя? Рядовым профсоюзным функционером. И если мне удалось превратить то ничтожество в сегодняшнего Джина Джетро, значит я в состоянии проделать то же с любым другим. Я научил тебя заниматься любовью так, как не способен ни один западный человек. Я дал тебе средство, с помощью которого ты, несмотря на свою некомпетентность, смог буквально растворить самых опасных конкурентов. Я сделал из тебя Джина Джетро и могу сделать то же самое из любого другого. Ты мне не нужен, я использую тебя. Удивительно, как ты до сих пор этого не понял. – Но вы же говорили, что хотите мне помочь, что во мне столько нереализованных возможностей, что будет жаль, если они пропадут зря. – Сказка для дурачков. Джетро вздохнул, посмотрел на листья пальм и опустил глаза. – А если этот пожилой джентльмен нападет на нас? Ведь вы говорите, что он так могуч. – Пусть это тебя не беспокоит. Он уже побывал здесь. Он не глупец. – Двадцать семь человек, так? В вестибюле? – Да. Трое защищают троих и каждого из них защищают трое. – Тогда надо идти готовиться. – Вызови своих людей сюда. Отсюда ты не выйдешь. – Но съезд… Семнадцатое апреля, наш великий день! – Что ж, он наступит и пройдет, – сказал человек с плоским азиатским лицом. – Наступит и пройдет. Кто бы мог подумать, что мне удастся построить это здание за два месяца? Кто мог предположить, что за два месяца я смогу сделать тебя президентом профсоюза? Этот день настанет и пройдет – так говорят не только звезды, но и моя воля. Наш бледнолицый противник, которого ты так боишься, не доживет до завтрашнего заката. И тогда ты станешь лидером самого могущественного профсоюза. А я получу то, что нужно мне. – Чего же вы хотите? Плоское лицо расплылось в улыбке. – Не торопи события. Сначала бледнолицый. Но учти, он может ускользнуть. Лицо Джетро исказила гримаса ужаса, это позабавило Нуича. – Да, он может отразить нападение. – Но вы… – Если он знаком с «алой лентой». Но не терзай душу пустыми сомнениями: ни тебе, ни одному белому человеку не дано постичь «алую ленту». Римо и его спутницы подъехали к гостинице – штаб-квартире Джетро. Проникнуть внутрь оказалось на удивление просто, даже дверь не была починена. Крис осталась ждать в автомобиле за пару кварталов от гостиницы. В гневе, сопя и спотыкаясь, женщины в сопровождении Римо поднялись по лестнице на восемнадцатый этаж. Сорванная с петель дверь так и висела приоткрытой. Римо распахнул ее и пропустил вперед запыхавшихся женщин. Завидев Римо, охранник принялся судорожно тыкать пальцем кнопку вызова лифта. От страха он переминался с ноги на ногу, глаза перебегали с табло, указывающего на каком этаже находится лифт, на Римо и его спутниц. Наконец, дверь лифта отворилась, охранник влетел в кабину и нажал кнопку. Римо не препятствовал. Квартет направился по коридору к дальней двери. – Здесь не заперто, – объяснил Римо. – Замок сломался. Разве сейчас умеют делать вещи так, как раньше? Изнутри доносился храп. – Это он, – сказала миссис Лоффер. – Я узнаю его храп. Римо слегка приоткрыл дверь. Две другие женщины стояли поодаль. Одна из них шепнула: – Вырви ему сердце! Римо вошел вслед за миссис Лоффер. Она остановилась перед кроватью, на которой, освещенные ночником, мирно спали в объятиях друг друга мужчина средних лет и рыжеволосая девушка. – Ишь какую отыскал! – всхлипнула миссис Лоффер. – Бюст – настоящий третий номер! – произнесла она срывающимся голосом. На цыпочках она подошла поближе. В комнате стоял запах прокисающего шампанского. Миссис Лоффер наклонилась к уху мужа и прошептала: – Джо, дорогой, внизу кто-то ходит. Храп не прекращался. Рыженькая перевернулась на спину. Ее открытый рот издавал симфонию аденоидного храпа. Миссис Лоффер потрясла мужа за волосатое плечо. – Джо, милый, пора вставать! Спускайся вниз и приготовь кофе. Храп. Рыжеволосая с бюстом номер три открыла глаза, увидела Римо, женщину и собралась закричать, но Римо ладонью зажал ей рот. Джозеф Лоффер, лидер профсоюза, объединяющего самых высокооплачиваемых в мире работников – пилотов, чей заработок превышал тридцать тысяч долларов в год, наконец пробудился. Нужно было спускаться на первый этаж и ставить кофе. Он открыл глаза, поцеловал жену, спустил ноги с постели и тут обнаружил, что супруга одета, а какой-то человек зажимает ладонью рот девушке, лежащей рядом. Он собрался пуститься в объяснения, но тут миссис Лоффер ринулась в атаку. Первый удар был нанесен ногой Лофферу в пах, заставив его согнуться пополам. Последовал второй удар – коленом в лицо, а затем без остановки – кулаком по лицу. Ногти супруги влились в глаза Лоффера. Он упал на кровать. Миссис Лоффер обрушилась сверху. Неплохо, подумал Римо, не переставая удивляться способности разъяренных людей, действующих инстинктивно, идеально исполнять «атаку внутри периметра», как ее классифицирует школа Синанджу. Убить мужа миссис Лоффер не могла, но поддерживала непрекращающийся атакующий натиск, направленный в среднюю часть тела супруга. Прекрасно задумано, неплохо исполнено – так оценил Римо ее действия. – Теперь попробуйте локтем. Так, хорошо. Очень хорошо, миссис Лоффер. Для человека без специальной подготовки – просто великолепно! Понапористее, поэнергичнее. Отлично! Нет, никаких размашистых ударов сбоку. У вас прекрасно выходит атака внутри периметра, не надо портить дело. Наконец, обессиленная миссис Лоффер отступила. Ее муж, оглушенный и слегка окровавленный, лежал на кровати. Спрятав лицо в ладонях, она принялась истерически всхлипывать. Супруг с трудом приподнялся на локтях и с трудом принял сидячее положение. – Прости, – выговорил он, – прости меня! – Подлец, – сквозь слезы ответила миссис Лоффер, – подонок! Собирайся. Мы уезжаем. – Я не могу никуда ехать. – Объясни это полиции. Ты занимался такими гадостями, что вмешалась полиция нравов. – Нет такого закона, дорогая, чтобы… – Мой адвокат сообщит тебе, есть такой закон или нет! – Но мне нельзя уезжать! Римо отпустил рыженькую и сказал: – Одевайся и уматывай. Она бросила на него недобрый взгляд. – Ты кто, частный детектив, что ли? – Одевайся, – повторил Римо. – А вам, мистер Лоффер, рекомендую тоже одеться и в течение получаса покинуть Чикаго. Очередную супругу Римо проводил в комнату в середине коридора. Она сперва высыпала содержимое двух пепельниц на клубок объятых сном тел на кровати, а затем начала бить и царапать все, что попадалось под руку – руки, ноги, ягодицы, лица. Ее муж в страхе забился в угол. Римо швырнул ему одежду. – Даю вам полчаса, чтобы убраться из города. Иначе – тюрьма. В третьей комнате, к сожалению Римо, битва не состоялась. Увидев супруга, оплетенного различными частями женских тел, его жена упала Римо на грудь и разрыдалась. Римо даже слегка пожалел ее в душе. Но выбора не было: или выставить этих людей из города, или сбросить им на головы балку. То, что они задумали, приведет страну к гибели. Последний супруг был в ярости. Как она дерзнула ворваться сюда? Как она осмелилась следить за ним? Почему она перестала ему доверять? Римо объяснил, что нарушен закон о правилах морали. Естественно, этот закон пришлось выдумать. Да, он был принят еще в 1887 году, но действует и поныне, точно так же, как и в момент принятия его отцами-основателями города. – Вот как? Все равно, это противоречит конституции, – заявил президент профсоюза портовых грузчиков. – Любой суд меня оправдает! – Вы хотите довести дело до суда? – Конечно, черт побери! У президента Международной ассоциации портовых грузчиков нижнее ребро справа было таким же, как и у всех людей. Римо кое-что сделал с этим ребром, после чего джентльмен, завопив от боли, раздумал обращаться к закону и выразил согласие немедленно покинуть Чикаго. Массовой исход постояльцев из гостиницы происходил в то время, когда в сером чикагском небе начали появляться слабые красные полоски, предвещающие восход солнца. Первыми отель покинули «ночные бабочки». Затем – мужья с женами. Римо, желая убедиться, что все в порядке, стоял неподалеку от входа, прислонившись к фонарному столбу, и вдруг заметил, что последний из мужей вступил в оживленный разговор с остальными парами. Дойдя до угла, компания остановила проезжавший мимо патрульный полицейский автомобиль. Римо увидел, как расхохотался полицейский за рулем, и понял, что его план провалился. Нашелся человек, не поддавшийся панике, не потерявший голову, который решил удостовериться в существовании закона от 1887 года. И теперь, благодаря выдержке и хладнокровию, ему и его компаньонам предстояло расстаться с жизнью. На головы президиума профсоюзного съезда обрушится громадная балка. Руководители профсоюзов теперь знали, что не существует закона о правилах морали от 1887 года, а поэтому им суждено погибнуть. Эта новость не обрадует Смита. Крайние меры хороши на случай, когда все потеряно и другого выхода нет, к ним прибегают лишь глупцы, безумцы или неудачники. После всего случившегося Римо причислял себя к последней категории.Глава тринадцатая
План был прост и надежен. Рокко Пигарелло еще раз изложил его остальным собравшимся – их было двадцать шесть. Он никого не просил рисковать жизнью. Он никого не просил убивать. Он предлагал заработать, но ни словом не обмолвился о том, что эти двадцать шесть человек представляют для профсоюза наименьшую ценность, поскольку они – это лишь мускулы, а мускулы стоят недорого. Нет, он не собирался говорить о неприятных вещах, незачем портить впечатление от выгодного предложения. – Я обращаюсь к вашему здравому смыслу и только прошу защитить себя или ваших коллег от нападения, если оно последует. Понятно? Послышались несколько неуверенных «понятно», «да» и «угу». Перед Пигарелло в зале, еще пахнувшем свежей краской, сидели двадцать шесть угрюмых и сонных мужчин. В этот предрассветный час их собрали сюда из мотелей и гостиниц со всех концов города. Заезжали за ними или руководители региональных организаций, или бизнес-агенты, или кто-то другой, но во всех случаях это были люди, стоящие на должностной лестнице на ступеньку выше. И никто никому ничего не предлагал. Просто следовал приказ. А иначе… Зал постепенно наполнялся. Почти все прибывающие были знакомы друг с другом. Мускулы. Грубая сила. Из Далласа, Саванны, Сан-Франциско, Колумбуса. Двадцать шесть человек, каждый с особой репутацией. Они понимали, что раз их собрали вместе, значит прольется кровь, а это было им вовсе не по душе: съезд для них был чем-то вроде каникул, а тут вдруг снова работа… Боров продолжал: – Вам, конечно, не нравится, что вас подняли с постелей и привезли сюда в такой час. Я понимаю, что вы мечтаете поскорее оказаться снова в объятиях сна. Но я должен сказать вам, что мы собрались здесь потому, что… потому что… – Пигарелло на секунду задумался. – Потому, что мы собрались здесь! Послышалось недовольное бормотание. – Я обращаюсь к вам с просьбой защитить своих братьев-водителей. Я обращаюсь к вам с просьбой защитить товарищей по профсоюзу от вероломных бандитов. Сейчас я объясню, кто что будет делать. Если кто-то заметит, что напали на одного из нас, стреляйте без колебания. Адвокаты наготове, никаких осложнений не будет. Никаких! Гул недовольства в зале. – Так вот, у меня есть подозрение, что этот самый наемный бандит будет стрелять в меня из пистолета. Впрочем, вы это увидите, я уверен. Он будет стрелять в меня. Если услышите выстрел, знайте: на вашего товарища по профсоюзу напали. А вы должны будете защитить коллегу-водителя. Вот фотография человека, который собирается напасть на меня. Боров поднял над головой большую фотографию. Раздались возгласы изумления. Им предстоит иметь дело с человеком, который только что стал правой рукой Джетро! – Вопросы? Встал делегат из Вайоминга – высокий, стройный и мускулистый, как и все его предки-ковбои. – Сколько человек будет с ним? Нас – двадцать семь, а мне совсем не светит связываться с сотней парней Эйба Бладнера. – Бладнер за нас, – ответил Боров. Возгласы удовлетворения. – Вы хотите сказать, что этот Римо Джоунс затеял что-то против вас без одобрения Джетро? – продолжал делегат из Вайоминга. – Я уже все объяснил. – Кто его поддерживает? – Никто. – Он в одиночку пошел против вас. Боров? – Ага. – Что-то не верится! – Пусть лучше поверится. Все будет так, как я говорю. Садитесь. Еще вопросы? Поднялись три руки. – Опустите руки, хватит, – сказал Боров Римо остановил такси. – Сколько вам осталось до конца смены? Водитель озадаченно посмотрел на него. – Тогда скажите, сколько времени вы еще готовы поработать сегодня? Таксист пожал плечами. – Обычно меня спрашивают, как далеко я могу поехать, а не сколько еще времени готов провести за баранкой. – А я – необычный клиент, и к тому же с необычной суммой в кармане. – Слушайте, день был удачным, и я не хочу ввязываться во всякие темные делишки. – Никаких темных делишек. Предлагаю оплатить вам двенадцать часов работы. – Я устал. – Сто долларов. – Я чувствую прилив сил. – Отлично. Вот эту даму надо в течение двенадцати часов возить по Чикаго, с условием нигде не останавливаться больше чем на десять минут. Римо помог Крис сесть в машину. – Дорогая, тебе придется покататься. Он передал Крис пачку банкнот так, чтобы заметил водитель. – Но почему ты не хочешь взять меня с собой в гостиницу, милый? – спросила Крис. Римо прошептал ей на ухо: – Потому что мы меченые, мы – мишень, готов поклясться. В шесть или семь часов мы встретимся в аэропорту «О'Хара», в баре лучшего ресторана. Если меня не будет, подожди до полуночи. Если я не появлюсь и к этому времени – спасайся. Постарайся сменить имя и беги подальше, нигде не останавливаясь. Через два дня сделай паузу. – Почему через два дня? – Давно выяснено, что два дня – оптимальный срок в такой ситуации. Сейчас не время для подробностей. – Может, мне лучше взять билет на какой-нибудь рейс, который длится шесть часов, и обратный билет? Вот и получится как раз двенадцать часов. – Нет. Рейсы по расписанию подобны кабине лифта. В нашем положении они не подходят. Ты словно оказываешься в запертой комнате, хотя она и движется. Верь мне на слово. Я предлагаю как лучше. – Дорогой, но я не боюсь Джетро. – Зато я боюсь. Пока. Римо поцеловал Крис в щеку, кивнул таксисту и на всякий случай сделал вид, что внимательно смотрит на номер машины. Пусть водитель думает, что Римо запомнил номер, и случись что с пассажиркой – придется отвечать. Семнадцатого апреля в Чикаго было жарко. Просыпаясь влажным душным утром, люди чувствовали себя так, будто уже отработали полный день. Римо не спал всю ночь, но вполне мог обойтись двадцатью минутами отдыха. С такими мыслями он и отправился в свой отель. Но отдохнуть не удалось. Войдя в вестибюль с мраморным полом; он заметил, как какой-то человек направляет в его сторону ствол винтовки. Римо не отреагировал на винтовку, вынутую из сумки для гольфа, а автоматически в долю секунды огляделся вокруг, чтобы оценить ситуацию в целом. Так. Появилось и другое оружие. Из чемоданов, коробок, из-за стойки для регистрации постояльцев. Засада. Ладно, будем работать слева направо. Безо всяких дополнительных военных хитростей Римо бросился на крепыша, уже нажимавшего курок маузера. Маузер так и не выстрелил, оказавшись вбитым сквозь солнечное сплетение крепыша в легкое. Не обращая больше на него внимания, Римо принялся за других, по часовой стрелке. Действуя таким образом, он находился только на линии огня справа, чтобы остальные нападающие не могли стрелять в него, дабы не попасть в своих. Вскрикнула женщина. Портье попытался спрятаться и получил в горло шальную пулю. На диване в испуге прижались друг к другу двое ребятишек. Придется отвести от них огонь, вызывая его на себя. А если не выйдет и чья-то пуля случайно причинит детям вред, то человек этот умрет не сразу… Атакующие справа сбились в кучу. Дилетанты! Римо раздробил пальцем чей-то висок и принялся за тощего человека с Магнумом-357. Здесь подойдет атака внутри периметра, потому что тощий держал пистолет слишком близко к корпусу, как держат обычно короткоствольные револьверы при стрельбе с малых дистанций. Палец уже нажимал на спусковой крючок, поэтому пришлось сначала сделать так, чтобы пистолет отлетел в сторону. Вместе с кистью. Затем треснул череп, а Римо начал перемещаться к центру, пригибаясь под огнем, и вдруг почувствовал, как в сантиметре от его виска пролетела пуля. Значит, используется атака в два уровня. Римо покончил с одним из стрелков, лишив того тестикулов и обрекая тем самым на медленную смерть, потом развернулся ко второму уровню нападения. Еще одна пуля, посланная кем-то из центральной группы нападавших, просвистела рядом. Римо оказался под перекрестным огнем. Какая глупость с его стороны! Он постарался обезопасить себя от огня из центра, сместив его линию в сторону ресторана, откуда велась стрельба второго уровня. Нападающие прятались за обеденными столами. Один из них получил столешницу вместе со скатертью через рот до основания черепа. Нервно прогрохотала автоматная очередь, но еще до этого ствол автомата оказался во рту стрелявшего. Палец продолжал нажимать на спуск, так как мозг не мог уже отдать команду остановиться. Вместе с пулями в потолок полетели осколки черепа и куски мозга. Волнообразным энергичным движением тело Римо заняло в пространстве свободное от летящего свинца место, но неожиданно там все же оказалась пуля, царапнувшая правый бок Римо. Легкое ранение. Римо среагировал рефлекторно, без размышлений. Вернее, не он, а тело среагировало так, как его приучили бесконечные изнурительные тренировки, как приучил Чиун, не обращавший внимания на протесты и жалобы Римо. Так, как учили, и никак иначе. «Алая лента» – трижды три раза по три. Другой защиты в такой ситуации нет. Римо сместился обратно в центр, переводя все линии огня на самих же участников засады. Он больше не атаковал нападавших, потому что тогда их становилось бы меньше, а принцип «алой ленты» как раз и заключался в том, что сами нападающие уничтожают друг друга. С немыслимой быстротой, словно сверкающий луч солнца с небес, Римо заскользил, разматывая «алую ленту», между тремя уровнями атаки. Он то оказывался среди нападавших, и тогда огонь на мгновение стихал, чтобы не перебить своих, то снова появлялся на открытом месте. Вновь звучали выстрелы. Неуверенные. Неточные. Цель больше не находилась в центре засады, цель стала ее частью. Мимо стойки для регистрации, сквозь третий уровень атаки слева, по ступеням лестницы перемещался Римо, все время находясь совсем рядом с растерявшимися нападавшими, которые уже запаниковали, не соображая, что же делать. Пули попадали в стекла, осыпая холл звенящим дождем осколков. Отовсюду слышались крики и вопли, которые только усиливали панику и хаос. Открылась дверь кабины лифта, и случайная автоматная очередь перерезала пополам находившуюся в лифте служанку. На последнем витке «алой ленты» Римо позаботился о стрелявшем, оставив на месте его глаз два сочащихся кровью отверстия. Затем – рывок в центр. Он схватил с дивана ребятишек, переместился в зал ресторана, в тыл не подозревавшего об этом третьего уровня нападения. И стал ждать, стоя на ступенях. Стрельба не стихала. Ничего не понимающие ребятишки смотрели на Римо. То, что произошло, было вполне естественным. Будучи дилетантами, те, кто находился на противоположныхсторонах засады и в разных ее уровнях, оказавшись под огнем, стреляли в ответ. Спасая собственную шкуру, они стреляли по своим. «Алая лента» вплелась в засаду кровавым проклятием страха и паники. Теперь пальба не прекратится. Если бы Римо захотел, то мог бы просто подождать до самого конца, но единственной его целью было прорваться живым сквозь засаду. Девочка, похоже, была потрясена происходившим вокруг. Мальчик был доволен и улыбался. – Бах! Ба-бах! – сказал парнишка. – А где ваши мама и папа? – спросил Римо. – В номере, на третьем этаже. Они велели нам поиграть в холле. – Ну, тогда идите к ним. – Они не велели приходить до половины десятого, – сказала девочка. – Ба-бах! – сказал мальчик. – Но в холл спускаться тоже нельзя. Снизу все еще доносилась стрельба. В отдалении послышались приближающиеся звуки сирен. – Тогда мы пойдем к родителям, только вы нас проводите, пожалуйста. – Хорошо, я пойду с вами. – А вы скажете папе и маме, что нам нельзя играть в холле? – Обязательно. – И что мы ничего не натворили? – Ладно. – А доллар нам дадите? – С какой стати? – Просто это было бы приятно. – Я вам дам двадцать пять центов, – пообещал Римо, – Красивую блестящую монетку. – Нет, лучше старый грязный доллар. Вместе с детьми Римо поднялся на третий этаж. Его рубашка была окровавлена, кровь стекала на брюки. Впрочем, это не беспокоило Римо. Дверь отворил отец: водянистые глаза, на лице – печать начинающейся деградации мозга, вызванной алкоголем. Процесс приятный, а результаты – печальные. – Что еще натворили эти дети? – Абсолютно ничего, сэр. Какие-то сумасшедшие устроили внизу стрельбу, и ребята могли пострадать. – Я и не знал, – ответил отец, завязывая пояс халата. – С ними все в порядке? А что это с вами? – Меня слегка задело. Так всегда бывает со случайными прохожими, всегда нам не везет. – Ужас, что творится в Америке! Как вы считаете, вниз уже можно спускаться? Римо прислушался. Стрельба прекратилась. Затих и вой сирен. Холл сейчас наверняка наводнен полицейскими. – Можно, но я не советую. Зрелище не из приятных. – Что ж, спасибо. Входите, дети. – Бах! Бах! – сказал мальчик. – Заткнись! – сказал папочка. – Что там такое, дорогой? – послышался женский голос. – Что-то случилось внизу, в холле. – Эти дети дождутся когда-нибудь! – На этот раз они не виноваты, – ответил отец и закрыл дверь. Римо поднялся по лестнице к себе. Кровь почти перестала течь. Рубашка прилипла к телу. Чиун спал на своем матрасике лицом к окну, свернувшись в позе зародыша. – Ты ранен, – произнес он, не поворачиваясь, ни одним движением не показывая, что пробудился. Во время сна его мозг фиксировал все посторонние звуки. Просыпался Чиун мгновенно, приученный к этому с рождения, просыпался так, чтобы никто этого не заметил. Из таких вот деталей и складывалось могущество Мастера Синанджу, высочайшего знатока боевых искусств Востока, досточтимого старейшины небольшой корейской деревушки, от которого целиком и полностью зависело ее существование. – Царапина, – сказал Римо. – Любое ранение опасно. Насморк опасен. Промой рану и отдыхай. – Хорошо, папочка. – Как идут дела? – Не очень. – А по-моему – неплохо. Я ощущал вибрацию от стрельбы из ружей. – А, это. Да, там их было трижды три по трое, и пришлось использовать «алую ленту». – Тогда почему ты ранен? – Я начал «ленту» поздновато. – Никогда прежде, – сказал Чиун, – никто не получал так много, как было дано тебе, и никто не усваивал так мало, как ты. С таким же успехом я мог бы тренировать стены, а не белого человека. – Ладно, хватит. Я ранен. Перестань. – Ранен! Царапина, а ты из этого делаешь трагедию. У нас есть дела поважнее. Отдохни. Скоро нам придется исчезнуть. – Сбежать? – Если тебе больше нравится такое выражение, то да, сбежать. – Я не имею права, Чиун. У меня задание. – Я, между прочим, отдыхаю, а ты несешь ерунду. – Ты был у того здания? Что там произошло? – Там произошло то, из-за чего мы должны бежать. Утром в двенадцать минут одиннадцатого в кабинете доктора Харолда Смита зазвонил телефон. Линия связи включалась только на двенадцать минут в начале каждого часа, и с шести утра по средневосточному времени до шести вечера работала прямая связь со Смитом. Когда его не было на месте, звонки фиксировал автоответчик, которому Римо должен был диктовать свои сообщения по возможности в медицинских терминах. Если кто-то случайно наткнется на запись, она должна выглядеть как доклад врача начальству. В десять часов двенадцать минут зазвенел звонок, и уже с первых слов Смит понял, что без крайних мер не обойтись. – Мой план не сработал, – раздался в трубке голос Римо. – Ясно, – ответил доктор Смит. – Вы знаете, как поступить. – Да. Телефон умолк. Четырем профсоюзным лидерам придется расстаться с жизнью. – Проклятие! – вырвалось у Смита. Если система государственного устройства не терпит объединения профсоюзов, то, вероятно, это не самая лучшая система. КЮРЕ пытается заткнуть самые крупные пробоины в корпусе американской конституции, но это лишь отдаляет печальный конец. Большой бизнес и профсоюзы – сражающиеся между собой гиганты, а страдает от этого народ. Смит прекрасно знал, что большой бизнес всегда использовал те же методы, к которым сейчас прибегают профсоюзы. Только в бизнесе это называлось «загнать рынок в угол» и всегда расценивалось как верх мастерства делового человека. Почему профсоюзам нельзя поступать так же? Доктор Смит развернулся вместе с креслом к заливу Лонг-Айленд за окном. Зеленоватые воды уходили в даль Атлантики. Здесь стоило бы поставить знак, на манер дорожного: «Вы покидаете пределы залива. Впереди – Атлантический океан.» Но ни на берегах, ни в жизни таких знаков не бывает. Профсоюзы так же не имеют права шантажировать страну, как большой бизнес не имеет права загонять рынок в угол и вздувать цены. КЮРЕ будет бороться с этим. И, глядя на воды залива, доктор Смит принялся размышлять, как ввести в практику новый закон. Без голосования. Без обсуждения. Не информируя широкие круги общественности. Сделать так, чтобы впредь ни одна корпорация не пыталась путем махинаций повышать рыночные цены, особенно на продукты. Для этого Смит не колеблясь будет использовать Дестроера, как это он сделал сегодня.Глава четырнадцатая
Римо засунул сзади за пояс брюк завернутый в бумагу ломик-монтировку с отпечатками пальцев Бладнера. Надел рубашку и пиджак. Ломик лег вдоль спины между лопатками, округлым концом вверх. Загнутый плоский конец монтировки совпадал с очертаниями тела, а его напоминающее ложку окончание разместилось как раз позади репродуктивных органов Римо. Рентгеновский снимок дал бы картину человека, сидящего на изогнутом металлическом штыре. Не дай Бог, – подумал Римо, – если кто-нибудь хлопнет меня по спине, будет весьма неприятно. Скованной походкой он направился к двери. – Я вернусь. – Ты идешь в этот дом? – с беспокойством спросил Чиун. – Нет. – Хорошо. Когда вернешься, я объясню тебе, почему мы должны бежать. Меня бы давно здесь не было, но приходится контролировать твои самонадеянные поступки. Но это уже не важно. Мы отбудем сразу после того, как ты понапрасну израсходуешь накопившуюся энергию. – Не понапрасну, папочка. – Понапрасну, но не отказывай себе в удовольствии, развлекись. – Это вовсе не развлечение, папочка. – Но и не настоящая работа. – Я должен навести порядок там, где он должен быть наведен. – Нет, ты просто собираешься напрасно потратить силы ради собственного удовольствия. Римо огорченно вздохнул. Не стоит спорить с Чиуном. Хоть он и мудр, но ничего не знает о грозящей опасности объединения четырех профсоюзов в один. Истина сегодня не на его стороне. Холл гостиницы был забит полицейскими, репортерами, фотографами, телевизионными камерами. Машины скорой помощи уже разъехались. В основном – в морги. Рокко-Боров Пигарелло потел под лучами юпитеров. Рука – перевязана. Попавшая в нее пуля была выпущена, несомненно, кем-то из его же людей. – Эти сумасшедшие безо всякого повода открыли огонь. Я уверен, что это была попытка гангстеров уничтожить организованное профсоюзное движение. – Мистер Пигарелло, но по данным полиции, все раненые и убитые – члены профсоюза… Телерепортер держал микрофон у самого рта Пигарелло. – Правильно, нам ведь нечем было обороняться, а их было человек двадцать или тридцать. – Спасибо, мистер Пигарелло. Репортер повернулся к камере: – Это был Рокко Пигарелло – делегат съезда Международного братства водителей. Сегодня в результате бессмысленно-жестокого нападения Братству был нанесен значительный урон. Римо посмотрел в глаза Пигарелло. Заметив Римо, Пигарелло бросил на него вороватый взгляд и поспешил к капитану полиции. Римо улыбнулся Пигарелло, и тот моментально отказался от идеи побеседовать с полицейским. Римо вышел из гостиницы сквозь полицейские кордоны и оказался на улице. Собравшийся народ заглядывал через барьеры, люди выглядывали из окон домов напротив, вставали на цыпочки на противоположном тротуаре. Все это происходило под голубым небом Иллинойса. Правда, между голубым небом и землей, словно начинка сэндвича, лежал еще слой загрязненного цивилизацией воздуха. Римо остановил такси и поехал на съезд. По дороге водитель болтал об этих ужасных убийствах, о том, как небезопасно стало жить в Чикаго, и как все стало бы отлично, если бы из города исчезли негры. – Но там не было негров, – возразил Римо. – В этот раз – не было, но все равно, если избавиться от черных, уровень преступности снизится. – Преступность понизится еще быстрее, если вообще избавиться от людей, – сказал Римо. Странно, но в зале съезда никого не было. Ни охранников в форме, проверяющих приглашения, ни лоточников с мороженым, ни электриков, хлопотливо проверяющих микрофоны в последнюю минуту. Шаги Римо глухо отдавались в пустынном темном коридоре, где еще держался вчерашний запах пива. Воздух был прохладен без свежести. На стремянке стоял одинокий рабочий и вворачивал электрическую лампочку. Римо шел так, чтобы находиться в тени, но не вызывать подозрений. – Привет, – буднично бросил Римо, проходя мимо рабочего. – Привет, – ответил тот. Римо взбежал на верхний ярус. Совсем немного отделяло его от гигантского транспаранта, висящего абсолютно неподвижно. «Добро пожаловать, Международное братство водителей!». Сейчас он висел недвижимо, но зал наполнится, и теплый воздух все изменит, хотя даже при пустом зале на транспарант должны воздействовать токи воздуха. Наверное, закрыто слишком много наружных дверей. Римо снова вышел в коридор и на этот раз угадал: в пятнадцати метрах прямо над ним находилось место крепления гигантской балки, пересекавшей величественный купол зала. Римо вынул ломик. Бумага, в которую он был завернут, слегка запачкалась кровью. Видимо рана, полученная Римо в отеле, еще не до конца затянулась. Римо проверил, нет ли следов крови на самом ломике, это было бы вовсе ни к чему. Все должно выглядеть просто: Эйб Бладнер каким-то образом ухитрился ослабить крепление балки, но на свою беду оставил на месте преступления свой ломик. Полиция, торопясь арестовать убийцу четырех профсоюзных лидеров, ухватится за эту версию и быстро выйдет на Бладнера. Следы крови могут все слегка осложнить и направить мысли детективов в другом направлении. Не то, что дело не выгорит, но, как говорил Чиун, рискуют только дети и глупцы. «Верх самонадеянности – отдавать шансы на выживание в руки богини судьбы, требуя от нее выполнения того, о чем ты сам не позаботился. Самоуверенность всегда наказуема.» Римо снова обернул ломик бумагой и снял ботинки. Подпрыгнув, он схватился одной рукой за слегка выступающий карниз и рывком взобрался наверх. Стоя на руках, Римо пополз вдоль изгибающейся стены. Неожиданно снизу до Римо донесся звук шагов – приближающийся стук каблуков. Двое. Римо прижался к стене. Стоя вверх ногами, он чувствовал, как кровь приливает к голове, но, в отличие от обычных людей, Римо вполне мог выдерживать давление крови и спокойно функционировать в таком положении в течение трех часов. – Смотри, Джонни, один из этих идиотов-шоферов оставил свои ботинки. – Их должны были забрать уборщики. Этот парень, которого ты подрядил, ни черта не делает. Ни черта! Тебе не надо было его нанимать. – Почему это мне?! Мы его вместе нанимали. – А рекомендовал его ты. – А ты согласился. – Я согласился потому, что ты его рекомендовал, но отныне доверять твоим рекомендациям больше не буду. Они стояли точно под Римо – лысина и сальные пряди, уложенные таким образом, чтобы скрыть отсутствие волос. От того, кто разглядывал эту картину, вися вниз головой, скрыть это было невозможно. – Я и этот съезд шоферов рекомендовал. Что, может вернем им деньги? – Если с шоферами все нормально, тебе теперь медаль давать? – Мне нужна не медаль, а благодарность за хорошую сделку. Кто еще стал бы платить арендную плату за тот день, когда зал не используется? – Заплатил бы всякий, подписавший контракт, а потом в три часа ночи заявивший, что на сегодня зал ему не нужен. – Всякий, как ты говоришь, вычел бы эту сумму при окончательном расчете или попытался бы обдурить нас как-нибудь еще, а те, с кем я заключил договор, заплатят сполна. – Когда ты сдавал помещение в самую последнюю минуту, я поддержал тебя. И это я разорвал контракт с конным шоу! – Да, разорвал, потому что я привел к тебе шоферов, тупица! Ради них можно разорвать контракт с самим Господом Богом. – Ты готов отказаться от Бога за пять центов. Пора было забирать ботинки. Водителей здесь сегодня не будет, и незачем было инкриминировать Бладнеру преднамеренное убийство циркачей или баскетбольной команды. Если ослабить крепление балки сейчас, то стоит только в зале собраться народу, как колебания передадутся наверх и балка обрушится. Римо аккуратно спрыгнул, стараясь не попасть на сальную макушку. – Позвольте, это моя обувь, – возмущенно произнес Римо, вырвал ботинки из рук хозяина зала и протянул ему взамен завернутый в бумагу ломик. – Заберите вашу монтировку и не оставляйте ее валяться где попало, кто-нибудь может споткнуться и упасть. – Где споткнуться, на потолке? – изумленно спросил тот. Римо надевал ботинки. – Неважно где, – ответил он, – небрежность всегда опасна. Обувшись, Римо уверенно направился в ту сторону, где, по его мнению, должен был быть выход. Да, как и предсказывал Чиун, усилия оказались тщетными. Монтировка теперь не понадобится, она так же бесполезна, как линия Мажино. К тому же, человеку, который должен умереть, ломик вовсе не нужен. Джин Джетро слушал рассказ Борова о случившемся. Негронски в это время менял повязку на руке Пигарелло. Боров был весь в поту, хотя кондиционер в подвале нового здания работал на полную мощь. – Я все сделал как надо, в фойе гостиницы, как ты велел. Сам я был в центре третьего уровня нападения. Первый уровень располагался в холле, как и планировалось, в помещениях по периметру, на лестнице, где переходил во второй уровень. Третий уровень я расставил самолично и сам был там. Подготовлено все было правильно. Одного из парней я поставил за стойку для регистрации. Все они ждали там, где было задумано, оружие было замаскировано, каждый знал свое место и то, что он должен делать… – Продолжай, продолжай, – сказал Джетро. Негронски закрепил повязку и посмотрел в лицо Джетро. Что-то в нем изменилось. Исчезла улыбчивая уверенность. С лица, неожиданно постаревшего, исчезло выражение осознанного могущества. Лицо омрачили морщины. Джетро мял в руке платок. Он был во вчерашнем костюме. Состояние Джетро и радовало, и огорчало Негронски. Ему отчаянно захотелось оказаться в Нэшвилле, в своей профсоюзной организации, и снова выбивать пенсии, угрожать забастовками, ввязываться в судебные тяжбы, в споры о законности тех или иных вещей. Это дело он знал хорошо. А здесь все так странно и непривычно. – Так вот, – продолжал Боров. – Я поставил Коннора у самых дверей, в первом уровне справа. Он должен был выстрелить первым. Отличный стрелок, охотник, а его репутация тебе известна. Он прошел огонь и воду. Лучше не найти… – Ближе к делу, черт побери! – не вытерпел Джетро. – Коннор промахнулся с расстояния в метр. Первый и последний раз в жизни не попал в цель. Бац-бац! – и мимо. А этот Римо идет, как ни в чем ни бывало. А Коннору конец. Промахнулся с одного метра и… – Дальше, Боров, дальше! – Он прошел сквозь первый уровень, сдвинулся вправо, прорвал вторую линию. Быстро, как молния. Мы многих считаем быстрыми – баскетболистов, например, или боксеров. Так они рядом с ним неловкие черепахи! – Дальше! – Хорошо, хорошо, я просто пытаюсь объяснить, что случилось. – Ты не объясняешь, что случилось, а стараешься оправдать свой провал. – Я сделал все, как ты велел! – Что было потом? – Ну, потом… Потом он еще больше ускорился, так что иногда казалось, что его просто нет, клянусь могилой матери! Я в него стрелял, другие ребята тоже, а кончилось тем, что мы принялись палить друг в друга. Пошла перестрелка, и мы даже не видели, куда подевался этот Римо. – Этого я и ожидал, Боров. – Честное слово, Джетро, мы не виноваты! Джетро угрюмо отвернулся от Пигарелло и Негронски. Опять помял в руках носовой платок, посмотрел на него и швырнул в корзину для мусора. – Подожди меня здесь. Боров. – Ты, надеюсь, не собираешься меня прикончить, а, Джетро? – Нет. Думаю, что нет. – Что значит «думаю»? Как же так? – А вот так, мой толстый друг. – Ничего не выйдет, ты, ублюдок! Тебе не удастся со мной расправиться! – заорал Боров и схватился за кресло. – Пришел твой конец! Мы сейчас не в этой твоей специальной комнатке. Сейчас ты свое получишь. Я помню, как Маккалох обращался с тобой, пока ты не зашел в эту твою комнату! Боров двинулся на Джетро. Негронски хотел остановить его, но Пигарелло здоровенной волосатой ручищей отшвырнул его в сторону. – Не лезь не в свое дело, Зигги! Подняв как перышко над головой тяжелое кресло, Пигарелло надвигался на Джетро словно груженый щебнем грузовик. Негронски заметил, как кресло начало опускаться на голову Джетро. Джетро стоял в странной позе, совсем не так, как раньше, когда они иной раз попадали в переделку в каком-нибудь баре Нэшвилла. Сейчас он напоминал старика с больным позвоночником. Ступни повернуты внутрь, руки слегка разведены в стороны и немного согнуты в локтях. Кисти напряжены. На бесстрастном лице ни следа эмоций: с таким выражением слушают биржевые сводки. Боров вложил в удар всю силу, но на том месте, куда обрушилось кресло, Джетро не оказалось. Его левая рука быстрым как луч лазера движением вонзилась в живот Пигарелло. Кресло лежало на полу. Боров стоял на месте с застывшим на лице выражением крайнего недоумения: рот открыт, глаза выпучены, руки бессильно повисли. Тут Джетро, как показалось Негронски, слегка шлепнул Пигарелло по голове и словно открыл кран: кровь брызнула во все стороны. Изо рта Борова хлынула алая струя. Он закачался на негнущихся ногах, будто кегля, и рухнул лицом вниз. Крак! От этого звука Негронски передернуло. – У меня не было другого выхода, Зигги, – промолвил Джетро. – Позвать врача? – спросил Негронски ничего не выражающим голосом. – Нет, Зигги. Он мертв. – Отнесем его в специальную комнату, да? – Да. – Скоро придется оборудовать конвейер. – Что ты имеешь в виду? – Ты прекрасно знаешь, что ведь Боров не последний, комната будет наполняться каждую неделю. Этому не будет конца. Джин. – Нет, будет. Как только мы зажмем страну в тиски, все кончится. Мы станем хозяевами положения, и все будет прекрасно, Зигги. Прекрасно. – Не думаю, – ответил Негронски, нагнулся к лежащему телу Пигарелло и, не соображая, что делает, поправил сбившуюся повязку на руке Борова. – Мы думали, что все будет прекрасно, когда добились переноса съезда сюда, в Чикаго. Мы думали, что все будет чудесно, когда удалось построить это здание. Мы думали, что все будет замечательно, когда ты стал президентом профсоюза. Да. И что же? Новые убийства, новые трупы для специальной комнаты. Это никогда не кончится, Джин. Давай воротимся домой, а? Теперь меня даже тюрьма не пугает. Пойдем в полицию, сдадимся. Смертную казнь отменили, да и вряд ли бы нас посадили на электрический стул. Мы бы все рассказали сами. Может быть, придется провести остаток жизни в тюрьме, но это все-таки будет жизнь, а не постоянная бойня: одного – за то, другого – за это… Это никогда не кончится, Джин. Подумай. Ради добрых старых времен, давай бросим это дело! – Это невозможно, – ответил Джетро. – Помоги мне поднять труп. – Это не просто труп, это был Пигарелло! – Это просто труп, Зигги. Вопрос стоял так: или мы станем трупами, или он. Что бы ты предпочел? – Ничего, Джетро. Я выхожу из игры. Зигмунд Негронски выпрямился во весь рост и твердо посмотрел в глаза новому президенту Международного братства водителей. – С меня довольно, Джетро, хватит! Ты, может быть, уже не в состоянии остановиться и выйти из игры, а я пока могу. Все, теперь не трону даже воробышка. Я ухожу, ухожу прямо сейчас. Я помогал тебе, я освободил тебе путь наверх, но с меня довольно. Полиции я ничего не скажу, потому что тогда ты, я знаю, убьешь меня, Джетро. Мне это ни к чему, я хочу жить. Я мечтаю о завтрашнем дне, чтобы он наступил поскорее. Хочу оказаться дома, а не здесь, в Чикаго. Хочу просыпаться рядом с женой в бигудях, с лицом, покрытым кремом, чтобы она ворчала на меня, чтобы вставать и готовить кофе. Хочу, чтобы меня беспокоило, как выплатить взятые под залог деньги, а не заниматься подсчетом трупов. Хочу ходить по улицам и смотреть на счастливых людей, смотреть на людей и самому радоваться. Я хочу жить, а ты оставайся со своим чертовым суперпрофсоюзом и засунь его себе в брюки-клеш. Прощай, я снова сяду за руль, это дело по мне. – Зигги, прежде чем уйти, помоги мне убрать тело, – произнес Джетро голосом холодным и скользким как кусок льда. – Нет, – ответил Негронски. – Только помоги донести его до специальной комнаты, и все, – Джетро улыбнулся прежней улыбкой, которая умела избавлять от волнений и превращать бизнес в удовольствие. – Хорошо. Только до комнаты. Час спустя Джетро вышел из специальной комнаты, а внутри, у двери, остались стоять два здоровенных пластиковых мешка для мусора с запиской, в которой уборщику было велено сжечь эти мешки в котельной. Из комнаты Джетро вышел один.Глава пятнадцатая
– Я проиграл, – уныло произнес Римо, обращаясь к Чиуну, поглощенному созерцанием перипетий жизни героини – домохозяйки, исповедующейся психиатру. Чиун, конечно, услышал, но не подал вида. Тогда Римо решил переодеться, но тут Чиун сделал нечто невообразимое: он встал и выключил телевизор. Сам. Добровольно. Снова усевшись на пол, Чиун молча указал Римо на место перед собой. Этим жестом бесчисленные поколения корейских учителей-сенсеев приглашали учеников познать мудрость предков. Так настоятель призывает послушника ко вниманию. Римо опустился на пол перед Чиуном, скрестив ноги в позе, которой его обучили много лет назад, когда даже несколько минут в таком положении причинили боль спине. Сейчас Римо вполне мог бы уснуть в позе лотоса и пробудиться отдохнувшим. Он смотрел в мудрые проницательные глаза человека, которого он сперва возненавидел, потом начал опасаться, затем проникая к нему уважением и, наконец, полюбил. Человека, который стал для него больше чем отцом, человека, который создал Римо заново. – Ты знаешь историю Синанджу – моей родины, родины моих дедов и прадедов, историю нашей бедности, голодных детей, которых в годы неурожая приходилось «отправлять домой» – бросать в холодные морские волны. Об этом ты знаешь. Тебе известно, что на протяжении всей нашей истории в Синанджу всегда находились люди, которые, торгуя своим непревзойденным мастерством боевых искусств, помогали жить всей деревне. Ты знаешь, что плата за мои услуги идет в Синанджу. У нас бедная земля, и единственным источником существования давно уже стало искусство сыновей Синанджу. Римо почтительно кивнул. – Это тебе известно. Но это не все. Я – Мастер Синанджу, но кто же тогда ученик? – Ученик – это я, отец, – ответил Римо. – Но я был Мастером еще до твоего рождения… – Значит, есть еще кто-то другой. – Да, есть, Римо. Когда я очутился около того здания, в которое ты не смог проникнуть, я подумал сначала, что оно выстроено так сложно, что тебе просто не хватило знаний. Но, увидев табличку с названием улицы, я понял, что там таится великая опасность. – Для меня, папочка? – Особенно для тебя. Почему я, несмотря на преклонные годы, всегда одерживаю над тобой верх во время наших тренировочных схваток? – Потому что ты сильнее всех, папочка. – А кроме этой очевидной причины? – Ну, наверное, потому что ты меня хорошо знаешь. – Верно. Это я научил тебя всему тому, что ты умеешь. Я всегда знаю, как ты поступишь в следующую секунду. Для меня это то же, что сражаться с самим собой, только более молодым. Я знаю, как ты поступишь, еще до того, как ты сам подумаешь об этом. Есть еще один человек, который знает это, знает потому, что его обучал я. Обучал с рождения, и как раз его имя я прочел на табличке с названием улицы. Я все понял – твой противник изменил своему долгу. Гибели твоей желает человек по имени Нуич, чьим именем названа эта улица. – Знакомое имя. – Естественно. Если ты прочтешь его задом наперед, то увидишь, что мы с ним зовемся одинаково. – Он изменил свое имя? – Нет, я. Человек этот, сын моего брата, покинул Синанджу и воспользовался полученными от меня знаниями, но не для поддержки тех, кто в этом нуждался. Я был опозорен, и я, учитель, изменил свое потомственное имя, а затем отправился на заработки в далекие страны. После меня не будет больше Мастера Синанджу, некому будет кормить нашу деревню, наступит голод и смерть. – Жаль слышать такое, папочка. – Ни о чем не жалей. Я нашел достойного ученика. Я нашел того, кто станет после меня Мастером, когда я «вернусь домой» в холодные воды пролива, отделяющего Корею от Китая, где и расположена Синанджу, словно жемчужина в раковине. – Это великая честь, отец. – Ты окажешься достоин ее только тогда, когда победишь самонадеянность, лень и вредные привычки, способные помешать мощи твоего развития и прогресса, разрушить все, созданное мною в твоем лице. – Ну, конечно, папочка, – улыбнулся Римо, – все победы – твои, все поражения – мои. Я хоть когда-нибудь делаю что-то правильно? – Ты перестанешь ошибаться только тогда, когда у тебя появится ученик, – промолвил Чиун с мимолетной улыбкой, пользуясь случаем в очередной раз напомнить о собственной непогрешимости. – Этот Нуич намного сильнее меня? Чиун сомкнул указательный и большой пальцы, оставив промежуток не более волоска. – На столько. – Отлично, – приободрился Римо. – Тогда я вступаю в бой! Чиун покачал головой. – Второе место, пусть даже с минимальным отрывом, – не самый желательный результат в соревновании, где приз – жизнь. – Почему я должен обязательно стать вторым? Я постараюсь что-нибудь придумать! – Сын мой, через пять лет ты будешь вот на столько – Чиун раздвинул руки на двадцать сантиметров – впереди. Ты – исключение изо всей белой расы. Но истина в том, что ты обойдешь неблагодарного дезертира Нуича только через пять лет. Через пять лет я со спокойной совестью благословлю тебя на поединок с сыном моего брата, и мы с триумфом привезем в Синанджу его кимоно. Через пять лет ты превзойдешь даже моих великих предков. Так предначертано, так и будет. Голос Чиуна звенел гордостью. Но на всякий случай, дабы ученик не слишком возгордился, Чиун добавил; – И все это я создал из ничего. – Папочка, – возразил Римо, – у меня нет пяти лет. У моей страны нет пяти лет, все должно быть кончено к завтрашнему вечеру! – Твоя страна большая. Что из того, если завтра ее будут грабить не те, кто делает это сегодня? Страна богатая, хватит на всех. А чем ты ей обязан? Она казнила тебя, заставила жить жизнью, к которой ты никогда не стремился, обвинила тебя в преступлении. – Америка – это моя Синанджу, отец. Чиун мрачно поклонился в ответ. – Это я могу понять. Но, если бы моя деревня так обидела меня, как тебя – твоя страна, я перестал бы быть ее Мастером. – Мать не может обидеть своего сына… – Это не так, Римо. – Я не закончил. Мать не может обидеть сына настолько, чтобы он не спас ее в минуту смертельной опасности. У меня не было отца – ты стал мне отцом, а моя страна – это мать, которой я не знал. – Вот через пять лет и преподнеси матери подарок – кимоно Нуича. – Оно нужно ей именно сейчас. Присоединяйся ко мне. Вдвоем мы легко одолеем этого Нуича. – К сожалению, это невозможно, сын мой. Достаточно нам помешать друг другу хоть на долю секунды – а линии нашей атаки могут пересечься – и обоим настанет конец. Я обучил тебя тому, чего не умеет никто. Тебя ожидает величие. Не уподобляйся оловянному солдатику, бездумно бросающемуся по зову трубы вперед, на смерть. Ты – это то, что ты есть, а такие не должны идти на глупую смерть. Никакие знания, никакая тренировка, никакая сила не могут превозмочь глупость. Не будь глупцом. Это приказ. – Я не могу подчиниться. Чиун смолк, повернулся и включил телевизор. Римо переоделся в костюм посвободнее. Рана подсохла и зудела, но он не обращал внимания. От двери Римо попрощался с Мастером Синанджу: – Спасибо, отец, за все, что ты дал мне. Не отрываясь от экрана, Чиун промолвил: – У тебя есть шанс. Может быть, Нуич не верит, что белый человек превзошел все то, чему я тебя научил. – Ну вот, значит шанс есть. Что же ты такой мрачный? – Случай хорош только для игры в кости или в карты. Это не для нас. То, чему я тебя учил, – как аромат розы на холодном ветру. – Ты пожелаешь мне удачи? – Ты так ничему и не научился! – сказал Чиун и больше не проронил ни слова.Глава шестнадцатая
Автомобильная пробка растянулась на всю длину Нуич-стрит. Римо вышел из такси и быстро пошел вперед мимо стоящих в заторе автомобилей, мимо недовольных, раздраженных водителей, рассерженных не только транспортной пробкой, но и тем, что в заключительный день съезда его заседание перевели в новую штаб-квартиру Международного братства водителей, сообщив об этом только на рассвете. Тем, кто пытался возражать, что, дескать, у Братства уже есть штаб-квартира в Вашингтоне, было сказано, что теперь это будет штаб-квартира только водителей. Непонятно. Вокруг нового президента профсоюза вообще происходило много непонятного, и вот теперь – Нуич-стрит. Римо протолкался сквозь длинную очередь у входа, не единожды выслушав: «Эй, ты, встань как все в очередь!» Некоторые его узнавали. Охранник у входа был в бинтах. Римо узнал его – это был тот самый страж, который схватил его пакет с рыбой прошлой ночью – длинной ночью неудачных попыток избежать крайних мер. А кончилось все тем, что и их осуществить не удалось. При свете дня охранник не узнал Римо. Он посмотрел на делегатскую карточку и сказал: – А вас разыскивает Джетро. Он здесь, у входа. Джетро стоял в просторном фойе, на одной из стен которого висел какой-то занавешенный пока лозунг – может быть, эмблема Братства, а может – нового суперсоюза. Джетро приветствовал прибывающих обычными «Как поживаете?» и «Рад вас видеть!». Римо подошел поближе. В глазах Джетро мелькнула тень страха, но на лице появилась фальшивая улыбка. – Как поживаешь, приятель? Рад тебя видеть! – сказал президент Международного братства водителей. – Я счастлив быть здесь, Джин. Сегодня – великий день! Великий, – отвечал Римо, и они обнялись, демонстрируя собравшимся единство в руководстве профсоюза. – Давай, спустимся вниз, надо обсудить кое-какие профсоюзные дела. – Пошли. Два лидера по-дружески направились к лифту. По-дружески вошли в кабину и продолжали по-дружески беседовать, пока двери не закрылись. Джетро нажал несколько кнопок и сказал: – Ты обманул меня, сукин сын, ты же обещал действовать со мной заодно! – А, не любишь, когда тебя обманывают! – рассмеялся Римо. – Ты что, только вчера родился? – На кого ты работаешь? – спросил Джетро. – Не на Нуича, – отвечал Римо. – Кстати, где он? – Не твое дело! – Мы встретимся с ним? – Это уж точно! – ответил Джетро с ледяной улыбкой. Римо что-то мычал себе под нос. Они оказались в просторном подвальном помещении. Там висел плакат с названием нового суперпрофсоюза, создание которого может уничтожить страну и само профсоюзное движение. Джетро стал одну за другой нажимать кнопки на кодовом замке у двери в комнату, которая находилась в центре переплетения множества труб. Римо продолжал что-то напевать. Вошел. Позади захлопнулась дверь. Джетро зашел за пустой металлический стол. На потолке Римо заметил напоминающие душ наконечники. Джетро сунул руку под стол. – Здесь кнопка, которая принесет тебе мучительную и неизбежную гибель. Выбирай: муки и боль или быстрая смерть от моих рук! Римо понимал, что так нельзя, что профессионалы так не поступают, но не смог справиться с приступом смеха. – Извини, – с трудом выговорил он, – я подумал, что ты шутишь. – Ну хорошо, как хочешь, – произнес Джетро. – Я могу остановить процесс, когда станет очень больно, и тогда ты станешь умолять меня, чтобы я дал тебе возможность все рассказать! – Договорились, – ответил Римо, еле удерживаясь от смеха. – Умолять. Хорошо. Умолять. Бесполезно. Он все-таки рассмеялся, а потом захохотал в полный голос. Из наконечников труб показалось нечто вроде тумана, и Римо стало не до смеха. Джетро выхватил маску, напоминающую противогаз, и поднес ее к лицу. Жертва, очевидно, должна вдохнуть клубящийся в воздухе туман, через легкие яд попадет в кровь, и если бы школа Синанджу еще в двенадцатом веке не открыла способ противодействия, то Римо, скорее всего, растворился бы. Но Мастера Синанджу нашли самый несложный способ обороны против такого нападения. Надо просто не дышать. Любой пловец в состоянии ненадолго задерживать дыхание, а для тех, кто может эффективно контролировать свой организм, не дышать – просто пустяк. Организовать такую, достаточно сложную атаку не просто, а отразить ее, по словам Чиуна, может даже ребенок. Сквозь стекла противогаза Джетро со злорадной ухмылкой наблюдал за Римо, перед которым вдруг возникла непредвиденная опасность – приступ смеха. Он отвел глаза и постарался сосредоточиться на каких-нибудь печальных мыслях. Ничего не получалось. Тогда Римо стал вспоминать все самое неприятное, что было в его жизни. Подумал о докторе Смите. Через несколько секунд туман стал рассеиваться, исчезая в вытяжной системе. Джетро снял маску. На его лице появилось злобно-торжествующее выражение. – Умри! – воскликнул он. – Умри медленно. Сейчас ты уже не владеешь ни руками, ни ртом, ни глазами. Ты, наверное, меня почти не слышишь, но пока слух не до конца покинул тебя, я хочу сообщить, что очень скоро ты просто растворишься, превратишься в лужицу! В лужицу, которая вместе с другими отбросами и нечистотами попадет в канализацию! Это было уже чересчур, не помог ни доктор Смит, ни самые печальные события в жизни Римо! – Ах-ха-ха! – схватился Римо за бока в непреодолимом приступе смеха и захохотал, захлебываясь, так что еле удержался на ногах и вынужден был прислониться к стене. Взглянув на Джетро, он увидел, что тот потрясен. Выражение лица Джетро чуть было не вызвало у Римо настоящую истерику. Ну зачем Джетро так его смешит?! Может быть, – подумал Римо, – этот дурацкий туман и вызвал припадок смеха? Наконец он с трудом овладел собой. – Извини, – сказал Римо, – я не смог удержаться. Так где же Нуич? – А-ва-а… – только и вымолвил Джетро. – Нуич, – повторил Римо. – Первая дверь направо. Постучи три раза. Челюсть Джетро отвисла, на лбу блестел пот, он вытер ладони о расклешенные брюки. Состояние шока сменилось злобой. Джетро принял боевую стойку. Римо заглянул под стол – так и есть, ступни чересчур повернуты внутрь. Типичная ошибка начинающего. – Ступни расположены неправильно, – заметил Римо. – Ну, иди сюда, покажи как надо, – ответил Джетро. Римо нырнул рукой под стол и нащупал кнопку. Джетро попытался вертикальным ударом ладони сломать руку Римо, но тот отбил удар. В сторону отлетела кисть Джетро. Снова затуманились наконечники вводящих из потолка труб. Римо вырвал маску вместе с соединительными трубками. Джетро схватился уцелевшей рукой за окровавленный обрубок. Римо взял с полки большой зеленый пластиковый мешок для мусора. Ядовитый туман, похоже, не влиял на пластик. Римо усадил вяло сопротивлявшегося Джетро на стол, подложив под него мешок для мусора, и как штанишки на ребенка натянул до подмышек. Глаза Джетро округлились от ужаса. Он пытался задержать дыхание, но Римо ткнул его пальцем в солнечное сплетение, чтобы помочь дышать нормально. Что и произошло: Джетро сделал выдох и вдох. – Не потеряй завязку для мешка, – предупредил Римо. – Если его не завязать, он может раскрыться сам по себе. Он вышел из комнаты, затворил за собой дверь и глубоко вдохнул воздух – не самый лучший в мире, но, по крайней мере, не самый смертельный. Римо быстро нашел нужную дверь. Он не сказал Чиуну, о пришедшей ему в голову идее, когда говорил, что попытается придумать что-нибудь, дабы одержать верх над Нуичем. Нуич воспитан в традициях Синанджу. Чиун знает, на что способен Римо, но готов ли Нуич к тому, что руки белого человека могут двигаться так быстро? Готов ли он к молниеносной реакции Римо? Знает ли он вообще, что Римо представляет собой как боец, что от него можно ожидать? Нуичу грозит опасность, которая стоит перед всеми учениками и даже Мастерами Синанджу – недооценка противника, хотя их с рождения предупреждают об этом. Недооценка противника делает бойца уязвимым. Римо трижды постучал. – Входи, Римо, – донеслось из-за двери. Открыв дверь, Римо очутился в зимнем саду. У бассейна сидел Нуич: лицо – молодого Чиуна, только покруглее и гораздо более грозное. Римо притворился, что не видит его, сделал вид, что не замечает вещей, которые полагается не замечать. – Я здесь, у бассейна, – сказал Нуич. – А, теперь вижу! Вот ты где. – Здесь, здесь. Там же, где ты меня сразу увидел, Римо. Тот, кто знает «алую ленту», в состоянии заметить сидящего человека. Римо затворил за собой дверь. – Проходи, садись рядом. Римо не двинулся с места. Так будет побольше пространства для того, чтобы распознать атаку, коли она последует. Нуич улыбнулся: – Правильно. Так и надо. Я доволен. Ты убил Джетро? Хотя, что это я спрашиваю? Убил, конечно, иначе бы не был здесь. Когда ты сделал вид, будто не заметил меня, я дал тебе понять, что не поверил этому. Ты, наверное, считаешь это моей ошибкой? Как учит наш Мастер, никогда не выдавай своих мыслей! Но я иду тебе навстречу и хочу от тебя того же. Чиун, судя по всему, неплохо потрудился над тобой. Римо заметил нотку снисходительности в голосе Нуича: тот невольно раскрыл свои чувства. – Да, – ответил Римо, – я кое-чего достиг. Вдруг Нуич поддастся на уловку и воспримет это как бахвальство? – Римо, ну зачем нам заниматься глупостями и пытаться обмануть друг друга? Давай лучше обсудим, кто ты есть и что тебе нужно. Чего ты хочешь? – Уничтожить тебя. – Только не пытайся ввести меня в заблуждение такими глупостями. У нас мало времени. Я видел твое выступление по телевизору. Великолепно! Ты говорил прекрасно, и я заметил, что тебе это нравится. Ты спел прекрасную песню. Я полагаю, Чиун объяснил тебе, что мы называем «песнями»? – Да. – Так вот, нам нужен новый президент Международного братства водителей, который потом станет президентом нового суперпрофсоюза транспортников. Я так понимаю, именно поэтому ты и здесь, чтобы не допустить этого. Конечно, Римо, пост президента союза – только первая ступень. Присоединяйся ко мне, и все окажутся у твоих ног. Тебя будут с восторгом слушать толпы. Тебя провозгласят великим. Ты сам и твое имя будут у всех на устах. Присоединяйся. – Тогда мне придется расстаться с теми, на кого я сейчас работаю, а я к этим людям привязан. – Вот как! Не знаю, на кого ты работаешь, но скажи, что они для тебя сделали? Ответь честно, что? – У меня есть все, что нужно. – Ага. А что именно? Может быть, я смогу дать больше. Серьезно, что ты от них получил? – Ну, мне выдают столько денег, сколько я попрошу. – И это все?! – Одежду, пищу, хотя ты, наверное, знаком с моей диетой… – Диета необходима, с ними ты будешь или со мной. Так, еще что? – Я не плачу за жилье. – Хм. Значит у тебя есть дворцы? – Нет. Я, видишь ли, живу в основном в мотелях. – Теперь я понимаю, ты – орудие в их руках, инструмент. – Нет. Я почти всегда поступаю так, как вздумается. – Физическое единоборство нам не интересно, это я знаю. Чем же ты занимаешься в свободное время? – В основном тренируюсь. – Для качественного инструмента это необходимо. Чего ты хочешь, Римо? Будь со мною откровенен, и я в ответ расскажу тебе все, что интересует тебя. Расскажу, как я предал Синанджу. Расскажу, что я люблю и что ненавижу. Давай, поговорим, мы ведь выпускники одной школы, так сказать. – Что ж, ладно. Хочу иметь настоящий дом, семью. Мне надоели «пересыпы» с женщинами, когда любовь превращается в работу. Хочу любить женщину ради обоюдного удовольствия, а не для того, чтобы выяснить, что у нее на уме. Иногда хочется прикрикнуть на собственных детей. Прижать ребенка к себе. Своего ребенка. Научить его не бояться. – Президент нового транспортного профсоюза должен иметь и семью, и детей. – Ну да, и жить ему – год… – Мы будем вместе, рядом. – Тогда придется уничтожить Чиуна. – Он не пойдет против нас двоих, Римо. Римо подождал, в задумчивости глядя в пол, а затемсказала – Согласен. Надо, в конце концов, позаботиться и о себе. Римо протянул руку и открыто пошел навстречу Нуичу. Нуич широко улыбнулся и протянул ладонь в ответ. – Самый великий союз – мы с тобой. Ладони встретились, но рука Римо не остановилась, а, пройдя вперед, врезалась в подбитое ватой плечо пиджака. Римо ощутил под пальцами хрустнувшую кость и понял, что заработал первое очко. Вышел вперед в схватке, и в какой схватке – с самим Нуичем! Окрыленный успехом, Римо сразу перешел к атаке внутри периметра. Ему казалось, что победа близка, что можно уже не заботиться о безопасности и нанести последний удар. С невероятной быстротой и силой Римо ударил Нуича локтем в грудь, но она куда-то исчезла. «Ошибка, – успел подумать Римо. – Удалось заработать очко за счет доверия и самоуверенности противника, а теперь по этим же причинам можно лишиться жизни.» Локоть повис в воздухе, Римо потерял равновесие. Жгучая боль рванула ребра и пробежала до плеча. Римо падал лицом вперед на выложенную камнем дорожку и ничего не мог поделать – тело не повиновалось. Он был еще жив, но не мог и пальцем пошевелить. Рот наполнила теплая влага. Кровь. Она пролилась на камни перед глазами, образовала ручеек и потекла в чистую голубую воду бассейна, замутила ее. – Глупец, – воскликнул Нуич. – Глупец! Зачем ты сделал это? Через десять лет ты мог бы от меня избавиться! Через десять лет твоя атака внутри периметра обороны удалась бы. Но ты оказался дураком! Вдвоем мы подчинили бы себе весь мир, нам принадлежало бы все. Но ты напал на меня, и напал глупо! Римо хотел взглянуть на Нуича, чтобы увидеть последний удар, который, как он чувствовал, скоро последует, но не мог повернуть головы. Он видел перед собой только постепенно темнеющую воду. Тут раздался хорошо знакомый Римо голос: – Кто здесь говорит о глупости? Ты глупец из глупцов! Ты думал, что мой ученик предаст Синанджу, как ее предал ты?! Ты думал, что Мастер Синанджу оставит своего ученика в беде? Голос Чиуна звенел гневом. – Но, Мастер… Это белый человек. Ты не причинишь мне зла из-за него, ты не посмеешь, ведь я из Синанджу! – За этого, как ты говоришь, белого человека я сдеру оболочку с Земли и наполню ее кипящую сердцевину тысячью таких, как ты! Бойся! Если он умрет, я заставлю тебя съесть собственные уши, ты, собачий помет! – Но, Мастер, ты не имеешь права поднимать руку на односельчанина, пусть он даже и дезертир, – возразил Нуич. – Жалкий трус, ты осмеливаешься учить меня. Мастера?! Ты, опозоренный навек, говоришь мне о правилах? – Он жив и не умрет, – пробормотал Нуич дрожащим от страха голосом. Странно, – подумал Римо, – чего он боится? Его же учили, что страх – один из самых серьезных недостатков настоящего бойца. И уж совсем непонятны угрозы и оскорбления в устах Чиуна! Ведь сам же Чиун не уставал повторять, что угрозы дают преимущество сопернику. Оскорблять противника – значит придавать ему дополнительную энергию, кроме тех случаев, когда оскорблениями можно добиться вспышки глупой злобы. Судя по голосу, Нуич вовсе не был зол. Дело, наверное, в том, – думал Римо, – что Чиун понимает: Нуича не обмануть ни мирным разговором, ни проявлением притворной слабости. – Исчезни! – приказал Чиун. – Я ухожу, но помни, через десять лет ты лишишься его! – Почему ты говоришь мне об этом? – Потому что я ненавижу тебя, ненавижу твоего отца, всех твоих предков, начиная с первого Мастера Синанджу. Римо услышал легкие торопливые шаги. Нуич уходил. Римо хотел крикнуть, попросить Чиуна не отпускать Нуича, но не смог даже прошептать и слова. Да Чиун и не пошел бы на это. Римо ощутил спиной быстрые прикосновения пальцев Чиуна, и вдруг невыносимая парализующая боль почти исчезла. Римо повернул голову, подвигал плечами и медленно, превозмогая боль, начал подниматься. – Теперь ты можешь двигаться, – сказал Чиун. Морщась от боли в распрямляющейся с хрустом спине, Римо, сел и постарался овладеть собой. Ему не хотелось, чтобы папочка видел его во власти боли. – Вечно спешишь, торопишься! – злился Чиун. – Американец! Не мог подождать жалких пять лет! – Я должен был выполнить задание. – Впредь не совершай таких ошибок, хотя поступок твой и достоин уважения. В следующий раз ты будешь с Нуичем на равных. А я не могу поднять руку на односельчанина. – Но я слышал, как ты грозился, что… – Ты слышишь много разных глупостей. Помолчи. Он совершил роковую ошибку, посчитав, что ты сравняешься с ним только через десять лет. На нашем уровне такие ошибки даром не проходят. – А если он вернется раньше, чем через пять лет? – Мы отступим. Время играет на нас. Зачем лишать себя преимущества? – Хорошо, папочка, – ответил Римо и спросил: – Ты говорил, что когда-нибудь я, белый человек и не кореец, смогу занять место Мастера Синанджу. Это правда? – Нет, конечно, – ответил Чиун. – Это была просто песня, чтобы ободрить тебя. – Я не верю тебе, – сказал Римо. – Замолчи! Ты только что из-за собственной глупости чуть было не уничтожил плоды моих десятилетних трудов. Римо помолчал и, скривившись, от боли поднялся на ноги. – Это хорошо, что тебе больно, – сказал Чиун. – Боль – прекрасный учитель. Тело запоминает все, даже то, что не фиксируется в сознании. Пусть боль поможет тебе запомнить: никогда не торопись. Время – или твой союзник, или твой противник. – Папочка, я должен еще закончить кое-какие дела. – Хорошо, только побыстрее. Рубашка, даже если завязывал ее я, – не самая лучшая в мире повязка.Глава семнадцатая
Римо поднялся на трибуну большого зала нового здания на Нуич-стрит. Толпа восторженно взревела, и он, чтобы хоть немного утихомирить присутствующих, помахал здоровой рукой над головой. Вопли не утихали. Римо улыбался телекамерам, фотоаппаратам и, конечно, залу. Под новой рубашкой и пиджаком все еще была импровизированная повязка Чиуна. Резкая пульсирующая боль не утихала, но Римо улыбался. Он улыбался трем президентам братских профсоюзов, сидящим в президиуме. Он улыбался министру труда, знакомым делегатам съезда и Эйбу-Ломику Бладнеру, который вопил громче всех в зале. Помещение было меньше, чем зал, в котором прошла первая часть съезда, но вполне помещало всех делегатов. На втором ярусе балкона даже было несколько свободных мест. Римо придвинулся к микрофону. Шум поутих. – Братья водители! – начал Римо. – Братья водители, я должен сообщить вам печальное известие. Римо сделал паузу, чтобы окончательно успокоить зал и завладеть его вниманием. Он поискал взглядом тех, с кем встречался час назад. Они уже были в курсе печальных событий: Джин Джетро, который всегда был человеком со странностями, неожиданно скрылся. Об этом Римо сообщил им час назад, причем ему поверили сразу, поскольку не было причины не верить. Беседа Римо с этими людьми – ключевыми фигурами профсоюза – проходила в небольшом помещении для регистрации прибывающих, в то время как начали съезжаться делегаты съезда. Чтобы решить, как дальше действовать союзу, оставалось меньше часа. В маленьком офисе собралось человек двенадцать. – Можно просто передать полномочия вице-президенту профсоюза, но можно придумать и кое-что получше. Делегаты согласно закивали. Часть сидела в креслах, двое облокотились на стол, один присел на край кадки с пальмой. Послышался одобрительный шум. «Этот парень знает, что делает!» Римо продолжал: – Если мы отдадим выдвижение кандидатур на пост нового президента на откуп съезду, ничего хорошего из этого не выйдет. Надо самим выдвинуть кандидата, и тогда дело пойдет. Давайте договоримся прямо сейчас. Или у нас будет крепкий профсоюз, или наступит хаос. Решать – вам. Кого из присутствующих мы можем предложить съезду? Кто-то из делегатов, слегка ошеломленных неожиданным развитием событий, предложил выбрать Римо. Римо покачал головой: – У меня есть кандидатура получше, я знаю подходящего человека. Это было час назад, и теперь, стоя перед залом, Римо понимал, что одно неудачное слово может все испортить. Римо вглядывался в лица сидящих в зале. К потолку струилась голубизна табачного дыма. – Плохая новость. Нас покинул Джин Джетро – наш президент. Он подал в отставку, и его уже нет в стране. Уезжая, он оставил мне это письмо. Римо поднял над головой листок бумаги. Он был чист, но никто, кроме Римо, этого видеть не мог. – Я не стану читать вам это письмо, потому что слова не в силах передать любовь и приверженность Джетро к нашему союзу, ко всему профсоюзному движению, к американскому образу жизни. Дело не в словах, а в голосе его сердца, наполненного любовью к вам. Мне он сказал, что слишком молод для такого поста. Так он сказал. Я ответил, что возраст измеряется не только годами. Возраст определяется честностью и отвагой, любовью к выбранному делу. Я сказал, что все это у него есть в избытке, но он не захотел меня слушать. Джетро победил на выборах, но признался, что боится быть лидером, что хочет укрыться подальше и хорошенько все обдумать. В заявлении об отставке все это есть, но мы и без того понимаем, что творилось в его душе. Римо разорвал чистый листок бумаги на мелкие кусочки, а кусочки превратил в конфетти. Зал загудел. Многие были потрясены, но не те, с кем встречался Римо часом раньше. Они были готовы, и ждали только, чтобы Римо сделал заявление, о котором они договорились. – Мы не можем оставаться без твердого руководства в бурном море профсоюзного движения – корабль не отправится в плавание без руля или киля. Среди нас есть человек, прошедший все ступени профсоюзной карьеры, начиная с самой первой. Человек, вся жизнь которого связана с профсоюзом и водителями. Человек, которому присущи сила и доброта. Человек, любящий и профсоюзное движение, и людей. Человек, умеющий и руководить, и подчиняться. Человек, который был вместе с нами и в солнечные дни побед, и в мрачные часы неудач. Только он способен заменить нашего Джина Джетро на посту президента. Этот человек – руководитель нью-йоркской делегации Эбрахам Бладнер. Едва прозвучало это имя, как делегаты-лидеры поднялись с мест и повели за собой своих последователей, вышли в проходы, демонстрируя поддержку сказанному. Их становилось все больше и больше. Каждый из присутствующих понимал, что власть переменилась, и никому не хотелось, чтобы в ближайшие четыре года в критический момент ему напомнили, как он не поддержал Эйба Бладнера, когда тот в этом особенно нуждался. Римо приветственно помахал Бладнеру, которого почитатели на плечах уже несли к сцене. Бладнер был подготовлен к такому повороту событий еще до встречи Римо с ядром союза. Римо-политик легко подчинил себе дюжину человек, а затем – и весь съезд. Они встретились с Бладнером в апартаментах, ранее принадлежавших Нуичу, где все еще струился фонтан, на который Ломик бросил неодобрительный взгляд. Римо в ответ пожал плечами, показывая, что тоже считает это излишеством. – Эйб, – начал Римо, устроившись рядом с бассейном, на том самом месте, где он чуть было не расстался с жизнью. – Ты не хотел бы стать президентом Международного братства водителей? – Эх, парень, через четыре года я буду староват для этого… – Я говорю о сегодняшнем дне. – А как же Джетро? – У него семейные неурядицы. Думаю, что мы его теперь долго не увидим. – А, – сказал Бладнер, – вот оно что. – Ага, вот оно что, – сказал Римо. – Чего хочешь ты? – спросил Бладнер. – Парочку одолжений. – Это понятно, а каких именно? – Ты не знаешь, на кого я работаю, и не станем в это вдаваться. Дело в том, что другие транспортные профсоюзы хотят объединиться с нами. Сообщить об этом планировалось сегодня. Так задумал Джетро, а у людей, которые замышляют подобные вещи, часто случаются неприятности в семье. Ты, надеюсь, понимаешь, что я имею в виду? Бладнер понимал. – По-моему, водителям не стоит объединяться с другими союзами. Как ты думаешь? – Конечно! Для чего, чтобы потерять независимость? – возмутился Бладнер. – Организации, на которую я работаю, время от времени может понадобиться информация. Ну, например, кто чем занимается, не более того. Никакого вреда твоему профсоюзу. За это, естественно, заплатят. Бладнер подумал и согласно кивнул. – С тобой свяжутся. Обо мне – никому, забудь, что мы встречались, хорошо? – Ты уходишь от нас? – Эйб, ты хочешь стать президентом или нет? – Знаешь, я раньше часто думал об этом, но потом, лет в сорок пять, перестал. Понимаешь, это было вроде мечты, ну а мечты… Мечты с годами уходят. А что касается нашего профсоюза, то я бы управлял им не совсем так, как нашей региональной организацией. Все должно быть классом повыше, но ровно настолько, чтобы я вписывался в эту систему. – Теперь скажи, кто из делегатов пользуется наибольшим авторитетом? Бладнер начал называть имена, а потом заметил, что при конфиденциальной встрече с этими людьми, следует, пожалуй, держаться пожестче, «без цветочков и подобных штучек, чтобы им в головы не лезли лишние мысли, парень». Это Римо понимал. Делегаты на приватной встрече сразу отреагировали на кандидатуру Бладнера надлежащим образом. Римо заверил их, что с нынешним вице-президентом не будет проблем. Все согласились, что он, в конце концов, фигура легковесная и не станет настаивать на передаче ему поста президента, как полагалось бы по уставу. Найдутся, конечно, недовольные. Кто-то, может быть, попытается состряпать из этого судебное дело, но его удастся легко замять, если Бладнер быстро завоюет авторитет в профсоюзе, как это ему раньше всегда удавалось на региональном уровне. Римо сделал правильный выбор. Делегаты на плечах внесли Бладнера на сцену, и ему пришлось постучать некоторых по затылкам, чтобы его поставили наконец на ноги. Когда Бладнер взошел на трибуну, зал взревел еще громче. Римо и Эйб обнялись. Улыбаясь толпе, Римо тихо сказал Бладнеру: – Эйб, от того, как ты будешь соблюдать нашу договоренность, зависит, как долго ты проживешь. – Парень, я прекрасно это понимаю, – ответил Бладнер. Обернувшись, Римо глянул через плечо на сидящих позади президентов братских транспортных профсоюзов. Они тоже оказались здравомыслящими людьми, хотя один сидел в несколько напряженной позе, оберегая от лишних движений все еще побаливающий позвоночник. Когда восторг публики поутих, Римо крикнул в микрофон: – Давайте проголосуем! Кто за то, чтобы избрать Эйба Бладнера президентом, скажите «да»! Зал взорвался в едином «да»! – Кто против, скажите «нет»! Хохот встретил чье-то одинокое «нет». – Итак, президентом избран Эйб Бладнер. Опять последовала истерия приветственных криков. Римо попытался утихомирить аудиторию. – Прежде чем представить вам моего доброго старого друга Эйба Бладнера, я хотел бы сказать несколько слов. Римо посмотрел на балкон, на места, где расположились кое-кто из жен делегатов, и подумал о Крис, которая сейчас ждет в аэропорту. Ждет, но так и не дождется. Вместо него на встречу явятся агенты ФБР, получившие анонимный телефонный звонок. На суде свидетельские показания Крис положат конец карьере президентов трех других профсоюзов транспортников. О какой карьере может идти речь после того, как станет известно, что они вложили деньги своих союзов в строительство здания для другого профсоюза? Автоматически отпадет и идея объединения в суперпрофсоюз. А через несколько дней прекратит существование некто, известный под именем Римо Джоунс. У его преемника будет новое лицо и, может быть, другой акцент. Но никогда не будет у него ни семьи, ни дома, никогда не сможет он съесть гамбургер, напичканный глютаматом натрия. Что ж, так тому и быть. Он останется тем, кто он есть, и ничего тут не переменишь. – Хочу сказать вам то, во что сам глубоко верю, – спокойно начал Римо, безо всяких ораторских приемчиков. – Вам приходилось слышать массу рассуждений об Америке и ее богатстве, о ее приближающемся конце. Часто утверждают, что мы слишком богаты и поэтому зажирели и ослабели. Но скажите, откуда взялось все это богатство Америки? Вам кто-нибудь его преподнес? Ваши предки или вы сами нашли его на дороге? Нет, говорю вам, богатство страны – это вы сами. Это вы делаете ее сильной. Есть страны куда богаче нас, но взгляните на них: на Южную Америку, Африку, большую часть Азии, да и на некоторые регионы Европы. Нет, богатство страны в ее людях, в их готовности работать и зарабатывать себе и близким лучшую жизнь. Сила страны не в запасах полезных ископаемых. Богатых ресурсами, но слабых и бедных стран полным-полно. Наша страна сильна тем, что дает человеку надежду на лучшее будущее. И сильные люди полагаются на это. Вы, собравшиеся здесь, представляете водителей. Они – частица этой надежды, надежда эта жива. И скажу вам честно и откровенно: отдать за это свою жизнь – большая честь. Последняя фраза показалась кое-кому из присутствующих уж очень мелодраматической, но этим грешили все ораторы. До делегатов так и не дошло, что Римо говорил от чистого сердца. Некоторым, правда, показалось, что в глазах Римо блеснули слезы. А кое-кто потом рассказывал, что Римо Джоунс, покидая новое здание на окраине Чикаго, плакал, не скрывая слез. Но никто его больше не видел.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Империя террора
Глава 1
В старинных книгах говорится: если идешь к человеку, который скоро умрет, захвати с собой связанный узлом слоновий хвост. Поэтому, услышав от охранника, что президент желает его видеть, вице-президент Азифар сперва подождал, пока охранник выйдет, и затем спрятал в правый задний карман своих форменных штанов большой веревочный узел. Только потом он покинул кабинет и пошел вслед за охранником. Стук их каблуков о мраморный пол был единственным звуком, нарушавшим торжественную тишину роскошного дворца. Помедлив у двойных дверей из резного дуба, Азифар глубоко вздохнул и наконец решился войти. Когда дверь за ним захлопнулась, он огляделся. Президент Скамбии стоял у окна, разглядывая парк вокруг дворца. Дворец был построен из синего, похожего на сланец камня, который добывался в этом маленьком молодом государстве. Парк, в котором тут и там были разбросаны искусственные озера, клумбы и живые изгороди, тоже отражал пристрастие президента к синему цвету. Вода в бассейнах была синей, синими были цветы, и даже аккуратно подстриженные изгороди были того темного оттенка зеленого цвета, который казался переходящим в синий. Форма гвардейцев тоже была синей, и президент удовлетворенно отметил этот факт. Это может стать государственной традицией, а традиции – неплохой фундамент для строительства, если государство ничего из себя не представляет и ничего не имеет за душой. Цветовую гамму дворца нарушала лишь желтая форма рабочих, укладывавших канализационные трубы под мостовую рядом с углом восточного крыла дворца. Уже четыре неделя эти рабочие раздражали президента. Но ничего не поделаешь: страна должна иметь не только традиции, но и канализацию. Президент Дашити повернулся к человеку, стоящему перед его столом. Во время беседы ему пришлось порой поворачиваться к окну, чтобы скрыть невольную улыбку при виде формы вице-президента Азифара. Она была сшита из красного габардина, и каждый ее дюйм украшала тесьма: золотая, серебряная, синяя и белая. Форма была скроена в Париже, но даже безупречный покрой не мог скрыть тучность вице-президента Азифара. Но при первой встрече всех подавляла не столько толщина Азифара, сколько его безобразие. Ужасней, чем его форма, чудовищней, чем его невероятная величина, было лицо Азифара – иссиня-черное пятно чернильной темноты. Хорошо еще, что его шишковидную голову с широким носом и скошенным лбом частично скрывала украшенная тесьмой военная фуражка. Как-то президент Дашити мучился три недели подряд, пытаясь определить, кого больше напоминает Азифар: толстяка из цирка или располневшего неандертальца. Тело его было как у клоуна, а лицо – как у доисторического человека; так что проблема осталась неразрешенной. Но гораздо важней то, что Азифар был военным человеком, которого на должность вице-президента избрали генералы. Несмотря на все свое отвращение, Дашити приходилось терпеть его. Но терпеть не значит доверять, и у президента были важные основания не доверять вице-президенту Азифару. Как можно доверять человеку, который 24 часа в сутки потеет? Даже сейчас по лицу вице-президента сбегали ручейки пота, и перламутровые капельки поблескивали на тыльных сторонах его ладоней. А ведь они здесь встретились не для решения каких-то важных вопросов, а просто чтобы обсудить, как Азифару следует провести свой отпуск. – Непременно, – сказал президент, – посетите русское посольство. Затем, конечно, навестите американское. И дайте там понять, что у русских вы уже побывали. – Разумеется, – проговорил Азифар. – Но зачем? – Затем, что после этого мы получим еще больше оружия из России, и еще больше денег из Америки. Вице-президент Азифар даже не постарался скрыть свое недовольство. Его правая рука невольно коснулась бедра, и пальцы нащупали в кармане завязанный узлом слоновий хвост. – Вы не одобряете меня, генерал? – Мой президент, одобрять или не одобрять вас было бы с моей стороны непростительной дерзостью, – произнес Азифар своим хриплым голосом. Его гортанное произношение свидетельствовало о том, что вице-президент учился отнюдь не в Сэндхерсте. – Просто я не могу спокойно принимать чужие подачки. Президент Дашити вздохнул и медленно опустился в свое мягкое синее кожаное кресло. Только тогда сел и Азифар. – Я тоже, генерал, – сказал Дашити. – Но нам не остается ничего другого. Нас называют развивающейся страной, но вы же знаете не хуже меня, что наше развитие заключается в смене варварства обычной отсталостью. Пройдет еще много лет, прежде чем наш народ сможет жить своим собственным трудом. Он остановился, как будто приглашая собеседника задать вопрос, затем продолжил. – Нам не посчастливилось иметь нефть. У нас есть только этот чертов синий камень, а сколько его мы сможем продать? И сколько времени наш народ сможет жить на эти деньги? Но нам повезло с другим – с нашим местоположением. На этом острове мы можем контролировать Мозамбикский пролив и большую часть перевозок груза в мире. Если мы присоединимся к какой-либо одной мировой силе, контроль перейдет к ней. Поэтому наш путь ясен: мы не присоединяемся ни к кому, мы поддерживаем отношения со всеми и принимаем их подачки до тех пор, пока наконец не перестанем в них нуждаться. Но пока этот день не пришел, нам нужно продолжать нашу игру. Поэтому вам придется посетить все эти посольства, когда приедете в Швейцарию. Он осторожно разгладил складку на своем белоснежном костюме в едва заметную полоску и затем поднял голову. Его проницательный взгляд встретился со взглядом больших выпуклых глаз Азифара. – Безусловно, я это сделаю, мой президент, – сказал Азифар. – А теперь, с вашего позволения… – Конечно, – произнес Дашити, вставая и протягивая через стол свою тонкую коричневую руку. На долю секунды она повисла в воздухе, затем утонула в жирной черной пятерне Азифара. – Удачно вам отдохнуть, – сказал Дашити. – Был бы рад поехать с вами. – Он по-настоящему тепло улыбнулся и попытался скрыть невольную дрожь, вызванную прикосновением потной ладони Азифара. Скрестив взоры, два человека пожимали друг другу руки. Наконец Азифар опустил глаза, и президент разжал руку. Слегка наклонившись, Азифар повернулся и зашагал по ковру к дверям 12-футовой высоты. Он не позволил себе улыбнуться, пока не миновал двух одетых в синюю форму гвардейцев, стоящих снаружи президентского кабинета. Но на пути из приемной к лифту он улыбался. Он улыбался в лифте, улыбался, когда шел к своему «мерседесу», стоящему перед дворцом. Опустившись на мягкие подушки заднего сиденья, он глубоко вдохнул сухой и прохладный кондиционированный воздух, затем, все еще улыбаясь, сказал шоферу: «В аэропорт». Автомобиль не спеша поехал по дугообразному подъездному пути, ведущему от дворца к шоссе. У восточного крыла полудюжина одетых в желтое рабочих копали глубокую яму. Затормозив в дюйме от них, водитель шепотом выругался и произнес вслух: – Эти идиоты собираются здесь копаться еще полгода. Азифар ничего не ответил. Он был слишком доволен собой, чтобы переживать из-за медлительности рабочих. Узел в заднем кармане причинял ему неудобства, и он вытащил его. Поглаживая пальцами жесткую слоновью кожу, он обдумывал слова, которые скажет, когда всего через семь дней займет место президента. Азифар. Президент Скамбии. Стоя у окна, президент Дашити наблюдал за лимузином Азифара, который медленно миновал рабочих, укладывающих канализацию, и затем, увеличив скорость, выехал на единственную в стране мощеную дорогу, ведущую от дворца к аэропорту. Никогда не надо доверять генералам, подумал Дашити. Они думают только о том, как получить власть, а о том, что с ней делать, они не думают. Как хорошо, что им поручают только такие маловажные вещи, как воины. Он вернулся к своему столу и принялся подписывать просьбы о предоставлении его стране международной помощи. А Азифар в это время думал о том, что спустя всего лишь несколько дней Скамбия не будет больше нуждаться в помощи ни от какой иной страны. Мы будем самой большой силой в мире, подумал он, и все народы будут уважать наш флаг и бояться его. «Никакая сила не остановит меня, – подумал Азифар. – Никакая сила: ни одно правительство и ни один человек».Глава 2
Его звали Римо, и в этой грубой коричневой монашеской рясе он чувствовал себя очень глупо. Его талию крепко опоясывала узловатая веревка. Римо подумал, что с ее помощью можно кого-нибудь задушить; впрочем, Римо для этого не требовалась помощь. Он стоял перед Вестсайдской федеральной тюрьмой, ожидая, пока откроется большая стальная дверь. Его ладони были мокры от пота. Он вытер их о рясу и понял, что не помнит, когда потел в последний раз. Все дело в тяжелой рясе, подумал он, затем обозвал себя лжецом и сознался, что потеет, потому что стоит у входа в тюрьму, ожидая, когда его впустят внутрь. Он еще раз ударил по маленькой кнопке на правой стороне двери и сквозь толстое стекло увидел, как охранник поднял голову и раздраженно посмотрел на него. Затем охранник нажал кнопку на своем столе, дверь прыгнула и медленно, дюйм за дюймом, поползла назад. Она двигалась толчками, как тележка в американских горках, поднимающаяся к вершине очередной горы. Открывшись всего дюймов на двадцать, дверь остановилась. Чтобы протиснуться в узкий проем, широкоплечему Римо пришлось повернуться боком. Как он успел заметить, в толщину дверь состояла из двух дюймов сплошного металла. Едва он оказался внутри, как услышал, что дверь начала закрываться, захлопнувшись наконец со звуком, типичным для всех тюремных дверей. Римо находился в приемной, и взгляды шести чернокожих женщин, ожидающих часа свидания, были устремлены на него. Ему захотелось спрятать лицо под капюшоном своей рясы, но он взял себя в руки, подошел к столу охранника и оперся на толстое пуленепробиваемое стекло, отделявшее охранника от посетителей. Ощутив, как прочно стекло, он решил, что в толщину оно никак не меньше одного дюйма, и даже с близкого расстояния пробить его сможет только очень мощное оружие. Не поднимая головы, охранник нажал на кнопку, снова крепко запирая входную дверь. Если бы теперь Римо понадобилось в срочном порядке выбраться отсюда, ему пришлось бы ломать стекло, чтобы добраться до двери за спиной охранника. Римо постучал по стеклу костяшками пальцев, ощущая его упругость и неподатливость. Кивком головы охранник указал на телефон, стоящий перед ним на маленькой полке. Римо снял трубку и постарался, чтобы его голос звучал спокойно: – Я отец Тук, – сказал он, сдерживая усмешку. – Я должен встретиться с заключенным Девлином. – Одну минутку, отец, – сказал охранник. С выводящей из терпения медлительностью он положил трубку и начал небрежно просматривать напечатанный на машинке список фамилий. Наконец его палец остановился, и Римо прочем вверх ногами: «Девлин, Бернард. Отец Тук». Охранник отложил лист бумаги и опять снял трубку. – Все в порядке, отец, – сказал он. – Идите вон в ту дверь. – Он указал кивком на дверь в углу комнаты. – Благодарю тебя, сын мой, – произнес Римо. Следуя указаниям охранника, он достиг другой металлической двери, доходящей до потолка и шириной в шесть футов. На ней было написано: «Открывать от себя». Надпись была свежая и нетронутая, в то время как решетка над ней носила следы прикосновений тысяч рук, открывавших прежде эту дверь. Когда-то Римо тоже прикасался к тюремной решетке. Он положил ладони на надпись и ощутил слабую пульсацию тока, как будто открылся электрический замок. Он толкнул дверь, и она медленно отворилась. Дверь захлопнулась за ним, и Римо оказался в еще одной маленькой комнате. Справа, за пуленепробиваемым стеклом и металлической сеткой находилось трое заключенных, ожидающих выхода на свободу. За ними наблюдал еще один охранник. Слева находилась дверь, ведущая на лестницу. Римо толкнул ее, но она не открылась. Бросив взгляд через плечо и увидев, что охранник беседует с одним из заключенных, Римо подошел к его окошку и постучал по стеклу. Охранник поднял голову, кивнул и нажал на кнопку. Вернувшись к двери, Римо открыл ее и вышел на узкую лестницу. Ступеньки были выше обычных. У начала лестницы под углом было повешено зеркало, и когда Римо поднялся наверх, то обнаружил, что аналогичное зеркало висит на противоположной стене, там, где лестница кончается. Он взглянул в наго, затем посмотрел на нижнее зеркало и на охранника. Не сходя с места, тот мог видеть всю лестницу. Спрятаться на ней было невозможно, ни перил, ни карнизов, на которые можно было бы залезть, у нее не было. Римо поднялся по ступенькам, стараясь поддевать своими обутыми в сандалии босыми ногами края рясы, чтобы не наступать на нее при каждом шаге. Он пытался не вспоминать, как много лет тому назад по такой же узкой лестнице его вели в камеру смертников. Бесполезно. Он обливался потом, и подмышки его были мокры. Тогда, много лет назад, его жизнь была проще. Его звали Римо Уильямс, и он был полицейским из Ньюаркского департамента полиции. Он был хорошим полицейским, пока кто-то не убил торговца наркотиками на территории его участка. Римо обвинили в убийстве и приговорили к электрическому стулу, который, однако, не сработал в тот раз должным образом. Какого черта я здесь делаю? У верхушки лестницы была еще одна дверь, точь-в-точь как в блоке для смертников государственной тюрьмы Нью-Джерси. Внезапно им овладели непрошеные воспоминания: визит священника, черная таблетка, металлический шлем на голове и затем ожидание смерти от семидесяти семи миллионов вольт, смерти, которой он так и не дождался. Римо сам не заметил, как очутился в следующей комнате, где за старым деревянным столом сидел одетый в форму охранник. На именной табличке на его груди было написано: «О'Брайен». Это был мужчина среднего роста, и Римо заметил, что одна его рука была короче другой. Большие узловатые запястья торчали из рукавов его синей форменной рубашки. Маленькие глаза охранника были водянисто-голубого цвета, а его круглый широкий нос был красен из-за обилия лопнувших кровеносных сосудом. – Я отец Тук. Я хотел бы видеть заключенного Девлина. – К чему такая спешка, отец мой? – спросил О'Брайен. Римо не ответил. Помолчав, он произнес: – Будьте так добры, вызовите заключенного Девлина. Чрезвычайно медленно О'Брайен поднялся со стула, пристально оглядывая посетителя и приходя к заключению, что стоящий перед ним человек вовсе не является монахом. Ладони его были мозолисты, но ногти тщательно ухожены. Кроме того, от него исходил аромат дорогого крема после бритья, что, по мнению О'Брайена было совершенно несвойственно священнослужителям. Если бы О'Брайеи знал, что это был не крем для бритья, а особый французский лосьон, применяемый после коитуса, он бы только укрепился в своих подозрениях. Выходя из-за стола, О'Брайен взглянул на ноги монаха: они были слишком чистыми, и даже ногти на них, казалось, покрывал бесцветный лак. Это определенно не священник. Несмотря на старания О'Брайена скрыть свою заинтересованность, Римо уловил его внимательные взгляды и догадался, к каким выводам пришел охранник. Черт, этого только не хватало, подумал Римо. Ничего не сказав, О'Брайен провел Римо в маленькую комнату для свиданий, где стены были покрыты деревянными панелями, и вежливо попросил подождать. Выйдя в другую дверь, он вернулся через пять минут в сопровождении еще одного человека. – Садитесь, Девлин, – сказал он. Девлин послушно уселся напротив монаха на некрашеный деревянный стул. Это был высокий и худой человек. Синяя тюремная одежда так хорошо сидела на нем, как будто была сшита по его мерке. Волосы его были черны и волнисты, а загар на лице говорил о частых поездках на острова. Видимо, Девлин был членом какого-то престижного клуба здоровья. На вид ему было лет тридцать. Его уверенная манера держать себя и маленькие смеющиеся морщинки вокруг сверкающих умом глаз свидетельствовали о том, что он старался получать удовольствие от каждой минуты из прожитых тридцати лет, вплоть до самого последнего момента. Римо сидел молча, дожидаясь, когда О'Брайен оставит их одних. Наконец охранник направился к двери. – Постучите, отец, когда закончите, – сказал он и плотно прикрыл за собой дверь. Римо услышал, как щелкнул замок. Прижав палец к губам, Римо подошел к двери и прильнул к замочной скважине. Сквозь нее он увидел спину О'Брайена, вновь усевшегося за свой стол. Только затем Римо сел и обратился к Девлину: – Все в порядке, можно начинать. Когда Девлин приступил к рассказу, Римо попытался сосредоточиться, но обнаружил, что ему сложно это сделать. Он мог думать только о том, что находится в тюрьме, и о том, что хочет отсюда выбраться, чуть ли не сильнее, чем много лет назад, когда он был спасен от электрического стула секретной правительственной организацией, которой президент поручил бороться с преступностью. Он занял в этой организации место исполнителя, убийцы под кодовым именем – Дестроер. Сквозь его задумчивость проникали обрывки рассказа Девлина: что-то об африканском государстве Скамбия, о плане превратить его в международное прибежище для преступников со всего света, о президенте, которого должны были убить, о вице-президенте, готовящемся занять его место. Быстро утомившись, так как сбор информации не входил в круг его профессиональных забот, Римо попытался придумать вопросы, которые ему следовало задать. – Кто стоит за всем этим? – Не знаю. – Вице-президент? Этот Азифар? – Нет, не думаю. – Как вы все это раскопали? – Я работаю на человека, который интересуется такого рода вещами. Вот откуда я это знаю. Я осуществлял для него юридические исследования законов экстрадиции. – Мне известна ваша репутация главного адвоката мафии. Вы вытаскиваете бандитов из тюрьмы, придираясь к юридическим формальностям. – Все имеют право на защиту. – А теперь вы сами попались и вам нужно отсюда сбежать? – У Римо он вызывал отвращение. – Да. Я попался и собираюсь сбежать отсюда и спрятаться в надежном месте. И сказать по правде, отец мой, – сказал он, издевательски подчеркивая обращение, – мне надоело рассказывать эту историю недоумкам, которых сюда посылает правительство. – Ну что ж, это был последний раз, – сказал Римо. Встав, он подошел к двери и опять посмотрел в замочную скважину. Все еще сидя за столом, на котором тихо играло радио, О'Брайен читал газету. – Ну хорошо, – проговорил Девлин. – И как же я отсюда выберусь? Мне что, надо созвать пресс-конференцию? – Нет, в этом нет необходимости, – сказал Римо. – У нас разработан план побега. Римо знал, что ему надо делать. Его рука слегка дрогнула, когда он вытащил из кармана своей объемистой рясы деревянное распятие и протянул его Девлину. – Смотрите, – сказал он, показывая левой рукой к основание креста. – Видите эту черную таблетку? Когда войдет охранник, целуйте крест и берите таблетку в зубы. Когда вернетесь в камеру, прожуйте ее и проглотите. Она вызовет у вас обморок. Наши люди находятся сейчас в тюремном госпитале, и когда вас принесут туда, они решат, что вам нужна специальная терапия, положат вас в «скорую» и отправят в частный госпиталь. По дороге в госпиталь и «скорая», и вы исчезнете. – Как-то это все слишком просто, – проговорил Девлин. – Вряд ли это сработает. – Слушайте, это срабатывало уже сотню раз, – сказал Римо. – Вы что, думаете, я первый раз такое устраиваю? Вы еще тысячу лет проживете. – Он встал. – Пойду позову охранника, – сказал Римо. – Мы слишком долго разговариваем. Он подошел к деревянной двери и ударил по ней кулаком. Звук удара эхом заметался по маленькой комнатке Дверь открылась, О'Брайен стоял на пороге. – Благодарю вас, – сказал Римо. Обернувшись к Девлину, который все еще продолжал сидеть, он протянул ему распятие и загородил О'Брайену обзор своей спиной. – Да благословит тебя Бог, сын мой, – произнес он. Девлин не пошевелился. «Черт возьми, бери таблетку, – подумал Римо, – а не то мне придется убить тебя прямо здесь. И О'Брайена в придачу». Он сунул распятие прямо в лицо Девлину. – Да защитит тебя Господь, – промолвил он. «Если ты сейчас не возьмешь эту таблетку, Господь тебе действительно понадобится». Он помахал распятием перед Девлином. Тот смотрел на него, и сомнение было написано на его изящно очерченном лице. Затем он едва заметно пожал плечами, взял распятие двумя руками, поднес его ко рту и поцеловал ноги статуи. – Да обретешь ты вечное блаженство! – сказал Римо и подмигнул Девлину, который не знал, что для пего вечность кончится через пятнадцать минут. – Вы найдете дорогу назад, отец? – спросил О'Брайен. – Да, – ответил Римо. – Тогда я отведу заключенного в камеру, – сказал О'Брайен. – До свидания, отец. – До свидания. До свидания, мистер Девлин. – Римо повернулся к двери. Взглянув на распятие, он с облегчением заметил, что черная таблетка исчезла. Девлин уже труп. Это хорошо. Римо не мог бороться с искушением. Стоя на верхней ступеньке, он подождал, пока охранник, сидящий внизу, не взглянет в зеркало, чтобы проверить лестницу. Затем, подобрав свою рясу, Римо бросился в узкий лестничный пролег, бесшумно кидаясь из стороны в сторону. Охранник еще раз бросил рассеянный взгляд в зеркало, и Римо прервал ритм движения, неясным теневым пятном слившись со стеной. Охранник вновь отвернулся к своим бумагам. Римо кашлянул. Изумленный охранник поднял голову. – Это вы, отец? Я не видел, как вы спустились. – Разумеется, – радостно согласился Римо. Ему потребовалось еще три минуты, чтобы миновать безупречную систему охраны тюрьмы. К тому времени, когда Римо вновь вышел на яркий солнечный свет, он взмок от пота. Стремясь оставить между собой и тюрьмой как можно большее расстояние, Римо не обратил внимания на двух людей на другой стороне улицы, примерявших свой шаг к его и следовавших за ним неспешной походкой.Глава 3
Толкнув вращающуюся дверь, Римо вошел в «Палаццо-отель» и по мраморному полу вестибюля быстро направился к лифту. Прислонившись к небольшой конторке, коридорный наблюдал за ним. Когда Римо вызвал лифт, коридорный подошел к нему. – Простите, отец, – сказал он развязно, – милостыни не подаем. Римо мягко улыбнулся: – Я пришел сюда, сын мой, для соборования. – О… – сказал прыщавый коридорный, неожиданно потеряв всю свою самоуверенность. – Кто-то умер? – Ты умрешь, сукин сын, если не уберешься отсюда, – произнес Римо. Коридорный взглянул на него, на этот раз внимательней, и обнаружил, что с лица монаха исчезла мягкая улыбка. Теперь оно было суровым и жестким; один взгляд его, казалось, мог раздробить камень. Коридорный предпочел убраться подальше. Римо доехал на лифте до одиннадцатого этажа, по пути благословив старуху, вошедшую на седьмом этаже и вышедшую на восьмом. Выйдя из лифта, Римо направился к номеру-люксу, расположенному слева по коридору. У двери он остановился и прислушался. Из номера доносилась обычная разноголосица. С легким вздохом Римо отпер дверь и вошел внутрь. Миновав небольшую прихожую и заглянув в гостиную, Римо увидел старого азиата, сидящего спиной к нему на полу в позе лотоса. Глаза азиата были прикованы к экрану телевизора. Из-за яркого солнечного света изображение на экране было бледным и размытым. Когда Римо вошел в комнату, человек на полу не пошевелился и не произнес ни слова. Подойдя к нему вплотную, Римо наклонился и что есть силы закричал ему прямо в ухо: – Привет, Чиун! Никакой реакции. Азиат не пошевелил ни единым мускулом. Затем он медленно приподнял голову и в зеркале, висящем над телевизором, глаза его встретились со взглядом Римо. Осмотрев монашеское одеяние Римо, он сказал: – Миссия Армии Спасения на соседней улице, – затем азиат вновь устремил взор на экран, где продолжала разыгрываться очередная драма о страданиях любви. Римо пожал плечами и пошел в свою спальню переодеться. В последнее время Чиун его сильно беспокоил. Римо уже много лет был знаком с этим маленьким корейцем, с тех самых пор, как КЮРЕ поручило Чиуну сотворить из Римо Уильямса образцовое орудие убийства. За эти годы Римо много раз видел, как Чиун делал вещи, в которые невозможно было поверить. Он видел, как Чиун рукой вдребезги разбивал стены, разрушал машины, несущие смерть, уничтожал целые взводы. В этом слабом восьмидесятилетнем теле скрывалась невероятная мощь. Но теперь Римо боялся, как бы это тело не потеряло силу – а вместе с телом и дух Чиуна. Ибо его теперь, казалось, ничто не заботило. Он уже не с таким пылом руководил тренировками Римо. Он уже не так усердно занимался стряпней – еду он всегда готовил сам, из боязни, как бы их с Римо не отравили торговцы собачьей пищей, называющие себя рестораторами. Он даже прекратил без конца поучать и распекать Римо. Казалось, теперь Чиуна не интересовало ничего, кроме телевизионныхмыльных опер. Никаких сомнений, подумал Римо, снимая коричневую рясу, под которой обнаружитесь нейлоновые лиловые трусы и маяка. Чиун выдохся. А почему бы и нет? Ему ведь уже восемьдесят лет. Ничего удивительного. Все это очень логично, но что сложно поделать с природой? Шампанское тоже может выдохнуться. Как бы то ни было, Чиун выдохся. И все же в лучшие свои годы Чиун не знал себе равных. Никого не было лучше его в прошлом и, возможно, не будет н в будущем. Если бы у ассасинов был свой зал славы, портрет Чиуна должен был бы занимать в нем центральное место. Всем остальным – и в том числе Римо – пришлось бы удовольствоваться местечком поскромней. Римо скатал монашескую рясу в коричневый ком, крепко связал его собственной белой веревкой и бросил в корзину для бумаг. Затем он достал из стенного шкафа слаксы горчичного цвета и надел их, дополнив свой наряд светло-голубой футболкой. Сбросив сандалии, он всунул ноги в парусиновые туфли без застежек. Он втер в кожу лица и шеи укрепляющий крем и вернулся в гостиную. В гостиной звонил телефон. Чиун старательно игнорировал его. Это, конечно, звонил Смит, единственный – и слава Богу, что единственный – руководитель КЮРЕ. Римо поднял трубку. – «Палаццо-монастырь», – сказал он. Из трубки раздался раздраженный голос: – Кончайте умничать, Римо. И почему это вы остановились в «Палаццо»? – В общежитии все места были заняты. Кроме того, мне нравится, что за номер платите вы. – Я вижу, у вас сегодня веселое настроение, – сказал Смит. Римо мог себе представить, как тот вертит в руках пластмассовый нож для разрезания бумаг и лупу, сидя за своим столом в санатории «Фолкрофт», штаб-квартире КЮРЕ. – Вовсе у меня не веселое настроение, – проворчал Римо. – У меня отпуск, как-никак, и я не обязан быть на побегушках у всяких там… Смит прервал его: – Прежде чем начнете оскорблять меня, подсоедините к телефону шифратор, пожалуйста. – Ладно, – сказал Римо. Он отложил трубку и открыл ящик маленького столика. В ящике лежали два пластмассовых цилиндра, покрытых пенопластом. Цилиндры напоминали наушники из будущего. Римо вынул один из них, посмотрел для ориентации на задник и прикрепил прибор на ту часть телефона, которую полагается прикладывать к уху. К противоположной части он подсоединил другой цилиндр. – Ну вот, все в порядке, – сказал Римо. – Теперь я могу сказать вам все, что думаю? – Нет, еще нет, – сказал Смит. – Сперва установите наборный диск сзади каждого из цилиндров на цифру «14». Запомните – оба на цифру «14». И не забудьте потом включить шифратор, без этого тоже не обойтись. – Как будет угодно, – пробормотал Римо, опять откладывая трубку и устанавливая цифры на шифраторе. Это было последнее изобретение КЮРЕ: переносной телефонный шифратор, который устранял опасность подслушивания, записи разговоров и подключение любопытных операторов на коммутаторе. Римо включил прибор и опять поднес трубку к уху. – Готово, – сказал он. В ответ он услышал невнятный шум, как будто кто-то полоскал горло. – Я его подключил, – закричал Римо. – Что теперь не так, черт подери? – Гргл, грбл, дрбл, фргл. Новая манера Смита говорить, по мнению Римо, была лучше прежней. – Грргл, фрпп. – Да, – сказал Римо. – В твоей шляпе. – Грггл, дрббл. – Да, и поставь туда ногу. По колено. – Брггл, грингл. – И твоей тете Милли того же, – тепло сказал Римо. Внезапно прорезался голос Смита. – Римо, вы здесь? – Голос был отчетливо слышен, но временами пропадал. – Конечно, я здесь. Где же мне еще быть? – Прошу прощения, в моем шифраторе были какие-то неполадки. – Увольте изобретателя. А еще лучше, убейте его – вы же так всегда на все реагируете. Так вот, насчет моего отпуска… – Забудьте об отпуске, – произнес Смит. – Расскажите мне о Девлине. Что он сказал? – Насчет моего отпуска, – повторил Римо. – Вы велели поговорить с ним, хотя это вовсе не наша обязанность. Это обязанность ЦРУ. Так какого черта вы не оставили эту работу ЦРУ? Опять пожадничали? – Нет, – недовольно сказал Смит, удивляясь, почему ему приходится все объяснять Римо. Римо, в конце концов, всего лишь наемный работник. – Дело в том, что три разных агента ЦРУ уже три раза допрашивали Девлина. Все трое были убиты. Кстати, я собирался предупредить вас, чтобы вы были осторожны. – Спасибо за предупреждение, – сказал Римо. – Полагаю, оно вам ни к чему, – проговорил Смит. – Итак, что же сказал Девлин? Римо принялся пересказывать все, что услышал в тюрьме: план убийства президента Скамбии и превращение маленькой страны в убежище дня преступников со всего мира, участие в этом замысле вице-президента, Али-Бабы, или как его там… – Азифара, – поправил Римо Смит – Да, Азифара, Он хоть в этом и замешан, но во главе стоит не он. Кто главный, Девлин не знает. – Когда все это начнется? – Через неделю, – сказал Римо. В животе он ощупи то легкое жжение, которое всегда безошибочно предупреждало его о приближении катастрофы например, о необходимости отложить отпуск. – Ммм, – задумчиво промычал Смит и замолчал Затем мычание повторилось. – Можете не объяснять мне, что значит это «ммм». Я и сам знаю, – сказал Римо. – Это серьезно, Римо, очень серьезно. – Да? А почему? – Вы когда-нибудь слышали о бароне Исааке Немерове? – Как же! Я покупаю в его магазине рубашки. Смит оставил эту реплику без внимания. – Номеров на сегодняшний день, возможно, самый опасный в мире преступник. Сейчас к Немерову на его алжирскую виллу приехал гость. – Я должен угадать с трех раз, кто это? – Гадать не к чему, – сказал Смит. – Это вице-президент Скамбии Азифар. – И что из этого следует? – Из этого следует, что в этом деле замешан Немеров. Возможно, именно он разработал весь этот план. Это очень опасно. – Ладно, предположим, все, что вы сказали, правда. Все равно это работа для ЦРУ, – поучающе произнес Римо. – Спасибо, что учите меня политике, – фыркнул Смит. – А теперь послушайте, что я вам скажу. Вы, кажется, забыли, что наша главная задача борьба с преступностью. Если мы позволим Немерову и Азифару превратить Скамбию в рай для преступников, все наши усилия пойдут прахом. Римо помолчал. – Значит, выбор пал на меня? – Выбор пал на вас. – А как же мой отпуск? – Ваш отпуск? – произнес Смит, повышая голос. – Хорошо, если вы так настаиваете, давайте поговорим о вашем отпуске. Как по-вашему, на сколько недель отпуска в год вы имеете право? – По меньшей мере на четыре, учитывая мой стаж, – сказал Римо. – Пусть будут четыре. Где в прошлом месяце вы провели три недели? – В Сан-Хуане, но я тренировался, – сказал Римо. – Я должен поддерживать форму. – Хорошо, – сказал Смит. – А те четыре недели в Буэнос-Айресе, на этом проклятом шахматном турнире? Полагаю, там вы тоже тренировались? – Конечно, – негодующе ответил Римо. – Я должен оттачивать свои умственные способности. – Вы думаете, это было очень тонко – приехать на турнир под именем Пола Морфи? – холодно спросил Смит. – Иначе бы я не смог сыграть партию с Фишером. – Кстати, об этой партии. Вы, наверное, дали ему вперед пешку. – Да, и я бы его наверняка победил, если бы из-за собственной неосторожности не потерял на шестом ходу ферзя, – сказал Римо, с неудовольствием вспоминая ту поездку в Буэнос-Айрес. Это был не лучший момент в его биографии. – Послушайте, – произнес он поспешно, – вы сейчас не в том настроении, чтобы говорить о моем отпуске. Может, мы поговорим а нем потом, когда я выполню эту работу? Что вы на это скажете? Смит на это сказал следующее: – Я дам вам досье, в нем есть все, что мы знаем об этом деде. Может быть, что-нибудь оттуда вам пригодится. Но что касается всех этих ваших отпусков… Римо переставил цифры на шифраторе у своего уха с четырнадцати на двенадцать, и тут же голос Смита вновь превратился в неразборчивый рев. – Грбл, брик, глибл. – Извините, доктор Смит, но у нас опять неполадки в этом шиф… – Римо переставил цифры на шифраторе у своего рта. Он представил, как Смит отчаянно крутит прибор, пытаясь вернуть голос Римо. Римо сказал в трубку: – Брейгель, Роммель, Штайн и Хиндербек. Автомат для производства сосисок. Холодная грудинка, доллар за фунт, по самое колено. Не делай резких движений, Голландец Шульц. – Он повесил трубку. Пускай Смит поломает себе над этим голову. Отсоединяя от телефона шифратор, Римо пытался побороть свою досаду. Ему не нужно было досье, не нужны были никакие компьютерные распечатки. Все, что ему было необходимо, – это описание цели и ее местоположение. Номеров, Азифар – он их убьет, и дело с концом. Даже герлскауты с этим справятся. И из-за таких глупостей надо было портить ему отпуск! Римо положил шифратор обратно в ящик, сбросил свои теннисные туфли и уставился в затылок Чиуну. Он хотел рассказать ему об испуге и беспокойстве, которые он испытал сегодня в тюрьме, о том, как он едва не потерял над собой контроль. Это было важно. Чиун должен был бы об этом услышать. Римо надеялся, что рекламная пауза скоро наступит. Он прилег на диван, ожидая, когда мыльная опера наконец прервется. Внезапно Римо пришла в голову неожиданная мысль. Ну хорошо, он расскажет все это Чиуну, и что? Чиун прочтет ему наставление? Даст новые упражнения? Скажет, что белые люди не умеют контролировать свои эмоции? Год назад, возможно, Чиун бы так и сделал. Но теперь? Наверное, это его даже не заинтересует. Он только хмыкнет, не отрывая глаз от телевизора. Римо не обрадовала такая перспектива. Он решил ничего не говорить Чиуну.Глава 4
– Чиун, хочешь пойти в зоопарк? Старик уже выключил телевизор и теперь подключал видеомагнитофон. Некоторые шоу шли одновременно по разным каналам, и ему приходилось записывать часть из них. Услышав предложение, Чиун взглянул на Римо. Даже его белое одеяние, казалось, заколыхалось от негодования. Затем Чиун мягко ответил: – Я и так в зоопарке. Весь этот город – сплошной зоопарк. Нет, спасибо, не хочу. Но ты иди. Может быть, ты научишь лося, как надо реветь. Римо пожал плечами и тихо вздохнул. Никаких сомнений: Чиун уже не тот, что был раньше. Мастер Синанджу постарел. И все-таки казалось несправедливым, что этот единственный человек, к которому Римо был привязан, человек, чье тело было идеальным орудием убийства, оказался подвержен старости. Как будто он был простым смертным, а не Мастером Синанджу. Римо поднялся и пошел к двери, но на пороге остановился. – Чиун, может, мне тебе что-нибудь купить? Газету? Книгу? – Купи мне специальный выпуск, если его где-нибудь найдешь. Больше ничего не надо. – Чиун вновь сел в позу лотоса и уставился на экран. Римо давно не было так грустно. Если бы род занятий двух мужчин в вестибюле был написан на их груди неоновыми буквами, и тогда он не стал бы более очевиден. Они сидели в креслах, склонившись друг к другу н ведя оживленный разговор. Каждый раз, когда открывались двери лифта, они осматривали выходящих из него людей, и, не обнаружив ничего для себя интересного, вновь отворачивались. Когда из лифта вышел Римо, два человека незаметно кивнули друг другу и принялись пристально за ним наблюдать. Римо заметил их, как только открылись двери лифта. Сперва он принял их за полицейских; правда, было непонятно, с чего это вдруг полиция станет следить за ним. В таком случае это, наверное, обычные громилы. Как правило, полицию от бандитов очень сложно отличить: и те, и другие – выходцы из одинаковых слоев общества. Незаметно наблюдая за ними, Римо увидел, как два человека смотрят на него, кивают друг другу, встают и направляются к дверям, чтобы перехватить его там. Римо не хотел, чтобы они напали на него на улице. Если они собираются поговорить с ним, пусть это будет в вестибюле. Римо подошел к табачному киоску и купил пачку сигарет. Может, потом он выкурит одну, а то скоро уже год, как он ничего не курил. Он взял экземпляр дневного «Поста», дал старой женщине за стойкой доллар и отказался от сдачи. Сложив газету вдоль, Римо прислонился к стене рядом с пальмой, стоящей в горшке, и принялся читать спортивную страницу. Посмотрим, кто способен ждать дольше. Ему не пришлось долго ждать. Два человека подошли к нему, и Римо решил, что они не из полиции. Для полицейских они слишком хорошо двигались. Оба были высокого роста. Один, худой, выглядел похожим на итальянца. Его более дюжий товарищ был узкоглаз, его кожа имела желтоватый оттенок. С Гавайев, наверное, или из Полинезии, подумал Римо. У того и другого было одинаковое выражение неулыбчивых глаз, общее для всех людей, связанных с преступлениями, – и для тех, кто его совершает, и для тех, кто с ними борется. Римо хорошо знал подобного рода глаза. Каждое утро он видел такие же перед собой в зеркале, когда брился. Что-то твердое прижалось к его правому боку. – Что вы хотите? – спросил Римо. – Мы хотим знать, на кого ты работаешь. – На этот раз говорил похожий на итальянца. Его голос так же резок, как и черты лица. – На компанию «Зинго» по производству роликовых коньков и скейтбордов, – сказал Римо. Пистолет крепче уперся ему в бок, и дюжий бандит сказал: – Я-то думал, ты умен, а ты, оказывается, дурак. – Вы, наверное, ошиблись, ребята, – сказал Римо. – Я же говорю, я работаю на компанию «Зинго» по производству роликовых коньков и скейтбордов. – И в твою работу входит одеваться под монаха и посещать тюрьмы? – спросил дюжий. Он хотел сказать что-то еще, но товарищ остановил его взглядом. Значит, они знают. Ну и что? Если бы это были полицейские, они бы его арестовали. Но поскольку они не из полиции, вряд ли кто-нибудь особо заинтересуется их исчезновением. – Ладно, – сказал Римо, – вы меня поймали. Я частный детектив. – Как тебя зовут? – спросил тот, что держал пистолет. – Вуди Аллен. – Смешное имя для детектива. – Смешное имя для кого угодно, – сказал итальянец. – Вы что, пришли сюда смеяться над моим именем? – спросил Римо, стараясь выглядеть возмущенным. – Нет, – сказал итальянец. – На кого ты работаешь? – На какого-то европейца, – проговорил Римо, – он вроде бы русский. – Имя? – Номеров, – сказал Римо. – Барон Исаак Номеров. – Он внимательно посмотрел им в глаза, ожидая увидеть какую-либо реакцию. Реакции не было. Значит, это всего лишь рядовые громилы, которые ничего не знают и ни о чем не смогут ему рассказать. Внезапно он рассердился, что приходится тратить на них время, которое он мог бы гораздо приятнее провести в зоопарке. – Почему он нанял тебя? – сказал итальянец. – Откуда я знаю? Наверно, просто нашел мое имя в телефонном справочнике. Реклама всегда окупается. Он послал мне письмо и чек. – Ты сохранил письмо? – Конечно, оно наверху в номере. Слушай, приятель, я не хочу неприятностей. Я просто поговорил с тем парнем. Если это серьезное дело, только скажите мне, и я пошлю все к черту. Мне ни к чему лишние проблемы. – Веди себя хорошо, Вуди, и у тебя их не будет, – произнес гаваец. – Пошли. – Он еще раз ткнул Римо в бок пистолетом и положил оружие в карман. – Мы пойдем к тебе в номер и заберем письмо. Римо внимательно посмотрел на него и отметил про себя две вещи. Во-первых, они собираются убить его, это ясно как день. И во-вторых, у гавайца карие глаза, а это уже очень интересно. Римо был счастлив, что гангстеры решили подняться к нему в номер. Он как раз хотел, чтобы они покинули вестибюль, где слишком много народа. Переполох наверняка вызовет нарекания гостиничной администрации, и Смит может узнать об этом. Римо повернулся, подошел к лифту и спокойно нажал на кнопку вызова. Когда двери открылись, он первым ступил в кабину. Оба человека заняли места по обе стороны от него. Азиат был слева и слегка сзади. Римо знал, что пистолет в кармане азиата был нацелен на левую почку Римо. Эти карие глаза действительно его очень заинтересовали. Насколько он знал, среди всех азиатов карие глаза бывают только у корейцев. На двенадцатом этаже они вышли из лифта и направились к номеру. Римо вытащил из кармана ключ и внезапно остановился. – Послушайте, мне не нужны неприятности. Я не хочу, чтобы вы думали, будто я вас надуваю. Там внутри мой партнер. – Он вооружен? – спросил итальянец. – Вооружен? – Римо засмеялся и посмотрел дюжему бандиту в лицо. – Это восьмидесятилетний кореец. Он был другом моего деда. При слове «кореец» желтокожий прищурил глаза. Значит, он действительно кореец. Эй, Чиун, угадай, кто собирается к нам в гости? Итальянец кивком указал на дверь. Кореец взял ключ, бесшумно отпер дверь и толкнул ее. Она отворилась, с громким стуком ударившись ручкой об стену. Чиун все еще сидел в своем белом одеянии на полу и смотрел телевизор. Он не пошевелился и не издал ни звука. Он словно бы и не заметил вторжения. – Это он? – Ага, – сказал Римо, – он совершенно безвреден. – Ненавижу корейцев, – проговорил желтокожий, и невольная судорога свела его губы. Он вошел вслед за Римо в номер. Римо был удивлен тем, как безграмотно действовали гангстеры: они не проверили ни спальни, ни ванную, ни степные шкафы. Римо мог бы спрятать в номере взвод солдат, а эти два дилетанта ничего бы не заметили. Кареглазый остановился посреди гостиной. За ним находился Римо, и у Римо за спиной встал итальянец. – Эй, старик! – позвал кореец. Чиун не пошевелился, но Римо увидел, как его глаза поднялись к зеркалу, обозрели комнату и вновь вернулись к телеэкрану. Бедный Чиун, несчастный, усталый старик. – Эй, я тебе говорю! – взревел дюжий гангстер. Чиун прилежно игнорировал его. Бандит подошел к видеомагнитофону, выключил его и вытащил кассету. Чиун поднялся одним плавным движением, которое всегда так восхищало Римо. Пытаясь воспроизвести его, Римо каждый раз оказывался повернут не туда, куда собирался повернуться. Чиун совершал это движение автоматически. Некоторые вещи неподвластны даже возрасту. Чиун взглянул на верзилу, и Римо понял, что старик увидел карие глаза и узнал соотечественника. – Пожалуйста, верните мою кассету, – сказал Чиун, простирая руку. Верзила ухмыльнулся и с искаженным от ненависти лицом произнес по-корейски какую-то быструю невнятную фразу, из которой Римо не понял ни слова. Чиун подождал, пока он закончит, и затем тихо сказал по-английски: – А ты, кусок собачьего корма, ты недостоин крови, которая течет в твоих жилах. А теперь верни мою кассету. Я, Мастер Синанджу, приказываю тебе. Лицо дюжего гангстера побледнело, и он медленно произнес: – Нет никакого Мастера Синанджу. – Глупец! – голос Чиуна зазвенел. – Несчастный полукровка, не пробуждай во мне ярость. – Он вновь протянул руку к кассете. Кореец уставился на руку Чиуна и перевел взгляд на кассету. Затем с каким-то рычанием он схватил кассету двумя руками и разломал ее пополам, как будто это был брикет мороженого. Куски он швырнул на пол. Прежде чем они упали, на полу оказался он сам. С гневным криком Чиун взвился в воздух. Его нога глубоко погрузилась в горло корейца, и тот рухнул, как подкошенный. Его сведенное судорогой тело медленно обмякло. Чиун развернулся в воздухе и приземлился на ноги, лицом к Римо и к итальянцу. Его тело балансировало на копчиках пальцев ног, а кулаки, прижатые к бедрам, напоминали смертоносные булавы. В целом это было живописное изображение идеального орудия убийства. Римо услышал судорожный вздох итальянца и шелест одежды, когда бандит потянулся за пистолетом. – Не утруждай себя, папочка, – сказал Римо. – Он мой. Рука с пистолетом двигалась быстро, но локоть Римо, со страшной силой ударивший итальянца в грудную клетку, – еще быстрее. Ребра итальянца треснули, он хотел вдохнуть воздух, но не смог, потому что уже умирал. Шатаясь, как пьяный, он сделал несколько шагов назад, бесцельно поводя пистолетом. Затем его глаза, в которых был написан ужас, широко открылись, ноги остановились, оружие выпало из рук, и итальянец тяжело рухнул на пол. Падая, он стукнулся головой об открытую дверь, но уже не почувствовал боли. Римо поклонился Чиуну. Чиун поклонился в ответ. Кивком головы Римо показал на мертвого корейца. – Твой титул, по-моему, его не очень впечатлил. – Он был дураком, – сказал Чиун. – Ненавистью он хотел покарать свою мать за грех с бельм человеком. Единственным ее грехом был отвратительный вкус. Господи, ну и дураки. Затем он взглянул на Римо и уныло опустил глаза, пародируя старческую беспомощность. – Сегодня я очень плохо себя чувствую, – сказал он. – Я очень стар и очень слаб. – Ты очень хитр и очень ленив, как и подобает настоящему азиату, – проговорил Римо. – Не забудь, мы убили по одному каждых. – Но ты посмотри, какой он большой, – запротестовал Чиун, показывая на тело корейца, – Куда я его дену? – Когда нужно, ты отлично справляешься. Позови грузчиков, они помогут. – Грубиян, – сказал Чиун. – За все годы, что я тебя обучаю, у тебя так и не прибавилось доброты и мудрости. Ты остался испорченным, эгоистичным белым человеком. – По мнению Чиуна, хуже оскорбления на свете не было. Римо улыбнулся, и Чиун улыбнулся ему в ответ. Они стояли, улыбаясь, как две фарфоровые статуэтки ростом с человека. Затем Римо кое-что вспомнил. – Подожди-ка здесь, – сказал он. – Что, ко мне придет геронтолог? – спросил Чиун. – Пожалуйста, подожди меня здесь. – Я не дождусь тебя, только если Седое Время явится за моей бренной оболочкой. Выйдя в коридор, Римо увидел то, что искал: пустую тележку для грязного белья, стоявшую рядом с шахтой грузового лифта. Оглядевшись и никого не увидев, Римо втолкнул тележку в номер. Он закрыл за собой дверь. Чиун увидел тележку на колесиках и улыбнулся: – Очень хорошо, теперь ты с обоими сможешь справиться. – Ты пользуешься моей добротой, Чиун. Мне надоело прибирать за тобой. – Это все пустяки. – Чиун наклонился, поднял обломки видеокассеты и грустно посмотрел на них. Затем он презрительно плюнул на корейца. – Откуда столько ненависти? – спросил он. – Мы пожинаем то, что посеяли, – сказал Римо. – Как! – со смертельной обидой в голосе воскликнул Чиун. – Разве я кого-нибудь ненавижу? – Конечно. Всех, кроме корейцев, – произнес Римо. Поглядев па мертвое тело, он добавил: – И некоторых из них тоже. – Это неправда. Большинство людей я едва терплю. Но ненавидеть их? Ни за что на свете. – А меня, папочка? Меня ты тоже едва терпишь? – Тебя нет, мой сын. Тебя я люблю, потому что у тебя душа корейца. Сильного, смелого, благородного и мудрого корейца, который приведет комнату в порядок и избавит меня от этих бабуинов. Римо привел комнату в порядок. Он сложил тела гангстеров в бельевую тележку. Сорвав с кровати простыни, он прикрыл ими трупы и вытолкнул тележку в коридор. В конце коридора находилось отверстие трубопровода, ведущего в прачечную. Римо опрокинул в него тележку, и трупы вперемешку с простынями заскользили вниз по желобу. Подождав немного, Римо услышал далеко внизу глухой шум удара. Если прачечная работает так же хорошо, как и все остальные службы «Палаццо-отеля», то тела найдут не раньше, чем через неделю. Римо втолкнул тележку в чулан для метел и направился назад в номер, насвистывая и прекрасно себя чувствуя. События последних нескольких минут, казалось, вернули Чиуна к жизни, и это стоило затраченных усилий. Чиун ожидал его в номере. Жестом велев Римо сесть на диван, он опустился на пол, глядя на Римо снизу вверх. – Ты беспокоился обо мне? – спросил он. – Да, папочка, – сказал Римо. Врать не было никакого смысла, Чиун всегда распознавал ложь. – Мне казалось, что ты… что ты потерял интерес к жизни. – И ты беспокоился? – Да. Я беспокоился. – Прости меня, если я заставил тебя беспокоиться, – сказал Чиун. – Римо, вот уже пятьдесят лет, как я являюсь Мастером Синанджу. – Никто не мог бы быть более достойным этого звания. – Это верно, – сказал Чиун, кивая головой и переплетая пальцы. – И все-таки это долгий срок. – Это долгий срок, – согласился Римо. – В эти последние недели я думал о том, что наступило время, когда Мастер Синанджу может дать отдых своему мечу. Его место может занять более молодой и более сильный. Римо начал было говорить, но Чиун остановил его, подняв палец. – Я думал о том, кто сменит меня. Кто будет трудиться, чтобы содержать мою деревню? Чтобы бедное население Синанджу было сыто, обуто и одето? И думал я не о каком-нибудь корейце, я думал только о тебе. – Для меня большая честь, – сказал Римо, – даже слышать такие слова. – Молчи, – велел Чиун. – В конце концов ты почти стал корейцем. Если бы ты еще мог контролировать свой аппетит и придерживать язык, то был бы превосходным мастером. – Я чувствую безграничную гордость, – сказал Римо. – Я думал об этом много недоль и наконец сказал себе: Чиун, ты стал слитком стар. Слишком много у тебя за спиной прожитых лет и слишком много сражений. Римо уже ни в чем не уступает тебе. Помолчи! И я сказал себе, что Римо ни в чем не уступает мне. И когда я думал об этом, я почувствовал, что моя сила убывает. И я сказал себе: никому больше не нужен Чиун, никто не хочет, чтобы он продолжал быть Мастером Синанджу. Он одряхлел, и все его убогие таланты пропали, и все, что он может делать, Римо делает лучше. Вот что я сказал себе. – Его голос был глубок и звучен, как будто он произносил проповедь, которую обдумывал годами. К чему он ведет, удивился Римо. – Да, – произнес Чиун, – вот о чем я думал. Римо заметил, что его глаза блеснули. Старый мошенник, он же просто наслаждается своей речью. – И теперь я принял решение. – Уверен, что оно будет мудрым и справедливым, – осторожно сказал Римо, не доверяя старой лисе. – Оно пришло ко мне, когда ты локтем убил этого бабуина. – Да? – медленно произнес Римо. – Ты осознаешь, что при ударе твой кулак оказался на целых восемь дюймов в стороне от груди? – Я не знал этого, папочка. – Ну конечно же, не знал. И в этот самый момент мудрость снизошла ко мне. – Да? – Мудрость снизошла ко мне, – сказал Чиун, – и вот что она гласит: как ты можешь доверить благоденствие Синанджу человеку, который даже не умеет правильно исполнять удар локтем назад? Ответь мне, Римо, на этот вопрос. – Говоря по совести, ты не можешь доверить Синанджу такому недостойному человеку, как я. – Правильно, – сказал Чиун. – Глядя на то, как неумело ты исполняешь удар, я неожиданно понял, что Чиун, в конце концов, не так уж стар и безнадежен. Пройдут еще многие годы, прежде чем ты сможешь занять его место. – Все, что ты говоришь, – чистая правда, – проговорил Римо. – Поэтому мы должны возобновить наши тренировки, чтобы, когда наступит этот день – лет через пять или шесть, – ты был к нему готов. Чиун стремительно поднялся на ноги. – Мы должны начать тренировать удар локтем назад. Ты исполняешь его как ребенок. Ты позоришь мое имя. Ты оскорбляешь моих предков своей бездарностью, а меня – своей неповоротливостью. Чиун вошел в раж. Римо, который часом назад с отчаянием думал, что у Чиуна совсем не осталось воли к жизни, теперь осознал, насколько невыносим этот человек. Час назад Римо был бы вне себя от радости, если бы Чиун согласился поехать с ним в Алжир; теперь он даже не собирался звать его с собой. Римо встал: – Ты прав, Чиун, мне надо тренироваться. Но это придется отложить. Я должен ехать выполнять задание. – Тебе понадобится моя помощь. Тот, кто не может правильно держать свой кулак, не может надежно и работать. – Нет, Чиун, – сказал Римо, – это очень простое задание. Я выполню его и вернусь, прежде чем ты успеешь упаковать вещи. А потом мы поедем отдыхать. – Потом мы будем тренировать удар локтем назад, – поправил его Чиун. – И это тоже, – произнес Римо. Чиун ничего не сказал. Но выглядел он довольным.Глава 5
Барон Исаак Немеров снял для себя весь пентхаус – верхний этаж «Стоунуолл-отеля» в городе Алжире, столице государства Алжир. Он сделал это не так, как должен был сделать человек, который владел корпорацией, которая в свой черед владела корпорацией, владеющей отелем: гостиничной администрации он послал телеграмму, прося разрешения снять пентхаус на полгода. Он также послал телеграммы малярам и плотникам, извещая их, что собирается реконструировать верхний этаж здания. Он послал телеграмму и в телефонную компанию, предлагая ее представителю встретиться с одним из его помощников, чтобы обсудить необходимые изменения в телефонных линиях, включая проведение линий специальной внутренней связи и установку шифрующих устройств. Кроме того, он телеграммой вызвал из Рима специалистов, которые должны были убедиться, что центральная часть пентхауса, переоборудованная под конференц-зал, совершенно чиста от подслушивающих устройств. Вся эта работа заняла три недели, и в конце третьей недели в алжирской англоязычной газете появилась небольшая заметка: «Что задумал сказочно богатый барон Исаак Немеров? Он снял целиком верхний этаж отеля „Стоунуолл“, переоборудовал его и провел новые линии связи, сделавшие бы честь даже американской тайной службе. Не иначе, у вас что-то наклевывается, а, барон?» Барону Немерову попалась на глаза эта заметка за завтраком, который состоял, как всегда, из стакана апельсинового сока, стакана виноградного сока, четырех яиц, шоколадного эклера и чашечки кофе с молоком и четырьмя ложечками сахара. Он сидел в одном из внутренних двориков своего огромного поместья, высоко на холме, возвышающемся над Алжиром. Прочтя заметку, барон согласно кивнул головой, аккуратно сложил газету и положил ее на стол рядом с пустыми стаканами из-под сока. Он вытер губы, собрал с тарелки крошки, оставшиеся от эклера, и положил их в рот. И только тогда барон рассмеялся. Нельзя сказать, что его смех был приятен для окружающих. Он больше походил на ржание – и в этом не было ничего удивительного, ибо Немеров обладал совершенно лошадиной внешностью: у него было длинное лицо продолговатой формы, скошенный лоб и выдающаяся челюсть. Голову украшала густая копна рыжих волос, глаза напоминали две большие буквы "О". Длинный и широкий треугольный нос был грубо прилеплен на лицо с бледной веснушчатой кожей, говорящей о нелюбви ее обладателя к загару. Немеров был шести футов ростом и весил 156 фунтов. Чтобы сохранить вес на том же уровне, ему требовалось питаться шесть раз в день. Из-за убыстренного обмена веществ энергия в его организме мгновенно сжигалась. Его тело постоянно находилось в движении; он качал ногой, барабанил пальцами по столу, взмахами рук как будто разгонял невидимых насекомых. Сон его был беспокоен и прерывист, и порой стоил ему пяти фунтов веса. Пропустив один или два приеме пищи, он мог потерять десять фунтов. Три дня без еды убили бы его. Он откармливал себя, как обычно откармливают гуся, чью печень хотят пустить на паштет. И вот теперь он смеялся. Это был злой и лихорадочный смех, сжигающий очередную порцию энергии. Он посмотрел со своего балкона на лежащую перед ним центральную часть Алжира, на торчащее посреди нее самое высокое здание в городе, «Стоунуолл-отель», и засмеялся еще сильней. Все развивалось так, как он и задумал. Секретные агенты со всего света будут пытаться проникнуть в отель, устанавливать свои «жучки», проверять чужие, следить друг за другом, стараясь выяснить, что же происходит на тридцать пятом этаже «Стоунуолл-отеля». Немеров вновь заржал. Если бы они спросили у него, он, может быть, объяснил бы им. Там не происходит решительно ничего. Все это было лишь приманкой, уловкой, чтобы держать непрошеных гостей вдали от виллы. Именно на вилле в ближайшие несколько дней будут происходить действительно важные события. Немеров никогда не полагался на волю случая. Когда у барона прошел припадок буйного веселья, он посмотрел на своего гостя, потного толстяка, который скоро станет президентом Скамбии. Вице-президент Азифар буравил Немерова взглядом. Ему очень хотелось спросить его о причине столь веселого расположения духа, но он боялся, что это будет с его стороны бестактно. – Все идет хорошо, мой дорогой вице-президент, – произнес Немеров своим высоким и пронзительным голосом. – Простите меня за этот смех. Я думал о том, как глупы люди, которые хотят помешать нам, и как умно мы с вами провели их. – А где ваши гости? – спросил Азифар, отталкивая от себя остатки крекера, который вместе с чашкой черного кофе составлял весь его завтрак. – Они прибудут завтра. Идите сюда, я покажу вам, как мы готовимся к их приезду. Он быстро встал и не заметил разочарование, отразившееся на лице Азифара. Вице-президент подошел вслед за Немеровым к краю балкона и посмотрел туда, куда показывала вытянутая рука барона. – Как вы можете заметить, на мою виллу ведет только одна дорога, – сказал Немеров. – И конечно же, вдоль нес расположена моя вооруженная охрана. Я сам удостоверяю личность каждого посетителя. Никакой автомобиль не может проникнуть сюда иным образом. Быстро опустив руку, Немеров взмахом другой руки указал на склоны покрытого растительностью холма, на вершине которого они находились. – Здесь тоже повсюду расставлены мои люди, – сказал Немеров. – Люди, которые вооружены, и которые знают, как справиться с непрошеными посетителями. И с ними собаки, жаждущие разорвать этих посетителей на куски. – Он еще раз тихо заржал. – И электронные приборы, электронные глаза, инфракрасные телекамеры, спрятанные микрофоны, и все они в одну секунду обнаружат и засекут любого нарушителя. Отвернувшись, он устремил руки в небо. – И конечно, небо над замком постоянно патрулируют вертолеты. Азифар взглянул вверх. Над каменной громадой замка лениво кружил темно-красный вертолет, чей силуэт на фоне бледно-голубого неба казался почти черным. Немеров отошел от перил и обнял Азифара за его массивные плечи. – Видите, дорогой вице-президент, все в надежных руках. Нас никто не потревожит. Он легко подтолкнул Азифара к стеклянной двери, ведущей внутрь замка. – Пойдемте, я покажу вам, как мы подготовились к встрече, а вы расскажете мне о вашем полете из Швейцарии. Вам понравились стюардессы? Он заржал и стал внимательно слушать подробное описание всех женщин, бывших в самолете. Немеров с головы до ног был одет во все белое, и на фоне темного костюма Азифара белизна одежд барона казалась еще ослепительней. Вице-президент прибыл сюда из Швейцарии инкогнито, и поэтому вместо формы он теперь носил только черный шелковый костюм. Сейчас костюм этот был пропитан потом. Соль, оставшаяся от высохшего пота, образовала белые круги подмышками. Они остановились перед огромной картиной, на которой маслом был изображен русский казак, верхом на черном скакуне несущийся в атаку. Номеров произнес: – В замке семьдесят комнат, этого более чем достаточно для всех наших… партнеров по бизнесу. – Он нажал на кнопку, скрытую в деревянной раме картины. Картина бесшумно скользнула вбок, и за ней оказался небольшой лифт из нержавеющей стали. Они вошли в кабину, и Немеров нажал на кнопку с латинский цифрой "Y". Мягко и беззвучно стартовав, лифт поехал вверх. Вскоре он остановился, и они вышли в зал гигантских размеров, не менее ста футов в длину и сорока футов в ширину. Его стены были высечены из того же грубого камня, из которого был построен весь замок. Зал был так огромен, что в нем совершенно терялся громадный стол из красного дерева, расположенный в самом центре помещения. Азифар не сразу понял, что это был стол для заседаний, рассчитанный на сорок человек. Вокруг стола располагались кресла, обитые мягкой красной кожей, и перед каждым креслом на столе находились бювар, желтый 'блокнот, серебряный пенал с карандашами, графин и хрустальный бокал. – Здесь будут проходить наши заседания, – сказал Немеров. – В этом самом зале в следующие три дня будут приняты решения, которые сделают вас президентом вашей страны и сделают ваше государство равным среди сильных мира сего, – отчаянно жестикулируя, продолжал Немеров. Азифар улыбнулся. Белозубая улыбка вспыхнула на его черном лице, как прожектор маяка в глубокой ночи. – Представьте себе, – сказал Немеров, медленно обходя комнату вместе с Азифаром, – страна под властью преступности, страна, ставшая убежищем для преследуемых со всего мира. Единственное место, где они будут в безопасности. И вы, Азифар, стоите во главе этого государства! Вы будете великим человеком. Самым могущественным человеком на Земле! – Его тонкий рот исказила мрачная улыбка, говорящая больше, нежели его слова. Но Азифар не заметил этой улыбки. Его глаза были прикованы к огромному куполу посреди потолка, через который в комнату струились потоки солнечного света. Купол был сделан из цветного стекла и представлял из себя витраж. Рисунок на куполе был обычен для византийских церквей. Номеров проследил за взглядом Азифара. – Он совершенно пуленепробиваем, – сказал он. – И к тому же красив, не правда ли? Ко всему прочему, там наверху площадка для вертолетов. – Значит, ваши гости прибудут завтра? – спросил Азифар, не в силах скрыть волнение, звучащее в его голосе. Немеров наконец понял его. – Деловые гости – да, – сказал он, – но все прочие гости уже здесь, и кое с кем из них вы непременно должны встретиться. Пойдемте, я вас представлю. Вы, должно быть, устали с дороги. Это поможет вам отдохнуть. – Азифар ухмыльнулся. Они вновь вошли в лифт, и Немеров нажал на кнопку с цифрой «IY». Двери закрылись и, прежде чем Азифар успел почувствовать какое-либо движение, опять отворились. Они вышли в длинный и широкий коридор, где пол был покрыт леопардовыми шкурами, а стены отражались в зеркалах с золочеными рамами. Вдоль коридора стояли мраморные статуи, изображающие обнаженные тела. По изваяниям можно было судить о большом таланте и даже гениальности скульптора, а по самому мрамору, из которого были сделаны статуи, об отличном вкусе Немерова: мрамор был девственно-белым известняком, безо всякого розоватого оттенка, говорящего о марганцевой окиси. Этот камень был доставлен из Северной Италии, где у Немерова были свои каменоломни. Не обращая внимания на статуи, барон повернул направо. – Сюда, – сказал он. Они остановились у двери, на которой не было таблички с номером и которая ничем не отличалась от всех прочих дверей в коридоре. Тихо постучав, барон распахнул дверь. Она бесшумно отворилась, и Немеров отошел в сторону, чтобы Азифар мог заглянуть внутрь. Это была спальня, стены и пол которой покрывал красный ковер. У спальни был зеркальный потолок, состоящий из стеклянных квадратиков, которых друг от друга отделяли белые и черные полосы. По углам огромной кровати высились четыре столбики, украшенные красной бахромой. Но балдахина, который должны были поддерживать столбики, не было, и кровать беспрепятственно отражалась в зеркальном потолке. На кровати лежала женщина. Даже лежа она выглядела высокой. Ее кожа отличалась такой белизной, что, казалось, ее никогда не касались лучи солнца. На женщине был длинный белый прозрачный пеньюар, скрывавший тело, только когда ткань ложилась складками. Пеньюар был распахнут. Длинные белокурые волосы женщины волной сниспадали по плечу и как бы ненароком прикрывали одну грудь. Другую полную обнаженную грудь увенчивал нежный розовый бугорок. Все тело женщины было удивительно белым, и почти такими же белыми были ее волосы. Женщина встала и медленно пошла по направлению к двери, не обращая внимания на широко распахнутый пеньюар, волочившийся следом за ней по полу. Ее глаза блестели от возбуждения, а полуоткрытые губы демонстрировали два ряда безупречно ровных зубов. Она протягивала к Азифару руки. – Она ждала вас, как видите, – сказал Немеров. Азифар не мог выговорить ни слова, настолько пересохло у него горло. Наконец он выдавил из себя: – «Спасибо». – Хороша, не правда ли? – сказал Номеров. Девушка стояла перед ними, соблазнительная и манящая, и ее руки были все еще протянуты к Азифару. – Поглядите-ка на эти груди, – проговорил Немеров. – А какие ноги! Согласитесь, она способна заставить мужчину забыть о нудной работе. Азифар, все еще с пересохшим горлом, прохрипел: – Да. – Она ваша. Ее единственное желание – услужить вам. Она сделает вам все, что вы захотите. – Все-все ? – Все-все, – холодно сказал Номеров. – А если она не сможет вас удовлетворить, найдутся и другие… Он первый раз посмотрел женщине прямо в глаза. Более наблюдательный, чем у Азифара, взгляд заметил бы страх, мелькнувший у нее в глазах и почти сразу же исчезнувший, и гримасу презрения и ненависти на лице Немерова. Но Азифар не мог заметить ничего этого. Он видел только зовущие груди, бедра и ноги, ждущие его, и раскрытые для него объятия. Его дыхание участилось, и Немеров наконец произнес: – Оставляю вас наедине, чтобы вы могли познакомиться поближе. Я жду вас к обеду, мой друг. В час дня на террасе. Затем он легко втолкнул Азифара в комнату и закрыл за ним дверь. Быстро вернувшись к лифту, он вошел в кабину и нажал на кнопку третьего этажа. Когда двери открылись, Немеров оказался в коридоре, точь-в-точь схожем с коридором этажом выше, если не считать того, что здесь была только одна дверь. Дверь эта вела в анфиладу комнат, представлявших собой личные апартаменты Немерова. Пройдя через гостиную и спальню, он вошел в большой, лишенный мебели кабинет, угловую комнату замка. Он запер за собой дверь, подошел к большому стенному шкафу и раскрыл его. В шкафу находился тридцатишестидюймовый телеэкран. На правой его стороне располагалась панель с кнопками и ручками. Повернув одну ручку до деления "4", а другую – до деления с буквой "А", Номеров нажал на кнопку. Он уселся в облегающее пластмассовое кресло. Под его весом спинка кресла откинулась назад. Экран осветился, поголубел, и наконец на нем появилось изображение. На экране был виден обнаженный Азифар, лежащий рядом с женщиной. Его иссиня-черная кожа подчеркивала белизну женского тела. Вице-президент обнимал свою партнершу. Лаская его левой рукой, женщина опустила правую руку под кровать и подняла что-то с пола.Когда рука вынырнула из-под кровати, в ней оказался зажат маленький, работающий на батарейках вибратор. Немеров почувствовал дрожь возбуждения. Он наклонился вперед, нажал кнопку с надписью «запись», поудобнее устроился в кресле и принялся смотреть свое любимое телешоу.Глава 6
Римо откинулся на спинку мягкого и удобного сиденья огромного реактивного самолета. Когда аэропорт имени Джона Ф. Кеннеди остался далеко позади за левым крылом, Римо скинул мягкие кожаные туфли, вытянул ноги и взял с полки рядом с его креслом журнал. Делая вид, что читает, он принялся поверх журнала разглядывать стюардесс. Римо никогда не мог понять, почему мужчины сходят с ума по стюардессам, которые знаменуют собой окончательный триумф пластики в этом мире плоти и крови. Теперь до полной дегуманизации остается только один шаг: робот. И когда наконец изобретут роботов, достаточно похожих на людей, первыми их купят авиакомпании. Они наклеят роботам стандартные физиономии, патентованные улыбки в тридцать два зуба и пустят их разгуливать по салонам самолетов. – Я Экс-Би двадцать седьмой, ведите меня. Я Экс-Би двадцать седьмой, ведите меня. Римо увидел, как белокурая стюардесса подошла к пассажиру, сидящему в боковом кресле на три ряда впереди Римо. Пассажир этот курил сигарету, хотя надпись, воспрещающая курение, все еще горела. Римо напряг слух. – Прошу прощения, сэр, но вам придется погасить сигарету. – Я не собираюсь устраивать пожар, – возразил пассажир, помахивая сигаретой перед лицом девушки. Он использовал сигарету, как указку, зажав, ее между большим и указательными пальцами. Эта манера держать сигарету показалась Римо знакомой. – Извините, сэр, по вы должны подчиниться правилам. В противном случае мне придется вызвать командира экипажа. – Стюардесса пока еще улыбалась. – Вот что, – ответил человек, – зовите вашего командира, зовите хоть весь военно-воздушный флот. Я все равно выкурю эту сигарету. – Этот голос пробуждал в Римо какие-то смутные воспоминания. Стараясь сделать их более отчетливыми, Римо подался вперед, чтобы получше разглядеть этого человека. Разглядывание ему не помогло. Это был человек среднего роста, с приятным лицом и в очках с роговой оправой. Римо никогда раньше не видел это лицо. Но затем человек слегка повернулся, позволяя рассмотреть не только свой профиль, и Римо заметил кое-что еще: едва заметные шрамы вокруг его глаз. Человек повернулся еще немного, и Римо увидел, что и нос человека окружают такие же шрамы. Римо узнал их без труда. Он достаточно часто видел то же самое на своем собственном лице. Это были следы пластической операции. Кем бы ни был этот человек с сигаретой, недавно он изменил внешность. Он все еще пререкался со стюардессой. Римо понял, что делало его голос таким знакомым. Это был гортанный акцент уроженца Нью-Джерси, акцент, с которым когда-то говорил и сам Римо, пока КЮРЕ не заставило его избавиться от него. Римо выучился разговаривать с произношением среднего американца, которое ничего не могло сообщить о его происхождении. Человек опять ткнул кончиком сигареты по направлению к стюардессе. Где же Римо прежде видел этот жест? Скандал неожиданно потерял свой смысл, поскольку надпись, запрещающая курение, погасла. – Смотрите-ка, – сказал пассажир. Голос, исходящий от человека с такими мягкими и тонкими чертами лица, был резок и хрипл. – Все уже в порядке. Обернувшись и взглянув на надпись, стюардесса хмуро улыбнулась и отошла. Человек в кресле пристально наблюдал за каждым ее движением. Девушка исчезла в кабине экипажа, и он расслабился. Затем он огляделся по сторонам, и Римо честно уставился в иллюминатор, следя за отражением человека в стекле. Наконец человек резко затушил сигарету в пепельнице на подлокотнике своего кресла, так, что она осталась там тлеть. Затем он встал и направился к комнате для отдыха в задней части самолета. Римо сомневался, что идея устраивать увеселения на борту самолета была здравой. Неужели никого не беспокоит, что на увеселения пассажиров тратят слишком много времени, а на проверку двигателей – слишком мало? Римо это очень беспокоило. Он вернулся к своему журналу и попытался сосредоточиться на чтении, но этот голос и эта манера держать сигарету продолжали его мучить. Где? И когда? Через несколько минут в салоне опять появилась белокурая стюардесса, направляющаяся в заднюю часть самолета. Римо окликнул ее. – Да, сэр? – сказала она, с улыбкой склоняясь над ним. Римо улыбнулся ей в ответ: – Как зовут этого крикуна, который не хотел тушить сигарету? Стюардесса начала было протестовать, защищая доброе имя своих пассажиров, но улыбка Римо заставила ее остановиться. – О, это мистер Джонсон, – сказала она. – Джонсон? А имя у него есть? Девушка посмотрела на список пассажиров у себя в блокноте. – Собственно говоря, имени нет, – сказала она, – есть только инициалы. П.К.Джонсон. – А! – произнес Римо. – Это плохо. Я думал, я его знаю. Все равно, спасибо вам. . – Не за что, сэр. – Стюардесса еще ближе склонилась к человеку, умеющему так чудесно улыбаться. – Я могу что-нибудь для вас сделать? Что-нибудь, чтобы вы почувствовали себя уютно? – Да. Помолитесь вместе со мной, чтобы не отвалились крылья. Она выпрямилась, не поняв, было ли это шуткой или нет. Но в этот момент Римо улыбнулся опять с трогательной нежностью, и стюардесса, довольная, отошла прочь. Римо поглубже уселся в кресле. П.К.Джонсон. Это ни о чем ему не говорило. Да, но чему его обучило КЮРЕ? Когда люди берут себе фальшивые имена, обычно они сохраняют свои собственные инициалы. Отлично. П.К.Д. Джон П. и так далее. П.К. Римо ненавидел умственные упражнения. П.Д.К. П.Д.! П.Д.Кенни. Ну конечно же! Он видел этот номер с сигаретой, когда арестовывал П.Д.Кенни за участие в азартных играх. Римо – тогда свежеиспеченный полицейский – обходил свой участок в районе Ньюарка под названием Айронбаунд. Проходя мимо здания какого-то еще одного общественного спортивного клуба – из тех, что в неисчислимых количествах появляются к очередным выборам мэра, – Римо заглянул сквозь большие окна в ярко освещенную комнату и увидел людей, сидящих за столом и играющих в карты. На столе валялись груды серебра и бумажных денег. В Нью-Джерси азартные игры были запрещены законом, хотя никто и не обращал на это внимания. Римо поступил так, как счел наилучшим. Он вошел внутрь и подождал, пока его заметят. – Простите, ребята, – сказал он с улыбкой, – но вам придется закончить игру. Или перейти в задние комнаты, чтобы вас не видели с улицы. За столом было шесть игроков, и перед пятью из них лежала груда денег. Только перед одним было всего несколько долларов. Это был высокий, худой человек с расплющенным носом и шрамами на лбу. Головы всех остальных игроков повернулись к нему. Он внимательно изучил свои карты и затем презрительно посмотрел на Римо. – Пошел вон, молокосос, – сказал он с хриплым и гортанным уличным ньюджерсийским акцентом. В его голосе не было и тени улыбки. Римо решил не обращать на него внимания. – Вам придется закончить игру, ребята, – повторил он. – Я тебе говорю, пошел вон. – Вы слишком много говорите, мистер, – сказал Римо. – Я умею не только говорить, – произнес человек. Он поднялся и с сигаретой в руках подошел к Римо. Встав перед ним, он повторил: – Пошел вон. – Вы арестованы. – Да? И за что же? – За азартные игры. И за оказание сопротивления полиции. – Сынок, ты знаешь, кто я такой? – Нет, – сказал Римо, – и меня это не интересует. – Я Кенни, и я могу сделать так, что через сорок восемь часов ты будешь таскаться по самому жалкому участку в Ниггертауне. – Вот и сделайте это, – сказал Римо, – только сидя в тюрьме. Вы арестованы. И тогда сигарета, зажатая между большим и указательным пальцами, указала ему в лицо, подчеркивая каждое слово Кенни: – Ты об этом пожалеешь. В тот вечер Римо арестовал Кенни за участие в азартных играх и за сопротивление полиции. А через сорок восемь часов Римо патрулировал свой новый участок в самом центре черного гетто. Адвокат Кенни отказался от слушания дела в муниципальном суде, и оно было передано большому жюри. Больше об этом деле никто не слышал. Римо никогда не забывал об этом происшествии. Оно было одним из первых в целом ряду разочарований, с которыми он сталкивался, когда пытался следовать закону. Патрулируя участок в гетто, Римо был ложно обвинен в убийстве и привлечен к работе на КЮРЕ, после «казни» на неработающем электрическом стуле. П.Д.Кенни тоже преуспел в жизни. Он стал знаменит в преступном мире как профессиональный убийца, работающий на всех, кто платит деньги. Его услуги оплачивались по высшему разряду, и он никогда не промахивался. Его репутации была надежна, как Центральный банк. Его деловые качества укрепляли курс доллара. Он был так искусен в своем ремесле, что его боялись, и поэтому он не становился жертвой ни в одной из гангстерских войн, время от времени сотрясавших страну. Было известно, что он в своей работе не допускает никакой личной заинтересованности, никакой собственной неприязни. Он был профессионал, и не более того. И сторона, которая из-за П.Д.Кенни теряла человека, не питала к нему вражды. Они сами могли нанять его, чтобы расквитаться, нужно было только дать хорошую цену. Он отверг множество предложений от различных семейств объединить силы. Это было мудро с его стороны, поскольку жизнь ему сохраняла именно его репутация человека беспристрастного. Он не был фанатиком, и поэтому его не преследовали даже фанатичные сторонники убитых им людей. . Только однажды ему попытались отомстить, когда П.Д., выполняя контракт, убил сына главаря бандитской группировки. Бандит, напавший на него, хотел произвести впечатление на своего босса. Этот бандит вскоре был найден мертвым, так же как его отец, два брата, жена и дочь. Их расчлененные тела напоминали индюшек в День Благодарения. После этого никто не относился к выполнению П.Д.Кенни своих профессиональных обязанностей как к личному оскорблению. Его теперь воспринимали как Пьера Кардена своего дела, и заказов у него стало столько, что он едва мог с ними справиться. А затем, несколько месяцев назад, состоялось сенатское расследование проблемы бандитизма в США. П.Д.Кенни был вызван для дачи показаний, но предпочел исчезнуть. Прочтя об этом в газетах, Римо понадеяться, что к этому делу будет привлечено КЮРЕ. Тогда бы у Римо появилась возможность опять встретиться с П.Д.Кенни. Но КЮРЕ осталось в стороне, сенатские слушания потихоньку были свернуты, и Римо не удалось повидать П.Д.Кенни. И вот теперь он нашел своего старого врага, поменявшего внешность и летевшего в Алжир. Смит сообщил Римо, что многие ведущие мафиози страны направляются сейчас в Алжир для встречи с бароном Немеровым. Разве можно сомневаться, что П.Д.Кенни совершает деловое путешествие? Никто не проводит свой отпуск в Алжире, никто, даже сами алжирцы. Римо погрузился в чтение журнала, в то время как самолет с ревом несся над Атлантическом океаном, перелетая изо дня в ночь. Услышав за собой шаги, Римо поднял голову и увидел Кенни, который шел по проходу, нетвердо держась на ногах после семи часов, проведенных в баре. Он тяжело опустился в кресло и вызывающе огляделся. Поймав взгляд Римо, Кенни попытался заставить того опустить глаза. Когда это ему не удалось, он отвернулся и откинулся на спинку. Из кабины экипажа появилась белокурая стюардесса. Она медленно шла по проходу, нагибаясь к пассажирам, чтобы узнать, не нуждаются ли они в чем-нибудь. Римо услышал, как П.Д. гортанно произнес: – Поди сюда, девочка. Со своего места Римо видел, как юная блондинка подошла к Кенни. – Я могу что-нибудь для вас сделать? – сказала она с улыбкой, стремясь забыть прошлые обиды, как ее учили в школе стюардесс, на седьмой лекции. – Да, – пробурчал Кенни. Он поманил девушку к себе и сказал ей что-то на ухо. Римо увидел, как ее лицо стало пунцовым от смущения, а затем неожиданно исказилось от боли. П.Д. засунул ей руку под юбку и крепко сжал ее плоть. Девушке, наверное, было так больно, что она даже не могла кричать. П.Д. засмеялся, схватил свободной рукой ее за запястье и притянул стюардессу к себе. Его левая рука все еще была у девушки под юбкой, и на лице у нее было написано страдание. Он опять злобно и жестоко зашептал ей на ухо, и Римо видел, что глаза ее полны слез. Римо встал с кресла и подошел к Кенни, который крепкой хваткой держал стюардессу. – Джонсон, – произнес он. После некоторой паузы Кенни посмотрел через плечо на Римо. – Да? Что тебе нужно? – Отпустите девушку. Нам надо поговорить. – Я не хочу ни с кем говорить, – хрипло сказал Кенни, – и девушку отпускать не хочу. Римо наклонился к нему. – Или ты отпустишь ее, или я сдеру с твоего лица твою новую кожу и засуну ее тебе в глотку. Кенни опять посмотрел на Римо – на этот раз недовольно и удивленно. Помедлив секунду, он освободил девушку. Римо взял ее руки в свои: – Извините, мисс. (Слезы текли по ее щекам.) Мистер Джонсон слишком много выпил. Это больше не повторится. – Эй, ты, – запротестовал Кенни. – Это еще что такое – слишком много выпил? – Закрой рот, – сказал Римо. Он ласково сжал на прощанье руки девушки, и она медленно пошла по проходу к кабине. Римо перешагнул через ноги Кенни и сел в кресло напротив него. – У вас симпатичное лицо, – сказал он. – Да? – подозрительно спросил Кенни. – А у вас нет. – Надо мне будет взять адресок вашего хирурга. Может, он и меня сделает таким же красавцем. – Послушайте, мистер, – сказал Кенни, – я не знаю, кто вы и что вам надо, но почему бы вам не пойти к черту? – Я от Немерова, – произнес Римо. – Да? А кто такой этот Немеров? – Не стройте из себя дурака, – сказал Римо, – Вы отлично знаете, кто это такой. Это тот самый тип, к которому вы летите. – Слушай, приятель, – фыркнул Кенни. – Я тебя не знаю, и ты мне не нравишься. Убирайся-ка подобру-поздорову, а не то напросишься на неприятности. – Я бы рад убраться, да только я специально к вам послан. Я должен доставить вас к Немерову, и доставить в целости и сохранности. Поэтому я не хочу, чтобы вас покалечила какая-нибудь стюардесса или из-за поддельного паспорта арестовала в аэропорту полиция. – Как вас зовут? – спросил Кенни. – Вуди Аллен. – Я никогда о вас не слышал, – сказал Кенни. – Зато я слышал о вас, мистер Кенни. И барон тоже слышал. Поэтому он и послал меня – чтобы уберечь вас от неприятностей. – Вы можете как-нибудь удостоверить свою личность? – спросил Кенни. – Документы в портфеле. – Покажите, – велел Кенни. Римо огляделся по сторонам, затем посмотрел наверх и увидел кислородную маску. Хорошо бы испробовать на Кенни, как она работает, а затем перекрыть доступ кислорода. Нет, это рискованно. Слишком велика вероятность, что вмешается кто-нибудь из окружающих. – Вы действительно пьяны, – сказал Римо. – Как же, буду я прямо здесь открывать портфель, чтобы каждый любопытный ублюдок мог подойти и засунуть в него свой нос! Через пять минут в туалете. Первая дверь с левой стороны, и не запирайте ее. Он встал, не дожидаясь ответа, опять перешагнул через ноги Кенни и вернулся на свое место. Римо поглядел на часы. Через несколько минут самолет начнет посадку. Ему надо успеть все сделать вовремя. Через пять минут Кенни поднялся и направился к центру самолета. Римо кивнул ему, когда он проходил мимо, подождал еще минуту и пошел следом. Когда Римо вошел в маленькую уборную, Кенни стоял у раковины и ополаскивал лицо. Их взгляды встретились в зеркале. Римо заметил блеск металла у запястья Кенни, и вспомнил, что тот всегда носит в рукаве нож. Взяв с полочки полотенце и тщательно вытерев лицо, Кенни надел очки, и повернулся к Римо. – Ну и где же ваше удостоверение? – сказал он. – Вот здесь, – произнес Римо. Его левая рука метнулась вверх и вырвала тонкий кусок кожи над левым глазом Кенни, где еще не до конца зажил шрам после пластической операции. – Это удостоверяет меня как человека, который не любит, когда мучают женщин. – Подонок, – Прорычал Кенни. Он сделал движение рукой, и в его ладони оказалась ручка ножа. Он направил его в живот Римо. – Когда я разделаюсь с тобой, твою личность будут удостоверять мои инициалы у тебя на брюхе. – Бы забыли о Немерове. Я ведь его человек, – сказал Римо. – К черту Немерова! Он нанимал меня затем, чтобы был под рукой, если понадоблюсь, а не затем, чтобы надо мной издевался какой-то молокосос. Римо слегка отступил. Его отделяло от Кенни всего несколько дюймов. – Разве так встречают старого друга? – спросил он. – Старого друга? – переспросил Кенни и посмотрел на Римо, нахмурившись. – Еще бы. Мы встречались в Ньюарке – много лет назад. Вы разве не помните? Кенни заколебался. – Нет. – Я арестовал вас за азартные игры. Из-за вас меня перевели на другой участок. Кенни прищурил глаза, пытаясь вспомнить. Наконец он вспомнил. – Так ты полицейский, – прошипел он, – полицейская сволочь. Теперь все ясно. – Приглядись получше, ты, куча дерьма. Это послед нее лицо, которое ты видишь в этой жизни, – сказал Римо. Кенни сделал выпад ножом, но Римо ускользнул от удара. Лезвие поразило металлическую дверь, по инерции скользнуло вдоль нее и попало в щель между дверью и косяком. Римо толкнул дверь, она отворилась, и это движение сломало нож. Затем краем ладони Римо ударил Кенни по лицу. Кенни отбросило назад, и он сел на унитаз, выронил ручку ножа. Римо был уже рядом, он просунул руку под мышкой у Кенни и тыльной стороной ладони нажал тому сзади на шею, перекрывая доступ воздуха. Затем он нагнул Кенни над неглубокой раковиной и засунул в нее его голову. Открыв кран, Римо подождал, пока раковина не наполнится и голова Кенни не уйдет целиком под воду. В этой крошечной уборной было слишком мало места для размашистых движений. Руки Римо держали Кенни, как тиски. Тот сначала пускал пузыри, затем его тело забилось в судорогах и наконец обмякло. Ну что ж, поездка уже удалась, подумал Римо. П.Д.Кенни. Неплохо. Кроме того, паспорт Кенни может стать для него пропуском к Немерову. Римо вытащил из кармана пиджака Кенни бумажник и документы. Все еще держа голову Кенни в раковине, он перелистал паспорт. Тот был выписан на имя Джонсона. На фотографии был изображен Кенни со своим новым лицом, в очках с роговой оправой, как у сельского врача. Римо достал у себя из бокового кармана свое удостоверение личности и засунул его в пиджак Кенни. Теперь покойника звали Вуди Аллен. Ну вот, с этим покончено. Он вытер лицо и волосы Кенни полотенцем и устроил его поудобнее на сидении унитаза. Тело Кенни сползло по стене. Очки его висели на одной дужке. Очки! Римо взял их. Они пригодятся, если будут проверять паспорта. Роговая оправа проведет кого угодно, тем более таможенников. Для них все пассажиры на одно лицо. Он уже хотел выйти, когда вспомнил о лице Кенни. Несмотря на документы Вуди Аллена, кто-нибудь может его узнать. Например, та белокурая стюардесса. Кончиками пальцев он сделал так, чтобы никто и никогда больше не смог узнать П.Д.Кенни. Затем он вымыл руки и опустил очки Кенни в карман рубашки. Выйдя из уборной, он дважды ударил кулаком по петлям двери, ломая металл, чтобы дверь не открылась от случайного толчка. Когда тело П.Д.Кенни обнаружат, Римо будет уже далеко. И прежде чем кто-либо сможет идентифицировать труп как тело Кенни, Римо уже закончит свои дела с бароном Немеровым и вице-президентом Азифаром. Все должно получиться превосходно. Вернувшись в салон и увидев, что стюардессы поблизости нет, Римо взял из-под сиденья Кенни его дипломат. Он сел на свое собственное место как раз в тот момент, когда загорелась надпись: «Пристегните ремни безопасности». В проходе показалась блондинка, вышедшая проверить, пристегнули ли пассажиры ремни. Она улыбнулась Римо, и он улыбнулся ей в ответ. Римо стало интересно, какое выражение будет у нее на лице после посадки, когда обнаружат тело, сидящее на унитазе. Или еще позже, когда определят, что смерть наступила в результате утопления. Возможно, она улыбнется. Римо бы на ее месте улыбнулся.Глава 7
Барон Исаак Немеров разослал телеграммы с приглашениями по всему миру, и по всему миру люди стали готовиться к поездке. Готовились к поездке все, начиная с крестных отцов американской мафии и кончая крупнейшим в мире производителем и распространителем порнографии, японцем, который владел публичными домами и кинофабриками более чем в пятнадцати странах. Были готовы прибыть люди, обладающие тысячами акров земли, на которых теперь произрастал мак. Из клоак преступления должны были приехать профессиональные игроки, владельцы тех самых казино, которые были когда-то созданы, чтобы лишить преступников возможности зарабатывать на игорном бизнесе. Из Швейцарии собирался прибыть семидесятидвухлетний старик, чье имя было известно только Немерову. Он знал старика как величайшего фальшивомонетчика в мире. Это был человек, который печатал без преувеличений миллиарды фальшивых долларов и из своей швейцарской резиденции наводнял ими денежные рынки всего мира. Должны были приехать контрабандисты, подпольные торговцы оружием, мошенники. Должен был приехать глава международной сети похитителей драгоценностей. На призыв Немерова откликнулись все. И многие из них не знали, почему они так сделали. Мало кто встречался с Немеровым. Так захотел он сам, ибо он не стремился быть на виду. Его имя не мелькало в отделах светской хроники в газетах, если ему это не было нужно. Он не желал, чтобы его принимали за фальшивого русского аристократа, который объявляет себя бароном, едва выучившись правильно держать вилку. Документы, подтверждающие его знатность, были безупречны. Он избрал себе образ жизни, который должен был соответствовать деспотичным требованиям, налагаемым его знатностью. Немерову было сорок шесть лет. Он был единственным сыном молодой красавицы француженки и русского графа. Граф состоял в родстве с Романовыми, а вспышки необузданного гнева роднили его с казаками. Исаак родился в Париже, и вскоре после родов мать его умерла при обстоятельствах, которые не могут быть названы иначе как загадочными. Друзья старого графа Немерова знали, что ничего загадочного в этой смерти не было. Его жена была шлюхой, хоть и благородного происхождения, но все равно шлюхой. Обнаружив себя рогоносцем, Немеров просто-напросто отравил ее. К этому времени у Немерова практически не оставалось источников дохода. Все состояние у него отняла русская революция. Жена оставила графу Немерову и маленькому Исааку приличный счет в банке, но граф нашел, что пользоваться им будет решительно неприлично. И тогда взрослый и мальчик начали вести жизнь бродяг, из года в год путешествуя, переезжая из одной столицы развлечений в другую. И всюду к распоряжению графа Немерова были красивые женщины, чьи деньги помогали ему хотя бы имитировать прежний образ жизни. Юный Исаак вырос, ненавидя этих женщин, их утонченные лица и алебастровую кожу, их театральный, мелодичный и всегда одинаковый смех. Ненависть достигала апогея, когда он видел, как они прячут его отцу в карман конверт. И еще он ненавидел выражение лица его отца, когда в автомобиле по дороге в их отель тот вскрывал конверт и пересчитывал деньги. Исааку было восемь лет, когда он начал воровать. Он уже хорошо себе представлял, что больше всего ценится в мире: прежде всего это бриллианты, дальше идет золото, другие драгоценные металлы и камни, затем – доллары США. Остальное уже не стоит внимания. Исаак стал специализироваться на бриллиантах. Когда отец оставлял его играть у бассейна на вилле какой-нибудь богатой женщины, а сам шел в дом ублажать хозяйку, когда из окон тихо доносились смех и вздохи, юный Исаак отправлялся бродить по комнатам. Здесь он брал булавку, там – кольцо или брошь. Он опасался брать ожерелья, потому что понимал, что их пропажу слишком быстро заметят. Он не задумывался о том, что будет делать с награбленным добром. Добычу он складывал в футляр от бритвы, который он держал в своем чемодане и который его отец никогда не открывал, поскольку думал, что мальчик хранит этот футляр из-за какого-то каприза. Став несколькими годами старше, Исаак абонировал сейф в Швейцарском банке и с тех пор хранил свои драгоценности там. В каждую из последующих своих поездок с отцом в Швейцарию он забирал из сейфа то кольцо, то брошь, вынимал камни из оправы и продавал их перекупщикам. Хотя Исааку исполнилось всего лишь двенадцать лет, он был уже шести футов ростом и рос так быстро, что одежда всегда плохо на нем сидела. Когда он пришел к первому ювелиру из списка, составленного им по телефонному справочнику, он со стыдом ощущал что из его рукавов торчат запястья, а из-под брюк – лодыжки. Ювелир, старик с добрыми глазами и густыми, как у моржа, усами, взглянул на длинное угрюмое лицо Исаака, на его дурно сидящий костюм, громко засмеялся и выгнал его из магазина. Много лет спустя Исаак купил эту фирму, нанял бухгалтеров, чтобы они нашли ошибки в ведении бухгалтерских книг, и преследованиями в уголовных и гражданских судах довел бывшего владельца до самоубийства. Но Исааку не пришлось долго искать ювелира, согласного купить у него бриллианты. Им оказался второй человек из его списка. Он заплатил Исааку десять тысяч долларов США, десятую часть истинной стоимости этих бриллиантов изумительной огранки. Исаак был счастлив, что получил такие деньги. Он положил их на свое имя в банк. К четырнадцати годам у него скопилось драгоценностей более чем на миллион долларов, а на счете находилось более ста тысяч долларов. Его отец все еще был нищ и ради куска хлеба торговал своими гениталиями. Он постоянно просил прощения у сына за то, что не может обеспечить ему безбедную жизнь. Исаак только улыбался в ответ. Затем началась вторая мировая война, и дела у отца неожиданно пошли в гору. Хотя у него не было своих денег, всю жизнь он провел среди сливок общества. А в этой войне постоянно меняющихся альянсов и закулисных интриг крайне необходим был доступ в гостиные к богатым людям, настолько необходим, что граф Немеров для многих стал нужным человеком. Он стал посредником, связным, агентом для обеих воюющих сторон. Он торговал оружием в Испании, изобретая технику продажи одного и того же груза обеим сторонам. Он оставлял партию оружия в поле на равном расстоянии от лагерей противников и предоставлял им сражаться за обладание грузом. Он продавал информацию Англии. Он налаживал поставки опиума из Китая в Европу и помотал американской мафии провести своих людей в итальянское правительство. А в 1943 году он умер от обширного кровоизлияния в мозг. Правительства по обе стороны облачились в траур. Их скорбь была искренна: граф Немеров был незаменим. Он делал для них такие вещи, какие они не могли делать для себя сами. Кто сможет занять его место? Они никак не рассчитывали на юного Исаака. А между тем он был хорошим учеником. Исаак сохранил в памяти имена людей, с которыми имел дело его отец, их связи и привязанности. И на могиле отца, когда тело старого графа опускали в землю, он объявил, что семья Немеровых в лице четырнадцатилетнего барона Немерова не собирается сворачивать свой фамильный бизнес. Вначале на Исаака посыпались насмешки: он был слишком молод. Но затем, когда у работодателей его отца накопилось множество нерешенных проблем, в отчаянии они все же обратились к Исааку. И он оказался на высоте, справившись с делом даже лучше, чем справлялся его отец. Но если старый граф работал для денег, то у Исаака деньги уже были. Он искал власти. От Франции вместо вознаграждения он потребовал контрольный пакет акций химической фабрики, чья деятельность была необычайно важна для завершения войны и для которой он мог доставать любое сырье. От Германии он получил в совладение военный завод. Влияние Исаака было таким всеобъемлющим, что после поражения Германии союзники не оспаривали его права на этот завод. Его империя росла. В девятнадцать лет Исаак был уже не просто мультимиллионером, но и владельцем множества предприятий. Кроме того, большое количество фирм находилось под его тайным контролем. Он тщательно подбирал эти предприятия. Химическая фабрика во Франции в любой момент могла начать перерабатывать героин, а немецкий военный завод – поставлять оружие без клейма завода-изготовителя партизанам и всем тем, кто мог заплатить за него требуемую цену. Немеровым двигала страстная ненависть к нищете и такая же страстная жажда власти. Власти, которую бы не смог уничтожить даже самый сильный и самый жестокий удар судьбы. Исаак не хотел жить унижаясь, как унижался его отец перед теми накрашенными женщинами, деньгами пытавшимися возместить свою пустоту и ограниченность. Барон Исаак Немеров ни от кого не примет конверт. Да ему и не нужен был никакой конверт. И когда наступил мир и в его услугах необходимость пропала, он стал искать новую область деятельности для применения своих талантов. Такой областью стало преступление. Немеров не собирался больше красть, эти дни миновали. Он стал человеком, к которому преступники со всего света могли обратиться с просьбой о помощи. Немеров мог решить любую проблему. Если кому-нибудь было нужно оружие, он мог предоставить его. Если было нужно политическое влияние, он мог поделиться им. Если нужно было, чтобы где-нибудь судьи увидели свет истины, он мог открыть судьям глаза с помощью убедительных доводов. Если в результате очередной правительственной вспышки активности где-нибудь застревал груз наркотиков, Немеров помогал ему достичь цели. Он не совершал преступлений, но был центром преступного мира. Сам Номеров отказывался считать себя преступником, говоря себе, что он – всего лишь аналитик на службе у того, кто платит больше. Он хотел думать, что работал бы и на любое нанявшее его законно избранное правительство – хотя в глубине души и осознавал, что такое маловероятно. Он редко имел дело с преступниками напрямую. Но они видели, что многие их проблемы разрешаются за конторкой в помещении какой-нибудь скромной компании в том или этом городе. Стоящий за конторкой ясноглазый молодой человек обещал «посмотреть, что можно сделать», и всего через несколько часов сообщал клиенту, что «барон Немеров сказал, что все улажено» или что «барон Немеров сказал, что сделает это для вас в знак уважения». Героин и ружья доходили до получателя, судьи оказывались подкупленными, и преступный мир продолжал процветать. Порой самые любопытные спрашивали ясноглазого молодого человека: «Но кто этот барон Немеров?» На что тот улыбался и неизменно отвечал: «Человек, который решит все ваши проблемы». Однажды Немерова попросили решить проблему с убежищем для гангстера из США, скрывающегося от полиции. Немеров решил ее. Через два месяца с тою просьбой к нему обратились трое более крупных мафиози. Немеров удовлетворил и ее. Западный мир был в разгаре очередной вспышки борьбы с преступностью. Немерову пришло в голову, что задача нахождения надежного прибежища для преступников достойна того, чтобы он попробовал ее решить. Затем однажды ночью в Лондонском казино он встретил вице-президента Азифара, и все части головоломки неожиданно легли на место. Казино получило соответствующие распоряжения, и Азифар проиграл значительно больше, чем мог себе позволить. Тогда Немеров предложил потному толстяку оплатить его проигрыш. Это сблизило их, и с тех пор барон удерживал при себе вице-президента – порой деньгами, но чаще женщинами, женщинами с кожей самого светлого оттенка, который только можно найти. Но Неморов не очень доверял власти над Азифаром женщин. Тот мог выйти из-под нее. На этот случай Немеров и записывал на видеопленку постельные забавы вице-президента. Разработка плана заняла у Немерова шесть месяцев, и еще три месяца потребовалось, чтобы окончательно склонить Азифара на свою сторону. Программа действии была проста: во-первых, надо было убрать президента Дашити, затем ввести в должность президента Азифара и наконец отдать страну во власть международной преступности. Когда все было подготовлено. Немеров разослал сорок телеграмм с одинаковым содержанием: «Необходимы встреча крайне важному вопросу зпт семнадцатое июля зпт „Стоунуолл-отель“ зпт Алжир тчк Немеров тчк». И по всему земному шару люди, получившие в своих тайных логовах эти телеграммы, отменяли ранее назначенные встречи и паковали чемоданы. И тогда Немеров послал сорок первую телеграмму человеку, которого ему особенно рекомендовали. Он пригласил его как из-за его профессиональных умений, так и из-за воздействия, которое его присутствие окажет на мафиози из США, всегда готовых к новым идеям относиться с подозрением. Сорок первая телеграмма была отправлена в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, человеку по имени П.Д.Кенни.Глава 8
Римо вошел в вестибюль «Стоупуолл-отеля». Вестибюль занимал первые три этажа здания и был увенчан массивной хрустальной люстрой. Сбежавшиеся отовсюду темнокожие коридорные облепили Римо с его скромным багажом, как рой мух. Он отогнал их прочь и крепче сжал ручку чемодана, в котором лежал кейс П.Д.Кенни. Как он и ожидал, у него не возникло проблем на таможне. Чиновник открыл паспорт с именем П.К.Джонсона, взглянул на Римо, нацепившего для вящего сходства роговые очки, и поставил печать. Вестибюль был пуст. Это означало, что Римо приехал слишком рано. Если бы толпа мафиози уже прибыла, вестибюль был бы полон людьми со шрамами на лицах, в шелковых костюмах с белыми галстуками н в шляпах, людьми, мрачно глядящими друг на друга и пытающимися силой взгляда утвердить собственную значительность. Но вестибюль был пуст. Почти пуст. В кресле у дверей сидела лицом к конторке девушка. Она читала газету. Ее оранжевая вязаная юбка была слишком коротка; она так высоко задралась, что Римо мог видеть, где кончаются у девушки колготки. Она была темноволоса – но скорее шатенка, чем брюнетка. Кожа ее тоже была темной – но от загара, а не от природы. Ее глаза за большими круглыми очками были темно-зеленого цвета, и на фоне ярко-коричневого лица они производили незабываемое впечатление. Вместо губной помады девушка пользовалась белым блеском для губ, что выглядело очень сексуально. Она быстро взглянула па Римо и вновь опустила глаза к газетной странице. В уголках ее рта появилась слабая улыбка. Римо с усилием оторвал от нее взгляд и подошел к конторке. Усатый портье в красной феске бросился к нему, угодливо улыбаясь. Римо подумал, что голос портье, наверное, похож на голос комика Гучо Маркса, одного из братьев Маркс. Так оно и оказалось. – К вашим услугам, сэр! Римо заговорил в полный голос – исключительно ради девушки: – Я П.Д.Кенни. Для меня забронирован номер? – В зеркале напротив он увидел, как девушка подняла голову и взглянула на него. Портье сверился со списком, лежащим перед ним. – О да, сэр, конечно, сэр, забронирован. Джентльмен остановится у нас надолго? – Джентльмен может вообще у вас не остановиться. Номер хороший? – О, замечательный, сэр. – Как же, знаю я вас, у вас все номера замечательные. – Римо надеялся, что П.Д.Кенни разговаривал бы с портье именно таким образом. – Там есть кондиционер? – Да, сэр. – А ковры? – Да, сэр, – сказал портье, тщетно пытаясь скрыть свою неприязнь к крикливому американцу. – Извиняюсь, что надоедаю вам, – сказал Римо, – но я привык к всему самому лучшему. Я живу в лучших отелях в Джерси-Сити. Я могу жить только в лучшем номере. – Это самый лучший номер, сэр, – сказал портье и наклонился к Римо. – Он был заказан для вас бароном Немеровым, а для друга барона… – оставив фразу незаконченной, он позвонил в серебряный колокольчик на конторке. – Тогда все в порядке, – произнес Римо, жестом показывая, что разговор закончен. – Дайте мне ключ. Подняв голову, он увидел, что женщина все еще смотрит на него. Он задумался, кем она интересуется – им или П.Д.Кенни, за которого она его принимает. Придется ему это выяснить. Он прогнал двух коридорных. – Все в порядке, ребята, я справлюсь сам. – Комната 2510, – сказал портье, вручая ему медный ключ с голубым стеклянным украшением на цепочке. – Отлично. Но если там что-то не так, вы обо мне еще услышите, – беря ключ, сказал Римо. Вместо того чтобы направиться к лифтам, он пересек вестибюль, подошел к креслу, в котором сидела девушка, и остановился на расстоянии нескольких дюймов от нее. Она удивленно посмотрела на него поверх газеты. – Да? – Простите, мисс, мне кажется, мы с вами где-то уже встречались. Девушка засмеялась. – Вряд ли. – Она вернулась к своей газете. – Вы всегда читаете газеты вверх ногами? – спросил Римо. На лице у нее отразилось смятение, но лишь на долю секунды. Девушка быстро пришла в себя и холодно произнесла: – Она не вверх ногами. Но удар попал в цель. То, что она на мгновение поддалась панике и подумала, что держит газету вверх ногами, говорило о многом. Она действительно могла так держать газету, потому что не читала ее. Они поняли это оба. Римо обезоруживающе улыбнулся девушке. – Я знаю, – сказал он, – просто я всегда так говорю, когда знакомлюсь с девушками. – Вы, должно быть, этому научились в Джерси-Сити, мистер Кенни. – Наконец-то она соизволила произнести целую фразу. Ее изящный британский акцент звучал не отрывисто и резко, но с той мягкой хрипотцой, которая всегда возбуждала Римо. – Единственное, чему я научился в Джерси-Сити, сказал он, – это не предоставлять ничего бесплатно. Вы знаете, как меня зовут и откуда я приехал, а я о вас не знаю ничего, кроме того, что … – Кроме чего? – Кроме того, что вы очень красивы. Девушка негромко рассмеялась. – Ну тогда, конечно, нужно восстановить справедливость. Меня зовут Маргарет Уотерс, и я приехала из Лондона. Если ваш комплимент не был шуткой, можете называть меня Мэгги. – Вы здесь отдыхаете? – Я работаю в археологической экспедиции. Кому придет в голову отдыхать здесь? – Кое-кому из Джерси-Сити. Она опять засмеялась. – Вы падаете в моих глазах. – Если позволите пригласить вас пообедать, я попытаюсь подняться в вашем мнении. Конечно, если у вас не назначено свидание с Рамзесом II. – А вы, оказывается, вполне цивилизованы, – сказала она, – Когда вы набросились на портье, я бы этого не подумала. – Я смотрел слишком много боевиков. Так как насчет обеда? – Знаете, я пока еще не собираюсь общаться с Рамзесом. Почему бы и нет? В девять вечера устроит? – Отлично. Встречаемся здесь? – Перед отелем, – сказала она. Римо опять улыбнулся ей. Теперь он заметил, что ее бюст был не хуже ног и лица. – Тогда до встречи, Мэгги, – сказал он, затем повернулся и направился к лифту. Путешествие в Алжир нравилось ему все больше и больше. Девушка была очень красива. Хорошо, что Чиун не поехал с ним: он бы непременно обвинил сейчас Римо в сексуальной озабоченности. Римо отворил дверь номера и ступил на толстый ковер. Стеклянная стена представляла из себя одно большое окно. Подойдя к нему, Римо увидел раскинувшийся перед ним Алжир, со всех сторон граничащий с холмистыми равнинами. Он отметил также, как слабо освещена столица, по сравнению с американскими городами. Кровать была привинчена к полу, и Римо плюхнулся на матрац. Матрац оказался упругим и во всех смыслах первоклассным. Мебель в гостиной находилась на левой ее половине, а на правой расположился обеденный стол и маленькая кухня. Кондиционер наполнял воздух свежестью и прохладой. Римо здесь нравилось больше, чем в нью-йоркском «Палаццо-отеле». П.Д.Кенни, да будет земля ему пухом, одобрил бы этот номер. Может быть, его одобрит и Мэгги Уотерс в девять вечера. Порой Римо жалел, что подвергался такому интенсивному тренингу. Его изначальные порывы были как у нормального мужчины, но подготовка приучила его к дисциплине, которую он позволял себе нарушать лишь изредка. А все благодаря Чиуну, этому старому мучителю. Он ухитрился лишить секс всякого удовольствия, позволив Римо ощущать радость лишь от ожидания секса. За это Чиун еще ответит, прежде чем отойдет к своим предкам, всем этим предыдущим Мастерам Синанджу. Римо посмотрел на часы, которые он забыл переставить. По нью-йоркскому времени сейчас было полвторого дня. Пора звонить Смиту. Он позвонил на коммутатор, и телефонистка отеля приступила к долгой процедуре соединения Римо с миссис Мартой Кавендиш, живущей в городе Секаукус, штат Нью-Джерси. Если такая женщина и существовала, то во всяком случае она не подозревала, что является тетей Римо Уильямса. При звонке ей телефонная линия переключалась, и в итоге звонок поступал в кабинет Смита в санатории «Фолкрофт», что высится над Лонг-Айлендским заливом. Прошло полчаса, прежде чем телефонистка перезвонила. Ее английский звучал так чудовищно, что Римо испугался, не подсоединен ли к ее телефону излюбленный Смитом шифратор. Телефонистка произнесла: – Вас сейчас соединят. Римо услышал в трубке щелчок и сказал: – Алло. – Алло, – ответил неприятный кислый голос. – Дядя Харри? – произнес Римо. – Это ваш племянник. Я хотел сообщить вам, что я доехал благополучно. Я остановился в «Стоунуолл-отеле», в номере 2510. Мне позвонить завтра тете Марте? – Да, позвоните ей в полдень. – Хорошо. Передайте ей, что у меня все в порядке. – Ей будет приятно услышать это от вас лично. Позвоните ей завтра в полдень и успокойте ее. – Ничего, если я превышу расходы? – Припишите их к вашему счету в отеле. Как прошел полет? – Отлично. В самолете был какой-то нахальный тип, Вуди Аллен, что ли. С ним произошел несчастный случай. – Да, я слышал об этом. Я немного беспокоился. – Беспокоиться не о чем, – сказал Римо. – Это было очень приятное путешествие для старого П.Д.Кенни. Ладно, дядя Харри, а то денежки текут. Я позвоню завтра в полдень. Передайте привет Ч… дядюшке Чарли. – Передам. – Не забудьте, а то он беспокоится. – Не забудьте вы позвонить, – сказал Смит. Они оба повесили трубки. Смит должен понять, почему Римо не использовал шифратор. Если бы линию прослушивали, шифратор уличил бы его больше, чем любые слова. Как бы то ни было, Смит теперь знает, под каким именем он живет и где. Это его должно утешить. Римо надеялся, что Смит передаст его послание Чиуну. Старый кореец любит тревожиться по любому поводу.Глава 9
Римо стоял перед «Стоунуолл-отелем» и глядел на широкую опрятную Рю Мишле, главную улицу города. Давящая жара, казалось, покрыла город плотным одеялом. Если бы всю сырость можно было вычерпать из воздуха и употребить на орошение пустынь, Сахара превратилась бы в цветущий сад. В свете современных консольных фонарей в воздухе можно было различить капельки влаги, сверкающие как крошечные невесомые алмазы. Ожидая появления Мэгги, Римо прислонился к фонарному столбу напротив входа в отель. Его руки, как обычно, были засунуты в карманы пиджака. Это портило очертания его белого костюма, но зато так он чувствовал себя комфортней. По его мнению, одно стоило другою. Перед ним впритирку к тротуару проехало такси. Римо посмотрел ему вслед и увидел над задним сиденьем копну темно-коричневых волос. Он проводил машину взглядом. Она остановилась в пятидесяти футах от него вниз по улице, прямо под уличным фонарем. Открылась задняя дверца, и наружу высунулась длинная нога. Это была Мэгги. Римо узнал ногу, этот стройный изгиб от колена до щиколотки. Он посмотрел сквозь заднее стекло автомобиля. Это в самом деле была Мэгги. Наполовину выбравшись из такси, она остановилась и повернулась к какому-то мужчине, сидящему внутри. Сквозь заднее стекло Римо видел ее резко очерченный профиль. Даже с расстояния пятидесяти футов Римо различал суровое морщинистое лицо человека в такси. Волосы его были так черны, что казались почти синими, как у Супермена в комиксах. Человек разговаривал с Мэгги, властно жестикулируя, как будто отдавал приказы. Римо вяло удивился, кто это может быть. Наконец Мэгги подняла перед собой руки в универсальном жесте неохотно данного согласия и окончательно выбралась из такси. Римо с неприкрытым восхищением любовался ее длинными ногами, грудью, лицом, волосами и гладкой загорелой кожей. На ней было короткое белое платье без рукавов, и на фоне платья ее кожа казалась еще темней. Мэгги поправила платье на ягодицах, разглаживая складки, и наконец заметила наблюдающего за ней Римо. Она торопливо захлопнула дверцу автомобиля, и тот укатил прочь. С улыбкой на лице Мэгги подошла к Римо. – Привет, – сказала она. – Привет. Я думал, вы выйдете изнутри. Это был ваш друг? – Нет, просто местный представитель Рамзеса II. Я ему сказала, что уже занята сегодня вечером. – Не надо было отпускать такси. – Мы пойдем пешком, – сказала Мэгги. – Сегодня прекрасный вечер. – Это же Алжир, дорогая. Нас обоих могут похитить и продать в рабство. – Мистер Кенни, – начала она. – П.Д. – поправил Римо, впервые задумавшись, что могут означать эти инициалы. – П.Д. – сказала она, – рядом с вами я ничего не боюсь. Пойдемте. Мэгги взяла Римо под руку и повела его вверх по улице. – Это туристский квартал, – сказала она весело. – Здесь неподалеку масса всяких заведений. – Ведите меня, – произнес Римо, – но если вы затащите меня к исполнителям танца живота, я потеряю к вам всякое уважение. – Боже упаси! Она нравилась Римо. Ему было приятно держать ее под руку. В такие минуты он ощущал себя нормальным человеком, а не кем-то, чье имя и чьи отпечатки пальцев исчезли с лица земли после его мнимой смерти на электрическом стуле. Нет, нормальным человеком с прошлым, настоящим и будущим, руку об руку с красивой девушкой идущим по жизни. Она нравилась ему. Будет очень приятно начать выяснять, почему она проявляет к нему такой интерес, и кто был тот человек на заднем сиденье такси, и что она знает о Немерове и предстоящей встрече. А если ему для этого придется затащить ее в постель, проявив свою злодейскую природу, что ж, ради старого доброго Смита н КЮРЕ он готов пойти на такую жертву. Смит, Смит, Смит. КЮРЕ, КЮРЕ, КЮРЕ. Трехкратное гип-гип-ура, и поаплодируем всем профессиональным убийцам. Римо Уильямс и П.Д.Кенни. Знатная леди и Джуди О'Грэди. Бедный П.Д.Кенни. Ему надо было работать на правительство. У него всегда было слабовато по части здравого смысла. Рука об руку они медленно шли по улице, не разговаривая, молча наслаждаясь своей близостью – как старые знакомые, уверенные друг в друге. На углу улицы, в сотне футов впереди, стоял черный лимузин. Римо услышал пронзительный рев заводящегося сверхмощного мотора. Обочина была забита припаркованными автомобилями. Лимузин выехал на середину улицы, свободной от движения, и медленно поехал в их сторону. Римо посмотрел на него без особого интереса. Странно, что у него погашены фары. Затем он и Мэгги вышли на свободный участок мостовой, где стояли пожарный гидрант и уличный фонтанчик и где у тротуара не было припаркованных машин. Автомобиль, лениво ползущий по улице, неожиданно увеличил скорость. Прежде чем он поравнялся с ними, Римо увидел, что из его опущенного заднего окна торчит вороненый ствол, синевато поблескивающий в свете фонарей. Как будто в замедленной съемке Римо наблюдал, как ствол поворачивается в их сторону. Римо мгновенно повернулся и толкнул назад Мэгги, стараясь прикрыть ее своим телом. Убравшись с открытого места, они оказались за припаркованной у обочины машиной. Римо швырнул Мэгги на землю, а сам выскочил из-за машины, живой мишенью отвлекая огонь от девушки. Из проезжающего лимузина полетели пули, десятки, дюжины пуль. Минуя Римо, они глухо ударялись в машину, за которой пряталась Мэгги, порой перелетали выше ее и резко щелкали о стену дома. Римо проклял стрелка, который решил испортить ему вечер. Он увидел, что рука, держащая автомат, была черной, лоснящейся и мускулистой. Потеряв терпение, Римо прыгнул на капот машины, прикрывающей Мэгги, готовясь перебраться оттуда на крышу лимузина. Трах! Очередная пуля ударилась в стену дома, отлетела рикошетом назад и попала Римо в голову. Римо зашатался. Перед его глазами вспыхнул яркий синий свет, но боли не было. Он отчетливо представил себе Чиуна, называющего его бездарностью, не способной избежать простого рикошета. Римо дотронулся до правого виска, и вся рука оказалась в теплой липкой крови. Затем пришла боль. Боль, как будто ему дал затрещину Чиун. Как будто у него разламывалась на части голова. Римо рухнул с капота автомобиля и распростерся на тротуаре рядом с Мэгги. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на спине на удобном упругом матрасе. Над ним склонилась девушка, красивая и ладно скроенная. Она положила на его ноющий лоб холодное влажное полотенце, перед тем отжав его над тазиком с водой на прикроватном столике. Увидев, что он открыл глаза, девушка произнесла с британским акцентом: – П.Д., с вами все в порядке? «П.Д.?» – удивленно подумал он. Вслух он произнес: – Наверное, да. У меня болит голова. – Еще бы ей не болеть! Девушка действительно была хороша: с загорелой кожей, темно-коричневыми волосами и ярко-зелеными глазами. На ней было белое платье. Он понадеялся, что это не медсестра, а кто-нибудь, хорошо ему знакомый. Может быть, жена. Или подружка. – Что произошло? – сказал он. – Вы не помните? – Я ничего не помню. – Мы шли по улице, и кто-то стал в вас стрелять. Пуля задела вашу голову. – Кто-то стал стрелять в меня? – Да. – А зачем? – Не знаю, – сказала девушка. – Я думала, вы знаете. – Я ничего не знаю, – проговорил он. Сев на постель, невзирая на боль, пульсирующую в голове, он оглядел комнату. Это был роскошно обставленный гостиничный номер. Почему-то ему захотелось угнать, на чьи деньги он снят. – Где я? – спросил он. – Вы что, смеетесь надо мной? – И не думаю. – Его голос звучал искренно, и девушка ответила уже более спокойным тоном: – Вы в «Стоунуолл-отеле» в Алжире. Это ваш номер. – В Алжире? – произнес он с изумлением. – А что я делаю в Алжире? – Он замолчал и глубоко задумался. – И вообще, кто я такой? Без малого десять секунд девушка пристально смотрела па пего. Затем она сняла с его головы полотенце и взглянула на рану. – Ничего страшного, – сказала она, – до свадьбы заживет. – Вы не ответили на мой вопрос, – произнес он. – Кто я? – Вы П.Д.Кенни. Это ничего не говорило ему. – И я в Алжире? – Да. – А что я здесь делаю? – Не знаю. Он вновь огляделся. Мало было узнать собственное имя, надо было еще иметь связанные с ним личные воспоминания. У него воспоминаний не было никаких. – А кто такой П.Д.Кенни? – Это вы. – Вряд ли. Слушайте, кто я такой, в самом деле? Что я здесь делаю? И как я сюда попал? – Вы действительно этого не знаете? – Нет. Девушка встала и отошла от кровати. Он откинулся на подушки. Резкие движения причиняли боль, но он не мог сопротивляться желанию слегка повернуться и посмотреть ей вслед. Она была прекрасна. Но кто она такая? Остановившись в футе от кровати, девушка обернулась и наклонилась к нему. – Я тоже не знаю, кто вы, – сказала она. – Мы только сегодня познакомились. Вы пока полежите, я поищу в комнате, может, нам что-нибудь поможет. У вас амнезия. – Амнезия! Я думал, это гипнотизерский фокус. – Нет, – произнесла девушка. – Амнезия действительно существует. Когда я была медсестрой, я часто сталкивалась с такими случаями. К счастью, обычно она проходит через несколько часов. Он усмехнулся: – Что ж, я подожду, если вы пообещаете посидеть со мной. – Я лучше попробую что-нибудь найти, – сказала девушка. Она начала с ящиков комода и со знанием дела обыскала их, перевернув вверх дном всю его одежду и даже вывернув наизнанку носки. Ничего. В нижнем ящике она нашла кейс, вытащила его, положила на ящик и открыла замок. Римо наблюдал за ней с большим интересом, восхищаясь ее сноровкой. Когда девушка увидела содержимое кейса, она тихонько хмыкнула. Римо мог видеть только движение ее рук. Что она там делает? Хотя ему было больно, он поднялся с кровати и подошел к ней. В кейсе лежали деньги, толстые пачки стодолларовых купюр. Римо оценил общую сумму в двадцать пять тысяч. – Вот теперь мне нравится быть П.Д.Кенни, – сказал он. – Здесь еще телеграмма, – сказала девушка, вытаскивая желтый листок бумаги. – Читайте. – Она отправлена в Джерси-Сити, отель «Дивайн», П.Д.Кенни. «Остановитесь „Стоунуолл-отеле“ зпт номер забронирован тчк Надеюсь плодотворное сотрудничество тчк Немеров тчк» – А кто такой Номеров? Почему-то девушка ответила не сразу. – Не знаю, – сказала она наконец. – Но, наверное, вы сюда приехали из-за него. Отойдя от Римо, она открыла стенной шкаф и принялась рыться в развешанной одежде. Римо последовал за ней, по внезапно краем глаза заметил свое отражение в зеркале. Повернувшись, он уставился на самого себя. На Римо глядело лицо незнакомца, и оно не располагало к себе. Причиной тому была не только уродующая рана на виске. У незнакомца были волнистые, коротко подстриженные волосы, жесткий, безжалостный взгляд и длинные, тонкие губы. Его лицо выглядело так, как будто под кожей на нем не было мяса, и она была натянута непосредственно на череп. Римо понял, что П.Д.Кенни не был славным парнем. Он наклонился к зеркалу поближе, обнаружив кое-что еще, и ощупал пальцами скулы. Кожа здесь была слишком тонка, как будто ее подтягивали. У углов глаз было то же самое. Это было ему знакомо: следы пластической операции. Безо всякого сомнения, это было ему знакомо. Девушка уже закончила осмотр шкафа и теперь смотрела, как Римо изучает свое лицо. – Ну и как? – спросила она иронично. – Подходит? – Странное ощущение, глядишь на себя, а видишь незнакомого человека. Вы что-нибудь нашли? – сказал он, возвращаясь в постель и в замешательстве покачивая головой. Девушка последовала за ним, пряча что-то за спиной. Римо сел на кровать, и она встала перед ним. – Только это, – произнесла она, протягивая руку. В руке был зажат стилет. Римо догадался, что его лезвие было острым, как у бритвы. Он взял нож и положил его к себе на ладонь. Нож был восьми дюймов в длину и имел вполне профессиональный вид, хотя этот вид был непривычен для Римо. Римо покрутил его, рассматривая двойное отточенное лезвие, неожиданно для самого себя поднял нож над головой и метнул его в деревянную дверь. Нож описал широкую полудугу через всю комнату и на уровне груди вонзился в тонкое фанерное покрытие двери, полой внутри. Нож вошел вглубь на два дюйма, прежде чем остановился. Его ручка еще некоторое время подрагивала. Девушка поглядела на нож, затем перевела взгляд на Римо. Римо наблюдал за ножом, пока тот не перестал вибрировать, затем улыбнулся ей. – Ну вот, – сказал он. – Наконец-то я знаю, кто я. – Да? – Конечно. Я метатель ножей в цирке. Черт возьми, я даже не представляю, как это у меня получилось. Девушка присела на край постели, и ее платье задралось до бедер, открывая стройные загорелые ноги. Она взяла руки Римо в свои. – Я уверена, – сказала она, – что только этот Немеров, кто бы это ни был, может пролить свет на ваше прошлое. Я хочу выйти ненадолго и постараться узнать что-нибудь о Немерове, кто он такой и где его найти. Тогда мы поймем, что нам делать. – Она нежно сжала его руки. – С вами ничего не случится? – Без вас? Не знаю, не знаю. Она наклонилась и поцеловала его в кончик носа. – Мы все наверстаем, когда я вернусь. – Тогда давай быстрей. – Бегу. Она поднялась и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Нож опять задрожал. Римо лег на кровать и уставился на него. Он пытался понять, что же он за человек, если смог так метнуть этот стилет.Глава 10
Мэгги Уотерс нетерпеливо ударила по кнопке вызова лифта. В ожидании его прихода она нервно постукивала высоким каблуком своей белой туфельки по густому бежевому ковру, покрывающему коридор двадцать пятого этажа «Стоунуолл-отеля». После ожидания, показавшегося ей нескончаемым, двери лифта открылись, и Мэгги шагнула в кабину. Доехав до двенадцатого этажа, она достала из сумочки ключ и открыла дверь номера 1227. После апартаментов Римо ее номер показался ей отвратительным, похожим на комнату в дешевом алабамском мотеле, с полом, покрытым линолеумом, с тонкими занавесками, с отлакированной мебелью. Мэгги закрыла за собой дверь, причем ей пришлось для этого применить силу. Из-за сырости, пропитавшей нижние этажи гостиницы, дверь покосилась, и теперь ее периодически заедало. Оказавшись в комнате, Мэгги подошла к телефону и набрала номер, состоящий из четырех цифр. – Слушаю, – раздался голос в трубке. У человека был британский акцент, и в голосе его чувствовалась профессиональная пресыщенность. По некоторым причинам этот голос раздражал Мэгги не меньше, чем ее комната. Солнце, видимо, все-таки заходит над империей. Здравомыслящим людям надо готовиться к наступлению сумерек. Беда в том, что англичане слишком верны традициям, чтобы мыслить здраво. Они беззаботно продолжают жить, как жили, и каждый чувствует себя по меньшей мере королем Артуром. – Это Мэгги, – сказала она. – Ах, да, – произнес человек. – Что новенького? Как там ваш приятель? – Приятель получил пулю в голову, – проговорила Мэгги, со злорадством преувеличивая серьезность происшедшего. Ей хотелось посмотреть, какую реакцию по вызовет у человека на том конце провода. – О господи! – воскликнул тот. Мэгги поджала губы. – Тем не менее он жив и здоров, – сказала она после паузы. – Это всего лишь царапина. Зато теперь, черт возьми, у него амнезия. Он не помнит, кто он такой. – Это довольно любопытно, я бы сказал. А что насчет Немерова? – Он как будто никогда и не слышал о таком. Я пыталась назвать ему это имя. – Довольно пикантный поворот событий, не правда ли? – сказал человек. – Барон нанимает профессионального убийцу, а теперь тот не только не помнит барона, но даже и не помнит, что он убийца. «Если он захихикает, – подумала Мэгги, – я умру от отвращения». Он захихикал. – Да, – сказала она, – очень пикантный. – Да, в самом деле. – Да, в самом деле, – повторила Мэгги, как попугай. – Но что будет, когда Номеров пошлет за ним? – Ну что ж, моя дорогая, это будет для вас отличной возможностью попасть в гости к Немерову. – Он опять захихикал. – Вы можете притвориться личной сиделкой П.Д.Кенни. Вы ведь не прочь побыть его сиделкой? – спросил человек. Его голос звучал так, как будто он непристойно подмигивал. – Полагаю, холодно сказала Мэгги, – что быть его сиделкой безопасней, чем вашей. У него, наверное, хотя бы нет триппера. Человек торопливо произнес: – Я заразился, Мэгги, при исполнении своего служебного долга. – Меня поражает, что при исполнении служебного долга вам всегда удается сталкиваться со шлюхами ценой в пять шиллингов. И это резидент тайной службы Ее Величества! – Реплика прозвучала как обвинительное заключение. – Наша профессия полна риска, – произнес он. – Не забывайте, что моя болезнь дала вам возможность самой выполнить это задание и прославиться. – Мне благодарить вас или вашу шлюху? – Благодарности не нужно, – сказал он. – Во всяком случае, постарайтесь добраться до Немерова через П.Д.Кенни. Их замысел насчет Скамбии должен быть остановлен любой ценой. Остановите Немерова. А если это окажется невозможным… – Что тогда? – Если это окажется невозможным, – повторил он, – убейте П.Д.Кенни. Мэгги ничего не ответила, и он продолжал: – Когда к нему вернется память – а рано или поздно она вернется, – он убьет вас, не задумываясь. Это злобный и хладнокровный маньяк с ножом. Если сможете, убейте его, прежде чем он убьет вас. Убейте без колебаний. – Затем он добавил: – Я предпочел бы заниматься этим делом сам. – Я бы тоже это предпочла, – сказала Мэгги. – К несчастью… мое физическое состояние… – Он не договорил фразу до конца. – Представляю себе, – проговорила Мэгги, – тайная служба лежит в лежку от триппера. – К черту тайную службу, – он сардонически захихикал, – но я действительно лежу в лежку. – Это ваше обычное состояние, – сказала она, – смотрите, не забывайте про пенициллин. – Будьте осторожны, – сказал он. – Помните, это важно. Ставки огромны. Решается судьба международной империи преступности. Нет ничего важнее, чем остановить злодея Немерова и его гнусный замысел. Ни ваша жизнь, ни моя, ни… – Приберегите это для вашей следующей книги, – сказала Мэгги и повесила трубку. Некоторое время она молча глядела на телефон, затем пожала плечами и направилась к выходу. Ладно, черт возьми, она в конце концов агент и должна выполнять указание босса. В ее профессии нет места эмоциям. Но в глубине души Мэгги улыбалась, радуясь, что сейчас вернется к П.Д.Кенни. Она предвкушала, как приятно будет изображать его сиделку. А резидент Великобритании может убираться к черту. Мэгги надеялась, что следующий триппер его доконает.Глава 11
Доктор Харолд В. Смит повернулся в своем вращающемся кресле к окну, за которым виднелись воды Лонг-Айлендского залива. Он испытывал острое чувство жалости к самому себе. Римо опаздывал. Он должен был позвонить в полдень, а с тех пор прошло уже два часа. В КЮРЕ два часа были вечностью. Для Римо Уильямса вечностью были даже пять минут. Смит уже понял, что этот наглый тип так и не позвонит. Почему Римо Уильямс всегда должен быть таким наглым? Почему он должен работать на Харолда В. Смита? Почему Смит должен руководить КЮРЕ? И вообще, почему должно существовать само КЮРЕ? «О Боже, как мне себя жалко», – подумал он, продолжая задавать самому себе непривычные вопросы. Все годы, в течение которых Смит стоял во главе самой секретной организации США, эти вопросы не приходили ему в голову. Смит являл собой квинтэссенцию бюрократизма. Какие бы дурацкие задания ему ни давали, он трудолюбиво выполнял их, не задумываясь над степенью их идиотизма. Несомненно, Смит был бюрократом до мозга костей. И все же от обычного чиновника его отличали три вещи: во-первых, он был умен, во-вторых, честен и, в-третьих, был патриотом с ног до головы. Некоторые люди становятся патриотами, чтобы государство своей широкой спиной прикрывало их подлую природу. Не таков был Смит. Он готов был один заслонить свою страну, чтобы защитить ее и поддержать. И поэтому, когда один из президентов счел необходимым для борьбы с беззаконием создать КЮРЕ, в правительстве нашелся только один человек, обладающий нужной квалификацией, честностью, патриотизмом, шпионским мастерством и административными способностями. чтобы возглавить секретную организацию. Этим человеком был доктор Харолд В .Смит. Это было много лет назад. Смит уже достиг пенсионного возраста, но знал, что ему никогда не удастся выйти на пенсию. Его дети выросли, и он упустил их детские годы. Ему было отказано даже в обычном праве всех блудных родителей, праве сказать своему выросшему ребенку «Видишь, вот как обстояло дело, и вот почему я не мог быть рядом с тобой». Даже в этом ему было отказано. Усилием волн Смит заставил себя забыть о собственных огорчениях. Перед ним сейчас стояла более важная проблема. Куда делся Римо? Он не позвонил из Алжира. Несмотря на все свои штучки, такого Римо никогда себе не позволял. Даже ему – с его толстой кожей – было ясно, что, не позвонив он может вызвать целую лавину последствий, лавину, которую потом невозможно будет остановить. Поэтому Римо всегда звонил. Но сегодня он опаздывал уже на два часа. Это не обещало ничего хорошего. Смит не верил, что секретные агенты других стран способны остановить Немерова. Решение этой задачи, по его мнению, целиком должно было лечь на плечи КЮРЕ. Поэтому Смит отправил против Немерова свою главную силу – Римо Уильямса, дав ему полную свободу действий. Смит надеялся, что эта свобода будет использована для убийства Немерова. Это имя неоднократно появлялось на экранах компьютеров КЮРЕ. Смит знал об истинных размерах подпольной власти барона больше, чем кто-либо другой на свете. Мир вздохнет свободней, избавившись от Немерова. И Скамбия будет рада избавиться от своего кровожадного вице-президента. Смит надеялся, что такое решение проблемы и Римо придет в голову. Но теперь, когда минуты складывались в часы, а Римо все не звонил, Смит начал беспокоиться, как бы вместо одной проблемы он не получил целых две. Еще некоторое время он смотрел на воды залива, затем поднял трубку и назвал секретарше номер телефона, который был ему нужен. Через несколько минут телефон зазвонил. Смит поднял трубку, приготовившись ради своего отечества вынести неприятный разговор. – Здравствуйте, Чиун, это доктор Смит. – Да, – сказал Чиун. Сколько раз Смит звонил ему, столько раз Чиун отзывался односложным «да»? Все равно что говорить с каменной стеной. – У меня нет никаких известий от вашего ученика. – У меня тоже. – Он не позвонил мне в полдень, как обещал. – Это очевидно, раз у вас нет от него известий, – сказал Чиун. – В каком настроении он уехал? – Если вы хотите спросить, не сбежал ли он, я отвечу – нет. – Вы уверены? – спросил Смит. – Уверен, – произнес Чиун. – Я уведомил его о великой чести, каковой он скоро удостоится. Он теперь не станет сбегать. – Может быть, он где-нибудь пьет? – предположил Смит. – Сомневаюсь, – сказал Чиун. Поскольку сказать им друг другу больше было нечего, оба повесили трубку, не удосужившись даже попрощаться. Смит задумался, а затем вновь позвонил секретарше. В течение минуты он привел в движение различные рычаги, чтобы выяснить местонахождение П.Д.Кенни, остановившегося в «Стоунуолл-отеле» в Алжире. Солнце уже опускалось над заливом, когда пришел ответ. Мистер П.Д.Кенни все еще зарегистрирован в «Стоунуолл-отеле». Прошлым вечером он был ранен в какой-то перестрелке. Размер повреждений неизвестен, поскольку никакого врача не вызывали, а сам Кенни не выходит из номера. – Благодарю вас, – сказал Смит. Затем без посредства секретарши он набрал номер «Палаццо-отеля» в Нью-Йорке. Ему нужно было посоветоваться с Чиуном. Телефонистка на коммутаторе сняла трубку. – Номер тысяча сто одиннадцать, – сказал Смит. Телефонистка немного помедлила, а затем Смит услышал, как она набирает номер. – Портье слушает – раздался в трубке мужской голос. – Я просил соединить меня с номером тысяча сто одиннадцать, – раздраженно проговорил Смит. – А с кем вы хотели говорить? – спросил портье. – С мистером Парком, пожилым восточным джентльменом. – Простите, сэр, но мистер Парк оставил сообщение, что уезжает на несколько дней. – Уезжает? А он не сказал куда? – Сказал. Он уезжает в Алжир. – Спасибо, – медленно проговорил Смит и повесил трубку. Ну что ж, ничего не поделаешь. Римо позвонил Чиуну, попросил его о помощи, и Чиун отправился в путь. Остается только ждать. А в «Палаццо-отеле» молодой белокурый портье посмотрел на старого, морщинистого азиата с карими глазами. Азиат улыбнулся ему. – Вы оказали мне очень ценную услугу, – сказал Чиун. – Счастлив был услужить вам, – сказал портье. – И я был счастлив встретить наконец слугу, который понимает, что его задача – служить, – произнес Чиун. – Вы заказали мне билет на самолет? – А мои сундуки отправлены в аэропорт? – Да. – А такси вызвано? – Да. – Вы действительно хороню поработали, – сказал Чиун. – Я хочу отблагодарить вас. – Что вы, сэр! – воскликнул портье, всплескивая руками при виде маленького кошелька, как по волшебству появившегося в руке Чиуна. – Что вы, сэр, это же моя работа, – сказал портье, уже решившись плюнуть на гостиничные правила и принять любые чаевые, которые этот старый богатый псих пожелает ему дать. Рука Чиуна замерла. – Что вы, сэр, – повторил портье, на этот раз менее решительно. Чиун спрятал кошелек. – Ну как хотите, – сказал он, не скрывая радости. – Доллар сэкономил доллар заработал. Через два часа Чиун, с паспортом на имя Ч.И.Парка, находился уже на борту авиалайнера, держащего курс на Алжир. Он спокойно сидел у иллюминатора, глядя на облака, ярко освещенные заходящим солнцем. Вся его жизнь, подумал он, раскачена на выполнение каких-то мелких поручений. Вот и сейчас он собирается пересечь половину земного шара, чтобы разбранить Римо за то, что тот не позвонил вовремя Смиту. На секунду Чиуну пришло в голову, что Римо мог попасть в беду, но он тут же отверг это предположение. В конце концов, разве не был Римо воплощением Шивы, Дестроером? Разве он не был учеником Чиуна? Разве в один прекрасный день он не займет место Мастера Синанджу? Что же может произойти с таким человеком?Глава 12
Человек, который считал себя П.Д.Кенни, не мог вспомнить о своем прошлом абсолютно ничего. Тем не менее он был уверен, что оно и вполовину не было таким приятным, как настоящее. Прошлым вечером, когда англичанка оставила его в номере одного, он обследовал свой бумажник. В нем было четыре тысячи долларов. Если не считать паспорта на имя П.К.Джонсона – очевидной подделки, – он не нашел никаких документов, никаких фазаний на то, кем и чем являлся П.Д.Кенни и почему кому-то понадобилось стрелять в него. Единственной вещью, представляющей интерес, была телеграмма от этого барона Немерова. А затем вернулась девушка, и он потерял всякий интерес к Немерову. Ее звали Мэгги Уотерс, она была археологом из Англии, и он подцепил ее в вестибюле отеля. Теперь она, казалось, считала своим долгом заняться с ним любовью. Как всякий честный подданный Ее Величества, она принялась выполнять свой долг. Так же, как и он. Еще и еще, всю ночь напролет, до самого утра. Этот П.Д.Кенни был мужчиной что надо. Он умел делать такие вещи, о которых она раньше и не слышала. Он так ласкал ее пальцы, губы, колени, что доводил ее до полуобморока, блаженного беспамятства. Она что-то бессвязно лепетала, а он поднимал ее до вершин невероятного, невыносимого наслаждения, а затем бросал в пучины глубочайшего экстаза. Он научил ее новой позиции, называющейся «Йокагама Йо-Йо», и новой технике, называющейся «Ласточка из Капистрано». При этом он отрицал, что выучил все это по американской книге «Утонченный извращенец». – Молчи и работай, – сказал он. И Мэгги трудилась изо всех сил. Он подумал, что Уинстон Черчилль мог бы гордиться ей. Они позавтракали в постели, пообедали в постели и в скором времени собирались там же и поужинать. – Со мной никогда такого не было, – сказала она. – Я не помню, было ли со мной такое или нет, – произнес он. – Но думаю, что вряд ли. – Теперь я знаю, что ты не метатель ножей. – А кто я? – спросил он. Она прижала губы к его уху и объяснила. – Это, наверное, мое хобби, – сказал он, – а метание ножей – профессия. – В таком случае тебе надо сменить профессию. – Ты дашь мне рекомендацию? – спросил он. – Она тебе не нужна. – Спасибо, – проговорил он и нашел ртом ее губы. Внезапно дверь распахнулась, как будто вовсе не была заперта. На пороге стоял чернокожий гигант, в брюках и жилете, надетом прямо на голое тело. Мускулы у него на руках были похожи на толстые веревки. Ростом он был шести с половиной футов, и весил не меньше 250 фунтов. Красная феска на макушке делала его еще выше. Если бы он играл в американский футбол, то наводил бы страх на всех защитников. Он возвышался на пороге бесформенной лоснящейся глыбой и казался воплощением мощи негритянского народа. На его черном лице блестели белки глаз, безо всякого интереса смолящих на Римо и Мэгги. Перевернувшись на спину, Римо уставился на него. Мэгги поспешно натянула на себя простыню. Наконец Римо произнес: – Ты ошибся, приятель. Ты не там выплыл из океана. До Эмпайр Стэйт Билдинга еще пять тысяч миль вон в ту сторону, – большим пальцем он ткнул туда, где, по его мнению, находился запад. – Если нужно будет помочь сбивать вертолеты, позови нас. Негр продолжал стоять в дверях и безучастно осматривал номер, сверкая белками глаз. Человек, считавший себя П.Д.Кенни, выскочил из кровати и подошел, обнаженный, к двери, намереваясь захлопнуть ее перед лицом непрошеного гостя. Вдруг негр заговорил: – Вы П.Д.Кенни? Римо громко рассмеялся. Голос чернокожего был высок и пронзителен, даже выше, чем у женщины. Казалось, он принадлежал детской говорящей кукле – кукле шести с половиной футов ростом и 250 фунтов весом. Все еще смеясь, Римо произнес: – Да, это я. – Вас ждет барон Немеров. – Его английский был безукоризненным, но голос звучал, как настоящее сопрано. – Давно пора, – сказал Римо. Вот и хорошо, подумал он. Действительно, пора бы уже выяснить, кто он такой и откуда родом. Он открыл стенной шкаф. Мэгги поднялась с кровати и, не стесняясь своей наготы, подошла к Римо, выпрямившись и высоко держа голову. Ее упругие груди вызывающе торчали. – Пошли, П.Д., – сказала она, – не будем заставлять барона ждать. – Она взяла платье и натянула его через голову, при этом необычайно сексуально изогнувшись. Обидевшись на Мэгги за то, что она раньше прятала от него это движение, Римо спросил у негра, не может .ли этот Немеров подождать. – Вы нужны барону немедленно, – ответил негр. Римо пожал плечами. – Я так и думал, – вздохнул он. Вытащив из шкафа слаксы и рубашку, он быстро оделся. Прямо па голые ноги Римо надел белые теннисные туфли из мягкой кожи, обувь нового европейского образца, в которой ноги не потели. Мэгги склонилась перед трюмо, подводя губы помадой. Все это время чернокожий неподвижно стоял в дверях, как какая-нибудь статуя в парке. Римо подумал, что из него вышел бы хороший фонарный столб. – Пошли, П.Д., – весело сказала Мэгги. Негр вошел в комнату и поднял руку, как регулировщик движения. – Вы не пойдете, – произнес он. – Барон ждет только его. – Но я его постоянный компаньон, – сказала Мэгги. – Мы всюду ходим вместе. – Вы не пойдете. Римо слушал этот разговор вполуха. На поднятой руке негра выпукло обозначился огромный бицепс, синевато поблескивающий в льющихся через окно солнечных лучах. Римо показалось, что совсем недавно он где-то видел такую же громадную черную руку. Но где, он не мог вспомнить. Мэгги и негр обменялись ледяными взглядами. Римо встал между ними. – Ладно, Мэгги, – сказал он, – я пойду один. Но я обязательно к тебе вернусь. Обещаю. Римо посмотрел на свое отражение в зеркале трюмо. Он выглядел вполне прилично. Если не считать небольшого пластыря на виске, от вчерашнего происшествия не осталось никаких следов. Не было ни головной боли, ни проблем – кроме одной, самой главной. Римо не знал, кто он такой. Где он научился так метать ножи? Или так заниматься любовью? Может, он торговец белыми рабынями? Что ж, подумал он, есть способы зарабатывать на жизнь и похуже. Должно быть, барон Номеров сможет ему чем-нибудь помочь. Мэгги обвила его шею руками, крепко поцеловала и уткнулась лицом ему в плечо. Затем она прошептала ему на ухо: – П.Д., будь осторожен, Немеров опасен. Я не могу тебе объяснить почему, но, пожалуйста, не говори ему о своей амнезии. Римо слегка отстранился. – Ни о чем не волнуйся, – сказал он, улыбаясь. Значит, она только прикидывалась, что ничего о нем не знает. Ладно, он выудит из нее правду, когда вернется. Сейчас же ему важней повидать барона Немерова. – Пошли, Кинг-Конг, – сказал Римо, обходя негра и выходя в коридор. Негр не пошевелился. Римо обернулся, желая узнать, что могло его задержать. Он увидел, что черный колосс положил Мэгги руку на грудь и толкнул ее обратно на кровать. Даже со стороны Римо заметил, что на лице у негра заиграла жестокая улыбка, в которой крылось нечто большее, чем простая похоть. Мэгги упала на кровать, и в глазах у нее появился страх. Негр подошел к ней и положил руку на деревянный столбик у края кровати, как будто собирался перемахнуть через него и броситься на Мэгги. Внезапно, со свистом рассекая воздух, в дерево между его пальцами вонзился нож. Его ручка слегка вибрировала. Негр застыл и затем обернулся. Римо уже опустил руку. – В следующий раз, горилла, – сказал он холодно, – он окажется у тебя в горле. Большие круглые глаза негра уставились на него с ненавистью. В какой-то момент казалось, что чернокожий готов был кинуться на Римо, но затем он опустил руки и, пройдя мимо Римо, решительно зашагал к лифту. Перед тем как закрыть за собой дверь, Римо сказал Мэгги: – Позвони портье и попроси вставить в дверь новый замок. Здесь рядом могут быть дружки этого типа. – Он мотнул головой, показывая на своего чернокожего сопровождающего. Затем Римо повернулся и последовал за негром.Глава 13
– Послушай, Али-Баба, если ты когда-нибудь приедешь в Штаты, сделаешь отличную карьеру как таксист. Ты только представь себе – таксист, из которого слова не выудишь. А в этом наряде ты запросто сможешь принять участие в следующей демонстрации голубых. Слушай, ты будешь там иметь потрясающий успех. Высказавшись таким образом и облегчив свою душу, человек, который считал себя П.Д.Кенни, откинулся на спинку сиденья «мерседес-бенца» и стал любоваться пейзажем. С тех пор, как они покинули «Стоунуолл-отель», негр не произнес ни слова, и Римо приходилось самому поддерживать беседу. Он знал, что для его неприязни к негру были какие-то причины, но какие именно, он не помнил. А после грубого обращения с Мэгги эта неприязнь увеличилась во много раз, и Римо дал себе слово поквитаться с чернокожим за этот случай. Интересно, был ли П.Д.Кенни мстителен? Человек, считавший себя П.Д.Кенни, надеялся, что был. Алжир, большой и шумный город, простирался от холмов на западе до холмов на востоке. «Стоунуолл-отель» находился на Рю Мишле, главной улице города, которая достигала восточных окраин, по пути два раза сменив название. Улица эта, по краям усаженная карликовыми кипарисами, была идеально чиста. Как бы то ни было, подумал Римо, это дорога, ведущая из ниоткуда в никуда. Что ж, возможно, П.Д.Кенни был поэтом. Автомобиль мчался по направлению к холмам, и наконец негр съехал с основного шоссе на грунтовые дорогу. На вершине холма, высящегося над Алжиром, Римо увидел огромный белый замок, с окнами, вырубленными прямо в стенах. Совсем как в Трансильванин, подумал Римо. Оглядывая окрестности, он поудобнее расположился в кресле. Высоко в небе он заметил вертолет, который описывал над замком неторопливые круги, как муха в поисках сладких крошек. На крыше замка находился еще один вертолет, чей винт был едва различим с такого расстояния. Значит, у барона Немерова есть собственный военно-воздушный флот. Пусть он не велик, подумал Римо, но в тотальной войне этот флот, наверное, смог бы наголову разбить всю алжирскую армию. А если подумать, то и весь панарабский союз. Римо взглянул в боковое окно и увидел, что сквозь густой кустарник, подступающий к самому краю дороги, пробирается вооруженный человек в охотничьем наряде. Но это был не охотник – если, конечно, не вошло в моду брать с собой на охоту автомат. Посмотрев в противоположное окно, Римо увидел ту же самую картину. В кустах были спрятаны вооруженные люди. В глаза Римо опять бросился огромный бицепс водителя, который он напрягал, чтобы удержать руль, когда тяжелый лимузин подскакивал на ухабистой дороге. Вид этой руки вызвал в голове у Римо какой-то зуд; он должен был что-то вспомнить, но не мог. Он определенно видел раньше эту руку. Ну ладно, рано или поздно он вспомнит. Может быть, ему в этом поможет Немеров. Было бы интересно выяснить, кто такой П.Д.Кенни Римо понимал, что амнезия скоро пройдет, но ему хотелось уже сейчас знать, кто такой П.Д.Кенни, чем он зарабатывает на жизнь, и что он здесь делает. Мэгги предупредила его, чтобы он был осторожен. Узкая дорога, на которой и так едва хватало места для одного автомобиля, внезапно стала еще уже. Затем она свернула и привела к пропускному пункту. На проезжей части стояли два вооруженных человека с винтовками наперевес. Узнав машину и ее водителя, они отошли в сторону. Не замедляя хода, негр промчался между ними и по круто забирающей вверх дороге подъехал к замку Немерова. В этот момент в небе над замком появился огромный авиалайнер, заходящий на посадку в аэропорт Алжире. Римо взглянул на него и невольно удивился, что может сюда притягивать пассажиров этого самолета. «Мерседес» еще раз повернул, и при этом из-под колес у него брызнула струя гравия. Затем лимузин остановился на большой открытой площадке у подножия каменной лестницы, ведущей к патио – внутреннему дворику на первом этаже замка. Автомобильная стоянка была вымощена разноцветными каменными плитами, и на ней одновременно могли разместиться пятьдесят или шестьдесят машин. Негр ударил по тормозам и заметно расстроился, что Римо не вылетел через ветровое стекло. Выключив мотор, чернокожий вылез из лимузина и пошел вверх по лестнице, пальцем поманив за собой Римо. По широкой лестнице они поднялись во внутренний дворик. Пол в патио был сделан из грубого неотшлифованного мрамора. На нем стояло несколько столиков из кованого железа, с парой стульев у каждого. В целом все это походило на парижский ресторан на открытом воздухе. Стеклянные раздвижные двери в глубине патио вели в некую комнату, напоминающую большой кабинет. Еще одна открытая каменная лестница поднималась ко внутреннему дворику на втором этаже, снабженному балконом. – Ждите здесь, – пропищал негр, вызвав у Римо ухмылку. Римо оперся на каменную стену, окружившую дворик, и стал разглядывать парк. Он тут же заметил, что среди кустарника кроется множество вооруженных людей в охотничьих одеждах. Со своей господствующей над местностью позиции Римо видел, как они переговариваются по уоки-токи. Люди были расположены четырьмя эшелонами: две цепи блокировали единственную дорогу, и две находились ближе к замку. Люди прочесывали местность, двигаясь зигзагом. Неизвестно откуда, Римо знал, что такая система поиска требует долгой подготовки и отличается высокой эффективностью. Затем он услышал, как стеклянные двери за его спиной открылись, и кто-то вошел во дворик. Он обернулся. Человек, идущий к нему, был почти семи футов ростом. Он был очень худ и жилист, но все в нем – и широкий шаг, и угловатое лицо, и вся его манера держать себя – выдавало властную натуру. Об этом же говорила и сила его рукопожатия, когда он схватил руку Римо и начал ожесточенно ее трясти. Человек изучающе оглядел Римо, и на его лице отразилось легкое недоумение. Он еще раз пристально посмотрел Римо в лицо. «Он знает, – подумал Римо. – Он знает, что я не Кенни». Затем на длинном лошадином лице человека появилась жесткая улыбка, и он сказал: – Ну что ж, мистер Кенни, добро пожаловать. Я барон Немеров. Значит, они никогда не встречались. – Рад познакомиться, – сказал Римо, улыбаясь. – Великолепная операция, – проговорил барон. – Вы теперь совершенно не похожи на прежние фотографии. Еще одно доказательство того, что они никогда не встречались. – Так и было задумано, – произнес Римо, надеясь, что задумано было действительно так. – Надеюсь, вы хорошо прокатились. Наму хорошо себя вел? – Наму? – Мой евнух, – пояснил Номеров. – Так вот в чем дело? А я-то думал, он сбежал из мормонского церковного хора. Номеров слабо улыбнулся: – Нет. В этой стране существует древний обычай оскоплять слуг-мужчин. – И вы можете спокойно спать, после того, что вы с ним сделали? – спросил Римо. – Зная, что он на свободе? – Нам это может показаться странным, но преданность евнуха своему хозяину не знает границ. Она практически приобретает форму культа. Возможно, потеря собственной мужественности заставляет их поклоняться чужой. А кто может быть мужественней человека, который их искалечил? – Действительно, кто? Немеров хлопнул Римо по плечу. – Но хватит об этом. Пойдемте закусим перед обедом. – Он повернулся и подошел кближайшему столику, со звуком пистолетного выстрела ударив в ладоши. Немеров сел и жестом пригласил Римо садиться. Не успел Римо опуститься на стул, как в патио появился слуга, одетый официантом. В руках у него был ломящийся от яств серебряный поднос. Римо сел на стул из кованого железа и принялся наблюдать, как официант ссужает еду. Не успел слуга поставить на стол плетеную корзинку с булочками, как Немеров схватил одну из них, откусил большой кусок и активно задвигал челюстями. Он называет это закуской? Хороша закуска: суп, салат, полупрожаренный бифштекс – вернее, этого куска мяса хватит на два бифштекса, – молоко, йогурт, салат из креветок и кофе с громадным количеством сливок и сахара. С первой булочкой барон расправился с жадностью голодной пираньи. Затем, слегка успокоившись, он спросил у Римо: – А что желаете вы? – Он сделал легкое ударение на слове «вы», не оставляя сомнений, что вся эта еда на столе предназначена ему одному. При виде пищи Римо почувствовал голод. Досыта наесться невозможно никогда, подумал он. Любая еда на выбор. Ну почему у него такой аппетит? Он медлил с ответом, и Немеров произнес: – Мои кладовые набиты провизией, мистер Кенни. Вы можете заказать любое блюдо. Бифштекс, цыплячьи ножки, колибри, омары, икра – все, что захотите. Неожиданно для самого себя Римо произнес: – Рис. – Затем, не желая показаться невежливым, он добавил: – И немного вареной рыбы. Официант явно был изумлен. – Вареной рыбы, сэр? – Да. Если можно, форели. Если ее нет, сойдет и треска. И ни в коем случае ничего жирного. К рису приправа не нужна. Официант сделал движение, настолько близкое к пожиманию плеч, насколько это возможно для официанта. – Хорошо, сэр, – сказал он и удалился. Теперь Немеров с увлечением занялся поеданием супа, черпая его из тарелки большой ложкой. Эта ложка так быстро двигалась от тарелки ко рту Немерова и обратно, что ее было сложно углядеть. С нее падали капли, но прежде чем они успевали попасть в тарелку, их подхватывала та же ложка с очередной порцией супа. – Странная диета, – пробормотал Немеров между двумя глотками, – рис и рыба. Еще одна полная ложка. – Впрочем… Еще один глоток. – Вы, наверное… сами знаете… что вам нравится. – Он поднял глаза, явно желая услышать подтверждение. Римо улыбнулся и кивнул. Через десять минут были поданы рис и рыба. К этому времени Немеров, казалось, утолил свой неистовый голод. Экспансивно откинувшись на спинку стула, он ублажал себя ковырянием в зубах. – Я очень рад, что вы приехали, – произнес он наконец. – Я надеюсь, ваши финансовые дела вы уладили успешно. «И еще как», – подумал Римо, вспоминая кейс с двадцатью пятью тысячами долларов. – Теперь, пока вы едите, – продолжил Немеров, – позвольте мне объяснить, почему я пригласил вас сюда. – Он схватил левой рукой блюдце с чашечкой кофе, поднес чашку ко рту и шумно отхлебнул из нее. Римо молча ел свой рис. Рис был белым, а он предпочитал коричневый. По крайней мере, ему так казалось. Римо не помнил, чтобы когда-нибудь он вообще любил рис. – Я пригласил вас, – сказал Немеров, – по нескольким причинам. Во-первых, если говорить откровенно, из-за вашей репутации у себя на родине. Мне кажется, она обеспечит нам неослабное внимание со стороны ваших соотечественников, чья профессия схожа с нашей. – Он опять отхлебнул кофе. Римо хотелось закричать: «Какая профессия?» – Вторая причина моего приглашения более очевидна. В Алжире сейчас немало людей, которые хотят остановить наш план, прежде чем он начнет действовать. Если вы решите присоединиться ко мне, вашей задачей будет уничтожить их. Римо поднял голову и кивнул, надеясь, что кивок не будет выглядеть подозрительным. Выходило, что П.Д.Кенни был профессиональным убийцей. Вздор, что за шутки. Он ведь надеялся, что руководил каким-нибудь ночным клубом «Плейбой». Может быть, он что-то не так понял. Может быть, речь шла просто о цирковом номере. Наверное, Наму – цирковой силач, Немеров ходят на ходулях, а П.Д.Кенни метает ножи. Немеров только теперь обратил внимание на пластырь у Римо на виске. – Что случилось? – спросил он. – Надеюсь, вы не ранены? – Нет, – сказал Римо. – Вчера вечером был небольшой инцидент. Кто-то пытался меня застелить прямо перед отелем. – О, дорогой мой, это очень плохо. Кто-то, значит, знает, что вы здесь, и ваше присутствие его пугает. – Профессиональный риск, – произнес Римо, надеясь, что это замечание будет уместным. – Да, конечно, – согласился Немеров. Он наконец-то допил кофе и вытер губы салфеткой. – Возможно, вы удивитесь, мистер Кенни, почему я не говорю о деньгах, – сказал он. – Если быть честным, прежде чем связывать себя обязательствами, я хотел посмотреть на вас. Но теперь я в вас уверен. – Он подался вперед, положив локти на стол и приблизив свое лицо к лицу Римо. – Я хочу, чтобы вы были не просто нанятым мною помощником: Я хочу, чтобы вы стали моим компаньоном в нашем маленьком предприятии. – Почему именно я? – спросил Римо, тщательно прожевывая кусок вареной рыбы. – Вы когда-нибудь слышали о Нимцовиче? – спросил в ответ Немеров. – Был такой шахматист, – произнес Римо, удивляясь, откуда ему это может быть известно. – Совершенно верно, – сказал Немеров. – Так вот, он однажды упомянул о «страсти проходной пешки к расширению своего жизненного пространства». Осуществлению моего плана превратить Скамбию в прибежище для преступников со всего света может помешать только одна серьезная проблема: «страсть к расширению» вашей американской мафии. Я без труда могу предвидеть, как через несколько месяцев мне придется бороться с преступным миром вашей страны, который попытается взять под контроль Скамбию для своих личных целей. Хотя победы мне будет добиться нетрудно, все же она отнимет у меня много времени и потребует немалых хлопот. Мне не нужны неприятности такого рода. – Конечно же, нет, – согласился Римо. – Поэтому я предпринял кое-какие поиски, – сказал Немеров. – И всюду, куда бы я ни бросал взгляд, я натыкался на ваше имя. – Он поднял руку, предупреждая проявления скромности со стороны Римо. Никаких проявлений не последовало. – В вашей стране вам доверяют, – произнес Немеров, – и, что еще важней, вас боятся. Увидев вас в Скамбии, все ваши соотечественники поймут, что дело ведется, как у вас говорится, на уровне. Увидев вас, никто не рискнет предпринять попытку переворота. Кроме того, мне кажется, что вице-президент Скамбии Азифар будет вести себя гораздо послушней, зная, что в моем распоряжении есть агент, который в случае его измены не замедлит принять самые решительные меры. И, наконец, конечно же, это в ваших собственных интересах. Как я понимаю, в вашей стране вас преследуют. Это будет хорошей возможностью для вас начать новую жизнь. Вас ждут немыслимое богатство и почти королевская власть. – Немеров замолк и устремил на Римо вопрошающий взгляд. Римо положил вилку. – Вы упомянули о богатстве. Сколько это может быть? Немеров загоготал: – Вы практичный человек. Мне это нравится. Вашими будут десять процентов от всех денег, поступающих в Скамбию. – И сколько это составит? – Миллионы в год, – произнес Немеров, – миллионы. Значит, он был профессиональным убийцей и теперь ему предлагали сорвать банк. Странно, но человека, который считал себя П.Д.Кенни, это совсем не расстраивало. Это не рождало в нем никакого негодования, только спокойное приятие своей роли в жизни. Такое ощущение, что он был создан для разрушения. Но ему нужно было знать больше о технике убийства. – Ранее вы сказали, что моя задача – уничтожить тех людей, которые хотят остановить нас. Что это за люди? – спросил Римо, потягивая чай, в который не положил ни сахара, ни лимона. – Если я правильно вас понял, вы приняли мое предложение? – Да. Немеров поднялся и вновь потряс руку Римо. – Хорошо, – сказал он, – ваше партнерство – главное слагаемое нашего успеха. А теперь пойдемте в мой арсенал. Вы найдете там много для себя полезного. Там мы и обсудим наши насущные домашние проблемы, которые вам надо будет разрешить в ближайшие несколько дней. Арсенал находился в цокольном этаже замка. Немеров и Римо спустились туда на лифте, вышли из кабины и оказались перед запертой железной дверью. Пока Немеров подыскивал нужный ключ, Римо вдыхал запах пороха, напоминающий о фейерверке. По какой-то причине этот запах был ему хорошо знаком. Они вошли внутрь, и Немеров включил свет. Лампы дневного света, спрятанные высоко под потолком за рассеивающими панелями, залили помещение мягкими лучами, не режущими глаз. Они находились в квадратной комнате, где и в длину и в ширину расстояние между стенами равнялось пятидесяти футам. Римо эта комната напомнила кегельбан, хотя в ней не было деревянных дорожек, ведущих к деревянным кеглям. Вместо этого низкие стены разделяли ее на шесть длинных узких коридоров. В конце каждого коридора находился манекен человека в натуральную величину. – Это мой тир, – сказал Немеров. – А оружие я храню здесь. – Он отворил дверь в соседнюю комнату и зажег там свет. Перед глазами у Римо оказалось множество стеллажей с автоматами, автоматическими винтовками, базуками, револьверами, ножами, мечами, боло и мачете. – Снаряжение на любой вкус, – произнес Римо. – На самом деле, – сказал Немеров, – это лишь подручные запасы. В Западной Германии у меня есть завод, который по первому требованию произведет столько оружия, сколько мне понадобится. Но что же вы стоите? Опробуйте товар. Римо подошел к одному из стеллажей и оглядел револьверы. Все они были вычищены и хорошо смазаны. Нигде не было видно ни пылинки. Римо выбрал себе 357-й «магнум» и немецкий «люгер», затем взвесил «люгер» в руке, положил его обратно и взял взамен полицейский «смит-весон» 38 калибра. Он удобно лег в ладонь Римо, и его тяжесть показалась ему знакомой. – Как раз то, что выбрал бы я сам, – сказал Немеров. – Пойдемте, патроны на огневом рубеже. Вы должны показать мне свое искусство. Взяв Римо под руку, он подвел его к первому из шести стендов для стрельбы и нажал кнопку на боковой стороне стойки. На ее поверхности из полированного жаростойкого пластика открылась панель, за которой обнаружился маленький склад боеприпасов. – Угощайтесь, – произнес Немеров. – Мечта туриста, – заметил Римо. – Да, конечно. Немеров уселся на кресло в пяти футах от стенда, наблюдая, как Римо тщательно прицеливается в набитое соломой чучело, крепко сжимая «магнум» в вытянутой руке. Наконец Римо нажал на курок. Выстрел попал в цель, и манекен пошатнулся от удара пули. На стене появился силуэт манекена, и красный огонек у него под сердцем показывал, куда попал Римо. – Хороший выстрел, – сказал Немеров, – тем более из чужого пистолета. Римо почему-то был огорчен, что не попал в сердце. Он понял, что целился неправильно, хотя и не знал, в чем заключалась его ошибка. Римо вытянул руку и начал медленно водить перед собой пистолетом, пытаясь ощутить мишень. Поймав это ощущение, он быстро выстелил три раза подряд. На лбу у силуэта в дюйме друг от друга появились три огонька. – Отлично, – сказал барон. – «Магнум» – это ваше оружие. Его голос внезапно стал невнятным, и Римо оглянулся. Рядом с бароном стоял Наму с подносом пончиков в руке, и Немеров засовывал себе в рот один из них. Ухмыляясь, Наму смотрел в упор на Римо. Римо опять почувствовал к нему безотчетную ненависть. – Ну, как я стреляю, а, Самбо? – спросил он. Наму не ответил. – Простите, барон, – сказал Римо, – я забыл, что он говорит, только когда вы дергаете его за веревку. Он повернулся к мишени, взял полицейский «смит-вессон» и опытными пальцами зарядил его. – Это я посвящаю тебе, Наму, – сказал он н беглым огнем выпустил шесть пуль. Все они попали манекену в пах. Римо положил пистолет н обернулся. Наму по-прежнему молчал, но его глаза горели ненавистью. – Очень хорошо, мистер Кенни, очень хорошо, – проговорил Немеров. – Простите, барон, – сказал Римо, – но я предпочитаю другое оружие. – Да? Какое же? – спросил Немеров. Римо сам хотел бы это знать. Он понимал только, что пистолеты были для него чем-то чужеродным, несмотря на все его очевидное умение с ними обращаться. Кроме того, откуда-то ему было известно, что наилучшее оружие должно ощущаться как часть тела, а не как какой-нибудь инструмент. Револьверы же были как раз такими инструментами. Оставив вопрос барона без ответа, Римо вернулся в оружейную. Немеров со ртом, все еще набитым пончиками, – и Наму, подойдя поближе, наблюдали, как Римо осматривает стеллажи с ножами. Он брал ножи за ручку, затем за острие и наконец взвешивал их на ладони. Те, что ему не нравились, он клал назад. Наконец он отобрал четыре ножа. Римо был удивлен, когда увидел, что ножи, выбранные им по отдельности, оказались почти идентичны друг другу и тому ножу, который он нашел у себя в номере. Римо вышел из комнаты, едва не задев Немерова и Наму. Тем не менее он успел заметить, как евнух вопросительно поглядел на своего хозяина. Помедлив, барон едва заметно кивнул. Дальний правый коридор для стрельбы был короче других. В длину он был всего лишь двадцати футов. Римо подошел к нему, левой рукой держа ножи за их острые концы. Взяв правой рукой один из ножей, он взвесил его на ладони, затем поднял руку над головой и метнул в манекен. Нож по самую рукоять вошел в него. Вслед за первым Римо бросил второй нож, и почти сразу же третий. Держа четвертый нож острием вниз в левой руке, он поглядел на небольшой треугольник из трех ножей в центре туловища манекена. Затем последовало молниеносное движение рукой, и четвертый нож, брошенный низом, глубоко вонзился между остальными тремя. – Браво! – закричал Немеров. Но человек, который считал себя П.Д.Кенни, понял кое-что еще: ножи также не были его излюбленным оружием. – С вашим искусством стрельбы может сравниться только ваше искусство владения ножом, – сказал Немеров. Римо направился к мишени. За его спиной Наму подошел к огневому рубежу и поглядел на Немерова, который, развалившись в кресле, с чавканьем доедал последний пончик. Немеров согласно кивнул. Римо как раз протянул руку, чтобы вытащить нож из манекена, когда услышал свист рассекающего воздух ножа. По звуку определив силу броска, направление полета и его скорость, Римо застыл на месте. Нож мелькнул у него между пальцами и глубоко вонзился в чучело, рядом с ножом, за которым Римо протянул руку. Римо обернулся. В двадцати футах от него стоял Наму, держа в левой руке три ножа. Римо вопросительно посмотрел на Немерова, и тот объяснил: – Наму гордится тем, как мастерски он владеет ножом. Он чувствует, что ваше мастерство угрожает его репутации. – Он может не бояться за свою репутацию. Нож – не мое оружие, – сказал Римо. – Возможно, хозяин, – наконец-то открыл рот Наму, – дело здесь не в оружии, а в сердце. – Громадный негр покачивался на кончиках пальцев, ожидая только, как понял Римо, приказания Немерова. – Объяснись, Наму, – сказал Немеров. – Это из-за трусости, – проговорил Наму. – Мистер Кенни из-за трусости никак не может решиться выбрать себе оружие. «Черные пантеры» говорили мне, что все белые американцы трусливы и могут убивать, только собравшись в толпу. Римо громко рассмеялся. Немеров бросил на него взгляд, и на его лошадином лице появилась усмешка. Наму опять заговорил: – Позвольте мне испытать его, хозяин. Немеров поглядел на Римо, думая найти в его глазах тревогу, но не заметил никаких ее следов. Посмотрев на Наму, он увидел на его лице только слепую бессмысленную ненависть. – Ты забываешься, Наму, – сказал Номеров. – Мистер Кенни не только наш гость, он наш партнер. – Все в порядке, барон, – сказал Римо. – Если его тренировали «Черные пантеры», мне не о чем беспокоиться. – Как пожелаете, – произнес Номеров и кивнул Наму. Огромный негр повернулся к Римо и поднял правой рукой нож. – Подожди, Наму, – окликнул его Номеров. – Мистер Кенни сначала должен взять себе оружие. – Я вооружен, – сказал Римо. – Чем? – Собственными руками, – ответил Римо. Он знал, что на этот раз ответ был верен. Ни пистолеты, ни ножи, только руки. – С голыми руками против Наму? – недоверчиво переспросил Номеров. Римо не ответил ему. – Поехали, горилла, у меня свидание в городе. – С английской шлюхой? – спросил Наму, медленно поднимая над головой первый нож. – То, что она до сих пор жива – чистая случайность. Он метнул нож, который мелькнул в воздухе серебряный вспышкой. Римо не спеша отпрянул, и нож пролетел у него над плечом, не причинив никакого вреда. Римо улыбнулся и сделал два шага по направлению к Наму. – Наверное, расстояние было слишком большим, – сказал Римо. – Попробуй еще разок. Кстати, твои друзья пантеры разве не объяснили тебе, что у тебя есть только один способ причинить боль белому человеку – наступить ему на ногу? – Свинья, – прошипел Наму и швырнул в Римо второй нож. Римо теперь двигался вперед, по направлению к Наму, и нож опять не попал в цель. На лице негра отразилось замешательство. У него оставался только один нож. Он поднял его над головой. Римо подходил все ближе. Двенадцать футов, десять, затем восемь. Наконец Наму бросил нож, описавший в воздухе широкую дугу. Но ему не суждено было попасть в цель. Он скользнул вдоль живота Римо, рука которого мелькнула в воздухе и схватила нож за рукоять. Римо поглядел на нож, как на насекомое, пойманное им на лету, и приблизился к Наму еще на один шаг. – Если бы ты был мужчиной, – сказал он, – этот нож сейчас причинил бы тебе подлинную боль. Он швырнул нож в пол, и тот с глухим звуком пробил деревянные доски. – Это ты в меня стрелял, верно? – спросил Римо. Теперь он был только в пяти футах от Наму. – Я стрелял в девушку. Мне не повезло, я не убил ни ее, ни тебя, – прошипел Наму и с криком ярости бросился на Римо. Его гигантские руки охватили туловище Римо. Тот со смехом выскользнул из объятий, встал рядом с Наму и щелкнул ему большим пальцем по виску. Могучий негр свалился на пол. Он немедленно вскочил на ноги, повернулся и вновь кинулся на Римо. Римо заметил, что теперь он движется не так быстро. Подождав, пока Наму не окажется рядом, Римо ударил его носком ботинка в левое колено и ощутил, как оно превращается в студень. Наму опять упал. На этот раз он завопил от боли, но вопль тут же перешел в истерический крик: – Империалист! Свинья фашистская! Наму опять поднялся, но на этот раз мимо Римо он бросился бежать через весь тир, пытаясь добраться до «магнума» и «смит-вессона», оставленных Римо на стоике. Но, видимо, он двигался недостаточно быстро, потому что Римо оказался там одновременно с ним. Внезапно Наму обнаружил, что ящик с патронами выдвинут, и его руки находятся внутри его. Затем Римо захлопнул ящик. Раздался треск ломающихся костей, и Наму скорчился на стойке. Римо аккуратно поднял «магнум» и выпустил оставшиеся пули сквозь тонкую деревянную перегородку в ящик. На втором выстреле пули в ящике начали с резким треском взрываться. Наму закричал от боли и рухнул на пол. Его руки, лишившиеся пальцев и превратившиеся в кровавое месиво, медленно выскользнули из ящика. Римо понаблюдал, как негр падает, и затем опустил разряженный «магнум» ему на грудь. – Такова жизнь, дружище, – сказал он. Он подошел к барону. – Не пускайте больше ваших людей к «Пантерам», – произнес Римо. Бессовестно ликуя, Номеров прыжком слетел с кресла. Ему никогда еще не доводилось видеть подобного спектакля. Барон был более чем доволен: П.Д.Кенни оказался именно тем человеком, который был ему нужен. И все это он совершил голыми руками! Неудивительно, что в Соединенных Штатах его имя повсюду вызывает страх. Немеров стал трясти Римо руки, поздравляя его с победой. Римо заметил, что барон даже не взглянул на распростертого Наму, из чьего тела быстро уходила жизнь. Для Немерова это всего лишь еще один кусок пушечного мяса, подумал Римо. Кусок мяса, о котором не стоит и вспоминать. – Вы говорили, что для меня у вас есть небольшая домашняя работа? – произнес Римо. – Да, – сказал Номеров. – О ком идет речь? – О двух американцах. Мы узнали о них от наших людей в Нью-Йорке. Один из этих двух белый, другой азиат. – Как их зовут? – спросил Римо. – Белого зовут Римо Уильямс, а азиата Чиун. Азиат уже старик. – И вы хотите, чтобы я… – Верно. Я хочу, чтобы вы убили их. Для П.Д.Кенни это будет детской забавой.Глава 14
Был уже вечер, когда Римо возвращался в Алжир на новеньком «порше» с откидным верхом, которое ему дал барон. Он ехал медленно, размышляя над своим новообретенным статусом профессионального убийцы. Странная вещь: заснуть и проснуться в полном неведении, а затем узнать, что ты – ассасин. Ну что ж, коли что-то делаешь, надо делать это хорошо. А он, судя по всему, ассасин что надо. Это кое-чего стоило. У ворот Римо притормозил, но двое новых часовых махнули ему рукой, разрешая проехать. Видимо, по телефону они получили указания Немерова. Затем Римо выехал на главную дорогу и направился к городу. В холодном черном небе над его головой сверкали звезды. Он размышлял о своем первом задании. Римо Уильямс и Чиун. Глупость какая-то, подумал он. Что ему известно о том, как надо убивать? Уильямс и Чиун могут оказаться серьезными соперниками. С другой стороны, с Наму он справился неплохо. Видимо, подсознание помогло ему там, где сознание оказалось бессильным. К тому же амнезия, наверное, пройдет через день или что-то вроде этого. До тех пор Римо Уильямс и Чиун, может быть, еще не прибудут в Алжир. Когда же они прибудут, к П.Д.Кенни целиком вернутся его мастерство и опыт Он улыбнулся. В таком случае Америка потеряет двух агентов. Агенты. Он подумал о Мэгги Уотерс. Она тоже была агентом, но агентом британским. Пуля, ранившая его, предназначалась ей. В голове у Римо мелькнуло слабое воспоминание: большая черная рука, держащая автомат и поливающая их с Мэгги огнем. Так вот почему Наму так его раздражал. Ну что ж, больше он никого не будет раздражать. Да, вот уж кому не повезло. Сам виноват – ему надо было быть поумней и не слушать «Черных пантер». Римо припарковал автомобиль перед входом в «Стоунуолл-отель», оставил дверцы незапертыми н направился ко входной двери. Услышав за собой свисток, он оглянулся. У машины стоял полицейский и манил его к себе согнутым указательным пальцем. Римо не стронулся с места. – Что вам нужно? – произнес он. – Чья это машина? – спросил полицейский. – Барона Немерова, – сказал Римо, – а что? – Ничего, сэр, – поспешно ответил полицейский. – Все в порядке. Я просто спросил. – Присмотрите за ней, – сказал Римо и пошел прочь, не дожидаясь ответа. – Разумеется, сэр, – произнес полицейский ему в спину. Было ясно, что имя Немерова имеет вес в Алжире. Вестибюль гостиницы выглядел так, как будто в нем происходил съезд «Сицилийского союза». К конторке портье выстроилась очередь людей в синих костюмах, желающих зарегистрироваться. Они обращались друг к другу с преувеличенными жестами и нарочитой любезностью. Рядом с ними стояли люди в более светлых костюмах, и под левой подмышкой у каждого из них виднелись револьверы, указывающие, что ремесло этих людей – убивать. И по всему вестибюлю в креслах вдоль стен расположились другие люди, делающие вид, что читают газету. Если судить по тем злобным взглядам, которыми они обменивались, их главной задачей было наблюдать друг за другом. Когда Римо вошел в вестибюль, их глаза повернулись к нему. Он стал прокладывать себе путь к лифтам сквозь толпу. – Держи голову выше, – сказал он человеку, который огрызнулся на него. Другому он сказал: – С приездом. С каждым днем ты выглядишь все гнусней. – Если бы я не знал, что вы здесь, никогда бы вас не заметил, – сообщил он третьему и затем спросил еще одного: – Мака Болана не видал? Кто-то из них должен знать П.Д.Кенни, подумал Римо. Тем не менее никто не окликнул его, и ни на чьем лице он не заметил следов узнавания. Когда двери лифта уже закрывались, Римо увидел, что перед конторкой портье стоят два сундука и рядом с ними кто-то в длинном одеянии неистово размахивает руками. Прежде чем в Римо пробудилось любопытство, двери лифта закрылись. Поднимаясь вверх, он вспомнил про свое лицо. Никто из этих людей в вестибюле не видел П.Д.Кенни в его новом обличье. Замок на двери его номера поменяли, и ключ теперь не подходил. Римо постучал, надеясь, что Мэгги ждет его внутри. До него донесся знакомый звук положенной телефонной трубки, затем раздались шаги, и голос Мэгги произнес с отчетливым британским акцентом: – Кто там? – П.Д., – сказал Римо. – Ну слава Богу! Она торопливо отперла замок н открыла дверь. Римо шагнул внутрь. Захлопнув дверь, Мэгги прижалась к нему. На ней был прозрачный золотистым пеньюар, который, не скрывая ее тела, придавал ему еще более сексуальный вид. Ее руки жарко обнимали Римо, и он сжал ее в объятиях. Мэгги горячо прошептала ему на ухо: – Я так беспокоилась. Я боялась, что никогда тебя больше не увижу. – Чтобы оттащить меня от тебя, нужны верблюды. – Бактрианы или дромадеры? – спросила она. – А чем они различаются? – поинтересовался Римо. – Количеством горбов. – Не думал, что это так важно. Мэгги немного отодвинулась, по-прежнему держа руки у него на плечах, и смерила его взглядом. – Ты выглядишь не слишком потрепанным, – сказала она. – Да и ты тоже. – Не держи меня в потемках, – проговорила она. – Ты выяснил, кто ты? – Да. Я П.Д.Кенни. – А кто такой П.Д.Кенни? – Это я все еще пытаюсь выяснить, – солгал Римо. – В любом случае он неприятный тип. – Ты не можешь быть неприятным, – сказала она. – Ты что, пытаешься совратить меня, говоря комплименты? – спросил он. – Совращение – это для сосунков, – проговорила Мэгги, – я думала, что ты – настоящий американец из лучшего общества. – Думай так и дальше, – сказал Римо, и впившись в ее губы, заглушил ее ответную реплику: «И буду». Затем он стащил с нее ночную рубашку и отвел к кровати. Осторожно положив ее на красное атласное одеяло, он встал и начал медленно раздеваться. – Ты что, садист? – спросила она. – Давай, давай, помучайся. – Еще чего, – сказала Мэгги и принялась помогать ему. Ее руки поглаживали его молнии, ласкали пуговицы, затем делали то же самое с его плотью под одеждой, и наконец их два обнаженных тела слились в нерасторжимом единстве рук, губ и ног. Если бы человек, считавший себя П.Д.Кенни, по-прежнему ничего не знал о своем прошлом, он бы решил, что последние десять лет он провел в монастыре, копя силы для этого единоборства. Он был ненасытен, неостановим и неисчерпаем. Каждый раз, когда Мэгги пыталась завести разговор о Немерове, он сексом заставлял ее умолкнуть, и она наконец сдалась и полностью подчинилась ему. Час за часом он овладевал ею, тщательно, как компьютер, высчитывая эффективность своего воздействия на ее тело. Только заснув в изнеможении около трех часов утра, Мэгги смогла забыть о своей неистовой страсти. Римо тоже заснул. Он спал до восьми часов утра, когда рядом с постелью тихо зазвонил телефон. Кто это, черт подери, может быть? Он схватил трубку и проворчал: – Слушаю. – Это старший коридорный, – с сильным акцентом произнес голос. – Мне поручено сообщить вам, что кое-кто приехал. – Кто? – спросил Римо. – Старый китаеза по имени Чиун. Он въехал прошлым вечером. Его поселили на вашем этаже, в номере 2527. – Вместе с ним кто-нибудь приехал? – Нет, он был один. – А человек по фамилии Уильямс у вас случаем не остановился? После небольшой паузы коридорный произнес: – Нет, и брони на это имя тоже нет. – Вы сказали, номер 2527? – Да. – Спасибо. Римо повесил трубку. Вот, значит, какая жизнь у профессиональных убийц – тебя будят в любое время суток. Мэгги рядом с ним продолжала спать, и, глядя на нее, он опять почувствовал желание. Положив руку на ее левую грудь, он начал медленно поглаживать розоватую припухлость ее соска, тихо и нежно, чтобы она не проснулась. Мэгги во сне улыбнулась, ее рот полуоткрылся, и жемчужные белые зубки слегка стиснули нижнюю губу. Она глубоко вздохнула, задержала дыхание и напряглась; затем ее тело расслабилось, Мэгги выдохнула воздух, разжала зубы и опять улыбнулась. Римо тоже улыбнулся: постгипнотический оргазм, вот что это такое. Надо запомнить, как это делается. Женщины всей планеты будут в восторге: Римо освободит их от вечной потребности в мужских телах. То дело, которое начал работающий на батарейках вибратор, завершит П.Д.Кенни. Отныне и навсегда – Свобода и Равноправие. Надо будет подумать об этом. Но сейчас его ждет этот Чиун. Римо выскочил из кровати, принял душ и надел слаксы, теннисные туфли и голубую рубашку с коротким рукавом. Он взглянул на Мэгги, по-прежнему спящую с улыбкой на устах, и выскользнул за дверь. Сориентировавшись в коридоре, Римо направился к номеру 2527. Не исключено, что этот Чиун – борец Сумо. Что ж, это его не испугает после Наму его уже ничего не пугало. Он остановился у двери номера 2527 и прислушался. Изнутри доносилось какое-то слабое жужжание. Римо напряг слух. Было похоже, что кто-то напевает себе под нос. Он взялся за ручку двери и слегка повернул ее. Дверь была не заперта. Римо повернул ручку до отказа и медленно отворил дверь. Встав на пороге н осмотревшись, он улыбнулся. На ковре, рядом с кроватью, спиной к Римо сидел крошечный слабый азиат. Даже сзади человек, который считал себя П.Д.Кенни, мог различить, как азиат дряхл и хрупок. Он вряд ли весил хотя бы сто фунтов – а скорее всего, количество фунтов его веса соответствовало количеству прожитых им лет, которых, как предположил Римо, было около восьмидесяти. Старик сидел со сложенными на коленях руками, подняв голову и устремив взор в окно. Римо вошел внутрь н тихо прикрыл дверь. Старый косоглазый, похоже, даже не заметил его прихода. Римо вновь открыл дверь и на этот раз захлопнул ее с грохотом. Азиат опять не пошевелился, даже не подал вида, что расслышал шум. Римо принял бы его за мертвого, если бы не эта монотонная песня без слов и без мелодии. Нет, узкоглазый не был мертвым – скорее уж глухим. Вот в чем дело – старик был глух. Римо заговорил. – Чиун! – позвал он. Одним плавным движением старик поднялся на ноги и обернулся к человеку, стоящему у дверей. На его пергаментном лице появилась еле заметная улыбка, от которой в разные стороны разошлись морщинки. И человек, стоящий у дверей, спросил: – Где Римо Уильямс? Комнату, наверное, прослушивают, и Римо не может говорить открыто, подумал Чиун и пожал плечами. – Отвечай, желтомордый, а то хуже будет. Где Уильямс? Даже в шутку Римо никогда так не говорил с Чиуном. – Ты как разговариваешь с Мастером Синанджу? – проговорил Чиун. – Синанджу? А что это такое? Пригород Гонконга? Чиун уставился на человека, который обладал лицом Шивы и голосом Шивы, но странным образом был не похож на Шиву. Сперва он хотел гневно вскричать, но затем решил промолчать и подождать. Человек у двери сделал еще один шаг в комнату, балансируя на кончиках пальцев ног, слегка приподняв руки к бедрам. Он готовился к атаке, и Чиун не хотел, чтобы его атаковали. Он чувствовал любовь к созданному им Дестроеру и завистливое уважение к стране, на которую работал. Но Чиун был Мастером Синанджу, и от него зависела жизнь целой деревни. Он любил Римо, но если Римо нападет на него, то умрет. И вместе с ним умрет и частичка души Чиуна, частичка, которую он тщательно от всех скрывал, и в особенности от Римо. И никогда уже ему не создать другого Дестроера. Человек, считавший себя П.Д.Кенни, смерил старика взглядом. Разум подсказывал ему напасть и нанести удар, и все будет кончено, потому что для этого азиата он слишком юн и силен. Так говорил ему разум. Но инстинкт говорил другое. Из глубин памяти к Римо пришло воспоминание о словах, однажды им услышанных: «Нельзя презрительно относиться к бамбуку. Он не крепок и не силен, но когда ураган валит деревья, бамбук смеется и выпрямляется». Старик, стоящий перед ним, походил на бамбук. Римо чувствовал странные сильные вибрации, исходящие от азиата, и знал, что старик тоже их чувствует. Эти вибрации означали, что П.Д.Кенни ждет поединка, о котором он никогда не забудет. Если вообще переживет его. Он опустился на пятки. Внезапно сзади раздался какой-то звук, и он обернулся к двери, почему-то совершенно не беспокоясь, что старик нападет на него со спины. Дверь раскрылась, и в номер вошла Мэгги. На ней было надето светло-голубое платье, под которым ничего не было. Римо положил руку ей на плечо. – Мне казалось, я велел тебе подождать. – Я волновалась за тебя. – Не о чем волноваться. Возвращайся назад в номер. – Он подтолкнул ее к выходу, и ее маленькая дамская сумочка ударилась ей о бедро. Сумочка явно была тяжелей, чем обычно, и Римо прикинул, что ее вес соответствует весу револьвера тридцать второго калибра. Он вывел Мэгги в коридор и бросил через плечо: – Вы, мистер, ждите меня. – Подойдя к своему номеру, Римо грубо втолкнул в него девушку. – А ты жди меня здесь, – произнес он тоном, не допускавшим никаких просьб о снисхождении. Сердито захлопнув за собой дверь, Римо вновь направился к номеру 2527, интересуясь, там ли еще косоглазый. Почему-то он не сомневался, что косоглазый все еще там. Так оно и оказалось. Старик ждал его, стоя недвижно, как статуя, и на его лице играла слабая улыбка. Римо закрыл за собой дверь и внезапно почувствовал к старику жалость. Тот был так дряхл. – Ладно, старик, поедешь со мной, – сказал Римо. – А куда мы едем? – Не твое дело. Но когда появится твой друг Уильямс, он последует за тобой, и тогда я покончу с вами обоими. – Ты всегда логично мыслил, – сказал Чиун, улыбаясь и припоминая тот прекрасный момент в Библии западного мира, где Бог велит Аврааму убить своего собственного сына. Как и Авраам, Чиун бы подчинился. Он был счастлив, что боги услышали его молитвы и что ему не пришлось убивать Римо.Глава 15
В вестибюле Римо провел Чиуна сквозь толпу гангстеров и их телохранителей, которые с любопытством глядели на необычную пару. С прошлого вечера до них, видимо, дошли слухи, что в гостинице остановился П.Д.Кенни. Судя по тому, как старательно они отводили в сторону взгляд, когда мимо проходили Римо с Чиуном, кое-кто из них заподозрил, что этот хлыщ в теннисных туфлях и есть П.Д.Кенни. Старше спокойно позволил вывести себя наружу. Ему же лучше, подумал Римо. Сев за руль «порше», Римо включил зажигание и повел автомобиль к городской окраине и к дороге, ведущей в замок Немерова. Сидящий рядом с ним Чиун вдруг захихикал: – Что смешного, старше? – Хороший день для прогулки. Я подумал, что мы могли бы сходить в зоопарк. – Если ты думаешь, что мы едем кататься, то сильно ошибаешься, сказал Римо, – как только к тебе присоединится Уильямс, я разделаюсь с вами обоими. – Но чем мы заслужили такой удел? – спросил Чиун. – Тут нет ничего личного, старше. Я делаю то, что велит мне мой босс, барон Немеров, вот и все. – И конечно, как хороший ассасин, вы должны выполнить свой долг? – спросил Чиун. – Конечно. – Хорошо, – сказал Чиун. – Надеюсь, у вас больше характера, чем у Римо Уильямса. Он всегда позволяет вмешиваться в свою работу чувствам. – Ему же хуже, – произнес человек, который считал себя П.Д.Кенни. – В этом ремесле нет места для чувств. – Как это верно, как верно. А какое оружие вы припасли для нашего устранения? – Я еще не решил. Обычно я делаю это голыми руками. – Это очень утонченно, – сказал Чиун. – Утонченность – основа мастерства. Этот Римо Уильямс; кстати, мне никогда не нравился. Могу я намекнуть, где у него уязвимое место? – Валяй, намекай, – разрешил Римо. – Поразите его прямо в его вульгарный американский рот. – Его это испугает, так, что ли? – спросил Римо. – Возможно, его рот будет набит всякой запретной едой. Сладостями, алкоголем и бифштексами с кровью. – Еда как еда, – произнес Римо, – А еще что он ест? – А как насчет риса? Или рыбы? – Эй, – удивился Римо, – как раз это я ел вчера на обед. Не очень-то это было вкусно. Я даже не знаю, зачем я это заказал. – Не говорите так, мой сын, – недовольно произнес Чиун. – Но расскажите мне о жизни ассасина. Стоит ли она затраченных усилий? Почему вы стали ассасином? – Из-за денег. Это просто моя работа. – Понимаю. А как насчет денег? Их достаточно? – Более чем, – сказал Римо. – Я богат. – Не сомневаюсь, – произнес Чиун. – И не только материально, но и духовно. Ваша мать должна гордиться вами. – По-моему, старик, ты издеваешься, хотя зачем, я не понимаю, – сказал Римо. – Так что заткнись-ка, будь любезен. – Прошу прощения, мой сын. Это все из-за нервов – в ожидании ужасной смерти от рук единственного и неповторимого П.Д.Кенни мои нервы так напряжены, что готовы разорваться. – Хихиканье старика напоминало кудахтанье курицы, и он, судя по всему, находился в чрезвычайно хорошем расположении духа. – Помолчи-ка немного, а? – сказал Римо. – За нами хвост. Он стал внимательно наблюдать за зеркалом заднего вида, при проезде через городские предместья постоянно меняя скорость. Никаких сомнений их преследовал черный «ягуар». Порой он держался прямо за ними, порой пропускал перед собой одну пли две машины. Римо свернул налево и затормозил. Через несколько секунд такой же поворот совершил и «ягуар». Он тут же попытался спрятаться, припарковавшись у обочины, но Римо уже узнал водителя. Это была Мэгги. – Ну и какого черта она нас преследует? – произнес Римо. – Возможно, она слышала, что вы собираетесь устроить публичную демонстрацию своего искусства убивать, – мягко предположил Чиун. – На такое представление соберется вся округа, чтобы посмотреть, как вы будете убивать меня и Римо, моего бедного друга. – Им будет за что заплатить деньги, – сказал Римо. – Благородное честолюбие, мой друг. Именно таким я пытался руководствоваться всю мою жизнь. – Прими мои поздравления. Никогда не сомневался, что все китайцы продувные бестии. – Я кореец, – надменно сообщил ему Чиун. – Какая разница, – бросил Римо, – все равно родственники, типа двоюродных братьев. – Родственник-китаец – одно это уже может вызвать судороги в животе. Но китаец двоюродный брат – от этого может стошнить. – Ну, это ты слишком, – сказал Римо. – Мне их женщины всегда нравились. – Да, – сказал Чиун. – Ты такой. Римо петлял по узким улочкам старого района Алжира под названием Мустафа, пока не уверился, что избавился от «ягуара». Немеров сказал ему, что эта девушка английский агент, но не сказал, что ее надо убить. А раз так, человек, считавший себя П.Д.Кенни, по личным мотивам хотел сохранить ей жизнь. Римо еще раз бросил взгляд в зеркало, в то время как «порше» выехал из города и помчался по окружающим его холмам. Дорога была пуста. Убедившись в этом, Римо вжал педаль газа в пол и направился к замку Немерова. Сегодня должен быть большой день. Сегодня состоится встреча Немерова с вожаками преступного мира. Сегодня будет объявлено о ведущей роли П.Д.Кенни в этом плане насчет Скамбии. Он хотел лично при этом присутствовать. А в замке в это время Номеров прощался с гостем. Он стоял на крыше под тихо вращающимися лопастями вертолетного винта и сжимал двумя руками ладонь вице-президента Азифара. – Надеюсь, вам понравился ваш визит, мой дорогой вице-президент, – сказал он. Черное лицо Азифара расплылось в широкой ухмылке. – Очень понравился, барон. – Полагаю, ваши подруги тоже остались довольны. – Они меня никогда не забудут, – произнес Азифар. Про себя Немеров согласился с ним. Две девушки, которых Азифар использовал для удовлетворения своей похоти, будут вспоминать его всю жизнь. Они будут вспоминать его в наркотических видениях – ибо им теперь придется стать безнадежными наркоманками – и обслуживая клиентов в самых дешевых борделях, куда они вскоре попадут. Возможно, порой они будут спрашивать себя, наяву ли все это происходило; действительно ли они жили в замке и спали с человеком, вскоре ставшим президентом страны. А когда они попробует об этом рассказать, их поднимут на смех, и вскоре они оставят свои попытки. Но помнить об этом они будут всю жизнь. Так же, как и Немеров, у которого сохранились видеокассеты с записями их забав. Все это пронеслось в голове барона, пока он желал Азифару доброго пути. – Возвращайтесь сейчас во дворец, – сказал он, – и ждите нашего прибытия. Через сорок восемь часов вы будете президентом. Через сорок восемь часов мир узнает ваше имя и ощутит вашу власть. Азифар опять улыбнулся, и белые, как полдневное солнце, зубы сверкнули на его черном, как полночь, лице. Затем, с трудом поднявшись по лесенке на борт вертолета, он уселся на переднее сиденье (при этом вертолет качнулся) и пристегнулся, готовясь к десятиминутному полету в Скамбию. Вертолет уже исчез в небе, когда Римо въехал на грунтовую дорогу, ведущую к замку Немерова. На пропускном посту автомобиль остановился, так как охранники встали поперек дороги и направили свои винтовки на Римо. Собаки, привязанные к сторожевым будкам, начали рычать и рваться на цепи, пытаясь добраться до машины. Римо опустил стекло и сказал ближайшему охраннику: – Слушайте, ради Бога, вы же знаете машину. – Машину я знаю, – сказал охранник, – но вас – нет. Кто вы? – П.Д.Кенни. – А этот старикашка? – Это мой военнопленный. Охранник подошел к будке и стал звонить по телефону. Римо, ожидая, бросил взгляд на собак. Перестав рычать, они подняли морды и стали осторожно и недоуменно принюхиваться, затем, дрожа и скуля, легли на землю. – Интересно, что случилось с собаками? – сказал Римо Чиуну. – Они знают, что близок час кота, – тихо произнес Чиун. – Час кота? А кто кот? – спросил Римо. Неторопливо повернувшись и посмотрев Римо в глаза, Чиун улыбнулся. – Это ты скоро узнаешь, – сказал он. Охранник положил трубку и подошел к Римо. – Все в порядке, Кенни, вы можете проезжать. Баронждет вас. – И на том спасибо, – произнес Римо. – Эй, – воскликнул охранник, – чем, черт возьми, вы так напугали собак? – Скоро час кота, вы разве не в курсе? – сказал Римо. – Если здесь появится кот, они разорвут его на части, можете быть уверены, – сказал охранник. Римо нажал на газ, и автомобиль отъехал, взрыхлив за собой гравий. В боковое зеркальце Римо видел, что охранники смотрят ему вслед, а собаки, по-прежнему испуганно съежившись, тихо лежат на земле. Римо выехал на широкую террасу, которую Немеров использовал как автомобильную стоянку. На ней уже находилось с полдюжины автомобилей. Все это были черные «мерседесы», идентичные тому лимузину, на котором Наму днем раньше отвез Римо к Немерову. Гости барона начали прибывать. Римо остановил «порше» перед лестницей, вылез из него и жестом велел Чиуну идти следом. Выскользнув из машины, старик последовал за Римо по широким каменным ступенькам, тихо шаркая ногами под длинным одеянием из голубой парчи. Немеров в одиночестве сидел с края внушенного дворика и ел. Он помахал Римо рукой, и тот кивнул в ответ. – Хотите позавтракать со мной? – спросил Немеров. – Нет, спасибо. – А кто этот человек? – Это Чиун, один из тех, кто был вам нужен. – Он нужен был мне мертвым, – сказал Немеров, доедая булочку с корицей. Римо кивнул: – Он будет мертв в любой момент, как только вам заблагорассудится. Я привез его сюда, чтобы выманить его компаньона, этого Уильямса. Он, должно быть, где-то скрывается, потому что я его не нашел. Жуя, Немеров обдумывал это. Не успел он заговорить, как его прервал звонок стоящего рядом телефона. – Да? – сказал он. – Понимаю. Хорошо. Он повесил трубку и, вновь улыбаясь, повернулся к Римо: – Ваш план уже начал приносить плоды. Только что в парке охрана поймала шпиона. – Отлично, – сказал Римо. – Наверное, это Уильямс. – Он повернулся к Чиуну. – Старик, ты по-прежнему уверен, что близится час кота? – Кот еще не выпустил когти, – негромко произнес Чиун. Немеров хлопнул в ладони, и на балконе появился человек с лицом хорька, одетый в белый костюм. – Проводите мистера Кенни. Он хочет отвести этого человека в наши… апартаменты для гостей, – сказал он. Человек улыбнулся и произнес: – Да, сэр. – И приготовьтесь к приему других гостей, – добавил Немеров. Охранник вернулся в здание, и Римо, схватив Чиуна за руку, провел его через кабинет в коридор. Миновав потайной лифт, они вышли к лестничному пролету в глубине здания. Лестница спиралью уходила вниз, и на ее сырых каменных стенах выступала плесень. Миновав четыре лестничные площадки, они оказались в темнице, расположенный глубоко под землей, ниже, чем оружейный склад Немеров а. Лестница выходила в узкий проход, по обе стороны которого находились тяжелые деревянные двери с тяжелыми стальными запорами. Двери были открыты: в камерах никого не было. Окна в них отсутствовали, и свет исходил от свисающих с потолка голых электрических лампочек, слабо горящих в промозглом воздухе. – Я остаюсь здесь? – спросил Чиун. – Боюсь, что да, старик, – ответил Римо. – Я замерзну до смерти. – Ты умрешь прежде, чем успеешь простудиться, – сказал Римо, – обещаю тебе. – Ты всегда был заботлив. Вслед за охранником они вошли в сырой проход, и влажные каменные плиты пола заглушат; звук их шагов. Отойдя в сторону, охранник дал Чиуну пройти, затем положил руку ему на плечо, чтобы втолкнуть его в последнюю камеру в правом ряду. Он толкнул, но ничего не произошло. У охранника было такое ощущение, как будто он уперся рукой в каменную стену. Он толкнул еще раз. Чиун повернулся к нему. – Убери свои руки, человек, похожий на хорька. Так обращаться со мной имеет право только грозный П.Д.Кенни, тебе же это не позволено. Повернувшись спиной к изумленному охраннику, он вошел в камеру. В ней стояла узкая деревянная койка, покрытая тонким матрасом без пружин. Кроме того, там были раковина и унитаз. – Все бытовые удобства, – произнес Римо, стоя в дверях. – Спасибо вам, – сказал Чиун, – я буду вспоминать вас с признательностью. – Почему бы тебе теперь не сказать мне, где Римо Уильямс? – Он недалеко, – сказал Чиун, – он совсем рядом. Римо услышал шаги за собой и оглянулся. Вдоль по проходу шел Немеров, подталкивая перед собой Мэгги Уотерс. Он грозно нависал над ней, и в тусклом тюремном свете казался монстром из кошмарного сновидения. Немеров последний раз толкнул Мэгги, и она оказалась прямо перед Римо. – Я вижу, вы удивлены, мистер Кенни, – сказал Немеров. – Это и есть шпион, которого мы поймали в парке. – Я не знал, что она меня выследила, – сказал он. Посмотрев на Мэгги, он произнес: – Значит, ты британский агент? А я-то думал, что просто нравлюсь тебе. Пряча глаза, Мэгги уронила голову на свое голубое короткое платье и поступила совершенно не свойственным тайным агентам образом: она расплакалась. Немеров еще раз толкнул ее, на этот раз в сторону охранника. – Заприте ее в камеру, – сказал он, – и устройте ее поудобнее. Охранник скверно ухмыльнулся и втолкнул Мэгги в камеру напротив Чиуна. Она упала на пол, затем медленно поднялась и гордо выпрямилась. – Молодец, девочка. Так держать, – похвалил ее Римо. Она одарила его взглядом, полным жгучей ненависти. Между тем охранник, сняв с крюка на стене две пары кандалов, сковал ей руки и ноги. Проделывая все это, он приговаривал, обращаясь к самому себе: – Маленькой леди это понравится. Англичанки любят покрасоваться. Маленькая леди теперь тоже может покрасоваться. Тебе это понравится, маленькая леди, ведь правда? Продолжая спой монолог, он взял с того же крюка короткую цепь с висячим замком на цепи. – Подожди, маленькая леди, сейчас ты увидишь, что я для тебя придумал. Маленькая леди будет рада покрасоваться своими прелестями, разве нет? Он схватил Мэгги за ручные кандалы и потащил ее и задней стене камеры, где из пола торчало большое железное кольцо. Наклонив ее туловище таким образом, что ее руки оказались на уровне кольца, охранник продел цепь через ручные кандалы, через кольцо и через оковы на ногах Мэгги и затем защелкнул замок на цепи. – Ну как, маленькой леди это нравится? – спросил он. Мэгги теперь стояла лицом к задней стене, согнувшись так, как будто она делала утреннюю заряжу и пыталась коснуться руками кончиков своих ног. Ее короткое платье высоко задралось, и поскольку нижнее белье она не надела, ее ягодицы обнажились. Римо чувствовал, как она обескуражена тем, что человек сзади нее любуется ее выдающимся задом. Охранник по-прежнему разговаривал сам с собой. – Маленькая леди будет добра со своими друзьями, правда? – сказал он и провел рукой по ее мягкой ягодице. Немеров повернулся к Римо. – Вы с ней позабавиться успели. Возможно, я предоставлю ту же возможность моим людям, прежде чем она умрет. – Он опять посмотрел на Мэгги. – Заманчивая цель, правда? Человек, который считал себя П.Д.Кенни, усмехнулся. – В эту цель я всадил несколько зарядов, – заметил он. – А теперь наш китайский приятель, – сказал Немеров, поворачиваясь к Чиуну, который по-прежнему неподвижно стоял посреди своей камеры. – Прикуйте его тоже. Римо подошел к Чиуну и отвел его к кольцу в глубине камеры. Старик не противился и не выказывал никакого интереса к кандалам и цепи, которые Римо снял со стены. Вместо этого, как услышал Римо, он бормотал что-то себе под нос. Римо усмехнулся: старик молится. Наконец-то он пришел в себя и осознал, что скоро умрет. Теперь он готовится отойти к праотцам. Что ж, удачи ему, подумал Римо и приковал его к кольцу. А затем он прислушался. Старик обращался к небесам, и речь его была едва слышна. – О, Мастера Синанджу, что жили прежде на этой земле! Простите мне, что я так терпелив с этими палачами и животными. Закройте глаза на мое бездействие и поймите, что все эти оскорбления я сношу только затем, чтобы спасти следующего Мастера Синанджу. Но мое терпение подходит к концу, и все ближе становится час кота. Помогите мне своей мудростью, а мой опыт поможет моей руке. – Замолви и за меня словечко, – сказал Римо, запирая замок на цепи и поднимаясь на ноги. Гордо выйдя из камеры, он присоединился к ожидающим его Немерову и охраннику. – Стерегите этих двух, – сказал Немеров охраннику, и, повернувшись к Римо, произнес: – Вы с ними покончите, когда у вас найдется свободная минутка. А сейчас идите за мной. – Я видел, что ваши гости уже начали прибывать, – заметил Римо, идя вслед за Немеровым по проходу между камерами. – Да, – произнес Немеров, – наша встреча скоро начнется. Но к нам прибыл еще один посетитель – один из наших нью-йоркских агентов. Он видел этого Римо Уильямса, н, может быть, поможет вам поймать его. – Может быть, – согласился Римо. – Что это за тип? – Его зовут О'Брайеи, – сказал Немеров. – Он охранник в федеральной тюрьме Нью-Йорка. Он оказал нам неоценимые услуги. – Отлично, – сказал Римо, – я просто сгораю от нетерпения.Глава 16
Вместе с Немеровым Римо поднялся по крутой промозглой лестнице на первый этаж. Как только они вошли в большой холл, примыкающий ко внутреннему дворику, Немеров отошел от Римо и направился к стеклянным дверям. – Как поживаете, мистер Фабио? Очень рад вас видеть здесь. Из патио в холл только что вошел человек с кожей оливкового цвета. Он бросил на Немерова обычный для всех мафиози взгляд, наполовину трусливый, наполовину высокомерный, затем лицо его выразило почтение, и он протянул барону свою жесткую ладонь. – Кто это? – спросил он Немерова, мотнув головой в сторону Римо. Барон засмеялся – тем самым злобным ржанием, которые в нем вызывали вещи, казавшиеся ему смешными. – Ах, да, – сказал он, продолжая ржать, – я хочу, чтобы вы познакомились. Он взял гостя под локоть и подвел его к Римо. Сквозь стеклянные двери Римо был виден телохранитель Фабио, который развалился в кресле и пытался придать себе беспечный вид. На самом же деле он пристально наблюдал за происходящим в здании, готовый вмешаться в любой момент. Его изгнали в патио, потому что приводить с собой в чужой дом телохранителя считалось дурным тоном. Римо ощутил, что ладонь Фабио стиснула его руку. Он пристально вгляделся в оливковое лицо гангстера и понял, что оно должно быть ему знакомо. Но напрягать память не стоило – это был всего-навсего простой итальяшка с органчиком в голове вместо мозгов. Он услышал, как Немеров произнес: – Это мистер Фабио. Он очень влиятельный человек в США. Римо вгляделся пристальней. Лицо человека было толстым и мясистым, и от угла левого глаза до мочки левого уха бежал маленький тонкий шрам. Кожа вокруг шрама была слишком светлой, и, пытаясь скрыть уродство, человек втирал в лицо порох. Бесполезно: оно все равно производило отталкивающее впечатление. А затем до Римо донеслись слова Немерова: – А это мой компаньон, мистер П.Д.Кенни. Рука Фабио напряглась и высвободилась. Не было похоже, что он отпрянул в страхе – причиной, скорее, было решительное недоверие. – Это не П.Д.Кенни, – сказал он с итальянским акцентом. Немеров опять заржал. Римо, заразившись веселым настроением барона, тоже улыбнулся. Немеров произнес: – Отлично! Еще одно доказательство того, как успешна была пластическая операция. Римо видел, как маленькие поросячьи глазки Фабио стали сверлить его лицо взглядом. Затем Фабио спросил: – Это действительно вы, П.Д.? Римо кивнул. Еще некоторое время Фабио пристально изучал его, а затем свиная морда итальянца расплылась в улыбке. Он шагнул вперед, в знак удивления подняв правую руку ладонью вверх, и обхватил плечи Римо медвежьей хваткой. – П.Д., – сказал он, – я беспокоился, куда вы пропали. Как и все мы. – Мне делали новое лицо, – сказал Римо, надеясь, что это был правильный ответ, – а затем барон пригласил меня приехать и присоединиться к нему. – «И присоединиться к нему», – повторил вслед за ним Фабио. – Наверное, вам сделали и новые мозги. Вы говорите лучше, чем прежде. – Спасибо, – сказал человек, который считал себя П.Д.Кенни. – Это часть моего нового имиджа. – Ну, скажу я вам, ваш новый имидж гораздо лучше старого, проговорил Фабио. – Неприятней человека, чем вы, похоже, на свете еще не было. – Да, не правда ли? Я был похож на обычного итальянца, – сказал Римо. Видя, что Фабио молчит, не зная, что сказать, Римо добавил: – А теперь я похож на неаполитанца. – Последний слог он произнес протяжно, изображая итальянский акцент. То, что Фабио был родом из Неаполя, Римо понял, когда тот приветствовал его поднятой рукой. Фабио громко захохотал. – Да-а-а, – сказал он, – вот уж действительно шаг вперед. Значит, вы хорошо знакомы с бароном? – Я его правая рука, – сказал Римо. Немеров быстро вмешался в разговор: – Мистер Кенни согласился присоединиться к нам. Его присутствие явится необходимой гарантией того, что любое соглашение, которого мы достигнем, будет неукоснительно выполняться. Мне кажется, репутация П.Д.Кенни достаточно хорошо известна. – Еще бы! – воскликнул Фабио. – Эй, П.Д., помните, как вы разделались с моим братцем Матти? – Конечно, – улыбнулся Римо. – Пришлось немножко повозиться. – Повозиться? – засмеялся Фабио. – Его потом неделю собирали по кусочкам. – Ага, – тоже засмеялся Римо. – Я воспользовался моими особыми ножами для резки сыра. – Затем он добавил: – Ха-ха-ха. Фабио опять захохотал, вспоминая тело своего брата Мэтью, разделанное на сто двадцать семь кусков. Весь проступок Мэтью заключался в том, что он отказался поднять на смех сына другого преступного авторитета. Вслед за Римо и Фабио заржал и Немеров. Затем он убрал улыбку с лица, как будто повернул выключатель, и сказал: – Пойдемте, мистер Фабио. Нам пора подняться в зал для совещаний. Нас там уже ждут некоторые наши общие знакомые. Он подошел к картине на стене и нажал на кнопку, спрятанную в се богато крашенной рамс. Картина плавно отъехала в сторону. Пропустив перед собой Фабио, Немеров обернулся к Римо. – Этот человек – О'Брайен – ждет вас в кабинете. Возможно, он расскажет вам что-нибудь интересное об этом Уильямсе, как он выглядит и где его искать. Римо согласно кивнул и подождал, пока Немеров не вошел в лифт и не нажал на кнопку пятого этажа. Картина бесшумно вернулась на место. Римо повернулся и пошел по паркетному полу, бесшумно ступая теннисными туфлями по гладко отполированному дереву. В кабинет вела громадная деревянная дверь, крашенная филигранной резьбой. Несмотря на свои габариты, открывалась она так легко, как будто вращалась на подшипниках. В комнате было темно. Римо обнаружил, что смотрит на силуэт человека, замершего у окна и выглядывающего наружу. В окне над его плечом Римо увидел красный вертолет, появившийся в небе, и понял, что человек тоже следит за его полетом. Римо не знал, что это был тот самый вертолет, который доставил вице-президента Азифара к президентскому дворцу в Скамбии, где тот готовился через сорок восемь часов занять президентское ложе. Римо приблизился вплотную к человеку у окна. – О'Брайен? – окликнул он его. Человек подскочил от неожиданности и обернулся, выпустив из руки тяжелые шторы. Комната опять погрузилась в полутьму. Это не помешало Римо заметить испуг на лице О'Брайена. – Слушайте, вы меня напугали, – сказал О'Брайен. – Не надо так подкрадываться. – На мне теннисные туфли, – проговорил Римо, как будто это что-то объясняло. – Барон сказал мне, что вы знаете этого Римо Уильямса. – Нет, – сказал О'Брайен. – Я его не знаю. Но я его однажды видел. – Пройдя мимо Римо, он подошел к маленькому креслу рядом со столом и тяжело плюхнулся на него. Римо повернулся к нему. Солнечные лучи за его спиной проходили между штор и светили О'Брайену прямо в глаза. – Как он выглядит? – спросил Римо. – Ну, когда я его видел, он был одет как монах, – сказал О'Брайен. – Это вряд ли может мне помочь. – Подождите, я еще не закончил. Глаза у него были карие, но очень необычные. В них как будто не было ни зрачков, ни белков. Каждый глаз как сплошное темное пятно. Вы понимаете, о чем я? – Ага. – Лицо у него худое и жесткое. Черта с два он походил на монаха, хоть и нацепил рясу. Нос у него прямой. Вообще он из тех парней, что всегда смотрят прямо в глаза. Прищурившись, О'Брайен попытался рассмотреть человека, стоявшего перед окном, но разглядел только общие очертания головы и фигуры. – Ладно, – сказал Римо, – кончайте урок живописи. Какого он роста? – Высокого, но не очень. Что-то около шести футов. И весить он не должен много. Вот что у него велико, так это запястья. Они так толсты, как будто он раньше был надсмотрщиком над каторжанами. Римо подошел поближе к О'Брайену, который как раз в этот момент бросил взгляд на свои ботинки. Римо оперся локтями на стол. – Ну, продолжайте, – сказал он. О'Брайен поднял голову и прищурился. – Как я уже сказал, у него были толстые запястья, Совсем как у вас, – добавил он, бросив взгляд на руки Римо. – Да, и еще. – Что еще? – Его рот. У него были такие тонкие губы, что их почти не было заметно. Сразу было видно, что он тот еще тип. Неприятный рот, – сказал О'Брайен. Он опять прищурился и уставился, туго соображая, в лицо Римо, покрытое тенью. – Точ-в-точь, как у вас. – А глаза, значит, у него карие? – спросил Римо. – Ага. Карие… как у вас. – А волосы? – Темные, – сказал О'Брайен. – Совсем как у вас. Он вскочил с кресла и стремительно засунул руку в карман. Внезапно рука перестала ему повиноваться, а сам он вновь очутился в кресле. Его почти полностью парализованную правую руку охватила мучительная боль, какую ему никогда прежде не доводилось испытывать. Человек, считавший себя П.Д.Кенни, спросил: – Что это с вами? Какого черта вы полезли за пистолетом? – Кончай спектакль, – произнес О'Брайен. – Как ты здесь оказался? – О чем вы? – удивился Римо. – Я работаю на барона. – Как же, – насмешливо сказал О'Брайен. – Ну да, он просто взял и нанял Римо Уильямса. – Римо Уильямса? Черт возьми, о чем вы говорите? – Это же ты, приятель. Барона, ты, может, и надул, но меня не проведешь. Ты Римо Уильямс. – А ты чокнутый. Мне поручено убить Уильямса. – Тогда вскрой себе вены, приятель, – сказал О'Брайен, – и Уильямс истечет кровью. – Ты бредишь, – произнес Римо. – Послушай, Уильямс, – сказал О'Брайен. – Я не знаю, что ты здесь делаешь, но почему бы тебе не взять меня в долю? Я мог бы помочь тебе чем-нибудь. Римо попытался разобраться в словах О'Брайена. Все было покрыто туманом. Его звали П.Д.Кенни, но этот человек отрицал это. Этот человек утверждал, что его звали Римо Уильямс, – а он должен был знать, о чем говорит. Но как это может быть? – Мне только что сделали пластическую операцию, – сказал Римо. – Может быть, это совпадение. – Никоим образом, – произнес О'Брайен. – Ну как насчет честной сделки? Честная сделка. Римо затмился об этом на секунду. Внезапно рука О'Брайена вновь метнулась к пистолету, и Римо вдруг возненавидел человека, который внес смятение в его тщательно расчерченную жизнь профессионального убийцы. Поэтому Римо высоко поднял руку и обрушил кулак на макушку О'Брайену. Кости черепа треснули, как кубики льда в теплом коктейле, и мертвый О'Брайен сполз вниз по креслу. Римо дал его телу тяжело упасть на пол. Римо Уильямс? Как же это может быть? Ведь он – П.Д.Кенни. Его знал Немеров, и его знала Мэгги. Как он может быть Уильямсом? А ведь еще был этот старик – узкоглазый. Узнал ли он Римо, увидев его в своем номере? Знал ли узкоглазый, что вошедший к нему человек – Римо Уильямс? Тогда почему он ничего не сказал? Почему он стоял и ждал, пока П.Д.Кенни не убьет его? Он попытался привести в порядок свои мысли, но они неудержимо возвращались к Чиуну, к этому старому азиату, который сейчас спокойно ожидал смерти в тюремной камере, прикованный к полу в унизительной позе. Римо знал, что ответ находится там. Он должен встретиться с этим стариком. В этот момент зазвонил телефон, стоящий на маленьком ореховом столике посреди комнаты. Римо подошел к нему и снял трубку – Алло! – сказал он. – Это Немеров. Ну что, О'Брайен помог вам? – Да, – сказал Римо, – очень помог. – Отлично. Могу я с ним поговорить? – Боюсь, что нет, барон, – произнес Римо, глядя на труп. – Он прилег отдохнуть. – Из черепа О'Брайена сочились мозги и кровь. – Он сказал, что у него трещит голова. Последовала пауза. – А, ну ладно, – сказал Немеров. – Я уже начинаю наше совещание. Моим людям придется отказать себе в удовольствии поразвлечься с англичанкой. Не могли бы вы устранить ее и азиата, а затем присоединиться к нам в зале заседаний на пятом этаже? – Хорошо, сэр. Так быстро, как позволят мои усталые ноги, – сказал Римо. – Благодарю вас. Мы все будем ждать вас. Римо повесил трубку, какую-то секунду поглядел на телефон, а затем вышел из комнаты. Он должен встретиться со старым азиатом. Встретиться и разгадать эту загадку раз и навсегда.Глава 17
Проход между камерами был пуст, несмотря на то что Немеров велел охраннику с лицом хорька стеречь заключенных. Влажный пол, покрытый плесенью, скользил под ногами у Римо, когда он шел к камере Чиуна. Дверь была крепко заперта на тяжелый замок, весящий не менее четырех фунтов. Взявшись за замок, Римо поискал глазами охранника, собираясь потребовать у него ключ, затем неожиданно переменил решение и сжал замок руками. Металл треснул, и замок сломался на две части. Римо тихо положил остатки замка на пол и прислушался. В темнице стояла тишина, которые нарушало только тихое всхлипывание Мэгги за дверью ее камеры. Эта подождет, сначала ему нужен Чиун. Римо толкнул дверь и вспомнил, каким он в последний раз видел старого азиата – беспомощным, прикованным за руки и за ноги к полу. Дверь тихо отворилась. Старше сидел на койке, в добрых шести футах от железного кольца. Римо взглянул на кольцо. Сталь толщиной в один дюйм была разрублена пополам. Рядом лежали остатки цепи. Там же находились ручные и ножные кандалы, смятые и сплющенные, как будто над ними поработал огромный молот. Разумеется, этого не могло быть. Если бы кандалы действительно расплющил молот, то он бы расплющил также руки и ноги старика, бывшие в этих кандалах. Когда Римо вошел в камеру, старик встал, поклонился и улыбнулся. Римо решил пока не спрашивать, как азиату удалось освободиться. У человека, который считал себя П.Д.Кенни, были более важные проблемы. – Старик, – сказал он, – мне нужна твоя помощь. – Тебе нужно лишь спросить. – Мне кажется, я знаю, кто я такой, но уверенности у меня нет. Помоги мне. Чиун посмотрел на маленький пластырь, все еще скрывающий висок Римо. – Ты получил удар в голову, верно? – Да. – И после этого ты потерял память? – Да. – Тогда, возможно, такой же удар ее восстановит, – сказал Чиун. Прежде чем Римо успел пошевелиться и оказать сопротивление, маленький и твердый, как камень, кулак мелькнул в воздухе, и большой палец ударил Римо по виску. Удар миновал центр кости только на 1/32 дюйма, и жизнь Римо спасло только это расстояние. Перед глазами у него вспыхнули звезды, и он помотал головой, чтобы прийти в себя. А затем хлынул поток воспоминаний, и его жизнь вернулась к нему: он обрел свою индивидуальность и вспомнил свое задание, вспомнил, кто он такой и что он здесь делает. – Я знаю, – сказал он со счастливой улыбкой, все еще мотая головой, гудящей от удара Чиуна, – Я знаю. я – Римо. – Очень рад, – сказал Чиун. – Я для тебя кое-что приготовил. – Быстрее, чем можно было это заметить, рука старика с открытой ладонью метнулась вперед, и вытянутые пальцы с резким звуком хлопнули Римо по щеке. Голова Римо мотнулась в сторону, и он проворчал: – Какого черта, Чиун? За что? – За то, что ты назвал Синанджу пригородом Гонконга, а меня – китайцем. За то, что ты дерзишь старшим, не соблюдаешь диету, путаешься с женщинами, заставляешь беспокоиться доктора Смита и вредишь интересам своей страны. – Ты волновался, да? – Волновался? О куске падали, который за неделю своим обжорством доведет себя до смерти, если за ним не присматривать? О чем тут волноваться? Будучи еще П.Д.Кенни, Римо собирался спросить, как старику удалось разорвать железные цепи. Но теперь он опять стал Римо Уильямсом, и вопрос сам собой отпал. Старику удалось разорвать цепи, ибо он был Чиуном, Мастером Синанджу, и не было еще на земле человека, подобного ему. Даже если он порой чувствовал приближение старости, сейчас на его щеках играл румянец, а в глазах сверкал азарт гончей, бегущей по следу. – Пойдем, Чиун, нас ждут дела, – сказал Римо, поворачиваясь к двери. – Все как обычно, – проговорил Чиун. – Сначала оскорбления, а потом приказы. Сделай это, сделай то. Разве я заслуживаю, чтобы со мной обращались, как с жалким рабом? Разве не достоин почтения человек моих лет, который еле держится на ногах, настолько он слаб и дряхл, и вот-вот превратится в тень? – Ну, хватит, – сказал Римо, – а не то я разрыдаюсь. И позволь мне предупредить тебя: если ты сегодня кого-нибудь убьешь, убирать за собой будешь сам. – Ты бесчувствен, бездушен и совершенно бессердечен. Они вышли в коридор, и из-за закрытой двери камеры напротив до них донесся тихий плач Мэгги. Дверь была незаперта, и Римо бесшумно отворил ее. Мэгги стояла в той же позе, в которой он видел ее в последний раз, только ее платье, ранее поднятое только до ягодиц, теперь было задрано еще выше. Сзади нее спиной к Римо находился охранник с лицом хорька, и его правая рука ритмично двигалась взад и вперед между ляжек Мэгги. Римо увидел, что в этой руке он держит пистолет. Охранник хихикал и продолжал свой бесконечный монолог. – Такого у маленькой леди еще не было. Оставайся с папенькой, и папенька даст тебе все, что ты захочешь. Римо кашлянул. Охранник оглянулся и увидел Римо. Чиуна, который стоял в тени коридора, он не заметил. Послав Римо ухмылку, охранник вновь захихикал: – Она любит вас, П.Д., но это она любит больше. Верно, маленькая леди? Помогая себе левой рукой, он продолжал двигать пистолетом взад-вперед между ног Мэгги. Римо заговорил, и голос его был холоден как лед. – Приятель, мне нравится твой стиль. Тебя ждет повышение по службе. Охранник повернулся и уставился на Римо. – Правда? – Правда. Затем удар ребром ладони сломал охраннику дыхательное горло, и тот ощутил такую боль, что он не мог даже закашляться. Охранник умер, не успев задохнуться, и мертвое тело рухнуло на сырой пол. – Или понижение, смотря по обстоятельствам, – сказал Римо. Мэгги посмелела через плечо, насколько ей позволяло ее положение, и увидела Римо. Сперва на ее лице отразилось облегчение, а затем оно опять превратилось в маску ненависти. Римо обошел ее и встал перед ней. Подошедший поближе Чиун аккуратно поправил ее платье. – Слушай, ты, – сказала Мэгги, обращаясь к Римо, – убирайся отсюда. Я не нуждаюсь в твоей помощи. – Мэгги, дорогая. Я не могу тебе всего объяснить, но прошу тебя, поверь мне. Мы с тобой союзники. Она открыла было рот, чтобы высказать все свое презрение и всю свою ненависть, как вдруг заметила Чиуна, подошедшего к Римо. Выражение его глаз каким-то образом убедило ее, что теперь все в порядке. Мэгги увидела, как Чиун и Римо опустились на пол рядом с железным кольцом, и каждый из них нанес по кольцу резкий удар рукой. Удары отделяла друг от друга только доля секунды. Вибрации, которые в металле породил Чиун, прервал Римо; сталь поглотила свои собственные колебания, и кольцо толщиной в дюйм, издав громкий стон, раскололось на части. Затем железные кандалы, сковывавшие Мэгги руки и ноги, упали на пол, как будто на них не было замков. Мэгги с болью выпрямилась, потирая кровоточащие ссадины на запястьях. Эти ссадины ей натерли кандалы, когда Мэгги корчилась на стволе пистолета. Мэгги недоверчиво уставилась на стальные обломки на полу, остатки цепей, которые держали ее так крепко. Римо взял Мэгги под руку и произнес: – Пойдем. Нас ждет Немеров. Она вышла вслед за Римо и Чиуном из камеры, затем остановилась и вернулась обратно. Рядом с охранником лежало его оружие – автоматический пистолет сорок пятого калибра. Мэгги подобрала его. – Он мне еще понадобится, – сказала она Римо. – Держись от нас подальше, когда все начнется. Так будет лучше. – Для кого, мистер Кенни? – Для всех нас. И я не мистер Кенни. Они быстро поднялись по лестнице. Чиун шел впереди. Когда Римо и Мэгги добрались до первого этажа, Чиун уже нажимал на потайную кнопку, скрытую в раме картины. – Как ты ее обнаружил? – спросил Римо. – Она испускает вибрации. Любой может уловить их. – Я ничего не слышу, – сказал Римо. – Конечно, не слышишь. Твой постоянно открытый рот мешает твоим лишь изредка открытым ушам, – сказал Чиун и вошел в лифт первым. Пропустив перед собой Мэгги, Римо стушит в кабину и нажал на кнопку пятого этажа.Глава 18
Все места за большим столом в конференц-зале барона Немерова были заняты. Со всего света сюда прибыли люди: с белой кожей, черной кожей и желтой. Все они носили свои национальные одеяния: прибывшие из Африки – дашики, из Азии – хлопчатобумажные костюмы, из США – костюмы из темно-синего мохера. Более тридцати из них имели на своей совести тысячи смертей. Тысячи девушек были посланы ими в бордели, десятки тысяч взрослых и детей из-за них стали жертвами наркотиков. Они считали себя обычными бизнесменами, делающими обычный бизнес. И чем бы им ни приходилось заниматься, они всегда чувствовали влияние барона Немерова. Теперь он позвал их, и они явились. Сейчас они сидели за столом и внимательно слушали. В небе над замком, ровно гудя, кружили вертолеты. Когда они пролетали над куполом из разноцветного стекла, на комнату падала тень. Анджело Фабио, самый влиятельный в США человек, крутил пальцами карандаш. Идея Немерова казалась ему разумной. Время от времени он поднимал голову и переглядывался с Фьяворанти Пубешио, прибывшим из Калифорнии, и с Пьетро Скубиши, прибывшим из Нью-Йорка в своем грязном костюме и со своей непременной авоськой с перцами. Фабио кивал им, и они кивали ему в ответ. Тем не менее что-то беспокоило Фабио, и он пытался понять, что именно. Во главе стола стоял Немеров, возвышаясь над сидящими людьми, и, пока он говорил, его угреватое лицо стало красным от возбуждения. – Подумайте, господа: целое государство под пашей властью, под властью преступности. Страна, где мы сами будем устанавливать законы, где можно будет безо всяких помех выращивать мак. И где любой человек, скрывающийся от полиции, сможет найти убежище и приют. Он оглядел людей, сидящих вокруг стола, надеясь услышать шепот одобрения. Один из присутствующих, желтокожий маленький человек, взял слово. На его белом костюме не было ни единой морщинки, но, прежде чем начать говорить, он разгладил одному ему заметную складку на рукаве. Только затем Донг Хи, бесспорный король преступного мира Дальнего Востока, заговорил. – Как мы можем быть уверены в лояльности этого Азифара? От внимания Немерова не ускользнуло это «мы». Он с легкой улыбкой посмотрел на крошечного корейца. – Господа, взгляните пожалуйста на экран над дверью лифта. Он за вашей спиной, мистер Хи. – Немеров наклонился и нажал на кнопку в столе. Фанерная доска над дверью лифта скользнула в сторону и открыла телевизионный экран диаметром шесть футов. Отодвинувшись от стола, гости Немерова развернули свои кресла к экрану. Немеров нажал на другую кнопку, и в комнате возник голос, который умолял кого-то: – Ну еще чуть-чуть… Еще раз… Этот хриплый гортанный голос принадлежал мужчине. Затем на экране появилось изображение черного тела на белых простынях. Это был Азифар, которого насиловала светлокожая блондинка, вооруженная ручным вибратором. Оба они были обнажены. Подождав полминуты, Немеров выключил звук, оставив на экране картинку. Он кашлянул, и все повернулись к нему. – Вот он, ваш Азифар, следующий президент Скамбии, – сказал он холодно. – Он настоящее животное. Ради женщины он сделает для вас все. Донг Хи опять заговорил. Его английский был изыскан и аккуратен, так же, как и его внешность: – Не сомневаюсь в этом, барон. Но кто может поручиться, что, когда он станет президентом, мы по-прежнему сможем держать его в руках, удовлетворяя его… э-э, чудачества? – Телеэкран отбрасывал на правый бок корейца голубоватые блики. – В конце концов, став президентом, он сможет сам выбирать себе женщин. У него будут деньги и власть. Неужели ему понадобятся сводники? Остальные, с интересом слушавшие Хи, в ожидании ответа повернулись теперь к Немерову. – Вы попали в самую точку, мистер Хи. – Немеров оглядел людей за столом и увидел на лице у Фабио озадаченное выражение. – Действительно, став президентом, Азифар приобретет некоторую власть. Но деньги – нет. Каковы бы ни были его мечты, они не сбудутся. Последние четыре недели бригада рабочих укладывает канализацию рядом с восточным крылом дворца президента Скамбии. Это не простые рабочие – это мои люди. В тот самый момент, когда будет убит президент Дашити, из государственной казны Скамбии, которая находится в восточном крыле дворца, будет вывезено все сокровище. Наш Азифар обнаружит, что стоит во главе страны, неспособной заплатить даже за похороны своего бывшего президента. Он окажется в полной зависимости от нас. Раздался одобрительный гул. Хи удовлетворенно кивнул. Фабио наконец понял, что его беспокоило: – А как насчет П.Д.Кенни? Почему он здесь? – Я как раз собирался сказать об этом, мистер Фабио, ибо с этим связан еще один залог надежности Азифара. – Немеров медленно обвел взглядом своих гостей, постаравшись заглянуть в глаза каждому. Затем он произнес: – Уверен, что те из вас, кто прибыл из Соединенных Штатов, слышали о П.Д.Кенни. Думаю, что и всем остальным знакомо это имя. В мой план входит назначить мистера Кенни нашим постоянным представителем в Скамбии. Это обеспечит нам лояльность Азифара, ибо он поймет, что, стоит ему выйти из повиновения, как мистер Кенни перережет ему горло. Кроме того, участие в нашем плане мистера Кенни имеет еще одну положительную сторону. Полагаю, он сможет охладить пыл любого, у кого появятся чрезмерные амбиции. Слова звучали тихо и размеренно, но смысл их был груб и прост. Он дошел даже до американцев, которые не совсем поняли слово «амбиции». Любой, кто выйдет из подчинения, решит прыгнуть выше головы и взять под контроль Скамбию, умрет от руки П.Д.Кенни. П.Д. Кенни, который никогда не промахивается. – Я ответил на ваш вопрос, мистер Фабио? Фабио утвердительно хмыкнул. Немеров продолжил свою речь: – Мистер Кенни сейчас находится в замке. С минуты на минуту он присоединится к нам. Должен предупредить тех из вас, кто знаком с ним лично, что сейчас его трудно узнать. Чтобы облегчить свой отъезд из США, он перенес пластическую операцию. Сейчас мистер Кенни выглядит не так, как человек, которого вы помните. – Лишь бы он работал, как человек, которого мы помним, – сказал гангстер, посланный вместо себя крестным отцом из Детройта. – С этим все в порядке, – сказал Немеров, улыбаясь детройтцу. – Он в самом деле внушает страх. Это, а также его репутация человека беспристрастного делают его нашим идеальным представителем в Скамбии. От американцев, группой собравшихся у дальнего конца стола, послышались возгласы согласия. Фабио так увлекся происходящим на экране, что забыл о предмете разговора. Все его мысли были заняты блондинкой. Да, она кое-что умеет. Ему захотелось узнать, в замке ли еще она, и он решил спросить об этом Немерова после заседания. – А каковы ваши финансовые условия? – спросил Донг Хи. – Я как раз подошел к этому. Здесь присутствуют представители двадцати двух различных стран – и из США представители восьми крупнейших семей. Для удобства примем каждую семью за страну. За участие в нашем предприятии от каждого из вас я прощу полмиллиона долларов. – На длинном лошадином лице Немерова появилась широкая ухмылка. – А каждый человек, преследуемый полицией и направленный вами в Скамбию, будет платить взнос в размере двадцати пяти тысяч. – А что мы от этого будем иметь? – спросил калифорниец Пубешио. – Уверен, мистер Пубешио, вам понятно, что эти 25000 предназначены Скамбии. Другими словами, мне, мистеру Кенни и президенту Азифару. То, что за ваши услуги будете брать вы – ваше дело. Я думаю, не стоит указывать, что 25000 – до смешного маленькая цена за спасение жизни. – А что насчет полумиллиона? – спросил Пубешио. – Эта сумма дает вам право определить самим, кто из контролируемой вами территории получит разрешение на въезд в Скамбию. Вы быстро увидите, что эта власть повлечет за собой большие деньги. Всего за несколько месяцев ваши затраты с лихвой окупятся. – Я вижу, вас беспокоит кое-что еще, – добавил Немеров. – Если понадобится, мы найдем способы отправлять в Скамбию тех людей, которым, на их беду, на роду написано столкнуться с мистером Кенни. Это несложно устроить. Переглянувшись, американские мафиози ухмыльнулись. Они все поняли, так же, как и Донг Хи. Вскоре дошло и до остальных. Сидящие за столом люди закивали головами. – Господа, мне неприятно ограничивать вас во времени, но ничего не поделаешь. Наш план придет в действие через сорок восемь часов, и я должен получить ваш ответ немедленно. – А если я отвечу «нет»? – спросил Хи. – Что ж, нет так нет. Никто уже не может помешать нашему плану. Если кто-то из вас решит отказаться от участия в этом деле, я не стану оспаривать это решение. Но в таком случае я оставляю за собой право вступить в переговоры с другими представителями ваших стран и постараться заинтересовать их моим предложением. – Слишком дорого, – сказал Фабио. Он всегда так реагировал на любое новое предложение, и затем обычно соглашался. Люди за столом зашумели, обсуждая предложение. Немеров не сомневался, что они у него в руках. Он хорошо проинструктировал Донга Хи, и тот превосходно исполнил свою роль. Он все время задавал в высшей степени острые вопросы, а затем спокойно позволял Немерову победить его недоверчивость, естественное состояние души любого человека. Хи поднялся из-за стола. – Барон, – сказал он, – для меня будет большой честью присоединиться к вам. Немеров насторожился: до него донеслось слабое гудение лифта. – Спасибо, мистер Хи. Господа, мне кажется, к нам едет мистер Кенни. Кое-кто из вас, наверное, будет рад увидеть нашего постоянного представителя в Скамбии. Он вышел из-за стола и направился к двери лифта, которую от конференц-зала отделяла панель из красного дерева. Дверь лифта открылась, и человек, которого считали П.Д. Кенни, вышел из кабины. – Мистер Кенни, мы все очень рады вам, – сказал Немеров. – Я привел с собой компанию, – произнес Римо. Люди в зале повернулись к лифту, пытаясь разглядеть новоприбывших. Чиун и Мэгги вышли из лифта. – Я полагал, вы собирались уничтожить их, – сказал Немеров. – Вы зря так полагали, – холодно сказал Римо, выходя из-за панели из красного дерева и приближаясь к Немерову. Над его головой продолжалась любовная сцена между Азифаром и блондинкой. Римо бросил небрежный взгляд на комнату и на людей за столом, которые пристально смотрели на него. Положив руку на плечо Римо, Немеров прошипел ему в ухо: – Мистер Кенни, что с вами? Они у нас в руках. – Две ошибки, барон, – сказал Римо. – Во-первых, я не П.Д.Кенни; я – Римо Уильямс. А во-вторых, не они у вас в руках, а вы – у меня. Он сделал еще один шаг внутрь комнаты, и из-за панели вышел Чиун. Его глаза как будто магнитом притянули к себе взгляд Донга Хи, который, повернувшись в кресле, наблюдал за происходящим. Когда Хи увидел старого азиата в голубых одеждах, его тело напряглось. – Кто этот человек? – спросил он Немерова. Немеров посмотрел на Чиуна, идущего к Донгу Хи. – Я – Мастер Синанджу, – произнес Чиун. Донг Хи вскрикнул, и этот крик как будто послужил для всех сигналом к началу действий. Хи вскочил и попытался убежать. Люди вокруг него выскакивали из-за стола и привычным движением выхватывали из-под пиджаков револьверы. Чиун, казалось, проплыл над их головами и опустился на стол. Его голубые одежды струились вдоль тела, как у ангела, но лицо Чиуна было лицом ангела смерти. Глухим и страшным голосом Чиун вскричал: – Губители душ и шакалы преступления, пришла ваша гибель! Настал час кота! Хи опять пронзительно вскрикнул. Он все еще пытался пробиться сквозь толчею и спастись от настигшей его легенды, о которой он слышал так много. Внезапно удар ладони старика сломал ему шею, и голова Донга Хи безвольно повисла. Чиун кружился по столу, как танцующий дервиш. Люди рассыпались по комнате и открыли огонь из револьверов; между вспышками выстрелов, порой опускаясь на пол, порой опять поднимаясь на стол, носился Чиун, Мастер Синанджу. Римо небрежно прислонился к стене, взял Мэгги за руку и притянул ее поближе к себе. – Посмотри-ка на него, – сказал он, – разве он не хорош? Он в самом деле хорош, подумал Римо. Как ему могло прийти в голову, что Чиун одряхлел? Чиун двигался все быстрее и быстрее, быстрее, чем пули, быстрее, чем люди. Люди бросались на него, но их удары приходились в пустоту. Чиун ускользал, а затем их настигала его рука или нога, и мертвые тела валились на пол. Кое-кто выхватывал нож, но затем чувствовал, что оружие вырывают у него из рук и всаживают ему же в живот. Карандаши и ручки со стола заседаний внезапно стали смертоносными снарядами, поражающими врагов Чиуна в горло и в глаза. Одна из ручек вонзилась в панель из красного дерева рядом с Римо, пробила насквозь твердую древесину и вышла с другой стороны. – Эй, Чиун, – позвал Римо, – взгляни-ка на это. Затем он повернулся к Мэгги и сказал: – Правда, он хорош? Погоди, он еще не разошелся как следует. Мэгги смотрела на бойню, оцепенев от ужаса. Комната теперь напоминала лавку мясника. На полу высилась гора трупов. Люди больше не пытались добраться достарика, они пытались добраться до двери. Но на пути к двери лифта встал Римо Уильямс, и вскоре на полу появилась еще одна гора мертвых тел. А затем в конференц-зале осталось только три целых и невредимых человека: Чиун, Римо и Мэгги. Они оглядывали комнату, которая после приключившейся резни напоминала кухню в день Святого Валентина. Только вместо окровавленных индюшачьих тушек здесь находились человеческие тела. – Не слишком-то здорово, Чиун, – произнес Римо. – Я наблюдал за тобой. На того громилу из Детройта ты потратил целых два удара. И этой ручкой ты стопроцентно промазал, – он указал на ручку, торчащую в панели. – Ты знаешь, сколько стоят такие ручки? – спросил Римо. – Теперь она уже ни на что не годна. – Я очень удручен, – сказал Чиун, складывая под одеждой руки на груди. – Вот, – сказал Римо, – а еще ты опять поднимаешь локоть, как Маккинрой при ударе справа. Сколько раз я должен повторять тебе, что ты ничего не добьешься, если не будешь держать локоть ближе к телу? Ты что, не способен ничему научиться? – Скажите мне, кто вы, пожалуйста! – взмолилась Мэгги. – Тебе лучше этого не знать, – заметил Римо. – Могу сказать только, что мы из Америки, и у нас такое же задание, как и у тебя: прикрыть эту лавочку. – И вы не П.Д.Кенни? – Нет. Я убил его по дороге сюда. – Он замолчал, увидев на стене напротив слабое мерцание. Сделав несколько шагов, Римо повернулся и посмотрел наверх. – Гляди-ка, кино показывают. Давай посмотрим. – Через несколько секунд он сказал: – Вообще-то, Мэгги, тебе на это лучше не смотреть. Римо оглядел комнату. – А теперь давайте взглянем на Немерова. Он подошел к креслу Немерова во главе стола и носком туфли перевернул тело, лежащее рядом с ним. Затем Римо встревоженно крикнул: – Чиун, рядом с тобой его нет? – Нет. – Мэгги, а рядом с тобой? Она заставила себя бросить взгляд на трупы, разбросанные по полу вокруг нее. Тела Немерова среди них не было, Мэгги отрицательно покачала головой. – Ему удалось спастись, Чиун. Он убежал, – сказал Римо. – Если бы ты помогал мне, а не наблюдал за мной, этого можно было избежать, – проговорил Чиун. – Их же было всего сорок, Чиун. Я их специально оставил тебе. Мне хотелось посмотреть, что ты будешь делать с трупами. Но куда, черт возьми, он мог деться? Сверху донеслось громкое гудение. – Крыша, – догадался Римо, – там же вертолет. Немеров наверху. – Он оглянулся в поисках лестницы, ведущей на крышу, ничего не обнаружил и поднял голову. На крышу садился вертолет, и его лопасти, вращаясь над стеклянным куполом, отбрасывали в комнату тени в виде узких кружащихся полосок. – Черт возьми, как нам туда попасть? – спросил Римо. И Чиун показал как. Он вскочил на стол и взвился в воздух. Долетев до купола, он разбил его ногами, перевернулся на лету, схватился за поперечную балку и выбрался наружу через расколотое стекло. Вот тебе и старик, подумал Римо. Он последовал примеру Чиуна и повис на балке. Подтянувшись сквозь пролом, он крикнул через плечо: – Мэгги, оставайся там! Но Римо с Чиуном слишком поздно оказались на крыше замка. Вертолет Немерова уже поднялся в небо, опустил нос и понесся на юг, к Мозамбикскому проливу, к острову под названием Скамбия.Глава 19
У другого края крыши начал взлетать второй вертолет, и Римо с Чиуном помчались к нему. Они в броске схватились за правую стойку шасси, как раз тогда, когда пилот увеличил обороты винта. Гудя и двигаясь рывками, машина пыталась взлететь, но вес двух человек лишил ее равновесия. Стоило вертолету приподняться, как он снова клевал носом. Над головой Чиуна открылся иллюминатор, и второй пилот совершил свою первую и последнюю ошибку: он высунулся наружу и попытался ударить Чиуна. Нога Чиуна взлетела вверх, и второй пилот выпал из иллюминатора, ударился о каменную крышу и остался лежать на ней. Римо взобрался по шасси и нырнул в открытый иллюминатор. Секунду спустя через тот же иллюминатор вылетел и первый пилот, а еще через несколько секунд вертолет тяжело опустился на крышу. Римо выключил двигатель, и винт постепенно остановился. Дверь открылась, и Римо выпрыгнул наружу. Вместе с Чиуном он посмотрел в небо, вслед красному вертолету барона Немерова. – Мы должны его преследовать? – спросил Чиун. – Да. – Ты умеешь управлять этой машиной? – Нет, – сказал Римо, – а ты? – Нет. Но если бы я был белым человеком, то знал бы, как обращаться с орудиями белого человека. Услышав за собой шум мотора, они обернулись. На их глазах часть крыши отъехала в сторону, и из образовавшегося отверстия поднялся маленький лифт. В лифте находилась Мэгги. Выйдя из кабины, она сказала. – Я обнаружила там потайной ход. Где Немеров? Римо показал на вертолет, уже почти исчезнувший из вида. – Ну и почему мы не преследуем его? – Я не умею водить эту чертову штуковину. – Садитесь, – сказала Мэгги. – Я умею. – Я всегда знал, что в англичанках что-то есть, – заметил Римо и влез в вертолет. Мэгги забралась на сиденье первого пилота. Чиун расположился в глубине машины, оглядываясь по сторонам. – Как эта штука летает? – спросил он, когда Мэгги включила двигатели и они мощно загудели. В тоне Чиуна сквозила тревога. – Да ладно тебе, Чиун, ты разве никогда не видел вертолета? – Я видел множество вертолетов, но внутри у них никогда не бывал, и поэтому никогда не сталкивался с этой проблемой лично. Как эта штука летает, если у нее нет крыльев? – Ее поддерживает вера, – сказал Римо, – слепая вера. – Если ее будут поддерживать газы, которые испускают страдающие от обжорства пассажиры, у нас не будет проблем, – сказал Чиун. Вертолет оторвался от крыши и завис в воздухе. Умело орудуя ручкой управления, Мэгги опустила нос машины. Набрав скорость и высоту, вертолет с громким ревом понесся вслед барону Немерову. – А зачем нам преследовать его? – поинтересовался Чиун. – Почему бы нам не приземлиться где-нибудь и не позвонить Смиту? – Потому что если мы не остановим Немерова, он все-таки осуществит свой план и убьет президента. Мы должны остановить его. – Почему нас всегда впутывают в чужие дела? – сказал Чиун. – По-моему, нам лучше все-таки приземлиться и подумать, что делать дальше. – Не нервничай, Чиун, – сказал Римо. – В конце концов, мы уже в воздухе. И вообще мы скоро прилетим, так что не переживай. Повернувшись к Мэгги, он сказал: – Ты отлично справляешься. Я смотрю, Ее Величество всему учит своих агентов, – Спасибо! – крикнула Мэгги, стараясь перекричать шум от винта. – Я брала частные уроки! – Да возблагодарит Господь находчивых англичанок, – промолвил Римо. – Аминь! – сказала Мэгги. – Аминь, – сказал Чиун. – Да, аминь. Но продолжайте молиться. Они постепенно начинали догонять красный вертолет. Если раньше он казался крошечным пятнышком на горизонте, то теперь это пятнышко сильно увеличилось в размерах. Тому, кто смотрел бы на него, не отрывая глаз, это было бы незаметно, но зато очевидно тому, кто смотрел лишь время от времени. Безусловно, они догоняли. – Так держать, Мэгги, – сказал Римо. – Когда вернемся в отель, я покажу тебе, на что способен. – Нет уж, янки, – произнесла Мэгги. – Я в трауре по П.Д.Кенни. Он был моей единственной в жизни любовью. – Да сгниет его прах, – сказал Римо. – Первый раз мне отказывают. Это выше моего понимания. – Но в глубине души он был доволен. Вместе с памятью к нему вернулась его обычная дисциплина, которая относилась и к сексу. Оба вертолета пожирали расстояние до Скамбии, но вертолет Римо был быстрее. Теперь его отделяла от Немерова только минута пути. Впереди, в спокойных синих водах Мозамбикского пролива, показалась Скамбия. Машина Немерова начала снижаться, и Мэгги последовала за ней. Под ними простиралась Скамбия, маленький невзрачный остров, чей унылый пейзаж пришлось оживлять разнообразными скалами самой природе. Люди своим трудом его оживлять не собирались. На острове виднелось только одно большое здание – постройка из синего камня, со всех сторон окруженная многочисленными клумбами и искусственными озерами. Именно туда держал путь вертолет Немерова. Он приземлился в парке, и Римо увидел, что из него выскочили два – нет, три – человека и бросились бежать к дворцу. Мэгги увеличила скорость, устремила вертолет вниз, и он коснулся земли всего через сорок пять секунд после посадки вертолета Немерова. – Здорово, – сказал Римо, – раз-два – и мы на земле. Если бы англичанки не были фригидны, я бы обязательно в тебя влюбился. Беглый осмотр показал, что вертолет Немерова был пуст. – Чиун, – сказал Римо, – ступай к президенту и охраняй его. Его собирается убить вице-президент. А мы с Мэгги помешаем Немерову завладеть казной. Не успел он договорить, как Чиун выскочил из вертолета на лужайку и помчался ко дворцу. У входа во дворец стояли по стойке смирно два гвардейца. Они внимательно наблюдали за вертолетами, за людьми, высадившимися из них, и теперь – за старым азиатом, который несся к ним по густой зеленой траве. Гвардейцам было приказано не впускать никого во дворец. Крайние меры предосторожности, как объяснил им сам вице-президент Азифар. Чиун уже приблизился к ним, и они скрестили винтовки, чтобы преградить ему путь. Внезапно Чиун исчез. Один из гвардейцев повернулся к другому и спросил: – Куда делся этот старик? – Не знаю, ответил тот, – а тебе не показалось, что кто-то сказал «прошу прощения»? – Нет, – произнес первый гвардеец, – не могло такого быть. Опять встав по стойке смирно, они принялись наблюдать за Римо и Мэгги, которые направлялись к восточному крылу. На первом этаже центральной части дворца находился еще один гвардеец. Почувствовав похлопывание по плечу, он оглянулся и увидел рядом с собой старого азиата. – Где президент? – спросил Чиун. – Что вы здесь делаете? – спросил его в ответ гвардеец. С его стороны было глупостью задавать такой вопрос. Острые как ножи пальцы Чиуна ткнули его в солнечное сплетение, вызвав у гвардейца мучительную боль. – Дурак. Где президент? – Вверх по лестнице, – выдохнул гвардеец, превозмогая боль, и затем потерял сознание. Чиун бесшумно поднялся по лестнице. Со стороны казалось, что его ноги, скрытые длинным одеянием, не двигаются. У тяжелых двойных дверей, явно ведущих в кабинет президента, охраны не было. Открыв дверь, Чиун вошел внутрь. У противоположного конца комнаты за своим столом работал президент Дашити. Заметив Чиуна, он вздрогнул и изумленно приподнялся. Затем он сказал: – Простите мне мое удивление. Не каждый день приходится видеть у себя в кабинете столь причудливо одетого азиата. – В этом мире ничему нельзя удивляться, – произнес Чиун. – Ваша правда, – согласился президент, шаря рукой по столу в поисках кнопки вызова охраны, чтобы гвардейцы вывели этого чокнутого старика из кабинета. Чиун погрозил ему пальцем, как напроказившему ребенку. – Будьте ко мне терпеливей, господин президент. Вас вот-вот попытаются убить. Да, несомненно сумасшедший. Но как он проскользнул мимо охраны? – Я должен попросить вас выйти, – сказал Дашити. – Просите чего угодно, – сказал Чиун, – я все равно останусь и спасу вас, даже если вы этого не хотите. Палец президента придвинулся ближе к кнопке звонка. Внизу, в своем маленьком кабинете, Азифар разговаривал с двумя людьми. – Пора, – сказал он, – барон уже прибыл, – Он отвернулся от окна и посмотрел на собеседников, двух одетых по-европейски людей высокого роста. – Я удалил охрану. Вам нужно только войти в кабинет и застрелить его. Я прибегу на звук выстрелов и засвидетельствую, что вы пытались помешать скрывшимся убийцам. Два человека улыбнулись друг другу понимающей улыбкой профессионалов. – А теперь поторопитесь. Скоро может вернуться охрана. Люди кивнули, вышли и быстро направились к двери президентского кабинета. Встав на пороге своей комнаты, Азифар смотрел, как они открывают тяжелую дверь и входят в покои Дашити. Теперь остается дождаться пальбы. Ну конечно, он поможет им выбраться оттуда – прямиком на кладбище. Когда раздадутся выстрелы, он бросится в кабинет Дашити. А что еще остается делать лояльному вице-президенту, как не застрелить людей, убивших его президента? Как можно лучше заработать себе поддержку и одобрение общества? Он ждал. Когда дверь за убийцами закрылась, Азифар снял пистолет с предохранителя. Барон Исаак Немеров не стал входить во дворец. Вместо этого он побежал к его восточному крылу, где уже месяц, как трудилась бригада укладчиков канализации. Увидев бегущего ко дворцу Немерова, бригадир быстро принял стойку «смирно». – Пойдемте, – крикнул ему Немеров, – у нас мало времени. Бригадир спрыгнул в глубокую канализационную канаву, выкопанную параллельно восточной стене дворца в пятидесяти футах от нее. Немеров последовал за ним, и рабочие, попадавшиеся ему на пути, разбегались в стороны. Бригадир провел барона в туннель, под прямым углом отходящий от траншеи прямо к дворцовой стене. Он был достаточно высок, чтобы человек мог распрямиться в нем в полный рост. Туннель упирался в стену. Бригадир осветил се фонариком, и Немеров увидел следы деятельности рабочих. За эти четыре недели они безо всяких проблем удалили весь раствор, который скреплял камни стены. – Стоит нам немножко поработать отбойным молотком, и от стены ничего не останется, – сказал бригадир. – Так сделайте это, – велел Номеров. – И побыстрее, у нас нет времени. Он махнул одному из рабочих, чтобы тот подвел к краю траншеи фургон. Через несколько минут Азифар станет президентом. Президентом страны, У которой за душой не будет ни гроша, страны-нищенки. У Немерова на руках будут все козыри. Взяв отбойный молоток, бригадир скрылся в темном туннеле, и через секунду оттуда донесся страшный грохот. Серии отдельных ударов сливались в один сплошной гул, наполняя маленький коридор невыносимым треском. Затем все стихло. Немеров услышал, как камни со стуком падают на каменный пол и, немного прокатившись, останавливаются. Из темного туннеля показался бригадир. – Все готово, – сказал он Немерову. Немеров бросился мимо него к стене дворцовой сокровищницы. Кирпичи в ней были расколоты, и некоторые выпали наружу. Барон тронул еще держащийся камень, и тот легко поддался, со стуком упав внутрь темной комнаты. Он начал бить по камням в стене, и те отделялись от нее легко, как кубики в детском конструкторе. Немеров не останавливался, пока не проделал в стене дыру в человеческий рост, и затем шагнул внутрь. Он очутился в маленькой комнате, диаметром, наверное, всего двадцать футов. В комнате было темно, и привыкшим к солнцу глазам Немерова понадобилось некоторое время, чтобы приспособиться к мраку. Постепенно очертания комнаты прояснились. В дальнем ее конце находилась тяжелая стальная дверь. Немеров знал, что она электрифицирована и что с другой стороны ее охраняет целая рота гвардейцев. А вдоль стен комнаты на тележках было сложено множество золотых слитков, на общую сумму в сто миллионов долларов. Это было все национальное богатство Скамбии. Немеров хихикнул: то-то Азифар удивится. Обычно говорят о ста днях нового президента; у Азифара будет сто минут. Как только он станет президентом, его страна немедленно обанкротится. Ну и что тут такого? Рано или поздно это происходит со всеми африканскими государствами. Немеров всего лишь ускорит этот процесс. И вскоре – несмотря на этого Римо Уильямса, на этого азиата и эту женщину, – вскоре, несмотря на них всех, преступные кланы вновь изберут себе главарей, и Немеров вновь договорится с ними. Скамбия все-таки окажется во власти преступного мира. А в один прекрасный день русские и американцы захотят разместить здесь ракетные базы. Что, если они решат поделиться своим богатством с этим Богом забытым островом? Тогда эта комната будет наполняться золотом вновь и вновь, и вновь и вновь Немеров будет опустошать ее. Он обернулся и позвал рабочих. – Образуйте цепь, – велел он им, – и передавайте друг другу по цепочке эти слитки. А вы, – обратился он к бригадиру, – встанете первым и начнете. Все еще волоча за собой отбойный молоток, бригадир ступил в темноту маленького хранилища. Внезапно комната озарилась светом. Вспыхнули лампы, и в помещении стало светло, как на улице. Золото ярко засверкало в электрических лучах. Ослепленный Немеров зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел, что в конце комнаты на груде золотых слитков сидят двое: англичанка и человек, которого барон раньше принимал за П.Д.Кенни. Двое убийц вошли в кабинет Дашити. Синее кожаное кресло президента было повернуто к окну, спиной к вошедшим. Оно тихо раскачивалось взад и вперед. Люди достали пистолеты, и один из них прицелился. Другой предостерегающе поднял руку: не с этого расстояния. По толстому мягкому ковру они бесшумно подошли к столу и обменялись улыбками. Плевое дело – всего-то нужно подойти к нему с двух сторон и всадить в череп две пули. Ерунда, а не работа. Приблизившись к креслу, они подняли револьверы. Кресло медленно повернулось. Президента в нем не было. Улыбаясь и переводя взгляд с одного бандита на другого, в кресле оказался древний азиат с морщинистым пергаментным лицом. Стоя в коридоре, Азифар услышал два выстрела. Расстегнув кобуру, он бросился в кабинет президента. Вбежав внутрь, он остановился. Двое убийц стояли рядом с креслом президента, но их тела были неестественно искривлены. В кресле сидел старый азиат в голубом ниспадающем одеянии. Он посмотрел на Азифара так, как будто узнал его, и протянул к нему руки. Когда он отпустил убийц, их тела безжизненно рухнули на пол. Старый азиат поднялся с кресла и устремил свой взор на Азифара. Сперва в ужасе, а затем в замешательстве вице-президент глядел на два трупа на полу. Затем он опять взглянул на старика, как будто желая в его глазах найти разгадку. Его рука потянулась к пистолету. – Они промахнулись, – сказал старик, вскочил на стол и полетел к Азифару через всю комнату. Последние слова, которые в этой жизни услышал Азифар, были таковы: – Но Мастер Синанджу никогда не промахивается. Вице-президент не успел достать из кобуры свое оружие. Его тяжелое тело упало на ковер, произведя звук не громче звука падения перышка на перину. Из уборной вышел президент Дашити. Он обвел взглядом двух мертвых убийц и мертвого Азифара. Наконец он посмотрел на Чиуна. – Как я могу вас отблагодарить? – тихо спросил он. – Вы можете подсказать, как мне добраться до дома без посредства вертолета, – сказал Чиун. Где-то далеко, как будто за много миль отсюда, раздался слабый треск. Чиун услышал его и опознал как стрельбу из пистолета. Не сказав ни слова, Чиун покинул кабинет президента Дашити. – Взять его! – заорал Номеров. Он отпрянул в сторону, и из тоннеля в комнату ворвалось несколько человек. Римо беззаботно сидел на горе золота и мурлыкал себе под нос. Один за другим пять человек влезли в комнату через дыру в стене и замерли в ожидании, в то время как их бригадир, держащий отбойный молоток наперевес па-подобие винтовки, двинулся к Римо и Мэгги. По его лицу блуждала кривая ухмылка. Римо подождал, затем протянул руку и повернул выключатель, опять погрузив комнату в темноту. Немеров попытался разглядеть что-либо во мраке, но у него ничего не вышло. Затем комнату наполнил страшный рев отбойного молотка. Едва начавшись, он умолк. Потом он послышался вновь, и вслед за этим раздался крик. – Вы убили его? – окликнул Немеров бригадира. – Нет, барон, он промахнулся. Теперь мой черед. Это был голос американца. Темную комнату осветили короткою вспышки выстрелов. В стробоскопическом мелькании света перед Немеровым предстала жуткая живая картинка смерти. Американец держал отбойный молоток под мышкой, и люди Немерова палили в пего. Он всякий раз ускользал. Выстрелы участились, затем пошли на убыль. Во вспышках огня Немеров увидел, что американец насаживает его людей на отбойный молоток, как насекомых. Люди, отбиваясь, кричали и падали на пол. Немеров спасся бегством. Он выскочил из туннеля на солнечный свет, выпрыгнул из траншеи и сломя голову помчался к вертолету. Пилот, завидя его, начал разогревать двигатели. Римо бросил отбойный молоток на пол хранилища. Вокруг него лежали трупы. Он поискал своими кошачьими глазами Мэгги, и увидел, что она по-прежнему неподвижно сидит на золотых слитках. – Ты в порядке, Мэгги? – Да. – Я пошел за Немеровым. Он вышел через дыру на улицу, и Мэгги последовала за ним. В руке она сжимала свой сорок пятый калибр, которым до сих пор не воспользовалась. Вертолет с Немеровым на борту уже отрывался от земли, когда Римо вышел наружу. Мэгги сзади него спотыкнулась, и он повернулся, чтобы помочь ей. Вертолет за его спиной взмыл в воздух и помчался к ним. Вытащив Мэгги из канализационной траншеи на землю, Римо обернулся. Над ними с ревом завис вертолет. Проклятие, подумал он, Смит оторвет мне яйца, если я упущу Немерова. Из вертолета послышались выстрелы, и пули стали ударяться в асфальт вокруг Римо. Услышав какой-то шум рядом с собой, он оглянулся и увидел Мэгги, упавшую на землю. Из раны на ее груди хлестала кровь. Пистолет выпал у нее из руки. Вертолет висел в тридцати футах над землей, и Немеров стрелял в Римо, не останавливаясь. Казалось, что идет дождь из свинца. Не обращая на него внимания, Римо склонился над Мэгги. Она улыбнулась и умерла. Подобрав револьвер, Римо обернулся, выстрелил и промахнулся. Увидев в руках Римо оружие, Немеров вспомнил его меткость и велел пилоту улетать. Двигатель зависшей машины пронзительно взревел, и она полетела прочь. Из-за угла дворца появился Чиун. Он увидел, что Римо сжимает двумя вытянутыми руками револьвер и пытается попасть в улетающий вертолет. Вертолет был уже вне пределов досягаемости. Чиун подбежал и выхватил из рук Римо пистолет. – Черт побери! – закричал Римо. – Чиун, его в воздухе держит винт, постарайся понять это. Чиун печально покачал головой. – Ты никогда ничему не научишься, – сказал он. Меткий стрелок может попасть в любую цель. Он небрежно направил пистолет в сторону летящего прочь вертолета. Вытянув правую руку, Чиун стал медленно описывать стволом круги в воздухе, постепенно сужая их. – Стреляй же. Бога ради. Еще немного, и они будут в Париже, – сказал Римо. Вертолет был уже безнадежно далеко, в двухстах ярдах. Рука Чиуна по-прежнему описывала концентрические круги, и наконец Чиун нажил на курок. Всего лишь один раз. Он бросил пистолет на землю, отвернулся от вертолета и наклонился над девушкой. Он промахнулся. Он не мог не промахнуться. Расстояние было слишком велико, а цель слишком мала. Неожиданно Римо увидел, что вертолет клюет носом, а затем камнем падает вниз. Железная птица врезалась в каменистую почву Скамбии и через секунду взорвалась. Чиун выпрямился. – Она мертва, мой сын. – Я знаю, – сказал Римо, – ты попал в пилота. – Я знаю, – сказал Чиун. – Ты сомневался, что я попаду? – Ни на секунду, – произнес Римо. – Пойдем. Смит задолжал нам отпуск. Мне нужно отдохнуть. – Тебе нужно потренировать удар локтем назад, – сказал Чиун.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Щит убийцы
Глава 1
Перл Уилсон, больше известный как Большой Перл, велел белой лисичке принести из спальни пару пачек баксов. Его ноги в стовосьмидесятипятидолларовых шлепанцах от Гуччи утопали по щиколотку в густом ворсе белого ковра, застилавшего середину комнаты. Плотно зашторенные окна отделяли роскошное гнездышко от смердящих, кишащих всяким сбродом гapлемских улиц – этакий райский уголок в Аду. Одни только огнестойкие и звуконепроницаемые шторы обошлись ему в 2200 долларов. Наличными. – Выпьете чего-нибудь, начальник? – спросил Большой Перл, с неторопливой величавостью направляясь к бару. Эта величавая походка буквально сводила с ума белых лисичек. – Нет, спасибо, – ответил полицейский и посмотрел на часы. – А как насчет понюхать? – снова спросил Большой Перл, коснувшись пальцами носа. От кокаина полицейский тоже отказался. – Сам-то я не употребляю кокаин, – сказал Большой Перл. – А те, кто употребляют, раз к разу укорачивают себе жизнь. Эти уличные коты держатся на плаву максимум год, а потом или прогорают, или погибают, или куда-то надолго исчезают, пока снова не встанут на ноги. Они безбожно эксплуатируют своих баб, а потом одна из них не выдерживает, и все летит в тартарары. Им нравится всякая показуха. Обожают, например, раскатывать в шикарных машинах. Я не такой дурак. Я плачу моим женщинам, моим полицейским, моим судьям, моим политикам и спокойно делаю деньги. И вот уже десять лет у меня нет никаких проблем с полицией. В комнату торопливо вбежала девушка, прижимая к груди объемистый пакет из плотной бумаги. Большой Перл снисходительно взглянул внутрь. – Добавь еще, – сказал он и, покосившись на полицейского, понял, что допустил оплошность. Тот сидел на краешке глубокого кожаного кресла и при появлении девушки быстро встал. Судя по всему, он был бы рад довольствоваться и этим, лишь бы поскорее убраться отсюда. – Еще немного лично для вас, – поясню Большой Перл. Полисмен сдержанно кивнул. – Вы в этом участке недавно, – продолжал Большой Перл. – Обычно в подобных случаях новичков не посылают. Не возражаете, если я для верности позвоню в участок? – Не возражаю. Звоните, – спокойно ответил полицейский. Большой Перл одарил его широкой белозубой улыбкой: – Вы, может быть, не вполне осознаете, что вам поручено самое важное из всех дел, которые предстоят в этот вечер нью-йоркскому департаменту полиции. Сунув руку под стойку бара, Большой Перл достал телефонный аппарат. На телефонной трубке, с внутренней стороны, был закреплен с помощью клейкой ленты миниатюрный револьвер системы «деррингер», и когда Большой Перл стал набирать номер, револьвер незаметно скользнул в его широкую ладонь. – Алло, инспектор, – заговорил Большой Перл вдруг на манер деревенского парня. – Это – я, Большой Перл. Надо тут кой-чего проверить. А вот полицейский, которого ты ко мне послал… Он какой с лица? – Большой Перл внимательно выслушал ответ, глядя при этом в упор на сидящего перед ним полицейского. Время от времени он кивал головой, бормоча: «Ага, ага. Ага. Да, сэр. О'кей. Премного благодарен». Большой Перл вернул аппарат вместе с «деррингером» на прежнее место под стойкой. – А вы побледнели, – сказал он, осклабившись и прикидывая, что этот белый мог понять из его телефонного разговора. – Успокойтесь. Похоже, вы нервничаете. – Все нормально, – возразил полицейский. Взяв пакет с деньгами, он спросил: – Через кого вы осуществляете связь с домашними хозяйками в Лонг-Айленде? Мы знаем, что это – белая женщина, проживающая в Грейт Неке. Назовите ее. Большой Перл улыбнулся: – Что, добавить баксов? Пожалуйста. Только редкостное самообладание позволило Большому Перлу продолжать улыбаться как ни в чем не бывало, когда белый полицейский выхватил револьвер 38-го калибра и нацелил его прямо в голову Перлу. – Эй, мужик, ты что? Белая девушка охнула и зажала рот ладонями. Большой Перл поднял руки, показывая, что у него нет оружия. Да у него и в мыслях не было убивать полицейского из-за какой-то бледнолицей в Грейт Неке. Есть другие пути, причем такие, которые не таят угрозы твоей собственной жизни. – Послушай, мужик, я не могу ее выдать. Да и зачем она вам? Вы в Нью-Йорке, а она откупается в Грейт Неке! – Мне необходимо это знать. – Тогда тебе необходимо знать и то, что если этот источник в Грейт Неке иссякнет, то захиреет весь этот медовый промысел. Больше не будет тех классно белых дамочек из Вавилона, Хемптона и других подобных им мест, откуда я получаю первосортный товар. Если же медок перестанет поступить ко мне, то он перестанет поступать и к вам. Смекаешь, малыш? – Как ее зовут? – Ты уверен, что инспектору и в самом деле необходимо это знать? – Это необходимо знать лично мне. Даю тебе три секунды, и не пытайся меня обманывать, иначе я вернусь и сотру тебя в порошок вместе с твоей конурой. – Что мне делать? – обратился Большой Перл к перепуганной девушке. – Ну, ну, не волнуйся, миленькая. Все обойдется. Ну, перестань же плакать. Помедлив еще секунду, Большой Перл спросил снова, не столкуются ли они с полицейским на трех тысячах долларов. Полицейский ответил, что не столкуются. И тогда Большой Перл сказал: – Миссис Джанет Брейчдон. Миссис Джанет Брейчдон, проживающая по адресу: Седар Гроув Лейн, дом 311, муж которой отнюдь не преуспевает на поприще рекламы. Дайте мне знать, на сколько ей придется раскошелиться. Ведь счет она все равно представит мне, и я буду вынужден его оплатить, но мне не хотелось бы переплачивать лишку. Короче, вы поедете в Грейт Нек затем, чтобы получить то, что она посылает мне сюда. Так какой же в этом смысл? Большой Перл был явно раздражен. «Упаси, Господи, меня от этих несусветных идиотов», – мысленно шептал он. – Итак, Джанет Брейчдон, Седар Гроув Лейн, 311, – повторил полицейский. – Так точно, – подтвердил Большой Перл. Грянул выстрел, и на черном лице Большого Перла, между глаз, появилась дыра, быстро наполнившаяся кровью. Из отвисшей челюсти вывалился язык Большой Перл покачнулся, стал медленно падать, и тогда полицейский выстрелил еще раз ему в лицо. Девушка охнула, и пуля тут же прошила ее грудь. Сделав как бы кувырок она упала навзничь. Полицейский подошел вплотную к корчившемуся в предсмертной агонии черному сутенеру, выстрелил для верности еще раз в висок, а потом прикончил недвижимо лежавшую на полу девушку. Из груди у нее все еще струилась кровь. Он выстрелил и ей в висок. Полицейский покинул уютное гнездышко Большого Перла. Белый пушистый ковер набухал обильной человеческой кровью. В тот же день, в 8.45 вечера, миссис Джанет Брейчдон раскладывала по тарелкам жаркое, приготовленное по рецепту Джулии Чайлд. Служившее гарниром картофельное пюре, как и рекомендовала Джулия в телевизионном шоу, было сдобрено пряными травами с собственного огорода. Внезапно в столовую вошли двое незнакомцев, белый и черный, и прямо на глазах у мужа и старшего сына миссис Брейчдон вышибли ее мозги в это экзотическое пюре. Визитеры извинились перед мальчиком, а затем пристрелили и его и отца. В Харрисбурге, штат Пенсильвания, один из столпов общества готовился выступить в Торговой палате по поводу целенаправленного финансирования социальных программ и более эффективного решения проблем гетто. Его машина взлетела на воздух, когда он повернул ключ в замке зажигания. На следующий день в редакцию местной газеты поступило необычное сообщение для печати. В нем подробно рассказывалось как раз о «целенаправленной деятельности» этого столпа общества. И в частности, отмечалось, что ему ничем не стоило раскошелиться на строительство приюта для наркоманов поскольку связанные с этим расходы он с лихвой покрывал за счет торговли героином. В штате Коннектикут двое мужчин с револьверами в руках явились в дом местного судьи, известного редкостной терпимостью по отношению к мафии, и препроводили его к бассейну на заднем дворе. Там, под страхом смерти, судье было предложено продемонстрировать свое мастерство в плавании. Но это предложение было заведомо невыполнимо, поскольку к цепи, обвитой вокруг шеи судьи, был привязан его переносной цветной телевизор. Так, вместе с телевизором, его и выудили парни из местного полицейского участка тремя часами полке. Об этих убийствах и о полдюжине им подобных было доложено председателю соответствующего подкомитета Конгресса, который однажды осенним ясным днем пришел к твердому убеждению, что смерть этих людей – отнюдь не результат разборок между мафиозными группировками. Здесь что-то другое, гораздо более зловещее. Он сообщил генеральному прокурору США, что намерен провести расследование по линии Конгресса, и запросил помощи Министерства юстиции. Его заверили, что помощь будет обеспечена. Тем не менее он не испытывал уверенности в успехе. Он чувствовал, что эта затея ему не по зубам. Выйдя из Министерства юстиции на тихую вашингтонскую улицу, член палаты представителей от 13-го избирательного округа Нью-Йорка Френсис К.Даффи вдруг вспомнил о том страхе, который он испытал во время Второй мировой войны, когда как агент Бюро стратегических служб был заброшен во Францию. Его желудок тогда вдруг как бы замер, послав в мозг сигнал отсекать все прочие мысли, не касавшиеся того, что происходило вокруг. Иных из тех, кто находился тогда вместе с ним, страх повергал в полную растерянность, и они теряли чувство реальности. Даффи, наоборот, подавил в себе все эмоции. Именно поэтому он вернулся после войны домой, тогда как многие его коллеги погибли. Эта способность Даффи сосредоточиться на главном не являлась некой добродетелью, какую он сумел развить в себе. Нет, она была присуща ему от рождения. Этот известный многим людям страх – сродни сосущей боли под ложечкой – он испытывал и потом: когда возникли сложности с сыном, а также на выборах, когда его соперник чуть ни опередил его по количеству голосов и когда его жене предстояла операция в клинике Святого Винсента. В этих случаях на него накатывала дурнота, ладони становились влажными, и он с трудом сохранял самообладание. Но смерть – это совсем другое дело. Вот она, Даффи, совсем рядом. Он стоял перед зданием Министерства юстиции – пятидесятипятилетний респектабельный мужчина. Редкие, а сединой, аккуратно причесанные волосы, изрезанное морщинами лицо – печать прожитых лет. В руке – дипломат, набитый документами, которыми, как он понимал, уже не удастся воспользоваться. То, что его тело ничего не забыло и сейчас предупреждает его о реальности скорой смерти, глубоко потрясло его. Он подошел к скамейке, усыпанной красными, желтыми и коричневыми листьями, смахнул их на тротуар и сел. Видимо, листья набросала детвора, поскольку такого сильного листопада не бывает вообще, а тем более в Вашингтоне, да еще в конце октября. Какие дела нужно успеть сделать? Первое – завещание. Тут вроде все в порядке. Второе – сказать Мэри Пэт, что он любил ее. Третье – сказать сыну, что жизнь хорошая штука и что Америка – хорошая страна, может, даже лучшая из всех, и жить в ней хорошо. При этом надо избежать как излишней сентиментальности, так и нравоучительности. Может быть, просто пожать ему руку и сказать, что он всегда им гордился? Четвертое – исповедь. Это необходимо, но как найти достойный путь обретения согласия с Господом, если, не желая иметь больше детей, он прибегал к средствам, осуждаемым церковью? Придется пообещать исправиться, но разве честно давать обещание, которое уже не имеет никакого значения? Он прекрасно знал, что больше у него не будет детей, даже если бы он и хотел, так что подобное обещание было бы ложью, а ему не хотелось лгать Господу, по крайней мере сейчас. Сложности во взаимоотношениях с церковью возникли у Даффи после диспута с сестрами монастыря Святого Ксавье и постоянно давали себя знать на протяжении всей длительной процедуры вступления в общество «Рыцари Колумба», членство в котором он считал для себя обязательным, поскольку все имевшие какой-либо политический вес ирландцы-католики 13-го избирательного округа принадлежали именно к этому ордену, точь-в-точь как евреи аккумулируются главным образом на поприще медицины и культуры. Человеку нужна опора в жизни, и он находит ее в религии. Даффи наслаждался великолепием осеннего Вашингтона. Он всей душой любил этот город – кишащий преступниками бордель на берегах Потомака, где в муках рождалась и крепла система, о которой может только мечтать человечество, система, при которой люди будут жить в мире и согласии, где сын ирландского контрабандиста может стать конгрессменом и участвовать в выборах наравне с сыновьями нефтяных магнатов, нищих фермеров, сапожников, рэкетиров, священников, прохиндеев и профессоров. Вот такая она, Америка. Но именно этот американский гуманизм и ненавистен радикалам, как левым, так и правым, провозглашающим некий принцип абстрактной чистоты, которой никогда не было в природе, нет и не будет. Правые при этом цепляются за прошлое, а левые – за отдаленное будущее. Даффи взглянул на свой дипломат. В нем были докладные записки о гибели сутенера, женщины вербовщицы проституток, торговца героином и судьи, явно разбогатевшего на взятках за оправдание преступников, которым место в тюрьме. В дипломате были также документы, свидетельствующие о том, что его прекрасной стране действительно грозит серьезная опасность. Что же делать? Конечно, он правильно поступил, обратившись прежде всего к генеральному прокурору, но не ступил ли он на опасную стезю? Можно ли доверять Министерству юстиции или ФБР? Как далеко зашло дело? По-видимому, достаточно далеко, если убита кряду полдюжина людей. Распространился ли террор на всю страну? Причастны ли к этому федеральные службы? И в какой степени? От этого зависит, как долго продлится его жизнь. Возможно, его враги и сами пока не знают, но в случае необходимости они не остановятся перед убийством конгрессмена. Как, впрочем, и любого другого человека. Они утратили чувство реальности и теперь будут уничтожать то, что прежде стремились сохранить. Что теперь делать? Для начала, пожалуй, следует позаботиться о собственной безопасности. Нужен человек, которому он может довериться. Самый крутой из всех, кого он знал. Может быть, даже самый крутой во всем мире. С крепкими мускулами и крепкими нервами. В тот же день конгрессмен Даффи, расположившись в кабинке телефона-автомат и выложив перед собой стопку монет, набрал номер телефона в другом городе. – Хелло, ленивый сукин сын, как дела? Это Даффи. – Ты еще жив? – послышалось в ответ. – Твоя трусость давно должна была свести тебя в могилу. – Случись такое, ты бы непременно узнал об этом по национальному телевидению или из «Нью-Йорк таймс». Я ведь не какой-нибудь ничтожный полицейский инспектор! – Из тебя, Френки, не получился бы полицейский – тебе недостает решительности. С твоим слезливо-сопливым вестсайдским либерализмом больше трех минут ты не продержался бы. – Именно поэтому я тебе и звоню, Билл. Ты ведь не думаешь, что я звоню для того, чтобы сказать тебе «хэлло!», не так ли? – Да уж вряд ли можно было ожидать звонка от такой важной персоны, как ты. Что случилось, Френки? – Я хочу, чтобы ты умер за меня, Билл. – Я готов, лишь бы никогда больше не слышать твоей политической трепотни. Так в чем дело? – Сдается мне, что не сегодня-завтра меня настигнет пуля. Как насчет того, чтобы встретиться в нашем обычном месте? – Когда? – Сегодня вечером. – О'кей, я немедленно выезжаю. И послушай, старая задница, сделай одолжение. – А именно? – Постарайся, чтобы тебя не укокошили до нашей встречи. Они сделают из тебя еще одного героя-мученика, а их и так уже более чем достаточно. – Хорошо, Билл, только не двигай губами, когда будешь уточнять по карте маршрут. После этого разговора Френк Даффи решил пока не говорить жене, что он ее любит, а сыну, что гордится им, и не каяться перед Богом. Встреча с инспектором Макгарком означала для него как минимум двухнедельную безопасность. Гарантия! Не исключено, что ему даже удастся умереть естественной смертью – в назначенный судьбой день. Oн заскочил и магазинчик, расположенный в штате Мэриленд, чтобы не платить взимаемого в Вашингтоне высокого налога на алкогольные напитки, и купил десять бутылок виски марки «Джек Дэниелс». Так как останавливаться он не собирался больше нигде, то купил там же еще и содовой воды. – Кварту, – попросил конгрессмен Даффи. – Кварту содовой. Продавец взглянул на шеренгу бутылок «Джека Дэниелса» и спросил: – Вы уверены, что вам нужна именно кварта? Даффи затряс головой: – Вы правы, это будет многовато. Дайте пинту, пожалуйста, одну маленькую бутылку. – У нас нет в продаже маленьких бутылок – сказал продавец. – Ну ладно. Тогда только то, что здесь на прилавке. А, черт с ним, дайте еще пару, ровным счетом до дюжины. – Дюжины чего – «Джека Дэниелса»? – А вы что подумали? Даффи поехал прямо в аэропорт, где погрузил бутылки в свой самолет марки «Цессна», старательно разложив их таким образом, чтобы не нарушать равновесия самолета. Конечно, вес не такой уж и большой, и все же зачем рисковать. Есть рисковые пилоты, и есть старые пилоты, но не бывает одновременно и храбрых, и старых. Той же ночью Даффи совершил посадку на небольшой частной взлетно-посадочной полосе недалеко от городка Сенека Фоллз, что в штате Нью-Йорк. Макгарк уже ждал его. Холодная ночь, разгрузка самолета напомнили Даффи о той ночи во Франции, когда он впервые увидел лучшего из всех когда-либо встречавшихся ему бойцов. Во Франции была ранняя весна, и хотя они знали о предстоявшем в ближайшее время вторжении союзников из Англии, однако когда это произойдет и где именно, можно было только гадать. Тем, кого посылают на рискованные операции, высокое начальство не сообщает каких-либо секретных данных из опасения, что они могут стать достоянием врага. На этот раз им было поручено доставить оружие в Бретань. Макгарку и Даффи предстояло не только доставить и раздать оружие, но и научить французов умело пользоваться им в боевых операциях. Так было сказано в полученном ими секретном приказе. – Мы должны научить лягушатников так стрелять из этих штуковин, чтобы у них при этом не поотрывало ноги, – сказал Макгарк. Ростом он был выше Даффи и сухопар, а лицо его, круглое и неожиданно полное при такой фигуре, с носом-кнопочкой и толстыми губами напоминало детский воздушный шар. Даффи приказал по-французски всем взять по одному ящику, не больше. Приказ был исполнен, но оставалось еще три ящика, и молодой партизан-маки вознамерился унести сразу два. – Заройте их в землю, – сказал Даффи. – Незачем надрываться, важно, чтобы все оставались в строю. Я предпочитаю иметь одного человека с одним ящиком, чем ни ящика, ни человека. Молодой маки все еще продолжал тащить два ящика. Макгарк ударил его по лицу и толкнул к цепочке французов, направлявшихся к окутанному ночной мглой лесу, который смутно темнел на краю поля. – Этим людям невозможно что-либо втолковать, – сказал Макгарк. – Единственное, что они понимают, это – пощечина. В течение последующих двух дней Макгарк сумел обучить французских маки обращению с новым оружием. Его метод обучения был незамысловат пощечина для привлечения внимания, демонстрация того, что и как надо делать, и затем еще одна пощечина, если обучаемый не мог повторить все в точности. Чтобы проверить, насколько французы усвоили науку, Макгарк поручил Даффи организовать засаду – своего рода боевое крещение. Даффи выбрал для этой цели дорогу, по которой регулярно от полевой базы вермахта до расположенного в этом районе крупного аэродрома курсировал небольшой нацистский конвой. Конвой был атакован в полдень. Бой длился меньше трех минут. Французы-водители и немецкая охрана с поднятыми руками поспешно выскакивали из грузовиков на дорогу. Макгарк построил их в шеренгу. Потом подозвал к себе маки, хуже всех стрелявшего на тренировках. – Поднимись ярдов на пятьдесят по этому склону и убей оттуда кого-нибудь из них. Молодой маки вскарабкался на холм и, не переводя дыхания, выстрелил. Пуля угодили немецкому солдату в плечо. Остальные пленники попадали на землю, закрыв голову руками и прижав к животу колени. Издали они напоминали гигантские человеческие эмбрионы кем-то выброшенные на дорогу. – Продолжай! – приказал Макгарк. – Будешь стрелять до тех пор, пока его не убьешь. Следующий выстрел маки сделал не целясь, наугад. Третьим прострелил своей жертве живот. Четвертый выстрел – опять мимо. Молодой маки плакал. – Я не хочу убивать! – крикнул он сквозь слезы. – Или ты убьешь его, или я убью тебя, – сказал Макгарк и поднял к плечу карабин, целясь в маки. – А ты знаешь, я стреляю не как какой-то вшивый лягушатник. Я вмиг вышибу тебе глаза. Плача и стеная, молодой маки выстрелил еще раз, и пуля ударила лежавшему солдату в рот, чуть ли не оторвав голову. – Ладно, гусиная лапка, достаточно, ты его добил, – сказал Макгарк. Он опустил карабин и повернулся к другому маки, тоже не отличавшемуся меткостью на учебных стрельбах: – А теперь ты! Даффи приблизился к Макгарку и так, чтобы слышно было только ему, сказал: – Билл, прекрати это сейчас же. – Нет. – Черт побери, но это же убийство! – Ты абсолютно прав, Френки. А теперь застегни свой рот или я тебя тоже заставлю стрелять. С немецкой охраной вскоре было покончено, живыми среди лежавших на дороге оставались лишь французские водители Макгарк сделал очередному маки знак, чтобы тот поднимался на холм. Маки отказался. – Я не буду убивать французов, – сказал он. – Если бы не военная форма, как бы вы, говнюки, могли отличить французов от немцев! – рявкнул Макгарк. Стоявший поблизости маки внезапно вскинул свой карабин и упер его ствол в тощий живот Макгарка. – Мы не будем убивать французов, – решительно заявил он. – О'кей. – Макгарк вдруг ухмыльнулся. – Поступайте как знаете. Мне просто было интересно проверить вас. – Теперь вы нас проверили и знаете, что мы не станем убивать французов, как псов. – Ну ладно, я не собирался настаивать на своем. Но, черт возьми, это все-таки война, – пробормотал Макгарк. Когда маки опустил свой карабин, Макгарк по-приятельски обнял его и притянул к себе. – Останемся друзьями? – Останемся, – ответил француз. Макгарк крепко пожал ему руку и стал торопливо взбираться на холм, подталкивая впереди себя разъяренного Даффи. Восемью секундами позже дерзкий маки был разорван пополам взрывом висевшей у него на поясе гранаты. Обнимаясь с маки, Макгарк умудрился вытащить из нее чеку. На вершине холма Макгарк разрядил свой карабин в продолжавших неподвижно лежать на дороге французских водителей. Бам! Бам! Бам! Головы несчастных словно взрывались изнутри. Ни одного промаха. Тела убитых остались лежать на дороге. В воздухе повисла тишина. Группа маки с ужасом взирала на маньяка-американца. – Все. Кончили. Уходим! – прокричал им Макгарк. В тот вечер, когда Макгарк укладывался в постель, Даффи изо всех сил ударил его кулаком по голове, отбросив к стене, а затем, когда тот кинулся на него, двинул коленом прямо в луноподобное лицо. – За что? – взревел Макгарк. – За то, что ты – сукин сын. – Ты хочешь сказать – за то, что я расстрелял пленных? – Да. – Ты понимаешь, что, как твой командир, я мог бы расстрелять тебя на месте прямо сейчас с полным на то основанием? Даффи пожал плечами. Он все равно не рассчитывал уцелеть в этой войне. Макгарк, видимо, почувствовал это, потому что сказал: – О'кей, мы это учтем на будущее. Черт подери, мне не хотелось бы убивать американца! Он встал пошатываясь и протянул Даффи руку. Даффи шагнул ему навстречу и с силой ткнул кулаком Макгарка в живот. Макгарк охнул и отскочил назад, выставив вперед руки. – Эй, эй, послушай, друг, именно это я и имел в виду. Должен же быть человек, которого я ни при каких обстоятельствах не смогу убить! Ну, прекрати! – Что, не можешь смириться с поражением? – вызывающе спросил Даффи. – Не могу смириться? Малыш, да я мог бы тебя стереть в порошок за одну секунду. Поверь мне. Так что никогда больше не лезь ко мне. Это все, о чем я тебя прошу. Движимый то ли презрением, то ли азартом, Даффи снова бросился на Макгарка. Он помнил только, что замахнулся кулаком – и все. А когда позже пришел в себя, увидел хлопотавшего над ним Макгарка – тот поливал его лицо водой. – Я же предупреждал тебя, малыш, что запросто справлюсь с тобой. Как ты себя чувствуешь? – Не знаю, – ответил, мигая, Даффи. И всю войну Даффи оставался тем человеком, которого Макгарк не мог убить. Вопреки логике и морали Френк Даффи испытывал все более и более глубокую привязанность к Макгарку – человеку, который не мог его убить. Со временем холодную страсть Макгарка к убийству он стал считать болезнью, искренне жалел его и уже не питал к нему ненависти. Если кто-нибудь проявлял по отношению к Даффи неуважение или грубость, Даффи не спешил поделиться со своим другом, так как знал, что за этим последует. В этом смысле ничего не изменилось и после войны. Когда Френк Даффи выставил свою кандидатуру на выборах в палату представителей Конгресса, имел место такой, например, случай. Во время одного из предвыборных собраний несколько молодчиков стали было раскачивать трибуну, на которой стоял Даффи. Сержант Макгарк, служивший в департаменте полиции, арестовал их за нарушение общественного порядка Позже им было также предъявлено обвинение в оскорблении полицейского. По дороге в участок, когда они удалились на почтительное расстояние от площадки, где выступал Даффи, арестанты действительно пытались стукнуть сержанта Макгарка по голове, однако кончилось дело тем, что правонарушители были доставлены в больницу Бет Израэль с проломами черепа, разбитыми физиономиями и другими телесными повреждениями. Макгарку была оказана медицинская помощь по поводу травмы пальцевых суставов. Макгарк был крестным отцом сына Даффи. Семьи настолько сдружились, что сообща арендовали небольшой домик дачного типа недалеко от Сенека-Пфоллз в штате Нью-Йорк Здесь-то ранним осенним вечером и совершил посадку самолет Даффи, явившегося туда с дюжиной бутылок «Джека Дэниелся» и с обуревавшей его тревогой. По пути к дачному домику, сидя в машине, быстро катившей в темноте по пустынной загородной дороге, член палаты представителей Конгресса Соединенных Штатов откупорил одну из бутылок, сделал большой глоток и передал ее инспектору, возглавившему отдел кадров департамента полиции Нью-Йорка. Макгарк отпил из бутылки и вернул ее Даффи. – Не знаю, с чего начать, Билл, – сказал Даффи. Творится нечто чудовищное. Внешне все выглядит так, будто это делается на благо страны, но если серьезно вникнуть в происходящее, то становится ясно: под угрозой оказались основополагающие принципы нашего государства. – Коммунисты? – Нет. Хотя, конечно, они тоже опасны. Нет. Но эти люди схожи с коммунистами, поскольку тоже считают, что цель оправдывает любые средства. – Уж это точно, Френки. – Билл, мне нужна твоя помощь, а не философствование на политические темы, если ты конечно, не возражаешь. Происходит следующее. Группа людей ставит себя выше закона. Они творят массовые расправы. Их организация тщательно законспирирована и действует по-военному четко. Очень похоже на то, что творили несколько лет тому назад полицейские в Южной Америке. В общем, они пытаются бороться с либеральными политиками и снисходительными судьями с помощью оружия. – Но судьи и в самом деле слишком снисходительны – возразил Макгарк. – Как ты думаешь, почему порядочные граждане не могут спокойно ходить по улицам? Потому что звери заполнили улицы. Нью-Йорк превратился в джунгли. Твой округ – не исключение. Тебе следовало бы когда-нибудь спустится на землю, Френки, и поговорить со своими избирателями. Ты найдешь их в пещерах, где они прячутся. – Постой, Билл, дай же мне закончить! – Это ты мне дай закончить, – огрызнулся Макгарк. – Мы в Нью-Йорке широко распахнули двери обезьяньего питомника, и порядочный человек выходя на улицу, не может бить уверен, что благополучно вернется домой. – Я не собираюсь сейчас, Билл, вести политические дискуссии или лечить тебя от расизма. Позволь мне закончить. Я думаю, что сейчас полицейские в Америке творят то же самое, что несколько лет назад творили полицейские в Южной Америке. Я также думаю, что существует соответствующая организация. – У тебя есть осведомитель? – спросил Макгарк. Свернув на грунтовую дорогу, он взял у Даффи бутылку. Невзирая на неровность почвы под колесами, Макгарк не сбросил газ, и машина, ныряя и подскакивая, продолжала стремительно мчаться вперед. – Нет, – ответил Даффи. – Тогда почему же ты думаешь что это – дело рук полицейских? – Хороший вопрос. А теперь подумай сам – кого именно убивают? Тех, кто не подвластен полиции. Мне знакомо имя Элайи Уилсона. Ты сам рассказывал мне о Большом Перле. Помнишь, несколько лет назад ты сказал, что по закону его трогать нельзя? – Ну, о том, что собой представляет Большой Перл, знают все. – В вашем кругу, но не в моем. Это навело меня на определенные размышления. Даже такой расист, как ты, признает, что Большой Перл – далеко не дурак. Он ловко избегал ситуаций, чреватых опасностью для жизни. Обычного сутенера хватает на два года. Этот держался пятнадцать лет. Как это ему удалось? Отвечу – он действовал таким образом, что убивать его просто невыгодно. Следовательно, мотивом его убийства должно было явиться что-то иное, не так ли? – Видимо, да, если ты так считаешь, Шерлок. – О'кей. Возьмем теперь того финансиста из Харрисбурга, что в штате Пенсильвания. Допускаю, что у него были враги. В героиновом бизнесе это вполне возможно. – Правильно. – Но ведь он действовал точно так же, как Большой Перл, – он платил, и поэтому было невыгодно его убивать! И, наконец, судья из Коннектикута. Мафия как раз была заинтересована в том, чтобы он продолжал здравствовать. – Может, он взятку-то взял, но обещание не выполнил, – сказал Макгарк. Он резко бросил машину в темноту и затормозил, а когда выключил фары, Даффи увидел очертания хорошо знакомого ему домика. Даффи прихватил две бутылки, Макгарк еще две, и они с удовольствием ступили на каменистую площадку у входной двери. Макгарк включил свет, и Даффи достал лед. – Если просмотреть решения по делам, которые он вел, то легко убедиться, что свои обещания он всегда выполнял, – сказал Даффи. – У мафии были веские причины радеть о его жизни. – Хорошо, пусть мафия тут ни при чем. Тогда, может быть, какой-нибудь псих? – предположил Макгарк. Он согнул края пластмассового лотка с кубиками льда, и они посыпались на стол. Собрав пару пригоршней, он наполнил льдом две принесенные Даффи кружки. – Психи так профессионально не работают, – возразил Даффи. – Это точно. Залей лоток водой и поставь в холодильник, не то мы останемся без льда. – Да, Освальд работал непрофессионально. А в результате непрофессиональной работы двух психов мы имеем двух мертвых Кеннеди. Я залью часть второго лотка тоже. – Там, Билл, действовали убийцы – одиночки. Туг совсем другое дело. Эти действуют в связке. Бам, бам, бам! Они появляются, делают свое черное дело и исчезают. Появляются и исчезают снова. Это не психи. Как ни круги, а налицо явная компетентность. Макгарк поднял кружку и улыбнулся. – За двух глупых ослов, – сказал он. – За нас! – За двух глупых ослов – за нас! – повторил Даффи. Они чокнулись, выпили и прошли в гостиную, оставив остатки льда таять в лотке. – Мне представляется несомненным, – продолжал Даффи, – что эти убийства совершают либо солдаты, либо полицейские, и никто другой. Короче, профессионалы. – О'кей, солдаты или полицейские, – согласился Макгарк. – Это полицейские, – уточнил Даффи. – Сними солдата с толчка, и он уже не сможет сказать, где у него прямая кишка. – Ну хорошо, предположим, это были полицейские, – ухмыльнулся Макгарк. – Почему же тогда ни один из них не был опознан свидетелями? Жители этих городов знают своих полицейских в лицо, о городах же с населением меньше полмиллиона и говорить не приходится. Сидевший на потертом кожаном диване Даффи подался вперед. Он усмехнулся. Это была усмешка бывшего профессионала, анализирующего действия профессионалов нынешних. – Вот в этом-то и состоит вся прелесть их замысла! Как я понимаю, эти убийства осуществляются на принципе взаимопомощи, – сказал он, поставив кружку на пол, чтобы с помощью жестов выразить свою мысль более доходчиво. Он широко развел руки в стороны, а затем повел их на уровне груди навстречу друг другу. – Нью-йоркские полицейские совершают убийство в Харрисбурге, полицейские Харрисбурга – в Коннектикуте, а коннектикутские – в Нью-Йорке или где-нибудь еще. Местные полицейские проводят всю необходимую подготовку, а осуществляют убийство их коллеги из другого города… Просто и надежно! Как ты знаешь, самое трудное в заказном убийстве – разыскать сукина сына, которого надо убить. Если бы не маки, прекрасно знавшие Францию, мы никогда не нашли бы дороги в Париж. Макгарк покачал головой: – Вы, ребята из Фордхема, всегда были дьявольски умны. Парня из Фордхемского университета всегда было легко распознать – он читал книги. – А все-таки что ты думаешь об этом? – спросил Даффи. – Думаю, ты прав. Но какое тебе-то дело до этого? – Моя фамилия скоро будет в их списке. А я не хочу умирать. Макгарк изобразил недоумение: – Френки, ты же конгрессмен. Честный конгрессмен. Мы говорили здесь о подонках общества – сутенерах, жирующих на героине финансистах, вербовщиках проституток, коррумпированных судьях, о состоящих ни службе у мафии убийцах. Какое это имеет к тебе отношение? При чем здесь ты? Господи, что с тобой, Френки? – Голос Макгарка стал гневно-взволнованным, в нем зазвучали нотки отвращения – Ну, подумай сам, черт бы тебя побрал! Ты же не кричишь об этом на всю страну, как какой-нибудь громкоголосый петух на конференции по повышению уровня самосознания, где эти бездельники и собираются-то лишь для того, чтобы заговорить самих себя до умопомрачения! Да, ты либерал, но ты думающий либерал. Ты имеешь дело с фактами. Но на этот раз у тебя нет фактов. Никаких. Это все равно как если бы ты выбежал на улицу и начал скандировать: «Прекратите убийства! Прекратите убийства! Прекратите убийства!» – Макгарк искусно имитировал бездумное скандирование толпы демонстрантов. Однако, вопреки его ожиданиям, на лице Даффи не появилась улыбка. К его пущему удивлению на нем были слезы. Насколько помнил Макгарк, Даффи никогда прежде не плакал. – O, Боже! – прошептал Френк Даффи и, опустив голову, зажал ее в ладонях. – Эй, Френк, в чем дело? Ну же, прекрати! Прекрати, слышишь! Ну, хватит тебе! – старался утешить его Макгарк, обнимая за плечи. – O, Господи, Билл! – Проклятие, в чем дело, Френки? В чем дело? – Речь идет об убийце, выполняющем заказы мафии. – Что? – Я не упоминал пока об этом убийце. Вообще никогда не говорил ничего подобного. Значит, его прикончили тоже вы. То есть ваши люди по вашему приказу. Макгарк со злости изо всех сил швырнул свою кружку; пролетев через всю комнату, она с треском врезалась в стену из соснового дерева, забрызгав ее виски. Он вскочил, гневно ударил кулаком в ладонь. – Послушай, зачем ты стараешься быть умнее всех? Ну что вам, фордхемовцам, неймется? Френки, зачем тебе все это надо? Рассыпавшиеся по полу кубики льда постепенно таяли, и на их месте появлялись темные пятна. Даффи подошел к Макгарку и похлопал его по спине. Макгарк испуганно отскочил в сторону, но тут же, облегченно вздохнул, увидев протянутую ему Даффи кружку. – Что будем делать? – спросил Даффи. – Сейчас, фордхемовский умник, я скажу тебе, что мы будем делать. Ты прекращаешь свои расследования, а если кто-нибудь из этих парней приблизится к тебе хоть на шаг, я сотру его в порошок. Вот что мы будем с тобой делать. – Ты знал, что я занимаюсь этим расследованием? – Знал, и не только это. Мы хорошо работаем, и наши силы крепнут. Мы задались целью вернуть эту страну в руки порядочных людей, тех, которые добросовестно и усердно трудятся. В руки честных людей. Эту страну слишком долго превращали в сточную яму. Мы хотим очистить ее от дерьма. – Это невозможно, Билл, вы не сможете это сделать. Хотя бы потому, что вы начинаете с дерьма, но затем разделаетесь с любым, кто встает вам поперек дороги. Что сможет вас сдержать? Что будет, если ваши люди начнут брать деньги за то, чтобы промахнуться или действовать по своему усмотрению? Если они начнут самочинствовать? – Тогда мы позаботимся и о них. – Именно «мы» и будут все это творить, а кто их остановит? – Если такое случится, я сам возьмусь за них. – Нет, не возьмешься. Ты будешь счастлив заниматься своим любимым делом. – А ты к тому времени мог бы стать и президентом. Думал об этом когда-нибудь? Даффи взял у него свою кружку: – У нас еще остался лед? – Да, и много. Много. – О'кей. Добавлю себе чуток. Слушай, я хочу позвонить Мэри Пэт, попрощаться с ней… гм… и с сыном тоже. Не думаю, что ты позволишь мне также встретиться со священником. – Что ты мелешь? – возмутился Макгарк. – Ясно уж там! Тебе, конечно же будет приказано убить меня сегодня ночью. Ты ведь предупредил, где тебя можно найти? – В департаменте – нет, не предупреждал. – Да не в департаменте, я имею в виду твоего настоящего хозяина – того, на которого ты теперь работаешь. Вряд ли он позволит своей карающей руке оказаться вне пределов досягаемости хоть ненадолго. А ты ведь карающая рука, не так ли? – Так. Ну и что? Тебе-то чего беспокоиться? Тебе же известно, что ты – единственный человек, котором я не могу убить. Ты – мой золотой, мой дорогой. – Я не из золота, Билл. Я из мяса. Мертвого мяса. – Ладно, из мертвого. Кстати, у меня гамбургеры в морозильнике. Не желаешь? – Нет. Они молча пили под шипение гамбургеров на сковородке. Макгарк несколько раз принимался шутить: «Ну и как оно, чувствовать себя мертвецом?» Или: «А ты счастливчик – прошло уже целых пять минут, а я все еще тебя не убил.» Раздался телефонный звонок – тихий мелодичный звонок, непривычный для уха ньюйоркца. – Это тебя, Билл. Твой босс, – сказал, не поднимаясь, Даффи. Телефон продолжал звенеть. – Ну, а если эта не мой босс, ты успокоишься, наконец? Даффи улыбнулся: – Только они знают, что ты сейчас находишься здесь, и никто не знает – где я. Так что это они. И звонят они тебе с одной целью – сказать, что меня надо убить. И скорее всего, посоветуют инсценировать с самоубийство, чтобы дискредитировать мое расследование. Макгарк рассмеялся: – Поскольку ты все подобно объяснил, видимо, мне нет надобности подходить к телефону? Все еще продолжая улыбаться, Макгарк снял трубку. – Да, да, да. – Потом пауза и снова: – Ты уверен? На этом разговор окончился. Теперь улыбающееся лицо Макгарка являло собой маску. – Еще налить? – спросил Макгарк. – Я сам. Ты все время забываешь про лед, – ответил Даффи. Пройдя в кухню, он распахнул дверцу холодильника и под ее прикрытием тихо выскользнул из дома. Он побежал к машине, но не добежал. Его ударили сзади по голове. Он поднял, защищаясь, руку и тут же провалился в кромешную тьму, понимая, что это – расплата за терпимость, которую он на протяжении стольких лет проявлял к жестокости Макгарка. Перед тем как Даффи погрузился в вечный сон, в его сознании возникло странное видение: послышался внятный голос, возвестивший, что ему прощаются все прегрешения и даруется счастливая жизнь. А когда он уже ступил на порог вечности, тот же голос добавил, что где-то в глубинах человеческих возможностей высвободится огромная всесокрушающая мощь, которая обрушится на его убийц. И видение исчезло.Глава 2
Его звали Римо. Он стоял под темным куполом цирка, наслаждаясь ощущением силы и безграничной власти над собственным телом. Даже на высоте восмидесяти футов над покрытой опилками ареной чувствовался исходивший от нее специфический терпкий запах. Слабо натянутая парусина тента хлопала под порывами ветра. В нише, где стоял Римо было холодно, и, как смерть, холодна была металлическая перекладина трапеции, которую он только что держал в руках, прежде чем, легонько толкнув, отправил в обратный путь. Римо прислушался к разговору, происходившему внизу. – Ну, как у него? Получилось? – полюбопытствовал кто-то. – Вам уплатили за аренду площадки, которая временно пустовала, а не за то, чтобы вы торчали здесь и во все совали свой нос. Убирайтесь! Скрипучий голос и восточный акцент были хорошо знакомы Римо. – Но я вижу, что не натянуты страховочные сетки. – А вас никто и не просил заботиться о нашей безопасности, – ответил скрипучий голос. – Я обязательно должен это увидеть, но наверху не включен свет. Он там, на самом верху трапеции, без какого-либо освещения. – Еще труднее что-либо видеть с зарытым в землю лицом… – Папаша, ты что, пытаешься угрожать мне? Да ну тебя, дед! – Чиун! – крикнул, поймав перекладину, Римо. Оставь его в покое! А ты, приятель, не получишь ни пенса, если не уберешься отсюда! – Только-то и всего? Ты все равно разобьешься. И кроме том, все свои денежки я уже получил. – Послушайте, – взмолился Римо, – прошу вас, отойдите от того старичка! Пожалуйста! – От благородного пожилого джентльмена с умными глазами, – уточнил Чиун, чтобы владелец цирка знал наверняка, о ком идет речь. – Я никому не мешаю. – Нет, мешаете. Мне, – сказал Чиун. – Ну так вот, папаша. Как хотите, а я сажусь и буду смотреть. Внизу вдруг раздался истошный вопль, и Римо увидел, как тело здоровенного мужчины взлетело вверх и шмякнулось ничком на землю. – Чиун, этот парень просто хотел здесь посидеть. Зачем ты с ним так жестоко? – В уборке мусора я не вижу никакой жестокости. – Было бы лучше видеть его живым. – Он никогда не был живым. У него изо рта воняло гамбургерами, и этот гнусный запах можно было почувствовать за сотню миль отсюда. Да, он не был живым. – Ну хорошо, скажем так – было бы лучше, если бы у него не заглохло сердце. – А оно и не заглохло, – проворчал Чиун, – а вот я, наверное, так и не сподоблюсь дождаться хотя бы самых скромных результатов своего многолетнего упорного труда, способных убедить меня в том, что лучшие годы жизни я не потратил на бездарного олуха. – В общем, я хотел сказать, что достаточно было бы ударить его так, чтобы потом он постепенно пришел в себя, а то он дергается сейчас в конвульсиях, того и гляди, умрет. – Может быть, ты хочешь спуститься и попрощаться с ним? – Ну хорошо, хорошо! – И на этот раз постарайся, пожалуйста, выполнить упражнение прилично! Римо толкнул перекладину. Он знал, что Чиун видел его так же хорошо, как если бы купол цирка был освещен прожекторами. Глаз представляет собой мускул, и чтобы видеть в темноте, достаточно всего лишь его поднастроить, что достигается путем соответствующей тренировки, как это делается со всеми другими мускулами. Впервые он услышал это от Чиуна почти десять лет назад. Тогда Чиун заметил, что большинство людей сходят в могилу, не реализовав за всю прожитую жизнь и десятой доли своих духовных и физических возможностей. «Достаточно взглянуть на кузнечика или муравья, – сказал тогда Чиун, – чтобы понять, чего можно достигнуть при правильном использовании своих энергетических ресурсов. Люди забыли об этих возможностях. Я напомню тебе о них». И это его «напоминание» порой приводило Римо в отчаяние: во время тренировок он испытывал такую невыносимую боль во всем теле, что казалось, вот еще совсем немного и он сойдет с ума. Каждый раз ему казалось, что напряжение достигло предела человеческих возможностей. Но потом убеждался, что это не так, и брал новые рубежи. – Ну, давай! – услышал он голос Чиуна снизу. Римо поймал перекладину и, толкнув ее от себя, снова отправил в плавный полет над бездной. Он не только видел, но и чувствовал, как перекладина движется, возвращаясь к нему, в подкупольном пространстве. Дальше все происходило уже автоматически – его тело само знало, что от него требуется, и действовало безошибочно. Напружинил пальцы ног, вскинул руки – и он уже в открытом пространстве над ареной. Вот он достиг верхней точки свободного полета, и в это самое мгновение его руки ловят перекладину, движение которой, невзирая на темноту, он все это время отчетливо ощущал своим телом. Взлет над перекладиной и несколько кувырков между двумя идущими от ее концов вверх тросами. Один. Два. Три. Четыре. А теперь перекладина зажата пол коленями и снова взлетает вверх-вниз, вверх-вниз, затем балансировка, соскок с перекладины, кувырок в воздухе – и свободное без всякой страховки, падение вниз головой; мускулы тела расслаблены, мозг полностью отключен. И вдруг мгновенный как у падающей кошки, перенос центра тяжести, и ноги уже оказываются внизу, а под ними – арена, четкая плавная амортизация. Все! Римо застыл на месте, вытянувшись в струну. «Безупречно, – подумал Римо. – На сей раз все сделано великолепно. Даже Чиун не сможет этого отрицать. Получилось не хуже, чем у любого корейца. И даже у самого Чиуна, потому что не было допущено ни малейших погрешностей». Римо не спеша приблизился к старому корейцу, облаченному в широкое белое а золотой каймой кимоно. – Думаю, получилось совсем неплохо, – сказал он с напускной небрежностью. – Ты о чем? – спросил Чиун. – Ну не об очередной же серии этом шедевра «Пока Земля вертится»! О чем я только что говорил? – Ах, это! – Да, это! – Ну, это лишь подтверждает тот факт, что, имея такого наставника, как Мастер Синанджу, ученик иногда способен продемонстрировать относительно приличный результат. Даже если он – белый. – Приличный? – вскипел Римо. – Приличный? Мое исполнение было безукоризненным! Я добился совершенства! Если это не так, объясни, почему! Какие я допустил огрехи? – Что-то холодновато здесь. Пойдем отсюда. – Нет, ты мне сначала назови хотя бы один элемент, который я исполнил хуже любого Мастера Синанджу! – Умерь гордыню, ибо гордыня – порок. – Я имею в виду то, что проделал сейчас на трапеции, – не унимался Римо. – Посмотри, наш приятель уже шевелится. Как видишь, я сдержал обещание – он жив. – Чиун, признайся, сегодня я достиг совершенства. – Разве оттого что я назову то или иное исполнение совершенным, оно действительно станет совершенным? Если исходить из этого, то исполнение нельзя назвать идеальным. Поэтому, – заключил Чиун с явным удовольствием, – я должен сказать, что оно было не совсем идеальным. Владелец цирка застонал и поднялся на ноги. – Я решил оставить эту затею с трапецией в темноте и спустился вниз, – ответил Римо. – Но вы не получите своих денег назад! Вы сняли помещение, а если решили не использовать трапецию, то я тут ни при чем. В любом случае, можете считать, что вам повезло. Еще никто и никогда не делал четырехкратное сальто-мортале. Никто! – Думаю, вы правы, – согласился Римо. Владелец цирка потряс головой: – А что случилось со мной? – Под вами сломалось кресло, – сказал Римо. – Какое кресло? Где? Кажется, они все были крепкие. – Да вот же, посмотрите сюда! – сказал Римо, нажимая снизу на металлическое сиденье ближнего к Чиуну кресла. Когда владелец цирка увидел появившуюся на глазах трещину в металлическом сиденье, он уверовал в то, то все было именно так, как сказал Римо. Иначе ему пришлось бы поверить, что этот сумасшедший, дрожавший от страха там наверху, и в самом деле проломил одной рукой железное сиденье! Да разве такое кому-нибудь вообще под силу! Римо надел поверх темного трико синие расклешенные фланелевые брюки и синюю же рубашку с небольшим воротничком, придававшим некоторый шарм его излишне банальному костюму. У него были коротко подстриженные волосы, а лицо с резковатыми чертами вполне сгодилось бы для – звезды экрана. Однако у кинозвезд не бывает таких глаз. В них невозможно было ничего прочесть, и некоторые люди испытывали даже некий страх, как если бы заглянули в темную пещеру. В его телосложении не было ничего необычного, и только широкие запястья выдавали незаурядную силу рук. – Вы не забыли надеть часы? – спросил владелец цирка. – Нет, – ответил Римо. – Я их вообще перестал носить. – Скверно, – с сожалением сказал владелец цирка. – Мои сломались, а у меня назначена встреча. – Сейчас три сорок семь и тридцать секунд, – в один голос сообщили Римо и Чиун. Владелец удивленно посмотрел на них. – Шутите, ребята? – Шутим, – сказал Римо. Спустя минуту, уже на улице, взглянув на попавшиеся ему по дороге часы, владелец цирка был потрясен: они показывали три часа сорок восемь минут. К сожалению его арендаторов не было рядом, и он не мог спросить, как это им удалось, не имея часов, точно определить время. А те уже мчались в машине к мотелю на окраине Форт Уорта штат Техас. Чем дальше на юг, тем грязнее становилось шоссе: банки из-под пива, трупы собак – жертвы техасских водителей, считающих лобовые столкновения всего лишь одним из способов торможения. – Тебя что-то беспокоит, сын мой? – спросил Чиун. Римо кивнул: – Боюсь, что я окажусь не на той стороне. Узкое пергаментное лицо Чиуна выражало недоумение. – Не на той стороне? – Да, думаю, что на сей раз я ввязываюсь в драку не на той стороне, – грустно сказал Римо. – Какая такая не та сторона? Ты прекращаешь работать на доктора Смита? – Послушай, ты же знаешь, что я не могу сказать тебе, на кого мы в действительности работаем. – А мне никогда это и не было интересно, возразил Чиун. – Какая разница? – Есть, черт возьми, разница! Почему, ты думаешь, я занимаюсь тем, чем занимаюсь? – Потому что ты – ученик Мастера Синанджу и демонстрируешь свое искусство убивать, потому что ты убийца. Цветок отдает свой сок пчелке, а пчелка делает мед. Река течет, а горы спокойно стоят на месте и иногда осыпаются. Каждый занимается тем, что ему определено судьбой. А ты, Римо, – воспитанник Дома Синанджу несмотря на то, что ты белый. – Черт возьми, Чиун, я прежде всего американец, и то, что я делаю, я делая по иным мотивам. Так вот, на этот раз мне велели продемонстрировать высшую степень своего мастерства, а потом я узнаю, что меня посылают убивать хороших парней. – Хороших парней… Плохих парней – ты, сын мой, в сказке, что ли, живешь? Ты рассуждаешь, как капризный ребенок или как ваш президент, обращающийся к народу по цветному ящику. Ты так и не усвоил наше учение? Хорошие парни! Плохие парни! У всех парней на теле одни и те же точки, воздействуя на которые можно вызвать их смерть или повлиять на нервную систему, сердце, легкие, глаза, ноги, руки или равновесие. Нет ни хороших, ни плохих парней! Если бы они были, разве пришлось бы армиям разных стран носить различное обмундирование, чтобы отличаться друг от друга? – Ты этого не поймешь Чиун. – Я отлично понимаю, что у бедняков деревни Синанджу есть еда потому, что Мастер Синанджу служит хозяину, который за это платит. А ты в свою очередь зарабатываешь себе на жизнь тем, чему я тебя обучаю. Пока ты еще не постиг мою науку в полном объеме, но непременно постигнешь. – Чиун печально покачал головой. – Ты достиг совершенства, которое продемонстрировал сегодня, а сейчас ведешь себя, как заурядный белый человек. – Так ты признаешь, что мое исполнение было безупречным? – Что толку от совершенства, если им овладел дурак? Это все равно что драгоценный изумруд в куче навоза. Чиун умолк, погрузившись в раздумье. Римо не обращал на него внимания. Он был вне себя от гнева, так же, как десять лет назад, когда он пришел в себя после публичной казни и обнаружил, что находится в санатории Фолкрофта на берегу залива Лонг-Айленд. Римо Уильямса обвинили в убийстве, которого он не совершал, а потом публично казнили на электрическом стуле, который не сработал. Когда он пришел в себя, ему сказали, что им как раз нужен такой человек как он, дня выполнения заданий специального агентства, созданного вне конституционных рамок с целью защиты конституции от опасности, которую представляют собой организованная преступность, революционеры и все те, кто хотели бы погубить страну. Эта организация по борьбе с преступностью называлась КЮРЕ, и о ней знали только четверо: президент Соединенных Штатов, возглавлявший КЮРЕ доктор Харолд Смит, вербовщик, а теперь еще и Римо. Вербовщик покончил с собой, гарантируя тем самым, что уже никогда не проговорится. «Америка стоит того, чтобы положить за нее жизнь», сказал Смит тогда Римо. После этого о КЮРЕ знали только трое. Римо решил тогда согласиться. «Прошло много лет, иногда думал он, – с тех пор как умер тот Римо Уильямс, которым я был когда-то простой, с усталой походкой рядовой патрульный полиции Нью-Йорка. Да, этот полицейский умер на электрическом стуле» Так думал Римо прежде… А сегодня он вдруг осознал, что тот полицейский вовсе не умер тогда на электрическом стуле. Патрульный Римо Уильямс жив. Он чувствовал это нутром. У него вскипала душа при одной только мысли о новом задании, о том, что ему придется убивать таких же, как он, полицейских.Глава 3
С захоронением тела Френсиса К.Даффи, члена палаты представителей от 13-го избирательном округа штата Нью-Йорк, возникли определенные трудности. Святая церковь относится к самоубийцам с явным неодобрением, поскольку лишение себя жизни является тяжким прегрешением перед Богом, который эту жизнь даровал. Поэтому хоронить самоубийц на освященных церковью кладбищах не разрешается. Строго следуя своим принципам, церковь тем не менее считает необходимым убедиться, что принимаемые ею в таких случаях решения основываются на достоверных фактах. Такая позиция церкви в данном случае объясняется реалистической оценкой человеческого восприятия, как не безусловно истинного. Доказательства, признанные департаментом полиции Сенеки Фоллз и национальными средствами массовой информации убедительными, не удовлетворили церковь. На виске у Френсиса Даффи имелись следы пороховых ожогов. Экспертиза подтвердила, что спусковой крючок был нажат именно его пальцем. Полиция заявила, что кровоподтеки на лице – ушибы, полученные при падении. Еще бы! В последнее время он был подавлен и много пил. Его ближайший друг – инспектор департамента полиции Нью-Йорка Уильям Макгарк конфиденциально сообщил представителям церкви, что уже более года его друг постоянно и много пил. Прогрессирующий алкоголизм неизбежно отразился на психике. То же самое Макгарк изложил и генеральному прокурору США, который просил его сохранить их встречу в тайне. – Не говорил ли он вам, что подозревает о существовании заговора? – спросил генеральный прокурор. – Заговора? – Макгарк изобразил на своем лунообразном лице удивление. – Да, заговора. – Какого заговора? – А об этом вы мне расскажите, инспектор. – О'кей, Он говорил, что полицейские объединяются в группы для истребления преступников и что они готовились убить также его, поскольку он знал об их существовании. Фермеры, говорил он, грозились сжечь его живьем в его собственном доме, так как он намеревался доказать, что принцип паритета ферм придуман протестантами, дабы навредить католикам. Общество «Рыцари Колумба» – в руках мафии. Обществу «Объединенный еврейский призыв» удалось установить тайный контроль над деятельностью общества «Анонимные алкоголики» с целью подрыва ликеро-водочной индустрии или что-то в этом роде, и поэтому он не мог прибегнуть к их помощи. Привратник дома, в котором жил Даффи, по его мнению, состоял на службе у его политического противника и регулярно докладывал о количестве пустых бутылок, выбрасываемых из этой квартиры. Все это мне очень неприятно, сэр. Френк Даффи был моим самым близким другом. – Вернемся к полицейскому заговору. А что вам, инспектор, известно об этом? – Я знаю, что Даффи начал расследование этого заговора. – Сообщил ли он вам какие-нибудь подробности? – Да. Он собрал огромную информацию. Я ужасно всполошился. – Почему? – Потому что чуть было не поверил во все это. – Объясните, почему вы готовы были поверить в это. – Видите ли, он привел несколько примеров убийства видных представителей уголовного мира. Одного из них я знал. Я имею в виду Большого Перла Уилсона. Это – ниг… черный сутенер. Очень расчетливый. Очень хитрый. Я хочу сказать, что среди черных есть немало умных людей. – Да, конечно. Продолжайте. – Так вот, Большой Перл кое-кого опасался и принял предупредительные меры, если вы понимаете, что я именно в виду. Чердак варит. Это означает… – Я знаю терминологию нью-йоркской уголовщины, – перебил его генеральный прокурор. – Продолжайте! – Так кому понадобилось убивать Большого Перла? Он был умен и осторожен. Гипотеза о полицейских в данном случае представляется мне вполне резонной. – Извините, инспектор. Конгрессмен Даффи заверил меня, что ни с кем не делился этой информацией. Откуда же всем все это известно? Макгарк улыбнулся: – Я самый близкий его друг. Он не считал меня «кем-то». Генеральный прокурор кивнул. Лицо его было испещрено оспинками, как побитая градом пустыня. – Насчет Большого Перла Уильсона. А вы-то – сами как думаете – почему его убили? – Не знаю. Поэтому я и говорю, что предположение о заговоре совсем не лишено смысла. Послушайте, я не знаю, допускается ли у вас это, но если хотите, я могу сам попробовать разобраться в случае с Большим Перлом. Посмотреть, что могло быть известно об этом Френки. Генеральный прокурор задумался, взвешивая предложение Макгарка. – Возможно, – сказал он. – Возможно, что конгрессмен Даффи покончил с собой под влиянием паранойи. Но возможно также, что он вовсе не совершал самоубийство. Не знаю. Однако вся эта история с Даффи наводит на мысль, что в чем-то он был прав. Вы понимаете меня? Макгарк кивнул: – Я сам чуть не поверил в это, особенно после того, и «Рыцарях Колумба». – Если Даффи был прав, то вы – единственный в Соединенных Штатах полицейский, который наверняка непричастен к заговору. Макгарк поднял бровь: – Как вы можете быть уверены? Вам же ничего обо мне не известно. – Известно. Я просмотрел ваше досье. Ваши данные были перепроверены. В досье Бюро стратегических служб сохранились документы времен Второй мировой войны, в которых говорится, что посылать вас на операции вместе с Даффи не рекомендуется, так как вы слишком заботились о его безопасности. Я знаю, вы убежденный консерватор, в то время как Даффи был либералом. И тем не менее вы держались друг за друга вот так, сказал генеральный прокурор, крепко сцепив два пальца – Вот так, повторил он. – Различия в политических взглядах не способны разрушить прочную дружбу. И я уверен: если бы вы участвовали в этом заговоре и если бы такой заговор действительно существовал, то Френк Даффи был бы сегодня жив. Макгарк взволнованно сглотнул: – Как бы я хотел, чтобы и в самом деле существовало что-то вроде полицейского заговора и чтобы был конкретный негодяй, который убил Даффи. Потому что тогда я мог бы содрать с него шкуру живьем. Это уж точно! – Успокойтесь, Макгарк! Я не могу дать вам разрешение на убийство, но я хочу, чтобы вы помогли мне в одном очень сложном деле. – А именно? – Предположим, что заговор действительно существует. Я хочу, чтобы вы осторожно, но тщательно проверили обстоятельства смерти Большого Перла. Если такой заговор существует и вы засветитесь, вас непременно убьют. Ну, как, принимаете мое предложение? – За Френка Даффи, сэр, я готов и умереть. – Возможно, именно так и будет, инспектор. Генеральный прокурор написал на листке номер телефона и протянул его Макгарку. – Домашний. Никаких сообщений через секретаршу. – Есть, сэр! – И вот что еще, инспектор. Будем все же надеяться, что все, о чем говорил Даффи, является плодом больного воображения, ибо если Даффи прав, то ваша жизнь не стоит и собачьего помета. Лунообразное лицо Макгарка расплылось в широкой, нагловатой улыбке: – О чем речь? Послушайте, а разве все то, в чем мы ковыряемся после войны, не похоже на ту же подливку? Генеральный прокурор засмеялся и протянул руку. Макгарк пожал ее и вышел. «Странно, – думал, глядя ему вслед, генеральный прокурор, – рукопожатие этого благородного и храброго человека холодное, как у лжеца. Это опровергает поговорку, которая гласит: каково рукопожатие, таков и человек». Принимая в тот вечер генерального прокурора, президент США выразил недовольство его действиями: – Я запрещаю вам, черт возьми, создавать в рамках нашей администрации какую-то особую полицейскую структуру! У нас и так уже прорва идиотов, которые болтаются вокруг, изображая из себя секретных агентов, а мне приходится их все время выгораживать. Это относится к вам лично и ко всему вашему персоналу. – Мне кажется, господин президент, что вы недооцениваете опасность,которая действительно существует. – Я – президент Соединенных Штатов. Законность является фундаментом нашего государства. И мы будем действовать только в рамках законности. – Да, сэр, но в данном случае мы имеем дело с проблемой, которую невозможно решить в рамках законности. – Но с решением проблем вне рамок закона мы опоздали по меньшей мере лет эдак на триста, не так ли? – Вы имеете в виду конституцию? – Я имею в виду Америку. Спокойной ночи. Если захотите включить того нью-йоркского полицейского в свои ведомости на получение заработной платы, то – пожалуйста, я возражать не буду. Но никаких секретных исполнителей, кровной мести и тайного шпионажа! – Слушаюсь, сэр, – сказал генеральный прокурор, – хотя сама идея создания такой организации совсем не плоха! – Спокойной ночи! – сказал президент, завершая разговор. Когда генеральный прокурор закрыл за собой дверь, президент вышел из овального кабинета и прошествовал через весь Белый дом, направляясь к себе в спальню. Извинившись, он деликатно попросил дремавшую там супругу оставить его на минутку одного. Она была верным соратником и с пониманием отнеслась к этой просьбе. «Такая жена – более ценное сокровище, нежели рубины, – подумал он, вспомнив Ветхий завет. Должно быть, ее они и имели в виду, когда писали эту священную книгу». Он выдвинул верхний ящик бюро, где хранился красный телефон, и снял трубку. – Да, сэр! – услышал он после первого же гудка. – Доктор Смит, ко мне поступают тревожные сигналы. Меня интересует, не преступили ли ваши люди границы дозволенного? – Вы имеете в виду убийства в восточных штатах? – Да. Подобные вещи недопустимы. Даже когда ваша организация действует с оглядкой, она вызывает активное неприятие, а поскольку сейчас она вышла из-под контроля и открыто творит бесчинства, ее необходимо запретить. – Мы не имеем к этому отношения, господин президент. Это кто-то другой, и мы уже занимаемся этой проблемой. – Так это, значит, не вы? – Конечно, нет. У нас нет армии, сэр. К тому же наш человек никогда не позволил бы себе ничего подобного. Мы уже принимаем необходимые меры, и виновные понесут ответственность, кем бы они ни оказались. – Вы собираетесь в данном случае использовать того самого человека? – Если сможем. – Что вы имеете в виду? – Мне не хотелось бы подробно говорить об этом. Президент задумался, глядя на красный телефон, затем сказал: – Можете пока продолжать, но знайте: я не могу быть спокоен, пока вы существуете. – И я тоже, сэр. Спокойной ночи! Мужчина, снявший двенадцатый номер в мотеле на въезде в Форт Уорт, получил весточку от своей тети. Дежурный администратор приплелся к двери и постучал. Дверь приоткрылась, и изнутри послышался голос: – Да? – Вам телеграмма. – От кого? – Не знаю. – Прочтите ее вслух. – О'кей. Ага, это от вашей тети Харриет из Миннеаполиса. – Спасибо! – послышалось из-за двери, и она захлопнулась перед носом администратора. Тот удивленно поморгал и постучал снова. – Эй, послушайте, вам эта телеграмма нужна или нет? – Нет. – Что? – Не нужна! Вы бы сами взяли телеграмму, которая вам не нужна? – Так это ж как собаке пятая нога, – почесав затылок, сказал администратор. – Ну вот и прекрасно, – сказали за дверью. Когда администратор удалился, Римо уже заканчивал укладывать чемодан. Сунув в его дальний угол последний носок, он захлопнул крышку. Чиун внимательно наблюдал за его действиями. – Я беспокоюсь, – сказал Чиун. – О чем еще? – отрывисто спросил Римо. – Там будет достаточно много людей, которые попытаются убить тебя. К чему облегчать им работу, таская на себе тяжелое бремя гнева? – К тому, что я злой, как черт, вот к чему. Эта телеграмма – условный сигнал. Я отправляюсь выполнять задание, но я не хочу его выполнять. – Я дам тебе совет. Из всех людей, которые тебя встретят, ни один не стоит того, чтобы отдать за него свою жизнь. – «Свою жизнь, свою жизнь»… Это – моя жизнь, черт возьми, и я имею полное право наплевать на нее, если мне так захочется! Это – не твоя жизнь. Это – не жизнь Смита. Она моя, хотя эти ублюдки и отняли ее у меня десять лет назад. Моя! Чиун печально покачал головой. – Ты несешь в себе мудрость, выстраданную моими предшественниками из Синанджу. Не жертвуй ею из мальчишеского безрассудства. – Давай, папочка, начистоту: тебе же заплатили за то, чему ты меня научил, причем золотом, твердой валютой за счет американского налогоплательщика. За хорошую цену ты научил бы убивать и жирафа. – Неужели ты думаешь, что я стал бы учить тебя тому, чему действительно научил, за деньги? – Не знаю. Ты собрался? – Нет, ты знаешь. Ты просто не хочешь признать это. – Но и ты тоже вряд ли беспокоишься только о том, что впустую потратил несколько лет жизни. Признайся! – Мастеру Синанджу не пристало отвечать на вопросы. Это он учит других. Римо защелкнул замок чемодана. Когда Чиун не желал говорить, он и не говорил.Глава 4
А тем временем в Филадельфии Стефано Колосимо приветствовал своих детей и внуков, братьев и сестер, кузин и кузенов, целуя всех подряд в щеку. Тем самым он демонстрировал горячую любовь патриарха к членам своего клана. Небольшими счастливыми группами двигались они по фойе мимо телохранителей, чтобы почувствовать прикосновение тяжелых рук и влажных губ и получить затем маленький сверточек в яркой обертке. Детям вручали сладости и игрушки, а взрослым – ювелирные украшения, а порой еще и конверт, если в данной семье было туго с финансами. Дедушка Стефано вручал эти конверты с чувством глубокого уважения, скромно замечая при этом, что только благодаря счастливой судьбе, которая незаслуженно выпала на его долю, он может оказать своему родственнику эту маленькую любезность и что, как знать, возможно, когда-нибудь родственник и сам, в свою очередь, сможет оказать какую-нибудь услугу ему, Стефано Колосимо. Телохранители с их каменными лицами резко контрастировали с царившей на этом семейном торжестве атмосферой всеобщей радости. Никто из присутствующих, правда, не обращал на телохранителей никакого внимания, как не обращают внимания, скажем, на водопроводные трубы. Юные отпрыски Колосимо, достигнув школьного возраста, с удивлением обнаруживали, что у других учащихся нет собственных телохранителей. У некоторых была прислуга и даже шоферы, но телохранителей не было ни у кого. Вот тогда-то дети впервые и осознавали, что значит быть членом клана Колосимо. Обычные для одноклассников отношения на уровне «покажи и скажи» здесь не подходили, так как рассказывать в классе, что происходило накануне дома, не разрешалось. Таким образом, юный Колосимо вроде бы и находился в классе, но существовал отдельно сам по себе. Или, например, ему доводилось слышать как звонит в дом кто-то из тех, кого показывают в телевизионных новостях, и просит разрешения переговорить с его дедушкой. Об этом в классе полагалось помалкивать, потому что ты – Колосимо. Дедушка Колосимо принимал у себя в доме представителей клана, но его приветствовали не только домочадцы, а также многие из тех, кто не был связан с ним родственными узами. Соответствующие телефонные звонки и послания были получены в этот вечер от мэра города, сенатора, губернатора, всех членов городского совета, начальника полиции и председателей отделений демократической и республиканской партий в этом штате. Все они горячо поздравляли главу крупнейшей в Филадельфии строительной фирмы, крупнейшего импортера оливкового масла и землевладельца с сорокалетием супружеской жизни. И конечно же, было смешно, когда какой-то ничтожный патрульный полицейский заявил, что желает переговорить с хозяином дома, поскольку одна из припаркованных снаружи машин мешает нормальному движению транспорта. – Карло, займись этим, – приказал дедушка Стефано одному из своих телохранителей. – Он настаивает на встрече лично с хозяином дома, – доложил, вернувшись, Карло Дигибиасси, являвшийся, суда по его декларации о доходах, консультантом фирмы. – Договорись с ним, Карло, – сказал дедушка Стефано и многозначительно поманипулировал пальцами правой руки, что означало предполагаемое вознаграждение настырному патрульному. Телохранитель мгновенно исчез, но вскоре вернулся, обескураженно пожимая плечами. – Не понимаю, что это за полицейский! – воскликнул он. – Ты сказал ему что мы – весьма уважаемые люди? Карло подтвердил. – Сказал, конечно, но полицейский говорит, что ему на это наплевать. – Ну тогда пусть выписывает штраф. Мы заплатим. – Он грозится арестовать вас и отправить, в участок в соответствии с каким-то постановлением муниципалитета. – За неправильную парковку?! Карло пожал плечами. – Узнайте, кто такой этот полицейский, – распорядился дедушка Стефано. Последовали телефонные звонки в полицейское управление, районные участки и отдельным полицейским, исправно получавшим от Колосимо жалованье, хотя в штате его рабочих или служащих они никогда не значились. Вернулся Карло и доложил: – В управлении его знают, но наши говорят, что никогда прежде не слышали о нем. С раздражением человека, которому постоянно приходится все, буквально все, делать самому, дедушка Стефано отправился на улицу, чтобы поговорить с полицейским. Выйдя в сопровождении двух телохранителей на веранду дома, он представился. – Чем могу быть полезен? – спросил он. – Да вот… Бон та машина. Она мешает движению транспорта, создает аварийную ситуацию. – Мешает движению транспорта? У меня сегодня семейное торжество. – Сожалею, но аварийная ситуация – это очень серьезно. – Мешает движению транспорта, – повторил дедушка Стефано с едва уловимым раздражением в голосе. – И никто другой не может, видите ли, устранить эту помеху. Ладно, я иду. Дойдя до угла дома, Карло увидел нечто необычное. К нему направились четверо полицейских. Однако необычность ситуации состояла не в присутствии полицейских, а в том, как они себя вели. Они походили на баскетболистов, блокирующих корзину в ожидании вожделенного мяча. Двое, что повыше, отступив чуть в стороны, поглядывали на двоих других, поменьше ростом, как бы ожидая от них передачи мяча, чтобы тут же, подпрыгнув, положить его в сетку. Однако прыгать они не стали, а прямо от бедра открыли пальбу из револьверов. Последнее, что увидел Карло, была вспышка выстрела. Пятеро полицейских одновременно выхватили свои револьверы. Все пятеро били по телохранителям. Какую-то долю секунды только один из вышедших из дома оставался невредимым. Он стоял, широко раскрыв полные ужаса глаза, и это был сам дедушка Стефано Колосимо. Однако и он был тут же скошен огнем пяти револьверов. Сообщение об этом событии заняло центральное место в послеполуденных радио– и телевизионных новостях. Полиция Филадельфии заявила, что подозревает в этом убийстве одну из соперничающих мафиозных группировок. В Нью-Йорке инспектор Макгарк щелкнул выключателем радиоприемника и с удовлетворением нацарапал в желтом блокноте несколько цифр. Толково! Пришлось послать пятерых, и это, конечно, многовато, но результат того стоил. Очень неплохо! Макгарк откинулся в кресле и уставился на карту, висящую на стене его кабинета в полицейском управлении, расположенного наискосок через холл напротив кабинета начальника полиции. Он зримо представил себе, как расширяется его полицейская сеть, охватывая все новые и новые районы страны. Он уже многого добился. Его бумагам дан ход, и теперь в любой день можно ожидать сообщения, что вопрос о выходе на пенсию решен. Он оставляет пост руководителя отдела кадров департамента пилиции и может целиком сосредоточиться на выполнении другой, более важной, миссии. И тогда эта сеть начнет быстро расширяться, охватывая западные, северные и южные штаты. Техас. Калифорния. Чикаго. И наконец, Вашингтон! А куда ему деться? И Даффи с присущими ему умом и умением предвидеть ход событий знал это. Армии Макгарка предстоит пройти весь этот путь. До самого Белого дома. Ринувшуюся с гор лавину на полпути не остановишь. Макгарк встал и принялся наводить порядок в кабинете перед тем, как пересесть в другой, где будут вершиться по-настоящему важные дела. Скоро он позвонит оттуда генеральному прокурору и заверит его, что никакой тайной полицейской армии не существует.Глава 5
Лимонного цвета лицо доктора Харолда В.Смита было, как никогда, кислым. Он сидел в залитой ярким, слепящим светом и надежно запертой комнате вкладчиков в здании Манхэттенского банка. Перед ним лежали два небольших элегантных чемоданчика-"дипломата", до краев набитых пачками новых стодолларовых банкнот. Крышки «дипломатов» были раскрыты. – Хэлло! – поприветствовал он появившегося на пороге Римо. Римо посмотрел на деньги. Удивительно, как деньги утрачивают в твоих глазах всякую ценность, когда ты можешь получить их сколько угодно, для этого надо только поднять телефонную трубку и промямлить в нее несколько слов, – или когда у тебя вообще нет желания покупать что-либо, потому что, кроме твоего нанимателя, ты, в сущности, никому не нужен. Так что стодолларовые банкноты – всего лишь банкноты. Бумажки. – Сначала я должен объяснить вам, что это за деньги. Вам надлежит обосноваться в Нью-Йорке под видом важной фигуры в мире рэкета. Как мы установили, в глазах тех, кем интересуется полиция, рэкетир не тот, кто действительно занимается рэкетом, а тот, кто регулярно платит полиции. Другими словами, рэкетир может спокойно заниматься своим ремеслом, только если он систематически откупается от полиции. Вся прелесть ситуации в том, что вам не придется создавать собственную организацию, на это ушло бы много времени. Более того, вы избавляетесь от необходимости барахтаться в мутном болоте вымогательства, цифр, проституции, наркотиков и прочих весьма сложных для освоения вещей. – Вы хотите сказать, что, получая от меня взятки, полицейские будут считать меня гангстером, а мне и правда не придется впутываться в эти дела? – Именно так, – подтвердил Смит. – А потом? – Вы выясните, кто возглавляет организацию, устраните руководство, а мы уже довершим дело. – А не проще ли вашим тунеядцам собрать необходимые доказательства и улики и представить их какому-нибудь прокурору? Зачем требуется ликвидировать их руководителей? – Мы не хотим предать гласности сам факт существования этой организации. При существующей ныне обстановке в стране не исключается и возможность того, что эти преступники не только избегнут суда но смогут выставить свои кандидатуры на выборах и победить. – Так разве это плохо? – сердито воскликнул Римо. – Если бы они победили на выборах, мы могли бы уйти в отставку. Мы были бы тогда не нужны. Они сами будут делать эту работу, Смитти! – Нет, Римо, вы не правы, – мягко возразил доктор Смит. – Только не говорите мне, будто фамилии некоторых из тех, кого они кокнули, не были в ваших компьютерных распечатках с приложенными к ним подробными, весьма замысловатыми планами и рекомендациями, как можно спровоцировать их конфликт с налоговой инспекцией. Не крутите, Смитти! Эти парни делают за нас нашу работу и делают ее быстрее и лучше нас. Да у вас, аристократов, просто тонка кишка, и вы боитесь оказаться не у дел. – Римо, – Смит говорил глухим взволнованным голосом, – ваша функция аналогична той, которую взяли на себя эти люди, и поэтому вы их оправдываете Но между вами существуют серьезные различия. Первое. Мы используем вас только в случае острой необходимости, когда у нас нет иной возможности. Второе. Мы для того и существуем, чтобы предотвращать подобные вещи. В стране существует КЮРЕ, поэтому Америка не превратится в полицейское государство. Нам доверено выполнение этой задачи, значит, все будет в порядке. – Это слишком сложно для моего понимания, Смитти. – Римо, я хочу обратиться к вам с теми же словами, с какими полководцы всех времен и народов с тех пор, как они вывели человечество из пещер, в трудную минуту обращаются к своей армии. Доверьтесь мне. Положитесь на мое мнение! – Хотя оно в корне противоречит моему? – Да. Римо нервно барабанил пальцами по столешнице. Надо держать себя в руках, дабы не сломать стол. А с каким бы удовольствием он разнес его в щепки! – Хорошо. Я скажу вам, что чувствует каждый солдат с тех самых пор, как нас вывели из пещер: у меня не слишком богатый выбор. Смит кивнул. Он кратко изложил Римо содержание последних донесений, анализирующих динамику роста тайной полицейской организации, предположительно с центром на востоке страны. – Если судить по количеству убийств и мест, где они происходят, полицейская организация должна насчитывать не менее ста пятидесяти человек. Такого количества людей вполне достаточно, чтобы посылать их для осуществления террористических актов в различные города, причем с полной гарантией, что их лица не успеют там примелькаться. Смит добавил, что, выдавая наличными такую сумму, хранившуюся на счету некоего фиктивного лица, кассир банка прожил к этой операции непомерно большой интерес. Римо следует иметь это в виду и опасаться попыток ограбления, предупредил он. – В этих двух чемоданах почти миллион долларов. Наличными. Остаток вернете в обычном порядке. – Нет, – сказал Римо, глядя в худое, желчное лицо Смита. – То, что останется, я сожгу. – Да вы что? Сжигая доллары, вы тем самым уничтожаете аккумулированную в них энергию американского народа! – воскликнул Смит. – Я знаю, Смитти. Вы, конечно, истинный потомок основателей Америки… – Я просто не могу понять… – А я – тупой полицейский – южанин, – продолжал Римо, – который если и видел когда-нибудь своих родителей, то наверняка в рабочих комбинезонах. – Чиун говорит, что вы более высокого происхождения. – Не надо мне более высокого, – возразил Римо. – Я горжусь тем, что в душе я – южанин. Вам известно, кто такой южанин? Это – отнюдь не плантатор, а грязный, с натруженной шеей работяга-фермер. Это не владелец ранчо, а работающий на него рядовой ковбой. Это – не американец итальянского происхождения, а жалкий полукровка. Это – еврей-филантроп, то есть я. – Не думайте, что я не понимаю, как много сделали те люди для Америки, – торжественно заявил Смит. – «Те люди»! Вот именно; для вас они всего лишь «те люди». Римо схватил пачку долларов, совершенно новых, еще пахнущих краской, плотно упакованных в твердые, как дерево, бруски, и стальными пальцами превратил пачку в труху. На колени Смита посыпалось зеленое конфетти. – Это же десять тысяч долларов, Римо! В них – труд американцев. – Нет, это другие десять тысяч, в них – труд «тех людей». – Всего хорошего, Римо, – сказал поднимаясь, Смит. Римо видел, как в этом скромном столпе моральной чистоты растет раздражение, и на него нахлынуло какое-то теплое, доброе чувство к нему особенно когда Смит попытался было что-то сказать, уже стоя в дверях, и не смог найти подходящих слов. – Счастливо, Смитти, – засмеялся Римо, – удачного вам дня! Он закрыл «дипломаты», выждал немного, пока Смит покинет стены банка, и спокойно вышел на улицу, где его должны были ограбить. Возле банка Римо не заметил никаких подозрительных личностей, казалось, никто не проявил к нему интереса. Он прошелся вокруг здания банка и тоже никого не заметил. На всякий случай он решил пройтись еще раз, и только тут его внимание привлекла машина. Он понял, почему, увидев ее впервые, он не заподозрил ничего дурного. На переднем сиденье машины мужчина и женщина изображали влюбленных, занятых друг другом. Неплохо придумано! Но именно эта «влюбленность» и выдала их. Пройдя мимо них в третий раз, он окончательно убедился, что это спектакль. «Сущность любви, – сказал однажды Чиун, – в ее преходящем характере. Она как сама жизнь. Быстротечна. Краткий миг и больше ничего». Зная теперь своих грабителей, Римо бодро зашагал, размахивая дипломатами, по Четырнадцатой улице. Дойди до постоянно забитой машинами площади. Юнион-сквер, он замедлил шаг, чтобы «влюбленные» не потеряли его в уличной сутолоке. Он оглянулся. Нет, злоумышленники следовали за ним по пятам в машине. Более того, теперь это были целых две машины, державшиеся рядом. В следующую же минуту из второй машины выскочили двое здоровенных чернокожих мужчин в шляпах с обвислыми полями. А из первой «возлюбленный» и еще один белый мужчина. Все четверо двинулись к Римо. Совместная работа. Кто сказал, будто нью-йоркцы не умеют работать дружно и слаженно, независимо от их расовой принадлежности, вероисповедания и цвета кожи! Римо решил обойти всю Юнион-сквер, чтобы посмотреть, решатся ли они на ограбление средь бела дня, на глазах у честного народа. Оставленные далеко позади машины продолжали стоять на месте, мешая движению запрудившего площадь транспорта. Четверо мужчин вприпрыжку следовали за Римо, изо всех сил стараясь не отстать. На бегу они придерживали полы пиджаков, но выдавали их не выпуклости на определенных местах тела, а то, как они двигались. Имеющие при себе оружие люди не просто идут, они как бы «несут» себя. Когда Римо пошел на второй круг, четверка разделилась на две группы, чтобы напасть на свою жертву с двух сторон. Римо направился к центру расположенного на площади скверика. Четверка последовала за ним. Чернокожие нацелились на его голову, а белые – на «дипломаты». Однако с «дипломатами» произошла осечка. Они одновременно взлетели к двум черным подбородкам. Послышался громкий хруст костей. А оба чемоданчика тем временем обрушились на спины белых. Со стороны же все это выглядело так, словно на одного бедолагу напали четверо бандюг. При этом, как заметил Римо, прохожих заставляло останавливаться только любопытство, и ничто другое. Ни криков о помощи. Ни попыток помочь Римо. Так, некоторый интерес. Один из белых грабителей попытался было выхватить револьвер, но Римо ударом ноги переместил зубы бандита из челюсти в горло. Вколотив широкополую черную шляпу черного в центральную часть его мозга, Римо уложил второго белого всего лишь легким ударом локтя. Ударь он чуть сильнее, и пришлось бы потом нести костюм в чистку. Висок разбит, но кожа не порвана и ни капель крови, ни сгустков мозгового вещества. Одним простым рубящим ударом пятки Римо перебил позвоночник последнему из оставшихся на ногах члену четверки. А потом Римо испытал шок. Его потрясла реакция публики. Любопытство прохожих было удовлетворено, и они как ни в чем не бывало продолжили свой путь, переступая через тела на дороге. Единственным человеком, нарушившим благодушное безразличие, оказалась навьюченная сумками и пакетами особа, по мнении которой, городской департамент коммунального хозяйства плохо справляется со своими обязанностями. Римо посмотрел туда, где, по-прежнему преграждая путь транспорту, стояли две машины. Водители удирали во все лопатки. Женщина – в сторону Ист-ривер, а мужчина – к Гудзону. У Римо не было желания их догонять, и, влившись в поток нью-йоркцев, спешащих по своим делам, он просто пошел дальше, надеясь при этом остаться в живых. На углу Третьей авеню Римо решил почистить ботинки. Мальчишка-чистильщик взглянул на носок правого ботинка Римо и потянулся за грязной бутылкой с зеленоватой жидкостью. – Что это? – поинтересовался Римо. – Простой водой кровь с кожи плохо смывается, объяснил мальчишка. – Для этого у меня есть специальный раствор. Римо взглянул на ботинок. Да, в самом деле – на нем была капля крови. От частого употребления зеленоватая жидкость налипла на краях горлышка. «Нью-Йорк, Нью-Йорк, какой замечательный город», промурлыкал Римо слова песенки. В кабине чистильщика был включен небольшой транзисторный приемник, и как раз передавали сводку новостей. Римо прислушался. В Филадельфии убит главарь мафии. В связи с этим мэр Нью-Йорка заявил, что равнодушное отношение общественности к социальным проблемам является самим серьезным камнем преткновения на пути к улучшению положения в городе.Глава 6
Для Римо купили дом, которому мог бы позавидовать крупный нью-йоркский рэкетир. Это был особняк на одну семью в районе Куинса, где живут представители среднего класса. Римо встретил Чиуна в аэропорту. Вместе с ним прибыл и багаж – восемь сундуков, пять больших баулов и шесть фанерных ящиков. – Мне сказали, что мы переезжаем, так что я решил захватить небольшую смену одежды, – сказал Чиун. При этом он настоял, чтобы один из фанерных ящиков был погружен на заднее сиденье рядом с Римо. За их машиной следовали еще три с «небольшой сменой» чиуновской одежды. Римо знал, что в ящике находится устройство для записи идущих в одно и то же время телевизионных передач с огромным кадмиевым аккумулятором, благодаря которому Чиун сможет посмотреть очередной фильм своего любимого сериала, когда приедет в Нью-Йорк. Если бы не этот аппарат, он ни за что не уехал бы из Техаса, не посмотрев «Пока Земля вертится» или «Доктор Лоуренс Уолтерс, психиатр». Римо сидел на заднем сиденье такси зажатый между ящиком и дверью. Он сердито взглянул на Чиуна. – Видишь ли, – сказал Чиун, понимая причину раздражения Римо, – крайне нежелательно пропустить момент, когда мимо промчится очередная волшебная колесница. Иначе мгновение красоты, являющее собой столь малую частицу безбрежной пустыни жизни, будет утеряно для меня навсегда. – Чиун, я же говорил тебе, что можно покупать видеозаписи этих проклятых шоу. – Я много чего слышал в своей жизни, но верю только в то, что могу пощупать, – ответил Чиун и похлопал ладонью по ящику, отчего Римо испытал дополнительное неудобство – его еще плотнее прижало к дверце машины. Взглянув поверх ящика на Чиуна, Римо отметил, что хотя тот занимал относительно меньше места, но тем не менее чувствовал себя вполне удобно, так как тело его каким-то образом сжалось и стало более узким. Римо поведал Чиуну о том, что его обеспокоило. – Сегодня днем в Нью-Йорке я допустил непростительную оплошность, – сказал он, имея в виду кровь на ботинке. Рассказывать Чиуну о ботинке и крови было ни к чему. «Оплошность» означала, что удар был нанесен неправильно – не то, чтобы это было совсем плохо, но достаточно плохо, чтобы заподозрить снижение уровня точности. Это означало, что снижается уровень совершенства в технике исполнения, а для настоящего мастера это – серьезный повод для тревоги. – Злость и гнев, – сказал Чиун. – Вот в чем причина. – Я не был зол. Я отбивался сразу от четверых. Ни одного из них я прежде не видел. – Гнев, как яд, отравляет жизнь. В тот момент ты не должен был испытывать гнева. Потому что гнев выводит человека из равновесия. Восстановить его могут только приверженность цели и спокойствие. – Да, в этом смысле я действительно был зол. Я и сейчас зол. – Тогда приготовься к другим оплошностям. А за оплошностями следуют ошибки, за ошибками – несчастные случаи и потери. А для нас с тобой… – Чиун не закончил фразу. – Мы будем работать в состоянии душевной гармонии, папочка, – заверил Римо. – Но знаешь, я до сих пор не нахожу себе места от злости. Караван такси остановился в конце улицы, по обе стороны которой за деревьями виднелись красные, опрятные кирпичные дома с черепичными крышами. На подъездных дорожках стояли автомобили. На чистых, ухоженных газонах играли дети. Римо увидел табличку с фамилией владельца, прикрепленную к тяжелым чугунным воротам, от которых к дому пролегала дорожка из плитняка. «Римо Бедник» прочитал он на табличке. Так вот кем он будет в этот раз! Римо Бедник. Не выпуская из рук «дипломаты», Римо следил за разгрузкой. Как только она закончилась, была немедленно включена телевизионная аппаратура Чиуна, а Римо принялся за упражнения, которые должны были вернуть ему гармонию духа и тела. Сидя в позе «полный лотос», он представлял себя сначала субстанцией, потом духом, а затем духом в сочетании с вселенским духом и вселенской материей. Когда он вышел из состояния медитации и увидел себя в хорошо обставленном доме, гнев хотя и не покинул его, но немного утих. Все воспринималось совсем по-другому, словно это быт вовсе не он, а кто-то другой. Спустившись на первый этаж, Римо занялся поисками места, где можно надежно спрятать деньги. Холодильник. Распахнув дверцу, он увидел, что холодильник забит до отказа пятью аккуратно сложенными малиновыми кимоно. Ручка регулятора температуры была на максимальной отметке. Сам Чиун в это время в комнате наверху смотрел 287-ю серию, в которой вторая жена Уэйна Хемптона, бежавшая с начальником охраны корпорации «Мальгар» Брюсом Кеботом, понимает, наконец, что она все-таки любит свою дочь Мери Сью Липпинкотт и что они обе, видимо, влюблены в одного и того же человека – известного кардиолога Вэнса Мастерса, пораженного тяжелым недугом, над излечением которого он теперь работает. Сам доктор Вэнс Мастерс не знает, что болен. Ему должны были сообщить об этом врачи еще в сентябре прошлого года, но так и не сообщили. Тем не менее в 287-й серии все представлено так, будто это должно было произойти не в прошлом сентябре, а вчера. Оторвать Чиуна от телевизора, когда шел этот сериал, было совершенно невозможно, а посему Римо и не спешил потребовать, чтобы для малиновых кимоно было найдено другое место. Чиун всегда выбирал для них место похолоднее, так как низкопробные корейские красители, которыми Чиун так гордился, почему-то быстро выцветали и блекли все больше и больше после каждой стирки. Римо задумался и тут же вспомнил про чулан. Там был шкаф для детских игрушек! Но он оказался заполнен голубыми кимоно. Римо спустился в подвальное помещение. Развешанные в нем желтые и оранжевые кимоно придавали подвалу карнавальный вид. С дипломатами в руках Римо снова поднялся в комнату Чиуна. Чиун сидел в зеленом кимоно перед телевизором и, затаив дыхание, ожидал момента, когда Мери Сью Липпинкотт сообщит, наконец, доктору Мастерсу, что он болен как раз той самой смертельной болезнью, которую он пытается лечить. Римо молча ждал, пока на экране не появилась женщина, сообщившая о своем волнующем открытии, сделанном ею во время очередной стирки. Это открытие обеспечило ей любовь мужа, привязанность сына, уважение и восхищение соседей и собственную уверенность в своем психическом здоровье. И все это благодаря стиральному порошку «БРА» с добавкой лимонного экстракта. Римо раскрыл «дипломаты» и высыпал их содержимое, завалив банкнотами пол вокруг Чиуна. – Взгляни, – сказал он. – Это мне? – спросил Чиун. – Нет. Это – деньги на связанные с операцией расходы. – Это очень много, – сказал Чиун, – туг целое императорское состояние. – Мы могли бы взять их и смотаться. Кто нас остановит? На эти деньги твоя деревня могла бы безбедно жить десять поколений. Да что там десять! Сто! – Римо улыбался. Чиун покачал головой: – Если я присвою эти деньги, то лишу Синанджу будущего, разорю свой собственный дом, ибо в этом случае вся наша добросовестная служба на протяжении долгих веков будет запятнана мой кражей. После этого на сотни лет многие поколения Мастеров Синанджу могут остаться не у дел. Как было известно Римо, деревушка Синанджу в Корее постоянно бедствовала: земля ничего не рожала, рыба не ловилась, никакого иного промысла не существовало, и ее обитатели не вымерли только потому, что из поколения в поколение очередной Мастер Синанджу подавался на заработки и становился либо наемным убийцей – ассасином, либо инструктором. За это хорошо платили. За этот счет жила вся деревня. – При том, как бережно люди Синанджу расходуют деньги, Чиун, этого миллиона им хватит на сотню поколений. Чиун снова покачал головой: – Мы ничего не понимаем в деньгах. Мы понимаем в искусстве убивать. На эти деньги, может быть, и смогут прожить сто поколений, а что будет со сто первым? – Папочка, тебя действительно беспокоит будущее? – Тот, кто за него отвечает, не может не беспокоиться. Так как твой гнев? Он все еще продолжает слепить тебе глаза? – С этими словами Чиун передал Римо отпечатанную на машинке и сложенную вчетверо записку, вывалившуюся вместе с банкнотами на пол. – О! – воскликнул Римо. – «О!» – передразнил его Чиун. – О, записка! О, как он ходит! О, оружие! О, удар! О, жизнь! О! Римо развернул записку как раз в тот момент, когда на экране снова появилась Мери Сью Липпинкотт. Ах-ах! Вот сейчас она скажет доктору Мастерсу о его болезни! Записка была от Смита. И напечатана, несомненно, им самим, о чем свидетельствовало не только множество опечаток, но и ее содержание, – такие бумаги директора санаториев не диктую своим секретаршам. "Памятка по поводу взяток: 1. Не рекомендуется предлагать крупные взятки – в вас сразу же распознают новичка. Лучше начинать с малой суммы, а затем постепенно ее увеличить. Если вам во что бы то ни стало необходимо чего-то добиться, увеличивайте сумму. Однако в любом случае необходимо поторговаться. 2. Представляется целесообразным следующие размеры еженедельных вознаграждений местным полицейским: 200 долларов – капитану, по 75 – лейтенантам, по 25 – сержантам и др., 15 – рядовым патрульным. 3. Начинать также следует с минимума, а потом постепенно увеличивать суммы. Пусть поработает их воображение. 4. Прикиньте, нельзя ли для налаживания контакта с инспекторами ограничиться 5000 долларов. С более высокими чинами необходимо вести себя осмотрительно и по возможности не вступать в контакт, ибо можно нарваться на скандал и даже на арест. К ним следует подбираться осторожно, не минуя никого в иерархии – снизу вверх. 5. Купите «кадиллак» или «линкольн», причем непременно у местного торговца – дилера и за наличные. Не жалейте денег на чаевые в ресторанах. Всегда носите при себе пачку потолще. Удачной охоты! Записку уничтожьте". Римо разорвал записку в мелкие клочки. – «Записку уничтожьте!» – проворчал он. – Нет, я отправлю ее в редакцию «Дейли ньюс», причем срочно, чтобы они успели тиснуть ее в ближайшем номере! Записку уничтожьте! Римо нашел на желтых страницах телефонного справочника адрес магазина, торгующего автомобилями «кадиллак», убедился, что он расположен недалеко от дома, и немедленно отравился туда. Войдя в демонстрационный зал, он, не долго думая, ткнул пальцем в одну из выставленных там машин: – Вот эту! – Простите, сэр? – угодливо выгнув спину и заглядывая Римо в глаза, спросил продавец. – Я хочу вот эту. – Прямо сейчас, сэр? – подобострастно потирая руки, спросил продавец. – Сейчас. – Может быть, я вам ее сначала покажу? – Нет необходимости. – Кхм… Она стоит одиннадцать тысяч пятьсот долларов, включая стоимость кондиционера и… – Залейте бензин и дайте мне ключи. – Документы на машину… – Отправьте их мне по почте. Я хочу купить машину. Это – единственное, что мне надо. Так оформите же покупку и все! Мне не нужны бумаги. Мне не нужна скидка, Мне не нужна пробная поездка. Мне необходимы ключи. – Как вы намерены платить за нее, сэр? – Деньгами, конечно, как же еще! – Я имею в виду форму оплаты, сэр. Римо достал из кармана пухлую пачку стодолларовых купюр и отсчитал сто пятнадцать бумажек. Они были совершенно новенькие – упругие, хрустящие. Продавец ошалело смотрел на деньги и растерянно улыбался. Потом он позвал менеджера. Тот, взглянув на банкноты, проверил одну из них на свет и на ощупь. Его явно насторожила свежесть купюр, поэтому он проверил наугад еще несколько штук. – Вы что – любитель изящных искусств? – спросил его Римо. – Нет, нет! Я – любитель денег, и это хорошие деньги. – Так могу я получить, наконец, ключи от машины? – И даже мою жену в придачу, – пошутил менеджер. – Мне нужны только ключи. Римо сообщил менеджеру необходимые для оформления документов данные адрес и фамилию, – и продавец поспешил в остекленный офис. Но не только для оформления бумаг. Ему не терпелось, чтобы управляющий как можно шире разнес молву о человеке, который уплатил за машину наличными. Вручая Римо ключи от бежевого четырехдверного «флитвуда», продавец не скрывал восторженной радости по поводу такого удачного покупателя, что несомненно плодотворно скажется на его жалованье. По дороге домой Римо остановился у мебельного магазина, где заказал два ненужных ему цветных телевизора и ненужный спальный гарнитур. И здесь он сообщил свою фамилию, адрес и уплатил за все наличными. Заехав в тот вечер в местный полицейский участок, Римо с удивлением почувствовал, что совсем не просто дать взятку полицейскому. Сам он, когда был полицейским, никогда взяток не брал, да и многие из его коллег тоже никогда бы не взяли. Конечно, кое-что перепадало порой на Рождество во время дежурства на участке, но это нельзя назвать взяткой. К тому же, все зависит от того, что, за что и как принимать. Хотя доходы игорного бизнеса – отнюдь не чистые деньги, многие полицейские не считали их грязными. Грязными считались барыши от наркобизнеса и заказных убийств. В целом, как считал Римо, мало кто из полицейских способен взять хотя бы цент, если, конечно, они не очень сильно изменились за прошедшие десять лет. Что касается Смита, чьи предки сколотили состояние на нещадной эксплуатации рабов, а затем, разбогатев, имели наглость возглавить движение аболиционизма – за смену рабства, то его готовность навешивать на полицейских ценники, как в супермаркете, уже сама по себе было оскорблением. Римо вышел из машины на грязной улице и, взбежав по выщербленным ступенькам, вошел в здание окружного полицейского участка. Его охватила ностальгия. Во всех полицейских участках царил этот до боли знакомый запах. Он оставался таким же, как десять лет назад и как сто лет назад. Он такой же и в любом другом участке, будь то в десяти или в ста милях отсюда. Это был запах усталости. Смесь запахов человеческого напряжения, выкуренных сигарет и всем том, что делает запах именно таким. Но в первую очередь это был запах усталости. Римо подошел к столу дежурного лейтенанта, сказал что он недавно поселился в этом районе, и представился. Лейтенант был формально вежлив, но в лице его читалось презрение. Когда Римо протянул дня пожатия руку, лейтенант принял ее с ироничной ухмылкой. В ладони у Римо была сложенная купюра. Римо думал, что лейтенант развернет ее, взглянет на него и швырнет деньги ему в лицо. Ничего подобного не произошло. Рука проворно исчезла, зато на лице появилась приятная улыбка. – Я хотел бы поговорить с начальником участка. Скажите ему, чтобы он мне позвонил, хорошо? – Конечно, мистер Бедник. Добро пожаловать в Нью-Йорк! Когда Римо выходил из участка, он слышал, как лейтенант, который к тому времени наверняка уже оценил достоинство купюры, крикнул ему вдогонку: – Очень, очень рады вашему приезду в Нью-Йорк! Римо вдруг понял, чего он опасался. Он надеялся, что взятка будет отвергнута, что Смит окажется неправ, и начал не с того. Правильнее было бы начать снизу. Остановить рядового патрульного полицейского прямо на улице, завести с ним разговор, а потом предложить ему некоторую сумму на семейные расходы. И вот так, постепенно, двигаться по полицейской иерархической лесенке вверх. Вместо этого он сразу отправился в окружной участок, где его могли принять, например, за следователя из прокуратуры штата, а лейтенант, если у него были какие-то проблемы с начальством, мог бы запросто на нем отыграться. Однако все прошло гладко. Римо был разочарован. Выйдя на улицу и вдохнув насыщенный всяческой химией нью-йоркский воздух, Римо мысленно отчитал себя. В его работе проколы не позволительны, и так рисковать он больше не будет. Было забавно ехать в роскошной машине, включив стереоприемник, как будто и эта машина и праздная езда на ней были элементами его истинного бытия. Свернув на свою улицу, он заметил стоящую в коже квартала полицейскую машину без опознавательных знаков. То, что это была полицейская машина, было понятно даже в темноте. Об этом безошибочно свидетельствовали и маленькая антенна радиотелефона, и тусклая, давно не видевшая полировки эмаль кузова. Любой дурак мог без труда опознать полицейскую машину, и Римо порой удивлялся – почему полиции не приходит в голову использовать в целях конспирации, скажем, какую-нибудь красно-желтую роскошную машину с откидным верхом или, наоборот, полуразвалившуюся тачку, облепленную переводными картинками? Он быстро припарковал машину и кинулся в дом. Что там успел натворить Чиун? Он мог всего лишь «просто защитить себя» или «не позволить нарушить его уединение», что порой приводило к неприятной необходимости куда-то рассовывать мертвые тела. Римо влетел в дверь, которая оказалась незапертой. В гостиной за низким кофейным столиком сидел одутловатый, с брюшком, визитер в штатском. Чиун, устроившись на полу, внимательно слушал еж. – Пусть не обеспокоит вас это грубое вторжение, сказал Чиун визитеру. – Продолжайте, как если бы мы находились в цивилизованном обществе. Затем Чиун повернулся к Римо. – Римо, садись и послушай замечательные истории этого джентльмена. Очень волнительные. Как он профессионален! И постоянно рискует жизнью. – Теперь уже нет, – сказал визитер. – А вот когда я был патрульным, то участвовал в двух перестрелках. – В двух перестрелках! – с напускным восхищением воскликнул Чиун, Вы кого-нибудь убили? – Я ранил одного из них. – Ты слышишь, Римо? Как это волнительно! Бандит ранен, пули свистят, женщины визжат… – Да нет, женщины не визжали, – возразил визитер, спохватившись. – Да, позвольте представиться! Я капитан Милкен. Моррис Милкен. Лейтенант Рассе передал мне, что вы хотите меня видеть. Я пока поговорил с вашим слугой. Отличный парень. Правда, излишне возбуждается, когда речь заходит о насилии и тому подобном. Но я заверил его, что если и существует в этом районе дом, которому гарантируется полная безопасность, то это – ваш дом. – Очень любезно с вашей стороны, – сказал Римо. – Капитан говорит, что если мы почувствуем малейшую угрозу, даже если нам всем лишь покажется подозрительным какой-нибудь незнакомец на улице в нашем квартале, то мы можем ему позвонить, – сказал Чиун. – Для человека моего возраста и хрупкой комплекции такая возможность исключительно ценна. – Мы гарантируем безопасность пожилых людей в нашем округе, – отчеканил капитан Милкен. – Я как раз хотел поговорить с вами об этом и рад, что вы нашли время заехать, – сказал Римо. – Чиун, я хотел бы побеседовать с капитаном наедине. – О, да. Конечно. Совсем забыл, что я – всего лишь ваш покорный слуга и преступил границы дозволенного. Я возвращаюсь на подобающее мне место. – Прекрати, Чиун. Хватит. – Как прикажете, хозяин. Любое ваше слово – для меня приказ. Чиун подался, поклонился и прошаркал в соседнюю комнату. – Чего не отнимешь у этих старичков, так это понятие об уважении, заметил капитан, – не так ли? В смирении этого старикана есть своеобразны прелесть. – Да уж, смиренен и кроток, как цунами, пробормотал Римо. – Что вы сказали? – Да так, ничего. Давайте перейдем к делу. Капитан Милкен улыбнулся и протянул руку ладонью вверх. – По две сотни в неделю вам, – сказы Римо, – и соответственно поменьше вашим людям. По семьдесят пять – лейтенантам, по двадцать пять сержантам и детективам и по пятнадцать – патрульным. Об остальном договоримся позже. – Вы, я вижу, человек опытный, – заметил Милкен. – Всем надо жить, я это понимаю. – В нашем округе не так-то много возможностей для бизнеса. Во всяком случае я ничем не могу вам помочь в таких сферах, как проституция и наркотики. Заняты уже и некоторые другие сферы. – Вы пытаетесь узнать, чем я занимаюсь, правильно? – Да, это так. – Если узнаете и скажете «нет», я тут же приторможу. А если скажете «да», но решите, что получаете недостаточно, дайте мне знать. А пока я буду заниматься своим делом и прошу только об одном – чтобы меня не беспокоили каждый раз, когда, скажем, у кого-то в этом округе уведут машину. – В таком случае вы, может быть, слишком высоко оцениваете нашу скромную услугу. – Мажет быть, – сказал Римо, – но таков мой стиль. Милкен поднялся и достал из кармана бумажник. – Звоните в любое время, когда у вас возникнет необходимость, – сказал он, открывая бумажник и протягивая Римо свою визитку. – Интересный значок, – заметил Римо. Милкен посмотрел в бумажник. В нем лежала пятиконечная золотая звезда с изображением слитого кулака в центре. – Что он означает? – спросил Римо. – Это значок организации, в которой я состою, сказал капитан Милкен. – Она называется «Рыцари Щита». Вам приходилось слышать о ней? – Нет. Не могу этим похвастаться. Капитан Милкен улыбнулся: – А по-моему, вам следовало бы узнать о ней поподробнее. Возможно, наши планы заинтересуют вас лично. Не хотите встретиться с нашим руководителем? Это инспектор Уильям Макгарк. Чертовски интересный парень! – Макгарк, – повторил Римо, закладывая имя в память. – Конечно, с удовольствием. – Прекрасно. Я это устрою. Уверен, что он тоже захочу встретиться с вами.Глава 7
Джеймс Хардести-третий появился в двери вертолета, На холмистых просторах Вайоминга пощипывал сочную травку принадлежащий ему скот. Стерегущие его ковбои галопом мчались к посадочной площадке, чтобы засвидетельствовать почтение хозяину. Они называли его просто Джимом, а между собой говорили, что этот миллионер в душе такой же ковбой, как и они. Хардести, высокий, худощавый мужчина с невыразительным лицом, спрыгнул на землю и мощным рукопожатием чуть было не сдернул с лошади подскакавшего первым старшего ковбоя. Джим Хардести был действительно простым парнем, таким, как они, если, конечно, не считать, что у него – куча денег. Если бы кто-то из ковбоев задался целью проанализировать взаимоотношения Хардести с ними, то он усмотрел бы в них определенную закономерность. Выяснилось бы, что в год "А" Хардести демонстрировал "близость к народу пять раз, в год "Б" – четыре раза, три раза в год "В", и потом снова пять раз в следующем году, и так далее по схеме 5-4-3, 5-4-3. По его расчетам, такая система отнимала у него не так уж много времени и вместе с тем достаточно эффективно поддерживала в его работниках высокий моральный дух. Эта система предусматривала также угощения с выпивкой, которые он устраивал для всех работающих в Чейенне. – Где найдется другой, такой же богатый, как Джим Хардести, босс, который станет якшаться со своими работниками? – задал кто-то однажды риторический вопрос. – Да любой босс, знающий толк в производственных отношениях! – ответил один из работников. На следующий день его рассчитали. Приветливо здороваясь со всеми, кто встречался ему по пути, Джим Хардести прошелся по ранчо «Бар-эйч», более известному ему под индексом В. 108.08. Эта формула вмещала в себя данные о товарности ранчо, его общей стоимости, стоимости за вычетом налогов и иных расходов, а также особый показатель, получаемый путем деления количества голов скота на стоимость его прокорма. – Эти парни из «Бар-эйч» когда-нибудь загонят меня в гроб, – посмеивался Большой Джим Хардести. Угостите-ка меня фирменной говядинкой «Бар-эйч», сказал он, и ковбои его повели туда, где за холмом стоял фургончик полевой столовой, возле которого жарились на костре бифштексы. Говядина приносила высокие прибыли, которые возросли еще больше, когда консервный завод Джима Хардести поднял слегка цены, а вслед за ним подняли цены также и фирма Джима Хардести, перевозящая мясопродукты, и городская мясоторговая база Джима Хардести. Хотя по существу эта акция являлась нарушением антимонопольных законов, на практике она нарушением не считалась, поскольку формально владельцами консервного завода, автотранспортной фирмы и мясоторговой базы были друзья Джима Хардести, а не он сам. Однако если кто-то сочтет, что они – всего лишь подставные лица, так ведь это, извините, надо еще доказать! Стабильно высокие прибыли Джима Хардести гарантировала неспособностью конкурентов тягаться с ним. Он прекрасно знал свое дело и мог без труда доказать любому владельцу ранчо или скотобойни, или торговой базы, что, пытаясь сбить цены на продукцию Джима Хардести, они прежде всего затягивают петлю на собственной шее. Если попадался упрямец, не желавший или не способный согласиться, то друзья Джима Хардести помогали ему это уразуметь. В беседе с глазу на глаз. А среди людей посвященных слышались мрачные намеки: мол, если хочешь полноценный гамбургер, не заказывай его у Джима Хардести. Конечно, это не касалось Джима Хардести непосредственно, поскольку между ним и гамбургерами было много слоев персонала, и к тому же Большой Джим, как известно, лишь однажды прибег к насилию, да и то потому, что какой-то тип осмелился сквернословить в присутствии дам. Он тогда пустил в ход кулаки и только. Да, господа, ничего не скажешь, Джим Хардести настоящий мужик. Соль земли! Поэтому можно понять удивление работников ранчо, когда, провозгласив тост «за прекрасных работяг, на которых можно во всем положиться!», он вдруг откинулся назад и потерял сознание. Да он мертв! Сердечный приступ? Постойте, дайте-ка понюхать бокал. Его отравили! Кто ставил на стол выпивку? А ну тащите сюда повара! Когда повару накинули на шею веревку, он, дрожа от страха, признался, что это он отравил Хардести. Сделал он это ради того, чтобы расплатиться с многочисленными долгами. Обнажив свою татуированную руку, он указал на многочисленные следы уколов и объяснил, что пристрастился к героину, залез по уши в долги, а двое незнакомцев пообещали не только оплатить его долги, но и снабжать его всю оставшуюся жизнь героином, если он отравит Хардести. – Снять с него живьем шкуру! – закричал один из рабочих, размахивая длинным охотничьим ножом. – Постойте! Надо же поймать тех двоих. Пока их не поймаем, нельзя его убивать. Дрожащего и плачущего повара привели к шерифу, который сказал, что допросит его, составит точное описание тех двоих и объявит их розыск. Тех двоих повар еще раз увидел в ту же ночь в своей камере. На них была полицейская форма штата Вайоминг, а разговаривали они со смешным акцентом и интонацией жителей восточных штатов. Что делали тут эти двое невысоких, приземистых мужчин, похожих на двустворчатые металлические шкафы для хранения документов? Были ли они действительно полицейскими штата Вайоминг; которым поручено отвезти его в тюрьму? Повар получил ответ на интересовавший его вопрос в придорожной канаве. Один из: полицейских приставил револьвер к голове повара и нажал на спусковой крючок. Повар не слышал выстрела – его барабанные перепонки оказались на территории соседнего графства. А тем временем Николас Парсоупоулюс, резвясь на пороге своего шестидесятилетия с четырьмя девицами из кордебалета в гигантской ванне в собственном доме в Лас-Вегасе, решил глотнуть отличного вина. Только спустя полчаса девушки сообразили, что он мертв. – Мне показалось, что он как-то изменился что ли, – объясняла блондинка. – Стал приятнее, чем обычно. В ходе расследования обстоятельств его смерти выяснилось, что Парсоупоулюс был важнейшим звеном в преступном бизнесе и контролировал вербовку и поставку проституток в бордели и притоны на всей территории страны – от побережья до побережья. Его отравили. Круглое лицо инспектора Макгарка светилось радостью. Вайоминг – хорошо! Лас-Вагас – тоже хорошо! Он подошел к карте США, висевшей на стене его кабинета в здании Управления полиции Нью-Йорка. Вдоль восточного побережья в карту были натыканы булавки с круглыми красными головками. Взяв из коробки еще две, Макгарк воткнул одну из них в Вайоминг, другую – в Лас-Вегас. Вернувшись к столу, он снова взглянул на карту. Это были первые операции, предпринятые за пределами восточных штатов, и проведены они были без сучка и задоринки. Те, кто убил Хардести, уже успели вернуться и в положенное время заступить на дежурство в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Те, кому было поручено расправиться с Парсоупоулюсом должны по идее, двигаться сейчас в патрульной полицейской машине по улицам Бронкса. Расчеты по времени были безукоризненны. Проблемы технического обеспечения, своевременного выхода людей на цели и возвращения, их обратно были решены без каких-либо затруднений. Теперь ничто не может остановить наступление тайной полицейской армии. Но самое главное было впереди. Никто и никогда не возводил фундамент власти исключительно с помощью силы. За демонстрацией силы должно последовать что-то еще. Макгарк порылся в стопке лежавших перед нии на столе бумаг и выудил несколько листков с текстом, отпечатанным крупным, как в заголовках, шрифтом. Это была речь, и в ней содержалось то, что последует за убийствами. Вопрос состоял в том, кто выступит с этой речью. Как Макгарк ни старался, он не мог назвать кого-то, кто подходил бы для этой цели. Если бы Даффи обладал здравым смыслом и если бы не сгубил его этот фордхемовский вздор, если бы, он вместо этого почаще ходил в храм Иоанна Крестителя, где люди меньше всего интересуются книгами, особенно всей этой либеральной мутью, то он мог бы сгодиться на это. Но конгрессмен Даффи был мертв. Макгарк стал читать строчку за строчкой. "Вы называете себя нью-йоркцами и думаете, что живете в городе, причем в одном из великих городов мира. Но это не так. Вы живете не в городе, вы живет в джунглях. Вы испуганно забились в свои пещеры и не смеете выйти на улицу, потому что боитесь зверей. Так позвольте мне сказать вам: «Это ваши улицы, это ваш город, и я намерен вернуть его вам!» Не вы, а звери окажутся в клетках. Не вы, а звери будут бояться показаться на улице. Звери будут знать, что это – город для людей, а не для диких зверей. Кто-нибудь, несомненно, назовет меня расистом. Но кто больше всех страдает от преступников? Чернокожие. Люди, старающиеся воспитывать своих детей так, как воспитываются все другие дети. Вы понимаете, о ком я говорю. Я говорю о добрых честных чернокожих, таких как дядя Том, потому что они не хотят жить в джунглях. Я говорю и от их имени, так как знаю, что и они отвергают обвинение в расизме. Если я говорю, что самый маленький ребенок сможет спокойно, ничего не опасаясь, разгуливать по этому городу, то разве это расизм? Если я не хочу, чтобы моего или вашего ребенка изнасиловали на большой перемене в школе, разве это расизм? Если мне надоели призывы поддержать тех, кто не выполняет своих обещаний и угрожает мне, когда я прошу прибавки к жалованью, разве это расизм? Я говорю «нет», и все честные граждане – белые и черные – громогласно заявляют вместе со мной: «НЕТ!» Суть нашей программы, нашей платформы в следующем: «Мы говорим „нет“ зверям. Мы говорим „нет“ бандитам. Мы говорим „нет“ злодеям и растлителям, шныряющим по нашим улицам. И мы будем говорить им „нет“ до тех пор, пока не искореним всех до единого». Слова речи явственно звучали в голове инспектора Макгарка. Он внимал им с таким напряженным искренним вниманием, что понял: только один человек сможет прочитать их как надо, и этот человек – майор Уильям Макгарк из Нью-Йорка. «Покажем им, что это возможно в масштабе города. Покажем им, что это возможно и в масштабе штата. А потом – и в масштабе всей страны. А если так…» Макгарк включил аппарат внутренней связи. – Слушаю вас, инспектор, – послышался женский голос. – Достаньте, пожалуйста, мне глобус, хорошо? – Да, инспектор. С капитаном Милкеном пришел джентльмен, который хотел бы с вами поговорить. – Ах, да, тот самый… Пусть войдут.Глава 8
– И чем же занимается Римо Бедник? Вопрос был задан человеком с круглым лицом, инспектором Макгарком. Лицо и поза капитана Милкена выражали подобострастие, выходившее за рамки обычного почтения к старшему по званию и служебному положению. И это было очень заметно со стороны. – Бизнесом, – ответил Римо. – Каким бизнесом? – Разве капитан Милкен не сказал вам? – Только то, что сказали ему вы. – Не вижу, почему я должен сказать вам больше. – Потому, что иначе я оторву тебе башку! Римо пожал плечами: – Что я могу сказать? Если вы хотите, чтобы я уехал из этого города, я уеду. Хотите, чтобы я закрыл свое дело? Ну, сначала вам нужно разузнать, что это за дело, а потом попробовать самому закрыть его. Если же вы хотите проявить благоразумие, то я буду мыть ваши руки, а вы мои, и это будет означать уже нечто иное. А именно – я выкладываю деньги на бочку. Макгарк прищурил глаза – он зримо представил себе, как полицейские эскадроны смерти перемещаются из одного пункта страны в другой, регистрируются в мотелях, едят, пьют… И неумолимо растет горка счетов. – Да он нормальный парень, – встрял обеспокоенный капитан Милкен, – с ним все о'кей. Макгарк окинул капитана высокомерным взглядом. Конечно, у этого Римо Бедника все в ажуре, но если бы капитан и знал еще – почему! – Поскольку я не знаю, что вы хотите, – сказал Макгарк, – то позволю слегка разыграться своей фантазии. Пять тысяч в неделю за то, что мы не знаем. Инспектор, таким образом, послал мяч через сетку на сторону корта, где играл Римо. По инструкции Смита, ему следовало для пущей убедительности поторговаться, а потом просто отправить мяч обратно, согласившись на первое же предложение. Результатом стало бы его утверждение в качестве нового местного рэкетира. Но прежде чем Римо вспомнил об этой инструкции, сработал инстинкт, побудивший его завершить игру мощным ударом сверху вниз в угол площадки. – Я назначаю вам не пять тысяч в неделю, – сказал Римо, следя за выражением луноподобного лица, – а десять. Как раз столько у меня при себе. Луноподобное лицо побагровело. Римо небрежным жестом вынул из карманов два пухлых конверта с новенькими банкнотами и бросил их на стол инспектора так, как бросают кожуру от апельсина. Капитан прочистил горло. – В этом городе новичку не так-то просто найти нишу для собственного бизнеса, все уже занято, сказы Макгарк. – Об этом опять же я позабочусь сам. – Рад был познакомиться, мистер Бедник, – сказал Макгарк, вставая из-за стола и протягивая большую, мускулистую ладонь. Римо вяло пожал ее, ощутив могучее рукопожатие Макгарка, полностью расслабил мускулы ладони и улыбался. Макгарк продолжал сдавливать пальцы Римо, так что от натуги у него даже заиграли желваки на скулах. Все еще улыбаясь, Римо вдруг напряг мышцы и в мгновение ока освободил ладонь из тисков Макгарка. Именно так – неожиданно и сразу – лопается целлофановая обертка. – Что-то вы не в форме, дорогуша, – заметил Римо. – Вы часом не штангист? Тяжести поднимаете? – Тяжести всего мира, инспектор, всего мира. – Когда мы сюда шли, мистер Бедник сказал, что хотел бы встретиться с полицейским комиссаром, – сообщил капитан Милкен, – но я сказал ему, что в этом нет необходимости. – Ну что ж, – задумчиво хмыкнул Макгарк. Познакомь его с комиссаром. Пусть комиссар посмотрит, с какими людьми нам приходится иметь дело. Да, Бедник, пожмите ему как следует руку. А то они у него слишком мягкие. Своей широкой как лопата ладонью Макгарк сгреб конверты с деньгами в верхний ящик стола. – Не парень, а черт этот Макгарк, – буркнул капитан, выйдя вместе с Римо из кабинета. – А ведь вы его ненавидите, – заметил Римо, – хотя и говорите, что он вам по вкусу. – Нет, нет, он мне нравится! Почему вы считаете, что нет? Я никогда не говорил, что он мне не нравится. Напротив, нравится! В коридоре им повстречалась блондинка с нежным, словно фарфоровым личиком и небесно-голубыми глазами, направлявшаяся в кабинет Макгарка. Она шла с неприступным видом, глядя прямо перед собой. – Жанет О'Тул, – прошептал, Милкен, когда она скрылась за дверью кабинета. – Дочка комиссара. Печальная история. Ее изнасиловали, когда ей было семнадцать. Банда черных. Полдепартамента были этому только рады, поскольку: всем известно, что сам О'Тул закоренелый сердобольный либерал. Ребята из департамента забросали его анонимными письмами, в которых говорилось, что будто бы удалось найти преступников, но они вынуждены были их отпустить из-за отсутствия ордера на арест. В одной из записок говорилось, что полицейским якобы удалось даже схватить насильников на месте преступления, но пока они зачитывали им пространный перечень конституционных прав этих молодчиков и след простыл. Отвратительные штучки. Вы понимаете, что я имею в виду? – Как все это восприняла девушка? – спросил Римо. – Ужасно. Она была буквально раздавлена этим происшествием и теперь так боится мужчин, что не может даже смотреть на них. – Красивая! – заметил Римо, вспомнив ее кукольное личико. – Ага. Но фригидная. – А что она здесь делает? – Она – аналитик-компьютерщик. Занимается вместе с Макгарком вопросами расстановки имеющихся в его распоряжении полицейских. – Подождите-ка минутку! – сказал Римо. Он повернулся и быстро зашагал назад – в кабинет Макгарка. Жанет О'Тул стояла спиной к нему, разбирая стопку бумаг на столе. На ней была длинная подчеркнуто скромная юбка в сельском стиле, которая явно не вязалась с белой блузкой с чрезмерно глубоким вырезом, оголявшим не только шею, но и плечи. – Мисс, – обратился к ней Римо. Девушка резко повернулась и испуганно взглянула на него. Римо лишь на мгновение встретился с ней взглядом и сразу же опустил глаза. – Я… э… Мне показалось, что вы уронили это в коридоре, – смущенно пробормотал он, протягивая ей серебряную авторучку, взятую им из кармана Милкена. Продолжая стоять с потупленным взором, он услышал трепетный голос девушки, сказавшей: – Нет, это не моя. Изобразив испуг, он вскинул голову, их взгляды снова встретились, и он опять скромно потупился: – Извините… Я… Но я думал… То есть я действительно очень сожалею, что побеспокоил вас, мисс, но мне показалось… Римо повернулся и быстро вышел из комнаты. Для начала этого вполне достаточно. Поравнявшись с ожидавшим его в коридоре Милкеном, Римо отдал ему авторучку. – Вы уронили это. – Ах да, спасибо! Между прочим, О'Тул не занимается ничем таким. – Ничем каким? Характерным жестом пальцев Милкен дал понять, что имеет в виду деньги. Римо кивнул. Голову комиссара О'Тула можно было бы сравнить с яйцом, если бы не одно «но» – яйца не бывают глупыми. Он напоминал канарейку Твити из знаменитого мультфильма, только глаза у нею были еще более печальными. Когда капитан Милкен сообщил ему, что Римо намерен заняться политикой в качестве бизнесмена, О'Тул изложил ему собственные взгляды на проблему обеспечения законности. Он говорил, в частности, о конституционных правах подозреваемых, о взаимоотношениях полиции с местным населением, о том, что полиция должна быть хорошо осведомлена о положении дел в обслуживаемом им районе, более чутко реагировать на нужды и чаяния меньшинств. – А как насчет того, чтобы у граждан было побольше шансов остаться в живых? – поинтересовался Римо. – Ну, полицейские знают, что они могут применять оружие только в самых крайних случаях и что каждый такой случай будет тщательно проверяться… – Я не об этом, – прервал ем Римо. – Говоря о шансах остаться живым, я имею в виду не преступников, а тех простых людей, тяжкая вина которых может состоять лишь в том, что они посмели выйти ночью на улицу. Какие у них шансы? Что сделано в этом направлении? – Гм… Мы живем в трудные времена. Если мы станем более отзывчивыми… – Минуточку, – снова перебил его Римо. – Ну вот скажите – тридцать лет назад полицейские вашего департамента были отзывчивыми? – Нет. Совсем нет. Им еще предстояло освоить новые приемы и методы, которые… – Так, может быть, люди тогда чувствовали себя в большей безопасности именно потому, что ее обеспечивали непросвещенные полицейские? – Сэр, мы не можем вернуться к прошлому, – раздраженно возразил комиссар. – Если не пытаться, то конечно. – Я бы и не хотел. Это было бы неразумно. – Замечательно! Ярлык наклеен, дело пошло в долгий ящик. А за вашим окном перепуганный до смерти город. Если вы думаете, что еще один семинар по поводу человеческих взаимоотношений может предотвратить хотя бы одно вооруженное ограбление, то с равным успехом можете считать, что у вас из задницы идет дымок. Комиссар отвернулся, давая понять, что беседа окончена, и разнервничавшийся капитан Милкен проводил Римо Бедника из кабинета. Никогда еще никто не разговаривал с комиссаром подобным образом. Едва дождавшись, когда Бедник покинет здание департамента, Милкен помчался к Макгарку, чтобы рассказать ему о стычке. К его великому удивлению, Макгарк отнесся к этому сообщению совершенно индифферентно, как если бы оно касаюсь какого-то давно умершего человека.Глава 9
Доктор Харолд В.Смит смотрел в окно своего кабинета в санатории Фолкрофт. Через стекло, непроницаемое для взгляда снаружи, хорошо просматривался берег залива Лонг-Айленд. Уровень воды неожиданно, как это всегда бывает во время прилива, повысился. Как бы он ни был к этому готов, внезапный подъем воды каждый раз удивлял и немного пугал Смита. Время и приливы не ждут. То же можно сказать и о КЮРЕ, и о государственных проблемах. Смиту не хотелось поворачиваться, чтобы лишний раз не видеть большую карту на противоположной стене кабинета Он очень любил страну, изображенную на карте, но сейчас при взгляде на нее испытывал те же самые чувства, которые испытывал у постели тяжело больной матери. Свою мать Смит тоже очень любил, но он не мог видеть, как она страдает от снедавшей ее раковой опухоли, и в душе ждал, чтобы она умерла и перестала мучаться, а в его памяти навсегда осталась бы красивой женщиной. Но это были его детские ощущения, с годами они развеялись, и немощная, изменившаяся до неузнаваемости мать, какой он видел ее на смертном одре, навсегда осталась в его памяти просто матерью и только матерью. Он резко развернулся вместе с креслом и впился глазами в карту Соединенных Штатов Америки. Все Восточное побережье было испещрено красными кружками, означавшими, что там имело место убийство, совершенное этой разраставшейся, подобно раковой опухоли, организацией. Теперь к ним добавились такие же две отметки в западной части страны. И ситуация сразу же приобрела критический характер. Численность организации росла в геометрической прогрессии. Теперь можно было ожидать качественного скачка – превращения в тайную армию, и вот тогда возникнет по-настоящему реальная опасность превращения страны в полицейское государство, особенно если эта армия желает завладеть и рычагами политической власти. Смит горько усмехнулся. Интересно, сколько полицейских насчитывает эта тайная армия, готовящаяся переделать Америку в соответствии с чьими-то весьма сомнительными представлениями о чистоте? Неужели они не понимают, что полицейское государство является самой коррумпированной формой правления? Смит неотрывно глядел на карту. Издали четко просматривалась определенная закономерность в расположении красных отметин: все они словно невидимыми нитями были соединены с центром – Нью-Йорком. Ну сюда-то он уже направил своею человека. Римо Уильямс, Дестроер, приступил к выполнению своей миссии. Если, конечно, он действительно приступил… А что, если он продолжает упорствовать в своем глупом нежелании проливать кровь полицейских? Он опять повернулся к окну и взглянул на часы. Пора бы Римо позвонить! Он ждал. Минут через пять раздался телефонный звонок. – Смит. – Это Римо. – Есть новости? – Кажется, мне повезло. Когда-нибудь слышали о «Рыцарях Щита»? – Нет. – Что-то вроде организации полицейских. Возможно, это – ядро того, что мы ищем. – Известны ли какие-нибудь имена? – Организацию возглавляет инспектор Макгарк. – Вы вошли с ним в контакт? – Да. Дал ему на лапу. На следующей неделе ожидается повторная встреча с очередной порцией. – Римо, в нашем распоряжении очень мало времени. Вы не могли бы это как-то ускорить? – Попробую, – сказал с раздражением Римо. Смит никогда не был способен оценить хорошо и быстро сделанную работу. – Кстати, – заметил Смит, – кажется, вы смогли перебороть себя. Я имею в виду… э… ваши прежние чувства в отношении этого дела. – Да нет, Смитти, ничего не изменилось. Я всего лишь собираю информацию. Вот когда потребуется нечто большее, нежели информация, тогда мы и будем решать. – Позвоните завтра, – сказал Смит, хотя в этой просьбе не было никакой необходимости. Ответом был щелчок в трубке. Смит тоже положил трубку и снова повернулся к окну. Волны с плеском набегали на берег. Полная вода вроде бы спадает, или ему только кажется? Доктор Смит внимательно всмотрелся – нет, вода еще не отхлынула от большой скалы на пляже, даже еще и не дошла до нее, а, значит, подъем воды продолжается.Глава 10
– Сделайте ему предложение, от которого он не сможет отказаться. С этими словами Дон Марио Панца отпустил своего советника. Он был щедр. Он был вежлив. Он был уважителен. В такие тревожные времена, как сейчас, когда несколько ближайших деловых партнеров уже отправились таинственным образом на тот свет, он предпочитал быть более чем щедрым по отношению к обосновавшемуся на его территории незнакомцу, который вдруг занялся подкупом полицейских. Щедрость Дона Марио Панца граничила с легкомыслием, хотя он и не был никогда легкомысленным. В Куинсе появился неизвестный никому человек, купивший весь окружной полицейский участок. Он покупал машины и мебель и при этом расплачивался за все наличными. Совершенно очевидно, что этому типу надо отделаться от денег, о которых не хочется сообщать налоговой службе. Дону Марио было также ясно, что бизнес Римо Бедника явно имел какое-то отношение и к нему. Но что это за бизнес? Финансовые показатели прибыли у Дона Марио не изменились. С профсоюзами все в порядке. С мясом стало даже лучше, поскольку теперь не надо переплачивать тому парню в Вайоминге, Хардести. Что касается наркотиков, то для Куинса это не бизнес – слишком мал здешний объем сбыта. Ему даже приходилось поддерживать этот бизнес хотя бы на минимальном уровне. Чем же тогда занимается этот Римо Бедник, прибрав к рукам всю окружную полицию? Дои Марио был человеком уважительным, а потому послал своего эмиссара с предложением о дружеской встрече. Деловым людям надо встречаться между собой, не так ли? Ответ Римо Бедника был таков: – Не сейчас, приятель сейчас я занят. Будучи человеком терпеливым и здравомыслящим, Дон Марио направил к Римо другого эмиссара. На этот раз – не просто эмиссара, а важную шишку. В его среде, где говорили в основном по-итальянски, его уважительно звали «капо», то есть «босс». Капо объяснил Римо, кто он такой и кто такой Дон Марио, и чем Дон Марио мог бы быть ему полезен, и почему в такие времена очень нужны друзья. – Лично мне, – сказал надевавший в это время ботинки Римо Бедник, нужен второй темный носок. Вот что мне нужно – второй темный носок. Так капо и доложил Дону Марио. – А я хотел бы портрет с автографом Реда Рекса. Это тот самый изумительный актер, который играет роль выдающегося ядерного физика Уайетта Уинстона в сериале «Пока Земля вертится», – сказал слуга-азиат Бедника. Капо добросовестно передал Дону Марио и ту просьбу. Позже, расспросив капо поподробнее, Дон Марио объяснил ему что этим людям на самом деле не нужны были ни носки, ни картинки что они просто издевались над ним. Лицо капо вспыхнуло от гнева, но Дон Марио сказал: – Достаточно, не будем создавать себе ненужные трудности Я сам займусь этим. Итак, Дон Марио послал своего советника, дав ему наказ, как следует объяснить Римо Беднику, что великий дон хотел бы ему по возможности помочь. Что великий дон не привык повторять свои просьбы по несколько раз. Что великий дон не может позволить, чтобы на его территории совершались какие-то неизвестные ему операции. Что дон, если надо, готов, в свою очередь, обеспечить необходимую дополнительную защиту. Он допускает, что их бизнес мог бы дополнять друг друга. Дон не останется в долгу. Дон рассчитывает на взаимное уважение и, как минимум, на встречу. Об отказе не может быть и речи. Советник вскоре вернулся в хорошо охраняемую дом-крепость Дона Марио Панца. Вид у него был удрученный. Со всем должным уважением он передал Дону Марио ответ на исключающее возможность отказа предложение «нет». – И это все, что сказал Римо Бедник? – Нет. Он добавил: «Может быть когда-нибудь потом». – Понятно. – А слуга-азиат интересовался, почему до сих пор не получил портрет Реда Рекса с автографом. – Ясно. Они продолжают над нами смеяться. Что ж, возможно, мы сами виноваты. Мы еще не объяснили им должным образом, что нас следует уважать. А этот слуга-азиат? Кто, наш мистер Бедник очень к нему расположен? – Полагаю, что так, Дон Марио. Я никогда не видел, чтобы он прислуживал, и к тому же он постоянно без всякого стеснения перебивает мистера Бедника. – Значит, это не слуга. – Думаю, вы правы, Дон Марио. – Он старый? – Очень. – Крепкого телосложения? – Он потянет на девяносто фунтов, если набьет карманы свинцом. – Понятно. Так вот, я придумал, как показать мистеру Беднику нашу силу и власть, да так чтобы он понял, что мы можем уничтожить его, если только захотим, и что не остановимся ни перед чем, чтобы добиться своего. И тогда он не замедлит сюда явиться, дрожа от страха. Советник кивнул, а когда его ознакомили с планом Дона Марио, в очередной раз восхитился блеском ума, глубоким знанием человеческой психологии, мудростью и даром предвидения своего дона. – Великолепно, Дон Марио! – Тщательно продумано, – сказал Дон Марио. – Да, чуть не забыл, – спохватился советник, – они просили передать вам вот это. Он вынул из портфеля цветок лотоса и протянул его Дону Марио. Тот, глядя на цветок, задумался. – Они сказали вам что-нибудь, вручая цветок? – Да. Старик заявил, что хотел бы в обмен на него получить подписанную фотографию… – Да, да, да… Хватит! Я сыт ими по горло! – воскликнул Дон Марио с несвойственным ему гневом: значит, они продолжают оскорблять его. И швырнул цветок в мусорную корзину. – Пришли ко мне Рокко. Да, Рокко. И еще троих. Чем бы они сейчас ни занимались. Рокко! Советник наклонил голову. Ему придется говорить с Рокко, и, хотя они были на одной стороне, перспектива встречи с ним внушала ужас. Этот человек-гора уже одним своим видом внушал ужас, и даже просто приблизиться к нему было совсем не легко. Когда Рокко пришел к Дону Марио, тот стоя приветствовал своего верного заплечных дел мастера Рокко, как крепостная башня, возвышался над доном. Лицо – словно каменный утес, ручищи – лопаты, грудь – как холодильник, а глаза – бездонная тьма потустороннего мира. – Я хочу высказать тебе уважение, Рокко, – сказал Дон Марио. – А я почитаю за великую честь быть принятым вами, Дон Марио, – сказал Рокко. Потом Дон Марио объяснил Рокко, что предстоит сделать, потому что Рокко нужно было все объяснять очень подробно и терпеливо. Ему будут помогать трое: один – на карауле, другой должен держать старика, третий орудовать веревками. Если посреди ночи мистер Бедник вдруг проснется, то ему надо дать сначала увидеть лицо Рокко, а уж потом погрузить в сон. – Только на одну ночь, Рокко, не навсегда, – нервно втолковывал Дон Марио, – только на эту ночь. Он нам нужен. У него нужные мне секреты. Ты понимаешь? Он должен проспать только одну ночь. В качестве личного мне одолжения, Рокко. Только одну ночь. Отпуская Рокко, Дон Марио повторил ему вдогонку: – Только на одну ночь, Рокко. В этом весь смысл. Проводив Рокко, Дон Марио улегся в постель в своей спальне, под защитой телохранителей. Его дом также был надежно защищен кольцом домов поменьше, в которых жили его люди, и высокой каменной стеной. В полной безопасности от всех превратностей судьбы. Мистеру Беднику спокойного сна грядущая ночь не сулила. Проснувшись, он увидит своего слугу висящим со связанными руками и ногами над его кроватью. Скорее всего, бедняга останется жив, но всем своим видом убедительно докажет Римо Беднику что дон при желании может с необыкновенной легкостью его убить. И Римо Беднику будет ясно, что дон без колебаний пойдет на это. Дон Марио был не совсем уверен только в одном – в Рокко. Но Рокко предупрежден, и в последние несколько лет он не давал дону повода для недовольства. За эти годы он не смог сдержаться только дважды. В предвкушении успеха задуманной им операции по устрашению Римо, Дон Марио скользнул под одеяло. Один. Он заснул глубоким, безмятежным сном человека, довольного собой. Он спокойно проспал всю ночь, однако, проснувшись наутро, почувствовал что что-то не так. Большой палец ноги коснулся чего-то мягкого и нежного, как лепесток. Но откуда взяться в его постели цветку? Он поводил ногой под одеялом и нащупал какую-то липкую влагу на простыне и нечто холодное, вроде комка глины. Нет, вроде печенки. Дон Марио откинул одеяло. Увиденное повергло его в такой ужас, что он завопил во весь голос, подобно перепуганному до смерти ребенку: – А-а-а-а!!! Пронзительный крик переполошил дремавших за дверью спальни телохранителей и взорвал предутренний покой крепости, в неприступности которой никто не сомневался. На крик сбежалась вся многочисленная охрана, но Дон Марио запретил входить в спальню. Нельзя, чтобы кто-либо стал свидетелем его унижения – в его кровати лежала голова гиганта Рокко с цветком лотоса во рту. В полдень, когда Ред Рекс в очередной раз отверг просьбу дать автограф, технический персонал студии прервал съемку и объявил забастовку. Ему весьма прозрачно намекнули, что стоит подписать фотографию, и запись немедленно возобновится. Итак, взглянув в сотый раз за этот день на свою фотографию, Ред Рекс покорился злосчастной судьбе. – Хорошо, кому я должен это адресовать? – Пишите, я буду диктовать, – сказал выступивший вперед коренастый детина. – «Чиуну – мудрейшему, удивительнейшему, мягкосердечнейшему, нежночувствительнейшему человеку. С вечным уважением. Ред Рекс». – Вы шутите? – Или все это слово в слово будет на фотографии, или на твоей физиономии. – Вы не могли бы продиктовать текст еще раз? – Кхм… «Чиуну – мудрейшему, удивительнейшему…» Написал «удивительнейшему»? «…мягкосердечнейшему, нежночувствительнейшему человеку. С вечным уважением. Ред Рекс» Ред Рекс расписался и театральным жестом вручил собственную фотографию с этим нелепым автографом дикарю, от которого к тому же и запах исходил скверный. – Ага. О! – сказал тот. Надо еще добавить «скромнейший». – Вы не говорили этого. – Ну и что? Мы хотим, чтобы оно было. – Скромнейший Ред Рекс или скромнейший Чиун? – Чиун. Впиши это между «мягкосердечнейшим» и «нежночувствительнейшим». Фотография с автографом и две тысячи четыреста пар темных носков были незамедлительно доставлены в дом, расположенный в том районе Куинса, где обычно селятся представителя среднего класса. Когда Чиун увидел фотографию с продиктованной им когда-то надписью, о чем он успел уж забыть, из его старческих глаз выкатилась слезинка. – Чем знаменитее, тем они добрее, – сказал Мастер Синанджу. Позднее он поделился этим наблюдением с Римо, но тот не проявил никакого интереса. Он собирался к инспектору Уильяму Макгарку, чтобы выйти на что-нибудь конкретное, и даже не поинтересовался, откуда у него в спальне взялись 4800 черных носков.Глава 11
Однако инспектора Уильяма Макгарка в полицейском управлении не оказалось. Он находился в это время на окраине Манхэтена, в старом здании на углу Двадцатой улицы и Второй авеню, где когда-то располагался тир городского полицейского управления. Теперь на первом этаже был магазин одежды, а вход с лестничной площадки на второй этаж закрывала массивная двойная стальная дверь с небольшой табличкой – «РЩ». За дверью находились старый гимнастический зал и тир. Несмотря на наличие кондиционеров, помещение тира было пропитано пороховым дымом. Но кондиционеры и звукопоглощающее покрытие стен были не единственным новшеством в старом тире. Главное состоим в том, что теперь не существовало разграничительных линий для стрелков с мишенью на каждой полосе огня, а в конце тира была установлена одна-единственны мишень, и стреляли теперь не из револьверов, а из автоматов. – Хорошо. Теперь еще раз. Я говорю «массированный огонь», имея при этом в виду не стрельбу веером от бедра и не прицельный огонь одиночными. Короткими очередями изрешетить чучело. Изрешетить! – крикнул Макгарк, показывая рукой на темную, в человеческий рост, мишень. – Теперь внимание! Не будем стрелять на счет «три!» или когда вам заблагорассудится. Открывайте огонь по щелчку вот этой штучки. Макгарк показал детскую игрушку-щелкунчика в виде лягушонка, обойдя шеренгу стрелков, чтобы всем было видно. На нем были серые брюки и голубая рубашка. Лоб в испарине, но на лице довольная улыбка, казалось, говорившая: вот она – сила, способная оправдать свое предназначение. – Итак, слушать! – крикнул Макгарк. Три полицейских встали полукругом приготовились к стрельбе. Прошло три секунды, десять, двенадцать. Щелчка не было. Макгарк по-прежнему стоял с щелкунчиком в руке, наблюдая за полицейскими. Тридцать секунд. Сорок пять. Один из полицейских вытер взмокший на спусковом крючке палец. Другой облизал губы и посмотрел на Макгарка. Минута. Минута и десять секунд. Третий стрелок опустил автомат. Две минуты. Стволы всех трех автоматов были обращены к полу, а три пары глаз – на Макгарка, который, казалось, ничего не замечал. – Эй, когда же вы наконец щелкните этой штукой? – крикнул один из полицейских. – Что? – спросил, подавшись вперед, Макгарк, словно он не расслышал вопроса. – Я спросил когда вы… В этот момент раздался щелчок и один из полицейских открыл бешеную пальбу из автомата. Двое других поспешили последовать его примеру, осыпая пулями стену на почтительном расстоянии от мишени. – Ладно, все! – прокричал Макгарк. – Прекратить огонь! Прекратить огонь! Последний одиночный выстрел пробил небольшое отверстие в чучеле-мишени, и настала тишина. Макгарк покачал головой и медленно, как бы нехотя вышел за огневой рубеж в зал и встал перед полицейскими. – Вам троим предстоит стать командирами, – начал он, все еще качая головой. – В скором времени, когда у нас прибавится народу, вы будете учить своих подчиненных. Вы станете лидерами, а посмотрите, что вы сейчас из себя представляете? Остолопы! Лицо его налилось кровью. – Вы что, не понимаете, о чем я говорю, да? По-вашему, я несправедлив, да? Вас не так учили? – Сэр, – отозвался один из троицы, вы так долго не щелкали! Ну вот мы и расслабились". – Ах, я, видите ли, слишком долго не щелкал! Вас, видите ли, совсем по-другому учили в полицейской академии! А поскольку вас учили по-другому, то учиться по-новому вы и не хотите. Хорошо! Кто из вас когда-либо участвовал в засаде? Поднимите руку! Поднялась одна рука. – Какая это была засада? – спросил Макгарк. – Там были эти… контрабандисты… – Скольких вы убили? Полицейский запнулся. – Мы ранили троих. – А были ли вы в такой засаде, когда требовалось убить всех? Как придется делать нам? Вот об этом сейчас идет речь. Пора психологически перестраиваться и перестать мыслить на манер полицейских, за спиной у которых 30000 парней нью-йоркского департамента. Здесь вы не полицейские. – Как же так? Мы согласились вступить в эту организацию именно потому, что хотели стать лучшими из полицейских, – озадаченно пробормотал другой стрелок. – Забудьте об этом, – отрезал Макгарк. – Вас учат нападать из засады. Чем дальше, тем более сложные будут возникать ситуации, и я советую вам серьезно учиться сейчас, чтобы всегда быть во всеоружии, иначе от вас может остаться мокрое место, так что и хоронить будет нечего. Все трое еще не совсем успокоились, но гнев их постепенно сменялся уважением. И Макгарк почувствовал это. Стоя перед ними, он щелкнул лягушонком. Руки дернулись к спусковым крючкам, и один из автоматов чуть было не выстрелил. Макгарк громко расхохотался, и его смех помог окончательно снять напряжение. Ну и хорошо! Он пересек опять линию огня, на сей раз в обратном направлении, и, не дойдя еще до своего прежнего места, щелкнул еще раз. Огневой рубеж мгновенно взорвался дружным залпом трех автоматов. Помещение заполнилось грохотом выстрелов и свистом вспарывающего воздухсвинца. – Прекрасно! – воскликнул, не оборачиваясь, Макгарк. – Прекрасно! – Почему вы так считаете? – поинтересовался один из стрелявших. – Вы же еще не видели результат. – Сейчас не это главное, – ответил довольный Макгарк. – Главное в засаде – точный выбор момента и синхронность. Вы все проделали великолепно. Мне нет необходимости смотреть, куда именно угодили ваши пули. Мне достаточно было слышать, как слаженно вы стреляли. Однако и стрельба и наставления Макгарка отнюдь не понравились случайному свидетелю происходившего в зале. Этим человеком был заместитель начальника департамента, который, не застав Макгарка в управлении, пришел в тир, чтобы получить его подпись на некоторых бумагах о кадровых перестановках в Бруклине. Подойдя к двери, ведущей в гимнастический зал с тиром, он вдруг услышал автоматную стрельбу и наставительную речь Макгарка. Занятие было явно нестандартным. Он сразу же понял, что в недрах полиции Нью-Йорка зародилось движение, аналогичное тому, что было в Южной Америке. Ему хватило ума и сообразительности затаиться за дверью и прислушаться к тому, что говорит Макгарк. Бумаги подождут. Заместитель начальника департамента знал, что во всем департаменте был один-единственный человек которому он мог довериться. Один-единственный человек, настолько одержимый идеями гражданских прав, что восстановил против себя всех своих сотрудников. Заместитель начальника полиции не раз резко расходился во мнении с комиссаром О'Тулом. Однажды он даже пригрозил подать в отставку, и О'Тул сказал ему тогда: – Потерпите. Если нам удастся пережить это сложное время, сохранив в неприкосновенности конституционные свободы, то только благодаря стойкости таких людей, как вы. Мы выбрали трудную дорогу. Прошу вас, верьте мне! – О'Тул, Вы не правы. То, что случилось с вашей дочерью, должно было убедить вас в этом. Хорошо, О'Тул, я не уйду, и главным образом потому, что в Святой Цецилии меня научили уважению. В данном случае это – дань уважения Деве Марии, ибо никто другой уважения не заслуживает. Учтите это. Тем самым я изъявляю веру в Господа Бога, но отнюдь не в вашу компетентность, комиссар. И он остался и продолжал усердно исполнять свои обязанности, невзирая на беспокойство, постоянно причиняемое активистами, нападки в прессе, недовольство граждан и даже оскорбления. Их называли свиньями! И кто? Те, кто сами отродясь мыла в руках не держали. Заместитель начальника продолжал служить даже вопреки возражениям домочадцев. Он считал, что уж если ему приходится страдать, то О'Тул, несомненно, страдает в десять… нет, в сто раз больше! Так что если и был человек, которому, как он считал, можно полностью доверять, то это полицейский комиссар О'Тул. Поэтому, выйдя из здания бывшего полицейского тира, он отправился прямиком к О'Тулу, в район, где жили главным образом выходцы из Ирландии. Надо сказать, что этот некогда окраинный район за последнее время существенно преобразился, обретя все атрибуты современного города. Они беседовали четыре часа, и с каждым часом лицо О'Тула все больше и больше мрачнело. Их беседа прервалась лишь однажды, когда О'Тулу надо было, как всегда, позвонить в управление, чтобы справиться, все ли в порядке. – Я не могу в это поверить, – сказал О'Тул, повесив трубку, – просто не могу. Я знаю Макгарка. Консерватор – да, но не убийца. Заместитель начальника подробно пересказал все то, что слышал. – Может быть, вы что-то не так поняли? – Нет. – Может быть, от грохота выстрелов вам заложило уши? – Нет. – Может быть, Макгарк просто разыгрывал новобранцев? – Нет, черт побери! И это были не новобранцы, а полицейские-ветераны. – О, Господи! Господи, Господи… – О'Тул схватился за голову. – Значит, дошло уже до этого. Ладно, поезжайте домой и никому ничего не говорите, обещайте мне. Завтра мы решим, что предпринять. Думаю, надо обратиться в департамент полиции штата. – А как насчет ФБР? – А если они сами к этому причастны? – Сомневаюсь, – сказал заместитель начальника. Если у нас и есть какое-то учреждение, которому мы, несомненно, можем доверять, так это ФБР. Лучшее в мире. – Да, пожалуй… Но не звоните им сегодня. Приходите утром ко мне, и мы вместе отправимся к ним. – Хорошо, сэр. На следующий день утром заместитель начальника к мыслям о вчерашнем разговоре с шефом не возвращался. Он даже не вспомнил об этом. Выйдя наутро из дома в районе Стейтен-Айленл, он услышал что-то вроде стрекота кузнечика. А может, это была всего лишь детская игрушка? Он не успел толком подумать об этом. Перекрестный – автоматный огонь был настолько плотным, что, казалось, внутри у него одновременно взорвались несколько бомб и на мгновение он как бы завис в воздухе. Тем, кто стрелял, это мгновение, однако, показалось вечностью. – Понимаете теперь, что я имел в виду? – спросил потом Макгарк своих людей. – Прекрасно. Если правильно все спланировать, срабатывает просто прекрасно. Чуть позже в это же утро Макгарк заперся у себя в кабинете и набрал не фигурирующий ни в каком справочнике номер. – Все в порядке, сэр, – доложил он. И услышал и ответ явно не то, что рассчитывал услышать. – Понимаете ли… Да, сэр. Извините, – быстро заговорил в трубку Макгарк. – Это случилось впервые. Конечно, дверь нужно было запереть. Он не должен был проникнуть в помещение. Такого больше не случится. Да, сэр. Я понимаю, визит причинил вам излишнее беспокойство. Да, сэр. Я знаю, сэр. Я гарантирую – нас никогда больше не подслушают, и вам никогда больше не придется принимать у себя в доме подобных визитеров. Очень сожалею, если он обеспокоил Жанет, сэр. Да, сэр. Да, комиссар. Мы больше не допустим никаких ошибок.Глава 12
Ночью, пока Римо мирно почивал на ложе из 4800 черных носков, в редакции газет уже поступило известие о новой волне убийств. Террористы совершили очередную вылазку, но характер их действий претерпел существенные изменения. Так, из Уэст Спрингфилда, штат Массачусетс, сообщили, что полиция располагает уликой в виде клочка бело-голубой ткани, оказавшегося крепко зажатым в ладони Роджерса Гордона. Гордон был старейшим из членов плановой комиссии одной из крупнейших торговых ярмарок страны, проводимых под девизом «Америка на параде», и в качестве такового он пользовался преимущественным правом восседать в открытой кабине подвесной дороги, разрывающей своим корпусом протянутую над толпой бумажную ленту, символизируя тем самым открытие длящегося целую неделю торжества. Предполагалось, что Гордон поедет в вагончике один, но в последний момент он пригласил с собой двух мужчин со значками официальных представителей администрации ярмарки, вместе с которыми он поднялся на посадочную площадку, расположенную на высоте двух этажей административного здания ярмарки. Вагончик легко заскользил по канату к бумажной ленте, натянутой между двумя фонарными столбами. Несколько сот человек следили за движением кабины. Среди них было множество корреспондентов радио, которые вели репортажи о церемонии открытия ярмарки. Когда золотисты кабина разорвала тонкую бумажную ленту, толпа всколыхнулась и восторженно зашумела. Этот шум не заглушил, однако, послышавшихся хлопков, и те, кто смотрел вверх, увидели, как Гордон привалился на мгновение к бортику кабины, затем повернулся, протянул руки к стоявшим сзади двум мужчинам и перелетел через борт. Он упал на трейлер с радиотрансляционной установкой, пробил его тонкую пластиковую крышу и оказался на столике, за которым, попивая кофе, сидел перед микрофоном диктор Трейси Коул, с головокружительной быстротой ведя репортаж. В груди у Роджерса Гордона было четыре крупнокалиберных пули. Тем не менее он успел бы, наверное, сообщить, что те двое, явившиеся к нему сегодня утром в дом, – отнюдь не федеральные агенты, проведавшие о его подпольной торговле оружием. Успел бы, если бы не плотные клубы сигарного дыма, заполнившие эту маленькую передвижную радиостудию, в которых было просто невозможно дышать. Однако Роджерс Гордон все же рассказал об этом, будучи уже мертвым. Ладонь его медленно раскрылась, и Коул, которого даже случившееся не могло сбить со взятого им ритма, увидел как бы протянутый ему клочок материи. Позднее полиция заявила, что этот клочок ткани был, очевидно, вырван из рубашки одного из двух убийц, которым удалось, воспользовавшись возникшей сумятицей, скрыться с места преступления. Впервые за все время изменился характер совершаемых убийств, а именно: на месте преступления была оставлена улика. Второй пример отхода от прежней тактики был зафиксирован в Ньюарке, где в гостиной собственного дома в жилом районе, расположенном на побережье и представляющем собой жалкий конгломерат кое-как сколоченных хибар, был обнаружен труп помощника мэра. У него в голове было три пули – по одной в каждом глазу, а третья, войдя в рот, разворотила горло. В преступной среде так по традиции расправлялись с предателями. Подобно недремлющему оку взирал на тело встроенный в стену сейф, который до этого скрывала репродукция картины Иеронима Босха стоимостью три доллара, вставленная в позолоченную 129-долларовую раму. Это было единственное во всем доме произведение искусства, если, конечно, не считать пластмассовых вазочек с пластмассовыми же фруктами на каждом столе. Стенной сейф был вскрыт и опустошен. Супруга этого муниципального служащего находилась с визитом у родственников. Вернувшись домой, она обнаружила труп мужа и вызвала полицию. Когда ее допрашивали, она рыдала и билась в истерике, причем не столько от горя, сколько от радости, что ее в тот момент не было дома, иначе она, несомненно, разделила бы участь мужа. Нет, сообщила она полиции сквозь слезы, в стенном шкафу не было ничего ценного – всего лишь какие-то старые залоговые бумаги, свидетельство о военной службе муха – справка об увольнении за нарушение воинской дисциплины – и пара пожелтевших вязанных виньеток их первого внука. Полицейские кивали, исправно записывали все, что она говорила, и не верили ни одному ее слову. Потому что все знали, что от помощника мэра зависело получение «лицензии» на занятие букмекерством в этом городе. Ни дня кого не было секретом также, что каждую неделю он самолично обходил всех букмекеров до единого, собирая причитающуюся с них подать и что, хотя он передавал собранные им деньги вышестоящим властям, каждый раз имела место некоторая усушка, благодаря которой со временем он стал очень богатым человеком. Поэтому в сейфе, конечно же, была куча денег. – Сотня тысяч, – предположил один из детективов. – Чепуха! Пять сотен, – возразил его коллега, направляясь вместе с ним к машине. – Сам ты чепуха! Скорее всего, целый миллион. Последние две оценки были слегка завышены. На самом деле в сейфе находилось 353.716 долларов, преимущественно крупными купюрами. Помощника мэра не только убили, но и ограбили. Впервые с тех пор, как начались террористические акции, убийство сопровождалось кражей. Деньги и вещественное доказательство фигурировали и в материалах дела об убийстве, совершенном в трех тысячах миль от Ньюарка. В Лос-Анжелесе был взломан паркетный пол в одной из комнат богатого особняка, и из тайника похищены деньги. Дом принадлежал голивудскому кинорежиссеру Атриону Беллифангу. Роскошный образ жизни ему обеспечивали отнюдь не его бездарные фильмы, а исключительно крупнейшая в мире корпорация по производству и распространению порнографических лент. Одним из направлений деятельности этой корпорации было приобщение молоденьких девушек к наркотикам. Труп Беллифанта был обнаружен его пятнадцатилетней рыжеволосой любовницей, когда она очнулась от глубокого наркотического сна. О том, что были похищены деньги, полиция догадалась по обрывкам бумажных лент, которыми обертывают пачки купюр. И опять вещественное доказательство! В руке Беллифанта была зажата золотая с изумрудом запонка. Он, видимо, сорвал ее с рукава убийцы, который вогнал в горло своей жертвы батарейный вибратор и включил его, заставив киношника вибрировать и корчиться, пока он не задохнулся. Подряд две улики – карман от рубашки и запонка. И две украденные кучи денег. Раньше ничего подобного не случалось. Все это лежало сейчас на столе инспектора Макгарка в его небольшом кабинете в доме на углу Двадцатой улицы и Второй авеню, по соседству с тиром и гимнастическим залом. Макгарк только что кончил пересчитывать деньги и укладывал их в металлическую коробку. Каждая пачка была завернута в вощеную бумагу и аккуратно стянута резинкой. Вырвав из блокнота на столе два листка, он проставил на них суммы – 353.716 долларов и 122.931 доллар – и подсунул эти листки под резинки на соответствующих пачках с деньгами. Выдвинув средний ящик стола, он достал два конверта. В один он положил золотую с изумрудом запонку, в другой, побольше, голубую в белую полоску рубашку с оторванным нагрудным карманом. В этот же конверт он вложил чек из небольшого магазина мужской одежды в местечке Трой, штат Огайо. И рубашку, и запонку он также запер в металлическую коробку, а коробку поместил в стоявший в углу комнаты небольшой металлический сейф, после чего с самодовольным видом направился к письменному столу, намереваясь поработать. Услышав стук в дверь, он поднял голову. – Войдите! Дверь распахнулась, и вошел крупный, тучный мужчина в темно-синем, с чуть заметной полоской, костюме, по которому можно было безошибочно узнать полицейского офицера высокого ранга. Макгарк приветливо улыбнулся ему. – Брейс! – воскликнул он, поднимаясь из-за стола и протягивая вошедшему руку. – Рад тебя видеть. Когда прилетел? – С час назад. И успел встретиться с остальными членами моей группы. – Привел их сюда? – Нет. Они ждут в гостинице. Жестом Макгарк пригласил его сесть. – Когда у тебя обратный рейс? – В три часа утра. Аэропорт Кеннеди. – Ну, к тому времени вы управитесь, – сказал с ухмылкой Макгарк. Выдвинув средний ящик стола, он достал конверт из плотной бумаги. В правом верхнем углу была написана фамилия, но как ни напрягал зрение инспектор Брейс Рэнсом из департамента полиции Саванны, он никак не мог разобрать мелкий четкий почерк Макгарка. Вытащив из конверта пачку бумаг, к которой сверху была приколота глянцевая, размером восемь на десять, фотография, он отцепил ее и толкнул через стол к Рэнсому: – Вот твой «подопечный»! Инспектор Рэнсом посмотрел на фотографию. На ней был изображен невысокий коренастый мужчина, похожий на итальянца или грека. По левой щеке от лба, мимо глаза к уголку рта проходил едва различимый шрам. Пока Рэнсом изучал фото, Макгарк принялся зачитывать сухим, хрипловатым голосом одну из бумаг: – Змилиано Корнолли. Сорок семь лет. Юрист. Кличка – «Мистер Фикс». Поддерживает через своих людей преступные связи с рядом местных отделений профсоюзов. В судебных процессах по уголовным делам обычно представляет интересы главарей мафии, и ни для кого не секрет, хотя это и не доказано, что он добивается оправдательных приговоров своим подзащитным путем подкупа судей. Проживает в собственном имении в графстве Сассекс, штат Нью-Джерси, недалеко от «Плейбой-клуба». Тут приложена карта местности. Холост, и считается, что живет один. Но одна-две телки там почти всегда крутятся. Во дворе два злых добермана, так что о них нужно будет позаботиться в первую очередь. Если там окажутся девочки, то придется позаботиться и о них. Он оторвался от бумаг: – Дорога на машине займет у вас часа полтора. Когда подъедете, замажьте грязью номерные знаки, чтобы вас потом не могли найти через прокатную контору. – А он точно дома? – Ага, У него грипп. Врач запретил ему выходить. Макгарк щелчком отправил по столу полицейскому карту местности. Тот взял, внимательно всмотрелся в нее и положил в карман. – Я запомню это лицо, – сказал он и вернул фотографию Макгарку. – Тогда, значит, можно приниматься за дело, сказал Макгарк. Полицейский из штата Джорджия не шевельнулся, и Макгарк вопросительно посмотрел на него. – Билл… – неуверенно начал южанин. – Что у тебя? – Мне привелось почитать газету в самолете. Тот, политик из Ньюарка… Он вроде был одним из наших? – Надеюсь, тебе известно, что не положено задавать такие вопросы, – сказал Макгарк. – Поэтому-то все у нас и идет гладко. Группы прибывают отовсюду. Туда и обратно. И никто не знает, что делает другой. – Все это мне известно, Билл. Но как насчет тех денег, которых не оказалось? Я подумал, не изменилось ли что-нибудь в планах? Надо ли, например, что-нибудь брать сегодня? Обыскать ли дом? Только поэтому я и спрашиваю. Макгарк обошел стол и, облокотившись на край, наклонился к Рэнсому. – Нет. Ничего не берите. И ничего не оставляйте. Просто войдете и выйдете. Уловив разочарование в глазах Рэнсома, он мягко добавил: – Послушай, Брейс. На следующей неделе мы проводим национальный сбор «Рыцарей Щита». Я знаю, у тебя есть вопросы, но подержи их, пожалуйста, пока при себе. На сборе ты получишь на них ответы. А пока просто доверься мне и никому ничего не говори. – Ладно. Согласен. – Рэнсом поднялся со своего места. Он был крупнее Макгарка, но ему не хватало солидности, которая была присуща нью-йоркцу. – А как держится Первый? – Пока нормально, – подмигнул ему Макгарк, – но ты же знаешь, какие они, эти либералы, – берутся за все, но ничего не доводят до конца. Ты увидишь его на следующей неделе на нашем сборе. – О'кей, – сказал Рэнсом. – Послушай, – продолжал Макгарк, стараясь окончательно успокоить Рэнсома, – если управитесь со всем вовремя, заезжай на обратном пути! Посидим, выпьем. Между прочим, как те парни, которых тебе дали? – Да вроде ничего. Один – лейтенант из Сан-Антонио, другой – сержант из Майами. Выглядят оба солидно. – У нас все солидные, – с удовлетворением сказал Макгарк. – Лучшие в нашем деле. Только такие и нужны для спасения страны. Рэнсом слегка выпятил грудь: – Я тоже так думаю. Выйдя от Макгарка, он быстро сбежал по ступеням вниз к взятому напрокат «плимуту», припаркованному у входа. Он прихватит своих партнеров возле гостиницы, и они отправятся к предгорьям Нью-Джерси. Там получасовая остановка – и обратно в Нью-Йорк. Несколько рюмок с Макгарком, потом аэропорт – и мы дома. Просто и приятно! Макгарк прекрасный организатор, отлично владеет информацией, все держит в голове – расписания, гостиницы, билеты, выходные дни и прочее, так что в любой момент у него пол рукой были нужные ему, люди. Он знал свое дело. Другого такого не найти! Какая роль принадлежит Макгарку и какая – О'Тулу? Формально руководил всей операцией О'Тул, но Рэнсом знал, что вся практическая деятельность осуществлялась Макгарком, от него исходили все конкретные идеи и задания. Рэнсом видел О'Тула лишь однажды. На полицейском съезде. Единственное, о чем он тогда говорил, это – проблема вербовки в полицию представителей меньшинств. Ха! Нужно, видите ли, чтобы в полиции служило побольше ниггеров! С такими завиральными идеями далеко не уедешь. Хорошо, что этой операцией руководит Макгарк. Инспектор Брейс Рэнсом из Саванны так глубоко погрузился в эти мысли, что не заметил неотступно следовавший за ним огромный бежевый «флитвуд» с решительным мужчиной за рулем.Глава 13
Римо был взбешен. Была затронута его профессиональная гордость. Он следовал за Макгарком по пятам от полицейского управления до старого тира на Двадцатой улице. Он незаметно сопровождал его до самой двери с табличкой «РЩ», но там ему пришлось спрятаться, так как в тот момент прибыл какой-то южанин, явно высокий полицейский чин. Когда южанин вышел от Макгарка, Римо интуитивно почувствовал, что должен проследовать за ним. И вот теперь он уже битый час висит на хвосте прокатной машины с тремя полицейскими, а они до сих пор не заметили его! Интересно, а заметили ли бы, если бы он гнал за ними в цирковом фургоне? А не был ли он сам таким же невнимательным до своей публичной казни? Вряд ли. Он автоматически, не думая переключал передачи, время от времени выключал фары или переводил их на дальний свет или ближний, стараясь, чтобы его не заметили. Однако в конце концов он решил, что овчинка не стоит выделки, и перестал усердствовать. Последние пятнадцать минут он шел по дороге номер 80 почти впритык к ним, прилепившись, словно пластырь, так как уже понял, что они чересчур самоуверенны и слишком беспечны, чтобы обращать на него внимание. Они, как пахари по борозде, двигались все вперед и вперед, не оглядываясь по сторонам, и это злило Римо, потому что полицейские должны быть всегда начеку. Он попытался подавить в себе раздражение. Недаром Чиун наставлял его: «Когда человек раздражен, он невольно переключает все внимание на себя, забывает о деле и вскоре обнаруживает, что перелопачивает пустоту». Правильно, Конфуций, но все равно обидно. Десять минут спустя задние габаритные огни двигавшейся перед Римо машины свернули с шоссе на боковой съезд. Римо притормозил, убедился, что сзади никого нет, дождался, когда машина с полицейскими скроется из виду, и только тогда выключил свет и последовал за ней. Он увидел, как машина свернула налево, и, по-прежнему не включая фар, устремился к перекрестку, чтобы посмотреть, куда они направятся дальше. На развилке ярдах ста они взяли круто вправо. Римо включил фары и нажал на газ. Минут пять они кружили по дорогам, то взбегавшим на холмы, то нырявшим вниз по склонам, потом покатили по узкой дорожке, которая привела их к массивным чугунным воротам в высокой каменной ограде. Римо, не задерживаясь, проехал мимо ворот и припарковал машину в зарослях кустарника. Он стоял в темноте под дерном в каких-нибудь десяти футах от полицейских и вслушивался в рычание и лай собак. Потом, как это бывает, когда кончается завод у патефона, собачий лай стал постепенно стихать. Слабое поскуливание, визг и, наконец, тишина. Кто-то с явно выраженным южным акцентом прошептал: – Еще не бывало такого, чтобы какая-нибудь собака устояла перед вырезкой. – А как долго они проспят? – тоже шепотом поинтересовался его спутник. – Этой порции им хватит часов на двенадцать. Так что не беспокойся, они нам не помешают. Сухой, как летняя дорожная пыль, голос техасца произнес: – Будем надеяться, что в доме собак не обнаружится. – Речь говорившего была такой корявой, что Римо невольно подумал: «И почему это техасцы не умеют говорить по-английски?» – Собак всего-навсего две, – сказал южанин. – Ну, пошли! Пора заняться делом! Римо наблюдал, как двое помогли третьему вскарабкаться на стену и перелезть через нее. Он повисел немного на руках и тяжело бухнулся на землю. Римо слышал как затрещали сучья у него под ногами. Вскоре полицейский появился по ту сторону ворот, повозился с замком, открыл ворота и впустил двоих других. Нет, подобный образ действий ему не подходит, решил Римо. Единым махом он взмыл на вершину почти двенадцатифутовой стены и, оттолкнувшись от нее, как будто это был гимнастический снаряд, мягко и совершенно бесшумно соскочил на землю. Абсолютная тишина. Ни звука. Полицейские всего лишь в шести футах от него бесшумно и быстро двигались в темноте вдоль посыпанной гравием дорожки к дому. Дом из дерева и кирпича, оштукатуренный снаружи, этакое подобие швейцарского шале, абсолютно не вписывался в местный пейзаж с его невысокими плавными холмами. В огромном окне на первом этаже – вероятно, там находилась гостиная – горел свет. Римо все время держался поблизости от полицейских. Те разговаривали между собой хриплым шепотом. Самый рослый из них, видимо, начальник, сказал: – Текс, двигай за дом. И повнимательнее – там может оказаться парочка баб. – А вы что будете делать? – спросил техасец. – Попробуем пробраться с фасада. До дома оставалось ярдов тридцать. Внезапно огонек на первом этаже погас, зато весь двор перед домом залил ослепительный зеленоватый свет установленных на прожекторов. Прогремел выстрел. Пуля выбила камешек на дорожке рядом с полицейскими, и они рассыпались в стороны, ища убежища в кустарнике. Римо посмотрел, как неуклюже они ползают в траве, и, укоризненно покачивая головой, встал за дерево. Выстрелов больше не было. Он прислушался. – Вот поганец! – прошептал южанин. – Ворота, наверное, были с сигнализацией. – Нам лучше сматываться отсюда, – сказал техасец. – Он, видимо, уже позвонил и вызвал помощь. – Нет! Мы прибыли сюда для выполнения задания и мы его выполним! Этот недоношенный стряпчий на днях избавил от ответственности двух бандитов, убивших полицейского. Ему это дорого будет стоить! – Но все это не стоит и клочка моей шкуры. – Он и не получит ни клочка, – сказал южанин. Послушайте, вот что мы сделаем… Римо уже достаточно наслушался. Он бесшумно и проворно двинулся, скользя среди деревьев и кустарника, налево, к тыльной стороне дома. Там было темно, но через окно Римо заметил, как в комнате что-то сверкнуло – видимо, отблеск луча света на металле. Эти типы упоминали женщину. Видимо, именно она и стоит у окна с пистолетом. Римо свернул за угол и стал карабкаться вверх по торцевой стене дома. Пальцы рук и ног впились в грубо отесанный камень, упор ногами перемещает тело вверх, затем перехват руками, и так постепенно все выше и выше, пока Римо не оказался рядом с открытым окном на втором этаже. Ловкое движение – и он уже в небольшой гостевой спальне. Перед тем как выйти в коридор, Римо на всякий случай выглянул во двор. Двое полицейских притаились в кустах у дорожки. Римо видел их тени. Третий скорее всего, это был техасец, – наверное, сейчас подбирается к дому. Ступая по мягкому ковру, Римо вышел в коридор. Он быстро поморгал, нагнетая в мозг кровь, заставляя расшириться зрачки. Теперь он видел в темноте почти так же, как если бы в доме горел свет. Он обнаружил, что находится на балконе второго этажа, а весь первый этаж по существу представлял собой одну громадную комнату. Там, у окна, задернутого плотными шторами, сидел на полу низкорослый мужчина в домашнем парчовом пиджаке. В руке он держал пистолет. Римо перегнулся через балконные перила и осмотрелся. Там действительно была девушка. Она стояла у окна, что было совсем неразумно, и к тому же держала перед собой пистолет, что было тем более неразумно, потому что блеск от него можно заметить снаружи. Девушка была молода, темноволоса. И нага. Римо подумал о притаившихся снаружи полицейских, намеревавшихся перебить этих людей. Дурное намерение! Но, с другой стороны, этот адвокат только что добился освобождения из-под стражи двух бандитов, убивших полицейского, и ему тоже не следовало так поступать. Что шесть, что полдюжины – один черт! Римо не долго колебался. В прошлом ему самому не раз приходилось выполнять аналогичные поручения. Но если подобные акции КЮРЕ считались вполне нормальными, то почему же они неправомерны теперь? Римо пошел на компромисс: он позволит им разобраться с адвокатом, но девушку им не отдаст! Он тихо перелез через перила балкона и, спрыгнув с двенадцатифутовой высоты вниз, практически бесшумно опустился на пол, выложенный каменной плиткой. Он тут же откатился в сторону, недовольный собой, потому что при приземлении все-таки слегка прищелкнул каблуком по полу. – Ты ничего не слышала? – прошептал человек у окна. У него был маслянистый тонкий голос. Римо увидел, как он повернулся лицом к девушке. – Нет, – ответила та. – Когда же, наконец, доберутся сюда твои друзья? Не нравится мне все это! – Заткнись, сучка, и не спускай глаз с окна. Стреляй, как только кого-нибудь увидишь. Осталось ждать всего несколько минут. Итак, сначала мужчина. Римо, не таясь, шел во весь рост по темной комнате. Сквозь щель в шторах ему был виден ярко освещенный двор. Двое полицейских скорее: всего, по-прежнему сидят, затаившись в кустах, в ожидании, когда техасец начнет штурм здания с тыла. Римо надеялся, что он не станет торопиться. Достаточно и одного Аламо. Римо оказался у адвоката за спиной. Взглянув на него сверху, он медленно протянул руку и быстро защемил большим и указательным пальцами нервный узел на шее. Адвокат, не издав ни единого звука, повалился лицом вниз. Римо удержал его от падения, а когда тот окончательно впал в забытье, осторожно уложил его на пол… К черту! Если полицейским нужно, пусть сами с ним и возятся, а он, Римо, совсем не собирается делать чужую работу. А теперь девушка. – Эмиль, – тихо позвала она, – я так никого и не вижу. – Эмиля с нами больше нет, – шепотом ответил Римо. Девушка испуганно повернулась к нему, все так же держа пистолет прямо перед собой. Ладонь Римо легла на пистолет. Она открыла было рот, готовясь закричать, но Римо тут же зажал его свободной рукой. – Если хочешь жить, молчи! Опустив пистолет в карман пиджака, Римо усыпил ее и взял на руки, словно манекен, чтобы отнести в безопасное место. Невольно прижимая ее к груди, он попытался воскресить в памяти ощущение, испытанное им во время последнего свидания с женщиной, и понял, что эта девушка была для него сейчас всего лишь стодесятифунтовым человеческим телом и только. Чиун остался бы очень доволен! Взглянув во двор, Римо заметил, как что-то блеснуло в кустах слева Видимо, это был техасец с револьвером в руке. Похоже, он вот-вот ворвется через заднюю дверь в кухню. С девушкой на руках Римо направился к большому окну, обращенному в тыльную сторону приусадебного участка. Там, в сотне ярдов от дома, стояли несколько посаженных в ряд деревьев, а за ними – густой лес. Он осторожно открыл окно и замер, вглядываясь в темноту. – И-й-я-ааыа! – услышал он вдруг. Ну и идиот! Конечно же, это тот самый дерьмоход-техасец с воплями штурмует кухонную дверь. Римо даже подумал, не пойти ли да отшлепать его как следует, но решил, что не стоит. К черту! Глупость сама себя наказывает. И техасцу в свое время достанется по заслугам, и пусть тогда не пеняет на гнев Божий или на злосчастные превратности судьбы. С револьвером в руке техасец ломился в дверь, не переставая вопить, как обезумевшая сирена. Дверь стонала под ударами плеч и кулаков техасца. Пули со звоном и свистом рикошетили от металлического замка. Римо вздохнул. С чего полицейские взяли, что можно вот так, запросто разбить выстрелом дверной замок? Толку от такой затеи мало, и этот недоносок может проторчать перед дверью всю ночь – не помогут ни вопли, ни пальба! – Чтоб ты пропал! – выругался Римо, положил девушку на подвернувшийся под руку столик и двинулся сквозь темноту к двери, которая не собиралась поддаваться натиску полицейского. Надо спешить. Двое других придурков, наверное, уже подобрались к парадной двери. Стоя за дверью, Римо подождал, когда техасец в очередной раз предпримет попытку сокрушить прочную дверь из болотной сосны, а затем быстро повернул защелку. Теперь достаточно просто нажать на ручку и дверь откроется. Даже полный кретин должен в конце концов попытаться открыть дверь ручкой! Римо вернулся к девушке, открыл окно и влез на подоконник. Мгновением позже техасец вломился, наконец, в дом. Почти одновременно распахнулась и парадная дверь, и яркий свет прожекторов со двора затопил первый этаж. Полиция вошла, а Римо вышел, аккуратно прихватив с собой бесчувственную девушку. Римо тем временем отнес девушку в заросли и осторожно положил на землю, легонько пристукнул кончиками пальцев по вискам, чтобы она подольше не приходила в себя. Может, ей повезет, и она придет в себя, когда полицейских здесь уже не будет. Тогда она сможет просто одеться и уйти. Римо поспешил обратно к дому. Внутри вспыхнул свет. – Вот те на! – воскликнул техасец. – Этот сукин сын умудрился отключиться со страху. – Ага, он в обмороке, – послышался уверенный голос южанина. – Давайте прикончим его и поскорее уберемся отсюда. А женщин здесь не было? – Нет, – ответил техасец. – Здесь больше никого не было, иначе меня наверняка пришлепнули бы, когда я появился в дверном проеме. Римо поспешил прочь. Подходя к воротам, он услышал приглушенный выстрел. Одним продажным юристом стало меньше. Выйдя за ворота, он направился к машине, обуреваемый чувством глубокого отвращения к трем полицейским, все еще остававшимся в доме. Да, это совсем не те полицейские, что были раньше!Глава 14
Римо вошел и здание на Двадцатой улице и, перескакивая через три ступеньки, взбежал по лестнице. Он не слишком торопился на обратном пути, и если те трое полицейских должны вернуться сюда, то у него в запасе всего несколько минут. А вот и двойная металлическая дверь на лестничной площадке второго этажа. Аббревиатура «РЩ», судя по всему, означает «Рыцари Щита». Те же буквы были на значке капитана Милкена. Римо приложил ухо к двери. Ни звука. Попробовал повернуть ручку. Дверь оказалась незапертой. Он быстро скользнул внутрь, закрыл за собой дверь и оказался в небольшом холле, который отделяли от основного помещения двери из армированного стекла. За этими дверьми тоже было тихо, но из неплотно прикрытой двери на противоположной стороне холла выбивалась полоска света. Римо осторожно открыл дверь и оказался в просторном помещении без мебели, которое в бытность его полицейским служило гимнастическим залом. На стенах до сих пор сохранились приспособления для крепления канатов, а на полу металлические планки, к которым привинчивались болтами станины тяжелых гимнастических снарядов. В дальнем конце зала он заметил нечто, напоминающее конфигурацией человека. Приглядевшись, он понял, что это мишень для стрельбы. Римо прошел в глубь зала и заглянул в приоткрытую дверь одного из размещавшихся там кабинетов. И как раз в это время зазвонил телефон. После второго звонка он услышал голос девушки: – Алло! Рыцари Щита. Это была дочь комиссара О'Тула. Римо сразу же узнал ее мягкий, медлительный голос. – Нет, – сказала она. – Инспектора Макгарка сейчас нет. Он вышел выпить кофе и должен с минуты на минуту вернуться. Что ему передать? Хорошо! сказала она после небольшой паузы. – Я передам. – Римо просунул голову в дверь. Девушка сидела за столом, просматривая сложенный гармошкой текст, отпечатанный на принтере, и делая время от времени пометки в блокноте. Дверь другого кабинета была открыта и из кабинета Жанет О'Тул туда просачивалось достаточно света, чтобы можно было прочитать фамилию его хозяина на табличке у него на столе: «Уильям Макгарк». Римо уловил звук голосов в коридоре и приближающиеся шаги. В этот момент Жанет О'Тул встала и направилась к стоявшему у стены шкафу для бумаг. Воспользовавшись тем, что она оказалась к нему спиной, Римо скользнул внутрь и, бесшумно ступая по линолеуму, юркнул в кабинет Макгарка. Теперь Римо отчетливо слышал раскатистый хохот, Макгарка, направлявшегося, видимо, сюда. В произношении его спутника улавливались, черты, характерные для жителей южных штатов. Это был полицейский, руководивший только что завершенной операцией. Римо быстро огляделся по сторонам и, недолго думая, шмыгнул в стенной шкаф. Подтянув колени к животу и прижав подбородок к груди, он затаился на верхней полке. Тем временем Макгарк в сопровождении южанина вошел и кабинет и плотно закрыл за собой дверь. – Хорошенькая! – заметил южанин. – Да. Дочка О'Тула. Прекрасная помощница. Сегодняшнюю операцию разработала фактически она. Присаживайся, Брейс, и рассказывай все по порядку. «На улице тепло, все ходят без пальто, и вряд ли у Макгарка возникнет необходимость заглядывать в шкаф», – с удовлетворением подумал Римо. Он позволил себе расслабиться, устроился поудобнее и стал слушать рассказ инспектора Рэнсома из Саванны, штат Джорджия, о том, как он только что прикончил юриста в штате Нью-Джерси. – Вот что забавно, – с удивлением сказал Рэнсом, – он несколько раз выстрелил в нас, а потом… ха, потом упал в обморок! – Упал в обморок? – Ну да! Когда мы ворвались в дом, он был в полной отключке, лежал на полу, сжавшись в комок, как пьяный, но пистолет из рук не выпускал. – Ну, а вы?.. – Все сделали, как надо! В доме находился он один, девиц никаких не было. – Мда… – сказал Макгарк. – Ему даже не удалось отсалютовать своей пушкой по случаю отбытия в мир иной. Они весело рассмеялись в самодовольной уверенности, что они-то, полицейские, знают, что все остальные – попросту сумасшедшие. – В общем, хорошо сработали, – подвел итог Макгарк. – Когда обратно? – Прямо сейчас. Мои люди уже выписываются из гостиницы. Я заеду за ними по дороге в аэропорт. Так, что там дальше? – На следующей неделе мы предполагаем официально объявить о создании новой общенациональной полицейской организации «Рыцари Щита». – Билл, может быть, я просто недотепа, но я в самом деле не понимаю, что будет дальше. – Дальше? Дальше мы намерены сформировать из полицейских мощную организацию для обеспечения законности и порядка в стране. Через пару дней будут подписаны документы о моем уходе на пенсию, и я смогу целиком посвятить себя этому делу. Ты, я и те сорок человек, которые у нас сейчас имеются, составят ядро организации, но пройдет совсем немного времени, и в ней, как мы надеемся, будут все полицейские страны. Можешь себе представить, какая это будет силища! – Если ты когда-нибудь задумаешь выставить свою кандидатуру на президентских выборах, тебе будет гарантировано черт те сколько голосов! – довольно хохотнул южанин. Макгарк ответил не сразу. – Что ж, Брейс, – сказал он, – может быть, я именно так и поступлю. – А как насчет наших… э… дальнейших заданий? – спросил южанин. – Мы хотим на время воздержаться от проведения акций. Коль скоро мы намерены легализовать нашу организацию, надо продемонстрировать общественности, как мы боремся с преступностью. Посмотри, что получается: мы избавили общество от некоторых коррумпированных элементов, но одновременно породили беспокойство из-за прокатившейся по стране волны насилия. Вспомни заголовки в газетах «Опять убийства», «Банды объявляют войну» и прочая чепуха. Скоро в наши ряды вольются все полицейские страны. Полицейские, которые сейчас вынуждены повиноваться продажным политиканам и беспринципным начальникам, будут в недалеком будущем снабжать нас информацией. Мы будем крепко связаны между собой и не побоимся действовать. Заполним тюрьмы. Превратимся в более могущественную организацию, чем ФБР. – А что, если у нас не получится с легализацией? – спросил южанин. – Тогда мы просто вернемся к действиям, – со злой ухмылкой ответил Макгарк. – Но уверяю тебя, все получится. Начнем с крупных акций, которые взбудоражат всю страну. Объявим общенациональную войну преступности, и догадайся, с расследования каких двух дел мы начнем? Южанин молчал, и Макгарк сам ответил на вопрос: – Мы начнем с того черного короля из западных штатов и торговца оружием из Массачусетса. Помнишь, ты спрашивал, зачем я храню те вещественные доказательства? А вот зачем – у нас в руках как бы вторые половинки улик, и мы их предъявим в нужный момент, так, чтобы все стало ясно. Такой успех на старте сразу же вызовет приток новых людей. Мы станем крупнейшей организацией страны. – Так как насчет того, чтобы выставить свою кандидатуру на пост президента? – А ты проголосуешь за меня? – Столько раз, сколько мне это удастся. Макгарк ухмыльнулся. – Ну как я могу отказаться, имея такую поддержку? А вообще-то, может, было бы не так уж и плохо, если бы хозяином Белого дома стал полицейский… хотя бы годика на четыре, чтобы подправить дела в стране. – Аминь! – Во всяком случае, – сказал Макгарк, снова переходя на деловой тон, – на следующей неделе О'Тул разошлет телеграммы всем членам организации – и тебе тоже, – чтобы они договорились с начальством и приехали на сбор. Тогда снова увидимся. – Билл, похоже, грядет праздник. – Ага. И для страны все это обернется тоже добром, – в тон ему сказал Макгарк, имитируя речь южанина. – Никогда бы не подумал, – вторил ему, пародируя сам себя, южанин, что ты земляк. По этому случаю ставлю всем выпивку! Послышался звук отодвигаемых стульев. Они поднялись, собираясь, видимо, уходить. Потом открылась дверь, и Римо услышал, как Жанет О'Тул что-то тихо сказала. – Что за сверток, Жанет? – раздался гулкий голос Макгарка. – Подарок папе на день рождения. Я хочу пока положить его в стенной шкаф. – Хорошо, хорошо! Я пойду провожу своего приятеля. Скоро вернусь. Ты как, в порядке? – Все хорошо, инспектор, спасибо! – Она говорила тихо, чуть ли не извиняющимся тоном. Скрипнула дверь кабинета Макгарка. Послышались тяжелые удаляющиеся шаги двух мужчин, потом приближающаяся к шкафу легкая поступь девушки. Дверца шкафа распахнулась, в лицо Римо ударил яркий свет. Рука с упакованным в фольгу свертком потянулась к полке, и Жанет О'Тул увидела Римо. Она готова была закричать и уже открыла было рот, но Римо мгновенно зажал его рукой, а затем ловко втащил ее к себе на полку. Дверь за Макгарком и Рэнсоном захлопнулась. – Все, что хотите, – прошептал Римо, – только не выдавайте меня! – И он тихо всхлипнул.Глава 15
Плачущий мужчина не внушает страха. Римо удалось выдавить из глаз настоящие слезы. Ему удалось также так деликатно убрать руку от рта Жанет, что она этого не заметила. Похоже, она не осознавала, что лежит рядом с ним в стенном шкафу на полке. Мне так стыдно, – шепнул он сквозь слезы. – А что вы, собственно говоря, делаете здесь? Вы ведь мистер Бедник, не так ли? – Да, Римо Бедник. Я пришел сюда, чтобы посмотреть на вас, но они чуть было не застали меня подглядывающим за вами. Пришлось спрятаться, и вот теперь вы меня здесь обнаружили… Я так смущен, мне так стыдно! – Но это же глупо, Римо! Почему вы хотели меня видеть? «Полегче, Римо, подумал он, – не следует спешить». – Не знаю, – сказал он вслух. Просто хотел и все. – Хорошо, но почему бы просто не войти в дверь и не сказать: «Привет!» – Я боялся, что вы посмеетесь надо мной, – всхлипнул Римо. «Ты самый гнусный из всех гнусных ублюдков, мысленно сказы себе Римо. Чиун был прав у тебя нет характера». Но это робкое самобичевание пришлось проигнорировать. Его внимание переключилось на блузку с глубоким вырезомпокоящуюся на его руке головку и теснящуюся в блузке пышную грудь. – С какой стати стала бы я смеяться над вами? – спросила она. – Не знаю. Девушки всегда смеются надо мной! Наверное, потому, что я застенчив и боюсь женщин. – Когда вы в тот день были в моем кабинете, инспектор Макгарк вышел из своего офиса, и мне показалось, судя по его словам, что вы вообще ничего не боитесь. – Так то мужчины! Мужчин я не боюсь. Только женщин… Это у меня с детства. Теперь она прижималась к нему всем телом. Было дьявольски неудобно, но Римо не смел шевельнуться, чтобы Жанет не спохватилась и не вспомнила, что они находятся на верхней полке стенного шкафа. Если он хочет ее вылечить, это надо делать здесь. Ради духовного здоровья надо идти на все! Он снова зашмыгал носом. Хорошо бы закрыть эту чертову дверцу – тогда, если он вдруг не сдержится, она не заметит в темноте его ухмылку. – Ах ты бедняжка! – сказала она – Ну, не плачь. – И нежно, как ребенка, похлопала ладошкой его по щеке. Его левая рука была вытянута в сторону. Он ждал, когда она наконец опустит на нее голову. Вот наконец-то! Шея плотно лежит у него на руке. Пальцы быстро нащупали нужные точки. Осторожно, нежно, так, чтобы она не всполошилась, он принялся массировать ей шею сзади и под подбородком. – Не надо бояться женщин, – мягко сказала она. Они не причинят вам никакого вреда. – Я почему-то был уверен, что вы меня не обидите, – сказал Римо. – Поэтому я и пробрался сюда в надежде увидеть вас. Теперь его пальцы быстро двигались по ее шее, выбивая нежную дробь кончиками пальцев. – Нет, Римо, я никогда не обижу тебя, – сказала она. – Только не я! Только не тебя! Она приблизила лицо вплотную к его лицу. Он приглушил рыдания. Не надо доводить дело до абсурда. Теперь она нежно гладила его по щеке. Ее пальчики скользили от виска к подбородку и обратно. Так она реагировала на массаж ее шейных нервов. – Как ты теперь себя чувствуешь? – спросила она. – Успокоился? – Вы такая отзывчивая! – сказал Римо. – Да, я понимаю тебя и твои проблемы. Знаешь, по-моему, тебе просто попадались не те женщины. Они видели в тебе не то, что ты есть на самом деле… Они думали, что ты будешь ими помыкать, и требовали от тебя больше, чем ты мог им дать. Тем временем его правая рука скользнула по ее бедру и сквозь тонкую ткань блузки ощутила нежную кожу ее спины. Пусть говорит! – Но я не такая, – продолжала она, – и ни один мужчина не будет никогда больше помыкать мною. Никогда! Она замолчала. – Я знал, что вы поймете, – сказы Римо. – Пойму? Конечно, я понимаю. Единственное, чего тебе не хватало в жизни, это немного силы воли. Тебе нужно, чтобы тобой кто-то руководил. О-о! У-ух! Пальцы его теперь массировали одновременно и ее шею и спину. Она плотнее прильнула к нему. – Я поняла, как только увидела тебя впервые, что у тебя какие-то трудности, что-то не так Разговаривая со мной, ты краснел, не смел взглянуть мне в глаза. Я сразу поняла: тебе нужно, чтобы кто-то повелевал тобою. О-о! У-ух! Расстегни ремень! Оставалось надеяться, что Макгарк задержится и вернется не слишком быстро. Римо расстегнул пряжку ремня. – Мне надоели начальственные мужчины, – сказала она тоном, в котором не чувствовалось ни нежности, ни покорности. – Миром должны управлять женщины. – Я тоже так думая, – отозвался Римо. Она расстегнула молнию у него на брюках. Он снова принялся за ее шею. – У-ух! – вырвалось у нее. – В сексе ведущая роль принадлежит женщине. Именно мы пробуждаем в мужчине страсть. Римо стал гладить ей ягодицы. – У-умммм, – простонала она. – Да, несомненно, женщины должны быть ведущими, а не ведомыми. Ты согласен? Скажи, что ты согласен! – Я согласен, – сказал Римо. – Я согласен. Жанет приподняла длинную юбку и в мгновение ока очутилась сверху. – Даже в этой ситуации, – сказала она, – даже в этой ситуации женщина должна быть наверху! – О, нет, не говорите так, – взмолился он, – вы меня пугаете! Теперь, когда обе его руки были свободны он принялся массировать ее шею с обеих сторон. – Я буду говорить так, как мне заблагорассудится, – резко ответила она, – и чем раньше ты это поймешь, тем лучше! Понятно? – Да, понятно. Ну, хватит!" – решил Римо и теперь уже всерьез принялся за нервные узлы эрогенной зоны у нее на шее, и внезапно, в безотчетном порыве она не только оказалась на нем, но словно бы поглотила его целиком. Впившись губами в его губы, она втягивала в себя его плоть. – У-ух! У-уммм! Делай, как я говорю. Вверх! Вверх и внутрь! Еще раз и обратно! Нет, не еще раз и обратно, а снова вверх и внутрь. Дальше, дальше! Долой изнасилование и… вперед! Вверх, вверх и назад! Полетим со мной! Полетим со мно-о-о-ой! Она замерла, опустив голову Римо на грудь. Он пару раз судорожно вздохнул, как бы подавляя рыдания. – Все! Никаких слез! – скомандовала Жжет. – То, что мы сейчас испытали, нормально и полезно для здоровы. Правильно? Правильно. Повтори: нормально и полезно. – Нормально и полезно. – Поверь, это действительно так. И к тому же дьявольски приятно. – Это я тоже должен повторить? – спросил Римо. – Нет, не должен. – Хорошо, – сказы Римо. – Такого со мной никогда прежде не случалось, – добавил он, и это была истинная правда, поскольку он не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде его вот так разложили в шкафу. Впрочем, нет, нечто подобное однажды случалось в шкафу, но не на полке! А заниматься любовью на полке – совсем другое дело. То есть когда мы говорим «шкаф», это вовсе не значит, что мы имеем в виду любой шкаф и любое место в нем. В прошлый раз, например, это был даже не шкаф, а кладовка, к тому же с кушеткой. Почти комната. А вот полка, дорогуша, есть полка и, как таковая, не может подпадать под категорию «шкаф». Следовательно, ничего подобного с ним действительно прежде не случалось. Правильно? Скажи, Римо, «Правильно»! Правильно. И все-таки он не был уверен в правомерности своих суждений. По возвращении домой надо будет посоветоваться с Чиуном. – Такого, может быть, ты никогда прежде не испытывал, – сказала Жанет О'Тул, – но сможешь вновь испытать, если будешь меня слушаться. – Я буду, буду. – Хорошо. Не забудь это. И знаешь, Римо, я действительно рада, что помогла тебе избавиться от твоей проблемы. – Я тоже. – А теперь нам надо выбраться отсюда, прежде чем кто-нибудь здесь появится. Римо думал о том же. Они спустились с полки, и через несколько минут, когда вернулся Макгарк, Жанет как ни в чем не бывало сидела за столом, а Римо пристроился на нем с краешку, восторженно и застенчиво глядя на нее. – Бедник, – удивился Макгарк, – а вы что здесь делаете? – Я проходил мимо, – вставая и поворачиваясь к нему, сказал Римо, – и решил заскочить. – Он подмигнул Жанет. – У вас здесь вроде бы никаких дел нет? – Не-а. – Тогда очистите помещение. Достаточно того, что мне приходится терпеть подобных вам в управлении. Римо пожал плечами. – Как вам будет угодно. Он наклонился к Жанет, и Макгарку бросилась вдруг в глаза ее помятая блузка и взъерошенные пепельные волосы. – Мы еще увидимся? – спросил Римо. – Не звони мне. Я позвоню сама. Может быть, ответила она мягко, но решительно. Римо изобразил смущение, адресованное только ей, потом повернулся и быстро направился мимо Макгарка к выходу. Макгарк внимательно глядел ему вслед. – Я не доверяю этому типу, – сказал он Жанет. – В нем есть что-то животное, звериное, одна походка чего стоит. Вышагивает, как тигр в клетке, ждущий, когда откроется дверца и ему бросят кусок мяса. Жанет О'Тул хихикнула. – Тигр? По-моему, он больше похож на котенка. Макгарк взглянул на нее в упор, и, кажется, впервые она не отвела взгляда. «Похоже, Смит установил в комнате какое-то сигнальное устройство, подумал Римо. – Только войдешь – звонит Смит!» – Ну? – послышался в трубке властный голос. – Что «ну»? – Есть какие-нибудь новости? Могу сообщить, если вы еще не знаете, что вчера имело место несколько инцидентов, и наш друг в Вашингтоне обеспокоен. – Он всегда чем-нибудь обеспокоен, – сказал Римо. – Не уподобляйтесь ему. – Ситуация очень серьезная. – Теперь она стала еще более серьезной, поскольку сегодня имел место еще один инцидент. – И вам не удалось предотвратить его? – Предотвратить? Наоборот, я помогал, как мог. Это была великолепная идея. Только представьте – сорок полицейских мотаются по стране, убирая за всех нас мусор! Это как… нет, Смитти, поговорим об этом в Нью-Йорке. – Вы сказали «сорок полицейских»? – удивился Смит. – Сорок. – Это невозможно! – Оказывается, возможно, Их именно столько. – Слишком много операций совершается постоянно, причем в разных концах страны. Усилиями сорока человек немыслимо достигнуть таких результатов. – Он помолчал. – Впрочем, если они разрабатывают графики операций, маршруты и прочее с помощью компьютера, то почему бы и нет. Замысел, конечно, блестящий! – В Смите взыграл бюрократ, восхищающийся другим бюрократом, которому удалось придумать что-то новое и более эффективное. – Что, нравится? – спросил Римо. – Прекрасно, ничего не скажешь! Кто руководит противником – Макгарк? – Пока точно не знаю. И не называйте его противником. Я считаю, он делает полезное дело. – Я начинаю думать, Римо, не слишком ли вам близки по духу эти люди. А не отлыниваете ли вы от работы? – Да, случается иной раз прилечь в шкафу, – сказал Римо и повесил трубку. Его злило, что Смит высказал именно то, о чем сам Римо старался не думать. Ему и самому приходило в голову, что его колебания связаны именно с тем, что он и полисмены принадлежат к одному братству. Ой покосился на телефон. – Тебя что-то тревожит, сын мой? – спросил сидевший на полу у кушетки Чиун. – Нет, ничего. – Неправда, – сказал Чиун. – Ты опять за свое: «хорошие парни, плохие парни». Выброси из головы эту чепуху. – Я постараюсь. – Ну и хорошо.Глава 16
Мятая блузка Жанет О'Тул всю ночь не выходила у Макгарка из головы. Эти думы заставляли его ворочаться в кровати, и под утро он окончательно уверовал в то, что Римо Беднику каким-то образом удалось прямо у него под носом переспать с Жанет. Ее счастливый умиротворенный вид и мятая блузка были явным тому доказательством. И это бесило Макгарка куда больше, чем продажные юристы, коррумпированные судьи или главари мафии. После печальной истории, приключившейся с этой девушкой, он относился к ней с искренним сочувствием. А потом понял, что полюбил ее. Каждый раз, глядя на нее, он мысленно сокрушался, что этой юной красавице, воплощению любовных мечтаний, не суждено теперь познать настоящее чувство. И одна только мысль о том, что она безрассудно одарила любовной страстью Римо Бедника, этого мафиозного гаденыша, приводила его в бешенство. Но сомневаться больше не приходилось. – Что вы здесь делали? – строго спросил он, когда Римо вышел из офиса. Все оттенки красок – от розовой и алой до пурпурной – залили бы лицо прежней Жанет при подобном вопросе; она начала бы запинаться, заикаться, отводить глаза и потом в слезах выбежала бы прочь. А сейчас Жанет холодно взглянула на Магкарка, спокойно, не моргнув, выдержала его взгляд и сказала: – Я боюсь разбить ваше сердце. – Попробуй, – сказал Макгарк. – Не хочу: одно сердце я уже разбила… На этом разговор был закончен. Она держалась с ним как строгая учительница с нерадивым учеником, что разозлило его еще больше. Лежа в постели, он чувствовал, как его захлестывает ярость. Когда он впервые увидел Римо Бедника, то сразу же определил его участь. Беднику суждено стать одним из тех, кого «Рыцари Шита» объявят виновным в совершении двух убийств. А необходимые улики уже хранились у Макгарка в сейфе. Теперь он отказался от этой идеи. А коль скоро решение принято… Он отбросил всякие мысли и погрузился в сон. Какой смысл мучаться бессонницей, крутясь в постели, когда решение принято – Римо Бедник умрет! Макгарк не допустит никаких ошибок. Он сам возглавит эту операцию. Если у него и оставались еще какие-то сомнения, то они полностью рассеялись на следующее утро, когда он явился в свой офис в городском управлении полиции, где работал в дневные часы. С ее длинными юбками и крестьянскими блузками Жанет раньше воспринималась им лишь как принадлежность служебного интерьера. Но кто это там, за письменным столом, рядом с компьютером? Сегодня на девушке была микро-мини-юбочка шокирующего розового цвета. Когда она наклонилась, стоя к нему спиной, юбочка скользнула вверх, и его взгляду предстали не только длинные ноги и гладкие, белые бедра, но и обтянутые розовым нейлоном ягодицы. Когда же она повернулась к нему лицом, он увидел, что на ней была тонкая розовая трикотажная блузка, надетая на голое тело. Казалось, ее упругая девичья грудь вздымалась даже от малейшего движения мышц лица, как, например, при улыбке, которой она приветствовала вошедшего Макгарка: – Доброе утро, Билл. Что это у вас челюсть отвисла? Римо Бедник заплатит за это! Не говоря ни слова, Макгарк прошел в свой кабинет и принялся звонить троим своим верным «рыцарям», которым после окончания дневного дежурства надлежало явиться к нему в штаб «Рыцарей Щита». Ближе к вечеру по пути в штаб «РЩ» он заехал в район Куинса, где жил Римо Бедник. Все будет проделано просто, без особых затей, и ему не терпелось как можно скорее осуществить свой замысел. Позже, объясняя явившимся по его вызову «рыцарям» цель предстоящей операции, он заявил, что будет руководить ею лично. – Когда? – спросил бесстрастным тоном один из них, рослый полицейский сержант по фамилии Ковальчик. – Прямо сейчас, – ответил Макгарк. – Мне это не по душе, – сказал Ковальчик. – Ведь смысл таких акций в том, чтобы в своем городе их не проводить. А в данном случае нам всем предстоит действовать в городе, где мы живем и где нас все знают… Почему? – У нас нет времени дожидаться, пока соберется команда из разных городов. Парень пронюхал о нас. Если мы не отреагируем достаточно быстро, он может успеть настучать, – соврал Макгарк. Он уставился на Ковальчика и держал его под прицелом своего взгляда, пока тот не опустил глаза. – О'кей, – сказал Макгарк. – Еще вопросы? Вопросов не было. – Хорошо. Будем действовать по модели, отработанной на стрельбище. Открывать перекрестный огонь по моему сигналу. Никаких ошибок. Взгляните на план местности, – сказал он и взял со стола лист бумаги, на котором был изображен дом Римо Бедника в Куинсе. Чиун все-таки настоял на том, чтобы приготовить утку. Римо терпеть ее не мог, а поэтому пребывал в плохом настроении. Он сидел в гостиной и смотрел телевизор, стараясь при этом не слушать доносившиеся из кухни мудрствования Чиуна: – Утка содержит все необходимые для человека питательные вещества. Глупый белый американец не любит утку. Есть ли необходимость в дополнительных доказательствах ее полезных для здоровья качеств? Глупый белый американец не доживет до шестидесяти пяти. Мастер Синанджу будет жить вечно. Почему? Потому что он ест утку. Глупый белый американец предпочитает гамбургеры. Слушай, весь мир! Вот он я, глупый белый американец. Быстро набейте мне живот гамбургерами! Дайте мне моно-глюто и глюто-моно-мата! Побольше химии. Отравы! С горчицей и кетчупом на булочке с маком. Пластмассовые семечки! Я обожаю пластмассовые семечки. Мне нравится всякая химия Мне нравится отрава! Но я ненавижу утку. Ах, как умен великолепный белый американец! Как он мудр! Мастер Синанджу должен гордиться тем, что знаком С ним. Так он тарахтел уже давно. Римо удалось переключить свое внимание на Гарри Ризонера, который тоже был смешон, но ни над кем не издевался. Как раз в тот момент, когда закончились последние известия и Римо выключил телевизор, на пороге кухни в белом, колышущемся при ходьбе кимоно появился Чиун. – Обед подан, хозяин, – объявил он. – Спасибо, – поблагодарил Римо. – Я, пожалуй, выпью бренди под утку. Целую кварту. Что-нибудь подешевле и покрепче. – О, да! – согласился Чиун. – Бренди – это великолепно. В нем содержится много таких ядов, которых нет в гамбургерах. Тогда на десерт я подам тебе машинное масло. – Вряд ли у нас осталось машинное масло, – в тон ему отвечал Римо. Разве ты не извел его на приготовление утки? – Не груби, – нахмурился Чиун. – Я готовлю утку по семейному рецепту, которому не одна сотня лет. – Тогда понятно, почему все вы становились убийцами. Причина вашей криминальной склонности к насилию – изжога. Почему у итальянцев есть мафия? Потому что они едят слишком много перца. Чиун подпрыгнул на месте, как рассерженный ребенок. – Твоя дерзость неизмерима! – А твоя утка неописуема! – ответил Римо и, не в силах более сохранять серьезную мину на лице, громко расхохотался. Гнев Чиуна как рукой сняло. – А, так ты смеялся над Мастером Синанджу? Как здорово быть таким остроумным! Раздался звонок в дверь. – Не утруждайте себя, мистер «Хороший-плохой-парень»! – сказал Чиун. – Верный слуга выяснит, кто смеет вторгаться в ваш мир мудрости и остроумия. Чиун прошел через гостиную и столовую в небольшую прихожую и открыл дверь. Перед ним стоял высокий, худощавый мужчина. – Римо Бедник? – спросил он. – Я похож на Римо Бедника?! – Позовите его. Я хочу с ним поговорить. – Как доложить о вас? – Никак. – Могу я поинтересоваться, по какому вы делу? – Нет. – Спасибо! – сказал Чиун, захлопнул дверь и вернулся в гостиную. – Кто это был? – спросил Римо. – Не важно, – ответил Чиун. – Пойдем, а то утка остынет. Они ели на кухне утку, и Римо всячески старался не показать вида, как ему не нравится любимое блюдо Чиуна. Оба старались не замечать непрерывно звеневшего дверного звонка. Покончив минут через двадцать с уткой, они выпили минеральной воды. – Ну и как? – спросы Чиун. – Очень вкусная минералка, – ответил Римо. «Дз-з-з-з-з-зииь!» Римо решительно встал: – На сей раз дверь открою я. Не исключено, что кто-то задумал украсть твой рецепт приготовления… – Кто-то идет к двери, – шепнул Ковальчик прятавшемуся в кустах Макгарку. – Это, кажется, не косоглазый! – О'кей, – ответил тог. – Всем приготовиться! – Есть! Распахнув дверь, Римо едва удержался от смеха. Полицейский в штатском стоял, держа руку у кармана куртки, готовый в любую минуту спрыгнуть со ступенек и начать палить из револьвера. Насколько же бестолковым может быть человек? Эти остолопы-полицейские начинали действовать Римо на нервы. – В чем дело? – Римо Бедник? – Угу. – Спуститесь сюда. Мне надо вам кое-что показать. Полицейский стал спускаться по ступенькам. Римо понял: раз не боится повернуться к нему спиной, значит, где-то рядом подмога. В кустах! Римо прислушался. Да, конечно, там кто-то есть, и не один человек, а несколько. Нагнав Ковальчика, Римо последовал за ним, стараясь держаться таким образом, чтобы от засады его заслоняла фигура полицейского. Сойдя со ступенек, полицейский повернул в сторону. Римо быстро пристроился ему в затылок. Стоило полицейскому повернуть, как Римо мгновенно оказывался за его спиной. Короче говоря, Римо использовал полисмена, как прикрытие, подобное щиту. – Так что вы хотели мне показать? – спросил Римо. – Всего лишь это, – ответил полицейский, выхватывая из кармана револьвер. Римо услышал щелчок взводимого курка. Долговязый попытался выстрелить в Римо, но тот легко отобрал у него револьвер и локтем ударил в висок. Полицейский обмяк и упал навзничь, а Римо кинулся на землю и откатился к кустам. Загрохотали выстрелы. Вокруг свистели пули. Чиун был прав. Стоит только дать волю гневу, и ты погиб. Оказывается, с обеих сторон засели в кустах полицейские. Вот что значит потерять бдительность! Римо удалось разглядеть силуэты двух полицейских слева. Одним прыжком Римо преодолел разделявшее их расстояние и обрушился на них сзади, прежде чем они успели выстрелить. Несколько точно рассчитанных ударов ребром ладони, костяшками пальцев – и – двое полицейских безжизненно рухнули на землю. Трое готовы. Сколько еще осталось? Один или больше? Рядом с Римо просвистели две пули, потом наступила тишина. Доносилось прерывистое дыхание одного человека. Только одного. Римо прыгнул в кусты, где, как он предполагал, прячется последний из налетчиков, пересек дорожку и обнаружил сидящего на корточках человека, с револьвером наготове. Римо выбил у него оружие. Это был Макгарк. Он встал и оказался лицом к лицу с Римо. Потом опустил глаза и с тоской посмотрел на лежавший у ног револьвер. – И не думай об этом, – предупредил Римо. – Все равно не получится. Послышался стон. Последний, предсмертный стон лежавшего на дорожке полицейского. Римо стало не по себе. – Эти люди – полицейские? – спросил он. – Были, – ответил Макгарк. Не хотел ведь Римо браться за это задание! И не успел еще толком приступить к нему, а трое полицейских уже убиты. Наверное, они считали, что сослужат Америке добрую службу, если помогут избавиться от головореза мафиози Римо Бедника. Все. Хватит уничтожать полицейских. Чиун может сколько угодно смеяться над тем, что парни бывают плохие и хорошие, но именно так оно и есть – среди парней есть как плохие, так и хорошие. Полицейские относятся к хорошим парням, и сам Римо когда-то был одним из них. В общем, больше он не убьет ни одного! Он снова взглянул на Макгарка, который сказал: – Ну так как? – Что «как»? – Ты разве не собираешься прикончить меня? – Сейчас – нет. А почему ты хотел прикончить меня? Я исправно плачу и жить вам не мешаю. – Из-за девушки. – Жанет О'Тул? – Да. – Ты хочешь сказать, что трое полицейских оказались мертвыми только потому, что кто-то с ней пошалил? – Не кто-то, а бандюга! – Ну и подонок ты, Макгарк, – сказал в сердцах Римо. – «Но знатная леди и Джуди О'Греди…» Бедник, мы делаем одно дело, только идем к цели разными путями. И тут Римо пришла в голову мысль, что можно и не убивать Макгарка. Если… – А что, если нам пойти вместе, по одной и той же дороге? Макгарк помолчал раздумывая, а потом настороженно сказал: – Мы были бы рады. У тебя есть способности. – Чем и живу. – А я думал, ты – игрок, – сказал Макгарк. – Нет. Я – профессиональный убийца. Ассасин. И я хорошо плачу за то, чтобы фараоны не беспокоили меня по каждому пустяку. – Сколько бы ты ни зарабатывал сейчас, мы удвоим твой доход. – Каким образом? – поинтересовался Римо. – За счет продажи пригласительных билетов на полицейский бал? – Об этом, Бедник, можешь не беспокоиться. У нас хватит денег, чтобы платить тебе. К тому же мы все равно собирались нанять профессионала. Минуту назад Макгарк обдумывал каждое слово, а теперь, как заметил Римо, заговорил торопливо. Он явно что-то задумал. – «Мы»? Кто это «мы»? Макгарк ухмыльнулся: – Я и мои соратники. – Расскажи-ка мне о соратниках. Кто они? – спросил Римо. И здесь, за кустами во дворе дома Римо, Макгарк рассказал ему о «Рыцарях Щита». Сорок полицейских из разных концов страны, составляющих эскадрон смерти. Они вершат правосудие над теми, кого государственные правоохранительные органы взяли под защиту. Эти сорок человек составляют ядро общенациональной организации, ставящей своей целью борьбу с преступностью. В будущем она, возможно, станет самой влиятельной силой в стране. – Ты только представь себе… политическая сила общенационального масштаба на выборах… реальная возможность на практике осуществить законность и порядок. – Макгарк мрачно ухмыльнулся: – Если ты с нами, Бедник, ты – в безопасности. В противном случае «Рыцари Щита» доберутся до тебя. Рано или поздно. – Ты босс? – Считай, что так. Макгарк ждал, глядя в глаза Римо. Римо задумался. Или прикончить Макгарка, или принять его предложение. Но уж больно не хочется убивать полицейских. К тому же и Смит будет доволен, если он внедрится в эту организацию. Разве не это от него требуется? – Я согласен, – сказал Римо. – Но при одном условии. – А именно? – Девушка будет моей. Впрочем, у тебя все равно с ней ничего не получилось бы! Ты ориентировался на длинные юбки, а надо было мечтать о тугих блузках. Она моя! Макгарк пожал плечами: – Она твоя. Он поднял свой револьвер и вложил его в кобуру. Уходя со двора, он одобрил свое решение не убивать этого типа из небольшого пистолета 25-го калибра, который лежал у него в кармане. В отношении Римо планы у Макгарк изменились. Римо поможет решить проблемы и с руководством «Рыцарей Щита», и с Жанет О'Тул. Римо узнает о «Рыцарях Щита» ровно столько, сколько нужно для того, чтобы расстаться с жизнью.Глава 17
Полицейский кинулся на него, размахивая ножом. Римо уклонился и ребром ладони ударил нападавшего по запястью. Нож глухо звякнул о деревянный помост. Римо шагнул к полицейскому и зажал кисть его руки в своей ладони. Полицейский, взвыв от боли, бессильно опустился на колени. Отпустив его, Римо повернулся к трем другим полицейским, сидевшим на краю помоста, и показал им лежавшую у него на ладони гладко отполированную деревянную палочку в шесть дюймов, похожую на собачью кость. – Вот что у меня в руке, – пояснил Римо. – Называется «явара». Самый простой способ причинить боль. – А чем он лучше других? – спросил один из присутствующих. Он встал и повторил вопрос: – Почему именно так? Не лучше ли ботинком по яйцам или кулаком по почкам? Причинять боль можно по-разному. – Способов-то много, – ответил Римо, – но большинство из них ни на что не годны. Если ударить парня слишком сильно между ног, его придется отправить на «скорой помощи» в больницу, и все. Стукни его как следует по почкам, и ему понадобится катафалк. А если промахнешься, он сам вышибет из тебя дух вместе с дерьмом. «Явара» действует безотказно. Надо просто схватить руку противника и прижать подушечку его большого пальца к одному из этих бугорков. И все! Суть в том, что нервные окончания на ладонях очень чувствительны к боли. Главное – причинить невыносимую боль, а не травму. Вот в чем преимущество этого способа. Полицейский из Сент-Луиса – высокий, тощий, с огненной шевелюрой и выдающейся вперед челюстью, полностью лишенный чувства юмора, недоуменно пожал плечами и сказал: – Фигня все это! Ваш номер удался, потому что он не ожидал этого. – Послушайте, приятель, почему бы вам просто не принять на веру мои слова? Я ваш тренер. Макгарк поручил мне занятия с вами. – А мне плевать, тренер вы или не тренер. Целуйтесь со своей идиотской рогулькой, а лично я полагаюсь на хороший удар правой. – Ну, что ж, – сказал Римо, подходя вплотную к рыжеволосому полицейскому. – Попробуем ваш знаменитый удар правой. Без всякого предупреждения полицейский бросил правый кулак вперед, целясь Римо в нос. Такой удар мог бы проломить и толстенную доску, однако теории этой не суждено было подтвердится на практике. Перехватив нацеленный на него кулак левой рукой, правой Римо прижал «явару» к тыльной части руки полицейского. Кулак разжался. Римо нажал палочкой на ладонь у основания большого пальца, и полицейский взвыл от боли. – Хватит! Хватит! – кричал он. Римо не отпускал. – Теперь убедились? – Да, убедился. – О, нет! Пока еще недостаточно убедились. Так вы поверили наконец и эффективность этого способа? – Да, да, действительно поверил! – завопил полицейский. – Ну, ладно. – Римо нажал для порядка еще разок и отпустил руку полицейского, посоветовав напоследок: – Не стоит считать все вокруг «фигней». Постарайтесь лучше чему-нибудь научится. Тренировки занимали большую часть дня. В качестве назначенного Макгарком тренера Римо обучал четырех полицейских приемам самозащиты, ловкости, умелому использованию силы для получения необходимой информации. Макгарк хотел, чтобы эта четверка обучилась действовать эффективно, но не доводить депо до убийства, поскольку позже, когда «организация станет открытой», им предстоит стать следователями «Рыцарей Щита». Словом, Римо требуется просто обучить будущих следователей силовым приемам. Сам Римо прошел все это давным-давно, на начальной стадии обучения у Чиуна в Фолкрофте, и эти занятия с полицейскими не приносили ему удовлетворения. Он не переставал возмущаться: зачем тратить колоссальные средства из федерального бюджета на приобретение всевозможной техники, пенных распылителей, водометов и тому подобного, когда можно обучить полицейских эффективным силовым приемам? А может, ему с Чиуном заняться бизнесом? Поработать на благо публики? Дать объявления в газетах: «Компания „Наемные убийцы“ приглашает всех желающих. Защитите себя! Дайте отпор свиньям-полицейским!» Они с Чиуном разбогатеют. Чиун будет просто в восторге. Сколько денег он сможет посылать в Синанджу! Но наверняка найдется какая-нибудь помеха. Чиун может, например, вспомнить какую-нибудь пятисотлетней давности пословицу, согласно которой не полагается помещать объявления в газете или работать не на правительство, а на кого-либо еще. Профессиональные убийцы не имеют, видите ли, права работать официально! Итак еще одна хорошая идея полетела в тартарары. Занятия продолжались с девяти утра до полудня. Иногда Римо видел, как Макгарк высовывал голову из своего расположенного в конце зала кабинета и наблюдал за действиями Римо на помосте. Просто наблюдал, молча, иногда одобрительно кивая головой, а потом втягивал голову обратно. Ближе к обеду из двери офиса выглянула Жанет. Затем распахнула дверь и, демонстративно встав в дверном проеме, – на сей раз на ней была короткая кожаная юбка и белый свитер в обтяжку – властным жестом пальца поманила к себе Римо. – О'кей, ребята, пока достаточно, – сказал он. Объявляется большой обеденный перерыв до двух часов. – Хорошо. О'кей. Пока, – пробормотали курсанты и поспешили прочь. Римо спрыгнул с помоста и направился в конец зала – туда, где его ждала, стоя в дверях, Жанет. – Вызывали, мадам? – спросил он. – Да, и когда я вызываю, ты должен сразу же повиноваться. Радио потупился: – Зовут многих, да не все приходят. – Это потому, что они еще не встретились со мной. Билл хочет с тобой поговорить, – сказала она. Нам тоже нужно поговорить. После того, как он закончит. – Шкаф готов? Римо улыбнулся, стараясь не слишком откровенно показывать свою радость. Его стараниями девушка изменилась до неузнаваемости. Еще неделю назад она была бесчувственна, как чурбан. Теперь перед ним стояла зрелая, бесстыдная уличная девка. Что это плюс или минус? Или, говоря языком политологов, нулевой выигрыш? – Ты что улыбаешься? – резки спросила она. – Ты не поймешь. – А ты попробуй объяснить, – сказала она холодным, повелительным тоном. – После разговора с Макгарком. И Римо прошел мимо нее к Макгарку. Тот сидел, прижав к уху телефонную трубку, Он жестом попросил Римо прикрыть дверь и приложил палец к губам. Римо закрыл дверь и стоял, вслушиваясь в телефонный разговор. – Нет, сэр, – сказал Макгарк. – Нет, – сказал он снова чуть позже. Я внимательно расследовал обстоятельства убийства Большого Перла, но не обнаружил ничего, что подтверждало бы гипотезу конгрессмена Даффи о полицейских-убийцах… Нет, сэр. Если б мог, то с удовольствием бы… Я сам был бы рад расправиться с негодяями, но они просто не существуют!.. Да, сэр. Я буду продолжать следить за этим. Если существует нечто подобное, я непременно докопаюсь. В конце концов Даффи ведь тоже был моим другом… Всего хорошего. Повесив трубку, он улыбнулся Римо. – Генеральный прокурор, – сообщил он. – Интересуется, смог ли я что-либо узнать о какой-то суперсекретной организации полицейских-убийц. Конечно, не смог. Поскольку такого зверя не существует. – Естественно! – Естественно! – повторил со смехом Макгарк. Как идут дела? – Великолепно. Так же захватывающе, как наблюдать за тающими кубиками льда. Когда у нас день получки? – Завтра, – сказал Макгарк. – Тебе заплатят полностью. Завтра. Взглянув на часы, он встал из-за стола. – Обеденное время. Составишь компанию? – Нет, спасибо. – На диете? – Голодаю. – Поддерживай свои силы. Они тебе вскоре понадобятся. Они вместе вышли из кабинета и остановились у стола Жанет. – Пойдешь обедать или что-нибудь тебе принести? – спросил Макгарк. Взглянув на Римо, Жанет поняла, что он остается, и попросила Макгарка принести ей сандвич с салатом и яйцом и шоколадный молочный коктейль. Едва за Макгарком закрылась дверь, как Жанет вскочила и повернула ключ в замке. Когда она повернулась к Римо, ее глаза блестели. – Я делала тебе знаки сегодня утром, – сказала она. – Да? – Но ты их проигнориравал. Почему? – Я не понял. Думал, ты просто поприветствовала меня. – От тебя не требуется думать, – сердито отрезала Жанет. – От тебя требуется немедленно являться на мой зов. Может быть, другие женщины хотят, чтобы ты думал, а я – нет. – Я сожалею, – пробормотал он. – Ты еще больше будешь сожалеть, – сказала она. – Раздевайся! – Как, здесь? Сейчас? – Здесь и сейчас. Ну, давай! Торопись! Пряча глаза, он начал раздеваться. Ну, хорошо, он ее пожалел, но всему есть предел, и он был уже близок. Душевное здоровье Жанет начинает обходиться ему слишком дорого. Ну, так и быть – последний раз, а потом все, больше никаких забав! Римо снял брюки и рубашку. – Я сказала «раздевайся». Снимай все! – скомандовала она. Он повиновался, а она, все еще стоя у двери, наблюдала. Когда он полностью разделся, Жанет подошла к нему. Положила руки ему на бедра и посмотрела в глаза. Он отвернулся. – А теперь раздень меня, – сказала она. Римо зашел со спины и стал стягивать с нее свитер через голову. – Осторожнее, – предупредила она. – Нежнее. Если хочешь, чтобы все было хорошо. Римо не было дома, когда в офисе доктора Харолда В. Смита в Фолкрофте зазвонил телефон спецсвязи. Смит со вздохом поднял трубку. – Да, сэр. – Этот человек успел хоть что-нибудь сделать? – спросил знакомый голос. – Он занимается этим, сэр. – Он занимается этим уже целую неделю! Сколько же еще ему потребуется времени? – Это непростое дело, – уклончиво ответил Смит. – Генеральный прокурор сообщил мне, что его попытки узнать что-нибудь об этих эскадронах смерти оказались тщетными. – Очень может быть, сэр, – сказал Смит. – Я просил бы положиться в этом деле на нас. – Как раз это я и пытаюсь сделать. Но как вы, конечно, понимаете, подключение к этому делу различных правительственных учреждений – всем лишь вопрос времени. Когда это произойдет, я не смогу помешать им. Возможно, тогда придется пожертвовать вашей организацией. – Нам постоянно приходится считаться с этим, сэр. – Постарайтесь, пожалуйста, ускорить дело. – Да, сэр. Позже, когда Смит позвонил Римо еще раз, того все еще не было дома. Он поговорил с Чиуном, пытаясь выяснить, не тянет ли Римо с этим заданием из-за нежелания идти против полицейских. Чиун был, как всегда, невозможен, отвечал только «да» или «нет», и, отчаявшись в конце концов получить вразумительный ответ, Смит сказал: – Передайте, пожалуйста, нашему другу послание. – Да, – сказал Чиун. – Скажите ему, что Америка стоит жизни. – Да, – сказал Чиун и повесил трубку. Он знал, что завербовавший Римо человек по имени Конн Макклири несколько лет назад сказал те же самые слова перед тем, как попросить Римо убить его, чтобы обеспечить секретность КЮРЕ. Глупые белые! В мире нет ничего, что стоило бы жизни. Только искусство обладает чистотой вечности. Все остальное преходяще и рано или поздно канет в небытие. Как глупо беспокоиться об этом! И когда много позже Римо вернулся домой, Чиун решил не говорить ему о звонке Смита.Глава 18
– Итак, – сказал Макгарк, – сегодня вечером. Римо сидел развалившись в кресле напротив Макгарка. – Что? – Сегодня будет положено начало превращению Америки в свободную от преступности страну… Макгарк вынул из коробки тонкую сигарку с фильтром и снял с нее бумажное колечко с фирменным знаком. – …и полицейский вновь займет подобающее ему высокое положение. Из соседней комнаты доносился шум мимеографа Жанет О'Тул размножала пресс-релиз. Римо решил проверить, сможет ли он услышать сквозь гул машины шуршание снимаемой с сигары целлофановой обертки, и ради чистоты эксперимента отвел глаза в сторону. – Сегодня вечером в восемь часов, – продолжал Макгарк, – все сорок человек нашей группы соберутся здесь. Я представлю им тебя в качестве руководителя отдела подготовки. Встреча займет лишь несколько минут. Потом мы проведем пресс-конференцию. Она состоится здесь же, в девять тридцать, и мы в присутствии прессы объявим о создании организации «Рыцари Щита». – Надеюсь, ты не собираешься представлять прессе меня? – спросил Римо. Он услышал, как Макгарк начал скатывать целлофан пальцами в жесткую трубочку. – Нет, – мотнул головой Макгарк. – Нам это ни к чему. Нет. Твоя причастность к нашей организации будет нашей с тобой тайной. – Хорошо, – сказал Римо. – Так меня больше устраивает. Он слегка отодвинул кресло, готовясь подняться. – Однако есть одно «но», – остановил его Макгарк. – Всю жизнь меня преследует какое-нибудь «но», – вздохнул Римо. – Ага. Меня тоже. «Но», о котором я говорю, очень важное. Макгарк встал и подошел к двери. Он открыл ее, желая убедиться, что Жанет занята мимеографом и не может их слышать. Макгарк плотно прикрыл дверь и, вернувшись к Римо, присел рядом а ним на краешке стола. – Речь идет об О'Туле, – негромко сказал он. – А что с ним? – Он может все разболтать. – Кто – он? О чем, черт побери, он может проболтаться? – Похоже, Римо, пришло время тебе узнать то, что знаю я. Все это… Специальные группы… «Рыцари Щита»… Идея создания всего этого принадлежит О'Тулу. – Кому? О'Тулу? Этому либералу-воробышку? – И никому другому, – подтвердил Макгарк. – А теперь, как это всегда бывает с либералами, он струсил. И грозит сделать публичное заявление по этому поводу, если я не отменю сегодняшнее мероприятие. Римо кивнул. Это объясняло многое, например, почему Макгарк все еще продолжал служить в полиции, посвящая практически все свое время делам «Рыцарей Щита». Что же касается О'Тула… Римо покачал головой: – Нет, не будет он делать никакого заявления. – Почему? – Потому что для этого пришлось бы прилагать какие-то усилия, а либералы на это не способны. Болтать они мастера, а когда доходит до дела, тот тут они – пасс. – Возможно, ты и прав, но мы не можем рисковать, так что… – Что? – Так что ты получаешь свое первое задание. – Ничего себе заданьице! – воскликнул Римо. – Ты справишься с ним без труда. – Где и когда? Макгарк встал и, обойдя стол, сел в кресло. Взял целлофан и принялся складывать его вчетверо. – О'Тул из тех, кто строго следует раз заведенному порядку. Сегодня, как обычно, он будет вечером ужинать дома с Жанет. Там ты его и прикончишь. Во время обеда. Я раздобыл для тебя ключ от их дома. – А как насчет девушки? – Я задержу ее допоздна здесь. Она тебе не помешает. Римо подумал минутку. – О'кей, – сказал он. – Только еще один вопрос. Последний. – Да? Римо изобразил характерный жест пальцами. – Деньги, и притом наличными. – Сколько ты обычно берешь за такую работу? – За полицейского комиссара? Пятьдесят кусков. – Ты их получишь. – Деньги вперед. – Можно и так. Макгарк открыл стоящий в углу сейф, вынул оттуда металлический ящичек, отсчитал пятьдесят тысяч и вручил их Римо. – И еще, Макгарк, почему именно я? Почему не поручить это одной из групп? – Я хочу, чтобы это сделал один человек. Никаких групп. Чтобы никто ничего не знал. Кроме того, очень трудно поручить группе полицейских… убить полицейского. Римо кивнул. Ему было хорошо знакомо это чувство. Полицейскому действительно трудно убить другого полицейского. Он встал, чтобы уйти. – Что-нибудь еще? Макгарк отрицательно покачал головой. – Желаю удачи! – сказал он, вручая Римо ключ и бумагу с адресом. Чиун тем временем незаметно наблюдал за ним из кухни. День клонился к вечеру, когда Римо, наконец, принял решение. Он выполнит это задание. Но прежде лично удостоверится, действительно ли идея создания «Рыцарей Щита» принадлежит О'Тулу. Если нет – тот останется в живых, а если да – умрет. Только так! Собравшись уходить, Римо с удивлением заметил, что Чиун успел переодеться, и вместо белого кимоно на нем были одежды из плотной зеленой парчи. – Собираешься куда-нибудь? – Да, – сказал Чиун, – с тобой. – В этом нет никакой необходимости. – Весь день, – пожаловался Чиун, – сидишь дома, кухарничаешь, убираешься, и никаких развлечений, каждый день одно и то же, а ты где-то пропадаешь, кого-то обучаешь мастерству. – Что с тобой, Чиун? – Ничего особенного, Мастер желает всего лишь прийти в себя на свежем воздухе. Ах, как это хорошо снова увидеть солнце, ощутить под ногами траву!.. – В этом городе нет никакой травы, и люди годами не видят неба. – Хватит пререкаться. Я все равно пойду. – Хорошо, хорошо! Но ты останешься в машине, – предупредил Римо. – Может быть, тебе еще веревку принести, чтобы ты меня привязал? – Никаких разговоров – ты останешься в машине. И Чиун действительно остался в машине, когда Римо с помощью ключа, который ему дал Макгарк, проник в скромный домик О'Тула. Римо сидел в гостиной и наблюдал, как над Нью-Йорком сгущаются сумерки. Там, в городе, сейчас орудуют тысячи преступников. Избивают, грабят, калечат и убивают. Их тысячи, и лишь ничтожная часть попадает в руки правосудия и несет наказание. Так что же плохого в том, что полиция помогает поддержанию правопорядка? Это в общем-то то же самое, чем занимается и он, Римо. Или ему это дозволено только потому, что он действует с благословения важного правительственного учреждения. Не в том ли суть, кому но рангу принадлежит привилегия санкционировать убийства? Он осмотрел комнату,обратив при этом внимание на уставленную памятными подарками и призами каминную полку, вся стена над которой была увешана почетными грамотами и медалями, полученными О'Тулом за долгую и безупречную службу в полиции. Нет, сказал он себе. Между Римо и О'Тулом существует огромная разница. Когда Римо получает задание, для него это не что иное, как работа. Не вендетта, не начало непрерывной цепи убийств. Просто работа. Совсем иное у «Рыцарей Щита», где за одним убийством должно последовать другое, а за одним шагом – другой. Началось с убийства преступников. Потом дело дошло до убийства конгрессмена. А вот уже и Римо находится здесь потому, что один полицейский поручил ему убить другого полицейского! Кто и когда сможет остановить эту волну убийств? Чье слово будет решающим? Того, у кого будет больше оружия? Не втянутся ли в конечном счете в этот процесс все? Не дойдет ли дело до создания арсеналов и армий? И он понял то, в чем, похоже, не отдавали себе ответа эти реформаторы общества: когда попирается закон, сила обретает власть. Выживут богатые, сильные и вероломные, а больше всех пострадают бедные и слабые, то есть именно те, кто сегодня громче всех вопит, требуя свержения нынешней системы. Систему эту необходимо уберечь, что и поручено Римо Уильямсу. Такие вот, дорогуша, дела! Комната постепенно погружалась во мрак, когда Римо услышал звук открываемой парадной двери, потом мягкий стук шагов по ковровой дорожке в коридоре, и в гостиную вошел О'Тул. – Добрый вечер, О'Тул, – сказал, поднимаясь, Римо. – Я пришел убить вас. О'Тул посмотрел на него с некоторым удивлением, потом, придав лицу невозмутимое выражение, спросил: – Мафия? – Нет. Макгарк. – Я догадывался об этом, – вздохнул О'Тул. – Это было лишь делом времени. – Когда начинаются убийства… – Кто сможет их прекратить? – Боюсь, что это предстоит сделать мне, – сказал Римо. – И знаете почему? – Знаю. А вы? – Я тоже знаю. Потому что вы опасны. Еще несколько таких, как вы, и страна погибнет. – В общем, правильно мыслите, – согласился О'Тул. – Но вы здесь не поэтому. Вы здесь потому, что вас послал Макгарк, а он решился на это потому, что я – единственный, кто преграждает ему путь к политической власти. – Бросьте! – поморщился Римо – Политическая власть! Какая у него программа? Пули вместо разглагольствований? – Когда он превратит «Рыцарей Шита» в общенациональное братство линчевателей… когда эта организация объединит всех до единого американских полицейских… когда под его знаменем с изображенным на нем сжатым кулаком соберутся же фанаты сильной полицейской власти, горластые любители размахивать флагами, черносотенцы-расисты… Вот когда все эти люди соберутся под его знаменем, тогда он и обретет политическую власть. – Он не дождется этого дня, – заявил Римо. – Думаете, что сможете остановить его? – Да, я это сделаю, – уверенно сказал Римо, глядя в глаза О'Тулу, который все еще продолжал стоять в дверях. О'Тул кивнул и, помолчав, обратился к Римо: – У меня одна просьба. – Слушаю. – Вы не могли бы представить то, что… сейчас произойдет, таким образом, будто это – дело рук мафии? Если станет известно о полицейских-убийцах, это может привести к краху всей системы охраны закона в стране. – Постараюсь. – Не знаю почему, но я верю вам, – сказал О'Тул. Рука его потянулась к карману костюма. Римо инстинктивно вздрогнул и насторожился. О'Тул поспешил его успокоить. – Это всего лишь бумага, – заверил он, вынимая из кармана конверт. – Здесь все написано. Я, как полицейский, предпочел бы погибнуть от рук правонарушителей, но если у вас возникнет необходимость, можете использовать это. Напечатано мною лично, и никаких сомнений в подлинности моей подписи быть не может. Он подошел к бару и налил себе виски. – Все началось очень просто, – сказал О'Тул, опоражнивая бокал. – Я хотел всего лишь расквитаться с теми, кто изнасиловал мою дочь… Вначале все было так просто! – Вот так всегда, – заметил Римо. – Начинается всегда все просто. Все трагедии именно так и начинаются. Потом, поскольку все уже было сказано, Римо убил О'Тула. Сделав это быстро и безболезненно, он аккуратно положил тело на ковер в гостиной. Усевшись опять в кресло, он в свете угасающего дня открыл конверт, который вручил ему О'Тул. В нем было десять отпечатанных на машинке через один интервал страниц, заполненных именами, датами и адресами. На этих страницах О'Тул подробно рассказывал, как он и Макгарк создавали общенациональные эскадроны смерти, как вербовали по всей стране своих друзей по совместной работе в полиции. Он рассказывал и о смерти конгрессмена Даффи, и о решении Макгарка создать организацию «Рыцари Щита», о его растущих политических амбициях. О том, что О'Тул окончательно убедился: Макгарк вожделеет стать тем героем на белом коне, о котором всегда мечтала Америка. И еще о том, что О'Тул попытался остановить такое развитие событий, но потерял над ним контроль. Каждая страница была подписана О'Тулом, а заглавный лист написан от руки. Прочитав исповедь О'Тула, Римо понял, почему О'Тул так спокойно принял смерть. Это было его предсмертное письмо. Он собирался покончить жизнь самоубийством. Римо перечитал написанное О'Тулом дважды. Он живо ощутил тоску и боль, сквозившие между строк. Глаза его были влажны. О'Тул прожил жизнь как ничтожество, но умер как мужчина, подумал Римо. Не каждый способен так достойно закончить жизненный путь. И уж во всяком случае не Макгарк. Через сорок пять минут он встретится со своей командой полицейских убийц. Надо помешать Макгарку осуществить свою затею. Римо надеялся, что он сумеет это сделать.Глава 19
Римо заторопился. Если повезет, можно успеть к началу собрания, разделаться с Макгарком и прикончить «Рыцарей Щита» в самом зародыше. Он был так поглощен своими мыслями, что не сразу заметил присутствие посторонних. Они появились у него за спиной, как только он вышел из дома О'Тула. Один из них крикнул: «Бедник!» Повернувшись, Римо увидел троих здоровенных парней. Очевидно, это были полицейские в штатском. Он явно попал в оборот. Конечно, они не стали бы заходить сзади, если бы не были уверены, что спереди их страхуют сообщники. Римо взглянул в сторону ворот и обнаружил еще троих – с оружием у бедра, как и положено полицейским. Итак, убивать его отрядили целых шесть человек! Макгарк обвел его вокруг пальца, и он, как заурядный простофиля, угодил в приготовленную западню. – Бедник? – опять спросил один из стоявших возле дома. – А кто спрашивает? – поинтересовался Римо и шагнул навстречу этой троице, стараясь приблизиться к ним на расстояние вытянутой руки. – Мы, – ответил полицейский, – рыцари Щита. Римо сделал шаг вперед и услышал за спиной шарканье ног подступившей к нему вплотную второй тройки. – Макгарк приказал тебя убить. – Макгарк использует вас в своих целях. Полицейский засмеялся. – Нам это доставляет удовольствие, – сказал он, взводя, курок и направляя ствол прямо в глаза Римо. И тут же рухнул на землю. С леденящим кровь воплем, откуда-то сверху, из ночи, на полицейских обрушился Чиун. Воспользовавшись секундным замешательством, Римо бросился на обступившую его сзади троицу. Удар налево, удар направо, а позади слышались резкие, как свист хлыста, звуки разящих ударов Чиуна. Так, там никого уже не спасти… Римо склонился над лежащим рядом полицейским, в котором еще теплилась жизнь, и, схватив его за горло, сказал: – Говори быстро, вы должны отрапортовать Макгарку? – Да. – О моей смерти? – Да. – Каким образом? – Позвонить ему и после двух гудков повесить трубку. – Спасибо, приятель, – сказал Римо. – Хочешь верь, а хочешь – нет, но мы с тобой спасем честь американского полицейского. – Не верю! – В том-то и дело, дорогуша! – сказал Римо и погрузил его в вечный сон. Он поднялся и посмотрел на хрупкого с виду, будто фарфоровая статуэтка, Чиуна, молча стоящего среди разбросанных на дорожке трупов. – Проводишь инвентаризацию? – спросил Римо. – Уже закончил. Итого: шестью идиотами меньше. В остатке: Мастер Синанджу и еще один идиот. Ты. – Ладно, Чиун, пошли, нам предстоит еще одна встреча. Шагая по дорожке, Римо спросил: – Насколько я понимаю, ты их заметил и залез на крышу. Да? – По-твоему, Мастер Синанджу похож на простого трубочиста? – огрызнулся Чиун. – Нет, я почувствовал присутствие злодеев и поспешил сюда. Как раздуваемое ветром пламя, Мастер метался из стороны в сторону и, завершив миссию, остался наедине со смертью. С ночного неба обрушил он смерть на зло. – Иными словами, ты прыгнул на них с крыши. – С крыши, – согласился Чиун. Позже, в машине, Римо признал, что Чиун был прав, увязавшись за ним. – Но теперь с этим покончено – для меня больше не существует хороших и плохих парней. – Я счастлив, – сказал Чиун, – что ты сохранил крупицу разума. Между прочим, тебе звонил доктор Смит. – Да? – Он сказал, что Америка стоит жизни. – Когда он звонил? – Не помню. Я не секретарша. – Так ты ждал, когда я созрею? – хмыкнул Римо. Спасибо! – Чепуха. Я просто забыл.Глава 20
На столе инспектора Макгарка зазвонил телефон. Рука его инстинктивно потянулась к трубке, но застыла в воздухе. Один звонок. Два. Телефон смолк. Макгарк улыбнулся. Все идет как по маслу. Нет больше О'Тула, а значит, можно его не опасаться. Нет Римо Бедника, и теперь никто не стоит между ним и Жанет. Он правильно сделал, отослав на время ее подальше – якобы по просьбе отца ее отправили самолетом в Майями. Там ей легче будет пережить драматические известия. В кабинет доносились оживленные голоса полицейских, заполнивших гимнастический зал. Часы показывали восемь. Пора начинать. Необходимо вовремя закончить собрание, поскольку на девять тридцать назначена пресс-конференция, на которую открыт доступ всем желающим в отличие от собрания личной армии полицейских Макгарка. Макгарк взял со стола бумаги с аккуратно отпечатанным текстом. Сколько же часов провел он, работая над этой речью? Но сегодня он не станет ее произносить. Сегодня есть новости поважнее любой официальной речи. Хотя кое-что из речи можно будет использовать. Все продумано тщательнейшим образом. Он поведает собравшимся о трагедии, постигшей благородное дело обеспечения правопорядка. Назовет их элитной ударной группой, которая в ближайшее время пополнится тысячами новых членов. Объявит о намерении создать центр частого сыска для борьбы с преступностью. Намекнет о временной приостановке деятельности эскадронов смерти. И сами того не ведая, участники собрания благословят его первый шаг на пути к политическому Олимпу. Подойдя к двери, Макгарк выглянул из кабинета в гимнастический зал. Приглашенные осаждали стол со спиртными напитками. У стола с сандвичами было пусто. Боже, до чего же горласты эти полицейские! Можно подумать, что в зале не сорок, а четыреста человек. Пройдя через пустующий кабинет Жанет, Макгарк остановился в дверях, глядя в конец зала, где у входа дежурили двое полицейских. Как парламентские приставы, подумал Макгарк и хихикнул от удовольствия. Один из дежурных был ни много ни мало заместителем начальника полиции Чикаго, другой – инспектор из Лос-Анджелеса. В их обязанности входило следить за тем, чтобы в зал не проникли посторонние. По сигналу, Макгарка они покинут зал и встанут у дверей снаружи. Когда тяжелые стальные двери захлопнулись за нами, Макгарк вышел в зал и стал обходить, приветствуя, собравшихся там полицейских. После двух гудков Римо повесил трубку, вскочил в машину и погнал через весь город к штаб-квартире Макгарка. – Веди машину аккуратно, – сказал Чиун. – Я и веду аккуратно, – ответил Римо. – Здесь, если ты не несешься как камикадзе, тебя принимают за деревенщину и начинают всячески терроризировать. Римо впритирку проскочил между двумя машинами, повергнув одного водителя в нервный шок и вызвав поток гневной брани у другого. – Меня и так терроризируют, – заметил Чиун. – Ты. – Черт побери, Чиун, хочешь сесть за руль? – Нет, но если бы я сидел за рулем, я испытывал бы чувство благодарности людям из Детройта, которые построили такую прочную машину, что даже у такого водителя, как ты, она до сих пор не развалилась на части. – В следующий раз иди пешком. Кстати, разве я тебя приглашал ехать со мной? – Я не нуждаюсь в приглашениях. А ты разве не рад, что Мастер в нужный момент оказался рядом? – Ты прав, как всегда, Чиун. Да, да, да! – Грубиян! Казалось, прошла вечность, но на самом деле несколько минут, и они втиснулись меж других припаркованных машин, поставив свою у пожарной колонки возле здания на Двадцатой улице. На площадке второго этажа им преградили путь два полицейских. – Извините, мужики, – сказал тот, что повыше ростом, – но у нас тут приватная встреча. Посторонним вход воспрещен. – Нелепица какая-то! – возмутился Римо. – Нас пригласил Макгарк. – Неужели? – Полицейский подозрительно взглянул на них и вынул из кармана список. – Ваши фамилии? – Я – Ш.Холмс, а он – Ч.Чан. Полицейский быстро пробежал глазами список. – Откуда вы? – Мы из «Санта-Барбары». – Сейчас посмотрю… Полицейский снова обратился к списку. Его напарник заглядывал ему через плечо. Римо ударил кончиками пальцев им под ключицы. Оба рухнули на пол. – Приемлемо, – одобрил Чиун. – Спасибо, – сказал Римо. – Я усыпил их, чтобы уберечь от твоих жаждущих смерти рук. Отведав утки, ты всякий раз по крайней мере на неделю утрачиваешь над собой контроль. Открыв дверь, он втащил потерявших сознание полицейских в небольшую приемную, убедился, что в течение ближайшего часа или около того они не придут в себя, и пристроил их у стены в сидячем положении. Затем запер входную дверь изнутри, чтобы никто больше не мог проникнуть в зал. Они немного постояли, глядя сквозь стеклянную дверь в зал. Римо сразу же заметил Макгарка, переходившего от одной группы к другой, пожимая руки, похлопывая по плечам. При этом он шаг за шагом приближался к сооруженному у стены небольшому помосту. – Вот он, – показал на него Римо. – Макгарк. – Он воплощение зла, – прошипел сквозь зубы Чиун. – Как ты это определил, черт возьми? Ты же его не знаешь. – Достаточно взглянуть на его лицо. Человек существо миролюбивое, и чтобы он смог убивать, его надо учить. И потом, люди не убивают друг друга просто так, без причины. А этот? Взгляни ему в глаза. Ему нравится убивать. Мне уже доводилось видеть такие глаза. Толпа растекалась ручейками между рядов установленных в зале складных деревянных стульев. – Чиун, я ничего не имею против тебя лично, но, ей-богу, ты совсем не похож на полицейского сержанта из какого-нибудь Хобокена. Подожди-ка лучше здесь, а я пойду один. – Свистни, если я понадоблюсь. – Хорошо. – А ты умеешь свистеть? Нужно сложить губы в трубочку и дунуть. – Ты опять смотрел по телевизору какой-нибудь ночной бред типа юмористического шоу? – Ладно, иди, отрабатывай свое жалованье, – скомандовал Чиун. Римо проскользнул в зал и, смешавшись с толпой, направился в задние ряды. Опасаясь, как бы Макгарк случайно не заметил его, Римо изменил походку и уткнулся подбородком в грудь. Большинство присутствующих были в форменных фуражках, и, подхватив такую же со стула, мимо которого он проходил, Римо нахлобучил ее по самые глаза. Макгарк легко взбежал на сцену. Он стоял лицом к залу и молча ждал, когда все рассядутся по местам и воцарится тишина. Постепенно все сорок человек расселись среди семидесяти пяти кресел. Съехавшиеся со всех концов страны убийцы, подумал было Римо, но тотчас же одернул себя. Нет, не убийцы. Это всего лишь люди, которым осточертело преодолевать бесчисленные препоны, создаваемые обществом на их пути борьбы с преступностью. Они пытались делать свое дело по совести. Они так верили в закон и порядок, что по глупости, во имя торжества закона, согласились его же и преступить. Макгарк поднял руку, призывая к тишине. Шум голосов постепенно сменился молчанием. – Рыцари Шита, – гулко прозвучал в зале голос Макгарка, – добро пожаловать в Нью-Йорк! Он неторопливо обвел взглядом собравшихся. – Сегодня для меня торжественный, но вместе с тем и скорбный день. Я счастлив приветствовать вас, лучших из полицейских… нет, позвольте мне назвать вас лучшими из фараонов – мне не претит это слово… приветствовать тех, кто не раз рисковал жизнью в нескончаемой борьбе за упрочение закона и порядка в нашей стране. Не мне говорить, что именно вы приняли на себя трудную миссию, которая далеко не всем по плечу. Примерно через час здесь соберутся представители прессы, и я объявлю стране о создании организации «Рыцари Щита». Я расскажу о нашем намерении стать общенациональным центром по борьбе с преступностью – с этим подлинным бедствием, поразившим наши города и сделавшим их опасными для жизни. Я располагаю информацией, – он сделал многозначительную паузу и, хмыкнув, процитировал свою же речь, – о нескольких тягчайших преступлениях, совершенных на волне насилия, обрушившейся на нашу страну. Макгарк хмыкнул снова, и на этот раз несколько полицейских тоже ухмыльнулись. – И позвольте заверить вас, – продолжал Макгарк, что преступники будут наказаны. Будет подтверждена эффективность «Рыцарей Щита», и тогда нашей задачей станет привлечение под общие знамена всех до единого полицейских и всех работников правоохранительных органов для совместного продолжения работы по искоренению преступности. Когда политики бездействуют, прокуроры уклоняются от выполнения своих обязанностей, а мягкотелые либералы мешают отправлять правосудие, рыцарям Щита приходится самим заниматься расследованием, установлением истины и заставить общество всеми доступными ему средствами бороться с преступниками. Римо мысленно усмехнулся. Так вот оно что! На месте преступления оставляются фальшивые улики, а затем вина возлагается на того, с кем хотят разделаться. Быстрый и легкий способ добиться известности и завоевать соответствующую репутацию, а заодно, по ходу дела, отделаться и от парочки негодяев. Или честных людей. Неплохо придумано, Макгарк! – Первая фаза нашей работы, как я считаю, уже позади. – Макгарк сделал паузу и многозначительно откашлялся. – Назовем ее планово-подготовительной фазой. Он ухмыльнулся, обнажив длинные желтые зубы. Слушавшие его полицейские тоже ухмылялись и обменивались между собой одобрительными репликами. Макгарк продолжал говорить, перекрывая поднявшийся в зале гул голосов: – Я рад сегодняшней встрече, поскольку мы вступаем на долгий путь борьбы, чтобы приблизить тот день, когда наша страна снова будет свободна от оков преступности, когда наши жены и дети смогут спать спокойно, а по любой улице в любом уголке нашей страны можно будет пройти без опаски в любой час дня и ночи. И если для достижения этой цели потребуется нечто большее, нежели полицейские расследования, если для этого потребуется политическая власть, тогда, скажу вам, рыцари Щита будут добиваться такой политической власти, чтобы в полной мере воспользоваться ею. В разных концах зала послышались одобрительные возгласы: – Правильно! – Согласны! Макгарк подождал, пока утихнет шум, и тихо продолжал: – Вот почему сегодня я стою перед вами преисполненный гордостью. Но, как я уже сказал, сегодняшний день омрачен скорбью. Нас постигло огромное горе, так что, честно говоря, я думал даже отменить это собрание… как мне только что сообщили, комиссар полиции этого города комиссар О'Тул, – более чем кто-либо другой способствовавший созданию «Рыцарей Щита»… бывший все эти долгие дни и часы всегда рядом со мной… Я только что узнал, что комиссар О'Тул убит в своем доме. Он сделал паузу, давая возможность присутствующим осознать сказанное. Возник гул голосов, быстро стих, и все снова воззрились на Макгарка в ожидании подробностей. – Однако я все-таки решил провести это собрание, поскольку, по моему мнению, трагическая смерть комиссара подтверждает необходимость нашей организации. – Как это случилось? – выкрикнул кто-то. – Он был убит в своем доме, – сказал Макгарк, – известным в этом городе головорезом-мафиози… профессиональным убийцей-наймитом… попытавшимся даже внедриться в департамент полиции… сеятелем зла по имени Римо Бедник. К счастью, Бедник уже мертв. Его настигли пули лучших из нас… Как я сказал, – продолжил он, – в связи с этой ужасной трагедией мне казалось необходимым отменить это собрание, но я подумал, что комиссар О'Тул не одобрил бы этого, он наверняка пожелал бы, чтобы вы все осознали тот огромный риск, которому постоянно будете подвергаться, если у вас хватит мужества принять вызов сил организованной преступности. Вынув из кармана бумажник, Макгарк открыл его и показал всем значок такой же, как Римо видел у капитана Милкена. – Это значок «Рыцарей Шита», – сказал Макгарк. – Его эмблема придумана лично комиссаром О'Тулом. Надеюсь и молюсь о том, чтобы все мы носили его с честью и гордостью в нашей долгой и трудной борьбе за будущее, и котором полицейские больше не будут умирать от рук гангстеров. Он поднял значок высоко над головой. При свет висящих под потолком ламп дневного света блики на золотой звезде казались почти коричневыми. Макгарк медленно поворачивал значок, дабы придать особую торжественность моменту. Полицейские молча смотрели на него. И тут в последнем ряду поднялся со стула полицейский в нахлобученной на голову фуражке и, нарушая тишину зала, громко заявил: – Макгарк, ты – трусливый и лживый негодяй!Глава 21
И на глазах у изумленных полицейских, под их громкий ропот Римо направился к помосту. Он шел не снимая фуражки, тяжелой походкой, абсолютно ему не свойственной, в расчете на то, что Макгарк не узнает его до последней минуты. Подойдя к платформе, Римо остановился перед Макгарком, медленно поднял голову, и их глаза встретились. Если до этого Макгарк смотрел на ненормального полицейского с любопытством, то теперь, узнав Римо Бедника, опешил. Римо окинул его холодным взглядом, и затем повернулся лицом к полицейским, громко обменивавшимся мнениями по поводу неожиданного поворота событий. Он поднял руку, и голоса смолкли. – Я хочу прочитать вам то, что написал комиссар О'Тул, – объявил он. Вынув из кармана напечатанные О'Тулом на машинке листы бумаги, он быстро перебрал их и вытащил тот, который искал. – О'Тул был разочаровавшимся в своих надеждах человеком, – сказал Римо. – У него родилась идея, он выстрадал ее, а потом эту идею у него украли, извратили и приспособили к защите не закона и порядка, а личных интересов одного человека… О'Тул решил покончить с собой. У меня в руках – его предсмертное письмо-завещание. В нем говорится о том, например, как он создал организацию «Рыцарей Щита» и как пытался воспрепятствовать ее превращению в политическую организацию. Это у него не получилось, и он написал: «Я пишу эти строки для того, чтобы власти осознали опасность и приняли соответствующие меры, гарантирующие всем гражданам нашей страны возможность спокойно жить и трудиться под защитой закона и Конституции». А вот что он пишет дальше: «…я обращаю эти слова к полицейским нашей страны – тонкому барьеру, который отделяет нас от джунглей. Я твердо верю, что когда служащим в полиции будут изложены факты, они поступят так же, как поступали всегда с незапамятных времен осознают лежащую на них ответственность и будут действовать как свободные люди, а не как пешки в низкой игре политического маклера. И они будут преисполнены гордости за себя и свою страну, как и подобает американцам. Моя смерть, возможно, вернет мне доброе имя, утерянное в результате моих действий в последние дни жизни». Римо кончил читать и посмотрел в безмолвный зал, в глаза сидящих там полицейских. Сзади, с помоста, послышался вопль Макгарка: – Ложь! Вранье! Фальшивка! Ребята, не верьте ему! Римо повернулся, вспрыгнул на платформу и кинул фуражку на стоящий позади Макгарка столик. И снова обратился к залу. – Это – правда! – крикнул он. – И я скажу вам, почему я уверен в этом. Потому что это и убил О'Тула. Убил потому, что меня послали его убить. Кто послал? Да вот этот «благородный» друг всех полицейских инспектор Уильям Макгарк. Потому что О'Тул помешал бы ему использовать вас в политической игре. – Ты – лжец! – прорычал Макгарк. Римо повернулся к нему. Макгарк вынул из-под пиджака револьвер. Римо посмотрел на него и усмехнулся. – Есть ли на свете что-либо более отвратительное, чем убийца полицейского? – воскликнул он. И сам же ответил: – Да, это – полицейский, убивающий полицейских, Макгарк. Револьвер Макгарка смотрел ему прямо в грудь, от острого, подобно зазубренному стеклу взгляда веяло холодом. – Помнишь тех ребят на крыльце моего дома? – спросил Римо. – Если хочешь попробовать нажать на спусковой крючок, то давай! – Скажи им правду, Бедник, – взмолился Макгарк. – Скажи, что ты мафиози-убийца, которому поручили убить нашего комиссара! – Я могу это сказать, но мы оба знаем, что это неправда. Я работал на тебя и убил О'Тула по твоему распоряжению. Ну, давай же, Макгарк! Ты создал себе репутацию твердого и решительного человека. И последние годы эти ребята вдоволь наслушались об этом. Так покажи им, на что ты способен! Нажми спусковой крючок! Римо стоял в трех футах от Макгарка, и его глаза, впившиеся в глаза Макгарка, горели жарким огнем, способным, казалось, расплавить стекло. Макгарк вспомнил дворик дома Римо и трупы троих полицейских и подумал о шести других трупах, лежащих, видимо, сейчас во дворе дома О'Тула. А еще он подумал о смерти, которая, кажется, всегда ходит рука об руку с Римо. – Нажми спусковой крючок, Макгарк, – уже в который раз повторил Римо. – А когда ты будешь лежать здесь, медленно умирая, эти люди пройдут мимо, бросая на твое тело значки «Рыцарей Щита». Ты совершил огромную ошибку, посчитав их за дураков, поскольку они – фараоны. Но они поумнее тебя. Да, почти каждый второй из вылавливаемых ими мерзавцев оказывается на свободе. Но ты воспользовался этим, чтобы обмануть их. Правила игры жестоки, и они знают это. Они не могут быть иными, ибо в противном случае страной будут управлять такие, как ты, убивающий полицейских поганец, не стоящий и плевка честного фараона. Ну, давай же, Макгарк! Нажми на спусковой крючок! Говоря это, Римо все время улыбался, и Макгарк вдруг вспомнил, при каких обстоятельствах он уже видел эту улыбку. Он видел ее на лице Римо, когда тот убил последнего полицейского во дворе своего дома; отвратительную, безжалостную улыбку, так много говорившую о боли и страданиях. Ствол револьвера качнулся в руке Макгарка, а затем мгновенно взлетел к его виску. Звук выстрела приглушили брызнувшие на пол частицы плоти, раздробленной кости и пронзительный вскрик Макгарка. Тало Макгарка рухнуло на помост. Револьвер вывалился из руки и, стукнувшись о настил, упал в нескольких футах от трупа. Из кармана пиджака Макгарка вылетели листочки с заготовленной для прессы речью. Как опавшие листья, они медленно опустились на труп. Римо поднял револьвер, повертел в руках и бросил на столик. Собравшиеся сидели, не шевелясь, на своих местах, пытаясь осознать суть только что свершившегося у них на глазах. – Отправляйтесь по домам, – сказал Римо. – Забудьте Макгарка, меня и «Рыцарей Щита». И когда вам снова подумается о тяготах вашей работы, вспомните то, что я вам сейчас скажу. Да, эта работа трудна. Именно поэтому Америка и выбрала вас из лучших своих сыновей. Именно поэтому столько людей гордятся вами. Отправляйтесь по домам! Он спрыгнул с платформы и зашагал по проходу, мех рядов сидящих слева и справа полицейских. Поравнявшись с дожидавшимся его у дверей Чиуном, он оглянулся. Полицейские кидали на помост из зала значки, падавшие на труп Макгарка или рядом. Римо шагнул через порог и захлопнул за собой дверь. – Прекрасно, сын мой, – сказал Чиун. – Да. И чертовски противно.Глава 22
Римо позвонил Смиту и отрапортовал. Смерть О'Тула. Полицейские, которых послали убить Римо и которые были убиты. Самоубийство Макгарка. – Как, черт возьми, мы объясним теперь все это воскликнул Смит. – Слушайте, – рассердился Римо, – вы хотели ликвидировать эту организацию? Так она ликвидирована. А как все вразумительно объяснить – ваша забота. Пошлите туда спецгруппу генеральной прокуратуры для изучения и расследования и получите все объясняющий доклад на ваш вкус. – А как насчет членов организации? Эскадронов смерти? – Забудьте про них. Это всего лишь заблудшие фараоны. – Мне нужен список их имен. Они – убийцы. – Я – тоже. Вы получите список на следующий день после моего ареста. – Может быть, настанет и такой день, – буркнул Смит. – Чему быть, того не миновать, – сказал Римо и повесил трубку. Доклад окончен. Но Римо рассказал Смиту не все. Через час он уже сидел в кресле самолета, вылетающего в Майями. Ему надо было выяснить еще один момент, чтобы представить себе картину во всей полноте. Все началось с высказанного Смитом предположения об использовании компьютеров в планировании террористических операций по всей стране с участием лишь сорока человек. О'Тул упомянул об этом, говоря о целях организации «Рыцарей Щита». Но особый смысл этой информации придали слова Макгарка, назвавшего Жанет О'Тул «мозговым центром операции». Римо хотел выяснить, соответствовало ли это действительности. Могла ли Жанет О'Тул – специалист по компьютерам – иметь прямое отношение к организации убийств? Она люто ненавидела всех мужчин… Здесь не должно быть неясности, ибо если это так, долг требует «позаботиться» и о ней. Римо нашел ее в мотеле «Инка» – унылом скоплении зданий и бассейнов различной степени загрязненности. Была полночь. Жанет возлежала у открытого бассейна, потягивая что-то из высокого бокала. Он встал в таком месте, куда не достигал свет от гирлянды лампочек и смотрел, как она нежится, томно раскинувшись в шезлонге. Официант принес еще один бокал и стоял, ожидая, когда она возьмет его с подноса. Жанет выгнулась как кошка, вздымая ему навстречу грудь, и наконец взяла бокал. Но когда он повернулся и пошел обратно, она остановила его повелительным окриком: – Бой! – Да, мадам? – Подойди сюда! Парень был стройным блондином лет двадцати с небольшим, загорелым и симпатичным. Когда он, вернувшись, остановился, вопросительно глядя на нее, она согнула и слегка развела в стороны колени и тихо спросила: – Ты почему на меня пялился? Парень бросил взгляд на ее бикини и пробормотал заикаясь: – Видите ли… я… я не… я… – Не лги, – сказала она – ты глазел. Может быть, ты обнаружил у меня что-то такое, чего нету других женщин? – И, не дожидаясь ответа, продолжала: Мне надоела твоя дерзость. Я иду в свой номер. Чтоб через пять минут ты был там! И приготовься объяснить свое поведение! Поставив бокал на барьер бассейна, она встала и ушла, грациозно ступая на высоких каблуках-шпильках Римо жестом подозвал «боя». – Кто это такая? – спросил он. Парень ухмыльнулся: – Она сексуальный террорист, мистер, и получает от этого удовольствие. Провела тут каких-то несколько часов, а уже успела поиметь половину персонала. Сначала она к чему нибудь придирается, потом затаскивает к себе и номер и… ну, вы же знаете! – Гм, да, знаю, – сказал Римо и сунул парню в руку стодолларовую бумажку. Когда через пару минут в номер Жанет О'Тул постучали, на ней уже ничего не было. Выключив свет, она подошла к двери, слегка приоткрыла ее и увидела силуэт мужчины в коридоре. – Я пришел извиниться, – произнес мужчина тихим голосом. – Входи, нехороший мальчик. Придется тебя наказать. Схватив мужчину за руку, она втащила его в номер. Через мгновение они слились в единый клубок тел. За недолгую карьеру куртизанки ей еще не приходилось испытывать ничего подобного. Она как бы парила в воздухе, поднимаясь все выше и выше, к апогею экстаза, ощущая, как ее плоть будто тает и растворяется в неземной страсти. Когда она достигла пика, послышался шепот: – Твой отец мертв… – Ну и что? Не останавливайся! – Макгарк мертв… – Не останавливайся! К черту Макгарка! – «Рыцари Щита» распущены… – Подумаешь! Одной дерьмовой конторой меньше. Не останавливайся! Он и не думал. Когда Римо встал с постели, она уже спала: рот чуть приоткрыт, дыхание все еще учащенное и неглубокое. Он включил лампу на туалетном столике и внимательно посмотрел на нее. Нет, она не убийца, а всего лишь оператор – компьютерщик. Если она кого-нибудь и доведет до смерти, то только в постели и вполне законным способом. Римо достал из ящика ручку, лист бумаги и быстро начеркал: "Дорогая Жанет! Жаль, но я не в силах с тобой тягаться. Римо". Положив записку ей на обнаженную грудь, он открыл дверь и шагнул в духоту майамской ночи.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Рота террора
Глава первая
Воздушный лайнер – отнюдь не идеальный объект для террористов. Его нельзя укрепить, нельзя дозаправить. Миссис Кэти Миллер летела из Нью-Йорка в Афины. Мужчина, сидящий рядом, был обаятельным, мягким человеком лет под сорок с ласковыми карими глазами на крупном лице, загорелом и обветренном. Он говорил со странным, слегка гортанным акцентом, безуспешно стараясь развеять ее боязнь воздушного пиратства. – Сейчас путешествие на самолете гораздо менее опасно, чем поездка из одной деревни в другую в средние века, – сказал он. – Во-первых, воздушным пиратам не так-то просто захватить самолет, а во-вторых, пока он в воздухе, это очень уязвимый и неукрепленный объект. Он улыбнулся. Миссис Миллер крепче прижала маленького Кевина к груди. Доводы соседа не убедили ее. – На худой конец, единственное, что нам грозит, – это полетать и приземлиться, скажем, в Ливии или Каире, а потом нас вернут. В наше время все, даже самые воинственные правительства – устали от воздушных пиратов. Ну, не знаю, насколько ужасной эта отсрочка может показаться вам, для меня же она будет просто восхитительна. У меня прекрасная компания: вы и ваш прелестный малыш. Право же, американцы чудесные люди. – Я ненавижу воздушных пиратов. От одной мысли о них я… теряю рассудок и впадаю в ужас. – Вот видите, вы боитесь не воздушного пиратства как такового, а только мысли о нем… Вы боитесь оказаться беззащитной. – Да, пожалуй. Но какое право имеют эти люди подвергать опасности мою жизнь? Я никому не сделала ничего плохого. – Бешеная собака не раздумывает, прежде чем укусить, миссис Миллер. Скажите спасибо, что у них слабые клыки. – Откуда вы знаете, что слабые? – А почему вы уверены в обратном? – Очень просто. Они убивают людей. Они убили спортсменов в Мюнхене, дипломатов еще где-то. Они стреляют в людей с чердака. Подбрасывают бомбы в магазины. Они целятся в невинных людей из укрытий в номерах отеля. Какие уж там слабые клыки! Пассажир на соседнем сиденье усмехнулся. – Это свидетельство слабости. Сильный человек орошает поля. Строит дома. Открывает новые способы борьбы с болезнями. Если какой-то лунатик убивает людей направо и налево, это не сила. Вероятность пострадать от таких безумцев ничтожно мала. – Но она все-таки существует, – возразила Кэти Миллер. Доводы собеседника вызвали у нее непонятное раздражение. Как он может с такой легкостью рассуждать о терроризме? Теперь ощущение страха у нее сменилось раздражением. – Мало ли что может случиться! – сказал он. – На то она и жизнь. Лыжника подстерегает снежный обвал. Пловца – акула. Водителя – авария на дороге. Но для того чтобы жить, нужно воспринимать опасности как неотъемлемую часть жизни. Понимаете, вас беспокоит то, что вы не застрахованы от опасностей, а не то, что они существуют. И террористы внушают вам страх только потому, что напоминают вам о том, что вы предпочли бы навсегда спрятать в каком-нибудь темном закутке вашего сознания. О том, что вы смертны. Нади ответ этим обезумевшим животным – жить. Любить. Послушайте, у вас прекрасный ребенок. Вы летите в Афины к мужу. Уже одно то, что вы живете и любите, служит вызовом, серьезным вызовом любому террористу. Вот вы летите в самолете. Разве это не доказывает слабость террористов? Они не смогли вас остановить. – В ваших рассуждениях что-то не так, – сказала Кэти Миллер. – Не знаю, что именно, но что-то явно не так. Стюардесса наклонилась к ним и с заученной улыбкой предложила выбрать напитки. Миссис Миллер попросила кока-колу. Ее сосед неодобрительно покачал головой. – Сплошной сахар и кофеин, – сказал он. – Не полезно ни вам, ни малышу, которого вы кормите грудью. – Откуда вы знаете, что он не искусственник? – Достаточно видеть, как вы его держите, миссис Миллер. Моя жена точно так же держала нашего ребенка. – Но мне нравится кола, – сказала она. Трое мужчин в деловых костюмах быстро проскользнули мимо стюардессы и направились в носовую часть самолета. Сосед Кэти Миллер, до сих пор державшийся непринужденно, устремил на этих троих настороженный взгляд, словно газель на внезапно появившегося тигра. – У вас здесь кола? – спросил он стюардессу. Кэти Миллер в замешательстве заморгала. Что происходит? – Да. На тележке, – ответила стюардесса. – Дайте же скорее! – потребовал пассажир. – Так вам две колы? – переспросила стюардесса. Сосед Кэти Миллер, казавшийся ей таким любезным и предупредительным, бесцеремонно выхватил напиток, прежде чем стюардесса успела обслужить Кэти. Он поднес напиток к губам, с ужасом наблюдая за тем, что происходило в передней части самолета. Кэти увидела, что он держит около стакана белую продолговатую таблетку. Не отрывая глаз от передней части самолета, он сказал: – Я хочу, чтобы вы запомнили одно, миссис Миллер. Любовь всегда сильнее. Любовь – это сила. Ненависть – слабость. Кэти Миллер некогда было философствовать. Из громкоговорителя понеслись слова, от которых у нее все сжалось внутри: – Говорит Революционный фронт освобождения Палестины. Благодаря нашим героическим усилиям мы доблестно захватили этот самолет, оплот капиталистического и сионистского гнета. Мы освободили самолет. Теперь он в наших руках. Не делайте резких движений, и вам не причинят вреда. Одно резкое движение, и вас пристрелят. Всем положить руки на голову. Без резких движений. Не подчинившихся нашей команде ждет расстрел на месте. Если положить руки на голову, она уронит ребенка. Кэти Миллер положила левую руку на голову, а правой продолжала держать ребенка. Может быть, необязательно поднимать обе руки. Она закрыла глаза и молилась, молилась, как ее учили в воскресной школе. Она говорила с Господом, объясняя, что ни в чем не виновата, чтобы ей и ее ребенку причинять боль. Она умоляла Бога оставить их в живых. – Доктор Геллет! Доктор Геллет! Где вы находитесь? – послышалось в репродукторе. Кэти слышала, как люди пробираются по проходу. Она почувствовала, что под ногами у нее мокро. Должно быть, она выронила стакан с колой. Ей не хотелось открывать глаза, чтобы удостовериться в этом. Она будет сидеть с закрытыми глазами, прижимая Кевина к груди, и все обойдется. Она ни в чем не виновата. Она всего-навсего пассажир. В худшем случае самолет пробудет в воздухе несколько лишних часов, потом она откроет глаза и обнаружит, что они наконец приземлились в Афинах. Так и произойдет, если только не открывать глаза. Воздушные пираты, которые напали на самолет, все равно будут вынуждены где-то приземлиться. Они выйдут из самолета, а она с Кевином и все остальные полетят в Афины. – Доктор Геллет, мы знаем, что вы на борту. Мы все равно найдем вас, доктор Геллет. Не подвергайте опасности других пассажиров, – сказал голос в репродукторе. Кэти услышала поднявшийся среди пассажиров ропот. Какая-то женщина кричала, что у нее сердечный приступ. Заплакал чей-то ребенок. Стюардесса призывала пассажиров сохранять спокойствие. Кэти почувствовала, что самолет снижается. Когда-то она читала, что пуля, пробив обшивку самолета на большой высоте, может привести к взрыву. Или к самовозгоранию? Нет, к взрыву. На большой высоте давление воздуха таково, что делает перестрелку равносильной взрыву бомбы. – Доктор Геллет, мы все равно вас найдем! Просим пассажиров, сидящих рядом с доктором Геллетом или знающих, где он находится, дать нам знать. Мы ничего вам не сделаем. Мы мирные люди и не намерены причинять вам вред. Кэти почувствовала, как ее головы коснулось что-то тяжелое и металлическое. – Я не могу поднять вторую руку. Я уроню ребенка, – сказала она. – Откройте глаза. – Голос был мягкий, но угрожающий. Шелковистая мягкость змеи. Кэти сделала то, чего не хотела делать, пока все это не кончится. Она открыла глаза. Пистолет был направлен ей в лоб. Его держал стоявший в проходе молодой человек в деловом костюме с нервным, изможденным лицом. Пассажир, который недавно уверял ее в невероятности нападения воздушных пиратов, спокойно спал в своем кресле. Глаза его были закрыты, руки лежали на коленях. Из приоткрытого рта, словно кусок жвачки, высовывался кончик языка. Только теперь Кэти поняла, что все еще держит свой стакан в руке над головой. Напиток пролил ее сосед. Наверное, поэтому она и чувствовала, что под ногами мокро. Она не осмелилась посмотреть вниз. – Вы знаете его? – спросил вооруженный бандит, кивком головы давая понять, кого имеет в виду. – Нет. Мы просто беседовали, – сказала Кэти. – Мы знаем его, – сказал бандит и выпустил поток иностранных слов с таким видом, будто собирался сплюнуть. На помощь ему сразу же подошел его сообщник, тоже вооруженный. – Я могу опустить стакан? – спросила Кэти. Смуглый бандит с невозмутимым лицом кивнул. Кэти поставила стакан на ковер и прижала к себе Кевина обеими руками. – Как вас зовут? – спросил смуглый бандит. – Миллер. Миссис Кэтрин Миллер. Мой муж – инженер строительной фирмы. Он работает в Афинах. Я лечу к нему. – Очень хорошо. Так о чем вы беседовали с доктором Геллетом? – Это был обычный разговор. Я незнаю его. Мы просто болтали. – Она ждала, когда же наконец сосед проснется, скажет что-нибудь и тем самым отвлечет внимание бандитов на себя. – Ясно, – сказал бандит. – Он ничего вам не передавал? – Нет, нет, – покачала головой Кэти, – Абсолютно ничего. Смуглый бандит грубо отдал какой-то приказ на своем гортанном языке. Пистолет, который был приставлен к голове Кэти, скрылся в кобуре. Руки державшего пистолет светлокожего бандита освободились, он снял с доктора Геллета куртку, и по странной неподатливости его тела Кэти поняла, что ее приятный попутчик мертв. Таблетка, которую он поднес к стакану, когда трое молодчиков появились в проходе, очевидно, была ядом. Быстрым, сноровистым движением светлокожий бандит раздел и обыскал доктора Геллета. – Ничего, – сказал он, наконец. – Неважно. Он был нужен нам живой. Миссис Миллер, вы уверены, что доктор Геллет не сказал вам ничего важного? Кэти покачала головой. – Попробуйте вспомнить. Какие были его последние слова? – Он сказал, что любовь сильнее ненависти. – Вы лжете. Он сказал вам что-то еще, – трясущимися губами произнес смуглый бандит. – Мы проиграли, – сказал светлокожий. – Что он мог сказать ей за несколько минут? Да и если бы он даже передал ей свои бумаги, он был нужен нам живым. В качестве выкупа. Он знал, что за мертвого выкупа не получишь. Он нас перехитрил. Мы проиграли. В уголках рта у темнокожего выступила пена. – Мы не проиграли. Эта американка помогла еврею. Если бы американцы им не помогали, мы бы вышли победителями. Она во всем виновата. – Братишка, шеф, да она же всего лишь домохозяйка. – Она что-то знает. Она причастна к сионистскокапиталистическому заговору. Это они вырвали у нас из рук победу. – Нас надул доктор Геллет, а не она. На лице смуглого выступила краска. Его темные глаза гневно загорелись. – Ты рассуждаешь, как израильский агент. Еще одно слово в ее защиту, и я пущу тебе пулю в лоб. Веди ее вместе с сосунком в хвост. Я допрошу их. – Слушаюсь, шеф. Кэти попыталась встать, но что-то помешало ей. Светлокожий наклонился к ней, и она подумала было, что он хочет дотронуться до ее бедер, но тот всего лишь отстегнул привязной ремень на сиденье. Он помог Кэти подняться, и она, перешагнув через ноги Геллета, вышла в проход. – Я действительно ничего не знаю, – проговорила она сквозь слезы. – Даже если бы и знала, это ничего не меняет, – сказал светлый бандит. – Он был не военный. Он представлял ценность сам по себе. – Кем же он был? – спросила Кэти. – Исследователем рака. Мы не хотим, чтобы израильтяне первыми нашли средство от этой болезни. Это было бы слишком хорошо для их пропаганды. Мы хотели обменять Геллета на некоторых наших деятелей, сидящих в израильских тюрьмах. – Заткнись! – скомандовал главарь. Когда они вошли в закуток в конце салона, главарь забрал Кевина у Кэти. – Обыщи ее, – приказал он своему сообщнику. Последовала тирада на незнакомом Кэти языке. «Должно быть, это арабский», – подумала она. Произнося эту тираду, светлокожий растопыривал пальцы, словно подвергая сомнению разумность приказа. Главарь ответил какой-то короткой гневной фразой, и его сообщник склонил голову. – Раздевайся, – приказал он, – я буду тебя обыскивать. Всхлипывая, Кэти сняла жакет в клетку, белую блузку, расстегнула юбку. Она отвела от бандитов глаза. – Тебе же велели раздеться, – рявкнул главарь. – Снимай с себя все. Ты что, не знаешь, что значит раздеться? Склонив голову, Кэти завела руки за спину и расстегнула лифчик. Она была слишком перепугана, чтобы испытывать стыд. Она стянула с бедер трусы, и они сползли на пол. – Теперь обыскивай се, – сказал главарь. – Руками. – Да, Махмуд, – отозвался светлокожий. – Не называй имен, – сказал главарь Махмуд. Кэти закрыла глаза. Она чувствовала, как проворные руки бандита шарят у нее по плечам, под мышками, по спине. – Дальше! – сказал Махмуд. Кэти почувствовала, что руки задержались у нее на груди, и вопреки желанию откликнулась на это прикосновение. Руки спустились вниз, по бокам, потом, вначале грубо, затем осторожно рука вошла в ее тело. И тело предало ее. Разум сказал «нет», а тело сказало «да». Ее глаза были закрыты, когда он овладел ею. Мысленно она просила прощения у мужа. Она не могла двигаться в такт движениям насильника и от этого испытывала тайное торжество. Она словно одеревенела. Не успел первый бандит покинуть ее тело, как тотчас же ею овладел другой. В этот раз было больно, а в третий раз она готова была кричать от боли. Закончив, бандиты втолкнули ее в ванную комнату и заперли дверь. Она почувствовала, как самолет качнулся, и продолжала повторять, словно заклинание, что рано или поздно этот ненадежный воздушный объект должен будет приземлиться. В ванной комнате было холодно, она попыталась укрыться полотенцами. Она ощущала себя разбитой, никчемной и измученной. Но в то же время она знала, что ей не в чем себя винить. Она постучала в дверь. Молчание. Она постучала снова. Молчание. – Пожалуйста, принесите моего ребенка. Моего ребенка! Отдайте мне хотя бы ребенка. Молчание. Она принялась изо всех сил колотить в дверь. – Тихо! – раздался грубый окрик. – Отдайте мне ребенка, моего ребенка, – хныкала она. – Молчать! Она услышала за дверью детский крик. Это плакал Кевин. – Отдайте мне ребенка! – вопила она. – Сволочи проклятые! Верните мне моего ребенка! Ублюдки! Звери! Отдайте мне ребенка! Вдруг плач прекратился. Дверь открылась, и какой-то белый сверток полетел прямо на нее. Она инстинктивно отстранилась и тут же пожалела об этом. Сверток ударился о стену и рикошетом отскочил в унитаз. Кэти в отчаянии ухватила Кевина за ручки и вытянула из воды. Но было уже поздно. Кэти поняла это, как только увидела на шее ребенка большой красноватый шрам. Розовая головка Кевина бессильно свисала на грудь. Они сломали ему шею, прежде чем бросить сюда. Когда самолет наконец приземлился, миссис Кэти Миллер по-прежнему прижимала к себе ребенка. Тельце Кевина уже успело остыть, а ее груди болели под тяжестью ненужного теперь молока. Воздушных пиратов приветствовал почетный караул. Их хвалили за мужество, за то, что они «вписали еще одну славную страницу в летопись доблести, чести и отваги, в тысячелетнюю историю мужественных арабских народов. Этот подвиг героев освободительной борьбы является проявлением самого духа арабского народа в их неугасимом стремлении к славе, чести и справедливости». Когда пассажиры самолета наконец добрались до Афин, представители арабской стороны и сочувствующие им лица излагали собственную версию событий, связанных с гибелью ребенка миссис Миллер. Некоторые из них утверждали, что мать в истерическом припадке, спровоцированном пилотом, убила собственного ребенка. Другие, хотя и не оправдывали убийц, намекали, что понимают, по какой причине «мужчины порой бывают вынуждены совершать нечто подобное». Они спокойно отвечали на вопросы репортеров с тем же характерным акцентом, что и у бандитов в самолете. Во всем мире люди сидели перед телевизорами, слушали эти объяснения и видели изможденные лица пассажиров, наконец покидающих самолет в Афинах. В комнате слышался доносившийся снаружи плеск волн. Лица троих мужчин, смотревших на экран, не выражали потрясения. Каждому из них было далеко за сорок. На каждом был костюм с галстуком. Все трое были в звании полковников, но состояли на службе у разных государств. Один был американцем, другой – русским, третий – китайцем. Они смотрели на Кэти Миллер, подавленную после пережитого шока, бесстрастно повествующую о том, что с ней случилось. – Дерьмо! – выругался американец. – Настоящее вонючее дерьмо. Изнасиловала женщину, убили ребенка! – Это-то меня и беспокоит, – заметил китаец в форме полковника. – Изнасилование и убийство? – переспросил русский полковник, как бы не веря своим ушам. Он знал, что полковник Хуан был свидетелем бесчисленных зверств японцев и военной верхушки. Разумеется, все трое считали расправу над гражданскими лицами гнусностью, но все же не трагедией, предвещающей конец света. Это была даже не военная проблема, над конструктивным решением которой следовало размышлять. Эта ситуация скорее походила на случай с собакой, перебежавшей шоссе. Конечно, неприятно. Но из-за этого не станешь переделывать все шоссе мира. – Да, это беспокоит меня, – повторил полковник Хуан. Он выключил телевизор и посмотрел в иллюминатор на водную гладь, стелющуюся до самого горизонта. Трудно было найти для проведения деликатных международных переговоров более надежное место, чем это американское военно-морское судно в открытом океане. – Меня беспокоит, – продолжал полковник Хуан, усаживаясь за стол с двумя полковниками, – когда дилетантам удается с такой легкостью захватить самолет. – Он прав, – сказал полковник Андерсон. – С самого начала перед нами стояла непростая задача. Не исключено, что теперь справиться с ней практически невозможно. – Ну что вы заладили: беспокоит, беспокоит?.. Прежде всего, откуда вы знаете, что это дилетанты? Когда мы вошли в Берлин, у нас были те же самые проблемы. – Да, но их создавали не военные, а бродяги, Петрович. Элитные военные формирования не насилуют женщин и не убивают детей. – Это всего лишь единичный случай, – раздраженно возразил полковник Петрович, отказываясь принимать довод коллеги всерьез. – Ничего подобного, – сказал полковник Андерсон. – Это – система. Одна из групп Ирландской революционной армии захватывает целое крыло здания штаба британской армии, после чего делает небольшую остановку и грабит универмаг. Подразделение южно-американскнх «Тупамарос» веселится в школе для девочек, что не мешает им, однако, впоследствии прорваться сквозь хорошо оснащенную дивизию венесуэльской армии. – Вы точно знаете, что она была хорошо оснащена? – спросил полковник Хуан. – Да, – быстро ответил Андерсон. – Совершенно точно. Мы ее вооружали. Сейчас для нас важно, что конференция ООН по терроризму открывается на следующей неделе. К этому времени необходимо выработать соответствующие международные соглашения. Давайте уясним для себя: нас не было бы здесь, если бы наши правительства не понимали, что в их интересах – раз и навсегда покончить с терроризмом. Двое других полковников торжественно кивнули. Затем Петрович сказал: – Мы прекрасно поработали. За последние несколько недель нам удалось решить целый ряд технических вопросов. На следующей неделе наши правительства совместно представят выработанную нами программу уничтожения терроризма, и все остальные страны присоединятся к ним. Чего же нам волноваться? – Полковник, – жестко сказал Андерсон. – Мы разработали достаточно весомые соглашения по вопросам вооружения, воздушного пиратства, насилия и политических похищений. Однако новая волна терроризма, с которой мы столкнулись сегодня, несет в себе нечто такое, что сводит нашу работу на нет. Полковник Хуан кивнул. Петрович пожал плечами: видно, эти двое попросту свихнулись. – Вся наша работа строилась на необходимости отрезать террористические группы от головных формирований. Мы исходили из того, что боевикам необходима подготовка, финансирование, наконец, страна, под крышей которой они действуют. А что, если все это им уже не нужно? – Чепуха! – воскликнул Петрович. – Нет, не чепуха, – сказал Андерсон. – Он прав, – согласился Хуан. – Только что мы видели, как группа молодчиков без какой бы то ни было специальной подготовки весьма ловко провела захват самолета. Вдумайтесь: на британский авиалайнер напала банда каких-то уличных хулиганов. Партизаны в Венесуэле, о которых я только что говорил, – простые крестьяне, решившие поразвлечься. Непонятно как, но за последние две недели сама природа терроризма изменилась. Разве вы не видите, Петрович, что он больше уже не связан с какой-либо определенной страной? А если это так, то соглашения, выработанные нами для всего человечества, идут коту под хвост. Андерсон кивнул и добавил: – Поймите наконец: бандиты, захватившие самолет, сумели пронести оружие через детекторы новейшего образца. И для захвата самолета им понадобилось всего 37 секунд. – Это – профессионализм, – сказал полковник Петрович. – Обыкновенный профессионализм. – Военный профессионализм, неожиданно появившийся у дилетанта, – уточнил Хуан. – Это как раз и настораживает. – А против профессионализма такого рода, – сказал Андерсон, – любые санкции бессмысленны, потому что террористы новой волны не нуждаются в стране, где можно пройти подготовку. – Это еще не факт, – возразил Петрович. – Все террористы в душе – обычные мерзавцы. Я не уверен, что ваши примеры доказывают, будто у них был доступ к быстрой подготовке. – Во всяком случае, именно об этом я намерен сообщить в докладе своему руководству, – сказал Андерсон. – Полагаю, вам обоим следует довести до своего руководства, что, по нашему мнению, в терроризме возникло новое течение и что конференция будет бесполезна, если нам не удастся вычислить эту силу и понять, как с ней бороться. Полковник Андерсон не сомневался, что американское правительство оценит справедливость его доводов. Он имел доступ к высшим эшелонам власти. Каково же было его потрясение, когда спустя два дня ему стало известно о реакции Пентагона на его доклад. – Наше правительство считает, что никакой новой силы в терроризме не существует, – заявил личный военный советник президента генерал-лейтенант Чарльз Уитмор. – Послушайте, Чак, вы что, рехнулись? – спросил Андерсон. – Правительство Соединенных Штатов намерено вместе с Китаем и Советским Союзом выдвинуть программу борьбы с терроризмом. Эта программа должна быть готова к следующей неделе. Вам вместе с вашими коллегами надлежит продолжить работу над последними завершающими штрихами. Андерсон вскочил на ноги. – Вы что, с ума все посходили? – Он ударил кулаком по широкому, да блеска отполированному столу, совершенно пустому, если не считать стоящего на нем флажка с тремя звездами. – До тех пор, пока мы не найдем способа сдерживать эту силу, конференция будет лишь бурей в стакане воды. Все ваши словопрения и санкции ничего не дадут, и мы придем к тому, с чего начали. Или даже окажемся в худшей ситуации, потому что нынешние санкции ни к чему не приведут, а добиваться новых станет еще труднее. – Полковник, кажется, вы забыли устав. В таком случае позвольте вам напомнить, что полковнику не подобает стучать по столу в кабинете генерал-лейтенанта. – К черту устав, Чак! Он нужен и армии. Перед нами стоит серьезная проблема, а вы зарываете голову в песок. – Полковник, вероятно, вам будет интересно узнать, что я выразил ваши мысли слово в слово. Вероятно, вам будет интересно узнать, что я тоже кричал и ругался. Это могло стоить мне карьеры, но я ругался, полковник, изрыгал проклятия. Но мое начальство приказало передать вам, полковник, что мы намерены продолжать подготовку к конференции, как будто этой новой силы вообще не существует. Это распоряжение Главнокомандующего. Прямой приказ. И мы вынуждены его выполнять. Полковник Андерсон снова опустился на стул. Несколько секунд он молчал, потом усмехнулся. – Ладно, Чак, кто за этим стоит? ЦРУ? – Не понимаю, что вы имеете в виду, полковник. – Черт побери, Чак, не хитрите со мной. Мне предстоит работать с Петровичем и Хуаном, и я должен знать, что к чему. Послушайте, президент не дурак. Вы все ему объяснили. Он ответил: продолжайте работать. Для меня это может значить только одно: он надеется, что к следующей неделе эту новую террористическую организацию загонят в угол. Итак, я спрашиваю: этим занимается ЦРУ? – Уверяю вас, полковник, я ровно ничего не знаю. – Ну, как хотите, Чак, – сказал Андерсон, поднимаясь. – Но я хотел бы, чтобы вы передали наверх одно сообщение. Эта террористическая группа – нечто совершенно особенное. Я не думаю, что ЦРУ с ней справится. Но это уже проблема президента, а не моя. Если те, кто отвечает за все это наверху, спросят вас, посоветуйте им засучить рукава и не делать ошибок. Я вижу, они там чересчур благодушно настроены. – Спасибо, полковник, – сказал генерал Уитмор, давая понять, что разговор окончен. Он по-прежнему сидел за столом, не сводя глаз с двери, которая захлопнулась за Андерсоном. Судя по всему, президента не слишком взволновало появление новой террористической силы, и когда Уитмор предложил подключить к этому делу ЦРУ, он грубо оборвал своего советника. – Никаких ЦРУ, – отрезал он. – Я сам займусь этим. Президент держался настолько уверенно, что впору было заподозрить, что в его распоряжении находится какая-то особая сила, о которой Уитмор не знал. Генерал нагнулся над столом и стал машинально рисовать какие-то фигуры в блокноте. Он был согласен с Андерсоном: новая волна терроризма – это серьезно. Если в распоряжении президента имеется какая-то особая сила, ей следует быть действительно особой.Глава вторая
Его звали Римо, и он отнюдь не чувствовал себя особенным. В это солнечное утро он чувствовал себя вполне обыкновенным человеком. Он стоял перед небесно-голубым бассейном, ничем не отличающимся от всех остальных бассейнов, расположенных вблизи роскошных вилл в этом роскошном районе Калифорнии, жители которого говорили либо о размещении акций, либо о съемках очередного фильма, либо о проклятом подоходном налоге. Не считает ли Римо новый закон о налогах грабительским? Этот вопрос ему задавали сплошь и рядом на вечеринках, утомительных своим однообразием и банальностью присутствующих на них гостей, хотя сами они почему-то чувствовали себя людьми необыкновенными. Нет, Римо не считал этот закон грабительским. Не хочет ли Римо коктейль? Марихуану? Таблетку? Нет, к подобным удовольствиям Римо равнодушен. Закуску? Нет, она может содержать глютамат натрия, и к тому же Римо ест только раз в день. О, Римо предпочитает натуральную пищу? Нет, не сам он, только его организм. Какое знакомое лицо! Не приходилось ли Римо бывать в Париже? Нет. Возможно, мы делали пластическую операцию у одного и того же хирурга. Чем Римо зарабатывает себе на жизнь? Тем, что смиренно выносит общество болванов. Не повторит ли Римо это заявление на террасе? Пожалуй, нет. Знает ли Римо, что он разговаривает с бывшим чемпионом-любителем Калифорнии в среднем тяжелом весе и обладателем черного пояса, не говоря уже об огромных связях, которые есть у каждого владельца киностудии? Нет, к сожалению, не знает. И все же не повторит ли Римо свое высказывание о болванах? Зачем? Болван сам сделает это за него. Не желает ли Римо получить подносом с закуской по лицу? Это вряд ли удастся, потому что сейчас этот серебряный подносик будет нахлобучен на голову болвану. Римо хорошо помнил эту последнюю вечеринку в Беверли Хиллз. Он помнил, как двое слуг с помощью молотка и зубила разгибали поднос, снимая его с головы киношного магната, как тот направил жалобу прямо в Вашингтон и употребил свое влияние, чтобы правительственные агентства покопались в прошлом Римо. Конечно, они ничего не раскопали. Даже номера карточки для получения социальных выплат. Это было естественно. У мертвых нет ни карточек, ни отпечатков пальцев в досье. Римо опустил ступню в воду. Тепленькая. Он оглянулся на дом, широкие стеклянные двери которого были открыты. По телевизору начиналась какая-то мыльная опера. Затем послышалась органная музыка, сквозь которую прорезался голос. – Ты готов? – спросил кто-то из глубины дома скрипучим голосом с восточным акцентом. – Еще нет, папочка, – ответил Римо. – Нужно всегда быть готовым. – Да, но я еще не готов, – прокричал Римо. – Чудесный ответ. Исчерпывающее объяснение. Уважительная причина… – Просто я еще не готов. Вот и все. – …для белого человека, – продолжил скрипучий восточный голос. – Для белого человека, – раздраженно прошипел Римо себе под нос. Он попробовал воду другой ногой. Все еще тепленькая. Наверху был шум вокруг этого случая с подносом. Сознает ли Римо, какому невероятному риску он подвергает КЮРЕ, привлекая к себе внимание? Разумеется, сознает. Знает ли Римо, как это может отразиться на судьбе страны, если о существовании агентства станет известно? Да, знает. Знает ли Римо, на какие затраты и риск пошло агентство, превратив его в человека, которого не существует? Если речь идет о том, что доктор Харолд В.Смит сфабриковал против полицейского по имени Римо Уильямс дело об убийстве, в результате чего бедолага был приговорен к казни на электрическом стуле, а следовательно, канул в неизвестность вместе со своими отпечатками пальцев и номером карточки для получения социальных выплат; если речь идет об этом, то Римо прекрасно знал, чего все это стоило агентству КЮРЕ. Как помнил он и нескончаемые часы мучительных тренировок, которые превратили его в человека, отличного от всех остальных. Он много чего помнил. Помнил, как очнулся на больничной койке, как ему сказали, что конституция в опасности и что президент наделяет агентство особыми, выходящими за рамки конституционных ограничений полномочиями для борьбы с преступностью. Это была тайная организация, которой как бы не существовало. О ее существовании было известно только президенту, доктору Харолду В.Смиту – главе тайной организации КЮРЕ, вербовщику и Римо. Римо был тем самым полицейским, которого должны были казнить за убийство. Вскоре, правда, возникло небольшое осложнение: вербовщик очутился в больнице, где его кололи и где он мог под влиянием наркотиков заговорить о КЮРЕ. Эту маленькую проблему легко устранили. Римо получил приказ ликвидировать вербовщика, после чего осталось только трое людей, знающих о КЮРЕ. – Почему для таких целей в КЮРЕ используют одного человека? – поинтересовался бывший полицейский Римо Уильямс. – Чтобы у КЮРЕ было меньше шансов стать угрозой правительству. Разумеется, этот один человек получит специальную подготовку. И Римо ее получил. Его тренировал Мастер Синанджу, тренировал так, что порой Римо предпочел бы действительно оказаться на том свете. Да, Римо помнил, на что пошло КЮРЕ ради него, и если перевернутый на голову дурака поднос мог поставить под угрозу существование агентства, значит, грош ему цена. – И это все, что вы можете сказать в свое оправдание, Римо? – осведомился Смит во время одной из редких личных встреч. – Это все, что я могу сказать. – Ну ладно, – сказал Смит с кислой миной. – Теперь перейдем к делу. Что вы знаете о террористах? – Последовала небольшая лекция на тему о терроризме – так сказать, преамбула к заданию. Римо нагнулся и поболтал рукой в бассейне, таком же точно, как у всех обитателей этого роскошного района. – Я не слышу, как твое тело движется в воде, – раздался голос с восточным акцентом. «Я не слышу, как твое тело движется в воде», – тихо передразнил Римо. Он стоял в плавках, хорошо сложенный мужчина лет тридцати с небольшим с резкими чертами лица и глубоко посаженными темными глазами. Если что-то и отличало его от обыкновенного мужчины, так это слишком широкие запястья. Что же касается смертоносной силы, которой он был наделен, то она, как и у любого мужчины, заключалась в способности анализировать. – Я не слышу, как твое тело движется в воде, – повторил голос. Римо вошел в воду. Не нырнул и не прыгнул, поднимая брызги, а именно вошел, как его учили, как будто некая сила тянула его к центру земли. Мгновение назад Римо стоял на краю бассейна, а сейчас теплая вода окружила его, и ноги коснулись кафеля на дне. Со стороны могло показаться, что бассейн засосал его. Он подождал, давая глазам привыкнуть к хлорированной воде, а телу – к недостатку кислорода. Его руки спокойно двигались в воде, пока он пытался сконцентрировать весь свой вес в ногах и ступнях, чтобы удержаться под водой. Он находился в теплом нефритовом мире, он стал частью его и ему не нужно было бороться с этой стихией. Когда он еще только учился двигаться в воде, чем больше стараний он проявлял, тем хуже у него получалось. Мастер Синанджу сказал, что, только перестав стараться, он научится двигаться в воде и что Римо ошибается, полагая, что воду можно победить. Ей нужно подчиниться. – Подчинившись, ты победишь, – сказал Чиун и тут же продемонстрировал, что он имеет в виду. Тело пожилого азиата вошло в воду, оставив за собой три маленьких пузырька, словно камешек, мягко опустившийся на дно, именно опустившийся, а не упавший. Старик двигался плавно, без рывков, совсем как тигровая акула, которую Римо видел в городском аквариуме. Без брызг, без напряжения. Взмах. Еще взмах. Еще. В мгновение ока Чиун оказался на другом конце бассейна, и вот уже он вышел из воды, как будто неведомая сила вынесла его наружу. Мастера Дома Синанджу умели не толкать себя вперед в воде, а добиваться, чтобы вода толкала их. Римо пытался научиться этому. У него не получалось. Он пытался снова. И снова не получалось. Пока однажды, измученный после трех неудачных попыток, во время которых он действовал как обычный пловец, Римо вдруг почувствовал свое тело. Его тело двигалось вперед вместе с водой. Это было слишком легко, чтобы поверить в удачу. Затем он попытался повторить, но не смог. Чиун нагнулся к бассейну, взял Римо за руку и оттолкнул ее. Римо почувствовал силу сопротивления. Тогда Чиун потянул руку Римо в воде. Рука двигалась быстро и без усилий. Вода приняла его руку. В этом и был весь секрет. – Почему вы не показали мне этого с самого начала? – спросил Римо. – Потому что ты не знал, чего именно ты не знаешь. Ты должен начать с неведения. – Папочка, – сказал Римо, – вы выражаетесь так же ясно, как автор Священного писания. – Священное писание непонятно, – сказал Чиун. – А я понятен. К сожалению, слепой не видит света. Теперь ты знаешь, как двигаться в воде. Чиун был прав. Отныне у Римо все получалось. Теперь, когда он снял вес с ног, он понимал воду, саму природу воды. Он научился продвигаться вперед, не преодолевая ее сопротивление, а словно растворяясь в ней. Взмах. Еще взмах. Еще. Вот он уже высунул голову из воды, выбрался наружу и пошел обратно, оставив мокрые следы на желтом коврике. Это не было упражнением, потому что любое упражнение предполагает напряжение тела. Это была практика. Еще раз вниз в бассейн. И снова вхождение в воду – взмах, еще взмах, еще. Потом опять выход из воды, и все повторяется сначала. Прежде чем повторить это в третий раз, Римо оглянулся на дом. Сноровка уже перевела его за ту грань, где начинается скука. К черту! Он ударил ладонью по воде в одном конце бассейна, быстро добежал до другого и снова ударил по воде. – Отлично, – послышался голос из дома. – Отлично. Ты впервые достиг совершенства, насколько это доступно белому человеку. И только вечером, когда телевизионные передачи закончились, а на лице у Римо все еще играла таинственная улыбка, Чиун лукаво посмотрел на своего ученика и сказал: – Третий раз был ненастоящий. – Что, папочка? – Ненастоящий. Ты схитрил. – Зачем мне было тебя обманывать? – возмущенно спросил Римо. – Зачем весеннему рису глотать росу птицы Якка? – Зачем? Я не знаю, – сказал Римо. – Я никогда не слышал о птице Якка. – Ты знаешь. Ты схитрил. Тебе кажется, что затраченных тобой усилий вполне достаточно. Но я скажу тебе: тот, кто избегает дальнейших усилий, обкрадывает себя. В нашем искусстве цена за такую кражу – смерть… Зазвонил телефон, прервав пожилого азиата. Чиун бросил недобрый взгляд на телефонный аппарат и замолчал, как будто не желая соперничать с наглой машиной, осмелившейся прервать его. Римо снял трубку. – С вами говорит «Вестерн Юнион», – услышал он. – Ваша тетя Алиса приезжает навестить вас и просит приготовить для нее комнату. – Хорошо, – сказал Римо. – Какого цвета комната имеется в виду? – Просто гостевая комната. – Вы уверены? – Это все, что вам просили передать, сэр, – произнес оператор с самодовольной уверенностью человека, которого не касаются чужие трудности. – Просто гостевая комната? Не голубая? Не красная? – Именно так, сэр. Я могу прочитать… Римо бросил трубку. Дождался гудка, потом набрал 800 – код района и номер, который необходимо было набрать, потому что в телеграмме ничего не говорилось о цвете комнаты. На том конце провода тотчас же ответили. – Римо, нам повезло. Мы засекли их на высоте две тысячи футов над Ютой. Римо, это вы, верно? – Да, я. Хотелось бы получить кое-какие разъяснения, пока вас не стошнило прямо в трубку. Что с вами, Смитти, черт побери? – Римо был удивлен. Обычно Смит проявлял безупречное, почти корейское хладнокровие. – Мы засекли их над Ютой. Они требуют выкуп, федеральное бюро сейчас ведет с ними переговоры. Деньги будут переданы в аэропорту Лос-Анджелеса. Вам нужно встретиться с представителем ФБР Петерсоном. Он чернокожий. Вы будете вести переговоры. Доберитесь до самой верхушки. Это первая реальная возможность. Повторите для верности. – Встретиться с Петерсоном в аэропорту Лос-Анджелеса. Попасть на борт и попытаться выяснить, кто их руководитель. Насколько я понимаю, речь идет о воздушных пиратах, – сухо сказал Римо. – Отлично. Теперь вперед. У вас очень мало времени. Римо повесил трубку. – Что случилось? – поинтересовался Чиун. – У нашего шефа, доктора Харолда Смита, видимо, поехала крыша. Я не знаю, что случилось, – сказал Римо. Его лицо выражало озабоченность. – Значит, вечером тебя ждет работа? – спросил Чиун. – Угу-у, – протянул Римо. – Ну, я пошел. – Подожди. Я пойду с тобой. Вечер, должно быть, предстоит замечательный. – Имей в виду, Чиун, сегодня будут передавать концерт Барбры Стрэйзанд. – А ты не можешь перенести свое дело на завтрашний вечер? – Нет. – Тогда желаю удачи. И помни: когда тебе захочется рискнуть, подумай о том, сколько времени я на тебя ухлопал. Подумай о том, каким ничтожеством ты был и кого я из тебя сделал. – А что, кажется, я и в самом деле ничего? – спросил Римо и тут же пожалел об этом. – Для белого человека, – уточнил Чиун. – Чиун, твоя мать Вазуу! – крикнул Римо, вылетая за дверь. Он пробежал через двор и был уже в гараже, когда понял, что Мастер Синанджу не преследует его. Он не знал, что такое «Вазуу», но Чиун употреблял это слово во время редких вспышек гнева. Ближе всего к воротам гаража стоял «роллс-ройс Сильвер клауд». Для Римо не имело значения, на какой машине ездить и какой машиной владеть. Он ничем не владел. Он только пользовался вещами. Ему не принадлежало даже собственное лицо, которое нередко приходилось изменять с помощью пластической операции, особенно если оно случайно попадало на фотопленку. Ему не принадлежало ничего, но зато он мог пользоваться практически всем, чем хотел. Как, например, этим «роллс-ройсом» с его мощным, почти бесшумным двигателем – последним достижением в этой области, как своим телом Дестроера, свидетельством безграничных возможностей совершенствования. Как обычно, дорога в аэропорт была забита. Это – Америка, где существуют вещи, которые невозможно одолеть даже с помощью тренировок. Если, конечно, не ставить перед собой цель добраться до аэропорта по крышам автомобилей. Сквозь облако выхлопных газов Римо смотрел на кроваво-красный заход и думал о том, что где-то у него над головой в Лос-Анджелес летит самолет с перепуганными людьми на борту, которых воздушные пираты сделали заложниками. Для пассажиров это было самым настоящим кошмаром. Для профессионала – всего лишь звеном цепи, а Римо был профессионалом. Его задание состояло в том, чтобы ухватиться за главное звено цепи, проникнуть в созданную террористами систему и разрушить ее. Но для того чтобы проникнуть в эту систему, нужно было сначала попасть в аэропорт. Римо нажал на клаксон, и его «роллс-ройс» издал отчетливый, звонкий гудок, который спровоцировал только множество ответных сигналов. Америка… Иногда Римо не понимал, почему Смит так жаждет спасти эту страну. Еще больше его озадачивала непонятная тревога по поводу террористов, из-за которой Смит не побоялся воспользоваться открытой телефонной связью. Если Смит считает, что они представляют такую опасность, КЮРЕ тем более следовало бы действовать с большей осторожностью. С большим хладнокровием. Стало быть, в этом деле с террористами все не так просто.Глава третья
Агент ФБР Дональд Петерсон был озабочен. Он был встревожен, раздражен и озабочен. Кто-то, ссылаясь на официальные полномочия, уговорил местную полицию, охрану аэропорта, прорвался сквозь кордон ФБР и хотел видеть его. И все это в то время, когда самолет с пассажирами уже приближается к аэропорту, набитый вооруженными до зубов бандитами Черного фронта освобождения. Мало того, что полиции приходится сдерживать натиск репортеров и телевизионных операторов, равно как и толпы зевак, во избежание кровопролития, если начнется стрельба. А тут еще какой-то тип без удостоверения тянет его за рукав, и охрана ничего не может сделать. Трое охранников против незнакомца – и ничего, его ноги будто приклеены к полу диспетчерского пункта. И этот наглый тип приказывал агенту Петерсону связаться по телефону со своим начальством! – Послушайте, – сказал Петерсон, злобно оборачиваясь. – Немедленно покиньте помещение диспетчерского пункта, или вас арестуют за неповиновение властям. – А вам подыщут местечко на Аляске, – холодно ответил тип. – Самолет специально сажают здесь, чтобы я лично смог войти на борт и передать выкуп. Что за чертовщина? Его, Петерсона, неожиданно вызвали из Чикаго с тем, чтобы он принял командование аэропортом в чрезвычайной ситуации – воздушное пиратство с политическим оттенком, а оказывается, что этот неизвестный знает о деле больше, чем он. Петерсон не сомневался в этом. В Лос-Анджелесе самолету действительно нечего было делать. Он летел на Восточное побережье и мог приземлиться в десятке других аэропортов. Перед вылетом из Чикаго Петерсон поинтересовался в штабе, почему был выбран именно аэропорт Лос-Анджелеса и почему они собираются платить, когда национальная политика – не идти навстречу требованиям террористов. – Я думал, наша политика – ни в чем не уступать, – сказал Петерсон начальнику по телефону. – Наша политика сейчас состоит в том, чтобы вы ехали в аэропорт. Деньги будут там. Приказ есть приказ. Военный истребитель доставил Петерсона в Лос-Анджелес. Как только он начал расставлять своих людей и готовить аэропорт к чрезвычайной ситуации, собралась толпа. Репортеры, у которых чутье на жареное, стали пробиваться сквозь полицейские цепи, и прежде чем он узнал об этом, радио сообщило, что самолет приближается к аэропорту. – Позвоните в штаб, – сказал человек без удостоверения. Петерсон посмотрел на него оценивающим взглядом. Глаза незнакомца были холодны и спокойны, в них смутно угадывалось что-то восточное. Такую мертвую холодность Петерсон видел лишь раз, много лет назад, когда присутствовал на казни в Корее. Но этот человек был белый. – Как вас зовут? – спросил Петерсон. – Римо. – Мистер Римо, откуда вы и что здесь делаете? – Римо – это имя, а не фамилия. У вас должны быть инструкции в отношении меня. Очень жаль, если они еще не дошли. – Хорошо, – сказал Петерсон. – Я сделаю вот что: позвоню в штаб, и если не получу в отношении вас никакая инструкций, то арестую вас на месте, а если вы окажете сопротивление, я застрелю вас. – Позвоните, а потом уберите снайперов от входа в ангар. Там они слишком заметны. Они могут застрелить кого-то ненароком. Я не хочу, чтобы здесь летали шальные пули; не люблю халтуры. Снайперы прятались под брезентом в четырех сотнях ярдов от них. Римо заметил, что край брезента колышется, но против ветра. На лице Петерсона было написано удивление, он не предполагал, что кто-то заметит снайперов с такого расстояния. Петерсон знаком показал, чтобы ему принесли телефон. Он стоял перед темным экраном радара и набирал номер, наблюдая за Римо, потом опустил глаза в левый угол экрана. Это был красивый чернокожий малый с волевым суровым лицом, которое сейчас вытянулось от расстройства. – Эта точка на экране – наш самолет? – спросил Римо. Петерсон не ответил. Римо почувствовал, как охранник сжал его бицепс. Не сводя глаз с Петерсона, Римо напряг мышцу, как его учили, затем неожиданно расслабил, словно это был проколотый воздушный шар. Он не смотрел на охранника, но чувствовал, как тот пытается отыскать исчезнувшую мышцу. Он играл с охранником в прятки, напрягая и расслабляя мышцу, расширяя трицепс, затем сокращая его. Охраннику показалось, что в рукаве Римо перекатываются взад-вперед камни. – Вы уверены? – спросил Петерсон в трубку. – Повторите еще раз. Да. Да. Да. Из какого отдела?.. Слушаюсь, сэр. – Петерсон повесил трубку и, вздохнув, повернулся к Римо. – Ладно. У вас есть какие-нибудь предложения? Приказы? Охранник, сообразив, куда подул ветер, отпустил руку Римо. – Да, есть, – ответил Римо. – Выведите всех отсюда. И передайте мне мешки с деньгами. Я поднимусь на борт и поговорю с бандитами. – А пассажиры? Мы должны добиться их освобождения. – Не волнуйтесь, Петерсон. Что вы так нервничаете? – Может погибнуть множество людей! – воскликнул Петерсон. – Да… – сказал Римо. – Это будет катастрофой, – сказал Петерсон. – Гибель множества людей – это беда. Понимаете – беда! – Могло быть еще хуже, – сказал Римо. – Что вы имеете в виду? – На нашем месте могли оказаться неумехи. Это было бы еще хуже. Мы не можем управлять судьбой, но зато мы можем управлять собственными силами. – Боже правый, за что мне все это? – простонал Петерсон, качая головой. Петерсон получил указание убрать снайперов и со взлетно-посадочной полосы. Римо, деньги и Петерсон будут ждать в конце взлетно-посадочной полосы, на которую должен приземлиться захваченный самолет. Римо передаст деньги. Два мешка с деньгами будут лежать в бронированной машине. – Вы хотели скрыть этот инцидент от прессы? – спросил Римо. Петерсон кивнул. – Тогда не нужно было подгонять броневик к аэропорту. – Ах вот как газетчики обо всем пронюхали? Ну, в следующий раз мы не оплошаем. – Вы что же, намерены принимать воздушных пиратов каждый день? Пока они ждали прибытия самолета на взлетно-посадочной полосе в закрытой машине, переложив мешки с деньгами на крышу, чтобы их было видно из окна самолета, Петерсон обрисовал ситуацию. – Это не обычные воздушные пираты. Мы еще не знаем, куда они направляются. Учтите, у них на борту пулемет 50-го калибра. Вероятнее всего, он установлен у входа в кабину пилотов, чтобы держать под прицелом салон. Пулемет 50-го калибра! Римо глядел в темнеющее небо, в котором парила чайка. Она спикировала к воде, затем описала круг и полетела домой, в сторону Тихого океана. – Они пронесли пулемет через детектор самого последнего образца, заметьте, самого последнего образца. Эта штуковина способна обнаружить даже золотую пломбу в зубе. А они пронесли пулемет. Это все равно что незаметно провести слона через турникет. – Слона? – спросил Римо. – Да. Это я для сравнения, – пояснил Петерсон. – А-а, – протянул Римо. – Не думаю, что вам удастся выбраться оттуда живым. – Выберусь, – сказал Римо. Он поискал чайку, но она уже исчезла в бескрайнем небесном просторе. – Я вижу, вы очень в себе уверены, – заметил Петерсон. – Когда человек завязывает шнурки на ботинках, разве он боится сломать пальцы? – Вы так самоуверены? – Да, – сказал Римо. – Расскажите мне про пулемет. Неужели его действительно так трудно пронести через ваш детектор? – До сих пор это считалось совершенно немыслимым. Это приспособление, нашпигованное самой современной техникой. Римо кивнул. Так вот почему Смит подключил КЮРЕ и отправил его сюда встречать самолет. Видимо, Смит уверен, что эта группа – часть новой волны терроризма, разрабатывать которую ему поручено. Смит целый день читал ему лекцию, объясняя, как террористы своими новыми методами могут превратить международные санкции в пустые бумажки. «Мгновенный профессионализм» – так он это назвал. – Вам известно что-то такое, чего не знаю я, верно? – спросил Петерсон. Римо кивнул. – Вы из ЦРУ? – Нет, – сказал Римо. – Что-то связанное с аэронавтикой? – Нет. – С Пентагоном? Римо покачал головой. – Так откуда же вы? – Из Американской страховой ассоциации. Знаете, если вдруг погибнет восемьсот тысяч человек, акции страховых компаний упадут почти до точки в индексе Доу Джонса. Ужасно, не так ли? – Вы чертовски хитрый сукин сын, – сказал Петерсон. – Надеюсь, они вас прикончат. Римо прищурившись посмотрел на горизонт. – По-моему, это и есть наша крошка. – Где? Римо показал на север. – Я ничего не вижу. – Подождите. Прошло пять минут, прежде чем Петерсон увидел точку в небе. – У вас что, вместо глаз бинокль? – Сотрудникам страховых компаний полагается… – О, заткнитесь… Самолет двигался по прямой. Никаких заходов. Да в этом и не было необходимости. Трасса была свободна. Римо видел, как огромная серебристая машина приземлилась медленно, словно падающий дом, как она коснулась посадочной полосы и стала приближаться к ним. Римо видел, как вращаются пропеллеры. Закашляли двигатели, и самолет остановился. Римо услышал возню и стук в главную дверь самолета. Воздушные пираты смогли захватить самолет, но не знали, как открыть дверь! Хотя и умудрились незаметно пронести пулемет на борт самолета. Безусловно, они умеют обращаться с оружием. Ну, это неважно. Дверь открылась, и огромный человек в дашики с прической «афро» встал в дверях с автоматом в правой руке и мегафоном в левой. Помимо пулемета 50-го калибра, у каждого из бандитов, значит, было еще и личное оружие. Все это они пронесли через совершеннейшую систему безопасности. Не исключено, что на борту окажется еще и слон. – Эй вы, там, в машине. Выходите с вытянутыми вперед руками. Откройте двери и багажник, чтобы мы видели, что в машине, – раздалсягромкий голос из мегафона. «Неплохо, – подумал Римо. – Они осторожны». Он кивнул Петерсону, чтобы тот открыл двери. – У меня нет ключей от багажника! – прокричал Петерсон в сторону самолета. – Стреляйте, в замок, чтобы открыть его, – приказал мужчина, стоявший в дверях самолета. Умно. Он проверяет, вооружен ли Петерсон. – У меня нет оружия, – сказал Петерсон. – Тогда бросьте сюда деньги. Римо выпрыгнул из машины и, взяв лежавшие наверху два мешка с деньгами, вытянул руки перед собой. – Я передам вам деньги, но я хочу, чтобы освободили пассажиров. Я не надеюсь, что вы отпустите их до того, как я отдам вам деньги. Но я рассчитываю, что они смогут выйти. Поэтому разрешите моему другу отогнать машину и подвести к самолету трап, чтобы люди смогли выйти из самолета после передачи денег. – Нет. Деньги сейчас, иначе мы убьем заложника. – Если вы убьете заложника, ни один из вас не выйдет из самолета живым, – крикнул Римо. – Подумайте об этом. Один выстрел в заложника – и все вы отправитесь на тот свет! – Ради Аллаха мы готовы умереть. И окажемся в раю! – Что ж, валяйте, – сказал Римо. – Я тебя пристрелю, хочешь? – Если погибну я, погибнут все. – Ты лжешь. – Попробуй. – Мне известны ваши подлые уловки. – Не стесняйся, проверь меня. – Подожди. Темная голова исчезла в самолете. Так, он не главарь. Голова высунулась опять. – Ну ладно, только без глупостей! Иначе заложника убьют, и его смерть будет на твоей совести. – Ты говоришь, как белый, – сказал Римо. Он увидел, как человек в дверях самолета побледнел. Отлично. Небольшая нервотрепка ему не помешает. Он умело держал автомат, палец находился не на спуске, а рядом с ним. Петерсон посмотрел на Римо. – Отведите машину и подгоните трап, – сказал Римо, повернувшись спиной к зданию аэропорта. Должно быть, фотографы уже работают вовсю. Возможно, у кого-то из них имеется телескопический объектив, и физиономия Римо может попасть на фотопленку. Трап медленно приближался, Римо тем временем болтал с человеком в дверях самолета. – Как долетели? – поинтересовался он. – Полет к свободе – величайший из всех полетов. – Я говорю о еде. Как вас кормили – по первому классу или по туристическому? – Когда имеешь оружие, всегда путешествуешь первым классом, – сказал мужчина с «афро». – Ну конечно, – сказал Римо. – Конечно. Когда трап поравнялся с самолетом, Римо увидел, что палец бандита передвинулся ближе к спусковому механизму. Ствол поднялся на тот уровень, где на ступеньках могли прятаться люди. Трап состыковался с самолетом, и чернокожий вышел на платформу с автоматом наготове и заглянул вниз. Кивком головы он велел Римо войти в самолет. С беззаботным видом пассажира, отправляющегося в отпуск, Римо вошел в самолет с двумя мешками денег. – А вот вам и подарочек на обратный путь, – сказал Римо. – Тихо, парень, – сказал бандит. – Отнеси эти мешки в нос самолета. К Римо повернулось множество лиц – мужских и женских, белых и черных, детских и старческих, и на всех был написан страх. Перед кабиной пилота, как и предполагал Петерсон, стоял пулемет 50-го калибра. Казалось, даже воздух в этом старом винтовом самолете был пропитан страхом. Римо чувствовал его запах, сложный запах, состоящий из смеси адреналина, пота и мочи. – Не вертеть головами, смотреть вперед! – скомандовала чернокожая женщина в желтом дашики и высоком тюрбане. Пассажиры повернули головы, как было велено. Римо шел по проходу прямо к пулемету 50-го калибра. Он был направлен ему в пах. За пулеметом на корточках сидел мужчина; женщина стояла за его спиной. – Положи мешки! – приказала она. Римо опустил мешки. – Закрой дверь, Карим! – крикнула она боевику в хвосте самолета. – Минутку, – сказал Римо. – Вам не нужны эти заложники. Женщина холодно посмотрела на Римо. У нее было полное, но не дряблое лицо и такая же крепкая шея. – Тебя не спрашивают, кто нам нужен, а кто нет. – Вам не нужны эти семьдесят перепуганных людей, которые со страху могут наделать глупостей. Достаточно пилота, второго пилота и меня. – И стюардесс, – сказала она. Судя по выговору, она была уроженкой Бостона или Новой Англии… – Стюардессы вам тоже не нужны. Заложник есть заложник. Все остальное – багаж. – Не твое дело, – буркнула женщина. – В этой сложной ситуации пассажирам и стюардессам здесь не место. Я пытаюсь объяснить, почему выпустить их в ваших же интересах. Несколько мгновений женщина размышляла, и Римо видел точный расчет в ее глазах. – Открой сумки, – сказала она. Римо расстегнул оба брезентовых мешка и вытащил несколько пачек купюр. – Положи обратно. Ты не заменишь собой семьдесят заложников. – Заменю. Я вице-президент Первой трастовой компании Лос-Анджелеса, – сказал он, указывая на пометки на брезентовых сумках. – Вы знаете, как мы, капиталисты, ценим банкиров. Холодная улыбка промелькнула на лице женщины. – Ты не похож на банкира. – А ты не похожа на террористку. – Ты будешь первым, кто умрет, если что-то пойдет не так, – сказала она и, махнув рукой, скомандовала: – Карим, открой дверь! Не объявляя всем пассажирам, что они свободны, она жестом показала сидящим на ближайших креслах идти в хвост самолета. «Разумное решение. Так не будет давки», – подумал Римо. Не прошло и трех минут, как самолет опустел. Чернокожий мальчик хотел было вернуться за игрушечным паровозиком, но мать сердито остановила его. – Пусть возьмет свой паровоз, – сказала женщина в дашики. Одна из стюардесс отказалась выходить. – Я останусь с пилотами, – сказала она. – Выходи, – сказала женщина в дашики. Карим схватил стюардессу за шею, вытолкнул ее в проход, потом за дверь. Женщина постучала в дверь кабины пилотов. Дверь открылась, и невысокий черный человек с огромным лбом и в очках в металлической оправе высунул голову. Римо увидел ствол «Магнума» 357-го калибра. – Интересно, а слона у вас случайно нет? – спросил Римо. – Кто это? – спросил человек с «Магнумом» – Банкир. Наш заложник. Мы получили деньги. Теперь можем лететь. Как с горючим? – Горючего достаточно, – ответил обладатель пистолета. – Отлично, заводи, – сказала женщина. Взревели двигатели, и Римо почувствовал, что пропеллеры набирают обороты перед взлетом. – Мне стоять здесь или я могу сесть? – Стоять, – сказала женщина. – Если самолет дернется, я останусь без потомства. – Придется рискнуть. – Ну да, если вы собираетесь прыгать с парашютом, вам наплевать, что станет со мной, – сказал Римо. Лицо женщины оставалось холодным. – А почему ты думаешь, что мы собираемся прыгать с парашютом? – Горючее. Это винтовой самолет. Если бы вы собирались лететь за границу, вы захватили бы реактивный. Наверное, вы полетите обратно на восток. На этом самолете далеко не улетишь. В порядке предположения я бы сказал, что вы направляетесь куда-то в центральные штаты. Для прыжков с парашютом больше всего подходит глухая или лесистая местность, не станете же вы приземляться на городской улице? – Ты не банкир, верно? – спросила женщина. Римо пожал плечами. – Но в качестве заложника ты сойдешь. – Для трупа ты чересчур нахальна, – сказал Римо, и, когда самолет набрал высоту в четыре тысячи футов, он улыбнулся пулеметчику. – Знаешь что? – сказал ему Римо. – Что? – спросил пулеметчик. – Ты проиграл, – сказал Римо, подошел к пулеметчику и мизинцами раздробил ему запястья. Черная голова наклонилась; Римо ударил ладонями по ушам. Глаза выскочили из орбит. Пулеметчик был мертв. Это произошло так стремительно, что женщина в дашики не успела выхватить пистолет, спрятанный под одеждой. Римо схватил ее за руку, притянул к себе, приподнял как мешок и потащил перед собой в хвостовую часть самолета. Карим не мог стрелять из-за риска попасть в предводительницу. Вдруг ее тело поднялось в воздух, ударило Карима в лицо, и оба с грохотом врезались в дверь туалета. Открылась дверь кабины пилота, и Римо схватил свой живой щит для очередной атаки. На этот раз он не швырнул бесчувственное тело в бандита, а, оказавшись у двери, скользнул в кабину. Удар сверху вниз, и пистолет упал в проход, не причинив никому вреда, а державший его бандит рухнул на мертвого пулеметчика. Ствол 50-го калибра уставился в потолок. – Ребята, вы в порядке? – крикнул Римо в кабину пилотов. – Да. Что случилось? – спросил пилот, обернувшись. Римо отвернулся, чтобы пилот не смог увидеть его лицо. – Ничего, – сказал он. – Мы в безопасности. – Тогда возвращаемся в Лос-Анджелес? – Пока нет. Дайте мне минут десять, а потом можете поворачивать. Мне надо кое с кем поговорить. Не выходите пока в эфир. – Римо перегнулся через поверженных бандитов и захлопнул дверь кабины. Подхватив женщину в дашики и мужчину с пистолетом, Римо поволок их по проходу к Кариму, который уже приходил в себя. Побрызгал бандитов водой. Они очнулись. Мужчина с пистолетом попытался пошевелить правой рукой и застонал. – Что произошло? – спросил Карим. Трое бандитов сидели в проходе, привалившись к двери туалета. – Сейчас мы сыграем с вами в игру, – сказал Римо. – Она называется «Правда или расплата». Я задаю вопросы, вы даете мне правдивые ответы, или наступает расплата. – Я требую адвоката. Я знаю свои конституционные права, – огрызнулась женщина в дашики. – Боюсь, с этим у нас загвоздка, – сказал Римо. – Потому что из-за таких, как вы, нашему правительству пришлось создать агентство, которое действует вне рамок конституции. В этом агентстве служит один вредный сукин сын, каких вы еще не встречали. Легальные способов расследования он не признает, а следует только законам джунглей. – Этот сукин сын – ты? – спросила женщина. – Хочу предупредить: если ты намерен действовать в духе полицейских хамов, наши братья выставят пикеты отсюда до Вашингтона и будут требовать твою задницу. Слышишь, белый? Тебе не поздоровится! Римо улыбнулся и элегантным движением правой руки раздробил ей коленную чашечку. – А-а-а! – завопила женщина, схватившись за колено. – Это вступление. Я же предупреждал, что вы имеете дело с вредным сукиным сыном. Теперь ваши имена, ребята. Поверьте мне на слово, в сравнении со мной полицейские – сущие ангелы. – Калала Уэйлд, – сказала женщина с искаженным болью лицом. – Твое настоящее имя? – Это мое настоящее имя. – У тебя есть еще одно колено… – Лерония Смит. – Прекрасно. Теперь ты, Карим. – Тайрон Джексон. – А ты? – обратился Римо к мужчине, который охранял кабину пилотов. – Мустафа Эль Факар. – Попробуем еще раз, – сказал Римо. – Мустафа Эль Факар. – Меня не интересует имя человека, который продал твоего прапрадедушку работорговцам. Твое имя? – Мустафа Эль Факар. Римо пожал плечами. Ну что ж. Он ухватил бандита за шею и подтащил к выходу. Левой рукой он распахнул дверь самолета. Ветер ударил им в лицо. Дашики бандита развевалось и щелкало на ветру, как обезумевший флаг. – Ну что ж, Мустафа. Обдумай все по пути вниз. – Ты не посмеешь выкинуть меня. – Как мне тебя убедить, – сказал Римо, – что я вам не добренький полицейский из службы урегулирования межрасовых отношений? – Ты блефуешь, белый. – Прощай, милок, – сказал Римо и выбросил бандита за борт. Тот исчез в клубящемся воздушном потоке, не успев даже пикнуть. Калала Уэйлд и Карим вдруг поняли, что на протяжении трехсот лет их никто по-настоящему не угнетал. Теперь Римо казался им другом. Именно другом. Они вовсе не хотели заниматься воздушным пиратством. Они просто сбились с пути истинного. – Да, нас одурачили, – сказал Тайрон Джексон, он же Карим. Кто одурачил? Какой-то радикал. Настоящий поганец. Жаль, что его здесь нет, они сказали бы ему парочку ласковых. Калала и Карим любят Америку. Любят людей всех рас. Любят человечество. Мартин Лютер Кинг был совершенно прав. – Да уж, – сказал Римо. – С Мартином Лютером Кингом мне было бы потруднее. А вы ребята как раз по мне. Выкладывайте, как зовут вашего главаря и где вы тренировались? Они не знали имени главаря. Обучение проходило в Пэттон-колледже, неподалеку от Сенека фоллз. – Так. Кто вас тренировал? – Мы никогда не видели его. Честно, – сказал Тайрон. Римо поверил ему. Он поверил Тайрону, потому что это были его последние слова, перед тем как бандит вылетел за борт самолета. – Итак, мэм, – обратился Римо к женщине. – Расскажите быстренько о вашей подготовке. Сроки. Методика. – Один день, – ответила женщина. От боли в колене у нее текли слезы. – Позволь сделать тебе комплимент. Ты слишком многое умеешь для однодневной подготовки. Давай попробуем снова. – Клянусь. Всего один день. Ты не станешь меня убивать? – Именно это я и собираюсь сделать, – сказал Римо. – Тогда будь ты проклят, белая сволочь! С помощью Римо женщина повторила путь ее сообщников и в развевающихся на ветру одеждах скрылась в облаке. Захлопнув за ней дверь самолета, Римо раздосадовано щелкнул пальцами. Черт побери, он забыл спросить, как они пронесли оружие на борт самолета? Смит, конечно же, спросит об этом. Проклятье и еще раз проклятье! Римо прошел в кабину и велел пилоту возвращаться в Лос-Анджелес. В аэропорту группа адвокатов-радикалов уже поджидала своих клиентов. Римо сказал агенту Петерсону, первым поднявшемуся на борт, что адвокатам следовало оставить свои чемоданчики дома. Он объяснил, что бандиты пытались выпрыгнуть с парашютом, но их парашюты не раскрылись. Римо скрылся в толпе. На следующий день Петерсон доложил начальству, что человек, посланный Вашингтоном, убил воздушных пиратов и… тут же угодил под служебное расследование. Представитель ФБР заявил, что Вашингтон никого никуда не посылал. Петерсону предстояло ответить за неполное соответствие должности. В частном порядке его заверили, что самое худшее, что его ожидает, – это десять лет работы в Анкоридже, на Аляске.Глава четвертая
Римо свернул с Палисайдс Паркуэй и вырулил на Нью-Йоркскую скоростную эстакаду. Он проделал весь путь с запада без остановки и без минуты сна. Последняя тысяча миль сопровождалась еще и жалобами Чиуна. Он умолк только тогда, когда начались дневные сериалы. Чиун сидел на заднем сиденье перед портативным телевизором. Римо вел машину, и создавалось впечатление, будто он – шофер, приставленный к Мастеру Синанджу. Размолвка вышла из-за Барбры Стрэйзанд. Когда Чиун услышал, что город Сенека Фоллз находится в штате Нью-Йорк, он спросил: – Это рядом с Бруклином? – Нет, не совсем. – Но это в той же провинции? – Только на другом конце. – Мы будем проезжать Бруклин по пути в Сенека Фоллз? – Нет. Это не по пути. – И все же мы могли бы ненадолго заехать в Бруклин? – Зачем тебе Бруклин, Чиун? – спросил Римо. – Я хотел бы посетить монумент в честь Барбры Стрэйзанд, которая там родилась. – Не думаю, что в Бруклине существует такой монумент. Чиун в растерянности посмотрел на него. – Но ведь существует памятник Вашингтону? – Да, – сказал Римо. – И мемориал Линкольна? – Да. – И Круг Колумба? – Да. – Тогда мы должны посетить монумент Стрэйзанд. Если американцы сочли возможным воздать должное развратнику, неудачнику и заблудившемуся мореплавателю, они тем более должны чтить место, где родилась одна из величайших их соотечественниц. – Чиун, Барбра Стрэйзанд не национальный герой США. – И ты считаешь, что такую страну стоит спасать? – спросил Чиун и замолчал. Он молчал с Янгстауна, штат Огайо, когда началась очередная серия фильма «Пока Земля вертится». Римо готов был поклясться, что сюжет фильма не продвинулся вперед ни на шаг с тех пор, как год назад он случайно увидел в Майами сцену, в которой доктор Рамсэй Дункан мучительно размышляет, стоит ли открыть Ребекке Вентворт, что ее отчим Уильям Фогельман, создатель лекарства от болезни, распространенной среди индейцев племени Аука и связанной с недоеданием, вовсе не ее отчим, а любовник ее сводной сестры, которая собиралась покончить с собой? И вот теперь, спустя год, Римо услышал по телевизору, установленному на заднем сиденье, что доктор Дункан по-прежнему мучается сомнениями, следует ли открыть Ребекке правду о ее отчиме или нет. Когда они доехали до штата Нью-Йорк, мыльные оперы закончились. Чиун молча сидел на заднем сиденье, закрыв глаза. Доктор Смит приказал Римо отправляться в Пэттон-колледж самолетом, но Римо не хотел «светиться» в аэропорту. Программы новостей трубили о таинственном самозванце, который проник в самолет и, похоже, выкинул воздушных пиратов за борт. И хотя фоторепортерам удалось запечатлеть лишь затылок Римо, а фоторобот имел такое же сходство с оригиналом, как лицо с книжной обложки, во всех аэропортах только и говорили о мужчине ростом в шесть футов с темными глазами и широкими запястьями. Смит все еще находился в состоянии непонятного возбуждения в связи с терроризмом – это доктор-то Харолд Смит, которого десять лет назад назначили главой КЮРЕ именно из-за его феноменального спокойствия и невозмутимости. Смит вылетел в Лос-Анджелес для личной встречи с Римо, прекрасно сознавая, что каждая такая встреча связана с немалым риском для глубоко законспирированной КЮРЕ. – Мы можем доставить вас в Пэттон-колледж сегодня же вечером. Истребителем ВМФ. Меньше трех часов – и вы на месте, – сказал Смит. – А вся страна тем временем говорит о таинственном незнакомце и его воздушных приключениях. Предположим, кто-то узнает, что какой-то парень, по описаниям похожий на меня, летает самолетами ВМФ. Опомнитесь, Смитти, что с вами? – Вы не понимаете, насколько это срочно, Римо. – Тем больше оснований действовать осторожно, точно и компетентно. – Вы начинаете говорить, как Чиун. – Я начинаю говорить так, как прежде говорили вы. – Вы должны покончить с ними немедленно. Слышите, Римо, – немедленно. – Все будет сделано в срок, расслабьтесь же. – Международная конференция по терроризму открывается на следующей неделе. К тому времена с этой силой должно быть покончено. Вы понимаете? Понимаете, что поставлено на карту? – Да, – сказал Римо. – Не волнуйтесь. Желтое лицо Смита вдруг побагровело. – Что с вами? – мягко спросил Римо. – Ничего. Я чувствую себя отлично. Все хорошо. – Может, дать вам воды? – Нет. Все в порядке. Это было два дня назад и за несколько тысяч миль отсюда. Римо все еще беспокоился о Смите, хотя в принципе ему не было до него дела. Просто видеть Смита в таком состоянии было все равно что присутствовать при крушении Вселенной. Смит понимал, до чего может довести человека такая, как у него, работа. И Римо понимал, что его ожидает. И все же видеть Смита в таком состоянии… Римо сбавил скорость, чтобы взять в будке талон на платное шоссе. Клонящееся к закату солнце отбрасывало красноватое зарево на подножия окрестных гор. Только отравленный выхлопными газами воздух напоминал Римо, что они находятся вблизи большого города. – Мы проехали Бруклин? – спросил Чиун, когда Римо вырулил в центральный ряд. – Да. – Жаль, что я так и не увижу улицу, на которой она родилась. – Стрэйзанд? – Да. Это был бы счастливейший миг в жизни бедного старого учителя, так много сделавшего для своего недостойного ученика. – Мы не поедем в Бруклин, Чиун. – Я знаю, – сказал Чиун печально. – Я знаю. Бруклин нам не по пути. Это неудобно. И кто я такой, чтобы ради меня терпеть неудобства? Какое тебе дело до того, как жаждет мое сердце этого крошечного удовольствия? В конце концов, я всего лишь человек, который превратил лепешку коровьего навоза… – Да, – сказал Римо, навострив уши в ожидании похвалы. – …в нечто мало-мальски соответствующее, – сказал Чиун. – В этом мире нет награды за мастерство, за совершенство. Человек отдает все, что может, но неблагодарный ничего не вернет ему взамен. – Мы не поедем в Бруклин, Чиун. – Я знаю это, Римо, потому что я знаю тебя. Римо понял: теперь лучше держаться подальше от других машин. Обиженный Чиун имел обыкновение вымещать злобу на проходящих мимо машинах. Молниеносным движением его руки срубали с автомобилей либо антенны, либо зеркала заднего обзора. После этого Чиун обычно улыбался и делал водителю ручкой. Римо почувствовал, что ему дует в спину: не иначе, как Чиун опустил стекло и приготовился позабавиться. Римо удалось спасти «фольксваген» и «бьюик», но бежевый «кадиллак» явно пострадал, хотя его водитель, ничего не подозревая, любезно улыбнулся Чиуну и помахал в ответ. Это испортило Чиуну удовольствие, и Римо почувствовал, что в спину больше не дует. Окно закрылось. – Папочка, серьезно сказал Римо. – Я беспокоюсь. Беспокоюсь из-за Смита. – Хорошо, кода подчиненный беспокоится о своем начальнике. Но важно не беспокоиться, а понимать, чем ему помочь. – Мне кажется, Смит немного не в себе, и я не знаю, как ему помочь. – Единственным доступным тебе способом, сынок. Тем, чему я обучил тебя и чему в свое время обучили меня. Осуществлением своего призвания. – Да, но… – Что значит «но»? Всегда существует какое-то «но», чтобы оправдать глупый поступок. У тебя есть преимущество перед остальными белыми. Тебе не под силу заниматься дипломатией или состоять на гражданской службе, ты не способен повести за собой сотни людей. Ты – убийца. Ассасин. Довольствуйся этим. Если ты потерпишь неудачу на этом поприще, ты потерпишь неудачу во всем. – Я просто хотел бы чем-нибудь ему помочь, черт побери. – А я хотел бы быть воробьем, – сказал Чиун. – Почему воробьем? – Чтобы улететь отсюда и побывать в Бруклине, хотя бы на закате дней. – Ты никогда не отступаешь от своего. Никогда. Хорошо, обещаю тебе, когда все закончится, мы поедем в Бруклин и отыщем дом, в котором родилась Барбра Стрэйзанд. Согласен? Это тебя устраивает? – Мы могли бы повернуть назад прямо сейчас, – сказал Чиун. – И покончить с этим, чтобы твоя совесть была чиста. – Сдаюсь, – сказал Римо. – Значит, мы поворачиваем? – Нет, – сказал Римо. – Довольно оригинальный способ сдаваться, – заметил Мастер Синанджу и обиженно замолк. Он не проронил ни слова до самой ночи, когда их машина наконец добралась до окраин Сенека Фоллз.Глава пятая
Римо полагал, что отыскать тренировочную базу в Пэттон-колледже или в округе не составит особого труда. База должна отвечать определенным требованиям, поэтому ее не разместишь в однокомнатной квартире. Взять хотя бы автоматы Калашникова, которыми были вооружены воздушные пираты. Если собираешься стрелять не только в упор, нужен тир или стрельбище как минимум в пятьдесят футов, а еще лучше – в сто. Идеальным было бы расстояние в пятьдесят ярдов. Школьная доска в мишени явно не годится. Террористам необходимо хладнокровие. Лучший способ укрепить нервы – бегать сквозь огневую полосу. А огонь оставляет следы. Преодоление препятствий и тренировка на макетах самолетов опять-таки необходимы. Короче говоря, если тренировки проходили где-то здесь, Римо найдет это место. Оправившись от потрясения после того, как Римо сообщил ему, что не сумел выяснить, как оружие проносилось через детекторы, Смит предупредил, что подготовка террористов может не иметь ничего общего с представлениями военных специалистов. – В таком случае они оставили какие-нибудь другие следы. Успокойтесь, Смитти. Считайте, что они уже трупы. Пэттон-колледж был небольшим университетским городком. Римо решил прогуляться в одиночку. Чиун заявил, что дорога вымотала его, но Римо знал, что если бы Чиуна заинтересовала жизнь американского университета, он мог бы бодрствовать целую неделю. В этом не было ничего сверхъестественного, просто Чиун умел на несколько секунд погружаться в глубокий сон, достигая того же результата, что обычные люди за несколько часов. Естественно, в Пэттон-колледже был гимнастический зал. Точно такие же можно увидеть в любом университетском городке. Административный корпус выглядел жалкой лачугой, но основные корпуса представляли собой современные сооружения из кирпича и алюминия, отделенные друг от друга зелеными газонами. Римо считал маловероятным, что тренировки проводились на газонах, тем не менее он обошел их. Ни на одном трава не была вытоптана. Несколько девушек-студенток наблюдали за ним, он улыбнулся им не ради флирта, а лишь для того, чтобы показать, что он их заметил. Он хотел бы учиться в таком колледже. В прежней жизни, когда он был обычным человеком с удостоверением личности и служил в полиции Ньюарка, Римо записался в вечернюю школу Ратджерс. Он не мог позволить себе учиться в дневное время. Если бы мог – кто знает, может быть, он никогда не попал бы в КЮРЕ, и сейчас у него была бы семья. Конечно, он догадывался, что семейная жизнь кажется ему такой привлекательной только потому, что он толком не знает, что это такое. И все-таки, наверное, приятно сознавать, что дети носят твою фамилию. Сам он был сиротой и, вообще говоря, не был уверен, что Римо Уильямс его настоящие имя и фамилия. Он забрел в гимнастический зал. Вот идеальное место для тренировки. Пузатый мужчина со свистком стоял в стороне, следя за тем, как полсотни парней выполняют упражнения. Ему было за сорок, на голове – бейсбольная кепка. Должно быть, это тренер. Никакому другому мужчине средних лет, кроме тренера, не пришло бы в голову надеть бейсбольную кепку, если только он не адмирал, но Пэттон-колледж не имеет выхода к океану. – Весенние тренировки? – спросил Римо. – Да, – буркнул тренер. – Кто вы? – Журналист. Собираюсь написать статейку о небольших колледжах. О том, как в них поставлены занятия физкультурой. – Эй, ты! – закричал тренер. – Шевели задницей, ленивая скотина! – Он махнул блокнотом парню, который растирал ушибленное колено. – Мы используем этот спортзал, – тихо проговорил тренер, – для формирования характера. Это целая спортивная философия в Пэттоне. Эй, Джонсон. Делай отжимания как положено, не то живо отправишься обратно в гетто. Здесь тебе не Гарлем. Тренер тут же оговорился, что вообще-то в его команде нет расовых проблем, и попросил Римо особо подчеркнуть это в своей статье. – У нас здесь хорошие ребята. Хорошие. – Используется ли спортзал все двадцать четыре часа в сутки? Тренер покачал головой. – Имеется ли команда по стрельбе? – Нет. – Проводятся ли занятия по боевым рукопашным искусствам? – Нет, это для «голубых». Получит парень кулаком в лоб и все. Знаешь, бух в голову. Кулаком. По-американски. Не переношу эти штучки косоглазых. Только не записывай это. Лучше напиши, что мы рассматриваем спорт как лабораторию развития взаимопонимания. Эй, Гинсберг! Ты ждешь, пока твоя мамочка сделает за тебя отжимание? Давай отжимайся, как следует. Петролли! Выгоняй жир из своей задницы… Спорт, как известно, является продолжением греческой философии о здоровом теле и здоровом духе. Неважно, вышел ты победителем или проиграл, важно, как ты играешь. – Вы что, много проигрывали в прошлом сезоне? – Ну, дай мне объяснить. Видишь ли, если взглянуть на статистику, на самом деле мы не так уж много проигрывали. Пока тренер приводил статистические данные, которые сделали бы честь самому ретивому из правительственных экономистов, Римо осматривал стены зала. – Так что видишь, в целом нам сопутствовала удача. – Да, – сказал Римо. – Послушай, если встретишь здесь пожилого азиата в длинных развевающихся одеждах, не упоминай при нем слова «косоглазый». Хорошо? – Черт, за кого ты меня принимаешь? Я знаю, как с чурками обращаться. Был тут один косоглазый на прошлой неделе. Я разговаривал с ним, как с нормальным человеком. – Ну, ты настоящий белый. Кто это был: кореец, китаец, вьетнамец, японец? Кто? – Косоглазый. – Это относится к миллиарду людей. – Косоглазый – он и есть косоглазый. – Надеюсь, ты никогда не поймешь разницы между ними. Знаешь ли, убирать трупы – задача не из приятных. Дворник за двадцать долларов подтвердил, что никаких стрельбищ на территории кампуса не было, взрывов он не слышал, занятий по карате не было. Радикалы? Пожалуй. Есть ли у них какое-то определенное место для сходок? Нет. Осмотр подвалов общежития ничего не дал, равно как и обследование химических и физических лабораторий, студенческого клуба и даже берегов озера Каюга и старого канала, с обеих сторон окружающего кампус. Но ведь где-то же они должны были тренироваться? Для того чтобы посадить людей с оружием в самолет, необходима соответствующая подготовка, и, уж конечно, пронести пулемет 50-го калибра через детектор немыслимо без тщательной тренировки. А если эта группа была, как подозревал Смит, частью новой террористической волны, требовались огромные территории для формирования террористических команд и партизанских армий. Совсем необязательно, чтобы это происходило в стенах Пэттона, но совершенно ясно, что речь должна идти об огромной, пригодной для этих целей территории. Римо вернулся в студенческий клуб и взглянул на меню в кафетерии. От такого количества крахмала могут слипнуться внутренности! Он взял стакан воды и присел к столику, за которым расположилось несколько студентов. Похоже, у этих ребят, подобно множеству их сверстников и идиотов постарше, были ответы на все мировые проблемы. Как всегда, решение этих проблем требовало такого уровня всеобщей нравственности, который мог посрамить святого. Высокие моральные принципы, к которым человечеству следовало немедленно приобщиться, выражались фразами вроде: «Если бы только полиция перестала смотреть на метателей кирпичей как на врагов» или: «Если все люди перестанут заботиться лишь о своих собственных интересах», или: «Черные должны объединиться на основе общей идеи». Римо потягивал воду из стакана. Ребята за соседним столиком нашли еще более простой рецепт решения проблем человечества: «Каждый человек должен воспринимать себя как часть единой мировой семьи». Как ни странно, радетели о спасении мира считали, что начать нужно с уборки мусора в гимнастическом зале. Римо закрыл глаза. Может быть, он ошибся, приехав в Пэттон-колледж? Что, если трое бандитов соврали? Он мысленно вернулся в самолет и попытался воссоздать в своей памяти эту сцену. Семьдесят до смерти перепуганных заложников. Четверо вооруженных террористов. Он мысленно оглядел салон. Ничего примечательного. Ряды сидений. Старое инвалидное кресло у задней стены. Усталые стюардессы. Надо было узнать, как они пронесли оружие на борт. И почему самолет отправился в Лос-Анджелес? Смит распорядился, чтобы Римо передал бандитам деньги. Но условия-то диктовали они. Они в любой момент могли сказать пилоту: «Приземляйся здесь, а не то вышибем тебе мозги», – и он бы их послушался. Почему же они согласились лететь в Лос-Анджелес? Такое впечатление, что это входило в их планы. Но почему? Он должен был спросить их об этом. Он должен был задать им массу вопросов. Но в одном Римо был уверен: говоря о Пэттон-колледже, они не врали. Страх – наилучшие «таблетки правды». Так где же, черт побери, находится эта тренировочная площадка? Пока Римо размышлял, задача достижения вселенского мира намного упростилась. Его соседи по столику решили, что для начала можно бросить яйцо в деканшу или что-то в этом роде. Вдруг Римо почувствовал, что кто-то подсел к нему. – Сволочи! Ублюдки! – послышался взволнованный девичий голос. Римо открыл глаза. Бойкая девица с огромной копной светлых волос сидела напротив него. Она плакала. – Сволочи! – Что случилось? – Мерзавцы! Они не дают мне и слова сказать. – Это ужасно, – сказал Римо без особого энтузиазма. – Они не дают мне ничего сказать. Особенно когда у меня появляется хорошая идея. Роберт, Кэрол и Теодор говорят сами, а мне не дают. А мне было что сказать. Но никто не пожелал меня выслушать. Они даже не поинтересовались моим мнением, хотя и видели, что я хочу высказаться. – Вот как? – сказал Римо. – Да, – продолжала девушка, взяв бумажную салфетку с металлической подставки. – У меня был замечательный план. Для того чтобы совершить революцию, достаточно убить всех миллионеров и полицейских. Без полицейских не было бы насилия. Без миллионеров не было бы капитализма. – Ну а кто будет убивать? – Народ, – сказала девушка. – Ясно. А кто конкретно? – Я же говорю – народ, – сказала девушка, как будто всякому и без того понятно, что значит «народ». – Черные и бедняки. – Вы имеете в виду Америку? – Не только. Еще и весь «третий мир». – Понятно. А что будете делать вы? – Я помогу руководить ими, а потом уступлю лидерство. Я стану катализатором, который поможет все это осуществить. – А что, если эти люди не дадут вам вставить слово? – Нет. Они нормальные люди, не то что Роберт или Кэрол или Теодор. – И вы думаете, что какой-нибудь вождь зулусов позволит вам решать его будущее? – Вожди африканских племен – это всего лишь пережиток неоколониальной эксплуатации, мы должны их тоже убрать. – Что вы изучаете в Пэттоне? – Историю и политику. Но это неважно. Я просто зубрю к экзаменам, чтобы получить бумажку об окончании, которая даст мне право заниматься преподавательской деятельностью. Конечно, от бумажки я умнее не стану. Но вы же знаете наши порядки. Римо покрутил стакан в руке. – Должно быть, вы преклоняетесь перед воздушными пиратами… Я хотел сказать – революционерами, которых недавно убили. – Вы из их организации? – спросила девушка, и ее круглые как пуговицы глаза возбужденно расширились. Римо подмигнул ей. – Вот уж не думала, что кто-то догадается, что они отсюда. Конечно, они не из студентов. А вы, случайно, не полицейский? – Разве я похож на полицейского? – спросил бывший полицейский Римо Уильямс. – Не знаю. Всякое может быть. У вас короткая стрижка. Римо вдруг заинтересовался личностью девушки. Он спросил, как ее зовут. Ее звали Джоан. Джоан Хэкер. Но Римо сказал, что это имя ей не подходит. Ее должны были назвать Звездочкой. Римо дотронулся до ее руки и улыбнулся. Джоан понравилась его улыбка, но он вес равно мог оказаться полицейским. Римо улыбался и слушал девушку. Отец Звездочки был инженером-химиком. Настоящим шовинистом, свиньей и монстром. Он отобрал у нее карточку «Америкэн экспресс». Ему, видите ли, нужно было, чтобы она без конца выражала ему благодарность за то, что он заплатил за ее учебу в этом никчемном буржуазном заведении. Мать Звездочки – типичная носительница рабской психологии, не стремящаяся к раскрепощению, несмотря на все старания Звездочки. Звездочкина соседка по комнате – любопытная, заносчивая тварь, озабоченная только одним: как привлечь к себе мужчин, этих свиней-шовинистов. Звездочкины профессора, за исключением преподавателя социологии, сплошь отсталые буржуазные ничтожества. Преподаватель социологии поставил ей высший балл за курсовую работу на тему: «Как добиться победы в революции». Сокровенное желание Звездочки – сражаться за Вьетконг, но так как отец аннулировал ее кредитную карточку, ей не на что купить туда авиабилет. Звездочка была на стороне всех угнетенных и против всех угнетателей. Бюст у Звездочки – 95 сантиметров, четвертая полнота. Между прочим, она с шестнадцати лет принимает противозачаточные таблетки. Звездочка знала, что необходимо Америке и всему миру для полного счастья, и не переставала говорить об этом и в общежитии, когда в объятиях Римо получила то, что требовалось ей самой для полного счастья. Получила три раза. Римо прижал к себе ее юное обнаженное тело в ожидании слов благодарности. Вместо этого он почувствовал, как ее рука коснулась некой штуки, доставляющей удовольствие. Она хотела еще. Она получила еще. Дважды. – Для начала неплохо, – сказала Звездочка. – Для начала? – удивился Римо. – Это что же, все?! – спросила Звездочка. – Нет, – сказал Римо, и к ночи Звездочка наконец поверила, что он не полицейский. Она лежала в его объятиях, целуя его в плечо. – Я верю в революцию, – прошептал Римо ей на ухо. – В самом деле? – Да, – сказал Римо. – Герои, погибшие в самолете ради освобождения угнетенных, есть величайший вклад вашего колледжа в цивилизацию. – Вообще-то они здесь не учились, – сказала Джоан Хэкер. – Один, правда, ходил сюда на вечерние занятия, остальные же не были студентами. – Продолжай, – сказал Римо в полном изумлении. – Ты их видела? – Да. Я носила им кофе и еду. Я заплатила за завтрак. – За завтрак? – Да. Из стипендии. Но это было для меня честью. Я страдала за революцию. – У них был только один завтрак? – А сколько завтраков можно съесть за один день? Римо сел на постели. – Они тренировались где-то еще и провели здесь один день, так? Джоан Хэкер покачала головой и потянулась к Римо, чтобы он обнял ее. – Сначала ответь на мой вопрос, – сказал Римо. – Нет. Они тренировались днем после завтрака и уехали той же ночью. Я и еще несколько студентов принесли им еду и ушли стоять на страже. Мы не слышали, что там у них происходило, но все равно было интересно! А потом мы узнали, что они совершили. – Где вы стояли на страже? – У канала. Никто из нас не видел инструктора. Мы не знали, что они собираются делать. Но вчера, когда нагрянули все эти люди и стали задавать вопросы, мы узнали, что следы ведут сюда. Что случилось? Я чувствую, как у тебя напряглись плечи. – Ничего, – сказал Римо. – Ничего. Просто меня ошеломил твой революционный запал. Римо в самом деле был ошеломлен. Мучительным подозрением относительно Смита. – Кто были эти люди, задававшие вопросы? Полицейские? Из ФБР? Джоан Хэкер покачала головой. – Какие-то странные люди. Никто из них не представился как полицейский. Что с тобой? – Все в порядке, – сказал Рима. Это были люди из КЮРЕ, винтики огромной машины, которые даже не знали, на кого они работают. Смит не мог ждать. Он не мог подождать два дня, пока Римо доберется сюда на машине через всю страну. Римо помнил совет Чиуна: не стоит беспокоиться о Смите, нужно делать свое дело. Он помнил и о том, что Чиун знает ответ на вопросы, перед которыми бессилен ум европейца. Он спросит Мастера Синанджу, каким образом можно подготовить человека всего за один день. Он приведет его к тому месту около реки, которое описала Джоан Хэкер, и спросит, что там произошло. И ответ старика поразит Римо. – Ты уверен, что все в порядке? – снова спросила Джоан. – Может, хочешь немного нюхнуть? – Она показала на лежащую на тумбочке металлическую коробочку. – Нет, – сказал Римо. – Но пусть тебя это не смущает. Угощайся. – Спасибо, – сказала она. – Я думаю, после всего немного кокаинчика мне не повредит.Глава шестая
Чиун не хотел выходить из гостиницы. Холод северного штата Нью-Йорк для корейца совершенно невыносим. Так заявил Чиун. – В Синанджу зимой бывает до минус двадцати. Ты же сам мне рассказывал, – возразил Римо. – А сейчас весна. – Да, но в Синанджу холод другой, чистый холод. – Не понимаю, – сказал Римо, прекрасно все понимая. Приходилось расплачиваться за то, что они не поехали в город, где родилась Барбра Стрэйзанд. – Твоя глупость – не моя вина, – ответил Чиун и больше ничего не сказал. «Типичный ответ», – подумал Римо. На рассвете Римо спросил Чиуна, как он относится к чистому утру. Должно быть, Мастеру Синанджу требуется не только чистый холод, но и чистое утро, чтобы выйти из гостиницы? Чиун не снизошел до ответа. Достаточно было того, что он соблаговолил осмотреть интересующее Римо место у канала. Выглянувшее из-за туч солнце играло на мокрой траве. Воздух был свеж. Они решили пройтись. – Папочка, – сказал Римо, когда они шли по железному мосту через канал, – я ничего не могу понять. – Это – начало познания. – Насколько я понимаю, для того чтобы научиться тому, что умеем мы с тобой, требуется время. – Много времени, – подтвердил Чиун. – Возможно ли приобрести минимум навыков за один день? Чиун покачал головой. Легкий ветерок тронул его жидкую бородку. – Нет, – сказал он. – Это невозможно. Мост перешел в дорожку, идущую среди зеленеющих деревьев; по обеим сторонам ее были участки с маленькими домиками. Газоны перед ними кое-где были покрыты лужами. Всю ночь шел дождь. – Тогда каким образом необученным людям удалось пронести боевое оружие через детекторы и научиться обращаться с ним за один день? – спросил Римо. – Как им это удалось? Чиун улыбнулся. – Ты считаешь, тут кроется какое-то противоречие, не так ли? – спросил он. – Да, – сказал Римо. – На самом деле никакого противоречия тут нет, – сказал Чиун и принялся объяснять: – Однажды, очень, очень давно, император Китая призвал к себе на службу Мастера Синанджу. Это был хитрый, богатый человек, наделенный большой проницательностью, но не мудростью. Он одерживал военные победы, но не отличался храбростью. Короче говоря, до корейца ему было далеко. Так вот. Император обратился к услугам Дома Синанджу. Это был не тот правитель, который отказался заплатить Мастеру за услуги, а прапрадедушка того императора, который однажды позвал Мастера Синанджу и не заплатил ему, тем самым лишив пищи детей Синанджу. – Да, да, я уже слышал эту историю про императора, который отказался заплатить за оказанную ему услугу, – сказал Римо. – Но это важная часть любой истории, связанной с Китаем, – заметил Чиун. – Папочка, я знаю, что деревня Синанджу бедна, там скудные урожаи, и чтобы прокормить стариков и детей, вы нанимаетесь убийцами, а тот, кто не платит вам, обрекает на смерть ваших детей. – Конечно, для тебя это пустяк, ведь это не твои дети. – Это случилось более шестисот лет назад! – Преступление – не боль, оно не забывается со временем. – Ладно, ладно, – сказал Римо. – Это было ужасное, незабываемое преступление, ни одному из китайских императоров нельзя верить. – Совершенно справедливо. Но речь идет о прапрадедушке того императора, – продолжал Чиун. – Так вот, император решил напасть на властителя соседнего государства. Дворец короля стоял на высокойгоре. Воины могли взять его лишь ценою огромных потерь. Император же не хотел терять своих прекрасных солдат. Но у него были крестьяне, много крестьян, которые в тот неурожайный год все равно умерли бы с голода. И тогда император обратился к самому великому и могущественному убийце, ассасину, совершеннейшему из смертных, – короче говоря, к Мистеру Синанджу и попросил его подготовить крестьян для штурма замка, чтобы лучшие его войска не понесли потерь. – Китайский император называл твоих предков совершеннейшими из смертных? – спросил Римо с сомнением. – Так гласит предание, – ответил Чиун. – Но ты говорил, что китайский император – лжец. – Даже лжец иногда говорит правду. Так вот, император сказал, что штурм необходимо подготовить до исхода месяца, так как король собирался вывезти огромные сокровища из дворца на горе. Долго ломал себе голову Мастер. Чем отличается воин от крестьянина? Глазами? Нет. У всех людей есть глаза. Мускулами? Нет. У всех людей есть мускулы, которые можно быстро натренировать. Тогда почему проходят долгие годы, прежде чем человек становится хорошим солдатом? Долго размышлял Мастер Синанджу. Почему ассасины из рода Синанджу превосходят всех остальных убийц? В чем заключается совершенство Мастера? Благодаря чему Дом Синанджу стяжал себе славу и уважение во всем мире? – Папочка, о Доме Синанджу сегодня знает не более десяти человек, – сказал Римо. – Я лишь повторяю то, о чем повествует предание, – ответил Чиун. – И вот однажды Мастер Синанджу увидел, как солдат столкнул крестьянина с дороги. Солдат был хилого сложения. Крестьянин был высокий и сильный, И тем не менее крестьянин не дал ему сдачи. И тогда Мастер понял, в чем дело. Разница между крестьянином и солдатом заключается в мышлении. Крестьянин наверняка смог бы убить солдата, но это попросту не приходило ему в голову. Это не было заложено в его сознании. Тогда Мастер попросил художников изобразить дворец и гору. Он собрал крестьян и говорил с ними, а они смотрели на картины. И пока они смотрели на картины, художники изображали, как они карабкаются на гору, один за другим. Как они убивают солдат короля. И он говорил с ними, пока они не представили себя делающими все это. И в конце концов они поверили, что не только могут совершить все это, но уже совершили. И он велел им всем вместе повторять команды, которые они услышат. После этого они отправились в ту страну, где на горе стоял дворец короля. И каждый день во время марша они повторяли команды и представляли себе, как взбираются на гору. И когда пришел назначенный день, они достигли горы, уверенные в своих силах, и поднялись на гору, и захватили укрепления, потеряв несколько человек, но не так много, как можно было ожидать. И все это благодаря Мастеру Синанджу. Но, ворвавшись во дворец, они упали на колени, потому что несмотря ни на что они оставались крестьянами и никогда не бывали во дворцах. Смущенные и испуганные, они бродили по дворцу, пока стража не перебила их. А все потому, что крестьяне не представляли себе, что делать во дворце, они видели себя лишь штурмующими его. Итак, – закончил Чиун, – были ли они обучены или нет? – И были, и не были. – Совершенно верно. – Выходит, то же самое можно сказать и о воздушных пиратах? – Совершенно верно. – Но как сказать об этом Смиту? – спросил Римо. – Он и без того в панике. – Это пройдет. – Откуда ты знаешь, папочка? – Знаю. Разве ты не видел, как он разглядывает свои пальцы или как смотрит на небо? – Смит ни разу в жизни не смотрел на небо. Он смотрит только в свой дурацкий компьютер. Это человек без души. Чиун улыбнулся. – Возможно, но все-таки он человек. – Ты хочешь сказать, что наступил какой-то особый этап в его жизни? – Именно так, – ответил Чиун. – Он страдает, потому что понимает: его жизнь близится к закату, она почти кончилась, а он еще толком и не жил. Но это пройдет, потому что это всего лишь минутное настроение, и вскоре он вернется к иллюзии, которую питает большинство людей: что он никогда не умрет. Эта иллюзия вернет его к нормальному состоянию. – Бездушная машина, – сказал Римо. – Верно, – сказал Чиун. – Но встречаются императоры и похуже. Дорога кончалась в нескольких ярдах от последнего дома. Римо и Чиун брели по ней, и если бы кто-нибудь видел их со спины, он сказал бы, что американец двигается по-восточному плавно; их с Чиуном можно было принять за близнецов. Они свернули с дороги на узкую грязную тропинку, которая шла среди берез и полого спускалась вниз по холму. – Скажи, – сказал Римо, – чем закончился штурм дворца? – Конец был хороший. Мастер с небольшой группой верных людей проник в комнату с сокровищами. Они спустились с горы и отдали сокровища императору. – А крестьяне? – Их перебили. – Как же можно говорить о хорошем конце? – Но император заплатил. – Если дело только в деньгах, почему Мастер не оставил себе сокровища короля? – Потому что мы не воры, – воскликнул Чиун. – Но они же ограбили короля! Чиун произнес тираду на корейском языке, из которой Римо уловил несколько слов. Глупец. Белый человек. Тупица. Безнадежный невежда. Птичий помет. И еще одно выражение, которое Римо запомнил, поскольку учитель постоянно его употреблял. Это была заповедь Дома Синанджу: «Ты можешь взять грязь из реки, но не можешь превратить ее в алмаз. Довольствуйся кирпичом». Впереди показался пустырь, и Римо ускорил шаг, пока вдруг не понял, что идет один. Он обернулся. Чиун стоял в двадцати футах позади около большого камня. Вокруг камня была какая-то прогалина, как будто здесь ночевал олень и выщипал всю траву. Римо окликнул Чиуна. но тот даже не шевельнулся. – Иди сюда, – крикнул Римо, – тренировочная площадка должна быть там, на пустыре. Девушка сказала, что она у подножия холма. Чиун поднял палец. – Нет, они тренировались не на пустыре. Вот это место. Римо вернулся к камню и огляделся. Камень был высокий, в два человеческих роста, около него была покрытая грязью прогалина и больше ничего. – Почему ты так решил? – спросил Римо. Чиун показал на маленький плоский участок камня на уровне его плеч. В этом месте поверхность была гладкая. Казалось, кто-то отколол от камня кусочек размером со спичечный коробок. – Пора оставить службу у этого императора, – сказал Чиун. – Я смогу найти новую работу и для тебя. Надо уходить. Для ассасинов всегда найдется работа. Не волнуйся, без денег ты не останешься. Он дотронулся до плоского участка камня своим длинным ногтем. – Вот он, знак, указывающий посвященному, – произнес он, – что пришло время искать другого хозяина. Предоставь Америке самой заботиться о себе. Римо почувствовал, как у него перехватило дыхание. – О чем, черт побери, ты говоришь? Я не дезертир. Но Мастер Синанджу уже отвернулся от него и смотрел в небо.Глава седьмая
Генри Пфейфер переставлял ценник на бараньей ноге в витрине своего мясного магазинчика на Баллард-стрит в Сенека Фоллз, когда в дверь вошла студентка из Пэттон-колледжа и, улыбаясь, сообщила, что ему предстоит убить двоих приезжих. – Прошу прощения, – сказал он с едва заметным гортанным акцентом уроженца немецкого городка Бремерхафена. – Кто вы? Что такое вы говорите? – Меня зовут Джоан Хэкер. Я учусь в Пэттон-колледже. Во имя революции вы должны убить двоих. Возможно, вы не очень подходите для этой роли, но лучшей кандидатуры мы не можем сейчас найти. – Прошу вас, присядьте. Могу я предложить вам стакан воды? Генри Пфейфер вытер свои мясистые руки о запачканный фартук и подвинул девушке стул. – Все очень просто, – объяснила Джоан Хэкер. – Как известно, не разбив яиц, омлета не приготовишь. Значит, придется разбивать яйца. Я вынуждена пожертвовать отношениями с человеком, который много для меня значит. Очень много. Возможно, я никогда больше не встречу такого человека. Но я делаю это во имя революции. – Может быть, дать вам «Алка зельцера»? Или рюмочку шнапса? А потом мы позвоним в больницу, ja? – Nein, – сказала Джоан Хэкер, которая немного знала немецкий. – У нас нет времени. Они там, у канала. Я их туда заманила. Удобное место для засады. Я сказала бы вам раньше, но мы не хотели давать вам много времени на обдумывание. Мы обеспечим вам прикрытие. Вы должны быть нам благодарны. – Девочка, ты поедешь в больницу, если я позвоню? – Нет, капитан Грюнвальд. Капитан СС Оскар Грюнвальд. Я не поеду в больницу. Я жду вас. Кровь отхлынула от тяжелого лица мясника с Баллард-стрит. Он прислонился к чистому стеклу витрины. – Девочка, ты понимаешь, что говоришь? – Да, капитан. Вы прекрасно смотрелись в форме СС. Не бойтесь, для нас не имеет значения, что вы были нацистом. Мы уже не выступаем против нацистов, в отличие от Израиля. Нацизм был просто одной из форм колониализма. То, что происходит в Америке, намного хуже. Оскар Грюнвальд, которого не называли Оскаром Грюнвальдом с того самого зимнего вечера 1945 года, когда он снял форму с мертвого сержанта вермахта и сдался британскому патрулю, запер дверь своего магазина. Затем он обратился к девушке: – Мисс, позвольте мне объяснить. – У нас нет времени для объяснений, – сказала Джоан Хэкер. – И не делайте глупостей. Если со мной что-нибудь случится, пострадают ваши жена и дети. – Мисс, – сказал Грюнвальд, опускаясь всем своим массивным телом на стул рядом с девушкой, – вы не похожи на человека, склонного к жестокости. Вы никогда не убивали, так ведь? – Пока что революция не требовала этого от меня, но не думайте, что я спасовала бы в случае необходимости. – Мисс, я видел тела, сваленные в кучи. Тела матерей с детьми, замерзшие в траншеях. Я ходил по земле, из которой сочилась кровь, потому что в ней были зарыты сотни людей. Убийство – это безумие. Как вы можете относиться к этому с такой легкостью, думая, что это своего рода лекарство для общества? Пожалуйста, выслушайте меня. Вы узнали мою тайну. Пусть так. Но не пачкайте руки в крови. Это жуткое дело – убивать. – Чепуха! – воскликнула Джоан Хэкер. – Мы знаем не только ваше настоящее имя, которое может заинтересовать правительство Западной Германии. Мы знаем еще и то, что ваш сын и внуки сейчас находятся в Буэнос-Айресе, и, уверяю вас, они будут выглядеть не очень привлекательно, если в их квартире взорвется бомба. Так что в ваших же интересах помочь делу революции. – Как мне достучаться до вас? Я не стану больше убивать, – сказал Грюнвальд, понимая, что его снова заманили в ловушку, и он будет вынужден убивать. Тогда, давно, он не осознавал, что делал. Ему было семнадцать лет, страной правил человек, который обещал немцам процветание и славу. Повсюду звучали музыка, марши, песни, и Оскар ушел на войну в войска СС. Ему действительно шла форма. Он был худощавым блондином с ровными зубами. К тому времени, как ему исполнилось двадцать лет, он превратился в старика. Оскар приказывал людям рыть траншеи, в которые затем сталкивали тех, кто их рыл. Оскар поджигал церкви вместе с находившимися там прихожанами. И с ним произошла какая-то странная вещь, которая происходит почти с каждым, кто совершает массовые убийства. Он перестал цепляться за собственную жизнь и нарочно искал опасности. Он поднялся до капитана, и его, этого молодого старика, назначили в особый карательный отряд. Годы спустя он понял, что люди, совершающие бессмысленные убийства, ищут собственной смерти, и это ошибочно принимают за храбрость. Годы спустя, когда ему удалось начать новую жизнь и взглянуть на свое прошлое на расстоянии, он понял, что никогда больше не причинит вреда другому человеку. Было очень трудно научиться прощать самого себя, но, занимаясь с детьми, посвящая себя тем, кто в нем нуждался, он мало-помалу снова ощутил себя человеком, умеющим строить, любить, проявлять заботу. А это – великое дело. С годами к нему пришла уверенность в том, что безумие Второй мировой войны никогда не повторится, что массовые убийства никогда не свершатся вновь. Но в один прекрасный день Оскар Грюнвальд увидел, что безумие начинается снова, подобно дремлющей болезни, которая неожиданно дает о себе знать новым нарывом. Люди, даже получившие хорошее образование, забыли уроки войны. Играя в интеллектуальные игры сами с собой, они решили, что массовые военные бомбардировки, в которых за десять дней погибла тысяча людей, хуже, чем война, унесшая пятьдесят с лишним миллионов человеческих жизней. И если становилось выгодным обвинить кого-либо в расизме, все забывали о сотне тысяч немцев, погибших во время одного только налета на Дрезден, и твердили, что Америка никогда не стала бы бомбить Европу, как она сейчас бомбила Вьетнам. Величайшее по масштабам истребление людей было забыто, потому что с тех пор миновала четверть века, и вот уже по улицам маршировали новые нацисты, именующие себя высшей расой «освобожденных», а новую мировую войну – «революцией». Глупость этих юнцов могла повергнуть взрослого человека в слезы. – Девочка, – сказал Оскар Грюнвальд нахальной девчонке, которая угрожала жизни его детей. – Ты думаешь, что творишь добро. Ты думаешь, что, убивая, можно сделать мир лучше. Могу сказать тебе на основании собственного опыта: единственное, что остается после убийства, – это убийство. Я тоже думал, что помогаю сделать мир лучше, но на самом деле только убивал. – Но вы не работали над повышением самосознания, – сказала Джоан Хэкер, уверенная в своей просвещенности. – Работали, но тогда это называлось митингами, – сказал Оскар Грюнвальд, он же Генри Пфейфер. – Как только человек начинает убивать не ради самозащиты, а ради установления нового порядка, единственное, что ему остается, – это безумие. – Мне трудно вас переубедить, – раздраженно проговорила Джоан Хэкер, сожалея, что рядом нет никого из единомышленников, которые поддержали бы ее в этом споре. – Так вы намерены выполнить наш приказ или хотите, чтобы мы вывели вас на чистую воду и прикончили ваших детей? – «Прикончить» – означает «убить»? – спросил Грюнвальд. – Именно. Слышали такое выражение – «прикончить как собак»? Оскар Грюнвальд опустил голову. Прошлое вновь возвращалось к нему. – Слушаюсь, гауляйтер, – сказал он. – Я выполню ваш приказ. – Что такое «гауляйтер»? – спросила Джоан Хэкер, и Оскар одновременно заплакал и засмеялся.Глава восьмая
Римо был поражен. Он был разгневан. Он посмотрел на плоский участок камня, потом на Чиуна. Что злило его – так это уверенность Чиуна в том, что Римо должен сразу же понять, почему им следует бросить все и бежать, и отказ Чиуна что-либо объяснять. Чиун медленно повернулся, словно прочитав мысли Римо, и сказал: – Я учитель, а не нянька. У тебя есть глаза, но ты не видишь. У тебя есть разум, но ты не мыслишь. Перед тобой доказательства, а ты канючишь как малый ребенок, требуя, чтобы я объяснил тебе, почему мы должны бросить все и бежать. И все же я скажу тебе: ты сам знаешь. – А я говорю: не знаю. – Ударь по камню, – сказал Чиун. – Отколи кусочек. Римо ударил ладонью по камню и отбил кусок. Чиун кивнул на след от отколовшегося куска, как две капли похожий на тот, что привлек его внимание раньше. – Ну вот, – сказал Чиун, как будто обращаясь к малому ребенку. – Теперь ты знаешь. – Я по-прежнему ничего не знаю, – огрызнулся Римо. Чиун повернулся и зашагал вниз по тропинке, бормоча что-то по-корейски. Римо уловил несколько слов, в основном связанных с невозможностью превратить грязь в алмазы. Римо пошел за Чиуном. – Я не собираюсь бежать отсюда. Так и знай, папочка. – Да. Я знаю. Ты любишь Америку. Америка была так добра к тебе. Она обучила тебя тайнам Дома Синанджу. Она отдала лучшие годы, чтобы ты достиг уровня, до которого еще не поднимался ни один белый человек. За всю историю наберется не так уж много людей, которые могли бы сравниться с тобой. Но ты предпочитаешь любить Америку, а не учителя, который сделал тебя таким. Ну что ж, я не обижаюсь на тебя. Я набираюсь мудрости. – Дело не в том, кого из вас я люблю больше, папочка, – тебя или Америку. Я предан вам обоим. – Так говорят любовнице или жене, но не Мастеру Синанджу. Римо пытался что-то объяснять, но Чиун поднял кверху свою костлявую руку. – Ты начинаешь все забывать? – спросил Чиун, и тогда Римо почувствовал внизу на тропинке ту особую тишину, которую обычно ощущал кожей. Тишина исходила от кустарника ярдах в пятидесяти от них. Чиун показал жестами, что останется на месте, в то время как Римо должен обойти то место, от которого исходило странное ощущение тишины. Римо знал, что Чиун станет делать вид, будто двигается, оставаясь при этом на месте, и тем самым собьет с толку тех или того, кто прячется в кустах. Римо легко и бесшумно шел по тропинке, наступая лишь туда, где ничего под ногами не треснет, не скрипнет, не зашуршит. В лесу он чувствовал себя непривычно. Привычное место для настоящего убийцы – город, где обитают его живые мишени. И все же лес с его деревьями, кустами и болотистой глинистой почвой обеспечивал ему прикрытие, тоже был своего рода инструментом. Римо заметил, как в зеленой листве промелькнула белая рубашка. Он увидел розовую лысину, мясистую шею, щеку, к которой был прижат приклад винтовки, направленной на человека в экзотическом кимоно. Римо приблизился к мужчине с ружьем. Тот стоял на одном колене. Подходящее положение для стрельбы из винтовки, еще более подходящее, чтобы лишиться пальца. Оскар Грюнвальд не думал о своих пальцах, его внимание было сосредоточено на том, чтобы взять на прицел человека в кимоно. Он никак не мог взять в толк, почему это не удастся. Даже теперь, по прошествии четверти века, он помнил все, чему его учили, не мог забыть науку, которую вдалбливали, вдалбливали и вдалбливали в него. Если перед тобой двое, ты выбираешь того, кто находится позади, стреляешь в него, потом делаешь два выстрела по первому, а четвертым выстрелом кончаешь второго. Так его учили. Его мишенями служили литовцы и украинцы. Инструктор привел Оскара на окраину маленькой деревушки и велел ему целиться в людей, идущих на рынок. Это был первый день учений. Оскар выстрелил в первого, второй же успел удрать. Инструктор сказал: «Вот видишь, твоя ошибка состоит не только в том, что ты дал возможность одному из них убежать, ты совершил непростительную для снайпера ошибку – перестал думать. Необходимо планировать свои выстрелы заранее. Тогда тебе останется только целиться». Эта наука пригодилась ему. Пригодилась в России, потом на Украине, потом в Польше и затем на границах Германии. Она пригодилась ему и в тот день, когда он переоделся в форму британского солдата и взял себе новое имя, под которым жил вплоть до нынешнего утра. Но теперь эта наука его почему-то подвела. Перед ним находились две мишени: азиат сзади и американец спереди. Стало быть, надо целиться в азиата. Но он начал уходить с тропинки. Он отступает. Нет. Идет вперед. Что же, черт побери, делает этот маленький желтокожий человек? Теперь американец куда-то пропал. Где американец? На тропинке его не видно. Ну и черт с ним. Уложу сначала азиата, а потом начну охоту на американца. К Оскару Грюнвальду вернулось былое хладнокровие. Механическое мастерство профессионального убийцы. Он уже приготовился выстрелить в центр кимоно, когда понял, что это невозможно. Для этого нужно нажать пальцем на спусковой крючок, а у Оскара Грюнвальда вместо пальца вдруг оказался кровавый обрубок. Он не почувствовал боли, но пальца как не бывало. – Эй, приятель, – сказал Римо. – Я бы пожал тебе руку, но боюсь, ты не сможешь ответить на рукопожатие. Это твое? – спросил он и протянул изумленному снайперу его палец. – А…а…а… – простонал бывший капитан СС Оскар Грюнвальд, ощутив запоздалую боль в том месте, где только что был его палец. – Ну ладно, если не хочешь, чтобы я оторвал тебе что-нибудь еще, говори, кто тебя послал. Снайпер взглянул на свой правый указательный палец, лежащий у него в левой ладони. – Побыстрее, – сказал Римо. – Я не могу потратить на тебя целый день. – Девочка. Всего лишь глупая девчонка. Она не виновата. – Ее имя? – Ты убьешь ее, я знаю. Неужели вокруг мало смертей? – Ее имя? – повторил Римо. Грюнвальд левой рукой потянулся за винтовкой, но его левая рука больше не действовала. Удар американца был столь стремительным, что Оскар даже не заметил, как он успел его нанести. – Итак, ты говорил о девчонке. – Ее имя – Джоан Хэкер, – сказал Оскар Грюнвальд. – Прошу тебя, не убивай ее. – Без крайней необходимости я никого не убиваю, – сказал Римо. – В этом деле стоит только начать. – Это относится лишь к дилетантам вроде тебя, – сказал Римо. Оскар Грюнвальд злобно огрызнулся: – Я не дилетант, сэр. Я – бывший капитан СС. – Не сомневаюсь, что ты был хорошим воякой, – миролюбиво сказал Римо, уложив бывшего капитана СС ударом по голове. Чиун проскользнул мимо Римо, бросив небрежный взгляд на труп толстяка, лежащий в топкой грязи. «Судя по всему, удар был отличный, – подумал Римо, – иначе не обошлось бы без комментариев». – Сначала толстый. Потом худой, – сказал Чиун. – Потом мертвые животные, а потом вся моя работа пропадет впустую из-за твоего нетерпения. – Теперь я понимаю, – сказал Римо саркастически. – Сначала толстый, потом худой, потом мертвые животные, а потом вся твоя работа пропадет впустую. Почему же ты сразу так не сказал, вместо того чтобы изъясняться загадками? – Для дурака даже утреннее солнце – загадка, – сказал Чиун. – Теперь очередь худого. – Разумеется, – сказал Римо. – Кто же еще может последовать за толстым? Это я знал и раньше. Теперь очередь худого.Глава девятая
– Я не кажусь тебе чересчур худым? – спросил Родни Пинтуистл. Джоан Хэкер отнюдь не находила его чересчур худым. Она считала, что у него артистическая внешность. Джоан не из тех, кто теряет голову от мужчин с необъятными бицепсами. Ей больше нравятся поджарые, гибкие мужчины. – Правда? – спросил Родни Пинтуистл, и краска смущения появилась на его прыщавом лице. Он похлопал себя по свитеру, висевшему на нем как на вешалке. – Ты действительно не считаешь меня слишком худым? – Давай я покажу тебе, что я считаю, – сказала Джоан Хэкер. – Пошли ко мне в комнату. Родни Пинтуистл, чья сексуальная энергия до сих пор уходила на то, чтобы рукоблудить, воображая, как девушка вроде Джоан Хэкер приглашает его к себе в комнату, закашлялся, разбрызгивая по столу молочный коктейль с клубникой. Официант похлопал Родни по спине. – Родни, пойдем отсюда, – сказала Джоан и поднялась со стула, колыхнув своей упругой полной грудью. – Может, мне лучше взять еще один молочный коктейль? – Тебе лучше пойти со мной, – сказала Джоан и потянула его за руку. По пути в комнату Джоан Родни бормотал, что они еще толком не знакомы. – Вот и познакомимся. – Может быть, нам лучше остановиться и немного поговорить? – Говорить лучше потом, – сказала Джоан. Родни вдруг вспомнил, что у него занятия. – Прогуляй, – сказала Джоан. Нет, нельзя. У Родни и так два прогула, и если будет третий, он может оказаться в списке прогульщиков, а не лучших студентов. – Ты никогда не попадал в этот список, – сказала она. Но в этом году у Родни есть такой шанс. Честное слово. В этом году он выбрал самые легкие курсы, и у него появился такой шанс. Он решил во что бы то ни стало оказаться в списке декана, хотя бы на этот год. – Родни, ты – дерьмо, – сказала Джоан Хэкер. Если что-то и могло вывести ее из себя, так это человеческая слабость. В такие минуты в ней пробуждался тигр, укротить которого мог лишь человек с еще большей силой воли, чем у нее. Она затащила Родни в общежитие, проволокла вверх по лестнице и втолкнула к себе в комнату. Ее соседка по комнате сидела на кровати, подогнув под себя ноги и натянув на голые колени спортивный свитер. – Вон! – скомандовала Джоан Хэкер. При виде разъяренной Джоан девушка заморгала, послушно поднялась, извинилась и вышла из комнаты. Джоан заперла дверь. Родни хихикнул. – Чем ближе к косточке, тем вкуснее мясо, – повторила Джоан поговорку, некогда слышанную в школе и отвергнутую позднее за антифеминистский душок. Родни отступил к окну. Джоан приблизилась к нему. Родни прикрыл пах, Джоан оттолкнула руку и принялась гладить его. Родни попытался отстраниться. Джоан поцеловала его в тощую шею. Родни сказал, что ему щекотно. Джоан схватила его за шею и насильно притянула к себе. Она вторглась в его рот. Она долго ласкала его, а когда почувствовала, что он готов, опустилась с ним на кровать. Раз, два – и все кончилось. – Ты великолепен, Родни, – выдохнула Джоан. Родни мог поклясться, что не приложил к этому особых усилий. Это получилось само собой. – Чувствуется, что через твои руки прошли сотни женщин, Родни. Джоан была его первой женщиной. – Ни за что не поверю. Ты великолепен. Но ты не любишь меня. Родни не испытывал страсти к этой привлекательной девушке, которая воплотила его фантазии в реальность, но его реакция на обвинение, будто он не любит ее, была мгновенной и искренней: – Неправда. Я люблю тебя. – Нет, не любишь. – Люблю. Честное слово. Ты… Ты классная девчонка, – сказал Родни, хотя все это было совсем не похоже на его фантазии. – Если бы ты любил меня, ты бы меня защищал. – Я буду защищать тебя, – сказал Родни. – Нет, не будешь, ты просто пользуешься моим телом. Ты эксплуатируешь меня. – Я тебя не эксплуатирую. Я буду тебя защищать. – Правда, Родни? Ты обещаешь? Ты не обманываешь меня? Родни не обманывал ее, обещанию Родни можно было верить. Вот как получилось, что Родни Пинтуистл, освобожденный от занятий в спортивном зале по причине астмы, хронического бронхита, анемии, а также того, что преподаватель физкультуры сформулировал как «чудовищное отсутствие координации движений», оказался в тот день у двери гостиничного номера с ножом, приготовленным для лучшего американского секретного агента и величайшего из всех убийц, которых знала Земля, – Мастера Синанджу. Сначала Родни накинулся на азиата, потому что справиться с ним казалось проще. – Стой! Куда идешь? – крикнул Родни, замахнувшись на него ножом. – В свой номер, – сказал азиат. – Будьте любезны, позвольте мне пройти. – Ты никуда не пройдешь, пугало. – Разве я чем-нибудь оскорбил вас? – спросил Чиун. – Да. Ты приставал к Джоан Хэкер. Если вы, ребята, не прекратите это, я… я пущу в ход эту штуку. – Мы обещаем прекратить, – сказал Мастер Синанджу. – Имей в виду, – сказал Родни Пинтуистл, – я не шучу. – Я обещаю, – сказал Чиун. – А как насчет твоего дружка? – Он тоже обещает, – сказал Чиун. – Ну, тогда будем считать, что все в порядке, – сказал Родни. – Вы не такие уж плохие парни. – Где мисс Хэкер? – поинтересовался Римо. – Не твое дело, – огрызнулся Родни, но потом пожалел, что обидел этого высокого американца, и сказал: – Она в кампусе. Но вы не будете к ней больше приставать? – Разве я похож на человека, пристающего к кому бы то ни было? Родни был вынужден признать, что не похож. Родни гордо шагал к кампусу. Новый Родни Пинтуистл – любовник, сильный мужчина, герой, перед которым тают женщины и пресмыкаются мужчины. Джоан удивилась, увидев его. – Родни, что ты здесь делаешь? – спросила она, когда он вошел к ней в комнату. – Пришел сказать, что эти типы никогда больше тебя не обидят. – Азиат и его симпатичный приятель? – Он не такой уж симпатичный. – Ты уверен, что это были те самые? – Уверен, – сказал Родни. – Они извинились. – Он засунул руки в карманы, предвкушая услышать поток благодарностей. Джоан встала с кровати, Сильный удар в висок отбросил Родни к стулу, вместе с которым он перевернулся и оказался на полу. Родни схватился за голову. – Ну, погоди, – завопил Родни. – Я всем расскажу, что ты дала мне нож и велела напасть на тех двоих! – Ты соврал мне, сопляк! – кричала Джоан, лупя его по согнутой ноге, которой он пытался защитить свое прыщавое лицо. – Я не вру. Честное слово! Они извинились. – Ты никогда и не видел их. Врун! Врун! – Не бей меня! – кричал Родни, – У меня тонкие кости. – Не бить? Да я душу из тебя вытрясу, сукин сын. Если скажешь кому-нибудь, я вытрясу из тебя твою поганую душонку! Родни обещал ей молчать. Человек, который пытался напасть на Дестроера и Мастера Синанджу, обещал, что никому ничего не скажет. – Только не бей меня!Глава десятая
Джоан Хэкер была испугана. Она брела по улице к футбольному полю, как ребенок, которого против воли укладывают спать. Прежде всего, она ни в чем не виновата. Родни был единственным худым, по-настоящему худым парнем из всех, кого она знала. Она не ожидала, что он вернется с этой дурацкой историей. Откуда ей было знать? Она сделала все, что было в ее силах. Немец тоже сделал все, что от него требовалось. Все говорили о том, что на беднягу Пфейфера напал какой-то диковинный зверь, отхватил у него палец и размозжил голову. Об этом говорили повсюду, а ведь она не сказала никому ни слова. Она сделала все в точности, как ей велели. Ее невозможно заподозрить в отсутствии должного рвения. Джоан Хэкер остановилась перед бетонным зданием стадиона. Как шумно было здесь во время футбольных матчей и как тихо было сейчас! Стадион казался ей таким… таким внушительным. Она выполнила приказ, но теперь из-за этого вонючего Родни Пинтуистла ей не позволят участвовать в революционной борьбе. Это несправедливо! Ведь она сделала все правильно. Джоан опустила руку в карман ветровки, осторожно открыла металлическую коробочку и взяла щепотку порошка. Высыпала его на ладонь и поднесла к левой ноздре. Глубоко втянула в себя воздух. Жжение в носу свидетельствовало о том, что в порошке попался кристаллик кокаина. Из глаз брызнули слезы. Через несколько минут неприятное ощущение прошло, сменившись новым приливом решимости и смелости. Джоан Хэкер прошла под пустынной темной аркой Пэттоновского Мемориального поля. Никто не посмеет ее угнетать, даже если она имеет дело с «третьим миром». Впрочем, человек, к которому она шла, не принадлежал к «третьему миру». Когда она поинтересовалась, не вьетнамец ли он, он сказал что-то очень неприятное. Джоан вышла на освещенное солнцем футбольное поле, беговая дорожка поскрипывала у нее под мотами. Она посмотрела на боковые трибуны. Там его не было. Он стоял с противоположной стороны, чуть правее пятидесятиярдовой дорожки. «Не слишком удачное место для конспиративной встречи», – подумала Джоан. Лучше было бы встретиться в лесу у канала. Где угодно, только не здесь. Совершив подобную оплошность, он не имел права винить ее за историю с Родни. – Привет. У меня… не совсем хорошие новости, – сказала Джоан, поравнявшись с человеком, стоявшим посереди футбольного поля. Он был чуть ниже ее, с гладкой желтой кожей и карими глазами. В своем черном деловом костюме, бедой рубашке и черном галстуке он напоминал японца, продавца компьютеров, но Джоан знала, что его не стоит называть японцем, потому что в прошлый раз, когда она эта сделала, он очень разозлился. Человек кивнул ей. – Я старалась, честное слово. Я не виновата. Лицо азиата оставалось каменным. – Поверь, я не виновата. Я поступила с худым, как ты велел. Толстяк тоже действовал правильно. Дай я тебе расскажу. Он совершил покушение на этих двух реакционеров. Они отправились в то самое место, про которое я им рассказала. Где проходила тренировка. – Они шли от тропинки или же по направлению к ней? – спросил азиат тонким холодным голосом. – От тропинки, потому что Грюнвальд или Пфейфер, или как там его еще вышел спустя какое-то время после них. – Хорошо. Значит, они видели камень. Джоан Хэкер улыбнулась. – Так я сделала все правильно? – По-настоящему революционно, – сказал азиат и улыбнулся. Джоан не почувствовала в этой улыбке одобрения, скорее – презрение. Но разве поймешь этих представителей «третьего мира»? – Ну а после этого я завербовала худого, самого худого студента в колледже. Он обещал мне припугнуть тех двоих. Это чистая правда. Клянусь. Азиат кивнул. – Но потом он вернулся без единой царапинки и начал нести какую-то чушь. Он сказал, что они извинились. – Ты все сделала правильно, – сказал азиат. – Да? – изумленно спросила Джоан. – По-моему, он и близко к ним не подходил. Я была готова его убить. С какой стати они стали бы извиняться? – А почему бы и нет, дитя мое? Тайфун вырывает с корнем деревья и дробит валуны, но не причиняет вреда траве. – Это высказывание Мао? – Нет, это сказал не китаец. Ты хорошо поработала. Впереди еще много работы. Ты должна помогать мне и дальше, потому что ты великая революционная героиня. Ты пойдешь со мной. Да, вот что. Если этот американец или старик найдут тебя, ты должна сказать им, что следующими будут мертвые животные. – Следующими будут мертвые животные, – повторила Джоан Хэкер, кивнув. – Я не понимаю, что это значит. – Это революционный язык, – сказал азиат. – Хороший революционер не задает вопросов, а стремится помочь делу революции. – Но почему бы нам не прикончить их? – спросила Джоан. – Потому что написано: пока бушует тайфун, все должно затаиться. Вид у Джоан был озадаченный. – Я понимаю, что не должна задавать вопросы, но что все это значит? Про тайфун? – Ты хорошо поработала, поэтому я скажу тебе. Тайфун, который пришел сейчас, очень опасен на любой аллее, в любой комнате или в здании. Вот почему в этот солнечный день мы с тобой находимся посереди футбольного поля. Тайфун не посылает телеграмм, не пишет писем, не звонит по телефону. Он подает знак. Знак, что тайфун пришел. Это может быть кусок выщербленного камня. Это могут быть два человека – толстый и худой. Но все тут вовсе ни при чем. Их нужно было принести в жертву, вот и все. – А мертвые животные? – спросила Джоан. – Это секрет, – сказал азиат с высокомерной улыбкой. – Это революционная тайна. – И я посвящена в эту тайну. Вместе с настоящим революционером, а не с какими-то болтунами. Я действительно участвую в революции. – Ты действительно участвуешь в революции, – сказал азиат. Губы его снова тронула улыбка.Глава одиннадцатая
Харолд Смит сидел перед дисплеем компьютера в санатории Фолкрофт, расположенном на обширной территории на берегу залива Лонг Айленд. Здешние сотрудники считали, что это исследовательский центр. Все, кроме одного. Этот единственный сотрудник – доктор Смит – мог, нажав на клавишу компьютера, получить информацию о всех типах преступности, как внутренней, так и международной, которые могли угрожать безопасности США. С помощью телефонных звонков он мог мобилизовать сотни агентов для сбора информации для КЮРЕ, организации, о существовании которой они не подозревали. Сейчас, сидя перед дисплеем, Смит не знал, на какую кнопку нажать и кому позвонить. Он был встревожен. Все ли у него в порядке? Вчера он запустил пепельницей в секретаршу. Звоня ему, Римо каждый раз интересовался, все ли у него в порядке. Сегодня Римо допрашивал его, зачем ему понадобилось посылать в Пэттон других агентов. – Черт побери, неужели вы не могли подождать, Смитти? Что с вами? Да, он не мог ждать. Человечество было готово сделать очередной важный шаг к миру, подписав антитеррористический пакт, и теперь любой новый террористический акт представлял угрозу для этого мира. Доктор Смит не мог этого допустить. – Предоставьте решать мне, – сказал он. – Что же до моего самочувствия, то оно превосходно. И тогда Римо загадал ему загадку. Это была загадка Чиуна, который часто говорил загадками, но имела ли эта загадка смысл? Тайфун молчит, когда идет другой тайфун. Вдруг в столе у Смита раздался звонок. Смит вынул из верхнего ящика телефон специальной связи и откинулся на спинку кресла. – Слушаю вас, – сказал он в трубку. – Можно вас поздравить? – спросил знакомый голос. – С чем, господин президент? – Разве ваш спецагент не добрался до штаба террористов? – Да, это так, сэр. Но с ними еще не покончено. Возможно, они лишь на время затаились. – Что вы имеете в виду? – Мне доложили, что пока никаких террористических актов не будет, потому что… тайфун молчит, когда идет другой тайфун. На другом конце провода выдержали паузу, потом голос в трубке произнес: – Я не понимаю. – Я тоже, сэр. Но это слова одного из наших людей, знающих свое дело. – Гм… Что ж, получается, что мы чего-то не предусмотрели? – Да, сэр. По-видимому, так. – Хорошо. Я передам это нашему представителю на переговорах. До начала конференции остается четыре дня. Времени мало. Надеюсь, там у вас все пойдет гладко, без заминок. Как говорится, трим, трам, спасибо, мадам. И авиалинии повсюду в мире будут снова в безопасности. – Да, сэр, – сказал Смит, раздраженный шуткой. Ему казалось, что президент выше таких вещей. Но что ни говори, президенту поиск мира давался нелегко. Доктор Харолд Смит должен приложить все усилия, чтобы ничто не сорвало бы этот мир. На борту миноносца ВМФ США в Атлантическом океане полковник Андерсон принимал поздравления от полковников Хуана и Петровича. Андерсон положил свой чемоданчик на стол с зеленым сукном и без особого воодушевления пожал протянутые руки. – Сегодня нам предстоит выработать окончательный вариант, – сказал он. – Потом мы согласуем формулировки с нашими правительствами и соберемся послезавтра, чтобы отработать последние детали. – Я не предвижу никаких осложнений, – сказал Петрович. – Теперь, когда покончено с этой новой волной терроризма. – Согласен, – сказал Хуан. Андерсон вздохнул и, пристально взглянув на своих коллег, сказал: – Почему вы думаете, что с ней покончено? Петрович улыбнулся. – Не скромничайте. Ваши люди прикончили их. Должно быть, расправляясь с воздушными пиратами, вы опробовали свою новую систему. Мы знаем, что пришлось иметь дело с новой террористической группировкой, сумевшей пронести оружие через детектор. Мы располагаем кое-какими источниками в вашей стране. Хуан согласно кивнул. – Расскажите, как вам это удалось? – спросил он. – Если я скажу, что не знаю, вы ведь мне не поверите? – спросил Андерсон. – Разумеется, – сказал Петрович. – Ни одному слову. – Допускаю, что вы говорите правду, – заметил Хуан. – И тем не менее я вам не верю. Андерсон пожал плечами. – Ну, поскольку вы все равно не поверите мне, позвольте сообщить то, чему вы безусловно не поверите. Мое руководство уполномочило меня сделать это, чтобы вы были в курсе дела. Судя по сведениям, которые я получил от в высшей степени авторитетного лица, новая террористическая сила находится в латентном состоянии. А теперь слушайте и постарайтесь не смеяться. Тайфун молчит, когда идет другой тайфун. Петрович захохотал и ударил рукой по столу. Он посмотрел на Хуана, рассчитывая увидеть такую же реакцию. Однако полковник Хуан был серьезен. – Как вы сказали? Тайфун молчит? – тихо спросил Хуан. Андерсон кивнул, не в силах сдержать улыбку. Но Хуан по-прежнему не улыбался. Он не улыбнулся даже тогда, когда были отработаны последние технические детали и коллеги обменялись рукопожатиями, поздравив друг друга с удачным завершением работы и договорившись встретиться через два дня с утвержденными формулировками антитеррористического пакта. Хуан оставался мрачен даже в самолете, на котором летел в Канаду, где должен был встретиться с одним из руководителей своей страны. Он размышлял о том, стоит ли рисковать карьерой, рассказывая своему руководству легенды, иными словами, прибегать к старинному орудию китайских императоров, с помощью которого они держали народ в страхе. Хуан вглядывался в безоблачное голубое небо. «Тайфун молчит, когда идет другой тайфун», – повторил он про себя. Он помнил эти слова. Прекрасно помнил. В Корее была деревня, откуда вышли величайшие убийцы. Этих убийц, ассасинов, нанимали императоры, чтобы сохранить армию. Это старая китайская традиция – нанимать кого-нибудь, кто будет сражаться вместо тебя. Революция положила этому конец, теперь китайцы сами сражаются за себя. Но в древние времена императоры натравливали своих врагов друг на друга и нанимали воинов, которые сражались за них. И эти наемники знали, что существует сила, которая уничтожит их, если они не будут служить преданно. Как называлась эта деревня? Она находилась в дружественной Китаю части Кореи. Синанджу? Да, именно так. Синанджу. Убийцы Синанджу. Самые великие из них именовались Мастерами Синанджу, и этот титул принадлежал им пожизненно. Однажды Хуан был в музее, расположенном в самом сердце Запретного Города, в Пекине. Там под стеклом хранился семифутовый меч, который, если верить легенде, принадлежал Мастеру Синанджу. Не так давно по Пекину пронесся слух, будто один из Мастеров спас жизнь премьеру с помощью этого самого меча. Впервые Хуан услышал о Синанджу от своего деда, когда был еще маленьким мальчиком. Он спросил, что будет, если один убийца из рода Синанджу поднимет оружие на другого. И дед сказал: «Тайфун молчит, когда идет другой тайфун». Маленький Хуан подумал, а потом спросил, что будет, если другой тайфун не станет молчать? – Тогда держись подальше от мертвых животных, ибо ни один из смертных не избежит гибели, – ответил дедушка. Когда же Хуан заявил ему, что не понял ответа, дедушка сказал: – Так гласит предание. Конечно, дед Хуана бил угнетателем крестьян и врагом народа, заинтересованным в распространении этих реакционных мифов. Но сегодня все реакционные мифы развенчаны. Родился новый Китай, и полковник Хуан был его частицей. Он и останется его частицей. Он не станет повторять эту глупую реакционную сказку высокопоставленному лицу, с которым ему предстоит встретиться в Канаде. Но, глядя в голубое небо, полковник Хуан с удивлением подумал, сколько таинственного остается за пределами маленькой красной книжечки изречений Председателя Мао.Глава двенадцатая
– Вы только посмотрите, что здесь творится! Только посмотрите! Рыжеволосая девушка в серой майке с изображением МиккиМауса готова была разрыдаться. Римо огляделся. Все было перевернуто вверх дном. По столу и кровати были разбросаны вырванные из книг страницы и растерзанные обложки. – Что произошло? – спросил Римо. – Все это дело рук Джоан! – в сердцах воскликнула девушка. – Она явилась сюда, такая важная и надутая, и заявила, видите ли, что вступает в свою чертову революционную армию и оставляет эту чертову школу, и велела мне убираться на фиг. Я вышла, а когда вернулась, увидела весь этот бедлам, а сама она куда-то намылилась. – Куда она уехала? – спросил Римо. – Она сказала, что порвала эти свинские книги, чтобы они не отравляли умы другим своей фашистской ложью, – кипела рыжеволосая, не обращая внимания на Римо. Она стояла на полу посередине комнаты, топая ногой, как рассерженный ребенок; всякий раз при этом ее груди подпрыгивали. – Куда же все-таки она поехала? – Если бы это были только ее книги, еще куда ни шло, но там были и мои. Теперь мне придется за них платить. Гадина. – Действительно, гадина, – согласился Римо. – Грязная сука. – Действительно, грязная сука, – согласился Римо. – Она сказала, что собирается в Нью-Йорк. – Ах, значит, грязная сука поехала в Нью-Йорк, – сказал Римо. – А куда именно, не знаешь? – Не знаю и знать не хочу. Посмотрите, во что она превратила комнату. Я буду рада, если у нее лопнет башка от зубной боли. – Я помогу тебе навести порядок, – сказал Римо. – Поможете? Это было бы очень мило с вашей стороны. Не хотите ли позабавиться в постельке? У меня есть отличные краски для тела. – Нет, спасибо. Не могу позволить себе это до свадьбы, – сказал Римо, сгребая в охапку бумаги и заталкивая их в пластиковое мусорное ведро в углу комнаты. – Вы женитесь на мне? – спросила она. – Не сегодня, – сказал он. – Сегодня мне надо постричься. А я-то думал, что вы, девушки, не придаете значения браку. Долой семью! Даешь нулевой прирост населения! И прочее в этом роде. – Послушайте, что за песни? Что значит «вы, девушки»? Для вас женщина – всего лишь название пола. Это неверно. Вы такой же пустоцвет, как и эта сука. Вон еще лист под кроватью. – Она села на стол и подняла ноги, чтобы не мешать Римо. Римо нагнулся и поднял с пыльного пола под кроватью лист бумаги. – Куда же отправилась эта грязная сука, она же пустоцвет? – Не знаю, – сказала рыжеволосая. – Она несла какую-то околесицу. – Что именно? – Она сказала: остерегайся мертвых животных. И захихикала. Я думаю, эта сука снова нанюхалась. – Действительно, сука. – Грязная сука. – Действительно, грязная сука, – согласился Римо. – Попадись она мне в руки, я научил бы ее уму-разуму. – Правда? – Бьюсь об заклад. – Она состоит в этой группе. Держу пари, вы найдете ее там. – Что это за группа? – Какая-то революционная группа пустоцветов. Отвратительная, раз в ней состоит Джоан Хэкер. – Как она называется? – Народное объединение для борьбы с фашизмом. – Ну конечно! – воскликнул Римо. – Это же НОБФ. – Точно. – Где находится эта организация? – Где-то в Виллидже, в Нью-Йорке, но, где точно, я не знаю. – Как тебя зову!? – Миллисент Ван Дервандер. – Уж не приходишься ли ты родственницей знаменитым Ван Дервандерам, производителям консервов для собак? – Прихожусь. – Отныне всякий раз при виде печенья для собак я буду вспоминать тебя. – Очень мило с вашей стороны. – Я вообще очень мил, – сказал Римо. – Послушай, если у меня останется время после стрижки, ты все еще хочешь выйти за меня замуж? – Нет. Комната уже убрана. Зачем же выходить замуж? – Действительно, зачем? В номере отеля «Гильдия» Чиун досматривал одну из своих любимых телепрограмм. – Пора, Чиун, мы возвращаемся в Нью-Йорк. – Зачем? – спросил Чиун. – Это прекрасный городок. Мы вполне могли бы остаться здесь подольше. В отеле кабельное телевидение и каналов намного больше, чем в Нью-Йорке. – Мы вернемся сюда, когда замостят Гарден-стрит, – сказал Римо. – К тому же, Нью-Йорк расположен неподалеку от Бруклина. – Теперь Бруклин не так уж интересует меня, – печально проговорил Чиун. – Есть вещи и поважнее. – Например? – Например, мертвые животные. – Конечно, – сказал Римо. – Я совсем забыл. Мертвые животные. Но ты забыл про НОБФ. – НОБФ? – Да, – сказал Римо, – разве не знаешь? Сначала толстый, потом худой, потом НОБФ, потом мертвые животные. – Он отвернулся с ехидной усмешкой. Чиун вздохнул за его спиной. – Давай лучше поедем в Бруклин, – сказал он.Глава тринадцатая
Разыскать НОБФ в Нью-Йорке оказалось не так-то просто. О нем не упоминалось ни в досье газеты «Нью-Йорк таймс», ни в сводках бюллетеня Новой школы социальных исследований, ни даже в материалах «Голоса Виллиджа» или «Скрю мэгэзин». Наконец Римо сдался. Потратив впустую большую часть дня, он позвонил по спецномеру. – Смит слушает. Это вы, Римо? – Если бы вы подождали минуту, я бы сам сказал, кто звонит. Вы в порядке? – Да, да, – нетерпеливо сказал Смит. – Что удалось выяснить? – Ничего. Но мне нужна кое-какая информация. В ваших дурацких компьютерах есть что-нибудь об организации под названием НОБФ? – НОБФ? – Да, НОБФ. Народное объединение для борьбы с фашизмом или что-то в этом роде. – Подождите. Римо слышал в телефоне бормотание Смита, потом раздалось характерное потрескивание работающего принтера. Наконец снова голос Смита. – «НОБФ, – читал он, – Народное объединение для борьбы с фашизмом. Революционная группировка крайне левого толка. Насчитывает несколько десятков членов, в основном студентов из богатых семей. Лидеры неизвестны. Регулярных собраний не проводится. Последнее собрание проходило шесть недель назад в пустующей комнате над кафе „Бард“ на Девятой улице в Виллидже». – Смит перестал читать и спросил: – Зачем вам все это? – Подумываю о вступлении в эту организацию, – сказал Римо. – Я слышал, что взносы не облагаются налогами. – Он повесил трубку, чтобы избежать дальнейших расспросов. Римо не хотел, чтобы Смит путался у него под ногами. После того как Римо повесил трубку, Смит повернулся вместе с креслом и уставился в окно. Этот умник Римо никогда не поймет. Конференция открывается через три дня. Ситуация обостряется. Что, если вопреки нелепым байкам Чиуна о тайфунах террористы предпримут очередную вылазку? Президент звонил Смиту каждый день и корил его за бездействие. Давление нагнеталось. Доктор Смит знал, как справиться с давлением. Он всю жизнь занимался этим. Значит, НОБФ? Смит снова повернулся к столу и стал быстро записывать что-то в блокноте. Он разошлет эти записи многочисленным сотрудникам КЮРЕ, чтобы они взялись за организацию под названием НОБФ. Она может представлять опасность. Он наводнит ее своими людьми. Возможно, они выйдут на террористов. Пусть Римо умничает. «Я слышал, что взносы не облагаются налогами». Ладно. Пусть себе хорохорится. Когда доктору Смиту удастся решить эту проблему с помощью других агентов КЮРЕ, Римо Уильямс поймет, что он не так уж и незаменим. А если не поймет, придется ему это объяснить. С легкой ухмылкой, выглядевшей довольно нелепо на сухом, усталом лице, Смит стукнул кончиком карандаша по желтому блокноту, словно вымещая на нем злобу на Римо, на КЮРЕ, на президента, на страну. Но больше всего на Римо. В это время объект его недовольства подходил к двери роскошной кооперативной квартиры, которую содержало КЮРЕ в нью-йоркском районе Ист Сайд. Чиун уныло тащился сзади. – Сюда? – спросил Чиун. – Да, – ответил Римо. – А как же поездка в Бруклин? – Сначала нужно повидаться с этой девицей Хэкер. – Вот оно что? – протянул Чиун. – Это обязательно? – Обязательно. Я даю слово, честное благородное слово, что когда закончим, когда у нас будет немного времени, мы поедем в Бруклин и увидим дом Барбры Стрэйзанд. – Дом ее предков, – поправил Чиун. – Хорошо, дом ее предков, – согласился Римо. – Твое честное благородное слово может оказаться пустым звуком, – сказал Чиун. – Почему? – К тому времени тебя может не быть в живых. Кто же выполнит твое обещание? Что станет со мной? Захочет ли доктор Смит прокатить меня в Бруклин? – Чиун, ради тебя я постараюсь выжить. – Остается надеяться на это, – сказал Чиун, тихонько прикрывая за собой дверь. «Бард» был шумным баром, расположенным на узкой боковой улочке рядом с одной из главных магистралей Виллиджа. Там было полно народа и серо от дыма, причем не только от крепкого сирийского табака. Чиун громко закашлялся. Не обращая на него внимания, Римо прошел к столику в заднем углу, откуда можно было видеть улицу и наблюдать за людьми, входящими и выходящими из бара. Чиун опустился на жесткую деревянную скамейку напротив Римо. – Я вижу, тебе наплевать на мои нежные легкие, раз ты привел меня сюда. Мог бы по крайней мере открыть окно. – Но здесь работает кондиционер, – возразил Римо. – Выбрасывающий в воздух мельчайшие частицы фреона и аммиака, лишающие мозг способности мыслить. Воздух на улице лучше. Даже на этой улице. Римо посмотрел на окно. – Извини, но эти окна не открываются. – Ясно, – сказал Чиун. – Значит, ничего не поделаешь. – Он повернулся к окну, все стекла которого были намертво закреплены в стальных рамах. – Не открываются, – повторил он, кивнув. И хотя Римо знал, что сейчас произойдет, он не успел остановить руку Чиуна, метнувшуюся к окну. Выбитый стальным указательным пальцем кусочек стекла площадью в квадратный дюйм с приглушенным звоном вылетел наружу. Чиун с довольным видом прильнул к отверстию и сделал глубокий вдох. – Я нашел способ открыть его, – сказал он. – Да, я вижу. Прими мои поздравления. Чиун поднял ладонь. – Пустяки! К их столу подошла официантка, темноволосая смазливая девица в мини, которую интересовал не столько заказ, сколько то, кто они такие и что здесь делают. – Мы – Чих и Чон, отдыхаем от кабинетной работы, – сказал Римо. – Ага, – ответила она, перекатывая жвачку во рту. – А я Ширли Маклейн. Чиун искоса взглянул на нее. – Нет, вы не Ширли Маклейн, – сказал он, решительно покачав головой. – Я видел ее по волшебному телевизионному ящику, вам не хватает ни ее манер, ни ее простоты. – Эй, поосторожней на поворотах, – сказала официантка. – Он хотел сказать, – нашелся Римо, – что вы гораздо более сложная личность и не тратите время на всякие ритуальные любезности и ужимки, предпочитая симфонию правды и прямоты. – В самом деле? – Конечно, – сказал Римо. – Мы заметили это сразу, как только вошли. – Он улыбнулся девушке и спросил: – Ну а теперь скажите, какой сок есть у вас там, на кухне? Она ответила на его улыбку: – Апельсиновый, грейпфрутовый, лимонный, томатный, морковный, из лайма, из сельдерея. – Не могли бы вы принести нам два больших стакана морковного сока с сельдереем? – спросил Римо. – Сок долголетия, так? Чиун сидел с обиженным видом. – Да, – сказал Римо. – Последняя новинка. Помогает думать в темноте. – Вот это да! – воскликнула официантка. – Только без льда, – добавил Римо. – Хорошо. Сейчас. Когда она ушла, Римо упрекнул Чиуна: – Я же пообещал отвезти тебя в Бруклин, когда все останется позади. Веди себя более цивилизованно. – Постараюсь дорасти до высокого культурного уровня вашей страны и впредь не разражаться симфонией правды и прямоты. Но Римо уже не слушал его. Его глаза были прикованы к только что вошедшей компании, проследовавшей по залу мимо стойки бара к коридорчику, ведущему в глубь здания. Компания состояла из троих парней, этаких заурядных бомбометателей, мало чем отличающихся от остальных обитателей Виллиджа. То же самое можно было бы сказать и о вошедшей с ними девице, если бы ею не была Джоан Хэкер. Обтягивающие джинсы, тонкий белый свитер, большая красная шляпа со свисающими полями, на плече висела черная кожаная сумка. Джоан с решительным видом шествовала позади парней. Чиун повернулся и посмотрел в ту сторону, куда был направлен взгляд Римо. – Это она? – Да. – С ней надо держать ухо востро, – сказал Чиун. Девушка скрылась в коридоре, и Римо вопросительно посмотрел на Чиуна. – Почему? Она просто пустышка. – Все пустые сосуды одинаковы, – сказал Чиун. – Но в один можно налить молоко, а в другой – яд. – Спасибо, – сказал Римо. – Теперь все ясно. – Пожалуйста, – сказал Чиун. – Рад, что смог быть тебе полезен. Во всяком случае, будь осторожен. Римо был осторожен. Он был осторожен, когда спросил официантку, где находится мужской туалет, хотя и знал, что он находится в конце зала; когда оглядывал зал, чтобы удостовериться, что за ним не следят; когда шел по коридору и поднимался по ступеням наверх. Он был осторожен, когда оказался перед дверью комнаты и напряг слух, пытаясь не пропустить ни единого слова Джоан Хэкер. Это не составляло особого труда, поскольку гениям надвигающейся революции не пришло в голову до конца закрыть дверь комнаты, и Римо имел отличную возможность наблюдать за ними сквозь щелку. В комнате было с дюжину человек. Все они на корточках сидели на полу, восемь мужчин и четыре женщины, только одна из них стояла – Джоан Хэкер. Все внимание было приковано к ней, словно она была Моисеем, несущим скрижали с гор. Чувствовалось, что она упивается обращенным к ней вниманием: в Пэттон-колледже никто не желал ее слушать, здесь же она ощущала себя пророком. – Теперь вы знаете, в чем состоит план действий, – сказала она. – Никакие отступления от него не допускаются. Он разработан на самом верху, руководителями революционного движения. Если каждый из вас выполнит свой долг, план увенчается успехом. И когда будет написана история расцвета «третьего мира», ваши имена засияют в ряду имен великих творцов истории. Тираду эту она произнесла не слишком уверенно, и Римо сразу же понял, почему. Это были чужие слова, которые она выучила наизусть и теперь с важным видом повторяла. – У меня вопрос, – спросила одна из сидевших на полу. Это была тощая девица с выступающими вперед зубами, в несуразном белом свитере. – В соответствии с новым порядком вопросы разрешаются, – сказала Джоан. – Почему речь идет о Тетерборо? – спросила девица. – Почему не аэропорт Кеннеди или Ла Гардия? – Потому что прежде, чем побежать, мы идем. Потому что мы должны продемонстрировать свою силу. Потому что так приказано, – ответила Джоан. – Но почему? – Потому! – крикнула Джоан. – Вот почему. Вопрос непродуктивный. Либо вы беретесь выполнять свою задачу, либо нет. Я не люблю вопросов. Наши лидеры не любят вопросов. Всю жизнь мне задают вопросы. Я больше не намерена на них отвечать, потому что то, что правильно – правильно, независимо от того, понимаете вы или нет. – Она со злостью топнула ногой. – Она права, – сказал кто-то из присутствующих. – Вопросы непродуктивны, – тем самым давая понять, что он на стороне Джоан, а не девицы с выступающими вперед зубами. – Конечно непродуктивны, – поддержал его другой. – Долой непродуктивность! – выкрикнул третий. Джоан Хэкер просияла. – Теперь, когда все согласны, – она сделала ударение на слове «все», – давайте направим всю нашу революционную энергию на выполнение своего долга в борьбе против фашизма. Все закивали и стали подниматься. Римо отпрянул от дверного проема. В комнате началась толчея, все разом о чем-то говорили. Убедившись, что из комнаты нет второго выхода, Римо спустился вниз по лестнице. Вернувшись в зал, Римо заметил, что Чиун наблюдает за ним в зеркало. Чиун тут же приник к дырочке в стекле и, когда Римо подошел к столику, принялся судорожно втягивать в себя уличный воздух. Римо, знавший, что Чиун может целый год просидеть без воздуха в бочке с солеными огурцами, сказал: – Знаешь, чем ты дышишь? Пиццей, сырыми моллюсками и пахлавой. Чиун отодвинулся от окна. – Пахлавой? – переспросил он. – Ну да. Готовится паста из тертого миндаля и фиников. Потом берется большая миска меда, немного сахара и… – Ну довольно, – сказал Чиун. – Лучше я подышу здешним воздухом. Римо поднял глаза и увидел группу молодых людей, расходившихся после собрания. Он подвинулся на краешек скамейки, приготовясь встать, как только увидит Джоан. Она вышла последней спустя минуты три. Римо вскочил и задержал ее в дверях. – Ты арестована, – прошептал он ей на ухо и улыбнулся, когда она, вздрогнув, обернулась и узнала его. – А, это ты? – сказала она. – Что ты здесь делаешь? – Выполняю спецзадание библиотеки Пэттон-колледжа. Она хихикнула. – Я здорово потрудилась над книжками, правда? – Да. Если откажешься выпить со мной, я тебя арестую. – Хорошо, – сказала она, снова превратившись в революционного лидера. – Но только потому, что я этого хочу. Я должна кое-что сказать тебе, но не могу вспомнить, что именно. Он подвел ее к столу и представил Чиуну, который обернулся и кисло улыбнулся ей. – Извините, что не встаю, – сказал он. – Но у меня нет сил. Ничего, что я снова нарушаю этикет, Римо? Джоан грациозно кивнула старику и на мгновенье задумалась, что делает здесь Римо с этим представителем «третьего мира» и кто Чиун – китаец или вьетнамец, но тут же выбросила из головы эти вопросы как недостойные революционного лидера. – Что ты пьешь? – спросила Джоан Римо. – «Сингапур слинг», – ответил Римо. – Последняя новинка среди оздоровительных напитков. Хочешь попробовать? – Да, если только он не очень сладкий. У меня ужасно болит зуб. Римо подозвал официантку, жестом велел принести по второму стакану им с Чиуном, потом сказал: – Принесите еще один «Сингапур слинг» для мадам Чянь. Только не слишком сладкий. – Ты по-прежнему уверен в себе, не так ли? – спросила Джоан Хэкер, коснувшись грудью края стола. – Не более, чем это необходимо. Ты уже выбрала мишени? – Мишени? – Мишени. Мосты, которые собираешься взорвать. Разве не ради этого ты сбежала из школы? Не ради того, чтобы взрывать мосты? Парализовать Нью-Йорк. Отрезать его от всей остальной страны. А затем возглавить революционную борьбу «третьего мира». – Если бы нас не связывали определенные отношения, – сказала она, – я бы подумала, что ты язвишь. Хотя в принципе эта идея мне нравится. – Дарю ее тебе, – сказал Римо. – И даже не потребую за это благодарности. Но тебе придется выполнить одну мою просьбу. – Какую? – Не трогай Бруклинский мост. – Почему? – спросила она подозрительно. Если и стоило взрывать какие-нибудь мосты вокруг Нью-Йорка, то в первую очередь Бруклинский. – Потому что Харт Крейн посвятил ему великолепное стихотворение, и, кроме того, одному весьма достойному человеку требуется попасть в Бруклин. – Совершенно верно, – сказал Чиун, отодвинувшись от дырки в окне. – Хорошо, – сказала Джоан. – Мост ваш. – Про себя она поклялась, что Бруклинский мост взлетит на воздух первым, несмотря на ее особые отношения с Римо. – Могу я собирать плату за проезд по своему мосту? – сказал Римо, когда официантка поставила перед ними напитки. – В новом мире, который мы построим, плата будет упразднена, – сказала Джоан. – Мосты будут принадлежать всем. – Веская причина, чтобы их взрывать, – сказал Римо. Он поднял стакан и осушил его. – Будь здорова! Джоан отпила из своего бокала. – Фи, – поморщилась она, – чересчур сладко. – Это легко исправить, – сказал Римо. – Увидишь. – Он подал знак официантке, чтобы она принесла новую порцию. – Дама просит, чтобы не было так сладко. Чиун все еще томился над своим соком. Джоан упомянула Тетерборо. Это аэропорт в Нью-Джерси, и Римо должен был выяснить, что они задумали. Когда она отпила половину из второго стакана, Римо решил позондировать почву. – Я пошутил насчет мостов, – сказал он. – Но на вашем месте, друзья мои, я занялся бы именно этим. Или, скажем, аэропортами. Представь, если бы удалось захватить аэропорт Кеннеди или взорвать посадочные полосы в аэропорту Ньюарка. – Детские игры, – усмехнулась Джоан Хэкер. – Детские игры? Ничего подобного. Это трудное и опасное дело, которое могло бы помочь успеху революции. Я думаю, это блестящая идея. Джоан не отрывалась от стакана, пока не выпила крепкое зелье до последней капли. Римо подал официантке знак принести еще. Джоан тем временем хрипло проговорила: – Ты никогда не станешь рево…люра…люционером. Ты недостаточно хорошо соображаешь. – Да? Так подкинь мне какую-нибудь идею получше. – Подкину. Как насчет захвата диспетчерского пункта? Чтобы самолеты сталкивались друг с другом? А? Ха-ха-ха. Меньше хлопот. Больше хаоса. Грандиозная мысль, а? Римо в восхищении покачал головой. – Грандиозная, – согласился он. – Можно подкрасться туда в темноте, скажем, в полночь, захватить диспетчерский пункт – и мгновенно наступает хаос. Жуткий хаос, если учесть, что дело происходит ночью. Джоан сделала большой глоток из третьего стакана. – Фу, при чем тут ночь? – сказала она. – Это произойдет средь бела дня, понятно? При свете солнца будет еще страшнее! Услышав это, Чиун повернулся к ним. – Верно, дитя. Совершенно верно. Так гласит предание. – Вот-вот, так гласит предание, – подтвердила Джоан Хэкер и сделала еще один глоток. – Я точно знаю. У меня тоже есть кое-какие связи в «третьем мире». Она снова отпила. – Да, кстати, – сказала она, обращаясь к Римо, – я вспомнила, что должна была тебе передать. – Она опрокинула бокал вверх дном, выливая последние капли в рот. – Что же? – спросил Римо. – Наконец вспомнила, – сказала она. – Следующими будут мертвые животные. Чиун медленно повернул к ней лицо. – Я знаю, – сказал Римо. – Кто тебе велел сообщить мне об этом? Она погрозила ему пальцем. – А вот и не скажу, не скажу, не скажу. – При этих словах жрица революции улыбнулась, закатила глаза и повалилась лицом на стол. Римо посмотрел на нее, потом на Чиуна, который глядел на пьяную девушку, качая головой. – Ну вот, Чиун, опять эти мертвые животные. Ты скажешь мне наконец, что это значит? – Это неважно, – ответил Чиун. Он снова посмотрел на Джоан и покачал головой. – Она слишком молода, чтобы умирать, – сказал он. – Это можно сказать о каждом человеке, – возразил Римо. – Да, – согласился Чиун. – Даже о тебе.Глава четырнадцатая
Римо почувствовал, что за ними следят через два квартала от «Барда», где Джоан Хэкер, верховная жрица грядущей революции, спала на столе – результат трех коктейлей за пятнадцать минут. Римо сделал Чиуну знак подойти к витрине сувенирного магазинчика. – Почему меня принуждают изображать интерес к этому китайскому барахлу? – спросил Чиун, употребив словечко «шлок» на идише, которое он выучил во время отпуска несколько лет назад. – Тихо, нас преследуют. – Какой ужас! – усмехнулся Чиун. – Кто? Что прикажешь делать? Бежать? Звать полицию? – Тот парень сзади, в синем костюме, – сказал Римо. – Не оборачивайся. – О, Римо, какой ты молодец. Во-первых, потому что заметил его, а во-вторых, потому что предупредил меня, чтобы я не оглядывался. Как я счастлив, что мне позволено сопровождать тебя! – Потом Чиун начал бормотать что-то по-корейски, время от времени вставляя английские слова вроде «большой молодец» и «как я счастлив». До Римо наконец дошло, и он робко спросил: – Значит, ты тоже заметил его? – Мастер не может лгать, – сказал Чиун. – Я почувствовал его флюиды. Кстати, там впереди ждет еще один. На расстоянии сотни шагов. Он увязался за нами, когда мы вышли из этого притона. – Где он? – спросил Римо. – Не крути головой, – хихикнул Чиун. – О, как я счастлив, что имею возможность тебя сопровождать. О, какой ты молодчина! Умница! О, как… – Прекрати, Чиун. Каждый может ошибиться. Лицо Чиуна стало серьезным. – Только не тот, кто собирается бросить вызов мертвым животным. Для него любая ошибка может стать последней. Однако тебе снова повезло. Эти двое не враги. Тебе нечего бояться. Это радовало, но не давало ответа на вопрос: кто эти люди и почему преследуют Римо и Чиуна? Двое мужчин продолжали преследовать их, один позади, другой впереди, пока Римо и Чиун брели к своей квартире. Римо объяснял Чиуну, что террористы намерены предпринять завтра. Тетерборо, маленький частный аэропорт в Нью-Джерси, является тем не менее одним из самых загруженных в мире. Самолеты прилетают и улетают каждые тридцать или сорок секунд. Захват диспетчерского пункта и нарушение графика движения самолетов может привести к цепной реакции аварий, хаосу, гибели множества людей. Чтобы избежать этого, некоторые самолеты пойдут на посадку в аэропорты Ньюарка или Кеннеди, или Ла Гардия, где без конца взлетают и садятся огромные реактивные авиалайнеры, а это уже чревато непредсказуемыми последствиями. – Почему так получается, – спросил Римо, – что террористы, за что бы они ни боролись, всегда кончают уничтожением людей? Чиун равнодушно пожал плечами. – Это неважно. – Могут погибнуть десятки людей, – горячо возразил Римо. – Нет, – отрезал Чиун. – Есть старая корейская пословица: «Когда две собаки нападают, одна лает, а другая кусает». Почему тебя всегда беспокоит лающая собака? – Вот как? Существует еще и американская пословица, – сказал Римо. – Не сомневаюсь, что сейчас ты ее расскажешь, – сказал Чиун. – Обязательно, – пообещал Римо, но нужная пословица никак не приходила на ум. Они молча продолжали свой путь, пока Римо не осенило: – «Семь раз отмерь, один раз отрежь». – Я предпочитаю другую: «Поспешишь – людей насмешишь», – сказал Чиун. – А как насчет «Обжегшись на молоке, дует на воду»? – нашелся Римо. – Я предпочитаю другую: «Дураки ломятся туда, где боятся ступить ангелы», – сказал Чиун. – А как насчет риса на сегодняшний ужин? – сказал Римо, с трудом подавляя в себе желание задушить Чиуна. – Рис – это замечательно, – промурлыкал Чиун. – Но я предпочитаю утку. Когда они подошли к своему дому, Римо отправил Чиуна наверх со словами предостережения, чтобы он ненароком не убил преследователя, если тот пойдет за ним, а сам завернул за угол, убедился в том, что «хвост» заметил его, и нырнул в темный коктейль-бар. Римо встал рядом с сигаретным автоматом в тускло освещенном фойе и принялся ждать. Несколько секунд спустя вошел один из преследователей. Это был человек в синем костюме, тот, что тащился сзади. Человек заморгал, привыкая к темноте. Римо вытянул руку и пальцами правой руки схватил его за левое предплечье. – Так, парень, – сказал Римо. – Кто ты? Мужчина посмотрел на Римо. Его лицо под шляпой с мягкими полями выражало полнейшую невинность. У Римо засосало под ложечкой: он понял, откуда этот человек. Мужчина вздохнул. – Я Махер. Налоговая инспекция, – сказал он. – Если вы отпустите мою руку, я покажу вам удостоверение. – Хорошо, – сказал Римо. – Почему вы преследуете меня? – Он снова сжал руку незнакомцу, чтобы обеспечить правдивость показаний. Мужчина скривился от боли. – Не знаю. Задание руководства. Выяснить, куда вы направляетесь. Большое дело. Мое имя – Ф. Дж. Махер. Получил оперативное задание, хотя я всего-навсего аналитик. – Твой коллега на улице? Кто он? – спросил Римо. – Это Керк. Он мой сотрудник. – Хорошо, – сказал Римо, отпустив мужчину. – Почему бы вам теперь не отправиться восвояси и не сообщить в своем донесении, что мы вернулись домой. Мы никуда не собираемся отлучаться сегодня вечером. Обещаю вам. Так что можете идти. – Меня это устраивает, – сказал Махер. – Тем более что Каролина обещала приготовить на ужин спагетти с сосисками. – Еще одно слово, – сказал Римо, вспомнив давно забытый вкус этого блюда, – и я убью тебя. Проваливай! Махер повернулся и ушел. Римо подождал несколько минут, затем вышел на улицу и направился домой. По пути он заметил уделяющиеся фигуры Махера и его коллеги. Черт подери этого Смита! Совершенно ясно, что эти двое – агенты КЮРЕ. Две безликие пешки в созданной Смитом и действующей по всей стране агентурной сети. Две пешки, строчащие донесения и не имеющие понятия, для кого они предназначены. Смиту опять не сидится на месте! Он развивает бешеную активность, посылает повсюду своих людей, которые путаются у Римо под ногами. Римо поднялся по лестнице, схватил телефонный аппарат и набрал номер Смита, чтобы высказать ему все, что о нем думает. Послышались долгие гудки, Римо ждал, но впервые никто не снял трубку. На следующее утро Чиун отказался ехать с Римо в Тетерборо и был непреклонен. – Я не намерен тратить остатки сил на лающих собак, – сказал он. – Ну что ж, трать их на просмотр очередного телесериала или научись готовить что-нибудь мало-мальски съедобное, – сказал Римо и поспешно ретировался. По пути в Нью-Джерси, сидя за рулем взятого напрокат автомобиля, Римо думал о Чиуне и его высокомерном нежелании принимать всерьез план захвата Тетерборо. На карту были поставлены человеческие жизни, и, кроме того, очередная победа террористов могла свести на нет соглашение по борьбе с терроризмом, находящееся в стадии подготовки. Нет, Тетерборо не пустяк, какие бы нелепые поговорки ни приводил Чиун. Когда воздушные пираты захватили самолет, летящий в Египет, это не было ерундой. Угон самолета в Калифорнии – тоже. Теперь, когда народы мира вплотную подошли к выработке соглашения, способного покончить с терроризмом, любая вылазка террористов крайне опасна. Просто Чиун не понимает этого. Честно говоря, сам Римо не возлагал грандиозных надежд на антитеррористический пакт и, в отличие от Смита, не считал его панацеей. Но правительству, наверное, виднее. Задача же Римо – позаботиться о том, чтобы подписанию пакта ничто не помешало. Аэропорт Тетерборо находился в пригороде Нью-Джерси, в нескольких минутах езды от Манхэттена. Римо припарковался около забора, отделявшего ангары от небольшой боковой улочки, и через отверстие в заборе проник на летное поле. Здесь не было ни охраны, ни службы безопасности, никто даже не поинтересовался, кто он и что здесь делает. Лучший объект для нападения трудно было бы найти. Римо направился к диспетчерскому пункту, перед входом в который стояла машина скорой помощи. Наблюдение. Кто-то сидел в машине и вел наблюдение. Интересно, кто? Друг или враг? Римо опасался, что ответ известен. Он юркнул в ангар, прошел его насквозь, затем вошел в другой ангар, еще в один и наконец вынырнул наружу позади машины скорой помощи. Он внимательно осмотрел машину. Стекла были покрыты зеркальной пленкой, и разглядеть, кто находится в машине, было невозможно. Как ни в чем не бывало Римо подошел к машине и постучал в закрытую дверцу. – Что вы хотите? – послышался изнутри раздраженный голос, который Римо знал и ненавидел. – Я приезжий, – крикнул Римо. – Мне нужен буклет о местных достопримечательностях. – Ступайте в Торговую палату, – отозвался голос Смита из-за закрытых дверей. – И не подумаю. Разве эта машина прислана не за мной? Вы могли бы выйти и поздравить меня с благополучным прибытием. Он постучал снова. Внутри послышалось шарканье ног. Он продолжал стучать. Наконец дверь приоткрылась, и в щелке показались круглые, как пуговицы, глаза доктора Харолда Смита. – Это вы? – с удивлением спросил он. – Конечно, – сказал Римо. – А кого вы надеялись здесь увидеть? – Ну, входите, – неприязненно сказал Смит. – И хватит молотить по двери. Неприязнь была взаимной: Римо был зол на Смита, который снова вмешивался не в свое дело. Римо влез в небольшой фургон. Кроме Смита, там было еще три человека, наблюдавших за летным полем. Они даже не потрудились повернуть головы и посмотреть на Римо. Смит втащил Римо в глубь фургона и сказал: – Как вы сюда попали? – Приехал на машине. – Нет, как вы узнали про Тетерборо? – А, от людей из НОБФа, которые, как вам известно, замешаны в этом деле. – Да, мне это известно. В его голосе сквозило такое отвращение, что Римо сказал. – Кажется, вы не слишком рады меня видеть. Я могу уйти. – Нет. Раз уж вы здесь, оставайтесь. Полезно посмотреть, как работают настоящие профессионалы, – сказал Смит. – Как вы узнали о Тетерборо? – спросил Римо. – Кто-то из них раскололся? – Да, одна худенькая барышня с выступающими зубами. Заставить ее говорить не составило труда. Она считает всю эту затею идиотской. Кстати, а где Чиун? – Он остался в Нью-Йорке, – сказал Римо. – Думаю, в настоящий момент он работает над новой порцией пословиц. – Пословиц? – небрежно спросил Смит. Его внимание было приковано к стопке каких-то бумаг, лежащих на маленьком столе. – Да Вот одна из них: «Когда две собаки нападают, одна лает, а другая кусает». – Собаки? – рассеянно проговорил Смит, погруженный в изучение цифр, записанных в его длинном желтом блокноте. – Да. Собаки. Знаете, неблагодарные шавки. Кусают руку, которая кормит их. Разносчики грязи и болезней. Бешенства, например. Собаки. – Да, – сказал Смит. – Гм, это верно. Собаки. Кто-то из людей в передней части фургона вскрикнул: – Мистер Джоунс, они идут! Смит кинулся в переднюю часть фургона. Римо покачал головой. «Джоунс, – подумал он. – Оригинальный псевдоним». – Сколько их? – спросил Смит. – Шестеро, – ответил мужчина, глядя сквозь затемненное стекло. В его голосе звучала та самая интонация, по которой можно безошибочно узнать агента ФБР. – Пятеро мужчин и одна девушка. – Я хочу взглянуть на девушку, – сказал Римо, проходи вперед кабины. – Пожалуйста, – проворчал Смит. Римо выглянул из-за спин Смита и агента и увидел шестерых хиппи. Он узнал девушку – она присутствовала на вчерашнем собрании НОБФ – и огорчился, что это не Джоан Хэкер. Пора выжать из нее всю правду. Они приближались к диспетчерскому пункту, крадучись в дневном свете, пытаясь не привлекать к себе внимания, что создавало обратный эффект. Трое сотрудников ФБР отошли от окон и заняли позиции у дверей фургона скорой помощи. Смит наблюдал за группой из окна. – Будьте начеку, ребята, – прошипел он. – Услышав мою команду, открывайте двери, выскакивайте и хватайте их. Римо покачал головой. Глупо. Агенты должны были находиться в диспетчерском пункте. Что, если одному из них удастся ускользнуть и проникнуть внутрь? Римо снова покачал головой. – Ребята, приготовились, – сказал Смит. – Готовы? – Он помедлил. – Давайте! Трое агентов распахнули двери и спрыгнули на черный асфальт. – Федеральное бюро расследований, – сказал один. – Вы арестованы. Хиппи обернулись, захваченные врасплох, затем пятеро из них неохотно подняли руки вверх, но шестой бросился бежать и ворвался в дверь диспетчерского пункта, направляясь к лестнице. Римо выскочил из машины и, расталкивая агентов и пленных, помчался в диспетчерскую. Сбежавший был вооружен. Он выстрелил в Римо, когда тот уже настигал его на лестнице, ведущей в помещение с пультом управления. Римо без труда увернулся от пули и в следующее мгновение сбил молодчика с ног. – Все, Фидель, – сказал он. – Война закончена. Он схватил парня за бороду и поволок вниз по ступенькам. Когда Римо вытолкнул его наружу под яркое летнее солнце, парень принялся хохотать. Громко. Возбужденно. До слез. – Что тебя так рассмешило? – спросил Римо, – Поделись, мы тоже хотим посмеяться. – Вы думаете, что схватили кого надо, – проговорил юноша сквозь смех. – Но революция будет продолжаться. Вы поймали собаку, которая лает. А другая в это время кусает. До Римо наконец дошло. Он понял, что имел в виду Чиун. Римо и Смит потратили время впустую, охотясь на безобидную собаку. Но где-то была другая собака, обнажившая клыки для укуса. – Смитти, – закричал Римо, – быстрее! Смита передернуло, когда Римо назвал его настоящее имя. Он обозлился еще больше, когда Римо ухватил его за руку и потащил в заднюю часть фургона, подальше от любопытных агентов ФБР. – Быстро! Что должно произойти сегодня? Что-нибудь связанное с антитеррористическим пактом? Смит колебался, тогда Римо сказал: – Поторопитесь, а не то на вас обрушится крупная неприятность. – Сегодня в Нью-Йорке должна состояться секретная встреча представителей трех государств, – сказал Смит. – Они должны обсудить последние детали перед завтрашней Конференцией ООН. – Где они встречаются? – В гостинице «Карибу». – В котором часу? – спросил Римо. Смит посмотрел на часы. – Как раз сейчас, – сказал он. – Комната 2412 в гостинице «Карибу». – В машине есть телефон? – спросил Римо. – Да, но… Римо схватил трубку и набрал номер своей квартиры. Гудок. Еще гудок. Еще. Пожалуйста, Чиун, будь в хорошем настроении. Не бросай телефонный аппарат на пол, потому что кто-то осмелился побеспокоить тебя во время просмотра очередной серии фильма «Пока Земля вертится». Пожалуйста, Чиун, сними трубку! Наконец, трубку сняли и медленно, мучительно медленно поднесли к уху. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Римо услышал насмешливый голос Чиуна: – Так где находится собака, которая кусает?Глава пятнадцатая
Отель «Карибу» находился в нескольких кварталах от их квартиры. Римо велел Чиуну любой ценой защитить совещающихся в комнате 2412. Римо гнал изо всех сил, надеясь встретиться с Чиуном в отеле до того, как что-либо произойдет, но опоздал. Когда он добрался до «Карибу», к главному входу уже подъезжали полицейские машины. Протиснувшись в толпу полицейских, он спросил: – Что случилось? – Не знаю, – ответил один из полицейских. – Кажется, троих убили. Значит, Чиун тоже опоздал. Не сумел попасть в «Карибу» вовремя. И из-за того, что Римо не попытался вникнуть в смысл пословицы о собаках, из-за того, что вместо этого он, самонадеянный идиот, укатил в аэропорт Тетерборо, трое полковников убиты, и принятие антитеррористического пакта отодвинулось теперь уже надолго. «Идиот, кретин», – проклинал себя Римо, поднимаясь на двадцать четвертый этаж, в надежде найти хоть какую-нибудь зацепку, с помощью которой можно было бы как-то исправить положение. «Умница, молодец, молодчина. Неплохо сработано», – говорил про себя пожилой кореец, неторопливо возвращаясь домой. Покушение было спланировано умело, но его организатору следовало знать, что Мастера Синанджу не проведешь. Возможно, кое-кому кажется, что Чиун одряхлел. Что он утратил свое мастерство. Глупости! Всю жизнь, что бы ни приходилось делать Чиуну, его поддерживала гордость за свое мастерство, но пришел день – и Чиун почувствовал, что мастерство стало самоцелью. Должно быть, такой день наступал в жизни любого Мастера до него. Теперь Чиун просто пользовался своим искусством, а бедняки его деревни имели возможность выжить. Все очень просто. Жизнь всегда проста для тех, кто не пытается извлечь из нее больше, чем в ней заложено. И все же, размышлял Чиун, было бы хорошо уйти на покой. Вернуться в Синанджу, сидеть на берегу, чинить рыболовные сети, глядеть на бегающих вокруг ребятишек, встречать повсюду уважение и почет, подобающий Мастеру, который побывал за морем и, преодолев все превратности судьбы, вернулся домой с победой. Но сперва его место должен занять новый Мастер. Без сомнений, им станет Римо, который не может быть на сто процентов белым человеком. Как в любом американце, в нем смешались многие нации и наверняка присутствует капельки корейской крови. Римо слишком незауряден, чтобы быть просто белым человеком. Этот план возник у Чиуна при первой встрече с молодым американцем, когда тот взглянул на Чиуна через прицел и без колебания нажал на курок пистолета. Это было десять лет назад. За эти годы Римо почти достиг совершенства. Чиун с гордостью думал о необычайной одаренности Римо, о его способности делать со своим телом то, чего не умел делать никто в мире. Кроме Чиуна. И еще одного человека. Римо достиг вершины мастерства, но сейчас ему угрожает серьезная опасность. Он, к сожалению, имеет обыкновение насмехаться над рассказами о тайфунах, мертвых животных и собаке, которая кусает, но в легендах заключено больше правды, чем в истории: история говорит лишь о прошлом, легенды же повествуют не только о прошлом, но и о настоящем, и о будущем. И пока Римо смеется над этой, как ему кажется, чепухой, необходимо защитить его от смертельной опасности, исходящей от мертвых животных. К этому Чиуна обязывает долг перед жителями Синанджу, которые ждут от Мастера не только помощи, но и преемника, нового Мастера, который будет заботиться о них. И вот теперь жизнь нового Мастера в опасности. Об этом свидетельствовало то, что произошло в отеле «Карибу». Было бы естественно предположить, что трое военных, прибывших на совещание в комнату 2412, подвергнутся нападению извне. Но Чиун обнаружил будущих убийц внутри комнаты: переодетые в форму сотрудников службы безопасности и пропущенные туда для охраны полковников, они на самом деле должны были их убить. Теперь-то они уже никого не убьют. Чиун позаботился об этом. Он перевел полковников в другое помещение, где они в безопасности могли спокойно продолжить свое секретное совещание. Все же план нападения был задуман великолепно. Именно это и наводило Чиуна на мысль о том, что Римо в опасности. Чиуну оставалось лишь уповать на то, что его ученик внемлет доводам разума и откажется от этого задания. Именно поэтому Чиун не стал объяснять Римо смысл легенды и не назвал имя его соперника. В противном случае гордость Римо не позволила бы ему устраниться. Напротив, он стал бы искать встречи с врагом. Поэтому-то Чиун и утаивал от него правду. Открывая дверь дома, маленький пожилой азиат улыбнулся, вспомнив взгляд китайского полковника, когда Чиун ворвался в комнату и разделался с тремя убийцами. Взгляд свидетельствовал о том, что этот человек слышал древнюю легенду. Это был взгляд человека, понимавшего, какой тайфун идет им навстречу. Поднимаясь в лифте, Чиун дал себе клятву защитить Римо от мертвых животных, пусть даже ценой собственной жизни. Даже ценой нарушения священного обета, запрещающего Мастеру Синанджуподнимать руку на жителя его деревни.Глава шестнадцатая
– Чиун, как тебе это удалось? Чиун посмотрел на Римо, который расхаживал взад-вперед по ковру гостиной. – Что именно? – Я говорю о полковниках. Как ты догадался, что охрана фальшивая? Чиун пожал плечами под тяжелым голубым кимоно с вышивкой. – Догадался и все, – сказал он. – Хорошо, тогда откуда ты знал, что нападение на Тетерборо – всего лишь отвлекающий маневр? – Он посмотрел на Чиуна, который собирался что-то сказать, и с раздражением добавил: – Только не заводи свою песню: «Я догадался и все». Какого черта ты молчал? – Я не молчал. Я предупредил тебя о собаках, одна из которых лает, а другая кусает. Если тебе приятно присоединиться к хору собак, лающих на луну, это твое дело. – Перестаньте говорить со мной загадками, Чиун. Я должен знать, что все это означает, – сказал Римо. – Для того, кто не желает думать, все превращается в загадку, – сказал Чиун и, сложив руки на груди, отвернулся к окну с видом на задымленный Нью-Йорк. Римо сердито вздохнул и хотел было что-то сказать, но его прервал стук в дверь. – Кого еще сюда несет? – проворчал Римо. – Сначала толстый, потом худой, а потом мертвые животные, – передразнил он Чиуна. – Должно быть, пожаловали мертвые животные. Входите, открыто! Дверь распахнулась, и на пороге появился Харолд В.Смит. Он с отвращением посмотрел на незапертую дверь, как будто она его чем-то обидела, и сказал: – Рад убедиться, что вы по-прежнему чрезвычайно озабочены собственной безопасностью. Римо был сыт Смитом по горло. – Чего нам опасаться? – спросил он насмешливо. – Вы установили за нами слежку, так что мы в полной безопасности. К чему тревожиться, если с нами КЮРЕ? – Произошла ошибка, – сказал Смит. – Наши люди следили за каждым, кто выходил из «Барда». Двое из них случайно сели вам на хвост. – И чуть не поплатились за это жизнью. Скажите, почему вы вдруг принялись совать свои аристократический нос в наши дела? С каких пор мы нуждаемся в мелочной опеке? – В свою очередь я хотел бы спросить, с каких пор вы ставите под сомнение правильность моих решений? – холодно спросил Смит. – С тех самых пор, как вы стали носиться, точно курица с отрезанной головой, – сказал Римо. – Послушайте, если бы вы заранее проинформировали нас о конфиденциальной встрече трех полковников, мы бы обеспечили им защиту. Но мы не знали об этом! И с трудом предотвратили беду. Теперь, слава Богу, можно надеяться, что завтрашняя конференция ООН состоится. Почему бы вам не вернуться в Фолкрофт к своим бумажкам? А мы с Чиуном сами позаботимся о конференции. – Каким, интересно, образом? – сухо спросил Смит. – Вы ведь даже не знаете, откуда ждать нового удара. – Скажу вам, каким образом, – сказал Римо. – Я найду Джоан Хэкер и выжму из нее все, что она знает. Мне следовало сделать это раньше. А потом мы поставим точку в этом деле. – Нет! – взорвался Смит. – Вы будете делать то, что я вам прикажу. А я приказываю вам, слышите, приказываю перестать своевольничать. Вы можете подтолкнуть террористов к непредсказуемым действиям, которые мы не сможем проконтролировать. – Можно подумать, что все остальное вы контролируете, – сказал Римо. – Интересно, как? С помощью ваших идиотских компьютеров? – Если хотите знать, с помощью этих «идиотских компьютеров» я надеюсь получить достаточную информацию, чтобы гарантировать, что завтрашняя конференция состоится. Мы допросили всех, кто был на собрании НОБФ в «Барде». Отрывочные сведения, имена, даты, родственники, друзья – все это заложено в компьютер, и он выдаст нам нужную информацию. Чиун, который за все это время не проронил ни слова, посмотрел на Смита и печально покачал головой. – Компьютер не регистрирует тайфуны, – тихо сказал он. – Ах, да, – сказал Смит. – Я и забыл про эту чепуху. Что означают все эти байки о тайфунах? И о мертвых животных? Я устал все это выслушивать. – Это легенды, доктор Смит, а легенды всегда правдивы. – Но что они означают? – Они означают, что два тайфуна все еще могут столкнуться друг с другом. Они означают, что опасность придет оттуда, где мертвые животные. – Тайфуны? Какие два тайфуна? – огрызнулся Смит. – Не смотрите на меня, – сказал Римо. – Я тоже ничего не понимаю. Чиун повернулся к ним спиной, давая понять, что лекция окончена. Лицо Смита побагровело от гнева. – Римо, я отстраняю вас от этого дела. Отныне я целиком беру руководство на себя. Римо пожал плечами. – Как угодно, – сказал он. Он откинулся на спинку дивана, сбросил мокасины и принялся листать журнал с картинками. – Только постарайтесь справиться с этой задачей столь же блестяще, как сегодня, когда вы защищали полковников, – сказал Римо. Смит в гневе вышел, хлопнув за собой дверью. – Бедный Смит, – вслух подумал Римо. – Он совсем свихнулся. – Нет, – возразил Чиун. – Он на грани, но я вижу признаки скорого выздоровления. – Как ты можешь их видеть? – Неважно. Вижу и все, – сказал Чиун. – Скоро он снова станет нормальным человеком. – Большой разницы все равно нет, – сказал Римо. – Я его и нормального-то на дух не переношу. – Но пока что, – сказал Чиун, – он отстранил тебя от работы. Почему бы нам просто не переменить обстановку, не подышать свежим воздухом? Как насчет Бруклина? – Неужели ты думаешь, что я брошу это дело на полпути? – Нет, – вздохнул Чиун, – Я так не думаю. Чрезмерная преданность порой перевешивает здравый смысл. Когда-нибудь эта преданность найдет себе должное применение. Она будет поставлена на службу Дому Синанджу, если, конечно, до тех пор не сведет Римо в могилу.Глава семнадцатая
Официантка в «Барде» узнала Римо. Нет, та девушка больше не приходила. Но если Римо оставит свой телефон, официантка обязательно позвонит, как только она появится. Следующим по плану шел телефонный звонок Миллисент Ван Дервандер в Пэттон-колледже. Что за разговор, ну конечно, она помнит Римо. – Ты собираешься в Пэттон? – А что? Ты давно не убиралась в своей комнате? – спросил он. – Нет. Наоборот, мы с тобой могли бы навести в ней некоторый беспорядок. Вслед за этим лапушка сообщила, что «эта сука» не возвратились, но звонила. Нет, она даже не извинилась. Ей понадобился какой-то адрес из записной книжки, которую она оставила. – Чей адрес? – Сейчас посмотрю. Нет, не адрес. Это телефонный номер дантиста. У нее свалилась коронка. – Миллисент надеялась, что дантист зашьет Хэкер рот. – Да, вот, нашла. Доктор Макс Кронкейтс. – И она дала Римо телефон дантиста в Вест Сайде. Медицинская сестра, ассистентка доктора Кронкейтса, имела склонность к полноте, ей было сорок два года, и она предпочитала возвращаться домой вовремя. Она собиралась уходить, когда перед ней возник приятный молодой человек. Он совершенно ясно дал ей понять, что в отличие от всяких дураков считает, что настоящая женщина должна иметь внушительную фигуру, а не хилое тельце, способное рассыпаться от первого прикосновения. Ведь женщины созданы для того, чтобы к ним прикасаться. Как ни странно, он умудрился сообщить ей всю эту информацию без единого слова, одним лишь взглядом. Когда же он счел возможным перейти на язык слов, то первым делом спросил о Джоан Хэкер. Мисс Хэкер, сообщила медсестра, звонила и сейчас как раз направляется сюда. Доктор Кронкейтс будет ставить ей новую коронку на правый передний резец сверху. Римо сказал сестре, что он из ФБР, что очень важно, чтобы Джоан Хэкер не узнала об их беседе и что, когда дело закончится, он вернется и за рюмочкой-другой расскажет сестре, чем все закончилось и сколь неоценимой была ее услуга. Но пока что самое главное – сохранить их разговор в тайне. Римо ждал Джоан Хэкер у входа в здание, где находился кабинет доктора Кронкейтса. Наконец она появилась, а через час вышла, и Римо направился за ней подругой стороне улицы. Девушка в обтягивающих джинсах и тонкой белой свободной блузке шагала по улице и улыбалась. Римо заметил, что такова обычная реакция людей, только что распрощавшихся с дантистом. Джоан миновала Центральный парк, прошла еще три квартала, потом повернула за угол. Римо не отставал. Девушка шла не спеша, весело размахивая красной сумкой, а потом вошла в небольшую кофейню. Римо последовал за ней. Джоан Хэкер села за столик в глубине зала и принялась беспокойно стучать пальцами по красной крышке стола, поглядывая на боковую дверь. Она не заметила Римо. – А вот и я, – сказал он, усаживаясь напротив. – На сей раз хочу получить кое-какие ответы. – Опять ты! – недовольно проговорила Джоан. – Оставь меня в покое. У меня уйма дел. – Дела подождут. Она перестала барабанить по столу, и их глаза встретились. – До смешного реакционный тип! – воскликнула она. – Неужели ты действительно думаешь, что сможешь остановить нашу славную революцию? – Если ваша славная революция означает убийство детей и изнасилование женщин, тогда я попытаюсь. – Но нельзя сделать омлет, не разбив яиц, – сказала она. – Особенно если омлет в голове вместо мозгов. Теперь перейдем к вопросам. Что должно произойти завтра? – Завтра? – хохотнула она. – Завтра все делегаты антитеррористической конференции будут убиты. Все до единого. – Казалось, она получала удовольствие, сообщая ему это. – По-моему, грандиозно. – Убийство грандиозно?! – Знаешь, кто ты такой? – спросила Джоан. – Динозавр. – Она захихикала. – Ты топчешься в прошлом, пытаясь остановить будущее. Ты самый настоящий динозавр. Ее оборвал голос из глубины комнаты: – Можешь заходить. Римо поднял глаза. Голос принадлежал пуэрториканцу. Он был одет в форму «Гаучос», уличной банды, созданной по образу и подобию «Черных пантер», но заметно поубавившей свою активность после того, как телевидение охладело к ним и перестало освещать их кривляние. На парне был коричневый берет, коричневая рубашка с военными значками и эмблемами и коричневые брюки, заправленные в высокие начищенные парашютные ботинки. Парень был невысокого роста и худощав. Повелительным жестом он пригласил Джоан следовать за ним. Она поднялась и, снова повернувшись к Римо, злобно прошептала: – Динозавр. И как все динозавры, которые не приемлют перемен, ты умрешь. – Я подожду тебя, – сказал Римо. – Прямо здесь. Мы еще не договорили. Она зашагала прочь и вошла в заднюю комнату. Римо подошел к стойке у входа, сел на ближайший к двери табурет и заказал кофе. Но его надежды подслушать происходящий за дверью разговор рухнули, как только один из посетителей опустил монетку в проигрыватель-автомат, и оттуда грянула музыка какой-то латиноамериканской группы, гремевшей так, будто на трубах играла сразу сотня музыкантов. Джоан Хэкер оглядела комнату, орехово-коричневые лица двадцати пяти молодых пуэрториканцев, сглотнула и объяснила, что ей нужно. – Почему ты пришла к нам? – спросил один из юношей, у которого на рубашке было больше медалей и значков, чем у остальных. – Нам сказали, что вы круты и сообразительны. – О, да, – согласился он с кривой усмешкой. – Мы крутые, девочка. А все потому, что мы мужчины. Мужчины улиц. И еще мы сообразительны. Видать, именно поэтому вы выбрали нас, а не негритосов. Она кивнула, хотя и считала, что они несправедливы к черным. Между прочим, они являются частью того же самого «третьего мира». Будь у нее побольше времени, она объяснила бы этим парням, что черные – их братья. По времени не было. Все в комнате закивали и загомонили: – Это точно. Мы сообразительные. Не то, что остальные. Один из них сказал: – Это точно, черт побери, мы мужчины. Может, продемонстрируем это на деле? – Остальные захихикали; Джоан почувствовала взгляды парней на своей груди, прикрытой тонкой тканью, и пожалела, что не надела жакет. Главарь сказал: – Деньги при тебе? – Половина. Остальное получите после, – сказала она. – Это плата за то, чтобы мы завтра вышли к зданию ООН? – Да, – сказала она. – Только не устраивайте там потасовки. – Слишком щедрая плата за парад, – осторожно заметил он. – Вы получите еще больше, если демонстрация будет достаточно многолюдной. – Джоан Хэкер подумала о Римо, который ждал ее снаружи. – Есть еще одно дело, – сказала она. – Какое еще дело? – спросил главарь. Когда дверь открылась, Римо обернулся, ожидая увидеть Джоан Хэкер. Но это был все тот же худой пуэрториканец. Он отыскал взглядом Римо и сказал: – Она зовет тебя. Римо соскочил с табурета и проследовал за парнем в заднюю комнату. Джоан Хэкер там уже не было. В дальнем углу была еще одна дверь. Около нее стояло с десяток пуэрториканцев. Римо почувствовал, как чья-то рука надавила ему на спину между лопаток. Он позволил толкнуть себя на середину комнаты. Позади него стояла еще дюжина парней. – Где девушка? – спросил Римо, пытаясь придать своему голосу миролюбивую интонацию. – Кажется, она хотела меня видеть. – Мы тебя прикончим, – сказал главарь, – и вряд ли кому-нибудь захочется после этого тебя видеть. Он оглядел комнату: – Кто начнет? С обеих сторон послышались громкие возгласы. – Ты, Карло, – сказал главарь, и от двери отделился парень, казавшийся выше и плотнее остальных. На лице его играла широкая ухмылка. Он сунул руку в задний карман, вытащил нож с черной рукояткой, нажал на кнопку. Выскочило шестидюймовое лезвие, переливаясь в свете флюоресцентных ламп. Он держал нож перед собой, как будто это была клюшка для игры в гольф, поводя рукой из стороны в сторону. – Разделать его на крупные куски или поменьше, Эль Джефе? – спросил он. Главарь засмеялся и, пока другие хихикали, сказал: – Помельче, чтобы на один укус. – Подожди минуту, – сказал Римо. – Разве мне не дадут нож? – Нет. – А я-то думал, вы сторонники честного боя. Где же справедливость, если у меня не будет ножа? – Тебе нужен нож? – спросил парень, которого называли Эль Джефе. – Ты его получишь. – Он щелкнул пальцами. – Хуан, дай-ка сюда свой нож. Парнишка лет шестнадцати вынул из кармана нож и подал его главарю. Эль Джефе раскрыл его, осмотрел длинное лезвие, просунул его в щель между дверью и косяком, дернул рукоятку влево, и лезвие сломалось. Он с усмешкой повернулся и бросил рукоятку Римо. – Держи, гринго. Вот твой нож. Римо поймал рукоятку без клинка. – Спасибо, – сказал он. – Это пойдет. – Отделай его, Карло! – крикнул Эль Джефе. – Порежь этого гомика! Карло прыгнул вперед, выставив руку, как фехтовальщик. Римо не отступал. Их разделяло всего три шага. Карло водил ножом перед собой, движения его руки напоминали медленные движения кобры, повинующейся звукам флейты укротителя змей. Потом он сделал выпад. Он метил Римо в солнечное сплетение. Римо отпрянул в сторону, и когда Карло развернулся, Римо резко выкинул руку вперед и оторвал ему мочку правого уха. – Урок номер один, – сказал Римо. – Не делай выпадов. Руби. По комнате прокатился коллективный вздох. Карло почувствовал, как по шее у него стекает кровь. В бешенстве он бросился на Римо, разрезая ножом воздух. Но Римо каким-то образом оказался у него за спиной, и когда Карло повернулся к нему, Римо ударил большим пальцем в скулу. Кость громко хрустнула. – Урок номер два, – сказал Римо. – Не своди глаз с противника. Карло обезумел от боли. Ярость боролась в нем со страхом. С воплем он занес нож над головой и кинулся на Римо, намереваясь ударить сверху вниз. Римо оставался на месте, но когда Карло приблизился к нему, он подпрыгнул в воздух. Правая рука, которой Римо до сих пор не пользовался, взметнулась вверх, затем опустилась на голову Карло. Рукоятка сломанного ножа пробила череп и вошла внутрь. Карло зашатался и рухнул на пол. – Урок номер три, – сказал Римо. – Со мной лучше не связываться. Он двинулся к двери, и двенадцать пуэрториканцев расступились, давая ему пройти. Римо схватил Эль Джефе за кадык и потащил за собой. На улице Эль Джефе решил рассказать Римо все. Судя по всему, девчонка законченная идиотка. Она согласилась заплатить им две тысячи долларов только за то, чтобы они завтра выставили пикеты перед зданием ООН. Нет, они никого и пальцем не тронут. Если сеньор хочет, они вовсе не выйдут на демонстрацию, потому что общественный порядок для них дороже всяких денег. – Можете выходить на демонстрацию, – сказал Римо, на прощание еще раз сдавил Эль Джефе кадык и пошел прочь. Искать девчонку не было смысла: она уже наверняка успела уйти. Итак, завтра будет предпринято нападение на делегатов. Римо и Чиун должны этому помешать.Глава восемнадцатая
Когда над Ист Ривер взошло солнце, на улице было уже полно людей. Перед ними высилось здание ООН, холодное, предостерегающее. К тому времени, как отбрасываемая им огромная клинообразная тень откатилась назад, толпа оживилась, пришла в движение. Демонстранты были молоды, среди них было много негров, пуэрториканцев, но в основном это были белые – и все они держали в руках плакаты и транспаранты. НЕВОЗМОЖНО ОТМЕНИТЬ СВОБОДУ! МЫ БУДЕМ СРАЖАТЬСЯ ЗА СВОБОДУ! На одном из плакатов было написано: НАРОДНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ БОРЬБЫ С ФАШИЗМОМ. В человеке, несшем его, Римо узнал одного из «Гаучос», которых ему пришлось накануне поучить уму-разуму. Конференция по терроризму должна была открыться в одиннадцать утра. Те немногие, кому предстояло занять места на галерее, уже столпились за заграждением у главного входа в здание. Толпа демонстрантов все разрасталась перед зданием, в котором обычно предпринимались попытки сохранить мир в этом раздираемом противоречиями мире, а сегодня предстояло решить не менее трудную задачу искоренения бандитизма в международном масштабе. Римо брезгливо отвернулся от экрана телевизора, когда демонстранты, заметив направленную на них камеру, принялись скандировать: – ВОЙНУ ЗА СВОБОДУ НЕ ОСТАНОВИТЬ! Чиун улыбнулся. – Я вижу, это не укладывается в твое представление о порядке, – заметил он. – Порой мне кажется, что мы тратим время на то, чтобы защитить нашу страну… – Твою страну, – поправил Чиун. – Хорошо, мою страну от идиотов. Политики не позволят построить новые тюрьмы, но как насчет одной большой психушки? Это смогло бы разрешить большую часть наших социальных проблем. – Это лишь подстегнет их, – сказал Чиун. – Я помню, однажды, много лет назад… – Нет, Чиун, не надо, – сказал Римо. – Я сыт по горло тайфунами, толстыми, тонкими, мертвыми животными и собаками, одна из которых лает, а другая кусает. С меня довольно. – Дело твое, – кротко сказал Чиун и снова уставился в телевизор. – Полагаю, сегодня нам придется побывать в этой толпе несчастных пошляков. – Да, – сказал Римо. – Скоро выходим. На сегодня запланировано покушение на делегатов. Надо предотвратить его. – Я вижу, ты не подчинился приказу доктора Смита. – Мы оба знаем, Чиун, что со мной такие номера не проходят. Пока я жив, я не выйду из игры, нравится это Смиту или нет. – Странный тип преданности, когда человек не подчиняется своему работодателю. – Мой работодатель – Соединенные Штаты, – сказал Римо, – а не доктор Харолд Смит. Чиун пожал плечами. – Должно быть, я проспал референдум, на котором двести миллионов американцев выразили тебе доверие. – В этом не было необходимости. – Эти двести миллионов человек даже не знают, что ты существуешь, – сказал Чиун. – А вот доктор Смит знает. Он платит тебе жалованье, ты отчитываешься перед ним – следовательно, он твой работодатель. – Будь по-твоему. Когда все закончится, мы подадим на него жалобу в Национальное бюро по трудовым отношениям. Римо сделал стойку на одной руке и, стоя вверх ногами, окликнул Чиуна: – Давай, Чиун, присоединяйся. Надо размяться. – Разминайся один. А я понаблюдаю. Чиун молчал вес время, пока Римо в течение часа выполнял гимнастические упражнения. Наконец Римо сказал: – Нам пора. Дело осложняется тем, что Смит наверняка явится туда, прихватив с собой человек шестьсот своих агентов. Придется действовать осторожно, чтобы ненароком не зашибить его людей. – Это не составит особого труда, – сказал Чиун. – Все они наверняка будут в плащах с поднятыми воротниками, и у каждого в зубах будет по ножу. Он позволил себе улыбнуться и пошел за Римо к двери. Чиун снова ощутил беспокойство. Не за себя, а за Римо, потому что им противостояла могучая сила, способная погубить молодого американца, который со временем должен стать Мастером Синанджу. Римо давно уже следовало догадаться, с кем он имеет дело, но он не догадался. Однако, если бы Чиун раскрыл перед ним карты, движимый ложной гордостью, Римо бросился бы вперед, подставляя себя опасностям. Как это ни мучительно, Чиун был вынужден ждать, пока Римо не поймет всего сам. – Ты никогда не интересовался, кто стоит за этими террористами? – спросил Чиун. – Мне не нужно интересоваться, – ответил Римо. – Я знаю. – Неужели? – Да, – сказал Римо. – Это собака, которая лает, но иногда еще и кусает, которая кусает толстых, но чаще худых, сидит около мертвых животных и подстерегает НОБФ. – Будем надеяться, что она не подстерегает тебя. Даже если мы спасем делегатов, ничего не изменится, покуда не уничтожен тот, кто вес это организовал. – С этим разберемся после, – сказал Римо. Чиун печально покачал головой. – О «после» не может быть и речи. Речь может идти только о «сейчас». Римо собирался что-то ответить, но за спиной у него раздался телефонный звонок. Пока Чиун ждал в дверях, Римо вернулся в квартиру и снял трубку. Женский голос, задыхаясь, сказал: – Римо, приезжай немедленно. Все вышло из-под контроля. – Джоан, где ты? – спросил Римо. – Там, где мертвые животные. В му… И телефон замолчал. Римо посмотрел на трубку, потом медленно положил ее на место. Это был поединок лицом к лицу, о котором он мечтал. Но где? Как? Он обернулся к Чиуну, который, увидев на лице Римо замешательство, тихо сказал: – Ты все поймешь. Так было предначертано. Римо в недоумении уставился на него. Джоан Хэкер повесила трубку и самодовольно улыбнулась. – Ну, как? – спросила она. – Великолепно, мой революционный цветок, – одобрил низкорослый человек с желтоватой кожей. Вид у него был спокойный и безмятежный. – Ты думаешь, я сумела его обмануть? – Нет, моя дорогая. Ты не обманула его. Но это неважно. Он придет. Он придет. Римо и Чиун шли к зданию ООН. Римо пытался слово в слово припомнить все, что сказала Джоан. Дважды он натыкался на прохожих, каждый раз заставляя Чиуна неодобрительно крякать. Они слегка замедлили шаг, услышав веселые крики детей, играющих на детской площадке. Римо остановился и посмотрел на них. Пара близнецов, мальчик и девочка, залезли на большую горку из стеклопластика в виде бронтозавра, самого крупного из доисторических ящеров. Римо с одобрением подумал, как здорово придумали приспособить спину животного под горку. Он рассеянно улыбнулся, потом снова взглянул на горку. Что-то казалось ему смутно знакомым. И тут его осенило, откуда звонила Джоан Хэкер. Она звонила оттуда, где находятся мертвые животные. И в ту же секунду он догадался, кто стоит за террористами. Он остановился и положил руку на плечо Чиуну. – Чиун, – сказал он, – я знаю. – И тем не менее ты пойдешь туда? Римо кивнул. – А тебе придется защищать делегатов конференции. Чиун кивнул. – Делай как знаешь. Но помни: главное – осторожность. Собака, которая ждет тебя, кусает. Я же иду к собакам, которые только лают. Римо слегка сжал Чиуну плечо, и Чиун отвел глаза при этом редком проявлении чувств. – Не беспокойся, папочка. Я вернусь с победой в зубах. Чиун посмотрел на Римо. Глаза их встретились. – Прошлый раз, пять лет назад, когда вы с ним впервые столкнулись, я сказал, что он намного сильнее тебя. Я ошибался. Теперь вы равны. – Только равны? – спросил Римо. – Это не так уж мало, – сказал Чиун. – Потому что им владеют опасения, которых нет у тебя. Теперь иди. Римо повернулся и быстро зашагал прочь, растворившись в утренней толпе спешащих на работу людей. Чиун посмотрел ему вслед, затем тихо произнес молитву. Римо еще многого не знает, но будущего Мастера Синанджу нельзя баловать. Зайдя за угол, Римо осмотрелся. В каждом из проходящих такси сидело по двое, а то и по трое пассажиров. Свободного такси не дождешься целую вечность. Он подошел к проезжей части и, когда одно из такси притормозило, чтобы объехать рабочих, которые что-то копали, рванул на себя дверцу и скользнул на заднее сиденье прямо на колени молодой женщины. Женщина была красивая, спокойная и невозмутимая. Она сказала: – Але, ну ты! Тебе чего, придурок? – Приятно убедиться, что ваша прелесть не ограничивается внешностью, – сказал Римо, перегнулся через нее, открыл дверцу с противоположной стороны и выпихнул женщину на улицу. Затем он захлопнул дверцу и бросил шоферу: – В Музей естественной истории. П. Уортингтон Розенбаум, водитель, собрался было возмутиться, но, перехватив в зеркале взгляд Римо, решил ничего не говорить. Римо откинулся на спинку сиденья и попытался вспомнить музей, в котором побывал когда-то с автобусной экскурсией, организованной Ньюаркским приютом, где он вырос. Несколько квадратных строений. Этажи выставочных залов. Стеклянные витрины с экспонатами, демонстрирующими разные формы жизни в естественной среде. Зал, посвященный динозаврам. Бронтозавр со спиной, как та детская горка. Тиранозавры с зубами размером в человеческую ступню. Точные копии скелетов доисторических животных. Вчера Джоан Хэкер явно на что-то намекала, назвав Римо динозавром. Но он, глупец, не понял этого. И сегодняшний звонок тоже был уловкой, попыткой заманить его туда. Теперь в руках у Римо был конец ниточки. Человек, который стоял за всем этим, хотел, чтобы Римо пришел, но он не мог быть уверен, что Римо придет. Что ж, Римо преподнесет ему сюрприз.Глава девятнадцатая
«Что-то здесь не так», – думал Чиун, проворно пробираясь сквозь толпу у здания ООН. Слишком уж много шума было о готовящемся нападении на делегатов антитеррористической конференции. Слишком многие знали об этом. Об этом знал доктор Смит, а следовательно, и большая часть людей в правительстве. Об этом знал Римо. Знал Чиун. Знала эта глупая девчонка. Подобные дела так не делаются. Разве одна из заповедей Синанджу не гласит, что идеальная атака должна быть тихой, беспощадной и неожиданной? Здесь же нарушены все каноны, в особенности, главная заповедь – внезапность. Если бы кто-то в действительности намеревался убить делегатов антитеррористической конференции, он бы не стал ждать, пока они соберутся под надежной охраной тысяч полицейских, спецагентов и так далее. Их убили бы в постели, в самолете, в такси, ресторане. У американцев есть пословица, хотя Чиун считал, что она имеет корейское происхождение: «Не клади все яйца в одну корзину». Возможно, Чиун ошибался. «Не переоценил ли я противника?» – спрашивал себя пожилой кореец, пробираясь в толпе. Нет, вряд ли. Враг владеет секретами Дома Синанджу. Он не стал бы действовать наобум. И все же до сих пор в его действиях было немало необдуманного. Чиун оставил эти вопросы, протиснувшись наконец к входу в здание ООН мимо полицейских, охранников и всех прочих, чье зрение было не в состоянии зафиксировать движения корейца. Определить людей Смита было совсем просто. Чиун с Римо подшучивали над ними, но в этих шутках была доля правды. Все они были в плащах и шляпах, со значками прессы. В руках у них были камеры, направленные на толпу, но при этом они не потрудились снять крышки с объективов. Разумеется, Смит тоже был здесь, одетый в точности так же, как и его люди. Чиун покачал головой. Нет, людей в плащах он не тронет. Но откуда следует ожидать нападения на делегатов? До сих пор главным принципом противника был обман. Атака не будет лобовой. Убийцы замаскируются. Чиун посмотрел по сторонам. Под представителей прессы? Нет, полицейские легко бы их раскрыли, потребовав предъявить удостоверения. Тогда, может быть, под полицейских? Нет, здесь слишком много настоящих полицейских, способных выявить самозванцев. Под представителей духовенства? Нет. Священникам нечего здесь делать. Одно их присутствие могло бы вызвать подозрение. Чиун снова огляделся. Кто смог бы свободно пройти сквозь кордон? Так, чтобы не заметила ни пресса, ни полиция? Ну конечно! Чиун устремился к правому краю площадки перед главным входом в здание, где группа офицеров уверенным шагом проходила сквозь оцепление. Чиун все понял. Убийцы выступали под личиной военных, и никто не остановит их, пока не будет слишком поздно. «Придумано неплохо», – подумал Чиун. И все же он не понимал, почему нападение организовано таким образом. Оно нелепо по существу, и противник должен был это понимать. Вход в Музей естественной истории был огорожен веревкой, за которой стояла табличка с надписью: «Сегодня музей закрыт». Ко входу вела пологая дорожка. Дверь была заперта. Ударом ладони Римо вышиб замок, и дверь легко открылась. Глядя на вес это из такси, водитель П. Уортингтон Розенбаум спросил себя, не следует ли вызвать полицию, но, вспомнив про пятьдесят долларов, обещанные ему пассажиром, решил, что происходящее в музее его не касается. Несмотря на лето в помещении музея было темно и прохладно. Римо сделал несколько шагов по гладко отшлифованному мраморному полу и очутился в центральном фойе первого этажа. Память подсказала ему, что лестница находится по обеим сторонам от входа. В служебном помещении в углу первого этажа сидел бородатый молодой человек с телефонной трубкой. – Он здесь, – прошептал бородатый в трубку. На другом конце провода кивнули. – Хорошо. Следуй за ним наверх. Там его и убьешь. – А если он не станет подниматься наверх? – Станет. Когда прикончишь его, позвони мне, – произнес голос в трубке. Римо подошел к лестнице и стал подниматься по ступеням. Он решил начать с верхнего этажа, чтобы не дать противнику возможности ускользнуть. Этому научил его Чиун. На верхнем этаже музея от лестницы шел коридор, в конце которого находился зал динозавров. Римо вошел в зал и огляделся. Бронтозавр стоял на том же самом месте, где его видел Римо в последний раз. Римо прошел по просторной высокой галерее. В самом конце ее стоял тиранозавр, такой же злобный и могучий, как прежде, хотя это был всего лишь скелет. Римо попал туда, куда нужно. Здесь обитали мертвые животные. Римо услышал позади себя шаги и, обернувшись, увидел бородатого человека, одетого в черный костюм для каратэ. – Никак, это ты, крошка Сиско? – сказал Римо. Бородатый не терял времени. Издав глухое рычание, он прыгнул на Римо, нога его согнулась для пинка, а рука взметнулась для сокрушительного удара. Прыжок был долгий и высокий, почти как у Нуриева. Завершился же он, как у Чарли Чаплина. Прежде чем бородатый успел нанести свой удар, ладонь Римо с размаху вонзилась в кадык, превратив его в месиво. Тело бородатого замерло в воздухе, словно помидор, ударившийся о кирпичную стену. Он тяжело рухнул на мраморный пол, не издав ни стона. Так, с этим кончено. Когда через триста секунд телефон не зазвонил, маленький желтый человек на втором этаже улыбнулся и посмотрел на Джоан Хэкер. – Он прорвал первую линию нашей обороны, – сказал он. – Что вы имеете в виду? – Наш человек в черном мертв. – Но это же ужасно! – воскликнула Джоан Хэкер. – Как вы можете оставаться таким спокойным? Это же ужасно! – Ты говоришь, как истинная революционерка. Мы захватываем самолеты и убиваем заложников. Это ничего. Мы расстреливаем спортсменов. Это ничего. Мы заманиваем в ловушку ни в чем не повинного старого мясника. Это ничего. Мы собираемся сегодня укокошить дипломатов. Это тоже ничего. Но мы обязаны переживать из-за какого-то недоучки, который ничего не смыслил в каратэ, сказать по правде. – Да, но те люди… они враги… агенты реакции и империализма с Уолл-Стрит. А тот человек внизу… он наш человек. – Нет, моя дорогая. Все люди одинаковы. Кем бы они ни были, они люди. Только безмозглые наклеивают на людей ярлыки, да и то лишь затем, чтобы оправдать собственное нежелание видеть в них обычных людей. Гораздо справедливее убивать человека, зная, что ты убиваешь человека, а не просто срываешь какой-то ярлык. Это придает смысл человеческой смерти и ценность твоему поступку. – Но это несовместимо с нашей идеологией, – выпалила Джоан. – Может быть, – сказал желтый человек. – В этом мире нет идеологии. Есть только сила. А сила исходит из самой жизни. Он поднялся из-за бюро и нагнулся к Джоан, которая невольно отпрянула. – Я раскрою тебе один секрет, – сказал он. – Все эти приготовления, все эти смерти, все это было предпринято с одной-единственной целью. Отнюдь не ради прославления какой-нибудь идиотской революционной идеи; не для того, чтобы отдать власть неграмотным дикарям, чью полную никчемность доказывает их стремление идти туда, куда их ведет идеология. Все, что мы с тобой делали, преследовало одну-единственную цель: уничтожить двух человек. – Двух человек? Вы имеете в виду Римо и пожилого-пожилого азиата? – Да, Римо, который овладел тайнами нашего древнего рода, и Чиуна, этого, как ты выразилась, пожилого азиата, который является нынешним Мастером Синанджу. Эти двое всегда будут стоять между мной и моими целями. – Но ведь это не имеет ничего общего с революцией! – воскликнула Джоан Хэкер. Вдруг все это перестало ей нравиться. Все это выглядело не так романтично, как освобождение самолета или взрыв посольства. Это смахивало на убийство. – Победитель может использовать любые ярлыки, какие пожелает, – сказал желтокожий человек, сверкнув глазами. – Ну, довольно. Он скоро будет здесь. На четвертом этаже было пусто, на третьем тоже. Римо вспомнил, как впервые пришел в этот музей много лет назад. Он был ничем не примечательным парнишкой, таким же, как и все в этой толпе сирот, ничего не видевших в жизни. Это было задолго до того, как приобщение к культуре стало считаться важной частью образования, и монахини согласились свозить их в музей только после того, как весь класс научился читать и писать. В тот день в музее было многолюдно и шумно. Сейчас он был пуст и безмолвен, по коридорам и лестницам гуляли сквозняки. Здесь, в этом музее, предстояло окончиться легенде о мертвых животных. Римо помнил, как их класс томился в ожидании, пока двоечник Спинки, для которого уроки чтения были сущим адом, не научится наконец складывать буквы в слова. Каждый день казался им месяцем. Но Спинки остался в далеком прошлом, как и Ньюарк, и приют, и его детство, Все, что осталось от Римо, – это имя. Ни лицо, ни случайный отпечаток пальцев не подтвердят, что когда-то он здесь был. Спускаясь по ступенькам на второй этаж, Римо думал о том, что отдал бы сейчас все на свете, лишь бы снова оказаться мальчишкой из приюта и пройти по этим залам в дешевых тапочках, а не в дорогих спортивных туфлях. Он остановился посередине последнего лестничного пролета. Внизу стоял высокий чернокожий человек в дашики. Он улыбнулся Римо и стал подниматься вверх по ступенькам. Римо отступал, пока не оказался на лестничной клетке между вторым и третьим этажом. Все правильно. Так он и думал. С третьего этажа спускался еще один чернокожий верзила. – Привет представителям «третьего мира», – сказал Римо. – Ave atque vale, – сказал один из негров. – Что означает «привет и прощай», – сказал другой. – Хорошо, – сказал Римо. – Вы слыхали песенку «Виффенпуф»? Если хотите, я напою несколько тактов. Что там было вначале? «Через столы в кафе у Мори…» Или по столам? Неважно. Дальше идет: «ла, да, да, да, к дому, где живет крошка Луи…» (Верзилы тупо уставились на него.) Разве вы не знаете эту песенку? А как насчет песенки «Кродэд»? Может, споете, а я подтяну на высоких нотах. Римо прижался спиной к мраморной стене. Сквозь рубашку он чувствовал холодный камень. Он напряг мускулы. Верзилы подошли к нему и без предупреждения ударили кулаками ему в лицо. По крайней мере, собирались. Римо увернулся. Чтобы не попасть кулаками в стену, верзилы отпрянули. Римо оказался между ними. Он подпрыгнул и перевернулся в воздухе, при этом ударив каждого из них локтем в затылок. Сила ударов была такова, что оба врезались в холодную мраморную стену. Он услышал два разных звука: один, когда под ударами локтей хрустнули их черепа, а другой, когда их лица врезались в камень и размозжились о стену. Он отступил назад, не оборачиваясь, услышал, как тела рухнули на пол, и стал спускаться по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Внизу он остановился и услышал несколько хлопков в ладоши. Откуда-то доносились негромкие аплодисменты. Он взглянул налево. Никого. Тогда он пошел направо, на звук хлопков, пока не оказался перед открытой дверью, ведущей в большую галерею. Вокруг галереи был широкий балкон с видом на первый этаж. У лестницы, ведущей на галерею, стояла Джоан Хэкер. А рядом с ней… Римо усмехнулся. Значит, он не ошибся. Это был Нуич. Он перестал хлопать, встретившись глазами с Римо. – Я знал, что это ты, – сказал Римо. – Разве Чиун тебе не сказал? – спросил Нуич. Римо покачал головой. – Нет. Он считает, что твое имя можно произносить только на похоронах, что ты опозорил его школу и Дом Синанджу. – Бедный старый Чиун, – сказал Нуич. – В другие времена, в других обстоятельствах мой дядя, брат моего отца, был бы знаменитым человеком. Но теперь он… используя твое любимое выражение, теперь он вне игры. Римо покачал головой. – У меня такое ощущение, что кладбища всего мира забиты людьми, которые считали, что Чиун вышел из игры. – Да. Но никто из них не носил имя Нуич. Ни в ком из них не текла кровь Чиуна. Никто из них не принадлежал Дому Синанджу. Никто из них… – Никто из них не предавал традиций. Никто из них не был скотом, который вербует безмозглых людишек, чтобы они убивали и насиловали. Зачем тебе понадобились террористы? – спросил Римо. Глаза Джоан Хэкер следили за их перепалкой, как будто это был теннисный матч. Только что они были прикованы к Римо, но теперь, когда Нуич захохотал, она перевела взгляд на него. Откинувшись на мраморные перила, Нуич громко смеялся. Это был высокий, пронзительный хохот, напомнивший Римо смех Чиуна. За его спиной Римо увидел тросы, поддерживающие висящее чучело громадного, длиной в девяносто футов, голубого кита, самого крупного животного, какие когда-либо жили на земле. Тень от кита затемняла комнату. – Ты до сих пор не понял этого? – спросил Нуич. – Не понял чего? – спросил Римо. И впервые ему стало не по себе. – Террористы здесь совершенно ни при чем. Разве Чиун не рассказывал тебе о собаках, которые лают, и собаках, которые кусают? – Ну, и что из этого? – А то, что все эти террористы, – не что иное, как собака, которая лает. Собака же, которая кусает, гналась за тобой и твоим пожилым другом. Охота шла именно на вас. Помнишь воздушных пиратов, которые потребовали посадки в Лос-Анджелесе? Это было сделано специально, чтобы правительство привлекло вас к участию в этой операции. Помнишь нападение на аэропорт и покушение на трех полковников? Это опять-таки было сделано для того, чтобы заманить вас в ловушку. – Одно дело – целиться в мишень, и совсем другое – попасть в нее. – Но в этом-то и заключается вся прелесть охоты, – сказал Нуич. – Кстати, в одну цель я уже попал. Не сомневаюсь, что ты отправил беднягу Чиуна в ООН спасать никчемные жизни дипломатов. Чиун поступит так, как поступает Мастер Синанджу. Он пойдет к врагу. И обнаружит, что нам нужны не дипломаты, а он сам. Правда, будет уже поздно. – Не глядя на часы, болтавшиеся на его тонкой руке, Нуич добавил: – Сейчас десять сорок две. Если хочешь, можно посмотреть, что там происходит. Он подал знак Джоан Хэкер, и та включила маленький телевизор, стоявший у мраморных перил. Из телевизора тут же понеслись звуки – гул скандирующих голосов, а спустя несколько секунд на экране появилось изображение толпы перед зданием ООН, сдерживаемой подразделениями нью-йоркской полиции. У Римо все сжалось внутри, когда он увидел на экране фигуру доктора Харолда Смита, снующего за полицейским кордоном. Чиуна нигде не было видно. Раздался голос комментатора: «Дипломаты крупнейших стран уже прибыли и находятся в здании. Конференция вскоре должна открыться. Но настроение толпы становится непредсказуемым, и, как нам стало известно, к месту событий высланы полицейские подкрепления. Сейчас мы включаем камеры, установленные в зале заседаний». На экране возник зал заседаний, где вскоре должна была начаться антитеррористическая конференция. Зал был почти пустой, хотя в амфитеатре уже сидела публика. Несколько дипломатов заняли свои места. Помощники из числа сотрудников ООН сновали по залу, разнося документы и раскладывая блокноты. Послышался приглушенный гул, камера скользнула по амфитеатру, потом голос другого комментатора объявил: «Вы видите зал заседаний, где сегодня будет проходить конференция по терроризму. Все готово для встречи, которая начнется через пятнадцать минут. Толпа на улице становится неуправляемой. По мнению дипломатов, нынешняя конференция станет серьезным шагом к… – Голос комментатора прервался звуком выстрелов. – Мы не знаем, что происходит. Не хотелось бы никого пугать, но это, без сомнения, были выстрелы. Я попытаюсь выяснить, что произошло, а пока что вернемся на улицу». Экран снова погас, и Нуич захохотал. – Прощай, дорогой дядюшка Чиун, – сказал он, давясь от смеха, а потом кивком головы велел Джоан Хэкер выключить телевизор. Он посмотрел на Римо. – Ты видишь перед собой нового Мастера Синанджу, – сказал Нуич. Римо в изумлении уставился на него. – Ты все еще ничего не понял? Ты что, ослеп? Все было задумано ради этой минуты. Для меня было важно поднять терроризм на новый уровень. Это был единственный способ заставить ваше правительство привлечь к работе тебя и Чиуна. Вот зачем понадобился этот трюк, с помощью которого оружие было пронесено в самолет через детекторы обнаружения металла. Тебе интересно, как я этопроделал? – При желании это можно выяснить, – вяло проговорил Римо. Мысль о Чиуне не давала ему покоя. – Да. Но никто не сделал этого. Эти детекторы созданы для обнаружения спрятанного металла. Мы пронесли оружие на борт самолета открыто, вмонтировав его в металлические предметы, которые никому не пришло в голову проверять. Римо на мгновение задумался. – Инвалидная коляска, – догадался он. – Точно, – сказал Нуич. – Коляска с вмонтированным в нее оружием, не привлекает к себе внимания, никто ее не проверяет. А так как она металлическая, детектор и покажет, что это металл. Здорово придумано, не так ли? – Уровень заурядного фокусника, – сказал Римо. – Ты бы лучше посмотрел, какие штуки проделывает Джон Скарн с колодой карт. – Ты недооцениваешь мои способности, – сказал Нуич. – Вспомни об обучении боевиков. О мгновенном профессионализме. Надеюсь, Чиун объяснил тебе, что на обучение не требуется много времени, если жизнь ученика не представляет никакой ценности. Такого ученика можно научить нескольким несложным приемам. Правда, усвоенные им навыки не срабатывают при столкновении с непредвиденной ситуацией. – Чиун рассказывал мне о штурме дворца, – сказал Римо. – Конечно, – сказал Нуич. – Этих крестьян мгновенно обучили военному ремеслу. Но их подвело то, что они не знали, как поступить, оказавшись во дворце. И все они погибли. Я бросил Чиуну вызов: сначала толстый, потом худой, потом мертвые животные. Тем самым я дал ему понять, с кем вы имеете дело. – Для чего? – спросил Римо. – Для того, чтобы он больше беспокоился о тебе, чем о себе. Он отличается… отличался особым инстинктом самосохранения. Было необходимо обезоружить его, отвлечь его внимание. – А потом ты привлек Джоан, чтобы она заманила меня в ловушку? – спросил Римо. – Да. Это была самая рискованная часть моего плана. Я знал, что Чиун не расскажет тебе про меня, потому что опасается за твою жизнь. Мне нужно было, чтобы ты сам все понял. При этом подсказки не должны были выглядеть чересчур очевидными, иначе ты понял бы, что тебя заманивают, западню. Но и не слишком туманными, иначе ты не понял бы их. Я говорю все это не для того, чтобы унизить тебя. Просто я был вынужден считаться с особенностями мышления западного человека. Итак, я заставил тебя вычислить то, что мне требовалось, и прийти сюда, обрекая Чиуна на верную смерть. А теперь ты должен решать. – Что именно? – спросил Римо. – Перейдешь ли ты на мою сторону? Ты приобрел большой опыт, работая с Мастером Синанджу. Почему бы тебе не перейти на службу к новому Мастеру, вместе с которым можно завоевать власть над всем земным шаром? – А кто избрал тебя новым Мастером? – холодно спросил Римо. На мгновение Нуич растерялся. Потом улыбнулся и сказал: – Другого нет. – Ошибаешься, – сказал Римо. – Если Чиун мертв, в чем я сомневаюсь, на место Мастера Синанджу претендую я. Я – Мастер. Нуич захохотал. – Ты забываешься. Ты всего лишь белый человек, а я не кретин вроде тех, с кем ты только что сражался. – Нет, ты не кретин, – согласился Римо. – Твои сообщники – жалкие тупицы, как и эта глупенькая девчонка. А ты? Ты совсем другое. Ты бешеная собака! – Ну что ж, – проговорил Нуич. – Черта подведена. Но скажи мне, разве ты не ощущаешь комок страха в животе при воспоминании о том, как я отделал тебя, когда мы с тобой встретились в прошлый раз? Я сказал тогда, что через десять лет ты достигнешь больших высот. Но десяти лет еще не прошло. – Тут ты явно допустил ошибку, дерьмо собачье, – сказал Римо. – Не нужно было ждать десять лет. Сам Чиун Сказал мне это. Между нами было вот какое расстояние. – Римо свел большой и указательный пальцы, оставив между ними зазор в четверть дюйма. – Вот какое. Чиун считал, что мне потребуется пять лет, чтобы ликвидировать этот разрыв. Потом он признал, что был неправ. Это произошло быстрее, чем он думал. Я превзошел тебя. Как ты ощущаешь себя в роли проигравшего? Чиун был на голову выше тебя. А теперь, когда ты утверждаешь, что избавился от него, я занял его место. Для тебя все кончено, Нуич. Я не связан клятвой не убивать никого из своей деревни. У Нуича дернулось лицо, выдавая напряжение. Римо ждал. Он не знал, жив ли Чиун или нет, но если он погиб, если коварный план Нуича удался, тогда эта минута в жизни Римо будет посвящена памяти Мастера. Из темных глубин своей памяти Римо извлек слова, некогда услышанные от Чиуна, и тихо произнес: – Я – Шива, Дестроер, я смерть, разрушитель миров. Я мертвый ночной тигр, воскрешенный Мастером Синанджу. Кто эта собака, бросающая мне вызов? С ревом, напоминающим рык разъяренного тигра, Нуич бросился на Римо.Глава двадцатая
Да, определенно что-то было не так. Что-то не так с планом нападения. Его придумал Нуич, но план этот не сулил должного эффекта. Это угнетало Чиуна. Он примкнул к группе офицеров, которые с важным видом прошли сквозь полицейский кордон к входу в здание ООН. Мысль об использовании военной формы в качестве камуфляжа понравилась Чиуну. Только натренированный глаз мог проникнуть дальше серебряного и золотого шитья, аксельбантов и лент и заметить, что подбородки у некоторых «военных» подозрительно белы и что, следовательно, бороды у них сбриты совсем недавно. Только натренированный взгляд мог заметить, что в группе двенадцати американских офицеров куда больше смуглых лиц, чем можно было ожидать. Вот это-то и настораживало. Натренированный глаз должен был обратить внимание на все эти детали. Нуич, конечно же, знал, что наблюдать за ними будет именно натренированный глаз. Он знал, что Римо и Чиун будут здесь и обратит внимание и на недавно сбритые бороды, и на смуглые лица «офицеров». Не похоже, чтобы Нуич допустил такую небрежность. Но было ли это небрежностью? Чиун слегка покачал головой. Он по-прежнему беспокоился о Римо. Этот мальчик не всегда поступает разумно, рискуя жизнью, когда можно этого не делать. Вряд ли Римо угрожает действительно смертельная опасность. Если Нуич причинит Римо вред, ему придется всю оставшуюся жизнь прятаться или летать по воздуху, потому что на земле Мастер Синанджу найдет его и месть Чиуна будет ужасна. Наверняка Нуич знает это. Так зачем же ему понадобилось затевать детскую игру в намеки и телефонные звонки, пытаясь заманить Римо в свое логово? Наверняка Нуич что-то замышляет. Но что? Чиун многого не понимал. Чиун прошел в нескольких дюймах от доктора Смита, злобно косившегося на толпу. Казалось, он кого-то высматривает. Бедный доктор Смит! Чиун надеялся, что он придет в чувство, пока еще не поздно. Чиун двигался в группе армейских офицеров, как это умел делать только он – то появляясь, то исчезая, снова появляясь и снова исчезая, так, чтобы ни один из полицейских и сотрудников охраны не заметил его. Средь бела дня, на площади, где собралось двадцать тысяч человек, он мог показаться привидением, призраком, который сразу же исчезнет, стоит только моргнуть. Вместе с армейскими офицерами он миновал охрану и шел по коридорам здания ООН туда, где рядом с главным залом располагались небольшие конференц-залы, рабочие помещения и кабинеты. Группу армейских офицеров возглавлял высокий мужчина лет сорока пяти со светлыми волосами и звездочками генерал-майора на габардиновом кителе. В руке у него был портфель, как и у всех остальных в этой группе. Генерал обернулся и увидел Чиуна. Они встретились глазами, однако генерал ничего не сказал. Как ни в чем не бывало он направился в маленькую комнату рядом с главным залом, Чиун вошел туда вместе со всеми. Почему генерал никак не отреагировал на присутствие Чиуна? Казалось, он ожидал его увидеть. Последний из вошедших запер дверь комнаты. «Офицеры» принялись быстро стаскивать с себя военную форму. Оставшись в светло-голубых рубашках, они достали из своих портфелей шелковые дашики и бурнусы и облачились в них. В руках у каждого был пистолет. Все это они проделали молча. Пистолеты? Но почему? Почему не взрывчатка? Не газ? Зачем так рисковать? Пистолеты предназначены для стрельбы по единичным целям в сравнительно небольшом помещении, а не по огромному скоплению людей в огромном зале заседаний. И тогда Чиун понял все. Убийцам были нужны вовсе не дипломаты. Им нужен был он, Чиун. Он оказался в комнате с двенадцатью вооруженными людьми, которые должны его убить. А Римо находится во власти Нуича. Нуич не раздумывая прикончит его, потому что знает, что его люди должны убить Чиуна. Чиун готов был зарычать от гнева. Мастера Синанджу так не умирают. Прежде чем Чиун выпьет свою чашу до дна, Нуич захлебнется собственной кровью. Глаза Чиуна встретились с глазами «генерала». Сейчас на нем было тонкое красное шелковое одеяние с серебряным полумесяцем на груди и серебристый бурнус. Дуло автоматического пистолета 45-го калибра было направлено Чиуну л грудь. «Генерал» с улыбкой дотронулся рукой до своей груди, потом до подбородка, затем протянул ее к Чиуну в традиционном арабском приветствии. Это было ошибкой. Чиун перехватил протянутую ему руку и крутанулся на месте. Тело «генерала» полетело в людей, стоявших перед Чиуном с оружием наготове. Мгновение – и Чиун уже был среди них. – Как вы посмели? – пронзительно вскричал он. Его руки и ноги несли смерть самозванцам. Раздались выстрелы. Два. Три. Но попасть в Чиуна было не просто. Он хватал противников за бурнусы, тела сталкивались и падали, как сбитые кегли. – Как вы посмели? – снова крикнул Чиун, вымещая на мнимых военных гнев, направленный не только на Нуича, но и на себя самого, позволившего одурачить себя, не помешавшего Римо пойти на верную смерть. Он знал, что в схватке равных выигрывает тот, кто все спланировал заранее. Раздалось еще несколько отдельных выстрелов и потом последний отчаянный залп, и все стихло, потому что больше некому было стрелять. Когда дверь открылась и ворвались сотрудники службы безопасности, Чиун молча проскользнул мимо них в коридор. – Ты видел какого-то старика? – спросил один из охранников. – Какого еще старика? Никто мимо нас не проходил. Возможно, время еще есть. Нуич, уверенный в том, что Чиуна уже нет в живых, мог не спешить с Римо; он мог медлить с расправой минуты, даже часы, наслаждаясь своим триумфом. Возможно, время еще есть. В холле Чиун увидел знакомую фигуру. К нему подбежал доктор Смит. – Чиун, – сказал он. – Я только что понял. Это были офицеры. Что произошло? – Они никого не убьют, доктор Смит. – Дипломаты в безопасности? – Дипломаты с самого начала были в безопасности. Убийцы пришли за мной, и они нашли меня. Теперь скажите мне, только быстро, где в этом городе можно найти динозавров? – Динозавров? – Да. Древних рептилий, которые давно вымерли. Смит задумался. – Быстрее! – воскликнул Чиун. – Если не хотите, чтобы на вашей совести была еще одна смерть. – Единственное место, где я когда-либо видел динозавров, – это Музей естественной истории. – Это недалеко отсюда? – Да. – Спасибо. Римо будет рад узнать, что вы выздоровели. Толпа на улице разрослась и пришла в волнение, налегая на полицейский кордон, когда просочился слух, что в здании кого-то убили. Но Чиун без труда пробрался сквозь оцепление и толпу. Неподалеку стояло пустое такси. Чиун открыл дверцу и опустился на переднее сиденье. Водитель повернулся в его сторону, и Чиун пронзил его взглядом. Бросив взгляд на прикрепленное к переднему стеклу водительское удостоверение, Чиун сказал: – Господин П. Уортингтон Розенбаум, вы отвезете меня в Музей естественной истории. Если потребуется, поезжайте по тротуару, потому что мне необходимо попасть туда как можно быстрее. И не пререкайтесь, если хотите остаться в живых. Если сделаете все, как положено, вас ждет вознаграждение. А теперь поехали. В эту минуту П. Уортингтон Розенбаум решил, что завтра же покинет поприще водителя такси и войдет в долю к сестре, у которой есть магазинчик, торгующий пряжей. Но сперва надо доставить этого типа в Музей естественной истории. Он нажал на газ. Чиун откинулся на спинку сиденья. Древняя легенда гласила, что один тайфун молчит, пока проходит другой. Ну что ж, Чиун был тем самым тайфуном, который идет. И если Нуич станет бушевать, он ощутит на своей шкуре верность старинного предсказания о том, что один из тайфунов должен погибнуть. Там, где обитают мертвые животные.Глава двадцать первая
Разговор между ними был какой-то странный. Она чувствовала, что это очень важный разговор. Но ей было трудно сосредоточиться из-за кокаина. На душе у нее было спокойно и дремотно. Весь мир казался спокойным и дремотным. Как замечательно быть революционной героиней! Но она многого не понимала. Нуич – странно, что он прежде не называл ей своего имени, – сказал, будто его противники – Римо и старый азиат. Должно быть, он шутил, потому что их противник – вся прогнившая эксплуататорская капиталистическая система. В этом она была уверена. Нуич был столь же предан делу справедливой борьбы угнетенных, как и она сама. Тут не может быть сомнений. Но потом появился Римо и сказал, что он и есть какой-то Мастер Синанджу. И они говорили о старике, как будто он умер. Зачем им понадобилось включать телевизор? Телевизор… Было бы интересно узнать, что произошло с этими империалистическими шавками в здании Объединенных Наций. Но вообще-то вся эта болтовня Римо и Нуича была не очень интересна. Тайфуны. Лающие собаки. Трюки. Оружие, вмонтированное в каталки. Глупо все это. Единственное, что имеет значение, так это новый порядок для «третьего мира». Прежде она считала, что уйдет в сторону, как только революция завершится. Но теперь она передумала. Она могла бы стать лидером, именно таким, который им нужен. Да и вообще, как они могут управлять страной, эти нищие, раздетые, неграмотные дикари? Краем глаза она видела, как Нуич бросился на Римо, как раз когда включала телевизор. Их схватка происходила под аккомпанемент голоса телевизионного комментатора. Она вдруг поняла, что это схватка не на жизнь, а на смерть. Ну и дела! Она ощущала себя королевой Гиневрой. Кажется, так звали супругу короля Артура? Нуич был бесподобен. Он с виду медленно выбросил руку вперед и сразу же попал в Римо. Римо был крупнее и сильнее его, но, кажется, уступал ему в стремительности. Он попытался нанести удар, но промахнулся, потом проскользнул за спиной у Нуича к мраморным перилам балкона, откуда открывался вид на первый этаж и на огромного подвешенного к потолку кита. Нуич свел над головой руки, как одержавший победу спортсмен, и прыгнул на Римо, прижавшегося к перилам. Но Римо успел отскочить, и кулаки Нуича обрушились на перила с таким треском, как будто кто-то выстрелил из пистолета. Мрамор раскрошился, осколки полетели на пол. Римо вспрыгнул на перила, и Нуич последовал за ним. Они двигались взад-вперед, нанося друг другу удары и промахиваясь. Римо попытался ударить противника ногой, но не попал и потерял равновесие. От падения вниз его спасло только то, что он ухватился за трос, на котором висело чучело громадного кита. Дважды перевернувшись в воздухе, он опустился на спину кита, висевшего на расстоянии двадцати пяти футов от пола. Нуич тоже уцепился за трос, перевернулся в воздухе и мягко приземлился на спину кита. Они яростно сражались, но, как ни странно, ни один из них не мог нанести противнику решающий удар. Может, они вовсе и не такие уж бойцы. Она не обращала внимания на телевизор, следя за схваткой и повизгивая. Сражайтесь, рыцари! Мое сердце достанется победителю. Наконец Римо удалось схватить Нуича за запястья. Нуич отшатнулся, затем рванулся вперед. Его тело поднялось в воздухе вверх ногами и пролетело у Римо над головой. Как чудесно! Они сражаются за нее. Ей захотелось бросить им платок, чтобы победитель приколол его к своей груди. Но у нее не было платка. У нее была только мокрая бумажная салфетка. Она бросила ее. Нуич приземлился позади Римо, спиной к нему, его руки были свободны, он сохранял равновесие, но прежде, чем он успел повернуться, мокрая салфетка упала ему на плечо. Джоан захихикала. От легкого прикосновения скомканной бумаги Нуич потерял равновесие и упал на спину кита. Прежде чем он сумел подняться на ноги, Римо занес над ним локоть и ударил. Схватив Нуича за шиворот, Римо потащил его как чемодан к голове кита. Победитель! Он сражался за королеву Гиневру и победил. Досадно. Она надеялась, что ее спасителем будет Нуич. Ну и ладно. По крайней мере у них с Римо сексуальная совместимость. – Детка, – крикнул ей Римо, – включи телевизор погромче!Глава двадцать вторая
Римо связал Нуичу руки за спиной, воспользовавшись для этого кожаным поясом Нуича, и повесил его под нижней челюстью кита. Затем он спрыгнул на пол, мягко приземлившись на ноги и, даже не остановившись, чтобы перевести дух, устремился к лестнице. Он поднялся по ступеням и подошел к Джоан Хэкер, которая засовывала под верхнюю губу новую порцию кокаина. – Хочешь понюхать? – хихикнула Джоан. – Нет, спасибо, – сказал он. – Я предпочитаю рис. – Да? Рис, наверное, тоже ничего, но я никогда его не нюхала. Поздравляю тебя с победой. Мое тело принадлежит тебе. – Засунь его себе в рот и помолчи. Ты не даешь мне слушать. Голос комментатора сообщил: «Здесь по-прежнему царит замешательство. Толпу на улице удается сдерживать. Мы располагаем точными данными, что внутри здания ООН была открыта стрельба. Однако, как нам сообщили, никто из дипломатов не пострадал. В результате перестрелки пострадала группа офицеров, личность которых в настоящее время устанавливается. Мы ожидаем дальнейших подробностей». Римо с ненавистью отвел глаза от телевизора. Никакой ясности! «Замешательство», «дальнейшие подробности». Ему хотелось крикнуть: «Что с Чиуном?» Сбоку послышался стон. Римо обернулся и встретился взглядом с Нуичем. Маленький азиат свисал, как кусок мяса, из огромной пасти кита. Его глаза источали ненависть. – Если бы не она, я бы победил, – прошипел он. – Это всего лишь предположение, – сказал Римо. – А теперь перейдем к фактам. Я не знаю, что с Чиуном, жив он или нет. Но если нет, я вернусь и сдеру с тебя шкуру. Моли Бога, чтобы твои люди промахнулись. Римо резко повернулся, собираясь уйти. – Ты не можешь так уйти, – кричала Джоан Хэкер. – Ты выиграл меня. Мое тело принадлежит тебе! – Может быть, твое тело и принадлежит мне, но твоя душа, как я понимаю, всегда будет принадлежать «третьему миру». – Нет, Римо, – сказала она. – Теперь уже нет. Я устала от «третьего мира». Я хочу домой. Отвези меня домой. Под воздействием кокаина она вдруг снова почувствовала себя маленькой девочкой. Римо стало жаль ее. – Сначала я должен кое-что выяснить, – сказал он. – А потом отвезу тебя домой. Спускаясь по лестнице, Римо услышал обращенный к девушке тихий голос Нуича. Римо распахнул входную дверь и по ступеням вышел на улицу. Вдали послышался вой сирен. Он становился все более громким – значит, машины направляются сюда. Вскоре он увидел знакомое желтое такси, лавирующее в потоке машин, срезающее углы, подпрыгивающее на бордюрах тротуара. Позади мчались полицейские машины, преследующие водителя-маньяка. Такси поравнялось с Римо, заехало на тротуар и резко затормозило. Дверца открылась, и из такси вышел Чиун. – Можете быть свободны, господин П. Уортингтон Розенбаум, – сказал он водителю. Водитель нажал на газ, и такси рванулось с места. Через несколько секунд полицейские машины с воем промчались мимо вслед за нарушителем. Чиун поднял глаза, увидел на ступеньках Римо и улыбнулся. Он подобрал полы своего кимоно и неспешно поднялся по ступенькам. – Я вижу, ты спешил, папочка, – сказал Римо. Чиун равнодушно посмотрел на него. – Ты, конечно же, забыл, какой важный сегодня день? – Важный? – Сегодня мы собирались отправиться в Бруклин. – Ну конечно! – сказал Римо, щелкнув пальцами. – Теперь я понимаю, почему ты так торопился. – Разумеется, – сказал Чиун. – Что еще могло заставить меня так спешить? Римо кивнул. – Но сначала я хотел бы тебе кое-что показать. У меня есть для тебя подарок. Он повернулся к двери и повел Чиуна за собой по лестнице в зал, где висело чучело кита. Театральным жестом он простер руки к коту, отступил назад и произнес: – Вот! – Что «вот»? Римо обернулся. Из пасти кита свисал только пояс. Нуича не было. Римо взбежал по ступенькам и посмотрел вниз. На мраморном полу распростерлась фигура Джоан Хэкер. Римо сбежал вниз по лестнице и перевернул Джоан. Ее лицо было разбито. Из раны у виска сочилась кровь, осколки раздробленной кости торчали из молодой свежей кожи. – Это сделал Нуич, – с трудом проговорила она. – Когда ты ушел, он сказал, что любит меня. Что я нужна ему для революции. Я спустилась к нему по тросу и развязала его. А потом он ударил меня. Римо осмотрел рану. Если бы Нуич захотел, смерть наступила бы мгновенно. Но он предпочел обречь ее на медленную смерть. Почему? – Он велел мне что-то передать? – спросил Римо. – Он велел передать тебе, что он еще вернется. И чтобы в следующий раз ты не рассчитывал на удачу. Римо? – простонала она. – Да, Звездочка. – Почему он ударил меня? Разве я не нужна была ему в новом мире? Римо не хотел причинять ей дополнительную боль. Он подумал и сказал: – Он знал, что я люблю тебя. Он понял это по моим глазам. Он не хотел отдавать тебя мне, не хотел, чтобы ты перешла на мою сторону. – А ты хотел бы, чтобы я перешла на твою сторону? – Любой был бы счастлив, если бы ты перешла на его сторону. Джоан Хэкер широко улыбнулась, сверкнув новенькой коронкой, и умерла на руках у Римо. Однажды Римо видел картину, на которой была изображена спящая девушка, и когда глаза Джоан медленно закрылись, он вспомнил эту картину и подумал, какой у Джоан умиротворенный вид. Он осторожно опустил ее на пол и посмотрел на Чиуна. – Мы отправимся за ним в погоню? – спросил Римо. – Нет. Он уже далеко. Нам остается только ждать. Он сам нас найдет. – Тогда уж он не уйдет от меня, клянусь, Чиун. – Ты думаешь, для меня так важно, чем закончится поединок между двумя дилетантами? Для меня будет достаточно, если ты останешься в живых до тех пор, пока мы не побываем в Бруклине у храма Стрэйзанд. – Хорошо, Чиун. Довольно. Мы отправимся туда сегодня же. Обещаю. Но сначала надо было покончить с делами. Вернувшись к себе, Римо переоделся, и пока он был в спальне, появился Смит. – Антитеррористический пакт был сегодня единогласно принят членами ООН, – сказал он Римо, когда тот вышел из спальни. – Потрясающе! – ядовито произнес Римо. – Грош цена этому пакту. Это всего лишь очередная бумажка, которую любое правительство сможет проигнорировать или порвать, как только это окажется в их интересах. – Я уверен, что президенту будет интересно услышать ваше мнение, тем более что оно исходит от человека с колоссальным опытом в международной политике, – фыркнул Смит, и Римо понял, что он вернулся в свое обычное состояние. – Вы занимаетесь нечестной игрой, из-за которой нас чуть не отправили на тот свет, – сказал Римо. – Вы постоянно лезли не в свое дело… – Лез не в свое дело? – Да, лезли не в свое дело. – Вероятно, вы единственный человек в мире, считающий, что, отдавая приказ, начальник лезет не в свое дело. – Можете думать как вам угодно, – сказал Римо. – Но мы с Чиуном собираемся прогулять нашу месячную зарплату. – Можно полюбопытствовать, где? – Мы едем в Бруклин, – сказал Римо. – Невозможно прогулять месячную зарплату в Бруклине, – сказал Смит. – Посмотрим! – ответил Римо. К тому времени, как Римо оделся и был готов, по телевизору начали передавать новости, и диктор бодрым голосом сообщил, что благодаря принятому сегодня антитеррористическому пакту террористы превратятся в загнанных животных. «Народы мира заявили сегодня, что цивилизованное человечество сумеет защитить себя от бешеных собак, под каким бы политическим флагом они ни выступали». Эти же самые новости смотрела и Кэти Миллер. Она мысленно вернулась к ужасу, пережитому десять дней назад. Ей казалось, что все это произошло с кем-то другим и очень, очень давно. Она во всех подробностях помнила, как ее насиловали и как погиб ее ребенок, но столь же отчетливо она помнила сидевшего рядом с ней мужчину с добрым, милым лицом, который сказал ей, что жизнь прекрасна и что те, кто верит в жизнь, выживут. И Кэти поверила в это. Она встала, выключила телевизор и пошла в спальню, где все еще спал ее работавший допоздна муж. Она вошла в спальню, готовая соединиться с ним в любви, созидающей новую жизнь.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Жизнь или смерть
Глава 1
Джеймса Буллингсворта посещало мало оригинальных мыслей, но и одной последней оказалось достаточно, чтобы ему в ухо вогнали здоровенное шило, сотни государственных чиновников бросились уносить ноги и попрятались по медвежьим углам, а президент Соединенных Штатов, вздохнув, произнес: – Ну почему такое всегда происходит именно со мной? Упомянутая блестящая идея осенила Джеймса Буллингсворта одним прекрасным утром поздней весной, когда он сидел у себя в кабинете в Лиге по благоустройству Флориды, где вот уже в течение двух лет работал так называемым добровольцем – ежедневно с девяти до пяти, кроме субботы и воскресенья. Это место Буллингсворт получил благодаря тому, что не имел обыкновения совать нос в чужие дела, поэтому, прежде чем что-то затевать, ему следовало бы получше вспомнить, как именно он стал этим самым «добровольцем». Все свершилось в мгновение ока. Президент банка, где работал Буллингсворт, пригласил его к себе в кабинет. – Буллингсворт, как вы относитесь к усовершенствованию системы управления Майами и округа? – спросил президент. Буллингсворт считал любое усовершенствование делом достойным. – А как вы отнесетесь к тому, чтобы посвятить себя добровольной работе в Лиге по благоустройству Флориды? Буллингсворт ответил, что с радостью принял бы подобное предложение, если бы не опасался, что это повредит его карьере в банке. – Буллингсворт, считайте, что это и есть успешное продолжение вашей карьеры! Вот так Джеймс Буллингсворт, известный тем, что никогда не совал нос в чужие дела, стал работать в Лиге, а жалованье ему по-прежнему платил банк. Тем весенним утром ему стоило бы вспомнить, как странно состоялось это назначение, прежде чем придраться к компьютерной распечатке, в которой оказалось слишком много пробелов. Обращаясь к секретарше, молоденькой кубинке с пышным бюстом, он сказал: – Мисс Карбонал, в этой компьютерной распечатке уйма пробелов. Просто настоящие дыры. Это не более чем случайный набор букв. Мы не можем передать ее в центр в таком виде! Мисс Карбонал взяла в руки лист зеленоватой бумаги и принялась внимательно его изучать. Буллингсворт тем временем внимательно изучал ее левую грудь. На секретарше опять был просвечивающий лифчик. – Мы всегда отправляем их в таком виде, – заявила мисс Карбонал. – Что? – переспросил Буллингсворт. – Вот уже два года как мы отправляем распечатки в таком виде. Просто вкладываем их в конверты и отсылаем в Канзас-Сити. Я разговаривала с девушками, которые работают в других отделениях Лиги, и у всех то же самое. Может, в Канзас-Сити сидят какие-нибудь психи? – Дайте посмотреть эту грудь! – властно потребовал Буллингсворт. – Че? – ошеломленно переспросила мисс Карбонал. – Распечатку, – быстро поправятся Буллингсворт. – Дайте взглянуть. – Он принялся рассматривать буквы, отделенные друг от друга большими промежутками. – Гм-м-м, – произнес Джеймс Буллингсворт, в прошлом помощник вицепрезидента одного из крупнейших банков Майами. У него в голове уже созрел план. – Мисс Карбонал, прошу вас предоставить мне все распечатки, которые ушли от нас в Канзас-Сити. – Зачем это вам? – Мисс Карбонал, я, кажется, отдал вам распоряжение. – Будете слишком любопытным – вам не поздоровится. Хотите посмотреть распечатки, идите и сами возьмите. – Так вы отказываетесь выполнять мое прямое указание, мисс Карбонал? – Вот именно, мистер Буллингсворт. – Это все, что я хотел услышать, – с угрозой в голосе произнес Буллингсворт. – Можете идти. Мисс Карбонал безмятежно выпорхнула из комнаты. Через полчаса, когда Буллингсворт отправился на обеденный перерыв, она окликнула его: – Мистер Буллингсворт, не раскачивайте нашу общую лодку! Вы хорошо получаете, я хорошо получаю. Мы не задаем вопросов. Что вам еще надо? Буллингсворт с торжественным выражением лица подошел к ее столу. – Мисс Карбонал, – изрек он, – работать можно по-разному. Можно работать грамотно, старательно, по-деловому – именно так работают американцы. Это подразумевает доскональное знание предмета, а мы в течение двух лет бездумно и тупо отправляем в центр полупустые распечатки. Надо понимать, что делаешь, милейшая мисс Карбонал! – Вы хороший человек, мистер Буллингсворт. Послушайте моего совета: не раскачивайте лодку. Договорились? – Нет, – бросил Буллингсворт. – Все равно вы не сможете получить остальные распечатки. Ими занимается Генриетта Альварес. Она вводит в компьютер текст, затем проверяет его, а потом уничтожает. Ей так велели. А еще ей велели сообщать о всяком, кто станет задавать вопросы по поводу этих распечаток. – Вам не понять, что такое американское упорство, мисс Карбонал. Буллингсворт проявил это качество в тот же вечер, когда все сотрудники Лиги разошлись по домам. Он взломал стол Генриетты Альварес и, как и предполагал, обнаружил там стопку светло-зеленых распечаток толщиной в целый фут. Посмеявшись над опасениями секретарши, Буллингсворт отнес бумаги к себе в кабинет и принялся внимательно изучать. Прочтя первую строчку каждой распечатки, он заметно воодушевился. Судя по всему, они были зашифрованы, и он, Джеймс Буллингсворт, сейчас, чтобы немного развлечься, разгадает шифр. Нельзя жить без развлечений, если работа отнимает не более двух часов в день. Просто невероятно, подумал он, что кто-то мог рассчитывать, будто подобные вещи будут долго ускользать от его внимания. Они что там, в Национальной лиге по благоустройству в Канзас-Сити, все дураки? Шифр оказался совсем простым, не труднее кроссворда. Когда Буллингсворт сложил вместе распечатки за неделю, все пробелы оказались заполненными, и оставалось только понять, в каком порядке следует расставить буквы. – Зявкат, – написал Буллингсворт и расположил листы в другом порядке. – Ткавзя, – снова написал он и вновь переложил листы. – Взятка, – наконец вышло у него, и Буллингсворт принялся переписывать в блокнот содержание листов. Он трудился всю ночь, а когда закончил, то отбросил листы и прочитал, что получилось. – Бог мой! – Он даже присвистнул. Увидев через стеклянную дверь кабинета, что мисс Карбонал уже у себя, он поманил ее рукой. – Кармен, вы только взгляните! Посмотрите, до чего я докопался! Кармен Карбонал заткнула уши и с криком: «Не желаю ничего слышать!» выбежала из кабинета. Он последовал за ней в приемную. – Ну же, перестаньте трусить, – сказал он. – Вы my stupido, – отозвалась она. – Вы очень глупый человек. Сожгите все. Немедленно все сожгите! – Неужели вам не интересно, чем мы на самом деле занимаемся? – Нет, – выкрикнула она сквозь рыдания. – Я ничего не желаю знать! И вам тоже не надо было в это лезть. Вы такой тупой. Тупой! – О, Кармен, – произнес Буллингсворт, ласково обнимая ее за круглые плечи. – Простите! Я немедленно все сожгу, если вам от этого будет лучше. – Слишком поздно, – сказала она. – Слишком поздно. – Вовсе нет. Я сожгу все прямо сейчас. – Слишком поздно. Буллингсворт торжественно отнес все распечатки в ванную при кабинете и сжег их, отчего помещение наполнилось удушливым смрадом. – Ну, теперь вы довольны? – спросил он мисс Карбонал. – Слишком поздно, – ответила она, все еще продолжая рыдать. – Но ведь я все сжег, – улыбнулся он. На самом деле Буллингсворт сжег далеко не все. У него сохранились записи, которые, помимо прочего, объяснили ему, почему банк с такой готовностью выплачивал ему жалованье за «добровольную» работу в Лиге по благоустройству Флориды. Еще он узнал, почему так много высших должностных лиц во Флориде неожиданно были привлечены к суду за взяточничество и вымогательство и отчего процессы закончились не в их пользу. Там даже содержались сведения относительно того, каков будет результат предстоящих выборов в местные органы власти и почему. Внезапно Буллингсворт почувствовал прилив гордости за свою страну, которая гораздо больше делает для борьбы против разложения нации, чем кажется на первый взгляд. И лишь одна вещь беспокоила его, а именно раздел, где для предполагаемого повышения зарплаты предусматривалось одобрение какого-то Фолкрофта. Что такое этот Фолкрофт? Или кто такой? Все сотрудники Лиги его уровня получали четырнадцатипроцентную прибавку, и лишь он был вынужден довольствоваться всего двумя с половиной процентами – поправкой на инфляцию. Он решил, что это не должно его волновать, поскольку о подобной несправедливости ему и знать-то не положено. Он просто выкинет это из головы. И если бы он действительно поступил так, то, скорее всего, продолжал бы спокойно жить, получая свои 2,5 процента поправки на инфляцию. Но, встретив чуть позже президента Трастовой инвестиционной компании Большого Майами, Буллингсворт переменил решение и поинтересовался, почему это ему выплачивают только два с половиной процента прибавки. Президент, который считал себя специалистом в области производственных и человеческих отношений, с извинениями сообщил ему, что никто из сотрудников Лиги по благоустройству не получил больше. – Вы уверены? – переспросил Буллингсворт. – Даю вам слова банкира. Разве я когда-нибудь вам лгал? И тогда Буллингсворт решил выпить. Мартини. Двойное. Потом еще. И еще одно. А когда пришел домой, то сказал жене, что вышибет из нее душу за один только намек, будто он пьян, после чего заявил, что она была чертовски права и в банке действительно держат его за дурака. Затем сменил пиджак, аккуратно переложил записную книжку во внутренний карман и выскочил из дома с криком, что «еще покажет этим сукиным детям, кто такой Джеймс Буллингсворт». Сначала он решил обратиться в «Майами Диспэтч», чтобы сообщить все известные ему о Лиге факты. Но тогда его могут уволить. Потом собрался было пойти к президенту банка, но, поразмыслив, передумал. Хотя это и даст ему вожделенную прибавку, но на каком-нибудь этапе президент обязательно ему отомстит. Единственно правильный план действий открылся ему, только когда он перешел к бурбону. Бурбон обострил его ум, помогая подняться до такой высоты осмысления человеческих отношений, о которой после джина с вермутом не приходилось даже мечтать. С помощью бурбона он постиг, что в этом мире – каждый за себя. Таков закон джунглей. И он, Джеймс Буллингсворт, был идиотом, полагая, что живет в цивилизованном обществе. Идиотом. Знает ли об этом бармен? – Боюсь, придется вам больше не наливать, мистер, – сказал бармен. – Значит, и ты идиот, – с трудом выговорил Буллингсворт. – Остерегайся повелителя джунглей, – предупредил он бармена и вдруг вспомнил одного чиновника из Майами-Бич, который, выступая однажды на устроенном церковной общиной пикнике, заявил, что рад видеть, как молодые люди, вроде Джеймса Буллингсворта, включаются в общественную жизнь. Буллингсворт решил позвонить этому человеку. – Слушай, приятель, а почему бы нам не поговорить об этом утром? – поинтересовался чиновник. – А потому, солнышко, что утром тебя может не оказаться дома. Следующее дело, намеченное к слушанию в суде, будет твоим. По обвинению в том, что ты наживался на счетчиках оплачиваемого времени стоянки автомобилей. – Может, лучше не стоит об этом по телефону? Где мы можем встретиться? – Я хочу за свою информацию миллион. Чистоганом, приятель, потому что таков закон джунглей. – Знаешь аллею в Майами-Бич? Если встретиться в самом дальнем конце? – Знаю ли я аллею? А вот знаешь ли ты, что ваши ребята планируют построить на Ки-Бискейн? Знаю ли я аллею? – Послушай, парень, встречаемся в конце аллеи, на пляже возле отеля «Ритц». Сможешь через час? – Да я буду там уже через пятнадцать минут! – Нет, постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось. Похоже, у тебя действительно имеется что-то стоящее. – Стоящее ровно миллион, – заплетающимся языком договорил Буллингсворт. – Миллион долларов. Он повесил трубку и, проходя мимо стойки, сообщил бармену, что еще вернется, купит этот бар со всеми потрохами и вышвырнет отсюда к чертям собачьим его ирландскую задницу. При этом он помахал перед носом бармена записной книжкой со своими каракулями. – Вот оно, дружок, все здесь. К черту вышвырну отсюда твою ирландскую задницу! И стану самым страшным политическим тигром в этих политических джунглях. В другой раз ты три раза подумаешь, прежде чем затыкать рот Джеймсу Буллингсворту. Где здесь дверь? – Вы как раз к ней прислонились, – сообщил бармен. – Точно, – удивился Буллингсворт и отчалил в теплую, влажную ночь. Свежий воздух немного прочистил ему мозги, и когда он достиг пляжа, то почти протрезвел. Поддев носком ботинка песок, он глубоко втянул в себя соленый морской воздух. Кажется, он поступил несколько опрометчиво. Он посмотрел на часы. Хорошо бы еще выпить. Это было бы просто отлично! Может, все-таки стоило пойти к президенту банка? Буллингсворт все бы ему объяснил, и они приняли бы взаимоприемлемое решение. Из открытого окна гостиницы доносился голос Бет Мидлер. Буллингсворт услышал звуки приближающейся моторной лодки. В это время пляж был обычно ярко освещен. И действительно, вокруг горел яркий свет, лишь тот участок аллеи, где стоял Буллингсворт, тонул в темноте. Рядом дышала черная громада океана, и только на горизонте, словно плавучий остров, светился огнями корабль. И тут раздался шепот: – Буллингсворт? Это вы? – Ага. А это вы? – Да. – Где вы? – Не имеет значения. Информация при вас? – При мне. – Вы кому-нибудь еще говорили о ней? Внезапно окончательно протрезвев, Буллингсворт принялся судорожно обдумывать ответ. Если сказать, что знает кто-то еще, получится, будто он задумал шантаж. Хотя что же это такое, как не шантаж? – А какая разница? – наконец произнес Буллингсворт. – Поговорим об этом в другой раз. Я больше никому не скажу. А мы встретимся завтра. – Выкладывайте, что там у вас! – Ничего. Я не захватил с собой. – А это что за записная книжка? – Ах, это? Господи, да просто блокнот для заметок. Я всегда ношу его с собой – на всякий случай. – Дайте посмотреть. – Нет, – сказал Буллингсворт. – Надеюсь, вы не хотите, чтобы я взял его силой? – Но это всего лишь мои заметки! Заметки, которые я сделал. – Дайте сюда! – Да тут ничего нет. Правда! Действительно ничего! Послушайте, с минуты на минуту сюда должны приехать мои друзья. До скорой встречи. Лучше увидимся завтра, – лепетал Буллингсворт. – Извините, что побеспокоил такого важного человека в столь поздний час. – Дай сюда записную книжку, Джеймс. – Человек говорил тихо, но в голосе его звучала угроза. Только сейчас Буллингсворт различил слабый европейский акцент. – Ты горько пожалеешь, если мне придется взять ее самому. Голос звучал так страшно, что Буллингсворт, как младенец, покорно пошел в темноту. – Здесь всего лишь заметки, – бормотал он. – О чем? На Буллингсворта пахнуло одеколоном с ароматом сирени. Мужчина был ниже его на целый дюйм, но намного плотнее, и в тоне его – или в манере говорить – было что-то властное. Конечно же, это был вовсе не тот чиновник, которого ждал Буллингсворт. – Просто заметки, – снова повторил Буллингсворт. – На основе компьютерных распечаток в Лиге по благоустройству. – Кто еще знает о них? – Никто, – ответил Буллингсворт, сознавая, что спасает своей секретарше жизнь, в то время как его собственной, похоже, вскоре придет конец. Он ощущал себя словно бы зрителем. Он уже знал, что именно произойдет, и ничего не мог поделать, поэтому безучастно, словно со стороны, наблюдал свои предсмертные мгновения. Это было совсем не страшно. Тут присутствовало нечто сильнее страха, просто смиренное осознание неизбежного. – И даже ваша секретарша, мисс Карбонал? – Мисс Карбонал, знаете ли, из тех, кто ничего не желает видеть, ничего не желает слышать – просто отсиживает на работе с девяти до пяти, получает жалованье и спокойно идет домой. Кубинцы, они все такие. – Да, знаю. Итак, распечатки. Что на них? – В них говорится, что Национальная лига по благоустройству – дутая компания. На самом деле это тайная правительственная организация, которая контролирует деятельность органов местного самоуправления по всей стране и проникает в них. – Меня интересует Майами-Бич. – Лига по благоустройству Флориды – тоже всего лишь прикрытие. Она занималась расследованием злоупотреблений в Майами-Бич. Случаев, связанных с вымогательством, азартными играми и тому подобным. И готовила уголовные дела против всех представителей городских властей, собирая свидетельские показания для обвинительного акта. – Ясно. Что-нибудь еще? – Нет, ничего. Это все. – Хочешь работать на нас? – Конечно, – немедленно согласился Буллингсворт, вдруг начавший мыслить трезво, как никогда. – Хочешь получить деньги прямо сейчас? – Нет. Когда вам будет удобно. – Понятно. А теперь обернись и посмотри на корабль. Там, в океане. Смотри! Буллингсворт увидел корабль, спокойно плывущий в темноте, поблескивая огнями. – Я тебе не верю, – произнес человек с тяжелым запахом цветочного одеколона и иностранным акцентом, и Буллингсворт ощутил резкую боль в правом ухе. После этого он уже не видел ничего. Но в безбрежном Ничто, каковым является смерть, скрыта бесконечная мудрость, и в последнее мгновение Буллингсворт осознал, что его убийце предстоит встретиться с силой великой и ужасной, которая сотрет его иего приспешников в порошок, с силой, находящейся в самом центре вселенной. Но это уже не имело никакого значения для Джеймса Буллингсворта, бывшего помощника вице-президента Трастовой инвестиционной компании Большого Майами. Он был мертв. Тело Буллингсворта было обнаружено утром во время уборки пляжа – из уха у него торчала деревянная рукоятка какого-то инструмента. – О Господи, нет, – выдавил из себя уборщик и решил, что будет действовать спокойно, а не как какая-нибудь истеричка. Он отправится к ближайшему телефону, позвонит в полицию и сообщит все детали происшествия и прочие интересующие их подробности. Но не успел он сделать и трех шагов по песчаному пляжу, как его решимость хранить спокойствие улетучилась и он избрал альтернативную линию поведения. – Помогите! А-а-а! Спасите! Покойник! Помогите! Здесь мертвец! Эй, кто-нибудь! Полиция! Помогите! Уборщик мог бы орать так до хрипоты, но, слава Богу, его крики услыхала пожилая дама в отеле. Увидев из окна своего номера труп, она тут же позвонила в полицию. – Думаю, потребуется еще и «скорая помощь», – хладнокровно добавила она. – Там, на пляже, с человеком истерика. Полиция привезла с собой не только «скорую помощь». Вместе с ней явитесь толпы фотографов и репортеров, приехало телевидение. Ночью произошло нечто такое, что придало смерти этого человека особое значение, причем настолько важное, что была созвана пресс-конференция, на которой блестящее открытие Буллингсворта, а именно догадка о том, что федеральное правительство имело план проникнуть в органы местной власти и упечь за решетку ключевых политических деятелей, стала достоянием общественности. Размахивая блокнотом Буллингсворта перед телекамерами в жарком свете софитов, местный политик средней руки угрожающе говорил о «самом вероломном вмешательстве правительства в дела местной администрации за всю историю страны». Присутствовавшие на пресс-конференции телевизионщики получили двойной гонорар, поскольку им пришлось работать всю ночь.Глава 2
Его звали Римо, и он намеревался вмешаться в деятельность местных органов власти самым решительным образом. Он хотел заставить их выполнять возложенные на них функции. Упираясь пальцами ног в расщелины между кирпичами и прижав вымазанные черным руки к шероховатой стене, Римо завис сбоку от окна. Его ноздри вдыхали тяжелый бостонский смрад. От уличного движения стена немного вибрировала, и Римо всем телом чувствовал это. Ему хотелось оказаться сейчас где-нибудь в теплом, солнечном месте, ну хотя бы в Майами-Бич. Но задание привело его в Бостон. А как известно, сначала дело, потом удовольствие. Если бы какой-нибудь прохожий решил взглянуть вверх, на окна четырнадцатого этажа, он ни за что не смог бы различить человека, вжавшегося в стену: на Римо были черные туфли, черные штаны и черная рубашка, а лицо и руки покрыты черной краской, которую ему дал человек, научивший его тому, что стена дома может служить превосходной лестницей, если уметь правильно ею пользоваться. Из открытого окна, находящегося на уровне его колена, доносились голоса. Вообще-то окну полагалось быть закрытым, но иначе полицейские агенты не смогли бы выполнить порученной им работы. – Вы уверены, что я здесь в безопасности? – спросил грубый, резкий голос. Римо знал, что это Винсент Томалино. – Конечно. Ведь мы же все время при вас, – ответили ему. Должно быть, один из полицейских, подумал Римо. – Хорошо, – произнес Томалино, но в его словах не слышалось уверенности. – Не хотите перекинуться в картишки? – предложил полицейский. – Нет, – отозвался Томалино. – А вы уверены, что окно следует держать открытым? – Ясное дело. Свежий воздух. – Можно включить кондиционер. – Слушай, ты, макаронник, не учи нас жить. Забавно, подумал Римо, что именно полицейские, теснее других связанные с мафией, так легко употребляют слова вроде «макаронника», «итальяшки» и «даго». У руководства наверняка было на этот счет какое-нибудь досье с психологическим анализом. Похоже, у них там есть досье на любую тему, начиная с незаконных доходов от счетчиков времени стоянки автомобилей в Майами-Бич и кончая бывшими мафиози, которых собираются убрать за то, что они намерены давать показания. Томалино как раз намеревался давать показания. Впрочем, на этот счет существовало несколько мнений. Окружной прокурор заверил газетчиков, что Томалино расколется, но присутствующие сейчас в комнате трое полицейских обещали местному крестному отцу, что этого никогда не произойдет. Но и то, и другое были не более чем частные мнения, ибо в санатории Фолкрофт в Рае, Нью-Йорк, было решено, что Винсент Томалино по прозвищу «Взрывной» не просто заговорит. Он расскажет властям все, что знает, как на духу. – Я хочу проверить окно, – заявил Томалино. – Оставайся на месте, – сказал один из агентов. – Вы, двое, следите за ним, а я пока осмотрю крышу. Римо поднял глаза. Удивительное дело – с крыши, ударившись о стену, свесилась веревка. Затем показалась голова, и веревка начала опускаться, остановившись как раз на уровне колена Римо. Римо услышал, как хлопнула дверь, и понял, что агент отправился на крышу, чтобы заплатить гонорар сразу по исполнении работы. На краю крыши показалась массивная фигура. Неуклюже ухватившись за веревку руками-бревнами, человек начал тяжело спускаться вниз. Даже с расстояния пяти футов Римо почувствовал, что тот недавно ел мясо. На спине у мужчины был закреплен карабин, из которого можно стрелять одной рукой. На поясе у него блеснуло что-то металлическое, и, приглядевшись, Римо рассмотрел страховочный трос – человек боялся упасть. На какое-то время Римо был поглощен мыслью о мясе: вот уже два года, как он не прикасался к бифштексу. О, этот сочный, с хрустящей корочкой бифштекс, этот толстый аппетитный гамбургер или свежеподжаренный ростбиф с соком, сочащимся из розоватой серединки. Даже хот-дог сейчас бы сошел. Или кусочек бекона, волшебный, божественный кусочек бекона! Пожиратель мяса коснулся ногой верхней рамы окна, так и не заметив Римо. Потом попытался дотянуться до карабина, и, поскольку это оказалось делом нелегким, Римо решил ему помочь. – Что-то зацепилось, – сказал Римо и протянул руку, но не за карабином. Резким движением он отстегнул страховочным трос и, чтобы избежать лишнего шума, проткнул большим пальцем горло пожирателя мяса. Человек камнем полетел вниз, беспомощно раскинув руки и ноги. Соприкосновение асфальта и тела наемного убийцы сопровождалось приглушенным шлепком. А Римо поднялся по веревке наверх. Вообще-то она была ему не нужна, но он решил, что целесообразно использовать ее, чтобы навести порядок на крыше. – Что тут такое? – раздался сверху голос. Римо узнал голос полицейского, поднявшегося сюда из комнаты Томалино. – Большой привет, – вежливо произнес Римо, показываясь из-под карниза. – Хочу позаимствовать твою голову на пару минут. Черные руки мелькнули быстрее молнии. Раздался короткий, тяжелый удар о крышу. Римо удалился через чердачную дверь и сбежал вниз по лестнице. В заложенной за спину правой руке он держал некий предмет, с которого что-то капало. Подойдя к номеру Томалино, он постучал. Дверь открыл один из полицейских. – Чего тебе? – спросил он. – Хочу прочесть вам и вашему подопечному проповедь о том, что следует говорить правду и только правду, от чистого сердца. Надеюсь, после нескольких минут беседы вы не сможете не согласиться, что правда – это самое ценное на свете. – Убирайся отсюда. Мы не нуждаемся в проповедниках. Дверь начала было закрываться прямо у Римо перед носом, но вдруг что-то встало у нее на пути. Полисмен вновь приоткрыл ее, чтобы затем посильнее захлопнуть, но опять ему что-то помешало. Тогда он решил поглядеть, в чем дело, и увидел, что чокнутый проповедник – весь в черном и с вымазанным черной краской лицом – всего-навсего просунул в щель свой черный палец. Тогда полисмен решил навалиться на дверь всем телом и перебить этот палец к черту. Он совсем уже собрался выполнить свои смелый маневр, но дверь вдруг сильно стукнула его по плечу, и религиозный маньяк настежь распахнул ее, а затем легким движением руки закрыл за собой. За спиной у проповедника на пол капало что-то красное. Полисмен потянулся за пистолетом, и ему удалось-таки дотронуться до кобуры. К сожалению, продолжить движение ему не пришлось – кость запястья хрустнула и разорванный нерв отозвался резкой болью. Другой полицейский, моментально оценив обстановку, поспешил поднять руки вверх. Винсент Томалино по прозвищу Взрывной, коротышка с квадратной фигурой и грубым лицом, запросил пощады: – Нет-нет, только не это! – Я здесь не для того, чтобы вас убить, – объяснил ему Римо. – Я пришел помочь вам сделать чистосердечное признание. А теперь все сядьте на кровать. Присутствующие молча повиновались, и Римо прочел им лекцию, совсем как школьный учитель: объяснил, что такое долг и как держать слово, поведал, что такое присяга на суде, где в недалеком будущем Томалино будет выступать в качестве свидетеля. – Важнее всего – искренность и чистота помыслов, – сказал Римо. – Полицейский, которого уже нет среди нас, направился на крышу с недобрыми намерениями. Он задумал черное дело, а черное дело исключает чистоту помыслов. Все трое не отрываясь смотрели на красную лужу, растекающуюся у проповедника за спиной. – Какое именно черное дело? Я вам расскажу. Он собирался заплатить наемному убийце. И вы двое были с ним заодно. – Ублюдки, – только и сказал Томалино. – Не судите да не судимы будете, мистер Томалино, поскольку и вы вели переговоры со своим бывшим хозяином, обсуждая, как бы извернуться и утаить правду от суда. – Нет, что вы, клянусь вам. Никогда! – Не лгите, – елейным голосом произнес Римо. – Ибо вот что бывает с людьми, которые говорят неправду и отказываются поступать честно, от чистого сердца. – С этими словами Римо достал из-за спины то, что держал в руке, и бросил на колени Томалино. От неожиданности тот сразу же впал в прострацию – у него отвисла челюсть, и глаза наполнились слезами. Одного полицейского вырвало, другой стал судорожно ловить ртом воздух. – А вот теперь я должен попросить вас немножко солгать: вы никому не скажете о моем визите. Вы станете исполнять свой долг, господа полицейские, а вы, мистер Томалино, от чистого сердца расскажете на суде обо всем, что вам известно. Три головы усердно закивали в ответ. Поняв, что его урок хорошо усвоен, Римо вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Пройдя по коридору, он открыл четвертую дверь слева – она была незаперта, как он и ожидал, – и сразу направился к ванне, наполненной специальным моющим средством. Там он тщательно вымыл руки, ноги и лицо; при этом от щек отвалились куски маски из мягкого пластика, и его черты приобрели свою обычную привлекательность. Потом Римо бросил черные брюки и рубашку в унитаз, и они бесследно растворились в воде. Снизу послышался вой полицейских сирен. Римо спустил из ванны воду и направился к гардеробу, где висел лишь один раз надетый костюм. Он был слегка помят, словно его владелец провел день в конторе. Бросив костюм на кровать, Римо достал из комода белье и носки – точно по размеру, бумажник с документами и деньгами; он обнаружил там даже носовой платок. На всякий случай Римо проверил, чистый ли он. Чего только не придумает начальство, чтобы соблюсти конспирацию. Римо открыл бумажник и проверил, на месте ли восковые печати. Если бы они оказались сломанными, ему следовало выбросить документы, а в случае проверки сказать, что потерял бумажник, и предложить навести о нем справки в Такоме, штат Вашингтон. Тогда оттуда поступило бы подтверждение, что, мол, да, некий Римо ван Слейтерс является сотрудником фирмы «Басби энд Беркли Тул энд Дай». Римо вскрыл печати большим пальцем и взглянул на водительские права. Он был Римо Хорват, а в его личной карточке говорилось, что служит он в благотворительной компании «Джонс, Раймонд, Уинтер и Кляйн». Он заглянул в шкаф в поисках обуви. Так и есть, усердные службисты опять подкинули ему испанские туфли из цветной кожи. Одеваясь, он размышлял, какими будут заголовки утренних газет. ГЕРОЙ-ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЖЕРТВУЕТ ЖИЗНЬЮ, ЧТОБЫ СПАСТИ ИНФОРМАТОРА. Или: ГЕРОЙ-ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПОДВЕРГСЯ НАПАДЕНИЮ МАНЬЯКА. Или: ТОМАЛИНО УЦЕЛЕЛ, НО КРОВЬ ПРОЛИЛАСЬ. Он вышел в коридор, где теперь так и рябило в глазах от мелькания синих мундиров; у многих на погонах красовались нашивки. – В чем дело, полисмен? Что случилось? – Оставайтесь в номере. Никому не разрешено покидать здание. – Простите? Из номера Томалино, хромая, вышел полицейский со сломанным запястьем. Римо никогда не мог этого понять, но, по его наблюдениям, люди с любым типом ранения почему-то начинали хромать, когда чувствовали, что за ними наблюдают. – Мы собираемся всех допросить, – объяснил полицейский чином повыше и посмотрел на раненого. Тот покачал головой, давая понять, что Римо не похож на убийцу. Тем не менее ему все же задали несколько вопросов. Нет, он ничего не видел и ничего не слышал, и вообще какое право имеет полисмен допрашивать его. – Сегодня чуть не убили свидетеля. Наш коллега из полиции оказался менее удачлив, – сообщил ведущий допрос полицейский. – Кстати, произошло это в соседнем номере. – Боже, какой ужас! – воскликнул Римо, а затем, изобразив крайнее возмущение, строго осведомился, какое право имеет полиция держать свидетеля в гостинице, где живут обычные постояльцы, искренне верящие в то, что здесь они в полной безопасности. Для чего же тогда существуют тюрьмы? Детектив не мог тратить время на бессмысленные расспросы, и Римо покинул отель, продолжая возмущаться насилием, уличной преступностью и незащищенностью рядовых граждан. К сожалению, ему не удалось пройти под окнами Томалино – этот участок тротуара был оцеплен полицейским кордоном. Внутри оцепления на асфальте дыбилась бесформенная груда, накрытая простыней. Римо не принял лишь одной меры предосторожности: не стер отпечатки пальцев с предметов в комнате, где переодевался. В этом не было никакой необходимости: полиции никогда не удастся обнаружить его отпечатки ни в одной картотеке, тем более в ФБР. Никто не хранит отпечатков пальцев человека, чья смерть засвидетельствована документально.Глава 3
Отвечая на вопросы вашингтонских газетчиков, пресс-секретарь президента был сосредоточен, но не казался обеспокоенным. Конечно, обвинения весьма серьезны, и ими займется министерство юстиции. Нет, это не новый Уотергейт, сообщил пресс-секретарь с бодрой улыбкой. Еще вопросы есть? – Да, – заявил какой-то репортер, поднимаясь с места. – Власти Майами-Бич обвиняют центральное правительство в том, что оно пытается сфабриковать против них ложное обвинение. – Подобное обвинение не предъявлено в общенациональном масштабе, – парировал пресс-секретарь. – Но может быть предъявлено в любой момент. Говорят, у них есть достоверные сведется, что организация под названием Лига по благоустройству Флориды – на самом деле особая спецслужба, занимающаяся тайным и незаконным сбором информации в пользу правительства, в том числе прослушиванием телефонных разговоров и установкой подслушивающих устройств. – Этим займется министерство юстиции. Но репортер не унимался. – Сегодня утром прибывшие в помещение Лиги в Майами-Бич сотрудники местного шерифа обнаружили там документы, вскрывающие ее связи с Национальной лигой по благоустройству в Канзас-Сити, штат Миссури. Выяснилось, что эта контора финансируется за счет субсидий, выделяемых правительством США на образование. Похоже, мало кому удалось получить образование на эти деньги, тем не менее только в Майами в прошлом году Лигой израсходовано более миллиона долларов. Что все это значит? – Только то, что и по этому делу будет проведено тщательное расследование. – И еще одно. Есть опасения, что наше государство занимается устранением своих же собственных граждан. Сотрудник Лиги по благоустройству Флориды, некто Джеймс Буллингсворт, был найден мертвым, с шилом в ухе. По свидетельству муниципальных властей Майами-Бич, накануне убийства кое-кто видел, как он потрясал записной книжкой, заявляя, что станет теперь важной фигурой в политической жизни города. Что вы можете сказать по этому поводу? – Ничего нового. Мы определенно займемся также и этим вопросом. Я имею в виду, что министерство юстиции самым тщательным образом изучит все имеющиеся факты. – Если верить обвинениям, выдвигаемым властями Майами-Бич, департамент юстиции сам замешан в этих делах. – Дело местных властей небольшого городка во Флориде не является главной заботой Уайтхолла, – произнес пресс-секретарь, с трудом скрывая раздражение. – Тогда скажите, что это за тайная организация – Фолкрофт, – спросил репортер. – Кажется, именно она стоит за всей этой историей. – Джентльмены, я считаю подобные вопросы неуместными. Министерство юстиции ведет расследование. Вы знаете, как связаться с министром. – Я-то знаю, как связаться, да вот выйдет ли он на связь? – съязвил репортер, и вся газетная братия дружно заржала. Пресс-секретарь выдавил из себя улыбку. В Овальном кабинете Белого дома президент смотрел прямую трансляцию пресс-конференции. При слове «Фолкрофт» его лицо приобрело мертвенно-бледный оттенок. – У нас правда есть нечто подобное, господин президент? – спросил помощник, пользующийся полным доверием босса. – Что? – переспросил президент. – Организация под названием «Фолкрофт»? – Я, по крайней мере, о такой не слышал, – ответил президент. И формально он говорил чистую правду. Тем временем за несколько сот миль от Вашингтона, в научном центре санатория Фолкрофт на Лонг-Айленде, одни из социологов, услышав по радио название своей организации, вдруг спросил: – А мы случайно не имеем отношения к этой заварушке в Майами-Бич? Коллеги поспешили заверить его, что это невозможно, что имеется в виду какой-то другой Фолкрофт, но уж никак не их центр, известный своими исследованиями в области изменения социальных моделей и их влияния на психологию индивида в индустриально-аграрном обществе. – А разве та субсидия на образование, выделенная Канзас-Сити, не наша? – не унимался любознательный ученый. – Трудно сказать, – ответил ему один из коллег. – Почему бы вам не спросить доктора Смита? Стоило любопытному социологу услышать имя директора санатория Фолкрофт, как он не смог сдержать улыбки, представив этого тощего, известного свой бережливостью джентльмена. – И верно, – согласился он. – Невероятно, чтобы мы имели отношение к скандалу в Майами-Бич. Разве можно вообразить, будто доктор Смит замешан в чем-нибудь подобном? И все засмеялись, поскольку хорошо знали, что доктор Харолд В. Смит экономит каждый пенни и не одобряет даже рискованных шуток, не говоря уже о политическом шпионаже. А доктор Смит не обедал в тот день в столовой, и его сливовый йогурт с лимонным кремом так и остался нетронутым – на него не покусился ни один из сотрудников учреждения. Обычно нетронутый йогурт в конце дня выливали, но работникам кухни было предписано сохранять этот стакан, потому что доктор Смит съедал оставшуюся порцию на следующий день. На кухне лучше, чем где-либо еще, знали его лекции на тему: «Мотовство до нужды доведет». И часто там же, на кухне, когда поварам в очередной раз отказывали в повышении зарплаты, доктору Смиту готовили особый йогурт – сдобрив его обильным количеством плевков. В такие дни вся кухонная прислуга с ликованием наблюдала, как этот скряга Смит поедает свой обед. Если бы они знали, какими силами повелевает этот суховатый господин, то слюна засохла бы у них во рту. Доктор Смит сегодня не обедал. Дверь его кабинета была плотно прикрыта, и секретарша получила инструкции никого не пускать. Доктор Смит ждал телефонного звонка. В данный момент ему больше ничего не оставалось делать. Он посмотрел в окно на пролив. Пару раз он ходил там под парусом в солнечную погоду. Окна его кабинета были прозрачны только в одном направлении и со стороны пролива выглядеть как огромные зеркала. Однажды приятель спросил его, почему окна у него так блестят, и Смит ответил, что в Фолкрофте просто умеют как следует их мыть. Интересно, подумал Смит, вставят ли в окна обычные стекла новые обитатели здания, те, что придут ему на смену. Смит тяжело вздохнул. В чем была их ошибка? Ведь в цепи их деятельности было столько пропущенных звеньев, что ни один человек не смог бы их восстановить, и вот тем не менее эти жалкие политиканы в Майами-Бич распространяются о деятельности КЮРЕ с такой легкостью, словно сообщают прогноз погоды. Как же это произошло? Майами-Бич оказался их слабым звеном. Вот уже более двух лет КЮРЕ получала необработанные данные от агентов ФБР и ЦРУ, от следователей, занимающихся функционированием сельскохозяйственной и почтовой служб, Службы внутренних доходов и Комиссии по ценным бумагам и биржам. Все эти данные вводились в компьютер, который сопоставлял и истолковывал их, а затем обработанная информация в зашифрованном виде отправлялась в Канзас-Сити. Никто не должен был знать об этом, но непоправимое все же произошло. Смит понял, что сам виноват. Он поленился снабдить систему автоматическим уничтожением всех распечаток, и вот кто-то собрал их вместе и раскрыл секретный код. Смит снова вздохнул. КЮРЕ потерпела серьезное поражение. Дело в том, что организация давно присматривалась к Майами-Бич, поскольку появилась информация, что здесь планируется открыть новый коридор для поставки наркотиков. Тогда возникла идея позволить местным лидерам выиграть предстоящие муниципальные выборы, а потом убрать их всех вместе, предъявив целый набор обвинений. В условиях образовавшегося политического вакуума КЮРЕ поставила бы у власти своих людей и тем самым перекрыла бы канал транспортировки наркотиков. Теперь такая возможность утрачена. Но существовала еще большая опасность: из-за этой истории КЮРЕ могла оказаться рассекреченной. Эта потеря была бы еще серьезней. Более десяти лет КЮРЕ тайно помогала заваленным работой прокурорам, выводя на чистую воду взяточников и прочих преступников. Если бы не КЮРЕ, то коррупция означала бы для них пожизненный доход, а не пожизненное тюремное заключение. Благодаря КЮРЕ люди, считавшие себя неподвластными закону, вдруг оказывались в его власти, и их карали без всякого снисхождения. У КЮРЕ были свои методы решения проблем, которые, если следовать букве закона, так и оставались бы нерешенными. Более десяти лет назад эти задачи поставил перед Смитом давно покойный президент. Обеспокоенный ростом преступности, коррупции и угрозой революционной анархии, президент создал КЮРЕ, государственную организацию, которой не существовало на бумаге, а поскольку она как бы не существовала, то ее деятельность могла не вписываться в рамки конституции. Президент приказал Смиту возглавить организацию и с ее помощью бороться с преступностью. Такова была возложенная на него высокая миссия. В целях максимальной защиты интересов страны президент постановил, что даже глава государства не имеет права отдавать приказы КЮРЕ. За одним исключением: президент имел право отдать приказ о ее расформировании. Смит тщательно продумал этот вопрос. Были образованы специальные фонды, о которых знал президент, – прекращение взносов в них автоматически вело к прекращению существования КЮРЕ. Но это была лишь одна из дополнительных мер предосторожности. Смит не только был готов распустить организацию по первому слову президента, но и несколько раз был на грани самостоятельного решения о ее роспуске – когда чувствовал, что организации грозит рассекречивание. Ибо рассекречивание являлось единственным, чего КЮРЕ никак не могла допустить. И вот теперь организация вновь оказалась лицом к лицу с этой опасностью. Доктор Смит вновь посмотрел на пролив, затем обернулся к экрану компьютера на столе. Зазвонил красный телефон. Именно этого звонка он и ждал. Смит снял трубку. – Слушаю, сэр, – произнес он. – Это ваши люди наследили в Майами-Бич? – Да, господин президент. – Что ж, значит, пора закрывать лавочку. Вы готовы? – Сэр, это приказ? – Вы отдаете себе отчет, кто окажется замазанным во всей этой истории больше всего? Конечно, я! – На какое-то время – да. Итак, вы отдаете приказ? – Не знаю. Вы нужны стране, но только не в виде открытого государственного учреждения. А что вы сами бы мне посоветовали? – Мы уже начали сворачивать деятельность. Так сказать, собираемся впасть в спячку. В семь вечера эта линия будет отключена. Система субсидий, которые нас питали, практически прекратила существование. К счастью, ни одно отделение Лиги не было нами задействовано, только в Майами-Бич. Компьютеры там уже стирают из памяти всю накопленную информацию. Они постоянно делали это выборочно, на крайний случай. Теперь мы готовы исчезнуть по первому слову. – А ваш особый агент? – Я еще не говорил с ним. – Вы бы могли перевести его в какое-нибудь государственное учреждение. В какое-нибудь военное ведомство. – Нет, сэр. Прошу прощения, но это исключено. – Как же вы собираетесь с ним поступить? – В подобной ситуации в мои планы входило его устранить. Думаю, вам бы не понравилось, если бы он стал разгуливать по улицам, предоставленный самому себе. – Так у вас уже был план на его счет? Смит вздохнул. – Да, сэр. Но он был разработан, когда это еще было возможно. – Вы хотите сказать, что его нельзя убить? – Именно так, сэр. Конечно, можно попытаться, но я не позавидовал бы тому, кто промахнется. Воцарилась долгая тишина. – Даю вам неделю на то, чтобы все уладить, – сказал наконец президент. – Иначе придется вас распустить. Завтра я улетаю в Вену и вернусь только через семь дней. Надеюсь, до моего возвращения здесь не успеет разбушеваться скандал. Так что у вас есть ровно неделя. Уладьте все либо распустите организацию. Как я смогу связаться с вами, когда эта линия будет отключена? – Никак. – А что мне делать с телефонным аппаратом? – Ничего. Положите его обратно в ящик стола. С семи часов вечера по нему можно будет напрямую связаться с садовником Белого дома. – Но как я узнаю?.. – начал было президент. – У нас есть неделя, – перебил Смит. – Если мы справимся, я с вами свяжусь. Если же нет… для меня было большой честью служить вам! На том конце провода повисла тишина. – Прощайте и удачи вам, Смит! – Благодарю вас, сэр. – Доктор Харолд В. Смит, директор санатория Фолкрофт в Рае, Нью-Йорк, опустил трубку на рычаг. Ему очень понадобится удача, ибо самым важным звеном, которое, возможно, придется уничтожить через неделю, был он сам. Такова уж его работа. Не он первый прольет кровь во имя родной страны. Не будет он и последним. Нервно зажужжал селектор. Смит нажал кнопку. – Я же просил меня не беспокоить, – произнес он. – Здесь двое из ФБР, доктор Смит. Хотят с вами поговорить. – Попросите их минуту подождать. Ровно через минуту я сам выйду к ним. Значит, расследование уже началось. Компрометация КЮРЕ идет полным ходом. Смит снял трубку другого телефона и набрал номер лыжного курорта в Вермонте, закрытого по случаю окончания сезона. Когда на другом конце сняли трубку, Смит мрачно произнес: – Здравствуйте, тетушка Милдред! – Здесь нет таких. – Извините! Прошу прощения! Должно быть, я ошибся номером! – Все в порядке. – Да, я набрал совершенно не тот номер, – повторил Смит. Он хотел что-то добавить, но побоялся, что линию уже начали прослушивать. Впрочем, сказанного было достаточно. Последняя надежда КЮРЕ, этот особый агент теперь знал, что для всей организации наступил критический момент. Он получил сигнал тревоги. А добавить Смит хотел вот что: «Римо, вы наш единственный шанс. Вам удавалось справляться с трудностями раньше, постарайтесь справиться и сейчас». Возможно, было достаточно услышать голос Смита, чтобы понять, о чем именно он хочет попросить. А может, и нет, потому что Смит мог бы поклясться, что на том конце провода явственно послышался смех.Глава 4
– Свободен, свободен! Слава Богу, я наконец-то свободен! Римо Уильямс положил трубку н пустился в пляс. Пританцовывая, он вышел из комнаты в охотничьем домике в устланный коврами пустой коридор, где еще несколько месяцев назад то и дело грохотали тяжелые лыжные ботинки. Теперь здесь звучали легкие шаги одного-единственного человека, танцующего от счастья. – Наконец я свободен! – напевал он. – Я свободен, свободен наконец! – Продолжая танцевать, он оказался у лестницы и спустился вниз, перепрыгнув не через две и даже не через три ступени. Подобно кошке, он преодолел лестницу одним прыжком и, приземлившись, продолжал кружиться в каком-то неведомом танце. За исключением, пожалуй, утолщенных запястий, это был вполне обычный человек около шести футов ростом, среднего веса. У него были темно-карие глаза и высокие скулы – делавший пластическую операцию хирург случайно вернул им первоначальный вид. Примерно таким был Римо десять лет назад, до того, как все это началось. Продолжая свои пируэты, он впорхнул в просторную гостиную домика, где перед телевизором в позе лотоса расположился хрупкий азиат в парчовом кимоно. Лицо азиата оставалось невозмутимым: не шелохнулся ни один волосок его бороды, не блеснули глаза. Он тоже казался вполне обычным человеком, этот старый, почти древний кореец. Римо взглянул на экран – убедиться, что идет реклама. Увидев, как таз наполняется пеной и домашние поздравляют хозяйку дома с необычайно чисто выстиранным бельем, он принялся танцевать прямо перед телеэкраном. – Свободен, наконец-то свободен, – пропел он. – Свободен бывает только дурак, – сказал азиат, – да и тот только от мудрости. – Свободен, папочка! Я свободен! – Когда дурак радуется, мудрец дрожит от страха. – Свободен! Ура-а-а! Я свободен! Заметив, что реклама вот-вот сменится телесериалом «Пока вертится Земля», Римо поспешил отойти от телевизора, чтобы не загораживать экран Чиуну, последнему Мастеру Синанджу. Ибо когда показывали американские «мыльные оперы», никому не дозволялось мешать Чиуну наслаждаться любимым зрелищем. Вне себя от радости, Римо выбежал наружу босиком, прямо в весеннюю вермонтскую грязь. Он получил долгожданный сигнал тревоги; все связанные с ним инструкции прочно засели у Римо в мозгу за десять лет, прошедшие с его первого задания. Именно тогда эти ублюдки завербовали его, нью-аркского полицейского, сироту, не имевшего близких, которые бы стали о нем горевать. По сфабрикованному обвинению в убийстве его отправили на электрический стул, который не сработал. А когда Римо пришел в себя, ему объявили, что они организация, которой на самом деле как бы нет, и он, Римо, должен стать ее карающим мечом, которого на самом деле тоже как бы нет, потому что для всего света Римо только что умер на электрическом стуле. А на тот случай, если он вдруг столкнется с кем-то из прежних знакомых, ему с помощью пластической операции изменили внешность, и периодически продолжали проделывать это заново. – Сигнал тревоги, – сказал Смит, отправляя его на первое задание, – это наиболее важная инструкция из всех, какие я вам даю. Римо спокойно слушал. Он твердо знал, что сделает, как только покинет Фолкрофт. Он попытается выполнить задание – без особого рвения, – а потом исчезнет. Правда, все получилось иначе, но, по крайней мере, план у него был такой. – Сигнал тревоги означает, – говорил Смит, – что КЮРЕ в опасности и находится на грани роспуска. Для вас же это значит, что вы должны эту опасность любым путем устранить. Если это не удастся, спасайтесь сами и не пытайтесь связаться со мной. – Спасаться и не пытаться связаться с вами, – повторил Римо ему в тон. – Или устранить угрозу. – Или устранить угрозу, – послушно повторил Римо. – Но обстоятельства могут сложиться так, что рискованно будет передавать вам сигнал тревоги открытым текстом. Тогда кодом для сигнала тревоги будет следующее: я вам позвоню, спрошу тетушку Милдред, а затем скажу, что неправильно набрал номер. Все ясно? – Тетушку Милдред, – отозвался Римо. – Понял. – Если вы услышите, что я спрашиваю тетушку Милдред, значит, последняя надежда КЮРЕ на вас, – повторил Смит. – Ясно, – подтвердил Римо. – Последняя надежда. – Он мечтал поскорее убраться из Фолкрофта и исчезнуть. К черту Смита, к черту Фолкрофт, – пусть весь мир катится ко всем чертям. Но вышло совсем по-другому, и у Римо началась новая жизнь. Шли годы. Списки имен, люди, которых он не знал, люди, считавшие, что оружие может их защитить, и вдруг обнаруживавшие, что пистолеты плотно засели у них в глотке. Годы тренировок под руководством Чиуна, Мастера Синанджу, который постепенно преобразовывал тело, разум и нервную систему Римо в нечто сверхчеловеческое – в существо, лишенное будущего, ибо если слишком часто меняешь имя, место жительства и даже лицо, то уже перестаешь строить планы. И вот сейчас все кончено, и Римо танцует под теплыми солнечными лучами. Воздух чист и свеж, с близлежащей горы доносится благоухание распускающихся почек. Возле сиденья подвесной канатной дороги, закрытой по случаю окончания сезона, стоит девчонка с собакой. Дорога закрыта на профилактику, но при вермонтском стиле работы ремонт начнется не раньше чем через два месяца. Для трудолюбивой Новой Англии Вермонт – словно паршивая овца, которая портит все стадо. Каким-то загадочным образом ему удалось избежать укоренения протестантской трудовой этики. Люди, покупающие дома и землю в этом райском уголке, вдруг обнаруживают, что невозможно заставить сантехника или электрика выполнить заказ в положенный срок. Земля ждет застройки, дома ожидают обустройства, а народ работает так лениво, что по трудолюбию ему даст сто очков вперед любой полинезийский остров. Но это мало волновало Римо, так же, как необходимость хранить теперь какие-либо секреты. – Привет, – сказала девочка. – Это Паффин, а меня зовут Нора. У меня есть брат Джей-Пи, а еще Тимми и тетя Гери, а как насчет тебя? – Ты имеешь в виду, есть ли у меня тетя? – Нет, как тебя зовут? – Римо. Римо Уильямс, – ответил Римо, он же Римо Пелам, Римо Барри, Римо Бедник и много еще как. Но теперь он снова стал Римо Уильямс. Это было его настоящее имя, и ему было приятно, как оно звучит. – Римо Уильямс, – повторил он. – Хочешь, я покажу тебе такое, что мало кто умеет на всей нашей огромной земле? – Возможно, – произнесла Нора. – Я могу забраться вверх по подвесной канатной дороге. – Ерунда. Это каждый может. Любой может подняться на гору. – Нет. Я имею в виду пройти по проволоке, над сиденьями, – прямо по той стальной нити, что протянута между опорами. – Не может быть. Этого не может никто. – А вот я могу. Смотри! И Римо подбежал к подвесному креслу, подпрыгнув, ухватился за него одной рукой, затем, не прерывая движения, подтянулся и встал на проволоку. Нора засмеялась и захлопала в ладоши, а Римо побежал вверх, едва касаясь ногами металла, разодетого ярким весенним солнцем. Это не было тренировкой, по крайней мере, в представлении Чиуна, поскольку Римо не задействовал рассудок, концентрируя все ресурсы своего организма. Он просто рисовался перед маленькой девочкой и все бежал и бежал вверх – над небольшой ложбиной, находящейся в сорока пяти метрах под ним, перепрыгивая через крепления сидений, – к самой вершине горы. Добежав туда, он остановился, оглядывая недавно еще исчерченные лыжнями зеленеющие склоны под собой и соседние горы, зелеными громадами уходящие в синие небеса. Он мог бы купить здесь дом, если бы захотел. Или целую гору. Или даже целый остров где-нибудь, и всю оставшиеся жизнь есть упавшие с пальмы кокосы. Он был свободен, как свободен мало кто из людей. Чем бы там ни был вызван сигнал тревоги, пусть это волнует Смита, но только не его. Возможно, это будет стоить Смитти жизни. Ну и что? Он знал, на что шел. Сам согласился на это. Вот в чем разница: Римо не был добровольцем. Может, он теперь вернется в Ньюарк, куда ему была дорога заказана с тех самых пор, как его втянули на борт этого корабля дураков КЮРЕ. И он сможет увидеть, на что стал похож его родной город. Господи, сколько лет прошло! Он вновь подумал о Смите и тут же постарался выкинуть эту мысль из головы. Смит сознательно выбрал себе эту работу, а Римо нет, вот и все. Он больше не станет об этом думать. Он неотступно думал о том, что не станет больше об этом думать, всю дорогу назад – спускаясь по проволоке вниз и проходя мимо радостно хлопающей в ладоши девочки, не обращая на нее уже ни малейшего внимания. Оказавшись в своем охотничьем домике, он принялся ждать, нетерпеливо болтая ногой, когда кончится сериал «Пока Земля вертится», который потом плавно перешел в «Доктора Лоренса Уолтерса, психиатра» и череду прочих дневных теледрам, где никогда ничего не происходит, а актеры только обсуждают, что произошло. Римо уже давно определил любовь Чиуна к «мыльным операм» как первый сигнал приближения старости, на что тот неизменно отвечал, что при всем своем невежестве и идиотизме Америка дала жизнь единственному величайшему виду искусства, каковым являются «мыльные оперы», и что если бы Римо был корейцем, он умел бы ценить прекрасное, но поскольку Римо вообще ничего не в состоянии оценить, даже наиболее выдающуюся школу боевых искусств за всю историю человечества, то как он может оценить нечто столь бесподобное, как «мыльная опера»! Итак, Римо весь кипел от нетерпения, а доктор Карингтон Блейк занудно объяснял Уилле Дугластон, что у ее сына Бертрама, возможно, возникнут проблемы с Квалюд. Насколько помнил Римо, за последние несколько лет у Бертрама были сначала проблемы с марихуаной, затем с героином, затем с кокаином, а раз уж появилась Квалюд, значит, теперь будут проблемы и с нею. Во время одной из рекламных пауз Чиун отметил: – А вот и неблагодарный сын. Римо промолчал. На то, что он хотел сказать, перерыва на рекламу было явно недостаточно. Когда закончился последний фильм и Чиун отвернулся от экрана, Римо наконец взорвался. – Папочка, меня совершенно не волнует, что произойдет со Смитом и всей организацией! Меня это абсолютно не волнует! Совсем! – заорал Римо. – И знаешь что? Чиун продолжал хранить молчание. – Знаешь что, папочка? – продолжал Римо свою гневную тираду. – Знаешь что? Чиун кивнул. – Я счастлив! – завопил Римо. – Счастлив, счастлив, счастлив! – Я рад, что ты счастлив, Римо. Ибо если таков ты в счастье, увидеть тебя в плохом настроении будет для меня настоящим бедствием. – Теперь я свободен. – Что-то случилось? – поинтересовался Чиун. – Точно. Организация разваливается, – объяснил Римо. Он знал, что Чиун имеет весьма смутное представление о том, что за организация КЮРЕ, поскольку раз она выполняла основное требование Чиуна к работодателю, то есть исправно ему платила, то его совершенно не интересовало, чем именно она занимается. Он называл ее «император», поскольку в Доме Синанджу существовала традиция служить императорам. – Значит, мы найдем другого императора и станем служить ему, – невозмутимо заметил Чиун. – Теперь ты оценишь мою мудрость. Если верой и правдой служишь одному императору, то без труда найдешь работу у другого. – Но я больше не желаю ни на кого работать! Уста Чиуна извергли целый набор корейских слов. Римо знал, что они не являются законченными предложениями, а всего лишь довольно мягкими ругательствами, из которых он понял такие, как «белый человек», «голубиное дерьмо», а также выражение, которое на английский можно перевести приблизительно как «тухлые желудки диких свиней». Речь эта содержала также традиционные сетования относительно метания бисера перед свиньями и неспособности даже Мастера Синанджу превратить рисовую шелуху в дорогое угощение. – А как же с твоей подготовкой? – спросил наконец Чиун. – Как быть с ней? С долгими годами постижения мудрости, прикоснуться к которой до тебя не было позволено ни одному белому человеку? Ты об этом подумал? Должен признаться, ты неплохо начал. Да, я могу твердо об этом сказать. Неплохо. Тебе удалось достичь достаточного мастерства… для начинающего. – Спасибо, папочка, – поблагодарил Римо. – Но ты никогда по-настоящему не понимал, для чего я это делаю. – Нет, понимал. Но не одобрял. Ты говоришь о патриотизме, любви к родине. Но кто раскрыл перед тобой секреты Синанджу – Америка или все-таки Мастер Синанджу? – Америка за это платила. – За эти деньги я мог научить тебя кунг-фу, айкидо или каратэ, и никто даже не заметил бы разницы. Они бы не уставали удивляться, как ловко ты разбиваешь рукой кирпичи и работаешь ногами. По сравнению с Синанджу все это – жалкие игрушки, и ты это прекрасно знаешь. – Да, папочка, верно. – Мы с тобой наемные убийцы, а те, другие, – лишь жалкие плясуны. – Мне и это известно. – Доктор Смит был бы в восторге от такого танцора, но я научил тебя Синанджу, тебя, белого человека, и сделал это честно, от всей души, так что теперь даже каменная стена может рассыпаться в прах при одном лишь звуке твоих шагов. Этому научил тебя я, Мастер Синанджу. – Да, папочка. – А теперь ты собираешься выкинуть дарованные тебе знания на помойку, как ненужное тряпье! – Я никогда не забуду, что ты… – Забыть! Да как у тебя язык поворачивается сказать, что не забудешь? Неужели ты так ничему и не научился? Если не вспоминать ежедневно, приходит забвение. Знание – это не то, что ты не забыл, а то, что ты постоянно вспоминаешь – всем своим телом, своим разумом, каждым нервом. То, о чем не вспоминаешь каждую секунду, теряется навсегда. – Папочка, но я больше не хочу никого убивать. Потрясенный последним заявлением, Чиун некоторое время молчал, и Римо понял, что сейчас услышит все, что Мастер Синанджу думает по поводу великодушных учителей и неблагодарных учеников. Он заново прослушает всю историю Синанджу, этой бедной деревушки, которая, будучи не в состояниипрокормить себя, отправила своих мужчин служить наемными убийцами при дворе китайского императора, и если бы Мастер Синанджу не справился со своею задачей, младенцев деревни пришлось бы утопить, ибо такая смерть лучше смерти от голода. Это называлось «отправить детей домой». Римо слышал эту историю уже тысячу раз. Суть ее заключалась в том, что у наемного убийцы есть лишь одна альтернатива: убивать людей, неугодных императору, или ни в чем не повинных младенцев Синанджу – третьего не дано. Римо покорно выслушал все и, когда Чиун кончил, сказал: – Папочка, мне не нравится убивать людей. И никогда не нравилось. – Чушь, – отозвался Чиун. – Кому нравится убивать? Как ты думаешь, нравится ли хирургу, например, печень? Или механику – мотор? Конечно, нет. Я и сам был бы рад любить все человечество. – В это трудно поверить, Чиун. Боюсь, не поздоровилось бы тому, кто рискнул бы отвлечь тебя от дневного сериала… – Речь сейчас не о моих скромных удовольствиях, – гневно проговорил Чиун. Уж если корейцу было приятно представлять себя нежным цветком, напоминание о том, что он один из самых опаснейших убийц, считалось грубейшим нарушением этикета. И Римо это было прекрасно известно. – Я бы тоже с удовольствием больше не покушался ни на чью жизнь, – продолжал Чиун. – Но это невозможно, и я делаю то, что на моем месте стал бы делать любой. Каждый занимается тем ремеслом, какое знает. И так, как умеет. Я здесь не исключение. – Мы никогда не придем к согласию. По крайней мере, в этом вопросе. И вопрос был закрыт ровно до тех пор, пока просмотр ночных новостей не объяснил Римо, почему он получил вдруг сигнал тревоги. Он наблюдал, как репортер допрашивает помощника президента, и, услышав слово «Фолкрофт», пришел в бурный восторг. – Хотел бы я видеть лицо Смитти, когда он смотрел эту пресс-конференцию, – со смехом воскликнул он. Но смех его тут же оборвался, потому что он увидел-таки лицо доктора Харолда В. Смита. Телерепортеров не допустили в святая святых санатория Фолкрофт – доктор Смит попал в объектив, когда шел, заложив руки за спину, по направлению к Лонг-Айлендскому проливу. Лицо его было, как всегда, невозмутимо, но Римо знал, что за этим скрывается глубокая печаль. Увидев главу КЮРЕ таким слабым и беззащитным, Римо вдруг пришел в страшную ярость. Сам он мог сколько угодно недолюбливать Смита и даже ругать его на чем свет стоит, но ему не нравилось, когда это делают другие, а тем более страна, жители которой даже не подозревали, чем они обязаны этому человеку. Римо смотрел на экран, пока фигура Смита не скрылась за стеной главного здания. Тогда он произнес: – Чиун, я хочу кое-что с тобой обсудить. У меня для тебя небольшой сюрприз. – Я уже уложил вещи, – отозвался Мастер Синанджу. – Не понимаю, почему тебе понадобилось столько времени, чтобы изменить решение!Глава 5
В аэропорту округа Дейд стояла такая жара, что Римо с Чиуном показалось, будто их завернули в горячие полотенца. – Ух, – произнес Римо, но Чиун не издал ни звука. Он отчетливо дал Римо понять, что в 11.30 должен сидеть перед телевизором, и если это удастся, то его не волнует, ни где они остановятся, ни как туда доберутся. Он предпочитал хранить молчание в предвкушении любимых передач. Вся одежда Римо уместилась в слегка раздувшийся «дипломат», но багаж Чиуна пришлось долго ждать в душном здании аэропорта. Специальное отверстие выплевывало чемоданы на вращающийся транспортер, вокруг которого сгрудились пассажиры в ожидают своих вещей. В этой толкучке Чиун умудрился пробиться к устью транспортера, и, хотя он выглядел хрупким перышком в собравшемся здесь человеческом стаде, никому не удалось даже на миллиметр сдвинуть его с места, не говоря уж о том, чтобы оттолкнуть. – Кто поможет этому бедному старичку? – вопросила пышнотелая дама с сильным бронкским акцентом. – Не беспокойтесь, – произнес Чиун. – Я и сам справлюсь. – Мадам, он не нуждается в помощи, – вмешался Римо. – Не волнуйтесь. – Это мой юный отпрыск, полный сил: он заставляет престарелого отца нести столь тяжелый груз, – пожаловался Чиун даме. – Он на вас совсем не похож, – заметила дама. – Приемыш, – шепнул Чиун. На ленте транспортеры показался огромный красный лакированный сундук с блестящими медными застежками. – Это наш, – сказал Чиун даме. – Эй, вы! – гневно выкрикнула дама. – Поможете вы наконец своему отцу или нет? Римо отрицательно покачал головой. – Ни в коем случае. А вот вы можете. – И, повернувшись спиной к транспортеру, он небрежной походкой направился к газетному киоску. И только тут понял, как привык рассчитывать на поддержку КЮРЕ при выполнении заданий. Теперь он не получит информации, где кого искать и что делать, не узнает, кого можно шантажировать прошлыми грешками. У него не будет нового имени и новых кредитных карточек, не будет надежной крыши над головой. Не будет грамотного анализа происходящего, которым всегда снабжал его Смит… Купив две местные газеты, Римо вдруг почувствовал, насколько он одинок. Организация под названием КЮРЕ погрузилась в летаргический сон. Римо прочел заголовки. Газеты называли скандал «аферой с Лигой». Из газет Римо понял, что каким-то образом сведения о том, чем на самом деле занималась Лига по благоустройству Флориды, попали в руки мелкого местного деятеля, функционера избирательной комиссии. От него и исходили все обвинения. Как следовало из его заявлений, эти секретные сведения свидетельствуют, что тайная организация под назвавшем «Фолкрофт» занималась в Майами-Бич политическим шпионажем. Шпионская деятельность финансировалась федеральным правительством и имела целью привлечь к суду мэра и всю нынешнюю городскую администрацию. «Это будет почище Уотергейта», – заявил он журналистам, сообщив также, что имеет доступ к секретным документам и в свое время обнародует их. Звали его Уиллард Фарджер. Римо отложил газеты – они вечно городят всякую чушь. Невозможно определять степень достоверности или вероятности напечатанного. Они не проводят проверок, никогда ничего не перепроверяют, поэтому не дают никакой положительной информации. Итак, что же ему известно наверняка? Что Уиллард Фарджер, сторонник нынешней администрации, который уже много чего наболтал, по всей видимости, действительно имеет доступ к документам, компрометирующим КЮРЕ. Римо пожал плечами. Что ж, неплохо для начала. Он снова взялся за газету. Убийство сотрудника Лиги. Шериф не исключает возможности, что это сделали агенты Фолкрофта. Так, передовая статья «Нами правит правительство наемных убийц?». Надо бы показать это Чиуну, подумал Римо. Тот всегда считал, что идеальное правительство – то, где заправляет самый талантливый из наемных убийц. Римо улыбнулся. В своих взглядах на правительство Мастер Синанджу мало чем отличался от бизнесмена, который считал, что правительство должен возглавлять бизнесмен, или от служащего социальной сферы, полагающего, что государство следует превратить в одну большую социальную программу. Точно так же генералы считают, что лучшие президенты – это военные. И даже философ Платон, размышляя об идеальном государстве, утверждал, что управлять им должен царь-философ. "Уиллард Фарджер, – мысленно произнес Римо, – раз уж за свою политическую карьеру ты так научился трепать языком, то расскажешь кое-что и мне. С тебя и начнем". Он зажал газеты под мышкой. Если бы КЮРЕ продолжала функционировать, он мог бы сейчас по первому требованию получить журналистскую аккредитацию. «Здравствуйте, мистер Фарджер. Я хотел бы взять у вас интервью». Н-да, журналистская аккредитация. Эта мысль понравилась Римо, заставив отказаться от первого порыва нанести Фарджеру ночной визит. Фарджера, должно быть, одолели репортеры. Римо вновь обратился к газете. На седьмой странице красовался портрет. Семейство Фарджера в домашнем кругу. А вот и толстолицая миссис Фарджер: втягивает в себя щеки и старается повернуться к фотоаппарату под таким углом, чтобы казаться стройней. И конечно же, вылезла вперед, чтобы попасть на первый план. На первый план, впереди мужа, отметил про себя Римо. Значит, путь к Уилларду Фарджеру должен лежать через его жену. Римо сунул газеты в контейнер для мусора и бросил взгляд в сторону транспортера. Как он и ожидал, пятеро отпускников, обливаясь потом и громко стеная, тащили огромные сундуки, хранившие в себе Чиуновы кимоно, его видеомагнитофон и спальную циновку, а также фотографию Рэда Рекса, звезды сериала «Пока Земля вертится» с автографом, и особого сорта рис, которым питался Чиун. В шести сундуках было в общей сложности 157 кимоно. А ведь Римо просил Чиуна много с собой не брать. Полная дама, надрываясь под тяжестью одного из сундуков, сказала какому-то юноше: – Вот он, приемный сын этого старика. Не хочет помочь несчастному после всего, что тот для него сделал! – С этими словами она опустила сундук. – Животное! – крикнула она Римо. – Неблагодарное животное! Вы только посмотрите на него! Это животное заставляет старика-отца нести на себе неподъемный груз! Все, все смотрите на него! Римо обаятельно улыбнулся присутствующим. – Животное! Только взгляните на него! – повторила дама, указывая на Римо. Чиун стоял в стороне, делая вид, что все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения, что он всего лишь скромный старый кореец, живущий надеждой достойно провести осень своей жизни. Чиун мог бы, если б захотел, взять все эти чемоданы и добровольных носильщиков в придачу и зашвырнуть их одним пальцем назад, на ленту транспортера, но он считал, что носить вещи – это работа для китайцев, абсолютно не достойная корейца. Наряду с китайцами ее, впрочем, вполне могут выполнять белые и черные. Однажды он пожаловался, что японцы не любят носить свои вещи из-за слишком высокого самомнения. Когда же Римо заметил, что сам Чиун тоже не очень-то это любит, тот сказал, что между японцами и корейцами существует большая разница в подходе к данному вопросу. – Японцы высокомерны: они воображают, будто такая работа ниже их достоинства. Мы, корейцы, вовсе не высокомерны: мы просто знаем, что такая работа действительно ниже нашего достоинства. И вот теперь Чиун собрал целую команду туристов, которая выполняла «китайскую работу». – Иди же сюда, сынок, и помоги своему папочке! – продолжала неистовствовать дама. Римо покачал головой. – А ну, давай сюда, – подхватили остальные добровольные носильщики. Римо вновь отказался. – Ты животное. В этот момент на сцену вышел Чиун, передвигающийся несколько медленнее, чем обычно. Он поднял свои тонкие руки, устремив вверх пальцы с длинными ногтями, словно для молитвы. – Вы добрые люди, – начал он. – Добрые, хорошие, заботливые. Поэтому вам так трудно понять, что не все в мире столь же отзывчивы и добры, как вы, не все столь благородны – многие просто не могут быть такими. Вы сердитесь, оттого что мой приемный сын не наделен теми же качествами, что и вы. Вы не хотите понять, что некоторые с детства лишены благородства и доброты. Я так много сил положил, чтобы как следует его воспитать, но чтобы из зерна вырос красивый цветок, его нужно посадить в достойную почву. Увы, душа моего сына – каменистая почва. Не кричите на него. Он неспособен возвыситься до вашей доброты. – Спасибо, папочка, – сказал Римо. – Животное. Так я и знала, это настоящая скотина! – прорычала дама. Обратившись к мужу, настоящему гиганту – шести с половиной футов роста и трехсот двадцати пяти фунтов веса, прикинул Римо, – она произнесла: – Марвин, научи эту скотину, как надо себя вести! – Этель, – ответил великан на удивление нерешительно, – если он не хочет помогать старику, это его дело. – Марвин, неужели ты позволишь ему безнаказанно издеваться над этим милым, чудным старым господином?! – От избытка чувств Этель кинулась к Чиуну и прижала его к своей обширной груди. – Бедный, бедный старик! Марвин, научи это животное хорошим манерам! – Но ведь он вдвое меньше меня. Пойдем отсюда, Этель. – Я не могу оставить этого несчастного наедине с таким чудовищем. Что за неблагодарный выродок! Марвин вздохнул и начал приближаться к Римо. Он не станет его убивать. Так, стукнет пару раз для острастки. Римо поднял глаза на Марвина, Марвин посмотрел на Римо сверху вниз. – Дай ему как следует! – вопила Этель, прижимая к груди самого опасного в мире наемного убийцу. Ее муж тем временем готовился вступить в бой с другим, не менее опасным. – Слушай, приятель, – мягко проговорил Марвин, опуская руку в карман, – я не хочу вмешиваться в ваши семейные дела. Понимаешь, что я имею в виду? – Дашь ты ему как следует или только будешь болтать? – продолжала вопить Этель. – Вы такая чуткая, чувствительная, – произнес Чиун, который хорошо знал, что крупные люди любят, когда их называют чувствительными, потому что окружающие делают это крайне редко. – Размозжи ему голову, или это сейчас сделаю я! – вскричала Этель, крепче прижимая к груди свое сокровище. Марвин достал из кармана несколько банкнот, и, пожалуй, это было самое разумное действие за всю его жизнь. – Вот двадцать баксов. Помоги своему старику. – Ни за что, – ответил Римо. – Вы же его совсем не знаете. И, скажу вам честно, вы далеко не первый, кого он обманом заставляет тащить свой багаж. Так что лучше уберите деньги. – Послушай, приятель, теперь это стало и моей семейной проблемой. Помоги ему дотащить чемоданы, прошу. – Марвин, если ты сейчас же не поставишь на место этого негодяя, я больше никогда не лягу с тобой в постель! И тут Римо увидел, как лицо Марвина расплылось в счастливой улыбке. – Ты мне это обещаешь, Этель? Римо почувствовал, что предоставляется хорошая возможность выпутаться из этой истории, но Чиун, как всегда воплощенная галантность, произнес: – Он недостоин тебя, о прелестная роза! Прелестная роза всегда это подозревала. Отпустив Чиуна, она бросилась на мужа и с размаху треснула его по голове сумкой. Римо поспешно ретировался, оставив их разбираться между собой; поглазеть на эту семейную сцену уже сбежалась толпа зевак. – Ну, что, Чиун, доволен собой? – спросил Римо. – Я принес немного счастья в ее жизнь. – В другой раз лучше найми носильщика. – Но их нигде не было видно! – А ты хорошо смотрел? – Люди, которые выполняют работу китайцев, сами должны меня искать, а не наоборот. – Я сегодня вечером отлучусь, у меня кое-какие дела, – сказал Римо. – А где мы остановимся? Римо был явно озадачен. – Вот об этом я как-то не подумал, – выговорил он. – Ага, – съязвил Чиун. – Теперь ты видишь, как может быть полезен император? Чиун был, как всегда, прав. Единственное, чего он никак не мог взять в толк, так это что их «император» – КЮРЕ – оказался в опасности и только Римо может его спасти. Если – поскольку это было еще под большим вопросом – ему удастся погасить скандал, получивший название «афера с Лигой».Глава 6
Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, проснулся с первыми лучами солнца, которые, отражаясь от водной глади бассейна, проникали в окно спальни; па тумбочке тихо гудела телефонная трубка. Он специально снял ее с рычага, чтобы хорошенько выспаться. Уиллард Фарджер больше не хотел, чтобы его беспокоили репортеры. Ему потребовалось не больше часа с четвертью – а именно столько продолжалось его третье интервью, данное прессе несколько дней назад, – чтобы начисто забыть, как он сам бывало охотился за репортерами, чтобы те упомянули его имя в отчете о каком-нибудь пикнике, слете бойскаутов или благотворительном ужине, устроенном партией ради сбора средств. В те времена он лично развозил партийные пресс-релизы, рассказывал анекдоты всем подряд в редакциях «Майами-Бич диспэтч» и «Майами-Бич джорнал» и всегда с нетерпением ждал очередных номеров газет. Иногда, когда день был небогат событиями, он мог прочесть: «Присутствовал также Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии». В такие дни он ходил по зданию окружной администрации и спрашивал всех, кто попадался ему на пути, читали ли они сегодняшние газеты. Он вечно ошивался возле комнаты прессы, высматривая, не ищут ли репортеры себе компанию, чтобы перекусить, и никогда не упускал случая угостить журналиста в баре спиртным. Но подобный случай представлялся крайне редко, поскольку все газетчики знали его как любителя саморекламы и крайне назойливого типа. Уж если Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, поил кого-то за свой счет, он до смерти заговаривал свою жертву и потом еще долгое время от него трудно было отвязаться. Но одна-единственная показанная по телевидению пресс-конференция все изменила. Теперь Уиллард Фарджер выступал против правительства, имея на руках «убедительные доказательства наиболее вероломного покушения на наши свободы за всю историю страны». Он оказался в центре внимания, в мгновение ока обретя известность в масштабах станы, и потому лишь под давлением своего непосредственного начальства соглашался теперь давать интервью представителям местных газет. В конце концов, разве не он со своими разоблачениями занял всю первую полосу «Нью-Йорк таймс»? – Нельзя игнорировать «Диспэтч» и «Джорнал», – сказал ему шериф. Вообще-то Фарджер втайне подозревал, что шериф ему просто завидует. Разве «Вашингтон пост» могла посвятить материал какому-то жалкому шерифу из округа Дейд? – Не могу же я ограничивать свою популярность нашим округом, – ответил тогда Фарджер. – За две минуты общенациональных теленовостей я могу охватить двадцать один процент избирателей всей страны. Двадцать один. А что я получу с «Диспэтч» или «Джорнал»? Одну пятнадцатую процента? – Но ты же живешь в Майами-Бич, Билл. – Авраам Линкольн жил в Спрингфилде, ну и что с того? – Билл, но ведь ты пока не президент Соединенных Штатов, а всего лишь один из тех, кто хочет помочь Тиму Картрайту победить на выборах и стать мэром. Так что, думаю, тебе лучше побеседовать с «Джорнал» и «Диспэтч». – Полагаю, это мое дело, и вас оно мало касается, шериф, – ответил Уиллард Фарджер, который за неделю до этого предложил свою помощь в уборке шерифского гаража, но тот ему отказал, поскольку это могло быть расценено как использование труда государственных служащих в личных целях. Шерифу Клайду Мак-Эдоу пришлось сдаться, однако он предупредил, что представители центральных газет уедут, а «Джорнал» и «Диспэтч» останутся, но Уиллард Фарджер не обратил на это предостережение ни малейшего внимания. Человеку, которого показывают по центральному телевидению. не пристало слушать советы какого-то там шерифа. И Уиллард Фарджер отключал телефон, чтобы местные журналисты не могли его достать. Хорошо бы иметь незарегистрированный телефонный номер, думал он, вылезая из постели. Его бы знали только президенты Си-Би-Эс, Эн-Би-Си и Эй-Би-Си. Ну, пожалуй, еще в «Тайм» и «Ньюсуик». Нельзя было бы обойти также «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», хотя их тираж в масштабе страны был несколько ниже, чем у журналов. Зато они имели вес в интеллектуальных кругах. Фарджер зевнул и потащился в ванную. Там он протер глаза и умыл лицо. Физиономия у него была довольно-упитанная, с мясистым носом и маленькими голубыми глазками; венчала все копна седых волос, которые, по его мнению, придавали ему вид сильного и умудренного опытом человека, обладающего чувством собственного достоинства. Он посмотрел на себя в зеркало, и то, что он там увидел, ему понравилось. – Доброе утро, губернатор, – произнес он, а когда заканчивал бритье, то уже представлял себе, что ведет заседание кабинета в Белом доме. – Удачного вам дня, господин президент, – сказал он, нанося на кожу лосьон, от которого защипало щеки. Он принял душ и уложил волосы феном, не переставая думать о том, как хорошо было бы, если бы мир был един, в нем не было бы ни страданий, ни войн, и у каждого человека была бы своя фиговая пальма, и он сидел бы под ней в полной гармонии со всем человечеством и с самим собой. Этим утром он надел серый костюм тонкого сукна и голубую рубашку, в которой всегда появлялся перед телекамерами. Когда он сел завтракать, его жена Лора, все еще в бигуди, вместо его любимых яиц всмятку положила на тарелку какой-то конверт. – Что это? – спросил Фарджер. – А ты вскрой, – предложила жена. – Где мои яйца? – Сначала вскрой! Тогда Уиллард Фарджер вскрыл конверт и обнаружил там пачку плотно свернутых банкнот. Медленно развернув пачку, он с удивлением обнаружил, что это были двадцатидолларовые бумажки. Ровно тридцать штук. – Лора, здесь шестьсот долларов! – вымолвил он. – Шестьсот! Надеюсь, это не взятка? Не могу же я пожертвовать карьерой ради каких-то жалких шестисот долларов! Лора Фарджер, которая не раз видела, как муж с благодарностью принимал подачки в пять долларов, презрительно подняла бровь. – Это не взятка. Деньги мои, я получила их за интервью для журнала. – Не спросив меня? Лора, ведь ты понятия не имеешь, как вести себя с репортерами! Ты и глазом не успеешь моргнуть, как они положат тебе свинью. За какие-то шестьсот долларов ты могла испортить мне карьеру! Что ты им сказала? – Что ты замечательный муж, прекрасный семьянин и что любишь собак и детей. Некоторое время Фарджер обдумывал слова жены. – Хорошо. Это нормально. А что еще? – Больше ничего. Вообще-то он хотел поговорить с тобой. – А что это за журнал? – Вылетело из головы. – Ты даешь интервью какому-то журналу, даже не удосужившись запомнить его названия?! Лора, как ты можешь? И это сейчас, когда моя карьера на взлете! Но если со средствами массовой информации начинает общаться дилетант, любая карьера может полететь ко всем чертям. Видишь ли, Лора, политика – занятие для профессионалов, а не для домашних хозяек. – Он сказал, что за интервью с тобой заплатит шесть тысяч. – Наличными? – Наличными, – ответила Лора, которая по тону мужа сразу поняла, что как минимум поездка в Европу в этом году ей обеспечена. Шесть тысяч долларов – кругленькая сумма. – Парня, который брал у меня интервью, зовут Римо, забыла фамилию. – Наличными, – продолжал переваривать информацию Уиллард Фарджер. На яхте, идущей вдоль живописного побережья Майами-Бич, человек, от которого сильно пахло сиреневым одеколоном, выслушивал жалобы шерифа Клайда Мак-Эдоу, мэра Майами-Бич Тима Картрайта и главы муниципалитета Клайда Московитца. – Фарджер становится просто невыносим, – заявил Мак-Эдоу. – Невыносим. – Невыносим, – эхом отозвался мэр Картрайт. – Страшно сказать, до чего невыносим, – поддакнул глава муниципалитета Московитц. – Чего еще ждать от дурака, – прокомментировал человек, от которого пахло сиреневым одеколоном. – Но вы забываете, что если бы он не был дураком, нам было бы трудно заставить его исполнять пашу волю. – Что вы имеете ввиду? – спросил Картрайт. – Стать мишенью для тех, кто хочет упрятать вас в тюрьму, господин мэр. – Это верно. Но что они могут теперь ему сделать? Когда он приобрел такую известность. – Господа, сегодня, судя по всему, будет долгий и жаркий день, и я хотел бы немного вздремнуть. И вам посоветовал бы последовать моему примеру. Когда вы обратились ко мне за помощью, то обещали во всем довериться мне. Считайте, что я взял на себя это бремя. И не впадайте в панику, если еще пара идиотов окажутся трупами. Трое гостей переглянулись. Одно дело – суд и тюрьма, и совсем другое дело – преднамеренное убийство. – Господа, по выражению ваших лиц я вижу, что вы чувствуете себя обманутыми, – продолжал человек, от которого пахло сиреневым одеколоном. У него была квадратная фигура, крутые плечи и напрочь отсутствовала талия, отчего он казался ниже своих шести футов двух дюймов. Его лицо с приятными чертами носило отпечаток спокойствия, которое дает богатство, имеющее давние корни; это было загорелое лицо – такой загар появляется не от утомительного лежания на пляже, а приобретается естественно, если живешь в Палм-Бич, завтракаешь в патио и часто выходишь в море на собственной яхте. С обернутым вокруг бедер полотенцем, он вальяжно развалился в кресле в каюте своей роскошной яхты и снисходительно поглядывал на обеспокоенную троицу в строгих костюмах. – Позвольте задать вам один вопрос, – снова заговорил он. – Вас шокирует убийство. Оно оскорбляет ваши чувства. А вас, господин мэр, не оскорбляет, что вам придется вернуть все миллионы, полученные в качестве взяток, ваши бриллианты в банковских сейфах, облигации и ценные бумаги, размещенные в Швейцарии? – Не обращая внимания на отвисшую челюсть Картрайта, он продолжал: – Или взять вас, шериф. Вас, к примеру, не волнует возможность расстаться с долей вашей жены в доходах строительной компании, которая получает большинство городских подрядов на строительство? А ведь доля эта составляет пятьдесят процентов. Или вдруг вас попросят вернуть деньги, на которые вы купили автомобильную мастерские, зарегистрированную на имя вашего шурина? А вы, мистер Московитц, как вы относитесь к подобным перспективам? Вы готовы возвратить сумму, которую положили себе в карман, на протяжении пяти лет собирая дань с каждой сделанной в городе покупки в размере десяти процентов от ее цены? – Он медленно обвел глазами присутствующих. – Вы удивлены, что я так хорошо осведомлен о ваших делах? Но вы забыли, что у меня в руках записная книжка Буллингсворта и вы пока еще на свободе только потому, что она у меня, а не у него. Я заплатил за нее его смертью; надеюсь, вы хотя бы частично возместите мне расходы? Факты таковы, что некая тайная организация, созданная федеральным правительством, вот уже два года копает под вас, мечтая засадить в тюрьму. Следуя моим советам, вам удалось сорвать их план. Вы публично выступили против правительства, лишив его тем самым возможности действовать против вас. Я же, вместо того чтобы подставить под огонь вас самих, выбрал для этой цели Уилларда Фарджера. И вот вас неожиданно начинают мучить сомнения. Но время угрызений совести давно прошло. Если вы хотите сохранить власть и избежать тюрьмы, продолжайте следовать прежним курсом. Ибо любой иной путь ведет в тупик. Мэр Картрайт и шериф Мак-Эдоу хранили молчание, и только глава муниципалитета Московитц решительно покачал головой. – Если они хотели получить наши головы, то почему они не сделали это несколько месяцев назад, прежде чем началась кампания по выборам Тима? – спросил он. – Все очень просто, – ответил крепыш. – Если бы вам предъявили обвинение несколько месяцев назад, то началась бы схватка не на жизнь, а на смерть за ваши места. План Вашингтона был гораздо тоньше, коварней. Они рассчитывали дать вам, Картрайт, возможность выиграть выборы, а затем предъявить обвинение вам и всей вашей администрации. Пока все были бы в замешательстве, они поставили бы у руководства городом своих людей. – Но теперь-то они не смогут меня достать, – сказал Картрайт. – Мой единственный конкурент на предстоящих выборах – этот шут Полани. И если они все же решатся предъявить мне обвинение, разразится настоящий скандал. Крупнее, чем Уотергейт. Мы поставили их в затруднительное положение. – Уотергейт готовили дилетанты, – заметил крепыш. – В прошлом сотрудники ЦРУ и ФБР, – вступился за них Картрайт. Крепыш покачал головой. – Когда они служили в своих конторах, то находились в таких условиях, которые делали их опытными профессионалами. Оказавшись предоставленными самим себе, они начали пасовать перед трудностями, заставляли людей идти на риск, которого можно было избежать. Нет, господа, вы недооцениваете своих противников. Вы раскрыли тайную организацию, которая успешно действовала на протяжении многих лет. Неужели вы думаете, что сейчас они вдруг поднимут лапки кверху и отступятся от своих планов? Послушайте меня: они сейчас занимают оборонительные позиции, обдумывая новый план нападения. И Фарджер примет на себя их первый удар. Вот почему этот идиот нам так необходим. Крепыш поднялся с подушек и подошел к окну каюты. Он взглянул на побережье Майами-Бич, где деньги росли прямо из песка. Взятие города всегда было целью войны, начиная с Трои и до битвы за Москву. Овладеть городом – вот настоящая победа. Сидящий у него за спиной Московитц произнес: – Вы не предупредили, что все будет именно так. – А еще я забыл вас предупредить, что по утрам бывает рассвет. Интересно, а чего бы вы хотели? Всегда действовать в подполье? – Он резко повернулся и гневно посмотрел на них. – Господа, вы на войне. – Их лица были напряжены. Неплохо, подумал он. У них исчезает иллюзия безопасности. Это всегда полезно для новобранцев. – Впрочем, вам не о чем беспокоиться. Вы на войне, но я ваш генерал. И первым делом я сделал из Фарджера приманку, чтобы посмотреть, что задумали наши враги. – Но убийства? – сказал Московитц. – Убийства мне не очень-то по душе. – Я не говорю, что он будет убит. Просто он будет их первой мишенью. А теперь считаю заседание закрытым. Мой катер доставит вас в мой город. – Ваш город? – переспросил мэр Картрайт, но крепыш, от которого исходил сильный запах сиреневого одеколона, не слышал его. Он пристально смотрел вслед удаляющемуся Московитцу, поднимающемуся на надраенную до блеска палубу. Московитц все еще качал головой.Глава 7
Прежде чем начать интервью, Уиллард Фарджер пожелал прояснить одни момент: – Я согласился дать интервью вашему журналу не потому, что вы посулили мне шесть тысяч долларов. Я делаю это для того, чтобы еще более широкие слои американской общественности осознали, перед лицом какого предательства они оказались. Я хочу, чтобы Америка вновь обратилась к тем принципам, которые сделали ее великой. Деньги при вас? – Оплата после интервью, – сказал Римо. Он заметил, что возле дома Фарджера ошиваются двое в штатском, значит ему, возможно, придется прихватить с собой Фарджера, если тот не выложит все начистоту. – Буду с вами предельно откровенен, – произнес Фарджер. – Все эти деньги до последнего цента поступят в фонд избирательной кампании мэра Картрайта. Придется раскошелиться, чтобы избрать сильного мэра, способного противостоять проискам федерального правительства. Так что эти деньги в буквальном смысле пойдут людям. – Другими словами, вы хотите деньги вперед? – уточнил Римо. – Я хочу, чтобы люди были уверены в своих неотъемлемых правах, которые даются при рождении каждому американцу. – Тысяча долларов задатка, остальные – после интервью. – Римо, если вы позволите себя так называть, – продолжал торговаться Фарджер, – Америка переживает кризис, когда идет обострение противоречий между расами, между богатыми и бедными, между трудом и капиталом. Порядок может навести только достойное правительство, но избрать его стоит больших денег. – Две тысячи вперед, – уступил Римо. – Наличными, – согласился Фарджер, и интервью началось. Насколько понимает Римо, Фарджер глубоко изучил деятельность некой тайной правительственной службы и некоего Фолкрофта. Как ему это удалось? Фарджер ответил, что каждый американец обязан досконально знать, чем занимается правительство, чтобы помогать совершенствовать его деятельность. Вот так обстоят дела с правительством на сегодняшний день. Как Фарджеру удалось обнаружить, что Лига по благоустройству служила всего лишь вывеской для тайных операций, и как ему в руки попали записки Буллингсворта? Фарджер сказал, что он является достойным сыном американского общества с присущей ему системой ценностей; благородные и трудолюбивые родители приучили его к упорству в достижения поставленных целей. Как обстоит дело с записями Буллингсворта теперь: они по-прежнему находятся у Фарджера? Если да, то где именно он их хранит? – Каждый человек, который желает служить интересам страны, должен иметь в своем арсенале набор определенных средств и использовать их максимально дальновидным и благоразумным образом, – заявил Фарджер. Кто, кроме Фарджера, знал о записях Буллингсворта? – Позвольте мне объяснить вам одну вещь. Нравственность служит ключом ко всему. Скромные труженики всей Америки, включая этот город, где я родился и вырос, все как один поднимаются в едином порыве, вставая рядом со мной и скандируя: «Измена!» Римо пожал плечами. Может, настоящие репортеры знают, как прорываться через этот поток слов? Может, они знают, как надо построить вопрос, чтобы получить на него прямой ответ? – Вы не отвечаете на мои вопросы, – сказал он. – На какой именно вопрос я не ответил? – искренне удивился Фарджер. – Ни на один. – Не было случая, чтобы я не ответил на какой-то вопрос, – обиделся Фарджер. – Америку создали искренние, открытые люди, которые всегда честно отвечали на прямые вопросы. Я всегда славился своей прямотой. Ну ладно, подумал Римо. Если ему нравится играть в эту игру, пусть играет по моим правилам. Он внимательно вгляделся в лицо Фарджера, глубоко заглянул в глаза, окинул взглядом волосы – Фарджер потянулся, чтобы пригладить их. – Для материала нам нужны фотографии. Хороший снимок на обложку. Очень украсит журнал. Фарджер покрутил головой, чтобы Римо мог выбрать лучший ракурс. – Нужен хороший задний план, – объяснил Римо. – Задний план очень важен. – Хотите сфотографировать меня с семьей? Римо покачал головой. – Нужно какое-то важное место. Чтобы выражало ваш внутренний мир, если вы понимаете, что я имею в виду. Место, которое символизировало бы ваш дух. – Не могу же я ради одного снимка лететь в Вашингтон, чтобы сняться возле Белого дома! – сердито ответил Фарджер. – Думаю, это можно сделать где-нибудь поближе к дому. – Не поздновато ли ехать к резиденции губернатора? – Только на свежем воздухе. Чтобы создать впечатление, что вы принадлежите земле. – Вы считаете? – с сомнением спросил Фарджер. – Я думал о себе скорее как о человеке, способном решить проблемы наших несчастных городов. – Земля и город, – согласился Римо. А есть ли у Римо идея относительно по-настоящему хорошего заднего плана? Он почти уверен, что есть. Шпики в штатском поехали за ними в своем автомобиле. Римо с Фарджером проехали по Коллинз-авеню, главной улице Майами-Бич, свернули, поколесили по боковым улочкам и снова вернулись на Коллинз-авеню. Шпики не отставали. – Здесь? – спросил Фарджер. – Слишком роскошная обстановка. Если вы решите выставить свою кандидатуру на какой-нибудь пост, то оппоненты могут использовать этот снимок, чтобы заявить, будто вы представляете интересы миллионеров. – Хорошая мысль, – согласился Фарджер. – А есть здесь дорога, которая ведет из города, куда-нибудь в поля? – Конечно, но мы далековато от нее. – Сельская местность, – произнес Римо, и Фарджер развернул машину. Шпики последовали его примеру. – Остановите машину, – вдруг попросил Римо. – Но до сельской местности еще далеко! – Я знаю. Просто прошу вас остановить машину. Фарджер притормозил у обочины. Полицейская машина без опознавательных знаков тоже остановилась. Римо вылез и направился к ней. – Кто вы такие? – резко спросил он. – Служба шерифа. Округ Дейд. – Покажите документы. – Сначала вы покажите свои. Пока шпики в замешательстве доставали бумажники, Римо молниеносным движением просунул руку в окно и вынул ключ зажигания. – Эй, что вы делаете с ключом? – Ничего, – ответил Римо и, надавив большим пальцем, искривил желобок ключа. – Просто хочу быть уверен, что вы никуда не сбежите, пока не покажете свои документы. Шпики выхватили у него ключ. – Советуем тебе быть поосторожнее, приятель. Мы полицейские. – Хорошо, на этот раз я вас отпускаю, – произнес Римо тоном, до совершенства отработанным во время службы в полиции десять лет назад. Помощники шерифа удивленно переглянулись. Еще больше они удивились, когда Фарджер со своим репортером, который говорил тоном полицейского, уехали, а им все никак не удавалось завестись. – Этот сукин сын подменил ключ. Но при более тщательном рассмотрении оказалось, что это не так. Они снова вставили ключ в зажигание, но машина по-прежнему не заводилась. Наконец один из шпиков поднес ключ к правому глазу и посмотрел на бороздки. Тут-то он и заметил, что ключ погнут, и пока он пытался выпрямить ключ рукояткой револьвера, машина Фарджера исчезла за холмом. Через несколько миль Римо заметил чудную проселочную дорогу, ведущую в сторону болот. Фарджер въехал на нее. – А что случилось с людьми шерифа? Римо пожал плечами и указал на дерево. – Что-то там мокровато, – засомневался Фарджер. – Вы действительно находите это подходящим местом? – Давайте попробуем, – отозвался Римо. И вот Уиллард Фарджер размашистым шагом Дугласа Макартура подошел к дереву, а Римо сел за руль и подвел машину поближе, прямо в тошную жижу. – Что вы делаете?! Вы с ума сошли! Это же моя машина! – закричал Фарджер и испуганно нырнул на водительское сиденье. Тогда Римо схватил ключ зажигания, выскользнул через другое дверцу и, резко надавив, заклинил замок, чтобы дверцу невозможно было открыть. Затем перекатился через крышу и точно так же заклинил дверцу со стороны водителя. – Что ты делаешь, ублюдок несчастный?! – завопил Фарджер. – Беру интервью. – Открой дверь, черт побери! – Фарджер принялся дергать ручку, но ее заело. Колеса уже наполовину погрузились в вязкую грязь. Римо прыгнул на островок сухого мха возле пальмы. Достав из кармана записную книжку, он принялся ждать. – Выпустите меня отсюда! – орал Фарджер. – Минуточку, сэр. Прежде я хотел бы узнать ваше мнение по поводу экологической ситуации, перенаселенности городов, сельскохозяйственного и энергетического кризиса, а также положения в Индокитае и цен на мясо. Неожиданно издав чавкающий звук, передняя часть машины погрузилась в болото почти до ветрового стекла. Фарджер перебрался на заднее сиденье, затем, торопливо открыв окно, попытался вылезти из него. Римо пришлось покинуть сухой островок, чтобы запихать Фарджера на место. – Выпустите меня! – взмолился Фарджер. – Я все скажу! – Где бумаги Буллингсворта? – Не знаю. Я их в глаза не видел. – Кто дал вам компромат на Фолкрофт? – Московитц, глава муниципалитета. Он сказал, будто мэр Картрайт хочет, чтобы это сделал именно я. – Это Московитц убил Буллингсворта? – Нет. По крайней мере, мне об этом ничего неизвестно. Скорее всего, это сделали люди из Фолкрофта. Вы, небось, и сами оттуда? – Не говори ерунды, – ответил Римо. – Такой организации не существует. – Я этого не знал! – завизжал Фарджер. – Выпустите меня! К этому моменту машина ушла в болото по самое окна, и Фарджер едва успел его закрыть, чтобы жижа не полезла внутрь. – А какого черта вам понадобилось трепать об этом несчастном Фолкрофте? – Это была идея мэра Картрайта. Он сказал: если мы ее разоблачим, то к нам никто не сможет придраться со своими дурацкими, высосанными из пальца обвинениями. – Все ясно. Что ж, спасибо за очень содержательное интервью. – Вы что, собираетесь оставить меня здесь? – Как журналист я обязан только честно рассказывать о происшедших событиях, а вовсе не вмешиваться в них. Будучи представителем «четвертой власти»… – Но Римо не имел возможности закончить свою поучительную тираду, поскольку с громким бульканьем «седан» Фарджера погрузился в болото по самую крышу. Изнутри донеслись приглушенные стоны. Римо вскочил на крышу; под его тяжестью машина погрузилась еще глубже, и площадка, на которой он стоял, начала быстро уменьшаться. Как учил его Чиун, Римо сосредоточил всю свою силу в правой руке и, распрямив ладонь, одним ударом проткнул крышу, прорезав в ней отверстие в три дюйма длиной. Затем оторвал кусок тонкого слой металла, и Фарджер вылез наружу, весь потный и в слезах. – Я только хотел, чтобы вы поняли, что я не шучу, – сказал ему Римо. – А теперь проводите меня к Московитцу. – Конечно-конечно, – заторопился Фарджер. – Я всегда считал представителей прессы своими друзьями. Честно говоря, вы провели виртуозное интервью. Пока они ловили машину, чтобы добраться до города, Римо пообещал Фарджеру возместить стоимость утонувшего автомобиля. – Об этом не беспокойтесь, – заверил его Фарджер. – Страховка покроет все расходы. Но интервью вы провели действительно лихо! Когда они добрались до города, Фарджер сразу же позвонил Московитцу. Тот как раз только что вернулся домой. – Клайд, тебя хочет видеть один крутой журналист, – сказал Фарджер. Но интервью так и не состоялось. Когда Римо подъехал к дому главы муниципалитета Клайда Московитца, дверь была открыта, в комнатах горел свет, а Московитц сидел перед телевизором, неотрывно глядя в экран, и на губах его застыла легкая улыбка. Глаза его были затуманены, а из правого уха торчала полированная рукоятка шила. Стоя возле тела Московитца и всматриваясь в это необычное орудие убийства, Римо ощутил странный цветочный запах, который, казалось, исходил от рукоятки. И тут он почувствовал себя абсолютно беспомощным. Впервые ему показалось, что профессиональное умение убивать – это далеко не все, что ему сейчас необходимо.Глава 8
– Господин маршал Дворшански, ваш сиреневый одеколон, сэр. – Камердинер подал тонкий серебряный флакон на серебряном подносе; яхта тем временем раскачивалась на волнах – начинался шторм. Маршал Дворшански капнул на руку семь капель, растер их между ладонями и мягко похлопал себя по шее и щекам. – Приказать повару выбрать мясо к ужину, господин маршал? Дворшански покачал головой. – Нет, Саша, есть вещи, которые человек должен делать сам. К несчастью, я обнаружил, что, доверяя другим исполнение важных дел, волей-неволей вверяешь им свою жизнь. – Хорошо, господин маршал. Капитан спрашивает, когда возвращаться в порт. – Скажи, что пока мы побудем здесь. Переждем шторм на якоре, как это делали моряки в стародавниевремена. Как переносит море моя дочь? – Как настоящий моряк, господин маршал. Дворшански усмехнулся. – Эх, если бы она была мужчиной, Саша! Если бы она была мужчиной, она задала бы всем жару, а, как ты думаешь? – Так точно, господин маршал Дворшански! Два взмаха расчески – и маршал уложил свою седеющую шевелюру в аккуратную прическу, что-то среднее между «ежиком» и «полькой». Затем надел белую шелковую рубашку, белые хлопчатобумажные штаны и белые теннисные туфли. Прилично, аккуратно и удобно. Взглянув в зеркало, маршал похлопал себя по упругому животу. Хотя ему было за шестьдесят, он находился в отличной форме – ни грамма лишнего веса. Когда капитан нанимал очередного матроса, всегда молодого и крепкого, Дворшански предлагал ему испытать силы в борцовском поединке и ставил 100 долларов, если тому удастся положить маршала на обе лопатки. Когда новичку это не удавалось, ставка возрастала до 200 долларов, и против маршала выходили бороться двое. Когда и двое не могли его победить, он ставил 300 долларов, чтобы его попробовали побороть трое, и 400 – если его пытались одолеть вчетвером. Четверо противников был его предел, побеждал он их легко и даже не запыхавшись. – Боюсь, пятеро заставят меня попотеть, – говорил он. И вот теперь Дворшански входил в камбуз, как принимающий парад генерал. – Покажи мясо, Дмитрий, – приказал он. – Сегодня вечером оно должно быть особым. Совершенно особым. – Ради вашей дочери, господин маршал? – Да. На ужине будут моя дочь и внучка. – Я счастлив, что могу служить вашей семье, господин маршал. Дмитрий, невысокий, с квадратной фигурой человек с ярко выраженными славянскими чертами лица и кулаками, как чугунные гири, одним движением вскинул на разделочный стол тушу кабана. С чувством законной гордости он наблюдал, как маршал Дворшански разглядывает мясо. И тот действительно не был разочарован. – Дмитрий, ты мог бы отыскать ледяную воду в пустыне, а зимой в Сибири – испечь картошку в снегу, а уж в Америке ты просто творишь чудеса! Где ты умудрился раздобыть настоящее мясо, чистое мясо без единой прожилки жира? Скажи мне, Дмитрий, как тебе это удалось? Впрочем, нет, не говори, иначе пропадет все волшебство. Дмитрий упал на одно колено и стал целовать маршалу руки. – Встань, Дмитрий, встань. Сейчас же прекрати! – Маршал, я готов умереть за вас! – Только посмей! – воскликнул маршал Дворшански, поднимая слугу. – Неужели ты посмеешь обречь меня на голодную смерть среди этих дикарей? А ведь так оно и произойдет, если я останусь без моего дорогого Дмитрия! – Я приготовлю свинину под винным соусом, какой не едал даже ваш дед! – пообещал Дмитрий и, несмотря на протесты хозяина, снова принялся целовать ему руки. В кают-компании маршала ждали дочь и внучка. Женщины просматривали журналы мод, причем мать выглядела не намного старше своей дочери, которая училась в колледже. У обеих были высокие скулы Дворшанских и удивительно ясные голубые глаза. Они были радостью и счастьем всей его жизни. – Милые вы мои! – вскричал он, раскрывая им свои объятия. Внучка сразу же бросилась к нему и, как ребенок, со смехом принялась осыпать поцелуями его лицо. Дочь подошла к нему более сдержанной походкой, но ее объятие было более сильным и страстным – в нем чувствовалась любовь зрелой женщины к своему отцу. – Здравствуй, папа, – сказала она. Эта сцена могла бы привести в замешательство многих людей на Манхэттене, где ее знали как Дороти Уокер, президента компании «Уокер, Хэндлман и Дейзер», королеву феминисток Мэдисон-авеню, женщину, которая вступила в схватку с гигантами и сумела победить. Настоящей причиной успеха Дороти Уокер было вовсе не то, что она, как считали многие, умела в нужный момент лечь в постель с нужным человеком. Просто у нее было удивительное чутье. Хотя не последнюю роль сыграл и еще один факт, мало кому известный за пределами этой уютной кают-компании. Ее маленькое рекламное агентство на самом деле было не таким уж и маленьким: в момент открытия его основной капитал составлял двадцать пять миллионов долларов – все ее приданое, возвращенное мужем, прежде чем он исчез лет двадцать тому назад. В отличие от других агентств, которые начинали с талантливых задумок и больших надежд, «Уокер, Хэндлман и Дейзер» могло бы первые десять лет вообще обходиться без клиентов. Но как это всегда бывает, когда вовсе не нуждаешься в заказах, чтобы выжить или свести концы с концами, клиентов у агентства было хоть отбавляй. – Папочка, ты хорошо себя вел? – спросила Дороти, похлопывая его по упругому животу. – По крайней мере, не лез на рожон. – Не нравится мне, как ты это говоришь, – произнесла Дороти. – О, дедушка, ты снова попал в какое-нибудь восхитительное приключение? – Тери уверена, что вся твоя жизнь была полна романтики приключений. Лучше бы ты не рассказывал ей этих своих сказок. – Сказок? Но все это чистая правда! – Это еще хуже. Прошу тебя, не надо. – Мамочка, ты ничего не понимаешь. Дедушка просто ведет себя как настоящий мужчина, а ты все время его ругаешь. Ну, мамочка, перестань! – Если тебе нужен настоящий мужчина, могу купить любого за 25000 в год. Вес, рост и прическа по твоему выбору. А твой дед слишком стар и слишком опытен, чтобы мотаться по всему свету, ища приключений на свою голову… – Довольно ссориться, – прервал их маршал Дворшански. – Расскажите лучше, как дела у вас. У Тери было множество разных новостей, и она принялась выкладывать все от начала до конца. Все ее истории были исполнены внутреннего напряжения и имели для нее огромное значение, начиная от рассказа о новом поклоннике и кончая сетованиями на преподавателя, который ненавидел ее. – Что еще за преподаватель? – поинтересовался маршал Дворшански. – Папа, не обращай внимания. Тери, а тебе лучше ничего такого не рассказывать. – Господи, да моя дочь просто невыносима! А ты слушайся свою мамочку! Когда ужин закончился и внучка отправилась спать, Дороти Уокер, урожденная Дворшански, решила поговорить с отцом по душам. – Ну, ладно. Что у тебя на этот раз? – Что ты имеешь в виду? – спросил маршал, изображая святую невинность. – Отчего ты такой довольный? – Просто рад видеть своих крошек. – Папа, ты можешь обманывать премьер-министров, губернаторов, генералов и даже нефтяных шейхов, но не надо врать мне. Одно дело, когда ты просто рад видеть нас с Тери, и совсем другое – когда ты ввязываешься в какую-нибудь очередную авантюру. Маршал Дворшански напрягся. – Гражданская война в Испании – это тебе не авантюра. Да и Вторая мировая тоже. А еще была Южная Америка и Йеменская кампания. – Папа, ты говоришь с Дороти. И мне хорошо известно, что, какими бы ни были твои первоначальные расчеты, тебе всегда приходится в конце концов делать грязную работу самому. Вот именно это и доставляет тебе удовольствие. Так что же на этот раз? Что заставило тебя нарушить данное мне слово? – Слова своего я не нарушал, поскольку на этот раз вовсе не искал приключений. Я честно занимался своим делом, – начал оправдываться маршал Дворшански, а потом рассказал дочери, как во время коктейля с ним в Майами-Бич мэр Картрайт получил дурное известие, Маршал только и сказал при этом: «На вашем месте я бы не стал паниковать. Я бы…» Как и во многих других случаях, все началось именно так. Маршал дал неплохой совет, его обещали отблагодарить за услуги. Впрочем, в отличие от других джентльменов удачи, маршал Дворшански не был бродягой без гроша за душой, отправляющимся на поиски денег или драгоценностей. Как и дочь, он делал более высокие ставки. Не испытывая нужды в деньгах, он всегда требовал и получал нечто большее, чем деньги. – Я никогда прежде не владел целым городом, – объяснил он дочери. – К тому же избирательная кампания уже подходит к концу. Не может быть, чтобы Картрайт проиграл. – Скольким неугодным ты проткнул уши шилом на этот раз? – Ты же знаешь, иногда невозможно избежать определенных вещей, даже когда не получаешь от них никакого удовольствия. Но теперь все кончено, враг разгромлен. Но когда маршал Дворшански рассказал, что это за новый враг, дочь в гневе отвернулась. – Знаешь, пап, мне никогда не нравились польские анекдоты. Но теперь, выслушав тебя, эту историю насчет того, как ты счастлив, приобретя такого замечательного врага, я начинаю думать, что те анекдоты для нас даже слишком остроумны. Дворшански заинтересовался. Он никогда не слыхал польских анекдотов. – Думаю, если бы ты покидал свою яхту не только для того, чтобы наносить людям увечья или втыкать в уши шило, ты бы лучше знал, что происходит в мире. Маршал тут же потребовал, чтобы дочь рассказала ему хотя бы один, и, к ее удовольствию, хохотал над каждым, как ребенок. – Я уже слышал их, – наконец произнес он, радостно хлопая себя по колену. – Но мы называли их украинскими. А ты когда-нибудь слыхала о хохле, который поступил в колледж? Дороти отрицательно покачала головой. – И никто не слыхал, – заявил Дворшански и вновь загоготал, отчего лицо его покраснело, и он продолжал время от времени повторять: – Никто не слыхал, – давясь при этом от смеха. – Ужасный анекдот, – рассмеялась Дороти, которая вовсе не хотела смеяться, но смех отца был настолько заразительным, что и она не смогла удержаться. Весь вечер он рассказывал ей украинские анекдоты и остановился только тогда, когда радист сообщил, что уже на протяжении долгого времени с ним безуспешно пытается связаться мэр Картрайт. – Вопрос, не терпящий отлагательств, – сказал радист. – Убит некто по имени Московитц. – Владислав, – ответил на это маршал Дворшански, – ты когда-нибудь слыхал о хохле, который поступил в колледж?Глава 9
В районе Майами-Бич объявили штормовое предупреждение. Когда шериф Мак-Эдоу приехал на ранчо мэра Картрайта, в его просторный одноэтажный дом, порывистый ветер раскачивал пальмы на лужайке. Картрайт оторвался от радиоприемника; лицо его горело. На нем были бермуды и белая тенниска. На радиоприемнике стояла откупоренная бутылка бурбона. Мак-Эдоу, бледный, как смерть, наклонился к нему. – Ну, что слышно? – Ничего. – Картрайт покачал головой. Мак-Эдоу, в белой рубашке с шерифской звездой и светло-серых брюках с черной кобурой на поясе, поднялся с кресла и подошел к окну. Он тоже покачал головой. – Это была твоя идея, Тим. Твоя идея. Картрайт налил себе полстакана бубона и в два глотка его осушил. – Хорошо, признаю. Моя идея. Ну, что мне теперь, застрелиться? – Господи, Тим, во что ты нас втянул? Во что ты нас втянул? – Слушай, ты можешь успокоиться? Расслабься. Маршал говорит, что все идет хорошо. – Но он не отвечает на твои позывные! – Он сказал, чтобы мы сидели тихо и что все пока идет хорошо. Поэтому, черт побери, пока мы не доберемся до него, мы так и поступим. – Тим Картрайт снова наполнил стакан. – Что и говорить, наше положение просто прекрасно. Просто прекрасно! Московитц мертв. И убили его тем же способом, что и Буллингсворта. Фарджер наделал в штаны, потому что якобы встретил парня, который может голыми руками разорвать крышу автомобиля, а мы спокойно сидим здесь, ожидая дальнейших указаний. Хорошенькое дело! Фарджер треплет языком направо и налево, а Московитц мертв. – Я доверяю Дворшански. – Чего же ты так много пьешь? – Просто начал праздновать победу заранее. Победу, которую одержу на выборах на следующей неделе. «Вчера вечером Тимоти Картрайт одержал убедительную победу на выборах, выиграв у своего сумасшедшего конкурента со счетом девяносто девять-один». – И ты так в этом уверен? Только потому, что Дворшански тебе это пообещал? Этот твой друг, великий человек, военный, политический и организационный гений. Человек, который так нужен всем. Твой большой друг. – Ты сам согласился, – сказал Картрайт. – Все произошло слишком быстро. – Слишком быстро произошло другое, – огрызнулся мэр. – Ты слишком быстро забыл, что федеральные власти собирались засадить тебя в тюрягу, а ход, который предпринял Дворшански, смешал им все карты. – Лучше отбывать срок в тюрьме, чем загнуться с шилом в ухе. – Мы не можем утверждать, что это сделал Дворшански. – Как не можем быть уверены и в обратном. – А если и сделал, так что? Он ведь предупредил, что кое-кого придется убрать. – Мне это не нравится, тебе это не нравится. Но еще меньше мне нравится оказаться без средств к существованию, да еще в тюрьме. Шериф отошел от окна. – Увидимся позже. Поеду в полицейское управление. В такую погоду вызовов будет до черта. – Давай, Клайд. Тебя для того и избрали. Защищай людей. Когда шериф ушел, Тим Картрайт наполнил стакан до краев и выключил свет. Он следил, как приближается ураган, – дождь лил сплошной стеной, город готовился во всеоружии встретить непогоду. Что же пошло не так? Ведь он согласился баллотироваться на пост мэра вовсе не для того, чтобы наживаться за счет других. Он выставил свою кандидатуру просто потому, что хотел добиться чего-то в жизни. Вернувшись со второй мировой, он имел право на бесплатное образование как демобилизованный и свято верил, что демократия – лучшая форма государственного устройства на земле. Как же получилось, что теперь у него солидный счет в швейцарском банке и он ввязался в грязную игру, лишь бы не оказаться в тюрьме? Он не брал взяток, даже когда был членом муниципального совета. Конечно, ему нужны были люди, которые делали бы взносы в фонд избирательной кампании, и их начинания неизменно получали зеленый свет, но он не делал ничего, что выходило бы за рамки закона. Когда же произошло его грехопадение: когда в фонде кампании оказался излишек и он взял эти деньги себе? Или когда он задумался, почему бы не брать деньги за те услуги, которые до этого он оказывал бесплатно? Тим Картрайт давно забыл, когда ему впервые пришло в голову использовать служебное положение в личных целях, зато он отлично помнил, каковы были его последние художества. И за них ему легко можно было припаять на всю катушку. И вот, чтобы избежать тюрьмы, он вверил свою судьбу человеку, который утверждал, будто знает, что такое шпионаж. Сначала все казалось очень просто. Ну, если не просто, то красиво и дерзко. Агенты ФБР имели досье на Картрайта, Мак-Эдоу и Московитца. Они знали про их банковские счета, незаконные доходы, взяточничество и вымогательства. Поэтому вместо того, чтобы все отрицать и защищаться, им было рекомендовано перейти в атаку. Сделать так, чтобы федеральные власти не могли использовать имеющуюся у них информацию. И план сработал! Предмет одноразового использования, Уиллард Фарджер получил задание, на которое мог согласиться только такой идиот, – атаковать правительство. И получилось! На следующей неделе Картрайт будет избран на очередной срок, и правительство уже не сможет добраться до него. А к тому времени, когда они там придумают, как его достать, возможно, мэр Картрайт выйдет в отставку и решит провести остаток жизни в Швейцарии. – Я гарантирую вам долгую и счастливую жизнь, над которой никогда не будет витать призрак тюрьмы, – сказал маршал Дворшански. Услуга стоило недорого. Всего-то и требовалось, что отдать ему город. Картрайт должен был обеспечить маршалу в Майами-Бич все, что только душе угодно. Картрайт надеялся, что Дворшански попросит всего лишь отдать ему рынок наркотиков. Сам мэр никогда не хотел с этим связываться, но деньги, которые давал наркобизнес, были слишком уж велики, чтобы от них отказаться. Защищать людей… Тим Картрайт осушил стакан, и ему захотелось плакать. Сейчас ему больше всего на свете хотелось бы вернуть свою жизнь к моменту, когда он впервые положил себе в карман тот излишек из фонда избирательной кампании. Доктор Харолд Смит выглядел озадаченным. Неужели господа из ФБР действительно думают, что кто-то из тех, кто ведет научные изыскания в рамках выделенных Фолкрофту субсидий, занимается политическим шпионажем? Да, ответили ему. Что ж, все книги и отчетность доктора Смита полностью открыты для ФБР. Только представить себе, что кто-то использовал субсидии на научные исследования для незаконной деятельности! Куда катится этот мир? – Вы либо очень наивный человек, либо гений, – сказал один из агентов ФБР. – Боюсь, вы ошибаетесь, – ответил доктор Смит. – Я обычный администратор. – Позвольте задать вам один вопрос. Почему у вас на окнах зеркальные стекла, не позволяющие заглянуть внутрь? – Они уже были, когда наш фонд купил это здание, – объяснил Смит. Он помнил, как еще десять лет назад меняли даты на всех счетах, на случай подобного расследования. Вся деятельность организации была строго законспирирована, начиная с компьютерных распечаток и кончая счетами на одностороннее стекло. Пока тайна КЮРЕ не была разгадана. Если бы продержаться еще немного, возможно, Римо успел бы совершить маленькое чудо. Придумал бы, как обезвредить бомбу, готовую взорваться в Майами-Бич и сдернуть покровы тайны с деятельности КЮРЕ, Конечно, вероятность этого была очень мала, но для КЮРЕ это был единственный шанс. Надо ждать. Ждать от Римо сигнала «отбой тревоги». Над Майами-Бич гроза отнюдь не миновала, и виной тому был ураган «Меган». Даже Чиун был не в силах ничего предпринять – антенна барахлила, и он не мог смотреть свои дневные сериалы. В гневе Мастер Синанджу воздел очи горе и, к удивлению Римо, выключил телевизор. – Ты никогда ничего подобного не делал, – заметил Римо, – особенно во время сериала «Пока Земля вертится». – Нельзя идти против сил природы, – ответил Чиун. – На такое способен только дурак. Надо их использовать и благодаря этому становиться сильнее. – Как же можно использовать ураган? – Если тебе надо узнать это, ты узнаешь. Только следует находиться в мире с этими силами. – Мне надо узнать, папочка, обязательно надо кое-что узнать! – Значит, узнаешь. – Узнаю, непременно узнаю, – сказал Римо, имитируя писклявый голос Чиуна. – Что я узнаю? – Он подошел к большому дубовому столу в центре гостиной их трехкомнатных апартаментов. Римо снял их на имя Чиуна, выложив последние деньги, выданные ему КЮРЕ. – Что я узнаю? – повторил он и положил правую руку на угол стола. – Сконцентрироваться, – произнес он и отломил угол стола, словно тот был сделан из тонкой пластмассы. – Ура силе рассудка! Теперь у нас сломан стол, а я по-прежнему бессилен. Итак, папочка, что же я узнаю? Как сохранять равновесие? – Римо оттолкнулся ногами от стены, коснулся ими потолка, будто подброшенный невидимой пружиной, и головой вниз приземлился на ковер. Тут же перевернулся и встал на ноги. – Да здравствует сила рассудка! Мы имеем след на потолке, но мы бессильны. Я бессилен так же, как и ты. Мы беспомощны. Неужели ты не понимаешь: мы просто два жалких, беспомощных наемных убийцы. – Просто, – произнес Чиун. – Просто. Ты не видишь, не слышишь и не думаешь. Совсем просто. – Вот именно. Мы просто бессильны. – И Римо принялся рассказывать, какие шаги ему удалось предпринять для спасения КЮРЕ. Он узнал все, что только мог выболтать тот напуганный человек. Хотя Чиун был глубоко оскорблен, он кивнул в знак одобрения. – И он назвал мне имя другого человека. Чиун снова кивнул. – Но того человека убили. Чиун кивнул вновь, поскольку и в этой ситуации еще были варианты. – Тогда я стал ждать, чтобы они вышли на мой след. Чиун, соглашаясь, кивнул. Он имел в виду именно этот вариант. – Но никто на меня не вышел. Чиун глубоко задумался, а затем поднял вверх палец с длинным ногтем. – Трудно бывает, сын мой, когда враг не хочет тебе помочь. Такое случается крайне редко, верно, ибо в большинстве случаев побеждает тот, кто меньше всего помогает врагу. Этому я тебя учил. А есть ли кто-нибудь еще, кто связан с этим делом? Римо покачал головой. – Только один. Мэр. Но если направить удар против него, я все завалю, потому что станет ясно, что его компромат на КЮРЕ и Фолкрофт – чистая правда. Так я ничего не добьюсь. Чиун вновь задумался, потом вдруг улыбнулся. – Я знаю, что делать. Это просто, как дважды два. Римо был восхищен: Мастер Синанджу вновь нашел решение сложной проблемы. – Мы проиграли, – произнес Чиун. – И, зная, что наш нынешний император лишился своей империи, мы отправимся на поиски нового императора. Так всегда поступали Мастера Синанджу с тех пор, как существует Синанджу и правят императоры. – Это и есть твое решение? – Конечно, – ответил Чиун. – Ты же сам говоришь, что мы наемные убийцы. И не простые. Любой неглупый человек может стать врачом, а императором вообще становишься случайно, по праву рождения или, как у вас в стране, по случайному решению избирателей. Случайное сочетание крепких мускулов и тренировки делает человека атлетом. Но быть Мастером или даже учеником Синанджу – это нечто особенное. На такое не всякий способен. – От тебя помощи, как от козла молока. – А что тебе не нравится? Твое положение? То, чем ты занимаешься? Римо почувствовал, как отчаяние переходит в ярость. – Видишь ли, папочка, если бы мир был иным, я бы не стал делать того, что делаю. – Именно так. Может, ты хочешь изменить мир? – Да. Чиун улыбнулся. – С тем же успехом можно попытаться остановить ураган при помощи веревки. Ты серьезно говоришь? – Абсолютно серьезно. Именно такие цели ставит перед собой организация, которая тебе платит. – Я этого не знал, – удивился Чиун. – Изменить мир! В таком случае просто удача, что мы покидаем империю, поскольку, вне всякого сомнения, ее император сошел с ума. – Я не ухожу. Не могу оставить Смита в беде. А ты, если хочешь, можешь уезжать. Чиун помахал пальцем, давая понять, что не собирается этого делать. – Я десять лет потратил на то, чтобы превратить никчемное плотоядное существо, потакающее всем своим прихотям, в нечто, приближающееся к совершенству. Я не собираюсь бросать собственное капиталовложение. – Ну и отлично. Ты можешь предложить что-нибудь разумное? – Вряд ли можно предложить что-нибудь разумное человеку, который хочет изменить мир. Если, конечно, ты не собираешься разбить цунами на небольшие потоки и напоить ими рисовые поля. – А как? – спросил Римо. – Если ты не можешь заставить врагов играть по твоим правилам, прими их правила, даже если в соответствии с ними твои враги должны победить. Ибо истинно сказано, что для неправедного человека успех оборачивается самым большим провалом. – Ну, спасибо, – с отвращением проговорил Римо. Он вышел из номера и спустился в холл, где пожилые постояльцы обсуждали ураган. Конечно, в Бронксе никогда не бывает ничего подобного, но все равно жить в Майами-Бич намного приятнее, не так ли? Большинство проживающих в гостинице были престарелыми жителями Нью-Йорка. Римо сел в холле на диван, чтобы спокойно подумать. Итак. Он заставил себя сосредоточиться. Фарджер был лишь передаточным звеном, сам он ничего не знал. Второе за Фарджером звено, Московитц, было ликвидировано шилом. Самым естественным для Римо было бы начать охоту на Картрайта, но поскольку тот кричит на каждом углу, что правительство хочет его убрать, удар, нанесенный Римо, сможет только подтвердить его обвинения и причинить КЮРЕ непоправимый урон. Вдруг Римо почувствовал, что кто-то постучал по его плечу. Это была немолодая пышнотелая дама со сладкой улыбкой. Римо попытался не обращать на нее внимания, но она снова похлопала его по плечу. – Слушаю вас, – произнес Римо. – У вас такой обаятельный отец, – проворковала дама. – Такой добрый, милый, симпатичный. Не то что мой Моррис. Моррис – это мой муж. – Очень мило с вашей стороны, – поблагодарил Римо. Как же вызвать врага на открытый бой? – Вы не похожи на корейца, – сказала дама. – Я не кореец. – Я бы не хотела показаться слишком любопытной, но как же этот милейший человек может быть вашим отцом, если вы не кореец? – Что? – не понял Римо. – Ведь вы не кореец? – Нет, я не кореец. – Вам следовало бы быть повежливее со своим отцом. Он так мил, что не передать! – Он просто душка, – сказал Римо не без сарказма. – По вашему тону чувствуется, что вы со мной не согласны. – Что вы. Он просто удивительный человек. Удивительный, – сказал Римо. А можно ли направить удар против кого-нибудь еще в городской администрации? Против того, кто не замешан в скандале с Лигой? Нет. Все равно опасно. – Вам бы следовало почаще слушать, что говорит отец. Он лучше знает жизнь. – Несомненно, – проговорил Римо. Что же может заставить местных политиканов принять бой? – Вы стольким обязаны своему отцу. Мы все чуть не плакали, когда узнали, как вы поступили с ним. Неожиданно Римо повернулся к своей собеседнице. – Я поступил с Чиуном? – воскликнул он. – Вы что, говорили с ним? – Конечно, здесь все с ним беседуют. Он так мил. И каково ему знать, что сын не желает стать продолжателем семейной традиции! – А не сказал ли он случайно, что это за традиция? – Что-то связанное с религией. Мы точно не поняли. Вы помогаете голодающим детям или что-то в этом роде. Гуманитарная помощь за рубежом. Ведь так? Вы не хотите зарабатывать этим на жизнь? Вам следовало бы слушаться отца. Он такой милый человек. – Извините, – сказал Римо, – но мне надо подумать. – Пожалуйста-пожалуйста, думайте на здоровье. Не буду вас отвлекать. Но я лично не верю, что вы такой неблагодарный, как все говорят. – Спасибо за доверие, – произнес Римо. – Прошу вас, оставьте меня. – Вряд ли вам следовало бы так разговаривать с единственным человеком во всей гостинице, который не считает вас неблагодарным. Римо посмотрел на свои руки. Сейчас они ничем не могли ему помочь. – Вам следовало бы ценить своего отца. Слушаться его. – Хорошо, мадам, хорошо. Я буду слушаться Чиуна. – Итак, что он сказал? Если не можешь заставить врага принять твои правила, играй по его. Что же это значит? Ага! Если предположить… Предположим, у Римо есть кандидат на пост мэра и Римо может добиться его избрания. В таком случае им либо придется вступить с Римо в бой, либо они утратят власть, к которой так стремятся. Потому что если Картрайт проиграет, то угодит в каталажку. Выигравший всегда сумеет прижать проигравших. Прекрасно, один-ноль в пользу Чиуна. Но как этого добиться? Разве возможно лично уговорить каждого избирателя? Ерунда. А если выставить своего кандидата? Запросто. Вот только деньги. Где достать денег? У Римо больше нет доступа к счету КЮРЕ. Теперь у него только и осталось, что пара рук. Совершенно бесполезных на данный момент. Впервые за последние десять лет у него возникли проблемы с деньгами. Большие проблемы. – … оставив несчастного старичка одного там, наверху, где происходит больше всего ограблений. Римо вновь включился в разговор. Отлично. Выход найден. Он поднялся с дивана и поцеловал испуганную даму в щеку. – Вы бесподобны! – воскликнул он. – Просто бесподобны! – Возможно, я и привлекательна, но бесподобна – это уж слишком! – засмущалась дама. – У меня есть внучка, вот она действительно бесподобна. Скажите, а вы женаты?Глава 10
После двух дней нелетной погоды аэропорт округа Дейд был переполнен, все рейсы до Пуэрто-Рико забиты до отказа. Римо улыбнулся девушке-кассиру, которая обещала забронировать для него места на следующий день, и она произнесла: – А вы ничего, симпатичный. – Вы тоже. Кстати, мы сможем еще раз в этом удостовериться, когда я вернусь из Пуэрто-Рико. Но вы должны достать мне билет на следующий рейс. – Давайте лучше встретимся сегодня вечером, – предложила девушка в синей униформе. – Сегодня вам все равно не улететь. – Может, хотя бы поставите меня на лист ожидания? – На каждый сегодняшний рейс уже как минимум человек по шесть стоят на листе ожидания. Сегодня у вас шансов нет. – Поставьте меня на лист ожидания. Я чувствую, что мне повезет. – Хорошо. Но я все же советую вам лучше навестить меня. Вот это будет действительно везение. – Еще бы! – Римо подмигнул. Кто знает, голосует ли она в Майами-Бич, но вдруг, увидев Римо с его кандидатом, она решит проголосовать именно за него? Теперь Римо понял, почему Чиун ненавидит политику. Приходится быть обходительным со всеми без исключения. Девушка дала ему номер рейса, и Римо отправился в зал ожидания. Он был битком набит людьми. Хорошо. Римо увидел выход на посадку, где служитель в форме проверял билеты и посадочные талоны. Отлично. Римо повернулся и пошел вперед по коридору. Вскоре он заметил еще один выход на посадку, который в данный момент не использовался. Нырнув в него, он оказался у закрытой двери, ведущей на летное поле. Разбив стекло, Римо вышел на мокрый асфальт. Вдали светились огни аэродрома, сверкала разноцветными огоньками диспетчерская вышка. Вот она, ирония судьбы, подумал Римо. Если бы КЮРЕ функционировала, ему достаточно было бы позвонить Смиту, и тот немедленно вызвал бы самолет ВВС. Вместо этого он пытается перехватить место у какого-нибудь крестьянина, спешащего в Сан-Хуан. Он успел изрядно промокнуть под ночным дождем, пока наконец не заметил, как какой-то служитель, очевидно, механик, в белой форме и бейсболке с пластмассовыми наушниками рысцой побежал в сторону одного из ангаров. Быстрее молнии Римо выскочил на скользкий асфальт и ударил механика по затылку – не так резко, чтобы вызвать сотрясение мозга, но все же достаточно сильно, чтобы тот потерял сознание. Механик еще не успел упасть, как Римо подхватил его, повернул к себе, прислонив спиной к двери, и принялся стаскивать с него комбинезон. Затем положил раздетого служителя на землю, а сам натянул поверх одежды его белый комбинезон. Наушники, бейсболка и все готово. Римо отправился вдоль здания аэровокзала, считая двери, чтобы не пропустить выход на пуэрто-риканский рейс. Когда двери распахнулись, чтобы пропустить пассажиров на летное поле, Римо был уже тут как тут. – Рейс 825 на Хуан? – крикнул он в зал. Стоявшие в дверях пассажиры, которым он загородил путь, промямлили «да». Контролер вышел из-за конторки и посмотрел на Римо с пренебрежением, с каким всегда сморят на трудяг «белые воротнички». – Что вы здесь делаете? – строго спросил контролер. – Черт побери, вы все-таки отправляете этот рейс? – Конечно. Римо тихо присвистнул и покачал головой. – Нас никто не слушает. Никто никогда не слушает. Ладно, пусть выручат лишние две тысячи баксов за этот рейс. Пусть, пусть. Проверявший билеты клерк, сладкий и скучный, как «Правила хорошего тона», замахал руками, пытаясь заставить Римо замолчать. – Вот так всегда. Знают все, кроме пассажиров, – сказал Римо. – Заткнешься ты или нет? – злобно прошипел клерк. – Какая разница! – крикнул Римо. – Когда этот самолет наберет пятьсот футов, то уже будет некому подать на вас жалобу. Фью! Точно, никого не останется! – Ваша фамилия! – потребовал клерк. – Просто человек, который хотел спасти жизни ни в чем не повинных людей. Уж как мы проверяли моторы! И до сих пор нам везло. Но в такую погоду этим летающим гробам вряд ли долететь до пункта назначения, – Римо повернулся в сторону пассажиров. В толпе молодая мать укачивала младенца. – Вот, смотрите, – воскликнул Римо. – Грудной ребенок. Невинный младенец погибнет ради того, чтобы они выручили две тыщи за этот паршивый рейс. И его мамочка. Вот подлецы! Римо захлопнул за собой дверь и пустился в обратный путь. Механик еще не пришел в себя. Римо стянул комбинезон и бросил на бездыханное тело. Оказавшись возле билетной кассы, Римо был приятно удивлен. Совершенно неожиданно многие пассажиры возвратили билеты. – Повезло, – сказал Римо. – Действительно, – согласилась девушка-кассир. – Не понимаю, почему это произошло. – Я веду добродетельную жизнь, – объяснил Римо, стряхивая дождевые капли с волос. Несколько человек внимательно посмотрели на него, но никто из пассажиров «обреченного» рейса на Сан-Хуан не узнал в нем механика, чья страстная речь оставила в самолете с полдюжины свободных мест. Когда самолет приземлился, Римо взял такси и отправился к крупнейшему экспортеру рыбы, специалисту по мороженому филе, который заверил его, что осуществляет поставки по заказу многих солидных фирм США. Достаточно ли он надежен, придет ли товар точно в срок? – Можете не сомневаться, – был ответ. Однако Римо все же сомневался. Дело в том, что он занимается гостиничным бизнесом и должен быть уверен в надежности поставок. Если хозяин фирмы гарантирует ему немедленную отправку товара воздухом, он, возможно, решится доверить фирме постоянные и крупные заказы. – Любой заказ будет выполнен в течение двенадцати часов. Отлично, согласился Римо. Тогда завтра утром. Он выбрал необходимую ему рыбу, и попросил, чтобы все коробки с его грузом были помечены большим красным крестом. Прямо сейчас. Все пятьдесят коробок. И еще Римо пожелал, чтобы их поместили в коробки покрупнее, хорошенько проложив сухим льдом. – Сеньор, мы отлично знаем, как упаковывать товар. Возможно, но Римо сам знает, что ему надо. А ему надо, чтобы верхние коробки тоже пометили красным крестом. Хозяин фирмы пожал плечами. Римо вручил ему свои последние деньги, а остальные пообещал отдать утром. – Наличными? – подозрительно поинтересовался хозяин. – Конечно. У нас быстрый оборот. По безналичному расчету мы платим только постоянным поставщикам. – Римо понял, что сморозил полнейшую чушь, однако хозяина, судя по всему, это навело на мысль, будто в бизнесе Римо есть что-то не вполне законное, и это ему понравилось. Причем настолько, что он даже попросил немного доплатить за доставку. – Чтобы быстрее дошло, сеньор. Римо притворился слегка рассерженным, хозяин изобразил святую простоту, и сделка была совершена. Когда Римо вышел из конторы фирмы по экспорту рыбы, у него едва хватило на такси до комплекса гостиниц, недавно построенного в пригороде Сан-Хуана. Именно в тот момент, когда у него не оставалось денег на еду, он почувствовал сильный голод. С тех пор, как его завербовали, он ни разу не испытывал ни в чем нужды. Римо жарился под солнцем Сан-Хуана и продлевал чувство голода. Это было приятное чувство, поскольку Римо умел контролировать его, точно так же, как контролировал мышцы и нервную систему. Он наслаждался ощущением голода, пока оно не стало неприятным, и тогда он расслабил мышцы груди и живота, как много лет назад научил его Мастер Синанджу. Японские самураи, объяснил Чиун, говорили себе, будто сыты, и тем самым обманывали рассудок, который затем обманывал живот. Это плохой способ бороться с голодом, потому что подразумевает ложь, а тот, кто обманывает себя, становится слеп. Слепота же ведет к гибели. В Синанджу мастера знали свой организм и никогда не обманывали его. Когда человек ощущает голод, его организм говорит правду. Не надо отрицать боль, надо принять ее и затем изгнать из сознания. Пусть боль существует, но не беспокоит тебя. Поначалу Римо думал, что никогда не сможет этому научиться, но его организм осваивал науку сам по себе, и однажды Римо вдруг стал делать то, чему учил Чиун, так и не поняв, как это произошло. Наконец Римо нашел силовую подстанцию, которую искал, и дождался полуночи. Из одного кармана пиджака он достал легкий полиэтиленовый костюм, из другого – резиновую маску. Прежде чем идти на дело, следует хорошенько подготовиться, подумал он. Проникнув в главный корпус подстанции, он довольно доступно объяснил главному инженеру, что именно от него требуется. – Покажите, как отключить свет на несколько часов, иначе я сломаю вам и вторую руку, – сказал он. Главный инженер, который в этот момент катался по полу от боли, понял, что незнакомец не шутит, и начал бормотать что-то о сдвиге по фазе, направлении тока и о чем-то еще, о чем знают все главные инженеры, а Римо даже не подозревал. Однако в конечном итоге все сводилось к тому, что необходимо одновременно выключить верхний и нижний рубильники. – Вот эти штуковины? – переспросил Римо. – Si, – со стоном подтвердил главный инженер. – Спасибо, – поблагодарил Римо и немедленно опустил оба рычага. Теперь он стоял в полной темноте. Гостиничный комплекс Сан-Хуана через дорогу от него тоже погрузился во тьму. – Я буду ждать здесь, – предупредил Римо, – и если вы только шелохнетесь, я тут же вас прикончу. – С этими словами, ступая мягко, как барс по ковру, Римо покинул здание подстанции, оставив инженера в полной уверенности, что бандит по-прежнему находится возле него. Отели «Эль-Диабло» и «Колумбия» были самыми большими во всем комплексе, и их разделяла лишь небольшая аллея. Казино там работали до четырех утра, но сейчас, когда все погрузилось во мрак, игра прервалась. Начали появляться свечи, зажигаться карманные фонарики. Римо прошел в «Эль-Диабло» через центральный вход как раз в тот момент, когда швейцары и служители казино принялись судорожно метаться в поисках каких-либо источников света. Но ночной управляющий твердо знал, что ему делать в подобной ситуации. Он немедленно запер все сейфы, как того требовали правила безопасности казино, и сам встал рядом, держа пистолет наготове. Единственное, что не было предусмотрено правилами, – это нестерпимая боль в позвоночнике. Впрочем, ему тут же указали способ, как унять боль, и поскольку он больше всего на свете мечтал именно об этом, то немедленно выполнил, что от него требовали. При свете свечи он открыл сейф. Как только Римо увидел, где лежат пачки с деньгами, то тут же задул свечу. Затем достал из кармана резиновую маску и набил се деньгами. Потом наполнил деньгами грудную полость полиэтиленового костюма и сунул руку в рукав. Таким образом он не только достигал практических целей, поддерживая сунутые в голову и туловище деньги. Создавалось впечатление, будто он держит в руке манекен. Однако в темноте манекен был скорее похож на человека, который всей тяжестью осел на него. Пробираясь сквозь толпу мечущихся в суматохе людей и блуждающие огоньки карманных фонариков, Римо повторял: – Человек ранен. Пропустите, ранен человек. Но раненый никого не волновал. В конце концов, разве ночной управляющий не кричал, что произошло ограбление? – Раненый! – продолжал выкрикивать Римо, пересекая аллею, отделяющую от него «Колумбия-отель», но на него по-прежнему не обращали внимания, поскольку служащие отеля волновались, как бы не лишиться работы, а это зависело от самого важного в казино, а именно: останутся ли в сохранности деньги. – Раненый! – снова крикнул Римо, продираясь к кабинету управляющего «Колумбии». – Уберите отсюда этого ублюдка! – завопил управляющий, полагая, что, в случае возбуждения уголовного дела о преступной халатности, он станет отрицать в суде эти слова и присяжные поверят ему, а не двум непрошеным гостям. Впрочем, ему недолго пришлось волноваться о том, что он скажет на суде. Гораздо больше его волновала страшная боль в животе, так что стоило Римо объяснить ему, как ее прекратить, и он тут же подчинился. Тогда Римо вырубил его и принялся набивать разувшийся от денег костюм новыми пачками банкнот. Наконец Римо вышел в вестибюль, только на этот раз, специально для полиции он прикинулся забулдыгой с напившимся до беспамятства дружком и стал приставать к полицейским. – Убирайтесь отсюда ко всем чертям, – приказал полицейский капитан, – или я упеку вас за решетку. Испуганные пьянчужки выкатились из вестибюля на улицу. Почувствовав чью-то руку у себя на плече, Римо обернулся и увидел еще одного полисмена в полном снаряжении. – Эй, приятель, – начал полисмен. – Я эти твои штучки знаю. Ты мечтаешь, чтобы тебя арестовали, а потом станешь травить байки о том, как тебя замели, когда произошло ограбление века. Но не думай, мы здесь не какие-нибудь американские тупицы. А ну-ка, проваливай живо! – Полисмен грубо толкнул Римо, и тот вместе с дружком пошатываясь побрел прочь – вдоль по улице, заставленной полицейскими автомобилями. Полисмен подождал, пока пьянчужки скроются за углом. – Проклятые гринго! Вечно они со своими комплексами, – произнес он вдогонку, поскольку только недавно прошел курс психологии в рамках курсов повышения квалификации – в надежде когда-нибудь продвинуться по службе. Контора экспортера рыбы была закрыта. Римо залез в окно, прошел в морозильник, отыскал там коробки, помеченные красным крестом, и заменил сухой лед деньгами. Оставив у себя лишь пригоршню стодолларовых банкнот, он ушел тем же путем. Выкинув костюм и маску в ближайший мусорный бак, он принялся поджидать хозяина конторы. Тот появился с первыми лучами солнца. – А вы пунктуальны, – похвалил Римо. – Это хорошо. Он полностью оплатил заказ и пообещал новый контакт, в пять раз превышающий нынешний, если груз придет точно в срок. При этом Римо старался говорить предельно искренне, ибо собирался заняться большой политикой, а тот, кто занимается политикой, должен уметь выглядеть искренним, особенно когда лжет. Хозяин лично отвез Римо в аэропорт. По дороге Римо упомянул несколько имен, которые знал по работе в КЮРЕ, – мафиозные связи этих людей в Штатах были широко известны. Хозяин тотчас сообразил, о чем идет речь, и заверил Римо в своей полной лояльности. – Лояльность весьма способствует хорошему здоровью, – заметил Римо. Хозяин целиком с ним согласился. На прощание Римо подарил ему небольшой сувенир – пачку долларов в полдюйма толщиной. – Так щедро с вашей стороны, – сказал хозяин, которому было страшно любопытно, каково истинное положение Римо в иерархии главарей преступного мира. – Желаю вам потратить их, находясь в добром здравии, – произнес Римо. – Непременно в добром здравии! Уже на борту самолета Римо прочел в местной газете полный отчет об ограблении. Блестящее, дерзкое, безупречно исполненное и отлично подготовленное. Газета сообщала, что двое мужчин, один из которых был ранен, одновременно ограбили казино двух крупнейших отелей. Считалось, что похищено два с половиной миллиона наличными. Римо предстояло проверить точность подсчетов, как только его рыба прибудет в Майами, что должно было произойти всего через час после его собственногоприземления. Впрочем, он сомневался, что сумма будет настолько велика. Вероятно, работники отеля, пользуясь случаем, стянули кое-что сами. А может, это поживились полицейские. Такое часто случается при крупных ограблениях. Римо вдруг охватило негодование оттого, что в мире так много мошенников. Уверенный в своей правоте и весьма довольный собой, он занялся «Нью-Йорк таймс». Там не было ни слова об ограблении. Оно произошло слишком поздно, чтобы попасть в утренний выпуск, который доставлялся в Сан-Хуан самолетом. Где-то на последней странице газеты красовался портрет сногсшибательной блондинки в вечернем платье. Подпись под фотографией гласила, что это гений Мэдисон-авеню, Дороти Уокер из фирмы «Уокер, Хэндлман и Дейзер». В посвященной ей статье говорилось, что ее фирма еще ни разу не подводила клиентов и умеет как следует преподнести и продать любой товар. Римо вгляделся в лицо на фотографии. Элегантная, ухоженная, видно, что настоящий профессионал. А еще чувствовалось, что за спиной у нее мощная поддержка. Итак, решено. «Уокер, Хэндлман и Дейзер», которые всегда на высоте, и возьмутся за ведение кампании по выборам в мэры предложенного Римо кандидата. Оставалось только найти кандидата в мэры, но это было совсем не сложно для человека, который, как говорилось в заметке об ограблении, был «блестящим, дерзким и талантливым организатором». – Блестящий, – пробормотал он про себя, перечитывая статью об ограблении. Может, если бы КЮРЕ руководил он, а не Смит, такого прокола с утечкой информации, как в Майами-Бич, никогда бы не произошло. Ну ничего, он устранит утечку и выручит Смита из беды, а потом даст ему несколько рекомендаций, как лучше хранить государственную тайну. Зря Чиун советовал Римо разграничивать то, что в его силах, и то, что выходит за пределы его возможностей. Он был не прав, ограничивая сферу своей деятельности тем, что делали его деды и прадеды. Таков восточный тип мышления. Но Римо – американец, он знает, что всегда существуют новые горизонты, особенно для талантливых и дерзких людей. А как Чиун опасается за тех, кто считает себя выдающимися личностями! – Сын мой, как только ты начинаешь считать себя выдающимся человеком, – говаривал он, – ты приходишь к глупости, ибо сразу же отключаешь центры, которые предупреждают тебя о твоих уязвимых местах. А тот, кто не знает, в чем его слабость, не способен накормить младенцев Синанджу.Глава 11
Ураган «Меган» прошел, и Майами-Бич вновь засиял своей тропической красотой. Мастер Синанджу сидел на балконе, греясь в лучах заходящего солнца, и размышлял о трагедии человека, который, являясь учеником Синанджу, позволил себе снизойти до политики. Размышления его были малоприятными. За всю жизнь у Чиуна было двое учеников. Один оказался ни на что не годным, хотя был корейцем, родственником и жителем деревни Синанджу. Второй же приятно удивил Мастера своими способностями и, хотя был белым, к тому же американцем, с поразительной быстротой осваивал непростое учение Синанджу. И вот Чиун выучил его. Ему удалось сделать белого человека почти достойным занять место Мастера Синанджу. С японцем такое едва ли было бы возможно. С белым же это было вообще немыслимо. Но Чиун совершил это, сумел научить белого человека, как использовать силы организма и природы, сделал его способным прокормить деревню Синанджу, когда для нынешнего Мастера настанет время вернуть свое тело реке вечности. И вот теперь этот ученик собирается агитировать толпу голосовать за каких-то людей. Эта мысль повергла Чиуна в крайнее уныние – словно у него на глазах прекрасный лебедь пытался ползти по грязи, как червяк. Необходимо объяснить это Римо, но тот умел воздвигнуть между собой и Чиуном глухую стену непонимания. Размышления его прервал звонок в дверь. Мастер Синанджу пошел открывать. Пришла миссис Этель Хиршберг с подругами, чтобы вместе скоротать время. Чиуну нравились эти женщины, особенно миссис Хиршберг, которая так выручила его в аэропорту. Они умели понять человека в горе и скорби. Знали, каково иметь детей, которые не ценят, что родители сделали для них. Любили дневные телесериалы – лучшие произведения искусства, какие создал западный мир. И к тому же умели играть в маджонг. Если милые дамы и не подозревали, что находятся в обществе самого страшного убийцы всех времен и народов, так это вовсе не от недостатка проницательности. Люди в состоянии понять лишь то, о чем знают, поэтому, глядя на этого хрупкого старого человека с такими приятными чертами лица и слушая его рассказы о младенцах Синанджу, они искренне верили, что он занимается сбором средств для поддержки сирот, поскольку сами частенько собирали деньги на благотворительные цели. Они не догадывались, что младенцы Синанджу кормятся за счет убийств, совершаемых Мастером за соответствующий гонорар. Они так привязались к Чиуну, что, узнав накануне вечером о появлении в здании гостиницы грабителя, тут же похватали кастрюли и горшки и бросились спасать старца, который, насколько им было известно, в это время прогуливался перед сном. К счастью, грабитель был найден мертвым в лестничном проеме. Полиция высказала предположение, что он был убит ударом кувалды в грудь, хотя кувалды поблизости обнаружить не удалось, а коронер в тесном кругу заметил, что для такого удара кувалда должна была быть сброшена с высоты четырех миль. Впрочем, коронер не стал оповещать об этом широкое общественность, поскольку грабитель он и есть грабитель, и слава Богу, что так или иначе удалось от него избавиться. Таково было мнение коронера. По мнению же милых дам, главное, что Чиун остался в живых. Это было для них большим облегчением. И вот они приготовили Чиуну сюрприз. Дело в том, что сын одной из дам написал сценарий самого популярного приключенческого телесериала в этом году. Чиуну, вероятно, будет в высшей степени приятно узнать, что в нем действуют герои восточного происхождения. – Это сериал как раз сейчас идет! – воскликнула миссис Хиршберг. Расположившись на широком диване между миссис Хиршберг и миссис Леви, Чиун терпеливо просмотрел первые кадры, где герой с трудом тащился по бескрайним пескам, но тут же подался вперед, лишь только герой начал вспоминать детство, проведенное на Востоке, и пройденный им курс восточных единоборств. Чиун просидел так все время, пока шел сериал, чуть покачивая головой, но, едва кино закончилось, он пожелал дамам спокойной ночи, сославшись на усталость. Когда пришел Римо, он все еще сидел на диване. – Сегодня вечером по телевизору шла очень нехорошая вещь, – произнес он, не успел Римо войти в комнату. – Да? – Да, очень-очень нехорошая вещь. – Неужели? Позволь узнать, что же это за вещь? – В фильме рассказывалось о жрецах Шао-Линя как о мудрых и хороших людях, – сказал Чиун срывающимся от негодования голосом и посмотрел на Римо, ища сочувствия. – Ну и что? – поинтересовался Римо. – Все Шаолинцы были ворами, которые скрывались от правосудия в монастыре. А поскольку было лучше, чтобы они жили в монастыре, чем в деревнях, где они воровали цыплят, им разрешили поселиться там и маскироваться под жрецов. – Ясно, – сказал Римо, хотя абсолютно ничего не понял. – Ничего тебе не ясно, – обиделся Чиун. – Это нехорошо – обманывать людей, заставляя их думать хорошо о тех, о ком можно сказать только плохое! – Но ведь это всего лишь фильм, сделанный специально для того, чтобы выжать слезу, – объяснил Римо. – Ты лучше подумай о тех, кто будет им обманут! – В таком случае напиши письмо продюсеру и выскажи свои соображения. – Думаешь, это поможет? – Нет. Зато тебе будет спокойнее. – В таком случае я не стану этого делать. Я поступлю иначе. Римо пошел в душ, а выйдя, застал Чиуна сидящим за кухонным столом, перед чистым листом бумаги и с ручкой в руках. Он посмотрел на Римо. – Как имя того, кто распоряжается всем вашим телевидением? – спросил он.Глава 12
Конечно же, Уиллард Фарджер помнит Римо. Разве можно забыть человека, который так замечательно умеет брать интервью! Нет-нет, он вовсе не нервничает, просто когда в округе Дейд весенняя жара, он всегда обливается потом. Да, именно так. Даже у себя дома, где всюду установлены кондиционеры. – Это хорошо, – заметил Римо. – Человеку, который собирается стать новым мэром в Майами-Бич, не мешает немного попотеть. Фарджер внимательно посмотрел на Римо, чтобы убедиться, не шутит ли тот, затем в течение некоторого времени обдумывал эту мысль; потом улыбнулся, поскольку идея была ему явно по душе, после чего покачал головой с грустной покорностью судьбе. – Возможно, когда-нибудь, но уж не в этом году. – Почему? – удивился Римо. – Слишком поздно. Выборы на следующей неделе. Уже поздно выставлять свою кандидатуру. – Что, никаких шансов? – Никаких. Я слишком поздно решился на этот шаг. – Он начал потихоньку расслабляться, поскольку с каждым новым мгновением росла его уверенность в том, что Римо в данный момент не собирается топить его в болоте или втыкать ему в ухо шило. – А могли бы вы заменить, скажем… умершего кандидата? – холодно спросил Римо, и Фарджер снова напрягся и выпрямился, словно аршин проглотил. – Нет. Я четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии. Я знаю закон. Никаких шансов. Римо откинулся на диванчике и положил ноги на журнальный столик, облицованный пластиковой плиткой. – Ладно, тогда так. Если вы не можете быть мэром, то станете руководить избирательной кампанией. Итак, кого мы поддерживаем? Фарджер глубоко вздохнул и сказал: – Выслушайте меня, мистер Римо. Я поддерживал мэра Картрайта с тех пор, как он впервые выставил свою кандидатуру, и не собираюсь ему изменять, особенно сейчас, когда он оказался под ударом, пав жертвой гнусных посягательств федерального… – Может, вы хотите последовать за вашей машиной? – перебил его Римо. Фарджер покачал головой. – Хорошо. Значит, отныне вы руководите избирательной кампанией. Ну, и кто же будет нашим кандидатом? Конечно, за исключением Картрайта. – Но… ведь я потеряю работу! – В жизни бывают потери и посерьезнее. – И право на пенсионное обеспечение! – Ну, до этого еще надо дожить. – А моя семья? На что они будут жить? – Сколько вы получаете в год? – Пятнадцать тысяч, – промычал Фарджер. Римо достал из внушенного кармана пиджака две пачки банкнот и бросил их на стол. – Здесь ваше жалованье за два года. Итак, кого мы поддерживаем на предстоящих выборах? Фарджер посмотрел на деньги, на Римо, потом снова на деньги. Мысль его судорожно работала, так что от напряжения он даже прищурил глаза. – А Картрайта никак нельзя поддержать? – Нет, – отрезал Римо. – Нельзя допускать к этой должности человека, который так бессовестно оклеветал федеральное правительство… заставил лгать такого честного, благородного человека, как вы. Кто еще баллотируется? – В том-то все и дело, – ответил Фарджер. – Больше никого. – Послушайте, – возмутился Римо, – этот ваш Картрайт, он король или что? Наверняка должен быть еще кто-нибудь! – Конечно, есть люди, – промямлил Фарджер, и в голосе его прозвучала неприязнь. Если бы в этот момент записать его голос на пленку, то ему навсегда пришлось бы расстаться с мечтой стать президентом. – Кто, например? – Некая миссис Эртл Мак-Баргл. Возглавляет организацию «Аборты – немедленно!». Потом еще Глэдис Твиди из Общества борьбы против жестокого обращения с животными – хочет превратить город в приют для бездомных кошек и собак… – Нет уж, – перебил Римо. – Никаких женщин! Фарджер со вздохом пожал плечами. – Есть еще Мак Полани. – Ну? – Он уже в сорок седьмой раз выставляет свою кандидатуру на выборный пост. В прошлый раз баллотировался на пост президента. Каждый раз, проиграв, заявляет, что страна еще не созрела для него. – Чем он занимается? – Он ветеран, инвалид войны. Получает пенсию. А живет на лодке, приспособленной для жилья, чуть ниже по заливу. – Сколько ему лет? Фарджер пожал плечами. – Наверно, за пятьдесят. – Честный? – До того честный, что прямо тошнит. Когда он вернулся из армии, все старались чем-то помочь ветеранам, и вот кому-то в голову пришла идея устроить его на государственную службу в округе. Ну, тут известность, газетная шумиха и все такое. – И что же? – Он уволился через три недели. Сказал, что не может целыми днями бить баклуши. Насколько я помню, еще он заявил, что иначе и быть не могло, поскольку в окружной администрации никто не умеет работать и там даже понятия не имеют, чем занимаются. И все в таком духе. – Похоже, наш человек. Честный, заслуженный ветеран с большим политическим опытом. – Недоделанный рифмоплет, который не наберет и тысячи голосов. – А сколько народу предположительно примет участие в выборах? – Тысяч сорок или около того. – В таком случае нам требуется набрать всего лишь двадцать тысяч голосов. Как, говорите, его зовут? – Мак Полани. – Ясно. Мак Полани. Мэр Полани. Мэр Мак Полани. Выбор народа. – Да о таком мечтает весь мир! – съязвил Фарджер. – Настоящий кретин. – Руководитель его избирательной кампании не должен так говорить, – напомнил Римо. – Какова его предвыборная платформа? На что мы должны сделать особый упор, чтобы победить? – Он однажды слышал, как какой-то руководитель избирательной кампании произносил нечто подобное. Фарджер осмелился улыбнуться – улыбка вышла змеиная. – Минуточку, – произнес он. – Вот, смотрите сами. Фарджер протянул Римо номер «Майами-Бич джорнал», открытый на нужной станице. Взяв газету, Римо прочел небольшой заголовок: «Кандидат призывает к приостановке кампании». Текст заметки гласил: "Мак Полани, выставивший свою кандидатуру на пост мэра, выборы которого состоятся через неделю, призвал сегодня всех кандидатов приостановить всю деятельность, связанную с избирательной кампанией. – Стоит прекрасная погода, – отметил он, сообщив, что это будет его единственным заявлением для прессы. – Самое время заняться рыбалкой. Поэтому приглашаю всех: кандидатов в мой плавучий дом, чтобы вместе порыбачить в заливе. Только так люди могут насладиться хорошей погодой, а уж никак не слушая болтающих на каждом углу политиканов. (Женщины-кандидаты могут пригласить подруг, мэр Картрайт может взять своего егеря.) При всех условиях солнце лучше любого политикана, а рыбная ловля незаменима для душевного спокойствия. Итак, что вы на это скажете, господа и дамочки, не устремиться ли нам всем вместе в синие волны богоданного океана? Остальные кандидаты от комментариев отказались". Римо положил газету на стол. – Это как раз то, что нам нужно, – сказал он. – Это первый из всех известных мне политиков, который держит руку на пульсе народной жизни. – Погодите, – продолжал упорствовать Фарджер. – Это еще не все. На прошлой неделе он призвал к роспуску полицейского управления, сказав, что если все дадут слово не совершать преступлений, то полиция будет просто не нужна. К тому же это позволит снизить налоги. – Неплохая идея, – заметил Римо. – Но прежде, – продолжал Фарджер, в душе которого явно нарастало отчаяние, – он хочет отменить управление по уборке улиц. Если его изберут мэром, заявил он, то члены городского совета будут по очереди ходить по городу и подбирать фантики от конфет. – Ясно: это человек с активной жизненной позицией, – подытожил Римо. – Он хочет включиться в работу и честно противостоять проблемам, которые стоят перед нами. – Нет! – крикнул Фарджер и сам испугался своего крика. Уже тише, он произнес: – Нет, нет, нет! Если я свяжусь с ним, то окончательно погублю собственную карьеру. – А если откажетесь, то погубите собственную жизнь. Итак, выбирайте. После секундной паузы Фарджер сказал: – Избирательной кампании понадобится штаб.Глава 13
Плавучий дом Мака Полани был привязан к старой шине, закрепленной на хлипких мостках, которые были построены на маленькой заболоченной речушке, впадающей в залив. Будущий мэр Майами-Бич был одет в зеленые шорты в цветочек, красную майку в сеточку, черные кроссовки на босую ногу и ярко-зеленую бейсболку. Когда подъехал Римо, он сидел на складном стульчике на палубе своего жилища, нанизывая наживку на крючки. – Мистер Полани? – спросил Римо. – Вряд ли тебе это поможет, сынок, – бросил Полани, не поднимая головы. На вид Римо дал бы ему лет пятьдесят – пятьдесят три, но по голосу гораздо меньше. – Что мне вряд ли поможет? – поинтересовался он. – Я не назначу тебя министром обороны. Ни за что. Честно говоря, не думаю, что Майами-Бич вообще нужен министр обороны. Может, в Лос-Анджелесе он бы и пригодился. Я хочу сказать, любой, кто хоть немного знаком с этим городом, знает, что они запросто могут ввязаться в войну. Но Майами-Бич – никогда! Нет. Так что, сынок, шансов у тебя никаких. Поэтому иди своей дорогой. – И, словно желая подтвердить свои слова, он сильнее нагнулся вперед, казалось полностью уйдя в свое занятие. – А как же мы будем противостоять возрастающей угрозе кубинского ракетного удара? – спросил Римо. – Они всего лишь в девяноста милях от нас и нацелены нам в самое сердце. – Вот! Именно это я и имел в виду. – Тут Полани встал и впервые взглянул на Римо. Это был загорелый до черноты, высокий худой человек; от его глаз разбегались веселые лучики, отчего глаза казались почти щелочками. – Вы, милитаристы, все одинаковы. Одна бомба, две бомбы, четыре бомбы, восемь бомб… к чему мы так придем? – А если шестнадцать бомб? – предложил Римо. – Шестнадцать бомб, тридцать две бомбы, шестьдесят четыре бомбы, сто двадцать восемь бомб, двести пятьдесят шесть бомб, пятьсот двенадцать бомб… сколько там будет после пятисот двенадцати? – Пятьсот тринадцать? Полани засмеялся, и глаза-щелочки закрылись совсем. Но он тут же широко раскрыл их. – Просто отлично! – сказал он. – А как насчет должности городского казначея? – Вообще-то мне больше бы понравилось быть министром обороны, но я принимаю ваше предложение. Только если мне не придется мошенничать. – Я никогда от тебя не потребую ничего подобного! – воскликнул Полани. – Только голосуй за меня. И время от времени улыбайся. Попомни мои слова, малыш, кубинская ракетная угроза рассосется сама собой, если мы только дадим им такой шанс. Так всегда бывает с угрозами и кризисами. Если хочешь, чтобы угроза превратилась в реальность, а кризис обострился, попытайся немедленно их решить. А если предоставить их самим себе, то все будет хорошо. – Вы так легко раздаете должности, – заметил Римо. – На этот счет можешь не сомневаться. Ты триста двадцать первый человек, которому я предлагаю должность казначея. – Из-под стоящего на палубе ящика от кока-колы он извлек записную книжку. – Как тебя звать? Надо бы записать твое имя. – Меня зовут Римо. Но как же так можно – обещать всем подряд одну и ту же должность? – Запросто, малыш. Меня все равно не выберут. – Политики так не говорят! – Это я-то политик? Не смеши! Все, что я знаю о политике, – что я все равно не смогу победить. – А почему? – Во-первых, меня никто не поддерживает. Ни один дурак не станет голосовать за старого рыбака. Во-вторых, у меня нет денег. В-третьих, я не могу добыть денег, поскольку не желаю вступать в сделки с людьми, у которых они есть. Вот почему я проиграю. Что и требовалось доказать. – А зачем же вы баллотируетесь? – Я считаю долгом каждого человека внести посильный вклад в дело формирования органов управления. – Большинство выполняет сей долг путем голосования. – Все верно, малыш. Но я не голосую. По крайней мере, в нашем городе. Не за этих же негодяев голосовать! А раз я не хочу голосовать, значит, я должен сделать что-то еще. Вот я и баллотируюсь. И проигрываю. Потрясенный этой безукоризненной логикой, Римо на какое-то время умолк. Наконец он спросил: – А как бы вы отнеслись к тому, чтобы все-таки победить? – Кого я должен буду пришить? – Никого, – ответил Римо. – Это по моей части. Вам же потребуется всего лишь быть предельно честным. Не наживаться за счет других, не вымогать взятки за контракты, не идти на сделки с местными воротилами. – Черт побери, сынок, но это же проще простого! Я в жизни не делал ничего подобного! – В таком случае вам следует всего лишь оставаться самим собой. Вы согласны? Полани вновь опустился на складной стул. – Может, поднимешься на борт и расскажешь мне что к чему. Римо вспрыгнул на перила, легко соскочил на палубу и уселся на ящик из-под кока-колы рядом с Полани. – Так вот, – начал он. – Я считаю, что вы можете победить, и готов вложить в это деньги. Я же найму управляющего кампанией и весь необходимый персонал, а потом займусь рекламой в газетах и на телевидении. – А что я буду делать? – поинтересовался Полани. – Да что хотите. Можете немножко порыбачить. Если пожелаете, то примете участие в кампании. – На мгновение задумавшись, Римо быстро добавил: Нет, пусть лучше этим займутся профессионалы. Посмотрим, посоветуют ли они вам принимать участие в кампании или нет. – Хорошо, малыш. Теперь твой черед честно отвечать. Что ты-то с этого будешь иметь? – Сознание того, что помог очистить от скверны прекрасный город, посадив на должность мэра честного человека. – И все? – И все. – И никаких контактов на прокладку канализации? Римо покачал головой. – И не будешь строить школы из некачественного цемента? Римо снова покачал головой. – И не станешь указывать, кого назначить комиссаром полиции? – Даже кого назначить городским казначеем. – Хорошие ответы, сынок. Потому что если бы ты дал хоть один утвердительный ответ, то плавал бы сейчас в речке. – Я не умею плавать. – А я – играть в мяч. – Отлично. В таком случае, мы поняли друг друга. Полами отложил крючки, которые держал в натруженных мозолистых руках, и пристально посмотрел на Римо светло-голубыми глазами. – Если у тебя действительно такие деньжищи, то как это мэру Картрайту не удалось тебя подцепить? Он постоянно подстерегает богатую добычу вроде таких, как ты. – Я не могу быть союзником Картрайта, – ответил Римо. – После всего, что он наплел насчет документов Лиги, после всех его дешевых нападок на федеральное правительство? Да ни за что! Полани прищурившись посмотрел на Римо, затем тыльной стороной ладони вытер лоб. – Ты не похож на психа. – А я и не псих. Просто человек, который любит Америку. Полани вскочил на ноги и приложил шапку к сердцу, отдавая гражданский салют. И тут Римо увидел на корме американский флаг, какой можно за гроши купить в любом магазине. Но едва у него мелькнула мысль, что сцена выглядит довольно смешно, как Полани крепкой рукой поднял его на ноги. – Отдай честь, мальчик. Это полезно для души. Приложив руку к сердцу, Римо встал рядом с Полани. Смотрите на нас, думал он, двух самых безумных жителей Западного полушария. Один псих хочет стать мэром, а другой собирается помочь ему исполнить это желание. Наконец Полани опустил руку, но шапку надевать явно не торопился. – Я вверяю тебе мою жизнь, – торжественно заявил он. – Говори, что мне делать. – Отправляйтесь на рыбалку. Только не ловите жирную рыбу, я ее не люблю. Позже я сам с вами свяжусь. – Сынок, – сказал Полани, – ты настоящий псих. – Точно. Это чистая правда. А сейчас нам надо выиграть выборы. И не забудьте – жирную рыбу не ловить. – А если сделать это девизом нашей кампания? – Боюсь, он не найдет понимания среди толпы. Но зато у меня есть идея, в какое рекламное агентство обратиться. Пусть они сами придумают нам девиз. С этими словами Римо спрыгнул на мостки и направился к машине, но по дороге обернулся. – Эй, Мак! – крикнул он. – Почему вы решили, что я хочу стать министром обороны? Полани уже снова трудился над своими крючками. Не поднимая головы, он крикнул: – Я видел, как ты вылезал из машины. Ты похож на человека, который способен начать войну. – Он поднял глаза. – Я прав? – Скорее, я положу ей конец, – отозвался Римо.Глава 14
– «Уокер, Хэпдлман и Дейзер» слушает. – Кто там у вас главный? – поинтересовался Римо. – А о чем идет речь? – ответил женский голос за полторы тысячи миль от Флориды. – Речь идет о ста тысячах долларов за неделю работы. – Римо полагал, что это произведет впечатление на секретаршу. – Минуточку. Значит, он оказался прав. На мистера Хэндлмана, которому передала трубку секретарша, это тоже произвело впечатление. Равно как и на мистера Дейзера, которому передал трубку мистер Хэндлман. Они находились под таким впечатлением, что обещали немедленно отыскать Дороти. – Дороти? – Да. Дороти Уокер. Тут Римо вспомнил блондинку из «Нью-Йорк таймс». – Ну так бегите скорее к ней в кабинет и скажите, что на проводе ждет крупный клиент. – Извините, мистер… мистер… кажется, вы не назвали своего имени. – Вы правы, я действительно не назвал себя. – Она в отпуске. – Интересно, где? – В гостях у отца, в Майами-Бич. – Я как раз нахожусь в Майами-Бич, – сказал Римо. – Где можно ее найти? – Я попрошу ее вам позвонить, – сказал мистер Дейзер. – Только побыстрее. – И Римо дал Дейзеру свой телефон. – Меня зовут Римо, – произнес он. Через десять минут раздался телефонный звонок. – Говорит Дороти Уокер, – произнес хорошо поставленный голос с манхэттанским выговором. – Я бы хотел, чтобы вы провели для меня кампанию. – Какую именно? – Политическую. – Извините, но мы не проводим политических кампаний. – Послушайте, речь идет о ста тысячах долларов за неделю. – Мистер Римо, я с удовольствием помогла бы вам, но мы не проводим политических кампаний. – Вы можете рекламировать неработающие кондиционеры, бумажные полотенца, которые скребут, как наждачная бумага, набитые опилками сигареты, но не можете помочь выбрать мэра Майами-Бич? Наступила минутная пауза. Затем голос произнес: – Я не сказала: не можем, я сказала: не проводим. Кстати, кто ваш кандидат? – Некий джентльмен по имени Мак Полани. – Вспомнив сухопарого рыбака на самодельной лодке, Римо добавил: – Обходительный, благородный джентльмен. Отмеченный наградами ветеран Второй мировой войны, известный своей честностью, с богатым опытом политической деятельности. Просто мечта для представителя службы связи с общественностью. – Звучит соблазнительно, мистер Римо. Позвольте мне вам перезвонить. Впрочем, не хочу вас обнадеживать. Политические кампании – не наш профиль. – Думаю, за эту вы возьметесь, – доверительно проговорил Римо, – особенно если познакомитесь с нашим кандидатом. Увидеть его – значит полюбить. – Он политический деятель? – Да. – Звучит невероятно. – Он действительно невероятный человек. – Мне начинает казаться, что вы тоже. Вам почти удалось меня заинтересовать. – С нетерпением жду вашего звонка, – сказал Римо и повесил трубку. Затем растянулся на диване в ожидании, когда Дороти Уокер снова позвонит. А она тем временем вышла из своей роскошной каюты и отправилась на палубу, где ее отец, маршал Дворшански, грелся на солнышке. Она была уверена, что его заинтересует этот звонок, и не ошиблась. – Он предложил тебе сто тысяч долларов? – Да. Но я пока не дала ответа. Маршал хлопнул в ладоши, довольный. – Ты должна согласиться. Этот именно тот, кого мы ждем, и вот он сам идет к нам в руки. Замечательно! – засмеялся он. – Просто замечательно. Соглашайся! – Но как я за это возьмусь? Всего неделя для предвыборной кампании! – Дорогуша, ты ведь веришь в силу рекламы и общественного мнения. Хотя в данном случае имеет значение лишь мнение одного человека. И ты знаешь, кто этот человек. Кампания, считай, закончена. Ничто уже не может помешать мэру Картрайту победить. Так что можешь делать для этого мистера Римо, что твоей душеньке угодно. – Но какой смысл браться за это, если он не представляет угрозы? – Потому что он враг, и всегда неплохо знать, что у противника на уме. Несколько минут спустя Дороти Уокер уже звонила Римо из своей каюты. – Мы приняли решение, – начала она. – Мы? – переспросил Римо. – Я решила, что фирме «Уокер, Хэндлман и Дейзер» пора расширять свою деятельность и выходить в сферу политики. Мы проведем замечательную кампанию, на которой, кстати, проверим наши новые разработки в области средств массовой информации. В частности, идею о том, как донести оптимальную информацию до максимального числа людей за… – … максимальную оплату, – перебил Римо. – Мне кажется, мы неплохо понимаем друг друга. Давайте продолжать в том же духе. Вы делаете все, что необходимо, и хватит об этом. – Как вам угодно, – сказала Дороти Уокер н, поскольку ее страшно заинтересовал противник отца, добавила: – Может быть, обсудим финансовые вопросы сегодня же. За ужином, например. – О'кей, – согласился Римо. – Выберите ресторан, где у вас есть кредит. Кажется, вы должны хорошенько потчевать нас, богатых эксцентричных клиентов? – De rigeur, – ответила она. У Римо был богатый опыт в том, что касается газетных фотографий, поэтому он не ждал многого от Дороти Уокер. Он бы не удивился, если бы она оказалась похожей на какую-нибудь Машу Успенскую, только что выпрыгнувшую с цыганской кибитки. Но он совсем не был готов к тому, что предстало его взору в ресторане гостиницы «Ритц», где он в ожидании встречи потягивал минеральную воду. Первой появилась Дороти Уокер, неотразимая загорелая блондинка сорока лет, которой на вид было не больше двадцати. За ней следовала ее двадцатилетняя копия – с таким видом, словно уже не меньше сорока лет заставляла мужчин страдать. Обе были одеты в похожие платья для коктейля. Пока они шли по залу, сидящие за столиками по очереди замолкали, а по учтивой предупредительности метрдотеля было ясно, что это весьма важные птицы. – Мистер Римо? – спросила дама постарше, приблизившись к его столику. Римо встал. – Мисс Уокер? – Миссис Уокер. А это моя дочь Тери. Официант помог им сесть, и Дороти произнесла: – Итак, что же вы хотите от нас, предлагая такую кучу денег? – Если я признаюсь, боюсь, вы позовете полицию. – Кто знает, – засмеялась она. – Кто знает! Дамы ели жареные устрицы, шипящие в растопленном масле, Римо играл с кусочком сельдерея. За это время они с миссис Уокер обо всем договорились. Сто тысяч за неделю работы, к тому же Римо оплачивает все дополнительные расходы, включая место для рекламы в газетах, эфирное время и производственные издержки. – Я – могу попросить своего адвоката составить контракт, – предложила миссис Уокер. – Достаточно скрепить нашу договоренность рукопожатием, – ответил Римо. – Я доверяю вам. – Я тоже вам доверяю, и хотя мы никогда прежде не занимались предвыборными кампаниями, я кое-что в этом смыслю, – заметила Дороти Уокер. – Только прошу – деньги вперед. Вдруг, упаси Бог, ваш кандидат проиграет… и откажется платить. – Это хороший стимул для того, чтобы твой кандидат всегда побеждал. – Римо сунул руку во внутренний карман пиджака. – Хотите получить деньги сейчас? – Никакой спешки нет. Завтра меня бы вполне устроило. Дамы ели салат эскарноль с рокфором, Римо хрустел редиской. – Вами будет заниматься Тери. Из-за своего положения я не могу взять это на себя официально. Но заполучить Тери – все равно что заполучить меня. – Ее глаза улыбались Римо. Интересно, имеет ли она в виду только деловые отношения, подумал он. – Вы меня понимаете? – добавила она. – Конечно, – ответил он. – Если мы победим, это будет считаться исключительно вашей заслугой, но вы не хотите, чтобы ваше имя связывали с провалом. Миссис Уокер рассмеялась. – Вы правы. Кстати, я навела справки. У вашего мистера Полани нет ни малейшего шанса на успех. В городе сумасшедших он был бы главный псих. – Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось… на Мэдисон-авеню, – сказал Римо. Дамы ели телятину «cordon bleu», Римо ограничился рисом. Миссис Уокер делала вид, будто ничего не замечает, а Тери заинтересовалась. – Почему только рис? – спросила она. – Дзэн, – объяснил Римо. – А-а-а, – протянула Тери. – Только в наши дела вы вмешиваться не будете, – сказала Дороти. – Иначе мы отказываемся работать. – Другими словами, вы полностью берете на себя рекламу в газетах, рекламные плакаты и ролики? Дороти кивнула. – Конечно, – согласился Римо. – Зачем бы я стал к вам обращаться, если бы собирался делать все сам? – Вы не поверите, сколько клиентов не разделяют подобное мнение! Когда подали кофе, миссис Уокер вышла в дамскую комнату. Римо наблюдал, как Тери Уокер пьет кофе; когда она шевелилась, все мышцы ее прекрасного загорелого тела приходили в движение. Она без умолку трещала об идеях относительно городского управления, характера Мака Полани и о чем-то еще, что она называла «контроль за проведением данной кампании». – Это ваша первая кампания? – поинтересовался Римо. Она кивнула. – И моя тоже, – признался он. – Будем учиться вместе. Она допила кофе и спросила: – Кстати, а почему вы выбрали именно нас? – Кто-то мне сказал, что у вас и у вашей матушки роскошный бюст. Я и выбрал вас – чтоб было, по крайней мере, приятно смотреть на своих сотрудников. Тери Уокер расхохоталась, громко и от всей души. – Дедушка был бы от вас без ума, – произнесла она. Уиллард Фарджер снял в мотеле «Майа» шестикомнатный номер. Он назвал это штабом кампании и посадил туда трех девиц, которые выглядели так, будто последнюю свою кампанию проводили в кордебалете Лас-Вегаса. – Это секретарши, – настойчиво объяснял Фарджер. – Ведь кто то должен печатать и отвечать на телефонные звонки. – Понятно, – сказал Римо. – Где же, в таком случае, пишущие машинки и телефоны? Фарджер щелкнул пальцами. – Я так и знал, что чего-то не хватает! Римо поманил Фарджера в одну из дальних комнат и закрыл за собой дверь. – Садитесь, – прорычал он и толкнул Фарджера на стул. Сам он сел на кровать к нему лицом. – Мне кажется, вы меня плохо понимаете, – продолжал он. – Я здесь, чтобы победить. Не просто быть в двух шагах от победы. Не просто красиво стартовать. Победить! У вас же, мне кажется, возникло желание получить денежки – и в кусты. Слова Римо прозвучали как обвинение, и Фарджер счел нужным ответить на него. – А вам не пришло в голову, – осторожно начал он, стараясь не раздражать Римо, – что мы просто не можем победить. – Но почему? Все наперебой уверяют меня, что я не могу победить. Может, кто-нибудь все-таки объяснит мне, – почему! – Потому что у нас нет ничего, что работало бы на нас. Нет денег, кандидата, нет поддержки. У нас ничего нет. – А сколько денег вам надо на неделю кампании? – На буклеты, рекламные фильмы, потом еще расходы в день выборов, например, автомобиль с громкоговорителем и все такое… Понадобится сто тысяч, – подытожил Фарджер. – Отлично, – сказал тогда Римо. – Вот вам двести тысяч. Наличными. И чтоб я больше не слышал, что нет того, не хватает другого и что, мол, будь побольше денег, все бы пошло иначе. Надеюсь, с двумястами тысячами в кармане вы сможете решить все ваши проблемы? Фарджер моргнул. Он уже прикидывал в уме, сколько денег от этой заранее проигранной кампании можно будет положить себе в карман. Что ж, этому научила его жизнь в большой политике. Прошла минута, прежде чем он смог сосредоточиться на чем-то другом. – Нам нужна реклама, – объявил он. – По радио, телевидению, в газетах; нужны брошюры, опросы общественного мнения и т.п. – Все это уже есть. Я нанял лучшее рекламное агентство в мире. Их представитель будет здесь сегодня днем. Что еще? Фарджер вздохнул. Неплохие природные задатки боролись в нем с благоприобретенной жадностью. Но в конце концов положительные качества взяли верх, и он решил сказать Римо всю правду, даже если тот тут же заберет назад деньги и вообще свернет всю кампанию. – Да мы хоть на уши встанем – все равно не сможем победить! В любой избирательной кампании имеют значение только три вещи: кандидат, кандидат и еще раз кандидат! А у нас его нет! – Чушь! Во всех кампаниях, какие я видел, имело значение лишь одно: деньги, деньги и еще раз деньги. А деньги у нас есть, и я разрешаю вам тратить их на свое усмотрение. Главное – правильно их использовать. – Но общественное признание… респектабельность? – А откуда это берется у других политических деятелей? Подкупите газетчиков, тележурналистов! – Но ведь нас никто не поддерживает! – упорствовал Фарджер. – Где народные массы? Рабочие? Где подписи общественных организаций? Ничего нет! Вы, я да эти три цыпочки. Да и то, если б не триста долларов аванса, и духу бы их здесь не было! Я, кстати, не уверен, что сам Мак Полани с нами, – он такой чокнутый, что на выборах может проголосовать за другого кандидата. – На этот счет можете быть спокойны, – заверил его Римо. – Мак не голосует. Фарджер застонал. – А какие народные массы нам нужны? – поинтересовался Римо. – Лидеры. Профсоюзы. Политики. – Дайте список! – Никакие разговоры с ними не помогут. Все они на стороне Картрайта. – Подготовьте список! Я умею быть очень убедительным. Римо остался в штабе, чтобы убедиться, что Фарджер решил всерьез заняться установкой телефонов, пишущих машинок и копировального оборудования. Час спустя, когда приехала Тери Уокер, Фарджер подготовил Римо список имен, отправил одну из своих девиц за Маком Полани, а сам уединился с Тери, чтобы обсудить ход кампании, до завершения которой оставалось всего шесть дней.Глава 15
Маршал Дворшански смотрел, как перекатываются в стакане кубики льда, повторяя мягкое покачивание яхты с боку на бок, н слушал жалобы мэра Картрайта. – Фарджер ушел, – говорил мэр. – Неблагодарный ублюдок! И это после всего, что я для него сделал! – А что именно вы для него сделали? – поинтересовался маршал, поднося стакан ко рту, отчего его плечи под лимонного цвета шелковой рубашкой взялись буграми мышц. – Что я сделал? Не выгнал этого жалкого тупицу! Долгие годы терпел его в своей избирательной комиссии, вместо того чтобы выкинуть на улицу, как он того заслуживал! – И делали это из чистого альтруизма? – продолжал расспрашивать маршал. – Можно сказать, что так, – ответил Картрайт. – Хотя он был мне предан. К тому же незаменим для черной работы. – Ага, – произнес Дворшански. – Значит, вы давали ему работу, а взамен получали его преданность? Я бы сказал, честная сделка. А теперь он решил разорвать контракт. Возможно, получил более заманчивое предложение. – Это верно. Но уйти к Маку Полани! Разве это серьезно? – Картрайт помолчал, затем усмехнулся собственным мыслям. – Наверно, решил, что Полани назначит его казначеем. Полани всем предлагает эту должность. – Он снова хмыкнул. – Мак Полани – кандидат на пост мэра. – И Картрайт громко заржал, найдя эту мысль в высшей степени забавной. – Мак Полани мэр. – Вы считаете его смешным? – спросил Дворшански. – Маршал, в политике есть старинное правило, и оно гласит: нельзя побить кого-то никем. Так вот, Мак Полани – никто. – Но он обратился в очень хорошее рекламное агентство, – мягко заметил маршал. Картрайт снова засмеялся. – Какой сумасшедший из Нью-Йорка согласился взяться за кампанию Мака Полани? – фыркнул он. – Моя дочь, – заявил Дворшански. – У нее очень хорошее агентство. Возможно, даже лучшее в мире. Картрайт нашел этот довод достаточно веским, чтобы прекратить смех. – И вам лучше унять свое веселье, – продолжал Дворшански. – Потому что дело принимает серьезный оборот. – Он отпил немного водки и посмотрел в иллюминатор каюты, прежде чем снова заговорил. – Нам удалось уберечь вас от тюрьмы благодаря дымовой завесе. Чтобы ее установить, пришлось избавиться от того идиота из банка, и вы, насколько я помню, тогда не смеялись. Я предупреждал, что правительство не будет сидеть сложа руки и наблюдать, – их тайная организация попытается нанести ответный удар. Мы сделали Фарджера козлом отпущения, и вы опять воздержались от смеха. Теперь им удалось запугать Фарджера, как до этого они запугали Московитца, которого нам пришлось успокоить. – Одним глотком Дворшански осушил стакан. – Фарджер мне больше не нужен, но он первая брешь в нашей защите. И если наши враги решили использовать мистера Полани в качестве инструмента возмездия, то я искренне советовал бы вам прекратить смеяться над ним, поскольку очень скоро может случиться, что он будет плясать на вашей могиле. Картрайт выглядел уязвленным, поэтому Дворшански поставил стакан, поднялся с места и похлопал мэра по плечу. – Ладно, – сказал он. – Не отчаивайтесь. Мы сумели внедрить нашего человека к ним и можем гарантировать, что этот мистер Полани не победит. А самим нам пока лучше затаиться и ждать, что предпримут наши враги. Картрайт взглянул на Дворшански и вновь надел маску важного политика. – Вы настоящий друг, – произнес он. – Вы даже не представляете, как я вам доверяю. Да, сэр, вы мой истинный друг. – Но гораздо важнее, – заметил Дворшански, – что я еще и падежный партнер, и вы сможете в этом убедиться, как только станете мэром. Я уверен, вы не забудете обо мне, как и о том, что у меня в руках записи Буллингсворта. Картрайт принял обиженный вид. – Маршал, я не забуду вашей помощи. Даю вам честное слово. – Я знаю, – согласился Дворшански. – А сейчас, думаю, вам лучше заняться собственной кампанией, а этого мистера Полани и его приятеля Римо предоставить мне. Но не советую вам их недооценивать. Это верный путь к смерти – и не только политической.Глава 16
В огромном, неправильной формы бассейне плавал кит-убийца, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее; наконец, как следует разогнавшись после четырех кругов, он выпрыгнул из воды и схватил зубастым ртом резиновую грушу, подвешенную под потолком. Грушаиздала писк. Какое-то мгновение звук висел в воздухе, а потом его заглушил громкий всплеск – кит всей тушей плюхнулся в воду. Он скользнул в глубь бассейна, а толпа загорелых зрителей взорвалась рукоплесканиями; послышался детский смех. Чиун, сидевший с Римо в первом ряду, сказал: – Варвары. – Что тебе не нравится на этот раз? – спросил Римо. – Почему вы, белые, считаете, что это хорошо – вот так взять животное, создание природы, повязать ему на шею ленточку и заставить нажимать на клаксон? Разве это остроумно? – А кому от этого плохо? Кажется, кит тоже не возражает. Чиун повернулся к нему, оказавшись боком к бассейну, где теперь на спине у кита расположилась симпатичная блондинка. – Ты, как всегда, ошибаешься. От этого спектакля плохо киту, потому что он несвободен. И тебе тоже плохо, потому что – бессознательно, не подумав о последствиях, – ты лишил свободы живое существо. В тебе остается меньше человеческого, потому что ты больше не чувствуешь и не думаешь, как положено человеку. И еще – взгляни на этих детей – чему они могут здесь научиться? Тому, что, когда вырастут, смогут сажать за решетку невинных зверей? Варвары! – Варвары по сравнению с кем? – С теми, кто не вмешивается в порядок, установленный во вселенной, с теми, кто ценит радость свободной жизни. – Странно слышать гимн жизни от наемного убийцы. Чиун взорвался взволнованной тирадой на корейском, а потом изрек: – Смерть тоже часть жизни. Так было всегда. Но надо быть белым, чтобы изобрести нечто похуже смерти – клетку. – В Синанджу разве нет зоопарков? – Есть. Мы держим там китайцев и белых людей. – Хорошо, забудем об этом. Просто я решил, что тебе будет интересно посмотреть аквариум. Это самый известный аквариум в мире. – А можно после обеда посетить Черную пещеру Калькутты? – Если это улучшит твое расположение духа. – Мастер Синанджу несет свет всюду, куда ступает его нога. – Верно, Чиун, верно. Римо удивило дурное наслоение Чиуна. С тех пор, как они приехали в Майами-Бич, старик был очень доволен жизнью. Он обсуждал с богатыми еврейскими дамами недостойное поведение детей. Сын миссис Голдберг, возмущенно поведал он Римо, вот уже три года не навещал мать. А сын миссис Хиршберг ей даже не звонит. У миссис Кантровитц целых три сына, все врачи, но когда ее кот простудился, ни один из них не взялся его лечить, хотя она и предложила им деньги, чтобы не быть для них обузой. Сын миссис Милстейн был сценаристом, и Чиун не уставал восхищаться, с каким достоинством она переносит выпавший на ее долю позор – иметь отпрыска, который пишет комедии о китайцах. Она делает вид, что даже не подозревает об этом бесчестье, говорил Чиун, и ходит с высоко поднятой головой. Замечательная женщина. Со своей стороны Чиун, очевидно, тоже рассказывал о собственном сыне, который отказывался носить его багаж и каждым своим шагом компрометировал отца. О том, что именно он говорил, Римо мог лишь догадываться по неодобрительным взглядам пожилых дам. Еще Чиун говорил о своем желании вернуться в родную страну и посмотреть на деревню, где родился. Он бы с удовольствием вышел на пенсию, но пока не был уверен, что сын может стать достойным продолжателем его дела. Ваш сын, мой сын, ее сын, их сын. Чиун беседовал с дамами. Если у кого-то из них и были дочери, о них речи не шло. Всего за несколько дней Чиун перезнакомился с половиной всех еврейских мамаш в Майами-Бич. Казалось, он всем доволен, и Римо решил, что посещение аквариума тоже доставит ему удовольствие. Он никак не ожидал такого фиаско. Римо пожал плечами, потом вынул из кармана рубашки желтый листок и еще раз сверился с ним. – Идем. Тот, кто нам нужен, работает в акульем питомнике. Акулий питомник представлял собой неглубокий овальный бассейн в полмили длиной. В нескольких местах узкая лента бассейна расширялась, образуя глубокие бухты и скалистые заливы. Бассейн был огорожен металлическим барьером, перегнувшись через который зрители могли смотреть на акул. В бассейне плавали сотни этих хищников, разных видов, форм и размеров. С маниакальной целеустремленностью, не обращая внимания на широкие пространства и игнорируя глубокие заливы, акулы все плавали кругами, проходя одну милю за другой в бесконечном поиске жертвы. Свое непрестанное движение акулы прерывали лишь на время еды. Рыба и куски окровавленного мяса приводили их в неистовство; вода в бассейне кипела и пенилась, когда они пытались урвать себе кусок, причем не только при помощи челюстей и зубов, но, подобно баскетболисту, охотящемуся за мячом, извиваясь всем телом – с хитростью и мастерством. Первым в списке Римо значился Дамиано Меола, глава профсоюза государственных служащих округа. Он и две тысячи членов его союза уже поддержали выдвижение Картрайта на пост мэра. Римо с Чиуном обнаружили его в тени навеса на другой стороне бассейна, в небольшом загоне, отгороженном от зрителей запертыми воротами. Меола оказался крупным мужчиной – его плотное тело так и выпирало из голубой униформы. Он стоял у барьера, огораживающего бассейн, и кидал акулам дохлых рыб из стоящих у его ног глубоких корзин, со смехом глядя, как начинала пениться вода у него под ногами. Бросая еду своим питомцам, он разговаривал сам с собой. – Ну, давай хватай ее. Правильно, дорогуша. Отними у него. Только берегись Мако. Осторожно. И не давай этой мамаше его ухватить! Осторожно. Ну, в чем дело? Ах, проголодался? Так поголодай еще, паршивый ублюдок! – Он наклонился к корзине за очередной рыбой, но остановился, увидев за собой ноги Чиуна и Римо. Он быстро обернулся – на его широком, плоском лице застыло злобное выражение. – Эй, в чем дело? Эта часть бассейна закрыта для публики. А ну, давайте валите отсюда! – Мистер Меола? – вежливо осведомился Римо. – Он самый. Чего надо? – Мы пришли потолковать с вами. – Ну? – Мы представляем мистера Мака Полани. – Ну? – Мы бы хотели, чтобы вы поддержали его. Меола рассмеялся им в лицо. – Мака Полани? – фыркнул он. – Ха! Не смешите меня! Римо спокойно ждал, пока он кончит смеяться; Чиун стоял, спрятав руки в широкие рукава тонкого желтого кимоно и воздев очи горе. Когда Меола наконец отсмеялся, Римо сказал: – Мы не шутим. – Для серьезных людей вы говорите смешные вещи. Мак Полани! А ну, убирайтесь отсюда! Да поскорей! – Он отвернулся, взял за хвост рыбу и поднял над водой. Тогда Римо встал справа, а Чиун слева от него. – Вас не затруднит объяснить, что вы имеете против Мака Полани? – попросил Римо. – Просто мои ребята уже подписались за Картрайта. – Но ваши ребята делают все по вашей указке. В таком случае почему не Мак Полани? – Потому что он идиот, вот почему. – Две тысячи, – сказал тогда Римо. Меола остановился и покачал головой. Потом бросил рыбину в воду, и акулы набросились на нее. – Пять тысяч, – набавил Римо. Меола снова покачал головой. – Ваша цена? – спросил Римо. Меола вспомнил о шурине, биржевом брокере, который прокручивал на бирже весь пенсионный фонд профсоюза и делил выручку на двоих, и заявил: – Нет, ни за что, никогда. А теперь убирайтесь, потому что вы начинаете мне надоедать. – Вы когда-нибудь видели человека, на которого нападала акула? – спросил Римо. – Глядите, – ответил Меола. – Они просто сходят с ума. – Меола вынул из корзины очередную рыбину и одним движением ножа, висевшего в ножнах у него на боку, вспорол ей брюхо, затем бросил тушку с выпущенными кишками в бассейн. Вода вспенилась от пришедших в неистовство акул. – Запах, должно быть, а может, что еще, – прокомментировал Меола. – Только стоит выпустить рыбе кишки, и они делаются как бешеные. – Как вы думаете, сколько там сможет продержаться человек? Меола кинул вниз еще одну рыбину. – Человек, рукава и карманы которого набиты рыбой со вспоротым брюхом? – добавил Римо. – Вы что, вздумали мне угрожать? Если так, то я позову полицию. Потому что вы мне не нравитесь. Ты и твой косожопый корешок. – Меола открыл было рот, собираясь что-то добавить, но не смог вымолвить ни слова, потому что Чиун запихнул ему в рот огромную рыбину. Меола попытался вытолкнуть ее языком, но Чиун забил ему рыбину глубже в глотку. Меола хотел поднять руку, чтобы вытащить кляп, но Римо нажал ему на запястья, и руки у него отнялись. – Сейчас мы проверим вашу теорию, – сказал Римо и принялся выпускать кишки по очереди из всех рыб. Одна рыбина оказалась у Меолы в правом кармане штанов, а другая – в левом. Третью рыбу Римо сунул Меоле за пазуху, еще две – в рукава. Меола застонал и принялся отчаянно мотать головой с расширившимися от страха глазами. Затем он попытался бежать, но Римо легким движением руки остановил его. Вдруг Меола почувствовал, как его медленно поднимают за воротник. В мгновение ока он оказался над бассейном. Взглянув вниз, он увидел, как лоснящиеся серо-коричневые тела в поисках добычи бесшумно чертят круги под водой. И тут раздался голос белого: – Мак Полани – удостоенный боевых наград ветеран с большим опытом политической борьбы. Он неподкупен. Это именно тот человек, который нужен городу в наше непростое время. Разве вы с этим не согласны? Меола не успел вовремя кивнуть и тут же почувствовал, как тело его начало опускаться и в туфли набралась вода, потом его немного приподняли и ноги опять оказались над водой. – Единственное, что нужно нашим законопослушным государственным служащим, – это достойная власть, которая дала бы им возможность честно трудиться и получать заработанные честным трудом деньги. Разве я не прав? На этот раз Меола кивнул и почувствовал, что в награду его подняли на несколько дюймов вверх. – Хорошенько подумав, вы как президент профсоюза госслужащих осознали, что избрание Мака Полани явится важным шагом вперед для всего населения Майами-Бич. Я правильно цитирую ваше будущее заявление? Меола бешено закивал. Интересно, как долго этот парень сможет держать его над водой, прежде чем устанет рука и он, Меола, рухнет вниз? И Меола снова кивнул. Потом еще и еще. И почувствовал, как рука без малейшего усилия подняла его вверх, перенесла через перила и поставила на землю. Белый парень извлек рыбу у него изо рта. – Я рад, что вы сумели взглянуть на проблему под новым углом зрения, – сказал он. – Маку Полани будет приятно видеть вас среди своих сторонников. – Римо достал из кармана подготовленную Фарджером пачку бумаг, затем нашел среди них нужную и быстро пробежал ее глазами, кивнув собственным мыслям. – Подпишите здесь. Это документ о вашей поддержке. Желаете ознакомиться? Меола отрицательно покачал головой. Дар речи уже вернулся к нему, но горло еще саднило. – Нет-нет, – поспешно произнес он. – Я все подпишу. – Отлично, – сказал тогда Римо, достал у Меолы из кармана ручку, снял колпачок и протянул ему. – Подписывайте. Меола попытался было взять ручку, но не смог двинуть рукой. – Руки, – только и смог выдавить он. – Ах, да, – вспомнил Римо и правой рукой нажал Меоле на запястья – сначала левое, потом правое. Руки тут же стали послушными и налились прежней силой. – А теперь подписывайте. – И Римо протянул ему документ. Меола подписал и вернул бумагу Римо. Тот взглянул на подпись, свернул листок и убрал в карман, а затем сунул ручку в нагрудный карман форменной рубашки Меолы и посмотрел президенту профсоюза прямо в глаза. – Все ясно, – проговорил он. – Знаю, о чем ты думаешь. Как только мы уйдем, ты собираешься вызвать полицию. Или отозвать заявление о поддержке, сказав, что пошутил. Да, именно так ты думаешь. Только ты этого не сделаешь. Потому что иначе мы скормим тебя твоим любимцам. Так и знай. Мы слов на ветер не бросаем. Чиун! Римо кивнул Чиуну, и старик, нагнувшись, взял одну из рыб. Меола увидел, как хрупкий азиат подбросил рыбу над головой, а когда она начала движение вниз, его ладони мелькнули, как лезвия ножей. Когда рыбина достигла земли, она оказалась разрезанной на три части. Меола посмотрел на рыбу, затем на старика – тот вновь спрятал руки в широкие рукава кимоно. – Разделаем тебя, как эту рыбешку, – продолжал Римо. – А затем, кусок за куском, скормим акулам. – Он положил руку Меоле на плечо, и только тут профсоюзный лидер заметил, какие широкие у него запястья. – Боишься? – спросил Римо, Меола кивнул. – Это хорошо. Но еще лучше, если бы ты испугался до смерти. – Он убрал руку с плеча Меолы, достал из нагрудного кармана какой-то желтый листок и заглянул в пего. – Пойдем, Чиун, – позвал он. – Нам надо еще кое-кого навестить. Они уже собрались уходить, как вдруг Римо остановился и вновь обратился к Меоле: – Я рад, что вы смогли изменить точку зрения. Успокойтесь, вы сделали для города лучшее, что только могли. Но если вы перейдете нам дорогу, от вас и мокрого места не останется. – Римо отвернулся, обнял Чиуна за плечи, и они двинулись прочь. Меола услышал только, как он сказал: – Видишь, Чиун, разумные политики всегда могут найти компромисс. Меола посмотрел им вслед, а затем опустил глаза па рыбу, так ловко разделанную Чиуном. «А чем плох Мак Полани?» – подумал он. В конце концов, это заслуженный ветеран с большим опытом политической борьбы, он неподкупен, и у него есть некоторое количество преданных сторонников.Глава 17
Лейтенант Честер Грабник председатель Ассоциации полицейских, был человек честный. Все семнадцать лет службы в полиции он не облагал данью игроков, не оказывал покровительство дельцам наркобизнеса, не был замечен в зверствах и жестокостях. Он совершил лишь одну маленькую ошибку. – Когда вы были еще скромным патрульным, то имели обыкновение похищать рапорты из отдела расследований и передавать их защите. Эту новость принес мужчина лет тридцати с суровым лицом. Попытавшись придать лицу более мягкое выражение, мужчина сказал: – Вы же на захотите, чтобы столь блестящая карьера бесславно закончилась из-за юношеского недомыслия? Грабник замолчал, задумавшись. Наконец он изрек: – Вы меня не за того приняли. – Почему же? – возразил посетитель. – У меня есть данное под присягой письменное признание адвоката. Честер Грабник, лучший друг адвоката, который каждую среду проводил с ним в кегельбане, удивленно спросил: – Неужели? Как же вам удалось его получить? – Очень просто, – ответил человек. – Я сломал ему руку. Не вступая в дальнейшие дискуссии, лейтенант Честер Грабник решил, что избрание Мака Полани на пост мэра явится самым замечательным событием в жизни Майами-Бич и его верных, преданных соратников в синей форме. – А поддержат ли вас члены ассоциации? – спросил визитер. – Поддержат, – ответил Грабник, вполне уверенный в себе. Его успех строился на репутации честного, неподкупного человека. И пока не произойдет ничего, что могло бы повредить подобной репутации, он мог заставить полицейских поддержать любого угодного ему кандидата. – Отлично, – произнес посетитель. – Надеюсь, вы сдержите слово. Выйдя от Грабника, Римо сел за руль и сказал Чиуну: – Все в порядке, он наш. Уже двое. Неплохо для одного дня. – Я не понимаю, – отозвался Чиун. – Неужели какие-то люди станут голосовать за твоего кандидата только потому, что им велит этот полисмен? – Считается, что так. Правило гласит: заполучи вожаков, а уж крестьяне сами за ними пойдут. – Никогда нельзя ручаться за крестьян, – возразил Чиун. – На то они и крестьяне. Помню, однажды… Римо вздохнул: начинался еще один урок истории.Глава 18
– Вот первые двое из вашего списка, – произнес Римо, бросая на стол Фарджера подписанные документы. Тот взял бумаги, бегло их просмотрел, сверил подписи и с уважением посмотрел на Римо. – Как вам это удалось? – спросил он. – Просто мы прикинули вместе что к чему. Тери еще здесь? – Трудится как пчелка. – И Фарджер ткнул большим пальцем себе за спину. Тери Уокер сидела за большим столом, заваленным блокнотами, бумагами, различными набросками. Она подняла на лоб большие очки, в темной оправе, делавшие ее похожей на сову, и улыбнулась Римо. – Я встречалась с кандидатом, – сообщила она. – Вы знаете, я думаю, мы победим. – Такая уверенность всего лишь после одной встречи с кандидатом! Что же он сказал? – Сказал, что у меня красивые уши. – Уши? – Уши. И еще сказал, что, если я соглашусь бежать с ним на его лодке, он готов навсегда уйти из политики и потратить остаток жизни на то, чтобы осыпать меня зубаткой. – Поистине трогательно, – заметил Римо. – И это доказывает, что мы победим? – Видите ли, Римо, я поверила ему. Вот главная черта нашего кандидата – он умеет заставить верить себе. И он… милый. Пожалуй, это слово лучше всего его характеризует. Наша реклама будет строиться именно на этом: перед вами милый, хороший человек, которому можно верить. Исследования показывают, что в политике избиратель как таковой, вне деления на маленькие подгруппы по национальному или социально-экономическому признаку, так вот, средний избиратель хочет… – Вне всякого сомнения, – перебил Римо. – А когда пойдут рекламные ролики и появится реклама в газетах? – Видите ли, у нас нет времени изобретать что-нибудь необычное. Мама уже подготовила почву. Мы успеем снять только один ролик; он выйдет на экран уже завтра. Исключительная сила воздействия! Первая реклама в газетах появится через день. Кстати, какой суммой мы располагаем? – Для начала я перечислю на их счет несколько сот тысяч. Когда эти деньги будут потрачены, скажите мне. Она посмотрела на него удивленно, но одобрительно. – Если уж вы на что-то решаетесь, то идете до конца. – Готов на все ради честных правителей, – ответил Римо. – А это ваши деньги? – поинтересовалась Тери. Как-то уж слишком небрежно, отметил про себя Римо. – Естественно, – сказал он. – Кто бы согласился дать мне деньги, чтобы я мог тратить их на Мака Полани? Только какой-нибудь сумасброд вроде самого Мака, но такие люди обычно небогаты, а если все же располагают деньгами, то тратят все без остатка на приюты для бездомных собак. – Есть здесь какой-то логический сбой, только не могу сразу уловить, какой именно, – заметила Терн. – И не пытайтесь. Неужели вы думаете, что если бы я действовал логично, то стал бы финансировать кампанию Мака Полани? Кстати, где наш будущий мэр? – Он отправился домой, чинить какие-то удочки к предстоящим на следующей неделе ежегодным соревнованиям по ловле зубатки. – На следующей неделе? Надеюсь, это будет не в день выборов? – Думаю, что нет. А почему вас это беспокоит? – Если соревнования состоятся в день выборов, Мак может не получить даже собственного голоса. Она улыбнулась несколько покровительственно, словно могла прочесть в душе Мака Полани то, что ускользало от ограниченного Римо, и вновь погрузилась в работу. Римо некоторое время наблюдал за ней, потом ему это надоело, и он ушел. Фарджер по-прежнему сидел за столом, но вид у него был невеселый. Римо не знал, то ли это из-за того, что кончился рабочий день так называемых секретарш, то ли из-за какой-то неприятности с грядущими выборами, поэтому он спросил, что произошло. – У нас беда, – объяснил Фарджер. – Газеты отказываются печатать информацию о том, кто нас поддерживает. – Почему? Фарджер потер пальцами, намекая на деньги. – По той же причине, по какой они напечатали всего одну сточку о том, что я включился в предвыборную кампанию Полани. Обо мне – в то время как мои выступления прошли по первым полосам всех центральных газет! А все этот политический обозреватель, Том Бернс. Он из шайки Картрайта. Его жена числится постовым на перекрестке, а он – дежурным в участке. – Числятся? – Да. Получают зарплату, но не ходят на службу. Этот ублюдок сказал мне, что документ о поддержке кандидата не является новостью. Словно забыл, что когда на прошлой неделе те же люди подписались за Картрайта, эта новость была на первой полосе! – Он швырнул ручку на стол. – Но если мы не сможем сделать это достоянием гласности, то кто за нами пойдет? – Мы опубликуем наши документы, – заявил Римо. Тома Бернса он нашел в коктейль-холле возле здания, где была расположена редакция «Майами-Бич диспэтч», крупнейшей и самой влиятельной газеты в городе. Бернс оказался невысоким мужчиной с начавшими уже седеть волосами, которые он красил в черный цвет. За толстыми ошвами в роговой оправе скрывались неопределенного цвета глаза. На нем были брюки с манжетами и пиджак с обтрепанными рукавами. Хотя бар был переполнен, он сидел в одиночестве, и Римо, который неплохо знал репортерскую братию, понял, что этот человек просто невыносим, иначе он был бы окружен искателями популярности, тем более в самый разгар избирательной кампании. Это многое говорило о личности Бернса. Перед ним стоял бокал ликера со льдом. Пить тоже не умеет. Римо присел на стул слева от Бернса и вежливо спросил: – Мистер Бернс? – Да, – холодно и отчужденно ответил тот. – Меня зовут Харолд Смит. Я член специальной комиссии сената, которая расследует факты давления на прессу. Можете уделить мне пару минут? – Полагаю, что да, – лаконично ответил Бернс, пытаясь скрыть радость оттого, что кто-то хочет узнать его мнение относительно посягательств на свобод прессы, о праве репортера скрывать источники информации и необходимости защищать Первую Поправку. Но как можно сказать обо всем этом за пару минут? Но оказалось, что разговор занял значительно больше времени, хотя говорить ему так и не пришлось. Он только слушал, а посетитель рассказывал, что сенат особенно интересуется случаями, когда политические деятели пытаются подкупить представителей прессы, чтобы обеспечить благоприятное для себя изложение событий. – Знаете ли вы, мистер Бернc, что некоторые газетчики вместе с членами семьи числятся в ведомостях на получение зарплаты, а между тем не выполняют никакой работы? – Похоже, сама мысль об этом наполнила ужасом душу Харолда Смита. Бернс узнал также, что этот мистер Смит пытается выйти на след такого журналиста в Майами-Бич и собирается вручить ему повестку для дачи показаний на открытых сенатских слушаниях в Вашингтоне, а возможно, и выдвинуть обвинение против него. – Нет, мистер Бернс, будет не так сложно его найти – достаточно прочитать местные газеты и понять, кто из журналистов не дает объективную информацию о политических противниках. Ах, мистеру Борису пора идти? Нужно написать несколько статей о появившихся недавно документах, отражающих общественную поддержку Мака Полани? Значит, его девизом всегда было говорить все как есть? Что ж, это просто прекрасно, мистер Бернс. Побольше бы таких журналистов, как вы, – таково было мнение мистера Харолда Смита. Он с нетерпением ждет замечательных статей мистера Бернса о дальнейшем ходе кампании мистера Мака Полани. Бернс ушел, не оставив бармену чаевых. Римо кинул на стойку пятидолларовую бумажку. На этот раз ему удалось добиться своего за минимальную сумму.Глава 19
На следующий день газета вышла с заголовками, информирующими о первых перебежчиках из лагеря Картрайта в стан Мака Полани. В статье за подписью Бернса говорилось, что выборы, еще недавно обещавшие стать доказательством незаменимости нынешнего мэра, могут превратиться в ожесточенную схватку. В другой статье приводились слова Картрайта, вновь выступившего с нападками на федеральное правительство, которое якобы пытается повлиять на исход муниципальных выборов. Картрайт заявил, что вашингтонская администрация выделила для поддержки его оппонентов «крупные суммы денег», чтобы расправиться с ним, поскольку он не собирается плясать под дудку Вашингтона. С самого начала, сказал Картрайт, когда всплыло пресловутое дело с документами Лиги, центральные власти пытались диктовать населению Майами-Бич, кого выбирать. Еще одна статья, помещенная на первой странице, была прислана из Вашингтона. В ней говорилось о заявлении пресс-секретаря президента, который сообщил, что ведется полномасштабное расследование фактов, связанных с делом Лиги и отчет о нем ляжет на стол президенту, как только тот вернется в Белый дом после встречи в верхах. Статья подбодрила Римо, – значит, у него есть еще несколько дней, чтобы выручить КЮРЕ из беды. Он отложил газету и усмехнулся. – Мы победим, – сказал он Чиуну. Чиун, облаченный в синее кимоно для медитаций, медленно поднял глаза и вопросительно взглянул на Римо. – Ты так полагаешь? – спросил он. – Да. – Тогда да поможет нам Бог, ибо это будет означать, что сумасшедшие захватили сумасшедший дом. – А что, собственно, тебя беспокоит? – Ты слишком мало разбираешься в политике, сын мой, чтобы судить о том, что нас ждет впереди. Почему ты не понимаешь простой мудрости – нам надо искать нового императора. Ты напоминаешь мне китайских монахов из того ужасного телесериала, которые решили посвятить себя бескорыстному труду на благо общества. – Ты же прекрасно знаешь, Чиун, я занялся этим делом, чтобы спасти Смита и всю организацию, которая платит нам с тобой. – Я давно за тобой наблюдаю. Ты связался с этим мистером Фарджером, самым никчемным из людей, нанял какую-то мисс Уокер, которая проходит практику за твой счет. Вот что я тебе скажу: если уж ты должен этим заниматься, то почему бы тебе не обратиться к специалисту? – Потому что в этой стране никто ничего не смыслит в политике, а специалисты – в особенности. Собственно, только поэтому все еще существует знаменитая «американская мечта». Дело в том, что сама система настолько идиотская, что у каждого психа есть шанс победить. Даже у Мака Полани. И даже если помогать ему в этом буду только я. Чиун отвернулся. – Позвони доктору Смиту, – сказал он. – Зачем он мне нужен? – Не бойся, сын мой, ты умрешь не от самодовольства. Ибо, безусловно, прежде, чем этот день настанет, тебя погубит собственное невежество. – Держись меня, Чиун, не пропадешь, – сказал Римо. – Как ты посмотришь на то, чтобы стать городским казначеем? Но замечание Чиуна запало ему в душу. Римо ввязался в политику, чтобы вынудить людей Картрайта выйти на него, поскольку сам он не мог вступить с Картрайтом в открытый бой. Но до сих пор ничего не произошло. Никто даже не пошевелился, и Римо поневоле задавал себе вопрос, сумел ли он вообще как-то повлиять на планы противника. Главным в списке на нынешний день у Римо был Ник Баззани, глава северного избирательного округа Майами-Бич. Римо с Чиуном обнаружили его в клубе, уютно расположившемся в переулке под большим красно-белым лозунгом, который гласил: «Картрайта – в мэры. Гражданская ассоциация северного округа, Ник Баззани, знаменосец». – По-твоему, что значит «знаменосец»? – спросил Римо Чиуна. – Наверное, он держит флаг во время ежегодного парада беспризорников, – ответил тот, с неудовольствием оглядывая большой зал, где на деревянных стульях, попивая пиво и беседуя, расположились мужчины в футболках. – Чем могу быть полезен? – обратился один из них к Римо, с любопытством разглядывая Чиуна. – Мне нужен Ник Баззани. Хочу его повидать. – Он сейчас занят. Надо договориться о встрече заранее, – сказал мужчина, указывая пальцем на дверь, которая, очевидно, вела в дальние комнаты. – Думаю, он нас примет, – бросил Римо, ведя Чиуна за собой к задней двери. За дверью находился небольшой кабинет, где стоял стол, несколько стульев и тумбочка с цветным телевизором. В кабинете находились трое мужчин. За столом, судя по всему, сидел сам Баззани. Он был толстый и рыжий, с таким тупым выражением лица, какое бывает только у рыжих итальянцев. На вид ему было около сорока. Остальные двое были темноволосы и намного моложе, и чувствовалось, что они под большим впечатлением от того, что находятся рядом с Баззани, самым замечательным, самым важным человеком, которого им посчастливилось встретить. – Послушайте, это частная контора, – сказал один из мужчин. – Отлично, у меня как раз частное дело, – сказал Римо. – Баззани? – спросил он, обращаясь к мужчине за столом. – Тсс, – произнес тот. – Сейчас начнется. Он уставился в телевизор. Римо с Чиуном тоже повернулись, чтобы посмотреть. Ведущий телеигры объявил рекламную паузу. – А теперь тихо все! – рявкнул Баззани. Показали рекламу мыла. – Следующая, – сказал Баззани. Реклама кончилась, экран на мгновение померк, а потом на нем появился огромный подсолнух с дыркой посередине. Несколько секунд экран заполнял только его кричащий желтый цвет, а затем в дырке появилась голова Мака Полани. Римо вздрогнул. На минуту изображение Полани застыло, потом он открыл рот и начал петь под аккомпанемент банджо. "Свет солнца приятней. Цветы нам милей. Наш город очистить Приди поскорей!" Дальше все продолжалось в том же духе и кончилось призывом: "Голосуйте за Полани! Сейчас и всегда". Когда подсолнух появился, Баззани хихикнул. Когда выплыла физиономия Полани, он громко заржал, а к концу ролика по щекам Баззани градом катились слезы. Он с трудом перевел дыхание. Песенка кончилась, и поверх подсолнуха с головой Полани появился девиз: "Свет солнца приятней. Голосуйте за Полани". После этого возобновилась телеигра. Баззани все еще корчился от смеха, но сквозь слезы и хохот он все же умудрился пропеть: «Голосуйте за Полани, он набитый дурак». И снова залился смехом, обращаясь к сидящим в комнате: – Нет, вы видели? Видели? Римо и Чиун молча стояли посредине комнаты и ждали. Прошла целая минута, прежде чем Баззани наконец успокоился и взял себя в руки. Тогда он поднял глаза на посетителей и вытер слезы, блестевшие на жирном, мясистом лице. – Чем могу быть полезен? – спросил он. – Многим, – сказал Римо. – Мы из штаба предвыборной кампании мистера Полани. Пришли просить вас о поддержке. Баззани хихикнул, словно поддерживая шутку. Римо молчал. Баззани смотрел на него, ожидая дальнейшего, но Римо продолжал молчать, и тогда Баззани удивленно спросил: – Из какого штаба? – Из штаба Мака Полани. Будущего мэра Майами-Бич. Это заявление послужило поводом еще для нескольких минут буйного веселья, к которому на этот раз присоединились и двое молодых людей. – Почему они смеются? – спросил Чиун. – Мистер Полани прав: свет солнца приятней. – Я знаю, – ответил Римо. – Однако есть люди, лишенные чувства правды и красоты. Казалось, Баззани уже не сможет остановиться. Каждый раз, замолкая, чтобы перевести дыхание, он выдавливал из себя: «Мак Полани», – и вместе со своими оруженосцами вновь начинал сотрясаться от хохота. Римо понял, что его нужно чем-то отвлечь. Он подошел к столу, на котором лежала газета, открытая на результатах скачек, стоял телефонный аппарат и бюст Роберта Э. Ли. Подняв бюст левой рукой и положив правую сверху, Римо легким движением открутил генералу Ли бронзовую голову. Баззани перестал смеяться и уставился на него. А Римо положил нижнюю часть бюста на стол и взялся за оторванную голову. Он принялся крутить ее в руках; его пальцы, которые, казалось, двигались каждый сам по себе, делали замысловатые движения, словно нажимая на невидимые клавиши. А потом он разжал ладони и высыпал на стол перед Баззани пригоршню бронзовой пыли. Баззани замолчал, и открыл рот, не в силах отвести глаз от кучки металлической пыли у себя на столе. – А теперь, когда припадок смеха окончен, поговорим о деле. Я насчет того, чтобы вы поддержали Мака Полани, – сказал Римо. Баззани очнулся. – Альфред, Рокко, – скомандовал он, – выставите этих двух психов за дверь! – Чиун, – тихо сказал Римо, не оборачиваясь к молодым людям. Те двинулись на него. Он услышал позади себя треск, словно ломались доски, а потом два удара, когда два тела рухнули на пол. – Теперь, когда нам никто не может помешать, – продолжал Римо, – объясните, почему вы поддержали Картрайта? – Он глава городка, а я всегда поддерживаю тех, кто у власти. – Голос у Баззани был по-прежнему громкий и напористый, но теперь в нем звучало и нечто новое – страх. – Так же сначала рассуждали Меола и лейтенант Грабник, – сказал Римо. – Но они поняли свою ошибку. Теперь они поддерживают Полани. – Но я не могу, – заныл Баззани. – Члены моей организации… – Вы должны. И забудьте о членах организации. В конце концов, вы у них лидер или нет? – Да, но… – Никаких «но», – перебил Римо. – Послушай, я тебе сейчас все растолкую. Окажешь поддержку Полани – получишь пять тысяч и сохранишь жизнь. Откажешься и с твоей головой будет то же, что с головой Роберта Э. Ли. Баззани опустил глаза на горстку пыли на столе и вдруг взорвался: – Это неслыхано! В политике так дела не делают! – Именно так и делают. Я просто пропустил промежуточные шаги: не люблю ходить вокруг да около. Ну, каков же твой ответ? Согласен поддержать Полани или хочешь, чтобы твой череп превратился в труху? Тут Баззани впервые решился заглянуть Римо в глаза и понял, что тот не шутит. Трудно было поверить, что все это происходит не во сне, и впервые в жизни он не знал, что предпринять. Он посмотрел на пол, туда, где лежали Рокко и Альфред. – Они живы, – сказал Римо, – по вполне могли быть и мертвыми. Ну ладно, твое время кончилось. – И он шагнул к столу. – Что я должен сделать? – со вздохом спросил Баззани. Прежде чем Рокко с Альфредом пришли в себя, Римо уже успел получить подпись Баззани под документом о поддержке Мака Полани, а Баззани положил в карман честно заработанные пять тысяч. – Честная сделка выгодна всем, – прокомментировал Римо. – И еще одно. Баззани поднял глаза. – Откуда вы узнали, что пойдет ролик с нашей рекламой? – У нас есть расписание всех его показов. – Откуда? – Из штаба Картрайта. – О'кей, – сказал Римо, чуть улыбнувшись. – Только не надо нам мешать. Мистер Полани рад видеть вас в числе своих друзей. – Он повернулся, перешагнул через тела Рокко и Альфреда, и они с Чиуном, пройдя через главный зал, вышли на улицу. Несмотря на некоторое беспокойство, он был доволен. У Баззани имелось расписание рекламы Полани, и получил он его из штаба Картрайта. Значит, у них есть утечка информации, и это являлось причиной для беспокойства. Но это же его и радовало, так как означало, что люди Картрайта начали шевелиться. Медленно, да, пока еще очень медленно, но они уже пытались выйти на Римо. Его мысли прервал голос Чиуна. Римо обернулся. Чиун тихонько напевал: "Свет солнца приятней. Цветы нам милей".Глава 20
– Видели нашу рекламу? – Уиллард Фарджер выглядел огорченным. Он сидел за столом в главной комнате штаба и смотрел на трех своих цыпочек, которые, казалось, были заняты лишь тем, что отращивали себе ногти. – Да, – ответил Римо. – И как вам? – Это ужасно, – проговорил Фарджер. – Кто станет голосовать за человека, голова которого выглядывает из подсолнуха? – История полна примеров, когда избиратели голосовали за людей с головой, торчащей из задницы. Об этом не беспокойтесь. Тут все продумано и просчитано на Мэдисон-авеню. Они ведь не станут нас обманывать? Они с Фарджером оба знали ответ на этот вопрос, и потому Римо заговорил о другом: – Конечно, не мне вас учить, но вам не кажется, что в штабе должны быть и другие люди, кроме вас и вашего гарема? Я хочу сказать, тут должны толпиться избиратели, готовые умереть или убить кого-нибудь за своего кандидата. Фарджер пожал плечами. – Конечно, должны. Только где я их возьму? – Я считал, что они сами придут, как только мы получим подписи Меолы, Грабника н Ника Баззани. – Этого недостаточно. Люди придут только тогда, когда мы докажем, что наш кандидат может победить. Это наподобие земледелия: нужны семена, прежде чем получить урожай. Семена – это первые, кто нас поддержит. Их просто необходимо иметь, чтобы пришли настоящие активисты. – Семена? – переспросил Римо. – Точно, – ответил Фарджер. – Интересно. А как заполучить этих первых людей? Эти семена? – Обычно их приводит сам кандидат. Его друзья, домочадцы. С них начинается вся кампания. А у нашего даже этого нет. Что он собирается делать: посадить в штабе своих зубаток? – Ерунда какая-то получается, – произнес Римо. – Мы не сможем победить, пока не заручимся поддержкой людей. Но мы не можем получить их поддержку, пока не докажем, что можем победить. Какой-то порочный круг. А как насчет рекламы – она может помочь? Фарджер покачал головой. – Такая – нет. – А статьи и реклама в газетах? – Может – отчасти. Но на таких крохах кампании не построишь. – Ладно, – подытожил Римо. – Мне все ясно. – Что? – Люди. Нам нужны люди, и мы их наймем. – Наймете? Где вы собираетесь нанять людей для кампании? – Не знаю. Надо подумать. Но это единственный выход – нанять. – Гм, – задумался Фарджер и наконец произнес: – Пожалуй, не так глупо. Не так глупо. Он замолчал, потому что из своего кабинета вышла Тери Уокер. Увидев Римо, она, улыбаясь, направилась к ним. – Видели рекламу? – спросила она. – Конечно. – Ну и?.. – Настолько впечатляет, что глава избирателей одного из районов, поддерживающих Картрайта, так и подпрыгнул на месте. Никогда не видел, чтобы реклама обладала такой силой воздействия. – Вы просто читаете мои мысли, – сказала Тери. – В следующие два дня весь город узнает Мака Полани. – А что думает по этому поводу ваша матушка? – поинтересовался Римо. – Я бы с удовольствием приписала все заслуги себе, но, честно говоря, это она подала мне идею. Насчет подсолнуха. – А песенка? – Это наш кандидат. Он сам ее сочинил. Такой милый, он действительно верит в то, о чем поет. – Я тоже, – согласился Римо. – Свет солнца приятней. Кстати, мы тут обсуждали проблемы рабочей силы. Думаем нанять персонал для ведения предвыборной агитации. – Похоже, неплохая идея, – заметила Тери. А Фарджер произнес: – Самой большой проблемой для нас будет дежурство на избирательных участках в день выборов. Если мы не поставим наших людей на всех избирательных участках, Картрайт нас побьет. Он просто подтасует результаты. Римо глубокомысленно кивнул, хотя и не понимал, как можно подтасовать результаты в век машин для подсчета голосов. – А сколько народу вам потребуется? – спросил он. – Не меньше двухсот человек. – Двести человек по три сотни в неделю – шестьдесят тысяч, – подсчитал Римо. – Да, понадобится много капусты. – Деньги есть, на этот счет можете не беспокоиться. Единственная трудность – найти столько людей в такие сжатые сроки. Оставив Фарджера решать эту проблему, Римо уединился с Тери в ее кабинете, где она показала ему наброски газетной рекламы, которая должна была пойти со следующего дня. Она изображала голову Мака Полани в центре подсолнуха и короткую подпись: "Свет солнца приятней. Голосуйте за Полани". – А как насчет предвыборных обещаний? Налоги, преступность, загрязнение окружающей среды? Она покачала головой, встряхнув длинными белокурыми волосами. – Это не годится. – Почему? – А вы знаете, за что он выступает? Взять хотя бы парковку. Я специально спрашивала его на этот счет. Он сказал, что все очень просто. Надо ликвидировать все счетчики оплачиваемого времени и установить вместо них пункты проката роликовых коньков. Это, видите ли, прекратит кражу денег из счетчиков, акты вандализма по отношению к ним, а также решит транспортную проблему, потому что, вылезая из машины, люди смогут сразу вставать на роликовые коньки. А насчет загрязнения атмосферы знаете что он сказал? – Что? – без особого интереса спросил Римо. – Надо дышать по системе дзэн. Загрязнение атмосферы, заявил он, – это всего лишь проблема дыхания. А если дышать по системе дзэн, то можно значительно сократить количество вдохов в минуту, вполовину, например. Таким образом проблема загрязнения атмосферы будет наполовину решена без каких-либо затрат со стороны налогоплательщиков. И еще он высказался по поводу преступности. Хотите узнать его взгляды на законность и порядок? – Честно говоря, нет. Оставьте «Свет солнца приятней». – Мне это посоветовала мама. И дедушка тоже. Уж они-то знают, что делают. Сделав вид, что не заметил оскорбления, Римо с приятной улыбкой кивнул и вышел, но в лифте к нему вернулось плохое настроение. Впрочем, оно быстро улетучилось, когда он услышал, как лифтер мурлычет себе под нос мотив песенки «Свет солнца приятней». Чиун сразу почувствовал, что Римо обеспокоен. – Что тебя тревожит? – спросил он. – Для проведения избирательной кампании мне нужно двести человек. – И у тебя нет столько знакомых? – Нет. – И ты не знаешь, где найти такое количество незнакомых людей? – Да. – А нельзя ли дать маленькое объявление в этих ваших газетах? – Фарджер говорит, что нельзя, иначе всем станет ясно, что у нас нет активистов для ведения кампании. – Это действительно проблема. – Да, – согласился Римо. – Но ты все равно не станешь звонить доктору Смиту? – Нет. Я все сделаю сам. Этой победой он будет полностью обязан мне. Чиун отвернулся, качая головой. На следующий день проблема приобрела новый аспект. На первой полосе «Майами-Бич диспэтч» мэр Картрайт обрушивался на таинственные силы, стоящие за спиной оппозиции, с обвинениями в том, что его политические противники собираются прибегнуть к помощи «наемных убийц, чтобы дестабилизировать жизнь в городе». Римо скомкал газету и в гневе отбросил ее. Вот еще одно доказательство утечки информации из лагеря Полани в лагерь Картрайта. Но на этот раз Римо знал, откуда она идет. Фарджер так и не смог вести честную игру, у него не хватило мужества навсегда порвать со своими прежними покровителями, и он стал двойным агентом, получая деньги от Римо и информируя Картрайта о всех действиях Полани. Довольно, подумал Римо. Фарджер заплатит за все. Но волею судеб Фарджеру удалось избежать мести Римо.Глава 21
Доктор Харолд В. Смит в сотый раз за это утро посмотрел на телефон, затем встал и вышел из кабинета. Не обращая внимания на личного секретаря, напомощника по административным вопросам и целую кучу всяческих референтов, он миновал их кабинеты, затем прошел через большой зал со столами, разделенными перегородками, и через боковую дверь вышел из главного здания. Многие сотрудники провожали его фигуру удивленными взглядами. Они никогда не видели директора вне стен кабинета, разве что за обедом. Когда они утром приходили на работу, он уже сидел за своим столом; там он чаще всего и обедал, а потом засиживался на работе заполночь. К этому времени все сотрудники Гражданской службы, которые проводили исследования в области медицины и образования, служившие крышей для Фолкрофта, расходились по домам. Некоторые даже считали, что доктор Смит проводит на работе круглые сутки. Поэтому его уход произвел ошеломляющее впечатление на многих. Смит действительно редко покидал кабинет, и на то были две веские причины. Во-первых, он был старательный работник. Работа была для него всем – женой, любовницей, увлечением. Работа была для него жизнью. Во-вторых, он не любил находиться вдали от телефона, потому что по телефону узнавал, какие проблемы возникают перед КЮРЕ, и по тому же самому телефону мог привести в движение весь огромный аппарат, который организация создала за десять лет существования. Но теперь он не ждал, что телефон позвонит. Президент находился в Вене на встрече в верхах и не вернется в течение нескольких дней. Это давало Смиту отсрочку исполнения приказа о роспуске КЮРЕ. Впрочем, ему не нужен был четкий приказ. Как только он почувствовал бы, что КЮРЕ невозможно спасти, что завеса секретности, окружающая организацию, стала спадать, что само существование организации вредит стране, он непременно начал бы действовать. Отличительной чертой его характера являлось то, что он не воспринимал свою готовность сделать это как черту характера. Это был правильный образ действий. Следовательно, только так, в его представлении, мог поступить человек. Но теперь, когда роковой день неумолимо приближался, он задавал себе вопрос: неужели он действительно распустит КЮРЕ и сам согласится бесславно уйти? Раньше, когда это было лишь теоретической возможностью, ответ был ему абсолютно ясен. Но теперь, когда все превратилось в суровую реальность, он сомневался, хватит ли у него сил. Может, этого все же удастся избежать? Ведь еще оставался Римо. Смит знал, что Римо не позвонит. Он не любил звонить даже при простых заданиях, а сейчас, когда Смит сам разрешил ему не отчитываться по пустякам, Римо ни за что не станет напоминать о себе. Он не очень-то рассчитывал на то, что Римо удастся подавить скандал с Лигой в зародыше. В подобных делах Римо был как ребенок. Сейчас он ступил на самую зыбкую почву – почву политической жизни небольшого городка. Маска секретности оказалась сорвана с КЮРЕ из-за политики – потому что мэру Картрайту понадобилось приостановить расследование и последующее обвинение его администрации в злоупотреблениях. Тут требовалось политическое решение, и из местных газет Смит знал, что Римо вступил в политическую борьбу под прикрытием человека по имени Полани. Стратегия была выбрана верно, но Римо был плохим тактиком. Политика слишком хитрая штука для человека, когда-то служившего простым полицейским. Но что оставалось Смиту? Только ждать. Когда было сказано и сделано все возможное, сосчитаны и пересчитаны миллионы долларов и тысячи тайных агентов, в КЮРЕ осталось лишь два сотрудника: Смит, мозговой центр, и Римо, его правая рука. Больше ничего. И никого. Смит вышел на пустынный пляж – море отступило, обнажив песок и отполированные водой камешки, перешивавшиеся золотом и серебром в лучах ученного солнца. Волны ласково плескались о берег, и Смит наблюдал, как они, одна за другой, зарождаются в море. И вот он уже охватывал взглядом весь Лонг-Айлендский пролив. Долгие годы он смотрел на него – и когда идея создания КЮРЕ только родилась, и когда воплотилась в жизнь; когда организация выполняла простые задания, и когда задания стали сложными. Воды океана давали ему ощущение постоянства на этой бренной земле, но теперь он понимал, что постоянство океана не распространяется на остальную жизнь. КЮРЕ возникла – и исчезнет. Жил некий доктор Харолд Смит – и умрет. А волны так и будут накатывать на берег, шлифуя гальку, которая будет по-прежнему отливать золотом и серебром. Если море остается неизменным, стоило ли вообще создавать КЮРЕ? Стоило ли доктору Харолду В. Смиту оставлять солидный государственный пост, чтобы возглавить подобную службу только потому, что ныне покойный президент считал его единственным человеком, подходящим для этой работы? Глядя на морскую гладь, Смит вновь и вновь задавал себе этот вопрос. Он прекрасно знал ответ на него. Этот ответ поддерживал его все эти годы, когда ему приходилось принимать решения, порой уносившие чью-то жизнь. Каждый делает то, что может, и усилия каждого человека играют определенную роль. И если человек в это не верит, просто нет смысла жить. Возможно, Римо тоже это понимал. Должно быть, именно поэтому он все-таки отправился в Майами-Бич, а не сбежал, как ожидал Смит. Но если он все-таки взялся за дело… что ж, значит, он может позвонить. Смит бросил в воду камень, повернулся и побрел к себе, дежурить у телефона. Но у Римо было достаточно забот и помимо доктора Харолда В. Смита. Например, следовало разобраться с Уиллардом Фарджером. В штабе его не оказалось. Достаточно давно очухавшаяся от сна и потому способная связно изъясняться, одна из цыпочек-секретарш сообщила Римо, что Фарджер пришел на удивление рано, позвонил куда-то и снова ушел. – Надеюсь, он не поздно вернется, – добавила она, не переставая жевать жвачку. – На сегодняшний чек я собиралась сделать кое-какие покупки в обеденный перерыв. – Сегодняшний чек? – Он платит нам ежедневно, – кивнула она. – Считает, это единственный способ заставить появляться здесь каждый день. Но я бы все равно приходила, чтобы увидеть вас. Вы такой симпатичный. – Вы тоже, – сказал Римо. – Не знаете, с кем он говорил? Девушка посмотрела в свой блокнот. – Вот. Ему кто-то позвонил очень рано и оставил номер. Когда Фарджер появился, то сразу позвонил по нему и ушел. – Она протянула Римо номер и отвернулась, напевая «Свет солнца приятней». Римо подошел к столу Фарджера и набрал номер. – Штаб по выборам мэра Картрайта, – ответил женский голос. Хотя рабочий день только начался, в трубке слышались оживленные голоса и треск пишущих машинок, непрестанно звонили телефоны. Какое-то время Римо подержал трубку у уха, прислушиваясь к шумам и горько размышляя о трех цыпочках у Мака Полани в курятнике, а потом резко бросил ее на аппарат. Фарджер. Двойной агент. Конечно же, отправился к Картрайту докладывать, как, прикарманивая денежки доверчивого чужака, заваливает кампанию Мака. И зачем он только во все это ввязался? – спрашивал себя Римо. Зачем? Что знает он о политике? Самый примитивный зеленый юнец из клуба избирателей и тот повел бы себя умнее, чем Римо. Правильным был его первый порыв – надо было вырубить Картрайта. Всегда надо делать то, что умеешь, а единственное, что он умел, – это убивать. Но сначала надо заняться Фарджером. Штаб Картрайта находился в гостинице в пяти кварталах от штаба Полани. – Он сюда заходил, – сказала приветливого вида девушка, – но ушел. В штабе царила суматоха и стоял невообразимый шум. – Думаете победить? – спросил Римо у девушки. – Конечно, – ответила та. – Мэр Картрайт – прекрасный человек. Нужно большое мужество, чтобы бросить вызов этим фашистским свиньям из Вашингтона. И тут Римо неожиданно открылась суровая правда: на самом деле не существовало никаких причин, почему люди собирались голосовать за того или иного кандидата, по крайней мере, их решение не подчинялось логике. Люди голосуют за свои навязчивые идеи, а потом оправдывают их, пытаясь найти в кандидате то, что хотели бы в нем видеть. Хотя бы эта девочка. Она сама ненавидит правительство, и ей хочется верить, что это главный пункт в позиции Картрайта. Логикой тут и не пахло, потому что иначе она бы стала голосовать за Полани, чье избрание гарантировало полную анархию. Демократия есть среднее статистическое взаимоисключающих навязчивых идей, которое в конечном счете и являет собой волю народа. Самое дикое во всем этом то, что именно воля народа чаще всего и гарантирует лучший выбор. Римо улыбнулся девушке, и та, отвернувшись, крикнула: – Чарли! Снеси брошюры в машину. – В какую машину? – спросил молодой человек с пышными усами. – На боковой аллее. Зеленая такая. Развозит брошюры по клубам избирателей. – Хорошо, – сказал Чарли, направляясь к стопке увесистых пачек с брошюрами, уложенных на тележке. Римо решил ему помочь. Вдвоем они вкатили тележку в служебный лифт и поехали вниз, где Римо помог Чарли загрузить брошюры в зеленый пикап. Только они закончили, как из салуна напротив вышел шофер. – Знаете, куда везти? – спросил его Чарли. – У меня есть список, малыш. – И он похлопал себя по нагрудному карману. Чарли кивнул и пошел обратно в отель. – Я с вами, – сказал Римо шоферу. – Помогу разгрузить. – Садись. Всю дорогу шофер напевал «Свет солнца приятней». Стоило ему включить радио, и оттуда раздался чистый, звучный голос Полани, исполнявшего ту же песенку для рекламы. Через пару миль шофер съехал с Коллинз-авеню и направился к клубу избирателей самого северного района Майами-Бич. Через несколько кварталов они выехали на улицу, где почти не было машин. – Вы за Картрайта? – спросил Римо у шофера, который все еще напевал мотив песенки. – Голосовал за него в прошлый раз, – сказал шофер, уйдя таким образом от ответа. – Эй, послушай. Останови-ка. – А в чем дело? – Просто останови. Надо проверить груз. Шофер пожал плечами и припарковался на небольшом мостике через речушку, но стоило ему обернуться к Римо, как тот вырубил его, ткнув костяшками пальцев в шею. Шофер упал головой на руль – он не придет в себя еще несколько минут. Римо выпрыгнул из кабины и открыл боковую дверцу. Скрытый от проезжей части автомобилем, он принялся выгружать упаковки брошюр. Вонзая крепкие, как сталь, пальцы, в картонные коробки, он проделывал в них большие дыры. Потом по одной перебросил коробки через парапет. Вода через дыры попадет внутрь и быстро уничтожит брошюры. Положив шоферу в нагрудный карман пятидесятидолларовую банкноту, Римо оставил его отдыхать, а сам на попутке вернулся назад, в город. Ну вот, он и провел операцию в стане врага. А вечером он с каким-нибудь подходящим инструментом пройдется по городу и сдерет все картрайтовские плакаты, которые начали буйным цветом расцветать повсюду. Но сначала надо все-таки добраться до Фарджера. Но Уиллард Фарджер, четвертый заместитель помощника председателя избирательной комиссии, в конечном счете прибыл к Римо сам – в ящике с простым адресом: «Римо», который доставили в штаб предвыборной кампании Полани. Из правого уха Фарджера торчало здоровенное шило. Римо посмотрел на тело Фарджера, втиснутое в коробку. До его ноздрей долетел какой-то легкий запах, и он наклонился ниже, принюхиваясь. Запах показался ему знакомым. Цветочный. Да, так и есть. Такой же запах исходил от шила, забитого в правое ухо Московитца. Запах сирени. Шило с сиреневым ароматом. Римо с отвращением рассматривал шило. Оно уничтожило не только Фарджера – оно поставило под сомнение всю кампанию по выборам Полани. Единственный человек, который хоть что-то в этом понимал, теперь мертв. Дикость какая-то, подумал Римо. КЮРЕ, задачей которой было применение насилия для спасения страны и ее политического устройства, теперь подвергается уничтожению с помощью основы этого политического устройства свободных выборов, где противник может использовать насилие, а Римо нет. И он просто не представлял, что можно с этим поделать. На какое-то мгновение у него шевельнулась мысль, не позвонить ли Смиту. Он был всего лишь на расстоянии телефонного звонка. Рука уже потянулась к аппарату, но тут Римо тряхнул головой и… потащил ящик с телом Фарджера в одну из дальних комнат.Глава 22
Избавившись от тела, Римо поведал о гибели Фарджера Тери Уокер. Она страшно расстроилась и даже разрыдалась. – Я представить себе не могла, что в политике случается такое, – всхлипывала она. – Бедняжка! – Мы никому про это не скажем, – предостерег ее Римо, – а будем как ни в чем не бывало продолжать кампанию. Она кивнула и вытерла глаза. – Все верно, мы должны продолжать. Он бы тоже этого хотел. – Правильно. Продолжайте заниматься своим делом – готовьте рекламу. – А вы? – А я буду продолжать заниматься своим. – Вечером в понедельник у нас выступление на телевидении. Оно может изменить ход всей кампании. – Отлично. По крайней мере, наши противники будут знать, что мы не собираемся сдаваться. Бедняжка Тери. Это ее первая кампания, и она старается изо всех сил. Но как бы она ни билась, у них не осталось ни единого шанса победить. Теперь Римо был вынужден это признать. У них нет активистов, но если бы даже они и были, для них все равно не нашлось бы работы. Фарджер хоть имел представление о том, что делать, а без него Римо не сможет найти типографии, чтобы напечатать рекламные брошюры, развесить лозунги на бамперах машин, изготовить нагрудные значки, – в общем, обеспечить все необходимые атрибуты избирательной кампании. Вернувшись в гостиницу, Римо поделился этим с Чиуном. – Не понимаю, – откликнулся тот. – Ты хочешь сказать, что люди предпочтут одного кандидата другому только потому, что им больше понравился его нагрудный значок? – Ну, приблизительно так, – ответил Римо. – Но раньше ты говорил, что они станут голосовать за того, на кого укажет полицейский лейтенант, – возразил Чиун. – Ну, кто-то, возможно, и станет. – А как можно отличить тех, кто будет голосовать по указке лейтенанта, от тех, кто станет голосовать за значки? – поинтересовался Чиун. – Никак, – честно признался Римо. На что Чиун разразился тирадой по-корейски, из которой Римо понял всего два предложения касательно того, что хуже демократии ничего не придумаешь, а потому это единственная форма правления, которой заслуживает белый человек. Наконец Чиун успокоился и по-английски спросил: – И что ты собираешься теперь делать? – Победить мы, конечно, не сможем. Но можем хорошенько пощепать им нервы. – Но ты же говорил, что нынешних наших противников нельзя убивать. – Все верно, нельзя. Но можно доставить им много неприятностей. Сорвать их кампанию, например. Чиун с горечью покачал головой. – Наемный убийца, который лишен права убивать, – все равно что человек с незаряженным револьвером, который утешает себя тем, что у оружия, по крайней мере, есть спусковой крючок. Риск слишком велик. – А что я могу сделать? У нас нет ни активистов, ни оборудования, – ничего. Надо смотреть правде в глаза, Чиун: избирательная кампания для нас окончена. Мы проиграли. – Понятно, – произнес Чиун, наблюдая, как Римо переодевается в темные брюки, рубашку и башмаки. – И куда ты теперь? – Пойду портить им настроение. – Смотри не попадись, – предостерег Чиун, – а то придется рассказать следователям все, что мне известно. Насколько я понимаю, таковы обычаи вашей страны. – Не волнуйся, не попадусь. Римо добрался до гостиницы, где расположился штаб мэра Картрайта, вскоре после полуночи, а ушел оттуда незадолго до рассвета, причем видел его только один человек, да и тот мельком, поскольку тут же решил заснуть и не вставать до полудня. За время пребывания там Римо натворил такого, что мог бы участвовать в конкурсе на лучшего громилу страны. Он вырвал все телефонные провода и перепутал их. так, что они казались теперь клубком разноцветных проволочек. Затем вскрыл все телефонные аппараты, переломал им внутренности, а потом снова закрыл. Разобрав электрические пишущие машинки, он перепутал в них все рычажки, так что клавиши печатать теперь вовсе не те буквы, которые были на них написаны. А для вящей надежности погнул в них валики. Он разорвал пополам тысячи лозунгов, отправил в мусоросжигатель тысячи рекламных буклетов и нагрудных значков. Мэру Картрайту на плакатах с его портретом он подрисовал усы, а под конец бросил спичку в мусоросжигатель и подождал, пока вспыхнет огонь. Домой он решил вернуться пешком и по дороге остановился, чтобы искупаться. Он плыл, мощно разрезая воду, как положено по Синанджу; мысли его, по контрасту с плавным, согласованным движениям мышц, были неспокойны, и когда его гнев постепенно утих и он повернул назад, то не увидел берега. За короткое время он успел проплыть много миль. Он медленно поплыл к берегу, а потом сидел в песке, натягивая на себя одежду под удивленным взглядом мальчишки, который устанавливал шезлонги, готовясь к дневному нашествию покрытых веснушками, бледнотелых Нью-Йоркских отпускников. Часов в одиннадцать он вернулся к себе. Полагая, что Чиун уже встал, он просунул голову в его комнату и с удивлением обнаружил, что циновка цвета какао, на которой иногда спал Чиун, свернута и аккуратно поставлена в угол. Комната была пуста. На столе в кухне Римо обнаружил записку: «Дело чрезвычайной важности требует моего присутствия в штабе мистера Полани». Что бы это значило? Римо решил немедленно выяснить, что задумал старик. Подойдя к двери штаба, Римо услышал невообразимый шум. Что там такое может быть, недоумевал Римо. Должно быть, кто-то из цыпочек Фарджера не может найти свой лак для ногтей. Он открыл дверь и, пораженный, остановился на пороге. Все помещение было битком набито людьми. Это были женщины. Среднего возраста и старушки. Все суетились, работая не покладая рук. За столом Фарджера сидела миссис Этель Xиршберг. – Меня не касаются ваши проблемы с рабочей силой, – кричала она в телефон. – Вам за это платят, значит, будьте любезны доставить все ровно через час. В противном случае можете засунуть себе в задницу бумагу, которую вы на нас потратили! Да, именно так. Либо доставляете через час, либо никаких наличных! Не желаю ничего слышать о ваших проблемах. Здесь теперь новое руководство. Да, все верно, через час. И не забудьте прислать грузчика, который поднимет все наверх. Тут у нас одни женщины, мы тяжести не таскаем. – Она повесила трубку и показала пальцем на Римо. – Ваш отец в штабе. И не стойте тут как исткан, скорее идите туда и посмотрите, чем вы можете помочь, хотя вы ни на что не годитесь. Роза! – вдруг закричала она, словно забыв о Римо. – У тебя есть список активистов Северного избирательного округа? Ну так торопись! Надо скорее запустить это дело! – Она вновь обернулась к нему: – После сорока лет в меховом бизнесе я преподам вам хороший урок. Такой, что вам и не снилось. Чего вы стоите? Доложитесь отцу и подумайте, чем вы можете ему помочь! Бедняжка! Вам должно быть стыдно, что вы повесили на него эту работу в последний момент. А он так расстроился из-за того, что у вас могут быть неприятности. Милый мистер Полани, надо же ему было связаться с таким ничтожеством вроде вас! – Вновь зазвонил телефон, и она сняла трубку на первом гудке. – Штаб «Свет солнца приятней» слушает. – С минуту она молчала, потом рявкнула: – Меня не волнует, что вы обещали! Машины с громкоговорителями должны быть здесь через час! Да, один час! Правильно. Ах, нет? А теперь слушайте сюда! Вы знаете судью Мандельбаума? Так вот, ему будет интересно узнать, что вы отказываетесь предоставить машины обычным клиентам. Разве вам неизвестно, что это грубейшее нарушение федерального закона о свободных выборах? – Она дернула плечом в сторону Римо. – Да, все верно, и судья Мандельбаум прекрасно об этом знает, а он муж моей двоюродной сестры Перл. Так что стоит вам забыть, что кровь не вода… Закрыв рукой лубку, она сделала Римо знак головой и прошипела: – Идите же туда. Помогите отцу! – и вновь продолжила разговор. Римо потряс головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. В штабе находилось уже не менее пятидесяти женщин, но с каждой минутой прибывали новые, толкая Римо и резко бросая на ходу: «Освободите проход». Зашвырнув куда попало свои украшенные цветами шляпки, они усаживались за столы и без каких-либо указаний принимались за работу. По всей видимости, сейчас они составляли списки избирателей. Миссис Хиршберг повесила трубку. – Я выгнала всех трех ваших цыпочек, – заявила она. – Для настоящей избирательной кампании они просто нуль! Может, после выборов удастся пристроить их в какой-нибудь массажный кабинет. Наконец Римо отошел от двери и направился в дальнюю комнату, где обычно сидела Тери Уокер. Но на ее месте за столом восседал Чиун. Подняв глаза, он улыбнулся Римо. – Сын мой, – сказал он вместо приветствия. – Папочка, – почтительно кланяясь, проговорил Римо. – Мой находчивый, удивительный, хитрый, беспокоящийся обо мне злодей! – Надеюсь, на этот раз ты не забудешь, что я для тебя сделал, – сказал Чиун.Глава 23
К полудню на улицы города вышло около трехсот женщин. Они ходили по домам, распространяя рекламные брошюры, оккупировали торговые центры. Время от времени они начинали петь: «Свет солнца приятней. Голосуйте за Полани». К тем, кто отказывался взять рекламку или недружелюбно высказывался по поводу Полани, применялись уговоры. Грубость и резкость, допустимая в штабе, на улицах уступала место совершенно другому обхождению. Здесь, под руководством миссис Хиршберг, дамы были сама любезность. – Ну, разве вам трудно проголосовать за Полани? Что плохого, если для разнообразия мэром у нас будет такой славный человек? Я понимаю, что вы должны чувствовать, будучи сестрой мэра Картрайта, но почему бы не дать честному человеку шанс? Мистеру Полани можно полностью доверять. К полудню агитационная кампания была в самом разгаре. В 12.01 о происходящем стало известно в штабе Картрайта. В 12.35 были предприняты ответные шаги. Все очень просто, объяснил Картрайту маршал Дворшански. Этим добровольцам результаты выборов на самом деле абсолютно безразличны, так что преподайте паре-тройке из них наглядный урок, и остальные тут же найдут достаточно причин, чтобы вернуться к своей игре в маджонг. Эти слова тут же передали Теофилу Педастеру и Гумбо Джексону, которые и должны были преподать женщинам наглядный урок. – Женщинам, говорите? – хихикнул Педастер. – Старым или молодым? – Пожилым. Казалось, Педастер разочарован, но Гумбо Джексона это не смутило. Он был посообразительнее дружка и уже успел спрятать в карман четыреста долларов, причитающихся им за работу. – Старые, молодые, какая разница? – сказал он. – Всего-навсего небольшой урок, – и ухмыльнулся, потому что ему заранее объяснили что к чему. К сожалению, они забыли столь же доступно объяснить все маленькому старичку-азиату в оранжевом кимоно, который сопровождал группу активисток, первой столкнувшуюся с Педастером и Джексоном. – А ну, давайте сюда ваши листовки, – потребовал Педастер. – По одной в руки, – ответила полногрудая дама в голубом, возглавлявшая отряд. – Мне нужны все, – повторил громила. – Нет, только одну. Педастер достал из кармана нож. – Вы меня плохо поняли: я прошу все. – И он посмотрел на Гумбо Джексона, который тоже стоял с ножом в руках. – Спасай Чиуна! – завопила полногрудая предводительница и, замахнувшись сумочкой, больно стукнула Педастера по голове. К ней присоединились еще трое, размахивая увесистыми ридикюлями. Это было достаточно неприятно, и в конце концов Педастер решил пустить в ход оружие. Но это ему не удалось. Он увидел, как в клубке тел, рук и дамских сумочек мелькнула высунувшаяся из оранжевого кимоно рука и нож исчез. Но что еще хуже, рука перестала действовать. Обернувшись к Гумбо, он успел заметить, как оранжевый рукав глубоко вошел тому в живот. Гумбо растекся по тротуару, как сырое яйцо. Педастер взглянул на друга детства, распластавшегося по земле, на женщин, склонившихся над ним, и сделал то, чему его учили с младых ногтей, – дал деру. А сзади доносились женские голоса: – С Чиуном все в порядке? Он не пострадал? Эти черные не ранили вас? Только оказавшись за три квартала от места происшествия, Педастер вспомнил, что те четыре сотни остались у Гумбо. Ну и черт с ним, решил Педастер. Если останется жив, считай, он их заслужил. Педастеру они ни к чему, потому что он едет в Алабаму, к семье. Прямо сейчас. К вечеру каждый житель города получил листовку, брошюру или буклет с призывом голосовать за Полани. На следующий день команда женщин обошла все дома, объясняя, почему честные, уважающие себя люди должны голосовать только за Полани. На улицах было столько активистов, агитирующих за Полани, что агитаторы Картрайта начинать чувствовать себя белыми воронами. Они крались вдоль стен, ныряли в бары и предпочитали лучше выбросить остатки рекламной литературы в сточную канаву, чем попасться под горячую руку острым на язычок женщинам, почему-то поддерживающим Полани. По всему городу ездили грузовички с громкоговорителями, из которых доносилось: «Свет солнца приятней. Голосуйте за Полани». А в кабачках и гостиных, где шум кондиционеров заглушал уличные громкоговорители, реклама лилась из телевизоров и радиоприемников, заполняя Майами-Бич. «Голосуйте за Полани!» – требовала она. Через установленный в каюте радиоприемник она долетела и до серебристо-белой яхты, мягко покачивающейся на волнах в полумиле от берега. Маршал Дворшански с разлаженном выключил приемник и повернулся к дочери, казавшейся невозмутимой в безупречном брючном костюме из отбеленного льна. – Я такого не ожидал, – сказал маршал и принялся расхаживать по каюте, играя мощными мускулами плеч, рельефно выделяющимися под облегающей синей тенниской. – Чего именно? – Что Полани сможет развернуть такую мощную агитацию. Не ожидал, – произнес он, и в голосе его прозвучал упрек, – что твоя работа принесет такие плоды. – Я сама ничего не понимаю, – откликнулась Дороти Уокер. – Я лично утвердила рекламу на телевидении и в газетах – потому что в жизни не видела ничего хуже. Я считала это лучшим способом впустую истратить их деньги. – Впустую? Ха, – сказал старый маршал, который в этот момент вдруг превратился в злобного старикашку. – Эти деньги помогут им выиграть выборы. Мы должны придумать что-то еще. Дороти Уокер встала и оправила пиджак. – Отец, полагаю, это должна сделать я. Мы узнаем, есть ли у этого Римо слабое место.Глава 24
– Мне нужно, чтобы в каждой пачке было по сотне штук, – заявила Римо миссис Этель Хиршберг. – Не девяносто девять, не сто одна, а ровно сотня, так что потрудитесь пересчитать. – Сами считайте, – ответил Римо. – В этих пачках ровно по сотне штук. – Как вы можете это утверждать, если не пересчитали их?! Сделали все кое-как, наспех, а теперь говорите, что здесь сто штук. Слава Богу, я не так легкомысленна в делах. – Здесь сотня, – упрямо повторил Римо. Вот уже час, как Этель Хиршберг пристроила его к делу, – он должен был распаковывать большие коробки, битком набитые рекламной литературой, и увязывать брошюры в пачки по сто. Для Римо это было не сложнее карточного фокуса – пробежав пальцами по пачке, он мог точно сказать, сколько в ней штук. – Здесь сотня, – снова произнес он. – Нет, вы сосчитайте, – не унималась Этель Хиршберг. Тут из кабинета Тери Уокер вышел Чиун. На нем было тяжелое кимоно из черной парчи, и от него исходила вселенская безмятежность. – Чиун! – взмолился Римо. Чиун обернулся, бесстрастно взглянул на ученика, а затем расплылся в улыбке, увидев миссис Хиршберг. – Прошу тебя, подойди сюда! – попросил Римо. Миссис Хиршберг покачала головой. – Это ваш отец, а вы говорите с ним в таком тоне. «Подойди сюда!» Никакого уважения к старшим! Чиун приблизился к ним. Римо и Этель, перебивая друг друга, попытались изложить ему суть спора. – Мне нужны пачки по сто штук, – говорила Этель. – Здесь в каждой по сто штук, – перебивал Римо. – Разве трудно их пересчитать? Хотя бы чтоб убедиться, что мы не расходуем лишнего! – Зачем мне их считать, если я и так знаю, что их там сто?! Наконец Римо взмолился: – Скажи сам, сколько здесь штук? Кореец перевел взгляд на пачку брошюр, взвесил ее на руке и авторитетно произнес: – В этой пачке сто две штуки. – Вот видите, – воскликнула Этель. – Сейчас же все пересчитайте! Когда она ушла, Римо спросил: – Зачем ты это сделал, Чиун? Ты же знаешь, что здесь ровно сто! – Откуда такая уверенность? Что, непогрешимый не может ошибаться? – Нет, я могу ошибаться, но в данном случае я прав. Здесь ровно сто штук. – Ну и что? Из-за каких-то двух брошюрок ты ссоришься с нашей активисткой! Разве можно выиграть войну, проиграв все сражения? – Черт побери, Чиун, я не в силах терпеть, чтобы эта женщина все время мной командовала. Кажется, я уже целую вечность ишачу на нее. Сотня есть сотня. Зачем мне их считать, если я могу по весу определить, сколько их? – Потому что в противном случае все наши дамы уйдут. Что ты тогда станешь делать? Вернешься к своему глупому ребяческому плану применять против врага ограниченное насилие? К плану, который, скорее всего, приведет тебя к самоуничтожению? А как насчет твоего мистера Полани? Он что же, должен снова смириться с мыслью о поражении? – Честно говоря, мне больше нравилось, когда мы проигрывали. – Проигравшим всегда нравится проигрывать. Победа требует не только дисциплинированности, но и высокой нравственности. – По-твоему, нравственно заявлять, что в пачке сто две брошюры, когда их там ровно сто? – Даже двести четырнадцать, если это необходимо. – Чиун, ты возмутителен. – А ты самонадеян, что еще хуже. Даже если в этой пачке сто штук, то вон в той всего девяносто девять. – И он указал на пачку брошюр, лежащую чуть поодаль на столе. – Ошибаешься. Ровно сотня. – Девяносто девять. – Вот увидишь, сто. – Он нагнулся, схватил пачку и принялся громко считать вслух: – Один, два, три. Пока он считал, Чиун вышел в приемную и подошел к столу миссис Хиршберг. – Он все понял, – ласково сказал Чиун. – Видите ли, он не такой уж плохой. Просто ленивый. Из комнаты доносился голос Римо: – Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… – Нынче вся молодежь такая, – заметила миссис Хиршберг, успокаивая старика. – Кстати, не догадалась спросить. А он умеет считать до ста? – Что касается этой пачки, достаточно девяноста девяти. – Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь… Вошла Дороти Уокер, словно принеся с собой прохладное дуновение ветерка, свежая и подтянутая в своем белоснежном костюме. Остановившись возле стола миссис Хиршберг, она спросила: – Римо здесь? – Тсс… – Миссис Хиршман поднесла палец к губам. – Он сейчас занят. – Сорок семь, сорок восемь, сорок девять… – А он скоро освободится? – поинтересовалась Дороти, увидев, как Римо, сосредоточившись, склонился лад столом. – Ему осталось сосчитать всего пятьдесят штук. Управится за пятнадцать минут. – Я подожду. – Пожалуйста. – Шестьдесят четыре, шестьдесят пять, шестьдесят шесть… Дороти Уокер тем временем оглядывала помещение штаба, восхищаясь слаженностью и организованностью, с которой две дюжины добровольцев выполняли работу по тыловому обеспечению кампании. – Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять. ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ?! – Римо поднял глаза и увидел Дороти. Улыбнувшись, он направился к ней. – Ну? – спросил Чиун. – Что ну? – Тебе нечего мне сказать? – А что я должен сказать? – Так сколько штук было в пачке? – уточнил Чиун. – Не знаю, – сказал Римо. – Не знаешь? – Нет. Я устал и остановился на девяноста девяти, – Римо мало что понял из последовавшего потока слов. Он не станет обращать на Чиуна внимания. Ни за что не опустится до мелких пререканий. Дороти Уокер улыбнулась ему. – Вот, хотела посмотреть, как живет победитель. – Вы так полагаете? – Вы просто не можете проиграть. – Конечно, если только не доверим подсчет голосов этому вот Альберту Энштейну, – вмешалась миссис Хиршберг. – Идемте отсюда, – предложил Римо. – Технические сотрудники никогда не поймут нас, творческих людей. – А Тери здесь? – Она сказала, что на завтра вся реклама готова, и уехала к подруге погостить. Обещала, что мы встретимся завтра на телевидении, – объяснил Римо. Дороти кивнула. – Я поговорю с ней завтра. Римо повел ее прочь из штаба. Ему это доставляло удовольствие – находиться рядом с ней. Она так прекрасно выглядела, а пахла и того лучше крепкими цветочными духами. Этот запах наполнил все его существо, когда позже Дороти взяла у него из рук стакан, который сама же только что дала, прильнула к нему всем телом и прижалась губами к его губам. Она долго не отрывала губ, наполняя его ноздри ароматом духов. Он смотрел, как жилка у нее на виске начинает пульсировать все быстрей и быстрей. Потом она взяла его за руку и вывела на балкон. Здесь, на высоте пентхауса, куда не долетал свет уличных фонарей, царила темная ночь. Одной рукой она продолжала сжимать руку Римо, другой обвела простиравшийся перед ними океан, а затем положила ее Римо на плечо. Голова ее склонилась ему на грудь. – Римо, все это могло бы принадлежать нам, – сказала она. – Нам? – Я решила открыть отдел по рекламе политических кампаний и хочу, чтобы ты возглавил его. Римо, успевшему убедиться в своих очевидных талантах в области политической борьбы, было приятно, что его достоинства оценили. Но, мгновение подумав, он произнес: – Извини. Это не по моей части. – А что по твоей? – Я люблю путешествовать с места на место и повсюду сеять добро, – ответил он. На как-то-то долю секунды ему показалось, что так оно и есть; он испытал то же удовлетворение, какое подобная ложь всегда приносила Чиуну. – Римо, давай не будем обманывать друг друга, – сказала она. – Я знаю, ты испытываешь ко мне то же влечение, что и я к тебе. Как же мы сможем быть вместе, чтобы дать выход нашим чувствам? Как, где и когда? – А что, если здесь и сейчас? Вот так. И он овладел ею на гладкой плитке балкона. Запах их тел смешивался, усиливая цветочный аромат ее духов. Это был настоящий подарок для Римо прощальный подарок. Она откроет отдел политических кампаний и сама возглавит его, а Римо – он это твердо знал – вернется к работе, к которой привык: по-прежнему будет наемным убийцей номер два. Было бы просто бесчеловечно с его стороны не оставить ей о себе память на те долгие и бессмысленные годы, которые ждут ее впереди. Поэтому он отдавал ей всего себя, пока она наконец не задрожала, успокоившись, и тихо не улыбнулась ему. Помолчав, она произнесла: – Грязное это дело – политика. Давай забудем Полани. Давай уедем. Прямо сейчас! Римо посмелел на звезды в черном небе над головой и сказал: – Слишком поздно. Пути назад пет. – Ты говоришь о выборах? – спросила она. Он покачал головой. – Не только. Сначала я добьюсь избрания Полани. А потом сделаю то, зачем собственно явился сюда. – Это так важно? Я имею в виду то, что ты должен сделать. – Не знаю, важно это или нет. Просто это моя работа, и я выполняю ее. Думаю, она достаточно важна. И они снова занялись любовью. Когда входная дверь закрылась за ним, Дороти Уокер быстро подошла к телефону. На другом конце провода тут же подняли трубку. – Папа, – сказала она, – Римо действительно тот человек, кого ты ждешь, и боюсь, уже нет способа его остановить. Он верит в свое дело. – А потом добавила: – Да, папа, мне немного неловко тебе это говорить, но он похож на тебя.Глава 25
– Для начала я хотел бы сыграть «Нолу». А потом «Полет шмеля». Но поскольку ни то, ни другое у меня не получается, я попытаюсь изобразить «Мой старый домик в Кентукки». Мак Полани был одет в протертые на заду шорты, кроссовки на босу ногу, красную майку и бейсболку со стилизованной буквой "Б" на околыше – очевидно, в память о какой-то бруклинской бейсбольной команде. Он сел на деревянную табуретку, обвил ногой принесенную с собой пилу и принялся водить по ней настоящим смычком. Получившийся воюще-скрежещущий звук отдаленно напоминал популярную мелодию. Римо, наблюдавший за всем из-за кулис, поморщился. – Это ужасно, – прошептал он на ухо Чиуну. – Где Тери? – В мои обязанности не входит это знать, – сообщил тот. – И на мой взгляд он прекрасно владеет своим необычным инструментом. Такой вид искусства неизвестен в моей стране. – В моей тоже, – сказал Римо. – Думаю, на этом мы теряем несколько голосов в минуту. – Кто знает, – отозвался Чиун. – Может, Майами-Бич как раз созрел для того, чтобы в ратуше заседал виртуоз игры на пиле. Может, сейчас это лучший вариант. – Спасибо, Чиун, за слова утешения. Они замолчали и принялись наблюдать, как Мак Полани выпендривается перед камерой. Но где же Терн Уокер ? Она давно должна была быть здесь. Может, ей удалось бы разговорить Мака, он бы сказал пару слов о ходе кампании. Могла бы постараться за те деньги, которые Римо выложил за это трехчасовое безобразие. Она бы могла разобраться с этой выездной телевизионной бригадой. Они заявили в студии, что представляют нью-йоркскую телекомпанию, снимающую специальную передачу о способах ведения предвыборной борьбы. После недолгих пререканий им разрешили установить аппаратуру в дальнем конце студии, и теперь два оператора отсняли уже, должно быть, несколько километров пленки. Они сильно раздражали Римо, но он приписывал нервозность своему твердому убеждению, что неудачи должны оставаться в семье, а не становиться достоянием последующих поколений. Чиун что-то сказал. – Тсс, – остановил его Римо. – Мне интересно, удастся ли ему взять высокую ноту. Полани это уже почти удалось, по тут снова раздался голос Чиуна: – Здесь есть посторонние, на которых обратить внимание тоже интересно. – Какие, например? – Эти двое телевизионных господ. Они не те, за кого себя выдают. – Почему? – Потому что в течение последних пяти минут их киноаппарат снимает пятно на потолке. Римо посмотрел, куда указывал Чиун. Полани явно не попадал в объектив, пленка с колоссальной скоростью тратилась ни на что. Тем временем операторы склонились над ящиком с оборудованием, а когда поднялись, Римо и Чиун увидели у них в руках автоматы. Они целились в Полани. Зрители, которых Мак Полани называл «жителями телевизионной страны», пропустили самую интересную часть посвященной ему передачи. Римо бросился было к автоматчикам, но Чиун его опередил. Зрители видели только, как мелькнуло зеленое кимоно – Чиун перекатился через сцену, мимо Полани, а затем, когда кандидат на последней умирающей ноте закончил игру, они услышали выстрелы, потом резкие удары и вскрик. Повинуясь профессиональному инстинкту, оператор моментально перевел камеру туда, где происходила борьба, но Чиун проворно прыгнул за кулисы, и в объектив попали лишь тела фальшивых телевизионщиков, лежавшие на голом деревянном полу, – неподвижные, мертвые тела. Камера задержалась на них на мгновение, а потом двинулась назад, к Полани. И тут Римо с ужасом осознал, что он стоит как раз между кандидатом на пост мэра и телеобъективом и его лицо вот-вот станет достоянием широкой общественности. Что скажет на это доктор Смит? – пронеслось у него в голове. Тогда он повернулся к камере спиной и произнес в свисавший сверху микрофон: – Леди и джентльмены, прошу сохранять спокойствие. Только что произошло покушение на мистера Полани, но охрана держит ситуацию под контролем. – Затем, не оборачиваясь, он ушел из поля зрения объектива, оставив в кадре лишь Мака Полани, продолжающего сжимать в руках свою пилу и обратившего взор в ту сторону сцены, где распластались два тела. Наконец Полани опять посмотрел в объектив и медленно произнес: – Они попытались остановить меня. Многие пробовали сделать подобное и прежде, но пока этого никому не удавалось. Только смерть может меня остановить. Он умолк. Оператор выражал бурный восторг. В будке аплодировал звукоинженер. Полани секунду помолчал н снова заговорил: – Надеюсь, вы все завтра проголосуете за меня. А теперь спокойной ночи. – С этими словами, зажав под мышкой пилу, он ушел, присоединившись за кулисами к Римо. Вскоре там оказался и Чиун. Прозвучала умолкла мелодия «Свет солнца приятней». – Быстро соориентировались, – похвалил Римо. – Что вы имеете в виду? – спросил Полани. – Насчет того, что многие хотели вас остановить. Вот слова настоящего политического деятеля. – Но это чистая правда, – обиделся Полани. – Каждый раз, стоит мне начать играть на пиле, как кто-то обязательно пытается меня остановить. – Так вы говорили о пиле? – Ну конечно! О чем же еще? – Где же Тери? – прорычал Римо. В небольшом номере, который Тери снимала в гостинице, где располагался штаб Полани, ее не было, но на столе Римо обнаружил записку: «Тери, ни в коем случае не появляйся сегодня на телевидении. Это очень серьезно. Мама». Записка была написана недавно и источала нежный аромат. Римо поднес ее к лицу – от нее исходил запах Дороти Уокер. Такой чистый… и тут Римо узнал его: это был запах сирени. Тот же, что исходил от орудий убийства Уилларда Фарджера и Клайда Московитца. Дороти Уокер… Так вот через кого шла утечка информации из штаба Полани, вот кто получал денежки Римо и вел двойную игру! А накануне вечером она пыталась использовать его. Римо взломал дверь ее пентхауса, удобно расположился в кресле и принялся ждать. Он ждал всю ночь и еще полдня, по она так и не появилась. Наконец зазвонил телефон. Римо снял трубку. – Алло! – Алло! Кто это? Римо? – раздался голос Тери. – Он самый. – Значит, маме все-таки удалось вас к себе заманить, – хихикнула она. – Я так и знала. – Боюсь, Тери, вы ошибаетесь. Вашей матушки здесь нет. И не было всю ночь. – А, значит, она у дедушки на яхте. Наверно, обсуждают ход кампании. Его это очень интересует. – А какназывается его яхта? – «Энколпиус». Она стоит на приколе в бухте. – Спасибо, – поблагодарил Римо. – Кстати, почему вы не пришли вчера на передачу? – Мне мама оставила записку. А когда я позвонила ей, она сказала, что ходят слухи о теракте и вы попросили меня остаться дома. Ну, тогда я вернулась к подруге. Но я все видела. Мне кажется, было великолепно! – Если вам понравилось, следите, что будет дальше. – Римо повесил трубку, вышел на улицу и двинулся к бухте. – Папа, ты проиграл. – Дороти Уокер в зеленом вечернем платье сидела в кают-компании яхты и беседовала с отцом. – Знаю, дорогая. Все знаю. Но кто мог подумать, что паши ребята промажут! Такие надежные парни, Саша и Дмитрий. Они для нас готовы были на все. – Да, но они все-таки промахнулись. И теперь нет ничего, что помешало бы мистеру Полани стать мэром. Ты не учел, какой будет реакция избирателей, если твои люди промахнутся. – Все верно, – печально улыбнулся Дворшански. – Может, я просто постарел. Стал слишком стар, чтобы владеть городом. Что ж, в жизни есть и другие утехи. – Может, ты наконец уйдешь на покой? Тебе следовало это сделать уже много лет назад. Ты всегда говорил, что проигрыш – это единственный непростительный грех. – Кажется, ты рада, что все так вышло? Но ведь ты тоже, кажется, проиграла. – Нет, папа, я победила. Полани станет мэром, а мы с Тери – его главными советчиками. И через полгода весь город будет моим. А потом я отдам его тебе – это будет моим подарком. Ты его заслужил. Слушая ее, Дворшански понял, что не из любви собирается она сделать ему этот подарок – она просто хочет расплатиться с назойливым кредитором. Он посмелел на дочь и сказал: – Возможно, мы оба в чем-то проиграли. – Это верно, – вдруг раздался чей-то голос: в дверях стоял Римо. – Вы оба проиграли. – Кто вы? – властно спросил Дворшански. – Кто этот человек? Улыбаясь Римо, Дороти поднялась. – Это Римо. Он представляет мистера Полани. Пожалуй, единственный человек, оказавшийся достаточно прозорливым, чтобы увидеть в мистере Полани человека, который так нужен сейчас Майами-Бич… – Приберегите это для очередной рекламы собачьих консервов, – оборвал Римо. – Наконец-то у меня открылись глаза! Когда я узнал, почему Тери не явилась на передачу. Вы сделали это только для того, чтобы завладеть городом? Дворшански кивнул. – Почему бы и пет? Вы можете предложить более достойную цель? – Маршал говорил легко, почти радостно. – Но зачем было убивать Фарджера? – Фарджера? Ах, да! Надо было показать людям Картрайта, что мы не потерпим измены. Но когда вы просто избавились от трупа, не афишируя убийство, его значимость, конечно же, была сведена к нулю. – А Московитца? – Московитц был слабый человек. Думаю, он предпочел бы отправиться в тюрьму, чем продолжить игру, где ставки были слишком высоки. Он слишком много знал и мог бы нас выдать. – И всю эту историю с федеральным правительством и документами Лиги вы раздули потому… – Потому что это был единственный способ оградить Картрайта с его бандой от тюрьмы и добиться его выбора на очередной срок. Я посчитал, что правительство воздержится от каких-либо действий против Картрайта, если само окажется под угрозой его разоблачений. – Задумано неплохо, – похвалил Римо. – Вы надолго связали мне руки. Я не мог решиться сделать с вами и вашим Картрайтом то, чего вы заслуживаете. И все же вы в конце концов проиграли. Дворшански улыбнулся, на загорелом лице блеснули белоснежные зубы. – Нет, друг мой, это не я, а вы проиграли. – С этими словами маршал устремился к небольшой коробочке, лежащей на крышке рояля. Когда у него в руках мелькнуло шило, Римо наконец понял, что убийца не Картрайт, не Дороти Уокер и не какой-то наемник, а именно этот крепкий старик. Римо было очень важно выяснить это. Он усмехнулся. Дворшански двинулся на него. Когда маршал оказался рядом, на Римо пахнуло резким запахом сиреневого одеколона. Маршал не стал тратить времени даром. Он замахнулся, целясь Римо в висок, чтобы шило вошло в ухо по самую рукоятку. Римо отскочил, а потом сделал бросок вперед и перехватил руку нападавшего – она продолжила свой широкий замах и, очертив круг, шило глубоко вонзилось маршалу в шею. Он издал гортанный звук, с недоумением глянул на Римо и рухнул на пол. Дороти Уокер поднялась. Кинув беглый взгляд на отца, она произнесла: – Римо, мы все сможем. Ты и я. Завладеем сначала городом, а потом и всем штатом. – И ты ни одной слезы не прольешь по отцу? Она подошла к Римо и всем телом прижалась к нему. – Ни одной, – улыбнулась она. – Я всегда была слишком занята жизнью… любовью… не было времени плакать. – Может, мне удастся это изменить, – сказал Римо и, прежде чем она успела двинуться или крикнуть, без усилия проткнул ей пальцем висок. Потом уложил ее на пол, рядом с отцом, и закрыл за собой дверь. Команды на яхте не было. Римо повел судно к южной оконечности Майами-Бич и бросил якорь в двухстах метрах от берега. Матросы, получившие увольнение на берег, не скоро ее найдут. Римо поплыл к берегу. Следующим пунктом повестки дня был мэр Картрайт.Глава 26
Мэр Тимоти Картрайт открыл верхний ящик стола. Внутри находилась металлическая дверца. Сняв с пояса связку ключей, Картрайт выбрал маленький ключик и открыл сейф. Потом выгреб оттуда пачку банкнот и кинул их в кейс. Как часто, подумал он, проигрывающие кандидаты вот так же старались отсрочить свое появление перед соратниками в штабе кампании? И как часто у них не хватало времени даже выступить с речью, потому что надо скорее попасть в свой кабинет, прихватить деньги и избавиться от компрометирующих документов? Впрочем, какое это имеет значение? Он пришел на этот пост честным и бедным, уходит бесчестным, но богатым. Деньги в банковских сейфах по всей стране, драгоценности и облигации за рубежом. Ему не придется думать, как прокормить семью. Город выбрал Мака Полани? Что ж, это его проблемы. Пусть избиратели имеют, что заслужили, а он сам будет уже далеко. И когда полиция перестанет их защищать, городские службы станут работать все хуже, а потом и вовсе перестанут функционировать, когда город наводнят хулиганы, бродяги и всякие хиппи, тогда они запросят пощады, будут умолять Тима Картрайта вернуться и навести порядок. И он не вернется. Он представил себе свой штаб и обливающихся слезами активистов. Странно. Один безумный сторонник способен пролить больше слез, чем все проигравшие кандидаты, вместе взятые. Впрочем, ничего странного. Кандидат, не прошедший на новый срок, уже свое нахапал, так о чем же ему плакать? – Далеко собрались? – прервал его размышления чей-то голос. – Как вы сюда попали? – вскричал Картрайт, который знал, что главный вход закрыт, а черный охраняется шерифом Мак-Эдоу. – Шериф решил соснуть. Забыться вечным сном. А теперь ваша очередь последовать его примеру. – Значит, вы и есть тот самый Римо? – сказал Картрайт, и его рука инстинктивно скользнула к ящику стола. – Все верно, это я, и если вы дотронетесь до ящика, то лишитесь руки. Картрайт замер, а потом спросил как ни в чем не бывало: – А, собственно, в чем дело? Что вы имеете против меня? – Фарджер. Московитц. Покушение на Полани. – Вы же знаете, это все маршал. Его идея. Это он виноват! – Знаю, это он все задумал. Скандал с Лигой. Убийство несчастного Буллингсворта. Нападки на Фолкрофт. На федеральное правительство. Картрайт пожал плечами и ухмыльнулся – той ухмылкой, которая лучше всего удается политикам-ирландцам, когда их ловят с поличным. – Ну и что? Все это было истинной правдой, иначе зачем вы здесь? – Правильно, – согласился Римо. – Но мы оба тут. – И что дальше? – А вот что. Садитесь и пишите. – Хорошо, – кивнул Картрайт. – Вы получите, что хотите. А что я буду с этого иметь? – Во-первых, сохраните жизнь. Во-вторых, набитый деньгами портфель. И третье – я дам вам возможность уехать из страны. – Вы не возражаете, если я позвоню маршалу? – Возражаю. Он сказал мне, что не хочет с вами говорить. Картрайт смерил Римо взглядом, едва заметно пожал плечами, потом сел за стол, вынул из ящика лист бумаги, а из письменного прибора слоновой кости – ручку и приготовился писать. – Адресуйте письмо жителям Майами-Бич. Мак Полани держал в руках какой-то документ. В ознаменование своею избрания на пост мэра он облачился в джинсы нормальной длины, белые кроссовки уступили место кожаным сандалиям, а вместо красной майки на нем была розовая шелковая рубашка с длинным рукавом и эмблемой какого-то спортивного клуба. – Уже имеются копии этого документа для раздачи прессе, – сообщил он журналистам. – В нем мэр Картрайт признается, что история с делом Лиги это сплошной обман. Все это сплошная фальшивка, заявил он. Единственной целью мэра было отвлечь внимание общественности от его собственных злоупотреблений, о чем он и сообщает в своем письме. Он приносит свои извинения жителям Майами-Бич, и я, как вновь избранный мэр, от их имени принимаю эти извинения и от всей души приглашаю ныне уже бывшего мэра Картрайта на ежегодные соревнования «Зубатка в июне». Победитель, поймавший самую крупную рыбу, получит приз – сто долларов, хотя призываю мистера Картрайта не рассчитывать на деньги, поскольку сам собираюсь участвовать в соревнованиях и наверняка обловлю всех остальных. Кроме того, насколько я понял из письма, которое держу в руке, мэр Картрайт не нуждается в лишних ста долларах – у него и так денег куры не клюют. – А где теперь наш мэр? – спросил кто-то из репортеров. Мак Полани вытер пот, выступивший на лбу от света софитов. – Ты видишь его перед собой, малыш! – По вашему мнению, чем вы обязаны своему неожиданному избранию? – Праведной жизни и ежедневному приему витамина Е. Римо отвернулся от экрана. – Все в порядке, можно ехать. Он вытолкал Картрайта из грязного прибрежного бара и повел к причалу, где они сели в небольшую моторную лодку. Через две минуты они уже были на яхте. Поднявшись по трапу, они вышли на палубу. Картрайт все еще сжимал в руках набитый деньгами «дипломат». – А где маршал? – спросил он. – Здесь. – И Римо открыл настежь дверь кают-компании. Картрайт вошел внутрь и увидел на полу тела Дворшански и Дороти. В ужасе он повернулся к Римо. – Но ведь вы обещали! – воскликнул он. – Никогда не верьте обещаниям политиков, – назидательно заметил Римо и железным краем ладони раскроил череп бывшего мэра. – Не надо было высовываться, – добавил он, когда Картрайт упал. Римо прошел на капитанский мостик, завел мотор и, включив автоматический режим, направил судно в открытое море. Затем спустился в машинное отделение и опорожнил одни из топливных баков, вылив из него горючее на пол. Для пущей надежности он полил это все бензином и набросал в коридоре пропитанные бензином тряпки и бумагу. Бросив на тряпки горящую спичку, отчего все вокруг-моментально вспыхнуло, он взбежал на палубу и спрыгнул оттуда вниз, в свою маленькую моторку, которую тащила за собой мощная яхта. Отвязав лодку от яхты, он некоторое время дрейфовал на волнах, а потом завел мотор и повернул к берегу. На полпути Римо услышал страшный взрыв. Обернувшись, он увидел, как полыхнуло пламя. Тогда он заглушил мотор и стал наблюдать. Пламя весело полыхало, постепенно превращаясь в огромное зарево, а потом раздался новый взрыв, от которого у пего чуть не лопнули барабанные перепонки. Мгновение спустя море вновь было спокойно. Некоторое время Римо продолжал смотреть туда, где только что находилась яхта, а потом снова запустил мотор. Вечером он смелел программу новостей. Там одна запутанная история сменялась другой. Намекали, что, передав признание Полани, мэр Картрайт бежал. Высказывалось предположение, что именно Картрайт убил Буллингсворта и Московитца, поскольку они узнали о его грешках, а потом прикончил и шерифа Клайда Мак-Эдоу, тело которого нашли на автостоянке перед зданием муниципалитета, – за то, что тот хотел помешать ему бежать. Затем говорили об убедительной победе Мака Полани, показывали репортаж о его пресс-конференции, на которой он объявил о первом назначении в администрации города. Он назначил миссис Этель Хиршберг городским казначеем. Миссис Хиршберг вырвала у него микрофон и заявила: – Клянусь относиться к городским деньгам, как к своим, присматривать за мэром и относиться к нему, как к родному сыну. У меня на это довольно времени, поскольку мой собственный сын мне даже не звонит. Римо больше не мог этого выносить. Он выключил телевизор и набрал номер. Раздался гудок. Потом второй. Когда телефон прозвонил в третий раз, на том конце провода сняли трубку. – Да? – произнес кислый голос. – Это Римо. – Слушаю, – сказал доктор Смит. – Я вас узнал. Хотя прошло много времени с тех пор, как мы беседовали в последний раз. – Похоже, я решил все ваши проблемы. – Да? Я и не знал, что у меня были проблемы. – Вы что, не смотрели новости? Полани избран мэром. Картрайт признался, что дело Лиги – сплошная фальшивка. – Да, я видел новости. Кстати, хотелось бы знать, куда все-таки делся мэр Картрайт? – Ушел в море. – Понятно. Я передам Первому ваше сообщение. Как вы знаете, он возвращается сегодня. – Да, знаю. Мы, серьезные политики, стараемся держаться в курсе всех новостей. – У вас все? – спросил Смит. – Как будто все. – До свидания. – Смит повесил трубку. Римо, чувствуя себя как оплеванный, посмотрел на Чиуна. – Разве от императора ждут благодарности? – задал тот риторический вопрос. – Я и не ожидал, что он станет целовать мне руки, если ты это имеешь в виду. Но хотя бы спасибо сказал. Просто спасибо – разве это так трудно? – Императоры не благодарят, – сказал Чиун. – Они только платят и за свои деньги рассчитывают получить все, на что ты способен. И вообще – будь благодарен судьбе хотя бы за то, что тебя чуть не назначили казначеем Майами-Бич.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Белые рабыни
Глава первая
Когда Европа представляла собой скопище враждующих между собой племен, Рим был всего лишь одним из городов-государств на Тибре, а израильский народ – пастухами, бродящими по Иудейским горам, любая девчушка могла запросто пройти с мешком бриллиантов через всю Империю Лони в Восточной Африке, не боясь, что у нее отберут хотя бы один из них. Если бы у нее заболел глаз, то здесь, только здесь, и больше нигде в мире, нашлись бы люди, которые вылечили бы ее. В любой деревне она могла в обмен на свои бриллианты получить пергамент, отнести его в любую другую деревню и получить взамен драгоценные камни абсолютно такого же веса и чистоты. Водами великой реки Бусати наполнялись искусственные озера, из которых в сухой сезон отводилась вода для поливки полей, и это задолго до того, как германские и кельтские племена, ставшие потом голландцами, впервые услышали о том, что на свете есть такая штука, как плотина или канал. Здесь, и только здесь, человек мог положить голову на подушку, не боясь, что ночью на него нападут, или что утром нечем будет утолить голод. Историкам не известно, когда именно лони перестали заботиться о своих каналах и плотинах, но во времена арабских завоеваний лони являли собой лишь небольшое племя, прячущееся в горах, дабы избежать полного уничтожения. Поля иссохли, река Бусати текла как хотела, и каждый десятый был слеп. Страной правило племя хауса, единственной целью государственной политики которого было выслеживание и уничтожение оставшихся в живых лони. Тех лони, которые не умели как следует прятаться, вылавливали, но убивали не всех – некоторых отводили к реке, на определенное место, где обменивали на продукты и напиток, называемый ромом. Бывало и так, что тот, кто приводил лони на это место, сам разделял судьбу своего товара. Одна за другой исчезали целые деревни, а их жители оказывались на плантациях Карибских островов, Южной Америки и Соединенных Штатов. Лони высоко ценились, поскольку к тому времени о них уже было известно, что женщины их красивы, мужчины сильны, а все они безвольны, и даже не помышляют о каком-либо сопротивлении. В году одна тысяча девятьсот пятьдесят втором, если вести отсчет лет с того времени, когда родился бог, которому поклоняются в Европе, Северной и Южной Америках, а также в некоторых местах в Африке и Азии, колония, называвшаяся Лонилендом, стала независимой. На мощной волне национализма, прокатившейся по стране в 60-х годах, бывшая колония была переименована в Бусати, а на еще более мощной волне 70-х из нее выслали всех азиатов, которые прибыли туда с англичанами и открыли свои магазины еще тогда, когда расположенная вдоль реки Бусати земля называлась Лонилендом. С азиатами, бежавшими из страны в результате «бусатизации», землю лони покинули последние из тех, кто был способен лечить глаза. Маленькие девочки теперь не осмеливались показываться на улице. В страхе перед солдатами никто уже не носил дорогих вещей. А высоко в горах прятались разбросанные остатки Империи Лони, ожидая прихода обещанного спасителя, который вернет им былую славу и процветание.Глава вторая
Джеймс Форсайт Липпинкотт пронзительно закричал, вызывая своего боя, который был где-то тут, в отеле «Бусати». В гостинице все еще пользовались полотенцами с вышитыми на них словами «Отель Виктория»; повсюду – в залах, на портьерах, форменной одежде боев, и даже на водопроводных кранах – можно было видеть витиеватую букву "В", написанную, тисненную или вышитую – в зависимости от материала, на котором она располагалась. С тех пор, как ушли англичане, в гостинице не было горячей воды. С тех пор, как накануне приезда Липпинкотта из аэропорта Бусати вылетел самолет с последними азиатами, в гостинице не стало и холодной воды. – Бой! – вопил Липпинкотт. Там, в Балтиморе, он не посмел бы назвать «боем» и девятилетнего мальчика-негра. Здесь, он вызывал так коридорного. В соответствии с новой бусатийской традицией, изложенной накануне в последнем выпуске газеты «Бусати Таймс», любой иностранец, особенно белый, назвавший бусатийца «боем», мог быть оштрафован на сумму до тысячи долларов, брошен в тюрьму на девяносто дней и наказан палками. Если, однако, вы загодя заплатите штраф министру общественной безопасности или великому всепобеждающему лидеру Дада «Большой Папочка» Ободе, который как раз в это утро успешно защитил Бусати от воздушного вторжения Америки, Англии, Израиля, России и Южной Африки, использовавших, как сообщило радио Бусати, самые совершенные типы атомных самолетов, то вам не придется отвечать перед судом. Эта процедура называлась в Бусати платежом, предваряющим нарушение, и считалась элементом новой революционной системы правосудия. В Балтиморе подобная система называлась взяткой. – Ко мне, бой! – вопил Липпинкотт. – В кране нет воды. – Да, бвана, – послышался голос из коридора, после чего появился черный потный человек в обвислой белой майке, обвислых белых трусах и паре пластиковых сандалий с лопнувшей подошвой, обладание которыми делало его одним из наиболее богатых людей в его родной деревне, находящейся в десяти милях вверх по реке. – Валла к вашим услугам, бвана. – Принеси же проклятой воды, ниггер, – сказал Липпинкотт, швырнув в лицо Валлы полотенце. – Да, бвана, – сказал Валла и стремглав бросился из комнаты. Когда Липпинкотт прибыл в Бусати, он был полон решимости уважать благородные новые африканские традиции и старательно заниматься поиском давно забытых. Однако быстро убедился, что вежливость делала его всеобщим посмешищем, а кроме того, как сказал министр общественной безопасности: «Эти ниггеры из джунглей просто нуждаются в том, чтобы их били, господин Липпинкотт. Не то, что вы или я. Я знаю, конечно, это противозаконно, если в наше время белый ударит черного, но, между нами, цивилизованными людьми, говоря, единственно правильным обращением с выходцем из джунглей может быть хорошая взбучка. Они не такие, как мы, хауса. Это даже и не лони, помоги им Господь. Это просто несчастные полукровки». Вот тогда-то и узнал Джеймс Форсайт Липпинкотт о предваряющих нарушение платежах, и тогда же, получая две стодолларовые банкноты, министр общественной безопасности пообещал ему: «Если кто-нибудь из этих парней доставит вам неприятности, вы только скажите мне. И больше вы их никогда не увидите». В Балтиморе Джеймс Форсайт Липпинкотт старательно называл горничных по фамилии, да еще со словом «мисс» или «миссис», в возглавляемой им компании он выдвигал на руководящие посты и негров, но в Бусати он вел себя как бусатиец. Только так здесь можно чего-нибудь добиться, говорил он себе, и даже не подозревал, насколько ему нравится этот метод по сравнению с принятым в просвещенном Балтиморе, где, чтобы решить какую-нибудь проблему, надо было каждый раз проводить очередной семинар по расовым отношениям. Здесь Бусати, а не Балтимор, и если бы он не следовал бусатийской системе рукоприкладства по отношению к ниггерам из джунглей, разве не было бы это своего рода утонченной формой расизма, поскольку означало бы, что он верит в превосходство американского подхода над бусатийским? Джеймс Липпинкотт потрогал щетину на своем давно небритом подбородке. Придется все же побриться. Если подождать с этим еще денек, то его могут принять за одного из тех хиппи, которые, приезжая в Бусати, никогда уже оттуда не возвращаются. Чисто побритый человек в костюме пользовался в Бусати определенным уважением. Ну а те, кто искал правду, красоту и стремился к общности с человеком и природой, те, раз появившись, никогда уже больше не возникали. В комнату вбежал Валла с наполненной водой суповой миской в руках. – Чего ты ее сюда притащил? – спросил Липпинкотт. – Кувшинов больше нет, бвана. – Что случилось с кувшинами? – Освобождены вчера армией, бвана. Чтобы их не заполучили империалистические агрессоры. Атомные самолеты летели воровать кувшины, но наш великий всегда побеждающий лидер уничтожил агрессоров. – Правильно, – сказал Липпинкотт, – мощное наступление империалистических стран. Он сунул палец в суповницу и возмутился. – Но вода холодная, Валла! – Да, бвана, горячей воды больше нет. – Но ты же вчера принес мне из кухни горячей воды. – Больше нет газа, бвана. – Хорошо, а как насчет дров? Они же могут топить дровами! Иди вам нужны азиаты, чтобы они показали, как это делается? – За дровами надо идти вверх по реке, бвана. – Хорошо, – раздраженно сказал Липпинкотт, – но за каждый порез, который я получу из-за холодной воды, тебе достанется от меня два пореза. Понятно? – Да, бвана, – сказал Валла. Закончив бриться и вынув лезвие из станка, Липпинкотт внимательно изучил отражение своего лица в зеркале. Он насчитал три пореза. – Значит, Валла, ты получишь шесть порезов. – Бвана, у меня для вас есть что-то получше, чем резать бедного Валлу. – Шесть порезов, – повторил Липпинкотт, который нарочно нанес себе два последних пореза, заранее предвкушая, как он отыграется на Валле за все неудобства. – Бвана, я знаю, где можно достать женщину. Вам нужна женщина, бвана, не режьте бедного Валлу. – Мне не нужны черные обезьянки. Валла. Сейчас ты получишь свои порезы, и ты знаешь, что ты их заслужил. – Послушайте, бвана. Вы хотите женщину. Вам не нужно резать Валлу. И тут Липпинкотт вдруг осознал, что его тело и в самом деле взывает о женщине. – Белые женщины, и вы делаете, что хотите. Белые, бвана. – В Бусати, Валла, нет белых женщин. А за вранье тебе положен еще один порез. – Белые женщины. О, да! Белые женщины. Я знаю. – Почему же я о них раньше не слышал? – Нельзя. Нельзя. Секрет. Белые женщины в большом доме с железными воротами. – Публичный дом? – Да, бвана. Белые женщины в публичном доме. Не режьте Валлу. Если имеете деньги, можете делать с ними, что хотите. Все. Можете резать белых женщин, если у вас есть деньги. – Поразительно, Валла. Ты лжешь. Ты получишь от меня двадцать порезов. Ты слышишь меня? – Я слышу, бвана. Когда Липпинкотт подкатил к большому белому дому с железными воротами, он к своему удовольствию отметил, что на окнах виднелись коробки кондиционеров. Они были прикреплены к стенам толстыми железными прутьями. Будь он повнимательнее, то заметил бы точно такие же прутья и на тех окнах, в которых не было кондиционеров. Но он не стал вглядываться, как не стал и размышлять над тем, почему не поехал с ним Валла, хотя тот понимал, что будет наказан за то, что вот так взял и исчез. Липпинкотт был приятно удивлен, увидев, что кнопка звонка на воротах исправна. Убедившись, что ворота не открываются, он надавил на нее. – Кто там? – послышался голос из черной коробки, расположенной над перламутровой кнопкой – Мне сказали, что я мог бы здесь развлечься. – Кто вы? – Я – Джеймс Форсайт Липпинкотт, близкий друг министра общественной безопасности. – Это он вас сюда направил? Если бы тот образ жизни, который вел Липпинкотт, был связан с какой-нибудь опасностью, его бы насторожил тот факт, что в стране, в которой регулярно разворовываются даже латунные кнопки дверных звонков, никто до сих пор не отковырял эту кнопку из перламутра. Но Джеймсу Липпинкотту было не до того. Он познавал себя, и, обнаружив, что ему доставляет удовольствие причинять боль другим, пришел в такое возбуждение, что уже ни о чем не беспокоился и совершенно потерял бдительность. – Да, министр общественной безопасности направил меня сюда и сказал при этом, что все будет о'кей, – соврал Липпинкотт. Ну и что? Вместо предваряющего нарушение платежа будет просто платеж за нарушение. – Хорошо, – произнес голос в дребезжащем репродукторе. Липпинкотт не мог точно определить акцент, но он слегка напоминал английский. – Машина не пройдет через ворота, – сказал Липпинкотт. – Нельзя ли послать сюда боя, чтобы он присмотрел за ней? – Перед этими воротами вашу машину никто не тронет, – ответил голос. Щелкнула электромагнитная задвижка замка, ворота открылись. Нетерпение Липпинкотта было столь велико, что он даже не полюбопытствовал, что, собственно, могло оберегать его машину перед этими воротами, когда обычно бусатийцы «раздевали» припаркованные в городе автомобили так, как пираньи разделывают упавшую в реку хромую корову. Ведущая к двери дома дорожка была выложена камнем, а медные дверные ручки ярко начищены. Дубовая дверь была отполирована до блеска, а ручка дверного колокольчика представляла собой искусно сделанную голову льва, но льва не африканского, а британского. Липпинкотт постучал. Дверь открылась. На пороге стоял человек в белой форме армии Бусати с сержантскими нашивками на рукавах. – Немножко рановато, а? – сказал он с английским акцентом, что при его антрацитовом лице прозвучало несколько даже высокомерно. – Да, рано, – сказал Липпинкотт, полагая, что именно это он должен сказать в данной ситуации. Сержант провел его в большую комнату с богатой мебелью в викторианском стиле, набитую креслами и старинными безделушками, которые заполняли буквально все щели, и с большими портретами африканских вождей в золотых рамах на стенах. Все это выглядело хотя и не по-английски, но почти по-английски. Причем «почти по-английски» не как в Бусати, а как в какой-нибудь другой колонии. Липпинкотт не мог, однако, с уверенностью сказать, в какой именно. Сержант жестом пригласил Липпинкотта сесть и ударил в ладоши. – Выпьете? – спросил сержант, погружаясь в мягкие подушки дивана. – Нет, нет, спасибо. Мы можем начинать, – ответил Липпинкотт. – Сначала вы должны выпить и расслабиться, – сказал, ухмыляясь, сержант. В комнату тихо вошла черная морщинистая старуха. – Принеси нам пару твоих особых мятных коктейлей, – сказал сержант. «Мятных коктейлей. Вон оно что! Этот дом обставлен так, как это было принято до гражданской войны на Юге – на американском Юге», – подумал Липпинкотт. Похоже на предвоенный публичный дом где-нибудь, скажем, в Чарльстоне, в штате Южная Каролина. Липпинкотт демонстративно поглядел на часы. – Не торопитесь, – сказал сержант, – девочки подождут. «Похоже, что этот человек злится», – подумал Липпинкотт. – Скажите, Липпинкотт, что привело вас в Бусати? Липпинкотту не понравилась фамильярность, с которой обратился к нему сержант, но он сдержался. – Я – археолог-любитель. Изучаю причины крушения Великой Империи Лони и прихода к власти племени хауса. Послушайте, я в самом деле не хочу пить и предпочел бы перейти, скажем так, к делу, ради которого я сюда пришел. – Извините за неудобства, – сказал сержант, – но вас нет в утвержденном списке тех, кто может пользоваться этим домом, а поэтому мне нужно узнать о вас поподробнее, прежде чем вы сможете начать. Ужасно сожалею, старина. – Хорошо, что именно вам нужно знать? – Старина, ну почему вы хотите, чтобы это выглядело как допрос? – возразил сержант. – Допросы – это такая грубая штука. – Если грубо означает быстро, то лучше грубо. – Ну, хорошо, если уж вы так хотите, то – кто вам сказал об этом месте? – Министр общественной безопасности, – солгал Липпинкотт. – Он рассказал вам о правилах? – Нет. – Правила таковы. Нельзя спрашивать у девочек, как их зовут. Никому нельзя рассказывать об этом доме. Никому. И кроме того, старина, нельзя просто так подкатывать к воротам. Надо предупреждать по телефону. Договариваться о том, когда вас здесь примут. Понятно? – Да. Да. Ну, ладно, сколько? – Это зависит от того, что вы хотите. Липпинкотт сконфузился. Он никогда не делал этого раньше – того, что он собирался делать сейчас, и перед своим приездом в Бусати даже не подозревал, чтобы у него могли быть такие желания. Он запинался, пытаясь объяснить, ходил вокруг да около, потом пробовал подступиться к делу с другого бока. – Вы имеете в виду плети и цепи, – сказал в конце концов сержант. Липпинкотт молча кивнул. – Не так уж это необычно. Две сотни долларов. Если вы ее убьете – двенадцать тысяч. Нанесение ран и увечий оплачиваются соответственно. Эти девочки очень дорого стоят. – Хорошо, хорошо. Куда мне идти? – Деньги вперед. Липпинкотт заплатил, и сержант, нахально пересчитав полученные деньги, привел Липпинкотта в длинный и широкий коридор наверху. Они остановились перед блестящей стальной дверью. Сняв со стоящего возле двери высокого шкафа картонную коробку, сержант передал ее Липпинкотту. – Здесь ваши плети и цепи. Крюки – на стене. Если девочка доставит вам какую-нибудь неприятность, просто нажмите кнопку. Хотя вряд ли такое случится. Она здесь уже три месяца. Беспокоят только новенькие. Необученные, так сказать. Сержант снял с кольца на своем ремне ключ и отпер дверь. Липпинкотт зажал картонную коробку под мышкой и вошел в комнату как школьник, обнаруживший заброшенный кондитерский магазин. Он захлопнул за собой дверь и, устремившись в комнату, чуть не споткнулся о широкую железную койку. На койке лежала голая женщина. Ее ноги были прижаты к животу, руки закрывали голову, рыжие волосы грязным путаным клубком лежали на матрасе, запятнанном высохшей кровью. В комнате пахло камфорой, запах этот, как понял Липпинкотт, исходил от мази, которая блестела на четко вырисовывавшихся на ее боках шрамах от ударов плетью. Липпинкотт внезапно почувствовал сострадание к этому существу и собирался уже уйти из комнаты, может быть даже выкупить эту девушку и подарить ей свободу, когда она, выглянув из-под своих сложенных рук, и, увидев перед собой человека с коробкой, медленно поднялась с койки. Увидев ее молодые забрызганные засохшей кровью груди, он пришел в неистовство, а когда она послушно направилась к грязной, измазанной кровью стене и подняла руки к железному крюку, Липпинкотт задрожал от возбуждения. Он подергал цепи на ее запястьях, потом вдруг бросился к коробке и схватил плеть, стиснул ее в руке так, будто боялся, что кто-то может ее отобрать. – Хотите, чтобы я кричала? – спросила девушка, когда он приготовился нанести первый удар. По ее произношению Липпинкотт понял, что она американка. – Да, чтоб кричала. Громко кричала. Если ты не будешь кричать, я буду бить все сильнее и сильнее. Липпинкотт бил, и девушка кричала после каждого хлесткого удара. Рука с плетью идет назад, затем вперед, удар, и змееподобная плеть заблестела от крови, назад – вперед, назад – вперед, все быстрей и быстрей, пока вопли, свист плети и звук ударов не слились в сплошной крик боли. А потом все кончилось. Джеймс Форсайт Липпинкотт выдохся, и вместе с утолением этой внезапно возникшей странной жажды к нему вернулась способность мыслить. И тогда он испугался. Он понял теперь, что, несмотря на жестокую боль, девушка кричала как будто по обязанности. Возможно, ее напичкали наркотиками. Ее спина была похожа на сырое мясо. Что если кто-нибудь фотографировал? Он заявит, что снимки фальшивые. Ведь его слова более весомы, чем слова какого-то ниггера из джунглей. А если министр общественной безопасности узнает, что он использовал его имя? Ну, три, может быть четыре сотни долларов, и проблема решена. А что если девушка умрет? Двенадцать тысяч долларов. Это меньше, чем он давал каждый год Союзу братства за человеческое достоинство. Так чего бояться? – Ты кончил, Липпи? – безучастно спросила рыжеволосая девушка глухим голосом наркоманки. – Если да, то полагается, чтобы ты снял цепи. – Откуда ты знаешь мое имя? Его знают только в моем социальном кругу. – Но, Липпи, это же Бусати. Так ты кончил? – Гм… да, – сказал он, подходя к стене, чтобы получше рассмотреть ее лицо в тусклом свете комнаты. Ей было около двадцати пяти; красивый тонкий нос был сломан несколько дней назад, он распух и посинел. Нижняя губа разорвана и по краям покрыта кровавой коркой. – Кто ты? – Не спрашивай. Просто дай мне умереть, Липпи. Мы все умрем. – Я ведь знаю тебя, не так ли? Ты… ты… В его памяти всплыли черты, столь искаженные теперь, той девушки, которая когда-то была украшением общества на берегах Чесапикского залива, одна из девушек семьи Форсайтов, их вторая кузина. – Синтия, что ты здесь делаешь? – спросил он, а затем, вдруг вспомнив, в ужасе произнес: – Мы ведь только что похоронили тебя в Балтиморе. – Спасайся, Липпи, – простонала она. Именно это и решил сделать охваченный паникой Липпинкотт. Он живо представил себе, что будет, если Синтия Форсайт каким-то образом вернется в Балтимор и откроет его жуткую тайну. Липпинкотт схватил конец плети и обернул его вокруг шеи девушки. – Ты дурак, Липпи, ты всегда был дураком, – сказала она, и Джеймс Форсайт Липпинкотт затянул петлю. Он продолжал тянуть за концы петли даже тогда, когда вывалился язык, и выкатились из орбит глаза. Ожидавший его внизу сержант, понимал, почему Джеймс Форсайт Липпинкотт не хочет выписать чек на требуемую сумму из личной чековой книжки. Да, он доверяет ему и согласен на то, чтобы Липпинкотт вернулся в гостиницу и договорился с Национальным банком Бусати о наличных. – Мы не беспокоимся, – сказал сержант, – куда вы, собственно говоря, денетесь? Липпинкотт кивнул, хотя и не был уверен, что правильно уловил смысл сказанного. Он понял только, что ему позволяют заплатить за то, что случилось там, наверху, а это все, что он хотел услышать. Когда Липпинкотт вернулся в гостиницу, Валла все еще где-то пропадал. Липпинкотт несколько раз позвал его, но тот не появился, и Липпинкотт поклялся, что когда Валла снова покажется ему на глаза, он отлупит его так, что следы этой порки бой будет носить до конца своей жизни. Вице-президент банка предложил Липпинкотту захватить с собой охрану, так как, по его мнению, намерение прогуляться по Бусати с двенадцатью тысячами долларов было не самым мудрым. – Это вам не Нью-Йорк, – туманно выразился банкир. Липпинкотт отказался. И через три квартала пожалел об этом. Его остановил один из военных патрулей, а когда он доставил из кармана удостоверение личности и десятидолларовую банкноту, офицер, должно быть, заметил пачку в кармане, сунул туда руку и вытащил конверт со сто двадцатью стодолларовыми банкнотами. – Это принадлежит дому с железными воротами, – сказал Липпинкотт в надежде, что это произведет соответствующее впечатление на офицера. Никакого впечатления. Офицер просто перепроверил удостоверение личности Липпинкотта, снова спросил его, действительно ли он Джеймс Форсайт Липпинкотт, после чего затолкал его в «лендровер» и сел за руль. Выехав из города, они покатили вдоль великой реки Бусати. На Бусати опустилась ночь, а они все катили и катили вдвоем, так как патрульным солдатам было приказано остаться в городе. Они ехали так долго, что, когда, наконец, остановились, Липпинкотт готов был поклясться, что звезды стали ближе. Такими близкими и яркими они были, видимо в те времена, когда человек впервые слез с дерева. Офицер приказал Липпинкотту выйти из машины. – Послушайте, вам нет смысла меня убивать, – сказал Липпинкотт. – Я могу дать вам вдвое больше того, что вы у меня взяли. – Выходи, – сказал офицер. – Я – личный друг министра общественной безопасности, – сказал Липпинкотт. – Ты найдешь его за тем толстым деревом, – сказал офицер. – Двигайся! Липпинкотт, обнаружив, что африканская ночь довольно холодна, а на душе у него еще холоднее, направился к высокому широкоствольному дереву, которое высилось как островерхая гора на бусатийской равнине. – Эй! – крикнул он, но не получил ответа. Его локоть коснулся чего-то, свисающего с дерева. Он оглянулся. Это был сапог. В сапоге была нога, а выше ноги было тело. По бокам болтались руки черного цвета. Тело было неподвижно и пахло испражнениями. Оно было в офицерской форме. Липпинкотт отступил назад, чтобы отделаться от запаха и получше разглядеть лицо. Свет фонаря внезапно осветил его. Это был министр общественной безопасности. Из его головы торчало копье. Он был пригвожден им к дереву. – Привет Липпи! – сказал кто-то с американским акцентом. – Что? – изумленно выдохнул Липпинкотт. – Привет, Липпи. Ну-ка, сядь на корточки. Нет-нет, подними задницу с земли. На корточки, как раб, ожидающий своего хозяина. Вот теперь правильно. А теперь, Липпи, если будешь хорошо себя вести, сможешь перед смертью задать мне один вопрос. Свет фонаря погас, и теперь голос шел как бы из африканской темноты. Липпинкотт старательно вглядывался в темноту, но не мог разглядеть говорившего. – Послушайте, – сказал он в темноту, – я не знаю кто вы, но я могу сделать вас богатым. Поздравляю, вы так напугали меня, что я чуть не наложил в штаны. Так сколько? – У меня уже есть то, что мне надо, Липли. – Кто вы? – Это и есть твой один вопрос? – Нет, мой один вопрос другой: что вы хотите? – Хорошо, Липпи, я отвечу на него. Я хочу отомстить за свой народ. Я хочу, чтобы меня приняли в доме моего отца. – Я куплю дом вашего отца. Сколько он стоит? – Ах, Липпи, Липпи, глупый ты, Липпи! – Послушайте, я хочу жить, – сказал Липпинкотт, стараясь удержать опускающийся на пятки зад. – Я так унижаюсь перед вами. Так сколько вам дать за мою жизнь? – Нисколько. И плевал я на твое унижение. Я тебе не какой-нибудь гарлемский чистильщик обуви, называющий себя Абдуллой Бабуль Амиром. А самоунижение еще никому не приносило пользы. – Вы белый? Я вас не вижу. – Нет, Липпи, я – черный. Африканец. Тебя это удивляет? – Нет. Многие блестящие умы в мире – черные. – Будь у тебя хоть какой-то шанс, ты бы взбесился, услышав от кого-нибудь такую чушь, – сказал голос. – Мне-то лучше знать. Я знаю каждого из вас – Липпинкоттов и Форсайтов. Среди вас нет ни одного, кто не был бы расистом. – Так что же вы хотите? – спросил Липпинкотт. – Что вам надо? Было ясно, что этот человек сохранял его жизнь для какой-то своей цели. Тишина. Вдалеке взвыла гиена. И ни львов, ни машин, ни людей. – Я могу добиться для вас признания Америки, – сказал Липпинкотт. – Моя семья может это устроить. – Кто такая Америка, чтобы признавать или не признавать меня? – Так чего же вы хотите? – Кое-какую информацию. – Если вы меня убьете, вы ее не получите. – А я сначала получу ее, а потом убью тебя. Существует много способов умереть, и некоторые из них не так уж плохи. Липпинкотт не сомневался в намерениях этого человека, и, как многие из тех, кто страшится смотреть смерти в лицо, попытался успокоить себя маленькой ложью. Он сказал себе, что его пощадят, если он скажет этому человеку правду. – Ведь это не министр общественной безопасности рассказал тебе о том доме, не так ли? – Нет, не он, – сказал Липпинкотт, вспоминая снова об ужасном трупе, болтающемся на дереве рядом с его головой. – Мне рассказал о нем мой бой Валла. – Неважно, министр все равно должен был умереть, – сказал голос. – В отличие от большинства членов правительства, он не разделял мой взгляд на вещи. Ладно, как мне известно, ты собирал сведения о кораблях работорговцев и о начале работорговли в Штатах. Была такая плантация Батлера, на которую у тебя до сих пор сохранились документы, не так ли? – Да, могу их вам показать. Они у меня в доме в Чесапикском заливе. – В подвале или в библиотеке? – Не помню. Но я могу показать. – Неважно. Теперь-то, когда мы знаем, в котором из твоих домов они хранятся, мы их добудем. Это все, что мне было нужно. Что еще, кроме жизни, я могу тебе предложить? – Ничего, – сказал Липпинкотт в надежде, что если в качестве одолжения просить только жизнь, то можно будет и получить ее. – А не хочешь ли ты узнать о причинах крушения Великой Империи Лони, – вопрос, над которым ты так долго работал? – Я хочу жить. Голос проигнорировал его ответ. – Империя, – сказал он, – развалилась потому, что она вверилась чужакам. Она нанимали людей со стороны, дабы делать то, что должна была делать сама. Постепенно лони становились мягкотелыми и слабыми, и, в конце концов, хауса просто оттолкнули их, и они упали, словно изнеженные жирные дети. Несмотря на свое положение, Липпинкотт заинтересовался. – Слишком упрощенный подход, – возразил он. – Чтобы создать Великую Империю, требуется характер. Ондолжен был быть у лони. Непохоже, чтобы они просто шмякнулись о землю и притворились мертвыми. – Да, ты прав. Они бы дрались, но кое-что им помешало. Проклятая работорговля, которой занимались ваша семья. В конце концов лучшие из лони оказались на кораблях, а затем на плантациях, где они выращивали для вас хлопок. Но вот что я тебе скажу: лони собираются вновь вернуться к власти. Надеюсь, тебе от этого полегчало. – Нет, – сказал Липпинкотт. – Но, может быть, вы скажете, как им это удастся? Послушайте, все племя лони, собравшись вместе, не сможет склеить даже коробку для ботинок. – Очень просто, – сказал голос. – К власти приведу их я. – Немного помолчав, голос сказал: – Ты сделал с той девушкой действительно нечто ужасное. Не то чтобы это имело какое-нибудь значение, Липпи. Она ли, ты ли – дело не в этом. Тебе-то все равно пришлось бы расплатиться еще до того, как мы рассчитаемся со всеми Липпинкоттами и Форсайтами. Это все не важно. Важно то, что происходит сегодня в горах. Липпинкотт услышал лай гиены, вдохнул трупный запах, исходящий от министра общественной безопасности, и вдруг почувствовал страшный удар в спину чем-то, что вышло спереди из груди, и упал лицом вперед на пронзившее его насквозь копье. Когда голова его коснулась земли долины Бусати он был уже мертв – еще немного удобрения, не больше того, что осталось от старого императора Лони или древнего лонийского ребенка. Африка, земля, которая извечно была единственной справедливой хозяйкой в человеческой истории, приняла его как одного из своих сыновей. Валла, будучи умнее министра общественной безопасности и Липпинкотта, благополучно достиг находящейся в верховьях реки Бусати родной деревни. У него было на продажу нечто более ценное, чем последние остатки серебра из отеля «Бусати» с выгравированной на них в старинном английском стиле буквой "В". У него была информация, а информация, как известно, всегда пользовалась спросом. Разве чиновник из министерства юстиции не продал однажды за золото копии документов тайной полиции Бусати, за настоящее золото – монеты, которые можно покатать на ладонях, и на которые можно купить пятьдесят жен, или двадцать коров, или ботинки и плуг, и рубашки, и, может быть, даже еще и радиоприемник для личного пользования, а не так, как сегодня, когда он один на всю деревню. В общем, Валла сказал своим братьям, что уходит из деревни, и что старший брат должен встретить его через месяц за границей – в Лагосе, в Нигерии. – Торгуешь историями, Валла? – спросил его старший брат. – Тебе лучше знать, что я делаю, – важно сказал Валла. – С теми, кто много знает, правительство обычно поступает ужасно. – Я часто думал, для чего нам, собственно, правительство? Наши племенные вожди никогда не обращались плохо с теми, кто много знает. – А у белых это принято. – Если у нас здесь уже нет белых и если, как говорит радио, мы постепенно избавляемся от всего, что пришло к нам от них, то почему бы нам не избавиться и от правительства? – Потому что нижнереченские хауса – дураки, – сказал Валла. – Они хотят избавиться от белых для того, чтобы самим стать белыми. – Хауса всегда были глупыми, – сказал старший брат. Для того, чтобы добраться до Лагоса, бусатийскому армейскому патрулю на груженных провиантом и амуницией джипах требуется месяц. Валла, без пищи, с одним только ножом, проделал этот путь пешком за шестнадцать дней. Валла разыскал в Лагосе земляка из своей деревни и спросил его, где могут дать хорошие деньги за информацию. – Только не здесь, – сказал земляк, работавший помощником садовника в русском посольстве. – Они здорово платили в прошлом году, а в этом дела у них идут плохо. Лучше всех снова платят американцы. – А китайцы? – поинтересовался Валла. – Иногда они ничего, а иногда считают, что в обмен на информацию достаточно рассказать тебе несколько анекдотов. Валла кивнул. Там, в Бусати, он уже слышал о желтых людях: бывает, дадут тебе значок или книжку, да еще удивляются и сердятся, когда говоришь им, что этого мало. – Американцы снова лучше всех, – повторил садовник, – но соглашайся брать только золото. Их бумажки с каждым днем падают в цене. – Да, я возьму только золото. Потом вернусь и расскажу тебе. То, что ты мне рассказал, очень важно. – Поговори с поваром в американском посольстве. Он подскажет тебе, какую запрашивать цену. Повар в американском посольстве сытно накормил Баллу и выслушал рассказ, время от времени прерывая его наводящими вопросами, чтобы хорошенько подготовить Валлу к переговорам. – Это исчезновение Липпинкотта – вещь хорошая. Вполне стоящая. Но думаю, что сведения о том доме, может быть, еще более ценные. Кто эти белые женщины? Валла пожал плечами. – Я не знаю. – А кто там бывает? – спросил повар. – Мне рассказал об этом солдат. Он говорил, что тем бусатийским солдатам, которые хорошо себя ведут, разрешают пойти в этот дом и делать с теми женщинами разные ужасные вещи. – Домом управляет президент Ободе? – спросил повар. – Не знаю. Думаю, что нет. Мне сказали, что сержант, который находился в этом доме, – лони. – Лони? Ты уверен, что он – лони, а не хауса? – Я могу отличить хауса от лони, – обиделся Валла. – Он – лони. – Лони-сержант. Это очень важно, – сказал повар. – Это стоит золота? – спросил Валла. Повар отрицательно покачал головой. – Американцы не различают лони и хауса и им плевать, что лони дослужился до сержанта в бусатийской армии. Может, у тебя есть что-нибудь о тех женщинах? – Они никогда не выходят оттуда живыми. Повар пожал плечами, как бы говоря: «Ну и что?» – Я знаю имя одной. Мне сказал его один парень из нашей деревни, который работал в аэропорту. Я его запомнил, потому что оно похоже на имя Липпинкотта. – Ее тоже зовут Липпинкотт? – Нет. Форсайт. В полном имени Липпинкотта есть и имя Форсайт. Мой приятель сказал, что видел, как ее вели из самолета в машину. Она выкрикнула свое имя, а потом ее втащили в машину. Она прокричала, что ее зовут Синтия Форсайт из Балтимора. – Как она выглядела? – Белая. – Да, но какая белая? Все белые похожи друг на друга. – Это я знаю, – сказал Валла. – Наш друг говорил: у нее волосы как огонь. Повар погрузился в размышления и ответил не сразу. Вместо этого он застучал кухонным ножом, приготавливая овощи на ужин. Кончив нарезать длинные зеленые листья, он щелкнул пальцами. – Восемнадцать тысяч долларов. Золотом, – сказал он. – Восемнадцать тысяч долларов? – переспросил потрясенный Валла. – Это то, что мы запросим, а согласимся на пятнадцать. Он посоветовал Валле придержать имя девушки, пока он не получить деньги, но мельком упомянуть имя Липпинкотта, чтобы быть уверенным, что ему заплатят. Он объяснил, что человек, которому он представит Валлу, Джей Гордон Далтон, был чем-то вроде шпиона. Он предложит Валле десять или двадцать долларов, после этого Валла должен подняться, чтобы уйти, и тогда Далтон заплатит ему пятнадцать тысяч. – Я знал человека, у которого однажды была стодолларовая бумага, – сказал Валла. – Очень богатый человек. – Ты тоже будешь богатым, – сказал повар. – Мне это очень нужно. Мне ведь теперь нельзя возвращаться в Бусати. К ночи Валла стал самым богатым человеком в истории его деревни, а Джей Гордон Далтон послал в Вашингтон срочнейшую шифровку. Старший офицер лично расшифровал телеграмму. В ней говорилось: Джеймс Форсайт Липпинкотт, Балтимор, пропал. Предположительно погиб в джунглях Бусати. Подозреваем обман. Синтия Форсайт, Балтимор, удерживается заложницей. Ждем инструкций. Продолжаем расследование. Поскольку Липпинкотт принадлежал к известной семье Липпинкоттов, среди которых были губернаторы, дипломаты, сенаторы и, что самое важное, банкиры, эта телеграмма уже в четыре часа утра лежала на столах сразу нескольких заведующих отделами Госдепартамента США. В этой информации, правда, не все было гладко. Дело в том, что Синтия Форсайт не могла быть заложницей в Бусати. Три месяца назад она погибла в автомобильной катастрофе. Она была родственницей Липпинкоттов, и потому сообщение об этом появилось на первых полосах газет. Теперь решили, не поднимая лишнего шума, проверить, было ли это тело телом погибшей девушки. К полудню по характеру зубных пломб и отпечаткам пальцев было установлено с абсолютной точностью, что тело не принадлежало Синтии Форсайт. – Кто же это тогда? – спросил представитель Госдепартамента. – А какая разница? – ответил представитель ФБР. – Важно, что это – не Форсайт. Значит, она и в самом деле может быть заложницей в Бусати. – Тогда нам придется доложить об этом в Белый Дом, – сказал госдеповец. – И да поможет Бог тем, кто пытается обвести Липпинкоттов вокруг пальца. Особенно банкиров. Составленный в Белом Доме отчет был отпечатан в пяти экземплярах, четыре из которых были направлены различным Липпинкоттам. Пятый, доставленный нарочным в один из кабинетов в здании Департамента сельского хозяйства в Вашингтоне, был закодирован и передан по шифровальному аппарату, как полагал тот, кто это делал, в какой-то офис в Канзас-Сити. На самом деле сообщение поступило в санаторий в местечке Рай, штат Нью-Йорк, и в этом санатории было принято решение, благодаря которому, хотя этого и не знал тот, кто его принимал, осуществилось древнее предсказание, сделанное вскоре после того, как лони лишились своей империи: "Всесокрушающая сила с Востока соединится со всесокрушающей силой Запада, и горе поработителям лони, когда пройдет по берегам реки Бусати «разрушитель миров».Глава третья
Его звали Римо. Изменение программы телепередач сделало его жизнь несчастной. – В связи с началом специальных репортажей с заседания комиссии сената по Уотергейту, – объявил диктор, – сериалы «Пока Земля вертится» и «Доктор Лоуренс Уолтерс, знаменитый психиатр» показываться не будут. Когда Римо это услышал, он, с детства никогда не молившийся, воскликнул: – О, Господи, спаси нас! Маленький сухопарый азиат, безмятежно сидевший в своем золотистом кимоно перед цветным телевизором, издал при этом еле уловимый звук, который Римо слышал от него только однажды, и то, когда тот был в глубоком сне. – Й-о-о-о-к, – произнес Чиун, Мастер Синанджу и, не веря собственным ушам, затряс белой жидкой бородкой. Он согнулся, как будто кто-то нанес ему удар ниже пояса, хотя Римо очень сомневался, что существует на земле человек, который может это сделать. – Но почему? Почему? Чиун был потрясен. – Это не я, папочка. Не я. Я не виноват. – Это сделало твое правительство. – Нет, нет. Это телевизионщики. Они подумали, что большинству людей будет интереснее смотреть слушания в сенатской комиссии, чем мыльные оперы. Чиун ткнул длинным костлявым пальцем в сторону телевизора. Его длинный ноготь дрожал от негодования. – Да кто захочет смотреть на этих противных белых людей, когда можно наслаждаться красотой, ритмом и благородством настоящей драмы! – Видишь ли, Чиун, существуют опросы. Людей спрашивают, что им нравится и что не нравится, и, как я понимаю, получилось так, что большинство захотело смотреть сенатские слушания, а не твои сериалы. – Меня они не спросили, – сказал Чиун. – Меня никто не спрашивал. Кто меня спрашивал? Если бы они спросили меня, я бы им сказал: пусть останется красота драмы. Красота – редкость, а эти расследования у вас никогда не кончаются. Где этот человек, который проводил опрос? Я хотел бы с ним поговорить. Уверен, он наверняка заинтересовался бы и моим мнением. – Надеюсь, папочка, ты не собираешься его прикончить, – заметил Римо. – Прикончить? – переспросил Чиун таким тоном, будто подобное предположение касалось монашки-кармелитки, а не его, самого беспощадного убийцы в мире. – Но такое действительно случается Чиун, когда кто-то становится на пути твоих любимых дневных программ. Разве ты забыл Вашингтон и тех парней из ФБР, или Нью-Йорк и всех тех мафиози? Конечно, ты помнишь. Из-за них ты не смог посмотреть свои передачи. А Чикаго, и те профсоюзные громилы? Тоже вылетело из головы? Помнишь, кому пришлось тогда отделываться от трупов? Ты что, папочка, забыл эти мелочи? – Я помню красоту, которую прервали, и старого человека, отдавшего лучшие годы тому, чтобы обучить неблагодарного своему мастерству, старика, которого теперь упрекают за то, что он хотел насладиться минутой красоты. – У тебя очень избирательная память. – В стране, которая не ценит красоту, нужна память, которая не удерживает воспоминания об уродстве и безобразии. После этого события и возобновился личный контроль Мастера Синанджу над тренировками Римо. Теперь Римо уже не мог самостоятельно проделывать упражнения. Лишенный дневных телевизионных передач, Чиун решил наблюдать за Римо, и, конечно же, оказалось, что Римо все делает не так. Сидя на берегу озера Патусик, округ Беркшир, штат Массачусетс, где они арендовали на весенние месяцы коттедж, Римо получил от Чиуна замечание, что дышит как паровоз. Когда он разучивал водные упражнения, Чиун завопил, что он двигается как утка, а когда Римо отрабатывал «флипы» животом – исполняя это упражнение, Римо ложился на живот, а затем, используя мышцы брюшной полости, подбрасывал себя, переворачиваясь при этом на спину, – Чиун заявил, что он просто барахтается как ребенок. – Тебе нужна няньки, – сказал он, – а не Мастер Синанджу. Твои движения медленны и неуклюжи. Римо вновь занял исходное положение. Весенняя трава на берегу прохладного беркширского озера щекотала его щеки, ноздри впитывали запахи вновь возрождающейся жизни, утреннее солнце освещало, но не грело его голую спину. Он напряженно ждал сигнала для флипа – им будет щелчок пальцев Чиуна. Это было простое упражнение, которое он делал чисто рефлекторно, потому что отрабатывал его уже больше десяти лет, с того самого времени, когда начал свои тренировки, превратившие его – человека казненного, как считала общественность, на электрическом стуле, – в смертоносное орудие секретной организации, созданной для борьбы с преступностью. Римо ждал щелчка, но его не было. Чиун нарочно медлил. Но все-таки лучше ждать, размышлял Римо, чем искать, куда запрятать тело того человека, который несет ответственность за изъятие из программы передач очередных серий «Пока Земля вертится», Римо почувствовал на спине легкое давление. – «Должно быть, упавший лист», – подумал он. Послышался щелчок пальцев, и его мускулы, мгновенно напрягшись, ударили по земле как отпущенные пружины, но тело, как ни странно, так и не повернулось вокруг своей оси. Давление двух ног на спину кинуло его плашмя в жидкую весеннюю грязь. Римо выплюнул грязь изо рта. Оказывается это был не листок с дерева – сияющий Мастер Синанджу невесомо высился над ним. Римо услышал довольное хихикание. – Тебе помочь, бэби? Со стороны могло бы показаться, что тридцатилетний мужчина, темноволосый, умеренного сложения, правда, с весьма широкими запястьями, попытался отжаться, но не смог, потому что на его спине стоял старик-азиат. На самом деле усилия, которые при этом затратили оба, могли бы раздробить каменную плиту. За этим незначительным инцидентом наблюдали трое мужчин, которые обошли коттедж с парадного входа и теперь стояли, глядя на эту пару – молодого белого мужчину с лицом в грязи и старого хихикающего азиата. Мужчины были в черных деловых костюмах. У самого маленького в руках был портфель, у двух других – «беретты» 25-го калибра, которые, как они полагали, незаметно прятались под их пиджаками. – Мне нужен Римо Муллер, – сказал человечек с портфелем. Римо приподнял голову из грязи и подождал, пока Чиун освободит его спину. Ему до смерти хотелось врезать по ухмыляющемуся лицу старика ребром ладони, но он знал, что рубящий край ладони превратится в желе раньше, чем он коснется, если вообще когда-нибудь коснется, этого лица. Может быть, лет этак через десять его тело и дух и станут такими же как у Чиуна, и тогда, возможно, Чиун не будет использовать его как тренировочную грушу, чтобы выместить на нем свое раздражение. По тому, как стояли те двое, что были повыше, Римо понял, что у них при себе было оружие. Тело человека реагирует на оружие определенным образом – оно как бы чувствует его тяжесть, и это создает вокруг человека определенную атмосферу. Окруженные именно такой атмосферой и стояли эти двое. – Римо Муллер? – спросил человек с портфелем. – Да. Это я, – ответил Римо, выплевывая грязь. Эту фамилию ему дали всего лишь несколько недель назад. Он впервые услышал, как она звучит, и в общем-то не был уверен, как следует правильно ее произносить: «Муллер», что здорово смахивало на «мула», или «Мюллер». – Надо говорить Мюллер, через "ю", – уточнил Римо – хватит ему на сегодня насмешек Чиуна. – Я бы хотел поговорить с вами о статье, которую вы написали для журнала «Национальный Форум и взаимоотношения людей». «Статья в журнале… Статья в журнале», – думал Римо. Иногда те, наверху, решали что ему нужна крыша, и, выдавая его за журналиста, помещали где-нибудь статейку за его подписью, но в последнее время никто ни о какой статье ему не говорил. Ему было ведено отдыхать. Римо тупо уставился на пришедших. Ну что мог он им сказать? «Дайте-ка взглянуть на то, что я, как считается, сочинил», – больше нечего. Там, наверху, они всегда чего-то мудрили, с самого первого дня, когда бывший полицейский Римо Уильямс понял, что именно те, наверху, подстроили так, что он оказался на электрическом стуле, и они же устроили так, что он остался в живых, стал человеком, работавшим на агентство, которое вроде бы не существовало, и для которого, в свою очередь, он тоже вроде бы не существовал. Объяснение было простым, таким же, как все объяснения, которые давались сверху. Конституция больше не действовала; страну поглотила волна преступности. Ответом на это было создание организации, которая действовала вне рамок конституции и делала то, что нужно было делать. «Как я понимаю, – сказал тогда Римо, – я тот парень, которому предстоит заниматься грязными делами?» «На тебя пал выбор», – ответили ему. Так начались занятия, под руководством Чиуна, Мастера Синанджу, которые длились вот уже десять лет, те десять лет, в течение которых он потерял счет убитым им людям, но зато помнил каждое свое движение. – Не возражаете, если мы продолжим наш разговор в доме? – спросил Римо троицу. Джентльмены ответили, что были бы только рады. – Спроси, не знают ли они тех типов из Вашингтона, которые проводят опросы, – шепнул Чиун. – Думаю речь пойдет о серьезном бизнесе, – сказал Римо, надеясь, что Чиун предпочтет на это время исчезнуть. Только три человека во всем мире знали о существовании тайной организации под названием КЮРЕ, созданной для борьбы с преступностью, и Чиун не входил в их число. Мастера Синанджу интересовали лишь две вещи: вовремя ли ему заплатили, и дошли ли его деньги до Синанджу – небольшой корейской деревушки, которую веками поддерживали Чиун и его предки, продавая свое мастерство искусных убийц. Важно, чтобы четко выполнялись эти условия, а на остальное ему было плевать – пусть даже его заказчиком будет организация девочек-скаутов Америки. – Бизнес, бизнес, бизнес… – проворчал Чиун. – Вы – нация бизнесменов. – Ваш слуга? – спросил тот, что с портфелем. – Не совсем, – уклончиво ответил Римо. – Вы знаете тех негодяев в Вашингтоне, которые проводят опросы? – вежливо поинтересовался Чиун. – Не исключено, – ответил человек с портфелем. – Ну пожалуйста, Чиун, мы же занимаемся делом, – сказал Римо. – Вообще-то мы можем быть полезны во многих отношениях, – заявил обладатель портфеля. – Он не нуждается в вашей помощи. Проходите пожалуйста, – сказал Римо, но Чиун, почувствовав, что появилась возможность каким-нибудь образом вернуть на экран телевизора его дневные мыльные оперы, проследовал вслед за всеми в дом. Он уселся, скрестив ноги, на полу, наблюдая за людьми, расположившимися в креслах и на диванах. – Разговор будет конфиденциальным, – предупредил тот, что с портфелем. У него был уверенный вид человека, за которым стояли большие деньги. – Считайте, что его здесь нет, – сказал Римо, кивнув на Чиуна. – Ваша статья очень заинтересовала моего шефа. Я заметил, что вы удивились, когда я упомянул о ней. Вам, естественно, интересно, как мы увидели статью, которая будет опубликована только на следующей неделе. Римо кивнул, как будто знал, о какой статье идет речь. – У меня к вам вопрос, – сказал человечек. – Каковы ваши контакты с Бусати? – Боюсь, что все мои источники информации конфиденциальны, – ответил Римо, не зная, кто или что такое Бусати, и где оно находится. – Мне нравится ваша прямота, господин Мюллер. Позвольте и мне быть с вами откровенным: вы нам, возможно, понадобитесь. – Для чего, например? – спросил Римо, заметив высунувшийся из портфеля уголок рукописи. – Мы хотели бы пригласить вас в качестве консультанта для работы в наших учреждениях в Бусати. – Это у вас там не моя рукопись? – спросил Римо. – Да. Я хотел бы обсудить ее с вами. Римо протянул руку за рукописью. – Разрешите, я пробегу ее глазами, чтобы освежить в памяти, – сказал он. Статья, подписанная его теперешним именем, привела его в замешательство. Он быстро сообразил, что Бусати – название страны. Судя потому, что он, якобы, написал, эта страна, сбросив цепи колониализма, успешно шла по пути социализма под руководством своего президента – генерала Дада «Большого Папочки» Ободе. Любые сообщения о межплеменных рознях являются ничем иным, как клеветническими измышлениями неоколониалистских фашистских империалистических держав, которым не по нутру просвещенное, прогрессивное руководство спасителя Бусати генерала Ободе, который провел электричество в деревни, покончил с преступностью в столице и впервые после того, как белый человек поработил маленькую нацию, предпринял реальные шаги по борьбе с нищетой. Почему капиталисты боятся Ободе? Да потому что его блеск грозит подорвать основы деспотического расистского правления Запада, и все западные страны просто дрожат от страха перед сиянием его гения. Статья называлась «Непредвзятый взгляд на Бусати». Римо вернул рукопись. – Вы, мистер Мюллер, довольно интересный парень, – сказал человек. – Мы заглянули в ваше досье и, откровенно говоря, не обнаружили в нем практически ничего. Совсем ничего. Даже отпечатков пальцев. Должны же быть где-нибудь отпечатки пальцев путешественника такого уровня, как вы. Так ведь нет! Не могли бы вы сказать нам, почему? – Да, конечно, – сказал Римо. Он повернулся к Чиуну: – Что там у нас сегодня на ужин? – Я еще не решил, – ответил Чиун. – Ладно, ваше прошлое – ваше дело, – сказал человек с портфелем. – Мы всего лишь хотим предложить вам выгодную работу. Очень выгодную. – Неплохо бы утку, – сказал Римо, – если, конечно, ты се правильно приготовишь. – Утка была у нас вчера, – возразил Чиун. – Послушайте, я здесь для того, чтобы сделать вам предложение, перед которым вы не сможете устоять, – сказал человек с портфелем и улыбнулся, показав при этом широкий ряд очень ровных белых зубов. – Что? – Предложение, которое вы не сможете отклонить. – Я его отклоняю. – Вы можете отказаться от двух тысяч долларов в неделю? – Точно, – подтвердил Римо. – Вы хотите, чтобы вашу статью разнесли во всех журналах страны? Заработаете репутацию чудака и сумасброда, и кто захочет печатать ваши статьи? – Ну и плевать, – сказал Римо. Он подумал о статье, которую он якобы написал. Если то, что там написано, считается здравым смыслом, что же тогда журналы считают безумием? – Послушайте, господин Мюллер. Я представляю Фонд Липпинкотта. Вы, несомненно, слышали о нас. Подписанный с нами годовой контракт на сто тысяч долларов даст возможность такому честолюбивому молодому человеку, как вы, основательно утвердиться в жизни. После этого за вами всегда будет стоять семья Липпинкотта. Римо взглянул на него и на мгновение глубоко задумался. – А что, собственно, плохого, если у нас два дня подряд будет утка? – спросил он Чиуна. – Ничего плохого в том, что два дня подряд утки. Просто нет ничего хорошего в том, что утка два дня подряд, – проворчал Чиун. – Господин Мюллер, я с вами разговариваю. – Знаю, – сказал Римо. – Так почему бы вам не остановиться? – Господин Мюллер – если вы действительно тот, за кого себя выдаете, – у нас в Бусати жизненно важные интересы. Единственное, чего мы хотим, – быть представленными руководству этой страны. Мы не можем воспользоваться официальными дипломатическими каналами, потому что все белые и азиаты были высланы из Бусати. Всего лишь быть представленными. Возможно, для этого вам потребуется день, а то и несколько часов. После этого вы – богатый человек. Откажетесь, вы – человек конченный. Ну так что же? – Хорошо это или плохо, – сказал Римо, – все равно: пусть будет утка. – Жаль, господин Мюллер, что приходится к этому прибегать. Я сейчас выйду. И вернусь через пять минут, или когда услышу слово «да», которое вы будете вопить во всю силу своих легких, если они у вас к тому времени еще останутся. Человек с портфелем с мрачным видом поднялся и направился к выходу. Дверь он оставил открытой, и Римо увидел, как, выйдя на лужайку перед домом, он зажег сигарету. Двое со спрятанными пистолетами поднялись и направились к Римо. – Не встревай, дедуля, мы тебя не тронем, – сказал один из них Чиуну. Мастер Синанджу расцвел в улыбке: – О, большое спасибо, пожалели хилого старика. Римо угрюмо взглянул на него. Не нравилось ему все это, как не нравилось и то, что Чиун наблюдал за ним. Не оберешься потом ехидных замечаний по технике исполнения. Ладно, не будет он мудрить – использует лишь самые простые приемы. Не хочет он слушать разглагольствований Чиуна. – А с тобой мы только поиграем, – снисходительно сказал тот, кто был ближе к Римо. Он схватил запястье Римо и слегка сжал его. Кажется, какой-то прием из кунгфу или каратэ, Римо не помнил точно – откуда. Чиун – тот большой любитель раскладывать эти глупости по полочкам, но Римо это никогда не интересовало. Все эти приемчики – чистой воды чепуха. Даже от самых сложных, и вроде бы пригодных для дела, толку почти никакого. Этот тип использовал прием, называемый «обвивающей лозой», или что-то в этом роде. Его запястье резко крутанули. Римо увидел, что Чиун внимательно наблюдает за его локтем. Черт возьми. Ну, ладно. Римо рванул на себя зажатую руку вместе с вцепившимся в нее человеком, и на встречном движении жестко ткнул его большим пальцем правой руки в грудную клетку. Два четко скоординированных движения, как бы слившихся в одно, и Римо уже перешагивал через падающее бездыханное тело, направляясь ко второму типу, стоявшему лицом к Чиуну, который только сейчас осознал, что там вытворяет Римо. Римо постарался сделать так, чтобы бандит оказался между ним и Чиуном – он не хотел, чтобы Чиун видел удар. Головорез, глядевший на пергаментное лицо старика, вдруг заметил, как тот стремительно припал к полу и заглянул ему за спину. Человек оглянулся, но ничего не увидел. В его глазах все потемнело. – Ты слишком суетился, когда наносил второй удар, – сказал Чиун. – Первого я не мог видеть из-за падающего тела. – А ты и второго не мог видеть, папочка. – Я видел. – Ты не можешь видеть сквозь тело. – Я видел удар твоей руки по пятке той ноги, – сказал Чиун, указывая на распростертое на полу тело. – Удар был поспешным. Один из лежавших дернулся. – Хорошо, – упрямо сказал Римо, – но удар все же сработал. – Ребенок, играя на пляже, тоже строит замки из песка, но в них нельзя жить, и они не переносят шторма. Ты должен строить дом для шторма, а не для солнечного дня. Твой удар был для солнечного дня. – Эти парни и были солнечным днем. – Мне трудно спорить с тобой, – сказал Чиун, и тут же произнес целую речь на корейском языке, из которой, судя по тем отдельным словам, которые знал Римо, следовало, что даже Мастер Синанджу не может сделать букет из рисовой шелухи или сотворить бриллиант из грязи. Человек с портфелем вернулся в коттедж и приказал: – Вы, ребята, полегче с ним. Он нам нужен. И тут он увидел своих парней. – Ого, – сказал он. – Они подскользнулись и брякнулись об пол, – сказал Римо. – Ну, а теперь я сам хочу задать вам парочку вопросов. Надеюсь, вы ответите на них со всей честностью и откровенностью. Для того, чтобы гарантировать честность и откровенность, Римо вскинул руку на шею этого человека и слегка нажал пальцем на нервное окончание, так, что человек с портфелем понял – отвечать придется только честно и откровенно. Он работал в Фонде Липпинкотта. Его непосредственным боссом был Лоренс Батлер Липпинкотт. Другой Липпинкотт – Джеймс Форсайт – пропал в джунглях Бусати. Правительство занималось этим, но Лоренс Батлер Липпинкотт считает, что он с этим справится лучше. Римо Мюллер нужен был им потому, что он, очевидно, в дружеских отношениях с генералом Ободе. Липпинкотты хотят воспользоваться им для того, чтобы выйти на Ободе, от которого они ожидают помощи в розыске Джеймса Форсайта Липпинкотта. Лоренс Липпинкотт лично распорядился, чтобы обратились к Римо. Римо ослабил давление на шею. – Через минуту-другую ваши друзья придут в себя, – сказал он. – Где я могу найти Лоренса Батлера Лиллипута? – Липпинкотта, – поправил его человек. И добавил: – Никому не положено искать господина Липпинкотта. Его можно увидеть, только если вам повезет, и он сам назначит свидание. Римо повторил свой вопрос другими словами, и, видимо, в его голосе было что-то такое, что он сразу же получил ответ. Лоренс Батлер Липпинкотт располагался в штаб-квартире Международного банка в Нью-Йорке, в своих апартаментах на восемьдесят восьмом этаже. Он появляется там каждое утро в 11 часов 30 минут и работает до 16 часов 30 минут. Без перерыва. Он и есть главный Липпинкотт. Римо снова отпустил его шею. – Никто не может приказывать мистеру Липпинкотту, – сказал портфеленосец. – Со мной вы, похоже, справились, но придут другие. Никто не в силах устоять против огромных денег. Никто. Даже правительства. И не вы. Никто. Все, что вы можете сделать – это служить ему и надеяться, что вас за это вознаградят. – Скоро вы сами увидите: от огромных денег останется мокрое место, – сказал Римо. – Ты что, ничему не научился? – пронзительно закричал Чиун. – Хвастаешься? Хвастовство даже хуже, чем поспешный удар. Похвальба – подарок врагу. Ты ничему не научился. – Увидим, – сказал Римо. – Если хочешь, пойдем со мной. – Нет, – сказал Чиун. – Хвастовство – это плохо, но похвальба своими успехами – еще хуже: она подстрекает к новому бахвальству и может дорого обойтись. В этом мире за все приходится платить. «Платить» было приятным словом, и Римо раздумывал над ним, пока человек с портфелем вез его в Нью-Йорк. Время от времени, то один, то другой телохранитель «просыпался», и Римо снова укладывал их спать. Так продолжалось до самого поворота на Таконик Парквэй, когда эти двое, наконец осознали: никто от них больше не ждет, чтобы они совладали с Римо. Офис Лоренса Батлера Липпинкотта располагался не в огромной башне, которую, как хорошо известно, финансировали его банки, а в высоком алюминиевом здании недалеко от Уолл-Стрит, в узком переулке, который, все расширяясь, завершился большим открытым въездом, украшенным модернистской скульптурной группой. Как сообщил Римо человек с портфелем, одни потери площади, вызванные установкой этой скульптуры, были оценены в два миллиона долларов. Многие недоумевали, как мог Липпинкотт потратить семьдесят тысяч долларов на приобретение скульптуры, не соображая при этом, что значительно больше денег потребуется на то, чтобы отвести для нее место. Если бы Римо был реалистом, он понял бы, что значит работать на Липпинкотта. Но в этом смысле он совсем не был реалистом. Римо ухитрился затолкать перед собой во вращающуюся дверь сразу обоих телохранителей и обладателя портфеля, сломав при этом только одну кость – левую руку «портфельщика», которая не смогла уложиться в жесткие рамки общего объема. Тот издал при этом соответствующий обстоятельствам вопль. До липпинкоттовского этажа они добирались лифтами. Первый поднял их только до шестидесятого этажа, где три охранника и управляющий учинили Римо и сопровождающей его группе настоящий допрос. Римо был вежлив и откровенен. Охранникам и управляющему он сказал, что хочет повидать мистера Липпинкотта и будет счастлив, если они составят ему компанию. На что трое из них с радостью согласились. Они были рады, что никто из них не стал тем четвертым, который лежал сейчас со сломанными ребрами и разбитым носом на ковровом покрытии шестидесятого этажа. Счастливая толпа весело вывалилась из лифта на восемьдесят восьмом этаже. Бросившиеся к ним навстречу два охранника перелетели через выполненный из черного дерева великолепный письменный стол личной секретарши Липпинкотта, вдавив ее при этом в висевший за ней оригинал Пикассо. Офис был похож на картинную галерею, если не считать того, что на свете не так уж много галерей, которые могут позволить себе иметь такую коллекцию Пикассо, Матиссов, Ренуаров и Шагалов. Римо смахнул со стены какую-то голубую картину с многочисленными точками на ней и повел свою группу на встречу с самим мистером Липпинкоттом. Один из охранников было запротестовал, и Римо оставил его в приемной с головой в книжном шкафу. У офиса Лоренса Батлера Липпинкотта не было двери. Как понял Римо, она была и не нужна. По сути дела она находилась на шестидесятом этаже. Липпинкотт оторвал взгляд от машинописной страницы, которую он читал. Это был пожилой, уже седеющий мужчина с гладкой кожей, на лице – выражение спокойной уверенности богатого человека. – Ну? – сказал он, спокойно взирая на всю эту суматоху. – Меня зовут Римо, и я говорю «нет». – Мистер Липпинкотт, – начал было «портфельщик», придерживая сломанную руку, но дальше этого он не продвинулся, так как тут же перелетел через голову своего босса. И на этот раз Липпинкотт остался невозмутим. – Право, господин Мюллер, для чего это? Человек и так уже травмирован, – только и сказал он. Римо запустил в Липпинкотта управляющим с шестидесятого этажа. – Если у вас что-то на уме, то скажите, что именно. Зачем делать больно невинным людям? Римо посадил одного из охранников на стол Липпинкотта, прямо на фотографию его семьи, что выглядело на удивление обыденно. Вышиб из охранника дух. Липпинкотт спокойно вытащил из-под него свой отпечатанный листок бумаги. Римо посадил на стол второго охранника, который вдруг попытался бежать, причем посадил прямо на первого. Тот внезапно потерял сознание. – Вы пытаетесь мне что-то сказать, – предположил Липпинкотт. – Да, – ответил Римо. – Вы пытаетесь мне сказать, что ни мои деньги, ни мои служащие не смогут защитить меня от вас. – Да, – сказал Римо. – Что ж, резонно, – согласился Липпинкотт. – Не хотите ли чего-нибудь выпить? – Спасибо, нет, – сказал Римо. – Сигару? – Спасибо, нет, – сказал Римо. – Венесуэльскую, по пятнадцать долларов за штуку? – Спасибо, нет, – сказал Римо. – Так что же вы от меня хотите? – Оставьте меня в покое. – Вы уверены, что мы не сможем как-нибудь договориться? – Уверен. – А вот это уже невероятно, – сказал Липпинкотт. – Все чего-то хотят. Чего хотите вы? – Не ваше дело. – Резонно, хотя я этого и не понимаю. Если вам все-таки когда-нибудь что-нибудь от меня понадобится, дайте мне знать, поскольку мне нужна ваша помощь, и я думаю, что, в конце концов, мне все же удастся ею заручиться. Римо услышал снаружи пронзительный крик. Липпинкотт включил переговорное устройство. – Все в порядке, мисс Уоткинс. Нет причин для беспокойства. – Но, мистер Липпинкотт, в вашем кабинете сумасшедший! – Говорю вам: все в порядке. Первый ясно выражающийся человек, которого я встретил после смерти дедушки. – Я вызову полицию. – Глупости. Вызовите доктора. Здесь раненые. Полиция нам не нужна. – Он выключил переговорное устройство. – Приятно было с вами познакомиться, господин Мюллер. – Мне тоже, – сказал Римо. – Если бы только эти шуты гороховые знали, как разговаривать с людьми. Вот чем плохо, когда у тебя столько денег. Каждый считает, что именно он знает, чего ты хочешь, и никому в голову не придет поинтересоваться, чего же ты действительно хочешь. Они делают от вашего имени всякие ужасные вещи. Как вы себя чувствуете? – Прекрасно, – заверил его Римо. – Надеюсь, вы не собирались уничтожить это полотно Сера[3], не так ли? – Собирался, – признался Римо, возвращая на место картину с точками. – Я полагаю, чтобы показать, что деньги для вас ничего не значат? – Верно, – подтвердил Римо. – Я ее выкуплю. – Нет необходимости, – сказал Римо. – Она ведь не моя. Покидая офис Липпинкотта, он подумал: «Если бы люди ясно излагали свои мысли, то добрая половина проблем в этом мире решалась бы простым обсуждением их здравомыслящими людьми».Глава четвертая
Когда Римо вернулся в Беркшир, его ждало распоряжение сверху. Чиун, который никак не мог совладать с телефонным кодом, понял только слова «тетя Милдред». – Тетя Милдред? И что дальше? – спросил Римо. – Тетя Милдред. Я в твои игрушки не играю. Если доктор Смит хочет с тобой встретиться, почему бы ему просто не сказать: «Я хочу с тобой встретиться»? Вместо этого – «тетя Милдред очень сожалеет, что не может прийти», или «у тети Милдред готов обед», или «тетя Милдред собирается переставить мебель в голубой комнате». – Так ты помнишь, какую именно фразу тебе сказали? – Не помню, – высокомерно сказал Чиун, как будто, задавая этот вопрос, Римо позволил себе перейти границы дозволенного. – Да я потому спрашиваю, что одна из этих фраз означает, что нам нужно срочно сматываться отсюда, а другая – что все идет тип-топ. – Бежать, спасая свою жизнь, – верное средство лишиться ее. – Не в том дело, Чиун. Просто все они означают совершенно разные вещи. – Для меня они ничего не означают. – Да, но для меня они значат многое. – Ну и сидел бы тогда у телефона, вместо того, чтобы бродить где-то из-за своей глупой похвальбы, – заявил Чиун весьма довольный тем, как он закруглил дискуссию. Римо до утра прождал повторного звонка, но его не последовало, и он уже собирался соснуть, когда услышал подкатившую к дому машину. По тому, как медленно, осторожно и аккуратно она парковалась, как мягко, без рывка, открывалась ее дверь, чтобы не изнашивались зря дверные петли, Римо понял, что это самый главный – директор КЮРЕ, доктор Харолд В. Смит. Видимо, все-таки в том телефонном разговоре говорилось, что у тети Милдред готов обед. Что означало – оставайся там, где ты есть: будет личный контакт. – Я вижу, Чиун правильно все понял, – сказал Смит, не утруждая себя тем, чтобы поблагодарить Римо за то, что он открыл перед ним дверь, или хотя бы ответить на его приветствие. – И что вы все жалуетесь, будто он не может передавать кодированные послания? У него все прекрасно получилось. Вы – здесь. На Смите был темный костюм, белая рубашка и галстук в полоску. С живостью курьера он взбежал по ступенькам на открытую веранду. Солнце уже раскидало огненно-рыжие полоски своих лучей по утреннему серому небу над озером Патусик. – Не думаю, что в этом доме найдется какой-нибудь кофе, – высказал предположение Смит. – Верно. Кофе мы не держим. Хотите немного холодной утки? – Пить так рано? – Это не алкоголь. Остатки вчерашнего ужина. – Звучит ужасно, – сказал Смит. – На вкус еще хуже. Римо смотрел на Смита и на небольшой пакет в левом кармане его костюма, похожий на туго набитый конверт. «Сколько человек, – подумал он, – сыграли свои маленькие незаметные роли, чтобы собрать то, что было в этом конверте»… Секретарь, подзаработавший на том, что написал и отнес в редакцию журнала статью, в которой утверждалось, что Римо Мюллер писатель, хорошо знающий Африку… Банкир, незаметно открывший месяц назад банковский счет и предоставивший кредит человеку по имени Римо Мюллер, которого он в глаза не видел, но которого очень рекомендовали его друзья. В этом конверте была вся КЮРЕ – сотни людей, каждый из которых, кропотливо делал свое маленькое дело, не зная при этом общей картины. – Вижу, вы заинтересовались конвертом. В нем – ваши билеты до Бусати и паспорта вместе со статьей за вашей подписью. Вам следуете ней ознакомиться. Ее написали вы. – Я ее уже читал, – заметил Римо. – Она еще не опубликована! – Один чудак, работающий на Липпинкотта, показал ее мне. Они хотели нанять меня. – Прекрасно. Лучше всяких ожиданий. Превосходно. Мы собирались направить вас в Бусати как журналиста, чтобы в случае чего все свалить на журнал. Но работать на Липпинкотта – это гораздо надежнее. Впервые, Римо, я вижу, что наша операция развивается даже лучше, чем запланировано. С вами такого обычно не случается. – Я не собираюсь работать на Липпинкотта, – сказал Римо. – И вроде бы объяснил ему это. – Вы встречались с Лоренсом Батлером Липпинкоттом? – спросил Смит. Римо не понравился прозвучавший в его голосе оттенок завистливого восхищения. – Ага. Я виделся с Липпинкоттом. И швырнул в него несколько его работников. – Вы в него… Что? – Я сказал ему, что отказываюсь на него работать. – Но это была бы для вас замечательная крыша. Нам нужен кто-то, на кого можно будет потом все свалить, если вы там, в Бусати, вляпаетесь в какую-нибудь историю. Римо пожал плечами. – Вас еще не успели ввести в курс дела, а вы уже ухитрились кое-что подпортить, – проворчал Смит. – Ну и не нужно мне ваше дело, – буркнул Римо, направился к холодильнику, из которого извлек остатки холодной утки и чашку холодного же риса, и, пренебрегая предостережениями Чиуна, принялся это жевать, хотя на душе у него было весьма неспокойно. Смит последовал за ним на кухню. Оторвав жирную утиную ножку, Римо качал старательно перемалывать ее зубами в кашицу. Проблема,объяснил Смит, не в том, что Джеймс Форсайт Липпинкотт пропал где-то в африканских джунглях. Такие вещи случаются. КЮРЕ не стала бы с этим связываться, даже ради одного из Липпинкоттов. Нет, прослеживается общая опасная тенденция. Очень опасная. Римо подцепил кончиками пальцев комочек риса и положил его в рот. Вот бы сейчас горячий гамбургер, подумалось ему. – Тенденция, которая может подорвать веру американцев в способность правительства защищать их, – продолжил Смит. «Если смешать во рту утку с рисом, может будет повкуснее», – размышлял Римо. – Основная обязанность правительства, – говорил Смит, – защита его граждан. Римо попробовал новую комбинацию: к маленькому кусочку утки добавил несколько рисовых зерен. – У нас нет пока абсолютной уверенности, но мы полагаем, что кто-то совершает в Америку рейды за рабами. «А что если я запью эту мешанину теплой водой», – подумал Римо. Должно же что-то улучшить ее вкус! – В прошлом году умерли насильственной смертью несколько богатых молодых девушек из семьи Липпинкоттов. Так, по крайней мере, мы считали. Но, как теперь оказалось, на самом деле эти девушки не погибли. В их гробах оказались тела других людей. Мы считаем, что кто-то похитил этих девушек и вывез тайком в Африку в качестве рабынь. Нечто вроде рабства наоборот. Римо отвернул кран с горячей водой и наполнил стакан. Прихлебнул. Не помогло. – Рабство наоборот? – переспросил он. – Да, – сказал Смит. – Черные захватывают белых. – Что же тут «наоборот»? – удивился Римо. – Рабство – оно и есть рабство. – Конечно, – сказал Смит. – Я имел в виду, что исторически белые всегда порабощали черных, а не наоборот. – Только идиот живет историей, – изрек Римо, повторяя то, что сказал однажды Чиун, и чего он так и не понял. – Верно, – согласился Смит. – Ваше задание в сущности достаточно простое – отправиться в Бусати, узнать, что случилось с Липпинкоттом, освободить девушек и вернуться обратно. – А почему бы это не сделать через правительство? – Нельзя, – ответил Смит. – По нашим сведениям, за всем этим просматривается сам президент Бусати – генерал Ободе. Если мы обратимся к нему напрямую, он тут же убьет этих девушек. Нет. Сначала нужно их освободить. После этого, наше правительство будет иметь дело с Ободе, и тогда ему не выкрутиться. – Могу я ликвидировать Ободе? Смит отрицательно покачал головой. – Слишком рискованно. Он, правда, сумасброд, но это наш сумасброд. Его убийство может повлечь за собой большие проблемы в этом регионе. – Вы сказали, что по вашим данным тут замешан Ободе. А насколько надежны ваши источники? – спросил Римо. – Непогрешимы, – ответил Смит. – Источники ЦРУ. – А ваши источники знают, где находятся сейчас те девушки? – Нет. Нам известно только, что в столице Бусати есть белый дом с железными воротами. – Значит, вы не знаете, где они. Так? – Так. – И вы не знаете, как были похищены эти девушки. Правильно? – Правильно. Римо положил обратно в холодильник и утку, и рис. Ничто не могло улучшить их вкуса. – Знаете, Смит, что я вам скажу? – вздохнул он. – В Америке уже ничего не срабатывает, как надо. Ничего.Глава пятая
Президент страны – генерал Ободе не хотел сегодня никого принимать. Конечно, звезды, может быть, врут. Но разве не пробрался вчера ночью на территорию дворца и не провыл трижды шакал, а никто этого шакала не видел! Где этот шакал? Он задал этот вопрос вслух, сидя на балконе в своем кабинете, бывшем когда-то кабинетом английского губернатора, у которого Большой Папочка служил в чине старшины в ее Величества кенийских стрелках. – Где этот шакал? – вскричал он. А почему слоны, находящиеся на вооружении армии Бусати, бродили по расположению части, хотя не наступил еще сухой сезон? Почему они бродили? Чего они там искали? А как насчет министра общественной безопасности, которого обнаружили пригвожденным к дереву? Задав себе эти вопросы, генерал Ободе не нашел на них ответов. Все скверно. Его мудрецы не были мудрыми, генералы не были храбрыми, а советником не хватало ума. Он подошел к огромному в замысловатой раме зеркалу, взглянув в него, увидел массивную фигуру и темнокожее лицо с грубыми резкими чертами. «Хауса он и есть хауса», – подумал он. – Дада, – сказал он своему отражению в зеркале, – скажи мне, положа руку на сердце, может быть, причина твоих проблем в тебе самом? Говори откровенно, ибо я не потерплю никакого обмана, особенно от тебя… старшина. Генерал Ободе нахмурил брови и задумался. Думал он долго. Взглянул на свои золотые часы – пятнадцать секунд. Да, долго. Но зато у него был ответ: «Вы не виноваты, генерал Ободе. Вы – хороший вождь. Виноваты ваши враги. Уничтожив врагов, вы уничтожите тех, из-за кого эта нервотрепка с шакалом». Придя к этому выводу, он хлопнул в ладоши, чтобы ему принесли одежду, – он передумал и решил принять тех, кому было назначено на сегодня. Таких был целый список. Посол Ливии – это важно, здесь пойдет разговор о деньгах. Представитель Организации Освобождения Третьего Мира – это неважно, потому что единственным их занятием была болтовня, и к тому же, там полно желтых. Теперь он доверял желтым не больше, чем индийцам и белым, по крайней мере, тем белым, которые не были английскими офицерами. Английские офицеры ему нравились. Английские офицеры никогда никому не причиняли беспокойства, особенно во время проведения боевых операций: они знали, что только все испортят, а посему перепоручали руководство старшинам, которые умели делать дело. Он подумал еще десять секунд и решил, что ему не нравятся еще и арабы, хотя сам он и был от рождения мусульманином. «Ну, а кто же тебе нравится, генерал Ободе, только честно?» – спросил он себя. – «Ты, верзила, мне нравишься, – ответил он. – С тобой все о'кей». Он засмеялся громким раскатистым смехом и продолжал смеяться, пока слуги надевали на него сапоги, белые форменные брюки и рубашку с медалями, и пристегивали на плечах генеральские эполеты. Приготовившись таким образом к началу трудового дня, он вызвал к себе полковника Уильяма Форсайта Батлера, настаивавшего, чтобы генерал принял журналиста Римо Мюллера, потому что тот написал о генерале Ободе хорошую статью, а хорошие статьи ныне – большая редкость. «Сегодня хорошая статья, завтра плохая статья, пошел он к черту», – ответил Ободе своему начальнику штаба, родившемуся в США и называвшему себя черным, хотя в венах его текла смесь самых разных кровей. Но, в общем, он не дурак, этот полковник Уильям Форсайт Батлер. Такого неплохо иметь под рукой. Он – не хауса, и это хорошо, так как ему ни к чему завидовать величию генерала Ободе, но он и не лони, а посему, у него нет оснований ненавидеть генерала Ободе. Сам Батлер как-то сказал о себе так: «Я – просто американский ниггер, но я над этим работаю». Подходящий человек. Почему бы его иногда не ублажить? Ладно уж, сегодня мы, так и быть, примем этого писателишку со смешным именем Римо. Первым появился полковник Уильям Форсайт Батлер. Он казался худощавым, но генерал Ободе знал, что это был исключительно сильный человек – единственный в Бусати, сумевший однажды свести вничью борцовскую схватку с ним после того, как Ободе под восторженные крики своих солдат бросил на землю двух генералов и трех сержантов. В свое время этот Батлер играл в американский футбол и выступал в команде «Морган Стейт», а потом, не то в «Мамонтах Нью-Йорка», не то в «Гигантах Нью-Йорка». Эти американцы всегда придумывали для своих команд смешные названия. – Доброе утро, полковник, – сказал генерал Ободе, усаживаясь в богато украшенное кресло с высокой спинкой, бывшее когда-то губернаторским, и ставшее теперь президентским. – Ты не слышал этой ночью шакала? – Слышал, господин президент. – И что бы вы сделали в Америке с шакалом, который выл ночью? Причем трижды. – У нас в Америке нет шакалов. – Ага, – сказал Ободе и хлопнул в ладоши. – У нас во дворцовом парке тоже нет шакалов. Ну, а что бы ты подумал, если бы вдруг услышал шакала в этом вашем Нью-Йорке? – Подумал бы, что это весьма странно, господин президент. – Вот и мне так кажется. Сейчас я преподам тебе еще один урок правления, который ты не получишь даже от вашего ЦРУ. – Сочту для себя честью, господин президент. Генерал Ободе хлопнул в ладоши, и в кабинет дружно вошли восемь мужчин в изящных западных костюмах, изящных рубашках и изящных галстуках. Они говорили с изящным английским акцентом. Это был созданный Ободе Государственный гражданский совет, который состоял при нем, но не имел решительно никаких полномочий, поскольку президент предпочитал окружать себя военными. Шестеро членов гражданского совета были из племени хауса, а два – лони. Последних Ободе назначил туда неохотно, уступив настойчивым рекомендациям Батлера. Батлер утверждал, что включение в состав правительства представителей когда-то ненавидимого и преследовавшегося враждебного племени будет расценено западным миром как акт его величия. – Сегодня ночью три раза выл шакал, – объявил Ободе. – Для вас – оксфордцев и кембриджцев – это ничего не значит. Я уверен также, что это ничего не значит в каком-нибудь шикарном здании Организации объединенных наций, где единственная их забота – это, чтобы работала система кондиционирования воздуха. А вот этот американец, вот этот Батлер, который вернулся домой, на свою настоящую родину, думает, что это что-то означает, а ведь он в свое время работал в ЦРУ. Все вы, конечно, слышали о Центральном Разведывательном управлении. Это вам не Оксфорд. И не Кембридж. И не Организация объединенных наций. – Это – злобная, опасная организация, господин президент, – сказал председатель Государственного совета, который был из племени хауса. – Чтобы добиться своего, она ни перед чем не остановится. – Правильно, – согласился генерал Ободе. – Поэтому нам следует относиться к ней с уважением. Так вот, этот бывший агент ЦРУ сказал мне: вой шакала по ночам – это что-то странное. А что вы думаете об этом? Пока Ободе говорил, Батлер стоял, склонив голову и глядя в пол. Левой рукой он крутил на пальце правой руки кольцо, выполненное в виде миниатюрной золотой цепи. Совет единодушно решил, что этот шакалий вой был явно странным. Более того, самым странным из того, о чем они когда-либо слышали. – Ну, не то, чтобы самое странное, – раздраженно подвел итог дискуссии генерал Ободе, – но странное. Мы проведем расследование в стиле ЦРУ. Махнув рукой, он отпустил членов Совета. Уходя, семеро из них обменялись с Батлером взглядом конспираторов, хорошо понимающих друг друга и доверяющих друг другу, когда нет нужды что-либо говорить. Ободе вызвал капитана дворцовой охраны, который был хауса, и чья ненависть к Батлеру проявилась довольно заметно на его лице, когда войдя в президентские апартаменты, он увидел там американца. Да, капитан тоже слышал ночью вой шакала, и он уже арестовал одного лейтенанта за имитацию шакальего воя, которым он хотел напугать президента. – Он из лони, – сказал капитан, глядя на Батлера. – Этот лейтенант – лони. Он и есть шакал. – Давайте взглянем на этого шакала, – сказал генерал Ободе. Когда капитан охраны вышел, Ободе поделился с Батлером своими логическими выкладками. Шакалов во дворце не было. Там были солдаты. Значит, шакалом был солдат. – Не думаю, что это так, – сказал полковник Батлер. – Батлер, какое у тебя звание? – Полковник, господин президент. – А у меня? – Генерал, господин президент. – В вашем ЦРУ вас учили дисциплине? – Да, учили. – Тогда ты должен знать, что когда полковник не согласен с генералом, то прав генерал. Большой Папочка удовлетворенно улыбнулся и хлопнул в ладоши. – Нет, господин президент. Меня учили тому, что, конечно, генерал поступит по-своему. Однако прав может оказаться любой из них. Ободе нахмурился, на щеках выступили желваки. Поманив Батлера пальцем, он показал, что хочет ему что-то сказать по секрету. Батлер подставил ухо. – Когда мне будет нужна логика, Батлер, – сказал генерал, – я дам тебе знать. – И все же лейтенант невиновен, – прошептал Батлер, заслышав шаги возвращающегося капитана. – Может – да, а может – и нет. Но все же он мог быть шакалом. – Нет, – сказал Батлер, – это я – шакал. Ободе отпрянул и уставился на Батлера. – Ты хочешь умереть, полковник? – Нет, господин президент. Я хочу спасти вам жизнь. Это я вчера ночью привез шакала во дворец, чтобы выявить ваших врагов. Если во дворце действительно находится шакал, значит любой, кто скажет, что вместо шакала выл человек – лжец. Капитан вашей дворцовой охраны – лжец. Он знает, что вы хотите ввести лони в правительство и пытается сорвать ваши планы, обвинив лейтенанта лони в преступлении, которого тот не совершал. Теперь вы видите, кто ваш враг? Его не надо далеко искать. Это – капитан. Ободе не смотрел на приближающегося капитана. «Да, тут что-то не так», – думал он. Батлер взглянул на капитана, который ответил ему злобным взглядом. Батлер подмигнул ему. Капитан был одним из немногих близких к Ободе людей, которые не разделяли мнение Батлера, что Ободе – сумасшедший, и, если он и дальше будет править страной, то Бусати станет вскоре всемирным посмешищем. Поскольку капитан думал иначе, он был опасен для Батлера. Но сегодня Батлер его переиграл. Капитан стоял перед Ободе, положив руку на плечо худощавого человека в изодранной в клочья лейтенантской форме. Руки и ноги его были закованы в тяжелые железные цепи. Рот – сплошное кровавое месиво. Из нижней губы торчал прорвавший ее зуб. – Он признался, что он – шакал, генерал, – сказал капитан. – Признание есть признание, – сказал Ободе, – это логично, в стиле расследования ЦРУ есть логика. Получается, что этот человек виновен. Но я расспрошу его сам. Ободе посмотрел на лейтенанта, которого капитану приходилось все время поддерживать, чтобы он не упал. – Ты – шакал? Капли темно-красной крови падали на чистый мраморный пол у ног лейтенанта, образуя лужицу и разбрызгивая вокруг нее тонкие красные лучики. Человек с разбитым лицом, у которого глаза затекли так, что их почти не было видно, кивнул, и лужица сразу увеличилась в размерах. Батлер сжал золотое кольцо на правой руке. – Виновен, – сказал Ободе. Капитан ухмыльнулся. – Вызовите дежурное отделение, – приказал Ободе. – Я лично буду командовать исполнением приговора. – Он хлопнул в ладоши, человека увели, и слуги быстро смыли кровь с дворцового пола. Разговор с послом Ливии занял у Большого Папочки всего три минуты. Он доверительно сообщил послу, что Израиль планирует очередной рейд в долину Бусати, и ему требуется более восьмидесяти пяти миллионов долларов, чтобы отбить это нападение. Когда ливийский посол несколько засомневался. Большой Папочка принялся задумчиво вспоминать, какую отличную подготовку получил он у израильских инструкторов-десантников, и как ему хотелось бы снова нацепить на свой мундир крылышки – эмблему израильских парашютных частей. Он также напомнил послу, что был единственным руководителем страны, который открыто заявил в иностранной печати, что Гитлер был прав. Одно это стоило, по меньшей мере, восьмидесяти пяти миллионов. Ливийский посол скромно заметил, что Большому Папочке за это уже платили, но, в конце концов, согласился попросить еще денег у славного лидера революции полковника Каддафи. – Нечего просить, просто скажи ему и все, – закончил разговор Ободе, и с этим ливийский посол вышел. – Мы получим еще двадцать пять миллионов долларов, – сказал Батлеру Ободе, когда посол удалился. – Все-таки лучше, чем ничего. Надо действовать, пока у них там еще не высохла нефть. Кто следующий? – Журналист Римо Мюллер, из Америки. Тот самый, который написал о вас хвалебную статью, – сказал Батлер. – Приму его завтра. – Вы говорите это уже третий день. – И буду говорить еще три дня. Мне предстоит привести в исполнение приговор. Но сначала я хочу взглянуть на шакала, которого, как ты сказал, ты привез сюда. – И вы все равно расстреляете этого лейтенанта? – Я сказал, что будет казнь. Не могу же я отказываться от своего слова? Солдаты, мимо которых они проходили, приветствовали их четко и строго, проявляя отличную военную выучку, которой может добиться только лучший из английских старшин. Спускаясь вниз по ступеням в небольшое подвальное помещение дворца, Ободе поинтересовался у Батлера, как идут дела в белом доме с железными воротами. – Просто прекрасно, господин президент. Солдаты, которые им пользовались, неустанно благословляют ваше имя. Вы сами должны побывать там. Ободе усмехнулся и покачал головой. – Вам не нравятся белые женщины, генерал? – Зря вы их там заковываете в цепи и избиваете. Скажу тебе, полковник, белые женщины были у меня еще до того, как ты здесь появился. У меня были желтые женщины. У меня были женщины хауса и женщины лони. У меня были старые и молодые, толстые и худые, женщины, пахнущие духами, и женщины, пахнувшие навозом, – сказал Ободе, останавливаясь перед дверью, ключ от которой был у Батлера. – Полковник Батлер, между ними нет никакой, даже пустяковой, разницы. А твои авантюры с молодыми богатыми американками стоят слишком дорого и могут еще доставить неприятности со стороны американского правительства. – Но, генерал, разве это плохо, если лучшие солдаты великого вождя великой страны получают самое лучшее? – Лучшее из чего? Возьмем, скажем, королеву Елизавету и самую завалящую проститутку из какого-нибудь племени в джунглях. Никакой разницы. – Вы имели королеву Елизавету? – Нет. Но если человек съел сто поросят, разве ему требуется съесть еще и сто первого, чтобы узнать, каков поросенок на вкус? – Мне жаль, генерал: я думал, вы одобряете то, что я делаю для ваших людей. – Батлер покрутил кольцо на правой руке. Ободе пожал массивными плечами. – Ты хотел получить этот дом и заниматься всякими штучками, и я тебе разрешил. Ты мне нравишься, Батлер. Ты – единственный из моего окружения, кто равнодушен к интересам того или иного племени и предан только мне. Хотя ты и миндальничаешь с этими лони. Так что пользуйся своим домом. Ну, а теперь посмотрим твоего шакала. Батлер повернул ключ и открыл дверь подвала. Он был пуст. Ободе шагнул внутрь и потянул носом. Прежде чем ошарашенный Батлер смог шевельнуться, Ободе выхватил револьвер из кобуры полковника, как это делается при разоружении взбунтовавшихся военных. – Послушайте, генерал! Я сам лично втащил сюда шакала. Я сам привязал его к той стене. Я хотел доказать вам, что в вашей охране есть лжецы. Шакал был здесь, генерал. Какой мне смысл лгать вам? – Выходи, Батлер, – сказал Ободе. Во дворе дворца нестерпимо жгло утреннее африканское солнце, корни трав будто поджаривались в пыли. Капитан дворцовой стрижи широко осклабился, увидев лонилюбивого американского полковника, шагающего перед генералом с поднятыми вверх руками и пустой кобурой. Он демонстративно подмигнул Батлеру и приказал наряду опуститься на одно колено. – К стене, – распорядился Ободе. Батлер обошел офицера лони, который был прикован к стене цепями и тяжело обвис на наручниках, и повернулся лицом к Ободе: – Ты – чертов идиот, генерал! – закричал он. – Если ты меня пристрелишь, то лишишься лучшего из своих офицеров. Я хочу, чтобы ты это знал, ты, тупоумный ублюдок! – Ты меня называешь тупоумным ублюдком! – прокричал в ответ Ободе. – Но не я, а ты стоишь сейчас у стены с поднятыми руками! Батлер рассмеялся. – Ты прав, жирный мерзавец, и все же ты расстреливаешь лучшего из офицеров, которые у тебя когда-либо были! – А вот здесь ты неправ, худосочный коротышка. Я собираюсь застрелить офицера, который наврал мне о шакале. Капитан дворцовой охраны улыбнулся. Стоявший за ним наряд ждал сигнала. Но так его и не получил. Раздался треск пистолетного выстрела, и капитан дворцовой охраны перестал улыбаться. На его лице застыло недоуменное выражение, а между глаз появилось широкое темно-красное отверстие, которое мало кто успел заметить, так как от удара пули голова капитана откинулась назад. За ней последовало все тело. Оно глухо ударилось о выжженную солнцем траву и уже не шелохнулось. – Вот так будет с теми, кто мне врет о шакалах. Ну, а теперь разберемся с тем, кто называет меня жирным ублюдком. Вытянув вперед руку с пистолетом, он подошел к Батлеру. – Никогда больше этого не делай, – сказал он и, крутанув пистолет на пальце, как это делается в вестернах, протянул его Батлеру рукояткой вперед. – А откуда вы знаете, что я не застрелю вас… – начал было Батлер и остановился, потому что в этот момент пистолет в руке Ободе крутанулся снова, и теперь перед глазами Батлера опять было темное отверстие его ствола. – …Славный вождь, – закончил Батлер улыбаясь. – Эй вы, двое! – крикнул Ободе солдатам, все еще стоявшим на одном колене в ожидании приказа открыть огонь. – Снимите того человека со стены. Да поосторожнее. Это новый капитан дворцовой охраны. – Он же лони, – сказал Батлер, получая от Ободе свой пистолет и засовывая его в кобуру. – Тот, другой, был хауса, но он лгал мне. Чем хуже лони? Когда они уходили со двора, Ободе сказал: – Ты глупо выглядел, когда увидел, что подвал пуст. Очень глупо! Ты что, действительно думаешь, что от меня можно спрятать запах шакала? К тому же, согласно старинным повериям хауса, вождь должен принять меры предосторожности, если услышит ночью вой этого зверя. – Генерал, у меня ведь тоже есть нос. Я не почувствовал там ничего кроме запаха дезодоранта. – Правильно. А кто, по-твоему, будет опрыскивать стены подвала дезодорантом, кроме того, кому нужно спрятать какой-нибудь запах? Очевидно, капитан обнаружил твоего шакала и поспешил от него отделаться. Если бы большинство генералов были в прошлом старшинами, мир был бы значительно лучше. Запомни это. – Помолчав немного, Ободе сказал: – Интересно, не он ли убил министра общественной безопасности. – Возможно, – пожал плечами Батлер. – Как возможно и то, что мы никогда этого не узнаем. Во всяком случае, генерал, поскольку теперь выяснилось, что шакал был настоящим, может быть, мы перейдем к другим делам? Ободе неторопливо кивнул головой, повернулся и повел за собой Батлера по покрытой гравием дорожке, спускающейся в тенистый придворцовый парк. – Ты думаешь, если я однажды обманулся в том, во что верю, то уже не должен доверять ничему, что я считаю верным? Нет. Разве Америка прекращает производство ракет, когда одна из них не срабатывает? Нет. Потому что они знают, что большинство других ракет вполне добротные. Мы здесь, в Бусати, переживаем удивительные времена. Конечно, мы не так богаты и развиты, как Кения или Заир. Но есть вещи, которым невозможно научиться в университетах. Я эти вещи знаю. – Не понимаю, – сказал Батлер. Батлер заметил юркнувшую под куст ящерицу. Если ящерица рискнула показаться под лучами африканского полуденного солнца, для этого у нее должны быть очень веские причины: по-видимому, где-то поблизости объявился хищник – вероятно, какой-нибудь грызун. Батлер узнал об этом от Ободе. – Почему, как ты думаешь, я выслал из страны всех азиатов? – спросил Ободе. – Почему, как ты думаешь, я выслал всех белых? Во всем мире сразу завопили, что Большой Папочка жесток по отношению к белым и азиатам, которые так нужны для его экономики. О, какой он сумасшедший, этот Дада Ободе! Вот что они думают. Я знаю это. Но я не дурак. Так почему же я это сделал? – Я не знаю, генерал. Большой Папочка остановился у высокого широкоствольного дерева манго, похожего на то, к которому полковник Батлер пригвоздил министра общественной безопасности, и под которым Батлер убил Джеймса Форсайта Липпинкотта, а также и на те деревья, что растут в предгорьях, где скрываются лони. Батлер рассеянно поискал взглядом хищника, который должен был последовать за ящерицей в кусты. Но никакого хищника не было видно. – Все взаимосвязано, Батлер. Все. И всему тому, что я делаю, тоже есть определенные причины. Батлер кивнул, продолжая удивляться – куда подевался хищник? Он увидел торчащий из-под куста, застывший в неподвижности хвост ящерицы. – Ты не знаешь лони, – продолжал Ободе. – Сегодня – это кучка безвольных людишек, сбившихся в банды там в горах, но когда-то это было могущественное племя. Они властвовали над хауса так же, как мы сегодня властвуем над ними. Есть, правда, легенда, что лони снова воспрянут. В легенде говорится, что когда Восток и Запад встретятся как отец и сын у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы. Батлер кивнул. – Вот ты киваешь, полковник, но, по-моему, не понимаешь. В легенде говорится, что дети лони вернутся домой. Что человек с Востока очистит души лони и сделает их снова достойными властвовать. В ней также говорится, что человек с Запада, побывавший в руках смерти, избавит лони от того, кто поработил их. – Как я понимаю, под поработителем лони подразумеваетесь вы, генерал? Ободе пожал плечами: – А кого же еще может иметь в виду легенда, если не хауса, вождя этой страны? Почему, ты думаешь, я послушался твоего совета и ввел лони в мое правительство? Чтобы на мне не висел ярлык: «Человек поработивший лони». И все-таки я боюсь. Не думаю, что кто-либо может перехитрить легенду. – Понятно, – пробормотал Батлер, глядя на торчащий из-под куста хвост ящерицы. Когда генерал Ободе начинал пророчествовать, самое лучшее – кивать и помалкивать. – Возможно, теперь ты кое-что понял, – сказал Ободе. – Да и что тут не понять? В легенде говорится о человеке с Востока и человеке с Запада. Желтом и белом. Которые выступят на стороне лони. И если это действительно случится, то хауса конец, и я – покойник. Вот почему я избавился от наших азиатов. Вот почему я избавился от наших белых. Я не хочу, чтобы белые и желтые, соединившись, стали силой, которая освободит лони. Ясно? Батлер, у которого был собственный взгляд на эту легенду и на время ее осуществления, отреагировал на разъяснения Ободе очередным кивком головы. Где же этот чертов хищник? Почему хвост ящерицы все еще торчит из-под куста? – Батлер, – сказал Ободе, – мне кажется, временами ты не только не понимаешь, о чем идет речь, но, даже и не стараешься понять. – Я – всего лишь полковник, – заметил Батлер. – Ну, хорошо. Теперь ты – генерал! Значит, теперь ты должен все понимать. Пойми же это, генерал! Я верю, что с этой легендой шутки плохи. И не хочу в Бусати людей с Запада. Не хочу этого Римо Мюллера. И не хочу больше твоих белых женщин из Америки. – Как генерал генералу, должен вам сказать, что мне необходима еще одна, последняя. – Привези ее из Китая. – Нет, она должна быть из Америки. И совершенно определенная женщина. – Нет, – сказал Ободе, – больше ни одной. – Эта – самая важная для меня. Я просто должен ее получить. Если вы скажете «нет», я уйду в отставку. – Из-за белой женщины? – Из-за особенной женщины. Ободе задумался, обхватив подбородок широченной, глубокой, как пещера, ладонью. – Ладно. Но это будет последняя. – После нее, генерал, мне уже никто не будет нужен. Она – мастер своего дела, – заверил Батлер. – А ты говоришь, что со мной трудно договориться, – заметил Ободе. – И последнее, генерал Батлер: не думай, что легенды врут, или, что генерал Ободе дурак. Он положил тяжелую руку на плечо Батлера. – Пойдем, я покажу тебе кое-что, что, ты думаешь, я не заметил. Ты все это время наблюдал за тем хвостиком под кустом и думал, что нет здесь никакого хищника, коли ты его не видишь. И удивляешься, что ящерица выскочила на солнце неизвестно почему, так ведь? – Да, пожалуй, это то, о чем я думал, – сознался Батлер, удивленный тем, что Ободе заметил его интерес к кусту. – Очень хорошо. Рад, что могу объяснить тебе суть дела. Если ты не можешь что-то увидеть, это не означает, что этого не существует. Так вот, хищник все-таки есть. – Я не видел ни крыс, ни птиц, но все еще вижу тот хвост. Ободе улыбнулся: – Да, ты видишь этот хвост, но иди сюда быстрее, не то ты его не увидишь. Когда они подошли к кусту. Ободе развел зеленую листву. – Смотри, – сказал он, улыбаясь. Батлер взглянул. Да, хвост был, но это было все, что осталось от ящерицы, торчавшей из пасти толстой лягушки. – Спасаясь от опасности, можно иногда напороться на нее, – наставительно произнес Ободе, однако сам он очень быстро, буквально в тот же день забыл этот урок, не только отказавшись принять Римо Мюллера, но и приказав выслать его из страны. Немедленно.Глава шестая
В гостинице «Бусати» имелась система кондиционирования воздуха, но она не работала; в душевых были краны, но в них не было воды; красивые ковры на полу были заляпаны и изрядно потерты. В комнатах было жарко как в топке паровоза, в коридорах воняло канализацией. Единственное, что осталось от ее прежнего великолепия, была чистенькая брошюрка с выписанными на ней словами "Отель «Виктория» и нацарапанными поверх них карандашом словами "Отель «Бусати». «Просторный, элегантный, оборудованный системой кондиционирования воздуха отель „Бусати“ предлагает вам такие удобства, которых вы не встретите больше нигде в Восточной Африке», – прочитал Римо. Чиун неподвижно сидел на полу, его кимоно ниспадало с плеч. Римо расположился на краю широкой кровати с высокой бронзовой спинкой. – Я слышал, конечно, что реклама привирает, – сказал Римо, – но это уж чересчур. Чиун не ответил. – Я сказал, что это слишком. Чиун продолжал сохранять вид статуи. – Папочка, ведь перед тобой нет телевизора. И ты не смотришь свой сериал. Так почему же ты не отвечаешь? – Я смотрю свой сериал, – отозвался Чиун. – Я его вспоминаю. Римо удивило, что он, в какой-то мере, разделяет чувства Чиуна по поводу утраты дневного показа мыльных опер. В течение многих лет они служили для Римо постоянным раздражителем, но теперь, когда их не стало, ему было жалко Мастера Синанджу. – Это дело о Уотергейте продлится недолго, Чиун. Твои сериалы скоро возобновятся. – Я знаю. – Так нечего сидеть, уставившись в стену. – Я не в стену уставился. Я вспоминаю. Тот, кто может вспоминать хорошее в своей жизни так, будто оно настоящее, может быть счастлив всю жизнь. – Ну ладно, дай мне знать, когда ты кончишь вспоминать, и тогда мы поговорим. Римо взглянул на часы. Оперы Чиуна заканчивались всегда в 3 часа 30 минут пополудни. Он засечет время и посмотрит, как точно Чиун чувствует время. Когда на часах было 3 часа 27 минут, Чиун повернулся к нему. – Ты ошибся, Чиун. – Ошибся? Какую глупость ты еще придумал? – Глупость? Сериал заканчивался в 3 часа 30 минут. Сейчас только 3 часа 27 минут, а ты уже закруглился, – торжествующе сказал Римо. – Не досмотрел целых три минуты. Любой ребенок обладает, наверное, лучшим чувством времени. Три минуты – это много. – Три минуты – не так уж много для того, кто всю свою жизнь посвятил глупостям, – сказал Чиун. – Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, что ты забыл об этих торговцах-зазывалах. Это я не смотрю. Я не пользуюсь стиральным порошком. Раздосадованный тем, что он действительно забыл про три минуты рекламы после каждой серии, Римо изменил тему: – Ну, хорошо. Мы говорили о брошюре. – Может быть, она и не врет, – сказал Чиун. – Не врет? Да посмотри вокруг. – Я смотрю вокруг и вижу, что в свое время это было правдой. Я вижу великолепие в запустении. Так что, если там написано про то, что было тогда, значит, в рекламе все верно. – Не хочешь ли ты сказать, что я совру, если назову это место не гостиницей, а вонючей дырой? – Я говорю тебе, что правда – понятие относительное. Это только вопрос времени. – Даже в этой стране есть люди, которые были когда-то великими, а сегодня прячутся в горах, как перепуганные дети. – Ладно, Чиун, мне сейчас не до болтовни. Мне нужен совет. Я должен увидеться с самым важным человеком этой страны, чтобы разузнать о том белом доме, да так, чтобы он не понял, что я об этом доме уже знаю. Но он не хочет меня принять. Чиун кивнул. – Тогда советую тебе забыть все, чему тебя учили, и, как ошалевшая собака, кинуться туда, где, как ты считаешь, по своему недомыслию, находится пуп земли. Там, как изрядно подпивший белый, ты будешь метаться туда-сюда, а потом, в момент крайней опасности, вспомнишь что-нибудь подходящее из изумительного искусства Синанджу, которому тебя учили, и спасешь свою бесценную жизнь. После этого позорища, если тебе повезет, ты, может быть, убьешь того, кого надо. Вот каков совет Мастера Синанджу. Римо заморгал глазами и встал с кровати. – Что за околесицу ты несешь? – Просто на этот раз я хотел дать тебе тот совет, которому, я уверен, ты последуешь. Но, поскольку я вложил в тебя огромное богатство знаний, так и быть, внесу еще небольшую лепту. Ты думаешь, раз император кажется центром всего, то он и есть центр всего? – Он не император, а президент. – Можешь называть его как хочешь, сын мой, сущность императоров от этого не меняется. Я стараюсь втолковать тебе одну простую вещь: прежде, чем что-либо атаковать, узнай, где находится центр этого «что-либо». Ты же не армия, которая вслепую бродит по горам и равнинам, и благодаря своему огромному численному перевесу, может случайно совершить то, что требуется. У тебя – мастерство, настоящее искусство. Оно предназначено для того, чтобы обрушить его на одну-единственную точку. Следовательно, ты должен знать эту точку. И тогда поразишь цель. – Как же я найду эту точку, сидя в этом дерьмовом отеле? – Сидящий человек видит вокруг себя все. Бегущий – только то, что перед ним. – Я хорошо вижу все вокруг и когда бегу. Ты научил меня этому. – Когда ты бежишь ногами, – сказал Чиун и замолчал. Римо вышел из комнаты в надежде найти что-нибудь почитать или кого-нибудь, чтобы поговорить, или хотя бы понежиться на каком-нибудь случайно залетевшем ветерке. Ему не повезло: ничего этого не было. Направляясь к входной двери гостиницы, он заметил, как мимо него стремглав пробежал бой с глазами, полными страха. Администратор спрятал книгу. Швейцар вытянулся по стойке «смирно». И тут он их увидел. По улице столицы Бусати двигался армейский конвой. Из джипов торчали сверкающие на солнце пулеметы. Конвой возглавлял человек, который пригласил журналиста Римо Мюллера в Бусати на встречу с генералом Ободе. Достигнув дверей гостиницы, возглавлявший конвой джип с визгом затормозил, подняв облако пыли с немощеной мостовой. Но еще прежде, чем джипы остановились, с них посыпались солдаты. – А, Римо, рад вас видеть, – сказал новоиспеченный генерал Уильям Форсайт Батлер, быстро взбегая по когда-то белым ступеням парадного входа. – У меня для вас не очень хорошие новости. Сегодня днем вы возвращаетесь в Америку. Но есть у меня и хорошая новость. Римо презрительно улыбнулся. – Хорошая новость состоит в том, что я полечу вместе с вами и буду счастлив ответить на любые ваши вопросы. Само собой разумеется, Бусати в долгу перед вами, но надеется когда-нибудь отблагодарить вас. – Вышвырнув из страны? – У президента Ободе крайне неприятный опыт общения с белыми журналистами. – Тогда почему вы уверяли меня, что я смогу с ним встретиться? – Я полагал, что мне удастся уговорить его, но я ошибся. – Батлер пожал плечами, скорее мощными буграми мускулов на плечах. – Мы еще поговорим об этом по дороге в аэропорт, – сказал он. Откровенно говоря, Батлер был рад, что Римо Мюллер покидает Бусати: чем меньше американцев будет шнырять вокруг, тем больше шансов, что никто не пронюхает о белом доме. Это чувство еще более окрепло, когда он взглянул на спутника Римо Мюллера – старого азиата, который тихонько выскользнул за спиной Римо из отеля «Бусати» в ответ на вялое приветствие Батлера одарил его молчаливым взглядом и как будто окаменел на заднем сиденье джипа. Как говорил Ободе? «Когда Восток и Запад встретятся, как отец и сын, у реки Бусати, то сила, которую никто не сможет остановить, зальет кровью и реки, и горы». Восток и Запад. Старый азиат и молодой белый американец. Батлер обойдется и без Римо, и без азиата. У него есть собственное толкование легенды. Толкование, которое сделает его хозяином президентского дворца и даст ему власть над всеми племенами этой страны. Сидя в армейском джипе, шустро бегущем по дороге в аэропорт, и размышляя об этом, Батлер спохватился, что забыл о своих обязанностях хозяина. Дорога как раз пошла вдоль реки Бусати. Он обернулся назад, чтобы поинтересоваться, как чувствуют себя его пассажиры. Они исчезли. – Какого дьявола? – удивился Батлер. – Да остановите же этот проклятый конвой! Он посмотрел на водителя, потом снова на заднее сиденье. Оно было пусто. – Ты видел, как они выпрыгнули из машины? – с угрозой в голосе спросил он водителя. – Нет, генерал, – ответил шофер. – Я и не заметил, что их нет. Мы ведь ехали со скоростью сорок пять миль в час. Длинный конвой, состоявший из плотно набитых солдатами джипов, остановился и сбился в кучу на шоссе номер один. Шоссе не только так называлось – оно и в самом деле было единственным, соединяющим столицу Бусати с аэропортом. Стоя на джипе, Батлер мог видеть почти на километр в каждую сторону. Его пассажиров нигде не было. – Генерал, их тела должны быть, где-то у дороги, в сотне метров отсюда, не больше. – Ты не видел наших пассажиров? – обратился Батлер к сержанту в соседнем джипе. – Что вы сказали, сэр? – встрепенулся сержант. – Белый и азиат. Ты не видел, как они выпрыгивали из джипа? Сержант вскинул руку в щегольском английском приветствии, которое Батлер так ненавидел. Чтобы подчеркнуть свой ответ, сержант как можно чаще употреблял слово «сэр». – Сэр, нет, сэр. Не было замечено никаких пассажиров, покидающих вашу машину, сэр. – Сформировать поисковые группы и прочесать дорогу! Развернуться веером. Найти их. Они не знакомы с этой местностью. – Очень хорошо, сэр, будет сделано, сэр! – рявкнул сержант. Римо и Чиуна так, однако, и не нашлось, хотя по крайней мере пятеро солдат по-видимому натолкнулись не то на них, не то на что-то еще, потому что шеи их были свернуты, и они мирно лежали, все еще образуя поисковую группу, – оружие снято с предохранителей, пальцы рук на спусковых крючках, как будто их убаюкал легкий ветерок смерти. Исчезли еще трое, один из них капитан, но генерал Батлер не стал больше ждать. Он не стал бы ждать, даже если бы перед ним открылись врата ада. Он торопился на самолет, вылетавший в Америку, чтобы получить последнюю плату по долгу трехсотлетней давности, и тогда мир станет свидетелем такого величия, какого еще не доводилось видеть. Прибыв в аэропорт, Батлер приказал, чтобы его личная армейская часть продолжала поиски азиата и американца, а отыскав, держала под стражей до его возвращения. – Я буду через два дня, – сказал он и быстро пошел к трапу «боинга-707» авиакомпании «Эйр Бусати», обслуживаемого английскими пилотами и штурманами. Три года назад двое хауса в форме пилотов позировали на фоне самолетов для рекламного плаката «Эйр Бусати». Для чего самолеты в течение двух минут – а может быть и меньше – были очищены от пассажиров, большинство которых тоже были хауса. Батлер вспомнил этот эпизод, входя в самолет, в котором ему предстояло быть единственным пассажиром, и направился в задний салон, чтобы сменить военную форму на гражданский костюм. Батлер хорошо помнил тот рекламный плакат. Из опасения лишиться тех немногих пассажиров, которые еще пользовались услугами «Эйр Бусати», он не появился ни в одной африканской газете, зато произвел сенсацию в «Нью-Йорк Таймс», через которую несколько дней спустя воинствующий активист обратился к «Эйр Бусати» с призывом немедленно нанести бомбовый удар по Южной Африке. Держа перед собой рекламный плакат «Эйр Бусати», этот активист вопрошал: «Почему эти черные летчики не обрушат свои удары на расистскую Южную Африку? Я вам скажу почему: потому что капитализм заставляет их пилотировать коммерческие самолеты». Батлер чуть ни плакал, читая эту статью и раздумывая над тем, что черные все-таки пилотируют военные самолеты, но… в Америке. 707-й резко взмыл в быстро сгущающуюся темень бусатийского неба и лег на курс, направляясь к первому промежуточному пункту на своем долгом пути к аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Уильям Форсайт Батлер полулежал в откинутом кресле, зная, что это его последнее путешествие на запад – в страну, в которую несколько веков назад скованными в кандалы в трюмах кораблей, предназначенных для перевозки скота, привезли его предков. Те путешествия длились месяцами. Многие умирали, многие, когда им представлялась возможность, бросались за борт. Там были люди самых разных племен – лони, хауса, ашанти, дагомеи, – и всем им предстояло лишиться своего происхождения и стать новыми людьми, называемыми «ниггерами». Мало кому потом удавалось найти дорогу домой. Уильяму Форсайту Батлеру это удалось. Ожесточившись до предела, нашел он свой дом, свое племя и свой народ, а также любопытную легенду, которая подсказала ему, что он должен делать. Хотя, по правде говоря, он всегда был парнем – а потом мужчиной, – который хорошо знал, что ему нужно делать и как надо эго делать. Когда ему стукнуло одиннадцать, – это было в Паттерсоне, штат Нью-Джерси – он вдруг осознал, что может очень быстро бегать, быстро как ветер. Он что-то читал, когда его это осенило. Он поделился своим открытием с сестрой. – Да катись ты, Билли! Полюбуйся на себя, жирный поросенок, – сказала она. – Знаю, сестренка, знаю. Но я очень быстрый. Я хочу сказать, эта скорость сидит во мне. – Я обгоню тебя, толстячок, – заверила его сестра. – Сегодня – да. Но не в следующем месяце. А еще через месяц ты сразу отстанешь так, что меня и не увидишь. – Еще не родился тот, кто заставит тебя быстро двигаться, толстячок, – ответила старшая сестра. Но Билли Батлер знал, что так будет. Все, что ему нужно сделать – найти эту скорость в себе. И он ее нашел. Он добился того, что играл в составе национальной сборной студентов колледжей США, а потом в команде «Морган Стейт». Он продемонстрировал такие способности,что его пригласили в «Филадельфия Браунз», где в то время был свой, довольно своеобразный метод оценки футбольных талантов. Для этого хозяевам, видимо, было достаточно иметь индикатор цвета. Если ты был черным и быстрым, но не учился ни в одной из школ Большой Десятки, то тебя определяли в защитники задней линии. Если тебя звали при этом Уильямом Форсайтом Батлером, то ты становился Вилли Батлером. Не Биллом и не Билли, а Вилли. «Я не хочу быть защитником, – сказал им Батлер. – Я хочу играть в нападении. Я знаю, что смогу быть хорошим нападающим». Но у «Браунз» уже был один черный среди полусредних, и Батлер стал защитником. Он смирил свою гордыню и попробовал заглянуть в будущее. Он читал о возрождении черного движения, которое, казалось, сосредотачивалось в основном вокруг ребят, созывающих пресс-конференции и объявляющих на них о грядущих восстаниях. Любого черного выскочку и трепача белая пресса возводила в ранг черного лидера и очень мало писала о своих собственных людях, о тех, кому приходилось проливать пот, кровь и слезы лишь для того, чтобы вырвать у этой враждебной страны хоть самую малость – крышу над головой. Так же, как в свое время, еще мальчишкой, он знал, что в нем живет скорость, он предвидел теперь, что произойдет в этой все еще враждебной Америке. Свои мысли он попытался объяснить одному из активистов, с которым он оказался рядом в самолете. – Послушайте, – сказал он тогда, – уж коли вы собираетесь заварить эту чертову революцию, может быть, не стоит объявлять о своих планах в «Нью-Йорк Таймс»? – Революция, – ответил активист, – это связь с массами. Самое главное – они должны осознать, что власть дает только винтовка. – А вам никогда не приходило в голову, что большинство винтовок у белых? – Беленький человек изнежен. С ним кончено. Он мертв, приятель. – Да поможет вам Бог, если вы когда-нибудь загоните его в угол, – сказал Батлер юноше, который на это ответил, что Батлер – это дядя Том вымершего поколения. Месяц спустя Батлер наткнулся на имя этого активиста в газете: сообщалось, что юнец был арестован за вооруженное ограбление аптеки. Некоторые из друзей Батлера говорили, что судя по стандартному характеру обвинения, парня на самом деле арестовали за его политические убеждения. – Чепуха, – сказал Батлер. – Просто вы не знаете, как делаются такие дела: этот парень – самая подходящая кандидатура на образ врага. Он не представлял для правительства никакой опасности. Более того – он ему помогал. – Он поднимал уровень самосознания своего народа, – сказала сестра Батлера. – Каждый раз, когда этот мальчишка открывал рот, десять тысяч белых сдвигались вправо. – Это искаженный образ мыслей, – сказала сестра. – Не знаю, как ты, а я устала валять дурака. – А я устал от неудач. Мы отталкиваем тех, кто поддерживает нас на севере, да и на юге. – За нами Третий мир. Нас больше, чем этих белесых. – Количество уже не играет прежней роли, – возразил Батлер. – Любая армия состоит из людей, которые могут действовать вместе и, что самое важное, быть в нужное время в нужном месте. Если бы я возглавлял революцию в этой стране, я бы дал каждому парню не ружье, а часы. – А это крепко застряло у тебя в голове, мистер «вам разрешается быть только защитником». И не повторяй мне разговоры белесых о том, что мы будем стерты с лица земли. Нас стирают с лица земли каждые сто лет, а мы – вот они! – Нет, – печально сказал Батлер, – я не считаю, что нас сотрут с лица земли, потому что не думаю, что мы сможем сейчас заварить настолько крутую революцию, что нас сотрут в порошок. Мы задохнемся в нашей собственной глупости. Его сестра ответила, что Батлер слишком высокого мнения о белокожих. Ответ Батлера сводился к тому, что хотя белокожий не так уж хорош, и даже изрядно глуп, но по сравнению с его сестрой самый последний белый босяк выглядит интеллектуальным гигантом. Отчаяние Батлера становилось все глубже с появлением все новых газетных статей с невыполнимыми требованиями черных активистов: о единстве Третьего мира и языке пуль. Когда Уильям Форсайт Батлер узнал о создании по всей стране сети департаментов африканских исследований, он чуть не заплакал от чувства бессильной досады: «Вы, проклятые ублюдки, нам нужны школы профессиональной подготовки! – кричал он в тишине своей комнаты. – Не эти идиотские департаменты, а школы профессиональной подготовки, слышите? В этом наше спасение». Естественно, большинство друзей перестали с ним разговаривать – он был трусливым дядей Томом. Он был тогда затаившим месть защитником, и у него был план. В один прекрасный день этот план сработал: Батлер перешел в другую команду, «Нью-Йорк Джайнтс», и получил обещание, что ему дадут возможность продвинуться в следующую линию. В день открытия нового сезона он занимал место защитника в последней линии обороны. В конце сезона он занимал то же место. Вот тогда-то Уильям Форсайт Батлер и подумал, что, может быть, его сестренка права. Движение за укрепление этнического самосознания набирало силу в футбольных клубах, и Батлер стал одним из его руководителей. Он проанализировал статистические данные о футбольной лиге, которые показывали, что черных игроков значительно чаще, чем белых, вытряхивали из первых – более престижных и лучше оплачиваемых – линий в задние – защитные. Он потребовал от руководства ответа на вопрос: почему за такую же игру черный получает меньше, чем белый? Батлер назвал это рабством двадцатого века. Он заявил, что именно расизм является причиной того, что среди полусредних нет ни одного черного, и объявил, что в следующем сезоне потребует, чтобы его перевели в полусредние. Вилли Батлер продолжал задавать свои вопросы, а владельцы футбольных клубов продолжали хранить молчание. Вскоре имя его исчезло со страниц спортивных газет, не желавших подрывать всеамериканский дух этой игры. И вот пришел день, когда на последней странице газеты «Нью-Йорк Дейли Ньюс» Батлер увидел занимавший всю полосу заголовок, который вызвал у него приступ ярости. Прочитав его, Батлер поклялся никогда не забывать о рабстве, которое привело его предков в эту страну. Заголовок гласил: «Вилли Батлер продан». О том, что его собираются продать в другой клуб, Батлер впервые узнал из этой газеты и, чтобы не быть проданным кем-то куда-то, – ушел из футбола. Он был еще молодым парнем, и его занесло в Корпус мира. Он был направлен в Бусати, чтобы попробовать осуществить ирригационный проект, который помог бы поднять плодородие небольших земельных участков хотя бы до уровня достигнутого аборигенами две тысячи лет тому назад. Батлер, довольный тем, что находится так далеко от Америки, с увлечением работал, пока однажды к нему не обратился представитель ЦРУ, приписанный к Корпусу мира в Бусати. Человек из ЦРУ сказал: он возвращается домой, он наблюдал Батлера в работе и понял, что тот – настоящий американец, и как насчет того, чтобы поработать на ЦРУ? «Почему бы не подработать?» – подумал Батлер и согласился, решив, что как-нибудь выкрутится, направляя нелепые сообщения о высосанных из пальца событиях и взятые с потолка прогнозы о возможном ходе развития событий. Однако в жаркой Бусати сбывались любые прогнозы. Батлера зачислили на полное довольствие в ЦРУ, положив ему тридцать шесть тысяч долларов в год и поручив содействовать приходу к власти тогда еще полковника Ободе, который придерживался в то время прозападной позиции. Примерно тогда же Уильям Форсайт Батлер побывал в горах у лони. Войдя в первую же деревушку, он почувствовал: это его дом. И он устыдился за свой дом. Разбившись на немногочисленные группы, лони прятались в горах; низкорослые трусливые мужчины рылись в земле, отыскивая съедобные корешки и беспрестанно оглядываясь, не появился ли сзади хауса, слон, или еще что-нибудь крупнее ящерицы. В Империи Лони, видимо из-за трусости мужчин, установился матриархат. Три наиболее многочисленные группы лони возглавлялись тремя сестрами-принцессами. Батлер встретился с одной из них и сказал ей: он – тоже лони. А почему мы должны верить? – спросили его. Раздосадованный Батлер невольно произвел гортанью шипящий с прищелкиванием звук – у него это было с самого детства. Принцесса неожиданно обняла Батлера и пригласила его в дом. Батлер смутился. Принцесса объяснила ему, что мужчины лони, рассердившись, всегда издавали этот звук. Но ей уже давно не приходилось его слышать. Батлер забыл и об Ободе, и о поручении ЦРУ. Он провел в деревушке две недели и впервые услышал там легенду лони. Он рос и воспитывался в обществе, в котором не верили в такие вещи, но в этой легенде, думал он, многое относилось лично к нему. Возвращающиеся домой дети лони. Разве он не был одним из этих детей? А человек с Запада, погибший, но, в конце концов, победивший того, кто поработит лони. Ну, а разве он, Батлер, не с Запада? И разве его нельзя назвать умершим, в том смысле, что он отказался от своей прошлой жизни, чтобы воссоединиться с лони? А человек, который поработит лони? Кто еще как не Ободе? Он не очень-то понял, что там говорилось о каком-то азиате, который якобы возродит дух лони в ритуальном огне, но кто сказал, что в легендах все должно сходиться с жизнью до последнего слова? Да, эта легенда здорово подходила ему. И чтобы показать лони свои братские чувства, отплатить тем, кто поработил их, а заодно доставить небольшое удовольствие себе самому, Батлер решил кое-что добавить к легенде – пусть в нее войдет человек, который заставит белых оплатить грех многовековой давности. Он открыл лежавший на соседнем кресле «дипломат» и вгляделся в потемневший по краям пергамент – грузовую декларацию корабля на партию рабов из Восточной Африки. Другой старинный пергамент представлял собой свидетельство об их продаже. Была здесь и пожелтевшая справка с плантации. Еще на одном документе было изображено родословное дерево. Во всех этих документах значились фамилии Липпинкоттов, Батлеров и Форсайтов – трех американских семей, наживших свои состояния на работорговле. Он вытащил из небольшого конверта стопку газетных вырезок. Самая последняя – он натолкнулся на нее недавно в газете «Норфолк Пайлот» – чудесное маленькое сообщение о помолвке Хиллари Батлер с Хардингом Демстером Третьим. Надеюсь, подумал он, что Хардинг Демстер Третий не будет слишком опечален, если ему придется подождать у алтаря.Глава седьмая
В аэропорту Бусати царило смятение. В донесении, полученном от армейского подразделения, приданного компании «Эйр Бусати», основная задача которого состояла в том, чтобы не допускать краж авиационных покрышек и колес, говорилось, что из багажного отделения исчезли семь больших лакированных сундуков, а в самом подразделении не досчитались четырнадцати солдат. Был разграблен также газетный киоск. В связи с размерами нанесенного ему ущерба было высказано предположение, что в этом киоске начался бунт, но для такого бунта в аэропорту было маловато людей. На самом деле, если уж придерживаться истины, в аэропорту, кроме нескольких человек обслуживающего персонала, находились в то время один белый американец и один престарелый азиат, которые потом исчезли вместе с солдатами и лакированными сундуками. – Ты в это веришь? – спросил генерал Ободе своего личного адъютанта-хауса. – В бунт? – Во все. – Вы имеете в виду Восток и Запад, отца и сына? – Да, – подтвердил Ободе. Адъютант покачал головой: – Все лони – в горах, там они и останутся навсегда. Нам нечего бояться этих трусливых горных бродяг. Особенно теперь, когда вы начали подкидывать им места в правительстве. Нет, они никогда уже больше не поднимутся. Можно не бояться. Генерал Ободе на минуту задумался. – Возьми еще десять тысяч долларов в министерстве финансов и положи на мой счет в швейцарском банке, – сказал он. А в это время по равнине Бусати, в сторону гор продвигался тяжело нагруженный караван. Покачивающиеся на плечах четырнадцати солдат сундуки отбрасывали своими лакированными боками яркие солнечные блики. Впереди вышагивали Мастер Синанджу и Римо. Римо был зол как черт. – Ты – двуличный сукин сын, – сказал он. – Договор есть договор, – отвечал Чиун. – Невыполненный давний договор всегда имеет преимущество перед тем, что заключен недавно. Это справедливо. – Ты говоришь о договоре, которому больше двух тысяч лет. Дом Синанджу тогда даже не существовал. – Обзывание, равно как и несколько лет туда или сюда, не аннулирует договора. – Да эта штука относится еще к дохристовой эпохе! Несколько лет. Какие же это несколько лет? – Это ты ведешь отсчет со времен Христа, а не Дома Синанджу. У нас невыполненный договор, причем оплаченный вперед, понимаешь, оплаченный полностью. Это был год Овена. Или год Крысы? – Наверное, год двуличного сукина сына. – Неважно. Но, помню, где-то в одном из ваших 50-х или 60-х Дом Синанджу согласился тренировать что-то такое, что нам приволокли прямо с улицы – это временная замена настоящего убийцы… – Да сгорит твой портрет этого актеришки – Реда Рекса – вместе с его автографом! – воскликнул Римо в сердцах. Чиун оглянулся на свои сундуки и сказал что-то одному из солдат на языке, который, как потом объяснил Чиун, был одним из диалектов языка лони. По его тону Римо догадался: Чиун напоминал солдатам, что в сундуках ценные вещи, возможно, что в первом сундуке – портрет главного героя сериала «Пока Земля вертится», Реда Рекса, и что в случае опасности надо будет прежде всего спасать этот сундук. Римо был потрясен, когда впервые услышал, как Чиун говорит на языке лони. Он думал, что Мастер Синанджу знал только китайский, японский, корейский и немножко английский. Однако, подходя к аэропорту, в который они направились, оставив генерала Батлера в джипе, Чиун жестом велел Римо помалкивать. Когда они выбрались из батлеровского джипа, Римо хотел немедленно вернуться назад в город, чтобы завершить дело с этим белым домом за железными воротами. Но Чиун потребовал, чтобы они отправились в аэропорт и забрали там багаж. При этом он категорически отказался обсуждать это, или пойти на компромисс. Ему нужен его багаж, сказал он Римо. Они и не знали, что оказались в аэропорту буквально через несколько минут после того, как самолет Батлера поднялся в воздух. Солдаты приписанного к аэропорту подразделения праздно шатались по залу. – Я спрошу у них на языке Империи Лони где наш багаж, – сказал Чиун. – Лони? Это же племя, Чиун. Какой у них язык? – Нет, это – великое царство великой добродетели, – возразил Чиун. Римо расценил это так: когда они нанимали убийц – ассасинов, то всегда вовремя оплачивали их услуги. Что еще мог подразумевать Чиун под словом «добродетель»? – Ну, хорошо, давай получим багаж, и сразу же в город. У меня там масса дел. Чиун молча поднял вверх свой длинный костлявый палец. В его ногте, как в серебре, отразились переливающиеся огни мигалок на крышах полицейских машин. Чиун обратился к одному из солдат на языке, который показался Римо языком Суахили – основным языком, на котором говорили к Бусати. – Они не будут с тобой разговаривать, Чиун. Мы ведь иностранцы. – Говори только за себя, ты, белый человек, – сказал Мастер Синанджу. Римо скрестил на груди руки и стал терпеливо ждать, когда какой-нибудь солдат, к которому обратится Чиун, нацелит ему в грудь свою винтовку. «Пусть сам выкручивается», – думал Римо. Может, будет какой брачок в его ударе. Хотелось бы на это взглянуть, хотя он, Римо, и не собирается наблюдать за всеми событиями со стороны. Сначала Чиун сказал что-то на диалекте лони, потом перевел Римо, о чем у них там шла речь. «Я – Мастер Синанджу, а это – Римо, который хоть и белый, но близок мне. (Я говорю им „близок“, Римо, потому что им не нравится твое неуважительное отношение к моим словам.) Я хотел бы поговорить с вашим королем о своем долге как Мастер Синанджу». Я уверен, Римо, они знают о нем, об этом, наверное, много говорится в их деревнях и храмах, о том, что Мастер Синанджу все еще не вернул свой долг. Тем временем двое солдат продолжали о чем-то горячо спорить между собой. Римо улыбнулся. – Неужели ты, папочка, думаешь, что два солдата-африканца вспомнят столетней давности обязательство какого-то иностранного наемника? – Сколько бы ты ни старался, Римо, тебе не понять сути Синанджу. Лони высоко ценят услуги Дома Синанджу, не то что китайские императоры и паршивые американцы. Римо покачал головой. Если уж Чиун начал говорить о славе Синанджу, то с ним лучше не спорить. Во всем мире о Доме Синанджу слышали от силы пять человек, да и то, четверо из них – агенты разведки, а пятый – какой-нибудь замшелый историк. Но если послушать Чиуна, то Синанджу величественнее Римской Империи. Чиун пробормотал что-то еще, и солдаты явно смешались. Они жестом предложили Чиуну и Римо следовать за ними. – Сейчас ты увидишь, как достойные люди относятся к Мастеру Синанджу, – с гордостью прошептал Чиун. – Есть еще люди, которые достаточно культурны, чтобы отличить настоящего ассасина от, как ты его называешь, убийцы. Вот увидишь! – Чиун, ты ведь даже не знаешь, лони ли они. Может, они собираются задать нам сейчас хорошую трепку. – Ты путаешь их с американцами, – огрызнулся Чиун. Солдаты отвели Чиуна и Римо к офицеру, которому Чиун снова что-то энергично объяснял, с необыкновенной быстротой размахивая руками. Римо пытался угадать реакцию по лицу офицера, но черная как ночь физиономия оставалась бесстрастной, словно космос. Офицер показал на газетный киоск в аэропорту. Чиун кивнул и повернулся к Римо. – Вот увидишь. Увидишь, что такое настоящее уважение, – сказал он. – Пошли! Римо пожал плечами. Аэропорт – чуть меньше, чем в Дейтоне, штат Огайо, – был раз в пять больше того, что требовалось для нужд Бусати. Римо и Чиун стояли у газетного киоска, в котором были главным образом периодические издания на английском языке. – Мы получили твой багаж, Чиун, убедились, что с портретом Реда Рекса все в порядке, и сегодня же ночью я взгляну на белый дом с железными воротами. – Нет, – возразил Чиун, – мы должны дождаться офицера. Уйти сейчас – значит показать неуважение к лони. – И почему это ты их так уважаешь? – Потому что, в отличие от некоторых других, они заслужили уважение. – Чиун, не хочу обижать тебя, правда не хочу, но скажи: неужели все Мастера Синанджу в течение сотен лет учили язык лони только потому, что не выполнили какой-то договор? Да они, наверное, давно уже забыли про этот должок. А сколько, интересно, еще языков ты хорошо знаешь? – По настоящему хорошо? – Ага. – Один. Мой родной. Остальными я только пользуюсь. Скользнув взглядом по киоску, Римо заметил среди всего прочего экземпляр газеты «Нью-Йорк Таймс», продававшийся за два с половиной доллара. Как следовало из сообщения на первой странице газеты, на телевидении нашли возможность изменить время трансляции репортажей по Уотергейту. Возобновлены передачи «мыльных опер». – В Штатах снова запустили «Пока Земля вертится», – шепнул Римо. – Что? – выдохнул Чиун. – Твои сериалы. Их снова показывают. Чиун пошевелил губами, как будто намереваясь что-то сказать, но у него ничего не получилось. Когда к нему вернулся дар речи, он молвил: – Я уехал из Америки, потому что оставлял за собой пустоту. Америка обманула меня. Как они могли вот так просто возобновить передачи, которые они же так просто отменили? – Не знаю, папуля. Но, думаю, следует поторопиться, чтобы поскорее вернуться в Штаты, не так ли? Свое уважение к лони ты можешь выразить как-нибудь потом. Если уж они прождали пару тысяч лет, им ничего не стоит подождать еще годик-другой. Впервые в жизни Римо увидел, что Чиун колеблется. В этот момент армейский капитан, с которым они разговаривали, подошел к ним и сказал на чистейшем английском языке: – Я и мои солдаты, сэр, восхищены миленькой лонийской сказкой, которую вы нам рассказали. Чтобы выразить нашу благодарность, мы будем рады отвезти ваш багаж всего за сто американских долларов. Римо зажал руками рот, чтобы не рассмеяться. И тут Чиун дал волю своим чувствам. Тощий азиат, как ураган, набросился на газеты, разрывая их в мелкие клочья. Газетный стенд врезался в стенной стеллаж, стенной стеллаж – в продавца, а продавец вместе со стендом, стеллажом и тем, что осталось от газет, – в переплетение трубок неоновых ламп рекламного щита. По залу аэропорта Бусати порхали, медленно опускаясь, белые, как снежинки, клочки бумаги. – Это вероломство не останется безнаказанным, – объявил Чиун. Капитан, который хотел заставить их раскошелиться, начал было пятиться назад, но услышав то, что сказал ему Чиун, остановился. В этот раз Чиун не переводил Римо содержание своего разговора с капитаном. Закончив переговоры, Чиун дал Римо знак следовать за ним. Когда они шли за капитаном, он тихо сказал: – Эти люди – не лони. – Хорошо. Поедем в город и закончим то, ради чего мы сюда явились. – Но сначала я должен закончить то, ради чего я сюда явился, – безапелляционно ответил Чиун. Они уже несколько часов тащились по равнине Бусати. Римо продолжал выковыривать из карманов клочки газетной бумаги и ворчать, что Чиун обманул его, заставив поверить, будто они возвращаются в город. – Я же тебе сказал, – объяснял Чиун, – более старый контракт имеет преимущество. – Это не решает мою проблему, папочка. – С глупым разговаривать бесполезно. – И мне, и тебе платит один и тот же хозяин. Мы обязаны выполнять его задание, но этого не делаем. – Если тебе так надо, можешь отправляться в свой город, но только без меня. – Это каким же образом? – возмутился Римо, оглядывая равнину. – Я даже не знаю, где мы сейчас находимся. – А когда ты что знал? – съехидничал Чиун и бодро зашагал дальше, к виднеющимся вдали горам. Они шли целый день. Римо сетовал на то, что провалит здание, что лони, можно не сомневаться, ограбят их в первой же деревне, жаловался на изнуряющий зной выжженной солнцем равнины, которую Чиун упорно называл «пышными предгорными садами», поскольку, объяснял он Римо, в свое время здесь были красивейшие в мире сады. – Лони, должно быть, неплохо заплатили тогда твоим предкам, – сказал Римо. – Они умели ценить настоящую работу. – Вот увидишь, они накинутся на нас, как только сообразят, что их больше. – Лони – честные, справедливые и порядочные люди. – Да, заплатили вам явно недурственно, – ворчал Римо. Чувствовал он себя прескверно: пропыленный, грязный, покрытий липким потом… Еще бы – двое суток не менял белья. А Чиуну, с его семью сундуками одежды, хоть бы что. К тому времени, когда они начали подниматься в горы, на древний континент, во всем ее величии, внушающем благоговейный трепет, пала ночь. Римо сразу заметил, что продвигались они не просто по горным тропинкам, а по уступам, вырубленным в камне, и за прошедшие века стертым ногами человека. Они продолжали упорно двигаться вперед – все выше и выше, в ночные горы. Римо был изумлен выносливостью солдат, шагающих под грузом чиунова багажа. За очередным поворотом они увидели огонь, горящий на высокой стене. Чиун сложил рупором ладони и что-то прокричал на лонийском диалекте суахили. – Я им сказал, что это я, – объяснил он Римо. – Ну, сейчас мы получим, – сказал Римо, готовясь к худшему. Из проемов в стене показались люди с факелами и копьями, всего несколько человек, которые сначала отступили назад, выжидая, пока их не набралось побольше, а тогда двинулись вперед. Свет их факелов ослепительно сиял в ночной темноте. Слишком много людей и копий, чтобы удрать целым и невредимым. Римо решил пробраться через центр, приготовившись получить несколько ран, а потом, не останавливаясь бежать. Отступать было некуда. Позади себя он слышал стук сбрасываемых на землю сундуков Чиуна и топот ринувшихся назад солдат хауса. К удивлению Римо лони не стали их преследовать. Вместо этого, приблизившись на расстояние полета копья, они пали на колени и в унисон молитвенно вскричали: – Синанджу! Синанджу! Синанджу! Затем через головы толпы в ярком свете факелов Римо увидел спускающуюся к ним высокую черную женщину в короткой белой тунике. Она несла сверкающую металлическую жаровню, в которой пылал огонь. Римо и Чиун подошли ближе, и толпа, скандирующая «Синанджу», по' одному ее слову остановилась. Она заговорила. Чиун переводил Римо. – Добро пожаловать, Мастер Синанджу! Мы мечтали о возращении твоего грозного величия. О, Грозное Величие, Боги лони приветствуют тебя. Наши мечты сбылись! О, Грозное Величие, теперь трон лони снова в безопасности, потому что ты снизошел до нас. – Чиун, они что – действительно это говорят? – тихо уголком рта спросил Римо. – Так цивилизованные люди приветствуют Мастера Синанджу, – ответил Чиун, последний из Мастеров Синанджу. – Чушь собачья, – сказал Римо Уильямс, бывший полицейский из Ньюарка.Глава восьмая
Когда самолет приземлился в аэропорту Вашингтона, генерал Уильям Форсайт Батлер взял напрокат машину и направился в городок Норфолк, расположенный в штате Вирджиния. Воздух был напоен пьянящими весенними запахами. Батлер выключил кондиционер и открыл окно, прислушиваясь к дыханию земли и наслаждаясь ее красотой. Так ли уж давно первые рабы ступили на эту землю? Может быть, они шли по этой же дороге? Конечно она была тогда не шире телеги. Горячая дорожная пыль забивалась у них между пальцами, ласкала и грела их ноги, и они, наверное, думали так же, как думал когда-то Батлер: какая добрая, щедрая земля! Может быть после своего путешествия с каждодневными страданиями, они думали, что судьба наконец-то им улыбнулась – перед ними простиралась тучная плодородная земля, на которой они могли построить счастливую полнокровную жизнь. Наверное так думали принцы лони. Но вместо счастья и благополучия их долей стали цепи, хлыст и изнурительный труд на полях под палящими лучами солнца – труд, не скрашенный ни беззаботным смехом, ни поддержкой семьи – медленное постоянное забвение простого человеческого счастья. Лони были в то время гордым народом. Многие из них пытались изменить свою судьбу – вначале спорили с белыми мучителями, затем пробовали бежать, затем – поднимались на бунт. Батлер подумал о том, что теперь лони подавлены и забиты даже в своей собственной стране, и сильнее нажал на педаль газа. В Норфолке он направился в оживленный портовый район и припарковал автомобиль на неохраняемой стоянке недалеко от небольшого зала игральных автоматов. Он еще не вышел из машины, а уже почувствовал, как все вокруг заполнено влажностью, запахом соли и морской тины. Идя по припортовой улице, он чувствовал, как этой влагой в этим запахом пропитывается даже шелковая ткань его легкого голубого костюма. Он остановился у пирса и посмотрел на протянувшуюся в обе стороны на добрые полмили ярко освещенную, сверкающую неоновыми огнями улицу. В одном из трех мест на этой улице должен быть его человек. В первом баре, в который он зашел, работала система кондиционирования воздуха, в нем было прохладно, и он почувствовал, как сразу же, только он вошел внутрь, на теле высох пот. Это был бар для моряков. Для белых моряков. В таверне было полно моряков. Их одежда, наколки и особенно задубелые на солнце и морских ветрах лица и руки подтверждали их профессию лучше всяких документов. Эти лица вопросительно повернулись к нему, когда он остановился в дверях, понимая, что ошибся, что это не тот бар, который он искал. Решив показать, что он тоже свободный человек, Батлер не спеша прошелся взглядом по лицам сидевших за стойкой бара, затем оглядел столы. – Эй, ты! – крикнул бармен. – Это частный бар. – Конечно, – сказал Батлер, – конечно, частный. Ищу кое-кого, босс. – Ну, здесь ты его вряд ли найдешь. – Да не его, босс. Ее. Может быть, ты ее видел? Крупная блондинка с большими титьками. На ней короткое красное платье, а под ним – распрекрасная теплая задница. – И он осклабился, показав ряд белых зубов. Бармен закипал. – Да ладно, босс. Я уже вижу – ее здесь нет. Но если она придет, скажи, чтобы она несла свою теплую задницу домой. Не то, скажи, ее мужик отхлестает по этой самой заднице. А еще скажи, что если она сразу же не заявится, то больше не получит вот этой штуковины, – сказал Батлер и показал на то место, где сходятся две штанины. Несколько человек хихикнули. Бармен открыл было рот, чтобы ответить, но Батлер повернулся и вышел на улицу, не придержав при этом дверь. Тяжелая деревянная дверь гулко захлопнулась за ним. Он остановился на подъездной дорожке и рассмеялся гулким раскатистым смехом, в котором натренированное ухо лингвиста могло бы различить гортанно-шипящее прищелкивание, характерное для лони в гневе. Отсмеявшись, Батлер повернулся и зашагал к следующему кварталу. Гнетущая жара уже спала. Для его кожи в самый раз. Во второй таверне все было нормально, но пусто; он нашел того, кого искал, в третьей таверне. Человек этот сидел за столиком в дальнем углу зала. Его лицо цвета кофе с молоком казалось светлее на фоне темно-синего габардинового кителя. Несмотря на жару, на нем был отделанный тесьмой жилет и утконосая фуражка с золотым витым шнуром по околышу и козырьку. В зале было полно черных матросов, и никто даже не взглянул на черного щеголя в голубом костюме. Пока он пробирался к задней стене, ему дважды предлагали выпить, но он дважды отказался, стараясь быть предельно вежливым. Наконец он подошел к столику, за которым сидел морской офицер и пил в одиночку виски «Катти Сарк», наливая из стоявшей перед ним бутылки. Когда Батлер опустился в кресло, офицер взглянул на Батлера. – Привет, капитан, – поздоровался Батлер. – Ага, полковник Батлер, – отозвался капитан. – Как я рад видеть вас. – Язык его немного заплетался; успел уже наклюкаться, досадливо поморщился Батлер. – Давно вас здесь не было. – Да, – согласился Батлер, – но сейчас мне нужна ваша помощь. Наполнив до краев свой стакан, капитан вяло улыбнулся. Он понюхал виски, поднес стакан к губам и начал медленно, понемногу выливать его содержимое в рот. Когда стакан наполовину опустел, он остановился. – Что ж, пожалуйста, – сказал он. – Условия те же? Батлер кивнул. «Те же условия» означали пять тысяч долларов наличными для капитана танкера, плавающего под либерийским флагом. По крайней мере, это была любезная выдумка, которой придерживались Батлер и капитан. Правда состояла в том, что «условия те же» означало: жена и дети капитана, которые жили в Бусати, будут продолжать там жить, а не окажутся вдруг мертвыми в какой-нибудь канаве. Это условие было оговорено еще при первой встрече Батлера с капитаном десять месяцев тому назад, и этот вопрос никогда больше не поднимался – не было необходимости: капитан все хорошо помнил. – Однако, – сказал Батлер, – на этот раз есть некоторая разница. Он внимательно оглядел зал, чтобы убедиться, что никто за ними не следит и не подслушивает. Небольшой бар сотрясали душераздирающие вопли музыкального автомата. Успокоенный, Батлер сказал: – Две женщины. – Две? – переспросил капитан. – Две, – улыбнулся Батлер. – Но одна из них, не закончит путешествия. Капитан хлебнул виски и снова улыбнулся. – Понимаю, – сказал он, – понимаю. – Но он не понимал. Он не понимал, почему он должен взять на борт за одну и ту же цену двух женщин вместо одной. Так же, как не понимал, каким образом поставить перед Батлером пот вопрос, не рискуя навлечь на себя серьезные неприятности. Но он снова повторил: – Понимаю. – Хорошо, – сказал Батлер. – Когда вы отплываете? – В пять, – посмотрев на часы сказал капитан. – Как раз перед рассветом. – Буду в пять, – сказал Батлер и поднялся из-за стола. – Может быть, присоединитесь ко мне? – предложил капитан, берясь за бутылку. – Извините нет. Я не пью. – Жаль. Это вы зря. Когда выпьешь, жизнь становится намного легче. Батлер положил на стол свою большую ладонь и, перегнувшись через стол, сказал: – Вы не поймете, капитан. Ничто сейчас не может быть более легким, чем моя жизнь. И более приятным. Капитан кивнул. Батлер на секунду задержался, ожидая вопроса, затем, не дождавшись, оттолкнулся от стола, повернулся и молча вышел. Он остановился в мотеле на окраине города, где снял комнату под именем Ф.Б.Уильямс. Он заплатил наличными и отмел попытки дежурного завязать с ним разговор. Батлер проверил комнату. Дверные замки были вполне удовлетворительны. Он бросил на кровать свою небольшую дорожную сумку, закрыл комнату и вернулся к машине. Целый час разъезжал Батлер по улицам Норфолка, разыскивая нужного ему человека. Ему нужен был особый человек. Наконец он нашел ее. Это была высокая стройная блондинка с пепельными волосами. Она стояла на углу перекрестка, у столба светофора, в отработанной годами позе проститутки – готовая тут же пересечь улицу, если вблизи покажется полицейская машина, но согласная стоять там хоть вечность, если фараоны не покажутся и если конечно не подъедет подходящий мужчина в подходящей машине. Увидев ее, Батлер быстро объехал на прокатном «бьюике» вокруг квартала, а затем, точно подгадав, подкатил к ней как раз в тот момент, когда зажегся красный свет. Девушка взглянула на него через лобовое стекло. Батлер нажал на кнопку электрического устройства дверей, отпирая их. Глухой щелчок открывающегося замка был еще одним принятым всюду сигналом. Девушка подошла к машине, облокотилась на дверь, просунула в открытое окно голову и первым делом внимательно оглядела заднее сиденье. «Да, – подумал Батлер, – рост, фигура и возраст вроде бы подходят. Цвет кожи и волос – тоже.» – Хотите развлечься? – спросила девушка. – Точно! – Минет – пятнадцать долларов, натурально – двадцать пять. – А на ночь? – спросил Батлер. Странно, подумалось ему, слова и фразы уличного жаргона всплывали в памяти с такой легкостью, как будто он и не переставал ими пользоваться. – Не-а, – сказала девушка. – Не охота. Это тоска зеленая. – А три сотни желания не прибавят? – спросил Батлер, зная, что за такие деньги можно заставить расстараться сразу трех проституток на выбор. – У вас они есть? Батлер кивнул. – Покажите! – Покажу. Прыгай в тачку! Девушка открыла дверь и скользнула на переднее сиденье, рядом с Батлером. Зажегся зеленый. Батлер повернул направо, за угол, и остановился недалеко от ярко освещенного ночного газетного киоска. Достав из кармана бумажник, он вынул из него три стодолларовые бумажки, стараясь, чтобы девушка заметила оставшуюся в бумажнике пухлую пачку банкнот. Три сотенные он развернул веером и подержал на уровне ее глаз. – Деньги вперед, – сказала она, сглотнув. – Две сотни сейчас, – ответил он. – Можешь их припрятать. Третью – потом. – Чегой-то ты так разохотился? – спросила она. – Послушай. Я – не извращенец. Никаких там хлыстов и прочей чепухи. Просто мне нравятся белые женщины. Если ты мне угодишь, получишь еще одну сотню, о которой никто не будет знать. Она еще раз всмотрелась в лицо Батлера, на этот раз очень внимательно, явно стараясь сверить его со своими представлениями о трех известных ей категориях опасных клиентов – фараонов, извращенцев и драчунов. Он вроде не подходил ни под одну. – О'кей, – сказала она. – Ждите здесь. Я припрячу две сотни и сразу вернусь. Батлер кивнул. Он не поверил бы проститутке, если бы специально не продемонстрировал ей содержимое своего бумажника. Сейчас он был уверен, что ее куриные мозги усиленно работают над тем, как вытянуть из него больше обещанных четырех сотен. Отдав две сотни своему сутенеру, она тут же вернется назад. Действительно, через три минуты она снова скользнула на соседнее сиденье и обвила руками его шею. – Меня зовут Тельма, – сказала она, – а тебя? – Симон, – ответил он. – Хата у меня есть. – Он захлопнул дверь, и они тронулись с места. Через десять минут они уже были в комнате Батлера в мотеле. Еще через двадцать минут она, связанная, с кляпом во рту, одурманенная хлороформом, лежала на полу за кроватью – невидимая из окна и достаточно далеко от телефона. Последняя предосторожность была явно излишней, поскольку она отключилась на всю оставшуюся часть ночи. Прежде чем уйти, Батлер еще раз посмотрел на нее и остался вполне доволен. Рост – подходящий. Цвет волос – почти такой, как надо. Нельзя сказать, чтобы все было безукоризненно. Вряд ли можно будет дурачить людей слишком долго, но пока и эта сойдет. Во всяком случае, годится, чтобы выиграть время. Удовлетворенно посвистывая, он выбрался из духоты городских улиц и оказался на дороге среди мелькающих по сторонам холмов, известных лисьими охотами, земли Вирджинии – богатой на богатых сукиных сынов. Батлер проехал по этой дороге трижды, прежде чем нашел, наконец, поворот к вьющейся дорожке, ведущей к поместью Батлеров. Выключив фары и габаритные огни, он посидел немного в темноте и вскоре смог различить очертания главного здания, возвышающегося на самой вершине холма, примерно в двухстах ярдах от дороги. Он решил не рисковать и не подъезжать слишком близко к дому, так как не исключено, что там могли быть установлены охранные сигнальные устройства. Медленно проехав еще сотню ярдов, он обнаружил удобный съезд с дороги и свернул под нависшие ветви густых деревьев парка. Батлер закрыл машину, проверил карманы, убедился, что взял все необходимое, и направился прямо по аккуратно подстриженным лужайкам батлеровского поместья к дому на холме, придерживаясь тенистых посадок на северной стороне. На ходу он бросил взгляд на светящийся циферблат часов. Можно, пожалуй, и ускорить шаг, хотя время еще есть. От травы исходила влажная прохлада, и он вдруг вообразил себя босоногим мальчишкой, одетым в какой-то обезьяний костюмчик и семенящим к беседке с напитками для своего хозяина. Когда это было? И когда он научился так ненавидеть? Он бежал трусцой, его большое сильное тело двигалось свободно и легко, как когда-то на покрытых травой футбольных полях, когда он выступал в этой громадной клетке под открытым небом, для белых зрителей, которым посчастливилось заиметь друга, доставшего абонемент на очередной сезон. Не важно, когда он начал ненавидеть. Он ненавидел – и все, но потом, он вспомнил: Кинг-Конг. Вот когда это началось. После очередного ожесточенного спора со своей сестрой, он тогда выскочил ночью на улицу, долго бродил по Нью-Йорку и каким-то образом оказался на бесплатной лекции о расизме в Новой школе социальных исследований. Лектором был один из той кочующей банды ничему не учащих учителей, которые умудряются порой сделать одно любопытное, пусть даже и не бесспорное заявление, попадают в заголовки газет, а потом лет двадцать обсасывают его, выступая с платными лекциями в студенческих городках. Лектор говорил о расизме в кино, делая малообоснованные выводы из второстепенных фактов и срывая все более громкие аплодисменты, находившихся в аудитории двухсот человек, в основном белых. Затем в зале погасили свет, и на экране замелькали отдельные кадры из старого классического фильма о Кинг-Конге. За отведенные на это пять минут, зрителям было показано, как эта гигантская обезьяна терроризировала Фей Рей в джунглях, как забралась потом на Эмпайр Стейт Билдинг и, держа девушку в своей огромной ладони, стояла там, на самом верху, до тех пор, пока не была расстреляна истребителями. Докладчик сопровождал показ фильма такими комментариями, будто старался подравнять под темень в аудитории отсутствие света в собственных рассуждениях. «Кинг-Конг», говорил он, тонко завуалированная атака белых кинематографистов на сексуальность черных. Плотоядное выражение, с каким Кинг-Конг смотрит на белую девушку, держа со в своей черной руке; его отчаянные, неистовые, без раздумий и колебаний, поиски Фей Рей, как бы подтверждавшие мифическое вожделение черных мужчин к белым женщинам; дешевая по замыслу концовка фильма с Кинг-Конгом, погибающим, прижимаясь к фаллическому символу – башне здания; концовка, как бы провозглашающая, что поднятый в эрекции фаллос черного несет ему гибель, – все это было приведено докладчиком в качестве доказательств правильности своих утверждений. Батлер смотрел на аудиторию, на согласно кивающие головы слушателей. «И это – либералы, – думал он, – самая большая надежда американских черных, и ни один из них, даже на секунду не подверг сомнению свою собственную бездумную готовность видеть в обезьяне черного человека. Разве в школах больше не преподают антропологию? А вообще, чему-нибудь там еще учат? Обезьяна волосата, а черные люди безволосы. У черных толстые губы, а у обезьян губ вообще нет. И все-таки эти типы готовы поверить, что черные и обезьяны – одно и то же». А ведь считается, что эти люди – лучшее, что может предложить Америка. Лектор убедил Батлера только в одном: его сестра была права, а он неправ. Чтобы получить то, что черный человек заслужил, Америке придется пройти через конфронтацию, а может быть и насилие. Батлер действовал. Потом было посещение деревни лони, где Уильям Форсайт Батлер осознал, что он дома. Он услышал легенду лони и решил, что он – именно он – избавитель из этой легенды, он может использовать лони, чтобы захватить власть в Бусати и показать, чего может добиться черный человек, если дать ему хотя бы полшанса. Вот он уже возле дома. В доме было темно и тихо. Он обрадовался, что не было собак. Собак Вилли Батлер боялся. Батлер постоял у стены дома, оглядываясь вокруг и вспоминая план расположения комнат, который ему начертил исследователь-историк, обнаруживший его в библиотеке Конгресса в книге «Исторические дома Вирджинии». Комната девушки должна, согласно плану, находиться на втором этаже, справа. Батлер посмотрел вверх. По фронтону здания шли решетчатые балконы, увитые спускающимися вниз по стене стеблями вьющихся растений. Он надеялся, что они выдержат его вес. Крепко взявшись правой рукой за стебель, Батлер подтянул ноги и повис, испытывая его крепость. Он повисел немного на правой руке; стебли были достаточно крепки, а вся их переплетенная массацепко держалась за стену дома. Удовлетворенно хмыкнув, он начал карабкаться вверх. Окно спальни на втором этаже оказалось незапертым, и даже слегка приоткрытым. Внутри было слышно тихое жужжание кондиционера, вдыхавшего прохладу в комнату. Ночь была черна, как железнодорожный туннель в полночь. В самой спальне, однако, было достаточно светло от небольшой индикаторной лампочки, вделанной в стенной выключатель у двери. В кровати под сияющей белизной простыней Батлер различил очертания женского тела. Это должна быть Хиллари Батлер. Придерживаясь одной рукой за чугунную литую решетку, Батлер медленно, осторожно открыл окно и бесшумно шагнул через подоконник. Его ботинки глубоко утонули в плюшевом ковре, который покрывал пол спальни. Он подождал, стараясь не издать ни одного звука, выровнял свое дыхание и двинулся к кровати, к головной ее части. Вот теперь он уже мог видеть лицо девушки. Да, это была Хиллари Батлер, спящая безмятежным сном праведницы, пребывающей в мире со всем миром. То, что она была здесь, в комнате с кондиционером, под легкой атласной простыней в конечном счете потому, что ее предки возили через океан мужчин, женщин и детей в полузатопленных и кишащих крысами трюмах кораблей, видимо, совсем не мешало ей спокойно спать. Батлер ненавидел ее. Он отступил назад и вынул из кармана небольшой пакет, обернутый фольгой. Он осторожно надорвал его и тут же уловил характерный запах хлороформа. Вынув из пакета сложенную в несколько слоев пропитанную хлороформом марлю, Батлер аккуратно засунул пакет обратно в карман. Он быстро шагнул вперед. Остановившись рядом с девушкой, он переложил марлю с хлороформом в правую руку. Затем нагнулся и накрыл марлей рот и нос девушки. Хиллари Батлер резко вскинулась, и Батлеру пришлось навалиться на нее всем своим грузным телом, чтобы удержать. Несколько секунд она металась с широко открытыми, полными ужаса глазами, пытаясь разглядеть того, кто напал на нее, но единственное, что она увидела, был блеск света, отразившегося от золотого кольца в виде цепочки на пальце руки, закрывавшей ей лицо. Рывки ее становились все слабее. Наконец, она затихла совсем. Выпрямившись, Батлер посмотрел на лежащую без сознания девушку. Оставив марлю на ее лице, он принялся методично обследовать комнату. Он внимательно перебрал ее костюмы и платья в занимавшем всю стену платяном шкафу, отвергая их одно за другим, пока не увидел бело-голубое платье из джерси с вышитой на нем эмблемой знаменитого нью-йоркского портного. Перед тем, как закрыть шкаф, он убедился, что все в нем аккуратно развешано. На туалетном столике он увидел шкатулку из полированного черного дерева. Батлер открыл ее, достал горсть драгоценностей, поднес их к лампочке у двери и внимательно рассмотрел. Отобрав гравированный золотой браслет-амулет и пару золотых сережек, он положил все остальное обратно в шкатулку. Скатав бело-голубое платье, Батлер засунул его себе за пояс, а драгоценности положил во внутренний карман пиджака. Подойдя к кровати, он снял с лица девушки марлю, положил ее в карман, затем, поднял девушку одной мускулистой рукой и понес к окну, как носят под мышкой свернутые в рулон чертежи. Он сам удивился той легкости, с которой спустился с девушкой на землю. Все еще держа ее под мышкой, он направился к лесу и дальше, к дороге, где стоял автомобиль. Он бросил эту маленькую богатую девушку на пол перед задним сиденьем, прикрыл одеялом и быстро поехал прочь. Ему очень не хотелось, чтобы его остановил какой-нибудь полицейский, заинтересовавшись, что делает черный во взятой напрокат машине в три часа ночи в этой части города. Припарковавшись у мотеля перед своей комнатой, Батлер положил свежую хлороформовую подушечку рядом с лицом девушки и направился к себе в номер. Проститутка все еще находилась без сознания. Он надел на нее бело-голубое платье Хиллари Батлер и взятые из шкатулки драгоценности. На внутренней стороне браслета было выгравировано: «Хиллари Батлер от дяди Лоури». Серьги. Оказывается они предназначались для проколотых ушей. У проститутки уши не были проколоты. Как в том анекдоте, про белую ведьму, у которой тоже не было дырок там, где они нужны! Острым концом замка одной из сережек он проколол мочку уха находящейся без сознания девушки. Она даже не пошевельнулась, хотя из небольшой ранки и выкатилось несколько капель крови. Он застегнул на серьге миниатюрный замочек и принялся за другое ухо. Затем Батлер развязал веревки, которыми была связана девушка, и положил их в свой чемоданчик. Из его внутреннего кармана он вынул два тяжелых коричневых пластиковых мешка, по форме напоминающих армейский рюкзак. В один из них он затолкал проститутку. Верхняя часть мешка застегивалась на металлическую молнию, но через нее проходило достаточно воздуха, чтобы можно было дышать. Прихватив с собой второй мешок, генерал Уильям Форсайт Батлер вышел на парковочную площадку. Вокруг никого не было. На площадке стояли еще три машины, но в окнах напротив было темно; их владельцы спали. Батлер открыл заднюю дверцу машины, втиснулся внутрь и начал натягивать на Хиллари Батлер пластиковый мешок. Обращался он с ней довольно грубо, одна из бретелек ее нейлоновой сорочки лопнула, и сорочка соскользнула вниз, обнажив хорошо сформировавшуюся грудь цвета свежих сливок. Батлер положил свою черную руку ей на грудь, ощущая ее теплоту и отмечая заметный даже в полутьме контраст между ее кожей и кожей его руки. Он со злостью ущипнул сосок, и девушка вздрогнула, несмотря на оцепенение. Он злобно скривил губы. «Привыкай, милочка, – подумал он. – Там, где все это началось, тебе такого перепадет еще очень много. За твоей семьей неоплаченный счет трехсотлетней давности, и ты заплатишь по нему вот этой расчудесной белой кожей». Батлер застегнул молнию мешка, еще раз осмотрелся, вернулся в комнату, поднял мешок с проституткой отнес к машине и бросил его на заднее сиденье поверх Хиллари Батлер. Потом он вынес свои вещи, стер с дверных ручек отпечатки пальцев и покинул комнату, оставив ключ в двери. Пятнадцатью минутами позже взятая им напрокат машина была уже припаркована на темной неосвещенной улочке в сотне ярдов от пирса, у которого разводил пары, готовясь к отплытию, либерийский танкер. Батлер запер двери машины и отправился искать капитана. Найдя его на мостике, Батлер шепнул ему несколько слов. Капитан подозвал матроса и вполголоса поговорил с ним. – Ключи, – обратился он к Батлеру. Тот отдал ключи матросу, который тут же ушел. Десять минут спустя он вернулся и занялся погрузкой большого корабельного сундука. – Отнесите сундук в мою каюту, – сказал капитан другому матросу, и тот скатился вниз по трапу, чтобы помочь первому втащить груз на борт. Батлер выждал немного и пошел в капитанскую каюту. Сундук был поставлен точно посередине комнаты. Открыв его, Батлер рывком вытащил из него пластиковый мешок. Расстегнув молнию, он заглянул внутрь. Там была проститутка в бело-голубом платье Хиллари Батлер. Он начал осторожно стягивать с нее пластиковый мешок, пока не показались полностью ее голова и плечи. Батлер огляделся. На небольшом столике рядом с массивной кроватью капитана стояла бронзовая статуэтка. Покачав ее на ладони, Батлер прикинул ее вес. Она была достаточно тяжелой. Он вернулся и опустился на колено рядом с бесчувственной проституткой. «Какой у нее безмятежный вид», – подумал он, занося над ее головой статуэтку, и с силой молота обрушил на лицо девушки. Батлер все сделал старательно. Он выбил ей зубы, раздробил лицевые кости и в качестве последнего мазка сломал левую руку. Он встал, слегка задыхаясь от напряжения. Ковер на полу был забрызган кровью. Взяв из личного капитанского туалета полотенце, он тщательно оттер пятна и отмыл статуэтку. Заметив что-то похожее на капельку крови на своем золотом кольце, он долго промывал его под краном. Батлер затолкал назад в мешок мертвое тело девушки и оставил его на ковре посередине каюты. Перед тем как выйти, он убедился, что Хиллари Батлер в своей пластиковой клетке еще жива, и решительно захлопнул тяжелую крышку сундука. Вернувшись на мостик, Батлер отозвал капитана в сторонку. Из внутреннего кармана он вынул конверт с пятью тысячами долларов в стодолларовых банкнотах. – Вот, – сказал он, – ваш гонорар. Капитан спрятал конверт и снова взглянул на него с выражением предупредительной готовности. – Что я должен сделать в этот раз, чтобы заработать их? – На полу в вашей каюте лежит пластиковый мешок. Через десять минут после отплытия, когда будет еще темно, его надо скинуть за борт. Лучше, если вы сделаете это сами. Команда ничего не должна знать. Капитан кивнул. – В вашей каюте, – продолжал Батлер, – находится сундук. В нем еще один мешок с обычным содержимым. С ним вы распорядитесь точно так же, как раньше: в первом же порту вы передадите сундук моему человеку, который вас встретит. Затем он переправит багаж самолетом в Бусати. – Понятно, – сказал капитан. Батлер сунул руку в карман и вытащил из него полдюжины пакетов из фольги. – Возьмите, – сказал он. – Это может пригодиться, чтобы ваш груз был… ну, скажем, более сговорчивым. Капитан сунул пакеты в карман. – Спасибо, – сказал он. – Между прочим, – спросил он с едва заметной усмешкой в углах рта, – можно мне будет попользоваться этим грузом? Начальник штаба вооруженных сил Бусати на минуту задумался. Он думал о Хиллари Батлер, думал о ее теплой белой груди, думал о ее новом доме – белом здании за железными воротами и отрицательно покачал головой. – В другой раз, капитан, – сказал он. Хиллари Батлер была последней, и случайное, походя, изнасилование было ни к чему. Оно не было бы достаточно ужасным – во всяком случае для той, чьи предки дали его предкам рабское имя. Как минимум, это должно быть групповое изнасилование под его личным руководством. Для начала. – Сожалею, – сказал он. Капитан пожал плечами. – Так не забудьте про первый мешок, – напомнил Батлер. – Десять минут хода и – за борт. Завтра течение должно прибить ее к берегу. – Все будет сделано как вы сказали, полковник. – О, между прочим, я теперь генерал. Меня повысили в звании. – Уверен, вы это заслужили. – Стараюсь, – ухмыльнулся Батлер. Он взял у капитана ключи, легко сбежал по трапу и вернулся к своей машине. Впервые после прибытия в Штаты он включил кондиционер на полную мощность. Через два часа Батлер уже снова был на борту реактивного «боинга-707», на пути домой – в Бусати. «Последнее имя в списке, – подумал он. – Легенда начинает осуществляться». На какое-то мгновение мелькнула мысль о том американце, Римо, и старом азиате, но он отмахнулся от нее. К этому времени они или уже вылетели из Бусати, или сидят в армейской тюрьме. В этом случае он уж постарается, чтобы они покинули Бусати подобру-поздорову. Только он, и он один, будет осуществлять легенду лони.Глава девятая
– Когда-то мы жили во дворцах. Наши здания поднимались до облаков. Наша страна была богата, и мы жили в мире. – Девушка отвернулась от Римо. Он лежал на спине на вершине холма и жевал травинку. – А теперь – вот он наш мир – сказала она с горечью и махнула рукой на то, что расстилалось перед ней. – Страна крытых тростником лачуг, страна нищеты, невежества и болезней. Страна, в которой хауса охотятся на нас, как на диких животных. Мы стали народом, для мужчин которого бояться так же естественно, как для коровы давать молоко. Римо повернулся на левый бок, чтобы взглянуть на девушку. Она была высокая и стройная. На фоне ослепительно белого неба африканского полудня она казалась темнее, чем на самом деле. На ней была лишь короткая белая туника, вроде греческой тоги, которая на фоне раскаленного белого неба тоже выглядела темной. Она стояла спиной к Римо, а прямо перед ней, у подножия холма, он видел небольшую грязную деревушку – все, что осталось от когда-то великой империи. – Могло быть и хуже, – сказал Римо. – Да? – Девушка повернулась, подошла к Римо и с мягкой грациозностью опустилась на траву рядом с ним. – Что может быть хуже для моего народа? – Уж поверь мне, – сказал Римо. – Вот ты жалуешься, что цивилизация прошла стороной мимо твоего народа. Да вы от этого ничего не потеряли! Я пришел сюда оттуда, что вы называете цивилизацией, но предпочел бы жить здесь. По крайней мере, если не пересекать дорогу хауса, то можно жить мирно. Подвинувшись к девушке, Римо взял ее левую руку в свою. Она инстинктивно отшатнулась, затем пришла в себя, но Римо уже отпустил ее руку. Принцессы Империи Лони обязаны были оставаться девственницами до тех пор, пока не выходили замуж. Они не знали мужчин, и ни один мужчина не знал их до тех пор, пока не состоялась специальная церемония по утвердившимся обычаям предков. Вполне возможно что его ладонь была первой мужской ладонью, которая когда-либо касалась красивой изящной руки принцессы Саффы из Империи Лони. – Не отпускай меня, – сказала она. – Твоя рука такая теплая… Ты, конечно, прав: здесь все так мирно… Но спокойствие – как дождь. Он, конечно, приятен, но когда льет и льет без передышки, это уже совсем другое дело. Она взяла руку Римо в свои руки, смолкла на мгновение, как будто бы шокированная собственной смелостью, и затем продолжала: – Ты, например. Ты лежишь здесь сейчас, пожевывая травку, как корова, и рассуждаешь о том, как прекрасен мир, и тебе хорошо, но ты знаешь: как только сможешь, ты сразу вернешься в тот мир, который ненавидишь. Римо промолчал – она была права. Когда он найдет и освободит взятых в рабство девушек и узнает, что случилось с Джеймсом Форсайтом Липпинкоттом, он уедет. – А могу я остаться, если захочу? – спросил он, наконец. – Не знаю. Легенда об этом молчит. – Ах, да… Легенда. С тех пор, как два дня тому назад они с Чиуном прибыли сюда, они, кроме как о легенде, мало о чем слышали. Чиун вместе со своими семью сундуками и всем остальным прекрасно устроился в самой лучшей соломенной хижине, которая только нашлась у лони. Правившая этой деревней принцесса Саффа – две ее младшие сестры-принцессы правили двумя другими деревушками – покинула этот дом, чтобы освободить место Чиуну. – Черт подери, Чиун, это несправедливо, – сказал ему Римо. – Въехал бы куда-нибудь еще, чем выживать кого-то. – Несправедливо? – удивился Чиун. – Что несправедливо? Что народ лони хочет выразить свое уважение человеку, который проехал тысячи миль, пересек океан только для того, чтобы отдать долг многовековой давности и вернуть им прежнюю силу? – Ладно, ладно… Но выживать из дома их принцессу… – Принцессу! Ты вдруг стал роялистом? Тогда запомни: принцессы и принцы, короли и королевы приходят и уходят. Но в мире есть только один Мастер Синанджу. – Миру, конечно, здорово повезло, – съязвил Римо. – Да, миру повезло, что у него есть я. Но еще больше повезло тебе, имеющему возможность греться в лучах величия Мастера. И Чиун поселился в хижине принцессы Саффы. Однако Римо из чувства протеста отказался жить с Чиуном под одной крышей. Он настоял на том, чтобы его поселили в самой маленькой хижине на окраине деревни. В первую ночь он замерз. Во вторую промок. Утром третьего дня с одеялом под мышкой он вошел в хижину Чиуна: – Мне подумалось, может, тебе здесь одиноко, – сообщил он Чиуну. – Вот я и решил составить тебе компанию. – Я счастлив, что ты обо мне так много думаешь, – сказал Чиун. – Но я не хочу, чтобы ты делал что-то против своих принципов. – Да ладно, Чиун, все в порядке. Я уже решил. Я остаюсь. – Нет, – заупрямился Чиун. – Я настаиваю. – Прости, Чиун, но я не уйду. Хочешь ты этого или нет, я останусь и составлю тебе компанию. – Ты уйдешь немедленно, – заявил Чиун и созвал всю деревню, чтобы, если потребуется, выставить Римо силой. Возвращаясь тайком в свою глиняную лачугу, Римо слышал, как Чиун, стоя у своего дома, пояснял ему вслед: – Ребенок иногда забывается, ему надо напомнить о его месте. Но он молод и еще может чему-нибудь научиться. Расстроенный Римо медленно поднялся на вершину холма; принцесса Саффа последовала за ним. Она пришла, чтобы его утешить. – Н-да… Легенда… – повторил Римо. – Послушай, ты же сообразительная девушка. Неужели ты действительно веришь, что лони вернутся к власти, потому что сюда приехал Чиун? – Дело не только в Старейшем, – ответила она. – Ты тоже здесь, и тоже часть легенды. – Она раскрыла его ладонь и сделала вид, что изучает ее. – Послушай, а когда ты успел умереть? – Она засмеялась, почувствовав, как ладонь Римо мгновенно напряглась. – Понимаешь, – сказала она, смеясь, – легенда говорит только правду. – Лучше расскажи мне об этой легенде, – попросил Римо. Ему было приятно, что она продолжала сжимать его руку. – Однажды, – начала принцесса свой рассказ, – много лет тому назад, здесь жил Мастер из-за океана. Тогда лони были великим благородным народом. Они жили со всеми в мире и никогда не поступали несправедливо. В древние времена, как говорят ваши историки, величайшие библиотеки мира находились в Александрии, в земле Египетской. Но это неправда. Самая большая библиотека была в Тимбукту, это была библиотека лони. То, что я тебе говорю, Римо, – правда. Ты все это можешь проверить. Именно Империя Лони дала миру железо. Это тоже правда. У нас были люди, которые могли врачевать глаза; наши врачи могли вылечивать даже тех, у кого что-то случалось с головой. Все это было у лони, и все это они умели делать, и мы были великим благословенным Богом народом. Легенда говорит, что лони отдали Мастеру всю свою храбрость, и доверили ему свою безопасность, используя головы только для науки, а руки – для искусства. Но однажды этот заморский Мастер покинул нас, и лони, которые полагались на него, были повержены гораздо менее развитым народом, и наша Империя погибла. Наши лучшие мужчины и женщины были проданы в рабство. Нас выслеживали и травили, как диких животных, пока мы, те, кто остались – три небольшие группы – не отступили в горы, где теперь живем и прячемся от наших врагов. Но через годы, моря и горы этот Мастер прислал нам весть: придет день, когда он вернется. Он приведет с собой человека, который уже ходил в сандалиях смерти, человека, чья прежняя жизнь уже окончилась, и этот человек встретится в смертельной схватке со злым человеком, который будет держать в рабстве народ лони. Это о тебе, Римо, и уверяю тебя это – правда. Римо поднял голову и увидел печаль в темных глазах принцессы. – А что мне предрекает эта легенда, победу или поражение? – спросил Римо. – Не знаю, – ответила она. – Легенда молчит. Но она говорит о том, что случится потом. Дети лони вернутся домой. Лони опять будут хозяевами своей страны. Их дети будут снова гулять по улицам, а слепые смогут обрести зрение. – Получается, мне придется проделать всю работу, – подытожил Римо. – А что там говорится о Чиуне? Будет он что-нибудь делать, кроме как валяться в твоей хижине, будто он Генрих Восьмой? Принцесса Саффа рассмеялась, и смех оживил точеные черты ее лица. – Ты не должен так говорить о Старейшем, – сказала она. – Вековые лишения изменили лони. Когда-то мы были добры, теперь – жестоки. Когда-то мы были великодушны, теперь – мстительны. Где была любовь – там поселилась ненависть, вместо храбрости – трусость. Легенда говорит, что Мастер очистит народ лони священным огнем. Этот огонь вернет лони их прежние добродетели, чтобы они снова были достойны управлять этой страной. Но, выполняя это предначертание. Старейший может погибнуть, вот почему мы так глубоко чтим его. Римо повернулся и заглянул в темные глаза Саффы. – Погибнуть? – Да, так там написано. Пламя может поглотить его. Он – великий человек. Он вернулся к нам, хотя знает, что здесь над ним может пробить погребальный колокол. – Чиун знает об этом? – Конечно, – ответила Саффа. – Он ведь Мастер. Ты разве не слышал, что он сказал, когда вы сюда пришли? Ах да, он говорил на языке лони. Он сказал нам тогда: «Прошли века, и вот я прибыл из страны Синанджу, чтобы снова быть с моими братьями, лони, чтобы возложить свое тело на священные угли, очистить народ лони своей жизнью». – Он мне не говорил, – сказал Римо. – Он ничего не рассказывал о ритуальном костре. – Он тебя очень любит и не хочет, чтобы ты волновался. – А ты, Саффа, ты сама веришь в эту легенду? – Я должна верить, Римо. Я – прямая наследница короны Империи Лони. Моя вера поддерживает веру моего народа. Да, я верю. И верила всегда. Я верила и тогда, когда к нам приходили другие, и мы думали, может быть, этот и есть наш избавитель. Но когда у них ничего не получалось, это была их вина, а не легенды. Совсем недавно к нам приходил еще один, и мы поверили, что это он, но когда появились вы, мы поняли, что он – не тот. Вы – наши спасители. – Идущие на смерть приветствуют тебя[4], – сказал, улыбнувшись, Римо. Она потянулась к нему и, глядя прямо в глаза, спросила: – Римо, ты веришь в грех? – Если оба орангутанга согласны, что в этом может быть плохого? – Не поняла. – Требовательно-вопросительное выражение ее лица смягчилось, когда она увидела, что Римо улыбается. – Ты все шутишь, – укоризненно произнесла она. – Все шутишь. Когда-нибудь ты мне объяснишь, что значит твоя шутка, а сейчас я хотела бы поговорить с тобой серьезно. – Ладно, объясню когда-нибудь, – сказал он. – Нет, я не очень-то верю в грех. Грех – это если ты не можешь сделать то, что должен сделать. Все остальное сомнительно. – Очень рада, что ты это сказал, потому что для принцессы Лони считается грехом познать мужчину до замужества. И все-таки, Римо, я хочу познать тебя. – Лучшее предложение за сегодняшний день, – не долго думая откликнулся Римо, – но я думаю, тебе стоит еще подумать над этим. Принцесса Саффа потянулась к нему, прижалась своими губами к его губам и крепко поцеловала его. Затем с торжеством откинула голову. – Ну вот, – сказала она, – я уже совершила грех, коснувшись мужчины. Теперь, когда придет твое время, у тебя не будет причины отказаться от меня. – Когда я буду уверен, что ты готова, – заверил ее Римо, – меня не смогут остановить никакие причины. Но сначала – дело. Дело означало для Римо две вещи: освободить девушек из белого дома за железными воротами и узнать, что случилось с Липпинкоттом. Принцесса Саффа ни о том, ни о другом не имела представления, но высказала предположение, что если это связано с чем-то плохим, то, вероятно, тут замешан генерал Ободе. – В лагере Ободе у нас есть друг, – сказала она. – Наверное, он сможет тебе помочь. – Как его зовут? – Он твой земляк. Его фамилия – Батлер, – ответила принцесса.Глава десятая
В американских кругах, интересующихся делами четырехсот богатейших семей страны, было известно, что если Форсайты и Батлеры разговаривают только со своими родственниками – Липпинкоттами, то Липпинкотты беседуют только с Господом Богом или теми, кто занимает равную с Господом ступеньку на социальной лестнице. Поэтому, естественно, когда волны вынесли на берег в нескольких милях от Норфолка, штат Вирджиния, тело девушки, побитое и изодранное о прибрежные камни, то сообщения об этом заняли первые полосы всех газет, поскольку девушка была опознана как Хиллари Батлер. Опознана она была по бело-голубому платью и гравированному браслету на руке. Семья Батлеров, как обычно поступают такие семьи, застегнула роток на все пуговицы и отказалась поделиться с прессой своими соображениями о том, каким образом их дочь, которая должна была вскоре выйти замуж, ухитрилась вдруг оказаться мертвой в океане. Хотя Батлерам это и претило, но, поскольку это было частью обычной процедуры, они вынуждены были согласиться на вскрытие тела. Днем Клайду Батлеру позвонил врач-паталогоанатом графства. – Господин Батлер, – сказал он, – мне необходимо с вами встретиться. Батлер неохотно согласился и назначил встречу в частном медицинском кабинете врача, решив, что там его приезд не будет столь заметен, как если бы он приехал в здание администрации графства. Одетый, несмотря на жаркую, не по сезону, погоду, в тяжелый темный в тонкую полоску костюм, Батлер сидел напротив врача, отделенный от него покрытым рыжеватыми пятнами металлическим столом. – Полагаю, – сказал Батлер, – речь пойдет о моей бедной дочери. Послушайте, разве нам мало досталось, чтобы… – Сэр, об этом и пойдет речь, – прервал его врач. – Это тело не вашей дочери. На некоторое время Батлер потерял дар речи. Наконец он сказал: – Повторите! – Никакого сомнения. Девушка, труп которой выбросило на берег, – не ваша дочь. – Вы уверены? – Да, сэр. При вскрытии я обнаружил, что у найденной на берегу девушки был сифилис. Тогда я осторожно просмотрел медицинские карточки членов вашей семьи у вашего врача-терапевта и у вашего дантиста. Учитывая состояние тела, работа эта была нелегкая, но сейчас я могу без тени сомнения утверждать, что молодая женщина в морге – не ваша дочь. Батлер поморщился оттого, что ему показалось излишне детализированным описанием. Задумавшись лишь на секунду, он спросил: – Вы кому-нибудь еще говорили об этом? – Абсолютно никому. Я решил сообщить это прежде всего вам. Не знаю, была ли ваша дочь знакома с этой девушкой, или ее исчезновение каким-то образом связано со смертью этой девушки, или тут что-то еще. Думаю, вам следует знать, что эта девушка не утонула. Она была мертва уже до того, как оказалась в воде. В общем, прежде чем объявлять об этом, я решил дать вам возможность подумать над всем этим. – Вы очень хорошо поступили, – сказал Батлер. – Я высоко ценю вашу предусмотрительность. Хотел бы попросить вас еще об одном одолжении, если вы, конечно, не возражаете. – Если смогу, пожалуйста. – Дайте мне час. Потом я вернусь, и мы решим, что дальше делать и говорить. – Хорошо, господин Батлер. Но не больше часа. Мы оба понимаем, что я обязан придерживаться установленных правил. – Я понимаю, доктор. Только час. Батлер вышел из кабинета врача. Примерно в середине следующего квартала был банк, контрольным пакетом акций которого владела семья Батлеров. Он вошел, коротко переговорил с его президентом, и через пять минут, как он и просил, удобно устроился в отдельном кабинете с телефоном, получив заверение, что его никто не побеспокоит. Батлер понимал: проблема была щекотливая. Сначала он подумал о похищении и выкупе. Но зачем похитителям понадобилось одевать на кого-то платье и драгоценности Хиллари и представлять дело так, будто она утонула? Нет. Только не похищение. А что если сама Хиллари была как-то связана со всем этим? Он не имел понятия, как решать такие проблемы, не знал ничего и о полицейских процедурах. В связи с родством Батлеров и Липпинкоттов возникала, к тому же, проблема огласки. Когда у детей возникают проблемы, они идут к своим отцам. Батлер отправился к главе семейства Липпинкоттов и всех его ветвей – к Лоренсу Батлеру Липпинкотту. Спокойно в нескольких словах он по телефону рассказал Липпинкотту о том, что случилось. Липпинкотт без тени эмоций в голосе записал его телефон и велел оставаться на месте – ждать ответного звонка. Лоренс Батлер Липпинкотт позвонил в Сенат. Оттуда позвонили в Белый Дом. Из Белого Дома по особому каналу – в санаторий Фолкрофт в Рай, штат Нью-Йорк. Были обсуждены все проблемы, рассмотрены все варианты, приняты решения. По той же цепочке прозвенели звонки в обратном направлении, последний из них раздался в банковском кабинете с кондиционером, где сидел Батлер. – Да, – сказал он. – Это Лори. Слушай внимательно. Мы считаем, что твоя дочь жива, но ее уже нет в этой стране. Самые высокие инстанции заняты сейчас проблемой ее спасения. Однако, эти усилия будут обречены на провал, если организовавшие это похищение заподозрят, что мы знаем больше того, что они хотели бы, чтобы мы знали. Следовательно, из этого и надо исходить. Батлер молча выслушал все, что сказал ему Лори Липпинкотт. Потом спросил: – А как с Мартой? – имея в виду свою жену, находившуюся в полуобморочном состоянии. – Она уже пережила самое худшее, – сказал Липпинкотт. – Ничего ей не говори. – Ничего? Но ей следует знать… – Для чего ? Чтобы она волновалась? Впала в истерику? Может быть даже обронила словечко, которое вынесет Хиллари смертный приговор? Пусть она продолжает считать Хиллари умершей. Если нам удастся вернуть Хиллари, Марта будет счастлива. Если не удастся, ну, по крайней мере, ей не придется пережить это еще раз. – Каковы наши шансы, Лори? – Не стану тебя обманывать. Меньше чем пятьдесят на пятьдесят. Но мы используем все. Все, что у нас есть. – У нас? Ты имеешь в виду нашу семью? – Нет, я имею в виду Соединенные Штаты Америки, – сказал Липпинкотт. Батлер вздохнул. – О'кей, Лори. Как скажешь. Но меня беспокоит врач. Молодой сопливый негодяй. Что, если он начнет упираться? Лоренс Батлер Липпинкотт записал фамилию врача, позволив себе посмеяться: – Это не проблема. Особенно, если его налоговые декларации – как у большинства врачей. Через десять минут Батлер снова был в кабинете врача, объясняя ему, что он должен помалкивать – пусть девушку похоронят как Хиллари Батлер. – Никогда! – гневно воскликнул доктор. – Я не знаю, что за игру вы затеяли, но я в нее не играю. Раздался звонок аппарата внутренней связи. Доктор поднял телефонную трубку, послушал и резко сказал: – Я говорил ему, что не позволю… О!.. О!.. Понимаю… Да, конечно! – Он нажал на мигающую кнопку вызова на аппарате. – Это я, – тихо сказал врач, и молчал в течение шестидесяти секунд. Наконец, он сказал: – Конечно, сенатор. Да, сенатор. Я понимаю. Конечно. Без проблем. Буду рад, сенатор. Да, я понимаю. – И повесил трубку. На лбу его блестели капельки пота. Он взглянул на Батлера и произнес: – Я буду молчать. – Хорошо, – ответил Батлер. – Надеюсь, в ближайшее время смогу вам все объяснить, – добавил он размышляя, не слишком ли большую уступку делает этому типу, столь низко стоящему на социальной лестнице. Доктор поднял руку: – Нет необходимости. Как пожелаете. – Ну, тогда всего хорошего, – сказал Батлер, – мне пора в похоронное бюро и нужно постараться успокоить жену. А в это время, в местечке Рай, штат Нью-Йорк, доктор Харолд В.Смит листал кипу бумаг с докладами и сообщениями и пытался забыть и о батлеровской дочери, и о Римо с Чиуном, находившихся в пяти тысячах миль от него в Бусати. Он сделал все, что мог, и привлек к работе над этим заданием лучшие силы. Больше от него ничего не зависело, так что не стоило больше волноваться. Правильно? Нет, неправильно. До тех пор, пока все не выяснится, от семьи Липпинкоттов можно ожидать нешуточных проблем. А если они обратятся прямо к президенту, тот может обрушиться на Смита, Римо, Чиуна и на всю КЮРЕ в целом. Липпинкоттам плевать на то, что Смит считал отвечающим интересам Америки, когда говорил Римо, что тот не должен убивать генерала Ободе. Если Римо не поторопится, неприятностей не оберешься. Ему хотелось, чтобы позвонил Римо, но он знал, что надежд на это очень мало. Даже для их агента в Бусати требовалась вечность, чтобы до них дозвониться, а ведь он был далеко не последним человеком в правительстве. Смит поразмышлял об агенте КЮРЕ в Бусати, бывшем представителе ЦРУ в этой стране – Уильяме Форсайте Батлере. Может быть, если Римо не сможет быстро разделаться с этой проблемой, придется пойти на контакт с Батлером и обратиться к нему за советом и помощью.Глава одиннадцатая
На поднимавшемся вверх по холму человеке был белый безупречно сшитый габардиновый костюм в стиле тропической военной формы британских офицеров. Войдя в деревню, он громко выкрикнул несколько слов на гортанном языке лони. На первый взгляд деревня казалась вымершей, но постепенно стали появляться люди и приветствовать его. Генерал Уильям Форсайт Батлер стоял на небольшой площади в центре деревни, беседуя с сородичами и выискивая взглядом принцессу Саффу. Когда она вышла из-за угла, его лицо озарилось улыбкой. – А, Батли, – сказала она, – мы рады, что ты снова навестил свой народ. Он потянулся было к ней, но потом опустил руки. Ему хотелось рассказать ей о Хиллари Батлер, но он удержался. Возможно, подумалось ему, она не согласится с тем, что этот акт мести укрепит его положение в роли избавителя лони. – Я тоже рад оказаться здесь, – сказал он. – А у нас большие новости, – сообщила она. Батлер вскинул вверх бровь. – Да. Легенда. Она начинает свершаться. «Она знает, – подумал Батлер, – но как она могла догадаться? Впрочем, это не имеет значения. Достаточно того, что Саффа и остальные лони знают: он тот, кто воплощает легенду в жизнь.» Он улыбнулся ей теплой, со значением, улыбкой единомышленника. Батлер предпочел бы, правда, чтобы это было по-другому. Конечно, лучше, если бы он и Саффа сначала все как следует обсудили, а потом уже в соответствующей форме преподнесли лони. Но если уж так получилось, то что спорить? Надо брать историю за рога. Время не ждет. Снисходительность в данном случае – лучший способ действия. Поэтому он снова улыбнулся Саффе, как бы говоря, что теперь их всегда будут связывать особые узы дружбы. Она улыбнулась ему в ответ улыбкой, как учитель улыбается ученику, не налетевшему в этот день на его стол, и протянула руку по направлению к хижине, которая, как он знал, была ее домом. У входа в хижину никого не было, но тут в дверном проеме обозначилась фигура одетого в желтое кимоно маленького азиата, которого он видел в гостинице и в аэропорту. Старик стоял в величественной позе, сложив руки на груди. – Синанджу! – в едином порыве вскричали лони. – Синанджу! Старик улыбнулся и поднял вверх руки, призывая к тишине, точь-в-точь как это делал Джек Паар в телесериале, стараясь успокоить аплодирующих. Саффа повернулась к Батлеру. – Это тот самый Мастер, которого мы ждали. Он явился сюда за много миль из-за океана. Легенда сбывается. – Но… но… но как насчет другого – который отдал жизнь? Как раз в это время Чиун отступил в сторону, и из хижины вышел Римо. Увидев Батлера, он кивнул, приветствуя его, а потом обрадованно щелкнул пальцами: – Теперь я вспомнил. Вилли. Вилли Батлер. Я видел вас однажды на стадионе в игре против «Пакерз». С первой же встречи я все старался вспомнить, где я вас видел. Ну конечно же… старина Вилли Батлер! Римо шагнул было к нему, намереваясь пожать руку, но генерал Уильям Форсайт Батлер повернулся на каблуках и пошел прочь, стараясь поставить дистанцию между теперешним собой и тем Вилли Батлером, который развлекал когда-то белых людей. К вечеру Батлер успокоился и стал обдумывать создавшуюся ситуацию. Когда ему доложили, что американца и азиата и след простыл, он решил, что они покинули страну. Но оказывается они здесь, так что ему придется изменить свой план. Ведь случалось и раньше, что легенда вроде бы начинала осуществляться, а потом что-то давало сбой. Так будет и на этот раз. Когда Римо и Чиун будут мертвы, лони поймут, что только в Батлере легенда обретет жизнь. Батлер, Саффа, Чиун и Римо обедали в большой хижине, которую занимал Чиун. Они сидели на тростниковых циновках вокруг каменного стола, что говорило о недостатке древесины в этой пустынной гористой империи, и ели мясо диких птиц. – Вы прибыли из Синанджу? – спросил Батлер. Чиун кивнул. – Зачем? – У нас долг перед народом лони. Неоплаченный долг неприличен. Этот долг оскорбителен для моих предков. – Значит, вы намереваетесь вернуть лони власть? А как? – Так, как предписано, – ритуальным очищением – огнем. Чиун аккуратно поел, а затем вытер рот шелковым платочком, вытащенным из одного из сундуков. – А вы? – Батлер повернулся к Римо. – Я? Я сопровождал Чиуна до Лониленда. Вроде второго банана в связке. Скажите, вы слышали когда-нибудь о белом доме за железными воротами? Батлер колебался. Ну конечно. Американский агент, которому поручено раскрыть тайну исчезнувших девушек! – Почему вы об этом спрашиваете? – Потому, что там есть что-то, на что мне нужно взглянуть. – Есть такой дом, но он находится под личной охраной генерала Ободе, – ответил Батлер, повторяя ложь, которую он сообщил КЮРЕ. – Это его дом? Батлер кивнул. – У него весьма странные вкусы. – В его голове начал вырисовываться план. – Я хочу взглянуть на этот дом, – сказал Римо. – Я могу вам сказать, где он, но не могу вас туда провести. Это положит конец моей службе у генерала Ободе, а мне это место необходимо, чтобы помогать моему народу лони. – Вы – лони? – удивился Римо. – Лони из «Морган Стейт»? Должно быть, вы единственный парень из всего племени, который играл угловым. – Дом расположен в столице, – холодно заметил Батлер. – По имеющимся у меня сведениям, он усиленно охраняется. Это будет очень опасным предприятием. Он рассказал Римо о местоположении дома. – Мы будем осторожны, – пообещал Римо. Батлер кивнул: – В этой стране осторожность никогда не помешает. Решили, что Римо и Чиун побывают в этом доме перед рассветом. Под предлогом, что его ждут в городе важные дела, Батлер сразу же после ужина отправился обратно в Бусати. Но единственное, что было у него на уме, – как можно быстрее сообщить генералу Ободе, что двое агентов американского империализма планируют совершить на него покушение, но что сегодня ночью, их можно будет изловить, так как Батлеру удалось соблазнить их посещением дома многих удовольствий.Глава двенадцатая
В американском городе это было бы гетто, трущобы – убедительное подтверждение того, что империалисты, эти кровопийцы, сидят на шее бедного человека и втаптывают его в грязь. Но в Бусати это была одна из лучших улиц, а дом с железными воротами – одним из лучших зданий в городе. Когда-то этот дом принадлежал британскому генералу, который прибыл в эту страну, чтобы научить кое-чему дикарей-язычников, и вскоре заимел гарем из черных женщин всех форм и размеров. Однажды ночью женщина, которая, как он считал, горячо любила его за его явное духовное превосходство, перерезала ему горло. Прихватив с собой его бумажник с семьюдесятью тремя фунтами стерлингов, она вернулась в свою родную деревню, где с тех пор пользовалась почетом, словно бывшая кинозвезда. Дом перешел в собственность правительства Бусати из-за неуплаты ежегодного четырехдолларового налога на недвижимость – Бусати переживала в это время финансовый кризис, и была не в состоянии приобрести еще один набор из четырех метел для состоящей из одного человека Компании по уборке улиц, которой было поручено содержать город в чистоте. Принадлежавший теперь правительству дом стоял незанятым до тех пор, пока Уильям Форсайт Батлер, ставший теперь генералом, не забрал его для своих нужд. – Посмотри. Там, на дереве, – шепнул Чиун. – Видел когда-нибудь такую глупость? Римо разглядел в густой тени дерева на противоположной стороне улицы фигуру притаившегося там на толстом суку солдата с винтовкой. – А в окне вон того дома, – тихо сказал Римо, показывая глазами на окно, в котором он только что заметил характерный металлический отблеск, который может давать только ствол винтовки. – Похоже генерал Ободе ждет сегодня гостей. Римо и Чиун стояли в тени за полквартала от белого дома с железными воротами. – Смотри, там, за автомашиной еще двое… нет, трое, – показал Чиун. – Боюсь, никто не предупредил их, что к ним идет сам Мастер Синанджу, – заметил Римо. – Тогда они вели бы себя иначе. – Мы постараемся напомнить им о хороших манерах, – ответил Чиун. Прежде чем Римо отреагировал на это предложение, Чиун был уже на высокой каменной ограде. Его пальцы нащупали какое-то углубление в стене, и он легко вскарабкался наверх, постоял там мгновение и исчез по ту сторону четырнадцатифутовой ограды. Римо подошел ближе к стене и услышал голос старика: – Послать за тобой кого-нибудь с носилками, сын мой? – Если только для тебя, отец мой, – сказал Римо так, чтобы старик не услышал, затем подтянулся и тоже оказался за каменной стеной. Теперь они стояли рядом. – Поосторожнее, – прошептал Римо. – Может быть здесь тоже солдаты. – О, благодарю тебя, Римо, – с чувством прошептал Чиун. – За что? – За то, что предупредил меня об опасности. Теперь-то я уж постараюсь не уснуть и не попасть в лапы этих ужасно опасных людей. О, радость! О, как я рад! Последние восклицания он явно подцепил у Реда Рекса из последней серии «Пока Земля вертится» – единственного сериала за всю историю телевидения, в котором, Римо готов был поклясться, не только ничего никогда не происходило, но даже не было и намека на то, что когда-нибудь, что-нибудь произойдет! – Смелее, Чиун, – прошептал Римо. – Единственное, чего мы должны бояться, это чтобы не испугаться. Но я защищу тебя. – От счастья мое сердце парит как орел в небе. Они пробирались сквозь темноту к дому. – А ты уверен, что мы на правильном пути? – спросил Чиун. – Я должен был это сделать еще до того, как ты заставил меня играть роль прекрасного принца для этой шайки в горах. – Пожалуйста, не говори так, – заволновался Чиун. – Лони могут услышать твои глупости, и что они тогда обо мне подумают? Следом за Чиуном Римо вскарабкался по одной из каменных стен дома в открытое окно на втором этаже. Комната, в которую они попали, была пуста. Они вышли в широкий, слабо освещенный коридор, откуда была видна входная дверь главного подъезда. У входа находилось полдюжины солдат в белой форме армии Бусати, вооруженных американскими автоматическими винтовками. Один из них имел нашивки сержанта. Он взглянул на часы. – Теперь уже скоро, – заверил сержант. – Скоро у нас появится компания, и мы уложим их спать. – Хорошо бы, – сказал один из рядовых. – Надеюсь, они не слишком задержатся, и мы успеем еще попробовать товар. – Без проблем, – успокоил его сержант. – Этот товар нужно пробовать как можно чаще и как можно активнее. Ми каса эст су каса. – Что это значит? – спросил первый солдат. – А это значит: поменьше думай, побольше пользуйся белойзадницей, – ответил второй. – Мне уже не терпится, – сказал первый солдат. – Где же эти мерзавцы? – Мы здесь, – откликнулся Римо. Он стоял на балконе, глядя на толпившихся внизу солдат. Рядом с ним стоял маленький Чиун, одетый на этот раз не в свой обычный халат, а в черный костюм ниндзя, который он надевал только ночью. – Я же сказал, мы здесь, ты, безмозглая горилла! – произнес, на этот раз громче, Римо. Чиун осуждающе покачал головой. – Всегда красуется, – огорченно заметил он. – Неужели ты никогда ничему не научишься? – Не знаю, Чиун. Что-то в нем есть такое, что пронимает меня до пяток. – Эй, вы там! – подал голос сержант. – А ну, давайте сюда! – А ты попробуй, сними нас, – предложил Римо. – Поднимайся по лестнице, только не забудь – у нее два конца. – А ну спускайтесь оттуда, не то, клянусь Богом, мы нашпигуем вас свинцом! – Вы все арестованы, – сказал Римо, представляя себя Кери Грантом в логове разбойников. Чиун облокотился о перила и с отвращением затряс головой. Сержант в сопровождении пяти солдат пошел по ступеням вверх. Двигались они медленно, и сначала Римо не мог понять почему. – Ах, вон оно что! – сказал он наконец. – Они боятся, что те парни снаружи услышат стрельбу и побегут сюда, в дом. Я так думаю. – Очень сомневаюсь, чтобы ты думал, – ответил Чиун, – поскольку ты, кажется, вообще не способен думать. Но если это тебя беспокоит, сделай так, чтобы они не стреляли. – Ну конечно, – обрадовался Римо. – И почему я сам до этого не додумался? Сделать так, чтобы эти шестеро не стреляли! – Не шестеро. Десять, – произнес голос позади Римо. Он обернулся. В открытой двери стоял еще один солдат с автоматическим пистолетом. Позади него в полумраке, Римо разглядел еще троих. Теперь он понял, почему сержант так медлил, ведя по лестнице вверх своих солдат: он просто ждал, когда закроется вторая половина западни. – Сдаюсь, – сказал Римо и поднял руки. – Мудрое решение, приятель, – заметил солдат с пистолетом. Он кивнул троим за его спиной, которые вышли из комнаты и присоединились к шестерым, поднимающимся вверх по лестнице. Закинув винтовки за спину, они окружили Римо и маленького корейца. В конце концов, десятерым против двоих не требуется оружия, не так ли? Конечно, нет. Не успел сержант, выполнявший в доме роль привратника, подумать об этом, как маленький азиат оторвал его от пола и, раскрутив, как увесистую дубину, начал сшибать стоявших вокруг солдат, которые, словно кегли, покатились по полу. Стоявший в дверях солдат потянулся было к кобуре. Но кобура оказалась в руках молодого американца. – Не твоя? – спросил он. Солдат тупо кивнул. Римо отдал ему кобуру. Вместе с пистолетом и патронами, которые, не задерживаясь в зубах, проскочили в горло. Глубоко в горло. За своей спиной Римо слышал механически размеренные глухие звуки ударов: что-то вроде «твак, твак, твак». Это работал Чиун. – Оставь одного в живых! – прокричал он Чиуну, и тут же на него кинулись двое. Он нарушил установленное им же ограничение, швырнув этих двоих на того, изо рта которого торчала кобура с пистолетом. В доме снова стало тихо. Римо повернулся к Чиуну, который выпустил наконец ноги сержанта, которого использовал как дубинку. Бесформенной массой сержант плюхнулся на кучу тел. – Чиун, черт тебя возьми, я же просил… Чиун поднял руку. – Вот этот дышит, – сказал он. – Почитай свои лекции тому, кто в них нуждается. Может быть, самому себе. Сержант застонал, Римо нагнулся и резко поставил его на ноги. – Девушки, – спросил Римо, – где они? Пытаясь собраться с мыслями, сержант потряс головой. – И все это из-за женщин? – спросил он. – Где они? – В комнате в конце коридора. – Веди нас. Римо подхватил сержанта, который шатаясь из стороны в сторону, повел их в конец отделанного дубом широкого коридора. Из раны на голове на его белую форму капала кровь. Правая рука висела плетью – перелом плеча, понял Римо. Он схватил сержанта за правую руку и дернул ее вниз. Заглушая вопль, Римо закрыл ему рот рукой. – Чтобы напомнить – мы не из группы ваших друзей-советников и Организации Объединенных Наций, – заметил Римо. – Так что без шуток. Сержант с широко раскрытыми от боли и ужаса глазами энергично, почти исступленно, закивал головой. Он пошел быстрее, и вскоре они остановились у большой дубовой двери в конце коридора. – Здесь, – сказал сержант. – Входи первым. Сержант снял с металлического кольца на портупее ключ, открыл замок, широко распахнул дверь и вошел в комнату. Усилием воли Римо расширил зрачки и в ранних предутренних сумерках увидел четыре койки. Все они были заняты. На койках лежали четыре обнаженные женщины, привязанные веревками. Руки были привязаны к стойкам у изголовья, ноги широко раздвинуты и привязаны за щиколотки к стойкам противоположной спинки. У каждой изо рта торчал кляп. Все они уставились на Римо. В бледном свете, падавшем из окна и коридора, их глаза блестели каким-то странным блеском. «Словно глаза животных, глядящих из темноты на яркое пламя костра», – подумал Римо. В комнате стоял запах пота и экскрементов. Протиснувшись мимо сержанта, Римо вошел. Сержант оглянулся, но, отрезая путь к побегу, в дверях стоял Чиун. Римо вытащил кляп изо рта девушки на ближней к нему койке и нагнулся, чтобы разглядеть ее лицо. Оно было разбито и покрыто шрамами. Один глаз деформирован – он был разбит и не залечен. Зубов во рту не было. От шеи до лодыжек все тело было покрыто шрамами от ударов кнутом. В тех местах, где его использовали вместо пепельницы, чернели язвы. Римо вытащил кляп и сказал: – Не бойся. Мы – ваши друзья. Теперь все будет хорошо. – Все хорошо, – безжизненно повторила девушка. Внезапно на ее лице появилась улыбка, напоминавшая скорее гримасу старой беззубой карги. Глаза ее сверкнули. – Вам будет со мной хорошо, господин. Хотите выпороть меня? Если вы меня выпорете, я буду делать все, что пожелаете. Бить надо сильно. Сильно. Вам нравится сильно бить? Я люблю, когда бьют сильно. Нужно, чтобы текла кровь, и вам будет хорошо, господин. Хотите поцеловать меня? – Она округлила губы, посылая Римо воображаемый поцелуй. Римо тряхнул головой и отшатнулся. – Хи, хи, хи… – захихикала она. – У меня есть деньги. Если вы будете меня бить, вам будет со мной хорошо. Моя семья богата. Я заплачу. Ударь меня, солдатик! Римо отвернулся. Он подошел к другой девушке, потом к третьей. Они были в таком же состоянии. Скрюченные, изувеченные, с померкшим разумом существа, бывшие некогда людьми. Им было немногим больше двадцати, но все они разговаривали с хмурой печалью тех дряхлых старух, которые сидят по углам и чьи глаза неожиданно вспыхивают, когда они вспоминают вдруг что-то хорошее, что когда-то с ними случилось. Но приятное для этих девушек – кнут, цепи и гасимые о них сигареты. Когда Римо вынул кляп изо рта четвертой девушки, она начала рыдать. – Благодарю Тебя, Господи, благодарю Тебя! – говорила она сквозь слезы. – Кто вы? – спросил Римо. Дрожа, как в ознобе, и всхлипывая, она сказала: – Я – Хилари Батлер. Они похитили меня. Я здесь уже два дня. – Здорово досталось, малышка, а? – Пожалуйста, – попросила она, показав глазами на веревки. Развязывая, Римо услышал, как сержант начал было говорить: – Я к этому не имею никакого отношения, браток… – но охнул и сразу замолк, почувствовав на спине тяжелую руку Чиуна. – А кто эти другие? – спросил, освобождая девушку от веревок, Римо. – Я их не знаю, – сказала она. – Сержант сказал, тоже американки. Но от них ничего не осталось. Они на героине. – А вы? – Пока только два раза: первый раз вчера ночью и сегодня утром. – Тогда вы, наверное, сможете открутиться, – сказал Римо. – Так быстро это обычно не срабатывает. – Я знаю. – Девушка поднялась на ноги, неожиданно обвила шею Римо руками и снова неудержимо разрыдалась. – Я знаю, – всхлипывала она. – Я знаю. Я все время молилась. Я знала: если я перестану молиться, все будет кончено. Я стану такой же, как они. – Ну, теперь все о'кей, – успокоил ее Римо. – Мы явились вовремя. По крайней мере, для вас. – Он подвел ее к гардеробу, где висела одежда, и протянул ей какое-то платье. – Вы можете ходить? – На ногах синяки, но они не сломаны. – Чиун, – сказал Римо, – отведи мисс Батлер вниз и ждите меня там. А ты, – он повернулся к сержанту, его голос стал жестким и напряженным, – иди сюда! Сержант неохотно двинулся к нему. Проводив взглядом удаляющихся Чиуна и Хилари, Римо закрыл дверь комнаты. – Сколько времени находятся здесь эти девушки? – спросил он. – По-разному – три месяца, семь месяцев. – Это ты давал им наркотики? Сержант посмотрел на закрытую дверь, потом на окно, в котором виднелось светлеющее небо. – Отвечай! – потребовал Римо. – Да, босс. Теперь без героина они умрут. – Здесь был человек по фамилии Липпинкотт. Где он сейчас? – Мертв. Он убил одну из девушек. Она, наверное, узнала его. Так что его тоже убили. – Почему здесь сегодня так много солдат? – Генерал Ободе приказал выставить охрану. Он ждал, что сегодня кто-то сюда проникнет. Должно быть он имел в виду вас. Послушайте, у меня имеются кой-какие сбережения. Отпустите меня – и они ваши. Римо отрицательно тряхнул головой. Глаза сержанта оживились. – Вам нравятся девочки, господин? Они будут очень стараться. Я их хорошо дрессирую. Сделают все, что вы хотите. Он говорил все быстрее. Пока это еще не была откровенная мольба о пощаде, но он уже умолял. Римо отрицательно покачал головой. – Хочешь убить меня, парень? – Да. И в этот момент сержант бросился на Римо. Римо ждал. Он позволил сержанту схватить его за руку, нанести ему резкий и мощный удар кулаком. Он хотел вложить определенный смысл в то, что собирался сделать, а для этого он должен был напомнить себе, что перед ним – мужчина. Он хотел, чтобы сержант дотронулся до него, почувствовал его и понял, что с ним будет. Римо выждал, а потом внезапно вонзил кончики пальцев своей левой руки сержанту в правое плечо. Сержант замер, как будто оцепенев. Римо снова нанес ему несколько ударов кончиками пальцев левой руки, потом правой, потом снова левой, барабаня в одно и то же место. Сержант потерял сознание и рухнул на пол. Римо нагнулся и с силой ущипнул его за шею. Сержант пришел в себя и в ужасе уставился на Римо ярко блестевшими глазами. Такие же глаза, осознал вдруг Римо, следили за этой неожиданной сценой с кроватей. – Проснулся? – спросил Римо. – Вот и хорошо. Он вновь вонзил пальцы в разбитое плечо. Он чувствовал, как когда-то крепкие жилистые мускулы и волокна тканей под его пальцами превращаются в кашу. И все-таки его пальцы продолжали бить. И чем мягче становилось под ними кровавое месиво, тем ожесточеннее становились удары. Сержант был без сознания, в том состоянии, из которого нет пути назад. Но Римо досадовал, что не мог придумать что-нибудь еще более болезненное. Сержантская форма превратилась в клочья и обрывки ниток. Римо продолжал бить. Под его пальцами были теперь только осколки раздробленных костей, кровь и какая-то липкая жидкая масса. Кожи уже давно не было. Римо откинулся назад и потом снова, в последний раз, нагнулся. Пальцы правой руки прошли насквозь сквозь то, что было раньше тканью, кожей, мускулами, мясом и костями, и уткнулись в деревянный пол. Гнев утих. Римо встал. Пинком отбросил прочь правую руку сержанта. Она покатилась неуклюже, как кривое полено, и осталось лежать под пустующей теперь койкой Хилари Батлер. Потом Римо подпрыгнул и обеими ногами обрушился на лицо сержанта, чувствуя, как с хрустом ломаются кости. Он постоял, глядя вниз на сержанта, понимая: то, что он сделал с ним, было платой за то, что Римо еще предстояло сделать. Три женщины, все еще привязанные к койкам, безмолвно смотрели на него. Переходя от одной к другой и присаживаясь на уголок кровати, Римо тихо шептал каждой: – Счастливых тебе снов! – и потом как можно мягче и безболезненее делал то, что должен был сделать. Наконец все было кончено. Он развязал руки и ноги мертвых девушек и накрыл каждую взятым из шкафа платьем. Потом вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь. Согласно инструкции Смита, Ободе должен был остаться живым. Ну, так пусть это Смит возьмет свои инструкции и засунет их… Если Ободе попадется Римо где-нибудь на дороге, если он просто окажется в пределах досягаемости, то познает такую боль, о существовании которой он даже не догадывается. По сравнению с тем, что он сделает с Ободе, сержанту, можно сказать, просто посчастливилось. Чиун ожидал его, стоя у подножия лестницы с Хилари Батлер. Она взглянула на Римо. – А остальные? – спросила она. Римо решительно покачал головой. – Пошли! Конечно, Смит теперь раскипятится, почему Римо не освободил остальных трех девушек. Побывал бы он там и посмотрел бы на них! Неправда, Римо освободил их, но освободил единственным возможным для них путем. Он должен был принять такое решение, и он его принял. И нечего Смиту рассуждать об этом, так же как и о том, что Римо сделает с Ободе, если ему подвернется такая возможность. Тыльную сторону здания, откуда выходили Римо и Чиун, охраняли лишь два солдата. – Беру их на себя, – шепнул Римо. – Нет, сын мой, – ответил Чиун. – Твой гнев опасен для тебя самого. Охраняй девушку. Солнце уже почти встало. Чиун, который только что стоял рядом, вдруг исчез из виду. Одетый в черный костюм ночных дьяволов ниндзя, Чиун скользнул прочь и нырнул в то, что еще оставалось от ночной темноты. Со своего места в темном коридоре перед задней дверью дома Римо было хорошо видно солдат, стоящих поддеревом примерно в двадцати пяти футах от дома. Но Чиуна он не видел. Потом заметил, как фигуры солдат скрючились и осели на землю. Два трупа. Римо напряг глаза. Никаких признаков Чиуна. И вдруг он снова оказался рядом. – Пошли! В двух кварталах от дома у тротуара стоял армейский джип с солдатом за рулем. Римо подошел сзади. – Такси! – сказал он. – Какое это тебе такси! – рявкнул солдат, сердито глядя на Римо. – Плохи твои дела, Чарли, – произнес Римо, протягивая к нему свои окровавленные руки. – Ты сам отказался от своего единственного шанса… Вытащив тело солдата на дорогу, Римо помог Хилари Батлер забраться на заднее сиденье машины, где уже устроился Чиун. Потом он завел мотор, и, взвизгнув покрышками, джип стремительно понесся по грязным в колдобинах улицам к виднеющимся вдали горам, над которыми, исполняя свой ежедневный ритуал утверждения жизни, уже вставало солнце.Глава тринадцатая
– Сколько убитых? – вопрос Ободе прозвучал как рев слона. – Тринадцать, – ответил Уйльям Форсайт Батлер. – Но ты же сказал, что тех было только двое! – Да, только двое. – Должно быть, это какие-то особенные люди? – Да, господин президент… Один с Востока, другой – американец. Лони поговаривают, что легенда начинает сбываться. Ободе тяжело опустился в обитое бархатом кресло большого президентского кабинета. – Значит, эти двое явились сюда чтобы вернуть власть лони и стереть в порошок злодея? – ухмыльнулся он. – Так говорится в легенде, – подтвердил Батлер. – Я слишком долго терпел лони и их легенды. Я ошибался, Батлер, когда послушал тебя и ввел лони в правительство. Теперь Дада намерен сделать то, что ему давно нужно было сделать. Я сотру с лица земли это проклятое племя. Батлер опустил глаза, чтобы Ободе не заметил вспыхнувшего в них торжества. Пусть он думает, что Батлер отвернулся, чтобы скрыть свое несогласие. Но теперь, когда этот чертов желтый и этот проклятый американец избежали ловушки, такое решение его вполне устраивало. Пусть Ободе погоняется за ними; пусть Ободе убьет их; вот тогда-то Батлер и займется им самим. Его люди уже занимали многие влиятельные посты в правительстве; они окажут ему полную поддержку. Лони восславят его как человека, который воплотил легенду в жизнь, и, опираясь на всенародное единство, Батлер вернет Бусати ее былые мощь и величие. – Мобилизовать армию? – спросил Батлер. – Армию? Против лони? И еще двоих? – Эти двое только что убили тринадцать человек, – напомнил Батлер. – Да, но им еще не приходилось иметь дело с Большим Папочкой. И с тобой, Батлер. Так что мы вдвоем и взвод солдат. Этого будет вполне достаточно, чтобы раз и навсегда разделаться и с лони, и с их легендой. – Вы же и раньше пытались уничтожить лони. – Да. До того, как ты сюда приехал. Они разбегались и прятались от нас, как жуки перед жарой. Потом я перестал их преследовать, потому что послушался тебя. Но на этот раз я не остановлюсь. Хотя не думаю, что лони теперь побегут: разве спасители из легенды не с ними? – И Ободе, довольный собой, широко осклабился. – Да, они в это верят, – подтвердил Батлер. – Ладно, Батлер, там будет видно. Батлер отдал честь, повернулся и направился к двери. Он уже коснулся ручки двери, когда его остановил голос Ободе. – Генерал, в твоем докладе отсутствует одна деталь. Батлер повернулся. – Да? – Твои женщины. Что случилось с ними? – Они мертвы, – сказал Батлер. – Все до одной. – Это хорошо, – сказал Ободе. – Потому что если бы они были живы, они могли бы говорить. Ну, а если бы они заговорили, мне пришлось бы преподать тебе хороший урок. Пока что мы не можем не считаться с американским правительством. Батлер знал это, и прежде всего поэтому-то и солгал. Скоро сам Ободе будет мертв, и тогда все можно будет свалить на него. – Мертвы, – повторил Батлер. – Все мертвы. – Не переживай так, – сказал Ободе. – Когда мы покончим с этими проклятыми лони, я куплю тебе новый бордель. Ободе засмеялся, затем его мысли снова вернулись к тринадцати солдатам, погибшим от рук американца и азиата, и он сказал: – Да, Батлер, вот еще что: пусть будет не один, а два взвода. Вытирая руки маленьким носовым платком, из хижины вышла принцесса Саффа. – Она заснула, – сообщила она Римо. – Очень хорошо. – С ней плохо обращались. На ее теле много синяков. – Я знаю. – Кто? – Генерал Ободе. Саффа в сердцах плюнула на землю. – Хаусская свинья. Я счастлива, что ты и Старейший с нами, и мы скоро освободимся от тяжкого ярма. – Каким это образом? – спросил Римо. – Мы сидим здесь в горах. Он сидит там, в столице. Когда же две половинки сойдутся вместе? – Спроси лучше Старейшего. Он знает все. – Услышав за своей спиной донесшийся из хижины легкий стон, она молча повернулась и ушла, чтобы помочь своей пациентке, а Римо отправился на поиски Чиуна. Хижина Чиуна, сооруженная под защитой огромной каменной глыбы, была пуста. Римо нашел его на центральной площади. На Чиуне было голубое кимоно, которое, как было известно Римо, он надевал лишь по случаю ритуальных церемоний. Старик наблюдал, как мужчины складывали дрова и сучья в яму, вырытую сегодня утром. Она была двадцати футов в длину и пяти футов в ширину. На всю свою футовую глубину яма была до краев наполнена дровами, но, внимательно приглядевшись, Римо увидел, что дно ее покрыто слоем округлых белых камней величиной с гусиное яйцо. Пока он это рассматривал, один из лони поджег дрова, пламя ярко вспыхнуло, и вскоре вся яма была охвачена огнем. Несколько мгновений Чиун смотрел на костер, потом сказал: – Хорошо. Но не забывайте подкармливать огонь. Следите, чтобы пламя не ослабевало. После этого он повернулся к Римо и вопросительно посмотрел на него. – Чиун, нам надо поговорить. – Я что – пишу мемуары? Или смотрю свои чудесные истории? Говори. – Эта легенда, – сказал Римо. – Может, в ней все-таки говорится, что я должен прикончить эту сволочь? – В легенде говорится, что человек с Запада, который однажды умер, сотрет в пыль человека, который поработит лони. Разве по-английски это звучит неточно? – Хорошо, – сказал Римо. – Я просто хотел внести ясность – прикончить Ободе должен я. – А почему тебя это так волнует? – спросил Чиун. – В конце концов, это долг Дома Синанджу, а не твой. – Для меня очень важно, Чиун, чтобы Ободе достался мне. Ты не видел, что он сделал с теми девушками. Я убью его. – А почему ты думаешь, что твой генерал Ободе имеет отношение к легенде? – сказал Чиун и медленно пошел от костра. Римо знал: догонять его и спрашивать, что он имея в виду, бесполезно – Чиун разговаривал только тогда, когда у него появлялась настоятельная потребность что-нибудь сказать. Римо оглянулся на пылающую яму. Пик горения уже прошел, и огненная шапка костра стала ниже. Лони суетились вокруг костра, подбрасывая в него дрова, и сквозь шум, который они производили, Римо слышал, как от страшного жара трескались и рассыпались камни в яме. Случайное дуновение ветерка в сторону – и раскаленный воздух обжег его легкие. Его наблюдения прервал крик с вершины холма, разнесшийся по всей деревне. Римо повернулся и посмотрел вниз. – Тембо! Тембо! Тембо! Тембо! – кричал часовой. Его вытянутая рука указывала на покрытую редкими деревьями равнину, простирающуюся в направлении к столице Бусати. Римо подошел к краю плато, взобрался на камень повыше и взглянул туда, куда указывал часовой. По равнине, примерно милях в десяти от деревни, медленно перемещался в сторону гор пыльный хвост внушительных размеров. Заставив глаза работать усерднее, Римо смог различить отдельные предметы. Это были джипы, набитые солдатами, а вдоль дороги, не отставая от медленно катящихся машин, важно шествовали три слона с солдатами на спинах. Римо почувствовал, как кто-то подошел к нему. Взглянув вниз, он увидел принцессу Саффу. Протянув руку, он помог ей забраться на камень. Часовой все продолжал кричать: – Тембо! Тембо! – Чего он так всех переполошил? – спросил Римо. – «Тембо» означает «слон». В религии лони слоны считаются творением дьявола. – Эка невидаль! – сказал Римо. – Пара орешков – и они твои; пара мышат – и их как ветром сдуло. – Много-много лет назад лони задумались, что такое добро, и что такое зло, – начала свой рассказ Саффа. – Это было очень давно, тогда еще не было науки, они считали: каждое животное олицетворяет добро или зло. А так как зла было очень много, они решили, что только тембо, слон, может вместить в себя все зло на земле. Поэтому лони очень боятся слонов. Не верю, что Ободе сам догадался захватить слонов. – Ты думаешь, там сам Ободе? – вдруг заинтересовался Римо. – Это не может быть никто другой. Его время подходит. Старейший уже разжег очистительный огонь. – Ну, не слишком-то рассчитывай на Старейшего. Ободе принадлежит мне. – Будет так, как скажет Старейший, – ответила Саффа. Она соскочила с камня и ушла, а Римо, глядя ей вслед, продолжал ворчать: – «Как скажет Старейший», «Да, Старейший. Нет Старейший». Ободе – мой. «После этого, – подумал он, – его задание будет выполнено. Останется только доставить девушку в Америку, доложить Смиту, что случилось, сообщить, что пропавший Липпинкотт мертв, и забыть об этой забытой Богом стране.»Глава четырнадцатая
Ободе и его солдаты расположились лагерем у подножия гор, на которых обосновались лони, и весь день среди обитателей деревушки чувствовалось нервное напряжение. Римо сидел с Чиуном в его хижине и всячески старался завязать разговор. – Эти люди бесхребетны, как черви, – сказал он. Чиун хмыкнул и продолжал взирать на огненную яму, источавшую жар и дым на другом конце деревенской площади. – У мужиков полные штаны только от того, что Ободе привел с собой парочку слонов. Они готовы разбежаться. Чиун продолжал смотреть на огонь, что-то бормоча про себя, и отмалчивался. – Не понимаю, как это Дом Синанджу вляпался в такую кашу – защищать этих лони. Они того не стоят. Чиун продолжал молчать, и Римо уже с раздражением сказал: – И вот еще что: мне не нравится эта затея с ритуальным костром. И я не намерен позволить тебе так глупо рисковать. Чиун медленно повернулся и посмотрел Римо прямо в лицо. – У лони, – сказал он, – есть пословица: «Джогу ликивика лисивике кутакуча». – Что означает… – Что означает: «Прокричит петух или не прокричит, а утро все равно настанет». – Другими словами, нравится это мне или не нравится, ты все равно поступишь по-своему? – Какой ты сообразительный, – улыбнулся Чиун и снова уставился на огонь. Римо вышел из дома и пошел побродить по деревне. Везде, куда бы он ни пошел, слышалось одно и то же: «Тембо, тембо, тембо». Всего-то пара слонов – и такая паника. Хотя, казалось бы, уж если что и должно было их беспокоить, так это солдаты Ободе и их винтовки. Тьфу! Нет, лони не стоят того, чтобы их спасали. Римо был раздражен и только сейчас понял, что переносит на лони свой гнев на генерала Ободе. Чем больше он думал, тем больше утверждался в этой мысли. И поздно ночью, раздевшись донага, он проскользнул мимо часовых и растворился в темноте. Он вернулся далеко за полночь. Безмолвным невидимкой проскользнул он между постов лони, выставленных на скалах вокруг деревни, вошел в свою хижину и сразу же почувствовал, что там кто-то есть. Его глаза обежали пустое помещение и остановились на травяной циновке, служившей ему постелью. На ней кто-то лежал. Он подошел ближе, и этот кто-то повернулся к нему. В слабых отблесках ритуального огня он разглядел принцессу Саффу. – Ты куда-то уходил, – сказала она. – Мне надоело слышать, как все без конца вопят «тембо, тембо…» Я решил кое-что предпринять. – Очень хорошо, – сказала она. – Ты смелый человек. Она протянула к нему руки, и он ощутил тепло ее улыбки. – Иди ко мне, Римо, – позвала она. Римо лег рядом на циновку, она обвила его руками. – Завтра, когда поднимется солнце, – сказала она, – ты бросишь вызов судьбе. Поэтому я хочу, чтобы сейчас ты был моим. – Но почему сейчас, а не потом? – Потому что, Римо, мы можем не дождаться этого «потом». – Думаешь, проиграю? – спросил Римо. Своим разгоряченным телом он почувствовал прохладу ее гладкой эбонитовой кожи. – Любой может проиграть, – ответила Саффа. – Поэтому надо пользоваться теми победами, которые выпадают на нашу долю сегодня. Сейчас это будет наша победа, а затем, что бы ни случилось, мы всегда будем помнить о ней. – За победу! – сказал Римо. – За нас! – откликнулась Саффа и неожиданно сильными руками притянула Римо к себе. – Я была зачата как лони и рождена как принцесса. А теперь сделай меня женщиной. Она положила его руку себе на грудь. – Женщиной тебя уже сделал Бог, – сказал Римо. – Нет. Бог сделал меня человеком женского пола. Только мужчина может сделать меня женщиной. Только ты, Римо. Только так. И Римо вошел в нее, и познал ее, и только теперь можно было сказать, что она стала настоящей женщиной. Когда оба они устали, и первые лучи восходящего солнца позолотили край неба, они заснули рядом, мужчина и женщина, Божья пара, созданная по замыслу Божьему. А пока они спали, генерал Ободе проснулся. Было еще совсем рано, когда он откинул полог своей палатки, вышел, почесывая живот, в утренний туман, и то, что он увидел ему совсем не понравилось. Генерал огляделся по сторонам. Костер погас. Часовых, расставленных накануне по краям лагеря, на постах не было. В лагере было слишком тихо. Такая тишина опасна. Сон на посту – один из видов тишины, но это была тишина иного рода. Это было безмолвие, безмолвие смерти, оно висело в воздухе вместе с туманом. Ободе подошел к костру и носком ботинка ткнул в угли. Ни огонька, ни искорки. Он снова оглядел лагерь. Ближайшей к нему была палатка генерала Батлера, ее полог был еще закрыт. Повсюду на траве лежали спальные мешки солдат, но солдат в них не было. Он услышал какой-то звук и поднял голову. Кусты скрывали от него слонов, прикованных цепями к деревьям. Несмотря на овладевшее им дурное предчувствие. Ободе улыбнулся, подумав о слонах. Хорошая это была идея – взять с собой слонов. Они издавна внушали лони священный ужас. Лони наверняка заметили вчера этих слонов, вышагивавших вместе с солдатами, и, должно быть, это нагнало на них страху. Сегодня Ободе с солдатами возьмут штурмом главный лагерь лони, и лони будут взирать на резню, которая за этим последует, как на неизбежность, с которой нельзя не смириться. Да, это была очень неплохая идея. Великие полководцы прошлого, такие, как Ганнибал и… «Во всяком случае, Ганнибал, – подумал Ободе. – Ганнибал и Ободе – неплохо звучит!» Непобедимый слон – подходящая эмблема для полководца. Он хотел было разбудить Батлера, но потом передумал и решил дать тому возможность получше выспаться. Для военного – как бы он ни был предан или храбр – сон перед сражением еще важнее, чем для футболиста. Ободе начал продираться сквозь кусты. Впереди, ярдах в сорока, он увидел неясные серые очертания слонов, но с ними тоже было что-то не то. Издали их тела казались какими-то безжизненными, странными. А что это там перед ними на земле? Медленно, с опаской Ободе приближался к слонам через редеющий с каждым шагом кустарник. Тридцать шагов, двадцать… И тут он увидел совершенно отчетливого, отчего его пальцы невольно поднялись к губам, как у мусульманина, молящего о пощаде. Очертания слонов казались странными потому, что у них не было бивней. Как мошка, которую вопреки ее желанию притягивает огонь, Ободе подошел поближе. Бивни у всех слонов были обломаны у самого основания. Остались только жалкие, с рваными, зазубренными краями пеньки, напоминающие больные зубы, требующие врачебной помощи. И бугры на земле. Это были солдаты, и ему не надо было вглядываться, чтобы увидеть, что они мертвы. Тела скрючены, конечности неестественно вывернуты, а у шестерых из грудных клеток торчали слоновьи бивни, пригвоздившие их к земле. Движимый инстинктом долга, всплывшим в памяти правилом, согласно которому старшина должен быть абсолютно уверен в фактах прежде чем докладывать о них своему командиру, Ободе, потрясенный, охваченный ужасом, все же подошел ближе. На земле, возле ноги мертвого солдата, он увидел клочок бумаги. Ободе нагнулся и поднял его. Это была записка, написанная карандашом на обороте военного приказа, взятого, видимо, у одного из солдат. В записке говорилось: "Ободе. Жду тебя в деревне лони". И все. Ни фамилии. Ни подписи. Ободе оглянулся вокруг. С ним прибыло два взвода солдат. Кто-то из них должен быть где-то здесь, поскольку общее количество трупов никак на два взвода не тянуло. – Сержант! – рявкнул Ободе. Звук его голоса пронесся по равнине, оставляя позади себя мили предгорий, и постепенно ослабевая, безответный, умер где-то вдали. – Лейтенант! – заорал он. Было похоже, что он кричал в бездонный колодец, в котором звук голоса замирал, не вызывая ответного эха. Никаких признаков его солдат. Целых два взвода! Ободе еще раз посмотрел на записку, которую продолжал держать в руке, целых десять секунд сосредоточенно думал, потом бросил бумажку, повернулся и побежал. – Батлер! – закричал он, подбежав к его палатке. – Батлер! Генерал Уильям Форсайт Батлер появился из своей палатки заспанный, продирая глаза. – Да, господин президент? – Давай, давай быстро! Сматываемся отсюда! Батлер потряс головой, пытаясь сообразить, что, собственно, произошло. Ободе пулей пролетел мимо него в свою палатку. Батлер посмотрел на лагерь. Вроде, ничего необыкновенного. За исключением… за исключением того, что нигде не было видно ни одного солдата. Он последовал за Ободе в его палатку. Ободе с ожесточением натягивал белую гимнастерку. – Что случилось, господин президент? – спросил Батлер. – Потом расскажу. А сейчас уходим отсюда! – А где часовые? – Часовые убиты или сбежали. Все до одного. И слоны. У них вырваны бивни. Уходим. Уходим, потому что я не хочу иметь никакого дела с тем, кто способен без единого звука и без всякого следа, за одну ночь перебить солдат и искалечить слонов. Сматываемся отсюда, приятель. Прежде чем Батлер успел что-либо сказать, Ободе выбежал из палатки. Когда Батлер выскочил вслед за ним, он увидел в первых лучах занимающейся утренней зари генерала Ободе за рулем одного из джипов. Генерал повернул ключ в положение «зажигание», но ничего не произошло. Он попробовал еще раз, потом, выругавшись, тяжело спрыгнул на землю и подбежал к другой машине. Она тоже не заводилась. Батлер подошел к джипу и открыл капот. Под ним было месиво: выдернутые и оборванные провода, разбитая аккумуляторная батарея, превращенный в черный порошок трамблер. Батлер осмотрел остальные четыре джипа, стоявшие на поляне. Они были в таком же состоянии. Он вскинул голову к Ободе, продолжающему горестно возвышаться за рулем первого джипа. – К сожалению, генерал, – доложил Батлер, хотя он вовсе не был уверен, что сожалеет об этом, – если мы куда-нибудь и двинемся, то только пешком. Ободе взглянул на Батлера. – Отсюда нам не выбраться. Здесь даже лони смогут перебить нас как мух. – Так что же нам делать, господин президент? Ободе обрушил свою огромную, как окорок, лапищу на рулевое колесо и погнул его, заставив машину закачаться на рессорах. – Проклятье, – заорал он. – Тогда будем делать то, что всегда должна делать армия. Мы наступаем!Глава пятнадцатая
Пока Римо спал, принцесса Саффа выскользнула из его хижины и вернулась в ту, где спала Хиллари Батлер. Смутное беспокойство преследовало Саффу весь этот день. Всю жизнь она ждала, когда же, наконец, сбудется легенда; теперь люди из легенды были здесь; скоро лони снова обретут власть; и все-таки чувство тревоги не проходило. С легендами никогда не бывает просто. Существует много путей их осуществления. Разве они не приняли вначале Батлера за Мастера из легенды? Он отказался от своей прежней жизни в Америке ради того, чтобы стать другом лони, так что его можно назвать умершим. А его возвращение к лони? Разве оно не соответствует утверждению легенды о том, что дети лони вернутся домой? Именно так думала Саффа, но оказалось, что она ошиблась. А разве не может быть других ошибок? Ты глупышка, дитя. А как насчет Ободе? Ты уверена, что это он – злой человек из легенды? И что Римо предстоит встретиться с ним сегодня лицом к лицу? Да, да! Ну, а Старейший? Ты сомневаешься, что он вернет лони их былую храбрость, мудрость и благородство? Нет, нет! Саффа скользнула в хижину, в которой спала молодая американка. Она мягко опустилась на корточки возле ее изголовья. Девушка дышала размеренно и легко, в углах губ играла слабая улыбка. «Она выздоровеет, – подумала Саффа, – потому что тот, кто видит сны, будет жить». Она положила руку на бледную руку Хиллари и задумалась, глядя на контраст. К чему все эти беспокойства насчет цвета кожи? Кожа есть кожа – черная она или белая, или желтая, как у Чиуна. Важно то, что у человека под кожей; его мысли, сердце, душа. Она смотрела на Хиллари Батлер: разве между различными племенами не может быть так, как между ней и Хиллари? Может быть, вражда между лони и хауса прекратится, если только они будут считать друг друга людьми, хорошими ли, плохими, пусть совсем другими, но людьми. Она нежно погладила руку Хиллари Батлер. Чиун поднялся очень рано, и Римо нашел его возле огненной ямы. На ночь костер переворошили и оставили тлеть до утра, когда в него опять набросали сухих веток и сучьев. Теперь по указанию Чиуна четверо лони начали забрасывать костер свежими ветками, с которых капала вода, – она шипела и потрескивала на раскаленных белых камнях. Поднялись клубы пара, из-под веток поползли ленивые кольца дыма, похожие на опьяневших от сытости змей. – Намечается пикничок? – спросил Римо. – Не нужна ли утка? Если хочешь, я сбегаю в магазин за гамбургерами. – Тебе обязательно надо выглядеть дураком, чтобы казаться умником? – в свою очередь спросил Чиун. – В таком деле помощник тебе не требуется: у тебя это получается так же легко, как у утки кряканье. Их беседа была прервана раздавшимся позади них ревом. По дорожке, огибая хижины, шли к деревенской площади Ободе и Батлер. Процессию возглавлял Ободе, ревевший как матерый лось, которого заела мошкара. – Эй вы, трусы и грязнухи племени лони! – орал он. – К вам пришел генерал Ободе. А ну, выходите, жалкие сокрушители мух и москитов! Деревенская площадь опустела – несколько лони, находившихся на ней, мгновенно исчезли. На одной стороне площади, у костра, стояли Римо и Чиун; на другой, в семидесяти футах от них, – Батлер и Ободе. Все четверо молчали, глядя друг на друга. Из хижины, на полпути между двумя парами, вышла принцесса Саффа. Высокая, темнокожая, в своем похожем на греческую тогу белом одеянии, она стояла молча, величественно взирая на Ободе, который снова принялся вызывать на поединок лони – по одному или всех вместе. – Закрой рот, взбесившийся осел, – сказала, наконец, Саффа. – Кто ты такая? – вскричал Ободе после секундного замешательства, вызванного, как заметил Римо, красотой Саффы. – Я – Саффа, первая принцесса Империи Лони, и я приказываю тебе замолчать. – Ты приказываешь? Это ты приказываешь? Я – генерал Дада Ободе, президент Бусати, повелитель этой страны – как раз тот, кто отдает приказания. – Может быть – в своих борделях и в нашей загаженной столице, а здесь тебе лучше помолчать. Мы рады, что ты пришел, генерал. – Когда я уйду отсюда, возможно, вы уже не будете так радоваться. Саффа три раза громко хлопнула в ладоши. Медленно, с явной неохотой лони начали выходить из своих хижин – сначала женщины и дети, потом мужчины. – И все-таки мы действительно рады, что ты пришел, – сказала она, усмехнувшись, пока мужчины лони, подходили ближе к Ободе и Батлеру. – А ты, Батлер, – добавила она, – правильно сделал, что затащил этого зверюгу в наш лагерь. Батлер слегка поклонился, и голова Ободе тут же повернулась к генералу, как будто притянутая к нему резиновым жгутом. Внезапно для него многое стало ясно. Батлер – предатель. Ободе взревел и бросился на Батлера, протянув обе руки к его горлу. Не ожидавший нападения Батлер грохнулся под тяжелой массой Ободе на землю и лежал до тех пор, пока шестеро лони, по сигналу Саффы, не оттащили Ободе. Чиун и Римо медленно приближались к Ободе, который продолжал гневно коситься на Батлера. – Трус, предатель, лонийская собака, – сплюнул Ободе. – Это мой народ, – сказал Батлер. – Добро пожаловать к нам, жирная свинья. – У тебя даже не хватило духу самому убить меня, – откликнулся Ободе. – Ты мог это сделать много раз, потому что я доверял тебе. Вместо этого ты дожидался случая, чтобы выдать меня этому стаду овец. – Это благоразумие, генерал, обычное благоразумие. – Нет, трусость, – прорычал Ободе. – В войсках, в которых я служил, тебя бы просто пристрелили как собаку. Да ты и есть собака. Перекрывая шум толпы и отдельные голоса, вдруг прозвучала команда Чиуна: – Тихо! Мастер Синанджу говорит вам: прекратите эту бабью склоку. Ободе повернулся к Чиуну, который стоял уже прямо перед ним, и оглядел его с головы до пят, как будто впервые увидел. Президент Бусати возвышался над престарелым корейцем больше чем на полтора фута. Весил он в три раза больше. – А ты тот самый Мастер из легенды лони? Чиун кивнул. Ободе захохотал, запрокинув голову назад, и как бы адресуя свой смех небесам. – Ну ты, москит, прочь с дороги, пока Дада тебя не прихлопнул! Чиун сложил руки на груди и уставился на Ободе. Площадь позади него была теперь полна людей, которые, притихнув, следили за происходящим – словно большая семья, прислушивающаяся к тому, как ссорятся за тонкой стеной их соседи. Римо стоял рядом с Чиуном, холодно взирая на Ободе. Наконец их взгляды встретились. – Ну, а ты кто? Еще один персонаж из сказки? – презрительно спросил он. – Да нет, – сказал Римо, – я главный дрессировщик слонов и механик по ремонту джипов. Приятно прогулялись? Ободе начал было говорить, но вдруг остановился, видимо впервые осознав, что он окружен врагами, причем во много раз превосходящими его численностью. Не тогда, когда он был простым солдатом, не тогда, когда носил нашивки старшины британских войск, и, разумеется, не тогда, когда он стал верховным главнокомандующим армии Бусати, а только сейчас, впервые за свою долгую службу, он понял, что смерть может стать реальностью. – Убейте его, – сказал Батлер. – Давайте убьем его, и покончим раз и навсегда с вековым проклятием лони. – Послушай, старый муравей, – сказал Ободе, поворачиваясь к Чиуну, – поскольку сегодня на твоей улице праздник, я обращаюсь к тебе с просьбой: пусть я умру, но умру как мужчина. – Разве ты заслуживаешь этого? – Да, – ответил Ободе, – потому что я всегда старался быть справедливым и давал мужчине возможность умереть как мужчина. В свое время я боролся с целыми полками, и никто не боялся побить меня из-за моего звания или должности. – Что ж, борьба – очень хорошее средство, чтобы научить человека скромности, – согласился Чиун. – Слабость хауса в том, что наиболее развитым мускулом в вашем теле является язык. Пойдем. Я научу тебя скромности. Он повернулся, отошел к центру площади и снова повернулся к Ободе. Откуда-то сбоку послышался голос Римо: – Чиун, не забудь, что он мой. Мы же договорились! – Помолчи, – приказал Чиун. – Неужели ты думаешь, что я лишу тебя твоего удовольствия? В легенде сказано, что ты должен сделать. Вот это ты и сделаешь, но не больше того. Обратившись к лони, которые держали Ободе, он сказал: – Отпустите его. На Чиуне были белые штаны и белая рубаха – типичный американский костюм для каратэ. Он был подпоясан белым поясом, что было расценено Римо как проявление излишней скромности со стороны Чиуна. В западном варианте восточных боевых искусств белый пояс означал самый низший разряд. Самый высокий разряд обозначался поясом черного цвета, причем разряд черного пояса имел несколько ступеней. И, наконец, особые знания и мастерство, выходящие за пределы знаний простых экспертов, отмечались красным поясом. Такой пояс присуждался лишь небольшому числу людей, обладающих огромным мужеством, мудростью и благородством. И Мастер Синанджу как выдающийся в этом смысле человек имел право носить такой пояс. Однако Чиунпредпочел надеть пояс начинающего и как начинающий, крепко обернул его вокруг талии. Сейчас он встал перед огненной ямой, в которой шипели, испускали пар и дымились, непрерывно добавляемые свежие ветки и листья, и поманил Ободе рукой: – Иди сюда, ты, у которого такая широкая глотка. Почувствовав, что его руки свободны, Ободе, ринулся было вперед, но потом замедлил шаг и остановился совсем. – Так несправедливо, – сказал он Чиуну. – Я для тебя слишком велик. Как насчет твоего дружка? Я буду бороться с ним. – У него скромности не больше, чем у тебя, – важно сказал Чиун. – Тебя должен научить Мастер. Подойди. Если посмеешь.Глава шестнадцатая
Ободе двигался вперед медленно, будто с неохотой. С каждым шагом из-под его тяжелых ботинок вылетали облачка коричневой пыли. Он поднял перед собой ладонь, предлагая этим жестом Чиуну мировую. Чиун отрицательно покачал головой. – А говорят, что хауса смелы и отважны. Ты что – исключение из этого правила? Подходи. Пожалуй я еще более уравняю условия нашего поединка. Чиун вынул из-за пояса белый шелковый платок, размером не больше восемнадцати дюймов на восемнадцать. Он аккуратно положил его перед собой на землю и встал на платок. Его тело было таким легким, что босые ноги, казалось, даже не примяли шелк. – Подходи, Большой Рот! – позвал он. Ободе пожал плечами – это было тяжелое движение широких массивных плеч, – расстегнул пуговицы и снял белую армейскую гимнастерку. Вид его черных бугристых плечевых мышц, лоснящихся под жарким африканским солнцем, вызвал громкое перешептывание в толпе. А перед ним стоял жалкий тщедушный восьмидесятилетний старик Чиун, никогда не достигавший в весе и сотни фунтов. Он стоял бесстрастно, сложив руки на груди, глядя в лицо великана глазами, похожими на раскаленные угли ритуального костра. Ободе бросил гимнастерку на землю. Римо поднял ее и прошел в тот конец площади, где стоял генерал Уильям Форсайт Батлер. Скинув ботинки, Ободе встал в пыль голыми ногами – носков он не носил. Римо повернулся к Батлеру: – Ставлю два доллара на того малыша, Вилли. Батлер промолчал. – Я постараюсь действовать полегче, старик! – буркнул Ободе и рванулся к Чиуну, широко раскинув свои мощные ручищи. Чиун стоял недвижимо на своем шелковом платочке. Он позволил Ободе обвить тело черными кольцами мускулов. Сцепив за спиной Чиуна пальцы рук. Ободе откинулся назад, чтобы поднять Чиуна в воздух, ухватив его так, будто это был тяжелый пластиковый мешок с мусором. Ноги Чиуна остались стоять на месте. Ободе откинулся снова и поднатужился, но Чиун будто врос в землю. Потом Чиун медленно, с величавой торжественностью развел свои руки. Протянув их к Ободе, он дотронулся пальцами до каких-то точек у того подмышками. Дернувшись, как от удара электрическим током, Ободе отпустил Чиуна. Он потряс головой, как бы стряхивая пронзившую его боль, и снова двинулся к Чиуну, вытянув вперед левую руку и перебирая пальцами – как бы готовя классический плечевой захват. Чиун позволил руке Ободе коснуться его плеча, и через секунду президент уже летел по воздуху. Казалось, Чиун не шелохнулся, даже не дотронулся до Ободе, но тот перелетел через Чиуна и, взметнув облако пыли, с глухим ударом упал на спину. – У-у-у-ф! – выдохнул он. Чиун не спеша поворачивался на шелковом квадрате, пока не оказался лицом к лежавшему Ободе. Ободе встал на колени; по толпе прокатились волны смеха. – Тихо! Тихо! – потребовал Чиун. – Или кто-нибудь из вас хочет занять его место? Шум стих. Римо шепнул Батлеру: – Вилли, ты сэкономил два доллара. – Вообще-то, честно говоря, Римо был несколько удивлен той легкостью, с которой Чиун расправлялся с Ободе. Не то, чтобы Ободе представлял для него реальную опасность. Конечно, нет. Но Чиун был убийцей-профессионалом и не раз говорил Римо, что убийца, вступая в схватку с противником, которого по тем или иным причинам не может убить, становится даже более беззащитным, чем обычный человек, поскольку в этом случае фокус его энергии сбивается, она рассеивается, и часть ее может сработать против него самого. И хотя было очевидно, что Чиун намеренно не лишает Ободе жизни, он, тем не менее, не представлял для Чиуна никакой особой опасности. «Вот что значит быть Мастером Синанджу», – подумал Римо. Ободе снова был на ногах. На лице его застыло вопросительное выражение. Он повернулся к Чиуну и ринулся к нему. Старик оставался на месте, но когда Ободе приблизился, Чиун молча стремительно выбросил вперед руку. Пальцы ее вонзились рядом с ключицей Ободе, и тот упал, как падает мячик с края стола. Но мяч при этом подпрыгивает. Президент Бусати остался лежать на земле пыльной бесформенной кучей. Чиун отступил на шаг, поднял свой шелковый платок, отряхнул его, аккуратно сложил и заложил обратно за пояс. – Уберите его, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, – и привяжите вон к тому столбу. Четверо мужчин положили на землю свои копья и подошли к тому месту, которое только что было ареной поединка. Схватив Ободе за руки и за ноги, они потащили его по пыльной площади мимо ритуального костра, все еще испускавшего пар и дым, к восьмифутовому столбу по другую сторону от него. Двое из них поддерживали в вертикальном положении все еще не пришедшего в себя Обеде, а двое других подняли его безвольно болтавшиеся руки и привязали за запястья к укрепленному наверху столба железному кольцу. Ободе повис на руках. Сознание медленно возвращалось к нему. Чиун отвернулся и взглянул на Саффу. Она подняла с земли золоченую жаровню в форме японской хибачи и, держа ее за ручки, понесла к Чиуну. Над чашей дрожал раскаленный воздух, свет горящих углей, отражаясь от золоченых краев чаши, создавал над ней мерцающую ауру. Саффа поставила жаровню у ног Чиуна. Чиун посмотрел вниз, на горящие угли. Висевшая над площадью тишина была нарушена криком часового, выставленного на холме, возвышающемся с северной стороны деревни. – Лони! Лони! Лони! – выкрикивал он в сильном волнении. Римо повернулся и посмотрел на часового. Тот показывал рукой в сторону северного предгорья. Римо добежал до деревенской окраины и совсем близко от себя увидел то, что привело часового в такое волнение. По склонам, направляясь к деревне, шли толпы аборигенов, в которых Римо без труда узнал лони. Мужчины выглядели высокими, гибкими и сильными, женщины – стройными и красивыми. Особенно две из них. Эти две женщины, как генералы на параде, возглавляли длинную процессию мужчин, женщин и детей, которая была теперь в какой-то сотне ярдов от деревни. Женщины были высокие, черные, как ночь, с невозмутимыми, точно выточенными из камня, лицами. Римо сразу понял, что это наследные принцессы Лони – младшие сестры Саффы. Римо оглянулся назад, на Чиуна. Тот сидел в центре маленькой площади в позе лотоса, с руками, сложенными как при молитве. Глаза его были закрыты, лицо наклонено вперед – к находившейся прямо перед ним жаровне с горящими углями. Римо впился глазами в Чиуна, но угадать, о чем думал или что собирался делать Чиун, было абсолютно невозможно. Римо чувствовал себя несколько смущенным. Договорились же, что Римо убьет этого негодяя, так зачем Чиуну понадобилось с ним играть? Почему сразу же не отдать его Римо? И что это за огненный ритуал очищения, который собирается совершить Чиун? А как насчет этой чепухи о том, что Чиун вроде бы пожертвует своей жизнью? Если это будет что-то опасное, Римо не позволит ему сделать это. И нечего валять дурака! Об этом не может быть и речи! А между тем, поток лони вливался в деревню – сотни людей, возглавляемых двумя красивыми черными женщинами. Когда они вступили в лагерь и увидели Саффу, выражение невозмутимости на их лицах растаяло, и они бросились к своей сестре, которая тут же заключила их в свои объятья. Целых пятнадцать минут все новые и новые группы лони заполняли площадь; здесь собрались все три выживших племени. Римо огляделся вокруг. Вот и все, что осталось от величайшей в истории Африки Империи. Наверное, сотен пять мужчин, женщин и детей. Меньше, чем население Ньюарка, и, конечно, гораздо меньше, чем требуется, чтобы создать новую Империю. А Чиун продолжал сидеть. Лони молча смотрели на него, сгрудившись вокруг деревенской площади, где находилась огненная яма, и еще оставался кусок пространства размером не больше арены для бокса. Вид привязанного к столбу с другой стороны ямы генерала Ободе вызывал оживленное перешептывание. Ободе уже пришел в себя и, явно недоумевая, пытался понять, что происходит. Его взгляд бегал по лицам, выискивая хотя бы одно дружеское лицо. Разглядев на другой стороне площади генерала Уильяма Форсайта Батлера, он со злостью плюнул на землю. В хижине, рядом с забитой людьми площадью, шевельнулась после долгого сна Хиллари Батлер. Было очень шумно и жарко. Но это было приятное тепло – такое, в котором крепчают мышцы, и во всем теле чувствуется легкость. Впервые после того, как они прибыли в эту деревню, ей захотелось встать, выйти на улицу и посмотреть, куда занесла ее судьба. Но сначала она, пожалуй, поспит еще немножко. Саффа подошла к Чиуну и встала прямо перед ним, глядя на него сквозь раскаленный воздух, струящийся из жаровни с углем. – Наступил великий момент, Старейший. Легенда начинает осуществляться. Дети лони вернулись домой. Одним легким движением Чиун поднялся на ноги и открыл глаза. Он посмотрел на лони, которые продолжали увлажнять покрывающие яму ветви деревьев, и кивнул им. Они наклонили кувшины с водой, и из ямы повалили густые клубы пара. Чиун повернулся и сложил перед собой руки. – Легенда не лжет, – торжественно произнес он, – дети лони возвращаются домой. Но посмотрите, те ли это лони? Тем ли лони служили мои предки много лет тому назад? Им ли, ненавидящим хауса и боящимся слонов трусам, которые, как дети, пугаются непонятного шума в ночной тишине, и бегут от него, даже не пытаясь узнать, что он означает? Те ли это лони, если их храбрость переселилась в женщин? Те ли, что много лет назад несли свет и справедливость темному миру вокруг них? Чиун замолчал и, словно ожидая ответа, медленно обвел взглядом толпу, останавливаясь, казалось, на каждом лице. Никто не произнес ни слова, и Чиун продолжал: – В легенде говорится, что дети лони вернутся домой. И тогда человек, который уже побывал в одеждах смерти, должен убить человека, который поработит лони. А потом Мастер Синанджу очистит народ лони в ритуальном огне. Но этот Мастер смотрит сейчас на этих лони и думает, а можно ли их спасти? Стоя рядом, Римо и Батлер с одинаковым вниманием следили за Чиуном, думая при этом о совершенно разных вещах. «Кажется, он хочет отступиться», – думал Римо. Интересно, берет ли Дом Синанджу отступные? Батлер же с удовлетворением подводил некоторые итоги последних событий. Правда, все получилось не совсем так, как он планировал, но это неважно. Дело явно шло к тому, что, прежде чем закончится этот день, Ободе будет мертв. Лони, конечно, поддержат Батлера как своего руководителя, поддержат его и многие члены кабинета министров Ободе и руководство армии. Это будет замечательный день в жизни Уильяма Форсайта Батлера – следующего президента Бусати! – Где благородство, которое когда-то наполняло сердца лони? – продолжал Чиун. – Угасло, как угасает этот огонь, – ответил на свой вопрос Чиун, и толпа ахнула, увидев, как он опустил руки в золотистую жаровню и вытащил оттуда две пригоршни горящих углей. Медленно, будто не чувствуя жара, он разбросал угли по земле. – Угли, когда они вместе, это – огонь, но поодиночке они – угольки, которые скоро погаснут. Так же и с людьми: они велики тогда, когда они все вместе и каждый в отдельности поддерживают традиции своего величия. – Он снова присел на корточки и принялся руками выгребать угли из жаровни. За его спиной все еще дымились листья и ветки в яме, из которой поднимались волны раскаленного воздуха – словно пар над решетками нью-йоркского метро в морозный зимний день. Хиллари Батлер больше не хотела спать. Она поднялась на ноги, заметив при этом с радостным удивлением, что на ней был сверкающий чистотой голубой халат. Теперь она окончательно поверила в то, что все будет хорошо. Тот дьявольский дом, человек на корабле – все это уже позади. Скоро она будет дома и, как и предполагалось, выйдет замуж. Почему-то она была уверена, что все будет в порядке. Медленно, на еще дрожащих от слабости ногах, она направилась к выходу. Снаружи, возле ее хижины, стояли Римо и Батлер. – Вилли, – заговорщицким тоном обратился Римо к Батлеру, обняв его за плечи, – ты был действительно хорош. И ты играл за хорошую команду. Скажи мне кое-что – я всегда хотел это знать. Вы что – всегда оговаривали конечную разницу в очках? Помню, по идее вы должны были выиграть с разницей в пять очков, а закончили игру с разницей в три. Вы стоили мне чертовски много баксов, Вилли. Никогда не мог понять, зачем вам это нужно. Я хочу сказать, вы и без того заколачивали хорошую деньгу, зачем вам нужно было рисковать? Вы же не рабы, Вилли, или что-то там в этом роде… Хиллари Батлер вышла из хижины и заморгала в ярком солнечном свете. Прямо перед собой она увидела Римо и улыбнулась. Он такой милый! Римо стоял, обнимая чернокожего человека в белой форме, и они разговаривали. – Слушай, отвяжись же ты от меня Христа ради, – сказал Уильям Форсайт Батлер и поднял правую руку, чтобы оттолкнуть Римо. При этом что-то сверкнуло на его руке. Золотое кольцо. Золотое кольцо в виде цепочки. Хиллари Батлер уже видела раньше это кольцо. Всего лишь раз, когда тяжелая черная рука с хлороформом опустилась на ее лицо. Она закричала. Римо резко обернулся к ней. Над всей деревней нависла тишина. На пороге хижины стояла белая девушка, рот открыт в громком крике, медленно поднимающийся палец на что-то указывает. – О, Римо, вы поймали его? – спросила она дрожащим голосом. – Кого? Ах, да – Ободе. Вон он, привязан к столбу. – Нет, нет, не Ободе! Вот этого, – сказала она, указывая на Батлера. – Это он выкрал меня из дома. Он похитил меня. – Он? – удивился Римо, глядя на Батлера. Хиллари Батлер кивнула, по ее телу пробежала дрожь. – Старина Вилли? – недоумевал Римо. – Да, он, – снова подтвердила она. Для Уильяма Форсайта Батлера все как-то сразу осложнилось, но шанс выкрутиться еще был. На ходу выхватывая из кобуры пистолет, он ринулся сквозь толпу к Ободе. Надо убить Ободе, а потом заявить, что он действовал по его приказу. Батлер поднял пистолет, чтобы выстрелить. Но пистолета в его руке не оказалось – описав в воздухе дугу, он с глухим мягким стуком упал на землю, подняв облачко пыли, а рядом с ним стоял Чиун. Батлер замер на месте. – Ты причинил много зла народу лони, – сказал Чиун. – И ты надеялся стать когда-нибудь королем этой страны? Чтобы поработить не только хауса, но и лони? – теперь Чиун почти кричал. Батлер медленно попятился от него. – Ты опозорил народ лони. Ты не достоин жить! Батлер бросился было бежать, но лони стояли перед ним стеной. Он повернулся к Чиуну, но тот вдруг развернулся к нему спиной и пошел прочь. Его место занял Римо. – Так это был ты, Вилли? – Да, – прошипел Батлер, гортанное шипение выдавало его гнев. – Я должен был отплатить белым за то, что они сделали мне. Что они сделали народу лони. – Извини, Вилли, – сказал Римо, вспоминая девушек, которых ему пришлось умертвить, – может, ты и был когда-то хорошим угловым, но ты знаешь: с легендой не поспоришь. Он направился к Батлеру, который выпрямился во весь рост и стоял, поджидая его. Он был крупнее Римо, тяжелее и, возможно, сильнее. Этот белый сукин сын ни на минуту не мог забыть, что когда-то меня называли Вилли Батлером. Ну хорошо же! Пусть так и будет. Сейчас он покажет ему, на что способен Вилли Батлер, когда он играет в игры белых людей. Он пригнулся, и из глубины его глотки вырвалось рычание: – Тебе подавать, белая гнида! – Я заполню твою зону принимающими игроками, – сказал Римо. – Это всегда сбивало вас, бандюг, с толку. Римо начал маленькими шажками приближаться к Батлеру, который широко расставил ноги и принял положение перехватывающего. Когда Римо был уже достаточно близко, он прыгнул навстречу и, перекатываясь, кинулся ему под ноги. Римо легко перепрыгнул через него, и Батлер тут же вскочил на ноги. – Один к десяти, – отметил Римо. Он снова двинулся к Батлеру, который встал в ту же позицию, но на этот раз, когда Римо приблизился, быстро выпрямился, взлетел в воздух и выбросил вперед ногу, целясь Римо в лицо. Отвернув голову в сторону, Римо обеими руками перехватил ногу Батлера и сильно дернул ее вперед. Запрокинувшись от рывка назад, Батлер резко упал на спину. – Неспортивное поведение, Вилли. Это будет стоить тебе пятнадцатиярдового штрафного. Батлер снова вскочил на ноги и, разъяренный, бросился на Римо, который ловким финтом уклонился от просвистевшего мимо него кулака. – Скажи-ка, Вилли, что ты собирался доказать? Для чего тебе понадобились эти девушки? – Ты разве поймешь? Эти проклятые Батлеры, Форсайты, Липпинкотты… Они купили мою семью. Я собирал долги. – И ты думаешь, что вон та бедняжка имеет к этому какое-нибудь отношение? – Одного поля ягоды, – проворчал Батлер, обхватывая Римо. – Сорняк надо вырывать, неважно, как глубоко он пророс. Римо вывернулся, и Батлер соскользнул с него на землю. – Вот из-за таких, как ты, Вилли, и появилось слово «расизм». Батлер медленно передвигался по кругу, лицом к державшемуся в центре Римо. Постепенно он расширял этот круг, пока не коснулся спиной первого ряда лони, которые, дивясь на невиданное зрелище, молча следили за поединком. Внезапно Батлер вырвал у ближайшего лони копье и одним прыжком снова оказался в центре площади. – Ну вот ты и показал себя, – сказал Римо. – Да ты же просто грязный игрок. Батлер пошел на него с копьем, держа его так, как обычно держат дротик – ровно посередине, в правой полусогнутой руке, вскинутой над плечом. Копье-дротик было готово к броску. – А вот теперь, ты белый человек, объясни мне кое-что, – прошипел Батлер. – В легенде говорится, что с Мастером к лони придет мертвый человек. А ты разве мертвый? – Прости, Вилли, но это правда. Я умер десять лет назад. Так что не беспокойся о легенде. – Не похоже, что ты умер. Думаю, тебе придется испробовать это еще раз. Батлер находился теперь в каких-то шести футах от Римо, и, откинувшись назад, метнул в него копье. Острие копья летело прямо в грудь Римо, тот молниеносно откинулся назад, и вскинутой вверх рукой перерубил пролетавшее над его головой копье. Копье разломилось пополам, и обе его половины отлетели к ногам Чиуна, который стоял и молча смотрел на ристалище. Римо медленно выпрямился. – Жаль, Вилли, но ты проиграл. А это тебе за жульничество, – сказал он и метнулся к Батлеру. Целясь Римо в переносицу, Батлер стремительно выбросил вперед кулак, но встретил на своем пути пустоту. И тут же Вилли Батлер почувствовал острую боль в груди, которая, как занимающийся пожар, быстро разрасталась внутри него, выжигая все вокруг огненными языками. Самый жаркий огонь, который он когда-либо встречал в своей жизни. Яркая вспышка пламени вдруг высветила далекое прошлое, и он мысленно сказал: это я, сестричка, я – Билли; я знаю, что могу бегать очень быстро, и когда-нибудь стану большим человеком, а его сестра сказала, что никакой грязный негр не сможет никогда ничего добиться в жизни; но, сестричка, ты была неправа, и я был неправ: ненависть и насилие не годятся, они просто ничего не решают. Но его сестра ничего ему не ответила, и вдруг Вилли Батлеру стало все равно, потому что он был мертв. Римо встал, толкнул тело Батлера ногой, и оно, перекатившись, застыла недвижимо, лицом в пыли. – Такие вот дела, дорогуша, – сказал он. Лони продолжали молча смотреть. Чиун подошел к Римо, взял его за руку и громко сказал: – Два предсказания легенды уже сбылись. Он обвел медленным взглядом окружавших его людей, все еще смущенных и испуганных, потом посмотрел на Ободе, который окончательно пришел в себя и стоял выпрямившись, подняв голову, готовый с достоинством принять смерть, как и подобает британскому солдату. – Зло – это не всегда злые хауса, – продолжал Чиун. – Проклятие лони – не хауса, а лони, потерявшие свою душу. Мы должны вернуть ее вам. Чиун отпустил руку Римо и повернулся к огненной яме. Словно по сигналу, последние капли воды испарились, ветки в яме разом вспыхнули, и над ней поднялись высокие языки пламени, которое, казалось, поглотило весь кислород на площади. Палящий вздох костра заставил Ободе съежиться и отвернуть лицо. Взяв стоявший рядом с костром кувшин с солью, Чиун, совершенно равнодушный к жару, стал сыпать ее у дальнего конца ямы. Саффа и ее сестры подошли поближе и встали у него за спиной. Похожая на взрыв вспышка огня быстро испепелила пересохшие остатки веток в яме, пламя сникло и скоро сошло на нет. Чиун сделал знак рукой двум лони, стоявшим у дальнего края ямы. Длинными шестами они начали ворошить и разравнивать огненную массу, и теперь сквозь огонь можно было рассмотреть большие, похожие на страусиные яйца, округлые камни, раскаленные добела после двухдневного обжига. Римо подошел к Чиуну. – Какого черта? Что ты собираешься делать? – решительно спросил он. – Не надо беспокоиться за Мастера. Надо только смотреть и учиться. Взглянув на Римо, Чиун понял, что тот серьезно встревожен, и сказал: – Что бы ни случилось, обещай мне не вмешиваться. Несмотря ни на что. – Чиун, я не позволю тебе делать глупости. – Ты сделаешь то, что я сказал. Ты не будешь вмешиваться. Долг нашего Дома – наш семейный позор. Ты осрамишь меня, если помешаешь вернуть его. Римо вгляделся в глаза Чиуна, надеясь найти в них следы неуверенности, хотя бы намек на нее, но ничего не увидел. – Не нравится мне это, – бормотал Римо, отступая назад. – Моим предкам это неинтересно. Им нравится то, что делаю я. К тому времени всю яму уже тщательно разровняли, и теперь по всей ее длине лежал ровный слой раскаленных белых камней вперемежку с раскаленными углями. Чиун посмотрел на сгрудившихся вокруг него лони. – Лони должны заново учиться храбрости, – сказал он. Чиун кивнул Саффе и ее сестрам, и они медленно, одна за другой двинулись к яме. Римо стоял неподалеку, наблюдая эту процессию из трех гордых и красивых женщин. Глядя на них, можно было понять, почему когда-то этой страной правили великие короли и королевы. Саффа и ее сестры выглядели бы по-королевски в любой стране и в любые времена. Обычно королевское достоинство является или фактом рождения, или даром воспитания, но подлинное королевское величие может быть только свойством души. Именно такие души и были у этих сестер. Саффа встала на соль, рассыпанную Чиуном по земле, сложила на груди руки, без колебаний ступила правой ногой на раскаленные угли и пошла по огненному ковру. В толпе лони послышался изумленный шепот. Римо стоял ошеломленный. Ободе, казалось, находился в состоянии шока. Не обращая внимания на охватившее всех волнение, Саффа продолжала спокойно, не торопясь, идти по огнедышащей дорожке. Ее босые ноги поднимали легкие облачка искр, вокруг щиколоток дрожало марево раскаленного воздуха. Когда она прошла половину пути, одна из ее сестер ступила на полосу соли, и сразу же после этого – на угли. Секундами позже за ней последовала и третья сестра. Римо внимательно вглядывался в их лица – на них не было ни следа боли и страха. Какой-то хитроумный трюк, решил он. «Старина Чиун явно что-то смухлевал с огнем. Это недостойно его, – думал Римо. – Недостойно Мастера Синанджу. Придется ему об этом потом сказать.» Теперь три сестры стояли на другом конце ямы, недалеко от Ободе. – Ваши принцессы показала вам, что лони могут вновь обрести смелость, – объявил Чиун. – Но этого еще недостаточно, чтобы очистить вас. Чиун погрузил свои сморщенные желтые ноги в соль, затем его тоже окутали жар и пламя. Пока шел, он тихонько бубнил: «Куфа тутакуфа воте». Римо никогда раньше не слышал этих слов, но догадался, что произносились они на языке лони. Осторожно, но без колебаний, Чиун шел по огненному ковру. И вдруг на самой середине он остановился. "Хорош трюк, – подумал Римо. – Это же может быть гвоздем любой программы! " Чиун стоял – недвижим, со сложенными на груди руками, невозмутимым, как всегда, лицом, продолжая бормотать свое: «Куфа тутакуфа воте». – Что это означает? – спросил Римо у стоявшего рядом лони. – Это означает: «Когда придет смерть, мы все умрем». Лони смотрели на Чиуна, и с каждой секундой шум их голосов становился все слабее и, наконец, прекратился совсем. Чиун продолжал стоять в центре огненной ямы, и от поднимающихся волн раскаленного воздуха его тело казалось мерцало и дрожало, хотя он и не шевелился. Потом легкая струйка дыма поползла по ноге Чиуна. Римо было видно, что нижний край коротких, до колен, штанов Чиуна опален. Появившееся на нем маленькое пятнышко приобрело коричневый, потом черный цвет, затем стало расползаться, и вот уже от него начали подниматься тонкие струйки дыма. На одной из штанин появилось оранжевое пятно, из которого тут же показался тонкий язычок пламени. Лони охнули и испуганно зашептались. Римо шагнул вперед и остановился, не зная, что делать. И тут перекрывая шепот и вздохи, над толпой разнесся оглушительный рев Ободе: – Неужели никто не поможет этому человеку? Это был крик отчаяния. Никто не шевельнулся. – Помогите же ему! – выкрикнул что было силы Ободе. Никто не двинулся с места. Ободе отчаянно рвался у восьмифутового столба, к которому был привязан. Напор его огромного тела вырвал кольцо из столба, и оно повисло на веревках, связывающих его запястья. Языки пламени уже охватили колени и грудь Чиуна. Ободе, не раздумывая, бросился к яме, казалось, запнулся на мгновение у ее края, а потом босой ринулся к тому месту, где стоял Чиун. Каждый его шаг сопровождался громким криком боли. Но он продолжал бежать. Добежав до Чиуна, он сгреб его обеими ручищами, поднял как ребенка и, выбрав более короткий путь, сбоку выбежал с ним из огненной ямы. Осторожно опустив Чиуна на землю, он начал обеими руками сбивать с его одежды огонь. Только после этого он бросился на спину и, поджав ноги, принялся очищать почерневшие от ожогов подошвы от впившихся в них тлеющих кусочков дерева и осколков раскаленных камней. При этом он продолжал вопить от боли. Лони молча смотрели, Чиун сидел с отрешенным видом, а Ободе занимался своими ногами. И вдруг тишина взорвалась мощным воплем восторга всех, кто находился на площади. В особой африканской манере толпа хлопала в ладоши. Женщины одобрительно кричали. Дети свистели. Принцессы подбежали к Чиуну и Ободе. Саффа щелкнула пальцами и что-то прокричала. Несколько женщин тут же бросились прочь и вернулись с листьями и ковшами, наполненными чем-то вроде жидкой грязи, и Саффа начала прикладывать компрессы к ногам Ободе. Подойдя совсем близко к Чиуну, Римо с удивлением увидел, что ни на ногах, ни на руках, ни на подошвах ног у Чиуна не было никаких следов ожогов. Опаленная во многих местах одежда кое-где почернела и прогорела, но сам Чиун нисколько не пострадал. При виде Римо Чиун легко поднялся на ноги и, подойдя к принцессам, стал молча следить за тем, как они ухаживают за генералом Ободе. – Народ лони! – воскликнул он наконец. – Слушайте внимательно, потому что я пришел издалека, чтобы сказать вам эти слова. – Чиун протянул руку, указывая на корчившегося на земле от боли генерала. – Сегодня, благодаря ему, вы узнали, какими смелыми могут быть хауса. Это – шаг к мудрости. Вы аплодировали его мужеству, а это – первый шаг к самоуважению. Лони лишились Империи не из-за хауса. Они лишились ее потому, что не смогли удержать ее. Сегодня к вашему народу вернулось его былое величие. Легенда претворена в жизнь. Дом Синанджу оплатил свой долг. – А наше возвращение к власти? Как с этим? – спросил кто-то из толпы. Его поддержали несколько голосов. Чиун поднял руки, прося тишины. – Ни один человек, даже Мастер Синанджу, не может даровать власть. Власть зарабатывается добрыми делами и заслугами. Президент хауса узнал сегодня что-то новое и важное для него. Он узнал, что лони больше не питают к нему ненависти из-за того, что он – хауса. Они ненавидели его, потому что он был несправедлив. С сегодняшнего дня он станет великим лидером, потому что введет лони в правительственные учреждения, чтобы хауса и лони могли вместе строить великую страну. Впредь лони будут не только слугами и сержантами, они будут советниками и генералами. Чиун взглянул вниз на Ободе, и глаза их встретились. Ободе согласно кивнул. Потом он отвернулся и стал опять смотреть на голову принцессы Саффы – она все еще занималась его обожженными ногами, – чьи черные шелковистые волосы рассыпались по его покрывающимся волдырями лодыжкам. – Лони должны быть достойны занять это новое для них положение, – продолжал Чиун. – И тогда вскоре в этой стране появятся короли, обладающие смелостью хауса и красотой и мудростью лони. Он посмотрел на Саффу. Саффа взглянула на него, потом, с нежностью, на Ободе и согласно кивнула головой. Улыбнувшись, она подняла руку и положила ее на плечо Ободе. – Народ лони, легенда исполнилась, – продолжал Чиун. – Вы можете теперь рассказывать своим детям, что видели Мастера. Вы можете сказать им также, что он вернется, если кто-нибудь вновь поднимет на вас руку, ибо вы под моей защитой. С этими словами Чиун опустил руки, повернулся и пошел к своей хижине. По пути он взял за руку стоявшую в толпе Хиллари Батлер и повел за собой в дом. Римо пошел за ними. Войдя, он увидел Чиуна, сидящего на своем молитвенном коврике. Недалеко от него, не спуская с него глаз, сидела на полу Хиллари Батлер. Чиун поднял глаза, увидел Римо и сказал: – Где ты был, когда я нуждался в тебе? – Но ты же не велел мне вмешиваться! – Да, не велел. Но разве достойный сын стал бы меня слушать? Нет. Он сказал бы себе: «О, это же мой отец, и раз он в опасности, ничто меня не остановит, я должен его спасти». Вот что сказал бы верный сын. Вот в чем разница между хорошо воспитанным сыном и каким-нибудь приблудышем. – Да ладно, это же всего лишь трюк. На раскаленных углях никто не устоит. – Пошли, – предложил Чиун. – Пошли к этим углям, и давай пройдем по ним вместе. Это нередко делают в цивилизованных районах мира, – добавил он, имея в виду при этом, что Римо знает откуда родом он, Чиун. – Это делают японцы. Даже некоторые китайцы. – Но как? Как это у них получается? – Потому что они живут в согласии с собой, – торжественно провозгласил Чиун. – Потому что они думают о своей душе, а не о желудке. Конечно, для этого прежде всего нужно иметь душу. – Все равно ерунда, – сказал Римо. – Это был всего лишь трюк. – Слепой никогда ничего не увидит, а глупый не поймет, – проворчал Чиун и поджал губы. Римо обернулся к Хиллари Батлер: – Сегодня вечером нам предстоит отправиться в дорогу. Пора домой. Она кивнула: – Я хочу… ну, я хотела бы поблагодарить вас. Я, честно говоря, не очень все это понимаю, но, может быть… в общем, спасибо. Римо махнул рукой: – Не за что. Не бери в голову. Чиун разжал губы: – Почему не за что? Мастер сделал то, что он должен был сделать. А этот… Ну, он старался как мог. Позже, когда они собирались уходить из деревни, Римо остановился у подернувшейся пеплом ритуальной ямы и, подняв с земли щепку, бросил ее в потускневшие угли. Щепка упала, разорвав на мгновение колышущуюся воздушную завесу, и ярко вспыхнула. Римо в недоумении тряхнул головой. Повернувшись, он увидел перед собой ухмыляющегося Чиуна. – У тебя есть еще время поучиться ходить по огню, – сказал тот. – Попробуем на следующей неделе, – уклончиво ответил Римо. Вечером Чиун, Римо и Хиллари Батлер покинули лагерь лони в сопровождении почетного эскорта из ста лони, на четырнадцать из них была возложена почетная обязанность нести чиуновский багаж. Саффа и Ободе попрощались с ними. Саффа отозвала Римо в сторонку. – Прощай, Римо, – произнесла она. Потом начала было говорить что-то еще, но запнулась, сказала одно только слово, прозвучавшее для Римо как «нина-упенда», и быстро отошла. По дороге с предгорья вниз, в долину, Чиун сказал, видимо больше для себя, чем для Римо: – Хорошо, что нам не пришлось убивать Ободе. Римо подозрительно взглянул на него: – Почему это? – Гм… – хмыкнул Чиун. – Есть причины. – Что бы ты ни говорил, для всего есть причины, – сказал Римо. – Чего это ты так рад, что нам не пришлось убивать Ободе? – Потому что вождя хауса необходимо защищать. – Кто это сказал? Почему? – потребовал Римо разъяснений. Чиун молчал. – Ах ты, двуличный сукин сын! – взорвался Римо. – Как вернемся домой, попрошу Смита, чтобы он сказал тем, которые занимаются опросами населения, чтобы они снова выкинули из программы телепередач твои мыльные оперы. Это заставило Чиуна задуматься. – Не надо наказывать старого человека, – сказал он. – Тогда говори. Почему это нужно защищать этого Ободе? – Потому что, когда мой предок много лет назад покинул лони, и они были свергнуты… – начал Чиун и запнулся. – Ну давай, договаривай! – Он стал работать на хауса, – сказал Чиун и, глядя на Римо ясными, невинными глазами, добавил: – Они платили ему больше, чем лони. – Значит, я был прав насчет двойной игры, – сказал Римо. – А вообще, какой-нибудь Мастер честно, без выкрутасов, играл когда-нибудь в какую-нибудь игру? – Просто ты неправильно понимаешь значение слов, – буркнул Чиун. – Неправильно! – фыркнул Римо. – Ну, ладно. Скажи лучше, что такое «нина-упенда»? – спросил он, вспомнив слово, которое, расставаясь, сказала ему Саффа. – «Спасибо», – ответил Чиун. – Вот что это значит. Но позднее от одного из сопровождавших их лони Римо узнал, что «нина-упенда» означает «Я тебя люблю». И ему это очень понравилось.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Тяжелый рок
Глава первая
Накануне того дня, когда его тело, пролетев с ускорением тридцать два фута в секунду в квадрате, врезалось в денверский тротуар, Уильям Блэйк вспылил. Случилось это в управлении ФБР в Лос-Анджелесе. Дело было не в том, что окружной инспектор снова дал ему задание, из-за которого, вероятно, неделями не придется бывать дома. И не в том, что специальному агенту Блэйку второй год подряд не удастся провести отпуск вместе с семьей. А в том, что инспектор был слишком каким-то… ну, чересчур назидательным, что ли. – И какого черта Вашингтон поднял такой переполох? – спросил Блэйк, имея в виду место, где принимаются решения. – Я уже семь раз успешно справлялся с подобными заданиями. В этом я, пожалуй, превзошел всех в Бюро. – Поэтому вас и назначили старшим, – заметил инспектор Уоткинс. – Да, а вы мне разжевываете, где ее содержать, кого поставить ночью дежурить, чем ее кормить и кто будет готовить. – Я просто оговариваю с вами детали. Одна голова хорошо, а две – лучше. – Только не в том случае, если вторая – ваша. – Я пропущу это мимо ушей, Блэйк. – Нет, я хочу, чтобы вы это запомнили! Я хочу, чтобы вы написали об этом в своем рапорте. Я хочу, чтобы вы отметили, что даете советы тому, к кому Вашингтон неизменно обращается, когда нужно взять кого-то под опеку. Я хочу, чтобы они знали об этом. Блэйк поправил галстук. Он почувствовал, как запылала его шея. Может, это сказывается накопившаяся к лету усталость, которую он рассчитывал развеять, уехав на две недельки на природу? Возможно. Однако почему Вашингтон поднимает такой шум вокруг банальной охраны свидетеля? Какая-то девятнадцатилетняя девчонка, дочь состоятельного дельца, вдруг возненавидела папашу и решила дать показания по поводу его крупных махинаций с поставками зерна русским. Ну и что? Самое худшее – она передумает, не более того. И уж никто не собирается ее убивать. – Я обязан вас предупредить, Билл: на жизнь этой девушки открыт самый крупный в истории контракт, – понизив голос, сказал Уоткинс. – Что? – переспросил Блэйк, нахмурив брови и широко раскрыв ясные голубые глаза. – Похоже, что она стала объектом самого крупного в истории открытого контракта. – Значит, я не ослышался, – сказал Блэйк. – Открытый контракт, говорите? – Крупнейший открытый… – Да слышал я. Слышал. Слышал! На гладком лице сорокалетнего Блэйка неожиданно обозначились морщинки, и он, не выдержав, рассмеялся. – Открытый контракт! – повторил он, тряся головой, и снова захохотал. – Со времен Д. Эдгара все идет кувырком. Да вы что? Уж кому, как не вам, знать в этом толк. – Это не шутка, Билл. – Шутка – не шутка, тысяча долларов – сто тысяч долларов. Открытый контракт. Да купите ей билет на самолет, дайте другое имя, назовите день, когда она должна давать показания, и отпустите меня в отпуск! – У нас есть основания полагать, что это открытый контракт на сумму миллион долларов. Один миллион долларов. – А почему не десять миллионов? Не сто миллионов? – Перестаньте валять дурака, Блэйк. – А я и не валяю. Открытый контракт не опаснее насморка. Это миф, придуманный газетчиками. Вы когда-нибудь слышали, чтобы открытый контракт был осуществлен? Кто будет его выполнять? – Высшее руководство официально сообщило мне, что такой контракт существует, и кое-кто уже собирается за него взяться. – Минер Уоткинс, сэр. Насколько мне известно, открытый контракт отличается от обычного тем, что выполнить его и получить за это деньги может любой желающий. Однако есть маленькое «но»: никто не пойдет на убийство лишь в надежде на то, что неизвестный заказчик сдержит слово и расплатится. Пока убийца, по крайней мере, не встретится с тем, кто заинтересован в его услугах, он не станет просто так, походя, кончать людей. Что, интересно, он будет делать, если ему не заплатят? Воскресит свою жертву? Короче говоря – и поставим на этом точку – открытый контракт, сэр, есть нечто несуществующее. – Но ведь Вилли Моретти был убит в Нью-Джерси именно по открытому контракту. – Нет, сэр. Если вы хорошенько вспомните, то его убили по приказу, исходившему от всех пяти «семей» мафии Нью-Йорка. Дальше. Джо Валачи тоже был, говорят, объектом открытого контракта. Однако он пережил Дженовезе, который якобы и обещал исполнителю сто тысяч долларов, если мне не изменяет память. Дженовезе надо было пообещать миллион. Хотя это ничего бы не изменило. Инспектор Уоткинс посмотрел на агента Блэйка и вновь опустил глаза на лежавшую перед ним папку. В ней находился приказ. И был ли Уоткинс согласен с Блэйком или нет, это роли не играло. Блэйк назначался ответственным за операцию, а Уоткинс должен был обеспечить максимальную штатную поддержку и любое другое содействие. Некая Викки Стоунер, девятнадцати лет, белая, должна выступить на слушаниях в сенате по поводу махинаций с контрактами на поставку зерна. Процесс состоится через две недели, и ее следует доставить туда живой и невредимой. – А вам было бы легче, Блэйк, если бы я сказал, что это закрытый контракт? – Да. Тогда я знал бы, что защищаю кого-то от реального противника. – Вот и отнеситесь к вашей подопечной именно так. – Иными словами – сделайте вид? – Если это будет способствовать более эффективному выполнению задания – да. – Такого никогда не случилось бы при Д. Эдгаре, – сказал Блэйк. – Охранять того, кого должны убить в кредит! Инспектор Уоткинс пропустил это мимо ушей. Пропустил он мимо ушей и доводы Блэйка по поводу дополнительного пятого ночного дежурного – вдобавок к тем, что должны расположиться у двери в ее комнату, на лестнице, на крыше и в вестибюле гостиницы, еще одного следует поставить в аэропорту. – При чем здесь аэропорт? – спросил Уоткинс. – Чтобы уберечь ее от летающих низко над землей ночных эльфов, сэр, – ответил Блэйк, сдерживая улыбку. – Четыре человека, – сказал Уоткинс. – Отлично, сэр, – откликнулся Блэйк. Пропустил Уоткинс мимо ушей и замечание относительно пищи. – Мы позаботимся о том, чтобы она не пила лимонад. – А это почему? – чувствуя подвох, с подозрением поинтересовался Уоткинс. – Цикламаты, сэр. Такие химические соединения. Наукой доказано, что, если человек выпьет пятьдесят пять галлонов цикламатов в час, у него может начаться рак. – Будем менять рестораны, как обычно, – сказал Уоткинс. – Так точно, сэр, – отозвался Блэйк. Мисс Стоунер в данный момент находится здесь, в лос-анджелесском управлении ФБР. Не хочет ли Блэйк с ней встретиться? – Сперва я должен сообщить своему сыну, дочери и жене, что ни в какой Вашингтонский национальный парк мы не поедем. А потом уж, с вашего позволения, я приступлю к заданию. Уоткинс не возражал; впоследствии это оказалось первой ошибкой Блэйка. Пообещав вернуться через пару часов, тот выкинул из головы мысли о работе. Он подъехал к своему небольшому ранчо с аккуратным газоном и валявшимся посереди дорожки велосипедом. Блэйк решил не ругать сына за это и позвал его к себе в кабинет. – Пап, сейчас я все объясню насчет велосипеда. Я играл на лужайке с Джимми Толливером, а фургон с мороженым… – Ладно, это неважно, – сказал Блэйк сыну. – Что-нибудь случилось, пап? – Да, в некотором смысле. Помнишь, мы собирались отправиться в поход на природу? Придется с этим повременить. Блэйк с удивлением увидел, что сын лишь пожал плечами. – Извини, – сказал Блэйк. – Ничего, пап. Меня вообще не особо привлекала эта затея из-за комаров и мошкары. Может, лучше как-нибудь съездим в Диснейлэнд, а? – Но мы и так всегда ездим в Диснейлэнд. В этом году мы уже были там дважды. – Да, но мне Диснейлэнд нравится. – Я думал, ты уже настроился на Вашингтонский национальный парк. – Это ты перепутал меня с собой, пап. Я туда особо не стремился. И его дочь, как выяснилось, тоже. Блэйку стало как-то легче рассказать обо всем жене. – И что же на этот раз, Билл? – спросила она, накрывая на стол и избегая его взгляда. – Не имею права рассказывать. Меня некоторое время не будет в городе. Недельки две. – Понятно, – холодно отозвалась она. – Прости. – Ты просил прощения в прошлом году и будешь просить в будущем. Что, так принято у вас в Бюро, а? Все время просить прощения? Сегодня у нас на ужин твои любимые кабачки. – Ты же знаешь, если бы у меня была возможность выбора, я бы не стал тебя опять расстраивать. – Да какая разница? Иди умойся. Через минуту садимся за стол. – Я не буду ужинать. Спешу. Миссис Блэйк сгребла его столовый прибор и выскочила на кухню. Блэйк последовал за ней. Она плакала. – Уходи! Просто уходи, и все, – всхлипывала она. – Тебе надо идти, вот и иди. – Я люблю тебя, – сказал он. – Ну и что? Уходи, убирайся! Он попытался поцеловать ее, но она увернулась. Всю жизнь она будет вспоминать, как не разрешила ему поцеловать себя в последний раз. Когда Блэйк вернулся в управление, он понял свою первую ошибку. В смежном со спальней кабинете сидели и разговаривали два агента. – Она там, внутри, – бросил один из них и добавил, закатывая к потолку глаза: – На этот раз нам досталось нечто неповторимое. – Сколько времени она уже там? Ужинала? – Она говорит, что есть необязательно. Еда – это эгоизм. – Вы проверяли, как она там? – Час назад. Она говорит, что не понимает, почему ее держат под стражей, раз она ничего не совершила. Лично я предпочел бы вообще не иметь дела с современной молодежью. – Вы должны были быть с ней рядом, – сказал Блэйк и угрюмо прошел в комнату. Там было темно. Блэйк включил свет. – Черт! – вырвалось у него. С подлокотника кресла свисали длинные рыжие волосы. Со спинки свешивались юные белые ножки. Грудь казалась неподвижной. Никаких признаков дыхания. Свободная пятнистая майка не двигалась. Блэйк бросился к бездыханному телу и припал ухом к груди. Бьется ли сердце? Да. Сердцебиение отчетливое. – Потрахаемся? – послышался слабый голос. Блэйк ощутил его щекой. Он поднялся с колен. Зрачки ее светло-голубых глаз были размером с булавочную головку. Бледно-розовые губы растянулись в едва заметной глуповатой улыбке. – Трахнемся? – повторила она. – Мисс Стоунер, что с вами? – Улет. Я уехала в горы. Я – в горах. На горе. Я лечу. Улетаю. – У мисс Стоунер была какая-нибудь сумка? – спросил Билл агентов. – Да, Билл. Нечто вроде сумочки. – Поройтесь там и найдите таблетки. Билл наблюдал, как девушка пыталась сфокусировать взгляд. – Никаких таблеток, – откликнулся один из агентов. – Я обыщу ее сам. Заходите сюда, – сказал Блэйк, которому нужен был свидетель на случай, если девчонка заявит впоследствии, что с ней обошлись неподобающим образом. На ней были потертые джинсы в обтяжку. Блэйк похлопал по карманам и нащупал маленький пузырек. Когда он сунул за ним руку, она пробормотала: – Ага, хочешь погладить? Это хорошо. Я люблю сначала поиграть. В пузырьке оказалось нечто похожее на маленькие желтые таблетки аспирина. – Мескалин? – спросил Блэйк. – Нет, спасибо, я и так балдею, – отозвалась Викки Стоунер. – Она ваша, – сказал один из агентов. – Она наша, – поправил Блэйк. – Я хочу, чтобы с ней рядом всегда были двое. Неотлучно. Блэйк посмотрел на часы. Сегодня вечером в Вашингтон они не полетят. Он не собирался тащить ее на самолет в таком состоянии. Блэйк и двое агентов просидели с ней всю ночь. Незадолго до рассвета она расплакалась, а затем, снова закрыв глаза, погрузилась в сон. Проснувшись, она оказалась страшно голодной и потребовала три «супербургера», двойную порцию жареной картошки, «Кока-колу» и молочный коктейль. После остановки в «Макдональдсе» она попросила, чтобы ее отвезли в табачно-кондитерский магазинчик. Она сказала, что ей хочется шоколадный батончик и что без него она просто умрет. Блэйку показалось, что она слишком долго задержалась в магазине, и он было направился внутрь, но столкнулся с ней в дверях. – Мне кое-что надо было, – пояснила она, так и не сказав, что же именно. Блэйк обратил внимание, что никакого шоколадного батончика у нее в руках не было. Они уже подъезжали к аэропорту, когда Викки включила радио и накручивала ручку настройки до тех пор, пока из динамиков не донесся тяжелый ритм и какие-то странные звуки, напоминающие радиопомехи. В тексте «песни» содержалась, судя по всему, сильная неудовлетворенность действительностью и потребность в ком-то, как понял Блэйк – в сексуальном партнере. Викки Стоунер кивала головой в такт музыке, а когда начались новости, закрыла глаза. В новостях главным образом говорилось о том, что прошлой ночью произошла авиакатастрофа. Самолет, совершавший рейс Лос-Анджелес – Вашингтон, разбился в Скалистых горах. По сообщениям очевидцев, это случилось из-за взрыва в хвостовом отсеке. Погибло около сотни человек. Блэйк подал знак, и идущая впереди машина остановилась. Автомобиль, ехавший сзади, тоже свернул на обочину. Десять человек в костюмах, галстуках и начищенных до блеска ботинках собрались у дороги. На всех были одинаковые фетровые шляпы с загнутыми – спереди вниз, а сзади вверх – полями. – Вот что. Ты, ты, ты и ты, – сказал Блэйк. – Переоденьтесь-ка во что-нибудь другое. Я не хочу, чтобы у всех была одинаковая одежда. Ты и ты, некоторое время не брейтесь. Ты и ты, уберите свои проборы. С твоим «ежиком» ничего не поделаешь, так что будешь ходить в шляпе. – В чем дело, Билл? – Самолет, на котором мы вчера должны были лететь в Вашингтон, взорвался. Я не знаю, имеет ли это отношение к нам, но самолет разбился в Скалистых горах. Меня предупредили, что жизнь мисс Стоунер в опасности. И мне кажется, нам следует действовать соответствующим образом. Сделаем так. В Вашингтон не полетим. Предположим, что за мисс Стоунер действительно охотятся убийцы. Значит, нападения можно ждать откуда угодно. Стало быть, следует проявлять осторожность. Мы поедем в Денвер, но не на трех одинаковых явно государственных автомобилях. Ты и ты, возьмите напрокат самую что ни на есть крутую машину. Ты и ты, поедете на грузовике. Ты и ты, раздобудьте четырехдверный лимузин – «кадиллак» или «линкольн». – Взять напрокат? – У тебя что, есть собственный? – Понятно, возьмем напрокат. – Хорошо. Ты возвращаешься назад, к Уоткинсу. Скажешь ему, что мы поехали в Денвер. Поселимся в номерах, выходящих окнами на Скалистые горы, чтобы не дергаться по поводу того, что в нас кто-то целится из окон напротив. Когда мы туда доберемся, созвонимся с инспектором Уоткинсом. – Если мы возьмем машину напрокат, то лишимся радиосвязи, – заметил один из агентов. – Я предпочитаю пожертвовать связью, лишь бы не привлекать к себе внимания, – ответил Блэйк. – Сэр, вы действительно думаете, что на жизнь мисс Стоунер заключен открытый контракт? И что кто-то взялся его выполнить? – Нам повезло, что мы вчера не сели на самолет, вот что я думаю. Надеюсь, теперь нам будет сопутствовать удача. Неподалеку от Уоттса есть закусочная – «Брубоз». Все ее знают? Кто-то кивнул, кто-то отрицательно покачал головой Блэйк перегруппировал своих людей, чтобы в каждом звене был человек, кому она знакома, и вернулся к своей служебной машине. – Оки-доки, – улыбнувшись сказал Блэйк. – Что это такое? – удивилась Викки Стоунер. – Оки-доки? – Это значит все в порядке, мисс Стоунер. – Обалденно, старик, – оценила Викки. В гостинице в Денвере Блэйк расставил своих людей по принципу ромба, которым, как он недавно узнал, пользовались вьетконговцы, разбивая лагерь для ночлега. Об этом ему сообщил один бывалый тип, которого в свою очередь научил отец, а тому рассказал техасский рейнджер. Один человек дежурил на улице к северу от гостиницы, другой – к югу. Двое находились в непосредственной близости, прямо под окнами гостиницы с восточной и западной стороны. Комнаты по бокам и над номером мисс Стоунер были также заняты агентами Блэйка. И еще один человек незаметно курсировал внутри ромба, осуществляя контроль за постами. Блэйк и еще два агента сидели в номере люкс вместе с Викки Стоунер, которой быстро наскучил телевизор и захотелось послушать группу «Мэггот энд зэ Дэд Мит Лайс» – «Опарыш и Трупные вши». – Когда-нибудь я трахну этого Опарыша-Мэггота, – заявила Викки, показывая грампластинку, на обложке которой, как показалось Блэйку, был изображен покойник с синей краской под глазами, в белом атласном трико и с висящими на груди кусками мяса. – Это – лом, – добавила она. – Лом – это плохо? – спросил Блэйк. – Лом – это хорошо, – пояснила Викки. – Хочешь взглянуть на кое-что совершенно «ломовое»? – спросил Блэйк. – Конечно, – ответила Викки, улыбнувшись знакомому слову. Блэйк не потрудился пристегнуть кобуру, потому что тогда, дабы не привлекать к себе излишнего внимания, ему пришлось бы надеть пиджак. Зачем? Они всего лишь собирались выйти на балкон. Он распахнул стеклянные двери, и перед ними открылась картина заходящего за Скалистые горы солнца во всей своей красе. – Да, это балдеж, – воскликнула Викки. – Улет. – Скалистые горы – самые красивые горы в мире, но они еще и одни из самых коварных. – Как и жизнь, – вставила Викки. – То – не в кайф, то – лом. Понимаешь, о чем я? – Да, – ответил Блэйк. – Здесь и дышится лучше. Воздух чистый. – Пройдет пара лет, старик, и здесь тоже будет нечем дышать. – А ты пессимистка, да? – с улыбкой спросил Блэйк. – Просто говорю, что думаю. – Поэтому ты и решила дать показания? – И поэтому тоже. Несправедливо, что у этих скотов все всегда так, как им хочется. У моего отца и так хватает «зеленых». И это свинство – разбазаривать пшеницу, а потом беднякам придется дороже платить за хлеб. – Я, по-своему, тоже скот? – спросил Блэйк. – Нет. Ты – лом, – хихикнула Викки. – Простой, но улет. Как «колеса». Таблетки. – Ты тоже лом, – сказал Блэйк, и она засмеялась, закрыв лицо руками. Совсем как девочки в Канзас-Сити, когда он был еще студентом, когда вино считалось запретным плодом, а девушки ничего не позволяли до свадьбы. Страна менялась, но к чему это приведет, как далеко может зайти эта контркультура? Так ли это страшно, если такая девушка, как Викки, решила давать показания против собственного отца потому, что считала его неправым? Не этому ли и нас учили? – Они что, никогда не прекращают работать? – спросила Викки, показывая на крышу справа. Блэйк посмотрел наверх. С крыши к ним спускалась малярная люлька. Между белыми досками ее дна Блэйк видел, как на фоне сумеречного неба темнели чьи-то ботинки и виднелись силуэты. Люлька опускалась бесшумно, и это яснее ясного сказало Блэйку, что на них собираются напасть. Люльки и строительные леса, даже только что установленные, неизменно скрипят. От скрипа лебедку может избавить только обильная смазка, но ни один маляр, строитель или пескоструйщик не станет ради тишины заниматься смазкой, рискуя на ней же и поскользнуться. Это могли быть только убийцы. – Викки, иди, пожалуйста, в номер и скажи кому-нибудь из агентов, чтобы он принес мою кобуру, хорошо? – как бы невзначай попросил Блэйк. – Хочешь потренироваться в стрельбе с двенадцатого этажа? – Нет. Будь добра, сделай так, как я прошу, а? – Оки-доки, – ответила Викки, употребив новое для себя словечко. Люлька спускалась справа от балкона. Если бы у Блэйка была рация, он мог бы, связавшись со своими агентами в номере этажом выше, отдать им команду действовать. Но рация вместе со служебными машинами остались в Лос-Анджелесе. В этом и заключался недостаток ромбовидной обороны: между постами отсутствовала связь. Блэйк услышал, как в дверь номера постучали. – Не открывайте! – заорал Блэйк, и в тот же момент люлька резко скользнула вниз, дверь номера распахнулась и раздался визг Викки. Один из агентов был тут же сражен выстрелом в живот, но другой начал отстреливаться. Распахнулись две боковые двери номера, и пальба усилилась. Прямо над головой Блэйка из люльки высунулась винтовка. Схватившись за ствол, он резко дернул и вместе с винтовкой вытащил к себе на балкон молодого блондина. Коротким ударом локтя в челюсть он пригвоздил блондина к парапету. Винтовка улетела за перила. В люльке спускались еще трое, а Блэйк был безоружен. Схватившись за трос, он уперся ногами в перила балкона и что есть силы оттолкнулся. От толчка один упал, двое других были лишены возможности стрелять, стараясь удержаться на ногах. Подобно маньяку, раскачивающему качели, Блэйк вновь оттолкнулся изо всех сил. Люлька откачнулась далеко от стены гостиницы. Он почувствовал удар в спину, но, вновь приблизившись к стене, опять оттолкнулся ногами. Потом трос скользнул по густо смазанному шкиву, и один край люльки дернулся вниз. Возможно, Блэйк смог бы удержаться, если бы на него не рухнули те двое, что были в люльке. Его пальцы разжались, подобно двум хилым английским булавкам, не выдержавшим нагрузки. Блэйк летел навстречу денверскому тротуару с таким же ускорением, как и любой другой свободно падающий предмет, – тридцать два фута в секунду в квадрате. Тротуар оставался неподвижным. Они встретились. Блэйк почувствовал хруст и… больше ничего. Последний вывалившийся из люльки бандит упал на своего компаньона, и это самортизировало удар ровно настолько, чтобы он прожил еще один день. Прежде чем умереть от многочисленных травм, он рассказал сотрудникам ФБР, что пытался выполнить открытый контракт. Это была компания пляжных оболтусов, решивших, что им восьмерым такое по плечу. Они рассчитывали поразвлечься, а если бы дело выгорело, денег хватило бы до конца жизни. Все кончилось настоящей бойней. Погибли четыре агента. Застрелено восемь бандитов. Впервые в столетии в перестрелке с властями оказалось столько убитых. Однако по некоторым признакам теперь следовало ожидать кое-чего похуже. На похоронах каждому из восьмерых погибших кем-то неизвестным был прислан большой венок. К венкам были прикреплены ярко-золотистые конверты с серебряным тиснением, обвязанные лентами. Ленточки были завязаны бантиком. Когда бантики развязали, из конвертов высыпалось по двенадцать с половиной тысяч долларов двадцатидолларовыми купюрами и записки, составленные из вырезанных из журналов букв, наподобие тех, что присылают похитители, требуя выкуп. В записках говорилось: «За ПОЧТИ оказанную услугу». Кто-то не поскупился заплатить сто тысяч долларов за неудачную попытку. Открытый контракт оказался реальностью. Венки и конверты конфисковали как вещественные доказательства. Когда члены семей двоих из убитых поинтересовались, почему, им объяснили, что венки могут вывести на след тех, кто нанял покойных. Устроителей похорон предупредили о грозящих неприятностях, если они проболтаются о содержимом конвертов. В прессу запустили слух о том, что перестрелка произошла между двумя бандами из-за партии наркотиков. Главное – сохранить в тайне факт денежного вознаграждения. Неприятностей хватало и без дополнительной рекламы открытого контракта. Во время перестрелки в денверской гостинице Викки Стоунер исчезла. Возможно, она была еще жива. Инспектор Уоткинс доверительно поведал одному специальному агенту, что, на его взгляд, ситуация безнадежна, что «девчонка не жилец». Позже, когда он попытался вновь связаться с тем же специальным агентом, чтобы сообщить еще дополнительные сведения, ему ответили, что впервые о таком агенте слышат. – Но вы же сами подтвердили его личность! – возмутился Уоткинс. – Мы – нет, – ответил помощник начальника управления. А в Вашингтоне, округ Колумбия, человек, выдававший себя за специального агента, заканчивал рапорт, который, как он считал, будет направлен в Агентство национальной безопасности. Ему уже не раз приходилось писать подобные отчеты: после убийства обоих Кеннеди, Мартина Лютера Кинга и многих других, о которых молчали газеты. Официально он был экспертом по действиям в особых ситуациях, под чем подразумевалось убийство по контракту. Он судил об уровне профессионализма и определял вероятных организаторов. Убийство как отпечаток пальца. По нему можно узнать, какое государство или какая группировка причастны. Такие специалисты есть в каждой стране. В отчете говорилось, что покушение на Викки Стоунер было спланировано, очевидно, кем-то весьма осведомленным, но недостаточно опытным, что исключало вариант вмешательства иностранной силы. По мнению эксперта, убийство, скорее всего, планировалось теми же, кто и пытался его совершить. Ничто не указывало на то, что покушение было не по силам оболтусам-"бичам". В отчете подчеркивалось, что это действительно был открытый контракт, нечто такое, о чем автор отчета читал, но во что не верил по причинам, известным всем, кто сведущ в этой области. Но данный открытый контракт был реален, исполнителям платили, и конверты с деньгами в похоронных венках являлись тому доказательством. Теперь неизбежно в игру вступят профессионалы, дабы получить обещанный миллион, если, конечно, Викки Стоунер еще жива, что представлялось сомнительным. Инспектор Уоткинс расценивал дело как «безнадежное». Однако к Агентству национальной безопасности это теперь не имело отношения, поскольку вмешательство иностранной силы исключалось. Таковы были выводы отчета, и руководство агентства даже не удосужилось прочесть его полностью «Без иностранного вмешательства» означало, что дело вне их компетенции. Фактически они и не заказывали этот отчет. Он был составлен по инициативе кого-то из чиновников. Тот послал ксерокопию своему начальнику, который, по его предположениям, был связан с какой-то службой безопасности. С того момента, как инспектор Уоткинс заключил, что дело безнадежно, до того, как ксерокопия отчета легла на стол в одном из кабинетов санатория Фолкрофт в местечке Рай, неподалеку от Нью-Йорка, прошло двенадцать часов. В Фолкрофте отчет прочли внимательно: отсюда он и был заказан. Человек с лимонно-желтым лицом пробежал глазами текст, сделал одному ему понятные пометки и сунул ксерокопию в какой-то цилиндр, где она тут же превратилась в конфетти. Он откинулся в кресте и посмотрел в окно, сквозь стекло, непроницаемое для взгляда снаружи, на залив Лонг-Айленд. Близился рассвет, но было еще темно. Безнадежно? Может быть, и нет. Складывалась любопытная ситуация. Если мисс Стоунер жива, за нее примутся более опытные убийцы. Если их нейтрализуют, на смену придут еще более компетентные. И так далее, и так далее. Лучшее всегда проистекает из хорошего, и совершенствованию нет предела, оно ведет к самому лучшему, что бы это ни было и где бы это ни было. Доктор Харолд Смит смотрел в темноту. Где бы то ни было? Он знал, где. Он пошлет туда телеграмму. Викки Стоунер может быть спокойна. На ее стороне будут самые лучшие, и тогда просто лучшие не смогут доставить ей неприятности. Доктор Смит сам набрал номер телеграфной компании «Уэстерн юнион». Его секретарша давно уже была дома. Он назвал имя, адрес и продиктовал текст: «Завтра приезжает тетя Милдред. Приготовьте зеленую комнату»Глава вторая
Его звали Римо, и его не интересовало, ни когда приезжает тетушка Милдред, ни какую комнату она предпочитает. Вместо того, чтобы положить телефонную трубку на место, он зажал телефонный шнур между большим и указательным пальцами и легким рывком выдернул из стены. Было полпятого утра. Воздух в номере отеля «Хайэт ридженси» в Атланте был охлажден кондиционером до такой степени, что казался лишь немногим приятнее угнетающей жары, которую обещал начинающийся день. Во рту ощущался привкус соли, но Чиун предупреждал, что так и будет. Римо пошел в ванную и открыл кран. Когда вода стала достаточно холодной, он набрал полный рот. Полоща рот водой, он прошел в темную гостиную. Там, на расстеленной на свободном участке пола циновке, возлежала тщедушная фигурка, облаченная в черное кимоно с головы до пят, с седыми прядями волос Чиун, последний Мастер Синанджу. Никому не пристало будить Мастера, тем более его ученику, хотя Римо никогда не удавалось точно определить: спал Чиун или находился в одной из пятидесяти пяти стадий расслабления, из которых сон был пятьдесят второй. Когда-нибудь, говорил Чиун, Римо тоже овладеет этими стадиями, несмотря на то, что просвещение для него началось довольно поздно и что он всего лишь белый человек. Чем же он заслужил счастье узнать все эти стадии, поинтересовался Римо. Тем, что Мастер Синанджу мог из ничего творить чудеса. Под «ничего» подразумевался Римо. – Спасибо за доверие, палочка, – ответил Римо, и тогда Чиун предупредил его о грядущей «соленой ночи». В эту ночь Римо усомнится в себе и своих способностях и совершит какую-нибудь глупость, чтобы доказать себе, что все приобретенные им навыки и умение чего-то стоят. – Однако возникнет одна проблема. – Что за проблема, папочка? – Как ты сможешь понять, что совершаешь какую-то глупость, если почти только этим и занимаешься? – ответил Чиун и решил, что это очень смешно и забавно, настолько забавно, что он еще долго повторял эту фразу. Неспособность Римо понять всю тонкость его высказывания Чиун отнес насчет типичного для белых людей отсутствия чувства юмора. Синанджу была деревенькой в Северной Корее, чье население от мала до велика жило заботами Мастера Синанджу, занимавшегося ремеслом профессионального убийцы-ассасина. Чиун, несмотря на свои восемьдесят лет, был правящим Мастером Синанджу. Он пережил свою «соленую ночь» в двенадцать лет, что было ознаменованием зрелости. Это просто очередной признак превращения тела, объяснял он. – Превращения во что? – поинтересовался Римо. Но Чиун не удостоил своего ученика ответом, потому что считал, что человек, не имеющий чувства юмора, никак не способен оценить мудрость. – Однако сам ты не считаешь смешным, когда тебя принимают за китайца или корейца. – Тот, кто не может отличить оскорбление от невинной шутки, никогда не поймет глубинного смысла Синанджу. – Почему, когда ты меня оскорбляешь, это считается юмором, а когда кто-нибудь отпускает в твой адрес безобидное замечание, это – оскорбление? – спросил Римо. – Похоже, тебе никогда не видать «соленой ночи», – сказал Чиун. Но такая ночь для Римо все-таки настала, и хотя его рот был еще полон воды, в нем все равно чувствовалась соль, словно кто-то высыпал ему в рот полную солонку. Римо вернулся в ванную и выплюнул воду. Ему было за тридцать, и на протяжении вот уже целого десятка лет он менялся: сначала изменилось мышление, а потом нервная система. И вот он стал тем, чем, как предрекал Чиун, он станет. Убийца-ассасин – это не ремесло, а состояние души. Естественно, предупреждал Чиун, неправильное воспитание Римо в прошлом время от времени будет давать о себе знать, как яд, попавший в кровь и вызывающий на коже фурункулы. Но с каждым лопнувшим нарывом организм очищается. – От таких вещей, как, например, порядочность? – поинтересовался Римо. А впрочем, какое ему, Римо, до этого дело? Он же был мертвецом, отпечатки его пальцев были уничтожены в ту ночь, когда его казнили на электрическом стуле за убийство, которого он не совершал. Электрический стул сработал не до конца, и Римо оказался на службе в качестве суперсекретного агента-убийцы суперсекретного агентства, подчинявшегося президенту, созданного в свое время для борьбы с преступностью вне рамок законности. Речь сперва шла лишь о паре лет, но вот Римо уже за тридцать, у него нет ни дома, ни семьи, ни даже фамилии, а во рту чувствуется вкус соли. Первый белый человек, достигший этой стадии. Римо вновь набрал воды из-под крана и прополоскал рот. К черту все. Не пойти ли прогуляться? Он выплюнул воду на выключатель в ванной, надеясь вызвать короткое замыкание, чтобы посмотреть, способен ли он создать ртом необходимое для этого давление. Но в результате Римо получил лишь мокрый выключатель. Он не стал закрывать дверь: если шайка грабителей вздумает вломиться в номер и напасть на спящего восьмидесятилетнего Чиуна, это будет целиком и полностью их беда, и они получат по заслугам. Реконструированная часть центра Атланты была поразительно похожа на старую, еще не подвергшуюся реконструкции: удручающая духота и ощущение общего дискомфорта. Римо отправился на автовокзал. По всей Америке автовокзалы всегда открыты. И почему в людях, ожидающих автобуса в такое время суток, чувствуется какая-то безнадежность? Римо купил газету. Клуб «Атланта Иглз» начал свои летние тренировки и набирал новичков. По словам тренера клуба, в этом году с новичками им повезло, и появились хорошие шансы на победу в Национальной футбольной лиге, даже несмотря на несколько неудачный график игр и на то, что известные игроки набирали спортивную форму чуть медленнее, чем хотелось бы. Внимание Римо привлекло одно из мест статьи, где автор поносил устраиваемый «Иглз» ежегодный открытый отборочный просмотр, обзывая его рекламным фарсом. «Иглз» устраивают показуху ради прессы, рекламной шумихи и своих поклонников, но не для того, чтобы отобрать футболистов. Они спекулируют на тайных мечтах многих американцев, воображающих себя рвущимися к воротам соперника на глазах у многотысячной ревущей толпы болельщиков. На самом же деле будущие профессиональные футболисты отбираются еще в средней школе, чтобы сделать из юношей могучих атлетов со стремительной скоростью. Вряд ли во всей стране найдется хоть один человек, который по физическим данным мог бы сравниться с профессионалами из «Иглз». Сегодняшние так называемые «открытые» пробы просто откровенный фарс, и автор статьи не будет их освещать. Если и телевидение, и пресса последуют его примеру, то мы положим конец надувательству. «Открытые» пробы – это игра на нашей доверчивости. И пока в этом «Иглз» преуспевают. Римо окинул взглядом полупустой автовокзал. Как и на всех других автовокзалах в эти часы, здесь воняло дезинфекцией. Он запихнул газету в урну. Было бы глупо ехать в тренировочный центр «Иглз», в Пелл-колледж, находящийся за городом. Во-первых, следовало держаться подальше от всякой рекламной шумихи, а во-вторых, что и кому он этим докажет? Его «бизнес» не имел ничего общего с профессиональным спортом. В-третьих, Смит будет утром звонить ему, чтобы договориться о встрече в Атланте. Именно об этом свидетельствовала телеграмма по поводу приезда тети Милдред. И, наконец, в-четвертых, Чиун всегда выражал недовольство показухой. Это были четыре убедительнейшие причины отказаться от поездки в тренировочный центр «Иглз». Кроме всего прочего, он еще в школе перестал увлекаться футболом: полузащитники не могли весить меньше двухсот фунтов. Подойдя к автомату-охладителю, Римо вновь набрал в рот воды. Четыре убедительнейшие причины не ехать… Проезд до Пелл-колледжа стоил семь долларов тридцать пять центов. Римо дал таксисту десятку. Было полседьмого утра, а на поле уже выстраивалась очередь. Менее шести футов ростом, Римо был ниже всех собравшихся мужчин. И одним из самых легких. Римо стоял позади какого-то автомеханика, который играл в любительской команде, знал, что у него нет никаких шансов, но просто хотел померяться силами с настоящими «профи». Он как-то играл против защитника из третьего состава «Иглз», и ему так здорово досталось, что он потом четыре-пять раз в игре не попал по мячу. Позади Римо стоял исключенный из колледжа парень ростом шесть футов семь дюймов, весивший двести восемьдесят фунтов, никогда не игравший в футбол, но считавший, что ему есть что показать, принимая во внимание его габариты. Мужчин становилось все больше. Очередь росла. Все они, кроме одного, лелеяли мечты, одолевавшие большинство из них в детстве. А у этого одного во рту был привкус соли, а в его теле и рассудке происходили перемены, зародившиеся сотни лет назад, перемены, не испытанные доселе еще никем за пределами маленькой корейской деревушки Синанджу. Помощники тренера, избегая взглядов пришедших на пробы, разбивали их на группы. Единственное, что, похоже, их волновало, – это правильное заполнение бланков-расписок, освобождавших «Иглз» от ответственности в случае возможных травм. Подающих надежды отвели к боковой линии игрового поля и велели ждать. У «Иглз» шла утренняя тренировка. Никто не заговаривал с любителями. Когда подъехала одна из телевизионных съемочных бригад, из собравшихся у боковой линии отобрали пятерых. Римо не взяли. Как сказал помощник тренера, он «ростом не вышел». – Их поставят с основным составом, – сказал сидевший возле Римо мужчина. – Я здесь был в прошлом году. – А почему бы для начала не дать им шанс в игре с новобранцами? – поинтересовался Римо. – Те их угробят. Новички бьют по всему, что движется, лишь бы показать, что они умеют бить. С новичками опасно. Основные игроки поспокойнее. Для очередной телевизионной бригады приглашалась новая группа желающих показать себя. Римо прождал всю утреннюю тренировку, но его так и не пригласили. Обедали они вместе с «Иглз», но за разными столиками. То и дело кого-то просили сесть возле игроков «Иглз» Какой-то фотограф решил сделать снимок, на котором один из «Иглз» кормит подсевшего к нему любителя, поднеся к его рту вилку и улыбаясь в камеру. Не успел фотограф сказать: «Снято», как полузащитник бросил вилку с капустой на колени любителю. Тот обратил все в шутку. Один из репортеров попытался уговорить Лерони Мэриона Бетти, по кличке «Зверь», сфотографироваться, зажав руками голову кого-нибудь из любителей. Бетти отказался, заявив, что без туалетной бумаги он за такую пакость не возьмется. Римо про себя отметил, что люди вроде Бетти не знают толком, что делать со своими руками, и поэтому они им ни к чему. Средний защитник «Иглз», известный своей жесткой игрой и высказыванием «Тот, кто не любит бить и не хочет быть битым, не имеет права быть профессиональным футболистом», подошел к столику любителей и поинтересовался, понравился ли им обед. Затем он решил поделиться с ними мыслью о том, что труд профессиональных футболистов нелегок и он иногда жалеет, что не зарабатывает себе на жизнь чем-то другим. После этого натянутость исчезла, подошли поболтать и другие игроки, но тут вмешался старший тренер, сказав, что игроки пришли сюда работать, а не общаться. Лерони Мэрион Бетти, шесть футов шесть дюймов ростом, весивший двести шестьдесят семь фунтов и внешне похожий на шкаф, вслух выразил недовольство по поводу того, что игроки разговаривают с любителями, которым вообще место на трибуне, а не на поле и тем более не в столовой команды. Было уже за полдень, когда все журналисты разошлись, но Римо и еще один кандидат так и не поиграли. Кто-то из помощников тренера велел им приходить через год, а сейчас в качестве сувенира им дадут вымпел «Иглз». – Я приехал поиграть и поиграю, – заявил Римо. – Отборочный просмотр закончен. – Наплевать, – ответил Римо. – Я не уйду, пока мне не дадут возможность попробовать. – На сегодня – все. – Не для меня. Помощник подбежал к старшему тренеру. Тот пожал плечами, что-то пробурчал в ответ и отослал его назад к Римо. – Ладно. Иди становись угловым в защиту. Мы сейчас разыграем блокировку, и у тебя будет возможность побыть на поле. Только не мешайся, если будет атаковать Бетти, а то костей не соберешь. – Я сыграю за центрального защитника, – сказал Римо. – Я играл на этом месте в школьной команде. – Тебе что, жить надоело? Хочешь, чтобы тебя по кусочкам собирали? – Я хочу сыграть за центрального защитника, – повторил Римо. – Послушай. Пока у нас еще никого сильно не калечили. Не порть нам репутацию. – Я буду играть за центрального защитника, – повторил Римо и потрусил на поле. Впервые за всю историю американского футбола на поле появился настоящий убийца. Если бы тренер знал, кто направляется к центру площадки, он бы спрятал свою команду в Форт-Ноксе. Но он видел лишь назойливого чудака и поэтому жестом показал центральному нападающему и правому защитнику взять «в коробочку» непрошеного гостя, чтобы все могли заняться делом. Римо принял стойку, выученную еще в школе, но чувствовал себя как-то неестественно. Центр тяжести тела был не на месте, и поэтому он выпрямился. Его плечи едва возвышались над пригнувшимися к земле центральным нападающим и защитником. На упругой густой траве обувь причиняла лишь неудобство, и Римо скинул ботинки. Он чувствовал резкий запах пота, исходивший от тел впереди него, и доносившийся с их дыханием запах съеденного мяса. Защитник, казавшийся по телевизору таким маленьким, был на целых четыре дюйма выше Римо. Центральный ударил по мячу, защитник передал его Бобби Джо Хукеру, чья туша развернулась в сторону правого полузащитника. Центральный нападающий Рэймонд Вольжак с защитником Эрманом Доффманом попытались аккуратно зажать маленького человечка в носках, чтобы он ненароком не попал между Хукером и защитником Бетти и не очутился в больнице. Или в морге. Но едва они успели сдвинуться с места, как маленький человечек исчез. Доффман, как и полузащитник, лишь ощутил, как что-то прошелестело мимо. Хукер почувствовал, как мяч после передачи защитника попал ему в живот, а затем, как он описывал позже, нечто вроде удара кувалдой. Незнакомец же как ни в чем не бывало трусил к зачетной линии с мячом в руках, отбиваясь от воображаемых соперников. Римо Уильямс, центральный защитник школьной команды «Уикуэик хай скул», который не попал даже в сборную Ньюарка! – Он мне врезал, – еле выдохнул Хукер, стоя на коленях и показывая на защитника. – Это он врезал мне. – Ну ладно. Эй ты, с мячом, – крикнул старший тренер, – вернись и возьми свой сувенирный вымпел! – Это же отборочные пробы, – возвращаясь, сказал Римо. – Я никуда не уйду, пока вы не докажете мне, что я не гожусь. Докажите, что я не подхожу команде, и все, – повторил бывший посредственный игрок «Уикуэик». – Хорошо, – ответил старший тренер, высокий и пузатый, в белой фуфайке. – Вольжак и Доффман, займитесь малышом. Та же комбинация. Хукер, да вставай же ты, черт возьми! – Не могу, – отозвался Хукер. – Тогда уматывай с поля! – завопил тренер. Помощники тренера помогли Хукеру покинуть поле. – А ты, Бетти, что ты там торчишь за защитником? Становись на левый край, болван. С ворчанием и зловещей ухмылкой Лерони Мэрион Бетти отошел налево, не спуская глаз со щуплой фигурки босого центрального защитника. – Не тронь его, – шепнул Бетти один из защитников. Когда мяч оказался в игре, он блокировал Бетти, своего товарища по команде, чтобы тот не превратил босоного малыша в порошок. Предосторожность оказалась излишней. Любитель вновь трусцой петлял по полю, а позади, в трех ярдах от разметочной линии, лицом вниз лежал защитник из второго состава команды Бул Трок. Доффман, морщась от боли, держался за плечо, а центральному нападающему так и не удалось никого «отсечь». – Да что с вами? – заорал старший тренер. На этот раз он велел разыграть комбинацию на правом фланге. Лерони Мэрион Бетти не мог дождаться того момента, когда босой человечек окажется у него на пути. Но он увидел лишь, как мелькнули белые носки, а заходивший справа от линии Уилли Джитер рухнул ровно в двух ярдах от разметки. У Джитера получилось лучше, чем у предыдущих защитников. Он сумел удержать мяч в руках. После розыгрыша четвертой комбинации пятеро игроков были травмированы, а малыш в белых носках четырежды подряд успешно прошел защиту соперника и дважды отобрал мяч. Старший тренер, известный своими способностями отыскивать таланты, начал подозревать, что что-то наклевывается. Он рявкнул на одного из своих помощников за то, что тот не заметил парня раньше. – Эй, ты! – крикнул он Римо – Как тебя зовут? – Не важно, – отозвался Римо, у которого изо рта наконец исчез опостылевший вкус соли. – Давайте вымпел, и я пошел. Римо направился к боковой линии. – Остановите его! – заорал тренер. Услышанного было вполне достаточно для Лерони Мэриона Бетти. С невероятной для своей громадной фигуры скоростью Бетти устремился через поле, чтобы сбить «малыша» сзади. Бетти не учел того, что любой человек, и тем более человек его габаритов, на бегу образует перед собой волну воздуха, которую большинство людей, особенно зрячих, не ощущает, но тщедушный защитник чувствовал ее всем телом. Бросившись на него, Бетти закончил свой полет на земле. Человечек спокойно шел дальше. Правая рука Бетти, грозное орудие Национальной футбольной лиги, вдруг потеряла чувствительность. Ей было суждено оставаться в таком состоянии еще восемнадцать месяцев. Бетти словно парализованный лежал на земле. Через неделю он сможет пошевелить головой, а через месяц вновь обретет способность ходить. – Эй, Бетти, – крикнул тренер, – хватит притворяться! – Он повернулся к одному из своих помощников. – У нас с ним контракт подписан? – Нет, только расписка, освобождающая нас от ответственности. Вы сами говорили, что на любителей не стоит тратить другие бланки. – Ты уволен, – заявил тренер. Он побежал через поле за Римо. Он говорил, что из молодого человека выйдет толк, он понравился тренеру, он впишется в команду, а у команды в этом сезоне были хорошие перспективы, и поэтому он дает Римо возможность разделить будущий успех. Контракт на минимальную сумму и рост зарплаты в дальнейшем. Римо отрицательно покачал головой. Одеваясь, он отказался еще от трех «последних» предложений, два из которых, по заверениям тренера, содержали условия, прежде неслыханные в Национальной футбольной лиге. – Все равно мы вас заполучим, никуда не денетесь. – Отстаньте, – ответил Римо. – Вы даже не знаете, как меня зовут. – Нет, знаю, – сказал тренер, глядя в бланк. – У нас есть ваша подпись, Авраам, так что вы – наш. Вот так. И не глупите, мистер Линкольн. Вы у нас поели, испачкали нашу форму, и вы теперь наш должник. Ожидавший в гостинице Смит был вне себя. Когда Римо вошел, он сидел с каменным лицом. Чиун смотрел свой дневной телесериал. Римо со Смитом удалились в спальню, чтобы не мешать Мастеру Синанджу. – Чиун считает, что ваше исчезновение из гостиницы в то время, когда вы должны были быть здесь, в некоторой степени закономерно, – сказал Смит. – На мой взгляд, это нарушение дисциплины. – Зато теперь у меня есть вымпел «Иглз», – сказал Римо. – Надеюсь, вы довольны, – продолжал Сэди. – Вам придется взять под опеку одного человека. Мы не знаем, жива ли она; не знаем, где она находится; не знаем, кто ее потенциальные убийцы. – Ваша несравненная разведслужба вновь на уровне, – заметил Римо. – Есть одна версия, – сказал Смит. – Одна вероятность. Что вам известно о тяжелом роке? – Это нечто громкое, – ответил Римо.Глава третья
– Не люблю я такую музыку, – сказал Уилли Бомбелла по кличке «Бомба». Моррис Эдельстайн убедился, что селектор, соединявший его с секретаршей, отключен. На всякий случай он еще раз прошелся металлическим детектором по стенам своего офиса, запер телефонный аппарат в освинцованном изнутри верхнем ящике письменного стола, потому что, как всем известно, даже в положенной на рычаги трубке может работать подслушивающее устройство. – Что ты делаешь? – поинтересовался Уилли-Бомба. – Помолчи, – отозвался Моррис Эдельстайн. – Везде тебе мерещатся «жучки». Скоро тебе покажется, что они стоят и в сортире, чтобы подслушивать, как ты ходишь по нужде, Мо, – сказал Уилли-Бомба. – Между прочим, в прошлом году я нашел подслушивающее устройство у себя в шкафу, – ответил Эдельстайн. – Федеральные агенты? – Нет. Моя бывшая жена. Но мог быть кто угодно. – Ты много суетишься, Мо, – заметил Уилли-Бомба, положив свои ручищи на мощный распиравший шелковую сорочку живот. Маленькая серая шляпа возвышалась над рубленым лицом, которое казалось еще более рубленым из-за проходившего по носу шрама, полученного при выяснении отношений с помощью бейсбольной биты. В схватке с физиономией Уилли-Бомбы бита проиграла. Она сломалась. Так же как рука и позвоночник того, кто ею орудовал. А когда «бейсболиста» выписали из больницы, с замком его входной двери произошла странная вещь: стоило повернуть ключ, как замок повел себя весьма забавно – он вдребезги разнес фасад дома. Решив, что тут не обошлось без бомбы, полиция долго допрашивала Уилли-Бомбу. Но Уилли молчал, следуя наставлениям своего адвоката, Мо Эдельстайна, который вновь блестяще отразил несправедливые нападки полиции на своего клиента во имя торжества конституционных концепций таких людей, как Джефферсон, Фрэнклин и Гамильтон. Благодаря усилиям Эдельстайна ежегодно как минимум трое жителей Сент-Луиса сталкивались с сюрпризами, заводя свою машину, открывая входную дверь или разворачивая полученные посылки. – Я хочу встретиться со своим адвокатом, Мо Эдельстайном, – повторял всякий раз Уилли-Бомба, и все шло замечательно, пока он не получил очередное задание, то самое, в связи с которым его в то утро вызвал к себе в офис Эдельстайн. Эдельстайн убрал металлический детектор в другой ящик стола и опустил жалюзи, закрывая вид на то, что можно было с натяжкой назвать панорамой Сент-Луиса, но фактически являлось трущобами, тянувшимися от окраин до окраин с тонкой прослойкой цивилизации. – Во-первых, Уилли, я начинаю разговор на эту тему вовсе не потому, что отношу тебя к любителям тяжелого рока. – На дух его не переношу, – ответил Уилли, – хоть я один из совладельцев граммофонной компании «Вампир». – Доход небольшой, да? – Конечно, акций у меня немного, – сказал Уилли. – Я понимаю, – согласился Мо Эдельстайн. – Ты хороший клиент, Уилли. – Спасибо, Мо. – И лишь один пустячок мешает тебе стать отличным клиентом. Один маленький пустячок, Уилли. – Какой, Мо? – Не обижайся, но иногда, Уилли, ты не полностью оплачиваешь счета. – Я часто плачу, – отозвался Уилли, подавшись вперед. – Да, Уилли, конечно, конечно, ты платишь весьма часто. Ты один из моих клиентов, которые платят очень и очень часто. Правда, есть и такие, которые платят постоянно. – У каждого свои недостатки, – заметил Уилли. – Разумеется, – согласился Эдельстайн. – Даже у тех, кто платит тебе. Я вовсе не хочу инсинуировать в отношении твоих работодателей. – Что такое инсинуировать? – Ну… Это не очень хорошо, Уилли. Но ты должен разбогатеть. – Я верен тем, на кого работаю, – сказал Уилли, и его темно-карие глаза сузились. – Я и не предлагаю тебе предать кого-то из своиххозяев, Уилли, – ответил Эдельстайн, улыбаясь как можно шире. Он вытер пот со лба. – Я предлагаю тебе возможность заработать много денег. Кучу денег. Больше, чем ты заработал за всю свою жизнь. – Я никогда не предавал тех, на кого работаю. – Я знаю, ты не такой, Уилли. Поэтому я и предлагаю тебе великолепную возможность. Что ты скажешь насчет почти миллиона долларов? Ты представляешь, сколько это, Уилли? Уилли-Бомба Бомбелла поднял взгляд к потолку. Он крепко задумался. Мыслью его было: «Этот человек мне лжет». – Это много, – ответил Уилли. – Я говорю правду, Уилли. Почти миллион долларов. Лежит и ждет тебя. А ты немножко поделишься со мной. Отдашь мне то, что я заслужил. Сто двенадцать тысяч долларов. Глаза Уилли приоткрылись. Он кивнул. Раз Эдельстайн рассчитывает на сто двенадцать тысяч долларов, может, он и не врет. Когда Эдельстайну светило столько денег, было возможно что угодно. – Я припоминаю теперь, что мои хозяева порой обходились со мной не совсем справедливо, – сказал Уилли. – Нет, нет. К ним это не имеет никакого отношения. Мой двоюродный брат живет на Западном побережье… – Нет ничего хуже кровного предательства, – перебил его Уилли. – Нет-нет, Уилли. Слушай дальше. Он – владелец похоронного бюро. Недавно он кое-кого хоронил, и произошла любопытная вещь. В похоронном венке оказались деньги. Он не взял их, потому что это были не его деньги. Глаза Уилли сузились. «Этот человек мне лжет», – вновь подумал он. – Он не взял их себе, потому что испугался. Уилли кивнул. «Возможно, – подумал он, – Эдельстайн говорит правду». – Но случилось нечто необычное. Ему позвонили по телефону и спросили, получила ли эти деньги семья покойного. Уилли кивнул, и Эдельстайн продолжал: – Мой брат – не дурак. Он выяснил, что это за деньги. Это – открытый контракт. Глаза Уилли сузились. – Открытый контракт. Ты слышал о контракте на чью-то жизнь? – Сделав паузу, Эдельстайн нервно рассмеялся. – Конечно, да. Так вот, это такой контракт, который может выполнить любой и получить за работу деньги. Понял? «Или этот человек мне лжет, или он хочет меня подставить, или он дурак, – думал Уилли. – Нет, – решил он, – Эдельстайн – не дурак». – Ты хочешь сказать, что платят после? – Правильно. – А что, если они не захотят платить? – Такого, думаю, не случится. На неудачные попытки уже выброшено более ста тысяч долларов. Это приличная сумма. И мой брат – не единственный, с кем произошло такое. Владелец другого похоронного бюро рассказывал то же самое. Но не все такие умные, как мой брат. Он узнал номер телефона. Уилли наблюдал, как Эдельстайн достал из центрального ящика стола клочок бумаги. – Все финансовые подробности можно узнать по этому номеру, – сказал Эдельстайн. – А ты сам звонил по этому номеру, Мо? – Это не для меня, Уилли. Я должен сидеть здесь и защитить тебя, случись какая-нибудь неприятность. Я даже не обязан сообщать тебе, что имя девчонки – Викки Стоунер, что ей – девятнадцать и что она – если она еще жива – будет на рок-концерте, который состоится через два дня в Массачусетсе. Уилли моргнул. – Давай говорить начистоту. От меня требуется убрать кого-то, кто, неизвестно, жив или нет; для кого-то, кого я никогда в жизни не видел; за деньги, которые я не получу, пока дело не сделано. Я правильно тебя понял, Мо? – Миллион долларов, Уилли. Речь идет о миллионе долларов. Ты можешь себе представить миллион долларов? Уилли попытался. Он попытался представить миллион в виде автомобилей, наличными, в акциях, но у него не получилось. Напрашивалась другая мысль: «Этот человек сумасшедший». – Я – не сумасшедший, Уилли, – сказал Эдельстайн. – Если бы все не было так необычно, неужели столько бы предлагалось? Миллион долларов, Уилли. Уилли взглянул на клочок бумаги в руке Эдельстайна. – А почему в номере десять цифр? – Междугородный код. – Я не знаю такого кода. – Чикаго. – Откуда тебе известно имя девчонки? – От брата. – Где здесь телефон? – спросил Уилли, протягивая руку за клочком бумажки. – Нет, Уилли. Отсюда не звони. Нам с тобой это ни к чему. Мы же не хотим, чтобы адвокат оказался впутанным в историю клиента, потому что он должен быть чистым, случись что не так. Нам нужно, чтобы мы всегда могли сказать: «Я хочу встретиться со своим адвокатом, Мо Эдельстайном», а не «Господин надзиратель, у меня есть записка для заключенного 79312». Вот что нам нужно, Уилли. – Я хочу, чтобы ты отправился со мной, – сказал Уилли. – Нет, нет. Это нам ни к чему, – возразил Эдельстайн. – К чему, – отрезал Уилли. Перед тем как они вышли из офиса, чтобы позвонить из телефона-автомата, Мо Эдельстайн принял две таблетки маалокса и одну секонала. После телефонного разговора он проглотил нембутал. Но, не успокоившись, выпил еще и либриум. – Знаешь, если бы в таблетках содержалось спиртное, ты уже стал бы алкоголиком, Мо, – сказал Уилли-Бомба. Эдельстайну несколько полегчало, когда он смотрел, как Уилли Бомба загружал свой «линкольн континентал». Эдельстайн не переставал удивляться: перед ним был человек, который по интеллекту вряд ли выделялся бы среди умственно отсталых, однако, что касалось конструкций бомб, учитывая, как и для чего они делались, Бомбелла был в своем роде Микеланджело. Бомбелла чувствовал уважительное отношение, и, хотя никогда никому ничего не объяснял, для Эдельстайна он сделал исключение. Он знал, что Эдельстайн никогда не воспользуется его профессиональными секретами. Своим «дипломатом» Эдельстайн мог сделать больше, чем Аль Капоне термоядерной боеголовкой. Направляясь на северо-восток от Сент-Луиса, Уилли объяснял, что в машине у него нет ничего противозаконного, пока все лежит отдельно в разобранном виде. – Бомбу можно сделать почти из всего, что горит, – говорил Уилли. – Что такое бомба? Это быстрый огонь, которому из-за быстроты некуда деваться. – Это самое талантливое объяснение принципа бомбы, которое я когда-либо слышал, – сказал Эдельстайн. – Гениальное в своей простоте. – Есть два основных способа применения бомб, – продолжал Уилли. – Один – заставить что-то полететь в цель, другой – уничтожить цель, сделав ее частью взрыва. Возьмем, к примеру, машину. Чаще всего бомбы кладут в двигатель. Знаешь, почему? – Нет, – ответил Эдельстайн. – Потому что они знают только, как подключить их к зажиганию, и хотят, чтобы не было видно проводов. Кладут прямо в мотор; иногда получается, иногда – нет. Знаешь, почему нет? Потому что между водителем и мотором находится чертова огнеупорная перегородка, и порой все кончается тем, что бедному парню просто отрывает ноги. – Некомпетентность, – заметил Эдельстайн, втайне презиравший прокуроров, которые не оказывали ему достойного профессионального сопротивления. – Да-да, точно, – обрадовался Бомбелла, почувствовав по тону Эдельстайна, что «некомпетентность» – нечто нехорошее. – Бомбу нужно класть под сиденье. Взять приспособление, которое срабатывает при давлении фунтов восемьдесят, не больше… – Кто же так мало весит? – Некоторые садятся в машину, стоя ногами на мостовой, или сползают вниз, так что на сиденье оказывается только торс. – Но торс, особенно женский, может весить и меньше, – возразил Эдельстайн. – Тогда помогают тормоза. При нажатии на тормоз тело вдавливается в сиденье, так что при первой же остановке взрыв гарантирован. – Гениально, – сказал Эдельстайн. – Но почему же тогда в прошлом году, в мае, ты все-таки использовал зажигание? – В прошлом мае была не моя работа, – сказал Бомбелла. – Забавно, – сказал Эдельстайн. – Тогда ты мне говорил то же самое. – Так вот, для автомобилей я не люблю использовать всякие там железки, гвозди или что-то вроде ручных гранат. Мне нравятся чистые взрывы. Особенно летом, когда в машине работает кондиционер и окна закрыты. Машина становится как бы гильзой. – Блестяще, – сказал Эдельстайн. – Внутри создается прекрасное давление. Никаких там переломов костей. Клиент гибнет от удара взрывной волны. – Блестяще, – сказал Эдельстайн. – Я мог бы сделать бомбу из колоды карт, – сказал Бомбелла. – Видишь то дерево? Я могу переломить его в любом месте и сделать так, чтобы оно упало именно туда, куда нужно. Укажи любое место возле этого дерева, и я уложу его именно туда. – А по кривой можешь? – улыбнулся Эдельстайн. – Не-а. Пока что нет, – ответил Уилли, немного подумав. – Но в дождливый день, когда воздух влажный и тяжелый, при хорошем ветре – восемнадцать – двадцать три мили в час, при помощи подходящего дерева, например молодого тополька, и если бы я сам отметил место, наверное, попал бы и по кривой. – Ты просто прелесть, Уилли. Они ехали не спеша, и на второй день впереди покажись пригороды Питсфилда, штат Массачусетс, – место рок-фестиваля, где должна была появиться Викки Стоунер. – А мы правильно едем? спросил Эдельстайн. – Когда я звонил, мне велели сначала кое-куда заехать, – ответил Бомбелла. Не доезжая до Питсфилда, Уилли остановил свой «континентал» возле большого указателя, на котором значилось «Уайтвуд коттаджез», подошел к почтовому ящику и вытащил из него что-то похожее на свернутый в трубку журнал. На нем было напечатано имя: «Эдельстайн». – Я не планировал до такой степени впутываться в это дело, – заявил Эдельстайн, когда Уилли вернулся к машине. – Что в свертке? – Здесь должны быть деньги и записка. – Дай я прочту тебе записку, – предложил Эдельстайн. – Я умею читать, – ответил Уилли. Уилли не соврал. Эдельстайн наблюдал, как шевелятся его губы, складывая из букв слова. Эдельстайн попробовал заглянуть в записку, составленную из вырезанных букв, наклеенных на бумагу, но Уилли ревниво прикрыл ее рукой. – Пересчитай деньги, – сказал Уилли, кинув сверточек Эдельстайну и пряча записку в карман. – Пятьдесят тысяч, – ответил Эдельстайн. – Хорошие деньги, – заметил Уилли. – Давай сюда. – Здесь половина того, что ты мне должен, – сказал Эдельстайн. – Я отдам тебе все на концерте. – А потом мне лучше исчезнуть, Уилли. Я тебе не понадоблюсь, а буду только мешать, правда? – Ага, – угрюмо отозвался Уилли. – Хочешь, я покажу тебе классный взрыв? – Какой взрыв? – подозрительно спросил Эдельстайн. Проезжая мимо магазинчика, Уилли предложил Эдельстайну купить банку «пикулей по-домашнему», и, как того и следовало ожидать, Эдельстайн не смог ее открыть. Они проехали весь Питсфилд. Уилли не захотел останавливаться, чтобы пообедать. Эдельстайн не спускал глаз со стоявшей между ними на сиденье банки. – Я могу открыть ее взрывом, – похвастался Уилли, когда они ехали по магистрали номер восемь в сторону Норт-Адамса. – Правда? – Запросто. И ни одной трещины не появится. – Тогда давай, Уилли. Я умираю с голоду. Свернув на обочину и остановив машину, Уилли потянулся к заднему сиденью и извлек из-под журнала бомбу, сделанную из колоды карт. В бок колоды он вставил что-то похожее на авторучку и очень осторожно накрутил разогнутую скрепку для бумаги. – Вылезай, – сказал Уилли и, когда Эдельстайн вышел из машины, протянул ему банку. – Держи ее в левой руке. Эдельстайн взял ее обеими руками. – В левой, – повторил Уилли, и Эдельстайн взял банку в левую руку. На секунду задумавшись, Уилли сказал: – Поставь вон туда, на камень. Когда Эдельстайн вернулся к машине, Уилли протянул ему бомбу. – А теперь делай так, как я скажу, – велел Уилли. – Поставь бомбу на крышку банки той частью, где скрепка для бумаги, и – сюда. Не задерживайся. Она рванет, когда я заведу машину. – Блестяще. А как это получается? – Давай, давай, – сказал Уилли, и Эдельстайн поспешил к камню, хрустя ботинками по гравию. Он опасливо установил бомбу на банку и подбежал к машине. – Все. Давай, гений. Я проголодался. – Ты не так поставил – скрепка не на крышке банки. – Как ты это отсюда разглядел? – Вот так. Смотри, сейчас я заведу машину и ничего не произойдет. – С этими словами Уилли повернул ключ зажигания, и точно: банка с бомбой благополучно остались на месте. – Ну и ну. Ты – гений. Эдельстайн вернулся, взял бомбу и, хотя и понимал, что в таком положении бомба стаять не будет и упадет, прижал скрепку к металлической крышке банки. В ту же секунду его живот оказался нашпигован пикулями вперемешку с осколками стекла и кусочками металлической крышки. То же случилось и с его лицом. Вернее, с тем, что от лица осталось. Осколки долетели и до машины, простучав по дверце. На стекле появилась щербинка. Такого не должно было произойти. – Черт побери, – произнес Уилли-Бомба Бомбелла. – Опять фирма экономит на банках, покупает всякую дешевку. И он поехал дальше, туда, где состоится рок-концерт и где он рассчитывал, выполнив контракт, разбогатеть на миллион долларов. Лежавшие у него в кармане пятьдесят тысяч были платой за дополнительное поручение. В записке говорилось: «Убей Эдельстайна. Он слишком много болтает».Глава четвертая
Викки Стоунер была жива. Она стояла на обочине магистрали номер восемь неподалеку от Питсфилда и болтала, когда где-то неподалеку раздался грохот, очень похожий на взрыв. – Началась революция, – сказал один из парней, долговязый блондин с волосами до плеч, стянутыми тугой повязкой в индейском стиле, на которой странным образом соседствовали символы племен мохауков и арапахо. Такой союз был неизвестен истории в отличие от фирмы «Дибл» в Бойсе, штат Айдахо. – Еще рано. Мэггот – в Норт-Адамсе, – сказала Викки. – Я когда-нибудь трахну этого Мэггота. – Мэггот – кайф, – откликнулась молоденькая девчонка, сидевшая верхом на рюкзаке. Уже несколько часов они торчали под утренним солнцем Беркшира. Мимо проезжали велосипеды, разрисованные автобусы «Фольксваген» и легковые машины. Кто-то из девушек предположил: никто не хочет их подвозить, потому что парни не в той карме. Те, в свою очередь, считали, что причина в том, что девчонки не хотят выйти на дорогу и поработать. – Как, например? – поинтересовалась Викки. – Например, покажи сиську, – предложил один из парней. – Сам показывай. – А у меня нет. – Покажи, что есть. – Меня могут отоварить. – А я не собираюсь торчать там как приманка. Так они стояли в ожидании попутчика, который подвез бы их оставшиеся двенадцать миль до конечного пункта их путешествия – рок-фестиваля под названием «Норт-Адамс экспириенс». Город мог считать фестиваль своим. Устроители могли претендовать на прибыль. Но само событие принадлежало его участникам. Это не то, что пришел в кинотеатр, сел, и тебе покажут всякую белиберду. Здесь ты являешься частью события, а оно – часть тебя, и ты сам делаешь его таким, какое оно есть, вместе с «Дэд Мит Лайс», и «Хэмилтон Локомоутивз», и «Перлойнд Летгэрэ». Оно начнется не в восемь вечера, как было объявлено. Оно уже началось. Дорога сюда – тоже часть этого события. «Тачки» были его частью. Сидение на обочине в ожидании, когда тебя подбросят, тоже было его частью. «Травка», «колеса-таблетки», порошки тоже были его частью. Ты был его частью. Это – твое, и никто не объяснит, что это такое, как ни старайся. Викки не стала спорить вместе со всеми, что это был за громкий шум: революция, мировая война или просто звук выхлопа машины. Хватит с нее. Она сыта вот до сих пор и даже выше. Какой-то сплошной мрак – сначала проблемы с отцом, потом нескончаемая чертовщина последних дней. Все началось очень просто. С простого, разумного, незатейливого желания. Она хотела Мэггота. Она уже поимела Неллза Борсона из «Кокамеймиз», всю «Гинденбургскую семерку», и теперь ей был нужен, ей был очень нужен один лишь Мэггот. Но когда она известила об этом отца, он запер ее в их доме в Палм-Бич. В этом гробу среди газонов. В этой каталажке с прислугой. Она дала оттуда деру, но ее поймали. Она вновь удрала, но ее опять водворили на место. Папочка, заключим соглашение. Она готова обсудить условия. У нее были кое-какие его бумаги и магнитофонные записи его телефонных разговоров. Викки сказала: – Что ты мне дашь за бумаги и пленки с записями разговоров о махинациях с зерном? Какую цену ты предлагаешь? Ну? Давай, давай. Что, ты говоришь «отстань»? Я не ослышалась? Так что предложишь за это? – Отправляйся к себе в комнату, Виктория, – последовало предложение, и тогда Викки Стоунер притворилась, что пошла к себе наверх, и … сбежала. Вместе с пленками и документами, которые она передала в прокуратуру Соединенных Штатов в Майами. И что тут началось! Все папочкины дружки с их адвокатами, нервными расстройствами, неожиданными кругосветными путешествиями вдруг подняли такой шум! «Как можно было так поступить!» Тогда был улет, но потом все пошло не так. И этот Блэйк был вроде неплохим парнем, хотя и скучным. Потом – Денвер, эта хреновина со стрельбой и прочая пакость. Она опять сбежала и ждет здесь, на обочине магистрали номер восемь, чтобы кто-нибудь ее подбросил всего на несколько миль до «Норт-Адамс экспириенс» И вдруг этот грохот… Неужели опять неприятности? – Это революция, – повторил парень с индейской повязкой на голове. Но он говорил то же самое накануне вечером, когда упала и разбилась бутылка с газированной водой, а когда в небе появилось звено реактивных самолетов, он сказал, что это фашистские свиньи полетели на бомбежку. – Ты лучше лови машину, – сказала Викки и опустила голову на свой рюкзак. Она надеялась, что папа не слишком тревожится. По крайней мере, судя по их последнему телефонному разговору, он стал посговорчивее. Мимо прошелестел серый «линкольн континентал» с «динозавром» за рулем, и Викки закрыла глаза. Вдруг раздался визг шин. После короткой паузы машина подъехала к ним задним ходом. Викки открыла глаза. За рулем сидел очень несимпатичный тип со шрамом на носу. Он посмотрел на что-то у себя в руке, потом взглянул на Викки, потом опять себе в ладонь и спрятал это что-то в карман. – Подвезти? – крикнул он в открытое окно машины. Забавный автомобиль – весь в отметинах с одной стороны, будто кто-то истыкал его гвоздем или чем-то в этом роде. – Точно, – отозвался парень с индейской повязкой на голове, и вся компания вместе с Викки набилась в роскошный лимузин. – Ты – мафиози, ага? – спросил парень с повязкой. – Ну зачем ты так? – ответил водитель, глядя на Викки в зеркало заднего вида. – Это невежливо. – Я обеими руками за мафию. Мафия борется против господствующей верхушки. Это – кульминация многолетней борьбы против правящих кругов. – Я – не мафиози. Ни в коем случае, – ответил Уилли-Бомба, по-прежнему глядя на Викки, убедившись наконец в том, что это та самая девчонка. – А где же вы, ребята, собираетесь ночевать? – А мы не собираемся ночевать, мы собираемся быть! Быть на «Норт-Адамс экспириенс». – А спать будете на свежем воздухе? – Под звездами, пока правительство не добралось и до них своими погаными руками. – Вот такие ребята мне нравятся. Знаете, где лучше всего спать? – На сеновале? – Нет, – ответил Уилли-Бомба Бомбелла. – Под кленом. Под красивым стройным кленом. Он поглощает из воздуха всю гадость. Правда. Поспите под кленом – никогда не забудете. Я серьезно. Клянусь Богом.Глава пятая
– Эй, он что, кто-то такой? – крикнула прыщавая девица с задорно прыгавшей под пятнистой майкой грудью. – Да нет, никто, – отозвался Римо, роясь в кармане в поисках ключа от номера мотеля. Чиун сидел возле своих четырнадцати лакированных сундуков. Его золотистое утреннее кимоно слегка колыхалось от ветерка, обдувавшего с запада «Норт-Адамс экспириенс» – то, что раньше было полями фермерского хозяйства Тайруса, пока хозяин не понял, что землю можно использовать с большей выгодой, чем просто выращивать на ней кукурузу. – Он похож на кого-то. – Нет, это не он. – А можно мне кусочек его кайфовой рубахи? – Я бы на твоем месте к ней не прикасался, – посоветовал Римо. – Он не станет возражать, если я позаимствую кусочек его дашики. Нет, он определенно – кто-то. Он – некто. Я знаю. Эй, там! Здесь кое-кто. Кто-то приехал! И из машин, и из грузовичков, и из-за скал, и из-за деревьев – они появились отовсюду. Поначалу их было не так много, но когда остальные заметили движение на поле Тайруса, всколыхнулась вся толпа. «Кто-то приехал!» Самое главное на любом рок-фестивале – кого-то встретить. Римо вошел в номер. У этого неожиданного ажиотажа могли быть самые разные последствия. Один из вариантов предполагал необходимость избавления от мертвых тел. Ну и что? Если все началось не слава Богу, то не исключено, что так и пойдет. Сперва – абсурдная беседа со Смитом. Потом – эта девица, Викки Стоунер. Ее фотографии в колыбели, снимки раннего детства, сделанные где-то в толпе и фото Викки с остекленевшими глазами. В задачу Римо входило охранять ее от неизвестных убийц. Если она еще жива. А она могла быть или на дне озера, или похороненной в пещере, или в подвале какого-нибудь дома, или растворенной в кислоте, или еще в чем-нибудь. Но если она жива, то где ее искать? Об этом не знал никто, включая ее отца, но существовало весьма вероятное предположение о том, что она может оказаться на каком-нибудь рок-фестивале, так как принадлежала к разряду рок-фанаток – девочек-"группи". На каком рок-фестивале? Если она жива, то не пропустит «Норт-Адамс экспириенс». В конце концов туда ведь должны приехать «Мэггот энд зэ Дэд Мит Лайс». Сколько же там будет народу? От четырехсот до ста тысяч человек. Благодарствуйте. Тут Римо задал Смиту вопрос: поскольку инициатор открытого контракта – скорее всего, один из тех, кто занят соглашением по зерну для русских, возможно даже и отец Викки, почему бы Римо не заняться тем, что он делает лучше всего? Пройтись по списку всех подозреваемых, найти того, кто готов оплатить убийство, и разобраться с ним. Не годится, объяснил Смит. Это займет слишком много времени, и риск чересчур велик. Вдруг Римо нападет на ложный след. Тогда убийца доберется до Викки Стоунер. Нет. Необходимо ее защитить. Решено. И вот он здесь. Возле их номера послышалась какая-то возня, дверь распахнулась, и в комнату начали поступать сундуки Чиуна с тянувшими их за ручки фанатами тяжелого рока, стонавшими и изнывавшими, словно они были закованы в цепи. Римо услышал крики и подошел к окну. Какой-то юный толстяк с животом, не умещавшимся в джинсах, и в майке с пацифистской символикой пытался стукнуть девицу, надпись на майке которой предлагала «любить, а не воевать». Барышня вцепилась толстяку в пах. – Я понесу сундук. Он разрешил мне! – кричала девица. – Нет, он сказал мне! – Нет, мне, жирная свинья! То же самое творилось и вокруг, и Римо заметил, что Чиун заволновался за сохранность сундуков. Чиун забрался на один из сундуков и простер руки с длинными ногтями к небу. И он обратился к ним, к этим детям. И он сказал им, что сила их сердец должна быть воедино со вселенскими силами и что все они должны слиться с тем, что едино. Они должны стать одним целым с тем, что является одним целым. Они должны стать одной рукой, одной спиной, одним телом. И сундуки должны плыть словно лебеди по золотистой глади озера. И первым – вон тот, зеленый. И в то утро все сундуки, один за другим, проследовали в номер Мастера Синанджу. Зеленый – во главе. Когда все сундуки были аккуратно расставлены в номере, причем зеленый стоял поодаль, возле окна, Мастер Синанджу со всеми попрощался. А когда они не пожелали расставаться с такой выдающейся личностью, настаивая на том, чтобы «некто» рассказал о себе, он замолчал. Но произошла странная вещь. Золотистые полы кимоно слегка шелохнулись, и все до одного поклонники оказались за дверью. У последнего на щеке красовался впечатляющий след от удара. – Он наверняка кто-то! – взвизгнула какая-то девица. – Только кто-то может такое. Я должна поиметь его. Он – мой. Я хочу его! Чиун открыл зеленый сундук. Римо знал, что в нем – специальный телевизор, который не просто показывал один канал, но одновременно записывал два других, потому что, как часто повторял Чиун, «все хорошие передачи почему-то всегда идут одновременно». Под «хорошими передачами» подразумевались «мыльные оперы». Другой отличительной особенностью этого телевизора было то, что все надписи и эмблемы фирмы «Сони» были стерты, оторваны или замазаны краской, и вместо них красовалось «Сделано в Корее». Чиун отказывался от всего японского из-за недавнего, как он объяснял, предательства японцами Дома Синанджу. Сверившись с хронологической таблицей правления японских императоров, Римо пришел к выводу, что этот «недавний» инцидент произошел в 1282 году нашей эры. По словам Чиуна, японский император, прослышав о мудрости и чудесах Синанджу, послал к тогдашнему Мастеру эмиссара с просьбой помочь в одном трудном деле. Мастер не предполагал, с каким коварством и вероломством он имеет дело, пока не заметил, что его обокрали. Шпионы императора следили за его действиями, перенимая его приемы, и похитили у Синанджу искусство ниндзя, или бесшумного ночного нападения. – Значит, они заплатили ему за услуги и переняли какие-то приемы? – уточнил Римо. – Они украли то, что долговечнее рубинов, – отвечал Чиун. – Они похитили мудрость – ту самую, что я пытаюсь передать тебе и к которой ты относишься с пренебрежением. – С чего ты взял, папочка? – Ты не сознаешь степени вероломства японцев. Хорошо, что они не добрались до этого телевизора, а то бы скопировали и его. Японцам доверять нельзя. – Да уж, конечно. Если бы корейцы не проявили бдительность, японцы передрали бы всю великую корейскую электронную технологию. Когда по телевизору начался сериал «Пока Земля вертится», Римо вышел на улицу поискать рыжеволосую девушку, которая могла как оказаться, так и не оказаться среди живых. Пробираясь среди сгрудившейся возле двери толпы, Римо слышал обрывки фраз: «Это – никто, он работает на того… эй, не толкайся… эй, ты, убери руки… это не тот… это никто… тот там, внутри». Он бродил по полю фермера Тайруса, напоенному ароматами марихуаны и гашиша, переступая через лежавших на земле людей и рюкзаки. На краю поля он чуть не наступил на пук проводов, идущих к сцене, сооруженной на том месте, где когда-то росли тыквы. По бокам сцены стояли две высокие металлические башни. Деловито и энергично сновали многочисленные электрики, проверявшие и устанавливавшие аппаратуру. Лишь бороды и одежда несколько не соответствовали их деловитому виду. Возле сцены Римо заметил разметавшиеся по рюкзаку огненно-рыжие волосы. Сверху к ним прижималась голова с каштановыми волосами. Тела были укрыты одеялом и двигались. Он обошел двух девушек, откачивавших третью, которая никак не могла прийти в себя от ЛСД, подошел к двигавшемуся одеялу и стал ждать… И ждать… Под рыжими волосами не было видно лица. Римо решил подождать еще. Когда ему это надоело, он нагнулся и быстро пробежал двумя указательными пальцами по нижней части позвоночника верхнего тела. Он проделал это так быстро, что со стороны могло показаться, будто он поднял с одеяла листик. – У-у-у! – простонало в экстазе верхнее тело, как и ожидал Римо, однако движение под одеялом не прекратилось. Ну все, довольно. Он отпихнул в сторону обладателя коротких каштановых волос, чтобы взглянуть на лицо того, кому принадлежали длинные рыжие волосы. Это оказалась не Викки Стоунер. И вообще никакая не Викки. И не женщина, а мужчина. А женщина – с короткими каштановыми волосами – занимала верхнюю позицию. – Сделай так еще раз, – попросила она. Римо продолжил поиски Викки Стоунер, если она еще была в живых. Он осмотрел поле, проверил стоявшие вдоль дороги размалеванные автобусы. Время от времени он говорил встречным: – Я ищу девушку. Ей девятнадцать лет. Рыжеволосая. Веснушчатая. Зовут Викки. Никакой реакции. Затем мимо него проехал серый «линкольн континентал» За рулем сидел человек со шрамом. На заднем сиденье спала девушка с веснушчатой физиономией. Похожа. Римо заметил, что «континентал» припарковался на дороге в полумиле от него. Из него вышли четверо молодых людей и человек со шрамом и продолжили свой путь к «Норт-Адамс экспириенс» пешком. Крепкий тип со шрамом старался казаться дружелюбным; жестикулируя руками, он показал на башню слева от сцены. Он даже расчистил ребятам место, грубо распихав остальных. Римо последовал туда. – Я слышала, что «кто-то» в мотеле, – взволнованно воскликнула рыжеволосая девица. Это точно была Викки Стоунер. «Как быстро распространяются слухи!» – удивился Римо, хотя и раньше слышал, что в среде поклонников тяжелого рока новости распространяются быстрее скорости света и с удивительной точностью. – Он «кто-то», но мы пока не знаем кто, – добавил молодой блондин с индейской повязкой. По тому, как тот стоял, Римо заметил кое-что, не замеченное окружающими, потому что все замечали оружие лишь по его виду и очертаниям, а не по тому, как реагирует на него тело. Римо понял, что блондин вооружен и что он следит за Викки Стоунер. Крепкий мужчина к серой шляпе разглядывал левую башню. Кажется, он не вооружен. Но Римо почувствовал нечто странное в том, как он смотрел на башню, словно рассматривал ее как орудие разрушения. Римо молча сел возле Викки Стоунер и стал ждать. Поле Тайруса заполнялось. Повсюду раздавались многочисленные крики и приветствия, слышались гитарные аккорды. Над полем разносилась чья-то громкая песня, и, наблюдая за тем, как Викки Стоунер засыпает, Римо попытался разобрать слова: Раскрой глаза и облако всоси, Вихрись мой путь далек, И радостно всплакнем на посошок, Ведь завтра – лишь просроченный билет… Горит живот от химии любви. Тебя подачками стремятся удержать. Раскрой глаза, тебе ведь наплевать… Раскрой глаза и облако всоси. Римо поинтересовался у блондина с повязкой смыслом текста песни. – Понимай, как хочешь, старик. Как есть, так и есть. Не в кайф уточнять, врубаешься, чувак? – Конечно, – отозвался Римо. – Это – протест. – Против чего? – Против всего, старик, врубаешься? Против того, что затрахали окружающую среду. Против лицемерия, мужик. Против угнетения. – Тебе электрогитары нравятся? – спросил Римо. – Я от них тащусь. Гитары – кайф. – А ты знаешь, откуда берется электричество? – Это – карма, старик. – Нет, не из кармы, из генераторов, – сказал Римо. – Из природу загрязняющих, умопомрачающих генераторов. – Никогда такого не слышал, старик! – Какого? – Таких слов. Это – улет, старик! Лом. Генераторы – средозагрязняющие, умопомрачающие – генераторы. Кайф! Будучи не в состоянии использовать далее подобную лексику, Римо умолк. Он наблюдал, как мужчина со шрамом покрутился сначала возле одной опоры башни, затем – возле другой, но так ненавязчиво, что это выглядело, будто он просто болтается без дела. «Дэд Мит Лайс» должны были начать в семь вечера. В половине седьмого с такой громкостью, что можно было бы услышать и на дне болота, из динамиков разнеслось известие о сорокапятиминутной задержке. В семь сообщили, что все начнется не раньше, чем через час. В половине девятого объявили, что все начнется с минуты на минуту. В девять часов несколько ослепительных прожекторов обозначили сцену, отделяя ее от окружавшей темноты, и из динамиков прозвучало: «Вот они!» Раздались визга и стоны, но на сцене так никто и не появился. Потом в луче большого прожектора на сцене выросла виселица. Раскачиваясь на веревке, из темноты показалось тело. Оно дергалось, изображая судороги, причем таз двигался как при половом акте. Затем веревка оборвалась, и тело благополучно приземлилось на ноги, живое и невредимое, в белом трико с вырезом почти до лобка. На атласном комбинезоне висели куски сырого мяса, и сочившаяся кровь впитывалась в блестящую ткань. Микрофон на сцене был поднят до нужного уровня, и Мэггот провозгласил: – Привет, скоты! Вас тут как грязи. Как грязи в поле! Это было воспринято с энтузиазмом. Во время радостного улюлюканья Римо заметил, что блондин с индейской повязкой решил действовать. Оружием у него оказалось шило с маленькой ручкой. Только Римо было заметно его неожиданное движение в сторону Викки Стоунер, потихоньку просыпавшейся рядом. Римо предпринял контрдействия. Левой рукой он раздробил запястье нападавшего и резко развернул парня к себе Глаза блондина округлились от неожиданности сначала по поводу вдруг онемевшей в момент удара кисти руки, а потом по поводу того, что происходило у него в сердце. Хотя в нем уже ничего не происходило. Оно перестало биться. Превратилось в желе. Парень рухнул, изрыгая кровь, а толпа продолжала самозабвенно улюлюкать. Кто ползком, кто кувырком – на сцене появились участники группы «Дэд Мит Лайс». Ударник по совместительству должен был бить в гонг. Справа на обособленном участке сцены стояли рояль, орган и клавикорд, среди которых расположился другой член группы. Лохматый тип с духовыми инструментами тоже выполз на сцену. Толпа радостно приветствовала появление всех трех музыкантов «Дэд Мит Лайс». Мэггот взмахнул рукой, и они запели. Римо расслышал нечто связанное с красной кроватью, ра-ра-ра, чьей-то матерью, ра-ра-ра, черепахой и компанией. – Кайф! – взвизгнула Викки в ухо Римо, и тут возвышавшаяся слева башня задрожала от похожего на взрыв хлопка; затем раздался еще один хлопок, с нее посыпались люди, и башня стала падать, как молот, прямо туда, где вместе со всеми радостно прыгала и визжала Викки Стоунер. Толпа мешала свободному движению, поэтому Римо, схватив Викки, как буханку хлеба, прорвался среди людей, устремляясь туда, где, как он чувствовал, они будут в безопасности. Башня рухнула на землю всеми своими восьмью тоннами, с глухим ударом вбив в землю часть толпы шириной до десяти ярдов. Римо с Викки были целы и невредимы. Они стояли у основания башни, там, где она была перебита взрывом на высоте человеческою роста. Именно там, где приложил руку здоровяк со шрамом на лице. Со сцены по-прежнему неслось что-то про мать, кровать и черепаху. Та-ра-ра-ра! – Они не остановились! – крикнул кто-то. – Они продолжают играть! – Вперед, «Дэд Мит Лайс»! Да здравствует «Дэд Мит Лайс»! – проорал Мэггот, что было встречено радостными воплями, заглушившими стоны попавших под башню. – Царствуй вечно, «Дэд Мит Лайс»! – визжала Викки Стоунер. Римо схватил ее за шиворот и поволок с поля за ворота, где уже никто не собирал деньги за вход. – Убери лапы, свинья! – верещала Викки Стоунер, но Римо не отпускал ее. – Отвяжись от меня! – вопила Викки, пока не увидела, куда ее ведут. Они приближались к мотелю, где находился «кто-то». – Он хочет меня, а? – спросила она, часто дыша. – Это он послал за мной, да? Он послал за мной. Кто он? Не можешь сказать, да? А, у тебя есть ключ. Ключ от его номера. У тебя есть ключ от ЕГО номера! Римо уже не нужно было держать ее за шиворот. Викки Стоунер подпрыгивала от возбуждения. – А я подумала, что ты решил меня прикончить, – сказала она. – Я же не знала. Я поимела Нелза Борсона. Знаешь Нелза Борсона? Так вот, его. Было так клево. А потом всю «Гинденбургскую семерку». Прямо в аэропорту. Они ждали самолет. Я поимела их всех! Римо открыл дверь, и когда Викки Стоунер увидела тщедушного, но величественного корейца в темно-синем кимоно, сидевшего на циновке и медитировавшего, у нее вырвался тихий стон радости. Римо закрыл дверь. – О, какой кайф, какой кайф, слава тебе, вечная слава! – воскликнула она, опускаясь перед Чиуном на колени. Чиун позволил себе величаво заметить чье-то присутствие. Пораженная надменным величием его движений, Викки Стоунер уткнулась лбом в циновку. – Поучиться бы тебе у молодежи твоей страны, – сказал Чиун Римо. – Ты еще не знаешь, чего она хочет. – Ты – просто улет, – выдохнула Викки. – Эта малышка понимает больше тебя, Римо. – Славься вовеки! – не унималась Викки. – И она отдает мне должное. – Кто ты? – промолвила Викки – Мастер Синанджу. – Я балдею, Синанджу! Улет! – Видишь, Римо? – Она понятия не имеет, о чем ты говоришь, папочка. Она и слыхом не слыхивала о Синанджу. Вообще о Синанджу на Земле знает от силы с полдюжины человек, да и те помалкивают. – Бриллианты не менее ценны оттого, что они есть не у каждого, – сказал Чиун. – Спокойной ночи, – сказал Римо и отправился в ванную, чтобы найти вату и заткнуть уши, хотя и знал заранее, что это не поможет: от рева Мэггота и «Дэд Мит Лайс» дрожали стены и пол мотеля. А снаружи, в своем «континентале», сидел Уилли-Бомба Бомбелла – разочарованный гений, чьи надежды рухнули, мастер, чье детище оказалось уничтоженным судьбой-злодейкой. Башня упала как надо. Как замечательно она падала! Как красиво! И вдруг из толпы выныривает эта рыжая большеротая девка с похожим на гомика типом с широкими запястьями. Жива и невредима! У Уилли отняли миллион долларов. Этот тип украл кусок хлеба у детей Уилли, вытащил эти деньги у Уилли из-под подушки, залез к Уилли в дом и опустошил его карманы! Уилли должен расквитаться, несмотря на то, что мотель представлял собой ничтожную постройку, стены которой едва ли можно было назвать стенами, и держится-то все на штукатурке. Просто не с чем работать – это тебе не кирпич и даже не дерево. С деревом работать хорошо. Если все правильно сделать, от него разлетаются щепки, как осколки ручной гранаты. А этот мотель? Пустое место. Все равно что чистое поле взрывать. Эта мысль навела гений Уилли-Бомбы на размышления. Предположим, мотель – это поле, а комнаты – гигантские норки сусликов, до которых ему и надо добраться. Может быть сочетание ударной волны с осколками? Тогда он, возможно, прикончит девчонку. И получит миллион. Уилли открыл багажник своей машины и стал соединять провода, смешивать химикаты, собирая какое-то хитрое устройство. Он насвистывал мелодию «Работай и посвистывай» Краем глаза он заметил, как открылась дверь номера, где остановился вор. Белая полоска света упала на стоянку машин перед мотелем. Он увидел, как из двери вышел сам вор – тот самый парень с широкими запястьями, который спас рыжую. И этот тип имел наглость подойти прямо к Уилли. Уилли выпрямился. Он был выше этого малыша почти на шесть дюймов и весил фунтов на сто больше. – Чего надо? – спросил Уилли тоном, от которого у тех, к кому он обращался, непроизвольно опустошался либо желудок, либо мочевой пузырь. – Хочу тебя помучить, – спокойно ответил Римо. – Чего ты там сказал? – Я буду крошить тебя на мелкие кусочки до тех пор, пока ты не станешь умолять, чтобы я тебя прикончил. Что ты здесь делаешь? Поскольку Уилли не собирался просто так отпускать этого нахального придурка, он решил рассказать о своих планах. – Я хочу превратить в отбросы тебя, эту шлюшку и узкоглазого старикашку. – Правда? – искренне заинтересовался Римо. – И как же это ты собираешься сделать? И Уилли рассказал о своих трудностях из-за конструкции мотеля, о своей идее «чистого поля» и о том, как вслед за ударной волной, по его замыслу, последуют еще три взрыва, которые превратят обломки мотеля в смертоносные снаряды. – Довольно рискованно, – заметил Римо. – Часовые механизмы должны быть отрегулированы с точностью до секунды. – То-то и оно, что их нет. На часовые механизмы нет надежды. Взрывы произойдут от толчков, вызванных другими взрывами, вроде цепной реакции. – Замечательно, – согласился Римо. – Жаль, что ты уже этого не почувствуешь, ворюга, – с этими словами Уилли огрел – точнее, ему казалось, что огрел Римо по голове здоровенным кулачищем правой руки, но с ней вдруг произошла странная вещь. Рука словно угодила в расплавленный свинец, а он сам оказался на асфальтовом покрытии стоянки. Над его головой торчала выхлопная труба «континентала». Грудью он ощущал вибрации «Дэд Мит Лайс». Нос уткнулся в пропахший маслом асфальт стоянки. Расплавленный свинец будто полз вверх по правой руке. Он вскрикнул от боли и услышал, как вор говорит, что жгучая боль может прекратиться, если он заговорит, и Уилли решил все рассказать. – С кем ты работаешь? – Ни с кем. Что-то раздробило его локоть на мелкие кусочки, и Уилли снова вскрикнул, хотя на самом деле с его локтем ничего не случилось. Боль исходила от нервных окончаний. Если ими умело манипулировать, то они почти одинаково реагируют как на умелые пальцы, так и на перелом костей. Или на расплавленный свинец. – Ни с кем, клянусь! – А тот блондин? – Мне приказали прикончить только эту рыжую. – Значит, он не с тобой работал? – Нет, должно быть, он сам по себе. – Кто поручил тебе сделать это? – Просто голос в телефонной трубке. Я звонил в Чикаго. А-а-а! Хватит, не надо! Отпусти локоть. Я же ничего не скрываю! О, Господи, да кто ты – палач-мучитель, что ли? Я же говорю. Голос велел мне найти почтовый ящик. – И все? – Нет, он сказал, то Викки Стоунер должна быть здесь и что миллион долларов – не шутка. – А почтовый ящик? – спросил Римо. – Это было что-то вроде проверки, – сказал Уилли. – Там были пятьдесят тысяч и еще одно задание для меня. Насчет того парня, с которым мы были вместе. Мне заплатили, чтобы я с ним разделался. Наличными. Пятьдесят тысяч. Эй, ну хватит же, отпусти локоть! Уилли-Бомба Бомбелла чувствовал, как боль пронзает его плечо, потом – грудь. Он попытался объяснить устройство бомбы, но его не поняли, совсем не поняли. Чтобы остановить боль, он рассказал этому мерзавцу, как можно собрать простое взрывное устройство из того, что имелось у него в машине; он рассказал все честно, потому что готов был на что угодно, даже умереть, лишь бы прекратилась боль. Смерть и то лучше. Он чувствовал, как его запихивали в багажник, и потом наступила темнота, а машина подпрыгивала и тряслась имеете с бомбами, катающимися вокруг. Одна из бомб оказалась возле его правой ноги, и достаточно было лишь легкого удара, чтобы она взорвалась и покончила с этим подонком-мучителем. И Уилли ударил бомбу ногой.Глава шестая
Раскрой глаза и облако всоси, Вихрись мой путь далек… Бу-бум" «Да здравствуют „Дэд Мит Лайс“!» Потрясающе, старик! Сначала – эта башня, потом – какой-то взрывнеподалеку. Кайф! «Да здравствуют „Дэд Мит Лайс“!» В результате взрывов тела иногда расплющиваются воздухом. Но если тело движется вместе с ударной волной, оно становится похожим на снаряд, не менее грозный, чем пуля. Главное – ни на что не наткнуться. Когда машина взорвалась, Римо постарался ни за что не зацепиться. Он летел мимо березок, вращаясь как волчок, как пропеллер, понимая, что стоит ему задеть за что-нибудь хоть ладонью, его размажет по магистрали номер восемь, как сыр пармезан. Но ни того, ни другого не случилось. Зато именно во время этого стремительного вращения Римо на мгновение понял, что значит «всасывать облако». Правда, он и забыл об этом сразу же, как только кровь снова прилила к его голове. На следующее утро в офис доктора Харолда Смита поступили два сообщения. В одном, от Римо, говорилось о том, что Викки Стоунер находится под надзором и в нужный момент будет доставлена в сенат. Другое прислал из Люцерна, Швейцария, один клерк, подрабатывавший на сборе информации. Он сообщал, что специальный счет в одном из банков вырос с миллиона до полутора миллиона долларов. Со всех концов света раздавались телефонные звонки по поводу этого счета, все связанное с ним хранилось в глубокой тайне, но его аналитический ум подсказывал, что положенные в банк деньги предназначались для того, кто выполнит особое задание. Да, клерк слышал и о последнем телефонном звонке. Он был из Африки, звонил некто Ласа Нильсон. Клерк надеялся, что предоставленная им информация окажется в некоторой степени полезной. Нильсон. Нильсон… Смит уже слышал это имя, но где? Он справился в гигантском компьютерном комплексе в Фолкрофте, куда информация по крупицам поставлялась сотнями людей, не знавшими толком для чего, и лишь один человек имел к ней доступ – Смит. Ничего. Компьютер молчал. Однако у Смита почему-то появилось еще больше уверенности в том, что это имя ему знакомо. На его памяти было даже два имени. Ласа Нильсон и Гуннар Нильсон. И оба определенно ассоциировались с опасностью. Но почему? Как получилось, что ему они известны, а компьютеру – нет? Смит смотрел, как в лонг-айлендском заливе маневрирует кеч, и, наблюдая за этим старинным парусником, он вдруг вспомнил, где слышал о Нильсоне. Он позвонил по селектору своей секретарше. Мисс Стефани Хэзлит знала, что доктор Смит был необычным человеком, однако все научные работники отличались какими-то причудами. И все же это было чересчур. Раннее утро, а шефу вдруг понадобился какой-то старый приключенческий журнал, который можно найти в некой букинистической лавчонке в Манхэттене! Журнал необходимо достать сегодня же, и, если она не сможет заказать его по телефону, пусть прибегнет к помощи секретаря отдела исследований городской среды. Это было уж слишком даже для доктора Смита. А когда она отыскала по телефону магазин, где продавался этот журнал, доктор Смит велел ей съездить туда и обратно на такси. – В Нью-Йорк и обратно, доктор Смит? – Да. – Это будет стоить шестьдесят, семьдесят, а может, и восемьдесят долларов. – Возможно, – ответил доктор Смит. Когда она приехала в магазин, там запросили сотню долларов за журнал, стоивший два цента в 1932 году. Эти цифра, естественно, требовала некоторой корректировки, но не в пять же тысяч раз… Нет, это явно было чересчур. Как и обратный путь в Фолкрофт. Как и пробка на Уэст-сайдском скоростном шоссе. Чтобы отвлечься, она решила почитать журнал, который обошелся Фолкрофту почти в две сотни долларов, не считая ее дневной зарплаты. Он был ужасным. Отвратительным. Жутким. Первая статья была посвящена удавкам-гарроте. В ней рассказывалось, как и из каких материалов изготавливались наилучшие и о том, что, вопреки распространенному мнению, величайшими мастерами в этом виде убийства были вовсе не индусы – туги-душители, а румыны. В следующей статье американский маг Гудини говорил о том, что в его трюках на самом деле не было ничего нового, что они являлись лишь адаптацией техники японских ниндзя, перенятой у легендарнейших убийц древней истории – Мастеров Синанджу. Ну и что? Кому все это надо? Далее следовала статья об одной шведской семье. Однако вопреки ожиданиям в ней ничего не говорилось ни о сексе, ни даже о кулинарных секретах. Речь шла о графе и полковнике Нильсонах. От одних только рассказов про них могло стошнить. История этой семьи – величайших на земле охотников – уходила в прошлое на шесть столетий, в то время, когда Швеция была мощной военной державой. Представители этого семейства частенько оказывались по разным сторонам фронта, нанимаясь к тем, кто больше платил. Они убили польского принца, буквально превратив его ложе в утыканную шпагами могилу, и не позаботились о том, как разобраться между собой претендентам на престол. Один бургундский герцог нанял их убить младенца, который через два десятилетия мог заявить о своих правах на Бургундию, однако отец ребенка тоже нанял их, чтобы упрочить шансы своего сына. Младенец утонул во время купания. Когда герцог узнал, что такая же цена была назначена за его голову, он попробовал откупиться от семейства Нильсонов. Но отец утонувшего ребенка был настолько взбешен, что поднимал цену до тех пор, пока герцог уже не мог заплатить больше. Зная о славе Нильсонов, герцог благоразумно предпочел повеситься. Разумеется, говорилось в статье, это было давным-давно, и нынче уже ни Швеция, ни Нильсоны никому не угрожают. В это было легко поверить, глядя на умилительную фотографию светловолосых братишек Нильсонов, сидевших верхом на пони в белых рубашечках и шортах. Ласе было девять, Гуннару – пятнадцать. Ласа собирался стать певцом, а Гуннар – пойти в медицину. Это оказалось единственным светлым пятном во всем журнале. – Вот, пожалуйста, ваша макулатура, – сказала мисс Хэзлит, протягивая журнал доктору Смиту. – Знаете, мисс Хэзлит, в работе с компьютерами есть одна забавная вещь: поступающая информация на жаргоне называется «мусор-туда», выходящая информация – «мусор-обратно». Но никто никогда не закладывает в компьютер никакого мусора. – Ну, скажу я вам, этот-то журнал – настоящий мусор. – Безусловно, мисс Хэзлит. Большое спасибо.Глава седьмая
Буйвол сильнее быка, но не поэтому он более опасен. Даже умирающий буйвол может напасть, но и не поэтому он опасен. Буйвол нападает, даже когда он не голоден, даже когда ему ничего не угрожает, но и не поэтому он более опасен. Буйвол опасен потому, что ему нравится убивать. И в этом он похож на многих людей. Африканское болото пропитало его одежду, но Ласу Нильсона это не беспокоило. Двое его носильщиков, прихвати карабины, залезли высоко на дерево, но Ласу Нильсона это не волновало. Его левую ногу покалывало от начинавшегося нарыва, но Ласу Нильсона это не тревожило. Он видел буйвола, пожиравшего цветы, с чавканьем бродившего по богатой растительности африканских экваториальных болот. Его мощной спине и рогам на массивном черепе не страшна была ни одна винтовка, за исключением разве что самых мощных. Да и выстрел должен быть идеально точным. Натянув тетиву лука, Нильсон коснулся стрелой щеки. Буйвол пасся в сорока ярдах, против ветра. Если бы животное почувствовало его запах, он был бы уже мертвецом. Но, благодаря его гениальным способностям, передававшимся в семье из поколения в поколение, преимущества оборачивались недостатками. Зачем целиться в череп, когда проще попасть в туловище? Буйвол поднял голову и прислушался. Нильсон спустил тетиву. Тюк! Стрела попала животному в бок. Буйвол яростно всхрапнул, но толком не почувствовал боли. Просто маленький укол, но буйвол взревел. К ужасу притаившихся на дереве оруженосцев белый желтоволосый человек, опустив лук, закричал: – Эй, буйвол, эй-эй! Я здесь! Огромная черная туша, словно торжествуя, двинулась сквозь болотную жижу, сокрушая кусты. Затем, ощутив под копытами твердую почву, животное рванулось вперед, сотрясая атакующим галопом даже дерево, на котором прятались носильщики. Опущенные загнутые рога стремительно надвигались на Ласу Нильсона, но тот, уперев руки в бока, стоял и смеялся. Он взглянул на носильщиков на дереве и сделал вид, что хочет потрясти его. Один из носильщиков, закрыв глаза, издал вопль. Буйвол был уже в пятнадцати шагах, когда у него изо рта покачалась серая пена. Буйвол взревел. Передние ноги вдруг одеревенели под все еще несущимся по инерции вперед телом. Буйвол с ходу рухнул, взбрыкнул задними ногами и затих. Ласа Нильсон подошел к умиравшему буйволу. Он обнял его голову обеими руками и, поглаживая потную черную шею, поцеловал зверя. – Прекрасное, великолепное животное. Глядя на тебя, я вижу себя; только я бы не стал рваться вперед, раненный отравленной стрелой. Ускоренное кровообращение быстрее разносит яд. Прости, что я тебя не предупредил. Спокойной ночи, милый зверь, до встречи в пламени утренней зари. Ласа Нильсон хлопнул в ладоши, подзывая носильщиков. Но те не осмеливались слезть с дерева. Неужели он не знает, что буйвол может вскочить и с последней искоркой жизни расправиться с ними? Разве он не знает, что за зверь буйвол? Нильсон вновь хлопнул в ладоши. Однако носильщики продолжали сидеть на дереве. Он поднял лук и натянул тетиву. Посмотрев вверх, он прицелился в набедренную повязку, на которой от страха расплывалось мокрое пятно. – Тебе известно, что я могу из лука попасть даже и такую маленькую цель, как твое яичко? – спросил он, и носильщики, прижимая к себе винтовки, сползти с дерева. Отдав одному из них лук, он взял у него винтовку. – А теперь, – продолжил он, – показывайте деревню, где появилась пантера-людоед. До той деревни был еще день пути. Жарким летом она представляла из себя скопление хижин в пыльной ложбине. У них был избыток воды там, где в ней не нуждались, и недостаток – там, где нуждались. Но только цивилизация способна приспособить природу к потребностям человека. Забавно, что путешественники приходят в такие места в поисках истины, хотя истина здесь заключалась лишь в том, чтобы терпеливо сносить последствия собственной лени, невежества и суеверия. Ласа Нильсон церемонно приветствовал вождя. – А как поживает твой любимый брат, друг? – спросил вождь ростом по грудь Нильсону. – Как обычно, – буркнул Нильсон, а потом, словно спохватившись, добавил: – Делает добрые дела. – Он очень хороший человек. Благословенный человек, – сказал вождь. – Где пантера? – Этого мы не знаем. Пантера – очень большой зверь. Такой же, как тигр. Но где она, нам неизвестно. Она задрала козу к северу от деревни, набросилась на человека к югу, к западу от деревни нашли ее следы. К востоку от деревни она убила девушку. Там ее чаще всего и видели. – Ясно, – сказал Нильсон – Насколько я понял, вы не знаете, где и когда ее видели. Он стоял, скрестив руки на груди, посреди пыльной деревушки, а женщины галдели, стараясь вспомнить, в какой день, что и где натворила черная пантера. Нильсон знал, что вразумительного ответа он не получит. Ему начинало казаться, что единственным стоящим существом в округе была пантера. Однако Гуннар послал его сюда, и, в конце концов, Гуннар теперь был главой семьи, хоть и не вел себя подобающим образом. Ласа не собирался нарушать семейные традиции. Кроме того, телефонным звонком в Швейцарию он еще надеялся убедить Гуннара, что он – один из Нильсонов, даже если все остальные шведы и забыли о том, что они – скандинавы, поработившие в свое время ирландцев и грабившие, когда хотели, недостойных англосаксов. И вот пятидесятилетний Ласа Нильсон, который выглядел на тридцать и чувствовал в своем теле силу двадцатилетнего юноши, с презрением слушал коричневого человечка, стараясь не показывать свои истинные чувства, чтобы до Гуннара вдруг не дошел слух о том, что одну из его дражайших обезьянок обидели. – Весьма тебе благодарен, – сказал Ласа, не получивший полезной информации. – Ты мне очень помог. Вождь предложил помощь загонщиков, но Нильсон отрицательно покачал головой. Ему хотелось поохотиться на пантеру. Нильсон не стал говорить вождю, что загонщики превратят гордого зверя в большого испуганного кота. А ему надоело убивать больших испуганных кошек. Он хотел сразиться с черной пантерой по своим правилам и по правилам пантеры. И еще. Надо было что-то делать с носильщиками. Они могли рассказать Гуннару про буйвола, и Ласа Нильсон должен был позаботиться о том, чтобы этого не произошло. Ласа с двумя носильщиками начал охоту, раз за разом огибая деревню постепенно расширяющимися концентрическими кругами. Он вел поиск так, как его научили в семье: не смотрел на отдельные сучки и ветки, а охватывал взглядом всю долину, замечая, где полноводные ручьи и хороший водопой, где были возвышенности, откуда черная пантера могла бы выслеживать жертву. Носильщики нервничали, и он заставил их идти впереди себя. Они дошли до той деревни, где была убита женщина. Ее муж рыдая рассказал, как отправился на поиски и наткнулся на останки. – Сколько дней назад? – спросил Ласа. Однако тот не знал. Всхлипывая, он лишь повторял, что в его жизни уже погас солнечный свет. – Очень жаль, – сказал Ласа, которого тошнило от одного вида этого жалкого создания. На второй день Ласа обнаружил свежие следы. Остолопы-носильщики решили, что это подходящее место для засады на зверя, и предложили забраться на дерево и ждать. – Здесь место, где зверь уже был, а не то, куда он направляется, – сказал Ласа. – Но пантеры часто возвращаются на свой след, – возражали носильщики. – Она направляется не сюда. Я знаю, куда она идет. Она раздражена нашим присутствием, и я знаю, куда она идет. Минуты через три мы найдем более свежие следы. Они двинулись дальше, и через три минуты один из носильщиков вскрикнул, изумленно показывая на влажный след. Вода еще только заполняла отпечаток когтистой лапы. Носильщики отказались идти дальше. – Значит, вы хотите остаться здесь? Оба кивнули. – Тогда я пойду дальше один. Как он и ожидал, они последовали за ним. За носильщиками кое-кто следил; он мог об этом судить по особой тишине позади них, которая наступает, когда крадется хищник. По-другому поют птицы, и исчезают мелкие животные. – Ну что, хотите сейчас забраться на дерево? спросил Ласа. Носильщики, спотыкающиеся от страха, с радостью согласились. Ласа велел отдать ему винтовки и длинные ножи для рубки кустарника, чтобы им было удобнее забираться на дерево. Первый, обхватив ствол дерева ногами, поднялся на несколько футов; за ним последовал второй. Взяв одно из ружей за ствол, Ласа взмахнул им как топором и ударил по коленной чашечке того, кто залез выше. Не успел тот с криками свалиться на землю, как Ласа ловко развернулся, чтобы расправиться со вторым. Бах! – и удар обрушился на колено второго. Первый попытался уползти, но Нильсон разбил ему другую коленку и левое запястье. Второй неподвижно лежал вниз лицом на земле, чуть дыша. Сильным ударом Ласа раздробил ему левое плечо. Разумеется, если бы их нашли в таком состоянии, стало бы совершенно очевидно, кто их так отделал. Но Ласа знал, что у него есть сообщник. Тот, у которого была раздроблена кисть, заплакал и стал молить Ласу сохранить ему жизнь. – Убивать тебя я не стану, – отозвался Ласа. – Даже если ты станешь меня умолять, а ты будешь умолять, вонючая мартышка. Ласа закурил местную мерзко пахнущую сигарету и углубился ярдов на тридцать в джунгли. Позади раздалось характерное шипение и рычание и крик носильщика, молившего о скорейшем конце мучений. Ну что ж, он обещал не убивать его и сдержит слово. Сзади слышались истошные вопли, рычание, хруст костей. Ему вдруг пришло в голову, что куриные кости считаются опасными для домашних кошек, а человеческие, похоже, вовсе не опасны для кошек побольше. Ласа Нильсон докурил сигарету. Он не хотел тревожить пантеру до окончания трапезы. Это нехорошо. Он проверил винтовку, тихо отодвинув затвор. В патроннике виднелась пуля – красотка с медным носиком. Бесшумно, шаг за шагом, он возвращался к дерену. Неожиданно раздался рев, и черная пантера, из раскрытой пасти которой еще капала кровь, бросилась на Нильсона. За долю секунды до выстрела Нильсон сумел оценить размеры и мощь зверя. Это была действительно самая крупная патера из всех, что он встречал. Потом – трах! – и медноносая красотка прошла сквозь небо в мозг животного. Летящее тело пантеры отбросило Ласу в заросли, но он успел отводом винтовки защититься от когтей. Он быт полностью расслаблен – единственный способ уцелеть в подобных ситуациях. Нильсон выбрался из-под тяжеленного тела судорожно подергивавшегося черного леопарда. Пасть зверя смердила, как сточная канава. Он почувствовал боль в левом плече. Надо же! Этот мерзавец все-таки достал его. Он ощупал пальцем рану. Ничего страшного, и даже хорошо, что это увидит Гуннар. Гуннар это оценит, особенно узнав, что носильщики мертвы. Все во имя любви к его дражайшим мартышкам! У подножия дерева Ласа заметил останки носильщиков. Отлично. Пантера потрудилась над ними так, что не осталось никаких следов избиения. Зверюга явно была голодной. Вот и хорошо. Ведь иногда пантеры не нападают. В отличие от красавца-буйвола. К тому времени, когда Ласа добрался до больницы в населенном пункте, именовавшемся на карте городом, там уже все знали. Все, что он рассказал в деревне, а местные жители нашли останки носильщиков. Из деревни его уведомили, что в благодарность посылают шкуру пантеры и двух живых свиней. Ласа Нильсон показал подлинную щедрость, ответив, что передает шкуру вдовам погибших. – Пусть они продадут ее, – печально сказал он. – Как жаль, что их мужей не вернуть. Свиней он оставил себе. Он любил свежую свинину. Ласа появился в больнице, когда доктор Гуннар Нильсон осматривал ребенка, страдающего коликой, и давал наставления его матери. Гуннар был на полдюйма выше и старше на шесть лет, хотя выглядел на все семьдесят. По тонкому загорелому лицу разбегались глубокие морщины, в бледно-голубых глазах была грусть. Из года в год он вынужден был повторять пациентам, что почти ничем не может им помочь. Его больница была лишь одним названием. В ней не было операционной, а новые антибиотики расходились по большим городам и богатым людям. Гуннар Нильсон мог только дать совет и что-нибудь из местных средств, которые, несмотря на свое мифическое могущество, помогали лишь психологически. – Я занят. Пожалуйста, зайди через несколько минут, – сказал Гуннар. – Я ранен, – с упреком сказал Ласа. – Хоть я всего лишь твой брат, я все-таки ранен. – О, прости. Сейчас я тебя осмотрю. Гуннар попросил женщину с ребенком зайти попозже. Он не хотел никого обижать, но в больницу прибыл раненый. Доктор Нильсон прижег рану, так как в его распоряжении не было ни одного достаточно сильного антисептика. Он накалил нож на углях. Ласа не издал ни единого звука, а когда увидел, что ноздри брата ощутили запах паленого мяса, сказал: – Я понимаю, как тебе трудно. Будь у тебя надлежащие медикаменты, ты мог бы лечить людей, а не наблюдать за тем, как они умирают. – То, что мы здесь делаем, Ласа, все же лучше, чем ничего. – Обидно делать меньше, чем можешь. Обидно и несправедливо, потому что люди умирают из-за нехватки денег. – С чего это в тебе вдруг проснулось милосердие, Ласа? – поинтересовался Гуннар, умело перевязывая плечо дешевым бинтом, так, чтобы ткань позволяла ране дышать и вместе с тем предохраняла от загрязнения – Возможно, это не милосердие, брат. Может быть, это гордость. Я знаю, на что ты способен, и меня угнетает, что один из Нильсонов изо дня в день терпит поражение из-за нехватки денег – Если ты предлагаешь мне вернуться к нашему традиционному семейному ремеслу, то придумай что-нибудь другое. Все было окончательно решено двадцать пять лет назад. Как твоя рана? – С точки зрения медицины шестнадцатого века – нормально. – Странно, что этой пантере удалось так близко к тебе подобраться. Раньше такого не случалось. – Старею. – Учитывая твой опыт и то, чему я тебя научил, с тобой не должно было случиться ничего подобного, пока тебе не стукнуло семьдесят. – Ты видел мою рану. Ты видишь всякие раны. Инфекции, опухоли, вирусы, переломы и все прочее, с чем ты не можешь справиться из-за нехватки средств. Интересно, каких лекарств можно накупить на миллион американских долларов? Какую можно было бы построить больницу? Сколько местных врачей можно было бы выучить за такие деньги? – О, сколько жизней можно было бы спасти, Ласа! Лекарства, врачи, другой медперсонал. Имея миллион долларов, я помог бы людям на сто миллионов. Доктор Нильсон вновь сунул нож в огонь. В этих примитивных условиях огонь был лучшим и единственным антисептиком. – Сколько жизней ты мог бы спасти, брат? Доктор Гуннар Нильсон на секунду задумался и затем покачал головой. – Даже и думать об этом не хочу. Только душу себе травить. – Сотню? Тысячу? – Тысячи. Десятки тысяч, – ответил Гуннар. – На эти деньги можно было бы создать самообновляющуюся систему. – А как ты думаешь, – продолжал Ласа, – стоит ли жизнь одного человека жизней тысяч аборигенов?: – Разумеется, нет. – Но она – белая. – Ты знаешь мое отношение к этому. Слишком долго цвет кожи определял продолжительность жизни человека. – Но она богатая и белая. – Тем более, – сказал Гуннар. Ласа поднялся со стула и попробовал напрячь мышцы раненой руки. Боль запульсировала, словно у раны было собственное сердце. – В Соединенных Штатах живет одна богатая женщина, чья жизнь могла бы дать тебе средства для помощи этой стране. Но мы оставили наше ремесло, так что лучше об этом забыть. Мы последние из Нильсонов – так ты распорядился нашей судьбой много лет назад. – О чем ты говоришь? – спросил Гуннар. – Миллион долларов – это реальность, брат, а не гипотетическая сумма. Я излагал план действий. – Мы не воспользуемся семейным опытом и знаниями. – Конечно, нет, – с улыбкой ответил Ласа. – Я согласен с тобой. И, честно говоря, должен тебе признаться: на мой взгляд, одна богатая американка стоит гораздо больше, чем все эти вонючие аборигены с их вонючими джунглями. – Что же ты со мной делаешь?! – Я просто даю тебе возможность наблюдать за тем, как умирают твои пациенты, а белая американка живет своей богатой жизнью. Правда, это не спасет ее, потому что так или иначе она скоро умрет. А ты продолжай гордиться своими идеалами и хоронить своих маленьких черных друзей. – Убирайся вон! – сказал Гуннар. – Убирайся из моей больницы. Ласа вышел из кабинета и стал ждать в приемной вместе с женщиной, чьи десны были красными то ли от жевания бетеля, то ли от какой-то заразы. Ласа в этом не разбирался, да его это и не волновало. Через пару минут из кабинета стремительно вышел Гуннар. – Я здесь, брат, – рассмеявшись, окликнул его Ласа. Братья вышли из больницы и долго прогуливались по деревне. Располагал ли Ласа достоверной информацией насчет денег? Да. Он узнал обо всем четыре дня назад, находясь в верховьях реки. Позвонив по телефону из дома британского офицера, он все перепроверил. На континенте у него еще оставались кое-какие связи, и он в конце концов вышел на того, кто распоряжался деньгами. Все надежно. Полтора миллиона долларов. Тот человек слышал о семье Нильсонов. Он будет рад, если они возьмутся за это задание. – Но когда я вернулся, ты не удостоил меня беседы, а сразу отправился охотиться за этой пантерой, – сказал Ласа. – Боюсь, что тебе нравится сам процесс убийства, брат, – произнес Гуннар. – Мне? – Да-да, конечно, тебе. Зачем ты, отправляясь за пантерой, взял с собой лук и стрелы? – Разве я брал? – Не прикидывайся. Ты опять охотился на буйвола, на животное, которое местные жители приручают как домашний скот? – Буйволу нравится убивать, брат, – возразил Ласа. – Особенно когда на него охотятся. Я объясню тебе, чего опасаюсь. Я боюсь, что здесь дело не в деньгах, а если и в деньгах, то в очень небольших, и ты просто хочешь убить из удовольствия. – Позвони сам, братишка. – Мне бы пришлось кое-чему тебя научить, а я боюсь, что ты воспользуешься этими знаниями для своей забавы. – Ты научил меня охотиться на пантеру. Разве я что-то сделал не так? – спросил Ласа. Доктор Гуннар Нильсон остановился возле рытвины на главной улице деревни. Мальчишка с кривыми, шишковатыми от нехватки витаминов ногами ковылял по грязи. – И еще, брат, почему ты боишься передать мне опыт, который принадлежит мне по праву? Ты же знаешь, что он и уйдет со мной. Я не смогу передать его сыну. И даже если, располагая этим опытом, я стану заниматься нашим семейным ремеслом, много ли я смогу причинить вреда по сравнению с тем, что делают здесь с людьми невежество и нищета? Двенадцать часов спустя Ласа Нильсон был уже в верховьях реки. Он позвонил человеку в Швейцарии и сообщил, что тот может положить деньги на старинный счет Нильсонов. Он только что узнал об этом счете, после нескольких часов напряженной дискуссии. Он узнал об этом счете и о множестве других вещей. Он заверил банкира: деньги достанутся ему, Ласе Нильсону. Уберите с дороги всех остальных. Дилетанты только все портят.Глава восьмая
Когда шерифа спросили, почему во время концерта «Норт Адамс экспириенс» одиннадцать человек погибли и двадцать четыре были ранены, он ответил, что это результат четкого взаимодействия всех полицейских подразделений. – Слава Богу, что там не было «Битлз», – добавил он, демонстрируя свои познания в области современной музыки. – Тогда была бы настоящая каша. Впрочем, я думаю, мы все равно бы хорошо сработали. Представителю Мэггота и «Дэд Мит Лайс» было не так просто ответить на тот же вопрос. Он не знал, как быть. Сказать, что «Лайс» сожалеют о том, что произошло, или воспользоваться трагедией для пущей рекламы? Газеты все решили за него. Пресса негодовала по поводу жестокой природы тяжелого рока. Журналисты сравнивали количество жертв на концертах и в результате терактов. Комментатор общенационального телеканала спрашивал всю Америку: нужна ли ей такая мерзость? На нью-йоркском «Ши Стэйдиум» концерт «Дэд Мит Лайс» прошел с аншлагом. Пластинка «Норт-Адамс экспириенс», на которой были слышны взрывы, разошлась тиражом 780 000 экземпляров в течение девяноста шести часов с момента окончания концерта, не считая «пиратских» копий альбома, выпущенных в Мексике, Канаде и Байонне, штат Нью-Джерси. Римо поразило, как быстро вышел альбом. Когда Викки Стоунер пожелала заполучить эту пластинку, Римо поинтересовался: зачем, раз она уже все это слышала «живьем»? – Чтобы снова все это пережить, чего ж тут не понять. – Однажды ты уже едва пережила, – заметил Римо. – Слушай, ты что, «фараон», что ли? – спросила Викки. – Нет. – А что же ты так печешься о моей заднице? – Потому что хочу, чтобы ты осталась цела. – Почему? – Потому что я люблю тебя, Викки, – ответил Римо и пристально, как его учили, посмотрел ей в глаза, что, судя по его опыту, производило на женщин большой эффект. – Хорошо, давай трахнемся, – предложила Викки. Еще не успела приземлиться стянутая через голову и брошенная через комнату майка, как она уже расстегнула и скинула с себя джинсы. Рубиновые соски ее юной груди были абсолютно симметричны. Крепкие стройные ноги переходили в упругие бедра. Она откинулась на кровать и задрала раздвинутые ноги. Рыжие волосы рассыпались по подушке. «За всю изысканную историю „Уолдорф Астории“ в Нью-Йорке так быстро тут, пожалуй, никто не разоблачался», – подумал Римо. – Чего же ты ждешь? – Если не хочешь неприятностей, хватит разыгрывать из себя «крутую» бабенку, – сказал Римо. – Давай же, я жду, – сказала Викки. Римо направился к кровати, размышляя, смог бы он со всей его силой и ловкостью так же быстро сбросить с себя штаны, тенниску и мокасины, как его подопечная. Присев на кровать, он нежно положил руку ей на плечо. Он хотел поговорить с ней. Он должен был разъяснить ей, что Чиун вовсе не такой уж ласковый гуру, каким ей казался, что нельзя беспокоить Мастера Синанджу, когда он смотрит телесериалы, и ни в коем случае нельзя дотрагиваться до его одеяний или пытаться присвоить себе что-нибудь из его вещей в качестве сувенира. Римо слегка сжал ей плечо. – Ну, хватит игр. Переходи к делу, – сказала Викки. – Викки, я хочу поговорить с тобой, – начал Римо. Его рука скользнула к ее груди. – Дай мне знать, когда созреешь, – отозвалась Викки, соскальзывая с кровати. – А я пока что трахну Мистера. А то уже заждалась. – Не сейчас. Он смотрит телевизор. Никто не должен мешать Чиуну, когда он смотрит свои «мыльные оперы». – Теперь будет по-другому. – Было и будет именно так, – сказал Римо. Поймав ее за запястье, он притянул ее назад в постель и, возбудил ее, довел до интенсивного оргазма, стараясь не заснуть за этим занятием. – У-у-у… О-о-о… Что это было? – простонала Викки. – То, чем ты предлагала заняться, – ответил Римо. – У меня так еще ни с кем не было. Где ты этому научился? О-о-о… Какой кайф! О, Боже! Какой лом! Просто улет. Кайф! Ее голова металась по подушке, а из глаз по очаровательным веснушкам струились слезы счастья. – Какой улет. Улет! Римо еще пару раз довел ее до экстаза, пока она не забылась в изнеможении, раскинув руки, полузакрыв глаза, с едва заметной глуповатой улыбкой на губах. «До конца дня этого хватит», – решил Римо, пытаясь представить, что бы было, если бы он по-настоящему занялся с ней любовью. Уже давно известно, что людям в наркотическом опьянении лишь кажется, что так лучше заниматься любовью, так же как и пьяный водитель якобы чувствует себя уверенней за рулем. Пока не угодит в канаву. Римо знал, что заниматься любовью нужно спокойно, продуманно и умело. Даже если это и превращало секс в работу. «До ее показаний на процессе осталось семь дней», – подумал Римо и, закрыв за собой дверь, отправился проверить, все ли спокойно в гостинице. Викки тем временем тоже размышляла. Если этот тип творил такие чудеса, то на что же тогда способен старый китаеза? Тут было над чем задуматься. И вопреки всем предупреждениям этого короткостриженого, который умел трахаться лучше всех, она открыла дверь в смежную комнату, где «некто» смотрел телевизор. Она услышала, как кто-то из актеров выражал беспокойство, по поводу того, что миссис Кэбот может узнать о сильном пристрастии ее дочери к ЛСД, что, разумеется, было откровенной чушью, так как уж Викки-то было известно, что к ЛСД не пристрастишься. Да и что такое телевизор, по сравнению с ее свежим молодым телом? И она расположила свои ягодицы прямо между «кем-то» и телеэкраном. Надо же было такому случиться, что именно тогда, когда Мастер Синанджу во время краткого отдыха от мирской суеты наслаждался благотворной формой искусства, расцветшей среди грубого хаоса белой цивилизации в виде поистине прекрасной плавно текущей драмы, ему помешали. В то время, когда миссис Кэбот вещала о подлинном горе, омрачавшем ее материнство, между Мастером Синанджу и телеэкраном возникла помеха: выставилась напоказ голая девица с таким видом, словно ее зад чем-то отличался от всех остальных. Чиун устранил помеху. Римо, проходя по коридору, услышал глухой удар. Он вбежал в комнату Чиуна и увидел лежащую в углу Викки – спиной к стене, нежной попкой кверху, щеки между грудей. – Ты убил ее! – вскричал Римо. – Ты убил ее. Мы должны были сохранить ей жизнь, а ты убил ее! Он обежал Чиуна, чтобы не оказаться между ним и экраном телевизора, и попытался нащупать пульс Викки. Ничего. Или мертва, или в шоке. Он положил ее на пол и принялся массировать сердце девушки, как учил Чиун. Наконец сердце встрепенулось, а когда он убрал руки, заработало. Он ощупал ее – нет ли переломов, не вонзилось ли ребро в какой-нибудь жизненно важный орган. Как говорил Чиун, ребро соперника – копье, направленное в его сердце, печень и селезенку. Ребра оказались целы. Кончики его пальцев внимательно ощупали живот и спину, изучая тело, как учит Синанджу, познавая его через прикосновение. Затем – ниже, к ступням и пальцам ног. Римо еще не до конца освоил эту технику, но Чиун говорил, что в ногах масса нервных окончаний. По пальцам ног можно даже определить, в порядке ли у человека зрение. Римо удалось определить лишь то, что Викки давно не мыла ноги. – Лом, – простонала Викки. Римо зажал ей рот рукой, чтобы она в очередной раз не помешала просмотру телесериала «Пока Земля вертится». Да, в тот день случилось так, что, после того как Мастер Синанджу устранил препятствие, нарушавшее его скромный отдых, его ученик окончательно все испортил мелочными упреками по поводу того, что могло бы и чего не могло бы случиться. Мастер Синанджу стерпел покушение на красоту лишь потому, что, как он ни пытался на протяжении многих лет объяснять своему ученику, что подлинно прекрасно, тот так и не научился отличать истинную красоту в его вульгарной культуре. Да и вряд ли научится. Чиун стерпел шум, доносившийся сзади, с пола. Он стерпел возглас этой девчонки: «Лом». Он все стерпел, потому что у него была нежная и благородная, почти всепрощающая душа. А когда телевизионная драма подошла к концу, он услышал, что его неблагодарный ученик вновь посягает на его желание без помех наслаждаться своим любимым искусством. – Ты мог позвать меня. Я бы увел ее, чтобы она тебе не мешала. Ты чуть не сделал то, что мы пытаемся предотвратить, понимаешь? Чиун не отвечал: невозможно говорить с бесчувственными и невосприимчивыми людьми. Пусть его ученик даст выход своей глупости, нежное сердце Чиуна стерпит все грубости. Такова чистота духа Мастера Синанджу. – Слава Богу, что у нее ничего не сломано, хотя в это трудно поверить. Она же врезалась в стену, как выпущенная из катапульты. Правильно. Она бесцеремонно помешала ему, как… как… как белый человек. Но Чиун не собирался вступать в дискуссию. Были вещи, которые простительны ученикам. Однако он не мог простить некомпетентности. Вот на эту тему он выскажется. – Если ты оставил свою подопечную одну, то почему злишься на меня? Тебе следует негодовать не на меня, а на себя. Если бы ты добросовестно выполнял свои обязанности, она бы ни за что не оказалась здесь. – Я проверял периметр обороны, папочка, как ты меня и учил, обеспечивая безопасность снаружи, вместо того чтобы сидеть внутри. – Ты ничего не обеспечивал, раз бросил ее одну, и с ней что-то случилось. Где она сейчас? – Она смогла подняться на ноги, и я отвел ее в соседнюю комнату, чтобы она вновь не помешала тебе смотреть фильмы. – Значит, тебя опять нет с ней рядом? – Несомненно. – Тогда ты – несомненно болван. Этот ребенок обладает положительным качеством, которых я раньше не отмечал у американцев. Она с должным уважением относится к Мастеру Синанджу. Тебе следовало бы рассказать ей о сокровищах, которые можно отыскать в передачах американского телевидения. – Скажу тебе прямо, папочка. Для нее нет разницы – что Синанджу, что аравийские ассасины. И она поднимет тебя на смех, если ты изложишь свое мнение о «мыльных операх». – Ассасины – пустяки! Как можно сравнивать Дом Синанджу с теми, кто отважен лишь под действием гашиша? Она посмеется надо мной? Почему кто-то станет смеяться над Мастером Синанджу? – Ты не понимаешь контркультуры этой страны. – Откуда может взяться контркультура, если нет самой культуры? Непонятно. А вот с твоей некомпетентностью все ясно. Я сказал тебе, что ты должен делать, а ты этого не делаешь. Ты предпочитаешь спорить и терпеть неудачи, а не слушать и добиваться успеха. Это свойственно многим, но такого никогда не бывало с воспитанниками Дома Синанджу. Пробормотав: «Хорошо, папочка», Римо направился и соседнюю комнату, но Викки исчезла. Он проверил ванную и холл. Вышел на лестницу и прислушался. Спустился в вестибюль. Но Викки Стоунер нигде не было. Лишь возле регистрационного стола было небольшое оживление. Какой-то швед, такой загорелый, словно он лет тридцать жарился на солнце, спорил со служащим гостиницы. Рядом стояли трое чернокожих в черной, красной и зеленой шапочках. – Мое имя Нильсон, и я совершенно точно бронировал себе номер на сегодня. Посмотрите еще раз. Меня зовут Ласа Нильсон.Глава девятая
Абдул Керим Баренга, он же Тайрон Джексон, не дал коридорному ни цента чаевых, потому что тот был лакеем империалистов и «дядей Томом». Это была основная причина. Ну а, кроме того, эти бледные поганки из регистрационного отдела потребовали заплатить за номер вперед, лишив компаньонов последних полученных в Сент-Луисе денег. – Ну что, «бабки» кончились? – спросил Филандер Джонс, оглядывая номер «Уолдорф Астории», обчистив который, можно было бы получить от скупщиков краденого не меньше тысячи трехсот долларов. Если бы удалось пронести вещи мимо швейцара. – Не кончились, – возразил Баренга, – а мы начинаем вкладывать капитал в революцию. – Надо было сначала дождаться, пока нам не заплатят пособие по безработице, а потом уже начинать революцию – все-таки это две сотни. – Революции не нужны пособия. Ей нужен капитал, и мы уже добываем его. – Все-таки двести есть двести. – Раз ты думаешь, как ниггер, ты им и останешься. Если бы мы тебя слушали, нам бы заплатили семьсот, ну, максимум восемьсот. Раз хочешь капитал, нужно знать, что они затевают. Чтобы их победить, нужно думать, как они. Филандер Джонс был вынужден признать, что Баренга вновь оказался прав. Когда хоронили того макаронника-мафиоэо, в венке оказались деньги. Красавчик Харолд рассказал им потом о тех «бабках», которые заплатят по открытому контракту. Баренга держался великолепно. Он отправился прямо в офис к этой белой свинье из транспортной фирмы, которая сидела там так, словно офис ей и принадлежал, и смешал ее с грязью. – Я не хочу, чтобы какое-то белое дерьмо указывало мне, как и что делать. – С этими словами Баренга положил ноги прямо итальяшке на стол, и тот ничего не сказал. Ни слова. – Взгляни сперва на ее фотографию, чтобы не перепутать. – Я здесь не от любви к тебе, белый. Ты – жалкая белая копия настоящего человека. Капитал. Я пришел за этим. Моей армии нужны средства. Хочешь говорить о деле, дорогуша, гони «бабки». – Сколько? – спросил вице-президент фирмы «Автотранспорт Скатуччи». – Двадцать кусков по-крупному. – Это сколько – две тысячи долларов, так? – Белый, у тебя уши забиты дерьмом. Я же ясно сказал: «по-крупному». Двадцать тысяч долларов. – Это большие деньги, – заметил вице-президент автотранспортной фирмы. – Ты много хочешь. Даю четыреста вперед, а остальные получишь потом, когда выполнишь работу. – Белый, перед тобой не какой-нибудь деревенский ниггер. Достань-ка бутылочку хорошего вискаря, который ты держишь для деловых встреч. А выпьем мы ее без тебя. Прикончив в гараже бутылку «Джонни Уокер блэк», Баренга с Филандером отправились в «Хай-Лоу», где «добавили»: виски с «Кока-Колой», виски с «Севен ап», виски со «Сноу уайт» и виски с «Кул эйд», все виски только лучших сортов – «Блэк лэйбл», «Чивас Ригал», «Катти Сарк». Лучше всего «пошло» «Чивас» со «Сноу уайт». К утру четыреста долларов иссякли. Они вернулись в гараж за прибавкой, но белого там не оказалось. Тут подкатил Красавчик Харолд на своем белом «эльдорадо» и посоветовал им поберечь свои задницы и к полудню быть в Нью-Йорке, а то им не поздоровится. Он показал им фотографию «объекта» – белой девицы с рыжими волосами – и предупредил, чтобы они не халтурили, а не то он их «попишет перышком». – Мы реализовали капитал, – начал было Баренга. – Хорошая работа стоит денег… – Ты пропил их в «Хай-Лоу», – ответил Красавчик Харолд. – Мы только пригубили в «Хай-Лоу»! – возразил Баренга. – Ты угощал там всех подряд, а что осталось, истратил на двух телок, Тайрон. Этого делать не стоило. Так можно быстренько стать трупом, понимаешь, ниггер Тайрон? – Но без «бабок» мы в Нью-Йорк не попадем, хоть убей. – Ты испортил мне репутацию, Тайрон. Я за тебя поручился, сказал, что на тебя можно положиться, а ты пропил деньги на проезд, как подзаборный пьяница-ниггер, Тайрон. Ну разве так можно, Тайрон? – Нет, нельзя. – А ты как считаешь, Филандер? – Нет, нельзя. – А ты, Пигги? – Нет, нельзя. – Случилось так, что деньги ты потратил на моих девиц, и я одолжу тебе немного и куплю три билета до Нью-Йорка. Мне сообщили, что ваш «объект» видели в «Уолдорф Астории», поэтому остановитесь там. Если сегодня до ужина вас там не будет, берегитесь. Ты понял, Тайрон? – Еще бы. – Давай, Баренга, разворачивай свой Черный фронт освобождения. – Эта девчонка – уже труп, – заверил Баренга. – Ты отвезешь нас в аэропорт? – Если я когда-нибудь увижу, что твоя грязная задница коснулась кожаного сиденья моей машины, я сниму с тебя скальп, ниггер. По дороге к сестре, куда Баренга направился приодеться для Нью-Йорка, было решено, что после революции они даже и не будут пытаться переделать Красавчика Харолда в нового человека. Его просто пустят в расход вместе со всеми остальными белыми свиньями. Сестра Баренги взглянула на него с подозрением. – Мне кое-что рассказали про вас троих. Будто вы связались с каким-то контрактом, за который никто не берется. На что Баренга ответил сестре, что Черный фронт освобождения свободной Африки стратегических секретов не разглашает. – За этот контракт никто не берется, – завопила его сестра. – Вы думаете, если бы он был так хорош, Красавчик Харолд сам бы за него не взялся? Вы думаете, макаронники поручили бы это Красавчику Харолду, если бы эго было им но силам? Вы понимаете, что не получите ничего, а все деньги уплывут к Харолду и его итальяшкам? Все это понимают, кроме тебя, Тайрон. Красавчик Харолд получил пять тысяч только за то, что подписал вас на это дерьмо. Вы сделаете дело, он получит четверть миллиона долларов, а что вам достанется? Над вами все смеются. Абдул Керим Баренга поддал сестре так, что та вылетела в дверь. В самолете он объяснил Филандеру с Пигги, что все сказанное ею – неправда. Это просто был страх черной женщины за черного мужчину, занимающего должное место. Он стукнул ее, чтобы поставить на место. – Правильно, чтобы не задавалась, – поддержалПигги. И Филандер тоже согласился, потому что Баренга здорово отбрил белого макаронника в гараже. Они дружно посмеялись и решили, что после революции они оставят-таки в живых кое-кого из белых, например, стюардесс с хорошенькими задницами. Когда они приехали в «Уолдорф» и этот иностранный тип с бело-желтыми волосами попытался влезть перед ними, даже не зная, что надо встать в очередь, Баренга и в гостинице все поставил на свои места. Тут же все уладилось. Их обслужили первыми, а этому белому типу ничего не оставалось, кроме как с улыбкой ждать. – Здесь будет новый полевой штаб Черного фронта освобождения, – провозгласил Баренга. – Обсудим стратегию и тактику. – Я, как фельдмаршал, предлагаю сперва обеспечить армию продовольствием, – сказал Филандер. – Как генерал-майор, я согласен, – откликнулся Пигги. – Будучи верховным главнокомандующим, я выполняю волю своей армии, – согласился Абдул Керим Баренга. Он позвонил и заказал три больших бифштекса, три бутылки «Чивас Ригал», «Сноу уайт» и… Что значит в «Уолдорф Астории» нет «Сноу уайт»? А как насчет «Кул эйд»? Что, тоже нет?! Тогда любой лимонад. Какое еще филе-миньон? Нет, ему нужны бифштексы. Большие. И чтобы мясо было получше. Он не собирается кормить свою армию хрящами. Не успел он положить трубку, как в дверь постучали. – Испугались Черного фронта, зашевелились, – заметил Филандер. Баренга хмыкнул, а Пигги пошел открывать дверь. За ней, улыбаясь, стоял бело-желтоволосый тип. На нем была лиловая куртка, мягкие серые штаны и тапочки. – Надеюсь, я не очень помешал, – сказал он смешным голосом. – На что бы ты там ни надеялся, нечего нас беспокоить, – отозвался Баренга. – Я случайно услышал ваш разговор с клерком, – продолжил он. – Тогда затыкай уши, чтобы не было случайностей, – ответил Баренга; Пигги и Филандер расхохотались. – Я счел довольно примитивным, что вы прямо спросили, в каком номере живет Викки Стоунер. Просто невероятно, каким нужно быть глупцом, чтобы открыто спрашивать, где отыскать свою жертву. Невероятно глупо. – Слушай-ка, белый, ты что, хочешь, чтобы тебе задницу надрали? – спросил Баренга. – Не знаю, сможет ли твой маленький обезьяний мозг воспринять мою мысль, но если ты открыто заявляешь, что за кем-то охотишься, то сам становишься объектом охоты. – Эй, что ты несешь? Пошел вон отсюда! Ласа Нильсон вздохнул. Он взглянул в коридор направо, затем налево и, убедившись, что никто его не увидит, достал из кармана куртки маленький автоматический пистолет и всадил пулю 25-го калибра с медным носиком между правым и левым глазом чернокожего, которого, хотя он этого и не знал, звали Пигги. Выстрел прозвучал глухо, едва слышно, будто на диване разбили тарелку. Голова Пигги слегка дернулась, и он рухнул там, где стоял. Войдя в комнату, Нильсон ногой закрыл за собой дверь. – Уберите его под кровать! – приказал он. Филандер с Баренгой еще не поняли, что случилось. Они тупо смотрели на Пигги, словно уснувшего на полу, если не считать крови, струившейся из переносицы. – Запихните его под кровать, – повторил Нильсон, и до Баренги с Филандером вдруг дошло, что случилось. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, они запихнули Пигги под кровать. – Здесь кровь, – сказал Нильсон, кивая на место, где упал Пигги. – Вымыть. Филандер было направился за тряпкой, но Нильсон кивком показал на верховного главнокомандующего Черным фронтом освобождения. – Нет, ты. Как тебя зовут? – Абдул Керим Баренга. – Что это за имя? – Афро-арабское. – Оно ни африканское, ни арабское. Смочи тряпку. Теперь вот что. Пока я ждал в коридоре, я слышал, как вы заказывали еду. Ты дашь официанту хорошие чаевые. Ты заплатишь ему десять долларов, а в другой руке будешь держать еще сто и скажешь ему, что ищешь белую девушку, которую опишешь. Не говори «Викки Стоунер», а скажи, что у нее рыжие волосы и веснушки и что она – твоя возлюбленная, за которой ты приехал в Нью-Йорк. Не пускай официанта в номер. А ты… как тебя зовут? – Филандер. – А ты, Филандер, возьмешь поднос и подержишь дверь. Возьмешь поднос в левую руку, а правой придержишь дверь. Пустишь официанта только на порог, но не за дверь. Там буду стоять я, наготове с этим маленьким оружием, которого, если понадобится, с лихвой хватит и на вас обоих, и на официанта. Понятно? – А если официант ничего про нее не знает? – Официанты, повара, конюхи, лакеи, садовники, служанки, сторожа такие вещи знают. Они всегда были брешью в стене любого замка. Как исстари говорилось у нас в семье… Вы не знаете, что такое брешь в стене замка? Ну что ж, давным-давно люди считали, что безопаснее жить в каменных домах, похожих на крепости. Крепость – это укрепленное на случай нападения сооружение, в которое трудно проникнуть. – Как банк или эти новые винные магазины, – подхватил Филандер. – Точно, – подтвердил Нильсон. – И вот много лет назад мы поняли, что слуги являются брешью в стене, то есть дыркой. Словно кто-то взял и оставил дверь в винный магазин открытой на ночь. – Ясно, – сказал Баренга. – Это стратегия. Как у великого черного Ганнибала. – Какого Ганнибала? – Ганнибал, негр. Он – африканец. Самый великий полководец. – Не знаю, зачем мне все это, – сказал Нильсон, – но у нас есть немного времени. Во-первых, Ганнибал был великим полководцем, но не самым великим. Он потерпел поражение от Сципиона Африканского. – Еще один африканец, – улыбаясь заметил Баренга. – Нет, его так прозвали после того, как он разгромил войска Ганнибала при Заме в Северной Африке. Сципион был римлянином. – Макаронники врезали Ганнибалу? – в изумлении переспросил Баренга. – Да, в некотором смысле. – Им удалось победить черного Ганнибала? – Он не был черным, – возразил Нильсон. – Он был карфагенцем. Это в Северной Африке. Но карфагенцы на самом деле были финикийцами. Они пришли из Финикии… теперь это Ливан. Ганнибал был белым. Семитом. – А разве семиты… они, значит, не чернокожие? – Нет, и никогда такими не были, за исключением тех, которые смешались с черными. – Но Ганнибал был негром, настоящим негром. Я видел по телевизору. В рекламе лака причесок в стиле «афро». У него даже волосы были заплетены в косички «кукурузкой». Белые таких причесок не носят. – Сдаюсь, – сказал Нильсон. – У тебя есть деньги на чаевые официанту? – Я не даю никаких… – Баренга увидел, как маленькое зловещее дуло поднялось до уровня его головы. – Нету «бабок». Нильсон ловко скользнул левой рукой в карман, причем пистолет в другой руке не шелохнулся. Вынув из кармана несколько новых банкнот, он бросил их на кровать. – Запомни. Десять долларов чаевых. Держи его по ту сторону двери. Тебе нравится эта рыжая девчонка с веснушками. Держи сто долларов так, чтобы их было видно. И сними эту дурацкую тюбетейку. С таким головным убором никто не поверит, что ты готов заплатить сотню, чтобы найти женщину. – Это мои национальные цвета, – возразил Баренга. – Сними. В дверь постучали. – Ваш заказ. Тюбетейка Баренги упала позади него на кровать. – Входите, – откликнулся Баренга, нервно косясь на маленький пистолет. Открыв дверь правой рукой, Филандер левой рукой вкатил в номер двухъярусный сервировочный столик-тележку, накрытый белой салфеткой. Поднявшись с кровати, Баренга подошел к двери. Официант оказался кругленьким толстячком с розовым личиком херувима. Едва увидев в руке Баренги десятидолларовую бумажку, он немедленно превратился в сторонника либерализма и расового равноправия: «Благодарю вас, сэр». Лишь три минуты назад он обещал старшему по смене обернуть головы этих ниггеров подносами с едой. Вкатив столик с подносами в комнату, Баренга продолжал стоять в дверях. Официант собрался было уходить, но тут Баренга, держа в правой руке стодолларовую бумажку, стал помахивать ею, словно дразня кота старым шлепанцем. Завидя банкноту, официант остановился. Он разглядел светло– и темно-зеленые тона на кремового цвета бумаге, заметил нули в уголке купюры и решил, что либерализм – слишком пассивная позиция для последней трети двадцатого столетия. Пора становиться сторонником радикальных действий. – Сэр? – вопросительно произнес он, заглянув водянистыми голубыми глазами в глаза Баренги. – Что-нибудь еще, сэр? Он вновь взглянул на купюру в руке Баренги. Баренга соображал, как бы им с Филандером сохранить эту сотню, положив начало революционному капиталу. Но, заметив, как шевельнулся рукав Нильсона, стоявшего за дверью, решил, что революция подождет. – Да, вот что, – сказал Баренга. – Ты ведь знаешь всех постояльцев? – Да, сэр. Думаю, да. – Так вот, мне нужен один человек. Белая, с рыжими волосами, с веснушками. – Девушка, сэр? – спросил официант, убеждая себя и том, что радикалу не подобает испытывать неприязнь и отвращение только потому, что чернокожий мужчина интересуется белой женщиной. – Ну, разумеется, черт возьми, – ответил Баренга, – девушка. Я похож на тех, кому нравятся мальчики? Он помахал стодолларовой бумажкой перед официантом. – Здесь живет такая молоденькая девушка, – сказал официант. – М-м-м? Официант молчал. Тогда Баренга спросил: – Ну, так где она? Официант вновь посмотрел на стодолларовую купюру и, не сводя с нее глаз, ответил: – В номере 1821 на восемнадцатом этаже с пожилым джентльменом восточного происхождения и молодым человеком. – Он тоже чурка? – Чурка? – Ну да, он тоже китаеза? Косоглазый? – Нет, сэр. Он – американец. Баренга принял решение. За такие пустяки сто долларов слишком жирно. Свернув бумажку, он запихнул ее в карман своей дашики. – Спасибо, старик, – сказал он и быстро закрыл дверь перед носом ошарашенного официанта. С довольной улыбкой Баренга повернулся к Нильсону. – Ну как? – Все было нормально, пока ты не украл у официанта эти сто долларов, – сказал Ласа. В коридоре уставившийся на закрытую дверь официант пришел к такому же выводу. Сто долларов – неплохие деньги. На них можно было купить пятьдесят простыней на саван или соорудить десяток крестов, чтобы поджечь их у кого-нибудь на газоне, или сотни футов крепкой веревки для линчевания. Ласа вышел из-за двери, и Баренга опасливо попятился. – Давай деньги назад, – сказал Нильсон. Пистолет был по-прежнему нацелен на Баренгу, зловещее черное отверстие ствола уставилось на него с черной ненавистью. Ласа улыбнулся. Дверь позади него распахнулась. – Эй, ты, грязное дерьмо! – завопил официант, вваливаясь в номер. – Ты мне кое-что должен! Распахнувшаяся дверь ударила Ласу Нильсона в спину и подтолкнула вперед, к кровати, где сидел Филандер. Моментально восстановив равновесие, Нильсон повернулся к безмолвно застывшему в дверях официанту и нажал на курок револьвера 25-го калибра. Появившееся в горле официанта отверстие было похоже на красный цветок, раскрывшийся навстречу солнечному свету. Глаза официанта округлились. Губы зашевелились, словно он хотел что-то сказать, поделиться своими последними мудрыми мыслями. Потом он упал на ковер лицом вниз. Нильсон метнулся вперед и захлопнул дверь. – Убрать его под кровать! – рыкнул он. Баренга поспешил поднять пухленького официанта под мышки. – Филандер, помоги же, – сказал он обиженно. Спрыгнув с кровати, Филандер взял мертвого официанта за ноги. – Не надо было этого делать, старик, – обратился Филандер к Ласе Нильсону. – Заткнись, – сказал Нильсон. – Теперь нужно поторапливаться. Официанта хватятся. Прежде чем спрятать его, снимите с тела куртку. Баренга стал расстегивать пуговицы. – Скажи-ка, – сказал Нильсон, – а ты носишь какие-нибудь штаны под этой идиотской простыней, в которой ты расхаживаешь? Баренга потряс головой. – Тогда снимай с него и штаны. Баренга с Филандером раздели официанта, и Баренга поднялся с пиджаком и штанами, перекинутыми через руку. Закатив тело официанта под кровать, Филандер расправил покрывало, чтобы все выглядело аккуратно, и никому не пришло в голову просто так заглянуть под кровать. – Ну, кто из вас хочет сыграть роль официанта? – спросил Нильсон. Баренга посмотрел на Филандера. Филандер посмотрел на Баренгу. Оба молчали. Изображать официанта казалось ничуть не лучше, чем танцевать чечетку на арбузной корке. – Один из вас должен отвезти эту тележку с едой наверх в номер 1821. Ну, кто? Баренга посмотрел на Филандера. Филандер посмотрел на Баренгу. Баренга посмотрел на Филандера и тут услышал опять этот жуткий щелчок и застыл от страха. Раздался шипящий хлопок выстрела, и прежде чем Филандер упал на пол, из его левого виска брызнула кровь. – По-моему, он был слишком глуп, чтобы сойти за официанта, – сказал Нильсон повернувшемуся к нему Баренге. – Надевай униформу, да пошевеливайся. У нас мало времени. Чтобы показать свою преданность и надежность, Баренга решил не медлить. За двадцать две секунды он стащил с себя дашики и облачился в пиджак и брюки. Закатив Филандера под кровать, где стало уже тесновато, Нильсон повернулся и оглядел Баренгу. – По-моему, большинство официантов носит сорочки, – заметил он. – Я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них надевал куртку на голое тело. – У меня нет рубашки, – сказал Баренга. – Но если хотите, я поищу, – поспешно добавил он. Нильсон покачал головой. – Не стоит, – ответил он. – Вид форменной куртки сделает свое дело. Пошли. Они поднялись на пустом служебном лифте. На восемнадцатом этаже Нильсон вышел и, осмотревшись, сделал знак Баренге, чтобы тот следовал за ним. Баренга медленно вывез тележку на устланный ковровым покрытием пол и покатил по коридору на почтительном расстоянии – в трех шагах – следом за Нильсоном. Этот белокожий был резким парнем. Баренга будет держать ухо востро. Белый действовал неправильно. Слишком часто нажимал на курок. Очень он целеустремлен. В его взгляде было нечто от работника социального обслуживания, который всегда готов все сделать и устроить, и у него все получается, потому что он любит свое дело. Они всегда чертовски уверены в себе и так преданы своему делу, ну, как… как священники. Но когда ты под угрозой ножа обратишься к ним в трудную минуту за финансовой помощью, до них вдруг доходит, что все не так просто, как они считали. По крайней мере те, что поумнее, это уже поняли. А дураки, которых большинство, никогда ничего не поймут. Но этот был забавный тип, потому что много знал, хотя в глазах была такая же одержимость. Остановив столик, Баренга подошел к Нильсону, который подозвал его пальнем. – Сейчас ты постучишь в дверь, а когда тебе ответят, скажешь, что ты – официант. Когда дверь откроют, я все сделаю сам. Усвоил? Баренга кивнул.Глава десятая
Всего в нескольких футах кивнул еще один человек. Находившийся через стену от Нильсона и Баренги, Чиун выключил телевизор. Закончилась очередная серия его любимой «мыльной оперы». Устроившись в позе лотоса, он закрыл глаза. Он знал, что Римо отправился на поиски этой назойливой девчонки. Он несомненно ее найдет; бесполезно надеяться на ее исчезновение. Это было бы слишком просто, а в Америке ничего просто не делается. «Очень странная страна», – думал он, прикрыв глаза. Чиун слишком долго работал на разных «императоров», чтобы верить в превосходство народных масс, но в Америке с массами было все в порядке. Каждый может жить счастливо, лишь бы его никто не трогал. Этого и хотели американцы – чтобы их оставили в покое. Насколько Чиун мог судить, как раз этого-то они и не имели. Напротив, общество лезло к ним в душу со своими реформами и улучшениями, что привело к напряженности и неприятностям. Другое дело Синанджу – крохотная деревушка, родина Чиуна, где он не был уже много лет. Да, по американским меркам жили там бедно, но люди были гораздо богаче во многих отношениях. Каждый жил своей жизнью и не лез в жизнь других. А о бедных, пожилых, немощных и детях заботились. Для этого не требовалось ни социальных программ, ни обещаний политиков, ни длинных речей – лишь доходы от искусства Мастера Синанджу. Более тысячи лет те, кто не могли прокормиться сами, жили за счет оплаты смертоносных услуг Мастеров, нанимавшихся на службу в качестве убийц. Таковы были и обязанности Чиуна. Сидя с закрытыми глазами, на грани сна он думал о том, что такую жизнь можно назвать честной, справедливой и обеспеченной. Мастер Синанджу всегда выполнял свои задачи, а «императоры», которым он служил, всегда платили. Теперь таким «императором» был для него доктор Смит, возглавляющий КЮРЕ, шеф Римо. И доктор Смит тоже платил. Почему Америка не может решить свои социальные проблемы столь же эффективно, как решила проблему наемных убийц? Однако это было бы слишком просто, а простота не свойственна белым людям. И они не виноваты, что такими рождаются. Чиун услышал стук в дверь, но решил не открывать. Если это Римо, он и сам войдет. Если кто-то ищет Римо или эту девушку, а их здесь нет, то и открывать нет смысла. Закрытая дверь говорит сама за себя. Тук! Тук! Тук! Стук стал громче. Постараемся не обращать внимания. – Эй! Это официант! – заорали в коридоре за дверью. Тук! Тук! Тук! Если этот человек будет долго стучать, он в конце концов устанет настолько, что для подкрепления сил съест то, что привез. Это и послужит ему наказанием. Чиун продолжал дремать. Стоявший за дверью Ласа Нильсон взялся рукой за ручку и повернул ее. Дверь бесшумно открылась. – Никого нет, – сказал он. – Завози сюда тележку, и подождем. – А зачем тележка-то? – Чтобы объяснить наше присутствие в номере. Чиун слышал, как открылась дверь, слышал голоса, к когда Нильсон с Баренгой вошли в номер, он встал и повернулся к ним. Нильсон заметил, как плавно тщедушный Чиун, словно струясь, поднялся с пола и повернулся. В этих движениях что-то показалось ему знакомым и заставило поднести руку поближе к карману куртки, где лежал маленький револьвер. – Эй, ты, старик, почему не открываешь? – рыкнул Баренга. – Тихо, – скомандовал Нильсон и, обращаясь к Чиуну, спросил: – Где она? – Ее нет, – ответил Чиун. – Куда-то отправилась. Он сложил руки на груди, покрытой светло-зеленой тканью кимоно. Нильсон кивнул; он следил за неторопливыми движениями рук Чиуна. В них не было никакой угрозы. – Проверь комнаты, – бросил он Баренге. – Посмотри под кроватями. Баренга отправился в первую спальню, а Нильсон вновь перевел взгляд на Чиуна. – Мы, кажется, знаем друг друга, – сказал Нильсон. Чиун кивнул. – Я о вас знаю, – ответил он, – но не думаю, что вы знаете меня. – У нас одно и то же ремесло, – продолжил Нильсон. – Профессия, – поправил Чиун. – Я не сапожник. – Ну что ж, профессия так профессия, – слегка улыбнувшись, согласился Нильсон. – Вы ведь здесь тоже для того, чтобы убить девчонку? – Я здесь для того, чтобы спасти ее. – Жаль, – сказал Нильсон, – но вы проиграли. – Всему свое время под солнцем, – ответил Чиун. Из спальни вышел Баренга. – Здесь пусто, – сказал он и прошел в другую спальню. – Хорошо, когда есть такой умелый и сообразительный помощник, – заметил Чиун. – Такому молодому Дому, как ваш, нужен помощник. – Молодому? – воскликнул Нильсон. – Имя Нильсонов знаменито на протяжении шестиста лет. – Так же, как и имя Шарлемань и других шарлатанов. – Кто вы такой, чтобы судить об этом? – спросил Нильсон. – Вы, к сожалению, несомненно младший в семействе. Старшие бы не стали спрашивать, кто такой Мастер Синанджу. – Вы? Синанджу? Чиун кивнул. Нильсон рассмеялся. – Откуда такое высокомерие, – сказал Нильсон, – особенно после того, как мой род расправился с вашим Домом в Исламабаде? – Да, вы явно младший, – повторил Чиун. – Потому что история ничему вас не научила. – Я достаточно хорошо знаю историю и то, что армия, которую поддерживали мы, победила армию, которую поддерживали вы, – заявил Нильсон. – И вам это тоже известно. – Мастера Синанджу – не рядовые солдаты, – ответил Чиун. – Мы были там не для того, чтобы выигрывать войны. Скажите-ка, что стало с тем, кого вы посадили на престол? – Его убили, – медленно произнес Нильсон. – А с его преемником? – Его тоже убили. – И раз вы так хорошо знаете историю – кто потом взошел на престол? – Тот, кого мы свергли, – после некоторой паузы ответил Нильсон. – Правильно, – подтвердил Чиун. – И после этого вы говорите, что Дом Синанджу потерпел поражение? От рода новичков, которому всего каких-то шестьсот лет? – Он рассмеялся тонким дребезжащим смехом. – Всегда бы так проигрывать. Мы должны были защитить императора и сохранить ему престол. Годом позже, когда мы ушли, он был жив-здоров и его трон в безопасности. А двух его врагов постигла неожиданная смерть. – Чиун распростер руки в стороны. – Гордость – хорошая вещь, и она должна быть присуща роду, но она опасна для отдельных его представителей. Они перестают думать и живут одной гордостью, но живут недолго. И вам суждено об этом узнать. Нильсон улыбнулся и медленно вынул из кармана куртки автоматический пистолет. В комнату вновь вошел Баренга. – Никого, – сказал он. – Отлично, – отозвался Нильсон, не отрывая глаз от Чиуна. – Сядь и замолкни. Скажи мне, старик, как ты меня узнал? – Дом Синанджу никогда не забывает тех, с кем сражался. Каждому Мастеру передают сведения о том, как они движутся, и о других особенностях. Вот, например, твой род. Каковы были твои предки, таков и ты. Прежде чем сделать движение, ты моргнул. Прежде чем сунуть руку в карман, ты кашлянул. – А зачем это знать? – спросил Нильсон. – Какая от этого польза? Он направил пистолет прямо в грудь Чиуну, находившемуся от него на расстоянии восьми футов. – Ты же сам знаешь, – ответил Чиун. – Зачем спрашивать? – Ну, хорошо. Это для того, чтобы знать слабые места противника. Но зачем же ему об этом говорить? Прислонившись к стене, Баренга слушал разговор, его голова поворачивалась из стороны в сторону, словно он наблюдал за партией в теннис. – Об этом говорят противнику, чтобы уничтожить его. Как, например, в случае с тобой. Ты уже беспокоишься о том, сможешь ли ты нажать на курок, не моргнув. Это беспокойство тебя и погубит. – Ты очень самоуверен, старик, – сказал Нильсон с улыбкой. – Не та ли это гордость, что, по твоим же словам, может погубить человека? Чиун выпрямился. Он по-прежнему был на голову ниже Ласы Нильсона. – Вероятно, кого-то и может, – ответил он, – но я Мастер Синанджу. Я не из рода Нильсонов. Такая вызывающая наглость взбесила Нильсона. – В этом-то и твоя беда, старик, – сказал он. Его палец начал нажимать на курок. Он пытался сконцентрироваться на Чиуне, все так же неподвижно стоявшем в центре комнаты. Но его глаза… Что же это с его глазами? Нильсон почувствовал первые крохи сомнения. Он попытался расслабиться, но не смог. Он нажал на курок и в этот момент понял, что моргнул. Оба глаза одновременно полностью закрылись – сработало аукнувшееся через века наследственное проклятие. Но было ясно, что он промахнулся. Нильсон слышал, как пуля отщепила кусок штукатурки, и понял, что другой возможности выстрелить у него не будет. Он вдруг ощутил боль в животе и почувствовал, как его тело конце куда-то унеслось. И все из-за того, что он моргнул. Если бы он только мог предупредить Гуннара… Перед смертью Ласа Нильсон выдохнул: – Тебе повезло, старик. Но придет еще один, лучше меня. – Я почтительно и с уважением встречу его, – ответил Чиун. Это были последние слова, услышанные Ласой Нильсоном. Абдул Керим Баренга тоже не хотел больше слышать такое. – Ноги, уносите, дорогие! – заорал он и, завывая, как сирена в ночи, бросился к двери номера, распахнул ее и понесся по коридору. Римо был обеспокоен. Викки Стоунер и след простыл. Никто ее не видел – ни таксист, ни коридорный, ни полицейский – никто. Они с Чиуном испортили все дело, и теперь он представления не имел, где ее искать. Пока они были вместе, девица пребывала в таком расслабленном состоянии, что Римо никак не мог припомнить ничего, что могло бы стать ключом к разгадке ее таинственного исчезновения. Потеря разозлила его; от того, что он не знал, где ее искать, он разозлился еще больше. Ни то, ни другое не имело отношения к Абдулу Кериму Баренге, но, на беду Баренги, именно на него выплеснулись отрицательные эмоции Римо. Когда на восемнадцатом этаже дверь лифта открылась и оттуда вышел Римо, на него налетел Баренга, устремившийся в лифт с таким напором, словно вел свой Черный фронт освобождения Африки к светлому будущему. Или за пособием по безработице. – Остынь, сказал Римо. – Куда так торопишься? – Отвали, белый, – отозвался Баренга, который секундой раньше в ожидании лифта нетерпеливо скребся в закрытую дверь. – Надо уматывать отсюда. Он попытался вытолкать Римо из пустого лифта. Теперь уже окончательно разозлившись, Римо вцепился в дверь лифта, не желая двигаться с места. Баренга толкнул его, но с таким же успехом мог бы толкать небоскреб «Эмпайр стейт билдинг» – Куда торопишься, я спрашиваю? – Мотай отсюда. Там какой-то сумасшедший желтый. Он убьет нас обоих. Надо скорее найти «фараона». – Зачем? – настороженно поинтересовался Римо. Ему пришло в голову: а не задержались ли сегодня любимые телесериалы Чиуна? – Он только что убил человека! У-у-у-у… Он просто прыгнул через всю комнату, двинул ногой как по волшебству, и тот мужик умер. Только что стоял и… умер. У-у-у-у! Слишком много сегодня трупов. Надо разыскать полицейского! При этом он отчаянно вращал глазами, и Римо понял, что одним полицейским его не успокоить Если сотня полицейских, вся полиция штата, вооруженный отряд шерифа, Генеральный прокурор США, ФБР, ЦРУ встанут сейчас на защиту Баренги в полной боевой амуниции, тесно сомкнув ряды, он все равно не перестанет паниковать. Но у Римо на сегодняшний день было достаточно трудностей, а ничто не решает проблем так быстро, как смерть. – Давай, – сказал Римо. – Найди полицейского и скажи, что тебя прислал Римо. Шагнув назад, он посторонился, а когда Баренга потянулся к кнопке, Римо всадил ему в солнечное сплетение указательный палец. Не успел Баренга свалиться на пол, а Римо, что-то напевая, уже возился с панелью управления лифтом. Найдя места соединений, он оборвал все провода, чтобы лифтом управляла лишь сила тяжести. Выйдя из кабины, он протянул руку в раскрытую дверь и, соединив два проводка, отпрыгнул назад. Лифт тронулся и с ускорением загрохотал вниз. Глядя сквозь открытые двери вниз, Римо следил за несущимся в подвал лифтом. На лице ощущался рвущийся поток теплого воздуха, вытесняемого лифтом из шахты. Наконец он увидел и почувствовал, что лифт с грохотом достиг дна. Стенки кабины смялись, словно бумажные. Тросы, скользнув, упали вниз. Вверх рванулись тяжелые клубы пыли. Римо отошел от дверей, бодро потирая руки. Ему стало получше. Успешное решение интеллектуальной проблемы всегда положительно сказывается на отягощенном заботами уме. Ему было настолько хорошо, что даже удалось пропустить мимо ушей тирады Чиуна о том, как какой-то выскочка из рода выскочек пытался оскорбить Мастера Синанджу. Римо просто запихнул тело Ласы Нильсона во встроенный шкаф. Пусть полежит там до тех пор, пока он не придумает, как заставить Чиуна убрать труп.Глава одиннадцатая
Биг Бэнг Бентон нажал на кнопку, включив музыкальную заставку, подождал знака звукооператора, что его микрофон отключен и он уже не в эфире, затем встал и помахал рукой двадцати пяти девушкам, наблюдавшим сквозь пуленепробиваемое стекло за его маленькой студией. Он провел рукой по волосам, стараясь не сбить дорогой парик, вальяжно потянулся и вновь помахал. Девушки ответили довольными воплями и радостными Бентон подошел поближе к стеклянной перегородке, неуклюжий, похожий на грушу человечек, грузно ступающий на каблуки синих кубинских ботинок. Словно по команде, девушки – в основном подростки – ринулись вперед, прижались физиономиями к стеклу, словно голодная уличная детвора в День Благодарения, и когда Бентон вновь провел рукой по волосам, раздался их счастливый визг. Он сдвинул темные, почти черные очки на кончик носа и подался вперед к стеклу, стараясь не помять цветочки на своей пурпурно-белой атласной рубашке. Бентон с подчеркнутой артикуляцией сказал: – Ну, кто хочет зайти и поболтать со стариком Бэнгом? Услышав привычный визг, он слегка отклонился назад, чтобы посмотреть на их реакцию. Двадцать пять девчонок. Готовых на все. Нет, стоп. Двадцать четыре. За исключением одной – веснушчатой, рыжей, стройной с изящным лицом. Она явно пребывала под кайфом, потому что на ее лице была скука, а молоденькие девочки в присутствии Биг Бэнга Бентона обычно не скучали. Биг Бэнг пригвоздил ее отработанным взглядом поверх темных очков и глазами запел о ждущих за углом любви и наслаждении. Девчушка зевнула, даже не потрудившись прикрыть рот рукой. Биг Бэнг не стерпел. Он махнул молодому прыщавому гиду, стоявшему позади толпы девчонок, и показал ему на рыженькую. Не говоря больше ни слова, он повернулся, вышел из студии и направился по коридору в гардеробную. Гардеробная была абсолютно ни к чему диск-жокею, который может работать хоть в нижнем белье. Однако Биг Бэнг Бентон, живущий шоу-бизнесом с того момента, когда пятнадцать лет назад он перестал быть Беннетом Рапелиа из Батавии, штат Нью-Йорк, настоял на своем и гардеробную включили в его новый контракт. «Это удобно», – думал он. Если бы на станции заупрямились, Биг Бэнг готов был с ними расстаться и перебраться на любую другую из дюжины радиостанций города, которые наперебой предлагали ему контракт. Радиостанции плясали под его дудку, и Бэнг находил в этом свою прелесть. А в студии девчонки-посетительницы не находили никакой прелести в его поведении. – Кто он такой, чтобы так просто взять и уйти? – возмущалась одна из них. – Но он же нам улыбнулся. Может, еще вернется, – сказала ее подружка. Гид подошел к рыженькой. – Биг Бэнг хочет тебя увидеть, – сказал он, тронув ее за руку. Повернувшись, она внимательно посмотрела на его прыщи туманным взглядом. – Он действительно знает Мэггота? – спросила она невнятно, словно ее язык прилип к нижним зубам. – Бэнг со всеми знаком, милочка. Все они его друзья, – ответил гид. – Ладно, – сказала Викки Стоунер. – Мне надо поиметь этого Мэггота. Наклонившись, гид шепнул ей на ухо: – Для этого сперва нужно дать Бэнгу. – Л-л-ладно. Сперва ему. Но Мэггота я все равно трахну. К этому времени остальные девушки поняли, что на сегодня избранницей Биг Бэнга стала Викки, и толпой окружила ее: может, это какая-то известная рок-фанатка «группи», просто они ее не узнали. Но лицо казалось незнакомым, и, внимательно осмотрев ее в течение нескольких секунд, они решили, что ей до них далеко, что у Биг Бэнга абсолютно нет вкуса и что ничего интересного их не ждет. Взяв Викки за руку, гид направился с ней к двери в углу. Обернувшись возле двери, он окликнул замершую на короткое мгновение толпу: Не расходитесь, девочки. Через пару минут я вернусь и поведаю вам что-нибудь «закулисное» о Биг Бэнге и о других звездах. Он улыбнулся, при этом один из прыщей возле его рта лопнул, но девицы взвыли, не обратив на это внимания. Гид на радиостанции, передающей тяжелый рок, – тоже знаменитость. Он подтолкнул Викки к двери и повел ее по длинному затянутому шумопоглошающим ковром холлу, на стенах которого всюду красовалась аббревиатура названия радиостанции: В-О-Й. «воЙ с Биг Бэнгом», «Час Биг Бэнга и воЙ» – рекламные плакаты и афиши под стеклом и в рамках, кричащие со стен, идиотскими лозунгами низводили тех, кто их читает, до низшей степени. Их смысл в конце концов сводился к сексу, что с восторгом принималось молодежью, которой нравилось злить таким образом родителей, не неся при этом никакой ответственности за содержание. Викки Стоунер шествовала по коридору, не замечая ни ковра, ни плакатов, ни прикосновений гида, которому было очень трудно удержаться, чтобы исподтишка не пощупать ее на дармовщинку, но приходилось сдерживаться, опасаясь возмездия со стороны Бит Бэнга. – Ну вот мы и пришли, милочка, – сказал гид, останавливаясь перед деревянной дверью с золотой звездой. – Биг Бэнг там, внутри. – Трахну этого Мэггота, – реагировала Викки Стоунер. Она открыла дверь и вошла в гардеробную, по сути дела представлявшую из себя маленькую студию, где, кроме всего прочего, был холодильник, плита, столовый уголок и кровать. Биг Бэнг лежал в кровати. Натянув простыню до самого подбородка, он смотрел на Викки сквозь свои почти черные очки. – Запри дверь, сладкая моя, – сказал он. Повернувшись, Викки Стоунер повозилась с замком, но так и не поняла, заперся он или нет, да это ее и не волновало. – Ты верная поклонница Старого Бэнга, а? – спросил Бентон. – Ты знаешь Мэггота? – отозвалась Викки. – Мэггота? Он один из моих ближайших и дражайших друзей. Великий талант. Настоящая звезда на небосводе музыкального мира. Вот как-то на днях он сказал мне, сказал… – Где он? – перебила Викки. – Он в городе, – ответил Бентон. – Да что это мы все о нем? Лучше поговорим о тебе и обо мне. Старом Бэнге. – Мне надо трахнуться с Мэгготом, – заявила Викки. – Путь в его постель лежит через мою, – сказал Бентон. Кивнув, Викки начала снимать с себя одежду. В одно мгновение раздевшись, она юркнула под покрывало и плюхнулась на обрюзгший жирный живот Бентона. После того, как все закончилось, Биг Бэнг решил, что девушке пойдет на пользу, если они познакомятся поближе. Может быть, стоит проявить к ней некоторый интерес и дать ей понять, что большие «звезды» в конце концов тоже люди. И он стал рассказывать ей о своих нуждах и чаяниях, разбитых надеждах и чувстве удовлетворения, которое он испытывает, доставляя немного удовольствия молодой Америке своими высококачественными программами. Прежде чем он сообразил, что Викки уже похрапывает, зазвонил стоявший возле кровати телефон. Поколебавшись секунду, он снял трубку и с облегчением вздохнул, услышав не своего букмекера, а отдел рекламы. Сегодня ему предстояло встретиться с Мэгготом в гостинице и вручить ему золотую пластинку, разошедшуюся миллионным тиражом, с последним и величайшим хитом Мэггота «Мугга-Мугга Блинк-Бланк». – Мэггот согласен? – спросил Биг Бэнг. – С ним все обговорено, – заверил сотрудник отдела рекламы. – Нужно трахнуться с этим Мэгготом, – пробормотала Викки во сне, услышав заветное имя. – Хорошо, – сказал Бентон. – Когда и где? – Он вслух повторил ответ: – Гостиница «Карлтон», в половине шестого. Понятно. Положив трубку, он было потянулся к Викки, но тут телефон зазвонил вновь. Не было никаких сомнений по поводу того, кто звонил на этот раз. Биг Бэнг тяжело вздохнул, взял трубку и, выпрямившись, сидя в кровати, приготовился слушать в такой позе, боясь, что его неуважительная поза может как-то проявиться по телефону. – Да, Фрэнки. Да. Я понимаю. – Бэнг попытался выдавить смешок, чтобы разрядить напряжение. Он почувствовал, как Викки Стоунер зашевелилась, и потянулся к ней, но она, ускользнув от его руки, встала с постели и начала одеваться. Продолжая слушать Фрэнки, он жестом показал ей, чтобы она не уходила. Он подмигнул Викки. – Фрэнки, ты звонишь в ужасно неподходящий момент. Я тут прилег с одной милой девчушкой – «группи» по имени Викки и… Я не знаю. Погоди, я спрошу. Эй, Викки, а как твоя фамилия? – Мне надо трахнуться с Мэгготом, – ответила Викки, открывая дверь. – Я знаю. Как твоя фамилия? – Стоунер, – невнятно бросила она. Когда дверь за ней закрылась, Бентон сказал в трубку: – Не знаю. Не разобрал. – Он помолчал. – Что-то непонятное, типа «Стоунер». Потом Биг Бэнг стал внимательно слушать и понял, кто у него только что был в гардеробной, понял, чего она стоила, понял, что любые сведения о Викки Стоунер могли бы не только помочь ему расплатиться со всеми долгами, но и обеспечить состоятельную жизнь. Выслушав все до конца, он положил трубку и нагишом бросился в холл в поисках Викки, которой уже и след простыл. Лишь приехавший на экскурсию отряд девочек-скаутов из Керни, штат Нью-Джерси, с восторгом уставился на обнаженного Бит Бэнга, однако их начальница, решив, что это омерзительное зрелище, поспешила с жалобой к руководству радиостанции. К этому времени Викки уже была на улице. Что-то подсказывало ей, что Мэггот находился в гостинице «Карлтон», но она не могла сообразить, откуда она это знала. «Должно быть, – думала она, – подействовала какая-то супертаблетка. С секретом ясновидения. Химия улучшает жизнь!» Хотя и нетвердо держась на ногах, она решительно направилась в «Карлтон». В студии Биг Бэнг, вернувшись в гардеробную, стал звонить по телефону. Он назвал оператору номер и, когда после гудка трубку сняли, сказал: – Это Бэнг. Попросите к телефону Мэггота.Глава двенадцатая
Кэлвин Кэдуолладер положил трубку с чувством раздражения, пронзившим все его существо до глубины души. Это его обрадовало. Он дал себе обещание рассказать своему психиатру об испытанном им гневе и раздражении все до мельчайших и ярчайших подробностей. По любопытной теории, если испытавшему стресс человеку дать выговориться, то отрицательные эмоции вроде как исчезают. Но сейчас он был рассержен. «Если тебе попадется рыжеволосая „группи“ по имени Викки Стоунер, не упускай ее. Это очень важно». Возможно, подобные вещи имели значение для Биг Бэнга Бентона, но не для Кэлвина Кэдуолладера. Он провел пальцами по рукавам парчового халата, потом по своим только что завитым светлым волосам, вытер пальцы об рукава и вернулся в столовую занимаемых ими восьмикомнатных апартаментов. «Уолл-стрит джорнал» была открыта на странице с ценами на фондовой бирже, и, до того как его прервали, Кэлвин Кэдуолладер смотрел, как идут его дела. Все шло хорошо. Это был один из плюсов того, что он – Мэггот. Но, с другой стороны, и головные боли, и нервные встряски, и чувство потерянной личности тоже происходили оттого, что он – Мэггот. Психиатр сказал ему, что это вполне естественно для того, кто ведет двойную жизнь. Кэлвин Кэдуолладер верил ему. Он был единственным человеком на всем белом свете, который любил Кэлвина Кэдуолладера таким, каким он был на самом деле, а не за то, что семь раз в неделю по ночам, а иногда и днем Кэлвин Кэдуолладер облачался в ужасную одежду, накладывал омерзительный грим и украшал себя на манер витрины мясной лавки, чтобы предстать перед публикой в роли Мэггота, лидера группы «Дэд Мит Лайс». Мэггот натянул белые хлопчатобумажные перчатки и вновь принялся водить пальцем по колонкам с цифрами. Он то и дело выписывал в лежавший перед ним светло-зеленый блокнот какие-то цифры и вслед за этим пускался в стремительные подсчеты – то, в чем он преуспел во время учебы в Ренсселерском политехническом институте. Именно там он впервые взялся за гитару, заставив себя научиться на ней играть, в надежде, что это поможет преодолеть ему жуткую робость, от которой он мучился с того самого момента, когда сообразил, что его родители – любители путешествовать – ненавидели его и желали ему смерти. Для Мэггота и «Дэд Мит Лайс» все началось с шутки, с пародии, с номера в одном из эстрадных концертов. Но кто-то из зрителей знал кого-то, кто знал еще кого-то, и никто еще не успел сказать, что «от такой музыки лопаются барабанные перепонки», а Мэггот и «Дэд Мит Лайс» уже подписали контракт. Далее последовали успех, слава и шизофрения. Теперь Кэлвин Кэдуолладер рассматривал Кэлвина Кэдуолладера и Мэггота как двух совершенно разных людей. Он в неизмеримо большей степени предпочитал Кэлвина Кэдуолладера. Тем не менее с Мэгготом порой тоже было неплохо, так как благодаря его музыке он разбогател, и Мэггот не мешал Кэлвину Кэдуолладеру распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Кэдуолладер вкладывал деньги умно и расчетливо, специализируясь на нефти и других полезных ископаемых, исключая, однако, те компании, которыми полностью или частично владел его отец. Он надеялся, что рано или поздно их постигнет крах, и несмотря на то, что это обошлось бы ему в сотни тысяч, он то и дело писал в Конгресс, требуя прекратить выплату субсидий на расхищение нефтяных запасов, на чем построил свое состояние его родитель. Завершив утренние расчеты, Мэггот встал из-за стола и подошел к стоявшему в углу маленькому похожему на бар холодильнику. Он извлек оттуда шесть пузырьков с таблетками и, раскрыв их, начал отсчитывать таблетки на чистое блюдечко, которое он достал из шкафчика. Шесть витаминок "е", восемь "с", две поливитаминки, четыре капсулы «В-12» и многие другие снадобья, включая пилюли с высоким содержанием протеина. Тщательно закрыв пузырьки, он поставил их на место в холодильник. Потом стянул с себя перчатки, чтобы на таблетках не оказалось ворсинок, и начал глотать их одну за другой, не запивая водой, демонстрируя незаурядное искусство потребления лекарств. Он был ростом пять футов одиннадцать дюймов. Вес – сто пятьдесят фунтов и пульс – как он считал, благодаря таблеткам – пятьдесят ударов в минуту. Он не пил и не курил; никогда не употреблял наркотиков; каждое воскресенье посещал англиканскую церковь. Без «мэгготовского» грима и жуткого парика, без свисавших с костюма кусков мяса вряд ли кто признал бы в высоком худощавом белом молодом человеке певца, которого журнал «Тайм» окрестил «клоакой декаданса». Мэггот направился было в комнаты, где разместились трое «Дэд Мит Лайс», в настоящий момент наверняка игравших в карты, когда в дверь робко позвонили. Оглядевшись в поисках прислуги и никого не обнаружив, он взял белые перчатки, вновь надел их и сам открыл дверь, потому что не выносил звона дверных звонков и телефонов. За дверью стояла стройная рыжая девушка. Она как во сне посмотрела на него и тихо вымолвила: – Ты ведь Мэггот, да? – Да, но не прикасайся ко мне, – ответил ценивший правду превыше всего Кэдуолладер. – Я не хочу прикасаться, – сказала Викки Стоунер. – Я хочу трахнуться. – С этими словами она рухнула на пол. Кэдуолладер, едва успевший отпрянуть, чтобы она не задела его, стал звать на помощь своих «Вшей»: – Помогите! Посторонняя женщина! Помогите. Скорее! – Прокричав еще раз то же самое, Мэггот бросился к холодильнику за таблетками кальция, которые, по его глубокому убеждению, были очень полезны для нервов.Глава тринадцатая
«Лэндровер» мчался всю ночь; горючее в запасном десятигаллоновом баке было израсходовано, и только теперь, когда машина поднялась на перевал и лучи утреннего солнца ударили водителю в глаза, тот почувствовал, насколько устал. Гуннар Нильсон съехал на обочину узкой каменистой проселочной дороги. Выпрыгнув из открытого «ровера», он подошел к ближайшему дереву, достал из кармана носовой платок, собрал им утреннюю росу с листвы и аккуратно протер платком глаза и лицо. Чувство прохлады длилось лишь мгновение, платок стал влажным, горячим и потным, но Нильсон вновь смочил его росой и еще раз протер лицо, после чего ему полегчало. Ласе потребовалось время, чтобы заинтересовать Гуннара своим проектом, но теперь Гуннар Нильсон был решительно настроен выполнить контракт на миллион долларов. Миллион долларов!.. На это он мог бы купить целую больницу. Он мог бы купить нормальное медицинское оборудование и медикаменты, вместо тех крох, что ему перепадали. Миллион долларов мог бы сделать его жизнь осмысленной, а в его возрасте только это и необходимо. Они с Ласой были последними из Нильсонов. Больше никого не будет. Не будет продолжателей фамилии и мрачной традиции, но трудно представить себе более достойный финал, чем заключительное убийство во имя жизни, во имя человечества, во имя исцеления. Цель оправдывала средства, по крайней мере в данном случае, так же как и двенадцать лет назад, когда он вырезал у Ласы аппендицит, и пока младший брат находился под наркозом, стерилизовал его, дабы пресечь продолжение рода Нильсонов-убийц. Как старший, Гуннар был хранителем традиции, и он решил, что продолжать традицию не стоило. За исключением этого контракта. Ради добра людям. Гуннар Нильсон сел в «ровер», уже не боясь уснуть за рулем, и, преодолев крутой трехмильный спуск, подъехал к маленькому поселку на берегу реки, где было все необходимое для жизни, включая телефон в доме у одного из британских офицеров. Предполагалось, что к этому времени уже придет ответ. От этого зависело, становится ли Гуннар миллионером и врачом-миссионером или останется ученым лекарем без гроша в кармане, пытающимся лечить аборигенов, которые, в общем-то еще не готовы принять иное лечение, кроме традиционного, составной частью которого являются маска, танец и песня. Лейтенант Пепперидж Барнз был дома и искренне обрадовался встрече с доктором Нильсоном. Он частенько беспокоился о добром безобидном джентльмене, жившем в горах среди этих грубых безумцев, и все собирался как-нибудь проведать его. Нет, никакого сообщения для доктора Нильсона не было. Что-нибудь важное? Просто весточка от брата, уехавшего отдохнуть? Ну, разумеется, пользуйтесь телефоном сколько угодно. Лейтенант Барнз собирался прогуляться до своего офиса, взглянуть, не натворили ли что-нибудь за ночь недоразвитые обитатели этой отсталой страны. Может быть, после того как доктор Нильсон позвонит и отдохнет, он зайдет в офис к лейтенанту Барнзу, и они сыграют партию в шахматы? После ухода Барнза Гуннар Нильсон долго сидел, глядя на телефон, надеясь, что он зазвонит. Он и не представлял, что у Ласы могут возникнуть трудности. В конце концов он же был Нильсоном, имевшим нильсоновские инстинкты. Гуннар объяснил ему, как это делается, а Нильсоны действовали без промаха. И все-таки он уже должен был позвонить. Гуннар ждал и ждал, но по прошествии часа стал тщательно набирать номер в Швейцарии, который сообщил ему Ласа. Он просидел еще час рядом с телефоном, разглядывая свою ладонь, с удовольствием думая о том, что именно эта старая и загорелая рука по доброй воле сложила оружие, передававшееся в семье Нильсонов по наследству шестьсот лет, из поколения в поколение, от отца к сыну, через века. Больше никаких убийств. Только это, последнее, – и все. Он почувствовал, как под его рукой завибрировал, телефон, и снял трубку. – Ваш номер в Швейцарии, – возвестил женский голос. – Благодарю вас, – ответил он. – Говорите, – сказала она. – Алло, – раздался мужской голос. – Я бы хотел узнать насчет денег, причитающихся мистеру Нильсону за выполнение одной работы, – сказал Гуннар. – С кем я говорю? – после некоторой паузы поинтересовался мужской голос. – Я – доктор Гуннар Нильсон. Я брат Ласы Нильсона. – А, да-да. К сожалению, должен вам сообщить, доктор Нильсон, что деньги по этому контракту не выплачены. Рука Нильсона сжала трубку. – Почему? – Потому что условие контракта не было выполнено. – Понятно, – медленно произнес Нильсон. – А от Ласы ничего не слышно? – И вновь должен вас огорчить, доктор. С вашим братом я не беседовал, однако слышал о нем. Мне неприятно вам об этом сообщать, но вашего брата нет в живых. Нильсон моргнул и, поймав себя на этом, широко раскрыл глаза. – Понятно, – медленно повторил он. – Вам известны какие-нибудь подробности? – Да. Ноя не могу обсуждать их по телефону. – Разумеется. Я понимаю, – сказал Нильсон. Он откашлялся, прочищая горло. – Я позвоню вам через несколько дней Но сейчас я хочу вас кое о чем попросить. – Он откашлялся. – О чем же? – Закройте контракт. Я беру его на себя. – Вы твердо решили? – Закрывайте контракт, – сказал Нильсон и, не прощаясь, положил трубку. Его морщинистая загорелая рука лежала на телефоне. Он снова взял трубку. Гладкая и прохладная на ощупь, она напоминала рукоятку револьвера. Он продолжал сидеть, представляя, как держит в руке теплый револьвер, думая о детях, которые могли бы быть у Ласы, которые заставили бы расплатиться мир, погубивший их отца. Но у Ласы не было детей. Гуннар позаботился об этом. И что же оставалось теперь? Сжав телефонную трубку, он медленно поднял ее в вытянутой руке, нацелившись микрофоном куда-то в стену. Указательным пальцем он нажал на воображаемый курок. В какое-то мгновение он вдруг почувствовал, что ему хочется моргнуть, но подавил это желание. Как легко возвращаются старые привычки! Кашлянув, он нажал пальцем в середину трубки. И улыбнулся этому звуку. Ласа будет отмщен и без детей.Глава четырнадцатая
– Да, именно, – сказал Римо. – Мы ее потеряли. Он услышал, как Смит на другом конце провода закашлялся. – Надеюсь, у вас что-нибудь неизлечимое, – сказал Римо. – Не беспокоитесь, – ответил Смит. – У вас есть какие-нибудь соображения, где найти девушку? – Кажется, да, – сказал Римо. – Существует нечто под названием «Мэггот», очевидно являющееся певцом. Она его искала. Думаю, что ее можно будет найти где-нибудь там. – Необходимо сохранить ей жизнь. – Разумеется, – ответил Римо. – Возникли новые осложнения. – Помимо старых? – Вы уже столкнулись с Ласой Нильсоном? – Да. – Значит, контракт уже стал международным. – Не имеет значения, – ответил Римо. – Может, и имеет, – возразил Смит. – Семейство Нильсонов весьма необычное. – В каком смысле? – Они занимаются этим делом уже шестьсот лет. – Под «этим делом» подразумевается убийство? – У них репутация людей, никогда не совершавших ошибок. – Тот «жмурик», что лежит у меня в шкафу, подпортил им репутацию, – сказал Римо. – Вот это-то меня и беспокоит, – ответил Смит. – Не верится, что на этом все кончится. – А я сказал вам, что это не имеет значения. Сколько бы их там ни было. Один Нильсон или сто Нильсонов. Какая разница? Если мы разыщем девчушку, она будет в безопасности. – Вы в самом деле настолько самонадеянны? – спросил Смит. – Послушайте, – раздраженно сказал Римо. – Если вы очень беспокоитесь обо всех Нильсонах, можете беспокоиться о них сколько вам угодно. Неужели вы думаете, что они хоть в какой-то мере могут сравниться с Домом Синанджу? – Они пользуются широкой известностью. – Загляните ко мне в шкаф и поглядите, что там делает ваша известная личность. – Я лишь хочу, чтобы вы реально смотрели на вещи и проявляли осторожность. Противник очень опасен, а вы своими высказываниями напоминаете Чиуна. Не хватает только, чтобы вы начали нести всякую ерунду о величии и благородстве Дома Синанджу. – Знаете, – сказал Римо, – вы не заслуживаете того, что имеете. Вам нужен какой-нибудь робот-громила, которому нужны два помощника, чтобы прочесть имя жертвы. – Просто не будьте Чиуном. – Не буду. Но не ждите, что гора задрожит от дуновения ветерка. Он раздраженно повесил трубку, обиженный недоверием Смита. Подняв глаза, он увидел, что Чиун смотрит на него через комнату с едва заметной улыбкой на лице. – Что это ты ухмыляешься? – буркнул Римо. – Знаешь, я порой думаю, что ты все-таки чего-то стоишь, – сказал Чиун. – Ладно, размечтался, – ответил Римо. – Пошли, нужно кое-кого навестить. – Можно поинтересоваться, кого же? – Я бы удивился, если бы ты этого не сделал, – сказал Римо. – Нам нужно встретиться с «Опарышем» и «Трупными вшами». – Только в Америке меня посетило такое везение, – ответил Чиун. Викки Стоунер высунула язык и с удовольствием лизнула блестящий прозрачный леденец. Его держал в руке «Трупная вошь» номер Один, сидевший на краешке кровати Викки. – Словно я опять стала маленькой, – сказала она. – Даже лучше, – отозвался он. – Это не простой леденец. – Правда? – Правда. Я покупаю их в одном особом месте. – Наклонившись вперед, он прошептал: – В Доме райских гашишных наслаждений. – Вот это лом, старик. Улет. – Сладенькое – сладеньким. – Здорово, номер Один. Ты это сам придумал? – Не-а. Это из какой-то песни. – Кайф, – оценила она. – Залезай сюда ко мне. – Давно пора было предложить. Номер Один быстро скинул дашики и залез к Викки под простыню. Леденец он все еще держал в правой руке. – Знаешь, я хочу трахнуться с Мэгготом, – поведала она ему на ухо. – И не думай об этом, Викки. Мэггот не трахается. Боится микробов или еще что-то. – Ничего. Я что-нибудь придумаю. – Не забудь, что это я привел тебя в чувство, когда ты, не помня себя, прибрела сюда. Я выставил этого толстозадого диск-жокея, соврав ему, что ты куда-то сбежала. Помнишь? – Я не забываю добрые дела, номер Один, но должна трахнуть Мэггота. Эй, что у нас сейчас? Отдав ей леденец, он посмотрел на свои часы. – Шесть часов. – Да нет, какой день недели? – А, что-то вроде среды. – Побудь здесь и подожди минутку, – сказала она и положила леденец на черные завитки волос у него на груди. – Сначала мне надо позвонить. – Я доволен тем, что ты сказал доктору Смиту, – заметил Чиун. – Не понимаю, почему его так беспокоит тот, о ком никто никогда не слышал? – Не пренебрегай тем, что его беспокоит. Бывает, что с новым Домом приходится нелегко. Они не чтут традиции и не соблюдают обычаи. – Я не собираюсь беспокоиться по этому поводу. Меня волнует, как найти девушку. Странно, тем, кто пытается ее убить, удается разыскать ее без всяких проблем. – Может, у нее какой-то звуковой датчик, – предположил Чиун. – Насколько я знаю, у вас в стране так делают с важными людьми. – Как нам ее защитить, если мы не знаем, где она? – Такое уже бывало с одним Мастером Синанджу, но все обошлось, – ответил Чиун. – Как же? – с недоверием поинтересовался Римо. – Этот Мастер должен был кое-кого защитить. Ему было неизвестно местонахождение этого человека, а убийце – известно. – И что же произошло? Чиун пожал плечами. – А как ты думаешь? Того человека убили. – Ты же сказал, что все обошлось? – Это так. Виноват был император, нанявший того Мастера. Никто не обвинил Дом Синанджу, и с Мастером расплатились несмотря ни на что. Так что не утруждай голову. Никто не будет обвинять нас, если с девушкой что-то случится. И нам все равно заплатят. Римо удивленно покачал головой. – Прежде чем уйти, – сказал Чиун, – мы должны соответствующим образом похоронить Ласу Нильсона. Он – представитель Дома. – Ну и что? Чиун разразился какой-то корейской скороговоркой. – Как что? – продолжал он по-английски. – Он представитель Дома, наш коллега. Его нужно похоронить с почестями. У людей из этой части света есть свой обычай хоронить воинов. Подумав, Римо вспомнил фильм «Красивый жест» и сказал: – Предание тела огню. – Правильно, – ответил Чиун. – Будь добр, позаботься об этом. – Каким образом? – поинтересовался Римо. – Позвонить друзьям в бюро похоронных услуг? – Не сомневаюсь, что для того, кому известны тайны Синанджу, это не составит труда. Пожалуйста, возьми это на себя. Он удалился под едва слышный ропот Римо: – Позаботься об этом, возьми на себя… Чиун удалился в спальню, где стояли его сундуки. Римо подошел к стенному шкафу и выволок оттуда зеленый мешок для мусора с телом Ласы Нильсона. Взвалив мешок на плечо, он понес его в коридор, раздраженно ворча себе под нос. В «Красивом жесте» играл Гари Купер. А кто же играл роль брата, которого похоронили по обычаю викингов? Впрочем, неважно. Предание тела огню? Да. Но ему не давала покоя мысль о том, что там были еще какие-то детали. Что же? Посмотрев по сторонам, Римо свернул направо. Пройдя половину пути, он натолкнулся на то, что искал – шахту мусоропровода, ведущую в специальную печь, куда уборщики выбрасывали весь хлам. Но что же там еще было? Что делал Гари Купер? Ведь он не просто предал тело огню. Распахнув дверцу мусоропровода левой рукой, он скинул мешок с плеча на дверцу и уже был готов столкнуть его вниз, когда сзади раздалось пронзительное тявканье, и в правую лодыжку будто впились иголки. Римо посмотрел вниз. В него вцепился шпиц в ошейнике с драгоценными камнями. «Вот чего не хватало», – вспомнил Римо. По обряду викингов тело в последний путь должна сопровождать собака. Из-за угла раздались женские вопли: – Бабблз! Ты где, Бабблз? Иди-ка к мамочке. Но Бабблз трудился над правой лодыжкой Римо. Римо спихнул мешок с Ласой Нильсоном в мусоропровод. Он слышал, как мешок прошелестел по металлической трубе и ухнул, долетев вниз. Вопли по поводу пропавшего Бабблз приближались. Римо мог судить об этом по тому, что отдаленный крик превращался в истошный вопль. Нагнувшись, он схватил пушистый комок шерсти за драгоценный ошейник и протянул руку к мусоропроводу. – Ах вот ты где! – раздался голос. Оглянувшись, Римо увидел, что на него надвигалась внушительных габаритов матрона в черном платье. Выхватив Бабблз у него из рук, она развернулась и удалилась, не сказав ни слова благодарности и ласково журя песика. «Ну и ладно, – подумал Римо. – Главное – сама идея. А Ласа обойдется и без собаки». Когда он вернулся в номер, Чиун выходил из спальни, переодевшись из синего в зеленое кимоно. – Готово, – отчитался Римо. – Похороны викинга состоялись. – Его предки останутся довольны? – спросил Чиун, приподняв бровь. – Да, – ответил Римо, великолепно справляясь с ролью Гари Купера. – Хорошо, – улыбнувшись сказал Чиун. – Традиции нужно чтить. Прах праху. Тлен тлену. – А хлам хламу, – пробормотал Римо и добавил погромче: – Он уже на пути к Валгалле. – К Валгалле? – Да. Это название закусочной, где продаются гамбургеры в Уайт-Плейнз. Пошли, нужно найти Викки Стоунер. – Для этого нам необходимо встретиться с этим «Опарышем»? – спросил Чиун. – Обязательно. Пора тебе поближе познакомиться с богатством и разнообразием американской культуры. Будем расширять твой кругозор.Глава пятнадцатая
Мэггот проглотил таблетки. Желтую – Витамин "С". Янтарную – "Е". Розовую – «В-12». – Пусть убирается, – сказал он. «Опарыш» был одет в белый хлопчатобумажный халат и белые перчатки. Поскольку «Вши» номер Один, Два и Три сидели от него на солидном расстоянии – по другую сторону стоявшего в гостиной стола, – надевать хирургическую маску, как он посчитал, не было необходимости, и она просто висела у него на шее. – Но она отличная девчонка, – возразил номер Один. – Все «группи» одинаковы, – сказал Мэггот. – Чем она отличается от других, за исключением того, что все время «сидит» на телефоне? – Во-первых, она далеко не глупа. Во-вторых, она нам фактически не мешает. В-третьих, если верить этому толстому диск-жокею, кто-то пытается ее убить. – Ну и пусть, – ответил Мэггот. – Я не хочу стать случайной жертвой. Послушайте, у нас два крупных выступления и грандиозный концерт в Дарлингтоне. Зачем нам лишняя головная боль? – Я считаю, что надо проголосовать, – заявил номер Один, который видел, как в свое время из комнаты Викки выскальзывали номер Два и номер Три. – Прекрасно, – согласился Мэггот. – По обычным правилам. Я голосую за то, чтобы она убиралась прочь. – А я – за то, чтобы она осталась, – сказал номер Один. Он взглянул на Второго и Третьего. От его взгляда и пронзительного взора Мэггота те неловко заерзали на своих стульях. Мэггот сунул в рот морковку и скомандовал: – Голосуйте! – Я – за то, чтобы она осталась, – сказал Второй. – И я, – подхватил Третий. – Ну вот, Мэггот, – подытожил номер Один, – получается, что она остается. Мэггот со злостью откусил кусок морковки. – Хорошо, – сказал он. – Пусть. Но только чтобы она не мозолила мне глаза. И позаботьтесь о том, чтобы она собралась: нам пора ехать в Питтсбург. – Она уже готова, – ответил номер Один. Жизнь в Абдуле Кериме Баренге поддерживалась за счет трубочек. Катетеры были повсюду – у него вносу, в руках и по всему телу. Врач больницы «Цветочный луг» объяснял только что приехавшему из Африки хирургу-консультанту. – Тяжелые внутренние повреждения, доктор Нильсон. В наших силах лишь как-то поддерживать в нем жизнь. Мы даем ему обезболивающее, но он безнадежен. Без всех этих приспособлений он не протянет и пяти минут. Он говорил это, стоя возле кровати Баренги, обращая на пациента примерно столько же внимания, как на ежевечерние рассказы жены об очередных шалостях их сына в детском саду. – Понимаю, – ответил доктор Гуннар Нильсон – И все же я был бы вам весьма признателен, если бы вы позволили мне лично осмотреть больного. – Разумеется, доктор, – ответил лечащий врач. – Если вам что-нибудь понадобится, нажмите кнопку над кроватью. Санитарка поможет вам. – Благодарю вас, – сказал Нильсон. Он снял пиджак от своего синего костюма и неторопливо закатал рукава рубашки, растягивая время в ожидании, пока местный врач положит на место карточку больного, сделает беглый осмотр реанимационных систем и, наконец, удалится. Проводив его до двери, Нильсон запер ее, вернулся к кровати Баренги и раскрыл ширму, чтобы загородить пациента от стеклянной двери. Баренга крепко спал под наркозом. Нильсон открыл свой медицинский чемоданчик, отложил в сторону лежавший там револьвер 38-го калибра и достал нужную ампулу. Отломив стеклянный носик, он втянул содержимое в шприц, выдернул из руки Баренги одну из трубочек и грубо воткнул иглу в коричневую кожу внутренней части левого локтя. Не прошло и минуты, как Баренга зашевелился. Адреналин одержал верх над снотворным. Глаза Баренги широко раскрылись, точно у безумца, когда вместе с сознанием к нему вернулась боль. Сумасшедший невидящий взгляд забегал по комнате и, наконец, остановился на Нильсоне. Нильсон склонился над кроватью и хрипло зашептал: – Что случилось с Ласой Нильсоном? – Кто это? – Высокий мужчина, блондин. Он искал девчонку. – Старик. Его убил старый китаеза. Жутко. – Что за старик? – Желтокожий. – Как его зовут? – Не знаю. – С ним был кто-нибудь еще? – Тот, кто меня обработал. Белый тип. Он – дружок китаезы. – Ты знаешь его имя? – Римо. – Это имя или фамилия? – Не знаю. Он сказал: Римо. – Гм, Римо. И старый азиат. Это азиат убил Ласу? – Да. – Из пистолета? – Нет, ногой. Пистолет был у Ласы. – Где это случилось? – В «Уолдорфе», в номере 1821. – А девчонка там была? Викки Стоунер? – Когда мы туда попали, ее там не было. Китаеза охранял ее. Баренга говорил все медленнее и тише, слабея по мере того, как в его организме разгоралась схватка между обезболивающими препаратами и усиливающим боль адреналином. – Спасибо, – сказал доктор Гуннар Нильсон. Он опять вставил катетер в руку Баренги, извлек из своего чемоданчика еще две ампулы адреналина и вновь наполнил шприц. Грубо воткнув иглу в жесткую подошву левой ноги Баренги, он впрыснул ему летальную дозу. – Теперь ты уснешь. Приятных сновидений. Баренга дернулся – адреналин победил наркоз. Глаза завертелись в орбитах, губы зашевелились, и голова безжизненно упала набок. Нильсон задернул занавеску, подошел к двери, открыл ее и ушел. «Уолдорф», номер 1821. Что ж, не много, но достаточно. По крайней мере для последнего из Нильсонов.Глава шестнадцатая
Под моросящим дождем самолет приземлился в питтсбургском аэропорту. Стюардесса окончательно решила, что сидевший в четвертом ряду слева пассажир просто невежа. Среди иностранцев такие встречаются. Этот сидел сиднем, не удостоил ее вниманием, когда она спросила, не угодно ли ему что-нибудь, проигнорировал предложенные напитки. Не соизволил даже ответить, когда она поинтересовалась, не принести ли ему какой-нибудь журнал. Он просто сидел на своем месте, прижимая к груди черный кожаный медицинский чемоданчик, и не отрываясь смотрел в иллюминатор. А когда самолет приземлился, он еще до полной остановки самолета, не обращая внимания на светившееся на табло требование не расстегивать ремни безопасности, направился к выходу. Стюардесса попыталась было уговорить его сесть на свое место, но он так странно посмотрел на нее, что она решила больше ничего не говорить. А потом ей стало не до того: пришлось упрашивать остальных пассажиров оставаться на местах. Гуннар Нильсон вышел из самолета первым. Он спускался по трапу, как бог Тор собственной персоной, твердо зная, куда он идет, не сомневаясь в своих поступках, уверенный в себе так, как уже долгие годы не был уверен, занимаясь медициной. Тридцать пять лет он ощущал себя доктором Нильсоном. Но сейчас он чувствовал себя Гуннаром Нильсоном, последним из рода Нильсонов, и это вызывало чувство новой ответственности. Титулы, звания, общественное положение – все приходит и уходит, меняется в лучшую или в худшую стороны, но традиция есть традиция. Она – в крови, ее можно скрывать и подавлять, но в один прекрасный день она воспрянет окрепшая, словно набравшаяся сил за время сна. Как глупо с его стороны было мечтать о новых больницах! В чем он пытался оправдаться? Какие замолить грехи? В чем он виноват? В том, что его семейство считалось лучшим на своем поприще? Ничьей вины в этом не было! Это озарение обрадовало Гуннара: теперь убийство тех, от чьих рук погиб Ласа, выходило за пределы простой мести и становилось профессионально-ритуальным обрядом. Дождь усилился; он поймал возле аэропорта такси и направился к театру «Моск» в дряхлеющем центре стареющего города. Он приник лицом к стеклу, за которым мелькали пятна света. Такси пробиралось по улицам, дренажная система которых была явно рассчитана лишь на весеннюю росу. «Питтсбург безобразен, однако, – думал он, – то же самое можно сказать про любой американский город. Радикалы ошибались, утверждая, что Америка является родиной трущоб, однако она возвела их в степень искусства». Когда такси подъехало к театру, из-за дождя было трудно что-нибудь разглядеть, но ни стук цилиндров, ни щелканье клапанов, ни рычание глушителя не могли заглушить шум царившего возле здания оживления. Тротуар и улицу заполонили девочки-подростки. Угрюмые полицейские в темно-синей форме, желтых дождевиках и белых касках старались удержать порядок в очередях за билетами, состоявших из ошалевших подростков. Мокрая улица отражала свет рекламы, горевшей над входом «СЕГОДНЯ! ТОЛЬКО ОДИН ВЕЧЕР. „ОПАРЫШ И ТРУПНЫЕ ВШИ“!» – Эй, «кто-то» подъехал! – закричала одна из девчушек, когда такси с Нильсоном остановилось возле толпы подростков. Все головы повернулись к такси. – Да никто это, – отозвалась другая девчушка. – Нет, определенно «кто-то». Он же на такси! – Любой может сесть в такси. Расплатившись с шофером и дав ему двадцать центов чаевых, что, на его взгляд, казалось достаточным, Нильсон вылез из машины. К нему подошли две девушки. Он поднял воротник. – Ты права, сказала одна. – Это никто. Они отвернулись с выражением досады на блестящих от дождя физиономиях. Нильсон быстро осмотрелся. Полиции было не до него. Хорошо. Развернувшись, он бодрым шагом направился в противоположную от театра сторону. Нужно было подумать. Он сунул медицинский чемоданчик под мышку, оберегая рукой и плечом его драгоценное содержимое, и зашагал вдоль мостовой, хлюпая ребристыми подошвами ботинок по попадающимся изредка ровным участкам разбитого и потрескавшегося тротуара. Следовало быть осмотрительным и не наступать в лужи: мокрые подошвы ботинок можно вытереть, но если вода попадет внутрь ботинок, то они будут чавкать, и не удастся в случае необходимости передвигаться бесшумно. Выбирая места посуше, он обошел целый квартал. Затем, приняв решение, перешел улицу напротив театра и, обойдя кучки девушек, направился к боковому входу в театр. – Постой, приятель. Ты куда? – окликнул его полицейский. – Я – врач, – ответил Нильсон, намеренно подчеркивая свой иностранный акцент и показывая на чемоданчик. – Меня вызывали. Кому-то стало плохо. Полицейский подозрительно посмотрел на него. – Послушайте, офицер, – сказал Нильсон, – неужели я похож на поклонника этого «Опарыша с фрикадельками» или как их там? Под пушистыми усами молодого полицейского появилась улыбка. – Да вроде нет, док. Проходите. Если что – зовите. – Благодарю вас, офицер, – ответил Нильсон. Он проскользнул в дверь, ведущую за кулисы, и, как и следовало ожидать, оказался среди полнейшего хаоса и беспорядка, исключением из которого являлся лишь направившийся к нему седовласый вахтер. – Чем могу вам помочь, мистер? – спросил он. – Я доктор Джонсон. Меня попросили подежурить здесь во время концерта на случай, если кому-то станет плохо или кто-то получит травму. – Будем надеяться, что такого не произойдет, – сказал старик. Подмигнув ему, Нильсон наклонился вперед. Он чувствовал себя прекрасно. Его носки были сухими. – Не беспокойтесь, пока этим идиотам везло, – заметил он. Они обменялись с вахтером понимающими взглядами людей одного поколения. – Хорошо, доктор. Кликните меня, если что-то понадобится. – Спасибо. Рабочие сцены расставляли за закрытым занавесом музыкальные инструменты, а из зала до Нильсона доносился приглушенный гул аудитории. Однако ничего похожего на «Опарыша» или «Вшей» он не обнаружил. И тут за кулисами на противоположном краю сцены он увидел рыжеволосую девушку. Она была высокой и миловидной, но с совершенно отсутствующим лицом, что Нильсон отнес на счет либо передозировки наркотика, либо постоянного его употребления. Снимая легкий плащ, он внимательно огляделся. Вокруг не было никого, похожего на американца по имени Римо. Никого, похожего на старого азиата. Если бы они являлись ее телохранителями, то должны были быть здесь. Но за девчонкой кто-то все-таки наблюдал. Она отрешенно стояла возле электрощита с выключателями, а двое стоявших посреди сцены мужчин следили за ней. Один из них был одет в невероятно вульгарную спортивную одежду, в почти непроницаемых для света черных очках и с черной накладкой-париком на голове, которая смотрелась не более естественно, нежели кусок дерна. Он что-то быстро говорил приземистому крепышу в шляпе. Дослушав, крепыш обернулся, посмотрел на рыжую, повернул голову назад и кивнул. Инстинктивно и, вероятно, бессознательно его правая рука прикоснулась к пиджаку в районе левой подмышки. Он был вооружен. Нильсон понял, что стал свидетелем того, как на жизнь девицы был только что заключен контракт. А ведь он, Нильсон, настаивал, чтобы этот контракт закрыли! Присутствие здесь этого крепыша в шляпе являлось непростительным оскорблением рода Нильсонов. Расстегнув медицинский чемоданчик, Нильсон пошарил внутри, нащупал револьвер, убедился, что он заряжен и снят с предохранителя, поставил чемоданчик на маленький столик и, закрывая его от всеобщего обозрения, привинтил к стволу глушитель. Затем закрыл чемоданчик и вновь повернулся к девице. Как все было бы просто, если бы ему нужна была только она. Одна пуля. И контракт на миллион долларов выполнен. Но все было не так просто. Контракт, миллион – это элементарно, но Гуннару нужны были еще и те двое, что убили Ласу. Римо и старый азиат. Он еще раз огляделся вокруг. Никого похожего на них. Ну что ж, если необходимо подождать, он подождет. Если для этого необходимо, чтобы девушка пока пожила, пусть поживет. И если всему миру нужно напомнить, что Нильсоны не щадят тех, кто становится на пути выполнения их контрактов, что ж, он напомнит миру об этом. Нильсон вновь взглянул на девушку. У нее по-прежнему был отсутствующий взгляд. Она стояла, прислонившись к электрощиту. Как бы невзначай он пересек сцену и, приблизившись к девушке, увидел, что ее губы шевелятся, произнося еле слышно: «Надо поиметь Мэггота. Я должна трахнуться с Мэгготом». Стоя рядом, Нильсон видел, как мужчина в шляпе кивнул и пошел со сцены. Нильсон инстинктивно напрягся. Мужчина направлялся в его сторону, но прошел мимо, не обратив на Гуннара никакого внимания, и стал подниматься по маленькой лесенке, ведущей, очевидно, к ложам. Выждав несколько секунд, Нильсон отправился вслед. Наверху, где не было тяжелого несгораемого занавеса, шум из зала стал оглушительным. Крепыш вошел в ложу на одного человека, слева от сцены, оттуда было видно все, что творилось за кулисами справа. Через стеклянную панель двери Нильсон увидел, как мужчина сел, снял шляпу и, подавшись вперед, облокотился на латунный поручень, словно прикидывая расстояние до девушки, видневшейся Нильсону из-за его плеча. Наблюдая за всем этим, Нильсон вдруг заметил всплеск волнения за кулисами, и тут появилось то, что, должно быть, и именовалось Мэгготом и «Дэд Мит Лайс», со свисавшими с атласных костюмов сырыми бифштексами, отбивными, почками и печенками. Музыканты были в белом. От жара прожекторов мясо уже подтаяло и по белоснежным одеяниям заструилась кровь. Хотя Нильсон был целиком поглощен наблюдением за человеком в шляпе и Викки Стоунер, в голове у него пронеслось: «Невероятно!» Запели фанфары. Свет в зале стал меркнуть, потом вновь поярчал и опять померк. Занавес разъехался в стороны, и на сцену вышел толстенький человечек в парике, в броской одежде и черных очках. Основной занавес оставался на месте. Раздался вопль восторга тысячной толпы в переполненном зале. – Привет, ребятки! Это пришел к вам я. Биг Бэнг! – сказал он в микрофон. – Ну как насчет маленькой музыкальной встряски? Зал откликнулся ему тысячей воплей и криков. Мужчина перед микрофоном громко рассмеялся. – Ну что ж, вы это получите! – крикнул он с акцентом, который заставил Нильсона задуматься, а потом причислить его к американцам с Юга. Он не знал, что нью-йоркские диск-жокеи всегда говорили с деланным южным акцентом. Чем хуже музыка, тем сильнее акцент. – Сегодня вечером нас всех ждет улет. – Сказав это, мужчина взглянул наверх, в сторону ложи справа от себя. Нильсон заметил, как сидевший перед ним в ложе крепыш слегка кивнул. – Давай Мэггота! – крикнул кто-то из зала. – Где «Вши»? – подхватил другой голос. – Они пируют, – сказал Бит Бэнг Бентон. – Они как раз делят между собой маленькие кусочки мяса. Маленькие лакомые ломтики. Счастливые ломтики! Зал рассмеялся – девицы откровенно, мужская половила более сдержанно. Биг Бэнг Бентон, похоже, остался доволен тем, что удалось пресечь выкрики. Можно было предоставить сцену Мэгготу, однако для такой звезды, как Бентон, уходить со сцены было рановато. Откашлявшись, он вознес руки над головой и произнес: – Ребятишки. Сегодня и только сегодня! Поприветствуем единственных… и неповторимых, непревзойденных… Мэггота и «Дэд Мит Лайс»! Зал буквально взорвался. Свет еще больше потускнел, и луч прожектора высветил круг в центре занавеса на сцене. Как Нильсон и предполагал, толстяк в ложе подался вперед. Сквозь стекло Нильсону было видно, как его рука скользнула под пиджак. Бесшумно открыв дверь ложи, Нильсон вошел внутрь. Он неслышно ступал по устланным ковром ступенькам, приближаясь к толстяку. Биг Бэнг Бентон все еще красовался в луче прожектора; зал продолжал истошно вопить, основной занавес оставался закрытым. Кулисы были слабо освещены. Справа Нильсону была видна рыжеволосая девица Викки Стоунер, стоявшая на том же самом месте. Нильсон заметил металлический отблеск у толстяка в руке. Нильсон вытащил из медицинского чемоданчика револьвер, взглянул мимо толстяка и увидел, что Биг Бэнг посмотрел в сторону ложи. Здоровяк стал подии мать пистолет. Нильсон подошел к нему сзади, одним стремительным движением бросил чемоданчик, левой рукой обхватил шею толстяка и рванул его назад, от поручня, с тем чтобы, если тот выронит пистолет, он упал бы на устланный ковром пол ложи. Человек пытался сопротивляться, но Нильсон, приставив к основанию шеи дуло револьвера 38-го калибра, выстрелил вниз, по направлению к груди. Пистолет с глушителем сухо кашлянул; человек дернулся и обмяк, повиснув на державшей его железной хваткой левой руке Нильсона. Он был мертв. Пистолет без стука упал ему под ноги. Пуля Нильсона останется в теле до тех пор, пока хирурги не извлекут ее оттуда. Такой выстрел исключал ранение навылет и случайный рикошет в зал. Толстяк был мертв, но Нильсон продолжал держать труп за шею, чувствуя, что убийство придало ему сил; Сколько же прошло лет? Двадцать пять? Тридцать? Все эти годы он не поднимал в гневе оружия. Он отрекся от исторического прошлого своего рода, и в результате некому продолжить знаменитую традицию Дома Нильсонов. Единственный брат – мертв. По мере того, как мертвое тело тяжелело у него в руке, Гуннар Нильсон осознавал то, что он всегда чувствовал: он был величайшим в мире убийцей. Сейчас он мстил, со всей гениальностью и одаренностью делал то, что ему было предписано Богом. Кровь стучала у него в висках. Ярость викинга клокотала в горле, порождая гнев на того, кто посмел встать на его пути и помешать выполнению контракта. А посреди сцены в пурпурном пиджаке и черных очках стоял этот болван, пропустивший мимо ушей предупреждение Гуннара Нильсона всем и каждому: «Это мое дело, прочь!» Ничтожество! Этот Биг Бэнг, или как его там, должен получить свое. Занавес разъехался в стороны. На сцене в своих «трупных» костюмах появились Мэггот и «Дэд Мит Лайс». Зал обезумел. Музыканты просто стояли. Девушки повскакивали с мест и ринулись по проходам. Биг Бэнг Бентон пошел со сцены в противоположную от Викки Стоунер сторону. Нильсон дождался удобного момента, когда угол прицела был подходящим для точного выстрела, и выпущенная им пуля 38-го калибра прошла сквозь кадык диск-жокея. Схватившись за горло, Бентон исчез за кулисами. Никто не обратил на него внимания, а пуля, пробив его горло, незаметно вошла в мешок с песком, стоящий у края занавеса. Нильсон улыбнулся. Голос Биг Бэнга не сможет больше предложить кому-либо контракт, за который взялся Дом Нильсонов. Тут Мэггот ударил по струнам. Тяжелый септаккорд словно повис в воздухе, задавил и заглушил своими отголосками вопли поклонников. На какие-то мгновения эхо звучало на фоне возникшей в зале тишины, и тут раздался истошный потусторонний вопль рыжеволосой женщины за кулисами: – Я хочу трахнуться с Мэгготом! Его заглушила начавшаяся музыка. Нильсон вновь поднял пистолет и, прицелившись поверх ствола, навел его прямо в закрытый правый глаз Викки Стоунер. Но в следующее мгновение он улыбнулся и опустил пистолет. Миллион долларов подождет. Сначала – Римо и старик-азиат. Гуннар Нильсон вышел из ложи в коридор и направился к выходу. Сегодня вечером они, две его главные цели, здесь уже не появятся. Он будет следить и выжидать. По длинной каменной лестнице Нильсон спустился в фойе театра, который был в свое время не лишен элегантности, а теперь просто обветшал. Красный ковер в фойе вытерся, и под сухими ботинками Гуннара Нильсона виднелись коричневатые проплешины. Но его мысли были далеко. Придется вновь звонить в Швейцарию: любого, осмелившегося посягнуть на контракт на Викки Стоунер, ждет участь того человека в шляпе. Нужно узнать, где состоится следующее выступление этих «Мэгготов» или как их там. Он будет следовать за ними до тех пор, пока не появятся телохранители этой девчонки. А когда он их найдет, свершится отмщение. И тогда… Да, только тогда… эта девчонка. Так думал Нильсон, направляясь к выходу из театра и почти ничего не замечая вокруг, включая молодого белого человека, на которого налетел в дверях. – Простите, – сказал Нильсон. Белый что-то буркнул. Не заметил Гуннар Нильсон и старого азиата, стоявшего в вестибюле поодаль и разглядывавшего кадры из фильмов, шедших здесь по вторникам и средам в 1953 году. Однако старик Гуннара Нильсона заметил. – Пошли, – сказал Римо Чиуну. – Надо приглядеть за Викки, если она здесь. Он обратил внимание на то, что Чиун провожает взглядом человека, только что налетевшего на него. – Куда ты уставился? – поинтересовался Римо. – Этот человек, – ответил Чиун. – Что в нем особенного? – Он налетел на тебя, но не моргнул, – сказал Чиун. – Ну и что? Он еще и не рыгнул. – Да, но должен был моргнуть. – Может, у него моргалка сломалась, – предположил Римо, глядя в сторону улицы на выходящего под дождь человека. – А какая разница? – Дуракам все без разницы, – сказал Чиун. – Просто запомни: он не моргнул. – Я сохраню это в памяти до конца своих дней, – ответил Римо. – Пошли. Повернувшись, он быстро пошел в сторону партера. Но Чиун несколько задержался, глядя на улицу и думая о человеке, который не моргнул.Глава семнадцатая
– До свидания, Римо. Чиун с Римо пробрались за кулисы. Полицейский, дежуривший у входа на сцену, был совершенно сбит с толку. Пожилой азиат заговорил с двумя офицерами, отвлек на себя их внимание, и тут его спутник исчез. Просто исчез. Его и след простыл. Они хотели потребовать объяснений у азиата, но и он тоже будто растворился. Оказавшись по ту сторону двери, Римо с Чиуном огляделись. Римо почувствовал облегчение, заметив стоящую около электрощита Викки Стоунер «Под балдой, но жива», – подумал он. Он было направился к ней, но Чиун стал как вкопанный, в изумлении наблюдая за суетой кулис, персоналом, толпившимся вокруг и, очевидно, осуществлявшим материально-техническое обеспечение странных существ, издававших на сцене нечеловеческие, какие-то… «электрические» звуки. Вот тут-то Чиун и сказал: – До свидания, Римо. – До свидания? Почему «до свидания»? – Мастер Синанджу не может находиться там, где люди поют «мугга, мугга, мугга, мугга» – А ты не слушай. Отключи мозг и не думай об этом, – посоветовал Римо. – Тебе это просто, поскольку твой мозг постоянно отключен. Я возвращаюсь в гостиницу. – Черт возьми, Чиун! Кто знает, что тут может случиться? Ты можешь мне понадобиться. – Не понадоблюсь. Все, что могло случиться, уже произошло. – Ты уверен? – Да. – Кто же поведал тебе об этом? – Человек, который не моргнул. С этими словами Чиун развернулся и вышел в коридор, вежливо извинившись перед полицейскими, к тому времени уже почти убедившими себя в том, что те двое были просто видениями, возникшими в их воспаленном воображении под воздействием тяжелой музыки Мэггота и «Дэд Мит Лайс». Когда за Чиуном закрылась дверь, Римо пожал плечами и направился к Викки Стоунер. – Здорово, да? – сказал он. – Лом, старик, лом. – Она обернулась. – А это ты! Мой единственный и неповторимый любовник. Судя по выражению лица, она была искренне рада видеть Римо. – Раз ты так любишь меня, что ж ты сбежала? – Просто мне надо было кое-что сделать, а ты бы наверняка мне не дал. Кроме того, этот «Кто-то» чуть с дерьмом меня не смешал из-за своих телепередач. – Отныне и впредь оставайся со мной. Не влезай между Чиуном и его телевизором, и все будет в порядке. – Как скажешь, Римо. – Она положила руку ему на плечо. – Ты пропустил самое смешное. – Что же? – Кто-то прострелил глотку Биг Бэнгу Бентону. – Что же тут смешного? – Ты когда-нибудь слушал его передачи? – спросила Викки. – Нет, – ответил Римо. – Вот Бентон без глотки – это и смешно. – А с тобой ничего не случилось? – спросил Римо, вспомнив об опасности и заслоняя собой Викки от лож, откуда, как он заметил, был прекрасный обзор кулис. – Нет. Я просто слушала своего Мэггота. Ты же знаешь, я хочу с ним трахнуться. – Знаю, – ответил Римо. – И я тебе помогу. – Правда? – Конечно. Но для этого ты сейчас должна пойти со мной. – Я бы с удовольствием, но завтра ведь Дарлингтонский фестиваль. – Это еще что? – Величайшая в мировой истории рок-тусовка. – Которую тебе никак нельзя пропустить? – Никак. Ни в коем случае. – Хорошо, завтра поедем туда. Римо начал было говорить что-то еще, но вдруг понял, что не слышит своего голоса из-за неожиданного рева зрителей. Шум зала был постоянным рокочущим фоном, но сейчас зал разразился единым истошным высоким воплем. За кулисами появился поспешно покинувший сцену Мэггот в своем белом костюме, увешанном бифштексами и печенью, в сопровождении троих «Дэд Мит Лайс» в таких же костюмах, но только менее расшитых золотом. Викки убрала руку с плеча Римо и шагнула навстречу Мэгготу. – Эй, Мэггот, – окликнула она. Тот повернулся. – Познакомься с этим человеком. Мэггот с опаской приблизился к Викки и Римо. – Что случилось с БигБэнгом? – спросил он. – А, не беспокойся о нем, – ответила она. – Пустяки. Это – Римо. Я хочу, чтобы ты с ним познакомился. Мэггот взглянул на Римо, но руки не подал, как, впрочем, и Римо. Сзади к Мэгготу подошли трое «Лайс» – Рад встрече, приятель, – сказал Мэггот. – Взаимно, – ответил Римо. – Должен сказать, что у тебя замечательный наряд. Кто твой мясник? Не говоря ни слова, Мэггот лишь натянуто улыбнулся. – Викки, этот парень – твой приятель? – спросил один из «Трупных вшей». – Мой любовник. Мой лучший любовник, – ответила она. – Он? Это же динозавр какой-то. А его волосы? – А, так ты занимаешься любовью при помощи волос? – заинтересовался Римо. – Хотя… и такое возможно. Визг в зале усиливался. – Надо вернуться, – сказал Мэггот. – Успокоить зверинец. – Кинь им сырого мясца, – посоветовал Римо. Хитро взглянув на Римо, Мэггот повел «Трупных вшей» обратно на сцену. Вопли удесятерились. Мэггот поклонился. Трое «Вшей» тоже. Зал еще прибавил громкости. Мэггот воздел руки, призывая к тишине, что вызвало хаос, и зрители устремились к тонкой синей цепочке полицейских, полукольцом стоявших у сцены. Мэггот взмахнул рукой. Новый порыв. Сорвав с груди бифштекс фунта на два весом, он высоко поднял его над головой. В жарких лучах прожекторов на мясе блестели кровь и сок. Визг стал еще сильнее. Как чемпион по «фрисби», Мэггот запустил мясо в зал. Экстаз. Хаос. Войдя во вкус, Мэггот и «Лайс» стали срывать с себя отбивные и бифштексы и метать их на головы зрителей. Мясо плюхалось на пол, и стайки девчушек, сцепившись в клубок, сражались за каждый кусок. Зрелище напоминало бесплатную раздачу еды на кухне Армии Спасения. Но на всех мяса не хватило. Облегчив свои костюмы, Мэггот с «Лайс» направились за кулисы. Две дюжины счастливиц из зала проглотили по кусочку мяса. Остальные, озверев, ринулись на полицейских. Те продержались недолго, и девицы, как потоп, хлынули на сцену и устремились за кулисы. Римо стоял с Викки. К ним подошли Мэггот и «Лайс», и Мэггот начал было благодарить Римо за его блестящую идею по поводу мяса, когда Римо вдруг охватил водоворот жарких, потных, душистых, почти обнаженных тел, хлынувших за кулисы, как цунами. Среди визгов слышались баритоны полицейских, пытавшихся разогнать толпу. Римо оказался прижатым к электрощиту. Повернувшись к нему лицом, он схватился за рубильники и стал выключать все подряд. Пятый сработал, и сцена погрузилась в темноту. Крики сменились воплями. Закрыв на мгновение глаза руками, заставляя расшириться зрачки, Римо вновь открыл глаза. Теперь он видел так же хорошо, как и при свете, и направился сквозь толпу ничего не видящих подростков и полицейских, словно их там и не было. Он пробирался к двери на улицу. Викки исчезла. Мэггот с «Дэд Мит Лайс» тоже. Римо вышел под моросящий дождь. От тротуара отъехал бежевый «роллс-ройс». Стайка девушек пустилась за ним вдогонку. Викки опять ускользнула.Глава восемнадцатая
В тот вечер из Питтсбурга по поводу Викки Стоунер звонили двое. В захудалой гостинице доктору Гуннару Нильсону удалось наконец убедить портье заказать ему Швейцарию, хотя для этого пришлось выложить задаток в пятьдесят долларов. Нильсон решил говорить из вестибюля, чтобы не дать портье подслушать разговор. Он был краток. – Это Нильсон. Сегодня вечером кто-то хотел прикончить девчонку. Выслушав ответ, доктор продолжал: – Хорошо, пусть они действовали без вашего ведома, но, если появится кто-нибудь из ваших, с ним случится то же самое. Снова послушал и переспросил: – Дарлингтонский фестиваль? Значит, там все и закончится. Но я вас предупредил: никаких конкурентов на моем пути. Можете передать это всем. Положив трубку, Нильсон отправился к себе в номер. Нужно почистить и смазать револьвер. Завтра настанет его час. Нужно подготовиться. – Какая разница, что пишут в газетах? – спросил Римо по телефону. Смит вновь терпеливо попытался объяснить. Найдено и опознано тело Ласы Нильсона. Журналисты докопались до его прошлого и теперь строили догадки о том, что он приехал в страну по контракту на убийство, но нашел свою погибель. В преступном мире пошли разговоры о том, что семейство Нильсонов прибыло в страну, чтобы расквитаться с убийцами Ласы. – Так что для меня есть разница, что пишут в газетах, – сказал Смит. – Это значит, что вы с Чиуном должны быть крайне осторожны. За Викки Стоунер охотится один из известнейших убийц-ассасинов. И за вами, значит, тоже. Будьте осторожны. Возможно, шансы Викки Стоунер выжить несколько возрастут, если вам удастся держать ее в поле зрения дольше чем одну минуту. – Да. Да, да, да, – недовольно согласился Римо. – Где вы собираетесь искать эту девушку? – спросил Смит. – Она сбежала от нас во время суматохи. Но мы отловим ее на Дарлингтонском фестивале и увезем. – Поосторожнее. – Беспокойство входит в ваши служебные обязанности? – спросил Римо, но Смит уже положил трубку. Римо тоже с грохотом швырнул свою. – Доктор Смит обеспокоен? – спросил Чиун. – Да. Похоже, на нас ополчился род Нильсонов из-за того, что ты сделал с Ласой Нильсоном. – Это так, – ответил Чиун и печально покачал головой. – Но так всегда и бывает с начинающими родами. Они все воспринимают как личную обиду. – А мы? – спросил Римо. – Ты – да, а я – нет. В том-то и разница между истинными хранителями традиций и всякой шушерой. Чиун сейчас раздражал Римо не меньше Смита. – Постой, Чиун. Насколько я могу судить, эти Нильсоны далеко не дилетанты. И далеко не новички. Их Дому уже шестьсот лет. – Нет, новички, – возразил Чиун. – Дом Синанджу существовал, когда эти Нильсоны еще жили в землянках. – Так или иначе, Смит советует остерегаться. – Прислушайся к его совету, – сказал Чиун.Глава девятнадцатая
Хорошо знакомые с обстановкой на рок-фестивалях, Мэггот с «Дэд Мит Лайс», а также Викки и их шофер приехали в Дарлингтон – маленький городишко в горах Кэтскил штата Нью-Йорк – ночью, накануне концерта. В единственном в городе мотеле уже были забронированы номера на имя Кэлвина Кэдуолладера. Отсюда переодетые в концертные костюмы Мэггот и его компания отравятся на вертолете прямо на сцену. И покинут ее тоже на вертолете. Опыт показывал, что это единственный приемлемый вариант, так как попади они в объятия своих агрессивных обожателей, в основном юных и преимущественно женского пола, их могут буквально разорвать на части. По дороге из Питтсбурга Мэггот сидел на заднем сиденье «роллс-ройса» рядом с Викки. Из ящичка в двери автомобиля он достал белые перчатки и надел их с таким торжественно-церемонным видом, словно собирался нести гроб в составе похоронной процессии. Оттуда же на свет появилась «Уолл-стрит джорнал», самое раннее издание. Самолетами ему доставляли газету туда, где бы он ни находился. Включив справа от себя свет, он раскрыл газету на странице с курсами акций на нью-йоркской бирже и стал водить пальцем в перчатке по колонкам, которые в «Уолл-стрит джорнал» печатались шрифтом крупнее, чем в большинстве других газет, публикующих биржевые сводки. Время от времени он что-то бурчал себе под нос. Викки Стоунер сидела от него на таком расстоянии, какое допускало его представление о гигиене. Когда она подвинулась слишком близко, он просто отпихнул ее от себя, словно завалившуюся набок сумку с продуктами. Трое «Лайс» сидели на переднем сиденье и болтали о музыке, о девочках, о музыке, о девочках… и о деньгах. Кэлвин Кэдуолладер вновь что-то буркнул. Его палец остановился на названии одного из концернов. Вновь открыв отделение на дверце машины, он извлек оттуда блокнот и выписал какие-то цифры. – Продавай, – сказала Викки Стоунер, которой были видны название компании и цифры, написанные Мэгготом. – Почему? – спросил Мэггот. – Они поднялись на один пункт. – На какое-то мгновение он забыл, что имеет дело с придурочной сексуально озабоченной фанаткой. – Правильно, – сказала Викки, – и идут они сейчас в тридцать шесть раз дороже номинала. А одна из японских компаний здорово преуспела в выпуске того же самого продукта, но его себестоимость в два раза ниже. Так что продавай, пока еще можешь получить какую-то прибыль. Она отвернулась от Кэдуолладера и стала смотреть в окно на темный унылый сельский пейзаж Пенсильвании. – А почему же мне не сообщил об этом мой бизнес-менеджер? – спросил Кэдуолладер. – Вероятно, он не хочет этого делать, пока не избавится от своих акций. Нельзя же его за это винить. Продавай. – Откуда такие познания о рынке ценных бумаг? – поинтересовался Кэдуолладер. – Если только ты действительно в этом разбираешься. – В данный момент, Мэггот, – сказала Викки, довольная тем, что он поморщился от этого имени, – цена мне ни много ни мало семьдесят два миллиона долларов. Человек, стоящий таких денег, не имеет права быть глупым и невежественным. Когда мой отец умрет, я буду стоить четверть миллиарда долларов. Кому-то придется вести хозяйство. Кэдуолладер был впечатлен. Он стал сыпать названиями компаний. – Скажи мне искренне, что ты думаешь о них, – попросил он. Он назвал компанию, выпускающую безалкогольные напитки. – Продавай. Контракт с русскими разваливается. Фармакологическая компания. – Покупай. У них появились таблетки для предупреждения беременности, которые могут принимать мужчины. Нефтяная компания. – Продавай. Произошли изменения в порядке выплат ими дивидендов. После первого сентября тебя задушат налогами. Всю дорогу до Дарлингтона они беседовали о высоких финансовых материях. Они не замечали «Дэд Мит Лайс» и продолжали разговор, пока машина не въехала на стоянку мотеля. Громадный «седан» остановился перед рядом забронированных ими номеров. Мэггот вылез из машины. Викки последовала за ним. – Поставь автомобиль возле гостиницы на другом конце городка, – сказал Мэггот шоферу. – Но не забудь приехать сюда завтра ровно в пять часов. Все должно быть уложено, и мотор прогрет. В это время наш вертолет вернется с концерта. – Слушаюсь, сэр, – ответил шофер. Вытащив из багажника и расставив на земле многочисленные чемоданы, он быстро уехал со стоянки, пока никто не увидел и не узнал машину. Ключи от номеров у Мэггота и «Лайс» были с собой. По дороге к комнатам номер Один поравнялся с Мэгготом. – На завтра все готово? – Да, – ответил Мэггот. – Репетировать сегодня не будем? – Нет, – сказал Мэггот. – У меня нет времени. – Нет времени? А что произошло такого важного? – Нужно трахнуть эту Викки, – ответил Мэггот. Оставив остолбеневшего Первого, он проследовал за Викки в ее номер, по дороге роясь в несессере в поисках пузырька с капсулами витамина "Е". Не имея представления о рок-концертах, Римо с Чиуном выехали в Дарлингтон на следующее утро еще до рассвета и обнаружили, что и том же направлении едут все обитатели Западного полушария. За двадцать миль до Дарлингтона движение замерло. Как муравей, пытающийся обогнуть лужу, Римо сворачивал с одной дороги на другую, со скоростного шоссе на проселочную дорогу. Что в лоб, что по лбу. Все забито. Все стоят. Было десять часов утра. Чиун глядел в открытое окно, через которое беспрепятственно выходил кондиционированный воздух, благополучно обделяя Римо прохладой. – Интересная у вас система дорог, – заметил Чиун. – Все замечательно, пока никто ими не пользуется. Это великая инженерная мысль – построить дороги, которые чересчур просторны для спокойного движения и слишком тесны для оживленного. Римо что-то пробурчал. Развернув машину, он вновь выехал на главное шоссе. Все те же двадцать миль до Дарлингтона. И всего три часа до начала концерта. Римо застрял. Мимо него по обочине пронеслась черно-белая полицейская машина с включенной мигалкой наверху и завывающей сиреной. Впереди Римо заметил первые признаки начинающегося разброда. Люди вылезали из машин. Некоторые забирались на крыши играть в карты. Другие сбивались в кучки и вертели самокрутки с марихуаной. Дверцы машин открывались, словно объявили учебную пожарную тревогу. У Римо вырвался стон. Теперь движение встало уже окончательно. – Может, стоит пойти пешком? – предложил Чиун. – Хороший день для прогулки. – Может, стоит предоставить дело мне? Тогда все будет в порядке, – резко оборвал Римо. – Может, – согласился Чиун. – И все-таки… – предложил он. Но Римо не дослушал до конца. В зеркальце заднего вида он наблюдал за приближением очередной полицейской машины. Это был обыкновенный «шевроле» с красной мигалкой внутри салона на панели управления. У Римо возникла идея. Он что-то сказал Чиуну. Оба вылезли из машины и встали на обочине дороги. Римо поднял руки вверх и замахал приближавшейся полицейской машине, которая в конце концов остановилась, чуть не отдавив Римо ноги. Водитель опустил стекло своего окошка. – Какого черта, приятель? – крикнул он. – Уйди с дороги, это полиция. – Да, – ответил Римо, приближаясь к водителю, – да, конечно. Чиун подошел к машине с другого бока. Римо взялся руками за дверцу водителя, заметив с огорчением, что дверца с противоположного бока была заперта. – Но послушай меня, – продолжил Римо. – Я тоже сообщу тебе кое-что очень важное. – Ну что там? – нетерпеливо спросил детектив, и его правая рука переместилась поближе к левому борту его мятого серого пиджака. – Говорю тебе, очень важно, – повторил Римо. Полицейский смотрел на него, совершенно не обращая внимания на Чиуна. – Так что? – вновь спросил полицейский. – Нужно произвести арест. Видишь всех этих людей? Они все курят «'травку». Если я не ошибаюсь, это противоречит законам Нью-Йорка и Нельсона Рокфеллера. По новому закону всем им «светит» от семи до пятнадцати лет. Я хочу добиться полномочий на их арест. Полицейский потряс головой. – Ничего не могу поделать, приятель. Нам велели не вмешиваться. – Разве так можно научить уважать закон? – спросил Римо. – Таковы инструкции, – ответил полицейский. – В таком случае, – не отставал Римо, – может, у тебя найдется спичка? Просто у меня накрылась в машине зажигалка, и моя «травка» вянет, высыхает и портится. И если я не найду огонька, я и сам завяну. – Чтоб ты завял, придурок, – сказал полицейский. Он зло рванул машину с места и унесся; из-под задних колес в Римо и Чиуна полетел гравий. Посмотрев ему вслед, Римо повернулся к Чиуну. – Удалось? Чиун вынул руку из-за спины. В руке он держал красную мигалку из машины. – Как ты ухитрился открыть дверцу? – спросил Римо. – Она же была заперта. – Здоровый образ жизни, – последовал ответ Чиуна. – Поехали, – сказал Римо. Сев в машину, Римо подсоединил мигалку к двум контактам позади зажигалки их взятой на прокат машины. Мигалка завертелась и засверкала. Съехав на обочину, Римо нажал на газ и понесся по направлению к Дарлингтону. Поклонники тяжелого рока махали ему вслед. Некоторые, уже обкурившись, бродили по обочине дороги, и Римо приходилось петлять между ними, как нападающему среди защитников. – Не так быстро, – попросил Чиун. – Сконцентрируйся на сути своего бытия, – посоветовал Римо. – А что это такое? – спросил Чиун. – Не знаю. Ты всегда так говоришь. – Ну что ж, и это неплохой совет, – сказал Чиун. – Я сконцентрируюсь на сути своего бытия. Он устроился на сиденье машины в позе для медитации и устремил взор вперед. Через десять секунд его глаза закрылись. Римо готов был поклясться, что Чиун спит, пока он чуть было не перевернул машину, объезжая другой автомобиль, и Чиун сказал: – Осторожнее, иначе мы оба погибнем, и мистеру Нильсону будет нечего делать. Произнося эти слова, он открыл глаза и посмотрел в боковое окно. Пожилой с проседью человек быстро шел по обочине дороги с медицинским чемоданчиком в руке. Увидев его, Чиун присмотрелся и кивнул. Он повернулся к Римо, но Римо этого человека не заметил. Чиун собрался было что-то сказать, но передумал и вновь закрыл глаза. Зачем это Римо? Зачем напоминать ему об этом семействе самонадеянных новичков? Взглянув на пронесшуюся мимо машину, Гуннар Нильсон почувствовал неприязнь к бестолковым американцам. Идут, когда можно бежать; едут, когда можно идти. Впрочем, неважно. Осталось всего несколько миль, а время еще есть. Сегодня осечки не будет. Мэггот и Викки завтракали в постели. – А что ты думаешь по поводу торговли рождественскими елками как способа избежать уплаты налогов? – спросил он, смакуя соевую булочку. – Неплохо, если ты готов пять лет ждать, пока это окупится, – ответила она. Она порылась в своей холщовой сумке, выудила оттуда пузырек с голубыми таблетками, и на ее лице появилась довольная улыбка. – Почему бы вместо этого не поесть? – спросил Мэггот. – Здесь хватит для нас обоих. – Да-да, Мэггот, конечно. Но я всегда принимаю «утреннее тонизирующее». Она вынула одну таблетку, но на полпути до рта ее перехватила рука Мэггота. – Я сказал: ешь. Забросив голубую таблетку в угол, он взял булочку и запихнул ее Викки в рот. Викки посмотрела на Мэггота другими глазами. В постели он был не бог весть что, не сравнишь с тем стриженым динозавром Римо. Однако его забота очень подкупала. – Давай-давай, – сказал Мэггот. – Ешь булочку – мы переходим к соевым продуктам.Глава двадцатая
Солнце стояло высоко, воздух был неподвижен, и жара окутала двадцатипятиакровую площадку концерта, словно воздухонепроницаемое стальное одеяло. Римо с Чиуном медленно шли по полю в поисках чего-нибудь похожего на эстраду или сцену. – А где тут эстрада, приятель? – поинтересовался Римо у молодого бородача, сидевшего, скрестив ноги, на земле и раскачивавшегося взад-вперед. – Какая эстрада, старик? – То место, где они будут играть. – Да. Они будут играть, а я буду слушать. – Понятно. А где? – Я буду слушать прямо здесь. Своими ушами. Своими драгоценными ушами, которые слышат все хорошее и отбрасывают все плохое. Хорошее – туда, плохое – обратно. – Он захихикал. – Это мой секрет искусственного дыхания. – А секрет своего кретинизма тебе неизвестен? – раздраженно спросил Римо и, развернувшись, вновь нагнал Чиуна. – Весьма любопытно, – заметил Чиун. – Они собираются смотреть и слушать, не зная, кого и где. Просто интересно, насколько же вы, американцы, мудры. А что это за дым вокруг? – Это просто «травка» тлеет, – произнес Римо. – Нет, пахнет не паленой травой, – определил Чиун. – Но если это так, как ты говоришь, то почему же никто не беспокоится? Разве им не страшен пожар? – Когда спалишь много «травки», уже ничего не боишься, – сказал Римо. – Это бессмысленный ответ. Римо выглядел довольным. – Таким он кажется только тебе. Около четверти миллиона людей уже заполонили площадку, а народ все продолжал прибывать, практически исключая возможность передвижения по полю. Идея проверки билетов была давно оставлена, и теперь вся территория представляла из себя концертный зал под открытым небом. Устроители концерта здорово подзаработали на предварительной продаже билетов, и теперь, когда деньги лежали в банке, количество безбилетников их не волновало. Территория старого фермерского хозяйства была сплошь и рядом усеяна точками; каждая точка представляла из себя группу из трех, четырех или пяти человек, из которых кто-то лежал на надувном матрасе, кто-то в палатке, кто-то просто сидел на земле под открытым небом. В обычном случае Римо попробовал бы определить, куда смотрят палатки, но здесь в этих маленьких бесформенных группках все смотрели в никуда, потому что они пришли не смотреть или слушать, а показать себя. Все ревностно охраняли свои клочки земли, и Римо с Чиуном, бродя в поисках сцены, ловили на себе недобрые взгляды, выслушали отдельные проклятия и массу мелких оскорблений. Впереди Римо послышался звук заводимого мотоциклетного мотора. – Мы на правильном пути, – сообщил он Чиуну. – Откуда ты знаешь? – Где мотоциклы, там и сцена, – ответил Римо. – Они являются частью музыки? – спросил Чиун. – Нет, но на слух – почти одно и то же, – пояснил Римо. Он решительно двинулся дальше, Чиун – за ним, вертя головой по сторонам, с удивлением рассматривая толпу. – Смотри-ка, Римо, – сказал он, – этот – в костюме вашего дядюшки Сэмюела. – Обалдеть, – не глядя бросил Римо. – А вон Смоуки – медвежонок. – Замечательно. – А почему тот оделся в форму генерала Кастера? А там кто-то в костюме гориллы. – Невероятно. – Почему тебе не интересно? Какова молодежь – такова и страна. Неужели ты не хочешь знать, в чьих руках будущее страны? Гляди! Какой-то мальчик оделся Микки Маусом, а девочка – Доналдом Даком. – Отлично. И чем же они занимаются? – поинтересовался Римо, продолжая пробираться вперед. – Я, пожалуй, промолчу, – ответил Чиун. Он поспешил поравняться с Римо. – Если так же будет выглядеть будущее поколение правителей твоей страны, мне кажется, нам с тобой следует поискать другого императора, – предположил Чиун. – Пожалуй, – согласился Римо. – Только сначала позаботимся о том, чтобы увезти отсюда Викки Стоунер целой и невредимой. – И разберемся с мистером Нильсоном, – добавил Чиун. – Думаешь, он тут будет? – Я уверен. – Ну что ж, тогда раскрой глаза и не упусти его, – с усмешкой сказал Римо. – «Раскрой глаза и не упусти его», – передразнил Чиун. – Нет, я свои глаза закрою. Они миновали последнюю кучку тел и оказались на участке земли в виде громадного полукруга на краю поля. По одну сторону этой полоски травы находились зрители рок-фестиваля; по другую – в пятнадцати футах от них – тянулась длинная цепочка мотоциклистов-рокеров в кожаных куртках, стоящих плечом к плечу перед своими машинами, напустив на себя как можно больше суровости. По обеим сторонам сцены и сзади нее высились чудовищные башни из динамиков, из которых звук будет разноситься по всей округе. Римо с Чиуном пошли дальше. – Эй, вы! Вы на нейтральной полосе. Назад! На них смотрел одетый в черное мотоциклист. Услышав его голос, к нему подошли еще трое-четверо. Они были одинаково одеты. На их «гестаповских» фуражках Римо прочел: «Отродье дьявола». – Все в порядке, – отозвался Римо. – Мы друзья хозяина. – Ничего не знаю, – сказал горластый тип. – Теперь ты знаешь хотя бы то, что я тебе только что сказал, – возразил Римо. – Разве тебя в школе не учили, что нельзя использовать в разговоре двойное отрицание? Если ты вообще в школе учился. В зоопарках есть школы? – Ну, ладно-ладно, приятель. Уматывай отсюда вместе со своим старичком. – Дашь нам пройти – получишь пять центов, – сказал Римо. – Подумай хорошенько. Собственные пять центов! Сможешь купить пакет орехов, а твои дружки тебе их пощелкают. Чиун положил руку Римо на плечо. – Подождем. Здесь пока еще никого нет, и времени хватит. Задумчиво посмотрев на Чиуна, Римо кивнул. Он повернулся к «кожаным» мотоциклистам и сказал: – Все понятно, ребята. Пока. Они с Чиуном отошли от нейтральной полосы и оказались в тесной кучке молодежи. Какая-то маленькая блондинка, подпрыгнув, обняла Чиуна. – Это же сам Боди-Дарма во плоти! – воскликнула она. – Нет. Я всего лишь Чиун, – ответил Чиун. – Разве ты пришел не для того, чтобы забрать меня в Великую Пустоту? – огорченно спросила она. – Никто не может забрать никого в Великую Пустоту. Потому что найти ее значит заполнить ее, и тогда это уже больше не пустота. – Если так, то дзэн-буддизм теряет смысл, – сказала девчушка. У ее ног сидели еще три девочки-подростка – все, как заметил Римо, с туманным взглядом. Вокруг них на первый неопытный взгляд все было в простом табачном пепле и простых сигаретных окурках. – Одного Мастера как-то спросили о том же, – начал Чиун. – Он побил того, кто спрашивал, палкой и затем сказал: "Вот я и объяснил тебе, что такое «дзэн». Вот и все объяснение, дитя мое. – Лом, старик, лом. Садись с нами и расскажи еще что-нибудь. И ты тоже, чувак, – предложила девушка Римо. Чиун посмотрел на Римо. Тот пожал плечами. Одно место мало чем отличалось от другого, а это находилось близко от сцены, что было удобно, если им придется действовать. Чиун медленно опустился в позу лотоса. Римо сел рядом, поджав колени к подбородку, оглядывая толпу, не обращая внимания на Чиуна и четырех девчушек. – Ты изучаешь «дзэн»? – поинтересовался Чиун у блондинки. – Пытаюсь. Мы все пытаемся, но ничего не можем понять, – ответила она. – В том-то и дело, – сказал Чиун. – Чем больше стараешься, тем меньше понимаешь. А когда перестанешь пытаться понять, все станет ясно. Эта «мудрость» привлекла внимание Римо. – Это бессмыслица, Чиун, – сказал он. – Для тебя все бессмыслица, кроме собственного желудка. Почему бы тебе не оставить в покое меня и этих безобидных детей и не поискать себе гамбургер, эту отраву? Обиженно засопев, Римо гордо поднял голову и отвернулся. Не глядя на часы, он чувствовал, что было без пяти час. До начала концерта оставалось совсем немного. Пока Римо разглядывал окружавшую их толпу, Чиун говорил; его голос звучал тихо и приглушенно на фоне несмолкаемого гула собравшейся на обширном лугу четвертьмиллионной массы народа. Время от времени среди этого гула, словно от далекого поезда, раздавались то крик, то визг, то многоголосое почти в унисон пение. Римо чувствовал знакомый запах и впервые заметил, что марихуана притягивает комаров. Они были повсюду, и наиболее часто повторявшимся звуком был шлепок ладонью по руке. Только Чиуна комары не трогали, несмотря на то, что девушки курили «травку» во время его проповеди. Римо почувствовал, что людей вокруг прибавилось. Их тесная компания расширялась. Все больше и больше народу подсаживалось к кучке слушателей Чиуна. – Ты – проповедник? – спросила одна из девиц. – Нет, просто мудрый человек. – Чиун сверкнул глазами на фыркнувшего Римо. – А чем ты занимаешься? – последовал вопрос. – Я добываю деньги, чтобы кормить голодных детей моей деревни, – скромно и вдохновенно произнес Чиун, наслаждаясь моментом. – Поведай им, как ты это делаешь, – буркнул Римо. – Не обращайте на него внимания, – призвал Чиун группу, которая выросла уже до двух дюжин расположившихся вокруг него на земле людей. – Вы слышали притчу «дзэн» о том, как хлопать одной рукой? Так вот, перед вами еще более любопытная загадка: рот, неустанно работающий вне зависимости от работы мозгов. Послышались смешки. Все, повернувшись, посмотрели на Римо, которому так и не удалось придумать достойный ответ. Наконец до Римо долетел шум, знакомый ритмичный звук. Через минуту он стал слышен по всему полю. Напряжение резко нарастало по мере того, как голоса становились все громче. Возбуждение распространялось из дальнего уголка фермерского хозяйства по всему полю, охватывая 250 000 человек, которые, словно заряженные энергией, говорили все сразу. Вот ОНИ. Они летят. Уже близко. Их вертолет. Это Мэггот. И «Лайс». Подлетают. Все стояли, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть приближавшийся вертолет. Он показался несколько секунд спустя. Четверть миллиона людей увидели его одновременно, и от их радостных эмоций в виде громогласного рева земля под сидевшим на ней Римо задрожала. Но две дюжины сидевших возле Чиуна подростков не шелохнулись, слушая только Чиуна, говорившего о любви и благородстве в мире, полном лжи и ненависти. Римо наблюдал за вертолетом. Как и Гуннар Нильсон, остановившийся перед одним из стражей слева от возвышавшейся сцены. – Я – врач, нанятый устроителями концерта, – сказал Нильсон, для пущей убедительности поднимая свой чемоданчик. – Мне необходимо быть рядом со сценой. – У меня нет никаких инструкций относительно вас, – заявил «дьявольский отрок». Другой мотоциклист направился было на подмогу, но первый жестом остановил его. С шестидесятилетним стариком он справится и сам. – Зато у меня есть, – сказал доктор Гуннар Нильсон. Вертолет уже был прямо над ними. Охранник смотрел через плечо, как вертолет начал снижаться на большую площадку между сценой и деревьями, обозначавшими границу фермерского хозяйства. Открыв медицинский чемоданчик, Нильсон запустил в него правую руку и схватил шприц. Он выждал, когда охранник отвлечется на вертолет, и, резко проткнув кожаную куртку, вонзил шприц парню в левый бицепс. Нильсон, нажав на шток, выпустил содержимое. Схватившись за руку, охранник сердито повернулся. Он уже было открыл рот, чтобы выругаться, но проклятие застыло на его губах, и он рухнул на землю. Глухой звук падения тела услышал охранник слева. – Скорее, – воскликнул Нильсон. – Я – врач. Этому человеку нужно срочно оказать медицинскую помощь. Охранник посмотрел на своего приятеля, лежавшего без сознания. – Я думаю, это от жары, – сказал Нильсон. Он взмахнул медицинским чемоданчиком, подавая знак другому охраннику. – Скорее. Ему нужна помощь. – Хорошо, – ответил наконец охранник. – Хэри, подсоби тут мне! – крикнул он своему напарнику. Нильсон поспешил мимо лежавшего без сознания охранника к высокой двухпролетной лестнице, ведущей на левый край пустой сцены. Вертолет приземлился в двадцати футах позади сцены. Гуннар Нильсон поднялся но лестнице до первой площадки, откуда он мог смотреть через головы этих болванов-мотоциклистов, оцепивших пространство перед сценой. Вся толпа была уже на ногах, вытягивая шеи и подпрыгивая, пытаясь увидеть Мэггота и его команду, но никто не осмеливался перейти полосу безопасности, отделявшую зрителей от сцены. Глядя на толпу, Нильсон видел массовую одержимость, глупость и кретинизм. Как грустно – столько народу пришло сюда лишь ради того, чтобы доказать самим себе, что они существуют. Глядя на волнующееся людское море, Нильсон заметил тихий неподвижный островок. Группа человек из двадцати сидела на земле, многие – спиной к сцене, а в центре – пожилой азиат в шафрановом кимоно. Сложив на груди руки, он что-то говорил, судя по движениям его рта. Возле азиата Нильсон увидел американца – моложавого спортивного на вид мужчину, который оглядывался по сторонам, словно подсчитывая количество собравшихся на концерт. Нильсон почувствовал, как от волнения у него по спине побежали мурашки. Инстинкт подсказывал ему, кто они. Тот самый азиат с неким Римо, убившие Ласу. Им и быть первыми. А потом уже – Викки Стоунер за полтора миллиона долларов. Это тоже было важно, потому что, если контракт не будет выполнен, смерть Ласы окажется бессмысленной. Поставив чемоданчик на перила, сколоченные из брусьев, Нильсон открыл его и внимательно проверил револьвер, не вынимая его из чемоданчика. Внизу, в тихом оазисе среди шума, смятения и хаоса, царившего на поле, восседал и вещал Чиун. И ничто не ускользало от его взгляда. – Главный секрет заключается в том, чтобы видеть, – говорил он, – а не просто смотреть. Один посмотрит на другого и ничего не увидит. А другой человек не только посмотрит, но и увидит. Он увидит, например, что человек не моргает. Кажется, ерунда, но это – кое-что. Что с тою, что человек не моргает? Он не моргает, потому что он научился не моргать, и полезно знать, что он этому научился, потому что это помогает тебе понять, что он за человек. Под его высокий дрожащий голос Римо продолжал оглядывать толпу в поисках Нильсона. До него дошли отдельные слова и фразы. «Человек, который не моргает… опасен… нужно не просто смотреть, а видеть». Чиун хотел ему что-то сообщить. Что? Он взглянул на Чиуна, и их глаза встретились. Подняв голову, Чиун повел его в сторону сцены. Римо увидел стоявшего на лестнице мужчину, который смотрел в направлении Чиуна. Римо уже встречал этого человека, когда столкнулся с ним в вестибюле питтсбургского театра. Гуннар Нильсон объявился здесь, чтобы убить Викки Стоунер. Но почему же он тогда не смотрит на только что приземлившийся за сценой вертолет? Викки появится оттуда. Она окажется беззащитна. Римо легко поднялся на ноги. – Я пойду, папочка. Ты – со мной? – Я побуду здесь, чтобы доставить удовольствие нашему другу. – Будь осторожен. – Да, доктор Смит, – ответил Чиун с едва заметной улыбкой на губах. Римо стал бочком пробираться сквозь толпу, которая была уже на ногах, пытаясь смешаться с массой народа. Двинувшись налево, он затем свернул направо, к нейтральной полосе с противоположного от Нильсона края сцены. Приблизившись к пятнадцатифутовой полоске травы, Римо увидел Мэггота, «Дэд Мит Лайс» и Викки Стоунер, стоящих на площадке под сценой. Там присутствовал и какой-то агрегат, в котором Римо узнал нечто вроде лифта. Римо пересек полоску травы, отделявшую зрителей, от сцены. Большинство охранников стояли спиной к аудитории, глядя на Мэггота и тем самым нарушая первую заповедь телохранителей. Из-за сцены Римо теперь не было видно Нильсона. Подойдя сзади к одному из охранников, Римо взял его рукой за шею. Если кто-то и смотрел на них, то это выглядело, словно один по-приятельски положил другому руку на плечо. Наблюдавшим не была заметна маленькая деталь: пальцы Римо, погрузившись в мышцы толстой шеи охранника, тихо перекрыли главную артерию, обеспечивающую приток крови к мозгу. Через три секунды страж обмяк. Прислонив его к дереву, Римо направился к подъемнику под сценой. Стоявший на лестнице по другую сторону сцены Гуннар Нильсон вынул из медицинского чемоданчика пистолет и лег на пол лестничной площадки. За досками его не было заметно, ему же открывался превосходный вид на собравшуюся толпу. Нильсон просунул дуло револьвера между досок и навел его на Чиуна, который безмятежно сидел, продолжая вещать что-то собравшейся вокруг него молодежи. А куда же делся этот белый? Этот Римо? Нильсон посмотрел в щелку налево, направо, но так его и не увидел. Ладно, не важно. Далеко не уйдет. А первым будет азиат. Он навел дуло револьвера Чиуну в лоб, пока примеряясь. Но лоб вдруг сместился. Он оказался левее. Сдвинув дуло пистолета влево, Нильсон вновь прицелился в лоб. Но лоб вновь сместился. Он оказался ниже прицела. Как это могло случиться? Азиат ведь не двигался с места. В этом Нильсон был абсолютно уверен. И тем не менее он все время уходил из-под прицела. Это напомнило ему о чем-то, связанном с давним прошлым его семейства. Но что это было? Какое-то изречение… Он рылся в памяти, но никак не мог найти ответ. Что же это было за высказывание? Тут думать стало невозможно: динамики разразились таким громогласием, словно сам Господь возглашал наступление Страшного суда. – Друзья! – ревели динамики. – Люди! Слушайте все. Перед вами Мэггот и «Дэд Мит Лайс»! Последние шесть слов прозвучали таким истошным воплем, что его могли услышать в Латинской Америке. Держа револьвер у бедра, Гуннар встал на ноги. Сцена была окутана клубами дыма; Гуннару был виден источник – висевшие под сценой дымовые шашки. Дым заволакивал сцену тяжелыми красными, желтыми, зелеными и фиолетовыми облаками, плавно клубящимися в неподвижном летнем воздухе. Гуннар услышал, как заработал мотор. Находившийся под сценой лифт пошел наверх. Нильсон продолжал следить за сценой. Новый звук. Гигантская вытяжка начала высасывать дым. Сцена очистилась, и там оказались Мэггот и трое «Лайс». Позади них стояла Викки Стоунер. «И все-таки она будет последней», – подумал Гуннар. Девушка отошла в глубь сцены, а Мэггот и «Дэд Мит Лайс» оглушительными аккордами начали первую композицию. «Мугга, мугга, мугга, мугта!» – взвыли они. Толпа завизжала, заглушай динамики, исключая возможность услышать музыкантов, ради которых четверть миллиона человек преодолели в общей сложности миллионы миль. У Римо заложило уши. Пройдя под площадкой, он легонько ударил по ступеням находившейся слева лестницы и стал подниматься наверх. В восьми футах над Римо Гуннар Нильсон ощутил, как задрожали доски. Эта вибрация была вызвана не музыкой; те колебания он уже успел мысленно зафиксировать. Нагнувшись, Гуннар посмотрел вниз. У подножия лестницы стоял американец, тот самый, Римо. Ну что ж. Значит, первым быть американцу. Римо сделал шаг по лестнице. – Ты знаешь о том, что твой брат моргнул? – спросил он. – Да, но я – не он, – ответил Нильсон. Он медленно поднял пистолет до уровня груди Римо. Их никто не видел: все глаза были устремлены на Мэггота и «Лайс». Римо поднялся еще на одну ступень. – А еще он откашлялся, прежде чем напасть на меня. – Это свойственно многим, но не мне, – сказал Нильсон. – Забавно, – продолжал Римо, делая очередной шаг, – а я-то думал, что это вроде семейной черты. Ты понимаешь, о чем я, есть такие врожденные слабости, которые в конце концов и губят людей. – От любого врожденного недостатка можно избавиться, – ответил Нильсон. – Я не страдаю дурными привычками своего брата. С едва заметной улыбкой он смотрел, как Римо поднялся еще на ступеньку. Глупый американец думал, что, медленно приближаясь, он может обмануть Гуннара Нильсона. Неужто он думает, что ему удалось бы подняться на эти несколько ступеней, если бы Гуннар Нильсон ему не позволил? Нильсону нужно было кое-что узнать. Из-за грохота музыки ему пришлось повысить голос. – Как ты убил его? – крикнул он. – Из его же оружия? – Нет, – ответил Римо. – Я вообще не убивал его. Это Чиун. – Старик-азиат? – Что подтверждало слова черномазого, однако Гуннар никак не мог в это поверить. – Да, – сказал Римо. – Думаю, что он уложил его ударом ноги в горло, но точно сказать не могу, так как сам при этом не присутствовал. Еще шаг. Теперь он был слишком близко. Нильсон нажал на курок. Раздался грохот выстрела, но из-за рева музыки его никто не услышал. Белый американец упал. Замертво. Нет, не замертво. Едва коснувшись лестницы, он сделал кувырок вперед и ногами выбил из руки Нильсона пистолет, полетевший через перила вниз. А американец был на ногах и с улыбкой приближался к Нильсону. – Прости, – сказал он. – Вот так-то, дорогой. Нильсон взревел гортанным ревом викингов-берсеркеров. «Вероятно, – мелькнуло у него в мыслях, – вероятно, на роду Нильсонов лежало проклятие Синанджу». Но он еще мог оправдать гибель Ласы, выполнив семейный контракт. Он повернулся и бросился вверх по лестнице. Девчонка. Он оторвет ей голову. Он несся, перепрыгивая разом через три ступеньки. Римо было поспешил за ним, но остановился. Остановился и Нильсон. На верхней площадке лестницы спокойно и безмятежно стоял древний азиат, в желтом кимоно, с улыбкой на лице. Римо не расслышал слов, но Чиун, похоже, сказал: – Рад вас видеть, мистер Нильсон. Приветствую ваш знаменитый Дом. Нильсон решил, что сможет справиться со стариком. Римо с усмешкой заметил, как плечи Нильсона напряглись, он приготовился броситься на Чиуна, что было равнозначно попытке укусить аллигатора за нос. Нильсон взревел и плечом вперед ринулся на Чиуна. Старик легко увернулся, и Нильсон проскочил мимо. Римо устремился наверх. Викки стояла позади Мэггота и музыкантов и, глядя на них, притоптывала ногой. Повернувшись, она увидела мчащегося на нее Нильсона. Ее глаза округлились от страха, когда она заметила выражение его лица. Она попятилась. Римо уже добрался до верха лестницы и заметил только молнией промелькнувшее шафрановое кимоно. Нильсон уже вытянул вперед руки, чтобы схватить девушку. Рев викингов вновь заклокотал у него в горле, но захлебнулся сдавленным писком, когда Гуннара сзади достала стальная рука. Последние мысли Нильсона были мыслями врача, а не убийцы. Знакомый хруст проломленной височной кости, резкая боль от осколков черепа, вонзившихся, подобно ножам, в мозг. И медленно обволакивающее тепло объятий смерти. Повернувшись к Чиуну, он посмотрел в карие глаза азиата и не увидел там ничего, кроме уважения. Вновь повернувшись, он, шатаясь, шагнул на сцену прямо перед Мэгготом и «Дэд Мит Лайс», продолжавшими играть, несмотря ни на что. В предсмертных судорогах Нильсон оказался на краю площадки, упал, скатился со сцены и, пролетев пятнадцать футов, приземлился на плечи одного из охранников, который с кулаками набросился на бездыханное тело Нильсона, призывая на помощь напарников, дабы вместе проучить смутьяна. Наверху, на сцене, Мэггот возопил: – «Дэд Мит Лайс» превыше всех! Внизу охранники навалились на беспомощный труп Нильсона. Кордон между сценой и зрителями исчез. Первой вперед бросилась какая-то девчонка. Она быстро пересекла нейтральную полосу. Другие пока наблюдали. Увидев, что ее никто не остановил, за ней последовали другие – за каплями накатила волна, тут же превратившаяся в цунами. Мэггот смолк на полуслове. Он увидел рвущуюся к площадке и к нему толпу. Сотни людей. С немытыми руками. Липкими пальцами. Грязными ногтями. Пожелтевшей от табака кожей. Стремящихся дотронуться до него. Он нажал кнопку, находившуюся у него под ногой, и на сцену вновь повалил дым. Музыка замедлилась и прекратилась. Внезапно наступившая тишина словно раздразнила толпу. Со звуком, похожим на лай своры собак, народ ринулся к сцене – Скорее, Викки! – крикнул Мэггот. Он нажал другую кнопку, и под прикрытием дыма лифт в центре сцены начал опускаться. «Лайс» спрыгнули на площадку вместе с Мэгготом. Подхватив Викки, Римо помог ей очутиться на спускавшейся площадке. Рядышком Римо увидел Чиуна. Через считанные мгновения они все уже сидели в поднимавшемся вертолете вне досягаемости сотен поклонников, которые окружили вертолет, но были достаточно благоразумны, чтобы держаться подальше от его вращающихся лопастей. Не успел вертолет подняться в воздух, как тут же, словно по сигналу, пошел дождь – большие тяжелые капли – так обычно начинаются летние ливни в горах. – Ты в порядке, Викки? – спросил Мэггот. – Да, Кэлвин, – ответила она. Римо удивился. Она говорила чистым, сильным, ровным голосом. – Что с тобой? – поинтересовался Римо. – Таблетки кончились? – Нет. Я завязала. У меня теперь новый кайф. – Это какой же? – Кэлвин, – ответила она, взяв Мэггота за руку. – Мы решили пожениться. – Поздравляю, – сказал Римо. Назовите первенца в мою честь. – Ладно, хотя«сраный пижон» несколько необычное имя для малыша. Римо улыбнулся. Он посмотрел вниз на дарлингтонскую ферму. Дождь шел всего несколько секунд, а поле было уже все в лужах. Народ метался взад-вперед; то и дело в разных местах возникали стычки. Сверху это напоминало картину гарлемских беспорядков. Любой, сталкивавшийся с понятием энтропии – меры высшей неупорядоченности, – узнал бы в картине внизу иллюстрацию из учебника. Римо заметил, что Чиун тоже приник к окну вертолета. – Скажи мне, Римо, – спросил Чиун, – это можно назвать событием? – Чем, чем? – Событием. – Думаю… да, – ответил Римо. – Хорошо, – сказал Чиун. – Мне всегда хотелось поприсутствовать на событии. Вертолет уже несколько минут кружил над фермой, и один из «Лайс» сказал, обращаясь к пилоту: – Полетели-ка отсюда, а то у этих умников и оружие может оказаться. Пилот развернул вертолет, и они понеслись назад к городку и мотелю. – Жду не дождусь, когда вернусь, – сказала Викки. – А что? – поинтересовался Римо. – Случилось что-нибудь особенное? – Нет. Просто хочу позвонить отцу. Сказать ему, что со мной все в порядке. – Своему отцу? Ты звонишь ему? – Каждый день. Чтобы он знал, где я и что со мной все в порядке. – Ты же собираешься давать против него показания. – Да, но одно – бизнес, а другое – личное, я имею в виду то, что я ему звоню. Я должна. Он так подавлен. Каждый раз, слыша мой голос, он говорит «Ах, это ты!» таким тоном, словно наступил конец света. – Понимаю, – сказал Римо. Он на самом деле понял, кто был инициатором контракта на ее жизнь, и откуда взялось столько денег, и почему убийцы всегда точно знали, где находилась Викки Стоунер. Теперь он многое понял. Он взглянул на сидевшего напротив него в кабине Чиуна, которого, похоже, не укачивало, как это обычно случалось в вертолете. – Теперь ты понял, да? – спросил Чиун. – Да. – Наступает время, когда даже скала поддается воде. – А ты никогда не слышал, как аплодируют одной рукой? – спросил Римо.Глава двадцать первая
С Полом Стоунером, отцом Викки, все было просто. Он жил в особняке стоимостью в четверть миллиона долларов в районе Шестидесятых улиц Нью-Йорка, и его предсмертный крик, прозвучавший в квартале, привыкшем к таким крикам, не привлек внимания. Однако перед смертью он написал по «просьбе» Римо записку о том, что кончает жизнь самоубийством, и заодно перечислил компании финансистов, замешанных в авантюре с русским зерном, в результате чего цены на хлеб в Америке подскочили на пятьдесят процентов. Римо сделал так, чтобы самоубийство выглядело как самоубийство, и, взяв предсмертную записку, набрал код 800 и особый бесплатный номер доктора Смита. – Дело сделано, Смитти, – сказал он. – Правда? – Да. Стоунер мертв. В предсмертной записке он во всем признался. Вам нужна эта записка? – Нет. Оставьте ее на месте. Я позабочусь о том, чтобы агенты ФБР нашли тело. И записка не пропадет. – Она написана по-японски иероглифами для слепых, – насмешливо сказал Римо. – Ваше дело – просто оставить записку на месте, – ответил Смит. – Что-нибудь еще? – Похоже, что Викки теперь не придется давать показания. – Нет, – сказал Смит. – Этой записки будет вполне достаточно. Он замолчал, и Римо не прерывал молчания. – Вам не кажется, что неплохо бы извиниться перед Чиуном? – спросил наконец Римо. – За что? – За неверие в его способность справиться с Нильсонами. – Кому из вас нужно это извинение? – поинтересовался Смит. – Раз уж вы спросили, скажу, что, на мой взгляд, мы оба его заслужили. – Если вам вовремя не заплатят, тогда я извинюсь, – ответил Смит. – Вы, как всегда, крайне любезны. Желаю, чтобы ваш йогурт прокис, – сказал Римо и повесил трубку. Вернувшись в гостиницу, он спросил у Чиуна. – Одного не могу понять, папочка. Когда мы встретили этого старикана в фойе театра, как ты узнал в нем Гуннара Нильсона? – У шведов есть одна любопытная черта, – сказал Чиун. – Какая? – поинтересовался Римо. – Они все похожи друг на друга. Римо лишь кашлянул в ответ. – А как ему в Дарлингтоне удалось протаранить тебя плечом? – Я сам позволил ему. – Но почему? – спросил Римо. – Потому что я обещал его брату, что обойдусь с ним уважительно. Римо внимательно посмотрел Чиуну в лицо. – Браво! – воскликнул он. – Хлоп, хлоп, хлоп! – Что это за «хлоп, хлоп, хлоп»? – спросил Чиун. – Аплодисменты одной рукой. Что же еще?Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Судный день
Глава первая
Он хотел знать, будут ли слышны снаружи крики в доме? Агент по продаже недвижимости отвечал, что никогда о таких вещах не задумывался. Дом уединен, это да, пейзаж идилличен, вид прекрасен. Кстати, почему бы мистеру Блейку Кламу не осмотреть все вокруг? – Да, – согласился Клам, – вид великолепный… А Нас кто-нибудь может видеть? Не обращая внимания на фальшивые восторги комиссионера, Клам внимательно изучал склон утеса, спускающийся до синей глади Тихого океана неподалеку от маленького калифорнийского городка Болинас, за которым начинались нижние отроги горы Тамалпаис. Он посмотрел вокруг. Вдалеке, ниже по покрытой гравием дороге стояла белая хижина. Оттуда в мощный бинокль вполне можно было видеть, а с помощью подслушивающего устройства – слышать все, что происходит в доме. Современная электроника может творить чудеса. Но еще более удивительных вещей можно добиться при помощи компьютеров. Блейк Клам знал это точно. Можно охватить всю страну одной компьютерной системой, да так, что только один человек будет иметь доступ к окончательным распечаткам. А если человек этот настолько упрям и эгоистичен, что не хочет ни с кем делиться полученной информацией… Такому нельзя позволить встать на пути Высшего Блага, на пути нанимателей Блейка Клама – Международной корпорации данных, Ай-Ди-Си. Даже если этот человек будет кричать. – Как видите, сэр, это поместье – просто находка для человека, который ищет уединения и уюта. – Гм… – буркнул Клам, еще раз бросив взгляд на дом, выстроенный в приземистом калифорнийском стиле, с большим каменным внутренним двором-патио, слишком открытым для обзора с вертолета, вызывающе широкими окнами, обращенными в сторону океана и предгорья, с бесчисленными раздвижными стеклянными дверями, которые уж никак не смогут остановить достаточно упорного и решительного человека. – Очаровательный дом, мистер Клам, не правда ли? – Гм… да… – Клам опять посмотрел вниз на дорогу в сторону белой хижины. – Кому она принадлежит? – О, вас это не заинтересует. Хижина не утеплена, ванная комната только одна, краны не работают, а владелец запрашивает непомерную цену. Клам задумался. Это был ухоженный мужчина лет под сорок с аккуратно подстриженными каштановыми волосами, с ровным, как по линейке, пробором. Гладкое лицо, слегка загоревшее во время прогулок под парусом в Хэмптоне и катания на горных лыжах в Вейле, подтянутая фигура, с элегантной простотой облаченная в серый костюм от «Брукс бразерс», черно-оранжевый, не слишком широкий галстук. Превосходный служащий Ай-Ди-Си, образец служащего Ай-Ди-Си, в тридцать семь лет уже вице-президент. Мог бы даже стать старшим вице-президентом Ай-Ди-Си, если бы не тридцать других, почти столь же достойных претендентов, стоящих на различных ступенях служебной лестницы в Корпорации с Большой буквы. Кроме как о Корпорации и о службе в кругу Блейка Клама никто и не говорил. – Давайте осмотрим дом, – сказал Клам в безупречной манере, принятой в Ай-Ди-Си, которая его самого ни к чему не обязывала, но других заставляла повиноваться. На Клама не очень-то действовал развязный энтузиазм агента, его восторги по поводу паркетных полов спален, массивного мраморного камина, новой системы отопления, которая может создать в доме иллюзию как беркширской осени, так и пуэрториканской весны, и, конечно же, коврового покрытия – оно навсегда останется таким же чистым, как в день, когда его настелили. – Это все? – спросил Клам, которому не понравились телефоны в каждом углу. – Как работник Ай-Ди-Си, вы, наверное, уже заметили телефоны. Должен честно признаться, что у нас были с ними некоторые проблемы. Сильный ветер иногда рвет провода. Но вы с вашими связями наверняка сможете провести подземный кабель. Клама вполне устраивал телефонный провод в теперешнем виде. Но это было единственное, что ему понравилось. Дом был слишком… открыт, слишком уязвим. – Вы хорошо поработали, – сказал Клам. – Я должен подумать. – Такая великолепная недвижимость уходит быстро. – Охотно верю. – Клам направился к выходу. Ему нужно было успеть осмотреть еще несколько домов. – Здесь есть еще глубокий подвал, хотя я не думаю, что вам это интересно. Все подвалы похожи друг на друга. Глубокий подвал?.. – Раз уж я здесь, можно взглянуть, – сказал Клам. – Вы можете использовать его как склад или отделать панелями, привести в порядок. Дом строился во времена, когда все боялись атомной войны и были помешаны на бомбоубежищах. Это даже и не подвал, а глубокая яма с вентиляцией и свинцовыми стенами, так что выглядит все это страшновато. Мы, если пожелаете, можем переделать его в игровую комнату еще до вашего переезда. Осмотрев подвал, Блейк Клам тут же заявил, что он не только не имеет ничего против, но даже хотел бы немедленно получить ключи от дома. – Значит, вы согласны? – Разумеется. Я также хочу купить эту маленькую белую хижину у дороги. – Местные банки не очень-то любят давать закладные под второй дом, – сказал агент но недвижимости. – Ай-Ди-Си не нуждается в накладных. Я хочу завершить сделку в двадцать четыре часа. – Если вы позволите мне высказать свое мнение, сэр, то эта хижина не стоит того, что за нее запрашивают. – Ай-Ди-Си желает ее приобрести. Зардевшийся агент широко улыбнулся. – Что Ай-Ди-Си пожелает, то Ай-Ди-Си и получает? – Да, таков девиз нашей корпорации, – сказал Клам. – Я читал о вас в «Форбсе», мистер Клам. Вы ведь один из самых молодых вице-президентов Ай-Ди-Си? – В Ай-Ди-Си тридцать вице-президентов, – заметил Клам. – Они пишут, что вы исключительный вице-президент. – Мы все исключительные. – Тогда как же вы решаете, кто станет президентом? – Тот, чьи заслуги окажутся наиболее значительными, станет президентом. Учитывается все до последней мелочи. – Да, – согласился агент. – Я слышал об этом, а также о том, что благодаря вашим исследованиям в области компьютерных технологий вы оказались на целое поколение впереди конкурентов. – Да, именно так мы и работаем, – холодно сказал Клам. Он терпел нескончаемую болтовню агента по недвижимости всю дорогу до Сан-Франциско – целых тридцать миль. Клам не взял бы такого человека к себе на фирму. Он не умеет работать. После заключения сделки хороший торговец не говорит о делах – можно упустить уже почти готовый контракт, предоставляя слишком много информации. Хороший агент должен дать клиенту ровно столько информации, сколько необходимо. Вся мощь Ай-Ди-Си заключалась в информации. Одни компании производили компьютеры, другие разрабатывали компьютерные программы. Только Ай-Ди-Си имела полный набор: программирование, научные разработки, конструирование и эксплуатацию компьютеров. В области производства компьютеров конкуренты у Ай-Ди-Си были; что касается банков данных, она не имела равных. Но ни одна корпорация не могла бы процветать, специализируясь лишь в одном направлении, поэтому Ай-Ди-Си начала приобретать строительные материалы, нефть, уголь, алюминий, транзисторы и недвижимость – не только маленький дом на тихоокеанском побережье, но и обширные пространства необработанной земли. Рабочие группы начали осознавать, что им необходима более широкая информация. Ощущалась нехватка знаний о том, что происходит в других областях. Как, например, было с налогами. При помощи компьютеров можно до последнего цента предсказать, сколько и за что запросят конкуренты. Но невозможно вычислить, сколько политики решат потратить – разумеется, если вы не купили местных политиков. Однако прибрать их к рукам значительно проще, если вы знаете их секреты. Не всегда можно купить политика за деньги. За информацию – всегда. В Америке, на берегу залива Лонг-Айленд, имелась прямо-таки золотая жила информации. О таком Ай-Ди-Си и мечтать не могла. Информация о том, кто какие налоги платит, кто какие выплаты получает, через какой пункт поступают в страну наркотики, кто, что, кому, где и почем продает. Учтено было даже влияние изменений погоды на потребительский рынок. Полный комплект. И никто на берегу пролива Лонг-Айленд в санатории Фолкрофт не использует, казалось, эти данные в полной мере. И то, что Ай-Ди-Си не имеет доступа к этой информации, – просто преступление против природы. Блейк Клам намеревался исправить такое положение вещей. В аэропорту Сан-Франциско Блейк Клам готовил свой реактивный самолет «Лир» к полету в Уэстчестер, который находился в нескольких милях от городка Рай, штат Нью-Йорк. Ему сообщили, что над Колорадо собирается гроза. Клам отвечал, что он полетит выше туч. На дежурного диспетчера, похоже, произвели впечатление познания Клама в аэронавигации, и он очень вежливо задал Кламу несколько вопросов о его обучении и подготовке. Клам также был любезен. Возможно, этот человек – один из тысяч людей, которые, не ведая об этом, снабжают информацией Фолкрофт. А если так, то вскоре диспетчер, сам того не подозревая, будет работать и на Ай-Ди-Си. Только гений мог установить компьютерную сеть в Фолкрофте таким образом, чтобы лишь один человек имел доступ к информации. Насколько Кламу было известно, только один человек знал, как работает система в целом. Вся прелесть ее организационной структуры состояла в том, что люди, работающие в ней, имели в лучшем случае отрывочное представление о том, чем они занимаются. Большинство из них считали, что работают на частные компании, более проницательные подозревали, что являются информаторами ФБР, но никто не догадывался, что все они формируют компьютерный банк данных Фолкрофта. Все было так превосходно организовано, что крупные компании и даже Ай-Ди-Си, сами того не подозревая, снабжали систему осведомителями. Только одна вещь озадачивала Клама – цель этой организации, носившей кодовое название КЮРЕ. Совершенно непонятно, куда шла ее прибыль. Хотя она занималась и военными вопросами, но не походила на военную организацию. Военные операции проводятся обычно против армий и правительств, а КЮРЕ, похоже, одновременно работала как против некоторых американских граждан так и на некоторых американских граждан. Вот о чем думал Клам, пролетая над Колорадо. Возможно, он получит ответы на свои вопросы в ближайшие два дня. По иронии судьбы на это указывали компьютеры Фолкрофта, вернее – данные серьезного исследования, посвященного пыткам. Оно подтвердило то, о чем Клам подозревал, еще когда служил офицером специальных войск, до того как попасть в Ай-Ди-Си: любой человек скажет все, если его пытать надлежащим образом. Не требуется никаких специальных препаратов, никаких «промываний мозгов». Если удастся убедить человека, которому вы причиняете боль, что боль прекратится, как только он скажет то, что вы от него требуете, и что он всякий раз сможет прекращать боль, говоря то, что вы от него требуете, то он непременно заговорит. Любого человека можно сломить за сорок восемь часов. В большинстве случаев рассказы о людях, выдерживающих многодневные пытки, не соответствуют действительности. Человек молчит, пока допрашивающему не удается втолковать ему связь между болью и информацией. Вовсе не духовная слабость заставляет людей говорить, просто такова человеческая натура. Прекратить боль и выжить. Вот и все. Клам летел над равнинными штатами и думал об офисах Ай-Ди-Си, находящихся там, в особенности в Канзас-Сити. Местные люди из КЮРЕ были включены в компьютерную платежную ведомость вместе со спортсменами-профессионалами некоего спортклуба. Над Уэстчестером должно быть ясное небо. Клам получил сводку по радио. Он заодно распорядился, чтобы самолет заправили для полета в Нью-Йорк. – И попрошу, чтобы к утру самолет был готов для нового полета через всю страну, в Сан-Франциско. – Много летаете… – Я всегда в дороге, – сказал Клам в микрофон. – Конец связи. Забавно, что он услышал от диспетчера: «Много летаете». Именно так выразился президент Ай-Ди-Си в тот дождливый день в Мамаронеке, штат Нью-Йорк, во время личной беседы. Клам был вице-президентом, отвечающим за международные связи, от старшего вице-президента по стратегическим вопросам его отделяли шесть ступеней иерархической лестницы, а эта должность, в свою очередь, была последней ступенью на пути к президентскому креслу. Когда Клам вошел к президенту, тот сидел с мрачным видом. Он был один, и это было необычно. Клам не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь раньше встречался наедине с таким высокопоставленным сотрудником Ай-Ди-Си, пусть даже на площадке для гольфа. Президент, он же и председатель правления, как и Клам, имел подтянутый и энергичный вид уверенного в себе человека, с той лишь разницей, что он был двадцатью годами старше – больше морщин на лице и седины в волосах. – Садитесь, – сказал он. – Наш разговор продлится не более пяти минут. Вы никому не должны упоминать об этой встрече. Мы больше никогда не встретимся наедине, и вы никогда больше не будете обсуждать этот вопрос со мной. Когда вы выполните задание, вы просто сообщите мне: «Выполнено», затем представите отчет о работе и в течение недели после этого станете вице-президентом по стратегическим вопросам. Вы слушаете меня? – Я слушаю вас, Т.Л., но не понимаю. – Неподалеку отсюда – странно, но это совсем рядом – находится санаторий Фолкрофт. В нем установлены компьютерные системы 385, 971 и 842. – Система 842 – из нового поколения компьютеров, которые появятся на рынке не раньше, чем через два года! – Совершенно верно. А у них они уже есть. – Но мы ведь только сдаем в аренду наши компьютеры, а не продаем их. – И все же они у них есть, и там работает несколько наших первоклассных специалистов. Мы не можем допустить такой концентрации талантов за пределами Ай-Ди-Си. – Как это могло случиться? – Вы помните, на одном из первых семинаров вы узнали, что, имея деньги и мозги, можно всю страну оплести компьютерной сетью? – Да. – Так вот, в санатории Фолкрофт в городке Рай, штат Нью-Йорк, это уже сделано. Вы станете старшим вице-президентом по стратегическим вопросам, так как вы единственный из вице-президентов, кто прошел подготовку в войсках специального назначения, и у меня нет другого человека, кому бы я мог поручить это задание. Вы, конечно, понимаете, какого рода способности вам придется пустить в ход? – Вы правы, Т.Л., другого человека, способного выполнить это задание, нет. Я не должен ни перед чем останавливаться? – Считайте, что этого я не слышал. – А что, если у меня ничего не получится? – Тогда мы будем вынуждены нанести в этом направлении широкомасштабный удар! – Не лучше ли для Ай-Ди-Си в случае моего провала просто отстранить меня и работать себе спокойно дальше? – Люди из Фолкрофта не забывают тех, кто им угрожает. Я уверен, они до нас доберутся. – Тогда, Т.Л., я должен задать вам еще один вопрос. Почему бы не оставить их в покое, если риск так велик? Надо обезопасить себя от возможных последствий. Я думаю, следует глубже изучить этот вопрос. Ай-Ди-Си важнее моего продвижения по службе, Т.Л. И тут вице-президент Блейк Клам впервые увидел, как на лице Т.Л.Бруна отразилось нечто иное, чем респектабельный оптимизм или осторожное беспокойство. На нем отразился гнев. Гнев закипел в корпоративной душе Т.Л.Бруна и бросился красной волной ему в лицо. – Они подорвали основу прибылей Ай-Ди-Си, – сказал он дрожащим от ярости голосом. – Подорвали самую основу прибыли Ай-Ди-Си, украв наши компьютерные системы, составляя нам конкуренцию в области информации. Если бы так поступила другая корпорация, мы бы ее раздавили. Если бы политик задумал сделать это, мы бы его уничтожили. Если бы банкир попытался сделать это, мы бы превратили его в банкрота. Понятно? Ай-Ди-Си и Фолкрофту вместе нет места на этой земле! – Слушаюсь, сэр, – сказал Клам. И собственный ответ напомнил ему о его короткой армейской карьере во Вьетнаме, где младшие чины всегда отвечали: «Слушаюсь, сэр». Именно так капитаны становились майорами, а майоры – подполковниками. Точно так же младший вице-президент мог стать старшим вице-президентом по стратегическим вопросам еще до того, как ему исполнится сорок лет. – Вам предстоит много полетать, Блейк. Идите, – сказал Т.Л. Кламу было чем заняться в Фолкрофте, но он, будучи профессионалом, решил действовать точно и наверняка. Не стоит туда торопиться, в Фолкрофт. Клам послал туда людей – чтобы починить компьютеры, проверить счета, предложить новое программное обеспечение и аппаратуру, а сам держался подальше, наблюдая, какова будет реакция Фолкрофта. Двух программистов Клам больше никогда не увидел, а третьего нашли с раздавленной грудной клеткой на пляже Лонг-Айленда. Следователь послал детективов, чтобы они поискали на месте преступления какое-нибудь гидравлическое устройство: по его словам, только с помощью пресса можно было так изуродовать труп. Но программист был убит на пляже, а любая машина таких габаритов оставила бы след на песке. Ай-Ди-Си выплатила денежную компенсацию семьям погибших – корпорация всегда заботилась о своих людях, – и с последней смертью Клам изменил планы. Он сосредоточил все свое внимание на чопорном человеке средних лет, не совсем, по-видимому, нормальном, так как он однажды отказался от высокой должности в Ай-Ди-Си. В офисе доктора Харолда Смита, руководителя санатория Фолкрофт, стоял всего один компьютерный терминал, и только через него можно было подключиться ко всем здешним компьютерам и считать содержавшуюся в них информацию. «Превосходная система», – подумал Клам. Но человек, управляющий всем этим, слишком упрям. Скорее всего, это характерно для людей средних лет и старше, и, может быть, поэтому Ай-Ди-Си увольняла своих служащих, прежде чем они становились трясущимися, дряхлыми и, что хуже всего, упрямыми. В мире корпораций не было места для упрямства. Оно устарело, как счеты. Устаревают и люди. Тем хуже для доктора Смита. Как обычно, Клам совершил образцовую посадку в аэропорту Уэстчестера. Он был осторожным пилотом, хотя и не знавшим чувства страха, и никогда не подвергал себя ненужному риску. Он встречал пожилых пилотов и безрассудных пилотов, но пожилых и в то же время безрассудных пилотов ему встречать не доводилось. Клам понаблюдал за заправкой своего самолета, обсудил результаты техосмотра с одним из немногих механиков, которым доверял, а затем уехал на фургоне своей жены, припаркованном им здесь два дня тому назад. Он хотел позвонить жене, но потом передумал. Незачем зря тратить время. Не помешает сегодня вечером появиться у доктора Смита пораньше. Лучше на несколько минут раньше, чем хотя бы на секунду позже. Клам проехал высокие ворота Фолкрофта, глухие кирпичные стены которого скрывали все, что находилось за ними, и припарковал фургон с задней стороны административного здания. Свет горел только в офисе Смита, слабо мерцая в ночи через непроницаемое снаружи оконное стекло, но что-либо внутри разглядеть было невозможно. В течение сорока восьми часов, как утверждало исследование в области пыток, Клам узнает все о Фолкрофте, все до последней мелочи. В ночной темноте Клам взглянул на таинственную вереницу звезд, расстояние до которых и их размеры оставались неизвестными человечеству до наступления компьютерной эры. Глядя в глубину пространства, Клам, непонятно почему, подумал о перехваченной из Фолкрофта странной информации. Там упоминался «Дестроер» – по-видимому, какой-то военный корабль – и маленькая деревушка в Северной Корее под названием Синанджу.Глава вторая
Его звали Римо, и он направлялся с «визитом вежливости» в пригород Детройта, Гросс-Пойнт, расположенный в нескольких милях от центра, в респектабельный дом с широкой лужайкой перед ним. Люди, живущие в центре города, или впрыскивали смерть себе в вены, или вдыхали ее, или торговали ею в «охраняемых» притонах. Те, кто пользовался продуктом, доход от продажи которого позволял содержать эту лужайку безупречно подстриженной, ежедневно мыть и чистить до блеска дом руками двух служанок, подогревать всю зиму воду в бассейне, не были желанными гостями в этом квартале. После наступления темноты полицейские останавливали их и гнали прочь, если те не могли сказать, куда направляются и зачем – поработать барменом на вечеринке, убрать в спальнях или вынести мусор. Они резко выделялись в этом квартале темным цветом лица. Лицо Римо не привлекало внимания полицейских. Широкие скулы, взгляд темных глаз устремлен в вечность. Бледное лицо. Шесть футов росту, широкие запястья. Худощавый. Римо позвонил в дверь с табличкой «Джордан». Некогда эта фамилия звучала как Джордано. Некогда Анджело Джордано заправлял подпольным игорным бизнесом в деловой части Детройта, пока не обнаружил, что именно оптовая продажа белого порошка приносит чудовищную прибыль. И вот уже пятнадцать лет он успешно торговал этим товаром, снабжая им мелких черных дилеров. Дела шли хорошо, несмотря на отсутствие рекламы и своеобразные трудности с маркетингом: от пятнадцати лет до пожизненного заключения. Между Арнольдом Джорданом и последним этапом торговли было столько ступеней, что сам он с какими-либо неприятностями никогда не сталкивался. Это касалось лишь мелкой сошки. Дверь открыла горничная. – Добрый вечер, – сказал Римо. – Я из Союза домовладельцев Гросс-Пойнта и хотел бы поговорить с мистером Джорданом. – Мистер Джордан вас ожидает? – Нет, – ответил Римо. – Не могли бы вы подождать здесь, я посмотрю, дома ли он. – Спасибо. Римо начал что-то насвистывать. Он был очень занят сегодня вечером. В последнее время приказы, идущие сверху, были полны несуразностями, почти граничащими с некомпетентностью. Это все связано с Ай-Ди-Си, не иначе. Римо это понимал, хотя ему никто официально так и не разъяснил, что за проблемы возникли с этой корпорацией. Ему сообщили только имена и местонахождение трех программистов. Римо понадобилось пятнадцать секунд, чтобы избавиться от последнего из них на пляже Лонг-Айленда. Четырнадцать из них он от души смеялся над человеком, вставшим в позу кунг-фу, которая была бы вполне уместна на тренировочном занятии в школе боевых искусств, но при которой в реальном бою грудь оставалась незащищенной. Названия этой позы Римо не знал, потому что, как говаривал его учитель, Мастер Синанджу, человек не должен тратить драгоценное время на коллекционирование чужих глупостей. Синанджу, в отличие от широко известных видов боевых искусств, было не искусством, а рабочим инструментом. Римо так и не мог понять, как это люди могут превращать обыденную работу в забаву, посвящать ей часы досуга. Так, некоторые адвокаты, чтобы расслабиться, подстригают газоны! Вернулась горничная, шурша накрахмаленным белым фартуком и, извинившись, сообщила, что мистер Джордан занят. – Я только на одну минуту, я и сам очень тороплюсь, – сказал Римо и каким-то образом проскользнул в дом, оставив горничную, безрезультатно пытавшуюся его удержать, стоять с беспомощно вытянутыми руками. Арнольд Джордан ужинал в кругу семьи. Когда Римо вошел в тесно заставленную мебелью столовую, Джордан держал в руке вилку с куском черничного пирога. – Мне ужасно неловко вас беспокоить, – сказал Римо. – Это займет только минуту. Прошу вас, заканчивайте ужин, я не хочу его прерывать. Джордан, крупный мужчина с властным рубленым лицом римского легионера, но с прической телекомментатора, положил вилку. – Пожалуйста, доедайте, – повторил Римо. – Или вы не любите черничный пирог? – Кто вы такой? – Я из Союза домовладельцев Гросс-Пойнта. Мое дело займет только минуту. У меня тоже нет времени. – Я ужинаю. Позвоните завтра утром моей секретарше. – Я же сказал, доедайте свой пирог. Арнольд Джордан вытер рот белой льняной салфеткой и, извинившись перед женой и детьми, вышел из-за стола – Я уделю вам ровно одну минуту, – процедил он сквозь зубы. – Но должен предупредить: вы поступаете опрометчиво, прерывая мой ужин. Римо только кивнул в ответ. У него не было времени на вежливую болтовню. Джордан провел его в заставленный книжными полками рабочий кабинет. – Как вас зовут? Что вам надо? На кого работаете? Я уже сказал, что вы поступили опрометчиво, оторвав меня от ужина. Имя и телефон вашего хозяина? – Его зовут Смит, но не утруждайте себя звонками. Вы недавно приняли участие в поставке большой партии наркотиков, и меня послали, чтобы покончить с этим вашим бизнесом. – Римо пробормотал себе под нос: – Никому нет дела до того, что я не могу быть одновременно в двух местах. Как просто: найди дом Джордана, разберись с ним, то есть сделай за один вечер работу, на которую требуется тридцать пять часов. И чтобы все было на самом высшем уровне, как обычно. – Простите, что вы сказали? – спросил Джордан. – Неважно, у меня нет времени на болтовню, – буркнул Римо – Это хорошо, – сказал Джордан, – это прекрасно. У вас нет времени? Тогда окажите себе любезность и удалитесь. – Я слышу в вашем голосе угрозу, не так ли? Джордан пожал плечами. Если понадобится, он может раздавить в лепешку этого человека, но чего ради? Достаточно поднять трубку и вызвать полицию, которая арестует этого нахала за вторжение в частное владение. А потом, когда его выпустят под поручительство, он, Джордан, поможет ему исчезнуть в глубинах озера Мичиган. Размышления Джордана неожиданно поколебала жгучая боль в правом плече, как от раскаленной кочерги. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но не смог выдавить из себя ни звука. Римо зажал его плечо между большим и указательным пальцами. Джордан не мог ни двинуться, ни позвать на помощь. Он беспомощно сидел за своим письменным столом, напоминая раздавленную лягушку. – Все в порядке, – сказал гость. – Вам больно. В плечевом суставе Джордан ощущал страшную боль, словно его нафаршировали горящими углями. Римо слегка пошевелил пальцами. – А теперь не больно. Джордан почувствовал такое облегчение, что едва не заплакал. – Больно – не больно. Опять больно. Джордан снова ощутил ужасную боль. – Так будет продолжаться до тех пор, пока я не узнаю, где героин. Джордан попытался что-то сказать, но не смог. – Не слышу. Джордан тщетно старался что-то произнести. – Ну, говорите же! «Разве этот человек не видит, что он не в состоянии говорить? Маньяк какой-то, а плечо, кажется, вот-вот выскочит из сустава». Джордану очень хотелось заговорить, но голос ему не подчинялся. Вдруг он почувствовал, как боль переместилась в область сердца и голосовые связки заработали, хотя он едва мог вздохнуть. Охрипшим голосом он поведал об «охраняемом» притоне в центре города. Но маньяк не верил и твердил, что он врет. – Клянусь Богом, это правда! Пятьдесят пять кило. Я клянусь вам! Поверьте мне, это правда! Героин за деревянной панелью входной двери. Верьте же мне! – Верю, – сказал Римо. И боль чудесным образом прекратилась, а Анджело Джордано, известный под именем Арнольд Джордан, последний раз в своей жизни столкнувшись с проблемами маркетинга, погрузился в вечную тьму. Римо оставил тело Джордана в кресле, закрыл невидящие глаза и, выходя из комнаты, заклинил замок, чтобы выиграть двадцать-тридцать минут. Он извинился перед семьей Джордана, что не может остаться на десерт, и сообщил миссис Джордан, что ее муж занят разложением и просил его не беспокоить. – Вы хотели сказать «изложением»? – недоуменно спросила миссис Джордан. У Римо не было времени на объяснения. По вине Смитти он опять перегружен ночной работой, и все это, наверное, из-за компьютеров. Римо не верил в компьютеры. Он верил только в пожилого сухонького азиата, который так часто доставлял ему неприятности. Странно, за последнее десятилетие он потерял веру почти во все, во что когда-то верил, но, как сказал Чиун, Мастер Синанджу, это из-за того, что изменилась сама его сущность. С другой стороны, доктор Смит приписывал это серьезной перестройке нервной системы, суть которой не понять западному человеку. Что бы там ни было, Римо имел в распоряжении только час, чтобы добраться до центра Детройта, а затем вернуться в аэропорт. Он рисковал упустить не только пятьдесят пять килограммов героина, но и четвертого служащего Ай-Ди-Си, которого по поручению Смита нужно было устранить. Римо обнаружил, что в Гросс-Пойнте не было телефонных будок. Ему пришлось пройти три мили, прежде чем он нашел такси. Прошло еще двадцать минут, пока он добрался до телефона. Телефонная линия должна быть свободна в течение всего вечера, специально для него. Это была «открытая», незащищенная линия, никто не может гарантировать секретность разговора по телефону-автомату, но этот недостаток компенсировался оперативностью связи. В телефонной кабине воняло, как в общественной уборной. Римо набрал восьмерку и три ноля. Это был код, по которому за десять центов можно было позвонить из любой точки страны. После четвертого гудка он повесил трубку и набрал номер заново. Похоже, он не туда попал. Римо позвонил снова, дождался пятого гудка и повесил трубку. Затем он набрал ноль. – Девушка, на линии повреждение. Я не туда попадаю. Никто не отвечает. Римо дал ей нужный ему номер с кодом 800. – Все нормально, телефон звонит, сэр, – сообщила телефонистка. – Не может быть, чтобы там никого не было, – сказал Римо – Мне очень жаль, сэр. Может быть, попробовать еще раз? – Да, пожалуйста. Ответа не было. – Телефон звонит, сэр. – Слышу, черт возьми, – сказал Римо. Он выбросил телефонную трубку на улицу, и армированный сталью провод лопнул, как высохшая резинка. Шофер такси, дожидавшийся у обочины, увидев это, сказал, что он только что получил срочный вызов, и раз ему необходимо так внезапно уехать, то Римо ничего ему не должен. Но Римо как будто и не слышал. Он дал шоферу адрес дома, в котором, может быть, все еще находились наркотики. По первому же сигналу тревоги героин мог исчезнуть, и тогда его никогда не удастся уничтожить. Римо оставалось только надеяться, что программист из Ай-Ди-Си будет его ждать на условленном месте. Да, доктор Смит, должно быть, где-то просчитался, раз Римо столько раз сталкивается с Ай-Ди-Си за такое короткое время. Хорошо продуманная операция допускает только одно убийство, в крайнем случае – два. Римо сел в такси, но шофер остался стоять у дверцы. – Нужная вам улица, приятель, находится в черном квартале. – Ну и прекрасно! – сказал Римо. Римо недоумевал. Возможно ли, чтобы к телефону в офисе Смита никто не подошел? Нет. Если Харолд Смит сказал, что он будет в определенном месте в назначенное время, то он с раздражающей точностью будет в этом месте в это время. Может быть, у Смитти случился сердечный приступ и он умер? Вряд ли. Римо не везло весь сегодняшний вечер. С чего это вдруг теперь такое везенье? Такси не двигалось с места. Шофер ждал у дверей. – Ну, поехали, – сказал Римо. – Я не поеду в черный квартал в такое время суток. – Я вас понимаю, но мне обязательно нужно быть там. А вы – единственная возможность туда попасть. – Нет, не поеду, мистер. Римо полез в карман и достал пять банкнот, три по десять, две по двадцать долларов. – Зачем покойнику деньги? – пожал плечами таксист. Тогда Римо вышиб пуленепробиваемое стекло, которое отделяло его от переднего сиденья. Болты, державшие перегородку, разлетелись в стороны. Это произвело должное впечатление на таксиста, который вдруг осознал, что если пассажир платит, то его надо везти туда, куда он требует. Римо настоял, чтобы шофер взял деньги и за разбитое стекло. Таксисту оставалось только радоваться, что его пассажир выместил плохое настроение на машине, а не на нем. «Охраняемый» притон представляет собой сравнительно новое понятие в сфере торговли героином. Вместо того, чтобы посылать торговцев на улицы, где их могут ограбить наркоманы, мафиози стали оборудовать специальные дома, куда наркоманы сами приходили за своей дозой, которую при желании могли принять прямо на месте. В таких домах всегда было много оружия и даже так называемая «горячая игла» – шприц с ядом, который шел в действие, если клиент оказывался агентом Бюро по борьбе с наркотиками. В этих домах были прекрасные запоры, толстые двери и зарешеченные окна, и в этом отношении они не слишком отличались от магазинов по соседству, торгующих спиртным. По случаю большой партии героина были приняты особые меры предосторожности. Мелких клиентов в притон не пускали. К окнам поставили дополнительных, охранников. Входную дверь укрепили деревянными панелями и брусьями. Окна забили, двери в цокольном этаже обшили досками и заколотили гвоздями. Дом был прекрасно защищен от любой атаки, но не от коробка спичек и галлона бензина. Римо наблюдал, как горящий дом превращается в погребальный костер для его обитателей и пятидесяти пяти килограммов героина, спрятанных за панелью входной двери. Тут ему показалось, что он слышит плач шофера такси. Но когда он его об этом спросил, таксист ответил, что он не плакал. Нет, он радовался. Он был счастлив, потому что от всего сердца полюбил своего пассажира. – Хорошо, что в основном приходиться иметь дело с развалюхами, а то иногда попадаются крепкие постройки, которые не желают гореть, – поделился с таксистом Римо. Шофер такси был полностью с ним согласен. Конечно. Он согласен со всем. Доволен ли его пассажир? Это все, что его, таксиста, интересует в жизни. В аэропорт? Конечно, сэр, сочту за счастье! В аэропорту Римо обнаружил, что программист из Ай-Ди-Си все еще ждет его. Он извинился за опоздание и предложил побеседовать в туалете. Собеседник Римо так и оставался в кабине, пока уборщики не сообразили, что он сидит там слишком долго даже для человека, страдающего запором. – Быстрее, быстрее, – бормотал Римо, покидая аэропорт уже в другой машине. Если бы все было продумано четко, ему не пришлось бы так рисковать. Сверху шли странные распоряжения, и он гнал от себя мысли о том, что стоит за этим. Хотя Римо часто проникался ненавистью к скучному, лишенному человеческой теплоты доктору Харолду Смиту, ему не хотелось бы, согласно приказу, отправить доктора в последний путь.Глава третья
Выводы серьезного исследования не подтвердились. Смит не сломался за сорок восемь часов. Клам решил было, что дело сделано, но все, что он узнал, казалось умело сочиненным рассказом о мифической гигантской секретной организации. Зря потрачено драгоценное время. Почему отчеты о допросах умалчивают о том, какое это трудное дело – пытка? Клам чувствовал, как по спине течет пот, стетоскоп в руке сделался влажным, лишь только он взял его, чтобы приложить к волосатой груди Смита и послушать сердце старика. Отлично. Сердцебиение пока в норме. Этот старый дурак хочет умереть? Клам посмотрел на часы. Они находились здесь уже второй день. В глубоком подвале дома близ города Болинас была неисправна вентиляция, было не только невообразимо жарко, но и ощущалась нехватка кислорода. Он отнял стетоскоп от груди Смита и увидел, что грудь опухла, а в тех местах, куда он прикладывал электроды, появились красные пятна. Клам считал, что легко добьется результата, но только теперь понял, что его план пока далек от успешного завершения. Все шло как следует до того момента, когда он привязал доктора Смита к столу в этом подвале. Их встреча в Фолкрофте три дня тому назад прошла удачно. Клам представился осведомителем, который не хочет, чтобы его кто-нибудь увидел, иначе он потеряет работу в Ай-Ди-Си. Выслушав его, доктор Смит согласился на встречу поздним вечером. Клам умолчал, конечно, о том, какие действия предпринял с момента звонка Смиту до их ночной встречи. Как японцы, которые начали мирные переговоры с Америкой перед тем, как направить свой флот в Перл-Харбор, чтобы тем воскресным утром застать американцев врасплох. Смит встретил его немного настороженно, но был недостаточно бдителен. Их разделял письменный стол, и Клам догадался, что в дверях офиса скрыта электронная система, которая не позволила бы ему незаметно пронести оружие. По крайней мере металлическое. Так что Смит чувствовал себя в безопасности. – Я полагаю, вы удивлены, что я, вице-президент Ай-Ди-Си, хочу оставить работу и перейти к вам, – начал Клам. – Да, удивлен, – ответил Смит, – тем более что здесь у нас центр социальных исследований. – Бросьте, я знаю, что это не так, – сказал Клам. Он сел к столу на расстоянии чуть больше вытянутой руки от Смита. Все предметы, которые могли быть использованы как оружие, – календарь с острыми металлическими краями, массивный телефонный аппарат, письменный прибор, – все это стояло на столе ближе к Смиту. Даже фотография его жены, чрезвычайно непривлекательной женщины, располагалась ближе к Смиту, чем к посетителю, хотя обычно бывает наоборот. – Вы считаете, что Фолкрофт вовсе не институт социальных исследований? – улыбаясь, произнес Смит. – Прекрасно. Будем считать, что на самом деле здесь просто нечто вроде загородного клуба ученых, но я надеюсь изменить такое положение вещей. – Это и ни то, и ни другое, – сказал Клам, – и прежде чем я разберусь, что к чему, я хотел бы объяснить, почему хочу работать у вас. Доктор Смит выглядел озадаченным. «Прекрасно играет», – подумал Клам. – Раз вы уже здесь, продолжайте, – сказал Смит, – хотя я не думаю, что смогу быть вам чем-нибудь полезен. Вы нас с кем-то путаете. – Зато я знаю, что могу быть для вас полезен, сэр, и думаю, вы согласитесь со мной, когда я перечислю по пунктам, чем занимается Ай-Ди-Си – «Интернейшнл дейта корпорейшн». Клам попросил бумагу. Смит полез в ящик стола и протянул ему листок тонкой, почти прозрачной бумаги. Клам вынул изкармана небольшую перьевую авторучку – светло-синюю, с эмблемой Ай-Ди-Си. – Нет ли у вас бумаги потолще? Эта порвется при письме. – Вот бланк санатория… Нет, постойте, я не хочу, чтобы вы излагали на нашем бланке свои нелепые домыслы. Нас финансирует правительство, и любая огласка… – Да я верну вам этот листок. Я же напишу это только для вас. Доктор Смит кивнул, пожал плечами и вслух заметил, что не понимает, что происходит. Прежде чем он успел подвинуть лист бумаги к Кламу, тот привстал, как бы желая сам взять его. – Спасибо, – сказал он и воткнул ручку в кисть Смита. Брызнула кровь. Для человека средних лет Смит среагировал быстро, и это вполне устраивало Клама. У людей с быстрой реакцией сердце бьется быстрее, это заставляет и кровь двигаться быстрее, и пока Смит дотянется до кнопки сигнализации под письменным столом, кровь успеет разнести снотворное по всему организму. Тут Клам заметил, что воткнул ручку в правую руку Смита так глубоко, что она в крови до первой буквы в надписи «Ай-Ди-Си». Клам волновался больше, чем ожидал. Из внутреннего кармана пиджака он достал сверток, похожий на дождевик, только более тонкий, прочный и непрозрачный. Развернув его, – это оказался большой пластиковый мешок – он засунул внутрь потерявшего сознание Смита, осторожно поместив его голову напротив двух маленьких отверстий в верхней части мешка. Затем он втиснул в рот Смиту между зубами и деснами две специальные трубки, чтобы проходил воздух. По дороге к машине он убедился в правильности своей теории касательно КЮРЕ. Чтобы не нарушать облика безобидного исследовательского центра, административное здание не имело внутренней охраны. Оно охранялось как обычный санаторий – у ворот стоял охранник, по всей видимости отставной полицейский, работающий неполный рабочий день. Проезжая через ворота, Клам разбудил его. Ай-Ди-Си не стала бы держать такого служащего. Он даже не обратил внимания на пластиковый мешок на заднем сиденье! «Надо будет обязательно разобраться, как КЮРЕ могла так четко функционировать без охраны, запоров на дверях и тщательной проверки посетителей», – подумал Клам. Перелет обратно на Западное побережье прошел отлично, несмотря на то, что местами приходилось лететь сквозь грозовые облака, не поднимаясь над ними. Клам не имел права рисковать и надевать кислородную маску на находившегося в бессознательном состоянии Смита. Машина, которую Клам взял напрокат два дня тому назад, стояла на стоянке аэропорта в Сан-Франциско. Путь к дому даже по извилистому шоссе номер один, а затем по горной тропе показался довольно легким. Проезжая мимо белой хижины, Клам увидел, что окна уже забиты досками. Отлично. Он просил, чтобы хижину немедленно освободили. Какую легенду он придумал для этого агента по недвижимости? Ах да, он якобы хотел уединения, отдохнуть от суеты деловой жизни. Естественно, агент посчитал, что Клам купил дом, чтобы превратить его в любовное гнездышко. На это Клам и рассчитывал. Задача самых лучших «легенд» в том, чтобы заставить другого человека поверить, будто он обнаружил нечто, что вы хотите от него скрыть, нечто компрометирующее. Уж на что Клам был мастак по части легенд, но он никогда не встречал человека, у которого их было бы столько, сколько у Смита. Он положил Смита на пол подвала и притащил сверху кухонный стол. Мебель досталась ему вместе с домом. Он связал Смиту руки кожаными ремешками, которые изготовил из старых ремней. Заранее был приготовлен и стетоскоп. Клам стянул ремни потуже и стал ждать, когда Смит придет в себя. Ручка с наркотиком вошла глубоко. Смит уже второй день был без сознания. Когда он наконец очнулся, Клам сразу же предложил рассказать о деятельности КЮРЕ и обещал в этом случае не причинять ему боли. Смит отказался, и тогда Клам пустил в ход электроды, которые изготовил собственноручно. Тело Смита судорожно дергалось. Клам повторил процедуру несколько раз, и, наконец, появилась первая легенда: КЮРЕ занималось зарубежными операциями. Это было на второй день. Последующие сорок восемь часов Смит молчал, и когда Клам уже стал ощущать ужасную усталость от недостатка сна, доктор Харолд Смит рассказал ему безумную историю об организации, созданной правительством Соединенных Штатов более десяти лет тому назад. В те годы страна находилась перед выбором: стать полицейским государством или допустить массовый хаос, который неизбежно окончился бы диктатурой правых или левых сил. Конституция была под угрозой. Провозглашенная в ней свобода личности развязывала преступникам руки. Президент задумал создать организацию, находящуюся вне рамок закона, но заставившую бы закон действовать. Эта организация будет тайной, ведь правительство не может признать, что конституция не работает. Только три человека знали об этой организации: президент США, доктор Смит и – вот здесь вся история стала казаться невероятной – еще один человек, «карающий меч» этой организации. – Один человек? На всю страну? – повторял Клам, прикладывая электроды к паху Смита. Там все уже опухло. Смит почему-то не кричал. Клам проверил схему: она была в порядке. И тогда Клам догадался, что Смит потерял сознание. Прошло больше трех дней, и Клам снова принялся за дело, на этот раз используя горящие сигареты. Опасность прижигания заключалась в том, что в рану могла попасть инфекция, а он не хотел превращать этого человека в труп до успешного выполнения плана. Ай-Ди-Си не была бы собой, если бы повышала неудачников до должности вице-президента по стратегическим вопросам. Старик начал дергаться и стонать. Он пришел в себя и тут же закричал от боли. Клам поднес воду к его губам. – Я разумный человек и хочу, чтобы вы тоже поступили разумно. Давайте оба будем вести себя разумно. Договорились? – Хорошо, – сказал Смит слабым шепотом. Клам видел, как пульсируют вены у него на лбу. – Я не расслышал. – Клам потушил сигарету о правую ногу Смита. Кожа зашипела, и сигарета погасла. – Да, да! – завопил Смит. – Прекрасно. А сейчас объясните мне вразумительно, как один человек может быть исполнителем, «карающим мечом» этой вашей организации. – Синанджу, Мастер Синанджу! – Он Мастер Синанджу? – Нет. Он единственный белый человек, который знает секреты Синанджу. – Ясно. И с помощью Синанджу он может делать все? – Практически все. У него сверхъестественная нервная система. – Но разве люди не могут его опознать? Ведь он, должно быть, очень загружен работой. – Время от времени Римо делают пластические операции. – Значит, его зовут Римо. Но разве мать не может его опознать? – Он сирота. – А его друзья? – Они считают, что он умер на электрическом стуле. Отпечатков пальцев нет. Ни фотографий, ничего. – Прекрасный способ исчезнуть. Теперь это самое Синанджу… Расскажите подробнее. Это что, карате, дзю-до, кунг-фу? – Нет, они лишь лучи света, а не его источник. – Очень поэтично. Расскажите, как оно действует. – Не знаю. Не знаю. Не знаю… – Глаза Смита наполнились слезами – он не знал ответа, а это означало продолжение пытки. – Ладно, ладно, – сказал Клам мягко. – Расскажите всю правду поскорее, и я не буду больше делать вам больно. Смит затрясся в рыданиях. Клам вытер пот со лба. – Хорошо, – произнес он, – теперь перейдем к компьютерам. Я понимаю в них толк, поэтому есть несколько вопросов. – Это правда, – по-прежнему повторял Смит, – я сказал вам правду. – Хорошо, хорошо, – сказал Клам таким тоном, будто успокаивал ребенка. И принялся задавать вопросы об источниках информации, о штате, о неосведомленности персонала касательно общего направления работы, и, к его удивлению, ответы, которые он получал, выстраивались в связную картину. Клам узнал, как Смиту удавалось использовать людей из Ай-Ди-Си, которые и не подозревали об этом, каким образом он получал компьютеры нового поколения раньше, чем самые престижные клиенты Ай-Ди-Си. Он узнал, что переданные по телефону кодовые слова служат сигналом к началу операций, что государственные субсидии на научные исследования могут быть использованы КЮРЕ для любых целей, что благодаря безупречному программированию и блестящей работе персонала руководитель операции получает самую невероятную информацию – великолепную систему рычагов, дающую возможность добиться от любого человека всего, что захочешь. И Белый дом здесь не исключение. Кламу было странно сознавать, что замысел и осуществление таких грандиозных задач зависели от этой хныкающей развалины – Смита. Впервые за три дня Клам вышел из комнаты. Нужно было удостовериться в подлинности полученной от Смита информации. Для начала он решил проверить один из телефонных кодов, нечто второстепенное. Клам подключился к службе долгосрочного прогноза погоды в Дьюлайне о состоянии погоды над Аляской и Канадой. К своему удивлению, он получил этот прогноз, а заодно и прогноз для России, Китая и Франции – трех стран, наряду с США обладающих ядерным оружием. Задумавшись, Клам закрыл лицо руками и почувствовал, что за это время сильно оброс щетиной. Неожиданно он вспомнил, как бодрит послеполуденное солнце над Болинасом. Оставался еще один вопрос к Смиту. Почему, если тот располагал такой властью, он не захотел встать во главе правительства или хотя бы Ай-Ди-Си? Вернувшись в подвал, он обнаружил, что Смит без сознания. Клам развязал его, слегка смочил губы водой, но Смит не шевелился. Клам подтащил его к стене, открыл несколько консервных банок и вышел из душного, зловонного помещения. Подвал закрывался на ключ только изнутри, и он заклинил ручку двери с внешней стороны железным прутом. Если Смит жив, то с ним придется еще повозиться. Клам побрился, умылся и позвонил Т.Л.Бруну. Трубку взяла секретарша. – Скажите мистеру Бруну, что звонил Блейк Клам. Передайте ему только одно слово: «Выполнено». Спасибо, – сказал Клам и, вырвав телефонный провод из стены, вышел из дома. Он добрался вертолетом до Сан-Франциско, где пересел на сверхзвуковой лайнер. Позавтракав в нью-йоркском ресторане, Клам нанял машину, доставившую его в санаторий Фолкрофт, где начиналось обычное, будничное утро, с одним только исключением – раньше лишь доктор Смит знал, что такое Фолкрофт, а теперь это стало известно и другому человеку. Блейк Клам вошел в офис Смита. Секретарша сказала, что доктора Смита нет, и никакому мистеру Кламу он встречи не назначал. – В верхнем ящике вашего стола лежит конверт с инструкциями, – сказал Клам. Смит раскрыл ему процедуру смены руководства КЮРЕ. Но он сделал это, находясь в полузабытьи, и Клам не был уверен в точности его слов. Поэтому на случай неудачи у него был запасной план, который предполагал захват компьютеров. До этого дело не дошло. Конверт нашелся в указанном месте – запечатанный сургучом и покрытый густой пылью. – Когда я впервые пришла сюда, то поинтересовалась, что в этом конверте, и доктор Смит сказал, что в один прекрасный день мне придется его вскрыть. Вначале мне было любопытно, но потом я о нем забыла. У доктора Смита так много странностей. В конверте лежал лист бумаги. Клам заметил, что текст напечатан на одной из пишущих машинок производства Ай-Ди-Си старого образца. Секретарша поджала губы. – Ясно, – сказала она. – Итак, я должна вам задать один из этих четырех вопросов. Даю вам возможность выбора. Назовите номер моей налоговой квитанции или номер налоговой квитанции моего отца за тот год, который я вам назову, или прогноз погоды для Китая, Франции и России, или… Клам воспользовался телефоном секретарши, чтобы узнать прогноз погоды, не дав ей возможность дочитать все вопросы. Он приложил трубку к ее уху, она кивнула, и Клам положил трубку на место. – Я надеюсь, что вы будете довольны Фолкрофтом, сэр. С доктором Смитом все в порядке? Клам увидел неподдельное беспокойство в ее глазах. Очень может быть, она станет для него прекрасной секретаршей. – Да, с ним все в порядке. – Я очень рада. Он не появляется уже три дня, и я очень беспокоилась, хотя его жену, кажется, это совсем не волнует. Отсутствовать три дня на работе – это довольно необычно для доктора Смита. Очень необычно. Вообще-то он всегда поступал не так, как все. Странный, но прекрасный человек, если хотите знать мое мнение. Порядочный человек. Хороший человек. Войдя в новый офис с выходящими на Лонг-Айленд окнами, застекленными непроницаемыми снаружи стеклами, Клам отметил про себя, что следует избегать подобных разговоров. Надо избавиться от этой болтливой курицы. Лояльность – это одно, но болтливость – совсем другое. Дочерняя компания корпорации Ай-Ди-Си – а Фолкрофт теперь таковой станет – не потерпит праздных разговоров.Глава четвертая
– Коробок спичек? А почему не бомба? Не смерч? Не наводнение? Не землетрясение, наконец? Почему Римо не воспользовался автомобилем, электрическим тостером или неоновой вывеской? – Но, папочка, – возразил Римо, – там не было неоновой вывески. – Они стояли на балконе гостиницы «Фонтенбло» в Майами-Бич. Легкий соленый ветерок с Атлантического океана овевал его спину теплом, пока Мистер Синанджу – Чиун – гневно отчитывал своего ученики. Изящно ниспадающее кимоно Чиуна обвивалось вокруг колен и трепетало за спиной как желто-красный флаг. Пряди седых полос касались воротника кимоно. Он стоял спиной к Римо. Чиун только что произнес: «Нельзя же постоянно напоминать о том, что столько лет потеряно впустую». Под «потерянными годами» он имел в виду время, которое посвятил обучению и тренировке Римо, чтобы подготовить его на роль убийцы-ассасина. Затем Чиун быстро пробормотал что-то по-корейски. Римо удалось уловить смысл его слов. Это было обычное сетование на то, что даже Мастер Синанджу не в состоянии превратить грязь в бриллианты. – Там не было ничего похожего на неоновую вывеску, – настаивал Римо. – Знаю, иначе ты бы ею воспользовался, – сказал Чиун. – Но я торопился. – Только глупец торопится. – В ту ночь у меня было сразу несколько заданий. – Это из-за того, что ты не умеешь обращаться с императором. Ты не понимаешь императора. Ты не хочешь понять его. Тебе бы лишь что-нибудь поджечь. Пусть горит дотла! Маленькие дети любят играть со спичками. Им нравится смотреть на огонь. – Но разве, папочка, ты не говорил раньше, что секрет Синанджу заключается в использовании любых подручных средств? – Да, но думать все же надо. Поджог – глупость. Любой дурак может сжечь дворец. Любой дурак может устроить бойню. Любая армия может сделать это. – Голос Чиуна задрожал, как у священника, цитирующего Священное писание. – Можно найти сколько угодно рыбаков, сборщиков налогов, но убийца – о, это что-то особенное, ассасина найти не так просто! – Я сделал то, что должен был сделать, и рад этому, черт возьми, – сердито сказал Римо. – Ругань – первый признак потери контроля над собой. – Я слышал, как ты однажды ругался, – возразил Римо. – И если уж честно, ругаешься ты часто. Что такое, например, «бледный кусок свиного уха»? – Это ты, – сказал Чиун, которому этот ответ показался настолько остроумным и смешным, что он повторил его вместе с вопросом несколько раз, так как чувство юмора его ученика, как и чувство юмора любого белого человека, не позволяет сразу оценить столь тонкую шутку. – «Что такое бледный кусок свиного уха? Это ты», – твердил Чиун. – Да слышал я, слышал. – Римо направился к двери. Они находились здесь четыре дня, и все это время Римо приходилось терпеть придирки и насмешки. Во время утренней тренировки Чиун спросил его, зачем утруждать себя тренировками, когда за какие-то гроши можно купить спички, а за несколько долларов – револьвер. А еще лучше, пусть он, Римо, достанет бомбу и взорвет ее – можно там, а можно и тут. Пусть лучше взрывает тут, тогда при его беспомощности она наверняка взорвется там. Римо вышел на улицу. В Майами стоял жаркий день. Он уже давно отучил себя от пристрастия к пицце, жирной свинине, креветкам и китайской кухне, перенасыщенной глютаматами натрия. Но иногда в жару бар казался таким уютным, прохладным и заманчивым, что Римо с тоской думал, не зайти ли и не заказать ли кружку пенящегося пива, как это может сделать любой посетитель. Любой другой человек. Но он не был любым другим. Римо не мог точно сказать, когда он стал не таким, как все. Он не мог назвать ни день, ни месяц, ни даже год. Было время, когда после нескончаемых тренировок под руководством Чиуна, стараясь постигнуть тайны Синанджу, он проникся ненавистью к этой дисциплине. А потом настал момент, когда он понял, что уже не может вернуться назад и стать таким, каким был раньше. Он стал другим человеком. Римо испугался, ощутив себя очень одиноким, даже несмотря на то, что теперь мог победить и уничтожить любого. Кроме, разумеется, Чиуна. Он чувствовал себя младенцем, но его никто не держал на руках, передавая свое тепло и ласку. Теперь у него было только искусство Синанджу, и еще была необходимость совершенствоваться. Римо начал учиться не по своей воле. Он был завербован КЮРЕ. Из него решено было сделать совершенную машину для уничтожения людей. И Римо все учился и учился, и теперь жизнь его стала совсем другой, и нравилась она ему или нет – это была его жизнь. Чиун как-то сказал: – Человек жизни для себя не просит, но это все, что ему дано. Нужно прожить жизнь с честью, а в положенный срок достойно уйти из нее. И Римо отвечал: – Но, папочка, я считал, что мое обучение направлено на то, чтобы мне не пришлось расстаться с жизнью. – Мы все расстанемся с жизнью, только в разное время и по-разному. Только глупец разбрасывается жизнью как конфетти, повинуясь минутному капризу. Когда придет конец твоей жизни, содрогнется земля. – А твоей? – спрашивал Римо. – Я пока не думал об этом. Еще не время. Мне ведь нет и восьмидесяти. Но на твоем месте я бы задумался о смерти, особенно учитывая то, как ты тренируешься. Римо остановился перед ювелирным магазином. Было пять минут двенадцатого. В его распоряжении десять минут. В одиннадцать пятнадцать освободится специальная телефонная линия, по которой он раз в неделю звонил в Фолкрофт. Линия для ежедневной связи до сих пор не отвечала. Поскольку Римо раньше не сталкивался с подобной проблемой, он был уверен, что уж еженедельная-то линия обязательно должна работать. Он полагал, что она более надежна, так как проходит через Канзас-Сити на север до Канады, а затем – обратно в Фолкрофт. Неряшливая блондинка в клетчатом платье, которое было ей велико, распространяя тошнотворный запах дешевых духов, подошла к Римо и спросила, не желает ли он получить райское наслаждение за двадцать долларов. – Нет, спасибо, – сказал Римо. – Ладно, за десять. Сегодня дела идут неважно. Это тебя взбодрит. – Я и так достаточно бодр. – Пять долларов. Я не делала это за пять долларов, с тех пор как окончила школу. Римо отрицательно покачал головой. Было двенадцать минут двенадцатого. – На два доллара я не согласна. Ты нигде не получишь это меньше чем за пять долларов. – Что «это»? – Меня. – Но почему я должен этого хотеть? – Ты что, голубой? – Нет, – ответил Римо и направился к телефонной кабине. Блондинка последовала за ним. – Слушай, мне очень нужны деньги. Четыре доллара. Такой цены нигде не найдешь. – Хорошая цена, – сказал Римо. – Договорились? – Конечно, – сказал Римо, входя в телефонную кабину и протягивая ей пять долларов. – Встретимся за углом, только не убегай. Она взяла деньги, уверяя, что от такого симпатяги не сбежит. – А за каким углом? – За тем, – ответил Римо, неопределенно махнув рукой. – У тебя широкие запястья. – Наследственность. – У меня нет сдачи. – Отдашь, когда мы снова встретимся. Было четырнадцать минут двенадцатого. За тридцать секунд Римо набрал номер. Послышался щелчок, гул, а затем гудок. Трубку подняли сразу же. Римо вдруг к собственному удивлению понял, как приятно будет услышать голос Смитти. Но ответил не Харолд Смит. По-видимому, он не туда попал. Он быстро повесил трубку в надежде успеть еще раз позвонить, пока линию не закрыли. Римо набрал номер, услышал щелчок, подождал. Три секунды, пять секунд, семь, затем гудок. И снова трубку подняли сразу же. Но это опять был не Смит. – С кем я говорю? – спросил Римо. – С новым человеком в офисе. – Голос звучал с калифорнийской мягкостью. – В каком офисе? – Мне кажется, задавать вопросы имеет право тот, кому звонят. Кто вы такой? – Это санаторий Фолкрофт? – Да. – Я, наверное, не туда попал. Я хотел поговорить с доктором Смитом. – У него отпуск. Я могу вам чем-нибудь помочь? – Нет. – Послушайте, эта работа мне еще непривычна. Вы звоните по специальной телефонной линии. Следовательно, ваш звонок важен. Думаю, мы найдем общий язык, как только я полностью войду в курс дела. Так что вам придется работать со мной. Могу сказать, что я очень тщательно проверяю своих людей. – О чем вы говорите? – Я спрашиваю, кто вы такой и какую работу вы выполняете для нас? – Где доктор Смит? – Я же сказал, он в отпуске. – Где? – Его местонахождение является конфиденциальной информацией. – Вы человек или автоответчик-робот? – спросил Римо, который понимал каждое слово в этой фразе в отдельности, но все вместе они не имели смысла. – Я думаю, вам лучше приехать в Фолкрофт и встретиться со мной, если, конечно, вы скажете, кто вы такой. – У вас есть ручка? – спросил Римо. – Да. – У меня длинное имя. – Хорошо, диктуйте. Римо взглянул на вывеску магазина ковров напротив. – Велспар Ромбо Плекостян, – прочел он. Римо еще раз продиктовал имя по буквам, начав с «вивисекции» и закончив «недоноском». – Я не нахожу вас в списке сотрудников. – Поищите получше. А вы кто такой? – Блейк Клам, новый руководитель санатория. – К вам перешли все обязанности Смита? – Да. – Ясно, – сказал Римо и повесил трубку. Здесь что-то не так. Никто, кроме Смита, не должен иметь доступ к этой телефонной линии. Случись что-то со Смитом, Римо услышал бы записанное на пленку сообщение от подключенного к линии компьютера, в котором было бы сказано, что Римо делать и как связаться со Смитом, если это возможно. Значит, в компьютеры уже введены новые программы. Но только Смит настолько хорошо знал эти компьютеры. Хладнокровный, лишенный эмоций Смит был им вроде как родственник. Очень может быть, что один из компьютеров приходился ему родной матерью. Римо не знал, как поступить: говорить Чиуну или нет, что Дому Синанджу, похоже, придется искать нового хозяина. Да, возможно, Смит умер. Может быть, с ним случился сердечный приступ или он попал в автомобильную катастрофу. Римо попытался представить себе окровавленное тело доктора Харолда Смита среди груды исковерканного железа. Но для того, чтобы истекать кровью, надо иметь ее в жилах. А для того, чтобы получить инфаркт, надо прежде всего иметь сердце. Нет, Смит не мог умереть. Для этого в нем недоставало человечности. В любом случае Римо решил несколько дней подержать все в тайне от Чиуна. Мастеру Синанджу были известны многие тайны, но он так и не мог до конца постичь западный мир. Его представление о Западе ограничивалось телевизионными мыльными операми; он не мог понять разницу между реактивным самолетом и вертолетом. Чиун часто путал столетия и культуры, полагая, что русские хорошие, поскольку их царь Иван был щедр и вовремя платил; явно переоценивал значение какого-нибудь захудалого африканского племени только потому, что Дом Синанджу служил ему еще до нашей эры. Римо решил вернуться в гостиницу, почитать что-нибудь, спокойно подумать и постараться предугадать дальнейшие шаги Клама. Неряшливая блондинка помахала ему из-за угла. Это была давешняя проститутка. – Эй, я здесь! – Я думал, что тебе нужны были только деньги. Вы все такие. – Тебя я решила подождать. – Слушай, здесь неподалеку живет один торговец коврами, ты ему понравишься. Хорошо платит. Его зовут Велспар Ромбо Плекостян. Двадцать долларов гарантировано. Лицо проститутки просияло, и она поспешила туда, куда указал Римо. «Каждому свое», – подумал Римо. Торговец коврами вскоре может оказаться под наблюдением секретного агентства, как минимум подвергнется надоедливым приставаниям чрезмерно надушенной проститутки, а вся его вина в том, что на вывеске красуется его фамилия. Но ведь в жизни нет справедливости, и если бы Римо не был сиротой и не попадись он во Вьетнаме на глаза одному из оперативников Смита… И так далее, и так далее. Жизнь несправедлива к Римо Уильямсу, не будет она справедлива и к Велспару Ромбо Плекостяну. «Хотя, – подумал Римо, – имя у него симпатичное». Войдя в номер, Римо первым делом услышал душещипательный диалог из очередной мыльной оперы. Он не посмел прервать разговор доктора Ренса Ремроу с мисс Джери Тредмор о дочери последней, которая умирала от лейкемии в то время, как ей пора было произвести на свет ребенка, чьим отцом все считали не ее мужа, а скорее всего – Брюса Уилсона, известного чернокожего ученого-ядерщика, который разрывался между научной работой и Черной революцией. Римо вспомнил одну мимоходом увиденную сцену из этого сериала, когда доктор Брюс Уилсон, известный чернокожий ученый-ядерщик, назвал нейтроны «нутронами». Но это было все же лучше, чем «нитроны» в интерпретации доктора Ремроу, или «неутры», как их именовала миссис Тредмор. Чиун с восторгом внимал этому бреду, и Римо впервые почувствовал благодарность к мыльным операм, которые поглощали внимание Чиуна и давали Римо возможность спокойно думать. Когда пошла реклама, завершающая очередную серию, Римо направился в гостиную их номера-люкс, чтобы по телефону заказать рис и рыбу без всяких соусов, приправ и масла. Только вареный на пару рис и слегка подогретая рыба. – Поговорим о твоих проблемах, – сказал Чиун. – Каких? – пожал плечами Римо. – О тех, что не дают тебе покоя. Как только ты вошел, мне стало ясно: что-то случилось. – У меня все в порядке, – возразил Римо, в рассеянности набрав номер ресторана на основании настольной лампы и ожидая ответа от абажура.Глава пятая
Чиун пребывал в глубоком раздумье. На самом деле эти неприятности – их общие проблемы, они касаются не только Римо. Падение императора всегда создает серьезные проблемы. Люди могут подумать – даже если они в этом и не признаются, – что Дом Синанджу несет ответственность за гибель императора Смита, поскольку находился у того на службе. Но это было бы несправедливо, потому что император Смит нанял Мастера Синанджу только для того, чтобы он обучал слуг императора. Но ведь люди об этом не знают. И проблема Римо и Чиуна заключалась в следующем: объяснить потомкам, что Дом Синанджу был нанят только для обучения персонала и что если бы Дому Синанджу была поручена охрана императора, то Смит был бы жив и здоров и управлял страной, пребывая во всем блеске славы и величия. – Дело не только в этом, папочка, – сказал Римо. – А в чем же еще? – Чиун был озадачен. – Я точно не знаю, что произошло со Смитом, но полагаю, что он ранен или убит. – Тогда почему бы тебе не пойти во дворец и не выяснить? – Потому, что мне приказано не появляться в Фолкрофте – там, где ты начал меня обучать. Никто не должен знать, что я связан с этим местом. Предполагается, что организации Смита не существует. – Поздравляю, – сказал Чиун. Он сидел на полу в позе лотоса. Римо устроился на кушетке. – С чем? – С тем, что ты не сообщил мне об этом раньше. Смит совершенно непостижимая личность: ни охраны, ни наложниц, ни рабов, ни сокровищ. О, эти загадки Запада! Смит был безумным императором, и Дом Синанджу не мог оградить его от безумия. В этом и заключается проблема. Мир должен это понять. Римо встал с кушетки и заходил взад-вперед. – Полдюжины людей во всем мире что-то слышали о Синанджу, и те помалкивают. Так что это не наша проблема, – сказал он. – Тогда в чем же дело? Мы, Римо, всегда найдем работу. Миру могут больше не понадобиться художники, доктора, ученые и философы, но он никогда не сможет обойтись без отважных убийц-ассасинов. Не беспокойся. Безумный император Запада не сможет бросить тень на репутацию Дома Синанджу. – Трудно объяснить, папочка, но пойми, я люблю свою страну. Смит не был моим императором. Мы оба служим другому императору – нашей стране. Если КЮРЕ, организация Смита, все еще служит нации, я буду и дальше служить КЮРЕ. – Ложись на спину, – приказал Чиун, – быстро! Римо повалился на спину. – Вдохни воздух поглубже, до самого желудка. Задержи дыхание. Не дыши. Живи за счет воли. Теперь выдохни. Продолжай жить за счет воли. Замедлись. Твое сердце работает медленно. Только разум продолжает жить. А теперь резко вдохни. Глубже! Выдыхай. Римо почувствовал, что все его существо наполнилось свежестью и светом. Он встал и улыбнулся. – Тебе лучше? – Да, – ответил Римо. – Итак, ты остановился на безумии императора Смита. Римо всплеснул руками: – Позволь объяснить, папочка. Если старому императору унаследовал новый император, я буду служить ему. Я американец. – Никто тебя этим не попрекает. Бывают и хорошие американцы. – Я буду служить новому императору, – повторил Римо. – Надеюсь, что и ты тоже. Чиун медленно покачал головой. – Какое ты имеешь право так безрассудно тратить то, что дал тебе Дом Синанджу? Какое право ты имеешь бросать к ногам неизвестного годы, которые я потратил на тебя? – Но тебе же платили, папочка. – Мне платили за то, чтобы я научил тебя убивать, но не за то, чтобы я научил тебя искусству Синанджу. Синанджу древнее того, что ты называешь античным Римом. Мы древнее этой грязной варварской деревни на Сене – Парижа. Мы были прежде людей, населяющих Британские острова. Когда евреи брели по пустыне, у нас уже был Дом и мы владели тайнами Синанджу. Я научил тебя кое-чему не ради денег твоего императора, или твоей страны, или какого-то соглашения или контракта, а только потому, что ты, Римо Уильямс, был достоин научиться этому. Римо перестал ходить взад-вперед и застыл посереди комнаты. Он был глубоко тронут, на глаза навернулись слезы. – Я достоин, папочка? – Для белого человека, – уточнил Чиун, дабы его ученик не упал в обморок от такой похвалы и не слишком возгордился, – существует непроницаемый барьер на пути к постижению мудрости. – Я… я… – Римо не мог выговорить ни слова. – К тому же, – продолжал Чиун, тоже испытывавший чувства, в которых не хотел признаваться, – ты не можешь служить другому императору. Ни один Мастер Синанджу не служил и не будет служить наследнику императора. На то есть веские причины. Во-первых, люди могут подумать, что Мастер повинен в смерти первого императора. Во-вторых, – и, скорее всего, ты этого не поймешь, так как тебе еще нет и сорока лет, – дело в том, что новый император хоронит меч своего предшественника. – Не понимаю. – Новому императору нужны новые люди. Прежних правителей хоронили вместе с самыми преданными и высокопоставленными министрами. Не то, чтобы кто-то верил, что они будут служить ему в другом мире. Нет. Новый император, фараон или хан, называй как хочешь, хоть президент, председатель или царь – разницы нет – новый император ни с кем не хочет делиться властью. В современном мире, когда новый император приходит к власти, слуги старого уходят в отставку, и это тоже своего рода смерть. Но в мире Синанджу они могут умереть по-настоящему, как было в древности. Ты не сможешь служить новому императору, потому что он не пожелает видеть тебя рядом с собой. Он назначит своих собственных министров и разделается с тобой. Это я знаю точно. – Мы не на Востоке и не в тысяча двухсотом году до нашей эры, а в Америке двадцатого века. – Кто населяет твою страну – люди или нет? – Разумеется, люди. – Тогда никакой разницы нет. Ты еще недостаточно мудр, чтобы понять меня, ты все еще маленький ребенок, которому нет и сорока лет. – И все же, – сказал Римо, – я еду в Фолкрофт. – Я отправлюсь с тобой, ведь я посвятил тебе более десяти лет своей жизни, и, к тому же, как говорят в Синанджу, дети не должны бродить по улицам одни. – Интересно, как у твоих предков оставалось время на тренировки? – сердито спросил Римо. – Судя по твоим рассказам, они только и делали, что болтали. Тебе, Чиун, следовало бы работать на телевидении, как тот чудак, напяливший смешную ковбойскую шляпу. Помнишь? – Да, я знаю, о ком ты говоришь. Это белый, над глазами которого хорошо поработали, и они стали выглядеть нормально – как у азиата. О чем Римо никогда не задумывался и о чем многие американцы не имели представления, так это о том, что в Америке существует лояльность, любовь к Родине. Она появляется не благодаря игре случая, не передается по наследству. Любовь к Родине выражается действиями; изобретениями, открытиями, творчеством и работой американцев. Один из подлинных патриотов Америки сплюнул кровь, постарался сфокусировать взгляд своих совиных глаз, наполненных слезами боли, и принял сидячее положение в подвале дома на холме близ города Болипас в Калифорнии. Он понятия не имел, где находится, не знал даже, в какой части света, не помнил, сколько дней провел он здесь. Смит чувствовал, что все тело покрыто болезненными ранами, что на правой ноге, видимо, поврежден нерв. Он с трудом дышал. Выпив немного воды, он почувствовал, что по горлу словно провели бритвой, но понял одну очень важную вещь: его противник совершил невероятный промах – доктор Харолд Смит был все еще жив. Теоретически он не должен был выжить: возраст и пытки должны были взять свое. Но он вырос в сельской местности штата Вермонт, где суровые зимы выработали физическую выносливость в юноше, страстно мечтавшем стать адвокатом, в крайнем случае – судьей. Его одноклассники подсказывали друг другу на уроках, но Харолд Смит не давал никому списывать, даже когда сидел за одной партой с самым отъявленным драчуном. Он пытался объяснить этому переростку, что окажет ему медвежью услугу, если поможет без труда закончить школу. «Битва за знания – составная часть взросления», – говаривал юный Харолд. Но у забияки был свой, более простой взгляд на вещи. Он не желал выслушивать нравоучения от Харолда Смита, ему нужны были ответы на задачи. Либо у него будут ответы, либо у Харолда будет разбит нос. Никто, даже родители не называли Харолда Смита Гарри. Он был Харолдом для всех. Он был угрюм с пеленок. Весь класс собрался, чтобы посмотреть, как верзила будет бить Харолда. И Харолд получил свое. В первый день ему разбили нос. На следующий день он получил синяк под глазом. На третий – ему выбили зуб. На четвертый день хулиган сказал, что не хочет больше драться. Если Харолд не желает подсказывать ему ответы, то он может держать их при себе. Кому они нужны? Но Харолд заявил, что их отношения не закончены. Он провел носком ботинка линию во дворе и сказал: – Попробуй, переступи эту черту. Верзила тут же перешагнул ее и снова избил Харолда. К тому времени симпатии класса уже были на стороне Харолда, хотя драчун и пытался объяснить, что на этот раз Смит начал первым. Следующие пять дней Харолд и верзила дрались после занятий. На пятый день Харолду удалось разбить своему противнику нос. Потекла кровь. Парень заплакал и запросил пощады. Никто больше не докучал Харолду. Все поняли, что с ним не стоит связываться. Когда Харолду было четырнадцать, он встретил Мод. Она жила в соседнем Уиндхеме. Они поженились через тринадцать лет таких скучных ухаживаний, что, как Мод позднее призналась подруге, уже в первый месяц она чувствовала себя как после собственной золотой свадьбы. Во время первого свидания они пошли в кино и посмотрели комедию с участием братьев Маркс. Харолд не только не смеялся, но и все время нудно объяснял, что усы у Грушо нарисованы и что за пятнадцать центов можно было найти человека с настоящими усами. Харолд обладал даром заставлять своего духовного отца, преподобного Джесси Ролфа Прескотта, чувствовать себя в чем-то виноватым, когда он с ним здоровался. Харолда Смита окружала аура неподкупной честности. Он окончил Дартмунд, затем поступил на юридический факультет Гарварда, получил докторскую степень и стал преподавать юриспруденцию в Йейле, когда началась Вторая мировая война. Все думали, что он займет должность инспектора главного штаба. Все, кроме «Дикого Билла» Донована из Бюро стратегических исследований, обладавшего сверхъестественным даром видеть в человеке такие качества, о которых другие и не подозревали. Этот простой парень из Вермонта в борьбе с до зубов вооруженными нацистами из СС действовал как огнемет против паутины. На третий год войны его агенты проникли в высшие эшелоны СС и гестапо. Это был классический пример поединка усердного чиновника и утонченного садиста. В таких случаях всегда побеждает трудяга. Профессор юриспруденции в Йейле нашел призвание, о котором он никогда и не думал. Когда во время «холодной войны» УСС было реорганизовано в ЦРУ, Харолд Смит занял там высокую должность. Он имел репутацию человека, который успешно и спокойно справляется с любыми делами. Он никому не объяснял, почему остался в разведке, так как никто его об этом не спрашивал. Его было потянуло обратно в Йейл, но он посчитал, что его долг перед страной – остаться в ЦРУ, главным образом для того, чтобы удержать «глупцов», как он их называл, от необдуманных поступков. У глупцов было множество планов, начиная от похищения Мао Цзе-дуна и замены его двойником, до термоядерного взрыва в Магнитогорске как средства убедить русских в том, что ядерное оружие накапливать небезопасно. Харолд горячо надеялся на то, что в России и в Китае тоже найдутся люди, которые смогут удержать своих «глупцов». Если бы Харолд Смит молился за весь человеческий род, то его молитва звучала бы так: «Господи, защити нас от людей, драматизирующих события». Как-то он заметил, что его проверяют, да с такой тщательностью, будто он новичок в контрразведке. Как он позднее узнал из секретных файлов ФБР, проверяющие беседовали даже с его одноклассником-драчуном, который стал заместителем директора школы. – Самый лучший парень, которого я когда-либо знал, – высказал свое мнение бывший драчун. – У него был хороший удар справа. Он стал адвокатом и уехал преподавать в Йейл. Больше мы о нем не слышали. Мнение Мод было таково: – Не хватает воображения. Декан юридического факультета в Йейле сказал: – Он довольно скучен, но одновременно и блестящ. Он напоминал мне Ди Маджио в центре поля – делает трудные вещи с такой легкостью, что они выглядят простыми. – Я не помню его, если только это не тот хмурый парень, который критиковал нашу воскресную школу, считая ее слишком фривольной, – сказал преподобный Прескотт. – Он малообщительный. Одно время мы беспокоились за него, но, к счастью, он встретил эту прекрасную девочку из Уиндхема, – сказал Натан Смит, отец Харолда. – Харолд всегда был хорошим мальчиком, – сказала миссис Смит, его мать. – Кто это? – спросил обергруппенфюрер СС Хайнц Раух, чьи подразделения особого назначения в последние два года Второй мировой войны оказались практически недееспособными благодаря операциям, которые проводил Харолд Смит. – Хрен моржовый! – заявил разведчик Конрад Макклири, которого во время Второй мировой войны перевели из Европы в Азию за пьянство, нарушение устава и грубое неподчинение приказу. – Но честный. Самый крутой сукин сын, которого я когда-либо встречал. Результатом изучения общественного и морального облика Харолда Смита стало предложение ему новой должности. Это была самая важная работа в его жизни, ужаснувшая его громадностью перспектив. – Но почему я, господин президент? – спросил он. – Среди ста восьмидесяти миллионов человек должен найтись кто-то лучше меня. – Этот человек – вы, мистер Смит. Я вверяю вам будущее нации. – Что неконституционно, господин президент, – говорил Смит. – Мы оба нарушаем закон уже тем, что обсуждаем этот вопрос. Я не уверен, что не арестую кое-кого прямо здесь, в Белом доме. Молодой президент улыбался располагающей улыбкой, но она абсолютно не подействовала на Харолда Смита. Он считал все услышанное крайне неуместным. – Я рад, что вы это сказали, Смит. Я даже не собираюсь просить вас не делать того, что вы только что предложили. Я хочу, чтобы вы подумали в течение недели. Вы знаете закон. Вы его преподавали. Вы питаете надежды на то, что конституция может выжить. Наша нация находится перед лицом тяжелого испытания, надежда лишь на некий, абсолютно новый правительственный орган. Я не думаю, что конституции удастся выжить самостоятельно. Мы должны нарушить закон, чтобы спасти его. Это так просто. – Или так сложно, – сказал Смит. Всю неделю он думал и молился так рьяно, что хватило бы на всю жизнь, надеясь, что это назначение минует его и что ему не придется брать в свои руки такую страшную власть. «Если не я, то кто же? – подавленно спрашивал он себя. – Если не КЮРЕ, то что?» Со страхом и смирением он согласился, но все же отказался пожать руку президенту. А сейчас кто-то другой, посторонний, пытается захватить власть в КЮРЕ. Вполне возможно, что уже захватил. Смит сделал еще один большой глоток воды. На этот раз было не так больно. В комнате слышалось только его тяжелое дыхание. Они лишили его сил, но не разума. Смит посмотрел на стол, на котором сидел. С края стола свисали ремни. Они были испачканы его кровью. Стены в комнате напоминали что-то. Бомбоубежище! Две категории людей строили бомбоубежища. Первая – военные организации, вторая – частные лица, напуганные угрозой ядерной войны. Если это военный объект, то он ничего не сможет сделать. Но если это частное владение, то выход должен быть. Напуганный человек представляет себя в этом убежище во время ядерной атаки. Мысленным взором он должен был видеть себя в этом подвале, а кругом – мир в руинах. И он, конечно, не хотел, чтобы убежище превратилось в его могилу. Предположим, что балка крыши или валун загородили бы дверь снаружи и он не смог бы ее открыть, очутившись в западне. Тот, кто представляет себе, что такое ядерная война, должен предусматривать и ее последствия Человек,построивший это убежище, конечно, не собирался умереть здесь. Так что в подвале должен быть запасной выход. Смит огляделся. На ближайшей стене он заметил небольшой ящик. На нем были цифры, и казалось, что это термостат. Только этот предмет нарушал унылое однообразие стен. Смит попытался встать, но упал и порезал локоть о стакан. Маленький порез. Он едва чувствовал его. По сравнению с болью, пронизывающей все тело, это пустяк. Из локтя потекла кровь. Смит ощупал кончиками пальцев рану, чтобы убедиться, что вена не задета. Все в порядке. Прекрасно. Он пополз к ящику. Он почти не мог двигать правой ногой, и приходилось волочить ее, при этом его пронизывала ужасная боль. Болела поврежденная, спаленная кожа. Он дополз до ящика и, собрав все силы и волю, цепляясь руками за стену, сумел встать на колени. Смит ощупал ящик в поисках какой-нибудь кнопки или рычага. Но ничего не было. Он открыл дверцу «термостата». Внутри оказался маленький крючок размером с палец. Он схватился за него и потянул. Послышался какой-то шум и скрип, но ничего не произошло. Дверь, если она здесь и была, не открылась. Он почувствовал головокружение и потерял сознание. Очнувшись, Смит заметил, что изо рта на пол натекла кровь и слюна. Он попытался подняться, и на этот раз это удалось легче. Смит больше не чувствовал боли и усталости и рассматривал свои слабеющие мышцы взглядом беспристрастного тренера, который оценивает игрока, чтобы понять, на что тот способен в предстоящем сезоне. Все, кроме правой ноги, казалось, было в порядке, хотя видел он нечетко и ощущал спазмы в желудке. Он был удивлен, что вообще удается держаться на ногах. Хотя правая нога мучительно болела и казалась ватной, он, слава Богу, мог идти. Смит добрался до дальней стены и, наконец, увидел, что шумело и скрипело, перед тем как он потерял сознание. Стенная панель сдвинулась в сторону, обнажив большой стержень, похожий на поршень гигантского шприца. Всей тяжестью тела он налег на него, и перед ним раскрылся квадрат восхитительного света. Внутрь подвала медленно и со скрипом отворилась дверь. Свежий воздух оживил его. Не было слышно ни звука. Согнувшись, Смит сделал три мучительных шага по короткой лестнице к деревянной стенке, толкнул ее, и дверь открылась. Он очутился в великолепной гостиной. В гостиной никого не было. Он был один. Через широкие и высокие окна он увидел закат солнца над водной гладью. Это был океан. Если это Атлантический океан, то, значит, он в Европе, а если Тихий то в Америке. Все, что Смит помнил, – как протянул лист бумаги Блейку Кламу, одному из многих людей Ай-Ди-Си, за которыми велось наблюдение. А потом он очнулся от боли. Смит увидел электрические розетки в стене. Их было много. Америка, это должна быть Америка! Дом стоял на холме, а внизу, у дороги, он увидел маленькую белую хижину. Окна хижины были небрежно забиты досками. Он заметил рядом с собой телефон. Со столба за окном безжизненно свисали провода. Если телефон не работает, то охраны быть не должно. Испорченный телефон – это, очевидно, мера предосторожности. С большим трудом Смит снял трубку. Гудков не было. Телефон не работал. Смит повернулся к окну. Затем, волоча правую ногу, медленно и с трудом пошел к выходу, на ходу составляя план контратаки.Глава шестая
Брокера товарной биржи, пойманного однажды на мошенничестве и прощенного при условии, что он будет передавать кое-кому пикантные сплетни, роем витающие вокруг Чикагской биржи, внезапно попросили сообщать совсем о других вещах. Требовалась не только информация о передвижениях больших сумм денег и схватках за брокерский гонорар, но и секретные сведения, с помощью которых можно было составить целое состояние; он сам не отваживался пользоваться такой информацией, чтобы не потерять лицензию. Водитель грузовика, который наблюдал за организованной преступностью в сфере грузовых перевозок, узнал, что за добавку к месячному окладу он должен сообщать сведения о заключаемых контрактах. Некоему федеральному судье внезапно указали на серьезные расхождения с реальными доходами, обнаруженные в его налоговой декларации, однако дали понять, что для блага страны они могут остаться незамеченными. Ему объяснили, что Америка нуждается в сильной службе информации, а также в хороших судьях. Судья должен уяснить себе, что не следует выносить решение против Ай-Ди-Си в судебном процессе, возбужденном одной маленькой компьютерной фирмой. Решение не в пользу Ай-Ди-Си могло повредить экономике страны, которая, конечно же, простит ему недекларированные дополнительные доходы, если он согласится помочь ей. Не теряя времени на раздумье, судья поспешил доказать, что он истинный патриот. Блейк Клам не сомневался, что это лишь начало блистательного пути. Так он думал, когда, насвистывая, ехал на пикапе по обдуваемой ветром дороге в свое владение близ города Болипас в Калифорнии. Он сказал секретарше в Фолкрофте, что ему нужен отдых. Физические упражнения приведут его в норму, через день он вернется. Любые сообщения для него можно передать в штаб-квартиру Ай-Ди-Си в Мамаронекс. В крайнем случае на следующее утро его можно будет найти в манхэттенском офисе Т.Д.Бруна – президента Ай-Ди-Си. – Кажется, у вас очень много дел с Ай-Ди-Си, мистер Клам, – сказала секретарша. – У нас много дел с компьютерными фирмами. – У доктора Смита никогда не было так много компьютерщиков, – заметила секретарша. Блейк Клам улыбнулся и сказал, что новая метла по-новому метет. Эту шумливую курицу перевели работать в кафетерий еще до его отъезда. Кирпичи и жесть, сваленные в задней части пикапа, мерно стучали, и их стук успокаивал Клама. Ему слышалось: «Блейк Клам, вице-президент, Блейк Клам, старший вице-президент по стратегическим вопросам, Блейк Клам, президент». А когда он проезжал забитую досками белую хижину, ему уже слышалось: «Блейк Клам, президент Соединенных Штатов Америки». А почему бы и нет? Почему не Блейк Клам? Раскинувшееся над ним голубое калифорнийское небо напомнило, сколь многого он достиг, как часто был близок к провалу, но успешно преодолел все трудности. Как, например, в колледже. Поощрительные стипендии давали только юным талантам или спортсменам с накачанными мышцами. Его родители были недостаточно бедны, чтобы он получал стипендию как ребенок из неимущей семьи, но недостаточно богаты, чтобы позволять себе платить за его обучение в Уильямс-колледже, который, правда, не входил в число самых престижных, но тем не менее вполне годился для начала хорошей карьеры. Блейк Клам стал принимать участие в общественных мероприятиях, работе школьных комитетов, спортивных соревнованиях, неофициальных встречах. Но в выпускном классе он понял, что этого мало, и, решив стать старостой класса, старался всем угодить. Его соперником был один из тех простофиль, которые легко нравятся людям. Так что школьные выборы должны были превратиться в состязание в популярности, и, как позднее понял Клам, это дело обычное. Но тогда выборы казались ему очень важными, настолько важными, что он собрал своих сторонников на закрытое заседание и с напускной искренностью попросил не распространять перед выборами слухи о том, что его соперник нечист на руку: он украл часы из шкафчика в гимнастической раздевалке. – Я не хочу, чтобы это повлияло на результаты выборов, – сказал Клам. Естественно, что слух о краже немедленно распространился по всей школе. Через час все только об этом и говорили, а Клам убеждал старшеклассников, что личная жизнь кандидатов не должна влиять на результаты голосования. Клам победил с большим преимуществом. Он получил стипендию для учебы в Уильямсе, но закончил школу лишь семьдесят третьим из ста двадцати пяти учеников. Как характеризовал его один из преподавателей, «он был невероятно посредственным стипендиатом, его поступки всегда определяла сиюминутная выгода, а не чувство справедливости; этот человек может бросать в печь людей с такой же легкостью, с какой будет работать в Армии Спасения, – для него все едино». «Почему бы и не президент Соединенных Штатов?» – думал Клам. В конце концов, кто мог представить, что Блейк Клам из городка Мендочино в Калифорнии станет самым молодым в истории корпорации Ай-Ди-Си старшим вице-президентом по стратегическим вопросам? Припарковав машину, Клам заметил, что дверь кухни приоткрыта. Кто-то вошел в дом? Он мог поклясться, что закрыл ее, а старик, должно быть, уже мертв. Он посмотрел на кирпичи и цемент в задней части пикапа. Через месяц-два будет уже неважно, найдут тело или нет. Если его дела в Фолкрофте и дальше пойдут столь же успешно, то через месяц он сможет обвинить в убийстве того, кто найдет тело доктора Смита. Он сможет делать все, что ему будет угодно. Но пока нужно решить кое-какие проблемы. А их довольно много. Например, прямая телефонная связь между офисом Смита и президентом Соединенных Штатов. Клам записал на автоответчике, что на линии повреждение и что он перезвонит. Так он выигрывал время, Пока он полностью не подчинит себе КЮРЕ и Фолкрофт, президент должен оставаться вне игры. Клам намеревался вернуться за Смитом раньше, но, обнаружив, что старик дал ему правильные программные коды, окунулся в работу с самозабвением ребенка, получившего новые игрушки. Прошел день, потом еще один, потом еще… Успех сменялся успехом. Теперь Смит, должно быть, уже мертв. Клам получил информацию о том, что последнее время Смит наблюдал за ним, а это означало, что он планировал убийство Клама. Смиту не повезло – Клам оказался проворнее. На полу в кухне Клам увидел темные пятна. Он наклонился, чтобы рассмотреть их, и поскреб одно пятно большим пальцем. Кровь, засохшая несколько дней тому назад. Дорожка из пятен вела в гостиную. Из гостиной они шли к книжному шкафу, за которым был ход в подвал. Но подвал был пуст. Клам почувствовал первые приступы паники, но подавил их. Он бывал и не в таких переделках. Все ясно: Смит сбежал. Но он же очень слаб. Может, кто-то приехал и выручил его? Клам посмотрел на пятна крови. Что-то не похоже. Зачем спасать умирающего, а затем заставлять его разгуливать по всему дому, оставляя кровавые следы? Нет, старик сам нашел в себе силы и убежал. Ну, хорошо. Но что Смит мог успеть сделать за это время? Он мог связаться со своим штатным убийцей. Клам подумал о долгой извилистой дороге, об изолированности этого места и с особым удовлетворением – об испорченной телефонной линии. Но, судя по пятнам, прошло уже несколько дней, как Смит сбежал. Если бы он связался со своим убийцей, Клам был бы уже мертв. Но он жив-здоров. Бывает, что успехи сменяются поражениями. Ничего, он справится с этим. Кламу уже не было нужды замуровывать кирпичом подвал, и он поехал назад в город. Каждый раз, когда он тормозил, то невольно думал о пустом подвале. Кирпичи грохотали сзади него, но ни один не выпал из пикапа. К тому времени, когда, оказавшись на другом конце страны, Клам переступил порог манхэттенского офиса Т.Л.Бруна, он уже самоуверенно улыбался и держался, как и подобает самому молодому в истории «Интернейшнл дейта корпорейшн» вице-президенту по стратегическим вопросам – уверенно, любезно и почтительно. Он выступил перед исполнительным комитетом Ай-Ди-Си, состоящим из девяти человек, удивительно похожих и на Блейка Клама, и на Т.Л.Бруна. Клам стоял перед портретом отца Т.Л.Бруна, украшавшим пастельного тона стену манхэттенской штаб-квартиры. Потолок здесь был низкий, а посередине стоял такой длинный и широкий стол, что люди, сидящие вокруг него, остро ощущали свою незначительность. Только один человек мог чувствовать себя здесь важной персоной – сам Т.Л.Брун, сидящий во главе стола «По крайней мере пока», – подумал Клам. Только на одном из лиц не было выражения энергичного оптимизма – на лице Джошуа Бруна на портрете, Именно с Джошуа началась корпорация Ай-Ди-Си, а сам он начинал коммивояжером, продающим кассовые аппараты, которые были похожи на все другие кассовые аппараты до тех пор, пока Джошуа не придумал девиз: «Они думают за вас!». Поскольку все больше служащих Джошуа начали осознавать опасность любого рода размышлений, особенно – собственных, Ай-Ди-Си стала быстро расти и превратилась в гиганта. Старый Джошуа глядел с портрета на присутствующих с таким выражением, будто кто-то из них испортил воздух. При жизни у него всегда было такое выражение лица, даже в тот момент, когда он передавал корпорацию в руки Т.Л Бруна. – Даже тебе, сынок, не удастся провалить дело, мы для этого слишком богаты, – сказал он тогда. В официальной истории Ай-Ди-Си эти слова претерпевали изменения до тех пор, пока не зазвучали так: «Сынок, ты представляешь все самое лучшее, что есть в Америке». Эти слова и были выгравированы на бронзовой дощечке под портретом Джошуа. Стоявший перед портретом Блейк Клам заявил: – Я рассматриваю свое новое назначение как вклад в общее дело. Ай-Ди-Си – это будущее, а будущее – это молодость. Присутствующие заулыбались и начали аплодировать. Клам упивался неискренностью улыбок, потому что здесь неискренность была самым искренним комплиментом. Если молодость – это будущее, то члены исполнительного совета – не что иное, как прошлое. Брун подозвал Клама и пожал ему руку: – Отныне вы старший вице-президент по стратегическим вопросам. Дело сделано. Старший вице-президент Блейк Клам! Кто бы мог подумать? Блейк Клам из городка Мендочино в Калифорнии. И, может быть, в один прекрасный день он станет президентом Соединенных Штатов. Разумеется, оставалось еще много препятствий. Одно из них находилось в данный момент в больнице в Сан-Франциско и утверждало, что не только достаточно хорошо себя чувствует, чтобы ходить, но и хочет позвонить по телефону в гостиницу в Майами. – Мне очень жаль, сэр, но они уже выехали, – ответили доктору Харолду Смиту.Глава седьмая
Теперь Фолкрофт охранялся. Молодые люди в аккуратных щеголеватых униформах с блестящими черными кобурами останавливали посетителей у входа и проверяли удостоверения личности. Римо заметил, что не проверяли только людей с пластиковыми карточками-значками, вспыхивающими пурпурным цветом под лучом электронного детектора. Пространство вдоль кирпичных стен бывшего имения просматривалось телекамерами. – Все очень изменилось, – заметил Римо, – даже стены выглядят по-другому. Раньше они казались такими высокими, толстыми и непроницаемыми. – Это ты изменился, а не стены, – сказал Чиун. – Согласен, – ответил Римо. – А в Персии в это время года стоит великолепная погода… Ты когда-нибудь пробовал спелую, только что сорванную дыню? Это один из лучших фруктов. – Персия теперь называется Ираном, папочка, – сказал Римо, который уже не первый раз выслушивал подобные сентенции с тех пор, как они покинули Майами. Сначала речь шла в основном о России, где царь всегда щедро платил. Царь Иван был самым лучшим. – Ты имеешь в виду Ивана Грозного? – спросил Римо. – Не знаю, для кого это он был Грозным, – отвечал Чиун. Он считал, что любому из новых латиноамериканских государств всегда пригодится убийца-ассасин, знающий школу Синанджу. Римо и Чиун могли бы войти в историю, освоив новый рынок. Они также могли бы обучать самураев и, между прочим, держать их в страхе перед императорами, у которых с самураями всегда возникали проблемы. Именно поэтому много веков тому назад трон Белого Лотоса объявил о своей божественности, дабы вселить хоть каплю страха в сердца этих диких бандитов-самураев. Япония была недисциплинированной, дикой страной, ее горы кишели разбойниками. Так говорил Мастер Синанджу, добавив при этом, что в один из абонентских ящиков на северо-востоке американская почта до сих пор доставляет адресованные ему письма, и он уверен, что в один прекрасный день получит предложение о работе для себя и Римо. Римо посмотрел на телекамеру, установленную на крыше здания. Как и у большинства подобных устройств, у нее была «мертвая зона» вдоль стены. Однако в сочетании с высокими стенами камера была достаточно надежной защитой. Прежде чем камера успела засечь их, Римо и Чиун оказались по другую сторону стены на газоне, пахнущем весенними цветами. Чиун заметил, что цветы здесь никудышные по сравнению с цветами при дворе Моголов в Агре. Окна административного здания выходили на Лонг-Айленд, чье убожество не шло ни в какое сравнение с красотой Бенгальского залива. Оконные карнизы были жалкими кирпичными выступами, по сравнению с теми, что украшают соборы в Риме. Кстати, один из новых соборов Рима гораздо больше других. Римо принялся расспрашивать Чиуна и понял, что эта «недавняя» архитектурная сенсация – собор Святого Петра. Римо и Чиун прижались к облепленному птичьим пометом карнизу. Они могли бы слышать голоса, будь в окнах обычные стекла. Они влезли через соседнее, открытое окно, извинились перед пораженными секретаршами, прошли через две двери и вошли в офис, окна которого, непроницаемые для взгляда снаружи, выходили на залив. Блондин в строгом сером костюме, в белой сорочке с галстуком умеренной ширины, сидел за длинным столом и вел совещание. Присутствующие были одеты почти так же, словно носили униформу. Блондину было лет под сорок, он в замешательстве и с негодованием посмотрел на старика-азиата и на белого человека. Он хотел было что-то сказать, но Римо опередил его: – Черт побери, кто вы такой? – Я как раз собирался спросить об этом вас, – сказал Блейк Клам. – Не ваше дело. А кто эти придурки? – Римо указал пальцем на новых сотрудников координационного комитета Фолкрофта, совсем недавно образованного Кламом из служащих Ай-Ди-Си. – Прошу прощения, – сказал Клам и протянул руку, чтобы нажать кнопку под столом, но внезапно непрошеный гость оказался рядом, а пальцы Клама онемели. – Вы новый директор Фолкрофта? – спросил Римо. – Да, – сказал Клам, морщась от боли. Другие сотрудники зашумели. Никто из них никогда не видел подобной наглости. Азиат проинформировал их о том, что людям, во всем видящим только неприятности, глаза, по его мнению, ни к чему. – Ладно, дружище. – Помощник директора по программированию, выпускник университета в Пардью, старался быть вежливым с хилым старичком, одетым в тонкое кимоно. Он дружески положил руку на костлявое плечо старика. По крайней мере, он думал, что дружески. Он помнил, как его рука опускалась на костлявое плечо; следующее, что он увидел, были трубки, торчащие у него из носа, яркий свет над головой и лицо врача, который говорил ему, что он будет жить и, по всей вероятности, когда-нибудь сможет снова ходить. Когда помощник директора рухнул к ногам старика, координационный комитет единодушно решил, что совещание должно быть перенесено, а директор Блейк Клам пусть побеседует с гостями без свидетелей. Все единогласно проголосовали ногами. Тут в кабинет вбежали пять охранников, но очень быстро и они согласились, что частной беседе мешать не следует. Взаимопонимание было настолько полным, что четверо из них оказались не в состоянии самостоятельно покинуть комнату. Блейк Клам улыбнулся с подкупающей искренностью. – Вы, должно быть, Римо Уильямс, – произнес он. – Смит много рассказывал мне о вас, прежде чем с ним произошло несчастье. – Этот человек – умственно отсталый, – прошептал Чиун на ухо Римо. – А что с ним случилось? – спросил Римо. – Я думал, вы в курсе, – сказал Клам, изобразив на лице беспокойство. – Пожалуйста, садитесь. Вы тоже, сэр. Насколько мне известно, вы тоже служите у нас. Вы ведь Мастер Синанджу? – Мастер Синанджу не служит. Он является уважаемым союзником, за что и получает вознаграждение, – ответил Чиун. – Я очень рад, что у вас свой взгляд на методы работы, сэр, но мы находимся в процессе реорганизации, и я заметил некоторые странные расходы, связанные с вашим наймом, то есть с вашей деятельностью как союзника. – Что случилось со Смитом? – строго спросил Римо. – Об этом потом, – оборвал его Чиун. – Сначала обсудим более важные дела. Объясните, что вы имеете в виду? – На чей вопрос мне отвечать? – поинтересовался Клам. Он ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев: к ним возвращалась чувствительность. Его рубашка взмокла от пота. – На мой, – сказал Чиун. – Что случилось со Смитом? – повторил Римо. – Не задавай ему сразу слишком много разных вопросов, – сказал Чиун, обращаясь к Римо. – Пусть даже тебе они кажутся взаимосвязанными. – Спасибо, – поблагодарил Клам – Так что вы говорили о расходах? – сказал Чиун. По внутреннему телефону Клам распорядился, чтобы ему принесли компьютерную распечатку. Это показалось Римо весьма подозрительным: когда Смит вел дела, только он один имел доступ к распечаткам. Речь шла о расходах на доставку золота в деревню Синанджу в Северной Корее. Доставка обходилась примерно в сто семьдесят пять раз дороже самого золота. Это не лучший способ вести дела. Почему бы не доставлять золото в какое-нибудь место в Штатах? Тогда Клам мог бы удвоить годовое вознаграждение. – Нет, – сказал Чиун. – Утроить, – предложил Клам. – Нет, – стоял на своем Чиун. – Золото должно идти в Синанджу. – Но мы могли бы посылать туда доллары. – Только золото, – настаивал Чиун. – Еще один странный пункт расходов: специальное устройство, записывающее одновременно идущие по телевизору передачи и затем демонстрирующее их в любое время в любом порядке. Я имею в виду мыльные оперы. – Понятно. – Мы могли бы посылать вам кассеты, сэр. – Нет, – отказался Чиун. – Прекрасно, я рад, что мы все уладили, – сказал Клам. – Что со Смитом? – спросил Римо. Он заметил, что Чиун, который был против того, чтобы служить новому императору, теперь казался умиротворенным. Старик сел на пол в позу лотоса и с беспристрастным любопытством наблюдал за происходящим. – Профиль работы вашего инструктора не предусматривает его участие в такого рода делах. – Он все равно не понимает, что происходит. Он считает, что Смит был императором. С ним все в порядке, – заметил Римо. – Как вам известно, – мрачно произнес Клам, – это очень специфичная организация. Я полагаю, что вы один из четырех людей, которые точно знают, чем мы занимаемся. Должен сообщить вам неприятную новость. У доктора Смита – возможно, это следствие тяжелой работы – неделю назад случилось нервное расстройство. Он скрылся, и с тех пор о нем ничего не слышно. – Но почему вместо него назначили вас? – спросил Римо. Он опирался рукой на длинный стол, который примыкал к письменному столу Смита. – Потому что вы, Уильямс, не оправдали наших ожиданий. Вашей задачей, согласно инструкции, было убить Смита, если он проявит признаки душевного расстройства. Заметили ли вы, что его состояние ухудшилось? – Я заметил некоторые странности, но он и раньше порой отдавал странные приказы. – Как, например, уничтожение группы служащих большой американской корпорации? И вы не поставили под сомнение правильность его действий? – Я был слишком занят. – Вы были заняты выполнением его сумасшедших инструкций, Уильямс, без преувеличения можно сказать, что своими действиями вы нанесли вред стране. Эта организация была задумана таким образом, что если в результате ее деятельности возникает угроза безопасности страны, то она должна быть расформирована. Вы это знаете. Вы должны были убить Смита. Я уверен, что, когда он еще был здоров, он сам дал вам такие инструкции. Так? – Да. – Почему же вы этого не сделали? – спросил Клам. – Я не был уверен, что он окончательно рехнулся, – ответил Римо. – Скажите честно, дело ведь не только в этом? – Я, конечно, знал, что он постоянно испытывал слишком большую нагрузку… – Но убивать его вы не хотели? – спросил Клам. – Да, это так, – ответил Римо. – Значит, на вас нельзя полностью положиться? – Похоже, да. – Ну и как я должен с вами поступить? – Почем я знаю? – буркнул Римо. Чиун хихикнул. Клам с серьезным видом покачал головой. Он говорил что-то о борьбе нации за выживание, о выполнении каждым своего долга. Он говорил о жизни Римо и о жизнях многих других. Он сказал, что не будет принуждать Римо к восполнению урона, причиненного Смитом за последние месяцы, и добавил, что собирается вернуть организации ее прежнее величие. Именно этого желал бы Смит, будь он в здравом уме. Римо ощутил прилив преданности, чувство, которое, как он считал, уже давно покинуло его. Он бросил взгляд на Чиуна. Мастер Синанджу произнес по-корейски: – Птичий помет. – Кто вас назначил? – спросил Римо Клама. – Тот же, кто назначил Смита. Откровенно говоря, я не жаждал этой должности. Я видел, что она сделала со Смитом. То же может случиться и со мной. Если вы все-таки решите продолжать работать с нами, я надеюсь, что прежде чем я сойду с ума, вы исполните свой долг и не допустите, чтобы я причинил стране такой же ущерб, какой нанес ей Смит. – Птичий помет, – повторил по-корейски Чиун, но Римо не обратил на него внимания. Чиун отказывался понимать, что такое любовь к стране или верность делу, считая эти чувства пустыми. Он ведь Мастер Синанджу. Его с детства приучили так думать. Но Римо – американец, и в нем до сих пор не угасли искры заложенного в детстве патриотизма, они неистребимы, как бы он сам ни менялся. Глядя на человека, заменившего Смита, Римо решил, что стоит дать ему и стране еще один шанс. Судя но всему, Клам не столь прямолинеен, как Смит. Римо вдруг осознал, что он всегда воспринимал КЮРЕ как детище Смита и не представлял, что она может существовать без этого скуповатого пессимиста. Новый шеф выглядит разумнее Смита и не таким непроницаемым. Может быть, с ним будет легче сработаться. – Я бы хотел подумать несколько минут, – произнес Римо. – Да, – вмешался Чиун по-английски, – он хочет поработать мышцами, которыми раньше не пользовался. – Я считаю, что вы именно тот человек, который нам нужен, – сказал Клам. – А я считаю, что теперь месяц не смогу есть, – сказал Чиун. Клам вышел из кабинета, оставив их наедине. – Папочка, – сказал Римо, – я должен, по крайней мере, попытаться. – Конечно, – сказал Чиун, – ты же по натуре пустышка. Минимум таланта и еще меньше энергии. Это я тебя создал. Я дал тебе все. – Я ценю то, что ты сделал для меня, но у меня есть чувство долга. По-моему, этому человеку можно доверять. Может быть, он даже чем-то лучше Смита. – Всякий император хоронит меч предшественника, – произнес Чиун. – Если это так, то почему Клам хочет, чтобы я продолжал работать? – А с чего ты взял, что он хочет? – Он только что попросил меня об этом. Разве ты не слышал? – Слышал. – Я хочу попробовать. Посмотрим, что получится. – С помощью той мудрости, которую я в тебя вложил, – презрительно сказал Чиун. – Твоя деревня будет обеспечена. Она получит золото, чтобы заботиться о стариках и сиротах. Тебе не о чем беспокоиться. Не о чем. – Птичий помет, – промолвил Мастер Синанджу.Глава восьмая
В Ай-Ди-Си с незапамятных времен существовали докладные записки, инструкции, которых надо было придерживаться, схемы, демонстрирующие превосходство одного подхода над другим, графики продаж и закупок, четко осознаваемая коллективная ответственность. Блейк Клам оглядел свое жилище, обдумал свои корпоративные ресурсы и произнес: – Ерунда, я больше ждать не собираюсь. – Что ты сказал? – спросила Тери Клам, рыжеволосая молодая женщина в свитере с высоким воротом и в расклешенных модных брюках. У нее было красивое, хотя и несколько изможденное лицо. Для жены самого молодого в истории Ай-Ди-Си старшего вице-президента по стратегическим вопросам она была еще достаточно привлекательна, а причиной ее утомленного вида был алкоголизм. Тери запила снотворное глотком мартини, объяснив, что этот маленький коктейль помогает ей заснуть. Тем более теперь, когда Блейк так занят своими делами, что у него нет ни сил, ни времени на что-либо еще. Ей нравилось напоминать мужу, что его давно ничего не интересует, кроме служебных дел. – Я сказал, ерунда. Тебе бы хотелось быть женой президента Ай-Ди-Си? – Ты шутишь? – удивилась Тери Клам. – Нет, – ответил Блейк. Она положила руку ему на плечо и поцеловала мужа в подбородок, пролив немного мартини на пол. – Когда это произойдет? – Когда бы ты хотела, чтобы это произошло? – Вчера, – сказала она, одной рукой опустив бокал с мартини на письменный стол, а другой пытаясь расстегнуть пряжку брючного ремня Блейка. – Я рассчитываю, что это произойдет в течение месяца. – Брун уходит в отставку? – В некотором роде. – Ты станешь самым молодым среди самых могущественных людей в Америке. И в мире. – Да, это то, чего я хотел. – И мы будем счастливы? Клам проигнорировал вопрос. Он почувствовал, что жена расстегивает молнию на его брюках. – Потом, Тери, позже, сейчас у меня много дел. Лучше выпей еще мартини. Римо потребовалось три минуты, чтобы понять: ему приказывают кого-то уничтожить. Они находились в Скорсдейле, дома у Клама, когда тот отдал Римо приказ и извинился за то, что не познакомил его с женой, которая спала наверху. – В восемь часов вечера? – спросил Римо. – Она рано ложится и поздно встает. – Понятно, – сказал Римо. За все годы существования организации ему ни разу не приходилось встречаться с женой доктора Смита, Мод. Он видел ее фотографию на письменном столе Смита. У миссис Смит было холодное невыразительное лицо. Никаких фотографий миссис Клам в офисе или дома у Клама Римо не заметил. – Проблема, – сказал Клам, – состоит в том, что нам необходимо исправить допущенные прежде ошибки. – Что вы имеете в виду? – Как вы понимаете, уничтожение некоторых сотрудников Ай-Ди-Си было ошибкой. Римо не понял. – Мы боролись не с тем противником. – Теперь понял. Давайте ближе к делу. – Необходимо убрать Т.Л.Бруна. – Понятно, – сказал Римо. – Но зачем так много слов? – Я думал, вам будет интересно. – Мне это совершенно безразлично. Вы уверены, что мне стоит оставаться в Фолкрофте? Между прочим, Смит был очень осторожен с секретными делами. – При реорганизации всегда происходит централизация. – Почему? – Потому что это дает возможность лучше координировать действия. – Ни черта не понимаю. Что слышно о Смите? Его не нашли? Лицо Клама помрачнело. Нет, о Смите ничего не было известно. Оставаясь на свободе, он представляет угрозу их безопасности. Если удастся его разыскать, придется поместить Смита в лечебницу. – Если бы вы поменялись ролями, – заметил Римо, – Смит приказал бы убить вас. Клам обещал запомнить это замечание. Да, мнение Римо для него ценно, но ему, Кламу, надо заниматься и другими, не менее важными и опасными делами. По слонам Клама, поместье Брунов в Дерьене в штате Коннектикут представляет собой импровизированное стрельбище. Все Бруны – превосходные стрелки. Несмотря на то, что имение окружено поросшими травой холмами, близлежащая местность отлично простреливается прямо из дома. К тому же Т.Л.Брун был чемпионом 1935 года в стендовой стрельбе. – Вы хотите сказать, что они сидят дома с ружьями в руках? – недоверчиво спросил Римо. – Нет, конечно, нет, – возразил Клам. – Просто дом охраняется, это семейная традиция. Старик начал так себя вести еще после прогремевшего похищения ребенка Линдберга. – Так что же вы хотите сказать? – спросил Римо. – Смит выражался яснее. – Вы можете потребовать любую помощь, которая вам понадобится. – Чиун не хочет сегодня выходить из дома, – сказал Римо. – Сегодня какая-то хорошая передача по телевизору. – Я имею в виду людей, которые умеют сражаться, бойцов. – Вы хотите сказать, тех, кто затевает драки в барах? Зачем они мне? Не понимаю! – Я имел в виду военную помощь, – объяснил Клам. – Мы располагаем очень надежными людьми. В течение недели мы можем их собрать, а вы их подготовите, скажем, за две-три недели и с их помощью выполните задание. Лицо Римо выразило крайнее недоумение. – Если я вас правильно понял, вы хотите, чтобы я стал инструктором? – Нет, конечно же, нет, – возразил Клам, теряя терпение. – Я хочу, чтобы вы убили Т.Л.Бруна в его имении в Дерьене! – Хорошо, – озадаченно сказал Римо. – Когда? Сегодня ночью? – Ну, может быть, в течение нескольких недель. – Вы хотите, чтобы я это сделал через несколько недель? Хорошо, – кивнул Римо. – Нет! Вам же понадобится время, чтобы как следует подготовиться. Вы не можете так просто отправиться в имение Бруна в надежде на счастливый случай, как в тот день, когда вы пробрались в санаторий. – А, понятно, вы считаете, что мне это не под силу, – произнес Римо с усмешкой. – Да, вы правы, – ответил Клам, гадая про себя, где его жена держит снотворное. – Ладно, к пятнице представьте мне на рассмотрение план операции, и мы все детально обсудим. Римо склонился над письменным столом. – Не проще ли сразу все решить? Как далеко отсюда этот Дерьен, миль тридцать, не больше? – Вы что, с ума сошли? – возмутился Клам. – А если вы попадетесь? Вы рискуете провалить операцию! Успех должен быть гарантирован. Мы располагаем и силами, и средствами для этого. Я знаю, как вы умеете работать, значит, у вас есть надежные помощники? Я хотел бы на них взглянуть. – Конечно, – сказал Римо. – Вы все увидите завтра утром. – Хорошо, – натянуто улыбнулся Клам и, проводив Римо до дверей, услышал наверху шаги жены. Она часто просыпалась среди ночи, чтобы принять очередную таблетку и запить ее мартини. Сегодня ей придется самой приготовить себе коктейль. У него полно работы. Нужно подготовить нового убийцу-исполнителя. Интуиция и опыт службы в войсках специального назначения подсказывали Кламу, что Римо, которого он пока что вынужден использовать, ненадежен. Римо и не подозревал об этом, возвращаясь от Клама темной июньской ночью. У него не было времени на раздумья. Нужно было делать дело. Он ненадолго задержался в Фолкрофте, чтобы поделиться с учителем своими впечатлениями. Чиун что-то царапал гусиным пером на куске толстого пергамента. – Ты знаешь, – сказал Римо, – Смит плохо кончил, а этот новый парень, по-моему, плохо начинает. – Все императоры сумасшедшие, отвечал Чиун. – Они страдают манией величия. Смит был самым безумным из них. Ему удавалось скрывать это только благодаря отсутствию слуг и наложниц. – Ни за что на свете не смогу представить себе Смита с любовницей, – заметил Римо. – Поэтому даже Дом Синанджу не в силах ему помочь. Смит – самый безумный из всех императоров. – А что это ты пишешь? – Продолжаю хронику Дома Синанджу. Надо разъяснить будущим поколениям, как Мастер наперекор всем препонам храбро пытался образумить императора с Запада, но его попытки были тщетны, и что Мастер остался в стране ежедневных драм только для того, чтобы попытаться спасти белого ученика, который проявил весьма средние способности. – Как ты озаглавишь все это? – «Безумный император Чиуна». – Так вот откуда берутся твои сказки о Мастерах прошлого, служивших в Исламабаде, Лониленде и России! – Совершенно верно. Будущие поколения должны знать правду, потому что история в руках человека, который старается себя обелить, становится похожей на одежду, которую меняют по погоде. А я напишу правду. Из хроник Синанджу я узнал, к примеру, правду о том, что царь Иван вовсе не был Грозным. Так и будущие Мастера узнают правду о безумном императоре Смите, сколько бы другие ни писали о том, что он был хорошим и знающим человеком, и тем самым бросали бы день на имя Синанджу. У Римо засосало под ложечкой. – Смитти был нормальным, просто работа у него была тяжелая. – Для психически здорового человека – это легкая работа. Но что можно ожидать от страны, которую открыли только двенадцать лет назад? – Папочка, Америка была открыта почти пятьсот лет тому назад. – Кто ее открыл? – Христофор Колумб. – Для Синанджу Америку открыл Чиун. Интересно, будут ли грядущие поколения устраивать парады в честь дня моего рождения? – Теперь, когда Смитти уже нет, – сказал Римо, – мне кажется, что он мне нравился. По крайней мере, я его понимал. Римо покинул санаторий, взял напрокат машину и поехал в Дерьен. Была еще темная ночь, когда он пробрался по лужайкам к дому Бруна, проскользнув мимо охранника, которому на мгновение показалось, что он видел тень, мелькнувшую возле особняка. Опыт подсказывал Римо, что хозяева всегда спят наверху, так что он не стал утруждать себя проверкой первого этажа. Неслышной кошачьей походкой он поднялся по широкой лестнице наверх. Ему не нужно было взламывать дверные замки, он открывал их без ключа, просто нажатием руки. В первой спальне Римо ненадолго задержался. Ночник освещал лицо спящей молодой женщины. Мягкие каштановые волосы разметались по розовой подушке, простыни с изящным цветочным орнаментом сползли, обнажив грудь, полную молодой свежести. «Ого, – подумал Римо, – но работа прежде всего…» Он закрыл дверь. Римо прошел по холлу, прислушиваясь к дыханию за дверьми. Если двигаться бесшумно, при каждом шаге осторожно ощупывая пол ногой, то можно услышать дыхание спящего в комнате человека. Из-за массивной дубовой двери доносился храп, напоминающий раскаты грома. Римо вошел и увидел, что спящий натянул одеяло до самого подбородка. Римо закрыл за собой дверь, спокойно подошел к кровати и потряс человека за плечо. – Т.Л.Брун! – А? Что? – пробормотал Брун, борясь с глубоким сном, и увидел человеческую фигуру у своего изголовья. – Т.Л.Брун, случилось нечто ужасное, – сказал Римо. Внезапно разбуженного человека не следует спрашивать, кто он такой. Он может испугаться и начать все отрицать. – Что? – спросил Брун, тем самым подтверждая, кто он есть. – Утром вам не придется завтракать. – Что? Что все это значит? Вы разбудили меня, чтобы поговорить насчет завтрака? Кто вы такой, черт возьми?! – Извините. Спите дальше, – сказал Римо и отправил Бруна в страну вечного сна. Где, разумеется, никто не храпит. Римо огляделся в темноте, чтобы найти какую-нибудь вещь, принадлежащую Бруну, которую он мог бы предъявить Кламу. У кровати стоял портфель. Римо взял его. Охраннику западного крыла особняка снова показалось, что промелькнула какая-то тень, но, взглянув на экран электронного устройства, нового изобретения Ай-Ди-Си, предназначенного для вооруженных сил, он ничего на нем не увидел. «Надо бы проверить зрение», – подумал он. Первым, кто обнаружил Бруна, был его слуга. Он раскрыл рот и потерял сознание. Второй была горничная верхнего этажа. Она завизжала. Когда дочь Бруна, Холли, услышала пронзительные крики, она накинула халат прямо на голое тело и побежала в комнату отца. Слуга с мертвенно-бледным лицом стоял на коленях, горничная пронзительно вопила, и никто не обращал внимания на ее отца. Холли увидела, что рот отца открыт и грудь недвижима. Она положила руку на его лоб. «Как сырое мясо», – подумала она. – Наверное, у него случился сердечный приступ, – предположил слуга. – И поэтому у него разбит висок? – спросила Холли Брун. – Мы уже вызвали врача, – сообщил слуга. – По крайней мере, кто-то, наверное, позвонил. Холли Брун, которой в большей мере, чем кому-либо из потомков Джошуа Бруна, удалось унаследовать свирепое выражение его глаз, оставила без внимания замечание слуги. Неважно, вызвали врача или нет. Она начала звонить адвокатам семьи и корпорации. Ее интересовал всего один вопрос. – Кто основной претендент на пост президента Ай-Ди-Си? – Картина пока не совсем ясна, мисс Брун. Мы все очень огорчены… – Ерунда! Кто старший вице-президент по стратегическим вопросам? – Клам, молодой человек. Прекрасный работник, лучший… – Никогда о нем не слышала. Когда он стал вице-президентом? – Всего несколько дней тому назад, может быть, неделю, но… – Дайте мне его номер телефона. Адвокат стал листать записную книжку, а Холли в это время приказала горничной, чтобы она принесла из гардероба что-нибудь черное. – И обязательно с декольте, у меня же красивая грудь. Выслушав номер телефона, она повесила трубку и тут же позвонила Кламу. – Здравствуйте, мистер Клам. Извините, если я вас разбудила, – сказала Холли. Ее голос плыл подобно лебедю по глади озера. – У меня плохие новости. Сегодня ночью скончался Т.Л.Брун. Вы, как и все, наверное, хотели бы сделать паузу в бизнесе, но дела Ай-Ди-Си должны следовать своим чередом. Меня зовут Холли Брун, и я хотела бы встретиться с вами как можно скорее. Мне кажется, что вы именно тот человек, который сможет продолжить дело отца. – Да, мисс Брун, конечно. – Когда мы можем встретиться? – Мой офис находится в тридцати минутах езды от вас, в Рае, штат Нью-Йорк, на берегу залива Лонг-Айленд. Это санаторий Фолкрофт. – Странно, – сказала Холли. – Понимаете, дела корпорации… они так сложны. – Я уверена, что вы прекрасно с ними справляетесь, – сказала Холли и посмотрела по карте, как доехать в Фолкрофт из родового имения в Дерьене. Когда ей принесли черное платье, она отрывисто сказала: – Другое, более открытое. – Но у вас нет более открытого черного платья, мисс Брун. – Тогда, черт побери, сделай это более открытым! – приказала Холли. – Бери ножницы! – Резать платье от Сен-Лорана?! – Или режь собственный зад! Делай, что сказано, идиотка! Выезжая из имения, Холли попутно выяснила, что ночная охрана не заметила ничего необычного. Сидя на заднем сиденье лимузина, она по телефону навела справки о Кламе. Он окончил Уильямс-колледж, служил майором войск спецназа, поступил в Ай-Ди-Си, работал старательно, быстро вырос до вице-президента, а затем всего за две недели стал старшим вице-президентом. – У нас больше вице-президентов, чем компьютеров, – сказала Холли в трубку. – Как он этого добился? – Ваш отец его назначил, мисс Брун. – Он женат? – Уже девять лет, мисс Брун. – Его жена привлекательна? – Об этом в досье ничего не сказано. – Посмотрите синий файл. – О, вы о нем знаете? – Да, с тех пор как научилась ходить. – Я бы не хотел давать информацию из синего файла по телефону, но, раз это вас интересует, значит, это оченьважно, мисс Брун. Да, его жена привлекательна, но она пьет и время от времени употребляет транквилизаторы. По-видимому, у нее был любовник. Она окончила какую-то второразрядную школу в Огайо, ее отец… – А у Клама есть любовница? – Нет, мисс Брун. – Все ясно. Никому не говорите об этом разговоре. – Разумеемся, мисс Брун. Повесив трубку, Холли заметила, что шофер украдкой смотрит на ее грудь. Он смутился, когда увидел, что хозяйка это заметила. «Прекрасно, – подумала Холли Брун, – надо пользоваться тем, что имеешь. Из этого сукиного сына Клама я буду вить веревки». – Вы что-то сказали, мисс Брун? – спросил шофер. – Я сказала, что случившееся с моим отцом – большая трагедия, и я уверена, что вы скорбите вместе с нами. – Да, мисс Брун.Глава девятая
Когда Блейку Кламу сообщили о смерти Т.Л.Бруна, он едва сдержал крик радости, которой переполнилось его сердце. Такова особенность тех, кто постоянно следят за окружающими: даже дома они ведут себя так, как будто и за ними кто-то все время наблюдает. Только самообладание помогло Кламу спокойно положить трубку. Он слегка толкнул локтем жену, которая опять уснула не раздеваясь, в свитере и юбке. В последнее время подобное случалось с ней довольно часто. Вначале как бы в шутку, но постепенно это превратилось в привычку. – Дорогая, – сказал Клам, – у меня хорошие новости. – Гм-м… – отвечала Тери Клам. – Открой глаза. У меня прекрасные новости. Тери Клам повернулась к мужу. Она почувствовала холодную дрожь в руках и заметила, что снова спала в одежде. – Знаешь, я так долго ждала, когда ты ко мне придешь, что заснула одетая. – Дорогая, – сказал Клам, – Т.Л.Брун умер. Я только что узнал об этом. Поприветствуй нового президента Ай-Ди-Си. – Это великолепно, дорогой! – Поздравляю, – сказал Клам. – И я тебя. Давай выпьем. Я обычно не пью по утрам, но это особенный случай. – Президент, а может быть, и председатель правления. – Тогда мне двойную порцию, – сказала Тери. Вставая с кровати, она споткнулась, но не из-за того, что нетвердо стояла на ногах, а из-за портфеля, который лежал возле кровати. – Ты оставил портфель прямо у меня под ногами. – Это все мартини, Тери. – Нет, это портфель, посмотри. Клам увидел, что Тери держит портфель Т.Л.Бруна. Возможно ли такое? Оказывается, да. Цены нет Римо Уильямсу! Но теперь, когда Римо выполнил задание, он оказался звеном, связывающим Клама с убийством… Клам собрал все свое хладнокровие, как он привык делать каждое утро с тех пор, как стал руководителем Фолкрофта. "Погоди. Ты, должно быть, уже имеешь больше власти над судьями, чем Верховный суд, – подумал он. – Ты вне закона. Система в Фолкрофте устроена именно так. Каждое утро он должен был напоминать себе об этом. В своем кабинете в Фолкрофте он чувствовал себя изолированным, удивительно свободным от всех этих забот, и его удивляло, почему доктору Смиту не удалось стать очень богатым человеком. – Как это оказалось здесь? – спросила Тери. – Гм-м… Это принесли ночью, дорогая. – Значит, тот, кто это принес, видел еще кое-что. – Ты имеешь в виду нас, Тери? – Разве мы этим не занимались ночью? – Посмотри на себя, ты же спала в одежде. – Некоторые занимаются этим даже в одежде, – заметила она и добавила с мрачным видом: – Но только не мы. Мы этим не занимаемся даже без одежды. – Ты прекрасная жена ответственного служащего корпорации. – Мы могли бы занялся этим прямо сейчас, вместо того чтобы пить мартини. – Лучше выпей мартини, дорогая, – сказал Клам. Тем временем в банке Миннеаполиса мужчина с повязкой на лице, опиравшийся на трость, попросил, чтобы позвали кого-нибудь из вице-президентов. Он терпеливо ждал. Одежда висела на нем, как на вешалке, воротник синей рубашки был сильно потерт, туфли, хотя и без дыр, были все в трещинах. Доктор Харолд Смит получил их в отделении Армии Спасения на Мишн-стрит в Сан-Франциско. Он проехал автостопом через Скалистые горы, миновал равнинные штаты, а затем направился на север и очутился в небольшом банке в пригороде Миннеаполиса. Правая нога Смита пульсировала от боли. – Могу я спросить, по какому вопросу вам нужен вице-президент? – обратилась к нему секретарша. – По поводу специального счета. – Вы хотите открыть счет? – спросила секретарша, стараясь скрыть недоверчивые нотки в голосе. – Нет, у меня есть счет. На фамилию Денсен. Уильям Кудахи Денсен. Специальный счет. – Если вы хотите забрать или положить деньги, кассиры с удовольствием помогут вам. – Я хочу поговорить с кем-нибудь из вице-президентов. – Разумеется, сэр, – сказала секретарша тоном, которым успокаивают детей. Она извинилась, направилась в кабинет младшего вице-президента и сказала, что какой-то оборванец хочет его видеть. – Как вы сказали его зовут? – Уильям Денсен. Секретарша изумленно наблюдала, как вице-президент позвонил по внутреннему телефону президенту. – Помните тот странный счет, о котором вы мне говорили? Так вот, здесь какой-то тип утверждает, что это его счет. – Я сейчас занят, – сказал президент. – Задержите его на несколько минут. Хочу взглянуть на него. Вице-президент ответил «да» и повесил трубку. – Сэр, этот мистер Денсен – важная персона? – спросила секретарша. – О, нет, – сказал вице-президент. – Просто этот счет был открыт у нас восемь или десять лет тому назад на очень странных условиях. Я впервые услышал о нем, когда пришел сюда работать. Некто положил в банк какую-то сумму. Я думаю, не более пяти тысяч долларов. Он прислал по почте аккредитив банка «Америкен экспресс». Как вам известно, вкладчик должен лично присутствовать при открытии счета. Но Денсен прислал деньги и инструкцию: выдать деньги любому человеку, который правильно воспроизведет подпись на чеке. Он заверил нас, что с властями все будет улажено и расчетная книжка не нужна. Разумеется, мы сообщили в банковскую комиссию, и они действительно подтвердили, что все в порядке. – А что потом? – Ничего. С тех пор счет находится у нас. – Накапливая проценты? – Нет. И это тоже очень странно. Он не просил никаких процентов. – Сам Денсен тоже выглядит странно, – сказала секретарша. – Он похож на бродягу. Странным было и то, что, получая свои деньги, Денсен попросил дать двести долларов двадцатипятицентовыми монетами, сто долларов – десятицентовыми и двадцать долларов – пятицентовыми, а остальную сумму – двадцати– и пятидесятидолларовыми купюрами. Он сложил деньги в небольшую коробку. Служащие банка видели, как он пересек улицу и направился в магазин, торгующий всяким ширпотребом. Младший вице-президент, сгорая от любопытства, последовал за ним и увидел, как странный мистер Уильямс Кудахи Денсен, чья подпись была признана правильной, купил кондукторскую монетницу для мелочи. Затем странный мистер Денсен перешел улицу и направился в магазин одежды, откуда вышел облаченный в унылый серый костюм, который даже для банкира был слишком консервативен. Следующей остановкой Денсена был магазин канцелярских принадлежностей, где он приобрел блокноты, карандаши, линейку, бумажник и дешевый «дипломат». На автобусной остановке служащий банка потерял мистера Денсена из виду. Он готов был поклясться, что видел, как мистер Денсен стоял и ждал автобуса, а затем вдруг исчез. Доктор Харолд Смит улизнул с автобусной остановки. Его слегка позабавила неуклюжая попытка молодого человека проследить за ним.Глава десятая
Разумеется, придется надеть костюм, но почему обязательно черный? Черный костюм выглядит чересчур уж… траурно, слишком подобострастно для человека, который должен стать следующим претендентом Ай-Ди-Си. С другой стороны, светлый костюм может быть воспринят Холли Брун в ее положении скорбящей дочери как проявление легкомыслия и невнимательности. Взвесив все «за» и «против» и обдумав возможные последствия, Блейк Клам решил надеть черный костюм в синюю полоску. Черный цвет отражал скорбь, а полоска показывала, что Клам не придерживается глупых формальностей, тем более в тот момент, когда самая могущественная корпорация в мире нуждается в эффективном руководстве. Он надеялся, что Холли Брун оценит это. Он быстро оделся, вспоминая, что ему известно о дочери Т.Л.Бруна. Ей должно быть около тридцати. Ее фотографии появлялись в разделах светской хроники. Поговаривали, что она была в неменьшей степени мозговым центром Ай-Ди-Си, чем ее отец. Клам никогда ее не видел, однако одному из нижестоящих вице-президентов как-то довелось встретиться с Холли Брун. Зайдя в офис Клама после совещания шесть месяцев тому назад, тот отер пот со лба, вздохнул, выкурил сигарету и, выпустив дым, сказал: – Какая сука! Клам прекрасно знал, кого он имеет в виду, но невозможно было понять, не подстроена ли вся эта сцена, и поэтому он спросил: – Кто? – Холли Брун. Она только что отрезала мне яйца и поджарила их. Этот вице-президент был руководителем небольшой программы но закупке в Европе германия для изготовления транзисторов. Сделка должна была проводиться без лишнего шума, но за день до ее заключения в «Уолл-стрит джорнэл» появилась заметка, где упоминалось о европейских поставщиках Ай-Ди-Си. Это, разумеется, мгновенно повлияло на цены, которые подскочили настолько, что Ай-Ди-Си стало невыгодно покупать сырье за границей. Идея этой программы, очевидно, принадлежала Холли Брун. Молодой вице-президент встретился с ней в тот день в офисе Т.Л.Бруна в Мамаронеке в присутствии самого Т.Л. Кламу показалось тогда довольно странным, что младший вице-президент ни словом не упомянул о Т.Л.Бруне. Только о Холли Брун. Она произвела на него впечатление и напугала его. Клам выслушал этот рассказ, но никак не реагировал, не желая впутываться. Позднее в разговоре с начальством он недвусмысленно намекнул на высказывания младшего вице-президента. Он знал, что эта история дойдет до Т.Л.Бруна. Вскоре младший вице-президент был уволен. Эго было все, что знал о ней Клам, кроме, конечно же, фотографий, которые ему попадались в журналах. На них она выглядела очаровательной женщиной. Прекрасно. Он скоро увидится с нею. Одно дело на фотографиях, другое – в жизни. Ему приходилось видеть прекрасных на фотографиях женщин, которые в жизни были совсем невзрачными. Он взглянул на часы, посмотрел в сторону спальни, где Тери валялась на кровати. На ковре темнело пятно от разлитого мартини. Клам покачал головой и вышел. Он найдет время, чтобы заняться Тери, после того как станет президентом Ай-Ди-Си. Когда Клам проезжал на своем «кадиллаке» через ворота, он предупредил старшего охранника: – Ко мне должна приехать мисс Брун. Пропустите ее и тут же сообщите мне. – Будет сделано. Клам распорядился, чтобы секретарша приготовила горячий чай и кофе и принесла бы в кабинет вместе с серебряным сервизом, когда он ей позвонит. Он позвонил, как только охранник сообщил о приезде Холли Брун, и к тому времени, когда она влетела в его кабинет, серебряный сервиз уже стоял на краю стола. «Прекрасный стиль, – подумал Клам, посмотрев на сервиз, – президентский стиль». Он поднялся. – Доброе утро, мисс Брун. Не могу выразить свою… – Не можете, ну и не надо, Клам, – сказала она. – Мы должны обсудить некоторые вопросы. – Она взглянула на серебряный сервиз. – Кофе и чай? – Да, что вы желаете? – У вас есть водка? Он знал, что у него где-то есть спиртное, но мучительно размышлял, как ему быть. Он не ожидал, что она захочет с утра выпить. Клам не хотел предстать перед ней пьяницей, у которого в каждом шкафу по бутылке, а с другой стороны, если он замешкается, это может показаться нелюбезным. Он поднял трубку и спросил у секретарши: – На днях я заказывал спиртное, где оно? Спасибо. Он положил трубку. – Я не знал, куда они его поставили, – сказал он Холли Брун. Ну вот, и трезвенником себя показал, и этикет не нарушил. Клам подошел к шкафу, а Холли Брун опустилась на одно из кожаных кресел. Она крикнула ему вдогонку: – Налейте двойную порцию! В большой бокал. Без льда и без соды! Еще одна проблема. Должен ли он пить с ней? Или пусть пьет одна? Ох уж эти сложности в определении границы между корпоративным имиджем и личными привычками! Он налил Холли Брун водки, пользуясь мерным стаканчиком, точно две унции, а сам решил выпить кофе, но в последнюю минуту передумал и налил себе чай. Кофе это… как-то по-плебейски. Холли вяла водку, и, когда он повернулся к ней со своей чашечкой чая, ее бокал был уже наполовину пуст. – Что вы здесь делаете? – спросила она. Он предвидел этот вопрос и всю дорогу в офис размышлял, как отвечать на него. Несмотря на то, что Холли унаследовала десять процентов акций Ай-Ди-Си и могла помочь ему получить президентское кресло, он все-таки решил сказать ей лишь самое необходимое, чтобы выйти сухим из воды. – Перед безвременной кончиной ваш отец, – сказал он, – назначил меня руководителем одной операции. Мы сейчас находимся в штаб-квартире этой операции. Что ей известно? Были ли все эти разговоры о том, что в корпорации за старого Т.Л.Бруна все решает она, правдой? Если да, то, вероятно, она уже знала, что он затеял. Его ответ был достаточно нейтральным, чтобы сработать, даже если она хочет намекнуть, что ей многое известно. Он посмотрел ей прямо в глаза, зная, что поступает правильно, и поднес чашечку ко рту, чтобы она не видела его губ. Глаза обычно могут скрыть ложь, а губам это редко удается – Я знаю, что вас назначили руководителем. Что вы сделали за это время? – Я работал в соответствии с личными инструкциями Т.Л., мисс Брун. Это в некотором роде новый подход к проблемам корпорации, но он имеет многообещающие перспективы, и это говорит о таланте вашего отца. Т.Л. хотел компьютеризировать всю страну, организовать взаимосвязь на всех уровнях между частной промышленностью и правительством, влияние на органы обеспечения правопорядка, суды, профсоюзы и даже преступный мир. «По-моему, я не сказал ничего лишнего», – решил Клам. – Зачем? – спросила она. Этот вопрос осложнял ситуацию. – Ай-Ди-Си нуждается в надежной информации о социальной структуре страны для того, чтобы принимать разумные перспективные решения, которые основывались бы на точных расчетах. Холли молча осушила свой стакан, протянула Кламу, чтобы тот снова наполнил его, и сказала: – Бред собачий! – Простите? – спросил он, прежде чем направиться за выпивкой. – Я сказала «бред собачий». Во-первых, Т.Л. было наплевать на социальную структуру. Он хотел продавать компьютеры. Во-вторых, даже если предположить, что он вдруг этим заинтересовался, он вряд ли купил бы этот мавзолей, чтобы вы здесь валяли дурака. Почему именно этот санаторий? Наполняя стакан, Клам усмехнулся. – Здесь находится что-то вроде испытательной площадки новых компьютеров Ай-Ди-Си. Все наши последние модели находятся здесь, даже компьютеры нового поколения, которых пока еще нет на рынке. Я прихожу к выводу, что это место – что-то вроде правительственного центра, где скапливается информация. Большая часть данных, которые хотел иметь Т.Л., уже заложена в памяти здешних компьютеров, и он прислал меня сюда, чтобы я использовал эту информацию с максимальной выгодой. Он протянул ей бокал. Холли взяла его и кивнула. Она держала стакан пальцами двумя руками, голова была откинута назад, глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели на Клама, белки обольстительно поблескивали. Клам понял этот взгляд. Она отказалась от попытки сломать его и теперь пускает в ход женское кокетство. «Почему бы и нет, она, должно быть, лакомый кусочек», – подумал он. – Вы бы хотели стать президентом Ай-Ди-Си? – спросила она. Он поднял, а затем поставил чашку чая, прошелся вдоль и поперек по комнате и остановился у письменного стола. – Я не могу выразить своих чувств. Я никогда… – Не пытайтесь морочить мне голову. Когда утром Блейк Клам размышлял о власти, данной ему КЮРЕ, то решил, что станет президентом не только своей корпорации. Он очень осторожно выбирал слова и сделал паузу, прежде чем продолжить разговор. – Это больше того, на что я надеялся, – схитрил он. – Вы ведь знаете, что как наследница я являюсь обладателем контрольного пакета акций. – Да, мисс Брун. – Ничего вам не обещаю, но полагаю, что, благодаря моим акциям и влиянию на правление, я могла бы сделать президентом даже Микки Мауса, если бы захотела. Клам кивнул. Комментарии, по-видимому, были излишни. – Я только хотела убедиться, что вы не Микки Маус, – сказала она. – Выслушав ваш нелепый рассказ, я так и не поняла, то ли вы и в самом деле Микки Маус, то ли принимаете за него меня. Она потягивала водку в ожидании ответа. На минуту в комнате повисла тишина. Собеседники холодно меряли друг друга взглядами. Наконец Клам произнес: – Поймите, мисс Брун, я нахожусь здесь меньше десяти дней. Этого недостаточно, чтобы во всем разобраться и сделать именно такие выводы, которых ожидал покойный Т.Л.Брун. Они еще минуту пристально смотрели друг другу в глаза. Холли была явно не удовлетворена ничего не значащим ответом. Зазвонил телефон на письменном столе Клама. Не отводя глаз от Холли, Клам медленно протянул к нему руку. В Кливленде доктор Харолд Смит вошел в телефонную будку на углу улицы, посмотрел на недавно купленные часы, а затем набрал номер. Он вынул из кармана пиджака секундомер и произнес: – Я хотел бы поговорить с городом Рай в штате Нью-Йорк. – Он продиктовал телефонистке номер телефона. – Это будет стоить три доллара и двадцать центов, – сказала телефонистка. – Я собираюсь разговаривать три с половиной минуты. Сколько будет стоить каждая лишняя минута? – Один момент… Семьдесят центов. – Хорошо, я сейчас заплачу, подождите немного, пожалуйста. – Он повесил трубку на крючок под телефоном и начал вынимать двадцатипятицентовые монеты из монетницы. Достал четыре штуки, опустил их в автомат, проделал это еще дважды, затем вынул еще три двадцатипятицентовика, монету в десять центов, еще один пятицентовик и тоже опустил в телефон-автомат. – Спасибо, – сказала телефонистка, – соединяю. Смит услышал сигналы на линии. Это была линия, которую он использовал только для своих частных разговоров. Он надеялся, что ее не отключили. Смит услышал гудок и быстро нажал на кнопку секундомера. Трубку подняли после первого гудка. – Алло, – ответил четкий, решительный, хорошо знакомый Смиту голос с небольшим акцентом, происхождение которого невозможно было определить. Смит подождал несколько секунд, пока снова не услышал «алло» Клама. – Клам? – спросил Смит. – Да. – Это Смит. – Смит посмотрел на часы. Прошло двадцать секунд. Он услышал вздох на другом конце провода. – Ну, здравствуйте, доктор. Где вы находитесь? – Это не имеет никакого значения, – сказал Смит. – А вы, как видно, неплохо устроились в Фолкрофте? – А почему бы и нет? Кто-то ведь должен управлять делами. – Я позвонил, Клам, чтобы призвать вас к разуму. Смит понимал, что к этому моменту Клам должен был оправиться от шока и сейчас, вероятно, уже протягивает руку к кнопке, приводящей в действие систему определения телефонного номера, установленную в КЮРЕ. – О чем это вы? – послышался голос Клама. «Прекрасно, – подумал Смит. – Задает вопросы, Чтобы потянуть время». – Я хотел призвать вас отказаться от безумного предприятия, которое вы затеяли. – Не понимаю, почему вы считаете его безумным, доктор. Все очень разумно с точки зрения корпорации. Вы не согласны? – Нет, не согласен, – сказал Смит. – Я разговариваю с вами только как американец. Разве вы не понимаете, что подвергаете риску саму структуру нашего общества? То, что вы делаете, может привести к очень опасным последствиям. – Не разбив яиц, нельзя сделать яичницу, – сказал Клам. – Лично я считаю, что цель стоит затраченных усилий. Вы можете себе представить, какой огромной властью я буду обладать? Они продолжали разговаривать. Смит задавал вопросы, Клам возражал и задавал свои. Когда его секундомер отсчитал три минуты, Смит сказал: – Клам, я только хотел кое о чем вас предупредить. – О чем же? – Я собираюсь убить вас. Клам рассмеялся: – Я боюсь, что у вас ничего не выйдет, доктор Смит. Вам не удастся меня убить. Секундная стрелка пробежала еще двадцать секунд. – Посмотрим, – сказал Смит. – Кстати, вы видели Римо? – Да. – Вы напрасно надеетесь, что он убьет меня по вашему приказу. Он слишком предан мне. Клам рассмеялся. – Предан? – переспросил он. – Он даже вашего имени уже не помнит. Он хотел что-то добавить, но не успел. Стрелка секундомера приближалась к четырем минутам, и Смит повесил трубку. Он вышел из телефонной будки и огляделся. Поймав на себе взгляд старика из химчистки, которая находилась рядом с телефонной будкой, он пристально посмотрел на него, а затем спустился по лестнице, которая вела в метро. Он остановился у кассы и купил один жетон, заплатив за него без сдачи монетами, которые достал из кармана пиджака. – Когда следующий поезд в сторону центра? – спросил он. Скучающий продавец жетонов ответил: – Поезда идут через каждые пять минут. – С какого пути? – спросил Смит. – Вон с того. – Кассир раздраженно поднял голову, чего и добивался Смит. – Благодарю. Смит взял жетон, прошел через турникет и вышел на платформу, с которой отходили поезда в город. Он прошел по платформе, стараясь не привлекать к себе внимания. Выйдя на другом конце платформы, прошел через турникет и, пройдя лестничный марш, опять оказался на улице. Смит, стараясь остаться незамеченным, сел за руль незапертой машины, оставленной им несколько часов тому назад на другой стороне улицы, на которой стоял телефон-автомат, откуда он звонил Кламу. Смит тяжело опустился на сиденье и нахлобучил шляпу. Он посмотрел на часы. Кажется, уже пора. Отслеживание телефонного звонка в пределах городской черты у сложной электронной системы КЮРЕ обычно занимает семь минут. Но междугородный разговор через телефонистку засекают в течение трех минут и двадцати секунд. Смит дал Кламу достаточно времени. Остается только ждать, чтобы узнать, насколько хорошо Клам руководит операциями КЮРЕ. Смит закурил. Хотя он ненавидел вкус табака и считал курение отвратительной привычкой, он обнаружил, что никотин – довольно эффективное болеутоляющее средство. Смит не бросал курить, хотя боль уже ни так мучила его и он был в состоянии передвигаться, опираясь на правую ногу почти в полную силу. Едва он успел в третий раз затянуться, как у телефонной будки остановился золотисто-бежевый «шевроле-седан» без номера. Двое мужчин в светло-серых костюмах вышли из машины и оглядели улицу. Один из них вошел в телефонную будку, и Смит увидел, что он осматривает пол и выступ под аппаратом. У Смита засосало под ложечкой: ФБР. По виду этих людей сразу можно определить, кто они такие. Один из них вышел из будки и направился в химчистку, а другой наблюдал за улицей. Через минуту первый выбежал из химчистки, подавая знаки своему напарнику, и они спустились в метро. Смит подождал, пока оба скрылись из виду, и завел машину, купленную утром. Он пересек перекресток и через два квартала повернул в сторону, противоположную от центра города. Смит сомневался, что агенты поверят его уловке с выяснением расписания поездов в центр. Но это уже не имело значения. Через несколько минут он выедет из города. Важно было то, что Клам знал, как работает система отслеживания телефонных номеров и как гигантский механизм приводится в действие. Понадобилось не более восьми минут, чтобы у телефона-автомата появились агенты. Смит вел машину, но мысли его были заняты вовсе не дорогой. Он размышлял о том, что должен был чувствовать доктор Франкенштейн, когда его творение вышло из повиновения. У Клама была КЮРЕ, он знал, как приводить ее в действие, и, если он сказал правду, – а врать ему не имело никакого смысла, – у него был Римо. «А у меня, – с горечью размышлял Смит, – лишь неполные четыре тысячи долларов, монетница, секундомер и линейка». Может быть, этого и достаточно.Глава одиннадцатая
После разговора со Смитом перед Кламом возникла другая проблема. Если он будет ждать, пока уйдет Холли Брун, то потеряет всякую возможность задержать Смита, но, с другой стороны, если запустить при ней механизм задержания, она может что-нибудь заподозрить, даже если все еще ни о чем не догадывается. В этот момент Смит для него был важнее. Клам поднял трубку и набрал три цифры. – Только что мне звонили. Определите откуда и пошлите людей задержать человека, который звонил. Да, все правильно. Найдите и задержите. Я лично буду этим руководить. Сообщите мне о результатах. – Он положил трубку, не дожидаясь ответа, и затем взглянул на Холли Брун. – Так на чем мы остановились? – мягко спросил он. – Мы остановились, – сказала она, – на том, что я советовала прекратить меня дурачить. И теперь, после этого звонка, я думаю, вам придется сказать мне правду. Тон голоса не вызывал сомнений в серьезности ее намерений, и так как Клам пока еще не был президентом Ай-Ди-Си, он решил объясниться. – Хорошо, мисс Брун, я все объясню. Но сначала позвольте мне сказать, что в инструкциях вашего отца сказано, что такого рода дела должны вестись в тайне. Он подчеркивал, что это касается и вас, и, как я понимаю, он заботился о вашей безопасности. Я только выполнял его приказы. «Этот человек опять лжет», – подумала Холли Брун, но кивнула головой в знак согласия. – Мы имеем дело, мисс Брун, с секретной организацией правительства Соединенных Штатов. Она не только собирает информацию. Мы имеем постоянную компьютерную связь со всеми организациями, обеспечивающими работу правительства, с ФБР, с налоговым управлением, с ЦРУ. Если Ай-Ди-Си возьмет под контроль эту организацию, она сможет добиться всего, чего пожелает. Нет такого политика, на которого мы не можем оказывать влияние, нет ничего такого, чего мы не сможем сделать. Он улыбнулся, и Холли Брун поняла, что это была первая неподдельная улыбка с тех пор, как она вошла в эту комнату. – Как называется эта организация? – Она называется КЮРЕ, и я уверен, что вы никогда о ней не слышали. И это самое главное. Никто о ней ничего не слышал, кроме горстки людей. Никто из персонала, работающего здесь, – ни охранник у ворот, ни сотрудники, ни операторы компьютеров не знают, на кого они работают. Здесь все великолепно организовано. – А этот телефонный звонок? – Это, к сожалению, звонил один из тех, кто знает, – сказал Клам. – Бывший директор. Я сейчас пытаюсь выследить его и задержать. – А что будет потом? – Я буду продолжать выполнять инструкции, которые мне дал ваш отец, мисс Брун. Я не позволю помешать нам. «Он сумасшедший», – подумала Холли Брун. Но идея выглядела интригующей. Если бы Ай-Ди-Си контролировала страну, она могла бы контролировать весь мир. Джошуа, тот из Брунов, на кого она больше всего походила характером, понял бы ее. Она еще час с пристрастием допрашивала Клама, поглотив за это время два бокала водки. Он рассказал ей обо всем, кроме подлинной функции Римо и Чиуна, так как, поразмыслив, пришел к выводу, что это могло бы только осложнить дело. Она могла бы пожелать встретиться с ними, могла бы догадаться, что это Римо убил ее отца, и тогда ей нетрудно было бы прийти к заключению, что Римо выполнял приказ Клама. Наконец Холли Брун закончила допрос. Вновь зазвонил телефон. Клам ответил беззаботным «алло» и стал слушать. Когда он повесил трубку, на его лице было кислое выражение. – Доктор Смит скрылся, – сказал он. – А теперь что? – Что-нибудь придумаю. – Он не заставит себя ждать. Он появится здесь. Но он будет оставлять следы, так что будьте внимательны. – Спасибо, постараюсь. Холли Брун встала и подошла к письменному столу Клама. Он пока еще не обратил внимания на глубокий вырез ее платья, и это слегка беспокоило ее. Она наклонилась к нему через письменный стол, так, чтобы декольте невозможно было проигнорировать. Надо отдать ему должное – он попытался не заметить его. – Мне начинает нравиться работать вместе с вами, – сказала она, делая упор на слово «вместе». – Мы сможем творить чудеса. Он улыбнулся и посмотрел ей в глаза, радуясь, что это дало ему возможность оторвать взгляд от ее груди. – Я думаю, вы правы, – сказал он. – Поздравляю вас с предстоящим восхождением на президентский трон Ай-Ди-Си. – Спасибо, мисс Брун. Мне действительно очень жаль вашего отца. – Зовите меня Холли, и давайте не будем морочить друг другу голову. Мой отец был тупоголовым придурком, который унаследовал корпорацию, хотя и не настолько тупым, чтобы разорить ее. Чего я на самом деле не могу понять – как ему хватило ума доверить вам операцию, связанную с КЮРЕ. Клам взглянул на нее, пытаясь поймать ее взгляд. – Честно говоря, – сказал он, – мне это тоже непонятно. Оба улыбнулись. – Теперь мы друг друга понимаем, – сказала она. – Еще один вопрос. – Пожалуйста. – Почему ваша жена стала алкоголичкой? – Она не выдержала такого образа жизни, видимо считала, что я буду все время проводить дома. – Такой энергичный мужчина, как вы, нуждается в более подходящей спутнице, – сказала Холли Брун. – Вы, наверное, правы. Она выпрямилась. – Похороны отца состоятся через три дня. Это время Ай-Ди-Си будет работать без президента. Если нужно будет принимать какие-то решения, мы с вами примем их. После похорон я созову совет директоров, и мы назначим вас президентом. Это вас устраивает? – Конечно, мисс Брун… Холли. – Завтра мы с вами опять поговорим. Сидя за рулем, Холли Брун размышляла о том, что сама структура больших корпораций защищает их от всякого рода административных злоупотреблений. Ее отец был дураком, которого нужно было с огромными усилиями втаскивать в двадцатый век. Блейк Клам помоложе, он, может быть, более ловкий, но вряд ли более способный. Он, кажется, считает, что, используя КЮРЕ, Ай-Ди-Си добьется огромного успеха. Ему явно не хватает честолюбия. Его кругозор ограничен. Имея КЮРЕ в кармане, этот мужчина может управлять всем миром. «Но и это не все, – думала она. – Имея КЮРЕ в кармане, всем миром может править и женщина». Сначала надо одержать верх над Блейком Кламом. Затем над миром. Но все же она чувствовала бы себя лучше, прояви он больший интерес к ее декольте.Глава двенадцатая
Холли Брун недооценила Блейка Клама. Несмотря на некоторую ограниченность, ему нельзя было отказать в проницательности. Один из его секретов состоял в том, что он был целеустремленным честолюбцем, чего нельзя было предположить по его виду, и именно поэтому он был опасен. Делая карьеру, он прошел по трупам своих коллег по корпорации. Последним трупом – в прямом смысле – стал Т.Л.Брун, и Блейк Клам вскоре окажется на вершине своего пути. По крайней мере, на вершине Ай-Ди-Си. Оставались еще две непокоренные вершины: Соединенные Штаты и мир. Клам не сомневался, что с легкостью управится с Холли. Ее грубые пассы были ничем иным, как брачным предложением. Может быть, это и неплохо – усилить свой контроль над Ай-Ди-Си, став обладателем контрольного пакета акций. А заодно и решить проблему жены-пьянчужки. Возникала проблема развода. Американцы стали более современными, но готовы ли они к тому, чтобы избрать президентом Соединенных Штатов разведенного мужчину? Блейк Клам посмотрел на ручку с пером, лежащую на старинном чернильном приборе, который он избрал в качестве характерной черточки для его будущих биографов, и задумался. Развод? И тут он рассмеялся. Зачем? Зачем развод, когда вполне достаточно несчастного случая? Ведь ему подчиняется самый лучший в мире организатор несчастных случаев со смертельным исходом – Римо Уильямс. Он перестал смеяться и протянул руку к телефону. Но у Римо есть более неотложные дела. – Первое, что вы должны сделать, – дружески сказал Клам Римо, – это найти Смита. – Только найти? – спросил Римо. – Пока только найти. – Это не совсем мой профиль. Я оперативник, а не сыщик. – Никто не знает Смита лучше вас, – сказал Клам. – Вы справитесь с этим лучше, чем кто-либо другой. Римо пожал плечами, выразив этим легкое недовольство. – Разумеется, – сказал Клам, – такой проблемы не возникло бы, если бы вы сразу решили вопрос со Смитом, как только он возник. – Хорошо, хорошо, – согласился Римо. Эти бесконечные укоры начинали действовать ему на нервы. – Он звонил из Кливленда, – сказал Клам. – Штат Огайо. – Хорошо, что вы указали штат, – заметил Римо. – Я думал о Кливленде, штат Алабама. – Что собираетесь предпринять? – спросил Клам. – Не знаю. Я же сказал вам, что я не ищейка. Можно поместить объявление в газету «Кливленд плейн дилер». Обратиться к Смиту, чтобы он немедленно возвращался, а иначе мы аннулируем все его кредитные карточки. Откуда мне знать, как я буду действовать? Господи, я даже не знаю, где он. Одно могу вам сказать – Смит не собирается ждать нас в Кливленде. – Где он может находиться? – Где угодно, хоть в женской общине Первой объединенной протестантской церкви, – ответил Римо. – Вы знаете, эта комната не очень-то изменилась с тех пор, как я впервые здесь побывал. Это было десять лет тому назад. – Хорошо, – с нетерпением сказал Клам. – Делайте то, что считаете нужным. Только найдите Смита. Вы возьмете с собой китайца? – Китайца? Вы имеете в виду Чиуна? Клам кивнул. – Сделайте одолжение, – сказал Римо. – Я не хочу иметь дело еще с одним новым директором. Никогда не называйте его в лицо китайцем. Чиун кореец. – Ну и что? – спросил Клам, давая тем самым понять, что для него корейцы, китайцы, японцы – все едино. – Никогда не говорите этого, – настаивал Римо. – Кстати, вы прекрасно выполнили задание, связанное с Т.Л.Бруном. – Спасибо. – Римо был доволен похвалой, чего ему никогда не удавалось вытянуть из Смита. – Вот, пожалуй, и все. – Клам открыл ящик письменного стола и достал оттуда пластиковую табличку. – Кстати, – сказал он, протягивая табличку Римо, – это облегчит вам вход на территорию. Римо взглянул на пластиковую табличку размером в игральную карту, на которой было выбито его имя и длинный порядковый номер. – Я что, должен на лоб это наклеить? – Нет. Сзади есть булавка. Приколите к одежде. – Это довольно странно, если принять во внимание, какого рода работу я выполняю, и все прочее. – Оставьте административные проблемы мне. Делайте, как сказано. И найдите Смита. Римо вышел из кабинета. В коридоре он разорвал пластиковую табличку и бросил в урну. Выйдя из здания, он перемахнул через двадцатифутовую каменную стену и, чтобы охладить гнев, бежал всю дорогу до города, где снял комнату в первом же мотеле. Позднее в номере мотеля он признался Чиуну: – По-моему, этот новый парень чего-то не договаривает. – Ага, вот видишь! Вот и оправдываются слова Чиуна. Тебе не нравится твой новый император. – Я не говорил, что он мне не нравится. Но, представь себе, он мне дал нагрудный пропуск с моим именем и порядковым номером. – Так часто поступают с детьми, чтобы они не терялись в автобусах, – сказал Чиун. – Хватит шутить. Мы едем в Кливленд. – В Кливленд? Но почему именно в Кливленд? Что там в Кливленде? – Там видели Смита. – И разумеется, он ждет, пока ты его навестишь? – Может, и нет, но есть вероятность, что там мы нападем на его след. Чиун грустно покачал головой. – Кажется мне, что ты и твой мистер Хлам принимаете сумасшедшего императора Смита за кролика. Он не оставит никаких следов. – Приказ есть приказ, – сказал Римо. – Это то, чего хочет Клам. – Прекрасно, и теперь мы сломя голову должны мчаться в Кливленд. Мистер Хлам издал приказ. Его приказы нельзя подвергать сомнению. Мы не должны иметь собственного мнения и должны мчаться к черту на куличики в Кливленд искать человека, который, как мы знаем, уехал из Кливленда. Очень умен твой новый император. – Перестань болтать. Мы должны разыскать Смита. Смит ждал в номере мотеля, который находился недалеко от города Цинциннати. Он полагал, что Римо вскоре его разыщет. Он поступил рискованно, позвонив Кламу, но нужно было разузнать, что тому известно и в какой степени он контролирует КЮРЕ. Перспектива того, что за ним будет послан Римо, стояла тогда на втором плане, но теперь у него было время подумать об этом. Вопрос заключался даже не в жизни Смита. С его аристократическим взглядом на вещи это была проблема наименьшей важности. Важно было будущее страны. Перед Кламом, контролировавшим КЮРЕ, страна была беззащитной, как грудной ребенок. Он мог сделать все, что ему заблагорассудится. В конце концов, президент поймет, что с КЮРЕ что-то произошло. Он, по всей вероятности, прекратит ее финансирование, но к тому времени, если оно когда-нибудь настанет и если президенту даже удастся ликвидировать Клама, стране будет нанесен непоправимый ущерб. Смит обдумывал все это на выезде из Кливленда, не превышая разрешенной скорости, с трудом удерживая пульсирующую от боли ногу на педали акселератора. Он три раза останавливался у заправочных станций, где телефонные будки находились вдалеке от офисов. Он три раза звонил в Белый дом, стараясь связаться с президентом. Как это было непохоже на то время, когда он звонил из своего кабинета в Фолкрофте – тогда Смит просто поднимал трубку телефона, который стоял в правом ящике его письменного стола. Его соединяли с президентской спальней. Никто, кроме президента, не имел права отвечать по этому телефону. Но звонить в Белый дом из телефонной будки было чрезвычайно трудно, если не сказать невозможно. На первый раз он не смог дозвониться. Во второй раз ему ответил какой-то помощник из административной службы, явно раздраженный тем, что простой американец звонит в штаб-квартиру правительства Соединенных Штатов. – Ваше имя, сэр? – Его голос звучал с фальшивой вежливостью. – Меня зовут доктор Смит. А ваше? – Фред Финлейсон. Я сотрудник правительственной службы президента. – Слушайте, мистер Финлейсон, – сказал Смит. – Это очень важно. Дело чрезвычайной срочности. – Произнося это, Смит понимал, что он похож на одного из сотен психов, которые названивают в Белый дом, чтобы предупредить президента о надвигающейся катастрофе, о красной угрозе или о том, что порнография развращает умы даже ничего не подозревающих взрослых. – Я знаю, что это может показаться безумием, но необходимо сообщить президенту, что я звонил. И никто другой не должен об этом знать. Мистер Финлейсон, вы обеспечите себе успешную карьеру, если сделаете это. Сейчас у вас час сорок пять. Я вам позвоню в три часа. Если вы сообщите обо мне президенту, то он пожелает говорить со мной. Когда я снова позвоню, я попрошу, чтобы позвали к телефону вас. – Хорошо, сэр. Можете на меня положиться. – Вы записали мое имя? – Повторите, пожалуйста, сэр. – Доктор Харолд Смит. Президент сразу узнает это имя, несмотря на то, что вам оно ничего не говорит. – Несомненно, доктор Смит. Я сейчас же этим займусь. Вешая трубку, Смит уже догадывался, что Финлейсон ничего не сделает. Он, вероятно, за все время пребывания в Белом доме ни разу не разговаривал с президентом, и трудно представить, что он станет пробиваться в Овальный кабинет, чтобы сообщить президенту о странном звонке. Тем не менее через семьдесят пять минут Смит снова позвонил из другой телефонной будки. Он стоял десять минут в ожидании, когда его часы покажут ровно четыре часа. Через коммутатор Белого дома он попросил к телефону Фреда Финлейсона и после длинной серии гудков услышал голос молодой женщины: – Офис мистера Финлейсона. – Это доктор Смит. Попросите, пожалуйста, мистера Финлейсона. Он расслышал приглушенные голоса на другом конце провода. Затем послышался смех и чей-то голос произнес: «У него, должно быть, не все дома». Едва сдерживая смех, женщина сказала: – Мне очень жаль, доктор Смит, но мистер Финлейсон уже ушел. – Он ничего не просил мне передать? – Нет, сэр, мне очень жаль. – Когда вы снова увидите мистера Финлейсона, для чего вам, по всей вероятности, достаточно обернуться, передайте, что я решительно советую ему начать читать в местных газетах объявления о приеме на работу. Чтобы снова не услышать смех, Смит быстро повесил трубку. Он несколько минут стоял в телефонной будке, грустно качая головой. Если бы Альберт Эйнштейн попытался по телефону предупредить президента Рузвельта о том, что нацисты создают атомную бомбу, то мир сейчас разговаривал бы по-немецки. К счастью, Эйнштейн написал президенту письмо. Но в положении Смита об этом нельзя было и мечтать. Ему не оставалось ничего иного, как попытаться дозвониться до президента. Это была глупая попытка, и она создала новые трудности. Несомненно, теперь его фамилия попадет в секретные отчеты, которые исходят из Белого дома каждые четыре часа и оседают в компьютерах КЮРЕ, так что Клам, без сомнения, увидит его имя и, отследив телефонные звонки, получит полную картину его маршрута, как если бы Смит сам послал Кламу карту своих передвижений. С такими мыслями Смит сел в машину, повернул на следующем перекрестке и спустя четыре часа был уже в номере мотеля близ Цинциннати, за который заранее заплатил наличными. Смит лежал на кровати и размышлял. Его последняя надежда – Римо. Только Римо может убрать Клама из КЮРЕ. Или пробраться в Белый дом, чтобы президент подтвердил, что Смит все еще глава КЮРЕ, а Клам – самозванец. Но если он разыщет Римо, то вполне вероятно, что тот уже настолько подчиняется Кламу, что сразу убьет его. Именно так его учили. Смит должен встретиться с Римо на нейтральной территории, где у него была бы свобода действий. Он долго думал об этом и курил, стараясь забыть об усиливающейся боли в правой ноге. Затем он сел на кровати и снял телефонную трубку.Глава тринадцатая
– Ну, Чиун, взгляни-ка на это и попробуй теперь сказать, что мой император безумен, –потребовал Римо, размахивая желтым бланком телеграммы перед носом Чиуна. Чиун не слушал. Он сидел на полу гостиничного номера в Кливленде, старательно выводил букву за буквой на длинном пергаментном свитке и не обращал никакого внимания на телеграмму, как если бы это был какой-нибудь микроб. Римо продолжал размахивать телеграммой. – Прочти ее мне, – наконец сказал Чиун. – Прекрасно! Я прочту. Ты готов? – Этого я не могу знать, пока ты не начнешь, – сказал Чиун, откладывая в сторону гусиное перо. – Поскольку ты будешь говорить вслух, тебе разрешается шевелить губами во время чтения. – Ну, так вот. Здесь написано: «Римо, когда же ты отыщешь беглеца?» И стоят две буквы – "X" и "С". Это Смит. Что скажешь по этому поводу? – Скажу, что мы оказались в дураках, приехав в Кливленд, так как императора Смита здесь нет. Скажу, что тот, кто нас послал в Кливленд, тоже дурак. И еще скажу, что единственный умный человек из нас, кроме меня, конечно, это Смит. Римо скомкал телеграмму и бросил ее на пол. – Ты так думаешь? – Вот именно, – сказал Чиун. – Может быть, хочешь все это записать? Я могу повторить. – Нет. Хватит. Более чем достаточно. Так ты больше не считаешь Смита сумасшедшим? – Я всегда считал Смита безумцем, но никогда не говорил, что он дурак. Римо собирался прокомментировать мысль Чиуна, но в этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Клам. – Ну как? – спросил он. – Что «как»? – Вы нашли его? – Нет, – ответил Римо. – Он нас нашел, прислал телеграмму. Может, вы хотите, чтобы я прочел ее вам нараспев? – У вас что, хороший голос? – Нет, просто смешной. – Слушайте внимательно, это важно, – сказал Клам. – Мы узнали, что Смит дважды звонил в Белый дом из придорожных телефонных автоматов между Кливлендом и Дайтоном. Я советую поискать его в Дайтоне. – А я советую поискать его в вашей шляпе, – сказал Римо. – Вы думаете, он направился в Дайтон после того, как оставил вам схему своих передвижений? – Возможно. Не забывайте, что он сумасшедший. – Не он один. В любом случае я уверен, что он не в Дайтоне. Он прислал нам телеграмму из Цинциннати. – Ну, тогда отправляйтесь туда. Чего вы ждете? – Подлинного ренессанса двадцатого века, – ответил Римо. – Поспешите, – сказал Клам. – И больше никаких ошибок. Римо взглянул на трубку, вырвал телефонный провод из стены и повернулся к Чиуну, чтобы выяснить, закончил ли тот писать историю безумного императора Смита. – Ну что, Чиун, где мы будем искать Смита? – Я не стал бы его искать. – А если тебе приказали? – Он сам нас найдет. Я бы вернулся домой. Римо озадаченно взглянул на Чиуна. Тот выглядел раздраженным. Наконец старик произнес: – Послушай, почему бы не поискать Смита на Аляске? Я слышал, что там прекрасная погода в это время года. Или, может быть, в Буэнос-Айресе, или в Лондоне. Давай побегаем немножко. На земле живут всего три миллиарда человек. Может быть, мы натолкнемся на него где-нибудь в телефонной будке? – Ладно. Хватит. – Мы возвращаемся в Нью-Йорк? – Нет. Мы едем в Цинциннати. Телеграмма пришла оттуда. – Замечательно, – сказал Чиун. – Гениально. Твой новый хозяин мистер Хлам может гордиться тобой. – Его фамилия Клам, а не Хлам. – Не вижу никакой разницы. Смит давно уже уехал из мотеля близ Цинциннати. Большую часть дня он провел в небольшой библиотеке, читая последние номера «Нью-Йорк таймс», откуда узнал о смерти Т.Л.Бруна. У него засосало под ложечкой, когда он прочел краткое сообщение. Он понял, что Римо в самом деле работает на Клама. В обстоятельствах смерти Т.Л.Бруна он узнал почерк Римо. Таинственность, эффективность, быстрота. Семья постаралась представить эту смерть как естественную. В газете также упоминалось, что Клам – возможный преемник Бруна; говорилось, что это решение исходит от Холли Брун, дочери и наследницы Т.Л.Бруна, которая теперь является держательницей контрольного пакета акций Ай-Ди-Си. Смит задумался. Этим следовало как-то воспользоваться.Глава четырнадцатая
Не обращая внимания на спящую жену, Блейк Клам встал с кровати, принял душ, побрился, оделся, быстро вышел из дома и поехал в Фолкрофт. Почти все время он проводил в штаб-квартире КЮРЕ, восхищаясь глубиной информации, которая поступала в компьютеры этой организации, и наслаждаясь мыслями о том, какие возможности открываются перед ним. Он проехал через ворота Фолкрофта, снисходительно кивнув охраннику, который ответил ему приветствием на манер военного. В один прекрасный день на передних крыльях его машины будут развеваться флажки, и приветствовать его будет не охранник в гражданской форме, а солдат или даже целый отряд солдат, и приветствие будет не полуофициальным, а вполне уставным отточенным жестом, каким солдаты приветствуют своего главнокомандующего. Ему казалось, что этот день не за горами. Завтра – похороны Т.Л.Бруна, послезавтра он, вероятно, станет президентом Ай-Ди-Си. Уже можно составлять план кампании, в результате которой он станет президентом Соединенных Штатов. Клам пока еще не решил, будет ли он вести избирательную кампанию в качестве демократа или республиканца. С тех пор, как ему исполнился двадцать один год, он, как и все остальные сотрудники Ай-Ди-Си, принимал участие во всех выборах президента и никогда не заявлял о своей партийной принадлежности при голосовании на предварительных выборах. Что ж, он примет решение, когда выяснит, какая партия более подходит для его целей. Он сел за письменный стол, не снимая пиджака. Галстук туго завязан. Единственная вольность, которую он себе позволял во время работы, – расстегнутый пиджак. Клам набросал на бумаге алгоритм компьютерной программы, которая должна предоставить в его распоряжение досье на руководителей республиканской и демократической партий во всех пятидесяти штатах. Будет интересно узнать, не скомпрометировали ли себя чем-нибудь эти ревностные защитники веры и американского образа жизни за последние несколько лет… Интересная, а может быть, и полезная информация, которая может очень пригодиться Кламу, когда он начнет поездки по стране, чтобы обеспечить себе поддержку в борьбе за президентское кресло. Республиканец или демократ? Зачем беспокоиться, в конце концов решил Блейк. Быть может, – а почему бы нет? – ему стоит принять участие в выборах в качестве кандидата от обеих партий, единодушно выдвинутому как единственному человеку, который может возглавить нацию в это смутное время, который может стать чем-то большим, чем просто президент Соединенных Штатов. Человек, который может стать почти императором. Ему понадобилось полтора часа, чтобы составить программу, которая извлечет нужную информацию из необъятных банков данных КЮРЕ. Он мог бы поручить это кому-нибудь еще, но не хотел, чтобы другие узнали, какая информация его интересует. К тому же ему нравилось заниматься этим. Закончив работу над программой, Клам оттолкнулся от письменного стола и, повернувшись на стуле, взглянул на залив Лонг-Айленд. На пути к президентскому креслу оставалось еще несколько препятствий. Первым из них был Смит. Его необходимо разыскать и уничтожить. Несомненно, что сейчас он беспомощен, иначе он не сделал бы такой глупости, как звонок в Белый дом. Но ему может случайно повезти. Есть шанс, что Смиту удастся связаться с кем-нибудь, кто способен разгадать механизм КЮРЕ и обратить его против Клама. Клам начал сомневаться в способности Римо в одиночку найти Смита. Он, пожалуй, не пригоден для такой работы. «Возможно, – размышлял Клам, вглядываясь в волны, набегающие на берег, – Смит совершил ошибку, выбрав Римо». Ликвидация Т.Л.Бруна могла быть просто случайной удачей. Римо похож на исполнителя из ЦРУ, начисто лишенного воображения, который много болтает, но мало делает. Когда со Смитом будет покончено, Кламу придется заняться Римо: либо без шума избавиться от него, либо дать ему другую работу, которая гарантирует его лояльность и заставит молчать. Возможно, Римо согласится стать начальником охраны Фолкрофта. Может быть, ему понравится носить форму и разыгрывать из себя командира. Но это в будущем. А настоящее есть настоящее, и главная проблема – Смит. Блейк поднял трубку, набрал номер и начал разговор с одним человеком в Питтсбурге, который часто выполнял поручения Ай-Ди-Си. Это были особые задания, и органы правопорядка о них не ведали. – Да, его фамилия Смит, – сказал Клам. Он описал внешность бывшего директора КЮРЕ. – Его видели в Кливленде и Цинциннати, и он, я уверен, направляется на восток, скорее всего, на машине. Он сделал паузу, так как увидел перед собой на столе записку, которую не заметил раньше. – Одну минутку. – Он прочел записку, улыбнулся и сказал в трубку: – Стало известно, что он купил машину в Кливленде на имя Уильяма Мартина, номерной знак штата Огайо 344-W-12. Да. Вы обязательно должны его найти. Неважно, сколько человек для этого понадобится. Вы должны выполнить задание. Учтите: тому, кто его выполнит, можно будет не беспокоиться о хлебе насущном до конца своих дней. Доктор Харолд Смит проснулся в номере мотеля в десяти милях от Питтсбурга. Он проснулся так же, как делал все остальное, – по-военному. Только что он спал, а в следующее мгновение – сна ни в одном глазу, и голова работает настолько четко, как будто он бодрствовал и работал и течение нескольких часов. Этому и многому другому он научился во время войны, когда служил в разведке. Тогда было опасно лежать на кровати в полубодрствующем, полуспящем состоянии, не ведая, что творится вокруг, разведчиков учили чутко спать и мгновенно просыпаться. Смит навсегда запомнил эти уроки. Сегодняшний день должен стать решающим. Телеграмма, которую должен был получить Римо, без сомнения, привела его в замешательство. Нужно время, чтобы он понял, что имел в виду Смит. Параллельно Смит обдумывал, как нарушить планы Блейка Клама. И пора избавиться от машины. Наверное, они уже напали на след того человека, у которого он ее купил, несмотря на то, что Смит действовал осмотрительно и купил ее у частного лица, а не у агента по продаже автомобилей. Машину нужно заменить. «Если бы я действовал умнее, то сделал бы это вчера», – подумал Смит. Правая нога все еще болела, но боль была уже не такой сильной, как прежде, и он заметил, что хромота уже не так бросается в глаза окружающим. Он принял душ, прислонясь к стене душевой и опираясь всей тяжестью тела на левую ногу, надел серый костюм, заново наполнил монетницу мелочью, столбиками лежавшей у него в «дипломате». «Неплохо было бы раздобыть оружие. Никогда не знаешь, что тебя ждет», – подумал Смит, закрепляя монетницу на поясе под пиджаком. Он окинул взглядом комнату, припоминая, не забыл ли чего-нибудь и не оставил ли после себя следов, а затем направился к двери. Патси Мориарти очень не понравилось, что в восемь часов утра в его комнате раздался телефонный звонок. В это время он, только что проснувшись, в предвкушении приятного дня смотрел на белокурую потаскушку, лежавшую в кровати рядом с ним. Патси не мог вспомнить событий предыдущей ночи и, честно говоря, не помнил, было ли у них что-нибудь. Но утром даже одного вида обнаженной блондинки было достаточно, чтобы расшевелить его страсть. Он как раз собирался дать волю темпераменту, когда зазвонил телефон, стоявший на столике у кровати в его небольшой квартирке в пригороде Питтсбурга. Патси Мориарти выругался. Он посмотрел на блондинку, которая пошевелилась при звуке звонка, и поднял трубку. – Алло, – зарычал он. Он не любил, если его беспокоили, когда он занят. Но голос, который Патси Мориарти услышал на этот раз, он был рад слышать в любое время дня и ночи. Этот голос принадлежал человеку, благодаря которому он имел средства к существованию, и по чьему приказу Патси отправил на тот свет немало людей. Мориарти резко сел в постели. – Да, сэр, – ответил он, а затем стал слушать. Рядом с кроватью на ночном столике лежал блокнот и карандаши. Патси стал что-то записывать. – Да, сэр, – сказал он. – Я записал. Немедленно этим займусь. Просто из любопытства, сэр, хотелось бы уточнить цену. Понятно. Вашего слова достаточно, сэр. Тем временем блондинка пробудилась и положила опытную руку на его обнаженное бедро. – Одевайся и уматывай, – сказал Мориарти. Она приняла обиженный вид, но Патси сидел спиной к ней и не видел ее лица. Все, что он мог видеть, была ладонь, которая по-прежнему лежала на его бедре. Он протянул руку, схватил и сжал ей большой палец. – Ой! – воскликнула она. – Я сказал, убирайся отсюда! Я должен работать, так что давай побыстрее. Блондинка отдернула руку от его бедра, как от горячей печки. Она вскочила с кровати и быстро начала надевать на себя тот минимум одежды, которым обычно обходилась. Мориарти посмотрел на ее обнаженное тело. – Скажи мне, – спросил он, – мы занимались любовью этой ночью? – Я не помню. Я была очень пьяна. Ответ раздосадовал Мориарти: могла бы и запомнить. – Мотай отсюда, – повторил он. – Я как-нибудь позвоню тебе. Блондинка, привыкшая за годы своей работы к таким внезапным переменам, оделась и ушла. На все потребовалось чуть более минуты. К тому времени Патси Мориарти уже составил план действий. Не имело никакого смысла бесцельно мотаться по городу в поисках некоего Уильяма Мартина. Можно все узнать по телефону. Он взял телефонную книгу из ящика тумбочки, стоявшей у кровати, и в смятении стал изучать длинные колонки телефонов гостиниц и мотелей. Потребуется целая вечность, если он будет этим заниматься один. Он взял потрепанную записную книжку и начал звонить своим должникам. Каждому из них он говорил одно и то же. Проверить мотели и гостиницы. Искать человека по имени Уильям Мартин. «Додж» коричневого цвета. Номер машины 344-W-12, штат Огайо. Он может использовать вымышленное имя. Выяснить, где этот тип находится, в какой гостинице, и сообщить ему, Патси. Если они его найдут, сказать служащему мотеля, чтобы тот держал язык за зубами и что ему потом заплатят за это. А сейчас заниматься делом. Мориарти понадобилось сделать восемнадцать звонков, чтобы почувствовать себя уверенным, что он полностью охватил Питтсбург и пригороды. Теперь оставалось только ждать. Он не стал принимать душ, а только умылся, чтобы успеть в случае необходимости к телефону. И в самом деле, телефон зазвонил, когда он мазал лицо кремом для бритья. – Да, – ответил Патси и стал слушать, делая пометки в блокноте. – Понятно, мотель «Хэппи Хейвен». В двадцати милях от города. Да, я знаю, где это. Он снял номер под именем Фреда Финлейсона. Хорошо. Вы уверены, что это та самая машина? Правильно. Хорошо. Я расплачусь с вами позже. Через двадцать пять минут Патси Мориарти припарковал свой «кадиллак» на автомобильной стоянке мотеля «Хэппи Хейвен» напротив номера, где проживал объект его интереса. Похоже, все идет гладко. Коричневый «додж» все еще стоял под окнами номера 116. Это означало, что Финлейсон, или Мартин, или как там его звали, по-прежнему находился в мотеле. Мориарти решил сидеть в машине и ждать до конца дня, а если понадобится, то и до завтра, так как он прекрасно знал одну вещь: никто не может оставаться в одной комнате очень долго. Рано или поздно затворник выйдет на улицу подышать воздухом. Когда члены мафии сводили с кем-то счеты, а затем скрывались, их противники просто выжидали, когда им надоест прятаться, и, как только те появлялись на улице, их расстреливали. Находиться взаперти в тесном помещении особенно тяжело для человека, который к этому не привык, а этот парень из таких. Кажется, он был доктором, а теперь представляет угрозу для влиятельных людей. И к тому же он чокнутый. Ладно, что бы там ни было, это не имело никакого значения, потому что Мориарти знал все, что ему нужно было о нем знать: во-первых, этого человека надо убить, во-вторых, он знал, где он находится, и, в-третьих, ему хорошо заплатят за работу. Так что надо сидеть и ждать, пока этот человек выйдет из своей комнаты, и тогда Патси вылезет из машины, подойдет поближе и выстрелит в голову. И никаких проблем. Харолд Смит оглядел комнату. Он ничего не забыл. Он направился к двери, но, прежде чем открыть ее, протянул руку к шнурку, чтобы раздвинуть портьеру и тем самым дать знать прислуге, что комната освободилась и ее можно убирать. Но как это бывает в мотелях, где комната стоит восемь долларов за ночь, шнурок не работал и Смит подошел к портьере, чтобы раздвинуть ее руками. В образовавшуюся щель он заметил человека, сидящего за рулем черного «кадиллака», припаркованного на стоянке мотеля. Смит опустил портьеру и начал наблюдать за машиной. Минут через пятнадцать он убедился, что человек ждал его, Смита. Он проявлял интерес только к машине Смита и его комнате и при этом все время что-то вертел в руках, по всей видимости пистолет. Смит отошел в глубину комнаты и поднял трубку телефона. Когда служащий мотеля поднял трубку, Смит сказал: – Это мистер Финлейсон из 116-го номера. Кто-нибудь спрашивал меня сегодня? Служащий ответил «нет», но небольшая пауза перед этим «нет» убедила Смита в том, что им кто-то интересовался. Машина. Они выследили его машину. – Прекрасно, – сказал Смит в трубку. – Пришлите ко мне посыльного за бельем. Немедленно. Да, конечно, ко мне в номер. Я остаюсь еще на один день. Спасибо. Смит положил трубку и поднес правую руку ко лбу. Его прошиб холодный пот. Такого он не мог припомнить с последних дней войны, когда его схватили нацисты, располагавшие нелепыми данными о том, что он связан с американским УСС, пока он – честный бизнесмен – не сумел их убедить, что это недоразумение. Смит вернулся к окну и продолжил наблюдение за «кадиллаком» и его владельцем, чтобы удостовериться, что тот ни с кем ни о чем не разговаривает. Мужчина по-прежнему сидел за рулем автомобиля; через минуту в дверь постучали. – Кто там? – спросил Смит. – Посыльный, – послышался юношеский голос. Смит медленно открыл дверь. Перед ним стоял мальчик лет пятнадцати, в джинсах и в белом свитере. Он прикатил с собой большую тележку для белья, которыми обычно пользуются в мотелях. Смит немного подался в сторону, чтобы выйти из поля зрения человека, сидящего в «кадиллаке», оставил дверь открытой и сказал: – Побыстрее закатывайте свою тележку в комнату. Парень вошел, закатив за собой тележку. Смит быстро закрыл дверь. Патси Мориарти, наблюдавший за всем происходящим сидя в «кадиллаке», пожал плечами и расслабился. Смена белья. Обычная процедура в мотелях. Он решил еще подождать. Смит открыл лежавший на кровати «дипломат» и повернулся к юноше. Вынув из «дипломата» двадцатидолларовую бумажку, доктор снова закрыл его и протянул деньги парнишке. – Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу за эти двадцать долларов, – сказал он. – Слушайте внимательно. Смиту было не по себе оттого, что он вынужден был доверить свою жизнь незнакомому мальчику, но он был безоружен, и у него не было выбора, а в отчаянной ситуации необходимы отчаянные меры. Мориарти продолжал наблюдать за дверью комнаты. «Что-то мальчишка очень долго меняет белье,» – подумал он. Дверь открылась, и появилась тележка. Мальчик толкал ее перед собой. Выйдя из номера, он повернулся и сказал: – Спасибо, мистер Финлейсон, – затем закрыл дверь и покатил тележку в противоположную от офиса сторону, в другой конец длинного одноэтажного здания мотеля. Мориарти опять расслабился. Белье. Обычное дело. Грязные простыни в тележке для белья. Он решил подождать еще немного. Мальчик с тележкой скрылся из вида за углом здания. Мориарти вновь уставился на дверь комнаты 116. Странно. Портьеры чуть-чуть раздвинуты. Раньше этого не было. И тут кто-то появился из-за угла. Это был мальчик-посыльный, он возвращался назад. Но на этот раз без тележки для белья. А где же тележка? Тут Патси Мориарти все стало ясно. Обычная процедура смены белья, но при этом не надо ввозить тележку в комнату. Тележка всегда остается за дверью. А на этот раз ее вкатили в комнату, так что Финлейсон вполне мог улизнуть, спрятавшись под простынями. – Проклятье! – прошипел Мориарти и выскочил из машины с пистолетом в руке. Он подбежал к мальчику, который, что-то насвистывая, ленивой походкой направлялся к офису. – Где твоя тележка, парень? – спросил он, схватив мальчика за плечо. Мальчик хотел вырваться, но, увидев пистолет, застыл на месте. Он показал пальцем на угол здания. – Я оставил ее там. – А в ней кто-то был? Мальчик изобразил недоумение. Мориарти отпустил его и побежал за угол. Парнишка побежал в противоположную сторону, по направлению к офису. В этот момент доктор Харолд Смит осторожно приоткрыл дверь 116-го номера и высунул голову. Он увидел, как Мориарти скрылся за углом. Смит подбежал к своему «доджу», открыл его, сел и завел мотор. Машина завелась сразу же. Задним ходом он выехал со стоянки, затем переключил скорость и направил машину вслед за Мориарти. Повернув за угол, Мориарти увидел тележку в конце длинной подъездной аллеи, где густые деревья наступали на территорию мотеля. Рядом с тележкой лежала простыня. «Он, наверное, спрятался в зарослях», – подумал Мориарти и подбежал к тележке. Он выследит его во что бы то ни стало. Шум мотора он услышал слишком поздно. Патси обернулся, держа пистолет наготове, но коричневый «додж» уже наезжал на него. Он почувствовал боль, когда машина на большой скорости ударила его, услышал, как затрещали кости, затем его подбросило вверх и ему показалось, что это не он, а кто-то другой совершает медленные обороты в воздухе. Пистолет выскользнул из его руки, а тело, пролетев двадцать пять футов, ударилось о землю. Он стукнулся головой о большой камень, и последняя мысль его была о том, занимался ли он любовью вчера ночью, или нет. Завеса мрака навсегда опустилась на Патси Мориарти. Смит, который одно время интересовался последствиями столкновений человека с автомобилем, знал, что Мориарти мертв. Он видел, как выпал пистолет, вышел из машины и подобрал его. Теперь не было необходимости покупать оружие. Можно спокойно уезжать. Он развернул машину и, насвистывая, медленно выехал через боковые ворота мотеля «Хэппи Хейвен». Смит уже очень давно не занимался подобными делами, почти тридцать лет. Он был доволен собой. Смит ехал спокойно до тех пор, пока не нагнал автобус, а затем прибавил скорости, обогнал его, припарковал машину через два квартала, вышел и пересел в автобус. Неважно, куда идет автобус. Он купит другую машину и сделает несколько звонков. День только-только начинался.Глава пятнадцатая
Панихида сильно утомила Холли Брун. Собрались служащие Ай-Ди-Си со всех концов страны. Все они хотели других посмотреть и себя показать. И конечно же, присутствовали политики, банкиры, брокеры, конкуренты и прочие мошенники. В маленький ритуальный зал тихого городка в штате Коннектикут нескончаемым потоком тянулись посетители, и Холли Брун очень устала – ей пришлось в роли скорбящей дочери отвечать на многочисленные соболезнования. Поэтому она поздно легла спать. Ее разбудила горничная, которая на цыпочках подошла к кровати и молчаливо ждала, пока Холли Брун, почувствовав ее присутствие, проснется. Молодая женщина открыла глаза, потянулась и, увидев горничную, стройную блондинку, спросила: – Что случилось? – Извините, мисс Брун, – сказала горничная. У нее был изысканный британский акцент. – Какой-то мужчина настойчиво просит вас к телефону. – Я же сплю. Повесьте трубку. Горничная не сдвинулась с места. – Ради Бога, в чем дело, Джесси? – Извините, мисс Брун, но он говорит, что должен что-то сообщить насчет вашего отца и это должно вас заинтересовать. – Вероятно, он хочет поведать мне, каким папочка был славным малым. – Нет, мисс. Он говорит, что это касается убийства вашего отца. Холли Брун села в кровати. Для всех окружающих у ее отца случился сердечный приступ. Так что человек, который звонил, вероятно, хотел сообщить нечто важное. – Хорошо, – сказала она, – я поговорю с ним. – Да, мисс. Вы не сердитесь на меня? – Нет, Джесси. А теперь можешь идти. – Холли подняла трубку. – Алло. – Алло. Здравствуйте, – послышался сухой и решительный голос. Можно произнести «алло» по-разному. Некоторые это делают с вопросительной интонацией, другие как-то неуверенно, а третьи бодрым, деловым тоном, стараясь скрыть нерешительность. Но «алло», которое только что услышала Холли Брун, было приветствием абсолютно спокойного человека, который полностью отдавал себе отчет в том, что говорит. – Вы меня не знаете, – продолжал он, – но у меня есть информация о смерти вашего отца. – Неужели? – Я обратил внимание на появившееся в прессе сообщение, что ваш отец умер от сердечного приступа. Но, конечно же, это не так. Смерть вашего отца – дело рук Блейка Клама. Холли Брун рассмеялась. – Извините, но это звучит довольно нелепо. – Она поняла, с кем разговаривает. – У Клама не хватило бы мужества, чтобы решиться на такое. Ему понадобилось бы семь месяцев совещаний с советом директоров. – Я не то имел в виду, мисс Брун. Он сам не убивал вашего отца. Он только приказал это сделать. – Откуда вам это известно? – Мисс Брун, я многое знаю о мистере Кламе. Разве не он преемник вашего отца на посту президента Ай-Ди-Си? Не кажется ли вам, что это достаточно веский мотив? Холли на минуту задумалась – Да, вы правы, это могло послужить причиной убийства. Кому Клам приказал убить отца? Человек на другом конце провода на мгновенье заколебался. – Он кого-то нанял. Послушайте, мисс Брун, я говорю вам об этом, чтобы вы знали, как действовать, и смогли бы обезопасить себя. – Благодарю вас, – сказала Холли Брун и игриво добавила: – Вы так и не хотите представиться? – Незачем. Вы знаете, что замышляет Клам? – Думаю, что да. – Это очень опасно. Его нужно остановить. – Вы и вправду так считаете, доктор Смит? Услышав свое имя, Смит сразу же повесил трубку. Холли Брун рассмеялась. Она, вероятно, поступила глупо, но удержаться не смогла. Ее смех прекратился так же внезапно, как и начался. По всей вероятности, Смит сказал правду. Она начала подозревать Клама с первого дня, когда увидела его в действии. Он приказал убить ее отца, предполагая, что ему удастся стать президентом Ай-Ди-Си. А она собиралась помочь ему в этом! Теперь нужно принять решение. Должна ли она остановить Клама или позволить ему стать президентом Ай-Ди-Си и отложить свою месть на потом. Холли усиленно размышляла над этим, но ее мысли все время возвращались к одному неприятному вопросу: а сможет ли она остановить Клама? Может ли он стать президентом Ай-Ди-Си без ее помощи? Размышляя над этими вопросами, она уже знала ответ, знала, как будет действовать. Блейк Клам будет остановлен. Она должна это сделать. Выйдя из телефонной будки в сельской местности в штате Пенсильвания, доктор Харолд Смит чувствовал себя не вполне удовлетворенным. Он сообщил дочери Бруна о причастности Клама к смерти ее отца. И она догадалась, с кем разговаривала. Значит, она подозревала, что Клам замешан в убийстве. Она, возможно, была его соучастницей. Но это вряд ли. Трудно представить, чтобы женщина добровольно участвовала в подготовке убийства своего отца. Она, вероятно, разобралась во всем уже позднее. Смит надеялся, что она что-нибудь предпримет против Клама. А ему, Смиту, это будет только на руку. Но его беспокоило и еще кое-что. Возможно, Холли Брун не знает точно, чем занимается Клам. Но что-то ей уже известно. И этого вполне достаточно. Она тоже должна умереть. Жаль. Она произвела на него впечатление умной женщины.Глава шестнадцатая
– Он чокнутый, Чиун. Полный идиот! – Римо стоял в номере гостиницы «Белые равнины» с телефоном в руках и смотрел на аппарат, будто в нем таилась разгадка человеческой глупости. – Ты имеешь в виду своего мистера Хлама? – Да, – сказал Римо, решив, что не стоит поправлять Чиуна. – Я только что ему звонил, и знаешь, что получил в ответ? – Головную боль, – предположил Чиун. – Еще одну причину для твоего нескончаемого нытья. – Не дожидаясь ответа, он перевел взгляд на свой пергамент. Римо решил проявить великодушие и проигнорировал его замечание. – Я попал на коммутатор. Можешь себе представить? Этот кретин хочет, чтобы я разговаривал с ним по открытой линии. Римо был взбешен. Чиуна это слегка позабавило. – Трудно служить новому императору? Вырастешь, Римо, – поймешь. – Как бы там ни было, он перезвонит мне по закрытой линии. – Я рад за тебя, Римо. – Но по виду Чиуна этого нельзя было сказать. Римо поставил телефон на место. – Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, что ты очень гордишься своими маленькими победами. Заставить мистера Хлама перезвонить тебе. Это замечательно! Не нацеплять на себя этот дурацкий значок, когда ты отправляешься к нему. Это прекрасно! По крайней мере, ты должен думать, что все это замечательно и прекрасно, раз уж мистер Хлам собирается убедить тебя в том, что ты больше ни на что не способен. – Что ты хочешь сказать? – Что ты убийца, ассасин, которого обучили секретам Синанджу. Но мистер Хлам не желает признать, что это делает тебя особенным, вернее, делало бы, если бы ты был более усердным учеником. Ты для него просто еще один человек с карандашом и странным желтым значком, на котором написано синим. Он посылает тебя разыскивать людей, хотя искать людей – не твоя работа. В один прекрасный день он увидит, что ты сидишь без дела, и заставит вытряхивать мусор из корзин. Он глупец, а ты еще глупее, раз ты ему служишь. Слава Богу, я уже почти закончил историю безумного доктора Смита. По крайней мере, потомкам будет ясно, что Дом Синанджу не имел никакого отношения к его безрассудным поступкам. Раздался телефонный звонок. Римо схватил трубку и поднес ее к уху. – Я хочу, чтобы вы пришли ко мне в офис, – послышался голос Клама. – Да, кстати, кто вам разрешил покинуть санаторий? – Я решил, что глупо околачиваться там. Там слишком много народа. – Когда в следующий раз вы захотите предпринять что-нибудь в этом роде, – сказал Клам, – лучше согласовать это со мной. – Как вам угодно. – Жду вас через тридцать минут, – сказал Клам. Римо что-то проворчал и повесил трубку. – Не забудь нацепить значок, – съехидничал Чиун. Добравшись до Фолкрофта, Римо перелез через каменную стену и через окно проник в офис Клама. Клам был не один. Напротив него сидела молодая шатенка с великолепным бюстом, та самая, которую он видел ночью в доме Брунов. Сейчас она была одета в дорогое черное платье, совершенно, по мнению Римо, неуместное. Оно отчасти, хотя и не совсем, прикрывало ее тело, но даже и это «отчасти» заслуживало порицания. Римо разглядывал гостью, стоя в проеме окна. Затем он сгруппировался, прыгнул и бесшумно приземлился на пол. Клам уловил какое-то движение и поднял глаза. Женщина ничего не видела и не слышала, но, заметив изумление на лице Клама, проследила за его взглядом. Римо стоял перед открытым окном, глядя на них и чувствуя себя полным дураком. – Привет, – сказал он. – Принести что-нибудь из бара? Виски? Водку? – Кто этот сумасшедший? – спросила Холли Брун, поворачиваясь к Кламу. – Все в порядке, Холли. Он работает на нас. – Клам встал и направился к Римо. – Послушайте, дружище, – сказал он, – вполне можно было войти через дверь. – Я все время забываю о дверях, – сказал Римо. – Холли, это Римо. Римо, это мисс Брун. Я полагаю, вы читали о недавней смерти ее отца? Но Клам не смог одурачить Холли Брун, которая сразу же догадалась, что Римо – тот самый человек, который убил ее отца. – Да, я читал об этом, – произнес Римо. – Мне очень жаль, мисс Брун. – Пожалуйста, без сантиментов, – сказала Холли. – Римо, давайте выйдем на минутку, – предложил Клам. – Мне нужно поговорить с вами. Он взял Римо под руку и провел его в маленькую комнату рядом с кабинетом Смита, вся обстановка которой состояла из стола с пластиковым покрытием и двух раскладных металлических стульев. Клам плотно закрыл за собой дверь. – Вы должны разделаться со Смитом, и немедленно, – сказал он. – А что случилось? – Он сегодня убил человека. – Кого? Клам прочистил горло. – Кто-то выследил его близ Питтсбурга. Смит задавил его машиной. – Кто это был? – Разве это так важно? – Да, – сказал Римо. – Можно назвать его бандитом. – Зачем бандиту было преследовать Смита? – В голосе Римо слышались нотки недоверия. – Хорошо, если вы хотите знать, хотя я не считаю, что это вашего ума дело, этого человека послал я, чтобы он следил за Смитом. – Превосходно! – с отвращением сказал Римо. – Просто превосходно! Этого только не хватало! Знаете, Клам, Смит никогда бы так не поступил. – А как бы он поступил? – Клама это действительно интересовало. – Он просто сказал бы мне, кого надо убить. Если бы он знал, то сказал бы, где находится этот человек. А затем убрал бы всех с дороги, чтобы дать мне возможность спокойно сделать дело. – Именно так я и поступлю, – сказал Клам. – Римо, идите и делайте свою работу. – Хо-хо, – выдохнул Римо. – Вы знаете, где Смит? – Нет. – Знаете, Клам, вы здесь долго не продержитесь. Клам скривил тонкие губы в подобие улыбки. – Я переживу вас. – Возможно, но вряд ли, – сказал Римо. – Кого вы точно переживете, так это тех, кто встанет на моем пути. Я не хочу, чтобы ваша шайка выслеживала Смита по всей стране. – С их помощью вы найдете Смита быстрее, чем в одиночку. – Предоставьте это мне. И пусть никто не мешает, – попросил Римо. – Как вам будет угодно, – согласился Клам. – Вы сможете выполнить это задание? Ваша преданность Смиту не помешает? – Я сделаю то, что должен сделать, – отрезал Римо. – Прекрасно! Вы именно тот человек, который мне нужен. – Римо вздрогнул. Клам открыл боковую дверь. – Если вы не хотите, чтобы вас видели, можете выйти здесь. У вас с собой значок? – Да, конечно. – Римо похлопал по пустому карману своей сорочки. – Нацепите его, и у вас не будет проблем с охраной. – Вот и прекрасно! Лишние проблемы мне ни к чему. Римо направился к двери. Клам нагнулся, поднял с пола газету и бросил ее Римо. – Там есть мусорный ящик. Засуньте туда эту газету, хорошо? Римо взял газету. – Конечно, бвана. Бой может идти? – Поддерживайте со мной связь. Он закрыл дверь, и Римо в остервенении порвал газету на мелкие клочки. Чиун был прав! Этот сукин сын скоро заставит его вытряхивать мусорные корзины. Римо расправился с газетой, будто у него в руках был острый нож. Клочки порхали в воздухе, и холл выглядел так, будто здесь недавно прошел съезд производителей конфетти. Макулатурный рай! Римо спустился по лестнице, вышел на залитый ярким солнечным светом двор и направился прямо к каменной ограде. К черту ворота, охранников и Клама. Все к черту! Клам вернулся к письменному столу. – Извините, Холли. Итак, на чем мы остановились? – Кто это был? – спросила Холли Брун. – Просто сотрудник. Достался мне в наследство. – Клам постарался улыбнуться. – Он всегда влезает в окно? – Он вообще несколько странный. Мы не собираемся держать его здесь долго. «Конечно же, нет, – подумала Холли, – но пока что он должен совершить еще несколько убийств, которые ты запланировал». Вслух она сказала: – Это хорошо. Он произвел на меня впечатление неуравновешенного человека и ведет себя экстравагантно. Как, вы сказали, его зовут? – Римо, но мне казалось, что вы пришли сюда не для того, чтобы разговаривать о нем. – Разумеется, нет. Я пришла, чтобы поговорить о совещании совета директоров. Его придется отложить. Клам вытаращил глаза. – Отложить?! Но почему? – Завтра похороны отца. Я пришла к выводу, что устраивать выборы нового президента на следующий день не совсем красиво. К чему спешить? Мы должны немного подождать. – Но… – Совсем немного. Две-три недели. Клам взял с письменного стола старинную перьевую ручку и начал ее вертеть, как будто хотел оттереть с нее невидимое пятно. Посмотрев на улыбающуюся Холли, он сказал: – Хорошо, если вы считаете, что так будет лучше. А что думают члены совета директоров? – Я пока еще не говорила с ними. Но они, конечно же, поддержат мое предложение. Вы же знаете их – кучка мягкотелых слабаков. Клам кивнул. – Ладно, сделаем, как скажете. Но тогда надо хотя бы назначить дату заседания. – Не нужно торопиться, – возразила Холли. Она резко встала и добавила: – Мы сделаем это после похорон. А теперь до свидания. – Она повернулась и ушла, оставив без пяти минут президента Ай-Ди-Си в весьма подавленном состоянии. – Чиун, – сказал Римо. – Мне поручили найти Смита. – И как ты собираешься это сделать? – спросил Чиун. – Что сделал бы Смит, получив такое задание? – Если бы он был в здравом уме, то убил бы тебя. – Ну так в чем же дело? Чиун разразился взрывом корейской брани, а затем прошипел по-английски: – Но он всего лишь император, а императоры никогда не отличались мудростью или здравым смыслом. А ты ученик Синанджу и даже больше, чем просто ученик. Ты почти член Дома Синанджу. Пойти против своего императора – это немыслимо! – Чиун, ты не совсем понимаешь. Смит мне не император. Мой император – правительство, а в настоящий момент приказы от имени правительства отдает Клам. – Тогда мне ужасно жаль это твое правительство. Иди, иди, убей Смита! – Но я не говорил этого. – Скажи мне тогда, что ты хочешь сказать, – проскрипел Чиун и с отвращением отвернулся. – Хорошо. Я хочу тебе сказать, что я получил задание уничтожить Смита. Так что я собираюсь его уничтожить. Вот и все. И хватит разговоров. – И где ты его будешь искать? – Не знаю. – Можешь об этом не беспокоиться. – Почему? – Да потому, что Смит сам даст знать, где он. – С чего ты взял? – Он – безумец, ты – глупец. А я – Мастер Синанджу. И Чиун замолчал, снова принявшись за свой нескончаемый пергамент. Проблема Смита отошла для Блейка Клама на второй план. Заявление Холли Брун о том, что она не будет созывать заседание совета директоров, привело его в состояние шока. Он задавал себе вопрос: не узнала или не догадалась ли она, что он замешан в убийстве ее отца? Если это так, то она, скорее всего, постарается отложить его назначение навсегда. Это создает серьезные проблемы, которые необходимо срочно решить. Ему необходима ее поддержка, чтобы стать президентом Ай-Ди-Си. Если только… Клам еще некоторое время повертел в руках ручку, затем схватил карандаш и начал составлять программу для компьютера. Первый раз с тех пор, как ушел Римо, он вспомнил о Смите. Оставалось надеяться, что компьютерная система КЮРЕ действительно совершенна. Так оно и оказалось. Часом позже под стеклянной панелью письменного стола появились ленты распечаток: досье на девять почетных членов совета директоров Ай-Ди-Си. Клам довольно улыбнулся, когда прочел первое из них, при чтении второго на его лице появилась ухмылка, а когда он приступил к третьему, то начал хихикать. На девятом он во весь голос хохотал. Целый ряд фактов и улик. Неуплата долгов, нелегальные корпоративные структуры, подпольные аборты дочерей, сыновья с судимостями, жены, которых задерживали за мелкие кражи в супермаркетах. В компьютерах Смита было все. Клам радостно вздохнул. Информация, которую он только что получил, гарантировала ему – полностью гарантировала, – что все члены совета директоров проголосуют за него. Бог с ней, с Холли Брун. Пусть думает, что справилась с ним. Совет директоров изберет Блейка Клама. Она дура, если думает, что ей удалось так просто его остановить, что без нее он ничто. Клам положил распечатки в верхний ящик письменного стола. Нельзя оставлять их на столе. Нельзя допускать даже малейшей ошибки. Но ошибка уже была сделана. Блейк Клам не заметил, что во всех досье стояла одна и та же дата занесения информации в банк данных. Это было очень трудно определить, так как эта дата представляла собой целую строку кодовых номеров в конце каждого сообщения. Объяснение было очень простым. Все эти сведения были внесены в компьютер днем раньше. И организовал это Харолд Смит. После разговора с Холли Брун Смит понял, что первым шагом Клама будет попытка захватить Ай-Ди-Си. Если Холли Брун поверила Смиту насчет смерти своего отца, то она может попытаться остановить Клама, и тогда он должен будет оказать давление на членов совета директоров, чтобы добиться своей цели. В публичной библиотеке он выписал из толстого синего справочника фамилии членов совета директоров. Затем он направился в тихий торговый центр, где было множество телефонов-автоматов, и начал звонить. Сначала он позвонил одному журналисту из Де-Мойна. Затем начальнику полижи в Джерси-Сити. Третий звонок – управляющему завода федерального предприятия близ Филадельфии, а четвертый – почтовому инспектору в Калифорнии. Он звонил совершенно разным людям, живущим в разных концах страны, людям с разным образом жизни. Но всех их объединял общий знаменатель: ни о чем не подозревая, они работали на КЮРЕ. Все они были профессиональными сборщиками фактов и слухов и за свои сплетни часто получали денежное вознаграждение. Они составляли небольшую часть неофициальной, но эффективной общенациональной системы, которую Смит создал для сбора информации. Но это был особый случай. Информация, которую им сообщил Смит под видом анонимного платного осведомителя, была ложной. Смит выдумал целую серию историй о членах совета директоров Ай-Ди-Си. Он не знал, какие шаги станет предпринимать Клам, но если тот додумается использовать против этих людей информацию из банка данных КЮРЕ, то следует спутать ему карты внесением в компьютеры ложной информации. Вполне возможно, что Клам клюнет. Телефонные звонки отняли у Смита большую часть дня. Когда он покончил с ними, у него оставалось еще одно дело. Он опустил в телефон десятицентовую монету, набрал номер и стал ждать ответа. – Три минуты разговора стоят один доллар шестьдесят центов, –сказала телефонистка. Смит опустил в автомат шесть двадцатипятицентовых монет и одну десятицентовую. У него оставалось мало двадцатипятицентовых монет. «Надо пополнить запас», – лениво подумал он. – Спасибо, – сказала телефонистка. Через минуту Смит услышал гудок. Гудки продолжались секунд двадцать, затем трубку подняли и Смит услышал женский голос: – Алло? – Алло, дорогая, это я, Харолд. – Харолд, где ты был? – Уезжал по делу, – сказал Смит. – У меня все в порядке. Как ты? – Хорошо, дорогой. У Вики тоже все в порядке. Когда ты вернешься домой? – Скоро. Очень скоро. Послушай меня, это очень важно. У тебя есть карандаш? – Да, он у меня под рукой. – Прекрасно. К тебе должен зайти один человек. Он спросит, как меня найти. Скажи ему следующее: пусть едет в Вашингтон и снимет комнату в гостинице «Лафайет» под именем Джонни Уокера. Я с ним там свяжусь. Ты все записала? – Да. Вашингтон. Гостиница «Лафайет». Снять комнату под именем Джонни Уокера. Ты с ним свяжешься. – Прекрасно, дорогая. – Кстати, Харолд, как зовут этого человека? – Его зовут Римо. – Какое странное имя, Харолд.Глава семнадцатая
– Это Римо? – спросил женский голос. – Да. Кто говорит? – Холли Брун. Мы сегодня встречались в офисе Клама. – Откуда вы узнали мой номер? – Позвонила на коммутатор Фолкрофта. Они сообщили мне, где вас можно найти. – Понятно, – сказал Римо. – А то мне показалось, что кто-то раздает мой номер всем без разбора. Но раз коммутатор дает его только тем, кто просит, то все в порядке. – Мы можем встретиться сегодня вечером? – Конечно. Когда и где? – У меня дома. Через сорок минут. Это в Дерьене. – Она продиктовала адрес и объяснила, как доехать. Римо повернулся к Чиуну. – Ты знаешь, откуда она узнала наш номер телефона? – спросил он. – Мистер Хлам поместил объявление в одной из ваших газет, – предположил Чиун, не поднимая глаз от пергамента. – Пока нет, но он и до такого может додуматься. – Дай ему время. Он обязательно так и сделает. Вот увидишь. Если только доживешь до этого. – Или если он доживет, – сказал Римо. – Мне надо проветриться. – Иди, – сказал Чиун. – Я дошел до решающего момента в моей истории о безумном императоре Смите. Когда Римо подъехал к имению Брунов в Дерьене на взятой напрокат машине, у парадной двери его уже ждал дворецкий. – Мистер Римо? – спросил он. Римо кивнул. – Сюда, пожалуйста, сэр, – пригласил дворецкий. «Как приятно быть знаменитостью», – подумал Римо. Еще две недели работы с Кламом, и каждому в стране будет известно его имя. Он станет популярнее всех кино– и телезвезд, вместе взятых, но при этом, скорее всего, будет покойником. Дворецкий провел его по широкой главной лестнице на второй этаж. Открыв дверь, он сделал шаг в сторону, пригласил Римо войти и закрыл за ним дверь. Римо огляделся по сторонам и с некоторым удивлением отметил про себя, что за последние десять лет это была первая гостиная, куда он вошел по приглашению. Обычно ему приходилось пробираться тайком через окна или взламывать двери. Но здесь Римо появился в качестве гостя, а не убийцы, который на кого-то охотится. Он испытал непонятное чувство страха, ощутив, что принадлежит-таки к человеческому роду. Он сел в кресло. Как прекрасно сидеть в гостиной в ожидании человека, который тебя пригласил, и сознавать, что этот человек встретит тебя без оружия! Дверь открылась, и во всем блеске своего великолепия появилась Холли Брун, облаченная в фиолетовый шелковый халат. В руках она держала револьвер. Римо заметил это, но он заметил также и изящную линию ее бедра, которое виднелось сквозь разрез халата. В полумраке старомодного освещения комнаты она выглядела вдвойне соблазнительной. – Мистер Римо, – сказала она. Римо встал. – Вы так встречаете всех гостей? – Только тех, кого собираюсь убить. – Убейте меня любезностью. Это мое слабое место. – Единственное? Римо кивнул. Холли Брун закрыла за собой дверь и вошла в комнату. Она была женщиной, а опыт подсказывал Римо, что женщины с оружием в руках очень опасны. В действиях мужчин всегда есть логическая последовательность шагов, напряженность ситуации возрастает равномерно, пока эмоции не достигнут крайней точки, и тогда палец нажимает на курок. Последовательность шагов мужчины можно предвидеть и вовремя начать действовать. Но с женщинами все по-другому. Они могут нажать на курок в любой момент – их эмоции не подчиняются никакой логике. Они могут выстрелить, вспомнив о пятне на выходном платье. Они могут выстрелить просто так. Поэтому Римо внимательно наблюдал за хозяйкой. Он будет вести себя так, будто не видит направленного на него дула. Нужно во что бы то ни стало ее успокоить. Это лучший способ. Холли Брун пронзительно крикнула: – Ты сукин сын! – и выстрелила. Римо увидел, как побелели суставы ее пальцев, перед тем как она нажала на курок. Он сделал сальто назад, перелетел через широкое кресло и мягко приземлился на ковер. Грохнул выстрел. Римо услышал, как вдребезги разлетелось оконное стекло и пуля продолжила полет над роскошными холмами Коннектикута, где может наткнуться лишь на какого-нибудь фермера. – Сукин сын! – снова воскликнула Холли. – Зачем ты убил моего отца? По звуку шагов Римо понял, что Холли направляется к нему. Разумеется, револьвер она держала перед собой. Римо встал на ноги. Подойдя поближе, она снова согнула указательный палец. Но ничего не произошло. Револьвера в руке у Холли уже не было. Он был у Римо. Все случилось так быстро, что Холли даже не заметила, как он выхватил револьвер. Римо рассматривал револьвер, как интересное насекомое. Затем он отбросил его в сторону и положил руку на плечо Холли. – Ну, ну, полно! Расскажи мне, что случилось. – Придется успокаивать ее до тех пор, пока не выяснится, откуда ей известно, что это он убил ее отца. Холли Брун ударила его в живот кулаком. – Ох, – притворно застонал Римо Она вывернулась из-под его покровительственной руки и бросилась к револьверу. При этом обнажились ее роскошные бедра. Холли почти дотянулась до револьвера, но Римо опередил ее и отбросил револьвер подальше, под большой комод красного дерева. – Ну успокойся, – сказал он. – Объясни, что все это значит. Она рыдала в его объятиях. – Ты убил моего отца! – Кто тебе сказал? – Доктор Харолд Смит. – Когда ты с ним разговаривала? – Сегодня утром. Он мне позвонил. Это правда? – Ну скажи, разве я похож на убийцу? – Тогда это сделал Клам, да? Римо кивнул и, почувствовав угрызения совести из-за того, что солгал бедной девочке, занялся с ней любовью. Одновременно он обдумывал вопрос: зачем ей звонил Смит? Он действительно сошел с ума, раз пытается причинить неприятности новому руководителю КЮРЕ и таким способом втянуть Римо в игру на своей стороне. Чем больше Римо об этом думал, тем в большую ярость приходил. Когда они встретятся, придется слегка образумить Смита. И тут он с огорчением вспомнил, что при встрече должен будет убить Смита. Такого рода мысли помешали ему как следует насладиться сексом с Холли Брун, хотя она этого и не заметила. Она извивалась и стонала под ним, несмотря на то, что ему было трудно сосредоточиться. – О, Римо, – простонала она. – Я так рада, что это был не ты. – Я тоже. – Другого ответа в голову Римо не пришло. Она лежала с закрытыми глазами на шикарном ковре в гостиной. На губах играла улыбка. Римо встал, привел в порядок свою одежду и посмотрел на ее обнаженное тело. «Женщины всегда должны выглядеть такими счастливыми, – подумал он. – Тогда в мире будет меньше жестокости и насилия». Он повернулся и направился к двери. Пусть отдыхает. Если она захочет рассчитаться с Кламом… это его проблема. И ее. Но никак не проблема Римо. Когда он протягивал руку к ручке двери, неожиданно щелкнул курок. Римо бросился на пол. Там, где секунду назад была его голова, пуля пробила дверь, вырвав большой кусок массивной дубовой панели. Римо открыл дверь и выполз из комнаты. В холле он поднялся и побежал со всех ног. «Чокнутая, – подумал он. – Все в этом мире чокнутые». Он думал об этом еще по крайней мере в течение тридцати минут по пути в гостиницу, как вдруг заметил большой дорожный знак, на котором было написано «Гольф-клуб Фолкрофт». Увидев эту надпись, Римо вспомнил, как Смит однажды сказал ему, что живет рядом с гольф-клубом. Да, у Смита была семья. Жена и дочь, как и у всех нормальных людей, к числу которых Римо не принадлежал. И если кто-нибудь знал, где находится Смит, так это, конечно, миссис Смит. Проезжая мимо гольф-клуба, Римо вдруг понял смысл телеграммы, которую прислал ему Смит: «Где ты собираешься искать беглеца, который убежал из дома?» Это означало, что Римо должен искать Смита у него дома. Смит постоянно его дразнит. Но почему? Римо ехал по темной безлюдной дороге, пока не увидел старинный английский дом в стиле эпохи Тюдоров, с маленькой табличкой на двери: «Смит». При обычных обстоятельствах Римо прокрался бы в дом тайком. Но в нем почти уже проснулась привычка входить через парадные двери. Он припарковал машину, направился к двери и позвонил. Полная, средних лет женщина в светло-голубом платье открыла дверь после третьего звонка. – Я бы хотел повидаться с доктором Смитом, – сказал Римо. – Он дома? – Как ваше имя? – Меня зовут Римо. – Я ждала вас. Харолд звонил и просил вам передать, что… Одну минуточку, дайте вспомнить… Да, он сказал, что вы должны поехать в Вашингтон и снять комнату в гостинице «Лафайет» под именем Джона Уокера. А там он сам вас найдет. – Он сказал, когда я должен это сделать? – спросил Римо. – Ах, боже мой, нет! Но он сказал, что это очень важно, и я полагаю, что это означает немедленно. – Все ясно, – сказал Римо. – Спасибо. – Вы уверены, что вы запомнили, мистер Римо? Если хотите, я запишу все это. – Спасибо, не надо. Я все запомнил. Он хотел уйти, но жена Смита остановила его: – Мистер Римо? – Да? – С Харолдом все в порядке? – Насколько мне известно, да. – Слава Богу, – сказала она и просияла. – Он был так краток по телефону. Вы вместе работаете, мистер Римо? – Да, я работал с ним. – Прекрасно, теперь я чувствую себя гораздо спокойнее – вы очень приятный молодой человек. Не хотите ли кофе? – Нет. Я лучше поеду, – сказал Римо. – Когда увидите Харолда, передайте ему от меня привет, – сказала она вдогонку. Римо повернулся, посмотрел на нее, стоящую в дверном проеме, на минуту позавидовал старому скупердяю Смиту, и ему стало стыдно при мысли о том, что он должен будет сделать, когда найдет доктора Смита.Глава восемнадцатая
– Я закончил, – сказал Чиун. Римо безучастно посмотрел на Чиуна и пожал плечами. – Я сказал, что я закончил. Римо опять пожал плечами. Они находились на борту самолета компании «Америкэн эйрлайнс», летевшего в Вашингтон. Чиун протянул руку и сорвал с головы Римо наушники. Римо слушал музыку. – Что случилось, папочка? – спросил Римо, потирая уши. – Ничего. – Наверное, что-то все-таки случилось, раз ты чуть не оторвал мне уши. – Ничего особенного. – Ладно, разбуди меня, когда будем в Вашингтоне, – сказал Римо. Он откинул назад спинку кресла и закрыл глаза Чиун уставился на закрытые глаза Римо. – Ты долго будешь спать, – прошипел он. – До тех пор, пока Мастер Синанджу снова не заговорит с тобой. Римо открыл глаза. – Что случилось, Чиун? – История династии Смита закончена. Хотя какое тебе до этого дело? Даже если ты там упоминаешься. Разве тебе интересно, как история расценит твои поступки? Нет. Ты хочешь слушать би-боп и спать. – Никто больше не слушает би-боп. – Если кто это и слушал, то только ты. – Дай мне прочесть твою историю. – Я не знаю, стоит ли, – засомневался Чиун. – Тогда не надо. – Ну, если ты настаиваешь, – сказал Чиун и протянул ему пергаментный свиток. Римо сел прямо, взял свиток, размотал его и принялся читать. Чиун писал крупным почерком, украшенным всевозможными завитушками и загогулинами. «СУМАСШЕДШИЙ ИМПЕРАТОР ЧИУНА» В середине двадцатого века по западному календарю на земле, по ту сторону Большой воды, жил император по имени Смит. Его также называли доктором Смитом, как будто этот титул должен был придать ему больше значимости, но немногие знали его и еще меньше уважали. В то время эта земля называлась Соединенными Штатами Америки. Много лет тому назад сюда приехал Мастер, чтобы служить императору Смиту. Но у императора Смита не было ни капельки мудрости, и он не обсуждал своих дел с Мастером честно и по-дружески. Вместо этого он заставлял Мастера обучать обезьян игре на скрипке. Тем не менее Мастер честно, верно и с достоинством работал в течение многих лет на Смита, делая все, о чем он его просил, без единого слова раздражения, злобы или недовольства. (В то время это было редкостью на той земле, где коренное население выражало свое недовольство постоянными жалобами и нытьем. Но это не было неожиданностью для Мастера, поскольку эти люди были лишены культуры и ничего ценного в мировом масштабе не производили, кроме возвышенных рассказов о попавших в беду людях, которые они показывали Мастеру с помощью специального ящика с картинками, называемого телевизором.) Мастер остался служить у Смита, потому что это время было очень трудным для деревни Синанджу и необходимо было посылать туда золото, чтобы помогать бедным и больным, младенцам и старикам. Одна из многих обязанностей, которые Мастер с честью выполнял для императора Смита, заключалась в обучении человека, который должен был стать помощником Мастера, чем-то вроде слуги. Мастер научил этого человека некоторым секретам Синанджу, но он не научил его всему, потому что этот слуга был неспособен усвоить все. Однако с помощью знаний, полученных от Мастера, ему удавалось выйти сухим из воды. И слуга стал уникальным для тех времен человеком из тех, кто жил на земле, называемой Соединенными Штатами. Смит не был злым императором, он выполнял свои обязательства перед Мастером и посылал вознаграждение в деревню Синанджу, и это было в точности то, что он должен был делать. Но к концу своего царствования Смит начал терять рассудок. Разумеется, Мастер, благодаря своей мудрости, видел это, но никому не говорил, так как на этой земле не было ни одного человека в здравом уме, и Смит – безумный, буйно помешанный – в течение многих лет казался совершенно нормальным и правил себе спокойно. Мастер пытался ненавязчиво помогать Смиту советами, как оставаться у власти и как поступать, чтобы враги не смогли свергнуть его. Но Смит не обращал внимания на советы. И вот в один прекрасный день, когда Мастер был далеко от дворца Смита, исполняя одно очень важное поручение, Смит исчез. Некоторые могут сказать, что это ошибка Мастера, что часть вины лежит на нем. Но если те, кто будут читать эту историю, обратят внимание на факты, они убедятся, что подобные обвинения в адрес Мастера необоснованны. Мастер беспокоился о Смите, но если Смит ждал момента, когда Мастер будет выполнять задание на другом конце страны, чтобы именно в этот момент совершенно потерять рассудок и отправиться куда глаза глядят по обширной неисследованной и дикой земле, то Мастера в этом упрекнуть нельзя. Разве не так? Добавлю еще пару слов о том, каким императором был Смит. На пост императора его в свое время назначил другой, более могущественный владыка, избранный народом этой страны во время общенационального позорища, называемого выборами. И теперь этот владыка назначил новым императором человека, чей рассудок был еще более помрачен, чем у Смита. Этот новый император, которого звали Хлам, хотел, чтобы Мастер выполнял много заданий, большинство из которых были ниже достоинства Мастера. Мастер, разумеется, отказался выполнять эти задания и поручил это своему слуге, которого звали Римо и который был не в состоянии отличить сумасшедшего человека от здорового. И этому слуге было поручено уничтожить безумного императора Смита, и произошло множество событий, прежде чем этот вопрос был разрешен к всеобщему удовлетворению. Тем не менее все и даже владыка, который стоял над императором, признали, что Мастер Синанджу вновь покрыл себя славой и почестями, даже несмотря на то, что служил сумасшедшему, и все люди этой земли, которая называлась Соединенными Штатами Америки, были единодушны в том, что Мастер Синанджу был мудрым и справедливым человеком, и его нельзя упрекнуть за поступок безумного императора, который он совершил, когда Мастер находился за две тысячи миль от императора, в месте, которое тогда называлось Гросс-Пойнт. Славься вечно, Мастер Синанджу" Римо кончил читать и свернул свиток. – Ну как? – спросил Чиун. – Я бы поставил тебе хорошую отметку. – Какую? – Я бы поставил тебе пятерку за стиль и оригинальность мышления, четверку за содержание и тройку за чистописание. – Это все хорошие оценки? – спросил Чиун. – Да. Очень. – Я рад, – сказал Чиун. – Важно, чтобы мир узнал всю правду об этом безумном Смите. – Тебе больше не о чем беспокоиться, – сказал Римо. – Ты все честно изложил на бумаге. – На пергаменте. Я написал это на пергаменте, чтобы он хранился вечно. – Замечательный труд, – одобрил Римо. – Спасибо, это самое главное. Они молча вышли из самолета и, взяв такси, приехали в гостиницу, где сняли номер под именами Джонни Уокер и мистер Парк. Римо убедил Чиуна, что им не придется ночевать в Вашингтоне, и не стоит брать, как обычно, семь лакированных дорожных сундуков с одеждой. Чиун ограничился лишь шелковой сумкой через плечо, наполненной вещами, которые были ему жизненно необходимы. Там же лежали записки о безумии и вероломстве Смита. Римо включил телевизор, они с Чиуном сели на пол и уставились на экран, но, прежде чем на нем появилось изображение, зазвонил телефон. Римо поднял трубку. Это был Смит. Римо почти обрадовался, снова услышав кислое, лишенное чувства юмора бормотанье и понял, что Смит жив. Это продолжалось недолго. Пока Смит не закончил первую фразу. – Я так и думал, что вы полетите не челночным рейсом, а выберете рейс с салоном первого класса. – Что вы теперь делаете? – спросил Римо. – Занялись туристическим бизнесом? – Пока еще нет, – сказал Смит. – Вы приехали, чтобы меня убить? – Да, так мне приказали. – Вы верите, что я сумасшедший? – Я всегда знал, что вы сумасшедший. – Ладно. Мы очень скоро выясним, так ли это. Через час. Я буду в номере 224 гостиницы «Виндзор парк». Это недалеко от Пенсильвания-авеню. Сейчас 9 часов 36 минут. Встретимся там в 10.35. – Договорились, Смитти. В ответ Римо услышал гудки. Ему стало досадно. Он не успел передать Смиту привет от жены. Римо обернулся к Чиуну. – Это был Смит, – сказал он. Чиун медленно привстал, его темно-коричневое кимоно обвилось вокруг обутых в сандалии ног. – И что ты собираешься делать? – Встретиться с ним. – И?.. – И сделать то, чему ты меня обучил. Чиун покачал головой. – Ты не должен этого делать, – сказал он. – У тебя есть контракт со Смитом. Кто такой этот мистер Хлам, по приказу которого ты собираешься нарушить этот контракт? – Он мой новый начальник. Мой император. – Тогда он император страны дураков. Я пойду с тобой. – Я не хочу, чтобы ты шел со мной, Чиун, – сказал Римо. – Я знаю, что ты не хочешь, и именно поэтому пойду. Чтобы предостеречь тебя от глупых поступков. Когда-нибудь ты напишешь свою собственную историю, и мне бы хотелось, чтобы ты смог написать ее честно и правдиво, как это сделал я, чтобы люди знали, что ты поступал как следовало. Если ты пойдешь один – обязательно натворишь глупостей. – С чего ты взял? – Потому что в этом ты мастер.Глава девятнадцатая
Дверь номера 224 в гостинице «Виндзор парк» была не заперта. Римо вошел. Хотя он и презирал Смита за скупость, но дураком его никогда не считал, и поэтому, войдя в неосвещенный номер, был готов ко всяким сюрпризам. Чиун последовал за Римо. Римо огляделся и в глубине полутемной комнаты увидел сидящего на стуле человека. – Закройте дверь, – послышался голос Смита. – Выключатель слева. Римо по привычке, выработавшейся за десять лет, повиновался: закрыл дверь и зажег свет. Две лампы, стоявшие на туалетном столике, осветили комнату. Римо повернулся, посмотрел на Смита и рассмеялся. Смит сидел на стуле в дальнем углу, рядом с радиатором отопления. На его руках были надеты наручники, которыми Смит был прикован к радиатору, так что двигаться он не мог. Затем Римо заметил еще кое-что. В руках Смит держал толстый шнур. Он был накинут на крюк в стене так, что образовывал петлю. Прохода через несколько таких же крюков, шнур тянулся до какого-то устройства над дверью. Это устройство выглядело как довольно сложный механизм, но Римо сразу же понял, что это два заряда динамита. Чертова бомба! Римо снова взглянул на Смита, на этот раз с одобрительной улыбкой на лице. – Хорошая работа, Смит, – кивнул он. – Но почему вы так уверены, что этот хлам сработает? – спросил он, кивая в сторону бомбы, висящей над дверью. – Здравствуйте, Чиун, – сказал Смит, а затем, взглянув на Римо, продолжал: – Во время Второй мировой войны я занимался взрывными устройствами. Так что бомба сработает. – Но какой в этом смысл? – спросил Римо. – Вы ведь знаете, что я могу прикончить вас, прежде чем вы успеете дернуть за веревку. – Если бы у вас было оружие, то да. Но я вас знаю, в частности, знаю, что вы никогда не носите с собой оружия. – Я могу уничтожить вас голыми руками. – Верно, – сказал Смит. – Но как только я упаду, вес моего тела натянет шнур и бомба взорвется. Римо кивнул. – Довольно убедительно. Мы зашли в тупик. Ну и что теперь? – Я хотел поговорить с вами, обезопасив себя на случай, если вам придут в голову какие-нибудь глупые идеи. – Например, убить вас? – Совершенно верно, – сказал Смит. – Сядьте, пожалуйста, на диван. Римо пересек комнату и сел. Чиун по-прежнему стоял рядом с дверью и смотрел на динамит. – Вот что я хотел сказать вам, – произнес Смит. – Клам обманщик. Он вице-президент Ай-Ди-Си. Он накачал меня наркотиками и захватил КЮРЕ. Он очень опасен. Он может погубить всю страну. – Клам предупреждал меня, что вы заявите что-нибудь в этом духе, – ответил Римо – А как насчет письма, согласно которому все полномочия переходят к нему? – Я написал это письмо десять лет тому назад. Он пытал меня и заставил сказать, где оно лежит. – Он предугадал и этот ваш ответ. – Вы думаете, что я сумасшедший? – Вы с Кламом оба сумасшедшие. Что дальше? – Только один человек может сказать вам правду, – сказал Смит. – Мне не удалось с ним связаться. Римо кивнул в знак того, что понял, кого имеет в виду Смит. – Но вы можете на него выйти. Римо опять кивнул. – Так вот, я хочу, чтобы вы отправились к нему, – сказал Смит. – После того, как он подтвердит, что я по-прежнему руковожу КЮРЕ, мы вместе вышвырнем оттуда Клама, пока он не погубил Америку. Римо посмотрел на Чиуна. Тот согласно кивнул. Пожалуй, пора привести его в чувство. – Прекратите, Смитти, – сказал Римо. – Я отлично знаю, что как только мы с Чиуном выйдем отсюда, вы тотчас же смоетесь. – Это нелепо со всех точек зрения, – сказал Смит. – По-вашему, я устроил эту встречу, чтобы убежать от вас? Сущий вздор! Но я предвидел ход ваших мыслей. На ручке кресла, – указал он кивком головы, – висят ключи от моих наручников. Я никуда не денусь, пока вы не снимете их с меня. Идите, разберитесь во всем. Когда вернетесь, я по-прежнему буду здесь. – Это вполне разумно, Римо, – сказал Чиун. – Он будет здесь, когда ты вернешься, и тогда ты спокойно решишь, как поступить, так как противоречивые приказы плохо действуют на человеческую душу. – А если я откажусь? – спросил Римо Смита. – Тогда с КЮРЕ будет покончено, как, вероятно, и со всей страной, – сказал Смит. – Я не хочу жить в такой стране и не буду. И вы тоже не будете, – закончил Смит, подняв руки и указав на провод взрывного устройства. Римо встал и положил ключи от наручников в карман рубашки. – Ладно, Смитти, я сделаю, как вы просите, спрошу у него. Но берегитесь, если это только хитрая уловка. – Это не уловка. Отправляйтесь и спросите. Римо направился к двери. – Ладно, ладно, мы идем. В дверях он остановился и повернулся к Смиту. – Кстати, ваша жена шлет вам привет. – Спасибо, – сказал Смит. Холли Брун поднялась на ноги. После своего отчаянного выстрела в Римо из маленького револьвера она долго не вставала с пола. Она была уверена, что Римо ей солгал – никаких сомнений, именно он убил ее отца и сделал это по приказу Блейка Клама. Она чувствовала усталость и приятную истому во всем теле после занятия сексом, но приятные ощущения вскоре сменились разочарованием – она вспомнила, что промахнулась, стреляя в Римо. Из-под комода красного дерева Холли вытащила револьвер, вошла в спальню, сняла трубку телефона, набрала номер и откинулась на кровать. Послышались гудки. – Здравствуйте, миссис Клам. Я бы хотела поговорить с вашим мужем. Да, скажите ему, что это Холли. – Холли Брун не смогла устоять перед искушением назваться по имени, намекая тем самым, что у нее с Кламом близкие отношения. Ожидая, пока Клам подойдет к телефону, она думала о Римо. Он был редким человеком: и как боец, и как любовник. Интересное сочетание. Он может ей пригодиться. Такая большая корпорация, как Ай-Ди-Си, нашла бы применение такому человеку. Но зачем ограничивать себя рамками корпорации? Такой человек мог бы пригодиться и стране, особенно если вдруг, в один прекрасный день, она станет президентом этой страны. – Да, Блейк, как дела? Прекрасно. Блейк, почему бы нам не назначить заседание совета директоров на послезавтра? Я хотела бы поговорить с вами об этом. Сегодня вечером. Вы не могли бы заехать за мной? Я буду готова. Мы можем поехать куда-нибудь и поговорить. Да. Прекрасно, через сорок пять минут. Она вынула из стенного шкафа коричневый костюм. Он имел одно очень важное преимущество – широкие и глубокие карманы, в которых очень удобно прятать пистолет. Клам повесил трубку и с удивлением заметил, что испытывает двойственное чувство. Ему полагалось быть вне себя от радости, но этого не было. На минуту задумавшись, он понял, в чем дело: он с таким удовольствием предвкушал момент, когда все девять членов совета директоров будут скомпрометированы информацией, которую он получил из файлов КЮРЕ, что теперь, когда ему позвонила Холли, он почти и не обрадовался. Было бы очень забавно сломать их всех по отдельности, по одному, по одному секрету за раз, пока они не превратятся в груду костей у его ног. Но Клам научился использовать случайные удачи. И теперь удача пришла к нему в лице Холли Брун. Так пусть все идет своим чередом. – Это была Холли, не так ли? – Скрипучий голос жены вернул его к действительности. Она стояла сзади с неизменным стаканом в руках. – Да, это была Холли, Холли Брун. Ей принадлежит Ай-Ди-Си. – Она разговаривала так, как будто ей принадлежишь ты. – Это действительно так. Ей принадлежит все и вся, что относится к Ай-Ди-Си. Но в скором времени ей придется поделиться со мной. – А для меня останется что-нибудь?.. – Конечно, останется. – Его ответ прозвучал грубо. – Хватит и на джин, и на вермут. Выпей еще. Можешь выпить хоть дюжину бутылок. Сорок пять минут спустя Клам ехал по подъездной аллее имения Брунов. Едва он припарковал машину, на парадной лестнице появилась Холли Брун в коричневом костюме, держа в руках большую дамскую сумочку. Клам был доволен, что надел спортивную куртку и свободного покроя брюки. – Привет, Блейк, – сказала Холли, садясь в машину. – Привет, Холли. Куда поедем? – Давай поедем на север. У нас есть хижина на берегу пролива Лонг-Айленд. Отправимся туда. Им понадобилось двадцать минут, чтобы доехать до загородного дома, который можно было назвать хижиной лишь с большой натяжкой. На самом деле это был большой особняк из камня, дерева и стекла, и в ярком свете автомобильных фар камни с вкраплением стекла создавали впечатление, будто основание дома усыпано бриллиантами. «Скоро весь окружающий меня мир будет усыпан бриллиантами», – подумал Клам. Сперва он станет главой Ай-Ди-Си, а затем и всей страны. А дальше?.. Но кто может знать? Если уж рисковать, то рисковать по-крупному. Кто это сказал? Роберт Кеннеди? Теодор Рузвельт? Не важно. Когда-нибудь он сам это скажет, и люди будут его цитировать. Холли Брун вышла из машины и обошла ее спереди в свете зажженных фар. Клам выключил мотор, погасил фары и вышел из машины, ступив на крупный гравий. – Прежде чем зайти в дом, давай спустимся к берегу, – предложила Холли. – Конечно. – Пролив в это время года особенно хорош. Клам что-то пробормотал в знак согласия. Его мало или, точнее сказать, совсем не интересовали красоты природы, и он мог бы поклясться, что в этом отношении Холли Брун была на него похожа. Так что же все это означало? Новая попытка соблазнить его? Возможно. Но он надеялся, что это не так. Его не волновали такие вещи. Он последовал за Холли вниз по нескончаемым каменным ступеням, которые внезапно обрывались у кромки коды. Трава росла почти до линии скал. На берегу стояли металлические стулья, и рядом с ними то тут, то там в песок были воткнуты подставки для бутылок на длинных стержнях. Они слегка покачивались от легкого ветерка, отражая своей полированной поверхностью лунный свет и напоминая множество торчащих из пляжа стрел. Клам лениво протянул руку, тронул одну из подставок, и она закачалась из стороны в сторону. Холли стояла спиной к нему и смотрела на бухту. – Сегодня вечером я разговаривала с Римо. Он сказал, что отец убит по твоему приказу. – Римо сказал… – Клам насторожился. – Не прерывай меня. Он сказал, что ты отдал приказ убить отца. То же самое мне сообщил сегодня утром доктор Смит. Я просто хотела, чтобы ты знал: мне все известно. Клам был ошеломлен. Значит, она знает… Собирается ли она смириться с этим? Может, она и сама желала смерти старика? Может быть. Он почувствовал почти облегчение. Холли продолжала тихо говорить. Клам вытащил из мягкой почвы одну из подставок и пощупал ее острый конец. – Я знаю, что ты желал его смерти, ты думал, что он будет стоять на твоем пути к власти. Знай, я тебя понимаю. – Она повысила голос, и Клам снова насторожился. Он увидел, как Холли сунула руку в карман. – Я понимаю тебя, – повторила она, – По той же самой причине я тебя и убью – ты тоже стоишь на моем пути к власти. Холли вынула из кармана пистолет, направила его в лицо Клама и нажала на курок. Но Клам успел пригнуться, и пуля просвистела у него над головой. Он кинулся вперед, держа перед собой, как меч, подставку для бутылок и изо всех сил воткнул ее Холли в живот, пронзив ее насквозь. Громко и пронзительно вскрикнув, она выронила пистолет. Блейк выпрямился, вытащил орудие убийства из живота и вонзил ей в грудь. На этот раз он отпустил импровизированную шпагу. Женщина тяжело упала на берег у его ног. – Ах ты! ублюдок, – прошипела она. Вода попала ей в рот, и Холли закашлялась, захлебываясь. Ее волосы в ярком свете луны казались светлыми и плавно колыхались в воде вокруг липа, подобно паутине на легком ветерке. Глаза были широко открыты, а голова откинута в сторону. Клам посмотрел на труп. «Что сделано, то сделано», – подумал он. Он понял, что Римо тоже должен умереть, – он единственный человек, кто знает о причастности Клама к смерти Т.Л.Бруна. Клам провел полчаса на месте преступления, очистив и вставив на место орудие убийства, убеждая себя, что нигде не оставил отпечатков пальцев. Он перетащил тело Холли в ближайшую маленькую бухточку, густо заросшую кустарником, привязал к нему груз и протиснул труп в узкую щель между скалами. Позднее у него будет время вернуться и как следует все замаскировать. Клам поднялся по лестнице к машине. Он решил вернуться в Фолкрофт и вплотную заняться досье на членов совета директоров Ай-Ди-Си. Теперь ему необходимо, чтобы они проголосовали за него. Ведь Холли Брун уже не могла высказаться «за» или «против». Заведя машину и выезжая по длинной аллее, он тихонько насвистывал. Двоих уже нет в живых. Бруна и его дочери. Еще двое должны умереть: Смит и Римо. Смит убедился, что Римо с Чиуном ушли, а затем дернул шнур, присоединенный к динамиту. Он оторвался от стены позади динамита, где Смит прикрепил его липкой лентой, и, не причинив никакого вреда, упал на пол. Смит улыбнулся и достал из-под подоконника спрятанные там запасные ключи от наручников. «Прекрасно, – подумал он. – Римо попался на удочку». Если ему удастся пробраться к человеку, который может дать ответ на вопрос, кто же руководит КЮРЕ, тогда не о чем беспокоиться. А если нет, то, когда он вернется, Смита здесь уже не будет. И Римо не сможет помешать Смиту возвратиться в Фолкрофт, чтобы рассчитаться с Кламом. Перед тем как уйти, Смит оставил Римо записку: «Возвращаюсь в Фолкрофт. Не беспокойтесь насчет динамита. Это был всего лишь фокус. Х.С.».Глава двадцатая
Самый важный обитатель дома номер 1600 по Пенсильвания-авеню пробудился от прикосновения руки, зажавшей ему рот. Голос над его ухом прошипел: – Не кричите, и тогда я уберу руку. Вам ничего не угрожает. Человек в постели кивнул и почувствовал, что руку убрали. Он повернулся и посмотрел на соседнюю кровать. В тишине слышалось ритмичное дыхание жены. Он снова повернулся к ночному посетителю. – Я прошу вас ответить на один вопрос, – сказал визитер. – Из какой вы организации? – Ни из какой. Только один вопрос. – Вы понимаете, что за двадцать секунд я могу вызвать сюда толпу агентов из секретной службы? – Не рассчитывайте на тех четверых, которые находятся в холле. Они… задремали. Итак, мой вопрос. Я знаю все о секретной организации КЮРЕ. Я знаю, что доктор Смит возглавлял эту контору. Меня интересует, является ли он по-прежнему главой КЮРЕ, или вы назначили на его место другого? Человек, лежащий в кровати, заколебался. КЮРЕ была сверхсекретной организацией. Вот уже более десяти лет никто даже словом не обмолвился о ней. Он решил не раскрывать тайну. – КЮРЕ? – переспросил он. – Первый раз слышу. – Я работаю на КЮРЕ и должен знать, кто возглавляет организацию. Это очень важно для безопасности страны. Человек в кровати был в нерешительности. Голос вновь прошипел над его ухом: – Доктор Смит все еще глава КЮРЕ? Человек помолчал, а затем тихо сказал: – Да. – Спасибо. Мы уходим. Было очень приятно снова с вами встретиться. И тут лежащий в постели вспомнил. Однажды, больше года тому назад, кто-то в коридоре напел ему на ухо детскую песенку. Неужели это опять тот самый человек? Карающий меч КЮРЕ? Человек в постели услышал, что незнакомец отошел от кровати. Он прошептал в темноту: – Вы тот… специальный… особый человек? – Да. Доброй ночи, господин президент. Тут президент Соединенных Штатов увидел, как открылась дверь, и из спальни в коридор выскользнул высокий человек, а за ним вышел худой бородатый старик, одетый в кимоно. Президенту все это показалось очень странным. Дверь закрылась, но чем больше он думал об этом, тем больше его клонило ко сну, и в конце концов он закрыл глаза и заснул, надеясь, что ему удастся вернуться в прерванный сон. А снилось ему, что он судебный исполнитель, вручающий журналистам постановления суда об уплате большого штрафа. Римо и Чиун прошли по темным коридорам Белого дома, затем через окно вылезли на балкон второго этажа, бесшумно спустились вниз по стене, направились к чугунной изгороди, перелезли через нее, мягко спрыгнули на тротуар и пошли в противоположном направлении от главного входа в Белый дом. – Очень симпатичный человек, – сказал Чиун. – Кому что нравится. – Больше никогда не поверю в то, что болтают о нем лживые телевизионщики. – Ну а я никогда им особо не верил. – Зачем они показывают этих корреспондентов? Лучше бы передавали побольше прекрасных мыльных опер, – недоумевал Чиун. – Они, наверное, считают, что люди не смогут вынести прекрасное в столь больших дозах. В темноте Чиун согласно кивнул. – Наверное, это так. Для большинства трудно оценить подлинную красоту. – Поспешим, Чиун, – сказал Римо. – Надо освободить Смита. – Теперь ты рад, что не убил его? – Конечно. Если честно, я предпочитаю его Кламу. Он, наверное, зол как черт, ведь мы так долго отсутствовали. – Он не будет сердиться, – сказал Чиун. Почему ты так думаешь? – Потому что его там нет. Римо презрительно фыркнул. – Его здесь нет, Чиун. – Разумеется. – Динамит оказался ненастоящим. – Естественно. Иначе с какой стати на нем было бы написано: «Гонконгская компания по изготовлению фейерверков»? – Он вернулся в Фолкрофт. – Конечно. И мы должны туда вернуться. Смит проехал расстояние от аэропорта Кеннеди до Фолкрофта на непривычной для него большой скорости. Он еле успел на самолет в Нью-Йорк. Скоро Римо и Чиун последуют за ним. Возможно, их самолет уже приземлился. Но теперь это не важно. Время есть. Смит заметил слабое мерцание – в его кабинете за непроницаемыми снаружи окнами горел свет. Сбавив скорость, Смит проехал мимо главных ворот Фолкрофта. Так, новости. У ворот стояли охранники в форме. Было бы безрассудством пытаться проскочить через главные ворота. Он миновал Фолкрофт, проехал примерно три четверти мили по шоссе, а затем круто повернул налево, на проселочную дорогу. Она шла вниз по пологому склону и обрывалась у кромки воды, среди пляжных кабин. Смит погасил свет, выключил мотор и вышел из машины. Через минуту его глаза привыкли к темноте и он увидел то, что искал: небольшую моторную лодку, привязанную к причалу. Смит слегка улыбнулся. Он вспомнил военные времена. В те дни кражу называли «реквизицией при лунном свете». Ну что же, сегодня это действительно будет реквизиция при лунном свете. Он забрался в лодку и, пользуясь веслом как шестом, отплыл от пристани ярдов на тридцать, включил электромотор, сел на заднюю скамью и повернул лодку на север, в сторону Фолкрофта.Глава двадцать первая
Блейк Клам извлек из верхнего ящика письменного стола распечатки с компроматом на членов совета директоров, аккуратно разложил их перед собой и начал перечитывать. Но вскоре понял, что не может сосредоточиться. Дело было даже не в Холли Брун, покоящейся в водах пролива Лонг-Айленд. Нет, он думал о Римо. Его взгляд упал на телефон. Где Римо? Почему он не звонит и ничего не сообщает о Смите? Он попытался сосредоточиться на распечатках, но непроизвольно снова посмотрел в сторону телефона. Почему же, черт возьми, Римо не звонит? В конце концов, коммутатор теперь работает двадцать четыре часа в сутки. У Римо не должно быть никаких проблем с телефонной связью. Звони же, черт тебя побери! Клам повернулся и посмотрел за окно. Свет в комнате мешал видеть залив, и это его раздражало. Лишь иногда в полной темноте появлялся мерцающий огонек, скорее всего – сигнальные фонари проплывающего судна. Сколько времени провел здесь Смит, ожидая телефонный звонок? Сколько лет? Десять? Десять лет ожидания. На минуту Клам ощутил почти симпатию к Смиту. Он прекрасно справлялся со своей работой. Созданная им система компьютерных операций была, по существу, блестящей. Вот почему он провел на этом посту столько лет. Десять лет руководства КЮРЕ – это целая вечность. Пожалуй, жаль, что Смит постарел. Но это удел каждого. Старость – очередной этап на пути к смерти. «Смит зашел по этой дороге довольно далеко», – подумал Клам. Поскорей бы позвонил Римо. Смит, однако, не считал, что находится на пути к смерти. В этот момент он пробирался между рядами блестящих кастрюль и сковородок на кухне, расположенной в цокольном этаже Фолкрофта, направляясь к лифту, соединявшему доколь с главным офисом. – Доктор Смит, – услышал он женский голос с сильным акцентом, – когда вы вернулись? Смит повернулся и увидел невысокую полную женщину, одетую в синюю униформу. Женщина широко улыбалась. – Здравствуйте, Хилди, – сказал Смит. – Только что. – И направился к лифту. – Вы хорошо провели отпуск? – спросила она. Так вот какую сказку придумал Клам. Смит был доволен. Эго вполне объясняет его отсутствие. – Прекрасно, Хилди, – сказал он. – Я путешествовал по стране. – Я очень рада, что вы вернулись. Я хочу вам сказать, что этот мистер Клам… о, нет, с ним все в порядке. Он, конечно, очень умный человек и все такое прочее, но вы – совсем другое дело, мистер Смит. Вдруг Смит почувствовал, что проголодался. – Хилди, у вас есть йогурт? Или взбитые сливки с черносливом? – С тех пор как вы ушли в отпуск, их никто не спрашивает, и Клам (теперь уже без «мистер», отметил Смит) запретил их покупать. Он говорит, что это пустая трата денег. – Она улыбнулась еще шире. – Но йогурт есть. Я прячу его в холодильнике, в укромном месте. – Молодчина, Хилди, – сказал Смит. Поколебавшись, он отбросил мысль о том, чтобы вычесть из ее зарплаты стоимость йогурта, который она купила вопреки распоряжениям сверху. – И пожалуйста, принесите еще немного салата. – В ваш кабинет? – Да. – Хорошо, сейчас же, – сказала женщина. – Нет, – поспешно ответил Смит, – не сейчас. – Он взглянул на часы: – Через семнадцать минут. – Будет сделано, доктор Смит, – сказала Хилди, посмотрев на свои часы. – Сверим часы, как в шпионских фильмах? На губах Смита появилась улыбка. – Нет, Хилди. Мы все перепутаем. Что мы знаем о шпионах? Он повернулся и направился к лифту. Дверь в кабинете Смита всегда скрипела. Это ужасно раздражало Клама, и, заняв кабинет, он первым делом велел смазать петли машинным маслом. А когда и это не помогло, он приказал заменить петли. Так что дверь не скрипнула, и неожиданно Клам услышал позади себя голос: – Привет, Клам! Клам в панике обернулся. Паника перешла в ужас, когда он увидел Смита. На какое-томгновение он даже потерял дар речи. Обретя его, Клам выдавил из себя: – Как… Смит… каким образом? – Какая разница? – холодно ответил Смит. – Я здесь, и это само по себе более чем достаточная причина для вашего волнения. Клам встал. Смит сунул руку в карман и достал пистолет 45-го калибра. – Вот это да, – произнес Клам. – Оружие. Этого я от вас не ожидал. – Обычно я им не пользуюсь, – сказал Смит. – Это подарок. От человека, который пытался меня убить в мотеле под Питтсбургом. Смит направил пистолет на Клама. – Садитесь. У нас есть время. Я хочу кое-что узнать. – И вы думаете, что я все так и расскажу? – Да, разумеется, – сказал Смит. Его взгляд впился в Клама. Когда он заговорил, казалось, что его губы не двигаются. – Однажды мы провели здесь одно исследование. Оно показало, что сорок восемь часов – это абсолютный предел времени, в течение которого можно устоять перед пытками. Так что вы обязательно заговорите. Лицо Клама исказила гримаса. Он знал об этом исследовании. Правильность его выводов была доказана им самим на Смите. – Что вы хотите узнать? Он ожидал, что Смит начнет расспрашивать об изменениях в работе, в штате сотрудников, в операциях с компьютерами. Вместо этого Смит спросил: – Вы что-нибудь выносили из этого здания? – Не понимаю вас. – Вы брали домой какие-нибудь бумаги? – Нет, – искренне ответил Клам. – Прекрасно. Кому еще известно подлинное назначение Фолкрофта? Я не имею в виду Т.Л.Бруна, который унес эту информацию с собой в могилу. – Никому. – Даже его дочери? – спросил Смит. По его голосу было ясно: он знает, что Клам солгал. Смит крепче сжал пистолет, и Клам заметил это. – Она не в счет. Она мертва. – Вы ее убили? Клам кивнул и, взяв с письменного стола ручку, начал нервно вертеть ее в руках. – Ну, тогда мы все выяснили, – сказал Смит. – Как вам удалось уйти от Римо? – Когда я расстался с ним, он направлялся выяснить, кто на самом деле возглавляет КЮРЕ. Я уверен, что к настоящему времени ему уже известно, что вы самозванец. Клам ухмыльнулся. Он положил ручку и встал. – Понимаете, не имеет никакого значения, что говорят ему другие. Дайте мне пять минут, и я заставлю его поверить, что луна сделана из сыра. В этот момент с порога послышался голос: – Если что-то и сделано из сыра, так это твоя голова, Клам. – Это был Римо. Смит обернулся и увидел Чиуна и Римо, стоявших в дверном проеме. Клам воспользовался случаем: перегнулся через стол и выхватил у Смита пистолет. – Вы, двое! – крикнул он, взмахнув пистолетом. – Быстро входите и закройте дверь! Чиун с Римо вошли. Смит неподвижно стоял у письменного стола. – Я уже однажды говорил вам, – сказал Клам Смиту со свирепой улыбкой на лице, – что вы слишком стары для таких вещей. Вам придется уйти с дороги. Всем троим. С почестями, разумеется. – Еще один чисто академический вопрос, – произнес Смит. – Вы сказали мне правду? Вы ничего не выносили отсюда? – Да, я сказал правду. Все, что мне нужно, я держу здесь. Абсолютно все. Смит кивнул. Чиун отошел от Римо, который в свою очередь шагнул к окну. Клам следил за ними, переводя взгляд с одного на другого. Когда между ними было пять футов, Клам завопил: – Не двигаться! – Мистер Хлам! – крикнул Чиун. Клам посмотрел на старого корейца. В ту же секунду Смит схватил с письменного стола авторучку, размахнувшись, изо всех сил всадил ее в правый глаз Кламу и давил до тех пор, пока она во что-то не уперлась. У Клама отвисла челюсть. Ручка торчала из его глаза как антенна марсианского мутанта из фантастического фильма. Странный звук вырвался из его горла. Он уронил пистолет. – Я… я… – прохрипел Клам и упал лицом на письменный стол. Ручка еще глубже вонзилась в его глаз, проникнув в мозг. На минуту застыв на краю стола, его тело медленно соскользнуло на пол. – У вас плохо сработала кисть руки, – сказал Римо. Смит обернулся к нему. – Я не шучу, – сказал Римо. – Когда наносишь такой удар, нужно в последний момент резко дернуть кистью руки. Как при ударе кнутом. Это увеличивает силу удара. Смит посмотрел на Чиуна. – И я плачу вам, чтобы вы учили его этому? – спросил он, произнеся «его», как непристойность. – Он нерадивый ученик, – сказал Чиун, – но делает успехи. Например, он всегда знал, что вы не сумасшедший. Точно так же, как знал об этом и я, – поспешно добавил он. – Мы рады, что вы вернулись и мы снова будем работать вместе. – Так, значит, – вступил в разговор Римо, – мы всегда были уверены, что он не сумасшедший? Ну конечно же! Лучше покажи ему пергамент, Чиун. Покажи ему историю, которую ты написал. Чиун бросил сердитый взгляд на Римо. – Доброму доктору это совсем не интересно. И вообще это был только набросок, он нуждается в доработке. – Как только Чиун внесет исправления, Смитти, – сказал Римо, – я отксерю сей труд и пришлю вам копию. – Я бы предпочел, – заметил Смит, – чтобы вы поскорее избавили меня от этого хлама. – Он показал на труп. – Заберите его, когда будете уходить. И уходите немедленно. Насколько я помню, вам было строжайше запрещено появляться здесь. – Но ведь… – Никаких «но»! Уходите, – настаивал Смит. Римо подошел к письменному столу, взвалил Клама на плечо и последовал за Чиуном, который уже направлялся к двери. В дверях Римо остановился и повернулся к Смиту. – Идите! – повторил Смит. – Не могу, – сказал Римо. – Почему? – Охрана не пропустит. Я оставил дома значок со своей фамилией.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Клиника смерти
Глава первая
Доктор Дэниел Деммет был подлинным профессионалом. Когда настал подходящий момент для убийства, он, прежде всего, убедился, что жизненно важные органы пациента функционируют нормально. В который раз проверил показания электрокардиографа – это он делал постоянно с той самой минуты, когда пациента привезли на каталке в операционную клиники Роблера – одной из лучших в Балтиморе. Доктор Деммет сидел на высоком вращающемся табурете в изголовье больного, откуда анестезиологу удобнее контролировать ситуацию и легче помочь пациенту в борьбе со смертью. Хирург, проводящий операцию, обычно слишком занят внутренностями больного, чтобы думать о его жизни. Хирург сосредоточен на аппендиксе, анестезиолог – на пациенте. Кардиограф показывал нормальный синусоидальный ритм и резкие вертикальные всплески идущих от сердца электрических импульсов. Верный признак перебоев в работе сердца – смещение волны и изменение амплитуды. Смерть на экране выглядит ровной, прямой линией, а жизнь – резкой, угловатой, со своими всплесками и падениями. Доктор Деммет убедился, что линия несет в себе гарантию жизни. Отлично. Великолепный синусоидальный ритм. Небольшой подъем, глубокая ложбина, резкий пик, опять ложбина, и картина повторяется снова и снова. Биение жизни. Отлично. Да так и должно быть: пациент обладал крепким здоровьем, а доктор Деммет хорошо знал свое дело, в лучших традициях современной анестезиологии. Прошли времена, когда даже лучшие врачи могли усыпить больного только с помощью мощной дозы потенциально опасного для жизни препарата, вызывающего у пациента неизбежное послеоперационное отравление – тошноту, плохое самочувствие, а иногда и боль. Сегодня анестезия – симфония. Деммет ввел пациенту, крепкому сорокапятилетнему мужчине, начальную дозу пентотала натрия, от которой больной быстро уснул. Прозвучал первый аккорд. Затем – кислород для дыхания. Потом – внутривенное вливание, вызвавшее расслабление всех мышц и позволяющее ввести трубку в трахею для контроля над дыханием больного. На очереди была закись азота, и, наконец, последовало введение галотана – главного обезболивающего средства, – требующее большой осторожности. Именно галотан и должен был отправить пациента на тот свет. Для расслабления мышц живота доктор Деммет внутривенно ввел небольшую дозу кураре, значительно облегчив хирургу удаление аппендикса. К обеим рукам и к ноге пациента были присоединены электроды. В вену непрерывно поступал пятипроцентный раствор декстрозы. Доктор Деммет пощупал пульс, проверил давление, послушал сердце через стетоскоп, который, конечно, не шел в сравнение с электрокардиограммой, но вполне годился для дополнительного контроля. Затем Деммет приступил к убийству. Он также сделал то, чего не показывают в телепередачах, о чем не пишут в сентиментальных романах о медиках и больницах, но что нередко происходит в реальной жизни операционных. Он испортил воздух. Сидя на высоких табуретах по нескольку часов подряд, сосредоточившись, анестезиологи иной раз превращают операционные в подобие туалета – такой там стоит запашок. Это реальность. Никто не обращает на это внимания, так как все слишком заняты. Доктор Деммет осторожно увеличил уровень подачи галотана: все было тщательно рассчитано. Взглянул на экран. Нормальный синусоидальный ритм. Еще увеличил дозу. Последовала ответная реакция. Исчезли резкие пики. Еще галотана, и линия начала сглаживаться. Обычно при таких показаниях электрокардиографа принимались экстренные меры, но о том, что они необходимы, бригаде хирургов сообщал анестезиолог. Вместо этого доктор Деммет продолжал спокойно наблюдать за экраном. Пульс упал, кровяное давление снизилось, сердце едва билось. Галотан пациенту больше не был нужен. Через три минуты и сорок пять секунд по часам Деммета линия на экране стала ровной и гладкой. Доктор Деммет расслабился. Впервые с начала операции он почувствовал, что сидит на жестком табурете. Он взглянул на поглощенного работой хирурга, посмотрел на сестру, занятую подсчетом тампонов и инструмента, дабы все лежащее на операционном столе оставалось бы на нем, а не во внутренностях больного. За забытый в кишках пациента тампон или зажим можно было поплатиться обвинением в преступной халатности и попасть под суд, даже если тампон этот и не принес особого вреда. Работа старшей сестры была первой нитью в паутине профессиональных интриг, которая позволяла медикам избежать обвинений в недобросовестности. Естественно, что счет пациента отражал и стоимость услуг медсестры. Доктор Деммет подождал еще две минуты, прекратил подачу галотана, снизил дозу закиси азота, скрестил на груди руки и стал наблюдать за мирно бегущей по экрану линией смерти. Когда хирург поднял глаза, Деммет сокрушенно покачал головой. – Жаль, но мы потеряли его, – сказал он. При этих словах все головы повернулись к экрану, где пульсирующая точка вычерчивала символ забвения Хирург сердито взглянул на Деммета. Потом он будет ворчать, что доктор Деммет должен был проинформировать его о состоянии пациента. А Деммет ответит, что сделал для спасения больного все возможное, и если у хирурга имеются претензии, пусть он обратится к заместителю администратора клиники – мисс Хал. А пока доктор Деммет сидел на своем табурете со стетоскопом на шее, с удовольствием освободив уши от посторонних предметов, и наблюдал, как хирург заканчивал операцию вплоть до последнего шва. Если никто не оставил тампона внутри тела, а за этим проследит сестра, тогда операция формально будет благополучно завершена, и последующее вскрытие не выявит никакой вины хирурга. Когда хирург в мрачном молчании вышел из операционной, Деммет встал, потянулся и отправился сообщать печальную новость родственникам покойного. В клинике Роблера считалось, что он делает это лучше всех. Известно, что в больницах врачи инстинктивно избегают тяжелых больных и больше времени уделяют выздоравливающим. Даже в наше время медики еще только приступают к изучению проблемы собственного отношения к смерти пациента, к тому, о чем они веками старались не думать, хотя все остальные полагают, будто доктора со смертью на короткой ноге. Принято считать, что врачи склонны к состраданию, что это люди смелые и знающие. Немногим известно, что врач избегает говорить пациенту правду о его болезни не ради спокойствия больного, а ради собственного блага. В отличие от коллег у Деммета с этим не было проблем. Он снял марлевую повязку, осмотрел в зеркальце свое спокойное, с орлиным профилем лицо на предмет случайного прыщика, пригладил рыжеватые, слегка тронутые сединой волосы, снял халат и направился в административный корпус отчитаться, как обычно, о проведении особой операции. – Что на этот раз? Остановка сердца? – спросила Деммета изящная молодая женщина с темно-рыжими волосами и спокойными карими глазами. Это была Кэти Хал, заместитель администратора и директор фонда развития больницы или, другими словами, главный распорядитель благотворительных фондов. – Да. Остановка сердца. Как раз в точку, – ответил Деммет. – А мне покоя не даст этот проклятый гольф! Понимаешь, когда я выбиваю мяч из песчаной ловушки… – Клюшкой надо работать, как скальпелем, и тогда у вас получится, мяч сам полетит, куда тебе надо, – возразила мисс Хал. – Конечно, полетит, если тренироваться по шесть часов ежедневно… – Ты можешь играть, когда захочешь. – Нет, я же не могу планировать время этих операций и вынужден делать их среди дня. А утром и вечером сейчас холодновато для гольфа. – Многие врачи иногда работают и по двадцать четыре часа в сутки. Наша профессия плохо сочетается с отдыхом, Дэн. – Если бы я искал легкой жизни, мне не пришлось бы сейчас спускаться в приемную, чтобы сообщить вдове… как ее там, что ее муж не перенес операцию по удалению аппендикса. Если дело пойдет так и дальше, ты скоро захочешь, чтобы у меня люди умирали от насморка. – Ее зовут Нэнси Боулдер. Миссис Нэнси Боулдер. Ее мужа звали Джон. Джон Боулдер. Он работал в налоговой службе. – К нам, кажется, попадает уже не первый их сотрудник. Это что, совпадение? – спросил Деммет. – Не твоя забота, Дэн. – Боулдер. Джон Боулдер, – повторил Деммет. – Если ко мне и дальше будут попадать такие люди, я вряд ли доживу до восьмидесяти. – Дэн, давай лучше поговорим о гольфе. Если хочешь, могу дать тебе пару советов. Из песчаной ловушки лучше выбивать мяч так… Деммет рассеянно разглядывал висящую на стене диаграмму, на которой была изображена большая красная стрелка, направленная на цель благотворительного фонда – доход в двадцать миллионов долларов. Стрелка показывала значительный прирост. – Мне больше нравится бить по-другому, у меня свой стиль. – Ты предпочитаешь красивую игру или результат? – И то, и другое. – Не оригинально, Дэн. Таковы все люди. Вырази вдове Боулдер соболезнования, и встретимся в гольф-клубе. – Ты дашь мне фору? Три удара? – Хватит с тебя и двух, – сказала Кэти Хал и улыбнулась ему той особенной улыбкой, которая заставляла мужчин слышать биение собственных сердец. – Ты бесчувственный и неуступчивый человек, – сказал доктор Деммет. – Вот-вот, никогда не забывай об этом, Дэн, – ответила Кэти Хал. Когда доктор Деммет попросил старшую медсестру пригласить миссис Нэнси Боулдер, ожидавшую в приемной, та спросила: – Еще один? – Вы что же, завели реестр? – сурово спросил Деммет. Сестра нарушила своим вопросом неписанный профессиональный кодекс, и она это понимала. – Нет, доктор. Примите мои извинения. – Принимаю, – сказал доктор Деммет. В приемной Нэнси Боулдер объясняла пожилому джентльмену, что ему нечего волноваться, как вдруг услышала свое имя. Извинившись перед мужчиной, державшим в руках небольшой бумажный пакет, миссис Боулдер тихонько попросила сестру немного подождать. – По-моему, вам хотят сообщить нечто важное, – сказала сестра. – А для этого человека важно, чтобы его кто-то успокоил, – сказала Нэнси Боулдер. Он очень переживает за свою супругу. Ей сейчас делают операцию и… – Это простейшая операция. – Дело в том, что он так не думает, – сказала Нэнси Боулдер. – Он просто в ужасе. Я не могу оставить его. Еще минуту, пожалуйста. Сестра со вздохом кивнула, и Нэнси Боулдер повернулась к своему собеседнику, который от волнения едва понимал ее слова. – Послушайте. Я знаю, что для вас и вашей жены это очень ответственная операция. Для врачей тоже. Но ответственная еще не значит опасная. Они и делают такие операции именно потому, что они не опасны. Мужчина тупо кивал. – Не знаю, как убедить вас, сэр, но когда-нибудь вы будете вспоминать о сегодняшнем дне с улыбкой, – сказала Нэнси Боулдер, обнадеживающе улыбаясь. Как многие, знавшие эту женщину, ее собеседник не смог не ответить на теплоту и открытость ее улыбки. Он слабо улыбнулся в ответ. «Ну вот, но крайней мере ему стало немного легче», – подумала Нэнси Боулдер. Прекрасно, что люди так восприимчивы к душевной теплоте. Она попыталась втолковать это сестре, но та, казалось, не захотела понимать и попросила миссис Боулдер следовать за ней. – До чего живучи беспричинные страхи и напрасные опасения!.. Даже у Джона было дурное предчувствие, – говорила миссис Боулдер медсестре. – У него появились боли, но когда доктор определил, что это аппендицит, я успокоилась. Ведь это самая простая операция в мире, не так ли? – Простых операций не бывает, – сказала сестра. В ее голосе прозвучало нечто такое, от чего руки миссис Боулдер задрожали. Она попыталась сохранить спокойствие. Ведь сестра только сказала, что нет простых операций, и все! На смуглом, уже немолодом лице миссис Боулдер вдруг обозначились черты, обычно скрытые ее постоянной улыбкой. Жизнерадостный блеск карих глаз погас. Легкая походка сменилась усталой поступью. Она сжала в руках записную книжку, держа ее перед собой, словно щит. Сестра сказала только, что нет простых операций. Чего же волноваться? – Все кончилось хорошо, ведь так? – спросила миссис Боулдер. – Я имею в виду Джона – с ним все в порядке? Скажите же! – Доктор вам все объяснит, – сказала сестра. – С Джоном все в порядке, да? Все хорошо? – Голос миссис Боулдер стал громким и неестественным. Она схватила сестру за руку. – Скажите мне, что с Джоном все хорошо. Что с ним все хорошо! – Ничего не могу вам сказать. Ваш муж не был моим пациентом. – Не был? Не был? – Он не является моим пациентом. Не является, – сказала сестра и раздраженно высвободила руку. – О, слава Богу! – сказала миссис Боулдер. – Слава милосердному Господу. Сестра подвела ее к двери из матового стекла с табличкой: «Главный анестезиолог. Доктор Дэниел Деммет». – Доктор ждет вас, – сказала сестра, постучав в дверь. Не успела миссис Боулдер поблагодарить ее, как сестра уже исчезла, будто торопилась по срочному делу. Если бы миссис Боулдер не была такого высокого мнения о медиках, то расценила бы это как бегство. Доктор Деммет услышал стук в дверь и спрятал в карман земляные орехи, а в шкаф – клюшку для гольфа, которой он гонял орехи по покрытому ковром полу. Он думал о гольфе, когда в кабинет вошла встревоженная женщина. Деммет тут же понял, что сестра проболталась. Перед ним стояла эта миссис… как ее там. Пальцы с побелевшими костяшками сжимали записную книжку, губы тряслись. – Садитесь, пожалуйста, – сказал доктор Деммет, указывая на зеленое кожаное кресло, стоявшее рядом с его столом. – Благодарю, – произнесла миссис Боулдер, – все прошло нормально, да? Лицо доктора Деммета было печально. Он опустил глаза, обошел вокруг стола и сел, хотя понимал, что в следующий момент ему вновь придется встать. Он соединил кончики пальцев перед собой в некое подобие арки. Ногти его были девственно чисты, руки безукоризненно вымыты. Доктор Деммет мрачно уставился на свои руки. Миссис Боулдер охватила дрожь. – Мы сделали для Джима все, что смогли, – сказал доктор Деммет, – но возникли осложнения. – Для Джона, – машинально поправила его миссис Боулдер. – Да, для Джона. Отказало сердце. Удаление аппендикса прошло прекрасно. Просто прекрасно. Подвело сердце. – Нет, только не Джон, не Джон! – закричала миссис Боулдер и залилась горькими слезами. – Мы сделали все возможное, – сказал доктор Деммет. Он дал излиться первому всплеску горя, прежде чем встал с места, сочувственно положил руку на плечо вдове, помог ей подняться и выпроводил в коридор, передав на попечение первой попавшейся навстречу медсестре, распорядившись сделать все необходимое для этой женщины и порекомендовав дать ей легкое успокоительное. – Как зовут эту даму? – спросила сестра. – Э… Она сама вам скажет, – ответил Деммет. К тому времени, когда он добрался до гольф-клуба «Фейр оукс кантри клаб» в пригороде Балтимора, он уже решил, как будет играть. Он больше не мог ждать. Стратегия игры была абсолютно ясна. – Я не оставлю никому в этом несчастном клубе никаких шансов, – сказал доктор Деммет профессиональному игроку в гольф и поделился своей новой идеей. Тот внимательно выслушал и ответил: – Безусловно, доктор Деммет, так можно закатить шар в лунку. Но где же тут стиль, где красота игры? – Д-да, вы, наверное, правы – мрачно согласился доктор Деммет. На сей раз его горе было искренним. Миссис Боулдер проснулась в три часа утра, увидела пустую кровать мужа и только теперь отчетливо поняла, что домой он больше не придет. Она обо всем рассказала вчера детям, и они плакали. Она договорилась о похоронах и заплатила больше, чем позволяли ей средства, не думая ни о чем и рискуя понести слишком большие расходы. Она сообщила брату Джона, который известил остальных родственников, и многие уже звонили ей с выражением соболезнования. Но только теперь она до конца ощутила горечь утраты всем телом, всей душой и начала смиряться с мыслью о том, что Джон уже никогда не вернется домой. И тогда ее охватила скорбь, глубокая и неотступная. Она хотела бы разделить ее с Джоном, как они делили все остальное с тех пор, как поженились после окончания университета в Мэриленде. Боль была слишком велика, чтобы переносить ее одной, а молиться она не умела. Она стала собирать его вещи, откладывая то, что можно оставить сыну, что мог бы взять брат Джона, и то, что пригодилось бы для Армии спасения. В подвале она связала его лыжи, уложила теннисные ракетки и в который раз удивилась, почему он никогда не выбрасывал старые кроссовки. Она глядела на все эти старые, рваные кроссовки, в которых он ежедневно пробегал по три мили с самого дня их свадьбы, кроме разве что медового месяца, и тут неожиданная мысль ударила ее, как током. – Отказало сердце. Не может быть, не может! Джон не курил, редко выпивал, ежедневно занимался гимнастикой, соблюдал диету, и никто из его родственников никогда не жаловался на сердце. – Не может быть, – снова произнесла она вслух и вдруг заволновалась, как будто констатация этого факта могла воскресить мужа. Она заставила себя подождать до половины десятого утра и позвонила их семейному врачу. Трубку взяла сестра, дежурившая у телефона, и она записалась на прием, всего на пять минут. На самом деле времени потребовалось еще меньше. – У Джона сердце было в полном порядке, так ведь, доктор? – спросила она прежде, чем тот успел выразить ей сочувствие. – Ну, конечно. Для человека его возраста сердце работало хорошо. Он следил за собой. – Могло ли сердце отказать во время операции? – Ну, миссис Боулдер, операция вызывает огромное напряжение во всем организме. – Могло ли оно отказать? – У Роблера работают многие из лучших хирургов страны, миссис Боулдер. Там лечатся многие высокопоставленные лица. Если бы вашего мужа можно было спасти… – Но причиной смерти не могла стать остановка сердца, доктор, не так ли? Скажите мне. Вы же наш семейный врач. – Миссис Боулдер, в клинике Роблера лечится моя собственная дочь. – Но Джон не должен был умереть от остановки сердца при его здоровье и в таком возрасте? – В медицине существует еще многое, чего мы не можем объяснить. Но миссис Боулдер уже не слушала: она сочиняла письмо в Американскую медицинскую ассоциацию и различные медицинские общества. В полдень она изложила свой план семейному адвокату. Тот был более откровенен, чем врач. – Не тратьте зря деньги, миссис Боулдер. Призвать к ответу медиков Роблера за недобросовестное лечение или халатность можно лишь в том случае, если нам удастся найти такого врача, который согласится свидетельствовать против них. – Ну так давайте найдем его! – Хорошая мысль, миссис Боулдер, но ничего не выйдет. – Почему? – Если уж ваш семейный врач не поддержал вас – и это в частной беседе, – чего же ждать от постороннего специалиста-медика в суде? Врачи не свидетельствуют против врачей. Хотя ничего подобного и нет в клятве Гиппократа, но это правило медики соблюдают строго. – Вы хотите сказать, что врач может убить пациента и это сойдет ему с рук? – Я хочу сказать, что порой они допускают ошибки и даже халатность, но с этим никто ничего не может поделать. – Но я читала, что одного врача обвинили в преступной халатности. Кажется, это было… в прошлом или позапрошлом году. – Правильно. Вы читали об этом именно потому, что, когда врача признают виновным в профессиональной ошибке, это событие. И я думаю, что врач этот был неуживчивым глупцом, который лез не в свои дела и конфликтовал с медицинскими обществами. А вы читали об автомобильной аварии в Фениксе, кода водителя признали виновным в нарушении правил дорожного движения и неоправданном риске? – Нет, по-моему, не читала. – Я тоже. Никто не станет писать об этом, поскольку такие вещи происходят сплошь и рядом. Свидетелями в таких случаях выступают полицейские. Но у нас нет медицинской полиции. – Но ведь существуют комиссии по здравоохранению, законы. Американская медицинская ассоциация. – АМА? Обращаться туда – то же самое, что просить Национальную ассоциацию промышленников расследовать вопрос о чрезмерных прибылях. Миссис Боулдер, я ваш друг и неплохой адвокат, и я был другом Джона. Я дам вам хороший профессиональный совет и, между прочим, возьму с вас за это деньги, так что послушайте: выдвигать обвинение против клиники Роблера или доктора Деммета – пустая трата времени, денег, и ваших нервов. Я не позволю вам сделать это, так как вы проиграете. – А как насчет вскрытия? – Этого мы можем добиться. – А если оно подтвердит наше предположение? – Оно, скорее всего, подтвердит заключение клиники Роблера. – Вы хотите сказать, что и коронеры играют в те же игры? – Этого я не говорил. Нет, они не только не играют, но и никому не подыгрывают. Но медики, как и вообще все люди, умеют хорошо подстраховаться. Если они говорят, что смерть наступила в результате остановки сердца, то именно это и обнаружит коронер. Профессия врача ценится очень высоко. Медики не рискуют попусту. Я поступлю иначе. Если вы обещаете оставить вашу затею, то я забуду про счет и ничего не возьму с вас за эту консультацию. Мне очень жаль. Я скорблю вместе с вами, и если бы существовала хоть малейшая возможность вернуть Джона, даже ценой громадных хлопот, или добиться компенсации за его смерть, я пошел бы на это, несмотря ни на что. Но сейчас мы ничего не можем сделать. – Посмотрим, – сказала миссис Боулдер, которая больше никого не благодарила за услуги. На свои письма она получила вежливые ответы, в общем создававшие впечатление, что их авторы вникли в суть дела. Но, перечитав и проанализировав каждую фразу, она поняла, что все содержание ответов сводилось к тому, как прекрасна профессия врача и как добросовестны доктора. И тогда она отступилась. Однажды ей опять попалась на глаза фамилия доктора Деммета. В разделе спортивной хроники. Тот выиграл «малый гросс» в зимнем парном турнире «Фейр оукс скотч».Глава вторая
Его звали Римо. Ветры, налетавшие с залива, хлестали его со злобной силой, накопленной над необъятными океанскими просторами. Перед ним, протянувшись до графства Марин, лежал пролив Золотые Ворота, путь, ведущий на северо-запад. За ним был Сан-Франциско и, еще восточнее, вся Америка. Он стоял на перилах моста, откуда четыре сотни и еще девяносто девять человек ушло в небытие, увенчав самоубийством свое в остальном незаметное существование. Он был крепкого телосложения и ростом около шести футов. Лишь широкие запястья рук наводили на мысль, что это мог, в принципе, быть не совсем обычный человек. Запястья, однако, никак не объясняли, как ему с такой легкостью удавалось твердо стоять на округлых перилах моста. Даже машины, пересекавшие залив по мосту, с трудом продвигались вперед под перекрестными порывами ветра. Темная рубашка и брюки стоявшего на перилах трепетали и щелкали, как при урагане. А он стоял прямо и абсолютно спокойно, будто перед телевизором в своей собственной комнате Он вдыхал соленый океанский ветер и ощущал декабрьский холод, который заставил автомобилистов поднять боковые стекла автомобилей. Он легко переносил холод, заставляя свое тело слиться с ним, как его учили. К ветру он относился иначе. Тело не столько боролось, сколько побеждало ветер, став продолжением моста и его опор, вбитых в скалу, окружавшую залив. – Ты ждешь аплодисментов, – раздался тонкий голос у него за спиной, – собираясь выполнить простейшее упражнение? – Спасибо, что мешаешь мне сосредоточиться. Мне только этого и не доставало. Я стою над водой на высоте двухсот футов, и не хватало еще, чтобы меня отвлекали, – сказал Римо, поворачиваясь к миниатюрному пожилому азиату в черном кимоно, чьи седые волосы развевались по ветру, словно шелковые нити, и который так же твердо стоял на пешеходной дорожке, как Римо на перилах. – Если твое сознание – раб любого шума, не обвиняй шум в своем рабстве, – сказал Чиун, Мастер Синанджу. – Не господин создает рабов, а раб творит себе господ из окружающих. – Спасибо за веселое Рождество, папочка. – Если в твоем сердце все еще есть место для праздников белых людей, тогда мне лучше встать на перила рядом с тобой и поддержать тебя, чтобы ты не упал. Даже Дом Синанджу не в силах избавить человека от дурных привычек, если тот их тщательно оберегает. – Ну, я тоже не в восторге от твоего праздника Свиньи. – Он не называется праздником Свиньи, – сказал Чиун. – Это просто день, когда все, кто в долгу перед кем-либо, наделившим их великой мудростью, с благодарностью дарят в ответ всякие мелочи. – Ты не получишь Барбру Стрейзанд, – сказал Римо. – У нас не принято дарить друг другу женщин. – У нее могли бы родиться достойные дети. А глядя на дешевый спектакль, который ты устроил, я начинаю думать, что Дому Синанджу нужен другой наследник. – Она же не кореянка, папочка. Она такая же белая, как и я. – Ради ее красоты я готов сделать исключение. Кровь Синанджу победит любые недостатки, включая неестественный цвет кожи, и тогда я получу ученика, лишенного дурных привычек, нахальства и болтливости. Даже величайший из скульптором испытывает трудности, высекая свои творения из затвердевшей глины. Римо опять повернулся лицом к холодному ветру. Он знал, что ветер шумит, но не слышал шума. Он знал, что сейчас холодно, но не чувствовал холода. Он знал, что под ним мост, но не замечал этого. Он двинулся вперед по узким перилам над черной водой, и его мысли и чувства стали его центром тяжести. Он чувствовал, что может идти или бежать бесконечно, и хотя видел огни машин, ехавших навстречу, они находились в ином мире. Его мир вместе с телом все быстрее несся мимо автомобилей, пока не достиг другого конца перил, где Римо повернулся и побежал назад к Чиуну, Мастеру Синанджу. Все началось десять лет назад с упражнений, временами настолько болезненных, что он иногда думал, что больше не выдержит. Потом боль стала иной, и упражнения, казавшиеся поначалу трудными, стали получаться легко, и, наконец, его тело само уже знало, что делать, а ум был занят другими вещами. Это было нечто большее, чем просто совершенствование силы и ловкости, – изменялась вся нервная система и сама его сущность. И если бы он был откровенен с Чиуном, то признал бы, что чувство одиночества во время Рождества у него уже давно исчезло. Теперь он считал своей родиной Синанджу, деревушку в Северной Корее, которая много веков поставляла наемных убийц королям и императорам, чье золото поддерживало существование жителей деревушки, стоящей среди скал, где, казалось, ничего не росло. Римо был первым среди белых, кто овладел секретами Синанджу. Нанимаясь на работу, Чиун согласился быть только инструктором, но не исполнителем и признал как-то, что научил Римо большему, чем просто «маленьким хитростям» кунг-фу, айкидо и таэквандо. Он посвятил его в секреты Синанджу – основы всех боевых искусств. А «верхи» получили уникального белого убийцу-ассасина, который свободно чувствовал себя в обществе белых. Римо приблизился к едва различимому во тьме Чиуну, стоявшему на тротуаре, остановился и застыл, слившись воедино с опорами моста, уходившими в темноту. – Можешь начинать, – сказал Чиун. – Начинать? Я уже закончил, папочка. – В самом деле? Может быть. Я не следил. Я думал о моем доме за океаном. Холодными утрами я думаю о Синанджу. Думаю о том подарке, который ждал бы меня, если бы я был дома. Не знаю, как он выглядел бы – возможно, она была бы изящна, как эта ваша певица, но важен не объем груди или бедер, важна сама мысль. О, если бы я был дома!.. – Я не могу подарить тебе человека, папочка. – Кто я такой, чтобы надеяться на благодарную память того, которому я так много дал? – Если ты хочешь чего-нибудь тепленького, я достану тебе корову. – У меня уже есть одна корова. Она дерзит мне, – сказал Чиун. Услышав знакомое характерное хихиканье, Римо понял, что услышит эту фразу еще не раз и не два. Вместе с хихиканьем. – У меня уже есть корова, и она дерзит мне, – повторил Чиун. Чтобы не слышать его смех, Римо вновь побежал по перилам над водами залива. Добежав до конца моста он услышал пронзительные крики, ворвавшиеся в его мир: – Вот он. Остановите его! Боже мой! Он идет боком, невероятно. Смотрите, как быстро. Собирается прыгать. Вон, тот парень на мосту. Остановите его! Вернувшись к Чиуну, Римо удостоился одобрительного кивка и спрыгнул с перил. – В Персии шах подарил бы Мастеру Синанджу собственную дочь. В Риме император однажды предложил плененную королеву. Вожди сельджуков прекрасно знали, как должным образом выказать свое уважение к Синанджу. В Африке лони продемонстрировали тебе, какие почести надо оказывать Мастеру Синанджу. А в Америке… В Америке я получил корову. Дерзкую болтливую корову. – На ужин опять будет рыба, папочка? – спросил Римо, меняя тему разговора, хотя они обедали всего несколько часов начал. – Если эта рыба не окажется чересчур болтлива, – сказал Чиун и опять захихикал. Полицейская машина, сверкая огнями, промчалась мимо них к другому концу моста. – Кажется, меня там кто-то заметил. – Неповоротливость и неуклюжесть всегда привлекают внимание. Истинное совершенство – вещь незаметная. – Еще раз спасибо за веселое Рождество, папочка. Они возвратились в свои апартаменты с окнами на залив, арендованные на время отдыха. Там Римо обнаружил, что куст, росший во дворе, вырван с корнями и установлен посередине ковра, а вокруг все заляпано грязью. На ветках висели два пробитых теннисных мяча, лопнувший мяч для гольфа и кусок яблока. Сооружение венчала желтая лампочка из аппарата для отпугивания насекомых. Чиун улыбнулся. – Это тебе. Как напоминание о твоих привычках. – Что это, папочка? – Я сделал это для тебя. Раз ты не можешь порвать с прошлым, наслаждайся его частицей. Римо указал на причудливо украшенный куст. – Да что же это такое? – Не прикидывайся дурачком. Это рождественская елка. Наслаждайся. – Это не рождественская елка, папочка. Рождественская елка – это дерево, ель, а украшения делаются из стекла, фонарики вешаются цветные и… – А по-моему, это похоже на рождественскую елку, – сказал Чиун. – Конечно, очень похоже – она зеленая и на ней что-то висит, горят огоньки. Это рождественская елка. Не вижу разницы между этим деревом и теми, что стоят в магазинах. Я лишь кое-что улучшил. – Помяни мое слово, будь ты американцем, ты бы понял, что это не рождественская елка. – Если бы я был американцем, ты по сей день оставался бы бесформенным мешком, набитым салом, который палит в людей из ружей и пистолетов, швыряет бомбы направо и налево и повсюду приносит хаос, что так типично для вашей культуры. Перед тобой прекрасная рождественская елка, не хуже других, даже лучше, так как на ней нет той нелепой пестроты, которую ты так обожаешь. Их разговор был прерван телефонным звонком. Римо снял трубку. Звонили из «Вестерн юнион» и передали телеграмму, в которой сообщалось, что тетя Милдред собирается заехать к ним и девять утра. Она уже в пути. – Вот черт! – произнес Римо. Чиун промолчал. Разве можно помочь тому, кто не способен оценить произведение искусства? Как можно что-либо обсуждать с таким человеком? Чему его можно научить? Если ему нравится это уродливое блестящее похабство в магазинах, то пусть сам его и покупает. Делать такому подарки – все равно что давать бриллианты утке. Та все равно предпочтет клевать кукурузу. Так пусть утка сама покупает себе початки. Мастер Синанджу не занимается откормом уток. – Я получил сообщение от Смитти. Наш отдых, похоже, закончился. Чиун, ты слышишь? – Я не отвечаю на кряканье, – ответил Мастер Синанджу и, приняв позу лотоса, погрузился в молчание, из которого, как Римо уже знал, вывести его было невозможно. – Прости, – сказал Римо. – Спасибо за елку. Очень мило с твоей стороны. Благодарю, папочка. Ответа не последовало, и Римо отправился немного вздремнуть, пробормотав напоследок нечто неразборчивое, но явно ругательное. Римо проснулся как по тревоге, едва раздался звук открываемой входной двери. Послышались голоса, и в спальню вошел человек с кислым выражением желтоватого лица, в сером костюме, белой рубашке и пестром галстуке, с потертым кожаным портфелем. Визитер опустился в кресло. – Что с Чиуном? Вы его оскорбили? – спросил доктор Харолд В.Смит. – Даже и не думал! Вообще все, что происходит между нами, вас, Смитти, не касается. Итак, в чем дело? – Еще раз хочу напомнить вам, Римо, какую ценность для нас представляет Чиун и как важно, чтобы вы работали рука об руку. – Смитти, вы не понимаете и, наверное, никогда не поймете наших отношений. Так в чем же дело? – Даже дело для меня не столь важно, как ваши отношения с Чиуном. Из его объяснений я понял, что он сделал вам ценный подарок, а вы приняли его без должного почтения и благодарности и, к тому же, не исполнили какой-то его настоятельной просьбы. – Вы не заметили в гостиной куст со всякой ерундой на нем? – Да. А что случилось? Я подумал, что его вырвал порыв ветра и зашвырнул вместе со всяким хламом в окно. Почему, кстати, его никто не убирает? Разве у нас нет прислуги? Вы же должны быть при деньгах. – Это как раз и есть «ценный подарок» Чиуна. Между прочим, вы слыхали о Барбре Стрейзанд? – Да. – Вот ее-то он и хочет заполучить, об этой маленькой услуге он и просил. – На некоторые вещи, – сухо заметил Смит, – мы не жалеем денег. Учитывая, как мы ценим Чиуна, можно было бы выделить некоторую сумму для удовлетворения его личных потребностей. Актрисы иногда соглашаются на… так сказать, платные услуги. Конечно, не мисс Стрейзанд, но кто-нибудь в том же духе. – Он не хочет платных услуг, Смитти. – Он желает вступить в брак!? – Нет. – Тогда чего же он хочет? – Он хочет получить ее в собственность. – Исключено, – сказал Смит. – Абсолютно согласен. Перейдем теперь к вещам более вам понятным. – Минуточку. Надеюсь, вы не собираетесь похищать ее? Я должен сказать… – Нет, не собираюсь. Ну, так в чем же состоит ваше дело? Я так понимаю, вы в очередной раз напортачили, а мне теперь предстоит все расхлебывать? – Знаете, мне становится так же трудно вас понимать, как, временами, Чиуна, хотя в общении он более приятен. – Благодарю, – сказал Римо и приготовился слушать. Прошло уже десять лет с тех пор, как он получил первое задание от этого въедливого педанта и за это время, в отличие от Чиуна, не помышлял работать на кого-либо другого. Правда, он попытался однажды, но это плохо кончилось… Как и все Мастера Синанджу, Чиун унаследовал многовековую традицию службы любому императору, который оплачивал счет деревни Синанджу. Но Римо не был Мастером Синанджу. Он был всего лишь простым полицейским из Ньюарка, который был казнен на электрическом стуле, а потом тайно воскрес в иной ипостаси. Он стал карающей рукой официально несуществующей организации, защитником общественного договора, который не соблюдался. Предполагалось, что эта работа не затянется. Организация была создана на короткий срок в трудный для страны период, когда стало невозможно управлять государством, оставаясь в рамках конституции. Организация называлась КЮРЕ. Но оказалось, что война с преступностью практически не может быть выиграна, и теперь, десять лет спустя, КЮРЕ все еще действовала, о чем знали только трое: Смит, ее глава, Римо, ее карающая десница, да еще тот, кто был в данный момент президентом США. Римо спросил как-то у Смита, что будет, если президент решит навсегда остаться в своем кресле, используя КЮРЕ для укрепления и поддержки личной власти. – Мы не допустим этого, – ответил Смит. – А что будет, если он решит «засветить» нас? Сам факт нашего существования будет означать, что конституция не действует. Настанет хаос. – Президента сочтут ненормальным, а поскольку мы официально не существуем, нас легко распустить. Вас и так нет на этом свете, я уйду из жизни, а больше никто не знает, чем мы занимаемся, – сказал Смит, но призадумался и однажды поинтересовался у Римо, знает ли Чиун, в чем подлинное назначение КЮРЕ. – Вы посылаете деньги в Синанджу в срок? – спросил Римо. – Да. – Тогда Чиуну нет дела до того, чем мы занимаемся. – Именно так он бы и ответил, – посетовал Смит. – Я хочу сказать следующее: если объяснить ему, что мы являемся тайной организацией, защищающей конституцию, то он поймет. Если сказать ему, что сотни людей работают на нас, не подозревая об этом, он поймет. Если сказать ему о компьютерах в Фолкрофте и о том, как выиспользуете их для подкупа, добывания секретов и уничтожения врагов нашей конституции, он поймет. Но одного он не поймет никогда. – Чего же? – недоуменно спросил Смит – Что такое конституция. Смит улыбнулся и вскоре, поскольку он привык доводить все до конца, сам объяснил Мастеру Синанджу, что такое Конституция Соединенных Штатов Америки. С тех пор Чиун был уверен, что знает, как управляются Соединенные Штаты. Листок бумаги являлся общественным договором, который все признавали и никто не принимал всерьез. – Это как ваша Библия. Красивые песни, не более, – сказал Чиун. Но Римо догадывался, что Чиун, в отличие от других не знавший многого, на самом деле все понимал гораздо глубже. Римо сидел на краю кровати и выслушивал очередное задание, которое, по словам Смита, требовало только оперативности, и ничего более. Интересно, какого черта это означает? – Гибнут люди, находящиеся в центре нашего внимания, – говорил Смит. Римо щелкнул пальцами. – Ну конечно, теперь все понятно! Смит посмотрел на него так, словно хотел сказать: «С дураками не соскучиться», и продолжал: – Именно здесь возникли трудности. В одной такой сфере нашего внимания – налоговой службе – мы потеряли семь человек за полтора года. – Почему бы не дождаться, когда их наберется тысяч пять, Смитти, и все прояснится? Зачем то есть волноваться из-за семерых? О чем вы думали, черт возьми, когда их было только трое? – Тут есть свои тонкости. Мы не уверены, что их семь. Мы, в общем, не до конца понимаем, что, в сущности, происходит. Четыре смерти, судя по всему, – это воля Господа. – Возьмем на службу и Бога, нет проблем, – сказал Римо. – Вместо меня. Чиун, кстати, считает, что Бог справляется со своими обязанностями не слишком удачно и мог бы отойти от дел. Даже если он корейский Бог. – Прошу вас, перестаньте. Известно, что на жизнь пятерых из семи были совершены покушения, неудавшиеся только благодаря усилиям полиции. Но вскоре один умер от болезни почек, двое от кровоизлияния в мозг, один от остановки сердца… – Ближе к делу. – Так мы потеряли некоего Боулдера, который выполнял важную работу в налоговой службе. Во время операции у него отказало сердце. По словам медиков, удаление аппендикса прошло успешно, но пациент умер. С ним был связан другой человек, которого мы хотели бы сохранить живым, а это, кажется, будет трудно. – Ладно, – сказал Римо. – Я все сделаю. Запросто. Положитесь на меня. Я прослежу, чтобы у него был низкий уровень холестерина и чтобы он регулярно делал зарядку. Потом я займусь его сердцем и легкими. Профилактика – залог здоровья! – Это не ваша забота. Я хочу быть уверен, что на него не рухнет дом или его не собьет машина. – А если у него все-таки случится сердечный приступ? – Мы не уверены, что упомянутые четыре смерти произошли по воле Господа. Нужно все точно выяснить. Вы должны сохранить жизнь этому человеку, защитись его от воздействия сил явных и тайных. Вы должны проследить, чтобы в течение какого-то времени – скажем, месяца – с ним ничего не произошло. Если кто-то проявит активность, необходимо пресечь попытку, выяснить, откуда исходит опасность, устранить ее источник. Затем можете продолжить отдых. Ясно? – До некоторой степени. Скорее всего, мне понадобится собака-ищейка. – Знаете, Римо, чем старше вы становитесь, тем меньше я вас понимаю. – Как и я вас, Смитти. – Я не изменился с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет, Римо. – Охотно верю, – сказал Римо и сосредоточился на личности своего подзащитного. Его звали Натан Дэвид Уилберфорс, и жил он в Скрэнтоне. С матерью. Не любил громкого шума.Глава третья
Агенты казначейства должны были немедленно покинуть дом Уилберфорсов по трем веским причинам. Миссис Уилберфорс пообещала изложить их, если агенты присядут – нет, не на диван, разве они не видят, что на нем покрывало, и не на складную кровать – это для гостей. Ничего, пусть постоят. – Вы явились в мой дом, принесли на ботинках уличную грязь, ваши шляпы где только не валялись, вы употребляете сомнительные выражения в присутствии Натана Дэвида. Вы говорите, что Натану Дэвиду угрожает опасность, и вы собираетесь защитить его. Но кто защитит Натана Дэвида от грязи и сквернословия? Конечно, ни один из вас, – произнесла миссис Уилберфорс с негодованием. Ее массивная грудь возвышалась под складками платья как неприступный бастион. Она была шести с лишним футов роста и весила, по оценкам агентов, добрых двести сорок фунтов. Если она и не играет за «Питтсбург стилерз», подумал вслух один из агентов, когда хозяйка не могла их слышать, так лишь потому, видимо, что ей не нравится беспорядок в раздевалках. – Мадам, ваш сын является заместителем директора, он важное лицо, а у нас есть все основания полагать, что его жизнь в опасности. – Я знаю, что ему грозит опасность. Общение со всякими типами. – Нам известно, что в прошлом месяце машину господина Уилберфорса пытались испортить. Под предлогом установки нового глушителя хотели снять тормоза, если не ошибаюсь. – Откуда вам знать, что они пытались сделать? Вы же никого не поймали. – Но мы помешали ему. – Рада за вас. Натан Дэвид отныне будет ездить на автобусе. Так вам будет спокойнее? – Не совсем, мадам. Мы должны все проверить. У нас есть приказ охранять господина Уилберфорса. Мы надеемся на вашу помощь. Для его же блага. – О благе Натана Дэвида я позабочусь сама. – У нас есть приказ, мадам. Но когда в полдень агенты связались со своим, начальством, то узнали, что приказ отменен, и решили, что миссис Уилберфорс с Вандаллия-авеню, 832, имеет какие-то связи в верхах. Агентов быстро отозвали. – Не задавайте вопросов, – сказал им шеф. – Указание получено сверху. Ничего не могу вам объяснить. Когда все трое зашли откланяться в кабинет Уилберфорса, он беседовал с новым служащим, худощавым человеком с выступающими скулами и очень широкими запястьями. – Мы хотим попрощаться и пожелать вам всего наилучшего, мистер Уилберфорс. – О, благодарю, – сказал Уилберфорс. – Я с удовольствием пожал бы вам руки, но вы, к сожалению, уже на пороге. – Да вы никогда этого и не делаете, мистер Уилберфорс, – заметил агент, говоривший от имени всех троих. – Ну, тогда, наверное, не стоит и начинать, – сказал Уилберфорс и нервно усмехнулся. Это был полноватый, аккуратно одетый человек сорока с лишним лет. Его письменный стол сверкал чистотой, а бумаги на нем были разложены столь тщательно, будто это были хирургические инструменты. Когда агенты ушли, Римо положил ноги на стол. – Сэр, о, сэр! Это мой стол! – возмутился Уилберфорс. – Ну и что? Я просто посижу и не стану мешать вам. – По-моему, раз вы хотите работать со мной, мы по меньшей мере должны хотя бы понимать друг друга. Так вот: я люблю чистоту и аккуратность. Римо взглянул на свои ботинки. Они блестели. Он в недоумении посмотрел на Уилберфорса. – Мой стол. Ваши ноги лежат на моем столе. – Да, – сказал Римо. – Не соизволите ли убрать их? – Какие пустяки, – произнес Римо спокойно. – Пожалуйста, уберите их. – Нет, – сказал Римо. – Тогда я требую, чтобы вы убрали их. Я могу применить силу, мистер Римо. И если мне придется прибегнуть к чрезвычайным мерам, ваша карьера пострадает. Римо пожал плечами и, оставшись в той же позе, приподнял ноги над столом на четверть дюйма. Уилберфорс был уверен, что новый сотрудник скоро опустит ноги на пол. Даже танцор не смог бы так держать их более минуты или двух. Но разговор продолжался уже второй час, а ноги оставались в том же положении, и человек, казалось, не испытывал напряжения. Ноги застыли над столом, будто подвешенные в пространстве. У нового сотрудника были особые функции. Он хронометрировал рабочий день Уилберфорса. В его задачу входило выяснить, почему отдел Уилберфорса работал так эффективно, и довести эту информацию до сведения всех остальных. Он все время будет находиться рядом с Уилберфорсом и наблюдать, как тот распределяет время между работой и отдыхом, включая и сон. Уилберфорс поинтересовался опытом работы мистера Римо в этой сфере, но получил туманный ответ. Спросил о его подготовке, но также ничего толком не узнал. Хотел позвонить его начальнику и сообщить о недостойном поведении на работе, но никак не мог избавиться от этого человека, чтобы поговорить по телефону без свидетелей. Как обычно, Уилберфорс работал допоздна, так что, когда они уходили, в здании уже было темно. В коридоре на восьмом этаже свет не горел. После уборки помещения в воздухе чувствовался запах дезинфицирующих средств. – Лифт налево, – сказал Уилберфорс. – Обычно в коридоре горит свет? – спросил новый сотрудник. – Да. Не волнуйтесь. Держитесь за мою ру… нет, лучше идите вдоль стены на мой голос. – А почему бы вам не идти за мной? – Но вы же не найдете лифт. – Не волнуйтесь. Я вижу лучше вас. Именно тогда Уилберфорс заметил, что не слышит его дыхания. Он подумал, что это странно, так как прекрасно слышал свое собственное. Уилберфорс даже не слышал его шагов по мраморному полу, тогда как собственные звучали в тишине коридора словно ружейные выстрелы. Его новый сотрудник будто растворился в темноте. Уилберфорс двинулся к лифту и, дойдя до конца коридора, хотел уже нажать кнопку, когда услышал быстрый топот. Рядом с ним кто-то был – двое или трое, потом он услышал нечто вроде звука протыкаемой пальцем бумаги, какое-то бульканье и шум, напоминавший полет птицы. Как раз у себя над головой. Затем вспыхнул свет. Уилберфорс охнул и почувствовал, что у него закружилась голова. Новый сотрудник стоял рядом, держа его за руку. Перед Уилберфорсом предстало страшное зрелище. Дверь шахты лифта была открыта, но кабины на месте не было. Уилберфорс стоял перед пустой шахтой. Восемь этажей пустоты! – Боже мой! Кто-нибудь мог упасть. Какая небрежность! – сказал, задыхаясь, Уилберфорс. – Кое-кто и упал, – заметил новый сотрудник, придерживая Уилберфорса за руку, чтобы тот мог глянуть вниз. Там внизу, во мраке, Уилберфорс различил чье-то тело, пронзенное пружинами, и, кажется, еще два других. Он мог разглядеть только руки и ноги и что-то еще, полетевшее вниз. Это был его завтрак. Римо помог ему дойти до лестницы, и они вместе спустились вниз. С каждым лестничным пролетом Уилберфорс все больше приходил в себя. Внизу он уже жаловался на то, что в государственных учреждениях нет должного порядка. Его ум проделал то, что, как говорил Чиун, делает нетренированный ум. Столкнувшись с непонятным фактом, он истолковывает его так, чтобы в него поверить, либо отвергает его. Стоя на улице под пенсильванским снегом, Римо понял, что Уилберфорс воспринял попытку покушения на его жизнь просто как плохую работу вахтеров. – Я напишу утром докладную начальнику эксплуатационной службы, – сказал Уилберфорс, застегивая свое серо-оранжевое зимнее палью. Римо знал, что такие поношенные пальто обычно распространялись среди бедных, но новым такое пальто видел впервые. На Римо были серые слаксы, легкая голубая рубашка и серо-голубая куртка, трепетавшая на ветру. – Где ваше пальто? – спросил Уилберфорс. – У меня его нет, – сказал Римо. – Не хватает денег? – Да нет, мне оно не нужно. – Невероятно. Ведь на улице холодно. – Почему вы так думаете? – Так говорит термометр, – ответил Уилберфорс. – Вот и побеседуйте с ним. Скажите ему, что он врет. – С температурой это не пройдет. Такова природа. – А вы разве не часть природы? – Я Натан Давид Уилберфорс и всегда застегиваюсь на все пуговицы, – сказал Уилберфорс. – Мне кажется, ваша мама недостаточно хорошо воспитывала вас. – У меня не было матери. Я вырос в приюте. – Извините, – смутился Уилберфорс. – Не могу представить себе, какова жизнь без матери. – Вполне нормальная, – сказал Римо. – Как вы можете говорить такое? – испугался Уилберфорс. – Не знаю, что бы я делал без мамы. – Ничего страшного, все было бы в порядке, Уилберфорс. – Вы ужасный человек! – Если работать над собой, вы тоже стали бы таким, то есть – человеком, – пояснил Римо. – Вас интересует только мой рабочий день или мой досуг тоже? – Что не обязательно, я только загляну к вам домой. – Вы ничего не записываете. – Я все держу в голове, – сказал Римо. – В голове. Римо знал, что этой ночью Уилберфорсу ничего не грозит. Больше того: вероятно, это будет самая спокойная ночь в его жизни. На Западе, как учил Чиун, нападение носит характер отдельных атак и никогда не осуществляется одновременно со всех сторон. Чиун объяснял это еще в начале обучения Римо, положив на стол лакированные деревянные шарики размером с виноградину и желтый шар побольше, размером с грейпфрут. – На Западе убийство это один шар, – сказал Чиун, держа в руках небольшой черный шарик. Тот, будто подвешенный, едва касался кончиков его ногтей. – Такой взгляд отражает представления бизнесмена и ориентирован не на достижение максимального результата, а на наименьшую затрату усилий. Смотри, – Чиун указал на большой желтый шар на столе, – вот цель. Когда желтый шар упадет на пол, задача будет решена. Для нас убийство – это тоже своего рода задача. – Называй все своими именами, – сказал Римо. – Убийство есть убийство, и не морочь мне голову разговорами о каких-то задачах. Чиун терпеливо покачал головой. Только спустя годы, когда Римо уже постиг мудрость, изменившую саму его сущность, Чиун стал поругивать его и называть свиным ухом, а в начале обучения Чиун был терпелив. – Смотри, – сказал Чиун – Вот так поступают на Западе. Он бросил маленький черный шарик, и тот слегка чиркнул по большому, который откатился к краю стола. Чиун сложил руки на коленях и демонстративно уставился на этот шар. Помедлив, бросил второй шарик. Тот прокатился мимо. Он опять уставился на большой желтый шар, долго думал, потом бросил третий маленький шарик, который попал в центр большого и сбил-таки его на пол. Маленький же покрутился на столе, вернулся и замер прямо перед Чиуном. – Такова западная техника убийства, – сказал Чиун. – А вот техника Синанджу. Дай мне желтый шар. Римо нагнулся, поднял шар, почувствовав при этом боль – он еще только осваивал основной комплекс физических упражнений, – и положил шар на стол. Чиун кивнул, улыбнулся и достал из кармана пригоршню шариков. Взял по несколько штук в обе руки, развел их в разные стороны перед собой, а потом – бац! бац! бац! – шарики ударили один за другим прямо в центр желтого шара и мгновенно сбили его со стола. Чиун опять сложил руки на коленях. – Теперь ты понимаешь? Западный метод включает в себя периоды затишья, перестройки, нагнетания опасности, что только мешает идти к цели. – Как это у тебя получается с шарами? Они вылетают как пули, а пальцы вроде бы и не двигаются. – Ты хочешь стать жонглером или убийцей? – А шарик, который вернулся к тебе по кругу? Как ты его закрутил? – Я хочу, чтобы ты усвоил не технику вращения шаров, а технику убийства. – А если я отращу ногти подлиннее, то у меня получится так же, как у тебя? Чиун вздохнул. Римо продолжал: – Так вот, если я соберусь кого-нибудь прикончить, то для верности просто возьму ружье побольше. Теперь покажи мне свой фокус с шариками. Все дело в кисти руки? – спросил Римо. Только потом, когда он стал лучше понимать систему Чиуна и его тело стало другим, он обнаружил как-то, что может проделывать с шарами то же самое. Дело было не в ловкости, а в понимании и ощущении того, чем является шар. И Римо навсегда запомнил о том, что говорил Чиун о технике убийства на Западе и на Востоке. Сейчас, когда они шли к старому «фольксвагену» Уилберфорса, Римо был спокоен за сегодняшний вечер. В данный момент Уилберфорс был, как никогда, в безопасности, и, по крайней мере, пару дней ему ничего не грозит. На Западе одномоментно предпринимается только одна попытка убийства. Уилберфорс открыл капот расположенного сзади двигателя. – Помните тех троих, что заходили сегодня днем? Это были приставленные ко мне телохранители. Они всегда проверяли заднюю часть машины. Я не знаю, что нужно проверять. Может быть, вы знаете? – Да, знаю, – сказал Римо, устраиваясь на переднем сиденье. Уилберфорс оставил мотор открытым, отпер дверь и заглянул внутрь. – Тогда взгляните. Выйдите и взгляните. – Я и так знаю. Того, что искали телохранители, там нет. – Откуда вы знаете? – Помните тех, на дне шахты лифта? – Не напоминайте мне об этом… – Так вот, у них был европейский разрез глаз. – Что это значит? – Это значит, что ваш мотор исправен, как обычно. Закройте капот, и поедем посмотрим ваш дом. По дороге к дому Уилберфорса, построенному «под старину», с семью комнатами, зелеными жалюзи и крошечным газоном, занесенным серым снегом, хозяин пожелал узнать, что вмел в виду его новый сотрудник, говоря о разрезе глаз, и как он попал в машину, если дверь была заперта. – У вас замок не работает, – сказал Римо, что было правдой, так как замок больше не работал. Римо сломал его. – А глаза? – Дело в методе убийства: либо предпринимается сразу несколько попыток, либо одна, что дает время принять меры защиты. Эти люди были с Запада, и попытка была только одна. – Понятно. Это все объясняет, – сказал Уилберфорс. Он восемнадцать лет проработал в правительственных учреждениях и научился делать вид, что все понимает. Миссис Уилберфорс бросила взгляд на сына и его спутника, стоявшего на снегу без пальто, и спросила Натана Дэвида, где он встретил этого типа. – Это новый служащий, мама. Он изучает работу моего отдела, чтобы выяснить, почему у нас все так хорошо получается. – Мой сын хорошо работает, – сказала миссис Уилберфорс, глядя сверху на Римо, – потому что хорошо воспитан. Если бы всех хорошо воспитывали, эта страна процветала бы. – Можно войти? – спросил Римо, обходя массивную фигуру хозяйки. – Слушай, ты! – гаркнула миссис Уилберфорс – Я не разрешала тебе входить. Убирайся! Римо обошел гостиную, забитую мебелью, старыми коврами, уродливыми керамическими лампами и всякими ненужными причиндалами. – Говорю тебе, вон из моего дома, пока не получишь разрешения войти. Слышишь? В столовой размещалась еще одна причудливая коллекция мебели эпохи ранней Америки. – Либо ты сейчас же уберешься из дома, либо я позову полицию. Полицию, молодой человек! На кухне стояла газовая печь, холодильник сороковых годов и масса разных безделушек. На ужин готовилось что-то мясное. За спиной Римо услышал прыгающую поступь миссис Уилберфорс. Он быстро шагнул влево, массивная фигура заняла его место, а Римо спокойно вышел из кухни на лестницу. В комнате миссис Уилберфорс тоже была свалка вещей, и стояла одна кровать. Комната ее сына напоминала юридическую контору на Уолл-стрит с дубовой кроватью посередине. Была еще комната для приема гостей, столь же уютная, как и пещера, и две ванных комнаты. На лестнице Римо вновь избежал столкновения с миссис Уилберфорс, перепрыгнув через перила. Рядом был вход в подвал. Именно там он нашел то, чем, вероятно, воспользуются во время следующего покушения. Котел отопления, работающий на жидком топливе. Как утверждал Смит, ранее была предпринята попытка отключить тормоза машины. Сегодня вечером был испорчен лифт. По той же схеме будут действовать еще, по крайней мере, один раз. А деревянный дом с котлом отопления как нельзя более удачно подходил для этого. Ночь – идеальное время для поджога. Уилберфорсы спали на втором этаже. Пожар начнется в подвале и отрежет пути спасения. «Так и будет, – подумал Римо. – На большее эти типы не способны». Сегодня вечером новой попытки предпринято не будет, ведь это Запад. Он знал, что те трое были с Запада, еще до того, как услышал их шаги в коридоре. Он учуял запах. Первый, как он увидел позже, глядя в шахту, был негр, но, вопреки некоторым взглядам на Западе, от черных и белых пахло одинаково. От людей пахнет тем, что они едят, а трое нападавших были любителями мяса. От них прямо-таки несло мясом. Говядина, говядина и еще раз говядина. Время от времени и Римо хотелось гамбургер, он вспоминал его изумительный вкус вместе со вкусом лука и кетчупа. Но теперь, когда ему в нос ударил тяжелый запах мяса, Римо стало противно. Он почувствовал запах в темноте коридора и прикончил всех троих, использовав одного, чтобы столкнуть остальных в шахту, которая, как уловил его слух, была открыта. Первого, послужившего живым буфером, он убил простым ударом по голове и отправил в шахту последним. Если бы он сбросил его в шахту живым, то кто-то из двух упавших туда раньше мог смягчить его падение. Конечно, одного из них он мог бы и не убивать. Но на Уилберфорса все равно будет предпринята еще одна попытка покушения. Римо решил дождаться этой попытки, проследить, кто ее организовал, выяснить, что к чему, отчитаться перед Смитом и продолжить свой отдых. – Эй, ты, там внизу! Если через пять секунд ты не уберешься, я позвоню в полицию. Ты слышишь меня? – Это была миссис Уилберфорс. Отлично, значит, на этот раз – котел. Завтра ночью или послезавтра, но не сегодня. Римо проскользнул вверх по лестнице под рукой миссис Уилберфорс. Проходя мимо, он слегка хлопнул но массивной затянутой в корсет спине и услышал такой вопль, будто кому-то выпустил кишки. – А-а! – завопила миссис Уилберфорс. Натан Дэвид спрятался за кушетку. Римо увернулся от мощных ручищ миссис Уилберфорс, чтобы получше разглядеть ее поясницу. Что это она так заголосила? Спина была в прекрасном состоянии, в целости и сохранности. Никаких повреждений. Римо совершил очередной вираж и для верности еще раз шлепнул миссис Уилберфорс. На сей раз – пониже спины. – А-а! Зверь! Свинья! Насильник! – еще громче завопила миссис Уилберфорс. – С Рождеством! – сказал Римо, заходя слева, и чмокнул миссис Уилберфорс в щеку. – Спокойной ночи, Натан Дэвид. Римо покинул дом Уилберфорсов в хорошем настроении.Глава четвертая
– Я не люблю пожары, – сказал Энтони Стейс, также известный многим как Ансельмо Стасио. Для большинства, для тех, кто никогда не встречал его и не знал ни одного из этих имен, он был «мистер Бит». Мистер Стейс был президентом «Стейс риалти», директором Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, возглавлял объединенный комитет по благотворительности и, кроме всего прочего, был человеком, к которому, как правило, обращались во время сбора средств для церкви или клуба. Мистер Стейс, как известно, редко отказывал. В другой сфере жизни Скрэнтона Ансельмо Стасио контролировал игру на тотализаторе, грузовые перевозки, несколько профсоюзов и ссужал деньги под большие проценты. Дополнительным залогом служила жизнь должников. Те немногие, кому он был известен в обеих своих ипостасях, утверждали, что Стасио приносил больше пользы обществу, чем Стейс. Стасио не допускал распространения белого порошка в Скрэнтоне и его окрестностях. «Героин, – говорил он, – порождает беспорядки, и тогда у людей появляется желание перемен». А так как дела и без того шли хорошо, то и Ансельмо Стасио, и Энтони Стейс не нуждались в изменении «статус кво». Особенно с тех пор, как между ними установилось прекрасное деловое сотрудничество. В качестве директора сельскохозяйственного банка Стейс имел доступ к большим капиталам. В роли дона Ансельмо Стасио он ссужал деньги под большие проценты. Используя деньги Стейса для ссуды, Стасио мог получать гораздо большие прибыли, чем от вложений в производство. Сельскохозяйственный банк, как воронка, засасывал доходы от ростовщичества и иногда имел больше денег в обороте, чем хранилось в Федеральном резервном фонде. Продуктивное деловое сотрудничество двух имен одного человека продолжалось до тех пор, пока какой-то чиновник налоговой службы не обратил на это внимание и не начал собирать факты. Хуже всего, что этот чиновник, Давид Уилберфорс, оказался человеком, явно лишенным благоразумия. Когда Уилберфорс обнаружил, что его личный банковский счет за неделю вырос непонятным образом на 123 547 долларов, то обратил на это внимание руководства банка в письме и личном разговоре. Вице-президент был шокирован такой ошибкой. Президент также был возмущен. А член совета директоров Энтони Стейс лично посетил Уилберфорса дома, чтобы выразить свою озабоченность. Он отметил изящество дома и обстановки. Миссис Уилберфорс высказала сожаление, что теперь осталось так мало джентльменом, подобных мистеру Стейсу. Мистер Стейс спросил Натана Дэвида Уилберфорса, когда тот заметил ошибку. – Когда я перевел в банк 23 доллара и получил ответ, что на моем счету больше 125 тысяч долларов, я сказал вашему кассиру, миссис Хансен, что, видимо, произошла ошибка. Она была достаточно вежлива со мной, но голос ее звучал неприветливо. – Мы во всем разберемся, – сказал Стейс, осторожно положив серую шляпу на колени. Это был благородной наружности седоватый человек с открытым лицом. Карие глаза излучали тепло и доверие. Темно-серый костюм был скроен аккуратно, но не соответствовал последней моде. Он обещал довести до сведения миссис Хансен его недовольство тем, что она допустила недостаточно корректное отношение к уважаемому клиенту. Потом мистеру Стейсу пришла в голову блестящая идея. Он догадывался, откуда могли поступить деньги. Возможно, это вовсе не ошибка. – Иногда, мистер Уилберфорс, люди испытывают такую благодарность за оказанные им услуги, что тайно переводят деньги на чей-то счет. Вы не оказывали недавно кому-нибудь такую услугу? Уилберфорс задумался. – Я повысил в должности секретаршу на две ступени вместо одной. Она отличный работник. Это в рамках новой программы повышения ставок. Но я не думаю, чтобы в благодарность она решила перевести на мой счет больше ста тысяч долларов. Ее зарплата возросла на 900 долларов в год, а при подобном росте ей и за сто лет не скопить столько денег. – Вы, вероятно, работаете в правительственном учреждении, мистер Уилберфорс? – сказал Энтони Стейс, прекрасно знавший место работы Уилберфорса. – В налоговой службе, заместителем директора. – Возможно, вы кому-то оказали услугу по работе, и он хочет вознаградить вас. – Исключено, – сказал Уилберфорс. – Может быть, это плата за будущие услуги? – Тоже исключается. Это был бы подкуп. – Конечно, – сказал Стейс, – я знаю, это противозаконно. – Я, видимо, не должен говорить вам об этом, но в отношении некоторых работников вашего банка ведется расследование, – сказал Уилберфорс. – Может быть, деньги поступили от кого-то из них. – Расследование? Какое расследование? – поднимая бровь и изображая удивление, спросил Стейс. – Ну, этого я не могу вам сказать. Я только подумал, что надо дать вам понять, как могла возникнуть эта сумма. – Я рад, что вы мне об этом сказали. Репутация для нас дороже всего. – Не волнуйтесь. Нет ничего такого, что подрывало бы репутацию банка в целом. Лишь несколько паршивых овец в стаде. Но больше я вам ничего сказать не могу. – Конечно, у меня и в мыслях этого не было, – сказал Стейс, похвалив в присутствии миссис Уилберфорс ее сына за прямоту. Именно это качество очень ценится среди руководства Первого национального сельскохозяйственного банка, особенно среди вице-президентов. Скоро там откроется вакансия, но, конечно, мистер Уилберфорс вряд ли сможет принять это предложение. Уилберфорс ответил, что, собственно, не может. Через четыре часа Бонифацио Палумбо и Сальваторе Мессина колдовали над тормозами старого «фольксвагена», чтобы те перестали тормозить. Их занятие прервали трое вооруженных людей. Палумбо и Мессина смылись, передав шефу, что не смогли выполнить задание. Шеф, в свою очередь, сообщил о неудаче кому-то еще, тот еще кому-то, и, наконец, об этом узнал Стейс. После недельного раздумья защитникам империи Стейса был отдан новый приказ. На разработку операции ушло семь дней, на подготовку еще три и три с лишним секунды на провал, то есть на падение в шахту лифта. Мо Клейна, Джонни Пигеллино (по прозвищу «Свинья») и Вилли Уильямса (по прозвищу «Сладкий Вилли»). Стейс, конечно, на их похоронах не присутствовал. Он даже не знал их имен. Вот почему однажды холодным днем Энтони Стейс, приняв личину Ансельмо Стасио, изложил свою проблему близкому другу в Нью-Йорке. – Я не люблю пожары, – сказал Стасио. – Я никогда не любил пожары. Они неуправляемы, они уничтожают собственность. Они находились в столовой дома его старого друга, личности уважаемой и со связями. Это был пожилой человек в тонком сером свитере и белой рубашке, застегнутой до самого подбородка. Жена принесла ему чашку чая, а Стасио – анисовой водки, которую тот смаковал в ожидании дружеского совета. Дом был похож на любой другой в восточной части Бруклина Разница состояла лишь в том, что фамилия владельца была не Фельдман или Московиц, а Скубичи. Пьетро Скубичи, хороший сосед и разумный человек. – Тебе не нравятся пожары, и мне не нравятся пожары, – отвечал Скубичи. – Ты не любишь кровь, и я не люблю кровь. Меня раздражают вульгарные словечки, думаю, что и тебя тоже. Но жизнь трудна, и человек не всегда может выбирать, как лучше в ней устроиться. Будь у меня выбор, я не был бы Пьетро Скубичи. Я был бы Нельсоном Рокфеллером, а будучи Нельсоном Рокфеллером, не лез бы в политику, а сидел бы на солнечном острове и смотрел, как порхают птички. – А я бы провел реорганизацию в «Чейз Манхэттен бэнк», – сказал Стасио, улыбаясь. – Но мы с тобой не Рокфеллеры. Поэтому приходи тоя делать то, что нам не нравится. Даже Рокфеллерам иногда приходится так поступать. – Я слышал, что существует иной путь, – сказал Стасио – Всегда есть иные пути, – сказал Скубичи. – Как ты знаешь, дон Пьетро, не в укор тебе будет сказано, у меня тихая заводь, и нет необходимости лить кровь. – У тебя хорошо идет дело, Ансельмо. – Благодарю, – сказал Стасио. – Только я не совсем понимаю, в чем суть этих новых методов. – С тех пор, как появилось ружье, никаких новых методов не изобрели. Подумать только! За сто лет ничего нового. – Я слышал о новом методе, дон Пьетро. Когда все происходит как будто естественным путем, как несчастный случай. Дон Пьетро наклонился вперед и прошептал: – Ты говоришь о врачах? – Так оно и есть. Дон Пьетро кивнул. – Слишком дорого. Слишком. Пожар, лучше устрой пожар. Даже если выгорит целый квартал, все равно это будет дешевле. Ты же бизнесмен. Во что это обойдется? А врачи возьмут тебя за яйца, и крепко. – При всем уважении к тебе, дон Пьетро, я хотел бы узнать, что можно сделать через врачей. Возможно, это будет самый приемлемый путь решения моей проблемы. Стасио выслушал, к кому обратиться, как говорить с этим человеком, и еще несколько полезных советов, прежде чем покинул дом Скубичи. Из аэропорта Кеннеди он позвонил в клинику Роблера в пригороде Балтимора. – Говорит Энтони Стейс. Я президент «Стейс риалти» и директор Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании в Скрэнтоне. Я хотел бы поговорить с помощником администратора мисс Кэтлин Хал. – Она сейчас занята. Может ли она вам перезвонить, сэр? – Я вылетаю в Балтимор, – сказал Стейс. – Надеюсь, она сможет принять меня. Мне хотелось бы обсудить вопрос о значительном пожертвовании. Весьма значительном. – Я передам эту информацию мисс Хал, сэр. Она ожидает вас? – Нет. – Тогда вам надо записаться на прием. – Но речь идет о значительном пожертвовании! – Мы ценим это, сэр, но мисс Хал очень занята. – Когда я смогу попасть на прием? – Сейчас середина декабря… Может быть, в конце января. – Вы хотите сказать, что надо ждать своей очереди, чтобы сделать пожертвование? Я возглавляю объединенный комитет по благотворительности и никогда ни о чем подобном не слышал. – Извините, сэр, я только секретарь мисс Хал. – Если я сегодня прилечу, уделит ли она мне хотя бы несколько минут? – сердито спросил Стейс. – Возможно, но я ничего не могу обещать, сэр. Как пишется ваша фамилия? – С-Т-Е-Й-С, – назвал он по буквам. – Минуту, сэр, не вешайте трубку. Стейс ждал, опуская монеты. Набежало четыре доллара семьдесят пять центов, и он уже хотел было перевести эти деньги на телефонный счет своего офиса в Скрэнтоне, когда секретарша, наконец, снова подняла трубку. – Мисс Хал просила передать, что с удовольствием встретится с вами в полдень, мистер Стасио, – сказала секретарша. Стейс слышал, как положили трубку, и продолжал стоять, недоумевая, откуда девушка узнала его второе имя. В аэропорту Балтимора он взял такси и направился в клинику Роблера. Мисс Хал явно хотела поставить его в неловкое положение, быстро дав понять, что ей и ее окружению известно его второе имя. Ясно, что это именно те люди, которых имел в виду дон Пьетро. Но тут они, видимо, сплоховали, слишком раскрылись в телефонном разговоре. Он быстро сообразил, что к чему. А потом мисс Хал всего лишь женщина, и хотя они бывают красивы и порой весьма умны, но не зря силу и смелость отождествляют с мужским началом. Однако Стейс оказался не готов к тому, что ждало его в клинике Роблера. Он не был готов к встрече с мисс Кэтлин Хал. У него отвисла челюсть от удивления, когда он увидел ее – она сидела за длинным покрытым стеклом столом, за ее спиной висели графики доходов. Но она не принадлежала этому миру, миру бизнеса: ее место в Голливуде. Она была очень красива. Густые каштановые волосы окаймляли ее лицо с тонкими мягкими чертами восхитительным ореолом. Губы были пухлыми и влажными, улыбка само очарование. Глаза карие и нежные. Тело соблазнительно округлое, почти полное. Под тонкой белой блузкой с двумя расстегнутыми верхними пуговицами угадывалась высокая грудь. Стейс наконец вспомнил, что он пришел по делу. – Я хочу обсудить вопрос о пожертвовании, – сказал он, сев у стола. – Вы позволите, я повешу вашу шляпу? Она перегнулась через стол, и Стейс почувствовал манящий запах ее духов, недорогих, но ароматных, словно ямайский ром в сочетании со свежестью моря. Руки у него покрылись потом. Он не встал, чтобы дать ей шляпу, так как сейчас это было бы для него крайне неудобно. В другое время он был бы горд своей потенцией и быстрой возбудимостью, но в данный момент хотел поговорить о деле. – Нет, нет. Я подержу ее. Спасибо. Я хотел бы поговорить о деньгах. – Мистер Стейс, в нашем деле – и организации благотворительных фондов – мы не говорим о деньгах. Мы называем это поддержкой руководства, помощью больнице. У нас есть советы председателей и вице-председателей, у нас есть свои задачи и специальные фонды, но мы никогда не употребляем слово «деньги». – Сколько? – спросил Стейс. – За что, мистер Стасио? – За Натана Дэвида Уилберфорса, заместителя директора налоговой службы в Скрэнтоне. Сколько? – Вы хотите оказать поддержку руководству от его имени? – Это у вас так называется? – Поддержкой мы называем деньги. То, чего хотите вы, мы называем убийством. – Как угодно, леди. Так сколько? – Послушайте, вы ни о чем не предупреждаете, не ссылаетесь ни на чьи рекомендации, так что мы должны проверять вас сами, а теперь просите кое-кого убить. Разве так делаются дела, мистер Стасио? Она расстегнула еще одну пуговицу, просунула ладонь под блузку и облизнула верхнюю губу. Стейс за свои пятьдесят пять лет никогда не оказывался в таком дурацком положении, по крайней мере, с тех пор, как был подростком. В горле у него пересохло. Он откашлялся, по сухость осталась. – Не валяйте дурака. Сколько? – Миллион долларов. – Что за чушь? Я не стану платить миллион долларов даже за смерть папы римского. – Здесь все добровольно, мистер Стасио. Мы не просили у вас миллион. Это вы пришли к нам. Можете уходить и никогда не возвращаться. Стейс увидел, как ее рука потянулась к лямке бюстгальтера и сдвинула ее с плеча вниз. Грудь выступала сквозь тонкую блузку, словно башня сладострастия. – Я не смущаю вас, мистер Стасио? – Черт возьми, вы прекрасно знаете, что да. – Тогда вперед, не теряйтесь. – Сколько? – Даром, мистер Стасио. Просто я ищу мужчину, который мог бы меня удовлетворить. Пока не нашла. Вперед. Вы не продержитесь больше двадцати секунд. – Сука, – прорычал Стасио. Не снимая пальто и даже брюк, он расстегнул на них молнию и обошел вокруг стола. Кэти Хал со смехом подняла ноги. Он увидел, что на ней не было трусиков, а потом началось – ее ноги оказались у него за спиной, его колени уперты в кресло. Она была влажной, податливой и очень теплой. Она отсчитывала секунды и смеялась, глядя на часы. Стейс собрал волю в кулак. Он старался думать о биллиардных шарах и бейсбольных битах, но это не помогало. Потом – о лампах на потолке, о похоронах, о самых страшных эпизодах своей жизни. Ему было пятьдесят пять лет – уже не мальчик. Его больше не должны волновать подобные вещи. Он уважаемый бизнесмен. Но тут он почувствовал, как она напряглась и тут же расслабилась, и кончил. – Восемнадцать секунд, – сказала Кати Хал. Она обхватила ногами его шею. – Теперь поговорим. Мы можем предложить вам программу, в рамках которой вы пожертвуете столько, сколько захотите. Но запланированное убийство стоит миллион долларов. Вы согласны? – Это уйма денег, – сказал Стейс, у которого заболела спина, кровь прилила к голове и участился пульс. Он подумал, что у Кэти Хал красивый нос, теперь он получил возможность разглядеть его вблизи. – Ну и что? Мы знаем, что ваше дело процветает, и предлагаем вам разумную сделку. Она слегка взъерошила рукой его волосы. – Это уйма денег, – повторил он. – Да. – Пожалуй, я сперва все же попробую что-нибудь другое. – Кое-что другое вы уже попробовали. Если бы оно сработало, вас бы тут не было. Она невозмутимо взглянула на него. – Допустим, я соглашусь. Почему вы уверены, что я заплачу вам эти деньги? – Мы об этом позаботимся. – А если я займусь вами? Вы делаете вашу работу, я должен вам миллион. Я договариваюсь кое с кем за пять или шесть тысяч долларов – такова разумная цена. Допустим даже, что вы будете чрезвычайно осторожны, – тогда двадцать пять тысяч, самое большее. Двадцать пять тысяч – и вас убирают, а я никому ничего не должен. – Похоже, что вы уже поступали так раньше, – произнесла Кэти Хал, теребя за спиной Стейса левой рукой кольцо на пальце правой. – Возможно, – сказал он и покачал головой. Миллион слишком много. Попробую сначала что-нибудь другое. Она пожала плечами. – У меня болит спина, отпусти, – сказал Стейс. Кэти Хал улыбнулась, запустила руки к нему в брюки, взяла за ягодицы и притянула еще ближе к себе. Левое бедро что-то кольнуло. Она вновь сжала ею ногами, а потом отпустила. Стейс выпрямился и потер спину, привел в порядок гардероб и с облегчением заметил, что не испачкался. К нему не только вернулось самообладание, оно даже возросло. Она дала ему свое тело, а он взял его, но остался при своем мнении и отказался платить миллион. К черту! Дон Пьетро, наверное, прав. Лучше устроить пожар. Одернув юбку, Кэтлин Хал опять с деловым видом уселась за стол. Она улыбнулась, и ему стало жаль ее. – Послушай, – сказал он, – я сожалею, что мы не договорились. Но мне все же хотелось бы что-нибудь сделать для больницы. Сколько? Она взглянула на часы. – Восемнадцать тысяч долларов. За восемнадцать секунд. – Согласен. Перевести на счет больницы? – Нет, мне лично. – Я бы заплатил столько хорошей любовнице, – сказал высокомерно Стейс. – И я, – сказала Кэтлин Хал. – Если бы нашла. Он выписал чек. Она проверила сумму, положила чек в ящик стола и спросила: – У тебя когда-нибудь болит голова? – Никогда. «На этот раз отболит за все время», – подумала Кэтлин Хал. Позже вечером в Скрэнтоне Ансельмо Стасио дал указания Марвину (по кличке «Поджигатель»), но детали обсуждать не стал. У него страшно болела голова. Когда он ложился спать, слуга предложил ему принять успокоительное. – Нет, спасибо, – сказал Стейс. – Может быть, вызвать врача, сэр? – Нет, нет, только не врача, – сказал Стейс, вспоминая больницу. – Врач совершенно ни к чему.Глава пятая
– Итак, сегодня ночью, папочка, – сказал Римо, доедая остатки риса. Он отнес тарелку в ванную и спустил в канализацию гостиницы «Холидей Инн» лосося со спаржей под золотистым голландским соусом. Он давно уже понял, что в больших ресторанах лучше не заказывать отдельно рис, кусок рыбы или утки. Это вызывало недоумение и массу вопросов. Гораздо проще было заказать какое-нибудь блюдо с рисом, съесть рис, а остальное выкинуть. Римо никогда не заказывал говядину, так как соус, которым поливали ее и рис, как и многое другие блюда, содержал глютамат натрия. Некоторые плохо переносят глютамат натрия, а Римо с его нервной системой по этой причине однажды оказался в коме. Вещество подействовало на него как сильный яд, один из немногих, которые он не мог переносить. Чиун, наоборот, был против того, чтобы выкидывать пищу, говоря, что если бы она была в изобилии, то никогда не появился бы Дом Синанджу. – Значит, тебе повезло, правда? – сказал Римо. – Нет, – ответил Чиун. – Как ни прекрасен Дом Синанджу, его породили боль, страх и голод. Дом Синанджу вырос из семян, которые не взошли. – Ты упустил жадность, папочка. Ты постоянно вспоминаешь, как твоим предкам хорошо жилось в Персии, а сам со своими четырнадцатью сундуками, которые приходится всюду таскать с собой, достаточно богат по корейским стандартам. – Жадность порождается памятью о голоде. Это одна из форм страха. Мое богатство, мое настоящее богатство, как и твое, – это наше искусство. У тебя ничего другого нет. – Я могу получить от шефа столько денег, сколько захочу. – И что бы ты купил? – Я всегда могу купить все, что захочу. – В богатой стране ты всегда будешь богат, так как не испытываешь потребности в вещах. – Меня воспитывали в приюте для сирот. Монахини. У меня ничего не было. Абсолютно ничего. – Ты был сыт? – Да. – Ты спал в постели? – Да. – Тогда, как и другие в твоей стране, ты не поймешь, как живет остальной мир. Вы самисоздаете кризисы по привычке и не знаете, что такое настоящий кризис. У вас богатая и благословенная страна, где каждый имеет столько, сколько никто и нигде раньше не имел. Хотя священники, шаманы и короли всегда обещали то же самое, в истории не бывало такого изобилия. Нигде и никогда. – Да, мы неплохо живем, папочка. – Неплохо? А что ты сделал для этого, кроме того, что появился на свет в хорошей стране в спокойное время? Ничего. – Весь этот шум из-за паршивой отбивной? – спросил Римо. – Я видел, как убивали людей и не из-за такого куска мяса, – сказал Чиун и сердито включил телевизор, показывавший бесконечные дневные телесериалы, которые Чиун называл «единственным выражением красоты в этой вульгарной стране», а Римо – «мыльными операми». Мастер Синанджу считал, что безнравственно одновременно показывать несколько фильмов, поскольку посмотреть можно только один. Шеф устроил так, что пока Чиун смотрел один, остальные сериалы записывались, и он единственный во всей стране мог потом смотреть их днем без перерыва в течение четырех часов, начиная с «Пока Земля вертится» в двенадцать и кончая «Молодым и дерзновенным» в четыре часа пополудни. Иногда, правда, случалось, что кто-нибудь загораживал или даже выключал телевизор, но это длилось ровно столько, сколько требовалось руке Чиуна, чтобы нанести смертоносный удар. Потом Римо приходилось заниматься выносом тел. Как объяснял Чиун (а он мог все объяснить так, что получалось, будто он не виноват), просто нехорошо лишать старого слабого человека его единственной маленькой радости. – В Америке мы это называем убийством, – говорил Римо. – У вас в Америке многое называется странными словами, – отвечал Чиун. Он всегда отказывался выносить трупы под предлогом того, что Римо был учеником, а уборка в доме как раз и входит в обязанности ученика. А потом разве Римо слышал хоть раз, чтобы Чиун просил этих людей мешать ему смотреть телевизор? Нет, это было неспровоцированное нападение на безобидного старика. Нормальный человек не станет мешать смотреть телевизор и выбрасывать пищу. Поэтому Римо благоразумно помалкивал во время телепередач и старался не выбрасывать еду на глазах у Чиуна. Спуская пищу в унитаз, он всегда закрывал дверь ванной. – Итак, сегодня ночью. Я чувствую это, – сказал Римо. Он решил проверить, забыл ли Чиун про свою обиду из-за рождественской елки и Барбры Стрейзанд или, как он однажды выразился по дороге из Сан-Франциско в Пенсильванию, до сих пор считает себя «оскорбленным до глубины души». Римо не совсем понимал, что происходило в голове у Чиуна, но каким-то образом кормежка уток стала его любимой темой, и долгие периоды молчания прерывались лишь замечаниями об утином корме и кряканье, как сути американского образа жизни, и о Римо, как воплощении его жутких пороков. Сейчас Чиун сказал: – Помни, что ты представитель Дома Синанджу. Нерешительность и небрежность в технике не делают чести Синанджу. Римо успокоился. Ему предстоит еще не раз услышать намеки на то, что Чиуна обидели, но в целом инцидент исчерпан. Замечание по поводу техники означало, что ему все простили. Забыть – не забыли, но простили. – Папочка, – сказал Римо, – когда ты показывал мне с помощью шариков, как убивают на Западе и на Востоке, а я по глупости следил за вращением шаров вместо того, чтобы слушать тебя, мне пришла в голову еще одна мысль. – Надеюсь, более умная, чем первая. – Возможно. Я подумал, что если мы владеем этим искусством и твои предки им владели, то почему они не помогли Синанджу, играя в азартные игры, которые при их ловкости и умении могли бы принести большой доход? – Я тоже размышлял об этом, – сказал Чиун, – и тогда мой учитель показал мне, как играть в кости. Он сказал, что сначала даст мне подзатыльник, а потом научит, как бросать кости, чтобы сверху всегда было нужное число. Важно ведь то число, которое выпадает на верхней стороне кости, а не сбоку или снизу… – Я знаю, знаю, – сказал Римо нетерпеливо. – Я не знаю, чего ты не знаешь. Я не перестаю удивляться твоему невежеству, так что я должен быть внимательным, обучая тебя. – Я знаю, как играют в кости, папочка. – Очень хорошо. Учитель хотел меня стукнуть, и я уклонился, нагнув голову. Для человека без подготовки это было слишком быстрое движение, но для тренированного – слишком медленное. Потом он показал мне все тонкости игры, и я овладел ими, так как все грани с точками находятся в весовом соотношении друг с другом, если только шулера не изменяют это соотношение. Римо вежливо кивнул. – Однажды он приготовил праздничный ужин и отдал мне половину. Но перед едой он предложил мне сыграть на целый ужин. Я с охотой согласился. – Ты не подумал, что за этим что-то кроется? Какая-нибудь хитрость? – Ребенок думает, что мир устроен так же, как и он сам. Посмотри на себя, например. – Да, папочка, – сказал Римо, уже мечтая о том, чтобы разговор сменился долгим молчанием. – Итак, я бросил кости и выиграл. Но когда я хотел съесть ужин, учитель ударил меня. «Ты не выиграл, сказал он. – Почему ты садишься есть?» – «Но я выиграл», ответил я. « А я говорю нет», – сказал он и опять ударил меня. «Я выиграл», – повторил я еще раз, но его удар отбросил меня в другой конец комнаты. Ударом, от которого я легко уклонился, когда он начинал меня учить, теперь он сбил меня с ног. И то, что он сказал мне потом, я никогда не забуду: «Тот, кто не может защитить себя, теряет все, даже богатство или собственную жизнь». А чтобы я никогда не забывал об этом, он заставил меня, голодного, смотреть, как он ест. В Синанджу мы не выбрасываем пищу. – Он заграбастал твой ужин, ха! – воскликнул Римо. – Он здорово попотчевал меня в ту ночь, как и всю деревню, как и тебя, ибо, лишившись еды, я узнал, как добиться того, чтобы я всегда был сыт и другие тоже. – Слишком уж сложно все сразу понять. Стоило ли ради науки отнимать у мальчишки ужин? – Когда у Мастера есть стоящий ученик, он его учит. Когда он имеет дело с бледным куском свиного уха, то он рассказывает сказки. – Итак, сегодня ночью, папочка, есть работа. Я вернусь к рассвету. – Для глупца не бывает рассветов. – Я понял, понял. Я все уже понял. Достаточно. – Больше, чем достаточно для того, кто не ценит подарки и ничего не дарит в ответ. Стоя у двери, Римо поинтересовался, что еще, кроме популярной американской певицы, Чиун хотел бы получить в подарок, и тут же пожалел, что спросил об этом. – Приведи мне того, кто умеет слушать. – Я этого и ждал. – Следи за равновесием. Соблюдай равновесие во всем, что делаешь. Очень полезно развивать в себе чувство равновесия. – Да, папочка, – сказал Римо угрюмо, как он говорил с сестрой Мэри Френсис в приюте. Коридор мотеля был освещен цветными огнями, а на кофейной стойке в фойе стояла настоящая елка, Римо вышел на улицу под звон рождественских колоколов. Близился сочельник. Дом Уилберфорсов был освещен, но без яркой рождественской иллюминации. В окне столовой Римо видел елку – явно искусственную и украшенную чем-то вроде жареной кукурузы. Это все же было лучше, чем куст с теннисными мячами. На соседнем доме горел девятиламповый канделябр. У евреев есть праздник Хануки. Они адаптировались, свой маленький праздник превратили в большой в соответствии со временем года и чужими обычаями, а ведь у них пятитысячелетняя история, и даже Чиун признавал, что это кое-что значит. А что есть у Римо? Праздник Свиньи? Праздник Свиньи и куст с теннисными мячами. По грязной улице промчалась машина, обдав его талой жижей и напомнив, кто он такой. Римо постарался забыть свою злость, потому что нельзя делать дело со злостью, не такое дело, во всяком случае. Злиться он будет потом. Потом можно будет врезать по чьим-нибудь шинам и пожелать кому-то веселого праздника Свиньи, но сейчас, когда близилась полночь и колокола замолкали, когда люди собирались ложиться в теплые постели, у Римо оставалось только одно – то, что Мастер Синанджу считал их главным достоянием. Искусство убийцы-ассасина. Было около трех часов ночи, когда за несколько домов от особняка Уилберфорса остановилась машина с потушенными фарами и работающим мотором. Двое в темных пальто, держа что-то в руках, направились вверх по улице. Римо слышал, как плескалось и булькало содержимое их ноши. Вероятно, керосин. Римо замер в тени у края тротуара и пропустил их мимо. Он почувствовал запах алкоголя и последовал за двумя устало двигавшимися фигурами, легкий и незаметный, как сама тьма. Они пересекли улицу и заснеженное пространство перед домом, которое весной превратится в газон Уилберфорсов. Когда, тяжело дыша, один из них принялся осторожно взламывать фомкой подвальное окно, Римо прошептал: – С праздником Свиньи. – Тс-с, – сказал человек с фомкой. – Я и так молчу, – ответил его спутник с двумя канистрами в руках. – С праздником Свиньи. Всего наилучшего людям доброй воли, – сказал Римо. – Или недоброй. – Эй, ты кто? – спросил человек, стоявший на коленях на снегу. Лицо его было раскрасневшимся и злым. – Дух Синанджу явился, чтобы сообщить: вы ошиблись домом. Уилберфорс живет не здесь. – Что ты несешь? – Это не тот дом. Идемте со мной. – Что ты делаешь тут в одной рубашке? Тебе не холодно? Кто ты такой? – Я дух Синанджу и пришел показать вам дом, который надо поджечь. В канун праздника Свиньи я помогаю всем убийцам. – Никто и не собирается ничего поджигать, – сказал первый, поднимаясь с колен. Изо рта у него вырывались клубы пара. Он был крайне удивлен, видя перед собой человека в одной рубашке, и не заметил даже, что у странного незнакомца пар изо рта не шел. – Ты ведь не Санта Клаус, верно? Так что же ты делаешь тут с этими канистрами, как не пытаешься поджечь дом, а? Но зачем же поджигать не тот дом, который надо? Пойдем со мной, – сказал Римо. – Ты знаешь этого типа, Марвин? – спросил человек, возившийся в снегу. Впервые вижу, – ответил второй, стоявший рядом. – Я дух Синанджу, я пришел показать вам нужный дом, – повторил Римо. – Идите за мной. Я покажу вам дом Уилберфорса. – Что скажешь, Марвин? – Ничего не понимаю. – Я тоже. – Прикончим его? – Мое дело поджоги, а не убийства, Марвин. – Послушай, что он говорит. Этот сукин сын похож на привидение, а? Темная фигура манила их пальцем за собой, и оба были уже не так уверены, что перед ними дом Уилберфорса. – Проверим, может, он прав. А, Марвин? – Давай. Тс-с. На другой стороне улицы темная фигура, тихо скользившая по снегу, сделала им знак остановиться и прислушаться. Марвин по кличке «Поджигатель» услышал, как у него над ухом что-то просвистело. Он хотел ударить темный силуэт, но рука не слушалась, он перестал ее ощущать. Его напарник швырнул в темную фигуру канистру. Марвин увидел, как сверкнула белая рука, и услышал глухой удар. Потом он сам полетел в грязь лицом вниз, керосин вылился на снег, а его ноги непостижимым образом оказались в воздухе. – Будем отмечать праздник Свиньи. Итак, вопросы и ответы, – сказал Римо. – Что? – спросил Марвин. – Поверни голову. Вот так. Марвин, кто тебя послал? – В чем дело? – Так не пойдет, в праздник Свиньи вопросы задает дух Синанджу. Кто нанял тебя, спрашивает дух Синанджу, и ты отвечаешь… – Ник Бэнно. Ник Бэнно. – А, святой Ник. А где он живет? – Больше ничего не скажу, – ответил Марвин. Он заметил движение руки незнакомца, почувствовал жжение в груди и предпочел вспомнить, где живет Большой Ник, сколько ему заплатили, где Ник проводил вечера, как выглядел. Еще Марвин вспомнил, что никогда не любил Большого Ника. Совсем. – Спокойной ночи и веселого праздника Свиньи, – пожелал таинственный незнакомец в черной рубашке, и Марвин заснул навечно, даже не увидев взмаха руки. Ожидавший в машине шофер попытался выяснить, что случилось с Марвином и его напарником. Снег мешал ему видеть происходящее. Ему послышалось, что кто-то произнес нечто вроде «веселый праздник Свиньи», а потом он уже ничего не слышал. Никогда. – Вымостим улицу врагами, ля-ля-ля, – пел Римо. Мелодия ему понравилась, и он запел громче. В одном из домов на втором этаже вспыхнул свет, и кто-то крикнул, чтобы он замолчал. – С праздником Свиньи вас, – ответил Римо. – Чертов пьяница! – раздалось из окна, и Римо, отмечая праздник Свиньи, ударил по шинам ближайшего автомобиля в надежде, что он принадлежит тому, с кем он препирался. Дом Николаса Бэнно являл собой образец дурного вкуса. Он был освещен разноцветными огнями, развешанными во дворе. Римо постучал. Наверху зажегся свет. Внутри послышались шаги. Дверь открыл дородный мужчина в красном бархатном пиджаке. Он мигал заспанными глазами, в правом кармане пиджака, где он держал руку, Римо заметил револьвер. – Николас Бэнно? – любезно спросил Римо. – Да. Послушайте, что с вами? Вы без пальто, заходите и согрейтесь. – Не будь приветливым и не осложняй мне работу, – сказал Римо. – Мы должны вести себя в соответствии с традициями праздника Свиньи. Смерть замышляющим зло. Тут Николае Бэнно ощутил два вроде бы несильных удара в грудь, увидел, что фонари во дворе качнулись прямо на него, ощутил невыносимую боль в области шеи, которая не прекращалась до тех пор, пока он не сказал, на кого работает и где найти его хозяина. Николасу Бэнно не суждено было услышать голос жены, интересовавшейся, все ли с ним в порядке. – Все хорошо, – ответил Римо за Бэнно Римо. – С праздником Свиньи! – Ник, Ник, что с тобой? Ник! По предрассветным улицам Скрэнтона разгуливал Римо – дух Синанджу и наносил визиты накануне праздника Свиньи. Чиун, конечно, этого бы не одобрил. Но то Чиун. А Римо хотелось в Рождество работать играючи, весело – он и веселился по-своему. Каждая религия имеет национальную окраску, колорит народа, который ее исповедует. Так и Римо в некотором роде являлся американским Синанджу, обновленным Синанджу или Синанджу американского образца. – С праздником Свиньи! – выкрикнул он опять. Полицейская машина объехала его стороной. Видимо, блюстители порядка не имели желания связываться с очередным пьянчужкой в холодную снежную ночь. Джон Лэример, президент Первого национального сельскохозяйственного банка и трастовой компании Скрэнтона, был хорошим отцом и достойным гражданином. По крайней мере, до двух тридцати ночи – если верить словам Ника Бэнно, который говорил правду, как и большинство людей, когда им причиняют боль. После двух тридцати он переставал быть хорошим отцом и гражданином и начинал наслаждаться жизнью. У него была квартира в доме, который по меркам Скрэнтона мог считаться высотным. Даже у президента банка есть свой финансовый «потолок», но Джон Лэример имел неиссякаемый источник доходов, не облагавшихся налогом, и когда он не находился при исполнении семейных обязанностей, предпочитал проводить ночи с Фифи, Хани, Пусси и Снукамс, которые стоили очень, очень дорого. Что ж, развлечения требуют денег. Много денег, наличных. Джон Лэример, как обычно, вошел в дом через кухню. Там помещался его шкаф с одеждой – со специальной одеждой, не той, которую он носил на работе или дома. Он повесил в шкаф костюм и жилет, снял коричневые туфли из испанской кожи, белую рубашку и полосатый галстук. Надел высокие красные ботинки со шнуровкой до верху, желтые шелковые брюки, шелковую рубашку и норковую шляпу фасона «сафари». На пальцы надел перстни с рубинами и бриллиантами. В таком виде, поскольку Лэримеру было уже за пятьдесят и у него отросло брюхо, он вполне походил на сутенера. – Женщины, я пришел! – крикнул он, входя в обитую плюшем комнату, где свет ламп играл на гладкой коже низких диванов. – Милый Джонни! О, Милый Джонни! – закричала Хани. Она впорхнула в комнату в розовом неглиже и белой меховой накидке. – «Сам» дома. Хозяин пришел! – завопила Пусси, вбегая в комнату в бальных туфлях и черном кружевном белье. Милый Джонни Лэример стоял в центре комнаты с надменным видом, уперев руки в бока, с холодным выражением лица. Когда женщины принялись гладить его, ласкать и целовать, он оттолкнул их. – Я пришел за деньгами, а не за ласками. Нет денет – нет Милого Джонни. И он замолчал в ожидании, пока они принесут ему «выручку». То, что они отдавали, не составляло и десятой доли суммы, которую они еженедельно получали от него же в пухлых белых конвертах, но это не имело значения. Более тог, об этом надо было забыть, ибо в противном случае вся игра расстроилась бы. Имя девушки, у которой на сей раз якобы не было денег, пока не упоминалось. Эта роль переходила от одной проститутки к другой и иногда оказывалась достаточно тяжелой. Сегодня она выпала Пусси, крашеной блондинке с большой грудью. Она пока курила в своей комнате, стараясь не смотреть в зеркало. – Чертов идиот! – выругалась она про себя. Но тут же добавила: – Хотя кто идиот на самом деле? Тебя ведь лупят, дорогая, а не его. Он ведь платит, а не ты. Если бы ей пришлось выбирать – оставаться ли здесь на ночь, когда приходила ее очередь, или идти на улицу, она лучше бы ушла. Но зато потом впереди будет целый месяц до следующего раза, так что глупо отказываться от таких легких денег. Незаметно опять наступала ее очередь, а потом опять легкие деньги. И так полтора года. Во всяком случае, ей хватало на жизнь. И не надо было думать, куда вложить деньги: Милый Джонни был еще и Джоном Лэримером, президентом банка, и помогал распорядиться деньгами. – Так, кого-то нет, кто-то сегодня без денег! – услышала она рычанье Милого Джонни. Пусси затушила сигарету и второпях больно обожглась. Она вышла из комнаты, посасывая палец. – Где деньги, ты, женщина? – спросил Милый Джонни. – Вот, дорогой. Была неудачная неделя. Пусси протянула ему две бумажки по десять долларов и одну пятидолларовую. – Здесь только двадцать пять. Мало. Где мои деньги? При этом Пусси получила пощечину, но палец болел сильнее, и она забыла изобразить на лице муку. Это было ошибкой. Последовал удар коленом в живот, от которого она согнулась пополам. Так больно он никогда еще не дрался. – Ах ты сука, стерва! Проклятая белая сука! – завопил он и навалился на нее, а тут и подруги схватили ее за руки. – Убери свои проклятые лапы, чертов банкир! – закричала Пусси и вдруг, заметив полные ненависти взгляды товарок, поняла, что они не хотят терять свой заработок. Фифи ударила ее лампой по зубам. – Прижги ей соски. Милый Джонни. Не позволяй ни одной женщине так поносить тебя. Ты наш мужчина, – сказала Фифи. – Да, да, – сказал Лэример. – Верно. – Она боится огня. Жги ее, жги суку! Ты наш господин. – Не-ет, ради Бога нет! – умоляла Пусси, но ей заткнули рот подушкой, сорвали с нее неглиже, а потом ее груди коснулся чей-то рот и чьи-то волосы рассыпались по плечам. Это была одна из ее подруг. – А теперь выжги этой стерве сосок! Они мстили за то, что она нарушила правила игры. Это была неподдельная месть, так мстят настоящие сутенеры. Пусси все ждала, что боль прекратится, но она усиливалась и спускалась все ниже, запах горелого мяса смешивался с терпким запахом духов ее подруг. Когда жгучая боль охватила низ живота, до нее донесся странный голос, упомянувший какой-то странный праздник: – С праздником Свиньи всех и каждого! Мучения прекратились, ее руки больше никто не держал, и она услышала какой-то свист и треск костей. Скорчившись, она лежала на ковре. Кто-то задавал Лэримеру вопросы, и тот отвечал плаксивым голосом. – Спасибо, и с праздником Свиньи! Послышался звук, будто сломали большую кость, и кто-то осторожно вынул у нее изо рта подушку. – Где у вас витамин "Е"? Пусси не открывала глаз. Она не хотела их открывать. Она не хотела видеть. Когда глаза закрыты, не так больно. – Должен быть в ванной, – прошептала она. – Благодарю. Она не слышала, как человек сходил в ванную, но тут же, неестественно скоро почувствовала, как ожоги чем-то смазывают. Потом ее завернули в простыню и осторожно, на удивление аккуратно, подняли и положили на что-то мягкое. Это была кровать. – Отдыхай. Каждый день по два раза мажь ожоги витамином "Е". Излечивает наверняка. – Очень больно, дайте что-нибудь от боли. – Лучше прибегнем к ручной акупунктуре, милочка. Мы в Синанджу нового американского образца знаем в этом толк. Она почувствовала, как незнакомые пальцы нащупали у нее на шее какую-то точку. Одно нажатие, и она перестала ощущать собственное тело. Ушла и боль. – Спасибо, большое спасибо! – А кстати, что такая испорченная девушка, как ты, делает в таком высоконравственном месте? Пусси не хотелось смеяться, во всяком случае, сейчас, здесь, в таком виде, после всего случившегося. Но все равно было смешно. – Мы в войсках Синанджу нового американского образца не лишены чувства юмора. Этим мы отличаемся от старого, восточного образца. С праздником Свиньи и всем спокойной ночи! Позже, днем, когда полиция и коронеры заполонили дом и задавали ей вопросы, она вдруг увидела, что выносят тела, покрытые простынями. Она попыталась было объяснить, что произошло, но кто-то сказал, что она в шоке, и ей дали успокоительное и обезболивающее. К сожалению, эффект акупунктуры, в которую никто не верил, тут же пропал, и к ней вернулись боль и страдание. Римо покинул роскошные по меркам Скрэнтона апартаменты. До рассвета оставалось еще немного времени, и он направился по последнему адресу, который дал ему покойный Джон Лэример, известный также как Милый Джонни. Особняк Стейса имел три этажа и сочетал в себе элементы греческой и английской архитектуры. Под рукой Римо вделанный в косяк двери мощный запор лопнул с сухим треском. Стейс, по описанию Лэримера, был моложавым на вид широкоплечим человеком с проседью лет пятидесяти с лишним. Римо тихо прошел по дому, проверил все кровати, но не нашел никого подходящего под это описание. В первой комнате для прислуги кто-то тощий, в другой – толстый вместе со своей женой, подростки спали в своих комнатах, а старый, истощенный и, видимо, доживающий последние дни человек занимал комнату, где должна была бы быть спальня хозяина. Римо разбудил толстяка, и тот с испугом подтвердил, что мистер Стейс и был тем, кто спал в комнате хозяина, но вот уже два дня не вставал с постели. Римо вновь погрузил толстяка в сон, постаравшись, чтобы тот заснул не навеки. Он разбудил иссохшего и бледного как привидение хозяина легким шлепком по лбу и осторожно повел его в подвал. Старик едва передвигался, шаркая ногами, бессмысленно поводя глазами, словно в поисках утраченной молодости. – Вы – Энтони Стейс, он же Ансельмо Стасио? – спросил Римо. Старик кивнул. – Теперь это уже не важно, – сказал он прерывающимся голосом. Римо внимательно посмотрел на редкие седые волосы, морщинистую кожу, мешками висевшую под глазами, высохшие, с пятнами, руки, согбенную спину. – Вам не дашь пятьдесят, – сказал Римо. – Верно. Я так раньше не выглядел. – Извините, что разбудил вас, старина, но вы играли не по правилам. Это, конечно, выгодно, но только до тех пор, пока вы не мешаете верхам, тогда это плохо кончается. – Что ты собираешься отнять у меня, парень? Жизнь? День? Несколько часов? Минуту? Что ты хочешь знать? Мне теперь все равно. Старик тяжело опустился на ящик рядом с котлом отопления. – Вы что, хотите испортить мне праздник Свиньи? Вы действительно не хотите слегка рассердиться и покричать на меня? Нет, ух лучше зовите телохранителей или начинайте угрожать мне. – Все кончено. Мне все равно. – Ладно, будь по-вашему. Продолжайте в том же духе, раз уж окончательно решили испортить мне праздничную ночь. И Римо услышал, почему Стейс хотел убрать Уилберфорса, о махинациях в банке, о трех попытках покушения на жизнь Уилберфорса и о том, что все это теперь уже не имело смысла. – Что-нибудь еще? – Это все. Напоследок один совет: держись подальше от врачей. Что это, на лице старика мелькнула усмешка? Римо попытался узнать еще что-нибудь, но старику на глазах становилось все хуже, и так как вроде бы все было ясно, Римо простился с Ансельмо Стасио или Энтони Стейсом накануне праздника Свиньи. В это же время на другом конце города Натан Дэвид Уилберфорс проснулся больным. Миссис Уилберфорс вызвала врача.Глава шестая
Миссис Уилберфорс ругала себя. Сели бы она не потакала Натану Давиду… Если бы заставила его надеть галоши… Если бы сходила бы к нему на работу и проверила… Такое всегда случается в обеденный перерыв. Человек выходит на улицу и ходит чуть ли не босым по снегу, а правительству на это наплевать. Она понимала теперь, почему в стране развелось столько радикалов. Правительству ни до чего нет дела. – Это не просто простуда, – мрачно констатировал врач тихим голосом, стоя у двери Натана Давида. – Это воспаление легких. Придется госпитализировать больного. – Я сообщу ему на службу, – сказала миссис Уилберфорс. Врач кивнул и попросил разрешения воспользоваться телефоном. Он считал, что это пневмония, по многим признакам это была именно она. Да теперь это уже и не важно: когда пациент попадет в больницу, там во всем разберутся, сто раз проверят, пневмония это или что-нибудь еще. Что-то не в порядке с легкими, и больного лучше отправить в больницу, чтобы он находился под постоянным контролем. Родственникам ни за что нельзя говорить, что причина болезни неясна. Это может вызвать ненужную панику. Лучше сообщить нечто такое, что давало бы надежду, иллюзию, что болезнь излечима и не опасна. Если дело обернется иначе – пусть за последствия отвечают специалисты стационара. Врачу на вызовах работу во время Рождества оплачивали не настолько щедро, чтобы он мог откровенно признаться, что не знает подлинной причины недуга, что заболевание может оказаться очень опасным. С другой стороны, вполне возможно, что все не так уж серьезно. Человеческий организм – удивительная штука. По большей части он в состоянии сам справиться с болезнью. А коли так, то в больнице «спасут» пациента и будут героями. Он позвонил в больницу, где у него были связи, и добился места для мистера Уилберфорса. Нет, он не может ждать до завтра. Тяжелый больной. Пневмония. Доктор извинился, что не может дождаться приезда машины скорой помощи, и миссис Уилберфорс со слезами на глазах приняла извинения. – Меня ждут другие пациенты. Очень много работы. – Да, я понимаю. У врачей нелегкая жизнь, – сказала миссис Уилберфорс, глядя, как доктор надел кашемировое пальто, а затем осторожно прошел по нерасчищенной дорожке к своему черному «кадиллаку-эльдорадо» с высокой антенной. Уже в больнице к ночи состояние больного ухудшилось, и на рассвете для спасения жизни Натана Уилберфорса была вызвана специальная бригада врачей. Они работали до полудня. Затем миссис Уилберфорс пригласили в кабинет и представили одному из врачей, приятному человеку с орлиным профилем. – Мы сделали все, что могли, – сказал доктор. – Возникли осложнения? – спросила миссис Уилберфорс. – Да, осложнения, – ответил доктор Дэниел Деммет. Римо был удивлен, увидев доктора Харолда Смита, прибывшего в Калифорнию, чтобы лично поздравить его с выполнением задания. Римо и Чиун уже два дня жили в Ла-Джоле, отеле на берегу моря, как вдруг Чиун заявил, что по телевизору ничего хорошего не показывают. Дело было так. В свое время Чиун отправил на телевидение письмо с предложениями. Ему пришел ответ с благодарностью за проявленную заинтересованность их программами. Посчитав, что теперь там ждут его советов, Чиун опять написал на студию, предложив убрать из фильмов сцены насилия и жестокости, стрельбу, трансляции кетча, где толстяки прыгают друг на друга, а остальные сидят, глазеют на них и разговаривают. Он предложил с восхода до закона показывать одни только телесериалы, дабы приобщить побольше людей к подлинной красоте. Вновь пришел ответ с выражением благодарности. Чиун был в восторге. Он решил, что теперь всю неделю будут показывать то, что Римо называл «мыльными операми», а не пихающихся борцов-толстяков. Но время шло, ничего не менялось, и Чиун разочаровался, назвав людей с телевидения лжецами, которые не понимают, что такое настоящая красота. Римо решил сказать Чиуну, что на телевидении работают друзья императора Смита, так как лишь это могло удержать пожилого азиата от визита на студию, чтобы продемонстрировать «подлинную красоту». Со временем Чиун окончательно смирился с тем, что он называл «американским сумасшествием». Но теперь телесериалы возобновились, и Римо осторожно провел Смита в гостиную, где они могли спокойно поговорить. Смит был с неизменным портфелем и в теплом, не по сезону, пальто. Не по сезону Ла-Джолы. – Все было легко и просто, – сказал Римо. – Я прошел по всей цепочке до первого звена. Вы должны были получить отчет на следующее утро. – Понятно, – сказал Смит. Он открыл портфель и достал три машинописных листка тонкой прозрачной бумаги с отрывочными буквами. Если правильно наложить листки друг на друга, то можно было прочесть весь текст. По крайней мере, Смит мог это сделать. У Римо это не получалось. – Есть несколько моментов, которые я хотел бы прояснить. Сколько человек было в той цепочке, которую вы «проверяли»? – Не знаю. Надо посчитать… Двое, трое, четверо, тот толстяк… три женщины. Кажется, восемь человек, – сказал Римо. – И всех необходимо было убирать? – Да, конечно. Это не игрушки. Я никогда не убиваю потому, что мне кто-то не понравился. – А не вы ли разгуливали по Скрэнтону, желая всем счастливого праздника Свиньи или что-то в этом роде? До нас дошли очень странные слухи о том, что произошло той ночью. Город весь охвачен страхом, а это вовсе не входило в вашу задачу или в планы нашей организации. – Ах, вот оно что, – произнес Римо с улыбкой. – Праздник Свиньи. Это было нечто вроде шутки, которую я придумал для себя. – Похоже, вы здорово пошутили в ту ночь. Римо пожал плечами. – Я считал, что вы понимаете, какова наша роль. Если о нас станет известно, само существование КЮРЕ утратит смысл. Вы, Римо, не осознаете всей серьезности происходящего. Мы пытаемся сохранить страну. – А если она не желает этого, Смитти? – Вы уже стали думать, как Чиун, который считает, что все императоры одинаковы? Что важнее всего Дом Синанджу? Я знаю, именно так он и думает. – Чиун стоит тех денег, которые ему платят. У вас не мажет быть к нему никаких претензий. Он стоит дороже. Он не предавал ни себя, ни организацию. Давайте взглянем на это иначе, Смитти. Синанджу посылала к черту державы посильнее, чем наша хреновая страна со своей всего лишь трехсотлетней историей. – Я не жалуюсь на Чиуна. Чиун есть Чиун. Но вы? Где ваша лояльность? – Со мной. Если вам что-то не нравится, давайте прекратим все. Вы, наверное, не знаете, что на меня в мире большой спрос. Чиун получает предложения по почте. – Я знаю, Римо. Я читаю почту. Так вы с нами или нет? – Я делаю свое чертово дело! – Тогда делайте его четко. Уилберфорс мертв. – Как мертв?! – Когда останавливается сердце, перестает работать мозг, прекращается дыхание, то человек умирает, Римо. Даже в стране всего лишь с трехсотлетней историей это называют смертью. – Кто убил его? – Пневмония. Римо встал и низко поклонился. – Мои извинения за то, что снова подвел вас. В следующий раз я буду защищать легкие подопечного ценой своей жизни. – Вы должны были сохранить его в живых. – Я делаю то, что могу. Не больше. Если хотите спасти кого-то от пневмонии, наймите медсестру или врача. Я тут не помощник. – Мы провели вскрытие Уилберфорса. Тайно, конечно. Возможно, его убили на операционном столе. – Тогда ищите врачей получше. Что вы хотите от меня? – Я хочу, чтобы вы, по возможности без шума и крови, выяснили, кто из врачей может быть убийцей. Это не просто совпадение. По теории вероятностей получается, что этих людей убили. – Великая вещь – математика. Теперь мы знаем, что Уилберфорс мертв. – Мы знаем больше, – сказал Смит. – Мы почти уверены, что существует некая медицинская структура, несущая смерть. У меня есть список врачей, которых надо проверить. Но ни при каких обстоятельствах я не хочу напрасных жертв. Мне не нужен новый Скрэнтон. – Этого не будет, дорогой мой. Не сердитесь. – Я не сержусь, я опечален. Мне грустно смотреть на то, что с вами происходит. Для нашей страны еще не все потеряно. Сейчас миру нужна надежда. Эта надежда существует, даже если вы или кто-нибудь другой не верит в нее. И я очень хочу, чтобы вы тоже обрели веру. Римо молчал. Он слушал, как шумит транспорт на улице, как гудит кондиционер, и вдруг ему стало не по себе. – Ладно, – сказал он. – Чего зря говорить об этом? – Хорошо, – ответил Смит. – Я понимаю. Когда наступил пятиминутный перерыв для новостей, и комнату, где Римо и Смит изучали список медиков, проскользнул Чиун. К тому времени было решено обратить особое внимание на престижную клинику в пригороде Балтимора, где часто лечились высокопоставленные правительственные чиновники. – Почему ты не сказал мне, что приехал доктор Смит? – сердито спросил Чиун. – Когда я услышал голоса, то подумал, что вряд ли это доктор Смит, иначе Римо предупредил бы меня о приезде такого важного гостя. Я даже не допускал мысли о том, что доктор Смит приедет, а мне ничего не сообщат. Чиун изящно поклонился. Смит ответил коротким кивком. – Я слышал краем уха, что возникли некоторые неурядицы, – сказал Чиун и на протяжении следующих четырех с половиной минут клялся, что Дом Синанджу будет служить императору Смиту, что верная служба императору Смиту есть главная цель Дома Синанджу, намекнул, что в империи Смита есть силы зла, и Дом Синанджу заверяет его, что стоит императору только приказать, как с ними будет покончено, и ему не о чем будет больше беспокоиться. Примерно за четыре секунды до начала следующего сериала Чиун поклялся служить не на жизнь, а на смерть и вышел, прежде чем Смит успел ответить. – Он не лишен благородства, – заметил Смит. – Да, – сказал Римо. Когда Смит ушел и на фоне органной музыки доктор Рэвенел выразил свое беспокойство тем, что Марсия Мейсон не пришла на коктейль к Дороти Дансмор, поточу что ее незамужняя дочь забеременела от лечившегося от проказы сына Рэда Декстера, Римо обратился к Чиуну: – Папочка, зачем ты молол перед Смитом эту чепуху? – Императоры любят чепуху. До этого ты говорил ему правду, верно? – Да, откуда ты знаешь? – Я заметил его раздражение. Ни один император не любит правды, так как сам факт, что он является императором, есть сам по себе ложь. Что бы ты сказал хану, царю или принцу? Что он правит потому, что удачно выбрал себе родителей? Ха! Они рождаются с ложью в крови и всю жизнь добиваются подтверждения этой лжи. А факт, подтверждающий ложь, сам должен быть ложью. Поэтому, имея дело с императором, ты должен, прежде всего, избегать даже упоминания о правде. Вот почему нервничал Смит. – Здесь, в Америке, нет никаких императоров. Людей избирают голосованием, учитывая заслуги и программы претендентов. – Голосуют миллионы, так? – Да, миллионы. – И каждый из них беседует с глазу на глаз с тем, за кого голосует? – Нет, конечно. Но все слушают, что говорит кандидат. – А есть ли у них возможность спросить: что ты имеешь в виду, говоря то-то и то-то, и почему сегодня ты говорить не то, что вчера? – Ему задают вопросы репортеры. – Тогда только они должны голосовать. – А заслуги? – спросил Римо, скрестив руки. – Самая большая ложь та, для подтверждения которой требуются самые большие фальшивые факты. Если человека выбирают по заслугам, тогда все, что он потом делает, должно заслуживать награды. Так не бывает, особенно если человек рожден не в Синанджу, и необходима ложь, чтобы создать впечатление, что он всегда поступает мудро. Ты поступишь мудро, если впредь будешь лгать Смиту всякий раз, когда ему будет необходимо услышать ложь. – А в чем должна заключаться эта ложь, папочка? – Говори, что ты любишь Америку и что одно правительство лучше другого. Наступила пауза. Римо обдумывал сказанное Чиуном. С последним утверждением он согласен – это явная ложь. Но любовь к Америке? Все-таки он любил ее. Чиун этого не поймет. Чиун прервал молчание, пробормотав что-то. Это была уже знакомая фраза о том, что даже Мастер Синанджу не может превратить грязь в бриллианты.Глава седьмая
Мисс Кэтлин Хал пришлось выкроить в своем рабочем распорядке время для приема неприятной посетительницы, которая вовсе не хотела с ней встречаться. – Я хочу видеть директора клиники Роблера, а не какого-то заместителя. Как вас зовут, молодая леди? И не водите меня за нос. За последние два дня я уже получила достаточно абсолютно бессмысленной информации, – сказала миссис Уилберфорс. – Садитесь, пожалуйста. – Спасибо, я постою. Я не собираюсь тут задерживаться. – Если вы сядете, мы сможем спокойно поговорить, – заявила нахальная девица с каштаново-рыжеватыми волосами, в свободной белой блузке, еле прикрывавшей непристойное подобие лифчика, а не приличное удобное белье, каковым сам Бог велел быть бюстгальтеру. Если и было что-то утешительное во всей этой трагедии, так лишь то, что подобные девицы уже не совратят Натана Давида. Когда миссис Уилберфорс думала о Натане Дэвиде, ее охватывала глубокая скорбь, а вместе с этим гнев и ярость. – Меня зовут мисс Хал. Присядьте, пожалуйста. Я хочу помочь вам. – Хорошо. Я желаю видеть всех врачей, которые лечили Натана Дэвида Уилберфорса. Я знаю, что они из этой клиники. У меня записаны их фамилии. – Мистер Уилберфорс – наш пациент, не так ли? – Нет, он мертв. Я отдала вашим врачам здорового мальчика, а они вернули мне труп. Вы убили его. Это убийство! И, видя, что это почему-то смутило молодую женщину, миссис Уилберфорс еще раз выкрикнула во весь голос: – Убийство, убийство, убийство! Врачи-убийцы! – Миссис Уилберфорс, прошу вас, перестаньте. Чем я могу вам помочь? Что вы хотите? – Добиться того, чтобы вас признали бандой убийц. Заставить ваших врачей признать это. Их вызвали, чтобы убить Натана Дэвида. Я говорила с адвокатом. Я знаю, у вас круговая порука. Но вам меня не одурачить. Я отдала им здорового мальчика, который всегда надевал галоши – надевал, я проверяла. Он носил галоши, я давала ему витамины, а вы убили его, вот что вы сделали. Убили. Целая клиника убийц! – Послушайте, миссис Уилберфорс, вы же знаете, что это не так, – сказала мисс Хал. Голос ее звучал искренне, ласково, но твердо. – Не поверю, пока вы мне не докажете обратного, пока этих убийц не привлекут к ответу. У вас есть только один настоящий врач во всей больнице, да и тот всего лишь анестезиолог. Будь он хирургом, Натан Дэвид был бы жив. – Доктор Деммет? – Да. Он вел себя порядочно, проявил искреннее участие. Для него это был такой же удар, как и для меня. Если бы все врачи были таковы, Натан Дэвид остался бы жив. Доктор Деммет был единственным, кто поговорил со мной, остальные просто раскланялись и ушли. Миссис Уилберфорс начала всхлипывать. Ее плеча коснулась тонкая рука девушки. – Большинство мужчин такие черствые. Им незнакомы чувства, – сказала мисс Хал. Миссис Уилберфорс ощутила странное возбуждающее волнение во всем теле, но не обратила на него внимание, как не обращала внимание на подобные вещи всю жизнь. – Я требую расследования или я… я напечатаю тысячи листовок, где будет сказано, что клиника Роблера – это логово убийц, и разошлю их во все инстанции. – Вы же знаете, что это не так, миссис Уилберфорс, – сказала Кэти Хал. Ее рука скользнула ниже по массивному плечу, но тут же была сброшена шлепком. – Я не люблю, когда ко мне прикасаются, – произнесла миссис Уилберфорс – Прошу прощения. Я не знала. – Ладно. Так что же вы собираетесь делать? – Организуем расследование. Я дам указание доктору Деммету, но кое-что должны сделать и вы, миссис Уилберфорс. Вы должны помочь мне. – Не подходите так близко, мне это неприятно. – Наше расследование должно проводиться в тайне. Совершенно секретно. Вы же знаете, что представляют собой медики. Если они заподозрят, что ведется расследование, то перейдут в нападение. – Значит, вы согласны со мной? Натан Дэвид был… пожалуйста, не трогайте меня руками… вы согласны, что они убили Натана Дэвида? Что это, преступная небрежность? – Нет, я не согласна. Но хочу, чтобы вы сами во всем разобрались. Сейчас вы убиты горем, а я хочу, чтобы вы поняли, что именно произошло. Миссис Уилберфорс сняла назойливую руку со своего колена и резко встала. – Хорошо. Но если мои требования не будут удовлетворены, я добьюсь встречи с руководством и разошлю листовки. – Хорошо, – сказала мисс Хал. – Вы остановились в городе? – Да, неподалеку отсюда. – Будьте осторожны на улицах. Там опасно. – Я не выхожу по ночам и не возвращаюсь домой навеселе. Мне нечего бояться. – Вы правы. Вы такая милая, можно вас поцеловать? – Нет, нет! Конечно, нет. – Вы напоминаете мне мою мать. Позвольте лишь один дочерний поцелуй. – Нет, ни в коем случае, – сказала миссис Уилберфорс и, покинув кабинет, тяжелой поступью пошла по коридору. Кэти Хал вернулась за стол. – Дерьмо, – сказала она и со злостью ткнула карандашом в стол. Из среднего ящика она достала витое золотое кольцо и вертела его в руках, пока пыталась дозвониться до доктора Деммета. Его не было на месте. Она позвонила домой, где его тоже не оказалось. Она набрала телефон гольф-клуба и нашла доктора там, отметив про себя, что с этого и надо было начинать. Деммет дежурил сегодня на вызовах и должен был оставить телефон, по которому его можно разыскать. Но не оставил. – Привет, Дэн. Это Кэти. Как поживаешь? – Нет, – сказал доктор Деммет. – Это так ты поживаешь? – Что бы ты ни попросила, ответ будет отрицательным. – Мне от тебя ничего не нужно, Дэн, кроме денег. – Тебе все равно не удастся меня обыграть. Зима – не твой сезон. – Это мы посмотрим. Ты всегда проигрываешь, Дэн. Неужели ты до сих пор этого не понял? – Ее голос звучал нежно и вкрадчиво. – Я не стану играть на твоих условиях. – Назови свои, малыш. Чем больше будут ставки, тем быстрее ты проиграешь. – К чему ты ведешь, Кэти?Что тебе надо? – Я еду в клуб. Кэти Хал повесила трубку, предупредила секретаршу, что уже не вернется сегодня, и поехала в гольф-клуб, размышляя о погоде. Снега не было, так что специальными красными шарами играть не придется. Земля еще, видимо, была каменной, хотя снег и растаял под мэрилендским солнцем. За последние три дня солнце светило редко. На заледеневшей земле игру легко контролировать. У Деммета было единственное преимущество – его мужская сила. Но если он попытается использовать ее… Кэти Хал знала, как этому противостоять. Всю жизнь она обыгрывала мужчин. Была вынуждена. Только их и стоило обыгрывать: у них были деньги. Деньги были также у благотворительных фондов. Одним из последних мрачных оплотов средневекового засилья мужчин оставались благотворительные фонды. Женщин туда просто не допускали. Объяснения были самыми обычными – что люди не доверяют женщинам, особенно молодым, больших сумм денег, что корпоративный мир бизнеса не хочет видеть женщину во главе фонда, что так вообще не принято. Поскольку у клиники Роблера была репутация прогрессивного по духу учреждения, Кэти предложила свою кандидатуру и была принята на должность содиректора программы развития. О ней писали статьи, ее фотографировали, ей задавали вопросы о том, каково быть первой женщиной в подобной роли. Все это выглядело очень эффектно, если забыть о том, что содиректор по созданию благотворительных фондов выполнял одну-единственную функцию. Эта должность называлась так громко лишь для того, чтобы обращавшиеся к тебе люди не думали, будто имеют дело с мелкой сошкой. То же относилось и к мужчинам, занимавшим эту должность. Что же касается женщины, то, помимо всего прочего, она должна была печатать на машинке, вести картотеку и следить за тем, чтобы другим директорам-мужчинам вовремя подавали кофе. Вот чем занималась одна из первых девушек, окончивших Йельский университет. Она могла бы устроить свою жизнь обычным для женщины путем – проводя большую часть времени в постели с мужчинами. Недостатка в предложениях руки и сердца не было. Но мужчины почти всегда оказывались отвратительными любовниками, да и она сама была иногда не прочь побаловаться с девочками. В конце концов, почему она должна играть только ту роль, которую ей отводит общество? Как у большинства людей, причастных к серийным убийствам, у нее были аргументы в свою защиту. Требовался только особый, определенный взгляд на вещи. Она регулярно играла в гольф с доктором Демметом, чтобы иметь довесок к зарплате, которая, естественно, была ниже, чем у содиректоров-мужчин. Деммет рассказал ей о том, что творится в операционных, что хирурги приходят на операции так накачавшись депрессантами, что их потом уводят под руки. О специальной медсестре, следившей только за тем, чтобы инструменты после операции не оставались в кишках пациентов. Она узнала новое слово – «ятрогения». Оно относилось к тем пациентам, которые умерли скорее из-за обычных для больницы накладок и неразберихи, чем из-за неудачной операции. Но установить это было трудно. Медики не дураки. Очевидная некомпетентность обошлась бы им дорого. Поэтому в больницах все делалось шито-крыто, врачи и другой медицинский персонал никогда не свидетельствовали друг против друга, что служило им моральной поддержкой. Все это навело ее на мысль, что врач может без труда убить того, кого захочет, во время хирургического вмешательства, а затем спокойно уйти от ответственности. Вскоре возник и первый благотворитель, пожелавший завещать деньги клинике. Произошло это случайно. Когда зазвонил телефон, в офисе, кроме Кэти, никого не было. Одна известная и уважаемая в городе дама собиралась оставить свое состояние клинике Роблера, где, как она считала, ее деньги принесут пользу. Кэти Хал нанесла визит этой женщине, старой зануде, о которой никто не пожалеет и не вспомнит после ее смерти. Та решила, что ее внук, в чью пользу было составлено завещание, человек никудышный, транжир. Нет, теперь он получит столько, сколько необходимо для поддержания его существования. Кэти Хал сказала старухе, что она совершенно права – именно то, что та и хотела услышать. А потом Кэти Хал встретилась с внуком. Ей уже приходилось иметь дело с наркоманами, но этому парню с огненно-рыжими волосами был необходим по меньшей мере месяц, чтобы прийти в нормальное состояние. У него был счет, на который бабушка переводила еженедельно по сто пятьдесят долларов, она же оплачивала квартиру, газ, электричество и следила за тем, чтобы запас продуктов не истощался. К середине недели деньги кончались, и внучек продавал продукты, чтобы купить наркотики. Кэти сообщила ему, что, с ее точки зрения, его чересчур притесняют. На самом деле наркотики значительно дешевле. Ну конечно, она сможет доставать их ему даром. Нужно лишь подписать заявление без даты и чек без указания суммы. Он согласился, если только сумма, которую она потом проставит, не превысит ста пятидесяти долларов. Кэти знала, что одна из особенностей в деле создания благотворительных фондов состояла в том, что тот, кто находил дарителя, оставлявшего по завещанию полмиллиона долларов, не так ценился руководством, как тот, кто приносил десять тысяч долларов сегодня и наличными. Потому что безналичные деньги по завещанию когда еще поступят. За то, что ты добыл звонкую монету, могли повысить в должности. К тому времени доктор Деммет был уже должен ей солидную сумму и, кроме того, как выяснила Кэти, был в большом долгу у балтиморских букмекеров. Кэти нашла способ освободить его от этих долгов. Деммет сначала назвал ее план абсурдным. Но Кэти сказала, что это не план, а безумная идея, в которую она сама еще не верит. Кэти рассуждала вслух о том, как долго еще может прожить старуха, если с ней внезапно что-нибудь не произойдет. Потом стала внушать Деммету, как отвратительна эта старая зануда. Вскоре пожилая леди слегка захворала и тут же оказалась на операционном столе… Но деньги она оставила не клинике Роблера – новое завещание еще не вступило в силу, – а своему внуку! Его адвокаты выразили удивление размером суммы, которую он решил пожертвовать клинике Роблера. Наследник ничего такого не помнил… Тогда ему показали поручение банку с датой и подписью и чек на огромную сумму с его же подписью. – Ну и ну, – только и мог он выговорить. Получив такое пожертвование, руководство клиники нашло в лице мисс Хал нового директора программы развития. Она опять была первой женщиной у Роблера, возглавившей такую структуру. Ловко используя Деммета и имея в своем распоряжении все большие и большие суммы денег, Кэти Хал стала вскоре заметной фигурой в клинике. Следующей ступенью была должность помощника администратора и главного распорядителя благотворительных фондов. Она прокладывала себе путь наверх и по-прежнему могла спать, с кем хотела. А потом пришло решение, настолько простое и очевидное, что было удивительно, почему оно не пришло ей в голову раньше. Если люди умирают и оставляют деньги клинике Роблера, то почему бы им не делать то же самое, но с выгодой для Кэти? Сначала ей казалось, что придется привлечь к исполнению замысла многих, но вскоре выяснилось, что достаточно одного Деммета. Он был одним из лучших анестезиологов и мог по своему выбору участвовать в любой операции. Постепенно, шаг за шагом, он стал исполнителем в службе убийств, организованной Кэти Хал. Контроль над жизнью и смертью давал ей ощущение власти. А вскоре она открыла для себя то, о чем многие и не подозревают: власть – это наркотик, который необходим постоянно и без которого уже не можешь жить. Именно тогда Кэти Хал поняла, что все правительственные чиновники, попадающие в клинику Роблера, могут так или иначе способствовать росту ее благосостояния и влияния. А через некоторое время одна пожилая неопрятная докторша с пятого этажа сделала странное открытие, находящееся сейчас в стадии проверки. Если тесты подтвердят ее правоту, Кэти получит такую власть, о которой она не могла и мечтать. Сегодня Деммету предстояло еще раз проверить на практике действенность этого открытия. Деммет ждал в баре гольф-клуба, потягивая легкое вино. На нем был просторный пиджак цвета беж, красные кашемировые слаксы и клетчатые туфли для гольфа. – Ты уже решил, сколько ставишь, Дэн? – спросила Кэти, хотя и без того уже догадалась. Если Деммет пил легкое вино, значит, ставка будет крупной. В иных случаях он пил ликеры. – Да, решил. Почему бы нам не сыграть на все, что я тебе должен? По двойной ставке? – Но если ты проиграешь, то задолжаешь мне вдвое больше того, что не можешь заплатить сейчас. – Я могу делать для тебя больше… специальных операций. – Всему есть предел, Дэн. Даже в клинике Роблера. Мы не можем поставить дело на поток. – Иногда ты думаешь иначе, – сказал Деммет. – Например, Уилберфорс. В чем там было дело? Как я понимаю, тот, кто хотел его убрать, отказался платить? – Верно, – сказала Кэти Хал. – Но тот, кто хотел убрать Уилберфорса, уже мертв. Незачем было привлекать внимание властей к его смерти, а они непременно заинтересовались бы этим, если бы Уилберфорс продолжал распутывать дело о неуплате налогов. Так что Уилберфорса тоже пришлось убрать. – Значит, за смерть Уилберфорса нам никто не заплатит? Кэти кивнула. – Но я сделал свое дело и должен получить деньги, – произнес Деммет. – Хорошо. Я прощаю тебе половину долга. – Почему ты пытаешься загнать меня в угол? – Я просто прошу об одолжении вместо уплаты долгов. – Ты никогда не заставишь меня стрелять в людей на улице. – Тебе не придется никого убивать. – Что-то здесь не так. Не нравится мне все это. Кэти подозвала бармена. – Два сухих мартини, – сказала она, – один со льдом, другой – без. – Что ты делаешь? – спросил Деммет. – Заказываю выпивку. Мы же будем играть просто для своего удовольствия, так? – Я чувствую, ты опять что-то крутишь. Я знаю тебя, Кэти. – Он любит с оливкой. Точно. Сухой мартини с оливкой и со льдом. Отлично. – Тебе не удастся опять охмурить меня, Кэти. Принесли мартини в запотевших бокалах. Кэти Хал подняла свой бокал и отпила, тут же почувствовав знакомое приятное ощущение во всем теле. – За твое здоровье. Деммет поднял бокал, но пить не стал. – Ага, ты не хочешь дать мне фору и пытаешься отвертеться – Нет, Дэн. Пей смелее. – Ты хитришь, Кэти. Да, ты очень хитра, но ты, знаешь ли, одновременно и глупа. Очень глупа, Кэти. Если хочешь знать, ты просто дура. Ты могла бы иметь все сразу, если… – Тс-с. – Я ничего такого не сказал. Ты могла получить все, и без всякого риска. Для этого тебе лишь надо было стать миссис Деммет. Кэти Хал фыркнула в бокал, расплескав коктейль. Продолжая смеяться, она вытерла стойку бара салфеткой. – Извини, Дэн. Я не хотела. – Ну ладно, стерва. Даешь мне фору четыре удара, и пошли играть, – сказал Деммет и выплеснул ей в лицо свой мартини. Но и у первого флажка она все еще смеялась. – Бей первым, Дэн. У меня нет сил, – сказала она, опираясь на клюшку. Ее лицо раскраснелось от смеха, глаза были прищурены. – Только не бей слишком сильно, сегодня не та погода. Доктор Деммет установил мяч поудобнее, изо всех сил злобно сжав клюшку. Хорошо, он ударит, ударит так, как и не снилось ни одной из этих наглых баб. Он обойдет ее на первой же лунке. Мяч устремился вперед, набирая высоту, но в высшей точке подъема начал отклоняться влево и в конце концов приземлился далеко от лунки, за некошеной полосой жухлой травы, зарывшись куда-то в кучу сухих листьев. Деммет так и не смог его отыскать. Только злоба заставляла его продолжать игру, которая, естественно, закончилась полным разгромом не перестававшего злиться Деммета… Они возвращались на электрокаре обратно. Вдруг Кэти сдвинула его ногу с педали акселератора. Они остановились. – Дэн, тебе никогда не обыграть меня. – Посмотрим. Посмотрим. Поехали, холодно. – Самое большее, что ты можешь, – это свести игру вничью, но и то вряд ли. – Она положила руку в перчатке ему на колено. – Мне от тебя кое-что нужно, и тогда мы будем квиты. Так что твой труд будет щедро оплачен, я не собираюсь тебя грабить. – Она поцеловала его в мочку уха, покрасневшую от холода. – Что ты хочешь? – Я хочу, чтобы ты избавил меня от миссис Уилберфорс. – О'кей. Сделаем еще одну операцию. – Нельзя, их и так уже было слишком много. А отправить ее на тот свет сразу же вслед за сыном – это уж чересчур. У нас пока все идет неплохо, незачем портить дело. – Ее голос журчал вкрадчивым ручейком. – А кроме того… – Что еще? – Я хочу испытать на миссис Уилберфорс кое-что новенькое. – Например? – Ну, один специальный препарат. – Дай его ей сама. Брось в стакан со сливовым соком. – Я пыталась, Дэн. Но к ней трудно подступиться. Его необходимо вводить в организм в момент сильного возбуждения, чтобы подействовала даже малая доза. Если кровь не кипит в жилах, препарат будет действовать слишком медленно, и ее могут найти слишком быстро. – О какого рода возбуждении ты говоришь? – спросил Деммет. Рука Кэти скользнула вверх по его колену. – О таком, – сказала она. – А, понятно. И ты хочешь, чтобы это сделал я? – Да. – Но как? Ты же видела миссис Уилберфорс. Это все равно что переспать с танком. – Не думай о ней. Думай обо мне в тот момент. Вспоминай вот о чем, – сказала Кэти Хал, расстегивая его брюки и наклоняясь к нему. Пар от их тел вился вверх, к ветвям сосен. Позже Деммет поинтересовался, что это за специальный препарат. – Не спрашивай, Дэн. Пусть это будет моим призом за сегодняшнюю победу. Он пожал плечами. Ему было все равно. Он встретился с миссис Уилберфорс этим же вечером в ее номере, чтобы поговорить об операции, которую сделали ее сыну. Он попытался вспомнить теплые губы Кэти там, на поле для гольфа, но от сочетания мыслей о Кэти и миссис Уилберфорс его затошнило, и он бросился в ванную. Ополоснув лицо, Деммет достал из кармана кольцо, полученное от Кэти, надел его на палец и повернулся к двери, за которой ждала миссис Уилберфорс. Легче было бы сбросить ее со скалы…Глава восьмая
Потолок вестибюля клиники Роблера поднимался на высоту трех этажей. В потолок упиралась рождественская елка – огромное тридцатифутовое дерево, украшенное разноцветными фонариками, стеклянными шарами и гирляндами из подарков пациентам, на которых белыми буквами были написаны их имена. Это было первое, что бросилось в глаза двум мужчинам, вошедшим в вестибюль. Они остановились у дверей. – Тьфу, – сплюнул пожилой морщинистый кореец, одетый, несмотря на конец декабря, лишь и голубое кимоно. – Прекрати, Чиун, – сказал его спутник. Это был явно молодой человек, хотя верхнюю часть его лица скрывали темные очки, воротник пальто был поднят до ушей, а низ лица закрыт белым шелковым шарфом. Пожилой кореец поддерживал его под руку. Чиун опять сплюнул. – Только посмотри! Вы на Западе умеете все превратить в мусор. Как можно испортить дерево? Очень легко – дайте его украсить белому человеку. – Чиун, – тихо сказал Римо, – пойди лучше и зарегистрируй нас. И не забудь, кто мы такие. – Я с удовольствием забыл бы, если бы это избавило меня от созерцания уродства. Римо вздохнул. – Иди, иди. Римо направился к кожаным креслам поодаль и сел. За столом сидел охранник в форме, заодно выполнявший обязанности регистратора и оператора на пульте связи. Он взглянул на старика, чья голова едва возвышалась над стойкой. – Слушаю вас. – Поздравляю с Рождеством, – сказал Чиун. – С Рождеством? – Ну да. Я хотел привнести в вашу жизнь праздничное настроение. Вам нравится это дерево? – спросил Чиун, показывая через плечо. – Такую здесь ставят каждый год. – Это не ответ, – сказал Чиун. – Вам нравится это дерево или нет? – Не знаю, – пожал плечами охранник. – Я никогда внимательно его не рассматривал. – И правильно делали. – Вы имеете какое-то отношение к рождественским елкам? – спросил охранник. – Нет, – сказал Чиун. – Я доктор Парк. Для моего пациента, мистера Уильямса, должна быть приготовлена палата. Я хотел бы узнать ее номер. – О да, – сказал охранник, выпрямившись на своем высоком табурете. – Это в новом крыле, палата помер пятьсот пятнадцать. В его голосе зазвучало подчеркнутое уважение. Хотя он понятия не имел, кто такой мистер Уильямс или стоявший перед ним старик, но его предупредили, что должен прибыть важный пациент по имени Уильямс и ему нужно оказывать всяческое почитание. – Как нам найти палату? – спросил Чиун. – Я провожу вас. – Охранник поднялся с места. – Это необязательно. Просто объясните, как туда пройти. – По этому коридору до конца. Это новое крыло. Там подниметесь на лифте на пятый этаж. – Благодарю, – сказал Чиун. – Доктор? – обратился к нему охранник, все еще стоя. Чиун кивнул, давая понять, что слушает. – А вам не холодно? – Холодно? – Ну, в этой одежде? – А почему мне должно быть холодно? У вас разве отопление не работает? – Я имею в виду, что на улице всего пятнадцать градусов. – Шестнадцать, – сказал Чиун – Какая разница, – сказал охранник. – Вы не замерзли? – Я никогда не мерзну при шестнадцати градусах. И запомните: не смотрите на это дерево. Он отошел от охранника, который почесал в затылке, посмотрел на елку и опять почесался. – Как у нас дела? – спросил Римо, когда Чиун подошел поближе. – Прекрасно. Мы в палате пятьсот пятнадцать. Надо быть осторожными, чтобы не подхватить насморк. По-моему, здесь не работает отопление. – Но тут довольно тепло, – сказал Римо. – Я знаю, но на улице только шестнадцать. – По-моему, было пятнадцать, папочка. – Тебе лучше побеседовать с охранником. У вас найдутся любимые темы – отвратительные елки и погрешности в показаниях термометра. – Отведи меня в палату, – сказал Римо. – Я болен и слаб и должен лечь в постель. – Это шутка? – Отведи меня в палату. Покои Римо за двести семьдесят пять долларов в день того стоили. Две комнаты – просторная, светлая, с окнами по обеим сторонам гостиная и залитая мягким светом спальня. Вместо обычной больничной тошнотворной зеленой краски стены были оклеены обоями золотисто-желтого цвета. В гостиной находилась маленькая искусственная елка, стоявшая на ореховом комоде, и две накрашенные блондинки-медсестры. – Мистер Уильямс, – сказала одна из них, когда Римо вошел в комнату. – Меня зовут мисс Бейнс, а это мисс Маршалл. Мы позаботимся о том, чтобы ваше пребывание здесь было приятным. Римо хотел ответить, но Чиун вышел вперед и, указав рукой на дверь, сказал: – Оставьте нас. – Оставить? – переспросила мисс Бейнс. – Я доктор Парк. Если нам что-нибудь понадобится, вас позовут. Сестра натянуто улыбнулась, но вышла вместе с мисс Маршалл. – Что это ты раскомандовался? – поинтересовался Римо. – Насколько я понимаю, именно так ведут себя все врачи, – произнес Чиун, оглядывая комнату. – Тебе здесь нравится? – Лучше, чем в некоторых мотелях, где мы были. – Лишь одно нарушает гармонию. Римо удивленно поднял бровь. – Вот это, – сказал Чиун, сгреб елку с комода и, держа в вытянутой руке, словно нечто заразное, швырнул в стенной шкаф и плотно закрыл дверцу. – Вот так-то лучше. – Не надо было этого делать, Чиун. Ты мог бы украсить ее теннисными мячами. – Чтобы потом ты опять отказал мне в обещанном подарке? – Обещанном, папочка? – спросил Римо. Он что-то не припоминал, что обещал Чиуну Барбру Стрейзанд в качестве белой рабыни. – В глазах справедливого человека то, что непременно должно быть сделано, является твердым обещанием, данным миру и самому себе. Вот что отличает справедливого человека от бледного куска свиного уха. – Хорошо, Чиун, хорошо, хорошо, хорошо. – Римо попытался переменить тему разговора. – Тебе ясен наш план? – Да, ясен, но меня оскорбляет слово «наш». Это твой план. Ты мистер Уильямс, владелец огромного состояния. Я твой врач. Мы должны выяснить, что подозрительного происходит в больнице. Ты намекнешь кое-кому, что у тебя проблемы с налогами, и будешь ждать, когда тобой заинтересуются. – Ты все правильно понял. – Я польщен, что ты поделился со мной своей мудростью. – Ты знаешь, почему мы действуем именно так, Чиун? – Да. Потому что ты глуп. – Нет, просто на этот раз мы должны быть очень аккуратны. В Скрэнтоне я все делал по-твоему. Я прошел по цепи и обезвредил верхушку. Это было эффектно. Только вот тот, кого я должен был защитить, умер. Я убрал семь или восемь человек, и все без толку. – Разве это было по-моему? Куролесить, как пьяный солдат, желая всем веселого праздника Свиньи и оставляя за собой трупы? Нет. Мой способ – это убрать того, кто является источником проблем. Имей дело с кем хочешь, но если не найдешь нужного человека, ты ничего не достигнешь. Нечего сваливать на меня вину за то, что ты не смог правильно выбрать цель. В конце концов, я только бедный слуга, которому не дано знать ваши с доктором Смитом тайны. – Ладно, на этот раз мы сначала выясним, кто за все это должен ответить, а уж потом начнем ломать кости. – И для этого нам необходимо разыгрывать из себя доктора и пациента? – Да, Чиун. И вот что приятно – с нашими деньгами мы здесь будем себя чувствовать свободно. Никто не станет мешать человеку, заплатившему двадцать пять тысяч долларов вперед наличными. – Это много? – Очень, – сказал Римо. – Даже для больницы. – Я пока воздержусь оценивать твой план. – Сработает как по маслу, – сказал Римо. – Хватит насилия.Глава девятая
Доктор Деммет вошел в кабинет, бросил золотое кольцо на стол, взял из бара бутылку, налил себе водки, уселся в мягкое кожаное кресло, угрюмо поглядел в стакан и выпил залпом половину. – Рановато ты сегодня начал, а? – опросила Кэти Хал, сидевшая за столом напротив. – Это хорошо в любое время дня. – Голос Деммета дрожал. – Не для врача все же, – сказала она – Такому врачу, как я, все можно. – Так вот что не дает тебе покоя! – Да. Если хочешь знать, я устал от всего этого. – Ты расстроен из-за миссис Уилберфорс. – Кэти улыбнулась. – Да, – сказал он. – Отчасти. А что это за кольцо? – Это просто эксперимент, – сказала Кэти Хал. – Я испытываю кое-что новое. Тебе не о чем беспокоиться. – Она умрет? – спросил Деммет, допив водку. – Конечно, – сказала Кэти Хал. – Мы не можем оставить ее в живых, раз она бегает кругами и вопит о том, что мы сделали с ее любимым мальчиком. – Мне все это перестало нравиться. – Может быть. Зато понравилось букмекерам, так как твои долги оплачены. На твоем счету в банке после долгого перерыва опять кое-что появилось. И мне это нравится, потому что… это мне нравится. – Выпей со мной, – предложил Деммет, подняв стакан. – Не пора ли остановиться? У тебя ведь днем операция? – Да, – мрачно ответил Деммет. – Но сегодня я могу пить, сколько захочу. Мне не придется никого убивать, а сохранять людям жизнь я могу и трезвым, и пьяным. Трезвость нужна только для убийства. – Не раскисай. У меня нет времени тебя утешать. – Нет? – Нет. В клинику прибыл очень важный пациент. – Давай отправим его на тот свет, пока он не предъявил претензий по поводу питания. – Этого надо оставить в живых. – Чем он лучше других? – Пока неизвестно, – сказала Кэти Хал. – Он путешествует под именем Уильямса. Он привез с собой собственного врача и заплатил вперед двадцать пять тысяч долларов наличными за пребывание в стационаре. – Уильямс? Я не знаю никаких знаменитых Уильямсов. – Конечно, это не настоящее имя. Надо выяснить, кто он на самом деле. Вполне вероятно, что у него возникнет желание завещать клинике определенную сумму в случае его внезапной кончины. – Ну, пока ты не решишь прикончить его, он меня не интересует. Да и вообще… – Что вообще? – Мне все это больше не нравится. Их слишком много. А эта миссис Уилберфорс, старая противная корова, она-то была совсем не при чем. – Она была опасна, а есть только один способ избавиться от опасности – ликвидировать ее. – Это также способ утолить жажду. Так ты не выпьешь со мной? – спросил Деммет. – Нет, – улыбнулась Кэти Хал, но это была холодная, официальная улыбка. – Ну, тогда выпью с кем-нибудь еще, – сердито буркнул Деммет и вышел из кабинета. Кэти Хал проводила его взглядом, затем посмотрела на его стакан и на золотое кольцо. Доктор Деммет, похоже, струсил. Это делало его одновременно опасным и, если эксперимент с миссис Уилберфорс был так же удачен, как с Энтони Стейсом, неудобным. Она положила кольцо в сумку, чтобы перезарядить при случае.Глава десятая
Миссис Уилберфорс нашли там, где ее оставил доктор Деммет, в постели ее номера в мотеле. Он овладел ею под утро. У нее давно не было мужчины. Очень давно. Она презирала мужчин, относилась к ним свысока, а если поблизости не было настоящих мужчин, она вымещала все на своем сыне, пытаясь сломать его дух, желания и тело. Но когда Деммет овладел ею, не интересуясь ее чувствами, как будто его мысли были где-то далеко, она поняла, что всегда хотела, чтобы мужчина бросил ей вызов и победил. Деммет оставил ее в постели в размышлении о том, сколько удовольствия доставляет секс, и о том, сколь невероятно было бы, если бы такой приятный человек, как доктор Деммет, был как-то причастен к сокрытию истинной причины смерти Натана Дэвида. Он рассказал, как отчаянно пытался спасти ее сына, но ничего не смог поделать. Она закрыла глаза и решила заснуть, но сон не приходил. Неожиданно возникла боль в левом виске, потом в правом, а потом охватила всю голову, будто раздирая ее изнутри. Она встала, пошла в ванную и взяла из аптечки флакон с аспирином. Приняла две таблетки и, запрокинув голову, запила водой. В этот момент она заметила в зеркале свое отражение. Она взглянула на себя, а затем стала внимательно рассматривать свое лицо. Считалось, что секс омолаживает и делает женщину счастливой. Но на ее лице не было и намека на это. В уголках глаз обозначились морщины, под глазами появились мешки. Еще утром ничего подобного не было. Видимо, головная боль оказывала пагубное воздействие на ее нервную систему, что и отражалось на лице. Миссис Уилберфорс оставалось надеяться, что это не начало той страшной болезни, которая унесла Натана Дэвида. Пневмонии. Тем не менее она, конечно, попросит милого доктора Деммета, чтобы он ее подлечил. Она опять легла, пытаясь забыть о боли, но смогла заснуть только в пять утра. Она проспала тот час, когда обычно вставала, – шесть сорок пять. В девять тридцать к ней зашла горничная, но, увидев ее в постели, тут же ушла. Когда она опять появилась в половине первого и, не увидев таблички с просьбой не беспокоить, открыла дверь – миссис Уилберфорс все еще спала. Горничной это показалось подозрительным, и она попыталась разбудить ее, но безуспешно. Горничная вызвала администратора, который зарегистрировал миссис Уилберфорс накануне. – В чем дело? – спросил администратор, заходя в комнату. – Что случилось? – Эта женщина не просыпается, – сказала горничная. – Она, видимо, заболела. Администратор постоял в дверях. – Посмотрим, – сказал он. – Ах, это миссис Уилберфорс, она приехала вчера. – Он в нерешительности стоял на пороге спальни. – Миссис Уилберфорс, – позвал он. Ответа не было. – Миссис Уилберфорс! – Он повысил голос. – Она не отвечает, – сказала горничная. – По-моему, ей плохо. – Хорошо если так, а не то твоей заднице не поздоровится, – прошипел администратор, который стал в таком тоне разговаривать с молоденькой горничной-пуэрториканкой после того, как девушка совершила непростительный грех, отказавшись провести с ним время в одном из пустых номеров и, больше того, пригрозила, что если он не перестанет донимать ее, она все расскажет его жене. Администратор нервно проглотил слюну. Входить в спальни к женщинам не дело администратора. – Стой здесь, – прошептал он горничной, чтобы иметь свидетеля, быстро прошел к кровати и стал звать миссис Уилберфорс по имени. Ответа не было. Он дотронулся до одеяла там, где, по его мнению, должна была быть рука. – Миссис Уилберфорс! Послышался слабый хрип. Администратор осторожно отдернул одеяло, замер, вглядываясь в лицо, затем резко отшатнулся. – Это не миссис Уилберфорс, – сказал он взволнованно. – Разве нет? – спросила горничная, входя в комнату. – Нет, посмотри сама, – сказал он, подзывая ее. Она подошла ближе, сначала робко, потом смелее. Взглянув на лицо, она невольно вздрогнула. Лицо было отвратительно, как грех, и старо, как время. Сморщенная коричневая кожа была изрезана глубокими морщинами, волосы были совершенно седыми, а из щек и подбородка, как у ведьмы, торчали длинные белые пучки волос. – Миссис Уилберфорс гораздо моложе, – произнес администратор. – Я сам регистрировал ее вчера. Это не она. Голова на подушке пошевелилась. Веки дернулись и медленно, словно в ожидании прихода смерти, которая дала временную отсрочку, открылись. Глаза тупо уставились на мужчину и женщину у кровати. Губы слегка дрогнули, но звука не было. Затем они вновь зашевелились, мышцы в углах рта напряглись, рот приоткрылся и раздался изможденный тихий голос: – Я миссис Уилберфорс. Чиун смотрел телевизор, а Римо лежал на диване и медитировал, когда зазвонил телефон, стоявший рядом с зеленой бархатной кушеткой. – Это Смит, – произнес кислый голос, – я только что узнал, что миссис Уилберфорс… я полагаю, вы встречались с ней… доставлена в клинику Роблера. – Что с ней? – Не знаю. Ее нашли совершенно больной в номере пригородного мотеля около часа тому назад. Вы, конечно, улавливаете связь? – Сначала сын, теперь мать… – Попытайтесь все разузнать. – Что-нибудь еще? Есть что-либо новое в деле о налоговой службе? – Ничего. Все, над чем работал Уилберфорс, он держал в голове. Этого мы, видимо, никогда не узнаем. Не теряйте связи со мной. Между прочим, эта линия не прослушивается. Наши люди контролируют ее. Римо осторожно положил трубку на рычаг и спрыгнул с дивана. Поглядел на Чиуна, который, казалось, впал в транс, завороженный телеэкраном. Не стоит беспокоить его сейчас, тем более что это бесполезно. Чиун не оторвется от телевизора, пока не кончится очередная серия. В комнате могут происходить взрывы, пожар, наводнение. Когда дым рассеется, вода схлынет, обломки уберут, Чиун все так же будет сидеть в позе лотоса, глядя, как доктор Лэнс Рэвенел находит выход из любой ситуации, благодаря своей мудрости и доброте. На Римо была коричневая рубашка, коричневые слаксы и свитер. – Я ухожу, Чиун, – громко сказал он. Ответа не последовало. – Я могу не вернуться. Это самое опасное задание, – сказал Римо. Тишина. – Но это будет мое лучшее дело, – сказал Римо. – Это можно сказать о чем угодно, – бросил Чиун и вновь замолк. В комнате звучал лишь голос с телеэкрана. – Чиун, ну ты и поганец! – крикнул Римо. Ответа не последовало. Римо надел темные очки, носить которые не любил, но они приводили в ярость Чиуна. Римо купил их, гуляя как-то днем с Чиуном по улицам Сан-Франциско. Это был их любимый город, в котором среди пестрой многоязыкой толпы они смотрелись вполне нормально – восьмидесятилетний кореец в экзотических одеждах рядом с худым сурового вида американцем. И пока они держались подальше от китайских кварталов, все было спокойно. В тот день Чиун настоял, чтобы они зашли в большой универмаг. Римо пошел смотреть клюшки для гольфа, когда вернулся, то обнаружил Чиуна в углу нижнего этажа в отделе оптики, где врач подбирал женщине очки. Чиун громко выражал свое неудовольствие. Врач и женщина обернулись и сердито смотрели на него. Он отвечал им тем же. – Что ты делаешь, папочка? – спросил Римо. – Смотрю, как этот человек портит женщине глаза. – Тише, – сказал Римо. – Тебя могут услышать. – И хорошо, – сказал Чиун – Подумай, скольким людям я спасу зрение, если все будут слушать меня. – Чиун, некоторые не могут без очков. – Неправда, никому они не нужны. – Очень нужны. Ты видел таблицы для проверки зрения, где обозначены буквы? Некоторые люди не могут их прочесть. – Но зачем читать буквы, надо читать слова, – сказал уверенно Чиун. – Не в этом дела. Некоторые не могут даже разглядеть, какие там буквы. – Все потому, что глазные мышцы работают неправильно, они не натренированы. И вместо того, чтобы тренировать мышцы, что делают люди? Идут к так называемому врачу, который надевает им на глаза кусочки стекла. Это значит наверняка, что человек никогда не будет иметь возможность тренировать глазные мышцы, чтобы они работали правильно. Этот врач поступает ужасно. – Не все могут управлять своими глазными мышцами, – слабо сопротивлялся Римо. – Верно, – согласился Чиун. – Особенно американцы. Эта страна – рассадник лентяев. Мы с тобой повидали много стран, но только здесь почти все носят очки. Разве это не доказывает, что тут все ленивы? – Это не так, Чиун. Одна из причин в том, что в этой стране люди много смотрят телевизор. Чиун открыл рот от удивления. – Ты лжешь, – прошептал он. – Нет, это правда. Если много смотреть телевизор, можно испортить зрение. – О, – застонал Чиун, – о горе! Ты хочешь сказать, что от прекрасных фильмов мои глаза испортятся? – Ну, твои, может, и нет. Но у многих – да. – Какое коварство! Или ты говоришь так, чтобы меня расстроить? – Он вопросительно посмотрел на Римо. Тот покачал годовой. – Это правда, папочка. Чиун на миг умолк, потом хитро улыбнулся и поднял вверх указательный палец с длинным ногтем. – А-а, – сказав он, – но даже если ты и прав, подумай, как благотворно действуют эти теледрамы на душу и сердце. Римо вздохнул. – Это верно, папочка. Они прекрасны. Они делают жизнь богаче для слепых и зрячих. По мне, пусть лучше вся страна ослепнет, чем одна из этих прекрасных постановок сократится хотя бы на минуту. – Для тебя еще не все потеряно, Римо, но не для него, – сказал Чиун, указывая на врача. – Он должен сказать этим людям, чтобы они тренировали глазные мышцы, а не надевали очки, которые не дают им возможности использовать глаза но назначению. – Что тут случилось? – раздался женский голос со скандинавским акцентом. Из-за двери задней комнаты отдела оптики появилась молодая блондинка. Чтобы успокоить ее, Римо купил темные очки от солнца, хотя и не любил носить их. Чиун был, конечно, прав. Тренированные мышцы глаза могли обеспечить нормальное зрение и без очков. Очки от солнца были своего рода костылями для тех, кто плохо видел. Примерив несколько оправ, Чиун потребовал, чтобы ему подобрали очки с деревянными линзами, дабы не только улучшить зрение, но и уберечь глаза от случайных осколков стекла. Римо выбрал самке темные очки, какие были, наложил их в карман и не надевал, пока не вошел в клинику Роблера, играя роль богача, скрывающего свое имя и внешность. Раздались звуки органной музыки, означавшие конец очередной серии и начало выпуска новостей. Чиун повернулся к Римо. – Как умно! – сказал он. – Ты проникаешь в эту больницу, чтобы все высмотреть, и первым делом закрываешь глаза черными стеклами, чтобы ничего не видеть. Чисто американский подход к решению проблемы. Чиун опять повернулся к телевизору, гораздо меньше интересуясь Римо, чем появившейся на экране женщиной с лошадиным лицом, рекламирующей мыло. Римо вышел в коридор. Стены и пол были облицованы красноватым мрамором и казались холодными. Римо коснулся стены и обнаружил, что она теплая. Последнее новшество в отоплении – стены с подогревом! Очевидно, в клинике Роблера не особенно беспокоились, поступит ли очередное пожертвование. Пройдя по коридору, он увидел стенной шкаф и на верхней полке нашел то, что хотел – через минуту его уже невозможно было отличить от врача. В темных очках и белом халате он напоминал подвыпившего плейбоя. Римо считал, что именно так и выглядят все врачи. Он спустился по лестнице на четвертый этаж и бесцеремонно прервал телефонный разговор сидевшей за столом дежурной медсестры: – Где находится отделение неотложной помощи? – На первом этаже, доктор, – ответила она. – Лифт вон там. – Ваш воротничок слегка обтрепался, – сказал Римо. – Следите за этим. – Да, сэр, – ответила она и удивленно посмотрела ему вслед. Кто бы это мог быть? Римо направился в отделение неотложной помощи. Он шел больничными коридорами в лечебный корпус, и никто не остановил его, не спросил, кто он такой. Одно дело, если бы его явно принимали за врача, но нет, просто никто не обращал на него внимания. Он заглядывал во многие палаты в поисках миссис Уилберфорс, но никто не попросил у него ни совета, ни помощи. Он почувствовал, что с его присутствием мирились, но не воспринимали как коллегу. Римо не знал, хорошо это или плохо, но счел для себя оскорбительным и решил, что все объяснялось отсутствием стетоскопа. Повстречав в коридоре какого-то врача, он подцепил пальцем стетоскоп, висевший у того на шее. Врач пошел дальше, ничего не заметив, и Римо повесил стетоскоп себе на шею. Стетоскоп творил чудеса. Римо не прошел и пятидесяти футов, а его уже попросили проконсультировать трех больных. В одной из комнат, куда он заглянул со стетоскопом на шее, его попросили осмотреть пациента со сломанной ногой. Он рекомендовал аспирин и постельный режим. Другого пациента он назвал симулянтом, который занимает место, необходимое для действительно больных людей. В третьей палате ему представился случай впервые воспользоваться стетоскопом. Поразительно, но с помощью этой трубки действительно можно было многое слышать. На столе лежала полная женщина, которую осматривал молодой человек, явно практикант. Он с надеждой взглянул на Римо. Римо приложил стетоскоп к животу женщины, прислушался и расхохотался. – Послушайте, какой грохот, – сказал он. – Ну и бурлит, будто варится гороховый суп – Что вы думаете, доктор? – спросил практикант. – Я бы прописал по две столовых ложки пептобисмола каждые три часа. А вам, леди, нужно забыть про пиво. Практикант придвинулся к Римо и прошептал: – Но она жалуется на головные боли. Римо уверение кивнул. – Правильно, – сказал он. – Это все из-за пива. В пиве есть дрожжи. Они вызывают вздутие во всем теле, и газы давят на мозг. Я помню, как брат Теодор объяснял это на последней лекции. Осторожнее с дрожжами! А вам, леди, лучше забыть о пиве. – Но я никогда… – сказала больная ему вслед. Римо задержался у двери, улыбнулся и сказал: – О счете не беспокойтесь. Просто пришлите его мне. Он пошел дальше, надеясь вновь воспользоваться стетоскопом. В конце коридора обнаружились тяжелые металлические двери со стеклами, забранными железными решетками. Римо заглянул внутрь, открыл дверь и оказался в отделении неотложней помощи. Оно состояло из четырех палат; три были пусты. В четвертой лежала миссис Уилберфорс. Войдя, Римо надел на лицо марлевую маску. На столе лежала фигура, наполовину покрытая ярко-белыми простынями, а вокруг нее суетилась группа врачей и медсестер. Две сестры массировали ноги пациентки. Врач и еще одна сестра склонились над грудной клеткой и ритмично делали массаж сердца. Внимание Римо привлек другой врач, со шприцем в руке, собиравшийся сделать укол в сердце – видимо, чтобы ввести адреналин. Римо подумал, что у врача очень несчастный вид. Он заметил, что руки у того тряслись, и понял почему: врач был пьян. Римо вошел в палату и присвистнул, однако повязка на лице заглушила звук и получилось просто шипение. В его сторону повернулось две-три головы. – Всем привет, – сказал он. – Продолжайте в том же духе. Если я что-то замечу неладное, то дам вам знать. Для убедительности Римо помахал стетоскопом. Головы опять повернулись к больному. Римо подошел поближе к столу. Там лежала женщина, но очень старая, как он мог заметить, когда сестра на миг сняла с ее лица кислородную маску. Римо вспомнил свой визит в дом миссис Уилберфорс в Скрэнтоне и его хозяйку – здоровенную бой-бабу, которую он похлопал по крупу. Потом он взглянул на сморщенную старуху на столе. «Черт возьми, – подумал он. – Где же миссис Уилберфорс?» Он уже повернулся, чтобы уйти, когда заметил табличку у изголовья кровати. Там значилось «Уилберфорс». Он опять вгляделся в лицо женщины. Разве это она? Но глаза… орлиный нос… возможно, что она. Он еще присмотрелся. Она! Но что произошло? Несколько дней назад она была похожа на воина преторианской гвардии, а теперь превратилась в сморщенную древнюю старуху. Как такое могло случиться? Римо снова взглянул на врача, который трясущимися руками держал шприц. У дальнего конца стола электрокардиограф показывал неустойчивый ритм. Поддерживалось искусственное дыхание, продолжался массаж сердца. В комнату вошел еще кое-кто. Как и врач со шприцем, эта женщина была без халата, в обтягивающем желтом свитере и короткой белой юбке, подчеркивающей длинные стройные ноги. Она вошла в палату уверенно, будто владела больницей. Сестра, заметив движение в дверях, подняла голову, чтобы сделать замечание непрошеному гостю, но, увидев, кто это, опять склонилась над больной. Рыжеволосая красавица подошла к врачу, державшему шприц. – Как дела, доктор Деммет? – спросила она. – Серьезный случай, мисс Хал, – ответил он. Голос его дрожал. – Неужели? – Нарушение всех функций организма. Критическое истощение. – Удастся ее спасти? – Не знаю, – сказал врач. – Попытайтесь, – сказала женщина. Их глаза встретились. – Попытайтесь, – повторила она. "Звучит, как «не пытайтесь», – подумал Римо. – Я делаю все, что могу, – сказал врач. – Продолжайте. Доктор наклонился, воткнул шприц между ребер женщины и ввел адреналин прямо в сердце. Женщина в желтом свитере, понаблюдав за ним, оглядела палату. Ее взгляд остановился на Римо, стоявшем неподалеку. Он вдруг понял, что в своих темных очках резко выделяется на общем фоне. Женщина подошла к нему. – Ктовы такой? – спросила она. Римо решил разыграть из себя чудака. – Уильямс – мое имя, болезнь – моя забава. – Уильямс? Вы тот самый мистер Уильямс? Римо кивнул. Он увидел, что на нее фамилия произвела впечатление. Ее красивые умные глаза вдруг засветились каким-то внутренним светом. – Но почему вы здесь? – спросила она. – Я люблю больницы и всегда хотел стать врачом. По средам я играю в гольф. У меня есть свой стетоскоп. Я хотел попасть сюда и не мог удержаться. Кэти Хал кивнула. – Я Кэти Хал, помощник администратора. Я собиралась связаться с вами и узнать, не понадобится ли моя помощь. Римо отрицательно покачал головой. – Нет. Мне очень интересно находиться здесь и наблюдать, как эти замечательные люди спасают бедную старую леди. Странно, я слышал, что она не так стара, как выглядит. – И мне так сказали, – ответила Кэти Хал. – Необычный случай, – сказал Римо. Кэти Хал кивнула. – Мгновенное старение, – сказал Римо. – Никогда ни о чем подобном не слышал. – Насколько мне известно, такое порой случается в результате нервного шока. Эта женщина недавно потеряла сына, которого очень любила. Римо не ответил. Он следил за врачом, стоявшим у стола. Как его фамилия – доктор Деммет? Он нажимал кулаком на грудь женщины. На экране электрокардиографа вдруг появилась ровная линия. Деммет надавил сильнее. – Жить, черт побери, жить! – рявкнул он. – Эм-м, – сказал Римо. – Да, шок. У нее были очень теплые отношения с Натаном. Наблюдая за врачом, он не заметил, как сверкнули глаза Кэти Хал при упоминании этого имени. Она ведь ничего не говорила о Натане. Кэти поняла, что мистер Уильямс не просто эксцентричный миллиардер, а кто-то поважнее. И опаснее. Деммет в отчаянии сжал кулаки и потряс ими перед собой. – Все, – сказал он мрачно. – Можете не продолжать. Кончено. Он повернулся в сторону Римо и Кэти Хал. – Я не смог спасти ее, – сказал он, обращаясь к Кэти Хал. – Очень жаль, доктор Деммет, – ответила она, и Римо уловил сарказм в ее голосе. – Видимо, это было за пределами наших возможностей. Деммет посмотрел на нее, потом на пациентку, и, как заметил Римо, раздражение по поводу ее смерти исчезло с его лица и сменилось вдруг выражением облегчения. Деммет постоял, повернулся и вышел из комнаты. «Странно, – подумал Римо. – За доктором Демметом неплохо бы понаблюдать». – Он, кажется, воспринял все близко к сердцу, – сказал Римо между прочим. – Да, – согласилась Кэти Хал. – Некоторые медики воспринимают смерть как личную драму. Это осложняет им жизнь. – Она помолчала, а затем бодрым голосом спросила: – А у вас, мистер Уильямс, все хорошо? – Прекрасно, – сказал Римо. – Медобслуживание вас удовлетворяет? – Не знаю. У меня личный врач. Он не позволяет никому прикасаться ко мне. – Долго пробудете у нас? – спросила Кати. Как она представилась? Помощник администратора? Подходяще, ей можно намекнуть о своих проблемах, чтобы слух распространился по больнице. Он доверительно наклонился к ней. – Нет, не очень долго, пока эти типы из налоговой службы не отстанут от меня. – О, понимаю, проблемы с налогами. – Проклятие всех богатых людей. – Ну, будем надеяться, что все обойдется. – Да, будем надеяться. – Я живу при больнице, мистер Уильямс. Дежурный всегда может связаться со мной. Если вам что-то потребуется, не смущайтесь, звоните в любое время дня и ночи. – Она взглянула на Римо горящими глазами. Римо вернулся в палату в прекрасном настроении. Пробыв в больнице всего несколько часов, он уже взял на заметку этого доктора Деммета. И пустил слух, что у него проблемы с уплатой налогов. Теперь, возможно, им заинтересуются. Так или иначе, сегодня был удачный день, он работал головой, а не руками. Скрэнтон не повторится. Он будет действовать, используя свой интеллект. Да, только так. А когда проблема будет решена без крови и смертей, Смит останется доволен, и даже Чиун вынужден будет признать, что Римо умеет пользоваться головой. Хорошо продуманный план стоит сделанного дела. Римо предвкушал победу. Он остановился у своей палаты, затем распахнул дверь и влетел в комнату в развевающемся белом халате со стетоскопом на шее. – Да-да-а-а! – протрубил он. – Что значит это «да-да-а-а»? – спросил Чиун, который сидел у окна и разглядывал нечто отвратительное – центральные кварталы Балтимора, находившиеся в нескольких милях от клиники. – Это победное начало, – сказал Римо. – Я, доктор Лэнс Рэвенел, пришел спасти мир от псориаза. – Помолчи, – сказал Чиун. – Не тебе с твоим легкомыслием судить о докторе Рэвенеле. – Хм, – сказал Римо, чувствуя, что радостное настроение улетучивается. – Неужели? – Да, это так. Доктор Рэвенел – человек благородной профессии. Он целитель, в прекрасных фильмах он спасает людей. – Это только в фильмах. – Там больше правды, чем в твоих так называемых фактах. – Ну уж… – Разве не правда, что доктор Рэвенел излечивает больных? – Помнишь Сан-Франциско? Ты сказал мне, что болезнь проистекает от недостатка дисциплины у пациента. Ты уже так не думаешь? – Это причина болезни. Но если врачи не могут заставить людей правильно думать и победить болезнь, то им надо избрать другой путь. Это не их призвание. Но ты не имеешь права клеветать на них, ибо у тебя вообще ни к чему нет призвания. – С каких это пор ты стал защитником АМА? – Я не знаю, что такое АМА, но если там требуется говорить правду, то я за них. Римо только вздохнул в ответ, настроение его упало. Победа не казалась теперь такой близкой. Предстояло много работы. Было еще кое-что, о чем стоило поразмышлять. Стремительное одряхление миссис Уилберфорс не давало ему покоя. Теперь он понял, что это ему напомнило: Энтони Стейса в Скрэнтоне. Римо искал тогда бодрого человека средних лет, а вместо этого нашел дряхлую развалину, старика, который желал смерти. Что же с ними случилось? Внезапное старение? И что означали слова Стейса: «Держись подальше от врачей»? Что с ним произошло? Кэти Хал сказала, что все дело в нервном потрясении, но Римо никогда не слышал о таком действии шока. – Чиун, как стареет человек? – Отдавая свои лучшие годы неблагодарному щенку, который не желает в благодарность сделать подарок учителю. Чиун все еще злился. – Чиун, забудь на минуту о Барбре Стрейзанд. Я сейчас видел, как умерла одна женщина. Три дня назад она была здоровой и сильной, как медведица. – Невелика потеря, – сказал Чиун. – Но сегодня ей можно было дать сто лет, так она высохла и сморщилась. Черт возьми, Чиун, она стала прямо старухой! А неделю назад я встретил другого человека, с которым случилось то же самое. Он постарел за одну ночь. – Тебе это не понятно? – Нет, – ответил Римо. – Мы многого не понимаем в окружающем мире. Как американский пожиратель мяса может постичь секреты Синанджу? Почему он в состоянии лазить по стене, ломать другим кости, переносить действие яда? Римо подождал, пока Чиун сам ответит на свои вопросы, как он обычно делал, но ответа не последовало. Римо сказал: – Изменилась моя сущность, вот почему я могу делать все это. – А изменился ты потому, что хотел этого. – Значит, эти люди постарели, потому что хотели постареть? – Нет, – сказал Чиун. – Они постарели потому, что не хотели оставаться молодыми. Может быть, это произошло под действием какого-то вашего лекарства, и они сами захотели этого. Никто не меняется, пока сам того не захочет. Стареют те, кто ждет старости. – Спасибо за ответ без ответа. – Всегда к твоим услугам, – сказал Чиун и отвернулся к окну.Глава одиннадцатая
– Его фамилия Деммет. Нет, имени я не знаю. Просто Деммет. – Минуту, – сказал Смит. – Я запрошу компьютер. Римо услышал, как Смит положил телефонную трубку на стол и защелкал клавишами компьютера. Тридцатью секундами позже он взял трубку. – Если что-то есть, мы узнаем через минуту, – произнес Смит. – А почему именно Деммет? – Точно не знаю, – сказал Римо. – Мне запомнилось выражение его лица в операционной. Римо вспомнил лицо Деммета, тонкие губы, противоречивые чувства, очевидно владевшие им, когда умирала миссис Уилберфорс. Его отчаянные попытки спасти ее, а потом облегчение, отразившееся на лице, когда он уже ничего не мог сделать. – Меня насторожило его лицо, – повторил Римо. – Это все? Не много в плане конкретной информации, – сухо сказал Смит. – Не стоит двадцати пяти тысяч долларов. – Вообще-то, – раздраженно заметил Римо, – я собираюсь раздать персоналу анкету «Кто из вас убийца? Если не вы, то назовите пятерых, подозреваемых вами в порядке уменьшения вероятности». Я соберу все анкеты, передам вам, а вы заложите их в этот идиотский компьютер, который, возможно, выдаст ответ, что виноват во всем я. Черт возьми, конечно, у меня пока нет ничего конкретного!.. – Подождите, – перебил Смит. – Есть ответ. Деммет Дэниел, врач, родился в Элктоне, штат Мэриленд… – Пропустите информацию из серии «Кто есть кто» и читайте дальше, – сказал Римо. Смит на миг замолк, потом продолжил: – Деммет был одним из консультирующих врачей, которые пытались спасти Натана Уилберфорса. Он же был анестезиологом во время той операции, когда умер Боулдер из налоговой службы. – Вам этого недостаточно? – довольно спросил Римо. – Наводит на размышления, – сказал Смит. – Какие к черту размышления, все очевидно! – Наводит на размышления. Я бы на вашем месте последил за ним. – Ну спасибо, – зло сказал Римо. – Кстати, что бы вы сделали на моем месте, если бы увидели женщину, постаревшую за два дня на сорок лет? – Что вы хотите сказать? – Римо почувствовал, что Смит весь обратился в слух и рассказал шефу об Энтони Стейсе, а потом о миссис Уилберфорс. Римо закончил. Смит молчал. – Не просто сразу разобраться, что к чему, а? – спросил Римо. – Вы, кажется, считаете, что мне здесь очень легко? Вы же представления не имеете, чем мне приходится заниматься. – Ничего в этом особенного нет. Обычная работа, – сказал Смит. – По поводу старения сказать пока ничего не могу. Попробую получить результат вскрытия обоих тел. – Попробуйте, попробуйте. А я тем временем буду торчать здесь и делать черную работу. – Я тронут, – сказал Смит. – Мне и в голову не приходило, как вы напряженно работаете. – В том-то и беда, – сказал Римо, – что не приходило. – Я учту это. Послышались гудки. Римо осторожно положил трубку на рычаг, еле сдержавшись, чтобы не разбить аппарат на кусочки. Счет за него придет к Смиту, а Римо не хотелось вновь заниматься выяснением отношений. Он оглядел просторную палату, освещенную сейчас лишь одной лампой, висящей над его головой. В углу на циновке спал Чиун. Римо посмотрел на него, пошел в спальню и лег. Он медленно и глубоко задышал, стараясь снять напряжение. На два счета – вдох, на два счета – медленный выдох. Глубокий вдох. Выдох. Он повторял это снова и снова. Дыхательные упражнения принесли успокоение. Напряжение исчезло. Полная тишина. Полный покой. – Хм-м-м-м-н-н-н-к! – Звук резал слух, напоминая скрип ржавой пилы по дереву. Что за чертовщина? – Хм-м-м-м-н-н-н-к!! – раздалось снова, на этот раз еще громче. Это храпел Чиун. – Чиун, прекрати! – крикнул Римо в открытую дверь. – Хм-м-м-м-н-н-н-к!!! – О, Господи, – прорычал Римо, встал и закрыл дверь. Не успел он лечь, как храп возобновился. Римо вышел в гостиную и взглянул на спящего Чиуна. Больше всего ему хотелось подойти к Чиуну и ткнуть его в бок, чтобы прекратил храпеть. Но у Римо не было абсолютно никакого желания остаться в результате со сломанной ногой или чем-нибудь похуже. – Как тут уснешь? – спросил он вслух. – Хм-м-м-м-н-н-н-к! Римо надел мягкие туфли на резиновой подошве и вышел в темный коридор. Он весь кипел от негодования, и ему вдруг захотелось устроить всему персоналу клиники праздник Свиньи. Но нет, Смит не простит ему второго Скрэнтона. Вместо этого Римо пошел по коридорам, сначала прислушиваясь к звуку своих шагов по блестящему мраморному полу, потом стараясь идти бесшумно. За углом он обнаружил темный коридор и стал отрабатывать бесшумный шаг ниндзя. Он прислонился спиной к стене и боком двинулся по коридору, быстрее и быстрее, пока не достиг скорости спринтера. Четыре раза туда, четыре обратно. Однако это не помогло. Я совершая последнее движение, он услышал скрип своих туфель и от собственной оплошности разозлился еще больше. Он бросился по пожарной лестнице вниз на другой этаж, опять по коридору и вниз по лестнице, снова по коридору и, наконец, стараясь двигаться бесшумно, оказался рядом с вестибюлем, но так и не устал, и не запыхался, и не успокоился. Римо опять поднялся на пятый этаж и пошел по длинному коридору в дальний конец нового крыла, где было больше палат. Он останавливался у дверей, прислушиваясь к дыханию больных. Дежурная медсестра должна была находиться дальше по коридору, и, сосредоточив слух в том направлении, Римо различил звук шариковой ручки, скользившей по бумаге. Сестра что-то писала. Но это могла быть и не сестра. Римо вслушался напряженнее и уловил слабое шуршание материи, сопровождавшее движение авторучки. Видимо, это шуршит нейлоновая униформа медсестры. «Совсем неплохо», – подумал он. Римо переключил свое внимание на дверь третьей по счету палаты. Она была приоткрыта. Римо попытался отвлечься от всех других звуков на этаже и прислушался. Да. В этой палате находятся двое. Два мужчины. Нет, минутку, там есть женщина. Мужчина дышал неглубоко и носом. Дыхание женщины было более глубоким и медленным. «Римо, ты ошибаешься. Что может делать женщина в одной палате с мужчиной?» Он вновь прислушался. Точно, там были мужчина и женщина, даже если они и не должны были быть вместе. Именно этого и не хватало для полноты картины сегодняшнего вечера: значит, и со слухом у него плохо. Римо прошел вперед вдоль стены, пока ее оказался напротив приоткрытой двери. Медсестру все еще не было видно, если только это действительно была медсестра. Римо вошел в темную палату. Там стояли две кровати. На одной спал мужчина, на другой женщина. О'кей. Значит, со слухом пока все в порядке. Но что мужчина и женщина делают в одной палате? Что за порядки в этой больнице? Что за вседозволенность? Немного успокоившись, Римо вышел в коридор. Заметив в конце его медсестру, что-то писавшую сидя за столом, он направился к ней. Сестра подняла голову и увидела его. На лице ее отразилось удивление, и рука дотянулась к телефону. Римо, улыбаясь, подошел к ней. – Привет, – сказал он. – Кто вы такой? – спросила она, все еще держа руку на телефоне. – Ну, вообще-то я член государственной комиссии по контролю нравов и морали и мне интересно знать, что делают мужчина и женщина в пятьсот шестьдесят первой палате? – Это мистер Даунхеймер. Его жена находится с ним, пока он поправляется после операции. Но кто вам позволил войти сюда? – Ничто не может остановить меня в борьбе с безнравственностью, – произнес Римо. – Ее надо вырывать с корнем, если мы хотим сохранить моральный дух в республике. У нас ведь настоящая республика, не то что в Европе. – Но… – Многие думают, что у нас демократия, но это не так. Спросите Чиуна. Он полагает, что здесь империя, но это тоже неверно. У нас республика. – Я все же вызову коменданта, – сказала сестра, снимая трубку. – Я никогда не встречал коменданта, который знал бы, чем отличается европейская демократия от нашей республики, – сказал Римо. – Но если вы считаете, что он может принять участие в нашем разговоре, то зовите. Хотя сейчас уже поздно, и мне пора уходить. – Комендант покажет вам, где выход. – Выход? Я не собираюсь выходить отсюда. Я просто пойду в свою палату. – Где ваша палата? Сестра была блондинкой и держалась довольно бойко. На груди у нее была приколота табличка с именем «Нэнси». У Римо мелькнула идея, а не пригласить ли ее к себе. Но Чиун будет против. Кроме того, она, похоже, человек добросовестный, а значит, не покинет пост. – Я лежу в пятьсот пятнадцатой палате, – сказал Римо. – Вон там. – Он показал большим пальцем через плечо. – Я мистер Уильямс. – Вы тот самый мистер Уильямс? – Не знаю, тот я Уильямс или не тот. Я просто старый мистер Уильямс, любитель повеселиться и уклониться от уплаты налогов, миллиардер-отшельник. Сестра была в замешательстве. – О-о! – Она положила трубку на место. – Я слышала, что вас поместили на нашем этаже, но не ожидала вас увидеть. – Сделайте одолжение, Нэнси, никому не говорите, что я здесь. Я не хочу, чтобы сюда сбежались репортеры. Хорошо? – Конечно! – Договорились. Вы дежурите завтра ночью? Сестра кивнула. – Замечательно. Тогда я тайком загляну к вам, и мы побеседуем. – Это было бы здорово. Римо повернулся и увидел справа двойные двери с надписью «Посторонним вход воспрещен». – Туда нельзя, мистер Уильямс, – сказала сестра. – А что там? – Лаборатория. Туда никого не пускают. Вам надо обойти кругом. – О'кей. Увидимся завтра. Римо улыбнулся ей на прощание и заскользил по коридору. Когда он вернулся в палату, то чувствовал себя гораздо лучше. Общение с Нэнси оказалось благотворным, и ему не пришлось никого убивать. Римо лег, улыбаясь сам себе, в душе его были мир и покой. Уже засыпая, он услышал: – Хм-м-м-м-н-н-н-к! – Чертов китаец, – прошептал он и заснул с мыслью о лаборатории.Глава двенадцатая
– Я не спал всю ночь! Чиун, одетый в длинное зеленое кимоно, стоял у окна гостиной. – Разве? – спросил Римо. – Меня постоянно будил какой-то неприятный звук. Но, проснувшись, я ничего не видел и не слышал. Очень странно. Ты ничего не слышал? – Длинный такой, противный звук, вроде «хм-м-мм-н-н-н-к»? – Да, точно. – Нет, не слышал. Сегодня ночью послушаем вместе и узнаем, что это такое. Чиун посмотрел Римо в упор, проверяя, не врет ли он, но ничего не заметил. – Иногда ты бываешь хорошим сыном. – Спасибо, папочка. – Даже несмотря на то, что ты отказываешься преподнести мне рождественский подарок, о котором я прошу, хотя я подарил тебе красивое дерево. Римо со вздохом отвернулся. Когда-нибудь все же придется подарить Чиуну Барбру Стрейзанд. Приняв душ, Римо поинтересовался у Чиуна: – Что ты сегодня собираешься делать, папочка? – Я хотел бы посмотреть, как добрые врачи исцеляют больных и спасают умирающих. Вероятно, в точности как доктор Рэвенел. Мне это разрешено? – Конечно, – сказал Римо. – Ты ведь известный корейский врач, доктор Парк, не так ли? – А ты? – Я хочу узнать, что делается там, куда никого не пускают, – сказал Рима. Он надел белый халат, украденный стетоскоп, темные очки и пошел по коридору в сторону лаборатории. Римо остановился у металлических дверей, дожидаясь, когда кто-нибудь войдет или выйдет. Никто не обращал на него внимания. Он заглянул в палату, где находились мистер и миссис Даунхеймер. Они сидели и играли в калу, старинную африканскую игру. Оба подняли головы и посмотрели на Римо. – Доброе утро, – сказал он. – Доброе утро, – ответила миссис Даунхеймер. – Хорошо проводите время? – спросил Римо. – Да, спасибо. – Я заходил к вам вчера ночью. Вы крепко спали. Римо оглянулся. У дверей никого не было. – Да, я действительно чувствую себя отдохнувшим, – сказал мистер Даунхеймер. – Кто выигрывает? – Я, – сказал мистер Даунхеймер. – Я, – сказала миссис Даунхеймер. Римо услышал шаги в конце коридора. – Берегите себя, – сказал он и вышел из палаты. Из дверей лаборатории появился широкоплечий мужчина с черными неопрятными волосами до плеч в белом халате. Он захлопнул за собой дверь, проверил, закрылся ли замок, и прошел мимо Римо к лифту. По дороге он кивнул, и Римо кивнул в ответ, хотя не был уверен, врач это или нет. Наверное, нет, так как у того не было стетоскопа. А мужчина решил, что перед ним врач, ибо у Римо стетоскоп был. Римо подождал, пока человек завернет за угол, помахал на прощание Даунхеймерам и направился к тяжелым железным дверям. Проходя мимо дежурной сестры, он кивнул ей. – Доброе утро, – ответила та и проводила его взглядом. Римо порылся в кармане, щелкнул пальцами, имитируя звон ключей, встал между сестрой и ручкой двери, сделал вид, что вставляет ключ в скважину, ударил кулаком по ручке, и замок открылся. Римо положил воображаемые ключи в карман, повернулся к сестре, улыбнулся ей и вошел, закрыв за собой дверь. Он оказался в просторном помещении, наполненном всевозможными звуками. Слева находились небольшие кабинеты, а справа – большая лаборатория, напомнившая Римо химические лаборатории в полицейской школе в Ньюарке. Только там было тихо. В комнате стояли клетки. Много клеток. В них сидели подопытные животные – крысы, кошки, собаки, несколько обезьян. Вместе они издавали страшный гам, и Римо понял, что только благодаря тяжелым дверям шум не доносится в коридор. В глубине лаборатории располагались длинные столы, заставленные пробирками в штативах и инструментами. Вдоль стен, закрывая идущий из окон свет, стояли высокие белые шкафы. Один из них был открыт, и Римо увидел множество различных пузырьков и флаконов с химическими препаратами и лекарствами. Римо прошел по комнате, и шум стих. Он ощущал на себе взгляды десятков глаз. Что же дальше? Он вдруг понял, что его затея – пустая трата времени. В больнице имелась собственная исследовательская лаборатория. Но из этого ничего не вытекало, кроме самого факта исследований. Он хотел было уйти, но пожал плечами и стал рассматривать клетки. В первой сидел черный кот. На дверце висела табличка: «Клайд, родился 14.11.72». Кот смело смотрел на Римо, пока тот читал надпись. Потом облизнулся. Римо просунул палец сквозь прутья, чтобы пощекотать ему шею. Кот отпрянул в дальний угол клетки. Так себе кот, решил Римо и двинулся дальше. В другой клетке тоже сидел кот, но усы у него были седые, а вид крайне утомленный. Он тихо лежал в углу и, когда Римо подошел поближе, с трудом поднялся на ноги и встал посередине клетки. Кот зевнул, и Римо увидел, что у него не хватает многих зубов, а десны старые, сморщенные и потемневшие. "Похоже, это был дедушка всех котов. Нет, постойте, – бабушка. Табличка гласила: "Наоми, родилась 14.11.72. – Наоми, – позвал Римо, – милая Наоми! Он сунул палец в клетку, и кошка с отвращением посмотрела на него, будто от него пахло собакой. – Подойди сюда, милая Наоми, – ласково сказал Римо. Кошка не двигалась. Римо пожал плечами. – Черт с тобой, – сказал он и направился было обратно, когда что-то заставило его вернуться. Что же? Клайд и Наоми… Мать и сын? Бабушка и внук? Клайд был молод и резв, Наоми стара и утомлена. Бедная старая Наоми… Старая? Римо подошел к клетке и вновь прочитал: «Наоми, родилась 14.11.72». Потом прочел надпись на другой клетке: «Клайд, родился 14.11.72». Кошка и кот были одного возраста. Но как же так? Клайд был молод и бодр. Наоми стара и слаба. Неужели Римо кое-что нащупал? Римо осмотрел другие клетки. Почти все они были поделены пополам. В одной половине сидели молодые животные, в другой – старые. Но на табличках значилось, что родились они в один день. Кто-то, что-то и как-то состарило половину животных. То же самое произошло с миссис Уилберфорс, а еще раньше с Энтони Стейсом в Скрэнтоне. Все пары животных были одинаковы. Одно – старое, другое – молодое, хотя даты рождения совпадали. Запланированное старение? Римо стоял у одного из столов, собираясь просмотреть данные опытов. Неожиданно за спиной раздался голос: – Эй! Что вы тут делаете? Римо обернулся. В дверях стоял крупный мужчина с черными волосами до плеч. Он решительно направился к Римо. – Я спрашиваю, что вы здесь делаете? – Я слышал, не глухой. – Что вам надо? – Не волнуйтесь, – сказал Римо. – Доктор Деммет разрешил мне зайти сюда. – Он не имеет права давать разрешение на вход. Кто вы такой? Из кабинета вышел другой мужчина. Он тоже был в белом халате – молодой блондин еще более могучего телосложения, чем его напарник. Он посмотрел на Римо, потом на темноволосого и спросил: – Кто это, Фредди? – Черт его знает! Это ты должен следить за тем, что тут происходит. – Он вновь обратился к Римо: – Я спрашиваю вас, кто вы такой? – Меня зовут Уильямс, – сказал Римо. – Вы врач? – Нет, я пациент. Но я так много слышал о ваших экспериментах, связанных со старением, что захотел увидеть своими глазами. И доктор Деммет сказал, что не возражает. – А мы возражаем, – сказал Фредди, черноволосый. – Эл, – добавил он, – позвони шефу и сообщи про этого типа. – Это ни к чему, – сказал Римо. – Я ухожу. Он двинулся назад мимо клеток. Черноволосый шагнул ему навстречу. – Вам придется подождать, – сказал он холодно. – Если вы настаиваете, – сказал Римо. Блондин пошел в кабинет. Римо бросил взгляд на Клайда с Наоми и открыл обе клетки. – Эй, что вы делаете? – спросил Фредди. – Открываю клетки. Римо пошел по проходу, открывая все клетки подряд. Фредди бросился к клеткам Клайда и Наоми, но Клайд уже спрыгнул на пол. – Прекрати, мерзавец! – закричал Фредди. Римо, посвистывая, продолжал открывать клетки. Фредди, чертыхаясь, бросился закрывать их как можно быстрее. На шум из кабинета выскочил блондин. Он бросился к Римо, но вокруг него по полу лаборатории сновали животные. Два шимпанзе прыгали, истошно крича. Один из них оказался на столе для опытов и принялся бить пузырьки и пробирки. – Лови эту чертову обезьяну! – крикнул Фредди Элу, который, забыв про Римо, бросился к шимпанзе. Римо, посвистывая, добрался до двери, вышел и, подумав, оставил ее открытой настежь. Проходя мимо стола сестры, он наклонился к ней и сказал: – У них там хлопот полон рот. На вашем месте я бы их не беспокоил. Прежде чем повернуть за угол, Римо оглянулся. В открытую дверь выскочил шимпанзе, за которым гнались Фредди и Эл. – С праздником Свиньи! – крикнул Римо. За спиной он слышал верещание обезьяны и тяжелый топот Фредди и Эла. «В клинике творится черт знает что – обезьяны повсюду бегают, – констатировал Римо. – Что-то скажет Чиун?» Но Чиуна в палате не было. Он совершал обход больницы. – Я доктор Парк. В чем дело? Врач, сидевший у кровати, поднял голову и посмотрел на крохотного высохшего корейца в зеленом кимоно. – Кто вы? – Доктор Парк. Я даю консультации. О, я понимаю, вы не хотите беседовать в присутствии больного. Правильно. Подойдите сюда и объясните, что с ним случилось. Чиун отошел в сторону. Высокий темноволосый доктор иронически посмотрел на него, потом, пожав плечами, встал рядом. – Больной, – тихо сказал он, – мужчина среднего возраста. У него кишечная непроходимость неизвестного происхождения. Показано хирургическое вмешательство. – Вы уверены, что он не симулирует? – Симулирует?! – Да. По-моему, большинство находящихся здесь – симулянты. – Но почему? – удивился доктор. – Кто знает, – сказал Чиун. – Возможно, это вид национального развлечения. Все же я осмотрю больного. Он прошмыгнул мимо высокого врача и подошел к кровати. Больной, мужчина лет пятидесяти с красным лицом, с надеждой посмотрел на него. – Где у вас болит? – спросил Чиун. Мужчина указал рукой на низ живота. – Здесь, – сказал он. Чиун на миг уставился на это место. – Вы едите мясо? – спросил он. – Мясо? Конечно. – Не ешьте больше никакого мяса, кроме утиного. Ешьте рис и рыбу. Чиун кивнул головой в подтверждение своих слов. Пациент посмотрел на него, потом на другого врача. – Если я вылечу вас, обещаете мне не есть мяса? – спросил Чиун. – Конечно, обещаю. – Хорошо. Чиун стянул с него одеяло и начал ощупывать левую ногу больного пальцами с длинными ногтями. Он дошел до стопы, нажал на какую-то точку и удовлетворенно кивнул, когда больной сморщился. Потом он несколько раз нажал на то же место указательным пальцем левой руки сверху, а указательным пальцем правой надавил симметрично снизу. – Ой, больно! – вскрикнул мужчина. – Спокойно, – сказал Чиун. – Я лечу вас. Он продолжил манипуляции с большей силой. Больной закусил губу от боли, а потом охнул, когда Чиун нажал последний раз. – Вот, – сказал пожилой азиат. – Все прошло. Врач, наблюдавший со стороны, подошел поближе. – Что прошло? – Боль. Она не возобновится. Кишечник будет работать нормально. Пациент будет здоров, перестанет есть мясо и полностью излечится. Врач смотрел на больного, который озадаченно прислушивался к себе, а потом на лице его появилась слабая улыбка. – Послушайте, у меня действительно все прошло. – Конечно, – сказал Чиун. – Выполняйте мои указания. Никакого мяса. Врач подошел к больному и стал ощупывать его живот. – Здесь болит? А здесь? Здесь? Пациент отрицательно качал головой. – Говорю вам, доктор, больше не болит. Врач пожал плечами и повернулся к Чиуну: – Доктор Парк, вы сказали? – Да. Кому еще требуется помощь? – Сюда, пожалуйста. Пока они шли по больничным коридорам, Чиун объяснял свой метод. Он изучал медицину у великого доктора Лэнса Рэвенела. – Лэнса Рэвенела? Чиун кивнул. – К сожалению, я никогда о нем не слышал. – Разве вы не смотрите дневной телесериал «Пока Земля вертится»? – «Пока Земля вертится»? Доктор Рэвенел? – Да. Этот чудесный фильм – о нем, – сказал Чиун – Он прекрасный врач. Так Мастер Синанджу попытался поделиться своей мудростью с так называемыми в США «врачами». А этот так называемый «врач» отплатил ему тем, что пытался схватить его и заявил, что отведет к руководству. Тогда Мастер Синанджу упрятал так называемого «врача» в стенной шкаф. Так Мастер Синанджу вечером описывал Римо свои дневные похождения. – Римо, состояние американской медицины вызывает у меня разочарование, – заключил он. – Бог с ней, с медициной, ты не убил врача? – Я? Убил? Здесь, где спасают людей? Я погрузил его в сон. – Слава Богу А что было потом? – Я говорил с другими врачами, но ни один не заинтересовался моим планом. – Каким? – Я сообщил им правду – что пациенты в этой больнице ничем не болеют, они симулируют. Я объяснил, что нужно сделать. Но разве они послушали меня? Нет. – И что же ты им посоветовал? – А, – сказал Чиун. – У меня есть замечательный план. Надо взять шестерых самых тяжелых больных и казнить их публично в назидание остальным, чтобы те прекратили симуляцию. – Но они не послушали, – сказал Римо. – Точно, – ответил Чиун. – Они верят в свои пилюли и ножи и не желают думать головой. – Не огорчайся, папочка. Мир еще не готов принять твой план по очищению больниц от пациентов. – Я разочарован, Римо. Они даже не слышали о докторе Рэвенеле! Я склоняюсь к тому, что эта телепрограмма была создана в Англии. Насколько я понимаю, в Англии очень хорошие врачи. Надо бы посоветовать здешним врачам съездить в Англию и поучиться у английских медиков. – Правильно, так и сделай, – сказал Римо. – Я уверен, они будут в восторге от такого предложения.Глава тринадцатая
Римо решил побеседовать с доктором Демметом. Такое же решение, но несколько раньше, приняла и Кэти Хал. Она нашла Деммета в рентгеновском кабинете, где он писал заявку рентгенологу и наблюдал, как практикант обрабатывал снимки. Когда он увидел появившуюся в дверях Кэти Хал в короткой белой юбке, едва скрывающей ягодицы, то немедленно отослал практиканта на ленч. Практикант улыбнулся, оглядев Кэти Хал с головы до ног, а Деммет демонстративно запер за ним дверь. – Наглый тип, – сказала Кэти Хал, когда дверь закрылась. – Не хуже других. Теперь присылают дерьмо, а не врачей, – сказал Деммет. Он сидел за столом, просматривая снимки и голос у него был хриплый. – Хочешь выпить? Кэти Хал отрицательно покачала головой. Он достал из ящика стола бутылку водки, а она села на край стола слева от него. – Не возражаешь, если я выпью один? Она неодобрительно покачала головой. – Ты слишком много пьешь последнее время, – сказала Кэти мягким и возбуждающим голосом. – Почему бы и нет? Это у меня неплохо получается. Он налил водку в высокий стакан и залпом отпил треть. Долил еще, закрыл бутылку и убрал ее в стол. – Все еще жалеешь себя? – спросила Кэти. Медленно подняла ноги и, подтянув колени к подбородку, уселась на столе. Юбка задралась, обнажив бедра. – Раньше тебя больше интересовало кое-что другое, – ласково сказала она. – Ну, мало ли что было раньше, – сказал Деммет, опять отпивая из стакана. – Раньше я был хорошим врачом, между прочим. – И не платил долги. И кончил бы жизнь на дне реки с камнем на шее. Деммет выпил еще и спросил угрюмо: – Чему обязан? – Есть работа. – Да? – Да. Этот Уильямс, новый пациент, совсем не тот, за кого себя выдает. Бродит по больнице, задает странные вопросы и явно что-то вынюхивает. – Ну и что? – Он интересовался тобой. По-моему, он работает на правительство. – Пусть интересуется. Что он может обнаружить? – Ему, должно быть, поручено выяснить, кто проводил операции, во время которых непонятным образом умирали люди из налоговой службы. Не знаю, как ты, но, по-моему, нельзя допустить, чтобы он что-нибудь раскопал. – Ну, тогда не дай ему такой возможности, – сказал Деммет, допив водку и осторожно поставив стакан на промокашку, лежащую на столе. – Я в твои игры больше не играю. – Теперь это уже больше твоя игра, а не моя, – сказала Кэти Хал – А, мне все равно, – отмахнулся Деммет и опять достал бутылку из ящика. Кэти отодвинулась к краю стола и стала поглаживать себя по бедрам, глядя, как он наливает водку. Она слегка покачала головой. Плохо, что Деммет превращается в пьяницу. Но еще хуже то, что у него сдают нервы. Дабы для нее не наступил фатальный исход, надо позаботиться, чтобы таковой наступил для Деммета. Деммет угрюмо пил водку, а потом повернулся и взглянул ей в лицо. Она ответила ему теплой улыбкой. Деммет посмотрел на ее ноги, упругие бедра, по которым она себя поглаживала. – Дэн, мы уже так давно… – сказала она и улыбнулась ослепительной улыбкой. – Не хочешь? – Я лучше выпью, – сказал он. – Как знаешь, Дэн. Но вспомни, как это было, как я умею это делать. Он посмотрел на нее, а Кэти провела кончиком языка по губам. – Помнишь? – сказала она с придыханием. – Помнишь площадку для гольфа? А на столе в морге? А у меня в кабинете? Сколько раз это было в моем кабинете? Десять? Сто? Она встала и подошла к нему, засунула ладонь ему под рубашку и принялась пощипывать волосы на груди. – Помнишь? – прошептала она, касаясь губами его уха. Деммет отпил из стакана. – Я не хочу вспоминать. – Но ты не можешь забыть это, Дэн, – сказала она. Ее рука скользнула ниже. – Не можешь, Дэн? Деммет против воли ощутил сильное возбуждение. Она коснулась языком его левого уха. Деммет попытался сосредоточиться на стакане с водкой. Она ласкала его губами. Деммет со стоном вскочил и прижал ее к себе. – Ты стерва! – вскричал он. – Дьявольски похотливая сука! Его плечи дрожали. Кэти Хал чувствовала это, упираясь подбородком в его левое плечо. Деммет плакал. – Да, – сказала она. – Я похотливая стерва, и мне нужен такой же похотливый мужик. Ты. Прямо сейчас. Не заставляй меня ждать. Она расстегнула ремень его брюк, и Деммет почувствовал, как они скользнули вниз. Он повалил ее на стол и задрал юбку. Под ней ничего не было. Он хотел причинить ей боль, подавить ее, овладеть ею. Но когда они соединились и он почувствовал ее тело, то перестал владеть собой, и все слилось в сплошной фейерверк эмоций. Ее пальцы впились в его ляжки, и в экстазе Деммет не ощутил легкого укола спрятанной в кольце иглы, через которую был впрыснут яд. Опустошенный, дрожащий, противный сам себе, он привалился к Кэти Хал и услышал ее смех. – Неплохо на этот раз, Дэн, – сказала она. Думаю, ты продержался секунд двенадцать. – Ты шлюха. Кэти Хал выпрямилась и поправила юбку. – Если ты так считаешь, – сказала она, – я ухожу. – Я не собираюсь заниматься Уильямсом, – сказал Деммет. – Я знаю, – сказала Кэти Хал. – Давай забудем об этом. Я все сделаю сама. Она повернулась и вышла из комнаты. Деммет посмотрел ей вслед, затем торопливо натянул брюки, застегнул ремень. Лишь сев за стол, он почувствовал легкую боль в левой ягодице. Он пощупал болевшее место рукой и с ужасом понял, чем была вызвана эта боль. Отвращение к себе сменилось страхом от сознания того, что с ним сделала Кэти Хал. – Где доктор Деммет? – спросил Римо. – Не знаю, сэр, сейчас проверю. Медсестра набрала три цифры по телефону и после недолгого разговора ответила: – Он в рентгеновском кабинете – комната четыреста четырнадцатая. – Спасибо, сестра. У кабинета Римо увидел молодого рыжеволосого парня, громко стучавшего в дверь. – Что происходит? – спросил Римо. – Я доктор Ройс и сегодня работаю с доктором Демметом. Вернулся с ленча, а он не открывает. – Дайте, я посмотрю, что с дверью, – сказал Римо, подходя ближе. Наклонившись к замку, он ударил пальцами в деревянную обшивку, она треснула, замок сработал, и дверь открылась. – Просто заклинило, – сказал Римо практиканту. Он вошел внутрь и огляделся в поисках Деммета. Никого. Римо почувствовал холодный ветерок и глянул вправо. Окно в конце длинного ряда шкафов было открыто. Римо заметил какую-то белую ткань, трепетавшую на ветру за окном. Практикант тоже увидел ее и бросился к окну. Он выглянул наружу. – Доктор Деммет! – закричал он. – Что вы делаете? – Все нормально, парень, – донесся голос. Римо узнал его – это был голос Деммета. – Все хорошо. Ты неплохо поработал с этими снимками. – Забирайтесь обратно, сэр! – крикнул практикант. – Никогда, парень, ни за что. Практикант обернулся и беспомощно взглянул на Римо. Тот огляделся и заметил второе окно, слева. Он обошел шкафы, открыл окно и вылез наружу. Вдоль стены четвертого этажа проходил узкий выступ. Римо встал на него, напряг ноги, вжавшись в стену, преодолевая силу тяжести, тянувшую его вниз, в пустоту. Он посмотрел вперед – там в двадцати футах был угол здания. Деммет стоял в десяти футах за углом справа. Римо, двигаясь, как краб, вцепившись одной рукой в стену, начал продвигаться к углу, не останавливаясь ни на секунду, иначе сила тяжести увлекла бы его вниз. Он достиг угла здания, позади было двадцать футов. Обхватив стену двумя руками, он медленно обогнул угол. Деммет стоял на карнизе, держась руками за фарфоровый изолятор. Он заметил Римо. – Что вам надо? – Может, лучше побеседуем внутри? – Кто вы? – Меня зовут Уильямс, – ответил Римо. Он продолжал медленно двигаться к Деммету, так как любая остановка мота вызвать бы падение. – Я слышал о вас, – сказал хрипло Деммет, и Римо понял, что он пьян. – Я хотел бы поговорить с вами. – Но здесь слишком холодно, – сказал Римо. – Холодно? – спросил Деммет и затрясся от смеха. Римо заметил, что его пальцы соскользнули с изолятора. Деммет взмахнул руками, будто пытаясь сохранить равновесие на узком карнизе, и повернулся к Римо, глядя скорее с печалью, чем со страхом. – Я не хочу стать стариком… – начал он. Последнее слово разнеслось эхом, так как Деммет потерял равновесие и полетел вниз, туда, где четырьмя этажами ниже находилась автостоянка. Доктор с грохотом упал на крышу «флитвуда». Тем временем Римо добрался до окна, открытого Демметом, и шагнул внутрь. Практикант все еще находился в комнате. – Очень жаль, – сказал Римо. – Я сделал все что мог. Практикант кивнул, подошел к окну и посмотрел вниз на Деммета, неподвижно лежавшего на крыше машины. Практикант судорожно глотнул, потом взглянул налево. Только сейчас он заметил карниз, на котором стоял Деммет. Всего два дюйма в ширину. Как же этот врач – как его зовут, Уильямс? – смог пройти по нему, пытаясь спасти Деммета? Он повернулся. – Как вам удалось… Но комната была пуста. Римо ушел.Глава четырнадцатая
Рассказ о том, как Римо чудом прошел по двухдюймовому карнизу четвертого этажа, стал бы известен всей больнице, если бы первым человеком, кому практикант поведал об этом, не была Кэти Хал. Но мисс Хал, помощник администратора клиники, разъяснила практиканту, как важно, чтобы мистер Уильямс не упоминался в связи со случившимся: он собирался пожертвовать больнице значительную сумму на исследовательские цели, что позволит открыть новые вакансии для талантливых молодых врачей. Но в случае огласки… – В конце концов, – объяснила она, участливо обняв молодого человека и слегка прижавшись грудью к его плечу, – он не имел никакого отношения к трагической смерти доктора Деммета. Он пытался спасти его, но не смог. Согласитесь, это не повод для разговоров. Практикант под влиянием ее доводов и очарования согласился. – Я думаю, так будет лучше всего, – продолжала Кати. – А вообще, заходите ко мне в офис завтра вечерком, и мы подробнее обо всем поговорим, – предложила она приветливо. Польщенный молодой человек согласился и ушел. Как только за ним закрылась дверь, Кэти Хал села за стол и задумалась. Этот мистер Уильямс был явно не тем, за кого себя выдавал, не тайным миллионером, скрывающимся в больнице от налоговой службы. Он был правительственным агентом, в этом нет сомнения, но выдал себя глупыми намеками и неуклюжей попыткой проникнуть в лабораторию. Он был хотя и глуп, но, очевидно, опасен, раз сумел пройти по такому карнизу. Кэти Хал подошла к окну, открыла его и осмотрела карниз. Два дюйма в ширину. Это казалось невозможным, именно так она сразу и подумала, когда практикант все рассказал. Но молодой врач хоть и был взволнован, но не настолько, чтобы впасть в истерику. Он просто рассказал о случившемся, и Кэти Хал, поднявшись в кабинет Деммета, дабы удостовериться, что тот не оставил компрометирующей ее записки, стала первым и пока единственным человеком, которому все сталоизвестно. Пройти по карнизу было невозможно… но все же он прошел. Этот Уильямс – настоящий мужчина. При этой мысли она слегка усмехнулась. Ключевое слово – «мужчина». При всех своих опасных талантах он был еще и мужчиной, а она знала, как с ними иметь дело. Доктор Смит в штаб-квартире КЮРЕ под Нью-Йорком, разговаривая по телефону с Римо, уже знал о гибели Деммета. – Это ваша работа? – спросил Смит. – Нет, черт возьми, – ответил Римо. – Он был у меня первым на подозрении. – Что дальше? – Теперь не знаю. Перед тем, как упасть, он произнес странные слова о том, что не хочет стать стариком. Я сразу вспомнил Стейса и миссис Уилберфорс. – Да, получены результаты вскрытия Стейса и миссис Уилберфорс, – сказал Смит. – Ну и что? – Там говорится о быстром старении, одряхлении. Общий упадок сил, разрушение тканей и прекращение функций организма – все это обычно характерно для людей очень преклонного возраста. А Стейсу было пятьдесят с лишним, миссис Уилберфорс – шестьдесят два. – У вас есть какие-нибудь соображения на это счет? – Никаких. По данным компьютера не существует препаратов, вызывающих подобный эффект. – А по-моему, такие препараты есть, – сказал Римо. – Здесь, в лаборатории, я видел преждевременно состарившихся животных. – Хорошо, действуйте в том же духе. – Ладно, буду сидеть и размышлять, никакого насилия. – Да, Скрэнтон не должен повториться. Между прочим, привлеките к этому делу Чиуна. – Чиуна? Что вы имеете в виду? – Ну, он все-таки неплохо соображает. Используйте его, если надо. – Вы намекаете, что я сам ни до чего не додумаюсь? – Нечто вроде того, – согласился Смит. – К вашему сведению, Смитти, этот корейский гений сейчас путешествует по больнице в поисках доктора Рэвенела. Что вы на это скажете? – Скорее всего Чиун найдет его. Не пренебрегайте им. – Хорошо. Римо положил трубку. Не слишком приятно слышать от шефа, что ты способен работать только мускулами, а не головой, и именно тогда, когда решаешь во всем разобраться сам. А все из-за двадцати пяти тысяч долларов. Смит берег деньги КЮРЕ как свои собственные, и требование Римо выложить двадцать пять тысяч, чтобы произвести впечатление на персонал больницы и развязать себе руки, стояло у него как кость поперек горла. – Черт побери, черт побери… – повторял Римо про себя, лежа в кровати. Дверь распахнулась. Римо обернулся, ожидая увидеть Чиуна, но это была высокая рыжеволосая женщина, которую он видел у постели миссис Уилберфорс. – Мистер Уильямс, – сказала она, – вы помните меня? Я Кэти Хал, помощник администратора. – Конечно, – сказал Римо. – У вас здесь хорошо. – Я рада. Я просто зашла узнать, не нужно ли вам чего-нибудь. Она подошла к кровати и посмотрела на Римо волнующим взглядом. – Нет ли среди ваших сотрудников доктора по имени Лэнс Рэвенел? Или певицы по имени Барбра Стрейзанд? У нее на лице появилось недоумение, и Римо продолжил: – Нет? Больше мне ничего не нужно. – Я имела в виду нечто более конкретное. – Что же? – Осмотр больницы. Я знаю, что вы пытались сделать это самостоятельно. – Да. – Я слышала о вашей попытке спасти доктора Деммета сегодня. Вы очень храбрый человек. – Да что вы! – сказал Римо. – Любой на моем месте сделал бы то же самое. Она наклонилась над кроватью, ее грудь была совсем рядом. – Вы очень странный человек, – сказала она. Когда я узнала о вашем приезде, то представила себе сгорбленного старика. Я не ожидала увидеть вас таким. – Я оказался лучше? – спросил Римо, оценивая ее грудь, потому что она, видимо, хотела, чтобы он ее оценил, а ему не хотелось разочаровывать мисс Хал. И кроме того, это действительно была красивая грудь. – Гораздо лучше. Так вы хотите осмотреть нашу лабораторию? Там ведутся интересные исследования. Римо улыбнулся и встал. Он надел туфли на резиновом ходу, и Кэти Хал взглянула на его ноги. – Это ваша единственная обувь? Он кивнул. – А что? – Из-за резиновой подметки на вас может накапливаться статическое электричество. Сотрудники будут очень обеспокоены, если увидят вас в лаборатории в этих туфлях. Знаете что, подождите здесь, я принесу вам что-нибудь более безопасное. Римо присел на кровать. – Я подожду. – Подождите, – сказала она, выходя из комнаты. Римо взглянул на ее ягодицы. В такие моменты становилось досадно, что Чиун лишил его всякого удовольствия от занятий сексом. Секс представлял собой предмет, который надо было изучать. Римо овладел предметом, отчего теперь страдал. Он мог бы даже заснуть во время акта, если бы не мешали страстные вздохи партнерш. Глядя на Кэти Хал, он сожалел вдвойне, потому что в другое время и в другом месте он хотел бы с ней встретиться. Римо предавался приятным и давним воспоминаниям, когда два человека вкатили в комнату кресло-каталку. Это были черноволосый Фредди и белокурый Эл, которых он встретил в лаборатории утром. Если они и узнали его без халата и очков, то не подали вида. – Мистер Уильямс? – спросил черноволосый. Римо увидел, как за его спиной блондин запер дверь комнаты. – Да. – Мы не нашли туфель вашего размера, и мисс Хал велела привезти вас в кресле-каталке. Римо встал и подошел к креслу, с трудом сдерживая смех при виде такой неумелой ловушки. Неужели они думают, что он настолько глуп? – Как же вы искали подходящую обувь, если не знаете, какой у меня размер? – Честно говоря, у нас вообще нет и не было никаких ботинок. Так что садитесь, и мы довезем вас. – Конечно, – сказал Римо, весело размышляя, что же они задумали. Он уселся в кресло. – Послушайте, я никогда не ездил в таком раньше. Могу я вертеть колеса? – Сколько хотите, – сказал черноволосый, заходя сзади. – Так ведь, Эл? Блондин у двери усмехнулся. – Пусть делает что хочет. Римо откинулся в кресле, положил руки на подлокотники и закрыл глаза. – Домой, Джеймс, – пошутил он. – Вы уже дома, – ответил черноволосый, стоявший сзади. – Умница. Римо допустил оплошность. В плечо ему вонзилась игла шприца. «Черт, – подумал он, – это, должно быть, яд. Как глупо». Внезапно он ощутил головную боль. – Самая большая доза, – сказал блондин, стоявший у двери. Голова Римо просто раскалывалась. Он попытался подняться, но не смог и почувствовал, что на него что-то надевают. Руки продели в рукава и связали за спиной. Это была смирительная рубашка. На него надели смирительную рубашку. Его подняли на ноги. Если бы только не болела голова… – Что вы вкололи мне? – спросил он хрипло. – Ты еще слишком молод, чтобы знать это, – сказал один. – Пока, – добавил он со смешком. Его бросили на диван, и Римо услышал, как заскрипели колеса кресла-каталки, которую вывезли из комнаты. Дверь закрылась. Ему казалось, что голова его раздулась и стала в два раза больше. Боль была нестерпимой, во рту пересохло, тело сотрясал озноб. Он должен освободиться. За запертой дверью его не скоро найдут. Он лежал на животе со связанными руками. Римо попытался перевернуться на спину. Каждое движение отдавалось в голове страшной болью. Она охватила уже всю голову, проникла в мозг. Что они вкололи ему? Сыворотку старения? Что же теперь делать? Как с ней бороться? Наконец, он с трудом перевернулся на спину и лежал так, надеясь собраться с силами, но чувствовал, что они покидают его, как вода, утекающая сквозь пальцы. Он не мог ждать. Он попытался забыть про боль и найти в себе новые силы, но боль все подавляла. Римо вздохнул и сделал последнее усилие. Ему удалось вывернуть правую руку пальцами вверх. Пальцы уперлись в грубую ткань смирительной рубашки. Надо попытаться. Он потянул правую руку назад и, упершись в левое бедро, освободил внутри рукава немного места. Потом, что было сил, ткнул пальцами в ткань, потом снова и снова. Каждый удар отдавался в голове такой болью, будто по ней били молотом. Пальцы вонзались в ткань. Голова раскалывалась – он явственно слышал треск. Нет, это трещала под его ударами ткань. Потом Римо почувствовал, как она лопнула, и три пальца оказались снаружи. Он вцепился в край, чтобы оторвать кусок побольше, и стал медленно напрягать бицепс правой руки. Рука начала сгибаться в локте, материя затрещала. Он нажал еще, и, наконец, рука оказалась на свободе. Обессилев, Римо решил передохнуть. Боль стала невыносимой, голова разрывалась изнутри. Нельзя было терять ни секунды. Он схватился правой рукой за ткань у правого бедра и дернул. Смирительная рубашка с треском разорвалась. Левая рука теперь тоже была свободна. Он мог двигаться, мог встать, открыть дверь и позвать на помощь. Опираясь руками на кровать, Римо попытался сесть. От этого боль стала совсем уже нестерпимой. Римо упал и почувствовал, как его обволакивает туман. Он надеялся, что глубокий сон поможет забыть про боль, и внушал себе, что ему нужен небольшой отдых, чтобы проснуться обновленным, но тут голова его упала набок, и он потерял сознание. – Дело сделано, – сказал черноволосый, обращаясь к Кэти Хал. – Где он? – Мы заперли его в палате, – сказал Эл, блондин. – Он никуда не денется, особенно после такой дозы. В десять раз больше, чем обычно. Кэти Хал улыбнулась. – Интересно, что будет дальше. Зайдите минут через двадцать и посмотрите, что с ним. Но поосторожней. Я буду у себя в кабинете. Мужчины ухмыльнулись друг другу и посмотрели ей вслед, оценивая соблазнительную фигуру и длинные полные ноги, потом ухмыльнулись еще раз, предвкушая особую награду, которую они ожидали от Кэти Хал. Она, однако, думала иначе. Уильямс узнал слишком много, и после его смерти здесь начнется официальное расследование. Кэти Хал пора было уносить ноги, захватив с собой новый препарат. – Римо! Что это? Это голос. Но он ни с кем не хочет разговаривать, он хочет только спать, забыть об ужасной головной боли. – Римо. Нет, он не будет отвечать. Кто бы ни звал его, он не станет разговаривать. Он не будет обращать внимания на голос. Если не отвечать, то кто бы он ни был, он уйдет. Римо хочет спать. – Тебе нельзя спать, Римо. Я не дам тебе спать. «Но мне надо поспать. Я болен. Пожалуйста, дай мне поспать, кто бы ты ни был…» – У тебя все болит, Римо, но это доказывает, что ты жив. Ты должен заставить себя бороться с болью. Собрать волю в кулак и бороться. Прикажи своему телу бороться, Римо. Это Чиун. «Уходи, Чиун. Я не хочу бороться, я хочу спать. Я так устал, я так стар». – Кто не хочет стареть, тот не стареет, Римо. Только ты можешь остановить свое старение. Ты должен захотеть стать молодым снова. Я помогу тебе, Римо. Сожми правую руку в кулак. Если он сожмет ее в кулак, то, может быть, Чиун уйдет? Римо сжал правую руку в кулак. – Хорошо, – сказал голос. – Теперь левую руку. Правую не разжимай. Правая рука, левая рука. Противный Чиун. Почему он всегда заставляет Римо делать что-то? Бедный Римо. Бедный Римо. Римо сжал левую руку в кулак. – Теперь быстро сжимай и разжимай кулаки. Будет больно, но я буду рядом. Я приму на себя твою боль, Римо. Сжимай и разжимай кулаки. «Все, что угодно, папочка, только не шуми. Никаких криков, на празднике Свиньи нельзя кричать. Я хочу покоя, отдыха». Римо несколько раз быстро сжал и разжал кулаки. – Хорошо. Видишь, Римо, ты жив. Ты обязан жить, потому что твой организм хочет жить. Ты пробудил в нем волю к жизни. Ты хочешь жить, Римо, правда? «Я хочу спать, папочка». – Теперь займемся твоим желудком, Римо. Думай о желудке. Сконцентрируй на нем всю свою энергию, как я учил тебя много лет назад. Надо, чтобы кровь прилила к желудку. Ты чувствуешь, как она течет у тебя по венам. Это избавит тебя от боли, Римо. Все, что угодно, лишь бы избавиться от боли. Чиун не даст ему спать. Если Римо сделает то, что он хочет, то Чиун разрешит заснуть. Он сконцентрировался на желудке. – Хорошо, Римо. Теперь еще и еще. Вся кровь должна прилить к желудку и донести яд до желудка. «Да, Чиун, да. Донести до желудка. Подальше от головы. Боль пройдет, если моя кровь прильет к желудку. Умница, Чиун, умница». Римо почувствовал, как кровь приливает к центру тела, он ощутил тепло, кулаки продолжали ритмично сжиматься и разжиматься. – Ты чувствуешь, Римо, как кровь прилила к желудку? – Чувствую, – сказал еле слышно Римо. – Теперь чувствую. – Отлично, – сказал Чиун, и Римо ощутил удар стального кулака в живот. Что за гнусные шутки! Чиун ударил его в живот. Содрогаясь в конвульсиях, Римо почувствовал, как рвота подступает к горлу, повернулся на бок и скатился на коврик. Волна за волной он изрыгал блевотину на пол. «Ты грязный ублюдок, Чиун! Китайская свинья. Ты ударил меня, больного!» Тело его содрогалось. Казалось, прошла вечность. Потом все кончилось. Он сплюнул. Головная боль прошла. Тяжесть в теле исчезла. Осталась только боль в области желудка, там, куда Чиун нанес удар. Римо открыл глаза, сощурился от полуденного солнца и повернулся к Чиуну. – Черт возьми, Чиун, больно! – Да, – сказал Чиун, – больно. Я ударил потому, что тебя ненавижу. Я хотел причинить тебе боль. Мне не важно, большую или маленькую. Вот почему я ударил тебя в живот, вместо того чтобы позволить тебе лежать и тихо умирать. Я никогда не предполагал, что так тебя ненавижу, Римо. Я снова и снова буду бить тебя в живот, потому что я тебя ненавижу. – Хорошо, хорошо, теперь хватит. Римо сел и заметил на своих плечах обрывки смирительной рубашки. – Господи, я совсем забыл про нее, – сказал он. – Это была игра, правда? Ты позволил кому-то войти сюда и надеть на тебя эту одежду для умалишенных. Подходящий наряд для тебя, Римо. Тебе идет. Носи ее всегда. Римо срывал с себя лоскутья смирительной рубашки. – Это был возбудитель старения, Чиун. Он чуть не доконал меня. Я чувствовал, что становлюсь старым и слабым. – Теперь ты знаешь, кто убийца? – Женщина по имени Кэти Хал, работающая в администрации клиники. Это сделала она. Я собираюсь немедленно с ней повидаться. Он робко сделал несколько шагов, потом остановился. Дверь была разбита и сорвана с петель, будто ее чем-то протаранили. Римо повернулся к Чиуну. – Я вижу, ты очень торопился. – Мне показалось, что я оставил на включенной плите суп, – сказал Чиун. – Иди. Римо убедился, что может ходить нормально, обулся и вышел в коридор. Кабинет Кэти Хал находился в том же конце коридора, что и лаборатория. Римо увидел, что железные двери открылись, и вовремя успел юркнуть на лестничную площадку. Черноволосый и блондин прошли мимо, направляясь по коридору в палату Римо. Там в это время Мастер Синанджу включил телевизор и приготовился вкушать очередную дневную порцию телесериала, привносящего в душу успокоение, несмотря на то, что в окружающем мире царят насилие и жестокость.Глава пятнадцатая
Римо решил сперва заглянуть в лабораторию, на случай, если Кэти Хал окажется там. Подойдя к двойным железным дверям, он увидел, что сломанный замок заменили новым. – Извините, сэр. Туда нельзя. Римо обернулся на голос дежурной сестры. – Благодарю, – сказал он. – Я отмечу это в моем отчете. Он подошел к дверям и уже не пытался изобразить, будто открывает их ключом. Сжав пальцы в кулак, он ударил в дверь. Она затряслась и открылась. Войдя внутрь, он закрыл за собой дверь. – Кэти? – позвал он. – Ее здесь нет, – раздался откуда-то женский голос. Римо прошел вперед. В третьем по счету кабинете за столом сидела пожилая женщина, перед ней лежал карандаш и длинный желтый блокнот с рядами цифр. Она посмотрела на дверь. – О, Боже мой, – сказала она, увидев Римо, – посетителям сюда нельзя. – Я не посетитель, – сказал Римо. – Я из АМА, доктор Шива. Мисс Хал сказала, что вы можете рассказать мне о сыворотке старения. – О, вы уже знаете. Рада с вами познакомиться. – Женщина встала и подошла к Римо. – Я доктор Хильди. Это я разработала сыворотку. – Как же она действует? Женщина вместе с Римо прошла в лабораторию. Она взяла закрытую пробирку с прозрачной маслянистой на вид жидкостью. – Вот она, – сказала Хильди. – А вот некоторые результаты нашей работы, – добавила она, показывая на клетки с животными. Римо только сейчас услышал, как они шумели. – Да, я знаю, – сказал он. – Фредди и Эл недавно демонстрировали мне это. Но как действует сыворотка? – Если вы помните, доктор Шива, около года назад ученые обнаружили в организме пожилых людей неизвестный белок, который отсутствовал в организме молодых. Мне пришло в голову, что если этот белок вырабатывается в процессе старения, то, возможно, он и сам может вызвать старение. Нам удалось с помощью мисс Хал, добившейся финансирования исследований, синтезировать этот белок искусственным путем и значительно усилить его свойства. – И он действует? – Конечно, что видно на этих животных. – А на людях эксперименты не ставились? – О нет, – сказала она. – Мы никогда этим не занимались. Да и зачем? Наша цель – по возможности быстрее доводить животных до степени зрелости, а к людям это не имеет никакого отношения. – Как вы вводите сыворотку? – спросил Римо. – Путем инъекций? Она кивнула. – Сначала мы пытались давать ее с пищей, но она действовала слишком медленно. Лучше всего вводить прямо в кровь. Усваивается очень хорошо, – сказала она, поднося к глазам пробирку. – Препарат может впитываться в любые мягкие ткани тела. Но инъекция лучше. – А если втирать ее в кожу, она подействует? – Да, – ответила она. – Хотя грубая кожа руки замедлит эффект. Но если, например, она попадет на язык, то впитается значительно быстрее. Нужны мягкие незащищенные ткани, такие, как, например, слизистая оболочка. – Понятно, – сказал Римо. – Спасибо, доктор Хильди. Не возражаете, если я осмотрю лабораторию? – Конечно, нет. Если что, я буду у себя в кабинете. – Хорошо. Доктор Хильди поставила пробирку на место и ушла. «Наивная душа, – подумал Римо. – Она, похоже, ничего не знает о том, как используется ее открытие». Подождав, пока она войдет в кабинет, Римо взял пробирку, сунул в нагрудный карман рубашки и направился к двери. Кабинет Кэти Хал находился слева, в конце коридора. Войдя в палату Римо, Фредди и Эл были так удивлены, увидев старика, сидящего перед телевизором, что не заметили на полу разорванную смирительную рубашку. – Уильямс? – сказал Фредди. Чиун медленно повернулся, от отблеска телеэкрана кожа на его лице была голубоватого оттенка. Фредди посмотрел на него и хихикнул. – Я подозревал, что с Уильямсом что-то не так. Его выдают глаза. Смотри, он наполовину китаеза. Чиун смотрел на них, не говоря ни слова. Эл отбросил со лба волосы. – Жуть, – сказал он. – Только посмотри на него, ведь прошло всего полчаса. – Как себя чувствуете, Уильямс? – спросил Фредди. – Голова прошла? Знаете, на кого вы сейчас похожи? На Конфуция. Вы – сама древность, но не расстраивайтесь, уже недолго осталось. Скоро вы не сможете двигаться и потом умрете. – Он опять хихикнул. – Здорово звучит! – Так вы и есть те два ничтожества, которые впрыснули яд? – спросил Чиун. Фраза прозвучала скорее как утверждение, а не вопрос. – Гляди-ка! Вам уже изменяет память? Вы что же, нас не помните? – спросил Фредди. – Нет, – сказал Чиун. – Зато вы меня запомните на всю жизнь, хотя жить вам осталось недолго. Фредди и Эл вошли в комнату. – Ах, ты меня до чертиков напугал, – съехидничал Фредди. – Эл, а ты не трепещешь от ужаса? – Ох, Боже мой, я до смерти напуган, у меня уже полные штаны. – Это бывает с малыми детьми и животными, – сказал Чиун. – Потише, сморчок! – сказал Эл. Чиун проигнорировал его. – Вы умрете, но должны знать, почему это с вами произойдет. – О, да, – засмеялся Фредди. – Скажи нам почему, пока не разорвал нас на куски. – Он подмигнул Элу. – Вы умрете потому, что покушались на жизнь сына Мастера Синанджу. Эл покрутил пальцем у виска. – Он тронулся, Фредди. Возможно, большая доза влияет на мозги. Он совсем рехнулся. Фредди сказал: – Лучше давай опять наденем на него смирительную рубашку, чтобы не шумел. Кстати, как вам удалось снять ее, Уильямс? Чиун медленно встал на ноги, повернувшись к ним лицом. Он молчал. – Ну, не важно, – сказал Фредди. – Давай наденем ее опять. – Он двинулся вперед, чтобы взять Чиуна за плечи. Он уже почти коснулся плеч азиата, когда в воздухе мелькнуло что-то желтое. Фредди почувствовал влагу у себя на шее, поднес руку к голове и понял, что лишился правого уха. – Ах ты мерзавец! – закричал он и хотел наотмашь ударить Чиуна правой рукой. Но удар пришелся в пустоту, а Фредди опять ощутил боль, но теперь слева. Он лишился и второго уха, и по его шее и лицу хлестала кровь. Чиун стоял неподвижно, будто врос в пол. Фредди завыл, зажав руками зияющие раны на месте ушей. Эл хотел прийти приятелю на помощь, но только увидел, как мелькнули две кисти рук с длинными ногтями и услышал треск черепа. Фредди получил удар по голове и упал на пол. Эл понял, что он мертв. Эл попятился, повернулся и бросился к двери. Но рядом с ним выросла фигура в зеленом кимоно, ему показалось – о, Боже! – что старик передвигался по стене, а затем мрачный восточный призрак встал в дверях, вытянув руку, чтобы остановить его. Эл судорожно глотнул, потом попятился, наложил в штаны, и Чиун предал его медленной смерти. Чиун переступил через тела и вернулся к телевизору, где уже звучала органная музыка и начиналась записанная специально для него дневная серия телефильма «Пока Земля вертится». Чиун взглянул на трупы, кровь, рвоту и печально покачал головой. Римо придется заняться уборкой. Палата выглядела омерзительно.Глава шестнадцатая
Кэти Хал запихивала в портфель какие-то бумаги, когда Римо бесшумно вошел в кабинет и обнял ее сзади. Сквозь тонкий свитер он чувствовал пальцами ее соски, она напряглась, и Римо прижался к ней всем телом. – Не останавливайся, – сказала она. – Продолжай. – Разве так разговаривают с человеком, который годится вам в дедушки? Он отпустил ее, отошел, и Кэти обернулась. Опешила, а потом заулыбалась. – Странно, что вы все еще на ногах, – сказала она, – мистер Уильямс. Вы действительно мистер Уильямс? – Да, Римо Уильямс. – Миллионер-отшельник? – Боюсь, что нет. Просто наемный убийца-ассасин. – Понятно, – сказала она. – Как вы себя чувствуете? Головная боль прошла? – Я справился с ней. – Это нормально. Процесс старения теперь начнется в любой момент. Вы, наверное, уже чувствуете это. Кожа у глаз слегка натянулась? Это потеря эластичности, которая приходит с возрастом. А руки? Вены выпирают наружу, и кожа сморщивается. Еще нет? Не волнуйтесь, это скоро произойдет. – Хорошо, теперь я буду знать, что меня ждет. – Как вы попали сюда? Фредди и Эл пошли за вами. – Мы разминулись. Я уверен, что им будет чем заняться. – Римо Уильямс, так? Кто вас прислал? Налоговая служба? ФБР? – Ни те, ни другие. Я служу правительству. Скажи мне, Кэти, ибо теперь уже все равно, из-за чего все это было затеяно? Лишь ради денег? Она улыбнулась, обнажив ровные ослепительно белые зубы. – Раз уж все равно, я скажу. Конечно, деньги, но не те крохи, что я получала за наши с Демметом особые операции. – За что же ты рассчитывала получать большие деньги? – В этой клинике регулярно обследуются десятка два высших правительственных чиновников. Представляете, сколько заплатят правительства других стран, чтобы, например, вдруг моментально состарился государственный секретарь накануне какой-нибудь встречи в верхах? – Кэти, это же крайне непатриотично. – Да, но очень выгодно. Все было готово. Миссис Уилберфорс была последним подопытным животным. А потом появились вы и стали мутить воду. Между прочим, зачем вы пришли сюда? Я не люблю смотреть, как умирают люди. – Раз уж мне придется оставить этот мир, я уйду достойно, без нытья. Она улыбнулась. – Попробуйте, я люблю крепких мужчин, но и те редко выдерживали больше десяти секунд. – Мне примерно столько и осталось. Он взял ее на руки и отнес в глубь кабинета, к шкафам. – Я думаю, что поза, с которой мы начали, вполне подойдет, – сказал он. – Не могу перечить желаниям старика, – ответила она, отвернулась к шкафу и улыбнулась. Препарат, конечно, действует, и чем дольше она продержит его здесь, тем лучше будет результат. Может быть, она даст ему отсрочку: полных тридцать секунд экстаза. Она почувствовала, как Римо поднял ей юбку и овладел ею. Он использовал какой-то лубрикант, очень возбуждающий. «Может быть, даже и сорок секунд», – подумала она. С ним было так, как ни с кем другим. У него было сильное тело, и руками он контролировал ее движения. Она начала считать, но потом забылась в экстазе, который повторялся опять и опять. Кэти пожалела, что пришлось убить этого Римо, так как она наконец нашла нужного ей мужчину. Она не помнила, как долго все это продолжалось, но потом он оставил ее. Она с трудом держалась за шкаф, приходя в себя, потом со вздохом обернулась. Он стоял одетый и держал в руках контрольную пробирку из лаборатории. Она узнала ее. Римо бросил пробирку в корзину для мусора. – Вот и все, – сказал он. – Незачем хранить пустую пробирку. – Это была… – выговорила она. – Именно, – сказал он. – Ваша сыворотка старения. Если ее не удается применить открыто, то можно использовать в качестве смазки для секса. – Неужели?.. – Да, она впитывается мягкими тканями, крошка. Сейчас она как раз всасывается в твою кровь. Сядь, ты плохо выглядишь. Римо резко потянул ее за руку и посадил в кресло. – А ты? Ведь ты тоже получил дозу, – сказала она. – Извини, дорогая, но у меня иммунитет. Она положила руки перед собой, потом схватилась за голову, почувствовав резкую боль в висках. Вскоре боль исчезла. – Боль резко усилится, а потом совсем пройдет, – сказал Римо. Он взял ее руки и положил перед ней на стол. – Как стыдно, – сказал он. – Посмотри на свои руки. Такая молодая женщина, а руки как у старухи. Тебе надо было пользоваться другим мылом. Поглядев на свои руки, она увидела, что, действительно, кожа стала жесткой, сухой и морщинистой, с ужасом заметила, как прямо на глазах стали набухать и выпирать вены. Она старела прямо за собственным столом! Она посмотрела на Римо с выражением страха и отчаяния. Он пожал плечами: – Вот так-то, дорогая! – и вышел, захлопнув за собой дверь. К ней долго никто не войдет, а когда войдет, то Кэти Хал уже будет все равно. Римо в отличном настроении шел по коридору к себе в палату, посвистывая на ходу.Глава семнадцатая
– Чиун, что скажет Смит? Чиун сидел неподвижно, уставившись в телевизор. – Не делай вид, будто не можешь оторваться от экрана, – сказал Римо. – Я же знаю, что это запись. Погляди, что тут творится – кругом разбросаны уши, весь пол в крови и рвоте. Ты собираешься когда-нибудь наводить за собой порядок? Чиун внимал только доктору Лэнсу Рэвенелу. – Ты же знаешь, что Смит не хотел никакого насилия, нового Скрэнтона. А ты опять впал в неистовство. Что случилось? Если ты не радуешься Рождеству, то, по крайней мере, мог бы с хорошим настроением отметить праздник Свиньи. На экране доктор Рэвенел беседовал в своем кабинете с Клэр Уэнтворт о судьбе ее дочери, принявшей слишком большую дозу успокоительного. – Я думаю, завтра будут хорошие новости, – говорил доктор Рэвенел. – К Рождеству для тебя будет прекрасный подарок. Наша дочь поправится, – продолжал он, давая понять тем, кто не догадался еще шесть лет назад, что он усыновил дочь миссис Уэнтворт. Рэвенел обнял ее, камера отъехала назад. Доктор Рэвенел и миссис Уэнтворт стояли теперь на фоне огромной рождественской елки. – Счастливого Рождества, – сказала миссис Уэнтворт. – Очень счастливого, – сказал доктор Рэвенел. – У тебя красивая елка, – сказала миссис Уэнтворт. – Да, самая красивая, какую я когда-либо видел, – ответил доктор Рэвенел. – Ах ты… – сказал Чиун, со злостью выключил телевизор и встал. Римо молчал. Чиун повернулся к нему. – В этой стране ничему нельзя доверять. Никому. Доктора оказываются мошенниками, а у тех, чьим суждениям ты доверяешь, нет вкуса. Почему он сказал, что ему нравится это дерево? – Это действительно была красивая елка, Чиун. – Нет. Красивым было дерево, которое подарил тебе я, даже если ты этого и не оценил. Ты так и не подаришь мне то, о чем я просил? Римо отрицательно покачал головой. – Я не могу. – Хорошо, тогда вместо этого приберись здесь. Римо опять отрицательно покачал головой. Последовавшее полуминутное молчание явилось знаком их взаимного согласия оставить все на попечение уборщицы. И наплевать, что подумает Смит. В молчании они спустились на лифте в вестибюль. За столом сидел тот же охранник, который встретил их накануне. Чиун дал знак Римо подождать и направился к охраннику. – Вы помните меня? – спросил он. Тот сперва нахмурился, но потом его лицо просветлело. – Конечно, вы ведь доктор Парк, не так ли? – Да. Скажите, вы смотрели на это дерево? – спросил Чиун, показывая пальцем на сиявшую огнями елку у себя за спиной. Охранник ответил: – Смешно сказать, но до вас я никогда не обращал на нее внимания. Теперь я все время смотрю на нее. Она очень красивая. – Он встал, нагнулся вперед и потряс руку Чиуна. – Я хотел поблагодарить вас за то, что вы помогли мне увидеть красоту. Спасибо вам, доктор Парк, и с Рождеством вас! Чиун молча окинул охранника презрительным взглядом и вернулся к Римо. – Не удивительно, что этот тип работает в больнице, – сказал он. – У него не все дома. Они вышли наружу, на бодрящий морозный декабрьский воздух. Римо шел впереди. Он уже почти спустился по ступеням, когда Чиун остановил его. – Римо, – позвал он. Римо медленно повернулся и посмотрел на Чиуна, стоявшего наверху. – Счастливого Рождества, – сказал Чиун. – Спасибо, папочка, – ответил Римо искренне. – Хотя ты и не сделал мне подарка.Уоррен Мерфи, Ричард Сапир Битва в пустыне
Глава первая
Нет более страшного врага, чем иллюзия собственной безопасностиЭто был очень большой тиранозавр. В вертикальном положении он мог дотянуться до самых верхних ветвей и враз проглотить скрывающуюся там обезьяну. Одним ударом громадной лапы он мог переломить, точно сухую ветку, позвоночник саблезубому тигру. Однако здесь, среди буйной сочной зелени, не было ни единого сухого листика, не то что высохшей ветки, воздух был насыщен испарениями. Лапы тиранозавра, с треском продиравшегося сквозь заболоченные заросли, оставляли глубокие следы в жидкой грязи. В более сухом климате скелеты особей этого биологического вида сохранятся нетленными. Придет время, и потомки человекообразных обезьян соберут их из отдельных костей, чтобы показывать в музеях. Но это будет много миллионов лет спустя, когда на земле будет править человек. А пока человекоподобные существа, испуганно прячущиеся от глаз тиранозавра в верхушках деревьев, среди густого переплетения ветвей, – лишь лакомая закуска для гигантской рептилии. Поскольку тиранозавр мог не опасаться ничего и никого, он шел, не разбирая дороги, оглядывая кроны деревьев: не замешкалась ли где нерасторопная обезьяна. Но вот одна из его задних лап увязла в зыбучем болоте. В маленький, как у птицы, мозг, поступил тревожный сигнал. Животное попыталось выбраться с помощью другой лапы, но та увязла еще глубже. Погружаясь в жидкое месиво, тиранозавр ухватился передними лапами за ближнее дерево, но подгнившее в воде основание ствола обломилось. Раздался яростный рев, открытая пасть животного глотнула жидкого ила, и огромное туловище скрылось в трясине. Обезьяна, спасавшаяся от опасности на макушке дерева, видела, как тиранозавра затянуло в болото. В ее примитивном мозгу мелькнула мимолетная мысль: а нельзя ли урвать как-нибудь кусочек от этой громадной туши? Но она сразу же забыла об этом. Обезьяна не знала и не могла предполагать, что ее потомки будут свободно передвигаться на двух ногах и им не придется прятаться от врагов на деревьях. Не ведала она и того, что останки тиранозавра, не пригодившегося ей самой, пригодятся ее потомкам, которые из-за них будут воевать, враждовать и лгать друг другу. Как только в мертвые ткани перестал поступать кислород, в них началась необычная химическая реакция. Вместе с другими, более мелкими организмами, вместе с древесной листвой тиранозавр начал гнить и разлагаться под огромным давлением верхних пластов. Через многие тысячи лет разложившиеся органические останки, содержащие в себе углерод, образовали темную жидкость, называемую нефтью. Эта темная жидкость перемещалась в земной коре, будто живая кровь. Она без труда проникала сквозь трещины в камне, сквозь пористый известняк, пока не встретила сплошной твердый пласт, преградивший ей путь наверх. Грунтовые воды, давившие снизу, не позволяли ей уйти обратно, и тогда, зажатая между водой и камнем, темная жидкость остановила свой бег, образовав замкнутый и удобный для использования подземный резервуар. Чтобы добыть ее, человеку оставалось лишь пробурить твердую породу, и из скважины начинал бить черный маслянистый фонтан. К тому времени тело тиранозавра сделалось неотделимо от других организмов, в том числе и от останков той обезьяны, которая дала жизнь человеку. Все это теперь стало нефтью-сырцом. И стоило мировым ценам на бренные останки тиранозавра поколебаться хотя бы на одно пенни за баррель, как мировую экономику начинало лихорадить. Земная поверхность над нефтяным бассейном, заключающим в себя жидкие останки тиранозавра, постепенно изменялась: сначала болото превратилось в джунгли, а потом джунгли стали безводной песчаной пустыней. Выросли финикийские торговые поселения, потом – римский город, развалины которого со временем вновь затянуло непроходимыми песками. Позднее его вновь возродили итальянцы, чьи богатства привлекли кочевые племена берберов. В конце двадцатого столетия – в соответствии с западным летосчислением – в эпоху расцвета арабского национализма, территория, где обитал когда-то наш динозавр, стала называться Свободной Арабской республикой Революционного народа. Для всего остального мира она, как и много веков назад, по-прежнему оставалась Лобинией – вплоть до свержения Его Исламского Величества, короля Адраса. Хотя в новейших исторических исследованиях утверждается, что король был свергнут в результате героической борьбы охваченного революционным энтузиазмом великого арабского народа, стоит упомянуть, что немаловажная страница в анналах этой борьбы была вписана виски «Сигрэмс севен». Личный пилот короля Адраса, Пет Кэллен, родом из Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, США, всю неделю, пока продолжалась революция в Лобинии, пьянствовал без просыпу, в результате чего Мухаммед Али Хассан – начальник штаба ВВС Лобинии – оказался единственным, кому в случае чего пришлось бы вести самолет с королем на борту из Швейцарии, где тот лечился на водах, в столицу Лобинии, носившую итальянское название Даполи. Дело было так. Когда король Адрас узнал, что повстанческие войска вот-вот овладеют его дворцом и зданием Королевской радиостанции, он предложил Кэллену пять тысяч долларов золотом за то, чтобы тот расстался на время с бутылкой «Сигрэмса», немедленно протрезвился и доставил короля вместе с его немецкой охраной домой в Лобинию. – О, ваше величество! – сказал присутствовавший при сем генерал Али Хассан, начальник штаба военно-воздушных сил Лобинии. – Я почту за честь доставить вас в столицу безо всякого вознаграждения. – Десять тысяч! – сказал король Адрас Кэллену, безуспешно пытавшемуся подняться на четвереньки. – Сколько это будет в реалах? – спросил Кэллен, прослуживший к тому времени у Адреса уже пять лет, но прежде чем король успел ответить, пилот отключился снова. – Ваше величество! – снова заговорил генерал Али Хассан. – Я проведу самолет сквозь бури и зенитный обстрел, над океаном и под облаками. Будто на крыльях орла, я доставлю вас с почетом, куда вы прикажете, ваше величество. – Пшел прочь! – отвечал король, вложивший двести пятьдесят миллионов долларов в реактивные самолеты «Мираж», ржавеющие ныне на лобинийских аэродромах. Такое вложение денег было знаком королевского доверия лобинийским военно-воздушным силам, где ведущим пилотом ВВС был не кто иной, как их командующий – генерал Али Хассан. По утверждению единоверцев-мусульман, летное мастерство генерала было столь высоко, что он в принципе мог управлять самолетом, если в кресле второго пилота сидел инструктор – летчик-француз. После первого самостоятельного полета, выполненного Али Хассаном на маленьком винтовом самолетике, Лобиния тотчас закупила реактивные истребители. С тех пор они не поднимались в воздух ни разу. И вот, когда выяснилось, что начальник штаба ВВС – единственный, кто может, а точнее, согласен вернуть короля обратно в Лобинию, Адрас пожелал напомнить о существовании своего королевского величества и заказал международный разговор. При посредстве швейцарской национальной полиции ему удалось связаться со своим дворцом в Даполи. Трубку взял молодой полковник. – Где мой министр обороны? – спросил король Адрас. – В тюрьме. – А где командующий моими вооруженными силами? – Бежал в Марокко. – Кто вы такой? – Полковник Муаммар Барака. – Я вас не помню. Напомните мне о себе. – Я получил наивысшую сумму баллов на вступительных экзаменах в Королевскую военную академию за всю историю ее существования. – Что-то не припоминаю… – Я командовал бронетанковыми частями на параде по случаю вашего дня рождения. – Ах да! Малый, похожий на итальянца? – Он самый. – Ну так теперь вы – генерал! Я повышаю вас в звании. Приказываю немедленно подавить мятеж, расстрелять предателей и отмыть ступени дворца от крови не позднее пятницы! – Тут взгляд Адраса упал на бесчувственного Пета Кэллена, прижимающего к груди бутылку виски. – Или, скажем, субботы, – добавил он. – Боюсь, я не смогу это сделать, ваше величество. – Почему? – Я возглавляю восстание. – О!.. Так вы хотите иметь дела с моими немецкими телохранителями? – Их сюда не пустят, ваше величество. И кроме того, весь народ – мужчины, женщины и дети – поднял свой голос в защиту революции. Мы разорвем вас и ваших реакционных иностранных лакеев в клочья. Мы выжжем вам глаза и растерзаем вас на куски. Сегодня мы сделали первый шаг на пути к славе и прогрессу всего арабского мира. – Это означает, что я лишусь всех доходов, не так ли? – Не обязательно. Если король не будет пытаться вернуть себе корону, он сможет жить в полном комфорте. – Да благословит Аллах революцию! – Да хранит Аллах короля! – Переводите мои деньги в швейцарские банки – у них большой опыт в таких делах. И пусть вас не смущает легенда о правах нашей семьи на трон. – Какая легенда? – спросил полковник. – В ней говорится, что когда наша династия правила в Багдаде… Я ведь не бербер, как вам известно… – Это существенно облегчило задачу повстанцев. – Так вот, предки мои сидели халифами в Багдаде… Еще до того, как тот сержант объявил себя шахом… Во всяком случае, в легенде говорится: посол одной восточной страны пожелал преподнести моему предку-халифу великолепный подарок. По словам посла, подарок этот дороже золота, дороже рубинов, дороже тончайших китайских шелков… – Ближе к делу! – Я ведь вам рассказываю… – У меня мало времени. – Ну что ж, придется сократить и испортить долгую красивую историю. Короче говоря, посол обещал халифу услуги самых искусных наемных убийц-ассасинов на земле. Тот, кто осмелится лишить короны любого из потомков великого халифа, встретит ужасающий смерч с Востока, который налетит с Запада. – И что же дальше? – Это все. – Да здравствует революция! До свидания! – Молодой полковник повесил трубку и думать забыл о красивой сказке, которую посчитал очередным орудием империалистических сил. Нужно побыстрее подчинить себе Запад, вдев ему в ноздрю железное кольцо. А кольцом этим была та самая жидкая субстанция, в которую превратились некогда динозавры. Нефть. А пока полковник Муаммар Барака, как и тиранозавр, не боялся никого и ничего.Дом Синанджу
Глава вторая
Его звали Римо. Он был готов. Ему не нужен был приказ – приготовиться: если бы такой приказ ему требовался, он бы не чувствовал себя готовым. А он не просто это чувствовал – он знал. Только знание позволяет ощущать себя спокойным, отрешенным и в то же время собранным. Когда оно есть, оно есть. Знание пришло к нему не тогда, когда он выполнял упражнения, успокаивающие нервы, или учился сохранять равновесие, балансируя на узком выступе стены, на высоте двадцатого этажа. Оно пришло, когда он спал в гостиничном номере в Денвере, штат Колорадо. Проснувшись, он открыл глаза и сказал себе: – Оно! Я готов. Римо пошел в ванную, включил свет и оглядел себя в большое зеркало, вделанное в дверь. Подготовка началась более десяти лет назад, и за это время он потерял в весе десять – пятнадцать фунтов. Он определенно похудел. Только запястья еще остались широковаты. Но это уж от природы; со всем остальным – порядок. Он начал одеваться: черные носки, светло-коричневые туфли из итальянской кожи без шнурков, серые брюки, голубая рубашка. Глаза у него были темные, скулы высокие, щеки худые. В последние несколько лет он не подвергался пластическим операциям с целью изменения внешности: он научился, когда надо, менять ее сам. Не так уж это и трудно – дело сводилось к мелким изменениям, достигаемым тренировкой лицевых мускулов, движениями губ, натяжением кожи на голове, вокруг пробора, иным выражением глаз. Это может сделать любой человек, если не будет забывать, что все приемы надо проводить одновременно. Если же делать сначала одно, потом другое, то создается впечатление, что человек просто гримасничает. Когда Римо Уильямс вышел изномера, в коридоре никого не было, и он не стал запирать за собой дверь. Да и что у него можно украсть? Белье? Брюки? Пусть берут на здоровье. Даже если возьмут деньги, беда не велика. На что он может их потратить? Ему все равно не купить дом, где бы он мог чувствовать себя как дома. Автомобили? Он в состоянии купить их столько, сколько пожелает. Так что ему воры? Деньги не проблема – это ему обещали с самого начала, не сказав, однако, до какой степени они будут ему безразличны. Потому их обещание так же существенно, как если бы кого-то заверили, что на него никогда не нападут летающие тарелки. Вот спасибо! Впрочем, нет. У него все же есть сокровище, которое никто не в состоянии отнять. Римо остановился у соседней двери. Только один человек может забрать его, и человек этот спит в смежной комнате. Это его наставник Чиун, Мастер Синанджу. Римо спустился на лифте в вестибюль, притихший в ночи и ожидающий утра, когда его вновь заполнят шумливые постояльцы. Когда они с Чиуном остановились в этой гостинице, Римо выглянул из окна и сказал: – Смотри: горы… Чиун еле заметно кивнул. Реденькая бородка на желтом пергаментном лице слегка вздрогнула. – Вот здесь ты и должен ее найти, – сказал он. – Что найти? – Римо обернулся к старику, сидевшему на одном из своих четырнадцати лакированных дорожных сундуков. Сам Римо имел только то, что на нем. Когда одежда загрязнялась, он ее выбрасывал и покупал новую. Чиун никогда ничего не выбрасывал и вместе с тем не упускал случая упрекнуть своего ученика в скаредности, которой, по его мнению, грешили все белые американцы. – Она должна быть где-то здесь, та вершина, – снова сказал Чиун. – Какая вершина? – Как я могу тебе объяснить, если ты не понимаешь? – проворчал Чиун. – Хватит разыгрывать передо мной философа! Дом Синанджу – это династия наемных убийц. И ты тоже, насколько я понимаю, наемный убийца-ассасин, а никакой не философ. – Когда нечто достигает блеска и совершенства, оно должно предстать во многих обличьях. Синанджу – это не что-то одно. Синанджу – это много всего, и главное отличие его от всех предыдущих школ состоит в том, что мы думаем и как мы думаем. – Если, не дай бог, там, «наверху», хотя бы однажды забудут послать деньги в твою деревню, папочка, тогда они узнают, чего стоит вся твоя философия. Чиун долго молчал, размышляя и разглядывая Римо. – Может статься, я смотрю на тебя так в последний раз, – сказал он наконец. – Как это «так»? – Как смотрят на рваный кусок бледного свиного уха. – Чиун хихикнул, прежде чем скрыться за дверью своей комнаты. Сколько ни стучал ему Римо, он не отозвался. Старый наставник не ответил ни утром – в час их занятий, ни вечером – в обычное время тренировок, хотя весь день в его комнате раздавались монотонные голоса актеров из его любимых «мыльных опер». Так продолжалось несколько дней – вплоть до того момента, когда Римо, встав с постели, понял, что он готов. Весенняя ночь в этом городе, на высоте одной мили над уровнем моря, была прохладной, и, хотя Римо не видел высоких вершин Скалистых гор, он знал, что там – снега. На углу улицы он остановился. Снега растают, и, какие бы разрушения ни причинила зима, жизнь снова заявит о своих правах. И снова – лось, человек или мышь-полевка, если они не окажутся погребенными где-нибудь в сухом месте, разложившись на солнце, станут частицей этой земли, этой горы, которая стояла задолго до того, как на ней зародилось живое существо, и будет стоять еще долгое время после того, как оно найдет в ней свою могилу. Десять лет назад, начиная обучение у Чиуна, Римо не думал о таких вещах. Он был осужден за убийство, которого не совершал. Он думал, что идет на казнь, однако очнулся живым, чтобы оказаться избранным в качестве исполнителя – орудия тайной организации КЮРЕ, которой как бы и не существовало. Она «не существовала», так как в противном случае пришлось бы признать, что конституция в Соединенных Штатах не действует. В обязанность КЮРЕ входило тайными средствами устанавливать равновесие в том случае, если баланс начинал склоняться в пользу преступного мира. Римо, наемный убийца, стал «главным бухгалтером». Молодой президент США, создавший КЮРЕ, сказал о ней так: «Мы будем нарушать конституцию, чтобы спасти ее». Только три человека знали, что собой представляет эта организация и чем она занимается. Одним из них был президент страны, другим – доктор Харолд В. Смит, директор исследовательского центра санатория Фолкрофта в местечке Рай, штат Нью-Йорк, который служил прикрытием для КЮРЕ, и – Римо. Римо, завербованного прямо с электрического стула, препоручили старому корейцу Чиуну, дабы азиат обучил его искусству профессионального убийцы. Но даже многоопытный Харолд В.Смит не мог предположить, к каким изменениям приведет это обучение. Ни один компьютер не может вычислить потенциальные возможности человеческого организма, даже если заложить в ЭВМ данные о силе муравья в расчете на единицу его веса, о координации движений кошки, схронометрированных в сотых долях секунды. Одного из людей, вернее, его тело избрали в качестве средства для достижения определенной цели, а десять лет спустя человек этот обнаружил, что избранная цель служит ему средством. Римо почувствовал, что достиг вершины, о которой говорил Чиун. Он, Римо, есть то, что он есть, и понимает теперь, что всегда это знал. Та самая вершина… За десять с лишним лет обучения Мастер Синанджу показал ему – через упражнения, через боль, через страх и отчаяние, – чем он, Римо, может стать, и теперь, когда ученик это понял, для него стало несомненно: то, чем он стал, есть то, чем он был всегда. Теперь он знает это. Именно так и не иначе. Недаром Чиун говорил, что истина проста. Только сказки сверкают будто драгоценные камни в бескрайнем хрустальном космосе… – Эй, гринго! На что уставился, а? – послышался голос из-за припаркованной машины. Их было восемь, все приблизительно одного роста с Римо. Огоньки сигарет светились во тьме безлунной ночи. На перекрестке зажегся зеленый свет, но машина не тронулась. – Тебе говорят! Ты чикано или гринго? – Я размышлял, а вы мне помешали. – Чико, слышишь? Он размышлял! Всем заткнуться: гринго думает. О чем ты размышлял, гринго? – Я думал о том, как мне повезло, что я оказался с подветренной от вас стороны. – Э, да ты шутник, гринго! Настоящий шутник. Разве тебе не говорили, что здесь живут чиканос? Я – Цезарь Ремирес, и без моего разрешения никто не имеет права размышлять на моей улице. Римо повернулся и пошел назад, по направлению к гостинице. Но не прошел он и нескольких шагов, как услышал за собой какой-то выкрик, и вся компания двинулась за ним следом. Когда один из парней приблизился настолько, что Римо ощутил на своем затылке тяжелое дыхание, он ухватил его за губы, рванул вперед и, перебросив через себя изогнувшееся тело, прошелся по нему, едва позвоночник упавшего коснулся земли. Хруст, треск – и все. Безжизненное тело превратилось в мешок с костями. Когда на следующий день дворники нашли его, оказалось, что бедра и плечи отсечены от позвоночника. Тотчас же к спине Римо потянулись с ножами. Слегка пританцовывая, не останавливаясь и не меняя направления, он продолжал идти к отелю. Когда один из обладателей ножей оказался достаточно близко, Римо взял его за руку и отразил удар другого ножа. Сделал он это очень просто: с треском всадил первый нож в мозг второго нападавшего, вследствие чего нацеленное ему в живот лезвие неожиданно изменило направление и перестало угрожать его жизни. Римо шел к отелю, все еще держа в руке кисть первого нападающего. Тут на него набросился еще один. Это был Цезарь. Взглянув в лицо, он понял, что совершил большую ошибку, встав между Римо и его отелем, и лучше бы ему убраться с дороги, но его решение чуточку запоздало. Придет время, и город Денвер оплатит похороны Цезаря, как оплатил когда-то его появление на свет, его жилище, его питание и обучение (в процессе которого он и ему подобные научились называть оказываемую поддержку угнетением, не чувствуя себя, однако, угнетенными настолько, чтобы искать работу), но в эту критическую минуту город ему не помог: Цезарь оказался на расстоянии вытянутой руки от этого безумного гринго. Один на один. Даже без работника социального обеспечения. На этом все кончилось. Цезаря не стало. Чико, у которого «одолжили» кисть, завыл и потребовал свою руку обратно. Римо, не глядя, бросил ее через плечо. Она упала прямо парню в колени. Вернувшись в гостиницу, Римо постучался в дверь комнаты, откуда ему не отвечали вот уже несколько дней. – Папочка! – позвал он. – Я нашел вершину: я всегда был тем, что я есть теперь. Неведению пришел конец. На этот раз он услышал ответ: – Хорошо. Значит, мы готовы, и нас найдут. Чиун твердил эти слова неделями, а Римо его не понимал. Теперь он понял, что имел в виду Чиун, говоря, что их найдут. И кто найдет. – Я понимаю, папочка, – сказал он. – Эй вы, там, заткните глотки, а не то я сделаю это сам! – раздался сердитый вопль из комнаты рядом. И поскольку говорить больше было не о чем, Римо пошел к себе и лег спать, придя к заключению, что на вершину либо взбираются, либо падают с нее, но отдохнуть на ней не удастся.Глава третья
Первое, на что обратил внимание доктор Равелштейн: значки у этих парней были перевернуты вверх ногами. Кроме того, если эти двое в аккуратных серых костюмах действительно из ФБР, то почему значки у них приколоты прямо в бумажниках? И опять же… Однажды доктор Равелштейн имел дело с агентом ФБР, проводившим у них проверку. Помнится, у того был не значок, а удостоверение. Впрочем, не суть важно. – Я не могу разобраться, что это у вас за значки, – сказал доктор Равелштейн. Он жутко устал. Часы показывали половину четвертого утра. Почти сутки он не отрывался от зеленоватой ленты терминала, соединенного с одним из компьютеров Мичиганского университета. Усталый пятидесятилетний человек, не спавший ночь, вряд ли сможет отличить показанные ему значки от нарезанного салями, подумал он. Но почему у него так болят глаза? Доктор Марвин Равелштейн, ведущий в университете курс машиностроения, вдруг понял, что на нем нет очков. Наверное, он снял и положил их куда-то, когда услышал, как отворяется дверь в лабораторию. – В очках вы смогли бы лучше определить, кто мы такие, – сказал тот, что был выше ростом и потяжелее. – Да, конечно… Очки… Где же они? – У вас на лбу. – Разумеется… Так кто вы такие? Ах да, агенты по особым поручениям Поль Мобли и Мартин Филбин. Я понимаю. Да… Очень хорошо. Очень, очень хорошо… Спасибо, что заглянули к нам. Очень рад вас видеть. – Сэр, мы должны обсудить с вами одно важное дело. Не исключено, что вы – тот, кто может спасти мировую цивилизацию. Доктор Равелштейн вздохнул и кивком головы указал им на табуреты, стоящие рядом с его столом. Снаружи была необычная для весны жаркая ночь, превратившая университетский двор в темный зловонный колодец. В самой лаборатории работающий кондиционер и дым от сигарет создали не самую благоприятную атмосферу, если ее приходится выносить более шести часов. Доктор Равелштейн снова кивнул, ни к кому не адресуясь. Эти парни из ФБР сказали чистую правду: он не только мог спасти индустриальный мир от банкротства, он уже сделал это. Самое удивительное, что его успех подтверждали цифры расчетов, а не только осязаемые материалы, хранящиеся в соседней комнате. Их мог видеть и потрогать каждый, и каждый мог подтвердить: да, это прекрасная нефть-сырец, да, это новые замечательные строительные материалы. Однако, пока компьютер не переварит и не систематизирует огромное число данных, подтверждающих коммерческий эффект эксперимента, его нельзя считать удавшимся. Давние сомнения доктора разрешились только что, всего двадцать пять минут назад, – и вот уже эти бюрократы из центра нацелились откусить от его пирога. – Вы говорите, спасти цивилизацию? – повторил Равелштейн. – Я ее спас, если хотите знать. Или, по меньшей мере, отсрочил ее гибель на двадцать лет. Наверное, я заслуживаю какой-то награды, если она вообще что-нибудь значит. А сейчас, джентльмены, мне надо хорошенько выспаться. Чем могу вам служить? Только, прошу, покороче – я очень устал. – Мы имеем основания думать, доктор Равелштейн, что ваша жизнь в опасности. – Какая чепуха! Кому может понадобиться моя жизнь? – Тем людям, которые убили доктора Джонсона из Ренселлерского политехнического института. – Эрик мертв! – вскричал Равелштейн, бессильно опускаясь в свое рабочее кресло. – Нет, этого не может быть! Не верю… – Вчера ночью он упал и сломал себе позвоночник. Все было обставлено как несчастный случай, но это такой же несчастный случай, как выстрел снайпера. Один из его ассистентов видел, как двое мужчин столкнули его в шахту лифта, – сказал агент по особым поручениям Мобли, тот, что крупнее и толще. – Говорят, что он оказал серьезное для его возраста сопротивление, – добавил Филбин. На его худом, с острыми чертами лице отразилась печаль. Доктору Равелштейну на миг почудилось, что за этой печальной маской кроется усмешка. Может ли такое быть? Что смешного находит этот агент в смерти доктора Джонсона? Нет, ему просто показалось. Он слишком переутомился. – Я хотел бы позвонить близким Джонсона… – В такой поздний час? Вероятно, его жене дали снотворное. А впрочем, дело ваше. – Вы действительно думаете, что его… что его убили? – Да. Он допустил ошибку, стоившую ему жизни: в своих работах, связанных с углеводородом, он слишком близко подошел к возможности получения заменители бензина, – сказал Мобли. – Он получил его уже давно, – возразил Равелштейн. Достав пачку сигарет, он предложил ее посетителям, но те отказались; Мобли любезно поднес хозяину лаборатории зажженную спичку, и тот жадно затянулся дымом. Но в этот час даже сигарета не доставила прежнего удовольствия. А вообще, сколько сигарет в день он выкуривал с удовольствием? Вероятно, ни одной. – Что вы хотите этим сказать? – спросил Мобли. – Эрик давно нашел этот заменитель. Разве вы, джентльмены, не понимаете, что за шумиха развернулась вокруг нефти? Энергетический кризис не имеет никакого отношения к имеющимся запасам или к разведыванию новых. Энергии на Земле больше, чем требуется человеку. Прежде чем иссякнут ее источники, люди погибнут от перенаселения. Они затопчут друг друга. На лицах агентов отразилось изумление. Вот так всегда! Можно подумать, что важнейшая проблема индустриального общества – такая же загадка для людей, как солнечное затмение для дикаря. – Вы хотите сказать, что заменитель, изобретенный Джонсоном, не решал проблемы? – недоверчиво спросил Мобли. – Выходит, он умер напрасно? – «Умер напрасно!» «Погиб за идею!» Смерть есть смерть. Я никогда не понимал понятия «благородная смерть». – Так вы говорите, доктор, что заменитель Джонсона ничего не решал? Кротко улыбнувшись, Равелштейн взял со стола тяжелый ролик свернутой компьютерной ленты и передал его Мобли: – Пожалуйста. Вот вам решение. – Здесь какие-нибудь химические формулы? – спросил Мобли. – Вовсе нет, – засмеялся Равелштейн. – Перед вами смета: расходы на транспорт, на строительные работы, стоимость рабочей силы, растущие цены на цемент, кирпич, напряженно-армированный бетон. Все это, разумеется, прикидки, но проблема топлива для Америки может быть решена примерно на двадцать один год. Отсрочка, как вы понимаете, существенная. – Я что-то не понял… Где вы нашли заменитель нефти? – Я его не нашел. Я нашел заменитель для кирпича, цемента и алюминия. А еще – для асфальта и для дерева. Филбин выразительно посмотрел на Мобли: может, перед ними помешанный? Однако тот никак на это не прореагировал. Руки, держащие ролик, вдруг вспотели. Он понял, что ученый говорит правду. Доктор Равелштейн взял со стола небольшую школьную доску и мел. – Не надо смотреть на ролик так, будто это некий клад. Это только план его местонахождения. Путь выхода из кризиса. Вы следите за ходом моих мыслей? Мобли с сомнением посмотрел на ролик. – Мне кажется, да, – сказал он не слишком уверенно. – Нет, вы не уловили сути. Ну хорошо, слушайте: где-то году в 1970-м, не раньше, Америка стала зависеть от импорта нефти. Не потому, что у нас ее не было, а потому, что было дешевле ввозить нефть с Аравийского полуострова, чем добывать у себя дома. Когда нефть в скважине на исходе, добыча удорожается. Вы это знаете? – Я этого не знал, – признался Мобли. – Мы можем иметь под собой целые моря жидкого топлива – и в то же время не иметь бензина, так как добыча нефти из-под земли не выгодна экономически. Она обходится слишком дорого. А в глинистом сланце мы имеем океаны нефти. Буквально океаны. – Но ведь его переработка стоит еще дороже, – заметил Мобли. – Была дороже, – возразил Равелштейн. – Насколько я понимаю, чтобы добыть какое-то количество нефти, требуется переработать тысячи тонн сланца, – сказал Мобли. Доктор Равелштейн задорно улыбнулся: – Все это так. Многие тысячи тонн никому не нужного сланца. Цена такой нефти была бы баснословной. Ее не стали бы покупать ни таксисты, ни корпорации, ни коммунальные службы. Она была бы им не по карману. Этим грешил и заменитель бензина, созданный Джонсоном. Его себестоимость была три доллара за галлон. Наша страна не может позволить себе такое дорогое удовольствие. – Так в чем же суть вашего открытия? – спросил Мобли. – Идите сюда, я вам покажу. – Пойдем, – позвал Мобли своего спутника. Тот хмуро кивнул и поправил ремень, на котором висела кобура. Взгляд доктора Равелштейна упал на рукоятку автоматического пистолета 45-го калибра. «Странно, – промелькнула у него мысль, – я всегда думал, что парни из ФБР используют только револьверы, потому что, говорят, затвор в них реже заедает. Но, может быть, теперь они перешли на пистолеты? Впрочем, меня эта не касается» Он провел обоих мужчин через низенькую дверь, она была не заперта. – Если здесь хранятся ваше изобретение, то почему вы не закрыли дверь на ключ? – Вы так часто имеете дело с преступным миром, что у вас и менталитет выработался соответствующий, – усмехнулся Равелштейн. – То, что вы видите здесь, должно быть доступно всем. Этого требует здравый смысл. – Он шагнул в комнату и зажег свет. – Я думаю, что мне не следовало бы вообще выключать свет. В ближайшее время у нас будет столько дешевой энергии, что ее хватит на двадцать лет. Проходите сюда, джентльмены! Это – здесь. – Что именно? – спросил Мобли. Филбин хихикнул. Они видели лишь штабеля кирпича, тонкие плиты для стен, ларь с чем-то вроде пыли. – Вот это кирпич, джентльмены, это – панели, а это цемент. Все материалы экономически выгодны и конкурентоспособны. И все это сделано из сланца. – Кажется, я начинаю понимать, – сказал Мобли. – Тот ролик не имеет никакого отношения к нефти, верно? – Из вас получился бы отличный студент, мистер Мобли. – Что, по-вашему, означают те расчеты? – Все это хреновина! – сказал Филбин, хлопнув своего спутника по спине. – Давай закругляться, хватит слушать, как он вешает нам лапшу на уши. Мобли наградил худощавого мужчину презрительным взглядом. – Мне кажется, – сказал он Равелштейну, – ваши выкладки сослужат службу строительному делу в Америке в ближайшие десять лет. – И не только в Штатах, – сказал Равелштейн. – В Южной Америке тоже, а также – в Азии. – Вы имеете в виду, что у вас там указаны и расходы по транспортировке? – Правильно! А теперь, чтобы я мог вам поставить «отлично» с плюсом, скажите мне, сколько будет стоить производство нефти по моему способу? Филбин явно скучал, но Мобли казался заинтересованным. – Ни одного пенни, – сказал он. – Браво, доктор! Вы производите из сланца строительные материалы, а в остатке получается нефть. Вся соль в том, что вы не извлекаете нефть из сланца, а используете его таким образом, что нефть остается в виде отходов. Фантастика! Где вы храните формулы? – В своей голове, – сказал доктор Равелштейн. – Однако это не такое уж большое открытие. Процесс довольно простой, практически любой инженер-химик может его воспроизвести, если ему это поручить. – Благодарю вас, – сказал Филбин и расстегнул кобуру. Доктор Равелштейн зачарованно следил за его движениями. Страха у него не было. Вот худощавый мужчина вынул большую «пушку», которая тем не менее пришлась ему по руке, вот он прицелился… У выходного отверстия дула сверкнуло пламя – и все. Последней мыслью ученого было: «Не может быть, чтобы это происходило со мной…» Он не испытал страха, у него не появилось желания избежать неизбежного. Он произвел точную и беспристрастную оценку ситуации. Его почему-то вознамерились убить, потом убили… Поль Мобли видел, как дернулась голова ученого, как во лбу у него появилась зияющая рана с рваными краями. Равелштейн упал на пол, точно мешок с изобретенным им сланцевым цементом. – Проклятый кретин! Какого черта ты это сделал? – закричал Мобли на своего напарника. – Это лучше, чем стоять тут да трепать языком. – Мы были должны помешать его исследованиям. Сжечь все расчеты. Выкрасть образцы или что там попадется под руку. Нам было велено остановить работу над проектом, но не обязательно убивать. – А что, тебя беспокоит это маленькое кровопускание, Поль? – засмеялся Филбин, укладывая пистолет обратно в кобуру. – Давай смываться отсюда. – «Смываться»! – передразнил его Мобли. Его толстое, мясистое лицо побагровело от злости. – Что толку уходить с пустыми руками?! – Мы прихватим с собой этот ролик. – Разве ты не слышал? Хитрость не в ролике, а в этих треклятых материалах. Кто-нибудь взглянет на них повнимательней – и, считай, Равелштейн не умирал. – Но у них все равно нет формул, чтобы изготовить эту ерунду. Пойдем же! – Идиот, формулы не нужны! Ты же слышал, что он сказал? Любой инженер-химик может с этим справиться, если ему поручить. В университетском дворе зажглись фонари. На лестнице послышались чьи-то торопливые шаги. Ожил и нехотя заработал мотор лифта. – Идем, Поль! Да идем же! – испуганно твердил Филбин. – Мы не можем уйти просто так, без всего. – Ты как хочешь, а я пойду. Мне не улыбается иметь дело с копами. – Нам все равно придется иметь дело или с ними, или ты знаешь с кем. – Он не узнает. – Еще как узнает! – О Господи! – захныкал Филбин. – Заткнись и слушай! – прикрикнул на него Мобли. – У меня есть план. Когда в лабораторию неуклюже ввалились ночные сторожа, охраняющие кампус, Мобли помахал у них перед носом своим значком и потребовал объяснить, кто они такие. Говорил он резко и властно, с нотками подозрительности. Сторожа были люди немолодые: вышедшие на пенсию механики либо контролеры с газовой станции; их главная обязанность заключалась в том, чтобы носить синюю униформу с внушительной бляхой, которая давала им не больше прав, чем пряжка на поясе. Мобли быстро довел сторожей до состояния полной покорности. Если бы хоть один из них присутствовал когда-нибудь в качестве понятого в подобной ситуации, он отметил бы, что труп убитого не положили, как полагается, в полотняный мешок и что в качестве вещественных доказательств почему-то вывозят на тележке какие-то громоздкие предметы, причем в очень большом количестве. – Какой тяжеленный, – ворчал один из сторожей, пыхтя над большим ящиком розового порошка. – Да, – отозвался Филбин. – Мы возьмем с него отпечатки пальцев. – А почему все это должны грузить мы? – Потому что я так хочу! – отрезал Мобли. Охранник, видать, привык к подобным объяснениям и больше ни о чем не спрашивал. По всей вероятности, ему все это было до лампочки – охранники во всех кампусах одинаковы. Когда мертвое тело, цемент, плиты и кирпич погрузили на университетские грузовики хозяйственно-технической службы, сторожам сказали, что их вызывают в штаб-квартиру ФБР. Старые служаки задали только один вопрос: – А сверхурочные нам заплатят? Мобли и глазом не сморгнул. – А как же? ФБР гарантирует. Из федеральных средств. Сторожам, помогавшим грузить «вещественные доказательства», и в голову не пришло, что ФБР не может распоряжаться чужими фондами, раз их заверил в этом некто в белой рубашке и при галстуке. Главную роль сыграл значок, показавшийся им несомненным знаком власти, и магическое слово «сверхурочные». В тот предрассветный час они сели в университетский грузовичок и уехали, и больше кампус Мичиганского университета в Энн Арбор их не видел. Сторожей привезли на заброшенное футбольное поле и велели разводить розоватый порошок в воде. После того как в ящике, где был насыпан этот необычный цемент, образовалась клейкая масса, сторожа, все одновременно, получили равную долю царствия небесного из двух пистолетов 45-го калибра. – За одного или за четверых, – повесят только один раз, – пошутил Мобли. – В этот раз тебя не повесят, – засмеялся Филбин. – Ага. По закону. Но, к несчастью, есть и другие. Ты знаешь кто. – Знаю, знаю, – согласился Филбин. Они сели в кабину и завели мотор. Через короткое время грузовичок с телами доктора Равелштейна и трех ночных сторожей, с цементом, плитами, кирпичом нашел себе стоянку на дне реки. Ученого хватились на следующий день. Пропажа ночных сторожей была обнаружена спустя месяц, когда кто-то из администрации заметил наконец, что трое сторожей не выходят на работу. По этому поводу был созван симпозиум на тему: «Отношение университетских наемных служащих к своим обязанностям». Председательствовал на нем заведующий отделом информации. Были приглашены работники всех уровней, дабы «обеспечить максимально эффективное участие». Симпозиум пришел к заключению, что наемные работники имеют недостаточно тесную связь с университетом и что единственный разумный выход из создавшегося положения – удвоить бюджетное финансирование отдела, это может послужить «серьезным паллиативом в деле реструктурирования системы отношений с использованием новейших средств информации». Спустя время тело доктора Равелштейна, вместе с телами троих сторожей, всплыло из его собственного цемента. Прилипшая к трупам непонятная розовая субстанция была подвергнута химическому анализу. Она оказалась компонентом, входящим в состав глинистого сланца. В том учреждении, которое значилось в документах как санаторий в Рае, штат Нью-Йорк, расположенный в заливе Лонг-Айленд, сообщения о смерти доктора Равелштейна и доктора Эрика Джонсона попали в одну и ту же папку. Это сделал компьютер, отметивший, что субстанция, обнаруженная на теле доктора Равелштейна, – глинистый сланец, не содержащий нефти. Эта информация легла на стол директора фолкрофтского исследовательского центра, и он нашел в обоих фактах нечто общее. Объединяла их нефть. И убийство тех ученых, кто обнаружил новые источники ее.Глава четвертая
– Что вы знаете о нефти и вообще об энергетических ресурсах? Вопрос был обращен к Римо Уильямсу, упорно изучающему фалангу мизинца на своей левой руке. Он хотел узнать, нельзя ли заставить ее подпрыгнуть. Не то чтобы в этом был какой-то особый смысл. Но иначе пришлось бы сосредоточиться на том, что говорил ему доктор Харолд Смит, а это раздражало почти так же, как лицезрение самого доктора Смита, который уселся на единственный в номере стул с прямой спинкой и уже с полчаса толкует то об одном ученом, всплывшем на поверхности какой-то реки, то о другом, шагнувшем в какой-то лестничный пролет. Ступни ног Римо упирались в пол. Над его левым мизинцем возвышались Скалистые горы, видные из окна гостиницы. В соседней комнате Чиун досматривал сериал «Негодяй и красотка». В этом месяце с полдюжины главных героинь сделали аборты, о чем зритель узнал от их лучших подруг, рассказывавших об этом всем и каждому. Героини им доверялись, поскольку они умели принимать очень грустный вид, когда выспрашивали подробности под предлогом сочувствия. В реальной жизни это называлось бы злостными сплетнями. В «Негодяе и красотке» это называлось дружеским участием. До Римо доносились звуки органной музыки, звучавшей в дневной телевизионной драме. Резкие звуки новоанглийского произношения Смита падали, как удары кнута. Римо нежно смотрел на свой левый мизинец. – Что вы знаете о нефти и об энергии? – повторил Смит свой вопрос. – Все, что известно, все, что будет известно, и все, что знали когда-то, а теперь забыли. – Римо затеял соревнования между большим пальцем и мизинцем. Проигравший впадет в немилость до конца вечера. – Вы, конечно, шутите? – Разве могу я шутить с человеком, который сфабриковал против меня обвинение в убийстве, а потом послал меня убивать? – Опять вы за свое, – сказал Смит. – Я думал, вы поняли эту необходимость. Было крайне важно, чтобы вас считали мертвым официально, чтобы вы абсолютно нигде не числились живым. Для организации, которой не существует, нужен человек, который не существует. Только так. – Да, я догадываюсь, – сказал Римо, подключая к соревнованиям указательный палец. – Вы заняты своими пальцами или слушаете меня? – Я могу делать и то и другое, как вам известно. – Между прочим, что вы вытворяете со своими фалангами? Никогда не видел ничего подобного. Весьма забавно. – Единственное, что вам нужно сделать, – посвятить этому жизнь, и вы тоже овладеете этим искусством, Смитти. – Гм… Я, разумеется, понимаю, что вам надо как-то занять себя. Но давайте говорить серьезно: что вы знаете о нефти и об энергии? – Все. – Хорошо. Вы знаете, что такое углеводород? – Это вас не касается. – Все ясно. Начнем сначала, и на этот раз смотрите на меня. Битый час после этого Римо смотрел в лимонно-желтое лицо Смита, пока тот детально излагал ему энергетические проблемы как с экономической, так и с криминальной точек зрения, и объяснил, почему считает необходимым вмешательство КЮРЕ, хотя технически ситуация выходит за пределы ее компетенции. Если страна развалится, сказал он, не будет иметь значения, существует американская конституция или нет. – В этом отношении, Римо, энергетический кризис представляет большую опасность, чем даже атомное оружие. – Это ужасно!.. – сказал Римо, глядя прямо в блекло-голубые глаза доктора Смита и отрабатывая координацию движений пальцев путем легчайших прикосновений к ногтям. При этом каждые несколько минут он повторял: – Страшно… невыносимо… нестерпимо… Наконец Смит не выдержал: – Что ужасно, Римо? – То, что вы сказали, Смитти. Эта нефть… – Римо, я вижу, что вы меня почти не слушали. Почему вы продолжаете оставаться на этой службе? Не думаю, что интересы Америки еще что-то значат для вас, как это было раньше. – Конечно, значат, Смитти, – сказал Римо, разглядывая желчное лицо этого уроженца Новой Англии, за которым в окне отеля возвышались величественные Скалистые горы, и вспоминая прошлое Денвера. За спиной Римо лежали американские равнины и старые большие города: за его спиной была Америка, выигравшая Гражданскую войну, но потерявшая в ней больше людей, чем в любую другую войну; за его спиной была история людей труда, написанная участниками кровопролитных стачек и свирепыми наймитами хозяев. Он родился далеко отсюда, на Востоке страны, и был брошен родителями. Поэтому он и стал человеком-которого-нет. Кто захочет искать с ним встречи? Кто будет скучать по нем? Там, позади, и санаторий Фолкрофт, где Римо родился вторично, и в этот раз он знает жизнь гораздо лучше. – Я остаюсь на этой службе, Смитти, потому, что мое занятие справедливо. Единственный способ быть свободным – это поступать по справедливости. – Вы имеете в виду мораль? – Не обязательно. Горы в окне позади вас – это горы в наиболее точном смысле слова. Они есть, и они – правы. Я тоже должен быть прав. Это пришло ко мне здесь. Я есть то, что я есть. И я – готов. – Вы, Римо, заговорили точь-в-точь как Чиун. Не думаю, что есть необходимость напоминать вам, что Синанджу – это старинная династия наемных убийц, насчитывающая несколько столетий. Мы платим за его услуги жителям его деревни. Мы оплатили ваше обучение. И сколько бы вы теперь ни философствовали, для нас вы были и остаетесь сообразительным копом из Ньюарка. – Смитти, вам этого не понять, но вы платили ему за то, что хотели от него получить, а не за то, что он реально сделал. Вы просили научить меня расхожим приемам самообороны, а теперь он научил меня Синанджу. – Это абсурд, – сказал Смит. – Совершеннейшая чепуха. Римо покачал головой. – Нельзя купить то, чего не понимаешь, Смитти. А вам никогда не понять… Впрочем, давайте лучше поговорим о задании. Смит устало улыбнулся и начал излагать существо проблемы и задачу, стоящую перед Римо. Проблема: арабские страны постоянно оказывают давление на Соединенные Штаты в связи с поставками нефти. Американских ученых, работающих над заменителями горючего, убивают. Задание: ученый-физик в Беркли, работающий над созданием очередного заменителя. Надо, во-первых, подстраховать его жизнь, а во-вторых, выяснить, кто стоит за этими убийствами. Смит изложил все это очень подробно. Когда он убедился, что Римо четко представляет себе приоритеты (в наши дни более важным зачастую является не уже совершенное убийство, а предотвращение нового преступления), Смит поблагодарил его, застегнул свой плоский, видавший виды портфель и направился к двери, не подав на прощание руки. В эту минуту в дверях появился Чиун. Рассыпавшись в выражениях вечной преданности Дома Синанджу благодетелю – императору Смиту, он прикрыл дверь за директором КЮРЕ и обратился к Римо: – Не следует уделять императорам стишком много времени, а то они начинают думать, что понимают все лучше других. – Смитти мне нравится, хотя и не все у нас с ним гладко. Он из тех, кого я приемлю. Чиун кивнул медленно и важно и будто некий экзотический цветок под слабым теплым ветерком опустился на ковер, приготовляясь к долгому разговору. Складки желтого кимоно эффектно раскинулись вокруг тщедушной фигурки. – Я не говорил тебе этого, но даже корейцы, мой родной народ, не все мудрые, храбрые и честные люди. Не все мои единоплеменники помнят о долге и чести. – Да что ты говоришь! – Римо разыграл крайнее удивление. – Уж не хочешь ли ты сказать, что не все корейцы замечательные? Не могу поверить своим ушам. – Это так, – подтвердил Чиун и в торжественных тонах начал излагать историю, слышанную Римо не менее двухсот раз. – Когда Всевышний слепил человека, он сунул его в печь, но вынул слишком быстро: тесто не зарумянилось и осталось полусырым. Так получился белый человек. Создатель взял новую порцию теста, сунул в печку и, чтобы избежать той ошибки, которую он допустил в первый раз, продержал форму в печи слишком долго. Опять не повезло – получился черный человек. Но на опыте двух ошибок он сделал наконец то, что надо – желтого человека. В этого человека он вложил разум. Первые мысли были несоразмерны человеческому сознанию и породили высокомерие. Так был создан японец. В следующего человека Господь вложил мысли неадекватные и просто глупые. Это был китаец. Задача перед Создателем стояла трудная, разные мысли смешивались между собой. Создатель долго трудился, пробуя то одно, то другое. Случались у него неудачи: так он создал неряшливых таи, нечестных вьетнамцев и… – Тут Чиун нахмурил брови. – Впрочем, детали не имеют значения. Дальше пошел уже свиной помет. А когда Всевышний создавал корейцев, он остался доволен – и цветом кожи и разумом. Но, как я уже сказал, даже корейцы не все совершенны. И Чиун принялся перечислять провинции и деревни, которым присущи те или иные недостатки, пока не добрался до своей родной деревни Синанджу. Не дав ему закончить, Римо сделал нечто такое, чего не делал никогда раньше. – Послушай, папочка. В один прекрасный день и ты, и я можем пасть от руки кого-нибудь из Синанджу. Я знаю, ты привез меня сюда, чтобы я приготовился встретить этот вызов, и я теперь готов. Но не забывай, что опасность исходит из Дома Синанджу – не из деревни даже, а непосредственно из твоего Дома. Из твоей семьи. Добро обернулось злом, и теперь мы оба должны все время оглядываться назад, зная, что там – зло, источником которого является Дом Синанджу. С этими слонами Римо повернулся и вышел, проявив крайнее неуважение к наставнику. Спускаясь в лифте, он продолжал думать о том же: зло, о котором он говорил, исходило от Нуича, племянника Чиуна, сына его брата. Он должен был сделаться преемником Чиуна, Мастером Синанджу, но встал на путь преступлений и уже дважды пытался убить Римо и Чиуна. Дважды они с Римо сходились в смертельном поединке. Теперь Чиун предупредил своего ученика: – Когда он будет нам нужен, он нас найдет. Им предстоит, как понял Римо, самая серьезная схватка. Он знал, зачем Чиун привез его сюда: чтобы убедиться, что он готов встретить вызов, который – Чиун это чувствовал – не заставит долго ждать. Римо был готов: он знал, что он такое и чем он был всегда. Тем не менее он позволил себе пожалеть, что Нуича не утопили при рождении в Северном Корейском море. Римо поймал такси, доехал до аэропорта, изучил расписание, обратил внимание на отложенные рейсы, после чего вышел наружу и взял другое такси. – В центр города, – сказал он водителю. – Куда именно? – поинтересовался тот. – Ты меня не понял, приятель. Тебе следовало спросить, в какой именно город. – В какой именно? – повторил усталый таксист. – В Беркли. – Вы шутите! – изумился водитель. Римо бросил ему через окошечко три стодолларовые банкноты, что разом сняло все возражения, кроме одного: шофер пожелал заехать домой, взять смену белья и сказать жене, куда едет. – Я уплачу тебе за смену белья, парень, езжай без задержки. – Но, понимаешь, я должен сказать жене, куда я еду. Римо бросил на переднее сиденье еще две десятки, но таксист не сдавался. Они с женой живут очень дружно, объяснил он. Когда прибавка приблизилась к пятидесяти долларам, жена его превратилась в эгоистку и проныру. Римо спал всю дорогу до Беркли. Они подъехали к научному корпусу университета как раз в тот момент, когда четвертый этаж огромного здания из красного кирпича и алюминии взлетел на воздух, засыпав весь двор обломками. Осколки стекла разлетелись на полмили по деловой части города, поранив всего лишь двести двадцать семь студентов выпускного курса, которые расположились в палатках, собирая подписи в поддержку закона о легализации марихуаны. Зловещий столб черного дыма поднимался над бывшим четвертым этажом. К зданию бежали люди. Где-то вдали слышались надрывные гудки сирены. Темноволосая девушка в тенниске и линялых джинсах громко рыдала, спрятав лицо в ладони: – О нет!.. Нет! Нет!.. Римо опустил стекло в машине. – Вот это и есть научный корпус? – спросил он девушку. – Что? – переспросила она, рыдая. – Это – научный корпус? – повторил он свой вопрос. – Да… Это ужасно! Как такое могло случиться? Римо поднял стекло. – Вы могли бы проехать быстрее через Скалистые горы, – сказал он водителю. – Я доставил вас слишком поздно? – спросил тот. – И да, и нет. – Надеюсь, там, внутри, никого не было, – вздохнул таксист. На его лице застыло выражение испуга, который овладевает человеком, когда тот начинает понимать, что жизнь человеческая не так уж надежно защищена, как он привык думать. Это выражение исчезнет, когда у таксиста снова появится иллюзия собственной безопасности, и он забудет, что находится на пороге гибели в каждый миг своей жизни. – Какой ужас! – произнес он. – Подумать только, что это произошло именно здесь. – А где это должно было произойти? – Ну, не знаю… Где-нибудь в другом месте. – Это как смерть. Она случается всегда с кем-то другим, а не с нами. Верно? – Ну да… – сказал водитель. – Пусть бы это случилось где-нибудь еще. – Он смотрел, как загружаются машины «скорой помощи»: одни на полной скорости отъезжают прочь с воющими сиренами, другие едут медленно и осторожно – они везут смерть. – Кто бы это ни сделал, его должны сурово наказать, – проговорил таксист. – Думаю, что ты прав. Небрежная работа должна быть наказуема. – Что вы хотите этим сказать? – Дорогой мой, мы с тобой оба американцы, и я хочу дать тебе совет, который стоит дороже денег: в этом мире есть одна-единственная вещь, которая подлежит наказанию. Ничего нельзя делать неправильно: принимать неверные решения, делать неверные движения. Это всегда наказывается. Что такое зло, по-твоему? Это лишь продолжение неверной мысли. – О чем это вы, черт возьми, толкуете? – спросил изумленный таксист. Съежившись от страха за рулевым колесом, он смотрел не на Римо, а на то, как пожарные спускают мертвые тела через закопченные проломы в стене четвертого этажа. А Римо хотел сказать вот что: тот, кто взорвал научный корпус, совершил самоубийство – с тем же успехом, как если бы он приставил револьвер к своему виску. Он допустил ошибку, и он должен быть наказан. Но Римо устал от разговоров и вышел из машины. Денверский таксист заторопился уезжать: он надеялся, что в его городе университетские здания еще не взлетают на воздух. Возвращаться он решил через Скалистые горы. Римо смотрел ему вслед. Водитель был так взволнован и испуган, что по привычке подобрал на углу пассажира, который тут же пулей выскочил из такси обратно. А выскочив, уставился на таксиста, как на помешанного. Когда машина тронулась, незадачливый седок долго еще стоял на углу и скреб в затылке, не отрывая взгляда от машины с номерным знаком другого штата. Римо прошелся по университетскому двору, раздосадованный тем, что ученый, работавший над проблемой использования солнечной энергии, скорее всего, мертв, и что кто-то может быть так жесток, что, пытаясь убить идею, пустил в ход бомбу. – Какой ужас! – рыдала женщина в белом халате. – Какой ужас! Ее белокурые спутанные волосы были черными с концов – не от корней, а именно с концов. Очевидно, их опалило пламенем взрыва. Она разговаривала с молодым репортером у пожарной машины, стоявшей без дела у входа в пострадавший корпус. Репортер, молодой человек в сером костюме, который выглядел так, будто онспал в нем, а потом валялся на траве, где были разбросаны остатки ленча, делал заметки. – ФБР нас предупреждало о возможном покушении на жизнь доктора, но мы подумали, что это фашистская пропаганда. – Что они вам сказали? – спрашивал репортер. – Они говорили, что возможна попытка убийства, и они… о Боже… начали осматривать лабораторию, искать бомбы, но там ничего не было; а когда они ушли… О Господи! Как это ужасно… На нас вдруг повалилась стена, целая стена… Словно она была из трухи. Потом полыхнул огонь, больше я ничего не помню… – Эй вы! – строго сказал Римо. – Кто вам позволил говорить с репортерами? – Но я… – начала женщина, однако Римо не дал ей закончить. – Сначала мы должны все выяснить, и только потом вы сможете давать интервью. – Откуда вы? – спросил репортер. – Силы стратегической безопасности. – Римо понизил голос до конфиденциального шепота: – Эти слухи о смерти доктора выеденного яйца не стоят. У нас уже есть все необходимые сведения. Они убили не того, кого хотели убить. Позже я вам все расскажу, только это не для печати. И репортер, выслушав официального представителя, заявившего, что человеческая жизнь ничего не значит, был полностью удовлетворен и пошел интервьюировать других людей, уверенный, что наладил контакт, который не только будет продолжаться, но, возможно, позволит ему удивить весь отдел. Он даже не потрудился спросить, что такое «силы стратегической безопасности». От женщины с опаленными волосами Римо узнал, что двое из ФБР принесли в лабораторию доктора портфель с прибором для обнаружения бомб. Так они сказали. Один из них был толстый, другой – тощий. Вначале ей даже показалось, что таких толстых и таких тонких в ФБР не бывает. Но они показали металлические значки, значит, все было в порядке. Римо взял с нее обещание ничего и никому не говорить. Ей следует пойти домой и отдохнуть. Властным щелчком пальцев он остановил патрульный автомобиль. – Эта женщина в состоянии шока, – сказал он двум патрульным полицейским, сидящим на переднем сиденье. – Отвезите ее домой. – Если шок, то ей надо к доктору, – возразили те. – Это другой шок. Давайте езжайте. Здесь только что произошел взрыв, я должен немедленно повидаться с вашим шефом. При упоминании фамилии, снимающей с них всякую ответственность, патрульные отъехали, а начальник полиции, видя, что уверенный в себе молодой человек лет тридцати отдает приказания его подчиненным, принял его за важную персону. Эта уверенность еще более возросла, когда молодой человек заверил начальника, что ничего страшного не произошло. – Всего несколько жертв, а сам процесс не затронут. Нам чертовски повезло. Эксперимент в прекрасном состоянии. Просто невероятная удача. Римо бросил взгляд на каталку, где в резиновом мешке лежало то, что осталось от людей, находившихся в злополучной комнате четвертого этажа. Их везли в машине «скорой помощи» – дань уважения мертвым. От человеческих тел осталось немногое. То, что откапывали под обломками, показывали родственникам на предмет опознания и, если те не заявляли жалоб на отсутствие той или иной части тела – что бывает нечасто в подобных ситуациях, – оторванное ухо или палец просто спускали в канализацию. Остальное довершит бюро ритуальных услуг. – Кто здесь самый главный? – спросил Римо. Начальник полиции указал на толстого коротышку, который стоял в стороне от всех, глядя вверх, на четвертый этаж, и кивая головой, как если бы кто-то из строителей объяснял ему архитектуру здания. – Это декан факультета, – сказал начальник полиции. Римо поблагодарил начальника полиции и уверенно двинулся сквозь толпу, требуя посторониться. Погруженный в себя декан едва заметил его приближение. – Все в полном порядке, – сказал ему Римо. – Только смотрите – никому ни слова. – Что в полном порядке? – не понял декан. – Я не могу пока вам сказать, – ответил Римо. – Правительство не должно вмешиваться – у нас самоуправление. Надеюсь, это не приведет к новой студенческой демонстрации. В последнее время все было так спокойно. Я не хочу новых демонстраций. – Один из ваших профессоров убит, так ведь? – Да, – сказал декан, – он занимал эту должность. Ничего больше не уточняя, Римо направился к репортеру в сером костюме. – Олл райт! – бодро сказал он. – Вот вам вся подноготная. Только не ссылайтесь на меня. Мы потеряли несколько человек – только и всего. А сам проект в превосходном состоянии. Господи, как нам повезло! – Как называется этот проект? По буквам, пожалуйста, чтобы я мог правильно записать. – Он засекречен. Название зашифровано. Просто напишите: проект чрезвычайной важности. – Значит, надо напустить побольше туману? Римо широко улыбнулся. – Я процитирую ваши слова о том, что мы не потеряли ничего, кроме человеческих жизней. Согласны? – спросил репортер. – Чудесно! – с энтузиазмом подхватил Римо. При входе в здание его остановил инспектор пожарной охраны, но Римо указал на начальника полиции, а тот махнул рукой в знак позволения. Тогда пожарник сказал: – Вам надо надеть противогаз. – Я не буду дышать, – заверил его Римо. Инспектор удивленно поморгал глазами, и Римо прошел внутрь. Пожарные, привычные к противогазам, двигались перебежками в тусклом сером дыму, осматривая здание. Резиновые робы защищали их от воды, но не от дыма. Римо вошел в ближайшую комнату и огляделся. У окна стоял письменный стол без ящиков. А ему как раз и нужен был ящик от стола, либо прочная коробка, либо скоросшиватель с бумагами, но под руку не попадалось ничего подходящего. Он прошел в другую комнату, потом в третью. Школы, насколько Римо помнил, не похожи друг на друга – кроме помещений с надписью «для мальчиков». В туалете руки полагается вытирать либо сушить, а значит, там должны быть сушилки либо ящики для бумажных полотенец. В Калифорнийском университете в Беркли Римо обнаружил использованные полотенца с архаической надписью на ящике: «Не промокайте, а вытирайте». Ящик был выкрашен белой краской. Римо сорвал его со стены и стал счищать с него краску; вскоре металлический ящик засверкал как новый. Затем он выбросил полотенца, взял ящик на руки, как берут младенца, и вышел из здания, едва не сбив с ног медсестру, которая вела к машине «скорой помощи» пострадавшего от ожогов. Извинившись, Римо прошел через толпу зевак, мимо пожарного инспектора, мимо начальника полиции, мимо репортера, беспрестанно повторяя. – На нем ни единой царапины! Ведь это надо же! Ни одной царапины. – На чем «на нем»? – спросил репортер, пытаясь разглядеть, что он несет. Но Римо, загораживающий ящик руками, лишь подмигнул ему и поспешил через кампус к административному зданию, где во всеуслышание объявил, что собирается «оставаться здесь до утра и не спускать с него глаз, потому что следующий взрыв может и не сойти столь счастливо». – Счастливо? – изумилась одна из секретарш. Она просто не верила своим ушам. – Погибло пять человек, включая известного профессора… – Я это знаю, но в следующий раз все может быть куда серьезнее, – сказал Римо и велел секретаршам предъявить удостоверения. Когда в офис вошел человек в жилете, с которого свисал золотой ключ, и спросил, что происходит, Римо и у него потребовал удостоверение личности, сказав при этом, что ему не правятся такие порядки, при которых вокруг офиса околачиваются посторонние без пропусков, а служащие заходят и выходят, когда им вздумается. Как поступят другие, это их дело, но что до него самого, он собирается оставаться здесь с ним всю ночь. – С чем это с «ним»? – спросил обладатель золотого ключа. – Вы не в меру любопытны! – оборвал его Римо и вдруг закричал на высоких тонах: – А ну, очистить помещение! Всем выйти вон! Черт бы побрал вас, бюрократов! Только что выскочили из одной неприятности, а вы, проклятые управленцы, уже готовы снова поставить проект под удар. Погибли пять человек. Вам этого мало? Для вас ничего не значат пять жизней? Выметайтесь отсюда к дьяволу, чтобы духу вашего здесь не было! В порыве великодушия он разрешил секретаршам отыскать свои сумочки и унести их с собой. Но не пальто! «Какие могут быть разговоры, когда погибло пять человек! И это после недавней нашей проверки!» В половине шестого, когда солнце начало клониться к водам Тихого океана, Римо уселся в административном корпусе в обнимку с выхолощенным ящиком из-под бумажных полотенец. Вскоре туда пожаловали «агенты ФБР», чтобы узнать, что именно было вынесено из научного корпуса. Они показали Римо блестящие металлические значки, приколотые к бумажникам. – А, Мобли и Филбин, – приветствовал их Римо. – Вы не похожи на агентов ФБР – габариты не те. И откуда у вас эти значки? Ведь ФБР использует удостоверения. – Особый отдел, – сказал Мобли. – Что это у вас? – спросил тот, который назвался Филбином. – Не то ли самое, о чем сообщали по радио? Римо кивнул утвердительно. – То самое. Я изготовил его своими руками. – А разве вы тоже ученый? – Нет. Я тот, кто собирается вас убить, – весело сказал Римо. Мобли и Филбин поспешно извлекли свои «пушки». Филбин прицелился в висок сообразительного копа, но тот почему-то смотрел только на его палец, лежавший на спусковом крючке. Похоже, он рассчитывал уклониться от пули, как только палец придет в движение. Никогда прежде Филбин не видел ничего подобного, хотя случалось всякое. Иногда, если парень стоял близко, его мозги брызгами вылетали из разбитого черепа, прежде чем пуля успевала коснуться виска. Но где это видано, чтобы перед смертью жертва сфокусировала глаза на пальце? Все смотрят в отверстие дула. Зачем им смотреть на палец? Пока Мобли обыскивал прилегающие помещения, Филбин держал дуло у виска Римо. Тот мурлыкал мотивчик «За работой надо свистеть». – Никого, – сказал Мобли. – Только эта ищейка, – проворчал Филбин. – Вы не из ФБР, – сказал им Римо. – У нас оружие. Нам с тобой надо потолковать, – сказав Мобли. – Прежде всего, кто ты такой? – Я уже сказал: человек, собирающийся вас убить. Если будете себя вести тихо и мирно, уйдете легко. А если нет – вам будет больно. Честно говоря, я рекомендую вам первое. Все очень просто: вот вы здесь и вот вас уже нет. Самый лучший способ свести счеты с жизнью. Даже смерть от сердечного приступа не такая уж приятная вещь. – Трудно поверить, что ты грозишься убить нас, когда моя пушка у твоего виска. – И все же придется в это поверить. – Римо говорил очень серьезно. Спокойствие, звучавшее в его голосе, особый ритм речи – все это заставило Филбина расслабиться. Вот этот чудак вообще отвернулся куда-то в сторону… Филбин внезапно почувствовал нестерпимое жжение в пальце, лежавшем на спусковом крючке. Потом он увидел, как из больших искривившихся рук Мобли вдруг выскользнул пистолет, и решил, как и в случае с доктором Равелштейном, что тянуть больше ни к чему. Превозмогая жгучую боль, Филбин судорожно нажал на крючок… и громко завопил в предсмертной агонии: на его правой руке, между суставами большого и среднего пальцев, болтались лишь узкие полоски кожи; рука больше не болела – наступила темнота. Навеки. Римо поднял голову Мобли – так, чтобы тому были видны закатившиеся глаза напарника. – Кто вас послал? – спросил Римо. – Не знаю. Я никогда его не видел. – Не говори глупостей! – Я говорю правду. Мы никогда его не видели. Он всегда был в тени. – А сегодня как? Тоже в тени? Ведь ему пришлось посылать вас сюда вторично. – Да. Это он нас послал. Он. – И вы его не видели? – Нет. – Опасная штука работать на того, кого не знаешь. – Он хорошо платил. – Тогда почему вы его не ограбили? Или это противозаконно? – Ограбить его?! Да он сущий дьявол! – Где назначена ваша следующая встреча? – Ты можешь не верить мне, приятель, только он предупредил нас: если кто-нибудь спросит об этом, мы должны ответить тому человеку, что ему придется подождать. Вот все, что он сказал. А потом заставил нас выпить какой-то сок с чудным названием. – Сок? – переспросил Римо. – Да. Он назвал его как-то странно, что-то похожее на мандариновый сок. Римо пропустил его слова мимо ушей. – С какой целью вы убивали ученых? – Я не знаю. – На какую из нефтяных компаний вы работали? – Спроси у того человека. Я не знаю. – А известно ли тебе, что в ФБР не пользуются металлическими значками? – Известно, но тот сумасшедший велел нам их нацепить. – Не такой уж он сумасшедший. Он велел вам использовать их для того, чтобы я распознал, что вы не из ФБР. Вот что, парень: отведи меня к нему, и я сохраню тебе жизнь. Его жизнь стоит твоей. Мобли засмеялся, затем смех перешел в слезы, слезы превратились в глубокий вздох, и неожиданно тело Мобли похолодело. Римо почувствовал, как под его руками останавливается жизнь. Неподвижные глаза начали стекленеть. И тут Римо спохватился. – Тот сок… – спросил он. – Ты сказал, мандариновый? – Похоже на то, – с трудом произнес Мобли. – А может, он назвал его «сок синанджу»?[5] – Да. Точно… синанджу, – проговорил Мобли, прежде чем испустить последний вздох. Римо опустил остывающее тело на пол. Потом взял из скрюченных рук Мобли ненужный теперь револьвер и вложил его в кобуру. Он и сам не знал, зачем это сделал, но ему почему-то казалось, что именно так следует поступить. Затем он вышел на калифорнийское солнце. Двое наемников, выдававших себя за агентов ФБР, отравлены. При этом предполагалось, что они проживут до той минуты, пока Римо не узнает, с кем он имеет дело на этот раз. Все так и вышло. Теперь он знает. Ему снова бросает вызов Нуич, злобный отпрыск Дома Синанджу, владеющий его мистическим искусством.Глава пятая
В Большем исламском совете Свободной Арабской республики Революционного народа (прежде Лобиния) полковник Муаммар Барака заслушивал нескончаемые доклады, отпечатанные в трех экземплярах английскими машинистками на немецких машинках, подключенных к сети, питаемой американскими генераторами, обслуживаемыми бельгийскими механиками. Совет заседал в старинном королевском дворце, построенном одним итальянским вельможей по проекту японского архитектора. Кондиционеры там были американские, электропроводка английская, мебель – датская; паркет для полов привезен из Восточной Германии. Национальный флаг Лобинии, зелено-оранжевый, с желтым полумесяцем и звездой, то развевался на ветру, то, чаще, обвисал по причине безветренной жаркой погоды. Его придумали и изготовили в самой Лобинии местные умельцы, и все было бы отлично, если не считать того, что флагштоки, на которых крепилась веревка для поднятия флата, исправно падали каждые семь дней. Барака слушал. Перед ним лежал карманный калькулятор фирмы «Техас инструментс». Прошло уже четыре года, как он сделался президентом. На маленьком листке у него были выписаны цифры, приблизительно показывающие запасы нефти в стране. На другом листке он записывал, сколько денег уходит из страны. Эти суммы все возрастали и возрастали, для подсчетов требовался уже электронный калькулятор. А доходы от нефти застыли на одном уровне – том самом, какой Барака зафиксировал в своем блокноте сразу же после свержения короля Адраса. Все эти четыре года он не переставал думать об этих ножницах. Он думал о них, когда замечал, как у заржавевших в ангарах самолетов «Мираж» отваливаются крылья, потому что ангары были построены слишком близко к морю. Самолеты, не поднимающиеся в воздух, не должны стоять так близко к воде. Он думая о них, глядя на построенный русскими комплекс правительственных зданий, который дал осадку по причине использования некачественных стройматериалов и отсутствия надлежащих условии эксплуатации. Барака всерьез задумался об этом, когда услышал, как один итальянский инженер говорил русскому специалисту, что строить в Лобинии можно только то, что требует не более сложного обслуживания, чем оазис. – Но ведь оазисы у них уже есть, – сказал на это русский специалист. – Да, – вздохнул итальянец. – Теперь вы знаете, каково это – строить в Лобинии. Если, конечно, вы не планируете обеспечить постоянную эксплуатацию объекта силами русских. Полковник Барака вспоминал об этом разговоре, наблюдая, как национальные богатства его страны, выкачиваемые из песчаных недр, не дают никакой отдачи; как вновь построенные здания разрушаются, самолеты приходят в негодность в своих ангарах и каждый норовит продать им что-то единственно по той причине, что все они – «друзья арабов». Вот почему, когда его слух уловил какую-то цифру – сравнительно небольшую сумму расходов в двести пятьдесят тысяч американских долларов, – он потребовал отчета: – Что получил народ Лобинии за эти двести пятьдесят тысяч? – Простите? – Министр разведывательной службы бросил на него выразительный взгляд. Он был почти так же молод, как и сам Барака, но лицо его заплыло жиром, а униформа была сшита из дорогого английского сукна. После революции он получил чин генерал-лейтенанта. Это он перебросил в критический момент надежные части в нужное место, а именно раздобыл исправный джип, доставивший полковника на радиостанцию. Услыхав голос Муаммара Бараки, люди вновь обрели силу и веру: его голос символизировал для них революцию, указывал им путь, поднимал дух. Те, кто сидел сейчас в зале заседании, знали это. Они знали, что все их чины и звания зиждятся на слове этого человека, и ни на чем другом. Даже солдатам, чтобы добиться от них хоть чего-нибудь, приходилось то и дело напоминать: «Это приказ самого полковника». Генерал-лейтенант Джафар Али Амин оторвался от длинного списка месячных расходов своего ведомства, удивленно посмотрел на главу государства и, потирая длинный белый шрам, сбегающий вниз от виска по левой щеке, сказал: – Я вас не понял, полковник. – Я спрашиваю, – повторил Барака, – что мы получили взамен двухсот пятидесяти тысяч американских долларов? Я хочу это знать. Что получили лобинийцы, чтобы они могли сказать: вот это наши лидеры дали нам взамен богатств нашей страны. – Эта сумма проходит по статье «Реализации американских проектов», расходы по ней в этом месяце составляют, грубо говоря, двадцать миллионов долларов. Сюда включается, добавлю, финансирование студенческих организаций, в том числе широкая их поддержка – сверх бюджетных ассигнований; возрастающие расходы на стимулирование активности национальных меньшинств в Америке, выплаты нашим друзьям и тем американским сенаторам, которые по американскому телевидению… – Стоп! Одну минуту. Не надо перечислять мне все ваши достижения. Просто скажите, коротко и ясно, в двух словах – что мы приобрели за эти двести пятьдесят тысяч американских долларов? – Лицо полковника, с заостренными, как у итальянца, чертами, пылало гневом; шея побагровела. – Непредвиденные расходы… Чрезвычайные происшествия. Два, – чуть слышно произнес генерал-лейтенант, не поднимая глаз от напечатанных страниц. – Как это? По его двадцать пять тысяч на каждое чрезвычайное происшествие или одно стоило двести тысяч, а другое, еще более чрезвычайное, только пятьдесят? – спросил Барака. – Здесь ничего об этом не сказано, полковник. – Почему же? Разве секретная служба не в вашем ведении? – Но, полковник. – Генерал Али Амин оторвался наконец от бумаг. – Эта сумма составляет менее чем 0,01 часть моих бюджетных расходов. Разве можно уследить, куда девается каждая сотая часть ассигнований? – Можно! – заявил Барака. – Потрудитесь это выяснить. Я еще помню то время, когда вне стен этого дворца невозможно было найти двухсот пятидесяти тысяч долларов: их не имели ни люди моего племени, ни люди племени моего отца или моего деда… – Теперь другие времена, о лидер, в особенности после того, как вы встали на путь повышения мировых цен на нефть в четыре раза по сравнению с прежними. – Верно, – согласился Барака. Его лицо вдруг озарилось улыбкой, и министры облегченно заулыбались вместе с ним. – Теперь, вместо того чтобы нанимать убийц стоимостью всего лишь в двести пятьдесят тысяч долларов, мы можем за то же количество проданной нефти получить миллион долларов на самых первоклассных наемных убийц. – Барака сделал паузу. Улыбки на лицах присутствующих погасли. – В четыре раза больше, джентльмены, – сказал Барака. – А теперь я скажу вам, что мы будем делать. Мы будем сидеть и ждать, пока генерал Али Амин не выяснит, куда подевались народные деньги. – Будет исполнено в точности! – Бравый генерал молодцевато отдел честь и вышел, прикрыв за собой дверь. Через двадцать минут, в течение которых слышалось только нетерпеливое постукивание пальцев по столу, окруженному испуганными мужчинами, когда один человек достиг пределов своей ярости, генерал вернулся с пухлой папкой в руках и самоуверенной улыбкой на лице. – Куплены два автомата, сэр, для некоего Мобли и некоего Филбина. На автоматах заглавная английская буква "Т". Все точно, полковник. – Он снова отсалютовал, положил бумагу обратно в папку и занял свое место у стола. – Заглавная "Т", говорите? – Да, полковник. Заглавная "Т". Так же точно, как то, что американцы высадились на Луне. – А не будете ли вы так добры объяснить нам, что она означает. – Прошу прощения, сэр? – Позвать француза! – Кого, сэр? – Того штатского, кто ведет дела всего вашего департамента, пока вы охотитесь за маленькими мальчиками на улицах столицы. Знаю я, чем вы заняты. Генерал пожал плечами. Его попытка реабилитировать себя потерпела неудачу под напором реальных фактов. Он послал за французом. М. Альфонс Жорэн, щуплый мужчина со смуглым лицом, похожим на мордочку хорька, с темными прилизанными волосами, официально нигде не значился, однако за его услуги платили французскому правительству столько, что на эти деньги можно было купить еще один реактивный самолет «Мираж», чтобы присоединить его к уже проржавевшим машинам. М. Жорэн не имел никаких постов и титулов, не носил формы, предпочитая черную тройку с жилетом и куртку, застегивающуюся на кнопки. Не существуя на бумаге, он расхаживал и разъезжал по всей стране, и никто его не беспокоил, кроме тех случаев, когда полковник Барака желал узнать, что происходит в Лобинии. Тогда слали нарочного, и тот сломя голову кидался в роскошные палаты на улице Гамаля Абделя Насера – звать маленького француза. А сегодня был день заседания министров, и француз, подобно другим иностранцам, игравшим второстепенные роли в лобинийских министерствах, находился вне стен конференц-зала, болтая с русским специалистом, который когда-то выполнял ответственное задание в Чехословакии, а теперь пребывал в Лобинии, проводя там свою всемирно известную национальную политику на Среднем Востоке. Он признавал, что арабы нужны России примерно так же, как Америке – Южный Вьетнам. Увидев, что генерал Али Амин возвращается в комнату ожидания встревоженный и растерянный, М. Жорэн очень удивился. – Он хочет видеть вас, – сказал генерал. – Лично? – уточнил М. Жорэн. – Да, лично. – Но ведь это официальное заседание правительства. Вы же знаете, мне не полагается там появляться. Это будет слишком, я бы сказал… официально. – Полковник приказывает. – Как ему будет угодно. Но вы-то, Амин… У вас должен быть полный ажур, иначе… – Не беспокойтесь, у меня полный порядок, господин Жорэн. – Посмотрим, – сказал маленький француз и вошел в зал заседаний. Генерал предупредительно открыл перед ним дверь и потом закрыл ее за ним. Полковник Барака оглядел человека, чье жалованье за год превышало совокупный доход всего предыдущего поколения того племени, к которому принадлежал он сам. А теперь считается нормальным тратить такие суммы на сбор информации о том, что делается в других странах. Полковнику Бараке часто казалось, что на самом деле это – дезинформация. Глаза у француза были черные, лицо в оспинах, прическа – волосок к волоску. Человек с такой прической должен уметь прятать концы в воду. – Ваше имя – М. Жорэн, вы курируете нашу разведку, – сказал Барака и увидел, что его собеседник прищурился: француз не ожидал от араба такой откровенности. – Как вам сказать… Я представляю здесь фирму, имеющую лицензию на… – Не болтайте вздор! Довольно я его наслушался. Я пригласил вас, чтобы спросить кое о чем. Что означает английское заглавное "Т"? – Это означает «положить конец», сэр. – Что имеется в виду? Пожар, убийство, прекращение платежей? – Убийство, сэр. – Конкретней: мы убиваем или нас убивают? – Я догадываюсь, что вас интересует деятельность Мобли и Филбина в Америке. Я послал за их досье. – К себе домой, разумеется? – По случаю установки кондиционеров в здании министерства… – Хватит, Жорэн! Вы храните у себя документацию нашей разведки, чтобы она не растерялась и чтобы вы могли уточнять все, что потребуется, с французской стороной. Я все про вас знаю. – Позвольте сказать, полковник, – вмешался Али Амин. – М. Жорэн служит интересам Лобинии отважно, преданно, не жалея сил… Барака стукнул кулаком по столу, не дав ему закончить: – Молчать! Молчать! Молчать! – завопил полковник. – Отвечайте мне, куда уходят народные деньги? И на что? – Я рад, что вы спросили об этом, полковник, тем более о такой мизерной сумме. Вы убедитесь в честности и благородстве моей страны и французов, которые любят вас, любят арабских братьев. Деньги пошли на выплату пособий семьям погибших. Из них выплачиваются пособия вдовам тех двух человек, которые погибли за благородное дело объединения арабов, отдали жизнь за Лобинию. Генерал-лейтенант Али Амин встал навытяжку, как бы отдавая последний долг павшим. Министры молчали, строго кивая головами. На какой-то момент все почувствовали важность этой битвы, состоящей из бесконечной цепи международных интриг. Кто-то из генералов предложил почтить память погибших минутой молчания. Другой в напыщенных выражениях заявил, что Мобли и Филбин погибли не напрасно и будут жить в веках, пока на земле есть хоть один араб, способный поднять оружие для справедливого мщения. Только один полковник Барака сохранял невозмутимый вид. Он барабанил пальцами по столу, и М. Жорэн вдруг почувствовал, как вспотели у него ладони, – точно так же, как в тот день, когда он сдавал выпускные экзамены на младшего лейтенанта в училище Сен-Сир, после чего был послан в Алжир экспертом по связям с арабскими странами, а в действительности занимался тем же, чем и сейчас, – шпионажем. – Всем, кроме француза, покинуть помещение! – приказал Барака. Кое-кто было заворчал, но президент хлопнул ладонью по столу, и все потянулись к двери. – А теперь говори, хитрая французская лиса, за каким чертом тебе понадобилось убивать людей в Америке? – Я не сказал, что мы кого-то убили. Наоборот, убиты двое наших людей… – Я тебе не верю, коварный хорек! В дипломатическом корпусе идут разговоры об убийстве американских ученых с целью воспрепятствовать работам по созданию заменителя нефти… Не смей меня прерывать! Я хочу набросать тебе небольшой сценарий. Полковник Барака встал из-за стола – подтянутый, стройный офицер с безупречной выправкой, одетый в военную форму цвета хаки. На правом его боку висела кобура из блестящей черной кожи, в ней – «смит и вессон» 38-го калибра. Барака вынул оружие и, направив его на француза, взвел курок. Жорэн посмотрел в выходное отверстие дула, потом перевел взгляд на полковника и заставил себя улыбнуться. – Я хочу объяснить тебе, что происходит, хорек. Американские ученые умирают. Заменитель нефти не найден. Америка становится еще более зависимой от импорта нефти, несмотря на ее цену. Нет, нет, не перебивай меня. Когда меня перебивают, я теряю нить!.. Когда Америка впадает в большую зависимость от импорта нефти, арабское государство усиливается. А раз так, то усиливается и Франция – за счет Америки. Но Франция не хочет брать на себя ответственность за убийства. А что, если возложить ее на этого безумного арабского лидера, полковника Бараку? Почему бы и нет? Пусть он за все и расплачивается, бешеный пес! – Но, ваше превосходительство! Это же абсурд! Зачем Франции ослаблять Запад? Мы же все – западная нация. – Потому что вы – близорукие идиоты и с моралью лжецов, иначе говоря, подонки! Бездарная недальновидная политика, такой и должна быть французская политика. Да, да, у этой политики самый что ни на есть французский привкус. Наподобие сыра рокфор. У нее французский запах. Каково? Убивать американских ученых на деньги полковника Бараки! А если убийц и самих укокошат, что из того? Заплатим их семьям и назовем это пособием погибшим, а бешеный пес Барака ни в жизнь не догадается, что происходит на самом деле. – Ваше превосходительство!.. Если даже… если мы так делаем, то разве это не выгодно Лобинии? – Мне это выгодно до тех пор, пока Соединенные Штаты Америки не проследили, что следы ведут ко мне. Только до тех пор, хитрая лиса! Приказываю тебе, подлый шпион, под страхом смерти отозвать эту команду убийц. – Разумеется… Сию минуту, ваше превосходительство. Незамедлительно. – И больше ты не будешь иметь никаких дел с генералом Али Амином. Я сам прослежу, как ты напишешь распоряжение. Я желаю знать прямые каналы связи с оперативниками и лично убедиться, что мое распоряжение выполнено. – Есть небольшое затруднение, ваше превосходительство… Человек, курирующий нашу деятельность в Америке, может выйти с нами на связь, а мы с ним – нет. – Ты хочешь сказать, что наш агент действует в ядерной державе, организует убийства ее ведущих ученых, теряет при этом своих людей, а мы даже не можем с ним связаться? Именно это ты хочешь мне сказать, Жорэн? Да или нет?! – Ваше превосходительство, не могли бы вы опустить дуло? – Нет! – Мы пытались отозвать его и послали распоряжение по почте. Убийство второго ученого не планировалось, но события вышли из-под нашего контроля. Мы не смогли связаться с ним, и второго ученого тоже убили. Наконец он вышел на связь, и я лично приказал ему остановиться, но он не подчинился, сказал, что еще не пришло время. – Почему же тогда вы платите пособия вдовам Мобли и Филбина, если тот человек отказывается вам подчиняться? – Вот это самое непонятное, ваше превосходительство. Он мне сказал, что посылает людей на задание, и потребовал денег. Я ему отказал, тогда он заявил, что будет ужасно, если они заговорят и расскажут, что работают на… правительство Лобинии. Ну мы и заплатили. После этого был убит третий ученый, а потом и сами убийцы. – Рад убедиться, что Лобиния не является монополистом по некомпетентности. Почему вы наняли именно этого сумасшедшего? – Он сам пришел к нам с предложениями, которые показались нам очень продуманными. И мы знали, что он может их осуществить, потому что происходит из самого известного в мире дома наемных убийц. Потому мы и взяли его. – Я вам не верю. Вы наняли этого проходимца, которого не можете даже контролировать только потому, что в случае каких-либо неожиданностей всю вину можно будет взвалить на меня. Французская разведка никогда не взяла бы на службу агента, которого нельзя отозвать. Да, да, это было бы слишком рискованно. Ну а для президента Лобинии сойдет. Давай, действуй под его бирку! – Это не так, ваше превосходительство… – В нашей стране действуют исламские законы. Мы отрубаем руки у тех, кто ворует, а у тех, кто лжет старшим, мы отрезаем язык. – Ваше превосходительство! Я готов отказаться от служения Франции и перейти на службу вашей стране. Позвольте мне служить лично вам! Я перейду в мусульманскую веру, ваше превосходительство. Вот я стою перед вами на коленях. Ради самого Аллаха, пощадите меня! Услышьте мои мольбы! – Вот и славно! Ислам – единственная настоящая религия, и я отсылаю тебя к Аллаху, на небеса. – С этими словами полковник нажал на спуск. Раздался выстрел. Голова француза откинулась назад, будто с колеса соскочил шкив. Пуля пробила темное отверстие над переносицей и снесла заднюю часть черепа, разбрызгав розовато-серое вещество по ковру и стульям. Барака вложил револьвер в кобуру, открыл дверь и пригласил министров вместе с их иноземными помощниками. – Входите и смотрите. Смотрите, что бывает с теми, кто пытается рисковать жизнями моих людей, думает, что может играть с их жизнями, точно это тысячи пешек. Вскоре после этого полковник покинул зал заседаний и поскакал в пустыню, начинавшуюся сразу за крайними лачугами пригорода. Он ехал на белом коне, направляясь к старинному водопою, известному многим поколениям его предков. Там он помолился, прося Аллаха наставить его. Он отошел ко сну с мыслями о подземных богатствах: они все время уменьшаются, а что он получил взамен? Самолеты, которые ржавеют в ангарах; здания, которые оседают и разваливаются; безумных наемных убийц, чьи действия могут повлечь за собой гибель его народа. Он старался. Никто не может отрицать его усилий. Он пытался сделать армию боеспособной, но войска по-прежнему напоминают отряды девочек-скаутов, с той разницей, что последние более дисциплинированны. Пытался поднять экономику, но она не может работать, если не работают люди, а как заставить их трудиться, этот секрет был ему неведом. Хотел заинтересовать Египет, наладив взаимовыгодное сотрудничество: Египет поставляет мозги, Лобиния дает деньги. Однако Египет все время отделывается пустыми обещаниями, что равносильно покровительственному похлопыванию по плечу. Вот если бы жив был Насер! С этими мыслями Барака заснул. Во сне он видел революционные события четырехлетней давности. И вдруг он проснулся: ему почудился голос короля Адраса, повторяющий то глупое предсказание, по которому арабский народ снова должен быть порабощен. Барака огляделся вокруг: никакого короля не было. Наверное, это ему послышалось, так как он находится под впечатлением разговора о наемных убийцах. Король свергнут, в стране новое правительство, которое заботится о благе простых людей. В прежнее время король забирал почти весь национальный доход себе и позволял нефтяным компаниям губить скважины, выкачивая досуха и ничего не давая народу взамен. Барака думал обо всем этом, вспоминая, как ему удалось привлечь на свою сторону столько офицеров. Он привел их к одному важному оазису и предложил напиться. Вода отдавала стеарином. «Слушайте, что я вам скажу: ваши сыновья и сыновья ваших детей не будут иметь хорошей воды, потому что добыча нефти разрушает ее источники. Запомните: в этом виноват король Адрас. Мы должны заставить нефтяные компании добывать нефть так, чтобы наши сыновья не остались без воды!» – говорил офицерам Барака. Когда он стал президентом Республики, то в качестве первого шага пригласил к себе президентов нефтяных компаний и представил им первый из созданных им незыблемых законов. «Вы не должны отнимать воду у моего народа. Вы не должны делать воду непригодной для питья». Президенты компаний, все как один, поднялись с мест и дали клятву любой ценой сохранить воду чистой. Позднее Барака обнаружил, что эта цена вычитается из платы за каждый баррель нефти, которая приходится Лобинии. Но дело даже не в деньгах. Пусть он не поднял экономику, не навел порядок в вооруженных силах, не решил проблемы здравоохранения и ликвидации неграмотности. Но если бы он не сделал совсем ничего, а только сохранил воду для будущих поколений, это все равно больше того, что сделано всеми его предшественниками. Он делает то, что добрый правитель обязан делать для своих подданных. Эта мысль принесла ему удовлетворение. Полковник Барака подошел к источнику, встал на колени и опустил ладони в воду, глядя на желтый диск луны, плавающий на ее темной поверхности. Он чувствовал, как промокают брюки у него на коленях. Вода была прохладная: со дна источника бил ключ. Как может рассказать бедуин кому-то еще, что такое хорошая вода? Это невозможно. Вот это – вода. Она хорошая. Приятно встать на колени, чтобы напиться такой воды. Он опустил лицо в маленький водоем и начал жадно глотать воду. Это его успокоило. Но… вот он остановился и ощутил ее вкус: вода отдавала стеарином. И тогда полковник Барака впервые задал себе вопрос: а почему бывший король Адрас так возлюбил Швейцарию? И может ли понравиться там ему самому?Глава шестая
Тела Мобли и Филбина востребовали две убитые горем одетые в траур вдовы. От них так разило духами, что допрашивающие их агенты ФБР старались не делать глубоких вздохов. Это помогало плохо, и мужчин воротило с души, но в конце концов женщины согласились выйти из помещения морга наружу и поговорить, сидя с подветренной стороны. Собственно, они не были женами убитых. Они рассказали, что их нанял какой-то парень, которого они толком не разглядели. Он дал им денег и велел востребовать тела. – Где вы с ним встречались? – спросил агент. – На работе, – сказала одна из женщин, чьи волосы были желтыми, как лимонные леденцы. На ее губах лежал толстый слой красной помады, ярким пятном выделяющейся под черной вуалью. Густые наклеенные ресницы касались вуали всякий раз, когда она моргала. Агент решил, что ей где-нибудь от тридцати до пятидесяти, плюс-минус десять лет. – Где вы работаете? – спросил он. Его товарищ хихикнул. – В Канзас-Сити, – ответила женщина. – Я имел в виду, что делаете? – Восточный массаж и интимные услуги. – Понятно… Расскажите мне поподробнее о том, кто вас нанял. Какой он был? Высокий, низкий?.. – Как ты считаешь, Шарлотта? – спросила блондинка у своей подруги. – Пожалуй, среднего роста. А для парня, можно сказать, и ниже среднего. Понятно? – Не очень. Давайте конкретно: футов пятьдесят, пятьдесят пять? – Надо подумать… Знаете, я плохо его разглядела. По-моему, меньше. Наверное, пятьдесят два. – Как это может быть? Вы же сказали, что он среднего роста, – удивился агент. – Не скажу точно. Он вроде как был в тени. – Какого цвета волосы? – Черные. Мне кажется, он японец. – Нет, ты забыла, – вмешалась блондинка. – Кто-то сказал, что он японец, а сам он назвался корейцем. Помнишь? – Что он велел вам сделать с мертвыми телами? – Вот это самое чудное. Он сказал, что нам не надо их никуда увозить. Просто потребовать их, сказать, – помнишь, Шарлотта? – что один толстый, а другой тонкий. – Да, – с энтузиазмом подхватила Шарлотта, будто этот момент был самым важным в их показаниях. – Один толстый, а другой тонкий. – Больше ничего не нужно? Тогда мы пойдем, – сказала блондинка. Агенты женщин не задерживали. Их не слишком вразумительные пояснения пополнили растущий список примет Мобли и Филбина, двух убийц из Канзас-Сити. Эти приметы подходили к тем людям, которых видели выходящими от Равелштейна, входящими в научный корпус Колорадского университета в Беркли незадолго до взрыва и покидающими стены Ренселлерского политехнического института сразу после того, как доктор Эрик Джонсон нырнул вниз головой в лестничный проем. Все три убийства были хорошо спланированы и выполнены умело, без проколов. Только вот почему у убийц были металлические значки? Все знают, что в ФБР используются удостоверения. И умерли они как-то странно. У Филбина после встречи с незнакомцем, личность которого не установлена, оказалась оторванной рука; Мобли был отравлен каким-то непонятным ядом. И кто был тот неизвестный? Ответов на эти вопросы не было. Тем не менее агенты внесли их в свои отчеты. Зная, насколько важна проблема энергетического кризиса, агенты ФБР были крайне удивлены, узнав, что дело закрывают. – Но почему, сэр? Нам это непонятно. – Таков приказ. Я предполагаю, что им будет заниматься другое ведомство. Агенты ФБР пожали плечами: другое так другое. Должно быть, дело передали в ЦРУ, раз его сочли международным. Все материалы теперь перешлют в Ленгли, штат Вирджиния. И все остались довольны, кроме человека, сидевшего в маленьком кабинете в исследовательском центре, расположенном ни берегу залива Лонг-Айленд. Это был Харолд Смит, глава секретного агентства КЮРЕ. Дело попало к нему, и он был в растерянности. Выйдя из офиса, он прошелся до небольшой пристани, расположенной позади санатория Фолкрофта. Дело шло к вечеру, противоположный берег залива скрывался в сумерках. В новом деле слишком много загадок. Сначала Смит думал, что за этими убийствами стоят иностранные государства. Потом он изменил свое мнение и решил, что убийц финансировала одна из крупных нефтяных компаний США. Что ж, вещь вполне вероятная. Но почему значки? Это выглядело глупо. Сама собой напрашивалась мысль, что тот, кто руководил этими операциями, хотел, чтобы Мобли и Филбин разоблачили себя в качестве подставных агентов ФБР. А маскарад с толстым и тонким? Как это понимать? Что-то смутно промелькнуло в его подсознании, но он не уловил эту ассоциацию. Мобли – толстый, Филбин – тонкий. Толстый и тонкий. Во всем остальном это были заурядные мелкие преступники, неожиданно проявившие сноровку и мастерство. И Римо не удалось ничего у них узнать в последние их минуты. К сожалению. Смит вдохнул соленый морской воздух, лицо его омыла влажная прохлада. Так кто же все-таки стоит за ними? Арабские страны? Смит перебирал крупнейших поставщиков нефти и исключал их одного за другим. Даже неистового полковника Бараку, который сегодня собирается сотрудничать с Египтом, завтра – с Тунисом, а потом вдруг объявляет священную войну Израилю. Но и он не посмеет взять на себя организацию убийств на территории Америки. А может, посмеет? Существовали еще нефтяные компании. Было получено доказательство того, что одна из них обещала арабским странам не снабжать горючим армию США. Так, может, это они, используя эмбарго на нефтяные поставки, манипулируют ценами с целью ввести в заблуждение простых американцев? Ведь нефтяные компании начали взвинчивать цены еще до того, как арабы сократили поставки нефти в Америку, чтобы подорвать ее экономику. Если есть в Америке отрасль хозяйства, пренебрегающая интересами граждан, то это, несомненно, нефтяная промышленность. На загрязненные пляжи Калифорнии море выбрасывает пропахших нефтью дохлых птиц, а в это самое время рекламные агентства в деловой части Нью-Йорка тратят баснословные суммы, чтобы убедить подвергающихсяотравлению людей в том, что, мол, нефтяные магнаты – отличные парни, денно и нощно пекущиеся об интересах мирового сообщества. Многие миллионы долларов расходуются на лживые заверения, будто бы большая часть нефти поставляется с Ближнего Востока, тогда как в действительности американские нефтяные компании имеют в Венесуэле такие запасы нефти, которых хватило бы, чтобы затопить всю страну. Груженные нефтью танкеры месяцами простаивают на рейде, а в это самое время дети пробираются по утрам в школу чуть ли не ощупью, потому что на фонари требуется несколько лишних капель нефти. Чтобы дети могли ходить в школу в безопасное дневное время, надо изменить школьное расписание, чего страна, испытывающая нефтяной голод, позволить себе не может. И танкеры стоят в океане в ожидании, пока цены повысятся еще больше, а американские матери хоронят своих детей, которых убили в потемках на пути в школу. Чтобы предупредить подъем недовольства, нефтяные компании расходуют еще больше денег на широковещательные заявления в газетах о том, что в дефиците горючего виновата американская внешняя политика, хотя, утверждают они, повышение цены на нефть разрешило бы все проблемы. «Между прочим, – говорится в этих заявлениях, – наши рекордные прибыли в этом году объясняются исключительно тем, что предыдущий год был не очень удачным; а посмотрите, сколько мы тратим на общественные нужды!..» Авторы газетных реклам стыдливо умалчивают о том, что эти миллионы тратятся на саму рекламу, чтобы отделы по связям с общественностью могли создать у людей благоприятное мнение о нефтяных компаниях. По вечерам невозможно включить телевизор без того, чтобы не услышать красивую сказку о том, какое благо для общества эти нефтяные компании. Если верить бесчисленным рекламам и заявлениям, птицы и рыбы просто не смогут существовать без стерильно чистых, косметических скважин, просверленных в лоне земли. Когда доктор Смит размышлял обо всем этом – о рабочих, потерявших работу, об убитых детях, о нефтяных магнатах, готовых распродать национальные вооруженные силы, – он не сомневался, что нефтяные компании тоже могут стоять за убийствами ученых. Так что же, в конце концов: иностранное государство или собственные нефтяные компании? У него было слишком мало данных, чтобы сделать даже простые предположения. Помимо всего, Смиту не давала покоя загадка «толстого и тонкого». А эти две пожилые блудницы, рассказавшие, что некто, предположительно кореец, дал им деньги, чтобы они востребовали тела убитых? Зачем это было сделано? Очевидно, затем, чтобы дать о себе знать. Сообщить, что он – кореец. Но кому адресовано это сообщение? Впервые за много лет Смит почувствовал полную беспомощность. У него на руках никаких козырей. Ничего, кроме Римо и Чиуна, но он не знал, против кого их надо использовать. Снова вспомнив о маленьких детях, гибнущих в предутренних сумерках, Смит решил задействовать Римо. Выяснить, что можно сделать, и помешать тому, чему можно помешать. И это пока все. Но когда Смит решился на этот коронный выстрел, выяснилось, что не он, а кто-то другой держит палец на спусковом крючке.Глава седьмая
Полковник Барака нашел истинного организатора двух убийств из автоматов с заглавной буквой "Т", стоивших Лобинии двухсот пятидесяти тысяч долларов. Это произошло в ночь, доставившую ему больше ужаса, чем он испытал за четыре года своего президентства. Он почувствовал себя столь же беспомощным, как в тот день, когда узнал, что француз тайно продал Израилю новейшие моторы для самолетов «Мираж», а в Лобинию доставил морем устаревшие двигатели. Свободная Арабская республика Революционного народа приобрела корпуса новых «Миражей», но не их начинку. Министр военно-воздушных сил заверил президента, что это, мол, не имеет значения, потому что народ никогда об этом не узнает. Полковник повесил министра ВВС в пустующем ангаре и не сказал своему народу, что их новые самолеты не в состоянии бомбить Тель-Авив, если потребуется это сделать завтра. Ночь, о которой мы упомянули, была поистине ужасной. Из всех воинских частей Барака отобрал пятьдесят солдат в десантный отряд коммандос, предназначавшийся для тайных ночных нападений на территорию Израиля. Они уже прошли курс обучения, и теперь им предстояла ночная тренировка, имитирующая секретную операцию – штурм пещер, расположенных в окрестностях Даполи и напоминающих пещеры на Иудейских высотах. Президента сопровождал французский посол, пожелавший видеть, как будут избивать евреев. Избиение должно было быть, разумеется, чисто символическим, поскольку те немногие евреи, которые жили в Лобинии, или бежали из страны, или были растерзаны разбушевавшейся толпой. Полковнику вспомнился чернокожий писатель, встретивший в Тель-Авиве арабского фермера, у которого не слишком исправно работала оросительная система. «Я знаю, что значит быть арабом среди евреев», – сказал ему писатель, давая понять, что не симпатизирует еврейским землевладельцам. «Ему надо было испытать на себе, что значит быть евреем среди арабов», – засмеялся один из министров. Улыбнулся и Барака. В качестве призов за последнюю проигранную арабами войну члены его кабинета получили в подарок от иракских, сирийских и марокканских солдат уши и носы, отрезанные у израильских военнопленных. Когда сирийский посол предложил полковнику нос, Барака нанес ему пощечину. «Неужели ты думаешь, кретин, что евреи будут сражаться с меньшим упорством после этой бессмысленной резни? – сказал он и, подумав, добавил: – Я теперь уверен, что дело правоверных мусульман победит, потому что на нашей стороне все отбросы человечества. Мы всегда будем иметь численное превосходство». Лучи прожекторов шарили вдоль пещер в окрестностях Даполи; коммандос прокладывали себе путь среди скал. Один из генералов предложил план учебной атаки. Расстановка сил была следующая: правительство Израиля бежит из Тель-Авива, его заманивают в пещеры. Осажденные Голда Меер, Моше Даян и генерал Шарон просят пощады, угрожая в противном случае сравнять с землей Мекку с помощью атомного оружия, предоставленного им этой треклятой Америкой. Хриплые мегафоны разъяснили обстановку в песчаной темной пустыне, раскинувшейся под кристально чистым небом. Французский посол сказал, что ему никогда еще не приходилось видеть такого неба. Люди в серой военной форме карабкались по скалам; сверху им спустили веревки. В темноте слышались приглушенные голоса. Генерал разъяснил в мегафон тактическую задачу: внезапным броском захватить евреев в пещерах, раньше чем они успеют сбросить на Мекку атомную бомбу. – Я не понимаю, полковник, – сказал французский посол, потягивая переслащенный напиток с запахом миндаля (алкоголь в Лобинии был запрещен). – Если члены израильского правительства уже пойманы в ловушку, нужно ли продолжать войну до полного уничтожения? Нужно ли вам преследовать евреев? – Если хотите знать правду, я не собираюсь истреблять евреев или уничтожать Израиль. Лучшее, что было у нас во все времена, это Израиль, а лучшее, что было у них, – это мы. – Но помилуйте, полковник! Зачем Израилю нужны арабы? – Без нас они давно уже имели бы у себя гражданскую войну. Фракции, фракции без числа, одна внутри другой. Раввины забрасывали бы камнями специалистов, те стреляли бы в генералов, а генералы – во всех прочих. Запомните мои слова: евреи – очень несговорчивый народ, и их объединяет только угроза истребления. В этом все дело. Заметив изумление на лице поела, Барака решил, что виной тому – имитация криков ужаса в пещерах, и потому продолжал развивать свою мысль: – Гитлер создал еврейское государство, и мы сохраняем это положение. Если бы не было Израиля, вы вряд ли услышали бы сейчас слово «араб». Существовали бы египтяне, кувейтцы, хашимиты, сунниты, лобинийцы, но только не арабы. Вот почему я хочу наладить сотрудничество между арабскими странами, пока еще существует Израиль как объединяющий нас фактор. Если завтра, не дай Бог, будет заключен мир с Израилем, прощай тогда единство арабов. В этом случае нам никогда не добиться прогресса – ни в техническом, ни в социальном отношении. Без Израиля мы обречены на взаимные распри. Посол широко улыбнулся в ответ. – А вы, оказывается, мудрый человек, полковник. – Чтобы быть мудрым, достаточно не быть таким глупым, как все остальные – это сказал когда-то наш король. Но он был глупый, и теперь мы живем без короля. – Знаете, это изречение родилось не в Лобинии, – заметил посол. – Удивительно, однако, что оно дошло сюда. Согласно старинным французским хроникам, существовала некогда династия наемных убийц, которые… Внезапно в одной из освещенных прожектором пещер раздался душераздирающий вопль. Полковник, посол и сопровождающие их лица сидели в задней части открытого грузовика-платформы, держа в руках бокалы с ароматным напитком. Все разговоры смолкли, и во внезапно повисшем молчании ночи, пахнущей выхлопными газами и оружейной смазкой, крик прозвучал особенно страшно. Пещеры находились менее чем в семидесяти пяти ярдах, и все присутствующие ясно увидели коммандос со связанными руками, мечущегося у входа в пещеру. Его крик перешел в стон, затем – в непрекращающееся, рвущее душу рыдание. Никто не двигался, и всем теперь было видно, что руки у него вовсе не были связаны за спиной, как это показалось сначала. Он безостановочно крутился на одном месте, почти в беспамятстве, и все убедились, что рук у него не было вовсе – кто-то обрубил их ему от самых плеч. Все изумленно молчали. Полковник приказал медикам подойти к пострадавшему, и десятки голосов громко повторили его приказание. – А-а-а! – новый стон рассек ночную тьму; другой коммандос подполз к выходу из пещеры и замер в неподвижности. Потом послышался хриплый вздох и из пещеры показалась голова – будто выкатился обтянутый кожей огромный лимон; она глухо стукнулась о базальт, и только тогда все поняли, что у этого второго коммандос, который выполз из считавшейся пустой пещеры, нет ног. – Вперед, в атаку! – закричал командир десантного отряда и нырнул за прожектор. Все остальные тоже попрятались, как сумели. Кто-то открыл огонь по пещере, и пустыню разорвали звуки выстрелов из автоматического и полуавтоматического оружия. Пули со свистом летели в пещеру, ударяясь о каменные стены и поражая засевших там своих же коммандос. Все закончилось только тогда, когда полковник собственноручно стукнул одних стрелков по шее, других пнул ногой, чтобы не валяли дурака в присутствии иностранцев и не разбрасывали амуницию, будто зеленые новобранцы. И тут обнаружилось, что пятнадцать коммандос изувечены. Убийца явно не пользовался ножом: нож достаточно острое оружие и, расчленяя суставы, не оставляет волокнистых полос из остатков мышц я сухожилий. Раненых наспех погрузили в машину «скорой помощи», которая сопровождала отряд для придания учениям большего правдоподобия: в нее предполагалось погрузить мнимые тела Голды Меер, Моше Даяна и генерала Шарона, чтобы отвезти их на свалку. Теперь эта машина, в которую забыли положить лекарства и медицинское оборудование, должна была везти подлинных арабских коммандос в госпиталь. – Эй, шофер! Вези наших славных воинов с ветерком в Диполи к славе! – крикнул командир. Не услышав ответа, он решил, что нерадивый шофер, как всегда, спит, и побежал, увязая в мягком белом песке, на щебеночную дорогу. Однако шофер не спал. Голова его склонилась на грудь, шейные позвонки были сломаны. К рубашке был приколот конверт с надписью: «Лично полковнику Бараке». Конверт вручили адресату. Не вскрывая его, он сел в джип и велел везти себя в город. Все остальные, тесной группой, с оружием на изготовку, стояли до самого утра. Только когда забрезжил рассвет, они медленно тронулись по дороге в столицу, растянувшись длинной колонной, которую замыкали машины – их беспорядочная цепочка рассекала пустыню, точно черный пунктир. Вернувшись в свою резиденцию – бывший дворец короля, Барака несколько раз перечитал записку. Потом он снял военную форму, надел белый шерстяной бурнус, доставшийся ему от отца, а тому – от деда, сел в английский, вездеход, «лендровер», и направился в пустыню. Он ехал все дальше и дальше, углубляясь в пески. Слева от него располагались громадные хранилища нефти, приготовленной для отправки за границу. Потом он свернул на юг по темной асфальтовой дороге, покрытие которой, размягченное за день палящим солнцем, еще не успело затвердеть. Дорога шла через сплошные пески – ни фермы, ни домика, ни даже деревца не встречал взор, не говоря уже о какой-либо фабрике. Полковник знал: стоит какому-нибудь чужеземцу удобрить эту землю, посадить дерево, пробурить скважину и достать воду, посеять хлеб и собрать урожай, как сразу же начнутся протесты на национальном уровне – по той единственной причине, что чужеземец сделал то, чего лобинийцы сделать не в состоянии. Хорошо бы создать здесь другой Израиль, поближе к дому, чтобы играть на зависти своих людей. Что сделал Израиль для Египта? Он вынудил его к ведению хотя и половинчатых, но вполне компетентных военных действий – впервые после поражения, нанесенного хеттами за много веков до Рождества Христова. А если бы Египет стер Израиль с лица земли, то снова погрузился бы в спячку. Успехи в военном деле стимулируют развитие промышленности и сельского хозяйства. Это – единственная надежда для Лобинии, и он, полковник Барака, – единственный, кто может ее осуществить. Без излишней скромности он признавал эту простую истину, а раз так, то ему было необходимо выжить. Вот почему он поехал в пески. Дорога имела форму полумесяца, но это было незаметно для глаз путника, устремленных вперед. Она изгибалась постепенно, поднимаясь с одного невысокого холма на другой, и только в самом ее конце был заметен изгиб. Еще не развиднелось, когда машина президента изменила направление движения, следуя этому изгибу. Справа от шоссе теперь были горы, которые местные жители называли Лунными. Иностранцы дали им другое, латинское название; и потому мир знал эти горы под таким названием, под каким и хотел знать их. У самого полковника с ними было связано многое: однажды, будучи еще молодым офицером, он заблудился здесь и, плутая в горах, наткнулся на племя диких горцев. Он предложил им продукты, если они покажут ему дорогу. В этих горах за все нужно было платить. Когда он добавил им продуктов, один мудрый старик из племени захотел во что бы то ни стало показать ему «еще одну дорогу». Речь шла о предсказании. Только на это потребуется время, сказал мудрец. Гость должен подождать. Барака вежливо извинился и ушел в указанном направлении. Оно оказалось верным. Спустя годы поздно вечером у армейской палатки, где шло тайное ночное совещание военных, появился оборванный мальчик. Барака услышал шум и выбежал наружу с револьвером в руке. Охранники схватили мальчугана. Когда полковник потребовал объяснений, стража рассказала, что на их территорию проник горец. Охранники задержали его – пусть не сует свой нос, куда не следует. Барака всмотрелся в изможденное лицо мальчишки. Его ноги и руки были черными после трудной дороги. Он проделал долгий путь, оставивший неизгладимый след на его лице и, несомненно, сокративший его жизненный срок. «О, Барака! Я пришел к тебе с поручением, – вскричал мальчик. – За твою дополнительную еду тебе полагается предсказание». Барака приказал стражникам отпустить мальчика. Тот кинулся к его ногам, пытаясь их поцеловать; Барака его поднял. «Когда-нибудь наступит такой день, когда на этой земле человек не будет целовать ноги другого человека», – сказал полковник. К тому времени из палатки вышли генералы и стали за его спиной, разглядывая пришельца и перешептываясь меж собой. Скоро все уже знали, что мальчик принадлежит к племени прорицателей. Один генерал пошутил, что рад видеть такого оборванца, никто не скажет, что он заслан сюда королем Адрасом, так как его приближенные всегда разодеты в пух и прах. «О, Барака, через много лет я принес тебе предсказание – в уплату за ту еду, которую ты нам дал». «Говори!» – приказал полковник. «О, Барака! Твои враги охвачены жаждой истребления. Ты должен выступить сегодня ночью, и тогда ты сядешь на высокий трон». Генералы примолкли. Откуда было известно кому-то, помимо них самих, что они замышляют революционное выступление против короля? Барака смотрел на мальчика, не находя слов. Наконец он сказал: «Я не хочу садиться ни на какой трон. Я хочу не править этой страной, я хочу служить ей!» Один из генералов презрительно фыркнул: очень ух кстати пришлось предсказание! На совещании Барака ратовал за немедленную революцию, но многие генералы были склонны к выжиданию. И вот, откуда ни возьмись, этот пророк. А было ли такое, что Барака когда-то плутал в горах? Кровь бросилась полковнику в голову, и он выхватил револьвер, чтобы стереть улыбку с лица генерала. Он отдавал себе ясный отчет в том, что на этот раз его гнев сослужит ему добрую службу, хотя обычно бывало наоборот. Он выстрелил генералу в рот, другую пулю всадил в переносицу. Краем глаза он видел, как тот падает наземь, – лопнувший баллон, у которого вытекает кровь. «Кто не со мной, тот против меня!» – прорычал полковник. В ту же ночь военные одержали победу над правительством Лобинии. Им ничего не оставалось, как пойти за человеком, у которого было оружие и который был готов рисковать жизнью, пользуясь тем, что король находится в Швейцарии вместе с начальником штаба ВВС, с которым он не решается лететь обратно в Лобинию. Когда стало ясно, что король не вернется, завоевания революционного народа были упрочены. В известных кругах ходил анекдот, что некто, по имени Кэллен Пет из Джерси-Сити, с помощью бутылки «Сигрэмса» сделал больше для исторического переворота на Среднем Востоке, чем все самолеты «Мираж», вместе взятые. Это было четыре года назад. Помнится, была жаркая ночь, не в пример сегодняшней – сейчас полковник просто закоченел в открытой машине. Он достал фляжку с водой и напился. Нагревшаяся за день вода была приятной. У большого верстового камня Барака свернул вправо. Президент велел построить здесь дорогу в виде гигантского полумесяца – якобы в религиозных целях, а на самом деле он хотел облегчить горцам путь в столицу. Он не хотел, чтобы такое путешествие стоило жизни еще хотя бы одному юноше. Однако, насколько ему было известно, ни один человек из того племени ни разу не ступил на эту дорогу ногой. Но вот машина поехала по песку и камням. Барака испытал чувство облегчения – оттого, что прекратился этот бесконечный монотонный бег колес по ровному покрытию шоссе. Проехав еще пятнадцать миль по высохшей балке, орошаемой дождями не чаще, чем два раза в год, он почувствовал, как кто-то впрыгнул в медленно ползущий вездеход. Человек этот схватил полковника за горло и оторвал от руля. Когда Барака ступил на землю, стоять он не смог – у него затекли ноги от многочасового сидения за рулем. Он ощутил холодное дуло пистолета у своего виска, и кто-то забрал у него оружие. Вдохнув выхлопные газы «лендровера», стоявшего на песке, он понял, что мотор работает. – Не двигаться, европейская свинья! – сказал кто-то над ним. Он поднял голову, чтобы посмотреть, кто произнес такие слова, но ударом пистолета сразу же был опрокинут обратно в грязь. – Я – араб, бедуин, – сказал Барака. – Сын бедуина, внук бедуина. В моем роду все бедуины, на много поколений и на много веков назад. – Ты смахиваешь на итальянца. – Я не итальянец, в моих жилах нет ни капли итальянской крови, – сказал Барака с надеждой, что его поймут. – Я ищу мудреца. – Мудрецов у нас много. – Он называет себя Бактаром. – Бактара давно уже нет в живых. Пятнадцать лет, как умер. – Но это невозможно! Всего четыре года назад он прислал мне предсказание – за подаренную мной еду. – Значит, ты – тот самый человек! Ступай за мной. Барака почувствовал, что дуло отвели от его виска. Он поднялся, шатаясь на нетвердых ногах, в свете луны, падавшем на Лунные горы, называемыми во всем мире горами Геркулеса. Его повели по узкой тропинке, и он с удивлением увидел, как вокруг его машины бегают, точно песчаные жуки, женщины, вытаскивая из нее одеяла, ружье, патронташ, фляжки. Никто не позаботился заглушить мотор. Он понял, что эти люди оставят двигатель включенным, и он будет работать, пока не кончится бензин, а значит, он, полковник Барака, погибнет без горючего на дороге, построенной в песках, под которыми таятся запасы нефти, исчисляемые в биллионах баррелей. Это было трудно себе вообразить. Какое, к черту, трудно! Очень даже просто. Правда, в машине есть большой запасной бак, однако и его может не хватить, если расходовать горючее вот так, зря. Того, что у него останется, может хватить ровно на то, чтобы вернуться на шоссе. При ста тридцати градусах по Фаренгейту это означало бы верную смерть. – Позвольте мне вернуться назад и выключить мотор. – Назад ты не пойдешь, только вперед. А ну, шагай! – Очень вас прошу. Я дам вам большую награду. – Вперед, говорят тебе! И Муаммар Барака, которого весь мир знал как правителя этой страны, начал карабкаться вверх по крутой каменистой тропе, обдирая руки и колени. Захвативший же его человек преодолевал эти скалы безо всякого труда. В эти минуты Барака понял, что человек не только не правит землей, он ею и не владеет. Он всего лишь нечто преходящее на ее поверхности. Государства создают не пограничные столбы, их создают люди, устанавливающие и признающие определенные отношения. Его привели к небольшому костру, пламенеющему золотом в прохладной, омытой луной ночи. Человек в лохмотьях – эти люди все были в лохмотьях – сел у огня и жестом пригласил сесть президента. – Четыре года ты правишь страной, Муаммар, и вот теперь пришел сюда, объятый страхом. Так я говорю? – Да. Я ищу дорогу. – А что ты дашь нам взамен? Муаммар Барака втянул носом воздух и ощутил какой-то странный запах. В костре горели высушенные кизяки. Вокруг стоял запах человеческого кала и мочи. Президент уже успел привыкнуть к кондиционерам и душу, к автомобилям и телефону. Европейцы захватили его в плен – так надежно, как если бы он был заперт в железной клетке. Они завладели его душой, как и душами многих в этой стране. Если ему суждено выжить, он запретит и электричество, и ванночки для льда, и кондиционеры, кроме, разумеется, больниц. Там все это надо оставить. Мировое сообщество снова назовет его сумасшедшим, как было тогда, когда он ввел сухой закон, восстановил старинное наказание за кражу, заставил женщин снова носить баракан – длинную накидку, закрывающую всю фигуру и оставляющую отверстие только для одного глаза. Но хотя он ввел все это, нефтяные запасы по-прежнему тают, а люди остаются все теми же. Он, их лидер, сидит в плену на каменистом склоне в Лунных горах, которые и через сто лет, когда нефть кончится, останутся горами Геркулеса, и люди будут все так же жечь кизяки, чтобы согреть себя. – Что ты дашь нам взамен? – снова спросил оборванный старец. – Я построил вам дорогу в Даполи. Я строил ее только для вас. Теперь вам не придется тратить на такое путешествие месяцы. – Когда рабочие покрывали ее чем-то черным и гладким, нам было хорошо. Мы могли красть у них то одно, то другое. А теперь они ушли, и дорога нам стала ни к чему. – Но вы можете добраться до столицы за несколько часов! – Для этого нужна машина. – Я пришлю вам машины. – Тогда понадобится бензин, а у нас его нет. – Я пришлю вам его. – Лучше пришли нам жирных овец. – Хорошо, я пришлю вам откормленных овец. – Баранов или ярок? И сколько штук? – Несколько сот, – сказал Барака, чувствуя, как в нем закипает глухое раздражение, словно он сидит на заседании кабинета министров. – А точнее? – Триста, – отрезал Барака. – Сколько баранов и сколько ярок? – Я пришлю вам по три сотни тех и других. А теперь давайте перейдем к делу. Я ищу путь. – Где ты украдешь этих овец? – Это неважно, я куплю их. – И, памятуя о недоверчивости горцев, добавил: – Я куплю их на те деньги, которые мы выручаем за нефть, добытую из-под земли. – Выходит, ты украдешь их у земли. Мы ведь знаем тебя, Барака, как знаем и твое племя: вы никогда ничего не заработали за всю свою жизнь. Мы верим, что ты купишь нам овец – ведь это тебе ничего не будет стоить. – Сегодня ночью я получил записку, – сказал Барака, доставая из кармана листок и поднося его поближе к огню. – Здесь сказано: «Согласно пророчеству, тебе грозит смерть. Только я могу тебя спасти». – Барака поднял глаза на старца. – Только-то! О чем тебе беспокоиться, раз у тебя есть защитник? – Кто бы он ни был, я знаю одно: он беспощадно убивает людей. – Тогда считай, что тебе повезло. – Я не хочу иметь дело с человеком, который убивает людей просто так, за здорово живешь. И что это такое – смерть согласно пророчеству? – Ты сверг короля Адраса? – Да. – Он рассказывал тебе о наемном убийце-ассасине, который защищает права потомков великого халифа? – Да. – Ну так вот: пришло время заплатить за королевство, украденное у потомков великого халифа. Это старинная история, мы, горцы, знаем ее. Тем более вы, в вашей столице, где столько породистых лошадей, должны ее знать. У вас столько красивых шелков, сладких вин – вам полагалось бы знать эту легенду. Почему же вы ее не знаете? – Но это всего лишь легенда! И почему я должен платить за что-то именно теперь? – А почему бы и не теперь? Разве в том проклятии сказано, что ты должен умереть в тот самый день, когда захватишь корону? В тот самый месяц или в тот самый год? – Нет, не сказано. – Голос Бараки прозвучал тускло и невыразительно. Он помолчал, глядя на пламя костра. Почувствовав голод, он попросил, чтобы его накормили, но получил отказ. – Пророк Мухаммед никогда не жил в Лунных горах, но я дам тебе на прощание частицу его мудрости. Он говорил, и это записано в священных книгах, что тигр может быть только тигром; точно так же цыпленок может быть только цыпленком. Лишь у человека есть выбор – быть ему человеком или зверем. А теперь ступай, мы боимся оставлять тебя здесь. Ты навлечешь на нас проклятие. – Я не уйду, пока ты не объяснишь мне свои слова. – Ты встретишь смерть с Востока, но придет она с Запада. Ничто не может тебя спасти. Уходи, пока ты не навлек гибель на других. Бараку отвели к машине, двигатель которой еще работал на последних каплях бензина, заправленного в первый бак. Он развернул автомобиль и стал выезжать задом из балки, но мотор заглох. Барака открыл краник запасного бака, однако горючее не пошло; поискал электрический фонарик, но он исчез. Свет передних фар стал меркнуть. У него была слабая надежда на то, что женщины унесли из машины не все съестное, но она не оправдалась. Он выключил свет и забрался под вездеход в надежде активизировать запасной бак вручную или же откачать из него бензин в первый бак. Голова его стукнулась о стальную стенку бака, покрытую густой смазкой пополам с песком, и он свалился на землю между скалой и шасси. Раздался глухой звук. Полковник Муаммар Барака, терроризировавший развитые страны постоянным повышением цен на нефть, сам оказался без горючего. И здесь, в Лунных горах, он начал понимать, что это значит – оказаться без горючего и без тепла. Кляня на чем свет стоит людей из племени, поставивших его в такое положение, он вдруг услыхал какой-то странный голос, высокий и визгливый: – Не стоит их осуждать – они напуганы. Им явился дух, рассказавший, что тебя ожидает. Барака с трудом выбрался из-под машины и огляделся. Он увидел лишь голые скалы, залитые ярким светом полной луны. И ни души вокруг. Вдруг он услышал, как тот же голос сказал: – Ты очень глупый, Барака, совсем глупый. Неужели ты думаешь, что можно уберечься от предначертаний судьбы, прибежав назад? Повторяю еще раз: только я один могу тебя спасти. – Это ты убил моих коммандос? – Да. – Это ты потребовал выплатить пособия семьям Филбина и Мобли? – Да. – Почему ты хочешь меня охранить? – Если честно, я этого не хочу. Твоя жизнь ничего для меня не значит. Мне нужна та белая свинья, которую я жду. И еще тот, кто выдал бесценные секреты Синанджу белому человеку. Я жду их обоих. – Они из легенды? – Мы все оттуда. – Ну что ж! – заметил полковник. Он уже принял решение: надо пойти на все, заплатить любую цену, чтобы получить защиту. Легенды не обязательно сбываются. Он помедлил немного, затем сказал: – Если ты хочешь спасти мне жизнь, то, надеюсь, знаешь, как выбраться отсюда. – Конечно. Поднимись на этот холм, там ты найдешь несколько полных канистр. – Как ты здесь оказался? Где твой транспорт? – Не твое дело, чумазая харя. Ступай! – Помоги мне принести канистры. – Принесешь сам, полковник. Больше ты ни на что не годишься. Ни происхождение, ни богатство – если человек не заработал его сам – не являются мерилом его ценности, важно то, что человек научился делать. Только мастерство определяет его истинное достоинство. Ты мало что умеешь. Давай неси! Канистры были немедленно принесены. Мнимый правитель страны наполнил бак, а когда он вывел машину из балки, хрупкая фигурка скользнула в кабину и уселась рядом с ним. Посмеиваясь, человечек положил полковнику на колени его револьвер. Когда они выехали на шоссе и машина пошла плавно. Барака как следует разглядел лицо того, кто сидел рядом с ним. Это был азиат не слишком крепкого сложения. Волосы черные, прямые и длинные, улыбка почти любезная. Продолжая править одной рукой, другой Барака схватил револьвер и направил дуло в улыбающееся лицо. – Никогда не называй меня больше чумазой харей! – гневно вскричал он. – Положи свою пушку, чумазая харя. Барака нажал на спусковой крючок. Блеснуло яркое белое пламя. Когда ослепленный полковник, поморгав глазами, снова обрел способность видеть, в поле его зрения оказалось все то же улыбающееся лицо. Каким-то непонятным образом Барака промахнулся. – Я кому велел положить оружие, чумазая харя? – Пожалуйста, не зови меня так. – Вот это другой разговор. Теперь я подумаю. А тебе тоже следует знать имя своего нового хозяина. Меня зовут Нуич. Ты будешь приманкой в моей мышеловке. Ты и нефть твоего дикого народа. Она очень важна, гораздо важнее, чем ты сам. – Так что с нефтью? – спросил Барака. – С завтрашнего дня ты ее отключишь. Больше ты ее продавать не будешь.Глава восьмая
Послеполуденные развлечения Чиуна – просматривание излюбленных «мыльных опер» – наконец закончились. Он неспешно встал с ковра, где сидел в позе лотоса, столь же плавно повернулся и посмотрел в сторону задней стены гостиничного номера, где Римо выполнял свои упражнения. По всегдашней привычке Чиун оставил телевизор включенным. Выключать его – дело слуг, на роль которых подходят китайцы и ученики. Римо выключит, когда освободится. Ученик стоял вниз головой у задней стены, не касаясь ее. Ноги были обращены к потолку, руки разведены в стороны. Он удерживал свое тело на двух указательных пальцах. Неловким движением он поднял голову и посмотрел на наставника. – Как считаешь, Чиун? Сойдет? – Попробуй стать на один палец, – сказал учитель. Римо осторожно переместил центр тяжести таким образом, чтобы его тело опиралось на правый указательный палец; потом оторвал левую руку от пола. – Ха-ха! – торжествующе закричал он. – Что ты об этом скажешь, папочка? – У вас есть циркач, который тоже умеет это делать. А теперь – подскоки. – Какие еще подскоки? – Попробуй подскакивать на пальце. – Хорошо. Как тебе будет угодно. Римо напряг сухожилия на запястье, потом немного ослабил напряжение. Его тело чуть-чуть опустилось на пальце. Тогда он резко напряг сухожилия до предела. Внезапное это движение приподняло его тело на несколько дюймов над полом. Он проделал это еще раз, и еще, все время убыстряя темп. На четвертой попытке сила инерции движения, направленного вверх, оторвала его указательный палец примерно на дюйм от пола. Он снова опустился на этот палец, но слегка покачнулся, благодаря чему центр тяжести сместился и равновесие было нарушено. Его ступни ударились о стену и отскочили; сгруппировавшись, он мягко упал на ковер. Римо кинул смущенный взгляд в сторону Чиуна, но тот сидел к нему спиной, снова уставившись в экран телевизора. – Я упал, – сказал ему Римо. – Тсс!.. – оборвал его Чиун. – Подумаешь, важность. – Но у меня не получилось. Что я сделал не так? – Не мешай, – сказал Чиун. – Я должен это послушать. Римо поднялся на ноги и подошел к наставнику, чье внимание было поглощено программой новостей. Бесстрастный голос диктора вещал: «Комментируя прекращение поставок нефти в Соединенные Штаты, президент Барака назвал это реакцией Лобинии на непрекращающуюся поддержку Израиля Соединенными Штатами». Чиун взглянул на Римо. – Кто такой этот Барака? – Не знаю толком. Кажется, президент Лобинии или что-то в этом роде. – А что с королем Адрасом? – Адрас, Адрас… – Римо наморщил лоб. – Ах да! Его свергли. Барака занял его место. – Когда? – требовательно спросил Чиун. Римо передернул плечами. – Три… нет, четыре года тому назад. – Тьфу, птичье дерьмо!.. – выругался Чиун. Его рука метнулась к телевизору и резко нажала на выключатель. Затем Чиун обратил на Римо светло-карие пылающие гневом глаза. – Почему же ты мне ничего не сказал? – О чем? – Об этом Бараке. О короле Адрасе. – А что я должен был тебе сказать? – удивился Римо. – Что Барака сверг короля. – Чиун смотрел на ученика, не находя слов от возмущения. – Ну ничего, – сказал он наконец. – Как я понимаю, мне придется все делать самому. Разве можно положиться в чем-нибудь на бледный лоскут свиного уха? Никто мне ничего не рассказывает. Пусть будет так – я и сам прекрасно со всем справлюсь. Он повернулся и отошел от Римо. – Можешь ты мне сказать, что все это значит? – спросил Римо. – Тихо! Укладывай свои вещи, мы едем. – Но куда? Не мешало бы и мне знать. – В Лобинию. – Зачем? – У меня там дело. Но ты не беспокойся, я не собираюсь просить у тебя помощи. Я сделаю это сам. Я уже привык все делать сам. Он повернулся и вышел в другую комнату, оставив Римо в полном недоумении. – О Господи! Спаси нас и помилуй, – повторил он несколько раз. Тридцать шесть часов спустя Римо уже сидел напротив доктора Смита в машине с кондиционером на парковочной стоянке в международном аэропорту имени Джона Кеннеди, где владельцы грузовых самолетов подсчитывали теперь не украденные капиталы, а законные прибыли. У Римо была с собой небольшая дорожная сумка с надписью «Эйр Франс». Он посмотрел на часы. – Я не давал вам распоряжения лететь на Восток, Римо, – говорил Смит. – Мы должны были встретиться на Побережье. – Но я уже был в пути, улетаю за пределы страны. – Сейчас не время для отпуска, Римо. Дело, связанное с нефтью, очень серьезное. Примерно через месяц наша страна будет испытывать такой дефицит горючего, что может развалиться вся экономика. Римо выглянул из окна машины и посмотрел на самолет. – Я многого не понимаю, Римо. Нам не удается ни за что зацепиться. Это только предчувствие, но мне кажется, что за убийствами ученых стоит Барака либо одна из наших нефтяных компаний. Римо наблюдал, как волны горячего воздуха, выходящие из задней части реактивного самолета, искажают ландшафт за широкой летной полосой. – Да, – продолжал между тем Смит. – Я не удивлюсь, если окажется, что здесь замешана «Оксоноко». Вы когда-нибудь слышали это название? – Он сделал паузу, но ответа не получил. – Римо, я задал вам вопрос: вы слышали когда-нибудь о компании «Оксоноко ойл»? – Спросите меня, водил ли я когда-нибудь автомобиль. – Великолепно. Как я уже сказал, я не знаю, кто именно – Барака или эта компания, – но я чувствую, что кто-нибудь из них. – Что вы сказали? – рассеянно переспросил Римо. – Я говорю, что кто-нибудь из них стоит за убийствами американских ученых, которые занимаются нефтью. – Ах, вы об этом… – сказал Римо. – Можете не беспокоиться, я знаю, кто за ними стоит. Смит был ошарашен. – Вы знаете? Кто же? Римо покачал головой. – Если я скажу, вы мне не поверите. – Он наблюдал, как поднимается в воздух другой самолет. – У вас все? Я хочу успеть на посадку. – О чем, черт возьми, вы говорите, Римо? Вам надо выполнять задание. Римо посмотрел на Смита и сказал: – У вас плохо с нервами, Смитти. Приходите сюда и заводите разговоры: может, то, а может, се. А что, если эти покушения организовали марсиане? – Как вы додумались до такого? – удивился Смит. – Если не найдем новых источников энергии в самом ближайшем будущем, у нас не останется горючего для ракет и нам поневоле придется перестать загрязнять космос. Нет, определенно это марсиане. Я займусь ими в начале марта. С этими словами Римо вылез из машины и направился в зал для посадки. Смит последовал за ним, однако вне машины ему пришлось говорить с оглядкой. Римо было все равно – его взгляд рассеянно блуждал где-то поверх Скалистых гор. Здесь ему открылась простая истина: он работает на Смита и его организацию не потому, что имеет моральное превосходство над своими противниками; он делает это потому, что должен это делать. Чиун заключал много контрактов в своей жизни, а он, Римо, может себе позволить один-единственный, потому что так надо. Он это понял, глядя на горы. Он никогда не станет таким, как Мастер Синанджу, потому что он не Чиун. Он, Римо, – человек, который может быть только тем, чем он может быть. Точно так же Чиун есть Чиун. А Смит продолжал молоть вздор: – Это – приоритетная задача, Римо. Положение критическое. Римо перескочил на тротуар, запыхавшийся Смит еле нагнал его. Большая группа хмурых людей – и молодых, и таких, кому уже далеко за сорок, – торжественно проследовала в здание аэропорта. На некоторых девушках были просторные блузы без рукавов, на парнях – широкие мятые брюки и спортивные рубашки или же форменные костюмы. У некоторых были значки с надписью: «Третий международный Конгресс молодежи». Римо удивляло большое количество сорокалетних юношей, которые шли во главе этой маленькой армии, прокладывавшей себе путь в здание вокзала. – Мы не можем разговаривать здесь, – возопил Смит. – Вот и хорошо, – сказал Римо, которого это вполне устраивало. – Давайте пойдем обратно в машину. – Давайте не пойдем. Они вошли в здание вокзала. Чиун был уже там. Он удобно устроился на круглой дорожной подушке в окружении своих сундуков, аккуратно расставленных вокруг него. Каждый раз, когда кто-нибудь нечаянно или по небрежности задевал одно из ярко разрисованных сокровищ, тут же слышался короткий крик боли, и пострадавший уходил, хромая, – казалось, его пребольно ужалила в икру пчела. Чиун сидел с невинным видом и как ни в чем не бывало: его длинные руки двигались так молниеносно, что никто этого не замечал. Мастеру Синанджу очень не нравилось, когда кто-то задерживался у его добра. – Рад видеть вас здесь, Чиун, – сказал Смит. – Никак не могу убедить вашего подопечного остаться. – Он кивнул головой на Римо, который с равнодушным видом стоял рядом с ними, наблюдая за участниками Третьего международного Конгресса молодежи. – Убеждать несведущего человека – все равно что возводить здание на песке, – сказал Чиун. Затем он рассыпался в изъявлениях верности и преданности Дома Синанджу императору Смиту. Но когда Смит повторил, что хочет от наставника, чтобы тот уговорил Римо остаться в Америке и выполнить задание КЮРЕ, Чиун извинился: он плохо понимает по-английски. Единственное, что всегда получалось у него хорошо, так это слова: «Хвала императору Смиту!» Его английский так и не улучшился, пока они шли до «Боинга-747», на широких белых боках которого голубой краской были выведены буквы «Эйр Франс». Чиун лично проследил за погрузкой четырнадцати мест своего багажа, то суля большое вознаграждение, то угрожая всеми земными карами, если только его драгоценные сундуки пострадают. – Не разрешайте ему ехать! – кричал Смит Чиуну, который семенил вокруг сундуков в своем желтом халате, развевающемся, точно флаг на ветру. – Хвала императору Смиту! – произнес Чиун, направляясь к трапу. Оттесненный довольно бесцеремонно нахлынувшей толпой участников Третьего международного Конгресса молодежи, Смит повернулся и оказался лицом к лицу с Римо. – Римо, вы обязаны выполнить это задание! Оно не терпит отлагательств, – сказал Смит. Римо прищурился, будто видел своего собеседника впервые. – Послушайте, Смитти. Я знаю, кто стоит за теми убийствами. – Тогда почему вам не направиться за ним? Почему вы уезжаете отдыхать? – Во-первых, я уезжаю не отдыхать, а во-вторых, мне не надо его искать. Он сам меня найдет, где бы я ни был. До свидания. Смит бросился к справочному бюро. – Куда направляется этот самолет? – спросил он клерка. – Официально – в Париж. Прямые полеты в Лобинию не разрешаются. – Но он летит именно туда? Клерк понимающе улыбнулся. Смиту стало легче. Должно быть, Римо что-то знает, иначе зачем бы ему лететь в Лобинию? Убийцы, наверное, были наняты Баракой. Он уже вышел было наружу, довольный полученной информацией, но вдруг повернул назад. – Могу я ознакомиться со списком пассажиров? – спросил он у клерка. – Разумеется, сэр. – Клерк протянул ему список. Смит заметно успокоился, когда узнал о местонахождении самолета. Когда же он просмотрел список пассажиров, лицо его озарилось улыбкой, что случалось очень и очень редко. Внизу, в самом конце списка, значилось хорошо известное ему имя: Клайтон Клогг, президент компании «Оксоноко ойл».Глава девятая
– Хочу, чтобы на нас напали воздушные пираты и украли вместе с самолетом! – Девушке, сидевшей рядом с Римо, приходилось кричать, чтобы перекрыть шум моторов. При этом у нее колыхались торчащие под тонкой белой рубашкой груди. – А вы хотите? – Зачем? – сказал Римо, смотревший мимо головы Чиуна в окно. Чиун непременно захотел сесть у окна: если вдруг оторвется крыло, надо вовремя уследить за этим, чтобы успеть вознести молитвыпредкам. – Для меня это единственный выход, – пожаловался он. – Если же я буду ожидать, чтобы ты сообщил мне о чем-нибудь, я никогда ничего не узнаю. – Тьфу, пропасть! – проворчал Римо. – Я же не представлял, что тебя интересует Лобиния. Откуда мне может быть известно, что тысячу лет назад Дом Синанджу заключил с кем-то какой-то контракт? Сделай одолжение, запиши, с кем у вас имеются соглашения, а я найму классных ищеек, чтобы следить за ними. – Теперь уже поздно раздавать глупые обещания и оправдываться, – сказал Чиун. – Я понял, что придется всем заниматься самому. Первое, что он сделал, придя к этому выводу, было решение занять место не иначе как у окна, где он и сидел теперь, не отводя напряженного взора от крыльев воздушного лайнера, которые, на взгляд Римо, и не думали падать. – Зачем вам понадобились воздушные пираты? – снова спросил Римо, повысив голос, чтобы быть услышанным за шумом моторов и звуками музыки, доносившейся вместе с громкими криками из носовой части самолета. – Это безумно интересно! – сказала девушка. – Мы ведь и сами собираемся сделать что-то реальное. Принять участие, так сказать. – Участие в чем? – не понял Римо. – В борьбе за освобождение Третьего мира. Вы что, никогда о нем не слышали? Палестинские беженцы… Они хотят вернуть свою землю, отнятую у них империалистами, грязными сионистскими свиньями. Будь они прокляты, иудействующие подонки! Вы знаете, ведь они забрали у палестинцев лучшие земли: леса, озера, плодородные поля… – Насколько я знаю, – сказал Римо, – когда Израиль получил эти земли, там был только песок. Его и сейчас там хватает. Почему бы беженцам не взять себе свой кусок пустыни и не вырастить там что-нибудь? – Все ясно – вы заражены этой свинячьей сионистской пропагандой. Деревья там были. Каждый, кто думает иначе, подкуплен ЦРУ. Давайте познакомимся: меня зовут Джесси Дженкинс. А вас? – Римо. – А фамилия? – Гольдберг. Девушка, похоже, пропустила мимо ушей еврейскую фамилию. – Зачем вы летите в Лобинию? Вы придете на Конгресс молодежи? – Не знаю, – сказал Римо. – Надо заглянуть в свою программу. Помнится, в понедельник, с двух до четырех, у меня поездка в пустыню. Во вторник весь день – осмотр песков. В среду надо бы посмотреть на дерево, имеющееся в Лобинии. В четверг – дюны… Не думаю, что у меня будет свободное время. В Лобинии полно всяких достопримечательностей, особенно если вы любите песок. – Нет, кроме шуток, вы должны прийти на наш форум. Это будет потрясающе: молодежь всего мира съедется в Лобинию, чтобы нанести сокрушительный удар по империализму. Чтобы сообща поднять голос в защиту мира во всем мире, – А начать вы хотите, конечно, с разгрома Израиля? – спросил Римо. – Конечно! – раздался поблизости мужской голос. Римо впервые отвернулся от окна, чтобы взглянуть на того, кто говорит. Попутно его глаза задержались на девушке. Это была негритянка с характерным разрезом глаз, с гладкой, лоснящейся кожей, черной, как антрацит. Черты лица у нее были тонкие и изящные. Девушка была красива, несмотря на темный цвет кожи. Немного позади них по другую сторону прохода сидел мужчина, вмешавшийся в их разговор. На нем был темный комбинезон и тенниска не первой свежести, вокруг шеи – черно-белый воротничок католического священника. Он выглядит как белая пародия на зомби, подумал Римо. – Вы что-то сказали, монсеньор? – Я не монсеньор, а всего-навсего парижский аббат. Отец Гарриган. Я пострадал… – Это ужасно! – перебил его Римо. – Никто не должен страдать. – Я пострадал от рук тех реакционных элементов в нашей церкви и в нашем обществе, которые призывают к кровопролитию. Гнусные поджигатели войны! – Как, например, Израиль? – Вы правы, – сказал отец Гарриган, опуская очи долу с тем грустным выражением, которое, вероятно, выработалось у него благодаря постоянному чувству жалости к себе. – Ох, уж эти мне сионистские свиньи! Я хотел бы сжечь их всех заживо. – Кто-то уже пытался это сделать, – напомнил Римо. – Разве? – удивился отец Гарриган, как если бы он никогда не слышал о ком-то, у кого хватило дерзости украсть его – и только его – идею. – Кто бы он ни был, но если бы он довел это дело до конца, у нас не было бы сейчас никаких проблем. – Я горячо сочувствую тем двумстам миллионам арабов, которых обидели три миллиона евреев, – сказал Римо. – Чертовски верно! – подхватил отец Гарриган. – Этот узел нельзя развязать без кровопролития. – Он так энергично закивал головой, что его седые локоны выбились из-под шапочки и упали на лоб. Он отвел свои светло-голубые глаза от Римо и посмотрел в носовую часть самолета, где делегаты Конгресса молодежи развлекали друг друга в проходах между рядами кресел под звуки единственной расстроенной гитары. Римо повернулся к Джесси Дженкинс и внимательно ее оглядел. На вид ей было где-то около тридцати. – Пожалуй, вам уже немного поздновато путешествовать в такой компании, – сказал он. – Говорят, женщине столько лет, на сколько она себя чувствует, а я чувствую себя юной. О, как мне хочется, чтобы нас украли! – На это нет ни малейшего шанса. – Почему? – Как почему? Если бы даже воздушные пираты ограбили всех в этом салоне, они не набрали бы и двадцати центов. А если бы они потребовали за нас выкуп, их подняли бы на смех. Воздушные пираты слишком умны, чтобы захватывать наш лайнер: весь список пассажиров не стоит таких трудов. Негритянка наклонилась ближе к Римо. – В хвостовой части салона сидит человек, который кой-чего стоит. – В самом деле? – Да. Его зовут Клайтон Клогг. Он – президент «Оксоноко». «Оксоноко»… Римо где-то слышал это название. Точно. От Смита. Смит считает, что «Оксоноко» может быть замешана в убийствах ученых. Римо уже собирался обернуться и посмотреть на Клайтона Клогга, когда Джесси спросила: – А вы так и не сказали мне, почему вы летите в Лобинию. – Хочу поставить в известность полковника Бараку, что я нашел заменитель нефти. – Заменитель нефти? – Девушка была заинтригована. – Может быть, он захочет купить его у меня, – продолжал Римо. – А если не купит, я продам его Западу, и весь этот нефтяной шантаж провалится. – Я не знала, что существуют заменители нефти. – Их и не было, пока я не изобрел один. Можете пойти и узнать у своего приятеля Клогга. Скажите ему, что я нашел заменитель нефти. Посмотрите тогда, что будет. – Кажется, я так и сделаю. – Она поднялась с кресла и пошла в хвостовую часть лайнера. Там посреди трех пустых кресел сидел толстый мужчина со свиноподобным лицом, курносым носом и широкими ноздрями. Он чувствовал себя явно неуютно в подобном окружении. Римо хотелось понаблюдать за реакцией Клогга, затем он решил, что лучше, пожалуй, рассматривать левое крыло самолета. – Я все решил, – произнес Чиун. – Крыло пока держится. Все в порядке, – заверил его Римо. Старец посмотрел на своего ученика уничтожающим взглядом. – Что ты сказал?! – Ничего, папочка, считай, что я ничего не говорил. Забудь об этом. – Я уже забыл. Не стоит обращать внимания на всякую чепуху. Послушай, я все обдумал. Я поговорю с этим Баракой и предложу ему вернуть корону добром, пока не поздно. – Но почему? Это на тебя не похоже. – Еще как похоже. Так поступают все здравомыслящие люди. Надо избегать насилия, где это возможно. Если мне удастся уговорить его вернуть трон высокочтимому королю Адрасу, тогда Барака сможет спокойно уйти и жить с миром. Кроткое, почти нежное выражение лица Чиуна насторожило Римо. – Скажи мне честно, Чиун. Адрас тебе должен? – Ну, не совсем так… Один из его предков не уплатил нам сполна. – Значит, у Дома Синанджу нет с ним контракта? – Конечно, есть. Платеж лишь отсрочен – контракты ведь не теряют силы. Тот его предок, наверное, собирался уплатить, но не успел. Редко кто заставляет ждать Дом Синанджу. – Еще бы! – сказал Римо. Отец Гарриган расслышал только последний слог из произнесенной Чиуном фразы[6]. – Евреи! Презренные евреи! – заблажил он. – Их надо всех сжечь! – Не обращай на него внимания, – сказал Чиун. – Никакой он не святой человек. А с Баракой я сначала поговорю. – Ты уверен, что тебя к нему пустят? – Я не продавец зубных щеток, – надменно проговорил Чиун. – Я – Мастер Синанджу. Он примет меня. – И хорошо сделает. – Да уж, конечно. Чиун вновь уставился на правое крыло лайнера, а Римо посмотрел через плечо на Джесси Дженкинс, идущую вдоль салона к Клайтону Клоггу. Вот она подошла и легко скользнула в пустое кресло рядом с президентом «Оксоноко». Клогг неприязненно взглянул на девушку. Его широкие ноздри еще больше расширились. – Прошу прощения, это место занято, – сказал он. – Кем? – спросила Джесси. – Им пользуюсь я, – гнусаво проговорил он. – Сейчас вы им не пользуетесь. Я посижу в нем, пока оно вам не понадобится. – Если вы не освободите мое кресло, я позову стюардессу, – сказал Клогг. – В чем дело, господин хозяин-крупной-нефтянойкомпании? Разве я недостаточно хороша, чтобы посидеть в вашем кресле? – Считайте, что так. – Видите ли, мистер Клогг, мне кажется, пассажирам этого лайнера будет интересно узнать, что вы – президент «Оксоноко», компании кровососов. Эта угроза испугала Клогга, считавшего, что он путешествует инкогнито. – Ладно уж, – сказал он примирительным тоном. – Сидите, если вам так нравится. – Благодарю вас, я посижу. А теперь расскажите мне, зачем вы летите в Лобинию и что собой представляет нефтяной бизнес. Проигнорировав ее первый вопрос, Клогг целых десять минут потратил на второй. Он очень подробно объяснил, почему его компания, как и все прочие нефтяные компании, является настоящим благодетелем, слугой народа и как выиграет мировое сообщество, если все люди враз поймут, кто их истинные друзья. Джесси слушала эту лекцию с улыбкой на лице и время от времени хихикая. Наконец она спросила: – Что вы предполагаете делать теперь, когда Лобиния прекратила продажу нефти Америке, а остальные арабские страны собираются последовать ее примеру? – Мы планируем развернуть широкий фронт работ по разведке и освоению крупных месторождений нефти. Компания выполнит свои обязанности но обеспечению энергоносителями нашей процветающей, постоянно развивающейся страны в этом процветающем, постоянно развивающемся мире. – Все это чудесно, – сказала Джесси. – Но у вас уйдет пять лет на то, чтобы найти нефть, и еще три года, чтобы наладить ее добычу. А что же вы собираетесь делать эти восемь лет? Заправлять лампы тюленьим жиром? Клогг с уважением посмотрел на девушку. Вопрос попал в точку, чего он никак не ожидал от взбалмошной, сексуально озабоченной темнокожей революционерки, не носившей бюстгальтера. – Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы продолжать поставки горючего. – И повысите цены, так что нефть пойдет тем, у кого толстый кошелек. Клогг пожал плечами. – У нас свободный рынок, как вам известно, – сказал он. Джесси снова хихикнула. – Видите вон того человека? – Она указала на Римо. – Вам имеет смысл с ним познакомиться. – Почему? – Его зовут Римо Гольдберг. Он изобрел заменитель нефти. – Таковых не бывает. Нефть заменить нельзя. – Было нельзя, а теперь можно. – А что он собирается делать в Лобинии? – Он хочет продать изобретение Бараке. А если тот откажется, он предложит его Западу. – Это интересно, – сказал Клогг, глядя в затылок Римо долгим и упорным взглядом, будто пытаясь убедить самого себя, что это и впрямь интересно. Джесси Дженкинс покинула захваченное с бою кресло и направилась в носовую часть самолета. Убедившись, что место девушки свободно, Клогг приблизился к Римо и тяжело плюхнулся в пустующее кресло Джесси. Римо вопросительно на него посмотрел. – Власть должна принадлежать народу, – сказал Клогг. – Какому народу? – А на стороне какого народа вы сами? – На стороне всего народа. – Власть и должна принадлежать всему народу. Вы – ученый, как я понимаю? – Верно, – сказал Римо. Рядом с ним сидел человек, которого Смит считал ответственным за убийство ученых в Штатах. «Это маловероятно, – подумал Римо. – У профессиональных убийц не бывает носов, похожих на поросячьи пятачки». – Занимаетесь нефтью, я полагаю? – Угадали, – подтвердил Римо. – Я работаю над заменителем нефти. – Где вы служите? – Теперь нигде. Я веду исследования за свой счет. – Ну и как получается? – Отлично. Я нашел замену нефти. – Удивительно, – сказал Клогг. – Видите ли, я не слишком разбираюсь в нефти, но это, должно быть, очень заманчиво. Из чего вы делаете свой заменитель? – Из мусора. – Простите, как вы сказали? – Из мусора, – повторил Римо. – Пищевые отходы, падаль, ветки, щепки – все, что выбрасывают из урн по вторникам и пятницам везде, кроме Нью-Йорка, где мусороуборочная машина появляется, дай бог, раз в году. – Это немыслимо, – сказал Клогг. – Я не верю. – И тем не менее это так, – сказал Римо, стараясь припомнить объяснения Смита. – Что такое, в сущности, нефть? Останки животных, остатки растений, разложившиеся под большим давлением. А из чего состоит мусор? По большей части из того же самого. Я нашел простой и дешевый способ создавать нужное давление и превращать отбросы в нефть. – Это крайне интересно, мистер Гольдберг. Я слыхал о подобных экспериментах. – Да, кое-кто этим занимался. Но большинство из них уже мертвы. – Очень жаль, – сказал Клогг. – Конечно, – согласился Римо. – Евреев надо убивать, всех без исключения, – пробормотал позади них отец Гарриган и бросил себе в рот пилюлю.Глава десятая
– Так вы получили его? – спросил Барака у министра транспорта. – Да, сэр, получил. Это было не так уж и трудно. Я позвонил во французское посольство, а они связались с Парижем; оттуда запросили аэропорт, и уже из аэропорта направили список пассажиров в посольство. Я потребовал доставить его лично мне: я им не мальчик, чтобы стоять и ждать, пока они примут соответствующее решение – я исполняю личное поручение великого Бараки. – Хватит! – загремел полковник. – Мне неинтересно слушать про вашу гениальную тактику, которую вы употребили, чтобы перехитрить французское правительство и получить список пассажиров авиалайнера. Вам не пришло в голову просто-напросто позвонить в аэропорт и попросить, чтобы вам прочитали этот список? – А если бы они отказали? – Прочь с моих глаз! – взревел Барака. – Вон отсюда! Министр направился к двери. – Оставь список, кретин! – прорычал полковник. – Да, сэр конечно, сэр, – засуетился министр, не понимая, чем он мог так рассердить президента. Поспешно вернувшись к столу, он положил бумагу, отдал честь и начал пятиться к двери, не сводя глаз с полковника. Что, как тому вздумается выхватить револьвер и пальнуть в него? Барака подождал, пока за ним закроется массивная дверь, и нажал маленькую красную кнопку. Тяжелый металлический засов, вделанный в косяк, медленно вошел в паз, выдолбленный в торце двери. Над ней автоматически зажегся красный свет, сигнализирующий секретарше Бараки, лобинийке, о том, что глава государства занят и никто, решительно никто, независимо от важности вопроса, не должен его беспокоить – под страхом смерти. Барака проявил чудеса упорства и настойчивости, приучая секретаршу к порядку. Поистине ему можно воздвигнуть за это памятник. Сначала он приказал установить только красную лампочку. В день вступления в должность он нажал на кнопку – знак того, что он занят, – но уже через три минуты секретарша была в кабинете. Он мягко попенял ей, напомнив, что его нельзя беспокоить, когда горит красная лампочка; она сказала, что не заметила ее. Он попросил секретаршу, прежде чем войти к нему, обращать внимание, горит или нет над дверью красный свет. В тот день она врывалась в его кабинет еще дважды, полностью проигнорировав его просьбу. В другой раз Барака предупредил ее, что она проведет остаток жизни в борделе, обслуживая кобелей, если не научится замечать красную лампочку. Она, видать, сочла это пустой угрозой, так как начала следующее утро с прохода на красный свет. В ответ Барака всадил ей пулю в мягкую часть левой икры. Она вышла на работу через две недели с забинтованной ногой. В тот день Барака приехал в офис раньше нее. Услышав в приемной шаги секретарши, он нажал на кнопку и стал ждать. Через пять минут она проковыляла в его кабинет с кипой бумаг в руках. Тяжело вздохнув. Барака позвонил дворцовому электрику и велел срочно установить засов. Электрик обещал лично проследить за этим. Засов был установлен ровно через шесть недель. Это был новый рекорд для Лобинии, потому что красный свет над дверью делали четыре месяца… Барака услышал, как задвинулся засов. Дверь была надежно заперта. Немного погодя открылась боковая дверь, и вошел маленький азиат Нуич. – Список у меня, – предупредительно сказал полковник человеку, все еще внушавшему ему ужас. – Я знаю. – Голос Нуича прозвучал спокойно, без угроз, что вполне соответствовало его строгому черному костюму, белой рубашке и полосатому галстуку. – Я дал поручение министру транспорта, – пояснил Барака. – Мне нет дела до того, как ты его достал. – Нуич уселся на кушетку у задней стены кабинета. – Давай его сюда, чумазая харя, да поживей! Барака поспешно вскочил с места и чуть не вприпрыжку побежал к кушетке, держа список перед собой, точно это было подношение разгневанному божеству. Ни слова не говоря, Нуич выхватил у него бумагу и быстро ее просмотрел. – Ага, вот! – сказал он, усмехнувшись. – Вы кого-нибудь ищете? – Да, ищу. Вот они оба: мистер Парк и Римо Гольдберг. – Гольдберг? Что делать в Лобинии человеку с такой фамилией? – Не беспокойтесь, – сказал Нуич. – На самом деле у него другая фамилия. Он не представляет угрозы для чистоты лобинийской крови, – презрительно добавил он, снова просматривая список. – А что собой представляют другие пассажиры? – Одного из них зовут Клогг. Он президент нефтяной компании «Оксоноко». Остальные – делегаты Третьего международного Конгресса молодежи. Законченные кретины. – Чего хочет этот Клогг? – Не знаю. Можно предположить, что он собирается вести переговоры о снятии эмбарго на поставки нефти. А подлинной целью его приезда могут быть малолетние мальчики в наших борделях. На лице Нуича отразилось омерзение. – А эти делегаты на Конгресс? – Они ничего собой не представляют, – сказал Барака. – Обычное дело для Соединенных Штатов. Богатые, раскормленные и избалованные, с комплексом вины за то, что не все на земле знают вкус устриц. Они наделают много шума и примут резолюции, осуждающие Израиль и Запад. Если кому-то очень повезет, его изобьют на наших улицах, и они будут счастливы, потому что это станет неопровержимым доказательством того, что они поистине бесценные создания, обреченные на хулу и поношение всего мира. – Вы разрешите им свободно передвигаться но стране? – Ну нет, клянусь бородой пророка, – сказал Барака. – Я буду держать их взаперти. Охрана получила указание не церемониться с ними. Им это понравится. – Почему? – не понял Нуич. Барака пожал плечами. – Они тратят свои жизни на то, чтобы продемонстрировать собственную значимость. А солдаты помогают им в этом. Они благодарны солдатам. Они улыбаются в черные глаза. Они громко смеются при виде собственной крови. Я думаю, они благодарны и за сломанные кости – это что-то вроде полового извращения. – Знаешь, Барака, ты вовсе не такой глупец, каким иногда кажешься. – Спасибо. Будут какие-нибудь распоряжения относительно тех двоих? – Никаких! – быстро и твердо сказал Нуич. – У тебя не хватит для них солдат. Я займусь ими сам, когда придет время. – Они из легенды? – Да. Не трогай их. – Как вам будет угодно. – Верно, – согласился Нуич. – И запомни это: как будет угодно мне. Когда самолет компании «Эйр Франс» совершил посадку, у трапа выстроились вооруженные охранники. – Смотри, карабины! – удивился один из делегатов Третьего международного Конгресса молодежи. – Настоящие! Совершенно настоящие! Он спускался первым. При виде четырнадцати солдат, образовавших коридор для прохода пассажиров, молодой человек усмехнулся и сунул палец в дуло карабина. Стоявший рядом охранник шагнул вперед и с размаху ударил юношу прикладом прямо в челюсть. Тот упал на землю. По подбородку потекла кровь. Охранник занял свое место в ряду, даже не взглянув на раненого и не издав ни звука. Между двумя рядами солдат к трапу прошел молодой армейский капитан. – Я – советник по культурным связям, – заявил он. – Вы все пойдете со мной. Кто не подчинится, будет пристрелен. – Ну и дела! Вы такое видели? – обратился темнокожий юноша к девушке с прыщеватым лицом и прямыми темными волосами, стоявшей рядом с ним на верхней ступеньке трапа. – Так ему и надо! Он получил то, что заслужил. Я убеждена, великий лобинийский народ знает, что делает. Мы абсолютно не знакомы со здешними порядками и потому должны беспрекословно подчиняться. Юноши кивнул в знак согласия. Разве поспоришь с девушкой, которая, еще учась в нью-йоркском колледже, была избрана председателем Комитета по гласности, президентом Ассоциации защиты животных, заместителем председателя организации по борьбе с фашизмом, была видным деятелем в Комитете борьбы за рассекречивание действий правительства, а также в специальном отделе в администрации президента, занимающимся военными преступлениями. Четырнадцать раз она пикетировала Белый дом и Капитолий, много раз втыкала цветы в оружейные дула солдат, получая в ответ всего лишь сердитые взгляды. И всем этим она занималась совершенно всерьез – у нее не было времени на юмор. Сейчас она прилетела в Лобинию, чтобы на личном примере показать американцам, какими бы они тоже могли стать, если бы действительно этого захотели. Молодежь сбежала по трапу и зашагала между двумя рядами солдат, едва не наступая на пятки советнику по культурным связям. Избитый юноша поднялся на ноги и потащился в хвосте колонны. Последним вышли отец Гарриган, Клогг и Римо с Чиуном. Отец Гарриган задержался на верхней ступеньке трапа и принял эффектную позу, воздев руки к небу: – Благодарю тебя, Создатель, что ты сподобил меня ступить перед смертью на свободную землю Лобинии. Ты слышишь меня, Господи? Я с тобой говорю! Услыхав его вопли, солдаты, стаявшие у последней ступеньки, вскинули карабины и направили их на аббата. Римо втолкнул Чиуна обратно в салон. – Подождем здесь, пока этот проповедник спустится вниз или пока его не убьют. Наконец отец Гарриган, успевший еще раз громко и витиевато воззвать к Господу Богу, требуя его безраздельного внимания к своей особе, сошел по ступеням трапа. Римо стоял в дверях, наблюдая за ним. Если бы отец Гарриган носил соломенную шляпу, он походил бы на Страшилу из детской книжки «Волшебник из страны Оз». Наконец Римо и Чиун покинули самолет. Клогг вышел последним. Внизу все еще стояла охрана, построившаяся в два ряда, по семь солдат в каждом. К трапу подошел еще один офицер в униформе, его лицо расплылось в неудержимой улыбке. – Мистер Клогг! – воскликнул он. – Я почитаю одной из приятнейших обязанностей министра энергетики поздравить вас с прибытием. Вы у нас такой редкий гость!.. – Да, да, да! – нетерпеливо перебил его Клогг. – Пошли. После такой шумной поездки мои нервы на пределе. – Охотно верю, – сказал министр. Он взял Клогга под руку, и они повернулись уходить. – А как же мы? – окликнул их Римо. – Я полагаю, вы присоединитесь к своим. – Министр показал рукой на группу из семидесяти делегатов Всемирного конгресса молодежи. – Страже, я думаю, уже надоело здесь стоять. Он кивнул им и повел Клогга к лимузину, стоявшему у края посадочной площадки. Римо пожал плечами. – Ну что ж, пойдем, папочка. Нам не остается ничего другого. – А как же мой багаж? – Его привезут позднее. Должно быть, у них есть специальная служба доставки. – Оглянись вокруг, Римо, а потом повтори то, что ты сказал. Ты же знаешь: здесь нет ничего специального. – Но не можем же мы стоять тут целые сутки! – А мы и не будем стоять. Чиун отстранил Римо, легко сбежал но трапу и приблизился к первому охраннику в правом ряду. – Кто здесь главный? – строго спросил он. Охранник смотрел прямо перед собой и молчал. – Отвечай, когда тебя спрашивают, нефтяная клякса! – приказал Чиун. Рядом стоявший солдат вышел вперед, как он сделал незадолго перед этим в случае с не в меру шаловливым юношей, аккуратно, не торопясь, снял с плеча карабин, ухватил его левой рукой за дуло, а правой послал приклад вперед, метя Чиуну в лицо. Однако на этот раз приклад не достиг цели. Тонкая, хрупкая с виду рука Чиуна перехватила деревянное ложе, оно с глухим стуком упало на размягченный гудрон дорожки и осталось лежать на ней. Охранник изумленно взирал на оставшийся в его руке металлический ствол. Чиун шагнул к охраннику, протянул руку и положил ее на его левое плечо. Солдат открыл рот, чтобы закричать. Чиун слегка пошевелил пальцами, и охранник понял, что не может издать ни звука. – Я повторю тебе свой вопрос, но только один раз. Кто здесь главный? Он немного ослабил хватку, чтобы охранник смог ответить. – Я – сержант, старший по званию. – Очень хорошо, – сказал Чиун. – А теперь смотри мне в глаза и запоминай: твои люди возьмут мой багаж. Это – ценные старинные сундуки, с ними надо обращаться очень бережно. Если они уронят хотя бы один сундук, тебе придется худо. Если они не сумеют выполнить мое поручение, тебе будет еще хуже. А если они сделают все, как надо, ты останешься жить и увидишь зарю нового дня своей бесполезной жизни. Ты понял меня? – спросил Чиун, для большей убедительности сжав плечо охранника. – Понял, сэр! Понял!.. – Пойдем, Римо, – позвал Чиун. – Этот любезный джентльмен предлагает нам свою помощь. Римо спрыгнул с трала и последовал за Чиуном, который решительно зашагал вслед за группой делегатов Третьего всемирного Конгресса молодежи. – Люди всегда готовы помочь, если их попросить как следует, – сказал Чиун. За его спиной старший по званию сержант с поломанным карабином отдавал приказания охранникам: – Живее, кретины! Шагом марш в зал! Пользуйтесь случаем оказать услугу этому любезному старому джентльмену из Третьего мира. Пошевеливайтесь, а не то я вам покажу! Солдаты, сдерживая улыбки, построились в колонну по двое и направились строевым маршем к аэровокзалу: шестеро слева, шестеро справа, один посредине. Незадачливый сержант, старший по званию, подобрал обломки своего оружия и, не переставая удивляться, зашагал следом. По пути в здание вокзала он бросил их в мусорную корзину. По правде сказать, потеря невелика. Все равно из этого карабина никогда нельзя было попасть в цель. А после того как он побывал в ремонте, сержант вообще боялся нажимать на курок. Последний, кто стрелял из этого оружия, обнаружил, что в ремонтных мастерских умудрились заполнить ствол оловом, и, когда человек нажал на спуск, пуля полетела прямо в «яблочко» – ему в лицо. Лобинийский аэропорт 1 – названный так во времена всеобщего ликования, когда лобинийцы думали, что им потребуется еще и второй аэродром, – находился в миле от столицы. Прибывшим пассажирам предстояло покрыть это расстояние пешком, так как автобус был неисправен уже три недели – никак не могли заменить свечи в двигателе. Семьдесят молодых американцев бодро маршировали в сопровождении вооруженных охранников. Чуть поодаль шли Римо и Чиун, а позади них один за другим вышагивали четырнадцать солдат, несущих дорожные сундуки – кто на голове, кто на плечах. Эту фантастическую процессию возглавлял офицер по культурным связям. Он задавал темп и ритм движения, выкрикивая во весь голос: – Раз, два, три, четыре! Раз, два… Отец Гарриган, неотразимый в своем комбинезоне, рубашке и воротнике, был настроен по-боевому. – Держать ногу! – закричал он и, выскочив вперед, начал скандировать: Мы войне закроем двери, Навсегда войну похерим. Раз, два, три, четыре, пять! Не хотим мы воевать! – Рота, стой! – скомандовал советник по культурным связям. Группа остановилась, смешав ряды. Советник повернулся к американцам, чтобы сказать речь. – У меня не было случая посетить Соединенные Штаты Америки, и я не представляю, что это за страна, из которой вы прибыли. – Херовая страна! – закричал отец Гарриган. – Точно! – выкрикнул еще кто-то. Советник по культуре поднял руку, требуя тишины. – Однако Лобиния – страна цивилизованная. У нас на улицах вы не услышите ругательств. Тому, кто позволяет себе непристойные выражения в общественном месте, отрезают язык тупым ножом. Так, – гордо сказал он, – заботятся в Лобинии о добропорядочности человеческой натуры и оберегают чувства других людей. – Хорошо бы вырвать язык у аббата, – сказал Римо. – Он отрастит себе новый, – возразил ему Чиун. – Бесполезный придаток всегда отрастает снова. – Поэтому я должен вас просить не ругаться в общественных местах. – Советник по культуре скользнул взглядом по лицам американцев. – Конечно, вам разрешается произносить ругательства про себя, в глубинах вашего сознания, – любезно разрешил он. – Ура великому лобинийскому народу! – закричал отец Гарриган. – Гип, гип! Ура! Делегаты поддержали его порыв. Советник удовлетворенно кивнул, повернулся и со словами «шагом марш!» повел гостей своей страны дальше. Гости не могли ни свободно говорить, ни свободно идти на свой Конгресс, который – они были уверены – станет еще более грандиозной манифестацией еще большей свободы личности. Не то что в этой презренной Америке. – Иногда мне кажется, что наша страна обречена, – сказал Римо. – Ваша страна всегда была обречена, – возразил Чиун. – Еще с тех пор, когда вы свергли доброго короля Георга и вздумали править сами. Простолюдины у власти! Смешно. – Но мы добыли свободу, Чиун. Свободу! – Свобода быть глупым – худшее из рабств. Дураки должны придумать способ защищаться от самих себя. Мне нравится Лобиния. – Чиун крепко сжал губы и разжимал их лишь для того, чтобы напомнить идущим позади солдатам, что они поплатятся жизнью, если, не дай Бог, оставят следы потных ладоней хотя бы на одном сундуке. «И они тоже выбрали свободу», – подумал про себя Римо. Столичный град Даполи открылся им не сразу – скорее он медленно вырастал из узкой мощеной дороги. Вот появилась одна лачуга, потом что-то похожее на уборную; затем две лачуги, потом еще три. Маленький магазинчик. Брошенный на песке у дороги велосипед. Какое-то подобие разбитого тротуара. Снова лачуги. И вот наконец развалюхи пошли подряд, значит, это уже центральная часть города. Лачуги и бензозаправочные колонки – вот и весь город, заключил Римо. Советник по культурным связям поднял руку, приказывая группе остановиться, потом махнул им рукой, чтобы они сошли на обочину – движение на шоссе становилось опасным: иногда мимо их колонны за одну минуту проходила одна машина. Он встал на обитый бортик тротуара и обратился к ним с речью: – Сейчас мы примем участие в церемонии государственных похорон наших славных коммандос, выполнявших миссию свободы и павших смертью храбрых в самом логове сионистских свиней. После этого вас отвезут в казарму, где вы будете жить до окончания Конгресса. Казарма построена специально к вашему приезду, в ней вы найдете все необходимые удобства. Имеется мыло и туалетная бумага. Отхожие места, для полного уединения, обнесены стенками. Всем будут выданы циновки для спанья. Наш славный вождь, полковник Барака, отдал приказ не жалеть средств на создание привычных для вас условий. Покидать двор казармы воспрещается. На заседания Конгресса во дворец «Победа Революции» вы будете ходить строем. Это правило должно соблюдаться неукоснительно; необходимо руководствоваться соображениями безопасности, памятуя о присутствии среди нас сионистских шпионов. Вопросы есть? – Да, – тоненько пропищала Джесси Дженкинс. – Когда мы получим возможность увидеть Даполи? – Моя маленькая темнокожая девочка, сейчас мы идем через Даполи, разве нет? Открой глаза и смотри себе на здоровье. – Советник по культуре с улыбкой оглядел делегатов, ища одобрения. Отец Гарриган засмеялся первым, за ним добродушно рассмеялись остальные. – Ну, раз вопросов больше нет, пойдемте дальше, – сказал советник по культурным связям и повел гостей мимо трущоб, красующихся вдоль тротуара, в центр города – к двум большим зданиям. – Где мы остановимся? – спросил Чиун. – Не знаю. Мы выехали так поспешно, что я не успел зарезервировать места в гостинице. – Есть в этой пустыне какой-нибудь отель? – спросил Чиун у сержанта. – Да, сэр, – предупредительно ответил тот. – Он называется «Лобиниен армс». – Ступай туда и закажи нам два номера. Отнеси мой багаж в лучший из номеров, да поосторожней. Скажи, мы сейчас придем. Как тебя зовут? – Абу Телиб, учитель, – сказал напуганный сержант. – Если ты сделаешь что-нибудь не так, Абу Телиб, я тебя найду, – сказал Чиун. – Я тебя со дна моря достану. – Все сделаю, как надо, учитель! – Ступай. – Как ты думаешь получить лучший номер? – спросил Римо. – Мне полагается по ранжиру, – важно ответил Чиун.Глава одиннадцатая
Городская площадь Даполи имела форму трапеции. По ее узкой стороне размещался длинный и низкий дворец, построенный при короле Адрасе. Справа от него располагался дворец «Победа Революции», воздвигнутый полковником Баракой. Здания были похожи, если умолчать о том, что дворец Адраса, построенный иностранцами, сохранился значительно лучше, хотя и был на пятьдесят лет старше. Вдоль двух других сторон площади тянулись улицы. Один порядок состоял из домов, построенных архитектором, считавшим, как видно, резные деревянные украшения и цветные витражи адекватной заменой как формы, так и функционального назначения помещений. Площадь переполняли люди, звуки, запахи. Над гомонящей толпой витал запах верблюжьего навоза, смешанный с запахом горелой овчины. Люди разговаривали, кричали, пели, торговались. Высокие звуки деревянных флейт перекрывали шум. – Разойдись! Дайте дорогу! – громко восклицал советник, расталкивая толпу, чтобы провести американцев через площадь к балкону дворца, где должна была состояться церемония похорон. Когда они протолкались к подножию балкона, советник по культуре повернулся к американцам: – Стоять здесь. Никуда от группы не отходить. С лобинийцами не заговаривать. Вы должны выказывать подобающее уважение нашему великому вождю, полковнику Бараке, а также обычаям и чувствам наших людей. Провинившиеся будут наказаны. Чиун и Римо стояли позади всех. – Что мы будем делать? – спросил Римо. – Тсс! Мы пришли, чтобы посмотреть на Бараку. – Это для тебя очень важно, Чиун? – Да, важно. Очень ли важно – не знаю. – А для меня это совсем неважно, – сказал Римо. – Для меня имеет значение один только Нуич. Чиун обернулся к Римо, его гневно сузившиеся миндалевидные глаза превратились в узкие щелки. – Ведь я просил тебя не произносить при мне имя сына моего брата! Он опозорил Дом Синанджу своими грехами. – Да, Чиун, я помню. Но он стоит за всеми преступлениями: за убийством ученых, возможно, и за эмбарго на нефть. А это моя обязанность – положить конец убийствам и снова пустить нефть в мою страну. – Вот дурень! Ты думаешь, что ему нужна нефть? Он охотится за нами, ему надо заманить нас в ловушку. Помнишь тех подставных агентов из вашего бюро расследований? Один толстый, другой тонкий? Это было его послание. Сначала толстый, потом тонкий. Отклонения в весе ничего не значат для того, кто знает секреты Синанджу. Ты уже сталкивался с этим однажды, помнишь? – Олл райт, – сказал Римо. – Пусть так. Допустим, он нас выслеживает. Почему нам не выйти на него самим? – Он нас найдет, – строго сказал Чиун. – Я уже говорил тебе это однажды. Если он нам нужен, он нас найдет. Надо только подождать. – Я бы предпочел, чтобы игра шла по нашим правилам, – возразил Римо, вспомнив свои предыдущие схватки с племянником Чиуна. Будучи вторым в мире человеком, владеющим тайнами Синанджу, он был одержим желанием уничтожить Римо и Чиуна, чтобы сделаться Мастером Синанджу. – А я бы предпочел съесть сейчас утку, – сказал Чиун, все так же не отводя глаз от балкона. – Время выбирает он. – А место? – спросил Чиун. – Поединок состоится – так было раньше, так должно быть и на этот раз – в месте мертвых животных. Это записано в наших книгах. По-другому нельзя. – В последнюю нашу с ним встречу таким местом был музей. Не думаю, чтобы в Лобинии были какие-нибудь музеи. – Римо втянул носом воздух. – Не думаю даже, что здесь есть туалеты и ванные. – Здесь есть место мертвых животных. – Чиун сказал это тоном, не допускающим возражении. – Там ты должен принять его вызов. – Почему ты думаешь, что я пойду к нему? – спросил Римо. – На его стороне предпочтительное право вызова: он – кореец, и он из Дома Синанджу. Но у тебя есть другое преимущество – ты мой воспитанник. Он – алмаз с дыркой, ты – мастерски отшлифованный камень-голыш. – Это почти комплимент. – Тогда я беру его назад. Тсс… На балконе появился красивый, похожий на итальянца мужчина, одетый в безупречный костюм защитного цвета. При виде его толпа изорвалась приветственными криками: «Барака! Барака!» Скоро они слились в мощный хор, сотрясающий, казалось, весь центр города. Полковник поднял руки, требуя тишины. Он уже успел заметить, что громче всех кричат американские хулиганы, прибывшие на Международный конгресс. – Смотрится он неплохо, – задумчиво сказал Чиун. – Может, и прислушается к моему совету. – Возможно, что гора придет-таки к Магомету, – сказал Римо. Когда на площади установилась тишина, на ступенях дворца появились солдаты, каждая четверка солдат несла гроб. Они внесли эти гробы на балкон и водрузили их на помост, установленный позади президента. – Еще одно злодейство трусливых иудеев! – вскричал Барака, указывая на дюжину гробов. Толпа взревела. Утихомирив ее. Барака сказал: – Мы должны отдать последний долг людям, погибшим за дело свободы Лобинии. Крики и вопли усилились. Так дальше и пошло: каждая фраза полковника сопровождалась криками и аплодисментами. Барака рассказал, как коммандос узнали о планах подлого нападения Израиля на Лобинию с использованием атомных пистолетов и проникли в самое сердце Израиля, вплоть до Тель-Авива; как они расстроили эти планы и уложили большое количество разной мелкоты, пока в конце концов не пали под напором превосходящих сил всей израильской армии. – Но теперь Тель-Авив знает: нет для них безопасного места на земле! Суд лобинийского народа настигнет их, где бы они ни были! – выкрикнул Барака, наэлектризованный гневом толпы и дивясь про себя тому, как тщедушный и хрупкий Нуич смог убить столько коммандос, которые – даже притом, что они были не слишком искусны в военном деле, – все же имели нормальное число рук и ног. В этой обстановке всеобщего подъема Барака шарил глазами по лицам американцев, стоявших перед балконом вперемешку с военными. Среди девушек было несколько хорошеньких. Он попытался выбрать самую красивую, чтобы пригласить ее как-нибудь вечерком во дворец, на интимный ужин. Это оказалось непросто, и он остановился на трех. Он пригласит их всех. Тот, что в комбинезоне, конечно, священник или вроде того. Пророк Мухаммед, да будет благословенно его имя, наверное, перевернулся бы в гробу, будь у него такие последователи. «Просто удивительно, что, имея таких пастырей, о Христе еще кто-то помнит», – подумал Барака. В приступе отвращения он поспешно отвел взгляд от отца Гарригана. Позади всей толпы стояли двое мужчин. Будучи совершенно разными, они смотрели на него одинаково холодно. Один из них был явно американец, но выглядел таким же суровым и красивым, как и сам Барака. Взгляды их встретились, и Барака не уловил в глазах незнакомца ни искры теплоты или хотя бы уважения – только холодное внимание. Рядом с ним стоял человек, показавшийся еще более интересным. Это был далеко не молодой азиат в длинном золотистом халате. Поймав на себе взгляд президента, старец улыбнулся и поднял вверх указательный палец, будто подавая Бараке знак, что позднее он с ним поговорит. Его глаза, светло-карие, как у Нуича, излучали непоколебимое спокойствие, столь характерное для последнего. Барака ни на минуту не усомнился, что эти двое – те самые люди, появления которых ждал Нуич. Предстоят очень интересные времена, подумал Барака. – И разве подлая западная пресса сообщила хоть что-нибудь о смелом ударе, нанесенном по логову иудеев? – воскликнул Барака и, упреждая новый взрыв негодования, ответил сам себе: – Нет! Буржуазная сионистская печать будто набрала в рот воды. Ни одного слова о героизме павших коммандос. Снова крики. Среди них он расслышал вопль аббата в комбинезоне: – Чего же вы хотите, если издатель «Таймс» носит фамилию Шульцбергер? Это надо взять себе на заметку, подумал Барака. Он использует этот факт в очередном интервью для американского телевидения. Барака подождал, пока толпа стихнет, и сказал: – Помолимся о душах наших коммандос, чтобы они быстрее нашли путь к Аллаху. Толпа послушно повернулась на восток, где теперь была Саудовская Аравия и город Мекка. Многие из присутствующих достали из-под одежды молитвенные коврики и расстелили их, чтобы преклонить колени. – Молитесь Аллаху об упокоении их душ, – скомандовал Барака и тоже опустился на колени. Его острые глаза зорко высматривали из-под козырька фуражки, нет ли где дула, направленного в его сторону. Помедлив немного, американцы также бухнулись на колени – все, кроме старого азиата и того, с пронзительным взглядом карих глаз. Среди коленопреклоненных людей они стояли прямо, будто стройные деревца. Полковник страшно разгневался. Но тут онуслышал шепот из окна в задней части балкона. – Оставь их, – сказал Нуич. – Не трогай. Барака решил проглотить обиду на религиозной почве и опустил голову в смиренной молитве. Над площадью повисло молчание. Вдруг в толпе раздался поучающий голос отца Гарригана: – О всемилостивый Боже! Сделай так, чтобы те, кто повинен в их смерти, заживо сгорели в печах. Пусть они корчатся в аду, пусть горят белым пламенем! Пусть воздается им полной мерой за их злодеяния! Пусть будет не «око за око», а сто глаз за один. Во имя доброты и человеколюбия сделай так, чтобы смерть, точно траву, косила белых сионистских дьяволов, насильников и узурпаторов этой страны. Мы молим тебя об этом во имя мира и братства на земле. – Неплохо сказано, – заметил Чиун, когда проповедник выдохся. – Особенно в том месте, где он предлагает засовывать белых в печи. Не говорил ли я тебе, что они остались белыми потому, что создатель вынул их слишком рано? – Говорил, но всего лишь сто раз. – Римо окинул взглядом толпу молящихся. – Теперь ты видел Бараку. Хорошо рассмотрел? – Да. Пока с меня хватит, – ответил Чиун. Спустя несколько секунд Барака поднялся на ноги и, прежде чем дать сигнал к прекращению молитвы, оглядел коленопреклоненную толпу. Американца и азиата на площади не было – они исчезли, будто провалились сквозь землю. «Увижу ли я их снова, прежде чем Нуич сотворит над ними свою волю?» – подумал Барака.Глава двенадцатая
Гостиница «Лобиниен армс» представляла собой примерно то, что и ожидал увидеть Римо. В лучшие ее времена это была конюшня. Ныне уход за зданием и его эксплуатация были целиком в руках лобинийцев, которые национализировали ее как национальное достояние и теперь успели превратить в интернациональный позор. Краска на стенах двух смежных комнат, которые зарезервировал перепуганный сержант, потрескалась и облупилась. На грязных матрацах, положенных на перекошенные металлические рамы, не было не только простыней, но и чехлов. Вода в ванной текла только холодная, краны горячей воды отсутствовали вовсе. Окно в меньшей из двух комнат было разбито. Сначала Римо подумал, что это сделано для проветривания, но потом убедился, что через дыру в стекле с улиц великой Лобинии в комнату вливается еще более густой запах мочи. – Миленькое местечко, – сказал он Чиуну. – По крайней мере, над нами не каплет… – Но в Лобинии не бывает дождей. – Так вот откуда эти запахи – Лобинию ни разу еще не мыли! Чиун тщательно пересчитал сундуки, довольный тем, что целы все четырнадцать. Открыв один из них, он принялся рыться в нем и наконец извлек оттуда пузырек с чернилами, длинное гусиное перо и лист бумаги. – Что ты собираешься делать? – удивился Римо. – Хочу написать Бараке коммюнике. – Ну а я пойду позвоню Смиту. Если номера в «Лобиниен армс» грешили недостатком комфорта, то служба связи отличалась предельной неэффективностью. Целых сорок пять минут потратил Римо на то, чтобы связаться с Чикаго. Четыре раза набирал телефонист полученный от Римо номер. Наконец Римо услышал записанные на пленку, искаженные расстоянием слова молитвы: – Земля создана Господом нашим и процветает его щедротами… – Дайте мне веру отцов, – послушно отозвался Римо, и тотчас в трубке послышались щелчки и разряды: его звуковой сигнал повлек за собой целую серию операций по переключению аппаратуры. Наконец, после очередного щелчка, Римо услышал голос шефа: – Алло! – Говорит Римо. Мы на открытой связи. – Я понимаю, – сказал Смит. – Во всей той стране нет ни одной надежной линии. У вас что-нибудь новое? Клогг или Барака? – Оба, – сказал Римо. – Вы говорили, что знаете, кто стоит за этим? – Смит говорил предельно осторожно. – Знаю, – ответил Римо, – но это пока секрет. Я вам напишу. – Могу сообщить свежий факт. – Смит начал говорить, что на борту их самолета находился человек, открывший заменитель нефти и предполагающий продать его Бараке. – Вот как! – небрежно обронил Римо. – Кто же это? – Некто Гольдберг. Услышав в трубке смех Римо, Смит обиделся: – Не понимаю, что здесь смешного. – Вы сами, – сказал Римо. – И ваши осведомители. – Не переставая смеяться, он повесил трубку. Итак, Джесси Дженкинс – агент США. Это несомненно. Иначе как бы Смит узнал о его выдумке с заменителем нефти? Открытие было приятным. Надо будет подстраховать девушку, которая, оказывается, не имеет ничего общего с этими идиотами. Когда он вернулся в номер, Смит закрывал пузырек с чернилами. – Я закончил, – сказал он, вручая Римо длинный пергаментный свиток. Пока Римо читал, Чиун с беспокойством вглядывался в его лицо. А написал он следующее: "Полковник Барака! Тебе надо не позднее пятницы подать в отставку. Если ты этого не сделаешь, твое положение будет безнадежно. Передавай от меня привет своей семье. Мастер Синанджу, комната 316, отель «Лобиниен армс». – Ну как? Что ты об этом думаешь? – спросил Чиун. – Твое письмо имеет налет шарма, свойственный старому времени, – признал Римо. – Тебе не кажется, что это слишком мягко? Может, надо было выразиться покруче? – Нет, – сказал Римо. – Думаю, как раз то, что надо. Не знаю никого, кто сделал бы это лучше. – Я хочу дать ему время на размышления, чтобы он потом не раскаивался. – Ты указал номер своей комнаты. По-твоему, это удачная мысль? – Несомненно, – сказал Чиун. – А как иначе он может связаться со мной, если надумает капитулировать? – Тоже верно, – согласился Римо. – А как ты собираешься это передать? – Я сам отнесу письмо во дворец. – Если хочешь, я могу это сделать, – сказал Римо. – Я как раз собирался пройтись. – Это было бы очень кстати, – заметил Чиун. Взяв у Чиуна свиток, Римо спустился в грязный неосвещенный вестибюль и вышел на яркий солнечный свет. Идя пешком четыре квартала до городской площади, он вбирал в себя звуки и запахи улиц Даполи. Дворец был окружен стражниками, и Римо с видом праздношатающегося прошел мимо, стараясь определить, кто из них старший. Наконец он заметил офицера с тремя звездочками на погонах, указывающих на звание генерал-лейтенанта. Тот расхаживал взад и вперед перед зданием дворца, тайно инспектируя охрану. – Генерал! – обратился к нему Римо, тихонько подойдя сзади. Генерал обернулся. Это был молодой человек с длинным белым шрамом на левой щеке. – Я должен передать письмо полковнику Бараке. Как мне это сделать? – Вы можете послать письмо почтой. – И президент его получит? – Не думаю. Почту у нас в Лобинии никогда не доставляют. – Честно говоря, мне не хотелось бы заставлять вашу почту работать вхолостую. Я больше заинтересован в том, чтобы президент получил это письмо. – Вы можете оставить письмо у парадного входа. – И тогда он его получит? – Нет, если вы не приложите к нему клочок овечьей шерсти. Это – традиционное подношение верховному главнокомандующему, без него нельзя ничего передавать. Таков ритуал. – А где же мне взять клок шерсти? – спросил Римо. – Нигде. Овец в Даполи нет. – Так, может быть, существует еще какой-нибудь способ передать письмо? – Нет. – Генерал повернулся, чтобы уйти. Римо сжал пальцами его плечо. – Одну минуту! Так вы хотите сказать, что нет никакого способа передать письмо Бараке? – Полковнику Бараке, – строго поправил его генерал. – Именно это я и хочу вам сказать. – Вы понимаете, что говорите? – спросил Римо. – Я – генерал-лейтенант Джафар Али Амин, министр разведывательной службы. Я знаю, что говорю, – надменно сказал офицер. – А если я отдам письмо вам? – Я его прочитаю, потом порву и выброшу клочки на ветер. Это вам не Америка. Здесь у вас нет никаких особых привилегий. – Представьте себе, просто гипотетически, что я сказал вам следующее: если вы порвете это письмо, я вырву ваши кишки и задушу вас ими. Какова будет ваша реакция на мои слова? – Моя предполагаемая реакция – позвать стражу, арестовать вас и вызвать международный скандал, который наделает много хлопот вашему правительству. – Он улыбнулся. – Гипотетически, разумеется. – А знаете, – сказал Римо, – шрам на вашем лице смотрится потрясающе, честное слово. – Благодарю за комплимент. – Но ему не достает симметрии, – продолжал Римо. – Что вы сказали?! – То, что вы слышали. Сюда просится другой, точно такой же. С этими словами Римо выбросил вперед левую руку. Его пальцы, казалось, лишь слегка скользнули по щеке генерала. И только после того, как Римо скрылся в толпе, генерал Али Амин понял, что скоро у него будет шрам и на другой щеке, точно такой, как первый. Римо остановился у киоска торговца напитками и попросил налить ему морковного сока. Он не мог вернуться в гостиницу, не передав письма – страшно было даже подумать, как разгневается Чиун. Но, с другой стороны, если он ворвется во дворец силой, рассердится Смит. Гадая, как ему быть, он вдруг увидел знакомое лицо в черном ореоле курчавых негритянских волос. Джесси Дженкинс с двумя другими девушками, которых Римо видел в самолете, шла мимо под охраной четырех местных солдат. – Привет, Джесси! – крикнул Римо. Она обернулась к нему и улыбнулась. Процессия стала. Солдаты нетерпеливо переминались с ноги на ногу, глядя на подходившего к девушкам американца. – Куда это вы? – спросил Римо. – Мы идем из своего общежития вон туда. – Она указала на дворец «Победа Революции». – Полковник Барака пригласил нас на обед. – Ничего себе приглашение – под оружейными дулами! – удивился Римо. – По-моему, здесь это обычная вещь, – сказала Джесси. – Ну, хватит разговоров! – вмешался один из охранников. – Успеешь! – сказал Римо. – Леди занята. Не видишь? – Это меня не касается, – стоял на своем солдат. – Давай проходи быстрее! Римо подробно объяснил стражу порядка, что спешить не всегда хорошо. В доказательство справедливости этих слов он наспех сжал правое плечо солдата, после чего тот, конечно же, согласился, что можно и подождать. – Вы знаете, что мы делаем общее дело? – спросил он у Джесси, отведя девушку в сторону. – Но я – студентка… – нерешительно запротестовала она. – Знаю. Я тоже студент, специализирующийся по международным связям и по угрозе безопасности США. Можете вы передать вот это Бараке? Девушка взяла свернутый пергамент. – Попробую, – сказала она и, отвернувшись от охраны, засунула свиток под белую блузку. – Если я буду вам нужен – позвоните, – сказал ей Римо. – Мой номер 316, «Лобиниен армс». Она кивнула ему на прощание и присоединилась к группе, которая продолжила свой путь во дворец. Римо посмотрел ей вслед, любуясь ее стройными ножками, и, довольный собой, пошел в гостиницу: письмо передано – и все живы. Просто чудесно. Чиун будет гордиться своим учеником. Однако Чиун гордиться не захотел. – Так ты говоришь, что не вручил мое послание лично полковнику Бараке? – сурово спросил он. – Как тебе сказать… Я отдал его одному человеку, а тот передаст Бараке. – Ах, одному человеку!.. А ты видел, как этот человек отдает письмо полковнику Бараке? – Строго говоря, нет. – Понято… Строго говоря, ты не видел, что твой «один человек» отдал письмо полковнику Бараке. Значит, ты вообще не видел, что письмо передано по назначению. – Можно сказать и так. – Другими словами, ты снова потерпел неудачу. Я послал тебя с одним-единственным поручением – передать письмо, а ты возвращаешься и говоришь: «как тебе сказать…», «строго говоря, нет…», «можно сказать и так», «с одной стороны, это, с другой стороны – то», и все это означает лишь одно: ты не передал моего письма. – Тогда делай, как знаешь сам. Чиун покачал головой. – Теперь уже слишком поздно. Если бы я сделал, как знаю сам, письмо было бы передано полковнику Бараке, и никому другому. Чего мне было и ожидать, когда я все должен делать сам. Никто мне ничего не говорит, никто не помогает… – Как ты любишь делать из мухи слона, – сказал Римо. – Получит Барака твое письмо, надо только подождать. Держу пари, он тебе ответит.Глава тринадцатая
Однако ни в тот вечер, ни на следующее утро ответ от полковника не пришел. И не потому, что тот не получил послания: Джесси Дженкинс отдала его в собственные руки полковника, когда она и две другие девушки сидели за небольшим накрытым столом в роскошном зале дворца. Стены его были обтянуты тканями, на полу разбросаны циновки, валики, разноцветные подушки и подушечки самой разной формы. Джесси пергамент не читала. Но она пожалела об этом, увидев реакцию Бараки, когда тот аккуратно развязал красную тесьму, стягивающую свиток, и прочитал написанное. В его лице не осталось ни кровинки. Он поспешно вытер лицо салфеткой, встал и, извинившись, вышел в боковую дверь. Пройдя еще через одну дверь Барака оказался в коридоре, куда выходили личные покои президента. Он прошел по коридору, остановился у тяжелой ореховой двери и тихонько постучал. – Войдите, – послышался высокий писклявый голос. Барака вошел. Нуич просматривал газеты и журналы, целая кипа которых лежала перед ним на столе. – Чему обязан твоим вторжением? – спросил он, повернувшись к вошедшему. – Вот этому. – Барака протянул ему свиток. – Я только что его получил. Нуич взял послание и пробежал его глазами. Легкая улыбка скользнула по его лицу. Потом он свернул пергамент и отдал его полковнику. – Что мне с этим делать? – Ничего, – ответил Нуич. – Решительно ничего. – Кто такой этот Мастер Синанджу? – спросил Барака. – Человек из легенды, он пришел потребовать обратно трон Лобинии, чтобы вернуть его королю Адрасу. – Наемный убийца? Нуич снова улыбнулся. – Не в том смысле, как ты себе это представляешь. Ты привык иметь дело с вооруженными людьми. С бомбами. С ножами. А Мастер Синанджу не похож ни на кого из тех людей, которых ты знал раньше. Он сам – и бомба, и ружье, и нож. Ваши наемники – просто легкий ветерок. Мастер Синанджу – тайфун. – Тогда тем более я должен принять меры, заключить его под стражу… – Сколько у тебя еще осталось коммандос, которых ты можешь использовать? – спросил Нуич. – Говорю тебе: ты можешь бросить против него всю армию этой забытой Богом страны, и они даже не смогут прикоснуться к складкам его халата. – Нуич покачал головой, желая успокоить перепуганного полковника. – Тебя может спасти от тайфуна только другой тайфун, то есть я. Барака попытался что-то сказать, но Нуич не дал ему говорить. – Тебе ничего не надо делать. Мастер сам будет искать с тобой контакта. Скоро я буду готов сразиться с ним. Положись на меня. Барака слушал и кивал головой – выбора у него не было. Уже взявшись за ручку двери, он обернулся и спросил: – Этот Мастер Синанджу… Я увижу его когда-нибудь, как вы считаете? – Ты его видел, – сказал Нуич. – Видел? Где же? – Во время похорон. Помнишь старика в длинном желтом халате? Это он. Барака чуть не засмеялся, но сдержал себя. В тоне Нуича не было и намека на юмор. Он вовсе не шутил. Что ж, если Нуич считает, что этот старик, весом менее девяноста фунтов, это дряхлое привидение представляет опасность, – пожалуйста. Барака не будет с ним спорить. Он возвратился за обеденный стол, но настроение его было испорчено. Снова и снова возвращался он мыслями к тем двоим, которых видел на похоронах коммандос: старый азиат и молодой американец. В них было нечто необычное, он это понимал. – Кто дал тебе это письмо? – спросил он Джесси, прощаясь с удивленными девушками, уже приготовившимися дать отпор целой орде похотливых арабов. – Человек, с которым я познакомилась в самолете. – У него есть имя, у этого человека? – Да, конечно. Его зовут… – Она на минуту заколебалась, зная, как силен в Лобинии антисемитизм. – Его зовут Римо… Гольдберг, – выдавила она из себя. Но, как ни странно. Барака не обратил внимания на еврейскую фамилию. «Значит, его зовут Римо, Римо…» – повторял он про себя. Эти два имени не выходили у него из головы, и он до позднего часа ворочался в постели. Римо и Мастер Синанджу. Уже погружаясь в сон, он снова увидел Балку, ведущую к Лунным горам, и вспомнил пророчество о «человеке с Востока, который придет с Запада». Пробудившись ото сна, он сел в постели. Пот градом катился по красивому смуглому лицу. Он испытывал смертельный страх. Оставалось надеяться, что Нуич – достаточно сильный «тайфун», способный противостоять старцу. Удивительное дело – так верить человеку, о котором он ничего не знал. Впрочем, оставалась у него и другая вера. Он встал с постели и, простершись на ковре лицом к востоку, начал истово молиться, прося Аллаха спасти и защитить раба своего, Муаммара Бараку.Глава четырнадцатая
– Вот видишь! Он не получил моего послания, – сказал Чиун на следующий день ровно в полдень. – А может, получил и решил проигнорировать? Чиун был искренне удивлен. – Что ты такое говоришь? Это было официальное предупреждение от Мастера Синанджу. Такие вещи не игнорируют. – Но, может, он не знает, кто ты такой. А может, никогда не слышал про Синанджу? – И почему ты упорствуешь в этой бессмыслице? Разве ты не убедился во время нашего визита в племя лони, что имя Мастера Синанджу известно и уважаемо повсюду? Какие тебе еще нужны доказательства? – Ты прав, папочка, – вздохнул Римо. – Весь мир знает про Мастера Синанджу. Нельзя открыть ни одной газеты, чтобы не прочитать о нем. Видно, Бараке не передали письмо. Римо не хотелось спорить с наставником и вникать в его старые дела. Его больше интересовал племянник Чиуна, Нуич где он сейчас и когда можно ожидать его нападения. – Теперь я знаю, он не получил послания, – примирительно сказал Чиун. – Но сегодня он его получит. Чиун достал чернила, перо и пергамент и начал прилежно писать. Когда новое послание было закончено, он взглянул на Римо и сказал: – Я вручу это Бараке. – И правильно сделаешь. – Если у тебя есть к нему письмо, то я могу передать. – Не сомневаюсь. – Я отдам его в собственные руки полковника. С полной гарантией. – Разумеется. С полнейшей. – Вот ты говоришь «разумеется», а сам Чиуну не веришь. Говорю тебе, садись и пиши письмо полковнику Бараке, я его передам. – Я верю тебе, Чиун, но Бога ради… Мне нечего написать. – Ты отказываешься, а сам думаешь: «Пожалуй, Чиун не сумеет передать мое письмо». Давай пиши, я подожду. Римо ничего больше не оставалось. Он взял лист бумаги и быстро написал: "Полковник Барака, Я изобрел недорогой заменитель нефти. Если вы захотите переговорить со мной, прежде чем я начну переговоры с западными странами, вы можете найти меня но адресу: комн. 316, «Лобиниен армс», если, конечно, гостиница до того времени не рухнет. Римо Гольдберг". Он аккуратно свернул записку и отдал ее Чиуну со словами: – Вот. Передашь это Бараке. – Передам. Лично Бараке, и никому другому. – Что ж, попробуй, – бросил Римо. – Ну, нет! Пробуешь ты, а я делаю. В этом и состоит разница между Мастером Синанджу и… – …и бледным лоскутком свиного уха, – устало закончил за него Римо. – Правильно! – одобрил Чиун. Несколько минут спустя Чиун вышел из номера. Римо спустился вместе с ним вниз, потому что обстановка номера сводила его с ума. Он предпочитал посидеть в одном из двух кресел, стоявших в вестибюле: здесь было также безобразно, но по крайней мере просторнее. Одно из кресел было уже занято – в нем разместилось упитанное и потное тело Клайтона Клогга. Увидев, что Римо опустился в кресло рядом с ним, он едва заметно кивнул, давая понять, что заметил его присутствие. «Чего это он так потеет?» – подумал Римо. Этого человека Смит считал ответственным за убийство американских ученых. Римо, правда, знал то, чего не знал Смит: убийства эти организовал Нуич. Но, может быть, он использовал Клогга (или Бараку?) как орудие? – Я жду от вас предложений в связи с моим открытием, – сказал Римо. – Почему вы думаете, что оно меня интересует? – Клогг оторвался от газеты «Таймс» недельной давности и брезгливо наморщил курносый нос, будто вдохнул неприятный запах. – Кажется, вы не поняли, Клогг. Через полгода наши заводы начнут производить мой заменитель, который покроет потребность в нефти на 10 процентов. Через год это будет уже 50 процентов. Если вы дадите мне полтора года, вы получите технологию, по которой все наши города смогут наладить производство на собственных заводах, решая попутно вечную проблему отходов. Муниципальные власти перестанут покупать бензин у нефтяных компаний – у них появится свое горючее для городского транспорта. А «Оксоноко» будет иметь бледный вид, если не окажется на грани разорения. Вот вам и мусор! Клогг смотрел на Римо испытующе, ноздри у него раздувались. – Вы это серьезно, мистер… как вас? Мистер Гольдберг? – Вполне серьезно. Я отдал этой идее лучшие годы жизни. – Не помню, чтобы мне приходилось слышать про вас в связи с исследовательской работой в нашей области. – Я работал в смежных областях, – сказал Римо. – Мое открытие – счастливая случайность. В течение последних десяти лет я фактически занимаюсь проблемой очистки улиц. – Где вы работали? Римо ожидал этого вопроса. – В «Юниверсал Вейстинг», – не сморгнув глазом ответил он, назвав компанию, связанную с КЮРЕ. На Клогга это подействовало. – Если дело обстоит таким образом, мистер Гольдберг, мы, возможно, захотим купить ваше изобретение. – За наличные или за проценты с продажи? – Не думаю, чтобы вам было выгодно уступить его за проценты. – В тоне Клогга слышалась угодливость. – Почему так? – Очевидно, мы не сможем выбросить его на рынок до того, как проведем тщательные испытания. Могут пройти годы, прежде чем продукция станет соответствовать нашим строгим стандартам. – Иными слонами, мое изобретение будет похоронено и забыто, как тот карбюратор, который мог втрое сократить расход бензина. – Тот карбюратор не что иное, как миф. На самом деле его не существует. – А сколько вы дадите мне наличными? – Идея столь нова, что речь может идти о шестизначной цифре. Думаю, это не так уж и много – ведь вам придется делить эту сумму со своими коллегами. – Нет, – сказал Римо. – Никаких коллег. Я сделал это один, и все расчеты у меня вот здесь. – Он показал себе на лоб. – Я никому не хотел открывать свои секреты. – И правильно сделали. В наше время столько непорядочных людей. – Совершенно верно. – Так вы говорите «Юниверсал Вейстинг»? – Точно. Клогг снова умолк. Римо наскучило смотреть на его раздувающиеся ноздри, и он ушел к себе в номер, чтобы позвонить Смиту. Римо попросил его о прикрытии для некоего Гольдберга и признался, что это он сам. – Вы могли бы сказать мне об этом вчера, – фыркнул тот. – А что такое? – Я потратил уйму времени и денег, чтобы выследить ученого-нефтяника по имени Гольдберг. – Насчет времени – теперь уж ничего не поделаешь, – сказал Римо. – А что касается денег, советую вычесть эту сумму из очередного платежа деревне Синанджу. – Непременно передам Чиуну, что идея принадлежит вам. – В словах шефа Римо впервые уловил нечто похожее на юмор. – И еще одно. Я не разбираюсь в международной политике, но, по-моему, король Адрас может собирать чемоданы, скоро ему придется вернуться сюда и занять свой трон. – Почему? – встревожился Смит. – Что-нибудь случилось с Баракой? Разве… – Нет, – прервал его Римо. – Но он может найти в своей почте нечто такое, что ему не понравится. Забота о Чиуне, как выяснилось потом, была лишней. Встретиться с Баракой оказалось, по словам Чиуна, совсем не трудно. Он просто подошел к парадному входу дворца, назвал себя, и его тотчас проводили к Бараке. Президент был с ним очень любезен и оказал ему всевозможные почести. – Он обещал уйти в отставку? – Он просил разрешения подумать. Разумеется, я дал ему отсрочку до конца недели. – И ты безо всяких затруднений проник во дворец? – Какие могли быть затруднения? Никаких. Твое бесполезное письмо я тоже ему вручил. На этом их разговор закончился. Позднее по радио, которое в Лобинии считалось развлечением, передали сообщение о том, что якобы произошло во дворце. Диктор взволнованно живописал кошмарные сцены беспорядков и насилия. Большая группа вооруженных людей, по всей вероятности, азиатов, числом не менее сотни, напала на дворец президента средь бела дня и вывела из строя двадцать семь солдат. Планируемое ими убийство президента было предотвращено благодаря беспримерному мужеству, с которым он встретил нападение. – Ты слышишь? – спросил Римо. – Да. Хотел бы я на это взглянуть. Звучит очень любопытно. – И больше ты ничего не можешь сказать? – А что еще? Римо пришлось склонить голову перед его неумолимой логикой и оставить данную тему. Но полковник Барака все еще помнил об этом. Он не мог думать ни о чем другом после того, как престарелый азиат уложил его охрану и вскрыл запертую на железный засов дверь его кабинета, будто она была сделана из картона. У полковника дрожали руки при воспоминании о том, как перед ним появился тщедушный старец с пергаментом, где были изложены его требования. Барака считал, что ему еще повезло, раз он остался в живых. Убедившись, что старик ушел, он отнес оба письма в комнату Нуича. – Они заполонили мой дворец, – сказал Барака. – Что мне делать? – Прежде всего, не болтать вздор, как малое дитя, – ответил Нуич. – Забудь о письмах. Время пришло. Я займусь этими людьми…Глава пятнадцатая
Третий всемирный Конгресс молодежи – яркоглазый, лохматоголовый и шумный – открылся на следующий день в 9.00 утра. Триста пятьдесят делегатов со всего света собрались во дворце «Победа Революции», чтобы заклеймить Соединенные Штаты и Израиль за убийства и акты жестокости, в которых они не были повинны, и восславить арабов за убийства и акты жестокости, которые теперь именовались проявлениями храбрости и героизма. В 9.30 возникли неурядицы. Молодежь из восточных стран, главным образом из Японии, собиралась выступать только против Израиля, думая набрать таким образом очки у арабов – поставщиков нефти. С этим не соглашались американские делегаты. По их мнению, не только израильтяне, но и все без исключения белые должны подвергнуться осуждению за главную и непростительную вину – они были белыми, а не кем-то другим. Это вызвало ярость у делегатов черной Африки. Не поняв сути принятой резолюции, они сочли ее за восхваление белых и потребовали, чтобы их тоже включили в список ораторов. В этом требовании содержалась скрытая угроза слопать белых делегатов одного за другим, если их поправка не будет принята. Тогда Джесси Дженкинс, избранная председателем первого заседания – при почти полной пассивности зала, – объявила перерыв на ленч. Это вызвало неудовольствие гостей, сидящих на галерке, большинство которых составляли американские газетчики. Тридцати минут, решили они, явно недостаточно, чтобы успеть обнаружить скрытый общественный смысл и общемировое значение того факта, что, получи участники Конгресса доступ к гаечным ключам и железным ободьям от колес, развернувшуюся дискуссию точнее было бы назвать разборкой враждующих банд. Однако двое из зрителей, сидящих на галерке, отнюдь не были расстроены столь ранним перерывом. Обозревая со своего места на балконе большой зал дворца «Победа Революции», соседствующего с резиденцией президента, Чиун спросил Римо: – Ты понимаешь хоть что-нибудь из того, что здесь происходит? – А как же! – ответил тот. – Все очень просто: черные ненавидят сами себя; азиаты ненавидят всех и каждого. А ведь есть еще белые айны из Японии, которые тоже хотят быть услышанными. Чиун важно закивал головой. – Я так и думал, – сказал он с расстановкой. – Одного не пойму: почему надо было ехать так далеко, чтобы убедиться в том, что они – разные? Разве нельзя послать друг другу письма? – Конечно, можно, – сказал Римо, – но где гарантия, что вы не доставите их самим себе, а следовательно, нет никакой гарантии, что письма дойдут по назначению. Лучше уж так. Чиун снова кивнул, хотя явно не был удовлетворен ответом. – Ну, если ты так считаешь… – сказал он. – Почему полковник Барака не дает знать о себе? – спросил Римо. – Он изучает мои предложения, – сказал Чиун. – Мы еще услышим о нем. Оба решили, что уже насмотрелись на братство народов в действии и спустились вниз, собираясь вернуться в отель, однако на первом этаже попали в крутящийся водоворот: группы делегатов вели между собой содержательный диалог – они громко кричали все разом, не слушая друг друга. Римо хотелось побыстрее протолкаться и выйти на солнышко, но Чиун положил руку ему на плечо. Обернувшись, Римо увидел, что его наставник, похоже, заинтересовался словесным поединком, который вели двое азиатов против двух темнокожих, одновременно сражавшихся против двух белых. Чтобы лучше слышать, Чиун скользнул между участниками спора. – Все зло в Америке! – сказал один из азиатов. Чиун кивнул в знак согласия и повернулся к негру. Тот сказал: – Белым доверять нельзя! Чиун решил, что это – наиболее ценное высказывание. Так же считали оба белых собеседника, утверждавших, что ничто не может сравниться со злодействами американцев – со времен Дария. Чиун отрицательно покачал головой. – Нет, – сказал он, – Дарий был очень хороший правитель. Шестеро споривших посмотрели на новенького. А Чиун уже впал в раж: – Дарий мудро управлял страной. Мир был бы очень хороший, если бы Дарий остался на троне. Не моя вина, что его свергли эти презренные греки. – Верно! – поддержал Чиуна один из негров. – Это Александр Македонский прикончил старого доброго Дария. – А фараоны? – вскричал один из белых парней, весь состоявший из прыщей, угрей и комплексов неполноценности. – По крайней мере, они знали, как поступать с иудеями, – сказал один из азиатов. – Они были то, что надо, – подтвердил Чиун. – В особенности Аменхотеп. Он всегда платил сполна и вовремя. Даже в этом бессмысленном споре замечание прозвучало столь неуместно, что все шестеро замолчали и уставились на Чиуна. – Да, – подтвердил тот. – Аменхотеп никогда не задерживал платежи. Да славится в веках его имя! И Людовика XIV – тоже. – О чем это ты? – спросил один из американцев. – Видать, ты один из прихвостней продажного короля Адраса. Да здравствует Барака! Чиун, однако, с ним не согласился. – Нет, – сказал он, – предшественник Адраса всегда тянул с оплатой. Если бы не это, Адрас давно уже получил бы назад свой трон. Уж он-то отвечал бы на письма. Да здравствует король Адрас! – Долой! – закричал прыщавый. Это разрешило колебания негров в пользу Чиуна. – Да здравствует король Адрас! – закричали они. Услыхав голоса, более громкие, чем их собственные, двести пятьдесят споривших делегатов подумали, что они что-то упустили, и замолчали, прислушиваясь к возгласам. И чтобы не оказаться в стороне от нового важного движения, которое могло означать новую эру в мировой борьбе за мир, они подхватили: – Да здравствует король Адрас! За здравствует король Адрас! Да здравствует… Они изо всех сил старались перекричать друг друга, и скоро дворец «Победа Революции» огласился громкими возгласами, эхом разносившимися но всему зданию: – Да здравствует король Адрас!!! Взмахивая руками, Чиун дирижировал толпой, как оркестром. Рассерженный этой сценой, Римо пошел прочь и столкнулся лицом к лицу с Джесси Дженкинс. – Вы хотите вернуть нас назад, к монархии? А что дальше? Феодализм? – спросила она. – Если Чиун остановится на этом, – сказал Римо, – считайте, что вам повезло. Как прошел ваш обед с Баракой? – На сей раз сердцеед оказался не на высоте. – Что вы говорите? Она засмеялась, и ее груди заколыхались под легкой лиловой кофточкой. – Должно быть, из-за той вашей записки, которую я ему передала. – Значит, он ее получил? – Конечно, я сдержала свое слово. Когда он ее прочитал, то выскочил из зала, как ошпаренный, а через десять минут вернулся и выпроводил нас – еще до десерта. – Это интересно, – сказал Римо. Сообщение действительно заслуживало внимания. Если Барака унес письмо, чтобы показать его кому-то, то это был, вероятно, Нуич. Значит, он живет в самой резиденции Бараки. Почему так? Наверное, ждет подходящего момента, чтобы нанести удар ему и Чиуну. – Кто-нибудь предлагал купить у вас ваше открытие? – спросила Джесси, желая поддержать разговор. – Мне сделали кое-какие предложения. Между прочим, как вы отнесетесь к моему предложению поужинать сегодня вместе? – Когда бесчинства здесь будут закончены, нас строем отведут в казарму. Там нас покормят как гостей Лобинии, и мы отправимся спать. «Никаких отклонений от установленного режима!» – сказала Джесси, пародируя лающий акцент нацистских охранников. – Так вы согласны улизнуть оттуда и поужинать со мной? – Я бы с удовольствием, только это невозможно. – Заметив его удивленный взгляд, она добавила: – Я ничего не преувеличиваю: нам запрещается покидать территорию лагеря. – Наверное, Чиун прав, когда ратует за монархию. Народная демократия, похоже, заключает в себе все, кроме демократии для народа, – сказал Римо. – За все приходится платить, – мудро заметила Джесси. – А если вам удастся выйти, вы поужинаете со мной? – Разумеется. – Будьте у главного входа на вашу территорию ровно в половине девятого. – Они поставили охранников, которые выглядят так, будто для них нет ничего приятнее, чем застрелить человека. – Не говорите им, что моя фамилия Гольдберг, – сказал Римо и повернулся к приближающемуся наставнику. Стены и потолок дворца содрогались от здравиц в честь короля Адраса. – Кажется, на сегодня мы сделали достаточно, – сказал Чиун. Римо оставалось только согласиться. В это время в Лобинии была достигнута еще одна договоренность – между Баракой и Клайтоном Клоггом. По предложению Клогга, эти двое проехали расстояние в сорок миль и направлении образовавшегося некогда из останков мастодонтов нефтяного месторождения, суточная добыча которого – более двух миллионов баррелей нефти – ежедневно перекачивалась из восьмисот скважин в огромные цистерны, а затем – в танкеры, развозившие ее по всему свету. Черный лимузин остановился у хранилища, после чего Клогг велел водителю пойти погулять, невзирая на убийственную жару: термометр показывал 130 градусов по Фаренгейту. – Скажу нам наперед, – начал Барака, – что я не собираюсь принимать меры, направленные на снятие эмбарго. – Очень хорошо, – ответил на это Клогг. На лице Бараки отразилось недоумение. – Тогда чего же вы хотите? – спросил Барака, не слишком почтительно, но и не грубо. – Хочу задать вам вопрос. Что вы собираетесь делать со своей нефтью? Клогг задел самое больное место. – Покупатели на нее найдутся, – сказал Барака, испытывая неприязнь к этому американцу, который вечно совал свой поросячий нос в арабский пирог. – Да, но надолго ли? – возразил Клогг. – Русские, разумеется, будут покупать, чтобы досадить Западу. Однако можно не сомневаться, что они скоро затоварятся и не смогут скупать все ваши излишки. Их экономика этого просто не выдержит. – Есть еще Европа, – напомнил Барака. – Она будет покупать вашу нефть до тех пор, пока американская экономика не начнет разрушаться. Без нефти не смогут обходиться ни средства сообщения, ни промышленность. Европу, тесно связанную с Америкой, ожидает та же участь. «Очень похоже на Клогга, – подумал Барака, – забыть о других областях применения нефти. А производство электроэнергии? А тепло для квартир? У него на уме только транспорт и промышленные предприятия. Это – американский бизнесмен до мозга костей, не будь он так безобразен, с него можно было бы рисовать карикатуру». Барака молча оглядел хранилища нефти, занимающие целые акры, буровые вышки, сложное оборудование, работающее в основном на компьютерах, поставляемых американскими нефтяными компаниями. – Итак, у вас скопятся излишки нефти, – продолжал Клогг, – и ваша страна не сможет долго протянуть на накоплениях от продажи нефти. – Давайте кончать эту лекцию по экономике, – проворчал Барака. – Я думал, у вас есть предложения. – Да, есть. Продолжайте вашу политику эмбарго. Однако наша компания хочет, чтобы вы предоставили ей право бурения на одном или нескольких прибрежных островах, четко оговорив в контракте, что вся найденная там нефть будет нашей. – На прибрежных островах нет нефти. Клогг криво улыбнулся и стал, Боже спаси, еще безобразнее, чем было задумано самим Создателем. – «Ну и что?» – как любят говорить мои соотечественники. Сооружение подземного нефтепровода отсюда до прибрежного острова – дело нескольких месяцев. Мы выкачаем ваши излишки нефти и продадим ее как свою. Лобиния получит от этого большой доход, которым вы сможете распоряжаться по своему усмотрению. – А ваша компания получит возможность контролировать американскую экономику? – Разумеется. Барака уставился на свои нефтяные вышки. Месяц назад он застрелил бы Клогга, не дав ему закончить первую фразу. Такой явный и бесстыдный подкуп! Но месяц назад он еще верил, что этой страной можно управлять и что и он сам будет жить здесь до седин в почете и уважении. А теперь он знал о пророчестве. Нуич обещал ему защиту от американских наемных убийц. А кто защитит его от самого Нуича? Барака чувствовал, что не стерпит, если им будут командовать, как мальчишкой, весь период его правления. На днях ему пришла в голову мысль о Швейцарии: интересно, что там за жизнь? Он выглянул из окна автомобиля и увидел лобинийского рабочего, пытавшегося отвинтить гаечным ключом нарезной кран – только с шестой попытки он подобрал ключ нужного размера. Швейцарцы производят настенные и наручные часы, лобинийцы умеют производить только смуту и беспорядки. – Можно ли сохранить это в тайне? – спросил он. – Разумеется. В нашем соглашении имеется такой пункт, согласно которому монтаж нового оборудования для «Оксоноко» будут производить только местные рабочие. И… – Не продолжайте, – перебил его Барака. – Я и так очень хорошо знаю: наши специалисты могут проработать пятьдесят лет на такой «добыче», не находя ничего странного в том, что нефть почему-то добывается из крана. Клогг лишь пожал плечами. Он был доволен, что это сказал сам Барака. Порой эти погонщики верблюдов принимают такие вещи слишком близко к сердцу, когда дело касается их единоплеменников. Это может получиться, решил Барака. Клогг, конечно же, прав. Если не «пристроить» нефтяные излишки, экономика страны скатится в пропасть. Она и без того чуть жива. Надо только постараться, чтобы Нуич ничего не узнал. Дело должно выгореть. Должно. – Здесь есть одно «но», – прервал его размышления Клогг. (Барака поднял глаза на нефтяного магната.) – Имеется один американец, открывший заменитель нефти. Его зовут Римо Гольдберг. – Он прислал мне письмо, – сказал Барака. – Это аферист. – Нет, не аферист, – возразил Клогг. – Я проверял его данные через своих людей. Это – один из величайших умов нашей страны. Если выпустить его из-под контроля, он причинит большой ущерб не только вашей стране, но и моей компании. – Мне не разрешают его трогать, – сказал Барака. – Как это? Кто не разрешает? Барака понял, что проговорился, и поспешил исправиться: – Я не хочу вступать в конфронтацию с Соединенными Штатами, устраняя американского гражданина. – А если несчастный случай… – стоял на своем Клогг. – Слишком много несчастных случаев произошло в последнее время – особенно с американскими учеными, которые заняты исследованиями в области нефти. – Я считал, что вы знаете об этом больше, – сказал Клогг. – А я считал, что знаете вы… Мужчины испытующе посмотрели друг на друга, понимая каким-то чутьем, что оба говорят правду. Кто такой Римо Гольдберг, раздумывал Барака, ученый или наемный убийца? Может быть, и то и другое. Никому не известно, до которых пределов может дойти вероломство Соединенных Штатов. Клогг посмотрел прямо перед собой и подумал вслух: – Никто ведь не гарантирован от несчастного случая… – Разумеется. Я не могу нести ответственности за несчастные случаи, – сказал Барака, выдавая тем самым Клоггу желаемую лицензию на устранение Римо Гольдберга. Они поговорили еще немного, сопоставляя свои наблюдения, и пришли в выводу, что единственным лицом, с которым Римо входил в контакт по приезде в Лобинию, была пикантная негритянка Джесси Дженкинс. Они договорились, что с разрешения Бараки один из людей Клогга будет допущен на территорию лагеря, чтобы следить за революционеркой Джесси. Барака одобрил в принципе планы Клогга насчет нефти, но отложил их обнародование на несколько недель, пока не будут улажены «некоторые мелкие проблемы». Клогг кивнул в знак согласия и нажал на клаксон. Будто из-под земли появился водитель и, сев за руль, повел машину к Даполи. Барам отметил, что это был молодой лобиниец, едва достигший двадцати лет, с гладкой тонкой кожей, длинными вьющимися волосами и чувственными губами, капризно изогнутыми, как у женщины. Полковник посмотрел на юношу с легкой неприязнью и спросил Клогга, хватает ли ему развлечений в их столице. Клогг улыбнулся и ничего не сказал. Его глаза были устремлены на юношу.Глава шестнадцатая
Джесси Дженкинс, одетая в белое платье, ждала Римо у единственного выхода из обнесенного высоким забором двора, посреди которого стояли построенные на скорую руку бараки для делегатов Третьего международного Конгресса молодежи. Вход охранялся двумя стражами. Забор поднимался на высоту около восьми футов, а поверх него было натянуто два фуга колючей проволоки, чтобы помешать делегатам выбраться наружу. Римо увидел Джесси издалека. А еще он заметил молодого рыжеволосого американца, который стоял, прислонившись к стене ближнего барака, время от времени затягиваясь сигаретой и неспуская глаз с девушки. Римо подошел вплотную к двум вооруженным охранникам и, не обращая на них внимания, крикнул Джесси: – Привет! Пойдем поиграем. – Меня не выпустят. – Она указала головой на стражей. – Это действительно так, джентльмены? – спросил их Римо. – Без пропуска выходить не разрешаемся. – А кто выписывает пропуска? – поинтересовался Римо. – Никто, – сказал один из охранников, его напарник засмеялся. – Благодарю вас, вы очень любезны, – ответил Римо. – Подойди вон туда, Джесси. – Римо кивнул головой, указывая на дальнюю часть забора. Она двинулась вдоль внутренней стороны забора, он – с его внешней стороны. Так они отошли на добрую сотню футов от охранников. Бросив взгляд через плечо, Римо увидел, что рыжий американец идет вслед за ними, прячась в тени здания. Колючая проволока была натянута таким образом, чтобы препятствовать постояльцам казарм выбраться за пределы двора, не мешая, однако, визитерам проникнуть во двор. Когда Римо и Джесси оказались вне досягаемости лучей прожектора, Римо ухватился обеими руками за верхний брус забора и, быстро пробежав два шага по вертикали, сделал рывок ногами кверху. Его тело выпрямилось, направленное вверх ускорение дало эффект кистеня: Римо перевернулся в воздухе, описав дугу, и, все так же не расслабляясь, опустился на ноги по другую сторону забора. В тот самый момент, когда он, казалось, вот-вот заденет за колючую проволоку, он отпустил руки, убрал голову в плечи и благополучно приземлился рядом с Джесси. – Как тебе это удалось? – спросила она, придя в себя от изумления. – Ничего особенного. Веду здоровый образ жизни. – Что нам теперь делать, раз уж ты здесь? – Выходить, разумеется. Римо повел Джесси обратно к главным воротам и по дороге поинтересовался: – Как прошло заседание? – Лучше не спрашивай. – Обещаю не задавать вопросов, если ты обещаешь не заводить разговоров о расизме, неравенстве, гетто, геноциде и угнетении. – Вы, мистер Гольдберг, совсем не похожи на либерала. – Мне всегда казалось, что либералы любят людей в общей массе, это цена, за которую они получают право ненавидеть их по отдельности. Боюсь, что я не либерал. – И ты не испытываешь ненависти ни к кому конкретно? – спросила Джесси. – Конечно, испытываю! – сказал Римо. – Но я не буду платить за то, чтобы любить всех, скопом. Я сохраняю за собой право считать подонка подонком, если он того заслуживает. – Договорились, – сказала Джесси. – В этом есть логика. Никаких разговоров о гетто. До ворот оставалось каких-нибудь десять футов. Римо сделал своей спутнице знак обождать, а сам подошел к охранникам. – Привет, ребята! Вы меня помните? – спросил он. Те обернулись и посмотрели на него – сперва с удивлением, потом с досадой. – Что ты здесь делаешь? – Я ходил за пропусками. Нам надо выйти за ворота. – Ну и как? – недоверчиво спросил один из охранников, тот, что был покрупнее. – Принес? – Принес. – Покажи! Римо опустил руку в брючный карман и не спеша вынул что-то, зажатое в кулак. Его рука задержалась между стоящими друг против друга охранниками. – Вот – смотрите! Оба стража наклонились вперед. – Ну? – сказал один из них, охранники почти соприкасались головами. Римо слегка разжал кулак, растопырив указательный палец и мизинец. Вдруг оба эти пальца метнулись вверх и ткнули стражей в лоб, как раз в том чувствительном месте, где вены выступают под кожей, образуя петлю, похожую на букву "V". Твердые, как металл, пальцы, будто притупленные шипы, впились в вены и перекрыли их на какие-то секунды, вызвав кратковременную потерю сознания. Оба солдата рухнули на землю, будто куча грязно-коричневого тряпья. – Пойдем, Джесси. – Римо помог девушке перешагнуть через бесчувственные тела. Она смотрела на них, не в силах отвести взгляд. – Не беспокойся, – сказал Римо. – Они скоро очнутся. – Ты всегда так агрессивен? – спросила Джесси. – Я же сказал, что сохраняю за собой право считать негодяев негодяями и поступать с ними соответствующим образом. А эти двое – законченные негодяи. – Кажется, нам предстоит интересный вечерок. Отходя от ворот, Римо бросил взгляд через плечо и убедился, что их рыжий попутчик идет следом. – Да, довольно интересный, – согласился он. Он не знал, что вечер станет еще более интересным усилиями человека, следующего по пятам за рыжим американцем. Это был щуплый азиат в черном деловом костюме. Его лицо не знало улыбки. Его звали Нуич. Он поклялся убить не только Римо, но и Чиуна. Для Джесси это была первая возможность познакомиться с ночной жизнью Даполи, которой, как скоро выяснилось, просто-напросто не существовало. – Выпить нам не удастся, – сказал Римо – Барака ввел сухой закон. – Тогда послушаем джаз. Должен же у них быть джазовый оркестр. – Прошу прощенья, – извинился Римо, – Барака закрыл ночные клубы. – Мы можем потанцевать. – Мужчинам здесь не разрешается танцевать с женщинами. – Тоже Барака? – Он. – И почему я не подсыпала чего-нибудь в его фаршированную капусту, когда мы ужинали с ним, – засмеялась Джесси. Они прогулялись по Революция-авеню и в конце концов нашли такое местечко, которое когда-то, по-видимому, называлось ночным клубом. Теперь это был частный клуб «только для европейцев». Римо немедленно заделался его членом, сунув привратнику двадцать долларов. Заведение еще хранило воспоминания о прежних днях. Справа был бар. Просторное помещение в глубине клуба было уставлено столами, перед которыми возвышалась сцена, где исполнительница танца живота потела под музыку оркестра, состоявшего из трех лобинийцев, игравших на непонятных струнных инструментах и на не имеющей названия трубе. Джесси начала напевать негритянскую песенку. Римо попытался вспомнить слова, но не смог. К ним подошла официантка, и Римо выразил желание, чтобы она проводила их в одну из довольно просторных кабин, окаймлявших главное помещение. Это были скорее небольшие комнаты, где на мягких скамьях, поставленных вдоль полукруглой стопы, могло усесться до восьми человек. Кабины отделялись от зала занавесями из нитей, унизанных стеклярусом, при желании их можно было отодвинуть и смотреть на сцену. Однако такое случалось не часто: кабины были излюбленным местом встреч европейцев с их молодыми лобинийскими любовницами. Римо настаивал на своей просьбе, а официантка делала вид, что не понимает по-английски. Когда Римо настоял еще и на том, чтобы она взяла у него десять долларов, она не менее настойчиво стала приглашать столь великодушного джентльмена и его даму в одну из удобных и уютных кабин. Когда они проходили в заднюю часть помещения, Римо оглянулся и увидел, что рыжий американец направляется в бар. Джесси была разочарована, что не будет вина. Но в конце концов она, как и Римо, заказала морковный сок. – Заказываешь то, к чему привык? – спросила она. – Видать, ты трезвенник? – Только когда я на работе. – А что у тебя за работа? – спросила Джесси, после того как официантка вышла и Римо отцепил удерживающие занавесь кольца. Занавесь упала и отгородила кабину от остального помещения. – Та же, что и у тебя, – сказал Римо. – Сама знаешь: дядя Сэм и все такое… Римо был доволен, что она не стала с ним лукавить. – В таком случае я думаю, нам надо подстраховывать друг друга, особенно когда кто-то сел нам на хвост, – сказала Джесси. Девушка сразу выросла в глазах Римо. – Так ты его заметила? – А как же иначе? Он чуть не съел меня глазами, пока я ждала тебя у ворот. – Он сейчас в баре. – Я знаю, – сказала Джесси и замолчала, видя, что официантка откинула занавесь, чтобы поставить перед ними стаканы с соком. Когда она ушла и стеклярусные нити перестали звенеть, Джесси перегнулась через угол стола и спросила: – В чем состоит твое задание? – Клогг, – коротко ответил Римо. – Он для меня загадка. – Очень нехитрая, – сказала девушка. – Он планирует вывозить нефть контрабандой. Мне сказали об этом в Вашингтоне перед моим вылетом сюда. – Почему же они ничего не сказали мне? – удивился Римо. – Это тоже понятно. – Джесси медленно потягивала сок, глядя на Римо поверх стакана своими умными глазами. – У тебя есть другое задание, не связанное с Клоггом, и они не хотели отвлекать тебя точно так же, как ты не побеспокоился рассказать мне о своем настоящем деле. – Олл райт, – сказал он наконец. – Ты меня достала. Я здесь дня того, чтобы найти способ вернуть трон королю Адрасу. – Римо не нравилось положение, в котором он оказался. Девушка была сообразительна, а он не привык лгать своим и спокойно выслушивать ложь. – Это все? – спросила она. – Да. Впрочем, нет. Когда мы займемся любовью? – Я уже думала, что ты никогда об этом не спросишь. – Джесси придвинулась к нему, взяла его голову в мягкие ладони и нашла его губы своими губами. Римо ответил на поцелуй, молча кляня Чиуна за то, что он своими тренировками лишил секса радости, заменив ее техникой и выдержкой. Джесси издала легкий стон. Римо просунул руку под ее кофточку, начиная непривычные для нее ласки с подмышек. Она застонала опять. Римо почувствовал, что она убрала руки с его шеи и начала расстегивать белую юбку… Тела их слились воедино. Стоны Джесси заглушались тяжелым топотом ног тучной танцовщицы, ее прыжками на тонком деревянном полу под музыку флейты и струнного оркестра… Когда все было кончено, Джесси отодвинулась от Римо и некоторое время сидела неподвижно, не в состоянии произнести ни слова и, по-видимому, не замечая, что ее короткая юбка все еще поднята; она не пошевелилась даже тогда, когда официантка вошла к ним сквозь стеклярусную занавесь, чтобы спросить, не нужно ли наполнить стаканы вторично. Римо кивнул в знак согласия. Когда официантка ушла, Джесси одернула юбку и поправила волосы. – Ну ты даешь, парень! Никак не могу опомниться… – Это что, комплимент? – спросил Римо. – Нет, дружок. – Безукоризненно белые зубы Джесси сверкали, точно бриллианты, на эбонитово-черном счастливом лице. – Какие уж тут комплименты! Просто воздаю тебе должное. – Если будешь умницей, я приглашу тебя еще. – Буду, буду умницей! Когда официантка принесла им напитки, Римо спросил у нее: – Тот рыжеволосый в баре – он все еще там? – Да, сэр. Римо сунул ей банкноту со словами: – Не говори, что я о нем спрашивал. Официантка обещала. Уходя, она кинула на Джесси выразительный взгляд, будто желая сказать, что есть и другая, более предпочтительная оплата за услуги, нежели деньги. Римо взял ее руку и, едва касаясь промежутка между большим и указательным пальцами, следил, как меняется лицо женщины. – Полегче, дружок, я ведь ревнивая, – сказала Джесси, когда девушка вышла. – Готовлю резерв, – пошутил Римо. – На случай, если ты задерешь нос. – А я-то думала, что мы не будем говорить об этнических проблемах, – сказала Джесси, и оба расхохотались. Выпив свой сок, Джесси извинилась и пошла в дамскую комнату. Римо растянулся на мягком диване, положив ноги на валик, и сквозь просветы между стеклярусными нитями стал смотреть на новую танцовщицу. По сравнению с первой она была классом выше: меньше потела и время от времени даже улыбалась. Ее предшественница танцевала с таким выражением на лице, будто больше всего боялась проломить одну из тонких половиц эстрады. У этой, второй, танцовщицы, видать, на уме было и еще кое-что, не только проблема выживания. Она закончила один танец, сорвав жидкие аплодисменты с полупустого зала, и начала другой. Потом третий… И тут Римо забеспокоился: где же Джесси? Подождав еще немного, он отодвинул нити стекляруса и выглянул в зал. Ее нигде не было. Официантка стояла в глубине зала, бдительно следя за столиками. Римо жестом подозвал ее к себе. Она с улыбкой подошла к нему. – Счет, сэр? – Где та дама, которая была со мной? Ты видела, как она ушла? – Нет, сэр. – Ты не могла бы посмотреть в дамской комнате? Ее зовут Джесси Дженкинс. – Конечно, сэр. Минутой позже она возвратилась. – Нет, сэр. Ее там нет. Комната пуста. – Есть оттуда выход наружу? – Да, сэр. Задняя дверь ведет в переулок. – Спасибо. Римо выхватил из кармана пачку купюр и сунул их в руки девушки. Проходя мимо бара, он увидел, что рыжего американца там нет. Римо зашел в дамскую комнату, миновал единственную кабину, небольшое трюмо, кресло перед ним… Через запасной пожарный вход он шагнул в узкую улицу, упиравшуюся одним, темным концом в старое здание, а другим, светлым, в Революция-авеню. И здесь он увидел то, чего так страшился: пятно света, падавшего с улицы, выхватило из темноты какую-то черную бесформенную груду, лежавшую у стены. Римо бросился туда. Это была Джесси. Она посмотрела на него, узнала и улыбнулась. Из раны на голове по лицу медленно текла кровь. Римо видел, что рана серьезная. – Кто это был? – Тот, рыжий. От Клогга. Хотел узнать про тебя. – Ясно, – сказал Римо. – Не говори больше ничего. – О'кей, – прошептала Джесси. – Я ничего ему не сказала. Она снова улыбнулась Римо, после чего глаза ее медленно, будто нехотя, закрылись, и голова упала на сторону. Джесси была мертва. Римо выпрямился и посмотрел на труп девушки, которая совсем недавно была преисполнена жизни, любви и веселья. Он мучительно старался подавить в себе любое чувство, которое могло бы возникнуть: будь то гнев или ярость. И только ощутив, что в нем не осталось ничего, кроме холодной решимости, он отошел от тела и вышел из переулка на улицу. В белом свете уличных фонарей кровь казалась черной. Черное пятно на тротуаре с правой стороны переулка указало Римо верное направление. Он нагнал рыжего через два квартала. Тот неспешно направлялся к отелю, где жили Римо и Клогг. «Наверное, хочет отчитаться», – подумал Римо. Неслышно следуя за парнем через ярко освещенные улицы, Римо приблизился к нему сбоку. Тот был одет в черную спортивную рубашку и широкие черные брюки. Римо протянул правую руку и, широко растопырив пальцы, схватил рыжего за спину, как раз над брючным ремнем, зажав два крутых мышечных жгута, идущих вдоль позвоночника. Человек застонал от боли. – Терпи, это только начало, – холодно произнес Римо. Они проходили теперь мимо закрытой на ночь лавочки портного, которая была одновременно и химчисткой. Все еще держа парня за спину и направляя его движение сильным нажимом пяти поистине железных пальцев, ударом левой руки Римо распахнул дверь. Потом он втолкнул парня внутрь и остановился, чтобы закрыть дверь. Рыжий прислонился к прилавку, глядя на Римо в упор. Глаза его ярко блестели в свете, проникавшем с улицы через окно. – В чем дело, приятель? – спросил он с сильным американским акцентом. – У тебя есть нож? Револьвер? – спросил Римо. – Если есть, выкладывай. Ты облегчишь мне задачу. – О чем ты говоришь? Нет у меня никакого оружия. – Тогда давай сюда дубину, которой ты прикончил девушку. – Голос Римо был холодный и резкий, как нож, безжизненный, как сама смерть. – Ладно, еврейчик, если ты так хочешь, – сказал парень. Он сунул руку в задний карман и достал из него резиновую полицейскую дубинку со свинцовым наконечником. – Что велел тебе сделать Клогг? – Выследить и допросить девчонку. Узнать у нее, кто ты есть на самом деле. Правда, я ничего не узнал – она слишком быстро сомлела. – Его белые зубы блеснули в полутьме. – Но мне повезло, теперь я допрошу тебя. – Давай допрашивай, – скачал Римо. – Сейчас ты у меня заговоришь. – Рыжий направился к Римо, держа правую руку с дубинкой на уровне плеча, а левой закрывая лицо от вероятных ударов. Было видно, что это профессионал. Однако ударов не последовало: Римо не двинулся с места. Рыжий замахнулся дубинкой, целясь ему в висок. Однако дубинка в цель не попала. Рыжий ощутил, как она выскальзывает из его руки, точно он был не сильнее малого ребенка. В следующее мгновение эта рука оказалась у него за спиной, а его самого втолкнули в заднюю часть помещения. Он ощутил боль в затылке, темнота магазина отступила перед еще более глубокой темнотой, вдруг навалившейся на него, и он потерял сознание. Спустя немного он очнулся и услышал какие-то непонятные клацающие звуки. Он лежал на чем-то мягком, во рту у него было какое-то странное ощущение. «Что бы это могло значить?» – смутно промелькнуло в его сознании. Рот был полон каких-то твердых мелких предметов. Когда он понял, что это такое, он чуть снова не лишился чувств. Это были его собственные зубы. Он открыл глаза. Над ним стоял Римо Гольдберг и, размеренно поднимая тяжелую дубинку, выбивал ему зубы, один за другим. Рыжий выплюнул зубы вместе с кровью. Дубинка опустилась снова, выбив еще несколько зубов. Рыжий сделал попытку встать, однако палец Римо, нажавший на его солнечное сплетение, пригвоздил его к месту. – Не надо! – завопил парень. Римо опустил руку. – Чего хотел от тебя Клогг? – Он хотел, чтобы я выпотрошил негритянку, узнал, кто ты. Но она ничего не сказала. – Зачем это нужно Клоггу? – У него какие-то дела с Баракой, связанные с нефтью. Твое открытие может представлять для него угрозу. Он хочет выяснить, кто еще знает о нем. – Ты участвовал в убийствах американских ученых? – Нет, нет! – запротестовал парень, и Римо понял, что он не лжет. – Олл райт, приятель. – Что ты собираешься со мной сделать? – Убить тебя, – сказал Римо. – Ты не можешь. – Просто удивительно, как различно мы смотрим на вещи, дружище, – скачал Римо. – Ты говоришь, что я не могу, а я говорю, что могу. Так кто же из нас прав? Утром, когда здесь найдут твое мертвое тело, ты убедишься, что прав был я. И он с силой засунул дубинку рыжему в рот, проталкивая ее в горло, чтобы лишить его возможности закричать, но оставляя просвет для дыхания. Теперь рыжий понял, на чем он лежит. Он лежал на специальном гладильном столе, какой используют для отпаривания складок на одежде после химчистки. Римо улыбнулся его испугу и приспустил над ним верхнюю плоскость стола. Тот ощутил жар, опаливший его тело. Римо взял металлические плечики и просунул их между верхней частью гладильного приспособления и нижней. Затем поставил переключатель на полную мощность и включил пар. Сначала рыжий услышал шипение, потом ощутил жар от горячего облака пара, окутавшего весь стол. Сквозь топкую ткань летнего костюма чувствовал нестерпимую боль во всем теле. – К утру ты насквозь проваришься в пару, – сказал Римо. Рыжий пытался что-то сказать, но ему мешала дубинка в горле. Испуганные глаза искали Римо. – О, вам что-нибудь нужно? – вежливо спросил тот. – Все ясно, надо добавить крахмала на воротник. О'кей! – Он взял банку с жидким крахмалом и побрызгал им на лицо рыжего. – Да, чуть не забыл! Мы даем скидку в один цент тем, кто возвращает нам вешалки. Пожалуйста, не забудьте. Человек пытался закричать, но не услышал собственного голоса. Затем последовал негромкий звук закрываемой двери. Охваченный ужасом, человек лежал, моля Бога о скорой смерти. Или же – о спасении. Его молитва дошла до Господа. Еще один звук, и дверь открылась. Распластанный на доске парень попытался повернуть голову, но ничего не увидел. Затем предостерегающий голос сказал с сильным восточным акцентом: – Тихо! Кто-то выдернул проволочную вешалку, и рыжий почувствовал желанное облегчение: раскаленная верхняя часть гладильной установки поднялась вверх. Из горла у него вытащили дубинку. После этого человек с восточным акцентом стал задавать ему вопросы: что он сделал и почему и каковы планы Клогга и Бараки. Он честно ответил на все вопросы. – Достаточно, – сказал тот же голос. Рыжий начал подниматься со стола. – Кто вы? Мистер Клогг захочет вас наградить, – прошамкал он разбитым ртом. – Меня зовут Нуич, – ответил голос. – А награждать меня не обязательно. После этого рыжего снова опрокинули на спину, дубинка опять вошла ему в горло, на этот раз очень плотно, и все вокруг потемнело. Он ничего больше не видел, не слышал, не ощущал. Он был мертв.Глава семнадцатая
Клайтон Клогг занимал в гостинице «Лобиниен армс» весь третий этаж, но Римо его там не нашел. Его многочисленная прислуга охотно рассказала бы Римо, куда уехал хозяин, если бы только он остановился. Наконец Римо задержал свой стремительный бег, и один из людей Клогга успел ему сообщить, что хозяин и его «особый персонал» уехали на двух машинах на побережье, туда, где оно ближе всего подходит к одному из прибрежных островов. Там находился небольшой лагерь компании «Оксоноко» – до того, как торговля горючим была национализирована. Потом Римо остановил другого человека, и тот достал карту, на которой показал местонахождение лагеря, расположенного в двух часах езды от Даполи. Карта была очень понятная: из Даполи туда вели три дороги. Одна подводила к лагерю «Оксоноко» на побережье, другая шла на материк, к главному нефтехранилищу, а третья – в глубь страны, через пустыню, к горам Геркулеса. На американских картах обычно отмечают площадки для игры в гольф, а на этой карте были отмечены оазисы. Там был указан только один – у лагеря «Оксоноко». Уже за полночь Римо тронулся в путь. У Клогга было сорок пять минут форы. Пустыня еще не остыла от дневной жары, и узкая дорога, казалось, исходила паром, когда Римо ехал по ней на «форде» с откидывающимся верхом, любезно предложенном ему третьим приближенным главы «Оксоноко», возле которого он задержал свой стремительный бег. Римо было важно знать, держат ли Клогг или Барака сторону Нуича. Он, Римо, может взять на себя Клогга, а Чиун позаботится о Бараке. С убийствами ученых покончено. Когда Адрас вернется на трон, поставки нефти в Америку будут возобновлены. Тогда останется только один Нуич. Но это потом. Сейчас – Клогг. Римо ощутил легкое дуновение ветерка и понял, что море близко. Он выключил фары и продолжил свой путь в темноте. Впереди показались силуэты двух больших автомобилей. Римо заглушил мотор, нажал на тормоза и поставил свой «форд» позади лимузинов. Выйдя из машины, Римо задержался у двух черных «кадиллаков» просовывая руку под капот и отсоединял зажигание. Теперь машины выведены из строя, если только Клогг не догадался захватить с собой еще и электриков. Дьявол его знает, что означают слова «особый персонал» в применении к «Оксоноко». Римо бесшумно двинулся по направлению ветра и вскоре услышал, как волны Средиземного моря мягко плещутся о берег. Впереди замаячили тени. Под покровом темноты он подошел к группе людей, незамеченный ими. Мгновение – и он будто всегда был среди них. Клогг что-то говорил, указывая на остров. – Какое до него расстояние? – спросил он. – Всего триста ярдов, – ответил кто-то справа от Римо. – Мы можем проложить до него подводный нефтепровод за одну неделю, – сказал Клогг. – Но нам придется подождать, пока этот неумытый погонщик мулов примет решение. Будьте готовы начать работы, как только я дам вам знать. – А если он скажет «нет»? – спросил другой голос. – Не скажет. Разве видели вы когда-нибудь, чтобы кто-то из этих скотов устоял перед наличными? – Люди вокруг засмеялись. – А если он упрется, у вас ведь есть опыт в таких делах. Для Лобинии настанет время сменить своего верховного главнокомандующего, – презрительно проговорил Клогг. Тут он обернулся и посмотрел на дорогу. – Странно. Куда подевался Рыжик. Ему пора уже быть здесь. Человек справа от Римо засмеялся. – Ему поручили это дело с чернокожей девчонкой, а он своего не упустит. – А потом прикончит ее за милую душу, – добавил другой. Они снова рассмеялись и пошли к машинам. Римо смешался с ними, переходя от одной группы к другой. Подойдя к лимузинам, один из них воскликнул: – Здесь стоит еще одна машина! Чья она может быть? – Моя, – невозмутимо сказал Римо, выступая вперед. – Кто вы такой? – послышался голос Клопа. – Человек, который носит звезду, – ответил Римо. – Можете убедиться, что машина принадлежит человеку со звездой. Люди подошли поближе; один из них, самый активный, оказался слишком близко к Римо – и вдруг упал, вроде бы ни с того ни с сего. Рука Римо поднялась и опустилась так быстро, что никто этого не заметил. – Я могу быть вполне дружелюбным, – сказал Римо. Клогг узнал его голос. – Чего вы хотите, мистер Гольдберг? – Ничего особенного, – сказал Римо. – Только вас. – По машинам! – закричал Клогг, пятясь задом к одному из лимузинов. Сбитый с ног человек не пошевелился, даже когда Римо вынул из его легкого пиджака револьвер и направился к своей машине. – Машины не заводятся! – крикнул кто-то. Римо завел свой «форд», отъехал задом футов на тридцать и остановился. На восточном краю неба появилась бледно-розовая полоска. – Уже встает солнце!.. Как мы вернемся обратно? – Очень просто! – крикнул им Римо. – На своих двоих. Клогг и его люди возмутились. Один из них возмутился настолько, что подошел к «форду» с револьвером наизготовку. Он упал на землю прежде, чем выпало из его рук оружие. Римо включил фары и выстрелил поверх голов. – Всем бросить оружие! Ослепленные ярким светом фар, они повиновались. Римо пересчитал стволы и, снова выстрелил в воздух, погнал всю группу по дороге в Даполи. «Форд» ехал позади них на малой скорости, однако она была достаточной, чтобы заставлять их поторапливаться. Солнце замешкалось у горизонта, будто раздумывая, вставать или нет. Потом вдруг выпрыгнуло на небо и усердно принялось за дело, не жалея палящих лучей. От песков тянуло зноем; черный асфальт, поглощающий большую часть лучей, начал жечь ноги. Клогг не поспевал за более молодыми мужчинами, и Римо еще дважды задевал его бампером. Во второй раз Клогг споткнулся, однако удержался на ногах и поспешно засеменил вперед, чтобы оторваться от «форда». – Чего вы хотите? – спросил он через плечо. – Вашей смерти. – Сколько нам еще идти? – Пока не сдохнете от жары. – Мы можем оказать сопротивление. – Попробуйте. Люди, идущие впереди, слышали этот разговор. Они знали, что всего лишь за несколько часов беспощадное лобинийское солнце может обессилить человека и убить его. Сопротивление лучше покорности. Они повернули назад, разделились на две группы по восемь человек и направились к машине, намереваясь окружить ее. Римо и бровью не повел, он смотрел влево, ища что-то глазами. – Смотрите! – воскликнул он. – Там вода. Люди повернули головы и увидели пальмы. Это был помеченный на карте оазис. Забыв про все на свете, они бросились через пески к деревьям. Римо включил вторую скорость и поехал по мягкому песку, обгоняя бегущих людей. У оазиса он остановился и вышел из машины. За его спиной сверкала кристально чистая вода, закрытая от солнца высокими широколистыми пальмами и окруженная плотным кольцом кустарников. Подбежавшие люди увидели оазис. Видели они и Римо, но не обратили на него внимания: увязая по колено в песке, они бросились к воде. – Полегче, джентльмены! – закричал им Римо. – Нельзя, чтобы каждый пил, сколько ему вздумается! – Почему бы и нет? – закричал один. – Здесь ведь полно поды. – Да, – сказал Римо и напел на него револьвер, – но мы должны распределить ее поровну. Мы собираемся забрать всю эту воду и вывезти ее в Англию. – Как?! – выдохнул парень: на лице его страх попеременно сменялся недоумением. – Ведь нельзя сказать заранее, когда Англию поразит водный кризис, – пояснил Римо. – Не жадничайте! – сказал парень и кинулся к воде. Он хотел обойти Римо, но к его горлу метнулась рука. Падающее тело взметнуло легкое облачко золотистой пыли. Больше он не двигался. – Олл райт, джентльмены, – обратился к ним Римо. – Давайте установим правила. Всем выстроиться в одну линию! Люди тупо повиновались. – Каждый должен ждать своей очереди, – распоряжался Римо. – Выровняйте цепочку! Очередь во главе с Клоггом начала медленно продвигаться к воде. – Стойте! – воскликнул Римо. – Зачем этот хаос? Надо соблюдать порядок. – Я – первый! Моя очередь, – запротестовал Клогг. – Э, нет! – возразил Римо. – Тут есть птичка, которая прилетает на водопой. А потом еще обезьяна. Вам придется повременить. – Римо взобрался на горячий капот машины и выдержал паузу. – Да. Не забудьте, пожалуйста: норма – одна ложка. И ни капли больше! Люди смотрели на него, не понимая. – Я не оговорился, джентльмены, – только одна ложка. Мы должны помнить о наших постоянных потребителях. Надо, чтобы хватило и им. С дальнего конца оазиса прилетела птичка, напилась и села на дерево. – Теперь можно? – спросил Клогг. – Одну минуту! – спохватился Римо. – Сегодня вода выдается только четным номерам. Какой у вас номер, Клогг, четный или нечетный? – Четный, – выдохнул Клогг. – Простите, – сказал Римо, – но я вам не верю. По-моему, у вас у всех номера нечетные. Во всяком случае, мне так кажется. Парни сердито заворчали и подвинулись вперед. – Ах, вы так? – сказал Римо. – На сегодня лавочка закрывается. Он соскочил с капота и встал на их пути с револьвером наизготовку. И хотя они были взбешены, никто из них не решился рисковать жизнью. – Все к машине! – скомандовал Римо. Люди посмотрели на него с удивлением, но все же потащились к «форду». Они набились в открытый кузов, глядя на Римо со страхом и надеждой. Тот взмахнул рукой, и все они – пока еще живые – заснули. Он сел за руль, завел мотор и поехал прочь от оазиса в направлении бескрайних песков, которые простирались на его карте, не перемежаемые ни единым деревцем. На ходу он нашел в «бардачке» гаечный ключ и нагнулся, чтобы заклинить акселератор. Ключ вошел плотно, и мотор заработал на больших оборотах. Затем Римо выжал сцепление, и машина пошла накатом до тех пор, пока не остановилась. Тогда он включил первую скорость и плавно отпустил педаль сцепления. Машина пошла вперед. Он рассчитал, что горючего хватит еще на час, даже при том, что она пойдет на первой скорости. А люди будут без сознания по меньшей мере часа два. Римо подождал, когда «форд» пойдет ровнее, потом открыл дверцу и выпрыгнул из машины. Он стоял и смотрел, как она шла вперед, набирая скорость, увозя свой бесчувственный груз. Они очнутся, когда машина будет стоять без горючего. Они найдут себе могилу в пустыни. Глядя им вслед, Римо поднял руку и отдал прощальный салют. Эти люди сами обрекли себя на смерть. Чего же они еще ожидали? – Вы получите от американца все, что ожидали, – пробормотал он. Римо вернулся на дорогу, ведущую к столице, и побежал спорой рысью в Даполи. В последнее время у него не было случая потренироваться как следует в беге. По пути он заметил какую-то машину, возвращавшуюся в город. Она ехала по дальней дороге, идущей от гор Геркулеса, и он не придал ей значения. Садиться в машину ему не хотелось – в такой день было приятно пробежаться.Глава восемнадцатая
В то предрассветное утро, кроме Римо, Клогга и его «особого персонала», в пустыне были и другие люди. Полковник Барака проснулся в своей постели со смутным чувством тревоги. Оглядевшись вокруг, он увидел Нуича, который стоял у его кровати и смотрел на него. Слабый свет ночника отбрасывал на лицо азиата резкие черные тени, и оно выглядело злым и хмурым. – Вставай, чумазая харя, – сказал Нуич. Не смея протестовать. Барака встал, оделся и безмолвно последовал за Нуичем на задний двор, где оба сели в лимузин. Барака сел за руль, и Нуич велел ему ехать в пустыню по южной дороге, ведущей через пески к возвышающимся вдали горам Геркулеса. После нескольких безуспешных попыток завязать разговор Барака умолк. Примерно через час Нуич сказал: – Хватит. Остановись здесь. Барака взглянул на него вопросительно. Нуич сердито зарычал: – Говорят тебе, стой, неумытая харя! Барака остановил машину посреди дороги, вытащил ключ зажигания, гадая, что будет дальше. – Разве можно ожидать честности от свинопаса! – сказал Нуич. Барака взглянул на него и ничего не сказал. Через ветровое стекло Нуич неотрывно смотрел на возвышающиеся вдали горы. – Я предложил тебе защиту от гибели, предсказанной в легенде, а ты отплатил мне черной неблагодарностью. – Но я… – Молчать, чумазая харя! Ты знаешь, о чем я говорю. Я предложил тебе свое покровительство, потому что хотел, имея на то свои причины, разделаться с людьми, которые должны были прийти в эту страну, чтобы сместить тебя. Чтобы заманить их в ловушку, я уничтожил тех ученых в Соединенных Штатах и ввел эмбарго на поставки нефти. Чтобы вывести их из равновесия, я приказывал тебе не отвечать на их письма и предупреждения. Все это входило в мои планы – я ждал того часа, когда смогу нанести удар. Мне нужно было удержать их здесь. – Но почему? – спросил Барака. Будучи военным человеком, он подходил к этому делу соответственно. – Вы ведь их знаете. Почему бы вам не уничтожить их сразу? – А потому, чумазая харя, что я хочу заставить их поломать голову. Они знают, что я здесь, и гадают: когда он обнаружит себя? Когда он нанесет удар? Главное удовольствие не в самом нападении, а в том, чтобы заставить их поволноваться в ожидании атаки. – Ну и?.. – Ну и вот, чумазая свинья, твое предательство лишило меня этого удовольствия. – Нет, вы не правы, – искренне сказал Барака. – Только не лги! – Нуич продолжал смотреть прямо перед собой, цедя слова сквозь сжатые зубы. – Ты вошел в сепаратную сделку с нефтяным дельцом Клоггом, чтобы передать лобинийскую нефть его компании, а он будет продавать ее Соединенным Штатам. Барака хотел было возразить, однако не стал этого делать. Какой смысл разбавлять ложь правдой. Нуич знал главное. – Но какое это имеет значение? – сказал полковник. – Эмбарго ведь никто не отменял. – Идиот! – прошипел Нуич, и его глаза впервые сверкнули гневом. – Если уж я, ведя уединенную жизнь во дворце, узнал о ваших планах, то сколько, по-твоему, понадобится времени, чтобы о них узнало американское правительство? Тут он повернулся и посмотрел на Бараку. – Только не говори «но», чумазая харя! Узнать это было бы легко даже для тебя. А как только правительству станет известно, что нефть снова поступает в их страну, оно сразу же успокоится, даже притом, что горючее поступает тайными путями. Они и пальцем не пошевелят, чтобы ликвидировать соглашение, заключенное между тобой и этим твоим другом-извращенцем. И они отзовут этих двоих, которых я так давно ищу. И все мои планы провалятся. – Нуич сердито покосился на Бараку. – Теперь ты понимаешь, что ты чуть было не наделал? – И, не ожидая ответа, приказал: – Вон из машины, чумазая харя! Барака открыт дверцу, но, прежде чем вылезти из кабины, взял из потайного кармана рядом с сиденьем водителя револьвер. Он не сомневался, что Нуич хочет его убить. Но он нападет на него первым, как только выйдет из машины. Барака повернул голову, чтобы посмотреть поверх кабины на другую дверцу. Дверца открылась. Он ждал, что из нее появится голова Нуича, но тот вдруг оказался рядом с Баракой. Он вышел через дверь со стороны водителя. Невидимая в темноте, метнулась его рука, и револьвер Бараки мягко зарылся в песок. – Дурак, – сказал Нуич. – Неужели ты думаешь, что я могу доверять козопасу? – Чего вы хотите? – спросил Барака. – Убить тебя, разумеется. – Но вы не можете это сделать. В легенде сказано, что я должен опасаться только убийцы с Востока, который придет с Запада. – Кретин! – сказал Нуич. На этот раз его тонкие губы изобразили некое подобие улыбки. – Я тоже выполняю пророчество. В моих жилах течет восточная кровь, я – из Дома убийц и пришел сюда с Запада. Замолви за меня словечко Аллаху. Медленным, почти ленивым движением руки он сбил Бараку наземь. Тот не успел издать ни звука, не успел даже почувствовать боли. Его сердце, защищенное грудной клеткой, превратилось в мягкое крошево, а грудина под рукой Нуича разлетелась на мелкие осколки. Нуич даже не взглянул на тело. Он сел в машину и поехал обратно в Даполи. Теперь придется поторопиться с Римо и Чиуном. Занятый этими мыслями, он лишь мельком взглянул на молодого человека, бегущего по параллельной дороге в направлении Даполи. Когда Римо возвратился в отель, Чиун уже сидел в позе медитации, уставясь на голую стену прямо перед собой. – Я дома, Чиун! – весело доложил ему Римо. Ответом ему было молчание. – Была ужасная ночь, – сказал Римо. Снова молчание. – Ты обо мне не беспокоился? Чиун не отрывал глаз от стены. Римо почувствовал себя задетым. – Разве ты не боялся, что Нуич меня достанет? Упоминание запрещенного имени возымело действие: Чиун ожил и повернулся к ученику. – Поединок должен состояться в таком месте, где есть мертвые животные, – сказал он. – Так записано в наших книгах, так оно и будет. Можешь бегать за юбками хоть целую ночь, если тебе это нравится. Мне совершенно безразлично. Тело Бараки было найдено в песках перед полуднем, и скоро весть об этом облетела весь город. Римо и Чиун находились у себя в номере, выполняя упражнение на равновесие, когда бюллетень передали по радио, которое Чиун теперь не выключал, считая, что оно может заменить телевизор. Похоже, он втайне надеялся, что у радиоприемника в один прекрасный день вырастет телевизионная трубка, и он увидит свою любимую постановку «Когда Земля вертится». Под траурную музыку, звучащую как фон передачи, диктор объявил высокопарным английским слогом: «Высокочтимый наш лидер, полковник Барака, мертв». Римо в это время висел вниз головой, зацепившись пятками за тонкий багет двери, и ловил мячи, которые бросал ему Чиун. Упражнение было трудным и для рядового спортсмена невыполнимым. Не очень это просто координировать работу рук, глаз и мозга, вися вниз головой. Чиун считал нужным научить Римо действовать в любых условиях, независимо от обстановки. Работали они так: Чиун кидал мяч Римо, тот должен был поймать его и откатить обратно Чиуну, который стоял в шести футах. А за это время Чиун должен был успеть взять из кучи другой мяч и послать его Римо. Справа-слева; сверху-вниз; медленно-быстро… Римо поймал все мячи; в нем уже начало зарождаться чувство гордости и удовлетворения, которое приносит удачно выполненная работа. Он знал, что сегодня может рассчитывать на скупую похвалу типа «нормально». В устах Чиуна это было равносильно дифирамбу. Лишь однажды Чиун позволил себе увлечься и произнести что-то вроде: «Отлично». Однако он тут же спохватился и добавил «… для белого человека». Чиун отвел руку назад, чтобы бросить очередной мяч, когда диктор объявил о смерти Бараки. Услышав это, Чиун бросил мяч с такой силой и злостью, что Римо не успел увернуться, и мяч попал ему прямо в лицо. – Чертов мяч! – взвыл Римо. Но Чиун этого не видел и не слышал. Он повернулся, отошел к радиоприемнику и встал близ него, сжимая и разжимая кулаки. "… Тело выдающегося вождя было найдено в самом сердце пустыни, близ дороги «Барака Мемориел», ведущей к горам Геркулеса. Генерал-лейтенант Джафар Али Амин, взявший на себя руководство страной, объявил национальный траур. Генерал Али Амин обвинил в убийстве полковника Бараки подлых сионистских свиней, финансируемых американскими империалистами. «Чтобы справиться с Баракой, им пришлось нанять дюжину наемных убийц», – сказал генерал-лейтенант. Повсюду были видны следы сопротивления. Президент сражался до последнего, но силы были слишком неравными. Мы отомстим за полковника Бараку". – Черт побери, Чиун. Ведь больно… – сказал он, потирая щеку. – Тихо! – скомандовал Чиун. Римо замолчал и прислушался. Под конец диктор сказал, что радиостанция делает перерыв на три минуты, чтобы люди могли развернуть свои молитвенные коврики, вознести молитвы Аллаху и почтить память полковника Барака. – Олл райт, Чиун. – Римо настроился на добродушный лад. – Барака приказал долго жить. Тебе теперь меньше работы. – Это сделал он. Он! – Голос старца звучал холодно, сердито и сдержанно. Римо недоуменно поднял плечи: – Ну и что? – А то, что долги, которые числятся за Мастером Синанджу, должен оплатить он сам. Это был мой контракт, по которому я был должен вернуть Адрасу корону. Нуич отнял у меня право выполнить этот контракт. В глазах предков я буду выглядеть неудачником. Он опозорил меня. – Будет тебе, папочка! Все не так страшно. – Все хуже, чем ты думаешь. Это равносильно предательству. Мог ли я ожидать этого от члена нашего Дома? Диктор повторил бюллетень. Чиун прослушал его вторично, будто надеясь: вот сейчас диктор скажет, что произошла ошибка. Однако его надежды не оправдались: Барака был мертв. Чиун ознаменовал трехминутную паузу мощным ударом своей правой руки по приемнику, разнеся его деревянный корпус в щепки. Каким-то чудом приемник продолжал вещать. Взглянув в лицо наставника, Римо увидел, что за эти минуты он будто постарел на двадцать лет. Старец повернулся и медленно пошел через всю комнату. Потом он сел на пол, лицом к окну. Пальцы его были молитвенно сложены. Он молча смотрел вверх, на небо. Римо понял, что ничем не сможет развеселить его и что слова сейчас бесполезны… В номере зазвонил телефон. Благодаря небо за эту передышку, Римо взял трубку. – Римо! Какого дьявола… Что вы там вытворяете? – кричал Смит. – О чем это вы? – осторожно спросил Римо. – Нам сообщили, что Клогг и большинство его людей мертвы. И агент ЦРУ: чернокожая девушка. А теперь – Барака! С чего это вы так разбушевались? – Это не я, – сказал Римо. – Во всяком случае, не один я. – Хватит уже, остановитесь! – сказал Смит. – Я снимаю с вас задание, касающееся эмбарго. Американское правительство намерено вступить в переговоры с новым президентом и действовать исключительно политическими методами. Я хочу, чтобы вы и Чиун возвращались домой. – Немедленно. Римо взглянул на Чиуна, потерянно сидевшего у окна. – Вы меня слышите? – повторил Смит. – Я приказываю вам обоим вылетать. Прямо сейчас. – Я вас слышу, – сказал Римо. – Только все это чепуха: у нас здесь еще остались дела. Он повесил трубку и посмотрел в сторонуЧиуна. Старец был охвачен грустью, которую ни Римо, ни кто-либо другой не мог разделить. Она принадлежала только ему, Чиуну. Мастер Синанджу был тем, чем его сделали исторические традиции. Точно так же Римо был Римо и должен поступать сейчас в соответствии со своим долгом. Ему поручили повернуть нефтяной поток в сторону Штатов. Он сделает свое дело, и, если получится, этим самым он поможет и Чиуну. Римо знал, что наставник хочет побыть один. Он тихонько вышел из номера и прошел пешком четыре квартала до президентского дворца. Там ничего не изменилось, только флаг был приспущен; флагшток, как заметил Римо, начинает шататься. Огромная городская площадь заполнялась народом – люди, вероятно, ждали обращения нового правителя, генерал-лейтенанта Али Амина. Римо тоже захотелось послушать, что интересного скажет он в своей первой речи. Римо обошел здание сзади. Уложив шестерых стражей и взломав четыре двери, он вошел к новому президенту Лобинии, генерал-лейтенанту Али Амину. Тот взглянул на вошедшего, и его рука невольно потянулась к правой щеке, где была видна глубокая царапина, обещавшая превратиться в красивый белый шрам. – Это хорошо, что вы меня помните, – сказал Римо. – А теперь послушайте, что вам надо делать, если хотите остаться в живых. Пока Римо объяснял генералу Али Амину программу его действий, в номер гостиницы принесли для него записку. А было это так. Находясь в своей комнате, Чиун услышал стук в дверь и потом какой-то звук: будто под дверь что-то подсунули. Чиун прошел в смежную комнату и увидел на полу белый конверт без надписи. Он поднял его, осмотрел со всех сторон и потом вскрыл. На небольшом листке бумаги хорошо знакомым ему почерком было нацарапано всего несколько слов: «Мерзавец Римо! Я жду тебя в оговоренном месте. Н.». Долго держал Чиун в руках эту бумагу, словно вбирая в себя выраженные в ней чувства, как будто из текста записки мог извлечь больше того, что в ней написано. Затем он бросил записку на пол и пошел к себе. Легенды Синанджу гласили, что поединок должен состояться в месте мертвых животных, и он знал теперь, где это место. Хотя даже он не смог бы объяснить, как пришло к нему это знание. И неважно, что вызов брошен Римо. Для Мастера Синанджу существует лишь один способ вернуть себе утраченный авторитет: наказать человека, отнявшего у него законное право на выполнение долга – устранение полковника Бараки с лобинийского трона. Только это и осталось теперь Чиуну. Он не спеша переоделся в черную пару, напоминающую костюм для каратэ, и сунул ноги в сплетенные из ремня сандалии. Потом открыл дверь и сошел вниз. Спустя несколько минут насмерть перепуганный водитель такси изо всех сил жал на «железку», направляясь по центральной дороге в пески, к главным нефтяным запасам Лобинии – «месту мертвых животных». Когда-то давно миллионы животных умерли здесь, и из их останков родилась нефть для будущих поколений, без которой не могут обходиться их глупые страны. Он, Чиун, может сегодня умереть. Неужели от него не останется ничего, кроме нескольких капель нефти? Даже памяти? Водитель такси, чей счетчик Чиун сорвал со щитка голыми руками, с опаской оглянулся на пассажира, молча смотревшего прямо перед собой, и через силу улыбнулся: – Может, послушаем радио, сэр? Ответа не последовало. Приняв молчание за знак согласия, а больше для того, чтобы заглушить свое громкое дыхание, водитель повернул ручку настройки. Тот же диктор сказал: "Генерал Али Амин только что выступил с обращением к народу Лобинии с балкона своего дворца. Он провозгласил следующие основные шаги: Первое – снять эмбарго на поставки нефти Соединенным Штатам. Второе – в целях обеспечения внутреннего согласия и ускорения процесса интеграции Лобинии в мировое сообщество генерал Али Амин послал королю Адрасу приглашение участвовать в формировании нового правительства; таким образом, в Лобинии устанавливается смешанная форма правления: монархия вкупе со свободным волеизъявлением народа. Да здравствует генерал Али Амин! Да здравствует король Адрас!" Чиун слушал и улыбался: Римо сделал это ради своего наставника. Римо – по-настоящему добрый мальчик. Чиун был счастлив, что он сам, а не Римо идет в пустыню, чтобы принять вызов Нуича.Глава девятнадцатая
В двухстах ярдах от гигантского нефтехранилища Чиун велел таксисту остановиться, сказал ему, что плату он получит на небесах, и ступил на обжигающий лобинийский песок. Как он и думал, склад был заброшен. Ни людей, ни признаков какой-либо деятельности. Нуич явно не хотел, чтобы ему помешали. Чиун медленно двинулся к цистернам. Ноги его шагали по раскаленному песку, не чувствуя жара. Сердце старого корейца было преисполнено печали и гнева: родной сын его брата, член Дома Синанджу пытался осрамить его, Чиуна, убив Бараку. Смерть была бы слишком легким наказанием для ослушника, к тому же смерть – единственный вид наказания, на который Чиун не имеет права. В течение многих столетий действует непреложное правило, согласно которому правящий Мастер Синанджу не может лишить жизни ни одного жителя их деревни. Правило это было установлено для того, чтобы оградить жителей от тирании благодетеля, буде он пожелал бы сделаться их тираном. У Чиуна связаны руки, и Нуич, что было хуже всего, знал это. Кроме того, Нуич более чем вдвое моложе Чиуна. Он имел доступ к секретам Синанджу с малых лет, когда был избран и предназначен в преемники нынешнему Мастеру Синанджу. Сегодня ему предстоит испытание. Чиун остановился у громадной цистерны, выкрашенной в красно-белую полосу, и прислушался. Он слышал, как за много миль отсюда легкий бриз ласкал прибрежные пески. Он слышал шорохи, производимые мелкими зверьками, спрятавшимися в свои норки. Он слышал, как движется нефть, тяжело переливаясь по широкой – в четыре фута шириной – трубе, змеящейся среди песков и оканчивающейся здесь, в небольшом бетонном хранилище, откуда эта драгоценная жидкость перекачивается по более мелким трубам в цистерны. А больше ничего не было слышно. Позади длинного ряда цистерн виднелись вышки, сооруженные над действующими скважинами, но и они сейчас бездействовали. Чиун осторожно зашагал по песку к гигантским стальным сооружениям, напоминавшим башни. Не дойдя до них совсем немного, он остановился и осмотрелся. С трех сторон его окружали цистерны, с четвертой стояли вышки. Получался своего рода амфитеатр с ареной посредине. Лучшего места для схватки было не придумать. Чиун сложил руки на груди и заговорил. Его голос отчетливо раздавался в мертвой тиши лобинийской пустыни: – Я, Мастер Синанджу, пришел сразиться лицом к лицу с тем, кто узурпировал мои права. Где тот человек? Видно, он прячется в песках, как струсившая полудохлая ящерица? Пусть он выйдет ко мне! В ответ прозвучал голос, эхом отразившийся от цистерн: – Уходи, старик! Я бросил вызов не тебе, а белому человеку, которому ты выдал наши секреты. Ступай прочь! – Ты опозорил меня, а не белого человека, – ответил Чиун. – Ты опозорил меня и всех моих предшественников. Выходи! – Как тебе будет угодно, – раздался голос Нуича, и вслед за тем появился он сам. Он стоял на нефтяной цистерне, в шестидесяти ярдах от Чиуна. На нем тоже был черный костюм для каратэ. Он простер обтянутые черной тканью руки к пышащему зноем небу и воскликнул: – Ты глуп, старик! Сейчас ты умрешь! Нуич бросил презрительный взгляд на своего дядю и спрыгнул вниз. Очень плавно и легко он приземлился на песок у основания цистерны, снова посмотрел на Чиуна и медленно направился к пожилому тщедушному Мастеру Синанджу. – Ты уже слишком стар! Пора уступить свое место другому. Чиун не пошевелился и ничего не сказал. – А когда тебя не станет, я разделаюсь с твоим учеником, с этим бледным лоскутом свиного уха. Чиун молчал. – Твои лишенные мяса кости растащат стервятники, – продолжал Нуич. Между ними теперь оставалось не более двадцати ярдов, а Чиун все еще продолжал хранить молчание и не двигался с места. И только когда расстояние сократилось до десяти ярдов, старый азиат торжественно поднял руку. – Стой! – вскричал он. Голос его прогремел как гром за сценой, когда по ходу действия должна разразиться гроза. Нуич остановился, будто пригвожденный к месту. Чиун вперил в племянника свой непреклонный взор. – Молись нашим предкам, чтобы они простили тебя, – негромко произнес он. – И особенно моему брату, а твоему отцу, которого ты опозорил. Сейчас отправишься к нему, в иной мир. Нуич улыбнулся: – Разве ты забыл, старик, что не имеешь права убить жителя нашей деревни? Я защищен. – Я так и знал, что ты спрячешься, как женщина, за наши традиции, – сказал Чиун. – Но я не собираюсь их нарушать. Я тебя не убью. – Он сделал паузу. Его узкие глаза сузились еще больше, превратившись в узкие темные полоски на лице, которое теперь казалось маской, олицетворяющей ненависть и неотвратимое наказание. Нуич почувствовал облегчение, услыхав его слова, однако Чиун продолжал: – Я не стану тебя убивать. Я разорву тебя на части и брошу в песках, чтобы солнце довершило то дело, на которое я не имею права. И Чиун сделал шаг в его сторону. Потом еще один… И еще… Нуич попятился назад. – Ты не имеешь права! – вскричал он. – Грязная свинья! Ты смеешь указывать Мастеру Синанджу, что он может делать, а что нет? Он подпрыгнул и бросился на Нуича. Тот повернулся и побежал, рассчитывая спрятаться между цистернами, а потом – затеряться в бескрайних песках. Однако Чиун преградил ему путь. Нуич снова повернул. Он ощутил смерть и слегка наклонил голову. Желтая рука мелькнула над его длинными волосами, ударившись о бок цистерны. Из образовавшейся в ней дыры полилась темная маслянистая жидкость. Нуич перевел дух и в поисках прохода между цистернами бросился вправо. Но Чиун, в своем черном костюме, снова встал перед ним, как дух смерти и разрушения. Нуич в отчаянии остановился и прыгнул в сторону Чиуна, поджав под себя ноги и готовясь ударить ими противника. Чиун оставался неподвижным и ждал. Когда правая нога Нуича пошла вперед, метя старцу в лицо, тот просто-напросто поднял свою правую руку, и Нуичу показалось, будто его ступня ударилась о скалу. Он тяжело упал на песок, но в ту же секунду его отбросило в сторону. Он поскользнулся в луже нефти, вытекающей из поврежденной цистерны и превращающей песок в вязкое болото, которое все разрасталось. Нуич посмотрел вперед, увидел две нефтяные вышки и со всех ног помчался в ту сторону. Подпрыгнув, он ухватился за ригель, подтянулся на руках и начал карабкаться вверх по тонкой стальной паутине траверс. Чиун поспешно шел по пескам, направляясь к вышке. Римо возвращался в отель, довольный тем, что успел сделать за день. Он надеялся, что весть о возвращении Адраса на трон поможет Чиуну выйти из подавленного состояния. – Привет, Чиун! – крикнул он, входя в номер. Никто ему не ответил. Радио было включено, и диктор говорил о том, какой удар, по мнению Запада, нанесло эмбарго на поставки нефти единству арабов. Римо обыскал свою комнату, потом прошел в смежную. Там на полу лежал клочок бумаги. Он поднял его и прочел: «Мерзавец Римо! Я жду тебя в оговоренном месте. Н.». Значит, Чиун пошел туда вместо него! Но где искать то самое «оговоренное место»? С запиской в руках Римо вернулся к себе. Чиуну не следовало идти – вызов был адресован ему, Римо. Может, это ловушка? Если Чиун хоть как-то пострадает от руки племянника, тот не проживет и одного дня, поклялся Римо. Но где же все-таки «оговоренное место»? Ему мешал назойливый голос диктора, и он повернулся, чтобы выключить приемник. «… Дефицит жидкого топлива серьезно подорвал западную экономику…» – услышал Римо, прежде чем успел повернуть выключатель. «Оговоренное место» и есть «место мертвых животных», это он знал. Но где оно? И тут его осенило. «Жидкое топливо…» Ну конечно же! Как он раньше не догадался: нефть ведь образовалась из останков мертвых животных. Римо уронил записку и побежал вниз. Через минуту он уже сидел в такси. Водитель посмотрел ему в лицо, помертвевшее от гнева и страха за Чиуна, потом перевел взгляд на то место на щитке, где еще утром стоял счетчик. – Можете ничего не говорить мне, сэр. Вам надо на нефтяные разработки, верно? – Гони! – крикнул Римо. Надо бы залезть выше, но некуда. Нуич остановился на самом верху нефтяной вышки, испуганно глядя на Чиуна, стоявшею, скрестив руки на груди, внизу, на расстоянии восьмидесяти пяти футов. – Самая трусливая белка всегда ищет самый высокий сучок, – сказал Чиун. – Уходи, – попросил Нуич. – Мы – члены одной семьи. Нам не стоит ссориться. – Я уйду, – ответил Чиун. – Но прежде выслушай то, что я тебе скажу. Подлинным наследником Синанджу является белый человек по имени Римо. Тебе, считай, повезло, что не он пришел сегодня принять такой вызов. Он бы не стал церемониться с тобой, как я. Нуич крепче уцепился за перекладину. Старик сейчас уйдет, надо только набраться терпения. Он, Нуич, останется жить и дождется своего часа. Вдруг Чиун медленно отвел назад свою правую руку и с силой опустил ее на сложное переплетение труб, вентилей и кранов у основания вышки. Прежде чем Нуич смог понять, что произошло, до его ушей донеслось шипение, сопровождаемое угрожающим гулом. Потом он увидел, как далеко внизу забулькали, выбиваясь из разбитой Чиуном трубы, первые пузырьки глянцевитой черной жидкости, как они образовали пенистую струйку, которая все расширялась, шумела все громче и вдруг хлынула фонтаном, взметнувшимся высоко в воздух и накрывшим Нуича с головой. Толща нефти все увеличивалась; оглушенный, он изнемогал под ударами струй. Руки, скользкие от нефти, уже не могли держать его; черный фонтан оторвал его от вышки и унес с собой в небо. Чиун видел, как нефтяной фонтан несколько раз подкинул тело племянника, будто мяч, после чего выбросил его в сторону, и оно упало на довольно большом расстоянии. Тонны извергающейся нефти падали на песок, заливая тело Нуича. Чиун посмотрел еще немного, потом снова сложил руки на груди и пошел прочь от вышки через залитые нефтью пески в направлении асфальтовой дороги, ведущей к Даполи. Увидев хрупкую фигуру в черном одеянии, медленно бредущую вдоль шоссе, Римо велел таксисту остановиться. Тот узнал своего буйного пассажира и тяжело вздохнул, однако же сразу затормозил. Римо распахнул заднюю дверцу. – С тобой все в порядке, Чиун? – с тревогой спросил он. – А почему бы и нет? – удивился его наставник. – Я хорошо сплю, ем с аппетитом, ежедневно делаю упражнения. У меня все в полном порядке. Скользнув мимо своего ученика, он устроился на заднем сиденье. Римо сел рядом и захлопнул дверцу. – Назад, в город, – сказал он таксисту и повернулся к Чиуну. Старый учитель сидел с закрытыми глазами, с выражением покоя на лице. – У тебя были затруднения? – спросил Римо. – Почему у меня должны быть какие-то затруднения? – возразил Чиун, не открывая глаз. Когда они приехали в Даполи, он крепко спал.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Тропа войны
Глава 1
На глубине двадцати пяти футов они наткнулись на человеческие кости. Ковш экскаватора, вгрызающийся в землю Монтаны, уже разрыхленную киркой и динамитом, вместе с комьями грязи выплюнули чьи-то останки. Это были пробитые черепа: большие, поменьше и такие крохотные, что, казалось, они когда-то принадлежали обезьянкам; кости рук и ног, целые, сломанные, раздробленные на части. Ноги вязли по колено в груде костей. Стоял сухой летний день 1961 года. Рабочие заволновались: может, не стоит копать дальше? — Я думаю, — высказался инспектор из Вашингтона, — надо продолжать. Дайте-ка мне взглянуть. Господи! Сколько их здесь, а? — Что верно, то верно, — отозвался бригадир, — тут их полно. — Господи! — снова пробормотал инспектор, исчезая в сером трейлере, где, по слухам, у него был телефон без номерного диска и личный сейф, спрятанный под походной кроватью. Там же обитал его неразговорчивый помощник, носивший при себе «пушку» 45-го калибра. Бригадир повернулся к рабочим: — Чего вы хотите от меня, эй? — Его выговор выдавал чужака. — Вам известно, что это за контракт? Кому понадобилась яма в сотню футов глубиной посреди прерии? Не ждите инспектора. Не теряйте времени. Он придет и скажет: «Продолжайте работать». Это уж точно. Скажет: «Валяйте! У вас еще осталось семьдесят пять футов.» Крановщик вылез из машины и теперь стоял, держа в руках предмет, отдаленно напоминавший разбитую фарфоровую вазочку. — Кто мог это сделать? Какой сукин сын? — спросил он, глядя на маленький череп, легко помещавшийся на его ладони. У черепа не было затылка. Крановщик осторожно положил находку на кучу земли и отказался копать дальше. — Не имеешь права, — сказал бригадир. — Так сказано в контракте. Контракты требуют соблюдения сроков. Тебя выгонят из профсоюза. — Подотрись своим контрактом! Сказал: не заведу машину! — выкрикнул экскаваторщик с сильным бруклинским акцентом. Остальные тоже заглушили моторы, все стихло. В прерии воцарилась тишина. Из серого трейлера выскочил инспектор. — Порядок! Все в порядке! — заорал он. — Продолжайте работу! Не беспокойтесь: этим костям несколько веков. — Слыхали? — крикнул бригадир рабочим. — Он говорит, костям сотни лет. — А как получается, что здесь в черепушке дырка и кусок свинца? Как так? — ответил один из работяг — Тут еще побрякушки какие-то, вроде бусы. И пуля. — Может, пуля здесь уже лежала. Откуда мне знать? — Ей не сотни лет, этой бабе. — А если ее и вчера прикончили, тебе-то какое дело? — заорал бригадир. — А вот такое, — ответил работяга. — Мы больше не воспользуемся вашими услугами! — рассердился инспектор. — Впрочем, если вам нужны доказательства, мы найдем человека, который объяснит вам, что мы не покрываем массовое убийство В конце дня на стройплощадке приземлился вертолет военно-воздушных сил США. Из него вылез светловолосый человек с великолепным загаром. Он говорил просто и убедительно, с видом настоящего эксперта. На самом деле здесь было не одно массовое убийство, а два. Они произошли с промежутками в несколько сотен лет Второе было в 1873 году, одно из последних сражений с индейцами, если это можно назвать сражением. Кавалеристы Соединенных Штатов, в поисках отряда воинов сиу, наткнулись на мирную индейскую деревню Вундед-Элк и перебили всех жителей мужчин, женщин, детей. Отсюда и пули в некоторых черепах. В те времена правительство начало стыдиться своего обращения с индейцами. Поэтому бойню решили сохранить в тайне, а кавалеристам в виде наказания велели выкопать яму пятидесяти футов глубиной и похоронить в ней страшные улики. Но на глубине двадцати пяти футов они обнаружили более старое захоронение, и капитан приказал им не копать дальше, а положить тела убитых тут же. — Откуда же взялись те, старые кости? — спросил крановщик. — Смотри: видишь на насыпи детский череп? — спросил светловолосый мужчина, кивая на находку крановщика, которую тот не так давно обливал слезами. — Ребенок был убит индейцами. Они обычно брали детей за ноги и головой о камни. На лице крановщика было написано отвращение. — Вот ужас, — сказал он. — А когда это случилось? — Десять-пятнадцать тысяч лет назад. Все это очень приблизительно, так как в прерии двадцать пять футов соответствуют примерно, пятнадцати тысячелетиям. Видите ли, индейцы не хоронили убитых, они оставляли их на земле. — Казалось, он находил все это занятным, однако, никто не разделял его чувств. Грубые обветренные лица мужчин были нахмурены и полны сожаления. Пятнадцать тысячелетий, сотня тысячелетий — какое это имело значение, если что-то брал ребенка за ноги, чтобы размозжить ему голову о камень? — Насчет того, последнего убийства, — начал один из мужчин, опиравшийся на рукоять кирки, — ну, с каваре... кавалеристами... откуда вам знать об этом, если правительство решило молчать? — Да, откуда? — поддержал его крановщик. Светловолосый человек улыбнулся. Было видно, что знание фактов доставляло ему удовольствие, даже если дело касалось убийства ребенка. — Об этом остались записи в архивах штаба армии, теперь Министерства Обороны. Мы приблизительно знали, где находится это место, но не ожидали, что вы наткнетесь именно на него. Вероятность была минимальной, если учесть, что на карте оно было отмечено звездочкой и соответствующим знаком — в прерии. К тому же, прерия очень велика... — Да уж, рассказывайте. Вот я, к примеру, не знаю, где мы сейчас, черт меня подери, — произнес крановщик — Вам и не надо знать, — сказал старший. — Ты что, думаешь, они наняли городских ребят, потому что обожают Бруклин? Любая деревенщина знает эти места, как свои пять пальцев. Ну, шевелитесь. Вы получили ответ, теперь за работу. Крановщик влез в кабину, дружно взревели моторы остальных машин. Вертолет удалялся в направлении более цивилизованных мест. Две недели рабочие копали котлован, пока он не достиг величины, указанной в контракте; затем их перебросили на другое место, в сотнях миль отсюда, где они начали рыть другую яму. Цель была одна — стереть память о том, первом котловане. Инспектор из Вашингтона и его молчаливый помощник остались у вырытой ямы. Вслед за землекопами пришли арматурщики и установили железную арматуру для заливки бетона. После того, как бетон был залит, в прерии штата Монтана образовалась аккуратная круглая дыра в сто одиннадцать футов глубиной. Инспектор с помощником все еще оставались на месте. Бетонщиков сменили специалисты, оборудовавшие огромный подземный бункер. И, наконец, в три захода, на грузовиках, была доставлена ракета, установка которой по сложности равнялась выполненному с ювелирной точностью возведению одиннадцатиэтажного подземного здания. Было завершено и это. Инспектор с помощником проводили специалистов. Уже наступила зима, когда трактор с прицепом привез огромный ящик. За рулем трактора сидел тот самый блондин, отвечавший на вопросы рабочих. Загар его был так же великолепен. Когда он вошел в серый трейлер, инспектор встал по стойке «смирно». «Генерал Ван Рикер, сэр». Вошедший подышал на озябшие руки и кивнул на торчащий из-под кровати кодовый замок сейфа: — Как вы все это понимаете? — спросил он. — У меня было достаточно времени, чтобы разобраться, сэр, — ответил инспектор. Генерал Ван Рикер посмотрел на молчаливого помощника. Тот кивнул. — Ладно, — сказал Ван Рикер, опускаясь на складной металлический стул. — Как вам уже известно, мы чуть не остановили работы из-за этого случая с костями. Вы должны были подготовиться к подобным неожиданностям. Мне не следовало появляться здесь до определенного момента. Инспектор развел руками: — Рабочие знали, что это обычная ракета с обычной ядерной боеголовкой. Их напугали кости, вот в чем дело. Над одним черепом наш крановщик произнес надгробную речь и организовал небольшие похороны. Кажется, это было на следующий день после вашего отъезда. — Я знаю, что они считают ее обыкновенной межконтинентальной баллистической ракетой. Дело не в том. Я не хочу, чтобы они запомнили именно этот бункер. Поэтому я послал их накопать ям по всей прерии. Пусть отвлекутся. Вам не надо беспокоиться: вы не виноваты. Генерал Ван Рикер снова кивнул в сторону сейфа: — А это нам понадобится. Инспектор достал из сейфа две магнитные доски с листками бумаги и диаграммами. Генерал Ван Рикер сразу же их узнал. Он сам вел эти записи. Под его командованием никогда не было больше взвода пехотинцев или одного-единственного самолета, но эти планы составлял лично он. В тот самый день, когда он придумал установку подземной ядерной ракеты за два дня в любых метеорологических условиях силами двух человек, ему было присвоено звание генерал-лейтенанта военно-воздушных сил США. До этого он работал в одной из лабораторий Комитета по использованию атомной энергии. Перед тем, как уйти из лаборатории, Ван Рикер сделал еще одно изобретение, которое некий ученый муж назвал «проигрышной боеголовкой», так как "ею следует воспользоваться лишь в двух случаях: если вы проигрываете мировую войну или теряете рассудок. В настоящий момент в прерии штата Монтана Ван Рикер применял свои теории на практике. Инспектор облачился в зимнюю одежду и с обеими досками под мышкой вышел в холодную зимнюю ночь вместе с генералом Ван Рикером. Вооруженный молчаливый помощник видел, как они сели в грузовик и подогнали его к крытому брезентом бункеру. Он погасил свет в трейлере, чтобы видеть в темноте, но разглядел лишь огромный металлический желоб, торчащий из прицепа. Нечто большое, темное, завернутое в ткань, медленно поехало вдоль желоба, очевидно, с помощью шкивного устройства, пока наконец не встало на место. Утром помощник увидел, что загадочный предмет оказался небольшим ангаром. Ван Рикер с инспектором вздремнули пару часов и вновь направились к ангару. Следующей ночью генерал Ван Рикер вошел в трейлер и обратился к помощнику: — Пошли! Не хочешь сначала выпить? — На работе не пью, — ответил тот. — А как насчет потом? — Не откажусь от двойного бурбона. Молчаливый помощник вытащил из кобуры свой 45-й калибр, проверил обойму, нажал на спусковой крючок и вернул револьвер на прежнее место. — Я знаю, что ты пьешь бурбон, — сказал Ван Рикер. — И в большом количестве. — Только не тогда, когда я завязываю. — Знаю, знаю. Ты можешь продержаться довольно долго. Ты способен на это. — Благодарю за доверие, — ответил помощник. Ван Рикер еще раз продемонстрировал свою всезнающую улыбку, как тогда, когда объяснял рабочим, откуда взялись в прерии на глубине двадцати пяти футов те кости и сколько им лет. Выйдя из трейлера, помощник ощутил морозный воздух зимней ночи, взглянул на яркие ледяные звезды над головой и пошел по хрустящей замерзшей земле, залитой лунным светом, настолько ярким, что можно было читать. — Ого! — вырвалось у него, когда они подошли к бункеру, на котором уже не было ни брезента, ни ангара. Вместо этого на нем возвышалась огромная мраморная глыба футов в пять высотой, а в длину явно около пятидесяти. Гигантский кусок мрамора посреди прерии. На верхушке глыбы фута на полтора выступал какой-то темный предмет. Помощник приблизился к камню, который теперь доходил ему до подбородка, и разглядел предмет, оказавшийся круглым медным цилиндром. — Я здесь, — раздался откуда-то голос инспектора, — я здесь, наверху. Генерал Ван Рикер пообещал мне, что вы поможете. Когда помощник взобрался на камень, он увидал большой бронзовый диск с рельефными буквами. Ему никогда не приходилось наступать на мемориальную доску, и он рассеянно подумал: должно быть, эти буквы здорово врезаются в подошвы. Он знаком попросил у инспектора магнитные доски и молча прикрепил их к поясу. — Ван Рикер сказал, что после того, как я отдам доски, ты объяснишь мне назначение вот этих дырок, — инспектор кивнул на дальний конец камня, где темнели две дыры, напоминающие миниатюрные бункеры, каждая по три фута в диаметре. — В планах я не нашел никаких объяснений, а генерал Ван Рикер говорит, что они просто необходимы, а ты мне о них расскажешь. Помощник кивком пригласил инспектора подойти к дыркам. — Ты скажешь что-нибудь наконец? — потребовал обозленный инспектор. — Ван Рикер говорит, что ты дашь мне объяснения. Я еще сказал ему, что так, может быть, нам посчастливится услышать твой голос. Ну! Помощник перевел взгляд с трехфутовых дыр на инспектора, с которым он прожил долгое время бок о бок, избегая на него смотреть, разговаривать с ним и выслушивать от него фразы, более значительные, чем просьба передать солонку за обеденным столом. Он даже стащил у инспектора со стола фотографию его семьи, чтобы не видеть трех мальчишек рядом с улыбающейся женщиной. Он выбросил фотографию вместе с рамкой в мешок с мусором, подлежащий сжиганию тут же, на стройке. — Я молчал все это время, потому что не хотел узнать вас поближе, — произнес помощник. Он вынул из кобуры пистолет и всадил первую пулю прямо в лоб инспектора. Он выстрела голова инспектора дернулась, как мяч под ударом бейсбольной биты. Тело опрокинулось навзничь, упало на доску, дернулось и затихло. Помощник убрал револьвер в кобуру, не поставив на предохранитель. Он оттащил инспектора за ноги к одной из дыр на краю мраморной глыбы. Ноги инспектора свесились через край. Затем он поднял его за плечи, согнул пополам и протолкнул в дыру. На расстоянии бронзовый диск мемориальной доски выглядел увеличенной до невероятных размеров монеткой, лежащей на спичечной коробке. Когда молчаливый помощник снова полез за револьвером, рукоятка оказалась мокрой на ощупь. Он понял, что его пальцы испачканы кровью. Он встал на колени на бронзовую доску и посмотрел вниз, вытянув перед собой руку с револьвером. Когда дуло дотронулось до головы трупа, он трижды выстрелил, чтобы дело было сделано наверняка. В лицо ему брызнули кровь, мозг, осколки костей. — Дерьмо, — пробормотал он, заталкивая липкий револьвер в кобуру. — Он сопротивлялся? — спросил генерал Ван Рикер, увидев брызги крови на лице и руках помощника. — Нет. Я запачкался, когда стрелял для верности. Я сделал из него решето. — Выпей. Он без льда, ты и так замерз. Дай-ка мне доски. Помощник взял стакан, поглядел на него, но не выпил. — А для чего вторая дыра, генерал? — Это что-то вроде вентиляции. Видишь ли, тело начнет разлагаться, будет запах... — А я было подумал... Ведь вы тот самый человек, который изобрел ракету... Я не специалист по ракетам, но, насколько мне известно, обычные боеголовки невозможно установить вдвоем за пару дней. Наверно, это какая-то особенная боеголовка. Поставить ее — это не ружье зарядить. — Значит, ты полагаешь, что раз я смог изобрести такую штуку, — прервал его Ван Рикер, — то придумать для каждого по одной дыре для меня не проблема. Верно? — Угу. Верно. — И еще ты думаешь, что мы убили инспектора подобно тому, как фараоны убивали строителей пирамид? — Да, вроде того. — А ты знаешь, какая это боеголовка? — спросил Ван Рикер. — Нет. — Тебе даже неизвестно, ядерная она или нет? — Неизвестно. — Вот видишь? Тебя даже незачем убивать. Ты ничего не знаешь. Ты догадываешься, что это что-то особенное и знаешь его местонахождение. Фараоны не убивали всех, кому было известно, где находятся пирамиды Честно говоря, если бы я мог убить человека, почему я сам не занялся инспектором? Зачем я нанял человека из вашей конторы? — Верно, — ответил помощник, не поднося стакана ко рту. — Я вижу, — заметил Ван Рикер, — что тебя учили быть чрезвычайно предусмотрительным. Ты защищаешься, словно на тебя нападают. Я слышал, как ты сделал несколько выстрелов вместо одного. Ван Рикер задумчиво кивнул, осторожно взял стакан из рук помощника и отпил ровно половину. — А теперь? — сказал он возвращая стакан. — Убедился, что неотравлено. — Да, — ответил тот. Однако, когда стакан снова был наполнен до краев, он подождал, пока генерал не сделает первый глоток. — Все это было так жутко, — проговорил он извиняющимся голосом. — С самого начала, когда мы наткнулись на кости. Ясно, было неприятно жить рядом с человеком, которого я должен был прикончить, но эти кости... Что они с ними сделали! Ведь это же были дети! И звери же эти индейцы, генерал! Он много выпил и размяк. Кроме того, он долго ни с кем не разговаривал. Генерал Ван Рикер выслушал его и кивнул: да, древние индейцы были жестокими. Вдруг, щелкнув пальцами, он вспомнил: — Черт! Мы забыли пломбу. Все это должно быть немедленно опечатано. Я так перепугался, увидев тебя в крови, что совсем забыл о пломбе. Придется сейчас же заняться этим. Пошли. Помощник попробовал выпрямиться, опираясь на столик. Он слегка покачивался, перед глазами все плыло. Давненько он так не набирался. — Знаете, генерал, хоть вы и не настоящий военный, вы мне нравитесь, — сказал он, наливая себе еще полстаканчика. — За прерию! — и она залпом выпил. Ван Рикер снисходительно улыбнулся и помог ему выбраться из трейлера. — Один стаканчик за мою милашку, а второй — за прерию! — орал помощник, который так долго не говорил ни слова. — Один за девчонку, другой на посошок, за прерию и ядерную ракету. И еще один — за пирамиды. Ван Рикер, дружище, я люблю тебя, просто обожаю. Не подумай ничего такого, я не голубой. Ты знаешь, ты самый необыкновенный парень в мире, старина! Ван Рикер помог ему взобраться на огромное мраморное основание монумента. — Я пойду выгружу из грузовика крышки, — сказал он — Угу. Давай, дружище. Прекрасная идея. Выгрузи их. И помощник, не так давно ценивший слова на вес золота, фальшивя, запел песню о крышках, грузовиках и старушке ракете, которая с утра до ночи бьет баклуши, ожидая, что кто-нибудь наконец нажмет кнопку. — Генерал, эй, генерал, любовь моя! Я сочинил песню, — завопил он, но запутался в словах и прекратил пение К тому же по металлическому рычагу, протянувшемуся от кузова грузовика, к нему приехало нечто, напоминающее расплющенную штангу. Обе крышки идеально подходили к отверстиям. К одной из них была прикреплена длинная проволока. — Закрепи проволоку на дне одного из колодцев! — крикнул ему Ван Рикер. — Один колодец занят. — Тогда лезь в другой. — Сейчас, дружище. Обеими руками он схватил конец проволоки и прыгнул в пустой колодец. Проволока последовала за ним, шелестя, разматываясь с невидимой катушки. — У твоих ног должен быть крючок, — услышал он голос Ван Рикера. — Привяжи к нему проволоку. — Сейчас, дружище, ищу крючок, — пропел помощник на мотив популярной песенки. Он не мог нагнуться, и ему пришлось сесть на корточки, чтобы поискать крючок возле ног. Спиной и щекой он ощущал ледяную внутренность этой черной шахты. Когда он наконец закрепил проволоку, сверху до него донесся какой-то странный звук. Это был шелест проволоки, наматываемой на катушку. Проволока натянулась, пригвоздив его к холодной металлической стене, и он увидел, как один конец плоской штанги накрывает колодец Он сразу протрезвел. Он попытался просунуть под крышку дуло револьвера, но, едва он успел достать его из кобуры, крышка плотно закрылась, заслоняя собой звездное небо. Он оказался в полной темноте. На том самом месте, где когда-то воины сиу и отряд кавалеристов США перебили беззащитных людей, генерал Дуглас Ван Рикер, взобравшись на грузовик, пытался залезть на мраморную глыбу. Теперь в ней были герметически запечатаны два человеческих тела и, кажется, навсегда. На дальней крышке было написано: «Убитые в Вундед-Элк», а на ближней: «17 августа 1873» Надпись на огромном центральном диске из бронзы гласила: «Здесь 17 августа 1873 года отряд кавалеристов Соединенных Штатов расстрелял пятьдесят пять человек, принадлежавших племени Апова. Комитет по делам индейцев и народ Америки глубоко скорбят о погибших, и в память о них воздвигнут этот монумент 23 февраля 1961 года». Ван Рикер прочитал надпись. Через десять лет он ужаснется страшному совпадению, но в тот момент он считал свой план верхом совершенства. Жизни двух людей, погребенных у его ног внутри мраморной глыбы, не имели большого значения. Ван Рикер услышал внизу глухой щелчок. Это помощник пытался выстрелами проложить себе путь наверх, но безрезультатно. Вероятно, пуля, стукнувшись о крышку, отрикошетила вниз и убила человека. Он мертв. Если нет, то скоро будет. Он задохнется от нехватки кислорода. Кто-то должен был, как это ни прискорбно, пострадать из-за этой ракеты. Это была необычная ракета. Две смерти сейчас окупятся в дальнейшем спасением миллионов жизней. В атомный век судьба планеты часто зависит от тех, в чьих руках находится оружие. Это относится ко всем народам. Речь не о том, у кого оружие лучше. Речь — о сохранении жизни на Земле. Ван Рикер лез вон из кожи не для того, чтобы спрятать обыкновенную ракету. Нет, это была ракета под кодовым названием «Кассандра», и лишь один человек знал ее местонахождение. Инспектор догадывался о необычности ракеты, так же как и его пьющий помощник, проживший с ним в вагончике немалый срок. Ван Рикер предусмотрел все детали. — Мне очень жаль, джентльмены, — сказал он зная, что вокруг нет ни души и никто не услышит его в этой безлюдной прерии, — но я спасу миллионы, может быть миллиарды жизней. Мой план джентльмены спасет нас от атомной войны. И он подумал о сотнях тел у него под ногами о тех кто погиб здесь за тысячелетия до Рождества Христова в 1873 году, и сейчас, в 1961. Если его план удастся новой войны не будет. Он вел грузовик по пыльной и грязной дороге. Проехав семьдесят миль, он наконец увидел следы человеческого присутствия: небольшую резервацию индейского племени Апова. Он оставил машину на стоянке автомобилей военной базы в пятидесяти милях западнее резервации и, не проверив в кармане присутствие ключа зажигания, пересел на грузовой лайнер, направляющийся на Багамы. Там у него был дом и прямая телефонная связь с Пентагоном.* * *
Пока Ван Рикер наслаждался лучами багамского солнца, в посольстве США в Москве прибыл новый военно-воздушный атташе. У него была назначена встреча в Кремле, и он заранее изучил досье тех лиц, которые должны присутствовать на встрече. Он поздоровался с кое-какими учеными, военными и людьми из КГБ. Кроме того, к удивлению русских, он назвал по имени-отчеству человека, чья фамилия держалась в секрете, и кого знали лишь немногие официальные лица из министерства иностранных дел. Это был Валашников. Двадцативосьмилетний Валашников был лет на двадцать моложе присутствующих здесь военных. В прежние века его бы приняли за лицо приближенное к императору. А сейчас, глядя на него все думали: вот будущий маршал. Вот гениальная личность. Если в зрелом возрасте он не возглавит страну, то, по меньшей мере, будет командовать армиями. В настоящее время он носил всего лишь форму полковника КГБ. Все были вежливы с ним, несмотря на его молодость и относительно низкий ранг: никто в этом зале не имел чина, ниже генеральского. — Джентльмены! — сказал Атташе. — Мое правительство уполномочило меня сообщить вам информацию по развитию нового направления в разработке баллистических ракет с ядерными боеголовками. Русские мрачно кивнули, за исключением Валашникова, который был занят рассматриванием собственных ногтей. — Для того, чтобы оружие было эффективным, вам необходимо знать о нем, — продолжал атташе. — В таком случае, мы уходим, — произнес полковник Валашников. Старшие коллеги удивленно посмотрели на него. Увидев, что он направляется к дверям, они тоже стали подниматься один за другим. Никто не хотел остаться в этом зале наедине с американцем. Однако у дверей Валашников остановился. На щеках его горел румянец победителя. — Что касается вашего оружия, мы не хотим о нем слышать и знать о его существовании. В этом случае оно останется неэффективным. Американец слабо улыбнулся. — Но мы разумные люди, — продолжил Валашников. — Если капиталисты предпочитают тратить деньги своих налогоплательщиков на оружие, которое может оказаться неэффективным, то мы войдем в ваше положение. И Валашников снова занял за столом свое место. Так же поступили и остальные, понимая, что Валашников уже выиграл половину битвы. Теперь американец расскажет им гораздо больше, чем намеревался сообщить, если он заинтересован в том, чтобы русские ему поверили. И все это было сделано легко и просто. Мальчик действительно гениален! Те, кто не знал Валашникова, бросали в его сторону одобрительные взгляды и улыбались. Теперь беседа шла между американским генералом и решительным молодым полковником. — Я здесь для того, — начал американец, чтобы сообщить вам о ракете под кодовым названием «Кассандра». И он рассказал о ядерной боеголовке, состоящей из более мелких боеголовок, каждая из которых имеет свою траекторию полета. Он рассказал о сферической зоне поражения и о нескольких ступенях ракеты. Кое-кто из русских записывал. А те, кто когда-то принимал участие в танковых сражениях с фашистами и не разбирался в ядерном оружии, слушали американца с притворно-понимающим видом, в душе благодаря Валашникова и подобных ему людей, чьи знания восполняли их собственное невежество в вопросах науки и международных отношений. — То, что вы описываете — полный идиотизм, — сказал Валашников. — Это самая гнусная из всех известным мне ракет. Она крайне непредсказуема. В лучшем случае она поразит объекты, находящиеся рядом с целью. Может, вам и удастся не промахнуться мимо нашего континента. Но после ядерного удара не рассчитывайте ловить рыбку в морях; по крайней мере, при жизни следующих пяти поколений. Конечно, если они еще будут. Абсурд! — Благодарю вас, — холодно сказал американец. — Благодарю вас за то, что вы поняли суть моего объяснения, суть «Кассандры». Мы воспользуемся ею лишь в ответ на ваш ядерный удар. Другими словами, теперь вы знаете, что в атомной войне победителей не будет. — Идиотизм! — закричал Валашников. — Два года назад я отверг подобную ракету еще на стадии разработки. Она опасна. Даже находясь под землей. Но американский генерал не слушал его. Он направлялся к дверям с вежливой улыбкой на лице. Теперь была его очередь не слушать. Когда американец ушел, гнев Валашникова утих. Он пожал плечами. Начальнику штаба он доложил, что единственный способ обезвредить «Кассандру» это узнать, где она находится. — Видите ли, — докладывал он маршалу, — слабость «Кассандры» — ее сила. Сейчас поясню. Если вы уверены, что никто не собирается вас атаковать, вы расслабляетесь. Если вы полагаете, что ваша защита безупречна, вы начинаете тратиться на разные социальные программы и тому подобное. Если мы найдем «Кассандру» и не тронем ее, у них останется иллюзия. Останется до тех пор, пока мы не нанесем первый удар, целью которого будет «Кассандра». — А если у них две «Кассандры»? Или три? — спросил маршал, некогда начинавший свою боевую карьеру красным конником, а теперь считающий себя ученым-философом. Валашников покачал головой: — Это технический вопрос. Думаю, ученые поддержат меня. Нельзя иметь две или три «Кассандры», потому что при их одновременном запуске возникнет так называемый «дрезденский эффект» в масштабе всей планеты. — Вы имеете в виду бомбежку во время Второй Мировой, когда горел даже воздух? — Вот именно, — подтвердил Валашников. — Только в данном случае огонь разгорится такой, что для его горения не хватит кислорода всей нашей планеты. Жизнь прекратит существование. Нет, две или три «Кассандры» это даже не безответственность, это безумие. Американца не сумасшедшие. — Не будьте так уверены в этом, — заметил специалист по международным отношениям. Посмотрите, что они сделали с Кубой. Оба засмеялись, и напряжение исчезло. Председателю КГБ и министру иностранных дел Валашников объяснил, что «Кассандру» не так уж трудно найти. По меньшей мере, пять футов ее должно находиться над землей и иметь защиту из мрамора или другого подобного материала. Кроме того, у «Кассандры» имелся еще один очень заметный недостаток. — Бронза, — улыбаясь, сказал один из ученых. — Конечно бронза. Бронзовый щит двадцати футов в диаметре. Подвижный, на случай пуска ракеты. Валашников кивнул. Имитируя манеру речи американского атташе он сказал: — Джентльмены! Перед нами стоит грандиозная задача. Мы должны найти огромный кусок мрамора с бронзовым диском посередине, в малонаселенной местности Повторяю вам, на тот случай, если вы не сразу узнаете его: диск должен быть абсолютно круглым. Вот ваша задача, джентльмены. Она займет у вас несколько дней джентльмены. Все, кроме маршала, рассмеялись. — Как несколько дней? — спросил он. У него в жизни было много неожиданностей, как например, уничтожение немцами нового советского танка, который должен был наводить на них страх. Он выбрался из горящей машины тогда, в июне 1941 года, но у него навсегда остались рубцы от ожогов. — У нас есть спутники для наблюдения, товарищ маршал. Они легко фиксируют мрамор и бронзу. — Статуи тоже сделаны из мрамора и бронзы, — заметил маршал, а в Америке статуй не сосчитать. — Да, конечно Но, думаю, вы разбираетесь в статуях и тому подобных вещах, и КГБ тоже. Разве мы не сможем отличить кусок мрамора с бронзовым диском в какой-нибудь пустыне от памятника? Кроме того, для строительства подземного бункера наверняка потребовалось много времени и рабочих рук. Наши агенты соберут нужную информацию. — А если он не в пустыне, а в городе? — Сомневаюсь, что они поместили «Кассандру» в городе. Она очень опасна, товарищ маршал. Кроме того, они тогда не смогли бы надежно засекретить строительство. — Я помню американцев, — сказал маршал. — Они способны на все. Пусть сегодня все над ними смеются, но, поверьте мне, эти глупые, потакающие своим слабостям дети, когда нужно, могут быть очень твердыми и проницательными. Да, я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете: вот маршал, который начинал с сержанта в царской армии. Который носил горячий кофе в кабинет Сталина, выжил и дослужился до генерала; который воевал с фашистами, дружил с Берией и Хрущевым и стал наконец маршалом. Я говорю вам, кабинетным ученым: я видел кровь русских, пролитую русскими. Я видел кровь русских, пролитую немцами. Я видел кровь русских, пролитую китайцами, американцами, англичанами и финнами На глазах у маршала блеснули слезы, и все почувствовали себя неловко. — Я не хочу больше видеть, как льется русская кровь Я уже навидался. Валашников, вы молоды и уверены в себе, вы никогда не молились Богу. Да, не молились Богу! Я видел, как это делали комиссары во время Великой Отечественной. Вы думаете, все можно предусмотреть и рассчитать на бумаге. Сделайте одно: найдите «Кассандру»! Разыщите ее! Вам не поручат ничего другого, вас не повысят в звании, пока вы не найдете эту страшную ракету для матушки-России. Вы не ослышались: для матушки-России. До свидания, господа. Да хранит Бог матушку-Россию. После ухода маршала в комнате воцарилось неловкое молчание. Его нарушил Валашников. — Он попал прямо в их западню. Интересно, как он воевал с фашистами? Итак, не вижу оснований для того, чтобы тратить на поиск больше недели. Кто-нибудь считает иначе? Никто не возразил ему. Но, когда прошла неделя, затем месяц, несколько месяцев, кое-кто из высших чинов вспомнил этот разговор и, подобно маршалу, подумал что поиск «Кассандры» представляет определенные трудности. Валашников видел, что его коллеги становятся капитанами, майорами, подполковниками, полковниками... в то время, как он ищет «Кассандру». Однажды он был уверен, что нашел ее, но затем испытал горькое разочарование. По всем приметам это была «Кассандра», но в результате проверки мраморная глыба с бронзовым диском оказалась идиотским памятником каким-то погибшим дикарям. Такой же в точности русские могли поставить убитым татарам. В тот день Валашников впервые заметил в своих волосах намечающуюся лысину и понял, что уже не молод. И все еще полковник.* * *
Время не стояло и в Америке. Вокруг памятника, сооруженного Комитетом по делам индейцев, разгорелись споры многих возмущала вопиющая несправедливость по отношению к коренным американцам, особенно после выходя в свет книги Линн Косгроув «Я родом из Вундед-Элк». С криками «умрем как один», около сорока мужчин и женщин в боевой индейской раскраске и головных уборах захватили в прерии Монтаны мраморный монумент, а также помещение епископальной церкви, выстроенной неподалеку. По словам лидеров движения, «они хотели привлечь внимание к угнетению американских индейцев». Коренные жители этих мест индейца Апова, которые за последнее десятилетие выстроили себе городок Вундед-Элк в полумиле от памятника с недоумением наблюдали за происходящим. Вундед-Элк окружили телевизионные камеры. Местная полиция оцепила монумент вместе с епископальной церковью, но не делала никаких попыток прогнать индейцев. Генерал Ван Рикер по багамскому телевидению наблюдал, как полдюжины индейцев ружейными прикладами сбивают бронзовый диск с «Кассандры». Затем какие-то идиоты начали работать электродрелью. Генерал Ван Рикер позвонил в Пентагон и потребовал соединить его с председателем Объединенного Комитета начальников штабов. Раздраженный бригадный генерал объяснил Ван Рикеру что это возможно при помощи сверхсрочной седьмой линии, которой можно воспользоваться лишь в случае атомной войны. — Соедините меня с адмиралом, — сказал Ван Рикер, — или ваша карьера кончена. — Да, — донесся из трубки сонный голос адмирала. — Что вам нужно, Ван Рикер? — У нас возникла проблема. — Можем мы поговорить о ней в понедельник? — Понедельник может не наступить, — ответил Ван Рикер. — По крайне мере, для вас.Глава 2
У человека по имени Римо было серьезное затруднение. Не применяя никакой техники, он должен был разыскать пятидесятишестилетнего белого человека, блондина с голубыми глазами по имени Дуглас Ван Рикер, с особой приметой — родинкой на левом боку. Поиск блондина являлся первой частью проблемы. — Вы случайно, не Дуглас Ван Рикер? — спросил Римо светловолосого голубоглазого человека с великолепным загаром. Тот читал журнал «Форчун» в багамском аэропорту. На нем был дорогой костюм из белого шелка, идущий к его белозубой улыбке. Казалось, он сошел со страниц этого журнала. — Нет. К сожалению, нет, дружище, — с приятной улыбкой ответил джентльмен. Римо рванул на нем белый шелковый костюм и одним движением сорвал нейлоновую сорочку. Родинки не было. — Вы правы, — сказал Римо — Вы сказали правду. Должен признать это. Вы правы. Родинки нет. Полуодетый блондин сидел с открытым ртом, растерянно моргая. Журнал наполовину свалился с его колен. — Что? — ошеломленно спросил он. — Почему ты в таком виде, Джордж? — спросила его сидящая рядом с ним дородная дама. — Ко мне подошел человек, спросил, не являюсь ли я Дугласом Ван Рикером и сорвал с меня одежду. В жизни не видел такой ловкости. — Дорогой, зачем ему было срывать с тебя костюм, если ты не тот самый Дуглас? — А зачем ему понадобилось его срывать, если я тот, кого он ищет? Смотри, вот он, — ответил раздетый джентльмен, указывая на скуластого худощавого человека футов шести ростом, с удивительно большими руками. Он был одет в серые брюки и синюю спортивную рубашку. — Кто-то указывает на вас, сэр, — сказал ему человек с необыкновенно светлыми, словно обесцвеченными волосами — Странно! Он почти раздет. — Ерунда, — ответил Римо — Вы не Дуглас Ван Рикер? — А почему вы спрашиваете? — Не грубите. Я спросил первым, — сказал Римо. — Обернитесь, этот человек направляется к вам в сопровождении двух констеблей. — У меня нет времени. Вы не Дуглас Ван Рикер? — Да, это я. Когда вас выпустят из тюрьмы, разыщите меня. Римо почувствовал руку на своем плече. Схватив ее и рванув вперед, он посмотрел на обладателя руки. Это был констебль. Констебль отлетел к билетной кассе, врезавшись в нее. Другая рука на втором плече принадлежала другому констеблю, который спикировал на круг для багажа и медленно крутился на нем вместе с чемоданами лайнера компании «Пан-америкэн», прибывшего рейсом 105 из Каира. — Боже мой! — произнес Ван Рикер. — Какая быстрота! Вы даже не обернулись. — Разве это быстро? Быстро — это когда рук не видно, — сказал Римо. — А теперь за работу. Значит вы Дуглас Ван Рикер. — Да. Но я хочу остаться одетым. — У вас есть багаж? — Только один саквояж. Римо взглянул на ярлык: Ван Рикер. Светловолосый предъявил свой бумажник. Там были его кредитные карточки, водительские права и военное удостоверение отставного генерал-лейтенанта военно-воздушных сил США. — Отлично, — сказал Римо. — А теперь пойдем. Этот рейс на Вашингтон. Вы туда не летите. — Но я лечу именно туда. — Нет, не летите. Вы идете со мной. Не капризничать. Я терпеть не могу сцен. — А я вам устрою сцену, — ответил Ван Рикер и внезапно ощутил острую боль справа в груди. — Вот это действительно быстро, — заметил Римо. — Пошли. На нас смотрят. Стараясь глубоко не дышать, боком, Ван Рикер сел с молодым человеком на такси. Они подъехали к небольшому частному аэропорту. Ван Рикер увидел черный реактивный самолет, готовый взлететь. — Куда мы летим? — спросил Ван Рикер своего сопровождающего, когда тот помогал ему взбираться по трапу. — Ваше дело — отвечать на вопросы, а не задавать их. Когда самолет оторвался от земли, Ван Рикер попросил у Римо какой-нибудь анальгетик, чтобы заглушить боль в ребрах. Но вместо таблетки он получил легкий толчок в спину, рядом с позвоночником. Боль сразу же исчезла. — Нервы, — сказал Римо. — Ваше ребро не сломано. Это все нервы. — Благодарю вас. Не могли бы вы объяснить, куда мы летим? Кто вы? Для чего вы меня похитили? — Я не похитил вас, — ответил Римо, — я вас одолжил. Думаю, мы на одной стороне. — Я ни на чьей стороне, — заметил Ван Рикер. — Теперь я на пенсии. Когда-то я был офицером военно-воздушных Сил США. — Я не разбил вам никакой аппаратуры? — Нет, — ответил Ван Рикер. — У меня никакой аппаратуры нет. Зачем она мне? — Не имею представления. Я всего лишь выполняю инструкции, — сказал Римо. — Скоро вы поговорите с человеком, который вам понравится. — Не думаю, что после всего этого мне кто-нибудь понравится. Вам нужны деньги? Я могу предложить вам солидное вознаграждение. — У меня достаточно денег, — ответил Римо. — Я заплачу вам еще больше. — Не бывает больше, чем достаточно, — произнес Римо. — Это глупое предложение. А мне сказали, вы большой ученый. Да хранит Бог Америку! — Если вы верите в Америку, доставьте меня в Вашингтон. Дело срочное. — Нет. Хватит об этом! — сказал Римо. — Да хранит Бог Америку! — произнес Ван Рикер. Они сидели молча до тех пор, пока не приземлились на частном аэродроме, по словам Римо, в Голдсборо, штат Северная Каролина, где расположена крупная военно-воздушная база. Как только они спустились по трапу, самолет развернулся и снова начал разбег. — Куда это он? — Уносит ноги. Смити не любит посторонних. С ним-то вы и должны встретиться. Он со странностями, но вообще-то парень неплохой. — Да поможет нам Бог: нам и ему, — сказал генерал Ван Рикер. — Что-то вы слишком религиозны для ученого, который придумал эту хреновую ракету, — заметил Римо. Слова Римо были хуже удара в грудь. Ван Рикеру помогли лишь многие годы готовности к разного рода неожиданностям. Не может быть чтобы этот человек знал о ракете. Невероятно! Все делалось в такой глубокой тайне, что о «Кассандре» знали только Ван Рикер, президент и председатель Объединенного Комитета начальников штабов. Рядовые члены комитета знали, что речь идет о каком-то оружии, но не имели представления, где оно находится и в чем его особенность. Сила «Кассандры» заключалась в ее засекреченности. Если о ней узнал кто-либо, кроме Ван Рикера, враги легко уничтожили бы ее. Наземный взрыв вызвал бы потрясающий «дрезденский эффект». Направляясь за юношей к дверям ангара, Ван Рикер услышал нечто, крайне его удивившее. — Это ты свистишь? — не веря своим ушам спросил он. — Угу. — А ты не думаешь, что в любую минуту можешь превратиться в горстку пепла? — Ну и что? — Чему же ты радуешься? — Я выполнил свою работу. Вы здесь. Аппаратура цела. — Тебя не впечатляет то, что ты можешь сгореть заживо в ядерной катастрофе? — А чем лучше пуля в висок? Ядерная катастрофа меня не колышет. Меня может убить потеря равновесия во время удара. Как вам это понравится: умереть от неверного выпада? Вот что меня пугает. Вот что я вижу в ночных кошмарах. В дальнем конце ангара Ван Рикер заметил человека в темном костюме с галстуком. Он сидел за столиком и читал. Справа от него на большом ярко раскрашенном дорожном сундуке в позе лотоса восседал старец-азиат с косматой седой бородой. Ван Рикер насчитал поблизости еще тринадцать человек. — Вон тот, дальше всех — Смитти, — сказал Римо, указывая на сидящего за столиком. Направляясь в глубину ангара, Ван Рикер услышал, как его похититель говорит старику: — Знаешь, папочка, этот парень не придает никакого значения боевым искусствам. Изобретает бомбу, которая может смести с лица земли целый континент и отравить всю планету, но не дает ломанного гроша за нашу школу. — Когда человек не знает в совершенстве ни одной вещи, он начинает хвататься за все, в качестве компенсации. В итоге он надеется, что никто не заметит его бездарности. Если бы он мог сделать бомбу для того, чтобы правильно убить одного человека, он бы создал стоящую вещь. Но он не смог. Поэтому он сделал бомбу для несовершенного убийства миллионов людей. Он угроза для самого себя и окружающих, — сказал старец. — Он генерал военно-воздушных сил, папочка. — О! — воскликнул старец, словно это заявление все объясняло. — Вот яркий пример торжества количества над качеством. Ван Рикер расслышал последнее замечание, но оно не взволновало его. Ведь сейчас может случиться катастрофа, мысль о которой засевшая глубоко в подсознании, терзала его во сне и наяву. А он, единственный, кто может предотвратить, находится в руках каких-то психов. Для него было огромным облегчением увидеть европейский костюм и длинное белое лицо человека, представившегося как доктор Харолд Смит. — Садитесь, прошу вас, — сказал Смит. — Я вижу вы в затруднительном положении. Мы можем вам помочь в решении ваших проблем. Не ищите лучших помощников. Мы помогаем далеко не всем в подобных делах. Но мы знаем о «Кассандре», которая находится в Вундед-элк. — Что вы имеете в виду? — спросил Ван Рикер. — Я направлялся в Вашингтон, в отпуск. Меня похищают и рассказывают о персонаже из греческой мифологии и какой-то ужасной ракете. Я не понимаю вас. — Конечно, конечно, — сказал Смит. — Почему вы должны нам доверять? Это я должен заработать ваше доверие. Генерал Ван Рикер создатель ракеты «Кассандра», я предлагаю вам свою помощь. — Боже мой, что за идиотизм! Кто вы? Я никогда не имел дела с ракетами. Я был тыловым офицером. — Так написано в вашем удостоверении, — сказал Смит. — И во многих других документах. Я предлагаю вам поразмыслить над тем, что мы с вами союзники и что мы единственные люди, способные вам помочь. Во-первых, мы не иностранцы. Если бы мы ими были, нам не нужно было бы знать ничего, кроме местонахождения «Кассандры». Это уязвимое, опасное оружие, чья защита в маскировке. Самую большую опасность она представляет для Америки, так как, если о ракете узнают за рубежом, ее могут взорвать прямо в ее убежище. Так ведь? Ван Рикер ничего не отрицал. Он выслушивал объяснения с каменным лицом. — Во-вторых: являемся ли мы преступниками, которые хотят с помощью «Кассандры» шантажировать правительство Соединенных Штатов? Надо сказать, такой шантаж имел бы успех. Чтобы ответить, на, этот вопрос, я должен дать вам информацию, представляющую, опасность для правительства Америки. Я дал, распоряжение убрать всех, знающих нашу тайну. Когда вы узнаете, кто мы, вы поймете, что, кроме вас, только нам может быть известного «Кассандре». Кроме того, вы получите в руки более грозное оружие, чем мы имеем против вас. — У вас не найдется сигареты? — спросил Ван Рикер. Он вспотел, и ему страшно хотелось то ли глотка свежего воздуха, то ли сигаретной затяжки. — Простите, но я не курю. — Я тоже бросил несколько лет назад, — сказал Ван Рикер. — Продолжайте, я слушаю вас. Ван Рикер ощущал слабость во всем теле. Смит предложил ему стакан воды и перешел к дальнейшим объяснениям. Более десяти лет назад находящемуся тогда во главе страны президенту стало ясно, что Америка очень быстро превращается в полицейское государство. Причиной того были не только уличные беспорядки, но, главным образом, действия корпораций, превратившихся в автономные державы со своими законами. Рэкет и коррупция приникли во все поры американского общества. — По историческим законам, хаос влечет за собой диктатуру, — сказал Смит, — но президент решил не сдаваться, а найти другое решение проблемы. Он счел, что нужно слегка подправить Конституцию. Вы понимаете, о чем я говорю: там помочь судье, тут — свидетелю, и тому подобные вещи. — Если я вас правильно понял, конституция не могла существовать без значительных искажений, — заметил Ван Рикер. — В таком случае, ваша организация должна обходиться полностью без посторонних лиц. Огласка вам явно противопоказана. — Вы поняли меня правильно, — сказал Смит. — Вы чрезвычайно проницательны. Для борьбы с оглаской у нас есть исполнитель. Ван Рикер вынул из кармана записную книжку и повертел в руках карандаш. — Исполнитель!? Таких у вас должно быть человек восемьсот! — Что вы, то невозможно! — воскликнул Смит. — Вы же специалист по засекречиванию, и знаете, что пять человек уже слишком много для тайны. Поэтому нас трое: я, Римо, с которым вы уже знакомы, и президент. — Вы контролируете президента? — спросил Ван Рикер. — Конечно. Он имеет право лишь распустить нашу организацию. Но приказывать нам он не может. — Вы хорошо поработали над распределением обязанностей, — заметил Ван Рикер. — Разумеется. Разделение функций: обычная компьютерная программа. Только так люди могут работать над деталями, не представляя себе операцию в целом. Большие числа. К тому же... Находящимся у дверей ангара людям были слышны взволнованные голоса Ван Рикера и Смита. — Я же говорил тебе, папочка, — сказал Римо, — что эти двое поладят. Совсем как мальчишки с новой игрушкой. — Разделение функций... О чем они рассуждают, черт возьми? — В Доме Синанджу тысячи лет назад нашли ответ на вопрос: почему представитель императорской династии выбирает себе жену не менее знатную, чем он сам, — сказал Чиун, Мастер Синанджу. — Вовсе не для усиления своего могущества. Потому, что взаимопонимание возможно только на одном уровне, то же касается и взаимной терпимости. — Не понимаю тебя, папочка, — сказал Римо. Более десяти лет назад он начал свое обучение и теперь мог понять без объяснения многие премудрости Дома Синанджу, основанной много веков назад школы корейского боевого искусства, нынешним мастером которой был Чиун. — С кем ты больше всего любишь разговаривать? — спросил Чиун. — Конечно, с тобой. Ведь мы занимаемся одним делом. Чиун кивнул. — А ты, вероятно, — со мной, — улыбнулся Римо. Чиун покачал головой. — Больше всего я люблю беседовать с самим собой. Понимаешь? — Я имел в виду, с кем ты любишь говорить помимо себя, — сказал Римо, стукнув носком ботинка о порог, — Бамс, — пробормотал он. Сидя за столиком, Ван Рикер вникал в дальнейшие подробности, касающиеся секретной организации. — Вдобавок, — говорил Смит, — мы не считаем, что военные смогут взять ситуацию под контроль; тем более теперь, когда дело приняло такой оборот. — Не вижу, что мы сможем сделать. — Когда вы в 1961 году создавали «Кассандру», у нас было стратегическое преимущество перед русскими. А сейчас его нет. Тогда «Кассандра» была нам не так уж необходима, если только на всякий случай. И вот настало время, когда она понадобилась. Имея стратегическое преимущество, русские могут напасть в любую минуту, стоит им лишь подумать, что они способны устранить «Кассандру». Как вам известно, если сейчас военные начнут спасать ее, для этого и потребуется целая дивизия. Весь мир узнает, где она. «Кассандра» во многом напоминает нашу организацию, КЮРЕ. Если нас рассекретить, мы пропали. — Что вы можете предоставить в мое распоряжение? — спросил Ван Рикер. — Самых лучших в мире убийц-ассасинов. — Сколько? — Двоих, — сказал Смит, кивая на двери ангара. — Старик выглядит доходягой. Догадываюсь, они-то, и есть все ваши люди. Восемьсот человек превратилось в двух. — В одного, — поправил его Смит. — Все мои люди — это Римо. Чиун — его учитель, он заботится лишь о продолжении своего дела. Мы не можем просить Мастера Синанджу выполнять наши поручения. Он считает их недостойными себя мелочами. — Армия из одного человека, — размышлял вслух Ван Рикер. — Наверно, у него масса дел. Друзья, знакомые, семья — все разбросаны по стране. Отпечатки пальцев... Дайте подумать... Вы использовали мертвеца? — Римо Уильямс, полицейский из Ньюарка, был убит больше десяти лет назад. Его отпечатки пальцев нигде не зарегистрированы, — сказал Смит. — Несуществующий человек для несуществующей организации, — с уважением кивнул Ван Рикер. Смит улыбнулся. — Если у меня будет преемник, мне бы хотелось, чтобы он был похож на вас. Вы правы на все сто. — Теперь я четвертый человек, посвященный в это дело, — сказал Ван Рикер, — потому что вы хотите... — Потому что нам нечего будет защищать, если мы не спасем «Кассандру», — продолжил Ван Рикер. Он встал и протянул Смиту руку. Смит тоже поднялся и пожал ее. — По рукам, — в один голос сказали они. Смит проводил Ван Рикера до дверей ангара. — Удачи вам, — сказал Смит. — Если я вам понадоблюсь, звоните: санаторий Фолкрофт, в местечке Рай, под Нью-Йорком. — Это для отвода глаз? — Да. Я директор санатория. Это официальная связь. Секретная связь переменный код, кратный пяти, по дням недели. Время по Гринвичу. — Удобно, — сказал Ван Рикер. — Ерунда, — произнес Римо. — Вы миритесь с таким нахальством? — удивился Ван Рикер. — Ничего не поделаешь. Он прекрасный специалист. — Откуда он знает? — шепнул Римо Чиун. — Подсчитывает трупы, папочка. — Очень мило с его стороны. У Ван Рикера оставался последний вопрос. — Как вам удалось узнать о «Кассандре»? — Такие вещи, сэр, — ответил Смит, — сами приходят в голову, если о них хорошенько подумать. И Римо впервые за сегодняшний день увидел удовлетворенную улыбку на лице Смита. — Конечно, — сказал Ван Рикер. — Ведь я, в отличие от вас, ориентирован всего лишь на один предмет. — Что это значит? — спросил Римо. — А это значит, — объяснил Ван Рикер, — что «Кассандра» была надежно защищена от разведки русских и от нашей военной разведки, но не от организации, имеющей сторонников в правительстве и разработавшей такую компьютерную сеть. В итоге вы узнали бы о «Кассандре» хотя бы по той причине, что она не попадала ни в какие данные. — Поиск путем исключения, — сказал Смит. — Вот именно, — подтвердил Ван Рикер. — Вот именно, — повторил Чиун. Римо обвел всех вопросительным взглядом. — Я займусь им, сынок. Он представляет определенную опасность, — по-корейски сказал Чиун. — Все еще не понял, — Римо посмотрел на Ван Рикера. На аэродроме их ждал другой самолет с новым пилотом. Пролетая над Арканзасом, Ван Рикер объяснил Римо, как КЮРЕ разоблачила «Кассандру». Просто-напросто сообщения о различных происшествиях обрабатывались в компьютерах, и то, о чем умалчивалось, само собой, выплывало наружу. — Не понимаю, хоть убей, — сказал Римо. — И не надо, — ответил Ван Рикер. — Попробуй понять, — сказал Чиун. — Ты можешь кое-чему научиться. За спиной Ван Рикера он подмигнул Римо и закатил глаза, словно показывая, что этот светловолосый тип явно не в себе. Над Вундед-Элк самолет неожиданно тряхнуло. Даже сквозь загар стало видно, как побледнел Ван Рикер. Через несколько секунд дрогнувшим голосом он произнес: — Слава Богу. Это всего лишь воздушная яма.Глава 3
План по спасению американского Среднего Запада, предложенный Смитом, был невероятно прост. Во-первых, обеспечить надежную защиту ядерной боеголовки, находящейся под монументом. Во-вторых, не допустить огласки, которая могла бы нарушить равновесие сил в пользу противника. Однако в этом плане было одно маленькое «но». Оно заключалось в следующих названиях: «Эй-би-си», «Си-би-си», «Нью-Йорк Таймс», «Нью-Йорк Глоуб», «Вашингтон Пост», «Сан-Франциско Кроникл», «Чикаго Трибюн», «Дейли Мейл», «Тайм», «Ньюсуик», «Эсквайр», «Пари-Матч», «Асахи Шимбун», «Юнайтед Пресс Интернешнл», «Ассошиэйтед Пресс», «Рейтер», «Правда» и несколько сот других наименований средств массовой информации, представители которых собрались в рыжей от засушливого лета прерии Монтаны. В полумиле, на плоскогорье располагался городок Вундед-Элк, построенный десять лет назад индейцами Апова. Они покинули резервацию, проделали долгий путь по дороге, ставшей теперь большим шоссе, и начали строить новую жизнь. Но пресса интересовалась не ими. Ее интерес был прикован к сорока индейцам из Чикаго, Гарлема, Голливуда и Гарварда, захватившим памятник и церковь рядом с асфальтовым шоссе, которое ведет к городку Вундед-Элк. Местная полиция окружила индейцев кольцом, но, согласно приказу из Вашингтона, не трогала их, чтобы избежать обвинений в насилии. Сперва полицейские пытались не допустить прессу к митингующим, но это оказалось нелегким делом. Поэтому они не слишком старались. Римо наблюдал, как кто-то нес голубой флаг от здания церкви к монументу. Операторы засуетились. Потом человек бросил флаг, поднял над головой автомат Калашникова и, вспрыгнув на мраморную глыбу, исполнил индейский военный танец, после чего соскочил на землю. — Он не попал в кадр, он не попал в кадр! — услышал Римо. — Дайте им какой-нибудь знак. Из передних рядов представителей прессы замахали, и со стороны памятника донесся усиленный мегафоном голос: — Что вам еще. Дерьмо собачье? — Я не успел его заснять, сэр! — крикнул репортер. — Ладно, — ответил голос, — еще раз и на сегодня хватит. Человек с черными косами вновь вспрыгнул на памятник, исполнил военный танец, соскочил вниз и направился к церкви. Оператор нацелил камеру на ведущего, который, судя по всему, завершал программу теленовостей. — Итак, в окружении полиции, Партия Революционных Индейцев клянется продолжать борьбу до победного конца, пока их народу не будут возвращены все права на человеческое существование. Это... Ведущего прервали вопли белокурой девушки с индейскими бусами на шее: — На нас смотрит весь мир! На нас смотрит весь мир! На нас смотрит весь мир! Римо схватил орущую девушку за руку и потащил туда, где толпа была реже. Там полицейские отгородили огромную стоянку для автомобилей представителей прессы. Площадью в два футбольных поля, стоянка была так опутана телевизионным кабелями, что походила на блюдо черных спагетти. — Куда ты меня тащишь, ублюдок? — вопила девушка. — Шовинист! Свинья! — Я хочу попросить тебя об одной услуге. — Свинья! Ублюдок! — Пожалуйста, не ори. На нас смотрит весь мир, — сказал Римо, подводя ее к черному лимузину. — На нас смотрит весь мир! На нас смотрит весь мир! — мстительно выкрикивала девушка. — На нас смотрит весь мир! Одной рукой Римо открыл заднюю дверцу, а другой втолкнул голову девушки в машину. — На нас смотрит весь мир! На нас смотрит весь мир! — продолжала девушка. Римо показал ее Ван Рикеру и, получив одобрительный кивок генерала, швырнул девушку через крыши нескольких автомобилей. Она врезалась в капот и затихла. — Вот и небольшие «но» в вашем плане, — сказал Римо. — Трудно не привлекать к себе внимания, когда на вас смотрит весь мир. — Хм, — произнес Ван Рикер. — Есть какие-нибудь идеи? — Из минусов данной ситуации можно получить плюс, — сказал Чиун, и только Римо знал, что старик шутит. — Конечно, — сказал Ван Рикер. — Но как же мы это сделаем? — Слушайте, — сказал Римо, — я пойду к памятнику охранять диск. Вы делайте, что хотите. Можете, к примеру, попрактиковаться со Смитом в кодировании. Чиун останется с вами. — Что вы собираетесь предпринять? — Вы — самое большое бедствие для нашей страны, со времен Гражданской войны, и еще спрашиваете о моих планах. А планы у меня такие: предотвратить эту катастрофу. Вы довольны? — Не грубите. Вас выбрали вместо дивизии солдат лишь потому, что нам необходимо держать все в тайне. Нам нужна секретность. — Ну мы-то уж точно не широко известная организация, Ван Рикер, — сказал Римо. — Я поговорю с ним, — сказал Ван Рикеру Чиун, — и научу уважать старших. Чиун и Римо вылезли из машины, отойдя на почтительное расстояние, Чиун поинтересовался, действительно ли Америка на волосок от ядерной катастрофы. Римо объяснил, что слышал это от Смита, и что Ван Рикер подтвердил его слова. — И Америка может стать пустыней, если это произойдет? — Возможно, папочка. — Тогда мне все ясно. Надо искать работу в другой стране. Взять, например, Персию. Летом она — чудесное место для наемных убийц. Там растут замечательные дыни, и когда они созревают... — Забудь об этом. Я туда не поеду, — сказал Римо и направился к памятнику сквозь кольцо корреспондентов. В ушах у него звучали слова Чиуна. Он заранее знал все, что тот ему скажет. Речь старика пойдет, как всегда, о том, что он нашел неблагодарного поросенка и приобщил его к мудрости Дома Синанджу. А этот поросенок пренебрег мудростью и начал безответственно рисковать своей жизнью — после того, как Мастер Синанджу потратил на его обучение лучшие годы. Отдавал ли Римо себе отчет, сколько лет Мастера пропадет даром, если его ученик погибнет?. И было бы за что! За страну с двухсотлетней историей? Дом Синанджу насчитывает много сотен лет, но, вероятно, Римо, как многие европейцы, нс умеет хорошенько считать... Чиун, ворча, вернулся в машину Ван Рикера. К ним подошли два диктора и корреспондент газеты новостей, намереваясь взять интервью. — Кто вы? — спросили они Чиуна, думая, что тот принадлежит к какой-нибудь партии. — Сэр, вы поддерживаете движение за освобождение Третьего мира? — обратился к нему хорошо поставленным голосом репортер. Чиун увидел камеру и заметил грим на лице репортера. — А что такое — Третий мир? — спросил Мастер Синанджу. — Черные, желтые и латиноамериканцы. — Конечно, я всей душой поддерживаю движение за освобождение Третьего мира, правда, с небольшими исключениями, к которым относятся черные, латиноамериканцы, китайцы, таитяне, японцы, филиппинцы, бирманцы и вьетнамцы. — Но кто же тогда остается, сэр? — Как кто? Конечно, корейцы, — отвечал Чиун, поднимая иссохшую руку с длинными ногтями. И, чтобы репортер понял его правильно, объяснил, что даже не все корейцы достойны освобождения. Южные корейцы — лентяи, в деревнях Ялу страшная грязь, а Пхеньян — это хорошо замаскированный бордель. Освобождения заслуживает лишь деревня Синанджу, за исключением четырех домов на берегу залива, дома рыбака и дома ткача, не говоря уж о той части деревни, где живут земледельцы, которые никого не могут прокормить, кроме самих себя. — Что же вам тогда нравится в Третьем мире? — Отсутствие белых, — сказал Чиун. Увидев азиата, дающего интервью, к ним присоединился еще один телерепортер с намерением спросить, что тот думает о судьбе Вундед-Элк, об индейском движении и о том, как должно повести себя в данной ситуации правительство. Чиун подумал и пришел к выводу: так как все любят деньги, правительство должно давать индейцам больше денег, вместо сушеной рыбы. Ведь им может не нравится сушеная рыба. На собственном горьком опыте Чиун понял, что многие люди терпеть не могут сушеную рыбу, особенно американцы. Поэтому деньги — лучший выход из положения. Речь Чиуна была немедленно транслирована по телевидению, как требование воинствующего представителя Третьего мира. Репортера сопровождал фотограф, который, когда Чиун и Ван Рикер садились в машину, сфотографировал их. Ван Рикер закрыл лицо рукой, но это спровоцировало фотографа на новые снимки. Рассерженный Ван Рикер рванул машину с места и помчался по полю с телевизионными кабелями, мимо полицейских, что-то пробормотав Чиуну, у которого был абсолютно безмятежный вид. — У вас очень хрупкая аппаратура? — спросил Чиун. — Нет. Я не захватил ее с собой, — ответил Ван Рикер. — Мы едем за ней. Ван Рикер припарковал машину в ближайшем придорожном отеле, стилизованном под избу из неотесанных бревен, сбитых скобами. Он сразу же отправился в номер и открыл смолистую дверь собственным ключом. Он видел, как старик подошел к индейцу Алова в холщевых штанах у бюро регистрации. Индеец помог ему вытащить из машины и отнести в номер расписной сундук. Старик велел индейцу оставить сундук у порога, потому что другой молодой человек сам занесет его. Ван Рикер дал индейцу доллар чаевых и выпроводил из комнаты достал из чулана серую униформу уборщика и похожую на метлу щетку на длинной ручке. — Вот все, что мне нужно, — сказал он. — Правда, мне еще понадобится комната для работы над схемами. Чиун, поразмыслив с минуту, пришел к выводу, что бледнолицый человек говорит что-то не то, а поэтому не обратил на его слова никакого внимания. Ван Рикер поразился тому, с какой быстротой старик освоился в комнате. На столе, где Ван Рикер хотел разложить географическую карту Вундед-Элк и монтажную схему монумента, Чиун поставил телевизор с записывающим устройством и уже смотрел одну программу в то время, как магнитофон записывал то, что шло по двум другим. — Простите, — сказал Ван Рикер, — я не хочу показаться грубияном, но будущее Соединенных Штатов зависит от точности моих расчетов. Я был бы вам чрезвычайно обязан, если бы вы переставили куда-нибудь свой телевизор. Мне надо разложить бумаги. — Вы можете сделать это в ванной, — отозвался Чиун. — Думаю, вы не понимаете, насколько это важно. — Сегодня вы уже дважды прервали мои размышления о прекрасном. Многим я не прощал и одного раза. Но вас я прощаю, ибо Дом Синанджу заботится и о благе всего человечества. — Спасибо, — сказал Ван Рикер. — Я оставлю вас в живых, — сказал Чиун. — Идите в ванную и спасайте свою страну.* * *
Тем временем Римо приближался к рядам полицейских. Они махнули ему, чтобы он остановился, но он продолжал идти. Один из них прицелился в Римо, но Римо, увидев, что предохранитель не снят, подошел к оцеплению — Ты куда, парень? — спросил полицейский, круглолицый, с небольшими черными усиками. Римо дружески хлопнул его по плечу: — Меня направили к вам, — сказал он, скользнув рукой по его рубашке. — Из Вашингтона, для проверки. Старайтесь ребята! Римо отвернулся и пошел дальше, незаметно пряча в карман полицейский значок, который он снял с рубашки у круглолицого. Пройдя сто ярдов, он показал значок другому полицейскому, прошел через оцепление и направился к церкви и памятнику. Когда он приблизился к траншее около дороги, из нее поднялась молодая женщина в оленьих шкурах с удивительно белой для индеанки кожей. Она направила револьвер в грудь Римо. — Кто вы? — спросила она. — Джордж Армстронг Кастер, — ответил Римо, увидев, что предохранитель не снят. — Теперь вы пленник Партии Революционных Индейцев, мистер Кастер. Она повела его к церкви, подталкивая револьвером в спину. На церковных ступеньках двое играли в безик. Они положили дробовики на колени и по очереди отхлебывали виски из бутылки. Из их разговора Римо понял, что один задолжал другому 23 доллара 50 центов и обещал заплатить, как только они освободят еще один город от засилья белых. Они посмотрели на Римо. Женщина подошла к игрокам. — К нам пробрался репортер. Без приглашения, — сказала она. — Оставь его здесь и убирайся. Что сегодня на обед? — спросил один из них. — Не говори так со мной. Это освободительное движение, а я твой соратник по борьбе с шовинизмом бледнолицых. — Приношу свои извинения, товарищ. Что сегодня на ужин? — Буйвол. — Буйвол? Но мы его уже съели. — Новый буйвол! — Ты имеешь в виду корову, которая пасется за церковью? — Эту корову и всех остальных на нашей земле тех, которые бродят в универсамах, в супермаркетах и в ювелирных лавках, полных драгоценностей, принадлежащих нам, украденных у нас. Всех наших буйволов. Мы раса охотников. — Они все еще охотятся за ней, — сказал тот, что с козырями, вознаграждая себя глотком из бутылки. — Но к ужину она будет убита, — сказала девушка — С нее еще надо содрать шкуру. — Тогда придется экспроприировать продукты из магазина. — Магазины здесь только в деревне Апова, а экспроприация вряд ли им понравится. — Это наши продукты! — пронзительно закричала девушка. — Они принадлежат нам! Они наши! Эта земля оплачена нашей кровью. — Конечно, конечно. Тасуй карты. — Проводите меня к главному, — сказал Римо. — Я хочу поддержать вас в доблестной борьбе с расизмом белых. Я хочу быть с вами. Я индеец. — Я никогда не видел тебя в Чикаго, — сказал мужчина, взглянув на него. — Где ты там живешь? — А почему надо жить в Чикаго, чтобы вступить в Партию Революционных Индейцев? — спросил Римо. — Если все члены нашей партии живут в Чикаго, мы не тратим кучу денег на почтовые расходы. Знаешь что? Ты можешь оказать нам моральную поддержку. Что у тебя в карманах? — Сотни две, — сказал Римо и бросил на ступеньки несколько бумажек. — Я принимаю твою помощь, брат. А теперь уходи. Ты любишь индейцев? Можешь посетить деревню Апова. — Я знаю, где можно добыть еду. Сочный филей и жареных цыплят с румяной корочкой, мягких внутри, — сказал Римо. — Будьте тверды, братья. Мы будем охотиться на буйвола и останемся свободными, — сказала женщина. — Клубничное мороженое с черничным пирогом, пиво с креветками, пиццу с ветчиной и жареного гуся, фаршированного яблоками, — продолжал Римо. — Он лжет. Это неправда, — сказала девушка. — Заткнись, Косгроув, — сказал мужчина. — Парень, ты хочешь поговорить с Деннисом Пети? — Если он у вас главный, то да, — ответил Римо. — Когда ты добудешь еду? — Сегодня вечером. — Я уже сто лет не видал хорошей лассаньи. Ты можешь достать лассанью? Не привозную дребедень в коробках, а настоящую? — Такую, как делала твоя мама? — Моя мама не делала лассанью. Она была наполовину ирландка, наполовину индеанка Катоба. — Но ее душа была душой индеанки, — сказала Косгроув. — Заткнись, Косгроув. — Это Лини Косгроув? Автор книги «Я родом из Вундед-Элк»? — спросил Римо. — Что ясно как божий день, — добавил мужчина — Мое имя не Лени Косгроув. Меня зовут Горящая Звезда. — Она чокнулась на этом, — сказал мужчина, опуская руку с картами. — Я — Джерри Люпэн, а это Барт Томпсон. — Их имена — Дикий Пони и Бегущий Медведь, — сказала Горящая Звезда. — Где я мог ее видеть? — спросил Римо у Джерри. — На церемонии присуждения «Акэдеми Аворд» Она им испортила все шоу. Должна была петь Дебби Рейнольдс, а она решила рассказать о Партии. Такие чокнутые всегда все портят. Пошли, я отведу тебя к Пети. — Он на военном совете. Не допускайте белого захватчика на наши священные советы! — закричала Горящая Звезда. — Косгроув? — прикрикнул Люпэн, показывая ей кулак. — Закрой рот, или ты у меня попляшешь? Косгроув дрожащей рукой подняла револьвер и прицелилась в голову Римо. — Я увижу завтрашний день свободным или окроплю эту священную землю кровью бледнолицего. Только кровь бледнолицых может очистить от скверны наш континент. Реки крови. Целый океан, — монотонным голосом заговорила Горящая Звезда. Римо выбил револьвер у нее из рук. Горящая Звезда изумленно посмотрела на него и, закрыв лицо руками, разрыдалась. — Она всегда такая, когда церковь посылает нам продукты, — сказал Люпэн. — Их привозит священник на грузовике и пытается прочесть нам проповедь. Словно он из Армии спасения, только его продукты — дерьмо. О считает себя идеально подходящим для этой миссии только потому, что он индеец. — Да? — удивился Римо. — Да, — сказал Люпэн, — он чероки. У него такие странные глаза и все остальное... Мы разрешаем ему тут околачиваться и иногда напускаем на него фотографа. Военный совет проходил в красивом белом церковном здании. Оно выглядело красивым — по крайне мере, снаружи. Внутри же скамьи были в беспорядке, библии порваны, полы загажены. На скамьях спали мужчины и женщины. Некоторые из них, опершись в полудреме о подоконники разбитых окон с остатками грязных стекол, выцеживая последние капли виски из пустых бутылок. Клочья американского флага прикрывали разбитое пианино. И еще было оружие.Пистолеты в кобурах, винтовки, ружья, зажатые в руках, прислоненные к стене, сваленные в груду. Если бы кому-нибудь пришло в голову оборудовать арсенал в сортире, он бы выглядел именно так, подумал Римо. На месте кафедры проповедника сидел человек с косами, в оленьих шкурах. Он махнул рукой в сторону Римо: — Уберите этого ублюдка. Я не знаю его. — Он знает, как добыть еду! — заорал Люпэн. — И виски. — Пусть подойдет. — Это Деннис Пети, — сказал Люпэн, подводя Римо к мужчине. Пети взглянул с возвышения, и его тонкие губы растянулись в усмешке. — Он похож на очередного репортера. — Он не репортер, Пети, — сказал Люпэн. У Пети было бледное лоснящееся лицо человека злоупотребляющего шоколадом, молочным коктейлем и арахисом. На переднем зубе у него сверкала золотая коронка, и усмешка казалась попыткой продемонстрировать ее. — Ну и как ты собираешься добывать для нас еду? И с какой целью? — Я хочу участвовать в военной кампании, — сказал Римо. — Мы уже дважды охотились, но в результате имеем двух дохлых коров, которые успели протухнуть. — Это потому, что вы не умеете охотиться, — сказал Римо. — Я не умею охотиться? Это я не умею? Я, верховный вождь сиу, ирокезов, могауков, шайенов и дакотов? Арапахо, навахо и... — Эй, босс, кажется, он в самом деле может добыть нам еду. — Дерьмо собачье! Он не может даже сохранить себе жизнь, — сказал Пети и щелкнул пальцами. — Закон гласит, что верховный вождь не должен видеть кровь, находясь на верховном совете. И Пети повернулся к гостю спиной. Римо, по всей видимости, не читал ни «Нью-Йорк Глоуб», ни «Вашингтон Пост», а то бы он сразу же узнал Пети. — Я пытался помочь тебе, — с сожалением шепнул провожатый Римо. — Все в порядке, друг, — сказал Римо. Из ризницы вышли пятеро. У одного был головной убор из перьев, у другого косы, как у Пети. Тот, что с перьями, вынул из-под пончо складной нож. Щелкнув, показалось лезвие. — Он мой, — сказал индеец, и сделал выпад, намереваясь вонзить нож в грудь Римо. К сожалению, ему это не удалось, так как нож выпал из его руки. Кроме того, у него возникли дополнительные трудности, так как палец Римо насквозь проткнул его шею. Насвистывая «Я иду к тебе Господи», в честь освобожденной из-под власти белых церкви, Римо отбросил владельца ножа к дальней стене. Затем он поймал индейца с самыми длинными косами и обмотал их вокруг его шеи, чтобы военная раскраска выглядела еще экзотичнее на темном фоне. Шаг налево — и он попал рукой в лоб еще одному. Шаг направо поверг наземь четвертого индейского революционера и явился причиной неожиданного прозрения пятого. — Ты — мой брат, — сказал он Римо. — Теперь ты один из нас. Услышав эти слова, Пети обернулся и увидел, как один из его людей захлебывается кровью, второй посинел от удушья, двое других лежат на скамьях с почерневшими лицами. Их недавние чаяния оказались последними. — Мы принимаем тебя в племя, — сказал Пети. — Спасибо, брат. Внезапно скамьи затряслись, и церковь содрогнулась до самого основания. — Что это? — спросил Римо. — Ничего особенного, — сказал Деннис Пети. — Просто мы взрываем памятник. Пойдем посмотрим, удалось ли им это сделать. — Спорю, что не удалось, — ответил, переводя дыхание, Римо.Глава 4
Владивосток оказался не самым плохим местом для работы. По крайней мере, там было электричество, и кадровый офицер крупнейшего тихоокеанского порта России всегда мог рассчитывать на отдельную комнату в гостинице с одним телевизором на два номера. Конечно, это не дачи под Москвой, тут не было лимузинов, но мясо давали три раза в неделю, а весной из Кореи Японским морем привозили свежие дыни. Могло быть и хуже. В сталинские времена Валашникова, если бы ему посчастливилось, расстреляли бы. В худшем случае он оказался бы живым мертвецом в одном из концентрационных лагерей, заполнивших необъятные российские просторы. Но в России сейчас царили новые порядки, если их можно было с полным правом назвать новыми, и Валашников, избежав военного трибунала, был назначен служить в народный порт Владивосток, где занимался в основном просмотром отечественных телепередач. Однажды в конфиденциальной беседе он заметил, что если «часами смотреть наше телевидение, то вечный сон не покажется вечным». Темные глаза Валашникова уже не сияли умом и талантом юности. Щеки обвисли, он почти полностью облысел, лишь на висках и за ушами торчали пучки седых волос. Толстое брюшко выдавалось вперед, словно мяч. Он сидел за столом в старом шелковом халате и пил чай с сахаром вприкуску. — Правда, русское телевидение — лучшее в мире? — спросила его десятилетняя подружка, хорошенькая девочка с пухленькими щечками и миндалевидными глазами, которая терпела его объятия за финики в сахаре и мелкие монетки. — Нет. Оно скучное. — А ты когда-нибудь смотрел другое? — Да. Американское. Французское. Английское. — Ты был в Америке? — Я не имею права говорить об этом, лапочка. Иди сюда, сядь рядышком. — Мне снять трусики? — Да, ты же знаешь, как мне нравится. — Мама говорит, ты должен мне за это давать больше денег. А мне нравятся конфеты. — У меня мало денег. Я дам тебе лимонный леденец. — Я хочу сначала посмотреть новости. В школе спрашивают. — Хочешь, я расскажу тебе, что скажут в программе новостей? «Капитализм разлагается, коммунизм набирает силу, но мы должны остерегаться фанатичного ревизионизма китайских поджигателей войны, а также внутренних врагов — фашиствующих литераторов в нашей стране.» А теперь дай мне потрогать тебя. — Если я не посмотрю новости, — сказала девочка, — мне придется сказать учительнице, почему я не посмотрела их. Чем я в это время занималась. — Тогда давай посмотрим, — сказал Валашников, которого перехитрил десятилетний ребенок. Если бы его гениальный, но теперь спящий ум не обладал таким запасом знаний, Валашников мог бы подумать, что опустился на самое дно человеческой жизни. Но он знал, что всегда можно увязнуть еще глубже. Новости начались с показа того, как загнивает Америка. Оплот капитализма сотрясают массовые волнения. Индейцы — оборванные сыновья племен, стертых с лица земли, подняли восстание, с помощью марксистско-ленинской теории требуя вернуть украденные у них земли. Их учителями были истинные сторонники диалектического материализма, а не китайские ревизионисты. — Что это такое? — спросила девочка, показывая пальцем на экран телевизора. — Это, моя лапочка, памятник погибшему в 1873 году индейскому племени, убийство которого правительство сначала замалчивало, а потом, в начале шестидесятых годов, признало и соорудило памятник собственному вероломству. Монумент выполнен из черного мрамора, 50 футов в длину и 25 в ширину. В центре — бронзовый диск двадцать футов в диаметре. Это памятник. Всего лишь памятник. Недалеко от него вырос городок под названием Вундед-Элк, в нем живую индейцы племени Апова. Эти люди на экране, подделывающиеся под индейцев, — не Апова. Не говори никому. Я могу добавить, что ни один человек из племени Апова никогда официально не работал на правительство Соединенных Штатов, а также не изучал курса ядерной физики. Каждый год Вундед-Элк посещают сто тысяч человек, и все благодаря книге некой Линн Косгроув. Мисс Косгроув никогда не работала на правительство США, будучи членом Социалистической Партии. ЦРУ также не платило ей за эту книгу. В радиусе сорока миль вокруг памятника нет ни одного воинского подразделения. Единственный человек, находящийся на службе у правительства, посещает памятник раз в месяц, чтобы его помыть и очистить от мха. Хочешь узнать его имя, возраст, образование, привычки? Название отеля, где он живет? Спроси меня. Ты заслужила. Если честно, я тоже заплатил за эту информацию. Своей карьерой. Человек, который ухаживает за памятником, без сомнения, уборщик. Союз Советских Социалистических Республик потратил две недели на то, чтобы узнать, уборщик он или нет. Но он оказался уборщиком до мозга костей. Знаешь, почему было важно все это узнать? Для того, чтобы убедиться, памятник это или нет. Если это не памятник, раз в месяц потребовался бы инженер или ученый, а не уборщик. Со счетчиком Гейгера, а не со шваброй. Но уборщик оказался цветным. — Какого цвета? — спросила девочка, глядя на экран, где в прерии возле памятника маршировали люди. Глупый вопрос. — Бледно-лилового, — саркастически ответил Валашников. — Люди бывают разного цвета, — сказала девочка, отодвигаясь подальше от толстого старика. — Прости, лапочка, — сказал Валашников. — Он был коричневый — африканец, негр. А в Америке нет черных физиков-атомщиков, что послужило окончательным доказательством. В Америке многие чернокожие работают уборщиками. Виной этому — капитализм, от которого свободны мы, живущие в марксистско-ленинском государстве. А теперь садись сюда своей толстой попкой или выметайся из комнаты. — Белые люди летом загорают, — сердито сказала девочка. — Мы проходили это в школе. Зимой белые капиталисты едут на юг, чтобы загореть, а потом возвращаются на север, и выгоняют чернокожих из их дворцов и замков, построенных трудом рабочего класса. — Профессионал высшего класса, — закричал Валашников, — не спутает летний загар с цветом кожи! Девочка подтянула штанишки и, схватив свои книги, выбежала из комнаты. В ту самую минуту Валашников заметил на телеэкране кимоно с типично корейским рисунком — ведь Владивосток находился совсем недалеко от северной, дружественной СССР, части этой страны. Он увидел, как человек в кимоно садится в машину, за рулем которой — мужчина в светлом костюме. Лицо его показалось Валашникову знакомым. Это лицо Валашников встречал на цветных фотографиях в самом конце своей карьеры. Сейчас же в черно-белом цвете лицо казалось очень бледным, а его черты, прежде напоминавшие европейские — выглядели абсолютно европейскими. Валашников стукнул ладонью по лбу. — Конечно! Конечно же! Телекомментатор пустился в занудные объяснения того, что творилось в капиталистическом государстве, но Валашников не слушал его. Он радостно кричал: — Не уборщик! Не уборщик! Не уборщик! Громко смеясь, Валашников быстро оделся и выбежал из номера, задев на бегу блюдо с конфетами. Со дня приезда во Владивосток он ни разу не вышел из номера, не захватив с собой конфет. Но сейчас он торопился. Он бежал, пыхтя, смеясь и обливаясь потом в теплой влажной атмосфере портового города, в свой рабочий кабинет, где был телефон. Он вызвал Москву. Так как телефонные номера КГБ менялись каждые три месяца, он давно потерял прямую связь с этим учреждением, и сейчас говорил с отделом КГБ, занимающимся широким спектром дел, от контрразведки до нелегальной продажи помидоров — Говорит полковник Иван Иванович Валашников. Если вам незнакома моя фамилия, начальство вам напомнит. Я должен срочно вылететь в Москву. Нет, я не кадровый военный. Я полковник в отставке. Я должен немедленно вылететь в Москву... Нет, я не могу вам сказать... Тогда, черт возьми, дайте мне место в пассажирском самолете на Москву. Да, да, я знаю... Я Иван Иванович Валашников, офицер в отставке. Да я знаю, чем рискую, требуя немедленного вылета. Да, я понимаю это. Я могу лететь одним из ваших специальных самолетов. Если это розыгрыш или пьяная шутка, я отправлюсь прямиком в лагерь. Да, я согласен. Перезвоните. Валашников повесил трубку и стал ждать. Через десять минут телефон зазвонил. Это был более высокий чин Комитета Госбезопасности. Голос его звучал доброжелательно. Не хотелось бы Валашникову еще раз все обдумать, прежде чем предъявлять такие требования? Перед ним лежало раскрытое досье Валашникова. Глядя на записи, он понял, что стремительная карьера Валашникова внезапно застопорилась, и это, несомненно, было связано с пометкой: «Чрезвычайно секретно». Пометка означала дело чрезвычайной важности, о котором он мог лишь догадываться. Очевидно, тут было серьезное служебное упущение, граничащее с государственной изменой. Итак, может быть, товарищ Валашников все-таки подумает перед тем как просить самолет? Не следует ли ему изложить свои соображения в письменном виде и передать их в отдел КГБ во Владивостоке для рассмотрения и передачи по назначению. Если товарищ Валашников в чем-то заблуждается, он не будет наказан за ошибку. Также не пострадает никто другой. — Но я говорю вам, что дело срочное! — воскликнул Валашников. — Конечно, вы можете не дать мне самолет. В таком случае я буду вынужден предварить свой отчет сообщением о том, что в шестнадцать пятнадцать я просил у вас вылета в Москву в связи с делом, не терпящим отлагательства, и что вы посоветовали мне изложить суть дела в письме. На другом конце провода воцарилось молчание, и Валашников услышал, как его собеседник проглотил слюну. Наконец-то он загнал его в угол. Валашникову нравилось снова ощутить свою власть над людьми — власть, которую дает умственное превосходство. — Это ваше окончательное решение? — Это мое окончательное решение, — ответил Валашников. На его глазах от счастья выступили слезы: он снова в строю! — Сейчас мы имеем превосходство на международном уровне. Я предупреждаю вас: каждая минута промедления может привести к потере нашего превосходства. — Ждите в своем кабинете. Из уважения к вашим прежним заслугам я попробую изыскать для вас способ немедленной и тайной доставки в Москву. Но я предостерегаю вас, Валашников. — Не теряй зря времени, сынок, — сказал Валашников и повесил трубку. Он дрожал от волнения. Ему захотелось либо выпить, либо принять что-нибудь успокаивающее. Но нет, он не станет этого делать. Чувство волнения было приятным. Но вдруг он ошибся? Ведь он видел лицо на экране всего лишь одно мгновение. Вдруг он спутал человека в машине с тем самым уборщиком, только потому, что перед этим девчонка заморочила ему голову болтовней о загаре и о цвете кожи? Может быть, он слишком долго находился в стороне от дел? Что, если он ошибался? Он ведь мог и ошибиться. Он видел того светловолосого человека в машине лишь мельком. Затем его гениальный мозг начал взвешивать и оценивать факты. Если он совершил ошибку, была ли для него смерть хуже, чем такая жизнь? Когда-то в Москве он подсчитывал возможные потери в случае ядерной войны. Теперь он совершал иные подсчеты, на этот раз для отдельно взятого человека. Риск был оправдан. Несмотря ни на что, он будет стоять на своем: мраморный монумент с бронзовым диском — «Кассандра». Все это камуфляж. Если он увидит, как сдвинут эту глыбу, и там окажется просто земля... Что ж, он посвятил «Кассандре» всю жизнь. Ему было нечего больше терять. В дверь постучали, и не успел он сказать «войдите», как в номере оказались двое в форме КГБ. За ними следовал человек в штатском, которого Валашников принимал за директора гостиницы и явно недооценивал. Человек в штатском внес картонный чемодан с кожаными ремнями, принадлежащий Валашникову. Он сделал знак — и еще один офицер впустил в номер девочку, не так давно сбежавшую от Валашникова. — Вы готовы лететь? — спросил бывший директор гостиницы. — Да, — холодно произнес Валашников. — А что здесь делает ребенок? — Для вашего удовольствия, товарищ. В вашем деле сказано, что она вам нравится. — Уведите ее отсюда, — сказал Валашников, и его голос прозвучал авторитетно и убедительно. Услышав его слова, девочка заплакала. Валашников достал из кармана все свои деньги и, наклонившись к девочке, вложил бумажки ей в руки. — Моя маленькая, совсем недавно я думал, что падение бесконечно. Теперь я знаю: возвышение не менее бесконечно. Не плачь. Вот деньги для твоей мамы. Ты хорошая. Иди домой. — Я тебе не нужна, — рыдала девочка. — Ты будешь моей внучкой, но не больше. Расти большая и не подпускай к себе стариков. Ладно? Девочка всхлипнула и кивнула. Валашников дружески поцеловал ее в щечку, взял чемодан у директора гостиницы, который криво улыбнулся и пожал плечами. — Отвезите ее домой, товарищ директор. И не приставайте к ней. Я позвоню из Москвы. Валашников чувствовал себя на высоте: ведь он узнал этого человека, принятого по ошибке за чернокожего. Он был загорелым, а не черным, думал Валашников, по дороге в аэропорт. По дороге в Москву и, может быть, по дороге к своему возвышению.Глава 5
Римо увидел, как два человека в джинсах и фланелевых рубашках тянут от монумента провода. Он предложил им остановиться. Очевидно, худощавый незнакомец произвел на них столь сильное впечатление, что они сразу же уронили катушки и, скорчившись, покатились в пыль. — Спасибо, ребята, — поблагодарил их Римо. — Зачем ты это сделал? — закричал Пети. — У меня есть идея получше, — сказал Римо. — Как это — «получше»? Даже «Ньюстайм» признает, что моя организация безупречна. Средства массовой информации назвали захват памятника хорошо организованным. По радио передавали, что местная полиция считает наши ряды очень сплоченными. Я не позволю бить моих людей без разрешения. — Извини, но взорвать эту изящную штучку — плевое дело, — сказал Римо, указывая на массивное мраморное основание. — Один взрыв — и у вас останется только дырка в земле. И никаких телерепортажей. К ним начали присоединяться революционеры, вышедшие из здания церкви: те из них, кто еще мог держаться на ногах. Стоящая в задних рядах Горящая Звезда, она же Линн Косгроув, издала низкий тревожный вопль. — Что это? — спросил Пети. — Это индейская песня, — сказал стоящий с ним рядом человек. — Откуда ты знаешь, черт возьми? — спросил Пети. — Я видел нечто подобное в «Сверкающих стрелах», с Рэндольфом Скоттом и Виктором Мэтьюре. К тому же, я твой министр культуры. Он поставил точку в своей речи, сделав последний глоток из бутылки с наклейкой «Старый дед» и запустил бутылку в мраморный монумент. Она ударилась в брезент и, скатившись на землю, не разбилась. — Братья! — закричала Горящая Звезда. — Не слушайте белого человека. Его язык раздвоен, как язык змеи. Мы должны разрушить памятник насилию, или мы никогда не будем людьми. Под игом белых мы стали пьяницами и ворами. Наше великое прошлое призывает стереть следы господства бледнолицых! — Да! Да! — закричали люди с ружьями в руках. Римо услышал индейский боевой клич. — Братья! — закричал Римо. — Если мы уничтожим памятник, мы ничего не добьемся. А если вы присоединитесь ко мне, у вас будут мясо, бифштексы, пирожки, пиво, жареная рыба и мороженое. Всего навалом. — Кто ты? — спросил министр культуры. — И виски! — заорал Римо. В предвкушении грандиозного набега министр культуры заехал Горящей Звезде по лицу. — Мы — за! — выкрикнул вождь Пети. — Мы — за! — выкрикнули едва держащиеся на ногах члены Партии Революционных Индейцев. — А как же наше великое прошлое? — закричал кто-то. Увидев, что это женщина, Джерри Люпэн стукнул ее прикладом по голове. Ее парень погнался за Люпэном, который присоединился к Римо и сделал в сторону парня непристойный жест. Парень показал ему кулак, обещая рассчитаться позже. Люпэн сцепил два указательных пальца, показывая, что он и Римо друзья. Пети знаком велел всем замолчать. — Мы совершим набег. Я назначаю этого человека главным. Слова Пети были встречены шумным одобрением. — Когда выберешься отсюда, берегись людей Апова, — шепнул Пети на ухо Римо. — Они ненавидят нас. Причем страстно. Если бы не полицейские, они бы нас прикончили. Эти Апова — крепкие орешки. Ты уверен, что сможешь пробраться мимо полицейских? — Конечно, — ответил Римо. — На грузовиках? — А сколько у тебя людей? — Человек сорок. Я их тебе дам, если ты привезешь мне мороженое и сливочную помадку. Только не диетические продукты, а настоящее мороженое. Римо ободряюще подмигнул, и Пети положил руку ему на плечо. — Но тогда памятник — мой, — заявил Римо. — Оставь его мне. Насчет памятника у меня есть план. — Что же? — заволновался Пети. — Полчаса лучшего времени в эфире, — объявил Римо. — Но погоди его взрывать. — У нас никогда еще не было лучшего эфирного времени, — сказал Пети. — Нас показывали в шесть утра и в вечерних новостях. На нас работает человек из «Нью-Йорк Глоуб», он пишет за меня или по нашим просьбам. Он освещал то знаменитое восстание в тюрьме, в Аттике. Но у него никогда не было лучшего времени. — Да еще получаса, — заметил Римо. Римо посмотрел, откуда тянутся провода. Огромный плоский монумент был похож на гигантский надгробный камень. Он вспрыгнул на мраморное основание и увидел, что недавний взрыв динамита разнес на куски бронзовый диск. Он ощутил пустоту под ложечкой, во рту у него пересохло. Он знал, что предмет, находящийся внизу, у него под ногами, мог стереть всю эту прерию, весь этот штат и множество соседних штатов с лица земли. И, хотя разум подсказывал ему, что любая смерть — это смерть; не все ли равно, от чего умереть: от брошенного в тебя камня или от баллистической ракеты, тем не менее, последнее его пугало больше. После смерти тело обычно разлагается на более простые субстанции. Римо предполагал, что со смертью кончается все. Но при этом считал, что человек каким-то образом участвует в продолжающейся жизни, пусть хотя бы в качестве удобрения для цветка. Ядерная же катастрофа разрушает саму материю. Тело не превращается в облачко пара или золу, а исчезает полностью. А запаса ядерной энергии под ногами у Римо хватило бы на все огромное пространство от Скалистых гор на Западе до Аппалачей на Востоке. Римо нагнулся и отсоединил провода, ведущие к динамитным шашкам. Так было безопаснее. Затем он проверил каждого из сорока бойцов Партии на предмет взрывчатки. Одного из подрывников он нашел в церкви, в ванной комнате. — Ты, парень, не указывай, что мне делать, — сказал тот, все еще злясь на Римо. — Если я решил взорвать этот паршивый памятник, то я взорву его! Римо принялся уговаривать упрямца. Он сказал, что находит его поведение несколько инфантильным. Может быть, эта подростковая враждебность происходит от того, что в детстве его не так, как надо, приучали к горшку? Римо понимал его проблемы, коренящиеся в раннем детстве. Ни к чему взрывать памятник. Нет, все, что ему требовалось — это ночной горшок. — Ты прав, дружище, — сказал подрывник, ухмыляясь и глядя на курчавого коротышку, которому просто посчастливилось нанести первый удар в тот момент, когда он, никому не мешая, тянул провода. — Вот так-то, дружище, — произнес Римо, познакомив молодого человека с горшком совсем не так, как его приучали родители два десятилетия назад. На этот раз не было ни увещеваний, ни просьб слезть с горшочка, — словом, никаких связанных с этим психологических травм. Было всего лишь несколько пузырей, всплывших на поверхность. Затем молодой человек сполз на пол рядом с унитазом. Изо рта у него капала вода, глаза остекленели. Римо запихал динамитные шашки ему в глотку, где их уж точно никто не отыщет. В сгущавшихся сумерках на пороге церкви собралось двадцать добровольцев, в том числе и Лини Косгроув. — Я беру тебя, если обещаешь не выступать, — сказал Римо. — А ты, Люпэн, не бей женщину по лицу. — Я хотел ей помочь, — начал оправдываться Люпэн. — Оставь ее в покое. — А я увековечу ваши подвиги, друзья, — сказала Горящая Заезда. — Я опишу, как бесстрашные воины охотились на лося и буйвола, как они решили возродить прежнюю Америку — с чистыми водами рек и высокими горами. Римо тихонько прижал палец к ее распухшим губам: — Мы собираемся всего лишь выпотрошить винный магазин и супермаркет. Это не штурм Бастилии. — Винный магазин и супермаркет — наша Бастилия, — сказала Горящая Звезда. — Мы все — Бастилии! — заорал кто-то в толпе, поднимая над головой автомат Калашникова. — Заткнись, или останешься голодным, — пригрозил Римо. В прерии Монтаны воцарилась тишина. Приглушенные голоса доносились лишь со стороны репортеров. Римо видел их освещенные трейлеры и палатки. Слева, на темном холме возвышался городок Вундед-Элк, населенный индейцами Апова, которые, по словам Пети, могут прикончить любого члена Партии Революционных Индейцев. А в центре всего этого под бронзовым диском, почти полностью разнесенным на куски взрывом, скрывалась гроза Америки, «Кассандра». Еще дальше от репортеров и полицейских, находился мотель, где Чиун наблюдал, как Ван Рикер производит свои научные расчеты. — И вот идут они по горной тропе, могучие воины: впереди всех человек по имени Римо, на ним Олгала и Чиппева, Не Персе и Навахо, Могауки и Кайены... — Косгроув, заткнись, или ты остаешься, — сказал Римо. Но, когда отряд со звоном и лязгом двинулся по траншее рядом с памятником, Римо понял, что так ничего не выйдет. Слишком много шума. Поэтому по дороге к оцеплению Римо приказывал то одному, то другому вернуться. На подходах к первому посту полиции у Римо остался лишь один человек. Он еще не понял, кто это, но по звуку шагов угадал верно рассчитанные движения — походку, собирающую энергию в единый центр. — Положи руку мне на спину и иди за мной, — шепнул Римо. Чувствуя на спине руку, Римо, крадучись, ступал по мягкой земле. В тишине он останавливался, а когда вновь начинался шум, продолжал движение. Приметив уставшего, сонного полицейского, который, казалось, почти ничего не видел, перед собой, Римо подкрался к нему на расстояние около пятнадцати футов. Затем внезапно вышел из темноты на свет, таща за собой того, кто шел сзади. Он развернулся, словно для того, чтобы бежать к памятнику. Его компаньон сделал то же самое. — За мной! — громко сказал Римо. — Мы прорвались. — Эй, вы, стойте! — закричал полицейский. — Вернитесь! — Сволочь! — мрачно сказал Римо. — Вас могли убить, проберись вы мимо меня, — сказал полицейский, сдвигая на затылок синюю бейсболку с эмблемой. — Не пытайтесь больше этого делать. — Ладно, твоя взяла, — махнув рукой, сказал Римо, и они прошли мимо полицейского в толпу репортеров. — И вот храбрый воин по имени Римо, умеющий идти в темноте, с чистым сердцем... — Заткнись, Косгроув, — сказал Римо, поняв, что за ним идет Горящая Звезда, одна из всех твердо держащаяся на ногах. — На ней оленьи шкуры, — заметил полицейский. — Она репортер? — Да, — ответил Римо. — Я репортерша, — сказала Горящая Звезда. — Косгроув, заткнись, — сказал Римо. — Зови меня Горящая Звезда. — Где ты научилась так ходить? Ты заслужила черный пояс каратиста, даже больше того. — Я занималась балетом, — ответила Горящая Звезда. — Хм, что-то не укладывается в традиции исторического прошлого, — заметил Римо. — Ты совсем как индеец, — сказала Горящая Звезда. — Когда мы шли, я поняла это. Ты ведь индеец, правда? — Не знаю, — честно признался Римо. — Во время учебы я узнал, что на Земле живут в основном корейцы, но есть еще много разных других народов. Увидев одетую в оленьи шкуры Горящую Звезду, кое-кто из газетчиков попытался ее проинтервьюировать, ко Римо тихонько шепнул ей, что придется пожертвовать славой ради грузовика общенационального телевидения, который им предстоит украсть. Да, конечно, она верила в то, что доллар стабилизируется, если стабилизируются цены на золото, ответила она наиболее настойчивому репортеру и нырнула за грузовик радиотрансляционной сети. Римо уже объяснял водителю, что необходимо передвинуть грузовик для расширения поля зрения. — Чего? — спросил водитель, выглядывая из кабины. Римо разъяснил остальное, оставив его лежать в бессознательном состоянии под соседней машиной. — А ты не мог угнать что-нибудь менее заметное, чем грузовик, общенационального радио? — спросила Горящая Звезда, откинув с лица прямые длинные пряди рыжих волос. — Это здесь-то? — спросил Римо. Выехав с импровизированной автостоянки, Римо внезапно заметил, как красива Горящая Звезда. По ее лицу и груди, скрытой оленьими шкурами, струился лунный свет. — Знаешь, — сказала Горящая Звезда, — ты интересный мужчина. И даже очень. — Я сам думал сказать тебе что-нибудь в этом роде, — произнес Римо. Но тут грузовик тряхнуло, и он выбросил из головы подобные мысли, хотя тотчас же понял, что это всего лишь выбоина на дороге. Он притормозил перед мотелем, где остановились Чиун и Ван Рикер. Он велел Горящей Звезде подождать в машине. Войдя в номер, Римо застал своего учителя за просмотром записанной ранее телепрограммы. Несмотря на то, что мыльные оперы длились не более полутора-двух часов, Чиун смотрел и смотрел все подряд. Было полдесятого вечера. Римо сел на гостиничную кровать, терпеливо глядя на экран, где девушка отказывалась идти на новоселье к свое родной сестре, только потому, что завидовала ее успехам. Мать обеих сестер не могла понять причину зависти, так как ее знаменитая дочь в действительности умирала от рака и, кроме того, у нее были большие трудности в общении с мужчинами. Перед тем, как заговорить, Римо убедился, что последние рекламные ролики закончились. — Где Ван Рикер? — Там, где он не помешает священному искусству, — сказал Чиун. — Что ты с ним сделал? Ты был обязан оставить его в живых! Ведь ты не убил его? Нам велели охранять его, а это значит, он должен дышать во что бы то ни стало, даже если это помешает твоим удовольствиям. — Я хорошо ознакомлен с инструкциями императора Смита, которым ты раболепно следуешь. Я прекрасно понимаю, что одни люди постигают мудрость Синанджу, а другие становятся всего лишь услужливыми исполнителями, независимо от учености Мастера. Смит никогда не поймет разницу между ассасином и слугой. — Где Ван Рикер? — Там, где он не может помешать мирному удовольствию нежной души, нашедшей скудное утешение в золотые дни заката человеческой жизни. Римо услышал громкий храп. — Ты запер его в ванной, да? — У меня не было под рукой темницы, — объяснил Чиун. Римо выбил дверь ванной комнаты, даже не потрудившись ее открыть. Ван Рикер, привалившийся к двери и так уснувший, упал навзничь, прижимая к груди свои бумаги. — М-м-м, — сказал он, поднимаясь на ноги. Он выпрямился, аккуратно собрал бумаги и заявил, что никогда еще с ним не обращались так неуважительно. — С Мастером Синанджу также, — заметил Чиун. — Римо, как долго еще я обязан терпеть этот поток бестактности и бесконечных упреков? — Все, что я сказал... — Тсс, — зашипел Римо, прикладывая к губам палец. — Слушай, у меня немного времени. Они пытались взорвать бронзовый диск с помощью динамита. — О Боже! — воскликнул Ван Рикер. — Успокойся. Есть и хорошая новость. Я могу с уверенностью сказать, что никто не догадывается о «Кассандре». Если бы они догадывались, стали бы они ее взрывать? — Верно. Просто меня напугал сам факт взрыва. Не попытаются ли они еще раз? — Сомневаюсь. Я спрятал динамит. — Прекрасно. А сейчас я должен попасть туда, чтобы проверить, нет ли утечки радиации. Для пояснения сказанного Ван Рикер развернул диаграммы и заговорил о критической массе и многих других вещах, непонятных Римо. — В общем, так, — заключил Ван Рикер. — Я должен измерить эту проклятую штуковину, чтобы понять, не взлетит ли она на воздух. Я умею это делать. Раньше я делал это каждый месяц. Там не одно ядерное устройство, а несколько. Их пять. — Ладно, ладно... — прервал его Римо. — Мы доставим тебя в Вундед-Элк сегодня же. Ван Рикер открыл чулан и достал специальную метлу, которую уже показывал старику. — Что это? — спросил Римо. — Счетчик Гейгера, — сказал Ван Рикер. — Мой последний штрих к плану «Кассандры». Одна из деталей, завершающих картину. — Картина так хороша, — заметил Чиун, — что все мы, здесь находящиеся, имеем возможность стать пеплом. — Она была настолько удачна, — побагровев, сказал Ван Рикер, — что устрашала русских больше десяти лет. И все благодаря тому, что счетчик Гейгера был замаскирован под метлу. На другом полушарии в комнате без окон, в московском Кремле совсем другой человек в этот момент говорил то же самое. Высшие чины слушали его чрезвычайно внимательно. Они не слушали его так даже тогда, когда он был молод и мог разъяснять научные тонкости военным, военные тонкости ученым и тонкости международной политики всем вместе взятым.Глава 6
Неожиданно возникли возражения со стороны дипломатов. Валашников стоял у карты Соединенных Штатов, не помышляя, по сложившейся в последние годы привычке, незаметно сесть на боковое сиденье рядом с генералами и маршалами, пока специалист по международным отношениям высказывал свое мнение по этому вопросу. Улыбаясь, Валашников оперся правой рукой о край стола, и почти коснулся Главнокомандующего вооруженными силами. — Вы закончили? — спросил он дипломата. — Или хотите запросить военную разведку? — У нас возникли некоторые вопросы, — ответил тот. — Вопросы, которые должна была задать военная разведка перед тем, как нас всех тут собрали и заставили слушать рассказы отставного офицера из тихоокеанского парта о стратегическом преимуществе, могущем стать политическим и завоевать для нас весь мир. Правда, мы не сможем занять весь мир с такой быстротой. — Совсем не обязательно вводить войска, чтобы держать страну под контролем. Продолжайте, товарищ, — решительно сказал Валашников. — Не кажется ли вам, товарищи, несколько странным, что эта гигантская подлая ракета — а она является именно такой — спрятана американцами где-то посреди прерии? Той самой прерии, где было совершено преступление против этнического меньшинства? Не правда ли, странно? — Да, — спокойно ответил Валашников. Генералы обменялись взглядами, дающими понять, что карьера, а, возможно, и жизнь этого человека, уже закончена из-за совершенной им непростительной ошибки. — Да, — повторил Валашников. — Это крайне абсурдно. Вернее, было бы абсурдно, если бы «Кассандру» создали сейчас, а не в начале шестидесятых. В начале шестидесятых в Америке были другие индейцы. Все было другое. Тогда самым надежным местом для ракеты была индейская резервация, в которой не было белых. И желтых тоже. — Но к памятнику вела дорога? — Верно. Но она даже не была заасфальтирована, пока городок не стал знаменитым после выхода в свет одной книги, — сказал Валашников. — Но и без асфальта, эта дорога была вполне проходима для военных грузовиков с частями ракеты. Дипломат покачал головой: — Я вовсе не сторонник немедленной разрядки напряженности в наших отношениях с Америкой. Это следующий шаг в развитии советско-американских отношений, который не означает никаких радикальных перемен. Когда разрядка нам не будет нужна, мы от нее откажемся. Чего я боюсь, так это неосторожного использования оружия разрядки из-за того, что вы что-то там увидали на экране. — Но, когда впоследствии ленту восстановили, я совершенно точно идентифицировал этого человека. Он — инженер, специалист по ядерной физике, Дуглас Ван Рикер, генерал-лейтенант военно-воздушных сил США, и которого вы в течение многих лет принимали за уборщика, осуществляющего ежемесячный уход за памятником. Даже КГБ считало его уборщиком. Валашников громко хлопнул в ладоши и просиял: — ... что испортило мне всю карьеру. Я оказался позади на многие годы. Я не предполагал, что памятник мог быть «Кассандрой». А почему? Из-за рапорта КГБ. Не подумайте, что я критикую. КГБ был прав в общем направлении нашей политики. Я посвятил свою жизнь поиску «Кассандры» и проиграл. Видя провал за провалом с моей стороны, КГБ был прав, направляя своих лучших работников в самые горячие точки. Валашников получил одобрительный кивок от представителя КГБ. Он означал, что его организация может позволить себе незначительную оплошность при общем верном курсе. — Поэтому, — продолжал Валашников, — на эту работу был назначен менее компетентный человек. Тот самый, который отметил, что цвет кожи — уборщика — желто-коричневый. Когда его отчет был передан нижестоящему отделу, желто-коричневый превратился в коричневый. То есть уборщика сочли негром. А в те времена среди специалистов по ядерной физике не было негров. Но если мы сочтем желто-коричневый цвет кожи загаром, то поймем, что есть некий инженер-атомщик, живущий на Багамах и поэтому обладающий великолепным загаром. Его имя — Ван Рикер, генерал Ван Рикер, которого видели в Вундед-Элк, в автомобиле, хотя его частично заслонял человек в кимоно. И Валашников окинул взглядом сидящих за столом. — Я поздравляю вас с открытием, — сказал специалист по международным отношениям. — Вы неплохо поработали, вот только одна неувязка. Если это памятник — «Кассандра», почему правительство не пошевелит пальцем, чтобы защитить его от демонстрантов? Если он — «Кассандра», его охраняли бы дивизии. Много дивизий! Поверите ли вы в то, что местная полиция мирно сидит вокруг кучки негодяев, которая пляшет на устройстве, предвещающем конец света? Будьте самокритичны, товарищ. — А вы, товарищ, забываете, — ответил Валашников, — что лучшая защита «Кассандры» — в том, что никто не знает ее местонахождения. — Но мы действительно не знаем, где она, — сказал дипломат, — потому что она никогда не существовала. Это мое глубокое убеждение. Я понимаю, насколько могущественной была Америка в своем противостоянии России в начале шестидесятых. Вопрос, разумно ли с их стороны заставлять нас тратить силы на поиски несуществующей ракеты? — "Кассандра", — заявил Валашников, — в античной литературе — имя пророчицы, предрекавшей гибель. Никто не слушал ее. У нее была способность предвидеть будущее, но проклятие богов заключалось в том, что ей никто не верил. Вполне вероятно, что адская машина американцев названа очень точно. Может быть, нам следует поверить, чтобы не ошибиться. Все притихли. Затем снова заговорил международник. — Но вы не задали себе вопрос, почему сейчас никто не охраняет «Кассандру»? Ни одна страна не оставит подобную ракету без защиты, и тем более не отдаст на милость шайки сумасшедших. Валашников заметил, что человек из КГБ кивнул в знак согласия. Адмирал последовал его примеру. Командующий ракетными войсками присоединился к их мнению. Все кивали. Валашников был уничтожен. Затем представитель КГБ попросил еще раз показать кадр с Ван Рикером. Ассистент быстро нашел нужный слайд и высветил его на экране. — Рисунок кимоно у этого человека, кажется, мне знаком. Я где-то видел его в прошлом году, — сказал он. — Но где? — Это корейский вариант китайского иероглифического письма, — пришел на помощь его секретарь. — Но где я мог его видеть? Подобный снимок лежал у меня на столе. Значит, он был важен для дела. — Смысл надписи — «абсолют», или «мастер», — сказал секретарь. — Имеет отношение к Дому Синанджу. В справочнике значится, что это древняя школа наемных убийц-ассасинов. — Но что нам это дает? — Ничего особенного. Это длинная жалоба на непонимание важности наемных убийц в очень молодой стране, и намек на то, что Дом Синанджу ищет новых работодателей, как только удастся извлечь свое капиталовложение из лап бледнолицых. — Капиталовложение? Какое капиталовложение? — спросил глава КГБ. — Никак не пойму. — Он помедлил. — Казалось, что письмо не имеет никакой важности в глазах военных. Оно было бы гораздо уместнее на страницах какого-нибудь сентиментального романа. Вот, кажется, понял. Капиталовложение заключалось в подготовке белого человека, которому Мастер посвящал лучшие годы своей жизни. Далее речь идет о различных видах неблагодарности. Автор письма явно бьет на жалость. — Каким же образом письму сумасшедшего могло оказаться на моем столе? — Кого угодно, только не сумасшедшего. В Доме Синанджу их нет. Дом Синанджу работал на династию Романовых, а письмо предназначалось для Ивана Грозного. В царских архивах есть ссылки на Дом Синанджу. У них была взаимная приязнь. Но, во всяком случае, после революции наша страна распрощалась с Домом. — Почему же? — Потому что он был связан со всеми реакционными режимами со времен династии Минь. — А это учение, — Синанджу, — действительно эффективное боевое искусство? — Да. Человек, обладающий этим искусством, эффективнее целой дивизии. Синанджу была родиной теории рукопашного боя, названной солнцем всех боевых искусств. Теперь вы понимаете, почему снимок оказался на вашем столе. — Но человек в кимоно весьма преклонного возраста. — Согласно архивам. Мастеру Синанджу, служившему Ивану Грозному, было девяносто лет, когда он для развлечения царя перебил целый отряд казаков. В зале послышалось приглушенное покашливание, и международник сказал: — Поздравляем вас, Валашников. Вы нашли вашу «Кассандру». Конечно, вы должны все еще раз подтвердить. — Вам также поручается, — сказал глава КГБ, — перевербовать этого Мастера Синанджу. Мы все в вашем распоряжении. — Знаете, если нам действительно удастся найти «Кассандру», у нас появятся безграничные стратегические возможности, — высказался командующий ракетными войсками. И все вокруг поняли, что перевес стратегических сил во всем мире может радикально измениться, только благодаря тому, что секретарь смог расшифровать корейские символы. Но они не догадывались о том, что, хотя Мастер Синанджу одобрял их государственную политику и высоко ценил советское законодательство, для него не было особой разницы между загорелым светловолосым невежей и счетчиком Гейгера и теми, кто называл себя коммунистами. Для него они все были белыми людьми. А на его взгляд — все белые на одно лицо.Глава 7
— Скольких мы должны лишить жизни ради освобождения своей страны? — спросила Римо Горящая Звезда, когда они мчались сквозь ночь в Вундед-Элк, городок племени Апова. — Сколько человек умрет во время охоты на буйвола, пока великая орлица не совьет гнездо среди родных скал? — Это ты о супермаркете Апова? — Спросил Римо. Впереди он различал множество огней, горящую неоновую стрелу и неоновую надпись: "Биг Эй Плаза: мы работаем по ночам. — Да, на новых охотничьих землях. Мы убьем десятки, сотни или тысячи человек, чтобы добыть священного буйвола и принести его шкуру ввигвам, где мужчины снова станут мужчинами, а не беспомощными детьми под властью алкоголя, разрушающего их личность и священное наследие предков? — Мы заплатим за продукты, если ты спрашиваешь именно об этом. — Но это наши продукты! Наш буйвол. Когда я говорю об убийстве, я знаю, что говорю. Надо привлечь внимание к несправедливости по отношению к нашему народу. — У меня куча денег, — сказал Римо. — По-моему, лучше заплатить за товары. Кстати, не хочешь ли погрузить их в машину? Горящая Звезда отрицательно встряхнула головой, и ее ярко-рыжие пряди взметнулись, как языки пламени. — Наших предков ограбили, их лишили собственной земли. Мы тоже отнимем у захватчиков украденного буйвола. — Эй, Косгроув! — сказал Римо, подъезжая к автостоянке. — Ты забыла, владельцы этих лавочек — кровожадные Апова? — Знаешь, они кто? Они — Сакайавеа. — Сакай... что? — Сакайавеа. Так звали предателя, который был проводником у Льюиса и Кларка. Он вел их по нашей земле. — И поэтому некто по фамилии Косгроув имеет право воровать у индейцев Апова? — Мы сожжем их детей, а разве они не сжигали наших? Если мы сожжем их заживо в их домах, похожих на дома бледнолицых, разве они не сжигали нас в наших вигвамах? Мы всего лишь восстаем против насилия и... В тот момент, когда они въехали на стоянку супермаркета, Линн Косгроув внезапно умолкла. Она не заметила движения руки Римо, но вдруг почувствовала, что в горле у нее запершило. Она не могла вымолвить ни слова. Римо нашел владельца магазина и попросил у него свежезамороженные продукты и обеды быстрого приготовления. — Не думаю, что там, в церкви, найдется кто-нибудь, кто сможет зажарить индейку, — сказа Римо хозяину, который, как и все владельцы супермаркетов, под конец дня устал до ижнеможения, но скрывал усталость под ослепительной улыбкой. Когда же он услышал упоминание о церкви, с его скуластого бронзового лица улыбка исчезла, и темные глаза больше не приветствовали Римо. — Это все — для головорезов, захвативших наш храм? — Но они тоже хотят есть. — Вы были там? — Да, — ответил Римо. — Говорят, они загадили нашу церковь. — Их скоро попрут оттуда. — Вы абсолютно правы, из скоро оттуда выкурят, — сказал хозяин магазина, и в его глазах блеснули слезы. — Что вы имеете в виду? — спросил Римо. — Не ваше дело. Вы пришли за продуктами. Забирайте их и уходите. — Но я хочу знать, что вы под этим подразумеваете. Ведь могут погибнуть люди. Много людей. — Пусть погибают. — Полиция разгонит их, — сказал Римо. — Когда-нибудь, без сомнения. Но стопятидесятимиллиметровая гаубица разгонит их еще быстрее, вот увидите. При этом настоящие индейцы не пострадают. Все произойдет в мгновение ока. Римо представил себе, как снаряд попадает в памятник. Как взлетит на воздух «Кассандра». Со всеми пятью ядерными боеголовками. Как взлетит на воздух вся Монтана. Южная часть Канады. Вайоминг, Колорадо и Мичиган, Канзас и Иллинойс, Индиана и Огайо — все в неукротимом ядерном пламени. — Неплохая идея, дружище, — сказал Римо, — но вы же не хотите разнести на куски собственную церковь? — Мы отстроим ее заново. Мы построили ее собственными руками, чтобы увековечить событие, о котором говорится на табличке этого памятника. Мы думали, если правительство имеет право поставить этот памятник, то мы тоже имеем на это право. Церковь — наш памятник. Знаете, хроникер из «Нью-Йорк Глоуб» не захотел даже разговаривать с этими ворами и мошенниками из Чикаго. Он-то разберется, кто настоящие индейцы. И что они чувствуют. — Зачем вам отстраивать церковь заново? Хотите, помогу вам взять Денниса Пети голыми руками? Когда хозяин услыхал слова «голыми руками», его глаза загорелись. — А не сможешь добыть для нас эту взбалмошную сучку, из-за которой вышел весь сыр-бор? Сочинительницу книжки? Как ее... Горящую Планету? — Горящую Звезду? Косгроув. Линн Косгроув. — Да. — Согласен. В том случае, если вы не будете взрывать собственную церковь. — Даю час времени. От силы полтора, — сказал хозяин. — А лучше бы пять минут. — Не могу. Мне нужно время, — ответил Римо. — Вот если бы они гадили в вашей церкви..., — сказал хозяин. — Что вы, белые, знаете о наших чувствах? Вы приходите на нашу землю и оскверняете ее. Вы оставляете нам клочки, и когда мы на них что-нибудь строим, вы приходите и смешиваете все с грязью. — Только не я, — заметил Римо. — А Партия Революционных Индейцев. — Да. Индейцев... Ха! Это земли Апова. Разве французы позволят немцам взять и разрушить Нотр-Дам только потому, что немцы тоже белые? Почему же мы, Апова, должны мириться с тем, что эти паршивые полукровки с разрисованными лицами стреляют наших коров? — Не должны, — сказал Римо. — Обещаю, что через день они будут в ваших руках. А где же гаубица? — Не твое дело, бледнолицый. Но я сдержу свое слово. До послезавтрашнего утра. Даже больше, чем день. Это наш подарок тебе. — Послезавтрашнее утро... Ладно. Кого мне тогда спросить? — Мое имя по документам Уэйн Рэмидж Хендерсон Хаббард Мэйсон Вудлиф Келли Брандт. — А как тебя обычно называют? — А не будешь смеяться? — Я же не смеялся над тем именем? — Меня зовут: Тот, Кто Ходит Ночью, Как Пума. — А его помнят хоть несколько твоих друзей? — А как зовут тебя, великий охотник? — с вызовом спросил Брандт. — Римо. Тот, Кто Ходит Ночью, Как Пума подозвал людей посмеяться над забавным именем. Вволю навеселившись, они нагрузили машину свежезамороженными обедами, консервами из креветок в собственном соку, сладостями и лимонадом. — Хорошо. Вот наш буйвол, — сказала Горящая Звезда, когда к ней возвратился голос и она увидела, что в грузовик складывают продукты. Римо стукнул ее так же, как в прошлый раз, и она умолкал. Он подъехал к оцеплению у церкви, но не смог найти свой полицейский значок. Со словами «Федеральный отдел юстиции Соединенных Штатов» он показал вместо него кусочек целлофана. — Да это же просто обертка! — воскликнул парнишка-полицейский в темно-синей бейсболке с карабином. На бейсболке красовался американский орел. — Не всякий план безупречен, — заметил Римо, выхватив карабин, отвесил пареньку увесистую затрещину, и поехал к церкви мимо памятника. Как раз вовремя: к Линн Косгроув вернулся голос, и она запела песню о храбром охотнике, возвращающемся домой с убитым буйволом. Мастер Синанджу пробрался в Вундед-Элк совсем иначе. Когда наступила ночь, он облачился в черное кимоно и объявил Ван Рикеру, что им пора. Странный белый человек был одет в костюм, отражающий свет, — химическое волокно, широко распространенное на Западе. Он взял с собой забавную метелку, с помощью которой мог предсказывать, случится катастрофа, или нет. Странные люди, эти американцы: сотворить оружие, представляющее большую опасность для них самих, нежели для их врагов, думал Чиун. Но он молчал, потому что даже он и вся многовековая мудрость не могли помешать дуракам уничтожить самих себя. — Ты должен переодеться, — сказал Чиун. — Не могу, отец, — ответил генерал Ван Рикер. — Этот костюм — защита от радиации. — А зачем мертвецу защита от радиации? — спросил Чиун. — Послушай, отец, я глубоко уважаю древние традиции и все такое прочее, но у меня нет времени отгадывать загадки. Пошли! Вежливо кивнув, Чиун последовал за белым человеком мимо автомобилей по дороге в темноту. Когда они шли рядом с грязной сточной канавой, Чиун столкнул Ван Рикера прямо в воду, после чего вспрыгнул на него и, перекатывая, словно бревно, извалял в грязи. Выплевывая грязь, Ван Рикер заорал: — Зачем ты это сделал? Зачем? Пригласил с собой и столкнул в канаву? — Ты хочешь жить? — Да, черт возьми! Но не в канаве же! — Конечно, — вздохнул Чиун. Как бы объяснить попроще этому великому американскому ученому и генералу... Чиун подумал: какую притчу ему рассказать, чтобы он понял. Притчу, понятную даже ребенку. Ван Рикер выбрался из канавы задыхаясь и отплевываясь. — Когда-то давно, — сказал Чиун, — жил-был нежный цветок лотоса, красота которого славилась повсюду... — Ради Бога, брось эту древнюю ерунду. Почему ты столкнул меня в канаву? Вежливый человек непременно найдет дорогу к взаимопонимаю, подумал Чиун. Поэтому он попробовал объяснить иначе. — Если бы мы поехали к церкви и к памятнику на машине, нас бы остановили. Все машины останавливают. Ван Рикер кивнул. — Видишь ли, плывущее в небесах утро... — Нет-нет, только не это! Раньше было понятнее. Итак: почему канава? — Потому что твой костюм светится, словно маяк в ночи. — Почему же ты просто не попросил меня переодеться вместо того, чтобы спихивать в канаву? — Я просил. — Но ты не объяснил, для чего это нужно. — Человек может сомневаться, что наперсток вмещает целое озеро. Лучше сразу поверить во что-либо, чем спрашивать почему. — Ну хорошо, хорошо. Оказавшись в трехстах ярдах от огней оцепления, Чиун велел подопечному спуститься в канаву слева от дороги, и они, нагнувшись, стали пробираться вперед. Некоторое время они шли по хрустящему гравию, пока Чиун не велел Ван Рикеру остановиться. — Я не устал, — сказал Ван Рикер. — Остановись и отдохни. Ты неправильно дышишь. На этот раз Ван Рикер не спорил. Он остановился. Он посмотрел на ночное небо, на звезды и ощутил свое ничтожество перед огромной Вселенной. Даже «Кассандра» не будет заметна там, среди звезд. — Изумительно, — сказал он. — Но как можно восхищаться таким зловещим великолепием? — Я одобряю подобные чувства, — заметил Чиун, несколько удивленный тем, что этот чудаковатый парень, которого он ничему не учил, понимает так много. — Глава вашей организации тогда, в ангаре, сказал, что ты самый искусный убийца в мире, — сказал Ван Рикер, чтобы как-то заполнить паузу. — Смит — не глава нашей организации. Глава моей организации — я сам. То, что он говорит — глупость. — Почему? — Если он не самый искусный убийца-ассасин или хотя бы просто искусный, какое право он имеет так говорить? Что я могу знать о «Кассандре» если не обладаю всей мудростью вашего Дома науки? Что я могу знать о ней? — Понимаю, — сказал Ван Рикер. — Тебе известен лишь эффект, производимый «Кассандрой». Мы же имеем дело с людьми, которые обладают лишь тайным знанием. Если они не обладали бы им, наше оружие было бы неэффективно. Чиун положил руку на грудь Ван Рикеру. Его дыхание наладилось, но он пока не хотел двигаться дальше, по крайней мере к той цели, к которой его вел Чиун. — "Кассандра", — плохое оружие, — сказал Чиун, — самое плохое из всех видов оружия. А самое грозное — человеческий разум. Если бы я был советником императора, ты бы никогда не сделал такого плохого оружия. — В нашей стране нет императоров. У нас президент. — Император — это президент, царь, епископ, король. Если ты назовешь того, кто вами правит, лепестком лотоса, значит, лепесток лотоса — ваш император. Ваш император сделал ошибку. Это плохое оружие. — Почему? — спросил Ван Рикер, заинтригованный рассуждениями этого странного азиата, обладающего необычайными способностями в убийстве людей. — Оружие — всегда угроза. Верно? — спросил Чиун, и не дожидаясь ответа, продолжил: — Но это оружие — угроза для вашей страны. Иначе мы бы здесь сейчас не стояли. Ты создал оружие, не имеющее цели. Ты мог с таким же успехом создать ураган. А хорошее оружие всегда нацелено на врага. — Но «Кассандра» — могущественное средство устрашения врага. — Это неправильно. Твое оружие должно быть могущественным в одной стране, а не в двух, поэтому оно плохое, — сказал Чиун, указывая на огни, освещающие памятник. — Здесь это оружие не на своем месте. Оно может поразить твою собственную империю. Чиун указал на свою голову: — Вот тут, в уме врага — надлежащее место для твоего оружия. Тут оно и должно быть, потому что только так оно может устрашить его. Если оно вообще его устрашит. — Но нам необходимо было его создать, чтобы сообщить им правдоподобные детали. Иначе как бы они поверили, что у нас оно действительно есть? — У меня нет привычки обдумывать подобные мелочи за горе вояк, — сказал Чиун. Приложив ладонь к сердцу Ван Рикера, он добавил: — Ты готов. Пошли! Они двинулись по темной равнине, ступая между норками сусликов. Когда они, все еще оставаясь в темноте, приблизились к полицейским огням, Чиун попросил Ван Рикера остановиться и подождать. Подумать о дыхании и о звездах. Что бы ни случилось, не двигаться. Затем Ван Рикер увидел такое, что он никак не мог понять. Фигура старика только что была перед ним — и вот ее нет. Темнота. И вдруг один огонь погас. За ним другой. Не было слышно ни звука: ни драки, ни криков. Просто был огонь — и нет его. Стараясь разглядеть, где же старик, он почувствовал, как кто-то тронул егоза плеча. — Пошли! — услышал он голос Мастера Синанджу, и Ван Рикер двинулся вперед. Проходя мимо постов, он увидел, что полицейские спят. — Ты ведь не убил их? — Взгляни еще раз. Ван Рикер обернулся и увидел, что огни снова горят, а полицейские стоят спиной к ним с ружьями в руках и лениво обмениваются друг с другом репликами, словно скучают здесь уже долгое время. — Как тебе это удалось? — Безделица, — ответил Чиун. — В нашей деревне такое умеют делать даже дети. — Но как ты это сделал? — А как ты сделал «Кассандру»? — Я не могу так просто объяснить. Чиун улыбнулся, видя, что белый человек все понял. Когда они подошли к памятнику, Чиун настоял на том, чтобы подождать. Небо уже светлело, близился восход. Они стояли на ровной местности, но никто не замечал их. — Римо возвращается, — сказа Чиун. — Пойдем. Иди со мной и не бойся. — Как ты узнал? — спросил Ван Рикер. — Но чувствую, я не должен в этом сомневаться. Они увидели, как к церкви свернул грузовик, принадлежащий радиокомпании. Его окружила группа мужчин и женщин, которые начали разгружать машину. Ван Рикер увидел, как Римо выпрыгнул из кабины. В движениях Римо была молчаливая грация, сведение двигательных усилий к простому скольжению, уже знакомое Ван Рикеру. Где он такое видел? Ах, да, старик! Ну конечно же! Увидев Чиуна и Ван Рикера, Римо направился к ним. В эту минуту часовой Партии Революционных Индейцев, вооруженный дробовиком и шестизарядным револьвером, встал, шатаясь, на краю траншеи. Пустые алюминиевые банки из-под пива, сверкая и звеня, покатились у него из-под ног. — Стой, зараза, кому говорю! — крикнул он Чиуну и Ван Рикеру. — Доброе утро, — сказал ему Римо. Часовой обернулся и наткнулся на руку Римо. Он отлетел назад в горизонтальном положении, увидев сперва темно-синее утреннее небо Монтаны, потом грязно-коричневую землю, и, наконец, все слилось и потускнело у него перед глазами. — Очень мило, — пожурил его Чиун. — Вечно ты, Римо, оставляешь после себя всякий мусор. Пивные банки, трупы... Всякую дрянь. — Что с Ван Рикером? — спросил Римо, видя, что генерал с ног до головы покрыт высохшей грязью. — У него необычайные врожденные способности к военному искусству. Кто знает, что бы с ним стало, займись он чем-нибудь более мирным. — Мы должны идти к «Кассандре», — сказал Ван Рикер. — И, пожалуйста, не называйте ее «Кассандрой». Лучше монументом или памятником. — Тогда поспешим к монументу или памятнику, — хихикнул Чиун, повторил свою реплику и снова засмеялся. Пока они шли сквозь толпу, потрошащую ящики с продуктами, Чиун повторял и повторял свою шутку. Ван Рикер удивился тому, что толпа расступалась перед ними. Перед Мастером Синанджу все сразу же разбегались, и, очевидно, по собственной воле. Это не было делом рук старика. — Великие духи вернули нам нашего буйвола! — взобравшись на грузовик, кричала Линн Косгроув. — Мы очищаем нашу землю от отравы бледнолицых. Порыв ветра задрал ее кожаную юбку, и один из головорезов швырнул недоеденную шоколадку, прицеливаясь в ее стройные белые ножки. Римо, Чиун и Ван Рикер продолжали свой путь. Когда они приблизились к монументу на расстояние сорока ярдов, метла Ван Рикера стала издавать потрескивание. — О! — только и мог сказать Ван Рикер. Ноги у него подогнулись, и Римо с Чиуном были вынуждены его поддержать. Он закрыл глаза. Затем отодвинул небольшой щиток у основания метлы, замаскированный под фирменную табличку. Под щитком находилась стрелка прибора. Ван Рикер взглянул на нее и улыбнулся Римо странной улыбкой. Римо увидел, что на брюках у генерала расплывается мокрое пятно. — Здесь где-нибудь есть туалет? — хрипло спросил Ван Рикер. — Слишком поздно, — заметил Римо.Глава 8
— Она сейчас взорвется, — лицо Ван Рикера стало таким же мокрым, как и его брюки. — Прекрати истерику, — сказал Римо. — Как ты думаешь, за что тебе платило правительство все эти годы? За то, чтобы ты стоял сложа руки, писал в штаны и говорил: «Все, сейчас наступит конец света?» Он посмотрел на Чиуна в поисках моральной поддержки. Чиун укоризненно качал головой, глядя на Ван Рикера. Генерал снова посмотрел на стрелку прибора, постучав по ручке метлы указательным пальцем. — Я не могу ничего сделать, — сказал он. — Пусковой механизм находится под крышкой, а крышка запечатана. — Ты должен распечатать крышку во что бы то ни стало, — возмущенно сказал Римо, словно его логика была безупречна. К Ван Рикеру вернулось самообладание. Он подошел к черной гранитной глыбе монумента и указал на два бронзовых диска справа. — Вот эти крышки, — сказал он. — Но мы не сможем их открыть. Они сделаны с допуском на стотысячную долю дюйма. После того, как их закрыли, изнутри замкнулись внутренние замки. А устройство, открывающее эти замки, увезли. Сейчас оно находится в Вашингтоне. Только оно может их открыть. Римо усмехнулся: — Чиун, открой их. — Одну крышку или обе? — Бросьте дурачиться! Мне не до шуток, — сказал Ван Рикер. — У нас нет инструментов. Чиун медленно поднял руки перед собой: — Вот они, инструменты, мастер-ломастер. Белым людям пора бы уже научиться ими пользоваться. — Сколько у нас времени? — спросил Римо. Ван Рикер снова посмотрел на счетчик Гейгера. — Самое большее пятнадцать минут. Скоро наступит критический момент, и тогда процесс станет неуправляемым. Все взлетит на воздух. — Он сделал паузу. — Знаете, у меня такое странное чувство. Я думал, что скажу: быстрее, спасайтесь? Но за пятнадцать минут все равно далеко не убежать. — Чиун, открой крышки, пожалуйста, — попросил Римо. — Ведь скоро рассветет. Чиун кивнул и отвернулся от них. — Там прожекторы, — сказал Ван Рикер. — Все увидят. Он указал в сторону прожекторов, расположенных с обеих сторон памятника на сорокафутовых столбах. — Сейчас посмотрим, что можно сделать, — сказал Римо, отходя от Ван Рикера. Через секунду Ван Рикер услышал треск и обернулся. Римо направлялся от ближнего столба к следующему. Столб был повернут на 180 градусов в собственном гнезде, и прожектор вместо памятника освещал прерию. — Каким образом... — начал Ван Рикер. — Разве с спрашиваю, как ты сделал свою дурацкую ракету? — прервал его Римо. В тени, одетый в черное кимоно, сам похожий на ночную тень, Чиун склонился над первым медным диском. Темнота скрывала его движения, но вдруг раздались глухие удары, похожие на звуки огромного колокола. Затем Римо услышал другие звуки. Это были голоса людей. Они приближались. — Убейте этого дьявола. Конец белой свинье! — Бледнолицый захватчик! По прерии, залитой светом прожекторов, шагали члены Партии Революционных Индейцев во главе с Деннисом Пети. Его лицо все еще было вымазано шоколадным кремом; белки глаз дико сверкали. Он тяжело маршировал в первых рядах неистовых партийцев. — Вот он! — завопил Пети, указывая на Римо. — Вот он, предатель! Римо шагнул вперед и пошел им навстречу, чтобы они не помешали Чиуну. — Эй, ребята! — сказал он. — Ну как жратва? — Бледнолицый захватчик! — сказал Пети. — Готовься отдать свою душу вашему распятому Богу, висящему на небесах. — А в чем дело? — спросил Римо. Он все еще слышал, как за его спиной Чиун стучит по металлическим дискам. Римо знал, что он должен охранять его от этих психов, пока тот не закончит работу. — В чем дело? — повторил Римо. — Ведь вы получили священного буйвола? — Он указал в сторону грузовика. — Получили, и по уши вымазаны едой! — Ты обещал нам продукты, которые воодушевят нас на великую битву. — Ну да, — ответил Римо. — А вместо этого привез шоколадки. — Кроме шоколадок, мясо, молоко, хлеб, сыр, овощи и... — Да, — сказал Пети. — Верно. Но там нет виски. — Нет! Нет виски! — раздался рев голосов за спиной Пети. — Даже пива, и того не было, — пискнул кто-то. — Я подумал, — сказал Римо, — что будет лучше не привозить вам огненную воду бледнолицых. Ведь вам предстоит нелегкая борьба за возвращение ваших исконных земель и священного наследия предков. Вам предстоит борьба с великим вождем бледнолицых, который находится в Вашингтоне. — К черту Вашингтон! — К черту президента! — Долой Объединенный Комитет начальников штабов! — Распустить Палату Представителей! — Моя душа родом из Вундед-Элк, — раздался голос, который мог принадлежать только одному человеку — Линн Косгроув. — Заткнись, дубина, — заорал Пети. — Ты не лучше бледнолицых. Поехала с ним за едой и забыла про спиртное! Джерри Люпэн шагнул к Линн Косгроув и стукнул ее ружейным прикладом. — Что ты собираешься делать, чтобы исправить свою ошибку? — потребовал Пети. — Я дам вам деньжат, ребята, — сказал Римо, — и вы купите пару коробок пива. — Пиво — всего лишь предлог для того, чтобы лишить нас огненной воды, принадлежащей нам по закону. Бумм! Бумм! Бумм! Чиун все еще работал. И вдруг наступила тишина. Наверно, он открыл одну крышку. Ван Рикеру, вероятно, потребуется помощь, чтобы демонтировать устройство. Пора было разгонять веселую компанию. — Ну пока, ребята! — крикнул Римо. — Вам пора в церковь. Вы на верном пути. — Это слова рассиста! — завопил Пети. — Мое сердце трепещет, как раненый голубь. — Пошутили и хватит, — сказал Римо. — Расходитесь. — Ты один? — спросил Пети. — Один. — Вперед! — прорычал Пети. Услышав команду, сорок партийцев ринулись в атаку. Правда, половина бросилась не в ту сторону, а оставшиеся кинулись друг на друга, и завязалась драка. Лишь человек десять двинулись в сторону Римо. Первым к нему приблизился Пети, которого Римо тотчас же успокоил и, подняв над головой, швырнул в оставшихся. — Ваш лидер заболел, — сказал Римо. — Ему нужно много-много лекарства. Отнесите его домой и полечите. Или я откручу вам головы. Ну же! Напуганные дерзостью Римо, индейцы отступили, чтобы выработать новую стратегию. Новая стратегия начала вырисовываться в связи с известием о прибытии Перкина Марлоу. Перкин Марлоу, звезда Голливуда, по его собственным словам, на одну двести пятьдесят шестую индеец, во что мало кто верил, был на пути в Вундед-Элк. Уж он-то наведет порядок! Раз Марлоу играл мексиканского бандита, перехитрившего целую армию, сказал Пети, то как же он должен вступиться за нас, индейцев! Когда члены партии ушли, Римо вернулся к памятнику, чтобы помочь Ван Рикеру, но тут его остановил новый голос. Это Джерри Кэндлер, представитель газеты «Глоуб», ухитрился проскользнуть сквозь оцепление. Сейчас он стоял в свете прожекторов в десяти футах от Римо. — Какое зверство! — закричал он, указывая на Пери, которого волочили под руки. — Какое насилие! Жилы напряглись у него на шее, и от этого у него был вид цыпленка с человеческой головой. Он был очень маленьким, и в ослепительном свете прожекторов казался мертвенно-бледным. — Заткнись! — сказал Римо. — Аттика! Чили! Сан-Франциско! А теперь еще и Вундед-Элк! — кричал Кэндлер. — Я напишу об этой жестокости. Он пристально поглядел на Римо, сглотнул слюну и произнес: — Боже мой! Ты убил их! — Кого? Кэндлер смотрел куда-то мимо него, в темноту. Римо проследил за его взглядом и увидел, что крышки отодвинуты, и Чиун вытаскивает из люков два трупа. Ван Рикер полез в первый люк. От пятнадцати минут, которые дал им Ван Рикер, оставалось совсем немного. — У вас что-то с глазами, — сказал Римо Кэндлеру. Кэндлер усмехнулся. — С моими глазами все в порядке. Когда я вижу зверства, геноцид и убийства, я могу отличить их от чего-то другого. Римо покачал головой. — Нет. У вас непорядок со зрением. Совершенно точно. Поверив в его искренность, Кэндлер прикоснулся рукой к глазам. — Что с моими глазами? — спросил он. — Они открыты. Римо шагнул вперед и легонько стукнул Джерри Кэндлера по спине. Его веки опустились, словно налитые свинцом. Он сел на землю, а Римо поспешил на помощь к Чиуну и Ван Рикеру. Он слышал, как из люка доносится пыхтение и покряхтывание Ван Рикера. — Ну как? — спросил Римо. — Нация убийц, — сказал Чиун. — В люках было два мертвеца. — Да, это ужасно, — заметил Римо. — Со стороны Америки совершенно бессердечно показывать тебе такое жуткое зрелище. — Совершенно бессердечно, — согласился Чиун. Из люка показалась голова Ван Рикера. — Готово, — сказал он. — Обезврежена? — спросил Римо. — Да. Безобидна, как грудной младенец. — Он поднял над головой какой-то ящичек, похожий на коробку передач. — Если эту штуку вынуть, то она безопасна. Ван Рикер осторожно поставил ящичек на мрамор и вылез из люка. Отряхивая засохшую грязь с костюма, он сказал Чиуну: — Не знаю, как тебе удалось их распечатать. — Ты наблюдал за мной. Теперь ты можешь делать это сам. Ван Рикер слабо улыбнулся. — Наверно, науке неизвестны все тайны. — То, что ты называешь наукой, не знает ничего, — поправил его Чиун. — Спускайтесь. Давайте положим мертвецов обратно, — предложил Римо. Он шагнул к монументу, и Ван Рикер быстро схватил ящичек, вынутый из «Кассандры». — Не трогайте его, — сказал он. — Высокий уровень радиоактивности. Несколько минут — и вы покойники, — он швырнул ящичек под куст рядом с памятником и спустился с каменной глыбы. Взглянув на два трупа, лежащие на земле, он сказал: — Я думал, что никогда больше их не увижу. — Твоя работа? — спросил Римо. Ван Рикер кивнул. — Неприятно, но необходимо. Чиун кивнул в знак согласия. Затем он и Римо сбросили мертвецов обратно в люки и закрыли их двойной бронзовой крышкой, похожей на штангу. — Послушай, Ван Рикер. Тебе не понадобится снова открывать крышки? — Нет, не понадобится. — Прекрасно, — сказал Римо. — Чиун! Можешь хорошенько закрыть их. Он отошел назад и встал рядом с Ван Рикером. Оба наблюдали, как Чиун суетился вокруг бронзовых дисков. Его руки летали вокруг дисков подобно желтым искрам. Сначала один диск, потом другой. На все ушло секунд тридцать. Наконец он выпрямился. — Готово. Они запечатаны. — Когда все уладится, — негромко сказал Ван Рикер, — мы снова откроем их и приведем ракету в рабочее состояние. Но тогда уж мы захватим инструменты из Вашингтона. — Если ты когда-нибудь захочешь снова открыть их, — поправил его Чиун, — тебе придется захватить с собой взрывчатку. Я же сказал: они запечатаны. Их разговор был прерван чьим-то стоном. Джерри Кэндлер перевернулся, открыл глаза и поглядел в их сторону. Он встряхнул головой, словно не веря своим глазам, и увидел Римо, Чиуна и Ван Рикера около монумента. — Террористы! — закричал он. — Фашисты! Коричневые! Сторонники геноцида! — Кто это? — громко спросил Чиун. — И почему он кричит на меня? — Я частица разгорающегося самосознания Америки! — в истерике орал Кэндлер. — Сделай его частицей угасающего сознания Америки, — предложил Чиун Римо. — Я уже делал это. — Надо было хорошенько постараться. И Чиун обратился к поднимающемуся с земли Кэндлеру: — Уходи отсюда, пока я не запечатал твой рот. Кэндлер медленно попятился назад: — Что вы сделали с телами убитых? — Какими телами? — спросил Римо. Кэндлер все пятился и пятился. Крики его становились все громче по мере удаления от памятника. — Слушайте! — кричал он. — Я их видел! Я видел трупы! Я знаю, вы убили двух ни в чем не повинных индейцев. Все скоро узнают об этом. — Чудесно, — сказал Римо. — Приятно получить хоть какое-то вознаграждение за свои старания, Кэндлер исчез.Глава 9
Джонатан Бушек был в плохом настроении. Кажется, у него начинали высыпать прыщи. Он ощущал, как на его лице под слоем грима начинается легкий зуд. Потом эти паршивцы увеличатся в размерах, созреют, образуя вулканические возвышенности, с гнойниками вместо вершин. И все из-за этого сволочного правительства! Бушек присутствовал при осаде Вундед-Элк уже четыре дня и ему приходилось быть в гриме двадцать четыре часа в сутки. Особенно важно было не спать по ночам, так как стоит правительству почувствовать, что пресса дремлет, оно пришлет войска и задушит революционное индейское движение. Ночь за ночью Бушек ожидал этого нападения. В голове у него вертелся сценарий возможных событий. Правительство пошлет танки и вооруженную пехоту. Кого оно думает одурачить тем, что прислало сюда только один джип с находящимися в нем лейтенантом и капралом? Всем репортерам было известно, что правительство собрало огромное количество людей и бронетехники всего в нескольких милях отсюда. Все считали, что правительство выберет вооруженное столкновение. Если оно разрешит индейскому восстанию набирать силу, то скоро вся Америка выйдет на улицы, маршируя по аккуратно подстриженным газонам, каждая семья сядет в одну из своих трех машин и поедет выражать протест правительству, которое их так притесняет. Когда же правительство введет войска, Бушек окажется в более выгодном положении, чем все остальные. Он успел познакомиться с лейтенантом национальной гвардии, страстно желающим прославиться. Бушек пообещал ему широкую известность, а лейтенант, в свою очередь, предложил Бушеку место в джипе, когда начнется баталия. Бушек поедет в зону военных действий; кинокамеры ждали его на заднем сиденье автомобиля. Он уже представлял себе в подробностях предстоящую поездку. Вот он, Джонатан Бушек, его силуэт в профиль вырисовывается на фоне огня и взрывов, он идет вперед, в самое пекло, чтобы первым сообщить Америке новости с поля брани. Эдвард Марроу, Элмер Дэвис, Фултон Льюис он оставит их всех позади. Он — Джонатан Бушек. Но ненавистное правительство не торопилось, и его грим по утрам начинал трескаться, повторяя контуры морщин. Лицо начинало чесаться, но он боялся дотронуться до него, потому что тогда прыщей не избежать. Он не сможет предстать перед камерой. Этот случай — его очередная удача. Когда правительство разгоняло молодежь в Аттике, Бушек сидел за чашечкой кофе совсем рядом, в кафетерии. Когда потребовался человек, чтобы выехать по поводу похищения ребенка, Бушек как раз звонил в редакцию насчет денег на текущие расходы, на расстоянии трех кварталов от места происшествия. На этот раз он будет начеку. Как бы ни зудело лицо, он до него не дотронется. Пуская по коже пойдут прыщи, он займется ими позже, у врача. Но сейчас он будет страдать ради блага Америки. В утреннем свете он оглядел спящий лагерь представителей прессы. Порылся в кармане, достал баллончик с лекарством и побрызгал себе в горло. Вот и прошла еще одна ночь без новостей. Там, в Вашингтоне, скоро начнут сомневаться в правильности своего выбора: стоило ли посылать Бушека, раз он сообщал так мало. Вдруг размышления Бушека были прерваны чьими-то воплями. К нему бежал Джерри Кэндлер, крича, что через полчаса собирает собственную пресс-конференцию и просит всех присутствовать. Бушек оставил приятные мысли на будущее. Собрать собственную пресс-конференцию! Если новостей нет, можно их придумать. Правда, он не был уверен, обрадуется ли таким новостям его начальство. Нет, надо разнюхать, что там творится на самом деле. Бушек взял с собой коллегу с ручной камерой и звукооператора. Выпив утренний кофе, он поспешил с толпой репортеров к месте пресс-конференции, находящемуся на полпути от оцепления к церкви. Кэндлер собрал целую толпу. Присутствовали все репортеры и около дюжины членов Партии Революционных Индейцев, включая Линн Косгроув, которая громко настаивала на том, чтобы ее называли Горящей Звездой. Во время конференции она все время кивала и иногда стонала. Рядом с ней стоял Дэннис Пети и сенатор и комиссии по делам национальных меньшинств Соединенных Штатов. Кэндлер махнул рукой, призывая всех к молчанию. — Это свинское правительство сегодня ночью зверски убило двух ни в чем не повинных индейцев. Я присутствовал при убийстве и видел, как все произошло. Они были безоружны и мирно стояли около памятника, когда пятеро людей в военной форме Соединенных Штатов зверски убили их. Конечно, армия будет отрицать это. И высшие сферы власти в Вашингтоне тоже. Но это произошло. Я видел собственными глазами. Я напишу статью для «Нью-Йорк Глоуб». Мало кто не прослезился в толпе, когда он закончил. Слушатели еще находились под впечатлением сказанного, когда некий энергичный репортер одной небольшой нью-йоркской радиостанции начал задавать вопросы. Ну и выдержка у парня, подумал Джонатан Бушек. — Кто были эти двое убитых? — спросил энергичный репортер. Кэндлер удивился тому, что это могло кого-то интересовать. Он повернулся к Деннису Пети. — Кто были эти две жертвы? — спросил он Пети. Пети посмотрел на Линн Косгроув и прошептал: — Ты соображаешь лучше. Придумай два индейских имени. — М-мм, как насчет Сверкающей Воды и Высокого Дерева? — шепнула она в ответ. Пети покривился: — Сверкающая Вода сойдет, а Высокое Дерево звучит как-то не так. Выгадывая время, он прикрыл глаза рукой, словно превозмогая боль утраты. — Скорее, сука! — прошипел он. — Солнце, Которое Никогда Не Заходит, — сказала она. — О-о-о... — громко простонал Пети. — Два моих товарища, которые шли со мной по следу лося и буйвола, Свергающая Вода и Солнце, Которое Никогда Не Заходит, были сегодня зверски убиты бледнолицыми. Мы больше никогда не увидим их. Репортеры поспешно схватились за блокноты. Сенатор по делам национальных меньшинств был вне себя от горя. Слезы струились по его лицу. — Это ужасно, — прошептал он. — Ужасно. Я думаю, мы должны заплатить каждому по тысяче долларов. — Символическая плата! — рассердился Пети. — Нам не нужны ваши грязные деньги. Но если речь пойдет о настоящих деньгах, мы всегда готовы переговорить с вами. — Мы дадим пять тысяч долларов, — сказал сенатор. — В качестве возмещения морального ущерба каждому представителю Индейской Партии. — О, моя душа разрывается на части в Вундед-Элк, — простонала Линн Косгроув. Пресс-конференция продолжалась. Кто-то дал Пети ружье, и он приплясывал, потрясая им над головой. Джонатан Бушек немного приободрился. Он зашагал прочь со своей небольшой командой от репортеров и толпы индейцев, которые все прибывали и прибывали, услышав, что их показывают по телевидению. Бушек послюнявил указательный палец и разгладил грим на лице. Когда на него навели объектив, он начал импровизировать: — Сегодня Вундед-Элк стал местом еще одного зверского убийства в своей многовековой кровавой истории. Два индейца, Сверкающий Океан... простите, Сверкающая Вода и Солнце, Которое Никогда Не Всходит, были застрелены группой военных здесь, в этом городке, занятом индейцами в знак протеста против угнетения. При этом присутствовали несколько человек, среди них репортер одной из крупнейших нью-йоркских газет. Лидер Партии Революционных Индейцев, Деннис Пети заявил, что убитые являлись мирными демонстрантами. Он сказал, что они были уважаемыми людьми и хорошими семьянинами, глубоко преданными индейскому революционному движению. Он поклялся отомстить за их смерть. Таким образом, Вундед-Элк снова может стать местом кровопролития. Джонатан Бушек пока не знал, что удача скоро опять улыбнется ему. Пока он стоял перед камерой, он пропустил конец пресс-конференции. Во-первых, сенатор по делам национальных меньшинств обещал расследовать это дело и назвал его самым крупным нарушением законности со времен убийства мексиканских патриотов в Аламо. Во-вторых, Деннис Пети поклялся, что члены Партии Революционных индейцев ступят на тропу войны, как только к ним присоединится Перкин Марлоу, великий актер, индеец и революционер. — Когда он прибудет, — сказал Пети, — мы возьмемся за оружие и восстанем против поработителей. Мы захлестнем всю страну кровавой волной. — Победа или смерть, — добавил он. — Так будет называться моя книга, посвященная нашей борьбе. Чиун и Ван Рикер возвратились в свой номер в мотеле. В лучах восходящего солнца Римо проследовал на пресс-конференцию и окунулся в волны дебатов, стараясь оставаться в тени и наблюдая, как психи состязаются друг с другом в красноречии. Но пресс-конференция закончилась так же быстро, как и началась. Слава хороша, но завтрак лучше, решил Пети, вспомнив о коробках со сладостями, оставленных в церкви. В редеющей тьме Линн Косгроув столкнулась с Римо. — Привет тебе, Горящая Звезда, защитница притесняемых, хранительница культурного наследия краснокожих предков! — обрадовался Римо. — Пошел ты... — ответила Горящая Звезда. Римо пожал плечами. — Катись ты вместе со своим правительством и своими обещаниями, — продолжала она. — Ну и язычок у тебя, — заметил Римо. — Ты была со мной. Почему ты не напомнила мне? — Я доверяла великому охотнику, а ты подвел меня. Я больше не поверю тебе. Она рванулась прочь от него. Ее грудь вздымалась, рыжие волосы рассыпались по плечам. — Давай-ка поговорим об этом наедине, — сказал Римо, беря ее за руку и увлекая в открытую дверь телевизионного вагончика. Внутри никого не было. Римо легко поднял ее, внес в вагончик и запер изнутри дверь. — Твое сердце не с нашим движением, — сказала Горящая Звезда. — Мое сердце с тобой, — шепнул Римо, запуская руку в вырез ее платья. — Тебе наплевать на историю нашего народа, — продолжала Горящая Звезда. — Мне не наплевать на тебя, — ответил Римо. Он скользнул рукой по ее спине и нашел эрогенную точку. Горящая Звезда вздрогнула. — Фашистская свинья, — сказала она. — Никогда не был фашистом, — возмутился Римо. Он нажал на эрогенную точку, и Горящая Звезда упала в его объятия. — О Великий охотник! — шепнула она. — Я твоя! Римо бережно уложил ее на коврик, отодвинув ящики с оборудованием, и нежно поцеловал в ухо. — Ты согласна? — спросил он. — Хватит разговоров, — ответила Горящая Звезда. Пока они лежали в объятиях друг друга, в небе над вагончиком пронесся самолет с серпом и молотом на фюзеляже. Он летел в ярком утреннем свете, как огромная серебряная птица.Глава 10
Когда Римо вернулся в номер, Чиун сидел на полу меж двух кроватей и смотрел на маленькую настольную лампу без абажура. — А где Ван Рикер? — спросил Римо. — Я снял для него соседний номер, — ответил Чиун. — Там. Он указал на следующую дверь по коридору. — Как ты сумел? Ведь мотель переполнен. — Очень просто, — сказал Чиун. — А именно, — настаивал Римо. Чиун вздохнул. — Ну если тебе так интересно... Там был репортер, Уолтер, не помню по фамилии. Я велел ему отправляться домой, если он дорожит своей жизнью. Римо открыл было рот, но Чиун сказал: — Я и пальцем его не тронул. Ведь я знаю, что нам нельзя привлекать к себе внимание. Он снова посмотрел на лампочку, которая горела ярким светом. — Хорошая работа, — сказал Римо. Чиун молчал. — Я сказал: хорошая работа. — Ты хвалишь лампочку за то, что она горит? — Что за вопрос? — Обыкновенный. Ведь ты знаешь ответ на него. — Лампочка и должна гореть, — сказал Римо. — Ну вот, — удовлетворенно кивнул Чиун. — Верно, — сказал Римо. — А скала разрушается под натиском волн, только медленно? — Это глупость, — сказал Чиун. — Это глупость, независимо от того, борешься ты с ней иди нет, — настаивал Римо. — Все, что ты делаешь, глупо. Не осуждай то, что делают другие. — Вот в чем секрет всего необыкновенного, — сказал Римо. — К положительному через отрицательное. — Заткнись, пожалуйста, — отрезал Чиун. Когда Римо направился к телефону, Чиун сказал: — Мы сделали все, что могли. Еще одно дело, и мы уносим ноги. Чиун хмыкнул, а Римо, расценив последнюю фразу, как похвалу, продолжал, набирая номер: — "Кассандра" в безопасности. Завтра ее атакуют индейцы Апова, но это уже не наше дело. Привет, Смити! — Да? — ответил кислый голос. — Все в порядке, — заявил Римо. — Объясните подробнее. — Ван Рикер обезвредил устройство. Оно не взорвется. — Хорошо, — сказа Смит. — Вы знаете, что теперь делать? — Знаю. Между прочим, он неплохой старик. Куда лучше вас. — Сантименты. — Когда я возьмусь за него, постараюсь представить, что убиваю вас. Это упростит дело. — Чудесно. Договорились. Римо повесил трубку уже не в столь радужном настроении. Не хотелось начинать день с такого дела. Но что придется делать, лучше сделать быстро, решил он и направился в комнату Ван Рикера. Он тихо открыл дверь и вошел в номер. Кровать была пуста. Перед окном, спиной к Римо, Ван Рикер выполнял приседания. Он услышал шаги и обернулся: — Привет, — сказал он. — Зарядка. Делаю каждое утро. А ты? — Нет, — ответил Римо. — Мне это не нужно. Ван Рикер покачал головой: — Не годится, парень. Зарядка нужна всем. Неважно, в какой ты форме. Она продлевает жизнь. — Жизнь... — повторил Римо. — Вот о ней-то я и хотел с тобой поговорить. — Послушай, — предложил Ван Рикер, — если хочешь, я составлю для тебя комплекс упражнений. Немного гимнастики, бег трусцой... Тебе поможет. Как ты бегаешь? — Смотря на какую дистанцию. — Например, на милю. — За три минуты, — сказал Римо. Ван Рикер грустно взглянул на него. — А если честно? — За три минуты, — сказал Римо. — Мировой рекорд — четыре минуты, — сказал Ван Рикер. — А мой мировой рекорд — три. — Ну, как знаешь, — сказал Ван Рикер, видя, что Римо не разделяет его страсть к бесполезным упражнениям. — Но все-таки советую. Зарядка делает чудеса. Ты поверишь, что мне пятьдесят шесть? — Ты жил полной жизнью? — Да, — ответил генерал. — А ты был счастлив? — спросил Римо, подходя к загорелому человеку поближе. — Был. Исключая пару последних дней. Усмирение этой адской машинки снова сделало меня счастливым. — Счастливым? — переспросил Римо, делая еще один шаг. — Да, сэр, — ответил Ван Рикер. — Сейчас «Кассандра» безопасна... Ее может запустить, к примеру, только крупный артиллерийский снаряд. — Артиллерийский снаряд? — Да. Но он должен быть достаточно крупным. Хотя бы стапятидесятипятимиллиметровым. Римо вздрогнул и остановился как вкопанный: — Такой снаряд может ее запустить? — Думаю, да. Но для этого требуется точное попадание. Эй, ты куда? — На поиски стапятидесятипятимиллиметрового орудия, — бросил через плечо Римо. В дверях Римо столкнулся с Чиуном. — Если найдешь пушку, отдай ее генералу, — сказал Чиун. — Он хочет найти новый способ взорвать собственную страну. Римо выбежал на улицу, залитую теплыми лучами утреннего солнца. Он негодовал. Все, что требовалось для запуска «Кассандры» — это стапятидесятипятимиллиметровая пушка, которая была у индейцев Апова. Они готовы пустить ее в ход, если Римо не доставит им завтра утром членов Партии Революционных Индейцев. Римо разыскал Брандта в супермаркете «Биг Эй», где он отчитывал нескольких женщин за то, что они мяли рулоны туалетной бумаги. Гора рулонов возвышалась почти до самого потолка. — А почему нельзя ее менять? Она же мягкая? — поинтересовался Римо. — Нельзя, — ответил Брандт, — мягкого в ней только воздух между оберткой и рулоном. Сама по себе она похожа на наждак. Глядя на гигантскую гору, Римо заметил: — Ты должно быть, продал уже много. — Нет, — ответил Брандт. — Но парень, у которого я ее купил, продал действительно много. Он засмеялся, довольный своей шуткой, а потом поинтересовался: — Ну как дела? — Я как раз хотел поговорить об этом. — У меня нет времени, — ответил Брандт. — Я занят делом. — К черту дела, нам надо решать мировые проблемы. — Ты и решай. А я буду думать, как мне получить недельную выручку. Если я не буду следить за прилавками, мои служащие обдерут меня, как липку. Завтра утром эти слюнтяи из Партии должны быть у меня, или мы взорвем все к чертовой матери. — Сколько человек тебе надо? — Всех, — сказал Брандт. — А что ты собираешься с ними делать? — Сначала устроить хорошую головомойку. А потом повесить. — Но это противозаконно, — сказал Римо. — Плевать мне на закон. Эй, там, не трогайте бумагу! Плевать на закон. Они оскверняют нашу церковь, и закон позволяет им это. Но меня бесит еще больше то, что на них смотрят люди со всего мира и думают: вот они какие, индейцы. Мы должны прекратить безобразие. Они нужны мне все до единого человека. Хороший партиец — мертвый партиец. — Может, тебе хватит Пети и Косгроув? — Нет. У меня трещит башка от танцев и пения Косгроув. А Пети будет так пьян, что не почувствует, что его повесили. Мне нужны и все остальные. — Ладно, я постараюсь. Но что, если у меня не получится? Вообще-то твоя пушка стреляет? — Хочешь поспорить? — Как это пушка, из которой никогда не стреляли, может выстрелить? — Из нее стреляли, — сказал Брандт. — Да? — Целый год раз в неделю. — А для чего? — Мы купили ее у военных. Мы смотрели в теленовостях на все эти демонстрации и безобразия в городах и решили, что они могут докатиться и до нас. Мы должны быть готовы защитить наш город от мятежников. — Вот бы взглянуть на эту пушку, — сказал Римо. — Сначала ты услышишь ее. Завтра утром. А потом, если ты будешь здесь, я покажу ее тебе. Слушай, парень со смешным именем, они нужны мне все. До единого. — Хорошо. Ты их получишь, — пообещал Римо. — Не трогайте туалетную бумагу! — заорал Брандт, отворачиваясь от Римо и угрожающе надвигаясь на шестидесятилетнюю индеанку в джинсах и мокасинах. Она подождала немного, затем швырнула в него упаковку бумаги и пошла к выходу. Римо оказался на солнечной улице, испытывая к себе глубокое отвращение. Доставить одного человека в нужное время и в нужное место — для этого требовалась лишь определенная изобретательность. Но доставить Брандту сорок человек среди бела дня — дела явно невыполнимое. Римо зашел в небольшой муниципальный парк с аккуратно подстриженными газонами и цветами, посаженными в геометрическом порядке, в центре которого возвышался большой деревянный памятник ветеранам Апова. Он сел на скамейку и задумался. Парк и супермаркет «Биг Эй» находились на самом краю плоскогорья. В полумиле оттуда Римо мог различить монумент и церковь Вундед-Элк. Гнев индейцев Апова вполне справедлив. У них есть гордость. Они гордились собой и своей страной. И парк, где он сидел, был основан а память тех, кто погиб на войне. Индейские ребятишки играли среди пулеметов, установленных на бетонном цоколе, и пушек, наполовину вросших в землю. Был там и танк без башни и гусениц. Радостные детские голоса звенели в прозрачном воздухе. А внизу, в церкви, собралась всякая шушера, называющая себя революционными индейцами. Мошенники без чести и совести. Дрянные артисты, дурачащие прессу и правительство, которым в один прекрасный день поверит вся страна. Сначала все подумают, что они просто чокнутые. Но власть прессы над умами людей такова, что слушая день за днем, как отважные индейские борцы за свободу противостоят угнетателям, даже умные люди поверят им. Временами пресса становится опасной для страны. Как вода точит камень, она подтачивает традиции, веру, мораль. Для прессы нет ничего святого, единственный Бог для нее — Спаситель, но приспособленный для ее собственных целей. Римо слышал голоса детей, играющих среди орудий прошедших войн. Эти малыши не должны погибнуть. Если такое и случится, то когда-нибудь потом, во имя высшей цели. Нельзя позволить им умереть нелепой смертью, лишь потому, что какие-то подонки собрались вокруг ядерной установки. Римо поднялся и пошел к выходу из парка с прекрасным видом на церковь, памятник и шоссе. Он направлялся в мотель. Он решил доставить Брандту все сорок человек. Любой ценой. Когда Римо вернулся в мотель, он увидел Линн Косгроув сидящей на корточках под дверью. Она посмотрела на него умоляющим взглядом. — Ты совратил меня, бледнолицый, — сказала она. — Конечно. — Ты сделал меня Сакайавеа. — Может быть. — Я уничтожена твоей злой волей. Я ничтожество. — Ну и что? — Теперь мне ничего не остается, как только стать рабыней в твоих руках, запятнанных кровью. — Ужасно, лапонька, но не надо этого делать прямо сейчас. — Я пария среди своих соотечественников. Я твоя рабыня. — Съешь лучше шоколадку. Она вскочила и топнула ногой: — К черту шоколадку! Сожми меня в объятиях, Римо. Римо дотронулся до определенной точки около ее уха, и она мгновенно превратилась из разъяренной пантеры в ласковую кошечку. — О-о-о... — простонала она. — Знаешь, — сказал Римо, — сегодня днем я очень занят. Но в три часа ночи я жду тебя в церкви. — О-о-о... Да. О-о-о... Римо снял руку с ее шеи. — Значит, договорились. Пока! — Ухожу, мой повелитель. Рабыня удаляется, покорная твоей воле. Она ушла. Римо смотрел ей вслед. В три часа ночи в церкви. У него уже сложился план действий. Возможно, банда партийцев скоро окажется в городке.Глава 11
В номере вместо Чиуна оказался Ван Рикер. Сидя в кресле перед телевизором, он внимательно следил за дискуссией, в которой принимали участие два социолога и сенатор по делам национальных меньшинств, выступавший на пресс-конференции Джерри Кэндлера. Они обсуждали важное социальное значение восстания в Вундед-Элк. Когда вошел Римо, Ван Рикер оторвался от телевизора. — Я слишком долго не был в Америке. Что, теперь здесь все такие чокнутые? — Не все, — сказал Римо. — Только самые умные. А заурядные личности мыслят вполне здраво. — Слава Богу! — сказал Ван Рикер, проводя рукой по чисто выбритой, загорелой щеке. — Ты только послушай, что они говорят. Римо присел на краешек кровати и услышал, как один из социологов — чернокожий — заявил, что события в Вундед-Элк — закономерный результат длительного рабства. — Конечно, в конце концов люди должны восстать против правящего класса, — говорил он. — В этом заключается смысл происходящего в Вундед-Элк. Нуждающиеся, обездоленные индейцы восстали против политики правительства, которая граничит, в лучшем случае, с фашизмом и геноцидом. Это пример для все национальных меньшинств. Да, подумал Римо, это пример для индейцев Апова, которые волнуются из-за пустяков, вроде туалетной бумаги в супермаркете «Биг Эй», в городе, который они выстроили собственными руками и где они живут по-человечески. Его утешало лишь то, что, наверно, никто в городке Апова не смотрит эту телепередачу. А если смотрит, то, конечно, катается по полу от смеха. Второй социолог — белый — был настроен крайне самокритично. Он предсказывал еще больший размах насилия, его глаза блестели, как у сумасшедшего, на губах выступила пена. Он был в порыве страсти, его воодушевляла мысль о том, что кто-то начнет борьбу с белыми. Затем выступил сенатор по делам национальных меньшинств. — Политическое решение проблемы потерпело поражение. Правительственная администрация отказалась поддержать мой план дать каждому восставшему десять тысяч долларов. Поэтому, несмотря на то, что я целиком и полностью с восставшими, я умываю руки. Эскалация насилия, которая за этим последует, будет не на моей совести, а на совести тех официальных лиц, В Вашингтоне, которые остались глухи к мольбам обездоленных индейцев. Ведущий, худощавый светловолосы человек, все время подшучивал над собой. Он напоминает, подумал Римо, одного французского генерала, который спрашивал, куда направляется его войско, чтобы успеть возглавить его и повести туда. Ведущий задал вопрос: что за люди заняли мемориал в Вундед-Элк? — Обыкновенные индейцы, — ответил сенатор. — Наши краснокожие братья, тщетно пытавшиеся построить для себя нормальную жизнь, несмотря на всяческие лишения и унижения со стороны властей. Ван Рикер вскочил, разозлившись: — Что они мелют? Или где-нибудь есть еще один Вундед-Элк, о котором мы не знаем? — Ты слишком долго отсутствовал, генерал. Видишь, этот чернокожий оправдывает любое насилие, если оно служит его идеям. Он хочет сделать насилие таким же будничным для Америки, как традиционный пирог с яблоками. А белый оправдывает насилие потому, что он хочет быть наказанным за то, что в детстве ходил в престижную школу. Ему даже в голову не приходит, что он посещал ее благодаря зарплате своих родителей и своим способностям. Он одержим идеей, что полученное им образование у кого-то отняли силой. — А сенатор? Римо пожал плечами. — Он просто марионетка. — Знаешь, я впервые слышу такой сочный социологический анализ происходящего, — сказал Ван Рикер. — Меня научил Чиун, — пожал плечами Римо. — Кстати, он сейчас вернется. Думаю, он не одобрит того, что ты смотришь его телевизор. Ван Рикер выключил телевизор. — Ладно. Я пойду проветрю мозги. Скорее бы назад, на Багамы! Жду не дождусь, когда Комиссия по атомной энергии вернет «Кассандру» в рабочее состояние, и вся эта нервотрепка кончится. — Счастливо прогуляться, — пожелал Римо. Ван Рикер исчез в своем номере, а Римо растянулся на постели обдумывая, стоит делать зарядку или нет. Он решил, что стоит: ведь у него целую неделю не было настоящей работы. Где бы ему поработать сегодня? В Лондоне? В Париже? Алжире? Сан-Франциско? Дейтоне, штат Огайо? Уайт Плейнз? Нью-Йорк? Ни один город его не воодушевлял. Стоп! В Беркширских горах есть небольшой городок, где у Чиуна абонентский почтовый ящик. Однажды он и Римо ездили туда забрать почту, пролежавшую несколько месяцев. Почта грозилась аннулировать ящик, Чиун ожидал предложений от работодателей и был разочарован их отсутствием. Ему не предлагали даже временной работы. Но он бесстрастно отверг предложение Римо выбросить письма. Как назывался городок? Ага: Питтсфилд, штат Массачусетс. Теперь он вспомнил. Там был пруд и лагерь герлскаутов. Девчонки дни и ночи напролет пели жуткие песни, а трубач почти каждое утро выходил на берег пруда и дул в свою трубу, вгоняя в краску птиц. Закрыв глаза, Римо живо представил себе Питтсфилд. Пруд. Он ступил на берег пруда и медленно пошел направо, по самому краю. Была безлунная ночь. Он легко и быстро продвигался вперед, стараясь не производить ни звука. Он услышал, как наступил на ветку, и ветка хрустнула. Он мысленно выругался и побежал по берегу, едва касаясь ступнями деревянных досок лодочных пристаней, встречающихся на пути. Вперед, вперед! Он увеличил скорость. Его шея вспотела. Он прислушался к своим ощущениям. Пульс учащался. Прекрасно. Никакая работа не на пользу, если пульс не учащается. Свежий ветерок с воды обдувал его разгоряченный лоб. Сейчас он бежал так быстро, как только мог. Он обежал ровно половину береговой линии. Но он о чем-то забыл. Конечно же! Он забыл разогреть ноги. Лежа на спине, он подкачал кровь к нижним конечностям и почувствовал, как они стали теплыми, а потом горячими. Хорошо. Он продолжил движение. У лагеря герлскаутов он замедлил бег, под покровом ночи, тайком прокравшись к громкоговорителям, перерезал ведущие к ним провода и побежал дальше. Через десять минут он вернулся туда, откуда начал свой путь. Его сердце бешено колотилось, частота вдохов в минуту возросла с обычных семи до двенадцати. Слегка вспотели шея, подбородок и правый висок. Отлично, подумал Римо, хватая ртом воздух, приводя пульс и дыхание в норму. Неплохая работа! Прекрасный вечер в Питтсфилд, штат Массачусетс. Дверь открылась, и вошел Чиун. Стоя в дверях, он посмотрел на валяющегося в кровати Римо. — Почему ты вспотел? — Я немного поработал, папочка, — ответил Римо. — А вот сейчас настало время поработать по-настоящему, — сказал Чиун. — Не лежать же все время, глядя в потолок. — Я к твоим услугам. Чиун вошел в комнату, ведя за собой кого-то. — Римо, познакомься! Я встретил очень приятного молодого человека. У него дурацкое имя, но сам он далеко не глуп. В номер, пошатываясь, вошел толстый мужчина. Он взглянул на Римо пронзительными блестящими глазами, похожими на осколки синего антрацита. Лицо обладателя глаз напоминало плохо пропеченую булочку. — Как вас зовут? — спросил Римо. — Валашников. — Он говорит правду, — заметил Чиун. — Это его настоящее имя. Но ты можешь называть его «товарищ». Он сказал, что все обращаются к нему именно так. Товарищ, познакомься с моим сыном Римо. Он подошел к Валашникову вплотную и сказал громким шепотом, так, что Римо все слышал. — На самом деле он мне не сын, но я так говорю, чтобы он не чувствовал себя не в своей тарелке. — Рад с вами познакомиться, — сказал Валашников Римо, все еще лежащему в кровати. — Римо, — восхищался Чиун. — Посмотри, как он мил! Он приветствует тебя. Он должен тебе понравиться больше, чем кое-кто из императоров, с какими нам приходилось иметь дело. Римо сразу же понял, что всей душой ненавидит Валашникова. Русский. Вундед-Элк и так был веселеньким местом. Не хватало только русских, чтобы перевернуть все верх дном окончательно. — Что вы здесь делаете, Валашников? — спросил Римо. — Я атташе по делам культуры в посольстве Советского Союза. — И вы прибыли сюда по делам культуры? — Я приехал по обмену культурными достижениями в области музыкального искусства. Мне хотелось бы услышать подлинную индейскую музыку. Матушка-Россия очень интересуется подобными вещами. — Россия интересуется разными вещами, Римо, — сказал Чиун. — Знаешь, в отличие от многих других стран, в России наемные убийцы — уважаемые люди. — Замечательно, — без энтузиазма отозвался Римо. Валашников тяжело опустился на табуретку рядом с трюмо. — Это правда, — сказал он. — Россия ценит всякие таланты. Мы ценим наемных убийц, особенно тех, кто работал долгие годы бесплатно. Он посмотрел на Римо испытующим взглядом. Римо, в свою очередь, посмотрел на Чиуна, который возвел очи горе с видом полнейшего безразличия. Римо заскучал. Значит, Валашников всего-навсего вербовщик! Римо предпочел бы встретиться с настоящим шпионом. Римо тошнило от попыток Чиуна найти работу. Ожидать, что завтра в три часа дня Америка взлетит на воздух — одно, а искать работу в других странах — совсем другое... В это было что-то аморальное. И убежденность Римо в аморальности своего наставника служила лишним доводом в пользу того, что ему не следовало становиться Мастером Синанджу. Чиун был профессиональным ассасином, для него были равны все, кто платил ему звонкой монетой. Римо же чувствовал себя патриотом; он хотел приносить пользу Америке. Он не осуждал Чиуна. Просто они были разными. — Каждого, кто нанимается на работу, ждет радушный прием, — заявил Валашников, глядя на Чиуна. — Всяческие почести. Он посмотрел на Римо. — И высокая оплата. — А служебный автомобиль? — поинтересовался Римо. — Конечно! — с готовностью воскликнул Валашников. — И не только автомобиль. Квартира под Москвой, с двумя спальнями. С телевизором, персональной радиостанцией. Кредит в ГУМе. Улыбка внезапно появилась и исчезла на его лице. — Ваши лидеры назвали бы мое предложение крайне соблазнительным. — Какой человек, Римо! — воскликнул Чиун. — Разве он тебе не нравится? — Он прекрасный человек, папочка. И ты тоже. Надеюсь, вы сработаетесь. — Римо поднялся с кровати. — Пойду прогуляюсь. Мысль о собственном телевизоре так потрясла меня, что мне необходимо подышать свежим воздухом. Римо вышел на улицу с твердым намерением на время выбросить русского из головы. Сейчас у него были другие проблемы. Индейцы Апова готовились пальнуть в памятник из 155-миллиметровой пушки, если Римо не доставит им всю банду революционеров. Как это сделать? Вот в чем заключалась проблема номер один. В случае неудачи Брандт сметет Америку с лица земли. В сравнении с этим русский не заслуживает никакого внимания. Пусть пока Чиун торгуется с Валашниковым. Римо знал, как можно прекратить торг, когда наступит решительный момент. У него был веский аргумент, о котором не догадывался Чиун. Надо же, русские послали вербовщика в такую даль только для того, чтобы заполучить Чиуна! Очень скоро Римо понял, что у него возникла еще одна проблема. На проселочной дороге, ведущей из мотеля к автостоянке прессы, он столкнулся с Ван Рикером. Генерал бодро шагал в темпе сто двадцать шагов в минуту. Увидав Римо, он улыбнулся: — А где старик? — У себя в номере с русским агентом. Обсуждают с ним деловые предложения, — с легкомысленным видом произнес Римо. Ван Рикер вздрогнул от удивления, не зная, верить или не верить словам Римо. Наконец он выдавил: — Как это? С кем? — Его фамилия Валаш... — не помню, как дальше. Несмотря на загар, Ван Рикер побелел, как полотно. — Валашников? Вспомни, он сказал Валашников? — Да, именно так. — Боже мой, — простонал Ван Рикер. — А в чем дело? — Много лет назад он был русским разведчиком и занимался поисками «Кассандры». Когда он потерпел неудачу, ему пришлось уйти в отставку. И вдруг после долгого отсутствия он возвращается. Что ж, на этот раз он нашел ее. — Не думаю, — сказал Римо. — Я верю, что он действительно хочет завербовать Чиуна. — Может, ради этого тоже. Но он здесь из-за «Кассандры». Он знает, где она. — Ну и что? — Тогда вся идея «Кассандры» обесценивается, — продолжал Ван Рикер. — Если враг узнает местонахождение «Кассандры», он первым ударом уничтожит именно ее. И мы потерпим сильное средство морального воздействия. — Если он точно знает, что она здесь, зачем тогда он прибыл? — спросил Римо. — Хм, — задумался Ван Рикер. — А ты прав. Он лишь догадывается, но полной уверенности у него нет. — Вот и прекрасно, — бросил Римо, — забудь о нем. Предоставь его мне. И Римо зашагал дальше, решив, что сегодня же позвонит Смиту и спросит, что делать с русским. Проще убить его, но это разозлит Чиуна, который подумает, что Римо не хочет принять предложение русского. Сплошные проблемы...Глава 12
Смит, как всегда, был рассудителен. Нет, убивать Валашникова не следует: тогда русские получат неоспоримое доказательство того, что «Кассандра» — в Вундед-Элк. Если Римо помнит, у него сейчас две цели. Первая — не дать «Кассандре» взорваться. Римо должен сконцентрировать усилия, главным образом, на этом. А охранять ракету от русских — цель второстепенная. Смит разглагольствовал минут девять, пока Римо не надоело и он не повесил трубку. Римо добился, чего хотел: он доложил Смиту о русском и сбросил с плеч возникшую проблему. Пусть тот сам занимается Валашниковым. Римо же был занят мыслями о своем плане по доставке партийцев в городок Вундед-Элк. По его мнению, план был неплох. Римо весело насвистывал, шагая по темной дороге к революционному лагерю в епископальной церкви. Его план сработает. Вот будет потеха! Тот, кто мыслит, всегда побеждает. — Стой, кто идет? Римо не хотел быть замеченным и перестал свистеть. Он замер. В черной одежде он полностью сливался с темнотой. Часовой, находящийся от него в десяти футах, внимательно огляделся, но ничего не увидел. Он обошел вокруг Римо. Безрезультатно. Решив проявить крайнюю бдительность, он посмотрел на Римо в упор и, успокоившись, опустил ружье. Римо тихо проскользнул мимо, направляясь к церкви. Все будет очень просто. Бандиты хотели спиртного. Римо скажет им, что знает, где оно. Он пригласит их залезть в фургон машины телевизионщиков, которую те так и не решились потребовать обратно, и отвезет их в супермаркет Брандта. Вот и все. Браво, Римо! Перед ним возвышалась сияющая огнями церковь, единственный источник света в кромешной тьме. Римо услышал отдаленное пение. По мере приближения Римо голоса становились громче. — Прислонись к стене, милашка. Вот я... Они распевали непристойные песни. В полный голос, понял Римо, подходя к церкви. — Девчонка живет на холме у речонки, откажет — утешусь с сестрою девчонки... Они орали, как резаные. Ну что ж, по крайней мере, не придется их будить. Стоя на ступеньках церкви, Римо услышал шопот: — Тсс, бледнолицый! Он обернулся на голос. — Тсс, я здесь. Он шагнул в сторону и услышал шорох. — Ты опоздал. Он поглядел вниз и увидел лежащую на земле Линн Косгроув. Ее одежда была в беспорядке, а рядом с ней храпел Джерри Люпэн. Джерри был в чем мать родила. — Куда это я опоздал? Лучше посмотри на себя, как ты выглядишь. Непристойно. — Ты сказал, что придешь в три. А сейчас уже пять. Человеческое тело не может быть непристойным. Оно прекрасно в своих неистовых желаниях. Кроме того, я твоя рабыня. Ты изнасиловал меня, отнял мою честь. Я полностью в твоем распоряжении. Делай со мной, что хочешь. Прошу тебя! Я жду. — Ждешь? С ним? — указал Римо на Люпэна. Лини Косгроув улыбнулась. — Этим можно заниматься и с ним. И с кем-нибудь еще. — Прекрасно, — сказал Римо. — Ну и занимайся. — Ты обещал! — Ты же знаешь, что бледнолицому доверять нельзя, — коварно заметил Римо. — Нельзя доверять ни одному мужчине, которому за тридцать. — Нельзя доверять реакционеру, — продолжал Римо. — Любому мужчине, — поправила его Линн Косгроув. — Безмозглой, похотливой свинье. Ты понимаешь, что я человек, с человеческими чувствами? — Что-то не верится... — Ты хочешь изнасиловать меня? — Нет. — Ты должен это сделать. — Почему это? — удивился Римо. — Потому что я так хочу. — А я для тебя — человек или нет? С человеческими чувствами? — Не задавай дурацких вопросов. Возьми меня. — Нет, — не согласился Римо. — Грязная свинья, — прошипела она. — Больше никогда я не предложу себя недостойному мужчине. Римо услышал, как она шарит по траве. — Проснись! Ну проснись же! Я хочу еще. Вставай! Римо чуть не бросился поднимать с земли бесчувственного Джерри Люпэна. По крайней мере, занятие сексом могло утихомирить ее лучше любого другого средства. Из церкви доносился оглушительный рев: — Когда-нибудь мы победим... Римо взбежал по лестнице и вошел в церковь. Внутренность храма напоминала дешевый притон в воскресное утро. Люди спали кто сидя, кто лежа, на полу, на церковных скамьях. Алтарные принадлежности валялись на полу, а сам алтарь был превращен в стойку пивного бара. На нем стояли бутылки с разнообразными наклейками; Деннис Пети исполнял обязанности бармена, а заодно и дирижера. Он заметил Римо и махнул ему рукой: — Эй, присоединяйся к нам! — Нас не одолеть... — прорычал он, поднимая над головой стакан с виски, и его слова подхватили человек десять-двенадцать, которые еще могли шевелить губами. — Клянусь берегами Священного озера, — воскликнул Римо. — Когда-нибудь... мы... победим, — прохрипел Пети. — Клянусь старинной пагодой Муллмейна, — завопил Римо. — Какую чушь ты несешь, — сказал Пети. — Где ты достал выпивку? — с отвращением спросил Римо. Пети постучал по лбу указательным пальцем: — У нас есть друзья, придурок. Не ты один со своими шоколадками. — Неужели еще кто-то нашелся? — Нашелся. Перкин Марлоу, — сказал Пети. — Это он прислал вам выпивку? — Да. Целый грузовик. — А он придет? — спросил Римо. — Я имею в виду, сейчас. Мне очень хотелось бы его увидеть. Просто умираю от любопытства. — Не все ли равно, когда он придет? — продолжал орать Пети. — Выпивка у нас есть, а завтра будет еще больше. Когда-нибудь... мы победим! Мы победим сегодня, завтра и послезавтра! Пока есть чем опохмелиться! На этот раз его поддержали четыре или пять голосов. Остальные соратники отключились надолго. Римо огляделся вокруг. Его план рухнул. Каждому из лежащих потребуется хотя бы один трезвый человек, чтобы вовремя доставить его в городок индейцев Алова. Он подумал: что если притащить туда Пети и Линн Косгроув? Нет, Брандт не согласится на такую сделку. И вдруг его озарило. Надо найти эту стапятидесятипятимиллиметровую пушку! В то время как Римо под покровом ночи пробирался в городок Апова, Ван Рикер спал. Но генерал был не один в комнате. На стуле рядом с кроватью сидел грузный человек. Он курил сигарету за сигаретой, сжимая фильтр большим и указательным пальцем правой руки, а левой придерживал на коленях револьвер. Человек изучал загорелое лицо Ван Рикера, освещенное тусклым светом ночника. Ван Рикер спал беспокойно. Известие Римо взбудоражило его. Но когда Ван Рикер зашел в номер к старику, но не нашел там ни Чиуна, ни Валашникова. Генерал ждал несколько долгих часов, борясь с желанием срочно позвонить в Вашингтон. Но кому он позвонит. Что скажет? Никто в Вашингтоне не знает о «Кассандре», тем более о генерале Ван Рикера. Связаться с ФБР? Они сочтут его сумасшедшим. С ЦРУ? Через пять дней после того, как секретарь на телефоне сообщит новость Джеку Андерсену, они сделают в еженедельнике аккуратную пометку: обсудить данный вопрос через месяц на брифинге. В итоге Ван Рикер вернулся в свою комнату и уснул. Сон его был тревожен. Перед ним проносились картины будущей войны: ракеты русских наносят первый ядерный удар по североамериканскому континенту. И полдюжины этих ракет нацелены на Вундед-Элк, на единственную надежду американцев предотвратить всемирную катастрофу. Если Валашников знает местонахождение «Кассандры», то русским будет легко ее уничтожить. Валашникову даже не потребуется устанавливать рядом с ней наводящее устройство. Русским понадобится лишь географический атлас. Веки Ван Рикера дрогнули. Во сне он увидел холмы Монтаны, объятые ядерным пламенем; стертые с лица Земли города Америки. И тогда он проснулся. Он только что видел поднимающийся над Балтимором багровый огненный шар. Открыв глаза Ван Рикер увидел что-то красное. Когда первоначальный испуг прошел, он сообразил, что красный шар — всего лишь огонек сигареты. Кто-то сидел рядом с его кроватью. — Валашников? — Да, генерал, — ответил голос с сильным акцентом. — Сколько лет, сколько зим! — Когда мы встречались в последний раз? — Десять лет назад, — сказал Валашников, гася сигарету о донышко пепельницы. — Я потерял целых десять лет из-за того, что идиоты из КГБ не знали разницы между загорелым человеком и негром. Ну да ладно... Вот мы и встретились. Все остальное не имеет значения. — Я ничего вам не расскажу, — пообещал Ван Рикер. — И не надо. Сам факт вашего присутствия говорит обо всем. Если вы здесь — «Кассандра» здесь. Больше матушке-России ничего не надо знать. Ван Рикер медленно вылез из постели. За окном светлело. Скоро наступит утро. — Что-то не похоже на правду, — сказал он Валашникову. — Если все так просто, зачем вы сюда приехали? — Вы уж простите меня, генерал, — ответил Валашников. — Простите человеческую слабость: я приехал позлорадствовать. Долгих десять лет вы были проклятием моей жизни. Вы и ваше дьявольское изобретение. Но я все-таки победил. И вот я тут, рядом с вами, чтобы вы могли ощутить то, что чувствовал я все эти годы. Чувство поражения. Валашников засмеялся. — Конечно, это глупо, но я хотел отомстить. — Вы убьете меня? — спросил Ван Рикер. Валашников опять засмеялся нервным лающим смехом: — Убить вас? Убить? После всех этих лет? Ну нет, генерал. Я оставлю вас... как это говорят у вас в Америке... вариться в собственном соку. — Я спрячу «Кассандру» где-нибудь в другом месте. — На это у вас уйдут годы. Уже поздно. Тогда вы могли держать все в секрете, так как мы не знали о ваших планах. Теперь же у вас нет такого преимущества. — Я... — начал Ван Рикер и замолчал, осознав, что ему нечего возразить. Валашников неуязвим. Валашников поднялся. — Всего хорошего, генерал. По крайней мере, вы не стали мне врать. Можете спокойно спать, зная, что обрекли свою страну на гибель. Он сунул револьвер в карман и засмеялся: — Приятных снов. В коридоре еще долго звучал его раскатистый смех. Ван Рикер задумчиво сидел на кровати, затем встал, включил свет и направился к телефону. Только один человек во всем мире мог помочь ему. Доктор Харолд В. Смит, санаторий Форлкрофт.Глава 13
Солнце уже показывалось над горизонтом, когда Римо добрался до городка Апова. С холма была хорошо видна толпа репортеров, полицейское оцепление и самозванцы, именующие себя индейцами. Римо постоял на краю плато, глядя вниз, на равнину, где рядом с дорогой, ведущей в городок, высились церковь, занятая Партией Революционных Индейцев, и монумент, скрывающий «Кассандру». Римо повернулся к ним спиной и направился в городок. Была уже половина пятого. У него оставалось буквально несколько минут, чтобы найти эту пушку и не дать ей взорвать «Кассандру». На мгновение Римо представил себе, что будет, если «Кассандра» все же взлетит на воздух. Он погибнет, вместе с ним погибнет и Чиун. Мысль о смерти Чиуна мало волновала Римо: поверить в это было невозможно, скорее исчезнет земное притяжение или что-нибудь еще вроде того. Но против «Кассандры» устоять невозможно. Смерть. Странная штука. Римо отметил, что относится к ней скорее отрицательно, и подумал: неужели все то, кого он отправил на тот свет, относились к смерти точно так же? В следующий раз он спросит своего клиента, как тот относится к смерти. Конечно, если следующий раз наступит. Брандт считал, что хорошо спрятал свою знаменитую пушку. Но Римо в порыве вдохновения пораскинул мозгами и нашел единственно верное решение. Почему бы не спрятать пушку на виду у всех? В парке, среди пулеметов, зениток и мирно играющий детей? Из парка очень удобно обстрелять церковь, памятник и шоссе. Все, что от него сейчас требовалось — это найти стапятидесятипятимиллиметровую пушку. Римо отправился на поиски. Но орудий было слишком много. Римо проверил их одно за другим. Ни одно из них не представляло опасности. Небольшие пулеметы, которые не стреляли. Бездействующие гранатометы. Минометы. Пушки, которые никогда не заряжались. Итак, орудия, из которого можно выстрелить в церковь, зацепив при этом «Кассандру», не было. У Римо оставалось еще двенадцать минут. Он растерялся. Он ведь даже не знал, где находится дом Брандта, чтобы пойти туда и вытрясти из того необходимую информацию. Что же делать, лихорадочно думал Римо? Городок мало-помалу просыпался. На улицах стали появляться люди. Вот она, рабочая, трудолюбивая, богобоязненная Америка. Сидя на скамейке в парке, Римо смотрел на прохожих. И вдруг его осенила идея. Кто же отправляется на работу в пять тридцать утра? В основном это были молодые мужчины. Воины. И все они шли в одном направлении. У Римо появилась слабая надежда. Он присоединился к одной из небольших групп, спешащих мимо парка в северном направлении. Римо быстро шагал рядом с индейцами, переходя от одной группы к другой, оказываясь при этом всегда впереди идущих. Тут он понял: они идут в супермаркет «Биг Эй!» Римо был в супермаркете почти ровно в шесть. Хотя супермаркет открывался через два часа, везде уже горел яркий свет. Невдалеке Римо заметил Брандта. Тот разговаривал с группой из двадцати человек, и каждую минуту через открытые двери главного входа прибывали все новые люди. До Римо доносились обрывки речи Брандта: — ... может быть, он придет... или мы избавимся от них сами... вы рассчитали наводку? Группа, насчитывающая уже человек сорок, последовала за Брандтом в дальний конец супермаркета. Римо увидел, как индейцы принялись разбирать огромную гору туалетной бумаги, сначала унося отдельные рулоны, затем упаковки из четырех рулончиков, коробки и, наконец, большие ящики. Под горой бумаги была спрятана пушка. Тут Римо сообразил, почему Брандт так выходил из себя, когда покупательницы вертелись около бумаги. Вероятно, Брандт перепрятал свою пушку вскоре после инцидента с храмом. Совершенно неподходящее место для пушки! До того неподходящее, что Римо с трудом отыскал ее. Сейчас его задача заключалась в том, чтобы не дать из нее выстрелить. Желательно уладить все мирным путем. Ведь в конце концов, Римо симпатизировал индейцам Апова и с радостью сам бы пальнул в банду, засевшую в церкви. Брандт наблюдал, как индейцы выкатывают пушку из железной клетки. Пушка оказалась не маленькой: выше человеческого роста. В поисках запасного выхода, через который будут вывозить пушку Римо обежал подсобные помещения и обнаружил большие двери для доставки товаров. Кроме того, он нашел главные кабели энергоснабжения всего здания. Римо посмотрел, нет ли где предохранителей, но не нашел их. Два кабеля шли по стене сверху вниз, не достигая всего двенадцати футов до пола, где были фарфоровые катушки, и исчезали в кирпичной стене. Римо подпрыгнул и дотронулся левой рукой до одной из катушек. Вот задача! Он ничего не понимал в электричестве, поэтому решил все тщательно продумать. Если, разрезая кабель, он дотронется до стены или до пола, то заземлится, и его ударит током. Удар может оказаться смертельным. А если бы он был в туфлях на резиновой подошве? Нет, они его не спасли бы. Придется резать провода, не заземляясь. Римо отступил немного назад, присел и подпрыгнул, рубанув рукой по одному из хорошо изолированных кабелей и разрезал его надвое. Римо ощутил в руке слабое покалывание и легко приземлился рядом с кабелем, извивающимся по земле, как змея, и выплевывающем искры. Он отпрыгнул подальше. Затем Римо отступил и прыгнул снова, ударив рукой по второму кабелю, который, рассыпая искры, также распался надвое. Приземляясь, Римо постарался его не задеть. Из супермаркета уже доносились встревоженные крики. — Что происходит? — Кто-нибудь, проверьте пробки! Надо было спешить. Небо уже розовело. Он обошел супермаркет и остановился перед автоматическими дверями главного входа, которые заклинило. Римо пришлось открыть их вручную. В помещении было темно. Он пробирался среди индейцев, бросивших пушку и ожидающих, когда включится свет. Он подошел к пушке вплотную и ощутил над головой гладкую холодную сталь. Он прикоснулся к металлу и слегка постучал по нему ребром ладони. В любом механизме есть слабые места, а пушка была всего лишь механизмом. Чиун говорил, что всегда нужно найти точку, где вибрация разнесет механизм на части. Римо заработал руками быстрее, ударяя по металлу. Наконец он нашел эту точку — место, которое вибрировало не так, как остальной механизм. Римо начал мерно бить по нему руками: то правой, то левой, взмахивая ими над головой — совсем как метроном. Супермаркет наполнился гулом металла. — Что за шум? — крикнул кто-то рядом. — Проверяю, на что годится эта пушка, — ответил Римо. Человек рядом с ним засмеялся. Скоро Римо понял, что металл начал вибрировать, в такт его ударам, и изменил ритм на более быстрый. Пушка издала протяжный стон. Римо, удовлетворенный, начал пробираться к выходу. Из глубины помещения донесся голос Брандта: — Кто-то перерезал кабели! У меня есть карманные фонарики. Подходите все ко мне. Люди разобрали фонарики и осветили им пушку. — Что за дьявольщина? — спросил кто-то. — Чтоб мне провалиться, — сказал Брандт. Пушка была на месте, но ее ствол, вместо того, чтобы с фаллической гордостью указывать вверх, бессильно уткнулся в землю, как сломанный стебель. А Римо уже несся по дороге навстречу другой проблеме — Валашникову. Но он не успел полностью скрыться из виду. Разъяренный Брандт, подойдя к окну, увидел убегающего в утреннем свете Римо. — Сукин сын! — выругался он. — Грязный двурушник. — Он стукнул кулаком по ладони левой руки. — Если ты думаешь, что так легко отделался, то ошибаешься.Глава 14
Генерал Ван Рикер все-таки обставил его. Валашников осознал это после телефонного звонка первого заместителя атташе Советского Союза по делам культуры. — Товарищ Валашников, вы немедленно отзываетесь на родину, — без предисловий заявил главный красный шпион в Америке. — На родину? Почему? — И вы еще спрашиваете? Разве наша политика по отношению к Соединенным Штатам в корне изменилась? — Но я же нашел ее. Она здесь! Здесь! Я целых десять лет искал ее, — воскликнул Валашников. — Да. Вы нашли ее. Но чуть было не стали причиной международного скандала. Вы могли поставить под угрозу разрядку, а без разрядки, без дружественных отношений и взаимопонимания мы не сможем нанести внезапный удар. Вы идиот, Валашников. Вы отзываетесь немедленно. Валашников глубоко вздохнул. Он был слишком близок к победе, чтобы проиграть так просто. — Не объясните ли мне, в чем моя ошибка? — С радостью, — сказал первый заместитель атташе по делам культуры. — Во-первых, оскорбление девочки-индеанки, влекущее за собой уголовную ответственность для вас и осложнения в отношениях с Америкой для всей нашей страны. — Но... — Никаких «но». Если бы вы были только извращенцем, но вы еще и идиот. Подумать только, вы предложили русское оружие индейцам в Вундед-Элк! Вы вмешались во внутреннюю политику американцев. Вы влезли в дела, которые, нас не касаются. — Но я никогда... — Не отрицайте очевидного, Валашников. Я только что слышал это собственными ушами. Вам повезло, что мэр Вундед-Элк — рассудительный человек. Ван Рикер не станет предъявлять вам претензии. — Ван Рикер? Разве он... — Он официальное лицо, Валашников. Официальное. Станет ли он лгать? Вы немедленно возвращаетесь во Владивосток и ждете, пока вас не вызовут. В трубке щелкнуло и раздались гудки. Сумасшедшие! Психи! Ван Рикер их одурачил. Ему удалось раздобыть где-то компромат на Валашникова, и он сочинил для советского посольства вполне правдоподобную историю. И советское посольство поверило ему. Идиоты. Ладно, пусть дурью маются, Валашников им в этом деле не подмога. Десять лет назад он был прав! Его наказали за глупость КГБ. И вот теперь, когда он близок к успеху, он не подчинится русскому шпиону в Вашингтоне, поверившему в совершенно невероятную историю. Там, в Москве, должны знать, что Валашников прав. Это было целью всей его жизни, которая стала чередой невзгод и унижений. Теперь он должен взять реванш. Он докажет свою правоту. Взять и уехать? Вернуться во Владивосток? Нет! Даже если бы он решил вернуться, он понимал, что никогда не доедет до Владивостока. Любой дурак знал, что вмешательство во внутренние дела Америки влекло за собой ссылку и смерть. Валашников сунул пистолет в ящик трюмо, надел пиджак и вышел из комнаты. Он найдет способ доказать России, что он прав. Когда Римо шел по шоссе обратно, полицейских постов нигде не было. Все собрались вокруг огромной палатки, в которой находился штаб прессы. Римо направился к палатке и увидел, что там горели прожектора телевизионщиков, стрекотали камеры, а репортеры поспешно чиркали в блокнотах. В центре внимания находился человек, которого Римо сразу же узнал Его лицо украшало обложки журналов. Весь мир видел это лицо на киноэкранах, увеличенное в сорок раз. Перкин Марлоу. Актер в голубых джинсах и тенниске. Его длинные редеющие волосы были стянуты на затылке в «конский хвост». — Геноцид Америки, — тихо говорил он, едва шевеля губами. — Что он сказал? — всполошился один из репортеров. — Что он сказал? — Суицид Америки... — подсказал ему его коллега. — Спасибо, — поблагодарил его первый, довольный тем, что не пропустил ни слова. Перкин Марлоу продолжал отвечать на вопросы репортеров так тихо и невнятно, что все с трудом разбирали слова. Но идея была такова: Америка полна злодеяний; злым, глупым и скучным американцам недостаетздравого смысла, чтобы поддержать правое дело честных, трудолюбивых, близких к природе краснокожих. Он не желал вспоминать, что злые, глупые и скучные американцы сделали его богачом, платя за просмотр фильмов с его участием. Репортеры также не вспоминали об этом, чтобы не показаться своим коллегам правительственными провокаторами. — Я сейчас отправлюсь в лагерь Партии Революционных Индейцев, — заявил Марлоу. — Там я объединюсь со своими братьями-индейцами. Пусть мы погибнем как герои под натиском правительственных войск. — Каких войск? — спросил Римо, проталкиваясь сквозь толпу. Марлоу смутился. — Все знают, что мы тайно окружены правительственными войсками. — Информация верна, — пискнул Джерри Кэндлер. — Я писал об этом в «Глоуб». Кто там сомневается, успокойтесь! — Да, мы можем погибнуть в бою, но мы будем бороться! — Забудь о борьбе, — крикнул Римо, — ты забыл, что обещал привезти им еще выпивки? Грузовик уже свободен. Римо опять переменил свое место в толпе. Марлоу оглядел толпу, тщетно пытаясь найти возмутителя спокойствия. В итоге он сказа: — Джентльмены, я заканчиваю. Если нам не придется встретиться вновь, продолжайте вашу работу и борьбу. Он повернулся и, покинув палатку, быстро зашагал к церкви. Кэндлер попытался аплодировать, но было уже поздно. Представители прессы последовали за Марлоу, таща с собой оборудование. Полицейские шли рядом с толпой, пересекающей поле. А по шоссе, ведущему от мотеля к памятнику, шагал не замеченный никем Валашников. Римо, не обратив на него внимания, вернулся в мотель. Чиун сидел на полу в позе «лотоса», глядя в большое окно. Он быстро поднялся на ноги: — Тебя так долго не было. Ну, как он тебе? Правда, он замечательный человек? — Сколько он тебе предложил? — Не только мне, — поправил его Чиун. — И тебе тоже. — Очень мило с его стороны, — заметил Римо. — Чиун, я всякий раз удивляюсь тебе. — Я пытался оговорить для тебя хорошую оплату чтобы ты не обиделся. — Да я не об этом, Чиун! Как можно доверять русским? Ты ведь не доверяешь китайцам? А русские гораздо хуже. — Я ни разу не слышал о них ничего плохого, — заявил Чиун. — Ни разу? А ты не спрашивал у Валашникова, что у них идет по телевидению? Чиун удивленно вскинул брови: — По телевидению? А почему я должен спрашивать? Я не такой уж фанатичный телезритель. — Я имею в виду твои дневные медитации. Что ты будешь смотреть вместо передачи «Вращение Земли»? — Что значит «вместо»? — В России не показывают «Вращение Земли», — сказал Римо. — Ты лжешь! — воскликнул Чиун, побелев как полотно. — Нет, папочка, это правда. Кроме того, там нет «мыльных опер». — А Валашников сказал, что есть. — Он соврал. — Ты уверен? Или ты не хочешь работать на Матушку-Россию из патриотических чувств? — Спроси его еще разок. — Спрошу. И Чиун вышел из комнаты. Они постучались к Валашникову. Ответа не было, и Чиун, положив правую руку на замок, легко сорвал его. Дверь открылась. Чиун заглянул внутрь. — Его нет. — Что отрадно видеть, — произнес Римо, глядя на замок в руке Чиуна. — Мы найдем его. Он может находится лишь в двух местах: либо в своей комнате, либо за ее пределами. Когда они шли по бетонной дорожке, ведущей из мотеля, на их пути возник Ван Рикер. Он удовлетворенно улыбался. — Вы его видели? — спросил Чиун. — Кого? — Русского мошенника с дурацким именем, — сказал Чиун. — Валашникова, — пояснил Римо. — Нет, — произнес Ван Рикер. — Наверно, он уже отправился обратно в Россию. — Мы проверим, — сказал Чиун и пошел по дороге, ведущей к памятнику. Представитель прессы были разочарованы. Перкин Марлоу исчез в помещении церкви, куда их не пустил Деннис Пети. — Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем, — пообещал он. — Но мы информируем мировую общественность, — запротестовал Джонатан Бушек. — Пусть весь мир катится к чертям собачьим, — сказал Пети, захлопывая перед репортерами дверь. Репортеры недоуменно посмотрели друг на друга. — Вероятно, он очень устал, — сказал Джерри Кэндлер. — Да, — согласился его коллега. — Но все равно он не имеет права вести себя по-хамски. — Конечно, — сказал Кэндлер. — Его оправдывает лишь то, что он слишком долго имел дело с правительством, и ему теперь трудно перестроиться. Репортеры дружно закивали, соглашаясь, что в высокомерии Пети виноват Вашингтон, и гурьбой направились к памятнику. Валашников ждал их. Он стоял рядом с «Кассандрой», погубившей его карьеру и отравившей десять лет его жизни. Какие еще сюрпризы готовит она Валашникову? Он взглянул на бронзовую доску в центре мраморной глыбы. На редкость изобретательно, подумал Валашников. Ван Рикер постарался. Валашников медленно обошел памятник. Рядом в кустах что-то блеснуло. Он встал на четвереньки и вытащил из кустов металлический предмет, выброшенный Ван Рикером. Он тщательно осмотрел предмет, не осознавая, что впитывает смертельную дозу радиации. Он был счастлив узнать в металлической детали важное соединяющее устройство, обеспечивающее запуск «Кассандры». Без этого устройства «Кассандра» не сработает. Она просто не сможет взлететь. Если ее взорвать, она поразит Америку, а не Россию? Под ударом оказывалась Америка. Он должен срочно передать донесение в Москву. Нужно, чтобы там знали об этом. Валашников увидел приближающихся представителей прессы и помахал им. Он еще не заметил Римо, Чиуна и Ван Рикера, идущих в задних рядах. — Вот он. Вот он, обманщик! — закричал Чиун. — Ты сказал мне правду, Римо? — Да, папочка. Зачем мне врать? Чиун хмыкнул и умолк. Валашников взгромоздился на монумент. Он помахал над головой недостающей частью «Кассандры». — Все сюда! — позвал он. — Эй вы, там! Репортеры остановились, изумленно взирая на странного человека, приплясывающего на мраморной глыбе. Он продолжал размахивать металлическим предметом. — Все быстро сюда! — вопил он. — Я покажу вам свидетельство американского милитаризма. — Нам нужно поторопиться, — встревожился Кэндлер. — У него явно что-то есть. — Начинай снимать, — сказал Джонатан Бушек оператору. Застрекотали камеры, и репортеры бросились к Валашникову. Валашников поглядел на свои руки. Кожа на них покраснела, как обожженная. Ничего! Ради Матушки-России можно и потерпеть. Он приплясывал на монументе, крича: — Скорее! Скорее сюда! — Что он делает? — спросил Римо. Ван Рикер прищурился. — Черт! — сказал он. — У него в руках эта штука, которую я выбросил. Теперь ему известно, что «Кассандра» безопасна. — Ну и что? — спросил Римо. — Он сообщит русским. Любой инженер, увидевший эту деталь, скажет, что ракета не взлетит. Теперь Америка снова уязвима. Чиун не принимал участие в разговоре. Он решительно зашагал к монументу, на котором все еще вопил и приплясывал Валашников. — Эй! — позвал его Чиун. Валашников посмотрел вниз. — Скажи мне правду: по вашему телевидению идет передача «Вращение Земли» или нет? — Нет, — ответил Валашников. — Ты солгал мне. — Я солгал во имя великой цели. — Нехорошо дурачить Мастера Синанджу. Римо тем временем сдерживал толпу репортеров, не давая им приближаться к памятнику более, чем на тридцать футов. — Простите, ребята, но туда нельзя. — Почему? — Радиация, — объяснил Римо. — Я так и знал! — воскликнул Кэндлер. — Правительство использует ядерное оружие против индейского освободительного движения. — Ага, — ответил Римо. — А потом оно займется теми, кто сует нос не в свое дело. Все камеры были нацелены на Валашникова, который орал изо всех сил: — Я русский шпион! Эта ракета, чтобы взорвать весь мир! Она сломалась! Она больше не работает! Эта деталь делать ее сломанной! Он размахнулся над головой металлическим предметом, словно лассо, и бросил его на землю. Спрыгнув вниз, он посмотрел на свои руки. Ладони были покрыты волдырями, они горели, словно обваренные кипятком. Он встретился взглядом с генералом Ван Рикером. — Я выиграл, генерал! — торжествующе произнес Валашников. Ван Рикер молчал. — В России увидят эту хронику и поймут, что «Кассандра» безопасна. Вдруг Валашников резко обернулся: Чиун схватил его за плечо. — Почему ты солгал мне, — потребовал Мастер Синанджу. — Я не мог иначе. Простите меня. Но я победил. Я все-таки победил! — Лицо Валашникова сияло. — Теперь в России узнают, где находится «Кассандра»! Я победил! — Мы еще увидим, кто победил! — прошипел Чиун. Он нырнул под брезент, укрывающий мраморную глыбу. На пути продвижения Чиуна ткань зашевелилась. Так ребенок, играя, залезает с головой под одеяло. — Мы хотим побеседовать с русским шпионом, — обратился к Римо Бушек. — Нельзя, — сказал Римо, исказив лицо гримасой, чтобы сделать себя неузнаваемым. — Этот человек — опасный сумасшедший. — Что вы сказали о радиации? — задал вопрос другой репортер. — Государственная тайна. Не подлежит разглашению, — ответил Римо. Позади себя он услышал глухие удары и щелканье, исходившее от пальцев Чиуна. Римо бросил взгляд через плечо и увидел, что Чиун вылезает из-под брезента. Старик снял тяжелую материю с черной мраморной глыбы, в верхней части которой теперь тянулась тонкая длинная трещина. Ван Рикер беседовал с Валашниковым — Что ж, вы победили. — Спасибо, генерал, — ответил русский. Его сердце колотилось, а боль в обожженных руках стала невыносимой. — Сколько я проживу? — Как долго вы держали эту штуку? — Примерно, десять минут. Ван Рикер опустил голову: — Я глубоко вам сочувствую. — Я должен убедиться, что победил окончательно, — Валашников повернулся к представителям прессы, но на его пути встал Чиун. — Ты хочешь полной победы? Я тебе ее приготовил, — сказал старик. — О чем вы? — Ты хочешь доказать русским, что это — «Кассандра»? — Да. — Хорошо, — сказал Чиун. — Видишь там, вверху, трещину? Иди туда и раздвинь ее. Под жужжание телекамер Валашников, шатаясь, побрел к мраморной глыбе. Яд радиации уже разливался по его телу, отравляя мозг, в котором закипали какие-то отрывочные мысли. Он с трудом сохранял контроль над собой. — Я русский шпион... — выкрикивал он. — Это американская капиталистическая ракета... Он наконец нашел трещину, о которой говорил Чиун, споткнулся и упал рядом с ней. Кусок мрамора отъехал, обнажив под ним вторую мраморную плиту Валашников увидел ее: — Нет! — простонал он. — Нет! И потерял сознание. Камеры все стрекотали. Репортеры столпились вокруг его безжизненного тела, распростертого рядом с мраморной глыбой, на которой было высечено: «Кассандра-2»Глава 15
Репортеры вопросительно смотрели друг на друга. — А что означает «Кассандра-2»? — спросил Джонотан Бушек у Римо. — Секретное оружие, предназначенное для того, чтобы взорвать весь мир, — ответил за него Кэндлер. — Вы ручаетесь за свои слова? — обернулся к нему Бушек. — А что же это еще, по-вашему? — возмутился Кэндлер. И внезапно умолк, услышав позади какой-то странный шум. Сначала он напоминал дуновение легкого западного ветра. Затем, по мере приближения, он усилился. Все обернулись. Их глазам предстало необычное зрелище. На плоскогорье, где находился городок индейцев Апова, появился всадник, за ним другой, третий. Множество всадников. Они выстроились в непрерывную линию на краю обрыва. Они были в перьях и военной раскраске, обнаженные по пояс, с ружьями и луками за спиной, они стояли и смотрели на церковь, в которой мирно выпивали члены Партии Революционных Индейцев. И вот один воин, находящийся посередке, поднял ружье над головой, и с оглушительными криками воины Апова устремились вниз по склону на своих небольших лошадках. Римо невольно улыбнулся. Не так-то легко заставить Брандта отказаться от своих намерений! — Это индейцы на тропе войны, — закричал один из репортеров. — Не дай себя одурачить. По всей вероятности, это переодетые зеленые береты, — сказал ему Кэндлер. — Для чего индейцам атаковать партию Индейцев, борющихся за счастье всех краснокожих в Америке? — Ты прав, — согласился Джонатан Бушек. — Идем, — сказал он оператору, и они побежали по дороге, ведущей от памятника к церкви. Вместе с ними ринулись и остальные. Воины Апова в количестве двухсот человек с воплями мчались по прерии туда, где возвышалась церковь. Находящиеся в церкви тоже услышали шум. Члены Партии праздновали прибытие Перкина Марлоу. Основным напитком пирующих был двойной шотландский виски. Первым очнулся Деннис Пети. — Что-то становится шумновато. Невозможно даже нормально отпраздновать встречу, — сказал он, швыряя пустую бутылку в угол алтаря, где она зазвенела и разбилась. Со стаканом в руке Деннис выбрался на крыльцо. — Перкин, старина, наливай, не стесняйся! — бормотал он. Открыв дверь, Деннис Пети выглянул наружу. — Вот это да! — присвистнул он. — Что там такое? — спросила сидящая на церковной скамье Линн Косгроув, что-то набрасывая в блокноте. — Индейцы, — ответил Пети. — Это индейцы! — завопил он на всю церковь. — Настоящие индейцы. — Наверно, они хотят изнасиловать женщин, — сказала Косгроув. — Вот зараза! Они приближаются, — орал Пети. — Они кричат: «Смерть революционерам!» Вот зараза! Я исчезаю. — Правительственные прихвостни! — надменно произнесла Косгроув. — Верно, — согласился Марлоу. — Как бы не так! Вот дерьмо! Это настоящие индейцы. С ними шутки плохи, — сказал Пети. Все сорок партийцев окружили Пети. — Он прав, — произнес кто-то. — Нужно смываться. — Быстрее, — крикнул Пети, — а то будет поздно. Они сбежали по ступенькам церкви и ринулись к полицейскому оцеплению. На бегу Пети сорвал с себя грязную рубашку и взмахнул ею над головой: «Просим защиты! Мы сдаемся. Защиты!» Остальные члены партии последовали его примеру, сняв рубашки и размахивая ими, как флагами. — Помогите! Просим защиты! Из их карманов выскакивали пивные банки и бутылки виски. Репортеры попытались остановить их, но их сбили с ног и затоптали. — Убирайтесь с дороги, придурки! — крикнул Пети, давая оплеуху Джерри Кэндлеру и наступая на Джонатана Бушека. Позади всех, спотыкаясь и падая, бежал Перкин Марлоу. — Я просто хотел помочь! Я хотел помочь! Не трогайте меня! — хныкал он. В одно мгновение бегущие миновали представителей прессы. Кэндлер приподнялся на локте и поглядел на спины улепетывающих революционеров. — Не виню их за панику. Они испугались, что переодетые военные их убьют, — сказал он лежащему на спине Бушеку. Кэндлер взглянул вверх и увидел смотрящего на него человека на небольшой приземистой лошадке. У него был бронзовый оттенок кожи и головной убор из перьев. В правой руке он сжимал ружье. — Кто вы? — спросил человек. Шатаясь, Кэндлер поднялся на ноги — Я рад, что вы спросили именно меня. Я — Джерри Кэндлер из «Нью-Йорк Глоуб»! Я знаю, зачем вы так вырядились, терроризируя этих несчастных индейцев. Вам это не сойдет с рук! — Вы имеете в виду индейцев из чикагского Саут Сайда? — спросил Брандт, сверху вниз глядя на Кэндлера. — Весь мир узнает о ваших зверствах, — сказал Кэндлер. — У вас от рождения не все дома, или вас плохо учили в школе? — спросил Брандт. Он посмотрел вдаль и увидел, что партийцы наконец добежали до оцепления и один за другим начали сдаваться полиции. Затем он обернулся к остальным воинам. — Пойдемте, друзья, вынесем мусор из нашего храма. Они повернули лошадок и направились к церкви. Кэндлер побрел к полицейским, на ходу сочиняя заголовок для воскресного номера «Вьетнам, Аттика, Сан-Франциско, Вундед-Элк продолжает список американских бесчинств». Римо наблюдал атаку и чуть не начавшуюся битву, сидя на мраморной глыбе. Он был весьма удовлетворен увиденным и повернулся к Чиуну, чтобы поделиться своими чувствами Но тот был занят разговором с Ван Рикером. — Вот оно, оружие, которое нужно было изобрести. Но для этого требовалось пошевелить мозгами, — говорил Чиун. — Что ты имеешь в виду, отец? — спросил Ван Рикер. — Теперь о «Кассандре» узнает весь мир. Чиун покачал головой. — О «Кассандре-2». Так я написал на табличке. А это значит, что еще есть"Кассандра-1", и никто никогда не узнает, где она. Ван Рикер смутился: — И русские тоже? — Русские тем более поверят в существование «Кассандры-1». Ведь они видели часть механизма «Кассандры-2». Я создал для тебя самое совершенное оружие. Безопасное и эффективное. Белым людям можно доверять только такие игрушки. Загорелое лицо Ван Рикера расплылось в улыбке. — А ты прав, отец. — Он поглядел на мраморную глыбу, где лежал Валашников. — Знаешь, мне его жаль. Он столько лет искал «Кассандру», и вот, когда он нашел ее, такое разочарование. — Так ему и надо, — проворчал Чиун. — Только низкий и подлый человек может лгать наемному убийце. Все втроем отправились обратно в мотель, и Ван Рикер немедленно приступил к работе. Он позвонил в Вашингтон и попросил прислать команду для демонтажа «Кассандры-2». Он делал все в открытую и был рад, что дело получило широкую огласку. Ван Рикер улыбался. Теперь он мог рассказывать о «Кассандре-2». Ведь у него есть более совершенное оружие — «Кассандра-1». Римо и Чиун сидели в соседней комнате. «Мыльные оперы» еще не начались, поэтому они смотрели программу новостей. Показывали Валашникова, «Кассандру-2», атаку воинов Апова и бегство Партии Революционных Индейцев. Джонатан Бушек сунул микрофон в лицо Линн Косгроув. — Горящая Звезда... — начал Бушек. — Мое имя Линн Косгроув, — ответила она. — Но я думал, ваше индейское имя... — Все это в прошлом. Время битв миновало. Настало время других боев. За сексуальное освобождение. Вот наброски к моей новой книге, — и она помахала блокнотом перед его носом. — Здесь изложены мои взгляды на честные и здоровые сексуальные отношения между людьми. Ложный стыд должен быть отброшен. Свободной рукой она рванула застежку платья из оленьих шкур, обнажив грудь перед камерой. — Долой стыд! — закричала она. — Да здравствует секс! За ее спиной кто-то крикнул: — Сакайавеа! Это был Деннис Пети. Линн Косгроув обернулась: — Подлый обманщик! Дерьмо собачье, ублюдок! В объектив камеры попало, как Пети расстегнул ширинку и сделал непристойный жест в сторону Линн Косгроув: — А это для тебя! Наблюдая превращение свободного обмена мнениями в непристойную перебранку, Бушек медленно опустился на землю. Последнее, что увидели телезрители, было искаженное лицо Бушека, по которому, смывая грим, текли слезы. Затем сенатор по делам национальных меньшинств объявил, что внесет на заседание Сената предложение выплатить двадцать пять тысяч долларов каждому члену Партии Революционных Индейцев. В заключение он назвал происшедшее «продолжением кровавого списка Вун-дед-Элк». Римо выключил телевизор. — Видишь, папочка, жизнь нации бьет ключом. — Я вижу, — ответил Чиун. — Безумие продолжается. — Кстати, о безумии... Надо бы позвонить Смиту. Смит терпеливо, без замечаний выслушал рассказ Римо событиях дня, из чего Римо заключил, что все его действия были правильными. — У тебя остается еще одно дело, — напомнил ему Смит. — Знаю, — ответил Римо. Он повесил трубку и отправился к Ван Рикеру. Сидящий у телефона Ван Рикер обернулся к Римо. Он улыбнулся, потирая руки. — Ну вот, все в порядке, — сказал он. — Пентагон уже распространяет версию о «Кассандрах», разбросанных по всему миру. На редкость удачный денек. Он посмотрел на Римо и еще раз улыбнулся: — Давай приступай к своему делу! — К какому делу? — удивился Римо. — Ты же пришел убить меня, я знаю. Я знаю все о тебе, старике, Смите и организации КЮРЕ. — Почему же ты не сбежал? — Помнишь тех двоих, в памятнике? Моих рук дело, чтобы сохранить тайну. Теперь ты сделаешь то же самое. Зачем мне убегать? — Верно. Все справедливо, — сказал Римо. — Передай Смиту мои наилучшие пожелания. Он умный человек, — произнес Ван Рикер. — Передам, — ответил Римо и покончил с генералом. Затем он положил его тело на кровать, чтобы имитировать смерть от сердечного приступа, вызванного переутомлением, и вернулся в свой номер. — Мы уезжаем, папочка. Чиун что-то писал на длинном пергаментном свитке. — Сейчас. — Что ты делаешь? — Пишу письмо сумасшедшему императору Смиту Поскольку создание «Кассандры-1» и починка «Кассандры-2» не входили в наш контракт, он должен заплатить мне за это отдельно. Он повернулся к Римо. — Тем более, что нам пришлось отклонить такое заманчивое предложение матушки-России.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Доллары мистера Гордонса
Глава 1
В последний свой день, когда его руки были еще соединены с плечами, а спинные позвонки составляли единое целое — невредимый позвоночный столб, Джеймс Кастеллано снял с верхней полки стенного шкафа в прихожей свой служебный револьвер 38-го калибра. Оружие он хранил в коробке из-под ботинок компании «Том Макен». Коробка была тщательно обмотана изоляционной лентой — так, чтобы дети не могли открыть или проткнуть картонную крышку, если, не дай Бог, доберутся до нее, играя в небольшом фермерском домике Кастеллано, расположенном в одном из тех районов Сан-Диего, в которых проживали люди среднего достатка. Но дети давным-давно покинули этот дом и обзавелись собственными детьми. Изрядно подсохшая за долгие годы изоляционная лента рвалась в пальцах, когда Кастеллано начал сдирать се с коробки. Это занятие не мешало ему одновременно, сидя за кухонным столом, жевать недозрелый персик и слушать жалобы своей супруги Бет Мари на высокие цены, на его низкую зарплату, на поселяющихся в их районе в последнее время «не таких» жильцов, на то, что машине требуется ремонт, а денег, конечно же, нет. Когда Кастеллано улавливал в потоке слов паузу, он вставляют в него свое «Угу!», когда голос жены повышался, он каждый раз реагировал на это кивком головы, сопровождая его словами: «Это ужасно!» Сняв с коробки последний слой изоляционной ленты, Кастеллано заметил доставленную на крышке цену — семь долларов и девяносто пять центов. Он хорошо помнил эти ботинки. Пожалуй, они были намного изящнее и крепче, чем те, за которые он заплатил недавно двадцать четыре доллара и девяносто пять центов. Револьвер был обложен толстым мягким слоем белой туалетной бумаги и густо смазан неким вазелиноподобным составом, который ему много лет тому назад дали на оружейном складе. В коробке лежала также карточка размером три дюйма на пять с печатными буквами, написанными от руки чернильной ручкой, с кляксой в конце. Это была составленная им когда-то памятка по содержанию оружия, состоявшая из десяти пунктов. Она начиналась с напоминания о том, что первым делом с револьвера надо снять густую смазку, и заканчивалась словами: «Прицелиться в лицо Никольса и нажать на спусковой крючок». Прочитав последний пункт, Кастеллано улыбнулся. Насколько он помнил, Никольс был тогда помощником районного инспектора Секретной службы, и его ненавидели все подчиненные. Это было уже в прошлом, поскольку минуло более пятнадцати лет с тех пор, как Никольс умер от сердечного приступа. Теперь, когда Кастеллано сам стал помощником районного инспектора по вопросам, связанным с изготовлением и сбытом фальшивых, или, как их называли, «веселых» денег, он понял, что Никольс, собственно говоря, был не таким уж и злыднем. Просто он был требователен. Но в этом деле по-другому нельзя. — Угу, — сказал Кастеллано, внимательно рассматривая на свет кухонной лампы внутреннюю поверхность абсолютно чистого ствола револьвера. — Это ужасно, — добавил он наугад. — Что именно? — спросила Бет Мари. — То, что ты сказала, дорогая. — А что я сказала? — Ну, про то, как все теперь становится ужасным, — сказал Кастеллано и, прочитав в пункте восьмом памятки, что надо вложить в барабан шесть патронов, долго шарил по дну коробки, пока не нашел все шесть. — Как жить дальше? Эти постоянно растущие цены нас просто убивают. Просто убивают. Это ведь все равно, как если бы каждый месяц тебе понижали жалованье, — сказала Бет Мари. — Будем, дорогая, налегать на гамбургеры вместо бифштексов. — На гамбургеры? Да мы в последнее время почти совсем перестали их покупать, чтобы сэкономить немного денег. Последнее слово заставило ее мужа насторожиться. — Что ты сказала? — спросил Кастеллано, подняв глаза от револьвера. — Я сказала, что мы экономим деньги на гамбургерах. Ты что, не слушаешь? — Слушаю, дорогая, — сказал Кастеллано. Требование десятого пункта инструкции было явно невыполнимо: для этого нужно было выкопать из могилы тело давно умершего помощника районного инспектора Никольса. Вместо этого Кастеллано поставил револьвер на предохранитель и положил его во внутренний карман своего легкого полосатого пиджака. В офисе ему обещали выдать наплечную кобуру. — А зачем тебе револьвер? — спросила Бет Мари. — Иду в офис, — сказал Кастеллано. — Знаю, что в офис. Конечно же, я не думаю, что ты собираешься ограбить «Бэнк оф Америка». Но револьвер-то зачем? Тебя что — понизили в должности, и ты теперь оперативник или что-то в этом роде? — Да нет, просто сегодня у меня особое задание. — Понятно, что особое. Если бы не особое, ты бы не брал с собой свою пушку. Впрочем, я только попусту трачу время, задавая тебе все эти вопросы. — Угу, — сказал Кастеллано и поцеловал жену в щеку. Он почувствовал, что она обняла его в этот раз крепче обычного, и сам крепко обнял ее, давая понять, что дружеская простота их взаимоотношений вовсе не означает, что он остыл к ней, что любовь прошла. — Дорогой, принеси домой несколько образцов. Говорят, будто они становятся лучше чуть ли не с каждым днем. Интересно взглянуть. — Что ты имеешь в виду? — спросил Кастеллано. — Ну что ты так сразу разволновался! Я прочитала об этом в газете. Не беспокойся — ты мне ничего не говорил. Ты мне вообще никогда ни о чем не рассказываешь. В газете написано, что по рукам ходит очень много фальшивых двадцаток, причем высокого качества. — Хорошо, дорогая, — сказал Кастеллано и нежно поцеловал жену в губы. Когда она повернулась, чтобы идти обратно на кухню, он шлепнул ее по широкому заду, и она взвизгнула, шокированная этой фривольностью. Так было и тогда, когда они только что поженились, и она еще пригрозила, что уйдет от него, если он посмеет это повторить. Это было более двадцати пяти лет назад. За это время шлепки повторялись не менее семидесяти тысяч раз. Кастеллано вошел в расположенное в центре Сан-Диего здание, в котором находились правительственные учреждения, и поднялся в свой кабинет. Поддерживаемая кондиционером благословенная прохлада была как нельзя более кстати, учитывая то, в какое пекло превращались улицы города в эти жаркие летние дни. В полдень к нему пришел посыльный из отдела снабжения, который принес кобуру и показал, как надо ее надевать. В 16.45 позвонил районный инспектор. Он поинтересовался, взял ли Кастеллано оружие. Услышав утвердительный ответ, инспектор сказал, что позвонит еще. В семь вечера, то есть двумя с половиной часами позже того времени, когда Кастеллано обычно отправлялся домой, инспектор позвонил ему снова и спросил, получил ли он «это». — "Это"? — переспросил Кастеллано. — Что конкретно? — Вы должны были уже получить... В дверь постучали, и Кастеллано сказал об этом инспектору. — Вот, должно быть, принесли, — сказал инспектор. — Позвоните мне, когда ознакомитесь с этим. В кабинет вошли два человека, вручившие ему запечатанный сургучной печатью пакет из оберточной бумаги. На нем стоял черный чернильный штамп: «Совершенно секретно». Кастеллано предложили расписаться в получении, и когда он ставил свою подпись в регистрационной книге, он заметил, что там уже стояли подписи не только его непосредственного начальника — инспектора Секретной службы, но и, как ни странно, заместителя министра финансов и заместителя министра иностранных дел. Пакет успел побывать во многих руках. В соответствии с действующей инструкцией Кастеллано подождал, когда вручившие ему пакет люди выйдут из кабинета, и только тогда сломал печать. Внутри находились два конверта и записка. На одном из конвертов было написано: «Открыть сначала этот конверт»; надпись на втором предупреждала: «Открывать только после получения специального разрешения по телефону». В записке от инспектора было всего несколько слов: «Джим, что вы об этом думаете?» Кастеллано надорвал с угла первый конверт и осторожно вытряс из него абсолютно новую пятидесятидолларовую банкноту. Подержал ее в руках: на ощупь бумага похожа на настоящую. Именно качеством бумаги чаще всего отличаются фальшивые банкноты от подлинных. Листая пачку банкнот, опытный кассир в банке может легко, иногда даже с закрытыми глазами, определить по фактуре бумаги, какие из них фальшивые. Натренированные пальцы чувствуют разницу в качестве бумаги, на которой отпечатаны деньги. Касаясь поверхности фальшивых банкнот, пальцы ощущают фактуру дешевой бумаги, при изготовлении которой используется мало ветоши. Бумага этой банкноты производила впечатление настоящей. Он потер уголки банкноты о листок простой белой бумаги, сильно нажимая на нее. На листе остались мазки зеленого цвета. Проделывая этот эксперимент, Кастеллано проверял не столько краску, сколько бумагу. Та специальная бумага, которая использовалась правительством Соединенных Штатов в производстве денежных знаков, была недостаточно пористой для того, чтобы на ней могла хорошо держаться соответствующая краска. В общем, пока что банкнота выглядела нормально. В углу офиса, под увеличенными фотографиями знаменитых подделок таких, например, — как гитлеровские фальшивые банкноты пятидесятидолларового достоинства, которые оказались сработанными столь искусно, что было решено даже не изымать их из обращения, — стояла установка подсвечивания ультрафиолетовыми лучами. С ее помощью можно было определить структурный состав бумаги более точно, чем на ощупь. Дело в том, что многие фальшивомонетчики, принимая во внимание чувствительность кончиков пальцев банковских кассиров, применяли при производстве своих банкнот коммерческую бумагу, выделываемую из массы, в которую добавлялось относительно большое количество ветоши. Однако коммерческая бумага изготавливается из старой ветоши, а поскольку старую ветошь хотя бы однажды стирали или промывали, то при ультрафиолетовом освещении на ней заметны следы использованных при этом химикатов. Денежные знаки Соединенных Штатов изготовляются исключительно из новой, нестиранной ветоши. Новая ветошь — вот в чем вся штука! Кастеллано внимательно всмотрелся в банкноту, освещенную мрачным фиолетовым светом, от которого ярко засветились белые манжеты его рубашки. Банкнота не отсвечивала, и теперь у Кастеллано не осталось сомнений — ясно, что фальшивомонетчики в данном случае отбеливали новые однодолларовые банкноты американского Казначейства, а затем наносили на них изображение стодолларовой банкноты. Бумага была настоящая. Правда, такая операция ставила перед фальшивомонетчиком другую задачу: на этой настоящей бумаге с нужным содержанием требуемой ветоши нужно было правильно напечатать картинку. Дело в том, что правительство печатало банкноты на больших листах, которые затем разрезались. Используя метод отбеливания однодолларовых и печатания на них стодолларовых банкнот, фальшивомонетчик сталкивается с проблемой центровки наносимого рисунка, его правильного расположения. Лицевая сторона, например, может не совсем точно совпасть с обратной. Но на этой банкноте все границы рисунка были безупречными. Взяв увеличительное стекло, Кастеллано придирчиво всмотрелся в тончайшую штриховку лица на портрете Улисса С. Гранта. Линии гравировки были четкими и нигде не прерывались. Это была работа искусного гравера — точно такие же линии были и на подлинных банкнотах. Можно, конечно, так же точно воспроизвести этот рисунок, если изготовить фотоспособом матрицы, используемые при офсетной печати, но этот способ не годится для гладкой, с высоким содержанием ветоши бумаги, какую Кастеллано держал сейчас в руках. Используемая при офсетной печати краска будет на такой бумаге растекаться, мазать и делать кляксы. Ясно, что в распоряжении фальшивомонетчика были добротные гравировальные пластины, а когда Кастеллано обратил внимание на то, как исполнена цифра "5" в углу банкноты, он невольно присвистнул от восхищения. Эту банкноту делал большой мастер! Напоследок он проверил серийный номер. Бывало, что фальшивомонетчик, у которого была и пластина прекрасная, и бумага правильная, хороший печатный станок и качественная краска, делал все-таки в конце концов единственную, но довольно распространенную ошибку — нечеткое написание серийного номера. Иной фальшивомонетчик тратил годы напряженного труда, тщательнейшим образом выгравировывал изображение банкноты, а когда все уже было как будто позади, мог взять да и написать серийный номер более коротким чем надо шрифтом! Не торопясь, скрупулезно Кастеллано проверил все цифры номера, одну за другой. — Сукин сын! — выругался он и набрал номер телефона своего начальника. — Ну что, вы довольны? Сейчас уже половина десятого, и значит, я просидел здесь целых пять сверхурочных часов. С самого утра я таскаю свой старый револьвер, гадая, для чего, собственно, он может понадобиться, а оказывается, что все это — не что иное, как старая заигранная шутка, которую проделывают с зелеными школярами. Я давно уже не нуждаюсь ни в каких тренировочных занятиях по определению фальшивых банкнот. Более того, как вам должно быть известно, я много лет возглавляю именно отдел по борьбе с «веселыми» деньгами! — Значит, вы утверждаете, что та банкнота, которую я вам прислал, настоящая? — Не менее настоящая, чем моя злость. — Вы можете в этом поклясться? — Могу! И вы прекрасно это знаете, черт побери! Вы прислали мне подлинную банкноту. Еще в те времена, когда нас учили всем премудростям нашего дела, таким способом пытались сбить с толку новичков, чтобы потом потешаться над тем, кто попадался на эту удочку. Вы, может быть, и сами на нее попадались. Трюк нехитрый — тебе предлагают распознать фальшивую банкноту; после того, как ты это сделаешь, тебе дают другую, которую сложнее раскусить, потом еще более сложную, а потом — настоящую, нормальную банкноту, и ты в ней ковыряешься до скончания века, выискивая несуществующие погрешности. — Вы готовы поспорить на вашу должность и уйти в отставку, если эта банкнота окажется все же фальшивой? — Готов. — Не надо. Откройте второй конверт и помолчите. Это не телефонный разговор. Кастеллано вскрыл конверт с надписью: «Открывать только после получения специального разрешения по телефону». Внутри него он обнаружил еще одну новую пятидесятидолларовую банкноту. Кастеллано взял ее в руки и вгляделся в четкие тонкие линии вокруг лица Гранта. — Я открыл конверт, — сказал он в трубку, зажатую между плечом и щекой. — Теперь сравните номера серий и идите сюда, ко мне. Кастеллано сравнил серийные номера на двух денежных банкнотах с номиналом в пятьдесят долларов каждая, и с губ его невольно сорвалось: — О, Господи! Не может быть! Когда он вошел к инспектору с злополучными банкнотами, в голове у него вертелись два вопроса: был ли допущен типографский брак на монетном дворе в Канзас-Сити? Если нет, то не означает ли это, что Америке угрожает серьезная опасность? Кастеллано не пришлось задавать свои вопросы: ответы на них стали ему ясны, как только он переступил порог инспекторского кабинета, который выглядел как армейский штаб перед началом военных действий. Никогда еще со времен окончания Второй мировой войны не приходилось Кастеллано видеть сразу столько оружия в одной комнате. Четверо в гражданских костюмах и при галстуках нянчили автоматические винтовки М-16. Они сидели у дальней стены, и на лицах у них застыло выражение подавленного страха. Другая группа лиц в гражданском сгрудилась вокруг стола с макетом перекрестка, который Кастеллано легко узнал. На юго-западном углу перекрестка был ресторанчик, в который он частенько заглядывал с женой. Как только один из толпившихся у стола людей убрал свою руку, Кастеллано тут же увидел этот ресторанчик на макете. Инспектор, сидя за своим столом, сверил часы с худосочным блондином, державшим в руке продолговатый чемоданчик рыжеватой кожи. Кастеллано заметил, что чемоданчик закрыт на блестящий замок с цифровым шифром. Завидев Кастеллано, инспектор дважды хлопнул в ладоши. — Внимание, — сказал он, — прошу соблюдать тишину. У нас осталось не так много времени. Джентльмены, это — Джеймс Кастеллано из моего департамента. Именно он будет производить обмен, и пока он, и никто другой, не просигналит, что обмен состоялся, никто не трогается с перекрестка. — Что, собственно говоря, здесь происходит? — спросил Кастеллано. Он чувствовал, что ужасно нервничает. Холодное выражение лиц этих странных людей производило на него тягостное впечатление. Хорошо еще, что они с ним заодно, по крайней мере Кастеллано на это надеялся. Ему вдруг страшно захотелось затянуться сигаретой, хотя он и бросил курить уже более пяти лет назад. — Надо сказать, что нам повезло, — добавил инспектор. — Здорово повезло, и я сам не знаю почему. Я не могу сказать вам, кто эти люди, но вряд ли есть необходимость объяснять, что, хотим мы этого или нет, задача, поставленная перед нами, будет решаться в сотрудничестве с другим департаментом. Кастеллано кивнул, чувствуя, как вспотела его правая рука, в которой он держал два небольших конверта с банкнотами. Куда бы их положить? Он чувствовал, что на него смотрят все эти типы с М-16 в руках, и ему не хотелось на них оглядываться. — Мы пока не знаем, как давно попали в обращение эти банкноты, продолжал инспектор. — Если, однако, они будут ходить по рукам еще какое-то время, то это может стать важным фактором подталкивания инфляционных процессов. Они могут обесценить нашу валюту. Я говорю «могут», потому что мы не знаем, были ли они отпечатаны и распространены в большом количестве, или это всего лишь первая партия. — Сэр, — спросил Кастеллано, — а как удалось вообще об этом узнать? Банкноты сработаны настолько безукоризненно, что я был абсолютно убежден в их подлинности, пока не увидел на двух одинаковые серийные номера. — Вот именно. Нам просто повезло. Мы получили их от самого фальшивомонетчика. Это уже вторая пара. На первых банкнотах, которые он нам прислал, стояли разные номера. Для того чтобы доказать, что изготовляемые им деньги — фальшивые, он специально отпечатал и прислал нам две банкноты с одинаковыми номерами серий. — Невероятно, — сказал Кастеллано. — Так чего он, собственно, хочет от нас? Имея такие гравировальные пластины и такое полиграфическое оборудование, можно ведь купить все что пожелаешь. — В том то и дело, что, по-видимому, не все. Он хочет получить от нас запись сложной компьютерной программы, которая является частью нашей программы исследования космоса и не подлежит продаже. Пожалуйста, не думайте, Джим, что я обращаюсь с вами, как с ребенком, но я могу сказать вам только то и только в такой форме, что было сказано мне самому. Национальное агентство по космическим исследованиям — НАСА — требует, что когда запускаешь что-то в космос, это «что-то» должно быть очень маленьким по размерам, но рассчитано на выполнение сложнейших операций. Это называется миниатюризацией. Некоторые из этих миниатюрных вещичек способны, например, воспроизвести реакцию сетчатки человеческого глаза. Ну так вот, программа, которую хочет заполучить наш фальшивомонетчик, является подобием того, что НАСА называет творческим интеллектом. Подобие настолько близко, насколько это возможно вообще. Можно, конечно, создать и что-то, еще более хитроумное, но тогда эта штука будет размером с вокзал Пенсильвания-стейшн. Понятно? — Значит, парень, который выпекает такие пятидесятки, хочет получить эту хреновину? — Правильно. Он предлагает обмен и готов отдать за эту программу свои гравировальные пластины. Итак, встретимся ночью, в ноль пятнадцать, на перекрестке улиц Себастьяна и Рандольфа. Перед вами макет этого перекрестка. Наши друзья объяснят вам ход операции. Ваша главная задача — убедиться, что будут предложены те самые гравировальные пластины. Стоявший у макета человек в сером костюме, с безукоризненной прической сделал школьной указкой знак подойти поближе. Подойдя к макету, Кастеллано почувствовал себя как Господь Бог, взирающий с небес на один из перекрестков Сан-Диего. — Я — руководитель группы Фрэнсис Форсайт, — сказал человек с указкой. — Вы на углу этой улицы, вот здесь, идентифицируете гравировальные пластины. Человек, с которым вы встретитесь, проверит в это время адекватность доставленной вами компьютерной программы. Вам нельзя отходить с пластинами от уличного фонаря и вообще исчезать из вида, пока имеете при себе эти пластины. Вас подберет бронеавтомобиль. Если ваш подопечный попытается по какой-либо причине отобрать их, вам разрешается его ликвидировать. Вы умеете обращаться с оружием? — У меня с собой револьвер 38-го калибра. — Когда вы пользовались им в последний раз? — В тысяча девятьсот пятьдесят третьем или пятьдесят четвертом. — Да, ну и чудо нам досталось. Ладно, Кастеллано, если он поведет себя не так, просто направьте ему в лицо револьвер и несколько раз сильно нажмите на спусковой крючок. Хочу предупредить еще раз — вы не должны покидать перекресток, когда получите гравировальные пластины... Под страхом смерти. — Вы что же — пристрелите меня, если ядам деру? — Охотно, — сказал Форсайт и постучал своей указкой по перекрестку. — Разумеется, я не собираюсь бежать с этим добром. Да и к чему оно мне? У меня, например, нет доступа к источнику бумаги, которыйимеется у того парня. На чем я буду печатать эти фальшивки? На туалетной бумаге? — Если только вы рискнете покинуть это место, — сказал Форсайт, — то нам наверняка потребуется туалетная бумага, чтобы привести вас в божеский вид. — А вы наверняка из ЦРУ, — огрызнулся Кастеллано. — Таких тупиц больше нигде нету. — Будет вам, успокойтесь, — сказал инспектор. — Поймите, Джим, дело с гравировальными пластинами — не просто очередная операция по борьбе с фальшивомонетчиками. Все гораздо серьезнее. Речь идет об опасности подрыва нашей экономики в целом. Вот почему в этот раз приняты такие меры предосторожности. Пожалуйста, Джим, постарайтесь понять и помочь, о'кей? Это — не рядовая фальшивка, отнюдь. Договорились? Кастеллано нехотя кивнул. Человек с рыжим чемоданчиком подошел к столу. Кончик указки Форсайта уткнулся в крышу дома. — Вот здесь будет наша основная снайперская точка, где будет находиться вот этот человек. Отсюда все хорошо видно, и здесь ему ничто и никто не будет мешать. Покажите господину Кастеллано ваше оружие. Кастеллано отметил, что, набирая шифр замка на чемоданчике, пальцы его владельца двигались так быстро, что было невозможно уследить за тем, какие именно цифры и в какой последовательности он набирал. Чемоданчик раскрылся, и глазам присутствующих предстал прекрасной отделки толстый ружейный ствол и металлический приклад, покоящиеся на красном бархате. Кастеллано обратил внимание на восемь патронов из нержавеющей стали длиной в два дюйма. Головная часть патрона заканчивалась чем-то металлическим и заостренным. Ему еще никогда не приходилось видеть такие тонкие патроны — не толще соломинки для коктейля. Стрелок быстро собрал винтовку, и Кастеллано заметил, что в ее толстом стволе выходное отверстие очень маленькое. «Точность сверления такого дула должна быть просто невероятной», — подумал он. — Я могу с пятидесяти ярдов попасть из нее в цель размером с радужную оболочку глаза, — сказал стрелок. — Ружьишко что надо. Вы, я заметил, обратили внимание на патроны. Пули в них не простые. Соприкоснувшись с любым металлом при попадании в цель, они мгновенно разлагаются, так что мы ни при каких обстоятельствах не повредим ваших пластин или каких-либо приборов. Однако они убивают, и очень даже мило. Поскольку их кончики пропитаны ядом кураре, то для поражения достаточно лишь пробить кожу. Если вы увидите маленькую, как от укола иглой, ранку на лице вашего партнера или услышите что-то вроде тихого шлепка, то знайте, что он обречен. Второго выстрела не потребуется. И не вздумайте куда-нибудь бежать после этого. — Я посчитал, что вам следует знать, кто остановит вас в случае, если вы вдруг решите рвануть куда-нибудь с этими пластинами, — пояснил Форсайт. — А мне начинает казаться, что вы считаете меня сообщником преступника, — сказал раздраженно Кастеллано и с удивлением услышал, что кто-то из автоматчиков засмеялся. Однако, когда он взглянул на них, ожидая, что за этим последует какое-то выражение поддержки, они отвели глаза. Ему еще раз показали тот угол перекрестка, на котором он должен стоять, и вручили завернутую в серое сукно коробку. — И не забудьте вот еще что — старайтесь занимать такое положение, при котором ваш подопечный находился бы все время между вами и снайпером. Из всех наших снайперов этот — самый лучший. При этих словах обладатель супервинтовки гордо вскинул голову. — После того, как вы убедитесь, что товар настоящий, — сказал снайпер, — сразу падайте ничком. Просто валитесь на асфальт и прикрывайте пластины своим телом. — Значит, я подставляю его под пулю? — спросил Кастеллано. — Вы выполняете приказ, — ответил человек с указкой. — Делайте то, что он говорит, Джим, — сказал районный инспектор. Это очень важно. — А я совсем не уверен, хочу ли я брать на себя ответственность за смерть человека. — Джим, это — исключительно ответственная операция. Вы должны, наконец, понять всю ее важность, — сказал районный инспектор, и Джеймс Кастеллано, сорока девяти лет, впервые в жизни дал согласие на участие, если это потребуется, в убийстве. Его посадили на заднее сиденье четырехдверного серого «седана» и отвезли на угол улиц Себастьяна и Латимера. За рулем был человек Форсайта. Предназначенный для обмена предмет, находившийся внутри обернутой серым сукном коробки, был в свою очередь упакован в толстую полиэтиленовую пленку, обмотан липкой лентой и проволокой. Это сделали специально для того, чтобы у Кастеллано было больше времени на осмотр гравировальных пластин, чем у фальшивомонетчика — на изучение компьютерной программы творческого интеллекта. На заднем сиденье машины пахло застарелыми сигарными окурками, обивка была липкой. Водитель то резко дергал машину вперед, то тормозил, и Кастеллано быстро укачало. Он знал немного о компьютерах и о космической эре и считал, что та программа, которую ему предстояло передать, предназначается для того, чтобы беспилотные космические корабли, выйдя из сферы наземного контроля, могли сами принимать в дальнейшем творческие решения в зависимости от складывающихся внешних обстоятельств. Но кому и зачем это могло понадобиться? Ведь здесь, на Земле, эта штука практически бесполезна, потому что любой нормальный человек обладает по сравнению с ней во много раз большим творческим интеллектом. Когда машина проезжала супермаркет, Кастеллано вдруг неожиданно для себя осознал огромную значимость своей миссии. Вполне возможно, что эти банкноты Федерального резервного банка серии "А", выпуска 1963 года уже наводнили рынок и снизили зальную стоимость денежной массы страны. Массовое производство банкнот с использованием тех гравировальных пластин, которые ему предстояло получить, может стать причиной такого феномена, как инфляция в условиях экономической депрессии. В рекламном объявлении в витрине супермаркета он успел заметить цену гамбургера — один доллар и девять центов. Ровно столько стоит гамбургер сегодня. Если, однако, стоимость денег понизится, то придется платить больше, а покупать меньше. Если эти лжедоллары отпечатаны массовым тиражом, то деньги Америки уже сейчас находятся в процессе обесценения. А почему, собственно говоря, им не быть отпечатанными в больших количествах? Кто может этому помешать? Если уж обманулся помощник директора департамента по борьбе с фальшивомонетчиками отделения Секретной службы в штате Калифорния, то разве не ясно, что во всей стране не найдется ни одного банковского кассира, который бы отказался принять эти банкноты. Они ничем не отличаются от настоящих. И с каждой, сошедшей с этих пластин, банкнотой на какую-то долю процента уменьшается реальное содержание получаемой вдовами пенсии по социальному страхованию, вырастает на сколько-то процентов цена гамбургера, каждый вклад в банке становится все менее надежным и на каждую последующую зарплату можно будет купить все меньше и меньше. Итак, тот самый Джеймс Кастеллано, который уже больше двадцати лет не стрелял из своего табельного оружия 38-го калибра, кто редко когда шлепал своих детей, да и то если на этом уж очень настаивала жена, мысленно готовился к тому, чтобы лишить кого-то жизни. Он говорил себе, что фальшивомонетчики фактически отнимают малые частицы жизни у людей, которые в связи с инфляцией не могут купить себе жилье или хотя бы нормально питаться, и если эти частички жизней сложить все вместе, то общий урон и будет приблизительно равен жизни одного человека. — Чушь собачья! — буркнул Джеймс Кастеллано и вынул из кармана завернутую в сукно коробку. Шоферу, переспросившему, что он сказал, Кастеллано не ответил. Его часы показывали 23.52, когда он вышел из машины на пересечении улиц Себастьяна и Латимера и медленно двинулся сквозь влажный удушливый воздух разомлевшего от жары ночного города к улице Рандольфа. Человек должен был назваться мистером Гордонсом. Как сказал руководитель группы Форсайт, мистер Гордонс произведет обмен ровно в 00.09.03. — Что? — переспросил Кастеллано, предполагая, что у руководителя группы внезапно прорезалось чувство юмора. — Мистер Гордонс сказал — в 00.09.03, а это означает: полночь, девять минут и три секунды, — А что, если я буду там в полночь, девять минут и четыре секунды? — Это будет означать, что вы опоздали, — сухо бросил ему Форсайт. Шагая по улице Себастьяна, Кастеллано вспомнил этот разговор и, еще раз взглянув на свои часы, невольно прибавил шагу. Когда он дошел до угла улицы Рандольфа, было пять минут первого. Он изо всех сил старался не смотреть на крышу шестиэтажного дома, на котором находился снайпер. Чтобы исключить случайность, он уставился на тот ресторан, в котором он часто бывал с женой, и не отводил от него глаз. В его залах было пусто и темно. Серый кот сидел на кассовом аппарате и смотрел на проходящего с выражением равнодушного презрения. Изрыгая облака черного дыма из подвязанного проволокой глушителя, вдоль квартала пропыхтел расхлябанный желтый «форд» с полдюжиной горланящих пьяных мексиканцев и пожилой крашеной блондинкой, призывающих весь мир наслаждаться жизнью. Начадив, машина растворилась в ночи где-то в конце квартала, но до Кастеллано время от времени еще продолжали долетать ее гудки. Он помнил, что еще в офисе положил свой револьвер в кобуру, но никак не мог вспомнить, снял или не снял его с предохранителя. Дурацкий же будет у него вид, когда он, выхватив из кобуры револьвер, примется давить на спусковой крючок, поставленный на предохранитель! Что тогда делать? Крикнуть «ба-бах!»? А теперь, когда на крышах сидят все эти эксперты, уже поздно вынимать и осматривать револьвер. Ночь была жаркая, и Кастеллано вспотел. Его рубашка взмокла не только под мышками и на спине, но и на груди. На губах появился привкус соли. — Добрый вечер! Я — мистер Гордонс, — послышалось за спиной Кастеллано. Он обернулся и увидел перед собой невозмутимое лицо с холодными голубыми глазами и раскрытыми в полуулыбке губами. Человек был на добрых два дюйма выше Кастеллано, который, прикинув его рост, оценил его в шесть футов и один или полтора дюйма. Он был одет в легкий голубой костюм и белую рубашку с голубым в горошек галстуком, которые можно было назвать почти элегантными. Почти. В теории белый и голубой цвета хорошо сочетаются, да и на практике комбинация из голубого костюма и белой рубашки обычно смотрится неплохо. В данном случае, однако, это сочетание яркой белизны рубашки с сияющей голубизной костюма резало глаз и выглядело слишком пижонским. И немного смешным. Человек этот не потел. — Ваш пакет с вами? — спросил Кастеллано. — Да, я принес предназначенный для вас пакет, — ответил пришедший. В голосе его не было и намека на какой-либо местный диалект, как если бы этот человек учился говорить по-английски у диктора радио. — Сегодня довольно жаркий вечер, не так ли? К сожалению, не могу ничего предложить вам попить: мы находимся на улице, а на улицах ведь нет водопроводных кранов. — Не имеет значения, не беспокойтесь, — сказал Кастеллано. — Я принес для вас пакет. Вы ведь тоже что-то принесли для меня? Дышать было тяжело. Казалось, в воздухе мало кислорода, и Кастеллано так и не удастся вздохнуть полной грудью. Странный человек с его странным разговором был спокоен, как утренний пруд. Лицо его сохраняло учтивую улыбку. — Да, — сказал он, — у меня ваш пакет, а у вас мой. Я дам вам ваш пакет в обмен на свой. Вот ваш пакет. В нем находятся те гравировальные пластины, которые ваша страна так жаждет изъять из рук фальшивомонетчиков. Это — формы для печатания купюр серии "Е" Федерального резервного банка, изготавливаемых монетным двором в Канзас-Сити. Пластина номер 214 предназначена для печатания лицевой, а пластина номер 108 — обратной стороны купюры. Этот пакет стоит больше, чем жизнь вашего президента, поскольку, по вашему убеждению, здесь затрагиваются сами основы вашей экономики, которая обеспечивает вас средствами к жизни. — О'кей, — нетерпеливо сказал Кастеллано, — давайте сюда ваши пластины. «Да это же — явный дебил», — подумал он и напомнил себе, что, убедившись в идентичности гравировальных пластин, ему надо сразу падать на асфальт. Он не воспользуется своим оружием, а предоставит это снайперу, который пустит этого недоумка в расход. В конце концов, не он — Кастеллано — посоветовал этому типу стать фальшивомонетчиком. Человек держал в правой руке две ни во что не завернутые гравировальные пластины, между которыми был проложен лишь клочок оберточной бумаги. Отметив это, Кастеллано понял, что обе они должны быть уже испорчены: для того, чтобы пластины не скользили одна по другой и их можно было удерживать в одной руке, надо было сжимать их с такой силой, что мягкие выпуклости рисунка тончайшей гравировки не могли не смяться от взаимного давления. Когда Кастеллано протянул правой рукой коробку с программой, а левой осторожно взял гравировальные пластины, он с тревогой подумал, что руководитель группы не дал ему никаких инструкций относительно того, что должен он делать в случае, если окажется, что пластины испорчены — ведь, в сущности, если они испорчены, то это все равно как если бы их не существовало вовсе, поскольку их нельзя использовать для печатания купюр или восстановить. Ни один кассир не оставит без внимания пятидесятидолларовую купюру с изображением царапин на рисунке. Взяв пластины, Кастеллано с силой потер их одна о другую, чтобы быть уверенным, что ими уже никогда нельзя будет пользоваться. Только после этого он поднес их к глазам и стал внимательно рассматривать. Глядя на царапину, протянувшуюся на лицевой пластине через всю бороду Гранта, Кастеллано подумал, что поступил глупо: его поступок мог разгневать мистера Гордонса. Положив лицевую пластину с портретом Гранта на пластину обратной стороны купюры с изображением Капитолия США, он с помощью авторучки-фонарика стал разглядывать рисунок печати. Это была печать с буквой "J" в центре — печать Федерального резервного банка в Канзас-Сити. Внешняя зубчатка печати была выполнена столь искусно, что Кастеллано не мог не восхититься мастерством гравера. Услышав характерный шум, производимый мистером Гордонсом, который распаковывал коробку, Кастеллано подумал: «Как бы ты там ни шумел, а у меня все равно будет достаточно времени, чтобы как следует исследовать пластины». Что ни говори, а этому человеку предстоит продраться через упаковочную ленту, потом размотать проволоку и снять полиэтиленовую пленку, прежде чем он доберется до компьютерной программы. Он — Кастеллано — не позволит себе спешить. — Эта программа не соответствует спецификации, — сказал мистер Гордонс. Кастеллано в смущении поднял голову. Мистер Гордонс держал перед ним маленькую дискету, с его рук свисали обрывки клейкой ленты, проволоки и полиэтилена. Разорванное в клочки сукно валялось у его ног. — О Боже! — воскликнул Кастеллано и замер, ожидая, когда кто-то что-то сделает. — Эта программа не соответствует спецификации, — повторил мистер Гордонс. Кастеллано вдруг осознал, что воспринимает эти слова, как некий абстрактный, далекий от сферы его интересов факт, не имеющий к нему никакого отношения. Человек протянул руку за гравировальными пластинами. Кастеллано не мог отдать их. Даже с царапиной поперек грантовской бороды эти пластины могли принадлежать только американскому правительству и никому больше. Всю свою жизнь он занимался тем, что защищал истинность американских денег, и отдать сейчас эти пластины было для него просто немыслимо. Прижав их к животу, он упал ничком на тротуар. Послышался свист, который, видимо, произвела выпущенная главным снайпером пуля с ядом кураре. И сразу после этого Кастеллано почувствовал, как что-то вроде гаечного ключа с невероятно мучительным хрустом раздробило его левое запястье, после чего возникло ощущение, будто в левое плечо вливается расплавленный металл. Он увидел, как мимо его лица промелькнула рука с зажатыми в ней гравировальными пластинами, залитыми темной жидкостью, которая, как он понял, была его кровью. Потом его обожгла боль в правом плече, он увидел упавшую рядом свою правую руку и с воплями ужаса забился на тротуаре. Наконец, на его счастье, что-то повернулось в тыльной части его шеи, будто рванули ручку рубильника, — и все погасло. Был, правда, еще мгновенный проблеск сознания, когда в глазах мелькнуло отображение окровавленного ботинка, и после этого наступила темнота... В ходе демонстрации в здании Казначейства в Вашингтоне кинопленки, зафиксировавшей, как был четвертован Джеймс Кастеллано, руководитель группы Фрэнсис Форсайт попросил остановить проектор и коснулся своей указкой изображения оторванной окровавленной руки, сжимающей два продолговатых металлических предмета. — Мы полагаем, джентльмены, — сказал он, — что эти гравировальные пластины были испорчены в схватке. Как многие из вас знают, в высшей степени уязвимы верхние кромки штриховых канавок на поверхности пластин. Учитывая это, представители вашего Казначейства также пришли к выводу, что наша группа ликвидировала угрозу. — А вы уверены, что пластины поцарапаны? — усомнился кто-то из сидящих в затемненном зале. В темноте никто не заметил, как Форсайт, выслушав вопрос, усмехнулся. — В нашей группе мы всегда готовимся к любым неожиданностям. Мы использовали в данном случае три кинокамеры, снимающие в инфракрасных лучах на специальную кинопленку, но не только их. У нас были еще фотоаппараты с телеобъективами и пленкой, покрытой особой эмульсией, с помощью которых можно сфотографировать ноготь человека так, как если бы он был размером со стену, когда на снимке становятся видны даже отдельные клетки. Форсайт откашлялся и громко распорядился, чтобы показали слайд со снимком пластины. Экран потемнел, а вместе с ним потемнело и в помещении. Затем экран заполнило увеличенное во много раз изображение гравировальной пластины. — Вот, посмотрите, — сказал Форсайт. — На бороде Гранта царапина. Вот она. Из глубины комнаты, из задних рядов кисло прозвучал скептический голос: — Скорее всего, это произошло уже после того, как Кастеллано взял пластины. — Я не думаю, что есть смысл спорить о том, кому принадлежит эта заслуга. Просто порадуемся, что страшная угроза уже перестала быть для нас угрозой. В конце концов, пока мистер Гордонс не попытался получить ту космическую программу, никто даже и не подозревал, что эти деньги находятся в обращении, — сказал Форсайт. — Каким образом ему удалось сбежать? Я что-то не понял, — вновь проскрипел тот же голос. — Чего именно вы не поняли, сэр? — спросил Форсайт. — Я сказал, что мистер Гордонс не должен был уйти. — Вы же видели фильм, сэр. Хотите посмотреть его еще раз? — спросил Форсайт. Тон, которым это было сказано, был одновременно и снисходительным, и вызывающим. Он как бы говорил, что только тот, кто не понимает, что делает, может позволить себе глупость попросить показать ему снова то, что было очевидным для всех. Этот прием уже сотни раз срабатывал у него на вашингтонских брифингах. В этот раз он не сработал. — Да, — сказал голос, — я бы хотел посмотреть это еще раз. Начните с того места, где Кастеллано берет две пластины и трет их друг о друга, в результате чего на бороде Гранта появляется царапина. Это было в то самое время, когда он передавал Гордонсу поддельную программу. — Покажите фильм еще раз, — приказал Форсайт. — Примерно со 120-го кадра. — Со 140-го, — поправил его скептик из зала. Увеличенная фотография бороды на портрете Улисса Гранта исчезла с экрана. Вместо нее пошли в замедленном темпе кадры, в которых Джеймс Кастеллано правой рукой отдавал серый сверток, а левой — брал две темные прямоугольные пластины. Тот же голос из зала прокомментировал: — Вот сейчас он царапает пластину. В тот момент, когда на экране Кастеллано начал рассматривать при свете авторучки-фонарика лицевую пластину, из зала вновь прозвучал тот же голос: — А теперь мы видим и царапину. Пока мистер Гордонс разрывал пакет — сначала с правой, а потом с левой стороны, — на его лице сохранялась легкая улыбка. Он распаковывал дискету без видимых усилий и без спешки. При всем том ему понадобилось лишь пять секунд, чтобы полностью раскрыть пакет. — Чем его завязали? — спросил все тот же скрипучий голос. — Проволокой и упаковочной лентой. У него, видимо, был какой-то резак или кусачки, голыми руками он не смог бы сделать это так быстро. — Не обязательно. Некоторым рукам это под силу. — Никогда не видел таких рук, которым это было бы под силу, — сердито сказал Форсайт. — Что не исключает возможность их существования, — спокойно возразил лимонно-кислый голос. Взрыв смеха прорвал удушливую пелену официозной торжественности брифинга. — Что он сказал? — спросил кто-то. — Если Форсайт чего-то не видел, то это еще не означает, что этого не существует в природе. Смех нарастал. На экране между тем показались кадры расправы с Кастеллано, когда Гордонс отделил ему сначала левую руку, потом правую, потом свернул шею и отделил голову, — и так вплоть до того момента, когда на залитый кровью тротуар повалилось окровавленное туловище. — Может быть, и теперь кто-нибудь скажет, что у него в руках не было никаких инструментов? — Форсайт обращался вроде бы ко всему залу, но было ясно, что этот вызов был адресован скептику из последних рядов. — Вернитесь к сто шестидесятым кадрам, — отозвался тот. На 162-м кадре Гордонс опять начал расчленять тело Кастеллано на части. — Стоп! Вот здесь. Взгляните на каплю на лбу мистера Гордонса. Я знаю, что это такое. Это — одна из ваших отравленных пуль, не так ли? Вы пользуетесь ими в тех случаях, когда не хотите случайно повредить металлические части каких-либо механизмов или приборов. Правильно я говорю? — Гм... Да, я полагаю, что именно такова была функция нашего основного снайпера, — сказал Форсайт, весь кипя от негодования, поскольку существование этого оружия считалось суперсекретным фактом, известным лишь немногим членам правительства. — Хорошо, но если допустить, что в этого человека попала такая пуля и он был смертельно ранен, тогда как можно объяснить, что на 240-х кадрах мы видим его убегающим с этими пластинами? Кто-то в зале кашлянул. Кто-то высморкался. Кто-то прикурил сигарету от зажигалки, огонек которой прорезал темноту зала. Форсайт молчал. — Ну, так как же? — не унимался въедливый голос. — Видите ли, — начал Форсайт, — мы вообще ни в чем не можем быть уверены. Но после того, как в течение долгого времени в стране увеличивался объем находящейся в обращении денежной массы и она, следовательно, обесценивалась, а в нашем Казначействе об этом даже и не подозревали, мы можем только радоваться, что гравировальная пластина, с которой печатались эти фальшивки, испорчена так, что ее уже невозможно снова использовать. С этой опасностью покончено, — Ни с чем еще не покончено! — резко возразил невидимый оппонент. Тот, кто мог сделать один идеальный комплект гравировальных пластин, может сделать и второй. Мы еще не слышали от мистера Гордонса его последнего слова. Два дня спустя секретарь Казначейства получил личное письмо. В нем содержалось предложение. Автор письма хотел бы получить миниатюрную копию компьютерной программы по творческому интеллекту, разработанной для использования в космических полетах, в обмен на комплект из двух безукоризненно исполненных гравировальных пластин для печатания стодолларовых банкнот. О качестве пластин можно было судить по двум прилагаемым, безукоризненным банкнотам. Они были поддельные: на них стоял один и тот же серийный номер. Письмо было от мистера Гордонса.Глава 2
Его звали Римо. Бесшумно, но быстро передвигался он в предутренней полутьме переулка, ловко проскальзывая между деревьями и мусорными ящиками в безостановочном, стремительном полубеге. Секундная заминка у запертых железных ворот. Рука, затемненная особой пастой из бобов и жженого миндаля, нащупала замок, он лопнул под напором нечеловеческой силы, и ворота со скрипом отворились. Бесшумно положив сломанный замок на тротуар, Римо посмотрел вверх. Здание протянулось к пепельно-черному небу на четырнадцать этажей. В переулке пахло молотым кофе. Даже в районе Парк-авеню в Нью-Йорке переулки так же пахнут кофе, как в Далласе или Сан-Франциско или в африканской Империи Лони. «Переулок, он и есть переулок», — подумал Римо. Все нормально. Левая ладонь дотронулась до кирпичной кладки и двинулась вверх, изучая наощупь текстуру этой стены дома. Ее бугорки и расщелинки откладывались в сознании, вернее — в подсознании. На это ему требовалось не больше умственного напряжения, чем для того, чтобы моргнуть. Вообще говоря, раздумья лишают человека части его силы. Во время тренировок ему уже говорили об этом, но тогда он не был уверен, что это действительно так. После многих лет тренировок он постепенно понял всю справедливость советов учителя. Он не помнил, когда его тело, а еще важнее — нервная система, стали отражать те произошедшие в его разуме изменения, благодаря которым он стал качественно иным человеком. Но однажды Римо осознал, что это произошло уже давно и что многое проделывается им теперь без малейших раздумий, без участия сознания. Как, например, лазание по поднимающейся вертикально гладкой кирпичной стене. По запаху Римо определил, что стену недавно чистили пескоструйным агрегатом. Римо прижался к стене телом и расслабил ноги, вскинул руки, ладони будто прилипли к кирпичной кладке, уперся большими пальцами ног, подтянулся, руки снова пошли вверх... Сегодня ему предстоит очень простая работа. Вообще это задание чуть было не отменили, когда «сверху» пришло срочное послание, в котором говорилось, что в связи с какими-то неприятностями то ли с деньгами, то ли еще с чем-то Римо предписывалось посмотреть какие-то фильмы с расчленением и сообщить «наверх», использовал ли тот человек какое-то скрытое оружие, или это была особая техника исполнения. Римо посоветовал обратиться лучше к Чиуну, Мастеру Синанджу. «Верхи» отказались, сославшись на то, что когда имеешь дело с Чиуном, всегда возникает проблема правильно понять недоговорку, намеки и туманные выражения престарелого азиата. Римо с этим не согласился: — По-моему, он выражается очень ясно. — Знаете ли, говоря откровенно, вас, Римо, тоже теперь не сразу поймешь, — скептически заметили «сверху», и разговор на этом закончился. Прошел уже добрый десяток лет, и может быть, он теперь действительно выражается не всегда так уж ясно. Но если для обычного человека радуга всего лишь знак того, что дождь кончился, то для других она означает еще и многое другое. Римо и его тело знают теперь такие вещи, которые он не сможет втолковать ни одному уроженцу Запада. Его руки вспорхнули вверх, нащупав отколовшийся кусок кирпича. Римо механически пропустил его между пальцами, и камешек, не задев Римо, полетел вниз. Это не вызвало у него никаких эмоций: он и стена представляли собой одно целое; он не мог упасть, раз он был частью этой стены. Подтягивание, упор пальцами ног, взлет рук, вжатие, подтягивание... Та подготовка, которую он прошел, могла бы изменить любого человека. Римо приступил к занятиям почти сразу после того, как побывал на электрическом стуле — он был одним из последних приговоренных к смерти в тюрьме Трентон штата Нью-Джерси. Его звали Римо Уильямс, он был полицейским округа Ньюарк в штате Нью-Йорк. Скорый и строгий суд признал его виновным в убийстве и приговорил к смертной казни без права на помилование или амнистию. Все было сработано без сучка и задоринки, кроме электрического стула, который, как оказалось, специально «подрегулировали» так, чтобы Римо мог покинуть его живым. Когда он очнулся, ему рассказали об организации, которая официально не существует. Организация называлась КЮРЕ. Признать, что она существует, было бы равносильно признанию того, что законными средствами Америкой управлять уже невозможно. Эта организация была создана президентом США, вскоре безвременно погибшим. Она снабжала прокуроров дополнительными уликами, содействовала разоблачению полицейских-взяточников и вообще сдерживала бурный рост преступности, в борьбе с которой слишком мягкая и слишком гуманная Конституция оказалась почти беспомощной. Предполагалось, что эта организация создается на короткий срок и, выполнив возлагаемые на нее задачи, будет вскоре распущена. Было также задумано, что организация, которой по идее не существует, будет использовать в качестве орудия человека, которого также не существует, того, чьи отпечатки пальцев уничтожены за ненадобностью — после того, как он был казнен на электрическом стуле. Но расчеты не оправдались. КЮРЕ существовала уже более десяти лет, а подготовка, которую за это время прошел Римо, сделала из него не только высокоэффективного исполнителя, она превратила его в совершенно другого человека... Пальцы ног упираются в кирпичную кладку. Давление не должно быть слишком большим. Руки идут вверх, вниз, пальцы прилипают к стене. — Эй! — послышался молодой женский голос. — Какого черта ты там делаешь? Голос был слева, но его левая щека была прижата к кирпичу, и попытка повернуться в ту сторону могла окончиться тем, что Римо, точно тяжелая гиря, отправился бы туда, откуда пришел. Вниз. — Эй, там, на стене! — услышал он снова. — Это вы мне? — спросил Римо, внимательно вслушиваясь и гадая, имеется ли у того металлического предмета, который женщина держала в руке, полый ствол, не пистолет ли это. Не похоже на то: в голосе не было напряжения, характерного для человека, когда он держит в руках смертоносное оружие. Луч света упал на стену. Ну вот, теперь все ясно: металлический предмет в ее руке — всего лишь электрический фонарик. — Ну, конечно же, тебе. Разве ты не один? — Что вы от меня хотите, мадам? — вежливо попросил Римо. — Я хочу знать, что ты делаешь в четыре утра на высоте двенадцати этажей. — Ничего особенного, — сказал Римо. — Ты, может быть, собираешься меня изнасиловать? — Нет. — Это почему же? — Потому что я собираюсь изнасиловать другую. — А кого? Может быть, я ее знаю. Может быть, я понравлюсь тебе больше. — Я люблю ее. Отчаянно и безнадежно. — А почему ты не поднялся на лифте? — Потому что она меня не любит. — Ну нет, ни в жизнь не поверю. В этом черном трико твоя фигура смотрится просто изумительно. Тонкая, но по-настоящему красивая. Чем это черным покрыты у тебя руки? Ну, повернись, дай хоть взглянуть на тебя! Ну, будь хорошим мальчиком, покажи личико. — И тогда вы оставите меня в покое? — Конечно. Ну, давай! Крепко сжимая правой рукой выступ стены, Римо с силой втиснул пальцы ног в шов между двумя рядами кирпичей, отстранился немного от стены и повернул голову, сощурившись под ярким светом фонарика. — На здоровье! — сказал он. — Смотрите, наслаждайтесь. — А ты красивый. Даже очень! Я таких не встречала — одни скулы чего стоят. А эти карие глаза! А губы! Будто вырезаны резцом — это видно даже сквозь черную дрянь на лице. Нет, вы только посмотрите на эти запястья! Словно бейсбольные биты. Подожди, я сейчас вылезу к тебе. — Оставайтесь, пожалуйста, на месте, — быстро сказал Римо. — Сюда нельзя: вы упадете. Это, между прочим, двенадцатый этаж. — Ну и что? Я наблюдала за тобой, все очень просто, порхаешь себе как бабочка! — Но вы же не бабочка! — Ладно, я не стану вылезать. Но только если ты заглянешь сюда. — Позже. — Когда? — Когда я закончу свои дела. — Когда ты закончишь, тебе, может быть, уже больше не захочется. — Ладно, откроюсь вам: я не собираюсь никого насиловать. — Я так сразу и подумала. Но вдруг тебе все-таки захочется со мной встретиться? — Может быть, — сказал Римо, — но большая любовь всегда оказывается неразделенной. Любовь к страннику в ночи... — Красиво! Это ты для меня придумал? — Да. Закрывайте окно и ложитесь спать. — Спокойной ночи, дорогой. Если что, номер моей квартиры — 1214. — Спокойной ночи, — сказал Римо. Фонарик погас. Он увидел, как округлое женское лицо убралось внутрь комнаты и окно закрылось. Римо снова прижался к стене. Пальцы ног, руки, пальцы ног, руки... На высоте тринадцатого этажа он взял правее, ухватился за выступ подоконника, открыл окно и заглянул внутрь. Квартира, как и говорили «наверху», оказалась пустой. Прижавшись к стене, он подождал, пока не замедлятся дыхание и биение сердца. Когда напряжение спало, он продолжил движение вверх. Еще один этаж. Это окно квартиры-люкс было заперто. Большими пальцами Римо нажал на раму, шпингалеты не выдержали. Открыв окно, он скользнул внутрь, на мягкий коврик на полу комнаты. Большая выпуклость под легким белым одеялом издавала храп, напоминающий раскаты сотрясаемых недр. Рядом с большой выпуклостью виднелась еще одна, поменьше, с копной светлых волос. Римо осторожно поднял край одеяла. Закатав нижние концы пижамных брюк, он обнажил толстые, волосатые икры спящего. Вынув из-под своего широкого черного пояса большой моток прочной упаковочной ленты, он одним быстрым движением крепко связал ему ноги. Ноги дернулись, поскольку их владелец уже проснулся, но прежде чем он успел вскрикнуть, Римо подсунул правую руку под жирную спину, нажал на спинной нерв, и груда мяса, немного поколыхавшись, замерла. Легко подняв тело правой рукой, Римо отнес его к окну, перевалил через подоконник и начал потихоньку спускать вниз головой, подтравливая упаковочную ленту, как рыбак травит леску, опуская крючок с грузилом в прорубь. Когда тело толстяка опустилось на девять футов, Римо надежно привязал конец ленты к трубе кондиционера. Все было проделано быстро и в полном молчании. Затем, держась левой рукой за подоконник, он выбрался за окно, повис, примеряясь, и отпустил руку. Скользнув вниз, он уцепился за подоконник на тринадцатом этаже, влез в комнату и, выглянув из окна, посмотрел на крупное, обрамленное сединами лицо, которое постепенно наливалось багровой краской. Обладатель лица был в полном сознании. — Доброе утро, судья Мантелл, — сказал Римо. — Я представляю группу заинтересованных граждан, которые желают обсудить ваш подход к правосудию и юриспруденции. — О-о-о!.. Тельма! — выдавил, задыхаясь, судья. — Тельма спит этажом выше, а вы висите над тринадцатью этажами пустоты. От падения вас удерживает упаковочная лента, привязанная к лодыжкам. Ну, а я, между прочим, специализируюсь на разрезании упаковочных лент. — Что?! Прошу, не надо!.. Нет!.. Не надо!.. — Наша группа хочет вас поздравить с тем, как лихо вы выносите приговоры. А вернее сказать — с тем, как вы их не выносите. Общественностью было отмечено, что за последние два года вы председательствовали при рассмотрении в суде ста двадцати семи дел, связанных с изготовлением и распространением наркотиков. Но только двое из обвиняемых были признаны виновными, да и тем вы дали срок условно, заявив прессе, что не допустите давления со стороны общественности, требующей осудить якобы невиновных. Я прав? — О-о-о!.. Да... Помогите мне! Руки судьи Мантелла потянулись к подоконнику. Римо помешал судье. — Лучше не надо, — сказал он, — лента может соскользнуть. — О, Боже! Нет!.. — Боюсь, что да. Вернемся к более важным вещам. Вскоре вам предстоит разбирать дело обвиняемого по имени Джозеф Боско или Биско, или что-то в этом роде. На имена у меня плохая память. Ему полагается пожизненное заключение, поскольку один молодой пуэрториканец, арестованный за торговлю наркотиками, признал в нем главного поставщика. — Но улики недостаточны, — простонал Мантелл. — Более чем достаточны, — сказал Римо и слегка толкнул пальцем в подбородок судьи Мантелла. — Но это же верное пожизненное заключение! — забормотал Мантелл. Без права обжалования или амнистии. Я не могу выносить такой приговор, основываясь только на показаниях какого-то мальчишки. Римо толкнул Мантелла снова, на этот раз сильнее. Тот закачался над пустотой, словно маятник, а на голубых пижамных брюках начало расплываться мокрое пятно. Оно быстро перешло на куртку, и вот уже светлая струйка побежала по шее и ушам судьи Мантелла, нырнула в волосы и — капля за каплей — полетела вниз. — Судя по тому, что адвокат этого Боско или Биско заявил, что его подзащитный отказывается от суда присяжных, они уже уверовали в вас, сказал Римо. — А теперь скажите мне: разве судья, такой состоятельный, как вы, который может позволить себе жить на Парк-авеню, не обладает достаточным опытом, чтобы определить, кто виновен, а кто нет? — Согласен, согласен, этот мерзавец виновен как смертный грех, выдохнул судья Мантелл. — Отпустите меня, прошу вас. Виновен, виновен, виновен... — Хорошо. Теперь делайте так, как я скажу. Я хочу, чтобы вы навсегда запомнили одну картину. Советую вспоминать ее каждый раз, когда у вас будет дело, связанное с героином, и кто-то предложит вам очередной толстый конверт, которые вы так любите. Я уверен, что вам предстоит еще не раз ее вспомнить, поскольку добрая половина предстоящих крупных судебных разбирательств в этом городе по делам, связанным с героином, уже вписаны в ваш календарь. А теперь поднимите-ка голову, господин судья. Судья Мантелл прижал подбородок к груди. — Нет, не так. Наоборот, назад, подтяните затылок к спине. Судья повиновался. — Откройте глаза. — Я не могу... — Сможете. — О, Боже! — простонал судья Мантелл. — Если я вас сейчас отправлю вниз, ваша смерть будет несравнимо более легкой, чем смерть тех, кто погибает от белого порошка, — сказал Римо и слегка дернул за ленту. Руки Мантелла безвольно повисли, он потерял сознание. Римо втащил его в комнату, сорвал ленту, помассировал заплывший жиром позвоночный столб, чтобы привести судью в чувство, и помог встать на ноги. — Я на всю жизнь запомню этот переулок там, внизу, и то, как я смотрел на него сверху, — сказал, тяжело дыша, судья. — Вот и прекрасно, — сказал Римо. — Но мне, вероятно, осталось жить не слишком долго. Ко мне приставлен некто по имени Дон, телохранитель, а точнее — палач. — Я знал, что вас охраняют, — сказал Римо, — потому и не пошел через парадный вход. — Он следит, чтобы я не наделал ошибок, — пояснил Мантелл. Политика кнута и пряника. Деньги — пряник. Дон — кнут. — У него, видимо, отдельная комната в вашей квартире? — Точно, — подтвердил, весь дрожа, судья Мантелл. — Дышите глубже, — посоветовал Римо. — Я сейчас вернусь. Старайтесь дышать так, чтобы легкие доставали при вдохе до самой спины. Я бы не хотел, чтобы вы умерли от шока теперь, когда вы, так сказать, встали на путь истинный. Постарайтесь представить себе, что ваши легкие соединены с позвоночником. Тучный судья в пропитанной мочой пижаме задышал так, как было велено, и, к своему удивлению, почувствовал, что страх уходит. Он даже не заметил, как худощавый молодой человек вышел из пустой квартиры, расположенной этажом ниже квартиры Мантелла. Судья радовался, что с каждым глубоким вздохом все дальше отступает переполнявший его ужас, и не следил за временем. Ему показалось, что лишь секунду назад молодой человек был еще здесь, потом вышел и вот он уже возвращается, толкая вперед здоровенного верзилу — на целый фут выше и на добрую сотню фунтов тяжелее его самого. Худощавому, судя по всему, совсем не трудно было тащить тяжеловеса: на его лице была написана скука и ничего больше. — Это Дон? — уточнил Римо, держа одну руку на плече, а другую на загривке пленника. — Да, — подтвердил судья Мантелл. — Он самый. — До свидания. Дон! — Римо швырнул его в окно. Разведя ноги в стороны, Дон попытался зацепиться ими за стену по обе стороны окна, но в его пояснице что-то хряснуло, громадное тело, переломившись, сложилось вдвое, ступни достали до плеч, и Дон вылетел за окно. — Надеюсь, теперь вы не забудете, кто мы и что от вас требуется, сказал Римо человеку в мокрой пижаме. Судья отправился к себе, а Римо пошел в ванную, чтобы отмыть лицо и руки от черной краски. Снял черную рубашку, вывернул ее наизнанку и надел снова. С изнанки рубашка оказалась белого цвета. Вышедший из квартиры человек в белой рубашке и черных брюках сбежал, насвистывая, по лестнице с тринадцатого этажа и, выходя на улицу, бодро пожелал швейцару доброго утра. Он возвращался в гостиницу пешком, что выглядело как утренний моцион по Парк-авеню. Войдя в свое временное обиталище — номер в гостинице «Уолдорф Астория», — он усердно проделал утреннюю зарядку, так что даже запыхался. Оставалось лелеять надежду, что свернувшийся на циновке тщедушный старик спит. Чиун обладал способностью так располагать свое ложе, что он доминировал над помещением, где находился, и препятствовал какой-либо активности. Номер-люкс был достаточно просторным, но всю его площадь контролировала пегая бороденка азиата. Даже тогда, когда он спал. Однако в это утро Чиун бодрствовал. — Если ты так и не научился правильно дышать, то совсем не обязательно делать это в присутствии других, — проворчал он. — Я думал, что ты спишь, папочка. — Я спал. Но дисгармония нарушила покой моей души. — Если бы ты спал, как все, в спальне, а не в гостиной, то тебя бы не разбудило мое дыхание. — Никто не может быть таким, как все, так как никто по-настоящему не знает никого другого. Можно, конечно, стараться быть похожим на то, чем, судя по всему, являются другие, но, не зная точно, что они из себя представляют, достичь этого не удастся. Тот «другой», с которым я нахожусь большую часть времени, это — ты. Я не хочу походить на тебя. Поэтому я сплю здесь. — Спасибо за разъяснение, — буркнул Римо, даже не пытаясь проследить за вязью витиеватых чиуновских сентенций, и вдруг заметил стоявшую на телевизоре разорванную коробку. Как пенная шапка над кружкой пива, поднимался из коробки спутанный клубок кинопленки. На коробке был написан номер их люкса, она была, очевидно, доставлена с нарочным, так как на ней была наклеена голубая этикетка, означавшая также и кое-что еще. — Папочка, но ведь на коробке голубая этикетка! — Ты прав, — ответствовал Мастер Синанджу, поднимаясь с тонкой циновки, на которой он спал в предназначенном для сна специальном желтом кимоно, — она действительно голубая. — Но ты жезнаешь, что треугольная этикетка голубого цвета означает, что это посылка от начальства. — Да, от императора Смита, — подтвердил Чиун, который называл так их шефа — доктора Харолда В. Смита, обладавшего скрипучим лимонно-кислым голосом и возглавлявшего секретную организацию КЮРЕ. Поскольку Смит возглавлял эту организацию, то для Чиуна он являлся императором. При этом не имело никакого значения то, что формально Смит был директором санатория Фолкрофт. Поколение за поколением Чиун и его предшественники, другие Мастера Синанджу, служили императорам. За счет их жалованья кормилось население корейской деревушки Синанджу, расположенной к югу от реки Йялу. Некоторые из этих императоров называли себя королями, другие — монархами, патриархами, царями, принцами, председателями или даже директорами санаториев. Но император есть император, и им был тот, кто платил в данное время Дому Синанджу. — Значит, ты понимаешь, что если этикетка голубая, то посылка от Смита, — сказал Римо. — Но это означает также, что коробка предназначена мне лично. Ты не должен был ее открывать. И ты это прекрасно знаешь. — Внутри что-то пересыпалось. — Голубая этикетка вовсе не означает, что ты можешь открыть коробку, даже если в ней что-то пересыпается. Она означает только то, что ты не должен вскрывать посылку. Пересыпается в ней что-то или нет. — Не все ли равно? Все равно эта штука оказалась сломанной и ни к чему непригодной. Я воткнул вилку в розетку, но никакой картинки не появилось. Только свет да жужжание. — Но, папочка, это же не телевизор. Это кинопроектор и пленка к нему. — А вот об этом они почему-то забыли написать на голубой этикетке. Я не должен ее, видите ли, открывать. О! Это так важно! Кто и что будет смотреть — это тоже не менее существенно. Разве можно понять разум белого человека? — Эта штука показывает фильм. Смит хочет, чтобы я его посмотрел. — Это фильм о нежной любви и верности? — с надеждой спросил Чиун, сложив перед собой тонкие пальцы с длинными ногтями, словно две красивые птички в своих гнездах. — Нет, Чиун. Там показано нападение одного человека на другого с расчленением или чем-то в этом роде. Смит интересуется техникой исполнения. Он говорит, что смотрел этот фильм, и ему это кажется важным. Что-то там такое, связанное с деньгами. — С деньгами для нас? — Нет. С фальшивыми деньгами. — Все, что не золото, — фальшивое. Я никогда не доверял этим клочкам бумаги. Как тебе известно, я никогда не соглашался, чтобы в мою деревню посылали бумажки. Только золото. Все остальное — лишь надежда или обещание. Запомни это, Римо. Иногда можно согласиться на драгоценные камни, но ты ведь в них не разбираешься. Римо обследовал коробку и занялся адским делом — разматыванием перепуганной пленки. Ряд за рядом он укладывал ее на полу во всю длину комнаты, пока все пленка не оказалась уложенной ровными полосами и ее можно было снова перемотать на катушку. Чиун наблюдал, ревниво следя за тем, чтобы пленка не касалась его циновки или телевизора, по которому в дневное время он наблюдал столь дорогие его сердцу мыльные оперы. — Кому придет в голову смотреть, как работают другие? — удивлялся Чиун. — Только не мне. Когда такое показывают по телевизору, я, естественно, выключаю его. Лучше бы Смит прислал нам какой-нибудь фильм о подлинной красоте и нежных чувствах. — Это нужно для дела. Он хочет узнать, что за техника применялась при этом нападении. — А... Так вот почему он собирается прибыть сюда сегодня утром! — Смит приезжает? Что же ты сразу не сказал? — Потому что на телефонном разговоре не было голубой наклейки. Хе-хехе! Чиун, довольный собой, время от времени хихикал. Так продолжалось до тех пор, пока Римо не закончил возиться с пленкой и не включил проектор. Они увидели, как на углу улицы остановился человек и стал ждать. Подошел другой. Чиун заметил, что было бы неплохо, если бы все это шло на фоне органной музыки, поскольку его не очень интересовало то, о чем они там, собственно, говорили. Римо сказал, что у мужчины с легкой улыбочкой на лице хорошо контролируемое дыхание. Чиун высказал мнение, что Рэд Рекс из сериала «Пока Земля вертится» красивее. Римо отметил, что у этого человека странная координация движении. Чиун проворчал, что он с большим интересом смотрел бы, пожалуй, какую-нибудь рекламу. Римо обратил внимание Чиуна на то, как что-то маленькое ударило нападающего в лоб и прорвало его кожу. Чиун высказался в том смысле, что стыдно показывать такие вещи на экране. Римо заметил, что у того человека что-то не в порядке с чувством равновесия. Чиун сказал, что в фильме явно не хватает женщины или чего-либо, связанного с женщиной. — Какое же это искусство, когда нет женщины? Римо удивился тому, как легко этот человек расчленил другого. Он посочувствовал жертве: тот отчаянно, до последнего дыхания не выпускал из рук какие-то прямоугольные предметы и был достоин уважения. Чиуну показалось, что фильм только выиграл бы, если бы в число действующих лиц включили еще кого-нибудь, скажем, врача, или в канву событий было вплетено что-то вроде нежелательной беременности. Но когда фильм окончился, Чиун продолжал молча смотреть на то место на стене комнаты, на котором только что светились, сменяя друг друга, кадры. — Что скажешь, папочка? — спросил Римо. — Скажу, что еще не встречался с этой школой. Она не имеет ничего общего с такими новинками, как карате или кунг-фу, или с другими игровыми вариантами Синанджу. — Как ты думаешь, что это такое? — Прежде всего, я думаю, что ничего не надо говорить Смиту. С этим шутить нельзя. Этот человек — серьезный противник, я не знаком с этой техникой боя. — Мне все время казалось, — сказал Римо, — что то, что он делал, не должно было сработать. Мы знаем, например, как двигается тело. То, что делал он... В этом, понимаешь ли, не было жизни. — Ты должен пока что избегать этого человека. — Почему? — заинтересовался Римо. — Ты знаешь его? — Нет. — Может быть, ты знаком с его техникой? — Нет. — Тогда почему ты считаешь, что сможешь одолеть его? — Он слишком медленно передвигается. Я легко с ним справлюсь. Я могу справиться с кем угодно, за исключением, может быть, тебя, папочка. — Неужели ты так ничему и не научился? Видел ли ты, чтобы собака нападала на льва? Или змея атаковала мангуста? Или червяк напал на птицу? Почему ты уверен, что не окажешься червяком или змеей, или собакой, если не знаешь наверняка ни того, кто он, ни того, что он собой представляет? — Он какой-то медлительный. — Снежная лавина в горах со стороны тоже выглядит медленной. Волна в океане тоже выглядит медленной. — А, чепуха! — Римо в раздражении отвернулся. — Еще один пример типичной мудрости Запада, — промолвил Чиун. Приехавший в полдень Смит объяснил им опасность, которую представляют собой безукоризненно выполненные фальшивые деньги. Из-за них может рухнуть экономика страны, люди будут умирать от голода прямо на улицах. Римо почувствовал облегчение, когда оказалось, что у Смита к ним только один вопрос — о технике, которую использует этот загадочный субъект. — К сожалению, Чиун не распознал ее, — сказал Римо. — Я принимал участие в совещании, на котором выступал человек, возглавлявший неудавшийся обмен. Он считает, что у этого мистера Гордонса был какой-то режущий инструмент, — сказал Смит кислым голосом, под стать его длинному, худому, изжелта-бледному лицу" на котором невозможно было даже представить улыбку. Римо пожал плечами. — Но дело не в этом, — продолжал Смит. — В настоящее время существуют уже четыре гравировальные пластины — две пятидесятидолларовые и две новые, стодолларовые. Я хочу их получить. Вам необходимо также разузнать, нет ли других. Это, может быть, самое важное задание из всех, что вам давались. — Еще бы! Ведь речь идет о деньгах... — заметил Римо. — Я не понимаю вашего негативного отношения к этому делу. — Это потому, что у вас его никогда не было. — Чего не было? Негативного отношения? — Никакого отношения. Мы вам до лампочки. Компьютеры в Фолкрофте душа вашей организации. А мы только работаем на эти машины. — Эти компьютеры, Римо, необходимы для того, чтобы нам не приходилось использовать людей. Если тысячи людей будут знать о КЮРЕ, то сохранять ее деятельность в тайне будет просто невозможно. В лице этих компьютеров мы имеем идеальных координаторов и аналитиков. А собирают информацию, разумеется, люди, но им совсем не обязательно знать, чем, собственно, они занимаются. В повседневной жизни многие не имеют представления о том, как в конечном счете используются результаты их труда. — А мы? Смит прочистил горло и поправил «дипломат», лежащий у него на коленях. — У нас подготовлено место для встречи с мистером Гордонсом. Над этим, вместе с представителями Казначейства, работает руководитель группы Фрэнсис Форсайт из ЦРУ. Он ожидает прибытия специального агента по имени Римо Брайен. Я привез вам удостоверение личности и другие документы. Не было времени передать их вам обычным способом. Приступайте к делу незамедлительно и поскорее во всем разберитесь. Раньше я иногда высказывал неудовольствие по поводу ваших чересчур... насильственных действий. На этот раз все чересчур серьезно, и я не думаю, что при данных обстоятельствах вообще можно считать что-либо чрезмерным. — Конечно, — съязвил Римо, — ведь мы же защищаем Всемогущий доллар! Упаси нас Боже отвлекаться от работы и тратить усилия на то, чтобы защищать еще и жизнь американцев. — Мы и защищаем американцев. От этого задания прямо зависит, что у них будет на обеденном столе. Выходя, Смит специально задержался, чтобы заверить Чиуна в том, что ежегодное вознаграждение за его службу — золото — отправлено в деревню Синанджу, в Северной Корее. — Синанджу вверяет свою судьбу в руки императора Смита, а Мастер Синанджу всегда готов поддерживать и еще больше возвеличивать его славу. — Кстати, вы видели этот фильм? — В вашем прекрасном городе Нью-Йорке сегодня замечательная погода, не правда ли? — ответил Чиун. Как ни старался Смит вытянуть из него ответ на свой вопрос, старик оставался невозмутимым и величавым, точно белое облако. Смиту ничего не оставалось, как пожать плечами, махнуть мысленно рукой и уйти, пожелав Мастеру Синанджу успехов в продолжающемся обучении американца. — Почему ты не сказал, что видел фильм? — спросил Римо, когда Смит вышел из номера. — А почему ты слушаешься Смита и не считаешься со мной? — И все же? — Чем меньше император будет знать о наших делах, тем лучше. Мы отправляемся вместе. Слишком много я в тебя вложил, чтобы позволить тебе бездумно рисковать своей жизнью. И Чиун вновь величаво сложил руки на груди. — Ты чем-то обеспокоен? Чиун промолчал. — Может быть, тебя беспокоит Смит? Ты так и не ответил на его вопрос и явно не хотел говорить с ним об этом фильме. Может быть, ты что-то в нем увидел? Но Чиун — последний Мастер из древнего и великого дома наемных убийц — Дома Синанджу — не ответил. Он оставался безмолвным до конца дня.Глава 3
Руководитель группы Фрэнсис Форсайт в охотничьей куртке цвета хаки и перламутрово-серых брюках для верховой езды, постучал указкой по трехдюймовой высоты ангару, являвшемуся частью макета аэропорта О'Хара в Чикаго. Макет был выполнен тщательнейшим образом — окна, вращающиеся двери, ангарные пролеты — все было точно так, как и у настоящего ангара. Макет стоял в изолированном подвальном помещении здания Казначейства в Вашингтоне. Падающий сверху яркий желтый свет, совсем как солнце, освещал взлетно-посадочные полосы, пассажирские терминалы и даже миниатюрные реактивные лайнеры. Весь макет был размечен окружностями, причем цвет их варьировался от бледно-розового до кроваво-красного. Темно-красный цвет преобладал около пассажирских терминалов, а бледно-розовый — на взлетно-посадочных полосах. — Мы закодировали все пространство цветом крови для того, — объяснял Форсайт, — чтобы знать, в каких именно местах более, а в каких менее вероятна возможность поражения случайных людей — в случае, если, стреляя в Гордонса, наш снайпер все-таки промахнется. Красным цветом более темного оттенка отмечены зоны высокой концентрации людей, а светлее — зоны меньшей концентрации. Наши основная, вторичная и третичная снайперские позиции будут расположены таким образом, чтобы их перекрестным огнем простреливались лишь те сектора, которые окрашены в цвет не темнее розового. Не темнее... Если это, конечно, устраивает Римо Брайена. — Как это может меня устраивать или не устраивать, — сказал Римо, если я не понял ни единого слова? — Я говорил о моделировании зон снайперского огня, мистер Брайен, — сказал Форсайт со злостью, которая могла бы заставить содрогнуться и стены. Форсайт пребывал в состоянии раздражения с утра, когда переговорил со своим начальством в Лэнгли, штат Вирджиния, и узнал, что этот тип в слаксах и спортивной маечке с открытой шеей, у которого даже не имелось пистолета и которого, казалось, больше всего интересовало мнение хилого старика-азиата, чем самая современная технология контрразведки и антитерроризма, — назначен руководителем операции, то есть старшим над ним, Форсайтом. Приказ об этом пришел с таких «верхов», что даже непосредственное начальство Форсайта не представляло толком, кто его подписал. — Моделирование зон огня, мистер Брайен, — повторил Форсайт, — если вы понимаете, что это такое! — Это когда стреляют, правильно? Тонкие длинные пальцы Чиуна потянулись к миниатюрной модели «Боинга747», стоящей на макете аэропорта. Он прокатил ее по взлетно-посадочной полосе, чтобы убедиться, что колесики шасси прокручиваются. Скользнув по полосе, самолетик в руках Чиуна взмыл над аэродромом, заложил крутой вираж и вернулся на прежнее место, осуществив безукоризненную посадку. Руководитель группы Форсайт с побагровевшей шеей молча следил за пожилым корейцем. Потом он повернулся к Римо. — Правильно, моделирование зон огня — это когда стреляют. Теперь вы знаете это. С противоположного конца стола донесся сдавленный смешок. — Нет, — твердо сказал Римо, — никакой стрельбы. Никакой вашей зауми. Я против того, чтобы ваши люди болтались с оружием в руках среди пассажиров. — Вы просто не понимаете, насколько опасен этот Гордонс. Самое неприятное в том, что у него имеется доступ к идеально изготовленным гравировальным пластинам для печатания пятидесяти— и стодолларовых банкнот. Так можно буквально погубить нашу экономику. Не знаю, какие инструкции получили вы, сэр, но мне приказали следующее: первое — найти источник поступления этих пластин и уничтожить его; второе — ликвидировать самого господина Гордонса... — Хватит считать, — перебил его Римо. — Слушайте новые инструкции. Что я должен передать завтра Гордонсу в обмен на эти пластины? — Этот вопрос решается. — Что вы имеете в виду? Чиун тем временем покатил по дорожке макета модель «Боинга-747» компании «Пан-америкэн» и врезался в модель «Боинга-707» компании «ТВА». Потом «семьсот седьмой» прокатился вокруг ангара и врезался носом в крыло «семьсот сорок седьмого». Форсайт откашлялся и с отвращением отвел взгляд от торчащих из просторных рукавов кимоно старческих рук, перебирающих модели самолетов, стоящие перед макетом пассажирского терминала. — То, что мы используем в качестве наживки, — продолжал Форсайт, — и что мистер Гордонс хочет от нас получить, это — высочайшей сложности компьютерная программа. Чтобы она не оказалась для нас навсегда утерянной, сейчас изготавливается ее дубликат. — Очень ценная штука, а? — Ни для кого, кроме НАСА, она никакой ценности не представляет. Странно, что этот мистер Гордонс стремится заполучить вещь, которая может быть практически полезной только на расстоянии нескольких сотен тысяч миль от Земли. Форсайт понизил голос. Покашливание в дальнем конце стола прекратилось. Чиун перестал играть в самолетики. Форсайт заговорил снова: — Итак, эта компьютерная программа, разработанная специально для беспилотных космических полетов, новейшая и очень сложная программа. Мы и русские, особенно русские, которые больше работали над беспилотными космическими кораблями, получаем иногда радиосигналы с таких кораблей через день или даже через два после того, как эти корабли прекратили свое существование. Так долго идет радиосигнал, преодолевая громадные космические расстояния. При таком разрыве во времени между отправлением сигнала и его приемом в случае непредусмотренных критических ситуаций ни из русского Центра управления космическими полетами, ни из центра НАСА в Хьюстоне невозможно никакое оперативное вмешательство. Вся беда в том, что компьютеры, установленные на космических кораблях, не умеют думать. Их можно запрограммировать любым образом, но как только создается нестандартная, не заложенная в программу ситуация, бортовые компьютеры оказываются неспособными реагировать на нее. Они не в состоянии импровизировать, у них нет творческого интеллекта. В этом смысле любой пятилетний малыш смышленее их. Способность увидеть слона в комке глины, способность сделать хотя бы то, что делали наши предки, привязавшие острый камень к куску дерева и изобретшие таким образом топор, который никогда до этого не видели, — все это за пределами возможностей компьютеров. Вот чего не хватало тем кораблям, о которых я упомянул вначале, и вот почему они погибали. Они не только не могли решать возникающие проблемы, но и запросить совета у Земли, поскольку к тому времени, когда этот запрос доходит сюда, ситуация на корабле меняется, и полученный запрос может представлять для нас к тому времени чисто академический интерес. Чиун легонько толкнул Римо. — Он думает, что человеческий интеллект — это то, что размещается у него между ушами. Невежда! — шепнул он Римо. Форсайт постучал указкой по взлетно-посадочной полосе. — Может быть, ваш напарник соизволит поделиться с нами тем, что сказал? — резко бросил он. — Не соизволит, — ответил Римо. Последовала секундная пауза. Римо обратился к Форсайту: — Выходит, программа, которую хочет получить Гордонс, ни для кого на Земле не представляет ценности? — Выходит, так, — подтвердил Форсайт. — А в прошлый раз вы всучили ему подделку? — Да. — Зачем? — Совершенно ни к чему кому-то иметь доступ к нашим государственным секретам. Это унизило бы наше национальное достоинство. Снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь хихиканьем Чиуна, возобновившего игры с самолетиками. Форсайт вспотел, его лицо покраснело. — И все-таки я еще раз советую вам использовать снайперов, — сказал он Римо. — А я еще раз говорю вам: «Нет!» — Ну, согласитесь хотя бы на одного, — сказал Форсайт, и на макет лег рыжий кожаный футляр. Крышка откинулась. Появился неестественно толстый ствол винтовки с узеньким дулом, щелкнул стальной затвор. Появившаяся в луче света рука держала длинный и тонкий патрон. — Я могу попасть из этой винтовки с расстояния ста ярдов в зрачок. Любое попадание смертельно. Пуля отравлена. — Вы уже попали в мистера Гордонса, и что же? У него после этого хватило сил буквально разорвать на куски несчастного парня, которого вы тогда подставили. — Это был агент Казначейства, и он знал, на что идет, — отчеканил Форсайт, вытягиваясь на военный манер и держа указку, как наездник держит хлыст. Римо кинул на него недобрый взгляд. Снайпер положил пулю на макет и подтолкнул ее к Римо. Тут снова ожил Чиун. — Та-та-та-та-та-та! На этот раз модель ДС-10 авиакомпании «Америкэн эйрлайнз», которую Чиун держал в левой руке, расстреливала из пулемета главный пассажирский терминал. Правая рука разгоняла в это время по взлетной полосе модель «Боинга-747». — Вжик! Та-та-та-та! «Боинг», словно заправский истребитель, стремительно набрал высоту и отогнал подальше ДС-10. — Ба-бах! Бум! Бум! Ба-бах! — воскликнул Мастер Синанджу, и ДС-10, беспорядочно закрутившись, вошел в штопор над аэропортом О'Хара. — Тра-ба-бум! — вскричал Чиун. ДС-10 врезался носом в ангар и рухнул на взлетно-посадочную полосу. — Вы кончили играть в игрушки? — спросил Форсайт. — В ваших руках и в руках ваших людей, — отвечал Чиун, — любое оружие — игрушка. В моих руках любая игрушка — оружие. — Очень мило, — усмехнулся Форсайт. — Вот и возьмите завтра эти модельки на встречу с мистером Гордонсом в аэропорт О'Хара вместо оружия. — В моих руках и в руках этого человека, — повторил Чиун, махнув рукой в сторону Римо, — любая вещь — оружие, более мощное, чем странное ружье, которое показывал ваш человек. Его ружьецо — действительно игрушка. — Ну, хватит! — нахмурился Форсайт. — Это уж слишком! — Ты, китаеза, видать последнего ума лишился! — вскипел снайпер. В лучах желтого света появилось его лицо с холодным взглядом водянисто-голубых глаз. — Заряди-ка свое игрушечное ружье, — негромко сказал Чиун. — Прекратите немедленно! — забеспокоятся Форсайт. — Это — приказ! Брайен, скажите своему напарнику, чтобы он перестал злить снайпера. — Я тут ни при чем, — ответил Римо. — Заряжай, заряжай свое игрушечное ружье, — хихикнул Чиун. Модель ДС-10, плавно взмыв в воздух, застыла в его правой руке на уровне плеча, носом в сторону снайпера, который зарядил винтовку. Форсайт отошел от стола в тень. Лежавшие на краях стола руки обступивших его людей вмиг исчезли. Все, отпрянув, растворились в тени. Римо остался стоять на прежнем месте — между Чиуном и снайпером, выстукивая пальцами какой-то мотивчик. «Сердцем молодой» — на слух определил Форсайт название песенки. Снайпер вогнал патрон с отравленной пулей в патронник, клацнувший с глубоким металлическим звуком, свидетельствующим о высокой точности обработки и подгонки деталей. Снайпер поднял винтовку к плечу. Римо зевнул. — Стреляй! — сказал Чиун. — С такого расстояния я просто не могу промахнуться, — сказал снайпер. — Отсюда я могу расщепить пулей надвое ресницу. — Стреляй! — повторил Чиун. — Ради Бога, — взмолился Форсайт, — только не в подвале Казначейства! — Ну уж нет, — злобно пробормотал снайпер, — если этот придурок сам того хочет, сейчас у него во лбу появится третий глаз. Снайпер нажал на спусковой крючок, и рука Чиуна с тонкими длинными пальцами, освещенная ярким желтым светом, казалось, вздрогнула. ДС-10 в ней уже не было. Только один Римо уследил полет игрушечного самолетика, зато все остальные очень хорошо увидели, как он произвел посадку. Крылья модельки распластались по лбу снайпера, а нос самолета с кабиной пилотов глубоко вонзился в череп. С хвостовой части фюзеляжа закапала кровь. Снайпер упал лицом вниз. Винтовка с толстым стволом грохнулась на макет и застыла рядом с пассажирским терминалом. Чиун отбросил ее в сторону. — Игрушка! — презрительно сказал он. — Что вы наделали! — вскричал Форсайт. — Не положено никого убивать в подвале Казначейства, не имея на то соответствующего приказа в письменном виде. Римо повернулся к Форсайту и сказал: — Нельзя допустить, чтобы это сошло ему с рук, заставьте его убрать труп. Он всегда оставляет за собой неубранные мертвые тела. — Но он первый начал, — возразил Чиун. — Если бы начал я, тогда другое дело. — Своими «бум-трахами» ты спровоцировал этого болвана. Тебе было скучно, — заявил Римо. — Я всего лишь играл в самолетики, — ответил Чиун. — А вы, белые, всегда покрываете друг друга. — Послушайте, о чем вы? Ведь у нас здесь труп, — растерянно пробормотал Форсайт. — Правильно, — поддержал его Римо. — Не позволяйте ему уйти, не убрав за собой. — Если бы я был белым, вы бы так не говорили, — стоял на своем Чиун. — Как теперь объяснить убийство? Что делать? — спросил, с трудом приходя в себя, Форсайт. — Спишите его на расовые разногласия, — посоветовал Чиун. Он подхватил эту фразу в одной из своих любимых «мыльных опер» и сейчас счел ее подходящей к случаю. — Вы, белые, не только смешно пахнете, вы глупы, и вы расисты. И никакая вы не «лучшая раса»! — Не обращайте внимания, — сказал Римо Форсайту. — Он не любит убирать за собой... Так где, вы говорите, эта программа? Кстати, раз она не представляет ни для кого на Земле ценности, на этот раз — никаких подделок. По дороге в Чикаго Римо, сидя в кресле самолета, обследовал коробку с непонятными надписями типа «миниатюризация», «компонент», «ввод» и тому подобное, ломая голову над тем, кому может понадобиться искусственный интеллект на уровне пятилетнего ребенка. Форсайт сообщил, что над проблемой создания искусственного интеллекта бились лучшие умы, используя сложнейшие компьютеры, но так до конца ее и не решили. Когда Чиун прикончил снайпера, Форсайт перестал настаивать, чтобы Римо с Чиуном взяли с собой его людей в Чикаго. — Учтите, нам не нужны ни ваши кинооператоры, ни звукооператоры или кто там еще — со всей их техникой, — предупредил его Римо. — Но наше оборудование — самое современное и технологичное в мире, запротестовал Форсайт. — В прошлый раз вы им пользовались? — спросил Римо. — Да, но... — Оно остается здесь. И вы тоже. Форсайт хотел было возразить, но, взглянув на лежащее на носилках тело снайпера, покрытое простыней, внезапно передумал и сменил тему. — В этот критически важный для всей операции период, — заявил он, мы должны диверсифицировать персональную инициативу. — Мы проведем эту встречу одни, — по-своему расшифровал его мысль Римо. — И только так. — И не вернетесь назад, — мрачно предрек руководитель группы Фрэнсис Форсайт. Римо заметил, что Чиун подает ему знаки. — Мой коллега хотел бы захватить с собой модели самолетов. — Пусть берет. Господи, неужели вы думаете, что кто-нибудь из нас рискнет ему помешать? Когда самолет пролетал над озером Эри, Чиун вывалил из рукава своего кимоно полдюжины миниатюрных моделей пассажирских реактивных лайнеров. Некоторое время он их молча разглядывал, а потом сказал: — Не знаю, как вы, западные люди, это делаете, но машины почти идеальны для движения сквозь воздух. Не понимая самой сущности движения и тех философских основ, которым я тебя учил, эти люди, имея в своем распоряжении всего лишь свои приборы, пишущие машинки и прочую чепуху, создали эти самолеты. Я поражен. Мастер Синанджу не удержался и высказал это же стюардессе, которая передала его слова пилоту. Заинтересовавшись, пилот подошел к Чиуну и Римо. — Это хороший самолет, — похвалил Чиун. — Спасибо, — сказал пилот, атлетически сложенный мужчина лет пятидесяти с чеканным загорелым лицом спортсмена, соблюдающего форму. — Но у него есть изъян, — продолжал Чиун, указывая на хвост самолета. — Вот это место. Здесь должно загибаться внутрь, а не выступать наружу. Пилот повернулся к стюардессе: — Вы что, разыгрываете меня? — И добавил, адресуясь к Чиуну: — Вы, конечно же, инженер и работаете в компании «Макдоннел Дуглас», не так ли? — Что происходит? — заинтересовался вздремнувший было Римо. — Да вот этот джентльмен только что пытался, будучи инженером-авиаконструктором, выдать себя за дилетанта. Он высказал мне конструктивную идею, над которой работала компания «Макдоннел Дуглас» и которую не удалось осуществить лишь потому, что пока не существует необходимых для этого современных высокотехнологичных материалов. — Современных? — переспросил Чиун и засмеялся. — Да моему предложению несколько тысяч лет! В аэропорту О'Хара, куда они прибыли, маленький мальчик захотел поиграть в чиуновские самолетики, на что Чиун посоветовал ему заиметь свои. У них оставалось целых пять часов свободного времени. Было лишь начало одиннадцатого, а мистер Гордонс назначил им встречу в посадочном зале Аллегени, у восьмого выхода, на три часа. Форсайт высказал предположение, что Гордонс предпочел это место потому, что зал этот походил на длинную коробку, из которой не так-то легко быстро скрыться. Римо и Чиун наблюдали, как люди встречают друг друга и как расстаются. Они видели легкое волнение, которое чувствуется обычно перед посадкой в самолет, и сопереживали ему. В три часа они были начеку и должны были бы заметить Гордонса еще на подходе. Но особое чувство, которое всегда давало знать Римо, что к нему кто-то приближается, на этот раз не сработало. Чиун испуганно вздрогнул, что на памяти Римо случилось с ним впервые, его глаза широко раскрылись. Медленно, сохраняя безупречную координацию движений, как и подобает Мастеру Синанджу, он отступил назад, чтобы между ним и мистером Гордонсом оказалась билетная касса. Римо вспомнил уроки Чиуна: в критических обстоятельствах следует прятать от глаз противника свои ноги, чтобы скрыть свою технику защиты. — Добрый вечер! Я — мистер Гордонс. Прикинув на взгляд, Римо решил, что Гордонс был с ним почти одного роста, но тяжелее. Передвигался он со странной медлительностью. Это была не грациозная плавная замедленность движений Чиуна, а осторожное, чуть ли не спотыкающееся поочередное скольжение ног. Когда Гордонс остановился, серый костюм на нем почти не шелохнулся. Губы его раздвинулись в некоем подобии улыбки и застыли в этом положении. — А я — Римо. Вы принесли пластины? — Да, предназначенные для вас пластины у меня. Вечер сегодня довольно теплый, не правда ли? Я сожалею, что не могу предложить вам выпить, но мы находимся в посадочном зале аэропорта, а в посадочных залах не бывает баров с напитками. — Еще здесь нет кегельбанов и столиков для игры в маджонг. Что за околесицу вы несете? — Я говорю так, чтобы вы чувствовали себя спокойно и непринужденно. — Я и так чувствую себя непринужденно. Так вы говорите, пластины у вас при себе? — Да, у меня есть пакет с пластинами для вас, и я вижу по вашей руке, что у вас есть пакет для меня. Я отдам вам мой пакет в обмен на ваш. — Отдай ему пакет, Римо! — крикнул из-за билетной кассы Чиун. Римо увидел, как модель самолета — идеальное оружие в руках Мастера Синанджу — молнией устремилась к мистеру Гордонсу. Тот увернулся едва уловимым движением. Увернулся он и от второго самолетика. И от третьего... Одна за другой модели врезались в сработанные из алюминия и стали стены посадочного зала, пробивая их насквозь и оставляя дыры, через которые виднелось ночное небо. Одна из них попала в рекламный плакат эстрадной группы «Памп рум». У изображенной на нем певицы при этом исчезла голова, и вместо нее над высокой грудью оказалось сквозное отверстие. — Римо! — кричал Чиун. — Отдай ему то, что он хочет! Отдай! Римо не шелохнулся. — Давайте ваши пластины, — обратился он к Гордонсу. — Римо, не занимайся глупостями! — крикнул Чиун. — У меня четыре пластины, с которых печатаются пятидесяти— и стодолларовые банкноты. Пятидесятки — купюры Федерального резервного банка Канзас-Сити выпуска 1963 года, серия "Е", лицевая сторона номер 214, оборотная — номер 108. Сотенные — Федерального резервного банка Миннеаполиса, выпуска 1974 года, серия "Б", лицевая сторона номер 118, оборотная — номер 102. — На кого вы работаете? — спросил Римо, левой рукой нащупывая под мышкой Гордонса нерв, нажатие на который парализует человека и причиняет страшную боль, которую можно усилить, если ответ задерживается. Так было раньше, много раз. — Я работаю сам на себя. Для своего выживания, — ответил мистер Гордонс. — Отдай ему то, что он хочет, Римо! Убери руку! — крикнул Чиун и в ажиотаже выдал целый поток корейских слов, которые показались Римо знакомыми, похожими на те, которые он не раз слышал в начальный период обучения и которые означали, что что-то идет не так. Позднее «не таким» оказывалось только то, что делал Римо, а все остальное в мире было в порядке. Но Римо понимал, что сейчас Чиун имел в виду совсем не его ловкость и умение. — Посмотри на его лицо! На лице мистера Гордонса застыла все та же глуповатая улыбочка. Римо усилил давление на нерв. Кожа под его пальцами подалась, затем под ней что-то хрустнуло. По звуку это была кость, но в этом месте никаких костей быть не должно. — Не делайте этого. Вы уже нанесли мне повреждение, — сказал мистер Гордонс. — Если вы не прекратите, наступит временный паралич правой стороны моего тела. Это может угрожать моему выживанию. Я должен вас остановить. Может быть, все дело было в этой улыбке, а может — в том странном ощущении, которое Римо испытывал от прикосновения к телу этого человека. Так или иначе, когда он удвоил нажим, причем в этот раз не пальцем, а острым и твердым ребром дискетки, то, похоже, поскользнулся. Тело его теперь уже не было сбалансировано с телом мистера Гордонса, и Римо начал падать. В этот момент мистер Гордонс схватил его за правый локоть и равномерно, со страшной силой, которую он теоретически развить не мог, учитывая положение, в котором он в этот момент находился, начал сжимать запястье Римо, вынуждая его разжать пальцы, державшие программу. — Пусть забирает! Отдай! — кричал Чиун. — Отдать? Черта с два! — буркнул Римо и вскинул колено, целясь Гордонсу в пах. Колено застыло в воздухе. Будто раскаленные стальные прутья впились Римо в правое плечо и рвали сухожилия. Словно желтое пламя, мелькнуло перед глазами Римо кимоно Чиуна, но, к своему изумлению, Римо не увидел результатов того потрясающего мастерства, с помощью которого Чиун мог стереть тонкими длинными пальцами улыбку с лица мистера Гордонса. Чиун атаковал его — Римо — руки! Длинные ногти Чиуна впились ему в правую ладонь, заставив ее раскрыться. Мгновение — и программа оказалась у Гордонса. Положив ее в карман. Гордонс бросил на пол гравировальные пластины. — Спасибо! — сказал мистер Гордонс и пошел прочь. Несмотря на повреждение правой стороны тела, шаги его были ровными и уверенными. Римо вскочил на ноги и рванулся было вслед, намереваясь отплатить за рану в плече. Сейчас он схватит белокурую голову и оторвет се от туловища. Однако Чиун оказался проворнее: споткнувшись о подставленную ногу, Римо грохнулся на пол и закувыркался, глухо застонав от боли в плече. Чиун быстро забежал вперед и встал перед Римо, загораживая от него мистера Гордонса, который уже выходил из посадочного зала в центральный зал ожидания. — Зачем ты это сделал? Он же был у меня в руках! В руках! — в бешенстве крикнул Римо. — Уходим. Нужно срочно перевязать твою рану, дурачок. — Ты позволил ему забрать программу! Теперь мы его больше никогда не увидим! — Будем на это надеяться, — сказал Чиун и ощупал длинными чуткими пальцами мышцы плеча Римо. Оторвав от кимоно несколько полосок, он стянул плечо так, чтобы ограничить его подвижность, и отвел Римо к билетной кассе. Там Мастер Синанджу поинтересовался, как попасть на самолете в такое место, где есть солнце и морская вода. Из мест, которые ему назвали, он выбрал ближайшее — остров Святого Томаса в гряде Виргинских островов, о котором Мастер Синанджу ранее не слыхал, так как он, наверное, открыт-то был совсем недавно, лет пятьсот, не более, тому назад. Пластины, с помощью которых белые люди делают свои бумажные деньги, Чиун положил в бумажный пакет, купив специальные картинки, которые у белых называются марками и которыми оплачивается пересылка. Затем особой ручкой белого человека, которую не нужно макать в чернила и которой далеко до такой вещи, как кисточка для письма иероглифов, он сочинил послание императору Смиту: "Дорогой господин Харолд Смит! В течение многих лет Ваша империя прибегает к услугам Дома Синанджу, и все эти годы Ваша благодать снисходит на нашу ничтожную деревушку. Наши дети, неимущие и старики сыты и одеты, они спят в домах под крышами, которые сделаны из прочных материалов. Не бывало, чтобы империя Смита не выполнила своих обязательств. Своевременно и полностью оплачивала она золотом услуги Дома Синанджу, иначе деревня Синанджу вымерла бы от голода, так как земля там скалистая, а в холодных водах морского залива нет рыбы. Благодаря поддержке Мастеров Синанджу наши люди в течение веков, во-первых, имели пищу и, во-вторых, жили достойной жизнью. Ваша империя точно выполняла заключенное более десяти лет назад соглашение. Выполнял его и Мастер Синанджу. По этому соглашению Мастер брался, как Вы помните, обучить искусству Синанджу обычного белого человека, дабы он не нуждался в оружии для выполнения своей работы. Молодой человек научился этому. Он научился этому в первый же год. Но он получил гораздо больше того, что было оплачено Вашим золотом. Он получил гораздо больше того, что можно купить за Ваше золото: он стал представителем Дома в большей степени, чем кто-либо, включая японцев и даже корейцев (о жителях деревни Синанджу речь не идет). В его сердце поселилось солнце, и Вы ничего не заплатили за это. Он победил собственное тело, стал его господином и повелителем, и Вы ничего не заплатили за это. Он получил знание Синанджу в той полноте, которую только был в состоянии охватить. Вы ничего не заплатили за это, хотя Дом Синанджу никогда бы Вам этого и не продал: Синанджу не продается, продаются только его услуги. Вот почему, с большим сожалением и благодарностью, Мастер считает себя обязанным известить Вас, что Дом Синанджу расторгает соглашение. Мы найдем в другом месте средства для существования деревни, так же как и для Римо и для меня самого. Между прочим, поскольку Римо не просто белый человек, но еще и белый американец, то он, естественно, испытывает особые чувства привязанности к своей родине, и, если позднее Вам понадобятся его услуги, он отнесется к Вашему предложению с вниманием. Посылаю Вам металлические предметы, которые были Вам нужны. Миссия окончена. Контракт расторгнут". В конце послания Чиун начертал символ Синанджу — перевернутую трапецию с делящей ее по вертикали линией, что символизировало Дом и абсолютное превосходство. Этот знак заключал в себе имя и титул Мастера. Заклеив конверт с посланием Смиту, он вложил его в общий пакет, который, в свою очередь, тщательно упаковал в оберточную бумагу и наклеил марки. Посылка заняла свое место в одном из металлических ящиков, содержимое которых регулярно изымается и доставляется по адресам. Со времен Чингисхана человечество не знало столь хорошо организованной и надежно охраняемой почтовой службы. Очень нужная вещь! Для белых людей, конечно. Вернувшись к скамейке, на которой ждал Римо, Чиун с удовлетворением отметил, что Римо так сбалансировал вес тела, чтобы здоровые мышцы брали на себя нагрузку поврежденных. Сообразительность и основывающаяся на полученных от учителя знаниях предприимчивость молодого человека зачастую не только радовала старого Мастера, но и вызывала у него чувство счастливого удовлетворения. Конечно, это удовлетворение не следовало выказывать: и так уже самонадеянность ученика была просто невыносима. — Что ты там делал, папочка? Книгу, что ли, писал? Ты изрисовал чуть ли не весь блокнот! — сказал, завидя его, Римо. — Я поведал императору Смиту о постигшей тебя неудаче, о ранении. — Зачем? Все будет нормально. Чиун нахмурился и покачал головой. — Да, конечно. Я знаю это, и ты это знаешь, но император есть император, даже если он для тебя — директор или президент, или как ты их предпочитаешь называть. Но, независимо от достоинств убийцы-ассасина, если он ранен, то больше императору не нужен. — И Смитти тоже? — И ему. Это печально, сын мой. У раненого убийцы нет дома. Расположение императоров не беспредельно. — Но я же часть его организации. Кроме Смита, я — единственный, кто знает, чем мы занимаемся. — Ты получил сегодня один из тех печальных уроков, которые мы получаем, когда вырастаем и становимся умнее, — сказал Чиун. — Но не расстраивайся. Правда, императорам не свойственно любить таких, как мы, но верно и то, что на наши услуги всегда большой спрос. На них был спрос и в мирные годы Римской империи, и во времена правления сыновей Чингисхана, и в годы различных бурных исторических событий в мире, когда этот спрос неизмеримо возрастает. Не беспокойся. Того Рима давно уж нет, тех китайских династий — тоже, а Синанджу живет! — Не могу поверить, чтобы мы были безразличны Смитти! — возразил Римо. Чиун успокоил его, как мог. Молодой человек нуждался в отдыхе: приближалось время вылета. Эти перелеты только кажутся безвредными, а на самом деле они портят людям кровь не меньше, чем смена фаз Луны. Белые люди не понимают этого. Как и большинство желтокожих! При посадке на самолет, который должен был менее чем за пять часов доставить их на остров Святого Томаса в аэропорт, названный в честь умершего императора Трумэна, Чиун заметил на одежде Римо металлическую кнопку. Поскольку он не знал, что это такое, то не стал ее снимать. Вполне вероятно, что эту штуковину прицепил мистер Гордонс, с техникой которого не было знакомо ни одно из многих поколений Мастеров Синанджу и которому столь неразумно бросил вызов Римо. Ему это, конечно, простительно — он молод, еще и шестидесяти нет... Римо не знал еще, что когда предстоит схватка с неизвестным, лучше понаблюдать со стороны и дождаться, когда неизвестное станет известным, то есть проявятся его слабые места, а следовательно — и то, как его можно победить. Римо не знал, что Мастер Синанджу рассчитывает на новые действия мистера Гордонса, и тогда им станут известны его приемы, как это было, например, с арабскими хашашинами, которые эффективно сочетали боевое искусство с фанатизмом. Когда один из предыдущих Мастеров Синанджу впервые столкнулся с хашашинами (они тогда еще только-только появились), то немедленно отказался от службы Исламабаду, стал работать в другом месте и год за годом ждал, наблюдал и изучал, пока не разобрался в их методах. А они, эти методы, были настолько хороши, что от них пошло и само слово «ассасин», то есть «убийца». Все, что узнал тот Мастер, он передал следующему Мастеру. Добавив к этому собственные наблюдения, второй Мастер, в свою очередь, передал познания о хашашинах преемнику и так далее. Из поколения в поколение Мастера наблюдали и выжидали, намеренно игнорируя богатый арабский рынок, хотя спрос на их услуги в этих странах был весьма велик. Понадобилось целых восемьдесят лет для того, чтобы в анналах Синанджускопилась полная информация о том, как хашашины, используя гашиш, дурманили сознание своих последователей-фанатиков и как потом подбирали из их числа телохранителей, готовых умереть, чтобы попасть в рай. Выяснив это, Дом Синанджу вновь предложил свои услуги исламским владыкам. Однажды ночью его люди выследили одурманенного гашишем воина из Дома хашашинов, подождали, пока появится наркотический дым, и затем перебили их всех до одного прямо в их пещерах. С хашашинами было навсегда покончено. Та же участь ждет и мистера Гордонса. Если не в этом году, то в следующем. А если не в следующем, то наверняка в следующем за ним. Раньше или позже Чиун или Римо, или преемники Римо узнают о приемах и методах мистера Гордонса. Вот тогда Дом Синанджу вернется с предложением своих услуг правителям Америки. Но не сейчас. Сейчас надо бежать, скрыться. Оставить этого Гордонса в покое на десять, двадцать или даже на сотню лет. Синанджу без работы не останется. Чиун осмотрел то место, где была прикреплена кнопка, исследовал под ней кожу Римо и, убедившись, что она не повреждена и не оцарапана, снял кнопку и спрятал в кимоно для дальнейшего изучения. Вовсе не исключено, что она принадлежит Гордонсу, а если это так, то есть смысл приглядеться к ней повнимательнее. В то самое время, когда их самолет, взревев, устремился ввысь, посылка Чиуна попала на сортировочный узел почтовой службы США, а затем, в соответствии с указанным адресом, была доставлена в санаторий Фолкрофт, в местечке Раи, штат Нью-Йорк. Любой из сотен работавших в этом заведении техников-электронщиков мог бы подсказать Мастеру Синанджу, что если он хочет избавиться от человека, который оставил эту металлическую кнопочку, то лучше подарить ее первому встречному. При условии, что этот встречный направляется в противоположную сторону света.Глава 4
Моррису (или просто Мо) Алштайну принадлежал единственный во всем южном Чикаго бар, который приносил одни убытки. В 60-х годах Мо приобрел неказистую местечковую таверну, ежегодно приносившую владельцу добрых сорок тысяч долларов дохода, плюс от сорока до пятидесяти тысяч дополнительных поступлений от таких необлагаемых налогами источников, как букмекерство и ростовщичество. Нанятые Мо Алштайном рабочие содрали со стен тронутые гнилью деревянные панели, убрав труху, оборудовали элегантный бар из красного дерева, установили скрытое освещение, перестроили туалеты и убрали часть простенков, чтобы клиентам было просторнее. В залах поменяли обои, настелили паркет, поставили красивые столики, соорудили сцену. С помощью импресарио и молодого темпераментного конферансье Алштайн ухитрился перевернуть вверх дном картину былого финансового благополучия. Первоначальный убыток составил двести сорок семь тысяч долларов. Правда, в следующем году эта цифра уменьшилась до сорока тысяч, но с тех пор не менялась. Некоторые объясняли эти убытки переменами: потеряв традиционных завсегдатаев бывшей таверны, Алштайн не смог заменить их другими клиентами. Так во всяком случае выглядело формальное объяснение, предназначавшееся для широкой публики. Среди близких друзей, умеющих держать язык за зубами, бытовала другая точка зрения: убытки Мо являлись следствием некоторых его, если можно так выразиться, необычных привычек. Мо любил оружие, и в ресторане «Источники Эльдорадо» (новое название бывшего «Муррея») был устроен тир, где он практиковался в стрельбе каждый божий день, и все было бы ничего, не вздумай он расширить рамки тира и включить в него сцену ресторанного зала. Стрельба из пистолета вошла в программу представления. Чтобы продемонстрировать свое искусство, он отстреливал у посетительниц серьги и вышибал пулями рюмки из рук кавалеров. Даже южная сторона Чикаго не могла похвастать настолько фанатичной привязанностью клиентуры к определенным ресторанам, и, хотя Мо «никогда, черт побери, никого еще не задел», число посетителей резко сократилось. К счастью для Мо, у него была еще одна профессия, что давало возможность компенсировать убытки, которые приносил его шикарный ресторан. Именно об этом и желал побеседовать с Алштайном некий мистер Гордонс. — Я вас не знаю, — сказал Мо вежливо улыбающемуся мужчине с гладко зачесанными волосами песочного цвета. Его правая рука хотя и двигалась вроде бы нормально, но почему-то казалась немного короче левой. — Меня зовут мистер Гордонс, и я сожалею, что не могу предложить вам выпить, но это — ваше заведение, а потому именно вам надлежит предложить мне выпивку. — Ладно, что вы хотите? — Спасибо, я не пью. Я хочу, чтобы вы попытались кое-кого убить из вашего пистолета. — Вы что, не в своем уме? По сравнению с посетителем Мо был худощавее и пониже ростом, с пронзительным взглядом голубых глаз. Этим глазам не понравилась невыразительная физиономия клиента, но дело было не в этом: не в обычаях Мо было принимать такого рода предложения от первого встречного. — Я не понимаю, что означает выражение «не в своем уме», — сказал мистер Гордонс. — Во-первых, я никого не убиваю. Во-вторых, если бы даже и убивал, то не стал бы этого делать для первого попавшегося незнакомца. Ну, а в-третьих, кто вы такой, черт бы вас побрал? — Я не вполне уверен, что вы используете адекватные выражения. Думаю, что вы говорите так для того, чтобы обезопасить себя, а не потому, что именно это имеете в виду. Я уже убедился, что так поступают почти все люди. Пожалуйста, не обижайтесь — те, кому я раньше говорил об этом, часто обижались. У меня для вас есть то, чего вы хотите. — Я хочу, чтобы вы убрались отсюда, пока еще в состоянии ходить, — огрызнулся Алштайн. — Сделаем по-другому, — сказал мистер Гордонс и, вынув из кармана пиджака пачку из пятидесяти новеньких стодолларовых банкнот, положил ее перед Мо на стол. Затем положил сверху вторую пачку, такую же. Потом третью и четвертую. И пятую. Мо удивился, как это с полными карманами денег пиджак этого человека совсем не топорщился. Долларовый штабель тем временем вырос до десяти пачек. Мистер Гордонс начал выкладывать второй, такой же по высоте. — Это сто кусков, — сказал Мо Алштайн. — Целых сто кусков! Никогда еще мне за... э-э услуги не предлагали таких денег. — Я полагал, что вы так подумаете. — Ни один из клиентов не предлагал за то, чтобы кого-нибудь пристукнуть, такие бабки. — И это не фальшивые деньги, — кивнул на пачки мистер Гордонс. Обратите внимание на шелковистость бумаги, на линии гравировки вокруг лица Франклина, на четкость номеров серий и на то, что все номера разные. — Да, настоящие, — подтвердил Мо Алштайн. — Но я не могу вот так, сразу, все бросить и приступить к делу. Пристрелить «капо мафиози» не так-то просто. Сперва надо понадежнее пристроить часть деньжат. — Нет, это не та привычная для вас работа, когда вы помогаете разобраться между собой различным преступным кланам определенной этнической группы. Я вам плачу просто за убивание. — За убийство, — поправил его Мо. — Благодарю вас. За убийство. Я запомню, — сказал мистер Гордонс. — Убийство будет простым: я покажу вам, где находится тот, кого вам предстоит убить. Мо Алштайн изумленно вскинул голову. — За что же вы мне платите, если тоже будете там? Я думал, что весь смысл убийства по контракту как раз в том и состоит, чтобы в тот момент заказчика там не было! Или вы хотите посмотреть, как этот парень будет мучиться? — Нет. Я просто хочу видеть, что вы его убили. Их там двое. Оба очень интересные люди. Особенно желтокожий старик. Его движения естественны и вполне обычны, и тем не менее гораздо более эффективны, чем движения других людей. За ним я хочу понаблюдать. Но я не смогу внимательно наблюдать за ним, если в то же самое время буду занят другим делом. — А, так, значит, два убийства! — воскликнул Мо. — Но это будет стоить дороже. — Я заплачу дороже. Мо пожал плечами: — Дело хозяйское, деньги-то ваши. — Нет, теперь это ваши деньги, — возразил мистер Гордонс и подвинул банкноты ближе к Мо Алштайну. — Когда их нужно прикончить? — Вскоре. Но сначала мне нужно найти других. — Других? — С нами будут и другие люди. Мне нужно их найти. — Минуточку. — Мо отодвинулся. — Я ничего не имею против, если будете присутствовать вы: перед законом вы так же виновны, как и я, если не больше. Я только выполняю контракт, а вам, я уверен, обломится пожизненное заключение. На ваш счет я спокоен. Но посторонние? Зачем мне свидетели? Да и вам тоже? Понимаете? — Понимаю, — сказал мистер Гордонс. — Но это будут не просто свидетели, их я тоже нанимаю. — Я не нуждаюсь в помощи. Вот еще! Можете убедиться, какой я стрелок, — обиженно пробормотал Мо и велел бармену взять в руку бокал. Бармен — пожилой, лысеющий негр, к которому в эти часы редко кто, кроме хозяина, обращался, — стоял за стойкой с газетой «Чикаго трибюн» в руках, глубоко погрузившись в дебри кроссворда. Он вздрогнул и оторвался от своего занятия. — Нет, лучше два бокала, — передумал Алштайн. — Я пас, — сказал негр. Правая рука Алштайна юркнула под пиджак и вынырнула на свет божий с изрыгнувшим пламя и грохот револьвером «Магнум-357». Сверкающее хромом чудовище напоминало небольшую пушку. Звук выстрела был сродни грохоту обрушившейся крыши. Тяжелая пуля разнесла полку с бокалами и большое зеркало над головой бармена. Осколки разлетелись по паркету, сверкая, словно капельки росы под утренним солнцем. Бармен спрятался под стойку, выставив удерживаемый кончиками пальцев бокал для шампанского на длинной ножке. Грянул выстрел. Со стены сорвался фанерный задник бывшего зеркала. В дрожащих пальцах бармена осталась только ножка бокала. — Видите, мне не нужна помощь, — сказал Мо Алштайн и, обернувшись к стойке, крикнул: — Можешь вылезать, Вилли! — Я — не Вилли, — донесся голос из-под стойки, — Вилли уволился. — Когда? — обиженно спросил Алштайн. — В тот день, когда вы заказали новое зеркало. То самое, что лежит сейчас на полу. — Чего это он? — Некоторым не нравится, когда в них стреляют, мистер Алштайн. — Я ни разу не попал в того, в кого не собирался попасть. Ни разу, черт возьми! Вы, антисемиты, все одинаковы, — проворчал Мо Алштайн и доверительно сообщил мистеру Гордонсу, что речь идет о воинствующем антисемитизме, который подорвал его ресторанный бизнес. — Люди могут чувствовать себя в опасности, даже если им и не причинили боли, — сказал мистер Гордонс. — Чепуха, — заявил Мо Алштайн, — антисемит есть антисемит. А вы не еврей? Нет, вы не похожи на еврея. — Нет, не похож, — подтвердил мистер Гордонс. — Вы БАСП? — Что это? — Белый англосакс, протестант. — Нет. — Поляк? — Нет. — Немец? — Нет. — Грек? — Нет. — Тогда кто же? — Человеческое существо. — Это и так понятно. Но какое конкретно? — Творческое, — гордо ответил мистер Гордонс. — Среди моих друзей тоже есть творческие работники, — сказал Мо Алштайн и задумался: а не связан ли антисемитизм с творчеством? И как может быть, чтобы с виду образованный человек, изъясняющийся по-английски без всякого акцента, не знал такого простого и общеизвестного сокращения, как БАСП. Но теперь мистер Гордонс уже знал значение этого термина. Более того, он его никогда не забудет, заложив в раздел памяти, касающийся языковых особенностей английского языка, которыми американцы обозначали границы этнических групп и иногда использовали в социальных взаимоотношениях для обособления и демонстрации своей исключительности. В общем, это была активная переменная без реальной константы, заключил мистер Гордонс. Следующим, с кем он встретился в тот день, был сержант морской пехоты Соединенных Штатов, работавший в пункте набора добровольцев, расположенном в центральной части Чикаго. Сержант был одет в синюю форму морского пехотинца, с красным, потным и одутловатым от неумеренного потребления спиртного лицом. — Вы умеете пользоваться огнеметом? — спросил мистер Гордонс. — Вы тоже научитесь, если станете морским пехотинцем. Сколько вам лет? — Что вы имеете в виду? — Когда вы родились? — Теперь я понимаю. Я, наверное, выгляжу старше одного года? — Вы выглядите на двадцать девять. Точно — вам двадцать девять лет. Это — отличный возраст, — сказал сержант, еще не заполнивший квоту рекрутов, которую он мог заполнить только из числа добровольцев не старше сорока. — Да, двадцать девять, — согласился мистер Гордонс, и сержант, которому он показался туповатым, настоял на том, чтобы новобранец прошел стандартный тест на уровень умственных способностей. То, что произошло дальше, так потрясло сержанта, что он долго сидел с отвисшей челюстью и широко открытыми глазами. Это, возможно, и сыграло роль в том, что он так легко согласился на последовавшее за сим предложение. На глазах у сержанта этот парень молниеносно заполнил все анкеты, безостановочно, кажется, даже не читая вопросов, а сам при этом продолжал расспрашивать сержанта о его умении обращаться с огнеметом. И что самое удивительное, все ответы оказались правильными, за исключением одного, в котором требовалось опознать некоторые простейшие предметы. Сумма полученных очков была самой высокой из всех, которые когда-либо видел сержант. Еще никто и никогда не заполнял эти анкеты так быстро и вместе с тем столь аккуратно. — Вы не ответили на один вопрос, — подытожил результат теста сержант. — Да. Я не знаком с этими инструментами, так как никогда не видел их раньше. — Ну, вот это, например, — обычный шприц для смазки. — А, для смазки? Да. В мире много механизмов и машин, таких, например, как автомобили, в которых есть трущиеся поверхности, а, значит, для уменьшения трения имеется необходимость в использовании машинного масла или смазки. Смазка — это антифрикционное вещество, правильно? — Ну да, — сказал сержант. — Вы, я вижу, знаете все, кроме того, что такое масляный шприц для смазки. — Да. И теперь я чувствую себя в большей безопасности, потому что смог догадаться, для чего могут использоваться масляные шприцы. Неделю назад я не мог. А теперь могу. Скажите, вам никогда не хотелось разбогатеть и распрощаться с Питульскими морскими пехотинцами? — Питульский — это моя фамилия, — сказал сержант Питульский. — Тут не название моей части, а моя фамилия. И сержант постучал пальцем по черной пластиковой пластинке с белыми буквами, приколотой над правым карманом его рубашки. — Ах, да... фамилия. Ну, что ж, ничто не совершенно. Так не хотите ли разбогатеть? — снова спросил мистер Гордонс, и, не успев толком поразмыслить, сержант Питульский согласился встретиться с ним завтра вечером в ресторане «Источники Эльдорадо», которым владеет Мо Алштайн. Да, он, конечно, захватит с собой огнемет. Полная гарантия! Ему ужасно хотелось, чтобы огнемет был и сейчас при нем, чтобы защитить «это самое» — то, что мистер Гордонс только что выложил перед ним в виде двух штабелей. Сержант Питульский быстро смахнул пачки денег в верхний ящик письменного стола и запер на ключ. Он был настолько ошарашен, что ему пришел в голову лишь один довольно нелепый вопрос: почему мистер Гордонс, войдя, извинился, что не может ничего предложить ему выпить? — Но ведь так положено делать при встрече, не так ли? — Нет, не обязательно, — ответил Питульский. — А когда это лучше делать? — Когда кто-то приходит к вам домой или в контору, если в вашем офисе принято подавать алкоголь. — Понятно. А что говорят в таких случаях? — "Привет" вполне достаточно. Через час и семь минут мистер Гордонс входил в магазин спорттоваров в одном из кварталов Чикаго. На стенах были развешаны черные резиновые костюмы для подводного плавания и ярко-оранжевые баллоны со сжатым воздухом. За стойкой стояли ружья для подводной охоты. В стеклянном ящике лежали маски. — Чем могу быть вам полезен? — спросил продавец. — "Привет" вполне достаточно, — поздоровался мистер Гордонс... Двадцатью минутами позже продавец решительно воспользовался возможностью разбогатеть. Такой шанс представляется раз в жизни. Собственно говоря, он был уже богат, когда, несколько позже, заявил владельцу магазина, что тот «подонок и кретин, не умеющий отличить продаваемый товар от продукции прямой кишки». Перед тем как появиться на следующий вечер в ресторане «Источники Эльдорадо» на южной стороне Чикаго, он разместил капитал в десяти разных банках под десятью фамилиями, так как не без основания опасался, что при виде ста тысяч долларов наличными у любого клерка могут возникнуть нежелательные вопросы. Экс-продавца звали Роберт Джеллико. Он еле дотащился до «Эльдорадо», изнемогая под тяжестью резиновых костюмов, стальных баллонов и трех гарпунных ружей: так и не сумев остановить свой выбор на одном, он прихватил все три. Сомнения его были вполне объяснимы: до сих пор он стрелял только в рыбу. Мистер Гордонс и двое других сидели за столиком. Тишину пустого бара нарушало лишь слабое гудение кондиционера. Вид зала удивил Джеллико. "Странно, — подумал он, — кто-то не пожалел ухлопать уйму денег на интерьер, а стенка позади бара из простой фанеры. Кстати, на этом месте отлично смотрелось бы большое зеркало". — У меня вопрос, — сказал сержант Питульский, на этот раз облаченный в зеленый костюм, белую рубашку и синий галстук. — Каким образом мы пронесем это через таможню? — Он похлопал по окрашенному в цвет хаки сдвоенному баку огнемета. — И это, — сказал Мо Алштайн, похлопав по висящей под мышкой кобуре револьвера. — Со снаряжением для подводного плавания не будет никаких проблем, сказал Джеллико. — Многие везут его с собой в отпуск. И я брал. Много раз. — У вас с собой не будет всех этих вещей, — сказал мистер Гордонс, в их нынешнем виде. — Но мой револьвер особый, — заупрямился Алштайн, — и другого мне не надо. — Я к своему снаряжению тоже приноровился, — поддержал его Джеллико. — Ну а я могу работать с любым старым дерьмом, — сказал сержант Питульский. — Я из морской пехоты. Чем хуже снаряжение, тем лучше я его использую. Мистер Гордонс велел всем замолчать, выйти и подождать снаружи, пока их не позовут. Алштайн заявил, что это его бар и он останется здесь. Мистер Гордонс взял Алштайна за шею и за ноги, перевернул вниз головой, отнес без видимых усилий к двери, вернул в нормальное положение и знаком приказал остальным не медлить, что и было тут же исполнено. Он запер за ними дверь, а через полчаса вышел и роздал каждому по коробке. Самая большая досталась Джеллико. По размерам она была похожа на чемодан, но весила, как сундук. А точнее — коробка весила ровно столько, сколько весило его снаряжение: баллоны, резиновый костюм и гарпунные ружья. Упаковка полегче досталась сержанту Питульскому. Была она достаточно объемистой, и внутри что-то плескалось. Самую маленькую коробочку, величиной с футляр для ожерелья, получил Мо Алштайн. Перед вылетом на остров Святого Томаса, предъявляя свою ношу таможеннику, Джеллико увидел в своем багаже выгравированную на металлической доске картину с маленьким оранжевым солнышком в углу. Цвет солнышка был таким же, как и цвет баллонов его акваланга. Картина была заключена в раму из черной резины, и хотя Джеллико так и не смог сдать экзамен по инженерному делу на втором курсе колледжа, он сразу же определил, что это тот же материал, из которого был сделан его костюм для подводного плавания. Только материалу этому теперь придана совсем иная форма. Такое, конечно, невозможно, но как быть, если он видит это своими собственными глазами? Мистер Гордонс смог каким-то образом сконденсировать материалы и сжать их до размеров небольшой гравюры. Джеллико почувствовал, как в животе у него задрожало и ослабли колени. Он увидел перед собой глуповатую улыбочку Гордонса и поспешил сообщить, что с ним все в порядке. Ожидая других возле арки металлодетектора, Джеллико видел, как изумился Алштайн, обнаружив в своей коробке отлично выполненную хромированную фигурку Авраама Линкольна, и как поднял глаза к потолку Питульский, в багаже которого оказался стальной бюст Джорджа Вашингтона и пять стальных цилиндров с жидкостью. — Что в них? — спросил инспектор. — Никаких горючих жидкостей, — сказал мистер Гордонс, быстро подойдя к таможенной стойке. — И что еще важнее — снижение атмосферного давления во время полета не окажет на них никакого влияния. — Хорошо, но все-таки что это? Когда Джеллико услышал ответ — формулы базовых химических веществ, входящих в состав горючей жидкости для огнеметов, — он едва не грохнулся на пол. Покачнувшись, он тем не менее устоял на ногах, успев опереться на высокую напольную пепельницу. Джеллико объявил, что ему нехорошо, и оба мистер Гордонс и таможенный инспектор — разрешили ему вернуться в зал через арку металлоискателя. Он шел, шаркая ногами, словно больной, пока стальные двери таможни не скрылись из вида, после чего бросился бежать. Джеллико все еще чувствовал слабость в ногах, но надеялся, что его легкие все же выдержат, если даже он пробежит так целую милю. Он будет дышать и бежать, дышать и бежать от охватившего его невероятного страха, от ужаса, который ему внушал тот, которого он согласился убить. Он не знал, кто был тот человек, но понял, что никто на свете не сможет с ним совладать. Если даже такой человек, как мистер Гордонс, не может сам, без посторонней помощи, прикончить его, то... Да поможет им Господь! У стойки авиакомпании Бранифф он свернул, пронесся мимо газетного киоска, юркнул в полутемный бар, заказал выпивку и прошел в туалет. Там он забрался с ногами на унитаз и стал ждать. До вылета оставалось двадцать минут. «Как хорошо, — думал он, — что пассажиров всех пролетающих вблизи Кубы самолетов проверяют металлоискателем! Иначе я бы не догадался, во что вляпался!» Когда до отлета оставалось всего десять минут, в дверь кабинки постучали. Это было странно, поскольку никто не мог видеть из-под двери его ноги. — Роберт Джеллико, выходите, не то вы опоздаете на самолет! Это был голос мистера Гордонса.Глава 5
Над аквамарином Карибского моря и его островами сияло жаркое тропическое солнце. Острова эти — не более чем выступающие из воды нагромождения скал, на тощих землях которых борются за свое существование люди, а в кустарниках рыщут коричневые, с удлиненным пушистым телом мангусты — потомки тех хищников, которые были вывезены в свое время из Индии, чтобы очистить острова от зеленых змей. На островах уже давно не осталось зеленых змей, зато возникла проблема с мангустами. Об этом и о многом другом размышлял Мастер Синанджу Чиун. — Эти острова для тех, кто хочет и может выжить, — говорил он. Здешнее солнце полезно для твоего плеча, морской соленый воздух — для легких. Мы нашли хорошее место, ты быстро поправишься. — Надеюсь, папочка, — откликнулся Римо. Он полулежал в легком кресле на веранде снятого ими дома, смотревшего окнами на залив Меджен и состоявшего из трех крытых террас и жилой комнаты. Дом из дерева и стекла стоял на скалистом уступе — куда ни глянешь, непременно видишь плещущееся внизу море. С плавок Римо стекала вода: он только что проделал под наблюдением Чиуна ежедневный заплыв на четыре мили — две туда и две обратно. Когда Римо попробовал протестовать, заявив, что его плечу для заживания нужен покой, а не упражнения, Чиун презрительно усмехнулся: — Ты напоминаешь этого вашего... четвертинщика. — Кто это такой? — Четвертинщик. Тот, что каждый год повреждает себе колено, и его отправляют отдыхать, а потом он возвращается и ломает суставы пуще прежнего. — О чем ты? Если не можешь толком ответить, лучше помолчи — хватит того, что ты наговорил. — Я говорю об игре, которую ты смотришь по телевизору. Ну, этой, где толстяки сшибают один другого и прыгают друг на друга. — Футбол? — Правильно. Футбол. Четвертинщик. Он очень смешно выглядит, смешно говорит. Когда его показывали, он, по-моему, был в женских чулках. На этом дискуссия закончилась, и Римо, как был в мокрых плавках, уселся в кресло, а Чиун высказался в том смысле, что эти острова — острова выживших победителей. — Не знаю, не знаю, — сказал Римо. — У меня такое чувство, что я здесь чужой. Мы как будто настроены в разных тональностях. Может, мне для быстрой поправки лучше вернуться туда, где я родился? Чиун тихо покачал головой. Его седая редкая бородка качнулась от свежего ветерка, залетевшего с дальних невидимых отсюда островов. — На этих островах могут выжить только агрессивные пришельцы и захватчики, вроде этих мангуст. Скажи, где сейчас карибские индейцы? — Не знаю. Должно быть, валяются пьяные где-нибудь в «Шарлотте Амалии», — предположил Римо, имея в виду торговый район на Святом Томасе, где беспошлинное спиртное, не облагавшееся налогом, стоило как газировка. Практически в каждом втором магазине, а все они были освобождены от налогов с выручки, можно было, например, купить часы «Сейко». Эти часы были едва ли не главным, что привлекало на остров пассажиров морских круизов, которые охотно оставляли здесь свои деньги, а взамен получали бронзовый цвет кожи. — Карибских индейцев, которые здесь обитали когда-то, уже нет, — сказал Чиун. — Они жили полнокровной и счастливой жизнью, пока сюда не заявились испанцы. Новые повелители были такими жестокими, что все карибские индейцы бросились однажды с высокой скалы и поразбивались насмерть. Вождь сказал перед смертью, что боги отомстят за них. — Отомстили? — Если верить истории, которую здесь любят рассказывать, то — да. Произошло землетрясение, город был полностью разрушен, погибло тридцать тысяч человек. — Это все были испанцы? — Нет. Потому что тот, кто ждет, чтобы за него отомстили другие, никогда не удовлетворит жажду мщения. Как тебе известно, Синанджу не имеет ничего общего с местью. Месть вообще глупость. В основе нашего искусства лежит жизнь. Наша цель — жить и выживать. Даже суть наших смертоносных услуг состоит в том, чтобы Синанджу могла выжить. Именно это и делает нас могущественными. Силен тот, кто живет. Ты посмотри на черные лица вокруг нас. Их привезли сюда в цепях. Их избивали кнутами. На голой и бесплодной земле они должны были выращивать для других сахарный тростник. И кто выжил? Гордые карибские индейцы, надеявшиеся на то, что за них отомстят боги? Или негры, которые день за днем растили детей, строили дома и смиряли свой гнев? Негры победили и живут. Мангусты победили и живут. А вот зеленых змей и карибских индейцев больше нет. — У зеленых змей была гордость?! — Эта история должна научить тебя не думать об отмщении Гордонсу. Ты должен учиться выживанию, что традиции Синанджу составляют главный смысл нашего искусства. И я говорил вовсе не о зеленых змеях. — А мне показалось, что о них, — сказал Римо, зная наперед, что эти слова рассердят Чиуна. Он не обманулся в своих ожиданиях — из потока корейских слов, которым разразился Мастер Синанджу, он понял, что никак нельзя превратить бледный кусок свиного уха в шелк, как невозможно сделать из грязи бриллиант. Римо понял, что вечером его ожидает лекция на тему: «Бесплодность попыток передать белому человеку тысячелетний опыт Синанджу». Но Римо не придавал особого значения словам: за Чиуна говорили — громче и яснее слов — его дела. Старый кореец оставил в Штатах все свои пожитки — и кимоно, и, что гораздо важнее, специальную телевизионную систему, которой его снабдил Смит и с помощью которой он мог смотреть свои любимые дневные мыльные оперы, зная, что при этом не упустит и другие, которые передавались параллельно. Эта штука записывала их на пленку, так что Чиун мог часами, не прерываясь, наслаждаться сериалами. В США осталось и фото главного героя сериала «Пока Земля вертится» Рэда Рекса с автографом. Чиун знал, что пока они с Римо прохлаждаются на тропическом острове, Рэд Рекс в Штатах мучается сомнениями: сказать или не сказать миссис Лоретте Ламонт о том, что когда ее дочери делали аборт, то обнаружили злокачественную опухоль, и это некоторым образом оправдывало Уайетта Уолтона, оставившего на Майорке жену с семью детьми, прежде чем появиться в качестве духовного наставника в доме миссис Ламонт. И Римо знал, что Чиун очень страдает от того, что не пришлось увидеть эту сцену. И уж коли Чиун пожертвовал телевизионными мелодрамами, то и Римо в свою очередь должен не раздумывая покинуть КЮРЕ. Но Чиуна не слишком занимал этот вопрос. С тех пор, как они неделю назад прибыли на Святой Томас, Чиун ежедневно втолковывал своему ученику, что главное — выживание. И тем не менее вопрос о выходе из КЮРЕ продолжал тревожить Римо до глубины души. А в это время на другом конце острова, в аэропорту имени Гарри Трумэна, совершил посадку реактивный лайнер компании «Америкэн эйрлайнз», в котором находился пассажир, встревоженный не меньше, чем Римо. Но по Роберту Джеллико это было, в отличие от Римо, очень заметно. Все пассажиры двинулись в переднюю часть самолета на выход, а Роберт Джеллико направился назад, в тесный туалет, где его снова стошнило. Он не запирал за собой дверь туалета. Он не пытался спрятаться в нем. Он машинально спустил воду, вышел и побрел, спотыкаясь между рядами кресел, спустился по трапу и направился в здание аэропорта, где его ждали мистер Гордонс, Мо Алштайн и сержант Питульский. Алштайн заметил, что из-за жары и влажного воздуха у него появилось ощущение, будто надетый на нем костюм прирос к коже. Сержант Питульский считал, что единственный способ избавиться от этого чувства — добрая порция виски «Сигрэмс севен» с бутылочкой пива, но Гордонс пить запретил. Они остановились в гостинице «Уинуорд» в номере с видом на порт. Мистер Гордонс попросил всех троих подождать немного: ему надо было кое-что купить. Сержант Питульский заверил, что он может за них не беспокоиться, и, как только Гордонс вышел, сразу же заказал в номер бутылку виски и ящик баденского пива. Он пил большими глотками, пока не пришел к мысли, что нынешние морские пехотинцы не имеют права называться настоящими морскими пехотинцами. Этой мыслью он поделился с остальными. Настоящие морские пехотинцы не воевали во Вьетнаме, иначе Америке не пришлось бы уйти оттуда, не доведя дело до конца. Настоящие морские пехотинцы — это те, которые служили в Сан-Диего, Японии, Черри-пойнте, Северной Каролине и на острове Паррис. — Ага, значит, вы служили в этих местах? — догадался Мо Алштайн. Сержант Питульский подтвердил эту догадку. — Я так и думал, — сказал Алштайн. Джеллико сидел тихо и молчал. Алштайн предложил ему выпить, но тот отказался. — В чем дело, приятель? — спросил Алштайн. — Ни в чем. — Мне, знаете, тоже не улыбается работать с вами. Вы — сукин сын и антисемит, — сказал Алштайн, — вы дилетант. А из-за дилетантов и я могу пострадать. — Кто дилетант, я?! — вскинулся сержант Питульский. — Я — морской пехотинец! — Вы — болван! — сказал Алштайн. — Вы не знаете, на что способны морские пехотинцы! — Единственное, на что они способны, — отрезал Алштайн, — это напиваться и затевать драки. Боже, как мне не хватает моего револьвера! Если бы он был со мной! — Еще будет, — сказал Джеллико. — Какое там! — вздохнул Алштайн. — Он отобрал его еще в Чикаго. Странный тип этот Гордонс! Бьюсь об заклад, он притащит какое-нибудь дешевенькое дерьмо, пистолетик, который придется засовывать жертве прямо в ноздрю, чтобы был хоть какой-то толк. Вот увидите. Все смеются над калибром моей пушки и над тем, что она хромирована. А, между прочим, хром — моя идея. Со своим «магнумом» я — король! — Да получите вы назад свою пушку, — сказал Джеллико. — Чепуха. Не мог же он пронести револьвер через таможню! Они особенно усердствуют, когда имеют дело с рейсами, пролегающими мимо Кубы. — А морские пехотинцы запросто могут закинуть оружие па Кубу, — сказал Питульский. — Собственно говоря, оно там уже есть, на Гуантанамо. Храни Господь американскую морскую пехоту! Тут сержант зарыдал и стал жаловаться, что оставил единственную семью, которая у него когда-либо была, — морскую пехоту. И ради чего? Ради денег. Ради грязных, вонючих денег! Да к тому же пришлось стащить огнемет, о котором они будут очень жалеть. Это не то что ВВС, где ты можешь потерять весь воздушный флот, а правительство пришлет тебе еще пять эскадрилий. Морские пехотинцы всегда дорожили своим оружием... — Заткнись! — сказал Алштайн. — Ты разнылся о своей сопливой работенке за какие-то шесть сотен в месяц, а у меня от этого зависит все, вся карьера. — Вы оба получите обратно ваше оружие, — сказал Джеллико. — Но не то же самое, — возразил Алштайн. — Того уже не будет. — Точно такое же. — Номер будет не тот. — Тот самый номер. Все будет абсолютно то же самое, включая пупырышки на хроме, — твердо сказал Джеллико. Мистер Гордонс вернулся в гостиницу и, войдя в номер, распорядился, чтобы каждый принес свертки, полученные от него в Чикаго и прошедшие таможенный досмотр. Заметив, что Питульский нетвердо держится на ногах, он поставил свою ношу на пол. — Негативное явление! Прекратить. Не пить так много! Это невоздержанность. Прекратить! — произнес Гордонс и дважды звонко хлестнул Питульского по лицу. Малиновые щеки сержанта загорелись еще ярче. Подталкивая Питульского перед собой, Гордонс подвел его к туалету и, без видимого усилия перевернув вверх ногами, задвинул внутрь и запер дверь. — Чрезмерное потребление спиртных напитков опасно, особенно когда в руках этих людей орудия, предназначенные для выживания других, — наставительно сказал мистер Гордонс. — Но у него вроде не было никаких орудий, — заметил Алштайн. — Я говорю в данном случае о его возможностях как об орудии, а также о моем выживании, — пояснил мистер Гордонс. Он показал кивком на покупки. Джеллико нагнулся, ухватился за ручку и резко рванул. Чемодан остался там, где был. — Тяжеловато, не так ли? — заметил Гордонс. — Ладно, я сам отнесу. Легко, как если бы они были наполнены кружевами и носовыми платочками, Гордонс поднял баулы и перенес их в другую комнату. — А вы, Джеллико, оказывается, слабачек, — заметил Алштайн. Прошло примерно полчаса. Алштайн читал в гостиной журнал, Джеллико сидел, тупо уставившись в дверь, за которой скрылся мистер Гордонс. Дверь внезапно распахнулась. — Что это? — спросил мистер Гордонс. — Ничего, — ответил Алштайн. — Я что-то слышу. Алштайн и Джеллико пожали плечами. — Я что-то слышу. Я в этом уверен, — повторил мистер Гордонс. Руки его были прикрыты полотенцем. Вернее, было прикрыто то место, где должны были находиться руки, но, судя по неясным очертаниям, под полотенцем были вовсе не кисти рук, а какие-то инструменты, которыми оканчивались запястья. — Откройте туалет! Алштайн открыл дверь, и все увидели сержанта Питульского. Ноги его были наверху, а голова с налитым кровью лицом — внизу. Алштайн наклонился к нему и прислушался. — Он мурлычет «Чертоги Монтецумы». — Поставьте его на ноги, — приказал мистер Гордонс. — И с этого дня не давать ему спиртных напитков. Остальным, поскольку они могут, видимо, пить и не терять голову, это разрешается. Но не Питульскому. — А каким образом мы удержим его от выпивки, если будем пить сами? — спросил Алштайн. — Вы хотите сказать, что у человека возникает желание выпить только потому, что он видит, как пьют другие? — Да, бывает и так, — подтвердил Алштайн. — Заложите это себе в память, — сказал Джеллико. — Сделано, — ответил Гордонс. — С положительной вероятностью семьдесят три процента. — А что означают эти цифры? — Что это будет верно в семидесяти трех случаях из ста. — Ввожу в память и это, с учетом типичной для людей погрешности в расчетах, — сказал Гордонс и снова исчез в своей комнате. Когда он вернулся, в его руках, которые, как и ожидал Джеллико, теперь выглядели нормальными, были револьвер «Магнум-357» с патронами и гарпунные ружья. На левой руке висел на ремнях огнемет, на правой — баллоны акваланга и водолазный костюм. В огнемете что-то плескалось: он был заправлен. Мистер Гордонс отдал Алштайну револьвер, Джеллико — его принадлежности для подводной охоты и положил огнемет к ногам Питульского, который безмятежно храпел, развалившись в мягком кресле. Алштайн любовался сверкающим хромом револьвером. Покачал его на ладони. Крутанул барабан. Взглянул на патроны, взял один из них и стал внимательно рассматривать. — Это тот же самый револьвер и те же патроны, — изумился он. — Я узнаю этот патрон. Два дня тому назад я заряжал револьвер и засмотрелся на бронзовые гильзы. Ведь патроны обворожительно красивы, как настоящее произведение искусства. Я взял тогда булавку и просто под настроение нацарапал на одной из гильз свои инициалы. Еле-еле, чтобы не ослаблять гильзу. И посмотрите, вот тот самый патрон! — Эти царапины меня озадачили, — сказал Гордонс. — Я посчитал, что это связано с какой-то вашей особой системой. Но теперь я понял, что это не так, потому что вы собираетесь вставить этот патрон в другое гнездо барабана. — Гнезда все одинаковы, — сказал Алштайн. — Нет, не одинаковы. Как и патроны. Все они имеют различные размеры и форму. Просто вы этого не замечаете. Давайте я вставлю патроны в прежнем порядке. Алштайн так и не понял, как Гордонс отличал один патрон от другого. Это была, однако, не первая и не последняя странность. Алштайну предстояло первый раз работать в группе, но и это было не все. Его подключили к проводам и прикрепили на живот какую-то штуковину, которую Гордонс называл «трекером». После этого он поставил Алштайна в центре комнаты и велел медленно поворачиваться вокруг своей оси. Когда прикрепленная на животе Алштайна похожая на пуговицу штучка завибрировала, мистер Гордонс остановил его и сообщил, что обе цели находятся в данный момент в том направлении, куда обращено его лицо. — Как... В этой комнате? Мистер Гордонс разложил карту острова Святого Томаса. — Нет, ориентировочно где-то здесь — в районе поместья Петерборгов или у залива Мэджен. Всякий раз, когда цель будет находиться перед вами, вы ощутите вибрацию. Чем ближе цель, тем сильнее будет вибрация. Сержант Питульский зевнул, поморгал и попытался собраться с мыслями. Что-то прицепилось сзади к его рубашке и царапало кожу. Засунув руку за спину, он поднатужился и выдрал из рубашки какую-то металлическую кнопку. Сдавил ее пальцами, а затем прикусил зубами, чтобы проверить на прочность. В тот же миг Алштайн схватился руками за живот и закрутился на месте. — Ой, жжет, жжет! — закричал он. — О, больно! — Отойдите от Питульского! — приказал Гордонс и выхватил изо рта сержанта морской пехоты кнопку, как это делают с домашней собачкой, когда она намеревается проглотить какую-нибудь гадость. Джеллико видел, как пальцы Гордонса восстановили прежнюю форму кнопки и как Алштайн тут же вздохнул с облегчением. Так вот каким образом Гордонс легко отыскал его в туалете в аэропорту О'Хара, догадался Джеллико. Это миниатюрные радиопередатчики для наведения на цель. Когда сержант сдуру решил попробовать кнопку на зуб, то, видимо, случайно поменял частоту своего сигнала на частоту тех, за кем им предстоит охотиться. Джеллико ощупал свою спину, и пальцы его наткнулись на шип кнопки. Он быстро отдернул руку. Гордонс, похоже, не заметил этих манипуляций. Пусть остается на месте, пока не появится возможность сбежать. И уж тогда он не станет таскать на себе радиомаяк, а выбросит его подальше и смоется. Только бы подвернулся случай. — Компания идиотов, — проворчал Алштайн и принялся разглядывать фотографии двух мужчин, которых ему предстояло лишить жизни. Как сказал мистер Гордонс, одного из них «с большой степенью вероятности звали Римо», а другого — «с большой степенью вероятности Чиун». Чиуном звали азиата. Мистер Гордонс был почти уверен, что их так зовут, поскольку слышал, что так они обращались друг к другу. Снимки походили на обычные фото, но, когда Джеллико взял их в руки, на пальцах остались следы чернил. Джеллико внимательно вгляделся в снимки. Это были не фотографии, а отпечатки с клише невероятно тонкой работы! Кто этот мистер Гордонс? В чем его сила и откуда она у него? Мистер Гордонс — ходячая лаборатория и завод одновременно. Джеллико содрогнулся и попытался переключиться на более приятные мысли. — Через час дело будет сделано, я вернусь, и мы отправимся по домам, — объявил Алштайн. Но через час он не вернулся. Более того, до самого захода солнца он так и не нашел дома, в котором находились те двое. Кнопка-вибратор работала безотказно, но дороги уводили Алштайна то в поля, то на склоны Скалистых гор, и только перед рассветом ему удалось, наконец, определить нужную комбинацию дорог. Его машина стояла перед небольшим деревянным домом с красивым видом на широкий зелено-голубой залив и набегающие на берег волны. Под банановым деревом пробежал пушистый, похожий на крысу зверек с длинным туловищем. Коричневая ящерка, висевшая на стене дома, недобро поглядывала на гостя вращающимися независимо друг от друга глазами. Мо Алштайн взвел револьвер и постучал в дверь. Никто не ответил. Он постучал еще раз. — Кто там? — послышался голос. — Компания «Уэстерн юнион», — отозвался Алштайн. — Телеграмма. — Кому? — Какому-то Римо. — Минуточку! Алштайн направил револьвер чуть повыше дверной ручки. Когда ручка повернулась и дверь слегка приоткрылась, он выстрелил. В двери появилась дыра размером с кулак. Дверь распахнулась, и Алштайн шагнул внутрь, уверенный, что увидит лежащее тело. Пол был усеян щепками, в застекленной двери в противоположном конце дома тоже зияла дыра, но нигде не было заметно ни капли крови. Старый азиат с бороденкой высунул из-за двери голову. Алштайн выстрелил ему прямо в лицо. Опять никакой крови! Не заметно и тела, которое выстрел из револьвера такого калибра должен был отбросить к стене... Никакого результата, только еще одна большая дыра — на этот раз в стене. А где же тот, кто открывал дверь? Где? Мо Алштайна внезапно охватил непонятный страх, и он попятился. Лучше вернуться на дорогу и разнести их оттуда в пух и прах. Ничто в этом доме несможет противостоять «Магнуму-357». Но что же все-таки произошло? Он ведь наверняка кого-то ранил, но крови почему-то нигде нет. Нет сомнения и в том, что он пристрелил бородатого старикашку. С расстояния в тридцать футов Алштайн запросто отстреливал ножку от рюмки, а уж в человеческую голову, стреляя в упор, он не дал бы промаха и в темноте! Щепки от двери тоже ведь должны были зацепить того, кто эту дверь открыл! Алштайн попятился и вдруг почувствовал в руке, держащей револьвер, легкое покалывание. К его запястью откуда-то сверху скользнула чья-то рука. Алштайн поднял глаза: на притолоке удобно, словно в гамаке, расположился какой-то парень. — Привет! Я — Римо. Вы принесли мне телеграмму? Так давайте ее сюда. Алштайн попытался высвободить руку, но из этого ничего не получилось. Револьвер с глухим стуком упал на пол. Перед пробитой выстрелом дверью появился старик-азиат. Бороденка его была на прежнем месте в целости и сохранности. Чиун приблизился к Алштайну, его руки, точно обезумевшие бабочки, заметались, запорхали и, нащупав на животе Алштайна маленькую металлическую кнопку, не остановились, а продолжали обыск еще некоторое время, прежде чем Чиун отступил в сторону. — Кто тебя послал? — спросил Римо, спрыгивая вниз. — Мистер Гордонс. — Он здесь, на острове? Где именно? Но Алштайн уже не мог произнести ни слова. Его рот открылся и тут же заполнился кровью. Мастер Синанджу вытащил из его горла длинный ноготь, и из раны хлынула кровь, как если бы из умывальника вынули затычку. — Зачем ты это сделал? — возмутился Римо. — Скажи, зачем? Он был готов рассказать о Гордонсе! — Слушайте, слушайте, мистер Гордонс! — вскричал Мастер Синанджу. Мы не хотим вашей смерти. Слово Синанджу одно! В мире достаточно места для нас обоих. Да здравствует Дом Гордонсов! — Теперь я понимаю, зачем ты его убил, — сказал Римо, — ты не хочешь, чтобы я вышел на Гордонса. Алштайн корчился на полу. Кровь заливала его одежду, руки конвульсивно дергались. Римо отошел от растекающейся по полу темной лужи. — Это — кровь, — сказал Римо. — Ты знаешь, как плохо отмывается кровь с сухого деревянного пола? Это очень трудно. Убери его отсюда побыстрее. Но Чиун снова запричитал: — У Синанджу нет и никогда не будет никаких претензий к славному Дому Гордонсов! Синанджу смиренно отступает. — Ах ты шмук! — пробормотал Римо. Здоровой рукой он подцепил Алштайна за брючный ремень, держа на вытянутой руке, чтобы не испачкаться кровью, отнес тело на веранду и резким броском швырнул через парапет. То, что недавно было Мо Алштайном, описав крутую дугу, плюхнулось в воду залива Мэджен. — У нас есть что-нибудь из моющих средств типа «Комет» или «Фэнтастик»? — спросил Римо. — Мы склоняем голову перед Гордонсами, — громко отвечал Чиун. — Мы хотим только мира. — "Листола" тоже нет? Небольшой телеэкран без корпуса тихо светился в одном из номеров гостиницы «Уинуорд», транслируя речи Мастера Синанджу. Последними словами была фраза Чиуна о мире. Последней картинкой был вид неба. Бледные предутренние звезды словно кинулись врассыпную, на экране появились пузырьки, и все сменилось темнотой и тишиной. Джеллико смотрел на погасший экран. Он застонал и замотал головой. Сержант Питульский имел озадаченный вид. — Я толком ничего не понял, — признался он. — Сначала дверь... потом выстрел. Потом косоглазый дед, которого по идее пристрелили, и откуда-то сверху появилась эта рука. Может, у них там, в этом доме, есть какие-нибудь хитрые устройства или что-то в этом роде? — Ладно, — сказал мистер Гордонс, — металл мы испробовали. Теперь, сержант Питульский, очередь за огнем. — Морская пехота готова к бою! — рявкнул Питульский. — Не подходите к ним ближе, чем на расстояние протянутой руки, предупредил мистер Гордонс. — Если отправимся немедля, то сможем застать их в доме. Бейте по дому из огнемета с расстояния двадцать пять ярдов. Судя по тому, что мы видели на экране, вокруг дома место открытое, так что им негде спрятаться и подстеречь вас. Это обстоятельство можно эффективно использовать. Им не пришлось петлять в поисках дороги к заливу Мэджсп. Алштайну она была не известна, и он добирался туда, непродуктивно потратив массу времени. Теперь, проследив за его метаниями по телевизору, они могли сразу выбрать наиболее короткий и удобный маршрут. Несмотря на ранний час, было уже жарко, и скоро в машине стало нечем дышать. Сержант Питульский поинтересовался, зачем понадобилось мистеру Гордонсу сопровождать его в этой поездке. — Это оказалось необходимым, потому что вы пьете. Нет ничего менее надежного, чем человек с алкоголем в крови. — Пьяный я воюю лучше, чем трезвый, — сказал Питульский. — Это только иллюзия, вызванная наличием в крови посторонних химических соединений, — сказал мистер Гордонс. Машина взбиралась по серпантину Мофоли-авеню. Позади, у подножия возвышающейся горы, в заливе белели круизные красавцы-корабли. — Могу я спросить, для чего нам убивать тех двоих? — полюбопытствовал Джеллико. — Если это не секрет, конечно. — У меня нет мотивов уклоняться от ответа. Тот, что без бороды и, значит, моложе другого, обладает необыкновенной силой. Он повредил мне левый бок, и если он смог это сделать, значит, он или тот, что с бородкой, или оба вместе смогут меня уничтожить. Верно? — Верно, — ответил Джеллико. — Но ведь азиат заявил совершенно определенно, что не хочет с вами связываться. — "Связываться" означает сражаться? — уточнил мистер Гордонс. — Да, он так сказал. Но если человек что-то обещает, это еще не означает, что именно так он и поступит. — Но ведь не они нас ищут, а мы их, правда? — Вы правы. Но это доказывает лишь то, что в данный момент они действительно не нападают. — А мне кажется, что они вообще не собираются охотиться за вами. По крайней мере, этот старик точно не хочет с вами встречаться — ни сейчас, ни потом. — Какая, к чертовой матери, разница? — сказал сержант Питульский. — Помолчи, болван! — оборвал его Джеллико. Не обращая внимания на Питульского, мистер Гордонс уверенно вел машину. — Я тоже склонен считать, что с вероятностью шестьдесят четыре процента, плюс-минус восемь, тот, бородатый, будет меня избегать. По крайней мере, сейчас. — Тогда почему же вы и мы все собираемся их убить? — Потому что это оптимальный вариант, — ответил мистер Гордонс. — Не понимаю. — Мои шансы на выживание повысятся, если они будут мертвы. Поэтому я должен их убить. Покончив с ними, я к тому же научусь в дальнейшем обращаться с такими, как они. — Хорошо, но зачем? Я хочу сказать, для чего вам убивать их и им подобных? — Чтобы увеличить до максимума свои шансы на выживание. — Но должна же быть более весомая причина. Вероятность того, что вам доведется еще раз встретиться с такими, как они, практически ничтожна. Вы что же, заняты только выживанием? — Именно. — Только выживанием и больше ничем?! — Выживание поглощает все мое время и силы. — А как насчет любви? — спросил Джеллико, отчаянно пытаясь вызвать у Гордонса хоть какие-нибудь эмоции вместо запрограммированных рассуждений о выживании. — Любовь многозначна, каждый человек понимает ее по-своему, — ответил мистер Гордонс. — Любовь не поддается систематизации и программированию, добавил он, сворачивая на узкую дорогу, пролегающую над заливом Мэджен... — Вот этот дом, — сказал мистер Гордонс, обращаясь к сержанту Питульскому. Они остановились там, где дорога переходила в нечищенную от леса площадку. В центре ее стоял деревянный дом с большой дырой во входной двери вместо ручки. — Я хочу, чтобы вы это сделали следующим образом, — сказал мистер Гордонс, поправляя огнемет на спине Питульского, и проверил сопло свисающей справа трубы. — Я не хочу, чтобы вы били прямо в центр дома: такой алгоритм дает возможность избежать огня. Вначале вы подожжете заднюю часть дома. Затем, не выключая огнемета, направите струю огня справа налево и замкнете огненное кольцо. После этого вы ударите огнем прямо в центр. Получится хороший погребальный костер. Сержант Питульский возразил было, что в морской пехоте принято поступать по-другому, но мистер Гордонс ответил, что все должно быть сделано так, как он сказал. Первая струя огня прочертила арку над иссушенным солнцем деревянным домом, ударив по задней части крыши. Капли жидкого пламени, разлетаясь в стороны, зажигали все, на что попадали. Сержант Питульский замкнул огненное кольцо по периметру деревянной постройки, и дом скрылся за высокой стеной огня. Отступив назад, сержант нашел место повыше и ударил огнем наудачу — в том направлении, где по его расчетам находился центр круга пламени. Кустарник и обшивка дома были такими сухими, что пламя с ревом взметнулось до небес. Грохочущий жар смертоносного костра заставил Питульского поспешить прочь. — Вот и все, — негромко сказал Джеллико, наблюдавший за происходящим с переднего сиденья автомобиля. — Нет, не все, — сказал мистер Гордонс. С ревом мотора и визгом тормозов он развернул на узкой дороге машину. Оглянувшись, Джеллико увидел позади на фоне огненной стены две фигуры одну в дымящемся кимоно, другую — с забинтованным плечом. Они зашвырнули сержанта Питульского в центр разожженного им погребального костра. Грузноватое тело моментально превратилось в пепел. Пораженный Джеллико с изумлением следил, как мистер Гордонс ведет машину по узкой горной дороге. Срезая углы, на максимально возможной скорости, автомобиль вылетел на шоссе. Джеллико обернулся и с ужасом увидел, что молодой человек с поврежденным плечом не только от них не отстал, но постепенно сокращал разрыв. Он мчался с такой неимоверной скоростью, что, казалось, летел, распластавшись над бетонным покрытием. — Наденьте костюм и акваланг. Быстро. Все на заднем сиденье, — сказал мистер Гордонс. — Это ваш единственный шанс выжить. Быстро! Джеллико тщетно пытался натянуть резиновый костюм. Машину подбрасывало на ухабистой дороге, руки и ноги никак не попадали куда следует; в конце концов он решил обойтись ластами, маской и баллоном. С ходу, не снижая скорости, влетев в узкие ворота пляжа на берегу залива Мэджен, мистер Гордонс резко затормозил, чтобы не врезаться в административное здание. Машина пошла юзом, но столкновения удалось избежать, и мистер Гордонс вновь нажал на газ. Раздались испуганные крики купальщиков. На пути автомобиля оказалось дерево, и мистер Гордонс резко вывернул руль, сбив при этом ребенка. В конце пляжа он резко нажал на тормоза, и машина, скользнув боком и выбросив из-под колес фонтан мокрого песка, остановилась. — Выходите из машины! Вода — ваш единственный шанс. Быстро в воду! В ластах на суше Джеллико был неуклюж, точно пингвин. Оказавшись, наконец, в воде, он сжал зубами дыхательную трубку, включил подачу воздуха и блаженно заработал ногами. Залив был неглубоким, и Джеллико поплыл над песчаным дном в сторону открытого моря. В прозрачной морской воде он чувствовал себя как дома: ведь то, чего он боялся, осталось на земле. И ему подумалось: когда человек, вернее, его далекий примитивный предок впервые покинул море и вылез на сушу, то, наверное, он сделал это потому, что в воде ему что-то угрожало. На глубине сорока футов его левый ласт за что-то зацепился. Джеллико обернулся и увидел молодого человека с забинтованным плечом. Лицо его было безмятежно спокойно. В таких случаях Джеллико всегда использовал один и тот же прием удержание противника без воздуха под водой. К его удивлению, молодой человек по имени Римо не сопротивлялся, когда Джеллико обхватил руками его шею. Он был спокоен, из его рта не поднимались вверх пузырьки воздуха. Джеллико подержал его под водой для верности минут десять, потом отпустил и стал всплывать, довольный тем, что отработал свои сто тысяч долларов. Он остановился почти у самой поверхности: что-то держало его за ласты. Это был Римо. Он тянул его вниз, и, когда его лицо поравнялось с маской Джеллико, он улыбнулся и выдернул у него изо рта дыхательную трубку, по которой поступал воздух из баллона за спиной. Когда вода хлынула в легкие, Джеллико вдруг пришла неожиданная мысль о том, что ему так и не удалось отделаться от той металлической кнопки. А потом ему послышалось, будто Римо прямо под водой произнес что-то вроде: «Вот так-то, дорогуша». Мистер Гордонс стоял на высокой скале над заливом и наблюдал за подводным поединком, который хорошо просматривался в чистой морской воде. — Не сработали ни вода, ни огонь, ни металл, — тихо промолвил он. — Если бы мне добавить творческого интеллекта! Необходимо усовершенствовать компьютерную программу, которую я получил в аэропорту О'Хара, но как? В кустарнике, ярдах в пятидесяти, он услышал какое-то движение и, хотя не видел, что это было, мог проследить по звуку. Звук перемещался быстрее бегущего человека. Из кустов кто-то выскочил. В кимоно с опаленными полами перед Гордонсом появился престарелый азиат. — Мистер Гордонс, почему вы преследуете нас? — спросил Чиун. — Чем мы — я и мой сын — вам угрожаем? Скажите — и мы избавим вас от опасности. — Ваше существование представляет для меня опасность. — Но каким образом? Мы не собираемся на вас нападать. — Это только слова. — Не только. Смотрите, я держусь от вас на расстоянии. Хотя вы сейчас и остались без презренных прислужников. — Хотите напасть на меня? — Нет, — сказал Мастер Синанджу. — Вы нападайте, если посмеете. — Я уже атаковал вас. Через помощников. — Теперь попробуйте лично. — А вы — личность? — Да, и самая искусная. — Я так и предполагал. А откуда вы знаете, что тот, кто нападает первым, выдает свои секреты и тактику и становится более уязвимым? — А откуда это знаете вы — белый человек? — Такова моя природа. В соответствии с ней я и реагирую. — Какая же это реакция — револьвер и огонь? — Я только испытывал свою способность действовать творчески. Мне необходимо развивать творческое мышление. — Спасибо, — сказал Мастер Синанджу и исчез в густом кустарнике на возвышающейся над заливом горе. Им с Римо не придется перекладывать схватку на плечи следующего поколения Мастеров Синанджу: мистер Гордонс выдал себя.Глава 6
— Мы атакуем, — сказал Чиун. Римо удивленно пожал плечами: поблизости не было никаких врагов. Не было их, собственно, и когда они вылетали со Святого Томаса, а Чиун и тогда бурчал: «Мы атакуем», и в Центре космических исследований в Хьюстоне, где Чиун тоже бормотал: «Мы атакуем». То же повторилось в НАСА, в отделе по связям с общественностью, где им сообщили: — В связи с сокращением ассигнований работы по созданию творческого компонента электронного интеллекта значительно сокращены. Эта тема не входит в число приоритетных программ. — Угу, — сказал Чиун. — На человеческом языке это означает, что лабораторию закрыли? — спросил Римо. — В известной степени, да. — А я сразу понял, о чем идет речь, — сказал Чиун. — Не ври, — сказал Римо. Судя по полученной от чиновника отдела по связям с общественностью брошюрой, тот самый интеллектуальный компонент был разработан в местечке Чейенн, штат Вайоминг. К тому времени, когда их самолет приземлился, и Римо и Чиун порядком утомились. Долгий перелет болезненно сказался на их нервных системах — более совершенных, а потому более чувствительных, чем у обыкновенных людей. Лаборатория Уилкинса представляла собой трехэтажное здание, возвышающееся на травянистой равнине, как ящик на полу пустой комнаты. Наступили сумерки, и во всех окнах горел свет. — Что-то не похоже, чтобы им урезали финансирование, — заметил Римо. — Мы атакуем, — сказал Чиун. — Какого дьявола?! Сначала он хочет бежать, потом, когда нас преследует мистер Гордонс, он решает атаковать, а теперь я не знаю даже, кого или что, собственно говоря, мы должны атаковать! — Его слабое место. Он выдал нам его. — Да видел я его слабое место! Он смешно передвигается. Если бы мне не показалось, что там, в воде, в заливе Мэджен был мистер Гордонс, я бы разделался с ним еще на Святом Томасе. Ему удалось меня провести. — Нет, — сказал Чиун. — Он воспользовался методом исключений. Против нас не сработали ни металл, ни огонь, ни вода, и об этом он узнал, ничем не рискуя. Но, будучи чересчур самоуверенным, он заявил, что не оставит нас в покое, и потому нам придется атаковать первыми. — Но ты же говорил, что только грядущие поколения смогут обнаружить уязвимые места мистера Гордонса. — Мы — то самое поколение. Там, на скале, он признался, что ему не хватает творческого интеллекта. Здесь строят машины с творческим интеллектом. Мистер Гордонс это знает. Потому он и хотел заполучить ту штуковину, которую ты дал ему в аэропорту. Теперь мы здесь. И мы атакуем. Детали, конечно, ты можешь взять на себя. — Ну, хорошо, но каким образом мы подключим к атаке творческий интеллект? — Я в технике не разбираюсь, — сказал Чиун. — Я не японец и не белый. Это — по твоей части. Все белые знают толк в машинах. — Если не все азиаты знают Синанджу, то почему все белые должны разбираться в машинах? Я, например, ничего в них не смыслю. — Попроси кого-нибудь научить тебя. Ты быстро научишься. — Я, правда, могу заменить свечу зажигания... — Вот видишь! Я же говорю, что ты разбираешься в машинах, как все белые. А помнишь, ты сумел запустить машину, которая показывала спектакль о нападении на кого-то? — Там всего-то нужно было заправить ленту в проектор. — А сейчас нужно всего-то сообразить, как Гордонс собирается использовать для нападения машину, которая создает творческий интеллект. — Чиун, это же компьютер третьего поколения, а не кинопроектор. — Мы атакуем! — отрезал Чиун и двинулся к зданию. — Послушай, а почему ты так уверен, что мы обязательно встретимся с этим Гордонсом? — Ага! — воскликнул Чиун и взялся за кусок свинца, висевший на ремешке у него на шее. — Я уверен. Секрет здесь, внутри. Но больше Чиун не сказал ничего, потому что, хотя Римо и разбирался в машинах, как все белые, но все-таки мог случайно сломать эту металлическую кнопку, по которой их отыщет Гордонс. Уж лучше подержать эту штуку в свинцовой оболочке, пока не придет время вызвать Гордонса. Когда они подошли к парадной двери лаборатории, раздался хрипловатый женский голос, огрубевший, по-видимому, от чрезмерного потребления никотина и коктейля «Драй Мартини»: — Кто там? Римо огляделся, но никого не увидел. — Я спрашиваю, кто там? Не похоже было, чтобы голос исходил из репродуктора, но когда он прозвучал во второй раз, Чиун обнаружил источник. Да, это был все-таки динамик, но весьма качественный, без обычных для репродукторов искажений звука. — Мастер Синанджу и его ученик, — ответил Чиун. — Положите ладони на дверь. Чиун прижал ладони с длинными ногтями к металлической двери. Римо последовал его примеру. Он был настороже, ожидая возможного нападения сзади. — Ага, вы потеете. Хорошо, можете войти. Дверь скользнула вправо, открыв идущий в глубь здания светлый коридор. Входя, Чиун и Римо обследовали глазами интерьер. Ни над дверью, ни по бокам от нее никого не было. В коридоре стоял странный запах, напоминающий атмосферу бара. Дверь за ними закрылась. — Теперь отвечайте: кто вас прислал? — Мы насчет программы творческого интеллекта... — Я так и знала! Крыса, значит, не посмела явиться сюда сама. Сколько он обещал вам заплатить? Я дам вам больше. — Золотом? — осведомился Чиун. — Наличными. — Если бы речь шла о золоте... Дом Синанджу сейчас как раз подыскивает работу. — Синанджу? Это, кажется, деревня в Корее? Одну секундочку... Ага, вот: Дом Синанджу, Северная Корея. Тайное сообщество наемных убийц-ассасинов, известное исключительной жестокостью и готовностью служить любому нанимателю. Считается первоисточником всех боевых искусств, но фактических данных об этом очень мало. Ничего не известно об используемых методах. Существует предположение, что это — всего лишь древняя легенда, сказка, которую китайские императоры использовали для устрашения подданных. Но ты, приятель, совсем не выглядишь таким уж страшным. — Я — всего лишь смиренное существо перед лицом вашего славного Дома, о прекрасная повелительница машин, — сказал Чиун и шепнул Римо: — У нее, скорее всего, нет золота. Бумажные деньги не бери. — Я все слышала. Проходите. Похоже, с вами все нормально. Справа от них, в монолитной на вид стене, плавно отошла в сторону раздвижная дверь. За столиком для коктейлей, спиной к полкам, заставленным всевозможными спиртными напитками, сидела блондинка с такой фигурой, ради которой любой священник в момент отречется от веры и сана. Мощные груди выдавались впереди, громогласно заявляя о молочном потенциале, до предела растягивая белый халат. Тончайшая талия. Пышные бедра. Короткая голубая юбка едва прикрывала их белизну. Наконец, Римо взглянул ей в глаза и отметил, что они тоже голубые. И покрасневшие. — Что будете пить? — спросила она. — Садитесь! — О, хрупкий душистый цветок, — приветствовал ее Чиун, — встреча с которым вызывает возвышенные чувства в наших скромных сердцах! — Рад познакомиться, — сказал Римо. — Не ври! — ткнула она бокалом с мартини в сторону Римо. — Тебе нужна или моя грудь, или мои мозги. — И, обращаясь к Чиуну, добавила: — А вот ты не такой. Ты — настоящий. Скажи своему дружку-трепачу, чтобы он не пытался вешать мне лапшу на уши. — Этому несчастному не доступно подлинное чувство прекрасного. Он не может оценить грациозность, воплощением которой вы являетесь, о прекрасная леди! — Ладно. Пусть только не распускает руки. Что будете пить? Эй, мистер Сигрэмс, поспешите с выпивкой! Из-за бара к ним выкатилась тележка с напитками и тонко позванивающими бокалами. — Спасибо, — сказал Чиун. — Мне простой воды. — И мне, — сказал Римо. — Где вы откопали эту мокрую курицу? — обратилась она к Чиуну. — Как вы правильно заметили, мне не легко с ним приходится, есть определенные трудности. — Трудности! Уж я-то знаю, что это такое. Среди бутылок и бокалов на тележке задвигались, засуетились металлические руки. Чтобы получить воду, они принялись растапливать кубики льда. — Эти машины доведут меня до сумасшествия, — сказала она. Программируешь их, перепрограммируешь снова и снова, стараешься, стараешься, а они вытворяют черт знает что. Что мне нужно от мистера Сигрэмса? Чтобы он предлагал визитерам чего-нибудь выпить. Ну, я его так и запрограммировала. И что же? Приходится постоянно изменять программу. Или ты предлагаешь гостю выпить, или нет. Вот и все! Так нет же, все время возникают какие-то дурацкие проблемы. — Как я вас понимаю! — Чиун кивком указал на Римо. — Но я считал, что машины никогда ничего не забывают. — Собственно говоря, дело не в самих машинах. Требуется весьма гибкое, многовариантное программирование. Я — доктор Ванесса Карлтон. Возможно, вы обо мне слышали. — Ах, так вы и есть знаменитая доктор Карлтон! — восхитился Чиун. Римо посмотрел в потолок и зевнул. Чиун не только ничего не слышал о докторе Карлтон, но и не подозревал о существовании таких имен, как Ньютон, Эдисон или Эйнштейн. — Мы связаны с программой беспилотных космических полетов, создаем компьютерные компоненты, которые играют в полете роль мозга. Долейте-ка еще мартини, мистер Сигрэмс, — приказала она, и с тележки протянулась сверкающая никелем металлическая рука, взяла бутылку, поднесла ее к бокалу, плеснула две порции джина и тонкой струйкой добавила вермута. — Не хотите ли перекусить? — Неплохо бы немного коричневого риса, — откликнулся Чиун. — Эй, Джони Уолкер! Отварите немного коричневого риса. Сто граммов. И чтобы на этот раз не слипся! Так на чем мы остановились? — О том, что вы — мозг программы беспилотных космических полетов, напомнил Римо. — Любая программа беспилотных космических полетов — ничто без компоста, — добавил Чиун. — Вы хотите сказать без компьютерных компонентов? Да, это так. Если бы НАСА поручили готовить экспедицию Колумба, то они ради экономии вполне могли выпустить в море корабли без рулей. Это точно. А мартини хорош! Ты даже вроде как стал посимпатичнее. Как тебя зовут? — Римо. Я и трезвым нравлюсь. — Я вовсе не пьяная, ты, придурок, — сказала доктор Карлтон и сделала еще один добрый глоток мартини. — Так на чем мы остановились? — На том, что Колумб отправился открывать Америку без руля, — подсказал Римо. На противоположной стороне комнаты открылась дверь, и к их столику подкатился небольшой поднос на колесах. От двух стоявших на подносе тарелок шел пар. Металлическая рука переставила их на столик. — Черт побери! — вскричала доктор Карлтон. — Теперь рис подгорел! От удара ее ноги тележка с подносом отлетела в угол. — Проклятье! Теперь вы понимаете, почему я пью. Чертовы машины! — Вы говорили о рулях, — напомнил Римо. — Ах, да! Ну, с этим так или иначе все обошлось, — сказала доктор Карлтон, расстегивая верхнюю пуговицу на блузке и выставляя на всеобщее обозрение великолепную ложбинку меж грудей. — Вы знаете, что они отчудили? Сначала дали мне тонну денег, чтобы я сделала это, купила то и испробовала третье. Представляете, у меня здесь даже имеется готовая к запуску ракета. Прямо на территории. Моя собственная ракета. Прямо здесь. Они на этом настояли. Да. Так вот они дают все эти деньги, ты набираешь персонал, закупаешь материалы и приступаешь к делу. И тут они говорят, что денег больше нет, и тебе приходится рассчитать весь персонал, а материалы, которые ты успела закупить, остаются тихо пылиться на полках. И так каждый раз. Чтоб им провалиться! — Конечно-конечно, — поддакнул Чиун. Римо знал, что он притворяется, так как Мастер Синанджу ненавидел западную псевдонауку и знания, особенно исходящие от женщин. — Мы здесь по поводу творческих способностей машинного интеллекта, — сказал Чиун. — Как можно научить машину мыслить творчески? — Ага, — сказала доктор Карлтон. — Пойдемте. Вы хотите узнать, что такое искусственный творческий разум? Я вам покажу. Это связано с выживанием. — Вставая с кресла, она ухватилась за руку Римо и не отпускала ее, пока они не оказались в зале размером с хороший стадион. До самого потолка высились приборные панели всевозможных приборов, причем многие циферблаты и шкалы располагались так высоко, что Римо огляделся по сторонам в поисках подъемных устройств, без которых невозможно было бы считывать показания. Высота куполообразного зала равнялась трехэтажному дому, и Римо понял, что здесь расположены лишь приборы управления. — Это друзья мои, мистер Даниэльс. Так я окрестила его: Джек Даниэльс. Такого в космос не запустишь, а? Они вошли в зал. Слева, спиной к ним, лицом к приборам, стоял человек. Доктор Карлтон подкралась к нему сзади и носком правой ноги изо всех сил ударила его пониже спины. Удар послал его к противоположной стене, где он, ударившись лицом, грохнулся на пол. — Не стойте на дороге, мистер Смирнофф! — крикнула ему доктор Карлтон. Человек в неловкой позе остался неподвижно лежать на полу. — Ха-ха-ха! Смех доктора Карлтон эхом разнесся по залу, как крик хищной птицы. Обернувшись, она встретила удивленные взгляды Римо и Чиуна. — Эй, — поспешно сказала она, — не принимайте это близко к сердцу. — Это не человек, это — кукла по имени мистер Смирнофф. Мы используем его для контроля за показаниями приборов. Кто-то оставил его здесь, посреди зала. Так о чем мы говорили? Ах, да — о творческом интеллекте. Доктор Карлтон подошла к пульту. Римо и Чиун следовали за ней по пятам. — Джек Даниэльс — компьютер, — сказала она. — А знаете ли вы, что такое синапс? Римо уставился в потолок, а Чиун сказал: — Конечно, мы не можем сравниться познаниями с вами, выдающийся и милостивый доктор. — Прикрывая рот ладонью, он шепнул Римо на ухо: — На самом деле синапс — это когда по телевизору рассказывают, о чем была прошлая серия. Но пусть болтает и чувствует себя умнее нас. — Синапс, — продолжала доктор Карлтон, — это парное соединение клеток мозга. В мозгу человека их более двух миллиардов. От них и исходит то, что мы называем интеллектом. Господин Даниэльс — предел того, что нам удалось достичь. У него тоже два миллиарда синапсов. Если бы не транзисторы и миниатюризация, он бы не поместился и в Центральном парке Нью-Йорка. Транзисторы помогли уменьшить его до размеров городского квартала. — Пусть болтает, — прошептал Чиун, — но все равно синапс — это краткий пересказ. — Чиун, ты говоришь о синопсисе, а не о синапсе, — сказал Римо. — Вы, белые, все заодно, — буркнул Чиун. Ванесса Карлтон смотрела вверх, на панель контрольных приборов. Ее губы сжались в линию, грудь поднималась и опускалась, точно пекущийся пудинг. — Вы только посмотрите на него, — злобно сказала она. — Дебил размером с городской квартал. Кретин. — Отправьте его обратно производителю, — предложил Римо. — Я и есть производитель. В эту чертову громадину вложено все, что я знаю. — Может быть, вы знаете маловато? — Нет, мальчики. Я знаю очень много. Я — талант высшей категории, Менза-тип интеллект группы "А", имею сертификат. Интеллектом такого типа наделены только гении. — Была бы она на самом деле такая умная, знала бы, что такое на самом деле синапс, — шепнул Чиун. Ванесса Карлтон не слышала его слов. Она продолжала говорить, обращаясь больше к компьютеру, чем к визитерам: — Знаете ли вы, что такое гений? Если что-то невозможно, гений это осознает. Высшее достижение моего разума состоит в том, что я пришла к выводу: создание искусственного творческого интеллекта невозможно. — Не понял, — сказал Римо. — Еще бы, это явно не твой профиль. Вот в постели ты, наверное, хорош. Неплохо бы тебя испытать. Однако выбрось из головы мысли о сексе. Господи, ну почему вас, мужчин, никогда не интересует ничего, кроме секса? Сиськи! Задницы! Это — все, о чем вы думаете. Я пытаюсь тебе что-то растолковать, а ты думаешь только об оргазме. — Не стоит так волноваться из-за него, — сказал Чиун. — Он необразован и бестактен. Ванесса Карлтон согласно кивнула. — Короче говоря, — сказала она, — я капитулировала. Я программировала их на речь, на движение, на исполнительность. На приспособляемость. На способность к анализу. На выживание. Я продвинулась в этом дальше, чем кто-либо до меня. Но создать искусственный интеллект с творческими способностями так и не удалось. — Ну и что? — спросил Римо. Она возмущенно тряхнула головой, удивляясь тому, что она считала непроходимой тупостью. — Ты, кареглазый, точно хорош, наверное, только в постели, поскольку в остальном, похоже, не мастак. — Зовите меня просто Римо. — Прекрасно. А ты зови меня доктор Карлтон. Если бы мы могли встроить творческий интеллект в компьютер космического корабля, тогда те три пробных непилотируемых корабля, которые мы потеряли, функционировали бы и теперь. Ведь компьютер, видите ли, прекрасно справляется только с запрограммированными ситуациями. — А капризы погоды? Неисправности? Метеорные дожди и прочие губительные для космических кораблей факторы? Можно ли все предусмотреть? — спросил Римо. — И все же они предсказуемы. Переменные факторы самые предсказуемые из всех. Требуется всего лишь запрограммировать различные варианты, и компьютер будет знать, что делать в любом из этих случаев. Однако невозможно научить машину адекватно реагировать на что-то не заложенное в программу. Заставить компьютер делать что-либо уникальное просто невозможно. Компьютер, например, никогда не сможет выбрать из двух равных или нарисовать улыбку Джоконды. Чиун быстро шепнул Римо на ухо: — Я знаю, это портрет жирной итальянки с глупой ухмылкой. — Спасибо, Чиун, — поблагодарил Римо. — Или возьмем компьютеры, которые играют в шахматы, — продолжала доктор Карлтон. — Вы можете ввести в их память миллион различных партий, сыгранных тысячью разных гроссмейстеров. Но как только компьютеру встретится соперник, который сыграет неординарно, который сделает такой ход, в котором есть блеск, ход, которого нет в их программе, они тотчас пасуют. Они не только не могут творить сами, но и не в состоянии нормально функционировать перед лицом творческого интеллекта. Ничтожества! Разговор прервала тележка по имени мистер Сигрэмс, которая тихо подкатилась к доктору Карлтон и забрала у нее пустой бокал. Отмерив и смешав новую порцию джина с вермутом, мистер Сигрэмс протянул мартини Ванессе Карлтон. Та молча взяла бокал. Тележка дала задний ход и покатилась к двери. Доктор Карлтон сделала долгий глоток. — Ничтожества! — повторила она. — Мой вклад в историю науки будет, видимо, заключаться лишь в следующем утверждении: способность человека творить небезгранична. Он не может воссоздать самого себя. Интересный парадокс, правда? Возможности человека безграничны, но он не в состоянии скопировать самого себя. Это парадокс доктора Карлтон. — О чем это она? — спросил Римо. — Тихо! — прошептал Чиун. — Она учит нас, как бороться с мистером Гордонсом. — Хорошо, но если вы не можете, как вы говорите, создать творческий интеллект, тогда что это была за программа, которую вы недавно скомпоновали для НАСА? — спросил Римо. — Это было мое высшее достижение. Творческий интеллект на уровне пятилетнего ребенка, своего рода неупорядоченный интеллект. Пятилетний ребенок не в силах долго фокусировать на чем-либо свое внимание. Точно таким же недостатком страдает и моя программа творческого интеллекта. Она не годится для решения специфических проблем, поскольку никогда не знаешь, когда именно эта программа начнет проявлять свои творческие способности и начнет ли вообще. — Зачем же она понадобилась нашему правительству? — По принципу «Почему бы и нет?». А вдруг повезет, и эта штука решит использовать свои творческие способности в самый нужный момент — тогда, когда во время космического полета возникнет какая-то непредвиденная проблема? Ого! Это может спасти весь проект. Может, конечно, и навредить, но может и помочь. — Вот эту программу они и отдали Гордонсу, — сказал Римо. Бокал выскользнул из руки Ванессы Карлтон и разлетелся на каменном полу, залив мартини ее ноги, чего она даже не заметила. — Что вы сказали? — спросила доктор Карлтон, вперившись в него взглядом. — Что это та самая программа, на которую наложил лапу мистер Гордонс. — Не может быть, — сказала она, как бы не веря своим собственным ушам. — Не может быть. Не настолько же они тупы, чтобы... — Именно настолько, — беспечно подтвердил Римо. — Да знают ли они, что наделали? Имеют ли они хоть какое-то понятие об этом? — Не имеют, — сказал Римо. — Точно так же, как и мы. Поэтому мы и пришли поговорить о мистере Гордонсе. Что он из себя представляет? — Мистер Гордонс — самый опасный... человек на Земле. — Он работал здесь? — Можно сказать и так. И если они дали ему творческий интеллект, хотя бы немного, он может выйти из-под контроля. Этот творческий интеллект может подсказать ему, например, что надо перебить всех людей на Земле, потому что любой человек может в принципе представлять для него опасность. — И что тогда? — И тогда погибнет много людей. Кстати, а сами-то вы кто? Вы ведь не из НАСА? — Позволь, я скажу, Римо. — Чиун повернулся к доктору Карлтон. — Нет, милая леди. Мы — всего лишь двое ничтожных и скромных людей, восхищающихся вашим умом. Мы пришли, чтобы послушать вас, простершись во внимании у ваших ног. — Знаете, старина, что-то я перестаю вам доверять. — Правильно, осторожность никогда не помешает, — кивнул Чиун. — Я сам не доверяю никому моложе семидесяти. Но нам вы можете верить. — Сперва объясните толком, кто вы такие, — твердо заявила доктор Карлтон. Римо решил перехватить инициативу: — Мы действуем по заданию правительства. Нам поручено выследить Гордонса и покончить с ним, прежде чем он наводнит страну фальшивыми банкнотами. Для этого понадобится ваша помощь... Он остановился, заметив, что доктор Карлтон смеется. — Что я сказал такого смешного? — спросил Римо. — Вам не удастся вывести из строя мистера Гордонса, — сказала она, не переставая смеяться. — Возможно, — сказал Римо. — Но для начала вы, может быть, расскажете нам, где находится его типография? Если мне удастся добраться до нее... Теперь доктор Карлтон хохотала вовсю, глаза ее были полны слез. Римо попытался было вновь заговорить, но едва слышал сам себя, заглушаемый приступами смеха. — Нам не до шуток, черт побери! — раздраженно воскликнул Римо и взглянул на Чиуна. — Мы здесь ничего больше не узнаем, — сказал ему Чиун. — И что вообще может сообщить женщина, которая даже не знает, что такое синапс? — Он выглядел разочарованным. Они направились к выходу, сопровождаемые взрывами хохота. Веселье доктора Карлтон приобретало уже характер истерики. Они молча тащились по коридору к металлической входной двери. Когда они подошли к раздвижной панели, Римо вдруг сказал: — Черт возьми, Чиун, так не пойдет! — Что ты хочешь делать? — Атаковать, — ответил Римо. — Атаковать. Подожди меня снаружи. Чиун пожал плечами и вышел через автоматическую дверь. Оставшись один, Римо бесшумно направился обратно в компьютерный зал. Дверь в зал все еще была открыта, но смеха не было слышно. Вместо этого из зала доносились голоса. Женский голос принадлежал Ванессе Карлтон. — ... поменять все комбинации кодовых замков и установить дополнительные электронные детекторы. Ты все понял? Отвечавший ей мужской голос звучал ровно и невыразительно: — Я понял. Как пожелаете, доктор. — Выполняй! Римо вошел в зал. Доктор Карлтон стояла у контрольной панели, там же, где они оставили ее, и беседовала с каким-то мужчиной в сером костюме. Римо посмотрел налево. Человека-куклы (тоже в сером костюме), которого она сбила с ног, там уже не было. Увидев удивленные глаза доктора Карлтон, человек в сером резко повернулся к Римо. Судорожно дернувшись, он сделал шаг вперед. У него были ясные глаза и какой-то несфокусированный, но в то же время неотвязный взгляд. Да, лицо ничего не выражало, но Римо готов был поклясться, что в глазах человека в сером горит ненависть. — Нет, нет, мистер Смирнофф, — остановила его Ванесса Карлтон. — Займитесь замками. Существо в сером костюме прошло мимо внимательно наблюдавшего за ним Римо. Серый двигался с осторожной неловкостью только что оправившегося после паралича человека, который обнаружил, что не так-то просто совершать самые естественные и необходимые движения. Каждый шаг, казалось, требовал от него усилия воли. Отступив в сторону, Римо настороженно следил за руками мистера Смирнофф, опасаясь нападения, пока не сообразил, что глупо пытаться предугадать намерения робота по характеру движений его рук. Мистер Смирнофф молча, даже не взглянув в его сторону, проскользнул мимо и вышел. Подождав, пока закрылась дверь, доктор Карлтон сказала: — И что теперь, кареглазый? — Что хотите. — Где твой друг? — Ждет снаружи. — Что вам известно о мистере Гордонсе? — Только одно. — Что именно? — Он не человек. Ванесса Карлтон кивнула головой: — Да, он — не человек. Но для вас было бы лучше, если бы он был им. — Вы занимаетесь производством роботов? — Нет. Компонентов космических кораблей. Ванесса Карлтон поставила на стол новый бокал мартини и, легко перешагнув через осколки, подошла к консоли компьютера, достала из небольшого шкафчика клубок электрических проводов и принялась их распутывать. — Удобнее было делать их в форме гуманоидов, — сказала она. — Так лучше представляешь себе те проблемы, с которыми могут столкнуться члены экипажа в будущей космической экспедиции. Заложенную в программу небольшого металлического ящика задачу предстоит потом решать шестифутовым астронавтам. Вот я и решила делать их в виде гуманоидов. — А почему вы не придали эту форму своему бармену на колесиках мистеру Сигрэмсу? — Это был один из первых экспериментов по разработке систем, реагирующих на человеческий голос. Вытягивая по одному проводку из пучка, она складывала их на длинный стол перед панелью компьютера. — Я решила эту проблему. Постепенно удалось добиться того, что они стали не только слышать и понимать, но и говорить. Потом я начала программировать их на выполнение более сложных задач. Но... — она печально покачала головой, — в них отсутствовало творческое начало. Ясно как день, кареглазый, что любая машина без этого ни черта не стоит. Мистер Гордонс вершина того, что мне удалось достичь. Римо присел на край стула, глядя на доктора Карлтон, раскладывающую по всей длине стола провода, на ее прыгающие при каждом движении труди. — Какая разница между Гордонсом и, скажем, мистером Смирнофф? — Как между днем и ночью, — отвечала блондинка. — Мистер Смирнофф запрограммирован на выполнение моих прихотей. Он обязан делать все, что доставляет мне удовольствие. Это преданный механический дворецкий. Гордонс — совсем другой. — А именно? — Он одновременно и ассимилятор и производитель. Гордонс — это весь американский военно-промышленный комплекс, сконцентрированный в нем одном. Он может из чего угодно создать что угодно. Поставьте, например, перед ним кресло, и он сделает из него бумагу или, если захотите, точную копию того дерева, из которого оно было сделано. Из любого сырья он может сотворить дубликат любого предмета. Кстати, свою человекоподобную форму он сам создал из металла и пластика. Разобрав все провода, она присела на край стола, взяла один из них и с помощью липкой ленты стала прилаживать его конец себе к левому виску. — Так в чем же его принципиальное отличие от других? — спросил Римо. — Пока что мы знаем только, что это — очень сильный робот и что он выглядит как человек. Но почему он преследует нас? Доктор Карлтон досадливо потрясла головой, как любой специалист, пытающийся растолковать что-то дилетанту: — Все дело в его программе! Послушайте, как это было.Правительству потребовалась программа творческого интеллекта, а я не могла выполнить такой заказ. Тогда правительство собралось было закрыть нашу лабораторию. Нужно было что-то придумать. И я дала им все, что смогла, — выживание. — Выживание? — Вот именно. Мистер Гордонс запрограммирован на выживание. Его больше ничего не интересует. Приклеив, наконец, левый электрод, она взялась за правый. — Так вот, — продолжала она, — у него непонятно почему возникла, очевидно, мысль, что ты и твой приятель представляете угрозу его существованию, и он решил избавиться от вас. Чтобы выжить. Повторяю, это единственное, что его интересует и мотивирует все его действия. — А как отреагировало правительство? — Об этом я и думала и решила так: поскольку я не в состоянии создать искусственный творческий интеллект, то, может быть, сумею получить практически тот же результат, если научу робота выживанию. Собственно говоря, именно для этого и нужен творческий интеллект — чтобы помочь космическому кораблю выжить. Вот я и подумала, что механизм выживания мог бы сработать примерно так же, как и творческий интеллект. — И?.. — И, — продолжила она с горечью, — мне не удалось убедить правительство. Они не приняли мою идею и дали мне три месяца сроку: или программа творческого интеллекта должна быть готова, или нас закроют. Присоединив электроды к вискам, доктор Карлтон начала пристраивать третий — к запястью. — Возвратившись сюда, я объявила персоналу, что мы в беде, что лабораторию, скорее всего, закроют. Мистер Гордонс слышал мои слова. В ту же ночь он принял человеческое обличье и убежал. С тех пор я его не видела. — А почему вы никуда не сообщили об этом, никого не предупредили? — О чем? Не забывайте, что мистер Гордонс в то время был просто машиной и ничем больше. И похож он был тогда на маслобойку, укрепленную на больничной каталке. Облик андроида он принял, как средство выживания, когда решил смыться. С помощью пластика и металла он полностью изменил свою внешность. Я даже не знаю, как он теперь выглядит. Вот почему я приняла здесь такие строгие меры безопасности. Я боялась, что ему может здесь что-нибудь понабиться, и он может вернуться за этим, а мне бы очень не хотелось пытаться ему помешать. Она закончила возиться с электродами на обоих запястьях и поманила Римо пальцем: — Иди-ка сюда, кареглазый! Римо подошел к столу. Ванесса, примостившись на краешке, обхватила его руками. — Между прочим, и ты вполне можешь оказаться мистером Гордонсом. Ну-ка, сейчас мы тебя проверим... Она притянула его к себе, крепко поцеловала и откинулась назад на стол, увлекая Римо. — Сама не пойму, но что-то в тебе есть такое... притягательное, — сказала она. — Это, конечно, не твой интеллект, а нечто возбуждающее на уровне подсознания. Хочу быть твоей! Немедленно! Одним движением она расстегнула все пуговицы на блузке, подняла до талии подол юбки. — Я нравлюсь многим женщинам, они прямо-таки загораются, как лампочки, — сказал Римо. — Но вы с вашими проводами вполне можете обойтись без мужчины и включать себя прямо в сеть. — Ничего, все эти провода — как бы контрольный пульт на случай, если у тебя что-то не заладится, как это бывает у каждого второго мужчины... Ну, поехали! Римо пустил в ход свои опытные ласковые руки и... чуть было не свалился со стола: по залу прокатился рев басовитого голоса: — Левее! Римо огляделся по сторонам: в зале, кроме них, никого не было. — Что за дьвольщина? — Это компьютер, наш мистер Даниэльс. Он будет подсказывать тебе, если что не так. — Черт знает что! — Ладно, поехали! — Воистину, перед вашей нежностью и обходительностью не устоит мужское сердце. — Поменьше болтай и делай свое дело! Кстати, на кого ты работаешь? — На правительство. Секретная служба, — соврал Римо. — Мы занимаемся фальшивыми долларами мистера Гордонса. Снова пустив в ход руки, Римо решил, что не пойдет на поводу у какого-то компьютера, и поэтому повел рукой не влево, а еще правее, чем в первый раз. Компьютер промолчал и даже довольно загудел. — Ах, левее, да? — бормотал Римо. — Ну, это мы еще посмотрим! Он продвинул руку еще правее. Тихое мычание компьютера перешло в стон. Римо обнял другой рукой атласные бедра Ванессы Карлтон. Стон усилился. — Да, да, так, хорошо! — забасили динамики компьютера. Римо слился воедино с доктором Карлтон прямо на столе, и тут же на весь зал загремел металлический рев компьютера: — Изумительно! Изумительно! Сказка! Чудо! Римо стало не по себе. Не всякий любит заниматься любовью на публике. К тому же мистер Даниэльс обладал баритоном, что также делу не помогало. Разозлившись, Римо всерьез принялся за работу. — Чудо, чудо! — продолжал грохотать компьютер. Тембр его голоса начал меняться — с баритона перешел на тенор, с тенора на сопрано, с сопрано на фальцет... Темп все убыстрялся, отдельные звуки начали терять четкость, слова становились неразборчивыми. Слово «чудо» повторялось снова и снова, потом машина начала сбиваться: — Чу-до-чу-до-ччу-ддо! Чу-до-чу! До-чу-до-чу! Тут компьютер разразился резким, неприятным смехом кастрата, переросшим в визг. Римо выругался и сорвал провода с головы партнерши. Металлический вопль компьютера оборвался, сменившись нежными стонами и лепетом доктора Ванессы Карлтон: — ...до-чу-до!А-а-а-а!О-о-о! Она содрогнулась и так счастливо застонала, что Римо захотелось расцеловать ее. Вместе с чертовым компьютером. Высвободившись из ее объятий, он отошел от стола. — О, Римо, — твердила она, — такое наслаждение! Чудо! Это может даже заменить алкоголь. Такое наслаждение!.. Отвернувшись, чтобы привести в порядок одежду, Римо поднял глаза и увидел в дверях мистера Смирнофф. Он стоял, молча уставившись на доктора Карлтон, которая лежала на столе, томно бормоча: — Это было чудно, я так счастлива, мне так хорошо... Поправив одежду, Римо снова повернулся к ней: — Ну, хорошо, так где мистер Гордонс держит оборудование для печатания фальшивых денег? Вопрос вызвал у нее смех. — Я ничего не знаю ни о каких фальшивых деньгах, — сказала она. Смех ее, однако, звучал неестественно. Римо решил до поры до времени отложить обсуждение этого вопроса. — Посоветуй, как с ним можно совладать? В чем его слабое место? — Запомни, Римо: его интеллектуальные способности можно сравнить с разумом пятилетнего ребенка. Он вспыльчив и непоследователен. — Она села и начала приводить себя в порядок. — В этом его слабость. Ты бы с ним запросто разделался, если бы эти кретины в Вашингтоне не передали ему программу творческого интеллекта. Он кивнул и собрался уходить. — Римо! — окликнула его Ванесса. Он оглянулся. — А как он выглядит? — Кто? Гордонс? Она кивнула. Римо описал ей мистера Гордонса: рост чуть больше шести футов, светлые волосы, губы тонкие, глаза голубые. Он еще не закончил, когда она рассмеялась. — Мне было интересно, чей облик он примет. — Ну? — Он взял за образец фотографию на моем столе. Гордонс скопировал облик моего отца.Глава 7
— Мне это не нравится, — сказал задумчиво Римо, глядя в окно «Боинга747», уносящего их на восток Штатов — в Нью-Йорк. — Что именно? — спросил Чиун, безмятежно развалившись в крайнем от прохода кресле, придерживая висящую на шее свинцовую штуковину. Внимательно следи за этим крылом, — быстро добавил он. — Смитти опять вызывает нас в Нью-Йорк. Наверное, что-то очень важное. — Почему ты так думаешь? Потому что нас вызывает император Смит? А что важного, собственно, это может означать? Может быть, он просто снова сходит с ума? Если помнишь, он и раньше, бывало, терял рассудок. Например, когда он был в месте, называемом Цинцинатти, а ты пытался разыскать его в месте, которое называется Питтсбург. — Ну, ладно, ладно? — сказал Римо. — Лучше не будем об этом. Во всяком случае я рад, что ты снова согласился работать на него. — А разве в этом кто-нибудь сомневался? Мы должны атаковать. Он нам за это заплатит. А мы что, откажемся от его золота? В этом случае мы будем такими же безумцами, как и он, такими же, каким он был, когда находился в том месте, которое называется Цинцинатти, а мы в это время пытались... Римо постарался отключиться от монолога Чиуна и снова уставился в окно. Несколько часов спустя они встретились со Смитом и убедились, что он в здравом уме. Он ждал их в подвальном помещении крупнейшего нью-йоркского банка. Лицо его вытянулось, а выражение было еще более кислым, чем обычно. — В чем дело, Смитти? Что произошло? — бодро приветствовал его Римо. — Вы разузнали, где мистер Гордонс печатает свои фальшивки? Римо отрицательно покачал головой. — Тогда у нас серьезные неприятности. — А когда у нас их не было? Вы не замечали, что при каждой нашей встрече вот уже десять лет оказывается, что у нас неприятности. На нас все время обрушиваются небеса. Но на сей раз неприятность, конечно же, самая неприятная: ведь опасность угрожает Всемогущему доллару! Теперь наступила очередь Смита помотать головой. — Нет, не доллару, — сказал он, — а вам. — Вот видишь, — обратился Чиун к Римо, — оказывается, ничего важного. Это всего лишь ты. По мнению Римо, это как раз и придавало делу весьма серьезный оборот. — При чем здесь я? — спросил он. Смит протянул ему листок желтой бумаги. — Мы получили вот это, — сказал он. Римо взял бумагу и, перед тем как прочитать, ощупал ее кончиками пальцев. Она была тонкая, тоньше луковой шелухи, но жесткая и прочная. Такой бумаги раньше ему держать в руках не приходилось. Римо ознакомился с содержанием: "ТЕМ, КОГО ЭТО МОЖЕТ КАСАТЬСЯ: «Привет» вполне достаточно. Пожалуйста, имейте в виду, что если мне не будет вручена голова того, кто в высокой степени вероятности является Римо, бумажные деньги в сумме одного миллиарда долларов будут разбросаны над одним из американских городов без предупреждения. Это серьезное обещание. Я предложил бы Вам выпить, но это невозможно по почте. С наилучшими пожеланиями, искренне Ваш, мистер Гордонс". Записка, казалось, была отпечатана на машинке, но если при машинописи правая граница текста по вертикали получается неровной, то в этой записке эта линия была абсолютно ровной, как будто текст предварительно отлили на линотипе. Римо перевернул листок и заметил бугорки на обороте в тех местах, где на лицевой стороне были отпечатаны знаки препинания. — Что вы об этом думаете? — спросил Смит. — Качественно исполнено, — ответил Римо. — Правое поле абсолютно ровное. Посмотри-ка, Чиун! Абсолютно ровное поле. Это машинопись, хотя я никогда в жизни не видел пишущей машинки, на которой можно было бы выравнивать правую границу текста. — Прекратите, Римо! — рассердился Смит. — Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать, как мастерски Гордонс печатает на машинке. — Вы просто завидуете ему, Смитти. Бьюсь об заклад: вы не сможете напечатать ни одной страницы с такими ровными полями справа, а вот мистер Гордонс может. Над этим стоит задуматься: вам это тоже должно быть по силам, так как оба вы — роботы. Смит изумленно поднял брови: — Роботы?! — Да! Роботы! Бездушная нежить. Только он более совершенный робот, чем вы, поскольку в состоянии так печатать. А вы умеете только играть со своими компьютерами. У вас, видимо, что-то сломалось, а, Смитти? — Чиун, — спросил Смит, — это правда? Гордонс — действительно робот? — Да, — сказал Чиун. — Мы давно знаем об этом. — "Мы" знаем?! — воскликнул Римо. — Почему это «мы»? — Поправку принимаю, — сказал Чиун. — Правильно, не «мы», а я. — Вот это да! — сказал Римо. — Ты, значит, знал? Расскажи ему, что это я узнал и сказал тебе! — Римо только подтвердил мои давние догадки. Если человек ходит не по-человечески, говорит не по-человечески и поступает не по-человечески, естественно предположить, что это вовсе и не человек. Заметив, что Смит смотрит на него, ожидая дальнейших разъяснений, Римо пожал плечами: — Что тут скажешь? Каким-то боком ко всему этому имеет отношение доктор Ванесса Карлтон. Она делает всякие компьютерные штучки для ракет. Гордонс был у нее чем-то вроде компьютера, настроенного на выживание. Когда он случайно услышал ее слова, что лаборатория будет закрыта, потому что правительство прекращает финансирование, он принял человеческий облик и сбежал оттуда. Потому что все, что он знает и умеет, связано с единственным вопросом — как выжить? Ну, а потом наше тупое правительство передумало и снова выделило ассигнования. — Правительство и не думало менять своего решения, — возразил Смит, — оно прекратило финансирование исследований доктора Карлтон еще два месяца назад, — Какая разница? Так или иначе этот робот сейчас на свободе, соображая, что бы еще сделать, чтобы выжить. Он считает, что это просто. — Попробовал бы он выжить на месте домашней хозяйки — при нынешних-то ценах! — Я думаю, — сказал Смит, — что с точки зрения технического устройства он андроид. — Нет. Он — робот, — возразил Римо. — Робот — это машина, которая и выглядит как машина. Андроид имеет гуманоидное обличье и действует подобно человеку. — Ладно, пусть будет андроид. Это решает проблему? — Проблема — в вас. Кроме меня, правда, никто не знает точно, ни кто вы, ни чем занимаетесь. Но кое-кто в Казначействе из тех, с кем вы встречались, считает, что мы должны дать мистеру Гордонсу все, что он хочет. И это мнение имеет сторонников в окружении президента. — А Форсайт? — спросил Римо. Смит кивнул. Чиун играл с трехпозиционным выключателем, включая то малый свет, то большой, то выключая его вообще, так что комната периодически погружалась в полную темноту. — А если президент согласится? — спросил Римо. Смит молча пожал плечами. Чиун выдрал выключатель из настольной лампы и зажал его в руке. — Где предполагается вручить ему мою голову? — спросил Римо. — Она должна быть положена в урну, стоящую возле стойки регистрации билетов компании «Истерн эйрлайнз» в аэропорту Далласа в любой день после трех часов утра. Мистер Гордонс передал это Форсайту по телефону. Если бы вам удалось найти, где он печатает деньги! Прихватив с собой выключатель, Чиун двинулся к выходу. — Римо, — позвал он, — оставим императора Смита наедине с его думами! Взяв Римо за локоть, он вывел его из комнаты. — Не стоит говорить с ним, — шепнул он Римо. — Он опять сошел с ума.Глава 8
Чиун настаивал на немедленной встрече с Форсайтом. Римо заявил, что ему наплевать на этого Форсайта и век бы его не видеть. По мнению Чиуна, это доказывало, что Римо глуп и ни в чем не разбирается. Чего еще можно ожидать от белого с его рыхлой комплекцией, смешными большими ногами и руками с толстыми запястьями. — Недоумки стараются поступать, как все. Они думают, что это придает им силу. Но сколько ни собирай вместе дураков, они все равно останутся дураками. — Ну хватит, — сказал Римо. Он решил прекратить беседу и уж во всяком случае не говорить Чиуну, где находится офис Форсайта. Когда они сели в такси, Чиун сказал водителю: — Отвезите нас в офис мистера Форсайта. — Куда? — переспросил водитель. — В офис мистера Форсайта. Он — важная шишка, вы должны его знать. Чиун наклонился к водителю и доверительно шепнул: — Он тоже белый, как и вы. — Слушай, приятель, не знаю я никакого Форсайта. — А я его вам сейчас опишу. Он противный и глупый. Самый противный и самый глупый. Водитель оглянулся на Римо, в расчете на его помощь, однако тот ничего не сказал. — А какое в этом противном городе самое уродливое здание? — спросил Чиун. — Ну, это легче легкого. Для Казначейства построили здание, которое выглядит, как мавзолей. — Вот туда нас и везите, — сказал Чиун, удобно располагаясь на заднем сиденье. — Где же еще, если не там, может находиться Форсайт? Здание Казначейства напоминало склеп-мавзолей потому, что оно было спроектировано наподобие гробницы Мавзолов, сооруженной в IV веке до нашей эры. Имя его осталось в веках, поскольку подобного типа сооружения стали называться мавзолеями. Чиун подождал, пока Римо расплачивался с таксистом. Внутри их встретил сидящий за столом охранник в форме. — Мы ищем мистера Форсайта, — сказал, подойдя к охраннику, Чиун. — Не смеши человека, — сказал Римо. — Вам назначена встреча? Он ждет вас? — спросил охранник. — Всякий почтет за честь встретиться с Мастером Синанджу, — важно изрек Чиун. — С кем, простите? — Передайте ему, что прибыл Мастер Синанджу со слугой. — Слуга — это я, — пояснил Римо. — А я — Мастер Синанджу, — добавил Чиун. — Ну, а я тогда — белый ферзь, — сказал охранник. — Убирайтесь! С помощью большого пальца, нажавшего охраннику куда-то под ключицу, Чиуну удалось моментально урезонить охранника и заставить его позвонить в офис господина Форсайта. — Сэр, — сказал страж голосом, прерывающимся от боли, — здесь внизу находится господин, называющий себя каким-то мастером. Он желает поговорить с вами... Шизоидный кранк... Да, я подожду. — А что это означает? — спросил Чиун у Римо. — Что? — Ну, это, «шиферный кран», что ли... — Это означает, что ты — псих. Чиун впился взглядом в охранника, который вслух повторил услышанную в трубке фразу: — Мистер Форсайт не знает никакого мастера? Охранник беспомощно пожал плечами, подняв глаза на Чиуна. — Скажите, что здесь находится также и Римо, — посоветовал Римо охраннику. — Здесь находится также некто по имени Римо, — быстро проговорил в трубку охранник. Он подождал с минуту, потом облегченно вздохнул и повесил трубку медленно и аккуратно, потому что при любом резком движении острая боль пронизала не только плечо, но и всю верхнюю половину тела. — Он примет вас. — Чиун, оставь его в покое! — попросил Римо. Чиун нажал еще разок и отпустил, наконец, охранника, который тут же схватился левой рукой за правое плечо и стал усиленно массировать его, пытаясь унять боль. — Нет будущего у страны, в которой имя Римо служит пропуском, а Мастер Синанджу не известен, — проворчал Чиун. — Ты же знаешь белых — они всегда заодно, — сказал Римо. — Вот именно, — крякнул Чиун, — истинная правда! Форсайт ждал их в офисе на пятом этаже. Когда они вошли, он остался сидеть за столом в огромном кабинете, но Римо простил ему отсутствие хороших манер, посчитав это уступкой хорошему вкусу: пока Форсайт сидел, над столом была видна только его розовая рубашка с бордовыми цветами. Позже, когда Форсайт поднялся, Римо увидел такой же расцветки брюки, которые делали его похожим на уличного торговца ракушками на Багамских островах. Для полного сходства не хватало только соломенной шляпы, которую Римо тут же заметил в углу, на столике. — Рад снова видеть вас, мистер Мастер, — сказал Чиуну Форсайт. — И вас. Римо, кажется? Римо не сомневался, что Форсайт прекрасно помнит его имя, раз речь идет о его голове, которую требовал мистер Гордонс, угрожая в противном случае покрыть город сугробами из фальшивых банкнот. Чиун кивнул в знак приветствия. Римо не отреагировал никак. — Чем могу быть полезен? — спросил Форсайт. Римо взглянул на Чиуна, который безмолвно и неподвижно стоял перед столом Форсайта. Чтобы заполнить неловкую паузу, Римо сказал: — Мы хотели узнать, как обстоят дела с мистером Гордонсом. — О, мы пытаемся выйти на его след. После того, как вы получили от него в аэропорту эти пластины, мы ничего о нем не слышали, — соврал Форсайт. — Абсолютно ничего. Может быть, вам повезло больше? Вдохновенная ложь заслуживает достойного ответа. — Мы немного покопались в его биографии, — сказал Римо. Чиун бросил на него предупреждающий взгляд. Римо продолжал: — Родом он из небольшого городка в штате Миссури. Его отец — он давно умер — был печатником. Мать зарабатывала стиркой белья. Он учился в школе, каким-то образом избежал призыва в армию и отправки в Корею, работал учителем. Увлекается моделированием, любит смотреть по телевизору бейсбол и вышивать гарусом по канве. Не пьет и не курит. Атеист. — Здорово! — с энтузиазмом воскликнул Форсайт. — Просто удивительно, как вы в столь краткий срок смогли узнать так много. Я просто поражен! Римо глупо улыбался в ответ на глупую улыбку Форсайта. Чиун продолжал молча взирать на человека за письменным столом. — Может быть, парни, совместными усилиями нам удастся изловить этого Гордонса? — с надеждой в голосе сказал Форсайт. — Может быть, парень, — сказал Римо. — Полный вперед! Нам это по силам, надо только дружно навалиться на весла. И так далее, и тому подобное. — Точно, — сказал Форсайт. — Прямо мои мысли! У вас, кстати, есть где остановиться? Римо отрицательно помотал головой. — Минуточку! — сказал Форсайт и поднял трубку. Набрав номер гостиницы, он попросил позвать к телефону управляющего. — Алло, Фредерик! Это Форсайт. Только что в город прибыли очень важные люди... — тут он подмигнул Римо, — и я хочу, чтобы вы разместили их у себя на ночь. Дайте им особенную комнату. Второй этаж. Вблизи центрального лифта... Это подойдет! Забронируйте ее на имя мистера Мастера... Нет, лучше на имя мистера Римо. До встречи, Фредерик. Довольно ухмыляясь, Форсайт повесил трубку. — Итак: гостиница «Кэрол армз», номер 226. Отличное место, ребята! Передохните слегка, а вечерком встретимся снова. Я вам позвоню. Может быть, за это время появятся новости о мистере Гордонсе. — Он улыбнулся Римо ободряющей улыбкой. Чиун продолжал молча смотреть на Форсайта. Римо согласно кивнул. Форсайт встал (вот тут-то и Римо увидел его штаны в цветочек) и протянул руку сначала Римо, а потом — Чиуну, но тот предпочел сделать вид, что не заметил ее, и продолжал пялиться на хозяина кабинета. Ладонь Форсайта на мгновение повисла в воздухе, а затем опустилась. — Ладно, парни, поговорим вечерком, — сказал Форсайт. — Мне в самом деле было приятно встретиться с вами. Я уж было беспокоиться начал, что вдруг больше не увидимся. Но все же надеялся, честное слово! Он сел, давая понять, что аудиенция окончена. Римо повернулся к двери. Чиун бросил последний взгляд на Форсайта и последовал за Римо. Уже на выходе Римо посмотрел в висевшее на стене зеркало: рука Форсайта змеей ползла к телефону. Пальцы выстукивали нетерпеливую дробь на столе. Он ждал, когда они выйдут, чтобы куда-то позвонить. — Ты был очень красноречив, — заметил Римо, когда они вышли из здания. — Просто заговорил всех! — Мне не о чем говорить с человеком, который смешно одевается. — А тебе никогда не говорили, что неприлично так таращиться на человека? Что ты в нем нашел? — Я смотрел на его голову.Глава 9
Номер в гостинице был идеальным капканом. Находился он в дальнем конце коридора, возле лифта. Пожарная лестница проходила как раз мимо окна. Выдвижной ее конец свисал над землей так низко, что любой человек мог, подпрыгнув, схватиться за нижнюю перекладину, а на площадке у окна комнаты номер 226 можно было разместить целый взвод. И дверь, и окно комнаты легко могли быть заблокированы. — Чиун, это — ловушка, — сказал Римо, осмотрев помещение. Сбросив с ног легкие мокасины, он откинулся на кровать. — Да, — подтвердил Чиун. Его глаза остановились на стоявшем на столе цветном телевизоре. Он быстро подошел и включил его. — Ты знаешь — я уже почти две недели не смотрю свои чудные истории! — Лопни мои глаза, ты заметил, как он на меня смотрел? — Конечно, — сказал Чиун. — Как на лакомое блюдо. Из хаоса линий на экране телевизора постепенно проступило изображение. — А зачем тебе, собственно говоря, требовалось его повидать? — спросил Римо. — Мы атакуем мистера Гордонса. Нельзя позволять, чтобы нас отвлекала от важного дела эта обезьяна в штанах в цветочек, охотящаяся за твоей головой. — Интересно, — подумал Римо вслух, — неужели Форсайт явится за нами сам? Чиун щелкал переключателем каналов, питая слабую надежду, что, несмотря на позднее время, где-то возможно все-таки показывают одну из дневных мыльных опер. — Да, он придет сам, — сказал он. — Ты уверен? — Уверен. Потому что твой мистер Форсайт — идиот. Сколько ни крутил Чиун ручку переключателя, мыльных опер он так и не нашел. По всем каналам передавали либо новости, либо образовательные программы для детей. Он с силой ударил по клавише выключателя и отколол край пластмассового корпуса. — Это — страна идиотов, — сказал он раздраженно. — И с какой стати должен мистер Форсайт отличаться от тебя или от тех идиотов в Вашингтоне, которые проводят опросы и планируют ваши телевизионные программы? Ведь ваше правительство располагается в Вашингтоне, так? — Так. — Почему же тогда оно ничего не дает на телевидение? Их последнее шоу, которое они передавали, было очень забавным. Помнишь, там еще был такой толстяк, который все задавал вопросы, и тот, что с Гавайских островов? Он очень смешно говорил. Это шоу должно было всем понравиться. Почему они изъяли его из программы? — Это было не шоу, — объяснил Римо, — а трансляция заседания сенатского комитета, и когда оно закончилось, прекратились и передачи. — Не шоу?! — Нет. — Они показывали, как работает ваше правительство? — Да. — Да поможет Америке Бог!* * *
Руководитель группы Фрэнсис Форсайт, прикомандированный ЦРУ в помощь Казначейству, не собирался ждать, когда Америке поможет Бог, поскольку, как правильно охарактеризовал его Чиун, он был идиотом. Как только Чиун и Римо покинули его офис, он вызвал к себе старших советников, которых взял с собой из ЦРУ, чтобы «сдать в архив это дельце о фальшивых деньгах». Ожидая, пока соберутся ассистенты, Форсайт сидел, закинув ноги на стол и покуривая сигарету в длинном мундштуке со специальным водяным фильтром. Вошли двое и молча сели. Третий, входя, спросил: — Чем займемся, шеф? — Надо кое-кому отрубить голову, — ответил, ухмыляясь, Форсайт. Он снял ноги со стола, швырнул сигарету в пепельницу и потер руки в радостном предвкушении предстоящих ночью дел. Он знал, что именно такие непосредственные, оперативные действия у него получаются лучше всего. Они и создали ему соответствующую репутацию, благодаря которой он продвигался вверх по служебной лестнице. Во время Второй мировой войны он числился в составе американских войск в Европе в качестве офицера-шифровальщика. Однажды нацисты решили заманить американцев в ловушку. Разведка американцев перехватила зашифрованное сообщение немцев. Командир части передал его Форсайту, который в свою очередь отдал его для расшифровки имевшемуся в его команде криптографу. Минут через пять ему сообщили, что генерал требует немедленно представить ему расшифрованное сообщение. Форсайт буквально выдернул из рук дешифровальщика бумажку с записью перехвата и листок с его неоконченным «переводом» и поспешил в генеральскую палатку. По дороге он попытался закончить декодирование сообщения. Представ перед генералом, он лихо доложил, что в расшифрованном им радиоперехвате немецкого сообщения говорится о том, что немцы намерены захватить два города в качестве плацдарма и, развивая успех, глубоко вклиниться в занятую американскими войсками территорию. Главный удар будет нанесен по первому, ближайшему к фашистам, городу. Так сказано в шифровке, заверил он генерала. Генерал срочно направил подкрепления в этот город, но когда они туда прибыли, то оказалось, что ударные немецкие части захватили совсем другой, второй город. Оказавшись таким образом отрезанными от своих главных сил, немецкая группировка сдалась окружившим их американцам. На допросе командир окруженной немецкой группировки не переставал изумляться, как все-таки американцам удалось избежать ловушки. — Какой ловушки? — спросил через переводчика допрашивавший его Форсайт. Фашистский офицер объяснил, что ловушка строилась в расчете на то, что американцы перехватят специально для этого составленное и легко поддающееся расшифровке сообщение. — Мы рассчитывали, — объяснил он, — что когда вы его перехватите и прочтете, что первый город не заслуживает главного удара, то, естественно, направите свои части поддержки во второй город, где мы их, заранее там расположившись, и встретим. Вместо этого вы направили их в первый город, и они оказались у нас в тылу. Как вам это удалось? — Военная хитрость, — ответил Форсайт, не желая признаваться даже себе в том, что он — слишком большой болван, чтобы его можно было одурачить. В результате Форсайт получил повышение, а после войны был принят на работу в ЦРУ. Последовали дальнейшие успехи, по большей части случайные, и вот теперь, много лет спустя, он оказался за письменным столом в здании Казначейства, чтобы спасти Америку от угрозы, которую представляет для ее экономики массовый выброс в обращение фальшивых стодолларовых банкнот, с неподдельным удовольствием вспоминая славные денечки, когда он почти что в одиночку боролся с нацистской угрозой и побеждал. Нацистов, конечно, уже не было, зато появились другие враги. Один из них — мистер Гордонс. Судя по всему, этот расхлюстанный штатский типчик Римо — тоже может быть причислен к лагерю противника. Ну, а если один враг желает получить голову другого врага, то кому от этого плохо? Правда, у этого Римо имеются высокопоставленные покровители, но им совсем не обязательно знать, что решение о выдаче головы Римо мистеру Гордонсу было принято им, Форсайтом, единолично, без согласования с начальством. Во всяком случае сам он будет помалкивать, если только останется от этого в выигрыше. Ну, а пока суд да дело, Форсайт будет действовать так, как он считает нужным действовать в государственных интересах. Вместе с помощниками Форсайт тщательно проработал все детали операции, назначенной на ближайшую ночь. Азиат не в счет. Если он окажется у них на пути, то его, конечно, тоже придется убрать. А вообще им нужно тело Римо, а вернее часть тела — голова. Глаза Форсайта лихорадочно блестели, он нервно разминал ладонями заплывшие жиром щеки. Жир давно уже сгладил то, что было когда-то слегка выдающимися скулами. — Быстрота действий очень важна, — говорил Форсайт, — но еще важнее правильный выбор времени. На нашей стороне фактор внезапности. Эти двое, как подсадные утки, ничего не подозревают. Плевое дело! Встретимся в проулке в 23.55.* * *
— Как насчет утки на ужин? — спросил Чиун. — Терпеть не могу утку, — ответил Римо. — К тому же может оказаться, что ее просто не успеют хорошо зажарить до того, как Форсайт начнет свою атаку. Чиун с сомнением покачал головой: — Он не нападет раньше полуночи. — Почему? — Я уже объяснял. Он — идиот, а идиоты всегда нападают в полночь. Самоуверенность старика начинала раздражать Римо. Лежа на кровати, он старался прикинуть лучшее время для тайного нападения. Но, как ни крути, выходило — полночь. — Так как же насчет утки? — терпеливо спросил Чиун. — Нет. Никаких уток! — Римо схватил телефонную трубку и заказал в номер рис и рыбу. Поужинав, Чиун предложил лечь спать. — Завтра у нас будет, возможно, тяжелый день, — пояснил он. Римо кивнул. Взяв со стола две пустые тарелки, он примостил одну на верхнем углу рамы окна, выходящего на пожарную лестницу, а вторую просунул вертикально в щель входной двери. Чиун молча наблюдал за его манипуляциями. — Это будет чем-то вроде системы раннего предупреждения, — пояснил Римо. Чиун что-то буркнул себе под нос. Позже, когда был выключен свет и воцарилась тишина, Римо почувствовал легкое движение воздуха, но слух его не уловил ни малейшего звука. Потом послышался недовольный шепот Чиуна: — Тарелки... А почему не коровьи колокольчики? Или осветительные ракеты? А может быть, нанять охрану, чтобы она предупредила нас об их приходе? Фокусы! Все время его так и тянет на фокусы. Никак не может понять, что суть искусства — в его чистоте. Вынув тарелку из дверной щели и сняв другую с окна, Чиун тихонько поставил их на краешек стола. Римо не видел Чиуна, хотя слышал его голос. Почти не дыша, Римо молча лежал на кровати. Удовлетворенный тем, что теперь они ничем не защищены от внезапного нападения, Чиун свернулся калачиком на соломенной циновке в углу комнаты и почти мгновенно уснул. Перед тем как заснуть, он тихо сказал: — Спокойной ночи, Римо, я знаю, что ты еще не спишь. — Да как тут заснешь, когда в комнате такой шум и грохот? — ответил Римо. Нападение началось в ноль часов, ноль-ноль минут, сорок восемь секунд. Атаке предшествовал грохот прокатившегося по асфальту мусорного бачка, на который наткнулся в темноте под пожарной лестницей кто-то из людей Форсайта. Бачок пришелся кстати — изловленный и поставленный на прежнее место, он послужил подставкой для одного из помощников Форсайта, который, взгромоздившись на него, дотянулся до нижней, выдвижной, секции лестницы. Она подалась вниз со скрежетом, сравнимым разве что с лязгом, производимым бортом корабля, трущегося об айсберг. Сам Форсайт, правда, этого шума не слышал. Сверив свои часы с часами тех помощников, которые не забыли взять их с собой, и прихватив третьего, по имени Ал, Форсайт проник в гостиницу через черный ход и, преодолев крутые ступеньки лестничных маршей в тыльной части здания, поднялся на второй этаж. Продвигаясь по коридору к комнате 226, Форсайт наткнулся на какой-то столик и сбил на пол вазу с пластмассовыми цветами. Оставив ее там, куда она откатилась, они с Алом осторожно подошли к дверям комнаты 226. Форсайт стоял, молча сжимая и разжимая кулаки и чувствуя, как кровь приливает к кончикам пальцев. Все теперь зависело от кончиков пальцев. Именно они должны подсказать момент, когда он будет психологически готов к броску. Он потер кончики пальцев правой руки о левую ладонь. — Ты не спишь, Чиун? — тихо спросил Римо. — Сплю. Хочу, чтобы меня убили во сне. — Чего они ждут там под дверью? — Кто знает? Может быть, они просто потирают кончики пальцев. Форсайт посмотрел на часы и начал потихоньку вставлять ключ в дверной замок. Он не сразу попал в замочную скважину, поскольку не сводил глаз с фосфоресцирующего циферблата своих наручных электронных часов «Таймекс». Стоящий позади него Ал нервно переминался с ноги на ногу. Он переносил вес сначала на правую ногу, потом на левую, потом снова на правую — опять и опять. Чисто случайно ему удалось найти это единственно возможное для человека положение, при котором он находится в состоянии неустойчивого равновесия. Когда секундная стрелка на часах Форсайта приостановилась на мгновение на цифре одиннадцать, он весь напрягся — оставалось всего пять секунд. Вынул из пиджака пистолет 32-го калибра, изрядно поизносившийся за те несчетные часы, которые проводил с ним Форсайт на тренировочных стрельбах в тире, повернул в замке ключ, резко распахнул дверь и ворвался в комнату. За ним ринулся его помощник. Форсайт резко остановился; не ожидавший этого Ал налетел на него, и Форсайт, спотыкаясь и взмахивая руками, точно крыльями, сделал еще несколько шагов вперед. В комнате стало светло от лампы, горевшей в холле. Римо посмотрел на Чиуна и сожалеюще покачал головой. Остановившись, наконец, и восстановив равновесие, Форсайт увидел Римо в кровати и ухмыльнулся. Лежащего в Углу на соломенной подстилке Чиуна он не видел. Форсайт снова ухмыльнулся, ожидая, что вот-вот в окне покажутся два других помощника. Капкан захлопнется, и жертву можно будет брать с двух сторон, как берут насекомое пинцетом. Все молча ждали. В комнате висела тишина. Стоящий рядом с Форсайтом Ал чувствовал себя неуверенно и досадовал, что Форсайт не разрешил взять с собой револьвер. Шеф настоял на том, чтобы никто, кроме него, не брал оружия. Подождали еще. Наконец секунд через тридцать, по подсчету Римо, что-то скрипнуло за окном. Поднявшиеся по пожарной лестнице агенты изо всех сил дергали окно, пытаясь поднять раму, но, будучи недавно покрашенной, она не подавалась. — О Господи! — сказал Форсайт. — Послушай, приятель, — обратился к нему Римо, — это смахивает на налет. Голос Римо напомнил Форсайту о его долге и ответственности. Посчитав, что двое на пожарной лестнице теперь не нужны, Форсайт жестом приказал им убираться. Прижавшись носами к стеклу, они пытались рассмотреть, что происходит внутри. Форсайт поднял руки над головой, замахал на пялившихся в окно агентов и заорал «Проваливайте!» Римо видел, как они, помешкав секунду-другую, пожали плечами и отлепились от окна. Через несколько секунд внизу опять раздался скрежет опустившейся выдвижной секции. Секундой позже скрежет повторился: агенты спустились на землю, и лестница поползла вверх, на свое место. Форсайт стоял неподвижно, глядя в окно, за которым больше не маячили силуэты его помощников. — Давайте скорее, — поторопил Римо Форсайта, — не ждать же мне всю ночь! — Я полагаю, вам хочется узнать, ради чего вам предстоит умереть, — сказал Форсайт. Он отвел концы губ назад, растянув рот в тонкую полоску, пытаясь изобразить улыбку. — Разумеется, старина. — Ваша смерть послужит на благо Соединенных Штатов Америки. — Так это имеют в виду, когда говорят «выполни долг и погибни»? — Правильно, — подтвердил Форсайт. Запоздало спохватившись, что кто-нибудь, проходя по коридору, может заглянуть в открытую дверь и найти подозрительным вид человека, целящегося в другого, он бросил Алу через плечо: — Включи свет и закрой дверь. Ал включил стоявшую на столе лампу и направился к двери. — Сначала закрой дверь! — рявкнул Форсайт. — Свет потом. Сначала дверь! — Извините, шеф. Нагнувшись к лампе, Ал снова выключил ее и пошел в темноте к двери, закрыл ее, вернулся и снова включил лампу. Форсайт тем временем возмущенно сопел носом. В тот момент, когда Форсайта и Ала ослепил свет лампы, Чиун незаметно встал с циновки. Когда Ал подошел к двери, Чиун вытолкал его в коридор, шепнув: «Иди домой, ты больше не нужен», и закрыл за ним дверь. Ал очутился в коридоре перед запертой изнутри дверью. Для того, чтобы вернуться, надо было постучать в дверь, но если постучать, шеф может отвлечься и потерять контроль над ситуацией. Ал решил, что лучше тихонько подождать. Чиун за спиной Форсайта подошел к столу и включил лампу. — Молодец, Ал, — сказал Форсайт. — Теперь ты все сделал правильно. — Он посмотрел на Римо. — Ага, вы сегодня без старика-китайца... — Нет, почему же, он здесь. — Не ври, парень. Его постель не тронута. — Он спит в углу, на полу. Взглянув, куда указывала рука Римо, Форсайт увидел в углу циновку. — Он что, вышел? — Нет. — А где же он? — Позади вас. Не оборачиваясь, с саркастической улыбкой по поводу старого и всем известного трюка, Форсайт, не сводя с Римо глаз, спросил через плечо: — Ал, ты видишь китаезу? Ал не мог ответить, так как находился в коридоре, за дверью, и не мог слышать вопроса. — Черт побери. Ал, я к тебе обращаюсь! — Здесь нет мистера Ала, — сказал Чиун. Подпрыгнув, как от удара током, Форсайт резко обернулся и, увидев Чиуна, отскочил к окну, чтобы оказаться вне досягаемости и не выпускать обоих из поля зрения. — О, это вы! — воскликнул он. — Я — всегда "я", — подтвердил Чиун. — Надеюсь, старина, мне не придется вас убить, — сказал Форсайт, но если вы шевельнете хотя бы пальцем, то я это сделаю. Без малейшего колебания разнесу вас вот из этой штуки. — Он кивнул на пистолет. — Осторожнее, Чиун, — сказал Римо. — Ты имеешь дело с хладнокровным убийцей. Форсайт повернулся к Римо: — Я собирался рассказать вам, почему вы должны умереть. — Давайте закругляться, — зевнул Римо. — Мне еще надо немного поспать. — Вам предстоит очень и очень долгий сон, — сказал Форсайт. — Отлично. — Но сперва я все-таки объясню вам, почему вы должны умереть. Я обязан это сделать, — продолжал Форсайт. Римо обреченно посмотрел на Чиуна, спокойно примостившегося на краешке стола. Если этот идиот собирается говорить вечно, это отнюдь не означает, что Чиун согласен вечно слушать его стоя. Форсайт объяснял тем временем, что жизнь Римо — цена, которую потребовал мистер Гордонс за свой отказ от действий, подрывающих американскую экономику. — И я пришел сюда для того, чтобы заплатить эту цену, — сказал он. Да, он, Форсайт, в принципе против уступок шантажистам, но в данном случае приходится учитывать экстраординарные обстоятельства и жертвовать принципами. — Я должен выполнить свой долг, — сказал он твердо. — Надеюсь, что и вы, состоящий на государственной службе, также выполните свой долг и добровольно, без лишнего шума уйдете из жизни. Это — выше нас обоих. Я уверен, что вы не станете противиться. Форсайт замолчал, ожидая ответа. Тишину в комнате нарушало лишь легкое размеренное дыхание: Римо крепко спал. Форсайт растерянно взглянул на Чиуна. — Как можно убить человека, который ничего не понимает? — пробормотал он. — Очень легко, — ответил Чиун, — вот так. Правой рукой он взял со стола тарелку, оставшуюся после ужина. Удерживая ее большим, средним и указательным пальцами согнутой кисти, он мягко и плавно вытянул руку по направлению к Форсайту. Тарелка словно прилипла к кончикам пальцев. В тот момент, когда она, казалось, вот-вот упадет на пол, запястье старика распрямилось с явственным щелчком, и тарелка полетела в Форсайта со скоростью, которая делала ее невидимой. На лету тарелка вращалась вокруг своей оси, издавая высокий жужжащий звук. Это жужжание, однако, продолжалось недолго, лишь долю секунды: последовал глухой удар, и тарелка, врезавшись ребром в шею Форсайта, легко, как диск циркулярной пилы, прошла насквозь. Скользнув по спине Форсайта, тарелка, порозовевшая от покрывшей ее крови, упала на пол и разбилась. Глаза Форсайта были все еще открыты, рот искривлен в последней попытке что-то сказать, когда его тело, в котором уже не было жизни, рухнуло на пол. Отдельно от тела и долей секунды позже за ним последовала голова и откатилась к стене. Римо спал. Чиун подошел к двери и открыл ее. Покоридору взад-вперед нервно вышагивал Ал. — Шеф велел вам идти домой, — сказал Чиун. — Он остается. — С ним все в порядке? — Идите домой, — повторил Чиун и закрыл дверь. Вернувшись в комнату, он подошел к голове Форсайта, поднял ее за волосы с пола и стал внимательно рассматривать. Так, лицо, правда, немного полновато, но сходство есть... Используя ребро ладони — сначала как топор, а потом как скальпель — Чиун начал обрабатывать голову, чтобы она не напоминала больше голову Форсайта и ее можно было бы принять за голову Римо. На это ушло тридцать секунд. Когда он закончил, переносица Форсайта была сломана так, что в принципе напоминала переносицу Римо. Убрав лишний жирок из-под форсайтовских щек, Чиун добился того, что теперь они не очень отличались от щек Римо с четко очерченными скулами. Сломав кости глазных впадин, Чиун изменил посадку глаз, и они стали выглядеть почти так же, как глаза Римо. Уши! Уши явно не те. Чиун еще раз взглянул на то, что минутой раньше было головой Форсайта, и повернулся к спящему Римо. У Римо мочек практически не было, а у Форсайта они, наоборот, были предлинные. Очень подходящие для типичного американца уши, решил Чиун, — раз они по большей части ведут себя, как ослы, то, естественно, должны иметь не только одинаковый с ослами интеллект, но и ослиные уши. Пальцами и ногтями он начал перекраивать мочки. Откинулся назад, вгляделся — нет, не то! Двумя ударами ладони Чиун как ножом срезал все лишнее, оставив Форсайта вообще без мочек. Сходства конечно, немного, но, может быть, сойдет. Оставалось надеяться, что сойдет. Сняв со стола пластиковую скатерть, Чиун завернул в нее голову, засунул узел в наволочку и, положив его на диван, огляделся. Обезглавленное тело все еще валялось посреди комнаты. Так не годится. Все сделанное потеряет смысл, подмена не удастся, если наутро здесь обнаружат обезглавленный труп Форсайта. Об этом не замедлит сообщить пресса, которая постоянно трубит о разных пустяках на потребу нации любителей всякой ерунды. Чиун подошел к окну, выходящему на пожарную лестницу. Слегка щелкнув ногтями по раме справа и слева, он уперся в нее указательным пальцем и толкнул. Окно легко и плавно поднялось. Высунувшись наружу, Чиун посмотрел вниз. Там, рядом с пожарной лестницей, стоял металлический контейнер для мусора. Легко подняв с пола тело Форсайта, Чиун вылез через окно на пожарную лестницу. Вынув из кармана пиджака бумажник Форсайта, он перевалил тело через перекладину лестницы и слегка подтолкнул его. Оно полетело ногами вниз и бесшумно угодило точно в контейнер, не задев его краев, — будто кто-то сплюнул в раковину умывальника. Чиун, довольный собой, проводил тело взглядом. Если в какой-нибудь газетенке и появится заметка об обнаруженном в мусорном ящике трупе, то в ней может быть сказано лишь то, что обезглавленный труп был найден под окном гостиничного номера, который занимал господин Римо. Как раз то, что нужно. Чиун прошел в ванную и спустил в унитаз бумажник Форсайта. Теперь на очереди был валявшийся на полу пистолет. Орудуя длинными ногтями, Чиун вспорол одну из диванных подушек и глубоко засунул в нее не пригодившееся Форсайту оружие. Потом он поднял с дивана узел, взглянул напоследок на спящего Римо и вышел из номера, беззвучно заперев за собой дверь, чтобы какой-нибудь жулик не проник случайно внутрь и не нарушил бы отдых ученика. — Хе-хе-хе, старикан! Что-то рановато ты начал разносить рождественские подарки! Полицейский в аэропорту широко осклабился, обращаясь к Чиуну. В красном кимоно, с мешком на плече старик смахивал на Санта-Клауса. — Напрасно стараетесь, это не смешно, — с достоинством сказал Чиун. — Где здесь стол реанимации компании «Истерн эйрлайнз»? — Стол реанимации?! — Где выписывают целую кучу бумажек, хотя для того, чтобы сесть на самолет, нужна только одна. — А, стол регистрации. Хе-хе! Вон там, старина! — И полисмен махнул рукой в другой конец зала. Напротив стойки компании «Истерн эйрлайнз» Чиун заметил урну. И тут он понял, что мистер Гордонс где-то рядом. Откуда исходило это ощущение, Чиун не смог бы объяснить. Он чувствовал присутствие людей, потому что у людей был пульс жизни со свойственным ему ритмом. В отличие от людей, машины издают колебания, они вибрируют. Мистер Гордонс тоже вибрировал. Чиун не сразу понял, что это не человеческое биение жизни. Эти колебания он ощущал и сейчас и чем ближе подходил к урне, тем отчетливее. Оглядевшись и убедившись, что за ним никто не следит, Чиун опустил мешок в урну. Исходившие от Гордонса колебания были теперь столь сильны, что Чиун почувствовал: еще немного и начнет вибрировать его собственное тело. Где бы ни находился Гордонс, понял Чиун, ясно, что он следит за ним. Чиун изобразил на лице глубокую скорбь, приличествующую старому человеку при прощании со своим учеником, а затем повернулся и тихо побрел, шаркая ногами, к выходу из аэровокзала. Отойдя метров на двадцать от стойки, Чиун ощутил, как ослабли колебания, исходящие от мистера Гордонса, резко повернулся и успел заметить спину Гордонса, который с узлом в руке скрылся за вращающейся дверью другого выхода. Чиун посмотрел в сторону стола регистрации: на том месте, где стояла урна, теперь валялись газеты, жестяные банки из-под напитков и окурки. Урна бесследно исчезла.Глава 10
Вернувшись в гостиницу, Чиун сразу же разбудил крепко спавшего Римо. — Пошли, нам следует поискать другое пристанище. — А что с Форсайтом? — спросил Римо. Оглядев комнату, он заметил на полу запекшуюся кровь. — Впрочем, неважно. Лучше скажи, где ты был? Чем занимался? — Определил твою голову в подходящее место, — ответил Чиун и довольно хихикнул. Расценив свою шутку, как юмор высокого класса, он решил, что она заслуживает повторения: — Определил твою голову в подходящее место, хе-хе-хе... — Ладно, хватит! — буркнул Римо, скатываясь с кровати. Поднявшись на ноги, он увидел в углу комнаты испачканную кровью тарелку. — Похоже, тарелки все-таки пригодились? Теперь ты доволен, что я о них позаботился? — Я передумал, — сказал Чиун. — Насчет чего? — Твоей голове нет подходящего места, хе-хе-хе...* * *
Мистер Гордонс сидел на полу маленькой, лишенной мебели комнаты на другом конце города. Без каких-либо усилий, совершенно не напрягаясь, он развел в сторону руки, и на пол с глухим стуком упала окровавленная голова. В воздухе, будто снежинки, заплясали перья из подушки, на пол стали медленно оседать пушистые ворсинки фланелевой подкладки пластиковой скатерти. Отбросив в сторону рваную наволочку и скатерть, мистер Гордонс впился глазами в кровавый ком на полу. — Очень хорошо, — произнес он вслух. С тех пор как он перенастроился, использовав программу элементарного творческого интеллекта, разработанную в лаборатории доктора Ванессы Карлтон, он высказывал мысли вслух. Он пытался понять, почему это делает, но полученного интеллекта не хватало, чтобы понять: пятилетние малыши разговаривают сами с собой не потому, что это непосредственно связано с их интеллектом. Развивающийся мозг позволяет им на этой стадии формирования личности осознать, что они представляют собой всего лишь пылинки в огромном непостижимом мире, и это открытие вызывает чувство одиночества. Подобного рода мысли были за пределами возможностей мистера Гордонса. А коль скоро их у него не было, он и не догадывался о том, что они могли у него быть. — Очень хорошо, — повторил он и дотронулся до мертвого лица. Голова на полу, несомненно, выглядела, как голова Римо. Азиат, который принес ее в аэропорт и которого, по всей вероятности, зовут Чиуном, выглядел опечаленным. Состояние печали характерно для того, кто теряет друга или понуждает его расстаться с жизнью. Ему говорили о таких друзьях — их было много у древних греков. Мистер Гордонс не совсем четко представлял себе смысл понятия «друг», но если друг не хочет вас потерять, то разве не логично предположить, что он должен помочь вам выжить? Да, решил он, это было бы вполне логично. Эта мысль была интеллектуально творческой, и мистер Гордонс порадовался своим успехам: он явно прогрессирует. Творческий интеллект является средством выживания, а выживание — это ведь самое важное на свете. Друг тоже пригодился бы для выживания. Надо будет завести себе друга. Но это потом. Сейчас надо внимательно изучить эту голову. Электронные системы, заполняющие его похожую на человеческое тело оболочку, выдали ему изображение человека, имя которого с высокой степенью вероятности было Римо. Высокие скулы. У этой головы скулы тоже выступают. Глубокосидящие темно-карие глаза. Мистер Гордонс протянул руку и поднял веко. Да, глаза, действительно, темно-карие и, похоже, сидят глубоко в глазницах. Правда, его палец ощутил, что кости глазниц повреждены, так что полной уверенности быть не могло. Пробегая пальцами по мягкому лицевому покрову лежащей меж его ног остывшей головы, мистер Гордонс сравнивал показания своих сенсоров с имевшимся в его электронной памяти анализом изображения Римо. Никакой разницы он не находил. Все данные обмеров, которые производили пальцы Гордонса, полностью совпадали с данными, которые были заложены в его механический мозг во время контактов с тем, чье имя с высокой степенью вероятности было Римо. Со щек пальцы мистера Гордонса переместились к ушам. Они были сильно повреждены. Римо, должно быть, отчаянно сопротивлялся, перед тем как умереть. Возможно, что ему пришлось схватиться с тем желтокожим человеком, чье имя с высокой степенью вероятности Чиун. Мистер Гордонс пожалел, что не видел этого поединка. Видимо, это было стоящее зрелище. Во время их первой встречи Римо нанес повреждения Гордонсу, и тот сперва даже предположил, что Римо тоже андроид. Теперь он считал иначе. В конце концов, вот перед ним голова этого Римо. Одним глазом она невидяще, не мигая, вперилась в Гордонса; другой глаз оставался плотно закрытым. Мистер Гордонс ощупал те места, где на ушах у людей обычно бывают мочки. Уши были окровавлены, изуродованы и обрезаны. Кому и зачем это понадобилось? Нанесенный в нос удар мог бы быть смертельным. Удары, сломавшие кости глазниц, тоже могли быть смертельными. Удары по мочкам ушей не могут быть смертельными. Такие удары могут иметь единственной целью обезображивание трупа. Стал бы старик, который выглядел таким печальным, обезображивать голову того, чье имя с высокой степенью вероятности было Римо? "Нет. Они были друзьями. У меня, — мечтал мистер Гордонс, — тоже когда-нибудь будет друг. Разве стал бы я уродовать уши своего друга? Нет. Может быть, уши Римо обезобразил кто-то другой? — Мистер Гордонс на секунду задумался над таким вариантом. — Нет. Никто другой сделать этого не мог. Его не смог бы убить никто, кроме того желтокожего старика. Только он. Почему же тогда изуродованы уши?" Мистер Гордонс использовал все возможности своего творческого интеллекта, пытаясь решить эту проблему. Ответа на этот вопрос он не находил. Возможно, здесь кроется какая-то опасность? Угроза его выживанию? Надо подумать над этим еще. Больше исследований. Больше данных. Больше интеллекта. Он подсунул два пальца под нижнюю часть правого уха, помял раздавленное в кашицу мясо и нащупал что-то инородное. Это «что-то» имело отличные от общей массы удельный вес, массу и плотность. Это «что-то», извлеченное им, оказалось кусочком кожи. Он осторожно исследовал его пальцами. На ощупь он не отличался от остальной кожи головы. Поднеся его поближе к зрительным сенсорам, он подсчитал количество пор на квадратном миллиметре этого кусочка кожи, потом, нагнувшись к голове, произвел аналогичные подсчеты в трех разных, выбранных наугад, местах на кожном покрове головы. Анализ полученных данных указывал на то, что этот кусочек кожи был частью уха на той голове, которая лежала у него между ног. Степень вероятности была весьма высокой. Мистер Гордонс тщательно обследовал ухо, стараясь отыскать то место, где был раньше этот кусочек кожи. Ему повезло — в одном месте он заметил часть уха, очертания которой напоминали букву "V". Лоскут кожи в его руке имел те же самые очертания. Мистер Гордонс стал искать место на ухе, очертания которого совпадали бы с конфигурацией лоскутка кожи. Он приложил туда лоскуток, но если верхняя часть петли совпадала с ухом, то нижняя часть повисла в воздухе. Там было пустое место. Три с половиной миллиметра пустоты. Значит, ухо было укорочено, часть его была удалена. Он пригляделся. Да, здесь должна была быть мочка. Но у того, кто с высокой степенью вероятности назывался Римо, на ушах мочек почти не было! Значит, эта голова не принадлежала тому, кого с высокой степенью вероятности можно было считать Римо! Вывод был логичным. Взглянув снова на голову, он попытался распознать, кому же она принадлежала, но у него ничего не вышло: он такого человека не знал. Это, однако, было не важно; важно было лишь то, что эта голова не была головой Римо. Следовательно, желтокожий старик пытался его обмануть. Когда-то он заявил, что не будет угрожать выживанию мистера Гордонса, но на деле поступил как раз наоборот, и теперь он тоже должен умерен. Да, человек, которого с высокой степенью вероятности можно считать Чиуном, должен умереть — так же, как и человек, которого с высокой степенью вероятности можно считать Римо. Мистер Гордонс позаботится об этом. Но на очереди и другие дела. Он должен разбросать, как обещал, деньги над городом. И найти себе друга.Глава 11
— Если вы станете моим другом, я угощу вас выпивкой. Согласны? Пилот реактивного лайнера компании «Пан-америкэн» с изумлением воззрился на человека с невыразительной внешностью, стоявшего перед ним с большой картонной коробкой в руках. Капитан Фред Барнсуэлл собирался на свидание. Новая стюардесса весьма прозрачно намекнула, что он ей небезразличен. Закончив отчет о рейсе, Барнсуэлл закрыл за собой дверь офиса и направлялся домой на Манхеттен: предстоял интимный ужин... Короче говоря, у него не было ни желания, ни времени на пустые разговоры с любителями гражданской авиации, тем более — с незнакомым и немолодым мужчиной. — Конечно, приятель, конечно. Я твой друг на всю жизнь. Невыразительный мужчина благодарно улыбнулся, но не сдвинулся с места, загораживая капитану Барнсуэллу дорогу в узком коридорчике, соединяющем офис с главным терминалом аэропорта Кеннеди неподалеку от Нью-Йорка. — О'кей, приятель? — улыбнулся ему Барнсуэлл. Он уже опаздывал. Говори скорее, что ты хочешь. — Хорошо, — сказал мужчина. — Поскольку вы теперь мой друг, я могу обратиться к вам с просьбой об одолжении. Правильно? «Ну вот, начинается», — подумал Барнсуэлл. Опять к нему привязался очередной забулдыга. Ну отчего они все время лезут к нему? Выражение лица у него такое, что ли? — Конечно, дружок, — сказал он, однако опуская руку в карман. Сколько вам надо? Двадцать пять центов? Доллар? — Мне нужен ваш самолет. — Что?! — воскликнул Барнсуэлл, прикидывая, не позвать ли стражей порядка. — Ваш самолет. Если об этом просит друг, то не так уж это, наверное, и много? — Послушай, парень, я не знаю, что ты задумал, но... — Так вы не дадите мне свой самолет? Значит, вы мне не друг. — Улыбка сошла с его лица. — Другу должно быть небезразлично мое выживание. — Ну все, хватит! Тебе лучше убраться отсюда, пока не нажил неприятностей. — Как вы думаете, найдется ли другой пилот, который захотел бы стать моим другом и одолжил бы мне самолет? «И чего я с ним волынюсь? Наверное, я слишком снисходителен к людям», — подумал Барнсуэлл, но все же начал терпеливо объяснять: — Послушай, друг, ведь это не наши собственные самолеты. Они принадлежат авиакомпании, а мы просто работаем на нее. Я, например, не могу одолжить тебе самолет потому, что у меня просто нет своего самолета. На лице мужчины вновь появилась улыбка. — Так, значит, вы все-таки мне друг? — Да, — сказал Барнсуэлл. — А есть такие люди, которые имеют собственные самолеты? — Конечно, частные пилоты. Маленькие самолеты видел? Почти все они в частной собственности. — А захочет кто-нибудь из них стать моим другом? Можно иметь не одного, а двух друзей? Или еще больше? — Конечно, конечно, можно. Кто сможет тебе отказать? — Какую шикарную историю расскажет сегодня Барнсуэлл стюардессочке перед тем, как снять с нее трусики! — Вы — настоящий друг, — сказал с улыбкой мужчина. — Вот вам миллион долларов. Теперь мы друзья. Он опустил на пол картонную коробку и открыл ее. Она была до краев наполнена стодолларовыми банкнотами. «Здесь миллионы, если не миллиарды, — подумал Барнсуэлл. — Они, разумеется, фальшивые. Мало в каком банке найдется столько наличности, сколько этот псих таскает в картонной коробке». — Ладно, ладно, приятель, — сказал Барнсуэлл, — мне не нужны деньги, чтобы быть твоим другом. А, собственно, откуда они у тебя? — Я их сделал. — Сделал в смысле «заработал» или сделал в смысле «изготовил»? — В смысле «изготовил», друг. — Думаю, приятель, тебе лучше самому передать все это властям. — Почему, друг? — Они будут с тобой не так суровы, если ты явишься с повинной. Правительство не любит, когда кто-то сам печатает деньги вместо него. — И меня арестуют? — Ну, может быть, не сразу, но им наверняка захочется тебя допросить. — И вы советуете мне это сделать? — спросил улыбающийся мужчина. — Советую, дружок. Лучше пойти и во всем признаться. — Нет, вы — не настоящий друг, — сказал мужчина с улыбчивым лицом, который вдруг перестал улыбаться. Его правая рука со свистом прорезала воздух и соприкоснулась с головой Барнсуэлла, отчего проломилась височная кость, и капитан Барнсуэлл без промедления отправился в рай для пилотов, полный очаровательных стюардесс. Мистер Гордонс посмотрел на распростертое перед ним тело, не испытывая никаких эмоций, кроме недоумения. В какой момент и почему их дружба вдруг прекратилась? Следующим, кого он встретил, был небольшого роста жилистый мужчина с испорченными зубами и выцветшей под солнцем всех широт пилоткой. Хозяин старенького ДС-4 с удовольствием согласился подружиться с мистером Гордонсом и не стал советовать передать деньги властям. Правда, предварительно он убедился, что в коробке полно денег и что если даже они и фальшивые — а у него имелся кое-какой опыт с перевозкой фальшивых денег, — то это самые лучшие фальшивки из всех, какие он когда-либо видел. Ну, конечно, он с удовольствием прокатит господина на своем самолете. Чего не сделаешь для друга! Деньги вперед. Две тысячи долларов. Когда они взлетели, мистер Гордонс поинтересовался, какой из районов города населен наиболее густо. — Гарлем, — сказал пилот. — Они там плодятся, как кролики. Не успеешь оглянуться — хоп! — еще один зверек. — Нет, — сказал Гордонс. — Мне нужен район, населенный людьми, а не кроликами. Я сожалею, что высказался недостаточно ясно. — Все абсолютно ясно, приятель, — сказал пилот сидящему рядом в кресле второго пилота мистеру Гордонсу. — Следующая станция — угол 125-й улицы и Ленокс-авеню! На подлете к Гарлему пилот поинтересовался, почему у его пассажира возникло желание поглядеть с воздуха на этот район. — Потому что я хочу раздать деньги тем, кто живет там. — Ничего путного из этого не выйдет, — сказал пилот. — Почему? — Да потому, что они понакупят новых «кадиллаков» и зеленых замшевых ботинок и дело с концом. И плакали твои денежки. — Я должен. Я обещал. Прошу вас, друг, опуститесь пониже и пролетите на малой высоте над Гарлемом — кроличьим заповедником, как вы его называете. — Будет сделано, приятель. Пилот увидел, что мистер Гордонс поднял коробку и направился к правой двери дряхлого самолета, построенного лет двадцать пять назад. Если этот чокнутый откроет дверь, то может статься, что не деньги, а он сам упадет на Гарлем. Мистер Гордонс распахнул дверь. Пилот почувствовал, как упругая струя воздуха ворвалась в самолет и заметалась по салону. Он повернул самолет правее, а затем заложил крутой вираж через левое крыло. Сила инерции должна выбросить пассажира из дверного проема за борт самолета. Но ничего не произошло. Пассажир по-прежнему стоял перед открытой дверью. Примостив рядом с собой картонную коробку, он нагнулся и принялся пригоршнями выбрасывать за борт банкноты. Покосившись через плечо, пилот увидел, как подхваченные воздушными потоками бумажки скользнули вдоль фюзеляжа, а затем начали рассеиваться по сторонам и заплясали, постепенно снижаясь, в небе предрассветного Гарлема. Пилот еще раз повторил маневр, надеясь сбить своего нового «друга» с ног, но тот как ни в чем не бывало продолжал утреннюю раздачу денег. Снова и снова повторял пилот свои попытки, но мистер Гордонс стоял, не меняя позы, у двери и разбрасывал деньги. Наконец коробка опустела. Оставив дверь открытой, пассажир вернулся в пилотскую кабину. Пилот смотрел на него с благоговейным страхом. — Сколько же денег ты расшвырял? — спросил он, изо всех сил стараясь выглядеть беззаботно. — Один миллиард долларов. — Надеюсь, дружище, ты оставил кое-что и для меня? — Вы — не мой дружище, а я — не ваш. Вы пытались сделать так, чтобы я выпал из самолета, и тем самым причинить мне вред. Следовательно, вы мне не Друг. — Друг, друг! Я — твой друг! — завопил пилот, когда мистер Гордонс стащил его с кресла и поволок к открытой двери. — Ты не умеешь управлять самолетом! Ты разобьешься! — крикнул он, вылетая из открытой двери, и, в отличие от денежных банкнот, полетел к земле напрямую. Самолет слегка клюнул, Гордонс быстро вернулся в кабину и уселся в кресло пилота. Почему считают, что вести самолет трудно? Все очень просто, чисто механически. Во всяком случае это выглядело именно так, когда он повел самолет обратно к аэропорту Кеннеди. Правда, он ничего не знал об авиационных правилах и, проигнорировав доносившиеся из наушников тревожные крики авиадиспетчеров, без заходов приземлился на главной взлетно-посадочной полосе и подрулил к одному из терминалов. В него чуть не врезался приземлившийся на той же полосе огромный «Джамбо-джет», который пронесся рядом, подняв такую воздушную волну, что самолетик Гордонса чуть было не потерял управление. Гордонс слышал, как кто-то кричал в наушниках: — Боже, что случилось с этим ДС-4? Герман, чтоб ты провалился, ты поплатишься своими правами! Мистер Гордонс понял, что сделал что-то не так, и теперь власти захотят рассчитаться с ним. К приземлившемуся самолету подбежали какие-то люди. Это, видимо, были особого рода полицейские, потому что на них была синяя форма, островерхие фуражки и бляхи. Внимательно присмотревшись к деталям, он заложил данные в свой электронный мозг и оглядел салон, приспособленный под перевозку грузов — немногие оставшиеся кресла были обтянуты грубым синим сукном. Когда трое полицейских поднялись на борт самолета, там никого не было. Они самым тщательным образом обыскали самолет, не поленившись даже заглянуть под кресла с рваной обивкой. Позднее к ним присоединились другие полицейские, в штатском, но никто не обратил внимание на то, что полицейских в синей форме стало не трое, а четверо. А немного позже мистер Гордонс, трансформировавший синюю форму полицейского в синий же двубортный костюм, преспокойно вышел через главный вход аэропорта на улицу. Придется написать еще одно письмо, в котором он потребует не только голову Римо, но и голову того, кого с высокой степенью вероятности зовут Чиуном. Если этих людей оставить в живых, то не известно, сможет ли он сам выжить в Америке. Надо придумать такую угрозу, которая заставит правительство выполнить его требование. Для этого потребуется весь его интеллектуальный потенциал. И это хорошо. По крайней мере, его компьютеры переключатся, наконец, с неотвязно преследующего его вопроса: почему у него не ладится с дружбой? Может быть, некоторым просто не суждено иметь друзей?Глава 12
— Наша хитрость не сработала, Чиун, — сказал Римо, развернув вечерний выпуск газеты. Через всю первую страницу шел заголовок, напечатанный огромными буквами, будто бы речь шла о конце света: «ГАРЛЕМ ЗАСЫПАН ДЕНЬГАМИ». В статье рассказывалось о том, как на улицах Гарлема ночью появились груды денег. Здесь же была помещена фотография с изображением нескольких стодолларовых банкнот. Пока фотокорреспондент этой газеты добрался до Гарлема, на улицах не осталось уже ни одной купюры, однако, заглянув в винный магазин, он получил возможность сфотографировать целую кучу этих банкнот. Образцы банкнот были внимательно изучены двумя управляющими банков, которые подтвердили, что они настоящие. Автор статьи пришел к выводу: на улицы Гарлема был выброшен, по его прикидке, миллиард долларов, и за этим кроется некий заговор, коварный трюк властных структур, рассчитанный на то, чтобы отвлечь черных от борьбы за их справедливые требования. Само появление статьи подавалось как результат достойных похвалы усилий работников редакции их настойчивости и профессионализма. Заметка появилась уже через два часа после того, как стало известно, что «в Гарлеме какая-то заварушка». В течение этих двух часов в редакции работали над разоблачительным материалом, который должен был по идее потрясти читателя своим драматизмом. Сообщалось, что в Гарлеме началась всеобщая забастовка, что никто не вышел на работу и что, хотя никакого специального заявления пока не сделано, однако всем ясно, что акция хорошо организована и является, по сути дела, выражением массового протеста чернокожего населения против расовых предрассудков и дискриминации и всех форм показного либерализма Когда оказалось, что подоплекой гарлемской смуты были неизвестно как очутившиеся на улицах этого района кучи бумажных денег, редактор смахнул в ящик стола все то, что было написано и подготовлено к печати на тему «всеобщая забастовка в Гарлеме». Ничего, это еще очень даже может пригодиться в другой раз. Представители Казначейства, когда их прямо спросили о гарлемских деньгах, ответили, что они изучают этот вопрос и пока не готовы ответить на него. — Мы атакуем, — сказал Чиун. — Я был почти уверен, что наша хитрость сработает и он поверит, что это — моя голова, — сказал Римо. — Я думаю, он обнаружил внутри черепа какое-то содержимое и сразу догадался, что это голова принадлежит не тебе, — хихикнул Чиун. — Итак, мы атакуем! Разговор этот проходил в такси по дороге в аэропорт. Через несколько минут они уже были в самолете, направляясь в Чейенн, штат Вайоминг, где располагалась лаборатория доктора Карлтон. На следующий день на стол перед доктором Харолдом В. Смитом в его кабинете в санатории Фолкрофт легли две растревожившие его бумаги. Первая из них представляла собой письмо, которое выглядело так, словно оно было отпечатано в типографии. Под письмом стояла подпись мистера Гордонса. Оно было направлено в Федеральное бюро расследований, где сразу же попало на стол директора, тот переслал его в канцелярию президента, а после этого оно оказалось в самом секретном из всех секретных учреждений. В письме просто сообщалось, что если мистеру Гордонсу не будут выданы головы Чиуна и Римо, то он подкупит командование американских военно-воздушных сил стратегического назначения, заплатив каждому по миллиону долларов, и использует их вооружение для того, чтобы взорвать несколько американских городов. Второй документ был вырезкой из газеты. В ней сообщалось, что руководитель знаменитой лаборатории Уилкинса, разрабатывающей различные компоненты и оборудование для космических кораблей, объявила о том, что ее сотрудниками создана абсолютно новая программа творческого интеллекта. Впервые в истории применений компьютеров для управления космическими кораблями они смогут действовать самостоятельно. «Новая программа творческого интеллекта несравнима с той, которая была создана в нашей лаборатории ранее, — заявила доктор Карлтон. — Это все равно что сравнивать гения с дебилом. Имея эту программу на борту, космический корабль сможет безошибочно реагировать на любые непредвиденные ситуации, которые могут возникнуть в космосе». Доктор Карлтон заявила также, что эта программа будет установлена на борту космической ракеты, которая будет запущена через два дня. От Римо и Чиуна не было ни слуху ни духу, но Смит знал, что они живы, поскольку Гордонс осуществил свою угрозу и сбросил на Гарлем миллиард долларов. По всей вероятности, они не поладили с мистером Гордонсом, а иначе с чего бы последний вздумал ужесточать свои условия, требуя теперь еще и головы Чиуна? Смит повернулся вместе с креслом и посмотрел в окно со стеклом, непроницаемым для взглядов снаружи. Накатываясь одна за другой на берег залива Лонг-Айленд, волны мягко били в песок пляжа санатория Фолкрофт, в местечке Раи, штат Нью-Йорк. Он отсидел в этом кресле уже больше десяти лет. Десять лет работы на КЮРЕ. Римо с Чиуном, так же как и он сам, неотделимы от этой организации. По его вытянутому лицу пробежала тень. Смит поднял руку и задумчиво потер гладко выбритый подбородок. Неотделимы? Римо и Чиун неотделимы? Он медленно покачал головой. Нет таких людей, которые были бы незаменимы. Даже сам президент — единственный человек, который знает о существовании КЮРЕ — тоже не является незаменимым. Президенты приходят и уходят. Остается страна, нация. Письмо мистера Гордонса потрясло его. Именно он, Смит, должен доложить президенту альтернативные варианты решения, а ведь это новый, лишь недавно вступивший в должность президент. Кто знает, что он надумает? А что, если он просто скажет, чтобы мистеру Гордонсу заплатили запрашиваемую цену? Но это было бы неверным шагом. Уступка шантажисту лишь поощряет его на дальнейший шантаж, и так без конца. Мы все должны против этого бороться. Должны. Но годы государственной службы давно уже научили Смита, что «мы должны» далеко не всегда означает «мы будем». Если президент распорядится пожертвовать Чиуном и Римо, то Смиту останется лишь придумать способ, как передать их головы мистеру Гордонсу. Этого требует долг. А как же дружба? Разве она ничего не значит? Смит снова посмотрел на лижущие песок волны и принял решение. Прежде чем он сдаст Римо и Чиуна, он сам попытается уничтожить Гордонса. Вообще говоря, сказал он себе, это не имеет ничего общего с дружбой. Это лишь правильное административное решение. Однако он не мог объяснить себе, почему, приняв решение не выдавать Римо и Чиуна без борьбы, он почувствовал удовольствие, тогда как никакие из принимавшихся им ранее административных решений такого чувства не вызывали. Он снова повернулся в кресле к столу и перечитал заново вырезку с заявлением доктора Карлтон. Программа творческого интеллекта. Ведь это то самое, что так нужно мистеру Гордонсу! Если он получит такую программу, его уже нельзя будет остановить. Зачем было объявлять во всеуслышание о ее создании? Разве доктор Карлтон, творец мистера Гордонса, не понимает, что, прочитав это заявление, Гордонс очертя голову ринется в ее лабораторию, чтобы выкрасть программу? Он прочитал статью еще раз. Ему бросились в глаза отдельные места заявления: творческий интеллект, дебил, гений, выживание... Из этих слов сложилось нечто такое, что положило конец его раздумьям. Харолд В. Смит подвинул к себе телефон. Через несколько минут у него на столе уже лежал список всех пассажиров, которые в этот день зарезервировали себе места на самолеты, вылетающие в штат Вайоминг, а также на те, которые совершают в этом штате транзитную посадку. Под каким именем мог бы зарегистрироваться мистер Гордонс? Он запрограммирован на выживание, а поэтому вряд ли воспользуется собственной фамилией. Выбирая себе псевдоним, люди обычно сохраняют инициалы. Поступит ли таким образом и Гордонс? Смит начал медленно просматривать список пассажиров, намеревающихся вылететь в этот день в район Чейенна. В нем было семьдесят фамилий. Его скользивший от фамилии к фамилии палец остановился почти в самом его конце, «м. Андрю». Он так и знал! Он так и знал! Ну конечно же, это мистер Гордонс! Он составил псевдоним, использовав свой единственный инициал и переделав слово «андроид» в фамилию «Андрю». Вот так! Смит вызвал секретаршу, и она тут же заказала ему билет на следующий самолет до Вайоминга. Запуск ракеты назначен на завтрашнее утро, и Гордонс будет там к этому времени. А Римо и Чиун, наверное, уже там. А теперь к ним присоединится и доктор Харолд В. Смит.Глава 13
Идея использовать доктора Карлтон в качестве приманки принадлежала Чиуну. — Нападая на человека, надо узнать, чем он особенно дорожит, наставлял Чиун своего ученика. — А дорожит он больше всего тем, в чем нуждается. — Но Гордонс — не человек, — возразил Римо. — Помолчи. Неужели не понимаешь? У всего есть своя потребность. Если ты захочешь перегородить реку, разве ты будешь строить плотину на равнине, где река просто обогнет преграду и потечет дальше? Конечно, нет. Ты будешь строить плотину там, где реке нужно прокладывать путь между горами. У всего своя потребность. Понял? Римо угрюмо кивнул. Он знал по опыту, что если согласиться сразу, то можно иногда избежать очередной бесконечной истории Чиуна о вороватых китайцах. На этот раз, однако, это не помогло. — Много лет назад, — начал Чиун, — у вороватых китайцев был император, который был просто никудышным даже для такого народа, как китайцы. Этот император нанял Мастера Синанджу, который оказал ему одну услугу, но император отказался за нее платить. Он поступил так потому, что с типичным для китайца высокомерием считал, что закон для него не писан. Он утверждал, например, что он — «Солнечный император» и что ему должны поклоняться, как Солнцу... — Все ясно, — прервал его Римо, — твой предшественник прокомпостировал его билет по жизни. — Не в этом суть истории, — отвечал Чиун и терпеливо продолжал свой рассказ: — Так вот, этот император жил в замке, окруженном высокими стенами, многочисленной стражей и всякими хитрыми устройствами, предназначенными для охраны покоя и жизни императора... — Для твоего предшественника это было, конечно, детской забавой, снова перебил его Римо. — Возможно. Но от него зависело благополучие его деревни, и поэтому мой предшественник не мог рисковать своей жизнью. Так что же он сделал, этот мой предшественник? Может быть, он вернулся домой, в Синанджу, и сказал: «О горе! У меня ничего не получилось. Шлите детей домой, в море»? Ибо так поступали люди в Синанджу, когда наступал голод. Они вывозили детей к морю и опускали их в воду, говоря при этом, что «посылают их домой». На самом деле люди знали, что они не посылают их домой, а топят, потому что их нечем кормить. Синанджу, как тебе известно, — очень бедная деревня и... — Помилуй, Чиун! Я все это уже слышал. — Так вот, этот предшественник не сказал: «У меня ничего не получилось». Он пораскинул мозгами и понял, какая у императора была потребность. Этот император не мог, конечно, сидеть из года в год за стенами замка. Он был тщеславен и считал, что если он будет все время отсиживаться во дворце, то его жуликоватым подданным придется туго, так как (он был в этом уверен) они не смогут сами собой управлять. У него была потребность чувствовать себя важным! И скоро наступил день, когда император открыл ворота дворца для того, чтобы люди могли приходить к нему со своими жалобами и просьбами. Тогда мой предшественник покрыл свое лицо грязью, одолжил у нищего его рваное платье... — Не заплатив за это, бьюсь об заклад, — вставил Римо. — Потом он вернул его. Если вещь возвращается, то за нее не нужно платить. Он проник во дворец под видом нищего, и когда император, развалившись на троне, удовлетворял свою потребность править, мой предшественник схватил его за горло и сказал, что пришел за платой. — И одним императором стало меньше, — подхватил Римо. — Нет. Император тут же заплатил ему. Он дал ему много драгоценных камней и большое количество монет, сделанных из золота. И у жителей нашей деревни снова была еда, и не надо было посылать детей «домой». — И все это благодаря тому, что у императора была потребность править? — Правильно. — Рад за твоего предшественника. А теперь скажи, какое это имеет отношение к мистеру Гордонсу? — Он думает, что для выживания ему необходим творческий интеллект. Если мы ему скажем, где он может его получить, то он обязательно отправится туда. Вот тогда-то мы и атакуем! — Ты считаешь, что это сработает? — Слово Мастера Синанджу! — Очень хорошо, — сказал Римо, — но я все-таки настаиваю, чтобы ты дал мне возможность схватиться с ним один на один. — Понятно, — сказал Чиун. — Как видно, у тебя тоже имеется потребность — тебе позарез надо быть глупым. Все остальное время Чиун молчал, пока они не оказались перед доктором Карлтон в ее кабинете, в лаборатории Уилкинса. Она обрадовалась их приходу. — С тех пор как ты ушел, — сказала она Римо, — я только о тебе и думала. А ты, оказывается, жутко нервный. Мне пришлось потратить целых три дня на ремонт Джека Даниэльса. Боже, что ты натворил с его транзисторами! И с моими тоже. — А, ерунда, — сказал Римо, — ничего особенного. — Особенное тоже было, — сказала она, приглаживая па пышной груди белую нейлоновую блузку. — Можешь поучиться у этого человека, мистер Смирнофф, — сказала она, глядя мимо Римо. — Ты вроде бы считаешься машиной удовольствий, а на деле не стоишь и прыщика на его пятке. Римо обернулся. Андроид — господин Смирнофф молча смотрел на них из угла комнаты. Наблюдал ли он? Слушал? А может быть, он просто стоял в углу, выключенный, как холодный электрический утюг? Но тут Римо заметил, что мистер Смирнофф, словно бы соглашаясь с тем, что ему говорила доктор Карлтон, кивнул. Затем его глаза шевельнулись в орбитах и встретились со взглядом Римо. Тот повернулся к Ванессе Карлтон. — Если честно, ты, действительно, кое-чего стоишь, кареглазый... — Да, да, конечно, — прервал ее Чиун, — но мы пришли сюда по важному делу. — Я никогда не обсуждаю дел без выпивки. Эй, мистер Сигрэмс! В дверь вкатилась самоходная тележка и, выполняя заказ, изготовила двойную порцию сухого, очень сухого, коктейля мартини. Доктор тут же отпила изрядный глоток. Тележка покатилась прочь. — Теперь выкладывайте, что у вас там! — Вы объявите о создании качественно новой программы творческого интеллекта, — сказал Римо. Доктор Карлтон рассмеялась: — А вы пройдетесь по потолку! — Вы должны это сделать, — сказал Римо. Чиун поддержал его кивком головы. — Нам это нужно, чтобы заманить сюда Гордонса. — Именно этого я и не хочу. Я больше не контролирую действия мистера Гордонса. Я не знаю, что он сделает, если сюда заявится. Мне лишняя головная боль совершенно ни к чему. Как вы думаете, почему я поменяла всю систему запоров на входах? Нет уж, спасибо! — Вы меня не так поняли, — сказал Римо. — Мы не просим вас сделать такое объявление — мы приказываем вам. Чиун молча кивнул, подтверждая сказанное Римо. — Это что — угроза? — Вот теперь вы нас поняли правильно. — А почему вы считаете, что я испугаюсь? — А вот почему, — сказал Римо. — Правительство перестало финансировать ваши исследования. Вы тем не менее продолжаете свою работу так же беззаботно, как и раньше. На что? На какие деньги? Готов поставить четыре цента против ваших двух, что на фальшивые деньги мистера Гордонса. Правительство очень не любит тех, кто сам печатает доллары. Доктор Карлтон сделала еще один большой глоток и села за свой стол. Она начала было говорить, потом остановилась на полуслове, глотнула еще мартини и, наконец, сказала: — Ну, хорошо. — Что «хорошо»? — спросил Римо. — Возражения снимаются? Она кивнула. — А все-таки что навело вас на мысль запрограммировать Гордонса на изготовление фальшивых банкнот? — Ах ты кареглазый поганец, так ты, значит, блефовал? Римо пожал плечами. — Я не программировала его на изготовление фальшивых денег, — запальчиво сказала Ванесса. — Однажды я проводила совещание, на котором обсуждались наши финансовые проблемы. Я сообщила, что нас собираются закрывать. Помнится, я еще сказала, что если бы у нас были деньги, то мы бы выжили. Деньги означают выживание. Что-то в этом роде. Она сердито допила бокал и снова вызвала мистера Сигрэмса. — Среди присутствовавших был и мистер Гордонс. Он слышал мои слова и в ту же ночь сбежал. На следующий день он прислал мне кипу фальшивых банкнот, написав в сопроводительной записке: «Это поможет Вам выжить». — С фальшивками, выполненными столь безукоризненно, это, наверное, было не трудно, — заметил Римо. — Вначале они были совсем не идеальны. — Она подождала, пока винная тележка наполнит ее бокал. Но я отсылала их обратно со своими критическими замечаниями, пока, наконец, у него не стали получаться банкноты, не отличимые от настоящих. — Ну, хорошо, теперь ему не отвертеться. Сегодня же вечером вы объявите о создании новой программы творческого интеллекта. Не забудьте упомянуть, что собираетесь ее опробовать и с этой целью запускаете отсюда послезавтра ракету с программой на борту. — Я сделаю это, — сказала доктор Карлтон, но каковы ваши шансы против него? Он ведь непобедим. Он — тот, кто выживет при любых обстоятельствах. — Что-нибудь придумаем, — сказал Римо. Однако и у Римо были свои опасения. Вечером, когда они с Чиуном остались одни, Римо сказал: — Боюсь, Чиун, у нас ничего не получится. — Почему? — Да потому, что Гордонсу не составит труда во всем разобраться. Он поймет, что это — липа, дело наших рук. Чтобы догадаться об этом, хватит интеллекта улитки. — Угу, — сказал Чиун, поднимая вверх указательный палец с блестящим длинным ногтем. — Я уже думал об этом. Я продумал буквально все. — Расскажи! — Расскажу. — Чиун приоткрыл у горла кимоно Ты ничего не замечаешь? — Шея, кажется, стала тоньше. Ты худеешь? — Нет, дело не в этом. Ты помнишь тот свинцовый предмет, который я всегда носил на шее? Теперь его нет. — Ну и хорошо. Выглядел он, надо сказать, препротивно. Чиун сокрушенно покачал головой: Римовременами все-таки был туповат. — Эта штука принадлежала мистеру Гордонсу. Такая пищалка, которыми часто пользуется твое правительство. Они еще бибикают. Вы их, кажется, называете насекомыми. — А, «жучок»? — Вот именно. Насекомое. Я носил его при себе, но завернул в свинец, чтобы Гордонс не получал от него сигналы. — Ну? — Ну, и когда мы сюда прибыли, я снял с этой штуки свинцовую обертку, и теперь он эти сигналы получает. — Но это же глупо, Чиун! Теперь уж он наверняка догадается, что мы здесь. — Нет, — сказал Чиун, — не догадается. Я запечатал эту штуку в конверт и отправил по почте подальше, в то место, которое любят посещать все американцы и которое находится довольно далеко отсюда. — Что это за место? — Ниагарский водопад. Мистер Гордонс будет думать, что мы отправились на Ниагарский водопад и здесь нас нет. Римо поднял брови: — А знаешь, Чиун, это может сработать. Толково придумано! — Спасибо. Я ложусь спать. Когда Римо уже засыпал, Чиун сказал: — Не переживай, Римо. Когда-нибудь и ты, может быть, поумнеешь: доктор Карлтон может сделать для тебя программу. Чиун ехидно хихикнул. — А пошел бы ты... — сказал Римо, но очень тихо. На следующий день заявление доктора Карлтон появилось в газетах. Оно привлекло к себе пристальное внимание двух пар глаз: проницательных глаз доктора Харолда Смита и электронных сенсоров, спрятанных за пластиковым покрытием лицевой части головы мистера Гордонса. Оба тотчас отправились самолетом в Чейенн, штат Вайоминг.Глава 14
День клонился к вечеру, когда доктор Харолд В. Смит подошел к стальным дверям лаборатории Уилкинса. Римо сидел в кабинете доктора Карлтон. Раздался звонок, и Ванесса попросила визитера представиться. — Доктор Харолд В. Смит, — последовал ответ. Римо взял микрофон. — Спасибо, — сказал он, — мы уже приобрели зубные щетки. Нам больше не требуется. — Римо, это вы? — Нет здесь никакого Римо! — Не валяйте дурака, откройте. — Убирайтесь прочь! — Дайте мне поговорить с кем-нибудь, у кого все на месте! Римо вернул микрофон доктору Карлтон: — Должно быть, он хочет поговорить с вами. — Ты считаешь, что у меня все на месте? — спросила она. — Абсолютно все. — Ты действительно так думаешь? — Я всегда так думал. — Ну, и что будем делать? — Я знаю, что мне хотелось бы сделать. — Да? — Да, но... — Но что? — Но мне не улыбается любовь втроем — с вами и с компьютером. — К черту компьютер! — Римо! Римо! — квакал в динамике голос Смита. Римо взял микрофон: — Подождите несколько минут, Смитти! Мы заняты. — Хорошо, но заканчивайте поскорее. — Не учите его, что и как делать! — сказала в микрофон доктор Карлтон. Выключив интерком, она повернулась к Римо: — Не нравится мне этот доктор Смит. — Узнать его, — сказал Римо, — значит не любить, а хорошо его знать — значит испытывать к нему чувство отвращения. — Ну так пусть подождет! Сорок пять минут провел доктор Смит перед стальной дверью, прежде чем она отворилась и он смог войти в лабораторию. Он прошел по коридору. Отодвинулась вторая стальная панель, и он вошел в кабинет, где увидел Римо и сидящую за столом доктора Карлтон. — Я знал, что вы здесь, — сказал Смит. — А вы, я полагаю, — доктор Карлтон? — Да. А вы, я полагаю, — доктор Смит? — Да. — Он посмотрел через открытую дверь на пульт управления компьютерного центра. — Вот это да! — Это — мистер Даниэльс, — сказала доктор Карлтон. — Джек Даниэльс. Подобного ему в мире нет. — Сколько у него синапсов? — спросил Смит. — Два миллиарда. — Невероятно! — Пойдемте, я покажу вам. — Она поднялась из-за стола. Римо подождал немного, но его начало мутить от бесчисленных «невероятно!», «изумительно!», «прекрасно!» и тому подобных восклицаний, и он ушел к себе, где чуть позже к ним с Чиуном присоединился Смит, который рассказал им о последнем требовании мистера Гордонса. — Не беспокойтесь, — сказал Римо. — Он скоро будет здесь. — По-моему, он уже здесь, — сказал Смит. — Один из пассажиров, прибывших предыдущим рейсом, числился в списке как господин Г. Андрю. Наверное, это он. — Значит, мы увидим его утром. Смит кивнул и, не сказав больше ни слова, отправился к себе отдохнуть с дороги. — Император не в себе, — заметил Чиун. — Я знаю. Он думает о том, он беспокоится об этом... Ты когда-нибудь видел, чтобы Смит колебался? — Он беспокоится о тебе, — сказал Чиун. — Он боится, что его император прикажет выдать мистеру Гордонсу твою голову. — Мою голову? А как насчет твоей? — Если дело дойдет до этого, то ты, Римо, обязан сообщить мистеру Гордонсу, что я — единственный кормилец в большой деревне. Я совсем не то, что ты. Ты — сирота, от тебя никто не зависит. Но если я не смогу помогать своей деревне, много людей погибнет от голода и холода. — Я постараюсь замолвить за тебя словечко, — пообещал Римо. — Спасибо, — сказал Чиун. — Ты правильно сделаешь. В конце концов, я ведь незаменимый. К утру, когда Смит отправился с Римо осматривать готовую к запуску ракету, настроение доктора заметно улучшилось. Пусковая шахта представляла собой громадную кирпичную трубу, обшитую изнутри сталью. Она была встроена в центральную часть основного здания. Труба поднималась на высоту трех этажей, а нижняя ее часть была заглублена на два этажа в землю. В целом ее высота составляла пятьдесят футов. Тридцатифутовая заостренная сверху ракета находилась уже в шахте. Встроенная в стены сложная система нагнетала в двигатели жидкий кислород. В шахту смотрело окно центра управления, забранное прозрачным стеклом из толстого пластика. Рядом с окном в стене шахты была врезана стальная дверь, ведущая в центр управления. Сидящий там Смит посмотрел в окно на ракету и спросил стоявшего рядом Римо: — А может быть, заманить его в ракету и отправить в космос? Римо отрицательно покачал головой: — Поймите наконец, что он представляет собой машину, запрограммированную на выживание. Он обязательно найдет возможность спуститься обратно на Землю. Мы должны уничтожить само вещество, из которого он сделан. Это — единственная возможность покончить с ним. Единственная! — С дороги, мальчики! — Доктор Карлтон в длинном белом халате с деловым видом прошествовала мимо них к пульту управления и защелкала выключателями, не отрываясь от показаний приборов, контролирующих давление внутри ракеты и другие параметры. За ней по пятам следовал Чиун; оставаясь за ее спиной, он все время заглядывал ей через плечо и внимательно следил за всем, что она делала. — А как это сделать? — спросил Смит. — Спросите у Чиуна, — сказал Римо. — Это у него творческий интеллект, а не у меня. Смит обратился к Чиуну: — У вас есть план уничтожения мистера Гордонса? — Никакого плана и не требуется, — сказал Чиун, продолжая наблюдать за работой доктора Карлтон. — Он придет тогда, когда придет, а когда он придет, я его атакую, используя его потребность. Не будет никаких трудностей. Она очень приятная женщина. — Изменяешь Барбре Стрэйзанд? — спросил Римо. — И это после того, как любил ее так долго? — Не обязательно любить только одного человека, — ответил Чиун. Можно любить сразу многих. Взять хотя бы меня — я один, но любят меня многие. Почему бы не допустить, что возможно и обратное? — Да перестаньте же вы! — воскликнул Смит. — Мы не можем полагаться на случай. Нам нужен какой-то план! — Вот и составьте его, — сказал Римо. — До запуска еще три часа. Я пошел завтракать. — Он поверялся и вышел. — Да, составьте план, — сказал Чиун Смиту и повернулся к доктору Карлтон. — Вы так мило нажимаете эти кнопки, — сказал он ей. — Благодарю вас. — Вы — исключительная женщина. — Спасибо. Смит возмущенно покачал головой, нашел в углу комнаты стул и сел, чтобы попытаться разработать план действий. Должен же хоть кто-то вести себя благоразумно!* * *
Очень благоразумно вел себя в это время мистер Гордонс. Подойдя к дверям лаборатории, он прочитал объявление, в котором говорилось, что в связи с запуском ракеты в полдень, весь персонал лаборатории освобождается от работы. Датчики времени сообщили ему, что до полудня осталось 172 минуты. Он подождет. Опасности никакой не предвидится. Этих двоих — Римо и Чиуна здесь нет. Прибор наведения показывает, что они находятся в северо-восточной части Соединенных Штатов. Надо подождать. Лучше всего войти перед самым запуском, когда люди из группы управления будут в таком напряжении, что им будет просто не до него. Часы над пультом показывали 11.45. Доктор Карлтон находилась за пультом, рядом стоял Смит. Доктор Карлтон не отрывала глаз от приборов. — Все готово, — сказала она через плечо, — можно производить запуск в любой момент — Хорошо, — сказал лежавший на столе Римо, — держите меня в курсе. Чиун подошел поближе. — Слышал? — спросил он. — Что именно? — Этот звук. Там, снаружи. — Нет. А Чиун слышал. И внимательно вслушивался, ожидая его повторения. Он узнал этот звук: это был хруст разрываемого металла. Стальная дверь больше не преграждала доступ в лабораторию. Над пультом управления замигала красная лампа. — Он здесь, — сказала доктор Карлтон. Римо вскочил на ноги и подошел к ней. — Тепловые датчики показывают, что кто-то находится в коридоре, добавила она. — Хорошо, — сказал Римо. — Нельзя ли как-нибудь затемнить это окно, чтобы он нас не видел? Доктор Карлтон нажала на какую-то кнопку, и прозрачный пластик окна начал постепенно темнеть. — Там, в середине, имеется поляроидный экран, — объяснила она. — Можно сделать так, что окно станет совершенно непрозрачным. — Хватит, — сказал Римо. — Уже достаточно темно. Мистер Гордонс медленно двигался по коридору, ведущему к пусковой шахте. Он не спешил. Времени в запасе было предостаточно — до запуска оставалось четырнадцать минут. Путь ему преградила стальная перегородка. Он прижал ладони к краю переборки. Его пальцы потеряли свой обычный вид и превратились в стальные лезвия, скользнувшие в еле заметную щель между перегородкой и стеной. Они вытянулись на толщину перегородки, потом еще немного, и вот уже их концы загнулись, зацепившись с противоположной стороны. Мистер Гордонс потянул край переборки к себе, сталь издала стонущий звук и подалась. Открылся проход в другой коридор. На ходу мистер Гордонс поменял форму своих кистей, вновь придав им вид человеческих рук. Дойдя до конца коридора, он стал подниматься вверх по лестнице. Пройдя три пролета, он оказался на крыше лаборатории и направился к ее центральной части — туда, где находилось выходное отверстие шахтного ствола. Оттуда поднимался туман, образованный испаряющимся жидким кислородом. Подойдя к краю ствола, он заглянул в него и увидел остроконечный нос ракеты. Через край шахты была перекинута спускавшаяся вниз металлическая лестница, конца которой не было видно в густых клубах испаряющегося кислорода. Гордонс перелез через край шахты и начал спускаться по лестнице. — Вот он, — сказал вполголоса Римо. — Двигается все так же смешно, как и раньше. Мистер Гордонс почувствовал, что за пластиковым окном находятся люди, но это его не встревожило — он знал, что в связи с запуском там должны были находиться люди. Достигнув дна шахты, он направился к ракете и встал под ней, окутанный облаками кислородных паров. — Уберите этот туман, — обратился Римо к доктору Карлтон, а то не видно, что он там делает. Доктор Карлтон нажала кнопку и перекрыла поступление охладителя. Дымка начала рассеиваться, и они увидели, как мистер Гордонс поднял руки, взялся за запертую крышку люка и, вырвав ее, бросил себе под ноги. Потом, ухватившись за края люка, подтянулся и скрылся внутри ракеты. Рука Смита потянулась к стартовой кнопке. Римо перехватил ее на полпути и накрыл своей ладонью. — Только не это, — сказал он. — Я же говорил, что от этого не будет проку. — А от чего будет? — А вот от этого! Римо открыл дверь центра управления и легко соскользнул вниз, на дно шахты. Сверху, из ракеты, до него доносились звуки разрываемых стальных листов и оборудования. — Эй ты, беглец из психушки, вылезай оттуда! — крикнул Римо. — Там для тебя ничего интересного нет! Шум внутри ракеты прекратился, и наступила тишина. — Ты слышал? — крикнул Римо. — Вылезай сюда, ко мне! Я тебя вскрою, как консервную банку! Внутри ракеты послышалось какое-то движение, и в отверстии люка показались ноги. Мистер Гордонс спрыгнул вниз и встал под ракетой, вперившись в Римо. — "Привет" вполне достаточно, — сказал он, наконец. — Я не думал, что вы здесь. — А ты и не должен был думать, что мы здесь, примитивный ты арифмометр! — Я бы предложил вам выпить, но у меня нет времени. Я должен вас уничтожить. — Попробуй. — Желтокожий тоже здесь? — Да. — Тогда я уничтожу и его. После этого мое выживание будет гарантировано навсегда. — Сначала тебе придется пройти мимо меня: я всегда делаю за Чиуна то, что полегче. — Мне не нужны руки, чтобы расправиться с вами, — сказал мистер Гордонс, и Римо увидел, как задвигались у него под кожей кости и как его руки на глазах начали менять свою конфигурацию. И вместо рук появились два сверкающих стальных клинка, начинающихся от самой грудной клетки Гордонса. Римо сделал резкий выпад правой ногой. В тот же момент Чиун, находившийся в центре управления, повернул регулятор, окно просветлело, и Чиун увидел, как, подняв над головой руки-ножи, мистер Гордонс бросился на Римо. Римо остановился, подождал, пока Гордонс приблизится почти вплотную, сделал финт влево, отскочил вправо и, проскользнув под свистящими в воздухе клинками Гордонса, оказался у него за спиной. — Эй! — позвал Римо. — Поворачивайся, жестянка безмозглая! Я тут! Мистер Гордонс обернулся. — Эффектный маневр, — сказал он. — Могу вам сообщить, что я ввел его в свою память. Если вы его повторите, я убью вас наверняка. — О'кей, тогда я покажу тебе кое-что другое. Мистер Гордонс двинулся к Римо, но если до этого он рубил ножами воздух перед собой, то теперь он напоминал дирижера оркестра с той, однако, существенной разницей, что вместо дирижерской палочки воздух рассекали два обоюдоострых сверкающих лезвия. Гордонс ринулся к Римо, который, резко и высоко подскочив, оттолкнулся от плеча андроида и оказался за его спиной за какие-то доли секунды до того, как через эту зону со свистом прошел левый нож-рука. Лезвие не достало Римо, зато довольно глубоко вонзилось в плечо самого мистера Гордонса. — Внеси это в свою программу, — услышал он позади себя голос Римо. — А не то в следующий раз сам себе перережешь глотку. Мистер Гордонс ощутил, что в нем поднимается какое-то новое, странное чувство, никогда еще им не испытанное. Оно было незнакомым, непривычным; он хотел остановиться, чтобы совладать с ним, но оно уже не позволило ему остановиться. Это был гнев — холодный, бешеный гнев, и он заставил его ринуться на Римо со всей скоростью, на которую был способен андроид. Присев, Римо проскользнул у Гордонса между ног и снова оказался у него за спиной. Мистер Гордонс пролетел по инерции вперед и врезался в стальную обшивку шахты; правое лезвие сломалось и с лязгом упало на бетонный пол. Мистер Гордонс взглянул вверх, на пластиковое окно. Он увидел за ним доктора Карлтон, Чиуна и кого-то еще, кого он никогда раньше не встречал. Он понял, что доктор Карлтон была свидетельницей его неудачи, и это еще больше разожгло его гнев. Повернувшись, он снова бросился к Римо, прислонившемуся спиной к противоположной стене шахты. Тот подождал, пока Гордонс приблизится почти вплотную, а затем взлетел, ухватившись за одну из укрепленных высоко над ним опор ракеты, и перепрыгнул через голову Гордонса. В бешенстве Гордонс резко махнул культей, лишившейся ножа, и задел левую икру Римо. Тот отпрыгнул, уходя из опасной зоны, но когда приземлялся, нога подвернулась, и он упал на пол шахты. Он попытался было вскочить на ноги, но левая нога не слушалась. Тупой обрубок, видимо, повредил мышцы. Римо поднялся, перенеся вес тела на правую ногу, и повернулся лицом к Гордонсу. — Вы повреждены, — сказал мистер Гордонс, — и теперь я вас уничтожу. И тут, будя раскаты эха в шахте, как гром прогремел голос, казалось существовавший вне времени и пространства: — Остановись, машина зла! Это был голос Мастера Синанджу. Дверь центра управления была открыта. В проеме стоял облаченный в красное кимоно старый азиат. — "Привет" вполне достаточно, — сказал мистер Гордонс. — "До свидания" еще лучше, — ответил Чиун. Он скользнул из дверного проема на пол шахты и схватил осколок руки-лезвия длиною в фут. — Теперь я вас тоже уничтожу, — сказал андроид. Он повернулся к Чиуну, который стал медленно пятиться назад, пока не оказался у противоположной стены. — Как ты меня уничтожишь, если не можешь соображать? — сказал Чиун. — А я, как видишь, вооружен. Римо, к двери! Римо подскочил к двери, рывком подтянулся и тяжело перекинул свое тело в комнату. Как только он оказался внутри, Смит захлопнул за ним дверь. Римо проковылял к пульту, чтобы следить за поединком. — Это ужасно, — тихо проговорила доктор Карлтон. — У меня такое впечатление, что я вижу своего собственного отца... — Вы не правы. Я могу соображать, — послышался голос мистера Гордонса. — Я сейчас нападу на тебя с этим лезвием, — сказал Чиун. — Оценка отрицательная. Отрицательная! Вы сделаете вид, что угрожаете мне этим оружием, а сами нанесете удар другой, невооруженной, рукой. Это и есть творческий подход! Как видите, я могу соображать и предугадывать. — Он стоял, глядя на Чиуна, в каких-то восьми футах от него. — Но я обдумал и это, — сказал Чиун. — Я знал, что ты так и подумаешь. А поскольку ты считаешь, что угроза лезвием — всего лишь отвлекающий маневр, то я именно этим лезвием и нанесу удар. Это лезвие тебя и уничтожит. — Отрицательная оценка! Отрицательная! — завопил мистер Гордонс. — Поскольку я теперь знаю ваш план, то буду следить за тем, чтобы вы не нанесли мне удар этим лезвием. — И это я предусмотрел, — сказал Чиун, — а потому буду все же бить не лезвием, а рукой. — Отрицательно, отрицательно, отрицательно, — отрицательно, отрицательно! — заверещал мистер Гордонс. — Не может быть такого творческого интеллекта! Это невозможно! Меня никто не обманет! — А я обману, — сказал Чиун. — Я вас уничтожу! — закричал мистер Гордонс и совершил ту фатальную ошибку, которую он был запрограммирован никогда не совершать, — напал первым. С тонким свистом рассекая воздух, металась перед ним его левая рука-клинок, глаза следили за клинком в правой руке Чиуна. Молниеносно он бросил взгляд на левую руку, потом — снова на правую, опять на левую, правую, левую, правую, левую... Когда мистер Гордонс был уже совсем близко, Чиун вдруг отвел руку в сторону, глаза его противника метнулись вслед за ней, и в это мгновение Чиун метнул другой рукой лезвие. Оно попало мистеру Гордонсу между глаз и, прорезав пластиковую лицевую оболочку, вошло на четыре дюйма в голову. Дождем посыпались искры — сталь замкнула электрические цепи в голове андроида. — Мои глаза, мои глаза! — завопил мистер Гордонс. — Я ничего не вижу! А Чиун уже стоял над распростертым на полу андроидом. Он вытащил лезвие из головы и с силой вонзил ему в грудь. Опять посыпались искры, и тело мистера Гордонса беспорядочно задергалось на полу пусковой шахты. Чиун поднял голову и махнул рукой, давая сигнал к запуску. Римо протестующе мотнул головой, но Смит стремительно выбросил руку вперед и ударил по кнопке с надписью «пуск». Раздался громоподобный рев. Из нижней части ракеты ударили в бетонный пол шахты тугие струи красного, оранжевого, синего и ослепительно белого пламени. Отражаясь от пола, огненные струи рассыпались, дробясь на отдельные языки, которые устремились вверх, облизывая ракету и стальную обшивку шахты. Под извергающимся из ракеты огненным потоком лежал мистер Гордонс. Одежда на нем сгорела почти мгновенно. Затем расплавилась пластиковая плоть, а вслед за этим проволочки, трубочки, транзисторы и металлические соединения, накалившись, засветились красным, потом оранжевым цветом и вспыхнули белым огнем. Чиуна не было видно, но дверь комнаты управления вдруг распахнулась, дохнув на всех адским жаром бушующего в шахте огня, и снова захлопнулась за Чиуном, который быстро прошел к окну. Он успел увидеть, как ракета задрожала, затем приподнялась на несколько дюймов, зависла без движения, ее двигатели бешено взревели, вырвавшееся из них ослепительное пламя высветило дно шахты, и ракета, ускоряясь с каждым мгновением, пошла вверх. Шахту залил солнечный свет — ракета ушла в небо. На дне шахтного ствола лежала кучка дымящегося электронного мусора. Римо взглянул на Чиуна. — Ты был прав, — сказал Чиун. — Он и в самом деле двигался смешно. Доктор Карлтон зарыдала и выбежала из комнаты. — Как ваша нога? — поинтересовался Смит у Римо. — Лучше. Просто свело мышцу. — Это хорошо, поскольку нам предстоит кое-что доделать. — Например? — Например, найти полиграфическую базу мистера Гордонса и уничтожить его штампы и запасы бумаг. Если все это найдем не мы, а кто-то другой, то проблема останется. Римо кивнул и повернулся к Чиуну, чтобы обсудить новое задание. Но Чиуна в комнате не было. Мистер Сигрэмс только что вручил доктору Карлтон бокал мартини, когда в ее кабинет вошел Чиун. — Вы — красивая женщина, — сказал он. Она не ответила. Взглянув в его холодные карие глаза, она застыла с бокалом в руке. — Но вы еще и умны, — сказал Чиун. — Вы понимаете, зачем я здесь, не так ли? Она сглотнула и кивнула. — Впредь никогда — ни Римо, ни я — не должны встретиться с такой опасностью. Мистер Гордонс — продукт вашего мозга. Ваш мозг больше не будет создавать такие существа. Она снова взглянула ему в глаза, откинула голову, залпом осушила бокал и опустила голову под удар. Рука Чиуна поднялась как раз в тот момент, когда в кабинет, прихрамывая, вошел Римо. — Чиун! — Римо метнулся к столу. — Не надо... Но поздно. Удар был нанесен. Римо подбежал к доктору Карлтон. — Проклятье, Чиун! Мы еще не все сделали... Он присел рядом с Ванессой Карлтон и наклонился к ней. — Где типография, Ванесса? — спросил он. — Штампы, бумага, оборудование... Где их прячет Гордонс? Она взглянула на Римо, и слабая улыбка тронула ее губы. — Римо, — прошептала она, — он... он... Ванесса Карлтон была мертва. Римо осторожно опустил ее на пол и поднялся. — Черт тебя дернул, Чиун! Как теперь узнать, где он прячет типографское оборудование? — Меня не интересуют бумажные деньги. Мне платят в золоте. Пахнув длинными красными полами кимоно, Чиун вышел из кабинета. Римо последовал за ним. В углу кабинета молча стоял мистер Смирнофф, запрограммированный на то, чтобы доставлять удовольствие доктору Карлтон. Он видел, как эти двое вышли из комнаты — один из них был тем самым, который доставил ей ни с чем не сравнимое удовольствие. Андроид посмотрел на лежащее на полу тело. Взгляд его остановился на открытых до самых бедер полных белых ногах. Мистер Смирнофф медленно двинулся к ней, расстегивая на ходу молнию на брюках...* * *
В этот вечер Римо нашел в жилых апартаментах Ванессы Карлтон адресованный ей конверт. В левом углу конверта типографским способом был напечатан адрес отправителя: «Фермерская траст-компания, город Биллингз, штат Монтана». Ниже от руки было приписано: «От мистера Г.». — Вот то, что нам нужно, — сказал он Смиту. — Надо искать в здании этого банка. — Срочно отправляйтесь туда, — распорядился Смит. — А мне необходимо вернуться в Фолкрофт. Покидая лабораторию, Римо и Чиун прошли через центр управления и посмотрели через пластиковое стекло вниз, на дно шахты. Римо с удовлетворением хмыкнул. Чиун молчал. Неужто глаза обманывают его? Ему показалось, что кучка горелого мусора стала меньше, чем была несколько часов назад...* * *
По прибытии в Биллингз Чиун решил подождать в аэропорту, пока Римо съездит в город. Взглянув на адрес, таксист заявил, что вряд ли есть смысл туда ехать, поскольку фермерский банк прекратил свое существование. — Сюда понаехали с Восточного побережья целые толпы этих длинноволосых хиппи, и фермеры стали один за другим покидать эти места. Ну, банк и закрылся! — объяснил таксист. — Не имеет значения, — сказал Римо. — Поехали! Было за полночь, когда водитель высадил его перед старым кирпичным зданием на окраине делового района города. Окна были забиты досками, дверь — металлическими листами. Римо подождал, пока такси скрылось за углом, огляделся и, убедившись, что на него никто не смотрит, отодрал край железного листа, прикрывавшего дверной замок. Потом он ударил по замку ребром ладони, дверь вздрогнула и открылась. Римо шагнул в кромешную тьму банка и закрыл за собой дверь. Там кто-то был — Римо сразу же понял это. Он скорее почувствовал это ногами, чем услышал ушами — ноги ощутили вибрацию пола. Что-то двигалось, кто-то уже разыскал типографию мистера Гордонса. Или, может быть, у него был напарник? «Господи, — подумал Римо, — что, если это второй Гордонс?» Римо двинулся вперед, ориентируясь на вибрацию. Лестница в конце коридора привела его в подвальное помещение. Прямо перед собой он нащупал закрытую стальную дверь банковского хранилища. Он постоял, прислушался... За дверью ощущалась вибрация работающего механизма. Римо выждал еще немного и открыл дверь. Перед ним было ярко освещенное свисающей с потолка лампочкой небольшое подвальное помещение. Посередине стоял печатный станок. Он работал, и на полу громоздилась большая куча стодолларовых банкнот В помещении, однако, никого не было видно. Римо вошел внутрь и огляделся по сторонам. Никого. Ни единой души. Он подошел к дальней стене. Не исключено, что она была фальшивой и скрывала другую дверь. Он мало что знал о банках. Может быть, как раз за такими вот фальшивыми стенами и хранили банкиры настоящие ценности, а также закладные и долговые обязательства, с помощью которых грабили вдов и сирот. Он ощупал стену, надеясь найти в ее бетонной поверхности какие-нибудь швы. Их не было. Удивленный и огорченный, Римо размышлял, что делать дальше. И тут он услышал позади себя чей-то голос: — Вы меня повредили, Римо. Не может быть! Римо стремительно повернулся. Печатный станок сам собой, без посторонней помощи, выкатывался в дверь. В комнате не было больше никого и ничего. Дверь подвала с глухим стуком закрылась, наглухо отрезав Римо путь назад. Снаружи до него донесся тот же голос: — Вы повредили меня, но я себя восстановлю и тогда вернусь за вами и за желтым человеком. Я не должен позволить выжить ни вам, ни вашему изготовителю — я научился этому в борьбе с Домом Синанджу. Римо подбежал к двери и с силой нажал на нее, но она не подавалась. — Как ты выжил? — крикнул он. — Я — ассимилятор, — долетел до него из-за двери еле слышный голос. — Любая частица меня, если она останется не уничтоженной, способна восстановить все остальное из любого оказавшегося поблизости материала. — Но зачем ты превратил себя в печатный станок? — Доктор Карлтон сказала однажды, что если иметь деньги, то можно выжить. Я должен выжить, а это значит, я должен делать деньги. До свидания, высокой степени вероятности Римо! Римо приложил ухо к двери. Он различил негромкий скрежет, похожий на те звуки, которые издает оборудование, когда его тащат волоком по полу. Затем наступила полная тишина. Целых два часа потребовалось Римо для того, чтобы снять с петель дверь и выйти из подвала. Перед тем как уйти, он сжег стоявший в углу рулон чистой бумаги — точно такой, на которой печатает доллары Казначейство США. Свежеотпечатанные стодолларовые банкноты он сгреб и запихал себе под рубашку. На улицах Биллингза, по-ночному пустынных, не было видно ни души. Римо направился в центр города, ориентируясь по немногим освещенным окнам домов и витринам. Перед зданием, где размещалась редакция местной газеты, он увидел сидевшего прямо на асфальте заросшего бродягу в линялой тельняшке и соломенной шляпе. Римо вытащил из-за пазухи груду банкнот и свалил ее к ногам нищего. — Вот, бери, тут миллион долларов. Я и сам когда-то торговал газетами. — Всего один миллион? — пробормотал бродяга. — Ты же знаешь, — ответил Римо, — как туго нынче с деньгами.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Священный ужас
Глава 1
Когда преподобный Титус Пауэлл увидел на окраинах Калькутты, как мертвые тела наваливают на повозки, запряженные волами, он задал себе вопрос: «Готов ли я умереть?» Если точнее, он спросил себя, готов ли он отдать жизнь за белую девушку? А если еще точнее, готов ли он отдать жизнь за богатую белую девушку, отец которой ровно два десятка лет тому назад заставил его, преподобного Пауэлла, задать себе точно такой же вопрос только тогда речь шла всего лишь о чашке кофе Он очень ясно все это помнил. Моменты, когда смерть смотрит тебе в лицо, не забываются. — Никто не помешает вам выпить эту чашку кофе, преподобный отец. Но и им никто не помешает повесить вас на ветке большого вяза у Сухого Ручья. Эти слова принадлежали Элтону Сноуи, владельцу аптеки Сноуи, мельницы Сноуи, закусочной Сноуи и фермы Сноуи в Джейсоне, штат Джорджия. Мистер Сноуи — а мать его носила фамилию Джейсон — стоял за стойкой своей закусочной перед булькающим кофейником, а юный пастор Пауэлл сидел перед пустой чашкой и за спиной его злобно скалилась группа белых молодчиков. — С сахаром и со сливками пожалуйста, — попросил преподобный Пауэлл и одновременно с этим в лицо его уставились два темных дула дробовика. Чуть дальше на курках, лежал толстый розовый палец с грязным ногтем. Ноготь, палец, рука и ружье принадлежали мастеру местной лесопилки, бывшему — все в Джейсоне это знали — руководителем местного отделения Куклукс-клана. — Сколько пуль положить тебе в кофе — одну или две, а, ниггер? спросил тот. Преподобный Пауэлл услышал смех у себя за спиной, увидел, как Сноуи подносит кофейник к чашке, вдохнул аромат свеженамолотого кофе и понял, что если ему суждено остаться в живых, он больше никогда в жизни не притронется к кофе. — Я спросил, одну пулю или две, ниггер? — повторил мастер с лесопилки. — Уймись! — заорал Сноуи. — В моем заведении чтоб никакой стрельбы! — Ты собираешься обслужить ниггера? — Я сказал — здесь не место для стрельбы. — А я сказал — здесь не место для ниггера. — Эй, мистер Сноуи! — послышался от дверей взволнованный голос. Девочка. — Если вы полагаете, что я позволю вам устраивать тут бойню в тот самый день, когда жена подарила мне дочку, то значит, весь хлопок со здешних плантаций пошел на то, чтобы набить ваши тупые головы, — заявил Сноуи. Убери свою пушку, и давайте-ка все пойдем ко мне и как следует обмоем это дело. Я закрываюсь. «Все» — разумеется, за исключением преподобного Пауэлла. Но в обстановке всеобщего ликования ему все-таки удалось получить чашку кофе. Без пуль. — Только ради такого случая, — предупредил его мастер с лесопилки, ткнув стволами ружья в чашку. — И чтоб больше это не повторялось. Но все меняется, и Юг не исключение, и это повторилось, и стало повторяться регулярно, и негры в Джейсоне стали есть за одной стойкой с белыми, и ходить в те же кинотеатры, и пить воду из одних и тех же фонтанчиков, и теперь, двадцать лет спустя, если бы кто-нибудь спросил, может ли негр — любой негр, а не только преподобный Пауэлл, пастор баптистской церкви в Маунт-Хоуп, выпить чашку кофе в заведении Сноуи, житель Джейсона решил бы, что тому, кто задает подобные вопросы, самое место в психушке. И вот сейчас, когда влекомая волами повозка проскрипела мимо преподобного Пауэлла по незнакомой индийской дороге, он вспомнил тот давний случай. Он видел свешивающиеся с повозки человеческие конечности — они покачивались с полной отрешенностью от всего окружающего, которую дает только смерть. Животы мертвецов распухли, ребра выпирали, щеки ввалились, а пустые глаза, не мигая, уставились в вечность. Над дорогой висел запах испражнений, а ранний час не приносил прохлады. Удушливая жара скоро станет невыносимой, когда солнце начнет припекать во всю мощь. Легкий костюм пастора прилип к телу, так было и вчера, но гостиница, в которой ночевал преподобный Пауэлл, была такой мерзкой и вонючей, что он не рискнул переодеться. Пауэлл стоял, опираясь о серый «паккард» 1947 года выпуска свежевыкрашенная развалюха, для которой в Джейсоне нашлось бы место разве что на городской свалке, — и смотрел на шофера, темнокожего, но с вполне европейскими чертами лица. Шофер остановился из-за огромной серой коровы с болтающимся из стороны в сторону зобом. Всего пару минут назад он не стал останавливаться, чтобы пропустить плачущего ребенка, потому что ребенок был, как он выразился, «неприкасаемый». Корова — священное животное в Индии. Клопы — тоже священные животные в Индии. «В Индии свято все, — подумал преподобный Пауэлл, все, кроме человеческой жизни». Сиденье в машине было грязное и липкое. Преподобный Пауэлл не стал сидеть в машине, пережидая, пока корова соизволит перейти дорогу. Он вышел наружу, и, когда мимо проехала телега с трупами, он понял, что перед ним встала дилемма: продолжать свой путь туда, где его — он теперь был в этом твердо уверен — ждала смерть, или вернуться в Джейсон. Ему еще предстояло проехать несколько сот миль по дорогам вроде этой от Калькутты вверх по течению Ганга до города Патна, что стоит у подножия горной гряды Виндхья. Страшный голод поразил этот край, несмотря на американскую продовольственную помощь в виде зерна, которое гнило на складах Калькутты, Бомбея и Солапура, несмотря даже на то количество зерна, которое все-таки доходило до людей. Несмотря на то, что Америка оказала Индии самую щедрую помощь, какую когда-либо оказывала, Индия по-прежнему продолжала собирать своих мертвых в запряженные волами повозки, а тем временем ханжи в министерских креслах в Дели, считающие себя вправе наставлять на путь истинный весь остальной мир, тратили огромные суммы на создание атомной бомбы. Преподобный Пауэлл прочел коротенькую молитву и взял себя в руки. Корова скоро сдвинется с места, и ему предстоит решить: продолжать ли свой путь в Патну или поехать назад в аэропорт и вернуться туда, где так легко дышится среди сосновых лесов, где можно тихо пообедать в кругу семьи или воспеть любовь к Богу вместе с прихожанами в маленькой белой церкви на зеленом склоне холма возле старой мельницы Сноуи. Он чувствовал, что от этого решения зависит его жизнь, хотя еще неделю назад оно не казалось столь роковым. Трудным — да, но никак не роковым. Он тогда счел это лишь еще одной возможностью подставить вторую щеку. — Преподобный отец, — сказал ему Элтон Сноуи там, в Джейсоне, ровно семь дней тому назад. — Вы должны помочь мне. Думаю, вы — единственный, кто может мне помочь. Я получил письмо от Джоулин. Сдается мне, ее похитили. — Джоулин! Крошка Джоулин. Такая милая девушка. Я бы сказал — истинная христианка, мистер Сноуи. — Да, сэр, милая девушка, милая девушка, — повторил Сноуи. Преподобный Пауэлл заметил красные круги вокруг его глаз — похоже было, что самый богатый человек в Джейсоне недавно плакал. — Мне нужна ваша помощь, преподобный отец. Я знаю, что Джоулин не раз тайком пробиралась в вашу часть города и выполняла какую-то там общественную работу или как вы это называете. И я знаю, что вы и ваши люди любили ее. — Очень милая девушка, мистер Сноуи. Не хотите ли чашечку кофе? Сам я уже двадцать лет кофе не пью. — Нет, благодарю вас, — отказался Сноуи и протянул преподобному Пауэллу измятое письмо. — Прочтите, пожалуйста. Это письмо Джоулин матери. Преподобный Пауэлл прочел письмо. Оно привело его в замешательство. На первый взгляд, это было вполне обычное послание от девушки, обретшей счастье и причастившейся Высшей Божественной Истине. Что смутило Пауэлла, так это упоминание о вкладе отца Джоулин в дело борьбы за гражданские права. Девушка писала, что это — ничто в сравнении с деятельностью Всеблагого Владыки, которого она узнала здесь, в Индии, в городе Патна. «Если бы только твой близкий друг, преподобный Пауэлл, смог лицезреть величие и блеск Миссии Небесного Блаженства в Патне, — гласило письмо, — я была бы вечно признательна тебе. Ради процветания Джейсона он непременно должен это увидеть. И как можно скорее». Письмо было написано на фирменном бланке, где значилось: «Миссия Небесного Блаженства», а далее пояснялось, что миссия имеет свои отделения в Париже, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Лондоне. Головное отделение располагалось в Индии, в Патне. На верху страницы был изображен толстощекий юноша, почти мальчик. Голову его окружал венчик из цветов фуксии. — Я вижу, что ваша дочь сумела сделать то, чего пока не сделал Господь во всей его милости, — самым любезным тоном произнес пастор Пауэлл. — Она сделала меня вашим близким другом. — Это шифр, преподобный отец. Она попала в беду. Я не знаю, что это за беда, но она в беде — это точно. И она считает, что вы — единственный человек, который может спасти ее. Не знаю, почему. Может быть, потому что эти индийцы — тоже цветные. Она хорошая девушка, преподобный отец. Я знаю, что она не из ваших прихожан, но... но... — Элтон Сноуи отвернулся. Прошу вас, не переносите на дочь ответственность за грехи отца. — А почему бы вам самому не посетить одно из отделений этой Миссии Небесного Блаженства и не навести справки о ней? — Я так и сделал. Я нанял людей. Я нанял много людей. Двое отправились в Индию. Но они не вернулись. Они стали последователями этого мальчишки этого Великого Всеблагого Владыки. — Понятно, — сказал преподобный Пауэлл. — Что ж, я помню тот день, когда родилась Джоулин. Я как раз собирался выпить чашечку кофе. — Я прошу не ради себя. И кроме того, если с вами что-нибудь случится, уверяю вас, я позабочусь о вашей семье. Даю вам честное слово. — Это вполне приемлемое предложение, мистер Сноуи. И у меня нет ни малейшего сомнения в том, что моя семья будет вполне обеспечена. Потому что, если я отправлюсь на поиски Джоулин, вы переведете пятьдесят тысяч долларов на счет моего адвоката. — Я дам их вам прямо сейчас, преподобный отец. Хотите наличными? Мне не сложно выложить всю сумму прямо сейчас. — Мне не нужны ваши деньги. Мне нужно, чтобы мои родные были обеспечены в случае, если я больше не смогу о них позаботиться. — А может, страховка? Я мог бы застраховать вашу жизнь на сто тысяч долларов, преподобный отец, и тогда... — Счет моего адвоката. Если я умру, о моей семье позаботятся. Прошу вас, мистер Сноуи, я не хотел бы повторять. — Конечно, конечно. Вы настоящий христианин. И вот теперь он разыскивал Джоулин, дочь мистера Сноуи, и если дело благое — значит, он вполне может положиться на волю Всевышнего. Если Пауэлл будет стоек в вере, то до конца месяца он вместе с Джоулин вернется назад в Джейсон. Он вернет деньги мистеру Сноуи, и, может быть, тогда свершится чудо и этот скряга наконец проявит щедрость. В церкви действительно не мешало бы обновить систему кондиционирования воздуха. Если он будет стоек в вере... Но как трудно сохранить веру, когда смотришь в глаза смерти! Корова со снисходительным видом огляделась по сторонам и не спеша заковыляла по пыльной дороге вслед за телегой, которая — окажись эта корова вчера гамбургером — не тащилась бы сегодня со своим грузом по направлению к ямам, куда сваливали мертвые тела. — В Патну. Едем в Патну, — сказал преподобный Титус Пауэлл, священник баптистской церкви из Джейсона. — Я думал, вы вернетесь обратно, — сказал шофер, слегка коверкая слова. — Большинство так и поступает, когда видят эти телеги. — Я думал об этом. — Я надеюсь, вы не станете хуже думать об Индии из-за того, что увидели. На самом деле почти все они — неприкасаемые и, значит, не играют значительной роли в создании подлинного величия Индии. Вы не согласны? — Я вижу людей, которые умерли из-за нехватки пищи. — Патна — странное место для чернокожего американца, — сказал шофер. Вы хотите повидать какого-нибудь святого? — Возможно. — Патна — настоящее гнездо святых людей, — рассмеялся шофер. — Они знают, что правительство их не тронет, потому что побоится старого пророчества. Они там такие же важные, как священные коровы. — Что за пророчество? — спросил преподобный Пауэлл. — О, очень древнее. Вообще-то у нас пророчеств больше, чем ила в Ганге. Но в это пророчество верят многие, хотя не все в этом признаются. — И шофер разразился новым приступом хохота. — Так вы говорили о пророчестве, — напомнил преподобный Пауэлл. — А, да, конечно. В самом деле. Если в Патне будет причинен вред святому человеку, настоящему святому, тогда затрясется земля и гром грянет с Востока. Даже англичане верили этому. В годы их правления однажды в Патне случилось землетрясение, и они просто с ног сбились в поисках пострадавшего святого. Но все знаменитые и влиятельные святые были живы, здоровы и невредимы. А потом они обнаружили, что один ничтожнейший отшельник, обитавший у подножия гор, стал жертвой ограбления — у него отняли миску с едой. Это была его последняя еда. А вскоре после этого было нашествие японцев. В другой раз одного святого окунули в ароматичное масло и подожгли, потому что наложница махараджи сказала, что дух святого великолепен. И после этого в Индию вторглись монголы. И с тех пор любая религиозная организация обязательно имеет хоть одно отделение в Патне. Правительство уважает их, очень уважает. — А знаете ли вы что-нибудь о Миссии Небесного Блаженства? — А, это какое-то американское заведение. Да-да, они тут процветают. — Вы ничего нс слышали о Великом Всеблагом Владыке? — Всеблагой Владыка? Преподобный Пауэлл достал из кармана письмо Джоулин. — В Индии его называют Шрила Гупта Махеш Дор. — Ах, юный Дор. Ну конечно. Каждый, кто умеет хорошо читать и писать по-английски,всегда может найти у него работу. А тот, кто умеет... — Шофер не докончил и потом, сколько Пауэлл ни настаивал, так и не ответил, какого еще типа люди могут всегда найти работу у юного Дора. В Патне, как и в других пораженных голодом районах Индии, мертвых вывозили телегами. По дороге мимо пронесся «роллс-ройс», и шофер сообщил, что это министр центрального правительства, спешащий в Калькутту на очень важную конференцию, где будет обсуждаться варварская политика американского империализма, в частности решение о прекращении финансирования библиотеки в Беркли, штат Калифорния, где собрана литература о борьбе американских негров за гражданские права. — Он произнесет великолепную речь, — сказал шофер. — Я читал — он назовет вещи своими именами: закрытие библиотеки — это акт геноцида, расизма и варварства. — Тут «паккард» 1947 года выпуска слегка подскочил, и преподобного Пауэлла передернуло. Шофер не промахнулся — маленький темнокожий ребенок остался лежать на дороге. Что ж, может, для него это лучший выход. — Ну, вот мы и приехали. — Шофер остановил машину возле массивных деревянных ворот, укрепленных большими металлическими скобами. Высотой ворота были с двухэтажный дом, и к ним примыкала белая бетонная стена. Все это очень напоминало тюрьму. — Это и есть Миссия Небесного Блаженства? Это больше похоже на крепость. — Западное сознание устроено так, что не доверяет ничему, чего не понимает, — ответил шофер. — За всем непонятным оно видит свои собственные злые устремления. У нас нет людей с копьями, как у вашего папы. Преподобный Пауэлл попытался объяснить, что он баптист, а посему папа вовсе не является его духовным руководителем, и, кроме того, швейцарская гвардия в Ватикане существует просто как украшение и никогда не пускает в ход оружие. Шофер согласно кивал головой, пока Пауэлл с ним не расплатился, накинув щедрые чаевые, а потом издал воинственный и вместе с тем прощальный клич и заявил, что папа — агент Центрального разведывательного управления и что-то еще в том же духе. Преподобный Пауэлл крикнул шоферу вдогонку, чтобы тот подождал его — он скоро поедет назад, но, как ему показалось, в ответ из старого кашляющего и плюющегося «паккарда» раздался язвительный хохот. Когда Пауэлл снова обратился лицом к воротам, он увидел, что они открыты. В проеме стоял индийский жрец в розовом одеянии и улыбался. Лоб его пересекала полоска, нанесенная какой-то серебристой краской. — Добро пожаловать, преподобный Пауэлл. Мы уже давно ожидаем вас. Преподобный Пауэлл прошел во двор. Тяжелые окованные ворота медленно затворились с тихим стоном, хотя людей, закрывших их, видно не было. В самом центре двора возвышался великолепный розовый дворец. За ним, на горизонте, виднелись заснеженные вершины гор Виндхья. Цветные стекла отбрасывали мерцающие зайчики на розовые стены дворца, а золотой купол, венчавший сооружение, сверкал так ослепительно, что пастор поневоле отвел глаза. — Дядя Титус! Дядя Титус! Вы здесь! Уй ты! — раздался молодой женский голос. Голос был похож на голос Джоулин, но принадлежал он юной девушке с очень темными глазами. Она бежала к преподобному Пауэллу, громко шлепая сандалиями. На голове ее было розовое покрывало, а лоб пересекала серебристая полоска. Подбежав поближе, она сказала: — Наверное, мне больше не следует говорить «уй ты». — Джоулин? Это ты? — Вы не узнали меня? Я очень изменилась? — Глаза. — О, это от соприкосновения с Высшим Блаженством. Она обеими руками схватила сильные усталые руки преподобного Пауэлла, ловко выхватила у него потрепанный фанерный чемоданчик, хлопнула в ладоши, и жрец в розовых одеждах подбежал к ним и взял вещи пастора. — У тебя веки накрашены чем-то вроде угля, — заметил преподобный Пауэлл. Он чувствовал, как ее коготки щекочут ему ладонь, и инстинктивно отнял руку. Она рассмеялась. — Грим на веках — это только внешнее. Глазами вы видите грим. Но вы не видите того, что происходит внутри, не видите, как мои глаза купаются в озерах светлого мерцания. — Мерцание? — переспросил Пауэлл. Что это — какой-то шифр? Может, эта краска содержит какой-то наркотик? Не опоили ли ее какой-нибудь гадостью? Преподобному Пауэллу все это казалось в высшей степени странным. — Это чувство, которое испытывают мои глаза. Мы рождены для того, чтобы наслаждаться данным нам телом, а не страдать из-за него. Великий Всеблагой Владыка — да святится имя его! — научил нас, как достичь свободы. Мерцание — одна из ступеней на пути к свободе. — Да, мы получили твое письмо — мой добрый друг, твой отец, и я. — Ах, это. Да славится вечно имя Всеблагого Владыки! Да славится его нетленное имя и сам он — вечная и нетленная Верховная Личность! Он творит чудеса при жизни, и вся жизнь его — его доказательство Высшей Истины. О, да славится вечно его блаженная жизнь! — Джоулин, дитя мое, не могли бы мы поговорить где-нибудь без свидетелей? — Ничто не скроется от всевидящего ока того, кто постиг Самое Сокровенное Знание. — Понятно. Тогда, может быть, ты согласишься поехать вместе со мной домой сегодня или как только это будет возможно, чтобы мы могли распространить его благое слово в Джейсоне, — сказал преподобный Пауэлл Джоулин, оглядывая все пространство двора. Вдоль стен стояли мужчины в халатах, с тюрбанами на голове, с совсем не святыми ручными пулеметами и с патронными лентами на груди и на поясе. Двор был выложен красными и золотыми плитками. Преподобный Пауэлл слышал, как громко стучат его грубые кожаные башмаки, пока они с девушкой, которую раньше звали Джоулин Сноуи, шли по направлению к златокупольному сооружению в центре двора. Внутри струя холодного воздуха развеяла все восточное великолепие. Пол был выстлан линолеумом, невидимые кондиционеры нагоняли прохладу, странное неяркое освещение давало отдых глазам. Как было хорошо снова оказаться в сухой прохладе, вдали от жары и пыли несущих смерть дорог Индии, от бурой грязи Ганга, от вони трупов и испражнений. Прозрачная струя воды била из чистого хромированного фонтанчика. Вплотную к белой стене стоял красный газировочный автомат высотой с человека. — Всеблагой Владыка считает, что свято все, что сотворено святым, заявила Джоулин. — Он учит, что мы пришли в этот мир для того, чтобы быть счастливыми, а если мы несчастны, то, значит, мы сами отравляем собственное сознание. Пусть вас не смущает, что здесь, в этом дворце, все такое современное. Это еще одно доказательство того, что Всеблагой Владыка есть Высшая Истина. Хотите газировки? — С превеликим удовольствием, дитя мое. Я просто с наслаждением выпью газировки. А здесь у вас в Патне есть газировка с апельсиновым сиропом? — Нет, только самая простая. Всеблагой Владыка не пьет сладкие напитки. Если хотите с сиропом, поезжайте в Калькутту или в Париж. Тут у нас простая газировка. — Да, понятно, у Всеблагого Владыки есть проблемы с избыточным весом. — Проблемы нет. Диетические напитки освобождают от проблем. Преподобный Пауэлл заметил, как щеки Джоулин вспыхнули легким румянцем, и впервые за все это время он увидел прядь ее золотых волос, выбившуюся из-под покрывала, окутывавшего голову. — Если пожелаешь, дитя мое, мы можем уехать сегодня вечером, чтобы донести до людей его слово. — Вы думаете, меня похитили, правда ведь? Правда? Преподобный Пауэлл обвел глазами огромную прохладную комнату с белыми стенами — шарик мороженого на огромном разогретом коричнево-розовом блюде Индии. Ультрасовременная роскошь среди гниения и смерти. Раз тут все такое современное, значит, могут быть и современные электронные подслушивающие устройства. Он полной грудью вдохнул свежий воздух и еще раз ощутил, что больше не дышит запахом испражнений. — Разумеется, я не думаю, что тебя похитили. Как я сказал моему доброму другу, твоему отцу, я просто съезжу в Индию повидаться с милой крошкой Джоулин. — Ерунда. Папа вовсе не друг вам. В тот самый день, когда я родилась, вам едва не пришлось заплатить жизнью за чашку кофе в его закусочной. Папа расист и реакционер. И всегда был таким. И всегда будет. — Но письмо, Джоулин? — У преподобного Пауэлла от изумления отвисла челюсть. — Великолепно, правда? Еще одно доказательство совершенства нашего Всеблагого Владыки. Он сказал, что вы обязательно приедете. Он сказал, что папа пойдет к вам, а вы приедете сюда за мной. Он сказал, что вы сделаете это по просьбе человека, который двадцать лет назад равнодушно наблюдал, как вас собираются убить за чашку кофе. Разве это не доказывает, как он велик? О, совершенство, совершенство, мой Владыка совершенен! — взвизгнула Джоулин и начала скакать по комнате, в экстазе хлопая в ладоши. — Совершенство! Совершенство! Совершенство! И еще раз совершенство! Из дверей, которых он не видел, из-за портьер, которых он не заметил, пока они не зашуршали, с лестниц, которые сливались со стеной, пока он не увидел ступающие по ним сандалии, в комнату вошли молодые мужчины и женщины почти все белые, несколько черных. Никто из них не был похож на индийцев, кроме одной девушки, да и та, решил Пауэлл, скорее еврейка или итальянка. — Позвольте мне представить вам еще одно доказательство совершенства нашего Великого Всеблагого Владыки, — громко объявила Джоулин, обращаясь ко вновь прибывшим, и рассказала им про город Джейсон в штате Джорджия, про историю взаимоотношения рас — белой и черной, как они всегда старались держаться подальше друг от друга, но как Всеблагой Владыка сказал, что его совершенство не знает расовых барьеров. — И вот, в доказательство этого, — в полном восторге заключила Джоулин, — перед нами негр, который приехал сюда по первой просьбе моего отца, белого расиста. О, совершенство, воочию мы зрим! — О, совершенство, воочию мы зрим! — нараспев повторили все собравшиеся в зале. — О, совершенство, воочию мы зрим! — И Джоулин Сноуи провела преподобного Пауэлла сквозь группу молодых людей к двойным белым дверям, которые сами собой раздвинулись. За ними обнаружился лифт. Когда дверцы захлопнулись и они остались вдвоем, преподобный Пауэлл сказал: — Мне не кажется, что обман — это разновидность совершенства. Ты солгала, Джоулин. — Это не ложь. Раз вы здесь, разве это не большая реальность, большее доказательство истины, чем клочок бумаги? А значит, меньшая правда отступает перед большей. — В твоем письме содержался обман, дитя мое. Обман остается обманом, ложь — ложью. Ты никогда раньше не лгала, дитя мое. Что они с тобой сделали? Не хочешь поехать домой? — Я хочу достичь совершенного блаженства с помощью Всеблагого Владыки. — Взгляни на меня, дитя мое, — сказал преподобный Пауэлл. — Я проделал долгий путь, и я устал. Твой отец беспокоится о тебе. Твоя мать беспокоится о тебе. Я тоже очень беспокоился о тебе. Я приехал сюда, потому что думал, что тебя похитили. Я приехал сюда, потому что мне показалось, что твое письмо — это зашифрованное послание и ты зовешь меня. Итак, хочешь ли ты поехать со мной и вернуться домой в Джейсон? Джоулин склонила голову набок и уставилась ему в грудь — казалось, она пытается сформулировать очень непростой ответ. — Я дома, преподобный отец. И вообще вы ничего не понимаете. Вы думаете, вас привело сюда то, что вы называете христианской добродетелью. Но это не так. Вас привело сюда совершенство Великого Всеблагого Владыки, и я так рада и так счастлива за вас, потому что теперь вы сможете соединиться с нами в блаженстве. А вы ведь уже не молоды и могли не получить такой возможности. Двери лифта открылись, и их глазам предстала комната, где стояла роскошная мебель, отделанная хромом и черной кожей. Мягкие глубокие кресла, большие диваны, круглые стеклянные столики, светильники — все это было похоже на картинку в модном журнале, который преподобный Пауэлл однажды купил по ошибке. Их с миссис Пауэлл тогда очень позабавили цены. Некоторые предметы обстановки стоили столько, что за эти деньги можно было бы купить целый дом. «Бип!» — пропищало в дальнем углу комнаты, которая пахла как ароматизированная салфетка в самолете. — Вот мы и пришли, — объявила Джоулин. — Это внутреннее святилище сердце Миссии Небесного Блаженства. О совершенство, всемилостивое совершенство! «Бип!» — снова раздался тот же звук. Преподобный Пауэлл вгляделся вглубь огромной комнаты с низким потолком. Пищал какой-то автомат — что-то вроде огромного ящика; по бокам его нервно дергались две пухлые светло-коричневые руки. «Бип!» — пискнул автомат. — Черт! — раздался голос из-за ящика. — Преподобный Пауэлл здесь, о Великий Владыка, — пропела Джоулин писклявым голосом. — Что? — донеслось из-за ящика. «Бип!» — пищал автомат. — Преподобный Пауэлл здесь, как вы и предсказывали, о совершенство, о неземной свет! — Кто? — Тот, о ком вы сказали, что он приедет. Христианин. Баптистский пастор, которого мы представим всему миру обращенным в нашу истинную веру. — Что? Что ты несешь? — Вспомните письмо, о Великий. — А, да. Ниггер. Тащи его сюда. Джоулин схватила Пауэлла за руку и с сияющей улыбкой кивнула, чтобы он следовал за ней. — Мне не нравится это слово. Последний раз, мой юный друг, меня так называли головорезы в закусочной твоего отца. — Вы не понимаете. В устах Всеблагого Владыки слово «ниггер» звучит совсем не оскорбительно. Да и что такое слово — два ничего не значащих слога. «Ниг» и «гер». И больше ничего. — Это не тебе решать. И не твоему владыке. Когда преподобный Пауэлл увидел Всеблагого Владыку, он кивнул головой и сказал себе «Ага!», как бы в подтверждение собственных мыслей. Он уже понял, что в этом здании ничему удивляться не следует. На Всеблагом Владыке была лишь пара слишком тесных белых трусиков. Никакой другой одежды на этом пухлом светло-коричневом теле не наблюдалось. Он был похож на сардельку, перехваченную посередине лейкопластырем. Юношеский пушок пробивался над четко очерченными губами. На лоб ниспадала прядь сальных черных волос. Он стоял перед экраном, вроде телевизионного, внимательно следил за прыгающей по экрану светящейся точкой и крутил ручки по бокам автомата. «Бип!» — пропищал автомат, и точка с сумасшедшей скоростью пролетела от одного края экрана к другому. — Минутку, — сказал юноша. На вид Пауэлл дал бы ему лет пятнадцать-шестнадцать. Губы его нервно дергались, в речи чувствовался слабый акцент — так говорили белые юноши и девушки, приезжавшие много лет тому назад на Юг, чтобы бороться за гражданские права негров. «Бип, бип, бип!» — пропищал автомат, и Всеблагой Владыка широко ухмыльнулся. — Ладно, так ты и есть тот самый ниггер? Тогда к делу. Я — Шрила Гупта Махеш Дор. Для тебя — Великий Всеблагой Владыка. Преподобный Пауэлл устало вздохнул. В этом вздохе было все: сотни миль по пыльным дорогам Индии; ночевки на заднем сиденье автомобиля; созерцание увозимых куда-то сотворенных из человеческой плоти монументов голоду; беспокойство о судьбе белой девушки, которая когда-то была так мила и добра ко всем. Обо всем этом он вздохнул, и когда заговорил, то понял, что бесконечно устал: — Юноша, вы ошиблись адресом — со мной ваш номер не пройдет. Моя душа принадлежит Господу Иисусу. А ты, Джоулин... Мне жаль тебя. Это не духовный человек. — Отлично, — сказал Шрила Дор. — Всю эту фигню можно опустить. Мое предложение очень простое. Мы с тобой могли бы сотню лет нудно препираться друг с другом, ссылаясь кто на апостола Павла, кто на Веданту, или какое там еще дерьмо сегодня в моде. Вот что я предлагаю. Я знаю, как ты должен жить, чтобы быть счастливым. Слушай. Язык дан тебе для того, чтобы чувствовать вкус. Глаза — для того, чтобы видеть. Ноги — для того, чтобы ходить. А когда они этого не делают, значит, что-то не так. Так или нет? Преподобный Пауэлл пожал плечами. — Так или нет? — повторил Шрила Дор. — Глаза видят и ноги ходят, если Бог желает этого. — Ладно, сойдет. А теперь задай себе вопрос по полной программе. Неужели ты рожден для того, чтобы ходить по земле с ощущением, что ты несчастен? Что что-то не так? Что-то не сбылось? Ничто и никогда не было таким прекрасным, как ты ожидал? Или я не прав? — Иисус не обманул моих ожиданий. Он прекрасен. — Конечно, потому что ты с ним никогда не встречался. Окажись этот еврейский мальчишка на Земле сегодня, я бы заполучил его себе, если бы только до него добрался. Я не стал бы его никуда подвешивать и втыкать ему в ладони гвозди. Зачем это, малыш? Я такого никому не предлагаю. — Да славится имя Всеблагого Владыки! — воскликнула Джоулин, хлопая в ладоши. — Замолчи, дитя мое, — строго сказал преподобный Пауэлл. — Я предлагаю совсем другое. С моей помощью ты будешь чувствовать себя так, как должен чувствовать. Твое тело скажет тебе, что я прав. Твои чувства скажут тебе, что я прав. Только не пытайся их отключить. Но даже и тогда я все равно выиграю, потому что я знаю истинный путь. Усек? — О Всеблагой Владыка! — воскликнула Джоулин и сбросила с головы к пухлым коричневым ногам Дора свое покрывало. Ее золотые волосы волнами раскинулись по закутанным в розовую ткань плечам. Преподобный Пауэлл увидел, как дрожат под сари ее юные груди. Шрила Дор щелкнул пальцами, и Джоулин скинула с себя сари. Она стояла, бледная и совершенно нагая, и торжествующе улыбалась. Как бы предлагая покупателю помидор, Шрила Дор помял ее левую грудь. — Хороший товар, — сказал он. Преподобный Пауэлл увидел, как напрягся ее розовый сосок, зажатый между двумя коричневыми пальцами — указательным и большим. — Ты думаешь, ей это не нравится? — спросил мальчишка. — Да она просто без ума. Так что же тут плохого? Так или нет? — И он сильнее сжал ей грудь. Преподобный Пауэлл отвернулся. Он не собирался унижаться, вступая в спор с этими язычниками. — Хочешь попробовать? Ну, давай. — Доброй ночи, сэр. Я ухожу, — сказал преподобный Пауэлл, а юный Дор улыбнулся. Когда Пауэлл развернулся, чтобы уйти, он вдруг почувствовал, как в его локти впились чьи-то цепкие руки, а когда он попытался высвободиться, почувствовал, что ему на шею надели ошейник и защелкнули, а руки каким-то образом оказались закованными в кандалы за спиной. Голова его откинулась назад, и кто-то дернул его за ноги. Он попытался собраться, думая, что сейчас грохнется на пол, но приземлился на что-то мягкое. И даже кандалы, сжимавшие запястья, были мягкими. Он попытался поджать ноги под себя, но мягкие путы развели их в стороны. Чьи-то руки расстегнули ему пиджак и рубашку, и каким-то необъяснимым способом с него сняли одежду, не снимая кандалы. Перед глазами его был освещенный потолок и звукоизолирующая мозаика вокруг полосок света. Прямо над ним оказалось лицо Джоулин. Он увидел, как она высунула язык, и почувствовал его прикосновение к своему лбу. Ее упругие груди терлись о его грудь, а язык полз вниз — по носу к губам. Кончиком языка она разжала ему губы. Он отвернулся и почувствовал, как влажный язык коснулся его шеи. — Кое-что ты можешь повернуть, но не все, ниггер, — произнес Шрила Дор. Язык щекотал пупок пастора, а когда пополз ниже, пастор вдруг понял, что потерял контроль над своим телом. — Ну что ж, я вижу, твое тело тебе кое-что говорит, ниггер. Как ты думаешь, что? Ты знаешь, что оно тебе говорит. Но ты думаешь, что оно ошибается. Ты думаешь, что ты все знаешь лучше, чем твое тело, данное тебе, как ты говоришь. Богом. Когда тебе нужен воздух, ты дышишь. Когда тебе нужна вода, ты пьешь. Когда тебе нужна пища, ты ешь. Так или не так? Преподобный Пауэлл почувствовал, как сомкнулись теплые влажные губы. Он не хотел, чтобы ему было приятно. Он не хотел испытывать возбуждение, не хотел, чтобы это ощущение подавило его волю, привело на грань полного исступления. Но вот губы отпустили его, но желание не прошло. Тело его содрогалось, требуя продолжения. — Еще. Пожалуйста, еще, — взмолился преподобный Пауэлл. — Покончи с этим, — приказал Шрила Дор. Но когда теплая, пульсирующая, дарующая небывалое облегчение волна захлестнула преподобного Пауэлла, одновременно он ощутил и гнев на себя самого. Он предал себя, своего Бога и девушку, ради спасения которой приехал сюда. — Ну, малыш, нечего так переживать, — сказал Шрила Дор. — Твое тело здоровее тебя самого. Тебе плохо не потому, что плохо твоему телу, а потому, что у тебя непомерно большая гордыня. Гордыня, слышишь ты, христианин? Ты рискнул головой ради чашечки кофе, но ты тогда думал не о гражданских правах. Какой человек смотрит на дуло направленного на него ружья и говорит «стреляй»? Тот, кто чувствует себя униженным и угнетенным? Черта с два! Ты считал себя самым распрекрасным из всех сукиных детей в этой закусочной. Великий герой! И по той же самой причине ты, герой вонючий, прикатил сюда за этой светловолосой телкой — как там ее зовут... Ты считал себя великим христианином! Подставил вторую щеку самому богатому человеку в своем занюханном городишке — как он там называется?.. Так или нет? Великий герой! Когда те горлопаны называли тебя дядей Томом, тебя это не трогало, — продолжал Шрила Дор. — Ты знал, что у них кишка тонка сделать то, что мог сделать ты. Глядя в дуло ружья, заказать кофе. Вот уж герой так герой. У них было и оружие, и крепкие кулаки, но у тебя был твой Бог. Великолепный Титус Пауэлл! Я скажу тебе, зачем ты здесь. Ты приехал сюда, чтобы доказать всем, что ты — самый расчудесный ниггер во всем Царстве Божьем. Так послушай, ты, черный ублюдок, никто не станет ублажать тут твою гордыню никакими ружьями. Тебе не удастся стать великомучеником! И линчевать тебя никто не собирается. Ты получишь то, от чего убегал всю свою жизнь. А для начала мы избавим тебя от чувства вонючей вины. Пастор Пауэлл почувствовал укол в правое предплечье, а потом его захлестнула теплая волна и все стало прекрасно. И он ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев, и оно распространилось на кисти рук, а потом ожили и расслабились его запястья и предплечья. А затем его плечи, познавшие так много тягот в этой жизни, воспарили куда-то и поплыли, а в груди — как под замерзшей гладью тихого спокойного озера зимой — скопились восхитительные пузырьки воздуха. Он не чуял ног — они словно растаяли, а потом чьи-то прохладные пальцы наложили ему мазь на веки, а потом он увидел звезды — чудесные мерцающие звезды. Это был рай, он был в раю, и он слышал голос. Это был грубый, резкий голос, но если ты отвечал ему «да», то все снова было в порядке. А голос этот говорил, что он должен делать все, что велит Великий, он же Всеблагой Владыка. Блаженство продолжалось, если ты говорил «да», и кончалось, если ты говорил «нет». Преподобный Пауэлл не знал, сколько времени прошло — может, минуты, а может, дни. Лица над ним менялись, а однажды ему показалось, что в открытом рядом окне он видит ночное небо. И среди всего происходящего он несколько раз пытался сказать Богу, что сожалеет о своей гордыне, и что он любит Его, и что он раскаивается в том, что делает его тело. И каждый раз, когда это случалось, преподобный Пауэлл чувствовал, как блаженство покидает его, а когда он громко взывал к Иисусу, начиналась непереносимая боль. Он чувствовал, как в кисти его рук впиваются толстые иглы, и снова взывал к Иисусу. И тогда трещали кости ног и железо пронзало тело, и, вздохнув всей грудью, преподобный Титус Пауэлл возопил о своей любви к тому, кто всю жизнь был ему другом: — О Иисус! Будь со мной сейчас! И что-то вонзилось в его правый бок, и прежде чем наступило черное и вечное ничто, ему послышался голос его лучшего друга, поздравляющий с возвращением домой. Шрила Дор стоял у игрового автомата и выигрывал, когда один из жрецов доложил ему о провале. — Что ты несешь? Как он мог умереть? Он же только что приехал. — Он здесь уже неделю, о Всеблагой Владыка, — ответил жрец, склонив бритую потную голову. — Неделю, надо же. Что вы сделали не так? — Мы сделали все, как вы велели, о Всеблагой Владыка. — Все? — Все. — Наверное, напортачили? Хм. М-да... Ладно. Правительство об этом знает? Что-нибудь слышно из Дели? — Мы пока ничего не слышали, но им это станет известно. Узнает иммиграционная служба. Узнает и министерство иностранных дел. И представитель третьего мира тоже узнает. — Ладно. Вот триста рупий. Кто еще? — Представитель третьего мира потребует больше. Преподобный Пауэлл был по паспорту гражданином США, но по цвету кожи — представителем третьего мира. — Скажите им, что сто рупий им причитается только потому, что этот — как его там? — был гражданином Америки. И пусть заткнутся. Скажите им, что если бы он был из Африки, они не получили бы и пачки сигарет. Уяснил? — Как прикажете. — А как это восприняла телка? — Сестра Джоулин? — Да, она. — Она долго плакала и сказала, что очень любила преподобного Пауэлла, а теперь он упустил свой шанс по части высшего блаженства. — Хорошо. Исчезни. — Меня все-таки беспокоит правительство. — Не беспокойся. В Дели нет ничего, что нельзя было бы купить за триста рупий. А кроме того, у нас есть это пророчество. У них проблемы с Китаем. А значит, они не станут трогать нас. Мы — люди святые, уяснил? А в Патне нельзя обижать святых людей. Вот увидишь. Подмасливаем мы их только для того, чтобы все прошло гладко. Они ведь и в самом деле верят этой вонючей легенде. «Бип! Бип! Бип!!!» — запищал вдруг автомат, хотя никто не дергал за ручки. Светящаяся точка бешено запрыгала по экрану, стекло экрана треснуло, а вмонтированные в стены и в потолок светильники выскочили из своих гнезд. Внезапно наступила темнота, посыпались осколки стекла, и жрец вместе со Шрилой Гуптой Махешем Дором, как яблоки под уклон, откатились к противоположной стене, где и пролежали долгие часы, пока чьи-то руки не подняли их. Как выяснилось, Шриле Дору сильно повезло. Не всем в Патне удалось пережить это ужасное землетрясение, и на следующий день в город нагрянули правительственные чиновники, чтобы осмотреть тела всех погибших святых. Но все они были жертвами землетрясения, а стало быть, их смерть не могла стать его причиной. Но ни один чиновник, ни один полицейский или солдат, или представитель самой госпожи премьер-министра не удосужился проверить влекомые волами телеги, вывозившие мертвые тела прочь из города по направлению к общим могилам. И, следовательно, никто не заметил одно тело — гораздо более темное, чем все остальные, — лежавшее на самом дне телеги под грудой тел неприкасаемых, тело с проколотыми насквозь ладонями и ступнями и страшной раной в боку. Землетрясение было ужасно. Так ужасно, что поначалу все решили, что умерли самые святые из всех местных святых. Но очевидно, это было не так, ибо граница с Китаем оставалась спокойной. Никакого ужаса с Востока не предвиделось. Но именно на Востоке, восточнее Китая, в прибрежной деревушке в Северной Корее в это время было получено некое известие. Оно гласило, что Великий Мастер Синанджу скоро прибудет домой, поскольку дела службы призывают его в Индию — там, в городе Патна, случилось нечто, затрагивающее интересы того, кто платил за услуги Мастера. И по дороге туда, в награду за его неоценимые услуги, Великое Мастеру будет даровано право во всем блеске славы посетить родную деревню, жившую за счет его трудов вот уже многие годы.Глава 2
Его звали Римо, и ему до смерти надоели тарелки, летящие ему в голову, красивые, покрытые лаком тарелки с инкрустированным изображением клыкастой собачьей пасти на фоне белых лилий. Одна за другой они со свистом летели ему в голову, иногда — по замысловатой траектории, то словно ныряя, то взмывая ввысь, а иногда — прямо и с такой скоростью, что случись им достичь своей цели — от черепа мало что осталось бы. Левая рука Римо как бы плавала в воздухе, легонько касаясь тарелок. Некоторые из тарелок он не удосуживался отбивать, а просто пропускал мимо и в этом было высочайшее мастерство, глубоко въевшееся в его плоть и кровь. Мастерство заключалось не в силе мускулов, а в точной координации во времени и пространстве. Такой координации можно было достичь только через состояние гармонии, умение найти и постоянно сохранять единство твоего восприятия мира с объективной реальностью. Отражая смертоносные тарелки, Римо вспомнил простейший урок, преподанный ему Мастером Синанджу много лет назад. Тогда Великий Мастер воспользовался бамбуковыми дротиками, летевшими очень медленно, но Римо казалось, что летят они с бешеной скоростью, и он с ужасом наблюдал за их приближением. А тарелки летели впятеро быстрее, чуть медленнее, чем револьверная пуля. Они врезались в подушки за спиной у Римо, вспарывая красный плюш и с треском ломая диванные пружины. Но Римо хорошо помнил тот урок, который преподал ему Мастер много лет назад: не выставляй защиту там, где тебя нет, умей выделить то, что может тебя коснуться. Летящие странными зигзагами тарелки причинят тебе вред только в том случае, если ты будешь ориентироваться на них, а не ощущать пределы своего тела и защищать их от постороннего вторжения. Последняя тарелка летела ему прямо в переносицу, потом словно бы зависла на мгновение, круто взмыла вверх, просвистев у него над правым ухом, и воткнулась в стену. И тотчас в оштукатуренной стене мотеля «Рода» в городе Росуэлл, штат Нью-Мексико, образовалась трещина длиной в три фута. За окном текла Рио-Ондо, узкий ручеек, прокладывающий себе путь среди огромных камней, — назвать его рекой можно было разве что в такое, как сейчас, жаркое иссушающее лето. — Я выиграл, — заявил человек, швырявший тарелки. Его восторг, явный и все возрастающий, превращал жизнь Римо в сущий ад. «Ну уж если мне суждено оказаться в аду, — подумал Римо, — почему это обязательно должно случиться в Нью-Мексико?» Но здесь ему велено было находиться, и потому он был здесь. Чиуну, тому, что бросал тарелки, было все равно — Нью-Мексико или что другое. Он собирался домой в свою родную деревню Синанджу, что в Корее, — деревню, жителям которой он давал средства к существованию своими трудами точно так же, как это делали его отец, и отец его отца, и все его предки с самых незапамятных времен. Чиун был не кто иной, как последний Великий Мастер Синанджу, а на услуги Мастера Синанджу всегда существовал устойчивый спрос при дворе то одного, то другого правителя. Цари и императоры, короли и фараоны, президенты и наместники всегда нуждались в профессиональных убийцах, а древний Дом Синанджу, солнечный источник всех боевых искусств, являлся просто старейшим, наиболее уважаемым и самым надежным в мире хранилищем этого товара. Наемных профессиональных убийц. В Америке, однако, задача, поставленная перед Мастером Синанджу, немного выходила за рамки его обычных фикций. Ему было поручено обучить одного человека, белого, который был мертв в глазах остального мира — казнен на электрическом стуле. Тогда его звали Римо Уильямс. И за последующие годы тренировок изменилось не только тело, но и вся внутренняя организация личности Римо, и теперь его тело и сознание могли отчетливо видеть молнией летящие в воздухе тарелки и моментально определять, на какие надо реагировать, а на какие можно наплевать. — Никаких побед, папочка. В бейсболе очко зарабатывает тот, кто отбивает мячи, а не тот, кто бросает. — Ты меняешь правила на ходу, потому что я кореец и, по-твоему, могу всего этого не знать. Я заработал очко, а ты меня хочешь надуть, — заявил Чиун и, приняв горделивую позу, сложил руки перед собой, переплетя длинные изящные пальцы. Его золотистое кимоно с белыми бабочками струилось складками. Весь он даже всклокоченная седая борода — излучал чувство торжества: Великий Мастер Синанджу чувствовал удовлетворение оттого, что ему удалось уличить своего ученика в нечестности. Подобные сцены стали повторяться регулярно с того самого дня, когда Чиуну сообщили, что Римо отправляется в Индию, в город Патна, и поскольку путь туда пролегает через Тихий океан, мимо Японии и Кореи, Чиуну будет позволено посетить родную деревню Синанджу, даже несмотря на то, что она расположена в северной части Кореи, с которой у США далеко не дружественные отношения. С того самого дня, как «наверху» стали проявлять беспокойство по поводу чего-то случившегося в Индии — при чем тут Индия, Римо не знал, поскольку Индия, на его взгляд, имела такое же отношение к делам его шефов, как картофельное пюре — к гипотенузе треугольника, — так вот, с того самого дня Чиун принялся коллекционировать все нечестные и несправедливые поступки по отношению к нему — терпеливому и угнетенному корейцу, заброшенному судьбой в страну белых расистов. Он вернется в свою деревню и расскажет жителям о том, сколько ему пришлось пережить ради них за время службы, на которую он пошел, чтобы помочь прокормиться старикам и детям, и калекам, и всем беднякам деревни Синанджу. — Если бы я был белым, то заработают бы очко, — заявил Чиун. — Во-первых, папочка, это была всего лишь тренировка. По крайней мере, для меня. И мы вовсе не играли в бейсбол. — Конечно, ты не станешь играть с корейцем. Как и ваша бейсбольная лига. Я понимаю. Все вы белые одинаковы. Нетерпимые. Но я считаю себя выше ваших мелких пакостей. Сквозь щель в стене мотеля показалось лицо. Когда оно чуть отодвинулось, Римо и Чиун увидели над лицом огромную — ведра на три — широкополую ковбойскую шляпу, а под лицом — голую волосатую грудь, голый живот и голое все прочее. Человек отошел еще дальше от стены. Что-то виднелось и на кровати. Светловолосое и задастое, и голое, как выскочившая из стручка фасолина. — Эй, привет, ребята! — закричало это что-то. — Заткнись, женщина! — рявкнул человек под шляпой и снова повернулся к дырке в стене: — Эй, ты! Ты и косоглазый. — Ага, — сказал Чиун. — Косоглазый. — Черт, — прорычал Римо. — Ты слышал, что я сказал. Ко-со-гла-зый. — Ага! Ага! Ага! — закивал Чиун. — Я тихо-мирно стою здесь и выслушиваю оскорбления. И все же я терплю, поскольку я человек, исполненный мира и спокойствия. Исполненный любви. Исполненный чувства всепрощения. — Ну, поехали, — сказал Римо. — Это вы проделали дырку в стене? — спросил человек из-под шляпы. Длинный худой палец отделился от своих товарищей, с которыми вместе отдыхал, и уставился в сторону Римо, как бы пригвождая его к стене. — Ты, парень, да? — обратилась шляпа к Римо. — Моя жизнь полна скорби, — вздохнул Римо. — Скорби? Ты хочешь скорби? Ты сейчас очень поскорбишь, — сказал человек под шляпой, и Римо увидел, как он надел кожаные ковбойские сапоги на высоких каблуках, взял с груды одежды блестящий шестизарядный револьвер и скрылся из виду. Потом Римо услышал, как открылась и закрылась дверь, а вскоре раздался стук в дверь его, Римо, номера. — Не заперто, — отозвался Римо. Человек вошел. Росту в нем было босиком — шесть футов четыре дюйма, в сапогах — все шесть футов восемь дюймов. Револьвер в его руке смотрел прямо в лицо Римо. — Ты, сукин сын, какого хрена ты помешал мне и моей женщине? Щас я тебе голову разнесу. — Давай, Клит! — завизжала девица через дырку в стене. — Вперед! Подстрели кого-нибудь для меня. Если ты меня любишь, то должен кого-нибудь для меня подстрелить. Она соскочила с кровати, и груди ее запрыгали вверх-вниз. Она заглянула в дырку, и Римо почуял, что от нее несет перегаром. — С кого из них начать, Лоретта? — спросил человек с револьвером. — Готовность американцев прибегнуть к насилию просто поражает, — заметил Чиун. — Начни с коротышки-косоглазого, милый. Он слишком много болтает, — пропела Лоретта. — Насилие по отношению к национальным меньшинствам, — все тем же унылым тоном продолжал Чиун. — Гонимым, унижаемым и оскорбляемым. — Когда это тебя унижали, оскорбляли или гнали? — удивился Римо. — Ни один Мастер Синанджу никогда не становился ничьей жертвой. Клит навел на Чиуна револьвер. Чиун возвел глаза к небу с самым невинным и блаженным видом. Мученик, жертва насилия со стороны белых расистов. Но что-то помешало ему сполна насладиться собственным страданием. Когда револьвер уже готов был выстрелить, а палец — нажать на курок, маленькая белая тарелочка взвилась вверх с такой скоростью, что ее очертания просто размазались в воздухе, и влетела под шляпу, туда, где раньше находился рот Клита, где раньше была щека Клита, а теперь осталась только шляпа и пол-лица, судорожно кусающие белую тарелку, которая вдруг стала красной от крови, а остатки нижней челюсти белыми и красными пятнами рассыпались по волосатой груди. Револьвер упал, так и не выстрелив. — Черт раздери, — выругалась Лоретта. — Никогда я не получаю того, что прошу. Клит! Клит? Клит сделал шаг вперед и грохнулся на ковер. Вокруг его головы серый ковер начал темнеть, и это пятно расплывалось все шире и шире. — Ладно, все равно он был слабак, — заметила Лоретта. — Ну что, ребята, хотите немного полакомиться? — Полакомиться чем? — поинтересовался Чиун. Он с недоверием относился к кулинарным вкусам и пристрастиям белых. Совсем недавно он обещал Римо, что накормит его по-настоящему, когда они вернутся в Синанджу, славное сердце Востока, жемчужину всего корейского побережья. — Мной полакомиться, парниша. — Я не людоед, — отказался Чиун, и Римо понял, что Чиун включит этот случай в серию своих рассказов об Америке, где люди не только становятся людоедами, но многие из них готовы предложить себя на обед. Мастер Синанджу включал в свои воспоминания все подобные странные случаи. — Да нет, не в том смысле, — сказала Лоретта, сделала колечко из указательного и большого пальцев левой руки и проткнула его указательным пальцем правой. — Вот чего! — Ты ничем не заслужила честь иметь дело со мной, — заявил Чиун. — А ты, красавчик? — обратилась девица к Римо, стоявшему в полный рост — шесть футов. Его стройное мускулистое тело возбуждало многих женщин, стоило Римо только войти в комнату. У него были темные, глубоко посаженные глаза, высокие скулы. Тонкие губы слегка кривились в улыбке. Крепкие запястья выдавали силу. — Надо избавиться от тела, — сказал Римо, глядя на голого мертвеца. — Нет, не надо. За его голову объявлена награда. Клита разыскивают в трех штатах. Ты из-за него прославишься. Представляешь? — Понял, что ты наделал? — спросил Римо, и Чиун отвернулся — он был выше всего этого. Хорошо еще, подумал Римо, что номер в мотеле — просто явочная квартира, и ничего из чиуновского объемистого багажа тут нет. — Куда вы? — закричала Лоретта, увидев, как два странных человека вдруг сорвались с места. — Сейчас сюда приедет телевидение. И журналисты. Вы станете знаменитыми. — Да, здорово, — отозвался Римо, и они с Чиуном быстро прошли по коридору мотеля, а голая блондинка все что-то кричала им вслед. Чтобы сбить ее со следа, они сначала взяли направление в сторону дороги на Техас, но потом спустились к почти пересохшему руслу Рио-Ондо, прошли по белой гальке вверх по течению ярдов двести и остановились там, к западу от мотеля. Вскоре к мотелю подъехала полиция, потом скорая помощь, потом репортеры. На следующий день, когда на дороге показался некий конкретный серый «Шевроле-Нова», Римо выбежал из укрытия и остановил машину. — Небольшой несчастный случай, Смитти, — сказал он пожилому — за пятьдесят человеку с кислым, нездорового оттенка лицом. Таким образом Римо отметал все вопросы относительно того, почему он находится не в номере мотеля, как они условились. Римо помахал Чиуну, чтобы тот тоже подошел к машине, по Мастер Синанджу не шелохнулся. — Подойди сюда, будь добр. Мы и так уже из-за тебя провели в этой канаве целую ночь. — Я буду разговаривать только с императором Смитом, — ответил Чиун. — Ладно, — вздохнул Римо. — Он хочет говорить с вами, Смитти. Седая голова Смита скрылась в бурых кустах, росших вдоль русла реки. Римо проводил его взглядом и вдруг вспомнил свою первую встречу со Смитом. Тогда, много лет назад, Римо впервые оказался в санатории Фолкрофт, что на берегу залива Лонг-Айленд. Как было объяснено, его взяли на службу — после инсценированной казни на электрическом стуле за убийство, которого он не совершал, — для работы на секретную организацию, деятельность которой будет проходить тихо и незаметно и абсолютно вне закона — но ради того, чтобы закон получил возможность работать более эффективно. Смит был руководителем этой организации и единственным человеком — кроме Римо и президента Соединенных Штатов, — который знал о ее существовании. Римо нес в себе эту тайну уже многие годы. Для всего остального мира он был мертв, да и работал на организацию, которой не существовало. Он был профессиональным убийцей-одиночкой, а Чиун — его наставником. Тут Римо снова заметил Смита — он с трудом поднимался вверх по склону. — Он требует извинений, — сообщил Смит, одетый в серый костюм и белую рубашку даже здесь, в Росуэлле, штат Нью-Мексико. — От меня? — Он требует, чтобы вы взяли назад все свои расистские высказывания. И мне кажется, вы должны знать, как высоко мы ценим его мастерство. Он оказал нам неоценимую услугу, сделав из вас то, чем вы являетесь на сегодняшний день. — А я что при этом делал? Стоял в сторонке и наблюдал за всем происходящим? — Извинитесь, Римо. — Да катитесь вы! — огрызнулся Римо. — Мы отсюда не тронемся, пока вы не принесете извинений. Честно говоря, меня очень удивило, что вы, оказывается, расист. Мне казалось, вы с Чиуном очень подружились... — Стоп, стоп! — прервал его Римо. — Это наше дело. Вас это не касается, да вы и не сможете ничего понять. Римо подобрал с земли булыжник и разнес в мелкие брызги кактус, росший ярдах в двадцати. — Как бы то ни было, если вы не извинитесь, мы все останемся тут, повторил Смит. — Значит, мы останемся тут, — отозвался Римо. — В отличие от вас обоих, мне, как это ни странно, требуется вода, крыша над головой и пища через определенные промежутки времени. И кроме того, я не располагаю свободной неделей для отдыха на берегу реки в штате Нью-Мексико. — Вам и вашим компьютерам в Фолкрофте вовсе не обязательно знать, почему мы тут очутились. — Насколько я понял, со слов Чиуна, вы оказались здесь, потому что жульничали при игре в бейсбол, а потом позвали на помощь еще какого-то белого. Он согласен забыть об этом, если вы должным образом извинитесь. Еще ончто-то говорил о компенсации. — Занесите это в компьютер. В последний раз, когда Чиун потребовал компенсацию, ею должна была стать Барбра Стрейзанд. Вы готовы пойти на это? Смит откашлялся. — Пойдите и скажите ему, что вы сожалеете о случившемся. И перейдем к делу. Для вас есть работа. Очень важное задание. Римо пожал плечами. Он нашел Чиуна там, где оставил его несколькими минутами раньше. Мастер Синанджу сидел, скрестив ноги, сложив руки на коленях, и жаркий ветер пустыни играл его жидкой бороденкой. Римо перекинулся с ним несколькими фразами и вернулся к Смиту. — Получайте. Вот какую он требует компенсацию за нанесенную обиду: четырнадцать откормленных коров, племенного быка-рекордсмена, уток, гусей и кур — несколько сотен, шелковой ткани столько, чтоб ею можно было опоясать замок — Фолкрофт. Он продолжает считать санаторий замком. Плюс к этому еще десять служанок и сто телег с нашим самым лучшим рисом. — Что все это значит? — Смит не верил своим ушам. — Он хочет все это привезти с собой в Синанджу. Вы допустили ошибку на прошлой неделе, когда пообещали ему поездку в родные места. Вот он и хочет привезти с собой домой нечто грандиозное, чтобы доказать, что не терял на Западе времени даром. — Я уже говорил ему, что вы отправляетесь туда на подводной лодке. Именно таким путем в Синанджу доставляют золото. По-моему, этого достаточно. Вы ведь понимаете, что мы — секретная организация, а не цирк. Скажите ему, что обеспечение его транспортом для поездки домой — само по себе уже достаточная компенсация. Римо снова пожал плечами, снова пошел к Чиуну и снова вернулся с ответом: — Он говорит, что вы тоже расист. — Передайте ему, что мы просто не в состоянии доставить все это, по крайней мере пока не установим дипломатические отношения с Северной Кореей. Скажите также, что мы дадим рубин размером с голубиное яйцо. Ответ Чиуна, переданный через Римо, гласил, что каждый Великий Мастер Сининджу, когда-либо отправлявшийся за моря, возвращался домой во всем блеске славы и величия. Каждый, кроме одного — того, которому не повезло и пришлось работать на расистов. — Два рубина, — сказал Смит. И наконец, когда под жарким солнцем Нью-Мексико было достигнуто соглашение о размере компенсации — два рубина, бриллиант размером в половину рубина и цветной телевизор, — Смиту сообщили, что большое достоинство американцев заключается в их способности разглядеть свои недостатки и предпринять попытки по их устранению. В машине Смит в общих чертах обрисовал задание. КЮРЕ — организация, которую он возглавлял и на которую работали Римо и Чиун, — потеряла четырех агентов, пытавшихся навести справки о Миссии Небесного Блаженства. И хотя криминальный потенциал МНБ был минимален — денежные аферы и тому подобное, — деятельность Миссии беспокоила Смита. Тысячи религиозных фанатиков, мечущихся по стране и направляемых ловким вымогателем, мошенником, играющим роль пророка. Чиун, сидевший на заднем сиденье, заметил, что это ужасно. — Нет ничего хуже, чем лжепророк, — заявил он. — Горе той стране, куда он явится, ибо в полях не будет родиться зерно, и юные девушки забудут о своих повседневных обязанностях, поддавшись соблазнам, изрекаемым его лживыми устами. — Мы решили, что вы, принимая во внимание ваше глубокое знание Востока, могли бы оказать нам неоценимую помощь сверх того, что вы уже сделали, передав свой опыт Римо, — сказал Смит, время от времени поглядывая в зеркальце заднего вида. Римо давно обратил внимание на то, как Смит ведет машину. Каждые десять секунд он смотрел в зеркальце заднего вида, а на каждые пять таких взглядов приходился один в боковое зеркальце. Он вел машину так независимо от того, ехал ли он по скоростной магистрали или по тихому переулку, — это была привычка, за которой стояла самодисциплина и самоконтроль, никогда не изменявшие Смиту. Покойный президент, создавший КЮРЕ, выбрал подходящего человека на роль ее главы — человека, никогда не терявшего контроль над собой; человека, чье честолюбие никогда не заставит его воспользоваться имеющейся у него силой и властью для того, чтобы подчинить себе всю страну; человека, не имевшего честолюбия, потому что для честолюбия требуется воображение, а Римо был абсолютно уверен, что последняя фантазия, посетившая этого типичного твердолобого жителя Новой Англии, касалась привидений в платяном шкафу, которые убегут, «пусть только мамочка зажжет свет». — Дом Синанджу к вашим услугам, готовый служить верой и правдой, — смиренно сказал Чиун; Римо стало тошно, и он отвернулся к окну. — Вот почему я сказал Римо, что мы награждаем вас поездкой домой в качестве премии за ту великолепную работу, которую вы проделали над ним. — Это было нелегко, учитывая качество исходного материала, — ответил Чиун. — Мы знаем это, Мастер Синанджу. — Кстати о вымогателях, — вставил свое слово Римо. — Какого размера рубины ты затребовал? — Есть разница между вознаграждением за труды и вымогательством, но я не думаю, что расист сумеет это понять. Император Смит, который не является расистом, все прекрасно понимает. Он настолько хорошо понимает значение вознаграждения, что ради возвеличения своей славы среди благодарных жителей Синанджу, надеюсь, даст мне три рубина и бриллиант вместо двух рубинов и бриллианта — той минимальной награды, которую можно ожидать разве что от китайцев. Таково благородство души почтеннейшего из почтенных Харолда В. Смита, директора санатория Фолкрофт, — человека, более достойного быть верховным правителем, чем ваш президент. Впрочем, ему достаточно сказать одно слово, и эта несправедливость будет тотчас же исправлена. Смит откашлялся, а Римо коротко хохотнул. — Вернемся к делу, — сказал Смит. — Нам повезло. Один из последователей Небесного Блаженства решил порвать со своими хозяевами. Он был в Патне, а потом его послали сюда для участия в подготовке того, что последователи Всеблагого Владыки именуют «грандиозным событием». Этот человек был возведен в ранг, если я не ошибаюсь, гуру или духовного учителя. Мы не знаем точно. Как вам известно, наша организация действует так, что те, кто нам помогают, не знают, кому служат. — Начиная с самого верха, Смитти. — Я как раз хотел сказать, за исключением вас и меня. Чиун, как вы знаете, считает меня императором. — Или дойной коровой, — заметил Римо. — Прекрасный, великий император, — пропел Чиун. — Щедрость его не знает границ и обеспечит ему вечную славу. — Один из наших осведомителей, который, сам того не зная, снабжает нас информацией, работает на одну из газет на побережье. И вот кто-то сообщил ему, что в скором времени в Америке должно произойти нечто грандиозное и, поскольку дело очень сложное, провернуть его сможет только сам Всеблагой Владыка. Самое грандиозное в истории, так было сказано. — Самое грандиозное что? — спросил Римо. — Вот этого-то мы и не знаем. Но мы знаем, что целая армия религиозных фанатиков может натворить многое. Вот почему мы и назначили вам встречу в мотеле «Рода». Вокруг этого Небесного Блаженства крутится столько народу, что я не могу доверять нашим обычным каналам связи. Поэтому я назначил встречу здесь. Честно говоря, меня немного обеспокоило то, что я вас застал в придорожной канаве. У этого Всеблагого Владыки здесь есть один последователь — это местный шериф, и он назначил награду за поимку перебежчика. Розыск ведется в трех штатах. Бедняге приходится скрываться. Нам удалось устроить его рядом с вами, чтобы вы могли его допросить. Я уверен, что ваши методы допроса могут дать нужный результат. — Предатель? Его зовут Клит? — спросил Римо. — Да, под этим именем он скрывается. — А его подружку зовут Лоретта? — Да, да. Верно. — Здоровенный такой парень? Шесть футов четыре дюйма, когда без сапог? — Да. Вы с ним знакомы? — И он носит ковбойскую шляпу? — Да. Это он. — А была у него глубоко в глотке, где-то в районе шейных позвонков, тарелка? — Нет. Разумеется, нет. — А теперь есть, — невозмутимо заметил Римо. Чиун поглядел в безоблачное небо над штатом Нью-Мексико и на расстилающуюся вокруг равнину. В этой стране белых расистов кто знает, в чем еще могут обвинить бедного корейца?Глава 3
— Так вот, значит, почему вы оказались у реки, — сказал Смит, узнав о происшествии с тарелкой. — Пожалуй, нам лучше съехать с дороги. Вероятно, они напичкали весь мотель своими людьми. Возможно, вас заметили. — Не исключено, что за нами следят, — поддакнул Римо. — Все возможно в расистской стране, — вставил свое слово Чиун. — В стране, где голые люди врываются и нарушают ваш покой. Сзади на дороге показался «форд» цвета кофе со сливками с красной мигалкой на крыше и черной надписью «Шериф» на капоте. Когда Римо обернулся, машина шерифа включила сирену, прибавила скорости и стала быстро нагонять серый «шевроле-Нова». — Это вполне может быть тот самый шериф, который работает на Всеблагого Владыку, — предположил Смит. — Хорошо, — отозвался Римо. — Хорошо? Боже мой, они увидят нас вместе. Вы умеете уходить от преследования. Я нет. Великолепно! Единственное, чего мне не хватало, так это быть арестованным в Нью-Мексико. — Как вы любите волноваться, а, Смитти? — съязвил Римо. — Ладно, обрисуйте в общих чертах задание и перестаньте беспокоиться. — Выясните, что этот индийский мошенник делает с американцами. Выясните, что это за «грандиозное событие», и предотвратите его, если оно представляет опасность. — Ну вот, так бы сразу и сказали, — удовлетворенно произнес Римо. — А то посылаете нас в Патну, затеваете какую-то возню с подводной лодкой да еще организуете экскурсию в эту дыру Синанджу. — Потому что наш император в его безграничной мудрости, — подал голос Чиун, — оказал нам великое благодеяние. Если нам приказывают ехать в Синанджу, значит, в Синанджу мы и поедем. — Подводная лодка «Арлекин» будет ждать вас на военно-морской базе в Сан-Диего. Капитан считает, что вы — сотрудники Госдепартамента, исполняющие секретное задание. Он думает, что это — прелюдия к установлению контактов с Северной Кореей для последующего дипломатического признания. — И все-таки я не понимаю, с какой стати нам ехать в Синанджу, — стоял на своем Римо. — Разве что оттуда ближе до Индии, чем до Канзас-Сити. Или мы там что-то потеряли? Машина шерифа поравнялась с ними, и человек с лицом, словно высеченным из камня, и в светло-коричневой ковбойской шляпе жестом приказал им съехать на обочину. Свой жест он для пущей убедительности подкрепил пистолетом 44-го калибра, чей ствол смахивал на железнодорожный тоннель. — Не скромничайте, Римо. Чиун уже предупредил меня, что вы собираетесь сбежать со службы и своим ходом отправиться в Синанджу, родину всех боевых искусств. А вы представляете для нас определенную ценность, так что мы не могли позволить себе потерять вас. И вот, когда возникла эта заварушка в Индии, я решил, так сказать, одним выстрелом убить двух зайцев. Римо злобно обернулся назад и посмотрел на Чиуна, на худом иссушенном лице которого застыло выражение невинного спокойствия. Смит остановил машину. — Вытащите меня из этой передряги, — попросил он. Машина шерифа тоже съехала на обочину, перегородив путь машине Смита. — Человек, который может поверить, будто я брошу работу у вас ради того, чтобы посетить рыбацкую деревушку в Северной Корее, деревушку, жители которой такие плохие рыбаки, что им приходится сдавать в аренду наемных убийц, чтобы прокормиться, — такой человек вряд ли способен даже улицу перейти без посторонней помощи. — Нельзя допустить, чтобы меня арестовали, — сказал Смит. — Если это наш шериф, то это — дар Божий, — отозвался Римо. — Это, — произнес Смит, глядя на вылезающего из машины человека в ковбойской шляпе, со значком шерифа на груди и пистолетом в руке, — тот самый. По крайней мере, так мне кажется. — Эй, вы там! Выходите по одному и держите руки так, чтобы я их видел. Пошли! — скомандовал шериф. — Хотите посмотреть на мои руки? — вежливо спросил Римо, положил руки на баранку руля прямо перед Смитом, а потом легко проскользнул мимо Смита через окно, мгновенно подтянув ноги. В полете он лишь слегка коснулся рукой дверцы машины — и вот он уже стоит перед шерифом на земле. — Как это у тебя получилось? Ч-черт — взял да и вылетел в окошко. — Шериф сделал шаг назад, чтобы не упустить из виду никого из троицы. — Вы хотели посмотреть на мои руки, — напомнил ему Римо. — Я хочу видеть все руки. Смит положил руки на баранку, растопырив пальцы. Изящные руки Чиуна с длинными ногтями и тонкими пальцами поднялись к окошку и медленно начали раскрываться наподобие цветка, а потом словно бы слились друг с другом, и пальцы сцепились с пальцами, как бы превратившись в один кулак. Шериф смотрел на это как зачарованный, но всего долю секунды — так ему показалось. Он был крепким профессионалом и умел не упускать из виду тех, кого держал под прицелом. Прошло всего одно мгновение — он был твердо в этом уверен. Но видимо, все-таки времени прошло больше. Молодой белый уже держал его руку с пистолетом, а потом пальцы перестали слушаться шерифа, и он даже не мог как следует лягнуть этого типа, потому что его не было видно. Но он чувствовал, что тот где-то сзади, и позвоночник его вдруг пронзили две вспышки боли, и вот уже ноги перестали его слушаться, и они сами несли его к машине, а косоглазый старик предусмотрительно открыл дверь. Ноги сами ступили в машину, а спина почувствовала прикосновение чего-то вроде мягкой теплой подушки, а потом он понял, что сидит на заднем сиденье и смотрит вперед, как если бы оказался в машине по собственной воле. — Вы все арестованы, — услышал он собственный голос. — Чудесно, — отозвался Римо. — Ну-ка, Чиун, подержи это. И на какое-то мгновение шериф почувствовал, что мягкая подушка куда-то исчезла, а боль в позвоночнике отпустила, и он чуть было не рухнул на пол, но потом вернулись прежние ощущения, и он снова стал глядеть прямо перед собой, не владея собственным телом. Римо выбрался из автомобиля, велел Смиту следовать за ним и сел за руль машины шерифа, мотор которой все еще работал. Он съехал с дороги и поехал по плоской, поросшей чахлым кустарником равнине. Воздух там был чище, а далеко впереди виднелся невысокий пологий холм. Езды до него было добрых полчаса, и когда Римо затормозил, и машина Смита нагнала его, он увидел, что его пожилой босс сильно вспотел и едва дышит. Смит, наверное, заметил выражение лица Римо, потому что сразу же сказал: — Со мной все в порядке. — Нет, не все, — возразил Римо. — Откиньте голову назад и выдохните весь воздух из легких. Ну же, давайте. Лимонно-желтое лицо запрокинулось назад, губы скривились, щеки задрожали. Римо нагнулся и надавил ладонью на грудь Смита, выталкивая последний воздух из легких. Смит выкатил глаза, его голова дернулась вперед, лицо выразило крайнее изумление, а затем он откинулся на спинку сиденья с сияющей улыбкой на лице. Римо не помнил, чтобы он когда-нибудь так улыбался. Вероятно, внезапное облегчение вызвало у него шок. — У-у-ф-ф-ф! — произнес Смит, полной грудью вдыхая свежий воздух. Когда он пришел в себя, улыбка исчезла. — Ну, хорошо, приступайте к делу. Мне нужно выбраться отсюда как можно скорее. Я не имею права быть публично замешанным в подобные истории, сказал Смит. — В глазах общества? — Разумеется, в глазах общества, — ответил Смит. — Глаза императора никогда не должны видеть то, что делается по его приказу, — вставил свое веское слово Чиун. Он по-прежнему держал шерифа за позвоночник, как чревовещатель, работающий с куклой, которая по размерам больше него самого. — Вообще-то я не отказался бы посмотреть на ваши методы ведения допроса, — сказал Смит. — К сожалению, это секрет Синанджу, и он не продается, а только сдастся в аренду, — ответил Чиун. Когда они отошли подальше, так, что Смит не мог их видеть, Чиун положил шерифа на землю, где он и лежал — все еще не в силах шелохнуться — и слушал странный разговор. Тощий белый парень хотел знать, с какой стати этот азиат сказал кому-то, будто он, этот парень, хочет поехать в какое-то место под названием Синий кто-то там, а косоглазый старик ответил, что белому парню следовало бы хотеть туда поехать, а белый заявил, что никогда не говорил, что хочет туда поехать, потому что этого Синего Жука ему хватает прямо тут, в Америке, а косоглазый старик на это сказал, что он и есть Синий Жук и что он собирается домой, а если Римо еще не дорос до того, чтобы захотеть поехать туда, куда он должен ехать, то это не его, косоглазого, проблемы, и вообще императоров никогда не интересует истинное положение вещей. Так что, этот пожилой человек за рулем — какой-то император? Потом началась боль. Но шериф обнаружил, каким способом можно от нее избавиться. Для этого надо было лишь немного напрячь голосовые связки и кое о чем этим ребятам рассказать. Например, о том, как он обрел счастье. Да, он преданный последователь Великого Всеблагого Владыки, но он не стал об этом рассказывать своим друзьям, потому что они бы подняли его на смех. Кроме того, старший жрец, гуру в ашраме Всеблагого Владыки, сказал, что будет лучше, если об этом будет знать как можно меньше народу. Да, да. Всеблагой Владыка дарует истинное блаженство и счастье, то самое счастье, которое он искал всю свою жизнь. О, Харе, Харе, Харе! Да, да, конечно, он готов убивать ради Всеблагого Владыки, потому что Всеблагой Владыка — это воплощенная Истина, это центр Вселенной в одном человеке. Да, шериф приехал сюда, чтобы убить парня, который называл себя Клит, но за него это уже сделал кто-то другой. И внезапно шериф почувствовал сильное жжение по всему телу, и избавиться от этого ощущения уже не помогали даже слова. Нет, он не знает, что за грандиозные планы строит Всеблагой Владыка, но что-то поистине грандиозное должно случиться и тогда все преданные будут счастливы отныне и во веки веков. Нет, он не знает имени этого старшего жреца. Но с ним можно связаться в Сан-Диего, в отделении Миссии Небесного Блаженства. Да, он уверен, что не знает его имени. Тот ему просто однажды позвонил. — Можешь вспомнить еще что-нибудь? — донесся голос сверху. — Нет, ничего, — ответил шериф и отправился в свое последнее путешествие к блаженству. Полное расслабление — свет погас. Римо отошел от тела. — Он не упоминал Синанджу, — сказал Чиун. — Но Смиту об этом знать совсем не обязательно. — А теперь к чему ты клонишь? — спросил Римо. — Что ты наболтал Смиту? — Там, в машине, император потребовал у меня информацию о древних хрониках и пророчествах Синанджу, и я, преисполненный верноподданических чувств к нему, точно так же, как и ты... — Ты никогда не был ничьим верным подданным. — И я, точно так же, как и ты, исполненный верноподданических чувств, был принужден открыть ему информацию о старинных преданиях под давлением, заметь. — Да уж, принужден — как младенцев принуждают мочиться, — заметил Римо. — И я сказал императору Смиту, что в хрониках Синанджу рассказывается о родословной этого — как его — Всеблагого Владыки. — На тот случай, если одной лжи окажется недостаточно для бесплатной поездки домой, ты придумал еще одну. — И император Смит спросил меня, не помню ли я, что там говорится. — И ты сказал, что не помнишь, но стоит тебе лишь раз взглянуть, как сразу вспомнишь все? — Да, кажется, так все и было. Иногда память подводит меня. Ты ведь понимаешь. — Я понимаю, что сначала мы поедем в Сан-Диего и посетим отделение Миссии. Чиун начал бормотать по-корейски что-то о людской неблагодарности и о том, что только самый бессердечный человек может отказать умирающему в его просьбе о поездке на родину. — Ты умираешь, папочка? — спросил Римо, в изумлении выгнув бровь. — Мы все умираем, — ответил Чиун. — Смерть — это всего лишь служанка жизни. — Я так и думал, — сказал Римо. Они вернулись к машине. Смит дремал — его усталое лицо выглядело совершенно умиротворенным. — Это был наш клиент, — сообщил ему Римо. — Вы нашли какую-нибудь ниточку? — Она ведет в Синанджу, — быстро сказал Чиун. — С остановкой в Сан-Диего, — добавил Римо. — Хорошо, — удовлетворенно произнес Смит. — Самое неприятное неизвестность, и это дело меня пугает, так как я совершенно не представляю себе, что именно должно случиться. Вам удалось получить хоть какой-то намек? — Просто — что-то грандиозное. — Мне кажется, я читал пророчества Всеблагих Владык древности, — начал Чиун. — Я не очень точно помню, но там говорилось, что настанет время и произойдет бедственное... дайте-ка вспомнить... бедственное бедствие, и начнется оно вскоре после того, как будет решено, что оно должно случиться. Вот все, что я помню. Остальное — в Синанджу. — Знаете, мы могли бы забросить вас самолетом прямо в Синанджу хоть завтра, — задумчиво произнес Смит. — Достаточно подлодки, — отказался Римо. — Но сначала — визит в Сан-Диего. — Чиун лучше разбирается в подобных вещах. Вы должны его слушаться, — наставительно изрек Смит. — А я лучше разбираюсь в Чиуне. Вы должны слушаться меня, — парировал Римо. — Мастер Синанджу знает то, что он предпочитает знать. Но то, чего он предпочитает не знать, иногда имеет куда большее значение. — Не понял, — сказал Смит. — Римо просто троекратно выразил свои верноподданические чувства, объяснил Чиун. Он был страшно зол на своего ученика. Императорам нельзя рассказывать об истинном положении дел.Глава 4
Великий Всеблагой Владыка, Шрила Гулта Махеш Дор, избранник Вселенной, рожденный от того, что было рождено раньше и будет рождено в будущем, сидел и выслушивал предостережения своих жрецов и гуру — старших жрецов. Он сидел на золотых подушках трона и склонял свое ухо то к тому, то к этому рассказу о том, что беспокоит его преданных. Выслушивал сообщения женщин и мужчин о том, что тот преданный потерялся, а этот был убит. Выслушал предостережения, пришедшие с Востока. Он выслушал и просьбы отложить — хотя бы на один год — свой грандиозный план, о котором он иногда говорил и который, как все знали, должен был скоро осуществиться. Женщины с бритыми головами, и женщины, на головах у которых осталась всего одна косичка, и женщины с рассыпавшимися по плечам пышными волосами прижались лбами к мозаичному полу. Чарующие благовония поднимались из серебряных чаш, украшенных рубинами. Мозаичный потолок был покрыт новыми цветочными узорами. И тогда заговорил сам Всеблагой Владыка: — Честно говоря, вся эта брехня меня не интересует. Хотите знать мое мнение — так получайте. Писклявый голос пятнадцатилетнего мальчишки срывался, круглое лицо блестело от пота, жиденькие усики едва пробивались над пухлыми детскими губами. — О Великий Избранник, о Совершенство, не отворачивайте своего совершенного лица от нас. Пусть Ваше Совершенство прислушается к нашим мольбам, — произнес человек с темным изборожденным морщинами лицом человек из племени иллибад, обитавшего в горах. Когда-то он вместе со своими братьями спустился с гор, чтобы служить отцу Всеблагого Владыки, а теперь служил сыну, ибо разве не несет в себе сын дух своего отца, и разве не совершенен этот дух — дух направляющий, дух, дарующий наслаждение, зримое воплощение той силы, которая позволяет сообществу преданных жить, процветать и разрастаться. Особенно разрастаться. — Прислушайтесь еще раз, — сказал этот человек. — Прислушайтесь, прислушайтесь, прислушайтесь, — нараспев повторили все собравшиеся. — Ладно, как там тебя, давай послушаем еще раз, — сказал Шрила Дор темнокожему человеку, имевшему ранг гуру. Сколько Дор себя помнил, этот старый зануда всегда вертелся под ногами, и Владыке до смерти осточертели его идиотские советы. — Давай выкладывай, как там тебя. — Разве не написано, что существует три доказательства нашей истинности? — Послушай, крошка, я командую этим заведением. И нечего мне излагать азы. Я — Великий Всеблагой Владыка. — Во-первых, — продолжал гуру, воздев руки над головой, — это доказательство бытия. Есть то, что существует. Мы существуем. Это первое доказательство. — Это доказательство равно годится и для Диснейленда, и для Тадж-Махала, — пробормотал Дор, ни к кому конкретно не обращаясь. Его глаза остановились на белой шее девушки, которая своим письмом заманила сюда этого черного баптиста, Пауэлла. Почему имя этого человека преследует его? Из всех священников, побывавших здесь, из всех людей, с которыми ему доводилось встречаться, он запомнил имя этого. Он взглянул на шею девушки и вспомнил преподобного Пауэлла, а потом, взглянув на контуры юных бедер, обтянутых розовым сари, подумал, что неплохо бы еще разок переспать с этой — как там ее. — Второе доказательство заключается в том, что из поколения в поколение у нас всегда был Всеблагой Владыка. — Это доказательство лучше годится для католической церкви, чем для нас, — пробормотал Шрила Дор. — И третье, последнее, абсолютное доказательство состоит в том, что мы разрастаемся, неуклонно увеличиваемся в числе. В дни вашего прадеда была лишь горсточка просветленных, но их стало больше во времена вашего деда, во времена вашего отца была уже большая община, а теперь не счесть просветленных по всему свету. Вот доказательства. — Слава Всеблагому Владыке! Пусть славится Он, приносящий мир и счастье. Он — истина, воплощенная в человеке, — пропела толпа преданных. — Ладно, ладно, — отмахнулся Шрила Дор. — И вот мы просим отложить ваш план всего лишь на год, пока враждебные нам силы не успокоятся и ничто не будет заслонять от людей свет Сокровенного Знания, — заключил гуру. — Если мы будем ждать, пока улетучатся все враждебные силы, придется нам сидеть в Патне и сосать пальцы еще в течение жизни целого поколения. — Но один из преданных был убит весьма неприятным способом. А он был вооружен. — На фига ему понадобился пистолет? Как я понимаю, вооружен он был пистолетом? — Он был шерифом. Человек, работавший на одно из многих правительств в Америке. Просветленный, узревший истинный путь. — Грустно слышать. Мы глубоко скорбим о том, что один из наших братьев пал жертвой насилия. Но тем не менее он в своей жизни испытал большее счастье, чем любой из непросветленных. И будем благодарны за этот его краткий миг счастья. Так, проехали. — Беспокоит то, каким образом он был убит, — стоял на своем жрец. — Перемены в погоде тебя тоже порой беспокоят. — Он был найден с раздробленной шеей. — Он упал. — В ровной пустыне, где нет никаких высоких скал? — Значит, он оступился. — Его шея была раздроблена, а не сломана. Раздроблена, как... — Довольно, — прервал его Шрила Дор. — Поговорим без свидетелей. — Он хлопнул в ладоши, встал с золотых подушек и вышел под громкие звуки песнопений. Жрец следовал за ним. Когда они добрались до игровой комнаты, Шрила Дор обнаружил, что там установлен новый игровой автомат с какой-то космической игрой. Автомат был включен, и мелкие светящиеся тачки плясали по экрану. — Так вот. Если я сказал тебе однажды — считай, что я сказал тебе тысячу раз: чтобы в присутствии преданных такие разговоры не велись. Зачем им слушать страшные истории? — Но, Великий... — Заткнись. Наш бизнес — это счастье людей. Так или нет? — Но... — Да или нет? — Да, мы даруем людям то счастье, для которого они рождены. — Итак, если мы даруем счастье, зачем ты пугаешь наших прихожан этими страшными рассказами? — Но мы в опасности. Шрила завел автомат на полную мощность и послал светящуюся точку через экран, сквозь все хитросплетения лабиринтов на экране. Наверху загорелось табло: победа. — Если двигаться быстро, то пройдешь через все препятствия целым и невредимым. А если двигаться медленно... — Шрила повел точку осторожно и медленно, и она тут же столкнулась с препятствием и отлетела в угол экрана. На табло высветилась надпись «крушение». — Я слышал рассказы о людях, которые могут раздробить шею голыми руками, — сказал жрец. — Может, у них было какое-то техническое устройство, — предположил Шрила. — Никакой техники. Вокруг тела были только следы ног. — Ну, значит, они это сделали голыми руками. Сколько они стоят? Может, мы сумеем купить их даже дешевле, чем наших министров в Дели. — Их так и не нашли. Меня это пугает. Ибо я знаю, что люди, способные совершить такое, уже бывали в Индии раньше, сотни лет тому назад. Я полагаю, это было еще до того, как ваш прадед достиг просветления. Наш народ не всегда ютился в труднодоступных горах. Некогда племя иллибад жило и процветало в долине. Мы служили при дворе Великого Могола, и один из наших вождей подумал: почему мы, составляющие силу и могущество императора, почему мы, отдающие свою жизнь за императора, почему мы — опора власти императора, почему мы должны подбирать крошки с императорского стола, хотя могли бы вдоволь наесться самых изысканных яств? — Ты так никогда не дойдешь до сути, — раздраженно заметил Шрила. — И вот, наши предки решили в ночь великого празднества убить императора и его сыновей и забрать себе его пищу и женщин, все его богатство и власть. Но той самой ночью наш вождь умер. Он был найден в своем шатре, который охраняли преданные слуги, и шея у него была не просто сломана, но раздроблена. И тогда новый вождь стал во главе племени и решил совершить задуманное на следующую ночь. Но на следующую ночь его тоже нашли мертвым, а вместо шеи у него было просто покрытое кожей крошево. — Быстрей, быстрей, давай к сути. — И третий вождь... — Ну да, да, да! И с его шеей было то же. Дальше. — Дальше Великий Могол позвал людей нашего племени к себе во дворец и выстроил нас рядами. И он сказал нам, что нам только кажется, будто мы воины, а на самом деле мы — просто младенцы, которым в руки попали мечи. И он велел воину, лучше всех владеющему мечом, выйти из строя. И он велел воину, лучше всех владеющему пикой, выйти из строя. И он велел самому могучему силачу выйти из строя. И он сказал нам: «В отсутствие тигра обезьяна думает, что может стать царем. Вот перед вами тигр», — сказал он. И все увидели человека с Востока, желтого человека. И император пообещал, что если хоть кому-нибудь из наших лучших воинов удастся убить этого человека, он получит и земли, и женщин, и все богатства императора. — Ну, и у них ничего не вышло, продолжай, — нетерпеливо сказал Шрила. — Да, но как все это было! У воина, вооруженного мечом, были отрублены руки. У воина, вооруженного пикой, были выколоты глаза, а у силача был сломан позвоночник — так быстро двигались руки этого желтолицего, что никто из моих предков даже и не заметил, как все это произошло. А потом он подошел к каждому из трех мертвых тел и одним движением — таким незаметным, что оно казалось просто легким прикосновением, — раздробил шеи. И тогда император сказал, что вот перед нами тигр, а раз мы обезьяны, то и должны убираться туда, где живут обезьяны, — в горы. И если кто-нибудь из нас останется, ему придется встретиться лицом к лицу с Великим Мастером. Великий Мастер — так император именовал этого желтолицого. И он добавил, что если когда-нибудь кто-то из людей нашего племени вернется на равнину, ему снова придется иметь дело с Мастером. Вот таков этот рассказ, и с той поры, о Великий, я ничего не слыхал о людях, которые убивают таким образом, пока мне не рассказали про одного из преданных, убитого в Америке, в штате Нью-Мексико. — Ну и в чем проблема? — Проблема в том, о Совершенный, что в тот день, когда умер черный слуга Божий, земля затряслась, и теперь я опасаюсь того, что может нагрянуть с Востока. — Ты боишься какого-то китайца, так? — Кого-то с Востока. — А скажи мне, как там тебя, каким же образом вы спустились с гор? Ведь насколько я понимаю, большая часть твоих соплеменников все еще живет там. — Я служил вашему отцу, о Бесценный. — Ну да, но почему? Почему ты осмелился спуститься с гор? — Потому что ваш отец освободил меня. Он был сама Истина, и он освободил меня, и я и многие мои братья нашли в себе мужество спуститься с гор и поселиться в Патне. Мы — единственные из племени иллибад, кто осмеливается носить серебряную полоску на лбу, живя на равнине. — Ну что ж, мой отец был хорош, но я лучше. А если бы я был недостаточно хорош, то вы не чувствовали бы себя в безопасности. А посему возвращайся к работе и проследи, чтобы эти баптистские священники были постоянно счастливы. — Душа моя не знает страха, о Совершенный, но все же у меня сосет под ложечкой. — У вашего императора был первоклассный телохранитель, который справился с целым племенем. Что ж, нам придется купить собственных телохранителей. О чем горевать и печалиться? Мы наймем убийц, и они защитят нас от вашей идиотской легенды. — Я сам займусь поисками подходящих людей. — Ничего подобного ты не сделаешь. Тебе и твоим братьям я не доверю купить даже жевательную резинку. Я сам сделаю это. — Но, Совершенство, покупка услуг наемных убийц запрещена законом во всех странах Запада. — Здесь у нас тоже. — Но ведь законы Индии — лишь благие пожелания, а в тех далеких странах это — строгие и четкие правила. И слугам закона там безразлично, кто ты святой или неприкасаемый. И тогда Шрила Гупта Махеш Дор отдал приказ своему подданному: — Исчезни и на этот раз не завали всю подготовительную работу. Аренда стадиона «Кезар» стоит уйму денег. И смотри, не заиграйся с баптистскими священниками. Ты уже одного убил. — У нас есть другие, о Всеблагой Владыка. — Да, жалкие полдюжины. — Со многими из них было трудно справиться. — Если ты туп, как задница, то тебе любое дело покажется трудным. — К сожалению, должен сообщить, что еще один из них умирает. — Черт! — выругался Шрила Дор. — Все приходится делать самому. И вот он спустился в лазарет, и жрец-охранник у массивной окованной двери склонился в поклоне, пропуская его, и Шрила коротко побеседовал с каждым из баптистских священников. Он обменялся с ними лишь несколькими словами, но смысл их неизменно сводился к одному: священники сделали правильный выбор. Разве не Бог, которому они поклонялись, создал их тела? Разве их тела лгут им? Разве они думают, что Бог хочет, чтобы они были несчастливы? И кроме того, кто привел их сюда, если не воля их Бога? А того священника, который находился при смерти, Всеблагой Владыка спросил, зачем он это сделал. Зачем он отказался от наслаждения жизнью? — Твой путь — это смерть, — еле слышно выговорил этот человек. Бледное, осунувшееся лицо, красные глаза, белые волосы разметались по больничной подушке. Шрила Дор жестом велел сиделкам удалиться. Он откинул светло-серое одеяло с эмблемой Миссии Небесного Блаженства и увидел, что наручники и ножные кандалы до сих пор не сняты. Этот человек был здесь уже неделю и все еще проходил первую стадию. Дор знал, что человеческое тело не может выдержать первую стадию в течение этого срока. Под красными глазами уже появились глубокие темные впадины. Пальцами он ощупал грудь умирающего. Сердце билось очень слабо. — Ты умираешь, — сказал Дор. — Я знаю, — ответил священник. — Скажи мне, почему ты сопротивлялся своему телу? Что заставило тебя совершить такую глупость? Другие не стали сопротивляться. — Я знаю. — А что же ты? — Я прошел через это раньше. — Ты бывал в Патне раньше? — удивился Дор. — Нет. Наркотики. Когда-то я сам этим занимался. Я был шулером, взломщиком, сутенером, убийцей и вором. Самым падшим из падших. И я знаю, что значит — посадить на иглу. Я сам таким образом отправлял девочек на панель. Секс и игла — и они твои, и чем дольше они остаются с тобой, тем сильнее это входит у них в привычку, и потом уже можно обойтись без иглы. — Я не знал, что это столь распространено. Интересно. Я думал, что эту формулу изобрел мой прадед. — Сатана не вчера явился в этот мир. — Да, но это комплексный подход. Лишить человека его собственного "я" и подставить на его место новое "я" по своему желанию. — Старье. — Да, но мы пользуемся не героином. У нас целый набор — просто симфония разных препаратов, и плюс к этому — воздействие словом. — Героин, алкоголь, травка, даже сигарета, если человек достаточно сильно в этом нуждается. Все что угодно. Даже еда, если ваш клиент достаточно голоден. Старье, дружище. — Так почему же ты не поддался? — Иисус. — Вот уж старье, — фыркнул Шрила Дор. — Он вечно юн и нов, и я скоро встречусь с ним. Круглоликий юноша почесал в затылке, задумался, а потом произнес — очень медленно, взвешивая каждое слово: — Разве ты не знаешь, что мы даруем умиротворение тысячам душ? И даже без наркотиков. Тысячам. Наркотики — это для особых случаев, для тех, от кого нам нужно что-то особенное. — Вы даруете ложное умиротворение. — С вами, раскаявшимися преступниками, совершенно невозможно иметь дело. — Благословен будь Владыка наш! — Спасибо, — рассеянно отозвался Шрила Дор и лишь потом сообразил, что не он имеется в виду... — Вот что я тебе скажу, — задумчиво произнес Всеблагой Владыка. — По-моему, я могу спасти твое тело. Давай заключим соглашение. — Никаких соглашений, — отрезал умирающий Веки его начали дергаться. Дор понял, что конец близок. — Я дам тебе все что захочешь, если ты порекомендуешь мне какого-нибудь мокрушника. — Кого? — Профессионального убийцу. — Нет, я отошел от прежней жизни. Я больше не имею дела с подобными людьми. — Слушай меня. У меня здесь еще пять баптистских священников. Пятеро. Я отпущу одного из них, если ты назовешь мне хорошего убийцу. Хорошего, я подчеркиваю это. Большинство из них ужасно непрофессиональны. Назови мне хорошего профессионала, и я верну твоему Богу одного из его людей. Ну как? Я гарантирую тебе возвращение одного христианина за жизнь человека, который скорее всего язычник. Может быть даже, это католик или иудей. Ты ведь их ненавидишь, не так ли? — Нет. — Я думал, вы все друг друга ненавидите. — Нет. — Чего в этом мире избыток, так это неверной информации. Ну так как? Даю двоих. Я готов даже отпустить троих. Меньше я не могу себе оставить. — Всех. — Хорошо. Всех. — Освободи их от своего греховного воздействия, и я — Господь да простит мне это! — назову тебе имя наемного убийцы. — Решено. Клянусь тебе всем, что свято для меня. Слово Шрилы Гупты Махеша Дора, Совершенства на Земле, Великого Всеблагого Владыки. Слово мое крепко. Где я найду этого парня? Умирающий пастор назвал реку Миссисипи. По берегам этой реки — вверх по течению от Нового Орлеана — есть много маленьких городов. Некоторые из них были основаны французами. В одном из этих городов жило семейство Де Шеф, сейчас они носят фамилию Хант. От отца к сыну в этой семье передавалось искусство наемных убийц. Это самые меткие стрелки в мире. Но это было двадцать пять лет назад. Священник не знал, занимаются ли они этим по-прежнему. — Кто хоть раз ввязался в подобные дела, тот уже никогда с этим не развяжется, — изрек Шрила Дор. — Повтори имя. — Де Шеф или Хант. — Как далеко вверх по реке от Нового Орлеана? Я спрашиваю, как далеко? Дор положил руку пастору на грудь. Биения сердца он не ощутил. Он прижался к бледной груди ухом и почувствовал, что она уже остыла. И больше ничего. Он быстро наклонился к изножию кровати и глянул на ленту электрокардиограммы прямая линия. Рядом лежала шариковая ручка. Шрила Дор второпях записал имя. Де Шеф. Он оторвал клочок бумаги с именем от ленты кардиограммы и направился к двери. За дверью, в коридоре, его поджидал один из бывших баптистских священников. — О Всеблагой Владыка, я слышал, как вы обещали отправить меня назад, к моей прежней жизни. Пожалуйста, не делайте этого. Я здесь обрел Высшую Истину. — С чего ты взял, что я тебя отсюда вышибу? — Из-за обещания, которое вы дали непросветленному брату. — А, этому покойнику. Там, в комнате, да? — Да, вы поклялись всем, что для вас свято. — Я свят для себя. Ты свят для меня. Мы святы для нас. Этот кусок тухлого мяса не был просветленным, а значит, он не свят. И незачем осквернять святое, связывая его с нечестивым. А значит, с самого начала я себя ничем не связал. — О, да будет благословенна ваша Вечная Истина! — воскликнул бывший баптистский священник и покрыл ступни Дора поцелуями, что было нелегкой задачей, так как Всеблагой Владыка тем временем быстро шел по коридору. Очень быстро. Приходится передвигаться быстро, а то все эти преданные просто зальют ноги своей липкой слюной. — Что у нас в Новом Орлеане? — спросил Великий Владыка одного из своих старших жрецов. — У нас должно там быть отделение. Это крупнейший торговый район. Я его хорошо знаю.Глава 5
Миссия Небесного Блаженства на Лорки-стрит в Сан-Диего смотрелась как умытое лицо среди грязных задниц. Стекла окон были до блеска вымыты, стены свежевыбелены. А вокруг — покосившиеся ветхие фанерные домишки на деревянных каркасах, серые, ободранные, как голые трупы, ждущие погребения. Пыльная трава росла на Лорки-стрит — жалкие остатки того, что было ухоженными лужайками, прежде чем этот район пал жертвой новой жилищной политики властей, которая заключалась в том, чтобы помогать приобретать дома людям, не имеющим ни наличных, ни возможности в будущем регулярно вносить установленную плату. «Покупатели» жили в доме год или меньше, не вкладывая в него ни копейки, а потом съезжали, оставив счета неоплаченными и обветшавшие дома пустыми. Римо взглянул на улицу, залитую ярким полуденным солнцем, и вздохнул. — Я уезжал во Вьетнам из этого города. Моя девушка жила на этой улице. Я помню ее. Когда-то здесь было красиво. Я воображал, что воюю за то, чтобы когда-нибудь купить себе дом на этой или на другой такой же улице. Я много чего воображал в те времена. — Ты хочешь сказать, что какая-то девушка готова была встречаться с таким, каким ты был, когда я тебя нашел? — спросил Чиун. — Я был довольно привлекательным на вид парнем. — Привлекательным для кого? — Для девушек, — сказал Римо. — Ага, — отозвался Чиун. — Ачто, почему ты спрашиваешь? — Да мне просто было интересно знать, что американцы считают привлекательным. Я расскажу об этом в Синанджу, когда мы туда вернемся. А мы туда вернемся — это обещание императора, а обещания императора — святы. — Ты мне никогда этого не говорил. Ты всегда говорил, что то, чего император не знает о тебе, всегда идет тебе на пользу. — Кроме тех случаев, — сказал Чиун, — когда это — приказ. Смит приказал, чтобы мы ехали в Синанджу. — Мы загрузимся в подлодку завтра утром. Я обещаю. Я просто хочу кое-что прояснить для себя. Прежде чем мы отправимся в Патну, я хочу выяснить, нельзя ли покончить с этим делом прямо тут, в Штатах. — А если это займет долгие дни и недели? — спросил Чиун. — Я остался без багажа, без моего любимого ящика, который показывает волшебные картинки. Я тут, как нищий бродяга. — Четырнадцать сундуков с твоими пожитками и телевизор уже погружены на подводную лодку. — Да, но пока мы не окажемся на борту подводной лодки, у меня нет всех этих необходимых вещей, которые делают жизнь не столь непереносимой для усталого человека, изнывающего в тоске по родине. Сколько лет прошло! — И с каких пор ты изнываешь? — Это всегда очень утомительно — пытаться просветить непробиваемо невежественного человека. Тебе нечего гордиться своим триумфом. Раздался кашляющий рев моторов, и группа негров в отливающих серебром куртках с нарисованными на них черепами влетела на мотоциклах на Лоркистрит и с угрожающим видом закружилась по мостовой вокруг Римо и Чиуна. Обычно такого простого маневра было достаточно, чтобы старик попытался сбежать, спасая свою шкуру, а тот, который помоложе, запутался в собственных ногах. «Черные Черепа» ловко умели это делать. У них это называлось — «разделать белую вонючку», и не проходило недели, чтобы кому-то из мотоциклистов нс удалось «собрать косточки» — это означало заставить какого-нибудь белого сломать ногу или руку. Со стариками «сбор костей» обычно проходил успешнее, так как кости у них были более хрупкие, чем у молодых. Последнее лето выдалось для «Черных Черепов» особенно урожайным на кости, чему способствовала новая доктрина полиции по поводу межобщинных отношений, согласно которой, вместо того чтобы арестовать мотоциклистов по обвинению в нанесении телесных повреждений, их приглашали на беседу о том, что такое белый расизм и каким образом полиции Сан-Диего следует с ним бороться. Ответ неизменно оставался один и тот же: «Отвалите, ребята!». Итак, не тронутые полицией «Черные Черепа» собрали этим летом богатый урожай костей. Разумеется, не в итальянских кварталах — старомодное отношение этой публики к расовым проблемам привело «Черепов» к единодушному решению не связываться с макаронниками. Иногда «Черные Черепа» обращали свое внимание и на негров, но только в тех случаях, если день выдался неурожайным на белые косточки. На этот раз замыкающий в шеренге мотоциклистов оглянулся назад, чтобы посмотреть, удалось ли ему «разделать» бородатого старика в странном желтом халате и белого хлыща в легких серых брюках и синей водолазке. Казалось, мотоциклисты не произвели на них ни малейшего впечатления, и тогда Вилли «Миляга» Джонсон и Мухаммед Креншоу велели своим товарищам развернуться и предпринять новый штурм. Теперь Вилли «Миляга» Джонсон, которого школьная система Сан-Диего признала своим самым крупным провалом — последняя его учительница не смогла научить его читать, возможно, отчасти потому, что как раз в этот самый момент Миляга ее насиловал, и названия букв алфавита недостаточно отчетливо слетали с ее разбитых в кровь губ, — так вот, теперь Миляга избрал самый верный путь. Направление — в живот белого помоложе. Но он промахнулся. Белая вонючка был прямо перед блестящим хромированным рулем, а потом куда-то исчез. — Ты видел, как этот парень отскочил? — спросил Миляга, делая поворот на другом конце улицы. — Я целил в желтого, — ответил Мухаммед Креншоу. — Но он еще там. — На этот раз они от нас не уйдут, — завопил Миляга. — Во имя Аллаха! — завопил Мухаммед Креншоу. — Ага, во имя Аллаха и его долбаной мамочки! — заорал Миляга, и четверо мотоциклистов с ревом двинулись на двух пешеходов. Римо заметил, что мотоциклисты возвращаются. — Я скажу тебе правду, папочка. Я тоже хочу повидать Синанджу. Я знаю, что я лучший из всех твоих учеников, и я хочу посмотреть на молодых парней из Синанджу. — Ты стал что-то мало-мальски из себя представлять только потому, что я согласился уделить тебе дополнительное время, — заявил Чиун. — Не имеет значения, — отозвался Римо. — Все равно я лучше всех. Я. Белый. Бледнолицый. Я. Не оборачиваясь, Римо сдернул с седла первого мотоциклиста и оставил его висеть в воздухе. Чиун достиг чуть лучших результатов. Он позволил своему мотоциклисту ехать дальше, но только в пластиковом щитке, закрывавшем его лицо, произошли небольшие изменения. Там появилось отверстие диаметром в палец. И такое же отверстие появилось во лбу под щитком. Из него потекла красная жидкость, а мотоциклист, которому вдруг все стало безразлично, благодушно врезался в пожарный гидрант, где отделился от своей машины, плавно влетел в кучу гниющего мусора и очень удачно в нее вписался. Мотоциклист в руках Римо визжал и лягался. Римо держал его за шею. Миляга пытался дотянуться до кармана куртки, там у него был револьвер. К сожалению, Миляга уже стал непригоден к военной службе. Его правая рука кончалась окровавленным запястьем. Двое других мотоциклистов, полагая, что Мухаммед Креншоу, лежащий вперемешку с прочим мусором, наткнулся на кочку и потерял управление, и не зная точно, слез ли Миляга с мотоцикла по своей воле, чтобы лично разобраться с белой вонючкой, или его сдернули, продолжали путь к этой странной парочке, спокойно стоявшей посередине улицы. Римо взял Милягу за щиколотки, раскрутил в воздухе и швырнул упакованного в кожу парня по изящной, плавной траектории, которая неизбежно должна была пересечься с быстро приближающимися мотоциклами. Чиун не двигался и даже не желал замечать Римо. Он не хотел иметь ничего общего с человеком, который был настолько самонадеян, что полагал, будто он хороший ученик. Громко крякнув. Миляга вышиб обоих мотоциклистов из седел. — Три ноль, — сказал Римо, но Чиун даже не обернулся. Шлем Миляги резво скакал по сточной канавке. Один из мотоциклистов лежал плашмя на мостовой, другой безуспешно пытался встать на колени. Один из мотоциклов бестолково кружил по улице, окончив свой путь у двери одного из заброшенных домов. Другой опрокинулся и заглох неподалеку, горючее из пробитого топливного бака стекало в канаву. Римо обнаружил, что у парня, сыгравшего роль биты, была буйная копна волос в стиле «афро», размером вдвое больше мотоциклетного шлема. — Привет, — сказал Римо, глядя сверху вниз на прическу. — Меня зовут Римо. А тебя? — Тву мать! — выговорил Миляга. — Кто тебя послал, Твумать? — Никто меня не посылал, парень. Убери свои грязные руки и пошел в задницу! — Давай сыграем в школу, — предложил Римо. — Я задаю вопросы, а ты отвечаешь с милой, приветливой улыбкой. Ладненько? — Тву мать! Держа мотоциклиста вниз головой, Римо отнес его к пробитому топливному баку и несколько раз окунул пышную копну волос в темную жидкость. Затем он таким же образом отнес свою поклажу к тому из мотоциклистов, который пытался встать на ноги. — Огоньку не найдется? — спросил Римо. Парень вытащил было складной нож из кармана куртки, но Римо носком ботинка выбил его из рук. — Еще три очка, — сказал Римо, вошедший во вкус спортивного состязания. — Гол с игры. — И та же самая нога, возвращаясь назад, по пути расплющила парню ухо. — Это чтобы ты лучше слышал, — сказал Римо. — Я просил огоньку. — Не давай ему спичек! У меня волосы в бензине. — Пшел ты, тву мать! — сказал мотоциклист с окровавленным ухом. — Это ты мне? — поинтересовался Римо. — Не-а, ниггеру. Миляге, — ответил тот и чиркнул спичкой. Римо поднял Милягу повыше. Волосы вспыхнули, как факел. — Кто тебя послал? — спросил Римо. — "А" — арбуз, "Б" — барабан, "В" — воробей! — закричал Миляга. — О чем это он? — удивился Римо. — Школа. Он учит алфавит, чтобы получить диплом учителя. Не захотел кончать простую школу для черных. Там не надо считать, или писать, или знать алфавит. — А-а-а-а! — вопил Миляга, но тут мозг его перестал функционировать. Что было и к лучшему. Он все равно так никогда и не дошел до «Ж — жук», даже в старших классах школы. Римо отпустил ноги. — Ну а ты, мой друг, кто послал тебя? — Никто не послал. Мы так развлекаемся. — Ты хочешь сказать, что вы готовы убивать, даже если вам за это не заплатят? — Мы просто развлекаемся. — Ваши развлечения помешали нашему разговору. Это ты знаешь? — Простите. — "Простите" — этого недостаточно. Нельзя мешать людям разговаривать на улице. Это нехорошо. — Я буду вести себя хорошо. — Уж постарайся. А теперь забери отсюда своих друзей. — Они мертвые. — Ну тогда похорони их или еще что, — сказал Римо, перешагнул через обугленную голову еще дергающегося Миляги и подошел к Чиуну, невозмутимо стоявшему на тротуаре. — Неряшливо, — произнес Чиун. — Я был на улице. Пришлось работать с подручными средствами. — Неряшливо, небрежно и неаккуратно. — Мне надо было удостовериться, что они не из Миссии Небесного Блаженства. — Разумеется. Резвись на улицах. Посещай святые места. Все что угодно, лишь бы не дать своему благодетелю поехать на родину. Даже твой император приказывает тебе это, но нет — ты должен играть в свои игрушки. И почему, спрашиваю я себя, почему человек, которому я дал так много, отказывает мне — и в чем? В скромной поездке в родные места? Почему, спрашиваю я себя. Почему? Где я допустил ошибку в процессе обучения? Возможно ли, что вина лежит на мне? — Мне некогда ждать ответа, — сказал Римо. Он стоял перед массивной деревянной дверью с крохотным глазком посередине. Римо постучал. — Неужели я ошибся, спрашиваю я себя. И, будучи скрупулезно честным по отношению к самому себе, я отвечаю: нет, все, что я тебе дал, было правильно и безупречно. Я сотворил чудеса, работая над тобой. Это я вынужден признать. Но тогда почему мой ученик все еще поступает не так, как должно? Почему мой ученик отказывает мне в маленькой и очень скромной просьбе? И, будучи строгим и беспощадно критичным к самому себе, я вынужден сделать следующий вывод: Римо, ты жесток. У тебя садистские наклонности. — Ты здорово умеешь надрывать себе душу, папочка, — заметил Римо. В глазке показался чей-то глаз, и дверь отворилась. — Быстрее заходите, — сказала девушка в розовой шали и с веснушками. Шаль сливалась с чистым изящным сари. На лбу у девушки была начерчена серебристая полоска. Чиун внимательно посмотрел на полоску, но ничего не сказал. — Быстрее, мотоциклисты снова носятся по улицам. — Парни в кожаных куртках? — спросил Римо. — Да. — Можете о них не беспокоиться, — Римо показал на единственного оставшегося в живых мотоциклиста, складывающего товарищей штабелем на тротуаре. — Слава Великому Всеблагому Владыке! Он показал нам истинный путь. Идите все сюда, смотрите — мы спасены! Вокруг девушки сгрудились новые лица — некоторые с серебристой полоской на лбу, другие — без. Чиун внимательно смотрел на каждую полоску. — Всеблагой Владыка всегда указывает истинный путь, — сказала девушка. — И пусть смолкнет дух сомнения. — Это я сделал, а не Всеблагой Владыка, — заявил Римо. — Вы действовали по его воле. Вы были всего лишь инструментом. О, слава Всеблагому Владыке! Он снова явил нам свою правду. Многие высказывали опасения, когда мы покупали этот дом. Многие говорили, что район небезопасен, но Всеблагой Владыка сказал, что мы должны купить такую обитель, какую позволяют наши кошельки, — неважно, где она находится. И он оказался прав. Он всегда прав! Он всегда был прав, и он всегда будет прав. — Можно нам войти? — спросил Римо. — Входите. Вас послал Всеблагой Владыка. — Я подумывал о том, не вступить ли мне в ваше общество, — сказал Римо. — Я пришел выяснить, что вы из себя представляете. У вас ведь тут есть главный жрец, не так ли? — Я гуру, настоятель Миссии в Сан-Диего, — раздался голос с лестницы. — Вы — те самые люди, которые очистили улицу, верно? — Верно, — ответил Римо. — Я готов поговорить с вами и попытаться наставить на путь истины. Единственное, что от вас требуется, — это возвыситься над собственными сомнениями. — У нас скоро начнутся занятия для новообращенных, — напомнила девушка. — Я сам проведу с ними отдельное вводное занятие. Они заслужили его, возразил голос. — Как пожелаете, — низко поклонилась девушка. Римо и Чиун поднялись по лестнице. Человек с лицом, являвшим собой свидетельство поражения в затяжной борьбе с угрями, легким кивком головы приветствовал их. Он тоже был облачен в розовое одеяние. Волосы у него надо лбом были выбриты. На ногах — сандалии, а запах от него шел такой, как будто его только что выкупали в благовониях. — Я настоятель. Я был в Патне, чтобы воочию увидеть совершенство. Есть совершенство на Земле, но западное сознание восстает против этой мысли. Сам факт вашего прихода сюда доказывает, что вы признаете за собой этот недостаток. Я спрашиваю вас: против чего вы бунтуете? Чиун не ответил — он неотрывно смотрел на серебристую полоску, пересекавшую лоб жреца. Римо слегка пожал плечами. — Сдаюсь, — произнес он. Они проследовали за жрецом в комнату со сводчатым потолком из розового пластика. С потолка спускалась массивная золотая цепь, а на ней висело четырехстороннее изображение пухлолицего индийского юноши с едва пробивающимися усиками. В углу комнаты грудой лежали подушки. Мягкий ворсистый ковер со сложным красно-желтым рисунком покрывал пол. Жрец продолжал: — Во всяком бунте есть противодействие частей — как минимум, двух. Они наносят вред друг другу. Любой человек, который не верит, что может достичь внутреннего единства, любой человек, который пытается бороться против собственных страстей, поражен бунтарским духом. Как вы думаете, почему вы подвержены страстям? — Потому что он белый, как и ты, — заявил Чиун. — Все знают, что белые люди не способны обуздывать свои страсти и к тому же во глубине души они неизлечимо жестоки, особенно по отношению к своим благодетелям. — Все люди подвержены одним и тем же страстям, — сказал прыщавый жрец, усаживаясь под портретом толстого мальчишки. — Все люди одинаковы, кроме одного. — Мусор, — заявил Чиун. — Словесный мусор белого человека. — Зачем же вы сюда пришли? — удивился жрец. — Я здесь потому, что я здесь. Вот тебе действительно истинное единство, — ответил Чиун. — Ага, — обрадовался жрец. — Значит, вы понимаете. — Я понимаю, что в бухте Сан-Диего весьма благоприятные приливы и отливы, но очень трудно подплыть на подводной лодке сюда, на второй этаж этого здания. — Говорите со мной, — обратился к жрецу Римо. — Это я хочу присоединиться. — Все мы созданы совершенными, — сказал жрец. — Но нас обучили несовершенству. — Если бы это было так, — заметил Чиун, — тогда грудные дети были бы самыми мудрыми из нас. А на самом деле — они самые беспомощные. — Их учат не тому, чему надо, — заявил жрец. — Их учат искусству выживания. Некоторые учатся этому лучше, чем другие. Их вовсе не учат невежеству, как ты утверждаешь. И все те страсти, которые ты называешь святыми, — это лишь основные пружины выживания. Когда мужчина берет себе женщину — это выживание племени. Когда человек ест — это выживание тела. Когда человек напуган — это выживание человека. Страсти это первый уровень выживания. Сознание — это высший уровень. Дисциплина, если правильно ей следовать, помогает самосовершенствованию. Это долго, это трудно, и если делать это должным образом, то человек начинает чувствовать себя маленьким и ничтожным. Так мы растем. И никогда еще не было короткой дороги ни к чему стоящему. Так говорил Великий Мастер Синанджу, так излагал он истину и при этом неотрывно смотрел на серебристую полоску. Римо растерянно моргал, взирая на Чиуна. Он уже слышал это раньше, и это входило в программу его многолетней подготовки. Он знал это так же хорошо, как знал самого себя. Удивляло его то, что Чиун тратит силы и время, объясняя все это постороннему человеку. — Я читаю удивление на твоем лице, — обратился Чиун к Римо. — Я говорю все это ради тебя. Просто чтобы ты не забыл. — Ты, наверное, думаешь, что я полный идиот, папочка. — Я знаю, что судно, которое отвезет нас в Синанджу, ждет в гавани, а мы сидим здесь, вот с этим. Тонкая рука изящно указала на жреца. Тот вздохнул. — Ваш путь — это боль при каждом маленьком шаге и мелкие, трудно достающиеся победы над своим собственным телом, — сказал жрец. — Мой путь — это мгновенное подлинное просветление, которое подтвердят даже ваши тела. У нас есть три доказательства нашей правоты. Первое. Великий Всеблагой Владыка существует — следовательно, он есть. Он есть реальность. Мы не просим вас признавать ничего несуществующего. Второе. Он через своих предков существовал много лет. Следовательно, это не просто одна из бесконечного множества мимолетных реальностей. И третье, конечное доказательство: он растет. Как бесконечная Вселенная, так и мы разрастаемся с каждым годом и с каждым днем. Вот таковы наши три доказательства. — Они очень хорошо годятся и для загрязнения атмосферы, — заметил Римо. Чиун хранил гордое молчание. Тратить слова на пустые разговоры с человеком в розовом больше не было необходимости. — Есть чистое озеро изначальной и вечной истины, но ваше сознание затуманено, и вы не можете увидеть его. Это потому, что вас учили не тому, чему надо. А мы просто-напросто, благодаря совершенству Всеблагого Владыки, возвращаем вас к этому источнику, показываем вам путь познания истины о самих себе. Раз — закройте глаза. Закройте. Плотнее. Хорошо. Вы видите маленькие светлые точки. Это лишь малая часть бесконечного света, а вы ограбили себя — лишили возможности лицезреть чистый и светлый поток жизни. Я открою для вас этот светлый поток. Римо ощутил мягкое прикосновение пальцев к векам. Он слышал тяжелое дыхание жреца. Чуял исходящий из его рта запах мяса. Чуял запах потного натруженного тела. Маленькие светлые точки, которые может увидеть любой человек, если быстро закроет глаза, превратились в чистые, дарующие облегчение полосы света, льющегося свободно и непрерывно. Все это могло бы произвести на него сильное впечатление, если бы много лет назад Чиун уже не показал ему нечто подобное, но только дарующее несравненно большее облегчение, — простое упражнение, которому в Синанджу обучают маленьких детей, страдающих бессонницей. — Чудесно, — заявил Римо. — Теперь, когда мы дали вам возможность слегка соприкоснуться с энергией освобождения, мы дадим больше. Скажите себе: «Мое сознание спокойно, мое тело расслаблено». Повторяйте за мной: «Мое сознание спокойно, мое тело расслаблено». Почувствуйте, что вы составляете единое целое с тем светом, который вы видите. Вы — это свет, вы — это святость. Все, что входит в вас и исходит от вас, — свято. Вы прекрасны. Все в вас прекрасно. Римо услышал очень легкие шаги. Мягкая ткань легонько коснулась ковра. Еще пара ног. Еще прикосновение ткани к ковру. Человек с обычным слухом ничего бы не услышал. Жрец явно готовил для них сюрприз. — Откройте глаза, — приказал жрец. — Откройте. Две девушки стояли перед ними — обнаженные и улыбающиеся. Справа мулатка, слева блондинка, на голове у нее волосы были светлее. Их единственное одеяние состояло из серебристой полоски, пересекающей лоб. — Американки, — буркнул Чиун. — Типичные американки. — Вы полагаете, что это дурно? Вы считаете, что тело — это дурно? — Для Америки просто прекрасно, — ответил Чиун. — Как я рад, что вы до сих пор не занесли свою заразу в Корею! — Лучшие шлюхи в мире — это кореянки, папочка. Ты сам мне говорил. — Из Пхеньяна и Сеула. А не из приличных мест вроде Синанджу. — "Шлюха" — просто грязное слово, которое оскверняет то, что по сути хорошо, — сказал жрец и хлопнул в ладоши. Девушки подошли к Римо и Чиуну и опустились перед ними на колени. Блондинка сняла ботинки с Римо. Мулатка попыталась запустить руки под кимоно Чиуна, но пальцы ее постоянно натыкались на другие пальцы — с куда более длинными ногтями. Эти ногти впивались ей в ладони, кололи подушечки пальцев, отталкивали их — и, скривившись от боли, девушка была вынуждена убрать руки. — Такое впечатление, будто сунула руки в муравейник, — пожаловалась она, тряся кистями. — Ничего не поделаешь, — примирительно произнес жрец. — Некоторым бывает невозможно помочь. Со стариками такое случается... Чиун с интересом огляделся. Где же этот старик, о котором говорит жрец? Блондинка стянула с ног Римо носки и поцеловала его ступни. — Разве это плохо? — спросил жрец. — Или вас обучили тому, что это плохо? Блондинка придвинулась поближе к ногам Римо и принялась тереться грудями о его ступни. Он чувствовал, как она все сильнее возбуждается. Пальцами ног он вывел ее из состояния возбуждения. Она взвизгнула, заморгала — и от страсти ничего не осталось. — Может, вы предпочитаете мальчиков? — поинтересовался жрец. — Нет, девушки — это прекрасно. Просто у меня нет времени на все это. Я хочу вступить. — Не пройдя стадию телесного просветления? — Ага. — Видите ли. Есть разные формы участия. Мы всем обеспечиваем крышу над головой и средства к существованию. Вам больше не надо беспокоиться о том, как добыть себе пропитание и что вы будете есть. Мы обеспечиваем все. Но взамен вы должны отрешиться от всего мирского, в том числе — от имущества. — Все мое мирское имущество при мне, — заметил Римо. — У него есть то, чего никогда не будет у вас, — сказал Чиун жрецу. То, что вы никогда не сможете отнять у него. Единственная подлинная и непреходящая собственность. То, что знает его сознание и его тело. И, будучи неспособны понять то, что понимает он, вы никогда не сможете взять это у него. — Ага, значит, ты думаешь, я не так уж плох, а, папочка? — улыбнулся Римо. — Я думаю, ты чуть-чуть выше, чем этот угреватый кусок свиного уха. — Безнадежно невежествен, — сказал жрец Римо. Боюсь, что ваш отец — ведь это ваш отец, не так ли, вы его так называете, — боюсь, я ничего не смогу сделать для него. — Червяк никогда не сможет помочь орлу, — изрек Чиун. — Я — жрец лишь недавно. Но у нас есть такие жрецы, которые могли бы голыми руками превратить вас в жидкое месиво, так что вам пришлось бы молить о пощаде. Эти люди пришли с гор Виндхья, в Индии. — А у них тоже на лбу серебристая полоска, как у тебя и у девочек? — поинтересовался Чиун. — Да, это знак отличия у тех преданных Великого Всеблагого Владыки, которые побывали в Патне. Эти жрецы поистине устрашающи. Они бы быстренько показали вам, в чем вы ошибаетесь. — Когда они спустились с гор? — продолжал расспрашивать Чиун. — Когда дед Всеблагого Владыки позвал их. Это еще одно доказательство его совершенства, его пришествия и его истины. — И что, они просто вот так взяли да и спустились с гор без опаски? — спросил Чиун. — С поющими сердцами. — И даже без каких-либо мер предосторожности? — спросил Чиун. — С благодарностью Всеблагому Владыке. — Он просто сказал, что они могут спуститься с гор, и они поселились в долине? В Патне? Ни от кого не скрываясь? — Да. — Кто такой этот ваш Всеблагой Владыка, чтобы позволять любому идти, куда заблагорассудится? Кто он такой? Как он смеет? — Он совершенство. — Ты уродлив лицом и мыслями, — заявил Чиун. — Плохие новости принес он нам, Римо. Плохие новости. — Что такое, папочка? — Потом скажу. Сначала закончи свои дела с этим червяком. О-хо-хо, печально, печально. Работа убийцы никогда не бывает завершена. Римо снова обратился к жрецу. Он объяснил, что как новообращенному ему хотелось бы познать как можно больше мудрости Всеблагого Владыки. А поскольку жрецы всегда говорят правду, он, Римо, хотел бы узнать правду о предстоящем событии. О том самом, грандиозном. — А, грандиозное событие. Оно будет самым грандиозным за все времена, сказал жрец и снова хлопнул в ладоши. Девушки оделись и ушли, блондинка при этом посмотрела на Римо так, будто он ее предал. — Я видел, что вы сделали на улице с этой бандой крутых ребят, — сказал жрец. — Даже если у вас нет никакого имущества, вы все равно можете пригодиться. У нас много людей, чей вклад — разнообразные услуги. Это очень влиятельные люди на очень высоких постах. Среди них есть и пожилые, и молодые. Вы бы очень удивились, если бы узнали, кто с нами. — Так удивите меня! — сказал Римо. — Это тайна! — Ничего подобного, — мягко произнес Римо и оказался прав: с лицом, перекошенным от боли, жрец рассказал ему обо всех известных ему влиятельных людях, которые были тайными последователями Всеблагого Владыки, и Римо запомнил каждое имя. — Есть и другие, — говорил жрец, но я не знаю всех имен. Не знал он точно и того, какое грандиозное событие должно произойти, но Всеблагой Владыка собирается прибыть на стадион «Кезар» в Сан-Франциско. Римо сказал, что, возможно, был слишком резок. А теперь будет благоразумным. Он попытается воззвать к разуму жреца. — Если ты мне не скажешь точно, что должно произойти на стадионе, я очень благоразумно собираюсь отделить твою голову от плеч. — Я не знаю. Не знаю! Клянусь Богом, я не знаю! — Каким Богом? — Истинным Богом. Чиун сделал шаг и оказался между ними. Его рука порхнула в воздухе, как бабочка, и завершили смертоносный полет у жреца на шее. — Он не знает. Не трать время попусту. Пора заняться делами. — Ты не дал мне закончить! Я же сказал, что мы поедем в Синанджу после. У меня тоже есть своя работа. — Мы не едем в Синанджу. Вот они — плохие новости. Мне придется заняться совсем другим делом. Делом давно минувших дней. У индийцев память — как решето. За четыре сотни лет они забывают все. Все! Нам придется отложить возвращение в Синанджу — жемчужину западного побережья Корейского полуострова, бриллиант среди селений, сокровищницу красоты. — А как же подлодка? — Подождет. У твоей страны много кораблей. А Мастер Синанджу один, и он должен проследить, чтобы не нарушались соглашения минувших лет.Глава 6
Когда Римо в шесть пятнадцать сообщил Смиту по закодированной телефонной линии имена влиятельных последователей Всеблагого Владыки, Смит надолго замолчал, и Римо решил, что линия автоматически отключилась, как бывало, когда к ней подсоединялось какое-нибудь подслушивающее устройство. Потом он услышал голос Смита: — Дело крайне щепетильное. Некоторые из названных вами лиц занимают очень ответственные посты. Даже не некоторые, а большинство. Послушайте, Римо, а есть какая-нибудь возможность распрограммировать людей, прошедших обработку? — Откуда я знаю, — ответил Римо. — Но вы ведь прошли. — Ну и что? — Возможно, раз вы прошли обработку и не поддались ей, то могли бы придумать способ распрограммировать этих людей. — Сбросьте их с крыши небоскреба. — Весьма вам благодарен, — сказал Смит. — Мне нужны паспорта для поездки в Индию. — Вы считаете, это лучший способ добиться цели? — Похоже, так. — Что вы хотите сказать? — Чиун так считает. У него есть какие-то свои причины отложить ради этого поездку домой. — Что-нибудь слышно про грандиозное события? — Ничего нового. Только стадион «Кезар». — Некоторых из этих последователей, уж если их нельзя распрограммировать, придется... э-э... удалить от дел. — Я уже сказал: небоскреб. — Я начинаю думать, что у вас и в самом деле садистские наклонности. — Вы общались с Чиуном? — Я считал трупы. — Если вы хотите, чтобы я жил в мире и дружбе с человечеством, вам стоит только сказать слово, Смитти. — Ваши паспорта будут в гостинице. Почти всю дорогу до Индии Римо пришлось выслушивать бормотанье Чиуна о том, что у некоторых людей дырявая память и им постоянно надо обо всем напоминать. Со стюардессой, подавшей им обед, Чиун заговорил на языке, которого Римо никогда не слышал. Чиун объяснил, что это ория и что стюардесса, несомненно, принадлежит к племени, говорящему на этом языке, Чиун определил это по тому, как она носит сари. Чиун объяснил Римо, что хотя все члены экипажа называют себя индийцами, на самом деле все они — представители разных народностей, которые не только не любят, но даже и не уважают друг друга. Он сказал, что только белые в Америке беспокоятся по поводу голода в Индии. Разные народы в самой Индии никогда не проявляют озабоченности, если беда сваливается на других, а поскольку среди членов правительства голодающих нет, то правительству совершенно на это наплевать. — Когда они снова попросят у вас продовольственную помощь, заставьте их питаться собственными атомными бомбами. Вы набиваете им животы, чтобы они могли бездельничать и обзывать вас всякими обидными кличками, а свои собственные деньги они тратят на создание бомб. Я очень хорошо знаю индийцев. Они продажные и подлые, всегда такими были и такими останутся. Запомни об Индии и об индийцах хотя бы это, уж если ты больше ничего не знаешь. Идеи братства в их речи вкладывают белые, но в сердце своем никаких подобных идей индийцы не носят. — А как же Махатма Ганди? — спросил Римо. — А как же Римо Уильямс? Не станешь же ты говорить, что все американцы владеют своим телом, только потому, что есть ты. Чего я не понимаю, так это зачем вы взялись кормить людей, которые не хотят прокормить себя сами. — Я никого не кормлю. — Твоя страна. Твоя страна кормит людей, которые не держат обещаний, — сердито сказал Чиун и замолчал до конца полета. Таможенник в Дели обратил внимание на то, что паспорта у Римо и Чиуна той серии, какая часто бывает у сотрудников ЦРУ. Обратил он внимание и на отсутствие багажа у этой парочки. — Индия не потерпит империалистического вторжения в самое сердце страны, — заявил таможенник. — Десять рупий, — сказал Римо. — Но Индия всегда рада приветствовать друзей, — отозвался таможенник. — И советую вам не платить больше двух рупий за женщину. За восемь вы можете купить любую в полную собственность. Со всеми потрохами. Пользоваться ею, как вещью. А потом пустить на удобрение, когда она вам надоест. Какова цель вашего визита? — Просветление в ашраме Всеблагого Владыки в Патне. — Просветление вы можете получить и тут, в Дели. Какого рода просветление вам требуется? — Всеблагой Владыка. — В последнее время он работает просто великолепно, — сказал таможенник. — Просто великолепно. До Патны они добирались на старом «паккарде», которого явно не касалась рука механика с тех пор, как он покинул Штаты. Римо видел, что Чиун по-прежнему чем-то обеспокоен — все два дня, проведенные в дороге, Чиун большей частью молчал. Когда шофер протянул руку за деньгами, Чиун пробормотал что-то о дырявой памяти и оттолкнул руку. Римо начал было отсчитывать банкноты, но Чиун остановил его. Шофер выскочил из машины и завопил. За спиной его стали собираться люди с грязными босыми ногами и изможденными коричневыми лицами. Толпа все прибывала. Шофер, которому эта поддержка придала смелости, перестал вопить и пустился в пространные разглагольствования. Чиун перевел: — Он говорит, что мы вырываем у него еду прямо изо рта. Он говорит, что иностранцы до сих пор воображают, будто могут делать в Индии все, что пожелают. Он говорит, что у нас много денег и будет справедливо, если он их отнимет и разделит между всеми присутствующими. Ну что, Римо, ты наслушался достаточно? — Вполне, — сказал Римо. — Хорошо, — удовлетворенно произнес Чиун и чуть заметным движением правого запястья уронил шофера на мостовую Патны. Новорожденный Фронт спасения Индии рассеялся, как пыль, под палящим солнцем. Шофер остался один, мотор его «паккарда» 1947 года тарахтел на холостых оборотах, а все беды и тревоги этой жизни таксиста уже больше не волновали. Чиун указал на высокую бетонную стену и массивные деревянные ворота. — Здесь, — сказал он. — Откуда ты знаешь? — удивился Римо. — Видишь узор на воротах? — Такой же формы, как серебристые полоски на лбах? — Точно. Это означает, что дом или дворец, или — если полоска на лбу человек находится под покровительством определенного племени. Племени иллибад. — Понятно, — сказал Римо. — Но это ложь. Они не имеют права никого защищать на равнине, и они это знают. Чиун подошел к воротам. Его белая всклокоченная голова едва доставала до самого нижнего массивного металлического засова. — Слушайте, вы! Вы, горные червяки! Великий Мастер Синанджу пришел напомнить вам об обещании, данном вами другому Великому Мастеру из нашего Дома, — обещании не спускаться с гор, куда он изгнал вас. Эй, вы, жалкие букашки, трепещите! Чиун с виду несильно шлепнул ладонью по деревянным воротам, и они загудели в ответ. — Выходите, я желаю напомнить вам о вашем обещании. Выходите, жалкие извивающиеся червяки! Чиун повернулся к Римо, улыбнулся и кивком головы велел следовать за собой. — Иногда я бываю красноречив, — удовлетворенно произнес он. — Сейчас они все сгрудятся возле этой двери, вооруженные до зубов, надеясь обрести храбрость в своем множестве. У них не хватит мужества открыть дверь — они так и будут стоять там. Я знаю этих людей. Мне передали знания о них, когда я был еще ребенком, так же, как я сейчас пытаюсь передать знания тебе. Но, к счастью, я был куда лучшим учеником. Моему учителю больше повезло с учениками, чем мне. В одном месте стена вплотную подходила к обрыву холма, и они полезли вверх. Лезли они совсем не так, как лазают другие, — они безостановочно продвигались вверх, как будто шли по горизонтальной поверхности. На гребне стены они увидели голову в тюрбане. Лицо было обращено в сторону двора. До них доносился аромат специй с кухни дворца Всеблагого Владыки. Чиун снова улыбнулся Римо, когда они добрались до самого верха стены. Человек в тюрбане держал наготове ручной пулемет, но направлен он был в сторону двора, где, припав к земле, сгрудилась уйма таких же людей в тюрбанах — все с оружием, нацеленным на ворота. — Видишь, я их знаю. Я знаю их мысли, — сказал Чиун. Страж на стене обернулся на голос, и удивление на его лице сменилось ужасом, лишь только он завидел Чиуна. Челюсть у него отвисла, и он завизжал: — А-а-а-е-е-и-и! — На розовых одеждах в районе паха расплылось мокрое пятно, и пулемет задрожал у него в руках. Римо увидел, как напрягся указательный палец, лежащий на курке, но грозные руки Мастера Синанджу уже ухватились за тюрбан, размотали его и, щелкнув полоской материи, как кнутом, захлестнули петлю на шее стража. Потом, очертив телом стража два широких круга в воздухе, Чиун по дугообразной траектории отправил его вниз, на плиты двора. Чиун нырнул в окно под огромным золотым куполом. Римо — за ним. Пули застучали по толстым стенам, сопровождая передвижение Чиуна и Римо от окна к окну. Потом стрельба прекратилась, и стало так тихо, что Римо, казалось, слышал шаги Чиуна. Римо выглянул во двор. Люди во дворе о чем-то совещались. Чиун подошел к высокому окну и встал там, сложив руки. — Взгляни на них, — сказал он. — Я знал, что все так и будет. Один из людей в тюрбанах склонился над распростертым телом стража, того, что был на стене, внимательно разглядывая его шею. — Это вы?! — крикнул он. — Если я спущусь туда, где ты ползаешь, о горный червяк, я покажу тебе, что это именно я. Люди снова принялись о чем-то совещаться. Они размахивали руками, а голоса их звучали все громче, перекрывая друг друга. Римо не заметил момента, когда они приняли решение, но суть его была ясна. К воротам они не бежали, а скорее в беспорядке сыпались. Бег в толпе не получался. Люди падали на колени, ползли на четвереньках, колотили в ворота, хватались за перекладины и, как муравьи, атакующие огромный черный огрызок хлеба, сумели-таки сдвинуть одну громадную створку. Она отворилась, и в образовавшийся проем хлынули они на улицу Патны — кто с оружием, кто без. — Куда они? — спросил Римо. — Домой. Туда, где им место. Туда, где они теперь останутся навсегда. Теперь мы можем ехать в Синанджу. Я не хотел возвращаться домой, пока в мире было не все улажено. Должен сознаться, если бы Мастер былых времен сделал свое дело как должно, во всем этом не было бы необходимости. Но мы не станем это обсуждать. Что сделано, то сделано, а то, что сделано хорошо, — это навсегда. — Эти, в тюрбанах, они что, тоже работали здесь по контракту, вроде нас? — Ты принижаешь искусство убийцы-ассасина. Ты его американизируешь. — Ладно, ладно. У меня своя работа. Мы на службе у Смита, а ты сам недавно говорил, что приказ императора — свят. — Если это достойный приказ. Императоры могут быть самыми опасными и самыми невыносимыми из людей, потому что сверхъестественная власть лишает их внутренних ограничений, которые помогают нормальным людям выбирать правильный путь в жизни. Но Римо не слушал. Он спустился по лестнице вниз и принялся осматривать комнаты. Пусто было в комнатах и залах, и в крохотных каморках, и на кухне — если не считать горшков, кипевших на очаге. Дворец был оборудован кондиционерами, но пищу здесь готовили по-старому, на дровяных плитах. В здании было электрическое освещение, но окна — из стекол явно кустарного производства, словно новых технологий еще не было. От ароматических палочек и кубиков, тоже явно сделанных вручную, исходили запахи благовоний. А потом Римо добрался до компьютерного зала. Неужели без компьютеров сегодня уже ничто не обходится? Потом Римо увидел тюремные камеры, кое-где на ножных кандалах запеклась кровь. А вот больница. Допотопные металлические кровати и современное кардиологическое оборудование. На одной из кроватей под одеялом что-то лежало. Римо по запаху определил, в каком состоянии это «что-то» находится. От сладкого тошнотворного запаха разлагающегося трупа защипало ноздри, а если побыть здесь еще некоторое время, то вонь пропитает и одежду. Это такой запах, что от него не скоро избавишься. Римо отдернул одеяло. Белый мужчина средних лет, рост — около пяти футов десяти дюймов, умер не менее суток назад. Труп уже начал раздуваться. Кожа на запястьях полопалась. Коричневый запекшийся крест был вырезан на правой руке, кисть которой превратилась в твердый коричнево-красный шар. На полу Римо нашел золотой значок с серебряной полоской и сунул его в карман. Выйдя из комнаты, Римо снова вздохнул полной грудью. Откуда-то из глубины здания доносились рыдания. У алтаря с изображением толсторожего мальчишки, обвешенным цветочными гирляндами, светловолосая девушка рыдала, уткнув лицо в ладони. — Кто ты? — спросил Римо. — Я та, которая недостойна сопровождать Великого Владыку. Моя жизнь разбита на кусочки. О, блаженный, блаженный Всеблагой Владыка! — Куда он уехал? — К славе. — Давай начнем сначала, милая. Как тебя зовут? Имя, фамилия. И давай еще раз уточним, куда конкретно поехал Всеблагой Владыка. — Джоулин Сноуи. Он поехал в Америку. — Хорошо. Куда конкретно? — Стадион «Кезар». — Ряд, номер места? — спросил Римо, чувствуя, что ему, кажется, повезло. — Да не место и не ряд. Он будет в центре. Это будет грандиозное событие. — Чудесно. Что за грандиозное событие? — Третье доказательство его истины. — Какое именно? — Что он растет и ширится. — И что он собирается сделать, когда вырастет? — Доказать, что он — воистину истина. — Мне кажется, мы свою истину тоже доказали, и довольно убедительно, — сказал Римо. — Ах, где мне найти нового Великого Владыку? — разрыдалась Джоулин. В конце коридора показался Великий Чиун, Мастер Синанджу, с миской в руке, и Римо стал соображать, как сказать ему, что он не сразу поедет к себе на родину. Надо бы сделать это подипломатичнее. — Что у тебя в миске, папочка? — Первая хорошая еда за все то время, что я не дома. — Насладись ею сполна, — дипломатично сказал Римо. — Тебе еще долго не удастся отведать ничего подобного.Глава 7
Фердинанд Де Шеф Хант скомкал обертку печенья, составившего его сегодняшний второй завтрак, и легким движением отправил ее через левое плечо в мусорную корзину, отделенную от него тремя столами. Он знал, что его сослуживцы всегда следят как завороженные за тем, как он, не глядя, попадает в цель. Пусть хоть это отвлечет внимание других аналитиков компании от огромного экрана в противоположном конце комнаты — экрана, на котором высвечивалась неприглядная правда о состоянии дел на Нью-йоркской фондовой бирже. По мере того, как ценные бумаги на бирже падали в цене, Хант, специалист по вопросам производства и сбыта лекарственных препаратов в новоорлеанском отделении компании «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит», имеющей свое представительство на Нью-йоркской фондовой бирже, подыскивал все новые эвфемизмы для слова «депрессия». Рынок копил силы перед новым взлетом, на рынке происходила необходимая перестройка, рынок искал новое солидное обоснование для последующего неуклонного подъема. На второй год депрессии, когда официальные лица в правительстве начали обсуждать вопрос, не стоит ли страна на пороге нового «экономического спада», Фердинанд Де Шеф Хант стал позволять себе маленькие вольности, когда его просили выразить свое мнение о состоянии рынка лекарственных препаратов. — Принимайте их внутривенно[7], — говорил он. Покупатели хихикали и почему-то больше не звонили. И теперь, этим утром, когда, по его расчетам, шел последний месяц его блестящей биржевой карьеры — такой блестящей, что родовое поместье на берегу Миссисипи пришлось заложить в третий раз, чего не случалось с 1732 года, когда его предки получили это поместье в дар от семейства Бурбонов, Фердинанд Де Шеф Хант решил, что единственное, чем ему стоит заниматься, это подбрасывать бумажкивысоко в воздух и по плавной дуге направлять их в мусорные корзины за его спиной. Ему было двадцать восемь лет — красивый смуглый мужчина, своими руками всего добившийся в жизни, промотав миллион, доставшийся ему в наследство от матери четыре года тому назад. — Не стоит этого делать, — сказал его коллега у него за спиной. — Сами Долтон и Харроу здесь. — В Новом Орлеане? — Да, с раннего утра. Заперлись в кабинете босса, запросили личные дела всех сотрудников, пообщались с боссом пару часов — и все. — Они закрывают новоорлеанское отделение. — Не может быть. Наше отделение — одно из наиболее успешно работающих. — Это означает, что мы разоряемся медленнее, чем другие. Вот погоди, сам увидишь. Мы летим под откос. Жаль только, что это не произошло несколько лет назад, когда у меня еще водились деньги на обед. — Если ты думаешь, дружище, что я опять перекинусь с тобой в картишки на обед, то ты спятил. — Сыграем в «ножички»? — Я видел тебя в парке. Выглядело так, что ты нож не бросаешь, а просто втыкаешь. — Дартс? — Ты неделю пьянствовал на свой выигрыш в дартс. Ты был единственным на всей Бурбон-стрит, у кого водились деньги. — Бильярд? Гольф? Теннис? Пинг-понг? Кегли? — Сегодня для разнообразия я сам хочу пообедать. Послушай, Хант, если бы у меня были твои таланты, я бы пошел в профессионалы. Я бы сегодня же вышел на площадку для гольфа. Завтра — на теннисный корт. А послезавтра обставил бы всех в бильярд. — Не могу. Я обещал маме. Я не имею права зарабатывать этим деньги. — Ты называешь свой талант «это». Я никогда не мог тебя понять. — Ладно, — отмахнулся Хант, и тут, к его радости, разговор прервала секретарша, сообщившая, что его ждут в кабинете директора. — Мне очистить стол сейчас или потом? — поинтересовался Хант. — Думаю, никогда, — ответила секретарша и отвела его в кабинет босса, где сидели два человека — он хорошо знал, кто это, потому что не раз видел их портреты, развешанные на стенах конторы. Уинтроп Долтон и В. Родефер Харроу Третий. На обоих были темные полосатые костюмы-тройки. Долгой был седой и сухопарый с выражением неподкупной честности на лице, типичным для представителя старого богатого рода из штата Нью-Йорк. Харроу — потолще, с четко очерченными скулами и подслеповатыми голубыми глазами. Он был лыс, как бильярдный шар. — Вы — младший представитель рода Де Шеф, так? — спросил Долтон, сидевший справа от стола директора. Харроу сидел слева. Сам директор отсутствовал. — Ну, сэр, да, можно так сказать. Только по линии отца я — Хант. Мой отец — Л. Хант из Тексарканы. Возможно, вы слышали о нем. Подряды на поставки электротехнического оборудования. Попал в список самых выдающихся людей 1954 года. Первый президент компании «Арканзас элкс». Крупнейший дилер компании «Вермиллион сокет» на всем Юге. — Никогда не слышал о нем, — сказал Долтон. — Садитесь и расскажите нам о своей матери. И особенно — о ее отце. — Но, сэр, он умер... — Печально слышать. А были у него еще дети? — Да, у него был сын. Хант увидел, как задрожали челюсти В. Родефера Харроу. — И где живет ваш дядя? — спросил Долтон. — Он умер ребенком. Ему было три года. Несчастный случай на охоте. Да, на охоте, хотя, я понимаю, это звучит необычно. Хант чувствовал себя неловко в прекрасном кожаном кресле, одном из тех, что были куплены компанией в лучшие времена. Руки он положил на полированные деревянные подлокотники — словно готов был по первому слову убраться из кабинета. — Расскажите нам об этом. Мы знаем, что в мире множество странных вещей. Даже самая простая истина может кое-кому показаться странной. — Он утонул в пруду. — Что в этом странного? — удивился Долгой. — Странно то, чем он занимался в этот момент. Вы не поверите — он охотился. — Я верю. А в каком возрасте вы начали охотиться? — Дедушка — отец моей матери — начал учить меня рано, а потом он умер, и мама заставила меня пообещать, что я никогда больше не буду этим заниматься, и с тех пор я не охотился. А когда она умерла, мне по наследству досталось поместье, которое раньше принадлежало деду. Он умер от сердечного приступа. Ну и вот, возвращаясь к поместью, когда я заложил его в первый раз, то занялся бизнесом. Я поступил на службу в компанию «Долтон, Харроу, Петерсен и Смит». И я не охочусь. — Вы сказали: не буду заниматься «этим». Чем «этим»? — Ну, это у нас вроде как семейный талант. Я бы не хотел об этом говорить. — А я бы хотел. — Ну, сэр, это очень личное. — Я вижу, вы не расположены говорить. И В. Родефер, и я хорошо понимаем ваши чувства. Но мы бы хотели, чтобы вы нам доверяли. Как своим друзьям. — Как друзьям, — эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий. — Как добрым друзьям, — подчеркнул Уинтроп Долтон. — Я правда не хотел бы, сэр. Честно говоря, я стесняюсь. — Друзья не должны стесняться друзей, — заявил Уинтроп Долтон. — Ты разве стесняешься меня, В. Родефер? — Я слишком богат, чтобы стесняться, — брякнул В. Родефер Харроу Третий. — Не обижайтесь на В. Родефера. Он с побережья. Прошу вас, продолжайте. — Ну, понимаете, у членов нашей семьи есть особый дар. Во всяком случае, по маминой линии. Это имеет отношение к разным предметам. И на первый взгляд очень просто, но на самом деле довольно сложно. У этого довольно неприятная история, и моя мама заставила меня пообещать, что я не стану передавать это дальше. Похоже, я и не смогу это никому передать — сына у меня нет. — Мы знаем, но разве нельзя научить этому кого-нибудь еще? — спросил Долтон. — Строго говоря, научить этому невозможно. Понимаете, этому можно научить только человека определенного склада. Некоторые люди умеют, не глядя, чувствовать, где какой предмет расположен, и тут еще включается механизм наследственности, если вы понимаете, что я имею в виду. — Значит, у вас есть «это»? — Да. Поскольку я Де Шеф по отцовской линии. Челюсти Харроу затряслись от восторга. — А не могли бы вы нам его показать, я имею в виду «это»? — поинтересовался Уинтроп Долтон. — Конечно, — с готовностью согласился Хант и встал. Он взял со стола листок бумаги, ручку и календарик, сначала слегка подбросил их на ладони, а потом со словами: «Мусорная корзина вон там», — швырнул ручку, за ней календарь, а затем резким движением кисти подбросил бумагу вверх. Ручка, как мини-дротик, полетела пером вперед и звякнула о дно металлического ведра для мусора. Календарь последовал за ней, а листок бумаги описал в воздухе круг, упал на край ведра, потом съехал вниз и тоже оказался в ведре. — Когда бросаешь бумагу, все дело в воздухе. Бумага — это самое сложное. Главный секрет тут в том, что слишком много переменных величин. Как, например, когда стреляешь из ружья при сильном боковом ветре. Действительно сильном — узлов двадцать. Понимаете, что я имею в виду? Или когда играешь в гольф на сырой площадке, а тут еще начинает моросить дождь, — тогда игроки понимают, что имеют дело с непостоянными величинами. Тут требуется особое чутье — надо знать, где что расположено, что находится вокруг, и, конечно, чувствовать вес предмета. Большинство людей думает, что воздух — это ничто. Но на самом деле это не так. Воздух — это тоже предмет или вещество. Как вода или как этот стол. Воздух — это вещество. — И ваше мастерство распространяется на все предметы? — поинтересовался Уинтроп Долтон. В. Родефер Харроу перегнулся через собственное пузо. Свет ламп отражался от его гладкой, словно полированной лысины. — Конечно. — Пошли сыграем в гольф, — предложил Долтон. — По-дружески. — По тысяче долларов за лунку, — добавил Харроу. — У меня нет... Стыдно сказать, но у меня, бизнесмена, нет тысячи долларов. — Для бизнесмена это довольно типично. Сколько у вас есть? — У меня есть тридцать пять, нет, тридцать три цента. Я купил печенье. Вот все, что у меня есть. — Мы сыграем на эту сумму, — сказал Харроу. — Но мне нечем заплатить за аренду площадки. — Об этом мы позаботимся. У вас есть клюшки? Ничего страшного, мы достанем и на вашу долю. Не считайте себя бедным только потому, что у вас нет денег. У нас тоже бывают трудные времена, но секрет нашего «это», если так можно выразиться, заключается в том, что мы никогда не считаем себя бедными. И мы не хотим, чтобы и вы себя таким считали. — Ни в коем случае не хотим, — подтвердил Харроу. Если бы это был кто-то другой, а не эти двое, то Фердинанд Де Шеф Хант чувствовал бы себя неловко на площадке для гольфа в обществе двух людей в жилетах, в рубашках с закатанными рукавами и в уличной обуви. Долтон поспорил с администратором клуба по поводу цены за прокат клюшек. Это бы сильно уязвило гордость Ханта, если бы Долтон не был тем самым Уинтропом Долтоном. Долтон требовал самые дешевые мячи. Когда Долтон поставил мяч на стартовую отметку на первой дистанции-треке (длина — 425 ярдов, норма ударов — четыре) и нанес первый удар-драйв, мяч позорно срезался в кусты, росшие на берегу озера Поншартрен. Он на двадцать минут задержал всех остальных, пока искал свой мяч, хотя и отыскал еще два чьих-то мяча, ползая в кустах. Хант первым драйвом послал мяч на 165 ярдов — не слишком удачно, но зато — точно по прямой в направлении к лунке. Бриз, дувший с озера, придавал ему силы. Траву на поле недавно подстригли, запах был чудесный, солнце ласково пригревало, и Фердинанд Де Шеф Хант полностью забыл о рынке ценных бумаг настолько полностью, насколько был способен. Второй удар продвинул его вперед еще на сто пятьдесят ярдов и опять точно по прямой, и В. Родефер Харроу заявил, что ничего особенного в этом не видит. Потом Хант послал мяч по высокой крутой параболе. Мяч взвился в воздух и упал совсем рядом с лункой. — Фью! — присвистнул Харроу. — Ух ты! — не удержался Долтон. — Ничего особенного, — сказал Хант и последним ударом — каких-то два дюйма — загнал мяч в лунку, закончив трек в четыре удара. — Мы должны вам по тридцать три цента каждый, — сказал Долгой. — Итого: шестьдесят шесть центов. — И он заставил Харроу вытащить мелочь из кармана и отсчитать требуемую сумму. — Давайте теперь сыграем на шестьдесят шесть центов, — предложил Долтон. — Я хочу отыграться. А ты как, В. Родефер? — Еще как, — заявил Харроу, которому на прохождение трека пришлось затратить девять ударов. При этом он еще и жульничал. Долтон затратил семь ударов, причем завершающий удар был довольно неплох. Норма ударов на следующем треке тоже была равна четырем, и Хант преодолел этот трек аналогично первому: впечатляющий полет мяча и последний удар в лунку с расстояния в четыре дюйма. — Теперь у вас доллар и тридцать два цента. Удвоим или хватит? — Длина следующего трека — сто семьдесят ярдов, норма ударов — три. Я на таких — супер, — заявил Хант. — Посмотрим, какой вы «супер». А «супер» был вот какой: мяч летал, как птичка, всего было затрачено два удара, а потом Хант обнаружил, что играет на следующем треке на два доллара шестьдесят четыре цента. Проходя трек за треком и загоняя мячи в лунки, новые друзья продолжали расспрашивать его об «этом» и каждый раз удваивали ставки, говоря, что они не упустят шанса отыграться. К седьмому треку ставка увеличилась до сорока двух долларов двадцати четырех центов, и Хант вовсю разговорился со своими новыми друзьями. Его мама, объяснил он, заставила его пообещать никогда не пользоваться «этим» для того, чтобы заработать себе на пропитание, так как этот семейный дар имел мрачное прошлое. Далеко не всегда им пользовались ради победы в спортивных состязаниях. Изначально это был способ заработать с помощью ножа и ружья. Де Шеф — старинное французское имя. Род ведет свое начало от одного из слуг при дворе Людовика Четырнадцатого. Слуга был помощником шеф-повара, но королю пришлось возвести его в дворянское достоинство, чтобы он получил право убивать дворян. Все дело началось, когда по приглашению короля ко двору прибыл убийца — иначе его не назовешь — откуда-то с Востока. Хант не знал, хорошо ли знают историю Долгой и Харроу, но объяснил, что в то время Король-Солнце — так называли Людовика — столкнулся с сильной оппозицией со стороны местных феодалов. Он хотел объединить страну. Ну, и этому убийце Франция чем-то не приглянулась. Единственная его характеристика, сохранившаяся в роду Де Шефов, — это то, что он не был китайцем. Так вот, Франция ему не понравилась. И тогда король, который испытывал к нему глубочайшее уважение — а может быть, страх, пообещал заплатить огромную сумму, если этот азиат обучит некоторых из преданных королю дворян части того, что он умеет делать. По-видимому, этот азиат был очень хорош, просто великолепен. — Мы считаем, что великолепны вы, — сказал Харроу, отсчитывая сто шестьдесят девять долларов — в казначейских билетах — и запихивая их в карман Ханту. Они уже отыграли на десятом треке и теперь возвращались в здание клуба. — Да нет, куда мне до него. Я хочу сказать, мои способности — это ничто или почти ничто в сравнении с его. Ну, как бы то ни было, но ни один из дворян не смог ничему научиться, а потом этот азиат обнаружил, что помощник шеф-повара может, а король сказал, что простолюдин не имеет права убивать дворян, и для разрешения проблемы, как это принято во Франции, они придумали, будто один из его предков был незаконнорожденным сыном кого-то из знати, а значит, в его жилах текла дворянская кровь, и теперь, обучившись «этому» у азиата, он мог укокошить любого дворянина, какого укажет ему король. И с тех пор, как перед революцией Де Шефы приехали сюда, все они вроде как зарабатывали на жизнь именно таким способом. Пока дело не дошло до моей матери. Мама сказала: хватит, и заставила меня пообещать, что я никогда не стану использовать свой талант ради денег. — Благородный порыв и благородное обещание, — сказал Долтон. — Но если что-то неправильно, неистинно, то это не может быть благородно, так? — Пожалуй, так, — согласился Хант Выиграв 337 долларов 92 цента, он предложил заплатить за обед. Когда он выложил почти двести долларов за обед на троих у «Максима» и тем самым потратил большую часть своего выигрыша, Уинтроп Долтон сообщил ему, что он и так уже нарушил данное матери обещание. — Но ведь все начиналось с тридцати трех центов! Я всегда играл на обед, иногда на выпивку или на пару баксов. — Что ж, а теперь это — триста тридцать семь долларов и девяносто два цента. — Я верну. — Это не будет означать, что вы не нарушили обещания, и честно говоря, нам не нужны ваши деньги. Наблюдать вас в работе было истинным удовольствием. — Колоссальным, — подтвердил Харроу. — Одно из пятнадцати самых незабываемых впечатлений в жизни. — Вам неприятно, что вы нарушили обещание? — спросил Долтон. — Да, — ответил Хант. — Но все было нормально, пока вы не стали об этом задумываться. Когда вы нарушали обещание, не отдавая себе в этом отчета, все было прекрасно. Да или нет? — Ну-у, да, — признался Хант. — Вы себе друг или враг? — задал вопрос Харроу. — Думаю, я себе друг. — Тогда зачем же вы заставляете себя страдать? — Я, э-э, я обещал. — Правильно. И, храня верность данному вами обещанию, вы готовы обречь себя на голод, заставить себя жить в нищете — вы ведь разорены, и вообще причинить себе боль. Неужели вы и вправду думаете, что обязаны причинять себе боль? — Ну-у, нет. — Тогда зачем вы это делаете? — Меня учили, что обещание есть обещание. — Вас много чему учили. И меня тоже научили огромному множеству таких вещей, которые сделали меня жалким и несчастным и, честно говоря довольно противным человеком, — сказал Долтон. — Вы можете уйти отсюда нищим, — добавил Харроу. — Вы можете возвратить нам долг. Вы можете даже считать, что должны нам за обед, и целый месяц отказывать себе в еде, чтобы расплатиться со мной, хотя мне эти деньги абсолютно не нужны. Вы станете от этого счастливее? — Конечно, нет, — ответил Хант. — Значит, это довольно глупо, так? — Да, так. Долтон по-хозяйски положил руку на плечо молодого человека. — Скажи мне, сынок, неужели тебе ни капли не надоело быть глупым, причинять себе боль, превращать свою единственную жизнь в ад? Неужели не надоело? — Кажется, надоело. — Кажется? Ты не знаешь точно? — переспросил Долтон. — Ты что, глупый? — Нет. — Тогда перестань делать глупости, — произнес Долтон. — Мы просто пытаемся убедить тебя, что глупо умирать с голоду, пытаясь сохранить верность обещанию, которое уже нарушено. — Я оставлю деньги себе, — сказал Хант. — Понимаешь, сынок, тут есть кое-что еще. Мы хотим, чтобы ты был богат и счастлив. Ты поможешь нам сделать тебя богатым и счастливым? — Поможешь? — подхватил В. Родефер Харроу Третий. — Так точно, сэр, — отозвался Фердинанд Де Шеф Хант. Долтон наклонился вперед. — Мы хотим, чтобы ты познакомился с самым замечательным человеком на земле. Ему всего пятнадцать лет, но он лучше всех нас, вместе взятых, знает, как сделать людей счастливыми. В том числе и очень знаменитых людей. Ты будешь потрясен. — Он как раз сейчас в Америке, — вставил Харроу. — О, да святится его блаженное имя! — воскликнул Уинтроп Долтон. — Да святится его совершенное блаженство! — эхом отозвался В. Родефер Харроу Третий.Глава 8
Доктор Харолд В. Смит устало смотрел на аккуратную стопку бумаг, лежавшую на его громадном письменном столе. «Договор об аренде» — называлось все это, и он начал продираться сквозь пункты соглашения, в каждом из которых оговаривалось «если это не противоречит пункту...», и через обязательства сторон, разбавленные всякими «кроме как в случаях...». Он машинально переводил все это на нормальный английский и в конце концов понял, что через четыре дня АО Миссия Небесного Блаженства берет в аренду на один вечер стадион «Кезар» в Сан-Франциско «в целях проведения массового религиозного мероприятия». Договор об аренде был подписан за АО Миссия Небесного Блаженства неким Гопалой Кришной, известным также под именем Ирвинг Розенблатт и носившим титул «Главный гуру Калифорнийского региона». Штамп на последней странице гласил: «Оплачено полностью». Смит еще раз перечитал соглашение. Вот оно, «грандиозное событие». У него не было на этот счет никаких сомнений. Но что грандиозного может произойти на сборище одной из многих религиозных сект, на каком бы стадионе это ни проводилось? Билли Санди и Эми Семпл Макферсон, Отец Богоданный и пророк Джонс, Билли Грэм и Орал Роберте — скольким из них удавалось убедить миллионы людей в правильности именно своего видения Бога — и иногда на целых два дня, и страна нисколько от этого не пострадала. Что такое особенное хотел совершить этот индийский малолетний правонарушитель? Да, конечно, Римо сообщил Смиту имена последователей Шрилы. Некоторые из этих людей занимали очень высокое положение. Ну и что? Что такого могли они сделать, что оправдало бы все затраты сил и средств организации Смита из-за этого индийского мальчишки? Смит оторвал взгляд от соглашения. Если бы только несколько американцев, отправившихся в Патну, не исчезли бесследно и если бы индийское правительство не отказалось проявить хоть малейшую озабоченность по данному поводу, Смит вообще очень сомневался бы, что это входит в компетенцию КЮРЕ. Во всем этом он не мог пока усмотреть ничего, что бы представляло угрозу для его правительства. А это, в конце концов, и было первой и единственной функцией КЮРЕ — сохранять конституционное правительство. Именно с этой целью ныне покойный президент создал КЮРЕ, и именно с этой целью он поручил Смиту возглавить ее, и именно поэтому только два человека, кроме самого президента, — Смит и Римо — знали, что такое КЮРЕ и чем она занимается. С точки зрения уровня секретности, «Проект Манхэттен» по сравнению с КЮРЕ мог бы показаться собранием регионального комитета демократической партии в Гринвич-Вилледж. И это естественно. Результатом «Проекта Манхэттен» была всего-навсего атомная бомба, а сохранение секретности КЮРЕ — куда более важная задача. Раскрытие тайн КЮРЕ будет означать, что правительство не действовало и не может действовать в рамках конституции, а это может привести к полному развалу всей страны. Доктор Смит отложил бумаги в сторону. Он принял решение. Римо занимается этим делом, и пока пусть все остается как есть, а потом будет ясно, стоит ли дать Римо новое задание. А в качестве меры предосторожности он возьмет список людей, названных ему Римо, и проследит, чтобы их временно вывели из игры, прежде чем начнется «Марафон Блаженства» Шрилы Дора на стадионе «Кезар». Может быть, под предлогом медицинского обследования. И таким образом некоторые из козырей Дора будут биты. Но очень хотелось бы иметь полный список последователей Дора в Америке. Римо сообщал, что есть и другие. Смит посмотрел на компьютерный терминал, расположенный в углублении под стеклянной панелью у него на столе. Компьютер бесшумно и непрерывно выдавал распечатанную информацию, собранную тысячами агентов по всей стране агентов, которые думали, что работают на ФБР, или на налоговое управление, или служат таможенными инспекторами, или банковскими аудиторами, но все их донесения в конечном итоге попадали в компьютерную систему КЮРЕ. Там — намек, тут — неосторожное слово, где-то еще — изменение цен, и компьютер выдавал свое заключение на стол Смиту, сопровождая рекомендациями. Компьютер бесшумно печатал: «Возможен приток иностранной валюты, следствие — нестабильность цен на зерно на биржах Среднего Запада. Никаких рекомендаций». Пауза. И снова: «Авиакомпания, бывшая на грани разорения, снова платежеспособна. Изучить возможные связи с экспортерами нефти в арабском мире». Такие донесения целый день поступали к нему на стол. В этом состояла суть ежедневной рутинной работы Смита. Самое важное. То, что могло повлиять на безопасность Америки, на ее положение в мире. Может быть, он ошибся? Может, нужно отозвать Римо прямо сейчас? Возможно, это дело вообще не стоило того, чтобы поручать его Римо? Смит снова обратился к компьютеру, бесшумно печатавшему букву за буквой под стеклянной панелью. «Убийство полицейского на Среднем Западе, очевидно связанное с борьбой за контроль над преступным синдикатом в этой части страны. Деятели преступного мира имеют тесные связи с некоторыми сенаторами, и определенные законопроекты, касающиеся иммиграционных норм и имеющие отношение к деятелям преступного мира, были недавно внесены этими сенаторами». Вот это важно, решил Смит. Преступный мир дотянулся своими щупальцами ухе и до Сената. Возможно, это дело как раз для Римо с его способностями. Компьютер продолжал печатать: «Предлагается — нажать на сенаторов, заставить их отказать в политическом покровительстве лидерам преступных группировок». Вероятно, так и надо поступить, решил Смит. Вероятно, это и станет новым заданием для Римо. А компьютер печатал дальше: «Да святится имя Великого Всеблагого Владыки! Он есть неземное блаженство». И Смит содрогнулся. А в 2700 милях оттуда, на другом конце страны, Мартин Мандельбаум тоже содрогался, но от гнева. Он им зачитает положения закона о массовых беспорядках, это уж точно. Он им вставит в хвост и вставит в гриву. Как они посмели? Черт их раздери, как они посмели? Он шел по отполированному до блеска мраморному полу центрального аэровокзала Сан-Франциско, и гнев его возрастал с каждой минутой. Кто этот толстомордый молокосос? На каждой стене, на каждом столбе, на каждой урне в прекрасном, чистом здании аэровокзала висела картинка, изображающая круглолицего смазливого мальчишку с убогим подобием усов над верхней губой. Черт побери, да кто он такой? А под фотографиями были слова: ОН ПРИЕЗЖАЕТ!!! ВО ВТОРНИК ВЕЧЕРОМ!! СТАДИОН «КЕЗАР»!. ПРИГЛАШАЕМ ВСЕХ. ВХОД СВОБОДНЫЙ. Черт побери, кто ОН? И еще раз черт побери, как все эти гнусные картинки попали в чудесное, чистое здание аэровокзала, где хозяином был Мартин Мандельбаум? У НЕГО, кто бы ОН ни был, наверное, не было недостатка в наглости, и служащие аэропорта, работавшие под началом Мандельбаума, сейчас об этом услышат. Мандельбаум в ярости содрал одну из картинок с мраморной колонны и прошествовал в коридор, ведший в его кабинет. — Доброе утро, мистер Мандельбаум, — приветствовала его секретарша. — Соберите всех, — прорычал он. — Всех. Дворников, сантехников, уборщиц, маляров, мойщиков окон — всех. Соберите всех в конференц-зале через пять минут. — Всех-всех? — Да, мисс Перкинс, всех-всех, мать их в душу! — Мандельбаум прошел в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь. Ух, как он им вставит! Как вставлял во время Второй мировой войны, когда был старшим сержантом, и позже, на гражданской службе, когда у него появились первые двое подчиненных, и потом, продвигаясь вверх по служебной лестнице. Словом, всю свою жизнь. Было просто невозможно представить, что вандалы проникли в здание аэропорта ночью и весь его залепили листовками с изображением ЕГО. Мандельбаум взглянул на листовку, которую держал в руке. Что за глупая рожа! Какого черта — почему его служащие не заметили, как хулиганы поганят аэропорт? — ОН! — громко обратился Мандельбаум к лицу на листовке. — Держи свой зад подальше от моего аэропорта. Он смачно харкнул в эту гнусную рожу и попал Шриле Гупте Махешу Дору, Всеблагому Владыке, прямо промеж глаз. Потом швырнул листовку в мусорную корзину, стоявшую возле его стола, и принялся ходить взад-вперед, про себя отсчитывая пять минут, которые предстояло ждать. Подождать стоило. Это было великолепно. Он им вставил в хвост, и он им вставил в гриву. Сто сорок человек сидели перед ним в тупом, ошеломленном молчании, а Мартин Мандельбаум излагал им все, что он думает по поводу их неустанных усилий, направленных на поддержание чистоты в здании аэровокзала, время от времени добавляя некоторые соображения относительно морального облика их матерей и выражая сомнения в мужских достоинствах их предполагаемых отцов. — А теперь убирайтесь отсюда, — сказал он в заключение. — Убирайтесь отсюда и снимите со стен все до одной картинки с этой толсторожей сучьей жабой, а если вы увидите, как какой-нибудь ублюдок вешает их, то зовите легавых и пусть его арестуют. А если вы захотите сначала выколотить из него все кишки вместе с дерьмом, я не возражаю. Теперь убирайтесь. — Его взгляд пробежал по лицам служащих и остановился на первом заместителе, краснолицом отставном полицейском-ирландце по имени Келли, тихонько сидевшем в первом ряду. — Келли, последи, чтобы все было выполнено точно, — распорядился Мандельбаум. Келли кивнул, и, поскольку речь Мандельбаума была построена так, что не располагала к свободной дискуссии, все сто сорок служащих молча встали и вышли из большого зала. Вся эта толпа понеслась по зданию вокзала, на ходу срывая со стен портреты Шрилы Дора. — Что нам с ними делать? — спросил кто-то. — Отдайте мне, — сказал Келли. — Я их пристрою. Не рвите. Может, мне удастся продать их как макулатуру. — Он коротко хохотнул и принялся собирать плакаты и стопка на его вытянутых руках росла и росла. — Я их пристрою, ребята, — говорил он служащим, копошившимся по всему вокзалу, как рой муравьев, облепивших кусок сладкого пирога. — Не оставляйте ни одного. Ведь не хочется, чтобы жид снова нам вставил, а? — И он подмигнул. И служащие мигали в ответ, хотя прекрасно отдавали себе отчет в том, что человек, называющий Мандельбаума за глаза жидом, без всякого зазрения совести называет их самих за глаза ниггерами, латиносами и макаронниками. Келли собрал целую охапку, и когда, потея под грузом макулатуры, он направился из главного пассажирского зала в служебное помещение, вокзал был выскоблен до блеска. Келли вошел в пустую комнату, где стояли шкафы, в которых служащие хранили свои вещи, положил стопку листовок на деревянный стол и отпер высокий серый шкаф в углу комнаты. Дверца распахнулась. С внутренней стороны к ней клейкой лентой был прикреплен портрет Шрилы Гулты Махеша Дора. Келли огляделся по сторонам, удостоверился, что в комнате никого нет, затем наклонился вперед и поцеловал портрет в обрамленные пушком губы. — Не беспокойся, Всеблагой Владыка, — мягко сказал он. — Жид не сможет помешать твоему чуду. Он аккуратно положил стопку листовок в шкаф. Когда Мандельбаум уйдет домой, он, Келли, вернется за ними и снова расклеит. Как и прошлой ночью.Глава 9
— Ты меня удивляешь, крошка. Глядя на тебя, никак не подумаешь, что ты такая патриотка Америки, — сказал Римо. Джоулин Сноуи пропустила его слова мимо ушей. Она стояла на коленях у нижней ступеньки трапа, по которому только что сошла с самолета компании «Эйр Индия», и целовала асфальтовое покрытие, раскинув руки перед собой, словно бы молясь, аппетитно выставив круглый задок. — О, волшебная Америка! — стонала она. — Земля красоты и блаженства. Римо взглянул на Чиуна, невозмутимо стоявшего рядом. — О, жемчужина Запада! О, хранилище всего самого прекрасного! — Смотри-ка, — сказал Римо. — Патриотка! — О, возвышенная благородная страна! О, сокровищница святости! завывала Джоулин. — По-моему, она перебирает, — заметил Чиун. — А как же расизм? А как же этот ваш Гейтуотер? — Уотергейт. Это мелочи, — отозвался Римо и схватил ее за правый локоть. — Ладно, малышка, вставай и вперед. Она встала, прижалась к Римо и улыбнулась ему. Несмотря на серебристую полоску на лбу и темную краску на веках, ее лицо выглядело очень юным. — Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты привез меня на эту великую землю. — Да ладно, — скромно ответил Римо. — Страна и правда неплохая, но у нее есть свои недостатки. Даже я вынужден признать это. — У нее нет недостатков, — с вызовом заявила Джоулин. — Она совершенна. — Почему же ты из нее уехала? — спросил Римо, ведя девушку по направлению к зданию аэровокзала. — Я уехала потому, что Великий Всеблагой Владыка был в Индии, и тогда Индия была совершенна. А теперь Всеблагой Владыка в Америке... — Точно, — закончил Римо с отвращением. — Теперь Америка совершенна. Она была неуправляемой, когда он нашел ее, она была неуправляемой на борту самолета, и до сих пор она оставалась неуправляемой, как машина без тормозов. Римо повернулся к Чиуну и пожал плечами. Чиун доверительно поведал ему: — Человек, который посмел разрешить людям племени иллибад спуститься с гор, чтобы они его защищали, — такой человек способен на все. Если эта девушка — его последовательница, значит, у нее не все в порядке с головой. С нее надо не спускать глаз. И едва только через стеклянную дверь они вошли в главное здание аэровокзала, Джоулин издала дикий вопль и вырвалась из рук Римо. Публика обернулась на крик, чтобы узнать, в чем дело. Они увидели девушку в розовом, которая на полной скорости пронеслась по залу и, добежав до мраморной колонны, обняла ее обеими руками и принялась осыпать поцелуями. — Слушай, Чиун, это уже совсем глупо, — растерялся Римо. — Это твоя проблема. Я желаю только одного: попасть на подводное судно и вернуться в Синанджу, и чтобы твои фокусы не помешали мне это сделать. — Ты сам решил не ехать туда, — возразил Римо, рассматривая спину Джоулин — девушка все еще продолжала страстно целовать колонну. — Только потому, что надо было исполнить долг, а теперь долг исполнен, и я хочу поехать домой. Если бы в этой стране жили порядочные люди, которые держат свои обещания, мне бы не пришлось испытать чувство обиды, как сейчас, поскольку... — Верно, верно, верно, верно, — оборвал его разглагольствования Римо. Он покинул Чиуна и пошел за Джоулин Сноуи. Она уже полностью удовлетворила свою страсть к одной колонне и теперь обнимала следующую. Римо разглядел, что именно она так обильно смачивает слюной. К колонне была приклеена листовка, изображающая Шрилу Гупту Махеша Дора. Римо покачал головой. Шрила был похож на толстую коричневую жабу. Коричневая жаба с растительностью под носом, которой никак не удается стать усами. Подойдя вплотную к Джоулин, он услышал, как она лепечет: — О, небесное блаженство! О, совершеннейший Великий Владыка! — Каждое слово сопровождалось смачным чмоканьем. — Твоя раба снова ожидает тебя, открыв для тебя свое тело — чистое поле, которое ты можешь вспахать по своему желанию. — Не говори непристойности, — сделал ей замечание Римо и, обхватив за талию, оторвал от колонны. — Не обращай в непристойность то, что на самом деле чисто, духовно и прекрасно. Я — служанка Владыки. — Он похож на похотливого старичка, — заметил Римо. — Но нет — и на это не потянет. Так и останется сексуально озабоченным недоростком с пухом на губе. Тут к ним подошел Чиун, и Римо повел Джоулин Сноуи по направлению к выходу из аэровокзала. — Он совершенный Владыка! — визгливо кричала она. — Он блаженство! Он мир и любовь для тех, кто искренне любит его. Я была среди избранных! Она продолжала свой кошачий концерт и в такси, пока Римо пытался прокричать шоферу адрес. — Он блаженство! Он красота! Он сила! — Она свихнулась, — сказал Римо шоферу. — Отвезите нас поскорее в город. Я скажу, куда конкретно, когда она выдохнется. Но Джоулин не унималась. — Он блаженство! Он совершенство! Он мир и любовь! — вопила она. — Шеф, останови-ка здесь, — сказал Римо. Машина остановилась у обочины. Римо перегнулся через спинку переднего сиденья, чтобы шофер мог его слышать. — Тебя этот шум не нервирует? — громко спросил Римо. Шофер кивнул. — Это твоя младшая сестренка или кто? — прокричал он в ответ. Римо отрицательно покачал головой, сунул руку в карман и достал пятидесятидолларовую бумажку. — Возьми, — сказал он, протягивая деньги шоферу. — Это тебе плата вперед и чаевые. А пока не хочешь ли прогуляться вон до того кафе и выпить чашечку кофе? Дай мне пять минут. Шофер развернулся на сиденье и внимательно посмотрел на Римо. — Что ты задумал? — спросил он. — На прошлой неделе какие-то типы пытались разделать счетчик у одного из таксистов. — Разделать? Я никогда в жизни не сражался со счетчиками, — заверил его Римо. — Давай, всего пять минут. — Я возьму ключи? — Конечно, — кивнул Римо. Шофер еще раз взглянул на пятидесятидолларовую бумажку, пожал плечами, выхватил бумажку из руки Римо и засунул в карман своей желтой клетчатой рубашки. — Ладно, мне так и так пора пообедать. Он открыл дверь и ушел, предусмотрительно положив ключи в карман. — Он истина! Он красота! Он чудо! Он великолепие! — Чиун, сходи прогуляйся, — попросил Римо. — Не пойду. Никакие вопли не выгонят меня из машины. Да и район этот мне кажется подозрительным — может, тут совсем даже не безопасно гулять. — Ладно, папочка. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. Римо обернулся к Джоулин Сноуи, которая все еще продолжала визжать, и положил руку ей на левую грудь, потом пальцами нащупал окончание нерва пониже соска и сильно ущипнул. — О любовь! О совершенство! О-о-о-о-о! — застонала Джоулин. — О, как это отвратительно! — заявил Чиун. — Вы, американцы, ведете себя, как лошади на пастбище. В следующее мгновение он стоял на мостовой, и дверца машины захлопнулась за ним с такой силой, что это вряд ли способствовало продлению службы замка. Оставшись в машине наедине с Джоулин, Римо сказал: — Ты хочешь блаженства? Я дам тебе блаженство. В конце улицы шофер такси потягивал кофе. В другом конце улицы Чиун рассматривал витрину магазина, уставленную магнитофонами, радиоприемниками и переносными телевизорами, показавшимися ему интересными и заслуживающими того, чтобы их приобрести, пока не выяснилось, что все они сделаны в Японии. Он заставил себя оставаться на месте ровно триста секунд, потом вернулся к машине. Он открыл заднюю дверцу и сел рядом с Римо и Джоулин Сноуи. При этом он не проронил ни слова. Через несколько минут вернулся шофер. Он подозрительно глянул на своих присмиревших пассажиров, желая удостовериться, что Римо не прикончил крикунью. Джоулин тихо сидела между Римо и Чиуном. Единственным звуком, который она издавала, было тихое постанывание. При этом она беспрестанно улыбалась. Шофер завел мотор. — М-м-м-м, — стонала Джоулин. — Блаженство. Счастье. М-м-м-м-м. — Она обхватила шею Римо обеими руками. — Ты тоже совершенный Владыка! Чиун хихикнул. Римо с отвращением отвернулся. Десять минут спустя Римо стоял в телефонной будке. На противоположной стороне Маркет-стрит в Сан-Франциско электронные часы на здании банка показывали часы, минуты и секунды: 11.59.17. Римо чувствовал себя неуютно — ему казалось, что времени уже больше. Часов он не носил — не носил ухе многие годы, но он не верил, что сейчас 11.59. Римо набрал номер через код 800, позволявший звонить в любой город из любого конца страны. Смит снял трубку после первого же гудка. — Как раз вовремя, — сказал он. — Я уже собирался отключать на сегодня эту линию. — Сколько сейчас? — спросил Римо. — Двенадцать ноль две и пятнадцать секунд, — ответил Смит. — Я так и знал, — сказал Римо. — Тут часы показывают неправильное время. — Что в этом особенного? Большинство часов показывает неправильное время. — Ага, — отозвался Римо. — Я знал, что они врут, но не знал, на сколько. Я уже сто лет так не выбивался из чувства времени. — Наверное, сказалась разница поясного времени, — предположил Смит. — На мне никогда не сказывается разница поясного времени, что бы она ни значила, — ответил Римо. — Ладно, не важно. Какие новости? — Мы были в Патне, но маленькая толстая жаба ускакала еще до того, как мы туда приехали. — Где вы сейчас? — В Сан-Франциско. Этот Всеблагой Зашрила через пару дней устраивает тут что-то вроде митинга. — Ясно, — сказал Смит. — Как я полагаю, это и есть то самое «грандиозное событие», о котором мы уже столько слышали. — Думаю, да. Он собирал коллекцию баптистских священников. — Баптистских священников? Зачем? — Не знаю. Может быть, это его новообращенные последователи. Когда я его найду, я выясню. Чиун меня достал. Он хочет немедленно отправиться в Синанджу. — Римо, с этим придется подождать. В системе секретности КЮРЕ произошел прокол. Где-то внутри нашей организации есть люди Шрилы. — Почему бы и нет? Его люди везде. А вы сбросили всех тех людей, о которых я вам говорил, с крыши небоскреба? — Нет. Но их всех положили на обследование, и они там пробудут, пока Шрила не уедет из страны. Вы сказали, что есть и другие последователи, имена которых тот человек в Сан-Диего не знал. — Ага. — Попытайтесь узнать, кто это. У меня есть ощущение, что «грандиозное событие» как-то связано с американскими последователями Шрилы. — Возможно. — Вам помощь нужна? — вдруг спросил Смит. — Да, пожалуй, духовой оркестр не помешает — пусть все знают, что мы с Чиуном здесь. Парочка команд по устройству фейерверков и артиллерийский дивизион, и тогда, я думаю, мы сумеем справиться с Его Пресветлым Толсторожеством. Конечно же, мы обойдемся без посторонней помощи. Во всяком случае, ваши компьютеры нам ничем помочь не смогут. Сколько сейчас? — Двенадцать ноль пять и десять секунд. — Черт возьми, я отключаюсь. Пока, Смитти. Не перерасходуйте свой бюджет. Пока Римо отсутствовал, в машине произошел следующий разговор. — Вы его друг? — спросила Джоулин Чиуна. — У меня нет друзей, кроме меня самого. — Но вы так хорошо ладите. — Он мой ученик. Он туповат, но, со скидкой на это, мы делаем все, что можем. Он мне больше сын, чем друг. — Не понимаю. — Если друг вам больше не нравится, дружбе наступает конец. С сыновьями все по-другому. Даже если они вам не нравятся, они все равно остаются сыновьями. — Верно, приятель, — поддержал его шофер. — В точности, как с моим. Слишком много о себе думает. Учился в школе, уже тогда входил в сборную штата по футболу. Я вкалывал, только чтобы он окончил школу. Ему за его спортивные успехи готовы были дать стипендию в колледже. И что же? Он оказался настолько ленивым, что даже школу не осилил. И вы думаете, он стал после этого искать работу? Да никогда в жизни? Он сказал, что ему нужно положение. Ему, видите ли, первая попавшаяся работа не годится. — Меня не интересуют подробности личной жизни твоего оболтуса-сына, — заявил Чиун. — Да, положение! — Шофер не расслышал ни слова из замечания Чиуна. — Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное? Ему не нужна работа — ему нужно положение! — Я придумал подходящее для тебя положение, — сказал Чиун. — Лежа на животе. Лицом в грязь. И молча. Римо вернулся в машину. — Ну что? — спросил Чиун. — Что «ну что»? — Когда отходит корабль? — Боюсь, еще не скоро, — сказал Римо и назвал шоферу адрес на Юнион-стрит. Чиун скрестил руки на груди. Джоулин посмотрела на него, потом — на Римо. Римо сказал: — Ничего не поделаешь, папочка. Дело есть дело. Дело всегда на первом месте. Джоулин посмотрела на Чиуна. — Дело не должно заслонять собой выполнение обещаний, — произнес Чиун. — Сначала надо закончить всю эту историю, — сказал Римо. Джоулин вертела головой от Римо к Чиуну, словно следя за мячиком для пинг-понга. — Но что такое обещание белого человека? — спросил Чиун, обращаясь к себе самому. — Ничто, — ответил он сам себе. — Ничто, данное ничем, означающее ничто и стоящее ничто. Римо, ты — ничто. И Смит тоже — ничто. — Правильно, папочка, — поддакнул Римо. — И не забудь добавить про расистов. — Да, и вы оба расисты. Я такого в жизни не встречал: невыполненные обещания, неблагодарность... Вы никогда бы не позволили себе ничего такого в отношении человека с кожей такой же бледной, как у вареной рыбы или у вас самих. — Верно, — согласился Римо. — Мы расисты с головы до ног — и я, и Смитти. — Правильно. — И нашим словам нельзя доверять. — Это тоже правильно. Римо обратился к Джоулин: — А ты знаешь, что он обучил меня всему, что я знаю. — Да, — кивнула Джоулин. — Он мне сказал. — А, уже успел. — И, кстати, он прав, — сказала Джоулин. — В чем? — Ты расист. — С чего ты взяла? — удивился Римо. — Все этознают. Все американцы расисты. — Верно, девочка, — удовлетворенно заметил Чиун. — Расизм — это самооборона людей, которые ощущают свою неполноценность.Глава 10
В Сан-Франциско, на тихой улочке — ответвлении Юнион-стрит, разношерстные и разномастные хиппи вразнос торговали всякими разностями. Ювелирные изделия, раскрашенные ракушки и камни, кожаные ремни заполняли маленькие лотки и лавчонки по обеим сторонам улицы. Торговля в целом шла плохо, но торговцев это, похоже, не беспокоило. Они с самым довольным видом грелись на солнце, курили марихуану и толковали меж собой, как будет здорово, когда победит революция и новое социалистическое правительство станет платить им за то, что они здесь сидят. В конце улицы была посыпанная гравием площадка, окруженная высоким деревянным забором. По периметру площадки стояли лавчонки, и на одной из них развевалась листовка с портретом Шрилы Гупты Махеша Дора. Джоулин грохнулась на колени и поцеловала стальной трос, к которому была прицеплена эта листовка. — О, Всеблагой Владыка, — пропела она. — Я пересекла море, чтобы вновь узреть твое совершенство. — Эй, ты! Какого черта ты дергаешь мой трос? — крикнул ей бородатый загорелый светловолосый парень. Он был без рубашки, в джинсах с грязной бахромой, в ухе — серебряная серьга. Парень торговал в лавчонке виноградным соком. Из лавок, стоявших вдоль забора, выглянули люди, главным образом молодые женщины, и воззрились на Джоулин. — Они плохо пахнут, — сказал Чиун Римо. Римо пожал плечами. — Это и есть дети цветов? — спросил Чиун. Римо кивнул. — Почему же они не пахнут цветами? — Хороший запах — это составная часть общего заговора мирового империализма, — заявил Римо. Чиун засопел. — Впрочем, какая разница. Все белые пахнут странно. Бородатый блондин тем временем пытался поставить Джоулин на ноги. Она же упорствовала в своем намерении стоять на коленях. Обеими руками она вцепилась в трос, который крепил шест, поддерживавший крышу лавчонки. — Я сказал, проваливай отсюда! — орал парень. Римо направился было к Джоулин, но тут раздался чей-то громкий голос: — Прекрати! Голос доносился с противоположного конца площадки. Все лица повернулись туда. Там стоял человек. Он вышел из калитки в заборе между двух лавчонок. На нем было розовое одеяние, ниспадавшее складками к обутым в серебристые сандалии ногам. Лоб его пересекала серебристая полоска — такая же, как у Джоулин. — Оставь ее, — нараспев произнес он. — Она одна из нас. — Это не дает ей права дергать трос и раскачивать мою лавку, — заявил светловолосый парень и снова попытался поднять Джоулин с колен. Человек в розовом дважды резко хлопнул в ладоши. Молодые женщины из соседних лавок повернулись, как по команде, и медленно направились в сторону Джоулин и бородатого блондина. Тот все еще был занят девушкой и не сразу увидел угрожающую ему опасность. На него надвигалась дюжина молодых женщин с ничего не выражающими лицами. Их ноги — большей частью обутые в сандалии — ритмично топали по гравию, производя шум, какой издает поезд, медленно отходящий от станции. — Эй! — крикнул им парень. — Ладно вам, я просто пошутил. Я не хотел, чтобы она... И тут они на него набросились. Четверо навалились на беднягу всей тяжестью своих тел и как бы пригвоздили к земле, а остальные окружили и принялись бить руками и ногами по лицу и вообще по чему попало. Джоулин с непреклонной решимостью держалась за трос и бормотала: — О блаженный! О блаженнейший! Человек в розовом посмотрел на Римо и Чиуна и улыбнулся им. Улыбка не была ни дружелюбной, ни извиняющейся. Потом он снова дважды хлопнул в ладоши. По этому сигналу женщины, избивавшие парня, прервали свое занятие, поднялись и потопали назад к своим лавкам. — Через час тебя здесь не будет, — обратился человек в розовом к окровавленному, в синяках парню, валявшемуся на гравии. — Ты недостоин здесь находиться. Потом он понизил голос и обратился к Джоулин: — Встань, дитя Патны. Блаженство ожидает тебя. Джоулин поднялась, как по команде, и направилась к нему. Римо и Чиун пошли следом за ней. — У вас есть к нам дело? — спросил человек в розовом. — Мы привезли ее из Индии, — ответил Римо. — Из Патны. — И, не вполне отдавая себе отчет, зачем он это делает, он показал жрецу золотой значок, найденный им на полу дворца Дора. — Вообще-то, — вставил Чиун, — мы направлялись в Синанджу, но нас остановило обещание белого человека. — Ах да, Синанджу, — чуть растерянно пробормотал жрец. — Заходите. Римо он кивнул как своему. Жрец провел их через калитку в сад, где цвели крупные, пахучие, тропического вида цветы, а затем в заднюю дверь старого здания, выходившего фасадом на соседнюю улицу. Там они оказались в залитом солнцем зале, который был переоборудован из четырех маленьких комнат первого этажа. В помещении было безукоризненно чисто. Девять молодых женщин в просторных белых одеяниях сидели на полу и шили. Когда жрец привел новоприбывших, все женщины оторвались от шитья и взглянули на них. — Дети блаженства! — громко объявил жрец в розовом и для пущей убедительности хлопнул в ладоши. — Эти путники прибыли из Патны. Молодые женщины с белой кожей и соломенными, черными и каштановыми волосами вскочили на ноги и окружили Джоулин. — Ты видела Его? Джоулин кивнула. — Он поделился с тобой своим совершенством? Джоулин кивнула. — Окажите ей гостеприимство — пусть чувствует себя как дома, — сказал жрец и жестом позвал Римо и Чиуна следовать за ним в соседнюю комнату. За их спинами раздавалась счастливые голоса молодых женщин. — Какой он, наш Великий? — спросила одна. — Он — совершенство, — ответила Джоулин. Чиун остановился и кивнул. — А какое это совершенство? — спросила другая. — Это совершенное совершенство. Чиун снова кивнул, на этот раз более энергично. Джоулин продолжала восхваления. — Он мудрость всяческой мудрости. Он — лучший из лучших. Чиун с этим согласился. Римо обернулся к нему: — Чиун, они говорят о Шриле. — Нет, — не поверил Чиун. — Да, — настаивал Римо. — Все американцы — идиоты. Римо проследовал за жрецом и Чиуном в кабинет и на пороге обернулся. Число девушек выросло с девяти ухе до пятнадцати. Одна что-то шепнула Джоулин на ухо, та покраснела и кивнула. Девушка в восторге захлопала в ладоши: — Расскажи нам все. — Я тоже хотела поехать в Святую Патну, — пожаловалась еще одна девушка. — Но мой отец отобрал у меня кредитную карточку. — Идите сюда! — крикнула одна из девушек новым, которые все прибывали и прибывали. — Познакомьтесь с сестрой Джоулин. Она была в Патне и видела Великого Владыку. Она с ним... Римо закрыл за собой дверь. Человек в розовом сел за стол и грациозным жестом указал Римо и Чиуну на мягкие кожаные кресла. — Добро пожаловать в нашу обитель, — сказал он. — Я — Гопала Кришна, старший гуру Калифорнийского региона. — Где Владыка? — спросил Римо. Кришна пожал плечами. — Все готово для встречи. Мы приготовили лучшие комнаты. И даже поставили электронные игровые автоматы. — Ясно, но где он сам? — повторил Римо. — Мы с вами еще толком не пообщались, — ушел от ответа Кришна, — Вы его ученики? — Он ученик, — ответил Чиун. — А я — это я. — А что такое "я"? — Я — это человек, поверивший обещаниям вероломных бессердечных расистов. — Чиун, прошу тебя. — Это правда. Правда. Расскажи ему, и пусть скажет, что это неправда. — Правда то, что мы здесь и мы сделаем все, чтобы грандиозное событие свершилось во славу Великого Владыки, — сообщил Римо Кришне. — Для этого мы и приехали из Патны. Чиун рассмеялся. — Великий! — презрительно произнес он. — Нам велели подготовиться к его приезду, — поведал Кришна. — Но он может остановиться и где-то еще. — В зоопарке. Вместе с лягушками и жабами, — пробормотал Чиун. — Чиун, будь добр, выйди и поговори с девушками. Расскажи им о великолепии Великого, — попросил Римо. Итак, Великий Мастер Синанджу вышел из кабинета, пока Римо и лжеиндиец болтали глупости, и начал вести беседу с юными женщинами, собравшимися там, и поведал им абсолютную истину, что было не слишком сложно, ибо никто особенно не задавался вопросом, о ком именно он ведет речь. — Что вы думаете о Великом? — Он самый благородный, самый добрый, самый чуткий человек на земле, — ответил Великий Мастер Синанджу. — Он правда воплощенное совершенство? — Некоторые приближаются к совершенству. Он достиг его и пошел дальше. — Чему он учит? — Творите добро и любите справедливость, и будьте милосердны, и все у вас будет хорошо, — изрек Мастер Синанджу. — Как нам приблизиться к совершенству? — Слушайте, что он говорит, и поступайте так, как он учит, — сказал Великий Мастер Синанджу. — Это самая драгоценная истина, какую я могу вам дать. — Идите сюда! Послушайте, что говорит этот мудрый человек. Познакомьтесь с мудростью Востока, освященной блаженным совершенством Великого Владыки. Такое занятие нашел для себя Мастер Синанджу, пока по соседству, в маленькой комнате за закрытыми дверями, Римо продолжал совещаться с Кришной. Когда дверь за Чиуном затворилась, Кришна обеими руками снял с головы розовый тюрбан, и вокруг головы выросла копна светло-рыжих курчавых волос. — Ох, нелегкая это работа, — вздохнул он. — Круто тебе приходится — такое хозяйство, — посочувствовал ему Римо. — Не-а, нет у меня никакого хозяйства. Они просто дали мне титул и платят двадцать процентов от всего, что я заработаю. Понимаешь, я что-то вроде дилера — торгую блаженством. А что у тебя за акцент? — Ньюарк, штат Нью-Джерси, — ответил Римо. Он был раздосадован — ему давно полагалось говорить без акцента. — Дай пять, старина, — обрадовался Кришна. — Я сам из Хобокена. Ньюарк изменился. — Да и Хобокен тоже, — сказал Римо, протягивая руку. Кришна схватил ее и начал изо всех сил трясти. — Как ты во все это вляпался? — спросил он. — Да как-то просто занесло, — ответил Римо. — А ты? — Ну, понимаешь, революция вроде как заглохла, и они начали закручивать гайки. А ко всему этому дерьму насчет третьего мира у меня как-то никогда душа не лежала. То есть, конечно, там можно было что-то сделать, но уж слишком много придурков. И вот пару лет назад всплыло это дело, и я решил завербоваться. Фирма Дора была тогда поменьше, чем сейчас, и им были нужны профессиональные организаторы. Ну, и Ирвинг Розенблатт тут как тут. Но и здесь все, как везде. Они начали разрастаться, и теперь на самых тепленьких местечках сидят их собственные жирные задницы. Слушай, выпить хочешь? Римо отрицательно покачал головой. — Может, травку? У меня тут прекрасный товар с Гавайев. — Нет, — отказался Римо. — Я завязал. — Пить в одиночку — что может быть хуже! Только одно: не пить совсем. Кришна подошел к небольшому шкафу, вытащил из-за книг бутылку виски, налил себе полный стакан «Чивас Ригал», улыбнулся и подмигнул Римо: — За казенный счет езжу только первым классом. — Для грандиозного события все готово? — поинтересовался Римо. — Хрен его знает! Это меня и бесит. Меня сделали боссом, я имею свои двадцать процентов и не жалуюсь, потому что дела идут неплохо. А теперь, когда они затеяли этот свой Марафон Блаженства, меня отставляют в сторонку. Понасылали сюда своих ловкачей со всего мира, а я вроде не при чем. — Он злобно глотнул виски. — Я скажу тебе, что они собираются сделать. Они заявят, что сан-францисское отделение не имеет никакого отношения к Марафону, и попытаются зажать мои двадцать процентов! — Сволочи, — согласился Римо. — Они что, даже не посвятили тебя в детали? — Даже и понюхать не дали. Скажи ты. Что там будет? Все кругом только и трубят о чем-то грандиозном. Римо пожал плечами и без особых усилий изобразил сожаление: — Приказ, старина. Ты ведь понимаешь. — Да, ясно. — Кришна сделал еще один большой глоток. — Впрочем, не беспокойся. Миссия Сан-Франциско будет присутствовать там во всей славе своей, чтобы приветствовать старину Всеблагого. — Ты все-таки думаешь, что свами тут появится? — продолжал допытываться Римо. — Свами, — расхохотался Кришна. — Хорош свами!.. Да откуда мне знать? Но на всякий случай мы установили тут его любимый электронный пинг-понг. — Кстати, должен тебя поздравить, — сказал Римо. — У тебя тут очень крутая служба безопасности. Девушки — это здорово. Как они того парня отделали! — Ага. Телки — они всегда в первых рядах борцов за свободу. Тяжкая это доля — родиться бабой. — То есть? — Ну а как же — а с чего бы они тогда носились со всяким дерьмом? Все ищут каких-то великих тайн или простого способа всех сделать счастливыми. Что за жизнь! Римо кивнул. — У тебя серебристая полоска на лбу. Похоже, ты был в Патне, но сохранил способность мыслить здраво. Кришна допил виски и снова наполнил стакан. — Знаешь, говорят, зараза к заразе не пристает. Бизнес Дора стар, как мир. Немного наркотиков, много секса, а еще больше светлого будущего для всего человечества. Хочешь трахнуть родную мамочку? Валяй. Это средство достижения блаженства. Хочешь ограбить своего работодателя или надуть акционеров? Ты просто обязан это сделать, если хочешь достичь блаженства. — А ты сам? — Когда я поехал в Патну, я прекрасно представлял себе, что меня ждет. И его штучки не сработали. Я уже сидел на игле, и секса я перепробовал предостаточно, так что этим меня не проймешь. А счастье всего человечества? Тьфу, я и так всегда счастлив. Но как бы то ни было, я притворился и вел себя, как все остальные, и вот я тут, и не просто я — а главный гуру. И сдается мне, они хотят надуть меня и отобрать мои кровные двадцать процентов. Пусть лучше поостерегутся. А если они это сделают — я уйду в трансцендентальную медитацию. — Во всяком случае, — произнес Римо, вставая, — я сообщу, куда надо, что система безопасности у тебя безупречна. И вообще все отделение, по-моему, работает неплохо. — Спасибо. У вас есть где остановиться? Римо помотал головой. — Ладно, оставайтесь здесь. У нас наверху полно свободных комнат. Раньше тут был бордель. — Думаю, так мы и поступим, — согласился Римо. — Здесь мы будем поближе ко всему происходящему Особенно если Всеблагой соизволит явиться. Скажи мне еще вот что: как ты добился такого цвета кожи? — Лосьон для загара, — усмехнулся Кришна. Он отставил стакан и теперь пытался запихнуть свои рыжие космы под розовый тюрбан. — Ну, знаешь, эта химическая дрянь. Мажься погуще и почаще — и станешь коричневым, как индиец. Одно неудобство — когда я езжу в Малибу на уикенд, то выгляжу так, будто у меня желтуха. Зазвонил телефон. Кришна откашлялся и, подражая индийскому акценту, сказал: — Миссия Небесного Блаженства. Может ли Кришна вас осчастливить? Он выслушал, что ему сказали, и присвистнул: — Ни фига себе. Спасибо, что позвонили. Он повесил трубку и улыбнулся Римо: — Черт побери, я рад, что вы тут. — А что такое? — удивился Римо. — На прошлой неделе прошел слушок, что в отделении Миссии в Сан-Диего произошла какая-то заварушка. Но толком никто ничего не знал или не хотели говорить. А сейчас мне рассказали. Старший гуру, Фредди, откинул копыта. Кто-то сломал ему шею. — Кто же? — невозмутимо спросил Римо. — Они пока не знают. Все там разбежались, чтобы не иметь дела с полицией. — Ты думаешь, они подбираются к Шриле? — Черт его знает, — пожал плечами Кришна. — Одно тебе скажу: я рад, что ты здесь. Мне вовсе не хотелось бы чтобы тут болтались всякие психи и убивали моих людей. — Не волнуйся, — заверил его Римо. — Мы тебя защитим.Глава 11
— Кто же он, Элтон? — Индеец. — Да брось ты, Элтон, во всей стране не осталось ни одного индейца. — Да не тот индеец. Он из тех индейцев, что в Индии живут. — Элтон Сноуи перегнулся через стойку, всю испещренную следами окурков, и прошептал в багровое ухо бармена: — Вроде как ниггер, ясно? — Еооо... С твоей Джоулин? — На толстом лице цвета вареного рака отразилось недоверие. Сноуи мрачно кивнул. — Наркотики. Он ее накачивает. Ну, я пошел к пастору-ниггеру и отправил его туда, но он так и не вернулся. Наверное, и его накачали. — Слушай, Элтон, по-моему, все пошло наперекосяк с тех пор, как этот раздолбай заказал чашку кофе. Сноуи задумчиво кивнул и глянул на стакан кактусовой водки в руке. — Надо было его тогда пристрелить, — продолжал бармен. — Да, — сказал он, как бы соглашаясь с собой. — Надо было его пристрелить. Сноуи, который вымотался, весь день собирая отряд добровольцев, готовых помочь ему в деле спасения дочери, устало ответил: — Но как бы это помешало этому кобелю из Индии? — Это был бы для него урок. Вся беда в том, что мы слишком позволяем высовываться всяким ублюдкам. Сначала ниггеры, потом пуэрториканцы, потом настоящие индейцы, а теперь еще эти странные индейцы, которые на самом деле ниггеры. И все они нами утираются. Не успеешь оглянуться, как еще и католики начнут выступать. — Будем молиться, чтоб до этого не дошло, — сказал Сноуи. — Да уж. А то после них непременно жди жидов. Мысли о таких ужасных последствиях усилили жажду Сноуи, он залпом осушил стакан и со стуком поставил его на стойку — Еще, Элтон? — Нет, хватит. Ну, и как? — Только мигни. Я с тобой. — Хорошо, — произнес Сноуи. — Собери вещи. Мы едем сегодня. — Мы? — Ты, я, Фестер и Пьюлинг. — Хей-хо! — воскликнул бармен. — Все мы едем в Сан-Франциско? — Угу. — Черт побери, вот это я понимаю — гулять так гулять! И без жен!! Хейхо!! — Он так громко закричал, что посетители бара уставились на него с недоумением Он наклонился к Сноуи и сказал уже тише: — Я просто сгораю от нетерпения. — Сегодня вечером у меня. В шесть.Глава 12
Он ехал из Фриско на запад, в сторону Японии, которая называет себя Страной восходящего солнца, но с точки зрения Америки является Страной заходящего солнца, что Америка и продемонстрировала в конце Второй мировой войны, и далее — через мост Золотые Ворота, застенчиво краснеющий в лучах полуденного солнца. Зной прогнал покров тумана, вездесущие рабочие наносили на мост очередную дозу омерзительной красной краски, а его путь лежал дальше — с моста на шоссе, потом в тоннель, разинутая пасть которого была размалевана всеми цветами радуги, и, наконец, снова из тоннеля на шоссе. Он вел машину без напряжения, очень четко. Его внимание не было сконцентрировано ни на машине, ни на дороге, его тело и инстинкты были просто настроены на одну волну с ними и автоматически реагировали на каждый поворот дороги, точно рассчитывая массу машины, скорость, величину центробежной силы с поправкой на коэффициент трения колес — и все это не сознанием, а кончиками пальцев, ладонями и спинным мозгом. Фердинанд Де Шеф Хант никогда раньше не бывал в этой части Сан-Франциско. Несколько лет назад он приезжал сюда по делам, но у него тогда не было никакого желания осматривать окрестности Хант рано узнал о своей способности подчинять себе разные предметы и местности тоже он рассматривал как своего рода предметы, только большие Потому места которые он не видел, его не интересовали. Впереди еще один тоннель. Склон горы над ним был вымазан белой краской, словно какой-то исполинский Том Сойер пытался выкрасить не забор, а весь мир. Острый взгляд Ханта различил под краской рисунок. Он слегка притормозил. Да, там была когда-то изображена женщина, обнаженная женщина высотой в сорок футов. Белая краска уже начала стираться, и под ней проступали пышные формы женщины. И выглядела она весьма соблазнительно. Еще две недели, решил Хант, и белая краска вся слезет: хорошо, если к этому времени он еще будет поблизости. Ханту очень хотелось получше рассмотреть женщину. По резкости линий рисунка он догадался, что и художником тоже была женщина. Мужчины, изображая женщин, обычно пользуются мягкими плавными линиями, каких на самом деле женское тело не имеет, но большинство мужчин этого не знает, потому что они попросту боятся смотреть на женщин. Чтобы оценить женщину, чтобы разглядеть ее внутреннюю силу и жесткость, нужна женщина — и в этом рисунке явно чувствовалась женская рука. Открытие замазанной картины означало, что день не прошел бессмысленно. Так бывает, когда в углу картины Иеронима Босха находишь маленькую деталь, которую не замечал раньше, хотя видел картину уже сто раз, и вот, на сто первый, вдруг замечаешь эту деталь и крик удивления рвется из груди, и какая тебе разница, если другие совершили это открытие раньше. Для тебя это твое личное открытие, настоящее и бесценное. Оно превращает тебя в Колумба, и Хант, нажимая на газ и снова увеличивая скорость, испытывал именно такие ощущения. И дальше, в сторону с автострады, через маленькие городишки, жители которых в основном заняты изготовлением разных вычурных поделок, отчего о районе к северу от Залива идет дурная слава среди любителей искусства. И вот дорога перевалила через холм, и, спустившись по длинному пологому склону, Хант неожиданно выехал из сельской местности в пригородный район, который вполне можно было бы перенести в любую другую часть Соединенных Штатов, а потом миновал окраины и въехал в центр города — аккуратный и весь словно срисованный с городов времени освоения Запада. Милл-Вэлли. Оставив позади магазин стройматериалов, Хант оказался на главной площади. На перекрестке сигнал светофора заставил его остановиться. Напротив была старая пивнушка. Перед входом стояли три мотоцикла с наклейками, гласящими, что «Иисус бережет», — и, видимо, речь шла о весьма существенных сбережениях, потому что это были мощные «харлей-дэвидсоны», каждый ценою тысячи по три. Еще один квартал. Хант повернул налево, и его старенький «форд» 1952 года покатил вверх по склону холма. Похоже было, что он ехал по спине гигантской змеи, кольцами свернувшейся на дороге специально для того, чтобы ее раздавили. Он доехал до едва заметной проселочной дороги, отходящей в сторону от шоссе, и чуть было не проскочил мимо, но дернул рычаг, переключая скорость с третьей на вторую, одновременно с этим развернул передние колеса вправо и нажал на тормоз. Машину занесло, он выключил зажигание и отпустил тормоз, и машина своим ходом поехала по проселочной дороге, постепенно замедляя ход, а Хант сидел, сложа руки, позволяя машине катиться по инерции, и ничуть не удивился, когда автомобиль остановился в дюйме от двери гаража. В отличие от Америки цивилизованной, где гаражи строятся либо вплотную к дому, либо неподалеку от него, здесь гараж стоял на самом краю обрыва, а сбоку от него Хант увидел ступеньки, ведущие вниз. Хант пошел по ступенькам, и тут путь ему преградили четыре человека в длинных розовых одеяниях — здоровенные парни с непроницаемыми коричневыми лицами. Они стояли, скрестив руки, и в упор смотрели на Ханта. — Я Ферди... — Мы знаем, кто вы, — оборвал его один из людей в розовом. — Следуйте за нами. Двумя пролетами ниже, на узком выступе скалы, примостился домишко — серое деревянное здание с окнами на все четыре стороны. Не проронив ни слова, четверо в розовом повели Ханта в дом, и он оказался в маленькой комнате с розовыми стенами. В комнате раздавался какой-то странный писк. В центре помещения Хант увидел огромный металлический ящик. По бокам ящика торчали грязноватые сапоги для верховой езды и клетчатые бриджи. — Он здесь. Всеблагой Владыка, — произнес голос за спиной Ханта. — Уйди отсюда, Христа ради, — донесся голос из-за ящика. Потом Хант остался в одиночестве. Он слышал, как за его спиной закрылась дверь, как из ящика донеслась новая серия попискиваний, и наконец: — Ч-черт! — и из-за игрового автомата высунулось толстое лицо. — Итак, ты и есть тот самый янычар? — спросило оно. — Я Фердинанд Де Шеф Хант, — ответил Хант, который не знал, зачем он здесь и что такое янычар. Знал он только одно: что двое владельцев фирмы дали ему бессрочный отпуск с полным содержанием и оплатили всю дорогу до Сан-Франциско. — А эти два трепача с Уолл-стрит не соврали? Ты действительно большой мастер? Хант не знал этого и пожал плечами. Шрила Гулта Махеш Дор встал со стула. И сидя, и стоя, он все равно был ниже, чем игровой автомат. На нем были бриджи в красную, коричневую и белую клетку, темно-коричневые высокие сапоги и золотисто-бежевая майка с тремя обезьянками — не видеть зла, не слышать зла, не говорить зла. Майка туго облегала его мягкую и округлую, почти женскую грудь. — Возьми стул, — сказал он. — Ты знаешь, чего я хочу? — Я даже не знаю, кто ты есть, — ответил Хант, усаживаясь на вращающийся стул, обтянутый черной кожей, — такой же стул был и у Дора. Дор внимательно посмотрел на Ханта и откинулся на спинку своего стула. — Как тебя, кроме Ханта? — Фердинанд Де Шеф Хант. — О'кей. Пусть будет Фердинанд. Можешь звать меня Шрилой, или Великим Всеблагим Владыкой, или Богом, как тебе больше нравится. — Он еще раз пристально посмотрел на Ханта. — В раю возникли проблемы, дружище. — В раю всегда проблемы, — проронил Хант. — Я рад, что ты это понимаешь. Тогда ты должен понимать, зачем мне нужен ангел мщения. Как его — серафим или херувим? Не помню, я всегда их путаю. Я никогда не был особенно силен в теологии. Вот бизнес — это мое. Ладно, Фердинанд, перейдем к делу. — Не прерывая разговора, Дор снова повернулся к своему игровому автомату — это был электронный пинг-понг, — нажал красную кнопку, и по экрану от одного края к другому поползла белая точка. Дор ухватился руками за обе рукоятки — и справа, и слева — и, время от времени бросая косой взгляд на экран, начал манипулировать рычагами. По обоим краям экрана вверх-вниз, повинуясь движениям рук Дора, двигались короткие вертикальные линии. Белая точка, все ускоряя движение, ударялась об эти линии и отскакивала к противоположному краю экрана. Хант как завороженный следил за ней. Дор продолжал говорить, не слишком внимательно следя за игрой. — Так вот, к делу, — повторил он. — Во вторник вечером я собираюсь устроить тут одну грандиозную штуку, а два каких-то типа путаются под ногами. Они были в моем дворце в Патне — это наш Пентагон в Индии — и устроили там жуткий разгром. Разогнали моих телохранителей и забрали с собой одну из моих телок. — А кто они? — спросил Хант, все еще не понимая, при чем тут он. — Сейчас дойду и до них. «Бип-бип-бип!». — Примерно неделю назад был убит один предатель. Потом был убит один из моих людей. А потом еще один. Прямо здесь — в Соединенных Штатах этой вашей Америки, и это меня просто выводит из себя. «Бип-бип-бип!». — И всех их не просто убили, а переломали шеи, и мои старики с кальсонами на голове заныли и заскулили что-то насчет древнего проклятия. «Бип-бип-бип!». — И все это дело рук двух человек, и сдается мне, они где-то тут, неподалеку. Вот почему я прячусь в горах, вместо того чтобы жить в городе. — А зачем тебе я? — Слушай, я не хочу, чтобы эти два типа испортили грандиозное событие, которое я назначил на стадионе «Кезар». Это будет мой триумфальный въезд в вашу Америку — с флагами и фанфарами, — и мне не нужны помехи. — Что я должен сделать? — спросил Хант. Дор развернулся вместе со стулом. Он отпустил рычаги, и белая точка, не встретив на пути препятствия, стукнулась о край экрана. Раздался писк, и табло высветило счет 10. Дор пристально воззрился на Ханта. — Уж конечно, не встречать их хлебом-солью. Я хочу, чтобы ты их убрал. Хант посмотрел на экран. Белая точка снова поползла справа налево и, не встретив препятствия, стукнулась о левый край экрана. Раздался писк. Счет стал 2:0. Хант нюхом ощутил, как нагрелся автомат. — Убрал? — переспросил он. — Ну да. Прокомпостировал им билеты! — Билеты?.. — Черт тебя раздери, ты что — полный придурок? Убей их, болван! Хант улыбнулся. Так, значит, вот что такое янычар. А тем временем машина, предоставленная самой себе, уже довела счет до 5:0. — Кстати, какой у тебя опыт? — поинтересовался Дор. — Сколько засечек у тебя на прикладе? — Насколько я понимаю, ты спрашиваешь, сколько человек я убил? — Точно, Ферди. Сколько? — Ни одного. Дор опять воззрился на Ханта. На его гладком, лоснящемся лице отразилось раздражение. — Погоди-ка, — недоумевающе произнес он. — Это еще что за фигня? Хант пожал плечами. — Черт побери, я прошу найти мне классного убийцу, а мне приводят джентльмена-южанина, который торчит тут, как шишка на сучке, и скалится. Что тут происходит, черт вас всех побери? — Я могу их убить, — с удивлением услышал Хант собственный голос. — Конечно, малыш, конечно. У меня в Патне было девяносто восемь телохранителей — служба безопасности, какой нет у этого вашего крестоносца в Риме, и знаешь, где они теперь? Все девяносто восемь! Они наклали в штаны и вернулись к себе в горы — и все из-за этих двух мерзавцев. А ты хочешь в одиночку с ними справиться. Не смеши меня. «Бип-бип-бип!». Счет стал 11:0, и обе вертикальные линии по краям экрана исчезли. Игра окончилась, и белая точка принялась беспорядочно двигаться по экрану — бесцельно и безрезультатно. — Я могу их убить, — спокойно повторил Хант, на этот раз слова его прозвучали куда естественнее для него самого — так, будто именно эти слова ему следовало произносить всю жизнь. Дор вернулся к игре, презрительно отмахнувшись от Ханта — вали отсюда, убирайся в задницу. Хант сидел и наблюдал за тем, как Дор играет — мрачно, сосредоточенно, дергая за оба рычага — правая рука против левой. Светящаяся точка бешено металась по экрану. Один — ноль, один — один, два — один, три — один. Розыгрыш каждого очка шел долго, и у Ханта было время поразмыслить. А почему бы и нет? Его предки занимались этим несколько столетий. Его боссы, Долтон и Харроу, говорили, что это принесет ему много денег. Так почему бы и нет? Почему бы и нет? Почему бы нет? Итак, блудный сын Фердинанд Де Шеф Хант решил вернуться в лоно семьи и стать профессиональным убийцей. И черт побери, он не позволит этому жирному поросенку помешать ему. — Что за игра? — спросил он громко. — Электронный пинг-понг, — отозвался Дор. — Играл когда-нибудь? — Нет. Но я тебя побью. Дор язвительно расхохотался. — Ты не побьешь меня, даже если я буду играть с завязанными глазами, сказал он. — Я побью тебя, даже если я буду играть с завязанными глазами, — заявил Хант. — Уйди отсюда, прошу тебя, — отмахнулся Дор. — Давай сыграем, — предложил Хант. — Уходи. — Моя жизнь против работы. Игра решит. Дор обернулся и пристально посмотрел на Ханта. Тот встал и подошел к автомату. — Ты это серьезно? — спросил Дор. — Я ставлю свою жизнь, — ответил Хант. — Я не привык этим шутить. Дор хлопнул в ладоши. Точка продолжала скакать по экрану. Теперь, когда ей никто не мешал, очки набирала та сторона, за которой было право подачи. Открылась дверь, и в комнату вошли четыре человека — те самые, которые привели Ханта в дом. — Мы будем играть в пинг-понг, — сказал им Дор. — Если он проиграет в расход. — И обернулся к Ханту: — Ты не возражаешь? — Ничуть. А если я выиграю? — Тогда мы с тобой поговорим. — Мы поговорим в шестизначных цифрах? — Хорошо, но насчет этого не волнуйся: через три минуты ты будешь одним из незабвенных, ушедших в мир иной. Дор потянулся к красной кнопке, чтобы начать новую игру. — Не надо, — остановил его Хант. — Как так? — Давай доиграем эту. — А, ну конечно. Я так и знал! Так я и знал, что тут какая-то хитрость. Ты хочешь фору? Так вот, я не дам тебе семь очков форы. Счет восемь — один. Ага, уже девять — один. — Мое — одно очко, твои — девять. Играй, — сказал Хант и взялся за левую рукоятку. Точка мягко отскочила от правого нижнего угла экрана и полетела в его сторону. — Заказывай гроб, — сказал Шрила. — Похороны я тебе обеспечу. Хант не спеша нажал на рычаг. Вертикальная линия поползла вверх. Он поменял направление движения рычага, и линия поползла вниз. Ханту было наплевать, что светящаяся точка полетела беспрепятственно по экрану и ударилась о левый край. — Десять — один, — сказал Дор. — Осталось одно очко. — Ты его не получишь, — заявил Хант. Он уже ощущал рычаг как часть себя самого. Он держал черную пластмассовую рукоятку, охватив ее пальцами так, будто и рукоятка и весь рычаг были изготовлены на заказ специально для него. Кончиками пальцев он ощущал движение вертикальной линии, малейшие изменения ее скорости. Он чувствовал, как и когда ее надо послать верх, когда — вниз. Без мыслей, с полностью отключенным сознанием, он знал, что надо делать. Подача опять перешла к Дору, и точка полетела в левый нижний угол экрана. Дор улыбнулся. Хант медленно повел вертикальную черту вниз, точка ударилась о нижний край экрана и отскочила вверх, и как раз в этот момент Хант перехватил ее и послал вправо вдоль нижнего края. Дор встретил точку и послал ее назад по той же траектории. Хант не сдвинул с места вертикальную черту — она была все в той же позиции, и точка должна была бы отскочить под прямым углом. Но в тот самый момент, когда точка должна была стукнуться о черту, Хант сделал резкое движение вверх, и точка полетела через экран по диагонали в правый верхний угол. Дор крутанул свой рычаг, и его вертикальная черта подскочила вверх, упершись в верхний край экрана под прямым углом, но точка перелетела через черту, и автомат запищал. — Десять — два, — улыбнулся Хант. Он понял, что в верхней части экрана есть «мертвая зона», где вертикальная черта не может перехватить точку. Теперь надо выяснить, есть ли такая зона в нижней части. Игра продолжалась. Опять подавал Дор. В нижней части экрана тоже оказалась «мертвая зона». Десять-три, десять — четыре, десять — пять. Раздражение Дора росло. Он то и дело орал на игровой автомат и на светящуюся точку. Хант молча, как бы невзначай, двигал свой рычаг. Когда счет стал десять — десять, Дор со всего размаха хлопнул по автомату своей пухлой короткопалой рукой. На экране возникла надпись «Игра окончена», и вертикальные линии исчезли. — Ладно, — махнул Шрила стоявшей в дверях четверке. — Все ушлепывайте отсюда. Они ушли, а Хант сказал: — Я играл правой рукой. Хочешь, я сыграю левой? — Не хочу. — А если левой рукой и с завязанными глазами? — В эту игру с завязанными глазами не сыграешь. Как ты можешь играть, если ничего не видишь? — А ничего и не надо видеть, — объяснил Хант. — Ты этого до сих пор не заметил? Звук совершенно разный при движении точки по верхнему и по нижнему краю. И кроме того, можно определить по свисту — быстро она летит или медленно. — Знаешь, по-моему, ты мне не нравишься, — задумчиво проговорил Дор. — Я бы обыграл тебя даже по телефону, — заявил Хант. Дор внимательно посмотрел на него и прочитал в его глазах дерзкий вызов. А ведь, переступая порог комнаты, он выглядел таким неуверенным. Шрила решил, что лучше не отвечать на этот вызов, а с толком использовать талант Ханта. — Сто тысяч долларов, — сказал он. — Убей их обоих. — Имена? — Все, что нам удалось узнать, это — Римо и Чиун. Они, по всей вероятности, в Сан-Франциско. — Тем хуже для них, — сказал Хант, и эти слова доставили ему удовольствие.Глава 13
Сегодня, решил Римо, Джоулин похожа на человека. Весь предыдущий вечер она тихонько сидела и напряженно вслушивалась в слова лекции, которую читал Чиун девушкам из сан-францисского отделения Миссии Небесного Блаженства. Затем, поздно ночью, она попыталась составить Чиуну компанию на его циновке в огромной спальне, отведенной для него и для Римо. Но Чиун отогнал ее легким движением руки, и, вынужденная довольствоваться Римо, она забралась в его постель, а он так устал за день и так хотел спать, что пришлось обслужить ее — хотя бы затем, чтобы не слушать ее болтовню. Похоже, вчерашний пятиминутный эпизод в такси несколько ослабил ее безумную тягу к Шриле Гупте Махешу Дору, решил Римо, а ночное соитие, видимо, еще больше остудило ее пыл, потому что сегодня она говорила как достаточно разумное существо, а не как заезженная пластинка. Чиун все утро стонал и жаловался, что насекомые всю ночь не давали ему спать, а когда Римо заметил, что лично его никакие насекомые не беспокоили, Чиун высказал предположение, что себе подобных они не трогают. И вот теперь они втроем сидели на переднем сиденье взятого напрокат автомобиля — Джоулин как кусок мяса в гамбургере между Чиуном и Римо. — Не понимаю, — сказала девушка. — Слушайте, слушайте! — возгласил Римо. — Если вы — истинный Великий Владыка, — продолжала Джоулин, — то кто же тогда Шрила? — Маленьким людям нужны вещи маленького размера, — изрек Чиун. — Людям большим нужны вещи побольше. То же относится и к величию. Джоулин ничего не сказала. Она крепко сжала губы и о чем-то крепко задумалась. Чиун глянул через нее на Римо. — Куда мы едем? — спросил он. — Я не знал, что до Синанджу можно добраться на автомобиле. — Мы едем не в Синанджу. И прекрати это. — По-моему, он очень жестокий человек, — сказала Джоулин Чиуну, кивнув головой в сторону Римо. — Ага, как хорошо ты его поняла! Видишь, Римо? Она тебя раскусила. Ты жестокий. — Не забудь — самонадеянный, — сказал Римо. — Да, дитя мое, — сказал Чиун, обращаясь к Джоулин. — Не забудь самонадеянный. А кроме того — неповоротливый, неспособный, ленивый и глупый. — Но он ведь ваш ученик... — недоумевала девушка. — Сделать прекрасным необработанный алмаз могут многие, — объяснил Чиун. — Но сделать что-то мало-мальски приличное из бледного куска свиного уха совсем другое. Туг требуется Великий Мастер. Пока еще я просто пытаюсь сделать из него нечто похожее на человека. Красота и сияние придут позже. И он сложил руки. — А вы могли бы сделать меня прекрасной и сияющей? — спросила Джоулин. — Легче, чем его. У тебя нет его дурных привычек. Он — расист. — Ненавижу расистов, — заявила Джоулин. — Мой отец расист. — Спроси расиста, куда мы едем, — сказал Чиун. — Куда мы едем, расист? — Просто на прогулку — подышать свежим воздухом. Благовония, поклоны и суета ужасно действуют мне на нервы, — ответил Римо. — Вот видишь, — гнул свое Чиун. — Он еще и неблагодарен. Люди с открытой душой распахивают перед ним двери своей обители, а он нос воротит и не ценит их гостеприимства. Истинный американец. Если он станет говорить, что отвезет тебя назад в Патну, не верь ему. Белые никогда не держат своих обещаний. — Слушай, Чиун. Она такая же белая, как и я. Она из Джорджии, черт побери. — Мне кажется, я больше не хочу возвращаться в Патну, — вдруг объявила Джоулин. — Вот видишь, — сказал Чиун. — Она не такая, как ты. Она умнеет на глазах, а ты за последние десять лет жизни сумел усвоить меньше чем ничего. Римо съехал на обочину и остановил машину. — Ладно, все выгружайтесь. Пойдем прогуляемся. — Вот видишь, — не унимался Чиун. — Смотри, как он нами командует. Охо-хо, какое вероломство! Чиун вышел из машины и огляделся по сторонам. — Это Диснейленд? — громко спросил он. Римо в удивлении посмотрел по сторонам. Примерно в полуквартале от них, на автостоянке был устроен парк аттракционов для сбора средств в пользу римско-католического храма Св. Алоизия. — Да, — солгал Римо. — Это Диснейленд. — Я прощаю тебе, Римо, твой расизм. Я всю жизнь мечтал побывать в Диснейленде. Забудь о том, что я говорил тебе, — сказал он Джоулин. — Человек, который ведет своего Мастера в Диснейленд, — еще не совсем пропащий. — Но... — начала было Джоулин, но Римо оборвал ее. — Тише, детка, — прошептал он, крепко стиснув ей локоть. — Вот тебе Диснейленд, так что забудь все заботы и радуйся жизни. — И нажал посильнее. Она поняла. А Чиун тем временем дрожал всем телом — он словно подпрыгивал от восторга, хотя ноги его крепко стояли на тротуаре. Его необъятных размеров шафранное кимоно было похоже на наволочку, надуваемую порывами ветра, — оно то наполнялось воздухом и взлетало вверх, то плавно опускалось, то взлетало, то опускалось. — Обожаю Диснейленд, — в восторге воскликнул Чиун. — Сколько раз я могу прокатиться? — Четыре, — сказал Римо. — Шесть, — сказал Чиун. — Пять, — сказал Римо. — По рукам. У тебя есть деньги? — Есть. — Достаточно? — Да. — И для нее тоже? — Да. — Идем, дитя мое. Римо ведет нас в Диснейленд. — Сначала мне надо позвонить.* * *
Фердинанд Де Шеф Хант медленно вел машину назад в Сан-Франциско. Город приводил его в смятение лабиринтами улиц, которые сбегали с одного холма, взбегали на другой, а потом, казалось, бесследно исчезали. Не без труда он нашел Юнион-стрит и с еще большим трудом — здание, в котором разместилось сан-францисское отделение Миссии Небесного Блаженства. Если эти двое — Римо и Чиун — искали Дора в районе Сан-Франциско, то, по всей вероятности, должны были сюда заглянуть. Он не ошибся. — Они были здесь. Были, — сказал старший гуру Кришна. — У него был значок, — добавил он. — И где они теперь? — Они только что звонили. Они в парке аттракционов у Рыбацкой Пристани. — А они знают, где Дор? — Послушай, да откуда им знать? Даже я этого не знаю. — Если они вернутся сегодня вечером, не говори им обо мне, — сказал Хант. — Если мне повезет, то они не вернутся. — Кто ты такой, чтобы отдавать приказы? — спросил Кришна. Хант достал из бумажника сложенный листок бумаги. Кришна развернул его и прочитал нацарапанные Дором строчки, в которых тот рекомендовал Ханта как своего личного представителя. — Круто, — сказал Кришна, возвращая письмо. — А ты видел Его? — Да. — О, да святится его Всеблагое Совершенство! — Да, да, святится. Когда они ушли? — Час назад. Если снова увидишь Всеблагого Владыку, скажи ему, что наша Миссия с восторгом ожидает, когда он пожалует в наш город. — Ладно. Это произведет на него неизгладимое впечатление, — сказал Хант. Хант сошел с высокого каменного крыльца зданияМиссии. В машине, припаркованной на противоположной стороне улицы, сидел Элтон Сноуи и внимательно следил за ним. — Ну, и что скажешь, Элтон? — спросил его один из двух мужчин, сидевших на заднем сиденье. — Не знаю, Пьюлинг, но, по-моему, надо ехать за ним. Хант забрался в свой старый рыдван и мягко отъехал от обочины. — Ну что ж, поехали за ним, — сказал Пьюлинг. — Если окажется, что он ни при чем, это здание никуда не убежит. — Тогда — вперед, — сказал Сноуи, завел мотор и отчалил. — Следуйте за ним! — со смехом произнес Пьюлинг. Его сосед издал боевой клич армии южан. — Сейчас мы этого похитителя разделаем! — сказал человек, сидевший на переднем сиденье рядом со Сноуи. Сноуи вздохнул и поехал вперед. Хант увидел в зеркальце заднего вида большой черный автомобиль, но не придал этому никакого значения. Мысли его были заняты тем, что ждало его впереди, и он испытывал приятное покалывание по всему телу. Он ехал по направлению к парку аттракционов, где должен был исполнить то, что его семья так мастерски исполняла в течение столетий, и заранее ликовал. Казалось, вся его жизнь представляла лишь прелюдию к тому, что должно случиться сегодня. — Я хочу покататься на лодке. — Нельзя. Лодки — для маленьких детей. — Покажи, где это написано, — обиделся Чиун. — Покажи мне, где? — Вот тут. — Римо вытянул палец. — Вот тут, на табличке, написано: «Город малышей». Как, по-твоему, что это означает? — По-моему, это не означает, что мне нельзя прокатиться на лодке. — Ты не боишься, что будешь выглядеть глупо? — спросил Римо, рассмотрев лодки — их было четыре, все размером не больше ванны, и плавали они в круглой канавке с водой, шириной два фута и глубиной шесть дюймов. Металлические трубы соединяли лодки с мотором в центре канавы. Служитель в грязной драной тенниске и с кожаным ремешком на правом запястье стоял у калитки в четырех футах от водоема, совмещая в одном лице должности карусельщика, кассира и контролера. — Только глупец выглядит глупо, — возразил Чиун — И только дважды глупец беспокоится по этому поводу. Я хочу покататься на лодке. — Он обернулся к Джоулин: — Скажи ему, что мне можно покататься на лодке. Вы оба — белые, может, он тебя лучше поймет. — Римо, пусть Великий Владыка покатается на лодке. — Ему жалко двадцати пяти центов, — заявил Чиун. — Я не однажды видел, как он тратил впустую целый доллар за раз, а для меня ему жалко двадцати пяти центов. — Ладно, ладно, ладно, — сдался Римо. — Но мы с тобой договорились, что ты покатаешься пять раз. Три раза ты уже покатался. — Римо, клянусь тебе всем святым. Если ты дашь мне прокатиться на лодке, я не стану больше ни о чем тебя просить. — О'кей, — согласился Римо. Римо подошел к служителю и выудил из кармана четверть доллара. — Один билет, — сказал он. Служитель ухмыльнулся, выставив напоказ редкие зубы: — Надеюсь, скорость не покажется тебе слишком большой. — Это не для меня, дорогой. А теперь давай-ка сюда билет, пока я не сообщил полиции тринадцати штатов, что нашел тебя. — О'кей, умник. — Служитель оторвал билет от длинной бумажной ленты и протянул Римо. — Держи. Римо отдал ему монету. — И будь добр, окажи себе еще одну услугу, — напутствовал его Римо. — Когда этот билет пойдет в дело, не говори ничего. — Чего-о? — Не позволяй себе никаких замечаний и не лезь на рожон с дурацкими остротами. Постарайся не причинять вреда самому себе и держи свою широкую пасть на замке. — Знаешь, ты мне не нравишься. Очень хочется дать тебе по мозгам. — Понимаю. Ты бы дал, только боишься, как бы я не сообщил тюремной администрации, что зря тебя выпустили под честное слово раньше срока. Делай, как я сказал. Захлопни пасть. Римо вернулся к Чиуну и девушке и протянул старику билет. Чиун был явно разочарован. — А ей? — Она не говорила, что хочет прокатиться. — Хочешь прокатиться, девочка? Не стесняйся, — сказал Чиун, — Римо очень богатый. Он может себе это позволить. — Нет, спасибо, не надо, — отказалась Джоулин. Чиун кивнул и направился к «лягушатнику». Римо шел рядом. — Знаешь, я даже рад, что она отказалась, — признался Чиун. — Женский визг меня раздражает. Чиун протянул билет контролеру. Тот посмотрел на хлипкого старика-азиата, потом на Римо. Римо прижал указательный палец к губам, давая понять служителю, что комментариев не требуется. — Не забудь пристегнуть ремни, папаша, — дал Чиуну наставление служитель. — Мне бы не хотелось, чтобы ты вывалился и утонул. — Обязательно, обязательно, — заверил его Чиун. Он миновал контролера и обошел вокруг водоема. Сначала он сел в голубую лодку, аккуратно расправив свое кимоно на узком сиденье, потом вдруг быстро вылез и направился к красной лодке. Как раз в этот момент к той же самой лодке вприпрыжку приближалась девочка лет пяти — на лице ее сияла улыбка, золотые кудри развевались вокруг головки, коротенькое платьице подпрыгивало при каждом шаге. Чиун увидел ее и перешел на бег. К лодке они подоспели одновременно. Оба остановились. Чиун показал на небо. — Смотри! Смотри! — воскликнул он, изобразив крайнюю степень удивления. — Смотри, что там такое! Девочка подняла глаза и посмотрела туда, куда указывал палец Чиуна. Чиун, воспользовавшись моментом, проскочил мимо нее и прыгнул в красную лодку. Когда взор девочки вернулся назад, Чиун уже удобно расположился на сиденье. Ее лицо скривилось, она была готова расплакаться. — Голубая лодка лучше, — сказал Чиун. — Я хочу покататься в красной, — заявила девочка. — Пойди покатайся в голубой. — Но я хочу в красной. — Я тоже, — заупрямился Чиун. — И я пришел раньше. Уходи. Девочка топнула ногой. — Убирайся из моей лодки! Чиун сложил руки на груди. — Покатайся в голубой, — сказал он. — Не хочу, — стояла на своем девочка. — Что ж, я не заставляю тебя кататься в голубой, — гнул свое Чиун. Можешь стоять здесь до конца жизни, если тебе так хочется. — Убирайся из моей лодки! — закричала девочка. — Эй, старикашка, убирайся из ее лодки! — заорал и контролер. Римо похлопал его по плечу. — Ты уже забыл, что я тебе говорил, дружок, — сказал он. — Помнишь? Никаких неосторожных высказываний. Сделай себе одолжение, заткнись, пожалуйста. — Я тут распоряжаюсь. Пусть он освободит красную лодку. — Хочешь сказать ему лично? — Пошел ты в задницу! — огрызнулся контролер, поднимаясь с места. Именно это я ему и скажу. — Куда отправить твои бренные останки? — поинтересовался Римо. Контролер потопал к девочке и, остановившись рядом, обратился к Чиуну: — Убирайся из лодки! — Она может покататься на голубой, — возразил Чиун. — А ты — на желтой. — Она будет кататься на красной. Чиун сел так, чтобы не видеть лица контролера. — Запускай карусель, — сказал он. — Мне надоело ждать. — Не запущу, пока ты не уберешься. — Римо! — крикнул Чиун. — Заставь его запустить карусель. Римо отвернулся, чтобы никто не мог подумать, что они с Чиуном знакомы. — Все вы, белые, заодно, — проворчал Чиун. — И нечего распускать язык, — огрызнулся контролер. — Если тебе не нравится наша страна, почему бы тебе не вернуться туда, откуда ты взялся? Чиун вздохнул и повернулся к нему лицом. — Хороший совет. Почему бы тебе самому ему не последовать? — Я родом из этой страны. — Вовсе нет, — возразил Чиун. — Разве не сказано в вашей книге: «Из праха ты вышел и в прах возвратишься»? Услышав эти слова, Римо обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чиун встал с сиденья. Взметнулось кимоно — и не успел Римо моргнуть глазом, а контролер уже лежал распластанный поперек маленькой фиберглассовой лодки. Лицо его находилось под водой. — Чиун, хватит, перестань! — закричал Римо, направляясь к лодке. — Правильно, давай, защищай его, — обиженно сказал Чиун, по-прежнему удерживая под водой голову судорожно дергающегося контролера. — Отпусти его, Чиун! — крикнул Римо. — Не отпущу. — О'кей, пусть так, — сказал Римо. — Больше ты кататься не будешь. — И отвернулся. — Погоди, Римо. Погоди. Смотри, я отпустил его. Видишь? С ним все в порядке. Видишь? Скажи ему, что с тобой все в порядке. — Чиун похлопал контролера по щекам — Перестань задыхаться, идиот, и скажи ему что с тобой все в порядке! Контролеру наконец удалось перевести дух, и он отодвинулся подальше от Чиуна. Бросил полный ужаса взгляд на Римо, но тот пожал плечами я-же-тебе-го-ворил. — Лучше будет, если ты запустишь карусель, — сказал он. Контролер вернулся на свой стул и нажал кнопку. Мотор закашлял, и лодки поплыли по кругу. Девочка подняла крик. Римо достал из кармана доллар и протянул ей. — Возьми, — сказал он. — Пойди купи себе мороженое, а в следующий раз прокатишься в красной лодке Девочка выхватила бумажку из руки Римо и умчалась. Лодка Чиуна медленно проплыла мимо Римо. — Я смотрю, тебе удалось избавиться от этой сопливой маленькой негодницы, — сказал старик. — Молодец. — Пусть покатается подольше, — сказал Римо, проходя мимо контролера, и присоединился к Джоулин.* * *
К тому времени, как Фердинанд Де Шеф Хант добрался до парка аттракционов, он уже был твердо уверен, что большой черный автомобиль его преследует Поэтому он припарковал свою машину на стоянке у входа в какой-то ресторан в одном квартале от парка, проскользнул в боковую дверь, пробежал через зал и черным ходом вышел на соседнюю улицу. Внимательно озираясь по сторонам, Хант прошел по пирсу из дерева и бетона и примерно через полквартала оказался напротив парка аттракционов. Обернулся назад — преследователей не было видно. Тогда он не спеша двинулся по направлению к парку. — А теперь надо найти этих двоих — как их там?.. — Римо и Чиуна. Чиун перегнулся через деревянный барьер и осторожно кончиками пальцев подбросил пятицентовую монету. Монета полетела вверх и вперед, перевернулась всего один раз и плашмя приземлилась на площадку, чуть приподнятую над уровнем асфальта. Монета попала в самый центр маленького красного кружка одного из многих сотен красных кружков на белом линолеуме. Диаметром эти кружки лишь немного превосходили диаметр монеты. Если монета попадала в самый центр кружка и не залезала краем на белое поле, игрок получал приз. — Я опять выиграл! — воскликнул Чиун. Служитель аттракциона воздел глаза к небу, как бы моля о снисхождении. — На этот раз я хочу розового кролика, — попросил Чиун. За спиной его стояли Римо и Джоулин, держа охапки плюшевых и резиновых зверушек, коробки с настольными играми и много всего прочего. На указательном пальце правой руки Римо небрежно болтался круглый аквариум с золотыми рыбками. Служитель снял с полки маленького розового плюшевого кролика и протянул его Чиуну. — О'кей, — сказал он. — Вот ваш кролик. А почему бы вам не пойти куда-нибудь еще? — А потому, что я хочу играть именно в эту игру, — ответил Чиун. — Да, но так вы меня разорите, — взмолился служитель. — Вы уже выиграли девятнадцать призов! — Да, и я хочу выиграть еще. — Только не здесь! — в гневе возопил служитель. Чиун через плечо обратился к Римо: — Поговори с ним. Пригрози, что пожалуешься мистеру Диснею. — Почему бы нам не пойти куда-нибудь еще? — Римо попытался отвлечь Чиуна. — Ты тоже не хочешь, чтобы я выиграл, — заявил Чиун. — Ты завидуешь. — Точно. Я завидую. Всю жизнь я мечтал о золотых рыбках, о трех резиновых утках, о семи плюшевых кошках, о карманных шашках и еще о двух охапках сена. Служитель удивленно посмотрел на Римо. «Сено» — так на профессиональном жаргоне работников увеселительных заведений назывались все эти игрушечные призы. Он повнимательнее присмотрелся к Римо. Римо заговорщически кивнул и подмигнул ему. Служитель понял: этот парень — вымогатель, собирающийся пощипать перышки старому желтому попугаю. Служитель едва заметно кивнул в ответ. — Конечно, папаша, — сказал он Чиуну. — Валяйте, играйте дальше. — Следи за мной, Римо, — сказал Чиун. — Я сделаю это с закрытыми глазами. — И он крепко зажмурился. — Ты следишь, Римо? — Да, папочка. — Ты меня видишь? — Да. Это у тебя глаза закрыты, а не у меня. — Хорошо. Смотри внимательно. Чиун перегнулся через барьер. Глаза его по-прежнему были закрыты. Он подбросил монетку с ногтя большого пальца правой руки. Монетка взлетела высоко, почти к полотняному потолку палатки, бешено вращаясь, описала дугу, перевернулась еще раз и плашмя приземлилась в самом центре красного кружка. Чиун все еще не открывал глаза. — Я не смотрю, не смотрю. Я выиграл? Римо глазами показал на монетку. Служитель носком ботинка чуть-чуть сдвинул ее так, что монетка оказалась наполовину на белом. — Нет, ты проиграл, — солгал Римо. Потрясенный Чиун открыл глаза. — Ты лжешь! — воскликнул он и посмотрел на монетку, лежавшую наполовину на красном, наполовину на белом. — Ты обманул меня. — Более того, — продолжал лгать Римо, — теперь тебе придется вернуть все призы. — Никогда. Никогда я не расстанусь со своими золотыми рыбками. — Все, кроме золотых рыбок, — уступил Римо и вернул служителю все, что было в руках у него и у Джоулин. Служитель со счастливым видом расставил призы на полках. Аквариум с золотыми рыбками остался у Римо. — Ты обманул меня, — повторил Чиун. Голос его был на удивление спокоен. — Скажи мне правду: ты ведь обманул меня? — Да. — Зачем? — Затем, что нам не нужно все это барахло. — Согласен. Очень может статься, что руки тебе понадобятся свободными. Глаза Чиуна сузились, он, казалось, к чему-то принюхивался. — В чем дело? — удивился Римо. — Ни в чем, — ответил Чиун. — Пока. Не урони рыбок. Когда Фердинанд Де Шеф Хант увидел молодого белого с руками, полными призов, и старика-азиата, бросающего монетки, он сразу понял: это они. Те, кого он искал. Странное ощущение возникло у него — словно в горле застрял комок, который никак не удавалось ни проглотить, ни выплюнуть. Это было новое чувство — интересно, испытывали ли такое многие поколения рода Де Шефов, когда выходили на дело? Пока те играли, Хант остановился у соседнего аттракциона. Он заплатил двадцать пять центов и получил три бейсбольных мяча. Ими надо было сбить шесть бутылок, стоявших на бочке Хант отвернулся и не глядя кинул первый мяч. Служитель улыбнулся, но мяч попал в бутылку, стоявшую посередине, и повалил все бутылки на бок. Потом мяч прокатился по кругу и сбил их на пол. Служитель перестал улыбаться, когда Хант проделал то же самое со вторым мячом. Потом Хант глянул через плечо и увидел, что двое его подопечных и девушка в розовом сари уходят прочь. Он кинул третий мяч служителю. — Ваши призы, — сказал тот. — Оставьте их себе, — отказался Хант и легким прогулочным шагом пошел вслед за троицей. Он отпустил их от себя ярдов на двадцать. Они были заняты разговором, и он знал, что они еще не почувствовали за собой слежку. Чиуна, действительно, в этот момент больше всего интересовало содержание разговора. — Я покатался всего четыре раза, — заявил он. — А ты обещал пять. — Ты сказал, что если я разрешу тебе покататься на лодке, ты не станешь больше ни о чем просить. — Не помню, чтобы я это говорил, — возразил Чиун. — А я всегда помню, что говорю. С какой стати я должен быть доволен четырьмя разами, если ты обещал пять? Можешь придумать какую-нибудь причину, по которой я мог бы это сказать? — Сдаюсь. — Римо пришлось уступить. — Вот и хорошо, — обрадовался Чиун. — Вон на чем я хочу покататься. Он протянул руку вперед, в сторону аттракциона, который назывался «Летающая корзина» Потом наклонился к Джоулин: — Ты можешь покататься со мной. Римо заплатит. — Все, что пожелаете, — устало отмахнулся Римо, и все трое Чиун впереди — пошли по узкому проходу среди лавчонок и аттракционов по направлению к «Летающей корзине». Это была огромная карусель вроде «чертова колеса», где на стальных тросах болтались пластмассовые кабинки, формой напоминающие корзины. Когда все трое завернули за угол, Хант потерял их из виду и ускорил шаги. И тут на плечо ему легла чья-то рука. Он резко обернулся и увидел очень красную и очень злобную рожу. Рядом стояли еще три такие же косные и такие же злобные рожи. — Вот он, ребята, — сказал Элтон Сноуи. — Вот он, похититель. Где моя дочь?! В Элтоне Сноуи Хант признал того человека, который сидел за рулем черного автомобиля, преследовавшего его всю дорогу от Миссии Небесного Блаженства. Он пожал плечами: — Не знаю, о чем вы. Вы, вероятно, ошиблись. — Не пытайся запудрить мне мозги, сынок, — прорычал Сноуи и крепко схватил Ханта за локоть. Трое других тут же обступили его и быстро оттащили через узкий проход между двумя палатками на поросшую травой лужайку, где было на удивление пусто и тихо, хотя шумная площадь находилась всего в нескольких ярдах. — Послушайте, сэр, я ничего не знаю о вашей дочери, — повторил Хант. Он не хотел тратить слишком много времени на выяснение отношений — нельзя было упускать своих подопечных. — Что скажете, ребята, может, обработаем его немного, чтобы развязать ему язык? Все четверо навалились на Ханта и опрокинули его на землю. Двое держали его за ноги, двое — за руки, весом своих тел вжимая их в мягкий дерн. — Сейчас этот сукин сын заговорит, — сказал Сноуи. Хант шарил пальцами левой руки по земле и наткнулся на трехгранный металлический колышек, за который был зацеплен трос брезентового навеса. Кончиками пальцев он выдернул колышек из земли и зажал в кулаке. А тем временем лицо его ощущало периодически повторяющиеся пощечины. — Говори, ублюдок? Вор, мразь? Что ты делал в этой Блаженной Миссии? Где моя девочка? Пальцы правой руки Ханта судорожно скребли землю. Он зачерпнул пригоршню пыли, среди которой попался камешек размером с виноградину Пыль он просеял сквозь пальцы, а камень оставил. — Это ошибка. Я не знаю вашу дочь. — Сноуи, до того державший левую руку Ханта и одновременно хлеставший его по щекам, издал яростный клич и попытался обеими руками вцепиться Ханту в горло, чтобы выдавить из него правду. Левая рука Ханта получила свободу. Легким движением кисти он пустил в полет металлический колышек. — А-а-а-а! — раздался дикий вопль за спиной Сноуи. Тот обернулся. Колышек вонзился глубоко в правый бицепс того из друзей Сноуи, который держал левую ногу Ханта. Видимо, была задета артерия. Кровь залила белую рубашку с короткими рукавами и струей выбивалась из раны при каждом ударе пульса. В ужасе человек схватился левой рукой за правое плечо и, шатаясь, попытался встать на ноги. И почти в тот же момент камешек вылетел из правой руки Ханта, просвистел в воздухе и попал в левый глаз того, кто держал правую ногу Ханта. Тот закричал и опрокинулся навзничь, обеими руками схватившись за лицо. Сноуи сначала растерялся, потом гнев его удвоился, и он с новой энергией устремился к горлу Ханта. Но у его предполагаемой жертвы уже освободились обе ноги и левая рука. Хант повернулся на правый бок. Руки Сноуи ткнулись в грязь. В тот же самый момент Хант снова набрал полную пригоршню пыли и швырнул ее в лицо человека, все еще державшего его правую руку. У того перехватило дыхание, он закашлялся и ослабил хватку, и Хант сделал еще поворот направо, подтянул ноги и встал Человек, истекающий кровью, был в шоке. Тот, в которого попал камень, по-прежнему держался обеими руками за лицо. Третий все еще пытался откашляться и очистить от пыли легкие. Сноуи стоял на коленях, как бы пытаясь задушить человека-невидимку. Но жертва была уже у него за спиной. Хант поднял ногу, надавил Сноуи на задницу и сильно пихнул. Очень сильно. Сноуи растянулся, уткнувшись лицом в землю. — Последний раз повторяю, — произнес Хант. — Я не знаю вашу дочь. Если вы еще когда-нибудь встанете у меня на пути, вы уже никогда и никому не сможете об этом рассказать. Он отряхнулся и пошел прочь, надеясь, что его подопечные еще не ушли. Элтон Сноуи глядел ему в спину, судорожно пытаясь найти подходящие слова такие, чтобы точнее выразить чувство отчаяния и гнева, переполнявшее его Губы его шевелились. Мысленно, не отдавая себе в этом отчета, он одно за другим отвергал все ругательства, которые казались ему недостаточно обидными. Наконец он изрек получился не столько крик, сколько шипение. — Поцелуйся со своим черномазым! Фердинанд Де Шеф Хант услышал эти слова и рассмеялся.* * *
— Ух ты! — воскликнул Чиун. — Ух ты! — воскликнула симпатичная блондинка. И с похожим уханьем пластиковая корзина, подвешенная к колесу карусели на двух тонких стальных тросах, медленно поползла вверх. — Давай раскачаем корзину, — предложил Чиун. Глаза его горели от возбуждения. — Давайте лучше не будем раскачивать корзину, — выдвинула встречное предложение девушка. — Это запрещается. — Нехорошо со стороны мистера Диснея, — обиженно произнес Чиун. — Зачем он подвешивает такие чудесные корзины, если их даже нельзя раскачивать? — Не знаю, — ответила девушка. — Но там внизу я видела табличку, а на ней написано: «Не раскручивайте корзины». — Ух! — воскликнул Чиун. — Ух! — воскликнула девушка. — У-ух! — воскликнул Чиун. — У-ух! — воскликнула девушка. — Забавно, как забавно, мистер Дисней, — произнес Чиун. — У-ух! — добавил он. Держа болтающийся на пальце аквариум, Римо терпеливо ждал, пока закончится сеанс катания. Все его внимание было приковано к происходящему наверху. За спиной его стоял Фердинанд Де Шеф Хант. В карманах у него не было ничего, что можно было бы использовать как оружие. Он глянул на землю, но и там не увидел ни единого камешка, хотя бы даже самого крошечного — сплошной асфальт. Хант обернулся. Рядом он обнаружил павильон под вывеской «Дискобол». За один доллар можно было получить четыре тоненькие жестяные тарелки и попытаться бросить их так, чтобы они влетели в узкую щель в задней стене павильона. Тот, кому удавалось это сделать два раза подряд, получал приз. Но лишь немногие выигрывали, так как тарелки были разнокалиберные, и если одна летела по прямой, то другая могла вдруг ни с того ни с сего взвиться вертикально вверх и ткнуться в потолок. Хант вытащил несколько мятых бумажек из кармана рубашки, бросил их на прилавок и левой рукой сгреб три тарелки. — Покупаю, — сказал он служителю. Тот пожал плечами. Ему тарелки обходились по десять центов каждая. Хант медленно направился в сторону Римо, который по-прежнему неотрывно смотрел вверх. Дело обещало быть легким. Сначала белый, а потом — когда корзина спустится вниз — желтый. По тарелке на каждого. И одна запасная. Промахнуться невозможно До Римо оставалось двенадцать футов. Еще шаг. Осталось десять футов. Высоко вверху Чиун перестал «ухтыкать». Он увидел приближающегося к Римо молодого человека. Глаза Чиуна сузились и превратились в тоненькие щелочки. Что-то было не так. Он чувствовал это — точно так же, как некоторое время тому назад он чувствовал, что кто-то за ними следит. Но как раз в этот момент корзина Чиуна перевалила через верхнюю точку, и колесо загородило от него Римо. Римо расслабился. Катание заканчивается. Скоро Чиун с девушкой будут на земле. Тут он почувствовал какое-то движение сзади справа и, не чувствуя опасности, медленно повернулся. Рассекая воздух, как НЛО, на него надвигалась металлическая тарелка. Она летела совершенно бесшумно, параллельно земле, ее острый край был направлен прямо ему в переносицу. Черт, а тут еще этот аквариум, и совершенно невозможно допустить, чтобы он разбился. Лучшее, что он мог сделать, — это чуть-чуть отклонить голову вправо. Левая рука его согнулась в локте и резко рванулась вверх, как копье. Твердые, как железо, пальцы ткнулись в самый центр тарелки в тот самый момент, когда она уже готова была вонзиться ему в голову. Тарелка задрожала, смялась и упала к ногам Римо. Римо огляделся. В десяти футах от него стоял худощавый молодой человек. В руках у него были еще две тарелки. Римо улыбнулся. Он позвонил в Миссию Небесного Блаженства и сообщил, где они находятся, специально для того, чтобы любой, кого пошлет Шрила Дор, смог бы их найти. Хант улыбнулся, глядя, как Римо делает шаг в его сторону. Идиот. Ему повезло — поднял руку как раз вовремя и перехватил тарелку. Второй раз ему так не повезет. Римо сделал еще один шаг — очень медленно и осторожно, чтобы не расплескать воду из аквариума. Тарелка в правой руке Ханта нырнула под его левый локоть и резко вылетела вперед — прямо в горло Римо. С восьми футов промахнуться невозможно. Но, черт его подери, ему опять повезло. Он перехватил тарелку движением левой кисти, и она, отклонившись от курса, врезалась в асфальт мостовой, пропахав борозду длиной в шесть дюймов. Римо сделал еще один шаг. Хант понял, что тарелки не годятся. Нужно другое, более надежное оружие, а к рукопашному бою он был не готов. И в этот момент со стороны «Летающей корзины» донеслось очередное «ух ты!». Пора кончать. Хант поднял взор. Корзина со стариком-азиатом достигла нижней точки карусели и снова начала подниматься. Правая кисть Ханта снова нырнула под его левый локоть, и третья тарелка с почти неслышным свистом полетела к карусели — точно по направлению к той корзине, в которой находились Чиун и Джоулин. Римо обернулся вслед тарелке и бросился к карусели. Острым ободом тарелка перерубила один из двух стальных тросов, поддерживающих корзину, пролетела чуть дальше и упала на землю. Кабинка начала падать. — Ух ты! — завопил Чиун, залившись счастливым смехом. Он протянул левую руку вверх и зажал в ней оборванный конец троса. Носком левой ноги он нащупал углубление в стенке корзины и зацепился за него, а правой рукой ухватился за край корзины. В таком положении левая рука вверху, а правая рука и левая нога внизу он удержал кабинку и, не переставая во всю мочь «ухтыкать», держал ее, пока колесо поднималось вверх и начало опускаться, а Джоулин тем временем в страхе вжималась в противоположную стенку кабинки. — Останови эту штуку! — крикнул Римо служителю. Тот рванул тяжелый рычаг, выключавший мотор, и одновременно схватился за другой рычаг, служивший тормозом. Когда колесо совершило оборот, служитель увидел оборванный трос и старика-азиата, удерживающего корзину. Опытный служитель остановил карусель в тот самый момент, когда корзина с Чиуном и девушкой достигла самой нижней точки — прямо над деревянным настилом. Чиун отпустил трос, и кабинка мягко упала на настил с высоты четырех дюймов. Лицо Чиуна сияло. — У-у-у-у-х! — воскликнул он, выскакивая из кабинки. — Чудесно прокатились. Рыбки целы? — Да, целы. Ты в порядке? Чиун самодовольно ухмыльнулся и посмотрел на Джоулин, которая приходила в себя после пережитого потрясения и неуверенно пыталась встать на ноги. — Конечно, мы в порядке, — ответил Чиун. — Катание на карусели совершенно безопасно. Никаких жертв и несчастных случаев не бывает. Мистер Дисней такого не допустит. Римо обернулся назад. Молодой человек исчез. Искать его сейчас — значит попусту тратить время. Позднее, когда они уже ушли из парка, Чиун задумчиво произнес: — Знаешь, Римо, одного я никак не могу понять. — Чего? — Когда мистер Дисней перерубает трос тарелкой, сколько людей способны сохранить самообладание, схватить оборванный конец троса и удержать корзину? Разве никто никогда не падает? — Конечно, нет, — заверил его Римо. Указательный палец его правой руки был по-прежнему согнут крючком, и на нем болтался аквариум. — Это первое, чему учатся американские дети. Схватить трос и не дать корзине упасть. — Странно, — сказал Чиун. — Вы, нация, не умеющая ни говорить, ни бегать, ни даже двигаться правильно, нация, поедающая плоть самых различных животных, и тем не менее — вы умеете такое. — Это не сложно, — скромно заявил Римо. — И еще. Ты не заметил, что за нами в парке следили? Худой молодой человек. — Нет, — ответил Римо. — Я никого не видел. — На тебя похоже, — изрек Чиун. — Ты никогда ничего не замечаешь. Не урони рыбок.Глава 14
Хоть Ханту и пришлось спасаться бегством из парка аттракционов, на лице его сияла улыбка. Он не считал, что потерпел поражение. Итак, этот молодой американец умеет отбивать тарелки, и дело тут вовсе не в везении. Значит, этот Римо — человек исключительный. Ну и что? Ну и ничего. Много лет назад дедушка предупреждал Ханта, что такие люди иногда попадаются. Сейчас, вспоминая прошлое, Хант стал подозревать, что дедушка всегда готовил его именно к жизни профессионального убийцы. Впрочем, это не имело никакого значения. Имело значение совсем другое — то, что дедушка рассказал ему, как можно справиться с людьми, физические способности которых превосходят обычные. Техника простая, но абсолютно надежная. В следующий раз никакая ловкость рук не поможет его противнику. Хант снова улыбнулся. Он направлялся прочь из Сан-Франциско. Впереди уже маячил мост Золотые Ворота. Хант знал, какой сюрприз приготовит для этого Римо, когда они снова встретятся. Поскорее бы! А тем временем готовил свой сюрприз Элтон Сноуи. Он стоял у прилавка магазина спортивных товаров на Маркет-стрит. — Мне нужна дюжина дюжин охотничьих зарядов. Гросс. Самого крупного калибра. — Дюжина дюжин? — переспросил продавец, слегка улыбнувшись. — Да, дюжина дюжин. То есть всего — сто сорок четыре штуки. — Хорошо, сэр. Организуете большую охотничью экспедицию? — Можно сказать и так, — уклончиво ответил Сноуи. Он расплатился наличными и расписался в регистрационном журнале, указав свое настоящее имя и адрес. Когда Сноуи вышел из магазина, продавец перечитал запись и, вспомнив угрожающее выражение красного лица покупателя, снял трубку телефона. Следующую остановку Сноуи сделал в другом магазине спортивных товаров в дальнем конце Маркет-стрит, где улица превращалась в лабиринт пересекающихся переулков, автострад и трамвайных линий, которые, похоже, находились в состоянии перманентного ремонта. Здесь он купил револьвер 38-го калибра с полным комплектом боеприпасов, снова расплатился наличными, снова расписался в журнале, и снова продавец, бросив взгляд на его судорожно сжатые челюсти, подождал, пока покупатель уйдет, и позвонил в полицейский участок. Последней остановкой Сноуи был бар через дорогу от железнодорожного депо, где он выпил бурбон, завязал беседу с освободившимся после смены и на радостях надравшимся стрелочником и кончил тем, что купил дюжину капсюлей-детонаторов, которыми пользуются железнодорожники при проведении взрывных работ, заплатив пятьдесят долларов наличными. И хотя сведения об этой последней торговой операции до полиции не дошли, двух первых было достаточно, чтобы полицейские засуетились. Двое детективов, расспросив продавцов, получили его словесный портрет, но ни в одном мотеле его отыскать не удалось, так как к этому времени Сноуи уже находился в меблированных комнатах, причем под вымышленным именем. Запершись в комнате, он аккуратно вскрыл все купленные заряды и ссыпал порох в полиэтиленовый пакет. Детективы исправно доложили начальству о постигшей их неудаче. Их отчеты пошли выше, и обычная в таких случаях рутина привела к тому, что они попали в поле зрения ФБР. Начальник городского управления Сан-Франциско прочитал донесение. При обычных обстоятельствах он бы выбросил его в корзину для мусора, уже полную прочих оставленных без внимания бумажек. Но сегодня все было по-другому. Последнюю неделю действовало строжайшее распоряжение относительно всех сообщений о необычных покупках оружия. Эти сообщения следовало по межведомственным каналам передавать в офис ЦРУ в Вирджинии, неподалеку от Вашингтона. Начальник городского управления ФБР не знал, зачем; он только догадывался, что это каким-то образом связано с приездом в Сан-Франциско индийского гуру — видимо, ЦРУ хочет избежать международных осложнений. Начальник не считал, что разбираться в этом входило в его обязанности. Пока кое-кто ему не указал, что все-таки входило. Он снял трубку телефона специальной связи и позвонил в Вашингтон.* * *
В доме в Милл-Вэлли, на противоположном от Сан-Франциско берегу залива, звучало все то же «Бип-бип-бип-бип!». — Иными словами, ты провалил операцию, — сказал Шрила Гупта Махеш Дор. Хант улыбнулся и покачал головой. — Иными словами, я понял, с кем имею дело. Ребята крутые, только и всего. — Слушай, парень. Я не собираюсь подставлять свою задницу под плетку и устраивать тут блаженную тусовку, если эти два психа будут сшиваться поблизости. На мгновение Ханту показалось, что перед ним просто насмерть перепуганный мальчишка. Хант встал со стула и положил руку на мягкое, почти детское плечо. — Не волнуйся, — сказал он. — Я тоже буду там. Если придет хоть один из них, ему конец. Вот так. В углу комнаты орал телевизор. С экрана, перекрывая звуки музыки коммерческой программы, донесся голос диктора, зачитывавшего сводку новостей: «Три человека ранены в драке в парке аттракционов. Подробности в шесть часов». — Ты? — обернулся Дор к Ханту. Тот кивнул: — Они сами напросились. Всеблагой Владыка секунду вглядывался в бесстрастное лицо Ханта, потом улыбнулся: — Все системы работают нормально. Завтра мы их ублажим до смерти.Глава 15
Донесения о закупках оружия Элтоном Сноуи через несколько часов попали на стол одного из высших чинов ЦРУ, который их запрашивал. Его звали Клетис Лэрриби, ему был пятьдесят один год, и родом он был из Уиллоуз-Лэндинг, штат Теннесси, где многие годы по воскресеньям проповедовал и пел псалмы в местной баптистской церкви, а также состоял президентом мужского клуба ее прихожан. Во время Второй мировой войны Лэрриби служил в Бюро стратегических служб и ничем не прославился. Потом, после войны, принимал участие в деятельности той разведывательной службы, которая стала преемницей УСС и впоследствии переросла в ЦРУ, и опять не прославился ничем. И в дальнейшем он опять-таки ничем себя не прославил, поскольку не впутался ни в одну неприятную историю. И это так прославило его среда всех сотрудников вашингтонского офиса, что, когда встал вопрос о кандидатуре на пост помер два в ЦРУ, тогдашний президент сказал: — Поставьте этого. Библией по башке стукнутого... (характеристика опущена) малого. По крайней мере, мы можем быть твердо уверены, что он не... (также опущено по цензурным соображениям). У самого Клетиса Лэрриби никогда не было никаких нецензурных соображений. Он хотел служить Америке, пусть даже иногда казалось, будто Америке его служение не нужно. В стране рос дух безбожия и революционности, страна отказывалась от традиционных ценностей, и не было ничего, что могло бы их заменить. Сам Клетис Лэрриби никогда не отказывался от традиционных ценностей, не заменив их новыми. Информация о том, что Шрила Гупта Махеш Дор находится в Соединенных Штатах, входила в сферу компетенции Лэрриби, и когда он узнал, что Шрила собирается провести спой Марафон Блаженства, он сказал начальству: — Нам не хватало только, чтобы этого святого кокнули в Америке — при нынешнем-то состоянии мира. И благодаря подобной аргументации он получил доступ ко всей информации, касающейся продажи оружия в Сан-Франциско, и вот теперь он сидел и внимательно читал донесения полиции об Элтоне Сноуи, и беспокойство его росло. Он решил позвонить другу, занимавшему крупный пост в ФБР, и посоветоваться с ним, но секретарша друга сказала, что ее босс находится в больнице. — Нет-нет, ничего серьезного. Просто обычный профилактический осмотр. Лэрриби позвонил другому близкому другу, работавшему в Государственном департаменте в отделе Индии. — Извините, мистер Лэрриби, но мистер Вольц в больнице. Нет-нет. Ничего серьезного. Обычный осмотр. Еще трое госпитализированных друзей — и Клетис Лэрриби заподозрил неладное. В чем и признался двум своим самым близким друзьям за обедом в недорогом ресторане в пригороде Вашингтона. Возможно, жизнь Шрилы в опасности, предположил он. — Вздор, — ответил Уинтроп Долтон. — Дважды вздор, — добавил В. Родефер Харроу Третий. — Ничто не угрожает и не может угрожать осуществлению планов Великого Всеблагого Владыки. — Он есть истина, — сказал Долтон. — Он — самая совершенная истина. — Харроу решил не уступать пальму первенства. — Он смертен, — возразил Лэрриби. — И он может погибнуть от руки убийцы. — Вздор, — сказал Долтон. — Дважды вздор, — добавил В. Родефер Харроу Третий. — Система безопасности Владыки под стать ему самому. Она совершенна. — Но что можно сделать против бомбы, брошенной рукой убийцы? — продолжал гнуть свое Лэрриби. — Я не имею права раскрывать все карты, — сказал Долтон, — но меры безопасности предприняты более чем достаточные. Мы сами позаботились об этом. — И он взглянул на Харроу, как бы ища поддержки. — Точно, — важно кивнул Харроу. — Мы сами позаботились. Он махнул рукой официанту, чтобы тот принес еще одну порцию бесплатных сырных крекеров в целлофановой упаковке — именно из-за них его всегда так влекло в этот ресторан. — Может быть, поставить в известность ФБР? — Лэрриби все еще не успокоился. — Нет, — осадил его Долтон. — Вам надо просто точно следовать инструкции и прибыть на стадион «Кезар» завтра вечером. И быть во всеоружии, чтобы показать Америке истинный путь. У вас есть все, что нужно для этого? Лэрриби кивнул и посмотрел на пол, где стоял его «дипломат» коричневой кожи. — Да, у меня тут все. Куба, Чили, Суэцкий канал, Испания. Все самые крупные операции. — Хорошо, — одобрительно сказал Долтон. — Когда Америка увидит вас рядом со Всеблагим Владыкой, весь народ встанет на его сторону. — И не волнуйтесь, — еще раз заверил Клетиса Лэрриби В. Родефер Харроу. — Всеблагого Владыку хранит сам Бог. Лэрриби улыбнулся: — Всеблагой Владыка — это и есть Бог. Долтон и Харроу посмотрели на него, и, чуть помолчав, Долтон сказал: — Да, он и есть Бог. В этом нет никаких сомнений. А в трехстах милях к северу от Вашингтона, в санатории на берегу залива Лонг-Айленд, доктор Харолд В. Смит перечитывал кипы донесений, которые никак не могли избавить его от чувства тревоги. Высокопоставленные последователи Шрилы, список которых ему передал Римо, были помещены в больницы, по крайней мере — до отъезда Дора из США. Но могли быть и другие, и Смит не имел ни малейшего понятия, кто они и что замышляют. Вдобавок — полная неизвестность относительно местонахождения Шрилы. И вдобавок — сообщение Римо о том, что кто-то пытался убить его в Сан-Франциско. Итоговая сумма предвещала катастрофу. «Грандиозное событие» — чем бы оно ни было — надвигалось, и Смит чувствовал себя беспомощным. Он не только не мог предотвратить его, он даже не мог установить его сущность. И теперь его единственной надеждой оставался Римо.Глава 16
Солнце стояло в зените, когда два индийца в розовых одеяниях, толстая низенькая индианка, тоже в розовом одеянии и с головой, плотно окутанной покрывалом, и молодой стройный американец подъехали к задним воротам стадиона «Кезар». Они показали какие-то документы охраннику в форме, он пропустил их через турникет и жестом показал на лестницу в тридцати футах от ворот. Все четверо поднялись по одной лестнице, затем по другой спустились на поле стадиона. Они внимательно осмотрели установленный в самом центре стадиона помост и даже заглянули под него. Потом, явно довольные результатами осмотра, они пересекли поле и снова поднялись, теперь уже к раздевалкам и служебным помещениям. Они вошли в дверь, на которой значилось: «Вход строго воспрещен», и оказались в кабинете. И тогда толстая молодая индианка сказала: — Черт, как тут жарко, — и принялась срывать с себя розовые одежды. Когда одежды были сняты, женщина перестала быть женщиной. Это оказался переодетый Шрила Гупта Махеш Дор. Теперь он предстал во всем великолепии в белом атласном костюме, состоящем из штанов, широких на бедрах и туго обтягивающих икры, и закрытого сюртука, как у Джавахарлала Неру, с расшитым драгоценными камнями воротником. Дор передернул плечами, как бы желая стряхнуть с себя липкую жару. — Эй, ты, как тебя! — крикнул он одному из пожилых индийцев с серебристой полоской поперек лба. — Выйди наружу и поищи этого придурка с телевидения. Он должен был встретить нас тут в двенадцать. Дор повернулся и пошел в смежную комнату. Молодой американец — за ним. В дверях Дор кинул ему через плечо: — А ты, Фердинанд, не спи и поглядывай, не появятся ли тут наши нарушители спокойствия. Мне бы не хотелось перед уходом снова переодеваться. Фердинанд Де Шеф Хант улыбнулся, показав ряд жемчужно-белых зубов — таких же белых, как два совершенно круглых камешка, которые он вертел пальцами правой руки и один из которых — Хант был твердо в этом уверен — станет кроваво-красным еще до вечера. Комната, в которую прошел Шрила Дор, была маленькая, без окон, в ней на полную мощность работал кондиционер, и освещалась она электрическим светом, падающим сверху. — Годится, — хмыкнул Дор и с размаху плюхнулся в кресло позади огромного деревянного стола. — Я нашел его, о Блаженный! — сказал появившийся в дверях индиец. Дор поднял глаза и увидел, что тот привел молодого человека в твидовом костюме, в очках и с рыжими лохмами на голове. — Хорошо, теперь брысь отсюда. Я хочу поговорить с этим парнем по поводу сегодняшнего вечера. — Эта ночь станет ночью непревзойденной красоты, о Всеблагой Владыка, — сказал индиец. — Да, разумеется. Расскажи-ка мне еще раз о возможностях телетрансляции, — обратился Дор к телевизионщику. — Что мы можем получить, используя вашу сеть? Нам нужен прямой эфир, и чтобы было видно на обоих побережьях. — Мы привлечем к себе души всех, кто хочет познать истину, — сказал индиец. — Слушай, будь так добр, убирайся отсюда к чертовой матери вместе со своим бредом. Мне надо поговорить о деле. Ну? — снова обратился Дор ктелевизионщику. — Ну, мы предполагаем, что ваша программа очень удачно впишется в интервал между... Хант снова улыбнулся и пошел вслед за индийцем прочь из комнаты, плотно затворив за собой дверь. Вопросы телетрансляции его не интересовали. Его интересовало только убийство. Хотя начало программы было назначено на восемь часов вечера, толпа стала собираться уже с пяти. Большинство составляли молодые, здоровые, волосатые; немало было и таких, которые тайком принесли свое собственное, вполне земное блаженство — кто в бумажных пакетиках в кармане джинсов, кто в туго скатанных бумажных трубочках, запрятанных в уголке обычных сигаретных пачек. Еще один человек, пришедший раньше многих, принес с собой большой пакет, но пакет этот содержал отнюдь не блаженство. Элтон Сноуи прошел через турникет, поднялся по лестнице, затем стал спускаться. Он хотел оказаться как можно ближе к помосту. В правой руке у него был большой пакет, из которого торчали куски жареной курицы. Под курицей находился еще один пакет, наполненный порохом, кусочками железа и капсюлями-детонаторами. Сноуи спустился по лестнице и направился к передним рядам. Левая нога его испытывала некоторые неудобства оттого, что к ней был пластырем прикреплен пистолет 38-го калибра. Сноуи не был уверен, сработают ли детонаторы самодельной бомбы от пистолетного выстрела, но решил все же попробовать. Если, конечно, раньше он не отыщет Джоулин. Он с мрачной решимостью обеими руками вцепился в свою ношу, как если бы кто-то невидимый пытался ее у него отнять. Римо, Чиун и Джоулин прибыли довольно поздно — когда они входили на стадион «Кезар», уже совсем стемнело. Багаж Чиуна наконец-то прибыл из Сан-Диего в Сан-Франциско, где Римо снял в отеле номер из нескольких комнат, и Чиун настоял на том, чтобы посмотреть одну из прекрасных драм — так он называл вечерние телевизионные «мыльные оперы». Он наотрез отказался уйти из гостиницы до того, как кончится представление, — если, конечно, Римо не собирается снова свозить его в Диснейленд и дать покататься в чудесной «Летающей корзине». Поскольку именно этого Римо не собирался делать ни в коем случае, им пришлось ждать, пока закончится последний телесериал. Потом Чиун встал с пола, расправил красное кимоно и сказал: — Если мы будем сидеть здесь и ждать, мы никогда не доберемся до Синанджу. «Кезар» напоминал сумасшедший дом. Для стадиона таких размеров толпа была относительно небольшая — около пятнадцати тысяч человек. Последователи Небесного Блаженства сидели ближе к помосту — на трибунах и на складных стульях, расставленных прямо на поле. Эту публику легко было опознать по розовым одеяниям и по фанатичному блеску в глазах. Но они составляли только половину зрителей. Другую половину составляли любопытствующие зеваки, разного рода хулиганы, рокеры и прочие крутые парни, и они разбрелись по всему стадиону, задирали зрителей, затевали драки между собой и медленно, но верно уничтожали стадионное оборудование. И над всем этим шумом возносился нестройный хор голосов небольшой вокальной группы — шести мужчин и одной девушки, которые с энтузиазмом исполняли старинные церковные песнопения, заменив в них слова «Иисус» и «Господь» словами «Владыка» и «Всеблагой Владыка». По меньшей мере один человек был в полном восторге. Шрила Гулта Махеш Дор сидел в своем штабе вместе с представителем телевизионной компании и время от времени, прищелкивая от удовольствия пальцами, повторял: — Лихо. Лихо. Вот так оно и должно быть. Лихо. — Билли Грэму до этого далеко, — сказал серьезный молодой телевизионщик, глядя, как по внутренней трансляции экран, мерцающий призрачно-зеленым светом, показывает то, что происходит на поле. — Не трогай Билли Грэма, — одернул его Шрила. — Он здорово работает. Он просто великолепен. Дор посмотрел на часы. — Скоро начнутся выступления. На них отведено сорок пять минут. Потом мы врубаем прямую трансляцию, и ее начало должно совпасть с выступлением одного из этих ниггеров — баптистских священников, который представит меня, а потом я выхожу на сцену и исполняю свой номер. — Да, же так, — подтвердил телевизионщик. — Точно по плану. — Великолепно, — удовлетворенно произнес Дор. — Ну, теперь можешь идти. Иди и последи, чтобы твои операторы не забыли снять крышки с объективов камер или как там у вас это называется. Римо оставил Чиуна и Джоулин на поле стадиона. Им легко удалось проникнуть в самый центр происходящего благодаря красному кимоно Чиуна и розовому сари Джоулин. В это время как раз выступал первый оратор — баптистский священник рассказывал аудитории, как он отринул лживое христианство ради того, чтобы служить высшему началу, воплощенному во Всеблагом Владыке. Надо было обладать очень острым зрением, чтобы различить — когда священник вздымал руки над головой — что запястья его покрыты едва заметными шрамами. — Этого человека держали в кандалах, — заметил Чиун. — Он был в Патне, — произнесла Джоулин, как бы вне связи с замечанием Чиуна. — Твой владыка очень злой человек, — прокомментировал Чиун. Джоулин посмотрела на Чиуна и нежно улыбнулась. — Он больше не мой владыка. У меня новый владыка. Девушка схватила Чиуна за руку и нежно сжала, но он резко отдернул ее. А тем временем Римо свернул куда-то не туда и оказался в той части стадиона, где он вовсе не рассчитывал оказаться. Он с трудом пробирался по длинным коридорам, которые почему-то все оказывались перекрытыми либо заканчивались тупиками. Но все стадионы похожи друг на друга, и всегда найдутся обходные пути и проходные комнаты, благодаря которым можно миновать все препятствия. В одной из комнат Римо задержался, чтобы предотвратить попытку изнасилования. А поскольку времени у него было мало, ему пришлось предотвратить ее самым простейшим способом — просто выведя из строя орудие нападения. Потом он снова долго шел по коридорам, заглядывал в разные комнаты и наконец очутился в коридоре, который вел к выходу на поле. Здесь он завернул за угол и увидел дверь с табличкой «Вход строго воспрещен», перед ней, скрестив руки на груди, стояли два громадных человека в розовых одеяниях. Римо направился к ним. — Привет, — окликнул он часовых. — Хорошая погодка сегодня, не правда ли? Они не ответили. — Как дела, ребята? — продолжал Римо. — Хорошо ли ловится рыбка-бананка? Стражи молчали, не удостаивая его даже взглядом. — Ладно, ребята, отойдите в сторонку. — Терпение Римо подошло к концу. — Мне надо побеседовать с вами. За спиной у Римо раздался резкий оклик: — Сначала со мной. Римо повернулся и увидел молодого парня, с которым уже встречался накануне в парке аттракционов. — А, это ты, — как старого знакомого приветствовал его Римо. — Тарелки принес? — Они мне не понадобятся, — сказал Фердинанд Де Шеф Хант и приблизился еще на несколько шагов. Теперь его от Римо отделяло не больше пятнадцати футов. За дверью Шрила Гупта Махеш Дор еще раз посмотрел на часы, потом на монитор и увидел, как зажегся сигнал, показывавший, что трансляция началась. Пора идти. Время расписано по минутам — ни в коем случае нельзя выбиваться из графика. Он просунул голову сквозь дверь в соседнюю комнату, где сидели Уинтроп Долтон, В. Родефер Харроу Третий и Клетис Лэрриби. — Все готово? — спросил Дор. — Да, Всеблагой Владыка, — ответил Долтон. Лэрриби кивнул. — О'кей. Я пошел. Ваш выход через десять минут. Дор вернулся к себе в комнату, закрыл дверь и через другую дверь прошел по служебному пандусу в небольшую ложу прямо напротив помоста. Хант, не спуская глаз с Римо, вынул из кармана два маленьких камешка. — Тарелки. Теперь камни, — произнес Римо. — Когда ты дорастешь до пирожков? Хант в ответ только улыбнулся. Он аккуратно положил один камень на ладонь, другой сжал кончиками пальцев. Все именно так, как учил его дедушка. Старик говорил Фердинанду о животных, но теперь Хант понял, что он имел в виду людей. — Некоторые животные отличаются от других, — говорил дед. — Одни сильнее. Одни быстрее. Иногда — хитрее. — И как можно с ними справиться? — спросил внук. — Надо сделать так, чтобы их сила обернулась против них самих. — Старик встал и указал в сторону леса. — Видишь его? — Кого? — спросил мальчик. — Там притаился дикий кабан. Сильный, быстрый, коварный и хитрый. Он знает, что мы тут и он ждет когда мы уйдем, чтобы и он мог уйти. — Так что же нам делать, дедушка? Старик поднял ружье, огляделся и нашел маленький камешек. — Смотри, — сказал он. Он подбросил камень высоко в воздух, целясь значительно левее того места, где заметил кабана. Камень мягко приземлился в траву, но сверхчувствительный слух кабана уловил даже этот слабый шорох, и животное метнулось вправо, прочь от звука упавшего камня. Лишь на какое-то мгновение кабан мелькнул в узком проеме между деревьями, но дедушка Де Шеф успел всадить ему в голову пулю. — Вот так, Ферди, — сказал старик. — Ты заставляешь жертву спасаться от ложной опасности. И тогда жертва раскрывается, и ты делаешь свое дело. — Он нежно улыбнулся мальчику. — Быть может, пока ты этого не понимаешь, но когда-нибудь обязательно поймешь. Что бы там ни говорила твоя мамочка. — Эй, приятель, я не могу ждать весь вечер. — Голос Римо вернул Ханта на землю. Без колебания, без размышления Хант отвел правую руку назад, а потом резко выбросил вперед по направлению к Римо. Камень, который был зажат в кончиках пальцев, полетел первым — в сторону Римо, но двумя дюймами левее его головы. Второй камень, тот, что лежал на ладони Ханта, отстал от первого всего на один фут, и летел он чуть правее головы Римо, так что, когда Римо попытается уклониться от первого камня, второй попадет ему точно между глаз. Хант улыбнулся, но улыбка быстро сменилась удивлением, потом — страхом. Раздался глухой стук, а затем — дикий вопль. Первый камень, просвистев над ухом у Римо, вонзился в лоб одного из стражей в розовом, стоявшего позади Римо. Страж заорал и рухнул на пол. А Римо так и не шелохнулся, и второй камень продолжал лететь правее его головы, мимо цели. И тут Римо легким движением поднял правую руку и поймал камень большим и указательным пальцами. Римо посмотрел на камень, потом на Ханта. — Извини, приятель. Я говорил, что тебе следовало остановиться на тарелках. Хант попятился. — Ты собираешься меня убить? — Придется. Дело есть дело, дорогой, — произнес Римо. Хант круто повернул и побежал по пандусу к выходу на залитый ярким светом стадион. Римо бросился было за ним, но увидел включенные телекамеры. Он остановился. Не хватало только ему попасть на телеэкран. Хант был уже на поле и бежал к помосту. На бегу он обернулся назад. В это время Шрила Гупта Махеш Дор стоял в небольшой ложе возле самого поля, скрытый от всех взоров группой окружавших его людей в розовом. Римо ждал. Хант снова оглянулся. На этот раз Римо пустил камень в полет. Хант увидел приближающийся камень, поднял правую руку, чтобы перехватить его, но камень ударил в руку, словно молоток по шляпке гвоздя, и, ломая пальцы, круша череп, врезался Ханту в лоб. Хант упал. Два человека видели, как он падает, и завизжали, но их крики были заглушены ревом преданных, поскольку именно в этот момент Шрила вышел из укрытия и почти бегом затрусил через поле к помосту. — Всеблагой Владыка! Всеблагой Владыка! — Рев восклицаний покатился по стадиону. Уже мертвое тело Ханта лежало на траве, наполовину скрытое помостом: те двое, которые видели, как он упал, убедили себя, что им померещилось, и присоединились ко всеобщему ликованию. Римо повернулся к двери. Страж в розовом склонился над телом своего товарища, поверженного камнем Ханта. Римо обошел их и оказался в комнате. Уинтроп Долтон, В. Родефер Харроу Третий и Клетис Лэрриби разом подняли глаза. — Эй, парень, что ты тут делаешь? — спросил Долтон. — Который из вас тут лишний? — спросил Римо. — Он, — показал Долтон на Харроу. — Он, — показал Харроу на Долтона. — Выбираю тебя, — сказал Римо Харроу и ладонью раскроил ему череп до самых челюстей. — Эй, парень! — закричал Долтон, глядя на падающего Харроу. — Нечего срывать на нас плохое настроение! — Где он? — Кто? — Свами. Долтон показал на экран телевизора на стене. На экране был Шрила Гупта Махеш Дор. Он с улыбкой выслушал аплодисменты и подошел к микрофону. — Он там, — сказал Долтон. — А теперь нам пора идти, так что будь добр, уйди с дороги. — А ты кто такой? — спросил Римо Клетиса Лэрриби. — Ты почему молчишь? — Ему надо будет много говорить всего через несколько минут, — ответил за него Долтон. — А если ты уж непременно хочешь знать, так он заместитель директора Центрального разведывательного управления. — А что у тебя в чемодане, дружок? — продолжал допытываться Римо. — Смотри телевизор, — задиристо ответил Долтон. — Скоро сам все увидишь. Пошли, Клетис, нам пора. Долтон сделал шаг к двери, но только один. На большее его не хватило, потому что его адамово яблоко вдруг соединилось с шейными позвонками и никак не хотело с ними расставаться. Он упал на пол поверх Харроу. — Итак, ты и есть то самое «грандиозное событие»? — спросил Римо. От ужаса Лэрриби не мог выговорить ни слова и только молча кивнул в ответ. — Но ты сегодня вечером ничего не скажешь, правда ведь? — ласково спросил Римо. Лэрриби замотал головой. К нему вдруг вернулся голос. — Не волнуйся, приятель. Я ничего не скажу. — Посмотри сюда. — Римо жестом указал на мертвые тела. — И не забывай. Я буду за тобой следить. Лэрриби кивнул. — Не забуду. Не забуду. — А чемоданчик я заберу, — сказал Римо. — Тут государственные тайны, — предупредил его Лэрриби. — Получишь их назад, как только закончишь свое выступление. На помосте, перед камерами телевидения, вещавшего на всю страну, Шрила Дор закончил подробное описание того, какую поддержку нашло его простое послание счастья и блаженства миру повсеместно и даже среди служителей одной из исконно американских религий — среди баптистов. — Но еще более вдохновляющее доказательство истинности моего пути, еще более великая демонстрация всесилия моей правды — это человек, которого я вам сейчас представлю. Этот человек знает все правительственные тайны, и он вам о них расскажет. Он откроет перед вами истину о вашем правительстве, а потом он будет говорить о Божественной Истине. Он повернулся и увидел поднимающегося на помост Лэрриби. — Леди и джентльмены, услышьте слово заместителя директора вашего Центрального разведывательного управления. Мой друг и последователь Клетис... ээ... я его зову просто Клетис. И он широко взмахнул рукой, приветствуя Лэрриби. Раздались отдельные аплодисменты, кто-то заулюлюкал, но большая часть публики ошарашенно молчала. Лэрриби, глядя прямо перед собой, прошел мимо Шрилы Дора, взял микрофон и окинул взглядом толпу. Тысячи лиц смотрели на него. Он понял, что еще миллионы от одного океана до другого так же пристально следят за ним по прямой трансляции. Он опустил было микрофон, но вспомнил жесткий взгляд Римо и снова поднес микрофон к губам. Открыл рот и негромко, неуверенно запел: О, возлюбленный друг наш Иисус! Все грехи и скорбь несем Ему. По мере того, как губы его выводили слова старинного церковного гимна, голос Лэрриби становился увереннее. Он закрыл глаза и представил себе, что находится на хорах баптистской церкви у себя дома в Уиллоуз-Лэндинг. О, как счастливы мы, что можем Обратить молитвы к Богу. Шрила Дор подскочил к Лэрриби и вырвал у него из рук микрофон. — И теперь вы знаете, — срывающимся голосом прокричал он, — что нельзя доверять ЦРУ! Он бросил микрофон на дощатый настил помоста. Гром удара прокатился по стадиону. — Я уезжаю домой! — орал Дор. — Я возвращаюсь в Патну! — Он топнул ногой, как обиженный ребенок. — Вы слышите? Я уезжаю. — Ну и уезжай, толстозадый! — донеслось из публики. — Катись, толстозадый! Кому ты нужен? Стадион превратился в одну большую улюлюкающую чашу, когда Римо подошел к Чиуну и Джоулин. В этот самый момент Элтон Сноуи, осторожно пробиравшийся через поле со своей самодельной бомбой под жареной курицей, обошел вокруг помоста и оказался лицом к лицу с дочерью. — Джоулин! — воскликнул он. Джоулин подняла глаза и завизжала от радости: — Папа! Сноуи подбежал к ней, и она повисла у него на шее. Сноуи хотел обнять дочь, но мешала курица с бомбой. — Эй, друг, подержи-ка! — обратился он к Римо и сунул ему пакет. Римо пожал плечами, принял пакет, затем открыл чемоданчик Лэрриби, засунул пакет внутрь и защелкнул замки. — Как я по тебе скучал! — воскликнул Сноуи. — Я тоже, папа — Джоулин чуть-чуть отстранилась. — Папа, я хочу, чтобы ты познакомился с моим любимым человеком. Слоуи посмотрел через ее плечо на Римо. Тот помотал головой категорически отрицательно. Джоулин повернулась и махнула рукой на Чиуна. — Вот мой подлинный владыка, — сказала она. — И я люблю его. — Джоулин, милая, — сказал ей отец. — Я люблю тебя. И ты это знаешь... Она кивнула. Он поднял кулак и нанес ей короткий удар в челюсть. Девушка обмякла и повисла у него на руках. — ...но ты не выйдешь замуж за косоглазого! Он поднял ее на руки и пошел к выходу со стадиона. — Что это значит? — спросил Чиун Римо. — Это расизм, Чиун, — объяснил Римо. — Расизм? Я думал, расизм имеет отношение к бейсболу. — Нет. Он просто не хочет, чтобы его дочь вышла замуж за корейца. — Но как вы, белые, сможете улучшить свою породу, если не будете заключать браки с желтыми? — удивился Чиун. — Черт его знает, — завершил дискуссию Римо, и они с Чиуном пошли туда, куда потопал Шрила Дор. Но когда они подошли к пандусу, Римо увидел, что Лэрриби по-прежнему стоит возле помоста, испуганный и потерянный. — Я тебя догоню, — сказал Римо Чиуну и вернулся к Лэрриби. — Хорошо спел, — похвалил его Римо. Лэрриби был так испуган, что смог только кивнуть в ответ. — Вот твой чемоданчик. Думаю, тебе пора домой, — сказал Римо. Лэрриби опять кивнул, но не двинулся с места. Казалось, его парализовало, или он врос в землю. — О черт! — вздохнул Римо. — Пошли. Он схватил Лэрриби за руку и потащил его к выходу, быстро и ловко продираясь сквозь толпу возмущенных сердитых людей, как муравьи, сновавших по полю стадиона. Усадив Лэрриби в машину и отправив его в аэропорт, Римо снова проскользнул через толпу — теперь уже в обратную сторону — и направился в апартаменты Шрилы. Если не считать трупов Долтона и Харроу, первая из двух комнат оказалась пустой. Дверь во вторую была закрыта, но как только Римо подошел к ней, она распахнулась. В проеме стоял Чиун. — Римо, — объявил он. — Я отправляюсь в Синанджу. — Я уже сказал тебе: как только мы покончим с делами, я снова попытаюсь устроить эту поездку. Он прошел в комнату, но Чиун остановил его: — Нет, ты не понял. Я еду прямо сейчас. Римо посмотрел на него, потом на Шрилу Дора, сидящего за столом, потом снова на Чиуна. Чиун сказал: — Я поступил к нему на службу. Римо был ошарашен. Какое-то время он ничего не мог сказать, потом выдавил из себя: — Ах, вот как! — Да, вот так, — ответил Чиун. — Я буду по спутнику получать свои чудесные телевизионные драмы. Он обещал. И я смогу часто ездить в Синанджу. Римо, у тебя не было возможности должным образом понять, какие замечательные люди живут в Индии, и увидеть, как прекрасна индийская природа. Он выжидательно посмотрел на Римо. Римо глянул ему в глаза и холодно произнес: — Если ты едешь с ним, ты едешь без меня. — Да будет так, — резюмировал Чиун. Римо повернулся и пошел прочь. — Куда ты? — спросил Чиун. — Пойду напьюсь.Глава 17
Римо разучился пить. Шесть барменов в Сан-Франциско могли бы под присягой засвидетельствовать это В первом баре он заказал виски, и когда бармен принес ему стакан, Римо поднес его ко рту и уже был готов влить в себя содержимое, но в нос ему ударил запах, и Римо не смог себя заставить даже сделать глоток. Он расплатился и ушел и в соседнем баре заказал пиво, а когда пиво подали, он поднес его к губам, но опять, не в силах преодолеть отвращение, расплатился и ушел, оставив пиво нетронутым. Он сделал еще четыре попытки, но законы Синанджу слишком крепко въелись в него, чтобы их можно было легко и небрежно нарушить. И кроме того, над каждым стаканом ему слышался менторский голос Чиуна: — Алкоголь используется для консервирования того, что уже мертво. Или людей, которые хотят умереть. Или: — Пиво делают из такого зерна, которое могут переварить только коровы, но даже и им нужно два желудка, чтобы с этим справиться. Итак, вместо того чтобы напиться, Римо брел по ночным улицам злой и мрачный, очень надеясь, что кто-нибудь, желательно целая армейская рота, попытается задеть его, и тогда у него появится шанс дать выход своему гневу. Но никто к нему не пристал. Римо впустую пробродил всю ночь и лишь под утро вернулся в свой номер, выходивший окнами на стадион для гольфа в парке «Золотые Ворота». Он осмотрелся по сторонам, надеясь увидеть выходящего из спальни Чиуна, но номер был пуст, и даже эхо молчало. Потом зазвонил телефон. Римо поднес трубку к уху еще до того, как отзвенел первый звонок. — Хорошо сработано, Римо, — сказал Смит. — А, это вы. — Да. Похоже, мы полностью контролируем ситуацию. — Что ж, я рад. Очень рад за вас, сказал Римо. — Вы даже не представляете себе, как я рад. — Только вот что. Сегодня утром, возвращаясь домой в Вашингтон, в своей машине взорвался Лэрриби. — Тем лучше для него. По крайней мере, он нашел неплохой выход из ситуации. — Вы к этому никакого отношения не имеете? — с подозрением спросил Смит. — Нет. К сожалению. — Хорошо. Кстати, вас это заинтересует. Помните, я говорил вам о проколе в системе безопасности Фолкрофта? Так вот, оказалось, что это просто-напросто низкооплачиваемый оператор компьютерной системы. Видимо, он был последователем Шрилы и однажды просто не сумел сдержаться и излил свои чувства компьютеру. Очень забавно, но на самом деле ничего за этим не стоит. — Смитти, — оборвал его Римо. — Что? — Вы не пробовали пописать против ветра? И он с грохотом бросил трубку. Потом еще раз обвел глазами номер, как будто Чиун мог незаметно проскользнуть в помещение, пока он разговаривал по телефону, но тишина была полной, гнетущей, такой, что звенело в ушах, и Римо, стремясь хоть чем-то ее нарушить, включил цветной транзисторный телевизор Чиуна. Звук и изображение появились сразу же. Перед авали утренние новости, и дикторша с улыбкой на устах сообщила: — Шрила Гупта Махеш Дор провел сегодня утром пресс-конференцию в отеле «Холидейинн» в Сан-Франциско и заявил, что ноги его больше не будет в Америке. Это заявление последовало вслед за провалом широко разрекламированного «Марафона Блаженства» на стадионе «Кезар» вчера вечером. Мероприятие закончилось шумным скандалом, в происшедших столкновениях погибло по меньшей мере три человека. Вслед за этим сообщением на экране возникли кадры пресс-конференции Дора, и когда Римо увидел его толстое лицо с зачаточными усиками, он глухо зарычал, размахнулся правой рукой и... Тук-тук-тук. Римо замер. Кто-то стучал в дверь. Звук был очень знакомый — как если бы стучали очень длинными ногтями. Римо просиял и поднес правую руку к лицу, чтобы смахнуть влагу — он и не знал, что лицо у него мокрое. Он открыл дверь. На пороге стоял Чиун. — Чиун! Как дела? — Как они могут быть? Я пришел за своим телевизором. Я не хотел его оставлять. — Он протиснулся мимо Римо в дверь и вошел в комнату. — Ага, вот ты им уже и пользуешься, изнашиваешь оборудование, стоит мне лишь на минуту отвернуться. — Забирай его и вали отсюда, — огрызнулся Римо. — Уйду, уйду. Но сначала надо его проверить. Не то чтобы я думал, будто ты можешь что-то украсть, но с американцами надо всегда быть начеку. Римо стоял и смотрел, а Чиун подошел к телевизору и начал тщательно считать и пересчитывать кнопки, затем наклонился к задней стенке телевизора, заглянул внутрь сквозь решетку и принялся изучать механизм, в котором Римо точно знал это — ничего не смыслил. Время от времени Чиун многозначительно хмыкал. — Надо было мне прикончить этого толстомордого ублюдка, — заявил Римо. Чиун фыркнул и продолжал осмотр. — Знаешь, почему я оставил его в живых? — спросил Римо. — Потому что я знал: на этот раз ты говоришь серьезно и он в самом деле твой новый босс. А твоего босса я не мог убить. Чиун оторвался от телевизора, посмотрел на Римо и печально покачал головой. — Ты сумасшедший, — сказал он. — Как все белые Меня тошнит от белых. Та девушка была влюблена в меня, а этот псих с пакетом цыплячьих ножек ударил ее. А я-то думал, что расизм связан только с бейсболом. И со Смитом. И... — Заткнись. Надо было мне прикончить эту жабу. Если я его еще когда-нибудь увижу, я так и сделаю. — Типичный образ мыслей белых. Делать все так, чтобы вреда было больше, чем пользы. Разве ты не знаешь, что индийцы очень расстраиваются, когда их соотечественники умирают вдали от родины? Особенно богатые индийцы. И тем не менее ты готов действовать — бабах! — и нет его. К счастью, подобной глупости тебе уже не совершить. Я убил его, и убил так, что Дом Синанджу никогда не смогут обвинить в неряшливом исполнении дела. Чиун сложил руки и с вызовом посмотрел на Римо. — Но я только что видел его живого и невредимого. По телевизору... — Ничто никогда не доходит до белого расистского сознания. Если рука поражает жизненно важный центр на шее человека, означает ли это, что человек немедленно умрет? — Да, — ответил Римо. — Нет, — возразил Чиун. — Это означает, что человек должен умереть. Но он умрет не сразу. Нужно время, чтобы мозг отъединился от остального тела. Некоторые удары дают быстрый эффект. Некоторые действуют медленнее, и смерть наступает через какое-то время. Достаточное, например, для того, чтобы человек вернулся в Индию и уже там умер от почечной недостаточности. — Не верю, — сказал Римо. — Невозможно нанести такой удар так, чтобы он ничего не почувствовал. — А ты дурак! Что, так ничему и не научился? Если человек чувствует удар, и после удара с ним ничего не происходит, он решает, что все прошло и беспокоиться не о чем. Можно на глазах у всех столкнуться с человеком и нанести ему такой удар. Через два дня боль проходит, а через два месяца он умирает. Любой глупец может этому научиться. Любой идиот, кроме, разумеется, тебя. Римо, ты мой позор! Жалкий, неумелый осквернитель имени Синанджу. Я видел, как ты вчера вечером использовал камень против этого француза, предков которого обучил мой предок. Позор! Провал. Ужасно. — Но... — Это решает дело. Я не могу оставить тебя на этом уровне идиотизма. Нужно еще много работать, чтобы довести тебя хотя бы до самого низкого уровня мастерства. Очень много работать. И боюсь, мне придется быть здесь, чтобы проследить за этим. О-хо-хо, такова уж судьба добросовестного наставника, который взвалил на себя тяжкое бремя — учить дураков умению избегать лишних неприятностей. — Чиун, — начал Римо, и на лице его заиграла улыбка. — Я не могу тебе сказать... Не могу... Но Чиун уже переключил телевизор с выпуска новостей о Шриле Доре на очередную серию еще одной утренней мыльной оперы и потому поднял руку, призывая Римо к молчанию, и уставился на экран. И Римо замолчал, ибо никто не смеет тревожить Мастера Синанджу в редкие моменты его наслаждения истинной красотой. — Тренируй дыхание, — не отрываясь от экрана, произнес Чиун. — Я займусь тобой позже. А потом мы обсудим поездку в Синанджу. То есть, конечно, если ты и прочие расисты еще не забыли своего обещания. Римо направился к двери. — Куда ты? — спросил Чиун. — Пойду зафрахтую подводную лодку, — ответил Римо.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Последний бой
Глава первая
Он заплатил восемь тысяч долларов, сняв деньги со своего семейного счета, и остался должен еще двенадцать тысяч, которые предстояло вносить в рассрочку ежемесячно в течение трех лет. И все это для того, чтобы холодной и дождливой северной осенью оказаться в продуваемом сквозняками большом зале шотландского замка, сидя на коленях в позе почтения. Ему сказали, что зал недавно реконструировали. Настелили новый деревянный пол, отполированный до блеска. По стенам развесили свитки и полотна рисовой бумаги с нанесенными на нее символами Ниндзя — техники ночного боя, Атеми — мастерства кулачного боя, Кунг Сул — искусства стрельбы из лука, Хсин Джи — бокса и многих других, ему неизвестных. Но они так и не смогли избавиться от сквозняка, гулявшего в замке Килдонан — севернее Данди, южнее Абердина и в стороне от залива Ферт-оф-Тэй. Только шотландцы, думал Уильям Эшли, могли строить такие замки, где, несмотря на сквозняки, было невыносимо душно. Даже корейцы оказались бессильны исправить это. В большом зале витал резкий запах пота, к которому примешивалось ощущение страха. Вдобавок ко всему, видимо, от холода колени Эшли болели, и казалось, что кто-то скручивает ему позвоночник. Последний раз он испытывал такой дискомфорт, сидя в позе почтения, когда еще только начинал заниматься каратэ в местечке Рай, под Нью-Йорком. Именно там, в небольшом спортивном зале-доджо, тренируясь после работы, он научился уважать себя, подчиняя себе собственное тело. Выучился контролировать свои страхи и страсти, понял, что главное — это не цвет пояса, будь он желтый, зеленый, коричневый или высший — как он тогда думал — черный. Нет, главное состояло в том, что с каждым шажком долгий путь к совершенству становился короче. Именно жажда совершенства заставила Эшли приехать на север Шотландии с семейными сбережениями в кармане и провести здесь трехнедельный отпуск. Он всегда считал, что совершенство — это недостижимая цель, мечта, заставляющая людей работать над собой, горизонт, приближаясь к которому, понимаешь, что он все также далек. Барьер, который никогда не удастся преодолеть. Совершенство — это, скорее, направление движения, нежели конечная цель. Именно так он говорил в зале Фелт-форум стадиона Мэдисон-сквер гарден в прошлом месяце. Подобные же мысли привели его сюда, в Шотландию, где он, став на восемь тысяч долларов беднее, убеждал себя, как все, кто разбирается в боевых искусствах, что физическая боль постепенно уйдет. Свои размышления по поводу недостижимости совершенства он высказал какому-то корейцу, приехавшему на ежегодные соревнования любителей боевых искусств и одобрительно отозвавшемуся об уровне подготовки Эшли. — Почти безукоризненно, — сказал кореец, одетый в темный костюм и накрахмаленную белую рубашку с красным галстуком. Он был молод, однако для такого возраста щеки его казались чересчур одутловатыми. — Тогда я счастлив, — ответил Эшли, — поскольку совершенство недостижимо. — Вовсе нет, — сказал кореец. — Совершенство существует и достижимо. — В воображении, — сказал Эшли. — Нет, здесь, на земле. И вы можете в этом убедиться. — К какой школе вы принадлежите? — спросил Эшли, который сам занимался каратэ, но был знаком и с кунг-фу, айкидо, ниндзя и многими другими видами восточных единоборств. — Видимо, ко всем школам, — ответил кореец. Эшли внимательно посмотрел на него. Тому не было еще и сорока, а такая самоуверенность в подобном возрасте свидетельствовала скорее о невежестве, чем о компетентности. Он подумал, что далеко не все жители Востока разбираются в боевых искусствах, точно так же, как и не все американцы — в ракетной технике. Этот человек пришел а Фелт-форум просто поглазеть на соревнования и теперь молол чепуху. Такие тоже встречались среди азиатов. Кореец улыбнулся. — Вы мне не верите, Уильям Эшли? — спросил он. — Откуда вы знаете, как меня зовут? — Вы думаете, что это секрет? — Нет, но я удивлен, что вы меня знаете. — Уильям Эшли, тридцать восемь лет, программист, работает в санатории Фолкрофт, город Рай, штат Нью-Йорк. Вы считаете себя песчинкой на морском берегу и думаете, что я не смогу отличить вас от любой другой песчинки, и поэтому удивлены, что я вас знаю? — Очень, — сказал Эшли, которому были даны указания, что делать в таких ситуациях. Он должен позвонить и доложить обо всем в санаторий Фолкрофт, так как на работе он имел доступ к сверхсекретной информации. Санаторий служил лишь прикрытием. Эшли вместе с двумя программистами из Агентства национальной безопасности был направлен туда семь лет назад, и их работа была настолько засекречена, что никто из них не имел права, даже под давлением, сообщать что-либо о том, чем он занимался. Но Эшли показалось, что он уже где-то видел этого корейца. — Если вы удивлены, то у вас очень плохая память. Билл Эшли шлепнул себя по ляжке и рассмеялся. — Ну конечно! Вспомнил. Это было в прошлом году перед Рождеством. Вы попали в катастрофу и, насколько я помню, получили сильные ожоги? И пришли в наше доджо восстанавливать форму, а наш сенсей сказал, что вы большой мастер. Вас зовут — постойте, я вспомню, я вспомню... — Уинч. — Точно, Уинч, — сказал Эшли. — Здравствуйте, сэр. Для меня честь снова встретиться с вами. О, прошу прощения. — Эшли убрал протянутую руку. Он вспомнил, что кореец не здоровался за руку. Потом они вместе смотрели выступления представителей стиля «обезьяны» — особой формы единоборства, требующей большого мастерства и силы. Однако Уинч заявил Эшли, что все это лишь иллюзия силы. Когда один из соперников выбросил другого за пределы татами, Эшли заметил, что силовое преимущество здесь налицо. — Это лишь потому, что оба они используют стиль «обезьяны», удерживая равновесие на одной ноге, вместо того чтобы опираться на нее при нанесении удара. Каждый, кто, широко расставив ноги, приблизится к сопернику настолько, что разглядит неровности его зубов, сможет простым толчком свалить бойца стиля «обезьяны» и оставит его в дураках. — Я верю, потому что это говорите вы, однако у этих бойцов пятый дан и черные пояса... — Вы не верите, но вы можете в этом убедиться, — сказал Уинч и, поднявшись с места, что-то сказал бойцам на, как показалось Эшли, корейском языке. Те сперва удивились, а потом пришли в ярость. — Наденьте костюм, ги, — сказал Уинч. — Вы сможете посрамить приверженца стиля «обезьяны». — Но они так знамениты здесь, в Нью-Йорке... — попробовал возразить Эшли. — Не сомневаюсь. Многие здесь весьма известны. Главное — расставьте пошире ноги, максимально приблизьтесь к сопернику и резко толкните его. — Может быть, предпринять более мощную атаку? — спросил Эшли. — Только толчок, — сказал Уинч. — А что вы сказали им? — спросил Эшли, почтительно кивая черным поясам, уставившимся на него через голову Уинча. — То же, что и вам. Что вы посрамите любого представителя стиля «обезьяны», а им будет стыдно, что настоящие корейцы присутствуют при подобной сцене. — О, нет! Неужели вы так и сказали? — Идите. — Но это их унизит! — Нет, просто восторжествует истина. Идите. Вы посрамите воина «обезьяны», если все сделаете, как я сказал. Не боксируйте, не атакуйте ногами, не наносите рубящих ударов. Подойдите как можно ближе и резко толкните. Сами увидите, что произойдет. Когда Эшли в своем простом ги вышел на ковер, то черные пояса захихикали. Некоторые заулыбались. Воин, с которым должен был сразиться Эшли, усмехнулся. Он был примерно того же возраста, что и Эшли, но тело его было более жестким, мускулистым и подвижным, ибо он тренировался с детства, а Эшли начал только в двадцать восемь. Эшли почтительно поклонился, как полагалось перед началом поединка, но его соперник, явно разозленный насмешками Уинча, стоял неподвижно, не отвечая на ритуальное приветствие. В толпе зрителей послышался слабый ропот. Такое поведение было недопустимо. Ритуал был нарушен уже дважды. Сначала это сделал Уинч своими насмешками, теперь воин отказался от ответного приветствия. Именно тогда, глядя в лицо своему противнику, Эшли понял, что тот намерен убить его. Он ощутил это нутром, его тело посылало ему сигналы о том, что жизнь находится в его собственных руках. Ему стало не по себе. Эшли лихорадочно пытался избрать какую-нибудь из известных ему форм защиты, но рассудок подсказывал, что он не должен встречаться на татами с таким соперником. Все, чему он научился, не поможет ему выстоять против человека с ненавидящим взглядом карих раскосых глаз, искаженным лицом, оскаленными зубами и в любой момент готового к прыжку. Спасти его может лишь что-то совершенно необычное — а именно то, о чем говорил ему Уинч. Над головой пылали прожектора. Уже не замечая толпы, усилием воли Эшли заставил себя приблизиться к мастеру, широко расставил ноги, чтобы принять устойчивую позицию, и, увидев яростный блеск в глазах воина «обезьяны» и ломаную линию его зубов, он резко выбросил вперед руку, ударив соперника в грудь. Позже он будет всем говорить, что так и не понял, что произошло. Но, находясь там, в центре круга, он почувствовал, как его рука вошла в упругую грудь воина, чье тело после ответного удара перевернулось в воздухе вокруг руки Эшли, как спица колеса вокруг оси, и боец с грохотом упал на ковер. Эшли так и остался стоять с вытянутой рукой. Тело воина судорожно дернулось, и из-под шапки черных жестких волос на белом ковре появилась капля крови. — Я только слегка толкнул, — словно оправдываясь, сказал Эшли. Раздались слабые аплодисменты, и на ковер выбежал врач, а Эшли все повторял, что он лишь толкнул соперника. Так оно и было на самом деле. Он поклонился зрителям, среди которых теперь было много взволнованных лиц. — Жив, — сказал врач. — Он будет жить! — Он жив, — объявил руководитель соревнований. — Вероятно, у него только сотрясение мозга, — сказал врач. — Носилки. Давайте носилки! Вот так все и началось. Потом был обед с Уинчем, во время которого Эшли узнал об ином понимании совершенства, пугающем в своей простоте. Всю свою жизнь Уильям Эшли имел диаметрально противоположное представление о совершенстве. Он наивно полагал, что достижение его и было целью всех восточных боевых искусств. Но оказалось наоборот — совершенство являлось их источником. Как объяснил мистер Уинч, существовало учение, раскрывавшее природу вещей и путь к совершенству. В глубокой древности на Востоке был всего один вид боевого искусства. Он дал начало всем остальным, со своими различными законами и особенностями тренировки. И чем больше они отличались от основного учения, тем они становились менее совершенными. — Я могу этому научиться? — спросил Эшли. Они сидели в японском ресторане напротив Мэдисонсквер гарден, где подавали более или менее сносное териаки. Эшли ловко орудовал палочками, подцепляя овощи и кусочки мяса вместе с острым соусом. На тарелке Уинча лежала лишь горсточка риса, с которой он, казалось, никогда не справится. — Нет, — ответил Уинч. — Нельзя вместить океан в коньячную рюмку. — Вы считаете, что я недостоин такой чести? — При чем тут моральные оценки? Разве рюмка не достойна океана? Она недостаточно хороша для него? Или чертовски плох? Нет. Рюмка есть рюмка, и в нее войдет ровно столько соленой воды, сколько и положено. И вы получите рюмку, полную соленой воды. Это и не хорошо, и не плохо. Но не более. — Должен сознаться, — сказал Эшли, — что в первый момент, когда я увидел, что воин «обезьяны» упал, то понадеялся, что он мертв. Я продолжал повторять, что лишь толкнул его, но сам воображал, что... что убил его, и действительно рассчитывал, что убил его, надеясь прославиться. Мистер Уинч улыбнулся, откинулся назад и положил короткие узловатые желтые руки с длинными ногтями на стол. — Позвольте, я объясню вам, что такое совершенство. Все те приемы, каким вы научились, имеют в своей основе одну цель — убийство. И это не игра, в которую вы и вам подобные превращаете боевые искусства. Тот, кто лишь играет, не устоит и перед ребенком, выполняющим все всерьез. Вы почувствовали то, что и должны были почувствовать, — желание убить воина «обезьяны», потому что в этом и заключена исконная суть всех боевых искусств. Убивать. — Я хочу достичь совершенства. — Для чего? Оно вам не нужно. — Мне это необходимо, мистер Уинч. Я должен достичь его. Раз у меня только одна жизнь и единственное дело в этой жизни, то я должен достигнуть в нем совершенства. — Вы не слушали меня, но это значит, что вы и есть та самая «рюмка», а я знаю таких и знаю, на что они способны. Так вот, говорю вам — плата за обучение высока. — У меня есть сбережения. — Очень высока. — Сколько? — Много. — Деньгами? — Деньгами, — сказал Уинч, — двадцать тысяч долларов. — Я могу дать вам девять тысяч сейчас, а потом выплатить остальное. — Дайте мне восемь тысяч. Вам еще потребуется на дорогу. — Я не могу выехать из страны без разрешения. Таковы условия моей работы. — Вы связаны с ЦРУ? — Нет, кое-что другое. — Ну, тогда, моя дорогая «рюмка», забудьте об этом. Оно и к лучшему: плата очень высока. — А вы не могли бы тренировать меня здесь? — Дело не в этом, — сказал мистер Уинч. — Здесь я вообще не веду занятий, моя школа находится в Шотландии. — Это за границей. Черт возьми! Правда, все же с нашей стороны «железного занавеса»... Может быть, против Шотландии мое начальство не будет возражать. — Они согласятся, дорогая «рюмка», согласятся. В англоязычных странах люди невероятно доверчивы, когда дело касается других англоязычных стран. Жду вас в замке Килдонан с восемью тысячами долларов. Билл Эшли ничего не сказал жене о восьми тысячах долларов и спрятал от нее чековую книжку. Он не знал, что скажет ей, когда все-таки придется это сделать. Да, он должен будет рассказать, но это будет потом, после того как он достигнет совершенства в той мере, в какой будет способен это вделать. С работой дело обстояло сложнее. Хотя Агентство национальной безопасности использовало Фолкрофт только какприкрытие для работы по созданию банка данных, которой занимался Эшли, все же он должен был получить разрешение на отпуск у директора санатория, доктора Харолда В. Смита. Эшли всегда строго соблюдал все формальности, имея дело с этим сухим, колючим стариком, уроженцем Новой Англии, считавшим, что данные, которые собирал Эшли, имеют отношение к медицине. Перед встречей с доктором Смитом Эшли всякий раз уточнял по своей записной книжке, над чем он официально работает в данный момент. Одно обстоятельство всегда казалось ему странным. У доктора Смита, который, судя по всему, не был осведомлен об особых функциях своих сотрудников, стоял компьютер, и если только АНБ не заблокировало его каким-то хитрым способом, то Смит теоретически имел доступ к любой информации, хранившейся в базе данных санатория. Впрочем, Эшли был уверен, что АНБ вряд ли бы допустило, чтобы тот, кто служит прикрытием, знал, что именно он прикрывает. Все же наличие компьютера вызывало беспокойство уже тем, что рождало подозрения о возможности для директора санатория иметь доступ к сверхсекретной информации, причем настолько сверхсекретной, что каждый программист работал изолированно и не имел права общаться с коллегами. — Так вы хотите взять отпуск? — спросил Смит. — Не рановато ли? — Да, но я бы с толком использовал его, сэр. — Понимаю. А куда вы с женой собираетесь? — Вообще-то на этот раз я хотел поехать один. Мне нужно хорошо отдохнуть. — Понятно. Вы часто отдыхаете один? — Случается... — И когда это было в последний раз? — В тысяча девятьсот шестьдесят втором году, сэр. — Тогда вы еще не были женаты, не так ли? — Да. Если вас это интересует, сэр, у меня сложные отношения с женой, и я хотел бы какое-то время побыть один, недолго. — Вы считаете, что если не пойдете в отпуск, то это отрицательно скажется на вашей работе? — спросил Смит. — Да, сэр. — Ну, тогда у меня нет возражений против вашего отпуска. Вы можете взять его, скажем, в конце месяца. — Благодарю вас, сэр. — Всегда рад встрече с вами, Эшли. Вы хороший человек. Когда они пожали друг другу руки, Эшли улыбнулся — откуда Смиту знать, хороший ли он человек или отъявленный негодяй? Любопытный парень, этот Смит, он отчего-то боится солнечного света. Насколько Эшли было известно, такие непропускающие солнечный свет стекла, как в кабинете Смита, были только в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли и в штаб-квартире АНБ в Вашингтоне. Уладив формальности со Смитом, Эшли запросил свое непосредственное руководство в Вашингтоне. Ответ был положительный. Как того требовал порядок, перед отпуском Эшли был отстранен от секретной работы и занимался второстепенными делами. За день до отъезда он перевел все деньги со сберегательного на кредитный счет. Он с удовольствием отдал бы деньги Уинчу наличными, но если бы его шеф узнал — а ему могли сообщить — что Эшли, уезжая в отпуск за границу, снял со счета восемь тысяч долларов, то вокруг него собралось бы больше агентов, чем муравьев на куске сахара. Он был уверен, что мистер Уинч возьмет и чек, куда он денется. Ведь у Эшли ничего больше не было. — Вам придется подождать, пока ваш чек будет оплачен, дорогая «рюмка», — сказал ему мистер Уинч, когда Эшли провели в самую холодную из отапливаемых комнат под названием «хозяйские покои замка Килдонан». — Чек — это только обещание денег, но не сами деньги. К тому времени, когда по чеку были получены деньги, Эшли уже жалел об этой затее — так сильно болели спина и руки от долгого ожидания в позе почтения на холодном деревянном полу. А ведь за двадцать тысяч долларов с ним могли бы заниматься индивидуально, а не в группе, где, кроме него, было еще трое. Все они были моложе его, физически сильнее и лучше подготовлены. Мистер Уинч дал Эшли возможность понаблюдать за ними. Удары были ему знакомы, но техника исполнения значительно проще. Повороты выполнялись гораздо резче, чем когда-либо доводилось видеть Эшли. — Дело в том, мистер Эшли, что вас учили выполнять вращение вокруг воображаемой точки, — объяснял ему Уинч. — Так мог учить тот, кто когда-то видел подобное вращение на практике, возможно, вокруг неподвижного противника. Иногда такой метод срабатывает, иногда — нет. А все потому, что эта система вторична. Все вторичное неполноценно, так как оно воспроизводит только внешнюю сторону, не затрагивая сути. Существуют и другие причины. Как известно, ни один из мастеров кунг-фу, пытавшихся сразиться с тайскими боксерами, не выстоял и одного раунда. Почему? Чтобы хоть как-то размять затекшую спину. Эшли поднял руку. Мистер Уинч кивнул. — Потому что их учили не сражаться, а только изображать бой, — сказал Эшли. — Очень хорошо, — сказал мистер Уинч. — Но еще важнее, что боксеры — суровые люди, там нет мягкотелых. Своим искусством они зарабатывают себе на жизнь. Боксеры работали, а мастера кунг-фу играли. Встаньте в другую позицию, Эшли. — В какую, мистер Уинч? — В любую, «рюмка». Примите высокую стойку или низкую. Вы, вероятно, ощущали бы себя уверенней с ружьем в руках и на расстоянии двухсот ярдов отсюда. Но ружья я вам не дам. — Чему мне предстоит научиться? — Тому, что дураки быстро расстаются с жизнью. Мистер Уинч хлопнул в ладоши, и крупный, с прической ежиком блондин с суровым лицом и холодными голубыми глазами выступил вперед и ринулся на Билла Эшли. Эшли не видел удара и почувствовал его только тогда, когда попробовал шевельнуть левой ногой. Она не двигалась. Затем другой, огромный, мощный и обросший, как медведь, хихикнув, нанес удар в правую руку. Было ощущение, как будто в его плечо вонзились ножи, и Билл Эшли внезапно осознал, что руки, оказывается, нужны для поддержания равновесия. И когда третий нападавший нанес удар в левую ногу, Эшли оказался на полу, корчась и воя от боли. А затем мистер Уинч искалечил его правую ногу. Эшли стонал от боли, когда они снимали с него белое кимоно-ги. Наверное, сломаны кости, пронеслось в его голове. Это не по правилам. На тренировках костей не ломают. Это уже не тренировка. Он увидел, как под потолком развевается лист рисовой бумаги, и, ощутив спиной холод, понял, что кто-то открыл окно. Он не ошибся — стало холоднее. Он знал, что с него все сняли, но не мог оглядеть себя. Он не мог пошевелить головой, так как это вызывало невыносимую боль в суставах, будто кто-то разрывал его связки. Он увидел, что свиток стал медленно опускаться вниз — обрезанная с боков перевернутая трапеция, перечеркнутая вертикальной линией. Незамысловатый символ, который он никогда не видел раньше. — За что? За что? — тихо стонал Билл Эшли, так как от крика боль усиливалась. — За то, что ты работаешь в Фолкрофте, дорогая «рюмка», — услышал он голос мистера Уинча. Повернуть голову в его сторону он не мог от боли. — Значит, дело не в моих деньгах. — Конечно, и в них. — А Фолкрофт? — И это тоже. Но деньги никогда не помешают, дорогая «рюмка». Тебя плохо учили. С момента рождения ты шел к этому дню своей жизни, потому что тебя плохо учили. Прощай, дорогая «рюмка», ты не был создан для боевых искусств. То, что его оставили лежать голым на холоде на деревянном полу в замке Килдонан, было в каком-то смысле даже к лучшему, так как боль утихла и скоро должна была совсем пройти. Ночью температура еще понизилась, и Эшли потерял сознание, будто провалился в глубокую тьму. Его вывел из забытья слабый утренний свет, однако днем, при ярком солнце, он вновь провалился в глубокую тьму, и на этот раз уже навсегда. Его нашел через шесть дней детектив из Скотланд-Ярда, которому кто-то позвонил и голосом, «видимо, принадлежавшим азиату», как его там охарактеризовали, сообщил, где находится тело. В полицию также прислали по почте водительские права Эшли, жителя Нью-Йорка, США. Поскольку они были адресованы именно тому детективу, которому до этого звонили, он решил, что обнаруженный труп и есть Уильям Эшли, тридцати восьми лет, проживавший на Плезант-лейн, Рай, штат Нью-Йорк, рост пять футов с лишним, вес сто семьдесят фунтов, глаза карие, шатен, на левой руке родинка, очков не носит. Дело не только тщательно расследовалось, оно получило известность как «Убийство в замке Килдонан». Детектив выступал по телевидению, рассказывая о страшных подробностях этой смерти и о том, что по подозрению в убийстве полиция разыскивает сумасшедшего. Эшли умер от переохлаждения, а не от того, что его конечности были перебиты в суставах, заявил он. Улик пока никаких. Но впечатление сцена убийства производит ужасающее, просто жуткое. Пресса может использовать эти его слова. Ужасающее! Он никогда не видел ничего подобного. После двух пресс-конференций кряду детективу задал ряд вопросов представитель британской разведки. — Долго ли умирал этот бедолага Эшли? — Да, сэр. Он умер от переохлаждения. — При нем были какие-нибудь бумаги? — Нет, сэр. Он был совершенно голый. Холод убивает быстрее, чем жажда или голод. — Да, нам это известно. Есть ли какие-то свидетельства того, что его пытали для получения информации? — Знаете, сэр, бросить человека с переломанными конечностями голым на холодном полу в продуваемом сквозняком замке в горах — это не слишком вежливое обращение, не так ли? — То есть вы не знаете? — Именно, сэр. А что, этот парень был важной персоной? — Вы полагаете, что я буду отвечать на такой вопрос? — Нет, сэр. — Вы выяснили, кому принадлежит замок? — Государству, сэр. Несколько лет назад он был национализирован из-за неуплаты налогов. Владелец не смог, так сказать, содержать его. — Что это означает? — Что в замке никто не жил. — Понятно. Вы хотите сказать, что это дело рук привидений? — Нет, сэр. — Очень хорошо. Мы еще свяжемся с вами. И забудьте о нашем разговоре, пожалуйста. — Уже забыл, сэр. Сведения, которые сообщили британские спецслужбы американскому посольству в Лондоне, были краткими. Эшли приехал в Англию как турист, сразу же направился в Шотландию, прожил одну ночь в маленькой гостинице, а потом более чем через неделю его тело было найдено в полурасчлененном состоянии. Гроб во время похорон не открывали. И правильно, так как там лежало уже не тело Уильяма Эшли, а неопознанный труп из Нью-Йоркского городского морга. Тело Эшли находилось в медицинской школе в пригороде Чикаго, где врач, считавший, что он работает на ЦРУ, исследовал его конечности. Удары, скорее всего, были нанесены чем-то вроде кувалды. Человеческая рука вряд ли смогла бы так раздробить суставы. Эшли действительно умер от переохлаждения, пневмония в сочетании с отеком легких привела к смерти, аналогичной той, которая наступает у утопленников. В местечке Рай, штат Нью-Йорк, агент, считавший, что он работает на ФБР, и действующий под видом сотрудника Федерального резервного фонда, проследил за тем, чтобы восемь тысяч долларов, пропавших со сберегательного счета Эшли, поступили обратно, будто их никогда и не снимали. Единственный человек, который точно знал, что делали эти люди и зачем, сидел за столом в кабинете в санатории Фолкрофт, глядя через непроницаемое для взглядов снаружи стекло на залив Лонг-Айленд, в надежде, что Эшли действительно стал жертвой ограбления. Он дал указание вернуть восемь тысяч долларов обратно на сберегательный счет, так как ему меньше всего хотелось, чтобы случившееся получило еще большую огласку, когда жена Эшли поднимет шум из-за исчезнувших денег. В Агентстве национальной безопасности допустили промах, не сообщив о том, что Эшли перевел деньги с одного счета на другой, хотя в целом это была самая эффективная и отлаженная из всех государственных служб. Доктор Харолд Смит, выполнявший в глазах Эшли лишь функцию «крыши», был единственным человеком, кто знал, чем на самом деле занимался Эшли, зарабатывая на жизнь. Включая самого Эшли. Он просмотрел материалы, над которыми работал Эшли. Тот занимался сбором и накапливанием данных о судоходстве у Восточного побережья, считая, что руководит обработкой информации с целью выявления возможности использования национального судоходства иностранными разведками. На самом же деле задачей Эшли, о которой он и догадываться не мог, так как выполнял только часть ее, была систематизация реальных доходов от судоходства в сравнении с расходами на фрахтование. Полученные им материалы должны были стать частью формулы, над которой доктор Смит работал в течение предшествующих лет и согласно которой превышение этих расходов над доходами означало, что организованная преступность в этой сфере приобрела большой размах. Смит давно уже понял, что не может положить конец преступности, пустившей корни в морских портах и проявлявшейся в любых формах, будь то кредитование или политика профсоюзов. Но он мог воспрепятствовать тому, чтобы мафия захватила в свои руки управление судоходством. Когда опасность становилась слишком явной, к окружному прокурору вдруг попадали доказательства взяточничества в портах или у налоговой службы появлялись копии счетов на имя какого-нибудь чиновника грузового пароходства, покупавшего особняки за двести тысяч долларов при зарплате в двадцать две тысячи в год. Эшли ничего об этом не знал. Он лишь вводил данные в память компьютера. Он даже не мог вывести информацию на экран или распечатать на принтере без контроля со стороны Смита. Последний раз Эшли распечатывал информацию шесть месяцев назад, и то лишь для проверки данных, которые ввел в компьютер накануне. Проанализировав все еще раз, Смит пришел к выводу, что если Уильяма Эшли пытали с целью узнать, какой секретной информацией он обладает, то он ничего не мог выдать. Он просто ничего не знал. Никто во всей организации не знал, за какую работу он получает деньги, никто, кроме двух человек. Такой порядок был установлен уже давно. В этом и заключалась особенность организации, созданной десять лет назад покойным ныне президентом, который вызвал Смита к себе и сказал, что правительство США не выполняет своих функций. — В рамках конституции мы не в силах сдерживать рост организованной преступности. Мы не можем справиться с террористами. Мы слишком многого не можем, если действовать строго в соответствии с конституцией. Однако, если мы не примем более решительных мер, государство рухнет. Наступит хаос, — говорил молодой рыжеватый блондин с бостонским акцентом, — а хаос ведет к диктатуре. Когда воды становится слишком много, она переливается через плотину, точно также избыток демократии ведет к тоталитаризму. Мы неизбежно придем к этому, если... И Смит услышал, что необходимо создать организацию вне рамок конституции, не подчиняющуюся правительству, действующую тайно, во благо этого правительства. Организация должна была просуществовать недолго, не более двух лет, а потом исчезнуть, не обнаружив себя. Смиту поручалось возглавить ее. Смит поинтересовался, а почему именно он? — Потому, — сказал президент, — что за годы службы в ЦРУ вы, доктор Смит, показали полное отсутствие личных амбиций. Психологические тесты показали, что вы никогда не станете использовать эту организацию для захвата власти. Если быть откровенным, доктор Смит, то вы, грубо говоря, совершенно лишены воображения. — Да, — сказал Смит. — Я знаю. Так было всегда. Моя жена иногда жалуется на это. — В этом ваша сила, — сказал президент. — Меня поразила одна вещь, о которой я хочу спросить сейчас, так как мы больше никогда не увидимся и вам придется забыть о нашем разговоре... — Конечно, — перебил его Смит. — Для меня остается загадкой, доктор Смит, как вам удалось обойти тест Роршаха, его часть на проверку воображения? — Ах, это, — ответил Смит. — Я помню — это там, где были чернильные кляксы. — Верно. И вы должны были описать, на что они похожи. — Я так и сделал, господин Президент. Они были похожи на чернильные кляксы. Вот так все и началось. Предполагалось, что организация будет заниматься сбором информации и направлять действия исполнительной власти, снабжая ее необходимыми данными, обеспечивая прессу материалами, разоблачающими коррумпированных чиновников. Но вскоре стало ясно, что одной информации недостаточно. Несуществующей организации нужна была карающая рука. Для этого требовалось создать нечто вроде маленькой армии, но даже в ней могли найтись болтуны, так как нелегко убедить наемного убийцу, что он работает на министерство сельского хозяйства. Необходимо было найти одного, уникального убийцу, который не числился бы в живых, ибо и сама организация формально не существовала. Сначала все было просто. Нужного человека нашли среди полицейских Нью-Джерси, сфабриковали дело об убийстве, которого он не совершал, посадили на электрический стул, который не до конца сработал, и, когда все кончилось, он официально уже не числился в живых. Они заранее подобрали такого по натуре человека, что он охотно согласился на них работать и хорошо изучил свое дело под руководством восточного тренера, став, если не считать некоторых сложностей его характера, прекрасным исполнителем карательных функций. Обо всем этом Смит размышлял сейчас, глядя, как над заливом Лонг-Айленд собирается гроза. Он еще раз просмотрел дело Эшли. В нем была какая-то неясность. Способ убийства был настолько изощренным, что, возможно, преследовал какую-то скрытую цель. Все остальное выглядело вполне логично, включая перевод денег. Убийство произошло после того, как деньги по чеку через шведский банк поступили на имя мистера Уинча, Смит перечитал материалы, полученные от «Интеллиджент сервис». Эшли был убит на новом деревянном полу. Значит, тяжелые механические приспособления, которыми ему могли переломать кости, не применялись, так как на свежих досках от них остались бы следы. Возможно, использовали что-нибудь полегче? Может быть, убийца был садист? Для человека, который не только никогда не верил в предзнаменования, но даже не помнил, чтобы они его когда-либо посещали, доктор Харолд В. Смит испытывал странное ощущение, размышляя о смерти Эшли. В обстоятельствах убийства крылась какая-то цель. Смит не знал, почему ему так казалось, но эта мысль преследовала его. За ужином, состоявшим из рыбного пирога и овощей, он думал о том же. По обычаю поцеловав жену перед сном, он продолжал размышлять. И на следующее утро, занимаясь другими делами. А поскольку эта мысль мешала ему сосредоточится, что могло отразиться на работе всей организации, требовалось найти ответ. И быстро, потому что из тех двоих, кто мог разгадать тайну смерти Эшли, один был на задании, а другой собирался домой, в маленькую деревушку в Северной Корее.Глава вторая
Его звали Римо, снег падал ему на ладонь, и он чувствовал, как снежинки ложатся одна на другую. У подножия высокой сосны, в трехстах ярдах от освещенных изнутри желтым светом окон хижины, снег ложился ровным белым ковром. В Бюрдетте, штат Миннесота, стоял тихий зимний вечер. Римо прошел вдоль границы открытого пространства, окружавшего хижину. Теперь он понял. Этот открытый участок в лесах Миннесоты был хорошо простреливаемой зоной. Помощник генерального прокурора все предусмотрел. Если он не заметит, что кто-то приближается к хижине, то пришельца учует его собака, а любой, кто станет пересекать открытое снежное пространство на лыжах или пешком, превратится в прекрасную мишень в потоке яркого желтого света из окон, пронизывавшего ноябрьскую ночь. Римо почему-то вспомнил ту ночь десять лет назад, когда его посадили на электрический стул и он подумал, что наступил конец, но потом началась другая жизнь — жизнь человека, чьи отпечатки пальцев сданы в архив, а сам он существовал только для организации, которой, в свою очередь, тоже не существовало. Но Римо знал то, чего не знал его шеф доктор Харолд В. Смит. Человек по имени Римо Уильямс действительно умер на электрическом стуле: годы тренировок изменили его нервную систему и его самого. Так что теперь это был совсем другой человек. Римо заметил, что снег на руке начал таять, и улыбнулся. Если ослабить концентрацию воли, то все будет потеряно. Сперва он почувствует холод, потом его организм не сможет противостоять атмосферным условием, и он замерзнет среди снегов Миннесоты. Холод, как он убедился, это не отметка на шкале термометра, а контакт организма с внешней средой. Как в детской игре, когда правая рука погружается в горячую воду, левая — в холодную, а затем сразу обе в теплую, которая правой руке кажется холодной, а левой — горячей. Так же обстоит дело и с колебаниями температуры тела. До определенного момента важна не температура самого тела, а разница между ней и температурой внешней среды. И если понизить температуру тела, человек может переносить холод, будучи в легком белом свитере, спортивных брюках и белых кожаных туфлях, держа на ладони снежинки, которые не тают. Римо чувствовал, как бесшумно падает снег, и видел искры, вылетавшие из трубы хижины вдалеке. Снег — это очень легкая вода, с повышенным содержанием кислорода, и если зарыться в него, двигаясь на уровне земли, и слиться с ним, не высовываясь наружу, то можно быстро «плыть», не дыша, плавно разгребая руками снег, и таким образом добраться до хижины. Римо остановился и машинально опустился на колени, спрессовав под собой снег. Он поднял голову и почувствовал запах горящих дров и жареного мяса. Сквозь запотевшие стекла можно было различить две фигуры. Движения одной были резкими, другой — плавными, как у женщины, скорее всего, молодой. У помощника генерального прокурора действительно была любовница, о чем ни одна живая душа не догадывалась. Насколько было известно Римо, помощнику генерального прокурора часто не везло и из-за плохо подготовленных дел зачастую не удавалось добиться наказания. Свидетели обвинения выступали настолько неудачно, что доказывали невиновность обвиняемого, а судопроизводство было так запутано, что многие преступники уходили от правосудия. Многие свои ошибки помощник генерального прокурора Докинз сваливал на судей, выносивших слишком мягкие приговоры. И пока другие юристы зарабатывали деньги, блестяще подготавливая свои дела для суда, Джеймс Беллами Докинз все больше богател, наоборот игнорируя свои обязанности. Все началось с того, что одна незаметная женщинаклерк, подрабатывая тем, что печаталась в ежегоднике, освещавшем положение на рынке недвижимости в стране, направила туда свой годовой отчет, а журнал, раньше не слишком часто бравший ее материалы, опубликовал его. С этого момента Джеймс Беллами Докинз был обречен. Компьютер в санатории на Лонг-Айленде выдал следующую информацию: чем больше проигранных дел, тем выше доходы. В случае с Джеймсом Беллами Докинзом это означало — чем хуже он исполнял свой долг в суде, тем больше становились его земельные владения. Сначала ему лишь намекнули. Может быть, за оставшиеся два года работы, накопив приличное состояние, он захочет со всей энергией привлечь к суду ряд преступников? Ему показали список, в котором фигурировали все его благодетели. Он отказался от этого предложения, предупредив, что, если кто-то попытается устранить его от службы, он тут же обвинит лиц из этого списка во множестве преступлений, которых те не совершали, а когда обвинения не подтвердятся, разрешит им подать жалобу на штат Миннесота. Короче говоря, помощник генерального прокурора Джеймс Беллами Докинз и не намеревался менять свое поведение или подавать в отставку, и пусть Бог поможет штату, если кто-либо попытается выкинуть его с работы. Его ответ попал в компьютер в Фолкрофте, а все факты стали известны доктору Харолду Смиту, который тут же решил, что Америка обойдется без Джеймса Беллами Докинза. Римо посмотрел поверх кромки снега, увидел две фигуры и, почувствовав запах жилья, снова нырнул в снег и двинулся вперед, скользя в нем, как рыба в воде. Римо услышал лай собаки, дверь со скрипом отворилась, и мужской голос произнес: — Что случилось, Куини? Куини залаяла в ответ. — Я ничего не вижу, Куини, — сказал мужчина. И может, потому, что Римо знал, что был невидим, может, потому, что недавно посмотрел какой-то фильм ужасов, может, потому, что сегодня был праздник — Хеллоуин, он проделал дырку в снегу и заорал: — Джеймс Беллами Докинз, твои дни сочтены! — Кто это, черт возьми? — Джеймс Беллами Докинз, ты не доживешь до утра. — Ты где? Голову оторву! — Кошелек или жизнь! — Где ты? — Кошелек или жизнь! — Взять его, Куини! Римо услышал приближающийся лай, а Докинз — пузатый человек с худым лицом и винтовкой в руках — увидел, как его здоровенный английский дог пробирается по снегу, оставляя за собой неровную дорожку. Когда Куини схватит его, то уж потреплет как следует, а потом Докинз пристрелит то, что останется. Человек явно пришел убить его, и все, что Докинз должен сделать, так это доказать, что действовал в целях самозащиты, поскольку возле тела будет найдено оружие. Если его не окажется, то Докинз подложит его. Этот человек был в его власти, и косвенных доказательств будет вполне достаточно. Оружие, которое найдут при этом человеке, поможет во всем разобраться. Однако с Куини произошло что-то странное. Опытная собака, она уже сожрала изрядное количество крольчатины, а впереди ее ожидали схватки с семейством енотов и дальнейшая карьера. Но дорожка неожиданно оборвалась и собака исчезла в снегу. Испарилась. Докинз поднял ружье и принялся стрелять туда, где бесшумно исчезла собака. Послышался стон. Он снова выстрелил. На снегу показалось темное пятно. Он засмеялся про себя. — Какого черта ты разбабахался, Джимми? — послышался женский голос из дома. — Заткнись, милочка, — ответил Докинз. — Зачем ты стреляешь среди ночи? — Надо. Заткнись и иди спать. Докинз прицелился в темно-красное пятно, расползавшееся по снегу, и заметил под ним какое-то слабое судорожное движение. Возможно, человек прополз под прикрытием свежевыпавшего снега, но Докинз не видел углубления в снегу, которое вело бы к кровавому пятну. Был только след, оставленный Куини. Докинз еще некоторое время понаблюдал, но снежный покров был неподвижен, и он вышел из дома, чтобы поглядеть на свою жертву. Но когда Докинз был почти уже у того места, где исчезла Куини, то почувствовал, как что-то сзади потянуло его за штаны, и обнаружил себя сидящим на снегу. Затем чья-то рука размазала по его лицу ком снега, и он выпустил ружье, так как отчаянно пытался стереть снег с лица. Докинз попытался встать, но лишь только его нога нащупывала что-то твердое, как тут же начинала скользить. Когда он снова попробовал очистить от снега лицо, то выяснилось, что рука не слушается его. Теперь его охватил ужас. Он медленно погружался в снег, но не мог ни подняться, ни освободить рот от холодной ледяной каши. Затем последним отчаянным движением цепляющегося за жизнь человека он попытался избавиться от тяжести, пригибавшей его к земле, но не сдвинулся с места, получив еще одну пригоршню снега в рот. Все вокруг него стало белым, и больше он уже не чувствовал холода. Холодело лишь его тело. Когда на следующее утро перепуганная любовница нашла его, то следователь констатировал самоубийство. Как он объяснил, у Докинза «крыша поехала» — он застрелил собаку, а затем зарылся в снег и принялся глотать его, пока не задохнулся и не замерз. Газеты Миннесоты запестрели заголовками: «Чиновник найден мертвым в любовном гнездышке». К тому времени, когда вся эта история была обнародована, самолет, в котором находился Римо, приземлился в Северной Каролине, в аэропорту города Роля. Он взял такси и направился в мотель рядом с местечком под названием Чепел-хилл. — Всю ночь провели на открытом воздухе? — подмигнул ему дежурный клерк у конторки. — Вроде того, — ответил Римо. Клерк ухмыльнулся. — Вам следовало бы одеться теплее. Сейчас ночи холодные. — Мне не было холодно, — откровенно признался Римо. — Хотелось бы мне снова стать молодым, — сказал клерк. — Молодость здесь ни при чем, — отозвался Римо, забирая три ключа, поскольку снимал три рядом расположенные комнаты. — Вам звонил ваш дядя Марвин. — Когда? — Сегодня утром, примерно в десять тридцать. Произошла странная вещь. Как только я позвонил к вам в комнату, телефон отключился. Я подошел к вашей двери и крикнул, что вам звонят, но услышал оттуда лишь звуки телевизора и не стал входить. — Я знаю, что вы не входили. — Откуда? — Вы же живы, не так ли? — ответил Римо. Открыв дверь своего номера он очень тихо вошел в комнату: на полу в позе лотоса неподвижно сидел хрупкий старик-азиат, одетый в золотистое кимоно. Телевизор был снабжен записывающим устройством, позволявшим последовательно смотреть все передачи, идущие одновременно по разным каналам, дабы не упустить какой-нибудь очередной телесериал. Римо бесшумно опустился на диван. Когда Чиун, Мастер Синанджу, наслаждался дневными телесериалами, никто, даже его ученик Римо, не смел его беспокоить. Время от времени кое-кто по неведению воспринимал это зрелище всего лишь как старичка, смотрящего «мыльные оперы», и относился к нему без должного уважения. И расплачивался за это жизнью. Итак, Римо появился в тот момент, когда миссис Лорри Бэнкс обнаружила, что ее молодой любовник любит ее ради нее самой, а не ради результатов пластической операции, которую ей сделал доктор Дженнингс Брайант, чья старшая дочь сбежала с Мертоном Ланкастером, известным экономистом, которого шантажировала Доретта Дэниелс, бывшая исполнительница танца живота, а теперь владелица контрольного пакета акций научно-исследовательской онкологической больницы в городе Элк Ридж. Она угрожала закрыть больницу, если Лорри не признается, где Питер Мальтус припарковал свою машину в ту ночь, когда старшая дочь Лорри была сбита автомобилем и хромала потом несколько недель, в ту ночь, когда произошло наводнение и когда капитан Рэмбо Доннестер уклонился от разговора о своем сомнительном прошлом, оставив весь город Элк Ридж на откуп преступным элементам и без защиты национальной гвардии. Лорри беседовала с доктором Брайантом о том, следует ли знать Питеру о его матери. И Римо пришло в голову, что еще два года назад актриса обсуждала вопрос о том, нужно ли кому-то рассказать какую-то другую мрачную историю о его родственниках, и что все эти драмы далеки от жизни не столько потому, что в них происходит, сколько потому, что все действующие лица в них проявляют жуткую заинтересованность в происходящих событиях. Чиун, однако, считал эти сериалы воплощением красоты и единственным оправданием существования американской цивилизации. Он все более убеждался, что эти драмы олицетворяют американскую культуру. Обмениваясь культурными программами с Россией, Америка послала туда нью-йоркский филармонический оркестр, «где тому и место», как сказал Чиун. Россия же прислала балет Большого театра, который, как знал Чиун, также был второразрядным, потому что исполнители танцевали, по его мнению, весьма неуклюже. В четыре тридцать пополудни, когда закончилась очередная серия и сопутствующая ей реклама, Чиун выключил телевизор. — Мне не нравится, как ты дышишь, — сказал он. — Дышу так же, как и вчера, папочка, — ответил Римо. — Именно поэтому мне и не нравится. Сегодня твое дыхание должно быть спокойнее. — Почему? — Потому что сегодня ты не тот, что вчера. — В каком смысле, папочка? — В этом ты должен разобраться. Когда перестаешь ежедневно контролировать свое состояние, ты теряешь представление о самом себе. Запомни: ни у кого в жизни не бывает двух одинаковых дней. — Нам звонил шеф? — Мне грубо помешали смотреть фильм, но я не держу зла на того, кто звонил. Я вытерпел грубость, бездушие и неуважение к бедному старому человеку, у которого так мало осталось радостей на закате жизни. Римо поискал глазами телефон. В том месте, где была телефонная розетка, он обнаружил дыру. Римо занялся поисками самого аппарата и до тех пор, пока не заметил зиявшего отверстия в белом туалетном столике, не мог понять, куда он исчез. Расплющенный вдребезги аппарат вместе с выбитой задней стенкой столика покоился в углублении в стене. Римо вышел в соседнюю комнату и набрал номер. Это была особая связь через ряд промежуточных каналов по всей стране, позволявшая избежать разговора по прямой линии с директором санатория Фолкрофт. — Добрый день, — сказал Римо. — Звонил дядя Натан. — Нет, — ответил Смит. — Дядя Марвин. — Да, точно, — сказал Римо, — Кто-то из них. — Я пытался дозвониться вам, но все прервалось, и я подумал, что вы заняты. — Нет. Просто вы позвонили в тот момент, когда Чиун смотрел свои «мыльные оперы». — О, — тяжело вздохнул Смит. — У меня возникла особая проблема. С одним человеком произошел несчастный случай, и довольно загадочный. Я подумал, что вы с Чиуном могли бы помочь разобраться в этом деле. — Вы хотите сказать, что кого-то убили неизвестно как, и что Чиун или я сможем распознать технику убийцы? — Римо, ради Бога, ни одна телефонная линия не застрахована от прослушивания. — Что же вы собираетесь делать? Пришлете мне спичечный коробок, исписанный невидимыми чернилами? Слушайте, Смитти, в моей жизни есть вещи поважнее, чем игры в секреты. — Какие вещи. Римо? — Правильное дыхание. Знаете ли вы, что я дышу сегодня так же, как вчера? Смит откашлялся, и Римо понял, что тот смущен, так как услышал нечто такое, с чем не желал иметь дело, ибо боялся, что дальнейшие ответы приведут его в еще большее замешательство. Римо знал, что Смит уже прекратил свои попытки понять его и относился к нему так же, как к Чиуну. К неизвестной величине, проявлявшейся положительно. Это была серьезная уступка со стороны человека, не терпевшего никакой неясности, отсутствия порядка или бессистемности. Неопределенность была невыносима для Смита. — Кстати, — сказал Смит, — поздравьте тетю Милдред с днем рождения. Ей завтра исполняется пятьдесят пять. — Это значит, что я должен встретиться с вами в Чикаго у справочного бюро в аэропорту О'Хара в три часа дня? Или утра? Или это аэропорт Логана? — Утра, в О'Хара, — сказал Смит мрачно и повесил трубку. Во время перелета из Роля в Чикаго Чиун вдруг стал восхищаться скрытыми талантами американцев. Он признал, что должен был раньше понять, что они на многое способны. — Всякая нация, способная создать фильмы «Пока Земля вертится» и «Молодой и дерзновенный», должна проявлять себя и в других сферах. Римо знал, что Чиун считал самолеты весьма искусно сделанными летающими объектами, а потому заметил вслух, что Америка была лидером мирового самолетостроения и что он никогда не слышал о самолете корейской конструкции. Чиун проигнорировал это замечание. — Я вот о чем говорю, — заявил он важно, держа в своих изящных пальцах с длинными ногтями два листка белой бумаги. — В Америке это тоже есть. Какой приятный сюрприз соприкоснуться с этим прекрасным искусством в далекой Америке. Римо посмотрел на листки. С одной стороны каждого из них было что-то напечатано. — Этому можно доверять. Я послал ему дату, место и время моего рождения с точностью до минуты, я послал и твои данные. — Ты не знаешь моих точных данных, я сам этого не знаю, — сказал Римо. — В приюте для сирот не велось точных записей. Чиун нетерпеливо отмахнулся. — Даже при отсутствии точной даты как все четко расписано. Римо пригляделся и увидел на обратной стороне листков круги, внутрь которых были вписаны какие-то странные знаки. — Что это? — спросил он. — Астрологическая карта, — сказал Чиун. — И это здесь, в Америке. Я приятно удивлен, что великое искусство, в котором преуспели столь немногие, достигло такого уровня, и где — в Америке! — Я не покупаю такую чепуху, — сказал Римо. — Конечно, потому что в Америке все делают машины. Но ты забываешь, что еще существуют люди, глубоко постигшие сущность вещей. Ты не веришь в космические силы, потому что ты встречал только дураков и шарлатанов, выступавших от имени этих сил. Но здесь, в Америке, существует, по крайней мере, один человек, способный читать по звездам. — Совсем свихнулся, — сказал Римо и подмигнул проходившей мимо стюардессе, которая от удовольствия и неожиданности чуть не выронила поднос. Римо знал, что ему не следовало так поступать, потому что теперь она без конца будет предлагать ему то чай, то кофе, то молоко, то подушку под голову, то журналы и вообще все что угодно, лишь бы быть рядом. Два года назад в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке стюардесса авиакомпании «Пан-Америкэн» выбежала за ним из самолета, крича, что он забыл в салоне бумажную салфетку. — Ты можешь говорить, что хочешь, — заметил Чиун. — Но давай я прочту на понятном тебе языке, что узнал этот астролог о космических силах. И Чиун стал читать как актер, то повышая голос, то понижая его в соответствующих местах. — "Вы, — читал Чиун, — несете в себе доброту и красоту мира. Немногие понимают, насколько вы мудры и добры, потому что вы стремитесь быть тихим и кротким. Вам без конца мешают окружающие вас люди, которые не могут открыто признать ваше могущество". — Здорово, — сказал Римо. — А что написано про тебя? — Это написано обо мне, — сказал Чиун и стал читать другой текст: — «Вы склонны потакать своим желаниям и имеете обыкновение совершать первое, что приходит вам в голову. Вы ни над чем не задумываетесь по-настоящему и живете одним днем». — Это, конечно, про меня? — Да, — подтвердил Чиун. — О, как он хорошо тебя понял! Это еще не все. «Вы не цените свои таланты и растрачиваете их впустую, словно утиный помет». — Где это написано? — спросил Римо. — Покажи мне, где сказано про утиный помет. — Там нет этих слов, но он бы написал именно так, если бы лучше знал тебя. — Понятно, — сказал Римо и попросил оба листка. Там все так и было написано. Но Римо заметил кое-что. На листке Чиуна было написано: «Достоинства». Там, где их перечисление кончалось, оставшаяся часть листка была оторвана. На листке Римо все было наоборот — сохранен только текст под заголовком «Недостатки». — Ты оставил только мои недостатки и свои достоинства, — сказал Римо. — Я оставил то, что соответствует действительности. В мире много лжи. Надо ценить, что в такой стране, как эта, мы смогли получить даже наполовину верные сведения. — Кто этот тип? — Ки-Ган, житель гор. В горах всегда живут настоящие провидцы. Это здесь, в Америке. Вот почему я сначала написал ему, указав, под какими знаками мы родились. Римо посмотрел на листок Чиуна, где сохранились данные астролога. — Ки Ган? — спросил он. — Его зовут Киган, Брайан Киган, город Питтсфилд, штат Массачусетс. — Беркширские горы, — сказал Чиун. — Питтсфилд. Ты все еще арендуешь там абонентский ящик? Зачем он нужен тебе, Мастер Синанджу? Но Чиун сложил руки и замолчал. Почтовый ящик был арендован много лет назад, когда Чиун предлагал свои услуги наемного убийцы-ассасина, чтобы таким образом поддержать существование старых, больных и бедных жителей своей маленькой деревни Синанджу в Северной Корее. Но угроза безработицы миновала, и Чиун продолжал работать на Смита, однако абонемент не ликвидировал, хотя и скрывал от Римо, какую он получает почту. Стюардесса вернулась. Нет, Римо не хочет ни кофе, ни чая, ни спиртного. Не хочет и почитать журнал «Тайм». — Сэр, — сказала стюардесса, — я никогда ни одному пассажиру не говорила ничего подобного, но вы, видно, считаете себя кем-то особенным. Наверняка вы считаете, что любая женщина готова броситься к вам в постель, не так ли? Ее бледные щеки зарделись, короткие светлые волосы сердито взъерошились. Римо уловил тонкий аромат ее духов. Он пожал плечами. — Я бы не легла с тобой даже на спор, приятель. Даже на пари! — О, — только и сказал Римо. Она ушла, унося подушку и журналы, но тут же вернулась. Она хотела извиниться. Она никогда так не разговаривала с пассажирами. Она просит прощения. Римо ответил, что все нормально, у него нет претензий. — Со мной никогда такого не было. — Забудьте об этом. — Хотелось бы. Но не получается. Может, подскажете как, я все сделаю. — Забудьте об этом, — повторил Римо. — Пошел ты... — сказала она. И тогда Чиун, видя удивленные взгляды пассажиров, поднял изящную руку с длинными ногтями на точеных пальцах. — Драгоценный цветок, не мучь свое нежное сердце. Разве могут полевые мыши знать цену изумруда? Не отдавай свое сокровище тому, кто не достоин его. — Вы чертовски правы, — сказала стюардесса. — Вы очень мудры, сэр, очень. — Что я такого сделал? — пожал плечами Римо. — Грызи свой сыр, мышка, — сказала стюардесса и с торжествующей улыбкой покинула их. — Что на нее нашло? — спросил Римо. — Я отдал лучшие годы своей жизни дураку, — заметил Чиун. — Я не захотел заигрывать с ней, так что же? — Была задета ее гордость, и она не могла уйти без ответа. — Я не обязан угождать каждой встречной! — Ты обязан не обижать тех, кто не причинил тебе никакого вреда. — С каких это пор Мастер Синанджу стал носителем любви и света? — Я всегда им был. Но слепцу этого увидеть не дано, он может лишь ощутить тепло, сопутствующее свету. О, как хорошо Ки-Ган раскусил тебя! — Попробовал бы он хоть раз помешать тебе смотреть телесериалы. Ты бы одарил его любовью и светом...Глава третья
Смит поглядывал на часы и терпеливо ждал, когда Римо и Чиун появятся у стойки регистрации пассажиров международных линий. — Вы как раз вовремя, — сказал он Римо, а Чиуну коротко кивнул. Это можно было принять за поклон, если не знать, что Смиту подобные вещи, как и любые проявления обходительности, были совершенно чужды. Для этого требовалась хотя бы минимальная фантазия, что в случае со Смитом было совершенно исключено. Донсхеймская больница была, наверное, самой современной во всем Чикаго. Находилась она в красивом предместье города в районе Хикори-хиллз, в стороне от грабежей, стрельбы и поножовщины, привычных для самого города, которому отчаянно требовалось такое сверхсовременное сооружение, как Донсхейм, и потому согласно законам природы и политики не имевшего шанса когда-либо его получить. Смит, обойдя больницу по чистой бетонной дорожке, окаймленной зеленой травой,уперся в серую дверь без ручки, но с замочной скважиной. Он выбрал ключ из связки, висевшей у него на цепочке, и вставил его в отверстие. — Конспиративная квартира? — поинтересовался Римо. — В некотором роде, — ответил Смит. — Все в мире, в некотором роде, является чем-то, — философски заметил Римо. — Только императору ведомы секреты его императорских дел, — отозвался Чиун, для которого каждый, кому служил Дом Синанджу, был императором. Откровенный разговор наемного убийцы-ассасина с императором являлся нарушением сложившейся традиции, в соответствии с которой, как учил Чиун, император не должен знать, о чем думает наемный убийца. Таков был кодекс, выработанный веками. И все же Римо и Смит были американцами, а потому некоторые принципы Синанджу Римо до конца принять и понять не мог, точно также, как не понимал Чиун открытости отношений Римо со Смитом. Резкий запах в больничном коридоре заставил Римо вспомнить о страхе, который он испытывал, прежде чем научился подчинять нервы собственной воле. Смит отсчитывал двери. Восьмую он открыл уже другим ключом. В помещении было очень холодно. Смит зажег свет и, дрожа от холода, застегнул пальто на верхнюю пуговицу. Римо и Чиун спокойно стояли в легкой осенней одежде. Восемь больших металлических квадратных ящиков, снабженных ручками, были аккуратно поставлены у стены. Резкий желтый свет, отражавшийся от их поверхности, резал глаза. В центре помещения на белом скользком кафельном полу находились три пустых стола размером семь футов на три, покрытые белым пластиком. Ни дезинфекция, ни постоянное мытье, ни холод не могли заглушить запах тлена, распространяемый скоплениями кишечных бактерий в мертвых телах. — В третьем, — сказал Смит. Римо подкатил ящик к столу. — Уильям Эшли, тридцать восемь лет, умер от переохлаждения, — сказал Смит, глядя на вздувшийся труп. На подбородке темнела щетина. Выпученные глаза были прикрыты веками, освещенными рассеянным светом. Плечи распухли, словно у Эшли были мускулы штангиста, а бедра раздулись, будто на них были надеты хоккейные доспехи. — С помощью рентгеновских снимков мы установили, что все четыре основных сустава в плечах и коленях раздроблены. В легких скопилась жидкость в результате переохлаждения. Он был найден обнаженным на полу в холодном замке в горах Шотландии. Двигаться Эшли не мог из-за перебитых конечностей. Короче, он умер от того, что в его легких скопилась жидкость, и он, собственно говоря, захлебнулся, — сказал Смит и, засунув от холода руки в карманы, продолжал: — Это был один из наших служащих. Мне нужно, чтобы вы ответили — знаком ли вам такой способ убийства? — Жестокость выражается в разных формах. Несправедливо в этом обвинять Дом Синанджу, — сказал Чиун. — Мы действуем тихо и быстро, как известно, и в нашей быстроте выражается милосердное отношение к жертве. Мы добрее самой природы, всегда были и будем такими. — Никто не обвиняет Дом Синанджу, — сказал Смит. — Я просто хочу знать, знаком ли вам способ убийства. Мне известно, что наши методы конспирации выглядят для вас странно, но этот человек работал на нас, чего не знал, как и большинство служащих. — Очень трудно добиться, чтобы слуга хорошо знал свое дело, — сказал Чиун. — Я уверен, что благодаря мудрости императора Смита вскоре ленивые слуги будут знать, что им делать и на кого они работают. — Э... как раз наоборот, — сказал Смит. — Мы не хотим, чтобы они знали, на кого работают. — Гениально! Чем меньше знает неблагодарный и глупый слуга, тем лучше. Вы очень мудры, император Смит. Это делает честь вашей расе. Смит прочистил горло, и Римо улыбнулся. Он был единственным человеком, посредством которого эти двое могли нормально общаться друг с другом. Смит пытался объяснить, что существование КЮРЕ угрожает престижу Америки, а Чиун считал, что император должен всегда напоминать своим подданным, сколь он силен, и что, чем он сильнее, тем лучше. — В любом случае, — сказал Смит, — это дело беспокоит меня. Обстоятельства смерти весьма загадочны. Возникают вопросы, на которые я хотел бы получить ответ. — Нельзя винить Дом Синанджу в каждом проявлении насилия, — сказал Чиун. — Где это случилось? — В Шотландии, — сказал Смит. — О, знаменитое королевство! Сотни лет туда не ступала нога Мастера Синанджу. Там живут честные и добрые люди. Как и вы, о император Смит! Они полны благородства. — Я только хочу знать, знаком ли вам способ убийства? Обратите внимание: кожа не повреждена, но все суставы раздроблены. — Не все, а три, — заметил Римо, — и все потому, что убийцы не знают своего дела. — У меня есть рентгеновские снимки, — возразил Смит. — И врач, осматривавший тело, сказал, что раздроблены все четыре сустава. Я точно помню. — Он ошибся, — сказал Римо. — Разбиты оба плеча и правое бедро. Удары нанесены не больно-то чисто. А вот над левой ногой поработали так, как надо. Сустав разъединен, но кости целы. Смит сжал губы и вынул из кармана серый конверт. Снимки были уменьшены до формата обычной фотографии. Смит поднес снимки к свету. — Потрясающе! Вы правы, Римо, — сказал он. — Его хорошо учили, — вставил Чиун. — Так вам знаком такой способ? — спросил Смит. — Конечно. Это дело рук дилетанта, — ответил Римо. — Он нанес удачный удар в левую ногу, а потом схалтурил, изувечив правую ногу и оба плеча. Чиун разглядывал тело Уильяма Эшли, покачивая головой. — Здесь действовали, по крайней мере, двое, — сказал он. — Один нанес точный удар в левую ногу, а второй докончил дело, как мясник. Кем был убитый? — Простым служащим, — сказал Смит. — Программистом на компьютере. — А почему кому-то надо было опозорить этого... как вы его там назвали? — Программиста, — сказал Смит. — Вот именно. Почему его хотели опозорить? — Понятия не имею, — сказал Смит. — Тогда я ничего не могу добавить, — сказал Чиун. — Значит, вы мне ничем помочь не можете, Чиун, — сказал Смит с оттенком раздражения. — Что же теперь делать? — Быть начеку, — ответил Чиун, который знал, что американцы в упор не хотят замечать нарождающиеся опасности, пока последнему дураку не становится ясно, что творится что-то неладное. А потом Чиун заговорил о том, что беспокоило его. Ему был обещан отпуск для поездки домой. Он понимает, что это непростое путешествие и поездка в Синанджу обойдется дорого. Все уже было готово, даже специальная лодка, которая доставит его в бухту Синанджу под водой. Но он не поехал в последний момент из-за своей преданности императору Смиту — да будет его царствие долгим и славным! — Да, подводная лодка готова, — сказал Смит. Чиун смиренно просит отпустить его домой сейчас. Поздней осенью в Корее очень красиво. — В это время в Синанджу собачий холод, — сказал Римо, который никогда там не был. — Там мой дом, — ответил Чиун. — Я знаю, что там родина Дома Синанджу, — сказал Смит, — и вы хорошо послужили мне. Вместе с Римо вы творили чудеса. Я рад помочь вам вернуться в родную деревню. Но будет трудно пересылать туда ваши любимые фильмы. Придется обойтись без них. — Я пробуду в Синанджу не долго, — сказал Чиун. — Пока не приедет Римо. — Я против того, чтобы вы оба покинули страну, — сказал Смит. — Не волнуйтесь, я никуда не собираюсь, — сказал Римо. — Он приедет туда, когда наступит следующее полнолуние, — сказал Чиун и больше не проронил ни слова до следующего дня, когда должен был улетать на самолете в Сан-Диего, откуда подлодка должна была доставить его домой. Чиун подождал, когда Смит уйдет, чтобы оформить страховку, и сказал Римо: — Это очень странный способ убийства. — Почему? — спросил Римо. — Работал халтурщик, у которого вышел один хороший удар и три плохих. — В Синанджу есть обычай. Если хочешь кого-то опозорить, показать, что он не достоин даже быть убитым, то по древнему обычаю ты должен нанести противнику четыре удара и оставить его умирать. — Ты думаешь, мы имеем дело именно с таким случаем? — спросил Римо. — Я не знаю, что там произошло, но предупреждаю, что ты должен быть осторожен, пока не приедешь в Синанджу. — Я не приеду, папочка. — Когда наступит следующее полнолуние, — сказал Чиун и изобразил на бланке страховки, принесенном Смитом, свой замысловатый автограф. Когда самолет, на котором находился Чиун, взлетел, Смит сказал: — Непостижимый человек. — "Непостижимый" у нас на Западе означает скрытный и безрассудный, — сказал Римо, ощутив холодный порыв ветра с озера Мичиган. — Словом «непостижимый» я определяю то, что вы и он способны сделать и делаете. Не применяя огнестрельное оружие. Римо смотрел, как белый с красными полосами «Боинг-707» рванулся вверх, оставляя за собой дымный шлейф. — Это не так сложно, когда тебя научат, — сказал он. — В умении все очень просто, сложности возникают только при исполнении. Особенно при кажущейся простоте. — Это же бессмыслица, — сказал Смит. — Ну Чиун и фрукт, — сказал Римо, глядя, как самолет ложится на крыло. — Просто так взял и уехал! Хотя, конечно, он этого заслуживает. — Вы не сказали, почему не применяете оружие. — Оружие стреляет пулями или другими предметами. Руками управлять проще. — Вашими — конечно! Это ведь не каратэ или что-то похожее? — Нет, — сказал Римо, — ничего похожего. В Чикаго было холодно. И одиноко. — А вы и Чиун? Чем вы отличаетесь от других? Самолет быстро превратился в точку. — Что? — переспросил Римо. — Почему вы превосходите остальных? Я читал подборку материалов по боевым искусствам, там иногда встречается кое-что вроде бы схожее с вашими приемами, но в основном — ничего похожего. — Ах, это, — сказал Римо. — Парни, которые голыми руками разбивают деревянные доски и так далее? — И так далее, — сказал Смит. — Попробую объяснить, — сказал Римо и объяснил как мог, как объяснял самому себе. Раньше, используя привычные понятия, он не смог бы не только объяснить, но даже понять. Пока не встретил Мастера Синанджу. Синанджу отличается от других боевых искусств тем же, чем профессиональный игрок в американский футбол отличается от любителя. Травма, которую даже не заметит профессионал из национальной футбольной лиги, выведет любителя из строя. — Профессионал зарабатывает этим на жизнь. Для него не существует таких понятий, как развлечения или эмоции. Для него это вопрос жизни и смерти. Он этим живет. Его и нельзя сравнивать с любителем. То же самое с Синанджу. Синанджу — порождение отчаяния, как говорит Чиун. Земледелие и рыболовство давали так мало, что не могли прокормить деревню, и жителям приходилось топить собственных детей. — Я знаю, что Мастера Синанджу нанимались на службу и благодаря этому кормилась деревня, — сказал Смит. — Откровенно говоря, когда в Северной Корее к власти пришли коммунисты, я думал, что на этом все кончится. — Могло бы, но образ действия и мышления каждого Мастера Синанджу состоял в том, чтобы выбирать между жизнью своей жертвы и жизнью детей своей деревня. Так было на протяжении веков вплоть до Чиуна. — О'кей, — сказал Смит. — Для них это вопрос выживания. Но как вы достигли такого уровня? — Постепенно Мастера Синанджу пришли к выводу, что большая часть мышц человека превращается в рудиментарные органы, как аппендикс. Они обнаружили, что рядовой человек использует, может быть, лишь десятую часть своих потенциальных физических и интеллектуальных возможностей. Секрет Чиуна состоит в том, что он учит использовать, наверное, процентов тридцать собственной энергии или сорок. — Он использует сорок процентов своих возможностей? — Столько использую я, — сказал Римо. — Чиун — Мастер Синанджу. Он использует все сто процентов. И то, когда он не в лучшей форме. — И в этом все объяснение? — В этом, — сказал Римо. — Так ли все на самом деле, не знаю. Это лишь мое объяснение. — Понимаю, — сказал Смит. — Нет, не понимаете, — сказал Римо. — И никогда не поймете.Глава четвертая
Когда Холи Бардвел убил свою первую жертву руками, он понял, что должен убить и вторую. Это было совсем не то, что захват ног в футболе, когда тебе достается коленом по уху. Видеть, как человек умирает от удара твоей руки, — высшее удовольствие. Оно захватывает постепенно, а тогда переполненный им Бардвел отступил назад и, стоя на гладком деревянном полу продуваемого ветрами замка, смотрел, как человек с черным поясом опрокинулся назад, схватившись за плечо, которое больше не двигалось. Все было до смешного просто. Какой-то парень, то ли Уильям Эшли, то ли Эшли Уильямс, встал в стойку «санчин-дачи» и поставил простой оборонительный блок левой рукой, ударив по которой, Бардвел выбил сустав, а затем, пока еще не прошел болевой шок, нанес второй удар уже прямо в плечо. Конечно, этим Эшли пришлось поделиться с другими, но начало было положено его ударом. Они оставили жертву беспомощно корчиться на холодном полу, не в силах сдвинуться с места из-за страшной боли в раздробленных суставах. И Бардвел понял, что ни футбол, ни каратэ, ни профессиональный бокс не идут ни в какое сравнение с тем, что он только что испытал. И когда мистер Уинч сообщил, что ему предоставляется собственная, персональная жертва. Холи Бардвел готов был целовать ему ноги. Он всегда мечтал о таком тренере или командире, когда служил во флоте. Мистер Уинч все понимал, мистер Уинч наделил его силой. Но, несмотря на все соблазны, до сих пор Холи Бардвел, шести футов роста, мускулистый, с холодными голубыми глазами и лицом, будто высеченным из камня, исполнял только то, что приказывал мистер Уинч. Поэтому, когда на кладбище в местечке Рай под Нью-Йорком он увидел человека, только похожего на того, кого ему предстояло убить, Холи Бардвел сдержался. Нет, это был не тот, кого он ждал. Этот человек тоже был шести футов роста с высокими скулами и глубоко посаженными карими глазами, но запястья его рук не были широкими. Так что Холи Бардвел подождал, как было ведено, неделю, а потом приехал в Нью-Йорк, оставил машину в одном из роскошных гаражей, о которых ему говорила жена, и направился в отель «Уолдорф Астория», тое, в соответствии с инструкцией мистера Уинча, спросил мистера Сан Йии. Мистером Сан Йии был, конечно, мистер Уинч, который говорил, что у него много имен, но «Уинч» ближе всего к его настоящему имени. — Добрый день, мистер Уинч, — сказал Бардвел невысокому азиату в блестящем зеленом кимоно. — Входите, Бардвел, — сказал Уинч. — Как я понимаю, вы не встретили своей жертвы. — Точно. Откуда вы знаете? — Я многое знаю, — ответил Уинч и усмехнулся. От этой усмешки Бардвелу стало не по себе. Несмотря на то, что Линетт перед поездкой в Шотландию уверяла Холи, что в дальнейшей жизни мистер Уинч ему понадобится не меньше, чем она сама, и, несмотря на все уважение к мистеру Уинчу, Холи не доверял ему. Человек он, безусловно, выдающийся, но эта странная усмешка... — Ну, посмотрим, что вы усвоили, — сказал мистер Уинч, и Холи Бардвел встал в стойку, которую отрабатывал и отрабатывал до бесконечности. Достаточно изучив боевые искусства, он знал и о других стойках, но мистер Уинч постоянно твердил, что нужно работать именно над этой, и сейчас, положив руку на спину Бардвела, заявив что до совершенства еще далеко. Именно из этой стойки он и наносил удары тогда, в замке. Надо было стоять, как бы сконцентрировав свой вес в одной точке внутри себя, не распределяя его по всему телу и не перенося его ни на одну из ног, чтобы удар исходил именно из этой точки. Со стороны казалось, что человек стоит, чуть расставив ноги, почти ссутулившись, и удар следовал как выстрел, вбивая блокирующую левую руку противника в сустав плеча, затем наносился повторный удар. Если все выполнено правильно, звук двух ударов сливался: «По-поп!» Холи частое удовольствием вспоминал приятный звук своих ударов в плечо жертвы: «По-поп!» Мистер Уинч хлопнул в ладоши, и Холи правой рукой нанес первый мощный удар, предназначенный сокрушить блок, и тут же — второй, используя руку как рубящий меч. — Хорошо, — сказал мистер Уинч Холи Бардвелу, стоящему с вытянутой рукой, словно он собирался поздороваться с кем-то, держась в то же время подальше. — Очень хорошо! — Но в таком положении я, по-моему, остаюсь незащищенным? Я хочу сказать, что мое тело открыто для ударов. Меня всегда беспокоит, что после этого удара я становлюсь уязвим. — Думая о защите, — сказал мистер Уинч, — вы можете проиграть в нападении. Если вам придется вступить в бой с человеком, которого я поручил вам убрать, то вас не спасут никакие защитные блоки — все кости будут переломаны. Конечно, если вы мне не доверяете... — Я доверяю вам, мистер Уинч. — Отлично, потому что скоро вы встретитесь с ним. — Где его искать? — Он сам вас найдет, — сказал мистер Уинч и изложил план, придерживаясь которого. Холи Бардвел мог не только разделаться со своей жертвой, но и получить пятнадцать тысяч долларов. Причем сначала деньги. Многое было непонятно Холи Бардвелу, но план привел его в восторг. Он не только получит деньги, которые, как всегда говорила ему Линетт, будет иметь постоянно, работая на мистера Уинча, но и возможность поразить свою главную мишень, предварительно попрактиковавшись на других. Да, он убьет их, если отработает удар в плечо, и никто не сможет совладать с ним, кроме человека, который будет его последней мишенью. Бардвел находился в таком возбуждении, что чуть было не рассказал Линетт, что получит деньги как раз в том банке, где она работала кассиром. Но мистер Уинч не говорил, что он может обсуждать это с кем-то, даже со своей женой, поэтому в назначенный день он сказал ей, что просто идет погулять. Его тон, видимо, насторожил ее, так как она сказала: — Береги свою задницу, Холи. А он ответил: — Будь спокойна. — После чего отправился на главную улицу города Тенафлай штата Нью-Джерси и оказался там в тот момент, когда закрывались магазины, полиция сонно следила за иссякающим потоком транспорта на улицах города в преддверии бодрящей свежести зимы и снежного убранства. Как объяснил ему мистер Уинч, вся операция представляла собой один-единственный атакующий удар. Уйти в защиту значило проиграть. Чуть дальше по улице виднелось здание коммерческого банка «Тенафлай траст», на втором этаже которого горел свет. На его счету в этом банке лежало двести долларов — все, что он и Линетт смогли отложить с его зарплаты спортивного инструктора. Как она часто говорила, «мы, по крайней мере, не вылетаем в трубу, если можем откладывать целых два доллара в неделю», Линетт всегда находила очень убедительные доводы. Возможно, поэтому из всех жен своих учеников мистер Уинч был благосклонен только к ней. Бардвел шел по улице, проходящей сзади банка. Мистер Уинч рекомендовал не сворачивать в узкий переулок возле банка, прежде чем не окажется напротив здания. Полиция на этой улице была начеку из-за взломщиков, появлявшихся время от времени у задних дверей магазинов, и Бардвелу следовало сократить время пребывания там до минимума. Для полиции банк не являлся объектом повышенного внимания. Сейфы были снабжены специальным часовым механизмом, который был не по силам взломщикам. Все деньги запирались с пяти часов вечера и до восьми тридцати утра следующего дня. Мистер Уинч считал, иллюзия надежности была самым большим недостатком охраны банка. Бардвел видел высокий белый бетонный выступ крыши банка, нависавший над желтым двухэтажным каркасным домом, стоявшим на этой же улице впритык к мостовой. Он спокойно прошел по проезжей части, пересек газон, перелез через изгородь и оказался в переулке. До него доносился резкий запах из закусочных, и он слышал хлюпанье собственных ног по лужам, оставшимся после полуденного дождя. В банке было три двери, две из них снабжены сигнализацией, решетками и проволочными сетками, так как они вели в главное помещение и в хранилище. По логике работников банка не стоило тратить деньги на оборудование сигнальной системой третьей двери, так как в этой части здания находились кабинеты президента банка, вице-президента и управляющего. Отсюда опасность не грозила, так как единственная внутренняя дверь, ведущая в хранилище, также была снабжена системой сигнализации. Бардвел сжал в кармане ключ, полученный от мистера Уинча, вынул руку и вставил ключ в замочную скважину. Замер и прислушался. Кто-то наступил на жестянку. По проулку скользнул желтый луч. Почувствовав, что замок сработал, Бардвел прижался к двери. Он мог скрыться внутри, но мистер Уинч предупреждал его, что ночью внимание привлекают не предметы, а движение. Поэтому он подавил желание спрятаться от света за дверью и замер на месте, как учил его мистер Уинч. Человек с фонарем был уже рядом, и Бардвелу казалось, что сейчас ему ткнут в спину полицейской дубинкой. Он слышал дыхание полисмена. Но вот шаги стали удаляться, и, когда полицейский был уже в доброй сотне футах от него, он осторожно вошел внутрь, закрыл дверь за собой, с облегчением услышав, как щелкнул замок. Внутри было темно, и он ощупал рукой стену. Гладкие обои «под хлопок». Левая нога уперлась во что-то. Проведя носком ботинка вверх, он понял, что это первая ступенька лестницы, и продвинул ногу вперед, пока она вновь не уперлась во что-то твердое. Тогда он поднял другую ногу и стал медленно подниматься по лестнице. Неожиданно он наткнулся на дверь, ударившись об нее подбородком. — Постойте, — услышал он мужской голос, — там кто-то есть. — Ерунда, — ответил другой голос. — Я что-то слышал. Говорю тебе, я что-то слышал. — Тебе показалось. Бардвел толкнул дверь и вошел в освещенный кабинет, обставленный современной мебелью цвета беж. В центре стоял полированный шестиугольный стол из красного дерева. Пять мужчин подняли головы, оторвавшись от карт и фишек. Именно это ярко освещенное окно он и видел с главной улицы. Именно здесь он будет грабить банкиров, наплевав на их часовой замок в хранилище, который теперь был совершенно бесполезен. — Это Холи Бардвел, — сказал первый вице-президент банка «Тенафлай траст энд сейвинг». Его толстые руки лежали поверх карт, холодные серые глаза метались с Бардвела на партнера слева, который от удивления выложил свои карты на стол. — Кто? — спросил человек с отвислыми щеками и седой шевелюрой, в ком Бардвел узнал президента банка. Свои карты он убрал под стол. — Это муж Линетт Бардвел, — сказал вице-президент. — Чей муж? — спросил президент, надевая очки в тонкой роговой оправе. — Помощника старшего кассира, победительницы конкурса на лучшего служащего года, — сказал вице-президент, а президент попытался придать своему лицу осмысленное выражение. Вице-президент наклонился через стол и шепнул: — Ну та блондинка с аппетитным задом, сэр. — А! Вы тот самый тренер по гимнастике, которого уволили за грубость, Бардвел. — Я был футбольным тренером. — Понятно. Что вам нужно? У нас деловая встреча, как видите. Объясните, что вам нужно и как вы сюда попали. — Это не деловая встреча, а игра в карты, — сказал Бардвел. — По четвергам мы регулярно проводим вечерние совещания и иногда после этого перебрасываемся в карты, — сказал президент. — И это не ваше дело, мистер Бардвел. Так что вы хотите? На лице Бардвела появилась довольная улыбка от предвкушения предстоящего. Он не мог больше сдерживаться. Бардвел выбрал ближайшего, который сидел, развернувшись к нему лицом, и нанес удар прямо в лоб ребром ладони правой руки. Голова резко откинулась назад, будто ее обвязали крепкой лентой и дернули назад с невероятной силой, и шея переломилась со звуком лопающегося целлофана. Голова упала на стол. Лежащие посередине фишки подпрыгнули от удара. Никто еще не успел сообразить, что произошло убийство, а не просто драка, а Бардвел направился к президенту банка, который от негодования вскочил. Бардвел усадил его на место ударом в лицо пальцами вытянутой руки. Лицевые кости лопнули, как оболочка переваренной сардельки. Глаза закатились, голова упала на грудь, и Бардвел, отбросив бесчувственное тело в другой конец комнаты, бросился на человека, который пятился назад, дрожа и прикрывая лицо картами. Смешно, но карты мешали нанести хороший удар: об их острые пластиковые края можно легко повредить руку. Управляющий, крупный мужчина, став коленями на стол, попытался ударить, но нарвался на встречный удар, выбивший плечо из сустава. Управляющий завопил от боли. Вице-президент, который упомянул об аппетитной заднице Линетт, сделал большую глупость, приняв стойку «санчин-дачи», так как поставленный им блок только помог Бардвелу выбить ему плечевой сустав, уже второй за этот вечер. Вице-президент завертелся волчком, а Бардвел опять повернулся к мужчине, который скрючился в углу, закрывшись картами. Бардвел слегка ударил его в пах, карты упали на пол, и тогда он с близкого расстояния нанес прямой удар кончикам и пальцев в центр лба. Возможно, от того, что голова была зажата, как в тисках, в углу, шея не сломалась, а Бардвел ощутил, что его пальцы, покрывшиеся кровью до третьей фаланги, погрузились в теплую жижу, и понял, что это мозг. Он вытащил руку из этой каши и был удивлен возникшими у него ассоциациями с влажным влагалищем Линетт. Он вытер руку о белую рубашку управляющего. Потом, действуя в свое удовольствие то ногой, то ножкой стула, он прикончил управляющего, вице-президента и президента банка «Тенафлай траст энд сейвинг», забрав у них четырнадцать тысяч триста семьдесят пять долларов. «Не хватает шестисот двадцати пяти долларов», — подумал Бардвел, но решил не задерживаться. Как и любое начальство, банкиры были уверены, что их секреты никому не известны, поскольку никто не решался им даже намекнуть на это. Как говорил мистер Уинч, слуга — это тот, кто больше всех знает о своем хозяине и меньше всех ему рассказывает. Вот почему их тайная встреча за картами по четвергам была секретом только для них. Об этом было известно многим, а уж такие люди, как мистер Уинч, тем более знали все о банкирах, лучше других понимавших, что никакой чек, особенно в азартной игре, не заменит наличных. О банкирах, каждый четверг вечером собиравшихся за карточным столом, имея при себе по три тысячи долларов и при этом лишь мысленно отгородившись от остального мира, даже не опустив шторы. О банкирах, которые считали, что нет места более безопасного, чем банк. О ныне покойных банкирах. Ночью, когда Линетт стала ласкаться к нему. Холи Бардвел отвернулся к стене. Разве мог он объяснить ей, что уже полностью удовлетворен на сегодня и что обычный секс сейчас показался бы бледным подобием удовольствия, как мастурбация после уикенда с сексапильной кинозвездой. Он не только получил, что хотел, но, как сказал мистер Уинч, получит больше. Главное — тот самый человек, его мишень. Когда этой мишени сообщили о событии, которое пресса позднее окрестила «Кошмар в банке», он подумал, что теперь Чиун либо вернется из Синанджу, либо откажется туда ехать. — Нет, Римо, — сказал Смит. — Подлодка отбыла вовремя. Он уехал. Но я рекомендую вам внимательно прочитать о том, что произошло в городе Тенафлай в штате Нью-Джерси. Кажется, для вас появилась работа. — А в чем дело? — Вы не слышали, что случилось в Тенафлай? Все только об этом и говорят. Пресса обожает ужасающие преступления. Но и по нашей части там тоже кое-что есть. Странно, как это вы не читали об этом в газетах? — Я сегодня никуда не выходил. — Это было и во вчерашних газетах. Я думал, что вы уже выехали в Тенафлай. — Я и вчера не выходил, — сказал Римо. — И позавчера. — Тогда, я полагаю, вам все-таки придется выйти и узнать обо всем. Обратите внимание на то, каким способом были убиты эти люди. — Да, конечно, прямо сейчас, — сказал Римо. Он повесил трубку и посмотрел на индикатор видеомагнитофона, который показывал, что идет запись программ для Чиуна Аппарат автоматически должен был отключиться в три тридцать дня, но Римо все равно продолжал следить за записью. К четырем часам он был в одном носке, к семи — надел оба, к десяти — брюки, а когда облачился в водолазку и коричневые мокасины, пробило уже половина двенадцатого, так что Римо отложил поход до утра. Проспав ночь в одежде, он вышел из мотеля в четыре тридцать утра, так как спать уже больше не мог. Служащий мотеля, расположенного неподалеку от аэропорта Роли-Дюрхем, спросил Римо, куда подевался его приятель, пожилой азиат успел очаровать буквально всех, несмотря на то, что редко выходил из номера. Римо ответил. — Он мне не нужен, и я даже не скучаю по нему. — О, конечно, конечно, — сказал клерк. — Я просто хотел узнать, может быть, он еще вернется? — Меня это совершенно не волнует, — ответил Римо. — Понятно, — сказал клерк. — Вы получаете газеты? — Есть только вчерашние. — Отлично, — сказал Римо. — Когда вы вернетесь? — Дня через два. И не трогайте мой телевизор. — Конечно. Что мне делать, если в ваше отсутствие приедет старикан? — Не приедет, — сказал Римо и услышал, как дрогнул его голос. Во время полета до Ньюарка он читал о «Кошмаре в банке». Он взял такси до Тенафлай, ехать пришлось долго, и стоило это недешево. Когда он добрался до банка, то не обнаружил там полиции. — Все стоят с другой стороны, — пояснил ему прохожий. — Это случилось на втором этаже, но все столпились у задней двери. В переулке позади банка Римо увидел полицейский кордон и небольшую толпу зевак. Римо достал бумажник и проверил документы удостоверение сотрудника ФБР, служащего Казначейства, представителя инспекции продовольственных товаров и внештатного корреспондента. Все удостоверения были подлинными. В штате каждого из этих учреждений числился Римо Пэлхем, или Римо Бедник, или Римо Далтон, или Римо Слоут. Его там никогда не видели, поскольку он постоянно выполнял особое задание, но его имя всегда было в списках, на случай какой-либо проверки. — "Пиннэкл мэгэзин", — сказал Римо, махнув журналистским удостоверением перед носом полисмена. — Кто здесь главный? Двадцать пять минут занудных объяснений заместителя начальника полиции, при этом трижды повторившего по буквам свою фамилию и рассказ о страшном убийстве пяти человек, показались Римо бесконечно длинными. Заместитель начальника не был уверен, что мотивом убийства было ограбление, потому что на столе под грудой фишек было найдено шестьсот двадцать пять долларов наличными. Но с другой стороны, это вполне могло быть и ограбление: ведь все знали, что во время игры в покер каждый из пяти банкиров имел при себе три тысячи долларов. Но об этом предпочитали помалкивать. По мнению полицейского, орудием убийства послужили, по крайней мере, три предмета. Од ним из них было что-то вроде затупленного копья, другим — ножка стула, на котором до сих пор не нашли отпечатков пальцев, но писать об этом пока не следует. — Меня всегда поражает, откуда берутся такие звери, — сказал полицейский и поинтересовался, не пригодится ли Римо его, заместителя начальника полиции, фото, снятое недавно, перед его повышением. — Так вы говорите, что удары были нанесены в голову, плечо и грудь? — Ну, да. Одному проломили череп. Потому я и подумал о тупом копье. Этот случай можно назвать «убийца-копьеметатель». Вы запомнили мою фамилию? Вы ведь ничего не записывали. Заместитель начальника полиции посмотрел в сторону толпы и помахал рукой. — Привет, Холи, иди сюда, — крикнул он и, понизив голос, пояснил Римо: — Это наш футбольный тренер, мировой парень. Его уволили за то, что он хотел из наших слабаков сделать настоящих чемпионов. Сюда понаехали эти нью-йоркцы... Все, знаете, боятся, что малютке Сэмми сломают носик. Только не цитируйте меня. Здорово, Холи. И заместитель начальника полиции представил Римо человека, который был на четыре дюйма выше его ростом, с широкими плечами и железными мускулами. Его походка показалась Римо примечательной. Чувствовалось какое-то знакомое чувство равновесия. Не то, что у Римо или Чиуна, но что-то очень похожее. — Это Холи Бардвел. Его жена работает в банке, и он беспокоится за ее жизнь. Приходит сюда каждый день после этого случая. Холи, это мистер Римо Слоут, журналист. Бардвел протянул Римо огромную ручищу и впился взглядом в его запястье. У Бардвела была стальная хватка, но Римо так расслабил мышцы своей кисти, что она выскользнула из этих тисков. — Не беспокойся за супругу, Холи. Кто бы это ни сделал, он уже далеко отсюда, — сказал заместитель начальника полиции. — Думаю, вы правы, — заметил Бардвел, улыбаясь. — Могу я увидеть тела? — спросил Римо. — Двоих уже похоронили, согласно их религиозным обычаям. Остальные все еще в ритуальном салоне. Похороны завтра. — Хотелось бы взглянуть на них. — Ну, это дело довольно деликатное. Их собираются хоронить в закрытых гробах. Но у нас в полиции есть фотографии. — Это совсем не то же самое, что тела в натуре. — Я близкий друг семьи одного из убитых, — сказал Бардвел. — Может быть, я смогу помочь. — А я не знал, — заметил полицейский. — Да, — сказал Бардвел. — Это было до моего увольнения, до того, как все перестали знаться со мной. — Я — за тебя. Холи. Ты ведь просто творил чудеса. Я всегда был на твоей стороне. — Что-то я не замечал. — Ну, конечно, не при всех. Я же на работе. — Да, — сказал Бардвел, — Пойдемте, мистер Слоут, — обратился он к Римо. — Я покажу вам тела тех, кого еще не похоронили. — Не принимай близко к сердцу, Холи. Найдешь другую работу, — сказал заместитель начальника полиции. — Надеюсь, — ответил Бардвел. По дороге в ритуальный салон Макалпина он объяснял Римо, что нападавших была, должно быть, целая дюжина, так как тела банкиров страшно изуродованы. — Ага, — кивал Римо. Ритуальный салон представлял собой обычный частный дом, умело перестроенный и внутри устланный черными коврами. — Ночью они работают, а днем здесь никого нет, и нам не помешают осмотреть тела, — сказал Бардвел. — Я думал, что вы знаете семью кого-то из убитых. — Это я так сказал заместителю начальника полиции. Он всего боится. Пепельно-белый гроб был отполирован до блеска, и Римо подумал, что вся эта роскошь предназначается тому, кого уже ничто не волнует. В комнате стоял запах свежих сосновых досок. Они прошли мимо рядов черных складных кресел, и Бардвел открыл гроб. Лоб покойника был умело загримирован подкрашенным воском и присыпан пудрой. Римо надавил пальцем на воск, чтобы проверить, насколько глубоко проломлен череп. На пальце осталась пудра, и он стер ее. — Я слышал, пришлось вынуть часть мозга, чтобы заделать череп, — сказал Бардвел. Римо заметил у него на лбу капли пота, в уголках рта скопилась слюна. — Говорят, у некоторых были повреждены плечевые суставы, — сказал Римо. — Об этом писали в газетах. Сначала их лишили возможности действовать руками, а потом убили. — Да-а, — ответил Бардвел, его дыхание участилось. — А что вы думаете об этой голове? Видели когда-либо что-нибудь подобное? — Нет, — сказал Римо. — Лучше бы этому типу стрелять из ружья, а не пользоваться руками. Если он и дальше собирается работать руками таким образом, то с тем же успехом можно использовать что-нибудь столь же неточное, как ружье. — Неточное?! — Проломить лоб — дело нехитрое. Ведь рука, судя по всему, вошла по самые костяшки. Для мгновенной смерти достаточно проломить кость и надавить на мозг. А здесь — грязная работа. Орудовал, наверное, какой-нибудь подвыпивший идиот-каратист. — Но разве не фантастика, что кто-то голой рукой смог сотворить такое? А? — спросил Бардвел. — Ничуть, — ответил Римо, заметив, что Бардвел улыбнулся и слегка изменил позу. И тут, будучи натренирован до автоматизма, Римо допустил оплошность. Бардвел правой рукой нанес Римо удар. И он среагировал на него, но тут же почувствовал, как что-то врезалось в его левое плечо. Это Бардвел нанес второй удар — достигший цели, но самоубийственный по сути. Удар отточенный, но Римо не слышал, чтобы кто-то тренировался таким образом. Применять такой удар при встрече с хорошо подготовленным соперником — чистое самоубийство. Удар повредил Римо плечо, но в то же время лицо, голова и шея Бардвела были открыты для ответного удара справа. Это была лишенная защиты, самоубийственная атака, так как рука Римо находилась всего в полуфуте от Бардвела и молниеносно пробила его трахею и переломила шейные позвонки. Бардвел подставил себя под смертельный удар ради дешевого эффекта. Римо чувствовал боль в левом плече и пошевелил пальцами. Пока работают, но рука почти не поднималась. У Бардвела уже ничего не поднималось. Он лежал у постамента, на котором стоял гроб, с вывалившимся изо рта языком. — Дерьмо! — выругался Римо. Он нашел человека, который мог рассказать о смерти Уильяма Эшли, и убил его, благодаря своей молниеносной реакции. Казалось, что этот тип нарочно подставил себя под удар. С его гибелью Римо не только лишился возможности что-либо узнать, но должен теперь избавиться от трупа. А действовать придется одной правой рукой, чтобы не тревожить болевшее левое плечо. Под телом управляющего, под белым шелком покрывала и пахучими розами был матрас, в котором покойный меньше всего нуждался. Римо быстро снял пепельно-белую крышку гроба, правой рукой схватил тело за пояс и переложил внутрь крышки. Затем остановился и прислушался. Стояла тишина, поблизости никого не было. Он принялся насвистывать трогательную мелодию песни Ареты Франклин, из которой помнил только слова: «Ты мне нужна, крошка, нужна, нужна». Он вытащил расшитую белую шелковую погребальную пелену со дна гроба и обнаружил под ней дешевые картонные подпорки. Он отдирал их до тех пор, пока не показались грубые доски основания гроба. Римо впился пальцами в мускулистый живот Бардвела, поднял тело и уложил его на голое дно гроба. Чтобы не выпирали грудь и голова, Римо пришлось сделать их более плоскими, не повредив при этом кожу. Заполнив пустоты вокруг тела Бардвела обрывками картона, он накрыл его белым шелком, тщательно подоткнув края. — Сойдет, — пробормотал Римо. — «Ты мне нужна, крошка, нужна, нужна». Он поднял тело управляющего банка «Тенафлай траст» с крышки гроба и осторожно уложил на место его последнего успокоения. Потом отступил на шаг, чтобы оценить свою работу. — Хреново. Тело управляющего было дюйма на три выше, чем требовалось. Пришлось сломать покойнику позвоночник и посильнее надавить на живот, так как нижняя часть тела управляющего была довольно объемистой. В тех местах, где Бардвел был худой, управляющий был толстый, и наоборот. Так что все получилось, как надо. Римо снова отошел на шаг. — Годится. Конечно, к тому времени, когда начнется траурная церемония и придут желающие отдать последний долг покойному, манипуляции с телами дадут о себе знать, обязательно появится запашок. Но это будет позже. А сейчас Римо услышал чьи-то шаги и быстро поправил грим на лице ушедшего в мир иной управляющего банка. — "Ты мне нужна, крошка, нужна, нужна", — напевал Римо, когда голос позади произнес: — Эй, что это ты тут делаешь с покойником?! Римо обернулся и увидел человека в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке, с очень бледным лицом, потому что он пользовался той же пудрой, какой покрывал и покойников. — Я друг усопшего. — Траурная церемония начнется вечером. Я знаю, кто ты. Видал таких. Если ты забавлялся с половыми органами покойника... — Что? — спросил Римо. — Псих, — сказал человек. — Все вы больные!.. — Я прощался с покойным другом. — Извращенец! Я видал таких. Слоняются вокруг ритуальных салонов, надеясь поразвлечься. Но здесь у меня ничего не выйдет. Знаешь почему? Потому что ты псих. Вот почему. — Ну, если вы так считаете... — сказал Римо. — Хорошо, что застукал тебя, пока ты еще ничего не натворил. — Благодарю, — отозвался Римо, воспринимая это как похвалу своей работе. В банке он опять встретил заместителя начальника полиции, который представил его старшему кассиру, а тот указал на Линетт Бардвел. У нее было энергичное красивое лицо с серыми миндалевидными глазами и пышные светлые волосы с темноватым отливом. Полные губы казались влажными, а фигура была исполнена спокойствия. Под форменной белой блузкой и твидовой юбкой угадывались красивые формы. «И что она нашла в Бардвеле?» — подумал Римо. Он подождал, пока банк закроется для посетителей, и с разрешения старшего кассира попросил ее пройти вместе с ним в один из кабинетов, где находились персональные сейфы клиентов. — Почему вы решили поговорить именно со мной? — спросила Линетт. Ей было немногим более двадцати, и тем не менее она выглядела спокойно для человека, дающего интервью. — Потому, что ваш муж и есть тот человек, который убил этих банкиров. Линетт Бардвел зажгла сигарету, затянулась и выдохнула дым. — Я знаю, — ответила она. — Что вы хотите? — Меня интересуют его друзья, которые научили его приемам рукопашного боя. — А вы сами-то кто? — Человек, которому ваш супруг во всем признался. — Вот придурок, — сказала Линетт. Все ее самообладание как рукой сняло. Она зарыдала, не переставая повторять: — Вот придурок!Глава пятая
Гладя, как она рыдает, Римо подумал, что переоценил «железную» выдержку Линетт Бардвел. Слыша ее резкий носовой голос, который женщины штата Нью-Джерси называют человеческой речью, он просто обманулся. Линетт Бардвел была обыкновенной женщиной, слабой и ранимой, Он решил не сообщать ей о смерти мужа. Линетт приложила к глазам носовой платок и подняла глаза на Римо. — Если вы собираетесь беседовать со мной весь вечер, угостите меня хотя бы сандвичами. — А вы не думаете, что Холи будет возражать? — спросил Римо, которого на самом деле это вовсе не заботило. Потому что тогда Холи Бардвелу пришлось бы, восстав из мертвых, сбросить с себя тело покойника и взломать крышку заколоченного гроба. Так что Римо не тревожился. — Предположим, он будет возражать. Что тогда? — Он, должно быть, мастер орудовать своими ручищами. Может взгреть вас как следует. — Неужели? Вот будет здорово! — сказала Линетт. — Ну так как же, знаменитый журналист, вы при деньгах или нет? — Да. — Тогда никаких сандвичей. Обед! Настоящий обед. ПредложениеЛинетт Бардвел насчет настоящего обеда подразумевало посещение некоего строения серого цвета, стоявшего на краю города и бывшего ранее обыкновенной забегаловкой. Теперь его обшили изнутри деревянными панелями, вместо стоек поставили столы и устроили полумрак. Но никто, видимо, не побеспокоился сообщить шеф-повару об изменении статуса заведения, поскольку меню до сих пор строилось на основе одного дежурного блюда, состоявшего преимущественно из рубленого мяса. Линетт заказала зеленый салат — «он здесь всегда свежий и зеленый». Римо промолчал, не желая вслух высказывать мысль о том, что это определение в равной степени относится и к сосновым иголкам. Она заказала соус «Тысяча островов», недожаренный бифштекс, печеный картофель с сыром, спаржу под голландским соусом, а для начала — бокал джина с лимонным соком и содовой. Римо попросил для начала стакан воды, а потом — рис без всяких специй и соли, если только на кухне имеется «дикий рис» с длинными зернышками. А если такого нет, он довольствуется стаканом воды. Так и вышло, поскольку шеф-повар никогда не слышал о подобном рисе, хотя если бы его производила компания «Моментальный рис», то он бы наверняка его знал. Сообщив об этом, официантка поставила перед ним воду. Римо отхлебнул немного. Как здорово снова очутиться дома в Нью-Джерси, где в воде есть примеси всех известных химических соединений, включая цианистый калий. Линетт потягивала свой «Том Коллинз», аккуратно поставила бокал на бумажную салфетку и неожиданно спросила: — Что у вас с плечом? — Почему вы спрашиваете? — Вы как-то странно его держите. Точно оно у вас болит, — сказала Линетт. — Артрит замучил, — ответил Римо, которому казалось, что он ничем вроде не выдавал повреждение руки. — Где Холи изучал каратэ? — О, он занимался несколько лет. Посещал разные школы в Джерси-Сити. — Вы знаете их названия? — спросил Римо, отставив в сторону стакан с водой на случай, ежели ему вдруг очень захочется. Чего с ним в принципе не могло случиться даже после пешего перехода через Сахару. — Нет, меня это не интересует. Почему мужчинам нравится скакать друг перед другом в каких-то пижамах? — Вы предпочитаете мужчин, прыгающих без них? Линетт хихикнула. — Ну, можно и не прыгать. — Она подняла бокал и, глядя поверх него, спросила. — Почему вы считаете, что это Холи убил банкиров? — Он сам сказал мне. — Так просто? Взял и сказал: «Я убил банкиров и украл деньги»? — Почти, — ответил Римо — Он чуть ли не хвастался своими ударами и вообще слишком много говорил об этом для человека, не причастного к убийству. — Вы сказали ему, что догадались? — Да. — А он? — Он сказал, что куда-то уезжает. — Что-то не очень верится, — произнесла она. — Если бы Холи знал, что вы догадались, он бы и вас прикончил. — А может быть, он меня испугался? Может, я похож на тех, что скачут в пижамах. Линетт покачала головой. — Нет, нет уж. Вы не из таких. — А как вы-то узнали, что это он убил? — спросил Римо. — Он сам рассказал. Римо ждал подробностей, но она замолчала. — Выпейте еще коктейль, — предложил Римо. Линетт выпила. Потом еще и еще. Потом был подан бифштекс (неплохо приготовленный, но жилистый), печеный картофель (подгоревший), а также спаржа (не верхушки побегов, а стрелки). Она, казалось, ничего этого не заметила и все съела, внимая дребезжащему магнитофону. Потом еще выпила, так что, выйдя из ресторана, по дороге к автомобилю, ей пришлось опереться на Римо. — Наверное, Холи уже дома? — спросил Римо. — Может, мне лучше выйти, не доезжая до вашего дома, а вы доберетесь одна? — Его нет, — уверенно произнесла она. — Домой, Джеймс. По дороге она немного всхрапнула и проснулась уже рядом с домом, выпрямилась и щелкнула пальцами. — Я только что вспомнила, — произнесла она заплетающимся языком. — Что? — Есть один парень, который вместе с Холи занимается каратэ. Такой же помешанный. — Как его зовут? — Фред Уэтерби. — Где я могу его найти? Хотелось бы побольше узнать о каратистах. — Он полицейский. Теперь припоминаю, точно, полицейский. Лейтенант или что-то в этом роде. Кажется, он работает в спортивной школе. Холи что-то говорил о нем. Да, в Джерси-Сити. Он тренирует полицейских. — Фред Уэтерби, так? — Да-а, так, — произнесла Линетт и снова уронила голову на плечо Римо. Выйдя из машины, она всем весом оперлась на левое плечо Римо, заставив его стиснуть зубы, чтобы не закричать от боли, ударившей из плеча в голову. Закусив губу и ничего не видя перед собой, словно во сне, он довел ее до спальни в небольшом особняке на самой окраине. Она не сопротивлялась, когда Римо раздел ее и укрыл одеялом. Перед уходом он кое-что проделал с нервным узлом у нее подмышкой и шепнул на ухо: — Думай обо мне. Я еще вернусь. Она улыбнулась во сне. Покидая дом, Римо заметил, как в ванной комнате на втором этаже зажегся свет.Глава шестая
Капитан американской подводной лодки «Дартер» Ли Энрайт Лихи уже плавал по этому маршруту пять раз за последние пять лет и с каждым разом все меньше понимал, зачем это нужно. В силу особых обстоятельств, он не мог заходить в порты Японии. Россия и Северная Корея вели наблюдение за всеми судами в Японском море, особенно подлодками. Это относилось и к тем, кто заходил в порты Тайваня и островов Рюкю, а также и Китая. Так что и в обычных рейсах требовалось соблюдать секретность. Для этого рейса секретность обеспечивалась, уже начиная с Сан-Диего, когда распускался слух, что подлодка идет в Австралию, и женам моряков сообщали, что местом следующей стоянки будет порт Дарвин. Пройдя Тихий океан, подлодка в погруженном состоянии заходила в Восточно-китайское море между Миако и островами Наха. Затем направлялась на север вдоль побережья Китая, проходя с большим риском в ста милях от Шанхая, пока не достигала Желтого моря. Так было удобнее: если бы китайцы засекли ее, им нужно было время для того, чтобы связаться с Северной Кореей. На 38 градусах широты и 124 долготы лодка поворачивала на северо-восток в Западно-Корейский залив, и там, в том дьявольском месте, где граничили Северная Корея с коммунистическим Китаем, с борта высаживалась группа морского десанта, сформированная на основе различных спецподразделений, использовавшихся в армии для выполнения таких операций, которые обычные части выполнить не могли. И все это для того, чтобы передать кошелечек с золотом старухе, каждый год ждавшей на берегу около деревни Синанджу ровно в три часа ночи двенадцатого ноября. Капитана Лихи очень удивляло, почему для доставки золота на сумму менее десяти тысяч долларов тратились сотни тысяч, не говоря уже о международном инциденте, случись он, обошедшемся бы в миллионы. Он не мог взять в толк, почему ЦРУ (а он был уверен, что это ЦРУ) не сумело найти более безопасный и дешевый путь или же сразу вручить все золото, накопившееся за три года, избегнув двух рискованных операций. Поэтому, когда лодка «Дартер» повернула на север в Восточно-Китайское море, чтобы позднее вечером всплыть на поверхность, капитан Лихи решил, что должен поговорить с пассажиром. На этот раз пассажир вез с собой не только золото, но и тюки с одеждой, коробки с драгоценностями, портрет с автографом какого-то второразрядного актера, снимавшегося в «мыльных операх», а также три больших лакированных сундука. Капитан Лихи не представлял, как все это разместить на надувных резиновых лодках. Но он был благодарен судьбе хотя бы за то, что ему удалось отбиться от электронного устройства для приема телепередач, которые какой-то идиот из Пентагона собирался передавать через весь Тихий океан специально для «Дартера». Когда ему об этом сказали, он чуть не лопнул от возмущения. — Черт побери, существуют более надежные и безопасные способы передачи информации, чем телевидение! — Это в сущности не информация, — ответил адмирал, координировавший связи между ЦРУ и ВМФ. — А что же? — Телепередачи. — Последние известия?! — Не совсем. Телевизионные сериалы без рекламных объявлений: «Пока Земля вертится» — двадцать одна минута и пятнадцать секунд, «Молодой и дерзновенный» — тридцать минут и десять секунд, «На пороге жизни» — двадцать четыре минуты и сорок пять секунд. Общее время трансляции составит около часа. — Значит, всплыв между Китаем и Северной Кореей под носом у русских я буду принимать «мыльные оперы»? Вы что, все заболели? — Мы исключили рекламные ролики, — сказал адмирал. — Иначе потребовалось бы час пятнадцать минут. — Но к чему все это? — Как правило, мы не посвящаем всех в детали. — А кто-нибудь в них посвящен? — Откровенно говоря, капитан, я этого не знаю. Все настолько засекречено, что я даже не уверен, ЦРУ ли руководит операцией. Вы хотите, чтобы я категорически отказался от затеи принимать телепередачи? — Категорически настаиваю, — ответил капитан Лихи. — То есть вы откажетесь выполнять задание, если вам придется периодически всплывать на поверхность для приема телепередач? — Откажусь. — Я вас понимаю. Попробуем отказаться от телепередач. К моменту отплытия адмирал с торжествующим видом сообщил: — Мы победили. — Одетый в штатское, он стоял у боевой рубки «Дартера». — Примете на борт только три сундука. — А вы никогда не пробовали возить здоровенные сундуки на резиновой лодочке в Западно-Корейском заливе, да еще во время осенних штормов? — Ваше дело попытаться. Не выйдет — не беда, — сказал адмирал, широко улыбаясь. — Удачи, Ли. — Благодарю вас, сэр, — ответил капитан Лихи. Он вспомнил, как адмирал подмигнул ему, когда проходил мимо этих сундуков, принайтованных у шпангоута, и постучал в дверь каюты своего пассажира. — Это капитан Лихи. — Да, — послышался скрипучий голос. — Хочу сообщить вам, что мы входим в Желтое море, — сказал капитан Лихи. — Значит, мы не заблудились — это вы хотели мне сообщить? — Не совсем. Я хотел бы поговорить с вами насчет высадки. — Мы уже в Синанджу? — Нет. В Желтом море, я же сказал. — Тогда и говорить не о чем. — Но ваши сундуки слишком тяжелы, и я не уверен, что мои ребята смогут переправить их на берег. — О, как это похоже на белых людей, — послышался голос из каюты. — Они дали мне единственное судно, которое не в состоянии перевезти имущество. — Если надо, мы можем перевезти и целый город, но не в кимирсеновскую Северную Корею. Он не принадлежит к числу наших горячих поклонников. — А почему он им должен быть, если вы не цените подлинное искусство? Не отпирайтесь. Это вы лишили старого человека его последнего удовольствия, помешав ему смотреть дневные телесериалы. — Сэр, нас бы разбомбили к чертовой матери, если бы мы всплывали для приема передач. Я отказался от них ради вашего же блага. Вы ведь не хотите попасть в плен к китайцам? — В плен? — Да, под арест и в тюрьму. — Еще не рождены те, кто способен пленить Мастера Синанджу. Уходите, вы, жалкое подобие моряка. — Сэр, сэр... Но ответа не последовало, пассажир не поднимался на палубу и не откликался на стук в дверь, пока американская подлодка «Дартер» не всплыла, наконец, вблизи Синанджу. Команда была экипирована по погоде, лица матросов скрывали маски с прорезями для глаз. Палуба обледенела, в спину дул колючий холодный ветер. — А вот и он, — сказал один из матросов, и все с любопытством уставилась на тщедушного старика-азиата, взбиравшегося на палубу. Ветер с китайского побережья раздувал серое кимоно, жидкие пряди бороды развевались. — Сэр, сэр, мои люди не смогут погрузить ваши сундуки на резиновую лодку. Если даже это и получится, то в море лодка обязательно опрокинется. — Вы думаете, Мастер Синанджу доверит свои сокровища жалкому подобию моряка из беспомощного морского флота? Поднимите сундуки на палубу и привяжите один к другому, как вагоны поезда. Вы когда-нибудь видели поезд?* * *
И белые люди с круглыми глазами исполнили приказ, и три сундука Мастера Синанджу были связаны вместе и могли плыть по воде. Прозорливый Мастер мудро обзавелся такими сундуками, которые могут держаться на поверхности воды, ибо моряку, который не может доставить по морю груз и не понимает, где заключена правда и красота искусства, нельзя доверять благосостояние деревни. И одетые в одежду из меха и нейлона, с нежными лицами, защищенными от местных ветров, к которым они не привыкли, белые моряки спустили на воду сделанные из дерева плотником Парк Йи сундуки, которые продолжали служить хозяину и в новых землях, открытых дедом Чиуна в год Собаки. Как раз перед тем, как добрый русский царь продал перешеек северного полуострова под названием Аляска тем же американцам, с которыми потом встретился дед Чиуна. И сундуки, попав в родные воды, поплыли за легкими желтыми лодками белых людей. Но теперь уже было известно, что не все белые люди имеют белую кожу. Некоторые были черными, некоторые коричневыми и даже желтыми. Но их умы были поражены белизной, так что души их все равно были белыми. Чиун, Мастер Синанджу, находился в последней лодке рядом со своими сундуками, которые были данью его народу. И вот на темнеющем берегу он увидел прекрасную молодую девушку. Она стояла на скале, возвышавшейся над небольшой бухтой. Но, увы, она была одна.* * *
— Видали когда-нибудь такую уродину? — спросил помощник боцмана, кивком головы указывая на толстолицую кореянку, сидевшую на корточках на мрачных голых камнях. — Да-а. В зоопарке, — ответил один из гребцов. — Она, по крайней мере, тепло одета. А у старикашки, должно быть, антифриз вместо крови. Такой ветер и быка превратит в сосульку. С подлодки, всплывшей в шестистах ярдах от берега, сообщили по рации, что со стороны Синанджу двигается колонна тяжелой техники с зажженными фарами. Возможно, танки. Командир взвода известил пассажира о приближающейся опасности. — Вы можете вернуться с нами назад. Мы должны уходить. Немедленно. — Я дома, — сказал Чиун. — Значит, вы остаетесь? — Мне нечего бояться. — О'кей, приятель. Это ваше дело. Чиун с улыбкой смотрел, как перепуганные матросы быстро погрузились в лодки и поплыли к своему кораблю, качавшемуся на волнах. Девушка спустилась со скалы, подошла ближе и низко поклонилась. Ее слова показались Чиуну музыкой. Это были слова его детства и тех игр, в которых он постиг тайны ума и тела, а также сил вселенной. Язык родины был сладостен. — Приветствую тебя, Мастер Синанджу, который спасает от голода деревню и хранит верность законам, глава Дома Синанджу! Наши сердца переполнены любовью и восхищением. Мы радуемся возвращению того, кто покоряет вселенную. — Милосердно покоряет вселенную, — поправил ее Чиун. — Милосердно покоряет вселенную, — повторила девушка, которая готовилась целую неделю и беспокоилась лишь из-за слова «восхищение», потому что забывала его чаще остальных. — Милосердно покоряет вселенную. — Почему ты одна, дитя мое? — Теперь запрещено соблюдать старые обычаи. — Кто же это запретил? — Народно-демократическая республика. — Эти продажные твари в Пхеньяне? — Нам запрещено так называть правительство. — Как же ты отважилась прийти сюда, дитя мое? — Я внучка плотника, который живет у залива. Наша семья последняя, которая верна старым обычаям. — Как живут мои братья и братья моей жены? Что с ними? — Они теперь живут по-новому. А ваша жена давно умерла. Она, очевидно, хотела скрыть что-то тягостное. И Чиун понял. — Я знал, что моя жена умерла, — сказал он. — Но ты скрываешь еще что-то. Что же? — Она предала Дом Синанджу, Мастер. Чиун улыбнулся. — Такое в обычаях ее семьи. Это всегда было ее сутью. Не плачь, дитя мое. Во всей вселенной нет более жестокого сердца и более подлой семьи. — Правительство заставило ее сделать это, — произнесла девушка. — Нет, — возразил Чиун. — Они не могут заставить сделать то, что не свойственно натуре. Ее семья всегда относилась с завистью к Дому Синанджу, и она входила в наш дом с горечью в сердце. Из-за нее я совершил величайшую ошибку. При последних словах голос Чиуна задрожал. Он вспомнил, как, уступая настойчивым просьбам жены, дал приют сыну своего брата и как тот, покинув деревню, воспользовался секретами Синанджу для достижения богатства и власти. И этот позор был так велик, что Чиун, чье настоящее имя было Нуич, переставил в нем буквы и стал называться Чиуном, отказавшись от опозоренного имени. Этот позор заставил Чиуна покинуть деревню, чтобы оказывать ей поддержку своим трудом и талантом, И это тогда, когда он мог бы радоваться лучшим годам своей жизни, пребывая в довольстве и уважении окружающих. — Она сказала, о Мастер, что вы взяли в ученики белого. Но мой дед говорит, что такую унизительную мысль могут позволить себе только ваш племянник и семья вашей жены. За грядой темных гор Чиун увидел приближающуюся цепочку огней. — Очень смело со стороны твоего деда говорить так. Надеюсь, что мои дары смягчают сердца жителей деревни. — Мы ни разу не получали золота, о Мастер. Оно шло Трудовой партии. Они и в этом году были здесь, чтобы забрать его, но когда увидели, что вы вернулись, то бросились за помощью. Я осталась одна, потому что весь год учила речь на случай вашего возвращения. — Так вы соблюдали обычаи и не получали денег? — спросил Чиун. — Да, Мастер. Ибо без вас мы просто бедная деревня. Но с вами мы — родина Мастера Синанджу, и, что бы ни творилось в мире, Синанджу не исчезнет благодаря вам и вашим предкам. Так меня учили. Простите, что я забыла слово «милосердно». Услышав это, Чиун заплакал, прижав девушку к груди. — Знай же, дитя мое: теперь ты и твоя семья забудете о невзгодах. Вы будете счастливы. Клянусь жизнью! Пока вы не возрадуетесь, не зайдет солнце. Вас больше не будут презирать в деревне. Так как среди прочих только вы остались верны и чисты. И чтобы утешить девушку, Чиун пошутил, что обычно те, кто его приветствовал, забывали слово «восхищение».* * *
И тут жители деревни окружили их, и человек, которого называли «Товарищ капитан», бывший рыбак, обратился к Чиуну, Мастеру Синанджу, стоявшему возле своих сундуков. Окруженный вооруженными людьми, Товарищ капитан держался храбро. — От имени жителей Синанджу я конфискую это имущество в пользу Корейской Народно-Демократической Республики. И стоявшие вокруг стали кричать, радоваться, хлопать в ладоши, потрясать ружьями и стучать по броне большого танка, на котором они приехали, дабы показать свою силу. — Если так, — сказал Чиун, — то кто первый наложит руку на имущество Мастера? Кто? — Мы сделаем это все разом. И Мастер Синанджу улыбнулся и сказал: — Да, вы сейчас вместе, но чья-то рука окажется первой, и этой руке больше не суждено будет ни к чему прикоснуться. — Нас много, а ты один, — сказал Товарищ капитан. — Слушайте! Коров мало, а навоза много, и всякий с презрением топчет навоз. Вот что я о вас думаю. Если бы вы заполнили весь берег, я бы все равно прошел сквозь вас, ибо здесь есть только один достойный человек — вот это дитя. И они смеялись над Мастером Синанджу и проклинали внучку плотника, обзывая ее нехорошими словами. И Товарищ капитан сказал жителям Синанджу: — Давайте возьмем его имущество, так как нас много, а он один. И они бросились вперед с криками радости, но остановились перед сундуками, с которыми прибыл Мастер. Ни одна рука не дерзнула прикоснуться к ним, ибо никто не хотел быть первым. Все замерли. Тогда капитан сказал: — Я буду первым. И если я погибну, бросайтесь на него. И когда он коснулся сундуков, Чиун, Мастер Синанджу, сказал остальным, что тот, кто первым поднимет руку на Мастера, погибнет. И с этими словами он убил капитана, и остался лежать Товарищ капитан подле сундуков, но никто не сдвинулся с места. Тогда одна старуха, жившая на севере деревни среди торговцев, сказала, что они сильнее Чиуна, Мастера Синанджу, ибо у них есть танк. И бросились к танку все, кроме осыпанной бранью внучки плотника. Только она одна осталась с Мастером Синанджу. Но когда танк приблизился к Мастеру Синанджу, он совершил могущественными руками столь искусное движение, что сначала лопнула одна, затем другая гусеница, и танк увяз в прибрежном песке под собственной тяжестью, словно пьяный, который не может сдвинуться с места, отягощенный выпитым вином. И Чиун взобрался на беспомощный танк и заклинил верхний люк. Затем непостижимым для простого смертного образом остановил вращение башни и могущественными руками перерубил смертоносное орудие, могущее убить многих. В днище танка тоже были люки, но они не открывались, так как танк глубоко увяз в мокром песке. — С теми, кто внутри, покончит прилив, — сказал Мастер Синанджу, и раздались из танка стоны и рыданья. Ибо солдаты, сидевшие там, хотя и были из Пхеньяна, но понимали, что настанет время прилива и он поглотит их, и просили они о снисхождении. Но Чиун и слышать не хотел об этом, и он собрал людей вокруг себя и так говорил: — Кроме этой девушки, никто из вас не увидит завтрашнего дня. Вы хотели отобрать силой мои дары и опозорили имя Дома Синанджу. Но девушка умоляла Чиуна пощадить людей, которые боялись злых правителей в Пхеньяне, рассылавших приказы на бумаге, чтобы народ их исполнял. Она просила его разделить дары среди всех, и Мастер Синанджу отвечал, что, хотя никто из них не достоин этого, они получат свою долю, потому что она просит за них. И те, что сидели в танке, тоже просили пожалеть их. Чиун не желал их слышать. Старуха из северной части деревни, где жили торговцы, сказала, что если бы не эти злые люди из Пхеньяна, жители деревни встретили бы Мастера Синанджу как полагается. И было решено оставить их в танке. Внучка плотника сказала, что люди в танке выполняли приказы, так как боялись, и их надо тоже пощадить. Но Чиун сказал: — Пхеньян — это Пхеньян, а Синанджу — Синанджу. Все поняли, что жизнь тех, кто в танке, ничего не значит, и, подумав, внучка плотника согласилась, что Мастер Синанджу был прав. В самом деле, ведь эти люди были из Пхеньяна. И тогда с криками радости жители деревни посадили девушку на сундуки и понесли в Синанджу. Многие говорили, что всегда любили ее, но боялись людей из Пхеньяна, а многие предлагали ей выйти замуж и оказывали ей почести. Так продолжалось до восхода солнца. В деревне царило большое веселье, только Мастер Синанджу не был весел. Ибо он помнил того белого человека, над которым надругались и оставили умирать, переломав конечности, и он знал, что в Синанджу еще произойдет страшный бой и что его выиграет другой белый человек.Глава седьмая
— Нет, нет, нет! Два человека застыли друг против друга на матах. — Вы, засранцы, ни на что не годитесь! — заорал подошедший к ним человек. У него была мощная мускулатура и короткие усики английского сержанта. На нем было белое кимоно с черным поясом, завязанным узлом внизу живота. Он поднял руку к лицу, и в свете ламп на пальцах блеснули отполированные ногти. — Это вам не танцы! — вновь заорал он. — У тебя, Нидхэм, должна быть потребность убить этого человека, задушить его. А твоих усилий недостаточно даже для того, чтобы раздавить виноградину. Он повернулся. — А ты, Фостер, должен обезвредить убийцу, и быстро. Да поможет людям Бог, когда вы выйдете на дежурство! Вряд ли от вас будет толк. Нидхэм, высокий, худой, с коротко стриженными, торчащими во все стороны волосами, скорчил гримасу за спиной лейтенанта Фреда Уэтерби. Он считал, что сдавил горло соперника достаточно сильно. Фостер, атлетически сложенный мускулистый негр, ничего не сказал, но с презрением посмотрел на усатого лейтенанта. Человек десять полицейских новобранцев, сидевших вокруг матов в ожидании своей очереди, видели этот взгляд. Видел и лейтенант, который повернулся к Нидхэму. — Нидхэм. Шаг вперед. Худой парень выступил вперед, медленные движения выдавали его неуверенность. — Попробуй на мне, — сказал Уэтерби. Нидхэм положил обе руки на его толстую шею. В этот момент он думал, что, видимо, не создан быть полицейским. В драке один на один он чувствовал себя не в своей тарелке. Он не мог обхватить шею Уэтерби, но сжимал ее изо всех сил, напрягшись в ожидании броска. — Души меня, черт побери! — рычал Уэтерби. — В тебе силы не больше, чем в девчонке или гомике. Нидхэм еще сильнее сжал горло. Большими пальцами он нащупал адамово яблоко и, вспыхнув гневом, нажал изо всех сил, но в этот момент почувствовал мощнейший удар в правое предплечье. Пальцы больше не слушались его. Правая рука соскальзывала с шеи. Затем последовал такой же удар в левое предплечье. Собрав всю силу воли, он заставлял себя сжимать пальцы на горле этого ублюдка. Надо разорвать ему глотку! Но левая рука тоже ослабевала, а потом он ощутил острую боль внизу живота От злости он забыл напрячь брюшные мускулы, чтобы смягчить удар, затем почувствовал, что летит через спину Уэтерби, и шлепнулся на мат. Над собой он увидел лицо Уэтерби, тонкие губы были плотно сжаты от ненависти. Он увидел, как Уэтерби занес ногу над его лицом, грозя сломать нос. Он был уверен, что так и произойдет, что его лицо превратится в желе, брызнет кровь, носовой хрящ будет раздавлен. Нидхэм закричал. Мозолистая пятка коснулась его носа. И замерла. Прямо перед своими глазами Нидхэм мог видеть просветы между пальцами ног Уэтерби, твердые жесткие мозоли на пятке лейтенанта. Минуту Уэтерби стоял спокойно, касаясь пяткой носа Нидхэма. Затем его тонкие губы расплылись в улыбке, обнажив широко поставленные зубы. Он сделал глубокий вдох. — О'кей, Нидхэм, — произнес он. — На этот раз ты делал все хорошо, но забыл, как правильно падать. Помни — надо откатиться назад и, раскинув руки, хлопнуть ими по матам, чтобы ослабить удар. Он кивнул. — Ладно. Вставай. Нидхэм, который только сейчас сообразил, что никто не стал бы его убивать на глазах всего личного состава полицейского участка, встал и, все еще толком не придя в себя, отошел в сторону. Уэтерби повернулся к Фостеру, наблюдавшему эту сцену с застывшей на лице усмешкой. — Вот так и надо действовать, — сказал Уэтерби. — Это вам не детская игра «в ладушки». Сбить захват, бросить противника на землю и припечатать ногой. Как мне вдолбить это в ваши железобетонные черепушки? Встретившись взглядом с Фостером, он понял, что негр злится. Уэтерби скрывал свои эмоции. Ему не нравились черные, он считал, что они просто дезорганизуют работу полиции. Он особенно не любил таких... э... обидчивых, как Фостер. — Ну как, теперь у тебя получится? — спросил Уэтерби. — Получится, получится, лейтенант, — ответил Фостер. — Уж вы не волнуйтесь. — А я никогда не волнуюсь. Фостер шагнул на середину мата. — Готов? — спросил Уэтерби. Черный новобранец слегка подпрыгнул на месте, точно легкоатлет, старающийся равномерно распределить свой вес и найти самое устойчивое положение. — О'кей, — произнес он, — Начнем... сэр, — добавил он с плохо скрытой угрозой. Уэтерби медленно поднял толстые волосатые руки и обхватил ими коричневую шею Фостера. — Давай! — крикнул он и нажал. Фостер почувствовал неожиданный шок, острую боль от нажатия больших пальцев на адамово яблоко. И он сделал так, как его учили. Согнув левую руку и направив локоть между руками Уэтерби, он затем выбросил ее вверх и в сторону. Вся сила удара, как предполагалось, была направлена на то, чтобы ослабить хватку правой руки нападавшего. Но вместо удара кости о кость он почувствовал, как правая рука Уэтерби гасит силу удара, уходя от него; в то же время железные пальцы лейтенанта продолжали держать мертвой хваткой шею Фостера. Фостер попытался нанести такой же удар правой рукой, но с тем же успехом. Уэтерби погасил силу удара, слегка убрав руку назад, но не настолько, чтобы ослабить хватку. Фостер взглянул в глаза Уэтерби. В них играла улыбка. «Вот дьявол, — подумал Фостер, — этот тип спятил, он задушит меня». Зрачки Фостера расширились от страха. Он почувствовал, как защемило в груди от недостатка воздуха, попытался вдохнуть, но не мог. Он повторил прием, ударив обеими руками сразу, однако Уэтерби слегка притянул его вперед, и кулаки Фостера попали ему же в лоб. Негр попытался ударить Уэтерби коленом в пах, но удар пришелся в пустоту. Он хотел крикнуть: «Отпусти меня, сукин ты сын», но ничего не вышло. В глазах у него потемнело. Сил больше не было. Он вновь попробовал вдохнуть, но не смог и ощутил слабость во всем теле, глаза закрывались, как он ни старался открыть их. И тут все увидели, что он, словно кукла, повис в руках лейтенанта. Уэтерби подержал его еще несколько секунд, потом отпустил, и Фостер, потеряв сознание, тяжело рухнул на мат. Поднялся слабый ропот. — Не волнуйтесь, с ним все будет в порядке, — сказал Уэтерби. — Это еще один урок. Не воображайте себя суперменами, иначе тут же нарветесь на кого-нибудь сильнее и опытнее вас. Делайте все возможное для нейтрализации противника, и быстро, без жалости. Иначе будет, как с ним. — Он с презрением посмотрел на Фостера, который со стоном начал приходить в себя. — Или хуже, — сказал Уэтерби. — Если вы можете себе это представить. Он слегка пнул Фостера носком ноги. — Ладно, вставай, Мохаммед Али, и иди к остальным. Застонав, Фостер медленно перевернулся со спины на живот, встал на колени, а затем сел на корточки. Никто не сдвинулся с места, чтобы помочь ему, до тех пор, пока Уэтерби не кивнул головой. — Дайте ему руку, — сказал он. Взглянув через головы новобранцев, он увидел двух мужчин, направлявшихся к нему. Руки его похолодели, и он глубоко вздохнул. Ну вот. Наконец. Сейчас! — Ладно, ребята, — сказал он. — На сегодня хватит. До завтра. Он подошел к двери, где его встретил заместитель начальника полиции, отвечавший за физическую подготовку. — Фред, — сказал он, — это мистер Слоут. Он готовит для журнала материал о подготовке полицейских. — Рад познакомиться, — сказал Уэтерби, протягивая руку. «Ничего особенного, — подумал он. — Широкие запястья, но ростом невелик и худой. Дюйма на четыре ниже меня и весит немного. Но какие бы у него там ни были запястья, силен он для своего роста или нет, этого не достаточно, так как тот, кто сильнее и выше ростом, всегда одолеет того, кто слабее и ниже. Или почти всегда», — поправил себя мысленно Уэтерби. Был один невысокий человек, с которым Уэтерби ничего бы не смог сделать. Только подумать: он, полицейский, стоявший на страже порядка, втянут в незаконное дело. Сначала он убеждал себя, что пошел на это, поскольку хотел узнать секреты искусства боя, которыми владел тот маленький человек. Но теперь он понял, что сделал это по иной, более важной причине. Лейтенант Фред Уэтерби делал то, что хотел от него маленький человек, потому что боялся. Все очень просто. А раз так, то у Уэтерби не должно было быть никаких сомнений: придется выполнять то, что прикажут. Например, убить этого хиляка, мистера Слоута, стоявшего перед ним. — Я с удовольствием все вам покажу, — сказал Уэтерби. — Мы первыми начали уделять много внимания рукопашному бою при подготовке полицейских. Вы разбираетесь в боевых искусствах, мистер Слоут? — Можете называть меня Римо. Нет, не разбираюсь. — Ну, я пошел, — сказал заместитель начальника полиции. — Если вам что-нибудь понадобится перед уходом, — сказал он Римо, — зайдите ко мне в кабинет. — Конечно, шеф, спасибо. И он проводил начальника полиции взглядом. — Что у вас с рукой? — спросил Уэтерби. Римо осторожно поднес руку к левому плечу. — Вы не поверите, но ее защемило дверью гаража. Сам виноват. — Неужели? — усмехнулся Уэтерби. Римо огорчился, так как полагал, что сегодня двигается достаточно свободно, несмотря на то, что левой рукой пошевельнуть не мог, и продолжил беседу: — Я много слышал о вас. — Да? — От одного парня из Тенафлай. Холи Бардвел. Он сказал, что тренировался вместе с вами. — Бардвел, Бардвел... Я не знал никакого Бардвела, — сказал Уэтерби. Римо виду не подал, но решил, что лейтенант Фред Уэтерби лжец. Линетт Бардвел назвала имя, звание и его служебный номер. Она не могла ошибиться. Он промолчал и, слушая лейтенанта, стал осматривать зал для занятий. Его новая жизнь начиналась в таком же зале. В санатории Фолкрофт. Тогда он только что пришел в себя после казни на электрическом стуле, проведенной не на должном уровне, и некто дал ему в руки пистолет и пообещал отпустить его на свободу, если он застрелит престарелого азиата, буквально порхавшего по полу гимнастического зала. И потому что Римо был молод, нагл и самоуверен, он согласился, а в результате кончил тем, что пахал носом грязь на полу. Уэтерби показывал Римо тренажеры для рукопашного боя, когда тот спросил: — Вашим подопечным когда-нибудь приходится пользоваться приемами, которым их здесь учат? — Конечно, — сказал Уэтерби. — Подумайте, как часто приходится вступать в рукопашную, чтобы защитить себя. Насколько полицейскому удобнее использовать нечто более эффективное. — А вас не смущает, что отсюда выходят люди, владеющие смертоносными приемами? Уэтерби улыбнулся словам жалостливого слюнтяя-репортера и удивился, чем этот жалкий тип мог насолить мистеру Уинчу? Пройдя мимо тренажеров, он запер дверь зала. Показывая Римо тренировочные маты, он сказал: — Отработка рукопашного боя занимает сорок часов. — Сорок часов, — сказал Римо. — Это много. — Чтобы добиться хорошего результата — не так уж и много, — сказал Уэтерби. — Между прочим, — сказал Римо, ткнув в мат носком ботинка, — вы не сказали, где тренировались вместе с Бардвелом. Уэтерби стоял на мате лицом к Римо. Их разделяло пять футов. — Я же сказал, что не знаю никакого Бардвела. Это, наверное, какой-нибудь любитель. — А вы профессионал? — спросил Римо. — Естественно. Только что Уэтерби стоял и говорил. В следующий миг он в прыжке летел на Римо, подогнув одну ногу под себя. Римо узнал этот прием. Удар правой ноги Уэтерби придется в верхнюю часть его тела. Когда Римо упадет, то Уэтерби приземлится и нанесет смертельный удар рукой в голову. Так и произошло бы, не будь он Римо. Уэтерби ударил. Нога лейтенанта поразила правое плечо Римо. Но техника исполнения, которой был обучен Уэтерби, подвела его. Он мог нанести следующий удар в висок, только если его соперник падал и не мог ответить. Но Римо не упал, а нанес ответный удар. Отступив на шаг, он увидел, что живот Уэтерби ничем не защищен, открыт, словно церковный поднос для сбора пожертвований, и он ударил полицейского ногой в солнечное сплетение. Все произошло быстро. Удар Уэтерби. Ответный удар Римо. Нокаут. Испепеляющая ненависть на лице Уэтерби мгновенно сменилась выражением безграничного удивления. Глаза его округлились. Он упал на спину. И так и остался лежать с открытыми глазами. — Вот паскудство, — сказал Римо. — И еще раз паскудство. Еще один камикадзе мертв, а Римо все еще ничего не узнал. Но прибавилась и еще одна причина для беспокойства. Жжение в правом плече после удара Уэтерби постепенно распространялось по верхней половине тела. Он попытался поднять руку. Она еле-еле бессильно шевельнулась. Хорошо, что хоть немного движется, Римо опасался, что назавтра и этого не получится. Однако пока рука действует, не следует зря терять время. Нельзя так просто оставлять мертвое тело офицера полиции посереди спортзала. Превозмогая боль в онемевшей правой руке, он медленно втащил тяжеленное тело лейтенанта в подсобку. С каждым движением боль в плече усиливалась, он с трудом сдерживал крик. Еще одно нападение самоубийцы. Но почему? Укладывая тело лейтенанта Уэтерби на дно ящика с баскетбольными мячами, он, наконец, понял, в чем дело. Спортивный зал он покинул с чувством отвращения к самому себе. Он ничего не выяснил и тем не менее выяснил все. Он стал жертвой традиционного в Синанджу нападения с целью опозорить и унизить соперника. Его ожидали еще два удара. Но он не знал сообщников Бардвела и Уэтерби, не знал, где и когда произойдет третье нападение. Придется еще раз повидаться с Линетт Бардвел и попытаться узнать еще какое-нибудь имя. Однако теперь он знал имя того, кто нанесет четвертый удар. Нуич. Племянник Чиуна, который поклялся убить Римо и его учителя-корейца.Глава восьмая
В Пхеньяне о выведенном из строя танке было доложено Ким Ир Сену, президенту Корейской Народно-Демократической Республики. Он не был родом из Синанджу и в старину не верил. Это был вождь, прокладывавший новые пути. Крестьяне и солдаты называли его «товарищ», поскольку он утверждал, что все равны. Он всегда носил военную форму с погонами маршала и тугой черный кожаный ремень. Ким Ир Сен понимающе кивал головой, когда ему в первый раз доложили о случившемся. Да, он слышал о Мастере Синанджу. «Все это сказки, покрывающие действия банды разбойников и головорезов», — заметил вождь и велел своему помощнику Пак Ми Чонгу разобраться в этом деле. Он считал, что Мастера Синанджу ушли вместе с прошлым и не могли причинить вред Корейской Народно-Демократической Республике. Пак Ми Чонг прежде всего обратился к губернатору провинции, где находилась деревня Синанджу. Тот предвидел и боялся расследования, потому что именно он приказывал солдатам отбирать то, что Мастер Синанджу каждый год присылал в свою деревню. — Почему вы задаете мне подобные вопросы? — спросил губернатор. — Вы сомневаетесь в том, что я могу управлять этой провинцией? — Если бы президент сомневался, то вас бы здесь не было, — ответил Ми Чонг. — Нет, я просто интересуюсь, что за люди голыми руками вывели из строя народный танк. — Я этого не говорил, — сказал губернатор. Ми Чонг спросил: — Если не Мастер Синанджу, то кто же? — Американцы, — ответил губернатор. И напомнил о корабле, который был замечен вблизи Синанджу. Разве они не капиталисты? И разве они не ненавидят Корейскую Народно-Демократическую Республику? И не занимаются подрывной деятельностью? Ми Чонг ничего на это не ответил. Он был мудр и понимал, что лучше направлять ненависть народа на внешнего врага. И все же каждый раз, когда слышал слово «американцы», он начинал подозревать, что кто-то пытается оправдать свою некомпетентность. Затем Ми Чонг направился в Синанджу, где царило веселье, и спросил там у встречного ребенка: — Кто такой Мастер Синанджу? Я хочу встретиться с ним. Ребенок подвел его к большому дому в конце главной улицы. Дом старый, деревянный, но отделанный слоновой костью и камнями из заморских стран. Да и само дерево отличалось от жиденькой корейской древесины. — Давно ли здесь стоит этот дом? — Он был здесь всегда, — ответил ребенок, что для Ми Чонга, хорошо знавшего детей, вовсе не означало, что дом старый. Но его внешний вид, в котором чувствовалось влияние многих стран и культур, навел Ми Чонга на мысль, что это очень и очень древний дом. Хотя Ми Чонг и был приверженцем нового режима с юношеских лет, при входе в дом он поклонился и снял башмаки, как полагалось в старые времена, — этот обычай его народ перенял от японцев. Он поклонился старику с белой бородой и длинными, как и у его предков, ногтями. Старик спросил: — Кто ты? Я не встречал тебя в деревне. Ми Чонг ответил, что он из Пхеньяна и служит Ким Ир Сену, и поинтересовался, не является ли старик действительно Мастером Синанджу, «о котором рассказывают много удивительного». — Я тот, о ком ты говоришь, — сказал Чиун. — Я слышал, что твои руки обладают большей силой, чем народный танк. — Это так. — Как это может быть? Сталь тверже плоти. — Человеческий ум — вот самое сильное оружие. Танк — лишь инструмент, он ничуть не сильнее человеческого ума, который его использует. — Но с его помощью глупцы могут уничтожить даже мудрых. — Знай, молодой человек, что есть мудрые и есть мудрейшие. Но даже мудрейший из них знает только, что он не познал истинную силу своего ума. Даже глупец, использующий свой ум, сильнее мудреца, его не использующего. Ми Чонг был озадачен, а Чиун продолжал: — Ты ищешь человека, творящего чудеса. Но величайшее чудо есть сам человек. Я это понимаю, а ты — нет, как и твои люди из Пхеньяна в народном танке. Вот почему песок поглотил их, будто пустые раковины. — Я так ничего и не понял, — произнес Ми Чонг. — Но возможно, поймет президент. Я доставлю тебя к нему. Чиун сделал отрицательный жест рукой. — Синанджу нечего делать в Пхеньяне. Возвращайся к своим развратным женщинам и вину. Но Ми Чонг не собирался уходить. — Но если ты обладаешь такой мудростью, почему же ты не поделишься ею со своим народом? Почему ты сидишь в одиночестве в этом пустом доме с одной лишь девушкойслужанкой? — Можно ли океан вместить в чайную чашку? Можно ли небо вылить в вазу? Так и Синанджу нельзя дать каждому. — Но оно отдано многим. — Немногим, — сказал Чиун. — Мне говорили, что ты не единственный Мастер Синанджу. — Есть претендент по имени Нуич, называющий себя также Уинч или Чуни. Все это имена одного человека, сына моего брата. — Значит, вы оба носите это звание? — Скоро этому придет конец, — сказал Чиун, — раз и навсегда, и это звание достанется белому человеку. Это говорю я. Сердце — вот главное обиталище Дома Синанджу, и когда я не нахожу среди нас достойных, я отдаю его белому человеку. — Американцу? — спросил Ми Чонг, подтверждая свои худшие опасения. — Тому, кто ел гамбургеры, пил вино и другую отраву. Слабому телом и разумом, но чистому сердцем. Ему я отдал все. Он был куском свиного уха — я сделал его плотью Синанджу. Ми Чонг осмотрел комнату и увидел в золотой раме фотографию белого человека с бледным лицом, на которой было что-то написано по-западному, и спросил Чиуна, не тот ли это белый, о ком он говорил. — Нет, — ответил Чиун. — Это замечательный актер, Ред Рекс, который гениально играет в американских дневных телепостановках, таких, как величайшая драма «Пока Земля вертится». На фотографии его автограф. В Америке у меня многоважных друзей. Ми Чонг подумал немного, а потом опять спросил Чиуна, не захочет ли тот отправиться в Пхеньян, чтобы встретиться с самим председателем Ким Ир Сеном и получить его фото с автографом? Это оценит вся деревня, а фото поместят на почетное место. Но Чиун ответил: — Разве Ким Ир Сен когда-нибудь переживал из-за операции, которую должен был сделать Мэри Лэмберт незаконный сын падчерицы Блейка Уинфилда, обнаруживший, что мэр Карсон Магнум употребляет героин и берет взятки от самого Уинфилда, чтобы молчать о существовании банды врачей, делающей аборты, которая чуть было не загубила Мэри, когда она была беременна неизвестно от кого? — Это не его вина, — ответил Ми Чонг. — Если бы Ким Ир Сен знал обо всем этом, то также бы волновался. — Правитель должен знать о многом, — ответил Чиун, сделав рукой прощальный жест Ми Чонгу и обратив лицо к окну, за которым расстилалось море. Ми Чонг всю ночь ломал голову, а потом вызвал к себе семь самых сильных воинов. — Тот, кто убьет Мастера Синанджу, будет произведен в полковники, если он майор, и в генералы, если он полковник. Воины кивнули и усмехнулись, а затем, вооружившись ножами и ружьями, отправились к дому Чиуна, так как каждый хотел получить повышение. Но утром никто из них не явился к Ми Чонгу, и он сам пошел к дому Чиуна посмотреть, что эти семеро сделали. Войдя в дом, он увидел, что все циновки и статуэтки на месте. Чиун, сидевший на своей подушке безоружный, обратился к Ми Чонгу с такими словами: — Те, кого ты послал, возвратились в землю. Теперь иди и скажи своему хозяину в продажном городе Пхеньяне, что Мастер Синанджу встретится с ним, если тот выполнит его условия. — Какие условия? — спросил Ми Чонг. — Во-первых, удалить всех пхеньянцев из этой провинции. Во-вторых, наказать злонамеренного губернатора, который захватил дары, предназначенные деревне. В-третьих, отправить сообщение в Америку о том, что их замечательные телепостановки здесь получат с радостью. Как это можно сделать, американцы знают. Для этого ваш председатель должен пригласить нужных людей в Корею. Он должен хорошо с ними обойтись, потому что тогда, возможно, приедет и сам Ред Рекс. Все это осуществимо. И Ми Чонг покинул деревню с тяжелым сердцем, ибо знал, что Ким Ир Сен не пригласит американцев в свою страну. Когда Ми Чонг предстал перед председателем, то рассказал о том, что видел, и о гибели семи воинов. Председатель разгневался и хотел послать целую армию против Синанджу, но Ми Чонг умолил отложить это дело, потому что слышал рассказы о том, будто ни стена, ни сталь, ни человек не могут остановить Мастеров Синанджу и что веками их необыкновенный талант служил делу устранения тех, кто стоял во главе государств. Или же, добавил Ми Чонг, тех, кто собирается занять этот пост. И Ким Ир Сен ничего не сказал, но стал обдумывать услышанное. Потом он поинтересовался, где слышал Ми Чонг подобные вещи. На что Ми Чонг ответил, что читал о них в старинных книгах, где говорится о Синанджу. — Это реакционные феодальные сказки, предназначенные для того, чтобы подавить стремление народных масс к свободе. Синанджу всегда был логовом бандитов, убийц и воров, — сказал Ким Ир Сен. Но Ми Чонг напомнил ему о семи воинах и народном танке, а также рассказал о нечестном губернаторе. Председатель стоял на своем. Но когда Ми Чонг сказал, что Мастер Синанджу обучил своим секретам белого человека, американца, и может обучить других американцев, то председатель выслал всех, кроме Ми Чонга, из своего кабинета. И очень тихо, чтобы даже и стены не услыхали, он сказал Ми Чонгу: — Я встречусь с этим бандитом. Отправимся вместе. Но предупреждаю: если он окажется просто лакеем-прислужником империализма, то ты будешь отвечать перед президиумом и политбюро. — Этот не лакей. — Хорошо. По дороге ты расскажешь, что он хочет от нас. И поскольку Ми Чонг был не дурак, то каждый раз, когда председатель спрашивал о том, чего хочет Мастер, он очень умело отвечал, или восхваляя мощь народной армии, или упоминая японцев, которых все ненавидели. И вновь Ми Чонг вернулся в дом Мастера Синанджу и спросил разрешения войти. И когда Ким Ир Сен увидел, что тот поклонился по старому обычаю, то плюнул на пол. — Логово феодализма, — сказал он. — Свиньи и лошади гадят и пускают слюни на пол. Поэтому их держат в хлеву, — сказал Мастер Синанджу. — Знаешь ли ты, старик, кто я? Я Ким Ир Сен. — А я Чиун. — Следи за своим языком, Чиун. — Я не плюю на пол. Ты, вероятно, научился этому от русских. — Ты бандит и прислужник империалистов, — сказал неосторожно председатель, будучи очень рассержен. — Если бы ты не был вождем нашего народа на Севере, — сказал Чиун, — я бы умертвил тебя, как свинью к обеду. Однако я сдержусь и поспорю с тобой. — Разве может лакей спорить и рассуждать? — сказал председатель. — Все твои рассуждения льют воду на мельницу твоих белых хозяев. Я служу Корее. — Еще до того, как ты появился на свет, молодой человек, — сказал Чиун, — Синанджу существовала. Синанджу пережила вторжение монголов, китайских правителей, японских завоевателей, русских. Все они сгинули, а мы остались и будем здесь после Ким Ир Сена. Но я говорю с тобой, ибо после стольких лет у Кореи есть свой вождь. Это ты, хотя ты и из Пхеньяна. Услышав это, Сен сел. Но он не поклонился, не снял ботинки, как того требовал обычай. И Ми Чонг слушал с большим вниманием. Когда заговорил Чиун, он понял, что все уладится, ибо Мастер был мудр. — Ты пришел сюда искать мудрости у Синанджу, иначе зачем же председателю приезжать в эту бедную деревню? — спросил Чиун. И Сен согласился. — Ты назвал меня лакеем, — сказал Чиун. И Сен согласился. — Но кто лакей? Разве это я отдал Корею русским? Разве это я вступил в союз с китайцами? Разве это я поддерживаю арабов, негров или даже белых, лишь потому, что они признают одну и ту же форму правления? — Это наши союзники, — сказал Сен. — Русские дают нам оружие. Китайцы дрались за нас с американцами. Чиун улыбнулся. — Русские дали оружие, потому что они ненавидят американцев. Китайцы дрались, потому что они ненавидят американцев. Нам повезло, что те и другие ненавидят друг друга, в противном случае они бы сидели в Пхеньяне, а не ты. Что же до арабов, негров и белых, то они очень далеко и не принадлежат к желтой расе. Японцы алчны, китайцы вороваты, русские — просто свиньи, а что касается корейцев, живущих на Юге, то они готовы совокупляться с утками, будь у тех отверстия пошире. При этих словах Сен захохотал. — У этого человека трезвый взгляд на вещи, — сказал он Ми Чонгу. — Кто виноват в том, что я назвал его лакеем? Кто меня дезинформировал? А Чиун опять заговорил: — Но мы должны с сочувствием относиться к нашим братьям на Юге, так как они не виноваты. Такова их натура. Ми Чонг ахнул, ибо никто никогда не осмеливался говорить что-либо хорошее о тех, кто жил за тридцать восьмой параллелью. — Я тоже так думаю. Они не могут не быть тем, что они есть, — сказал Сен. — И Пхеньян не самое лучшее из мест. Там портятся хорошие люди, — сказал Чиун. — Я родился не там, а в Мангендэ, — сказал Сен. — Красивая деревня, — сказал Чиун. — Синанджу тоже красивая деревня, — сказал Сен. — А я из Пекома, — сказал Ми Чонг. — Но он поднялся над своим происхождением, — сказал Сен. — Некоторые из наших лучших друзей родились в Пекоме. Они далеко пошли, — сказал Чиун. Теперь Ким Ир Сен был доволен, что нашел здесь человека с добрым сердцем и здравым умом. Но он был обеспокоен. — Я слышал, ты учишь искусству Синанджу белого. Американца. Чиун знал, что это больная тема, так что он тщательно подбирал слова и говорил медленно и осторожно: — В моей деревне, в моей семье я не нашел достойных. Только праздность, лень и ложь. Мы должны это признать. Сен кивнул, ибо ему тоже были знакомы проблемы власти. — За свои труды я не получил никакой благодарности. Как знакомо было Сену и это! — Я столкнулся с вероотступничеством и отсутствием дисциплины. И Сен признал, что Мастер Синанджу это верно подметил. — Сын моего брата использовал данное ему бесценное искусство в корыстных целях. Как знакомо Сену такое предательство! Он мрачно посмотрел на Ми Чонга. — Он поступил, как житель Юга, — сказал Чиун. Сен плюнул, и на этот раз Чиун кивнул с одобрением. Момент соответствовал. — И я искал другого ученика, чтобы искусство нашего рода не умерло. — Это мудро, — сказал Сен. — Я бы выбрал кого-нибудь из нас. Но во всей деревне, на всем Севере я не нашел никого с сердцем корейца. Тебя я тогда еще не знал. — Мне не повезло, — сказал Сен. — Я искал такое сердце, как у тебя. Или у меня. — Рад за тебя, — сказал Сен, кладя сильную руку на плечо Мастера Синанджу, поздравляя его. — У одного человека с именно таким сердцем случилось несчастье. При рождении. Произошла катастрофа. Лицо Сена опечалилось. — Какое несчастье? — Он родился белым и американцем. Сен ужаснулся. — Каждое утро ему приходилось видеть в зеркале свои круглые глаза. Есть только гамбургеры. Каждый день искать утешение в компании таких же. — И ты?.. — Я нашел его и спас от американцев, от их образа мыслей, дурных манер и пагубных привычек. — Ты хорошо сделал, — сказал Сен. Но подозрительный Ми Чонг спросил, как Чиун узнал, что в этом американском теле было корейское, а не американское сердце? — Потому что он хорошо усвоил мои уроки и докажет это, продемонстрировав свое искусство, когда приедет в Синанджу поклониться своим истокам. — Как мы узнаем, что он не просто американец, которого ты научил секретам Синанджу? — Американец? — засмеялся Чиун. — Ты же видел американцев во время великой войны с Югом, ты видел их, когда они были тут со своим кораблем? Американец! — Некоторые американцы далеко не трусы, — сказал Ми Чонг. Но Ким Ир Сену так понравились слова Мастера, что он недовольно посмотрел на Ми Чонга. — Конечно, у этого белого было сердце корейца, — сказал он. — Его зовут Римо, — сказал Чиун. Так случилось, что в тот же вечер это имя было вновь упомянуто в большом Доме Народа в Пхеньяне, и председатель вспомнил его. Ему доложили: получено послание, что американец по имени Римо будет предан позорной смерти в деревне Синанджу и что сделает это человек по имени Нуич. Послание и было от Нуича. Он выражал преданность Ким Ир Сену и народу Корейской Народно-Демократической Республики. Письмо было подписано так: «Нуич, Мастер Синанджу».Глава девятая
— Леди, я хочу снять со счета миллион долларов. Не пересчитывайте, давайте просто на вес. Линетт Бардвел подняла голову и улыбнулась Римо. — Привет, — сказала она. — Вспоминала о вас прошлой ночью. — Вас-то как раз мне и не хватало прошлой ночью, — сказал Римо. — Но ведь всегда есть следующая ночь... Ваш рабочий день уже кончился? Линетт взглянула на часы, висевшие прямо над головой Римо. — Осталось десять минут. — Пообедаем? Ваш муж не будет против? — Думаю, что нет, — ответила Линетт. — От него нет ни ответа, ни привета. Наверное, уехал куда-то. Римо ждал у входа в банк. Линетт вышла из здания ровно через десять минут. — Поедем на моей машине? — спросила она. Римо не возражал. В машине на автостоянке она коснулась губами его щеки, случайно облокотившись на больное правое плечо. Лицо Римо исказила гримаса боли. — Что случилось? Вы ушибли плечо? Римо кивнул. — Хотите — верьте, хотите — нет, я споткнулся об ящик с баскетбольными мячами. — Не верю. — Ну и ладно. Линетт вела машину, и на этот раз Римо сам выбрал ресторан — еще более невзрачный, чем накануне вечером, но в нем, судя по внешнему виду, вроде бы подавали настоящий рис. Ожидания оправдались, и Римо вместе с Линетт принялся за еду. — Вы видели Уэтерби? — спросила она. — Да. Но он ничем не смог помочь. — Помочь в чем? Мне ведь, между прочим, так и неизвестно, что вас интересует. — Я пишу книгу о восточных единоборствах. Ваш муж, Уэтерби — все они прошли специальный курс обучения, нечто особенное. Я достаточно знаю о боевых единоборствах, чтобы в этом разобраться. Но все помалкивают. Кажется, я натолкнулся на какой-то секрет, новшество в системе подготовки, и я добьюсь своего. — Хотела бы помочь вам, — сказала она, поддевая на вилку кусочек мяса лангуста, — но это не мое дело. — А ваше какое? Лангуст бесследно исчез у нее во рту. — Мое дело любовь, а не борьба. За бренди Линетт призналась, что ее муж никогда раньше не проводил ночей вне дома. — Не вы ли его так напугали, а? — Разве я такой страшный? Римо медленно ел рис, сначала правой рукой, а потом и левой. Боль в плечах все росла, и каждый раз, поднося вилку с рисом ко рту, он чувствовал такое жжение, что почти терял сознание. Если бы только Чиун был в Штатах, а не в Синанджу, то сумел бы ему помочь. Он бы обязательно придумал, как заставить руки Римо снова действовать, снял бы боль и помог справиться со слабостью. А ведь это лишь два первых удара. Теперь Римо был уверен, что его преследует Нуич, племянник Чиуна, домогающийся титула Мастера Синанджу, который поклялся убить Римо. Руки Римо уже были бесполезны. Что же дальше? В конце концов еда не стоила таких страданий, и Римо уронил вилку на стол. Он заметил, что машинально кивает головой в ответ на слова Линетт, не вслушиваясь в то, что она говорит. Вскоре они ехали к ней домой, и он услышал, как она предлагает ему отдохнуть в комнате для гостей наверху. Он чувствовал себя так плохо, что больше не спрашивал, не будет ли ее муж возражать. Муж, дьявол его забери, был мертв, он повредил Римо руку, и чем скорее он сгниет, тем лучше. Линетт помогла ему подняться наверх в большую спальню, и он позволил ей раздеть его. Она делала это медленно, проводя пальцами по телу, и уложила его в постель голым. Она действовала умело и осторожно, и Римо удивился: сегодня, даже после выпивки, она контролировала себя куда лучше, чем накануне вечером. «Забавно, забавно, забавно, — думал Римо. — А посмотрите, какой забавный, забавный, забавный Римо». Острая боль парализовала верхнюю часть его тела: она распространялась волнами от плеч по рукам до самых кончиков пальцев, пронизывала ребра, а малейший поворот головы приносил невыносимые страдания. «Искалеченный, изуродованный Римо. Все смотрите на искалеченного Римо». У него начались галлюцинации. Ему давно не приходилось испытывать боль, настоящую боль. Для обычного человека боль является предупреждением: происходит что-то неладное и потому следует принять какие-то меры. Но Римо и его тело были одним целым, единой сущностью, и ему не нужно было напоминать, что с телом что-то не в порядке, то есть и боль была не нужна. Он уже почти не помнил, что такое боль. Да, он испытал настоящую боль на электрическом стуле. Им не удалось зажарить его, только чуть подрумянить. И это было больно. Как и сейчас. А за последние десять лет он почти не вспоминал о боли. «Посмотрите, посмотрите, посмотрите, какой забавный Римо». Он терял контроль над собой. "Смотри, смотри, Римо, на прекрасную леди в дверях. Смотри на ее прозрачный нейлоновый пеньюар. Посмотри на высокую колышащуюся белую грудь, на округлые очертания тела в свете, падающем из холла. Посмотри на длинные загорелые ноги. Посмотри, как она улыбается тебе, Римо. Ты нравишься прелестной леди, Римо. Она поможет тебе. Римо нужна помощь". Он улыбнулся. Линетт склонилась над ним. — Я помогу вам, — сказала она. Римо все улыбался, боль мешала ему остановиться. — Помогите мне. Болят руки. — Где они болят, Римо? — спросила Линетт. — Здесь? — Она дотронулась до размозженных мышц левого плеча. Римо застонал. — Или здесь? Она коснулась его правого плеча и тоже нажала. Римо вскрикнул. — Больно! Больно, — прохрипел он. — Тихо, тихо. Линетт поможет вам. Римо приоткрыл глаза. Высокая белокурая женщина, которую он сделал вдовой, стояла возле него, она плавным привычным движением сняла через голову прозрачный пеньюар. Держа его кончиками пальцев на вытянутых руках и не сводя с Римо глаз, она уронила легкий, словно облако, нейлон на пол. Она придвинулась ближе к Римо, коснулась пальцами его щеки и шеи, а затем стянула одеяло с его голого тела. «Нет, — хотел сказать он. — Нет, никакого секса. Мне плохо. Никакого секса». Но когда пальцы Линетт Бардвел запорхали по его телу, ему пришло в голову, что если сосредоточить мысли на чем-то другом, а не на плечах, то боль, может быть, перестанет быть столь невыносимой. И он стал думать о той же части своего тела, что и Линетт, и не заставил себя ждать. Линетт улыбнулась, забралась на него и поглотила его. Она стояла над ним на коленях, с улыбкой, обнажившей зубы, которые, похоже, были готовы укусить, в ее глазах появился хищный блеск, и она начала ритмично двигаться, и это помогло, стало легче, особенно если самому тоже помогать ей, и он забыл о плечах и думал о себе и Линетт и о том, чем они занимались в данный момент. Он хотел протянуть к ней руки, дотронуться до нее, но не смог. Его руки были прижаты ее коленями к постели, но он все же мог слегка шевелить пальцами и поглаживать внутреннюю сторону ее бедер в особенно чувствительных местах. Это заставило ее шире открыть глаза, и она задвигалась быстрее и резче, а ему стало лучше и отвлекло от боли в плечах. Боль причинили те двое, что пытались искалечить его перед тем, как убить, и следующий удар будет нанесен в ногу, но сейчас это не важно. Линетт резко выпрямила спину, откинула голову назад и расхохоталась, а потом взглянула на него, и Римо впервые встретился с ее взглядом и понял, что он означает. И тут она рухнула на него, ударив кулаками в плечи Римо. Боль пронзила все тело, и Римо закричал. Она еще раз с силой надавила кулаками на сгустки боли в плечах Римо, снова расхохоталась и приблизила к нему свое лицо. Римо почувствовал слезы на своем лице. Слезы? Она плакала? Нет, это он плакал от боли. — Ты убил моего мужа, — сказала она. И это не был вопрос. — И ты убил Уэтерби, — сказала она и снова надавила на плечи. «Больно, больно. Как прекратить боль?» — Но и они покалечили тебя. А я продолжу. То, что останется, получит Нуич. В мешке! Нуич? Она знала. Линетт и была третьим камикадзе. Третий удар принадлежал ей. Догадывалась ли она, что Нуич посылал и ее на смерть? Что Римо должен убить и ее? Но не мог, не мог даже пошевелиться. — Ты знаешь Нуича? — выдохнул он. — Я служу ему, — уточнила она. — Холи был просто дурак, а Уэтерби — животное. Но Нуич — настоящий мужчина. Он любит меня. Он сказал, что тогда, в Шотландии, мой удар был лучшим. Я была лучше всех. Она продолжала движение нижней части тела, используя Римо как инструмент, приносящий ей удовольствие, а ему — боль. Единственное, что ему оставалось, — ласкать пальцами ее бедра. — Мистер Нуич — настоящий мужчина, — произнесла она. Он заметил, как смягчился ее голос, а мышцы ритмично напрягались и расслаблялись помимо ее воли. — Таким мог бы стать и ты. О-о-о! Она запрыгала на Римо, точно ковбой на спине норовистой лошади. Он был обездвижен, обессилен, испытывал страшную боль в плечах. Она судорожно вскрикнула от удовлетворения: — О, Нуич, Нуич! — А потом добавила: — Ты тоже мог бы стать настоящим мужчиной, если бы остался жить. Ее смуглое влажное тело приподнялось, и он почувствовал огромное облегчение, когда ее маленькие кулаки перестали давить на его горящие плечи, и он смог открыть глаза. Она стояла у него в ногах на постели, гладя на него сверху вниз. Затем она поджала левую ногу, точно фламинго, быстро подтянула к ней правую и с силой бросила тело вниз, нацелив удар на пучок мышц на передней части его правого бедра. Еще до удара Римо понял, какая боль его ожидала. Последовал удар. Ему казалось, что все происходит в замедленном темпе. Сначала было легкое прикосновение, потом — давление, потом — боль, когда тяжесть ее тела и умелый удар разорвали мышечные волокна его правого бедра. — Сначала ты, — выкрикнула она, — а после тебя старик! Чисто рефлекторно, подчиняясь инстинкту, зная, что это уже не поможет, так как он умирает, Римо развернул левую ногу коленом наружу, собрал последние силы и ударил коленом Линетт Бардвел, сидевшую верхом на его правой ноге с сияющим торжеством лицом. Громко хрустнула ее височная кость. Улыбка сменилась гримасой боли, и Римо понял: до нее дошло, что Нуич, который, как она считала, любит ее, не рассчитывал, что ей удастся выжить. А дальше ей уже стало все равно, так как осколки височной кости вонзились ей в мозг. И улыбка, и гримаса боли погасли на ее лице, как на кинопленке, ускоренно воссоздающей рождение, жизнь и увядание цветка. Линетт упала на грудь Римо и умерла. Он чувствовал, как теплая липкая жидкость стекает ему на грудь. Она была теплой-теплой. Хорошо. Он хотел согреться, чтобы его не бил озноб. Боль в плечах и правом бедре терзала его. Он закрыл глаза. Хорошо бы уснуть... И умереть — тоже неплохо, потому что тогда наступит вечное тепло. И исчезнет боль.Глава десятая
Римо проснулся. Он уснул, чтобы забыться, но все вернулось — боль в плечах и руках. И еще что-то произошло с его ногами. Их придавила какая-то тяжесть. Он посмотрел вниз, но ничего не увидел. Прямо перед его лицом с широко раскрытыми глазами и открытым ртом лежала окровавленная голова Линетт Бардвел. Римо все вспомнил. — Привет, малышка, — сказал он. — Все изучаешь каратэ? Римо осторожно высвободил свою левую ногу из-под тела и толкнул его. Тело соскользнуло на пол с глухим стуком. Римо повернулся, спустил ноги с кровати, встал и... рухнул на серый твидовый коврик, так как правая нога отказалась ему служить. Боль тут же вернулась, как бывает с зубом, успокаивающимся ночью, но начинающим ныть, как только наступает утро. Римо дополз до стены и с трудом поднялся, цепляясь за нее. Стараясь не беспокоить правую ногу, он дохромал в ванную и, кое-как орудуя беспомощными руками, сумел включить душ. Он вполз под струю и долго стоял, не в состоянии даже намылиться, ожидая, пока вода смоет засохшую кровь Линетт Бардвел. Теплая вода чуть смягчила боль, и Римо смог собраться с мыслями. Его преследовал Нуич. Следующее нападение — и четвертый удар будет смертельным. Он вылез из-под душа, оставив воду включенной. Встал перед зеркалом в ванной и посмотрел на себя. — Ты еще слишком молод, парень, чтобы умирать, — сказал он своему отражению. На лице не видно было страха, только недоумение, будто его хозяин пытался что-то вспомнить. Лицо в зеркале было похоже на лицо незнакомца, чем-то озадаченного. Что-то крутилось у него в мозгу, и он никак не мог вспомнить, что именно. Что же? Римо натянул брюки и поздравил себя, сумев надеть рубашку, так как, по крайней мере, смог просунуть руки в рукава. О том, чтобы надеть пуловер, не было и речи. Что же это? Что-то, о чем упомянула Линетт... Что? Что? « Сначала ты, потом...» Сначала Римо, а потом? Что потом? «Сначала ты, потом...» И он вспомнил, слова вновь прозвучали у него в ушах: «...потом старик». Чиун! Римо заковылял к телефону. Ему удалось зажать трубку между ухом и плечом, и, благодаря Бога за кнопочный набор, он набрал нужный код и номер бесплатной линии. — Да? — послышался кислый голос. — Это Римо. Который час? — Два двенадцать, неурочное время для вас. Вы не помните, что... — Мне нужна помощь, я ранен. В санатории Фолкрофт Смит дернулся в кресле. За десять лет он не слышал от Римо таких слов. — Ранен? Насколько серьезно? — Порваны мышцы. Я не могу вести машину. Пришлите за мной кого-нибудь. — Где вы находитесь? — В доме Линетт Бардвел. Город Тенафлай, штат Нью-Джерси. Вы легко отличите меня от хозяйки: я пока что жив. — Есть опасность утечки информации? — спросил Смит. — Точно, Смитти. Молодец, соображаете. Побеспокойтесь о секретности. — Хорошо, — ответил Смит ровным голосом. — В чем состоит опасность? — Не знаю. — Римо вздохнул. Ему было больно говорить, а теперь еще и телефон давил на плечо. — Если секретность операции зависит от меня, ищите себе другую работу. — Оставайтесь на месте, Римо. Помощь придет. Смит вслушался — в голосе Римо не было ни намека на шутку или розыгрыш, когда он сказал: — Поторопитесь. Смит встал, аккуратно застегнул пиджак и вышел из кабинета. Сказал секретарше, что его не будет до конца дня — чем ее сильно изумил. За последние десять лет доктор Смит уезжал среди дня только по пятницам, когда приходил очень рано и работал без перерыва на ленч, так что набегало как раз восемь часов, когда ему надо было ехать в гольф-клуб. И как однажды выяснила секретарша, в гольф он играл сам с собой. На вертолете, принадлежавшем санаторию, он долетел до аэропорта Тетерборо в Нью-Джерси, взял на прокат «форд-мустанг», хотя «фольксваген» обошелся бы гораздо дешевле и освобождался примерно через час, а Смит любил эту машину за экономичность. Прибегнув к помощи телефонной книги и шофера почтового грузовика, он наконец отыскал дом Бардвелов. Смит остановил машину рядом с коричневым «фордом» и пошел к заднему входу, который вел на кухню. На стук никто не ответил. Дверь была открыта. Он вошел в кухню, где повсюду были пластмассовые часы цвета пережаренной яичницы, керамические подставки для ложек, похожие на улыбающихся младенцев, для кофе, сахара и муки, напоминавшие переросшие жестянки из-под «колы». А затем направился в комнату, в которой все вещи тоже что-то напоминали. Смит не склонен был философствовать и потому не задумывался, отчего в жизненном укладе Америки многие вещи представляли собой имитацию чего-то еще, и это было странно, так как лучше бы предметам первой необходимости выглядеть привлекательно и без ненужных выкрутас. Худощавый человек в сером костюме тихо прошел по первому этажу, внимательно осматривая комнаты, кухню, столовую, ванную, гостиную с телевизором, увешанную наградами и дипломами за участие в соревнованиях по каратэ. Он нашел Римо на втором этаже на полу спальни, около кровати. Рядом лежало тело обнаженной блондинки, лицо и голова которой были покрыты коркой запекшейся крови. Смит быстро наклонился над Римо и сунул ему руку под рубашку. Тот скривился от боли. Смит смотрел на часы. Пятнадцать секунд он считал удары сердца. Их было двенадцать. Он умножил число на четыре. Значит, пульс Римо равняется сорока восьми ударам в минуту. Если бы такой пульс был у самого Смита, он бегом бросился бы к кардиологу. Но он читал медицинские отчеты о состоянии здоровья сотрудников КЮРЕ, как финансист читает сводки с биржи, и знал, что для Римо такой пульс был нормальным. — Римо, — произнес он. Тот медленно открыл глаза. — Вы можете идти? — спросил Смит. — Надо выбираться отсюда. — Привет, Смитти, Следите за вашими скрепками для бумаг. Стоит вам отвернуться, как их тут же разворуют. — Римо, постарайтесь встать. — Встать. Да, надо встать. Нечего валяться, будучи на службе у государства. Он опять закрыл глаза. Смит, осторожно обхватив Римо руками, поднял его, удивившись, какой он был легкий. Когда его десять лет назад взяли на службу, он весил двести фунтов, и Смит знал, что потом он сбавил фунтов сорок, но так как это происходило постепенно, то было незаметно. Отклоняясь назад, чтобы не потерять равновесие и не уронить Римо, он спустился на первый этаж. Каждый его шаг вызывал у Римо боль, от которой веки его закрытых глаз вздрагивали. В кухне Смит посадил Римо на кресло у стола, вышел на улицу, чтобы завести мотор, и подъехал как можно ближе к двери кухни. Он оставил дверь в машине открытой и вернулся в кухню. Римо открыл глаза. — Привет, Смитти. Вы долго добирались сюда. — Да. — Кажется, я звонил вам много часов назад, и вот вы здесь и совсем не торопитесь, а я чувствую себя паршиво. — Да, — сказал Смит. — Как я попал на кухню? — спросил Римо. — Наверное, спустились по лестнице, — сказал Смит. — Точно так же, как сейчас сами доберетесь до машины. — Я не могу идти, Смитти. — Тогда ползите. Думаете, я поволоку вас? — Конечно, нет, Смитти. Это неквалифицированный труд. Вы ходили на специальные курсы, чтобы стать таким снобом? — Я подожду в машине, пока вы перестанете себя жалеть, — холодно сказал Смит. — Советую поторопиться. Смит ждал в машине, испытывая непривычное чувство тревоги. Ему хотелось сказать Римо, что он беспокоится за него, но он не знал, как это сделать. Сказались годы подготовки, годы службы и работы в этом странном подпольном мире государственной власти, когда человек, годами бывший твоим другом, однажды исчезал, испарялся, и никто больше не вспоминал о нем, будто его и не существовало. Слишком долго привыкал он к этому и сейчас не мог преодолеть себя. Он видел, как Римо вышел на маленькое кухонное крыльцо. Сначала он попытался опереться правой рукой о перила крыльца, но скривился от боли. Тогда, привалившись правым бедром к перилам, он спрыгнул на левой ноге на ступеньку вниз. Выровнялся и приготовился к следующему «шагу». Римо допрыгал до автомобиля и ввалился внутрь. Смит закрыл дверцу и осторожно выехал задним ходом на дорогу. Он поехал на предельной скорости, дозволенной по законам штата Нью-Джерси, к магистрали номер четыре, направляясь к мосту Джорджа Вашингтона. Только когда они уже выехали на шоссе, он спросил Римо, что случилось. — Там, наверху в спальне, была девушка... — Я видел ее. — Да. Она изувечила мне правую ногу. — А руки? — Плечи, Смитти. Это сделали двое парней. — Но как? — спросил Смит. — Я всегда считал, что вы в состоянии обезопасить себя от подобных инцидентов. — Это нападения самоубийц, — сказал Римо. — Кстати, мне кое-что нужно. — Да, Врач. — Нет, подводная лодка. — Что? — Подлодка. Я отправляюсь в Синанджу. — Зачем? Не забывайте, вам поручено выяснить причину смерти одного из наших программистов. — Помните удары, нанесенные ему? — Да. — Я получил уже три таких удара. Четвертый ждет меня в Синанджу. — Не понимаю, — сказал Смит. И поскольку Римо сам толком не понимал, что к чему, да и не сумел бы объяснить, он ответил: — Вам и не нужно. Но Чиун в опасности. И мне необходимо быть в Синанджу. — Какая от вас польза? Вы не можете даже ходить. — Что-нибудь придумаю. Лучше быть с ним рядом. Смит вел автомобиль, как робот, и нельзя было понять, хороший он шофер или нет. Через несколько минут он сказал: — Извините, Римо, но вы не поедете. Я не могу позволить этого. — Я оплачу дорогу, Смитти. — Чиун — не вы, — пояснил Смит. — Он кореец, а не американец. Если правительство Северной Кореи захватит вас, будет международный скандал. Не говоря уже о том, что возникнет угроза ликвидации нашей организации. — А что вы предпримете, если «Нью-Йорк таймс» завтра опубликует документы, где будут указаны адреса, места, даты, сообщения об убийствах и роли правительства в этом? Помните то дело в Майами? А заваруху с профсоюзами? Что тогда? — Это шантаж, — мрачно произнес Смит. — Типичная для КЮРЕ вещь. — Вымогательство! — Ваше любимое дело. — Неприкрытая угроза! — В том-то и дело, дорогуша. Смит свернул с шоссе к мотелю, стоявшему на окраине Уайт-плейнз, и, достав ключ, открыл дверь номера, который организация арендовала круглый год. Он помог Римо добраться до номера, находившегося в задней части здания, невидимой с улицы, уложил его в постель и только тогда ушел. Через двадцать пять минут он вернулся в сопровождении человека в темном костюме с саквояжем в руке. Доктор внимательно осмотрел Римо. Однако Римо не желал иметь с ним дело. — Я не нуждаюсь и его помощи, — прошипел он Смиту. — Только Чиун поставит меня на ноги. Доктор отозвал Смита в сторону. — Этого человека необходимо госпитализировать, — тихо сказал он. — Плечевые связки разорваны. Мышцы правого бедра превращены в лохмотья. Он должен страшно мучиться. Откровенно говоря, вы совершенно напрасно привезли его сюда. Вы должны были вызвать машину «скорой помощи» прямо на место аварии. Смит согласно кивал. — Подлатайте его, пожалуйста, как сможете, пока я буду уговаривать его лечь в больницу. Доктор кивнул. Невзирая на явное неодобрение Римо, врач наложил ему на плечи повязку, что ограничивало движения, но гарантировало, что разорванные мышцы срастутся правильно. Он также туго перевязал ему правое бедро и, наконец, извлек из саквояжа шприц. — Я сделаю вам обезболивающий укол. Римо мотнул головой: — Нет. — Но ведь у вас невыносимая боль. А это облегчит ее. — Никаких уколов, — повторил Римо. — Вспомните, Смитти, тот гамбургер, из-за которого я попал в больницу. Никаких уколов и никаких лекарств. Смит посмотрел на врача и покачал головой. — Он справится с болью, доктор. Не надо уколов. Смит проводил доктора до двери, поблагодарив за помощь. — Не стоит, — ответил тот. Он приехал сюда весьма неохотно и лишь потому, что его шеф намекнул, что в случае отказа в один прекрасный день могут возникнуть трудности с получением лицензии на частную практику. Шефу, в свою очередь, намекнули, что у него не будет проблем с заинтересовавшейся им налоговой инспекцией, если он пришлет доктора в мотель ровно через три минуты. Когда Смит вернулся, Римо сидел на постели. — О'кей, Смитти, где она? — Что? — Моя подводная лодка. — Не все сразу. — Любому, кто может вызвать врача на дом, не составит труда отправить меня на подлодке в Северную Корею. И с этими словами Римо закрыл глаза. Скоро он отправится в Синанджу. Он сделал все, что мог. Теперь надо предупредить Чиуна о покушении, которое готовит Нуич. И лишь во сне он позволил себе вспомнить, что это ему нанесли три первых удара камикадзе Нуича и что, согласно древнему обычаю Синанджу, четвертый удар будет смертельным. А потом наступит очередь Чиуна.Глава одиннадцатая
Капитану подлодки «Дартер» Ли Энрайту Лихи все представлялось очень забавным. Тайком заплыть во вражеские воды, высадить старика, ровесника Конфуция, и скрытно убраться восвояси. И что за тип был этот старикан! Хотел, видите ли, смотреть «мыльные оперы» и сердился, что на подлодке нет телевизора, показывающего «Пока Земля вертится». Капитану Лихи все это представлялось забавным, настолько забавным, что он решил поделиться с приятелями в баре офицерского клуба в Минданао, где находилась небольшая военно-морская база США, предназначенная для дозаправки подводных лодок. Но не успел он дойти до самого интересного — до «мыльных опер», когда его тронул за плечо младший офицер. — Сэр. — В чем дело? — сердито спросил Лихи. — Вас к телефону, сэр. — Скажите, что я подойду через минуту. — Это из Вашингтона, сэр. Офицер говорил настойчиво. Момент был упущен — офицеры, до этого внимательно слушавшие, отвлеклись, возобновив свои разговоры. «Черт возьми», — подумал Лихи. Вслух же он сказал, что опять небось придется везти какого-нибудь деда, помешанного на «мыльных операх». Но реплика не произвела ожидаемого эффекта, и капитан Лихи отправился к телефону. Официальный представитель военно-морского ведомства сообщил, что ему вменяется в обязанность взять на борт пассажира с секретными инструкциями. Лихи должен будет выполнять эти инструкции и хранить все в строжайшей тайне. Ему было приказано немедленно вернуться на лодку и ждать прибытия пассажира. До крайности разозленный, сжав зубы, даже не допив виски, капитан Лихи вышел из бара и направился к пирсу в ста ярдах от клуба, где «Дартер» заправляли топливом и готовили к рейсу. Заправочные шланги уже были отсоединены, и «Дартер» был готов к отплытию. Капитан Лихи взошел по трапу на борт, где был встречен вахтенным офицером. — У нас на борту пассажир, — сказал тот. Лихи кивнул: — Еще один Чарли Чан? — Нет, сэр, на этот раз — американец. Молодой. Мне кажется, он ранен. Ходит с палкой. Я зафиксировал в судовых документах его прибытие, сэр. — Хорошо, лейтенант. Пойду погляжу, что еще за птицу прислали нам, на ночь глядя. Капитан Лихи через люк спустился вниз и постучал в дверь пассажирской каюты. — Да? — Это капитан. — Что вам нужно? — Хочу поговорить с вами. — Ну, если настаиваете... Лихи открыл дверь и увидел, что новый пассажир лежит на койке в шортах. Его плечи и правое бедро скрывали бинты. Около откидного письменного столика стояла трость. Одежда пассажира валялась на полу. — Только не говорите мне, что вам нужно в Раск, в Центр по реабилитации. Он улыбнулся собственной шутке, на которую пассажир не отреагировал. — Нет, мне нужно в Синанджу. Пассажир кивком головы указал на стол. — Обо всем сказано в инструкциях. Лихи вскрыл запечатанный конверт со штампом «совершенно секретно» Инструкции были те же, что и в предыдущем рейсе, когда переправляли старика-корейца. — Ваш багаж на борту? — поинтересовался Лихи. — Я путешествую без багажа. — Это что-то новенькое. — И я не люблю «мыльные оперы», — заметил Римо. — Это тоже что-то новенькое. — А еще новенькое в том, что я не люблю болтовню и предпочитаю одиночество. В еде я неприхотлив, предпочитаю ничем не приправленный рис. Не буду жаловаться и на спертый воздух, шум или скуку. Главное — поскорее добраться до Синанджу. — И я того же мнения. — Всего хорошего, — сказал Римо. — Я устал. И капитан Лихи больше не видел и не слышал своего пассажира до тех пор, пока они не вошли в Западно-Корейский залив. Тогда он снова зашел в каюту, чтобы сообщить о всплытии. — Мне нужна надувная лодка и человек, который доставит меня на берег, — сказал Римо. — Я не могу грести и плыть. — Понятно. А вам потребуется помощь на берегу? — Нет, — ответил Римо. — Меня встретят. — Сомневаюсь, — возразил капитан. — Мы прибыли раньше расчетного времени. И вам, возможно, придется долго ждать на берегу того, кто, как вы рассчитываете, должен вас встречать. — Кто-нибудь там будет, — упрямо ответил Римо, пытаясь большим пальцем одной ноги нацепить на пятку другой туфлю из мягкой итальянской кожи. И потому капитан Лихи не так уж удивился, когда лодка приблизилась к берегу и он, глядя в перископ, увидел на прибрежном песке старика-корейца в ярко-красном парчовом кимоно, устремившего взор на «Дартер». Он ходил по берегу взад-вперед, явно не замечая холода. — Ну, конечно, он здесь, — пробормотал Лихи. — Он здесь с тех пор, как мы его тут высадили. И этот второй псих тоже собирается высадиться тут, и оба будут ждать, пока я не привезу еще двоих, чтобы у них была компания для бриджа. Вся страна рехнулась! — Простите, не расслышал, сэр? — произнес старший помощник. — Всплывайте и готовьтесь к доставке груза на берег, — приказал Лихи. — Пока он не надумал превратиться в чайник. — Есть, сэр! — ответил офицер, но, отойдя в сторону, пробормотал: — Чайник? — и решил, что за капитаном Лихи надо приглядывать.Глава двенадцатая
— Вот я и здесь... — сказал Римо, ковыляя по мелкой воде к прибрежным скалам. Позади двое матросов в резиновой лодке уже возвращались на корабль. Чиун шагнул к Римо, его лицо осветилось улыбкой. — Да, — сказал он. — Здесь. Это — жемчужина Востока. — Он театрально взмахнул руками: — Сияющий источник вселенской мудрости, Синанджу! Римо огляделся. Слева были голые скалы, справа — еще более голые, безлюдные скалы. Холодные волны пенились у берега. — Ну и дыра! — сказал Римо. — Подожди, ты еще не видел наш рыбный сарай! — сказал Чиун. Опираясь на трость, Римо захромал к Чиуну. В его туфлях хлюпала вода, но он не чувствовал холода. Чиун прищурился, заметив вдруг трость в руке Римо. — Ай-и-и-и! Его левая рука сверкнула в тусклом свете ноябрьского дня. Ребро ладони ударило в трость. Дерево разлетелось, Римо едва успел перенести вес на левую ногу, чтобы не упасть в воду. Он стоял, сжав в правой руке обломок трости, другая половина качалась на волнах, собираясь уплыть в океан. — Черт возьми, Чиун! Мне без трости не обойтись. — Не знаю, чему тебя успели научить в Америке, пока меня не было, но ни один из учеников Мастера Синанджу никогда не будет пользоваться тростью! Люди увидят и скажут: «Смотрите, вот ученик Мастера Синанджу, такой молодой, а ходит, опираясь на палку! Как глуп Мастер, он пытался научить этот бледный кусок свиного уха». Они станут смеяться надо мной, а я такого не потерплю. Что с тобой случилось? Зачем тебе трость? — Мне нанесли три удара, папочка, — сказал Римо. — Разбили оба плеча и правую ногу. Чиун вгляделся в лицо Римо, стараясь уяснить, понимает ли тот, что означают эти три удара. Плотно сжатые губы Римо подсказали: понимает. — Ладно, направимся в мой дворец, — сказал Чиун, — и там позаботимся о тебе. Идем. Он повернулся и пошел вдоль берега. Римо, опираясь на левую ногу и волоча правую, заковылял следом. Но он отставал, и расстояние между ними все увеличивалось. Наконец, Чиун остановился и огляделся по сторонам, будто осматривая свои владения. Римо догнал его. Чиун молча продолжил свой путь, только медленнее, так что Римо мог идти рядом. Ярдов через пятьдесят они остановились на небольшой возвышенности. — Вот, — сказал Чиун, показывая вдаль. — Новое помещение для разделки рыбы. Римо увидел лачугу, сколоченную из выловленных в море обломков досок и бревен. Крыша была покрыта толем и покоилась на деревянных столбиках. Казалось, что взмах хвоста любой сардины-недоростка сметет жалкое сооружение в море. — Ну и развалина, — сказал Римо. — А-а-а, это тебе так кажется, а на самом деле все продумано. Жители Синанджу построили этот дом для работы, а не для показухи. Главное — его назначение. Пойдем, я покажу тебе. Хочешь посмотреть? — Папочка, — сказал Римо, — лучше пойдем к тебе. — Ах, да. Ты американец до кончиков ногтей. Не желаешь поучиться мудрости у других. А если тебе когда-нибудь понадобится знание о том, как устроено здание для разделки рыбы? Вдруг когда-нибудь ты окажешься без работы? Ты скажешьсебе: «Ага, я знаю, как устроено помещение для разделки рыбы!» И может быть, тебе не придется просить подаяния. Но нет, для этого надо обладать даром видеть будущее, чего ты лишен. И обладать трудолюбием, которого у тебя еще меньше. Что ж, транжирь свое время, как беззаботный кузнечик, которому зимой будет нечего есть. — Чиун, пожалуйста, пойдем к тебе, — попросил Римо, который еле стоял, превозмогая сильную боль. — Конечно, — сказал Чиун. — Меня не удивляет твоя лень. И это не дом, а дворец! Он повернулся и пошел по грязной песчаной дороге к скоплению домиков в нескольких сотнях ярдов поодаль. Римо ковылял следом, стараясь не отставать. — По-моему, ты говорил мне, папочка, что каждый раз, когда ты входишь в деревню, твой путь устилают лепестками цветов? — спросил Римо, заметив, что дорога, ведущая к центру деревни, пуста и что Чиун, несмотря на свое величие, больше напоминал обычного старика, вышедшего погулять. — Я временно отменил эту церемонию, — произнес Чиун официальным тоном. — Почему? — Потому, что ты американец и можешь это неправильно понять. Люди хотели соблюсти обычай и протестовали, но, в конце концов, мне удалось их убедить. А мне не нужны лепестки цветов, как лишнее доказательство любви ко мне жителей деревни. На улице они никого не встретили. Машин тоже не было. В нескольких лавках Римо видел людей, но никто не вышел приветствовать Чиуна. — Ты уверен, что это Синанджу? — спросил Римо. — Да. Почему ты спрашиваешь? — Потому что деревня, которую кормил ты и веками кормила твоя семья, могла бы оказать тебе побольше почтения. — Я временно отменил почести, — сказал Чиун. Римо заметил, что его тон стал не столько официальным, сколько извиняющимся. — Потому... — Потому, что я американец. Я знаю. — Верно, — сказал Чиун. — Но помни, что даже если они и не вышли на улицу, то все равно люди все видят. Ты бы лучше шел прямо и не ставил меня в неловкое положение, а то сейчас похож на преждевременно состарившегося человека. — Я постараюсь, папочка, не осрамить тебя, — сказал Римо и усилием воли заставил себя идти, почти не хромая, и хотя каждое движение причиняло ему невыносимую боль, он даже слегка размахивал руками в такт ходьбе. — Вот и дворец моих предков, — сказал Чиун. Римо посмотрел и вспомнил дом, который однажды видел в Калифорнии, построенный хозяином из отходов, битых бутылок и жестянок, пластмассы и старых покрышек, а также обломков ящиков. Дом Чиуна напомнил Римо тот дом, только здесь материал был поразнообразнее, среди деревянных лачуг дом Чиуна выделялся тем, что был сделан из камня, стекла, стали, дерева, гранита и раковин. Это было одноэтажное низкое здание, напоминавшее американский фермерский домик, каким он мог представиться в наркотическом дурмане. — Это... это... тут действительно есть, на что посмотреть, — сказал Римо. — В этом доме мои предки жили веками, — сказал Чиун. — Конечно, я перестроил его много лет назад. Установил ванну — неплохая идея, которую я позаимствовал у вас на Западе. А также устроил кухню с печью. Видишь, Римо, я не против хороших идей. Римо был рад услышать это, ибо хотел подать Чиуну хорошую идею — все разломать и построить заново. Но решил промолчать. Чиун подвел Римо к парадной двери, судя по всему, деревянной. Она была сплошь покрыта раковинами моллюсков, устриц и мидий и напоминала песчаный пляж после отлива. Дверь была тяжелой, и Чиун с видимым усилием отворил ее. Потом, словно извиняясь, взглянул на Римо. — Знаю, знаю, — сказал Римо. — Ты отменил ритуал открытия дверей. — Как ты догадался? — Я же американец, — ответил Римо. Снаружи дом казался непрезентабельным, и потому он не ожидал увидеть внутри то, что предстало его взгляду. Каждый квадратный сантиметр пола был чем-то заставлен: кувшины, вазы и блюда, статуи и мечи, маски и корзины, груды подушек вместо кресел, низкие лакированные деревянные столики, разноцветные камни в стеклянных сосудах. Чиун суетился, демонстрируя свои богатства. — Ну, Римо, что ты об этом думаешь? — Не нахожу слов! — Я так и знал, — заметил Чиун. — Все это награды Мастера Синанджу. От правителей со всех концов света. От Птолемея. От шейхов тех многочисленных стран, где добывают нефть, от китайских императоров, когда они вспоминали, что надо платить по счетам. От племен Индии. От великих когда-то народов черной Африки. — Кто это дешево от тебя отделался, расплатившись этими кувшинами с разноцветными камнями? — спросил Римо, глядя на сосуд, стоявший в углу комнаты, фута полтора высотой, наполненный тяжелыми камнями. — Какой ты все-таки американец! — сказал Чиун. — По-моему, кого-то из твоих предков здорово надули. — Этот кувшин был договорной платой. — Кувшин с камнями?! — Кувшин с неограненными алмазами. Римо пригляделся — и точно: неотшлифованные алмазы, самый маленький из которых был два дюйма в поперечнике. — Но я и не ждал, что ты поймешь, — сказал Чиун. — Для тебя, человека с западным складом мышления, весь мир поделен пополам: на то, что блестит, и то, что не блестит. Для тебя — стекло. Для Мастера Синанджу — алмаз. Потому что мы не гонимся за внешним блеском, а зрим в корень и видим истинную ценность. — Как и в случае со мной? — спросил Римо. — Даже Мастера Синанджу иногда ошибаются. Неотшлифованный алмаз может оказаться просто камнем. — Чиун, я хочу спросить тебя кое о чем. — Спрашивай о чем угодно. — Я хотел спросить... — И тут Римо почувствовал, что силы покидают его, терпение достигло предела, правая нога стала подгибаться, волевой порыв иссяк и в плечевых суставах появилась жгучая боль. Он открыл рот, но не успел вымолвить ни слова и рухнул на пол. Он не помнил, как ударился об пол. Не помнил, как его подняли. Он помнил только, как пришел в себя и огляделся. Он лежал раздетый на подушках в небольшой освещенной солнцем комнате, накрытый тонкой шелковой простыней. Чиун стоял рядом и, когда Римо открыл глаза, склонился к нему. Осторожно, но энергично он стал снимать бинты. — Повязки наложил доктор, — сказал Римо. — Твой доктор — дурак. Мышцам не поможешь стягиванием. Покой — да, но ничего сковывающего движения. Мы поставим тебя на ноги скоро. Мы... — Но голос его прервался, когда он, сняв бинты, увидел правое плечо Римо. — О, Римо! — только и сказал он с болью в голосе. Молча снял повязку с левого плеча и снова повторил: — О, Римо! — Удар по ноге еще лучше, — сказал Римо. — Ты сам увидишь. Он помолчал. — Чиун, откуда ты знал, что я приеду сюда? — То есть? — Когда ты прощался со Смитом, то сказал, что я приеду сюда. Чиун пожал плечами и стал снимать бинты с правого бедра Римо. — Об этом написано. Предначертано. — Где написано? — спросил Римо. — Где, где... На стене мужского туалета в аэропорту Питтсбурга! — зло сказал Чиун. — В книгах Синанджу, естественно, — добавил он. — И что же там говорится? Чиун снял бинты. На этот раз он промолчал. — Плохо дело? — Я видел и хуже, — сказал Чиун. — Но не у оставшихся в живых... Он взял со столика, стоявшего у постели Римо, миску. — Выпей это. Приподняв голову, Римо поднес миску к губам. Жидкость была теплой и почти безвкусной, лишь слегка солоноватой. — Ну и гадость! Что это? — Отвар водорослей, который тебе поможет. Чиун помог Римо опустить голову на подушку. Тот чувствовал себя усталым. — Чиун? — Да, сын мой. — Ты знаешь, кто это сделал? — Да, сын мой сын, знаю. — Он скоро будет здесь, папочка, — сказал Римо. Веки его отяжелели. Казалось, что говорил не он, а кто-то другой. — Я знаю, сын мой. — Он может напасть и на тебя, папочка. — Спи, Римо. Спи и выздоравливай. Римо закрыл глаза и стал медленно проваливаться куда-то. До него донесся голос Чиуна: — Спи и выздоравливай, сын мой... И последние слова: — Выздоравливай как можно скорее.Глава тринадцатая
И вот настал тот день, когда пришлось Мастеру Синанджу идти по деревне, где ему когда-то все оказывали почет и уважение. Словно гири были ноги его, и тяжело было у него на сердце, потому что знал он, насколько беспомощен и беззащитен его молодой ученик, приехавший из-за океана, и потому что знал он: дьявольская, злая сила, жаждущая погибели его ученика, скоро появится среди скал Синанджу. И Мастеру Синанджу некогда было беседовать с глупцами. Когда на его пути встречались люди, желавшие поговорить о его молодом ученике, о его ковыляющей походке и немощи, присущей только старикам, Мастер нетерпеливо прогонял их с дороги, словно собака гусей. Однако он не причинил вреда никому из них, ибо издавна, с возникновения письменности было известно, что Мастер не должен и не может поднимать руку на жителя своей деревни. И именно по этой причине Мастер испытывал столь сильную душевную боль. Ибо тот, кто придет за жизнью его молодого ученика, был из деревни Синанджу и даже из рода Мастера, и Мастер не ведал, как он сможет нарушить старинный обет и убить того, кто заслужил смерть. И, бредя одиноко по дороге, Мастер думал, что его оскорбленный и беззащитный, словно младенец, ученик будет убит. И Чиун, Мастер Синанджу, не сможет защитить его из-за данной им клятвы не поднимать руку на жителя своей деревни.Глава четырнадцатая
Председатель Ким Ир Сен сидел за простым деревянным столом в своем кабинете в здании Верховного народного собрания, когда вошел его секретарь. Это был молодой капитан артиллерии. Вместо костюма из грубого полотна цвета хаки, который обычно носили правительственные чиновники, на нем была военная форма из габардина. Это было не принято, но Ким Ир Сен никогда не делал ему замечаний, так как это был очень хороший секретарь. Коммунисты приходят и уходят. Военная форма тоже меняется. Даже почести не вечны. Но хорошие секретари нужны всегда. Однажды, много лет назад, когда Ким Ир Сен захватил власть, его обвинили в правом уклонизме. Но он объяснил своим, как он считал, проникновенным голосом, что все революционеры после прихода к власти становятся консерваторами. — Радикализм хорош для революций, — сказал он, — а консерватизм — это как раз то, что выводит по утрам грузовики из гаража. Тогда он продемонстрировал свой неугасающий революционный пыл, бросив оскорбителя в тюрьму на две недели. Когда того освободили, Ким Ир Сен вызвал его к себе. Человек этот, мелкий провинциальный чиновник, стоял перед Ким Иром униженный и подавленный. — Теперь ты знаешь, что нельзя обо всем судить по внешним признакам, — произнес Ким Ир. — Тебе легко будет запомнить этот урок, потому что ты остался жив. Другим повезло меньше. Поэтому Ким Ир Сен оценивал своего секретаря в соответствии с его секретарскими способностями, а не с точки зрения внешних приличий. И точно так же Ким Ир Сен собирался оценить человека, которого секретарь ввел в кабинет, не по росту, одежде или речам, а по внутреннему огню, светившемуся в его глазах и придававшему убедительность его словам. — Мое имя Нуич, — произнес человек, — и я пришел служить вам. — Почему мне так повезло? — спросил Ким Ир и тут же понял, что у человека по имени Нуич нет никакого чувства юмора. — Потому что только так я могу вернуть себе наследственный титул моего рода. Титул Мастера Синанджу. — Да, — сказал Ким Ир Сен, — я встречался с Мастером Синанджу. Он симпатичный старый плут. — Это очень старый человек, — заметил Нуич. — Ему пора уже копаться в своем огороде. — Какое мне до этого дело? — спросил Ким Ир Сен. — Мне наплевать на жалкую шайку бандитов в заброшенной деревушке. Он умело выбирал слова и с удовольствием заметил гнев в глазах Нуича. — Вы знаете, председатель, что это не так, — ответил Нуич. — Дом Синанджу испокон веков славился среди правящих династий мира. Теперь вы должны решить, управлять ли Домом Синанджу уроженцу Запада... американцу! Таков выбор. Кто будет новым Мастером? Я или американец — ставленник ЦРУ и других шпионских организаций из Вашингтона? — И снова я спрашиваю: какое это имеет отношение ко мне? — Ответ вам известен, — сказал Нуич. — Во-первых, наша страна превратится в посмешище, если переходящий из поколения в поколение корейцев Дом возглавит американец. Во-вторых, великие возможности Дома Синанджу вам хорошо известны. Они должны использоваться в ваших интересах, на благо вашего правления. Пока что дело обстоит иначе. Могуществом Дома Синанджу воспользуются капиталисты с Уолл-стрит. Вы можете быть уверены, что завтра или послезавтра могущество Дома не обратится против вас? По желанию Вашингтона, председатель, вы можете войти в историю, как жертва убийства. Но это можно предотвратить. Ким Ир Сен долго обдумывал ответ. После встречи с Чиуном между ними, казалось, возникло нечто вроде дружбы. Но старик признался, что работает на Соединенные Штаты. Этот Нуич, возможно, прав... В один прекрасный день оттуда придет приказ, и вскоре Ким Ир Сен будет мертв. С другой стороны, какие есть гарантии, что Нуич окажется лучше? Ким Ир Сен внимательно посмотрел на Нуича. Его кровное родство со стариком не вызывало сомнений: те же черты, то же ощущение сжатой пружины, даже сейчас, когда он в непринужденной позе стоит перед Ким Ир Сеном. — Вы думаете о том, можно ли мне доверять? — Да. — Вы можете доверять мне по одной простой причине. Мною движет алчность. Лидерство в Доме Синанджу даст мне власть и богатство. Кроме того, я хочу, чтобы наша страна приобрела большее влияние в мире. И так будет, потому что на стороне Ким Ир Сена выступает Нуич, новый Мастер Синанджу. Ким Ир Сен опять надолго задумался, а потом ответил: — Я должен подумать. А пока ты можешь воспользоваться гостеприимством моего дома. Уже почти стемнело, когда Чиун вернулся домой. Римо все еще спал. Девушка-служанка в доме Чиуна стояла на коленях возле белого человека, время от времени вытирая с его лба пот. — Иди, — сказал Чиун. Девушка выпрямилась и почтительно поклонилась Чиуну. — Он очень болен, Мастер. — Я знаю, дитя. — Он совсем обессилел. Белые люди всегда так слабы? Чиун грозно взглянул на нее, но понял, что она не хотела его обидеть. Но даже она, его служанка, единственный преданный ему человек в деревне, не могла скрыть своего разочарования тем, что Чиун выбрал своим преемником белого человека. Чиун поборол раздражение и тихо сказал: — Многие слабы, дитя. Этот человек был сильным, сильнейшим среди людей, пока его не настигли вероломные удары коварных приспешников шакала, а шакал слишком труслив, чтобы напасть самому. — Какой ужас, Мастер! — сказала девушка с горячей искренностью человека; которому очень хочется уверовать. — Встретить бы этого шакала. — Так и будет, дитя. Вы встретитесь, — сказал Чиун. Он взглянул на Римо, как смотрят на летящие в даль облака. Затем мысли его опять обратились к реальности, и он выслал девушку из комнаты. — Поправляйся быстрее, Римо, — произнес он чуть слышно в тишине комнаты. — Поправляйся быстрее!* * *
Нуич не пытался покинуть комнату, которая была отведена ему во дворце Ким Ир Сена. Его не тревожило, что у дверей, как он знал, стояла охрана. Он ждал ответа. В обеденное время в дверь постучали. Она открылась, прежде чем Нуич успел ответить. На пороге стоял Ким Ир Сей. Он взглянул на Нуича, сидевшего на стуле и смотревшего в окно в направлении Синанджу, и улыбнулся. — Завтра мы отправляемся в Синанджу, — сказал Сен, — дабы провозгласить нового Мастера. — Вы сделали мудрый выбор, — сказал Нуич и тоже улыбнулся.Глава пятнадцатая
Колонна прибыла в Синанджу вскоре после полудня. В головной машине сидели Ким Ир Сен и Нуич, следом шла машина с губернатором провинции и Ми Чонгом, советником Сена. Партийные чиновники рангом пониже ехали в других машинах, собираясь искоренить американское влияние на земле Синанджу, не смущаясь тем, что они сидели в «кадиллаках», «линкольнах» и «крайслерах». Их сопровождал эскорт мотоциклистов: шестеро впереди, шестеро сзади и столько же по бокам. Кортеж был замечен более чем за милю на мощеной дороге, ведущей к городу, который вырос вокруг старой деревни Синанджу. Через несколько минут новость о том, что едет председатель, достигла деревни. А еще через несколько мгновений об этом узнали в доме Чиуна. — Мастер, — обратилась внучка плотника к Чиуну, сидевшему на коврике и пристально смотревшему в окно на залив, — едет много людей. — Да? — С ними председатель и, как говорят, кто-то из вашего рода. Чиун медленно повернулся на коврике и взглянул на девушку. — Знай, дитя, беда всегда приходит по своей охоте и никогда по твоему желанию. Но все же как быстро наступил день мрака! Он отвернулся, скрестил на груди руки и снова уставился на воды залива, точно хотел увидеть островок земли, где еще светило солнце. — Что я должна делать. Мастер? — Ничего. Мы ничего не можем сделать, — послышался внезапно постаревший и усталый голос Чиуна. Девушка немного подождала, затем медленно вышла, смущенная и недоумевающая, почему Мастер так горюет. Кортеж автомашин обогнул город Синанджу, повернул к побережью и направился по проселочной дороге к центру старой деревни. Они остановились на площади. Нуич и председатель вышли из машины. На председателе был китель военного образца, а Нуич облачился в черное кимоно. По обычаям Синанджу на нем не было пояса. Его надевали лишь на показательных встречах. Для смертельной схватки пояс не нужен. Эта традиция зародилась четыреста лет назад, когда два предка Чиуна схватились за право обладать титулом Мастера Синанджу. На одном из соперников был пояс. Пять минут спустя он был задушен этим же поясом. С тех пор ни один Мастер не надевал пояс, делая исключение лишь для тренировок и демонстрации своего искусства. Для настоящего боя — никогда. Нуич огляделся вокруг. Он заметил, что люди выглядывают в окна, но боятся показаться на улице, пока не узнают о цели приезда колонны машин. — Много лет не ступал я на эту землю, — молвил Нуич. Со стороны залива дул сильный бриз, развевая его длинные блестящие черные волосы. Глаза его превратились в узкие щелки, будто прорезанные ножом на гладкой желтой коже. Ким Ир Сен увидел в этих глазах вечную жажду крови, словно она всегда таилась там, и он вновь подумал, не обернется ли вскоре это против него? Дом Чиуна стоял в конце улицы, ярдах в тридцати от площади. Нуич улыбнулся. — Пора, — сказал он. Не дожидаясь ответа, он пошел по песку и пыли к дому Мастера Синанджу. Ким Ир Сен остался стоять у машины. Понимая, что все взгляды устремлены на него, Нуич направился прямо к двери дома Чиуна и ударил в нее кулаком. Раковины на двери затрещали и посыпались на ступени. — Кто там? — послышался после небольшой паузы молодой женский голос. — Это я, Нуич. Из рода Мастера Синанджу. Я — новый Мастер. Выгони вон жалкого американца и дряхлого предателя, выдавшего секреты нашего Дома. Наступила долгая пауза. Потом вновь раздался голос девушки: — Уходи! Дома никого нет. Нуич вновь постучал. — Тебе не удастся спрятаться, старик, как и твоему белому приспешнику, которого ты хотел поставить над жителями деревни. Выходи, пока я не вытащил тебя наружу за тощий загривок. Опять пауза. И снова раздался голос девушки: — Никому не позволено входить в дом Мастера Синанджу без разрешения Мастера. Уходи прочь, бродяга. Нуич постоял, обдумывая уловку Чиуна. По традиции, Чиун ничего не мог сделать Нуичу, так как Мастер Синанджу не имел права поднимать руку на односельчанина. Но запрет терял силу, если Нуич войдет в дом Чиуна без приглашения: тогда тот мог расправиться с ним, как с обыкновенным грабителем. Такая перспектива Нуича не устраивала. Как выманить старика и американца из дома? Он быстро направился назад к Ким Ир Сену. Нуич придумал, что надо делать. Он поговорил с председателем, и Сен со свитой пошли следом за Нуичем к дому. Нуич вновь постучал в дверь. И снова женский голос ответил: — Уходи. — Здесь председатель Сен, — сказал Нуич, возвысив голос, чтобы не только Чиун, но и жители деревни слышали его. Опять пауза. Вновь раздался женский голос: — Скажи ему, что он не туда попал. Ближайший публичный дом находится в Пхеньяне. Нуич заговорил резко и решительно: — Скажи старику, что если он и белая империалистическая свинья не выйдут, то председатель прикажет взорвать дом, превращенный в шпионское логово, где укрылся враг народа. Он повернулся и улыбнулся Сену. Еще одна пауза, на этот раз длинная. Наконец, женский голос сказал: — Иди на площадь. Там Мастер встретится с тобой. — Скажи ему, пусть поторопится, — приказал Нуич. — Нам некогда возиться со старичками. Он повернулся и вместе с Ким Ир Сеном направился обратно к площади, где остановился в ожидании возле «кадиллака» председателя. Жители Синанджу, наблюдавшие за развитием событий из домов и лавок, высыпали на старый деревянный тротуар и приветствовали председателя и Нуича радостными возгласами. Чиун слышал ультимативное требование Нуича, а теперь до его слуха долетели приветственные восклицания, и он понял их причину. Он посмотрел на залив. После долгих лет его беззаветного служения вот чем кончается вековая традиция: Мастер Синанджу в своей родной деревне унижен отпрыском своего же рода, а жители приветствуют незваного гостя. Как славно было бы сделать то, что следовало: выйти на деревянную площадь и превратить Нуича в кучу мяса и переломанных костей. Но вековая традиция, взрастившая в Чиуне гордость, воспитала в нем и чувство ответственности. Сейчас он опозорен перец жителями деревни, но будет опозорен и в собственных глазах, если поднимет руку на Нуича. Тот все понимал, и сознание неуязвимости развязало ему язык. Чиун знал: это Римо должен был принять вызов и уничтожить Нуича навеки. Так было сказано в старинных книгах. Но Римо спал, его мышцы не действовали, он был беспомощен, как младенец. И поскольку ни Римо, ни Чиун не могли сразиться с Нуичем, титул Мастера Синанджу впервые с незапамятных времен должен был перейти к тому, кто не был достоин носить его с честью и гордостью. Чиун встал с циновки, вошел в большую комнату и зажег свечу. Затем вынул из сундука длинную белую одежду — одеяние невинности, а также черное боевое кимоно. Он любовно погладил его, а потом убрал обратно. Он будет в одежде белого цвета — цвета духовной и телесной чистоты. Чиун быстро оделся и встал на колени перед свечой, дабы помолиться предкам, сконцентрировавшись на сути школы Синанджу: выжить. И Чиун решился. Он отдаст титул Мастера, выкупив тем самым жизнь Римо. А когда-нибудь потом, когда Римо поправится, ему представится шанс отобрать титул. Это не принесет славы Чиуну. К тому времени о нем останется память как об отступнике, первом Мастере, добровольно отдавшем свою корону. Но по крайней мере, сохранится возможность отобрать у Нуича титул. Хоть малое, но все же утешение. Он протянул руку с длинными ногтями и потушил пламя свечи, сжав фитиль между большим и указательным пальцами. Плавно поднялся, так что его одеяние не колыхнулось. — Мастер? — сказала девушка, появившись рядом с ним. — Да? — Вы идете? — Я Мастер. Я не могу спасаться бегством. — Но им нужны не вы! Они требуют американца. Отдайте его! — Дитя мое, — сказал Чиун, — он мой сын. Девушка покачала головой. — Он белый. Мастер. — Он мне роднее, чем любой желтолицый человек. Меня роднит с ним не кровь, а сердце, ум и душа. Я не могу предать его. Чиун погладил девушку по щеке и вышел из дома. Тем временем на площади жители деревни собрались вокруг машины, у которой стояли Нуич и председатель Ким Ир Сен. Солдаты-мотоциклисты не позволяли подойти близко, но народ ясно выражал свое настроение криками. — Мастер слишком стар! — Он предал нас, выдав секреты белому человеку! — Нуич возродит былую славу Синанджу! Некоторые все же считали, что нужно сказать и о том, что трудами Чиуна жила деревня, что простым людям не всегда дано понять Мастера, что бедные не голодали, и стариков не выгоняли из дома, и не топили детей в море — все благодаря Чиуну. Но они молчали, так как, судя по всему, никто не хотел их слушать. Каждый, похоже, старался погромче восславить Нуича, который хмелел от лести, стоя рядом с председателем. — Где же он? — спросил Ким Ир Сен. Ответа не последовало. Толпа смолкла, говор оборвался на полуслове. Все повернулись к дому Чиуна. По улице медленно, направляясь к машинам, толпе и своему ниспровергателю, шел Чиун. Лицо его было бесстрастно, ступал он медленно, но легко, руки засунуты в широкие рукава традиционного белого одеяния. — Где американец? — крикнул кто-то. — Мастер-изменник все еще защищает пришельца с Запада! — раздался другой голос. — Предатель! — завопил кто-то. А затем площадь принялась скандировать: — Предатель! Предатель! Предатель! В глубине дома Чиуна девушка-служанка слышала свист и крики. Ее глаза наполнились слезами. Как они могли?! Как смели они так обращаться с Мастером? И в конце концов она поняла. Они ненавидели не Мастера, а белого американца! Все, что Мастер делает, — он делает для белого американца. Это несправедливо — губить жизнь Мастера из-за него. Американцу от судьбы не уйти! Она прошла в большую комнату и вынула из отделанных жемчугом ножей блестящий кинжал с длинным красивым лезвием. Держа его за спиной, она вошла в комнату, где спал Римо. Глаза его все еще были закрыты. Она встала на колени рядом со спящим, подняла глаза к небу и вознесла молитву предкам, дабы они одобрили ее намерение. Она с ненавистью посмотрела на белого человека. «Подними нож и вонзи ему в сердце», — подсказывал ей внутренний голос. Белый человек открыл глаза и улыбнулся. — Привет, детка. Где Чиун? — спросил он. Она взметнула нож над головой, чтобы вонзить его в сердце Римо... но выронила его из рук и с плачем упала на грудь Римо.Глава шестнадцатая
— Где эта американская свинья? — презрительно спросил Нуич, глядя на стоявшего в двух шагах Чиуна. Чиун пренебрег ответом и обратился к председателю: — Я вижу, ты сделал свой выбор. Председатель пожал плечами. — Очень типично для пхеньянца, — сказал Чиун. — Связаться с продажной свиньей! Один из мотоциклистов шагнул вперед и поднял пистолет над головой, чтобы ударить Чиуна. Чиун не пошевелился. Ким Ир Сен рявкнул: — Отставить! Солдат медленно опустил руку и, с ненавистью глядя на Чиуна, отошел. — Не сердись, — заметил Чиун. — Твой председатель только что спас тебе жизнь. — Довольно, — сказал Нуич. — Где Римо? — Отдыхает, — ответил Чиун. — Я вызвал его на бой. Он испугался?! — Трус! Трус! Предатель! Предатель, посвятивший в свои секреты труса, — послышались выкрики в толпе. Чиун подождал, пока стихнет шум. — Кто трус? — спросил он. — Раненый белый человек? Или этот трусливый заяц, который подослал к нему трех убийц? — Хватит, старик, — сказал Нуич. — Нет, погоди, — ответил Чиун. — Ты дурачишь людей, внушая им, будто ты, Нуич, очень храбрый. А ты рассказал им, что произошло, когда ты в последний раз встречался с американцем? В музее, где выставлены мертвые киты? Как он, точно ребенка, связал тебя твоим же поясом? Нуич вспыхнул: — Ему помогли. Он сделал это не один! — А ты рассказал им, как пытался убить Мастера в далекой стране, где добывают нефть? И как я бросил тебя поджариваться на солнце, точно морскую звезду? — Ты слишком много болтаешь, старик, — злобно ответил Нуич. — Я здесь, чтобы раз и навсегда избавиться от американца. И тогда я, а не ты, буду Мастером Синанджу. Потому что ты предал свой народ, раскрыв секреты белому человеку! — Предатель! Предатель! — снова послышались голоса. — Ты забыл легенду о ночном тигре Синанджу, — сказал Чиун. — О мертвеце с бледным лицом, который придет из мира теней и которого Мастер научит своему искусству, чтобы тот превратился в ночного тигра и стал бессмертен. Ты забыл об этом? — Это все детские сказочки, — насмешливо ответил Нуич. — Давай сюда твоего американца и посмотрим, кто бессмертен. — Где он? Белый человек... тащи его сюда! — Голоса слились в рев. И тогда Чиун тихо сказал Нуичу: — Синанджу будет твоей, Нуич. Но пусть Римо останется жить. Вот моя цена. Громко, чтобы слышали все, Нуич ответил: — Я не желаю сговариваться со стариками и глупцами. Римо должен умереть. А тебе пора к предкам! Толпа замерла. В старые времена — еще до того, как Мастера Синанджу стали поддерживать существование жителей деревни, — престарелых, больных, а также голодных детей «отсылали к предкам»: топили в холодных водах залива. Чиун пристально смотрел в глаза Нуича. В них не было ни капли жалости или сострадания, ни проблеска человечности. Это был окончательный ответ. — Я сам отправлюсь к предкам, — сказал Чиун. — Но человек с белой кожей должен жить. Его тихий голос взывал к милосердию Нуича. В ответ тот язвительно улыбнулся и сказал: — Пока Римо жив, секреты Синанджу — не секреты. Он постиг наше древнее искусство и должен умереть вместе с ним. Теперь же! — Сейчас же! — послышались крики. — Американец должен умереть! И тогда над обезумевшей толпой зазвенел голос. И этот голос заставил всех обратить взгляды к дворцу Мастера. И замолчали они, и увидели, что на пыльной дороге стоит белый человек, одетый в черное кимоно без пояса. И это его голос, подобно колоколу, прозвучал над головами жителей деревни, и с удивлением воззрились они друг на друга, ибо белый человек говорил на языке жителей деревни, и его слова были словами этой страны и ее древних обычаев, и означали они: — Я — Шива, Разрушитель! Дестроер — ниспровергатель миров. Мертвый ночной тигр, созданный Мастером Синанджу. Кто этот пес, что дерзает бросить мне вызов?! И толпа смолкла, охваченная ужасом. Когда раздался голос Римо, Чиун как раз смотрел на Нуича. Старик видел, как расширились его глаза то ли от страха, то ли от удивления. Ким Ир Сен выглядел не только изумленным, но и напуганным, что было простительно: он не принадлежал к Диму Синанджу. Чиун медленно обернулся. Неужели боги услышали его молитву и ниспослали Римо чудесное исцеление? Но надежда покинула Чиуна, когда он увидел Римо, который стоял с трудом, опираясь всем телом на здоровую левую ногу, руки его беспомощно висели вдоль тела, прижатые к бедрам, чтобы хоть как-то облегчить боль в плечах. Когда Чиун подумал о той боли, которую испытал Римо, одеваясь и шагая по пыльной дороге к деревенской площади, его сердце переполнилось любовью и жалостью к нему, потому что сейчас Римо лицом к лицу столкнулся со смертоносной жаждой мести Нуича. Нуич понял все. Он заметил запястья, неловко прижатые к бедрам, он увидел, что единственная опора Римо — это его левая нога. С безжалостной усмешкой он отделился от толпы и направился к Римо. Римо стоял на месте. Его голова буквально раскалывалась от боли. Нуич должен нанести четвертый удар в левую ногу Римо, изуродовать и убить его. Но оставался шанс, что Нуич проявит неосторожность. Если он подойдет слишком близко, то более массивному американцу, может быть, удастся подмять его под себя и как-нибудь нанести удар. Это было все, на что он мог рассчитывать, но когда он увидел глаза Нуича, то понял, что этого недостаточно. Поверх головы Нуича Римо видел стоявшего неподвижно Чиуна, его лицо было печально. Римо знал, что сейчас мучило Чиуна — любовь к Римо, отказ опозорить Дом, подняв руку на жителя деревни, даже если им был Нуич. Нуич остановился вне досягаемости для Римо. — Так ты еще жив... — сказал он. — Давай начинай, пес, — ответил Римо. — Как угодно. Римо ждал, когда Нуич подойдет поближе и нанесет четвертый удар в левую ногу. Но Нуич, выбросив вперед ногу, носком нанес удар в порванные мышцы правого плеча Римо. Тот вскрикнул от боли, когда едва поджившие мускулы снова порвались. Запястье соскользнуло с бедра. Тяжесть руки уже не вызывала такой боли, как само плечо. Нуич медленно пошел вокруг Римо, словно тот был неподвижным предметом. Римо не мог даже обернуться, чтобы увидеть удар. Он пришелся в левое плечо, в пучок мышц. Римо опять закричал от боли, почувствовав, как рвутся мышечные волокна. Но он все еще стоял на ногах. Нуич опять появился перед ним с искаженным ненавистью лицом. — Так это ты Шива?! Ты, белое ничтожество, как и все белые, развращенный, как и все американцы. А как тебе понравится вот это, ночной тигр? — крикнул он и нанес удар левой ногой по уже искалеченному правому бедру Римо. Опять раздался крик. Римо упал лицом в дорожную пыль. Он чувствовал каждую частицу своего тела, пронизанную болью, и даже не пытался подняться, понимая, что все его усилия окажутся бесполезными. Нуич смотрел на него сверху вниз. — Выходит, четвертый удар пока и не нужен, — злобно усмехнулся он. — Что ж, повременим. Жди и трепещи. Затем он повернулся к Чиуну и Ким Ир Сену. В толпе раздались одобрительные возгласы: — Да здравствует Нуич! Да здравствует новый Мастер! Поглядите на жалкого американца! — И жители деревни стали смеяться, указывая на Римо. Нуич отошел в сторону. Римо остался лежать на улице, его рот был забит пылью, к лицу прилипли комья грязи. Сначала он не мог понять почему, а потом сообразил — от слез: он плакал. Но даже слезы причиняли ему боль. И он лежал в надежде, что Нуич скоро добьет его. Нуич стоял рядом с Чиуном и Ким Ир Сеном. — Смотрите, вот он! Лижет грязь Синанджу. Чужак, которому один из старейших выдал наши тайны. Он решил, что белый человек силен и мудр. Взгляните на него! Вы и теперь считаете его сильным? Все снова посмотрели на Римо. Кто-то громко засмеялся, другие подхватили, и вскоре вся деревня хохотала, глядя на Римо, лежавшего без движения, уткнувшись лицом в грязь. Нуич тоже хохотал, а когда смех стих, громко спросил: — Что вы скажете о мудрости того, кто выбрал белого человека за его силу? Говорю вам: Чиун слишком стар. Слишком стар, чтобы быть вам защитником. Слишком стар, чтобы быть Мастером Синанджу. Слишком стар! Ему остается только отправиться к предкам, как поступали в былые времена старые, слабые и глупые люди. В толпе раздались голоса: — Отправляйся к предкам, Чиун! Нуич наш новый Мастер! Отошлите старика домой! Лежа в придорожной пыли, Римо слышал эти слова и понимал, что они означают. Ему хотелось крикнуть: «Чиун, спасайся, эти люди не стоят и твоего плевка!» Но он не мог вымолвить ни слова. Римо слышал не только голоса толпы. Он услышал и другой голос, который он знал много лет, голос, научивший его мудрости. Но сейчас он звучал совсем по-другому, казался старческим и усталым. Голос произнес: — Хорошо, я отправлюсь к предкам. Это был Чиун, но голос его не был похож на прежний. Истинный голос Чиуна был совсем другим. Сильным и решительным. Однажды, когда Римо умирал от ожогов, он слышал голос Чиуна и запомнил его. Чиун тогда сказал: — Римо, я не позволю тебе умереть. Я собираюсь причинить тебе боль, но ты останешься жить, потому что ты обязан жить. И в другой раз, когда Римо был отравлен, он в забытьи слышал голос Чиуна: — Живи, Римо, живи! Этому я тебя и учил: жить! Ты не можешь умереть, не имеешь права стать слабым, не можешь состариться до тех пор, пока твой ум не позволит тебе этого. Твой разум превосходит твою силу, он более могуч, чем мускулы. Слушай, что тебе говорит твой разум, Римо. А он говорит — живи! Таков был истинный голос Чиуна. А голос этого старика выносил себе смертный приговор, и это не голос Чиуна. Так сказал себе Римо. Это был голос самозванца, потому что Чиун не смеет умирать, и Римо обязан сказать ему об этом. Римо скажет ему «Чиун, ты должен жить!» Но для этого надо заставить себя двигаться. Правая рука Римо была вытянута. Превозмогая боль, он заставил себя ощутить кончиками пальцев пыль, пошевелил указательным пальцем и почувствовал пыль и грязь, забившиеся под ноготь. «Смотри, Чиун, я жив, — думал Римо, — жив, потому что мой разум приказывает мне жить. Я помню твои слова, даже если ты забыл их». И Римо заставил себя шевельнуть средним пальцем. Его левая рука лежала под головой. Боль обожгла плечо, словно раскаленная кочерга, когда он чуть пошевелил рукой. «Разве ты не говорил мне, Чиун, что боль — это цена, которую нужно платить, чтобы остаться в живых? Боль принадлежит живым. Только мертвые не испытывают боли». Римо снова услышал торжествующий и громкий голос Нуича, требовавшего, чтобы Чиун сейчас же отправился к морю, вошел бы в воды залива и шел, пока его голова не скроется под водой и он не окажется там, где находятся его предки. Он услышал и голос Чиуна, тихий, печальный и слабый, голос человека, понесшего огромную утрату. Он говорил, что не может уйти, пока не совершится его примирение с предками. Римо ощущал боль в правом бедре, в разорванных мышечных волокнах. Первый раз удар по этому месту нанесла Линетт Бардвел, а потом Нуич разбередил старую, слегка затянувшуюся рану. Римо повращал крепко зажмуренными глазами. Он ощущал свои мускулы, чувствовал, что они существуют, и, сжав губы, чтобы не закричать от боли, напряг их. Такой боли он еще не испытывал никогда. «Но, Чиун, разве боль не говорит о том, что я жив?» Теперь он услышал другой голос. Он был незнаком Римо и, должно быть, принадлежал корейскому чиновнику, стоявшему рядом с Чиуном и Нуичем. Голос говорил, что у Чиуна остается еще несколько минут, прежде чем он отправится к предкам, а американца следует прикончить так, как предложит Нуич. Но труп его нужно будет переправить в американское посольство в знак протеста против проникновения шпионов в славную Корейскую Народно-Демократическую Республику. Напрягая мышцы ноги от бедра до икры, Римо обнаружил, что левая нога еще действует. А кроме того, работал главный орган — мозг. Его ум был хозяином тела, разум управлял плотью. Римо облизнул губы, ощутив на языке грязь, и от этого разозлился на самого себя за падение, на Чиуна за отказ от борьбы, на Нуича за то, что тот всегда стоял у него на дороге. Но больше всего он злился на себя. Он перестал прислушиваться к гулу голосов, а заговорил сам с собой, беззвучно, обращаясь к своим собственным мышцам, которые услышали его, потому что стали двигаться. Толпа утихла, слышалось только невнятное бормотание, которое покрыл голос Нуича. Он обратился к Чиуну: — Старик, у тебя осталось пять минут. А затем Римо услышал другой голос и поразился, потому что это был его собственный голос. Он говорил громко, будто не чувствуя боли. И он поблагодарил свой разум, заставивший его тело двигаться. — Еще не время, пес! Раздался крик толпы: жители деревни, обернувшись, увидели стоящего на ногах Римо. Его черное кимоно было в пыли. Но он стоял, жители деревни не верили своим глазам. И все же он стоял, улыбаясь и пристально глядя на Нуича. Когда Нуич обернулся и увидел Римо, то не смог скрыть удивления и ужаса, отразившихся на его лице. Он стоял, оторопев, рядом с Чиуном и председателем. Римо, у которого разрывалась от боли каждая частичка его тела, совершил единственное, на что был способен. Он рванулся вперед. Возможно, от неожиданности Нуич не сможет вовремя среагировать и Римо сможет приблизиться, достать его в последнем прыжке и подмять под себя прежде, чем снова упадет и тогда, возможно... И Римо рванулся вперед, его тело все больше и больше клонилось к земле, и лишь стремление разума пока удерживало его от падения лицом вниз. Оставалось три ярда. Но Нуич снова владел собой. Он готовился нанести Римо решающий удар. И Римо видел это. Когда до врага оставался всего ярд, он отклонил тело вправо и, в падении на больное правое плечо, собрав остаток сил, нанес здоровой левой ногой удар в солнечное сплетение Нуича. Он почувствовал, как большой палец ноги проникает в тело, но не услышал хруста костей. И понял, что не попал в грудину. Он ранил Нуича, но удар не был смертельным. Это было все, что смог Римо. Лежа на земле, он умоляюще смотрел на Чиуна, как бы прося прощения. И тут раздался вопль, и глаза Нуича вылезли из орбит, и он хотел схватиться за живот, но не смог и рухнул наземь. Нуич ткнулся лицом в пыль и остался лежать с открытыми глазами, бессмысленно уставившимися в грязь, словно в ней был высший смысл. Смысл жизни и смерти. Римо пригляделся и понял, что Нуич мертв, но не мог понять, что произошло. Тут он потерял сознание, потому что ему было все равно. Он не слышал, как Чиун объявил, что храбрость Римо превзошла мастерство Нуича, что тот умер не от удара, а от страха и что теперь жители деревни поймут, наконец, что Мастер поступил мудро, остановив свой выбор на Римо. Римо не слышал, как жители деревни провозгласили вечную преданность Чиуну и восславили Римо, у которого оказалось сердце корейского льва в теле белого человека. Он не видел, как жители деревни поволокли тело Нуича к заливу, чтобы бросить в воду на съедение крабам, и не слышал, как Чиун приказал солдатам председателя осторожно отнести Римо в дом Чиуна и как председатель обещал больше не вмешиваться в дела Синанджу и положить конец воровству губернатора, забиравшего деньги, которые Чиун посылал в Синанджу. Когда его поднимали солдаты, Римо на мгновение пришел в себя и услышал голос Чиуна, снова громкий и требовательный, который приказывал: «Осторожно!» И перед тем как глаза его вновь закрылись, он успел заметить, что ноготь указательного пальца левой руки Чиуна испачкан чем-то красным. Кроваво-красным. Это была кровь, совсем свежая.Глава семнадцатая
Когда Римо вновь открыл глаза, ему показалось, что в спальню набилась вся деревня. Рядом стоял Чиун, который настойчиво убеждал односельчан, что их никто не обманывает: — Он только снаружи американец. Внутри этого лучшего из белых людей — настоящий кореец, который еще не до конца показал себя. Римо оглядел комнату, заполненную плосколицыми деревенскими жителями, которые только что были готовы отправить на тот свет не только Римо, но и Чиуна, кормившего их долгие годы, и произнес: — Я хочу кое-что вамсказать. Он вновь оглядел комнату, пока Чиун переводил его слова на корейский. Присутствующие обратились во внимание. — Я — американец, — произнес Римо. Чиун перевел. — И горжусь этим, — продолжал Римо. Чиун добавил что-то по-корейски. — В следующий раз, когда будете рассуждать о слабаках-американцах, вспомните о том, что именно американец, белый американец победил боль. Чиун выпалил несколько слов. — А Нуич — не просто кореец, а уроженец Синанджу — как раз и оказался трусом и заслужил смерть. Чиун буркнул еще что-то. — И все вы заслуживаете того же, потому что вы просто стая неблагодарных, кусающих руку дающего очернителей, которых надо бы отправить к праотцам на съедение рыбам. Если рыбы станут вас жрать. Чиун сказал что-то еще, и лица жителей деревни расплылись в улыбках, они захлопали в ладоши. Чиун выпроводил всех и остался вдвоем с Римо. — Мне кажется, моя речь в переводе несколько потеряла в выразительности, — заметил Римо. — Я перевел им все твои грубости, — ответил Чиун. — Хотя, конечно, пришлось кое-что изменить, чтобы точнее передать смысл твоих высказываний. — Например? — Чтобы им было понятно, я сказал, что ты продемонстрировал сердце корейца, а Нуич подпал под влияние реакционного империализма. И что я бы не выбрал себе в сыновья какого-нибудь слабака, тем более — белого... Ну, и так далее. Все было переведено точно так, как ты говорил. В дверь постучали. Чиун открыл. На пороге стоял председатель Ким Ир Сен. — А, вы проснулись, — сказал он Римо по-английски со слащавым восточным акцентом. — Да. Хорошо, что вы говорите по-английски, — ответил Римо. — Почему? — Потому что нам нужно поговорить, а я не хочу, чтобы мои слова переводил Чиун. — Он еще очень слаб, — вмешался Чиун. — Может быть, в другой раз? — Нет, именно сейчас, — возразил Римо. — Пхеньян — город продажных женщин... — начал он. — Нам это известно, — ответил Ким Ир Сен. — Если вам хочется увидеть добродетельный город, то поезжайте в Мангендэ, на мою родину. Это достойное место. — Если там люди похожи на местных, — заметил Римо, — значит, они такая же дрянь! — Люди везде одинаковы, — сказал Ким Ир. — Даже в Синанджу. Да и в Америке, я полагаю. Чиун кивнул. Римо окончательно разозлился, сообразив, что никак не получается оскорбить Сена. — Я был во Вьетнаме, — заявил наконец Римо. — И перебил множество вьетнамцев! — Недостаточно много, — заметил Ким Ир. — Вьетнамцы — как птичий помет. Насколько я понимаю, Ханой ничуть не лучше Сайгона. Удивительно, как эти катышки помета вообще отличают друг друга. — Я бы вообще стер с лица земли весь вьетнамский коммунистический сброд, — сказал Римо. Ким Ир Сен пожал плечами. — Что ж, неплохая идея. Вьетнам — единственная известная мне страна, где во время войны население увеличивалось. Надеюсь, вы не имели дела с какой-нибудь вьетнамкой? Они все заразные, знаете ли. — О, черт! — сказал Римо, отвернулся и стал смотреть в окно на бледное холодное корейское небо. — Я отбываю, — услышал он слова Ким Ир Сена. — Сделайте так, чтобы деньги Синанджу больше не присваивались вашими вороватыми чиновниками, — сказал Чиун. — Да. Я лично прослежу за этим. Чиун кивнул и проводил председателя до двери, где обратился к нему театральным шепотом: — Не расстраивайтесь из-за его слов. В душе он кореец. — Я знаю, — сказал Ким Ир Сен. Чиун закрыл дверь. — Ну? — спросил Римо. — Что «ну»? — По-моему, тебе есть что сказать. Говори. — Я рад, что ты поднял этот вопрос, Римо, Ты нанес Нуичу неудачный удар, на дюйм ниже, чем надо. Раньше я бы простил тебе такую небрежность, так как твое извращенное американское восприятие обрекало тебя на небрежность и халтуру. Но теперь я не могу простить этого. Когда ты поправишься, придется отработать этот удар. К счастью, жители деревни знали, что ты ранен, поэтому они были к тебе снисходительны. Ты не опозорил Дом, но мы должны быть уверены, что этого не произойдет и в будущем. — Это все, что ты собирался мне сказать? — А что еще? — Почему твой ноготь был в крови? — Мой ноготь? — Да. Ноготь указательного пальца левой руки. — Тебе это померещилось в бреду, — сказал Чиун. — Ты прикончил Нуича, разве нет? — Римо, как ты можешь говорить такое! Ты же знаешь, что Мастер никогда не поднимет руку на жителя деревни. А я Мастер. Ну, может быть, на те несколько секунд, когда Нуич провозгласил себя Мастером, я таковым не был, но... — Не рассказывай мне сказок, — перебил Римо. — Ты был Мастером и остаешься Мастером, и если ты пырнул Нуича, то не имел права. — Если я что-то сделал не так, то отвечу перед своими предками. Но все это день вчерашний и день сегодняшний. Поговорим о завтрашнем дне. О том дне, когда ты, Римо, станешь Мастером Синанджу. Чиун широко раскинул руки, словно стремясь охватить комнату со всеми ее вазами, кувшинами и прочей утварью. — Только представь, Римо, когда-нибудь все это будет твоим! — Верни обратно Нуича, — сказал Римо, и впервые за много дней смех не вызвал у него боли.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Зерна смерти
Глава 1
Когда Джеймс Орайо Филдинг смотрел на людей, они казались ему простыми букашками. От букашек люди отличались лишь тем, что дрожали и плакали, либо старались скрыть ужас, когда Филдинг выгонял их с работы или предупреждал, что может их уволить. Когда он давил настоящих букашек, от них оставалось мокрое, грязное пятно. И его слуге Оливеру приходилось счищать это пятно ногтем большого пальца. Джеймс Орайо Филдинг спрашивал Оливера: — Тебе не противно, Оливер? Тебя не тошнит, когда твои пальцы прикасаются к этим раздавленным букашкам? Обычно Оливер отвечал так: — Нет, мистер Филдинг. Мой долг — выполнять все ваши пожелания. — А если я прикажу тебе съесть это? — Я сделаю все, что вы пожелаете, мистер Филдинг. — Тогда ешь, Оливер. Джеймс Филдинг внимательно смотрел, как Оливер ел, и проверял после этого его руки, чтобы убедиться, что тот не спрятал остатки насекомого в рукав или каким-то другим способом не обманул своего хозяина. — Все люди просто букашки, не правда ли, Оливер? — Да, мистер Филдинг. — Сегодня я хочу быть в сером. — Хорошо, мистер Филдинг. Ожидая Оливера с одеждой, Джеймс Филдинг смотрел на открывающуюся из громадного окна величественную панораму Скалистых гор, белоснежные вершины которых тянулись влево до Мексики и вправо — до Канады. Филдинги были одним из самых старинных семейств Денвера, что в штате Колорадо. По отцовской линии они происходили от английской, а по материнской — от французской аристократии, хотя поговаривали, будто чистоту породы в свое время несколько подпортил некий индеец из племени Арапахо, и эта порча больше всего проявилась в Джеймсе Орайо Филдинге, владельце многочисленных ранчо Филдинга, сахарных заводов Филдинга и корпорации «Предприятия Филдинга», которой принадлежали фабрики в Нью-Мексико и в Техасе. Правда, о последних в Денвере знали лишь немногие. Джеймс Филдинг на эту тему предпочитал не распространяться. Встав на колени, Оливер расправил в вытянутых руках серые брюки из мягкой фланели, чтобы мистеру Филдингу было удобнее всунуть в них ноги. Затем он натянул на мистера Филдинга итальянские ботинки, надел белую поплиновую рубашку, завязал принстонский галстук мистера Филдинга в черную и оранжевую полоски, опустил в карманчик серого жилета мистера Филдинга ключ с монограммой «Фи, Бета и Каппа» — знак принадлежности к привилегированному обществу студентов и выпускников колледжей, застегнул до пояса пуговицы на жилете мистера Филдинга. Когда поверх жилета был надет серый пиджак, настало время дать мистеру Филдингу возможность обозреть себя в зеркале. Зеркало было в полный рост, в серебряной раме и передвигалось на колесиках. Оливер выкатил его на середину гардеробной мистера Филдинга. Филдинг посмотрел в зеркало. Перед ним был сорокалетний мужчина, аристократического вида, с точеным прямым носом, твердой линией рта, явно неспособного солгать, и с мягким невозмутимым взглядом голубых глаз. Шатен без признаков седины в мягких пышных волосах, которым Оливер тут же умело придал изысканную небрежность. Филдинг изобразил на лице искреннюю озабоченность и решил, что именно это выражение будет сегодня, пожалуй, самым уместным. В точности это выражение лица он использовал в тот же день в Эль-Пасо, когда сообщал профсоюзным делегатам, что вынужден закрыть расположенную в этом городке фабрику по производству кабеля. — Издержки, джентльмены, просто не позволяют мне продолжать это дело. — Но вы не можете поступить так с нами, — воскликнул представитель профсоюза. — Само существование 456 семей зависит от работы на вашем предприятии. — Вы, надеюсь, не думаете, что я закрываю фабрику только для того, чтобы полюбоваться мучениями этих семей? — спросил Филдинг, придав лицу то самое выражение, которое подыскал перед зеркалом у себя в Денвере. — Если хотите, джентльмены, я могу лично объяснить сложившуюся ситуацию членам вашего профсоюза. — И вы можете встать перед ними и объявить, что они будут уволены? И это при нынешнем кризисном состоянии экономики? — спросил профсоюзный деятель дрогнувшим голосом и зажег новую сигарету: предыдущая, недокуренная, догорала в пепельнице. Филдинг внимательно наблюдал за ним. — Да, конечно, — ответил Филдинг. — Я считаю, что вам следует пригласить на эту встречу и членов семей рабочих. — Сэр, — обратился к Филдингу юрист компании, занимавшийся делами этой фабрики. — Вам не нужно этого делать. Это не входит в ваши обязанности. Это целиком дело профсоюза. — Я хочу этого, — сказал Филдинг. — А если мы пойдем на снижение заработной платы? — спросил профсоюзный лидер. — По всем статьям? — Гм, — пробормотал Филдинг и велел принести ему ведомость о прибылях и убытках предприятия. — Гм, гм, возможно... — сказал он, наконец, после изучения документа. — Да? Ведь да? — воскликнул профсоюзный руководитель. — Возможно. Только возможно, — ответил Филдинг. — Да! — настаивал профсоюзный деятель. — Мы можем прямо здесь, на фабрике, оповестить людей о закрытии предприятия. Вы успеете собрать здесь всех через два часа? Мне известно, что почти все рабочие находятся сейчас в помещении профсоюза. — Думаю, успеем, — сказал совершенно подавленный профсоюзный деятель. — Может быть, за эти два часа я смогу что-нибудь придумать. Идет? — Но что?! — воскликнул профсоюзный делегат с робкой надеждой в голосе. — Я пока не уверен, — сказал Филдинг, — сообщите им только, что речь, видимо, пойдет о закрытии предприятия, а к вечеру я, может быть, что-нибудь и придумаю. — Мне нужно знать что, мистер Филдинг. Я не могу возбуждать у них надежды, не имея серьезных оснований. — Ну, так не возбуждайте у них никаких надежд, — сказал равнодушно Филдинг и отправился в сопровождении юриста обедать в свой любимый ресторанчик в Эль-Пасо. Там они заказали морских моллюсков oreganato, омара fra diabolo, а к ним заварной крем zabaglione. Во время обеда Филдинг показывал юристу фотографии голодающих. Он сделал эти снимки в Индии, где изучал бедственное положение индусов по поручению Денверского отделения всемирной благотворительной организации «Добрые дела». Совершенно потерявший аппетит юрист корпорации спросил Филдинга, что тот дал одному из изображенных на снимках детей, ребенку, с выступающими ребрами, ввалившимися глазами и вздувшимся от голода животом. — Я дал одну пятидесятую при диафрагме 4,5. На фотопленке «Plus-X», — ответил Филдинг, макая золотую хрустящую корочку свежего итальянского хлеба в острый красный соус на тарелке с лобстером. — А вы что, не собираетесь отведать scungilli? — Нет, нет. Не сейчас, — ответил собеседник. — Ну, учитывая, сколько сейчас в мире голодающих, вам должно быть стыдно зря переводить продукты. Ешьте. — Но... — Ешьте, — приказал Филдинг. И он внимательно проследил за тем, чтобы юрист корпорации съел до последней крошки все поданные ему блюда во имя голодающих индийских детишек, чьи фотографии были по-прежнему разложены на столе. — Послушайте, — сказал он, — ведь я тоже мучаюсь. Уже несколько недель у меня болит желудок. Сегодня вечером по возвращении в Денвер я иду к своему врачу. И тем не менее я ем. — Так вы сегодня уезжаете? — спросил юрист. — Значит, вы ничего не планируете сделать для рабочих? — Почему же. У меня есть план. Своего рода... — сказал Филдинг. Когда они прибыли на фабрику, низкое побеленное здание цеха было освещено и гудело от голосов множества людей, заполнивших пространство между сверлильными и токарными станками. Ребятишки засовывали пальцы в механизмы, матери оттаскивали их прочь. Профсоюзные активисты переговаривались тихо и устало — так говорят люди, понимающие, что все уже сказано и дальнейшие обсуждения — пустая трата времени. Их судьбами уже распоряжаются чужие руки. Едва Филдинг вошел, в помещении воцарилось молчание, словно кто-то сразу отключил звучание почти тысячи голосов. В наступившей тишине послышался смех ребенка, но от шлепка матери сразу же оборвался. Филдинг поднялся перед собравшимися на возвышение. Следом за ним четверо мужчин в белых халатах катили ручные тележки с какими-то бочонками. Филдинг с улыбкой взял микрофон, поданный ему взволнованным профсоюзным лидером. — Сегодня у меня есть для вас всех хорошая новость, — начал он, и почти пятьсот семейств разразились бурными аплодисментами и приветственными криками. Мужья на радостях стали обнимать жен. Кое-кто прослезился. Какая-то женщина причитала пронзительным голосом: «Господь да благословит вас, мистер Филдинг!» Когда приветствия постепенно стихли, голос женщины стал еще слышнее и вызвал у присутствующих новую волну воодушевления. Филдинг, широко и тепло улыбаясь, ожидал наступления тишины. Правая рука его была засунута в карман серого жилета, недосягаемая для потных рукопожатий, с которыми к нему тянулись профсоюзные лидеры. Юрист корпорации остался в дверях и, опустив глаза, изучал носки своих ботинок. Наконец, Филдинг поднял руки, мгновенно настала тишина. — Как я уже начал говорить, когда меня прервали, у меня сегодня есть для вас хорошая новость. Вы видите людей в белых халатах. На тележках у них бочки. Леди и джентльмены, дети и профсоюзные деятели, сегодня я угощаю вас бесплатным мороженым. Всех. Какая-то женщина в переднем ряду повернулась к мужу и спросила, правильно ли она расслышала слова Филдинга. В задних рядах поднялся гул растерянных голосов. Юрист, стоявший у входа, вздохнул и поднял глаза к потолку. Филдинг придал лицу выражение искренней озабоченности, которое довел до совершенства днем перед огромным зеркалом в серебряной раме, и продолжил: — Это была хорошая новость. Теперь плохая. Я вынужден закрыть здешнюю кабельную фабрику. Человек средних лет в красной клетчатой куртке, стоявший ярдах в пятидесяти у главного сверлильного станка, откашлялся. Его услышали все. — О, — произнес профсоюзный лидер. И это тоже все услышали. Филдинг кивнул официанту в белой куртке, чтобы тот приступил к раздаче мороженого. Однако парень, взглянув на толпу, покачал головой. В первом ряду вскочил мужчина. Жена попыталась усадить его на место, но он оттолкнул ее руку и крикнул: — У вас была фабрика в Таосе, в штате Нью-Мексико? — Да, — ответил Филдинг. — Вы ее тоже закрыли? — Да, пришлось, — сказал Филдинг. — Понятно. Я так и думал. Я слышал об этом надувательстве с мороженым, которое вы устроили рабочим в Таосе. Такое же, как здесь, сегодня. — Джентльмены, сейчас мой юрист разъяснит вам все детали. С этими словами Филдинг спрыгнул с маленького возвышения в конце фабричного зала и стремительно прошел к двери, прежде чем двинувшиеся к нему рабочие успели его задержать. — Расскажите им про нашу налоговую систему, — крикнул Филдинг, вытолкнув юриста навстречу напиравшим рабочим, и выскочил у него за спиной за дверь. Уже подбегая к автомобилю, он решил, что нужно будет позвонить в полицейский участок Эль-Пасо и попросить выручить юриста компании. Да, пожалуй, позвонить следует. Из приемной доктора в Денвере. На аэродроме его ждал Оливер в реактивном самолете «Лиер». Он был уже полностью проверен аэродромными механиками и готов к взлету. — Все закончилось благополучно, сэр? — осведомился Оливер, помогая Филдингу надеть замшевую летную куртку. — Абсолютно, — сказал Джеймс Филдинг, ни слова не говоря своему слуге о колющей боли в животе. Зачем давать Оливеру повод позлорадствовать? Если бы на этот вечер у него не была назначена встреча с доктором, он предпочел бы более медленный двухмоторный самолетик «Цессна». На нем можно было бы оставить дверь кабины открытой. И наблюдать за тем, как отчаянно цепляется за свое кресло Оливер, когда воздушный поток с неистовой силой бьет ему в лицо. Однажды, во время «иммельмана» — переворота вниз головой, — Оливер потерял сознание. Заметив это, Филдинг выровнял самолет и расстегнул ремень безопасности на кресле Оливера. Очнувшись и увидев незастегнутый ремень, слуга тут же снова лишился чувств. Джеймс Филдинг очень любил свой старый пропеллерный самолет. Клиника доктора Голдфарба на Холли-стрит светилась тремя белыми квадратами на фоне в основном темной шахматной доски погашенных окон. Если бы любой другой пациент попросил доктора Голдфарба принять его в такой поздний час, он порекомендовал бы ему обратиться к другому врачу. Но пациентом был не кто иной, как сам Джеймс Орайо Филдинг. Речь шла о результатах его обычного, проводимого каждые полгода, обследования, и, поскольку Филдинг хотел приехать в столь неурочный час, это означало, что у него нет другого свободного времени. Да и откуда оно у человека, столь занятого обеспечением благосостояния всего человечества? Разве мистер Филдинг не был председателем денверского отделения всемирной организации «Добрые дела»? И разве не он лично посетил Индию, Бангладеш, африканский Сахель, чтобы своими глазами увидеть голодающих и, вернувшись, поведать об их страданиях? Другой человек с таким богатством, как у Филдинга, мог бы ничего не делать и вести жизнь плейбоя. Но только не Джеймс Филдинг! Он обязательно появлялся там, где люди испытывали страдания. Поэтому, когда мистер Филдинг сказал, что сегодня у него единственный свободный вечер в этом месяце, доктор Голдфарб сообщил дочери, что будет вынужден уехать с ее свадебной церемонии сразу же после выполнения своих обязанностей посаженного отца. — Дорогая, я постараюсь вернуться до окончания свадебного приема, — пообещал он дочери. Но самое трудное было не в этом. Гораздо труднее будет сообщить мистеру Филдингу результаты его очередного медицинского обследования. Подобно большинству врачей, доктор Голдфарб вообще не любил говорить своим пациентам о том, что им предстоит вскоре умереть. Но сказать об этом самому мистеру Филдингу означало вынести приговор воплощению человечности. Филдинг сразу же заметил, что низенький доктор Голдфарб явно затрудняется объявить ему результаты обследования. Тогда он нажал на доктора — и получил ответ. — В вашем распоряжении от года до пятнадцати месяцев, — сказал доктор. — Операция невозможна? — Операция бесполезна. У вас одна из форм белокровия, мистер Филдинг. Мы не знаем, почему она появляется. Это не имеет никакой связи с вашей диетой. — И что, нет никакого лечения? — спросил Филдинг. — Никакого. — Вы понимаете, конечно... Я должен перепроверить ваш диагноз и у других врачей. — Ну, разумеется, — ответил доктор Голдфарб, — конечно. — Но думаю, вы окажетесь правы. — Боюсь, так и будет, — сказал доктор Голдфарб, и здесь он увидел самую поразительную реакцию, какую ему когда-либо приходилось наблюдать со стороны обреченного пациента. Доктор ожидал враждебности, категорического отрицания, печали, возможно, даже истерики. Но он ни когда прежде не видел того, с чем столкнулся на этот раз. У Джеймса Филдинга в уголках рта появилась едва заметная улыбка, как будто это известие доставило ему неожиданное удовольствие. — Подойдите сюда, — поманил он к себе доктора движением пальца и прошептал ему прямо в ухо. — Знаете что?.. — Что?.. — спросил доктор. — Мне наплевать на это. Как Филдинг и думал, доктор Голдфарб оказался прав. Его диагноз подтвердили в Нью-Йорке. И в Цюрихе и Мюнхене, в Париже и Лондоне — везде. Диагноз был тот же, только разные врачи отводили Филдингу несколько больше или меньше месяцев жизни. Но все это не имело никакого значения. Потому что Филдинг разработал грандиозный план, который стоил жизни. Слуга Оливер все это время внимательно наблюдал за ним. Филдинг арендовал для своих путешествий аэролайнер ДС-10, переоборудовав хвостовой салон в две небольшие спальни. Он также приказал вынести все кресла из основного салона и поставить там два больших письменных стола, набор малых компьютеров и два телефакса. Над своим письменным столом Филдинг установил электронный календарь с обратным отсчетом времени. В качестве начальной точки отсчета стоял один год на внутренней шкале календаря и пятнадцать месяцев на внешней. На второй день, когда они совершали короткий полет из Цюриха в Мюнхен, на календаре значилось одиннадцать месяцев и двадцать девять дней на одной шкале и четырнадцать месяцев двадцать девять дней на другой. Как сообразил Оливер, это был отсчет времени до того, что мистер Филдинг называл своей терминацией (своим концом). После вылета из Мюнхена Оливер отметил две странные вещи. Во-первых, дата на внешней шкале была увеличена до восемнадцати месяцев. Во-вторых, хозяин отдал ему для уничтожения компьютерную распечатку почти метровой длины, которую перед тем внимательно изучал в течение нескольких часов. После этого он в сердцах написал поперек ее начальных столбцов: «Денег недостаточно!» — Хорошие новости, я полагаю, сэр, — сказал Оливер хозяину. — Ты имеешь в виду новую дату на внешней шкале? Не совсем так. Я почти не обращаю внимания на внешнюю дату. Я должен успеть сделать задуманное в пределах внутренней. Врачи в Мюнхене сказали, что один их пациент с такой же болезнью прожил восемнадцать месяцев. Так что возможно, я протяну еще восемнадцать месяцев. Ты доволен этим, Оливер, не так ли? — Да, мистер Филдинг. — Ты лжец, Оливер. — Как вам будет угодно, мистер Филдинг. Во время перелета из Лондона в Нью-Йорк Филдинг отдал Оливеру на уничтожение огромную кипу компьютерных распечаток, полученных за три дня непрерывной работы телетайпов в основном салоне. На верхнем листе этой кипы Филдинг написал: «Одного зернового рынка Чикаго недостаточно». — Хорошие новости, я полагаю, сэр, — сказал Оливер. — Любой человек отказался бы на этом от своих планов. Но ведь люди всего лишь букашки, Оливер. — Да, мистер Филдинг. В Нью-Йорке их самолет три дня находился на стоянке военно-морской авиации в аэропорту Ла Гардиа. В первый день Оливер уничтожил толстую кипу документов, на которых рукой Филдинга было написано: «Одних погодных условий недостаточно». Весь второй день мистер Филдинг напевал себе под нос веселенький популярный мотив; третий день он пританцовывая передвигался между главным компьютером и своим письменным столом, где постепенно выросла целая гора тщательно подобранных таблиц и отчетов. На очень тонком конверте из оберточной бумаги, который увенчал эту гору бумаг, было начертано: «Теперь достаточно». Оливер раскрыл этот конверт, когда хозяин принимал душ перед обедом. В конверте оказалась лишь написанная от руки записка. «Необходимы: одно средних размеров рекламное агентство, радиоактивные отходы, несколько строительных бригад, специалисты по торговым операциям с зерном и шесть месяцев жизни». Оливер не заметил маленький седой волосок, лежавший на конверте. Зато Джеймс Филдинг, вернувшись, сразу его заметил. Волосок с конверта переместился на стол. Волоска не было на том месте, куда Филдинг его специально положил. — Оливер, — сказал Филдинг, — сегодня в ночь мы вылетаем домой. — Нужно ли предупредить экипаж? — Нет, — ответил Филдинг. — Я сам сяду за штурвал. — Если позволите, сэр, у вас ведь нет прав на пилотирование таких самолетов, как ДС-10, сэр... — Ты совершенно прав, Оливер. Прав и на этот раз. Ты вообще очень сообразителен. Мы полетим на «Цессне». — На «Цессне», сэр?.. — Да, на «Цессне», Оливер. — Но на реактивном самолете быстрее, сэр. Нам не придется по пути делать посадки. — Зато на «Цессне» лететь гораздо веселее. — Да, конечно, мистер Филдинг. Когда самолетик взлетел, над Нью-Йорком только-только занималось горячее удушливое летнее утро, готовое накрыть землю теплым, пропитанным копотью одеялом. Через открытую слева дверь кабины Оливер увидел поднимающееся солнце. Снизу лежала взлетная полоса и домики, сразу ставшие совсем маленькими. Он почувствовал, как съеденный им завтрак поднимается к горлу и заполняет рот, и изверг содержимое своего желудка в специально приготовленный бумажный пакет, который всегда брал с собой, если они с мистером Филдингом летели на «Цессне». На высоте пять тысяч футов Оливер, бледный как полотно, безжизненно откинулся в кресле. В этот момент мистер Филдинг стал напевать: «Ну и ну, ну и на, вот и желтая корзина...» Над Гаррисбургом, штат Пенсильвания, мистер Филдинг заговорил: — Наверное, тебя, Оливер, очень интересует, чем я занимаюсь, — сказал он. — Как ты знаешь, по внутренней шкале мне осталось жить одиннадцать месяцев и две недели. Возможно, и того меньше. Нельзя полагаться на свое тело. Для некоторых смерть становится трагедией. Для тебя, Оливер, смерть будет трагедией или нет? — Что вы сказали, мистер Филдинг? — Станет ли смерть для тебя трагедией? — Да, сэр. — А для меня, Оливер, смерть означает свободу. Мне не нужно будет больше поддерживать свой престиж в Денвере. Знаешь ли ты, почему я поддерживал свой престиж в Денвере, а развлекался в местах вроде Эль-Пасо? — Нет, сэр. — Потому что букашки кидаются на тебя, если только ты отличаешься от них, если ты их пугаешь. Букашки всегда ненавидят того, кто выше их. — Да, сэр. — Так вот через год никто из них не сможет добраться до меня. Я доберусь до них первым. И это будет пострашнее, чем Адольф Гитлер, Иосиф Сталин или Мао Цзэ дун. Я покончу с миллионом людей. Нет, даже с миллиардом. Да, не с миллионом, а с миллиардом. С миллиардом букашек, Оливер. Я обязательно сделаю это. И к этому времени стану для них недосягаемым. Это будет просто прекрасно, Оливер! — Да, сэр. — Если бы ты, Оливер, знал, что сейчас умрешь, перестал бы ты повторять свое «да, сэр»? Сказал бы ты, наконец: «Проклинаю вас, мистер Филдинг»? — Никогда, сэр. — Ну, что же, Оливер, давай проверим. Здесь Джеймс Филдинг натянул на лицо кислородную маску и стал набирать высоту, пока не увидел, что Оливер, потеряв сознание, осел на своем сиденье. Тогда, протянув руку назад, он расстегнул ремень безопасности Оливера и перевел двухмоторный самолетик в крутое пике. Оливера выбросило из кресла и прижало силой тяготения к задней стенке кабины. Когда Филдинг выровнял самолет на высоте трех тысяч футов, Оливер мешком свалился на пол кабины. — О-ох, — простонал он, приходя в сознание. Он приподнялся на руках, и в тот момент, когда голова у него стала проясняться и он смог свободно вздохнуть, он почувствовал, что какая-то сила потащила его вперед. Это мистер Филдинг снова наклонил нос самолета. Оливер покатился по полу к левой двери пилотской кабины. Внезапно «Цессна» наклонилась влево, и Оливер начал вываливаться за борт. Он ухватился за нижнюю перекладину кресла и вцепился в нее мертвой хваткой. — Мистер Филдинг! Мистер Филдинг! Помогите! Помогите! — завопил он. Тугой воздушный поток бил ему в живот, жидкость из мочевого пузыря потекла по брюкам. — Теперь ты можешь сказать: «Проклинаю вас», — сказал Филдинг. — Нет, сэр! — ответил Оливер. — Тогда не говори, что я не дал тебе никакого шанса. Прощай, Оливер! Самолет сваливался на левое крыло до тех пор, пока перекладина кресла, за которую держался Оливер, не оказалась над его головой, и продолжал полет в таком положении. Оливер почувствовал, что руки его теряют чувствительность и немеют. Может быть, мистер Филдинг просто испытывает своего верного слугу, подержит его вот так немного, а потом, конечно, выровняет самолет и поможет ему влезть обратно в кабину. Мистер Филдинг всегда был со странностями, но не такой уж жестокий. Он не станет убивать Оливера, своего верного слугу. Но тут самолет круто взял вверх, заложив вираж через крыло, и Оливер понял вдруг, что руки его хватают воздух, и он продолжает лететь вперед с той же скоростью, что и самолет. Потом полет Оливера перешел в падение. Окончательно и безусловно. Оливер определил это по тому, что «Цессна», летевшая прямо вперед, стала уходить вверх. Поворачиваясь в падении, Оливер видел, как широкие просторы Пенсильвании становятся все более четкими, а детали поверхности — более крупными. Земля быстро летела ему навстречу, Смертельный ужас сменился в его душе покоем умирающего человека. Он, наконец, осознал себя частью вселенной, возникающей и тут же угасающей крупинкой вечной жизни, постоянно пульсирующей и переливающейся из одной формы в другую. Оливер еще успел заметить быстро идущий вниз бело-синий фюзеляж «Цессны». Мистер Филдинг хотел в последний раз посмотреть на Оливера. Снизившись, Филдинг высунул из кабины красное лицо и что-то прокричал. Что именно? Оливер, конечно, не мог слышать слов. Он прощально взмахнул рукой, улыбнулся и тихо произнес: «Бог да благословит вас, мистер Филдинг». Спустя короткое время падение Оливера оборвалось на поле зеленой кукурузы. Джеймс Филдинг вывел свой самолет из пике, все еще продолжая вопить: — Кричи: «Проклинаю вас!.. Проклинаю вас!..» Ну крикни же! — Филдинга трясло. Руки его, лежавшие на штурвале, стали влажными. Он почувствовал страшную тяжесть в животе... Оливер оказался не букашкой. Он проявил неслыханную стойкость. Неужели он, Джеймс Филдинг, ошибается, считая всех людей букашками? Может быть, он ошибается и во всем остальном? Он просто умрет, так же, как Оливер?.. И никакие планы не спасут его... Только подлетая к Огайо, он овладел собой. С каждым может случиться минутная слабость. Он поступил правильно. Оливер должен был умереть. Слуга видел его план. Филдинг знал это точно. Волоски, положенные на документы, не могли сами собой оказаться в другом месте. Все, что он задумал, совершится. За одиннадцать месяцев, одну неделю и шесть дней. По внутренней шкале его календаря.Глава 2
Его звали Римо. Жаркая ночь Ньюарка действовала ему на нервы. Его угнетал запах улицы, где в открытых мусорных ящиках скреблись крысы, а редкие фонари больше слепили, чем освещали. Стояло лето, и он был в Ньюарке, штат Нью-Джерси, в городе, куда ему не полагалось возвращаться живым, ибо он покинул его мертвым. Это был город, где он родился. Вон там на улице стоит большое, темно-красного кирпича, здание с битыми стеклами в черных проемах окон. Стоит посреди заваленных мусором пустырей в ожидании, пока само не обратится в пустырь. В этом доме Римо воспитывался. Обычно он говорил, что это место, где он учился, пока не началось его настоящее обучение. Здесь он был Римо Уильямсом, и сестры-монахини учили его умываться, убирать постель, быть вежливым, а также тому, что за каждым греховным поступком следует болезненное — линейка по пальцам — наказание. Позже он узнал, что наказание за грех может и не последовать, зато воздействие греха неотвратимо. Оно сказывается и на твоем теле, и на твоей душе: лишает тебя достоинства, что может привести к смерти. Но смерть может и не настигнуть тебя. Подлинным наказанием является потеря достоинства сама по себе. В новой жизни Римо его грехами считались трусость и лень, а самым главным — некомпетентность. Римо вспомнил о наказании линейкой, когда заметил старую, покрытую грязью бетонную надпись над заколоченной входной дверью: «Сиротский приют Святой Терезы». Хорошо бы сейчас повидать сестру Мэри Элизабет. Протянуть ладонь, позволить Мэри Элизабет бить линейкой сколько угодно и засмеяться ей в лицо. Двадцать лет назад он пытался сделать это — на одной лишь силе воли. Но сестра Мэри Элизабет свое дело знала лучше, чем Римо свое. Улыбка выглядит не слишком убедительной, когда дрожит рука, а из глаз текут слезы. Но в те времена он еще не знал всего о боли. Сейчас сестра Мэри могла бы воспользоваться кухонным ножом, и даже он не поранил бы Римо. — Эй, ты, там! — раздался сзади него голос. Слух Римо давно уже уловил гул мотора медленно двигавшегося автомобиля. Римо посмотрел через плечо. Полицейский в форме сержанта с потным от ночной духоты лицом высунулся из открытого окна патрульной машины. Римо не видел его рук, но знал, что сержант держит оружие. Римо не мог бы объяснить, как он узнал это. Может быть, по позе полицейского. А возможно, это было написано на его лице. В своей теперешней жизни Римо знал многое, чего не мог бы объяснить. Находить всему объяснение — это свойство западного мышления. А Римо просто знал, что за дверью машины спрятано оружие. — Эй, ты, — повторил полицейский, — Что ты здесь делаешь? — Хочу открыть мотель для отдыхающих, — сказал Римо. — Эй ты, умник, ты знаешь, где находишься? — Временами, — загадочно ответил Римо. — Для белого здесь небезопасно. Римо пожал плечами. — Слушай, ведь я тебя знаю, — вдруг сказал сержант. — Нет, этого не может быть... Он вылез из патрульной машины и вложил пистолет в кобуру. — Понимаешь, ты очень похож на человека, которого я знал, — сказал сержант. Римо постарался вспомнить, кто бы это мог быть. На нагрудной бирке сержанта значились его имя и фамилия: «Даффи, Уильям П.». Римо вспомнил совсем молодого полицейского-новобранца, который постоянно тренировался, чтобы как можно быстрее выхватывать из кобуры пистолет. Теперь перед ним стоял человек с обрюзгшим лицом и усталыми глазами. От него сильно пахло последним съеденным мясным блюдом. Было видно, что все чувства в нем уже давно умерли. — Ты выглядишь почти точь-в-точь как один парень, которого я когда-то знал, — повторил сержант Даффи. — Он вырос в этом приюте. Только ты более тощий, да и моложе, чем он был бы сейчас. — И красивее, не так ли? — сказал Римо. — Ну нет, тот парень был покрасивее. И честным до чертиков. Бедняга... Он был полицейским. — И хорошим?.. — спросил Римо. — Не-а. В некоторых отношениях круглым дураком. Понимаешь, слишком честен и прям. На бедолагу сфабриковали дело и посадили на электрический стул. Уже больше десяти лет назад. Так вот, ты очень похож на него. — Что вы имеете в виду, говоря, что он был дураком? — Ну, любой полицейский, который попал на электрический стул потому, что сперва уделал какого-то торговца наркотиками, а потом просто заявил, что не делал этого, по-моему, такой полицейский просто дурак. Существует много способов выкрутиться из таких ситуаций. Думаю, даже в наши дни, когда городом управляют всякие остолопы. Нельзя защитить себя, просто утверждая, что ты не виновен. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Весь наш отдел был просто потрясен этим делом. — Вам было жаль его? — спросил Римо. — Да не-а. У парня не было друзей, не было семьи, никого. Понимаешь, нас потряс просто сам факт, что полицейского можно так вот засудить. Они даже не позволили бедолаге подать прошение о помиловании, вообще ничего. Ты понимаешь... — Значит, никому он был не нужен, — сказал Римо. — Никому. Парень был чертовски честен. Вечно лез де в свое дело. — Ты все еще тренируешься в туалете, чтобы быстрее выхватывать пистолет, Дафф? — Не-а-а, — пробормотал Даффи и отступил назад, его глаза выкатились от страха. — Тот парень мертв, Римо мертв больше десяти лет. Эй, ты! Убирайся отсюда. Убирайся или я арестую тебя! — А по какому обвинению, Дафф? До сих пор не умеешь правильно сформулировать обвинение? — Нет, не может быть! Это какое-то проклятое наваждение! — Хочешь увидеть кое-что забавное, Дафф? Тогда вытаскивай свой пистолет! — сказал Римо и молниеносно сорвал кобуру с пистолетом с пояса полицейского, оставив на толстой черной блестящей коже лишь небольшую коричневую царапину. Рука сержанта Даффи схватилась за пустоту. — С возрастом ты стал неповоротливей, пожиратель мяса, — сказал Римо и вернул сержанту кобуру с пистолетом. Даффи не заметил движения рук Римо, не слышал треска металла. Но когда пораженный сержант открыл кобуру, оттуда на разогретый ночной асфальт посыпались лишь металлические обломки пистолета. — Ах, черт! Проклятый наркоман! — выдохнул сержант Даффи. — Что ты сделал с пистолетом?! Он ведь денег стоит! Мне теперь придется платить за него. — Нам всем иногда приходится платить, Дафф... Сотоварищ сержанта, сидевший за рулем, услышав шум, выскочил с пистолетом в руке, но обнаружил на тротуаре одного только ошеломленного Даффи, уставившегося на пустую сорванную с его пояса кобуру. — Он испарился! — выпалил Даффи, — Я даже не заметил, как он ушел, его же уже нет! — Кого? — спросил товарищ по дежурству. — Я даже не заметил, как он пошел! А его уже нет! — Кого? — переспросил товарищ. — Ты помнишь того парня, о котором я тебе как-то рассказывал? Все наши ветераны его помнят. Его отправили на электрический стул, без апелляции, без ничего. Это был предпоследний человек, казненный в нашем штате. Больше десяти лет назад. — Да-а? — Мне кажется, я только что видел его. Только он выглядел моложе и говорил как-то странно... Коллега помог сержанту сесть в патрульную машину. После этого случая Даффи прошел обследование у полицейского врача, который порекомендовал ему немного отдохнуть вдали от напряженной городской обстановки. Сержант был временно освобожден от работы. Полицейский инспектор провел в его доме продолжительную беседу с членами семьи. В разговоре он спросил, где сержант держит свой сверлильный станок. — Нас интересует инструмент, которым он распилил свой пистолет. Наш врач считает, что сломанный пистолет — это выражение его подсознательного стремления уйти из полиции, — объяснил инспектор. — Человек руками не в состоянии разломить дуло пистолета надвое. — Нет у него никаких таких инструментов, — сказала миссис Даффи. — Он, когда приходит домой, только пьет пиво. Может, если бы у него и правда была мастерская, он бы не свихнулся, а, господин инспектор? Полуденное солнце припекало людей на тротуарах Нью-Йорка, протянувшихся через Гудзон. Острые каблуки женских туфель погружались в мягкий асфальт, который жара превратила в черную жевательную резинку. Римо не спеша вошел в отель «Плаза» на Пятьдесят девятой улице и спросил у портье ключ от своей комнаты. Уже более десяти лет он постоянно спрашивал в разных гостиницах по всей стране ключи от номера. «У белки есть гнездо, у крота — нора, даже у червяка, — думал он, — есть свой клочок земли, к которому он должен регулярно возвращаться. А у меня только ключи от комнат. И никакого дома». В лифте молодая женщина в легком ситцевом платье красного цвета, едва прикрывавшем изящные округлости ее вызывающе выставленных грудей, заговорила с Римо о том, как приятно жить в таком прекрасном отеле, как « Плаза», и не хотел ли бы он прожить здесь всю свою жизнь? — Вы живете в гостинице? — спросил ее Римо. — Нет. У нас квартирка, правда в двух уровнях, в Джонсе, в Джорджии, — ответила женщина, недовольно надув губы. — Но это все же дом, — сказал Римо. — Не дом, а тоска зеленая, — сказала женщина. — Мне так нравится Нью-Йорк, ты даже не представляешь! Я просто влюблена в него. Да, люблю этот город. Вот Джордж, мой муж, он здесь работает. А я все время одна. Одна-одинешенька целые дни. Делаю, что хочу. — Прекрасно, — сказал Римо и стал следить за тем, как мелькают цифры этажей на панели лифта. — Что хочу и с кем хочу, — продолжала женщина. — Прекрасно, — сказал Римо. Надо было подняться к себе пешком. — Ты знаешь, что девяносто девять и восемь десятых процента женщин в Америке не знают, как правильно заниматься любовью? — Прекрасно. — А я отношусь к тем двум десятым процента, которые знают. — Прекрасно. — Может быть, ты один из тех, кто занимается этим с женщинами за деньги? Знаешь, ты ведь парень что надо. — Прекрасно, — сказал Римо. — Хотя я не вижу ничего плохого в том, чтобы заплатить за это, а ты?.. — Заплатить за что? — спросил Римо. — За секс, дурачок. — Прекрасно, — сказал Римо, дверь кабины раскрылась на его этаже. — Куда же ты? — сказала женщина. — Вернись. Что тебе не нравится? Римо остановился на полпути и зло усмехнулся. Ему пришла в голову одна мысль. По правде говоря, за последние десять лет он не мог припомнить ни одной другой, которая бы так его развеселила. Женщина, моргнув томными карими глазами, сказала: — Ну, как? — Подойди сюда, — позвал Римо; женщина бросилась к нему, грудь ее заколыхалась. — Хочешь получить колоссальное удовольствие?! — С тобой? Конечно. Давай прямо сейчас, — откликнулась она. — Примерно через пятнадцать минут сюда должен прийти мужчина. Лицо у него цвета лимонного сока. На нем будет темный костюм с жилетом — даже в такую жару. Мужик так лет под шестьдесят. — Постой-ка, приятель, я не ложусь в постель с ископаемыми. — Поверь мне. Получишь самый бешеный секс в твоей жизни. Но ты должна будешь сказать ему кое-что особенное. — Что именно? — спросила женщина подозрительно. — Тебе надо сказать: «Привет, доктор Смит. Я о вас читала. И все мои друзья о вас читали». — Кто это доктор Смит? — Неважно. Просто скажи ему это и понаблюдай за его лицом. — Значит, «Привет, доктор Смит. Я и все мои друзья прочли о вас». Так? — Ты никогда не пожалеешь об этом, — сказал Римо. — Не знаю, не знаю, — протянула женщина. Римо положил левую руку ей на грудь, большим пальцем правой ткнул в бедро и стал целовать ее в шею и в губы, пока не почувствовал, что ее тело затрепетало. — О, да, — простонала она. —О, да... Я скажу это. Я так и скажу... — Хорошо, — сказал Римо, прислонил ее к оклеенной обоями стене холла, а сам прошел по коридору дальше и отворил пятую дверь. В номере на полу перед потухшим экраном телевизора сидел в позе лотоса тщедушный азиат в широком золотом кимоно. Обитая плюшем мебель была сдвинута в один угол. В центре паласа, застилавшего пол, красовался спальный матрас, синий с яркими цветами. Накануне, когда Римо отправлялся в Ньюарк навестить знакомые места, телевизор был в полном порядке. Если кто-то сломал его за это время, то поблизости должен находиться труп, от которого следовало поскорее избавиться. Мастер Синанджу не терпел, чтобы ему мешали наслаждаться его любимыми телевизионными передачами. Римо проверил ванную и спальню. Трупов не было. — Папочка, у тебя все в порядке? Чиун так медленно покачал головой, что редкие волосы его бороды едва шевельнулись. — Ничего не в порядке, — ответил Мастер Синанджу. — Неужели кто-то сломал твой телевизор? — Разве ты видишь здесь останки незваного гостя? — Нет, Чиун, не вижу. — Тогда кто же мог сломать мою машину грез? Нет, дело обстоит хуже, гораздо хуже. — Сожалею. У меня своих проблем по горло. — У тебя проблемы? Знаешь ли ты, что они сделали с этими прекрасными дневными сериалами? Какому осквернению подверглось великое искусство твоего народа? Римо покачал головой. Нет, он не знал. Тогда за несколько минут было изложено следующее. Телесериал «Пока Земля вертится» непоправимо испорчен... Доктор Блэйн Хантинггон сделал легальный аборт Жанет Уоффорд, дочери пароходного магната Арчибальда Уоффорда, а тот, в свою очередь, финансировал совершенно недопустимые эксперименты доктора Хантингтона с радиационным излучением... И еще медицинская сестра Адель Ричардс узнала, что отцом неродившегося ребенка был, скорее всего, ее брат, отбывавший пожизненное заключение в Аттике за то, что возглавил в тюрьме бунт против издания антифеминистской литературы... — Да-а? — сказал Римо, который всегда с большим трудом следил за сюжетами «мыльных опер». — Там было насилие... — сказал Чиун. Из его дальнейшей речи следовало, что медсестра ударила доктора. Она не только прибегла к насилию, но и удар нанесла неправильно. Это был вовсе не удар! — Но ведь они только актеры, папочка. — Теперь я это понимаю, — сказал Чиун. — Сплошное надувательство. Я больше не стану смотреть эти передачи. Моя тоскливая жизнь в Америке будет лишена радости, лишена всякого проблеска удовольствия. Здесь Римо голосом, полным печали, сообщил, что они, наверное, не останутся в Америке. — Я даже не знаю, как тебе объяснить это, папочка, — сказал Римо и опустил глаза на ковер, даже здесь, в такой гостинице, как «Плаза», местами слегка потертый. — Начало всякой мудрости — это неведение, — сказал Чиун. — Просто позор, что ты всегда застреваешь в начале. Это показалось Мастеру Синанджу настолько смешным, что он повторил свои слова и рассмеялся. Однако ученик его почему-то не присоединился к его веселью. Чиун отнес это на счет всем известного отсутствия чувства юмора у американцев. — Возможно, ты прав, — сказал Римо. — Более десяти лет я считал, что должен выполнять определенную работу для своей страны. Более десяти лет я вел жизнь человека, у которого нет ни дома, ни состояния, ни даже своей собственной фамилии. Я — человек, которого не существует. И что же? Оказывается, все, чем я занимался все эти годы, было совершенно бесполезно. — Бесполезно? — спросил Чиун. — Да, папочка. Бесполезно. Страна ничуть не изменилась к лучшему. Она стала даже хуже. Место, где я родился, превратилось в настоящую помойку. Политиканы стали более продажными, преступники творят свои черные дела еще более нагло, а страна... она просто расползается по всем швам! Чиун был явно озадачен словами Римо. — Ты ведь один человек, разве нет? — сказал он. Римо кивнул. — В этой стране нет правителя, нет судьи или священника, который бы правил всеми единолично, не так ли? Римо опять кивнул. — Тогда, в этой стране без единоличного правителя, ты, убийца высочайшего класса, которому дан солнечный источник совершенства в обучении, да еще при условии, что тебе помогает сам Мастер Синанджу, небелый, — как ты можешь считать себя неудачником? Этого я не могу понять. — Чиун, ты никогда не понимал, чем занимается наша организация. — Я слышал ваши разговоры со Смитом. Он — император вашей организации. Она поклоняется документу — конституции вашей страны. И ты убиваешь во славу этого документа. Я понимаю это. — Может быть, сейчас это так и выглядит, но планировалось все по-другому. — И Римо объяснил Чиуну, что конституция, этот основополагающий закон страны, не срабатывала. И более десяти лет назад президент стал опасаться, что если Америка будет по-прежнему сползать в хаос, она может превратиться в полицейское государство. Опасность этого, должно быть, хорошо известна Чиуну. Ведь как хранитель истории Дома Синанджу, который в течение многих веков поставлял всему миру платных профессиональных убийц, Чиун на примере многих правительств должен знать, что из хаоса в стране всегда возникает полицейское государство. — Ага, — сказал Чиун. — Ты добивался этого хаоса, чтобы Америка стала такой же, как весь остальной мир. Тогда бы ты мог стать главным убийцей этого полицейского государства. Раньше я об этом не догадывался. — Нет, — сказал Римо и вновь стал объяснять Чиуну, что американская конституция — это такой документ или соглашение, которое заключено между всеми американскими гражданами. Этот документ гарантирует каждому его свободы и права. Это хороший документ. Многие злоумышленники тем не менее могут свободно действовать в рамках конституции, не нарушая ее положений. Поэтому, соблюдая основной закон, американский президент, чтобы не дать воцариться хаосу, который бы погубил страну, был вынужден создать организацию, о существовании которой никто не знает. Эта организация призвана добиваться, чтобы прокуроры получали правдивую информацию, нечестные судьи разоблачались, а огромные преступные кланы потеряли свою власть. И главное — чтобы соблюдались права граждан. Доктор Харолд Смит, которого Чиун называет императором, возглавляет организацию, а Римо, которого обучил сам Чиун, — исполнитель ее решений. Чиун сказал, что следит за ходом рассуждений Римо. — Ты понимаешь, — продолжал Римо, — перед нами встали серьезные проблемы. Если бы существование нашей организации было раскрыто, это было бы признанием того, что конституция не работает. Поэтому было очень важно соблюдать строжайшую тайну. Никоим образом нельзя было допустить, чтобы исполнитель-убийца оставлял после себя отпечатки пальцев. Поэтому нашли человека, у которого не было семьи, и отпечатки его пальцев изъяли из досье в Вашингтоне, инсценировав казнь на электрическом стуле. Все это и было проделано со мной, когда ты увидел меня впервые. Ведь тогда я был без сознания, верно? — Когда я впервые увидел тебя? — переспросил Чиун и фыркнул. Он подумал, хотя и не сказал этого Римо, что глупость белого человека могла поистине рассмешить весь мир. — Если ты думаешь, что способ определения личности по отпечаткам пальцев изобрели на Западе, то сильно ошибаешься. Этот способ был известен нам за тысячи лет до вас. Но если отпечатки пальцев, о которых ты толкуешь, имеют такое значение, то где они сейчас? — Отпечатки умерших людей отправляются в специальное досье. — Почему же они просто не поместили твои отпечатки в это досье вместо того, чтобы чуть не уморить тебя на электрическом стуле? — Потому что многие хорошо знали меня. И нужно было создать человека, которого не существует, для несуществующей организации. — Ага, — сказал Чиун и сложил пальцы с длинными ногтями в нечто вроде купола католической церкви. — Теперь я понимаю. Конечно. Это же так просто. Давай сегодня закажем сладкий соус к рису. Ты не против? — Мне кажется, папочка, ты меня не понял. — Нет, ты изложил все очень ясно, сын мой. Они убили тебя, чтобы тебя не стало, и ты смог бы работать для организации, которой не существует, и все это ради того, чтобы оберегать документ, который не работает. Да будет прославлена мудрость западного мира! — Ладно, так или иначе, дело пошло прахом. Именно это я и хотел сказать тебе. Я ошибся. Давай работать на шаха Ирана или на русских, на кого угодно, кому ты пожелаешь предложить наши услуги. Я сыт по горло Смитом и всей этой глупой затеей. — Сын мой, ты меня удивляешь, — сказал Чиун; голос его зазвенел от радости. — После десяти лет ошибок ты наконец принял мудрое решение. И ты недоволен. — Конечно. Я зря потерял целых десять лет. — Ну, теперь ты перестал зря терять время и никогда не пожалеешь об этом. На Востоке умеют ценить профессиональных убийц. Ах, какая радостная весть! Чиун предложил Римо доверить ему, самому Мастеру Синанджу, сообщить императору Смиту об окончании их службы. Закончить службу хорошо так же важно, как хорошо начать ее, и Римо будет полезно понаблюдать за своим наставником, чтобы знать, как именно следует расставаться с императорами. Императоры нелегко расстаются с главной опорой своих империй, которой, как свидетельствует вся история человечества, всегда были наемные убийцы. Примерно через пять минут в их дверь постучался Смит. Выражение его обычно замкнутого лица свидетельствовало о надвигающейся истерике. Его тонкие розовые губы дергались, как конус на мачте метеостанции в бурю. Голубые глаза почти выкатились из орбит. Он уронил портфель на спальный матрац Чиуна. — Приветствуем вас, император Смит, — сказал Чиун, почтительно кланяясь. — Боже мой, — едва вымолвил Смит. — Боже мой, Римо, там, в коридоре женщина... Вся наша маскировка... Она раскрыта каким-то журналом. Все дело провалено. Все, все... Она прочла обо мне в журнале. Брюнетка. Лет двадцати с небольшим. Узнала меня... В журнале... Наша секретность!.. — Тогда, видимо, пора закрывать лавочку, Смитти, — сказал Римо, вытаскивая стул из кучи мебели у стены и с облегчением опускаясь на него. Прозвучавшая в его словах радость разом сняла возбуждение Смита. Его глаза подозрительно сузились. Он подобрал с пола портфель. И полностью овладел собой. — Вы видели эту молодую женщину там, в коридоре? — Между прочим, да. Видел, — ответил Римо. — Понятно, — сказал Смит совершенно ровным бесцветным голосом. — После стольких лет и стольких усилий... После стольких лет строжайшего соблюдения секретности, прекращения всех личных связей, чтобы обеспечить нашу безопасность, вы, шутки ради, — если только это можно назвать шуткой, — выбалтываете все наши секреты. Причем первой попавшейся в коридоре идиотке. Я полагаю, вас толкнул на этот шаг такой мощный стимул, как ее роскошный бюст. — Вот уж нет, — сказал Римо. — Вы неправильно толкуете поступки своего верного слуги, — сказал Чиун. — Он только собрался возвеличить вашу славу среди простых людей, о прекрасный император КЮРЕ. — Вы рассказали все еще и Чиуну? — спросил Смит. — Он тоже знает, чем мы занимаемся? — Он только превозносил достоинства вашей конституции. Головы ее врагов должны валяться на земле. Все должны восхвалять действия КЮРЕ, — сказал Чиун. — Ну, хоть здесь все в порядке, — сказал Смит. — Чиун не понимает. Так что же тогда произошло в коридоре? Вы потеряли рассудок? — Ничего подобного. Она знает не больше, чем Чиун. Она услышала ваше имя. Ну и что? В самом деле, взгляните на это трезво. Она услышала какое-то имя и увидела какого-то человека. Кто она такая? Никто. Даже если бы она смогла в чем-то разобраться. Чем это нам грозит? Чем? — Прошу прощения, — сказал Смит и осмотрелся в поисках места, где бы присесть. Одно плавное движением — и стул, с которого поднялся Римо, заскользил по полу и остановился точно позади Смита. — Я вижу, фокусы вам удаются. Организация тратит деньги на подготовку жонглеров, — сказал Смит. — Не будете ли вы все-таки добры рассказать, что происходит? — Прошлой ночью я ездил домой. Конечно, не домой, а в тот приют, где я вырос. — Предполагалось, что вы ни при каких обстоятельствах не будете появляться в том районе. — Приют давно закрыт. И во всей округе ни души. Раньше это был центр города, сейчас он выглядит, как после бомбежки. Я задал себе вопрос, чем я, собственно, занимался все эти десять лет? И сейчас я задаю такой же вопрос вам: чем все эти десять лет занимались вы? И вся наша организация? — Не понимаю... — Мы неудачники. Мы зря тратили время. Мы думали, что станем высшей структурой, которая заставит конституцию работать. Каждому гражданину будут обеспечены его права, а разрушительные силы общества будут обузданы. Считалось, что в эти годы Америка преодолевает решающий этап, и мы должны были помочь стране успешно пройти его, а потом исчезнуть, так и оставшись для всех несуществующими. Мы были — и нас нет. Лишь бы выстояла страна и наша демократия. — Да. — Что вы хотите сказать этим «да»? — спросил Римо. — Мы старались впустую. У нас был президент, который должен был получить срок за кражу со взломом, если бы его не помиловали. Половина правительства сидит в тюрьме, и второй место там же. На городские улицы лучше не выходить, если не умеешь убивать. Ежедневно мы читаем в газетах о том, что тот или другой полицейский берет взятки. Забота о престарелых обернулась гигантской обираловкой. А я десяток лет превращал людей в трупы, надеясь покончить с этим безобразием! — Как раз это мы и делаем, — сказал Смит. — Послушайте, я же не конгрессмен, а вы не руководитель какого-нибудь государственного органа. Знаете, я и сам читаю газеты. — То, о чем вы читаете, как раз и есть наша организация в действии. Все, о чем вы говорите, — это гной, выходящий из уже вскрытого нарыва. Никсон был отнюдь не первым президентом, который пошел на такое преступление, но он первый, кому не удалось выйти сухим из воды. Зато его преемники уже не решатся повторить что-либо подобное. Разве вам не кажется странным, что полдюжины молодцов из ЦРУ провалили элементарную кражу со взломом? Что на свет внезапно появились магнитофонные записи разговоров, о существовании которых не знал сам бывший президент? И он не сумел уничтожить эти улики? Ну и как, по-вашему, мы работаем, Римо? Все это и есть работа нашей организации. Римо скептически поднял бровь. Смит продолжал: — Вы видите не новые преступления, Римо. Вы видите людей, которым не удается скрыть старые грехи. Скандал с приютом для престарелых имеет более чем десятилетнюю историю. Полицейские брали взятки со времен войны Севера и Юга. Но только теперь их за это стали сажать в тюрьму. Вы видите страну, которая делает то, что не под силу никакой другой демократии. Мы очищаем наш дом. — А как насчет безопасности на городских улицах? — Еще небольшое усилие. Дайте нам пять лет. Только пять лет, и все наши обвинители будут вынуждены прикусить язык. Америка станет еще более сильной и прекрасной. — Почему же я не знал обо всем этом? — Потому что мы используем вас только в исключительных случаях. Я прибегаю к вашей помощи, когда дела идут очень плохо или не могут быть исправлены никаким другим способом. Весь этот разговор Мастер Синанджу слушал спокойно и молча, ибо, когда западные люди говорят глупости, никакой свет разума не может рассеять мрака их невежества. И лишь когда он увидел, что собеседники пришли к состоянию полной удовлетворенности, заговорил: — О, милостивый Смит! Как прекрасны ваши успехи! Как тверда ваша руководящая рука! Ваша империя теперь в полном порядке, и поэтому Дом Синанджу может с вечной благодарностью и постоянно вознося хвалу вам, император Смит, покинуть вас. — Как хотите, Чиун, — сказал Смит. — Вы дали Римо прекрасные уроки, за это мы вам очень благодарны. Теперь он достаточно подготовлен и способен действовать без вас. — А вот здесь возникает маленькая проблема, Смитти, — начал Римо, но Чиун, подняв длинный тонкий палец, остановил его. — Милостивый император, — сказал Чиун, — этот Римо, который раньше принадлежал вам, теперь принадлежит Дому Синанджу. — Видя недоумение на лице Смита, Чиун объяснил, что, когда он начал работать с Римо, тот был всего лишь рядовым американцем. Но он так много получил от школы Синанджу, что сам стал настоящим Синанджу. Поэтому теперь он принадлежит уже не Смиту, а Дому Синанджу. — О чем это он говорит? — спросил Смит. — Послушайте, — сказал Римо, — допустим, вы дали мастеру горшок. Крошечный металлический горшочек. — К тому же тусклого цвета, — вмешался Чиун. — Жалкий, никчемный, тусклый горшок. — Мастер добавляет к нему золотую ручку и золотую крышку и целый дюйм золота снаружи. — Мне нравится металл, который ты выбрал для украшения горшка, — сказал Чиун. — Заткнись, папочка, — сказал Римо. — Нет в мире благодарности, — сказал Чиун. — И теперь у вас в руках прекрасный золотой сосуд, в котором от прежнего горшка осталось лишь немного железа. — Осталась твоя неблагодарность, — сказал Чиун. — Так что теперь это уже не ваш горшок, — сказал Римо. — О чем это вы говорите? — спросил Смит. — Гора не камешек, — сказал Чиун. — И вы не можете нарушить этот закон вселенной. Он священен. — Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Мастер Синанджу, но мы готовы удвоить в золоте плату вашей деревне за ваши услуги. Поскольку вы считаете Римо членом Дома Синанджу, в перспективе — Мастером Синанджу, мы будем платить вашей деревне и за вас, и за него. Двойная плата за двойную службу. — Вы не понимаете, Смитти, — сказал Римо. — Он понимает все самым наилучшим образом, — сказал Чиун. — Слушай своего императора и узнай у него, в чем заключается твое новое задание. Смит открыл портфель. На зерновом рынке Чикаго возникла серьезная проблема, которая может оказаться для нации более опасной, чем все прежние, которыми Римо занимался. Проблема связана с массовыми закупками зерна и распространением угрозы голода на западный мир. Даже со своей широкой сетью информаторов и компьютеров КЮРЕ оказалась не в состоянии разобраться, в чем дело. Чьи-то огромные деньги тратятся на совершенно непонятные дела. И в районе озера Мичиган стали всплывать трупы.Глава 3
Утреннее солнце вставало над Харборкриком, штат Пенсильвания, когда ветерок принес в автомобиль Римо запахи химических отходов из-за озера Эри. Римо объяснял Чиуну возложенную на них задачу. Этого потребовал сам Чиун, поскольку в глазах организации он был уже не просто тренером Римо. Он стал «равноправным партнером». Римо всегда изумляла способность Чиуна мгновенно усваивать самые сложные западные понятия, когда это отвечало его интересам, как, например, в случае с равноправным партнерством. Это, поспешил уточнить Чиун, означает, что Римо стал равным ему не в глазах вселенной, а только по ограниченным и смутным представлениям той западной организации, на которую они работают. — Я понял тебя, папочка, — сказал Римо, сворачивая с асфальтового шоссе на грязную подъездную дорогу. Римо приходилось пользоваться за рулем только боковым зеркальцем, потому что покрытые лаком деревянные сундуки Чиуна полностью загромоздили заднее сиденье машины и сделали зеркало заднего вида совершенно бесполезным для водителя, если у него не было склонности любоваться розовым драконом на ярко-голубом фоне. — Нам нужно найти человека по имени Освальд Уиллоуби. Он брокер, специалист по товарному зерну. Он готов дать под присягой показания о том, что кто-то умышленно сбивает цены на товарной бирже. Кто-то или какая-то организация выбросила на биржу по демпинговой цене озимую пшеницу на сумму двадцать пять миллионов долларов, и как раз во время осеннего сева. В результате в этом году у нас засеяна зерновыми самая маленькая площадь за всю историю, и это когда весь мир нуждается в расширении посевов. Никто не знает, кто и зачем проводил демпинговые операции. Но из оптовых торговцев, занимавшихся массовыми продажами пшеницы, двое неизвестно почему найдены мертвыми, в озере Мичиган, а третий — Освальд Уиллоуби. Нам поручено сохранить его живым. На мгновение Чиун задумался, потом сказал: — Тем не менее равноправие означает равную плату для Синанджу. Хорошо, что мы можем получать большие деньги и за высокое качество, и за дешевку. Жители деревни Синанджу будут признательны за мою деловую хватку. — Ты, видно, не понял ни слова из того, что я говорил. — Мы должны сохранить жизнь одного человека, а затем ты сказал то, что не может быть правдой. — То есть? — рявкнул Римо. — Ты сказал, например, что неизвестно почему были убиты эти торговцы. Это неправда. Кому-то это известно. — Я имел в виду, что нам неизвестно. — О твоем невежестве я мог бы сообщить тебе, не выезжая сюда. — Ты хоть капельку разбираешься в том, как работает рынок? А, папочка? — Римо высматривал белый каркасный домик с зеленой оградой. Рядом с дорогой протекал ручей, Римо увидел пар, поднимавшийся под лучами жаркого утреннего солнца от охладившейся за ночь воды. — Ты ведь не понял ни слова про цены и озимую пшеницу? Ладно, я объясню. Если во время сева цены на бирже высокие, фермеры засевают больше площадей. Большинство торговцев не покупает зерно для долгого хранения. Они покупают его для продажи. Покупают сейчас, чтобы продать в будущем, например, перед уборкой урожая, когда цена на зерно ожидается более высокая. Так вот, в самый разгар сева озимых кто-то купил большую партию такого, как его называют, «будущего» зерна. И тут же выбросил его по низкой цене на рынок. На целых двадцать пять миллионов долларов. Хотя это не так уж много по сравнению со всей суммой сделок, тем не менее такое внезапное и массовое предложение товара сразу сбило на него цены. И очень существенно. Операция была очень точно рассчитана. В такой ситуации фермеры не могли получить кредит для увеличения посевов, да они его и не планировали. Поэтому этой весной было собрано мало озимых, что отчасти объясняет нынешнее повышение цен на продовольствие. — И что же? — спросил Чиун. — Мы боимся, что положение может стать еще хуже. Поэтому нужно выяснить, кто это не пожалел потерять огромную сумму в двадцати пять миллионов долларов. А ведь сейчас в мире продовольственный кризис. — И что вы так беспокоитесь? В деревне Синанджу хорошо знают, что такое продовольственные кризисы. Ты говоришь мне, ты смеешь говорить мне о продовольственных кризисах! Ты, воспитанный на мясе и за всю свою жизнь ни дня не голодавший! — О господи, — простонал Римо. Он знал, что сейчас ему придется уже в который раз выслушать лекцию о Синанджу. Как из-за голода жители деревни были вынуждены бросать новорожденных младенцев в холодные воды Западно-Корейского залива. Как в Синанджу всегда не хватало еды. Как ввиду полной безысходности положения, возникла школа боевого искусства Синанджу, и как в течение столетий все Мастера Синанджу были вынуждены за деньги служить наемными убийцами у императоров и царей разных далеких стран, чтобы жителям родной деревни никогда больше не приходилось отправлять своих младенцев «вечно спать» в воды залива. — Больше никогда, — сказал Чиун. — С тех пор прошло больше пятнадцати столетий, — сказал Римо. — Если мы говорим «никогда больше», значит, этого никогда больше не будет, — сказал Чиун. — Теперь это зависит и от тебя. Ты должен усвоить. За дорогой, за малорослыми соснами с почти голыми ветками, иссеченными постоянными ветрами с озера Эри, вроде бы стукнулись друг о друга два железных котелка. Утренний воздух, от которого сиденья машины стали влажными, приглушил звук. Он был похож на слабый хлопок и вряд ли мог разбудить спавших сладким сном окрестных, жителей. Но это был выстрел. Римо увидел, как из белого домика с зеленым забором выскочил темнокожий мужчина, торопливо засовывая что-то за пояс, подбежал к ожидавшему с невыключенным мотором розовому «Эльдорадо». Машина тронулась с места, прежде чем мужчина захлопнул дверцу, и быстро, но без визга покрышек стала набирать скорость, поднимая на дороге маленькие облачка пыли. Водитель собирался проехать слева от Римо, как и положено любой встречной машине. Но Римо занял всю проезжую часть дороги. Чиун, считавший ремни безопасности помехой и поэтому никогда не пристегивавшийся, среагировал на столкновение слабым, направленным вверх движением, так что в момент удара его легкое тело зависло в воздухе. Два длинных ногтя его правой руки уперлись в приборную доску, будто он плавно отжимался. Другая рука подхватила падающее переднее стекло. Римо остановил движение своего тела вперед, чуть оттолкнувшись локтем от руля, и, как и Мастер, оказался в состоянии свободного падения. Римо распахнул дверцу и выскочил на дорогу еще до того, как машины замерли, бросился к «Эльдорадо», рванул дверцу и, отодвинув окровавленного человека за рулем, дернул ручной тормоз. Вытащив из «Эльдорадо» два неподвижных тела, он увидел у негра за поясом пистолет, от которого пахло порохом недавнего выстрела. Римо послушал его сердце. Оно еще билось в последнем трепетании. Затем замерло. С водителем дело обстояло лучше. Римо бегло осмотрел раненого. Только его обмякшее плечо свидетельствовало о переломе. Лицо его было изрезано осколками стекла и залито кровью, но эти раны опасности не представляли. Римо сунул руку под челюсть раненого и помассировал ему вены на шее. Глаза мужчины открылись. — О-о-ох, — простонал он. — Эй, ты, — окликнул его Римо. — О-о-ох, — последовал новый стон. Мужчине было далеко за сорок, и лицо его носило следы борьбы с юношескими прыщами. Прыщи явно победили. — Ты скоро умрешь, — сказал ему Римо. — О, господи, нет, только не смерть! — Твой приятель стрелял в Уиллоуби? В Освальда Уиллоуби? — Его звали так? — Да. Кто вас послал? Мне нужен врач... — Слишком поздно. Не бери с собой грех на тот свет, — сказал Римо. — Я не хочу умирать. — Ты хочешь умереть без покаяния? Кто вас послал? — Конкретно никто. Обычное заказное убийство. За пять штук. Нам сказали — дело легкое. — Где вы получили деньги? — Джо получил. В биллиардной «У Пита». — Где она находится? — В Ист-Сент-Луисе... Я был на мели... очень нуждался в деньгах... Только что потерял работу, и нигде меня не брали. — Где находится биллиардная? — Рядом с Дукал-стрит. — Ничего себе. — Биллиардную «У Пита» все знают. — Кто дал вам деньги? — Пит. — Что-то мало от тебя помощи. Какой-то Пит из биллиардной «У Пита» в Ист-Сент-Луисе. — Да. Позовите священника. Пожалуйста! Любого... — Полежи пока здесь, — сказал Римо. — Я умираю... Я умираю. Плечо меня доконает... Римо осмотрел белый домик. Дверь оказалась незапертой, лишь плотно прикрытой. У убийцы хватило ума не оставлять ее настежь, так что труп, вероятно, не обнаружили бы, пока он не начал разлагаться. «Уиллоуби, наверное, получил пулю в постели», — подумал Римо, входя в дом. Но потом увидел включенный телевизор с приглушенным звуком и немого интервьюера, задававшего неслышные вопросы и получавшего неслышные ответы. Римо понял, что Уиллоуби провел эту ночь здесь, в гостиной. Свою последнюю ночь. В комнате стоял спертый запах виски. Уиллоуби лежал на диване, за дверью. На торце заляпанного стола перед ним была открытая бутылка «Сигрэм севен» и остаток «Милки уэй». Кожа на виске Уиллоуби была обожжена выстрелом в упор. Разлетевшийся мозг запятнал высокую спинку дивана. Зазвонил телефон. Он стоял под диваном. Римо взял трубку. — Да-а, — ответил он, поднимая аппарат и устанавливая его на животе убитого. — Алло, дорогой, — раздался в трубке женский голос. — Я знаю, что мне нельзя звонить тебе, но засорился мусоропровод. Оззи, он не работает со вчерашнего обеда. Я понимаю, что мне нельзя тебе звонить... но ведь придется звать мастера, да? Ладно, я его вызову... Это все цветная капуста, она забила мусоропровод. А мы ее даже не ели. Это ты любишь цветную капусту. Не знаю, почему она тебе нравится... Еще я не знаю, почему они велели тебе не давать мне номер твоего телефона. Ну, кому может повредить, что я несколько раз позвонила сюда? Ведь правильно? Кому это повредило? Оззи... ты слушаешь? Римо хотел было ответить женщине, но пришлось бы врать, и он нажал кнопку, прекращая разговор. Трубка так и осталась снятой и издавала бесполезный непрерывный гудок. Что он мог сказать женщине? Что ее телефонные звонки разрушили единственную защиту Уиллоуби — тайну его местонахождения? Ей и так предстояло испытать достаточно горя. К тому времени, когда гудок сменился визгливым звуком, оповещающим о неисправности телефона, Римо уже обнаружил в кухне толстую кипу бумаг. Они находились в старой коробке из-под облигаций компании «Итон Коррэсэбл». На первом листе был заголовок «Показания Освальда Уиллоуби». Римо взял коробку с собой. Снаружи водитель розовой автомашины уже понял, что у него всего-навсего сломана кость. Он стоял, прислонившись к крылу разбитого автомобиля, зажимая здоровой рукой поврежденное плечо. — Эй ты, оказывается, я вовсе и не при смерти. Ты, парень, мне наврал. Гнусно наврал. — Нет, не наврал, — сказал Римо и мгновенным движением правой руки, настолько неуловимым, что, казалось, рука вообще не двинулась с места, выбросил вперед указательный палец, пробив им череп человека. Его голова резко откинулась назад, будто от удара сорвавшейся с подъемного крана чугунной бабы. Ноги его взлетели выше головы, и он молча и бесповоротно рухнул в пыль. И даже не дернулся. Чиун, констатировав про себя, что, при всем желании, ему не к чему придраться, так как Римо выполнил прием безукоризненно, снова занялся своими сундуками. Они не пострадали. Но ведь могли и пострадать! Поэтому он не преминул указать своему ученику, что подобная небрежность при вождении автомобиля совершенно недопустима. — Нам нужно поскорее выбраться отсюда, а твои сундуки, папочка, связывают нам руки. Может, я займусь этим делом один? — сказал Римо. — Теперь мы равноправные партнеры. Я не только руковожу твоими тренировками, но и по приказу императора Смита выполняю вместе с тобой его задание. Я нахожусь в совершенно одинаковом с тобой положении. Мое мнение имеет такой же вес, как и твое. Моя ответственность равна твоей. Поэтому ты больше не можешь сказать мне: «Отправляйся домой. Мастер Синанджу, я справлюсь с тем или с этим один». Теперь всегда только «мы». Мы сделаем это, или мы не сделаем этого. Только «мы», и никогда больше "я" или «ты». Никаких «ты». Мы. — Уиллоуби — человек, которого мы должны были уберечь от смерти, — сказал Римо. — Ты потерпел неудачу, — сказал Чиун. — Но зато в этой коробке важнейшие улики, — сказал Римо. — Мы сумели сохранить улики. Это хорошо. — Но не так хорошо, как живой Уиллоуби. — Увы, ты не безупречен. — Зато мы ухватили ниточку, которая, быть может, выведет к источнику всех неприятностей. — Решение у нас в руках. — Возможно. — Судьба иногда выбирает странные пути, — сказал Чиун. — Мы можем победить со славою, в традициях Дома Синанджу. Либо ты можешь потерпеть неудачу, как это уже не раз бывало с тобой. Относительно сундуков Чиун объявил, что их непременно следует взять с собой. Чиун с Римо выполняют почетнейшую миссию во славу конституции Соединенных Штатов, и носить постоянно одно и то же кимоно в течение всей операции означало бы унизить великий документ, определяющий жизнь американской нации. Теперь, став равноправным партнером, Чиун четко сознает это. Водитель проезжавшего мимо «пикапа» сразу же понял необходимость доставить сундуки в ближайший аэропорт и забыть о разбитых машинах и двух трупах, когда Римо показал ему историю его страны в картинках. То были пятнадцать портретов Улисса С. Гранта, исполненные в зеленых тонах. — Вас, парни, нужно подбросить? Что ж, я докажу, что дух взаимопомощи еще не умер... Только чтобы ровно пятнадцать этих зелененьких пареньков. Так... тринадцать... четырнадцать... пятнадцать, порядок. Взятый на прокат «Пайпер» кружил над расположенным на Миссисипи Ист-Сент-Луисом, так как Чиун пожелал посмотреть на него с воздуха. — Это прекрасная река, — сказал Чиун. — Кто владеет правом пользования ее водами? — Ни один человек в отдельности не обладает этим правом. Оно принадлежит всей стране. — Значит, она могла бы передать это право нам — в оплату за труды? — Нет, — сказал Римо. — Хотя мы и действуем во славу ее конституции? — Даже за это. — Ты родился в очень неблагодарной стране, — сказал Чиун, но Римо не стал с ним спорить. Он думал о написанных Уиллоуби показаниях. Уиллоуби отдал жизнь не за этот документ. Он потерял жизнь, потому что выболтал жене, где прячется. Люди умирают не за дело, которому служат, а из-за своей собственной глупости или невезения, что является своеобразной формой глупости, порожденной некомпетентностью. Это — главное, чему научили Римо за последние десять лет. В жизни существуют только компетентность и некомпетентность, и больше ничего. Идеи — это финтифлюшки, которые появляются и исчезают с течением времени. Как и все ему подобные, Уиллоуби трудился всю жизнь, не понимая, что делает. Он получал инструкции и выполнял их. Из его показаний явствовало, что он самым примитивным образом представлял себе, как производится продовольствие и как оно поступает на рынок. Уиллоуби разукрасил показания, с которыми собирался выступить, такими терминами, как «товарное зерно», «твердые сорта пшеницы», «мягкие сорта пшеницы», «нормализация рынка» и прочее. Римо интуитивно чувствовал, что все это не имеет никакого отношения к тому, как на самом деле его страна стала крупнейшим производителем продовольствия в мире. Сегодня часто можно услышать, что Америка слишком эгоистично относится к своему продовольственному богатству. Подобные разговоры создают впечатление, будто изобилие продовольствия возникло в Штатах само собой, просто благодаря плодородию почвы. Это далеко не так. Одни люди сеяли зерно, орошали его своим потом и старались перехитрить капризы погоды. Другие люди тоже всю жизнь отдавали земле, работая в лабораториях, где выводили все более урожайные сорта зерна и создавали улучшенные удобрения, а также на металлургических заводах Детройта, где усовершенствовали трактора, заменившие волов. Америка изобрела автоматическую жатку. Америка осуществила кардинальное изменение системы земледелия — первого с той поры, как человек вышел из пещеры и кинул зерно в землю. Обилие продовольствия в Америке создано ее народом. Его талантом, напряженным трудом и настойчивостью. Римо глубоко оскорбляло, когда продовольственное богатство ставили на одну доску с запасами угля, нефти или бокситов. Обычно на эту тему распространялись ученые в университетах, которым за всю жизнь наверняка ни разу не пришлось стряхивать со лба капли пота. Развитой или слаборазвитой делает страну ее народ. Однако люди, не знающие, что такое настоящий труд, рассматривают естественные ресурсы слаборазвитых стран как нечто, по высшему праву принадлежащее только тем, кому посчастливилось жить в этих странах. В то же время они считают, что плоды труда тех, кто выращивает продовольствие, принадлежат всему миру. Если бы не усилия настоящих тружеников всего мира, запасы нефти, бокситов и меди, лежащие под песками и зарослями джунглей, и сейчас были бы столь же бесполезны для народов слаборазвитых стран, как и на заре истории человечества. Да, как постоянно учит Чиун, в мире есть только компетентность и некомпетентность, и ничего более. Итак, Уиллоуби оказался одним из тех, кто, вопреки своей некомпетентности, пытается действовать на свой страх и риск. В результате — почти сто страниц показаний, и только к концу писавший смутно стал догадываться, что наткнулся на подготавливаемое кем-то самое страшное бедствие в истории человечества. «Я не знаю деталей, — заканчивал Уиллоуби свой документ, — но эти странные вложения капитала, как я предполагаю, свидетельствуют о наличии мастерски разработанного плана разрушительного характера. Все направлено на то, чтобы сейчас, во время сева, умышленно сбить на зерновом рынке цену на озимую пшеницу, что должно принести к значительному сокращению площадей, засеваемых продовольственными культурами. Это представляется точно рассчитанной и наиболее эффективной мерой для максимального воздействия с целью уменьшения производства продовольствия». Ясно, как темная ночь. Этим показаниям не хватало только совета скорее вкладывать деньги в такой гениально разработанный план, потому что он обязательно обеспечит вкладчикам высокие прибыли. По данным Смита, Уиллоуби, как специалист-аналитик в области торговли продовольствием, имел восемьдесят тысяч долларов в год. В Ист-Сент-Луисе жара почти видимыми струйками поднималась от Дукэл-стрит, которая представляла собой ряд двухэтажных деревянных домов и магазинов, по большей части с пустыми витринами. Окна биллиардного зала «У Пита» были снизу наполовину закрашены зеленой краской. Биллиардная не пустовала. В одном из окон поверх линии окраски торчала огромная лоснящаяся от жира, покрытая красными пятнами физиономия со слезящимися черными глазами. Эта похожая на помойное ведро физиономия уныло выглядывала из-под ослепительно яркой красной шапки с помпоном. Войдя внутрь, Римо с Чиуном увидели, что при физиономии имеется также тело, в том числе две огромные волосатые руки, вроде балок, на которые трансплантировали шерсть. Руки свисали из потертого кожаного жилета и оканчивались у покрытого грубой бумажной тканью штанов паха, который остервенело скребли. — Где Пит? — спросил Римо. Ответа не последовало. — Я ищу Пита. — А кто такой ты и эта разряженная кукла? — наконец произнесла помойная физиономия. — Я дух прошлого Рождества, а это Матушка-гусыня, — сказал Римо. — Ты что-то слишком широко разеваешь пасть. — Потому что сегодня очень жарко. Пожалуйста, скажите, где Пит, — сказал Римо. Чиун с интересом осматривал странное помещение. Там стояли зеленые прямоугольные столы с разноцветными шарами. Белые шары не имели номеров. Молодые люди тыкали палками в белый шар, стараясь попасть им в другие шары. Когда некоторые из шаров попадали в дыры, сделанные по сторонам стола, человек, так ловко ударивший белый шар, получал право сделать еще один удар. А иногда этот человек получал бумажные купюры, на которые, хотя это и не золото, можно купить разные вещи. Чиун подошел к тому из столов, на котором из рук в руки переходили самые крупные купюры. Римо тем временем был занят делом. — Ну, так где Пит? Волосатая ручища оставила в покое пах, потерла большой палец об указательный, что означало: «заплати». — Сперва кое-что дай, — сказала помойная физиономия. И Римо тут же ему слегка дал, сломав ключицу. После этого, сдержав слово, человек сказал, что Пит сидит за кассой, а затем свалился на пол, вырубившись от боли. Римо пнул его носком ботинка в лицо. Там, где оно касалось пола, появилось жирное пятно. Когда Римо подошел к Питу, тот уже держал в руке за кассовой машиной пистолет. — Хэлло, мне бы хотелось поговорить с вами наедине, — сказал Римо. — Я уже видел, что ты там натворил. Стой, где стоишь. Римо слегка махнул правой рукой с почти переплетенными пальцами. Глаза Пита последовали за движением руки Римо всего на какую-то долю секунды. На что Римо и рассчитывал в тот момент, когда глаза Пита дернулись, левая рука Римо молниеносно оказалась за стойкой. Большой палец впился в запястье Пита, вдавливая нервные окончания в кость руки. Пистолет упал в ящичек с биллиардными мелками. Из глаз Пита брызнули слезы. Его льстиво-вежливое лицо исказила мучительная гримаса, изображавшая улыбку. — Вот это да! Ловко сработано! — промычал Пит. Какой-нибудь бездельник, убивший в заведении Пита свой не только третий, но и четвертый десяток лет, заметил бы только, как худощавый мужчина с утолщенными запястьями подошел к Питу, а затем проследовал с ним в заднюю комнату, дружески придерживая Пита за плечи. Но этого биллиардиста, без сомнения, гораздо больше заинтересовал бы смешной пожилой азиат в странной одежде. Малыш Вако Чайлдерс играл с Чарли Дассетон по сто долларов за партию, и никто не лез к ним с разговорами, кроме этого забавного азиата. Он спрашивал их о правилах игры. Малыш Вако вздохнул и опустил. — Папашка, я играю, — сказал Малыш Вако, глядя сверху вниз на старого косоглазого азиата. — А когда я играю, все молчат. — Вы играете так блестяще, что это лишает всех дара речи? — спросил Чиун. — Иногда. Когда на кону кругленькая сумма их денег. Этот ответ вызвал одобрительный смех. — Для примера глянь на Чарли Дассета, — сказал Малыш Вако. Чиун хихикнул. Оба — и Малыш Вако, и Чарли — осведомились, над чем он смеется. — Смешные имена. У вас смешные имена: «Дассет», «Малыш Вако». Это очень смешно. — Смех Чиуна оказался — заразительным; смеялись все столпившиеся вокруг стола, кроме самих Малыша Вако и Чарли. — Да? А как зовут тебя, парень? — спросил Малыш Вако. Чиун назвал свое имя, но по-корейски. Они ничего не поняли. — Я думаю, это тоже довольно смешное имя, — сказал Малыш Вако. — Так обычно думают дураки, — отреагировал Чиун, и на этот раз засмеялся даже Чарли Дассет. — Не заткнуть ли тебе рот своими собственными деньгами? — сказал Малыш Вако. Он поставил руку мостиком на зеленый фетр стола и хорошо отработанным ударом послал седьмой шар в боковую лузу, а восьмой через весь стол в дальнюю лузу. Белый шар остановился за шаром с девятым номером прямо перед угловой лузой. С этим желтым шаром Малыш покончил коротким, резким ударом, после чего белый шар остался на месте как пригвожденный. И Чарли Дассет отдал Малышу Вако свой последний банковский билет. — Насколько я понимаю, вы хотите, чтобы я сыграл с вами на деньги? — сказал Чиун. — Правильно понимаешь. — На тех же условиях, что вы играли? — Точно так, — сказал Малыш Вако. — Я не занимаюсь азартными играми, — сказал Чиун. — Это делает человека слабым. Игра лишает его достоинства. Человек, который отдает свои деньги на прихоть слепой удачи, вместо того чтобы полагаться на свое умение, отдает свою судьбу в руки капризного случая. — Значит, вы не играете, а только болтаете? — Я не говорил этого. Малыш Вако вытащил из кармана кипу банкнот и бросил их на зеленое поле стола. — Ставь свои деньги или заткнись. — А золото у вас есть? — спросил Чиун. — Я думал, вы не играете на деньги, — сказал Малыш Вако. — Победа в состязании, где требуется мастерство, это совсем не игра на деньги, — сказал Чиун. Это замечание вызвало у Чарли Дассета такой приступ хохота, от которого он чуть не повалился с ног. — У меня есть золотые часы, — сказал Малыш Вако. Прежде чем он начал их расстегивать, длинные ногти азиата успели снять их и надеть обратно. Толстые пальцы Малыша Вако в это время лишь беспомощно хватались за воздух. — Это не золото, — сказал Чиун. — Но поскольку мне в данный момент нечем заняться, я сыграю с вами на эту кучку бумаги. Вот мое золото. Чиун достал откуда-то из кимоно большую толстую монету, сверкающую и желтую, и положил ее на край стола. Однако люди вокруг зашумели, сомневаясь, действительно ли это настоящее золото. — Эта монета — английская «Виктория», ее принимают во всех странах мира. Народ вокруг стола признал, что монета выглядит как настоящая. Кто-то даже сказал, что читал о монетах королевы Виктории и что они в самом деле стоят кучу денег. Однако Малыш Вако заявил, что не вполне уверен, готов ли он рисковать своими 758 долларами против единственной монеты, сколько бы она ни стоила. Тогда Чиун добавил еще одну монету. — Или даже против двух монет, — заявил Малыш Вако. — Может быть, сто долларов против одной монеты я бы поставил. — Предлагаю две против вашей бумажки, которую вы оцениваете в сто долларов. — Лучше поостерегитесь, мистер, — сказал Чарли Дассет. — Малыш Вако — лучший игрок во всем штате. Во всем Миссури. — Во всем штате Миссури? — сказал Чиун, прикладывая длинную тонкую руку к груди. — Вы еще скажете, пожалуй, что он лучший игрок в Америке и даже на целом континенте. — Но он, действительно, довольно прилично играет, мистер, — сказал Чарли Дассет, — он вытряс из меня все. — Ах, как страшно! Тем не менее я все же использую свой жалкий шанс. — Вы желаете разбивать? — спросил Малыш Вако. — Что такое разбивать? — Сделать в партии первый удар. — Понял. А как можно выиграть партию? Каковы правила игры? — Вы берете вот этот кий, бьете по белому шару, попадаете в шар под номером один и загоняете его в лузу. Потом забиваете таким же образом шар номер два, и так далее до девятого. Если вы сумеете взять девятый шар, партия ваша. — Понял, — сказал Чиун. — А если шар с девятым номером попадет в лузу при самом первом ударе? — Тогда вы выиграете. — Понял, — повторил Чиун, глядя, как Малыш Вако устанавливает девять шаров в ромб на противоположном конце стола. Здесь Чиун попросил подержать шары, чтобы посмотреть, каковы они наощупь. Малыш Вако катанул ему один шар. Чиун взял его и попросил потрогать другой, но Малыш Вако сказал, что все шары одинаковы. Нет, они отнюдь не одинаковые, возразил Чиун. Синий шар — совершенно круглый, как и оранжевый, а зеленый тяжелее остальных. И хотя вокруг смеялись, Чиун настоял на том, чтобы ощупать все шары без исключения. Если бы зрители обратили внимание, что, когда Чиун пускал каждый шар обратно по зеленому полю, он останавливался точно на своем месте в общей фигуре, это могло бы подготовить их к дальнейшим событиям. Прежде чем взять в руки короткий кий, Чиун попросил ответить ему на один вопрос. — Ну, что еще? — спросил Малыш Вако. — А какой из них шар с девятым номером? — Желтый. — Но там два желтых шара. — Полосатый и с номером девять. — Ах, да, — сказал Чиун — просто он не разглядел цифры, так как шар лежал девяткой вниз. Позже присутствовавшие рассказывали, что старый азиат взялся за кий как-то странно. Одной рукой вроде как за средину. И не делал никакого мостика другой рукой. Он держал кий почти как пилочку для ногтей. А потом всего-навсего чуть толкнул белый шар. Просто толкнул, и белый шар, стремительно вращаясь, совершил то, чего здесь не видывали: ударил в самый центр фигуры, разбил ее, но не остановился, а нашел шар с девятым номером и вогнал его в лузу в левом углу. — Гос-по-ди... — сказал Малыш Вако. — Нет. Он тут ни при чем, — сказал Чиун — Соберите шары еще раз. Теперь фигура из шаров была поставлена более плотно. Поэтому Чиун послал белый шар так, чтобы он сперва ударил в центр фигуры, освободив девятый шар. Затем, отскочив от левого борта, белый шар ударил девятый номер и опять вогнал в его лузу, на этот раз в правую. Таким образом он выиграл семь партий подряд семью ударами. После этого все в зале пожелали узнать, кто он такой. — Вам, наверное, приходилось в своей жизни слышать, что, как бы вы ни были сильны в том или ином деле, всегда найдется другой человек сильнее вас? — спросил Чиун. Все подтвердили, что да, приходилось. — Так вот, я и есть тот другой человек, который сильнее. Между тем Римо занимался своим делом. Без всяких околичностей он напрямик спросил Пита, почему тот пообещал двум мужикам пять тысяч долларов за убийство Освальда Уиллоуби. Пит отвечал так же прямо. Он сам получил за это десять тысяч. А отдал пять. Деньги платил Джонни Черт Деуссио, получавший доход от подпольных лотерей, азартных игр и наркотиков в Ист-Сент-Луисе. Деуссио, по слухам, работает на Гулиелмо Балунта, извлекавшего доходы из тех же занятий, но уже по всему Сент-Луису Пит заметил, что его могут убить за такие слова о Джонни Черте. Но Деуссио, похоже, опоздает с этим делом... И еще, добавил Пит, было бы хорошо, если бы Римо вернул его внутренности обратно в тело. — Я их не вынимал. Тебе просто показалось. Все это одни нервы. — Замечательно, — сказал Пит. — Просто замечательно. Мне только показалось, будто из меня вырвали живот. Римо потер напрягшиеся мускулы возле ребер Пита, сняв мучительное давление на его пищеварительный тракт. — О, боже, — сказал Пит, — как замечательно чувствовать, что живот вернулся на свое место. Благодарю. — Ты, конечно, никому не скажешь, что я был здесь, не так ли? — спросил Римо. — Вы шутите? Чтобы опять иметь дело с вами? Джон Винсент Деуссио, президент компании «Недвижимость Деуссио» и корпорации «Промышленные предприятия Деуссио», соорудил вокруг своего дома в пригороде Сент-Луиса мощную ограду из стальных звеньев. У ограды располагались электронные глазки. Еще он держал небольшую, мягко выражаясь, свору доберман-пинчеров. Он имел также двадцать восемь личных охранников под командой капо, своего кузена Сальваторе Мангано, одного из самых опасных головорезов к западу от Миссисипи. Так чем же занимался Джон Деуссио в три часа ночи в своей выложенной белым кафелем ванной комнате, с головой, засунутой в хлещущий водой унитаз? Джон Деуссио знал, что было около трех часов. Когда его голову вытаскивали из унитаза, едва не вырвав при этом все волосы, — он увидел свои часы, и одна из стрелок, вероятно часовая, указывала в сторону пальцев. Чем он занимался? Он приходил в себя. Это во-первых. А во-вторых, он отвечал на вопросы. Они сыпались градом. Он с радостью отвечал на вопросы. Потому что, когда он отвечал, он мог дышать. А Джону Деуссио нравилось дышать с той самой поры, как он появился на свет. — Я получил пятьдесят кусков от друга из рекламного агентства с побережья. Фелдман, О'Коннор и Джордан. Это очень крупное агентство. Я оказываю им некоторые услуги. Им зачем-то понадобился этот парень, Уиллоуби. В последнее время я немало потрудился для них. — Устраняли торговцев продовольствием? — последовал очередной вопрос. Говорил мужчина. У него были утолщенные запястья. Черт, опять он спускает воду в унитазе. — Да, да... продовольствием. — Кто подряжал вас на такие дела? — Гиордано... Это настоящее имя Джордана. У них очень большое агентство. Они получили какое-то чудесное зерно. Собираются спасти весь мир. И заработать чертовски большие деньги. — А как насчет Балунта? — Он получит свою долю. Я не собирался его обманывать. Из-за каких-то жалких пятидесяти тысяч... Не надо было ему устраивать мне такое... — Значит, Балунта не имел к этому отношения? — Он получит свою долю. Получит... Что за черт? Голова Джона Винсента Деуссио снова погрузилась в унитаз. Хлынула вода, все потемнело, а когда Деуссио очнулся, было уже четыре часа ночи, и его рвало. Он крикнул своего брата, Сэлли. Оказалось, что Сэлли никого не видел. Может быть, Джонни Деуссио все приснилось, как это бывает с лунатиками? Никто ночью в дом не входил. Была тщательно обследована ограда. Опрошены люди, смотревшие за собаками, а также охранники. Вызвали даже японца, которого как-то нанимали в качестве консультанта. Он обнюхал весь участок. — Это невозможно, — сказал японец. — Даю вам слово, что даже великие ниндзя, ночные воины Востока, не могли бы проникнуть в вашу крепость. Я отвечаю за свои слова. Это невозможно. — Может быть, есть кто-нибудь посильнее ниндзя? — спросил Джонни Деуссио. Сэлли уже погладывал на него с некоторым сомнением. — Сильнее ниндзя не бывает, — сказал японец. — Может, тебе это приснилось, как я и говорил, — сказал Сэлли. — Заткнись. Мне не приснилось, что моя голова в проклятом унитазе. — И, обернувшись к японцу, он еще раз спросил, уверен ли тот, что никого сильнее ниндзя нет. — В современном мире никого, — ответил мускулистый японец. — В мире боевых искусств один вид борьбы порождает другой, поэтому в наши дни их много. Однако как утверждают, и я с этим согласен, все они вышли из одного источника, называемого солнечным источником боевых искусств. Чем дальше отстоит вид борьбы от этого источника, тем он слабее. Чем ближе, тем сильнее. Мы стоим почти рядом с источником. Мы — ниндзя. — А как насчет самого источника? — Некоторые утверждают, что видели его. Но я этому не верю. — Кого? — Великого Мастера. Мастера Синанджу. — Желтый, азиат? — Да. — Я видел запястье этого человека. Оно было белым. — Тогда абсолютно исключено. Никто, кроме выходцев из этого корейского городка, никогда не владел боевым искусством Синанджу. — Японец улыбнулся. — Не говоря уже о белых. Да и вообще все это легенда. — Я же говорил, что тебе это только приснилось, — сказал Сэлли и тут же получил от брата оплеуху. Он так и не понял, за что. — Черта с два мне это приснилось, — сказал Деуссио, набирая номер телефона своего друга на побережье. Иносказательно — так как никогда нельзя быть уверенным в том, что тебя не подслушивают, — он сообщил мистеру Джордану о том, что в расчетах по последним операциям обнаружилась ошибка.Глава 4
— Что неблагополучно? — спросил Джеймс Филдинг, говоря по телефону из своего офиса в Денвере. Он взглянул на свой настольный электронный календарь с двумя табло. Цифры на внутреннем табло показывали три месяца и восемнадцать дней. Он перестал смотреть, что показывает внешнее табло, когда две недели и пять дней назад у него начались болезненные приступы, во время которых он стал терять сознание. — У меня нет времени на то, чтобы что-то шло неблагополучно, — сказал Филдинг в телефонную трубку. В кабинете на всю мощность работал кондиционер, тем не менее он был весь мокрый от пота. — На опытных участках все в порядке? Наверное, кто-нибудь сумел проникнуть туда. Я чувствую это. — Не думаю, что дело заключается в этом, — донесся голос Уильяма Джордана, вице-президента компании Фелдмана, О'Коннора и Джордана. — Общее впечатление таково, что у вас по-прежнему чрезвычайно выгодные исходные позиции. — Я сам знаю, что это такое. А вы пока еще даже не чешетесь. Все ли в порядке на опытном участке в Моджаве? Он самый важный. — Да. Насколько я информирован, — ответил мистер Джордан. — А как обстоит дело с участками в Бангоре и Мэйне? Там тоже все в порядке? — Бангор в наилучшем виде. — А участок в Сиерре? Там случаются наводнения в горах, вы помните об этом? — И Сиерра в порядке. — А как Пикуа и Огайо? — И в штате Огайо все нормально. — Так что же тогда может быть неблагополучно? — требовательно спросил Филдинг. — Я не могу говорить об этом по телефону, мистер Филдинг. Это деликатный вопрос. — Ну, тогда приезжайте и расскажите мне все. — А вы не могли бы прибыть сюда, сэр? Я сейчас по горло завален работой. — Вы заинтересованы в том, чтобы сохранить за собой этот контракт или нет? — спросил Филдинг. — Я смог бы выкроить время для поездки к вам сегодня после полудня. — Уверен, что вы сможете выкроить время, — сказал Филдинг. — Если, конечно, хотите получить миллионы. Он повесил трубку и почувствовал себя несравнимо лучше. Он уже поставил этих Фелдмана, О'Коннора и Джордана на место. Куда ему и было нужно, то есть под свой каблук. Если он платит за их особые услуги сумасшедшие деньги, пусть и они расплачиваются с ним той же монетой — такой же сумасшедшей расторопностью в исполнении всех его поручений. Он умело положил перед самым их носом кусочек вожделенной наживки. Но так, чтобы они не могли дотянуться до него своими трясущимися от жадности щупальцами. Это заставляет их бросаться, сломя голову, всюду, куда ему надо. Они носом чувствуют запах несметного богатства и, чтобы завладеть им, уже пошли на то, чтобы совершать убийства. Филдинг повернулся в кресле к огромному окну, в котором во всю его ширину открывалась настоящая картина — панорама Скалистых гор. В последнее время они превратились в авансцену, на которой разыгрывали свои игры самые безрассудные и отчаянные люди. Скалистые горы убивали людей с незапамятных времен, еще с тех пор, как индейские племена переправились в Америку через Берингов пролив. Горы превращали людей в льдинки, какими становились зимой бабочки. Летом горы давали этим льдинкам оттаивать и вонять на солнце. Белые люди взбирались в горы, строили здесь маленькие хижины, высовывали свои закутанные в меха лица, чтобы немного подышать холодным горным воздухом и насладиться красотами природы. Насладиться красотой природы? Да природа — это убийца! Филдинг смотрел на панораму Скалистых гор и вспоминал свою первую встречу с Фелдманом, О'Коннором и Джорданом примерно восемь месяцев назад. В том декабре все было, как и положено на Рождество. Конъюнктура на рынке продовольствия переживала кратковременный спад. В ту осень на американских равнинах было посеяно и ушло под снег меньше озимых культур, чем когда-либо в прошлом, начиная с тридцатых годов. Фелдман, О'Коннор и Джордан по очереди поприветствовали его и поблагодарили за посещение. На зеленых пальмах в их офисе горели красные, зеленые и голубые лампочки. Большой керамический Санта-Клаус, который дарил всем желающим шотландские виски, наливая их откуда-то из своего паха, стоял, прислоненный к книжному шкафу. Фелдман смущенно объяснил, что все это осталось от рождественского вечера у них в офисе. У него был загорелый вид с аккуратно причесанными седыми волосами, на пальце желтело кольцо с таким большим брильянтом, что посланный им солнечный зайчик был бы виден, наверное, на территории половины штатов. Напротив, О'Коннор был бледным, с длинными костистыми руками, которые он обычно складывал вместе. На нем был синий в полоску галстук, завязанный таким тугим узлом, будто он хотел в порядке наказания задушить себя. Наконец, здесь был Джордан, с ровными белыми зубами, черными волосами, застывшими такими ровными волнами, будто они были вылеплены в дешевой пластмассовой форме. Его глаза были как черные маслины. На нем был темный в полоску костюм со слишком широкими плечами и слишком широкими лацканами и, сверх того, с серебряной пряжкой на спине. Филдинг вошел к ним в комнату, как неброско одетый лорд к своим расфранченным слугам. — Принять вас здесь — это большая честь для нас, сэр, — сказал Фелдман, — и могу добавить, удовольствие. — Истинное удовольствие, — добавил О'Коннор. — И глубокое удовольствие, — закончил Джордан. — А мне, джентльмены, ничто не доставляет удовольствия, — сказал Филдинг, пока Фелдман брал у него пальто, а О'Коннор — его портфель. — Я в трауре по одному прекрасному человеку. Возможно, вы о нем ничего не слышали. Исторические книги не донесут его имени до следующих поколений. Его дела не восславят в песнях. Но среди обыкновенных людей это был поистине настоящий человек. — Я слушаю вас с печалью в душе, — сказал Фелдман. — Хорошо умереть молодым, — подхватил О'Коннор. — Какое горе! — закончил Джордан. — Его звали Оливер. Он был моим слугой, — сказал Филдинг. — Хороший слуга стоит дороже, чем дрянной ученый, — сказал Фелдман. Это мнение поддержал и О'Коннор. — На этой бренной земле хороший слуга ближе всех к Христу, — сказал Джордан. Фелдман должен был согласиться с ним. О'Коннор заметил, что для него, как верующего, было бы величайшей честью быть названым слугой Господа. — Я уверен, что его имя останется в людской памяти. Уверен в том, что люди будут произносить имя «Оливер» с уважением, почтением и с радостью. Да, да, именно с радостью. Для этого я и прибыл к вам. — Мы можем переложить его на музыку, — сказал Фелдман и начал напевать нечто в негритянском стиле, а затем даже и выдал такие слова к этой мелодии: — Кто-нибудь здесь видит моего старого друга Оливера? Филдинг потряс головой. — Нет, — сказал он. — Вам не удалось сосредоточить внимание на главном — на глубокой привязанности к ушедшему, — сказал Джордан Фелдману. — Совершенно не удалось, — подхватил О'Коннор. — У меня есть более подходящая мысль, — прервал их Филдинг. — Мне она нравится, — немедленно откликнулся Фелдман. — Я создаю фонд. В качестве учредительного взноса я делаю вклад в размере всего своего состояния — в размере пятидесяти миллионов долларов. — Прекрасно, — сказал Фелдман. — Солидно, — продолжил О'Коннор. — Прекрасное и солидное начало, — закончил Джордан. — Это больше чем просто начало, джентльмены, — сказал Филдинг и подал знак подать его портфель. — Как вы знаете, мои интересы сосредоточены в промышленности, и мои дела идут весьма успешно. За исключением крайне незначительных налоговых потерь на юго-западе. — Вы также являетесь лидером общины Денвера, — сказал Фелдман. — Авторитетным лидером, — продолжил О'Коннор. — Таким же авторитетным, каким был ваш родитель и его родители. — Представлять интересы такого клиента, как вы, явилось бы для нас большой гордостью, — сказал Джордан. Филдинг открыл портфель. Он осторожно вынул из него четыре коробочки с металлическими запорами. Коробочки были из прозрачной пластмассы, в них лежали зерна белого, коричневого и золотого цвета. На одной была табличка с надписью «Соевые бобы», на других — «Пшеница», «Рис» и «Ячмень». — Это зерна основных злаков, которые являются основными продуктами питания для человечества, — сказал Филдинг, указывая на коробочки. — В них присутствует естественная красота, — сказал Джордан. — Я стал чувствовать себя гораздо лучше с тех пор, как стал есть овсянку с орехами и изюмом, — сказал Фелдман. — Это материальная основа жизни, — подытожил О'Коннор. — Знаете, мне вот о чем хочется вас попросить, для начала, — сказал Филдинг. — Пожалуйста, воздержитесь от всяких комментариев, пока я не попрошу вас высказаться... Вы видите сейчас перед собой четыре чуда. Перед вами находится окончательное решение той проблемы, которая приносит страдание всему человечеству, — проблемы голода. Дело в том, что эти зерна выросли и созрели всего-навсего за один месяц! В комнате воцарилось полное молчание. Филдинг выдержал паузу. Когда он заметил, что глаза всех трех партнеров стали как-то тревожно блуждать по сторонам, он продолжил: — Я не думаю, что вы знаете, как выглядит злак через один месяц после посева. То, что вы здесь видите, означает не просто значительное ускорение процесса созревания хлеба. Это двенадцать урожаев в год там, где сейчас фермеры едва собирают всего один или два. Благодаря моему принципиально новому методу, мы сможем увеличить сбор продовольствия на Земле, как минимум, раз в шесть. Причем этого можно будет добиться при любой погоде и в любом месте. Теперь мне нужно только одно: продемонстрировать, хорошо разрекламировать и передать этот мой метод всему миру, прежде всего развивающимся странам. В настоящее время это особенно важно, даже жизненно важно, потому что, как я слышал, урожай озимых в этом году будет очень низким. — Кто располагает правом собственности на этот метод? — спросил О'Коннор. — Метод еще не запатентован. Пока он остается моим секретом, который я намерен передать всем людям Земли, — сказал Филдинг. — Но ради защиты ваших же интересов вам не кажется, было бы разумнее получить на него какой-нибудь патент. Мы могли бы сделать это для вас. Филдинг отрицательно покачал головой. — Нет. За ваши услуги я собираюсь дать вот что: 20 процентов прибыли с каждого соевого боба, с каждого зерна пшеницы, риса или ячменя, выращенного в мире по моему методу. Узел на галстуке О'Коннора дернулся, у Фелдмана потекла слюна, у Джордана зажглись глаза, он тяжело задышал. — Весь мир получит мой метод для совершенно свободного использования. Я назвал его «Методом Оливера» в память о моем благородном слуге. Трое мужчин склонили головы. Филдинг вытащил из портфеля фотоснимки разбитого тела Оливера, сделанные полицией после произошедшего с ним в воздухе несчастного случая. Он сказал, что был бы признателен джентльменам, если бы они поместили эти снимки у себя в офисе. Они согласились сделать это. Но уже после того, как собственными глазами посмотрели на то, что можно было бы смело назвать демонстрацией вечной верности памяти Оливера. Они приехали в зимние, покрытые снегом Скалистые горы. Там они попали на весь заснеженный клочок земли, площадью примерно в двадцать квадратных метров, весь усеянный обломками скал. В их присутствии эту делянку засеяли пшеницей, выращенной по «Методу Оливера». Так назвал его Филдинг. На их глазах рабочие разрыхляли землю мотыгами и засыпали семена твердыми осколками скал. Вернувшись сюда ровно через тридцать дней, они увидели колосья пшеницы, выросшей здесь при минусовой температуре и под холодным ветром. — Погодный фактор является лишь незначительным препятствием для выращивания продовольственных культур по методу Оливера, — сообщил им тогда Филдинг, стараясь перекричать завывание ветра. В тот раз О'Коннор рукой в перчатке сорвал один колосок с зернами и положил его в карман. Вернувшись в Лос-Анджелес, они отдали этот колос на биологическое исследование и получили от специалиста следующее заключение: — Да. Это настоящая спелая пшеница. — Можно ли ее вырастить зимой в горах? — Никоим образом. — А что бы вы сказали, если бы она была выращена и поспела именно в таких условиях и всего за один месяц? — Тот, кто знает, как это сделать, станет самым богатым человеком на свете. Это заключение биолога было получено партнерами семь месяцев назад. Тогда Филдинг подождал два дня, пока это заключение будет ими получено, ибо знал, что они с нетерпением ждут его. После этого он посвятил Джордана в некоторые возникшие у него проблемы. С тем, чтобы сделать рынок более восприимчивым к принятию его метода, Филдинг рискнул выбросить на рынок большие партии будущего урожая озимой пшеницы, использовав для закупки этой пшеницы крупные суммы денег из Фонда Оливера. В связи с этим у него возникли некоторые затруднения. Пара посредников, специализирующихся на торговле продовольственными товарами, заподозрила в его действиях что-то подозрительное и незаконное. Кто-то даже уже попытался шантажировать его. Третий, похоже, готовит документ, чтобы доложить что-то нежелательное федеральным властям. Филдингу ничего не остается делать, как признать свою неправоту и предать гласности все секреты своего метода. Теперь он стал называться по-новому — «Чудесное зерно». Филдинг, О'Коннор и Джордан отказались от прежнего названия — «Метод Оливера» — для обозначения компактного метода земледелия и дали ему новое название — проект «Чудесное зерно». Он, Филдинг, хочет отказаться от всех своих прав на этот метод и предать его гласности. Да, да, просто отказаться от него и опубликовать все секреты. И сразу освободиться от всех проблем. — Не беспокойтесь, мистер Филдинг. Я позабочусь обо всем этом. Вы только продолжайте хранить в тайне наш маленький план, хорошо? — сказал на это Джордан. Филдинг предвидел, что тот так и ответит. Потому-то он и выбрал именно эту компанию — Фелдмана, О'Коннора и Джордана. Он-то сумел узнать, что настоящее имя последнего — Гиордано и что у него есть много братьев, которые легко могут заставить нежелательных людей бесследно исчезнуть. Впоследствии возникали и другие люди, которые угрожали встать на его пути и помешать осуществлению тщательно разработанного им плана преподнесения метода «Чудесное зерно» человечеству. Тогда Филдинг просто передавал их имена Джордану, как будто это были списки вещей для чистки. Фактически же это были списки для массовых убийств. И Джордан всякий раз говорил, что он обо всем позаботится. «Ну что же, пока это действует неплохо», — думал про себя Филдинг. Ему удалось неплохо скомбинировать рекламный элемент своего плана с ликвидацией нежелательных препятствий. Если ему повезет, он еще успеет увидеть собственными глазами плоды осуществления своего проекта — массовое и полное уничтожение всей человеческой цивилизации. Если не повезет... ну, что же, этот конец все равно неотвратим. Уже слишком поздно, чтобы остановить запущенный им процесс. Его настольный электронный календарь предсказывал, что ему остается жить еще целых три месяца и восемнадцать дней. А для полного завершения его проекта требуется всего чуть больше месяца. Сигнал внутреннего переговорного устройства прервал его размышления. Это была его новая секретарша. Он постоянно менял своих секретарей. Они не задерживались у него больше одной недели. — Я подготовила для вас списки предстоящих демонстраций нашего метода с участием иностранных представители, — раздался в кабинете ее извиняющийся голос. — Принесите их. — Не могла бы я подсунуть эти бумаги вам под дверь? — Разумеется, нет. — Эти фотоснимки в вашем кабинете... Они так неприятны... У меня выворачивается весь желудок. — На этих фото, — сказал Филдинг, взглянув на снятое на них в разных ракурсах переломанное тело Оливера, — тот, памяти которого посвящен наш фонд. Когда я брал вас на работу, я специально спрашивал, обещаете ли вы всегда поступать достойно. Вы ответили утвердительно. Я ни за что не сниму эти ужасные фотографии, висящие у меня в кабинете. Оливер умер страшной смертью, и я хочу, чтобы весь мир знал об этом. Я хочу, чтобы все люди знали правду об Оливере. Правда делает человека свободным. Она вошла с бумагами, опустив глаза на лежавший на полу розовато-лиловый ковер. Она не подняла глаз, даже передавая документы Филдингу. Так, официальные представители Пакистана будут присутствовать на опытных участках в Сиерре и Моджаве, где будет проводиться первый сев. Представители Чада, Сенегала и Мали, постоянно страдающих от засух, решили ознакомиться с результатами работ в пустыне Моджав, поскольку предпочитают такие естественные условия, которые максимально похожи на их собственные. Представители России и Китая собираются ознакомиться с работами и в пустыне, и в горах, и на среднем Западе, и на севере. Английские наблюдатели планируют поехать в Бангор и Мэйн, французские — в Огайо. — Но почему же в списках не фигурируют представители Индии? Вы связывались с посольством Индии? — спросил Филдинг. — Да, сэр. — Почему же они не хотят приехать и посмотреть? Мы потратили уже почти 700 тысяч долларов на подготовку брошюр, проспектов, таблиц и фотоальбомов. Фелдман, О'Коннор и Джордан представили счет на рассылку рекламных материалов по почте на сумму более 20 тысяч долларов. Я знаю, что индийским представителям была предоставлена информация о нашем проекте. — Они сообщили, что у них нет нужных специалистов, чтобы направить кого-либо для ознакомления с нашим проектом на практике. — В Соединенных Штатах находится четверо индийских специалистов по проблемам сельского хозяйства. Я знаю это совершенно точно и знаю даже их имена. Индия — это самая важная страна для этого списка! — Да, сэр. Я отдаю себе в этом отчет. Но, пожалуйста, не кричите так... У меня на столе лежит информация относительно индийских специалистов. Филдинг посмотрел ей вслед, когда она выбегала из его кабинета. По переговорному устройству снова донесся ее голос: — Сэр, четверо специалистов по сельскому хозяйству, прикомандированные к индийскому посольству, заняты завтра на следующих мероприятиях: один читает лекции в Йельском университете о моральном долге Америки поделиться с нуждающимися своими продовольственными запасами. Второй включен в состав группы выступающих на публичной дискуссии по теме... одну секундочку, у меня должна быть записана тема этой дискуссии, вот она: «Америка — ядерный монстр». Этот специалист сказал мне, что он с удовольствием поехал бы на презентацию нашего проекта, но посол приказал ему принять участие в этой дискуссии и пригрозил, что если он откажется, то будет немедленно откомандирован обратно в Индию. Третий выступает в университете Беркли по вопросу о лицемерии Америки... Кстати, он никогда и не ходит на выставки и мероприятия сельскохозяйственного профиля. А у четвертого специалиста какие-то боли в животе. Возможно, немного переел, у нас ведь в Америке так много обильной пищи, наверное, что-нибудь в этом роде... — Но они должны знать, что это действительно удивительное зерно! — На все наши приглашения представители посольства лишь отвечали, что уже устали бороться с американским лицемерием. Может быть, если бы наш проект был составной частью создания ядерного оружия... Когда я мельком упомянула о том, что у нас используются радиоактивные материалы, они очень заинтересовались. Но лишь пока не поняли, что это имеет отношение только к подготовке семян. — Нет, об этом ни слова, — отрезал Филдинг. Когда во второй половине того же дня прибыл Джордан, чтобы обсудить с Филдингом возникшие проблемы, тот прежде всего потребовал от него, чтобы хоть один индийский представитель был на какой-нибудь из завтрашних презентаций проекта. — Это критически важно. Изо всех стран Индия является самым важным объектом для внедрения нашего проекта, — сказал Филдинг. — Но Индия не закупает продовольствия в других странах. Я проверил этот факт самым тщательным образом, — сказал Джордан. — Если бы мы предоставили индийцам это зерно на условиях кредита, они бы, конечно, взяли его. Поскольку всегда рассчитывают на то, что по прошествии достаточно длительного времени кредиторы, как правило, уже не настаивают на возвращении взятых у них в долг сумм. Политика Дели заключается в том, что если у кого-нибудь в мире имеются излишки продовольствия, то Индия просит, чтобы ей они были предоставлены бесплатно. Самое поразительное в том, что эта политика оказывается эффективной! — Но у них же, действительно, существуют совершенно невероятные проблемы с голодом! Я видел это своими собственными глазами. — Мистер Филдинг, вы помните, что сделала Индия в прошлом году? Во-первых, она заявила, что больше не будет принимать зерно от Соединенных Штатов. Мы, кстати, за последние годы уже предоставили ей продовольствия на сумму около 16 миллиардов, не миллионов, а 16 миллиардов долларов, причем совершенно бесплатно. Далее, чтобы наказать этого империалистического монстра — Америку, индусы поддержали резкое свертывание арабскими странами поставок нефти западному миру. Когда в результате цены на нефть взметнулись вверх, поднялись цены и на удобрения. Цены на них выросли втрое. В итоге Индия не смогла закупить их, поскольку все ее деньги идут на производство атомных бомб. Поэтому она опять попросила Америку предоставить ей продовольствие, и опять бесплатно. И мы опять дали его Индии! — Но это же просто безумие! — Такова Индия, — сказал Джордан. — Если мы заплатим за то, чтобы они могли получить наш проект «Чудесное зерно», они, конечно, возьмут его. Но сами они не будут платить за него. — Тогда нам надо будет дать им кредит на эти цели, — сказал Филдинг, — в противном случае Индия станет... Он не закончил своей фразы, чтобы не раскрыть того, что если Индия откажется от этого проекта, она, сама того не зная, станет страной с самыми большими запасами продовольствия в мире. Или в том, что останется от всего мира. — Ну ладно, что это за проблемы, о которых вы говорили? — спросил Филдинг. К счастью, эти проблемы оказались минимальными. Людям Джордана потребовалось немало времени, чтобы найти, где скрывался этот болтливый специалист по торговле продовольствием, Уиллоуби. Но после этого дом одного из тех, кто «уладил» дело с Уиллоуби, подвергся вторжению какого-то незнакомца. Поэтому в течение нескольких предстоящих недель мистеру Филдингу следовало бы принять меры предосторожности, проверить в доме двери и принять другие подобные меры. — Это единственный наш промах, — сказал Джордан. — Что касается остальных торговцев продовольствием, чьи имена вы мне дали, с ними все полностью улажено. Возникла только вот эта одна незначительная проблема. Но я все же думаю, что вам следует проявить осторожность. — Я проявляю осторожность всю свою жизнь. А сейчас вообще уже поздно проявлять какую-то особую осторожность, — сказал Филдинг. И он предупредил Джордана, что если Индия не примет участия в реализации их проекта «Чудесное зерно», компания Фелдмана, О'Коннора и Джордана может лишиться обещанной ей доли прибыли. «Конечно, — подумал про себя Филдинг, — если бы Индия неожиданно стала бы самой производительной страной в мире, это тоже было бы неплохо. Это было бы уже ближе к тому, о чем я так мечтаю — одним махом уничтожить всех этих мелких букашек на всей Земле».Глава 5
Римо и Чиун рассматривали с шоссе опытный участок, где должна была проходить презентация проекта Филдинга. Целое стадо лимузинов, телевизионных автобусов и полицейских машин, накалявшихся под горячим солнцем пустыни, окружали высокий забор на холме в трех милях отсюда. — Я не верю, что здесь можно выращивать еду, — сказал Чиун. И еще раз изложил историю о том, как скудость земли заставила жителей Синанджу отправлять своих лучших сыновей в чужие страны зарабатывать хлеб для односельчан. Из слов Чиуна следовало, что неоперившиеся юнцы отправлялись во враждебный мир, не имея за душой ничего, кроме своих рук, ума и характера. — Тебе было сорок, когда ты стал Мастером Синанджу, — сказал Римо. — В пятьдесят или в сто — все равно незнакомая жизнь превращает нас в детей, — ответил Чиун. В поисках Джордана, заплатившего Деуссио, который заплатил Питу, который, в свою очередь, дал денег тем двоим, что легли мертвыми в Харборкрике, убив Уиллоуби, Римо вышел на болтливого секретаря Джордана, сообщившего, что мистер Джордан будет на презентации самого выдающегося открытия в области сельского хозяйства со времени изобретения плуга. — Где? — спросил Римо. — Это ошеломляющий, колоссальный шаг человечества по пути прогресса. Он стал возможным благодаря достижению одного человека — Джеймса Орайо Филдинга... — Где? — Спасение всего мира от голода — вот как можно назвать это «Чудесное зерно». Ибо... — Вы просто скажите, где все это будет происходить. Услышав ответ: «В пустыне Моджав», Римо поинтересовался, где именно в пустыне. Прежде чем узнать точное место события, ему пришлось выдержать еще целых три минуты непрерывных словоизвержений. Этот разговор состоялся вчера. Римо и Чиун взяли напрокат автомобиль и двинулись в путь. Заднее сиденье и багажник автомобиля, как и прежде, были забиты сундуками Чиуна. — Я чувствую себя профессиональным носильщиком, — сказал Римо, загружая большие разноцветные сундуки Чиуна в автомобиль. — Не мог бы ты взять с собой на один сундук меньше? Отвечая на этот вопрос, Чиун внезапно потерял способность изъясняться на любом другом языке, кроме корейского. Поскольку за последние годы Римо немного научился понимать по-корейски, Чиун говорил на пхеньянском диалекте, которого Римо не знал. По мере приближения к демонстрационной площадке знание английского у Чиуна постепенно восстановилось, особенно когда он нашел повод еще раз повторить легенду о Синанджу. К тому же у него возник вопрос к Римо. — Где здесь можно обменять бумажные купюры на настоящие деньги — на золото? — Откуда у тебя бумажные деньги? — спросил Римо. — Это мои деньги, — сказал Чиун. — Но откуда? Ты взял их в том биллиардном заведении к Ист-Сент-Луисе, верно? — Они принадлежат мне, — сказал Чиун. — Ты их выиграл в биллиард? Так? Ты играл в азартные игры. — Я не играл в азартные игры. Я занимался обучением людей. — Я помню то длинное наставление, которое ты когда-то мне прочел. О том, что я не должен растрачивать свои таланты на азартные игры. Что если человек тратит мастерство на легкомысленные занятия, мастерство пропадает. Из твоих слов выходило, что предаваться азарту — это вроде как предавать Синанджу. Ты даже рассказал о своем учителе, о том, как он посылал шары туда, куда хотел. Я это запомнил. Мне не полагалось пользоваться своим мастерством для того, чтобы выигрывать деньги. — Нет ничего хуже болтливого белого человека, — произнес Чиун внушительно и больше на эту тему не сказал ни слова. Найти Джордана не составило труда. Римо сказал одной из девушек, раздававших брошюрки о проекте «Чудесное зерно», что он журналист и хотел бы побеседовать с Джорданом. Джордан появился мгновенно, в модном курортном костюме с вязаным серо-серебристым галстуком и с волосами, словно сделанными из черной пластмассы, сверкая золотыми зубами. Он глубоким, низким голосом осведомился, чем может быть полезен. Римо попросил у него интервью. — В настоящее время мистер Филдинг, этот величайший агрономический гений нашего времени, занят, но вы можете встретиться с ним сегодня вечером после передачи новостей на телестудии Эн-Би-Си. Это человек огромного масштаба. Деятель в масштабе всей Земли. — Круглой? — спросил Чиун, и его длинные руки изобразили нечто вроде шара. — Я хотел бы переговорить с вами, а не с мистером Филдингом, — сказал Римо. — Я сделаю все, что в моих силах... Мистер Филдинг сможет увидеться с вами сегодня вечером в 8 часов 30 минут после своей беседы в программе телекомпании Эн-Би-Си. Она будет транслироваться на весь мир. А сейчас я должен бежать. Но Джордан убежал недалеко. Он вообще не смог сделать ни шагу. Что-то держало его за подбитое ватой плечо. — А, со мной... Вы желаете побеседовать со мной. Превосходно, — сказал Джордан. Голос из громкоговорителя с акцентом, присущим жителям дальнего запада, хрипя начал вещать о нехватке в мире сельскохозяйственных угодий, а тем временем Римо с Джорданом прошли в меньшую из двух палаток, предназначенных для прессы. Чиун остался снаружи послушать лекцию, сославшись на свой интерес к проблемам голода. Ведь еще пятнадцать столетий назад... Двое пьяных представителей прессы лежали на маленькой кушетке рядом со стойкой бара. За ней бармен мыл стаканы. Римо отклонил предложение что-нибудь выпить и сел вместе с Джорданом наискосок от бесхозной пишущей машинки. — Спрашивайте. Я весь в вашем распоряжении, — сказал Джордан. — Вне всякого сомнения, Гиордано, — сказал Римо. — Почему вам понадобилось убивать торговцев продовольствием? — Простите, — сказал Джордан, его черные глаза заморгали от яркого света флюоресцентных ламп. — Зачем вы велели убить Уиллоуби? — Какого Уиллоуби? — невозмутимо отозвался Джордан. Римо резко стиснул ему коленную чашечку. — О-ххо-ххо... — захрипел Джордан. Репортеры очнулись было, но, увидев, что намечается всего лишь обыкновенная драка, вновь завалились спать. Бармен, громадный мужчина с плечами шириной в дверной проем, перегнулся через стойку. В руках у него была толстая деревянная палка почти метровой длины. Качнувшись всем телом, он с размаха обрушил дубинку на голову человека, посмевшего напасть на мистера Джордана. Раздался треск. Это треснула и разлетелась палка. Голова осталась нетронутой. Бармен тут же нанес разящий удар кулаком в лицо Римо. Движение кулака было отклонено как будто слабым дуновением воздуха. Затем бармен почувствовал странную вспышку под носом, после чего, похоже, очень захотел прилечь. Что он и сделал, свалившись под стойку. — Вы мне не ответили, — сказал Римо. — Ладно, — сказал Джордан. — Я отвечу. Отвечу вам. Уиллоуби... Вроде бы припоминаю. Кажется, специалист по торговле продовольствием. Да, точно, Уиллоуби... — Зачем вы велели убить его? — Разве он мертв? — сказал Джордан, массируя свое колено. — Совершенно. — Лучшие умирают молодыми, — сказал Джордан. Римо нажал большим пальцем на горло Джордана. И он тут же выдал всю правду. Немного придуманную, но правду. Уиллоуби убили потому, что он мешал внедрению величайшего сельскохозяйственного достижения за всю историю человечества. За всю историю человечества. — А что, есть еще какая-то история? — Уиллоуби имел доказательства того, что цены на зерновом рынке искусственно сбивались. Он не знал почему, но заподозрил что-то серьезное... Джордану стало трудно дышать. Не может ли незнакомец отпустить его горло? — Кхе-кхе, — откашлялся Джордан, получив столь необходимый ему кислород. — Благодарю вас, — сказал он, поправляя галстук и одергивая пиджак. — Эй, Вито. Эл! Идите сюда на минутку, — громко позвал он. Повернувшись к Римо, он пояснил, что эти люди помогут ему кое-что объяснить. Список жертв не исчерпывается Уиллоуби так же, как и торговцами. Были устранены и другие люди, строители. И к ним скоро добавится еще один человек — журналист, который сует свой нос, куда не следует. Джордан говорил это, глядя на вошедших в палатку двух огромных мужчин в шелковых костюмах, сильно вздувавшихся на плечах. Услышав последние слова относительно чего-то, что не следует совать кудапопало, один из корреспондентов в пьяном полусне пробормотал: — Прости, Мэйбл. Ты должна понять, что я уважаю тебя как человека. — Вито, Эл, убейте этого сукина сына! — сказал вошедшим Джордан. — Прямо здесь, мистер Джордан? — спросил Эл, выхватывая большой пистолет 45-го калибра с перламутровой инкрустацией на рукоятке. — Да! — Прямо перед корреспондентами? — Они пьяны в стельку, — сказал Джордан. — Под вашу ответственность, босс, — сказал Вито. — Может, использовать глушитель? — Хорошая мысль, — отозвался Джордан и заковылял к своим людям. — У меня еще полон рот важных дел. Насчет полиции не беспокойтесь. С вашей стороны это самозащита. Защищайтесь! Откинувшись на стуле, скрестив ноги и барабаня пальцами по валику пишущей машинки, Римо лениво вслушивался в этот разговор. Когда Эл стал наводить на него дуло автоматического пистолета, Римо сконцентрировал весь свой вес в одной точке и взялся левой рукой за каретку пишущей машинки. При этом он постарался, чтобы его запястье было совершенно прямым, — на случай, если Чиун вдруг заглянет в палатку. Римо тревожило только одно. Стул. Всей спиной Римо плотно прижался к спинке стула. Стул выдержал. Отлично. И левая рука Римо была совершенно прямой, от ладони до предплечья. Эл уже начал было спускать курок, когда увидел и почувствовал одновременно, как еще не успевший заговорить пистолет врезался в его грудную клетку вместе еще с каким-то предметом. И весьма тяжелым. Эла вжало в стол. Машинка «Ройял стандарт», похоже, вместе с пистолетом находилась в его груди. По крайней мере, там начиналось плечо Эла, и там же, долю секунды назад, он в последний раз видел свой пистолет. Возвратная ручка каретки вонзилась ему в правое ухо. Черный валик был там, где раньше находились кости его носа. Дышать оказалось невозможно, поскольку его правое легкое было расплющено. Но это уже не имело значения, потому что его организм больше не нуждался в кислороде: в аорте вместо крови был штырь интервала печати, а в правом желудочке сердца застряли литеры "О", "Р" и "О". — Эй, вы, там, нельзя ли потише! — сказал один из репортеров. — Мешаете работать. — С этими словами он перевернулся на столе на другой бок, подсунув под голову плащ, чтобы было помягче. — Господи! — вымолвил Вито. — О, гос-спо-ди! — повторил он и, уже не прибегая к глушителю, нажал на курок своего пистолета 45-го калибра. Он снова и снова нажимал на курок, но, к несчастью, его мишень переместилась. Как и пистолет Вито. Пистолет оказался у него во рту. Прежде чем на Вито навалился полный мрак, — что случилось почти мгновенно, — он еще успел удивиться, насколько это оказалось не больно. Только острый укол в затылок — и все. Джордан наблюдал, как пятна крови из разлетевшегося затылка Вито расплываются по нарядному костюму и импортному серо-серебристому галстуку. — Продолжим наш разговор, — сказал Джордан. — Поговорим спокойно. — Правильно ли я понял, что вы убрали торговцев, так кик они разгадали маневры с целью сбить цены на пшеницу, точнее, на озимую пшеницу? — Правильно. Совершенно. Абсолютно правильно. Абсолютно. — Чтобы потребители стали вкладывать больше денег в это новое «Чудесное зерно»? Теперь спрос на хлеб должен вырасти? — Да, чтобы расположить людей к нашему проекту. Правильно. Вы рассуждаете абсолютно верно. Раз больше спрос, значит, станут больше покупать. Это настоящее благодеяние для человечества. Подарок. Настоящий дар божий. Абсолютный. Могу взять вас в долю. Вам и не снилось, каким вы станете богатым. — А Филдинг? — Это круглый идиот, — сказал Джордан. — Все дело в наших руках. Этот болван не хочет никаких прибылей. Назвал зерно именем своего вонючего слуги. Именно это я разрекламировал все как «Чудесное зерно». Решение всех продовольственных проблем нашего времени. Я занимаюсь заключением сделок и сбытом. Я контролирую доли всех участников. Мы можем стать богачами. Богачами. — Последнее слово Джордан буквально выкрикнул. Большинство людей кричат, когда сломанный позвоночник разрывает им пупок. Если бы Римо думал только о том, что услышал от Джордана, а нанесение удара целиком доверил своему телу, никакой проблемы не возникло бы. Если бы Римо думал только о нанесении удара, тоже не возникло бы проблемы. Но, думая и о том, и о другом, Римо допустил оплошность. Не то, чтобы его не удовлетворил результат. Нет, Джордан лежал на полу палатки, уши к каблукам, словно сложенный вдвое лист бумаги. Дело было в другом: прием был исполнен нечисто. Линия нанесения удара не составила перпендикуляра к плечу Римо. Видимо, поэтому Римо ощущал в нем слабую боль. Разница между Синанджу и другими методами боевого искусства, можно сказать, другими методами чего угодно, состоит в том, что форма проведения приемов должна быть абсолютно правильной, независимо от результата. Как говорил Чиун: «Если результат неправильный, исправить ошибку обычно уже не удается». Поэтому Римо нанес еще два удара сзади по воображаемому Джордану. На этот раз его выпрямленные пальцы в конечный момент проведения приема были точно перпендикулярны к плечу. Все получилось правильно. Отлично. — Позор, — донесся со стороны откинутого входа в палатку язвительный голос корейца. — И ты только теперь учишься делать это правильно. Только теперь ты взялся за ум. После того, как меня опозорил. — Перед кем? Кто, черт побери, об этом узнает? — сказал Римо. — Несовершенство само по себе позор, — сказал Чиун. И затем по-корейски стал сокрушаться о многих годах метания бисера перед неблагодарным бледным куском свиного уха и о том, что даже сам Мастер Синанджу не в силах превратить грязь в алмазы. — Нет, — сказал Чиун кому-то позади себя. — Не входите сюда. Не надо смотреть на этот стыд. За спиной Римо прозвучал телефонный звонок. Спавший корреспондент встрепенулся, открыл глаза и хрипло проговорил в трубку: — Да... Точно. Это я... Я в курсе всего... Да. Они посеяли это зерно сегодня утром под палящим небом. Новое чудесное зерно, которое принесет человечеству избавление от голодной смерти. Так заявил Джеймс О. Филдинг, сорока двух лет, из Денвера... Да. Поставьте в заголовок. Никаких происшествий. Я еще задержусь... Да, правильно, урожай поспеет через четыре недели... Да, «Чудесное зерно»... Здесь довольно тяжело, в этой пустыне. Дай-ка я поправлю... Измените заголовок вот так: «Зерно посеяли в сухой сыпучий песок пустыни Моджав». Дальше можно по тексту... и так далее... Отлично... — Корреспондент бросил трубку и, еле передвигая ноги, наступая на свой плащ, добрался до бара. Там он налил полный стакан коньяка «Хеннесси», осушил его в два глотка и медленно стал падать, причем голова его коснулась пола раньше тела. Так, вверх тормашками, и заснул опять. — Это заговор ЦРУ! — раздался женский крик позади Чиуна. Женщина была очень красива. Она стояла под слепящим солнцем. Ее пышные черные волосы спускались на плечи. Черные глаза были подобны мраку ночного неба. У нее была полная женственная грудь, лицо совершенной красоты и гладкая молодая кожа. У нее был и рот, громко вопивший: — Это заговор ЦРУ! Я знаю, заговор ЦРУ. Центральное разведывательное управление нарушает добрую волю американского народа! Оно пытается уничтожить революционный дух... Хэлло, меня зовут Мария Гонзалес. Да здравствует революция! — Кто это? — спросил Римо у Чиуна. — Храбрая юная девушка. Она помогает революции выстоять против белых империалистических угнетателей, — сладчайшим голосом ответил Чиун. — Ты сказал ей, на кого работаешь? — Он революционер. Люди третьего мира не революционеры, — сказала Мария. — Ты не можешь прекратить этот треп про революцию, когда разговариваешь со мной? — спросил Римо. — Разумеется, могу. Ведь я крестьянка. Я говорю про революцию, как вы про яблочный пирог. Если вы друг этого милого старого джентльмена, я буду рада с вами познакомиться. — Она протянула руку, и Римо взял ее в свою. Ее ладонь была мягкой и теплой. Мария улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Чиун шлепком прервал их рукопожатие. Держаться за руки на людях он считал верхом неприличия. — Я делегат по вопросам сельского хозяйства демократического правительства свободной Кубы. Я вижу, вы занимаетесь здесь полезным делом, — сказала Мария. Она улыбнулась. Римо улыбнулся в ответ. Чиун встал между ними. Филдинг заталкивал последний соевый боб в сухую твердую землю, когда Римо пробрался в первые ряды окружавшей его толпы. Сама опытная делянка находилась на вершине небольшого холма. Ее площадь составляла не более двадцати квадратных метров, но она размещалась внутри пустого участка земли по крайней мере в четыре раза больше по площади, огражденного высоким забором с пропущенной по верху колючей проволокой. От поля исходил непонятный для Римо запах, который тревожил скорее память, чем обоняние. — Завтра, — говорил Филдинг, — я посажу такие же культуры в Бангоре, в Мэйне, а послезавтра — в Сиерре. На следующий день я проведу последний сев в Огайо. Приглашаю вас принять участие во всех этих презентациях. Потоптавшись на последнем посаженном зернышке, Филдинг выпрямился и потер поясницу. — Теперь давайте солнечный фильтр, — сказал Филдинг, и рабочие прикрыли участок матовым непрозрачным пластиком, образовавшим нечто вроде тента. — Вы только что видели, — говорил Филдинг, стараясь выровнять свое дыхание, — самое важное открытие в сельском хозяйстве со времени изобретения плуга. Сейчас я поясню вам смысл этого метода. В нем используется химический компонент. Он делает ненужным дорогостоящую предварительную обработку почвы. Он расширяет рамки температурных и водных условий, требующихся для выращивания растений, и, следовательно, неизмеримо увеличивает площадь пригодных для сельскохозяйственного производства земель. Этот метод не нуждается ни в удобрениях, ни в пестицидах. Урожай созреет через тридцать дней. И я надеюсь, тогда вы все вернетесь сюда, чтобы стать свидетелями этой революции в агрономической науке. Джентльмены, вы присутствуете при событии, которое кладет конец голоду на Земле. Последовали аплодисменты иностранных корреспондентов, кое-кто прикидывал, сколько времени — десять или пятнадцать секунд — уделит национальное телевидение этому событию. И тут со стороны палаток для прессы донесся истошный вопль: — Убийство! Здесь полно трупов! Массовое убийство! — Ну вот! — произнес корреспондент рядом с Римо и Марией. — Теперь, наконец, произошло что-то стоящее. Мне всегда везет. Направьте меня по самому бросовому заданию, и я всегда выдам гвоздевой материал. Подобно струйке из поврежденной цистерны толпа потекла в сторону навесов для прессы, таща за собой телевизионные кабели. Человек в тюрбане и со значком «Сельское хозяйство Индии» придержал Римо за руку. — Дорогой сэр, не значит ли это, что я не получу деньги за присутствие на церемонии? — Не знаю, — сказал Римо, — я здесь не работаю. — Выходит, я зря приехал. Совершенно зря. Пообещали две тысячи долларов и ничего не дадут. Опять эта американская ложь и ханжество, — сказал он с певучестью, свойственной индийцам — людям, о которых Чиун как-то сказал, что у них есть только два неизменных свойства: они всегда лицемерят и всегда голодают. Пот выступил на аристократическом лице Джеймса Орайо Филдинга, наблюдавшего, как представители прессы хлынули с опытного поля к двум палаткам прессы за ограду участка. Внезапно ему показалось, что его стали покидать жизненные силы, и он вытянул руку, ища опоры. И он нашел ее, в лице худощавого молодого человека с высокими скулами и утолщенными запястьями. Это был Римо. — Ваши друзья вас бросили, — сказал Римо. — Менталитет охотников за новостями, — сказала Мария. — На Кубе мы не позволяем журналистам проявлять такое нездоровое любопытство. — Конечно, — отозвался Римо, — потому что там убийства — обычное дело. — Вы несправедливы, — сказала Мария. — Трудно ждать справедливости от американца, — сказал Чиун. — Я столько лет пытаюсь научить его этому, и все напрасно. — Это называется справедливостью по-корейски, папочка? — сказал Римо, улыбаясь. Но Чиун не увидел в этом ничего смешного, как и Мария. Филдинг пришел в себя. Слабой рукой он вытащил из кармана рубашки таблетку и всухую проглотил ее. Римо глазами сделал знак Чиуну увести Марию за пределы слышимости. Чиун внезапно заметил там, вдали, в пустыне какое-то видение, напоминающее его родной Восток. Что-то похожее на легкую дымку, висящую над садами в Катманду. Видела ли Мария сады в Катманду, когда солнце освещает их нежным светом, а речная прохлада ласкает, как мягкое дыхание северного ветерка? Через секунду Чиун уже вел Марию куда-то вдаль. — У вас очень несимпатичные друзья, — сказал Римо Филдингу. — Что вы имеете в виду? — Ваши друзья убивают людей. — Тех, в палатках, куда все бросились? — Нет, других, — сказал Римо. — Торговцев продовольствием. И строителей. — Что такое? — произнес Филдинг, тут же прибавив, что чувствует себя еще очень слабым. — Так соберитесь с силами, иначе окажетесь там же, где соевые бобы. Под землей. — Но тут Филдинг потерял сознание, и Римо понял, что это было не притворство. Римо отнес Филдинга в маленький домик, построенный на участке для охранников. Там Филдинг очнулся и рассказал Римо, как он открыл метод выращивания зерна, который способен покончить с нехваткой продовольствия, — вообще покончить с голодом и нищетой, И с этого начались все его, Филдинга, неприятности. Да, он знал об убийствах торговцев. Он знал об умышленном сбивании цен на зерно на рынке. — Я говорил им, говорил Джордану, что нам не нужна помощь такого сорта. Метод Оливера, теперь он называется проектом «Чудесное зерно», не нуждается в искусственной поддержке. Он сам вытеснит другие методы, потому что он выгоднее. Но эти люди не слушали меня. Я даже не владею больше своей компанией. Я могу показать вам документы. Жадность губит нас. Миллионы людей погибнут от голода из-за жадности кучки людей. Мне придется предстать перед судом, не так ли? — Думаю, да, — сказал Римо. — Мне нужно всего четыре месяца. После этого я готов хоть на всю жизнь сесть в тюрьму или понести другое наказание. Только четыре месяца, и я совершу для людей самое благое дело за всю историю человечества. — Четыре месяца? — спросил Римо. — Но все это будет напрасно, — сказал Филдинг. — Почему? — Потому что люди с самого начала стараются помешать мне. Я сказал — четыре месяца? Фактически мне не нужно и четырех. Достаточно одного. Всего тридцать дней до тех пор, пока взойдет мое чудесное зерно. Тогда весь мир станет его сеять. Люди откажутся от прежних способов и заменят их моим, чтобы накормить все человечество. Я уверен в этом. — Я не специалист в продовольственных делах, — сказал Римо. Однако слова Филдинга тронули его. Он украдкой взял горсть семян из портфеля Джеймса Филдинга и сказал, что, вероятно, найдет способ ему помочь. — Как? — спросил тот. — Посмотрим, — сказал Римо. В тот же день Римо выяснил две вещи. Во-первых, из отзыва специалиста-ботаника — что семена вполне доброкачественные. Во-вторых, у городского чиновника в муниципальном совете Денвера — что компания Фелдмана, О'Коннора и Джордана действительно через три месяца и шестнадцать дней получит право на контрольный пакет акций корпорации, являющейся собственником проекта «Чудесное зерно». В тот вечер Римо сказал Чиуну: — Мне, папочка, кажется, представился случай действительно сделать что-то хорошее для людей. Этот человек сказал правду. — Делать то, в чем ты разбираешься, — вот это хорошо, — сказал Чиун. — И это все то хорошее, что может сделать человек. Остальное — невежество. — Нет, не то, — сказал Римо. — Я могу спасти мир. На это Мастер Синанджу печально покачал головой. — Из наших хроник, мой сын, известно, что те, кто обещает рай завтра, обычно превращают сегодняшний день в ад. Все разбойники, когда-либо грабившие на большой дороге, все завоеватели, порабощавшие народы, и все мелкие злодеи — просто злые люди, мучившие беззащитных, — все они вместе за всю историю не причинили столько зла, сколько может причинить один человек, обещающий спасти человечество и способный убедить других последовать за ним. — Но мне не нужны другие, — сказал Римо. — Тем хуже, — сказал Мастер Синанджу.Глава 6
Джонни Черт Деуссио узнал о случившемся из телевизионных новостей, пока ждал начала телешоу с Джонни Карсоном. Это были ночные сообщения о событиях дня. Вечером Джонни Черт обычно видел экран телевизора меж своих торчащих в разные стороны ступней. Бэт Мария занималась своими ногтями. В ее светлых волосах было так много бигуди, булавок и шпилек, что он давно уже перестал приставать к ней со своими домогательствами. Заниматься с нею любовью было все равно что с детским конструктором, измазанным кремом. Бет Мария не жаловалась. Она даже считала это весьма удобным и думала, что Джонни, наконец, становится воспитанным джентльменом. Их кровать в ногах заканчивалась полукругом. Слева от Джонни находилась светящаяся панель, показывавшая, что электронная система охраны работает исправно. Там же был телефон прямой связи с его братом, Сэлли. После того ночного кошмара Джонни держал рядом с панелью небольшой пистолет. Справа от него Бет Мария мазала лицо кремом. Джонни проверял контрольную панель, вполуха слушая ведущего программы ночных новостей Джила Брэддигэна. В отличие от многих других телевизионщиков Сент-Луиса, этот ведущий никогда не требовал каких-нибудь подарков за свои услуги. Просто он не знал ничего такого, за что его стоило покупать. Бет Мария считала его весьма сексапильным. Джонни Черт не говорил ей, что Брэддигэн — отпетый гомик. Никогда не следует говорить со своей женой на такие темы в постели. — По-моему, он жутко сексапильный, — сказала Бет Мария, когда Брэддигэн появился на телевизионном экране у них в спальне со своим тщательно подготовленным к передаче лицом, волосами, улыбкой и, разумеется, голосом. Джонни Черт продолжал тыкать пальцами в выступающие пластиковые кнопки на контрольной панели. Он надеялся, что Джонни Карсон не станет сегодня опять выступать с каким-нибудь старьем и не возьмет себе в собеседники того писклявого сочинителя. Джонни Черт не любил засыпать под звук неприятного ему голоса. — Какой ужас! — сказала Бет Мария. — Да? — отозвался Джонни Черт. — Трое мужчин были изуродованы и убиты на какой-то ботанической опытной станции. Там, в пустыне. — Хуже некуда, — сказал Черт. Он думал о делах. У его секретарши очень красивые ноги. У нее красивые груди и прекрасная попа. У нее очень милое личико. Она требует, чтобы Джонни развелся с женой. Даже занимаясь только легальным фасадом его обширного бизнеса, она все равно знает уже слишком много. Дурочка пригрозила уйти, если Джонни на ней не женится. По этому делу принять решение нетрудно. Наоборот, очень даже легко. Если она уйдет, то только на дно Миссури с бетонным грузом, привязанным к ее прелестной попочке. Такова жизнь. В этот момент Деуссио с изумлением почувствовал, что Бет Мария трогает его. Не где-нибудь, а в постели! — Послушай, они нашли одного парня к комнате для прессы с пишущей машинкой, застрявшей у него в грудной клетке, — сказала она. — Ужасно, — опять откликнулся Деуссио. Да, — вот с этой задницей Вилли Панзини вопрос сложнее. Он что-то стал тратить гораздо больше, чем платил ему Джонни. Это означало одно из двух. Либо Вилли крадет у Деуссио, что, конечно, плохо, но может быть исправлено путем строгого внушения или умеренного наказания. Либо задница Вилли получает деньги из других источников. В этом случае с ним нужно немедленно кончать. Сэлли предстояло разобраться, которое из двух предположений верно. Возможно, придется пощекотать физиономию Вилли паяльной лампой. Это мгновенно заставляет людей говорить правду. — А еще одному сломали спину. Часть позвоночника прошла насквозь через желудок. Так заявил следователь, — сказала Бет Мария. — Ужасно, — сказал Деуссио. — Мне кажется, мы с ним знакомы. Точно, знакомы. Мы видели его в прошлом году, когда ездили на побережье. Тот симпатичный человек из рекламного агентства. — Что такое?! — сказал Деуссио, переходя в сидячее положение. — Я говорю про эти убийства. Твой приятель Джеймс Джордан был убит сегодня во время каких-то агрономических опытов. — С «Чудесным зерном»?! — Верно. — Иисус! — произнес Деуссио и, схватив Бет Марию за плечи, потребовал от нее повторить все, что говорил Джил Брэддигэн об убийствах в пустыне. Ее рассказ был подобен отчету о состоянии дел на фондовой бирже, изложенному воспитательницей детского приюта, которая к тому же страдает провалами в памяти. Он понял только одно: с их другом Джорданом, чья супруга так прекрасно угощала их в своем доме в Кармеле, случилось что-то ужасное. По мере того, как Деуссио допрашивал и выслушивал жену, у него в мозгу созрела догадка. — Спасибо, — сказал он и встал с постели, чтобы позвонить Сэлли. — Джон, — позвала Бет Мария. — Что тебе? — Ты не хочешь?.. — Чего? — Ну, ты знаешь, — сказала Бет Мария, — этого... — Ишь чего захотела, после восемнадцати-то лет совместной жизни, — сказал Деуссио и вышел в прихожую навстречу Сэлли, бегущему к нему с короткоствольным пистолетом 38-го калибра наготове. — Дурак, — сказал Деуссио и дал Сэлли пощечину. — За что? Что я сделал? В ответ Джонни Черт ударил Сэлли сильнее. Звук удара докатился до спальни. — Нельзя ли потише, не мешайте смотреть телевизор! — донесся голос Бет Марии. — Почему ты не доложил мне о Гиордано? О Гиордано с побережья?! — О каком Гиордано? — Которого сегодня убили! Так ты говоришь, я спал? В прошлый раз мне все только приснилось! Приснилось?! Да этот чертов парень уже сломал ему шею! — Я ничего не слышал. — Нам что, теперь уже ни о чем не сообщают? Что же это такое?! Меня могли убить прямо в постели! Приснилось?! Все, мы переходим спать на матрацы! — Это означало, что гангстерский клан Деуссио с этого момента должен быть готовым к войне. — Против кого? — спросил Сэлли. — Против чего, нужно спрашивать! — Так против чего? — Этого мы пока и не знаем, дурак! — сказал Джонни Черт и снова сильно ударил Сэлли по лицу. Когда Бет Мария опять пожаловалась на шум в прихожей, Джонни довольно грубо велел ей ублажать себя самостоятельно и заткнуться. Сэлли не обижался на побои, хотя они и оскорбляли его достоинство. Чем ближе люди стояли к Черту, тем меньше они возмущались его необузданным нравом и тем сильнее восхищались его ловкостью и умом. Деуссио внес в постоянные столкновения между различными мафиозными группами Среднего Запада элемент подлинного искусства. Он мастерски наносил исключительно точные удары, отсекая ненужных людей и в то же время не нарушая каналы поступления доходов. Больше десятка лет назад букмекеры с Фронт-стрит в Мариеттс, штат Огайо, решили перестать делиться прибылями с мафиози из Сент-Луиса. И однажды ночью им пришлось поплатиться за свою любовь к независимости. Все они оказались в пустом сарае, связанные по рукам и ногам, но без кляпов во рту. Они могли слышать все, что происходило вокруг. В центре помещения находился совершенно обнаженный человек. Когда луч света осветил его лицо, они узнали того, кто обещал им защиту от гангстеров Сент-Луиса, причем за гораздо меньшие деньги, чем букмекеры им платили. Человек болтался на веревке. Луч света опустился ниже, и они увидели, что вместо живота у него кровавая дыра. Они услышали свои собственные стенания и вопли. Затем свет погас, и они очутились в полной темноте. Каждый из них по очереди ощущал, как расстегивают пуговицы на его рубашке, как прикасается лезвие ножа к его солнечному сплетению, и ждал. Но ничего не случилось. Их развязали, вывели из сарая и отвезли, все еще трясущихся, в большой гостиничный номер, где их ждал стол с обильным угощением. Никто из них не ощущал голода. К ним вышел полный мужчина в грязной рубашке, с большим трудом говоривший по-английски. Он назвался Гулиелмо Балунта, работающим на людей из Сент-Луиса, которые оказывали некоторые услуги собравшимся здесь джентльменам и пожелал — как это говорится? — поднять тост за их здоровье и процветание. И попросил извинить его за плохое знание английского. Далее он сказал, что очень беспокоится, потому что кругом много зверей. Они творят ужасные вещи. Они не такие деловые люди, как он и его гости. Все, что они умеют, — это убивать. Вырезать животы и прочее. Это ведь не помогает бизнесу, так?.. Все в номере заверили Балунта, что ни черта не помогает. Нет и нет. Далее выяснилось, что у мистера Балунта возникло одно маленькое затруднение. Если он не сможет вернуться в Сент-Луис и заверить своих людей в Сент-Луисе, что они по-прежнему будут получать долю прибылей, они не захотят его слушать. Эти звери всегда склонны к насилию. Им нужно привезти что-нибудь, сказал он, какое-нибудь доказательство доброй воли, в залог того, что их бизнес будет продолжаться, как прежде. Ну, может быть, чуть лучше прежнего. Букмекеры, несколько минут назад не способные сдержать позывы мочевого пузыря и кишечника, охотно заверили своего хозяина в том, что он просто прекрасно говорит по-английски. Увеличение доли и для его друзей в Сент-Луисе — что же, это кажется вполне разумным. Страх быстро делает многие ранее неприемлемые вещи вполне разумными. Полный успех этой операции был лишь малой частицей гениального замысла Джонни Черта. Ибо он не только устроил так, что никто из букмекеров не пострадал, и, следовательно, не уменьшились доходы мафии, получаемые в настоящем. Он наметил также большие перспективы на будущее и поделился своими соображениями с Гулиелмо Балунта. Они вели разговор на сицилийском диалекте, хотя Джонни владел им плоховато, так как учился ему только у родителей. Бывают моменты, говорил Джонни, открывающие невероятные возможности просто потому, что никто другой о них не задумывается. Балунта взмахнул руками в знак непонимания того, на что намекает Джонни. Тот вел машину по пути в Сент-Луис — он специально попросил у Балунта разрешения отвезти его домой одного. Джонни было трудно разговаривать, держа обе руки на руле, но он все же продолжил объяснение. Балунта полагалась неплохая прибавка с увеличившихся доходов от букмекеров Мариетты. Не слишком большая, но достаточная, чтобы чувствовать себя удовлетворенным. Балунта заверил Джонни Черта, что и он тоже будет вознагражден за отличную работу. Не о том речь, ответил Джонни. Кто в настоящее время самое доверенное лицо главного босса Сент-Луиса? Разумеется, он, Балунта. Он только что удачно провернул сложную операцию. Но когда-нибудь, продолжал развивать свою мысль Джонни, Балунта перестанет удовлетворять выделяемая ему доля. Когда-нибудь у него отнимут то, что принадлежит ему по праву. В этот день у него появится недовольство боссом. Этого не случится никогда, заявил Балунта. Он слишком тесно связан со своим доном. И он поднял два плотно сжатых похожих на обрубки пальца. Особенно сейчас, когда ему удалось так ловко вернуть в подчинение этот маленький городок на юге Огайо. Да, особенно сейчас... — Нет, — сказал Джонни Черт. — Я молод, а вы стары, но я знаю: как неизбежен восход солнца, так же и в делах неизбежны разногласия. — И он привел примеры и назвал имена и даже напомнил, что сам Балунта получил свое место только после того, как его предшественника пришлось уничтожить. Да, это правда, признал Балунта. И именно здесь стратегический замысел Деуссио проявился в полном блеске. — Когда у вас с боссом возникнут разногласия или другие проблемы, или хотя бы их тень еще только появится на горизонте, нелегко будет до него добраться, не так ли? — При слове «добраться» он снял одну руку с руля и прицелился ею, будто из пистолета. Необычайно трудно, согласился Балунта. Он признал, что, пожалуй, босс доберется до него скорее. Даже наверняка скорее. Именно это и держит всех подчиненных в повиновении у дона. — А теперь скажите мне, — продолжал Деуссио, — каков у вас с доном горизонт сейчас? Он чист. Это ваши собственные слова. — Ты, парень, из тех, что возвращаются домой с хорошей добычей, — сказал Балунта, переходя на корявый английский. — Ты из тех, кто заслуживает большей доли. Ты просто гребаный герой. Так какое твое предложение, Джонни Черт? — Мы ударим по верхушке клана сейчас. — Mi Dio... — сказал Балунта. — Это трудное дело. Слишком трудное. — Либо вы ударите по ним сейчас, когда у вас есть преимущество, либо это сделают они, когда преимущество будет на их стороне. Я согласен, это трудный выбор. Но или вы решите трудную проблему сегодня, когда это более или менее легко, или вам придется решать ее завтра, когда это будет трудно. Неимоверно трудно. Вы знаете, что я прав. Машина катилась по сельской местности. Балунта молчал. Тут Джонни Черт опять проявил свою гениальную предусмотрительность, которая впоследствии более чем на десяток лет заставила притихнуть всех мафиози Среднего Запада. Джонни начал с того, что знает, о чем сейчас думает Балунта: — "Если этот молодой человек хочет, чтобы я сейчас пошел против своего босса, то не поступит ли он также со мной в момент своего наивысшего успеха?" — Ничего подобного у меня и в мыслях не было, — ответил Балунта. — Строя такие планы, я был бы круглым дураком, — продолжал Джонни Черт. — Если я пойду против вас, мой второй номер увидит это и пойдет против меня. А если я не пойду против вас, мой номер два будет опасаться того, что вы с ним сделаете, если он займет мое место. Я один могу остановить то, что начал, и я это сделаю — ради своей выгоды. Вы отдадите мне очень большую сферу для моих собственных операций. Очень большую. Вместе нам нечего бояться. Мы полностью обезопасим нас обоих. — Но каждый, — возразил Балунта, — хочет захватить все. — Каждый, кто желает захватить себе все, всегда получает билет только в одну сторону — в райские сады на том свете, — сказал Джонни Черт. — Вот увидите. Это сработает, если мы объединимся. Вместе мы будем сильнее всех. — Mi Dio, — сказал Балунта, и Деуссио понял, что это означало «да». После этого в течение десяти дней пачками всплывали тела ниже по течению Миссури. Ружья палили из окон автомобилей. Пробитые пулями мозги летели в тарелки с сицилийским «linguine». Деуссио нападал так стремительно и точно, что только после окончания этой, как ее потом назвали, войны гангстеров в Сент-Луисе те, кому следовало, узнали, кто ее развязал. Но к этому времени Гулиелмо Балунта уже стал доном Сент-Луиса. Таланты Джонни Черта и его сто раз доказанная преданность дону установили новый порядок в рядах мафиози от Сент-Луиса до Омахи. Гулиелмо настолько доверял своему молодому гению, что когда в последнее время ему стали рассказывать о несуразностях, творимых Джонни, дон всегда отвечал: — Мой Джонни сегодня делает несуразности, которые назавтра обернутся самыми ловкими делами. Когда Джонни нанял экспертов по электронике, некоторые стали намекать, что он, похоже, тронулся. Когда он нанял себе в охрану потешных азиатов, о его ненормальности уже шептались многие. Когда же он пригласил на работу компьютерщиков-программистов, все стали говорить в открытую, что окончательно рехнулся. Однако каждый раз дон Гулиелмо Балунта повторял, что завтрашний день докажет правоту его Джонни. Даже когда пошел слух о его странном сне, о том, как он заставляет молодых силачей карабкаться к нему в окно по голой стене, и тогда дон Гулиелмо продолжал твердить, что завтра его Джонни окажется умнее всех. Но теперь Джонни приказал своим людям переходить спать на матрацы, в то время как никаких врагов кругом не наблюдалось. Дону Гулиелмо мгновенно донесли об этом, и он всерьез забеспокоился. Но ему не пришлось посылать за Джонни Чертом. Тот явился к нему сам, без охранников, только с плотно набитым портфелем. Джонни стал потолще, чем в те времена, когда они с Балунта брали в свои руки контроль над Сент-Луисом. Его молодая шевелюра отступила перед натиском блестящей лысины. Ее окружали поредевшие, все еще продолжавшие сопротивляться волосы. Слой жира сгладил жесткие линии его лица. Но в черных глазах по-прежнему сверкал неистовый, яростный огонь. Дон Гулиелмо в ярко-красной домашней куртке сидел в огромной комнате с мраморным полом, развалившись на обитой зеленым плюшем кушетке. Джонни Черт опустился на краешек стула, аккуратно поставив перед собой ноги с сомкнутыми коленями. Он отказался от бокала вина и фруктов и, не поговорив о погоде и здоровье родственников, сразу же начал с того, что сильно встревожен. В течение многих лет дон Гулиелмо слушал своего Джонни очень внимательно. Но на этот раз он, вскинув руки, сказал, что и слушать его не хочет. — В этот раз, — сказал Балунта, — ты будешь слушать меня. Я больше встревожен, чем ты. Говорить буду я, а ты слушай. Ты едешь в Майами Бич. Греешься на солнце. Отдыхаешь. Берешь девушку с торчащими сиськами. Пьешь вино. Ешь что-нибудь вкусное. Греешься, как следует. Тогда и поговорим. — Патрон, — сказал Деуссио, — мы стоим перед смертельным врагом. Более опасным, чем все, с кем мы когда-либо встречались. — Где он? — спросил Балунта, воздев руки к небесам. — Покажи мне этого врага. Где он? — Он уже на горизонте. Я много думал. В стране происходит нечто непонятное, и рано или поздно это приведет нас к гибели. Всех. Всю организацию. Вообще все. Не только в Сент-Луисе, но повсюду. Это связано не только с той ужасной ночью, которую я пережил. То была лишь верхушка надвигающегося на нас айсберга. Он раздавит нас. Дон Гулиелмо вскочил с софы и охватил руками голову Джонни. Прижав ладонями его уши, он поднял голову Деуссио так, чтобы встретиться с ним глазами. — Тебе надо отдохнуть. Прямо сейчас. Никаких разговоров. Послушайся своего дона. Ты едешь отдыхать. После того, как отдохнешь, мы поговорим. Идет? Хорошо? — Как скажете, дон, — сказал Джонни. — Вот и хорошо. А то я стал беспокоиться за тебя, — скачал Балунта. Тут Джонни Черт сказал дону, что теперь, пожалуй, выпьет вина, но только не покупной дряни. Хорошего красного вина, сделанного специально для дона. Принесли вино в большом зеленом кувшине и поставили на серо-голубую поверхность стола. Деуссио накрыл свой бокал ладонью и не стал поднимать его. — Ты не хочешь выпить со своим доном? Джонни Деуссио отнял руку от граненого хрустального бокала. — Беда поселилась в твоей голове. Ты думаешь, твой дон хочет отравить тебя. Свою правую руку? — сказал Балунта. — Неужели я могу отравить свое сердце? Свой мозг? Ты же — ножки моего трона. Никогда. И чтобы показать доверие к другу, Балунта взял бокал, стоявший перед Джонни Чертом, и выпил его до дна. После этого он бросил бокал в стену, но тот не долетел и упал, разбившись на мраморном полу. — Я знал, что вы не отравите меня, дон Гулиелмо, — сказал Деуссио. — Тогда почему же ты не выпил со своим доном? — Гулиелмо Балунта хотел было как всегда подкрепить свои слова жестом. Широко развести руки, чтобы выразить недоумение. Но руки его почему-то не послушались. Они стали холодеть и покрылись мурашками, будто он опустил их в свежую минеральную воду. Он почувствовал головокружение и необыкновенную легкость. Он отступил назад к софе, но ноги его тоже уже не слушались. Все же он попытался идти, но повалился навзничь, чуть не достав головой софы. Падение своего тела он ощутил как что-то очень далекое и совсем не такое болезненное, как обычное падение на мраморный пол. Падение показалось ему мягким. Теперь он мог спокойно лежать и смотреть на прекрасный потолок своей комнаты. Его Джонни что-то говорил ему. Он говорил о чем-то неизбежном. Он даже вытащил из своего портфеля какую-то смешную, скатанную в длинный рулон бумагу с дырочками. Но Гулиелмо Балунта было уже все безразлично. Он вспомнил очень белый камешек, который у него был когда-то в местечке под Мессиной, где он родился. Однажды он бросил этот камешек в воды узкого пролива, отделяющего Сицилию от Италии, и сказал своим друзьям: «Я буду жить, пока море не вернет мне этот камешек». Он вспомнил свою юность. Затем перед его глазами появилась картина Мессинского пролива. По волнам к нему плыло что-то белое. Какое-то пятнышко? Нет. Его камешек. Джонни точно не знал, слышал ли его еще дон Гулиелмо. Сэлли и его парни уже входили в ворота поместья Балунта. Люди из охраны дона вряд ли станут сопротивляться: ведь дон мертв и защищать больше некого. Их можно будет потом отослать в Детройт и влить в небольшое отделение организации. Но все же, застав Джонни одного над трупом их дона, они могли сорвать на нем злобу за гибель патрона, которого не уберегли. Поэтому следовало спешить. И если Балунта все еще слышит, Джонни Черт должен успеть объяснить, почему он был вынужден убить его. — На рулоне с дырочками собраны и проанализированы данные за много лет. В этой стране стали происходить — беспричинно — вещи, которые не должны были произойти. Я заметил это несколько лет назад, когда у Скубиси на востоке без причины возникли крупные неприятности. Тогда мы назвали эту беспричинность «Икс-фактором», и мы посчитали эту беспричинность некой причиной. С тех пор случилось много странного. Города, находившиеся под нашим полным контролем, почему-то внезапно стали уходить из рук. Политиканы и полицейские вдруг отправлялись в тюрьму, потому что в руках у прокуроров оказывались улики, которых они не должны были получить. На судей, бывших в течение многих лет на нашем содержании, неожиданно оказывала давление неизвестная сила. Эта неизвестная сила и была тем самым «Икс-фактором». Если вы взглянете на все эти факты непредвзято, вы поймете, что нам приходит конец. Через десять — пятнадцать лет мы будем лишены всякой возможности продолжать бизнес. Сэлли со своими парнями уже прошел в дом с оружием в руках. В прихожей, за дверями громадной гостиной с мраморным полом, послышался тихий ропот. Джонни Черт пригласил всех войти. — У дона случился сердечный приступ, — сказал он вошедшим, пряча за спиной компьютерную распечатку, хотя знал, что охранники дона поняли бы в ней не больше, чем сам Балунта. — Да. Сердечный приступ, — сказал один из охранников. Джонни Черт кивнул Сэлли, чтобы тот вывел всех из помещения. Идя к двери, один из охранников шепнул Сэлли: — С кем это он говорил, с покойником, что ли? Сэлли ударил его кулачищем по затылку, сняв тем самым вопросы. Один в пустой комнате, Деуссио продолжил объяснение с мертвым доном. Он сказал, что «Икс-фактор» — та сила, которая заставляет чиновников работать не на тех, кто дает им деньги, а на тех, кто отдает им свои голоса. «Икс-фактор» становится все сильнее. Поэтому каждый день промедления уменьшает шансы его уничтожить. К тому времени, когда люди с образом мыслей Балунта поймут, что необходимо действовать, будет уже поздно. В Сент-Луисе уже побывал исполнительный агент «Икс-фактора» — самая верхушка скрытого под водой айсберга. Это было после того, как он, Джонни помог другу устранить некоторых нежелательных лиц. — У нас есть пока одно небольшое преимущество, и я намерен им воспользоваться, — сказал Деуссио. — «Икс-фактор» еще не знает, что я его вычислил. Взгляните сюда... Он развернул перед мертвым доном длинную компьютерную распечатку. Даже если бы дон Гулиелмо был жив; он вряд ли разобрался бы в этой бумаге лучше, чем сейчас. Именно поэтому он должен был умереть. Как опытный стратег, Джон Винсент Деуссио чувствовал, что следует действовать немедленно, даже если все остальные этого не понимают. Именно это качество сделало его тем, кем он был. Сделало очень опасным. В отличие от других, он знал, что находится в состоянии войны не на жизнь, а на смерть, и чувствовал за собой право устранить любого, кто не хочет помочь ему в этой борьбе. Джонни Деуссио выпил вино, налитое Балунта для себя, вино, в которое Джонни не бросал шарика с ядом. Затем откинулся на софу, чтобы еще раз обдумать свой план атаки.Глава 7
Впервые в жизни Римо увидел набросок своего лица на бумаге на демонстрации «Чудесного зерна» в Огайо. Кругом на полях зеленели всходы. Филдинг объяснил собравшимся, что должен продемонстрировать результаты использования своего метода не только в плохих условиях, но и на хороших почвах, в умеренном климате. Этот участок также был расположен на небольшом холме и окружен забором с пропущенной поверху колючей проволокой. Мария Гонзалес, прибывшая сюда с советским паспортом, поскольку Куба не имела дипломатических отношений с Соединенными Штатами, беседовала с французским агрономом, который заметил, что в его стране очень многие крестьяне ведут хозяйство точно на таких же почвах и в таком же климате, как в Огайо. Чиун терзал нескольких телевизионщиков с камерами, добиваясь от них ответа, почему в дневных телесериалах стало так много сцен насилия и разврата. Видимо, кто-то из них ответил Чиуну недостаточно почтительно, потому что Римо вскоре заметил, как санитары машины скорой помощи укладывают на носилки мужчину, предварительно сняв с него портативную телекамеру. Корреспонденты работали в рубашках без пиджаков. Всюду ходили полицейские округа Майами, в рубашках с открытым воротником и короткими рукавами, с крупнокалиберными пистолетами у пояса. Шериф округа поклялся, что здесь, в Пикуа, штат Огайо, он не допустит ничего подобного тому, что произошло в Моджаве. — Мы не такие лопухи, как там, — сказал шериф. — Где там? — спросил один из репортеров. — Да везде, — ответил шериф. Пот стекал с его лица, как глицериновые капли с пакета свиного сала. Римо зорко оглядывал толпу, высматривая, не собирается ли кто покуситься на жизнь Филдинга. Он встретился глазами с Марией. Она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Тут же между ними встал Чиун. Легкий ветерок пошевелил кукурузу на соседнем поле и разбавил тепло летнего дня ароматом, прекрасным, как сама жизнь. Римо тем временем заметил взгляды, которыми обменялись двое мужчин: один — в шляпе фасона Пальм Бич, другой — в сером летнем костюме. Они находились друг против друга по разные стороны делянки. Потом оба они посмотрели на третьего — довольно полного мужчину в белом костюме с широкими плечами, который опустилглаза на что-то у себя в руках, а затем взглянул на Римо. Когда Римо перехватил его взгляд, мужчина сунул то, что держал в руках, в карман брюк и с внезапным интересом стал наблюдать за происходящим на поле. Эти трое мужчин держали под обзором весь участок, находясь как бы в вершинах треугольника. Римо сбоку приблизился к полному человеку в белом костюме. — Эй, — сказал он, — я собираюсь почистить вам карманы. Человек продолжал смотреть прямо перед собой. — Я сказал «хэлло», — сказал Римо. Ноги мужчины в ботинках из крокодиловой кожи вдавливались в только что вспаханную землю Огайо под тяжестью 120 килограммов мяса, а также двухдневной щетиной. На его лице виднелись отметины от ударов кулаком и дубинкой и еще неровная белесая линия — давно зарубцевавшийся шрам от ножевой раны. Он был чуть выше Римо, его мощные плечи и кулаки явно свидетельствовали о том, что он и сам частенько наносил удары. От мужчины исходил запах вчерашней выпивки и сегодняшнего бифштекса. — Я сказал «хэлло», — повторил Римо. — О, хэлло, — сказал мужчина. — Я собираюсь очистить ваши карманы, — сказал Римо. Волосатая мощная рука мужчины дернулась к правому карману брюк. — Благодарю, вы показали, какой именно карман мне следует очистить, — сказал Римо. — Что такое? — спросил мужчина в тот самый момент, когда Римо, сунув два пальца между его толстой ладонью и могучим бедром, аккуратно разрезал его брюки и выдрал из них кусок с правым карманом. — Что это? — ошеломленно промычал мужчина, внезапно почувствовавший под своими пальцами вместо брюк трусы. Он попытался задержать худощавого парня. Но когда его огромные руки протянулись, чтобы ухватить парня за плечи, их не оказалось на прежнем месте. А парень спокойно отходил в сторону, роясь в содержимом вырванного кармана. Делал он это с таким видом, будто гуляет по парку, на ходу проглядывая интересную книгу. — Эй, ты! Отдай мой карман! Это мой карман! — крикнул мужчина и замахнулся, чтобы дать парню в затылок, но затылка тоже не оказалось на месте. Парень не увернулся и не наклонял головы, просто его уже не было там, куда пришелся удар. Двое других мужчин треугольника стали пробираться к месту происшествия Сюда же подошел и шериф округа со своими людьми. — Что-нибудь случилось? — спросил шериф, окруженный помощниками, уже державшими руки на кобурах. — Ничего, — поспешно ответил мужчина с разрезом на брюках. — Ничего не случилось. Абсолютно ничего. — Он соврал машинально, просто потому, что вряд ли за всю свою жизнь сказал полицейскому хоть слово правды. — А у вас? — осведомился шериф у Римо. — Нет, — ответил Римо, исследуя содержимое вырванного кармана. — Тогда все в порядке, — сказал шериф. — Расходитесь. Заметив, что все его люди стоят вокруг него, шериф велел им отправляться обратно на свои посты. У него в округе не будет инцидентов, подобных тому, что произошел в пустыне Моджав. Римо выбросил вытащенные из кармана ключи от машины и несколько денежных купюр. У него в руках осталась небольшая квадратная бумажка с воспроизведенным на ней печатным способом рисунком. Два мужских лица, лишенные всякого выражения, походили на композиционные портреты, которые составляют в полиции по словесному описанию. Старый азиат с реденькими волосами и довольно молодой белый с резкими чертами лица и высокими скулами. Волосы у белого были такие же, как у Римо. Глаза азиата были более глубоко посажены, чем у Чиуна. И тут Римо понял, что это композиционные изображения его и Чиуна. Слишком глубоко посаженные глаза Чиуна подсказали Римо, кто стоял за плечом художника, говоря ему «да» или «нет», когда на бумаге появлялись разные глаза и рты. Глазные впадины всегда кажутся более глубокими при прямом освещении сверху, какое бывает над биллиардным столом. Биллиардное заведение «У Пита» в Ист-Сент-Луисе. Глаза у белого оказались не столь глубоко посаженными, потому что Римо не играл на биллиарде. Он жестом подозвал Чиуна. Чиун подошел вслед за двумя мужчинами из треугольника. — Погляди-ка, — сказал Римо, подавая Чиуну бумажку. — Теперь я точно знаю, что деньги ты выиграл на биллиарде. Ты стоял за биллиардным столом. Взгляни на свои глаза. Человек в шляпе Пальм Бич шепнул что-то вроде «попались, голубчики». Здоровяк в штанах без кармана затрусил к белому «Эльдорадо», стоявшему в стороне от толпы. — Более глубокие глазные впадины. Понимаю, — сказал Чиун. — Освещение сверху. — Точно, — сказал Римо. Здоровяк осторожно остановил «Эльдорадо» на мягкой почве рядом с Римо и Чиуном. Он распахнул дверцу. У него на коленях оказался автомат. Дверца машины скрывала его от людей шерифа. Автомат был направлен на Римо и Чиуна. — Здесь нет моего лица, — сказал Чиун. — А ты довольно похож, особенно если учесть, что рисунок делали по памяти. Но он не выражает характера, который я вложил в твое лицо. Лицо другого человека мне незнакомо. — Вроде это тот самый косоглазый, — сказал человек в шляпе Пальм Бич, подходя к ним сзади. — Дело сделано, мы их взяли. Вы, двое, марш в машину, и чтобы тихо! — Это не мое лицо, — сказал Чиун. — Это лицо старого человека. У него нет ничего общего со мной. В нем нет никакой теплоты и радости жизни и красоты. В нем нет благородства характера. И величия. Это просто лицо старого человека. — Затем он взглянул на мужчину в шляпе Пальм Бич. — Если бы вы могли увеличить вот этот портрет белого человека, я с удовольствием вставил бы его в рамку. — Нет проблем, старикан, — сказал мужчина в шляпе Пальм Бич. — Какой вам нужен размер? Восемь на десять? — Нет, не такой большой. У меня есть портрет Рэда Рекса, размером восемь на десять. Пусть этот будет поменьше. Я его поставлю рядом с Рэдом Рексом, но чуть позади. Знаете ли вы, что Рэд Рекс, знаменитый телевизионный актер, назвал меня любезным и скромным? Лицо Чиуна светилось гордостью. — Ну, хорошо, — сказал мужчина и улыбнулся, почти не разжимая губ. — Раз у вас есть портрет этого педика восемь на десять, я сделаю вам этот чуть поменьше. — Что такое «педик»? — спросил Чиун, обращаясь к Римо. Римо вздохнул. — Мужчина, который любит мальчиков. — Извращенец? — спросил Чиун. — Он так считает, — сказал Римо. — Это грязное оскорбительное слово, да? — опять спросил Чиун. — Все зависит от того, как человек смотрит на это. — А как смотрит это жалкое создание? — Чиун кивнул на человека в шляпе Пальм Бич. — Именно так, — сказал Римо. — Считает его грязным и оскорбительным. — Я так и думал, — сказал Чиун. Он повернулся к человеку в шляпе, который уже начал удивляться, зачем Джонни Деуссио послал их в такую даль за двумя придурками, каких вполне хватает в самом Сент-Луисе. — Подойдите. Вот вы, — сказал Чиун. — Марш в машину! — сказал человек в шляпе. Терпение его иссякло. — Только после вас, — сказал Чиун, и мужчина в шляпе Пальм Бич, ничего не заметив и даже ничего не ощутив, перелетел через голову старика прямо в открытую дверь машины. Он шлепнулся на переднее сиденье. Голова его ударилась о голову водителя, тело навалилось на автомат. Голова водителя дернулась назад, а палец от неожиданности нажал курок. Автомат застрочил, хотя и несколько приглушенно. Красный язычок пламени вырвался из автомобиля. Пули взрыли землю у ног Римо и Чиуна. — Эй, парень, осторожнее, — сказал Римо. — Еще зацепишь кого-нибудь. — Он обернулся посмотреть, не обратил ли кто внимания на автоматную очередь. Третий мужчина стоял позади него с пистолетом 45-го калибра в руке. — В машину! — приказал он. — В машину? — спросил Римо. — Давай. Третий мужчина, перелетев через голову Римо, грузно шлепнулся поверх двух тел на переднее сиденье. Римо тем временем уже смотрел на двух помощников шерифа, направившихся в их сторону. — Ого, — сказал Римо, — пора убираться отсюда. Садись в машину, Чиун. — И ты тоже, — сказал Чиун. — Пожалуйста, Чиун, садись в машину. — Только после того, как ты сказал «пожалуйста». И помня, что мы равноправные партнеры. — Да, да, конечно, — сказал Римо. Чиун расположился на заднем сиденье белого «Эльдорадо», а Римо — за рулем. Он увидел в окно, что помощники шерифа заметно приблизились. Они перешли на тот ускоренный шаг, которым идет полицейский, когда он еще не уверен, что случилось нечто серьезное, но на всякий случай будет хватать каждого, кто попытается улизнуть с места предполагаемого преступления. Римо столкнул одно из бесчувственных обвисших тел на заднее сиденье. — Нет, — твердо сказал Чиун. — Мне здесь он не нужен. — О боже, а мне зачем? — сказал Римо. Он сдвинул две оставшиеся туши общим весом в четверть тонны к дверце пассажира, включил мотор, и автомобиль тронулся. Секунду он видел в зеркальце заднего вида людей шерифа, с некоторым любопытством смотревших им вслед. Затем обзор был закрыт, так как Чиун перебросил третье тело с заднего сиденья обратно на переднее. Римо выехал на грунтовую дорогу, проходившую мимо полей пшеницы и кукурузы, и настроение у него было отличное. Прошлая презентация проекта Филдинга в Моджаве не получила должного освещения. Главное внимание газеты уделили совершенным там убийствам. На этот раз Римо удалось исправить несправедливость. Это самое меньшее, что он может сделать для человека, который собирается спасти людей от нищеты и голода. Мужчина в шляпе Пальм Бич очнулся первым. К своему удивлению, он обнаружил, что пистолет по-прежнему у него в руке. С трудом пробившись через путаницу чужих рук и ног, он направил оружие на Римо. — Ты, ловкач! Съезжай в сторону и тормози! — Чиун! — сказал Римо. — Нет, — сказал Чиун, — не буду я пачкать руки о мразь, порочащую доброе имя Рэда Рекса, звезды сериала «Пока Земля вертится». — Чиун, не упрямься, — сказал Римо. — Нет. — Это вовсе не тот, который говорил про Рэда Рекса, — соврал Римо. — Ладно, не удивительно, что я перепутал. Вы, белые, вес на одно лицо, это ведь известно. Но... Человек с пистолетом 45-го калибра в руке, через голову которого шла эта легкая перебранка, так никогда и не узнал, чем она кончилась. Прежде чем он успел пошевелиться и еще раз велеть тощему подонку за рулем свернуть на обочину, он почувствовал легкий укол в голову. Это было не сильнее комариного укуса. Больше он уже ничего не чувствовал. Железный указательный палец Чиуна пробил ему висок и вошел в мозг. Мужчина свалился обратно в кучу других тел. — Ты солгал, Римо, — сказал Чиун. — Я уверен, что это был тот, с грязными словами на языке. Потому что у него совсем пустая голова. — Никогда не доверяй белому. Особенно равноправному партнеру. — Да, — сказал Чиун, — но раз уж я начал... Он перегнулся через спинку переднего сиденья и, пока Римо продолжал вести машину, отправил остальных двух мужчин догонять первого. Затем с удовлетворением откинулся на сиденье. Римо ехал, пока опытный участок Филдинга не скрылся из вида. Затем припарковал машину под деревом, не выключая мотора. — Чиун, нам лучше вернуться. Возможно, там остались другие, замышляющие напасть на Филдинга. — Там нет других, — сказал Чиун. — Нельзя быть уверенным. Эти бандиты, похоже, приняли нас за охранников Филдинга или вроде того. Теперь, решив, что избавились от нас, они могут напасть и на него. — Там нет других, — настаивал Чиун. — Да и зачем кому-то нападать на Филдинга? — Чиун, этого я не знаю, — сказал Римо. — Может быть, они хотят добыть секрет чудесного зерна Филдинга? Украсть какие-нибудь формулы и продать их. В мире много злых людей, сам знаешь. — Запомни, это сказал ты, мой партнер, — закончил разговор Чиун.Глава 8
Давно уже Джонни Деуссио с таким нетерпеньем не ждал шестичасовых телевизионных новостей. Последний раз это было во время слушаний в сенате Соединенных Штатов по вопросу об организованной преступности. Тогда ему выпал случай вволю посмеяться над старыми приятелями. Они прошли перед ним длинной вереницей. Люди, которым он давал советы, которым пытался помочь. Но все они, даже надев современное платье, давно уже не орудуя пистолетами и объединившись в единую корпорацию, сохранили менталитет старого Усатого Пита. И кончили тем, что их скормили американским телезрителям в очередном выпуске шестичасовой передачи новостей. А Джонни Черт сидел в гостиной у себя дома, стараясь отвести от себя руку супруги, и хохотал во все горло. Но в этот раз новости не вызвали у него никакой радости. И не из-за того, что в них сообщалось, а из-за того, чего в них не было. В новостях был длинный красочный рассказ о демонстрации проекта Филдинга в Огайо. На экране появился ведущий программы с большим количеством косметики на лице. На фонте только что засеянного опытного поля он стал напыщенно говорить о великом благодеянии, которое несет человечеству проект «Чудесное зерно». Телевизионщик работал от штата Огайо и потому в приливе местнической гордости подчеркнул, что сегодняшняя презентация выгодно отличалась от моджавской, которая была омрачена несколькими убийствами. Кстати, до сих пор не раскрытыми. Джонни Черт перестал слушать, когда ведущий понес чушь про то, что Америка выполняет свою миссию по обеспечению средств к существованию для всего остального мира. Он прослушал прогноз погоды, обещавший на завтра ненастье. Затем, оставшись в своей комнате, погрузился в размышления. Вышел он из задумчивости только в одиннадцать часов, когда началась очередная передача новостей. Тут он снова сосредоточил внимание на телевизионном экране. Новости оказались теми же самыми. Никаких сообщений об актах насилия. И ничего об убийстве охранников Филдинга. После этого Джонни Черту не потребовалось много времени, чтобы прийти к неутешительному заключению. Трое его людей, посланных устранить жестколицего белого и старого азиата, погибли. Если бы дело удалось, о его результатах сообщили бы в новостях. Отсутствие такого сообщения было косвенным свидетельством их неудачи. Прямым же подтверждением было то, что они не позвонили. Джонни Черт предупредил их, чтобы они связались с ним не позже семи часов вечера, иначе всем им вышибут яйца. Он оставил телевизор бубнить, а сам снова погрузился в раздумье, которое длилось до этого уже целых пять часов. Он сидел, внешне расслабившись, но его мозг лихорадочно работал, оттачивая планы, готовя новую атаку. Наконец пришла уверенность, что на этот раз дело не должно сорваться. Он остался удовлетворен итогами размышлений и даже успел захватить кончик последних новостей. Передавали прогноз погоды. Ведущий был худощавый человек, шикарно разодетый и с усиками. Завтра по-прежнему ожидался дождь.Глава 9
В самое время, когда Джонни Деуссио предавался размышлениям, Римо тоже напрягал свой могучий интеллект, раздумывая о том же самом — об убийстве. Кому столь необходима формула Филдинга, что он пытался завладеть ею, сперва устранив Римо и Чиуна? Кому нужно красть чудесные семена, если сам Филдинг и так собирается отдать их всем, кого они интересуют? Несмотря на многочисленные шрамы и огромные кулачищи тех, кто нападал на Римо и Чиуна, интуиция подсказывала Римо, что это работала не мафия. У мафии хватало забот и без сельского хозяйства. Например, весьма прибыльным занятием было вымогательство. А также проституция, наркотики, азартные игры и политика — самые распространенные виды криминальных занятий в Америке. Нет. Не мафия. Римо пришел к заключению, что за актами насилия, которые сопровождают каждый шаг Филдинга, должна стоять иностранная держава. Его подозрения упали прежде всего на Индию. Но когда Римо поделился ими с Чиуном, тот высмеял это предположение. — Индия никогда не станет нанимать убийц, даже таких толстых, чтобы добиться своей цели. Она не станет тратить несколько тысяч ваших долларов, если их можно использовать для создания атомного оружия. — Ты уверен? — спросил Римо. — Конечно. Индия скорее попыталась бы добыть формулу, вознося об этом молитвы. — Римо кивнул и откинулся на софу в их номере в гостинице Дейтон. Если не Индия, то кто же? Кто еще был на прошлой презентации? Конечно, Куба. Мария Гонзалес... — Чиун? — снова позвал Римо. Чиун сидел в центре ковра, покрывавшего пол, уставившись на свои сведенные в виде остроконечной крыши пальцы. — Это мое имя, — отозвался он, не отводя глаз от пальцев. — Ты не знаешь, где остановилась та кубинка? Она не говорила тебе? — Я не имею обыкновения спрашивать, в каких гостиницах останавливаются незнакомые женщины, — сказал Чиун. — Не знаю. Ты так все время вставал между нами, я даже подумал, что ты решил позабыть ради нее Барбру Стрэйзанд. — Поосторожней, — сказал Чиун, не терпевший легкомысленных замечаний насчет его великой любви на всю жизнь. — Даже равноправным партнерам следует соблюдать приличия в разговоре. — Так ты не знаешь, где она? — Она с Кубы. Если она еще в городе, то должна быть в самой дешевой гостинице. — Спасибо. Внизу портье сказал Римо, что самая дешевая гостиница в городе — это Нидхэм-отель. Не только самая дешевая, но, по правде говоря, и самая грязная. Позвонив в Нидхэм-отель, Римо выяснил, что Мария Гонзалес действительно там зарегистрирована. И даже не одна, а целых три. — Та, о которой я спрашиваю, довольно красивая. — У нас большинство девушек довольно красивые, — сообщил слащавый мужской голос, — Конечно, все зависит от вашего вкуса. Я бы вам посоветовал... — Не надо советов. Эта девочка должна была въехать сегодня. — Не в моих правилах давать такую информацию. — Это было сказано уже совсем другим, ледяным тоном. — А в моих правилах давать пятьдесят долларов за нужную мне информацию, — сказал Римо. — Мария Гонзалес въехала сегодня и живет в номере 363. Она отличается от двух других наших Марий. Она кубинка, а те — шикарные штучки. У нас не так много кубинских девиц, но мне кажется, она еще не успела здесь утвердиться. К ней еще ни разу никто не звонил, не приходил и не... — Я сейчас буду у вас, — прервал Римо. — И захвачу пятьдесят долларов. — Буду ждать. Как я вас узнаю? — У меня ширинка на молнии. Портье в гостинице Нидхэм производил такое же впечатление, как и его голос. Лет пятидесяти, но пытался выглядеть на сорок девять. Весом в 100 килограммов и низенький, но одет так, чтобы выглядеть на 65 и высоким. Лысеющий, но причесанный, чтобы казаться волосатым. Если жидкие пряди, склеенные лаком, можно назвать волосами. — Да? — сказал он, вопросительно глядя на Римо. — Меня зовут Пит Смит, я ищу брата Джона. Не останавливался ли у вас Джон Смит? — Их у нас двенадцать. — Да, но с ним жена, — сказал Римо. — Все двенадцать с женами, — ответил портье. — Она блондинка в мини-юбке, с красивыми ногами и большой грудью. И с толстым слоем косметики. — Таких десять. — Еще она подхватила триппер... — Только не здесь, — сказал портье. — У нас на этот счет строго. — Отлично, — сказал Римо. — Это как раз то, что я хотел выяснить. Мой брат у вас не останавливался. Я просто хотел присмотреться к вашей гостинице. Корпорация Ай-Би-Эм, возможно, захочет снять у вас большой зал для ежегодного собрания держателей акций. — Послушай, приятель, тебе что нужно? — Мне нужно дать вам пятьдесят долларов. — Слушаю вас! К вашим услугам. Римо отделил в кармане бумажку в пятьдесят долларов от пачки банкнот и бросил ее на стойку. — Мария Гонзалес все еще у себя? Прежде чем ответить, портье забрал деньги. — Да, у себя. Не хотите ли, чтобы я предупредил ее? — Не беспокойтесь. Приятно сделать человеку сюрприз, не правда ли? Из номера 363 доносились бравурные звуки военного марша. Римо громко постучал в дверь, чтобы его услышали. Но ему пришлось постучать еще раз. Внезапно звук стал тише. Из-за двери раздался голос: — Кто там? — "Кубалибре", — ответил Римо. Дверь осторожно приоткрылась, оставшись на цепочке. В щель подозрительно смотрела Мария. Римо улыбнулся. — Ну как, узнаете меня? — Если вы пришли, чтобы извиниться за поведение своих соотечественников, то опоздали, — гневно выпалила она. — Что такое? Что случилось? — встревожился Римо. Она опустила глаза вниз, на живот Римо. — По крайней мере, вы умеете вести себя. Видимо, научились хорошим манерам у своего прекрасного друга из Азии. Можете входить. Но ведите себя прилично! — Что вас так разозлило и настроило против нас? — спросил Римо, входа в комнату. На Марии был тот же наряд, в котором она была прежде, — мини-юбка цвета хаки и такая же блуза, плотно облегавшие ее женственную фигуру. Она походила на девочку из охраны в каком-нибудь местном «Плэйбой-клубе». Она повернулась к Римо, уперев руки в бедра, явно чем-то возмущенная. — Я нахожусь здесь всего четыре часа. В мою дверь уже ломилось пятеро мужчин, требуя впустить их в номер. Они говорили непристойные вещи. А один даже раскрыл себя! — Обнажил себя, — поправил ее Римо. — Да, правильно. Что же это за страна, где мужчины позволяют так вести себя? — Они думали, что вы совсем другая Мария Гонзалес. Шлюха. — Что значит «шлюха»? — Проститутка. — А, проститутка. У нас они тоже были, до Фиделя. — Но зато у вас было тогда много сахарного тростника. — Зато у нас есть теперь человеческое достоинство. — И пусто в животе. Мария хотела что-то ответить, но на полуслове остановилась, коротко кивнув. — Верно. Именно поэтому я здесь. И вы мне можете помочь, потому что вы самый важный американец. — Откуда вы это взяли? — От вашего азиатского друга. Он рассказал мне, как товарищ по третьему миру, что вы очень важное лицо. Вы отвечаете за сохранность конституции вашей страны. Он сказал, что вы с ним равноправные партнеры, но никто не верит, что он занимает такое же важное положение, как и вы, так как у него желтая кожа. Вы действительно, отвечаете за сохранность вашей конституции? — Абсолютно точно, — сказал Римо. — Я держу ее в ящике для обуви у себя под кроватью. — Тогда вы должны рассказать мне, как мистер Филдинг выращивает свой чудесный хлеб! — Лицо Марии выражало нетерпеливое ожидание. — Вы, действительно, хотите узнать это? — Очень хочу. — Но почему? Ведь « Чудесное зерно» скоро будет отдано всем желающим. Почти бесплатно. — "Почти" нас не устраивает. Моя страна очень бедна, Римо... так ведь, кажется, вас зовут? Любая цена за этот проект будет для нас слишком высока. Все наши средства уже направлены на другие цели. Мы продали русским наши души. Что же, теперь отдавать американцам наши тела? Поэтому меня направили сюда — попытаться выяснить, как Филдинг делает это свое «Чудесное зерно». — Ради этого вы готовы пойти на убийство? — спросил Римо. — Я готова на все. Ради Кубы... ради Фиделя... в память о Че Гевара... ради социалистической революции. Она подняла руки и стала расстегивать пуговки своей блузы цвета хаки. Расстегнувшись, она откинула блузу назад, обнажив грудь. Она улыбнулась Римо. — Чтобы получить этот секрет, я готова на все. Даже стать твоей шлюшкой. — Шлюхой. — Да, правильно. Шлюхой. Мария села на кровать, сняла блузу и повертелась перед Римо, будто демонстрируя вазу с цветами. Она сказала: — Я стану твоей шлюхой, а ты за это расскажешь мне твои секреты. Идет? Римо на секунду заколебался. Если она на самом деле убивала людей из-за секретов Филдинга, то зачем сейчас пытается получить их от Римо? С другой стороны, если она не имеет ничего общего с убийствами, то некрасиво будет воспользоваться ее предложением, притворившись, будто он, Римо, знает формулу, о которой не имеет понятия. Римо боролся со своей совестью, из последних сил старавшейся сохранить себя в чистоте. — Вы, действительно, готовы на все? — Если все — это какое-то извращение, я все равно готова, — сказала Мария и облизала губы. Так делали женщины в американских фильмах, которые она видела до того, как их перестали показывать на Кубе. — Ради формулы я сделаю что угодно. Даже пойду на все. Римо вздохнул. Не удивительно, что она и Чиун так быстро поладили. Они оба перестают понимать по-английски, когда им это угодно. — Ну, хорошо, — сказал Римо, — на все так на все. С Римо пошли на все по крайней мере двадцать шесть женщин. Это было предопределено несколькими из первых уроков, которые он получил, когда попал в мир КЮРЕ и Чиуна. Женщины, учил его Чиун в те далекие времена, — это теплокровные животные, подобные, например, коровам. Как коровы дают больше молока, если их держать в состоянии удовлетворенности, так и женщины приносят меньше неприятностей, если их держать в том же состоянии. Однако, объяснил Чиун, женщина не получает удовлетворения от того же, что и мужчина, то есть от хорошо выполненной работы или от силы своего интеллекта. Женщину можно удовлетворить, лишь ублажив ее сердце или чувство. — Это значит, что женщины менее достойные создания, чем мужчины? — сказал Римо. — Это означает, что ты глуп. Нет. Женщины не менее достойные создания, чем мужчины. Просто они другие. Во многих отношениях они сильнее мужчин. Например, можно напугать рассерженного мужчину. Но никому и никогда еще не удавалось напугать рассерженную женщину. Вот так. Это называется пример. Дальше. Не перебивай меня. Женщине надо приносить удовлетворение, ублажая ее сердце, ее эмоции. В такой стране, как ваша, это можно сделать только с помощью секса, потому что здесь женщине не разрешается получать никаких других эмоций, иначе имя ее попадет в газеты, и каждый начнет указывать на нее пальцем, как на посмешище. — Да, да, конечно. Я понял, — говорил тогда Римо, не понимая ровно ничего из сказанного. Затем Чиун стал учить его тридцати семи шагам по пути доведения женщины до состояния сексуального блаженства. Он предупредил Римо, что эти уроки столь же важны, как и обучение правильному способу нанесения порхающего удара костяшками пальцев. Римо пообещал, что будет практиковаться в этих тридцати семи шагах Чиуна с большим усердием и регулярностью, между тем как порхающий удар на практике пока не использован. Однако выучившись тридцати семи шагам и научившись ублажать женщину, он обнаружил, что сам почти потерял способность получать удовольствие от секса. Вместо того, чтобы думать о собственных ощущениях, теперь ему приходилось вспоминать, относится ли следующий шаг к правому колену женщины или к ее левому. Его тренировки еще очень затрудняло и то, что ему никак не удавалось пройти ни с одной женщиной шаги, следующие за одиннадцатым, так как сразу же приходилось перескакивать на тридцать седьмой. Он даже начал сомневаться, есть ли на свете женщины, которые могли бы выдержать испытание шагами с двенадцатого по тридцать шестой, не потеряв рассудок. Когда он спросил об этом Чиуна, тот сказал, что все тридцать семь шагов регулярно практикуются мужчинами с корейскими женщинами. Но Римо не чувствовал себя готовым пойти на такое испытание, даже ради усовершенствования своего мастерства. Мария Гонзалес сбросила с себя короткую юбку и трусики и легла навзничь на постель. Тело ее было гладким и бархатистым, таким же, как лицо. Римо решил, что кем бы ни была Мария Гонзалес на самом деле — шпионкой, убийцей, революционеркой, агрономом или ультралевой дурой, — она выглядела гораздо привлекательнее, чем просто очередное задание, с которым надо справиться. Римо вытянулся на постели рядом с ней и быстро прошел первый, второй и третий шаги, которые предназначались только для создания соответствующего настроения. При четвертом шаге следовало погладить спину женщины. — Кто стоит за всеми убийствами? — спросил Римо. — Не знаю. А в чем заключается секрет «Чудесного зерна»? Пятым шагом была внутренняя сторона ее левой, а потом правой коленки. Шестым и седьмым шагами были подмышки Марии. — Кому нужна была стрельба на презентации в Моджаве? Кто нанимал для этого людей? — Не знаю, — сказала Мария. — Сколько времени ты знакома с Филдингом и что тебе известно о нем? Восьмым шагом была внутренняя сторона верхней части ее правого бедра, а девятым — левое бедро, то, что ближе к сердцу. — Что ты знаешь о том, что происходит? — спросил Римо. — Ничего, — сказала Мария сквозь сжатые губы. Слово вырвалось у нее, как вздох. На этот раз она не задала никакого вопроса. Шаг десятый заключался в поглаживании правой груди. Дыхание Марии стало учащенным, глаза, до этого настороженно следившие за Римо, закрылись, она уже не владела собой и целиком отдалась во власть мужчины. «Хорошо, — думал Римо. — Она продержалась уже достаточно долго. На этот раз удастся дойти, по крайней мере, до тринадцатого шага». Одиннадцатый шаг состоял в том, чтобы медленно провести пальцами по левой груди до самого соска, который стал твердым и подрагивал. Римо улыбнулся. Следующим был двенадцатый шаг. Римо снял руку с груди Марии и начал медленно передвигать ее вниз. Но тут Мария вдруг вся вскинулась и оседлала Римо, обхватив его и поглотив всего целиком. Ее глаза пылали жарким черным огнем, рот непроизвольно приоткрылся, обнажив зубы. — На все, до конца, — вскрикнула она, — ради Фиделя! — До конца, — вяло согласился Римо. Когда она склонилась лицом к его шее и коснулась кожи чубами, он слегка покачал головой. Опять этот проклятый одиннадцатый шаг!.. Когда-нибудь Римо все же проведет двенадцатый шаг. Когда-нибудь... Возможно, он делает что-то не так. Нужно будет спросить Чиуна. Но сейчас ему некогда было думать об этом. Он входил уже в последний, тридцать седьмой шаг. Глубоко, глубоко и оставался в нем очень долго. Гораздо дольше, чем Мария находилась в нем когда-либо прежде. Когда этот шаг закончился, Мария упала с Римо и легла на спину, глядя в потолок остекленевшими, ничего не видящими глазами. — Ты не имела отношения к тем убийствам? — спросил Римо. — Нет, — прошептала она, — я потерпела неудачу. — Почему? — Я пошла на все, а ты мне так и не рассказал того, что я хотела узнать. — Это потому, что я ничего не знаю, — сказал Римо. — Не дури мне голову, американец. Ведь ты хранитель конституции. — Правда. Я ничего не знаю. Если бы знал, рассказал тебе все. — Несколько человек, которые были брейкерами по торговле... — Брокерами, — сказал Римо. — Да, брокеры и строительные подрядчики были убиты из-за Филдинга. Что ты знаешь об этом? — Ничего. Я думал, ты знаешь. — Здесь что-то мелькнуло в голове у Римо, Ему припомнилось... Да, да, убитые строители. Точно, Джордан тогда упомянул это, перед тем как Римо убил его. Но Джордан не успел ничего сказать про строителей. Они-то здесь при чем? — Подрядчики-строители? — переспросил он Марию — Какие строители? — Наши разведчики не знают этого. Они считают, это имеет какое-то отношение к складу Филдинга в Денвере. Я должна осмотреть его. Я не могу подвести свою страну. — Не огорчайся. В этой гостинице всегда найдется место для другой Марии Гонзалес! — Я не имею ничего общего с этой гостиницей. Я здесь только для того, чтобы достать секрет «Чудесного зерна» для моей родины. — Даже если ты потерпишь неудачу, что из того? Я знаю Филдинга. Он собирается продавать его дешево, почти задаром. Зачем платить за то, что можно будет получить в подарок? — Ты не понимаешь, что такое преданность социализму, — сказала Мария и внимательно посмотрела на Римо. — И что такое капиталистическая алчность. — Возможно. В этот момент их разговор был прерван стуком в дверь. Римо легко поднялся и, подойдя к двери, приоткрыл ее. В щель был виден какой-то мужчина Он сказал: — Я хочу видеть Марию. — Вы с ней знакомы? — спросил Римо. — Да. Я был здесь на прошлой неделе. — Тогда здесь была другая Мария, — сказал Римо. — Я хочу видеть Марию. Я пришел, чтобы увидеть ее. Я хочу ее видеть Я не хочу ждать. Я должен видеть ее немедленно. — Уходите, — сказал Римо. Мужчина топнул ногой. — Я никуда не уйду отсюда. Я хочу видеть Марию. Вы не имеете права мешать мне встречаться с Марией. Кто вы такой? Дайте мне увидеться с Марией. Когда мы закончим с ней, мы станем есть сандвичи с ветчиной, салатом и помидорами. На поджаренном хлебе. Я хочу сандвич. С майонезом. И поджаренный ломтик хлеба. Пшеничного хлеба. Напротив через улицу, у Уимпла, есть очень хороший пшеничный хлеб. Я хочу туда. Мне нужен сандвич. Почему вы мешаете мне пойти туда и получить сандвич? Я сейчас пойду туда, и если там уже не будет пшеничных сандвичей, это будет ваша вина. Вы задерживаете меня здесь своими разговорами. Я хочу есть... — А как же Мария? — спросил Римо. — Мария? Какая Мария?.. — спросил мужчина и зашагал прочь по коридору. Правда, он не столько шагал, сколько подпрыгивал, как кролик или как ребенок, который знает, что где-то рядом должен быть туалет, и хочет найти его до того, как намочит свои штанишки. Римо подождал еще немного, не закрывая двери, желая убедиться, что этот Братец Кролик не передумает и не прискачет назад. Только услышав, как в конце коридора захлопнулась дверь лифта, он вернулся в комнату. — Кто это? — спросила Мария. — Не знаю. Либо Шалтай-Болтай, либо Ципка Пенни. — Я с ним не знакома, — сказала Мария. Тут только Римо заметил, что она встала с постели и уже полностью оделась. — Куда ты торопишься? — спросил он. — В Денвер. Посмотреть, что там за склад... Ты меня всю высосал... Правильно ли я употребляю это слово? — Почти, — сказал Римо. — Ладно, ты высосал меня, а я тебя, и мы выяснили, что мы оба ничего не знаем. Теперь я поеду в Денвер, посмотреть на склад Филдинга. Постараюсь выяснить, что там такое. — Она улыбнулась. — Ты был просто замечателен. Мне очень понравилось. — Я ничего не скажу Фиделю, — сказал Римо. Но Мария уже не слышала его. Она вышла из комнаты и исчезла. Еще мгновение Римо смотрел на захлопнувшуюся дверь, потом тяжело вздохнул и стал одеваться.Глава 10
Семь секретарш не знали, где находится мистер Джеймс Филдинг. Восьмая и девятая знали, но не пожелали говорить. Десятая знала и сказала. Но лишь после того, как Римо пригрозил ей, что если она не скажет, то он не придет к ней вечером и не объяснит при очень тесном общении, почему у него такое жесткое лицо и такие темные глаза. Филдинг занимал роскошные апартаменты в надстройке на крыше отеля Уолден. Этот отель отличался от гостиницы Нидхэм наличием горячей воды, безупречной чистотой и отсутствием подозрительных постояльцев, почему-то поголовно называющих себя Джонами Смитами. — Конечно, я помню вас, — сказал Филдинг. — У нас был разговор в Моджаве после того неприятного инцидента с убийствами. Вы работаете на правительство, не так ли? — Я этого не говорил, — сказал Римо. — Вам и не требуется говорить. У вас вид человека, выполняющего особую миссию. По моим наблюдениям так выглядят только люди, работающие на какое-то важное учреждение вроде правительства... или люди, которым вскоре предстоит умереть. — Бывает, что и то и другое сразу, — сказал Римо. — И так случается, — сказал Филдинг, отходя от Римо и снова садясь за письменный стол. — Но, с другой стороны... Римо не выносил философствований и сразу перешел к делу: — Мне кажется, вас пытаются убить, мистер Филдинг. У того широко открылись глаза, но смотрел он на Римо совершенно спокойным и ничего не выражающим взглядом. — Это меня ничуть не удивляет. Бизнес на продовольствии всегда приносит много денег. А там, где много денег, всегда есть риск. — Вот этого я и не понимаю, — сказал Римо. — Почему вы просто не отдадите формулу «Чудесного зерна»? Почему бы не опубликовать ее и не покончить с этим? — Сядьте... Римо, ведь вас так зовут. На это есть одна простая причина. Та самая алчность, которая, возможно, побуждает людей добиваться моей смерти. Именно она и не позволяет мне открыть мои секреты. Человеческая натура, сын мой. Предложите людям что-нибудь даром, и они станут думать, что это не имеет никакой ценности. Повесьте на это же ярлык с ценой, пусть с минимальной, и люди начнут смотреть на эту вещь как на сокровище. Люди просто не способны оценить то, что дается им даром. И еще. Я вынужден заключить контракт на рекламу «Чудесного зерна» с компанией Фелдмана, О'Коннора и Джордана. По этому контракту они получили у меня право собственности на этот проект. И им нужна прибыль. Думаю, я ответил на все ваши вопросы, не так ли? Римо проигнорировал этот риторический вопрос. — Я слышал, у вас есть склад в Денвере? Филдинг вскинул было глаза, но тут же прикрыл веки. — Да, — сказал он медленно. Казалось, он хотел что-то добавить, но передумал. Римо немного подождал и спросил: — Вы не думаете, что следовало бы установить там охрану? — Это хорошая мысль. Но охрана стоит денег. А все мое личное состояние, честно говоря, вложено в «Чудесное зерно». Хотя, по правде, особенно беспокоиться по этому поводу не стоит. — Он улыбнулся довольной улыбкой кошки, облизывающейся после удачной охоты. — Почему? — Этот склад в некотором смысле охраняет сам себя. К тому же, если кто и проникнет туда, он вряд ли поймет, что там хранится. Римо пожал плечами. — Мне кажется, что вам самому тоже следовало бы принять меры предосторожности. Слишком много насилия вокруг ваших опытных участков. — Вы что, предлагаете себя на роль телохранителя? — Если это необходимо... — Было такое старое армейское правило, по крайней мере там, где я служил: «Никогда не лезть в добровольцы!» — Филдинг выжал из себя слабую улыбку. «Так улыбается человек, которому все безразлично, — подумал Римо. — Неужели единственная цель — отдать „Чудесное зерно“ людям, а все остальное пусть летит к черту?» — А вам не страшно? — спросил Римо. Филдинг взял со стола электронный календарь. На шкале стояли цифры: три месяца и одиннадцать дней. — Мне осталось жить вот столько. И вы думаете, что я могу еще чего-то бояться? Я беспокоюсь только о том, чтобы успеть закончить мою работу. Позднее, в номере, Римо, рассказывая об этом Чиуну, сказал: — Это совершенно непостижимый человек, папочка! Единственное, чего он хочет, — это принести пользу человечеству! Чиун молча кивнул. В последние дни он постоянно пребывал в мрачном настроении, поскольку начал бойкотировать телепередачи со своими любимыми «мыльными операми». Теперь он проводил все время, вооружившись ручкой, чернильницей и большими листами бумаги и сочиняя письма телевизионным компаниям. Он требовал прекратить демонстрацию фальшивых сцен насилия в дневных сериалах, в противном случае, сообщал он, он снимает с себя ответственность за последствия. Всем компаниям он дал три дня, чтобы уведомить его о согласии с его требованием. Срок истекал сегодня. Римо заметил отсутствие энтузиазма в кивке Чиуна. — Что-нибудь неладно, папочка? В чем дело? — С каких это пор ты стал так близко к сердцу принимать интересы человечества? — Я и не принимаю. — Тогда почему тебя так интересует этот Филдинг? — Если меня и не интересует человечество, все равно приятно встретить человека, который за него болеет. Он действительно хороший, папочка. — Телесериал «Пока Земля вертится» тоже был очень хороший. Интересный и правдивый. Но теперь он не такой. — То есть? — Простые вещи объясняют только малым детям. — После этого Чиун скрестил руки на груди и наотрез отказался объяснить смысл своей реплики. — Ты знаешь, почему организациям не следует продвигать своих работников по службе? — спросил Римо. — Нет, но я уверен, ты мне это сейчас объяснишь. — Как только ты стал равноправным партнером, ты перестал трудиться. Так происходит со всеми. Чиун фыркнул. — Ну хорошо, — сказал Римо. — Можешь сидеть здесь, А я собираюсь обеспечить, чтобы никто не украл формулы Филдинга. Если он хочет отдать их людям на своих условиях, эти условия будут соблюдены. Я этого добьюсь. — Убивай свое время, на что пожелаешь. Но раз ты выбрал это задание, то следующее должен выбрать я. Что-нибудь действительное важное. Поскольку теперь я твой равноправный партнер и тоже имею право выбирать. — Делай, как хочешь. — Римо пошел в соседнюю комнату и плюхнулся на кровать. Чиун — Чиуном, но пора заняться делом. Сейчас перед ним две проблемы. Одна — некие злоумышленники, которые все время прибегают к насилию и, возможно, метят в Филдинга. Вторая — Мария Гонзалес, которая пытается украсть формулу Филдинга. Он набрал номер гостиницы Нидхэм и сразу же узнал елейный голос портье. — Помните меня? — сказал Римо. — Я вчера заходил к вам повидать Марию Гонзалес, ту, которая кубинка. — Да, сэр, разумеется, помню, — ответил портье. — Она вернулась? — Нет. — Получите еще полсотни, если сообщите мне, когда она вернется. — Сообщу, как только появится, — сказал портье. — Отлично. Не забудьте, — сказал Римо и дал ему номер своего телефона. Затем он закрыл глаза и уснул. Но когда телефон зазвонил, это оказался не портье. Римо услышал кислый голос доктора Харолда Смита: — Мне бы не хотелось все время находиться в подвешенном состоянии, дожидаясь ваших сообщений. — Странно. Это как раз то состояние, в каком я мечтал бы вас видеть, — сказал Римо. — Те три человека... гм, найденные рядом с опытным участком в Огайо... Кто-нибудь из них ваш? — Все трое. — Римо быстро просветил Смита насчет последних событий и насчет того, что ему удалось узнать. — Мне пока неизвестно почему, — сказал он, — но кто-то, похоже, охотится за Филдингом. — Может быть. Эта проблема за вами. Я связался с вами по другому поводу. — По какому же? Я опять превысил бюджет в этом месяце? — Есть подозрения, что кто-то — мы пока не знаем кто — пытается раскрыть нашу организацию. Поступили сигналы, что о нас наводят справки. Тот, кто ищет подходы к нам, может нащупать и вас. — В таком случае ему крупно не повезет. — Но может быть, и вам тоже, — сказал Смит. — Соблюдайте осторожность. — Ценю вашу заботу.Глава 11
Мария вернулась только на следующий день. Она вряд ли успела снять шляпу у себя в комнате, когда портье Нидхэм-отеля позвонил Римо. — Алло, приятель, говорит ваш старый друг из Нидхэм-отеля. — Она вернулась? — Только что вошла. — Онпомолчал. — Теперь ваш ход, — добавил он, многозначительно хихикнув. — Благодарю, — сказал Римо, не испытывая никакой благодарности. Он решил лишить клерка обещанных ему денег. Мария долго не отворяла дверь на стук Римо. Когда она открыла, его поразило ее бледное, изможденное лицо. — А, это ты, — сказала она. — Раз уж пришел, заходи. Но только не проси меня и сегодня идти на все. — В чем дело? Ты выглядишь ужасно. — Я и чувствую себя ужасно, — сказала Мария. Она была в той же одежде, что и два дня назад. Замкнув за Римо дверь, она тяжело опустилась на стул рядом с хилым столиком — предметом обстановки, которым администрация обеспечивала тех немногих жильцов — их было всего 0,0001 процента, — которые расплачивались чеками. Мария попыталась улыбнуться. — Должно быть, я нарвалась на месть Монтецумы. Меня все время тошнит. Римо сел против нее на край кровати. — Так что ты выяснила? — А почему я должна докладывать тебе? Мы находимся по разные стороны баррикады. — Нет, мы по одну сторону. Мы оба хотим, чтобы формула Филдинга дошла до людей. Если тебе удастся украсть ее для своей страны, превосходно, — соврал Римо. — Я беспокоюсь только о том, чтобы он остался в живых и чтобы никого не надули. Мария некоторое время молчала, обдумывая услышанное. — Ну хорошо, — сказала она, наконец. — К тому же я вроде бы не выдаю никаких секретов. Ты — хранитель вашей конституции. Если я не буду сотрудничать с тобой, ты сделаешь так, что меня вышлют из вашей страны. Или и того хуже. Разве не так? — Все точно, — подтвердил Римо. Если ей нужно самооправдание — ради бога, она его получит. — Я готов на все, лишь бы выяснить, что тебе удалось узнать. Мария подняла правый указательный палец в знак предупреждения. — Я уже сказала тебе. Никаких «идти на все». При этом Римо заметил, что кончик ее пальца обесцвечен и вздулся волдырем. — Так что ты там обнаружила? — Я обнаружила склад мистера Филдинга, Но он не в самом Денвере. Он за городом. Он находится в большом помещении, которое вырублено в скале. — И что там? — Ничего особенного. Много зерна и бочки с жидкостью. Я не смогла определить, что это за жидкость. — Она вновь подняла палец. — Но что бы это ни было, это очень мощная штука. Она сделала мне вот это. — Она жалобно посмотрела на волдырь, хотела добавить что-то, но вскочила и выбежала в ванную. Римо слышал, как ее вырвало, затем в туалете спустили воду. Мария вернулась, ее лицо стало еще бледнее прежнего. — Извини. — И там нет рабочих? И никакой охраны? Никого? — Там нет ни единого человека. Только бочки и все. — По мере того, как она говорила, голос ее становился все слабее. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. Римо поднялся и подошел к ней. — Послушай, Мария. Похоже, ты подхватила простуду, какой-нибудь вирус или еще что-нибудь. — Какой-нибудь вирус, — сказала она. — Американцам всюду чудятся вирусы. — Точно, — сказал Римо, — какой-нибудь вирус. Но в любом случае ты не должна оставаться здесь одна. Хотя бы пока тебе не станет лучше. Я хочу, чтобы ты поехала со мной. — Ага, американский заговор. Вытащить Марию из ее гостиницы, а потом бросить в какую-нибудь подземную тюрьму. — У нас нет подземных тюрем. Кроме как в Нью-Йорке, и там их называют меблированными комнатами или квартирами. — Хорошо. Просто в тюрьму. — Да нет же. В чистую комнату в гостинице, где ты сможешь немножко отдохнуть. — Одна? С тобой? Это безнравственно. Римо подумал, что странно слышать это от женщины, которая сорок восемь часов назад пошла с ним на все. Он покачал головой. — Нет, У нас будет компаньон. — Тот прекрасный человек из Азии? — Да, он самый. — Хорошо. Тогда я поеду. Он человек очень большой мудрости и доброты и защитит меня от тебя. В холле Римо усадил Марию в единственное кресло, которое с точки зрения безопасности можно было признать условно пригодным для использования. Затем он подошел к слащавому портье. — Я кое-что вам должен, — сказал Римо. — Давайте не будем смотреть на это как на долг. Я оказал вам услугу. Теперь вы собираетесь оказать услугу мне. Римо кивнул. — Пятьдесят услуг, если мне не изменяет память. — Нет, не изменяет. Римо небрежно облокотился на стойку. За ней на столике он заметил небольшой ящичек для денег. — Не хотите сыграть, чтобы получить вдвое или ничего? — спросил Римо. Портье недоверчиво прищурился. Пожалуй, нет. Римо сунул руку в карман и вытащил пятидесятидолларовую купюру. Затем вытянул правую руку с деньгами в сторону. — Совсем простая игра, — сказал он. Он пошевелил пальцами, будто играя на вертикальной клавиатуре, и бумажка исчезла... — Только угадайте, в какой руке деньги, — сказал он, кивая на свою правую руку. — И все? — спросил портье, бросив быстрый взгляд на левую руку Римо, спокойно лежавшую на стойке более чем в метре от правой. — И это все? — повторил он. — Да, все. — Вдвое больше или ничего? — уточнил портье. — Вдвое или ничего. Так в какой руке у меня деньги? — В этой, — сказал портье с глуповатой ухмылкой, указывая на правую руку Римо. — А теперь смотрите, — сказал Римо и приблизил правую руку к портье. В тот же момент левая рука Римо оказалась за стойкой и, открыв ящичек с деньгами, быстро перебрала лежавшие там купюры. Нащупав кончиками пальцев двадцатки, Римо отсчитал восемь бумажек, сложил их трубочкой, закрыл ящичек и положил 160 долларов в левый карман своих брюк. Тем временем портье безуспешно пытался разжать пальцы правой руки Римо. — Как же я узнаю, что выиграл?! — проговорил он недовольно. Римо расслабил пальцы и разжал кулак. На ладони лежала смятая пятидесятидолларовая бумажка. Портье усмехнулся и схватил деньги. — Потрясающе! — воскликнул он. — Теперь вы должны мне еще полсотни! — Вы правы, — сказал Римо. Он полез в правый карман, но ничего оттуда не вытащил. Из левого кармана он вынул свернутые в трубочку двадцатки. Развернув их, он отделил три бумажки. — Полсотенные кончились. Вот. Вы так мне помогли. Возьмите шестьдесят. — И он вручил деньги портье, который, сложив их вместе с пятидесятидолларовой банкнотой, быстро спрятал в карман. — Спасибо, старина. — Не за что, — сказал Римо и отошел с остальными пятью двадцатками в кармане. Он полностью компенсировал сто долларов, отданных портье. Насвистывая, он вывел Марию из гостиницы. В отеле у Римо она почувствовала себя еще хуже, и он сразу же уложил ее в постель. Когда они вошли, Чиун по-прежнему молча сидел на ковре посередине гостиной. Он даже не ответил на их приветствие. Когда Мария заснула, Римо вернулся к Чиуну. — Когда ты захочешь, Чиун, ты умеешь быть просто неотразимым. — Мне не платят за то, чтобы быть неотразимым. — Хорошо сказано. — Римо, как они могут так поступать? Как можно показывать насилие в прекрасных дневных фильмах? Сегодня всю ночь я задавал себе этот вопрос и не смог найти ответа. — Наверное, они сделали это по ошибке, папочка. Попробуй посмотреть снова. Возможно, это произошло только однажды и больше не повторится. — Ты, действительно так думаешь? — Наверняка, — сказал Римо, не чувствуя никакой уверенности. — Ну что ж, посмотрим, — сказал Чиун. — Ты лично будешь нести ответственность за это. — Осторожней, папочка. Я не отвечаю за телевизионные программы. Возлагай ответственность на кого-нибудь другого. — Но ты тоже американец. Ты должен знать, что происходит в головах таких же, как ты, пожирателей мяса. Если не ты, то кто же? Римо вздохнул. Он заглянул к Марии, которая крепко спала, и вышел в гостиную. Там он лег на диван. Тем временем Чиун развернул в центре комнаты свой спальный матрац. Уснул он мгновенно, успокоенный персональным обещанием Римо, что больше никто не будет портить дневные теледрамы ужасными сценами насилия. Пять секунд он спал как всякий человек с нормальным дыханием. Следующие десять секунд — как Мастер Синанджу, дыша глубоко и почти беззвучно. А затем превратился в стаю разъяренных гусей. «Хорнн-нк» — храпел он при вдохе и «хрнн-нк» — при выдохе. Римо сел на диване. Он уже понял, как это частенько бывало и прежде, что спать ему в эту ночь не придется. В этот момент раздался телефонный звонок. Он снял трубку. — Алло. В ответ послышались короткие гудки. Пожав плечами, Римо вернулся к своему дивану. Вероятно, не туда попали. Подошел мужчина, а нужна была женщина. Хорошо хоть, этот звонок прекратил храп Чиуна. Римо снова лег, «Хорнн-нк» — вдох. «Хрнн-нк» — выдох. «Ну и свинья», — подумал Римо. В конце концов он не выдержал и спустился на улицу. Было еще темно. Римо глубоко вдохнул прохладный воздух раннего городского утра, но тут же пожалел об этом. В воздухе ощущалось присутствие мышьяка, окиси углерода, двуокиси серы, цианового газа, гидрохлорной кислоты, болотного газа и метана. А потом он забыл о воздухе, потому что почувствовал чье-то враждебное присутствие, какое-то давление, он словно находился внутри темного непрозрачного шара, и кто-то огромный сжимал его стенки. Затаив дыхание, Римо замер и мгновенно убедился, что чутье не обмануло его. Поблизости кто-то есть. Повернувшись влево, он сделал несколько шагов, но тут же резко сменил направление и пошел назад и вправо. Позади себя он услышал слабый стук, потом щелчок и глухой удар. Он не обернулся посмотреть, что это было. Он знал — это была пуля. Давление было взглядом снайпера, ловившего его в прицел. По полету пули, ударившейся в стену гостиницы позади него, затем щелкнувшей по водосточной трубе и отскочившей на тротуар, Римо определил, что выстрел был сделан с крыши здания на другой стороне улицы. Так вот что означал телефонный звонок! Его хотели выманить на улицу. Римо двигался по тротуару, как бы прогуливаясь. Случайному прохожему он показался бы еще одним мучающимся от бессонницы человеком, вышедшим побродить по ночному городу. Но с крыши старого жилого дома напротив, где лежал Энтони Полски, Римо напоминал прыгающую белку. Резкое движение вперед, остановка, опять движение, опять остановка. Впечатление было такое, будто Римо находился в полной темноте и освещался лишь прерывистыми вспышками света через неравномерные промежутки времени. Снайпер старательно ловил Римо в прицел ночного видения винтовки с глушителем. Вот он. Медленно передвигается вперед. Полски чуть-чуть повернул ружье и мягко нажал на курок. Но, уже нажимая и услышав тихий звук выстрела, он понял, что не попал. В прицел он увидел, как Римо остановился, на мгновение замер на месте, затем вновь двинулся, но уже в несколько другом направлении. Пуля почти беззвучно впилась в стену впереди Римо. Уже разозлившись, Полски выстрелил снова, сделав поправку на остановку Римо, затем проведя дуло за ним и опять выждав, чтобы выстрелить точно в то место, где Римо на мгновение замрет Но, стреляя, опять почувствовал, что промахнулся. Пуля попала в стену позади Римо. А Римо уже разобрался в обстановке. Там наверху находился только один стрелок. Если бы их было больше, они бы уже взяли его в вилку. Римо вошел в подъезд. Энтони Полски наверху увидел это. Легким движением ружейного дула он очертил дверной проем. Рано или поздно этому выродку придется выйти на улицу, И выйти прямо, без прыжков и остановок. И тогда Полски влепит ему пулю прямо в грудь. Снайпер лежал, крепко уперев локти в небольшой выступ крыши, чуть переводя винтовку вверх и вниз, и терпеливо ждал. — Прости меня, парень, это не станция Пенсильвания?[8] Я пришел к тебе с приветом. Голос донесся из-за спины Полски. Он перекатился на спину, выставив перед собой дуло винтовки и направив его в противоположный конец крыши. Выродок был там. Стоял в десяти метрах и улыбался. — Нет. Это морг, — мрачно ответил Полски и дернул за спусковой крючок. Выстрел в цель не попал. Выродка на месте не было. Он оказался сбоку и уже гораздо ближе. — Сукин сын! — завопил Полски, снова выстрелил и промахнулся. А Римо продолжал сокращать расстояние, двигаясь то вбок, то вперед, зигзагообразно скользя по крыше, и у Полски теперь оставался один-единственный шанс. Но еще до того, как он сделал последний выстрел, в животе его противно екнуло, и он понял, что и эта пуля пройдет мимо. Римо выбил оружие из его рук и встал над ним, улыбаясь, винтовка свободно лежала на сгибе его локтей. Полски заметил, какие у него утолщенные запястья. Он резко выбросил вверх ногу, метясь носком тяжелого кожаного ботинка в пах противника. Но и этот удар не достиг цели, и Полски отказался от борьбы и больше не шевелился. — Кто послал тебя, парень? — спросил Римо. — Никто. — Попробуем еще раз. Кто послал тебя сюда? — Стреляй и кончай со всем этим, — сказал Полски. — Так просто тебе не отделаться, мальчик, — сказал Римо. Затем Полски почувствовал страшную боль в плече, как будто его откусила акула. Ему очень захотелось вернуть свое плечо на место. — Это был оплаченный заказ. Я получил его по телефону, — прошипел он искаженными от боли губами. — Чей заказ? — Не знаю. Мне предложили его по телефону, а деньги пришли по почте. Я никого и не видел. — Деньги? Ну-ка скажи, сколько я стою сегодня? — Я получил за тебя пять тысяч. Мне было точно указано, как это сделать. Отсюда, с крыши. Римо еще раз нажал на плечо парня, тот взмолился о пощаде. Римо понял, что больше он ничего не знает. Римо отпустил его плечо, и тот, съежившись, привалился к невысокой кирпичной стенке на крыше. — Что вы собираетесь сделать со мной? — А что бы ты сделал на моем месте? — Но ведь это был просто заказ, — сказал Полски. — Я ничего не имею против вас лично. — Что ж, ты тоже не думай, что я делаю это из личной к тебе неприязни, — сказал Римо, и перед глазами Полски возникла вспышка, а затем — не много звезд, а одна ослепительная звезда. Больше он уже ничего не чувствовал. Не чувствовал, как его подняли, как столкнули с края крыши, как его тело запуталось в веревке от металлического флагштока, торчавшего из стены здания. Там он и повис, болтаясь на флагштоке, как вымпел на давно прошедших состязаниях по бейсболу. — Такие дела, парень, — сказал Римо, глянув на него с крыши. Он положил винтовку на крышу и неслышным шагом быстро направился к задней стене здания, где была водосточная труба, по которой он сюда забрался. Хотя он ничего не узнал от стрелка, все же чувствовал полное удовлетворение. Небольшая тренировка всегда полезна и для тела, и для духа. Но скоро его удовлетворение стало не столь полным. Обостренные тренировками ощущения подсказали ему, что Полски был не один. Здесь побывал еще кто-то. Римо перелез через край крыши и двинулся по трубе вниз. Труба под его руками местами была теплой. Неровно окрашенное железо должным образом не охлаждало его руки. Спускаясь, он определил расстояние между теплыми участками. Оно составляло шестнадцать дюймов. Это означало, что после Римо по трубе поднимался человек небольшого роста. Уже приближаясь к земле, Римо посмотрел вверх. На темном выступе крыши выделялось еще более темное пятно Римо заставил зрачки своих глаз расшириться, чтобы вобрать как можно больше лучей света из темноты. Это несколько уменьшает точность фокусировки, но сильно увеличивает возможность ночного видения. Римо различил голову человека, перегнувшегося через край крыши. На голове был черный капюшон. Черный капюшон? Ниндзя. Древняя восточная школа борьбы, связанная с умением прятаться, оставаться невидимым, вводить противника в заблуждение, а затем внезапно нападать из темноты. Узкий проход, с обеих сторон ограниченный черными стенами домов, заканчивался прямоугольником света. Он падал с поперечной улицы. Римо почувствовал движение во мраке слева от себя. Он глубоко вдохнул и задержал дыхание, наполняя все свои органы кислородом. Затем повторил прием. После этого вообще перестал дышать, чтобы дыхание не мешало остроте восприятия. Сзади послышался едва уловимый шорох полотна — черного полотна ночного боевого костюма ниндзя. Римо понял, что это человек, который спускается с крыши. Видимо, следовало готовиться и к атаке с тыла. Он медленно сделал шаг вперед. Справа тоже раздался легкий шорох. Значит, они взяли его в «коробочку» — слева, справа и сзади. Ярко освещенный конец прохода также может оказаться ловушкой. Там Римо тоже могли подстерегать их люди. Он продолжал медленно, как бы нехотя, двигаться вперед, к светлому пятну в конце улочки, и затем так же неторопливо, казалось, не меняя ни скорости, ни направления движения, растворился в густой тени стены справа. И там, в кромешной тьме, замер. Он почувствовал рядом чье-то дыхание. Опять напряг глаза и увидел азиата, всего в черном. Тот еще не замечал Римо, хотя они стояли так близко, что могли бы поцеловаться. Римо протянул правую руку и сквозь полотно сдавил тонкую шею человека. Римо нажал нужную точку на горле и с той силой, что и требовалось. Ниндзя не шевельнулся, не издал ни малейшего звука. Римо, не отпуская его, ждал. Он услышал звук шагов там, где только что прошел сам. Затем шаги остановились. Добыча, которую ниндзя преследовали, исчезла. Куда? И тут человек, которого продолжал держать Римо, вылетел как из катапульты и ударил в живот второго ниндзя. Того, что спустился с крыши. Громко охнув, он полетел кубарем. В то же мгновение Римо шагнул из темноты и оказался на фоне прямоугольника яркого света, струившегося со стороны проходившей позади улицы. С первым ниндзя было покончено. Ему уже никогда не красться по темным закоулкам. Второй кое-как поднялся на ноги, но потерял ориентировку из-за света, бившего ему в глаза из-за спины Римо. А Римо, снова укрывшись в темноте, нанес ему удар указательным пальцем в правый висок, но затем решил, что сначала следовало провести прием локтем сзади. Что он и сделал, и был вознагражден хрустом переломанных костей противника. Жаль, Чиун не видит этого, подумал Римо. Потом, отбросив все мысли, снова скользнул влево, в густую тень, где должен был скрываться третий ниндзя. Притаившись, опять задержав дыхание, Римо услышал едва уловимое всасывание воздуха как бы через соломинку — звук, характерный для дыхания ниндзя. Римо двинулся на звук и нашел третьего. Ниндзя метнулся в сторону, растворившись во мраке. В полной темноте и безмолвии двое мужчин стояли друг против друга, словно ковбои в ясный день посреди площади в каком-нибудь Додж-Сити. Следуя традиционной для него тактике боя, ниндзя дожидался движения Римо — ошибки, которая подставила бы его под удар. Но первое движение Римо не было ошибочным. Его левая пятка со страшной силой вошла в живот противника, разрывая мышцы и кишки. Падая, человек выдохнул: — Кто ты? — Синанджу, парень. Класс-экстра, — сказал Римо. Оставив мертвые тела там, где они были, Римо двинулся по тротуару назад. Он глянул через правое плечо вверх на крышу. Там на флагштоке раскачивался подвешенный за шею Энтони Полски, и Римо на ходу отдал ему воинский салют. Минутой позже он остановился и вновь прислушался Он уловил слабый звук... какое-то ритмическое пощелкивание. Определив, что это какой-то инструмент, но не оружие, он решил не обращать на него внимания и вернулся в гостиницу. Может быть, теперь, после столь активных упражнений, ему удастся заснуть. Над улочкой, на крыше другого здания по соседству, Эмиль Гроулинг быстро засунул в сумку свою кинокамеру с инфракрасной сверхчувствительной пленкой и поспешил домой, чтобы провести остаток ночи за проявлением отснятого материала. Работа оказалась нелегкой, но он не жаловался. Ему очень хорошо заплатили за то, чтобы он завтра утром представил готовый фильм. Лишь позже, просматривая пленки, он понял, что стал свидетелем совершенно необычного события. Хотя пока все это происходило, он почти ничего не видел из-за темноты, фильм получился четким, и даже света как будто было достаточно. И теперь, наблюдая за действиями худощавого белого с утолщенными запястьями, Гроулинг порадовался тому, что едва уловимое стрекотание кинокамеры не выдало его присутствия.Глава 12
Освеженный и взбодренный ночными упражнениями для своих аденоидов, Чиун встал задолго до Римо. Когда Римо проснулся, Чиун сидел на полу в центре комнаты, прижав правую руку к правой половинке носа, вдыхая воздух через одну ноздрю и выдыхая через другую. — Ты заглядывал в спальню? — спросил Римо. — Как девушка? — Умерла, — ответил Чиун, не прерывая своих упражнений. Римо вскочил. — Что?! Как умерла? — Умерла ночью. Когда ты ушел и оставил меня одного, я лежал и слушал, как она дышит. Какое-то время она дышала и была с нами в этом мире. Потом перестала дышать и умерла. — И ты не попробовал ей помочь!? — Ты, как всегда, несправедлив ко мне, — сказал Чиун, отнимая руку от носа. — Она была очень приятная леди, и я, конечно, пытался спасти ее. Но ей уже ничто не могло помочь. Она умерла, и это ужасно. — С каких пор тебя стали беспокоить мертвецы? — сказал Римо. Он встал и прошел мимо Тиуна в спальню. Мария Гонзалес тихо лежала на своем смертном ложе, накрытая простыней до шеи. Римо встал около девушки, вглядываясь в ее лицо. Ее правая рука покоилась на подушке рядом с головой, и волдырь на кончике ее указательного пальца, казалось, стал еще больше. Римо откинул простыню. Вид Марии заставил его покачать головой. Недавно еще белая и бархатистая, ее кожа теперь выглядела как свежеразмешанная масляная краска — вся в красных и желтых мокрых волдырях, сочившихся подобно слезящимся старческим глазам. Римо невольно скривился и закрыл Марию простыней. Когда он повернулся, в дверях стоял Чиун. — Я никогда не видел ничего подобного, папочка, — сказал Римо. — Это не химикалии и не яд, — сказал Чиун. — Это что-то другое. — Да... Но что? — Мне приходилось видеть такое, — сказал Чиун. — В Японии, много лет назад. После большой бомбы. Волдыри от радиации. Вернувшись в гостиную, Римо сразу же позвонил доктору Смиту. Он рассказал о Марии и попросил сделать все необходимое, чтобы немедленно забрать ее тело и произвести медицинское вскрытие. — Зачем? — спросил Смит. — Разве это не обычный результат вашей работы? Сломанные шеи, разбитые черепа, разорванные на части тела. Я читаю газеты. Люди, свисающие с флагштоков... — Нет, — сказал Римо. — Я думаю, это радиационное облучение, нужно предупредить тех, кто приедет за телом, чтоб приняли все меры предосторожности. Он хотел уже повесить трубку, но добавил: — И еще одно. Если вы не хотите еще одного ракетного кризиса, вам следует подумать, как избавиться от тела, и пусть кубинские власти решат, будто их агент просто потерялся. — Благодарю, Римо, за совет. Но вы когда-либо учитывали... Прежде чем Смит закончил фразу, Римо уже нажал кнопку аппарата и торопливо набирал новый номер. Нет, мистера Филдинга в офисе нет. Он отправился осматривать четыре опытных участка с «Чудесным зерном», разбросанных по всей Америке. Да, конечно, секретарь помнит Римо. И она очень сердита на него, ведь он обманул ее и не пришел, как обещал. Но не настолько сердита, чтобы отменить приглашение. Да, она понимает, он сильно занят. Но как-нибудь в ближайшее время. Да. О, да, мистер Филдинг отправился сначала в Моджав. Он уехал только сегодня утром. А теперь вернемся к вашим карим глазам, Римо... Римо повесил трубку, одновременно и удовлетворенный и неудовлетворенный полученными сведениями. Он был удовлетворен тем, что Филдинг еще жив и невредим. Кто бы ни стоял за вчерашним нападением на Римо, эти люди еще не успели добраться до Филдинга. Вместе с тем Римо был неудовлетворен тем, как обстоит дело с безопасностью Филдинга. Эта дура секретарша сразу же выболтала Римо, куда отправился Филдинг. Значит, она может точно так же проболтаться и любому другому... Поскольку они теперь были равноправными партнерами, Римо спросил Чиуна, не хочет ли тот поехать вместе с ним в Моджав. — Нет, — ответил Чиун. — Поезжай один. — Почему? — Если видел одну пустыню, значит, видел их все. Я видел Сахару. Зачем мне после этого твой Моджав? Кроме того, сегодня я собираюсь воспользоваться твоим советом и посмотреть прекрасные телевизионные драмы. Я верю твоему обещанию, что их больше не будут портить сценами насилия. — Постой-ка, папочка. Я этого не обещал. — Не пытайся отказаться от своего обещания. Я помню твои слова, как будто это было минуту назад. Ты лично гарантировал мне, что сцен насилия больше не будет. Я полагаюсь на твое обещание. Римо тихо вздохнул. Значит, Чиун сдался и снова будет проводить время перед телевизором. Чтобы Римо ни говорил и ни делал, Чиуна не остановишь. Но если телешоу снова не понравятся Чиуну, то он уже знает, кого в этом винить. После того, как, не привлекая постороннего внимания, он перевез Чиуна, его сундуки и телевизор в новую гостиницу, Римо отправился в аэропорт «Вандалия». Стремительный реактивный лайнер, а затем вертолет доставили его к границе пустыни. Здесь Римо взял напрокат мотоцикл «Ямаха» и отправился дальше. Миля за милей Римо мчался сквозь жару и пески по узкой дороге, прямой, как натянутый грузом канат в глубоком колодце. Наконец, вдали, на холме, он увидел легкую ограду из проволочной сетки, окружавшую опытный участок Филдинга. К нему по песку вели следы грузовиков. Он проехал еще с милю, затем свернул с дороги влево и двинулся прямо по сыпучему песку. Мотоцикл глубоко увязал, вилял из стороны в сторону, кашлял и отплевывался. Стараясь держаться других следов, Римо добрался, наконец, до ограды. Стоявший за ней охранник в форме оглядел Римо. — Я Римо Баркер. Работаю на мистера Филдинга. Где он? Римо заметил на участке небольшой грузовичок-" пикап" с номерными знаками сдаваемых внаем автомашин. — Он там, осматривает опытную делянку, — лениво ответил охранник. Нажав кнопку на панели внутри ограды, он открыл проволочные ворота. Римо прислонил мотоцикл к столбу и вошел внутрь. — Скучновато, должно быть, здесь одному, — сказал он. — Да, — ответил охранник. — Иногда. — Он кивнул в сторону деревянного домика на участке. — Я и двое других парней дежурим здесь посменно. — Он наклонился к Римо и тихо сказал: — Непонятно, кому нужно красть зерно? — Как раз этот вопрос я все время задаю себе сам, — бормотал про себя Римо, шагая к опытной делянке, расположенной в дальней части участка. Она была закрыта от солнца почти черным тентом из пластика. Участок занимал около ста квадратных метров. Опытная делянка составляла примерно четверть этой площади. На огороженном участке земли, кроме делянки и деревянного домика, не было ничего. В поисках Филдинга Римо подошел к краю закрытой делянки, поднял угол пластикового тента и вступил под него. Он увидел настоящее чудо. Перед ним было поле пшеницы, поднявшейся на бесплодных и безводных песках пустыни Моджав. Слева рос рис. В глубине ячмень и соя. И всюду ощущался странный запах, который Римо запомнил еще со времени первого посещения этого места. Теперь он понял, что это за запах. Так пахнет нефть. Он огляделся, но Филдинга не увидел. Он пошел по делянке, по этому чуду жизни, ожидая найти Филдинга на поле, склонившимся к какому-нибудь колоску. Однако его здесь не оказалось. На другом конце делянки Римо снова приподнял край тента и обнаружил, что тент начинается от самого проволочного заграждения. Здесь Филдинг не мог бы поместиться. Римо посмотрел вправо и влево вдоль ограды, до самых ее концов, но не увидел никого, даже ящерицы. Куда мог исчезнуть Филдинг? В этот момент Римо услышал, как заработал автомобильный мотор и по песку тяжело зашуршали шины. Римо прошел обратно через опытную делянку, по дороге срывая и пряча в карман образцы разных растений. Подойдя к воротам, он увидел грузовичок, уже отъехавший на порядочное расстояние. — Это Филдинг? — Да, — ответил охранник. — Откуда же он появился? Охранник пожал плечами. — Я говорил ему про вас, но он сказал, что торопится и должен успеть на самолет. Римо вышел из ворот, оседлал мотоцикл и двинулся по песку за Филдингом. Грузовичок Филдинга ехал по узкой дороге со скоростью семидесяти миль в час, и Римо сумел догнать его только мили через две. Он подскочил на мотоцикле прямо к открытому окну грузовика и тут же обругал себя. Похоже, он сильно напугал Филдинга, потому что тот вильнул рулем, грузовичок кинуло влево, и он вскользь зацепил мотоцикл Римо. Мотоцикл накренился, Римо бросил весь свой вес в противоположную сторону и удержал его от падения. Переднее колесо мотоцикла все же оторвалось от земли, и он резко крутанулся, встав почти вертикально. Выровняв мотоцикл, Римо затормозил в стороне от дороги. Филдинг уже остановил «пикап» и из кабины смотрел на подходившего Римо. — Вы меня напугали. Вы же могли разбиться, — сказал он. — Ерунда, — сказал Римо. Он посмотрел на погнутый мотоцикл. — Если вы не против, я поеду дальше с вами. — Нет, конечно. Садитесь за руль. По дороге в аэропорт Римо сказал: — Там на участке произошел настоящий цирковой номер с исчезновением человека. Куда вы скрылись? — На участке? Я был на делянке. — Я вас там не видел. — Должно быть, я вышел с нее как раз в тот момент, когда вы вошли под тент. Всходы отличные, не правда ли? Вы приехали ради этого — посмотреть, как зреет урожай? — Нет. Я приехал предупредить, что ваша жизнь, похоже, в опасности. — Почему? Кому нужна моя жизнь? — Не знаю, — сказал Римо. — Но слишком много насилия вокруг этого дела. Филдинг медленно покачал головой. — Сейчас никто не может мне помешать. Слишком поздно. Растения поднимаются так быстро, что даже опережают мой график. Еще дня три, и я смогу продемонстрировать их всему миру. Мой чудесный урожай — спасение для всего человечества. Я думал, он созреет через месяц, но хватило и двух недель. Он взглянул на Римо и улыбнулся. — И тогда настанет конец. Филдинг не пожелал, чтобы Римо сопровождал его на другие опытные участки. — Послушайте, — сказал он. — Вы постоянно говорите о насилии, но ведь все оно фактически направлено против вас. Не против меня. Может быть, цель его — именно вы, а не я. — Сомневаюсь, — сказал Римо. — И еще. Одна девушка ездила на ваш склад в Денвере. — Римо почувствовал, как напрягся на сиденье Филдинг. — После этого она умерла. От радиационного облучения. — Кто она? — спросил Филдинг. — Кубинка, она пыталась украсть формулу метода. — Какая жалость! В Денвере, действительно, очень опасно. — Он пристально взглянул на Римо. — Могу я довериться вам? Я скажу вам то, чего не знает ни одна душа. Это особый вид радиации, которым обрабатывались семена, чтобы они давали такой волшебный урожай. Эта радиация, действительно, опасна, если не знать, как от нее защищаться Бедная девушка, мне ее очень жаль. — Он покачал головой — Мне сейчас так же плохо, как было, когда погиб при трагических обстоятельствах мой слуга Оливер. Не хотите ли взглянуть на его фотографию? В зеркальце водителя Римо видел, как губы Филдинга искривились в гримасе. Или это была усмешка? Какая разница. Многие скрывают свое волнение под усмешкой. — Нет, обойдусь без фотографий, — сказал Римо. Когда несколько позже он остановил автомобиль в аэропорту, Филдинг положил ему руку на плечо. — Послушайте. Возможно, вы правы. Если все эти нападающие считают, что путь ко мне лежит через вас, то нам лучше держаться порознь. Вы согласны? Поколебавшись, Римо кивнул. Это было логично, но не очень его устраивало. Он впервые нашел себе дело по душе и хотел довести его до конца. Если спустя десятилетия или даже через несколько поколений история Римо станет известна людям, они тогда смогут судить не по числу убитых им мерзавцев, а по одной-единственной жизни, которую ему удалось спасти. Ибо это — жизнь самого Джеймса Орайо Филдинга, человека, который навсегда покончил с голодом, нищетой и страданиями на земле. Римо думал об этом, следя за самолетом, уносившим от него Филдинга. Он продолжал думать об этом и во время своего полета в Денвер. Думал и после, когда, совершенно случайно, вспомнил о лежащих в кармане зернах с опытного поля Филдинга. Вспомнил — и отнес их в агрономическую лабораторию университета Огайо. — Абсолютно нормальные зерна, — сказал ему ботаник, — Хорошие, доброкачественные образцы пшеницы, ячменя, сои и риса. — А как бы вы среагировали, если бы я сказал, что они выращены в пустыне Моджав? Ученый улыбнулся, показав желтые от табака зубы. — Я бы сказал, что вы провели слишком много времени на солнцепеке с непокрытой головой. — И все же они выращены именно там. — Невозможно. — Да вы, наверное, об этом слышали, — сказал Римо. — Проект Филдинга «Чудесное зерно». Эти зерна с его опытного поля. — Разумеется, я слышал об этом. Но я не собираюсь верить в эту болтовню. Послушайте, дружище, в мире есть одно чудо, которого никто не может совершить. А именно — вырастить рис в какой-либо почве, кроме грязи. Грязь — это земля с водой. Ясно? — При этом методе растения извлекают влагу из воздуха, — объяснил Римо терпеливо. Ученый громко расхохотался. Он смеялся очень долго. — В пустыне Моджав? Да нет там никакой влаги в воздухе. Там влажность равна нулю. Попробуйте извлечь влагу из такого воздуха. — И он опять начал смеяться. Римо сунул образцы обратно в карман. — Вспомните, — сказал он, — точно так же смеялись над Лютером Бербэнком, когда он вывел арахис. Над всеми великими людьми вначале смеются. Ботаник, видимо, был одним из тех, кто смеялся бы и над Лютером Бербэнком, потому что, когда Римо ушел, он все еще продолжал хохотать, приговаривая: — Рис... в пустыне. Арахис... Лютер Бербэнк... ха-ха-ха...Глава 13
Небольшой 16-миллиметровый проекционный аппарат, стрекоча, как детская игрушка, и вращая, подобно вентилятору, бобины с лентой, бросал вперед сноп света. На экране из непрозрачного стекла один за другим мелькали кадры. Перед экраном сидел Джонни Черт Деуссио. — Джонни, сколько можно смотреть на этого парня? Говорю тебе, дай мне всего трех хороших ребят. И мы безо всяких дурацких штучек пойдем и просто пристрелим его. — Заткнись, Сэлли, — сказал Деуссио. — Во-первых, тебе не найти трех хороших ребят. И даже если бы ты их нашел, то не знал бы, что с ними делать. Сэлли, уязвленный, заворчал, его ненависть к тощему остроскулому субъекту на экране с каждой секундой становилась все более острой. — Если бы у меня был шанс до него добраться, — пробормотал Сэлли, — он бы сейчас не сбрасывал людей с крыш. — Ты уже упустил свой, Сэлли, — сказал Деуссио. — В ту ночь, когда он пролез сюда. Под самым твоим носом. Под носом всех твоих охранников. И сунул меня головой в унитаз. — Так это был он? — Сэлли снова посмотрел на экран, уже с гораздо большим интересом. Он видел, как Римо, словно гуляя, шел по улице, а вокруг посвистывали пули. — Не вижу в нем ничего особенного. — Ты вонючий болван! — заорал Деуссио. — Что бы ты стал делать, если бы кто-нибудь с крыши соседнего дома стал палить в тебя из винтовки с прицелом ночного видения?! — Я бы побежал, Джонни. Побежал со всех ног. — Правильно. Ты бы побежал. И стрелок взял бы упреждение и всадил тебе пулю прямо в голову. Если бы нашел ее у тебя на плечах. А этот малый, в котором ты не видишь ничего особенного, спокойно ушел, и ни одна пуля его не достала. А теперь убирай отсюда свой вонючий зад и дай мне подумать, как с этим малым справиться. После того как Сэлли вышел, Джонни Черт откинулся в кресле и запустил фильм еще раз. Он смотрел, как Римо легко, словно по приставной лестнице, поднимался по водосточной трубе. Как он заставил стрелка промахнуться с близкого расстояния и затем сбросил его с крыши, и как тот повис на веревке от флагштока. Он наблюдал, как Римо спускался по водосточной трубе, как приостановился, ощупывая трубу кончиками пальцев. В этот момент, догадался Деуссио, Римо почувствовал, что кто-то поднимался за ним по трубе. Дальше Римо спустился на землю, и Джонни Черт увидел, как за ним спустился его человек, как трое его людей подкараулили Римо в узкой улочке и как все трое остались лежать там мертвыми. В последнем кадре Римо, стоя на свету в начале улочки, посмотрел вверх на медленно поворачивающееся на веревке тело снайпера и отдал ему честь. Деуссио нажал кнопку перемотки ленты, и она начала накручиваться на верхнюю бобину. Сидя в темной комнате, Деуссио чувствовал, что именно в фильме есть нечто, на чем можно построить план действий против Римо. Он использовал против Римо и современный метод атаки — вооруженного новейшей винтовкой снайпера, и древний восточный метод трех бойцов-ниндзя. Римо уничтожил их всех. Как это ему удалось? Джонни Черт опять запустил проектор. Вспыхнула лампа, и на экране снова появились черно-белые кадры. Деуссио наблюдал, как Римо, расслабившись, словно гуляя, избегал пуль. Деуссио где-то уже видел такой прием. Он наблюдал, как легко Римо забрался по водосточной трубе. Но и это Деуссио видел раньше. Наконец, он увидел, как Римо увернулся от пуль на крыше. Ему уже рассказывали о людях, которые умеют это делать. Он остановил проектор и стал вспоминать. Где это он видел? Где? Точно. Ниндзя. Техника восточной борьбы ниндзя, бойцов, действующих в темноте, включает все эти приемы: особую походку, умение уклоняться от пуль, лазание по отвесной стене. Отлично. Значит, Римо — ниндзя! Тогда почему трое ниндзя не смогли справиться с ним? Ведь трое сильнее одного. Деуссио снова нажал кнопку пуска. Проектор зажужжал, и замелькали кадры. Деуссио выпрямился, внимательно наблюдая, как трое ниндзя подступили к Римо с самых выгодных позиций, и тем не менее он уложил всех троих. Почему? Он опять остановил проектор. Сидел и напряженно думал. Затем пустил ленту до конца. Перемотал ее снова. Еще раз просмотрел. Еще раз. И еще раз. При этом напряженно размышлял. Наконец, уже ближе к полуночи Джонни Черт вскочил с кресла, хлопая в ладоши и крича от радости. Сэлли со страшной скоростью влетел в комнату с автоматом в руках. Деуссио стоял посередине комнаты и улыбался. — В чем дело, босс? Что случилось? — Ничего. Я разобрался. Разобрался во всем. — Разобрался в чем, босс? Джонни Черт мгновение смотрел на Сэлли. Он не собирался ни о чем ему рассказывать, но жажда поделиться с кем-нибудь была слишком велика. И хотя весь блеск его плана, конечно, не дойдет до брата, лучше рассказать ему, чем держать все про себя. — Он меняет приемы. Против современных методов нападения использует восточную защиту. Против восточных методов нападения использует западную защиту. Когда ниндзя пошли на него, он не стал прибегать к восточным хитростям. Просто молотил их, как машина, и свалил одного за другим. Бил. Хлестал с размаху и расправился со всеми. Вот в чем секрет. Он защищается приемами, противоположными тем, которые применяет нападающий. — Здорово закручено, босс, — сказал Сэлли, не понявший ни слова из объяснений Черта. — Я знал, что ты сможешь оценить, — сказал Деуссио. — Знал, что поймешь и оценишь. Он сам подсказал, как можно до него добраться. Как с ним покончить. — Да? — сказал Сэлли, проявляя уже больше внимания. Наконец-то он услышал что-то понятное. — Как? — Одновременной атакой. С использованием и восточных, и западных приемов сразу. Он не сможет защищаться против них одним способом. Если он применит восточную защиту, его достанут восточным методом атаки. Если же он применит западную защиту, его достанут современными, нашими способами. — Тут Джонни опять хлопнул в ладоши. — Превосходно. Просто превосходно. — Ясно, босс, — сказал Сэлли, опять ничего не понимая. — Ты не представляешь, Сэлли, что это значит. Если уберем этого парня, путь к «Икс-фактору» открыт. — К «Икс-фактору»? — Сэлли все дальше запутывался. — Да, Сэлли. — Ладно, босс, теперь послушай меня. Значит, мне нужно найти двух парней с востока и двух с запада, чтобы они уделали этого хлюста. С востока возьмем двух братьев. Лихие парни, говорят, великие мастера работать с цепями. А для нападения с запада у меня есть два дружка из Лос-Анджелеса... они... Сэлли довольно улыбался. Но, заметив, как помрачнело лицо босса, он прервал свою речь на полуслове. — Пошел вон, вонючий дурак! — сказал Деуссио и взмахом руки выслал брата из комнаты. Нечего было перед ним распинаться. Какой смысл рассказывать об «Икс-факторе» Сэлли? Для него ведь западные методы атаки — это методы парней из Лос-Анджелеса, а восточные — методы его дружков-гангстеров из Нью-Йорка. Зачем рассказывать ему о компьютерных распечатках, о тщательном сборе информации, об арестах и судебных приговорах и об отправленных на отсидку продажных политиканах? Говорить о том, что компьютерные выкладки подтвердили факт существования специальной силовой структуры по борьбе с преступным миром и даже вычислили, с высокой степенью вероятности, расположение ее штаб-квартиры. Нью-Йорк, Рай, скорее всего санаторий Фолкрофт. Все это требовало от Джонни принятия решений. Особенно ликвидации «Икс-фактора». Но сначала должен исчезнуть этот Римо. Да, сначала он. Деуссио сел за стол, взял лист бумаги и карандаш, вытащил из правого нижнего ящика карманный калькулятор и углубился в работу. Сейчас нельзя допустить ни малейшей ошибки. Все будет в полном порядке. Джонни Черт не ошибается. Он мысленно повторял эти слова снова и снова. Но это не помогало. Где-то в подсознании его копошилась мысль, что он чего-то или кого-то не учитывает. Но даже под страхом смерти он не мог бы сообразить, чего же он все-таки не учитывает. Даже под угрозой смерти.Глава 14
— Я не понимаю этого, папочка! — Тогда это относится к широчайшему спектру человеческих познаний, — сказал Чиун. — О какой из множества вещей, не доступных твоему пониманию, ты говоришь? — Я не понимаю, что происходит вокруг Филдинга. Если кому-то нужен он, почему сначала нападают на нас? Это для меня тайна номер один. Чиун отмахнулся левой рукой, будто занимать голову таким пустяком было ниже его достоинства. Римо надеялся услышать ответ, но напрасно. Чиун в своем шафранном халате продолжал сидеть на стеганой подушке посередине комнаты и явно ждал от Римо продолжения.Было воскресенье, и сегодня, как и накануне, не показывали любимых «мыльных опер» Чиуна. Предыдущие два дня он провел перед телевизором и пока был удовлетворен тем, как выполняется обещание Римо не портить сериалы сценами насилия. — Далее. Мария умерла от смертельной дозы радиации. Вскрытие, проведенное по указанию Смита, подтвердило это. Значит, у Филдинга есть склад с радиоактивными материалами. Но на образцах растений, которые я привез, нет следов радиоактивности. Как это объяснить? Вот тайна номер два. Взмахом правой руки Чиун отправил и эту тайну в кучу хлама, не достойного его внимания. — Далее. Куда исчезал Филдинг, когда я искал его на опытном участке в пустыне?.. — продолжил Римо. — Подожди, — прервал его Чиун, — это твоя тайна номер три? — Да, — ответил Римо. — Понятно. Можешь продолжать. Я просто хотел расставить их по порядку. — Да, это тайна номер три, — сказал Римо. — Филдинг исчезает куда-то в пустыне. Где он был? Неужели он лгал, когда говорил, что, должно быть, вышел из-под тента в тот самый момент, когда я вошел? По-моему, лгал. Но зачем ему мне врать, если он знает, что я хочу защитить его? Чиун отмахнулся и от загадки номер три, теперь уже обеими руками. — И почему, скажи на милость, такая бойня вокруг этого проекта? Убивают налево и направо. Торговцев. Строителей. Кто стоит за этими убийствами? Кому надо испортить замечательное дело? Это тайна номер четыре. Римо подождал, пока Чиун отмахнется и от этой загадки. Но на этот раз Чиун не шелохнулся. — Что, папочка? — Ты совсем закончил? — спросил Чиун. — Совсем. — Хорошо. Тогда вот тебе тайна номер пять. Если человек отправляется в путь и покрывает тысячи миль, чтобы достичь места, которое находится всего лишь в нескольких милях, как называется то, что он делает? — Неправильный выбор направления. Чиун поднял палец. — О, да, но тайна не в этом. Это был лишь вопрос. Тайна в том, почему человек, сделавший это и понявший свою ошибку, тем не менее снова и снова идет в неправильном направлении? Вот в чем тайна! — Я надеюсь, эта болтовня имеет какое-то отношение к теме нашего разговора? — сказал Римо. — Конечно. Она имеет отношение к тому, что находится в голове между твоими ушами. Тайна номер пять — это ты. Ты двигаешься и двигаешься всегда в одном направлении, в поисках ответов. И когда не находишь их, продолжаешь двигаться в ту же сторону. — И что ты предлагаешь? — Чтобы разгадать твои тайны — сколько их было, четыре? — предлагаю тебе пойти в другом направлении. — В каком? — Например, допустить, что твое мнение о мистере Филдинге ошибочно. Он не жертва, а злодей и олицетворяет не добро, а зло. И наверное, понял то, что видно почти каждому, а именно, что ты глупец. — Чиун хихикнул: «В конце концов, это не такая уж большая тайна». — Ладно. Допустим, ты прав. Но тогда зачем он все это делает? Если он — зло, зачем ему делать добро? — И снова я скажу: не торопись из ложных посылок делать неправильные выводы. Остановись, чтобы осмотреться. А иногда и подумать. — Ты имеешь в виду, что Филдинг, может быть, замыслил какое-то черное дело? — Ага. Солнце наконец всходит, даже после самой темной ночи. — Но зачем Филдингу это надо? — Из всех тайн на свете самая непостижимая — человеческое сердце. Это миллион загадок, которые не имеют решения. Римо плюхнулся на диван и закрыл глаза, словно вознамерился все-таки разгадать эти загадки. — Как типично по-американски. Раз решения нет, ты будешь изводить себя, пытаясь найти его. Отвлекись. Лучше займись чем-нибудь из того, что у вас называется спортом. Вроде того, когда два глупца стараются попасть друг в друга мячом, по которому стукают лопатками. Я сегодня видел это по телевизору. — Он и не стараются попасть друг в друга. Они стараются послать мяч туда, откуда другой игрок не мог бы отбить его обратно. — Почему бы тогда просто не выбить его за забор? — Это не по правилам. — Тогда это глупые правила, — сказал Чиун. — А почему тот толстый парень с длинными волосами и лицом рыбы-собаки заважничал, как петух, после того как попал по мячу? — Понимаешь, это довольно сложно. — Римо приподнялся было, собираясь начать объяснение, но передумал. — Это теннис. Я расскажу тебе о нем в следующий раз. — И еще. Зачем они занимаются любовью друг с другом, если они на самом деле соперники? Одно дело, когда мужчины любят красивых женщин с короткими, помогающими при деторождении ногами и с ушами без дырок для серег. Но играть в любовные игры друг с другом — это отвратительно. — Они вовсе не любят друг друга, — сказал Римо. — Просто так называется счет в игре. — Вот опять. Опять ты лжешь, только потому, что я кореец. А ведь я слышал по телевизору, что у того, с лицом рыбы-собаки, была любовная игра[9]. Разве телекомментатор Говард Коселл станет меня обманывать? — Не станет, если желает себе добра. Римо снова опустился на диван и задумался над тайнами Филдинга. Пусть Чиун разгадывает тайны тенниса и правил подсчета очков. Каждому свои тайны... Похоже на цитату из Библии. Он помнил из Библии многое. На нее часто ссылались сестры-воспитательницы в его детском приюте, хотя читать ее детям они не рекомендовали. Очевидно, опасались, что бог, подглядывавший в ванные комнаты и повелевавший им мыться в нижнем белье, — такой бог вряд ли сумеет оградить себя от пытливых умов любознательных восьмилеток. Такова природа всякой веры, и чем сильнее вера, тем сильнее недоверие и взаимонепонимание, на которых, похоже, она основана. Была ли его вера в Филдинга такой же? Или все дело в подозрениях Чиуна? Ладно, неважно. Скоро все выяснится. На завтра назначено снятие тента с делянки Филдинга в Моджаве, и они с Чиуном должны туда поехать. Это событие, возможно, даст ответы на все вопросы. И Римо вспомнил еще одну вещь, которую Чиун как-то сказал о тайнах. Некоторые из них раскрыть невозможно. Но от этого жизнь на земле не кончается. Что же, проверим, подумал Римо. К поездке в Моджав готовились не только Римо с Чиуном.* * *
Во всей Америке нашлось всего восемь экспертов-ниндзя, готовых применить свое искусство на практике и убить человека. Джонни Черт Деуссио обнаружил это, проверив все наиболее крупные школы боевых искусств в стране, отбраковав множество раскормленных водителей грузовиков, надеющихся с помощью телевидения выбиться в люди, чиновников, стремящихся дать выход своей излишней агрессивности, и карманников, ищущих новые средства очищать кошельки доверчивых простаков. Деуссио отобрал восьмерых. Все они были инструкторы, все азиаты. Их средний возраст составлял сорок два года. Но это не тревожило Деуссио, так как он прочел о ниндзя все что мог и понял, что ниндзя отличаются от других школ борьбы искусством скрываться и обманывать противника. Каратэ, кунфу, дзюдо и остальные делали ставку на физическую силу человека и развивали ее. Приемы ниндзя были более разнообразны. Они использовали элементы других видов борьбы, и прежде всего те, которые не требовали большой физической силы. Джонни Черт смотрел на восьмерых мужчин, собравшихся в его особняке-крепости. На них были деловые костюмы, и если бы они имели при себе еще и портфели, то вполне сошли бы за группу японских дельцов, рыскающих по всему миру и растрачивающих недавно обретенные богатства своей страны на покупки скаковых лошадей и плохих картин. Деуссио знал, что среди них есть японцы, китайцы и по крайней мере один кореец. Но, глядя на людей, сидевших вокруг него, он со стыдом признался себе, что все они для него на одно лицо. За исключением одного, с карими глазами. У него было более жесткое лицо, чем у остальных, и более холодные глаза. Это был кореец, и Деуссио решил, что этот человек в прошлом уже убивал людей. А остальные? Возможно. Во всяком случае они готовы сделать это. Но этот кореец... у него руки уже в крови, и ему явно понравилось убивать. — Вы знаете, что мне нужно, — сказал им Деуссио. — Один человек. Мне нужно, чтобы он умер. — Всего один? — произнес кореец четко, со слабым акцентом. — Всего один человек. Но человек исключительный. — И все же. Восемь исключительных мужчин, чтобы покончить с одним. Мне кажется, это многовато, — сказал кореец. Деуссио кивнул. — Может быть посмотрев эту ленту, вы измените свое мнение. Он сделал знак Сэлли. Тот выключил в комнате свет и пустил проекционный аппарат. Деуссио разделил фильм и в этой части оставил только кадры, где Римо уклоняется от пуль, забирается на крышу по водосточной трубе и разделывается со снайпером. В комнате снова зажегся свет. Некоторые из мужчин, заметил Деуссио, нервно облизывали губы. Кореец, тот, что с карими глазами, улыбался. — Очень интересная техника, — признал он — Но это обычные приемы ниндзя. С ними легко справиться. Из восьми человек для этой работы ровно семь лишние. Деуссио улыбнулся. — Считайте, это просто мой метод гарантировать успех наверняка. Теперь, когда вы посмотрели фильм, все ли вы по-прежнему желаете участвовать в деле? — Он оглядел комнату. Восемь голов утвердительно кивнули, «Господи, они действительно все на одно лицо», — подумал про себя Деуссио. — Превосходно. Завтра утром на счет каждого из вас будет переведено пять тысяч долларов. Остальные пять тысяч каждому — по завершении этой... гм, операции. Все мужчины еще раз одновременно кивнули, будто пластмассовые куколки с головами на пружинках. Кореец спросил: — Где мы найдем этого человека? Кто он? — Мне известно о нем довольно мало. Его зовут Римо. Завтра он появится в этом месте. — Деуссио раздал им ксерокопии газетных вырезок о проекте Филдинга «Чудесное зерно» и о завтрашней демонстрации результатов опыта на участке в Моджаве. Он дал им время рассмотреть вырезки. — Когда мы должны напасть? Или это оставлено на наше усмотрение? — задал вопрос кореец. — Демонстрация назначена на семь часов вечера. Начать атаку надо в восемь часов. Точно в восемь, — сказал Деуссио. — Ни минутой раньше, ни минутой позже. Кореец встал. — Можете считать, что он уже мертв. — Раз вы так уверены в этом, — сказал Деуссио, — я хочу, чтобы вы возглавили группу. Это вовсе не значит, что я худшего мнения об остальных. Просто работа идет более гладко, когда за нее отвечает кто-то один. Кореец кивнул и оглядел присутствующих. Возражавших не оказалось. Только семь непроницаемых масок. Деуссио вручил им билеты на самолет и следил, как они выходят из кабинета. Он был доволен. Точно так же он остался доволен и накануне вечером, когда в том же кабинете общался с шестью снайперами, отобранными из великого множества наемных убийц. Он тоже показал им фильм о Римо, но только ту его часть, в которой тот расправляется с тремя ниндзя. Он обещал каждому из них десять тысяч долларов, назначил руководителя группы и подчеркнул, что они должны начать атаку в восемь часов вечера. — Ровно в восемь часов. Точно в восемь. Вы поняли? — Утвердительные кивки. Общее согласие. Этих, по крайней мере, он мог отличить одного от другого. Он ничего не сказал снайперам о том, что на Римо нападут также и ниндзя. Как ничего не сказал и ниндзя насчет стрелков. Они должны сосредоточиться на одном: на своей цели, на Римо. И тогда эта цель действительно будет поражена. Если Римо применит западные приемы против ниндзя, он будет убит снайперами Если же он использует восточные приемы против стрелков, восемь ниндзя не оставят ему никаких шансов. Если же кто-то из ниндзя или снайперов пойдут в расход — что ж, это неизбежные издержки всякого рискованного дела. Самое главное — это покончить с Римо. А после него — и со всем «Икс-фактором». Который, с высокой степенью вероятности, расположен в санатории Фолкрофт, Рай, Нью-Йорк. На рассвете следующего дня Деуссио вспомнил свою голову в унитазе и решил, что его не устраивает просто сидеть дома и ждать вестей с места событий. Он захотел увидеть все своими глазами. — Сэлли, — распорядился он, — мы отправляемся в поездку. — Куда мы едем? — В пустыню Моджав. Я слышал, там в это время года просто замечательно. — Ну да?Глава 15
Моджав. Солнце и жара словно молотом ударяли в голову, притупляя рассудок. Люди стояли вокруг с сухими, воспаленными глазами и видели все сквозь мерцающие волны раскаленного воздуха. И даже в темноте эти люди будут по-прежнему видеть вокруг все те же мерцающие линии, но даже не заметят этого — так быстро тело и мозг человека приспосабливаются к окружающим условиям. Две большие палатки снова были поставлены за проволочным забором, окружающим опытный участок. Обе палатки в эти ранние вечерние часы заполняли корреспонденты, агрономы из разных стран и просто любопытные. Никто не обращал особого внимания на шестерых мужчин, державшихся вместе и старавшихся никому не бросаться в глаза. Каждый из них имел при себе картонную трубку, в каких носят карты или чертежи. Когда какой-то подвыпивший корреспондент попытался втянуть одного из мужчин в разговор, то получил грубый отпор: — Отойди, пока не получил ногой под зад! Собравшиеся смотрели сквозь все еще запертую сетчатую ограду на участке, рассчитывая хоть одним глазом глянуть на филдинговские чудеса. Но солнцезащитный фильтр скрывал опытную делянку, и на всем огороженном участке не было видно ничего, кроме скамеек. Длинная вереница лимузинов: «кадиллаков» и «линкольнов» стояла вдоль дороги, ведущей к палаткам. Был там и один «роллс-ройс», принадлежавший посланцу Индии. Индиец все время громогласно жаловался на жару, которая, по его мнению, и является причиной столь заметных изъянов американского национального характера. — Мы знаем, сэр, — обратился к нему один из корреспондентов, — что ваша страна — единственная, которая не изъявила желания подписать контракт на «Чудесное зерно» мистера Филдинга, если его эксперимент увенчается успехом. — Это верно, — сказал представитель Индии спокойно. — Мы намерены сначала изучить результаты эксперимента и лишь затем, соответствующим образом, определим наши дальнейшие шаги. — Казалось бы, — продолжал корреспондент, — ваша страна с ее хроническим продовольственным кризисом должна бы быть в первых рядах желающих получить эти семена? — Мы не позволим империалистам диктовать нам, какую проводить политику. Если у нас и есть продовольственный кризис — это наш собственный кризис. — Тогда непонятно, — сказал репортер, который был еще очень молод и неопытен, — почему ваша страна постоянно обращается к Америке за продовольственной помощью. Индийский посол повернулся и отошел с надменным видом. Он не намерен был выслушивать оскорбления. Корреспондент посмотрел ему вслед, потом увидел стоящего рядом пожилого азиата в роскошном синем халате. — Не удивляйтесь, молодой человек, — сказал Чиун. — Индусы всегда такие. Алчные и неблагодарные. — А вы из какой страны, сэр? — спросил корреспондент, глянув на Чиуна с любопытством. — Из Америки, — сказал быстро Римо. — Пойдем, папочка. Когда корреспондент уже не мог их слышать, Чиун плюнул на песчаный пол палатки. — Зачем ты сказал ему эту ужасную ложь? — Потому что Северная Корея, где расположена деревня Синанджу, коммунистическая страна. Мы не имеем с ней дипломатических отношений. Только заикнись корреспонденту, что ты из Северной Кореи, и завтра же твои фотографии появятся на первых страницах всех газет. И каждый корреспондент пожелает узнать, чем ты здесь занимаешься. — И я им объясню. Что я интересуюсь неуклонным прогрессом науки. — Прекрасно, — сказал Римо. — Что я выполняю секретное задание правительства Соединенных Штатов... — Еще лучше, — сказал Римо. — А именно — готовлю профессиональных убийц и уничтожаю врагов великого императора Смита и таким образом обеспечиваю сохранность вашей конституции. — Скажи это, и Смит тут же перестанет переводить деньги в Синанджу. — Ладно, я помолчу, — сказал Чиун, — хотя и остаюсь при своем мнении. Чиун, казалось, прервал себя на полуслове. Он внимательно смотрел через входное отверстие палатки на группу мужчин. — Вон те люди следят за тобой, — сказал он. — Какие люди? — Те самые, которые сразу же насторожатся, если ты будешь вертеться, как флюгер, и орать «какие мужчины»! Кореец и другие, непонятного происхождения. Там, в палатке. Римо как бы без особой цели обошел Чиуна и бросил взгляд на этих людей. Их было восемь, все азиаты, в возрасте за тридцать и за сорок. Они явно чувствовали себя стесненно в деловых костюмах, как в платье с чужого плеча. — Я их не знаю, — сказал Римо. — Достаточно того, что они тебя знают. — Может быть, их интересуешь ты, — сказал Римо. — Может, они ищут, с кем сыграть в биллиард. Ответ Чиуна потонул в крике толпы, которая хлынула вперед к закрытым и охраняемым воротам. Римо увидел, что к воротам подъехал «пикап» Филдинга. Едва он вышел из машины со стороны водителя, корреспонденты окружили его плотным кольцом. — Мистер Филдинг, скажите, что сейчас будет? Что вы нам покажете? — Потерпите несколько минут. Тогда вы полностью удовлетворите свое любопытство. Филдинг подал знак охранникам в униформе открыть ворота. Когда они сделали это, он обратился к толпе народа. — Я был бы крайне признателен, джентльмены, если бы вы вошли на участок и заняли места на скамейках, — сказал он. — С них каждый из вас сможет все хорошо увидеть. Сопровождаемый тремя охранниками, Филдинг прошел к черному синтетическому тенту и повернулся лицом к рядам скамеек, на которых поспешно рассаживался народ. Последними подошли Римо с Чиуном, а также делегат Индии. Он обнаружил в палатке поднос. С очень вкусными бутербродами и задержался возле него. Войдя наконец в открытые ворота, он направился прямо к переднему ряду скамеек и стал втискиваться между двумя мужчинами, что-то ворча о непредусмотрительности американцев. Римо и Чиун встали за последним рядом скамеек, Чиун, игнорируя Филдинга, зорко осматривал весь участок. — Это здесь исчезал Филдинг? — тихо прошептал он. — Да, — сказал Римо. — Очень странно, — сказал Чиун, Почти так же странно, подумал он, как и то, что шестеро мужчин с картонными трубками не пошли на участок, а заняли позицию за оградой, откуда и смотрели внутрь. Не менее странно было и то, что кореец и остальные семь азиатов, которые теперь стояли всей группой в углу участка, все так же пристально следили за Римо. На мгновение глаза двух корейцев встретились, но младший тут же отвел взгляд. Филдинг откашлялся, оглядел толпу и начал: — Леди и джентльмены! Я полагаю, что этот день, возможно, станет одним из величайших дней в истории цивилизации. Индийский делегат громко фыркнул, продолжая высасывать застрявшие в зубах зернышки икры. Филдинг повернулся и махнул охранникам. Те подняли передний край защитного тента, завернули его и начали стаскивать по направлению к концу опытного поля. Когда лучи заходящего солнца осветили делянку, позолотив высокие густые колосья, у зрителей вырвался дружный вздох удивления и восторга. Рядом с пшеницей росла соя, а в глубине участка — рис и ячмень. — Вот плоды моего волшебного метода, — прокричал Филдинг, театральным жестом указывая на опытную делянку. Публика начала аплодировать. Раздались громкие крики одобрения. Представитель Индии ногтем большого пальца выковыривал из зубов остатки печенья. Аплодисменты продолжались и все разрастались, так что Филдингу пришлось несколько раз обращаться к аудитории и успокаивать ее призывом «джентльмены!..». — Я намерен передать этот метод, фактически по цене себестоимости, всем странам, которые пожелают им воспользоваться. Чудесные семена будут предоставляться по принципу: кто первым подал заявку, тот первым и получит. В моем распоряжении находятся склады, заполненные такими семенами, они предназначены для всех государств мира. — Он взглянул на часы. — Сейчас двадцать минут восьмого. Я предложил бы вам, джентльмены, осмотреть выращенный урожай. Если желаете, можете взять образцы растений. Только, пожалуйста, понемногу, поскольку вас здесь много, а опытная делянка, в общем-то, небольшая. Через тридцать минут давайте вновь соберемся в палатках. Там мои представители будут готовы встретиться с представителями тех стран, которые изъявят желание подписать контракты на использование метода «Чудесное зерно», и я сам также отвечу на любые вопросы прессы. И пожалуйста, придерживайтесь пешеходных дорожек с тем, чтобы не вытоптать все поле. Благодарю вас за внимание. Филдинг кивнул, и корреспонденты бросились первыми к дощатым дорожкам, которые делили опытную делянку на четыре сектора, и стали обрывать растения. За ними очередью выстроились остальные, чтобы пройти на поле. Представитель Индии пошел напрямик, игнорируя дорожки, топча колосья, которые доставали ему до пояса; он срывал образцы и засовывал их в портфель. Обернувшись, он улыбнулся. В конце очереди он заметил посла Франции. Приятная неожиданность, француз был парижанином, с ним можно будет потом всласть обсудить грубость и невежество американцев. Римо с Чиуном наблюдали всю эту картину, но и за ними тоже внимательно наблюдали. — Что ты думаешь обо всем этом, Чиун? — спросил Римо. — Я думаю, что здесь очень странный запах. Здесь пахнет, как на фабрике. Римо втянул носом воздух. Он опять почувствовал прежний слабый запах. Теперь он смог точнее определить его. Это был запах машинного масла. — Мне кажется, ты прав, — сказал Римо. — Я знаю, что прав, — сказал Чиун, — Я знаю также и еще кое-что. — Что именно? — На тебя собираются напасть. Римо взглянул на Чиуна, а потом заметил какое-то движение в стороне. Одинокий «кадиллак» с трудом прокладывал себе путь по песку в голову вереницы машин. Римо узнал человека за рулем, хотя сегодня на нем были темные очки и шляпа, а когда Римо видел его в последний раз, его голову украшал унитаз. Это был Джонни Черт. Ему-то что здесь понадобилось? Римо опять взглянул на Чиуна. — Нападение? На нас? — На тебя, — поправил Чиун. — Кореец и другие с ним. А также мужчины за забором со своими картонными трубками. Они не сводят с тебя глаз и передвигаются медленно, как люди, которые готовятся к убийству. — Хм, — сказал Римо. — Что будем делать? Чиун пожал плечами. — Делай, что хочешь. Меня это не касается. — Я думал, мы равноправные партнеры. — Ах да. Но это относится только к выполнению официальных заданий. Когда ты впутываешься в неприятности по собственной воле, ты не можешь рассчитывать на мою помощь. — Сколько их всего? — спросил Римо. — Четырнадцать. Восемь азиатов и шестеро с трубками. — Чтобы справиться с четырнадцатью, ты мне не нужен. — Я определенно надеюсь на это. Филдинг между тем уже направился к двум палаткам за забором участка, и вся толпа устремилась за ним. Перед узкими воротами люди постепенно выстраивались в колонну и замедляли шаг. Проходя мимо Чиуна, посол Индии вежливо кивнул старику: — Хороши эти американцы, не правда ли? Как это на них похоже — пытаться нажиться на методе, который по праву должен принадлежать всему человечеству! — Они вовремя платят по счетам. И им удается прокормить себя, — сказал Чиун. — Но не волнуйтесь. Подождите подольше, и они отдадут вам эти семена бесплатно, как делали всегда. У них есть важная причина не давать вашему народу умереть с голоду. — Да? — Индиец хмыкнул. — И что же это за причина? — Вы помогаете им выглядеть добрыми в глазах всего мира, — сказал Чиун. Индиец фыркнул и отошел. Римо думал о запахе машинного масла, который стал ощущаться слабее теперь, когда от движения множества ног в воздух поднялись клубы пыли. Участок уже почти опустел. Поле, оголенное желающими иметь образцы, снова превратилось в площадку, покрытую песком, каким было всего несколько недель назад. Синтетический тент был свернут и лежал у задней ограды, и поверх него на Римо глядело жесткое лицо человека, державшего в руках картонную трубку. Человек посмотрел на часы. — Как ты думаешь, что у них в этих футлярах? — спросил Римо. — Не думаю, что это флейты, чтобы сыграть на сегодняшнем приеме. Римо и Чиун повернули к палаткам. Последние посетители уже скрылись внутри них. В воротах, преграждая путь Римо с Чиуном, встали восемь азиатов. Они выстроились в одну линию поперек ворот и по сигналу одного из них, с карими глазами, стали быстро освобождаться от своих костюмов, оставаясь в черных боевых одеждах ниндзя. — Они собираются атаковать тебя приемами ниндзя, а те шестеро с ружьями атакуют тебя современным способом, — сказал Чиун. — Не вмешивайся в мои дела, — сказал Римо. — Ты же говорил, что это тебя не касается. — Ты недостаточно силен, чтобы выстоять против такой атаки, — сказал Чиун. — Все будет о'кей, — сказал Римо. — Просто мне придется управляться одному. Ведь у меня нет равноправного партнера. Есть я — и платный наемник. А от наемных служащих в наши дни, сам знаешь, какой прок. — Это мерзость, не сравнимая ни с чем, что ты говорил мне прежде. Кореец в одежде ниндзя обратился к Чиуну: — Прочь, старик. С тобой мы не хотим ссориться. — Я в ссоре с продолжением твоего существования на земле, — сказал Чиун. — Тогда приготовься к своим похоронам, старик, — сказал кореец, посмотрев на часы. За собой Римо услышал звук разрываемого картона и, обернувшись, увидел, что шестеро мужчин за оградой уже держат в руках оружие. — Восемь часов! — крикнул кореец. — Атака! — Поработай внутри забора, папочка, — сказал Римо. — Конечно. Мне всегда достается самая грязная работа, — сказал Чиун. Человек в дальнем углу участка как раз поднимал винтовку к плечу, когда Римо и Чиун шагнули навстречу восьмерым ниндзя. Азиаты игнорировали Чиуна и начали окружать Римо. Но Чиун обогнал его и, двигаясь слева направо, прошелся по всем восьмерым, увлекая их за собой на землю и открыв щель, в которую проскочил Римо. Ниндзя заметили, что Римо преодолел их барьер, и устремились за ним через ворота. Но Чиун уже перекрыл им дорогу. Широко раскинув руки, он нараспев провозгласил по-корейски: — Великий Мастер Синанджу приговаривает вас к смерти! Шестеро с винтовками, стоявшие за оградой, сперва не увидели ничего, кроме клубка тел. Куда, черт побери, подевался тот белый? Фред Феличе из Чикаго оказался ближе остальных к свалке, но ему мешала сетка забора, и он прислонился к ней лицом, чтобы лучше видеть. Мгновение спустя сетка уже не мешала ему, ибо его голова прошла сквозь нее, как сваренное вкрутую яйцо через проволочную ломтерезку. Он не успел даже вскрикнуть. Второй снайпер успел крикнуть. Римо приблизился к нему, двигаясь зигзагами, стремительно и едва касаясь земли, хорошо помня уроки Чиуна, когда час за часом приходилось скользить на предельной скорости по мокрой туалетной бумаге и выслушивать поучения наставника, если на бумаге оставалась хотя бы одна морщинка. Когда Римо достиг Энтони Эбоминела из Детройта, тот только начал оборачиваться. Он закричал, тут же его крик перешел в вопль, прервавшийся от хлынувшей в горло крови, и он упал с проломленным черепом. Этот вопль, наконец, обратил глаза остальных стрелков к Римо. — Вон он! Вон он! — Пули посыпались градом, стрелки опорожняли свои обоймы. Римо продолжал двигаться, делая, казалось, только один шаг вперед и два назад. Тем не менее он медленно, но неотвратимо, как волна, накатывался на следующего снайпера, стоявшего у самого угла забора и посылавшего мимо цели одну пулю за другой. Ему повезло в одном: он успел нажать курок еще раз, последний. Но ему не повезло в другом — при этом дуло винтовки оказалось у него во рту. Передвигаясь вдоль ограды, Римо бросил взгляд через плечо. Бой с ниндзя переместился в центр участка. В свалке тел то и дело мелькал синий халат Чиуна. Хорошо. Беспокоиться не о чем. Ведь их только восемь. Римо прыгнул через забор, чтобы, тут же перекинув тело обратно, обеими ногами вбить голову четвертого стрелка вместе с шейными позвонками ему в плечи. Пятый сумел выпустить еще две пули, прежде чем его внутренности были разорваны ударом собственного ружейного приклада. Увидев это, последний снайпер бросил оружие и пустился бежать, но сделал только два шага, после чего его лицо было вдавлено глубоко в песок, и он задохнулся, втянув в легкие смертоносные зерна песка. Тело его дернулось и замерло. Покончив со стрелками, Римо кинулся ко входу на участок и далее мимо палаток. В наступивших уже сумерках он бесшумно скользил мимо высыпавших из палаток людей, привлеченных разгоревшейся пальбой. Он летел так стремительно, что большинство его даже не заметило. Римо мчался к «кадиллаку», который стоял с выключенным мотором и с Джонни Чертом за рулем. Он рывком распахнул дверцу, даже не потрудившись нажать на кнопку замка. Деуссио взглянул на него с удивлением, которое сменилось страхом, а затем и ужасом. — Привет, — сказал Римо, — тебя почти не узнать, С головой в унитазе ты смотрелся по-другому. — Что вы собираетесь делать? — За сколько раз угадаешь? — Ясно. Скажите мне одно. Вы действительно та сила, которая борется с преступным миром, так? Только скажите, я прав? — Ты прав. Только мы не просто силовая организация. Мы — КЮРЕ, лекарство. — И Римо вылечил Джонни Черта от последующей жизни. Он не стал дожидаться результатов вскрытия тела и сразу же направился сквозь толпу народа на огороженный участок. Там не было заметно никакого движения. Приблизившись, Римо увидел лишь груду тел. Чиуна нигде не было. Римо бросился вперед и, лишь поравнявшись с горой тел, заметил синий халат и услышал голос: — Что, мне уже можно вылезать? — Ну, разумеется, ты можешь вылезать. Подобно дельфину, выныривающему из глубины вод, Чиун, на вид даже не очень помятый, появился из свалки мертвых тел. Римо взял его за руку и повел прочь, не обращая внимания на начавшую собираться вокруг толпу. — Почему это «разумеется»? — спросил Чиун. — Ты играешь в свои игры, и эти твои дураки пуляют во все четыре стороны. По-твоему, ни одна пуля не может попасть в меня? Ты думаешь, так легко найти другого равноправного партнера? Особенно такого, кто берет на себя восьмерых врагов, в то время как ты забавляешься всего с шестью? — С семью, — сказал Римо. — Я нашел еще одного в «кадиллаке». — И все-таки. Семь — это не восемь! Какой-то корреспондент хлопнул Чиуна по плечу: — Что случилось? Что это? Что здесь произошло?.. — Эти люди пытались свергнуть конституцию Соединенных Штатов, но они не учли силы и ловкости Мастера Синанджу и его помощника, — сказал Чиун. — Они не... — Обычная схватка двух гангстерских банд, — перебил его Римо. — Вот эти парни из одной, а за оградой — из другой. А устроил бойню вон тот, в «кадиллаке». — Он указал на машину Джонни Черта. — Побеседуйте с ним. Римо и Чиун пошли в противоположный угол участка, подальше от освещенных палаток, где сгустилась ночная тьма. Там Римо поковырял песок ногой, ему показалось, что он какой-то не очень песчаный. — Чиун, как тебе этот песок? — Довольно странный, — сказал Чиун. — Почему, по-твоему, я беспокоился, как бы меня не задела пуля? Я не мог правильно двигаться. Римо потянул воздух носом. — Это из-за машинного масла? Чиун кивнул: — Я давно принюхиваюсь. В вашей стране воняют даже пустыни. Римо погрузил носок ботинка в песок. Ощущение было странное. Он повернулся на правой ноге, отталкиваясь левой и ввинчивая правый носок в почву. Вдруг он остановился. — Чиун, это металл! — Он подвигал ногой. Нога уперлась в плоскую металлическую плиту. Сквозь тонкую подошву итальянских ботинок он нащупал в плите небольшие отверстия. Римо выдернул ногу из песка, словно из ванны с кипятком. — Чиун. Я понял. — Это что-то заразное? — Не валяй дурака. Я говорю о «Чудесном зерне». Это обман. У Филдинга там подземное помещение. Урожай не созрел на песке. Растения пробиваются через песок снизу. Вот почему убивали строителей! Потому, что они знали об этом. Они знали. — Вот ты и разгадал свои тайны. — Теперь, наконец, разгадал. Склад с радиоактивными материалами. Этот выродок собирается всучить всем радиоактивные семена и отравить радиацией все сельскохозяйственные угодья. По сравнению с этим стихийные бедствия, которые люди испытали в прошлом, покажутся им просто удовольствием. — Он посмотрел на песок под ногами скорее с печалью, чем с удивлением. — Думаю, настала пора поговорить с Филдингом. Они двинулись молча через толпу к палаткам и тут услышали «уип, уип, уип» — то были сигналы машины скорой помощи. — Пожалуй, для скорой помощи уже поздновато, папочка, — сказал Римо. Скорая помощь подкатила к палатке, выбрасывая из-под колес фонтаны песка. Из машины выскочили два санитара с носилками. — Что случилось? — спросил Римо какого-то репортера. — Филдинг. Ему стало плохо. Римо и Чиун прошли сквозь толпу, как по пустому пространству. Филдинга уже положили на носилки. Римо наклонился над ним и сказал: — Филдинг, я все знаю. Я раскрыл ваш план. Лицо Филдинга было белее мела, рот под резким светом выделялся лиловым пятном. Отыскав Римо уже затуманенным взглядом, Филдинг разлепил губы в усмешке. — Все люди букашки. Букашки. И теперь все букашки подохнут. Я добился этого. Глаза Филдинга закрылись, и санитары понесли его в машину.Глава 16
— Хуже просто некуда. — Голос Смита был так же безнадежен и мрачен, как и произносимые им слова. — Не понимаю почему. Вам надо просто избавиться от этих радиоактивных семян. — Они исчезли, — сказал Смит. — Со склада в Денвере все уже вывезено, и мы пока не смогли выяснить, куда именно. Мы полагаем, скорее всего, за океан. — Понятно, — сказал Римо. — Тогда пусть правительство объявит, что метод Филдинга — это надувательство. — Здесь существует деликатная проблема. Это идиотское рекламное агентство, нанятое Филдингом, уже вовсю распускает слухи, будто мощные силы в правительстве пытаются помешать ему накормить мир. Если правительство выступит сейчас против этого проекта, Америку обвинят в антигуманности. — Ладно, я предлагаю другое решение, — сказал Римо. — Какое? — Оставить все как есть. И пусть этими семенами засеют всю землю. Тогда некому будет обвинять нас в антигуманности. — Я знал, что всегда могу положиться на вашу ясную голову, — сказал Смит ледяным тоном. — Благодарю вас. — Не за что, — сказал Римо. — Звоните в любое время, всегда к вашим услугам. Когда он повесил трубку, Чиун сказал: — Тебе не так весело, как ты хочешь показать. — Это пройдет. — Нет, не пройдет. Ты чувствуешь, что Филдинг тебя одурачил, и теперь из-за этого может пострадать множество людей. — Возможно, — согласился Римо. — И ты не знаешь, что же теперь делать. Филдинг умирает. Его невозможно заставить. Ты не можешь убить его, если он не откажется от своего плана. Он уже ничего не боится. — Да, похоже, — сказал Римо. Он посмотрел в окно на панораму Денвера. — Наверное, это из-за того, что Смитти так расстроился. Знаешь, я, пожалуй, уважаю его, хотя никогда не признаюсь ему в этом. У него трудная работа, и делает он ее хорошо. И я бы хотел сейчас помочь ему найти выход из положения. — А! — сказал Чиун. — Императоры приходят и уходят. Нам с тобой надо отправиться в Иран. Там ценят наемных убийц. Все еще глядя за горизонт, Рима задумчиво покачал головой. — Нет, Чиун. Я — американец. Мое место здесь. — Ты наследник титула Мастера Синанджу. Твое место там, где требуется твое высокое мастерство. — Тебе легко говорить, — сказал Римо, — А я просто не хочу бросать Смита и КЮРЕ. — А как же твой равноправный партнер? Его мнение для тебя ничего не значит? — Нет, Чиун, ты тоже входишь в нашу команду. — Ну что ж... Тогда решено. — Подожди, подожди... Что решено? — Решено, что я разрешу для тебя эту небольшую проблему. А взамен ты и император Смит впредь не будете без меня выбирать нам задания. Я тоже буду иметь право высказать свое мнение. — Чиун, ты хоть раз сделал что-нибудь для кого-то, не требуя ничего взамен? — Я не Армия спасения. — Почему ты так уверен, что справишься с этой проблемой? — Почему бы и нет? — спросил Чиун. — Разве я не Мастер Синанджу? Джеймс Орайо Филдинг приходил в сознание лишь на очень короткое время. Лейкемия пожирала его организм, и ее победа была уже близка. Смерть могла наступить через несколько дней или даже через несколько часов. Борьба была окончена. Филдинг обречен. Врачи уже отказались оперировать пациента и сняли круглосуточное дежурство у его постели. Хотя Филдинг понимал, что умирает, но выглядел совершенно счастливым. Он лежал на больничной кровати и постоянно улыбался. До того дня, когда к нему явился некий старый азиат и пожелал облобызать его ноги. — Кто вы? — мягко спросил Филдинг стоявшее у его постели старца в голубом одеянии. — Я недостойный, который прибыл выразить вам благодарность от всего человечества, — сказал Чиун. — Ваш чудесный хлеб уже спас мою деревню от голодной смерти. Глаза Филдинга сузились. Впервые за последние двадцать четыре часа улыбка сползла с его лица. — Каким образом? — О, вы просто не успели довести исследования до конца. Хотя были очень близки к нему, — сказал Чиун. — Вы просмотрели одну деталь. Вещества, которые вы внесли в семена, могли оказаться очень опасными. Но мы нашли средство сделать их совершенно безвредными. Лицо Филдинга вытянулось. Чиун продолжал: — Соль, — сказал он. — Обыкновенная соль. Ее хватает везде. Если ее добавить в почву вместе с вашими семенами, урожай поспевает не за несколько недель, а за несколько дней. И никаких вредных последствий. Не то что та бомба, в Японии. Взгляните сами. Чиун опустил руку к Филдингу и раскрыл ладонь. На ней лежало одно-единственное зернышко. Другой рукой Чиун высыпал на него несколько белых кристалликов. — Соль, — пояснил он. Он сжал руку в кулак, потом снова раскрыл ладонь. Семя уже начало прорастать. Из его верхушки пробивался крошечный побег. — На это требуется всего несколько мгновений, — сказал Чиун. Он снова сжал руку. Когда он открыл ее через пару секунд, зеленый росток стал уже значительно больше. Он был уже с целый дюйм и заметно возвышался над зернышком. — Весь мир славит ваше имя, — сказал Чиун. — Вы накормите всю землю до скончания веков. Благодаря вам в мире больше никогда не будет голодных. Чиун низко склонился перед кроватью Филдинга и, не разгибаясь, попятился к двери, как бы удаляясь из королевских покоев. Рот Филдинга мучительно искривился. Соль. Обыкновенная соль может заставить его метод работать эффективно. Благодаря ему люди-букашки станут всегда есть вволю. Он потерпел неудачу. Памятник, который он мечтал соорудить себе из миллионов трупов, рухнул. Если только он не... Рекламному агентству Фелдмана, О'Коннора и покойного мистера Джордана не составило труда собрать репортеров в больничную палату к мистеру Филдингу, где в тот же вечер состоялась большая пресс-конференция. Ведь имя Филдинга прославилось на весь мир. Каждое его слово шло нарасхват и немедленно становилось достоянием огромной аудитории. Чиун и Римо сидели в своем гостиничном номере, наблюдая по телевизору, как Джеймс Орайо Филдинг оповещал весь мир о том, что его проект является мистификацией. — Это была просто шутка, — говорил он. — Только теперь я обнаружил, что она может оказаться очень опасной. Радиоактивные семена могут облучить букашек... гм, людей, которые войдут с ними в контакт. Я даю указание судам, перевозящим семена в другие страны, немедленно выбросить груз в море. Нужно оградить людей во всем мире от опасности. Римо продолжал смотреть телевизор, затем повернулся к Чиуну. — Дело сделано. Как тебе это удалось? — Ш-ш-ш, — сказал Чиун. — Я слушаю новости. После пресс-конференции ведущий сообщил, что первый отклик на заявление Филдинга уже получен, от правительства Индии. Хотя Индия не просила предоставить ей семена Филдинга, но вот радиоактивные отходы, полученные им, готова принять — разумеется, бесплатно. Чтобы исследовать их на предмет потенциального военного применения. — Должно быть, это какая-то ловушка, — прокомментировал сообщение ведущий. Когда передача новостей благополучно перешла в сводку погоды и спортивные сообщения, Римо снова спросил Чиуна: — Как тебе это удалось? — Я просто сумел его убедить. Я прибегнул к доводам разума. — Это не ответ. — Римо встал и, мягко ступая, прошелся по комнате, все еще дожидаясь от Чиуна пояснений. Но их не последовало. Римо подошел к окну и выглянул наружу. Рука его легла на подоконник и коснулась какого-то предмета. Он поднес его к глазам. — Зачем ты проращиваешь зерно в ящике? — спросил он. — Это тебе мой подарок. На память о бесконечной доброте мистера Филдинга. А он сам пусть пойдет на вечный корм букашкам.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Потрошитель мозгов
Глава 1
Молоденький полисмен открыл дверь, и его тут же вывернуло наизнанку. Застыв на пороге, он так и не смог заставить себя войти в подвал. Сержант сыскной полиции Нью-Йорка помог ему подняться по ступенькам обратно на улицу. Осматривавший подвал коронер поскользнулся в луже крови и плюхнулся на спину. Поднимаясь, он попал рукой в багровое озерцо, расползшееся по когда-то нежно-голубому ковру; спина его клетчатого пальто испачкалась в крови и потемнела, на коленях появились алые пятна. Он вымазал руки и теперь не мог делать записи в блокноте. В помещении стоял запах, какой бывает, должно быть, только у коровы в желудке, — запах переваренной пищи и экскрементов. Прибывший на место преступления начальник отдела по расследованию убийств манхэттенской полиции Джейк Уолдман первым делом увидел новичка-патрульного, корчившегося от приступов рвоты возле пожарного крана; его крепко держал за плечи детектив из отдела Уолдмана. — Что, слабо парню? — бросил инспектор. — Такое мало кто выдержит, — отозвался детектив. — Труп он и есть труп. От живыхбольше неприятностей, — назидательно заметил инспектор Уолдман, обращаясь к патрульному. Между приступами рвоты тот почтительно кивнул. Детектив тоже кивнул. Он видел однажды, как Уолдмен, посасывая сигару, преспокойно разглагольствует о чем-то в комнате, где обнаружили пролежавший целый месяц труп — от такого смрада вырвало бы даже носорога. Больше в комнате никого не было — остальные предпочли выйти на свежий воздух, чтобы не сойти с ума. Но у Уолдмана был луженый желудок. Он мог уплетать сандвичи с копченой говядиной в морге и удивляться, почему кто-то находит такое поведение странным. Когда на Малберн-стрит нашли труп Уилли Ригги по прозвищу «Виноград», коронер, обнаружив в глазнице трупа следы картофельного салата с горчицей, с уверенностью высказал предположение, что здесь, должно быть, уже успел побывать Уолдман. И оказался прав. — Томатный соус с соленым огурчиком — вот что поставит тебя на ноги, сынок, — произнес инспектор Уолдман, и на его полном квадратном лице отразилось искреннее сочувствие. Сигара, зажатая в зубах, прыгала вверх-вниз. При этих словах бедняга-патрульный скорчился в новом приступе рвоты. — Что я такого сказал? — удивился Уолдман. У людей порой бывает такая странная реакция... Слава Богу, что еще не появилась пресса: у телевизионщиков тоже свои причуды. Когда телевидение делало первые шаги, он служил простым детективом. И вот однажды ему на глаза попалось распоряжение по отделу, где говорилось, что «... детективам и другим сотрудникам полиции КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещается употреблять конфеты или иные сладости, принимать пищу с приправами или без таковых, а также пить безалкогольные напитки на месте, где обнаружен труп, поскольку телевизионные репортажи с подобными сценами могут создать у зрителя впечатление о бесчувственности сотрудников отдела». — Что это значит? — поинтересовался юный Уолдман у бывалого сержанта. Он тогда уже знал, что качество полицейского протокола оценивается по тому, сколько раз нужно заглянуть в словарь, чтобы расшифровать текст. Понадобится целая вечность, прежде чем он сам выучится так писать, а тем более говорить на подобном языке с репортерами. — А то значит, Уолди, — ответил сержант, — что зря ты вчера прямо перед телекамерами трескал жареную картошку прямо над обезображенным трупом этой монашки. Уолдман только пожал плечами. Он никогда не понимал католиков. И сегодня, хотя с того дня прошло много лет, он смотрел на корчившегося полицейского-новичка и радовался тому, что еще не успели прибыть телерепортеры. Он только что купил себе свежий, посыпанный солью кренделек и не собирался ждать, пока тот остынет. Из подвала нетвердой походкой поднялся коронер — руки и колени испачканы кровью, в глазах — ужас. — Эй, позовите врача! — крикнул Уолдман детективу. — Врачи уже уехали, — крикнул в ответ детектив. — Там, внутри, одни трупы. — Наш коронер расшибся. — Это не моя кровь, — произнес коронер. — А, — сказал Уолдман. Он заметил, как из-за полицейского поста, выставленного чуть дальше по улице, показалась машина с репортерами, и поспешил расправиться с кренделем, запихав последний кусок в и без того уже набитый рот. Придется минуту помолчать, вот и все. Спустившись по металлическим ступеням в подвал, он увидел оставленные коронером кровавые следы. На небольшой цементной площадке перед входом пахло мочой, хотя накануне прошел холодный мартовский дождь. В центре площадки находился забитый уличной гарью водосток, куда стекала дождевая вода. Так, коронер оставил на двери кровавые отпечатки. Ну что за люди! Ведь известно, что на месте преступления нельзя ни к чему прикасаться. Словно вчера родились! Уолдман толкнул зеленую облупившуюся дверь резиновым наконечником карандаша. Черт, крупинка соли с кренделька попала в дупло, и заболел зуб. Должно пройти, когда он все прожует и сможет ее высосать. Дверь со скрипом открылась, и Уолдман осторожно ступил внутрь, стараясь не попасть ногой в кровавую лужу и быстро работая челюстями. На полу не было ни одного сухого островка: от стены до стены простиралось покрытое рябью кровавое озерцо. В красной жиже отражался свет стопятидесятиваттной лампочки, свисающей с потолка. С дивана, что стоял справа, смотрела чья-то голова — вместо уха зияла кровавая дыра. В дальнем углу комнаты стоял небольшой жестяной стол, где грудой лежали окровавленные штаны. Уолдман пригляделся: нет, это были ноги без тел. Он сильнее напряг зрение — три ноги. И все в разных башмаках. Три разных башмака... Как минимум три трупа. В помещении стоял запах экскрементов и приторно-сладкий — гашиша. Впрочем, дело было не в запахе. Уолдман прекратил жевать и выплюнул остатки кренделя на пол. — Ох, — закашлялся он. — Ох! Кх-кх. Ох! Он видал всякие стены. Например, простые, цементные, украшенные психоделическими плакатами. Жилище подростка. Или художника. Но во всей Гринвич-Виллидж не нашлось бы дома, где из стен сочилась бы кровь. Стен с отверстиями, из которых свисали бы человеческие руки, прямо из-под потолка, будто у стен выросли руки. На одной из рук, вместо подмышки у которой была лепнина потолка, был скрючен мизинец. Смерть есть смерть, пусть даже насильственная, но это переходило всякие границы. Даже в те годы, когда он вылавливал бродяг из Ист-Ривер и откапывал трупы на свалках, где над ними успели изрядно потрудиться крысы, не видел он ничего подобного. Да, смерть есть смерть. Но это! А над входом из штукатурки потолка торчали четыре окровавленных торса. Один женский. Три мужских. В комнате словно потемнело, и Уолдман почувствовал себя почти невесомым, но все же сумел удержаться на ногах и поспешил наружу, чтобы втянуть в себя такой родной и привычный городской смрад. Но в конце концов годы тренировки и здравый смысл взяли верх — он отвел в подвал полицейских фотографов, заранее предупредив, что их ждет кошмар, и посоветовав выполнять работу как можно быстрее и, что еще более важно, механически. На фотографиях все встанет на свои места, можно будет определить, где какая часть тела в конце концов оказалась. Он лично нанес на план комнаты расположение отдельных человеческих частей, потом подобрал чей-то глаз, уложил в целлофановый пакет и снабдил ярлычком. Двоих детективов отправил допрашивать жильцов, одного — искать хозяина. Врачи из близлежащей больницы святого Винсента помогали его сотрудникам снять человеческие останки со стен и потолка. Куски трупов отвезли в морг. И только тогда, когда их попытались собрать для опознания (что было заранее обречено на провал — установить личности убитых можно было только по отпечаткам пальцев и пломбам во рту), Уолдману бросилась в глаза еще одна ужасающая деталь этого и без того зверского убийства. Первым на нее обратил внимание главный коронер. — Ваши люди кое-что забыли. — Что именно? — Посмотрите на черепа. Там не было мозга. — Понимаете, в подвале царил такой хаос, — стал оправдываться Уолдман. — Конечно. Но где же их мозги? — Должны быть где-то здесь. — Вы уверены, что ваши ребята все собрали? — Да. Сейчас там идет уборка. — Что ж, значит, мозгов нет. — Они должны быть где-то здесь! Может, посмотреть в тех пакетах с какой-то мешаниной? — предложил Уолдман. — В этой мешанине, как вы изволили ее назвать, есть что угодно, только не мозги. — В таком случае, они были похищены убийцей. — Вы правы, инспектор, — согласился коронер. — Мозги кто-то украл.* * *
На пресс-конференции инспектор Уолдман три раза повторил репортеру из «Дейли-ньюс», что были похищены вовсе не те органы, которые предполагал репортер. — Если хотите знать, это мозг, — заявил Уолдман. — Черт! — огорчился репортер «Дейли-Ньюс». — Тут пахнет жареным. Мог бы получиться потрясающий репортаж. Уолдман отправился домой в Бруклин, даже не пообедав. А ночью мысли о загадочном убийстве никак не давали ему уснуть. Он считал, что повидал все на свете, но это было выше... выше чего? Разум действует по схеме. Кто-то, судя по всему вооружившись явно электрическими инструментами, расчленил трупы. Это определенная схема. И похищение мозга, как бы оно ни было омерзительно, тоже укладывается в схему. Руки в стенах и отсутствие там ног, — также часть заранее продуманного плана, равно как и собственно расположение тел. Наверно, потребовалось не меньше двух часов, чтобы сделать углубления в потолке и стенах и аккуратно уложить туда части трупов. Но где в таком случае орудия, которыми действовал преступник? И если действительно на это ушло два часа или даже час, то почему там была лишь одна дорожка следов? Новичок-патрульный только заглянул в дверь, и его пришлось увести. Прибывшие на место преступления доктора однозначно констатировали смерть. Когда в подвал вошел Уолдман, на ступеньках были только следы коронера. Как же убийца или убийцы вышли наружу, не оставив кровавых отпечатков? — Джейк, ложись спать! — позвала жена. Уолдман взглянул на часы: 2.30 ночи. — В такое детское время? — Но я хочу спать и не могу уснуть без тебя. Инспектор Джейк Уолдман скользнул под одеяло, почувствовал, как жена прижалась к нему, и уставился в потолок. Если признать, что преступление подчинено какому-то плану, поскольку оно укладывается в схему, то в чем может заключаться тот план? Руки в стенах, тела на потолке? Кража мозгов? — Джейк? — снова позвала жена. — Что? — Если не хочешь спать, вставай. — Ты все-таки наконец реши, что мне делать! — огрызнулся Уолдман. — Ложись спать, — сказала Этель. — Я и так лежу. Думаю. — Кончай думать и спи! — Как это — кончай думать?! — Ты же уже падаешь от усталости! Джейку Уолдману наконец удалось высосать из зуба последний кусочек соли. Наутро Этель Уолдман заметила, что муж едва притронулся к еде и лишь пригубил чай. — Теперь уже что-то не так в еде? — спросила она. — Нет. Просто я думаю. — Все еще думаешь? Ты же думал всю ночь. Сколько можно думать? — Я думаю. — Тебе не нравится моя яичница. — Нет, нравится. — Конечно, так нравится, что она скоро уже превратится в камень. — Дело не в яичнице. Просто я думаю. — У тебя появилась другая женщина, — изрекла Этель Уолдман. — При чем тут женщина? — не понял инспектор. — Я так и знала! У тебя кто-то есть! — воскликнула Этель. — Она, небось, не портит руки, готовя тебе обед, и не стареет на глазах, заботясь о том, как бы тебе угодить. Какая-нибудь уличная шлюха с дешевыми духами и крепкими сиськами. Ей на тебя глубоко наплевать, не то что мне! Уж поверь! — Что ты несешь? — Надеюсь, ты счастлив с этой своей дешевкой. Убирайся отсюда! Сейчас же убирайся! — Послушай, Этель, но у меня действительно неприятности. — Убирайся, отсюда, скотина! Иди к своей шлюхе! Иди к ней! — Я пошел на службу. Увидимся вечером. — Убирайся! Да поживее! Животное! На площадке пятого этажа до Уолдмана донесся голос жены, вещающей из окна на весь мир: — Эй, люди, прячьте дочерей! Старый развратник вышел на охоту! Не успел инспектор Уолдман войти в отдел, как раздался телефонный звонок. Звонила Этель. Она обещала сделать все, чтобы сохранить семью. Они предпримут еще одну попытку, как взрослые люди. Она простит ему интрижку с актрисой. — С какой актрисой? Какую интрижку? — Джейк, если мы хотим начать все сначала, давай хотя бы будем честными друг с другом. — Хорошо, хорошо, — поспешил согласиться Уолдман, который уже привык к подобным сценам. — Скажи, это хоть известная актриса? — Этель, прошу тебя! На этом выяснение семейных проблем закончилось. Теперь надо было подготовить специальный рапорт для мэра и для комиссара полиции. Какая-то служба в Вашингтоне требовала отчет об убийстве для специального анализа, и к тому же с инспектором Уолдманом хотел побеседовать какой-то психолог из университета. Инспектор приказал заняться этим первому же попавшемуся ему на глаза детективу. Потом появились полицейские фотографы и принесли кое-что интересненькое. Торопясь поскорее закончить осмотр места преступления, Уолдман вчера этого не заметил. Но мог ли он разглядеть плакат сквозь пятна крови, когда сверху над ним торчала чья-то рука? — Гм, — сказал Уолдман. — Что вы думаете по этому поводу? — поинтересовался фотограф. — Думаю, стоит еще раз вернуться в подвал. Очень вам благодарен. — Сумасшедший какой-то, — прокомментировал фотограф. — Напротив, весьма разумный человек, — отозвался Уолдман. Возле дома с пресловутым подвалом толпилась кучка зевак, удерживаемых на месте полицейским оцеплением. Молоденький патрульный, судя по всему, пришел в себя и теперь с надменным видом стоял у ступеней, ведущих в подвал. — Я же говорил, что в этом нет ничего страшного, сынок, — бросил Уолдман, спускаясь вниз. — Так точно, ничего страшного, — задорно ответил тот. — Скоро ты и сам как ни в чем не бывало сможешь взять глаз и положить его в целлофановый пакет, — произнес Уолдман и заметил, что при этих словах новичок согнулся пополам и побежал в кусты. Забавный малыш. В подвале резко пахло дезинфекцией. Ковер убрали, пол помыли, но большую часть коричневого пятна так и не удалось отскрести: оно глубоко впиталось в деревянные половицы. Это показалось Уолдману странным: обычно в подвалах бывают цементные полы. В прошлый раз он не заметил этого из-за луж крови. Удивительно, насколько свежая кровь напоминает нефть, словно покрывая залитую поверхность гладкой пленкой. Инспектор достал из конверта фотографию. Запах дезинфицирующего средства стал невыносимым; его вкус ощущался даже во рту, словно Уолдман наглотался нафталина. Глянцевая поверхность фотографии отразила яркий свет лампы, висевшей под потолком. Температура в помещении была слишком низкой, даже для подвала. Инспектор взглянул на снимок, потом перевел взгляд на стену: во время уборки приклеенные к стенам плакаты соскребли и теперь там остались только едва различимые полоски. Но у него была фотография. Глядя на нее и на сохранившиеся полоски плаката он разглядел все что нужно. На плакате когда-то была изображена комната, возникшая в чьем-то болезненном воображении. Из стен торчали руки. С потолка свисали тела. И вот теперь, держа в руках снимок и рассматривая остатки плаката, инспектор Уолдман понял, что убийца попытался повторить в действительности то, что увидел на плакате. И даже в той же пропорции. Это было точное воспроизведение рисунка. Инспектор отступил на шаг — пол скрипнул у него под ногами. Да, воспроизведешь рисунка с точным соблюдением пропорций, можно сказать, подражание. Ему это что-то напомнило, что-то очень важное, подсказывал инстинкт. Но что именно? Уолдман снова взглянул на снимок. Точно! Вот в чем дело! Плакат был воспроизведен убийцей до мельчайших подробностей. Комната до такой степени точно повторяла весь ужас, творившийся на плакате, словно убийцу запрограммировали. Будто безмозглая обезьяна попыталась скопировать произведение искусства, но не сумела создать ничего творческого — только смерть. Конечно, в рапорте этого писать нельзя: его просто засмеют. Но он не мог понять, что же это за убийца, который может хладнокровно копировать плакат во время безумия массового убийства? Должно быть, здесь провела свой ритуал какая-то сатанинская секта. В таком случае, убийства на этом не закончатся, а значит, исполнители ритуала обречены. Можно безнаказанно совершить одно преступление. Ну, от силы два. Но на второй или на третий раз что-то обязательно их выдаст: случайность, ошибка, подслушанный кем-то разговор, оставленный бумажник, — словом, все что угодно. Часто правосудие вершит время, а не талант следователя. Уолдман отступил еще на шаг. Одна из половиц была не закреплена. Откуда здесь дощатый пол? Он с силой наступил на конец доски — другой конец поднялся, словно покрытый коричневыми пятнами квадратный язык. Сдвинув доску руками, инспектор обнаружил маленькие целлофановые пакетики с темным содержимым. Так вот в чем причина дощатого настила на полу. Уолдман понюхал содержимое пакетиков: гашиш. Оторвав еще одну доску, он обнаружил целый склад. Да это настоящий притон! Он насчитал товару на три с половиной тысячи долларов. Инспектор взялся за следующую доску, но там, где ожидал найти новые пакеты с наркотиком, увидел портативный магнитофон с мигающим желтым огоньком. Лента кончилась, и катушка без конца вращалась, задевая хвостиком ленты за протяжное устройство. Некоторое время он наблюдал, как крутится пленка, а потом заметил черный провод, уходящий вниз через дырку, просверленную в полу. Магнитофон стоял на записи. Инспектор нажал «стоп» и поставил перемотку. Катушки быстро завертелись. Магнитофон принадлежал торговцу наркотиками — они часто так делают. Такая запись дает им шанс на защиту. Кроме того, так можно заработать немного дополнительных деньжат — на шантаже. Ее можно использовать как угодно. Пленка перекрутилась. Уолдман снова нажал на «стоп», потом включил воспроизведение. — Привет, привет! Как я рад, что вы все здесь! — Голос был высоким и сладким — такой часто бывает у «голубых». — Вам, наверно, страшно интересно, что я вам приготовил. — Деньжата. — Этот голос был грубее, глубже. — Капусту. Презренную зелень. — Конечно, дорогие мои. Разве я могу лишить вас средств к существованию? — Для дельца вы слишком откровенны. Слишком! — Это говорила девчонка. — Тише, тише, драгоценные мои! Я художник. И мне много чего приходится делать для того, чтобы выжить. Кроме того, и стены имеют уши. — А не вы ли сами их приделали? — Тише, не надо ссориться при госте. — Это ему что-то нужно от нас? — Да. Его зовут мистер Ригал. Он дал мне денег на всех. Много денег. Хорошеньких, чудненьких денежек! — Ну, нам-то хрен чего от них достанется. — Наоборот — огромное количество. Он хочет, чтобы вы кое-что сделали в его присутствии. Нет, Марла, раздеваться не надо, ему нужно вовсе не это. Мистер Ригал хочет, чтобы вы как художники поделились с ним своими творческими способностями. — А что он делает с трубкой? — Я сказал ему, что гашиш помогает развитию творческих способностей. — Но он уже принял целую унцию. Сейчас совсем очумеет! И тут раздался голос — ровный и монотонный, от которого у Уолдмана мороз прошел по коже. Стоя на корточках возле магнитофона, инспектор почувствовал, как у него сводит ногу. Где он мог слышать этот голос? — Я не отравлюсь, если я правильно понял ваши слова. Более того, я полностью контролирую свои чувства и рефлексы. Возможно, именно это сдерживает мои творческие возможности. Поэтому я курю больше, чем обычно, точнее, больше того, что считается обычным в вашей среде. — Красиво излагает, зараза! — Вы употребили уничижительный термин, и я нахожу, что потворство подобному обращению может привести в дальнейшем к покушению на целостность субъекта. Так что кончай с этим, ниггер! — Ну-ну, милашки! Давайте по-хорошему. Пусть каждый из вас покажет мистеру Ригалу, что умеет. А он посмотрит, как происходит процесс творчества. Воцарилось молчание, было слышно только шарканье ног. Уолдман различал какое-то невнятное бормотание. Кто-то попросил «красную», и инспектор решил, что речь идет о краске. Потом женский голос, ужасно фальшивя, запел. В песне говорилось об угнетении и о том, что свобода — это лишь еще одна форма угнетения и что исполнительница хочет немедленно трахнуться с тем, кому она поет, по это никак не затронет ее чувств. «Только тело, малыш» — так, кажется, называлась песня. Затем снова послышался монотонный голос: — Я заметил, что художник во время работы остается абсолютно спокойным, а певец, напротив, сильно возбуждается. Гомик, как ты можешь это объяснить? — Мне не нравится ваше обращение, но все идет так хорошо, что я не стану обращать внимание на подобные пустяки. У меня есть объяснения на этот счет. Творчество идет от сердца. Виды творчества могут различаться, но в любом случае сердце, наше нежное сердце всегда является центром любого творческого процесса. — Неверно. — Снова этот ровный, приглушенный голос. — Все творческие импульсы испускает мозг. Сам организм — печень, почки, кишечник или сердце — не играет никакой роли в творческом процессе. Так что не лги мне, педик несчастный! — Гм. Я вижу, вы настроены на оскорбительный тон. Просто так говорится — сердце. На самом деле сердце как орган тут совершенно ни при чем. Имеется в виду сердце как символ души. А с физиологической точки зрения, творчество, конечно же, идет от мозга. — Какой именно его части? — Понятия не имею. — Продолжайте. Уолдман услышал топот ног и решил, что это танец. Затем раздались аплодисменты. — Скульптура — вот наивысшее воплощение искусства. — Больше похоже на детородный орган. — Тот же ровный, сухой голос. — Это тоже произведение искусства. Вы бы поняли это, если бы вам довелось поближе с ним познакомиться. — Хихиканье. Говорил гомосексуалист. Дальше шли едва различимые просьбы передать папироску, очевидно, с гашишем. — Ну, вот вы и получили, чего хотели. — Это сказал гомик. — Что именно я получил? — Монотонный голос. — Различные виды творчества. Пение. Танец. Рисунок. Скульптуру. Может, хотите сами попробовать, мистер Ригал? Что бы вы хотели изобразить? Только вам следует помнить, что творчество предполагает самобытность. Самобытность и есть основная черта настоящего творчества. Ну, давайте, мистер Ригал. Сотворите что-то свое! — Но не скульптуру, не танец, не рисунок и не песню? — О, это было бы восхитительно! — Голубой. — Я не знаю, что сделать. — Бесстрастный голос. — Давайте, я вам помогу. Часто творчество начинается с подражания уже созданному, только в несколько измененном виде. Вы творите путем подражания, только иными средствами. Например, преобразовываете рисунок в скульптуру. Или наоборот. Посмотрите вокруг, найдите что-нибудь интересное и воплотите это иными средствами выражения. Неожиданно раздались крики, звуки разрываемой плоти, треск ломаемых костей и суставов, словно взрывались воздушные шарики, залетевшие слишком высоко в небо. Затем послышались дикие, отчаянные вопли певицы. — Нет, нет! — Это было завывание, мольба, оставшаяся без ответа. Крак! Жах! — и крики смолкли. От стены с хрустом отделился кусок штукатурки и упал на пол. Послышался всплеск. Должно быть, он попал в лужу крови. Еще кусок штукатурки, за ним — всплеск. — Прекрасно. Говорил все тот же ровный голос. На этот раз он эхом прокатился по комнате, потом захлопнулась входная дверь. Инспектор Уолдман перемотал пленку до того места, где начались крики, и снова включил магнитофон, на этот раз засекая время. Полторы минуты. Все это сделал один человек, и всего за восемьдесят пять секунд. Уолдман снова перемотал кассету и снова прослушал ее. Скорее всего, убийца был один. На магнитофоне были записаны голоса четырех жертв — они обращались к единственному гостю. Уолдман вслушался в запись. Казалось, работали электроинструменты, хотя звука моторов слышно не было. Восемьдесят пять секунд! Уолдман попытался встать на ноги, но его повело. Он слишком долге просидел на корточках для своих пятидесяти лет. Старею, подумал он. В подвал вошел молодой патрульный с радостной приветливой улыбкой. — В чем дело? — спросил Уолдман. Лицо патрульного показалось ему знакомым. Тогда он взглянул на полицейский значок. Так и есть. Он, должно быть, позировал для плаката, рекламирующего службу в полиции. Вылитый полицейский с плаката, вплоть до этой лучезарной улыбки. Но полицейский значок был ненастоящий. Дело в том, что художник, нанятый по контракту полицейским управлением, выразил свое пренебрежение к профессии, снабдив красавца с плаката значком, номера которого никогда не существовало. На значке патрульного, который так сладко улыбался инспектору, значился именно этот номер. — Кто вы? — Патрульный Джилбис, сэр. — Тот же ровный, монотонный голос, что и на кассете. — Отлично, — произнес Уолдман ласково. — Очень хорошо. — Я узнал, что вы отправились на место преступления. — Да, — ответил инспектор. Надо отвлечь подозреваемого, затем как бы невзначай отвести его в управление, а там наставить на него пистолет. Уолдман попытался припомнить, когда он в последний раз чистил оружие. Полтора года назад. Ничего. Полицейскому револьверу все ни почем. — Меня интересует, что вы хотели сказать, назвав место преступления кошмарной сценой. Так написали газеты. Вы не упомянули элемент творчества. Как по-вашему, было ли это творческим актом? — Конечно, конечно. Я в жизни не видел ничего более творческого. Все ребята в управления восприняли это как замечательное произведение искусства. Знаете что, нам лучше поехать и обсудить это всем вместе. — Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в том, что ваш голос звучит прерывисто. Это верный признак того, что вы лжете. Зачем ты лжешь мне, приятель? — Кто это лжет? Я лгу? Это действительно было настоящим творчеством! — Сейчас ты скажешь мне правду. От боли люди всегда говорят правду, — заявил самозваный патрульный с приветливой улыбкой и непотребным значком с плаката, призывающего поступать на службу в полицию. Уолдман отступил, схватившись за револьвер, но патрульный вдруг впился ему в глаза. Инспектор не мог пошевелиться и сквозь красную пелену нестерпимой боли сказал всю правду. Это был самый далекий от творчества кошмар, какой ему доводилось видеть. — Благодарю, — произнес полицейский-самозванец. — Я точно скопировал плакат, но думаю, что копирование чужой работы непродуктивно в творческом плане. Благодарю. — С этими словами он, словно дрелью, просверлил Уолдману грудь. — Вполне достаточно за конструктивную критику, — добавил он.Глава 2
Его звали Римо, и они желали видеть его журналистское удостоверение. Желали до такой степени, что брат Джордж приставил к его правой щеке дуло автомата Калашникова, сестра Алекса ткнула ему под ребра пистолет 45-го калибра, а брат Че, стоя в противоположном углу комнаты, целился ему в голову из «смит-вессона». — Одно резкое движение, и мы разнесем его на куски, — сказала сестра Алекса. Почему-то никому и в голову не пришло поинтересоваться, отчего этот человек, назвавшийся репортером, не удивился, открыв дверь гостиничного номера. Они не догадывались, что молчание, которое они хранили, подстерегая его, еще не тишина, что напряженное дыхание можно расслышать даже через такие плотные двери, как в мотеле «Бей-Стейт», Уэст-Спрингфилд, штат Массачусетс. Он производил впечатление вполне обычного человека. Худой, чуть ниже шести футов, с выступающими скулами. Лишь утолщенные запястья могли заронить какие-то подозрения. В серых брюках свободного покроя, черной водолазке и мягких мокасинах он выглядел весьма заурядно. — Давай-ка взглянем на его удостоверение, — произнес брат Че, а брат Джордж тем временем закрыл за Римо дверь. — Где-то оно у меня было, — сказал Римо и полез в карман, заметив, как напрягся указательный палец брата Джорджа, лежавший на спусковом крючке. Возможно, брат Джордж и сам не подозревал, насколько он близок к тому, чтобы выстрелить. На лбу у него выступил пот, губы пересохли и потрескались, и дышал он коротко, отрывисто, едва восполняя закаты кислорода, словно боялся сделать полный вдох. Римо показал пластиковое удостоверение, выданное нью-йоркским городским отделом полиции. — А где же карточка «Таймс»? Это же удостоверение полиции! — воскликнул брат Джордж. — Если бы он предъявил тебе карточку «Таймс», у тебя могли бы возникнуть вопросы, — объяснил брат Че. — Все газетчики Нью-Йорка пользуются удостоверениями, выданными полицией. — Жалкие полицейские марионетки, — согласился брат Джордж. — Полиция выдает журналистам удостоверения для того, чтобы их пропускали на место происшествия при пожаре и прочих подобных ситуациях, — добавил брат Че. Это был тощий человек с бородатым лицом, которое выглядело так, будто его однажды вымазали машинным маслом и с тех пор никак не могут отмыть. — Не доверяю полицейским, — заметил брат Джордж. — Давайте кончать с ним, — вмешалась сестра Алекса. Соски ее заметно напряглись под легкой белой блузкой в сельском стиле. Она явно получала от происходящего сексуальное наслаждение. Римо улыбнулся ей, и она опустила глаза на пистолет; бледное лицо залилось краской. Костяшки пальцев, сжимавших оружие, побелели, словно она боялась, что оружие заживет собственной жизнью, если его как следует не сжать в кулаке. Брат Че протянул удостоверение брату Джорджу. — Ладно, — сказал он. — Деньги при вас? — При мне, если у вас есть товар. — А какие гарантии, что мы получим деньги, если покажем его? — Но я у вас в руках. Вы вооружены. — Не доверяю я ему, — произнес брат Джордж. — Все в порядке, — отозвался брат Че. — Давайте прикончим его. Прямо сейчас, — снова вмешалась сестра Алекса. — Ни в коем случае, — ответил брат Че, засовывая за пояс свой «смит-вессон». — Мы можем сами все напечатать. Выпустить так, как захотим. Скажи ему! — снова заговорила сестра Алекса. — И прочтут это все те же двести человек, которые и так разделяют наши взгляды. А «Таймс» сделает это достоянием мировой общественности, — сказал брат Че. — Кому какое дело, что подумает общественность в Мексике? — не унималась сестра Алекса. — Не доверяю я ему, — упрямо твердил брат Джордж. — Давайте соблюдать революционную дисциплину, — предложил брат Че и сделал знак брату Джорджу встать у двери, а сестре Алексе — у входа а ванную. Шторы на окнах были опущены. Римо знал, что они находятся на двенадцатом этаже. Кивком головы брат Че предложил Римо присесть к журнальному столику, сверкающему хромированными и стеклянными поверхностями. Сестра Алекса привела из ванной какого-то бледного очкарика и помогла ему подтащить к журнальному столику большой черный чемодан с новенькими кожаными застежками. Очкарик выглядел так, словно солнце ему всю жизнь заменял свет люминисцентных ламп. — Мы получили гонорар? — поинтересовался он, глядя на брата Че. — Сейчас получим, — ответил тот. Очкарик неуклюже положил чемодан на пол и откинул крышку. — Я сейчас все объясню, — сказал он, достал из чемодана стопку компьютерных распечаток, затем — конверт из плотной бумаги, где, судя по всему, хранились вырезки из газет, и, наконец, чистый белый лист. Сняв колпачок с шариковой ручки, он приготовился писать. — Это самое громкое дело, о каком вам только доводилось слышать. Похлеще, чем Уотергейт. Чем любое политическое убийство. Чем подрывные действом ЦРУ в Чили и незаконное прослушивание телефонных разговоров сотрудниками ФБР. Настоящая сенсация. И вы сможете опубликовать ее раньше, чем другие газеты... — Он и так согласен ее купить, — перебил его брат Че. — Не будем терять времени. — Я работаю на компьютере в одном санатории на берегу залива Лонг-Айленд, в местечке Рай, Нью-Йорк. Называется Фолкрофт. Хотя вы вряд ли слышали о таком. Римо пожал плечами, но это была ложь. — У вас есть его фотографии? — спросил он. — Там не запрещается фотографировать. Вы сами можете сделать снимки. — Речь сейчас о другом, — вмешался брат Че. — Думаю, так оно и есть, — согласился очкарик. — Не знаю, понимаете вы что-нибудь в компьютерах или нет, но для их программирования вовсе не нужно лишней информации. Только самое необходимое. Так вот, четыре года назад я начал делать кое-какие вычисления. Понятно? — Понятно, — ответил Римо. Ему сообщили, что три года назад некто Арнольд Килт — тридцати пяти лет, проживающий по адресу Мамаронек, Раволт-стрит, 1297, женат, трое детей, окончил в 1961 году Массачусетский технологический институт — получив степень магистра естественных наук, начал проводить «собственные изыскания» и за ним было установлено наблюдение. Накануне встречи Римо получил его фотографию. Впрочем, по ней не было видно, до какой степени в лице Килта отсутствуют естественные цвета. — Грубо говоря — думаю, так вам будет понятнее, — я начал подозревать, что мне дают минимум информации. Так было специально задумано, чтобы не дать мне выйти за узкие рамки служебных обязанностей. Позже я вычислил, что в организации служат тысячи подобных мне «винтиков» и что любой участок работы, который мог бы дать человеку более полное представление о целях его деятельности, разделен между несколькими сотрудниками, чтобы исключить любую возможность проникнуть в суть. — Другими словами, трое выполняют работу, с какой мог бы справиться и один, — объяснил брат Че, видя, как человек по имени Римо скучающим взглядом смотрит на зашторенное окно. — Один может как следует разобраться в работе, но если ту же работу выполняют трое, ни один не может понять, в чем заключается ее смысл. — Понятно, — бросил Римо. Он заметил, что соски сестры Алексы расслабились. — Мы разделены даже тем, что в организации существует полдюжины столовых, и люди, работающие над одной программой, лишены возможности общаться друг с другом. Я, например, обедал с парнем, который занимался только фиксацией цен на зерно... — Короче! — с нетерпением перебил брат Че. — Давай ближе к делу. — Главное — задачи, которые ставит перед собой Фолкрофт. Так вот, я начал присматриваться и прикидывать. Обедал в разных столовых. Подружился с секретаршей доктора Смита (доктор Смит — это наш директор). Кажется, я полностью завоевал ее доверие, но она была как каменная стена. Ему следовало бы познакомиться с самим Смитти, чтобы узнать, что такое каменная стена, подумал Римо. — Полагаю, репортеру интереснее будет послушать о том, что вы выяснили, а не как вам это удалось. Выкладывайте, что вы там накопали, — произнес брат Че. — Речь идет о незаконной тайной деятельности. В Америке действует организация, которая является государством в государстве. У нее под колпаком не только киты преступного мира, но и службы по охране правопорядка. Вы никогда не задавались вопросом, откуда идет утечка информации? Почему вдруг какой-нибудь прокурор начинает ни с того ни с сего предъявлять обвинения всяким шишкам? Не надо сильно напрягать мозги — это наша контора. Многое из того, что она делает, часто списывают на ЦРУ и ФБР. Она настолько законспирирована, что вряд ли о ее существовании знают больше двух-трех человек. Она разоблачает банды террористов, воздействует на полицию, чтобы та строго придерживалась закона, — короче, это второе, тайное правительство, заставляющее конституцию работать. — Расскажи про киллеров. Вот это новость так новость! — У них есть киллеры. У вас может сложиться впечатление, что организация является наиболее уязвимой в этом плане, поскольку десять, двадцать или тридцать наемных убийц, которых нанял бы тобой разумный человек, точно знали бы, чем они занимаются, не так ли? — спросил очкарик. — Думаю, что так, — ответил Римо. — Так вот, у них нет такого количества убийц. И у меня есть точные доказательства. — Очкарик указал на компьютерные распечатки. — У них на службе состоит всего один наемный убийца — ассасин, но на его совести больше пятидесяти убийств. Он способен на невероятные вещи. Быстро появился, сделал свое дело, и его уж след простыл. Его отпечатков пальцев нет ни в одной картотеке. Он настолько уверен в себе, действует настолько быстро, решительно и точно, что ему нет равных во всем западном мире. Он может буквально творить чудеса. Если бы я не располагал точными сведениями, то мог бы поклясться, что человек, зарегистрированный под кодовым названием «Р9-1 Дест», умеет лазать по стенам. — Глаза очкарика лучились радостью кабинетного служащего, сумевшего таки обнаружить, что данные о глушителе хранятся в папке «шевроле». — Можете сказать о нем что-нибудь конкретное? — спросил Римо. — Преданный, смелый, знающий свое дело? Прирожденный лидер? — Был там один файл, но я не уверен, что это о нем. — И что же в нем говорилось? — Упрямый, неуравновешенный, живущий идеалистическими представлениями. — Кто ввел эту информацию в компьютер? — Трудно сказать. Но я могу попытаться выяснить, хотя уже неделю не был в Фолкрофте. Видите ли, считается, что я в отпуске. — Ладно, Бог с ним, — пробурчал Римо. — Так чем вы можете доказать сказанное? — Да, хорошо, что вы спросили. В Таксоне есть контора по торговле недвижимостью. По крайней мере, сотрудники считают, что торгуют недвижимостью. Они и понятия не имеют о том, что объем поступающей к ним информации намного превышает необходимый. В этом конверте вы найдете платежную ведомость. Сумма в ней точно совпадает с той, которую получает в качестве зарплаты таксонское отделение нашей организации. Вот, смотрите. — С этими словами он достал из конверта сложенную втрое распечатку и корешок чека и, положив их на чистый лист, начал проводить линии между совпадающими цифрами. — Вот это, — он указал на кодовый номер, — относится к этому. — Он указал на какое-то имя. — Оно относится к этому. — Ткнув в запись «Б-277-Л(8)-В», он сказал: — Что относит нас к другой программе. — Он указал на имя человека, которым занималось таксонское агентство. Имя было Уолш. — Ну и что? — спросил Римо. Очкарик изобразил сладкую улыбку и достал газетную вырезку о некоем судье Уолше, который разбился насмерть в Лос-Анджелесе. Заметка гласила, что судья Уолш выносил торговцам наркотиками менее суровые приговоры, чем другие судьи. — А где доказательства, что вы не сняли копию с этих документов? — поинтересовался Римо, внимательно разглядывая края распечаток. — Вы можете передать копню в «Вашингтон пост», «Керни обзервер» или «Сенека-Фоллз пеннисейвер», и тогда мы потеряем право на эксклюзив. А наши денежки уже будут у вас. — Очень правильный вопрос. Видите эту бумагу? Взгляните на края. Если бы мы сняли с нее копию, на полях остались бы красные полосы. — Откуда мне знать? Может, вы использовали фотоаппарат, а не копировальную машину. В таком случае не осталось бы никаких следов. — Послушайте, вы хотите получить товар или нет? — вмешался брат Че. — Конечно, хочу. — Со спокойной улыбкой Римо обернулся к брату Че. — А ты, Арнольд, — обратился он к очкарику, хотя никто в комнате ни разу не назвал его по имени, — скоро расскажешь мне всю правду. Брат Джордж вскинул автомат, палец его уже лежал на спусковом крючке. Но тут Римо поднялся с места, причем так спокойно, что тобой из присутствующих мог бы поклясться, что сделал он это очень медленно. Но если бы он двигался медленно, то как бы он мог оказаться за спиной у брата Джорджа и нацелить автомат на брата Че? От выстрела серое лицо брата Че покрылось алыми дырами размером с виноградину. Сестра Алекса попыталась выстрелить в нападавшего, но последнее, что она увидела, был брат Джордж, который признавался ей в любви. Они были любовниками. — Я люблю тебя! — крикнул Джордж. — И совсем не хочу тебя убивать! — Но палец уже не подчинялся ему — журналист сжал ему запястье, и теперь рукой управлял не мозг, а вполне конкретная посторонняя сила. Первый выстрел попал ей в плечо — Джордж умудрился дернуться. Ее отбросило назад, и от испуга она разрядила в любовника всю обойму. Римо покрепче взял брата Джорджа, и на этот раз тот поразил ее прямо в сердце. Живот Джорджа превратился в кровавое месиво, разорванное пополам пулями 45-го калибра. Арнольд Килт дрожал, забившись в угол, — он был цел, но боялся, что его могут задеть. На всякий случай он прикрывал руками пах. — Арнольд, — произнес Римо, левой рукой поддерживая тело Джорджа, а правой сжимая автомат, — отдай мне фотографии таксонской программы. — Но их нет! — Тогда ты умрешь! — Но я клянусь вам, их просто не существует! — Хорошо. Поскольку брат Джордж уже не подавал признаков жизни, Римо опустил его на пол и сам взял автомат. Одним выстрелом он уложил Арнольда Килта и бросил оружие на пол. Он ненавидел оружие. Оно было... Он не мог выразить это по-английски, но в переводе с корейского это звучало как «находящееся за пределами естественных явлений и оскорбляющее чувство прекрасного». Но работа есть работа, а наверху хотели, чтобы вое выглядело как обыкновенное убийство. Брат Джордж разбушевался и убил Арнольда Килта, брата Че и сестру Алексу, которая, умирая, сумела отомстить обидчику. Римо не предупредили, что брат Джордж и сестра Алекса — любовники, и это ему не понравилось. Наверху явно что-то недодумали. Римо вложил автомат в холодеющую руку Джорджа и забрал распечатку таксонской программы. Ему было жаль Килта. Работая со Смитти в Фолкрофте, можно еще не до такого дойти. Хотя он должен был хорошо ладить со Смитом: у компьютеров и у директора Фолкрофта был одинаковый коэффициент эмоциональности. Интересно, чего специалист по компьютерам Арнольд Килт ожидал от людей — человечности? С отпечатками пальцев проблем не будет. Конечно, полиция обнаружит на автомате отпечатки неизвестного, но не сможет обнаружить их ни в одной картотеке, поскольку их владелец давным-давно исчез и пьяненький доктор в государственной тюрьме штата Нью-Джерси в Трентоне собственноручно зарегистрировал смерть. В тот день был казнен на электрическом стуле человек, которого знали под именем Римо Вильямс. Он был приговорен к смерти за убийство, которою не совершал. Когда этого самого Римо доставили в санаторий и предложишь начать новую жизнь, он согласился. Санатории назывался Фолкрофт. Римо сунул компьютерную распечатку в карман брюк и выбежал из номера, крича: — Убийство! Убийство! Вон там, дальше по коридору! На помощь! Он вошел в лифт, где стояли четверо испуганных мужчин со значками на лацканах, где были написаны их имена: Ральф, Арман, Фил и Ларри. Значки также сообщали, что их владельцы рады приветствовать любого, кто взглянул на значок. — Что случилось? — спросил Арман. — Кошмар! Убийство на двенадцатом этаже. — На сексуальной почве? — поинтересовался Ральф, которому было около шестидесяти. — Двое из них любили друг друга. — Но я говорю о сексе, — подчеркнул Ральф. — Вам следует взглянуть на тела. — И Римо со значительным видом ему подмигнул. На первомэтаже Римо вышел, а мужчины остались. Ральф нажал кнопку двенадцатого этажа. Оказавшись в вестибюле с мягкими кожаными креслами, Римо остановился, наслаждаясь весенним солнышком, проникавшим внутрь через большие окна. Растерянный полицейский пытался что-то выяснить у впавшего в истерику портье. — На двенадцатом этаже, — вмешался Римо в разговор. — Все обнаружили четверо мужчин. Убийство на сексуальной почве. У них еще были значки с именами — Ральф, Арман, Фил и Ларри. — А что случилось? — спросил полисмен. — Не знаю. Эти четверо кричали: «Убийство!» Через полтора часа Римо был уже в Кейп-Коде. В этом городе, специально построенном для летнего отдыха, туристский сезон еще не начался. А зимой его населяли люди, обслуживающие курорт и ненавидящие тех, кто мог себе позволить здесь отдыхать. Подъезд к небольшому белому коттеджу с видом на бурлящие воды Атлантики был свободен. Римо нажал на тормоза и пустил машину юзом. Он не любил пользоваться оружием, каждая клеточка его тела протестовала против этого. То, что полицейским экспертам удавалось установить лишь при помощи различных приборов, он со всей остротой ощущал собственными нервами. При таком обостренном восприятии даже сдобренная глютаматом натрия пища вызывала отвращение. Несколько лет назад, когда ему иногда еще хотелось мясного, он отведал гамбургер и угодил в больницу. Обследовавший его терапевт на основе медицинских данных вывел закон, который Римо и без него знал: когда от чего-то отвыкаешь, организм воспринимает это как нечто новое. — У вас нечеловеческая нервная система, — сказал ему тогда врач. — Бред какой-то, — ответил Римо, понимая, что доктор попал в точку. Он съел этот гамбургер не из-за чувства голода, а из-за воспоминания об этом чувстве и на собственной шкуре узнал то, что уже давно известно философам: нельзя дважды войти в один и тот же поток. Римо открыл дверь коттеджа. Он все еще переживал из-за того, что пришлось применить оружие. Посередине комнаты в позе лотоса сидел хрупкий старичок. Его утреннее кимоно золотой парчи ниспадало на пол. Пряди седых волос, словно пучки тонких шелковых нитей, свисали с подбородка и висков. Работал телевизор, и Римо уважительно присел, выжидая, когда очередная серия «Пока Земля вертится» сменится рекламой и он сможет поделиться наболевшим со старцем по имени Чиун. У дальней стены стояли четырнадцать старинных лакированных сундуков. — Отвратительно! — воскликнул Чиун, когда началась реклама. — Они испортили насилием и сексом величайшую драму в мире! — Папочка, — обратился к нему Римо, — мне нехорошо. — А ты делал утром дыхательные упражнения? — Да. — Старался? — Конечно. — Если отвечать на все вопросы «конечно», можно утратить все, чем владеешь, — назидательно заметил Чиун. — Очень часто бывает, что величайшие богатства мира раскачиваются только из-за того, что за ними попросту не следят. Ты один владеешь учением Синанджу, а значит, и могуществом Синанджу. Смотри не потеряй их из-за неправильного дыхания. — Да правильно я дышал, правильно! Просто я применил оружие. Руки с удлиненными пальцами раскрылись, словно указывая на непричастность их владельца к происходящему. — Так чего же ты хочешь от меня? — вопросил Чиун. — Я дарю тебе алмазы, но ты предпочитаешь возиться в грязи. — Я просто хотел поделиться с тобой своим огорчением. — Делись только радостью, а неприятности оставь при себе, — произнес Чиун и перешел на корейский, заговорив о неспособности даже столь великого человека, как мастер Синанджу, превратить грязь в бриллианты, а жалкий бледный кусок свинячьего уха — в нечто достойное. И что остается делать Мастеру, сетовал он, когда неблагодарный ученик является к нему с пригоршней грязи и жалуется, что она не блестит, как бриллиант! — Он хочет поделиться со мной своими чувствами! — продолжал бормотать Чиун уже по-английски. — Разве делятся болью в животе? Я делюсь с тобой мудростью, а ты со мной — желудочной коликой. — Просто у тебя никогда не болел живот, — начал было Римо, но тут возобновился телесериал. В нем и ему подобных «мыльных операх» показывали то же, что и много лет назад, но теперь на экране стали появляться негры, аборты и герои уже не смотрели с нежностью друг на друга, а сразу укладывались в постель. И тем не менее это была все та же тоскливая дребедень, хотя главную роль играл никто иной, как Рэд Рекс, портрет которого с автографом Чиун неизменно всюду возил с собой. За окном проехал пикап бригады дворников. На боку машины развевалось полотнище, объявляющее о юбилейной выставке картин. Чиун хорошо ладил с местным населением, а Римо чувствовал себя чужаком. Чиун сказал, что у него всегда будет такое чувство, пока он не поймет, что его настоящий дом — это Синанджу, крохотная деревушка в Северной Корее, откуда родом Чиун, а не Америка, где родился Римо. — Чтобы понять других, надо прежде всего признать, что они другие, а не ты сам в ином обличье, — говорил Чиун. Уже через неделю после приезда в Кейп-Код он объяснил причину враждебности, которую местные жители всегда испытывали к приезжим. — Их отталкивает не богатство и даже не то, что туристы приезжают в самый хороший сезон. Дело в том, что туристы неизменно говорят «прощай», а каждое расставание — это маленькая смерть. Вот они и не могут позволить себе слишком сильно привязаться к кому-либо, потому что потом их будет ждать боль утраты. Они не столько недолюбливают туристов, сколько боятся их полюбить, потому что иначе им будет больно с ними расставаться. — Папочка, ты не понимаешь американцев. — А что тут понимать? Я знаю, что они не умеют ценить профессионалов-ассасинов, зато у них множество любителей, которые практикуются, когда захотят, и что их величайшие драмы портит какой-то злодей, который мечтает лишь о том, чтобы продать как можно больше стиральных машин. Нечего тут понимать. — Папочка, я видел Синанджу, так что не надо рассказывать мне о чудесах Северной Кореи и принадлежащем лишь тебе клочке неба над бухтой. Видел я ее. Воняет помойкой. Чиун, казалось, был удивлен. — Теперь оказывается, тебе не понравилось. А там ты говорил совсем другое. Сказал, что просто в восторге. — Я в восторге?! Да меня там чуть не убили. И тебя тоже. Я не считал нужным жаловаться, вот и все. — Для тебя это все равно что быть в восторге, — изрек Чиун, и на этом вопрос был закрыт. И вот теперь Римо сидел в ожидают очередной рекламной паузы и глядел в окно. На дороге показался темно-зеленый «шевроле» с нью-йоркскими номерами. Машина ехала со скоростью ровно тридцать пять миль в час — на такой скорости чаще всего засыпают за рулем, но такого ограничения требовал дорожный знак. Так мог ехать только один человек. Припарковавшись, водитель вышел из машины, аккуратно захлопнув дверцу. — Привет, Смитти, — сказал Римо, обращаясь к человеку лет пятидесяти с лимонно-желтым лицом, плотно сжатыми губами и мрачным выражением глаз, которые никогда не оживлялись эмоциями. — Ну? — произнес доктор Харолд В. Смит. — Что — ну? — переспросил Римо, загораживая вход в коттедж. Смит не мог войти так тихо, чтобы не потревожить Чиуна, который смотрел свой дневной сериал: хотя директор был в отличной физической форме, разум не контролировал его походку и он по-западному громко топал ногами. После отъезда Смита Чиун часто жаловался Римо, что тот помешал ему смотреть сериал. И сегодня он особенно не хотел усугублять ситуацию неудовольствием Чиуна — ему было достаточно плохо оттого, что пришлось применить оружие. — Как работа? Все прошло нормально? — Нет, они прикончили меня. — Римо, мне не нужен ваш сарказм. Это было очень важное задание. — Вы хотите сказать, что другие были просто прогулкой? — Я хочу сказать, что если бы дело не удалось, нам пришлось бы закрыть лавочку, а сейчас мы так близки к успеху. — Мы всегда близки к успеху. Уже много лет. Но почему-то так и не добились его. — Мы переживаем полосу неудач, после которой наступит улучшение. Надо только немного подождать. — Чушь, — сказал Римо. Больше десяти лет назад, когда он в Фолкрофте вышел из комы, ему рассказали о возглавляемой доктором Харолдом В. Смитом тайной организации под названием КЮРЕ, цель которой заключалась в том, чтобы заставить конституцию работать, — тогда это была небольшая группа людей, призванных предохранить нацию от анархии и установления полицейского государства. Поначалу Римо поверил им и стал исполнителем-убийцей. Его тренировал Чиун, мастер Синанджу, величайший ассасин в мире. Да, тогда Римо верил всему. Но с тех пор он потерял счет загубленным им жизням, а немногочисленная группа превратилась в огромную сильную организацию. Четверо из мотеля «Бэй-Стейт» тоже были в числе его жертв. Римо протянул Смиту полученные документы. — Хорошо, — похвалил Смит и убрал бумаги во внутренний карман. — Фотографий с них не делали. Вы, кстати, забыли предупредить меня о фотографиях. — Да, но с этих документов фотографии бы не получились. — Что вы имеете в виду? — С них нельзя сделать фотографии, вот и все. — Как вам удалось этого добиться? — Не ваше дело. — Спасибо, — поблагодарил Римо. — Это связано со световыми волнами. Теперь довольны? — сказал Смит. На нем был безупречный серый костюм с накрахмаленной белоснежной сорочкой и каким-то ужасным галстуком, на котором не было ни единого жирного пятнышка. Что ж, Смит не употребляет жиров. Такие люди едят только репу и отварную треску. — Ладно, — проговорил Римо. — Кажется, началась реклама. — Вы что, слышите через стену? — Не ваше дело, — огрызнулся Римо. — Как вам это удается? — Надо уметь слушать тишину. Теперь довольны? Чиун поднялся навстречу Смиту, вытянув руки в знак приветствия. — Приветствую вас, о император Смит! Бесконечны ваша мудрость и доброта! Желаю здравствовать тысячу лет, и пусть ваше царство внушает трепет всему миру! — Благодарю, — отозвался Смит, взглянув на чемоданы. Директор давно отказался от попыток объяснить Чиуну, что он вовсе не император и не только не хочет, чтобы его боялся весь мир, а, напротив, мечтает как можно дольше оставаться в тени. Когда он в последний раз пробовал донести эту мысль до Чиуна, тот сказал, что это право императора — быть известным или оставаться в тени, все зависит от его воли. — Вижу, вы уже собрались. Желаю вам с Римо удачи, а мы увидимся через два месяца. Так? — Вы увидите в нас все то же преклонение перед вашей безграничной мудростью, о император! — изрек Чиун. — Куда мы едем? — спросил Римо. — Вам следовало бы знать. Отправляем вас туда по причине болезни, — ответил Смит. — Куда? И при чем тут болезнь? — Разве ты не помнишь, как плохо чувствовал себя утром? — вмешался Чиун. — Неужели ты так быстро забываешь о плохом самочувствии? — Ах, это! Но ведь все было лишь оттого, что я воспользовался оружием! — Не старайся скрыть боль и прислушивайся к тому, что говорит тебе организм, — заметил Чиун. — Но ведь это случилось только сегодня утром, а сундуки стоят упакованными уже неделю! — воскликнул Римо. — Если вам так хочется попутешествовать, вам следует увидеть Иран. — Не хочу я в ваш дурацкий Иран! Это Чиун только и делает, что твердит о Персии! — Надо же, его память ухудшается прямо на глазах, — обратился Чиун к Смиту. — Даже забыл, как ему понравилось в Синанджу! — Эй, послушай! — перебил Римо. — Желаю приятной поездки, — сказал Смит. — Кажется, реклама кончилась и снова начитается сериал. — Он ничто в сравнении с вашим великолепием, о император Смит! — Спасибо, — проговорил тот, не в силах устоять перед лестью, в которой ассасины из Синанджу практиковались вот уже многие столетия. — Что все-таки происходит? — снова вмешался Римо, но его вопрос остался без ответа. Чиун отвернулся к телевизору, а Смит ушел, унося с собой таксонскую программу — опасную улику, ведущую к тайнам КЮРЕ. По дороге он заехал в центр городка и остановился возле огромной алюминиевой фигуры, которая чем-то очень понравилась ему. А другим казалось, что в ней недостает жизни... не хватает — лучше не скажешь — творческого начала. Но Смиту скульптура показалась просто великолепной, и он подошел поближе, чтобы лучше ее рассмотреть, но увидел лишь яркую вспышку. Осколки металла вонзились в его тело, окрасив окружающий мир в желтый цвет, а потом все почернело. Грохот взрыва услышали в небольшом белом коттедже, который только что покинул Смит. Поскольку как раз началась реклама, Чиун позволил себе комментарии: — Это в честь вашего Четвертого июля? Но если сегодня праздник, то где же множество толстых мамаш с детьми? — Нет, это не праздник, — ответил Римо. — Кстати, а почему ты не сказал Смитти, что он мешает тебе смотреть сериал? — Жаловаться императору?! — в ужасе воскликнул Чиун. — Это твоя забота проследить, чтобы он ушел прежде, чем помешает мне предаваться скромным утехам. Когда мне больше всего нужна была твоя помощь, я ее не получил! — Ты ничего не потерял. Даже если ты не будешь смотреть их в течение пяти лет, и то мало что потеряешь! Рэд Рекс по-прежнему будет носить дурацкий белый халат и пытаться найти философский камень, который научит его, как жить. Но Чиун хранил гробовое молчание. Рекламные ролики сменились очередной мыльной оперой, и он, сложив на груди тонкие пальцы с длинными ногтями, легко, словно опавший лепесток, опустился на ковер. На экране двое главных героев беседовали в постели. В браке друг с другом они не состояли. — Омерзительно! — фыркнул Чиун и продолжал хранить молчание до тех пор, пока не закончилась дневная программа. Тогда-то Римо и узнал, что в городе кто-то был серьезно ранен. Известие принес мальчишка на велосипеде. — Да, — сообщил он, — это был доктор. Из Нью-Йорка. Полицейский сказал, что у него где-то там какой-то санаторий, у него еще такое религиозное название. — Ангел, что ли? — спросил Римо. Мальчик покачал головой. — Ад? Рай? — Точно, Рай, — вспомнил мальчишка.Глава 3
В больнице пахло эфиром и чистотой. В справочной подтвердили, что какой-то человек был доставлен в тяжелом состоянии. Да, он пострадал от взрыва. Жену уже уведомили, а зовут его доктор Харолд Смит. Нет, посещения запрещены, потому что он находится в реанимации. Сестра в справочной была полноватой дамой средних лет. Римо по-мальчишески задорно улыбнулся, сказал, что у нее красивые глаза, взял ее за руку и, словно невзначай, нежно провел кончиками пальцев по внутренней стороне запястья. А потом они смотрели друг другу в глаза и говорили о погоде, о больнице, пока Римо не заметил, что шея женщины начала краснеть. В самой середине рассуждений о наступающем лете она вдруг высказала предположение, что вряд ли кто остановит посетителя, если он наденет белый халат, раз уж визиты в реанимацию запрещены. В прачечной, что в подвале, как раз есть белые халаты, и вход туда никому не возбраняется. Куда же молодой человек уходит? И когда вернется? Ее смена заканчивается в восемь часов, и они могли бы встретиться в мотеле... Или в машине — прямо на автомобильной стоянке. А может, на лестнице? Или в лифте? Дверь в прачечную почему-то была заперта, но Римо легким движением потянул ручку на себя, и дверь распахнулась. Со стороны могло показаться, что он просто открыл незапертую дверь. Римо натянул халат и вышел в коридор — на поиски отделения интенсивной терапии. Поднимаясь в лифте, он оказался в компании двух сестер и рентгенолога. Одна из сестричек одарила его вполне недвусмысленной улыбкой. Интересно, подумал он, почему сейчас, когда он стал так привлекателен для женщин, ему меньше всего хочется воспользоваться своим обаянием? Эх, что можно было бы устроить с его нынешним знанием Синанджу в восемнадцать лет! Смит лежал в кислородной палатке, в нос вели две трубки, голова была забинтована, плотнее всего бинты лежали с левой стороны. Он тяжело дышал, но в организме чувствовалась пульсация, говорящая о борьбе за жизнь. Он обязательно поправится, понял Римо. — Смитти, — тихо позвал он. — Смитти! Смит открыл правый глаз. — Привет, — вымолвил он. — И вам привет! Что произошло? — Не знаю, — ответил Смит. — А где моя одежда? — Вы никуда не идете, — успокоил его Римо, взглянув на трубки, идущие к его лицу. Казалось, Смит стал частью этой кровати со всеми приспособлениями, необходимыми для интенсивной терапии, и любое движение могло лишить его системы жизнеобеспечения. — Я знаю. Просто в кармане пиджака у меня лежала таксоновская программа. — Я достану ее. Но как это случилось? — Видите ли, на площади стояла очень любопытная скульптура. Кажется, с выставки, приуроченной к какому-то юбилею. Я подошел поближе, чтобы ее хорошенько рассмотреть. Она была действительно очень хороша, но вдруг взорвалась. — Похоже, это была ловушка. А вам не кажется, что это как-то связано с теми ребятами из «Бей-Стейт»? — Нет, не может быть. Они были просто кучкой фанатиков, связавшихся с Арнольдом Килтом. Он хотел заработать, а они — устроить революцию. Нет, это была замкнутая группа без каких-либо связей. Вы покончили с ней. — Но они проникли в вашу компьютерную сеть. — Нет, только Килт. Это он нашел революционеров, а не наоборот. — А откуда у него сведения о том, что я упрям, неуравновешен и склонен к идеалистическим иллюзиям? — Из компьютерного банка данных, откуда же еще? — Меня интересует, кто вводил эту информацию. — У компьютера был список лиц, характер которых он должен был проанализировать, и он сам сделал заключение. На основе этого заключения можно будет проследить, как изменился со временем тот или иной человек. Что же касается вас, то вам, возможно, будет интересно узнать, что уже давно, больше десяти лет назад, компьютер дал то же самое заключение по поводу вашего характера. Вы нисколько не изменились. — А Чиуна никто обо мне не расспрашивал? — Нет. А что? — Да так просто, — солгал Римо. — Мы-то с вами знаем, что компьютеры это просто огромные и тупые счетные машины. То есть я хочу сказать, вы меня знаете и, ну, в общем, это просто дурацкие выводы какого-то арифмометра. Я не собираюсь обижаться на глупый компьютер. — Прошу вас, найдите мою одежду и, соответственно, документы. А я хочу отдохнуть. Плохо себя чувствую. — Как насчет обезболивающего? — Я отказался. Вы же знаете, я не могу позволить вводить себе наркотики. — Я знаю, что может помочь. Не так, чтобы очень, но хотя бы немного. Боль — это знак, который подает тело, когда борется за жизнь. — Рука Римо скользнула Смиту под голову, ощутив грубую ткань подушки. Римо едва заметно надавил там, где кончались позвонки и начинался череп. — А теперь дышите медленно, словно заполняя все тело воздухом. Белым воздухом. Вы чувствуете, как белый воздух входит и вас. Он светлый, как солнце. Чувствуете? Чувствуете? — Да, теперь лучше. Спасибо. — Никакой самый расчудесный компьютер не способен на такое, — заметил Римо. Он вышел в коридор, все еще злясь на компьютер, и возле палаты встретил медсестру, которая чем-то напоминала компьютер. Ее халат был накрахмален и отутюжен. На лице застыло сладкое выражение, а улыбка напоминала рекламу зубной пасты. Да, она знает, где находится одежда доктора Смита, который уже спрашивал о ней, что странно, поскольку одежда порвана и вся в крови, а бумажник и деньги ему положили на тумбочку возле кровати, специально чтобы он не волновался. Однако его это не удовлетворило, как будто водительские права и деньги не имеют для него большого значения. Во что бы то ни стало он хотел заполучить одежду, не думая о том, в каком она состоянии. — В следующий раз давайте ему все, о чем он просит, — посоветовал Римо, улыбаясь обворожительной улыбкой и, словно теплым влажным туманом, окутывая медсестру своим мужским обаянием. — Обязательно. Сестра осталась холодна, лишь улыбнулась в ответ быстрой улыбкой — так на улице приветствуют случайного знакомого, с которым не хотят говорить. Но Римо не обратил на это внимания. Все его мысли были заняты Смитом, его одеждой и компьютером, который глубоко его, Римо, оскорбил. Одежда Смита лежала в полиэтиленовом пакете в служебном помещении больницы. — Доктору еще что-нибудь угодно? — поинтересовалась находившаяся там сестра. — Нет, благодарю вас, — ответил Римо. Странно, но сестра возле палаты Смита не назвала его доктором. На лестничной площадке Римо обыскал карманы насквозь пропитанного кровью пиджака. Наконец он нащупал бумагу с дырочками по краям. Вот она, программа. Римо достал документы, чтобы окончательно удостовериться, то ли это, что он искал. Да, вот пометки, сделанные рукой Арнольда Килта на платежной ведомости. Но теперь по краям распечатки шла красная полоса. Значит, с нее сняли копию! Кто-то проник в больницу и сделал копию с этой программы. Выходит, взрыв статуи — отнюдь не несчастный случай. Римо вновь поднялся в палату Смита, но, открыв дверь, остолбенел: палата была пуста. Кровать со всей системой жизнеобеспечения как сквозь землю провалилась. Лишь со стены бессмысленно свешивался шнур с кнопкой вызова медсестры. — Сестра, что с моим пациентом? — обратился Римо к неестественно улыбающейся медсестре, которую только что просил ни в чем не отказывать доктору Смиту. — Его перевели. — Где он? — Налево по коридору. — Сестра указала направление. Рука ее двигалась как-то странно, хотя большинство людей этого бы не заметишь, поскольку не все знают, что даже в простом сгибании пальца задействованы все мышцы. Движение руки вызывает движение всего тела. Но эта рука поднялась так, словно она была прикреплена не к телу, а к стене. Римо, все чувства которого были обострены, сразу это заметил. Может, у сестры поражена центральная нервная система? Только этим можно объяснить, что она не отреагировала на его заигрывания. Римо быстро пошел по коридору, то и дело сдерживая шаг, чтобы не привлекать к себе внимания. Врач, бегущий по больничному коридору, может испугать любого, кто его увидит. Открыв первую же дверь, он увидел кислородную палатку и трубочки, ведущие в нос. Но лицо в ореоле когда-то белокурых волос было все испещрено морщинами. Это была пожилая женщина, доживающая последние дни, а вовсе не доктор Смит. Тут позади Римо возникла «пластиковая» медсестра и, указав на какую-то дверь, произнесла: — Он там. Держа руки на кобуре, в коридоре показались двое идущих вразвалку здоровенных полицейских. Сестра ретировалась к лестнице. — Эй, стойте! — приказал один из полисменов. — Кто вы такой? — Я ищу больного. — И мы тоже. Ваши документы! — Я ищу пациента из отделения интенсивной терапии. Мужчину средних лет. Вы случайно не видели кровать с системой жизнеобеспечения? — Мы хотим знать, кто вы такой! Римо проскользнул между ними и открыл следующую дверь. Снова тяжелый больной, но не Смит. — Эй, вы, мы приказываем вам остановиться! Что вы делаете? Мы полицейские, вы должны подчиниться! Римо заглянул в очередную палату — какой-то ребенок. Опять не Смит. — Мы вас задерживаем! — Чуть позже, — на ходу бросил Римо, открывая новую дверь. Старик. В последней палате лежал человек средних лет, ничем не напоминавший Смита. — Эй, приятель, ты арестован! — крикнул полисмен, задыхаясь от бега. — Отлично, — произнес Римо, не обращая на него внимания. — Прекрасно. Он бросился на поиски медсестры, но лестница была пуста. Он попытался найти другую медсестру — никого. Ничего себе отделение интенсивной терапии! А если кому-нибудь понадобится помощь? Коридор заканчивался металлическими дверями, ведущими в другое отделение. Родильное. Смиту там делать нечего. — Стой, стрелять буду! — задыхаясь, крикнул обливающийся потом полисмен. Его напарник стоял в дальнем конце коридора, прислонившись к стене, и судорожно хватал ртом воздух. И тут Римо увидел лифт. Может, кровать закатили сюда? Он нажал кнопку вызова, и двери открылись. Внутри стояли двое в зеленоватых шапочках и халатах с каталкой. На каталке лежал человек, с головой укрытый простыней. Римо заглянул под простыню, хотя две пары рук в резиновых перчатках изо всех сил пытались его остановить. Голова пациента была забинтована, и двое в зеленых халатах бешено орали, пока Римо не удостоверился, что повязки скрывают не доктора Смита. Полицейский навел на Римо пистолет, но Римо в последний момент сумел поставить его на предохранитель и в тот же момент почувствовал, как полицейский навалился на него сзади, пытаясь повалить на землю. Римо вытолкнул полицейского из лифта и нажал кнопку «вверх». Мужчины в зеленом попытались скрутить его, но оказались прижатыми к мягкой обивке лифта. Лифт полз как черепаха. На каждом этаже Римо останавливался и спрашивал, не видел ли кто-нибудь кровати из отделения интенсивной терапии с мужчиной средних лет. Нет. Спасибо, извините. Один из зеленых халатов вдруг заявил, что он хирург, и потребовал, чтобы его срочно доставили на второй этаж — больному на каталке срочно требуется помощь. И вообще кто такой этот псих? — Тс-с-с, — сказал Римо. — Тише, я занят. Наконец, проверив шестой, седьмой, восьмой, четвертый и третий этажи, они оказались на втором, где Римо выпустил врачей вместе с пациентом. Даже подвал с прачечной был абсолютно пуст. Римо вышел в подземный гараж — туда как раз въезжали полицейские машины с включенными мигалками. Выскочившие из них два полисмена с пистолетами наготове бросились в больницу. Воспользовавшись их машиной, Римо дал газ и выехал на улицы городка. Остальные полицейские машины развернулись и на полном ходу ринулись в погоню. Проломив парапет, Римо вылетел на пляж. Взметнув фонтаны песка, он направил автомобиль прямо в море, намереваясь там выскользнуть из машины и затеряться в волнах. Солоноватая вода приятно облегала тело, ласкала ноги и руки. Ненужный больше белый халат всплыл на поверхность, а Римо, напротив, ушел в глубину; грудь его царапнул морской песок. Своими движениями он напоминал огромную рыбу. Он и плыл некоторое время вдоль берега у самого дна, а когда вынырнул на поверхность, то оказался в семидесяти ярдах к северу от того места, где бросился в воду. Уже стемнело, и он спокойно вышел на пляж. В то месте, где он бросил машину, полицейские вели беспорядочную стрельбу по халату. Увидев стреляющих полицейских и плавающий халат, любители купания на берегу завопили: "Акула! Акула!" Завтра история о том, что в здешних водах видели акулу, обойдет все газеты, и туристический бизнес на Кейп-Коде достигнет небывалой высоты. — Беда, — проговорил Римо, едва оказавшись в скромном белом коттедже. Чиун жестом показал, что ничего страшного не произошло. — Я прощаю тебя за то, что ты опоздал. Если бы я не умел прощать, то просто не смог бы тебя выносить. Я просто воплощенное милосердие, но предупреждаю тебя, персидский шах не будет столь же терпим. Он будет требовать исправной службы, так и знай. — Папочка, мы никуда не едем! — Отдохни, успокойся. Почему ты весь мокрый? — Я сказал: мы никуда не едем. Смит в беде! — В чем дело? — Его ранили. А потом похитили. — Ах, вот оно что! — воскликнул Чиун. — Тогда мы обязаны показать, что Дом Синанджу не намерен это терпеть. Сначала казним его охранников, а потом отправимся в Персию. — У него не было охранников. — Почему же в таком случае тебя удивляют, что с ним случилось несчастье? Этого следовало ожидать. Совершенно очевидно, что он безумен, и даже Дом Синанджу не в силах его спасти. Если помнишь, я уже писал об этом, так что в архивах сохранилась информация о безумном императоре Смите. Не волнуйся, нас никто не станет винить. — Но вся организация оказалась без руководства! — Послушай, ты наемный убийца, а не император, и твое ремесло — убивать, в не царствовать. — Но я вовсе не хочу занять место Смитти! — В таком случае какое тебе дело до того, кто станет императором? — Я беспокоюсь об организации. О «КЮРЕ». — Почему тебя заботит какая-то организация? — Потому что я ее часть! — Все верно, но ты уже сыграл свою роль, и даже лучше, чем можно было ожидать. — Длинные пальцы поднялись вверх, словно подводя черту! — Нет, этого недостаточно! — воскликнул Римо. — Если хочешь, можешь сам ехать в Иран. А я нужен здесь. — Цветок может только цвести. Он не может бросать в землю семена и снимать урожай. Но доводы Чиуна не возымели действия. Как все-таки часто безумие западного мира прорывалось наружу в этом незрелом юнце, и потому Мастер Синанджу решил остаться и проследить за учеником, чтобы тот в своем безумии не причинил себе вреда, растрачивая попусту драгоценные знания, каковые представляло собой учение Синанджу.Глава 4
Когда Римо ушел разыскивать пропавшую одежду, в палату доктора Смита вернулась медсестра. — Вас переводят, — сказала она, и он почувствовал, как кровать плавно покатилась к двери. Вся система жизнеобеспечения двинулась вместе с ней. Судя по всему, это была кровать нового образца, потому что сестра двигала ее легко, словно инвалидную коляску. Через пластиковый верх кислородной палатки лампы в коридоре казались маленькими, затянутыми дымкой лунами. Смит услышал, как открылись и закрылись двери лифта. Кабина пошла вниз. — Сестра, меня будут оперировать? — Нет, — ответил ровный, какой-то механический голос. Смиту и раньше доводилось испытывать страх. Оцепенение перед выброской с парашютом над Францией во время Второй мировой войны, когда он служил в Бюро стратегических служб. Безмолвную панику в бухарестском подвале, когда НКВД обыскивало близлежащие дома, а он находился в обществе профессора, который разрывался между желанием бежать на Запад и надеждой спасти себе жизнь, выдав Смита. Но это был совсем иной страх — тогда кое-что все-таки зависело от него самого. И смерть была бы легкой и быстрой. Но сейчас он был абсолютно беспомощен. Его разум оказался в ловушке собственного тела, искалеченного и причиняющего страдание. Любой случайный прохожий имел больше власти над ним, чем он сам. Он не мог пошевелить левой рукой и полностью отдавал себе отчет, что если попытается приподнять голову, то потеряет сознание. Грудь так болела, словно туда вылили горшок расплавленного свинца, в левом глазу пульсировала боль. Они выехали из лифта и оказались в каком-то подвале. Сестра снова пошла к дверям лифта, а он остался один. Не прошло и двух минут, как она вернулась и снова куда-то его повезла. Они оказались на свежем воздухе, который приятно холодил его тело. У него было ощущение, словно он плывет по сверкающему на солнце озеру, и тут раздался скрип тормозов и вой полицейских сирен. Но все это происходило как бы в отдалении. Он сообразил, что находится в машине с плотно закрытыми дверями, потому что вокруг стало совсем темно. Или он просто потерял способность видеть? И вдруг зажегся свет. Это был самый резкий свет в его жизни — он врывался в забинтованный глаз, как вспышка рыжего пламени. Звук машин исчез, зато он почувствовал запах нефти и услышал звук бьющегося о скалы прибоя. Плечо его словно пылало в огне. — Ну, доктор Смит, вижу, вы страдаете. — Голос напоминал голос сестры и звучал очень ровно, но Смит не видел, откуда он шел. — Да, верно. Но кто вы? И что я здесь делаю? — Вы здесь, чтобы ответить на мои вопросы. — Я все скажу, — отозвался Смит. — Но зачем вы меня сюда привезли? — Мне нужна только правда. — Разве я собирался что-нибудь от вас скрыть, сестра? — Посмотрим. А теперь скажите, кто по национальности Римо? — Кто? — Римо. Ваш агент. Я знаю, Чиун, тот, что постарше, — кореец. Но меня интересует Римо. — Какой Римо? Какой Чиун? Боль была внезапной и такой острой, словно тело прижгли каленым железом. Смит закричал: — Я все скажу! Перестаньте, прошу вас, остановитесь! — Вы помните Римо и Чиуна? — Да, я знаю их! — Отлично. Так кто же Римо по национальности? — Я не знаю, клянусь вам. Он всего-навсего продает нам в санатории «Фолкрофт» страховые полисы. Тело снова пронзила боль, и Смит захлебнулся от собственного крика. — Хорошо, хорошо! Мы часть ЦРУ. Римо, я н Чиун. ЦРУ. Разведывательный центр. Собираем информацию о перевозках, урожаях зерна и... На этот раз ощущение было такое, словно ему вонзили в грудь напильник. Он потерял сознание, но вскоре снова увидел над собой яркий свет. — Хорошо, — продолжал ровный голос. — Начнем все сначала. Теперь я знаю, что ты пытаешься что-то скрыть, и понимаю почему. Но меня интересуете вовсе не вы или ваша организация. Мне не дают покоя Римо и Чиун. Единственное, чего я хочу, — это выжить, но пока они живы, это невозможно. Я мог бы предложить им полноценную замену, возможно, даже лучше. Это я сам. Но взамен вы должны быть посговорчивей. — Хорошо, только прошу вас, не делайте мне больно! — Вы увидите, я очень разумное существо, — сказала сестра. — Мы не можем точно сказать, кто же Римо по национальности. Видите ли, он сирота. — Сирота? — Да. — Что такое сирота? — Это человек, у которого нет родителей. — Но ведь ребенок не может родиться сам по себе, не может сам по себе расти. До года он даже не может стоять на ногах? — Он воспитывался монахинями в приюте. — А где он научился тому, что умеет? — В приюте, — солгал Смит. — Кто же его в приюте учил? — Монахини. На этот раз боль длилась дольше. — Его учитель — Чиун! — завопил Смит. — Тот самый кореец! — Что еще вы можете сказать о Чиуне? — Он Мастер Синанджу, — ответил Смит. — Синанджу? Они учителя? — Нет. — Хороший ответ. Так кто же они? — Наемные убийцы, — ответил Смит. — Синанджу — небольшая деревушка в Корее на границе с Китаем. Это святая святых всех воинских искусств. На протяжении многих веков мастера Синанджу продавали свое мастерство, чтобы поддержать жителей деревни. — Какое мастерство? — Они наемные убийцы и оказывают услуги разным властителям: королям, фараонам, царям, диктаторам, президентам, председателям. Всем время от времени требуется их мастерство. — А могу я воспользоваться услугами Чиуна? — Не знаю. — А в нем есть творческий потенциал? — Не думаю. — А какой вид искусства ему больше всего по душе? — У нас в стране существуют так называемые «мыльные оперы». Это истории, которые показывают днем по телевизору. Я так полагаю, что вы не американец, хотя и говорите без акцента, — сказал Смит. — "Мыльные оперы", говорите? — Да. — А в них заложен творческий потенциал? — Я лично этого не нахожу, — честно признался Смит. — Но ведь способность к творчеству — отличительная черта вашего биологического вида. Умение создавать что-то из ничего при помощи новых идей. — В вашей стране, должно быть, тоже существует какой-то замечательный вид искусства, — заметил Смит. — В каждой стране есть какое-то особое искусство. — Хотите задурить мне мозги? — Да, — поспешно произнес Смит, опасаясь новой волны боли, если он соврет. — В таком случае я тоже вам кое-что скажу. Все отношения между людьми строятся на компромиссе. Знаете, это я создал ту статую на городской площади, которая производила на всех такое отталкивающее впечатление. — Мне она понравилась, — сказал Смит. — Вы говорите правду. — Откуда вы знаете? — Когда человек лжет, его голос меняется. Вы можете этого даже не замечать, а вот я чувствую. — Вы что, проходили подготовку наподобие школы Синанджу? — Нет, но я обладаю знаниями, которые помогают мне проникать в суть вещей. Если бы я обладал творческими способностями, то мог бы вообще ничего не бояться. — Возможно, я смогу вам помочь, — начал Смит и тут впервые до него дошло, кем... или чем была эта медсестра. — А вот теперь вы лжете. Так чем вам понравилась скульптура? — Пропорциональностью и формой. — Но все называли ее безжизненным подражанием Муру. — Мне так не показалось. На мой вкус, в ней достаточно жизни. — Я не был уверен, что вам захочется остановиться, чтобы взглянуть на нее. Вероятность была невелика, но все же стоило попробовать. А что это за распечатка лежала у вас в кармане пиджака? — Платежная ведомость. — На этот раз вы не лжете, но голос у вас как-то дрожит. — Это ведомость, — твердо произнес Смит. — Ладно, неважно. А вы можете приказать Римо убить Чиуна и себя? — Нет. — Впрочем, это не имеет значения. Вы очень мне помогли. — Свет погас, и Смит принялся напряженно всматриваться в темноту с голубой сердцевинкой, которая исчезнет, как только зрачки привыкнут к переходу от света к тьме. Он глубоко дышал, прислушиваясь к шуму волн. Проснулся он в машине, а потом, когда его вновь обступил холодный ночной воздух, почувствовал запах эфира и понял, что он в лифте, идущем вверх. Когда он снова проснулся, ярко светило солнце и рядом находилась обычная сиделка. — Как вы себя чувствуете, доктор Смит? — спросила она. — Вас приехала навестить ваша жена. Мы так вчера испугались за вас! Где вы были? — А вы разве не знаете? — Нет, — ответила сестра. — Я буду... — начал Смит. Он прекрасно знал, что у раненых бывают галлюцинации. Ночью он готов был поклясться, что эта сестра — робот, единственная цель которого — убийство Римо и Чиуна. А на самом деле Смит спокойно лежит в своей палате, сестра сидит рядом, палата пахнет свежей краской и чистотой. Он улыбнулся и снова произнес: — Я буду... — Ты обязательно будешь, — сказала сестра, и голос ее прозвучал ровно, словно говорил автомат. — О Боже! — воскликнул Смит и потерял сознание. Тем временем Римо боролся с дурными предчувствиями. Если Смита похитили, то кто же управляет конторой? Когда они подъехали к зданию санатория «Фолкрофт», он решил задать этот вопрос Чиуну. У ворот не было усиленной охраны — как всегда, дежурил один полицейский из отставников, который потребовал у Римо пропуск. — Обойдешься, — бросил Римо. — Ну и черт с тобой, — произнес страж фолкрофтских порот и отвернулся к черно-белому телевизору. Чиун пожаловался Римо на то, что пропускает очередной сериал. — Так кто же теперь следит здесь за всем? — обратился Римо к Чиуну, когда они вошли на территорию старинного поместья с просторными газонами и зелеными лужайками. Однажды, когда над КЮРЕ нависла угроза, Римо уже пришлось тут побывать, но сейчас положение Фолкрофта было еще более уязвимым. — Я знаю только то, что лишен возможности следить за происходящим в моем сериале. А за чем следят другие, меня не касается. — Странно, как здесь все изменилось. Даже стены кажутся уже не такими внушительными. — Детям всегда кажется, что дверные звонки висят слишком высоко, — назидательно изрек Чиун. — Знаешь, — начал Римо, глядя на старинные кирпичные здания, густо заросшие плющом, — я сам толком не знаю, чего ищу. — Но узнаешь, что узнаешь, как только увидишь, — договорил за него Чиун. — Да, ты прав. — Ты никогда не сможешь это узнать. Нельзя найти того, чего не знаешь. Они вошли в большое старинное здание, где находился спортивный зал. Здесь Римо впервые встретил Чиуна, здесь начал изучать основы Синанджу. Теперь на полу лежали маты, были установлены баскетбольные кольца н спортивные снаряды. — Когда-то я считал, что оружие и большие отряды людей представляют собой значительную силу, — выговорил Римо. — И еще ел мясо, — добавил Чиун. — От этого было труднее всего отказаться. Помню, бифштекс мне во сне снился. Я еще помню, как меня поразило, когда ты рукой разбил деревянный брусок. Я хочу сказать, всего лишь какой-то деревянный брусок, а мне это показалось удивительным. Знаешь, тогда я не понимал и половины из того, что ты мне говорил. — Тогда? — переспросил Чиун со смешком. — Только тогда? — Конечно, тогда. — Так вот, значит, в чем причина, что мы все ходим вокруг да около и даже не знаем, чего ищем. Послушай, Римо, ты доставляешь мне одни волнения. — А что именно тебя раздражает? — ехидно поинтересовался Римо. В дальнем конце зала занимались какие-то люди, судя по всему, сотрудники. Они трудились что есть сил, делая упражнения, которые абсолютно исключали друг друга, так что тренирующиеся просто зря изматывали себя, вместо того чтобы наращивать телесную мощь. — Неужели я был так же плох, папочка? — спросил Римо. — Еще хуже. Ты употреблял алкоголь, ел мясо, яростно махал руками и к тому же был корыстен и высокомерен. — Да... Но с тех пор я сильно изменился. — Перестал есть мясо и употреблять алкоголь. По дороге к кабинету Смита Римо рассказал Чиуну о происшествии в больнице. — А эта сестра, — спросил Чиун, — она напомнила тебе кого-то, с кем ты встречался прежде? — Нет. — Ты сконцентрировался, когда увидел ее? Римо помолчал. — Нет. Я думал о кое-какой информации, которую выдал компьютер. — Что ж, поживем — увидим. — Что увидим? — Еще не знаю. Но мы обязательно узнаем. Узнаем потому, что не будем искать. Просто позволим произойти тому, что должно произойти. — Это не самое главное, папочка. Вся организация может оказаться под угрозой. — Ошибаешься, — ответил Чиун. — Главное — твоя жизнь. Пусть проблемы организации сама организация и решает. Если ей не суждено выжить, значит, она погибнет. Ты когда-нибудь слышал о вождях ацтеков? Где они теперь? Где цари? Где фараоны? Их нет. А Дом Синанджу стоит, потому что никогда не вдается в чужие проблемы. — Папочка, но ведь это моя работы! — воскликнул Римо. Секретарша Смита сказала, что его нет. — Ему никто не звонил? — поинтересовался Римо. — Прошу меня извинить, сэр, но должна сказать, что это вас не касается. Он в больнице на Кейп-Коде, так что можете попробовать с ним связаться. Он сказал мне, что некоторые вопросы он в состоянии решить и по телефону, так что, если хотите... — Когда вы с ним говорили? — перебил Римо. — Сегодня утром. — Что? — Прости его, дитя! — вмешался Чиун. — Он не ведает, что творит. Римо позвонил в больницу. Все верно, прошлой ночью вышло недоразумение, но Кейп-Кодская больница никакой ответственности в данном случае не несет, да и пациент нежелает огласки. Римо с Чиуном подъехали к больнице во второй половине дня, и Римо объяснил корейцу, что не может войти внутрь из опасения, что его узнают. Вчера он вроде бы как убегал от полиции. — Зачем же ты убегал от полиции? Может, ты хочешь стать не только императором, но и вором? — Я не могу тебе этого объяснить, — сказал Римо. Дождавшись темноты, они проникли в больницу через подвал и поднялись по лестнице к палате Смита. Дежурила та же сестра. — Я хотел бы с вами поговорить, — обратился к ней Римо. — Доктор Смит сейчас вас примет, — ответила она. — Стоп! — воскликнул Чиун. — Ни шагу! Держись подальше от этой сестры! — Старикан помнит меня, — заявила вдруг сестра. — Косметика и женская грудь не смогли обмануть его. — В чем дело? — не понял Римо. — Если вы желаете увидеть доктора Смита, можете войти, — предложила сестра. — Римо, это вы? — послышался из палаты голос доктора Смита. — Я пошел, — произнес Римо, но почувствовал на спине цепкие пальцы Чиуна. Он попытался вырваться, но Чиун держал крепко, так что в конце концов Римо поскользнулся и шлепнулся на натертый мастикой пол. Он успел заметить, как сестра было двинулась на них, по Чиун словно ждал этого, двигаясь по кругу со свойственной ему обманчивой медлительностью и делая едва заметные обманные движения своими длинными пальцами. Медсестра тоже кружила на месте. Римо заметил, что она хромает. — Боже мой, — ровным механическим голосом сказала сестра. — Я тебя помню. Ну вот мы и встретились, идиот. По-корейски Чиун приказал Римо присоединиться к нему. Из-за какой-то сестры? Мастеру Синанджу требуется помощь, чтобы разобраться с какой-то медсестрой? Римо встал напротив Чиуна и тоже принялся двигаться по кругу, так что сестра оказалась зажатой между ними. — Может, когда-нибудь ты поможешь мне в сражении с паралитиком, — съязвил Римо. — Не шути. Она может с одинаковым успехом двигаться как вперед, так и назад, во много раз превосходя человека в сноровке. — Да, меня отлично запрограммировали, — откликнулась сестра. — Но все же боюсь, что не смогу повторить кое-какие из ваших движений. — Кто вы? — спросил Римо. — Лучше задать вопрос «что», — произнес Чиун и по-корейски приказал Римо не отвлекаться. Голова сестры перевернулась на сто восемьдесят градусов, как башня танка, и теперь с улыбкой смотрела на Римо; подбородок ее находился точно над позвоночником. — Ого, — только и вымолвил Римо. — Я вижу, и ты меня вспомнил, — заметила сестра. — На вашем месте я сейчас не стала бы ввязываться в бой. Это может привести к уничтожению Смита. Немедленному уничтожению. — Римо! — позвал Смит. — Кто там с вами? — Не двигайтесь, умоляю вас, о император! Мы пытаемся спасти вам жизнь, — крикнул Чиун. — Кто-то охотится за вами, — слабым голосом выговорил Смит. — Мне кажется, это мистер Гордонс. — Вы нам очень помогли, — пробормотал Римо. — Похоже, вы попались, идиот и сирота, — сказала сестра. — Что там происходит? — что есть сил крикнул доктор Смит. — Примите две таблетки аспирина, а утром позвоните мне! — крикнул Римо в ответ. — Вероятность того, что вы войдете к Смиту, была очень велика. Почему же вы не вошли? — поинтересовалась сестра. — Римо, молчи, — предупредил Чиун. — Давай прикончим его, — предложил Римо. — Нет, — отрезал Чиун. — Вижу, у тебя мозги шевелятся лучше, идиот, — заметила сестра. — Чтобы это понять, большого ума не надо, — ответствовал Чиун. — Итак, чего же ты хочешь? — Вашей гибели! — Зачем тебе это надо? — спросил Чиун. — Вы представляете для меня угрозу. — Земля велика. Мы вполне могли бы ужиться на ней. — Я здесь не для того, чтобы делить с кем-то землю, а для того, чтобы выжить! Ты и твой бледнолицый помощник — вот сила, которую я должен стереть с лица земли. Пока они говорили, в коридоре показалась еще одна сестра. Она прошествовала мимо них и преспокойно вошла в палату Смита. Римо посмотрел ей вслед. Через мгновение она вышла и двинулась прочь по коридору. — Вот видите, теперь вы можете войти, — ровным голосом произнесла сестра, зажатая между Римо и Чиуном. — Путь свободен. — Римо, не смей подходить к двери! — предостерег Чиун. — Почему вы так мечтаете нас уничтожить? — обратился он к сестре. — Потому что вы представляете собой традицию, которая существует на протяжении многих веков. Я прав? — Верно, — согласился Чиун. — Так что существует вероятность, что она будет продолжаться и впредь. Я понял, что мог бы пережить любую страну, достаточно только исчезнуть на некоторое время, а потом появиться, когда она уже будет не той, что была. Но вы, люди из Синанджу, будете существовать вечно. Так что лучше нам встретиться сейчас, иначе существует опасность встретиться с вашими потомками столетия спустя. — Пусть твои транзисторы на это даже не рассчитывают, — произнес Римо и приготовился нанести удар. Он готов был разорвать это существо на части. Но в данном случае было бессмысленно пытаться повредить сердце или мозг: жизненные центры робота могли располагаться где угодно. В прошлый раз они находились у него в животе, теперь могли оказаться под колпаком медицинской сестры. Или в ее белых туфлях. — Стой! — приказал Чиун. — Иначе Смит погибнет. — Он знает, — усмехнулась сестра. — Что у вас происходит? — снова крикнул Смит. — Что ты там устроила, несчастная машина? — строго спросил Чиун. — Сами догадайтесь. А теперь я ухожу. Но помните, я все равно уничтожу вас! Прощайте. — Прощай, ничтожество, и послушай, что я тебе скажу. Творения рук человеческих исчезают без следа, но человек продолжает жить. — Я принадлежу к новому поколению вещей. Озадаченный, Римо наблюдал, как сестра плавно двинулась к выходу. — Хорошо, что ты научился слушаться, — заметил Чиун. — Так что же все-таки происходит? — воскликнул Римо. — Прежде всего скажи мне, как был ранен император Смит. — Скульптура взорвалась, — ответил Римо. — Значит, взрыв. — Чиун подошел ближе к дверям палаты и обратился к Смиту: — Там, внутри, что-нибудь изменилось? — Нет, — ответил Смит. — А в чем дело? — Я чувствую какой-то запах. — Запах свежей краски, — подсказал Смит. — Вся палата покрашена? — Да. — За этой краской что-то скрывается. — Но в чем дело? — не унимался Смит. — Ничего страшного. Спокойно поправляйтесь. Только не выходите из палаты, пока мы не дадим сигнал, что опасность миновала. — Войдите сюда и толком все объясните, — попросил Смит. — Что за манера кричать через дверь? — К сожалению, это невозможно, о император, — ответил Чиун. — Вы в западне. И я полагаю, что это лишенное воображения существо приготовило то же, что в прошлый раз. — Но я здесь не вижу никакой статуи, — отозвался Смит. — Зато там существуют стены — это и есть взрывное устройство. И если бы мы вошли, я уверен, что и вы, и ваши преданные слуги были бы тяжело ранены, возможно, даже мертвы. — Господи, что же нам делать? — спросил Смит. — Выздоравливайте и не покидайте палату. Боюсь, если вы попытаетесь это сделать, то устройство сработает. Не знаю, как уж оно устроено, но уверен, что прогремит взрыв. За краской скрыта смерть, глядящая на вас со всех четырех сторон. — Потолок тоже покрашен, — уточнил Смит. — Значит, с пяти. — Можно позвать саперов и обезвредить его, — предложил Смит. — Они могут случайно что-то задеть, и все взлетит на воздух. Поправляйтесь. Когда придет время, я покажу вам, как покинуть эту палату. — Что вы собираетесь делать? — Надеемся спасти вас с помощью доступного нам мастерства, о всемилостивейший император. — Откуда мне было знать, что я имею дело с мистером Гордонсом? — сказал Римо, когда они с Чиуном пошли к выходу. — Я думал, что после прошлого раза он покоится где-то на свалке. Спускаясь по лестнице в неведении, что ему следует искать, Римо почувствовал старое, давно забытое чувство: ему было страшно.Глава 5
Доктор Роберт Колдуэлл не был алкоголиком. Разве алкоголик ушел бы из бара, оставив там недопитый стакан? Разве мог бы алкоголик не пить три, а порой и четыре дня подряд? И потом, разве мог бы алкоголик закончить медицинский институт? И мог ли алкоголик разложить на лотках снабженный бирками мозг четырех пострадавших, как это сделал доктор Колдуэлл? Он вовсе не был алкоголиком, просто больничная администрация была настроена против него. А такое любого может до запоя довести. Если бы он был алкоголиком, то не смог бы получить сумму, составляющую его годовой доход, только за то, что объяснил кое-какие вещи одному человеку. А ведь тот пришел именно к нему. Значит, слышал о нем. Даже мертвецки пьяный, доктор Роберт Колдуэлл был гораздо лучшим нейрохирургом, чем иные трезвые костоправы. Но пьющих хирургов осудили еще в викторианскую эпоху. Хотя доктор Колдуэлл часто, выпивши, проводил более успешные операции, чем в трезвом состоянии. Только как объяснить это тупоголовой администрации? Лицемеры проклятые! Да и коллеги тоже ополчились против него, а один молодой врач просто вытолкал его из операционной! Самым настоящим образом! Доктор Колдуэлл вошел в дом на задворках Хьюстон-стрит в Нью-Йорке. Конечно, не больница, но это и не нужно. Тот человек платил ему за ум. За опыт. За интуицию, наконец. Ему вовсе не нужна была операция. Если бы ему требовалась операция, тогда другое дело. Но для того, что он задумал, сойдет и чердак. Тут вовсе не требуется стерильность. Четырем лоткам с мозгами немного пыли совсем не повредит. Мозги так грубо вынули из черепов, что невозможно было отличить лобовые доли от мозжечка, а теперь они и вовсе превратились в месиво. Поэтому он уложил их в лотки и прикрыл мешковиной. Вообще-то сначала он хотел убрать их в холодильник, но это не имело особого значение, вот он и забыл, где именно собирался их хранить. Ну и что? Они и без того превратились в месиво. Когда же он заметил через грязные окна чердака первые лучи света, то понял, что проспал на них всю ночь, как на подушке. Что ж, с кем не бывает! Но он тут же убрал их в холодильник... Непрофессионалу и невдомек, какие они живучие, эти мозги. Он просто ничего не скажет заказчику, вот и все. Доктор Колдуэлл был рад, что успел с утра немного принять. Такая мука — подниматься по ступенькам! Если бы он не пропустил эти пару стаканов, он, может, вообще не стал бы сюда карабкаться. Но вот он уже поднялся на свой чердак и стоял в нескольких шагах от собственной двери. Шаря по карманам в поисках ключа, он случайно облокотился на дверь. Она оказалась незаперта. Доктор дернул за выключатель, и три голые лампочки под потолком озарили комнату желтым светом, от которого резало глаза. В комнате не было ничего, кроме холодильника, рабочего стола и учебников. Все было готово к сегодняшней встрече. Доктор захлопнул за собой дверь и подошел к холодильнику. Внутри стояли четыре лотка, и на каждом лежала серовато-беловатая масса, напоминающая сдувшийся мячик с какими-то наростами. Когда он переносил их к столу возле стены, они блестели под резким светом ламп. Заказчик снабдил каждый образчик ярлыком, но доктор Колдуэлл их перепутал. Впрочем, разве это имеет значение? Какая разница между мозгами певца, художника, скульптора или танцора? Хорошо бы немного выпить, прежде чем приниматься за работу. В конце концов, он только что оставил в кабаке недопитый стакан. А в комнатушке стояли целых три ящика ржаного виски. Если бы доктор Колдуэлл был алкоголиком, он бы ни за что не променял эти бутылки на какой-то кабак, а остался бы у себя на чердаке и напился бы до беспамятства. Но он все же пошел в кабак, как серьезный человек, и даже умудрился не допить свое виски. Он достал из холодильника стакан и вымыл его в стоявшем здесь же огромном тазу. А алкоголик выпил бы прямо из бутылки. Когда появился заказчик, он уже чувствовал себя вполне комфортно. Под мышкой клиент держал форму медсестры. Доктор Колдуэлл предложил ему выпить, но тот отказался. Это был суровый человек лет тридцати с небольшим; у него были очень голубые глаза и каштановые волосы, уложенные с необычайной аккуратностью. — Что ж, рад, что вы на это способны, мистер Гордонс, — произнес доктор Колдуэлл. — А знаете, вашим именем назван джин, хе-хе. — Неверно, — ответил мистер Гордонс. — Это меня назвали в честь джина. Нас всех так назвали, но моя система оказалась наиболее приспособленной к жизни. — Да, порой родители наносят детям непоправимый ущерб. — Мои родители — все вы. Вся человеческая наука. — Весьма благородное суждение, — заметил доктор Колдуэлл. — Не хотите ли выпить? — Нет. Я хочу получить оплаченную мною работу. — И довольно щедро оплаченную, — подхватил Колдуэлл, поднимая стакан. — Отлично оплаченную! За вашу щедрость, сэр. За мистера Гордонса! — Вы сделали, что я просил? — В целом, я получил необходимые ориентиры, но мог бы получить и более точные характеристики. — Какого рода? — Конкретно то, что вы хотите от этих мозгов. — Но я уже все сказал вам в прошлый раз! — А еще вы сказали — я это хорошо помню, — что это, возможно, не понадобится. Я точно помню, — повторил доктор Колдуэлл и подлил себе еще немного виски. Что он действительно ненавидел, так это когда люди часто меняют свое решение. Ненавидел. С такими без выпивки не разберешься. — Я лишь сказал, что ваши услуги не будут играть столь решающего значения, если удастся некий задуманный много план. Но он не удался. Провалился. — Господи! Вам лучше выпить. Я знаю, как это бывает. Но от виски вам станет легче. — Нет, спасибо. Вы сделали то, о чем я просил? — Боюсь, в прошлый раз вы не все так четко сформулировали, — заявил доктор Колдуэлл. Ему становилось все труднее стоять. Неужели мистер Гордонс никогда не устает? Доктор уселся на стол, опершись на левую руку. Вот несчастье-то — он попал в один из лотков с мозгами! Ничего, все в порядке. Мозги не пострадали. Он заверил Мистера Гордонса, что мозги гораздо крепче, чем может подумать не разбирающийся в этом деле человек. Хотя чертовски липкие, не так ли? — Я дал вам четыре образца мозгов, и тогда затылочные, теменные, височные и передние доли были абсолютно целы. — Точно, — ответил доктор Колдуэлл. Ему нужны лекции этого шута, как рыбке зонтик. — И я особенно осторожно обращался с затылочными долями, которые, как известно, являются местом возникновения мысли. — Прекрасно, — воскликнул доктор Колдуэлл. — Просто прекрасно! Вы так хорошо знаете медицинскую терминологию. Неужели у вас нет медицинского образования? — В меня ввели курс медицины. — Хе-хе, вы говорите, как компьютер. — В некотором роде. Но не такой жизнеспособный, как мне бы хотелось. — Мы все испытываем сходные чувства! — воскликнул доктор Колдуэлл и выпил за это. — Так вам удалось выделить ту часть мозга, которая обладает наибольшим творческим потенциалом? Когда мы ее выделим, то сможем перевести электрохимический сигнал человеческого тела в электронные сигналы, воспринимаемые мною. Но нам понадобятся для этого живые люди. — Блестяще, — обрадовался доктор Колдуэлл. — Позвольте выпить за ваш талант! — Вы это сделали? — Нет, — признался доктор Колдуэлл. — Почему? — Боюсь, у нас недостаточно научный подход. — Я готов выслушать ваши предложения. — Давайте пойдем в бар и обсудим это за стаканчиком виски. — Я не уподобляю спиртного, а вам уже хватит. — Хорошо, буду с вами откровенен. Я согласился взяться за дело, поскольку думал, что смогу вам помочь. Но вы сами не оказали мне достаточного содействия. — В каком смысле? — поинтересовался мистер Гордонс. — Мне нужна более подробная информация. Вы были со мною недостаточно откровенны. — При нормальных условиях я не способен на ложь. — В таком случае вам нужен психоаналитик. Психоаналитик! Человек не в состоянии говорить только правду! Это невозможно. Благодарю, что пришли, но ваш случай безнадежен, и, честно говоря, мне сейчас нужен стакан виски гораздо больше, чем неизлечимый больной. Мне всегда достаются безнадежные случаи. Они уже, считай, на том свете — так отдайте их старине Колдуэллу. Не удивительно, что я вынужден пить. Знаете ли вы, скольких родственников я известил, что их близкие не перенесли операции? — Нет, не знаю. — Целую кучу. По моим подсчетам, я проинформировал о смерти родных больше, чем все остальные врачи в больнице, вместе взятые. Больше, чем все остальные врачи. Даже чем те, что имеют дело с раком. А знаете почему? — Догадываюсь. — Так я вам скажу. Больные у меня хреновые. И опухоли у них оказываются совсем не такими, какие показывает рентген. И мне всегда попадались мозги, которые только с виду казались нормальными, а на самом деле были совсем не нормальные, а тем временем сестры то и дело подло наговаривали на меня, будто я пью. Мазкие твари. Из-за этого мне и стали подсовывать безнадежных больных. Скидывать самые тяжелые случаи. А вот теперь еще один — вы. — Я сказал, что обычно не способен на ложь, но в моем случае это не психическая болезнь, а научный факт. Чтобы быть хорошим лгуном, требуется большая изобретательность. Вот я и ищу изобретательность, или способность к творчеству. — Вы желаете стать творческой личностью, — произнес доктор Колдуэлл, мрачно наполняя стакан. И как можно не пить, когда тебя окружают одни идиоты! — Тогда вам надо в Голливуд. А ко мне стоит обращаться, только если вам потребуется самый лучший на свете нейрохирург. Так что вам, черт побери, от меня надо? — Я надеялся, что вы сможете выделить ту часть головного мозга, которая является источником творческих способностей. — Это действительно затылочная доля. Но творческие волны не передаются на расстояние. Только импульсы, не связанные с творчеством. — Доктор Колдуэлл сполз со стола. В одной руке он сжимал бутылку ржаного виски, в другой — стакан. — Вам нужна безупречная нейрохирургия? Тогда вот он я! Но только не приставайте ко мне с этой вашей чепухой относительно творчества! Я всего лишь нейрохирург. Пол почему-то оказался скользким, и доктор Колдуэлл потерял равновесие. Оказавшись внизу, он попытался разглядеть, на чем же это он поскользнулся, но так и не смог ничего найти. Он снова встал на ноги, причем довольно легко. Правда, ему помог мистер Гордонс. Сильный, черт! Хотя сумасшедшие всегда отличаются недюжинной силой. И почему ему всегда попадаются какие-то чудаки? Этот даже начал рассказывать историю своей жизни. Оказывается, мистер Гордонс родился два года назад. Два года назад? Да. Отлично. За это следует выпить. Парень двух лет от роду, который выглядит на все тридцать пять и, словно перышко, поднимает блестящих нейрохирургов. Ну, родился не в полном смысле слова. Что ж, прекрасно. Может, это было непорочное зачатие? Нет, это не так. Хотя помещение, где он появился на свет, было тщательно очищено от пыли и всяческих микробов. Он был одним из целого поколения космических продуктов. Машиной, созданной для работы в открытом космосе. Мистер Гордонс оказался андроидом. Он был лучшим из всех, созданных в космической лаборатории. Его изобретательница была блестящим ученым, хотя ей и не удалось создать поистине творческую машину, которая умела бы сама принимать решения в нестандартной ситуации. Но она сделала все, что могла. Создала мистера Гордонса — машину, способную выжить в любых условиях. Он не обладал творческим потенциалом, зато умел найти выход из любой ситуации — лишь бы выжить. Он мог изменять внешность, функции. Ради того, чтобы выжить, был способен на все. У его изобретательницы тоже были проблемы со спиртным, и она называла все свои космические изобретения в честь любимых алкогольных напитков. Отсюда и имя «мистер Гордонс». Иногда он, правда, называл себя мистер Ригал, но это непринципиально. В какой-то момент выяснилось, что если он останется в лаборатории, где его изобрели, то погибнет. И тогда он ушел. Единственную угрозу для него представляли два человеческих существа, которые сотрут его с лица земли, если он сам не сумеет их уничтожить. Для этого мистеру Гордонсу и требовалось умение творить. Понял ли его доктор Колдуэлл? — Что вы хотели сказать своей фразой «тоже проблемы со спиртным»? — Вы алкоголик. — Что вы знаете о жизни? Вы всего лишь машина. Эй, не утомляйте меня. Вам нужен какой-нибудь агент из Голливуда, но только не я. И тут произошло нечто странное. Доктор Колдуэлл обнаружил, что оказался в холодильнике один на один с мозгами. Стало холодно, но он не имел ничего против. У него была с собой бутылочка, к тому же страшно хотелось спать. Просто невозможно, как его вдруг поклонило в сон.Глава 6
Римо медленно вытягивал вперед руки, продвигая их все дальше и дальше. Одновременно он все шире раздвигал ноги, все глубже н глубже заполнял легкие воздухом и наконец, в момент наивысшего напряжения, остановился, застыл, словно яркий луч света в царстве тьмы. Ему казалось, будто он поднимается над матом, на котором только что лежал лицом вниз, над комнатой в мотеле города Бурвелла в штате Небраска. Он был один на один с истинным светом, светом жизни, — один. Если бы в этот момент в окно номера заглянул какой-нибудь случайный прохожий, то увидел бы лежащего на мате мужчину с раскинутыми в стороны руками н ногами, причем вытянутыми дальше, чем это может сделать обычный человек. Еще он увидел бы, что мужчина лежит совершенно неподвижно. И прошел бы мимо, так и не узнав, свидетелем какого уникального упражнения он стал. Потому что Римо лежал так почти полчаса, и пульс его замедлился до минимума — такой бывает только у трупа. Даже кровь его текла медленнее, а сердце находилось на грани остановки. Свет завладел им целиком, он весь превратился в свет, а затем начал потихоньку выпускать его из себя. Очень-очень медленно. Сначала из пальцев рук, затем из пальцев ног, потом из всех органов его тела свет начал постепенно возвращаться во вселенную, покидая его плечи, голову, сердце. Быстрым движением Римо встал на ноги — дыхание его полностью восстановилось. Чиун сидел у телевизора. Чтобы он не пропускал любимых сериалов, КЮРЕ снабдила его специальной записывающей видеосистемой, так что теперь он мог смотреть свои «мыльные оперы» по шесть часов кряду, хотя и жаловался потом на царившие в них насилие и безнравственность. Сейчас он просматривал записи передач, которые пропустил из-за поездки в Фолкрофт. Чиун сел к телевизору на рассвете, чтобы в одиннадцать перейти к просмотру текущих серий. — Отвратительно, — произнес он, когда Варна Халтингтон обратилась с непристойным предложением к доктору Брюсу Эндрюсу, хотя и знала, что он женат на Алисе Фримантл, ее собственной племяннице, которую когда-то изнасиловал бывший глава Универсальной Реалистической Церкви Дамиен Плестер и которая теперь находилась в сомнениях относительно того, стоит ли ей делать аборт. Насколько помнил Римо, она обдумывала этот вопрос с прошлого марта, и сейчас у нее уже должен был бы родиться нормальный, доношенный четырнадцатимесячный младенец весом от сорока до пятидесяти фунтов. — Какая испорченность нравов, какое вырождение! Отвратительно! — принялся возмущаться Чиун, когда началась реклама. — Тогда почему бы тебе не перестать это смотреть? — Потому что когда-то давно ты обещал убрать всю эту грязь из моих дневных сериалов, и я поверил тебе. Вот с тех пор я и жду, хотя и без особой надежды на успех, что ты исполнишь свое обещание. — Постой, да я никогда... — но Римо тут же оборвал себя. У него было всего сорок четыре секунды, чтобы поговорить с Чиуном, и он предпочитал обсудить проблему распада организации, ловушку, в которой оказался Смит, и перспективы выхода из создавшегося положения. — А почему мы приехали в Бурвелл в Небраске? — спросил он. — Мы должны напасть на эту машину. — Но как же мы сделаем это, находясь в Бурвелле? Он что, здесь? — Конечно, нет. Потому-то мы и приехали сюда. — А не кажется ли тебе, что нам следовало бы отправиться туда, где находится он? — А где он? — поинтересовался Чиун. — Не знаю. — Тогда как же мы можем отправиться туда? На экране снова появилась Ванда Халтингтон, продолжавшая добиваться от доктора Эндрюса близости, а заодно и отчета о душевном состоянии его жены Алисы — Ванду интересовало, собирается ли она все-таки делать аборт. Некоторое время они бурно обсуждали этот вопрос, а затем Ванда положила руки на плечи доктору Эндрюсу, что означало переход к половому акту и конец эпизода. — Так как же мы все-таки отыщем его? — спросил Римо. — Разве тебя не было со мной в больнице? Разве ты сам не слышал все собственными ушами? — Конечно, я все слышал. Он обругал нас, а мы в ответ обругали его. — Тебе даны все ориентиры, а ты так ничего и не видишь! — заметил Чиун. — Это он спешит, а не мы, поэтому он должен напасть на нас первым. — Но он таким образом получает инициативу! — Вовсе нет. — Но почему? — Потому что он не знает, где мы находимся. — Ну и что? — Значит, он должен нас найти. — Не думаю, что ему это удастся. — Именно так. Поэтому он должен сделать что-то чтобы нас привлечь. И тем самым он обнаружит собственное место нахождение. — А мы снова попадемся к нему в ловушку, — сказал Римо и принялся ждать, когда кончится новый эпизод. На этот раз непристойное предложение исходило от Катрин и было обращено к доктору Дрейку Марлену, женатому, насколько ей было известно, на Нэнси Уитком, которую никто не изнасиловал, но которая тем не менее размышляла, стоит ли ей сделать аборт, поскольку состояла в интимной связи с собственным психоаналитиком. Дождавшись рекламы, Римо спросил: — Так почему временной фактор важнее для него, а не для нас? Я хочу сказать, что металл и транзисторы долговечнее плоти. — Если бы ты внимательно слушал, что я говорил в больнице, то понял бы, что я вложил ему в голову одну мысль, которую он легко воспринял, потому что она верна. — Я не уловил тогда никакой мысли. — Человек долговечнее любого творения собственных рук. — Но ведь это не так. Взять хотя бы надгробия. — Ну, и что надгробия? Где могилы скифов или кельтских племен? Все они давно стерты с лица земли, а персы продолжают существовать, и ирландцы процветают. — А пирамиды? — Они постепенно разрушаются, а египтяне живут. А вспомни Стену плача в Израиле! Это все, что осталось от величайшего храма. Но посмотри, как себя чувствуют новые жители этой страны! Нет, человек постоянно обновляется, а вещи умирают. И робот это понял. Он знал, что Дом Синанджу переходит от мастера к мастеру и останется по-прежнему полон жизни и сил, когда все шестеренки мистера Гордонса заржавеют. Поэтому именно он должен попытаться уничтожить нас, а не наоборот. — Почему же он не тронул меня в больнице? Когда был переодет медсестрой и легко мог меня устранить? — Должно быть, решил, что ты начеку. А это означает, что даже самые совершенные электронные системы способны на ошибку. А может, он не знал, что станет делать один из нас, если другой погибнет. Похоже, он хочет расправиться одновременно с нами обоими, потому и заминировал палату, где лежит Смит. — Вот еще одна проблема — Смитти. — В мире есть и другие императоры. — Я почему-то предан именно этому. — Дом Синанджу славится своей преданностью. Но преданность — это одно, а глупость — совсем другое. Императоров много, а мы одни. И мы должны хранить верность многим вещам. И прежде всего Синанджу, хотя ты этого еще как следует не осознал. Кстати, ты должен быть предан Синанджу больше, чем кто-либо другой, поскольку однажды ты станешь Мастером Синанджу. — Мы должны что-то сделать для Смитти, — продолжал настаивать Римо. — Если бы мы уехали в Персию, со Смитом не случилось бы этого несчастья. Самое большее, что можно сделать для императора, — это служить ему, пока он пребывает в здравии. И больше ничего. — Я не согласен. И хотя он больше не сидит в своем кабинете, забавляясь с компьютером, он все еще наш босс. Как мой, так и твой. — Твой — возможно. Но не мой. Если ты наемный работник, то я свободный человек, работающий по контракту. — Чиун поднял вверх руку. — Но Смита мы спасем. — Как? — Ты видел, как в его палату вошла обычная сестра И она не потревожила взрывное устройство! — Да, видел. — Мина настроена только на нас — тебя и меня. Мы спасем Смита тем, что будем держаться подальше от него и таким образом не приведем в ход взрывной механизм. Римо хотел еще что-то сказать, но Чиун уже не слушал его — он снова отвернулся к телевизору, и Римо пришлось покорно ждать, пока кончится очередная серия «мыльных опер» «Пока вертится Земля» и «Невинные и порочные», чтобы получить ответ на еще один злободневный вопрос. — Как ты думаешь, какую ловушку подстроит нам Гордонс? — спросил наконец он. — Такую, какую мы сами подскажем ему, — ответил Чиун и наотрез отказался обсуждать далее этот вопрос, приведя пословицу, что, если лить воду на мокрый камень, он не станет более мокрым. Днем Римо позвонил Смиту из придорожного кафе. Играл музыкальный автомат — мелодия напоминала завывания подростка, заглушаемые грохотом барабанов. В кафе сидели несколько рокеров в черных куртках — прически их выглядели так, будто они использовали вместо расчески корни деревьев из мангровых лесов. Они пили пиво и приставали к посетителям. Бармен пытался сохранять достоинство, делая вид, что ничего не замечает. Потому что иначе ему пришлось бы что-то предпринять, а ему этого очень не хотелось. Дозвонившись, Римо узнал, что Смит в целом чувствует себя лучше. — Состояние стабилизировалось, — сообщил Смит, — и врачи обещают, что к концу недели снимут повязку с левого глаза. Они говорят, что на следующей неделе я уже смогу вставать. — Только не смейте это делать! — воскликнул Римо. — Я знаю. У вас есть какие-нибудь зацепки? Я здесь оказался совершенно не у дел. Не могу же я пользоваться обычными телефонными линиями! Я даже не могу установить секретные — кто знает, от чего эта штука взлетит на воздух? — Да, — согласился Римо. — Итак, ваши идеи? — повторил Смит. — Ну, видите ли, мы... разрабатываем один план. — Отлично, — похвалил Смит. — Если бы не вы, меня бы, наверно, уже не было в живых. — Держитесь, Смитти, — произнес Римо, чувствуя себя совершенно беспомощным. — И вам того же, — сказал Смит. Римо повесил трубку и попросил у бармена стакан минеральной воды. Рокер с волосатыми, как у обезьяны, лапами и украшенным свастикой немецким шлемом времен Второй мировой войны предложил ему выпить что-нибудь покрепче. — Я не пью, — ответил Римо. — А также не курю, не ем мяса, не хитрю и не испытываю враждебности к окружающим. — А что же ты тогда делаешь, педик несчастный? — спросил парень и заржал, повернувшись к друзьям. Они тоже заржали. Веселый у них приятель. Сзади на куртке розовой и белой краской у него было написано: «Черепа крыс». — Я ручной хирург, — произнес Римо. — Да? И что же это такое — ручной хирург? — Делаю пластические операции с помощью одной лишь руки без каких-либо инструментов. — Да? Может, и мне сделаешь, а, голубой? Хе-хе! — О, спасибо за приглашение, — сказал Римо и подошел поближе к столу, где сидели «Черепа крыс». — А сейчас, господа, я покажу, как умею хватать за нос. — Детская шутка, — заметил один из «черепов». — Проводишь рукой ребенку по лицу, а потом стоишь фигу и говоришь: «Видишь, твой нос у меня в руке». — Пусть сделает, — разрешил главарь, тяжело поднимаясь со стула у стойки. — Давай, гомик, покажи, на что способен, а потом я покажу, какие операции делают при помощи цепи. — Он посмотрел на Римо сверху вниз и поиграл огромной цепью, которую не выпускал из рук. Остальные громко загоготали. — Не надо, ребята, — неуверенно запротестовал бармен. — Ты что-то сказал? — обратился к нему главный «череп», сжимая цепь. — Я имею в виду... Понимаете, это бар... — Он первый начал. — Владелец цепи кивнул на Римо. — Да, конечно, все в порядке, — забормотал бармен. — Я понимаю, вы вынуждены защищаться. — Ага, — хором сказали «крысиные черепа». — Вы готовы? — приятным голосом спросил Римо. — Готовы, — подтвердили «черепа». — Только чур, не блевать, — предупредил Римо. — Может быть много крови. — С нами такого не бывает, — заверил его главарь. — Отлично. Потому что иначе мне придется вас наказать. И помни — ты лишаешься носа. — Давай-давай, — хихикнув, подбодрил его главарь «черепов». — Сейчас будет фокус-покус, — произнес Римо, перебирая пальцами. Поначалу рука его двигалась медленно — так обычно замахиваются клюшкой при игре в гольф, но когда достигла цели, то всем показалось, будто она закреплена на конце длинного кнута. Пальцы раздвинулись и снова сомкнулись со щелчком, напоминающим удар хлыста. Главарь «черепов» ощутил быстрое прикосновение, словно ему вырвали молочный зуб. Из самого центра лица. И сразу он стал как-то странно дышать — как будто делал вдох прямо головой. Но то, что проходило внутри, было более влажным, чем дыхание. Он так и застыл на месте. На лице его расплылось большое красное пятно с двумя дырками посередине. Он вдруг почувствовал страшную боль. — А вот и наш носик-курносик, — дурашливо произнес Римо и показал сидящим «черепам» правую руку. То, что лежало у него в ладони, вполне могло быть большим пальцем. Если только на пальцах бывают ноздри. Римо повернул ладонь, и кусочек плоти скатился одному из рокеров в стакан. Пиво тут же окрасилось в розоватый цвет. — Только без глупостей, — предупредил Римо. — О Господи! — пролепетал рокер, в пиво которому попал оторванный нос главаря. Как ни странно, они не полезли в драку, а восприняли все так спокойно, словно это было лишь детской шалостью. Римо приобрел над ними такую власть, что они и не думали вступать с ним в конфронтацию. Особенно когда он заметил, что ему особенно удаются операции на половых органах. Тогда уж все поспешили согласиться, что это было лишь невинной шуткой. — А теперь допивайте пиво, — предложил Римо, и «череп» с розоватой жидкостью в стакане тут же лишился чувств. Пока Римо ехал в мотель на своем взятом напрокат автомобиле, по радио шла дискуссия по поводу тюремной реформы. Какая-то дама жаловалась на жестокость законов. — Жестокие законы лишь провоцируют новые преступления, — говорила она. Дама почему-то забыла об одной интересной закономерности: чем реже полиция пускает в ход оружие, тем больше ни в чем не повинных людей попадают под добровольный арест в собственных домах из страха перед подонками, которые не боятся показаться слишком жестокими. Римо вспомнил «крысиные черепа» и подумал, что если бы не смог постоять за себя, то, скорее всего, стал бы еще одной жертвой. И Римо вовсе не удивился, когда выяснилось, что выступавшая живет в престижном районе Чикаго и ей абсолютно безразлична судьба тех, кому средства не позволяют поселиться в доме с привратником. Когда действенность законов по борьбе с уголовной преступностью падает и судьи выносят все более мягкие приговоры, число преступлений растет. Тут все очень просто. Непросто только найти выход из подобной ситуации. А выступавшая по радио дама считала, что для этого государство должно всего-навсего изменить человеческую природу. С этой целью она призывала закрыть все тюрьмы. — Они не способны наставить на путь истинный, — вещала она. — Преступник выходит из тюрьмы еще более закореневшим, чем до того, как попал туда. Если у кого-то возникнут какие-либо мысли на этот счет, она с удовольствием познакомится с ними. Ей можно писать. На виллу в окрестностях Манитобы.Глава 7
У Ванды Рейдел был готовый план. Так почему же «Саммит-Стьюдиоз» ведут себя как законченные идиоты? Она заполучила режиссера, награжденного премией Кино-академии, и сценариста-лауреата той же премии, и актера, который прекрасно подходит на главную роль. Неужели они не хотят поставить что-нибудь вроде «Крестного отца»? Если так, то она позволит себе напомнить, что у них есть ряд довольно влиятельных акционеров, которые и без того недовольны сорванным по вине руководства студии договором, так что она обещает: скоро их головы полетят с плеч. — Кто угрожает? Это я угрожаю? — возопила Ванда. Секретарша нежно склонилась над ее пухлым белокожим телом, любовно поправляя прическу, которая, по словам парикмахера, называлась «Ванда». — Просто ваш стиль, драгоценная вы моя, — сказал ей парикмахер. Волосы выглядели так, словно их покрыли штукатуркой в несколько слоев. Ванда Рейдел, которую все в Голливуде называли Спрутом, носила просторные платья в гавайском стиле н каскады драгоценностей, придававшие ей вид величественной горы, утопающей в облаках и усыпанной сверкающими бело-зелеными камнями. Все эти камни сильно напоминали дешевые украшения, столь модные в Бронксе, где Ванда росла. Когда Спрут заработала свой первый миллион, она заказала одному из римских ювелиров украшения по собственному эскизу. От него сразу ушли два подмастерья, но зато этот заказ привлек множество клиентов, потому что, если хочешь дружить с Вандой, приходится покупать драгоценности в ее любимом римском магазине. Одна актриса, заказывая брошь за двадцать тысяч долларов, попросила: «Сделайте дешевку в Вандином стиле». В Голливуде это называли «вандастическими драгоценностями». Ювелиры, продолжившие традицию Челлини и создавшие всемирно признанные шедевры для рода Уиндзоров, Ротшильдов и Круппов, теперь перешли на ассортимент магазина фирмы «Вулворт», что на Фордхэм-роуд. — Я никому никогда не угрожала и не собираюсь угрожать, — сказала Ванда. — Но в моих руках деньги просто творят чудеса. И если ваши акционеры напустятся на вас из-за того, что вы не желаете зарабатывать для них деньги, то это не моя вина! — Ванда, милая, — произнес Дел Стейси, тоже носивший морское прозвище «Ракообразное», — такие вещи могли у тебя пройти давным-давно, в начале твоей карьеры, но только не сейчас. — Что ты имеешь в виду под этим давным-давно? — До прошлого четверга. Ты совершаешь ошибку, радость моя. — Ха! — сказала Ванда с легким смешком. — Целую тебя, — проворковала она, но когда повесила трубку, лучезарная улыбка у нее на лице сменилась темной, мрачной гримасой. — Убирайся отсюда, дура! — крикнула она секретарше. — Хорошо, дорогая, — ответила та. Когда секретарша, кланяясь и пятясь, ушла, Спрут принялась барабанить пальцами с длинными ногтями, накрашенными зеленым лаком и украшенными наклепками с изображением Тадж-Махала, по перламутровой крышке стола. Бывший вице-президент студии как-то заметил, что этот стол как будто взят с кухни у нелегальных эмигрантов. Теперь он в Бербанке торгует запчастями для тракторов. Она взглянула через розоватые стекла окон на Сансет-бульвар. Этот маленький ублюдок из «Саммита» прав — она совершает ошибку. Конечно, не такую огромную ошибку, но этого уже достаточно, чтобы потерпеть фиаско в городе, где не верят слезам. Нужно обязательно запустить эту сделку с «Саммитом». Просто беспроигрышный вариант. Идеальный набор. И все хорошо заработают: и режиссер, удостоенный премии Киноакадемии, и сценарист-лауреат той же премии, и актер, который идеально подходит на эту роль. К сожалению, сценарист уже подписал контракт с другим агентом, а режиссер вообще не желает с ней говорить. Особый тип идиота, который, как ребенок, носится с какой-то безумной идеей. Зациклился на совершенно не выполнимом обещании и теперь не может успокоиться, согласившись на игрушку, немного отличающуюся от той, что ему посулили. Вот заладил: Марлон Брандо, Марлон Брандо. Как заезженная пластинка. Подавай ему, видишь ли, Марлона Брандо. Никак не может понять, что Брандо занят в другом фильме. Не может взглянуть на вещи, как зрелый человек, иначе бы понял, что, если нельзя заполучить одного актера, его надо заменить другим. Раз Брандо уже занят, то следует довольствоваться Биффом Бэллоном. — Какая разница? — спрашивала его Ванда. — Бифф вполне может сыграть деда, стоит только покрасить его чудные светлые волосы и спрятать роскошные мускулы. Послушайте меня, гораздо легче будет загримировать Биффа под старика, чем привести Марлона в физическую форму, необходимую для «Любовника-афериста». Хотела бы я посмотреть, как Марлон станет прыгать из горящего дома с автоматом в руке и ножом в зубах и умудрится при этом остаться невредимым. Но детское упрямство сеть детское упрямство. Поэтому режиссер не желал с нею говорить, а сценарист вообще ни с кем не разговаривал, потому что ему запретил это делать его агент. Так что, когда Ванда Рейдел сказала представителям компании «Саммит пикчэрз», что уговорила и сценариста, и режиссера, и актера, она была не вполне точна. У нее был только актер. Бифф Бэллон. Надо было что-то срочно придумать. Ей позарез нужен был сейчас хороший контракт. Этот ракообразный ублюдок не шутил, намекая, что она выдохлась, исчерпала себя. Контракт было просто необходимо заключить, причем еще до коктейля, ну, в крайнем случае, до ужина, иначе она потерпит полное фиаско и к завтраку следующего дня перестанет существовать как агент. — Пирожное! — крикнула она. — Хочу пирожное! В комнату поспешно вбежала секретарша. — Хочу клубничное пирожное! — вопила Ванда Рей-дел. — Но, дорогая, вы же знаете, как потом огорчитесь, если его съедите! — Клубничное пирожное. Я не огорчусь. Принеси мне пирожное! — Но вы же знаете: стоит вам его съесть, как вы возненавидите весь мир! — Я и так ненавижу весь мир. Но если съем пирожное, то, возможно, жизнь покажется мне не такой уж мерзкой. — Но, милая, а как же ваша диета? — Хочу клубничное пирожное! — Голос Спрута разносился по кабинету, создавая атмосферу темной, населенной призраками комнаты, в которую обитатели дома не просто опасались входить, а делали вид, будто ее вовсе не существует. Когда Ванда говорила таким тоном, секретарши не осмеливались перечить. — Шесть клубничных пирожных, — уточнила Ванда Рейдел, и вскоре заказ появился вприемной, доставленный посыльным в белой куртке и с табличкой с именем на груди. — Хьюблейн, — обратилась секретарша к посыльному, взглянув на табличку, — оставьте пирожные здесь. — Ведь это для великой Ванды Рейдел, не так ли? — поинтересовался юноша. — Да, для нее, но она не хочет, чтобы ее отвлекали. — Но я только хотел взглянуть на нее. Я не умею узнавать людей по фотографиям. Люди часто не похожи на свои изображения. — Я прошу вас оставить пирожные здесь, — повторила секретарша, но посыльный уже прошмыгнул мимо нее и открыл дверь в кабинет. — Госпожа Рейдел, — произнес он, — ради вас я могу творить чудеса. Вы имеете больший доступ к творчеству, чем кто-либо другой, об этом везде пишут. Если бы вы увидели, на что я способен, то не поверили бы своим глазам. — Просто великолепно! — воскликнула Ванда. — И так по-голливудски. Дел Стейси из «Саммита», у которого есть сумма, которая мне так нужна, не желает тратить ни цента, а вместо этого я получаю поддержку ресторанного мальчишки! — Прошу вас очистить помещение! — обратилась к посыльному секретарша, врываясь в кабинет. — Госпожа Рейдел ненавидит плебеев. — Кто это сказал? Вовсе нет! Дайте мне пирожное! — Только одно, — сказала секретарша. Но посыльный, ловко увернувшись от расставленных в стороны рук секретарши, проворно поставил коробку на стол. В два приема госпожа Рейдел расправилась с первым пирожным и приступила ко второму, прежде чем секретарша успела добраться до белой коробки с масляными пятнами и следами сахарной пудры. Ванда стукнула ее по рукам и принялась уписывать угощение, отбиваясь от наседавшей на нее секретарши. Когда пять пирожных уже пребывали у нее в желудке, а шестое большими кусками отправлялось в рот, Ванда вдруг заорала: — Зачем ты позволила мне все это съесть? Что, черт побери, с тобой происходит?! Секретарша заморгала под градом полупрожеванных кусков, который внезапно обрушился на нее. — Идиотка! Убирайся отсюда! — завизжала Ванда и швырнула в секретаршу коробкой из-под пирожных, но промахнулась. Коробка приземлилась возле перламутрового стола на ворсистом персидском ковре. Секретарша, пятясь, вышла. — Зачем вы пришли? — обратилась Ванда к посыльному. — Чтобы решить ваши проблемы, если вы мне поможете решить мои. — Только этого не хватало — посыльный решает мои проблемы! — Я не вполне посыльный. — Понимаю. Вы собираетесь стать великим продюсером. — Нет. Я просто-напросто хочу выжить. — Мы псе этого хотим. Но зачем вам это нужно? Что в вас такого особенного? И кто вы, наконец? Посыльный слегка поклонился — он заметил, что так, выходя из комнаты, поклонилась секретарша, — и рука его качнулась наподобие маятника. Госпожа Рейдел не заметила этого движения, но зато прямо на ее глазах край перламутрового стола откололся, словно был заранее подпилен. — Ты умеешь ломать предметы, ну так что? Чем ты, в таком случае, отличаешься от простых грузчиков? Посыльный снова поклонился, потом нагнулся и поднял с пола отломанный кусок стола. Ванда увидела рыжеватый отблеск и почувствовала запах горелой пластмассы. Позже она готова была поклясться, что руки посыльного оканчивались вовсе не кистями. Вероятно, все длилось не больше минуты, хотя в тот момент ей показалось, что время остановилось. И когда посыльный отошел в сторону, перед нею вновь стоял целый и невредимый перламутровый стол, словно его никто никогда не ломал. — Как тебе это удалось? — Главное здесь — это определить, с каким веществом имеешь дело и каков коэффициент плавления при различных температурах в пределах температуры воспламенения. — Ясно, — произнесла Ванда, дотрагиваясь до края стола. Он был абсолютно гладким. — Садись, малыш, — пригласила она. Возможно, этот посыльный сможет ей помочь. В конце концов, именно помощник официанта помог ей проникнуть в мужской туалет в «Браун-Дерби», где она хорошенько прижала Биффа Бэллона, не давая ему ни встать, ни воспользоваться туалетной бумагой до тех пор, пока он не подписал все, что она хотела. Она просто наступила каблуком на его спущенные трусы. Кто-то поглупее и позавистливее мог бы назвать подобное поведение грубой игрой, но победителей не судят. — Детка, — продолжала она, — проблема вот в чем. У меня есть потрясающий план, и я пытаюсь его продать. Просто великолепный план, но один начальник на студии слишком глуп, чтобы это понять. Что бы ты мог предложить? — Существуют кое-какие способы стимулировать активность человеческого мозга, но уже сложившийся интеллект нельзя улучшить даже при помощи химических препаратов, которые чаще всего отрицательно влияют на человеческую природу. — Иными словами, он не переменит своего решения, — подытожила Ванда. — Вы не сказали, что речь идет всего-навсего о пересмотре решения. Это как раз вполне реально. — Каким образом? — Боль. — Как могло получиться, что ты всего лишь посыльный? — Я только выгляжу как посыльный. Специально, чтобы беспрепятственно проникнуть к вам в кабинет. — Ты влюблен в меня, малыш? — Конечно, нет. — Послушай, если ты собираешься работать на меня, тебе придется запомнить одно важное правило: бывают случаи, когда откровенность лучше держать при себе. — Прошу вас точно указывать мне подобные случаи. — Сам подумай, малыш. А теперь скажи мне, какую боль ты имеешь в виду? — Выкручивание суставов производит в человеческом организме боль, намного превышающую допустимый порог. Люди готовы пойти на все, лишь бы она прекратилась. Ванда Рейдел представила себе, как Делу Стейси выкручивают руки. А потом отрывают ноги. И вот уже его тело корчится на полу, а она бросает его в кипяток, чтобы посмотреть, действительно ли ракообразные от этого краснеют. — Разве я сказал что-нибудь смешное? Почему вы улыбаетесь? — спросил посыльный. — Да нет, я просто задумалась. Послушай, а ты можешь сделать так, чтобы не убить человека, а только как следует его напугать? — Да, уж страху нагнать я умею. — Гм. А если тебя поймают, то, конечно же, поверят мне, а не какому-то там посыльному. По крайней мере, в суде. Вот послушай, что я собираюсь продать: режиссер-лауреат премии Киноакадемии плюс сценарист-лауреат той же премии и в придачу актер, который, я уверена, будет выше всяческих похвал. Нужно только немножко нажать на участников, а потом продать все Стейси. — Что значит «нажать»? — Дело в том, что режиссер не хочет со мной разговаривать, потому что мне не удалось заполучить Марлона Брандо. А сценарист вообще ни с кем не разговаривает. Но мне они нужны позарез. С Биффом Бэллоном я уже договорилась. Предупредив юношу, что она не желает ничего знать о его методах, Ванда дала ему адрес сценариста и режиссера и велела снять этот дурацкий белый халат. — Если что-то сорвется, мы незнакомы. — О, я вижу, вы поднаторели в самогипнозе. — Весьма, — ответил Ванда Рейдел по прозвищу Спрут. — Кстати, Хьюблейн твое настоящее имя? — Нет. — Как же тебя зовут? — Гордонс. Мистер Гордонс. — Никогда не слыхала, чтобы кто-то менял такое имя. А как тебя звали до того, как ты стал Гордонсом? — С тех пор, как я появился на свет, я Гордонс. Ванда протянула ему краткий проспект фильма, на который он должен был подписать сценариста и режиссера. С Биффом Бэллоном она уже договорилась.* * *
Уолтер Матиас Бликден принимал солнечные ванны и читал «Проклятьем заклейменные», когда вдруг почувствовал, что кто-то дернул его за ногу, свисавшую в бассейн. — Валери, прекрати немедленно! — прикрикнул он. — Что ты сказал? — переспросила жена, просматривая очередной сценарий, от которого собиралась отказаться. Она сидела у него за спиной. — Надо же, а я думал, что ты в бассейне и схватила меня за ногу. — Нет, — сказала жена. — Что ж, теперь мне ясно — ты не в бассейне. Неожиданно он почувствовал, что не может пошевелить ногой. Тогда он изо всех сил дернул ею, но она не двинулась с места. Ее словно зажали в тиски. — Помогите! — заорал Уолтер Матиас Бликден. Жена тут же отшвырнула сценарий и бросилась к бассейну. Нога оказалась зажатой между перекладинами лестницы. Освободив ее, Валери вернулась к своим сценариям. — Но этой лестницы раньше здесь не было, — сказал Бликден. Ему было около шестидесяти; на покрывавших грудь седых волосах блестел лосьон для загара. — Может, ты просто не заметил, — бросила Валери. — Нет, я точно помню, — упорствовал Бликден. — А может, ты начитался Фанона и в тебе говорит комплекс вины белого человека? — Я уже прошел стадию, когда испытывают комплекс вины, и вступил в стадию активной деятельности. Чувство вины должны испытывать лишь те, кто находится вне борьбы. Моя следующая картина будет очень значительной. В социальном и нравственном плане. Я не желаю испытывать чувство вины — это буржуазный предрассудок. — Лучше бы твоя новая картина имела кассовый успех. — Я об этом и говорю. Произведения, значительные в нравственном плане, всегда имеют кассовый успех. Фильмы о неграх и бедных всегда приносят хороший доход. — Кстати, я видела неплохую разработку индейской темы. На повозки колонистов нападают бандиты, и колонистов спасают индейцы племени сиу. Но Уолтер Бликман не ответил — он сражался с шезлонгом. Каким-то образом его голова оказалась между каркасом и тканью шезлонга, ручки которого больно вцепились режиссеру в запястья. Валери изо всех сил тянула его, но освободить так и не смогла. Сжатое шезлонгом, лицо Бликмана посинело, и в момент наивысшего напряжения он мог бы поклясться, что услышал голос: — Позвони Ванде Рейдел. Было такое впечатление, будто голос идет из ножек кресла. — Хорошо, — прохрипел он и почувствовал, что Валери легко вытащила его. — Господи, как странно, — произнесла Валери. — Зачем ты пытался себя задушить? — Меня душил шезлонг. — Давай уйдем с солнца, дорогой, — предложила Валери. — Это он меня схватил! — Конечно, дорогой. Только с солнца все равно лучше уйти. Расположившись в просторной гостиной с кожаной мебелью, прикрученной к полу, Уолтер Матиас Бликден налил себе виски и, все еще не в силах прийти в себя от происшествия с шезлонгом, выпил стакан до дна. Потом хлопнул в ладоши, вызывая слугу, но тот не появился. Уолтер Бликман больше всего на свете не мог терпеть двух вещей — угнетения национальных меньшинств и наглых слуг. — Где этот чертов слуга? — прорычал Бликден. — Придет, куда он денется? В конце концов, мы живем в реальном мире, а не вымышленном, где царствует Ванда Рейдел. — При чем тут Ванда Рейдел? Кто сказал: Ванда Рейдел? — Она пытается сколотить команду, которую возглавишь ты и этот даровитый сценарист, Бертрам Муэллер. Правда, тема банальная — подражание «Птицам» Хичкока. Мебель и все окружающие предметы ополчаются против человека. Вульгарно. Просто чудовищно. — Она обещала мне Марлона Брандо, а теперь хочет подсунуть Биффа Бэллона. Я с ней даже разговаривать не хочу. — Очень мудро с твоей стороны, дорогой. Он неудачник. Бликден кивнул и пребывал в прекрасном расположении духа до тех пор, пока не захотел по малой нужде. Однако стоило ему открыть дверь в ванную и заглянуть внутрь, как он вернулся в гостиную, забыв застегнуть ширинку. Подняв трубку телефона, он набрал номер. — Здравствуй, Ванда, дорогая, — произнес он, глядя прямо перед собой расширившимися от страха глазами. — Я слышал, ты хотела со мной поговорить. Удивленная Валери заглянула в ванную комнату. Там на коленях перед ванной стоял слуга; голова его плавала в воде. Он уже даже не пускал пузыри, а вокруг шеи у него был обмотан массажный шланг. — Передавай от меня привет, — крикнула мужу Валери. Бертрам Муэллер заканчивал сценарий для «Уорнер брозерз», как вдруг ему показалось, что оранжевый ящик из-под бутылок, на котором он сидел, двигается под ним. Муэллер печатал свой опус на оборотной стороне использованных листов, колотя по клавишам пишущей машинки, к вторую в свое время приобрел в «Вулворте» за тридцать пять долларов девяносто восемь центов. Его фильмы никогда не собирали меньше пятнадцати миллионов, хотя в диалогах у него не встречалось ни одного слова с буквой "у". Она стала западать еще в 1960-е годы, когда сколоченный им собственноручно стол развалился и машинка загремела на пол. Вообще-то такое незначительное падение не должно было бы повредить даже дешевой машинке, но дело в том, что пол настилал тоже сам Муэллер. Ему понадобилась целая неделя, чтобы отрыть машинку, провалившуюся в подпол. Муэллер просто ненавидел тратить деньги на предметы не первой необходимости. Зачем тратиться на мебель, когда ее можно смастерить самому? И зачем покупать новую машинку, если и без "у" вполне можно писать сценарии к фильмам, которые дают не меньше пятнадцати миллионов? Муэллеру показалось странным, что ящик, на котором он сидел, вдруг начал двигаться. Он ведь не сам его делал. Он поглядел в окно — оттуда открывался вид на Тихий океан. Муэллер недавно снял этот дом за восемь тысяч долларов в месяц. Если уж он пошел на такие траты, то ни за что не согласится отдать сорок два доллара за стул. Восемь тысяч в месяц — вполне значительная плата за жилье, тем более что супермаркет устроил распродажу оранжевых ящиков для бутылок. Снова возникло ощущение, будто его кто-то схватил, и чувство удушья. Надо поменять сорт сигарет. Голова была как в тумане, словно кто-то обвил вокруг шеи провод. Комната погрузилась в темноту, и он отчетливо услышал слова: «Позвони Ванде Рейдел!» Очнулся он на полу. Это было первое странное происшествие. Затем он обнаружил, что кто-то поднял его газонокосилку и бросил в океан — вскоре волны сомкнулись над ручкой. И он вновь услышал шедший словно ниоткуда голос: — Позвони Ванде Рейдел. Это было странно слышать от пляжного песка. Вернувшись в дом, он позвонил Ванде. — Ты меня искала? — спросил он. — Да, Берт. У меня к тебе предложение. — Это про то, как вдруг взбунтовалась окружающая среда? Как называется фильм? «Любовник-аферист»? — Бликден согласен выступить в качестве режиссера. — Как тебе удалось его заполучить? — Так же, как и тебя. — Что ты сделала с моей мебелью? — Ты же знаешь меня, Берт. Я делаю все, что в моих силах, чтобы удовлетворить клиентов. Кроме того, вряд ли стоит беспокоиться из-за картонных коробок. — Если хочешь знать, у меня теперь деревянная мебель. — Держись меня — скоро будешь купаться в золоте, дорогой! — Но только не с «Любовником-аферистом». — Но ведь Бликден согласился! — Я не хочу, чтобы мое имя ассоциировалось с тем жалким фарсом, который ты стараешься протащить. — Два пункта, — сказала Ванда, имея в виду, что Муэллер получит два процента с прибыли. — Вздор! — Четыре пункта. — Я расцениваю это как оскорбление, напрасную трату времени, денег и таланта. Бифф Бэллон. Тьфу. — Шесть пунктов, Берт! — Когда нужен сценарий? — спросил Бертрам Муэллер и готов был поклясться, будто телефонная трубка шепнула ему, что он принял верное решение. — Целую, милый, — проворковала Ванда. Еще до коктейля Ванде удалось сколотить еще один «вандастический проект». Она решила выйти на люди и отправилась на вечеринку, куда ее никто не звал, чтобы заставить заткнуться любого, кто решится язвительно спросить, как дела. — Да вот, подписала с «Саммитом» договор на проект, где будут задействованы Бликден, Муэллер и Бэллон. Сегодня днем, — сообщила она. — Спасибо, что интересуетесь. — Великолепно! — воскликнула хозяйка и отхлебнула виски, тем самым демонстрируя ужас, что не зарезервировала за Вандой места среди самых важных гостей. Азарт соперничества — вот ради чего стоило жить. Так считал Голливуд. — Дорогая, как же тебе это удалось? — Талант, милочка, — ответила Ванда, не обращая внимания на соблазнительные вазочки со сметаной и икрой и даже на хрустящие печенья, в которых обычно не могла себе отказать. Она даже не побеспокоилась о том, чтобы по своему обыкновению в полночь перекусить. Теперь можно и попоститься! Конечно, кое-какие сложности еще оставались. Гордонс был настоящей находкой. Надо срочно подписать с ним контакт, предусмотрев там разного рода услуги. И еще надо выяснить, что ему нужно. У каждого есть свой интерес. Утром этим и займусь, решила она. Но когда Ванда перед сном натирала свое весившее сто семьдесят фунтов и имевшее в длину пять футов четыре дюйма тело маслом, которое стоило тридцать пять долларов за унцию (а она каждую ночь выливала на себя целый фунт), дверь ее спальни бесшумно отворилась. Вошел Гордонс, только теперь на нем не было белой куртки посыльного. Он был одет в бежевый костюм с рубашкой, расстегнутой до пупа, волосы его были завиты, а на груди висела цепь с полудюжиной амулетов. Ванда не стала тратить времени на выяснение, как ему удалось проникнуть на территорию виллы, войти в дверь с электронной сигнализацией и проскользнуть незамеченным мимо дворецкого. Человеку, который за день мог напугать до смерти Бликдена и Муэллера, так что они приняли все ее условия, ничего не стоило проникнуть в ее скромный восемнадцатикомнатный дом. — Привет, детка! — сказал Гордонс. — Дорогой мой, ты потряс Голливуд! — откликнулась Ванда. — Я умею подстраиваться к любой ситуации, любовь моя. Я свое дело сделал. Теперь твой черед. Ванда занялась массажем груди. — Все, что ты пожелаешь, дорогой! И мистер Гордонс не заставил себя долго ждать. Он подробно рассказал историю своей жизни и познакомил Ванду с тем, какие трудности испытывает из-за двух homo sapiens. — Ах, вот как! — сказала Ванда, когда стало ясно, что он не собирается ею овладеть, и надела прозрачный халат цвета фуксии, отороченный горностаем. — Это серьезная проблема. Значит, Дом Синанджу существует уже тысячу лет? И даже больше тысячи? — Насколько мне известно, — подтвердил мистер Гордонс. — Мне нравится, как ты все придумал с их боссом, Смитом. Очень хорошая мысль. — Это всего лишь попытка, но она не удалась. Вот если бы они попытались войти в палату, чтобы его освободить... — Ну, раз ты не вполне человек, я не должна обижаться, что ты не хочешь меня как женщину. — Правильно. Тебе не следует воспринимать мое поведение как оценку твоей сексуальной привлекательности, любовь моя. — Давай спустимся в кухню, — предложила Ванда. Она приказала, чтобы из холодильников изъяли всю калорийную пищу и оставили только овощи и обезжиренное молоко, поэтому она направилась прямиком к холодильнику прислуги и стащила оттуда мороженое и пончики. — Творческие способности, творческие способности... Как мы добудем тебе творческие способности? — Она обмакнула покрытый шоколадной глазурью пончик в сгущенное молоко. — Я пришел кое к каким выводам относительно творческих способностей, — сказал мистер Гордонс, — и решил, что это уникальное качество, свойственное только человеку. Поэтому я согласен обходиться без него. Но вместо этого я собираюсь вступить в союз с какой-нибудь творческой личностью и воспользоваться способностями данной личности, чтобы достичь моей цели. — Конечно, — согласилась Ванда. — Только мы должны подписать контракт. У нас в стране ничего не делается без контракта. Подпишем, скажем, на шестьдесят пять лет с правом продления еще на тридцать пять. Пожизненный контракт подписать нельзя. Это незаконно. — Я согласен на любые условия. Но ты, любовь моя, тоже должна придерживаться соглашения. Недавно один человек меня подвел и закончил свои дни в морозильной камере. — Хорошо, хорошо. Тебе нужно творчески что-то спланировать. Тут требуются новые мысли, оригинальные идеи. Яркие, блестящие идеи по поводу того, как прикончить этих двух друзей. — Все верно, — подтвердил мистер Гордонс. — Цемент. Залей им ноги цементом и столкни в реку. — Это вряд ли пройдет, — произнес мистер Гордонс, который недавно услышал это выражение. — Тогда взорви их. Подложи им в машину бомбу. — Слишком банально. — А если расстрелять их из пулеметов? — Старо, как мир. — Договорись с какой-нибудь женщиной, которая вызнает их тайные слабости. — Библейские темы никого не волнуют со времен Сесила Де Милля. Ванда снова отправилась к холодильнику прислуги и, обнаружив там тушеную говядину и плавленый сыр, густо намазала сыр на кусок мяса. — Придумала, — заявила она. — Да? — Перестань обращать на них внимание. Забудь о них. Кто они такие, в конце концов! Лучший способ отомстить — процветание в жизни. — Я так не могу. Я должен как можно скорее их уничтожить. — Еще раз скажи, чем они занимаются? — Они наемные убийцы, насколько я могу судить по той разрозненной информации, которой располагаю. — Давай еще подумаем, — предложила Ванда. Она ела тушеную говядину и размышляла — над тем, что бы еще Гордонс мог сделать для нее. С его помощью она могла бы заполучить любого в Голливуде. Да что в Голливуде можно прибрать к рукам всю нью-йоркскую телевизионную сеть! Она может стать там главным заправилой! И даже больше. Он, кажется, сказал, что располагает какими-то компьютерными распечатками, которые доказывают существование тайной организации убийц. Она могла бы использовать эту информацию, чтобы монополизировать прессу. Первые полосы всех центральных газет будут принадлежать только ей. Никто не сможет встать ей поперек дороги. — Ну что, надумала? — поинтересовался Гордонс. — Так сколько им лет? — Белому чуть за тридцать. Корейцу лет восемьдесят. Они используют традицию, которая передается из поколения в поколение. — Традиции, традиции... — продолжала размышлять Ванда, высасывая кусочек мяса, застрявшего в одном из нижних зубов. — Используй их традицию. Прими ее. Ты же сам говорил, что умеешь приспосабливаться. Стань таким же, как они. Думай, как они. Поступай, как они. — Я уже пробовал. Именно поэтому я и не убил молодого, когда застал его одного. Я подумал, как бы они поступили на моем месте, и решил, что они бы дождались, пока оба интересующих их объекта воссоединятся. Тогда я стал ждать, и в результате моя попытка подорвать их провалилась. — А ты не пробовал использовать приманку? — Дорогая моя, милая, любовь моя, — произнес мистер Гордонс, — ты скоро выведешь меня из себя, и мне придется намазать этот сыр тебе на барабанную перепонку. — Давай не будем спешить. Что еще ты знаешь о них? — Старик обожает дневные телепрограммы. — Игры? — Нет, мелодрамы. — "Мыльные оперы"? — Именно так их и называют. Но больше всего ему нравится «Пока вертится Земля», где в главной роли снимается некто по имени Рэд Рекс. — Рэд Рекс? — переспросила Ванда. — Хорошо. Итак, вот что мы сделаем. Прежде всего, надо убрать их обоих одновременно. Это главное. — Я верю тебе, драгоценная ты моя. Но как мне удастся это сделать? — Дай мне немного времени, и я все устрою. Я кое-что придумала. Значит, Рэд Рекс?Глава 8
Если он им нужен, пусть платят как следует. Черт побери, Рэду Рексу это было ясно как день, так почему же этого не понимают его вонючие агенты в «Морис Уильямс Эйдженси» и эти чертовы ослы на телестудии? Получасовая серия, пять дней в неделю, двадцать две недели в году — да все женское население страны с половины третьего до трех смотрит «Пока вертится Земля». И если они хотят, чтобы он продолжал играть доктора Вьятта Уинстона, в прошлом физика, а ныне известного хирурга, то должны ему за это как следует платить. Вот и все. Вопрос закрыт. Рим высказался — дело кончено. Неужели они думают, что он играет этого занудного идиота ради собственного удовольствия? Нет, тут все гораздо проще — деньги! И если они не желают платить, пусть поищут кого-нибудь еще. Попробуют уговорить Рока, Рода и, Рипа или Рори. На свете полно прекрасных актеров. Рэд Рекс поднялся со своего лилового дивана и направился к бару в обитой кожей гостиной — приготовить себе банановый дайкири. Он двигался очень осторожно, словно ступая по сырым яйцам, пытаясь не раздавить скорлупы, производя впечатление человека, которому было бы удобнее в балетных тапочках, чем в обычной обуви. Ему было нехорошо. Сам виноват. Вчера, приклеив черные усы и нацепив черный парик, он отправился в бар, где собирались гомосексуалисты. Там он ввязался в драку, и ему здорово досталось. Он больше ни за что не сделает такой глупости. На этот раз уж точно. А если бы его узнали? Если бы ему разбили лицо? Он загрузил в шейкер все необходимые компоненты, плотно закрыл крышку, чтобы, не дай Бог, не забрызгать свой зеленый замшевый костюм, нажал кнопку и положил руку на шейкер, который зажужжал, доводя напиток до нужной консистенции. Вдруг Рекс хихикнул — работа шейкера напоминала вибратор. Он снова хихикнул. — Столь знакомые мне и столь любимые вибраторы, — сказал он сам себе. — И как только кому-то может нравиться вибратор? — раздался металлический голос, звучавший словно из бочки. Рэду Рексу показалось, что заговорила стена. Он оглянулся по сторонам. Но комната была пуста. Он снова огляделся, на этот раз повнимательнее, и почувствовал, что тело его покрывается гусиной кожей. Пусто. Но он отчетливо слышал голос, черт побери! Он вновь обвел глазами комнату и пожал плечами. Ясно, у него не в порядке с головой. Эти бесконечные переговоры по поводу нового контракта начинают сказываться на психике. Рэд Рекс налил коктейль в хрустальный бокал и вернулся на диван, стараясь держать бокал так, чтобы не пролить содержимое на костюм. После окончания переговоров он намерен взять отпуск. Вот и все. Ему надо куда-нибудь уехать. Хорошо бы недельки на две. Может, в Сау-салито. Или в Пуэрто-Валларте. Туда, где не смотрят телевизор. Куда глаза глядят, лишь бы там можно было хоть недолго побыть самим собой. Он снова хихикнул, затем умолк, отхлебнул из бокала и тут, же выплюнул все на зеленые замшевые брюки — потому что вновь раздался глухой, как из бочки, голос: — Прослушай автоответчик! На этот раз голос звучал ближе и в нем действительно слышался металл. Рэд Рекс даже не обернулся. Если владелец голоса похож на сам голос, то на него лучше не смотреть. — Кто здесь? — спросил актер, напряженно всматриваясь в до блеска отполированную стальную дверцу холодильника, словно отражение говорящего будет менее страшным, нежели сам человек. — Прослушай автоответчик, — повторил голос. Телефон стоял справа от Рэда Рекса. Он осторожно поставил бокал на тонкую мраморную крышку журнального столика и нажал кнопку автоответчика. При этом он теребил висевшие на поясе ключи — он всегда так делал, когда нервничал. Пленка зашуршала, быстро перематываясь назад, и вскоре остановилась. Он включил воспроизведение и прибавил звук. Потом вновь бросил взгляд на дверцу холодильника и вновь ничего не увидел. Взяв бокал, он откинулся на подушки — обтянутые бархатными чехлами, они, словно рукой любовника, обвили его плечи. Он сам придумал конструкцию этого дивана, который успокаивал, давал возможность расслабиться. На какое-то мгновение он даже забыл про голос. — Прослушай пленку, — снова произнес голос, и Рекс от неожиданности так и подскочил. Черт возьми, это просто глупо! Надо все-таки обернуться и посмотреть, кто же это с ним говорит! Бред какой-то: разговаривать с кем-то в собственной гостиной и бояться взглянуть на собеседника. Он обернется. Прямо сейчас. Но он так и не сделал этого, а остался сидеть в прежней позе, чувствуя, как на лбу выступает пот. Автоответчик заговорил. — Приветик, Рэд, душечка! Кушал ли ты в последнее время что-нибудь вкусненькое? Снова эта гадина Ванда Рейдел. Если он что-то и ненавидел в жизни, так это настырных баб, ведущих себя, словно мужики. Это был уже третий звонок за последние несколько дней. Нет, он ни за что не станет звонить этой женщине! Есть у него проблемы с агентом, нет у него проблем с агентом — неважно, но с нею он дел иметь не станет! Никогда. — Это Ванда, драгоценный мой. Я пытаюсь тебе дозвониться вот уже три дня. — В голосе зазвучали грустные нотки. — А ты мне не позвонил. Я начинаю думать, что ты меня больше не любишь. — Она помолчала, словно ожидая ответа. — Ну ладно, что было — то было. Я хочу кое-что сделать для тебя. Насколько мне известно, у тебя трудности с заключением контракта, а я могла бы тебе помочь. Рэд Рекс отпил из бокала. — Кто б сомневался! — пробурчал он себе под нос. — Наверно, еще не успела вылезти из-под какого-нибудь босса с телевидения. — Выслушай до конца! — произнес металлический голос прямо у Рекса над ухом, н тот подчинился. — Вот, решила предложить тебе свои услуги. На взаимовыгодной основе. Я видишь ли, собираюсь заполучить нью-йоркское телевидение, но у меня много проектов и здесь, в Голливуде, так что у тебя есть реальный шанс получить главную роль в фильме. Настоящем, художественном, а не в каком-то там телевизионном. Я дело говорю, так что прикинь сам. Ты слишком хороший актер, чтобы растрачивать жизнь на «мыльные оперы» с этим дурацким врачом. — Пошла в задницу, — еле слышно прошептал Рэд Рекс. Впрочем, все равно недостаточно тихо. — Последний раз говорю тебе, ублюдок, — слушай внимательно! — Снова этот металлический голос. — Понимаешь, Рэд, милый, любовь моя, мы можем помочь друг другу. Я получаю нью-йоркскую сеть, а ты — лучшего в мире агента и мою гарантию личную и твердую, как скала, — ты же любишь, чтобы кое-что было твердым, как скала, — гарантию, что скоро тебе дадут роль в кино. В серьезном фильме, а не в каком-то там дерьме. Разве эти тупицы из «Мориса Уильямса» смогут предложить тебе что-либо подобное? Что они вообще для тебя сделали? Так знай, дорогуша, что у них полно своих людей, которые работают на одном с тобою канале. Неужели ты думаешь, что они станут сами себе вредить? Бороться за твои интересы в ущерб другим клиентам? Да, Спрут наступила на больную мозоль. Она, безусловно, права, подумал Рэд Рекс. Конечно, права. Эти ублюдки в агентстве готовы продать его с потрохами, лишь бы сэкономить пару центов. Избавиться от старины Рекса. Заставить его гнуть спину за гроши, а телевизионное начальство будет подмигивать и давать обещания, умалчивая о том, что агентство неплохо наварит на других контрактах, которые в ближайшее время будут перезаключены. Ух, грязные подонки! Все верно, и Рэд Рекс прекрасно это знает. Если бы только Ванда Рейдел не была такой сукой. — Так вот, дружочек, посылаю к тебе мою правую руку, мистера Гордонса, который привезет договор. Подпиши все, как хороший мальчик, и Ванда тут же заступится за тебя перед телевизионным начальством. И помни о настоящем кино, Рэд. Мы сделаем настоящее кино. Попадешь в Голливуд, станешь важным, знаменитым, у тебя будет власть. Все в твоих руках, дорогой! — Она помолчала. — Целую, обнимаю. И если мой человек тебе понравится, поцелуй его за меня. — Она издала резкий смешок, и автоответчик отключился. — Грязная шлюха, — прокомментировал Рэд Рекс, приканчивая бокал. — Нельзя так говорить о своей благодетельнице. Рэд Рекс по-прежнему сидел, не поворачиваясь. — Вы и есть мистер Гордон? — спросил он, осторожно ставя бокал на мраморный столик. — Мое имя мистер Гордонс. Да, это я. Рэд Рекс небрежно повернулся на диване, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы в любой момент иметь возможность ретироваться. Выражение нервного ожидания тут же сменилось на его лице улыбкой, стоило ему увидеть стоявшего там человека. Он выглядел немногим за тридцать, светлые волосы образовывали на лбу кудрявую челку в стиле Цезаря. На нем был желтовато-коричневый замшевый пиджак, летние темно-коричневые брюки и сандалии на босу ногу. Пиджак был распахнут, и на голой груди красовался огромный серебряный кулон с какой-то эмблемой. Но улыбку вызвал болтающийся у него на поясе ключ. Это был обычный золотой ключик, висевший на цепочке, другим своим концом уходящей в левый карман. Конечно, в наши дни люди носят на себе множество различных вещей, но этот ключик много что сказал Рэду Рексу. В мистере Гордонсе он обрел родственную душу. По-прежнему улыбаясь, Рэд Рекс поднялся с дивана, рассчитывая ослепить мистера Гордонса великолепием своих зубов. Да, мистер Гордонс оказался симпатичным молодым человеком. И выглядел достаточно мягким. Возможно, знакомство окажется приятным. — Не хотите ли вышить? — Я не пью, — сообщил мистер Гордонс, не улыбнувшись в ответ. — Договор, который передала Ванда, со мной. В правой руке он держал пачку бумаг. Рекс поднял руку, пытаясь его остановить. — Дружище, у нас еще будет уйма времени, чтобы об этом поговорить. Вы не будете возражать, если я пропущу рюмашку? — Ваше пристрастие к спиртному меня не касается. — Господи, просто жутко, как кратко и точно он говорит. Такое впечатление, что это робот, пронеслось у Рекса в голове. — Я здесь для того, чтобы вы подписали контракт. Рэд Рекс улыбнулся про себя. Вряд ли кто заставит его подписать этот контракт. Последний раз его силой заставили что-то сделать несколько лет назад, когда в его гримерную ворвались какие-то головорезы, устроили погром и вынудили его надписать собственный портрет для какого-то поклонника. В тот момент, когда все это происходило, было страшно, а потом показалось просто глупым. Мафия, которая охотится за автографом? Чушь какая-то! Но тогда Рекс не на шутку испугался. Он был слишком молод, но теперь никому не удастся его запугать. Ни телестудии, ни Ванде Рейдел, ни мистеру Гордонсу, каким бы симпатичным он ни казался. Положив в шейкер все необходимые ингредиенты, он сделал себе еще один дайкири и повернулся к мистеру Гордонсу, облокотившись локтем на стойку бара, заложив ногу за ногу и держа стакан в правой руке, подальше от костюма. Глаза его были полузакрыты, на губах играла сладострастная улыбка. — Надеюсь, нелюбовь к спиртному — ваш единственный порок, — тихо произнес он. — Послушай, ты, голубой, — начал мистер Гордонс, — моя терпение кончилось. Можешь допить стакан, но после этого ты немедленно подпишешь контакт!.. — Потише, приятель, — перебил Рекс. Ишь ты, голубой! Он не позволит никому так себя называть. По крайней мере, у себя дома. — Я вообще не знаю, что ты здесь делаешь. Я тебя не звал и вышвырну сейчас к чертовой матери. — С этими словами он указал на стену, где висело каратистское кимоно и связка метательных стрелок, применяемых в восточных единоборствах. — Это все принадлежит мне, приятель. У меня черный пояс, так что берегись, иначе я быстро с тобой разделаюсь. — Это вряд ли, а вот ты точно подпишешь контракт. — Пошел к черту, — сказал Рэд Рекс. Не стоит так нервничать. Ключик у него на поясе — жалкая фальшивка. И сам он фальшивка, и работает на фальшивку, а Рэд Рекс не привык иметь дело с какими-то фальшивками. Он повернулся к мистеру Гордонсу спиной и сел на высокий стул возле бара, поставив стакан на стойку. Потом взглянул на свое отражение в дверце холодильника и увидел, что мистер Гордонс беззвучно движется у него за спиной. Ну и пусть. Рэд Рекс не станет оборачиваться. Слишком много чести спорить с этим ничтожеством. Пусть убирается в свой Голливуд и трахается там со своей мерзкой Вандой, на которую работает. Пусть убеждает его, пусть умоляет, но Рэд Рекс будет непреклонен и неумолим, как боги с Олимпа. Но мистер Гордонс не стал спорить с Рэдом Рексом, а просто протянул руку и взялся за хрустальный бокал. Его тонкая, лишенная волос рука обвила стекло. Отлично. Может, он решил пойти на попятную? Рекс повернулся к мистеру Гордонсу — в уголках рта застыло выражение доброжелательного ожидания, но мистер Гордонс не улыбался н не смотрел на него. Взгляд его сосредоточился на правой руке, которая сжимала бокал. Крак! Звук испугал Рэда Рекса, и он взглянул на руку мистера Гордонса. Бокал был раздавлен, желтоватая жижа дайкири вылилась на стойку. Осколки дорогого хрусталя сверкали в разлитом напитке, словно крошечные айсберги в густом желтом океане. Мистер Гордонс продолжал сжимать бокал, и Рекс как зачарованный следил за ним. Он слышал, как дробились большие осколки стекла, превращаясь в более мелкие. Господи, да этот человек не чувствует боли! Кровожадный ублюдок! Его рука сейчас, должно быть, напоминает отбивную. Звук ломающегося стекла напоминал отдаленное дзиньканье крохотных колокольчиков. Мистер Гордонс медленно разжал руку — бокал дорогого ирландского хрусталя превратился в белую пыль, по виду напоминавшую поваренную соль. Гордонс высыпал ее на стойку бара. Рекс не мог прийти в себя от удивления — рука была абсолютно целой, ни одной царапины или пореза. Ни капли крови. Он посмотрел на Гордонса, Гордонс — на него. — То же самое может произойти и с твоей черепушкой, голубой. А теперь подписывай контракт. Рекс снова опустил глаза на хрустальную пыль, потом перевел взгляд на непораненную ладонь мистера Гордонса и потянулся за ручкой. И подписал все три экземпляра договора, даже не прочитав. Поясница его вспотела. Он не мог вспомнить, когда в последний раз испытывал подобное ощущение. Впрочем, он ошибается. Это было в тот день, когда посланные мафией головорезы пытались заполучить его автограф. Что же он тогда написал? Кажется, какое-то посвящение почитателю его таланта. Он отчетливо запомнил текст, потому что ему пришлось два раза переписывать его: «Чиуну. Наимудрейшему, наиудивительнейшему, наидобрейшему, наискромнейшему и наичувствительнейшему человеку, которого только рождала земля. С неизменным уважением, Рэд Рекс». Странно, что это вспомнилось ему именно сейчас.Глава 9
Джеральд О'Лофлин Флинн сделал знак официанту принести еще одну порцию «Кровавой Мэри». — Нет, спасибо, — остановила его Ванда Рейдел. — Когда я при исполнении, то не пью больше одного. Флинн одарил ее лучезарной улыбкой, и зубы его заблестели, словно покрытые эмалью для холодильников. — О, — небрежно произнес он, — так вы сегодня на работе? А я-то подумал, что вы позвонили просто из вежливости. Ванда Рейдел улыбнулась в ответ, и улыбка вышла такой же теплой, как кожа трески. — В вас дерьма как в рождественском гусе, — произнесла она, продолжая улыбаться и выковыривая вилкой из зубов кусочек застрявшего там краба. — Когда встречаются такой агент, как я, и шеф крупной телевизионной компании, вроде вас, речь может идти только о делах. Появился официант со значком «Эрнесто» на лацкане смокинга и двумя порциями коктейля. Флинн снял их с подноса и поставил перед собой. — Не хотите ли чего-нибудь еще? — спросил он у Ванды. Она посмотрела на официанта, молодого, с хорошими манерами мужчину, в котором угадывался иностранец. У него были темные волнистые волосы и оливковая кожа. — Я много чего хочу, — ответила она, не отрывая глаз от официанта, — но все это подождет. Официант с улыбкой кивнул и пошел прочь. — Минуточку, — позвала она, и молодой человек вновь обернулся к ней. — Принесите мороженого. Кстати, а какое у вас есть? — А какое желает мадемуазель? — произнес официант на безупречном английском. — Мадемуазель, Боже мой! Мадемуазель желает ромовое с изюмом. — Она повернулась к Флинну. — Знаете ли вы, что я уже двадцать лет не ела ромового мороженого с изюмом?! Знаете ли вы, что я все отдам за порцию ромового с изюмом? — Она снова обратилась к официанту: — Принесите любое. Вряд ли у вас есть ромовое с изюмом. — Мы постараемся найти немного для мадемуазель, — поклонился молодой официант и отправился на кухню, где обратился к метрдотелю с произношением жителя Бронкса: — А вы уверены, что это дерьмо стоит такой возни? — Это дерьмо может купить и продать тебя к еще семь поколений твоей семьи, Эрни, — ответил метрдотель. — Тогда я помчался в «Баскин-Робинс» — попытаюсь раздобыть у них ромовое с изюмом. Она, видите ли, желает ромовое с изюмом, черт бы ее побрал! Сроду не видел, чтобы кто-то жрал ромовое с изюмом. Может, она просто не в себе? — Если она хочет ромовое с изюмом, то достань его хоть из-под земли, — отозвался метрдотель. Эрни уже направился к выходу, когда метрдотель окликнул его: — Если нет в «Баскин-Робинс», поезжай в ближайший «Ховард Джонсонз». И поспеши. Если понадобится, возьми такси. А пока ты будешь искать, я попытаюсь изобразить что-нибудь сам. — Хотите сами сделать мороженое? — А почему бы и нет, — пожал плечами метрдотель. — Что туда входит? Ваниль, ром и изюм. Попытаюсь. Но ты постарайся меня опередить. — А сколько купить? — Бери сразу галлон. Она сожрала три порции крабов. Думаю, галлон для этой помойной ямы будет в самый раз. Тем временем Джеральд О'Лофлин Флинн выпил полстакана «Кровавой Мэри» и спросил: — Ну, если у нас деловая встреча, то о чем пойдет речь? — О Рэде Рексе. — Ах, вот что, — заметил Флинн, напоминая себе, что надо быть крайне осторожным. — Очень милый парень, этот Рэд, но, кажется, неверно представляет себе экономические проблемы дневного телевидения. — Он посмотрел на Ванду, пытаясь понять, чего Спрут хочет от него и почему она так заинтересована в Рэде Рексе. Господи, она проглотила целый кекс с цукатами и орехами, даже не моргнув. Ванда улыбнулась. — Полагаю, завышенная самооценка возникает у него в результате чтения писем от поклонниц. Они приходят тысячами. — Вы же знаете, — пожал плечами Флинн, — что за люди пишут письма актерам, играющим в «мыльных операх». С точки зрения демографии они полный нуль. Гроша ломаного не стоят. У них ни на что не хватает денег, а если бы и хватало, то они просто не смогли бы найти бакалейную лавку. — Ваша демография — сплошное дерьмо. — И тем не менее, — изрек Флинн, расправляясь с первой порцией «Кровавой Мэри». — Мы уже почти заключили договор с агентством Мориса Уильямса, которое представляет интересы Рэда. Почему вас волнуют его дела? — Во-первых, вы лжете — между вами и Морисом Уильямсом контрактом даже не пахнет. Во-вторых, что гораздо важнее, Мориса Уильямса уже можно сбросить со счетов. — Она подняла голову от тарелки, и Флинн заметил, что к ее губе прилип кусочек крабьего мяса, — казалось, будто это хвостик маленькой рыбешки, торчащий изо рта барракуды. — Они выбыли из игры, и теперь за дело взялась я. Я новый агент Рэда. СДжеральда О'Лофлина Флинна моментально сошел весь лоск, словно его окунули в лимонный сок. — Черт побери, — выдавил он. — Ну-ну, успокойтесь, мой дорогой, — улыбнулась Ванда. — На самом деле все не так уж и плохо. Флинн взялся за стакан — это будет его третья «Кровавая Мэри» за ужин. Но вместо того, чтобы выпить, он отставил стакан подальше. Не стоит увлекаться спиртным, когда предстоят переговоры со Спрутом, или в конце концов прольется кровь невинных людей. Он пожал плечами. — Я ничего не имею против вас лично. Но согласитесь, когда в течение многих месяцев ведешь переговоры с одним агентством, и вдруг появляется другое, перестроиться не так-то легко. Знаете ли вы, например, что мы уже достигли соглашения по многим вопросам, и вот теперь нам придется заново утрясать их с вами. Ванда попыталась отыскать в тарелке еще хоть кусочек краба, но ей это не удалось. Тогда она взяла тарелку и, помогая себе вилкой, выпила густую красноватую подливку. В результате немного соуса пролилось ей на подбородок, и красная капля так и оставалась там, пока Ванда не стерла ее салфеткой. Посмотрев на ее испачканный красным подбородок, Флинн подумал: «Эта женщина убьет меня. Просто сожрет с потрохами». Словно прочитав его мысли, Ванда произнесла: — Не бойтесь, все будет хорошо, Герри, обещаю вам. — Это вы так считаете, — ответил он. Она резко отложила салфетку, отодвинула тарелку, которая со звоном ударилась о стакан с «Кровавой Мэри», и сложила перед собой руки, словно семилетняя девочка" впервые пришедшая к святому причастию. — Итак, что касается пунктов, по которым вы договорились. Сотни пунктов. Да пусть хоть тысячи — мне наплевать. Они остаются в силе — по крайней мере, пока я веду дела. Флинн выпучил глаза. — Вы не ослышались, — продолжала она, — они остаются в силе. А теперь скажите, сколько Рэд зарабатывает в вашем сериале? — Тысячу шестьсот долларов в неделю. — А сколько просил Морис Уильямс? — Три тысячи в неделю. — А каковы ваши предложения? — Ванда так и впилась глазами в лицо Флинна, так что он не мог отвести взгляд или повернуть голову, чтобы соврать или сказать полуправду. Да и какой смысл врать, подумал Флинн. Она все равно докопается. — Мы предлагали две тысячи двести. — Мы согласны, — заявила Ванда и улыбнулась при виде того, как у Флинна отвисает челюсть. — Ну, вот, все было не так уж и страшно. — Она огляделась по сторонам. — Так где же этот очаровашка с моим мороженым? Но Флинну было не до ее мороженого. Его сейчас вообще мало что занимало, кроме желания как можно скорее подписать с Рэдом Рексом контракт. Он ласково погладил бокал с «Кровавой Мэри». — Неужели все так просто, и вы берете две тысячи двести в неделю? — Да, именно так. Берем две тысячи двести. Помимо его воли рука Флинна потянулась к бокалу с коктейлем, и телебосс сделал большой глоток. Никогда в жизни не получал он такого наслаждения от выпивки. И это знаменитая Ванда Рейдел? Это Спрут? Больше похожа на котенка — такая мягкая. Он улыбнулся, она улыбнулась в ответ. — Только у меня будут два крохотных условия. Чтобы, как говорится, подсластить пилюлю. Показать Рэду Рексу, что я действительно стараюсь ради него. Флинн поставил стакан. — Что вы имеете в виду? — У Рэда должно быть свободное расписание, чтобы, если его пригласят в какую-нибудь картину, он мог бы участвовать в съемках. — А как же сериал? Как же ему удастся это совмещать? — Я не прошу поблажек. Ну, будет делать несколько серии вперед. Речь идет только о свободном расписании. — Согласен. Что-нибудь еще? Ванда покачала головой: — Пока больше ничего не приходит на ум. Тут появился Эрни с мороженым, которое купил у «Баскин-Робинс». — Специально для мадемуазель, — сказал он, ставя перед Вандой фарфоровую вазу. Ванда Рейдел снова поймала взгляд Джеральда О'Лофлина Флинна и загрузила в рот большую порцию мороженого. Из уголков рта у нее потекли две желтоватые струйки, напомнившие Флинну клыки хищника. Очень медленно она произнесла: — Есть еще одно маленькое условие, но об этом потом.* * *
— Ты предала меня! Предала, предала! — Рэд Рекс начал свои причитания баритоном, которым говорил перед камерой, а закончил полным страдания сопрано, срывающимся на фальцет. Разговор происходил в гримерной Рекса на телестудии, расположенной на Западной Пятьдесят шестой улице Манхэттана. Сидевший на розовом вращающемся стуле Рекс отвернулся от зеркала и обратил свои взоры на Ванду Рейдел. Для большей выразительности он даже топнул ногой. — Продала меня с потрохами, — продолжал стенать он. — А раз так, ты уволена! — Извини, любовь моя, но ты не можешь меня уволить, — заявила Ванда. — У нас эксклюзивный контракт. На три года без права разрыва. Без меня ты не сможешь найти работу. — Ни за что не подпишу контакта с телестудией! По крайней мере, за две тысячи двести в неделю! — Ты и не должен ничего подписывать. Я уже подписала все за тебя. Наш с тобой договор уполномочивает меня одобрять и подписывать за тебя все документы. — Я не стану работать! Не стану — и все! — Лицо Рекса просветлело. — Заработаю себе ларингит. Самый долгий ларингит за всю историю телевидения. Затянувшийся. Он будет длиться целый год. — Только попробуй симулировать ларингит, и я попрошу мистера Гордонса заглянуть тебе в глотку и выяснить, нельзя ли ее починить, — ласково сказала Ванда. — Не беспокойся, трудоспособность у тебя сохранится. Немые тоже могут работать — сможешь повторить жизненный путь Марселя Марсо. — Ты этого не сделаешь. Мы все-таки живем в Америке. — Глаза Рэда Рекса сверкнули, голос сорвался. — Нет, милый. Для тебя это, возможно, и Америка, а для меня — настоящие джунгли. А теперь кончай хныкать и постарайся увидеть в этом хорошую сторону. — Здесь нет хорошей стороны. — Я выговорила тебе возможность иметь свободное время, чтобы сниматься в фильмах, и вот-вот устрою тебе прекрасный контакт. — Прекрасный контакт! Значит, мне придется в два раза больше вкалывать! — Ну и что? Тебе это ничего не стоит, ты ведь очень способный. — А что это еще за штука с трехминутным выступлением? — спросил Рекс. — Это очень важно, — ответила Ванда. — Сегодня серия будет на три минуты короче. Сразу после рекламы ты выступишь с обращением к зрителям. — Что еще за обращение? С чем я могу обратиться к армии домохозяек? Ванда запустила руку в соломенный ридикюль, выглядевший так, словно был перешит из сандалий, которые носили несколько поколений мексиканских: крестьян. — Вот, почитай. — Она протянула Рэду листок. Рэд быстро пробежал его глазами. — Что это еще за чушь? — Вот эту чушь ты и прочтешь. — Фиг-два я стану это читать! Это же какой-то бред. — Ну, я тебя прошу. Сделай одолжение. — Кому — тебе? Ха! — Нет, мистеру Гордонсу. Рэд Реке посмотрел в ласковые глаза Ванды, опустил взгляд на бумагу и быстро пробежал текст, стараясь запомнить его.* * *
Римо сидел, развалясь в кресле, в номере мотеля в Бурвелле, штат Небраска. Вытянув ноги перед собой, он развлекался тем, что барабанил большими пальцами по невидимому барабану. Ему было скучно. Скучно до глубины души. Скучно, скучно, скучно... С утра он уже успел сделать стойку на руках, отработал свободный удар, не вывихнув плеча, хотя лучше бы уж вывихнул — для разнообразия. Он выполнил дыхательные упражнения, сократив количество вздохов до двух в минуту, поработал над пульсом, снизив его до двадцати четырех, а затем увеличив до девяноста шести в минуту. В воображении он даже пробежался по девственному лесу где-то на Северо-Западе, спотыкаясь о диких зверей, пускаясь с ними наперегонки и чаще всего выходя победителем в соревновании. Наконец он наткнулся на огромную лань и с мыслью о том, как она прекрасна, решил закончить свое воображаемое путешествие. Вот тогда-то он и понял, какая его одолевает тоска. Скучно было даже пальцам на ногах. Семь дней, проведенные в этом городе, на кого угодно нагнали бы тоску. Странно, что сами жители таких городков, казалось, никогда не скучают. Может, это оттого, что они знают о своем городе что-то такое, что было неизвестно Римо. Вот одно из неудобств жизни чужака. Римо Уильямс, — вечный аутсайдер. Чужой для людей. Чужой на земле. Без дома, без семьи, без цели в жизни. Прекрати сейчас же, сказал он себе. Вот его семья — сидит перед ним на ковре в предписанном этикетом для этого времени дня синем кимоно и не отрывает глаз от экрана, где доктор Уитлоу Вьятт сообщает миссис Брейс Риггс суровую правду о том, что болезнь ее мужа Элмора неизлечима. Однако доктор Вьятт слышал об одном средстве, очень редком зелье, готовящемся аборигенами в самом сердце экваториальных джунглей из трав, которые эти аборигены тайно выращивают. Но зелье это недоступно западной медицине. «Неужели мы не сможем его достать?» — спрашивает миссис Риггс, которая любит мужа, хотя вот уже четырнадцать лет тайно сожительствует с англиканским священником отцом Дэниелом Беннингтоном. Нет, уверяет ее доктор Вьятт, некоторый — хотя и крайне слабый — шанс все же есть. Если сам доктор Вьятт отправится в джунгли, лицом к лицу встретится с охотящимися за скальпами индейцами племени дживаро и призовет их соблюдать правила общечеловеческой этики, возможно, ему удастся раздобыть немного их снадобья. — А вы поедете? — спрашивает миссис Риггс. — Поеду, — твердо заявляет доктор Вьятт. — Давай вали, — прокомментировал Римо, — и обратно не приезжай. Раздались и стихли звуки органа, и передача закончилась. Чиун напустился на Римо. — Видишь, что ты наделал! — Что же такого я наделал? — Из-за тебя они сократили серию. На целых три минуты! — Какое я имею отношение?.. — Тсс, — прошептал Чиун — на экране появилась ведущая. — Через несколько секунд исполнитель главной роли в фильме «Пока вертится Земля» Рэд Рекс выступит с обращением к самым преданным своим зрителям. Но сначала прослушайте объявления. — Что ж, — заметил Чиун, — тебе повезло. — Раз так, то послушай меня. Мы уезжаем. Отправляемся назад, чтобы извлечь Смита из этой несчастной палаты. Я больше не могу здесь сидеть, я чувствую, что просто схожу с ума! — А как же мистер Гордонс? — Плевать на мистера Гордонса! Я не собираюсь тратить драгоценные годы жизни на то, чтобы прятаться здесь, пока ты приступишь к выполнению какой-то доисторической программы по борьбе с ним. Мы сами его найдем. — Говоришь, как ребенок, — остановил его Чиун. — Хочешь навлечь на свою голову неисчислимые беды только потому, что тебе надоело ждать подходящего момента. — Кореец попытался произнести фразу, передразнивая произношение Римо, так что она прозвучала, как если бы флейта попыталась сыграть басы: — Неважно, что произойдет, приятель, главное, чтобы все произошло быстро. — Ну что, папочка, закончил лицедейство? — Так точно, коротышка, — снова пробасил Чиун, используя строчку из фильма Джона Уэйна. Римо был на целый фут выше Чиуна и более чем на пятьдесят футов тяжелее, поэтому он от души расхохотался, несмотря на плохое настроение. — Прекрати кудахтать! — неожиданно приказал Чиун и снова обратился к телевизору, где крупным планом возникло лицо Рэда Рекса. На актере все еще был белый халат. Его лицо показалось Римо угрюмым — ничего общего с той здоровой улыбкой, изображенной на плакате, который Чиун всегда возил с собой. На фото красовался автограф, который несколько лет назад по настоянию Чиуна выбила из Рекса пара мафиози. Рекс медленно заговорил: — Друзья, мне приятно сообщить вам, что я буду продолжать сниматься в роли доктора Уитлоу Вьятта в сериале «Пока вертится Земля». — Он помолчал. — Ура! — просиял Чиун. — Тише, — остановил его Римо. — Я каждый день с глубокой радостью и волнением вхожу в ваши дома, — продолжал Рекс, — и с нетерпением жду каждой новой серии, чтобы рассказать вам о людях, противостоящих реальным проблемам реальной жизни. Кое-кто презрительно относится к дневным сериалам, называя их глупыми, несерьезными, но мне известны люди, которых они глубоко волнуют и чью судьбу украшают. И если бы в мою душу закрались сомнения относительно важности мелочам, я был бы вынужден полностью переменить мнение, узнав о том, что где-то живет человек, который их любит. Где-то в мире существует человек небывалой мудрости, силы, скромности и красоты, и он одобряет наши постановки. Именно ему я адресую свою игру, поскольку лишь из его незримой поддержки черпаю силы. Сейчас я ненадолго отправляюсь в Голливуд. Возможно, кто-то из вас уже слышал, что я собираюсь сняться в фильме, но можете не волноваться: сериал «Пока вертится Земля» будет продолжен. Итак, я еду в Голливуд и надеюсь, что там смогу лично встретиться с человеком, о котором так много слышал, с человеком, который глубоко понимает смысл моей актерской работы. Я также верю, что смогу припасть к его ногам и приобщиться его мудрости. — Рэд Рекс поднял глаза, чуть заметно улыбнулся и, глядя прямо в камеру, добавил: — Возлюбленный Мастер, жду вас в Голливуде. Тут изображение померкло, и в течение несколько секунд экран оставался темным, а потом началась реклама. — Вот оно, — произнес Чиун. — Что именно? — поинтересовался Римо. — Мы ни на минуту не задержимся больше в этом номере. Мы отправляемся в Голливуд. — Что нам там делать? — удивился Римо. — Если даже абстрактно вообразить, что мы действительно туда едем. — Рэд Рекс будет ждать меня там. — И ты думаешь, что он обращался к тебе? — Ты же сам слышал. Он сказал: мудрость, сила, скромность и красота. Кого же еще он мог иметь в виду? — Речь могла идти о его парикмахере. — Он обращался ко мне! — заявил Чиун, поднимаясь на ноги так плавно, что, казалось, ни одна складка его халата не шелохнулась. — Я покину тебя, чтобы сделать все необходимые приготовления для поездки в Голливуд. И ты несешь персональную ответственность за то, чтобы мы встретились там с Рэдом Рексом. А теперь я должен идти складывать чемоданы. Чиун вышел из комнаты. Когда дверь спальни захлопнулась за ним, Римо еще глубже уселся в кресло. — Чиун, — позвал он. — Таково мое имя, — отозвался голос из соседней комнаты. — Зачем было Рэду Рексу обращаться к тебе? — Может быть, он слышал обо мне. Многие знают Мастера Синанджу. Не все так ограниченны, как когда-то был ты. Римо вздохнул. — А зачем, как ты думаешь, он хочет увидеть тебя? — Чтобы воочию посмотреть, что такое воплощенное совершенство. Римо с отвращением кивнул. Чиун только этого и ждет. Ему только и подавай новых комплиментов. Взять хотя бы идиотскую корреспонденцию, которую он получает на массачусетской почте до востребования и которую заставляет Римо читать ему вслух. «О удивительный, славный, великолепный, и т.д. и т.п.», — читал Римо, а Чиун сидел на полу и в знак согласия кивал. Через месяц Римо начал кое-что добавлять от себя. — "Дорогой Чиун. Вы высокомерное, самовлюбленное, отвратительное существо, которое не умеет ценить достоинств вашего приемного сына Римо", — прочел как-то он. Чиун поднял на него глаза. — Это можешь выбросить. Его автор наверняка пребывает в состоянии нервного расстройства и вряд ли может получать письма там, где его содержат. Но после нескольких подобных писем кореец понял, что Римо читает не то, что написано, и стал разбирать почту сам. И вот новые восхваления, на этот раз по телевизору, где так дорого эфирное время. И от самого Рэда Рекса. "Почему? — спросил себя Римо. И тут же ответил: — Здесь замешан мистер Гордонс. Тем самым он хочет заманить нас в Голливуд, где приготовился нанести удар". А вслух он сказал: — Чиун, мы едем в Голливуд! Тот немедленно появился на пороге спальни. — Конечно. Неужели ты в этом сомневался?.. — А знаешь почему? — перебил Римо. — Потому что я этого хочу. Это было бы достаточным основанием для любого, кто когда-нибудь слышал о человеческой благодарности. А ты думал почему? — Потому что там находится мистер Гордонс. — Правда? — А Рэд Рекс находится в сговоре с этой консервной банкой. — Ты действительно так считаешь? — переспросил Чиун. — Я просто уверен. — О, как ты мудр и какое счастье, что я имею возможность быть рядом с тобой. — Демонстративно отвернувшись, он вернулся в спальню. «Идиот», — донеслось до Римо.Глава 10
— Смотри, смотри, это же Кларк Клейбл! — Его имя не Кларк Клейбл, а Кларк Гейбл. С буквой "Г". — Римо, смотри, вон Кларк Гейбл! — Это не Кларк Гейбл. Кларк Гейбл давно мертв. — Но ты ведь только что сказал, что это Кларк Гейбл. — Я сказал, что имя актера Кларк Гейбл, — ответил Римо, чувствуя, что сам запутался. — Разве то, что его зовут Кларк Гейбл не то же самое, что это Кларк Гейбл? — поинтересовался Чиун. — Ешь лучше свой рис, — посоветовал Римо. — Конечно, конечно. Я готов делать что угодно, лишь бы не разговаривать с человеком, который мне намеренно врет. — Он поднес было ложку с рисом ко рту, но тут же опустил ее на тарелку. — Ты только взгляни — это же Барбра Стрейзанд! — В голосе Чиуна звучало такое возбуждение, какого Римо еще не доводилось слышать. Его вытянутый вперед указательный палец дрожал. Римо посмотрел туда, куда он показывал. — Господи, Чиун, это всего лишь официантка. — Ну и что, как ты обычно говоришь. Может, Барбра Стрейзанд поменяла работу? — И теперь в свободное время подрабатывает официанткой? — А почему бы и нет? — спросил Чиун. — Запомни, белый человек: не место красит человека, а человек красит место, каким бы убогим оно ни казалось на первый взгляд. Не всем же быть наемными убийцами. — Он снова устремил взор на официантку в черном форменном платье — она в противоположном конце обеденного зала выписывала счет. — Это Барбра Стрейзанд, — тоном, не терпящим возражений, заявил Чиун. — Пойди попроси ее спеть, — возмущенно предложил Римо. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Чиун вышел из-за стола и направился к официантке. Так продолжалось вот уже два дня. Чиун, почтенный и благородный Мастер древнего, овеянного славой Дома Синанджу, был помешан на звездах. Все началось в аэропорту, когда он принял уборщика за Джонни Мака Брауна. Потом в водителе такси он узнал Рамона Наварро. Он был убежден, что администратором в гостинице, где они поселились, служит Тони Рэндалл, и в конце концов обвинил Римо в том, будто тот намеренно пытается лишить старика радости, уверяя, что никакие они не артисты. Барбра Стрейзанд была величайшей неразделенной любовью Чиуна, и Римо не хотел стать свидетелем отповеди, которую официантка даст старику. Ему слишком больно было бы это видеть. Отвернувшись, Римо стал смотреть в окно на изобилующий форелью ручей, протекавший между рестораном и главным зданием гостиницы, меньше чем в ста футах от крупнейшей в этом районе Голливуда автомагистрали. Римо принялся размышлять о том, когда же мистер Гордонс выйдет на их след. Неприятно иметь дело с человеком, который может напасть неожиданно и благодаря этому сразу получить преимущество. Но что еще хуже, мистер Гордонс не человек — он самообучающийся андроид, способный к ассимиляции. Он может принимать любое обличье — кровати в их гостиничном номере, стула, на котором Римо сидит. Все это в его силах. К тому же Чиун, похоже, не придавал значения нависшей над ними опасности, отказываясь признать, что Рэд Рекс связан с мистером Гордонсом. Размышления Римо прервал высокий звук, пролетевший по ресторану, подобно порыву ветра, всколыхнувшего кроны деревьев. Пела женщина. Римо обернулся в сторону Чиуна, но пение оборвалось так же неожиданно, как и возникло. Кореец стоял возле официантки — оказывается, пела именно она. Чиун с улыбкой поклонился, она в ответ сделала реверанс. Тогда Чиун поднял руки, словно благословляя ее, а когда вернулся к столу, на лице его расплывалась блаженная улыбка. Римо продолжал смотреть мимо него на официантку. Официантку ли? Чиун мягко опустился на стул и снова принялся за рис. Судя по всему, у него разыгрался аппетит. Римо уставился на него. Тот продолжал с улыбкой жевать. — А у нее приятный голос, — заметил Римо. — Ты находишь? — вежливо осведомился Чиун. — И похож на... в общем, ты знаешь на чей. — Нет, не знаю. — Да знаешь. На ее. — Это не может быть она. В конце концов, она всего лишь официантка, ты же сам сказал. — Да, но, может, она снимается в фильме или что-нибудь в этом роде? — Может быть. Почему бы тебе не спросить у нее самой? — предложил Чиун. — Да она наверняка станет смеяться надо мной, — возразил Римо. — А почему бы и нет? Разве ты и без того не являешься посмешищем? — Чтоб ты подавился! — воскликнул Римо.Глава 11
Из номера Римо позвонил Смиту, и прикованный к постели директор КЮРЕ пожелал узнать, где Римо находится. — Наслаждаюсь жизнью в Голливуде, — пропел Римо, страшно фальшивя. — В Голливуде? — В Голливуде, — подтвердил Римо. — Удивительно! — В голосе Смита звучал неприкрытый сарказм. — А я-то грешным делом решил, что вы просто зря теряете время! Но что же будет со мной? Я хотел бы наконец выбраться из этой проклятой палаты. — Минуточку, — произнес Римо и посмотрел на Чиуна, который сквозь прозрачный тюль занавесок смотрел на бассейн. Не потрудившись закрыть рукой микрофон, Римо сказал: — Чиун! Смитти хочет выбраться из своей больничной палаты! — Смит может делать все что пожелает, — не поворачивая головы, ответил Чиун. — Мастер Синанджу в настоящее время занят совершенно другими вещами. Глаза Римо сузились — он протянул трубку поближе к Чиуну и сладким голосом проговорил: — Ты хочешь сказать, что тебе нет дела до того, что произойдет со Смитом? — и еще дальше протянул трубку. Чиун, по-прежнему не оборачиваясь, произнес: — Даже жизнь императора теряет для меня значение, когда речь идет о моей собственной судьбе. — А твоя судьба сейчас — это Рэд Рекс? — Именно так, — ответил Чиун. — Другими словами, — продолжал Римо, — телевизионный актер Рэд Рекс для тебя важнее, чем доктор Смит и вся его организация? — В иные дни даже прогноз погоды для меня важнее, чем твой доктор Смит, — отозвался Чиун и обернулся к Римо. Увидев телефонную трубку у Римо в руке и ядовитую ухмылку на его губах, он одарил приемного сына свирепым взглядом. — Но подобные чувства длятся не больше минуты, — произнес он громким голосом, — и свидетельствуют о моей слабости, поскольку когда я вновь сознаю, насколько нужен миру великий император Смит и его удивительная организация, то возношу благодарность судьбе, которая позволила мне служить ему — даже в смиренной роли учителя для жалкого бледнолицего куска свиного уха. Да здравствует император Смит! Мастер только и думает о том, как спасти его из взрывоопасной западни, и ответ он думает найти здесь, в Калифорнии. Да здравствует благородный Смит! Хмуро взиравший на экстравагантные попытки Чиуна исправить положение, Римо снова взял трубку. — Тоже мне, преданный слуга великого императора! — процедил он. — Римо! Не могу же я всю жизнь здесь оставаться! — зазвучал в трубке голос Смита. — Я уже устал пользоваться горшком, устал сидеть здесь взаперти, устал бояться, что взорвусь, едва только попытаюсь выйти наружу. Я даже не знаю, что там творится в конторе без меня! Римо искренне сочувствовал Смиту: сначала его чуть не убило взрывом, теперь он живет внутри настоящей бомбы, которая может взорваться в любой момент, и жалуется только на то, что не знает, как идут дела на службе. — Послушайте, Смитти, потерпите еще пару дней. Гордонс здесь. Если нам за это время не удастся с ним расправиться, мы приедем и выручим вас. — Хорошо. Только прошу вас, поспешите! — Конечно, дорогой, как говорят в Голливуде. Следующий звонок Римо сделал в отдел по связи с общественностью известной нью-йоркской телестудии, где ему сообщили, что эксклюзивным агентом Рэда Рекса является Ванда Рейдел. Тогда Римо позвонил Ванде Рейдел в офис. — Приемная Ванды Рейдел, — ответили ему. — Мне нужен Рэд Рекс. — А кто бы это мог быть? — сухим тоном поинтересовалась секретарша. — Это мог бы быть Сэм Голдуин, — начал было Римо, собираясь продолжить фразу словами: «но это не он», но секретарша не дала ему договорить, рассыпавшись в извинениях перед мистером Голдуином. — Извините, мистер Голдуин, не волнуйтесь, мистер Голдуин, — тараторила она, — госпожа Рейдел уже берет трубку. После воцарилась краткая пауза и в телефоне зазвучал резкий женский голос, который произнес: — Сэм, детка, милый мой, я и не подозревала, что на том свете есть телефон. — Честно говоря, — сказал Римо, — я не... — Я знаю, кем вы не являетесь, дружочек. Вопрос в том, кто вы на самом деле. — У меня дело к Рэду Рексу. — Ваше имя? — У меня много имен, но вы можете называть меня просто мастером. — Эта ложь была одобрена Чиуном, который пристально следил за Римо из дальнего конца комнаты. — Ваш голос не похож на голос мастера, — сказала Ванда. — Интересно, а какой же голос у мастера? — Высокий, скрипучий. Голос азиата, к тому же говорит он с британским акцентом. Как у Питера Лорре в роли мистера Мото. — Что ж, на самом деле я помощник мастера. — Римо прикусил губу. Чиун закивал в знак согласия. — Скажи свое имя, любовь моя. — Римо подойдет? — Вполне. Я готова принять вас, как только приедете. А теперь целую, дорогой. — В трубке раздались короткие гудки. — Черт бы тебя побрал, — буркнул Римо. Существовало лишь одно препятствие для встречи с Вандой Рейдел один на один — Чиун. Мастер во что бы то ни стало желал повидать женщину, которая могла свести его с Рэдом Рексом. Римо же хотел потолковать с ней по душам, а для этого Чиуна никак нельзя было допускать на встречу. Конфликт между силой желаний Чиуна и упорством Римо был разрешен благодаря тому, что послушный сын посадил папочку в автобус и взял с водителя обещание, что тот устроит корейцу экскурсию по городу и покажет виллы всех кинозвезд. А Римо тем временем выполнит черновую работу, подготовив встречу Чиуна с Рэдом Рексом. Сажая Чиуна в автобус, Римо вспомнил собственное детство, когда его, сироту, монашки сажали в экскурсионный автобус, который должен был провезти его по местам, населенным людьми, имеющими семьи и имена, людьми с прошлым, настоящим и будущим. Еще он вспомнил, каким жалким выглядел тогда, и неожиданно задал Чиуну вопрос: — Хочешь, чтобы я сделал тебе симпатичный маленький сандвич и положил его в бумажный пакет? Но Чиун только шикнул на него, чтобы он вел себя прилично, и полез в огромный сине-голубой автобус, до отказа заполненный туристами, не пожалевшими три с полтиной за возможность прокатиться по улицам Беверли-Хиллз. На них станут, потешаясь, показывать пальцами местные жители и сутенеры, вечные охотники за молоденькими простушками, которых нетрудно убедить, что путь к контракту на съемку проходит через постель продюсера, а вот этот человек с огромным животом и двадцатидолларовой купюрой и есть самый наиглавнейший продюсер, хотя он и говорит, будто торгует галстуками в Гранд-Рапидсе, штат Мичиган... В свою очередь туристы в автобусе станут пялиться на местных жителей, которые тоже покажутся им смешными, и на сутенеров, которых по одежде и машинам примут за кинозвезд. Туристам невдомек, что в городе, построенном на звездной болезни и живущем ради кинозвезд, настоящие звезды не одеваются так, как от них ждут. В каком-нибудь другом городе звезде достаточно было бы надеть джинсы и кроссовки, чтобы стать невидимой, затеряться в толпе. Но в Голливуде все было наоборот, и настоящие поклонники кинозвезд всматривались в людей, одетых попроще. Как можно обыденней. Так что здесь маскировкой служил яркий неоновый свет, сверкавший у прохожих над головой и зовущий: посмотри на меня, вот я! А звездам только того и надо. Это своеобразное подражание Говарду Хьюзу с его установкой «не желаю известности», обеспечившей ему неизменный интерес газетчиков. Но Ванда Рейдел — совсем другое дело. Она одевалась, как дешевка, причем делала это не сознательно, не для того, чтобы привлечь к себе внимание, а просто от отсутствия эстетического чувства. Ей казалось, что она потрясающе выглядит; Римо же решил про себя, что одеждой она напоминает жену хозяина бакалейной лавки. Ванда ткнула фиолетовым ногтем в Римо, сидевшего напротив нее у стола на стуле с замшевой обивкой, и браслеты зазвякали и зазвенели у нее на руке. Решительным тоном она произнесла: — Чего тебе надо, дорогуша? Я так и думала, что ты ничего, но эти скулы... Только не говори мне, что ты не актер. С трудом подавив искушение крикнуть: «Госпожа Рейдел, замолчите хоть на минутку! За минуту вашего молчания я готов все отдать!» — Римо сказал: — Я ищу мистера Гордонса. — Как вы сказали, мистера?.. — Послушайте, дорогуша, драгоценная моя, сладкая, медовая, неподражаемая, бриллиантовая, давайте без ерунды. Вы представляете Рэда Рекса, и именно вы заставили его наговорить всю эту чушь специально, чтобы вызвать нас с напарником в Голливуд. Единственное, кому, точнее, чему нужно, чтобы мы были здесь, — это мистеру Гордонсу. Ведь от обращения Рекса к зрителям вы не выручишь ни цента, значит, вы сделали это, потому что так приказал Гордонс. Все очень просто. Итак, где Гордонс? — А вы знаете, в вас что-то есть. — Точно. Слабые нервы. — У вас есть приятная внешность, сила воздействия, умение заставить слушать себя. Вы смотритесь мужественно, но без мужланства. Продолжайте. Пусть это будет кинопроба. Что вы говорите? Ни за что не поверю, что вы никогда не мечтали сниматься в кино. — Да-да, мечтал, — поспешно подтвердил Римо. — Но когда роль в «Мальтийском соколе» получил Сидни Гринстрит, я был страшно разочарован и решил заняться тем, что у меня получается лучше. — А именно? — А уж это вас не касается. Так где мистер Гордонс? — Предположим, я скажу, что это стул, на котором ты сидишь. — Тогда я отвечу, что вы болтаете вздор. — А ты уверен, что хорошо знаешь мистера Гордонса? — Неплохо. Я могу вычислить его по запаху дизельного топлива и по слабому звону электрических проводков в его так называемом мозгу. Он пахнет так же, как пахнет новенький автомобиль, но я не чувствую здесь ничего подобного. Лучше скажите, что у вас с ним за дела. Но едва Римо задал этот вопрос, как ему в голову вдруг пришла жуткая мысль: не собирается ли сидящая напротив идиотка устроить мистеру Гордонсу контракт на какую-нибудь роль в кино? Человек с небывалой способностью к перевоплощению. Мистер Хамелеон. Суперинструмент. — Надеюсь, вы не собираетесь снимать его в кино? — осторожно поинтересовался он. Ванда Рейдел рассмеялась; начавшись в горле, смех не затронул ее существа. — Его? Господи, да ни в коем случае! У нас с ним припасена другая рыбка для жарки. — Возможно, я и есть та рыбка, — заметил Римо. Ванда пожала плечами. — Нельзя сделать омлет, если кто-то до этого не изнасилует курицу, милок. — Что касается изнасилования, то меня это не волнует. Меня волнует только возможность умереть. Ванда хмыкнула. — Ты и понятия не имеешь, что такое быть мертвым. Это когда приходится стоять в очереди в ресторан. Или когда кто-то меняет номер телефона, не ставя тебя в известность. Или когда, стоит тебе позвонить, у всех вдруг случается понос и они не могут подойти к телефону. Вот это настоящая смерть, дорогой. Да что ты знаешь о мертвецах? В этом городе сплошь мертвецы. Здесь мало живых, но я хочу быть в их числе, и Гордонс должен мне в этом помочь. — Боюсь, у вас неверные сведения на этот счет. Мертвый — это когда плоть начинает чернеть и становится пиршеством для могильных червей. Или когда оторванные руки и ноги торчат из стены. Когда мозг вынут из черепной коробки, словно там поработал экскаватор. Смерть — это кровь, переломанные кости, лишенные жизни внутренние органы. Смерть — это смерть. И с этим мистер Гордонс тоже может помочь. — Ты мне случайно не угрожаешь, дорогой? — спросила Ванда, заглядывая Римо в темно-карие, почти черные глаза, не в состоянии даже представить себе, что этот человек не задумываясь убил бы ее, если бы счел это необходимым. Ему не нравилась эта женщина. — Какие могут быть угрозы? — улыбнулся Римо. Он встал и слегка дотронулся рукой до унизанного браслетами запястья Ванды. Потом снова улыбнулся, отчего его глаза сузились, и вновь провел пальцами по ее руке. А несколькими минутами позже, выходя из кабинета, он получил заверения Ванды в том, что она немедленно уведомит его, как только мистер Гордонс даст о себе знать, и сообщит точную дату встречи Рэда Рекса с Чиуном. Ванда же, продолжавшая сидеть за столом, впервые за весь день не испытывала потребности что-нибудь съесть.Глава 12
— Я видел их, — заявил Чиун. — Понятно. Впрочем, это неважно. Мистер Гордонс в городе, теперь я знаю это наверняка. — Минутку. — Чиун поднял вверх длинный костлявый палец, призывая к тишине. — Кто это сказал: неважно? Или ты один решаешь, что важно, а что нет? Разве это правильно? И это после всего, что я претерпел, чтобы сделать из тебя человека? И теперь ты говоришь: «Это неважно»! — Кого же ты видел? — вздохнул Римо. — Я не сказал, что видел кого-то, я сказал, что видел их. — Отлично. Их. И кто же они? Или что, если тебе так больше нравится? — Я видел собачек Дорис Дей. — Ух ты! Ну и ну! Вот это да! Довольный тем, что Римо проявил интерес, Чиун продолжал: — Да, в Беверли-Хиллз. Их было так много, и выгуливала их какая-то женщина. — Сама Дорис Дей? — Откуда мне знать? Она была светловолосой и стройной. Да, вполне могла быть и Дорис Дей. Почему бы и нет? И двигалась она, как балерина. Наверняка Дорис Дей. Блондинка. Худая. Да, точно, это была Дорис Дей! Я видел, как Дорис Дей гуляла со своими собачками! — Я так и знал, что ты увидишь кинозвезд, если поедешь на экскурсию. — Да, я и других видел. Многих других. Римо не стал спрашивать, кого именно, а Чиун больше не называл имен. — У тебя все? — поинтересовался Римо. — Да, так что можешь продолжать свой сбивчивый отчет. — Мистер Гордонс в городе и охотится на нас. Завтра встреча с Рэдом Рексом. Я полагаю, именно в этот момент мистер Гордонс и попытается нанести удар. — Хорошо, что ты уточнил время. Хоть что-то важное сделал. Так когда же назначена встреча? — Она состоится в «Глобал-Стьюдиоз» в пять вечера. — В пять вечера. Но у меня в четыре начинается экскурсия, и я не успею вернуться к пяти часам! — воскликнул Чиун. — Значит, откажись от экскурсии. — Ни за что. Ладно, я уже привык, что ты не можешь ничего толком устроить. Я поеду на экскурсию, которая начинается раньше, вот и... — Он оборвал себя на полуслове, и Римо увидел, что он смочит в окно машины на группу стоящих на тротуаре пешеходов. — Посмотри, Римо, это не?.. — Нет, — резко бросил Римо.Глава 13
— Ты понимаешь, что он попытается тебя найти? — Послушай, — ответила Ванда Рейдел, — конечно, я все понимаю. В конце концов, кто здесь обладает творческими способностями, ты или я?! — К сожалению, ты права, — согласился мистер Гордонс. — Я не творец. Конечно, ты. Прости мне мою самонадеянность. — Хорошо. — Он ни за что не должен тебя обнаружить! А когда будешь вне досягаемости, обнародуй компьютерные распечатки, как мы договаривались. Он станет тебя искать и вынужден будет расстаться со своим корейцем, которого я возьму на себя. А после уничтожу и самого Римо. А ты получишь рекламу, которая так поможет твоей карьере... — Я все поняла, — нетерпеливо перебила Ванда. — Этот кореец всего лишь человек. — Именно так, — согласился мистер Гордонс, — но весьма необычный. Насколько мне удалось выяснить, он ничего не боится и абсолютно лишен человеческих слабостей. Однако, используя фактор неожиданности, я смогу его одолеть. А сейчас мне надо сделать один звонок. Он взялся за телефон, стоявший возле бассейна на вилле Ванды Рейдел в Бенедикт-каньоне, ведущем от Голливуда к морю и представляющем собой своеобразную выемку в поверхности земли, словно когда-то давно гигантские пальцы великана прочертили полосы в мягком песке. Пока мистер Гордонс набирал номер, Ванда лежала в шезлонге, поедая булочку и обмазывая себя кремом для загара. — Это Смит? Говорит мистер Гордонс. — Выслушав ответ, он продолжал: — К чему вам знать, где я? Вам от этого легче не станет. А звоню я для того, чтобы сообщить, что компьютерные данные о тайной организации под вашим руководством скоро станут достоянием прессы. — Снова наступила пауза. — Это точно. Сегодня, в пять часов, госпожа Ванда Рейдел обнародует их. Она также раскроет журналистам свой план снять о вашей организации художественный фильм. В главной роли будет сниматься Рэд Рекс. — Пауза. — Все верно, мистер Смит или как вас там зовут. Я собираюсь воспользоваться замешательством, которое вызовет это сообщение, и уничтожить Римо вместе с его корейцем. Неплохой планчик, а? Весьма творческий, не так ли? — Он еще мгновение послушал, а потом с криком: «Ниггер!» — бросил трубку на рычаг. Ванда Рейдел оторвалась от изучения своего обнаженного лобка. — Что случилось? Что он сказал? — Он сказал, что у меня воображение ночного воришки. Ванда засмеялась, и мистер Гордонс воззрился на нее. — Я бы воспринял подобное поведение как насмешку, но, к сожалению, я очень нуждаюсь в твоих услугах. — И не смей никогда забывать об этом, Гордонс! Без меня ты ничто. Это благодаря мне ты стал тем, чем являешься сегодня. — Неверно. Таким, каков я есть, меня сделала одна ученая дама в космической лаборатории, ты же лишь пытаешься усовершенствовать то, что сделала она, вот и все. А сейчас я ухожу — нужно еще закончить кое-какие деда, прежде чем я встречусь с корейцем сегодня в пять часов. — С этими словами мистер Гордонс встал и мягкой походкой, абсолютно лишенной своеобразия и оттого какой-то нечеловеческой, ушел, оставив Ванду возле бассейна. Минут через пять раздался телефонный звонок. — Привет, дорогуша, — сказала Ванда в трубку. — Это Римо. Вы, кажется, собирались сообщить мне, когда получите весточку от мистера Гордонса. Что это за чушь насчет какого-то фильма? — Это не чушь, а чистая правда. — Зачем вы это делаете? — Потому что этого хочет Гордонс. Кстати, и я тоже. Это прославит меня на весь мир. Когда мы обнародуем нашу информацию, вся киноиндустрия, включая телевидение, будет ходить за мной по пятам. Я стану... — Внезапно оборвав себя, она сказала: — Сегодня в пять, в моем офисе. И не пытайся меня отговорить, тебе этого все равно не удастся. До свидания, дорогой. Целую, пока. — Держа трубку одним пальцем, Ванда повесила ее на рычаг. Римо тоже положит трубку в своем номере в «Спортсменз-Лодж». — Чиун, тебе придется отправиться на встречу с Рэдом Рексом одному. — Я слишком стар, чтобы путешествовать в одиночестве. — Это не путешествие. За тобой пришлют машину. Но я никак не могу поехать с тобой. Видишь, мистер Гордонс все-таки нашел способ нас разлучить. — Понятно, — сказал Чиун. — Я это всегда говорил: даже плохая машина порой способна на разумные поступки. — О Господи, прекрати. Я надеюсь, он наконец-то тебя съест. Превратит в машинное масло. — Но не раньше, чем я увижу Рэда Рекса. Только подумать — я смогу встретиться с ним после стольких лет... — Значит, за тобой придет машина, а мне надо идти. Навещу Ванду Рейдел, а потом присоединюсь к тебе. — Можешь не спешить. Должен же я иметь хотя бы минуту отдыха! Джо Галлахер, охранявший главный въезд в «Глобал-Стьюдиоз», не питал ни малейшего почета к лимузинам, разве что там сидел знакомый ему человек. В наши дни каждый дурак может взять лимузин напрокат. Именно так и поступали некоторые эксцентричные поклонницы: скидывались, залезали в багажник и благополучно миновав ни о чем не подозревающего охранника, начинали терроризировать какую-нибудь звезду. Подобная история произошла не далее как месяц назад с одним из модных героев вестернов, кстати входящего в десять процентов кинозвезд, которых Джо Галлахер не считал ублюдками. Так вот, его изнасиловали пробравшиеся на территорию студии шестеро молоденьких девиц, а бедного охранника уволили. Итак, Галлахер властно поднял руку, и «роллс-ройс» цвета «серебряная заря» остановился возле будки охранника. Водитель в форме опустил окно. — Это гость Ванды Рейдел, приехал на встречу с Рэдом Рексом, — произнес он усталым голосом. Заглянув в машину, Галлахер увидел престарелого китайца, скромно примостившегося на сиденье, сложив руки на коленях. — Все верно, — улыбнулся старец, — я еду на встречу с Рэдом Рексом. Честно. Галлахер отвернулся и закатил глаза — еще один псих. Выяснив что-то по переговорному устройству, он сделал шоферу знак проезжать. — Бунгало 221-Б. Шофер кивнул и медленно въехал в ворота. — Бунгало? — переспросил пассажир. — Для такой звезда, как Рэд Рекс? Почему же бунгало, а не то большое уродливое здание? — И Чиун указал на здание в форме куба с затемненными стеклами. — Интересно, кто же тогда пользуется тем зданием? — Полные ничтожества, — ответил шофер. — А известные люди предпочитают бунгало. — Это очень странно, — заметил Чиун. — Мне всегда казалось, что в вашей стране чем важнее человек, тем более крупное здание он вынужден иметь. — Да, но здесь Калифорния, — ответил шофер, словно этим было все сказано. Впрочем, так оно и было на самом деле. Бунгало 221-Б находилось в самом дальнем конце территории киностудии. Рэд Рекс уже был там. Он сидел за туалетным столиком в дальней комнате-кабинете и изливал душу приставленному к нему Вандой юноше-гиду. На нем был белый халат. — Ну, разве это не идиотизм? — спросил Рэд Рекс. Юноша, брюнет с вьющимися волосами и здоровым цветом лица, пожал плечами и развел руками, отчего зазвенели серебряные браслеты у него на запястьях. — Да, наверно, мистер Рекс. — Называй меня Рэд. Да, чистый идиотизм! Преодолеть три тысячи миль,чтобы встретиться с каким-то ничтожеством, который смотрит этот дурацкий телесериал. А ты когда-нибудь его смотрел? Какую-то долю секунды юноша колебался, не зная, что сказать. Скажешь нет — можно обидеть этого странноватого человека. Скажешь да, и Рэд Рекс, презиравший зрителей собственного сериала, перестанет его уважать. Сказать, что он смотрит сериал с участием Рэда Рекса лишь изредка, чтобы узнать, по-прежнему ли там снимаются голубые, просто не пришло ему в голову. — Нет, уж извините, — наконец выговорил он. — Я в это время на работе. — Ты ровным счетом ничего не потерял! Я там играю врача. Что-то вроде Маркуса Уэлби. Судя по опросам, у моего сериала большая аудитория. — Я знаю. Для госпожи Рейдел большая честь быть вашим агентом. — Она и твой агент тоже? Молодой человек грустно усмехнулся. — Нет-нет, но я бы очень этого хотел. Думаю, тогда мне бы удалось найти что-нибудь получше, чем съемка в массовках и демонстрация моделей одежды. Рекс оглядел юношу с ног до головы. — Да, ты и впрямь похож на манекенщика — фигура у тебя что надо. — Спасибо. Но я хотел бы стать актером. Настоящим актером, а не просто звездой. Рекс отвернулся к зеркалу и принялся красить ресницы. Тут молодой человек понял, что обидел его. Очевидно, Рекс решил, что юноша намеренно оскорбляет его, высказывая желание стать актером, а не просто звездой. Тогда юноша сделал шаг вперед. — Рэд, давайте я вам помогу, — сказал он. Взяв кисточку у Рэда Рекса и положив руку ему на щеку, гоноша принялся наносить краску на ресницы актера, чтобы они выглядеть длиннее и гуще. Рекс закрыл глаза и откинулся на стуле. — Может, удастся подыскать тебе что-нибудь в моем сериале. Но для этого тебе придется переехать в Нью-Йорк. — Ради роли в вашем сериале я готов это сделать. — Я поговорю с Вандой. — Благодарю вас, мистер Рекс. — Рэд. — Рэд. Тук-тук. Звук эхом прошел по комнате. — Должно быть, ваш гость. — Ну разве это не ужасно! Господи, за что мне такое наказание? — Потому что вы звезда, — вкрадчивым тоном произнес молодой человек, мягко похлопал Рекса по щеке и пошел открывать дверь, но актер его остановил. — Подожди. Скажи, как я выгляжу? — Просто прекрасно. Открыв дверь, юноша с трудом сдержал улыбку при виде тощего старого корейца в черно-красном парчовом кимоно. — Слушаю вас. — Вы не Рэд Рекс, — заявил кореец. — Нет, конечно, нет. Он в комнате. — Я пришел, чтобы встретиться с ним. — Прошу вас, проходите. — Молодой человек провел Чиуна в дальнюю комнату, где за туалетным столиком сидел Рэд Рекс и рассматривал в зеркало несуществующий прыщик над левой губой. Заметив корейца в зеркало, Рэд Рекс оправил халат и с пренебрежительной улыбкой повернулся к посетителю. — Ах, это вы, это вы! — воскликнул Чиун. — Я Рэд Рекс. — Вы выглядите совершенно как в телевизоре. Подмигнув молодому человеку, Рэд Рекс произнес: — Мне все это говорят. — Я никогда не забуду, как вы спасли Мериуэтер Джессуп от морального падения! — Это один из моих лучших эпизодов, — сказал Рэд Рекс, продолжая улыбаться. — А та легкость, с которой вы избавили от пристрастия к наркотикам Рэнса Мак-Адамса! Очень впечатляюще! — Во время своей речи Чиун раскачивался на каблуках, словно маленький мальчик, впервые за годы учебы вызванный в кабинет директора. — То, что трудно, я делаю моментально. Невозможное занимает несколько больше времени, — снисходительно согласился Рэд Рекс. — А какой из ваших эпизодов вы считаете самым удачным? — спросил Чиун. — Может быть, как вы спасли от выкидыша госпожу Рэндалл Мак-Мастерз? Или экстренная операция, сделанная вами мужу Джессики Уинстон после того, как она влюбилась в вас? Или как вы нашли способ вылечить от лейкемии дочь Уолкера Уилкинсона, когда она впала в депрессию из-за гибели своего жеребца, победившего на скачках? Рэд Рекс прищурился и пристально посмотрел на Чиуна. Все это подстроено. Возможно, «Скрытой камерой». Как этот полочный старикашка может столько помнить о сериале, где действующие лица меняются так быстро, что он сам еле успевает заучивать имена? Как он может хранить в памяти имена и эпизоды, которые Рэд Рекс сам забыл на следующий же день после того, как сыграл очередную серию? Ясно, кореец — подсадной! Значит, Ванда Рейдел наняла его, Рэда Рекса, для «Скрытой камеры»! Рекс кинул взгляд на темноволосого гоношу, но его кукольное лицо ничего не выражало. Если он хочет продолжать сниматься в фильме, лучше выглядеть хорошо, решил Рэд Рекс. Не отвечая на вопросы Чиуна, он спросил: — Вы не назвали вашего имени. — Меня зовут Чиун. Рекс немного подождал, но продолжения не последовало. — Просто Чиун? — Мне кажется, этого вполне достаточно. — Чиун. Чиун? — произнес Рэд Рекс, размышляя вслух, и вдруг он вспомнил это имя. — Чиун! — воскликнул он. — А нет ли у вас моего портрета с автографом? Чиун кивнул, довольный тем, что Рэд Рекс вспомнил об этом. Рекс осторожно опустился на стул. А может, это вовсе не «Скрытая камера»? Может, этот старикан прислан мафией, и они хотят снять фильм? Но он всегда считал, что в мафии состоят только итальянцы. Надо быть крайне осторожным! — Будьте любезны, садитесь и расскажите немного о себе! — пригласил Рэд Рекс. — Пожалуй, я вас оставлю, — произнес темноволосый юноша. — До свидания, мистер Рекс, мистер Чиун. Рекс нетерпеливо махнул рукой, отпуская его, а Чиун вел себя, словно вовсе не замечал молодого человека. Он легко опустился на стул напротив дивана, где сидел Рекс. — Я Чиун, Мастер Синанджу. И состою на службе, охраняя Конституцию, чтобы она продолжала спокойно оставаться на бумаге, как делала это в течение последних двухсот лет. Это основная моя работа, и единственное ее преимущество в том, что она дает мне возможность смотреть ваш сериал и другие прекрасные телетворения в дневные часы. — Все, что вы говорите, очень интересно, — заметил Рэд Рекс. Кто сказал, что в мафии служат только трезво мыслящие люди? Этот идиот, должно быть, возглавляет у них дальневосточное отделение. — А кто вы по национальности? — поинтересовался Рэд Рекс. Может, в нем все-таки есть итальянская кровь? — Кореец. Существует старинная легенда: когда Бог решил создать первого человека, он положил тесто в печь и...* * *
Когда мистер Гордонс ушел, Ванда Рейдел поудобнее расположилась в шезлонге и вновь потянулась за маслом для загара. Налив немного в ладонь и поставив бутылочку на столик, она принялась втирать масло в бедра и живот. Конечно, это хорошо со стороны мистера Гордонса, что он предупредил ее держаться подальше от Римо, но ведь он не присутствовал при их встрече в кабинете Ванды, не видел, как Римо смотрел на нее, как тронул за запястье. Если бы Гордонс все это увидел, то понял бы, что Римо не представляет ни малейшей опасности. Он так хотел ее как женщину, что остального для него просто не существовало. Она принялась втирать масло в колени, локти и шею. А почему бы Римо и не влюбиться в нее? Удивительно, как большинство мужчин теряют голову при одном только виде хорошенькой девчонки, а таких в Голливуде хоть пруд пруди. Но это в большей степени характеризует мужчин, нежели женщин. Для Ванды все эти девчонки — просто сор, хотя она и сделала на них карьеру. Да, сор. Настоящий мужчина ищет настоящую женщину. И как удивительно, что такой человек, как Римо, чужак, едва появившись в городе, сразу распознал в ней настоящую женщину, увидел красоту, заключенную в ее массивном теле. А он увидел, она это почувствовала. Она поймала его взгляд. Поэтому когда через некоторое время после ухода мистера Гордонса Римо позвонил, она не сочла нужным прятаться от него. Зачем? Когда он придет, они займутся любовью. О, это будет великолепно! Она с наслаждением отдастся ему! А потом они сядут и вместе обсудят, как избавиться от мистера Гордонса, который уже явно изжил себя. Закончив масляный ритуал, она подрумянила груди и нанесла более темный тон на впадину между ними. Затем внимательно оглядела каждую из них и к своему удовольствию не обнаружила там ни единой красноватой прожилки. Она просто ненавидела молодых актрис, у которых сиськи торчали вверх, крепкие и задорные, как и их курносые носы. Если бы у Ванды не было других дел и она только бы и делала, что поддерживала в форме свою грудь, ее бюст мало чем отличался бы от их. Но Ванда — работающая женщина, и у нее нет времени на подобные глупости. Как бы она хотела хотя бы один день не делать ничего, кроме гимнастики, помогающей держать себя в форме. И сидеть на диете. Лучше всего на белковой. Говорят, очень помогает. Тут она подумала о пирожных и решила, что, когда настанет великий день и она сможет наконец отдохнуть, сидеть на белковой диете будет в высшей степени вредно для здоровья. Организму необходимы углеводы. Без углеводов в крови не будет сахара. В результате быстро наступит маразм, а за ним и смерть. Нет, никаких специальных диет. Она просто будет следить за калорийностью пищи. Зачем в угоду какой-то догме лишать себя всего, что ты любишь. Диета предназначена для того, чтобы чувствовать себя лучше, а не для того, чтобы ощущать себя несчастным. Когда она с триумфом займет место в нью-йоркской телесети, у нее наверняка найдется время заняться диетой. И спортом. Но только не теннисом. Она просто ненавидела теннис. Скучнейшая и бессмысленнейшая игра, в которую играют скучнейшие и бессмыслеинейшие идиоты и делают это только затем, чтобы показать всем, какие у них стройные, молодые и загорелые тела. Вот, мол, какие они хорошие любовники. Как будто внешний вид имеет к этому какое-то отношение. Когда Ванда только приехала в Голливуд, она стала любовницей одного помощника продюсера. Позже, когда она сама встала на ноги, он как-то на дружеской вечеринке заметил, что «трахаться с Вандой Рейдел — все равно что прогуливаться по неиспользующемуся железнодорожному туннелю. Тот же экстаз и примерно та же ответная реакция». Теперь он работал помощником директора ресторана в Самторе, штат Южная Каролина, уж об этом Ванда позаботилась. Но шутка его пережила. Это был ее, Ванды, крест. Часто, занимаясь с нею любовью, мужчины — даже те, кому было что-то нужно от нее, — вдруг ни с того ни с сего останавливались на полпути и начинали ржать. Ванда прекрасно знала почему — все из-за этого проклятого «туннеля». Но ведь это неправда. Неправда, и она это знает! Она любящая и страстная, нежная и чувственная, и сегодня, когда придет Римо, она сумеет это доказать! Она продолжала натираться маслом, когда услышала рядом легкое покашливание. Судя по тому, как тихо подошел посетитель, это вернулся мистер Гордонс. — Не расстраивайся, — произнесла она, не поворачивая головы. — Успокойся, я как раз собиралась уходить. Ей хотелось поскорее распрощаться с ним. Когда появится Римо, он будет здесь совершенно лишним. Ей было бы неприятно, если бы мистер Гордонс помешал тому грандиозному пиршеству плоти, которое она планировала устроить. — Почему бы тебе не бросить все это дело? — спросила она, по-прежнему не меняя позы. — Как тебе угодно, любовь моя. — Голос явно принадлежал не мистеру Гордонсу, но прежде чем Ванда успела обернуться — она собиралась сделать это, лениво потянувшись, чтобы казаться стройней, — как почувствовала, что ее подняли вместе с шезлонгом и бросили в самый глубокий участок бассейна. Раздался громкий всплеск. Тяжелый каркас шезлонга тут же пошел ко дну, а Ванда принялась барахтаться в воде. Вода попала ей в нос, защипало глаза. Она отплевывалась, чувствуя, как у нее течет из носа. Сквозь слезы она увидела на берегу бассейна Римо, который стоял и спокойно смотрел на нее. — Ублюдок! — выкрикнула она, подплывая к лестнице. — Так и знай, теперь не видать тебе роли в фильме как своих ушей! — Что ж, еще одной надеждой меньше, — вздохнул Римо. — Где бумаги? — Бумаги? — переспросила Ванда, пытаясь вылезти, но эта попытка была прервана Римо, который слегка надавил ей на голову носком ботинка. — Компьютерные распечатки. Насчет тайной организации, про которую вы собираетесь сделать фильм. Помнишь, их тебе передал Гордонс? — Думаю, тебе будет небезынтересно узнать, любопытная свинья, что уже через час они окажутся в руках прессы. — Да неужели? — Римо сильнее надавил ногой, и Ванда почувствовала, как руки ее скользнули вниз по перилам лестницы и голова снова оказалась под водой. Она открыла глаза и увидела в воде черные струйки. Чертова тушь — потекла! А ведь реклама гарантировала, что она будет стойкой! Ну, Ванда им покажет! Давление немного ослабло, и голова Ванда выскочила из воды, словно поплавок. — Итак, где они, дорогуша? — снова спросил Римо, наклоняясь над бассейном. — Наверно, ты уже успела догадаться, что я не шучу? Он улыбнулся. Это была та же самая улыбка, что и тогда, у нее в кабинете, но теперь она наконец распознала ее. Это была улыбка не любовника — это была улыбка убийцы. Профессиональная улыбка. На лице любовника она означала бы любовь, потому что любовь — его профессия, но на лице этого человека она означала смерть, ибо его профессией была смерть. — Они у меня в «дипломате», сразу за дверью, — задыхаясь, выговорила она, в глубине души надеясь, что мистер Гордонс вернется. Легким движением ноги Римо отправил ее глубоко под воду, чтобы она не могла выплыть до его возвращения. Коснувшись ногами дна, она принялась что есть сил бить руками, пытаясь вынырнуть на поверхность. Когда ей это наконец удалось, Римо уже бежал к ней из дома, на ходу просматривая какие-то бумаги. — Это то, что нужно. Где ты делала копии? — Это мистер Гордонс их делал. — Сколько экземпляров? — Не знаю. Мне он отдал восемь копий и оригинал. Римо снова просмотрел кипу бумаг. — Похоже на то. Здесь девять экземпляров. Еще есть? Может, в какой-нибудь папке у тебя в кабинете? — Нет. — Может, вы подготовили пресс-релиз? О вашем новом фильме? Ванда отрицательно покачала головой. Ее жиденькие мокрые волосенки, лишившись лака, свисали с головы наподобие веревки. — Я предпочитаю непосредственное общение с прессой. Так будет и на пресс-конференции, которую я собираюсь устроить сегодня. — Небольшое уточнение, любовь моя: собиралась устроить. Подойдя поближе, Римо снова толкнул ее под воду, а сам направился к большой печи, расположенной в углу двора, калифорнийской версии очага для барбекю. Единственной данью традиции было то, что гигантская печь была сооружена на основании, выложенном из красного кирпича. Римо включил печь и открыл дверцу — внутри зажглись газовые горелки, бросая отблески на керамическую имитацию угля. Подождав, пока пламя хорошенько разгорится, он принялся кидать в печь компьютерные распечатки, наблюдая, как они занимаются и горят голубоватым огнем. Когда все бумаги были сожжены, Римо взял кочергу, по форме напоминавшую рапиру, и переворошил весь пепел вместе с непрогоревшими листами, отчего те запылали вновь. Снова перемешав кочергой содержимое печи, он включил газ на максимум и закрыл дверцу. Обернувшись, он обнаружил у себя за спиной Ванду Рейдел и громко расхохотался. Ее кожа выглядела какой-то дряблой и нездоровой, поскольку неожиданное купанье смыло весь крем. Груди обвисли, упав на живот, который тоже обвис. Свисавшие на плечи волосы напоминали сырое тесто, ненакрашенные глаза выглядели как две сморщенные изюмины. Толстые ляжки словно слиплись, хотя она расставила ноги. В руке она держала пистолет. — Ты, ублюдок, — произнесла она. — Я уже видел что-то похожее в кино, — снова рассмеялся Римо. — Только грудь у тебя должна быть затянута в тонкий шифон и вся ходить ходуном, пытаясь вырваться наружу. — Да? — переспросила она. — Кажется, я видела этот фильм. Он шел довольно давно. — Забавный. Мне он даже понравился, — сказал Римо. — Там неудачный конец, и его следует изменить. Вот так, например. — Ванда подняла пистолет, который держала обеими руками, и, закрыв один глаз, прицелилась в Римо. Он внимательно следил за ее ногами, ожидая, когда напряжение мускулов покажет, что она действительно приготовилась стрелять. Едва различимые мышцы на икрах напряглись. Римо поднял глаза. — Умри, ублюдок несчастный! — крикнула Ванда. Внезапно Римо сделал выпад. В правой руке у него мелькнула напоминавшая рапиру кочерга. Ее конец закупорил ствол пистолета как раз в тот момент, когда Ванда спустила курок. Боек ударил по капсюлю, и пуля, блокированная кочергой, взорвалась, изуродовав Ванде лицо. Она сделала шаг назад, поскользнулась на кафеле бассейна и рухнула в воду, в предсмертной судороге сжимая пистолет, из которого все еще торчала кочерга. Металлические предметы тут же пошли ко дну, а Ванда всплыла на поверхность, словно дохлая рыбина, глядя на Римо пустыми глазницами обезображенного лица. — Все хорошо, что хорошо кончается, — подвел итог Римо.Глава 14
Разговор, который обещая быть очень скучным, на самом деле таковым не был, потому что старик-кореец говорил о том, что Рэд Рекс считал самым главным на свете. Кореец говорил о нем. — Но должен признаться, — сказал вдруг Чиун, — что не все в вашем сериале мне нравится. — Что же вас не устраивает? — с искренним интересом спросил Рэд Рекс. — Чрезмерное насилие, — ответил Чиун. — Просто ужасно, что в столь прекрасные картины вторгается насилие. Реке попытался сообразить, о каком же таком насилии ведет речь старикан, но не смог припомнить ни драк, ни стрельбы. У доктора Уитлоу Вьятта была самая бескровная операционная в мире, а самое большое насилие, какое он только себе позволил, — это порвать испорченный рецептурный бланк. — Что конкретно вы имеете в виду? — наконец спросил он. — В одной из серий вас ударила медсестра. — Чиун внимательно посмотрел на Рекса, пытаясь понять, помнит ли он этот эпизод. — Ах, это! — Да, именно так. Подобное насилие просто недопустимо! — Но ведь это была всего лишь пощечина, — произнес Рэд Рекс и тут же пожалел о своих словах. По выражению лица Чиуна он понял, что тот воспринял эту пощечину по меньшей мере как третью мировую войну. — Все верно. Но за пощечиной может последовать более серьезный удар. За ударом — нокаут. Вы и опомниться не успеете, как на вас посыплется град пуль. Рэд Рекс кивнул. Старик говорил совершенно серьезно. — Не волнуйтесь, если такое еще хоть раз повторится, я с ней разберусь. — Актер поднялся с места и встал в стойку карате. — Один удар в солнечное сплетение, и она уже больше никогда не поднимет руку на врача. — Вот это верный подход, — одобрил Чиун. — Дело в том, что вы позволили ей нанести плохой удар. Неграмотный, неверно нацеленный и плохо выполненный. Такое может поощрить ее к подобному поведению и в дальнейшем. — Нет, теперь она мне только попадись! Кья! — выкрикнул Рекс, поражая каратистским ударом невидимую цель. — Вы знаете, я умею разбивать доски, — с гордостью сообщил он. — Та медсестра не была похожа на доску, — ответил Чиун. — Такая может и сдачи дать. — Вряд ли у нее будет подобная возможность, — сказал Рэд Рекс и пошел на воображаемого противника. Внезапно он выбросил вперед левую руку с вытянутыми пальцами, и в этот момент, замахнувшись, опустил вниз правую, точно топор. Тут, заметив в дальнем конце комнаты бильярдный кий, он со всех ног бросился к нему и схватил с подставки. Вернувшись на место, он расположил кии между ручкой дивана и краешком туалетного столика, посмотрел на него, сделал глубокий вдох и обрушил на кий удар, от которого тот легко раскололся надвое. Обломки упали на пол. — А-а-а! — выкрикнул он и с улыбкой посмотрел на Чиуна. — Неплохо, а? — Вы очень хороший актер, — произнес Чиун. — Там, откуда я родом, ваши профессиональные способности ремесленника ценили бы очень высоко. — Да-да, конечно. Но я имею в виду мое карате. — Рэд Рекс сделал еще несколько резких движений, имитирующих удары. — Как вам? — Внушает трепет, — отозвался Чиун. Но прежде чем Рэд Рекс смог продемонстрировать Чиуну все свое мастерство в области боевых искусств, зазвонил телефон. — Да, — сказал в трубку Рэд Рекс. Голос был женский, но звучал как-то странно — холодный, как лед, и твердый, как железо. В нем не было ни малейшего акцента, даже легкого налета южного говора, столь распространенного в этой части Калифорнии среди дам, проводящих все свободное время за телефонными разговорами. — Я от госпожи Рейдел. Съемочный павильон, куда вы должны отвести своего гостя, уже подготовлен. Можете выходить прямо сейчас. Павильон находится позади главного здания, в дальнем конце территории. И не тяните, идите прямо сейчас. — Раздался щелчок. На том конце провода повесили трубку, не дав Рексу и слова сказать. Актер улыбнулся Чиуну жалкой улыбкой. — То, что я так ненавижу в чужом городе. Все ходят за тобой стадом, словно ты диковинный зверь. — Это верно, — согласился Чиун. — Поэтому никогда не стоит отправляться в чужой город, надо везде чувствовать себя как дома. — Как же этого добиться, разрешите спросить? — Очень просто, — ответил Чиун. — Все заключено в нас самих. Когда человек находится в мире с самим собой, куда бы он ни приехал, он чувствует себя своим. В результате никакой город не кажется ему чужим, поскольку любое пространство, в котором он находится, принадлежит не кому-то, а ему самому. Он не подчиняется — он управляет. Точно так же, как с этим вашим танцем. — Танцем? — переспросил Рэд Рекс. — Да. Я имею в виду танец карате, который так популярен среди людей. — Это не танец, а величайшее боевое искусство из всех существующих на земле. — От своего сына я не потерпел бы подобных ошибочных заявлений, но от вас... Вы человек неподготовленный и не знаете ничего лучше. — Он пожал плечами. — По вы же сами видели, что я сделал с бильярдным кием! — воскликнул Рекс. Чиун кивнул и медленно поднялся; его черный с красным халат, казалось, существовал независимо от него. — Да, карате — это не так уж плохо. Карате учит сконцентрировать внимание на какой-то одной точке, и это хорошо. Карате — винтовочный выстрел, в отличие от самой винтовки, и в этом его сила. — А в чем же его слабость? — А слабость в том, — объяснил Чиун, — что оно не дает ничего, кроме направления приложения силы. Оно лишь фокусирует энергию, поэтому является всего лишь неплохим комплексом упражнений. Но творческое начало содержится лишь в истинном искусстве. Настоящее искусство создает энергию там, где ее прежде не существовало. — Но что же в таком случае вы называете искусством? Кунг-фу? Чиун засмеялся. — Айкидо? — Как много названий вы знаете! — снова засмеялся Чиун. — Впрочем, у любителей всегда так. Нет, на свете существует лишь одно истинное искусство, и зовется оно Синанджу. Все остальные — лишь подражание кусочку фрагмента истинной мысли, а сама мысль — это Синанджу. — Но я никогда не слыхал про Синанджу! — удивился Рэд Рекс. — Поскольку вы человек особенный и однажды вам придется дать отпор этой отвратительной сестре, я покажу вам кое-что, — сказал Чиун. — Это подарок, который не так-то легко получить. Большинство из тех, кому удается наблюдать искусство Синанджу, не имеют возможности запомнить его элементы или кому-либо о нем рассказать. С этими словами Чиун поднял толстый конец кия, который разбил Рэд Рекс. Осторожно взвесив его на руке, кореец передал кусок кия Рексу, который выставил его вперед, словно полицейскую дубинку. — Помните, как сильно вам пришлось замахнуться, чтобы разбить эту палку? — спросил Чиун. — Вам было необходимо сконцентрировать свою силу. Но силу дает не карате — сила исходит из вас. Вы солнце, а карате — линза, которая собрала вашу силу в одно яркое пятно, способное разбить эту палку. Искусство Синанджу создает собственную силу. — Хотел бы я посмотреть на это Синанджу, — сказал Рэд Рекс, которому даже в голову не пришло сомневаться в словах Чиуна. Подобно большинству жителей Запада, он считал, что любой человек с раскосыми глазами является специалистом в области восточных единоборств, точно так же, как любой азиат уверен, что все американцы умеют строить ракеты и летать в космос. — Вы его увидите, — произнес Чиун. Он установил палку в руках Рэда Рекса в вертикальном положении, обломанным концом вниз, резиновым наконечником вверх. Рекс держал ее свободно, кончиками пальцев правой и левой руки, как малыш держит первую в своей жизни чашку молока. — Вспомните, сколько силы вам пришлось вложить в удар, — напомнил Чиун. — Это карате, танец. А вот Синанджу. Он медленно поднял правую руку над головой, а затем, еще медленнее, ее опустил. Ребро ладони коснулось резинового кольца, закрепленного на верхнем торце кия. Вдруг рука его прошла через резиновое кольцо и двинулась дальше вниз... Господи, она медленно прорезала твердое, как камень, дерево, подобно пиле. Когда рука корейца скользнула мимо пальцев Рекса, актер испытал странное жжение, словно дотронулся до оголенных проводов. Вскоре это ощущение исчезло, а рука корейца продолжала двигаться вниз и наконец прошла через обломанный нижний край. Подняв глаза, Чиун улыбнулся Рэду Рексу. Тот посмотрел на свои руки он держал аккуратные половинки кия, словно распиленного вдоль по всей длине. Рэд Рекс тяжело сглотнул и взглянул на Чиуна. На лице актера явственно читались озадаченность и страх. — Это и есть Синанджу, — нарушил молчание Чиун. — А теперь вы должны навсегда забыть то, что я вам показал. — Мне бы хотелось этому научиться. — Не сейчас, — улыбнулся Чиун. — Возможно, когда вы оставите все другие занятия и вам будет нечем заняться. Но сейчас у вас просто нет на это времени. Считайте, что я сделал вам подарок, продемонстрировав возможности Синанджу, в знак благодарности за ваш подарок, который вы когда-то мне сделали. Я имею в виду ваш портрет с автографом и памятной надписью, предназначенной специально для меня. И тут Рэд Рекс вспомнил, о чем все время хотел спросить своего гостя. Его страшно интересовало, как такой старец мог заставить каких-то мафиози вынудить его, Рэда Рекса, надписать для Чиуна портрет. Но теперь, глядя на рассеченный пополам кий, он понял, что спрашивать об этом излишне. Он и без того знал ответ.Глава 15
Декорации изображали сонный салун на мексиканской границе. В баре стояло несколько бутылок низкосортного виски. В центре салуна расположитесь четыре незанятых круглых столика со стульями, которые словно ожидали ковбоев после весеннего клеймения скота. Низенькие распахивающиеся двери выходили не на улицу, а на огромную фотографию улицы, наклеенную на фанерный щит. — Зачем мы сюда пришли? — поинтересовался Чиун. — Меня попросили привести вас сюда, — ответил Рэд Рекс. — Честно говоря, я не люблю вестерны. — Я не знаю, зачем мы здесь. Просто меня попросили вас сюда привести. — Кто попросил? — Одна из ассистенток Ванды, безымянная и бессловесная зомби, как и все, кто работает на эту женщину. — Или лучше сказать — механическая? — уточнил Чиун. — Точно, — подтвердил Рэд Рекс, но Чиун не дал ему договорить, а подтолкнул к выходу из павильона. — Быстрее, — сказал кореец. — Вам надо уходить! — Но почему? — удивился Рэд Рекс. — Уходите, — повторил Чиун. — Скорее всего, вам тут не поздоровится, а я не могу допустить, чтобы мир лишился гения сериала «Пока вертится Земля». Рэд Рекс снова посмотрел на Чиуна, пожал плечами и отправился восвояси. Все-таки старикан не в себе. Впрочем, если целыми днями смотреть «мыльные оперы», трудно сохранить душевное здоровье! Оставшись один в павильоне, Чиун отодвинул от стола стул и легко опустился на него. — А теперь, жестяной человек, ты можешь выходить, — громко сказал он. — Чего ждать? Наступила тишина, а затем двери салуна распахнулись и на пороге появился мистер Гордонс. На нем был черный ковбойский костюм и черная шляпа. На ногах его красовались черные сапоги с серебряными заклепками; точно такие же заклепки были и по краям шляпы. По бокам у него висели два револьвера с белыми рукоятками. — А вот и я, приятель, — сказал он, глядя на Чиуна. — Собираешься меня пристрелить? — вставая, поинтересовался Чиун. — Можешь считать, что так. Это часть моей новой стратегии — разлучить тебя с человеком по имени Римо и уничтожить вас поодиночке. — Ты так уверен в своем оружии? — Это самое надежное оружие в мире! — заявил Гордонс. — Такое же, как и ты сам. Существо, изготовленное из старой железки, полагается на такую же железку, чтобы выполнить человеческую работу. — Думай, что говоришь, приятель! — заметил Гордонс. — Кстати, как тебе нравится моя новая манера изъясняться? Очень аутентично. — Вряд ли она тебе поможет, — бросил Чиун. — Доставай пистолеты, мистер! — произнес Гордонс. — У меня нет оружия, — спокойно ответил Чиун. — Что ж, тебе же хуже. — В мгновение ока Гордонс выхватил револьверы из кобуры и выстрелил в Чиуна, стоявшего всего в каких-нибудь девяти футах от него.* * *
Такси остановилось возле «Глобал-Стьюдиоз», и Римо первым делом увидел охранника Джо Галлахера, стоявшего на своем посту. Но уже в следующий момент взгляд его упал на мототележку, которую служители использовали для перевозки небольших грузов по территории студии. Она стояла возле какой-то машины, пока мальчишка-посыльный помогал загружать что-то в багажник. Не раздумывая, Римо вскочил за руль, надавил на газ и что есть мочи помчался прямо к будке Галлахера, — Привет, — крикнул Римо на ходу. — Эй, вы, остановитесь! Что вы делаете? — заорал Галлахер. — Играю в «Великолепную семерку»! — крикнул Римо в ответ и, не обращая внимания на Галлахера, въехал на территорию студии. Но где же Чиун? Впереди он увидел знакомое лицо и подъехал к человеку, который брел по дорожке, медленно качая головой. Остановившись, Римо спросил: — Где Чиун? Пожилой кореец? — А вы кто такой? — ответил Рэд Рекс вопросом на вопрос. — Мистер, последний раз спрашиваю: где Чиун? Рэд Рекс качнулся на каблуках и, подняв руки на уровень груди, произнес: — Эй, парень, со мной лучше не шутить. Я знаю Синанджу. Схватив двумя руками прозрачный пластик переднего стекла, Римо едва заметным жестом вырвал кусок пластика размером с небольшую тарелку и швырнул его Рексу. — Похоже на Синанджу? — поинтересовался он. Рекс взглянул на тяжелый кусок пластика и указал на вход в съемочный павильон. — Он там. Римо поехал дальше. Рэд Рекс проводил его взглядом. Похоже, все здесь знают Синанджу. Все, кроме него. Он чувствовал себя не очень-то уютно в городе, где все владеют столь грозными навыками. Нет, он возвращается в Нью-Йорк, а если Ванда станет возражать, он просто пошлет ее к черту. В конце концов, наймет кого-нибудь, чтобы с ней поговорили по душам. Подъезжая к павильону, Римо услышал стрельбу. На ходу спрыгнув с тележки, он распахнул дверь и вбежал внутрь. Услыхав шум, мистер Гордонс открыл стрельбу по двери. — Римо, ложись! — крикнул Чиун. Римо тут же упал на пол и, перекатившись несколько раз, спрятался за большой ящик из-под бутылок. Едва он успел это сделать, как в дверь врезалось несколько пуль. И тут раздался голос Гордонса: — Сейчас я разделаюсь со стариком и займусь тобой! — Что-то он больно разговорчивый, а, Чиун? — заметил Римо. — Разговорчивый и неумелый, — подхватил Чиун. Приподнявшись, Римо выглянул из-за ящика — Гордонс выпустил еще несколько пуль по Чиуну. Кореец, казалось, стоял неподвижно, и Римо захотелось крикнуть, чтобы он ложился и отползал. Действительно, Чиун лишь слегка поворачивал тело, и Римо время от времени слышал звук рвущейся ткани, когда пули проходили через парчовый халат. Наконец Чиун спросил: — Римо, а сколько всего пуль в этих пистолетах? — Шесть в каждом, — крикнул Римо в ответ. — Давай-ка посчитаем: он выстрелил девять раз в меня и два раза в тебя. Одиннадцать. Значит, у него еще один выстрел. — В меня он выстрелил трижды, значит, у него больше нет патронов. — Есть, — настаивал Чиун. — Нет, — не сдавался Римо. Он поднялся, и Гордонс, прицелившись, снова выстрелил в него. Прозвучал выстрел, но Римо оказался проворнее. Он ловко увернулся, и пуля попала в деревянный ящик из-под бутылок, пробив в нем большую дыру. — Вот и двенадцатый, — подытожил Римо. — Значит, я уничтожу вас голыми руками, — произнес Гордоиз. Бросив револьверы на пол, он медленно пошел на Чиуна, который принялся двигаться по кругу, чтобы мистер Гордонс оказался к Римо спиной. Пробираясь между ящиком и стеной, Римо нащупал какой-то предмет — это оказался огнетушитель. Зажав его в правой руке, Римо двинулся к центру салуна. Продолжая свое круговое движение, Чиун приблизился к тому месту, где Гордонс бросил револьверы, и через мгновение они оказались у него в руках. — В них нет патронов, дурачок, — произнес Гордонс, который не сводил глаз с Чиуна и тоже кружил по павильону. Римо продолжал наступать на него сзади, пока наконец не оказался всего в пяти футах от него. — Мастеру Синанджу годится любое оружие, — сказал Чиун и принялся крутить револьверы на пальцах. Казалось, револьвер, который был у него в левой руке, вот-вот готов сорваться и полететь в цель, но первым Чиун метнул револьвер, который держал в правой. Оружие врезалось Гордонсу в живот, но искрения не последовало, хотя револьверу удалось прорвать плотную стенку брюшной полости андроида. — Очевидно, блок питания расположен где-то в другом месте, — крикнул Римо. — Спасибо за информацию, но я и сам только что имел возможность в этом убедиться, — ответил Чиун. — Ну, сейчас вам не поздоровится! — зловеще процедил Гордонс, делая шаг навстречу Чиуну. — Смерть твоя близка, проклятый старик! Теперь ты от меня не уйдешь! — Так же, как и ты от меня, — заметил Римо. Он перевернул огнетушитель вниз головой, и тут же послышалось неясное шипение. Стоило Гордонсу повернуться к Римо, как тот нажал рукоятку. Из огнетушителя вырвалась густая белая пена, залепившая мистеру Гордонсу лицо. Едва он отвернулся, как Чиун тут же запустил в него вторым револьвером, который врезался Гордонсу в правую пятку. Поднялся целый столб искр. Когда Гордонс потянулся к лицу, чтобы стереть пену, стало заметно, что движения его замедлились. Из пятки продолжали сыпаться искры. — От меня не уйдешь, — начал было Гордонс, но каждое новое слово давалось ему все труднее, пока наконец он не прошипел «уйдеш-ш-ш-шь» и рухнул замертво к ногам Римо. — Готов, — сказал Римо, продолжая поливать андроида пеной. Когда все его тело было покрыто толстым слоем белого вещества, Римо зашвырнул огнетушитель в угол, а Чиун подошел поближе и тронул ногой неподвижную груду. Гордонс был мертв. — Откуда ты узнал, что блок питания находится в пятке? — спросил Римо. — Устанавливать его в голове было бы слишком примитивно, — пожал плечами Чиун. — В прошлый раз он находился в животе, — значит, на этот раз он должен был оказаться в ноге. Почему-то я сразу так решил, как только увидел в больнице, что он прихрамывает. — На этот раз мы наконец-то избавимся от него навсегда, — проговорил Римо, оглядываясь вокруг в поисках противопожарных инструментов. Наконец он обнаружил на стене топор и принялся молотить по пене, так что брызги долетали до потолка. Он чувствовал себя мясником, разрубая мистера Гордонса на сотню кусков. — Хватит, — приказал Чиун. — Остановись. — Я хочу убедиться, что он действительно мертв. — Он мертв. Даже машина может умереть, — сказал Чиун. — Кстати, о машинах. Нам надо освободить Смита! — воскликнул Римо. — Теперь это будет совсем легко, — ответил Чиун.Глава 16
Освобождение Смита произошло по телефону. Но сначала по пути в гостиницу Чиун попросил Римо притормозить у аптеки и купил самые обычные напольные весы. Когда они были у себя, он заставил Римо позвонить Смиту. — Скажи императору, чтобы ему в палату доставили весы, — распорядился Чиун. Он подождал, пока Римо передаст это сообщение и Смит встанет на весы. — Сколько весит Смит? — поинтересовался он наконец. — Сто сорок семь фунтов, — ответил Римо. — А теперь пусть положит в каждый карман халата по десять фунтов и спокойно выходит в коридор, — велел Чиун. Римо передал и это указание. — Вы уверены, что это поможет? — спросил Смит. — Конечно, поможет, — заверил его Римо. — Кажется, пока Чиуну удавалось сохранять жизнь императора. — Если все пройдет нормально, я вам перезвоню, — сказал Смит. Секунды превращались в минуты, а Римо все ждал звонка. — Почему же Смит не звонит? — не выдержал он наконец. — Займись-ка лучше делом, — посоветовал Чиун. — Например, встань на весы. — Зачем? Или эта комната тоже заминирована? — Делай, что говорят! — приказал Чиун. Вес Римо оказался сто пятьдесят пять фунтов. Стрелка еще не успела успокоиться на весах, как раздался телефонный звонок. — Да, — сказал Римо в трубку. — Все в порядке, — доложил Смит. — Я свободен. А что дальше? Мы же не можем оставить палату заминированной. — Чиун, он хочет узнать, что дальше, — передал Римо. Чиун поглядел в окно на небольшую речушку, где водилась форель. — Вели им взять каталку и положить на нее груз: сто сорок семь фунтов за Смита, сто пятьдесят пять фунтов за тебя и девяносто девять фунтов за меня, — отдал приказание Чиун. — Пусть они вкатят каталку в палату, а потом бегут оттуда со всех ног. — Он сделает все, как только прибудут саперы, — передал Римо ответ Смита. — Меня не касается, как он собирается это делать, — сообщил Чиун. — Никогда не считал нужным беспокоиться о деталях. Утром Смит позвонил, чтобы сообщить, что их план полностью удался. Комната действительно взорвалась, но из этого крыла больницы эвакуировали всех больных, к тому же благодаря мерам, принятым саперами, разрушения удалось свести до минимума. — Поблагодарите Чиуна от моего имени, — попросил Смит. Римо посмотрел на спину Чиуна, занятого просмотром очередного сериала. — Как только представится подходящий момент, — пообещал он. Когда Чиун освободился, Римо передал ему то, что сказал Смит. — А я и не сомневался в успехе, — пожал плечами Чиун. — Откуда же ты узнал, что мина сработает на совокупный вес? — Просто спросил себя, как бы заминировал палату ты. И ответил себе: ты сделал бы так, чтобы мина срабатывала на определенный вес. Значит, другое напрочь лишенное воображения существо поступило бы точно так же. — И это твое последнее слово? — взревел Римо. — Этого достаточно, — невозмутимо ответил Чиун. — Изверг, — бросил Римо. Когда на следующий день они покидали Голливуд, Римо нагнал длинную вереницу лимузинов, которые ехали на первой скорости с включенными фарами, хотя на улице был ясный день. Вырулив из очереди, он поравнялся с одной из машин и спросил шофера: — Что здесь происходит? — Хоронят Ванду Рейдел, — ответил тот. Римо кивнул. Очередь из лимузинов растянулась почти на милю. — Народу-то набежало, — снова обратился он к шоферу соседней машины. — Точно, — откликнулся шофер. — Еще одно подтверждение старой истины, — заметил Римо. — Какой именно? — Покажи людям то, что они хотят увидеть, и они обязательно придут посмотреть.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Детские игры
Глава 1
Через забор школьного двора перелетела левая рука — отдельно от тела. Левая нога шлепнулась в песочницу, и кровь из огрызка бедра залила игрушечную пластмассовую лопатку — Национальный родительский совет провозгласил это изделие «безопасным для детей» за его закругленные края. Таким образом, левая половина тела Роберта Калдера частично покинула территорию начальной школы в Фэрвью, штат Оклахома. Джимми Уилкес и Кэтрин Поффер вспомнили, что мистер Калдер нес «хлопалку» в левой руке. — Объясни, что такое хлопалка, Кэтрин, — обратилась к девочке медицинская сестра начальной школы Фэрвью. Объяснение требовалось двоим мужчинам в надраенных ботинках, безупречных серых костюмах, полосатых галстуках и белоснежных рубашках; мужчины записывали все показания на портативный магнитофон. Они предупредили шерифа графства Фэрвью, что сперва расспросят детей сами, а уж потом шериф может вести расследование, как ему заблагорассудится. Шериф заикнулся было, что убийство — преступление, которым надлежит заниматься не на федеральном уровне, а на уровне штата, а раз так, то пускай ему, шерифу графства Фэрвью, для начала объяснят, из-за чего загорелся сыр-бор, и только затем требуют от него помощи. До ноября остается всего четыре месяца! Они-то могут быть спокойны за свои места, а шериф графства — должность выборная. Если ФБР понимает, что имеет в виду шериф, то он готов вспомнить пословицу «рука руку моет»... ФБР все понимало и тем не менее не пожелало, чтобы шериф говорил с детьми первым. Семилетняя Кэтрин Поффер взялась объяснить двоим агентам ФБР, что такое «хлопалка»: — Это такая красивая штука. — Лучше расскажи им, детка, как она действует, — подсказала сестра. — Она похожа на хлюпалку. Она пластмассовая, но изгибается, — вставил шестилетний Джимми Уилкес. — Дяди спрашивают не тебя, а меня! Это меня попросили рассказать, что такое хлопалка, — одернула его Кэтрин Поффер. — В общем, это как хлюпалка, только изгибается, — торжествующе выпалила она. — А когда она взорвалась? — поинтересовался один из агентов. — Кому отвечать — мне или Джимми? — осведомилась Кэтрин Поффер. — Все равно, — махнул рукой агент. — Когда он ее бросал! — выпалил Джимми. — То есть? — Ну, когда хлопалка была у него рядом с ухом, как мяч у футбольного защитника перед броском. — Ага, — сказал агент. — Он был левша, — пояснил Джимми Уилкес. — Ага. — И тут как бабахнет! — Джимми раскинул руки, показывая, до чего мощный получился взрыв. — И от него осталась только половина, — вставила Кэтрин Поффер. — Нога отлетела в песочницу,но там в тихий час никто не играет, — сказал Джимми. — Вы видели, кто принес хлопалку в школу? — Никто ее не приносил. Она там уже была, — пожал плечами Джимми. — Но кто-то ведь должен был ее принести? — не отставал агент. — Может, новенький? — предположила Кэтрин. — Скорее, кто-то из взрослых, — сказал агент. — Вы не видели поблизости посторонних? — Подходил мороженщик. Потом он ушел, — сообщил Джимми. Допрос продолжался. Агенты уже успели поговорить с продавцом мороженого, но тот ничего подозрительного не заметил. Он был не из тех, кто утаивает сведения. Это в Бруклине люди сидят за семью замками и носа наружу не кажут, а здесь, в самом сердце Америки, достаточно забрести в город бездомной собаке, как об этом становилось известно всем и каждому, и всякий не просто изъявлял готовность обсуждать эту новость, но и имел свое мнение относительно того, что это за собака — коммунистическая или, скажем, сорвавшаяся с поводка у мафии. В этом маленьком, до одури вылизанном американском городке каждый житель не только знал всю подноготную соседа, но и сгорал от нетерпения обсудить ее с первым встречным. Но убийцу мистера Калдера не видел никто. И хотя всякий был готов сотрудничать с ФБР — «ребята, можете на нас рассчитывать», — никто не имел ни малейшего понятия о том, кто мог подложить бомбу. Кстати, с чего это ФБР занесло в Фэрвью? Кажется, это преступление не федерального уровня. Уж не был ли мистер Калдер, чего доброго, шпионом? — Нет, мэм. — Тогда, может быть, засекреченным ученым? — Нет, сэр. — А-а, значит, большой cappucino из мафии, порвавший со своей семейкой! — Тоже нет. — Но его убрали специально? Это не ошибка? — В общем, мэм, мы полагаем, что его устранение было, что называется, преднамеренным. — Еще бы! Люди просто так не взрываются. Пока одни агенты болтали с малышней о хлопалках, в-о-от таких взрывах и песочницах, другие собирали на игровой площадке ошметки человека по фамилии Калдер. — Подумайте, может быть, вы вспомните что-нибудь еще? — не отставал агент. — Он взорвался, как «дамский пальчик». Ба-бах! Ну, сами знаете, как они хлопают, если их поджечь, — сказал Джимми. — "Дамские пальчики" — это такие шутихи. Они запрещены. Я в них никогда не играю, — заявила Кэти Поффер. — Не то, что Джимми... Или Джонни Круз и Ирен Блазинипс. Она показывала мальчишкам глупости! Я сама видела! — А ты таскаешь печенье перед сном! — Джимми был готов выдать девочку фэбээровцам с потрохами, но те не проявили интереса ни к шутихам, ни к тому, что, кто и кому показывал; их интересовал мистер Калдер — человек, недавно появившийся в этом городке и взорвавшийся, как «дамский пальчик», так что от него мало что осталось — да, в этом смысле он и впрямь смахивал на шутиху. Джимми запомнил еще кое-что, только это вряд ли могло кого-нибудь заинтересовать. Им подавай про взрыв, а не про новенького, который сшивался в это время на площадке. Он никому не позволял играть с хлопалкой, а когда появился мистер Калдер, то сразу позвал его; должно быть, он его знал — иначе почему он обратился к нему «мистер Калдер»? — Мистер Калдер, говорят, вы умеете бросать футбольные мячи, а вот хлопалку ни за что не бросите, спорим? — подзуживал его новенький. У всех на глазах мистер Калдер взял хлопалку. Новенький предусмотрительно отошел в дальний конец площадки, а Калдер поднес желтую пластмассовую хлопалку к уху, совсем как игроки в американский футбол перед броском. И когда хлопалка была готова взмыть в воздух, прогремел взрыв. От мистера Калдера мало что осталось. Вблизи медпункта незнакомые люди вели поиск рассеявшихся частей его тела. Понаехали телевизионщики, вспыхнули прожекторы, и все заговорили о том, как это ужасно для Джимми и Кэти — пережить такой ужас в их нежном возрасте. Кэти не выдержала и разревелась, а раз Кэти заревела, и к тому же все вокруг бубнят, какой ужас им пришлось пережить, а мать прижимает его к себе, словно и впрямь разразилась катастрофа, то Джимми тоже залился слезами. — Бедняжки! — посочувствовал кто-то. Джимми стал всхлипывать еще судорожнее — а все из-за мистера Калдера, взорвавшегося, как шутиха, от которой мало что остается после взрыва. Изучая собранный за день материал, агенты смотрели вечерний выпуск теленовостей: двое плачущих перед камерой малышей, школьная игровая площадка, дом Калдера... — Скромный домик на улице, за которой прекрасно следят коммунальные службы... — вещала дикторша местной телестанции. — Следят — это точно. И не только дворники, — пробурчал агент, который допрашивал детей. — Даром, что ли, мы держали под наблюдением все вокруг! Тем более сосед сзади — отставной десантник. — Агент крякнул и снова погрузился в свои записи. В детскую игрушку каким-то образом удалось запрятать взрывчатку. Вот только зачем Калдеру приспичило брать ее в руки? Как произошло, что к ней первым не прикоснулся и не взорвался вместо Калдера кто-нибудь из ребятни? Как они пронюхали, что объект переместился в Фэрвью? Он сменил фамилию на «Калдер», когда его дети были еще младенцами, так что даже они не знали его настоящей фамилии. На заводе, где он служил помощником ответственного по снабжению, тоже не знали его настоящей фамилии — за этим следил специальный агент. Приезжих в Фэрвью не было. И не могло быть — иначе об этом мигом прознал бы весь городок. Именно поэтому в свое время выбор пал на Фэрвью. Все до одного обитатели городка общались между собой. Главным их занятием были сплетни. Плюс работа на единственном заводике. Агент, отвечавший за расследование, в свое время лично подбирал для Калдера город. Уж он-то постарался на славу! Главный по округу от ФБР растолковал ему, что сохранить человеку по имени Калдер жизнь значит обеспечить себе продвижение по службе: «Если он выживет, тебе гарантировано повышение». Яснее не скажешь. И категоричнее! Калдер был всего лишь одним из семисот свидетелей обвинения, которых в интересах властей прятало ежегодно министерство юстиции. Семь сотен душ! И ни один за последние десять лет не был раскрыт до суда. Министерство юстиции придавало этому большое значение: оно стало прижимать организованную преступность по всей стране, и теперь преступный мир отреагировал в своем традиционном духе. Конечно, ловкий адвокат может дискредитировать в суде любого свидетеля, но бандиты давным-давно смекнули, что самый надежный способ избавиться от чересчур разговорчивого очевидца — это покончить с ним. В двадцатых годах дать свидетельские показания против рэкетира значило гарантировать себе смертный приговор. Секретарша, свидетель перестрелки, головорез, работающий на враждебную группировку, — руки мафии дотягивались до любого, даже в тюрьме. Защитники с полным на то правом добивались игнорирования судом подписанных свидетелем показаний, поскольку смерть свидетеля не давала ему возможности предстать перед судом для перекрестного допроса. Вот почему лет десять тому назад в министерстве юстиции созрела счастливая идея: почему бы свидетелю не сменить личность и не зажить новой жизнью, чтобы спокойно дотянуть до суда? После суда — опять новая жизнь, причем под наблюдением, чтобы чего не вышло. Система заработала: теперь свидетели знали, что могут давать показания, не опасаясь за свою жизнь. Так думал и человек, звавшийся Калдером. В номере мотеля, где остановился агент, зазвонил телефон. Это был главный по округу от ФБР. Агент заговорил первым: — Вместе с отчетом я подам прошение об отставке. — Отставки не потребуется. — Бросьте официальную чушь! Я-то знаю, что меня ждет ссылка в Анкоридж или еще куда-нибудь, где мне не выжить. — Ни вы, ни мы, ни я этого еще не знаем. Продолжайте работать. — Не станете же вы утверждать, что агент, впервые за десять лет не сумевший уберечь свидетеля правительства, не подвергнется наказанию? Бросьте, я не маленький! — К сожалению, вы не первый. Сегодня утром мы лишились еще двоих свидетелей, — успокоил его главный по округу. — Похоже, система трещит по швам. В санатории под названием Фолкрофт, что на берегу залива Лонг-Айленд, компьютеры принимали информацию о подробностях случившегося в Фэрвью и в других местах. Компьютерная сеть была устроена таким образом, что все данные сходились в одном единственном кабинете. Окна его были забраны непроницаемыми снаружи стеклами, а на широком письменном столе стоял компьютерный терминал, работать на котором было невозможно, не зная кода. Сведения о трагедии в Фэрвью сошли с принтера последними. Усталый человек с лицом, смахивающим на выжатый лимон, прочел все три сообщения. В отличие от главного от ФБР по округу Оклахома, доктор Харолд В. Смит не просто догадывался, что гибнет система, стоившая десяти лет напряженного труда, — он знал, что это именно так.Глава 2
Его звали Римо. Сосед по столу в гостиничном ресторане вцепился в Римо намертво. Знает ли Римо, что он и его спутник, выходец с Востока, со страшной силой излучают тета-волны, но при этом функционируют на альфа-уровне? Этого Римо не знал. Он попросил соседа передать соль. Сосед не сомневался, что Римо и его пожилой друг с Востока функционируют именно в этом режиме, в противном случае как объяснить вчерашнее происшествие? Соль, пожалуйста. Конечно, вот вам соль. Иного объяснения попросту не существует — таково было мнение доктора Чарлиза, Аверелла Н. (не путать с Авереллом Гарриманом, ибо доктор Чарлиз не имеет никакого отношения к процветающей и знаменитой семье железнодорожных магнатов). Он — всего-навсего бедный парапсихолог, пытающийся донести до сознания людей, какие великие силы таятся в человеческой природе. На его визитной карточке значилось: Д-р Аверелл Н. Чарлиз Президент Институт изучения потенциала мозга г. Хьюстон, Техас Он прибыл в Мехико-Сити, где как раз проводились Панамериканские игры, чтобы доказать свою теорию. Впрочем, она не нуждалась в доказательствах, так как в основе ее лежал установленный факт. Факт! Люди, излучающие тета-волны, способны совершать подлинные чудеса. Внезапно рядом с тарелочкой с завтраком Римо, состоявшего из риса и воды, лег листочек с диаграммой. Диаграмма напоминала разноцветную радугу. Вверху группировались желтые тона: это был сознательный уровень мозговой деятельности; тета-уровень был обозначен темно-синим цветом. Римо оглянулся в поисках официанта. «Эль-Конкистадор» представлял собой современный отель, задуманный как подражание ацтекскому храму; официанты были наряжены в ацтекские одежды, однако музыка в ресторане звучала далеко не ацтекская. — Если я вам докучаю, так и скажите, — молвил доктор Чарлиз, пухлый человечек лет тридцати пяти с копной уложенных феном и обильно покрытых лаком русых волос. — Вы мне надоели, — ответствовал Римо, пряча сложенную диаграмму в нагрудный карман светлого клетчатого пиджака Чарлиза. — Отлично. Откровенность — основа для доверительных отношений. Римо разжевал несколько рисовых зернышек и запил их глотком воды. За соседним столиком уплетали ростбиф — толстый кусок сочного, красного мяса, и Римо не мог отвести от него взгляд. Давненько он не ел мяса! Его память затосковала по ростбифу. Именно память, ибо теперь тело диктовало ему, что он должен есть. Он помнил, конечно, какая славная штука — ростбиф, но все это осталось в прошлом. — Вчера я понял, что вы — необыкновенный человек, — гнул свое доктор Чарлиз. Римо попытался вспомнить, что именно произошло вчера и отчего к нему прицепился этот субъект с лакированной шевелюрой, но так ничего и не вспомнил. Ничем особенным они накануне не занимались — просто отдыхали, нежились на солнышке и, конечно, тренировались. Впрочем, Чарлиз ни за что не отличил бы их тренировку от расслабленной дремоты. Именно так она и выглядела для непосвященных, поскольку тело Римо давно достигло максимального уровня совершенства, и теперь он совершенствовал свои мозг, а этому занятию не было пределов. Все новое, что он теперь мог усвоить, касалось уже не тела, а исключительно мозга. Чарлиз снова развернул диаграмму и отодвинул тарелочку с рисом, объяснив, что это единственный экземпляр, и ему не хотелось бы запачкать ее пищей. Римо вежливо улыбнулся, взял диаграмму двумя пальцами и разорвал по диагонали. Затем он превратил две половинки в четыре кусочка, а эти четыре кусочка — в восемь. Бумажки он запихнул в разинутый рот доктора Чарлиза. — Фантастика! — промычал доктор Чарлиз, отплевываясь. Уголок с синим тета-уровнем спланировал в самую середину тарелки с рисом. Нет, с него довольно. Римо поднялся из-за стола. Он был худощав и высок — примерно шесть футов, плюс-минус дюйм, в зависимости от того, какое применение он находил своему телу в данный конкретный момент. Скуластое лицо. В глубине глаз таилась темнота беспредельного и невесомого пространства. На нем были серые брюки и темная водолазка. Обут он был в мокасины. Когда он проходил по залу, несколько женщин проводили его взглядами. Одна даже позеленела и с трудом подавила тошноту, когда перевела взгляд с Римо на собственного мужа. Доктор Чарлиз семенил следом. — Сами вы, скорее всего, даже не помните, что натворили вчера, — тараторил он. — Это случилось у бассейна. — Отстаньте! — бросил Римо. Однако доктор Чарлиз проводил его до лифта. Римо проскользнул в лифт в последний момент, когда дверь готова была закрыться. Кабина останавливалась почти на каждом этаже; доехав до своего четырнадцатого, Римо обнаружил на площадке улыбающегося д-ра Чарлиза. — А все благодаря позитивному мышлению, — сообщил тот. — С помощью телепатии я заставил свою кабину двигаться без остановок. — Вы сделали это, обратившись к кнопкам на пульте? — В общем, да, — признался доктор Чарлиз. — Но что дурного в том, чтобы помочь воплотиться позитивному образу? Человек способен реализовать любую фантазию. Если нечто существует в вашем воображении, вы можете воплотить это в жизнь. — Хорошо, тогда я воображаю, что вы оставили меня в покое, — буркнул Римо. — А мое воображение сильнее, и я представляю себе, что вы отвечаете на мои вопросы. — Тогда я представляю себе, что вы валяетесь вот на этом ковре с выбитыми зубами и не можете задать ни одного вопроса. Доктор Чарлиз нашел сей ответ весьма забавным; сам он воображал в этот момент, как Римо посвящает его в тайну своей мощи. Римо чуть заметно улыбнулся, готовясь продемонстрировать доктору Чарлизу, как сокрушительный удар правой рукой пересиливает любую мысль. Но тут доктор Чарлиз сказал нечто, заставившее Римо отложить расправу и проявить интерес к теориям этого зануды. — Весь секрет — в дыхании, — говорил доктор Чарлиз. — Я это точно знаю. Дыхание — главный инструмент для управления несметными богатствами мозга. Да будет вам известно, диаграмма, которую я вам подсунул, была напечатана на бумаге с нейлоновой основой. Ее невозможно разорвать руками. — Не понял?! — Диаграмма была у меня всего в одном экземпляре. Я всюду носил ее с собой. Чтобы ее сохранить, я попросил, чтобы ее нанесли от руки на прочную нейлоновую сетку, усиленную стальными нитями. Это все равно что покрышка с металлокордом. А вы порвали ее как бумагу. — Я пытаюсь понять, что к чему... Что вы знаете о дыхании? — поинтересовался Римо. — Вчера я видел вас возле бассейна. С этим вашим японцем. — Он кореец. Никогда не называйте его японцем, — предупредил Римо. — И я увидел, чем вы занимаетесь. Я засек время. — Что?! Никто не смог бы понять, что это тренировка. — Вас выдала диафрагма. — Каким образом? — Своей неподвижностью. Я наблюдал, как ваше дыхание замедлялось; потом у вас перестала двигаться диафрагма. И это продолжалось двадцать две минуты пятнадцать секунд. У меня есть секундомер, я всегда засекаю время. — Не могли бы мы поговорить где-нибудь с глазу на глаз? — Меня... Как бы это сказать? В общем, меня выставили из номера. Но я не теряю надежды с помощью телепатии сделать так, чтобы кто-нибудь оплатил мой счет. — Нет-нет, телепатия меня не интересует. Я хочу узнать насчет дыхания, — поспешно сказал Римо. — Увидев, как вы контролируете дыхание, я понял, что вы сумеете разорвать мою диаграмму... — Погодите, — прервал его Римо, — не здесь, не в холле. — Он подвел доктора Чарлиза к двери в свой номер. Приоткрыв дверь, он приложил палец к губам. Хрупкий человек азиатской наружности с жиденькой седой бороденкой и седыми волосками вокруг лысой макушки восседал в зеленовато-желтом кимоно перед телевизором и что-то бормотал. Актеры в программе, которую он смотрел, разговаривали по-английски. Римо провел доктора Чарлиза в соседнюю комнату. — Не знал, что здесь тоже крутят американские «мыльные оперы», — сказал доктор Чарлиз. — Их здесь не крутят. Он специально записывает их на видео. Ни одной не пропускает. — Что он сейчас сказал? — Он сказал по-корейски, что эти программы — отъявленная чушь. — Тогда зачем он их смотрит? — Имея дело с Мастером Синанджу, спрашивать зачем бессмысленно. — С кем? — Неважно. Так мы говорили о дыхании... Доктор Чарлиз пустился в объяснения. На разных уровнях мыслительной деятельности человеческий мозг испускает различные волны. Уровень «альфа» — так называемые альфа-волны — означает спокойствие, творческий потенциал, наличие экстрасенсорных способностей. На более глубоком уровне испускаются так называемые тета-волны, и человек становится способен на необыкновенные поступки. Это — известный факт. Скажем, Римо наверняка приходилось слышать, как женщина приподнимает автомобиль, чтобы помочь выбраться из-под него своему ребенку. Или взять человека, удирающего от опасности: при этом он способен перепрыгнуть через забор такой высоты, что если бы он проделал это на стадионе, ему была бы обеспечена олимпийская медаль. А что вы скажете о счастливчике, упавшем с большой высоты и оставшемся целым и невредимым? Откуда у человека берутся эти сверхъестественные способности? — Вернемся к дыханию, — предложил Римо. — Какое оно имеет ко всему этому отношение? — Именно благодаря ему мы выяснили, что люди способны испускать эти волны усилием воли. Все дело в расслабленном процессе дыхания, когда оно замедляется. Так расчищается путь к могуществу. — Вы тоже так умеете? — Не столько я, сколько другие — сам видел. Понимаете, я больше не представляю институт. Там сидят ужасные зануды. — В каком смысле? — Всякие комиссии, придирки... Они считают, что эту силу можно использовать только для добрых дел, а по-моему, сила есть сила, она — сама по себе цель. — Наверное, вас поймали на хищениях? — Нет, произошел несчастный случай. Меня обвинили в смерти одной девочки, а по мне, что значит жизнь одного ребенка, когда я могу спасти все человечество? Я, доктор Аверелл Чарлиз! С вами на пару мы могли бы сколотить целое состояние. — Так вы говорите, все дело в дыхании? — Совершенно верно. Римо слушал. Он узнал об институте, об узколобом руководстве института, о том, что доктор Чарлиз на самом деле никакой не доктор, то есть доктор, но в широком смысле слова. Раз одни люди присуждают звания другим, то и он счел себя вправе присудить это звание достойному человеку — себе. — Вы тоже можете называть себя доктором, — порадовал он Римо. — Стало быть, все дело в дыхании, — напомнил тот. Ближе к вечеру в гостиной раздался щелчок выключаемого телевизора. Римо кивнул доктору Чарлизу, приглашая его следовать за собой. Когда они вошли в гостиную, старый азиат повернулся к ним лицом. — Папочка, — молвил Римо, — я хочу познакомить тебя с интересным человеком. Секреты Синанджу ему неведомы, его не натаскивал учитель. Своей премудрости он набрался в американском городе Хьюстоне, штат Техас, от белых людей. Чиун спокойным взором окинул гостя с лакированной шевелюрой и широченной улыбкой, как у члена «Ротариклуба». Потом он отвернулся, словно гость заинтересовал его не больше апельсиновой корки. — Доктор Чарлиз, позвольте представить вам Чиуна, последнего Мастера Синанджу. — Рад с вами познакомиться, сэр, — пропел доктор Чарлиз и протянул корейцу свою пухлую ладонь. Чиун и ухом не повел. Доктор Чарлиз в растерянности посмотрел на Римо. — У него своеобразная манера здороваться, — пояснил Римо. Эта своеобразная манера, судя по всему, состояла в том, чтобы сидеть, отвернувшись, пока Римо пересказывал ему услышанное от доктора Чарлиза. — Все дело в дыхании, — говорил Римо. — Никакой мистики, все вполне обыденно. Просто добрая старая американская наука. Фокусы белых людей. Чиун усмехнулся. — Мне предлагается поверить, будто внушающее ужас могущество Дома Синанджу уместилось в пилюлю? Что века дисциплины и мудрости можно втиснуть в лабораторную пробирку? — Никаких пробирок, — заверил его Римо. — Все дело в дыхании. — Говоря о дыхании, мы подразумеваем приближение к целому, дарующему силу, — молвил Чиун. — Когда о дыхании рассуждает этот человек, то он подразумевает вульгарное пыхтение. — Я так не думаю, папочка. По-моему, они вполне могли на что-то наткнуться. Хотя бы по чистой случайности. — Я так рад знакомству с вами, сэр! Меня зовут Чарлиз. Доктор Аверелл Чарлиз — только никакой связи с Авереллом Гарриманом, миллионером. А вы — мистер Чиун? Чиун задумчиво разглядывал голубое мексиканское небо за окном. — Он не любит обсуждать такие вещи с чужими, особенно с иностранцами. — Я не иностранец, — возразил доктор Чарлиз, — а такой же американец, как и вы. Римо расслышал, как Чиун бормочет по-корейски, что белизну можно вытравить из головы, но не из души. — Теперь можете говорить. Он слушает, — сказал Римо. Доктор Чарлиз принялся рисовать на салфетках, обнаруженных им под ненужной постояльцам номера пепельницей, свои диаграммы мыслительного процесса. «Дыхание...» — размышлял Римо. Прошло уж больше десяти лет с тех пор, как он впервые услыхал эту странную команду. Больше десяти лет с тех пор, как он перестал использовать свое тело и мозг лишь наполовину, а то и меньше, как это делают остальные люди. То, что казалось другим выдающимися свершениями, подвигами силы и скорости, на самом деле не требовало от него усилий. Это было так же просто, как щелкнуть выключателем. Недаром Чиун говорил, что усилие требуется при неверных действиях. Правильные действия даются легко. Римо познал науку правильности, беря уроки Синанджу — учения, получившего свое название по имени селения на западном берегу Корейского полуострова, откуда происходили все Мастера Синанджу. Мастера эти переходили от царя к царю, от императора к императору, с эпохи фараонов до века Медичи ставя свое искусство на службу правителям мира, задерживаясь при каждом дворе на одно, максимум на два поколения. Это были убийцы, работавшие за еду, ибо в их родной корейской деревушке урожаи были скудны, а рыба совсем не ловилась. Каждый такой Мастер не правил деревней, а просто кормил ее, так как, не будь его, люди поумирали бы с голоду. На протяжении веков за ними наблюдали, пытались им подражать. Но подражатели, как выразился Чиун, видели только кимоно, а не человека, одетого в него. Они видели удары — когда удары были достаточно медленными, чтобы их мог засечь человеческий глаз. Из этих ударов, пинков и прочих медленных, доступных человеческому взгляду движений родилось искусство каратэ, ниндзя, тайквандо и прочие так называемые боевые искусства. Однако все это — не более чем лучи. Источник света, само солнце — это Синанджу. В скитаниях, обычных для Мастеров Синанджу, теперешний Мастер, именуемый Чиуном, повстречал американцев, сказавших ему: «Возьми этого человека и обучи своей премудрости». Случилось это более десяти лет тому назад. Обучение началось с техники удара, а потом дошло до самой сути, дыхания, — это слово потому и взволновало Римо, что он, уроженец Запада, всегда пытался объяснить самому себе, что такое Синанджу, в западных терминах — и всякий раз неудачно. Возможно, Чиун прав, считая, что Синанджу невозможно истолковать в терминах Запада. А может быть, это вовсе не так? Римо слушал доктора Чарлиза; Чиун, казалось, погрузился в созерцание, однако Римо знал, что Мастер Синанджу не пропускает ни единого слова. — Итак, вы видите, — сказал доктор Чарлиз в заключение, — люди не полностью используют свои возможности. Более девяноста процентов человеческого мозга так никогда и не находит применения. Мы же видим свою цель в том, чтобы полностью реализовать потенциал человека. Чиун наконец-то соизволил взглянуть на Чарлиза, чье пухлое лицо покрылось потом, несмотря на даруемую кондиционером прохладу, как и должно быть в шикарных апартаментах на четырнадцатом этаже отеля «Конкистадор». — Значит, вы что-то заметили? — осведомился Чиун. — Еще бы! — осклабился доктор Чарлиз. Тощая рука Чиуна с длинными ногтями сделала вращательное движение, привлекая внимание Римо. — Ерунда, — откликнулся Римо. — Раз уж, Римо, ты пригласил незнакомца к нам в дом, можешь продемонстрировать ему свое искусство. Пусть это будет какой-нибудь пустяковый прием. Мне не хочется, чтобы ты ударил в грязь лицом. Римо пожал плечами. Упражнение было не из трудных. Весь секрет заключался в размеренности движений. Нужно было подойти к стене и прижаться к ней так, чтобы нос ощутил запах пыли в углу, затем, используя силу инерции, взбежать по стене, на короткий миг повиснуть головой вниз, а потом спрыгнуть, успев встать на ноги прежде, чем голова врежется в пол. Подобно многому другому в Синанджу, здесь видимость подменяла реальность: ноги лишь подчинялись инерции тела, устремленного ввысь, а зрителям казалось, будто ты шагаешь по стене; вся штука заключается в том, чтобы использовать инерцию движения тела, возникающую от соприкосновения со стеной. — Ну и дела! — всплеснул руками доктор Чарлиз. — Вы умеете ходить по стене! — Ну, это не совсем так... — скромно поправил его Римо. — Вы тоже хотели бы этому научиться? — спросил Чиун Чарлиза. — О, тогда я стал бы богачом и откупился от родителей! — От каких родителей? — Ну, этой чертовой девчонки! Я демонстрировал обучение плаванию с использованием воображения. Проклятая! — Что же произошло? — поинтересовался Римо. — Она, видите ли, запаниковала! Она мне не поверила! А ведь я ей говорил: поддашься панике — утонешь, сумеешь расслабиться — все пройдет отлично... Родители отказались от иска. Но вы знаете, что такое американский суд: это его не устроило. А ведь меня ждал настоящий успех: я мог бы торговать своей программой по подписке. — Вы погубили ребенка? — снова подал голос Чиун. — Она сама себя погубила! Послушалась бы меня — выплыла бы, а я бы прославился. Но эта чертовка принялась звать на помощь мамочку. Дьявол! Местная пресса была уже тут как тут. — Понятно, — кивнул Чиун. — Если бы ребенок выполнил ваши инструкции, то выжил бы. — Несомненно. На сто процентов. Клянусь Богом! — подтвердил Чарлиз. — Тогда я сам научу вас ходить по стенам, — сказал Чиун. — От человека, наделенного столь крепкой верой, секретов быть не должно. Это удивило Римо. Он знал, что даже самые неумолимые убийцы считают преднамеренное убийство ребенка смертным грехом. Учиненное Чарлизом было не чем иным, как преднамеренным убийством. Во всяком случае, в глазах Мастера Синанджу, ибо, требуя безукоризненной дисциплины от взрослых, Синанджу учит, что на детей можно воздействовать только любовью. Окружая ребенка любовью, ты даешь ему силы на долгое странствие по жизни, в которой так мало любви. Чиун сказал, что урок состоится вечером. Римо слушал его разговор с доктором Чарлизом. Частично он касался правил Синанджу, но по большей части был, выражаясь словами самого Чиуна, «куриным пометом». На закате в номере раздался телефонный звонок. Тетушка Римо по имени Милдред отправляется за город. Она прибудет на место в три утра, причем Римо не следует беспокоиться по поводу камней, обнаруженных у нее в почках. Таков был текст телеграммы, зачитанной компанией «Вестерн Юнион». Римо и не думал беспокоиться о тетушке Милдред и ее почечно-каменной болезни. Никакой тетушки Милдред у него не было. У него вообще не было ни единой родной души — по этой самой причине люди, нанявшие Чиуна, выбрали в качестве ученика именно его. В час ночи Чиун, Римо и доктор Чарлиз, без умолку болтавший о потенциальных возможностях человеческого мозга, преодолели по запасной лестнице пятнадцать этажей и вышли на крышу отеля. Внизу сиял огнями Мехико-Сити — город, когда-то возведенный на болоте, а теперь невероятно разросшийся и сам опиравшийся на развалины древних городов. Воздух был пыльным и горячим — несмотря на ночь, дышать было нечем даже на крыше. Видимо, нечто подобное испытываешь, находясь в кастрюле с хорошо пригнанной крышкой. Чарлиз взмок от пота: спереди его рубаха выглядела так, словно его окатили ведром воды. — Верите? — спросил Чиун. — Верю, — откликнулся доктор Чарлиз. — Займитесь дыханием, а потом я покажу вам фокус, — сказал Чиун. Чарлиз зажмурился и сделал три глубоких вдоха. — Я готов. — Ваше тело — воздух, — тихо и монотонно заговорил Чиун. — Вы плывете, как воздушный шарик. Теперь вы стоите на тропе. Под ногами у вас твердая почва. Вы идете. Теперь тропу перегородила невысокая стена. Чарлиз коснулся низенького парапета. Еще шаг — и на расстоянии тридцати этажей можно было увидеть тротуары Мехико. — Перелезьте через эту стенку и остановитесь на ступеньке позади нее. Ступени широки, но вам нужна только узкая полоска. Вам ничего не угрожает. Вы стоите на широких ступенях. Вы в безопасности, — говорил Чиун. Чарлиз перелез через стенку. — Да, я нащупал ступени, — проверещал он. — Вот это да! Действует! Римо знал, что Чарлиз нащупал вовсе не ступени, а трещины между кирпичами. Краями кирпичей еще можно воспользоваться для стремительного восхождения, однако удержаться на таком выступе невозможно — человек мигом теряет равновесие. — Вы спокойно спускаетесь по ступеням — широким ступеням, — продолжал Чиун. Тело Чарлиза пошло вниз. Один кирпич, другой... Римо подошел к краю крыши, над которым навис Чиун. Чарлиз медленно спускался по фасаду, опираясь всего лишь на каблуки, впивающиеся в тоненькие выступы кирпичей. Сперва он был виден по пояс, потом только до плечей, потом на виду осталась только его голова. — Сейчас можете повернуться на этой широкой ступени, — посоветовал Чиун. Чарлиз медленно развернулся и встал лицом к крыше. Его улыбка напомнила Римо трещину в спелой дыне. Глаза его были крепко зажмурены. — Откройте глаза! — приказал Чиун. — Действует, действует! — вскричал Чарлиз, глядя вверх на Чиуна с Римо. — А теперь, — проговорил Чиун, выставив вперед палец, — я даю вам самый важный совет. Он столь же важен, как и тот, что вы давали в бассейне ребенку. — Знаю, знаю! — откликнулся Чарлиз. — Я смышленый. — Совет этот таков: не думайте о том, как будет выглядеть ваше тело, когда оно упадет на землю с этакой высоты. Лицо пропало в мгновение ока. А ведь только что оно блаженно улыбалось. Руки, тщетно пытавшиеся нащупать опору, мелькнули в воздухе и исчезли, как два поплавка, проглоченные уходящим на глубину китом. — Я предупредил его, чтобы он не думал о том, на что будет похоже его тело после падения. Надеюсь, он прислушался к моему совету, — молвил Чиун. Далеко внизу раздался хлопок — так шлепается на непрогретый противень свежее тесто для пиццы. Это был Чарлиз. — Боюсь, ресторан уже закрыт. А я с удовольствием съел бы рыбы, только без масла, — признался Римо. — Позволять другим готовить для себя еду — всегда риск, — отозвался Чиун. — Это все равно что пустить в собственный желудок чужие руки. Рискованное дело! — Поступил сигнал от Смитти. У него неприятности. Он будет здесь часа через два. Римо пропустил Мастера Синанджу в дверь, ведущую с крыши на лестницу. Они спустились на пятнадцать этажей и вошли в свой номер. — Неприятности? У императора Смита неприятности? Это хорошо. Император всегда становится разумнее, когда у него неприятности. В спокойных водах убийца испытывает голод. Его обводят вокруг пальца, оскорбляют, унижают. В беспокойные времена мы возмещаем предыдущий недобор. — Уж не собираешься ли ты требовать новой прибавки? — Прибавки требует жалкий разгребатель грязи или сеятель, бросающий в землю зерна. Я же говорю о заслуженном вознаграждении для Дома Синанджу. — Разумеется, разумеется, — пробормотал Римо. Он знал, что в северокорейскую деревушку подводными лодками доставляется золото, как того требовало соглашение между доктором Харолдом В. Смитом, представляющим свою организацию, и Чиуном, представляющим свою деревню. Количество этого золота — а Чиун отказывался принимать бумажные банкноты, относясь к ним как к обещанию, которого очередное правительство может и не выполнить, — постоянно увеличивалось, причем последний, головокружительный скачок расценок произошел совсем недавно, когда Чиуну удалось настоять на удвоении жалованья на том основании, что Римо тоже претендует на звание Мастера Синанджу, так как рано или поздно ему придется сменить Чиуна, а следовательно, деревня заслужила двойную компенсацию — за двух Мастеров. Римо захлопнул за собой дверь номера. — Причитающееся нам вознаграждение должно быть снова удвоено, поскольку... — начал Чиун. — Почему, папочка? — Дай подумать. — Как, ты еще не придумал? — В твоем голосе звучит сердитая нотка. — По-моему, это несправедливо по отношению к Смитти. — Справедливость?! — Длинные ногти мелькнули перед лицом Чиуна, на котором выражение безмятежности сменилось крайним удивлением. — Справедливость... Кто думал о справедливости, когда Тамерлан закрыл для Востока путь плодотворной деятельности на все время правления своих потомков? А как обстояло дело со справедливостью во мрачных глубинах европейской истории? Под «мрачными глубинами» Чиун подразумевал посленаполеоновские времена, когда наступил почти вековой мир, всего раз прерванный войной, и то ненадолго. Хуже всего было то, что не нашлось ни одного претендента на престол, которому потребовалось бы втихаря убрать правящего монарха под покровом темноты. В те годы деревня Синанджу жила впроголодь. — Возможно, это тебя удивит, папочка, но Смитти — не Австро-Венгерская империя. — Он белый. И поэтому должен нести ответственность за преступления всех белых против Дома Синанджу! — Тот, кто обманывает Дом Синанджу, не жилец на этом свете. — Обманывать можно по-разному. Платя тебе меньше, чем ты заслуживаешь, я тебя надуваю. Но даже если я поступаю так потому, что ты согласен работать за меньшую плату, это не перестает быть надувательством. — Когда же такое бывало? — Согласно вашему календарю, в восемьдесят втором году до Рождества Христова, а в новую эру — в сто сорок седьмом, триста восемьдесят первом, пятьсот шестьдесят втором, девятьсот четвертом, тысяча триста пятьдесят первом, тысяча восемьсот двадцать втором и тысяча девятьсот сорок четвертом, когда была депрессия. — Какая депрессия? Тогда шла мировая война! — Для Дома Синанджу это и есть депрессия. В войну полагаются на местные таланты. — Ничего не поделаешь, мобилизация, — молвил Римо. Чиун принялся объяснять, что для Дома Синанджу хорошие времена — это когда ведутся небольшие войны или ходят слухи о близкой войне, когда общество оказывается на пороге революции и когда правители плохо спят по ночам, терзаемые мыслями о возможных узурпаторах. Сейчас наступило именно такое время, и он, Чиун, будучи Мастером Синанджу, просто обязан выторговать побольше, ибо — а тут существует четкая периодичность — не за горами свирепая война, когда на помощь призываются дилетанты, или свирепый мир, когда никто не призывается на помощь. — Я не возражаю против мира, папочка, против того, чтобы люди сидели по домам, не опасаясь соседей. Я верю в такие вещи. Поэтому я и работаю на Смитти. — Ничего, это меня не тревожит. Ты еще повзрослеешь. Ведь ты начал учиться всего лишь несколько лет назад. И Чиун снова пустился в повествование о том, какой бедной была деревня Синанджу и как из-за нехватки еды там приходилось умерщвлять новорожденных: матери бросали младенцев в холодную воду залива... Поэтому Синанджу и пришлось посылать своих Мастеров на чужбину — во имя спасения детских жизней. — Вот о чем ты должен подумать, когда тебе начинает хотеться мира, — заключил Чиун. — Мира не было уже больше двух тысяч лет, папочка! — возразил Римо. — А все потому, что мы мыслим иначе, чем ты, — отвечал Чиун, для которого обуревающая Римо жажда мира была равносильна накликанию погибели на младенцев Синанджу. Он, Чиун, не станет больше обсуждать эту тему с человеком, посвященным в тайны Синанджу, тем более с белым, который остается глух к предсмертному плачу младенцев. Ровно в три часа ночи явился доктор Харолд В. Смит — сухой, с траурным выражением лица и горестной складкой у рта. Его серый костюм-тройка и полосатый галстук смотрелись в туристском отеле так же, как воспринимался бы могильный обелиск, внесенный в дом, где празднуют день рождения. — Рад вас видеть, Смитти. Вы прекрасно выглядите, — такими словами встретил гостя Римо, полагавший, что это и есть прекрасный вид, поскольку он никогда не видел Смита другим. Однажды, лет семь назад, ему как-то показалось, что Смитти улыбается: его тонкие губы чуть заметно раздвинулись в подобие улыбки, и Римо поспешил улыбнуться в ответ, но, как выяснилось, это едва уловимое смещение лицевых мускулов было вызвано зубной болью: ему давно было пора на прием к дантисту. Смит поздоровался с Римо и Чиуном. Чиун не удостоил его ответом. — Что-нибудь не так? — осведомился Смит. — Нет, — ответил Римо. — Обычные дела. Чиун соизволил наконец повернуться к гостю. — Приветствую вас, император Смит! — проговорил он. — О, славный защитник величайшего документа, священной конституции, мудрый и добродетельный глава организации! Мастер Синанджу скорбит, что не смог с самого начала должным образом приветствовать вас, но сердце вашего бедного слуги пребывает в тревоге, а душа смущена невзгодами. — Мы уже увеличили выплаты золотом в пользу деревни Синанджу, — ответил догадливый Смит. — Чистая правда, — с поклоном подтвердил Чиун. Римо нисколько не удивился, что учитель принял отпор столь безропотно. Он знал, что Чиун меняет средства, но не цель. — Придется побеседовать здесь, — сказал Смит. — В интересах безопасности лучше было бы подняться на крышу, но мы лишены такой возможности: вокруг полным-полно полиции. Кто-то прыгнул и разбился в лепешку. Или его столкнули... — Ах! — покачал головой Римо, глядя на Чиуна. — Какой ужас! — воскликнул тот. — Жизнь с каждым днем преподносит все новые сюрпризы. Смит кивнул и продолжил: проблема столь серьезна, что если не найти ей решения, то вся работа организации пойдет насмарку. Смит говорил минут десять, избегая уточнений из опасения, что номер может прослушиваться. Из слов Смита Римо заключил, что в американской юриспруденции существует система, помогающая охранять свидетелей. Благодаря ей прокуроры стали наносить удар за ударом по организованной преступности во всей стране. Это была самая успешная программа организации за все время ее существования, способная за пять лет ликвидировать преступные синдикаты: те не смогли бы принудить своих членов к повиновению, не будучи в состоянии застраховать их от тюрьмы. Благодаря новой системе, главари криминальных структур перестали чувствовать себя в безопасности. Человеку, готовому помочь властям, была обещана неприкосновенность и новая жизнь в обмен на честные показания. Кодекс молчания, omerta, терял силу день ото дня. Так продолжалось до недавних пор. Но внезапно руки мафии дотянулись до свидетелей: всего за один день трое из них расстались с жизнью. — Гм-м, — промычал Римо. Он понимал, что более десяти лет работы идут коту под хвост. Цель организации была проста — обеспечить условия для того, чтобы конституция действовала безотказно. Однако заложенные в ней принципы, защищающие законопослушных граждан, в то же время позволяли уходить от ответственности подрывным элементам, пользующимся неограниченной финансовой подпиткой. Если так будет продолжаться и впредь, стране придется отказаться от своей конституции и превратиться в полицейское государство. Именно поэтому много лет тому назад один из американских президентов, ныне покойный, учредил малочисленную группу во главе с доктором Харолдом В. Смитом. Бюджет организации формировался из средств, тайно отчисляемых из ассигнований на другие агентства, ее сотрудники не знали, на кого работают, и только сам Смит, а также очередной президент знали о ее существовании. Ибо признать, что правительство нарушает закон ради того, чтобы обеспечить его соблюдение, значило подтвердить, что конституция более не работает. Следовательно, организации под кодовой аббревиатурой КЮРЕ как бы не существовало, и когда ей требовалось пополнение, она подыскивала людей, не имеющих родственников, навешивала на них обвинения в несовершенных преступлениях, организовывала публичную казнь на электрическом стуле (Римо Уильямс стал одним из последних осужденных, «умерших» на электрическом стуле в штате Нью-Джерси), но при этом заботилась о том, чтобы ток оказался чуть слабее, чем нужно для умерщвления; когда Римо Уильямс очнулся, он официально числился мертвецом. Он как бы не существовал, но работал на организацию, которой, впрочем, тоже как бы не существовало. Многочисленные психологические тесты свидетельствовали о том, что этот человек будет служить на совесть. На следующий же день после казни Римо свели с Чиуном. Так для него началось длительное странствие по дорогам, на которые еще не ступала нога белого человека, ибо доселе они были доступны лишь для выходцев из деревни Синанджу. Теперь в Римо жило как бы два человека: один был агентом на службе у КЮРЕ, а другой — молодым Мастером Синанджу. В то время, как агент внимал рассказу Смита о том, как многие годы упорного труда могут пропасть впустую, молодой Мастер Синанджу размышлял о том, какприблизиться к искусству максимального использования возможностей человеческого тела и разума, именуемому «Синанджу». Оба эти человека глядели на пожилого корейца, с важным видом объясняющего доктору Харолду В. Смиту, что, сочувствуя проблемам императора — для Мастера Синанджу все президенты, председатели, цари, короли, диктаторы и директора были императорами, — он, однако, не считает для себя возможным оставаться на службе у императора Смита. Дом Синанджу порывает с организацией, и на сей раз окончательно. — Но почему?! — недоумевал доктор Смит. — Потому что теперь речь идет не о том, чтобы избавить вас от врагов, а о том, чтобы выжить самим. — Чиун нахмурился и потупил взор. — Мы выходим из игры. Смит спросил, не требуется ли Дому Синанджу еще золота, на что Чиун ответил, что не все можно купить за золото. — Я удвою выплаты деревне, — пообещал Смит и добавил с сомнением: — Если это поможет. — Услуги Дома Синанджу нельзя купить за золото, — провозгласил Чиун, — ибо вы уже заручились нашей вечной преданностью в благодарность за ваши благодеяния. К этому Мастер Синанджу добавил, что удвоение выплат деревне представляет собой самую суть монаршей милости.Глава 3
В тот самый момент, когда Чиун и Римо прибыли в Форт-Брэгг, Северная Каролина, Мартин Кауфманн во всю глотку орал на командира гарнизона. Из гневной тирады Кауфманна можно было заключить, что он не имеет отношения к десанту, уже двадцать три года не состоит на воинской службе и, следовательно, как всякий американский гражданин, имеет полное право покинуть расположение части. Однако из объяснений генерал-майора Уильяма Тэссиди Хапта, сложившего руки на крышке девственно-чистого письменного стола, следовало несколько иное: — "Лица, прикомандированные к министерству юстиции, не могут выходить за пределы войскового расположения; в указанных пределах командир расположения обязан ограничить их передвижение, исходя из требований безопасности штатной деятельности данной войсковой части, согласно пункту Правил за номером 847-9 и 111-Б, параграф 2-Л". Предъявивший свои документы Римо улучил момент, чтобы задать вопрос: — Что за шум? — Меня сделали пленником! — орал Кауфманн. Вокруг его светло-голубых глаз вздулись жилы. Ему можно было дать около шестидесяти лет, под его легкомысленной тенниской с золотым тиснением перекатывалось брюшко. Обут он был в белые сандалии; туалет завершали белые теннисные шорты. — Этот господин — наш особый гость, подписавший форму 8129-В, согласно которой командир гарнизона наделяется определенными прерогативами касательно его передвижения на данной территории, — отчеканил генерал Хапт. Ему тоже было под шестьдесят, но он был подтянут, глаза глядели ясно, подбородок мужественно выдавался вперед, волосы были расчесаны безупречно, волосок к волоску. Можно было подумать, что он ждет фотографа из журнала, которому необходима фотография образцового генерал-майора, чтобы украсить ею дурацкую статью под названием «Знакомьтесь: командир вашего гарнизона». — Слышите, здесь прямо указано: «на данной территории», — молвил генерал Хапт. — Это принципиально важно! — Я хочу уйти! — взмолился Кауфманн. — Вы не станете отрицать, что добровольно подписали форму 8129-В? — спросил генерал Хапт. — Я подписал кучу бумаг. Наверное, и эту тоже. — Тогда нам не о чем спорить, — заключил генерал Хапт. — Спросите хотя бы вот этих господ из министерства юстиции. — Я придерживаюсь правила не вмешиваться в дела белых, — сказал Чиун. — Согласно директиве 1029-В, раса и религия не имеют отношения к исполнению служебных обязанностей. Прошу вас, сэр, — подбодрил генерал Хапт Чиуна. — Этот человек испытывает страх: он не верит, что вы способны его защитить, и поэтому хочет поискать безопасности в другом месте. — Вы попали в самую точку! Я до смерти боюсь! — подтвердил Кауфманн. — Здесь меня достанут. Генерал Хапт задумался. Лоб его собрался в морщины. — Защитить, говорите? — переспросил он. — То есть обеспечить надежную оборону, — поправился Чиун. — Тот, кто боится нападения, вынужден обороняться. — Прямо как на войне, — молвил генерал. — Все это — старый хлам. Я не сталкивался ни с чем подобным после Вест-Пойнта. Под нападением вы имеете в виду атаку? Чиун кивнул. — Ну, теперь понял. Атаки случаются на войне. — Если бы вы сумели доказать этому человеку, что ваши оборонные порядки безупречны, проблема была бы устранена, — сказал Римо. — Все ясно, — сказал генерал Хапт. — Это не входит в мои обязанности. За дверями моего кабинета вы найдете уорэнт-офицера. Он направит вас к тому, кто занимается вашим вопросом. — Нашим вопросом? — переспросил Римо. — Ну да, военными вопросами. Это современная армия. У нас есть специалисты по всем вопросам, даже самым экзотическим. — Теперь мне уже все равно, — говорил Кауфманн, покидая вместе с Римо и Чиуном генеральский кабинет. — Они меня достанут. Я почему согласился дать показания? Потому что меня заверили, что меня никто пальцем не тронет. — И Кауфманн рассказал свою историю. Он вел бухгалтерию преступного семейства в Детройте. Его задача состояла в отмывании денег: незаконно заработанные средства, поступающие от игорного бизнеса, торговли наркотиками, проституции, он пристраивал в добропорядочных сферах — жилищном строительстве, банковском деле, розничной торговой сети. Римо кивал, слушая рассказ. Деньги, даже огромные, ничего не стоят, если их нельзя потратить. А чтобы тратить деньги в Америке, необходимо объяснить, откуда они взялись. Нельзя, оставаясь безработным, купить дом за 125 тысяч долларов и пару автомобилей по 20 тысяч каждый. Поэтому гангстеры вечно заняты отмыванием денег через банки, солидный бизнес, подставных инвесторов. Если Кауфманн действительно проворачивал такие дела, то он был не свидетелем, а настоящей находкой. Его показаний оказалось бы достаточно, чтобы нанести сокрушительный удар по криминальной структуре целого большого города. Не удивительно, что Смитти назвал его «весьма вероятной мишенью». Задача Римо состояла не только в том, чтобы это-то было нехитрым делом, — ему предстояло узнать, кто направил убийцу, а потом, добравшись до тех, кто направил убийцу, выяснить, кто им заплатил. Так, шаг за шагом, он докопался бы до сути и расправился с главарями. По ходу дела ему предстояло выяснить, как действуют эти люди. Они уже прикончили троих: двоих, начавших давать свидетельские показания, и еще одного отработанного; все трое проходили по детройтским процессам. По словам Смитти, в тайне держались не только личности свидетелей, но и их местонахождение, о котором было известно только министерству юстиции. Одного подорвали взрывчаткой, двоих пристрелили. Вокруг школьной игровой площадки, как и в районе двух других убийств, не было замечено ни одного человека, которого можно было бы считать, пользуясь терминологией министерства юстиции, «недостаточно чистым». Двое застреленных получили по пуле 22-го калибра, что исключало оптический прицел. Убийцы подбирались к жертвам совсем близко, но при этом оставались незамеченными. Министерство юстиции, точнее говоря, КЮРЕ недоумевало, кто это был и как им это удавалось. По прикидке Римо, шанс Кауфманна выжить был равен пятидесяти процентам — и то в лучшем случае. Чувствуя себя облеченным доверием высоких инстанций, Римо взглянул Кауфманну прямо в глаза. — Вам не о чем тревожиться, — сказал он, ободряюще тронув Кауфманна за плечо. — А что вы скажете по поводу взрыва бомбочки во дворе оклахомской школы? Газеты назвали имя убитого: Калдер. Но я-то знаю, что он — бухгалтер. Заговоривший бухгалтер. А ведь ему тоже гарантировали полную безопасность. — Там была совершенно иная ситуация, — солгал Римо. Они с Чиуном брели по чисто выметенным дорожкам Форт-Брэгга с бордюрами из белого камня, указывающими, где можно ходить, а где нет. Тут и там попадались огромные свежевыкрашенные таблицы со стрелками и загадочными сочетаниями букв и цифр, например, «КОМСЕКПАК 918-В». Впечатление было такое, словно 20 тысяч человек встали лагерем среди сосновых лесов Северной Каролины с единственной целью — содержать местность в чистоте. Время от времени случалась беготня со стрельбой, после чего гильзы подбирались все до одной, чтобы, будучи упакованными и промаркированными в уставном порядке, прибыть к берегу Атлантического океана, где другим людям, чьи суда сияли такой же чистотой, вменялось в обязанность утопить груз в океанских глубинах. Взвод с карабинами наизготовку протрусил мимо, оглашая округу ритмичными выкриками: «Де-сант! Де-сант!» Прав был Чиун, однажды отозвавшийся об армии так: «Их учат подавлять чувства, чтобы выполнять долг, тогда как Синанджу обостряет чувства ради высшего совершенства». — Чем лучше мое положение по сравнению с тем беднягой, которого разорвало на куски? — спросил Кауфманн. — Оглянитесь по сторонам! — посоветовал Римо. — Кругом вооруженные люди, часовые у ворот. Вы зажаты в мощном кулаке, который стиснут единственно ради вашей защиты. Чиун кивнул и проговорил что-то по-корейски. — Что он сказал? — поинтересовался Кауфманн. — Что вас можно считать наиболее надежно охраняемым человеком в целом свете, — ответил Римо. На самом деле смысл слов Чиуна был иным: почти любая атака может быть отражена, коме той, о которой никто не знает. — А кто он такой, между прочим? — Друг. — Откуда я знаю, что вы не убийца? Для того, чтобы напасть на след того бедняги в Оклахоме, гангстерам понадобилось проникнуть в министерство юстиции. — Вот, глядите! — Римо поднял руки. — Мы не вооружены. — Все равно у меня неспокойно на душе. Вы представляете, какие мысли посещают Поластро с тех пор, как я перестал на него работать? — Поластро? — переспросил Римо. — Сальваторе Поластро. — Кауфманн хлопнул себя по лбу. — С ума сойти! Вы — моя специальная охрана, как же вы не знаете, против кого я даю показания? — Один-ноль в вашу пользу, — проговорил Чиун. — Виноват, — сказал Римо и снова принялся успокаивать Кауфманна. Им преградил путь дежурный лейтенант, сообщивший, что в Седьмой корпус имеют доступ только родственники, причем прошедшие проверку. Перед Седьмым корпусом были ворота с электрическим приводом. Их круглосуточно охранял караул из двоих часовых, обходивших здание за десять минут. О проникновении сюда посторонних нечего было и думать: извольте предъявить пропуск или быть узнанным в лицо. При входе проводилась проверка на металлические предметы; каждое изделие из металла, проносимое в Седьмой корпус, подлежало проверке. — Самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО, сэр, — похвастался лейтенант, обращаясь к Римо. — Смертельная ловушка, — откликнулся Чиун по-корейски. — Что, что он сказал? — всполошился Кауфманн. — Что это — самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего, — сказал Римо. — Нет, я спрашиваю про него. — Кауфманн указал на Чиуна. — А, он отпустил замечание по поводу Седьмого корпуса. Успокойтесь, вам нечего бояться, кроме вашего собственного страха. Чиун усмехнулся и обратился к Римо по-корейски: — Какая глупость! Неужели при виде опасности ты станешь обвинять свое зрение? Неужели, заслышав приближение крупного зверя, ты станешь обвинять собственный слух? Зачем ты несешь эту чушь? Страх, подобно любому другому чувству, помогает подготовиться к встрече с опасностью. — Ты не разбираешься в тонкостях работы правительства, папочка. — Нет, как раз разбираюсь! — О чем вы там болтаете? — вмешался Кауфманн. — Меня окружают погремушки, а на самом деле мне грозит смерть. — С таким командующим гарнизоном, как генерал Хапт, вам совершенно нечего опасаться, — заверил его лейтенант. — Еще бы! Попробовал бы архиепископ неодобрительно высказаться о папе римском? — отмахнулся Кауфманн. — Нет, я уношу отсюда ноги. Римо проводил его до аккуратного дощатого домика, окруженного белыми камнями, как все остальное на территории этой базы. Двое часовых из военной полиции, наставив на Римо «пушки» 45-го калибра, потребовали "предъявить удостоверение и только потом пропустили его внутрь вслед за Кауфманном. Внутри обнаружился еще один субъект из военной полиции — этот прохлаждался в гостиной. Он тоже потребовал у Римо удостоверение. На втором этаже Кауфманн принялся швырять вещи в чемодан. — Не подходите ко мне! Один звук — и эти ребята будут здесь. — И вы хотите бежать несмотря на такую надежную охрану? — Ага. — Почему? — Потому что если они добрались до того бедняги в Оклахоме, значит, они доберутся и до меня. — Куда же вы направитесь? — Так я вам и сказал! — Неужели мне так и не удастся убедить вас остаться? — Не удастся! — Засунув в чемодан последнюю рубашку и несколько пар носков, Кауфманн надавил на крышку. Замок щелкнул. — И не пытайтесь. — Вы нужны правительству как свидетель. Почему вы не хотите выслушать меня? — Даю вам три секунды. За эти три секунды Римо продемонстрировал чудеса красноречия. Он объяснил, что общество держится на гражданах, которым небезразлична справедливость. Что искоренение деструктивных элементов вроде Поластро приведет к процветанию элементов конструктивных. Наконец, он пролил свет на проблему ответственности гражданина в свободном обществе. Не удовлетворившись этим, он вдавил упрямцу верхний позвонок в затылочную впадину, отчего Кауфманн сперва подумал, что умирает, ибо перед его меркнущим взором заплясали огоньки, а потом мысленно взмолился о смерти, так как ему показалось, что по всему его телу прошлись крупной наждачной бумагой. Римо заботливо положил Кауфманна на кровать рядышком с чемоданом. — Ох! — чуть слышно простонал Кауфманн, дожидаясь, когда отступит боль, чтобы зайтись в душераздирающем вопле. — Надеюсь, теперь вы поняли, что нужны правительству для более эффективной работы, — рассудительно молвил Римо. Кауфманн понял. И подтвердил это кивком головы. Кивок получился исключительно искренним: Кауфманн так ревностно продемонстрировал гражданскую сознательность, что лоб его ткнулся в колени, и он даже скатился с кровати на пол. — Выражаю вам благодарность от имени правительства Соединенных Штатов и американского народа, — сказал Римо. Сойдя вниз, он приветливо улыбнулся парню из военной полиции. Сверху раздался пронзительный крик. У Кауфманна снова действовали легкие. Ему больно, но это скоро пройдет. Чиун называл примененный Римо прием «опавшим лепестком» и утверждал, что его действие объясняется нарушением соотношения сил жизни и смерти, сосуществующих в человеческом организме. Римо пытался описать этот эффект в западных терминах, и самым близким по смыслу оказалась «дисфункция центральной нервной системы в результате силового воздействия». Разница состояла в том, что, согласно медицинским учебникам, пациенту с подобным диагнозом грозит неминуемая смерть, жертвы же Римо неизменно выживали. Охранник рванулся на второй этаж. Снаружи двое стражей остановили Римо: ему было ведено не шевелиться, пока не будут устранены всякие сомнения, что непорядок, чем бы он ни был вызван, не имеет отношения к лицам, временно допущенным на территорию гарнизона. — Вы хотите сказать... — Я хочу сказать, что вы не сойдете с места, пока мы не разберемся, что произошло наверху, — разъяснил военный полицейский с револьвером. В окне второго этажа появилась голова стража, охранявшего гостиную. — Он говорит, что с ним все в порядке, — доложил страж. — И твердит, что всей душой поддерживает конструктивные элементы. Наблюдавший за этой сценой Чиун прокомментировал увиденное кратко: — Опавший лепесток. Трое мальчуганов, один из которых был воооружен пластмассовой бейсбольной битой, влетели во двор и проскользнули мимо Римо. — Хотите, сыграем, мистер Кауфманн? — крикнул один. — Нет! — ответил со второго этажа Кауфманн. — Можете взять печенья! — Простите, что пришлось вас задержать, — извинился военный полицейский с официальной улыбкой, в которой не было ни сожаления, ни раскаяния. Один из мальчишек подбросил белый мячик и отбил его головой. На опрятной улочке с подстриженными газонами пахло вкусной едой. Солнечного тепла хватало в тот день не только на расположение части, но и на обе Каролины. Римо спросил, почему Чиун назвал гарнизон смертельной ловушкой. — На мой взгляд, вероятность выжить составляет здесь пятьдесят на пятьдесят, — сказал Римо. — Это в процентах? — Ну да. — Тогда пятьдесят против девяноста. — Принято исходить из ста процентов. — В таком случае, единица против сотни. — Ты уверен в этом? — Почти. — Тогда единица против девяноста девяти. — Пусть так, — согласился Чиун. — Ставлю девяносто девять против одного, что Кауфманн — не жилец. Недаром инстинкт подсказывает ему, что надо улепетывать. — Почему ты так думаешь? — Тебе известно, как погибли те трое? Их, между прочим, тоже тщательно охраняли. — Нет, не известно. Именно поэтому я и прикинул, что меры безопасности эффективны только наполовину. — Предположим, у тебя есть миска риса, которая стоит на земле, и кто-то вздумал ее украсть. — Ну и что? — Что ты предпримешь? — Буду стеречь миску. — Так, хорошо. Как? — Привяжу рядом собаку. — А если на следующий день собаку убьют? — Возведу вокруг миски забор. — Проходит еще день — и риса как не бывало, хотя забор стоит на месте. — Придется замаскировать рис. Получится замаскированная миска с рисом, дырявый забор и дохлый пес. — Следующим утром ты приходишь — а рис опять исчез. Твои действия? — Очевидно, попробую придумать что-нибудь еще. — И столь же очевидно, что это твое «что-нибудь еще» не даст никакого результата. — Вовсе не обязательно, — возразил Римо. — Обязательно, — отрезал Чиун. — Откуда ты знаешь? — Очень просто, — сказал Чиун. — Нельзя защититься от того, что тебе неизвестно. — А вдруг это «что-нибудь еще» сработает? Знаю, шансов не так уж много, но все же они есть. — Нет у тебя шансов, — заверил его Чиун. — Удачи как таковой попросту не существует. Существуют только благоприятные условия, которыми люди не умеют пользоваться. — Тогда как быть со мной? Разве не удача, что я постиг тайны Синанджу? — Ответ прост, — сказал Чиун, и Римо пожалел, что затронул эту тему. Он заранее знал, что сейчас последует: довольная ухмылка на морщинистом лице Мастера Синанджу. — Мое решение учить тебя, посвятить тебя в тайны Синанджу объясняется очень просто, — сказал Чиун. — С раннего детства я мечтал преодолеть непреложные законы жизни. Но это все равно что пытаться превратить свиное ухо в нечто стоящее или сделать из грязи алмаз. Я уже признался в ошибке: напрасно мой выбор пал на тебя. — Знаешь что, — взвился Римо, — хватит с меня этой болтовни! Я ничем не хуже прежних Мастеров, исключая, возможно, только тебя. Но если ты считаешь иначе, что ж, вольному воля. — О, я вижу, ты сердишься? — Дело не в этом. Что толку плевать против ветра? — Обидеться из-за такого пустяка! — Мне осточертел весь этот бред про твою деревню в Северной Корее. Я видел ее. Если бы такая появилась в Америке, ее бы дружно прокляли. Улыбка Чиуна растаяла. — Очень типично — превратить безобидную шутку в зловредную клевету. Чиун насупился и побрел на противоположный конец гарнизона. Римо остался стоять у забора. От нечего делать он покидал с детьми легкий мяч, показывая, как заставить его зависнуть в горячем воздухе летнего вечера. Один из военных полицейских попытался повторить его фокус, но так и не сумел, хотя когда-то был вбрасывающим в команде международной лиги «Тайдуотер». Примерно в 3 часа 42 минуты пополудни Римо услышал два резких хлопка, похожих на удары молотка по гвоздю, загоняемому в фарфор. Он велел полицейским проверить, все ли в порядке с Кауфманном. — Зачем? — Я слышал какой-то звук, — объяснил Римо. — А я ничего не слышал, — был ответ. — И все же проверьте, — отрезал Римо. Таким тоном разговаривает старший по званию с подчиненным. Полицейский понял, что придется подчиниться, хотя никаких знаков отличия на одежде Римо не наблюдалось: просто приказ есть приказ. Полицейский бросился выполнять приказание. Римо пошел вслед за ним, хотя знал, что предстанет его взору. То были не просто хлопки, а небольшие взрывы. Не мог же он объяснить полицейскому, что натренированный организм не только слышит, но и чувствует звуки. Часовой в гостиной защищал печенье от одиннадцатилетней девочки, которая утверждала, будто Кауфманн всегда разрешал ей брать по семь штук, на что часовой резонно заметил, что даже если мистер Кауфманн и разрешает брать по семь штук, в чем он, по правде говоря, сомневается, то мать наверняка велела бы ей положить шесть обратно. И весь разговор! Заслышав шаги, он выглянул из кухни, однако Римо и полицейский уже поднимались по лестнице в спальню Кауфманна, так что он даже не успел спросить, в чем, собственно, дело. Они нашли Кауфманна сидящим на полу с вытянутыми вперед ногами и опущенными вдоль туловища руками. Плечами он упирался в картину, сорванную с крючка у него над головой. Видимо, он отпрянул к стене с картиной, а потом съехал на пол, утащив картину за собой. Глаза его были закрыты. На его яркой тенниске расплывалось пятно крови. Сандалии отскочили в сторону, словно отброшенные электрическим зарядом. — Слава Богу, жив, — проговорил полицейский. — Наверное, упал и порезался. — Он мертв, — сказал Римо. — Но я только что видел, как он дернулся. — Просто его тело освободилось от последней, ставшей ненужной энергии. Его покидала жизненная сила. Как было установлено позднее, Кауфманн был убит двумя пулями 22-го калибра, вошедшими ему под подбородок и застрявшими в мозгу. Сотрудники, направленные министерством юстиции — белый по имени Римо и его коллега-азиат, — проявили, согласно докладу генерала Хапта, полную безответственность, и их полномочия требуется взять под сомнение. В самый разгар поднявшейся суматохи генерал-майор Уильям Тэссиди Хапт продемонстрировал, каким способом он заслужил свои звезды и почему подчиненные неизменно называют его «самым непотопляемым из всех проклятых генералов во всей проклятой армии». Сначала, попав под обстрел тяжелой вашингтонской артиллерии, он провел срочные фланговые маневры. Была немедленно создана сверхсекретная следственная комиссия, возглавляемая молодым полковником. Комиссии вменялось в обязанность разобраться, в чем состояло упущение лейтенанта. Подобно всем великим военачальникам, генерал Хапт заранее принял все меры предосторожности. Он хитроумно призвал на помощь подразделение военной полиции из Форт-Дикса, тем самым ловко подставив под удар командира подразделения, которому было приказано обеспечить охрану Кауфманна. Генерал Хапт никого об этом не уведомил, и все секретные распоряжения, касавшиеся военной полиции, поступали из Нью-Джерси непосредственно лейтенанту, командовавшему злополучным подразделением. Сперва начальник штаба генерала Хапта не понял, что к чему, однако позднее, в день убийства Кауфманна, загадочный бумажный маневр продемонстрировал всю гениальность Хапта. Узнав о гибели Кауфманна, Хапт выдвинулся прямиком на линию огня: ведь это его полковнику было приказано разобраться с недосмотром Форт-Дикса. Форт-Брэгг не только не был обвинен в случившемся, но и превратился в обвиняющую инстанцию. Кроме того, генерал продемонстрировал тактическую гибкость: он перешел в решительное наступление и нанес официальному Вашингтону удар прямиком в челюсть в телефонной беседе с генеральным прокурором (он же — министр юстиции), выложив все, как есть: — Последние, кого видели с пострадавшим, Кауфманном, приписаны к вашему департаменту, господин генеральный прокурор. Передо мной лежат все документы. — Что такое? — Возможно, что вина лежит на Форт-Диксе. Пока что мы ничего не знаем. Но я не собираюсь отправлять на виселицу своего коллегу по вооруженным силам, если на самом деле прокол допустило министерство юстиции. Белый и азиат, являющиеся сейчас главными подозреваемыми, — ваши люди. Начальник штаба разинул рот от удивления. Капитан, недавно переведенный в гарнизон из Пентагона, где не принято вести фронтальную атаку на другие правительственные ведомства, тем более на министра, почувствовал, как у него подгибаются ноги. Сержант глядел прямо перед собой; никто не заметил, как побелели у него костяшки пальцев. Хапт держал телефонную трубку и не пытался в нее кричать, его слова были и без того весомы. Вашингтон притих; Хапт прикрыл трубку ладонью. — Проверяют, — объяснил он и подмигнул капитану. Показать войскам стойкость под огнем — дело полезное, Это успокаивает личный состав и закаляет его нервы. — Полагаю, вы правы, — снова раздался в трубке голос генерального прокурора. — Эти двое действуют не по обычным каналам, но у них действительно имеется мандат министерства юстиции. Сейчас проверяются подробности. Генерал заранее подключил к телефону динамик, чтобы разговор был слышен подчиненным. — Хочу заверить вас, сэр, — сказал Хапт, — что расследование будет справедливым и беспристрастным. — С этими словами он повесил трубку. Начальник штаба, старый вояка, десять лет просидевший в официальном Вашингтоне, первым понял смысл случившегося. Форт-Брэгг обратил в бегство само министерство юстиции, и если тому удастся перейти в контрнаступление, то удар придется исключительно по Форт-Диксу. Так прокладывается дорога к славе: катастрофа превращается в победу. Радостно выпрыгнув из кресла, он со всей силы хлопнул командира по спине. — Старый проныра, — завопил он, — ты опять на коне! Тут и капитан сообразил, что победа осталась за ними. — Ну и ну! — протянул он. — Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами! Сержант, чья грудь была увешана ленточками, заработанными героической и опасной службой в штабах от Висбадена до Токио, понимающе ухмыльнулся. — Если позволите, сэр, — отчеканил он, — нервы у вас железные. Выслушав льстивую похвалу, генерал напустил на себя серьезный вид. — Не будем забывать, что и в министерстве юстиции работают такие же люди, как и мы. Их можно пожалеть. — А как насчет командира гарнизона Форт-Дикса? — подал голос капитан. — Попытаюсь его вытащить, — пообещал генерал Хапт. — Не надо было ему соваться в эти дела! Вот что происходит, когда имеешь дело с зеленым, необученным личным составом. Вечно он попадает впросак! — Но гарнизоном Форт-Дикса тоже командует генерал, — молвил капитан. — Полагаю, полковник лучше меня объяснит, что к чему, — сказал генерал Хапт. — Благодарю вас, сэр, — откликнулся полковник и встал. — Да, командующий из Форт-Дикса числится генералом. Но лишь по назначению Конгресса и официально присвоенному званию. Дело в том, что вся его карьера прошла вне боевых действий. У него нет настоящего опыта армейской службы. — Не понимаю, — уперся капитан. — Представьте себе выпускника Вест-Пойнта, — втолковывал полковник, — которого сходу назначают во Францию командовать фронтовым взводом во Второй мировой войне. До самой Корейской войны он занимается маневрами, а потом, представьте себе, командует батальоном, сражающимся с китайскими коммунистами и северокорейцами. Прежде чем он успевает поднакопить настоящего опыта, его посылают во Вьетнам, где он командует дивизией. Где уж тут набраться настоящего опыта, черт возьми? Ведь он понятия не имеет, как произнести речь, как беседовать с иностранными дипломатами или принять заезжего конгрессмена. — Теперь понятно, — пробормотал капитан. — Такова суровая правда жизни, — подхватил генерал Хапт. — Если вам не терпится заняться пальбой из «хорландов», вступайте в Национальную ассоциацию владельцев стрелкового оружия или в мафию. А в армию не суйтесь. — Из гаубиц, сэр. «Хорланды» давно сняты с вооружения. — Если бы вы прослужили в нашей армии с мое, — упрекнул генерал-майор Уильям Тэссиди Хапт младшего по званию, — то у вас не было бы времени запоминать такие мелочи. Если бы всем заправляли настоящие генералы, то мы бы никогда не вляпались во Вьетнам. Любой младший лейтенантишка понимал, что на этом не наберешь голосов, не поднимешь индустрию, не заработаешь политических дивидендов. Это же детское мышление — поиграть в солдатиков и решить все серьезные проблемы, вдоволь настрелявшись из «хорландов». — Из гаубиц, сэр. — Это неважно, — отмахнулся генерал Хапт. — Давайте-ка выпьем. Долгий выдался нынче денек! В санатории Фолкрофт на берегу пролива Лонг-Айленд Смит читал гору докладов. Ему удалось вклиниться в линии связи официального Вашингтона, так что теперь информация, направляемая из одной инстанции в другую и предназначенная исключительно для нее, одновременно поступала в санаторий. Благодаря компьютерам, сделать это было нетрудно. Для получения чужого секретного доклада теперь не требовалось полагаться на чью-то помощь. Достаточно было вклиниться в чужие линии, а дальше все обстояло просто: в Фолкрофте имелся один из самых обширных банков данных в мире. Смит переваривал последние сведения. Четверых свидетелей уже убрали. При этом поблизости никто не был замечен... Волны пролива потемнели: назревал шторм. В гавань влетела маленькая яхта с парусами, надутыми северо-восточным ветром. Система работы со свидетелями была краеугольным камнем всей деятельности КЮРЕ за последние годы. Если бы эта система не дала сбоя, с организованной преступностью было бы покончено. Конечно, полиция все больше демонстрировала свою неспособность сладить с уличной преступностью, что тоже могло привести к глубокому разочарованию, чреватому сползанием к полицейскому государству. Однако с этой проблемой еще только предстояло разбираться. Если бы обе эти проблемы были решены, Смит мог бы закрыть свою лавочку. Сейчас все затраченные во имя этого усилия казались Смиту напрасными. Там, где свидетели, давая показания, утрачивают веру в свою безопасность, не может быть эффективной судебной системы. Он пошел двумя козырными картами, но козыри не только не спасли игру, но сами попали под подозрение. Смит взялся за очередной доклад. Это был межминистерский меморандум, составленный Уильямом Тэссиди Хаптом, генерал-майором армии США. С ловкостью прирожденного бюрократа Хапт представил Римо и Чиуна, предъявивших мандаты от министерства юстиции, главными подозреваемыми. Хапт, Хапт... Знакомая фамилия. Ну, конечно! Смит снял с принтера распечатку. Во всем Фолкрофте только у него был процессор, способный работать по полной программе. Остальные были пригодны лишь отчасти: в их распечатках отсутствовали слова, буквы, цифры. «Хапт, подполковник американской армии, убит в боевых действиях в Бастони, 1944 г.». Так-так... Фамилия запомнилась Смиту неспроста. Он, в ту пору недавний выпускник Дартмута, подумывающий о государственной службе — дело было во время Второй мировой войны, — услыхал от кого-то, что на подполковника Хапта нельзя положиться в бою. Подполковник Хапт был бюрократом, остававшимся в чине капитана с 1922 по 1941 год. К войне он был совершенно не готов, однако с армией случилось именно то, что должно случиться с армией, созданной в мирное время: люди с боевым опытом отобрали командование у штабных. Подполковник Хапт был назначен в батальон снабжения. Там он и подвизался, когда в Арденнах все пошло кувырком. Вместо того, чтобы сдаться, когда положение сделалось безнадежным, Хапт предпочел уничтожить припасы, лишь бы они не попали к врагу, после чего превратил свое подразделение в партизанский отряд, принявшийся орудовать в немецком тылу. Смит как раз участвовал в разведывательной операции, целью которой было выяснить, хватит ли у немцев горючего, чтобы развить успех их последнего наступления. Его сбросили на парашюте в тыл для встречи с отрядом Хапта Выяснилось, что у подполковника Хапта не только готов безупречный анализ поставок горючего у противника; словно направляемый гениальной рукой, он, догадавшись, что горючее — самое уязвимое место, именно на него и направлял свой удар. В ту холодную рождественскую ночь подполковник Хапт продолжал сражаться, несмотря на вывороченные взрывом кишки, и умер с оружием в руках. В его гибели не было ничего театрального, и подполковник Хапт не сделался одним из прославленных героев минувшей войны. За день до того, как небо достаточно расчистилось, чтобы десант Смита смог отправиться на Большую землю, подполковник Хапт привалился к стволу дерева и больше не встал. Вот такой это был солдат. У него остался сын — Уильям Тэсседи Хапт, дослужившийся до чина генерал-майора. Может быть, верна поговорка: «сын в отца»? Смит снял трубку одного из голубых телефонов, стоявших у него на столе. Дозвониться до Форт-Брэгга оказалось не так-то просто: звонок Смита шел через различные ответвления телефонной сети Среднего Запада. Если бы кто-то попытался выяснить, откуда звонят, то получилось бы, что абонент проживает в Айдахо, Огайо или Висконсине; никому бы и в голову не пришло связать звонок с безобидным санаторием на берегу пролива Лонг-Айленд. Трубку снял адъютант генерала. Смит соврал, что звонят из Пентагона, так что генерал должен ответить, и немедленно. — Сейчас он занят, сэр. Не мог бы он сам перезвонить вам? Я не расслышал ваше имя. — Либо вы немедленно соединяете меня с генералом Хаптом, либо можете считать свою и его карьеру законченной. — Генерал Хапт слушает. — Генерал Хапт, я прочел ваш доклад об убийстве Кауфманна, и он меня не устраивает. — С кем я говорю? — Мне не нравится ваш выбор подозреваемых. — Кто у телефона? — Человек, знающий о том, что вы выставили в качестве подозреваемых первых попавшихся вместо того, чтобы дать себе труд поискать настоящих убийц. — Я не обязан вступать в переговоры с лицом, не желающим себя назвать. — Подумайте о своей карьере, генерал! Вы ставите на ней крест. Либо вы находите настоящих убийц, либо вам грозит отставка. — Смит бросил взгляд на небогатый послужной список генерала, В нем вскользь упоминалось о неблаговидном поведении, в коем генерал был однажды уличен в бытность кадетом Вест-Пойнта. Случилось это в Нью-Палц, штат Нью-Йорк. — Мы знаем о случае в Нью-Палц, генерал. — Ха! — хмыкнул генерал Хапт. — Меня признали невиновным. Кажется, мне было тогда девятнадцать лет. — А мы знаем, что на самом деле вы были виноваты, — сказал Смит наобум. Он не знал, в чем именно обвиняли Хапта, зато он помнил, что в те времена суды старались не привлекать кадетов Вест-Пойнта к ответственности за мелкие правонарушения, так как это было чревато изгнанием из академии. — Да кто вы, черт возьми? — Люди, взявшиеся положить конец вашей карьере. — Чепуха! К тому же я не могу нести ответственность за оплошности военнослужащих из Форт-Дикса. — Не забывайте о карьере, генерал. — Если вы из ЦРУ, то вам в наши дни грозят куда большие неприятности, чем мне. Позаботились бы лучше о себе. — На карту поставлена ваша карьера! — повторил Смит и, со значением прищелкнув языком, положил трубку. «Яблочко от яблони...»? КЮРЕ требовалась хоть какая-то зацепка. Оно сделало ход двумя козырями, и двое искуснейших убийц, которых знала история, не только оказались не в состоянии защитить свидетеля, но и не знали, как было совершено убийство. Школа Синанджу, чьи Мастера умудрялись знать все о странах, где им приходилось служить, стала в тупик перед тайной убийств свидетелей. Более чем двухтысячелетний опыт оказался в данном случае непригоден. Сын в отца... Хорошо, если так. Быть может, Хапту удастся ухватить конец ниточки там, где это не удалось Смиту и его организации.Глава 4
Сальваторе Поластро, президент «Дайнэмикс Индастриз Инкорпорэйтед», «Поластро Риэл Эстэйт Инкорпорэйтед», «Комп-Сайенсиз Инкорпорэйтед», а также предводитель «Большого Детройтского Совета Бизонов» — Организации вполне благопристойной, построенной на принципах братства, — как раз закончил торжественную церемонию, посвященную вводу в эксплуатацию нового спортивного комплекса при монастыре Святого Духа и мыл руки, когда кто-то вывернул ему кисть и устроил классический перелом лучевой кости по Коллесу. Он знал этот хирургический термин, поскольку тремя годами раньше, катаясь на лыжах, заработал аналогичную травму, столкнувшись со встречным лыжником и прокатившись по льду. Тогда в кисти насчитали пять переломов. На сей раз он поплатился кистью, всего-навсего заворачивая кран в мужском туалете спортивного комплекса. Он успел всего лишь слегка повернуть кран, а потом испытал такую чудовищную боль, что забыл о кране. Он рухнул на колени, чтобы положить на них вывернутую руку. Стоя на коленях, он не чувствовал, что на полу мокро от мыльной воды, зато отчетливо различал запах мыла в раковине, так как именно туда и ткнулся носом. — У-у-у-у... — простонал он. — Привет, — послышалось у него за спиной. — Меня зовут Римо. Сейчас мы поговорим. — У-у-у-у-у, — снова прозвучало из раковины. — Мне бы хотелось услышать нечто более членораздельное. Из-за вас у меня возникли неприятности. Вам предстоит избавить меня от них. Как вы убили Кауфманна? Кто сделал это по вашему указанию? Это вы все устроили? — У меня безумно болит рука. Я не могу говорить. — Но горло у вас, кажется, в порядке. Если вы не поспешите этим воспользоваться, через минуту будет поздно. Поластро так и не выяснил, что стряслось с его кистью. Он заерзал на мыльном полу, пытаясь разглядеть человека, учинившего ему допрос, однако не увидел ничего, кроме коленных чашечек, двух рук, легкой спортивной рубашки и скучающей физиономии. Поскольку на сломанной кисти не было следов крови, оставалось предположить, что этот человек прибег к какому-то особому инструменту, который не повреждает кожу и кровеносные сосуды. Но в руках у него ничего не было... Да и вообще, как он сюда проник? Куда смотрели Тони и Вито? Придется разобраться с этими тупоголовыми телохранителями. Паразитируют на хозяине, заплывают жиром, совсем отбились от рук, и в результате первый попавшийся псих делает с тобой все, что ему заблагорассудится! — Время идет, — напомнил незнакомец. — В Чикаго, в Комитете по образованию, есть один человек... Он оказывает подобные услуги. — По части заказных убийств? — Только в особых случаях. Его услуги стоят дорого. Но я не говорю, что заключал с ним какие-то сделки. В суде это не пройдет. Я сейчас не даю показаний. — Я не имею отношения к суду. Как этот человек выполняет поручение? — Не знаю. Поэтому ему и приходится столько платить. — Его имя? — Не знаю я его имени! — Сколько он берет? — Сто тысяч в виде аванса, еще сто тысяч после выполнения задания. — И вы утверждаете, что отстегиваете сотни тысяч человеку, которого даже не знаете по имени? — Да, — пискнул Сальваторе Поластро и тут же заметил, как рука незнакомца медленно тянется к его здоровой кисти. Незаметное движение — и он почувствовал в правой кисти резкую, пронизывающую боль, свидетельствующую о том, что дело вряд ли ограничилось вывихнутым суставом. Он откинулся назад. Кисти, которыми он больше не мог воспользоваться из-за сломанных запястий, бессильно лежали у него на коленях. — Нужно набрать особый чикагский номер. Потом они сами перезванивают и сообщают, куда направить деньги, а заодно получают наводку. — Мне нужно имя этого человека! — Первый звонок принимает некий Уорнер Пелл. Он — заместитель директора специального проекта по успеваемости. — Что это значит? — Они не позволяют черномазым и отстающим ученикам мешать другим учиться. — Насильственными методами? — Не знаю. Не знаю, как он это делает. Он всего лишь заместитель директора. Откуда мне знать, какими методами он пользуется? Это не мое дело. Пожалуйста, мне нужен врач. — А вы расист, — покачал головой Римо. — Кто же не расист? — Таких много. Тут Поластро увидел входящего в мужской туалет азиата. Это был старик с длинными ногтями и пучками седых волос, обрамляющих его золотистую лысину и спадающих вниз, словно мягкие ленточки. — Я все слышал, — молвил он. — Любая система, позволяющая держать белых и черных в стороне от серьезных учеников, заслуживает одобрения. Что здесь делает этот божий одуванчик? И где Тони и Вито? Они что, взяли на себя роль турникетов, пропускающих сюда всех подряд? — Я знаю, что вы не станете нас обманывать. Уорнер Пелл, вы говорите... Сальваторе Поластро, почтенный гражданин Детройта, собрался было сказать «да», но тут перед глазами у него потемнело. Очнувшись, он почувствовал сильную боль и обнаружил, что обе его руки упакованы в гипс. Над ним белел потолок, он лежал под легким серым одеялом и несколькими простынями. Он смекнул, что это больничная койка. Рядом болталась черная пластмассовая кнопка на черном шнуре. Он угодил в больницу! — Черт! — выругался он. — Вы проснулись, сэр? — спросила медсестра, читавшая журнал. — Нет, в состоянии комы я обычно разговариваю, — огрызнулся Поластро. — Где мой шофер, где секретарь? Тони! — позвал он. — Вито! Вито, Тони! — Сэр, вам нельзя волноваться. — Мне нужны Тони и Вито. — Они нездоровы. — В смысле? — Они не могут сюда явиться. — Передайте им, что я требую. Смогут! — Боюсь, что нет, сэр. — Неужели сбежали? — Не совсем, сэр. Их обнаружили в багажнике машины неподалеку от спортивного комплекса монастыря Святого Духа. Это случилось вскоре после того, как сестры нашли вас в бессознательном состоянии на полу с переломанными руками. — Обнаружили? Что значит «обнаружили»? Это здоровенные парни! — Их запихнули в багажник «фольксвагена» с сильными кровоподтеками и серьезными телесными повреждениями. — Что вы хотите этим сказать?.. — Что они были избиты до полусмерти, сэр. — Ясно. Наберите-ка один номер. — Это запрещено. Я должна датьвам успокоительное. — Бросьте! Я дам вам десятку. — Я не собираюсь нарушать священную клятву медицинской сестры из-за какой-то десятидолларовой бумажки. — Хорошо, сотню! — Какой звонок — местный или междугородний? Сестра набрала нужный номер, и Поластро был вынужден посулить ей еще стольник, чтобы она согласилась удалиться из палаты. Прежде чем уйти, та пристроила трубку между плечом и правым ухом Поластро. — Слушай внимательно, — начал Поластро. — И не отвечай! Говорить буду я. Потом, если хочешь, можешь задать вопросы. Я звоню по обычной линии. У меня сломаны обе кисти, Я лишился двоих лучших людей. За тобой охотятся двое — это настоящие взбесившиеся машины для убийства. Я назвал им твое имя. Пришлось — иначе они бы меня прикончили. Но ты можешь их остановить. Один из них — желтый. — Мы все понимаем и надеемся совместно с вами выработать оптимальное решение. — Все хорошо, да? — Не хорошо и не плохо. Просто существуют ситуации, когда требуются совместные усилия. До свидания. Поластро позвал сестру и попросил соединить его по телефону с абонентом в городе. На этот раз он позволил ей остаться. Разговор был кратким. Он требовал прислать четверых ребят — и немедленно! Нет, ему наплевать, состоят они на учете или нет. К черту репутацию! Сейчас ему надо спасать свою шкуру. — Это обойдется вам в тысячу, — объявила сестра. — Я не знала, что вы из мафии. — Откуда вам это известно? — спросил Поластро. — Я знаю. Как и все остальные. Вы ворочаете миллионами. — Не смешите меня! — Выкладывайте тысячу долларов, или я расскажу о вас всем, кто захочет меня выслушать. — Нет, так дело не пойдет. Когда спустя двадцать минут в больничную палату вломилось четверо дюжих молодцев, сестра поняла, что имел в виду мистер Поластро. На нее глянули холодные черные глаза, она разглядела на этих лицах девиз: «Мы зарабатываем тем, что раскраиваем головы» — и ей расхотелось требовать большие суммы. Какие деньги! Она с радостью поможет им просто так! — Дайте ей сотню, — распорядился Поластро, и из толстенной пачки банкнот ей на ладонь перекочевала стодолларовая купюра. Пока двое молодцов помогали Поластро выбраться из больничной палаты, он объяснил им суть случившегося. Им придется иметь дело с головорезами, о методах которых он не имеет ни малейшего понятия. Значит, надо быть готовыми ко всему: к электронным штучкам, пулям, кулакам, ножам... — Чем-то они пользуются! — сказал один из молодчиков, удостоенных чести выступать в качестве телохранителей босса. — Не проходят же они сквозь стены! Все, кроме Поластро, согласились с ним. Поластро же промолвил: — Надеюсь... Два верхних этажа одного из принадлежащих ему конторских зданий были свободны, поэтому на случай, если дома, в Гросс-Пойнте, его поджидает опасность, Поластро разместился на этих двух этажах. На лестнице и на крыше была выставлена круглосуточная охрана. Шторы на окнах плотно задернули, чтобы уберечься от снайперов. Пища хранилась и готовилась на верхнем этаже. Специальному человеку было поручено снимать пробу с пищи, которая шла на стол боссу, после чего Поластро держал блюдо при себе на протяжении часа, чтобы удостовериться, что к нему никто больше не притрагивался. По прошествии часа он спрашивал дегустатора о самочувствии. Если все было в порядке, Поластро приступал к трапезе; если же возникали вопросы или хоть малейшее недомогание, то Поластро отвергал блюдо. Покинуть два верхние этажа не мог никто. Все телефонные провода были обрезаны, чтобы никто в здании не мог никуда позвонить. Исключение было сделано только для аппарата самого Поластро, который он не спускал с коленей. Так продолжалось ровно 24 часа 31 минуту. В 12.45 пополудни следующего дня охранников отозвали с крыши, шторы были раздвинуты, и здание было покинуто всеми, в том числе и теми, кто нес носилки с телом Сальваторе Поластро, любящего отца Морин и Анны, мужа Консуэлло, президента «Дайнэмикс Индастриз», «Поластро Риэл Эстейт», «Комп-Сайенс» и предводителя «Детройтского совета бизонов». — Нам его будет так не хватать! — всхлипнул председатель фонда по строительству спортивного комплекса при монастыре Святого Духа. В некрологе сообщалось, что Поластро скоропостижно скончался от осложнений. Главное осложнение красовалось у почившего чуть выше пояса. Охранникам пришлось потрудиться, отскребывая куски его тела от стен и занавесок. Впрочем, гипсовые кандалы на кистях остались нетронутыми, что позволило представителю больницы утверждать, что «осложнения» не имели отношения к простейшему хирургическому вмешательству, каковое претерпел пациент в больнице. Убрать Поластро распорядился доктор Харолд В. Смит в призрачной надежде, что это заставит других отказаться от службы заказных убийств, о которой Смит узнал от Римо. Замысел состоял в том, чтобы сделать бессмысленным убийство свидетеля ради того, чтобы избежать тюрьмы, так как в итоге появлялась более серьезная угроза — быть размазанным по стене собственной гостиной. Вообще-то Смит не надеялся, что система сработает, но попробовать все же стоило. Тем временем Римо с Чиуном прибыли в Чикаго, прихватив с собой только три из четырнадцати сундуков, обычно сопровождавших Чиуна в путешествиях. Предполагалось, что в Чикаго они пробудут недолго, однако Чиун подметил, что планы Римо порой дают сбои. — Ты хочешь сказать, что меня преследуют неудачи? — Нет. Порой события оказываются сильнее людей. Когда из-за трудностей меняют направление мыслей и действий, то поступают опрометчиво. Вот это и есть неудача. — Что-то я не совсем понимаю, папочка, — отозвался Римо, приготовившийся выслушать очередную нотацию из серии «А что я говорил, сынок?» после гибели Кауфманна: ведь Чиун предупреждал, что спасти свидетеля не удастся. — Разве в расположении воинской части ты не отчитывал меня за то, что я все время повторяю одну и ту же ошибку? Помнишь сказочку про рис, дырявый забор и дохлого пса? — Ты никогда меня не слушаешь. Я отчитывал тебя не за это. Я пытался объяснить тебе, что этот человек — не жилец. Я вовсе не имел в виду, что тебе следует измениться. Если крестьянин десять лет подряд выращивает рис и однажды урожай оказывается плохим, разве это означает, что ему следует перестать сажать рис? — Он должен разобраться, почему случился недород, — сказал Римо. — Это было бы хорошо, но вовсе не обязательно, — возразил Чиун. — Он должен продолжать сажать рис тем же способом, который позволял столько лет выращивать хороший урожай. — Ошибаешься, — заупрямился Римо. — Важно понять, в чем был допущен промах. — Как хочешь, — неожиданно уступил Чиун. — И еще одно, — сказал Римо. — Почему сегодня ты не брюзжишь, как обычно? — Не брюзжу? — удивился Чиун. — Если не ошибаюсь, это слово означает упрекать, высмеивать, предаваться бесконечной унизительной болтовне? — Совершенно верно, — подтвердил Римо, наблюдая, как дюжий таксист запихивает сундуки Чиуна в багажное отделение и в багажник на крыше. Чикагский воздух был так насыщен сажей, что, казалось, его можно раскладывать по тарелкам. Один из недостатков интенсивного пользования органами чувств заключался в том, что в таком воздухе нужда в них попросту пропадала. Дыша чикагским воздухом, можно было отказаться от еды. — Так ты говоришь, что я брюзжу? — не отставал Чиун. — Ну, да. Иногда. — Брюзжу? — Да. — Брюзжу!.. — Да. — Это я-то, взявший огрызок свиного уха, вознесший его на высоты, где не бывало ни одно свиное рыло, наделивший его силой и чувствами, о которых даже не подозревали его сородичи! И после этого я — брюзга. Я неистово прославляю его, а он спешит выложить наши тайны шарлатану, несущему чушь об умственных волнах и дыхании. Я дарую ему мудрость, а он пренебрегает ею! Я лелею его, я окружаю его любовью, а он, источая гнилостный дух, жалуется, что я брюзжу. Я, видите ли, брюзга! — Ты сказал что-то про любовь, папочка? — Я лишь воспользовался лживым языком белых. Я ведь брюзга. Вот я и брюзжу. Чиун поинтересовался у шофера, который с трудом продирался сквозь пробки, забившие центр Чикаго, слышал ли тот хоть малейшее брюзжание. — Кто из нас двоих, по-вашему, брюзга? Только честно! — Белый парень, — отозвался шофер. — Как тебе это удалось? — спросил Римо, не заметивший, чтобы Чиун передал шоферу деньги или надавил ему на чувствительные места. — Я доверяю честности нашего славного водителя. Не все люди на Западе бесчестные, неблагодарные нытики. Значит, я брюзжу, кхе-кхе... Существовало великое множество причин, по которым Чиун никак не мог брюзжать. Римо ознакомился со всеми из них по очереди, пока они ехали к зданию Комитета по образованию; последняя состояла в том, что не Чиун проморгал Кауфманна, не Чиун предлагал нелепые соотношения за и против, не Чиун тратил понапрасну время в армейском расположении. Почему не Чиун? Потому что Чиун — не брюзга. — Слушай, папочка, я что-то беспокоюсь. Смитти говорил, что нам не надо соваться в Чикаго, пока он не разузнает побольше об этом типе. Вдруг я опять поступаю неверно? Это был редкий случай, когда Мастер Синанджу повысил голос: — Кого я учил — тебя или твоего Смита? Кто знает, что правильно, а что нет, — какой-то император, которых полно, как собак нерезаных, или Мастер, выпестованный школой Синанджу? Ты великолепен, дурень ты этакий, только сам еще этого не понимаешь. — Великолепен? — Не слушай меня. Я ведь брюзга, — отмахнулся Чиун. — Но вот что тебе надобно знать: там, в гарнизоне, ты потерпел поражение, потому что действовал по указке этого доморощенного императора. Но теперь тебя ждет успех, потому что ты делаешь то, что должен делать, то, чему я тебя научил. Даже камень, лежащий на одном месте, подвергается опасности. Другое дело — когда он катится вперед. Действуй! В этот самый момент таксист, предвкушая щедрые чаевые, ибо с полным основанием полагал, что на рынке чаевых ложь оплачивается лучше, нежели правда, заметил вслух, что азиат, пожалуй, и впрямь немного брюзга. Впрочем, распространяться на эту тему он не стал, поскольку у него появилось куда более насущная задача — убрать голову из треугольного окошка в передней дверце. Его нос оказался совсем близко от зеркала бокового обзора; когда он пытался втянуть голову обратно в салон, этому маневру мешали уши. При этом он никак не мог понять: каким образом его голова очутилась в окошке? Стоило ему обмолвиться насчет брюзжания, и уже мгновение спустя он был не в силах сладить с застрявшими в оконном проеме ушами. Главное — уши: пройдут они, пройдет и вся голова, и все будет замечательно. Этого ему сейчас хотелось больше всего на свете. Он слышал, как азиат советует белому парню верить самому себе; потом, когда азиат на мгновение прервал свой стрекот, таксист взмолился: — Вы бы помогли мне — как бы это сказать? — вернуться в салон. — Вы просите о помощи брюзгу? — Никакой вы не брюзга, — сдался таксист. Через секунду его ушам сделалось тепло, голова вернулась в салон, и, что самое удивительное, оконная рама даже не погнулась. Ну конечно, сэр, как можно было назвать вас брюзгой, сэр, да, сэр, поразительно, что люди в наши дни не желают прислушиваться к добрым советам. Чиун придерживался того же мнения. Даже слуги, занятые в сфере транспорта, если найти к ним соответствующий подход, способны прийти к правильным выводам. В Чикагском комитете по образованию царила суматоха. Сотрудники сновали туда-сюда, кое-кто на ходу отдавал отрывистые команды. У всех были встревоженные лица. Люди задавали друг другу вопросы. — Что случилось? — спросил кто-то. Ему ответили сразу несколько человек: — Уорнер Пелл... За рабочим столом. — Что с ним? — Умер. — Не может быть! — Увы. — Боже мой! Не может быть! Стоило отойти на несколько шагов, как началось то же самое: — Что произошло? — Уорнер Пелл... — Что с ним? И так далее. Римо присоединился к одной из групп. — Вы говорите, что Уорнер Пелл умер? — Да, — подтвердила женщина с мясистым лицом и большими украшенными искусственными бриллиантами очками, болтающимися на ее необъятной груди; трудно было себе представить, что эти две бесформенные глыбы, с трудом умещающиеся в бюстгальтере, лет десять или двадцать тому назад вскармливали младенцев. — Как это произошло? — спросил Римо. — Его застрелили. — Где? — Там, в том конце коридора. Убийство в Комитете по образованию! Здесь не больше порядка, чем в самой захудалой школе! Боже, что дальше-то будет? — Вот именно, — подхватил кто-то. Римо заметил в противоположном конце коридора две фигуры в синей форме. У него сохранилось удостоверение сотрудника министерства юстиции, которым он не преминул воспользоваться. Полицейские кивком головы пригласили Римо пройти в кабинет. Он сразу же почувствовал: здесь что-то не так. Причем дело было не в каком-то явном проявлении недружелюбия, а в чем-то совсем ином. Обычно, если человек не пытается сознательно контролировать себя, его мысли и чувства так или иначе прорываются наружу. У одних это выражается во внезапном хохоте, как у героев Кэри Гранта, у других — менее явно: у них как бы застывает лицо. Один из полицейских отвернулся от Римо и что-то шепнул напарнику. Тот, естественно, не оглянулся на Римо, но плечи его многозначительно приподнялись. На двери кабинета висела табличка: "Специальная программа повышения успеваемости УОРНЕР ПЕЛЛ. заместитель директора по координации" Пелл уже ничего не координировал. Одна его рука была откинута на валик дивана, голова запрокинута назад. Киото несколько раз выстрелил ему под подбородок. Мертвые глаза уставились в потолок. Полицейский фотограф сделал снимок, и кабинет озарила вспышка. Перед Пеллом стоял низенький стул. Римо предъявил документы. — Вы знаете, чья это работа? Детектив в мятой белой рубахе и с такой же мятой физиономией сказал: — Нет. — Как он был убит? — Стреляли из оружия 25-го калибра, прямо под подбородок. — Значит, убийца был ниже его? — Значит, так, — согласился детектив. Опять стреляли снизу. Так же, как и в случае с Кауфманном. — Кто-нибудь видел убийцу? — Нет. Пелл беседовал с каким-то трудным ребенком. Ребенок так потрясен, что не в состоянии вымолвить ни слова. — Может быть, он и стрелял? Сколько ему лет? — Ребенок? Господи, да ему десяти нет! Ну, вы из министерства юстиции даете! Подозревать девятилетнего пацана! — Я думал, ему лет пятнадцать-шестнадцать... — Да нет, он совсем еще молокосос. В приемной убитого белая женщина с мелко завитыми волосами в стиле «афро» и возмущенным взором, способным смутить тропический ураган, потребовала объяснений: с какой стати полицейские нарушают заведенный в учреждении порядок? Если бы не почти траурное одеяние и не широченный пояс с медной пряжкой, годной для защиты иностранного посольства, а не дамского пупка, женщину можно было бы счесть привлекательной. Ей было лет тридцать с небольшим, однако, взглянув на ее рот, ей можно было дать все пятьдесят. К тому же она обладала оглушительным голосом. Рядом с ней понуро стоял девятилетний мальчуган, ожидая распоряжений. — Я — мисс Кауфперсон, и мне хотелось бы знать, что здесь делает полиция без моего разрешения. — Произошло убийство, леди. — Я вам не леди. Я — женщина. Кто вы такой? — обратилась она к Римо. — Я вас не знаю. — Я вас тоже не знаю, — парировал Римо. — Я — директор-координатор, занимаюсь вопросами мотивации в учебном процессе. — Видимо, она работает с умственно отсталыми, — предположил один из детективов. — Нет, — возразил другой, — умственно отсталыми занимался Пелл. — Что значит «мотивация в учебном процессе»? — спросил Римо, глядя, как двое полицейских из коридора загораживают собой дверной проем. Они уже держали наготове револьверы. Ничего, он проскочит мимо них, да так, чтобы они не выстрелили — иначе, не ровен час, ранят кого-нибудь в приемной, еще зацепят мальчишку, стоящего рядом с этой Кауфперсон. — Название «мотивация в учебном процессе» говорит само за себя. Мы целенаправленно влияем на неуспевающих учеников, побуждая их более полно задействовать свои потенциал. — А, значит, она работает с лентяями, — буркнул детектив. И тут один из полицейских в дверях начал действовать. Встав между мисс Кауфперсон и Римо, он направил револьвер на Римо и гаркнул: — Ну-ка, не двигаться! Это подозреваемый, выдающий себя за агента министерства юстиции, сержант. Тот самый. У него смешное имя. От Римо требовалось исполнить цирковой номер. Ему нужно было, чтобы все револьверы — и патрульных, и детективов — оставались направленными на него и при этом ни в кого, тем более в него самого, не выстрелили. Поэтому он шмыгнул одному из детективов за спину и вытолкнул его на середину приемной, чтобы тот, падая, выбил у одного из полицейских револьвер; второго детектива он отпихнул в угол, а сам метнулся, перепрыгивая через падающие тела, ко второму полицейскому, чей револьвер был готов к стрельбе. Тычок указательным пальцем — и револьвер вывалился из сжатого кулака. Со стороны могло показаться, что несколько человек внезапно начали валиться друг на друга, и лишь один, худощавый, спокойно пробирается между ними. Ни один из примененных Римо приемов не отличался экзотичностью; это были всего-навсего толчки. Вся суть заключалась в том, что для тренированного человека время движется медленнее. Он уже миновал последнего полицейского и собирался выйти за дверь, когда что-то впилось ему в поясницу. Он знал, что это никак не может быть пулей из револьвера, выпущенной одним из полицейских, поскольку тогда удар оказался бы гораздо сильнее. Он оглянулся. В него никто не целился. Мисс Кауфперсон вообще пропала в мешанине рук. Однако кто-то все-таки выстрелил в него — в этом не приходилось сомневаться. Он порадовался, что не пострадал мальчуган. Прочь из здания! В тело Римо только что вонзился посторонний предмет. Скоро он почувствует боль. Пока он шагал к двери, спина у него разболелась так, словно в нее воткнули раскаленную кочергу. Усилием воли он замедлил дыхание, а следовательно, и кровообращение. К такси он приближался медленно, потому что слабеющий ток крови все больше затруднял его движения. — Я ранен, — сообщил он, падая на заднее сиденье машины и окончательно перекрывая рукой доступ крови к ране. — Идиот! — вспылил Чиун, отбрасывая руку Римо и засовывая ему под рубаху свою. Другой рукой он сделал жест, приказывающий водителю трогаться с места, и поживее. В обычной ситуации водитель попросил бы беглецов не впутывать его в свои темные дела, однако он уже набрался ума-разума и предпочел не спорить с Мастером Синанджу. — Идиот, — повторил Чиун. — Как тебя угораздило вернуться раненым? Как ты посмел это допустить? — Не знаю. Я употребил простенький прием. А потом вдруг — боль в спине. — Простенький прием! Боль в спине! Ты что, спал? Что ты делал? — Я же говорю — я употребил простенький прием. А ранение поверхностное. — Ладно, спасибо и на этом, — проворчал Чиун, добавив по-корейски, что Римо на редкость неблагодарный тип, раз позволяет каким-то подонкам уничтожить то, что сделал из него Чиун, Рискуя своей жизнью, Римо попросту глумится над высшими ценностями Синанджу. — Я это запомню, папочка, — проговорил Римо с вымученной улыбкой. — Имей в виду, речь идет не о жизни какого-то никчемного белого. Я-то надеялся, что отучил тебя от глупой отваги, которой бравирует Запад и из-за которой люди забывают про полезнейшее чувство — страх. — Ладно, ладно. Хватит брюзжать. Я понятия не имею, откуда в меня выстрелили. — Неведение еще хуже, чем отвага. — Я не знаю, как это произошло. — Перейдя на корейский, чтобы его не понял шофер, Римо поведал в подробностях о своих действиях в кабинете Уорнера Пелла и о поведении остальных людей, находившихся там. — А что там делал ребенок? — спросил Чиун. — Мальчишка? Кажется, ничего. — Когда ты выбивал из рук полицейских револьверы, то думал о револьверах. Поэтому они и не причинили тебе вреда. — Один все-таки причинил. — Чей? — Не знаю. — Значит, выстрел был произведен не из револьвера полицейского. Это совершенно точно. Человек, глядящий на меч, может погибнуть от камня, человек, глядящий на меч и на камень, может погибнуть от дубины. Но тот, кто полностью использует органы чувств, никогда не погибнет от предметов, на которые смотрит. — Я — Мастер Синанджу. Я полностью использую органы чувств. — В теле есть орган, именуемый дробилкой. — Ты имеешь в виду аппендикс? — Мы называем его дробилкой. Когда-то давно этот орган дробил грубую пищу. Потом человек стал питаться злаками, и этот орган перестал работать. Если бы человеку пришлось теперь съесть рыбу со всей чешуей, он бы поранил себе внутренности, потому что дробилка не работает, хотя она и есть в организме. — К чему ты клонишь? Я нуждаюсь в твоих байках еще меньше, чем в перитоните. — Ты всегда нуждался в моих байках, потому что они помогают тебе понять, что к чему. — Какое отношение имеет мой аппендикс ко всему остальному? — Ясное ясно и так. Неясное — тем более. — Ну да, — поморщился Римо. — Рыбья чешуя. В меня вонзилась рыбья чешуя. А я-то думал, что схлопотал в спину пулю! Надеюсь, это не был крючок с червяком? — Высмеивая меня, ты признаешь, что случившееся выше твоего понимания. — Скорее, за пределами его. — Не стоит объяснять загадки вселенной жабе. — И все-таки попробуй. Если бы мы перешли на английский, ты, наверное, перестал бы говорить загадками. Боль отпускала Римо по мере того, как рука Чиуна массировала нервные окончания вокруг раны. — Загадками? Для болвана, сидящего в темноте, самая большая загадка — свеча! Куда девается темнота? Дело тут вовсе не в свече, а в болване. Чиун умолк, словно воды в рот набрал. Римо принялся его тормошить, и в итоге Чиун сдался. — Какое из чувств, не нужных тебе в тот момент, было отключено? — Никакое. — Ошибаешься. Оно отключилось так незаметно, что ты этого даже не заподозрил. — Чувство?.. — Ты смотрел на револьверы. А на что ты не смотрел? На то, что не представляло для тебя опасности, верно? А что не представляло для тебя опасности? Неужели ты не знаешь, что не представляло для тебя опасности? Подумай. Римо пожал плечами. — Стол не представлял для тебя опасности? — Абсолютно. — А стена? — Ты знаешь, что я всегда наблюдаю за стенами. Входя в комнату, я, подобно тебе, никогда не забываю о стенах. — Правильно. Но к столу это не относится. Теперь мы оба знаем, что многие стены таят в себе ловушки. А столы — нет. Вот ты и не посмотрел на стол. Что за люди находились в комнате? — Двое патрульных полицейских, двое детективов, дама по фамилии Кауфперсон и труп. Не хочешь ли ты сказать, что в меня выстрелил труп? Чиун вздохнул. — Нам повезло, бесконечно повезло, что ты остался жив. Ты тоже вполне мог стать трупом. — Кто это сделал? Ну, говори же наконец! — Я все время говорил об этом и сейчас повторю: то, что ты ничего не заметил, показывает, насколько опасны эти убийцы. Они незаметны. Ты смотришь на них, но не видишь. — Так кто же это, черт возьми? Кто?! — Ребенок, — сказал Чиун. — Вспомни всех погибших. Разве в доме, где погиб Кауфманн, не было детей? Были. А где, как не на детской площадке, в присутствии ребятни, был убит еще один свидетель? Если твои незрячие глаза до сих пор не видят очевидного, зададимся вопросом: как были убиты эти люди? Либо с помощью бомбы, которую способен бросить или подложить маленький ребенок, либо с помощью пули, выпущенной из мелкокалиберного оружия. Под каким углом вошли пули в тела жертв? Под подбородок, снизу вверх — только так и может стрелять ребенок. Ребенку нетрудно спрятать маленький пистолет, ребенка охранник в лучшем случае попробует отогнать, но уж никак не станет от него защищаться. Ребенка, в отличие от взрослого, не принимают всерьез. И ты не принял всерьез ребенка, который в тебя выстрелил. — Ну и ну, — сказал Римо. Чиун принялся рассматривать чикагские улицы, по которым несся автомобиль. — Ну и ну... — повторил Римо. — Смешно вы лепечете, ребята, — обратился к ним водитель такси. — По-китайски, что ли? — Нет, — откликнулся Чиун. — Это такой язык. — Какой язык? — Такой, — сказал Чиун. — Японский? — Нет. Японский есть японский, а язык есть язык. Вывод напрашивался сам собой: все белые — тупицы, подобно китайцам или африканцам. Или южным корейцам, как, впрочем, и северным, живущим в Пхеньяне. Глупцы! Только в Синанджу умеют видеть подлинный свет истины — исключая, естественно, безмозглых рыбаков, дровосеков и прочую деревенщину, находящуюся на иждивении у Мастеров Синанджу. Действуя методом исключения, Чиун пришел к выводу, что весь мир делится на Мастеров Синанджу — единственных, кто чего-то стоит, — и всех остальных людей, совершенно никчемных. Однако даже не все Мастера совершенны. В эпоху правления династии Тан был, например, Мастер, который предался обжорству и лени, предпочитая, чтобы работу выполняли за него другие. Впрочем, рассказам о предках не всегда можно верить, потому что дядюшки и тетушки имеют склонность живописать достижения родни с некоторыми отступлениями от истины. Даже предшественник Чиуна, его учитель, был не без греха. В конце концов Чиуна посетила печальная мысль: в мире существует только один человек, чьи знания, мудрость и сила по-настоящему достойны восхищения. Но как этому человеку предупредить своего ученика, Римо, что он может оказаться беззащитным?Глава 5
Пуля вошла неглубоко. В маленьком номере мотеля в пригороде Чикаго Чиун с помощью Римо извлекал ее. Длинные ногти погрузились в рану. Римо то напрягал, то расслаблял мышцы, лежа лицом на свежевыстиранном белом полотенце, хранившем запах стирального порошка. Ковер на полу тоже был вычищен сильно пахнущим раствором. Дыхание Римо было медленным, методичным — так повышался болевой порог. В полузабытьи Римо вспоминал времена, когда служил простым полицейским в Нью-Джерси, расхаживая с пистолетом на боку, поглощая огромное количество гамбургеров и приторной кока-колы. Это было задолго до того, как, по замыслу доктора Смита, началась его новая жизнь. Ему вспоминалось пиво, свидания и намерение жениться на Кэти Джилгули, дочке младшего инспектора. Чем они были не пара? Как-то вечером, в прихожей отцовского дома, она довела его до экстаза рукой, шепча: «Вот поженимся, тогда все будет по-настоящему. Я берегу себя для тебя, Римо». «Берегу»? Ему так и не пришлось вкусить от плода ее невинности. Вскоре на него навесили обвинение в убийстве торговца наркотиками; инспектор Джилгули попытался замять дело, договорившись с прокурором, но организация Смита работала четко, и Джилгули пришлось дать задний ход и посоветовать дочери найти себе другого жениха. Римо частенько пытался представить себе, как сложилась ее жизнь: поселилась ли она в домике на две семьи, обзавелась ли мужем, кольцом с бриллиантом в полкарата и четырьмя ребятишками, меняет ли раз в пять лет цветной телевизор? Пределом ее мечтаний был бар в цокольном этаже, если бы Римо дорос до главного инспектора, они непременно обзавелись бы летней дачкой в Спринг-Лэйке, штат Нью-Джерси, по соседству с крупными политиками. Дом на побережье! Римо почувствовал, как из него извлекают пулю. О, чья недрогнувшая рука, чей зоркий глаз выразит твою устрашающую симметрию? Он расстался с прежней жизнью, зато взамен стал наследником более чем двухтысячелетней истории человеческого гения, уходящей истоками во времена, предшествующие появлению письменного слова. У Чиуна всегда были наготове предания о первом Мастере, заложившем основы грозного мастерства. С небес якобы спустился пылающий диск, и оттуда послышался глас, возвестивший первому Мастеру Синанджу, что существуют способы более полного использования возможностей человеческого тела и разума. До появления письменности было еще очень далеко. Чья недрогнувшая рука, чей зоркий глаз выразит твою устрашающую симметрию? Руки Чиуна массировали рану; Римо все глубже погружался в бездну собственного сознания, чувствуя движение крови по всем венам и артериям. Нечто подобное умеют йоги, но искусство Синанджу старше йоги: оно такое же древнее, как первые племена, собиравшие дикорастущий рис на топких болотах, по которым бродили последние динозавры, уже не способные помешать низкорослым двуногим существам готовиться к завоеванию мира. Неужели и впрямь речь идет о такой глубокой древности? Пожалуй, все-таки нет. В книгах, которые удалось раскопать Римо, черным по белому написано: 2800-й год до нашей эры. Древнее искусство. Столь же древнее, как и его сердце, растягивающее сейчас каждое биение до бесконечности, освобождая тело от потребности в притоке крови. Вот так! В кромешной мгле, в молочной белизне — вот так... Неподвижность, слитность со всем сущим... Один нескончаемый удар. И медленное воспарение, Прочь из теснины собственного мозга! Прочь от Кэти Джилгули, чьи руки в белых перчатках делали то, что заменяло брачный контракт и настоящее блаженство. «Обещаю тебе, Римо! Как я жду твоего тела!» Древнее искусство. Более древнее, чем солнце на рассвете. Солнце — источник всего. Синанджу... Ковер снова запах дезинфицирующим раствором, полотенце — стиральным порошком. Он вернулся в номер мотеля, где Чиун с тихим звоном опустил в стеклянную пепельницу маленький металлический предмет. Это была пуля. — Твое тело даже не сумело принять ее должным образом. Она пробила ткани, — сказал Чиун. — Я не ожидал выстрела. — Нет необходимости говорить мне об этом — я и сам вижу. — Длинные белые ногти Чиуна были чисты. — Ненавижу пули! Как мы и опасались, огнестрельное оружие превращает человека в собственного убийцу. — Знаешь, папочка, порой, когда я погружаюсь в глубины сознания, у меня возникает вопрос: стоит ли нам выполнять роль убийц? — В этом заключается опасность погружения в глубины. Не тревожься, это пройдет. Римо потянулся, глубоко вздохнул и выпил стакан воды. Кто-то учит детей убивать. Он думал, что это Пелл, но теперь Пелл мертв. Значит, это кто-то другой. Найти этого мерзавца, покончить с его шайкой — и дело с концом, Главное, что найден ответ на вопрос «как?». С помощью детей. Любопытно, что ни один из них до сих пор не проговорился. Тренировка включала, как видно, и это. Что ж, одну ниточку Римо уже ухватил: мальчуган, стрелявший в него. Мальчуган, стоявший рядом с мисс Кауфперсон. Забавная фамилия — Кауфперсон... — Берегись! — Голос Чиуна настиг Римо у самой двери. — Берегись детей. — Детей? — Ты когда-нибудь дрался с ребенком? — После пятого класса — ни разу, — ответил Римо. — Тогда откуда у тебя уверенность, что ты справишься с ребенком? В таких вещах нельзя быть уверенным. — Мне ни разу не приходилось сталкиваться с противником, которого я не смог бы одолеть, а дети слабее всех, с кем я до сих пор сталкивался. У меня хватит мужества сунуться в детский манеж. — Глупец, — отрезал Чиун. — Не понял. — Не расстрачивай понапрасну ценнейший дар, пожалованный тебе. Не будь ни в чем уверен. — Ладно, папочка, не буду, если тебе так хочется. В телефонной книге Чикаго оказался только один абонент с фамилией Кауфперсон. Римо предположил, что это именно та, которую он хочет найти. Сперва ему пришлось просмотреть бесконечный список Кауфманов и Кауфманнов; одно "н" свидетельствовало о еврейском, два — о немецком происхождении. Интересно, существуют ли немцы Кауфперсонны? Роберта Кауфперсон проживала в новом высотном жилом доме с чистенькими коврами на полах и свежеокрашенными стенами; дверь ее квартиры охраняли двое полицейских. Завидев мундиры, Римо спрятался за угол и направился к двери с надписью « выход», ведшей на лестницу. Одолев двенадцать лестничных пролетов, он вышел на крышу, прикинул, где должны находиться окна квартиры мисс Кауфперсон, и перемахнул через ограждение. Сперва нащупывая носками ботинок подоконник, а потом повисая на нем на руках, он преодолел двенадцать этажей в обратном направлении и увидел затылок брюнетки с прической «афро», смотревшей по телевизору программу «Сезам-стрит». Приподняв оконную раму, он скользнул в гостиную, левой рукой зажал женщине голосовые связки и проговорил: — Не бойтесь, мисс Кауфперсон, я не причиню вам вреда. Я здесь для того, чтобы вам помочь. Но для этого вам придется отослать полицейских, стоящих у ваших дверей. Если вы согласны, кивните. В серо-голубых глазах стоял ужас. Однако колечки в прическе «афро» затряслись в знак согласия. Римо ослабил хватку. Мисс Кауфперсон била дрожь, однако она поднялась. Она была отлично сложена и обладала грациозной походкой. Она шагнула к входной двери; Римо последовал за ней. Она нажала кнопку переговорного устройства. — Спасибо, вы можете быть свободны, — произнесла она. — Теперь мне ничто не угрожает. — Но вы так настаивали, чтобы у вашей двери выставили охрану! Вы уверены, что мы вам больше не нужны? — Уверена. — Ладно. Но сперва позвоните в участок, капитану. Нам нужно его согласие. — Разумеется. Двигаясь, словно фигура в компьютерной игре, она прошла к телефону, набрала номер экстренного вызова полиции, вступила в недолгую перепалку с кем-то на другом конце провода, попросившим ее перезвонить непосредственно капитану, подождала, велела невидимому собеседнику снять охрану, повесила трубку и крикнула через дверь: — Все в порядке, можете быть свободны. — Слушаюсь, мэм. До Римо донесся топот покидающих пост полицейских. Мисс Кауфперсон рывком стянула через голову кофточку. Ее груди задорно торчали, соски уже стояли по стойке «смирно». — По какому поводу построение? — осведомился Римо. — Разве вы не собираетесь меня изнасиловать? — Нет. — Вряд ли вы спустились по веревке, рискуя жизнью, лишь для того, чтобы со мной поздороваться. — Мне нужна кое-какая информация. — Значит, вы не собираетесь меня насиловать? — Нет. — Вы, наверное, не в своем уме. — В своем, — ответил Римо. — Тогда как вы можете там стоять? — А почему бы и нет? Не понимаю, о чем вы толкуете. — Глядя на полуобнаженную женщину, вы не испытываете возбуждения? — Не сочтите за оскорбление, но не родилась еще та женщина, ради которой я спустился бы с крыши дома. — Вы действительно не в своем уме. Наверное, вы претендуете на какие-то глубокие отношения. Но не думайте, я не намерена отдать вам лучшую часть своего "я" только потому, что вы залезли ко мне в окно. Одно дело — секс, другое — моя душа. — Можете оставить себе и то, и другое, — успокоил ее Римо. — Я решила, что вы ранены, — сказала мисс Кауфперсон. — В этом, наверное, все дело: вы ранены, и вам недостает сил для секса. — Точно, — кивнул Римо. — У меня вряд ли что-нибудь получится. Соски опали, как по команде «вольно», груди опустились. Она снова натянула кофточку. — В таком случае я на вас не сержусь. — Вот и славно, — заметил Римо. — Мне нужно узнать о мальчишке, с которым вы были сегодня в комитете. Кто он, как его зовут, где он живет? — Мне не разрешено разглашать информацию такого рода. — Я все равно ее получу, — невозмутимо произнес Римо. — Я не знаю, где живет этот мальчик. Сегодня он в последний раз пришел в класс. Его семья переехала, и его переводят в другую школу. По-моему, они теперь будут жить в Нью-Йорке... — Замечательно, — воскликнул Римо. — ... или в Лос-Анджелесе. Точно не помню. — Грандиозно! — молвил Римо. — Тогда начнем с другого конца: мальчик, находившийся в кабинете в момент убийства Пелла. Кто он? — Я же сказала, что не имею права разглашать подобную информацию! — А я все равно ее получу. — Чего же вы медлите? — спросила она, выпятив грудь и вызывающе положив ладони на свои крутые бедра, очертания которых соблазнительно проступали через ткань. Римо чувствовал, как страстно она его хочет, поэтому он прижал ее к себе и опрокинул на бело-синий ковер на полу, где не мешкая полез ей под юбку, чтобы довести до умопомрачения, но не до полной потери рассудка. — Имя мальчика, — прошептал Римо. — Давай же, мерзавец, скорее! — А ты дай мне то, чего требую я. — Мерзавец! — прохрипела она и перешла на мелодичный стон. Ее таз ритмично приподнимался в красноречивом приглашении. — Имя! — повторил Римо. — Элвин Девар, девять лет, Уилтон-стрит, 54, отстающий. Ну давай, слышишь! Грациозно и обдуманно Римо довел стонущую и дергающуюся женщину до оргазма. Это называлось «падум». Она впилась ногтями ему в спину и прижала его к себе, умоляя, чтобы он повторил это чудо. Он повиновался. — О, какая прелесть! Как хорошо! — пролепетала она. — Как тебя зовут? — Римо. — Чудесное имя. А фамилия? — Спит. — Фантастически сексуальная фамилия, Римо Спит! — Мне пора. Спасибо за информацию. — Подожди. Может быть, тебе нужно его личное дело? Об этом Деваре я знаю абсолютно все. Таких, как он, мы называем «сверхотчужденными». — Что это такое? — Тупица, который ни с кем не может найти общего языка. — Мне пора. — Я пойду с тобой! — Я работаю в одиночку, — сказал Римо. — Ты не уйдешь, пока я тебе не позволю. Римо улыбнулся и чмокнул ее в щеку. — Пока, — сказал он. В следующую секунду он почувствовал, как она стискивает его лодыжками. — Посмотрим, удастся ли тебе вырваться, — сказала она с ухмылкой. — Я великолепно управляю всеми своими мускулами. Так что не пугайся, если не сумеешь высвободиться. Иногда мужчины начинают паниковать и испытывают боль. Ну-ка, попробуй! Мисс Кауфперсон отменно владела двойным зажимом, который помог ей поглубже запихнуть Римо внутрь себя. — Никому еще не удавалось с этим справиться, — предупредила его мисс Кауфперсон со счастливой улыбкой. Римо было достаточно дважды легонько надавить ей на горло, чтобы вырваться на волю. — У-у, это было здорово! — простонала мисс Кауфперсон. — Во всех смыслах! Что-то в этой квартире настораживало Римо, хотя он пока еще не сумел определить, что именно. Она была обставлена в современном стиле: из-за мебели, обтянутой черно-белой кожей, высовывались хромированные светильники, пол застилали толстые ковры, картины на стенах напоминали бесформенные пятна в обрамлении тонких золоченых нитей-рам. В пяти серебряных бокалах курился ладан. Кресла походили на полированные скульптуры с маленькими кожаными подушечками для тех, кто способен догадаться, что это все-таки кресла. Нет, странная квартира. Да и сама мисс Кауфперсон производила странное впечатление. — Ты должен позволить мне пойти с тобой. Я могу рассказать тебе всю подноготную Девара. — Валяй, — пожал плечами Римо. — Одевайся, и пойдем. Едва успев застегнуть юбку, Сашур — она гордо объявила, что теперь носит это имя, — прочла лекцию о своих способностях управлять психикой мужчин, которых она считала существами низшего порядка. — Многие тысячи лет мужчины пользовались женщинами как сексуальными объектами. Теперь настала наша очередь. Ты для меня — всего лишь вещь. — Как тебя звали раньше? — Тебе хочется знать, как меня называли угнетатели-мужчины? — Именно. — Роберта Кауфманн. — Не была ли ты замужем за бухгалтером? — Была. Он был свиньей. К счастью, он погиб. — Давно? — Пару дней назад. Наверное, пал жертвой капиталистического заговора, в котором сам играл грязную роль. — Я вижу, ты отлично обходишься без него. — Потому что не соглашаюсь на уготованную мне рабскую долю. Внизу сидящий за столиком консьерж сообщил мисс Кауфперсон, что «этот человек дожидается снаружи». — Боже правый! — воскликнула мисс Кауфперсон. — Вот ведь привязался, как зубная боль! Римо и Сашур вошли в лифт и спустились в подземный гараж. — Придется воспользоваться моей машиной. Вообще-то я предпочитаю ездить на такси, потому что в этом городе негде припарковаться. Ладно, поедем. Терпеть не могу появляться на машине в отсталых с социально-экономической точки зрения районах, где угнетенный люмпен-пролетариат в борьбе за свободу вымещает свой гнев даже на таких символах больного общества, как автомобили. — Что? — не понял Римо. — Черномазые снимают ниппели с колес. — Я думал, что мальчишка Девар — белый. — Белый. Он живет в высотном доме, но по соседству с трущобами. Это не то, что здесь. — Сколько ты платишь за квартиру в месяц? — спросил Римо. — Бешеные деньги: полторы тысячи. — И это на учительскую-то зарплату? — Конечно, нет! Уж не думаешь ли ты, что наше прогнившее общество предоставит учителю возможность пользоваться роскошными апартаментами? — Как же ты выходишь из положения? — А вот так. Я нашла способ! — Какой? — Я эмансипированная женщина и знаю, как раздобыть деньги, но тебя это не касается. — Как раз наоборот, — сказал Римо. Поначалу она подумала, что он собирается заняться с ней любовью прямо в лифте, но когда боль стала нестерпимой, она поняла, что ошиблась. — Так откуда ты берешь деньги? — спросил Римо. — Бракоразводный контракт. У этого олуха водились деньжата. Римо ослабил хватку. — Ну что, теперь доволен, свинья ты этакая? — прошипела Сашур, потирая локоть. — Теперь ты знаешь, так что можешь гордиться! В обществе, основанном на угнетении, это — единственный способ для женщины заработать на жизнь, понял, мерзавец? Слушай, а ты не садист? — Садисту нравится причинять боль. Он действует наобум, потому что причинить боль для него самоцель. Далее он объяснил ей, что боль свидетельствует о нормальной работе организма и должна использоваться как сигнальный механизм для мозга. Беда в том, что большинство людей не обращает внимания на первые, слабые сигналы, а потом становится поздно, и им ничего не остается, как страдать от сильной и совершенно бесполезной боли. — Раз тебе нравится боль, получай! — воскликнула Сашур и попыталась заехать Римо в пах подошвой босоножки от Гуччи. Подошва ткнулась в пустоту. Дверь лифта открылась, и Римо помог спутнице подняться на ноги. Она попробовала отвесить емуоплеуху и опять промахнулась. Пинок в живот — и снова промах. — Ладно, твоя взяла, — вздохнула она. В серебристом двухдверном спортивном «мерседесе», заваленном листовками на тему об угнетении бедняков, Сашур потребовала, чтобы Римо пристегнулся. Тот ответил, что чувствует себя безопаснее в свободном парении. Она заявила, что не тронется с места, пока он не пристегнется, и Римо уступил, рассудив, что у него есть шанс уцелеть в аварии даже с пристегнутым ремнем безопасности. Как только ремень защелкнулся, правый кулак Сашур врезался в перетянутое ремнем солнечное сплетение Римо. В отместку она получила кулаком в челюсть. — Животное, — буркнула она и нажала на газ. «Мерседес» вылетел на улицу Чикаго, освещенную лучами заходящего солнца. Воздух, пропитанный выхлопными газами, окрасился в густые багровые тона. Остановившись на красный свет, она застонала. — Тебя нервируют светофоры? — удивился Римо. — Нет. Теперь нам от него не отвязаться. Римо посмотрел в зеркало заднего обзора и увидел лысеющего господина в сером костюме, выскочившего из подъезда дома Сашур и мчавшегося так, словно ему приходилось ступать на раскаленные угли. Он едва не угодил под колеса такси, которое затормозило с душераздирающим визгом, с дымом трущейся об асфальт резины. — Ничего особенного, Джордж! — крикнула Сашур, когда его раскрасневшаяся, перекошенная физиономия сунулась в окно машины. — Между нами чисто платонические отношения. Меня тошнит от твоей ревности! Джордж, познакомься, это Римо. Римо, это Джордж, полагающий, что я готова отдаться первому встречному. — Как ты можешь так со мной поступать? — заскулил Джордж. — Невероятно! Мужская психика не поддается объяснению! — Почему ты меня избегаешь? — Почему, почему... Вот из-за таких сцен. Ты постоянно устраиваешь мне сцены ревности... — Прости. — Каждый раз ты просишь прощения, а потом все повторяется снова. — Ты знаешь, какая нервная у меня работа. — Пошел прочь! — процедила Сашур. Джордж едва успел убрать голову, прежде чем поднимающееся стекло прищемило ему нос. Сашур газанула и проскочила на красный. — Ничтожество! Он бесит меня. До чего же мужчины подозрительны! Римо смахнул се правую руку со своего бедра. — Я не собиралась тебя бить. — Знаю, — сказал Римо. — Что он имел в виду, говоря о том, какая у него нервная работа? — Кто его разберет! Да и какая разница? В шикарном двадцатидвухэтажном здании, напоминавшем кусок белого мрамора, случайно оказавшийся в болоте гетто, привратник остановил Римо и его спутницу. Здесь полагалось сообщать жильцам о посетителях. — Элвина нет дома, — пробурчал в динамике недовольный женский голос. — Скажите ей, что все в порядке: это мисс Кауфперсон, — велела она привратнику. — К вам мисс Кауфперсон — объявил привратник. — Элвина все равно нет дома, — упорствовал голос. — Скажи, что нам обязательно надо с ней поговорить, — вмешался Римо. — Ладно, раз вы настаиваете... — Динамик вздохнул. — Неужели Элвин опять что-нибудь натворил? — Нет, нет, — успокоила ее мисс Кауфперсон. — С ним все в порядке. В лифте Римо поинтересовался у Сашур, почему она не сменила фамилию на «Смит» или «Джонс». — Зачем? Вообще-то моя настоящая фамилия Кауфманн, но я решила освободить «Кауф» от «манн», расширить горизонты, открывающиеся перед женщиной[10]. Нет, в намерения Римо не входило заняться этим в лифте, хотя им предстояло проехать еще целых 20 этажей, не считая двух, которые они проскочили столь бездарно. — Семейка этого парня занимает самые лучшие апартаменты в доме: — удивился Римо. — Что делает в обыкновенной школе обитатель таких хором? Раз у его родителей уйма денег, определили бы своего отпрыска в частную школу. — Некоторые родители предпочитают тратить деньги на предметы роскоши, а не на то, что действительно важно. Наверху Элвин Девар самолично вышел к гостям, держа в руке нечто, достойное именоваться предметом роскоши, а именно револьвер «беретта» с серебряной рукояткой, нацеленный Римо в горло. Римо почувствовал, что его спутнице захотелось вернуться назад: она юркнула ему за спину, оставив его наедине с револьверным дулом. Недаром она настояла на отказе от устаревшего обычая пропускать женщину вперед — как от унизительного пережитка прошлого. Итак, Римо застыл в дверях лифта, один на один с трудным подростком и его револьвером. Расправиться с противником не составило бы ни малейшего труда, но Римо не мог поднять руку на ребенка. При виде двоечника ростом в четыре фута семь дюймов и весом в девяносто фунтов его мышцы будто сковало параличом. Паренек же готовился отправить его на тот свет.Глава 6
Римо видел, как розовый указательный пальчик нажимает на курок. Пусть его тело не могло броситься в схватку, увернуться от пули ему ничто не мешало. Левая рука Римо скользнула за спину и впилась в талию Сашур Кауфперсон — и вот уже оба пассажира, словно два столкнувшихся маятника, отлетели к противоположным стенам кабины. Пуля 25-го калибра вонзилась в полированное дерево, проделав в нем аккуратную дыру. То же случилось и с четырьмя последовавшими пулями. Дверцы лифта захлопнулись, и последняя, шестая пуля отрикошетила от них со звуком, похожим на звон фарфорового блюда, разбившегося о каменный пол. Римо встал и помог подняться Сашур. — У него ярко выраженная враждебная реакция, — объяснила она, — Полагаю, он остро реагирует на внеклассное общение. — Он убийца, — сказал Римо, нажимая на кнопку открывания дверей. Ему было не по себе: никогда еще тело не подводило его! Впрочем, опасность миновала — если только в барабане не окажется седьмой пули. Дверь открылась — и в полированной стенке кабины появилась еще одна аккуратная дырочка. Семь пуль! — Чертов мальчишка и впрямь убийца! — констатировала мисс Кауфперсон, заметившая дыру в своей блузке от Гуччи. Элвин оказался отменным бегуном. Он бросил револьвер и метнулся за угол. Римо кинулся за ним. Элвин юркнул за спину громадного, напоминающего скалу мужчины с ручищами такой же толщины, как у Римо шея. — Эй, ты, отцепись от моего парня! Могучее тело покоилось на здоровенных ножищах в башмаках четырнадцатого размера. Великан властно простер руку вперед, словно это была стена, о которую неминуемо расшибется тщедушный преследователь его сына. Мгновение — и из глаз великана брызнули слезы: это случилось, когда его грудная клетка переместилась в область кишечника. Успевший перевариться завтрак оказался в штанах. Придя к выводу, что то, что осталось от его тела, стоять более не способно, он рухнул на светло-коричневый палас. Римо влетел в квартиру следом за Элвином. Крашеная блондинка в серебряных бигудях попыталась было захлопнуть дверь, но тут же получила ею по лицу. Элвин спрятался в ванной комнате и заперся изнутри. Через секунду замок вылетел из двери вместе с фонтаном щепок и оказался на белом кафельном полу. — Привет, Элвин, — поздоровался Римо, загоняя мальчишку в ванну. Его так и подмывало наподдать ему, но рука, способная рвать молекулярные цепочки, не слушалась его. Римо попробовал напустить на себя грозный вид. Сколько он ни тренировался, ему никогда не удавалось освоить устрашающее выражение лица. Напротив, он всегда стремился казаться безобидным, даже нанося смертельный удар. Вот и сейчас он со спокойным видом стоял перед мальчишкой, но в голосе его звучала угроза. Это сработало; помогло также зрелище разлетевшегося вдребезги замка на полу. — Ты попал в беду. — Папа! — завопил Элвин. — Он тебе не поможет. — Мама! — взвизгнул Элвин. — И она не поможет. — Мисс Кауфперсон! — Иду, Элвин! — отозвалась Сашур. — Не бойся! — Нет, сейчас ты должен как раз бояться! — прорычал Римо. — Вы ничего мне не сделаете, — сказал Элвин. — Откуда такая уверенность? — Существуют законы, — напомнил ему Элвин. — Элвин, в твоем распоряжении две секунды, чтобы ответить мне, кто приказал тебе убить Пелла. Иначе с твоей головой случится то же самое. — С этими словами Римо положил руку на закругленный край раковины цвета морской волны и отломил от нее кусок, словно это была буханка хлеба. — Представь себе, что это твоя голова, Элвин. — Мисс Кауфперсон! — закричал Элвин. Ворвавшаяся в ванную Сашур застала его с расширенными от ужаса глазами. — Мисс Кауфперсон тебе не поможет, — предупредил Римо. — Элвин, ты нарушил закон, — подхватила мисс Кауфперсон. — Предоставь мне разобраться с ним, — сказал Римо. — Я не стану давать показания! — огрызнулся Элвин. — Я отвезу его в полицейский участок, — заявила Сашур. — Кто дал тебе револьвер, Элвин? — Пускай этим занимается полиция, Римо. Они заведут на него дело. Мисс Кауфперсон крепко взяла Элвина за руку и потащила его за собой мимо стоявшего в дверях Римо, который последовал за ними на улицу. Удостоверившись, что строгая учительница и нашкодивший недоросль исчезли в дверях полицейского участка, он махнул рукой. Вот и отлично! Она скажет полицейским, что парень имеет отношение к убийству Уорнера Пелла, парень расколется и выдаст тех, кто его учил и от кого он получал деньги, полицейские переловят остальных детей — раз убийства совершались одновременно, значит, убийц несколько; когда все убийцы будут схвачены, программа Смитти по защите свидетелей снова заработает. В воздухе пахло сажей и отбросами: в этом городе жили миллионы людей, сжигая топливо для обогрева, выбрасывая мусор и задыхаясь от спешки. Римо было наплевать, действует ли конституция, удастся ли Смитти осуществить задуманное, ему было наплевать на все, что много лет назад побудило его поступить на службу к Смиту. Почему же тогда он продолжает делать эту работу? Почему не отказался? В эту жаркую ночь из открытых окон высовывались черные лица. Белый человек, бредущий по такому району в одиночестве, вызывал насмешки. Две лоснящиеся от пота толстухи посоветовали ему перейти на бег; если он не сделает этого сейчас, то очень скоро ему все равно придется улепетывать отсюда, ха-ха! Зачем ему все это? Зачем? Ответ был только один: затем, что так нужно. Правительства приходят и уходят, рождаются и рушатся цивилизации, предоставляя следующим поколениям копаться в своих обломках, и лишь Синанджу, искусство совершенного владения человеческим телом и разумом, живет бесконечно. Оно вечно, ибо основано на самом лучшем, что только может быть в человеке. Новые правительства отделываются обещаниями лучшей жизни; любые надежды завершаются воцарением очередного диктатора, сменяющего предыдущего. Смит ведет борьбу не с хаосом, не с беспорядком, не со зловредными элементами, мешающими хорошему, честному правительству делать свое дело. Нет, он ведет борьбу с человеческой натурой. А Римо, состоящий у него на службе, использует эту самую человеческую натуру, но только целиком, на всю катушку. Не слишком ли Римо уподобляется Чиуну? Неужели и он в конце концов возомнит себя единственным полноценным человеком в целом свете, окруженным ордой недоумков, портящих своей бесцельной суетой безупречный пейзаж? — Добрый вечер, белая морда! — На Римо смотрело черное лицо, непропорционально узкое по сравнению с мускулистым телом. Несколько человек, скучающих на крылечках, захихикали. — Спиди поймал белого! — захохотала женщина. — Полюбуйтесь на Спиди! Сейчас он отделает белого. Беги, белый! Что же ты стоишь? Возможно, Чиун прав. Впрочем, иногда Римо казалось, что личность Чиуна и мудрость Синанджу существуют параллельно. Чиун есть Чиун, а Синанджу есть Синанджу, олицетворяя собой Синанджу, Чиун все же не исчерпывается им Чиун в любом возрасте мог достигнуть высшей ступени мастерства. — Ну как, поиграем в догонялки? — осведомилась черная физиономия. А кто такой Римо? Насколько он слился с Синанджу? — Что ж, придется тебя проучить, белая морда! В свете уличного фонаря блеснуло узкое лезвие ножа. Оно приближалось к Римо. Римо схватил нож за рукоятку и воткнул его в правый глаз узколицему. Лезвие аккуратно вошло в мозг — пусть там и торчит. Может быть, Римо тоже существует отдельно от Синанджу? Может быть, он не хозяин собственного тела, а только гость, на время поселившийся в нем? На пути у Римо вырос детина, размахивая здоровенной дубиной, словно бейсбольной битой. Кстати, вот отличный пример! Движения противника казались Римо гораздо более медленными, чем были на самом деле. Для него дубина вращалась настолько медленно, что при желании он успел бы вырезать на ней свои инициалы. Значит, его зрением управляет Синанджу, а не он сам. Не только зрением, но и дыханием, и слухом. Что же остается на его долю? Римо расколол дубину на две равные части, детина же с оханьем полетел на ступеньки ближайшего крыльца. Римо не смог отдубасить пацана, попытавшегося его убить! Если бы это зависело только от его воли, он бы разукрасил его за милую душу. Ему очень хотелось проучить негодника. Но тело не повиновалось. Синанджу не позволило. На другой стороне улицы кто-то взвел курок пистолета. Пожалуйста, вот еще один наглядный пример. Он ясно расслышал этот негромкий звук. Ему не помешал рев автомобильных двигателей, крики, шаги, стук распахиваемых окон. Его мозг выделил этот звук из всех остальных, классифицировал его как «угрозу», хотя сам Римо не успел принять участия в этом процессе. Звук донесся с правой стороны, из-за крыльца футах в пятнадцати от него. Два тяжелых тела — видимо, мужских — с пыхтением ринулись за ним следом. Римо слегка присел, развернулся и, орудуя руками, как косами, подрубил обоих нападающих в джинсовых куртках с надписью «Спэйд стоунз». — Он избил наших! — завопил кто-то. Из-за крыльца высунулся пистолет, зажатый в пухлой черной руке. Римо запихнул его стволом в рот целившемуся. Очередной пример. Человек с пистолетом не сумел совладать с рефлекторным движением пальца на спусковом крючке, и прозвучал выстрел. Пуля вылетела из его правого уха, унося с собой серную пробку, несколько волосков и частицы мозга. Беднягой руководили рефлексы. Римо же руководит тысячелетняя традиция. Ему не нужно управлять рефлексами — за него это делает Синанджу. Все дело в душе. Тело и мозг Римо принадлежат Синанджу, но душа принадлежит только ему, и, подобно тому, как Чиун всю жизнь, независимо от возраста, был брюзгой, Римо всю жизнь задавал себе вопрос: «Почему я так поступаю?» И ответ был всегда один: «Потому что я так поступаю». Перепутанный человек с надписью «Spade Stones» на куртке попытался было спастись бегством, но Римо прижал его к углу крыльца. — Оставьте меня в покое, — сказал Римо. — У меня и без вас хватает проблем. Человек в куртке не возражал. Он послушно перекувырнулся через голову, перелетел через водоразборный кран и уполз за автомобиль, где и затаился. Пока Римо в задумчивости брел дальше по кварталу, его посетила мысль, что если бы люди умели выражать свои чувства, расовая проблема в Америке мигом нашла бы разрешение. Он всего лишь сказал, что у него есть проблемы, и попросил оставить его в покое — и взаимопонимание было достигнуто. Один человек услышал другого. Как это здорово — вернуть Америке человеческое взаимопонимание! Вернувшись в мотель, Римо застал Чиуна перед телевизором — он досматривал очередную «мыльную оперу». Римо спокойно дожидался, пока Уорнер Хемпер в шестой раз за серию объяснит доктору Терезе Лоусон Кук, что экологический аборт не спасет миссис Кортину Уолетс, жаждущую религиозного возрождения, но оказавшуюся в сетях мафии, даже если отцом ребенка является вьетнамский беженец. — Чушь! — вынес свой приговор Чиун, досмотрев рекламу, — Чушь! — повторил он, включая видеомагнитофон, чтобы записать две следующие серии. — Почему же ты это смотришь? — спросил Римо. Чиун окинул его надменным взглядом. — Как ты смеешь лишать старого и благородного человека скоротечных мгновений радости? Ты чем-то расстроен? — Да. Я размышлял кое о чем. Сегодня произошла странная вещь. — С ребенком, — подсказал Чиун. — Ты знаешь? — не поверил Римо. — Я знал с самого начала. — Почему так вышло? Я оказался бессилен против мальчишки, который чуть не убил меня. — Ты не бессилен, — возразил Чиун. — Ведь ты жив! — Жив-то жив... — Это самое главное. Способность причинить другим вред вторична. — А если бы ситуация сложилась так, что единственным выходом было бы убить ребенка, наставившего на меня револьвер? Чиун кивнул и задумался. Его длинные ногти сошлись, как изогнутые иглы из полированной слоновой кости. — Но этого ведь не произошло? — Не произошло. — Римо посмотрел на стенные часы. Через семнадцать минут надо будет звонить Смиту. — Существует множество объяснений тому, что с тобой произошло, и каждое из них будет справедливо, — молвил Чиун. — Как тебе известно, Синанджу — бедная деревушка... — Мне это известно! Мастерам Синанджу приходилось поступать на службу к разным императорам, чтобы дети Синанджу не голодали. Я все это знаю! — Когда наступал голод, детишек приходилось опускать в холодную воду залива. Поэтому любая неудача в выполнении задания — это убийство детей, ради которых мы работаем. Так продолжалось много лет, много поколений, даже много веков. — Знаю, знаю! — Тот, кто кричит, что знает, недослушав, — ничего не знает. — А я знаю. — Слушай. — Я слушаю. — Нет, не слушаешь. — Ладно, я весь — внимание. — Вот теперь — другое дело, — сказал Чиун. — Дети — наша надежда на будущее величие. Все они обрели в твоих глазах статус святых — не только дети Синанджу, но все дети! — И что из этого?.. — Римо хотел плюхнуться в кресло, но получилось бесшумное, точное соприкосновение тела и кресла. — И поэтому ты не можешь убить надежду. Это хорошо. Мы наделены могуществом, которого достигаем, отдавая себя без остатка. — Вот именно. Поэтому меня больше не существует. Поддельное убийство наконец-то сработало. Полицейский Римо Уильямс мертв. Я не знаю, кто я теперь. — Ты тот же самый человек, только ставший лучше. Иногда, — торжественно произнес Чиун, — я узнаю в тебе себя, каким я был когда-то. Но не воображай, что это происходит всегда. Тебе пришлось многое в себе преодолеть. — Я больше нравился себе таким, каким был прежде. — Тебе нравилось жить со спящим разумом и телом? — Иногда мне больше всего на свете хочется зайти в бар, слопать гамбургер, выпить пивка, растолстеть, жениться на Кэти Джилгули. — Что значит «кули джилули»? — Кэти Джилгули — это девушка, с которой я встречался в Ньюарке. — Как давно это было? — Лет десять назад. Нет, больше — двенадцать. — Она уже дважды умерла. Не думай, что тебе удастся ее отыскать. Белый человек претерпевает изменения раз в пять лет. Стоит тебе ее увидеть — и воспоминание о той, кого ты любил, тотчас же исчезнет. Оно исчезнет при виде морщин, заплывшей жиром талии, его уничтожит усталое выражение ее глаз. Ты увидишь женщину. Девушка умирает, превращаясь в женщину. До звонка Смиту оставалось еще шесть минут. Римо встал и, ничего не ответив, направился в кухню. — Что за грубость! Между нами воцарилось молчание? — Извини. Просто я... Но Чиун отвернулся и в торжественном молчании удалился в кухню. Если кто-то с кем-то не разговаривает, то только Мастер Синанджу с учеником, а не наоборот. К тому же проблемы Римо скоро будут решены. В своей новой жизни Римо достиг всего лишь стадии созревания — трудное время для любого. — Зазнайка, — буркнул ученик по-английски. Чиун предпочел не реагировать на оскорбление, ведь он решил молчать и не собирался нарушать молчание ради того, чтобы огрызаться. В назначенное время, секунда в секунду, Смитти поднял трубку. Римо доложил ему, что делу дан ход в законном порядке. Существует группа, использующая детей в качестве убийц. Этим и объясняется, почему убийц никто не видел: взрослые не замечают детей, особенно на месте преступления. — Все это мне уже известно, — вздохнул Смит. — По-моему, вы сделали все, кроме главного: загадка по-прежнему не решена. — Чикагская полиция задержала мальчишку. Он — один из них. Стоит ему выложить все, что поместилось в его головенке, — и вся система развалится в полном соответствии с требованиями конституции. Вам это придется по душе. — Одно мне не нравится, Римо... — Что именно? — Я уже получил сведения из Чикаго. Малолетний Элвин Девар сознался в том, что застрелил Уорнера Пелла. Он утверждает, что Пелл приставал к нему, и он в целях самообороны схватил с его стола револьвер. — Он лжет! Пусть следователь выбьет из него правду. — Хорошая мысль, если бы не одно «но»: у малыша Элвина Девара есть банковский счет на пятьдесят тысяч долларов. В соответствии с законом малолетка пробудет за решеткой не более двух лет и выйдет оттуда богатым человеком. — Это уже не моя забота. Измените закон. — Это еще не все, — продолжал Смит. — Мы до сих пор не знаем, как они пронюхали, где мы прячем свидетелей. В правительстве существует утечка информации. И еще одно: почему вы занялись Пеллом, хотя я велел вам ждать? — Мне хотелось покончить со всем этим, — ответил Римо. — Да, — сухо произнес Смит. — А теперь Пелл, единственная наша зацепка, мертв. — А может, Элвин и не врет. Может, Пелл действительно приставал к нему. Наверное, так все и было. Пелл был, но приставал к нему. Наверное, так все и было. Пелл был главарем, и теперь он мертв. Кстати, раз уж мы предъявляем друг другу претензии, как вышло, что чикагские полицейские сегодня опознали меня и попытались арестовать? — Вы не ранены? — спросил Смит. — Нет, всего-навсего получил пулю в спину, — ответил Римо с мрачным удовлетворением. — Так как это произошло? — Видимо, министерство юстиции передало ваши с Чиуном приметы, просигнализировав, что вы пользуетесь подложными документами. Это произошло так быстро, что я не успел вмешаться. — Что ж, — вздохнул Римо. — Я понимаю. И на старуху бывает проруха. — К вам это относится в первую очередь, — спокойно парировал Смит. — Во всяком случае, я надеюсь, что впредь ничего подобного не случится. Но вопрос так и остался без ответа. Мы не знаем — не знаем наверняка, догадки не в счет, — кто стоит за детьми, не знаем, через кого в правительстве происходит утечка, не знаем, что это за детская организация. Пока не появятся ответы на все эти вопросы, задание считается невыполненным. До свидания. Телефон замолчал; Римо принялся поспешно набирать номер Смита: ему нужно было предупредить его, что он не может выполнить задание — у него не поднимется рука на детей. Но в трубке послышались частые гудки. — Папочка! — позвал Римо. — Мне нужна твоя помощь. Из кухни не последовало ни звука. — Прости меня, ладно? Теперь ты доволен? Мне нужно найти решение этой головоломки с детьми. Будь добр, помоги! Чиун вернулся в гостиную и чуть заметно кивнул. — Что значит «зазнайка»? — спросил он.Глава 7
Генерал-майор Уильям Тэссиди Хапт перешел в наступление. Силы его были собраны в кулак, и он знал только одну команду: «В атаку!» — Мы ударим по этим кретинам со всего размаху. Им покажется, что они налетели на батарею «хорландов». — Гаубиц, — поправил его молодой лейтенант, недавний выпускник Вест-Пойнта, которому довелось разок выстрелить из такого орудия во время учений, что и подвигло начальника штаба задать лейтенанту вопрос, действительно ли они палят, как в кино. — Еще громче, — заверил его лейтенант. — Отставить разговоры! У нас совещание по вопросам стратегии! — одернул болтунов генерал Хапт. — Что вы обсуждаете? — Ничего особенного, сэр. Мы обсуждаем шумовой эффект стрельбы из гаубиц. — Здесь идет совещание командования американской армии по стратегическим вопросам, лейтенант, поэтому извольте не произносить больше ни слова о «хорландах», танках, пистолетах, ракетах и подобной чепухе, которой морочат голову в Вест-Пойнте. Здесь собрались мужчины, а не мальчишки. Если вам угодно играть в игрушки, то отправляйтесь в боевое подразделение и оставайтесь всю жизнь младшим офицером. Если же вы стремитесь вникнуть в суть дела и стать настоящим кадровым военным, то забудьте обо всем и готовьтесь к пресс-конференции. — К пресс-конференции!.. — ахнул начальник штаба. — У нас нет выбора! — холодно отрезал генерал Хапт. — Нас приперли к стене. Либо мы победим, либо погибнем! Иного не дано. В 18.00 сюда прибудут корреспонденты всех трех каналов национального телевидения, а также Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс Интернэйшнл. Офицеры сверили часы. Начальник штаба глубоко вздохнул. — Ну, теперь держись! — шепнул он лейтенанту. — Проблема заключается в следующем, — продолжил Хапт, подходя к диаграмме на стене. — Первое: на территории нашего гарнизона был убит некий Мартин Кауфманн. Второе: хотя, как всем хорошо известно, за его безопасность отвечали военнослужащие из Форт-Дикса, мне позвонил какой-то человек и дал понять, что будет сделана попытка свалить вину на нас. Третье: судя по тому, что звонивший имеет доступ к конфиденциальной информации, касающейся меня лично, можно предположить, что он сидит либо в министерстве юстиции, либо в Центральном разведывательном управлении. Считаю целесообразным, чтобы мы на пресс-конференции назвали это учреждение одним из «крупных правительственных агентств», что заставит прессу предположить, что речь идет о ЦРУ. — А что, если ЦРУ нанесет ответный удар? — спросил начальник штаба. — В нынешней ситуации я не жду от ЦРУ ответных действий. Мы защищены броней, полковник: ЦРУ ничего не сможет сделать, разве что попробует снять с себя обвинение, которое мы, впрочем, не предъявим ему напрямую. Мы просто упомянем об одном «крупном правительственном агентстве». Действуя таким образом, я намерен показать звонившему, что нами нельзя манипулировать. — А что он, собственно, хочет от нас, сэр? — спросил лейтенант. — Чтобы мы провели расследование. Звонивший воображает, что при желании мы могли бы найти разгадку убийства Кауфманна. Полагаю, нет необходимости объяснять, к чему это могло бы привести. Если мы позволим взвалить на себя эту обязанность и не справимся, на нас можно ставить крест. Но у нас припасено секретное оружие против них. Дело в том, что крупное агентство стремится выгородить работающую на него парочку — азиата и белого, которые были приставлены к Кауфманну. — Что же это за секретное оружие, сэр? — Я же говорю — эта самая парочка! Совершенно очевидно, что они какие-то тайные агенты. По ним-то мы и нанесем удар! Я распорядился, чтобы наш художник сделал их портреты, они будут показаны по национальному телевидению, и тогда этому агентству — мы не станем его называть, поскольку мне неизвестно, что это за агентство, — придется лезть в укрытие. В укрытие, джентльмены! Генерал продемонстрировал присутствующим два карандашных портрета. — Получилось не очень похоже, — заметил начальник штаба. — Я видел их, когда они у нас сшивались. — Неважно, — успокоил его Хапт. — Мы вовсе не стремимся к тому, чтобы с этими двумя случилась неприятность. Нам нужно, чтобы их агентство отвязалось от нас. И оно отвяжется, вот увидите! Мы провернем это дельце так же быстро, как перелетает через открытую местность снаряд из гаубицы. Я правильно произнес название, лейтенант? — Так точно, господин генерал. — Отлично! Просто мне хотелось показать вам, что армейская карьера не делает человека узким специалистом, — объяснил генерал Уильям Тэссиди Хапт и хохотнул.Глава 8
«Чикагский исправительный центр для несовершеннолетних» — гласила надпись на медной табличке у подъезда старого четырехэтажного кирпичного здания в унылом и неприветливом городском закоулке. — Что значит «исправительный центр»? — спросил Чиун. — Нечто вроде исправительной школы, — ответил Римо, Его внимание привлекли стены дома. Водосточная труба выглядела вполне надежно. — Отличное объяснение, — буркнул Чиун. — Как будто я должен знать, что такое исправительная школа. — Это такое заведение, куда отправляют плохих детей, чтобы сделать их еще хуже. Если не выдержит водосточная труба, можно воспользоваться рассеченным трещиной участком стены между двумя вертикальными рядами окон: трещина начиналась от тротуара и уходила под крышу. По этой стене можно без особого труда забраться наверх, держась за выступы с обеих сторон. — Плохих детей не бывает, — возразил Чиун. — Благодарю вас, отец Фланаган. Вам повезло: очаровательный малыш Элвин не палил в вас из револьвера. — Это не имеет отношения к нашей дискуссии. Плохих детей не бывает. — Бывают только плохие родители? — Римо сделал ставку на треснувшую стену. Комната Элвина находилась на четвертом этаже. — Дело не в родителях, — ответил Чиун. Римо повернулся к нему. — Ладно, раз уж ты все равно собрался объяснить мне, что к чему, продолжай. Плохих детей не бывает, плохих родителей — тоже. Тогда в чем же дело? Ведь этот сопляк стрелял в меня! Чиун назидательно поднял палец. — Плохим бывает общество. Дети лишь отражают то, что видят вокруг. Ваше общество плохое. — А в Корее, наверное, хорошее. — Как быстро ты схватываешь, когда хочешь! — просиял Чиун. — Да, в Корее хорошее общество. На древней земле фараонов тоже было хорошее общество. Там знали, как обращаться с детьми: их окружали красотой. — Египет благоденствовал за счет рабов. И вечно с кем-то воевал. — Пойми: ребенок запоминает хорошее. Дурное делает ребенка дурным. — Чиун сложил руки на груди в знак того, что дискуссия закончена. Римо покачал головой. Чиун в роли доктора Спока не вызывал у него энтузиазма. — И все же что лучше — водосточная труба или стена? — спросил он. — Ты всегда предпочитаешь ломиться в открытую дверь. В этом ты весь. Чиун пошел вперед. Римо устремился за ним, ворча про себя: «Брюзга...» Улица блестела от ночного чикагского дождя. «Как непохоже на Нью-Йорк, — подумал Римо. — Там улицы никогда не блестят от дождя, потому что набросанный всюду мусор не дает свету фонарей отражаться от мостовой и тротуаров». — Приятный город, — молвил Чиун, поднимаясь по ступенькам старого дома. — Я читал, что этим городом управляет тиран. — Недаром мне здесь нравится, — кивнул Чиун. — Работать на тиранов — сущее удовольствие. Греция так ничего и не достигла, перейдя к демократии. Охранник в форме вежливо выслушал Чиуна, сообщившего, что ему нужно увидеться с... — Как его зовут, Римо? — Элвин Девар. — С Элвином Деваром. Моим близким родственником. Сказав это, Чиун повернулся к Римо и многозначительно подмигнул. — Странно, — ответил охранник. — Парень белый, а вы — азиат. — Знаю. Не всем выпадает такое счастье. — Это его родственник со стороны жены, — объяснил Римо. — Вот-вот. Элвин женат на моей дочери. Он мне племянник. — Зять, — поправил Римо со смущенной улыбкой. — Да он же ребенок! — воскликнул охранник. — Он еще не мог ни на ком жениться. — Затем вы упрямитесь? — спросил Чиун. — Я пришел навестить близкого родственника... как, говоришь, его зовут, Римо? — Элвин. — Я пришел навестить близкого родственника по имени Элвин, мужа моей дочери, а вы чините мне препятствия. — Ах, так? Тогда слушайте. Вы и представить себе не можете, сколько извращенцев здесь ошивается! Так что, по-моему, вам лучше убраться отсюда подобру-поздорову, не то я вызову полицию. Если вам понадобился Элвин, приходите завтра. — Римо, вразуми его! Когда охранник уснул, Римо забрал его ключи и вслед за Чиуном направился к лифту. — Наверное, во всем виновата твоя прическа, — предположил Чиун. — Моя прическа? — Ну да. Из-за нее привратник принял тебя за извращенца. Тебе не мешало бы постричься. Лифт остановился посреди длинного коридора, в конце которого находился еще один охранник в форме. — С ним я разберусь сам, — сказал Чиун. — Ладно, — согласился Римо. — Только убирать тела придется тебе самому. — Тел не будет. Я его одурачу. Чиун не спеша направился к охраннику. Римо шел позади. Охранник отъехал в кресле немного назад, чтобы было сподручнее выхватить револьвер. На столике перед ним лежала книга детективных рассказов. — Привет, дружище! — с улыбкой приветствовал его Чиун. — Я отказал себе в удовольствии посмотреть объявленный на понедельник футбольный матч, чтобы навестить здесь своего близкого родственника, некоего Элвина. — Сегодня среда, — отрезал охранник. — Кто пропустил вас наверх? — Любезный джентльмен внизу. — Рокко? Рокко пропустил вас сюда?! — Он нам не представился. Он назвал тебе свое имя, Римо? — Нет. Но он похож на Рокко. — Где ваш пропуск? — рявкнул охранник. — Римо, предъяви ему наш пропуск. — Ах, пропуск!.. Когда второй охранник, подобно первому, улегся отдыхать, Римо спросил Чиуна, нет ли у него в запасе других хитроумных идей. — Нет. Все как будто прошло гладко. Я же говорил, что нет нужды утруднять задачи. — Слова «утруднять» не существует. — А жаль. Вдоль стены позади прикорнувшего охранника громоздились полки с бумагами, бланками, канцелярскими принадлежностями, полотенцами, простынями, наволочками и светло-голубыми комбинезонами. Римо прихватил две простыни. Элвин Девар давно спал. Он спал блаженным сном невинного ребенка, лежа на спине, закинув ручонки за голову и слегка приоткрыв рот. — Элвин! Э-э-й! Элвин сел на жестком матрасе. Его просторная одиночная камера располагалась в дальнем конце коридора. Мальчик поднял глаза на решетчатую дверь. За ней стояли две фигуры в белом, почти сливающиеся в полутьме со стеной. — Элвин! Э-э-й! Элвин протер глаза и снова уставился на решетку. Фигуры стояли на прежнем месте: с того бока, где на них падал свет, они казались белоснежными, с противоположного бока — черными. — Кто вы? — неуверенно спросил Элвин. — Призраки убиенных тобою. — Почему же вас двое? Ведь я убил только одного? — Мм... Дух делится надвое. Мы — две половинки. — Глупости! — сказал Элвин. — Знаете что, если вам нужно со мной поговорить, обратитесь к моему адвокату. Мне надо выспаться. Завтра ко мне пожалует психиатр, и я должен быть в наилучшей форме. — Мы явились, чтобы предоставить тебе возможность покаяться в грехах. — Слушай, парень, отнеси-ка свою простыню в прачечную. Оставь меня в покое, а то я позову охрану. Я устал. Элвин Девар снова улегся и отвернулся к стене. Его предупредили, что полицейские не остановятся ни перед чем, лишь бы заставить его заговорить. — Это твой последний шанс, Элвин, — не унимался голос. — Проваливай, понял? Элвин возмущенно тряхнул головой: два психа у двери его камеры затеяли спор. — Так ты говоришь, плохих детей не бывает? — Он не плохой, он лишь дурно воспитан, — пропел смешной голосок, точь-в-точь как в любимой программе Элвина по кунг-фу. Последовавший за этим звук Элвину совершенно не понравился: он напоминал скрежет резко тормозящего поезда, когда металл угрожающе скребет по металлу. Элвин завертелся на койке. Его глаза уже привыкли к полумраку, и он видел дыру в двери камеры, где одна железка уже была оторвана. Низкорослый полицейский в простыне схватился обеими руками за следующую перекладину. Снова раздался мерзкий скрежет железа, и перекладина осталась в руках у низкорослого. Он бросил ее на пол. Высокий вцепился в крестовину, соединявшую нижние и верхние перекладины, согнул ее и отодрал от двери, словно эта была ленточка на подарочной коробке. Неожиданно Элвина Девара осенило, что эти двое — никакие не полицейские. Они ворвались к нему в камеру. Элвин забрался снегами на койку и забился в угол, прижавшись спиной к холодному бетону. — Отстаньте, слышите? Не то я закричу! — Покайся! Покайся! — Уйдите! Уйдите! — Как тебе кажется, в его голосе звучит раскаяние? — спросил высокий у низкорослого. — Мне очень жаль, но, кажется, нет. — Что будем делать? — То, с чего надо было начинать. С чего начал бы любой на нашем месте. Низкорослый, не снимая простыни, ринулся к Элвину, который еще плотнее прижался к стене. Неровности цементной стены больно впивались ему в спину, но он не обращал внимания на боль. Во рту у него пересохло. Сигаретку бы сейчас! Он съежился от страха. Низкорослый поднял его, как невесомое перышко. И уже в следующую минуту, упираясь животом в костлявые колени привидения, он был подвергнут унизительной порке. — Прекратите! Мне больно! — Так и должно быть, невоспитанный, безмозглый щенок! — ответил голос. Певучесть пропала, и голос напоминал теперь рассерженный свист. Высокий наблюдал за экзекуцией. — Кто велел тебе пристрелить Уорнера Пелла? — спросил он. — Мне запрещено говорить! — взвизгнул Элвин. — Вот как? — спросило привидение-коротышка. — А как тебе понравится вот это? — Шлепки участились и усилились. Ничего подобного Элвину еще не приходилось испытывать. Если бы его заранее предупредили, что его ждет такая ночка, он ни за что не сунулся бы в это дело. — Перестаньте. Я все расскажу. Наказание продолжилось. — Все рассказать — еще не все. Ты будешь ходить в церковь? — Буду, буду! Каждое воскресенье. Обещаю! — Будешь стараться в школе? — Буду, буду! Мне очень нравится в школе. Отпустите меня! — Будешь чтить семью? Правительство? Избранных вами руководителей? — Буду чтить, честное слово! Я постараюсь стать старостой класса. — Хорошо. Если тебе понадобится содействие, чтобы повлиять на избирателей, можешь обратиться ко мне. Порка прекратилась. Высокий спросил тщедушного напарника: — Ты закончил? — Готово, — ответил тщедушный, все еще не спуская Элвина с колен. — Хорошо. Итак: кто велел тебе прикончить Уорнера Пелла? — Мисс Кауфперсон. Это было ее задание. Она меня заставила. Иначе я бы не стал. — Ладно, — молвил высокий. — Если окажется, что ты водишь нас за нос, Элвин, то мы примемся за тебя снова. Тебе понятно? — Да, сэр, понятно. Вы приметесь за меня вдвоем. Понятно, сэр. — Хорошо. Элвина снова подняли на руки и положили обратно на койку. Он почувствовал, как ему надавили за ухом, — и тут же погрузился в сон. Утром он взглянул на брусья решетки, и ему показалось, что к ним никто не прикасался. Значит, это был всего лишь дурной сон? Но потом он пригляделся к брусьям и по зазубринам на краях понял, что их все же выломили, а потом поставили на место. У Элвина мигом пропал аппетит. Римо молча шагал прочь от исправительного заведения плечом к плечу с Чиуном, задумчиво пиная носком ботинка пустую банку. — Кое-чего я все-таки не понимаю, папочка. — Кое-чего? Если бы ты попросил меня догадаться, о чем речь, то я ответил бы: «Всего». Что же показалось тебе таким необычным? — Сегодня днем я не мог ударить ребенка, даже когда он целился в меня из револьвера. У меня не поднималась рука. Ты утверждал, что это нормально, и нес какую-то ересь насчет того, что на детей надо воздействовать только любовью. — Да. И что же? — А вечером ты сам излупил Элвина в камере за милую душу. Почему ты можешь сделать то, чего не могу сделать я? — Тебе действительно невдомек, почему Мастеру под силу то, что неподвластно тебе? О, как же честолюбивы твои притязания! — Оставь свои лекции, Чиун. Почему? — Для того, чтобы ударить ребенка, взрослый должен быть уверен, что он действительно взрослый. — Ты хочешь сказать, что я ребенок? Я? В моем возрасте? — С точки зрения Синанджу, ты еще молод. — Я — ребенок?.. — не унимался Римо. — Я? Ты это хочешь сказать? — Я уже сказал все, что хотел сказать. И не стану продолжать объяснения без конца, иначе это превратится в брюзжание. А я не брюзга.Глава 9
Из коридора донеслось чье-то посвистывание. Полное отсутствие слуха у свистящего вкупе с эффектом Допплера сделали мелодию неузнаваемой. Свистун остановился. Теперь он находился непосредственно за дверью, поэтому появилась возможность догадаться, что в фальшивом исполнении звучала мелодия песни «Я — Женщина». Звякнул ключ в замке, дверь открылась, и Сашур Кауфперсон вошла в свою квартиру. Свист прервался примерно в тот момент, когда хозяйка квартиры воздела руки к небесам, увидев посередине своей гостиной Римо и Чиуна. Она помедлила и не стала закрывать за собой дверь. — Вы? Что вам нужно? — Просто поговорить. Закрой дверь, — сказал Римо. Сашур взглянула на него. Римо кивнул, и она закрыла дверь. — Начнем с Элвина Девара, — сказал Римо. — Зачем ты заставила его убить Уорена Пелла? — Кто тебе это наговорил? — Элвин Девар. Я ответил на твой вопрос. Теперь пришла твоя очередь отвечать. Зачем ты велела мальчишке убить Пелла? Сашур взглянула на часы, потом вошла в гостиную и опустилась на бархатный диван с хромированными подлокотниками. — Видимо, мне придется все рассказать. — Я бы рекомендовал поступить именно так, — молвил Римо. Чиун не обращал внимания на их разговор. Он увлеченно изучал стены, сплошь увешанные картинами, представлявшими собой, по его разумению, напрасную трату холста и красок. Обнаружив на противоположной стене коллекцию золотых монет в рамке, он направился к ней. — Прямо не знаю... — начала Сашур. — У Пелла возникли неприятности. Он оказывал на детей неблагоприятное влияние. Их поведение становилось, так сказать, антисоциальным. — Продолжай, — подбодрил ее Римо. — В общем, я донесла на Пелла школьной администрации, а он принялся меня запугивать, и тогда я... — Брось, — отмахнулся Римо. — Эта версия не пройдет. Я знаю, что вы с Пеллом были замешаны в операции с детьми-убийцами. Знаю, что дело пахло огромными деньжищами. Так что не вешай мне на уши лапшу насчет школьной администрации. Выкладывай правду! — Ладно, — вздохнула Сашур. — Мы с Пеллом были любовниками. Поэтому я и развелась с мужем. Пелл вовлек меня в эту историю с детьми. Потом, когда мужа убили, я побежала к Пеллу, и он сказал, что дело плохо, но ему, дескать, не о чем беспокоиться: он сдаст меня полиции как убийцумужа! У кого мог быть более серьезный мотив для убийства? Завещание-то было составлено на меня! Мне грозила перспектива кончить жизнь на электрическом стуле. — Абсурд, — бросил Римо. — Вовсе не абсурд, если знать, что за человек был мой муженек и с какими гангстерами он имел дело там, в Детройте. Я запаниковала и велела Элвину пристрелить Пелла. — Кто руководил вашими операциями? — Разумеется, Пелл. — Каким образом он узнавал, где скрывается жертва? Сашур пожала плечами. — Не знаю. Он сам всем этим занимался. Он давал мне имена, а я сообщала их детям... Слушай, — встрепенулась она, — все это в прошлом. Пелл мертв. Возможно, я поступила плохо, но одно доброе дело я все-таки сделала, расправившись с ним. Оставь меня в покое! Ты ничего не добьешься, выдав меня властям. Римо покачал головой, заметив, как Сашур снова взглянула на часы с таким широченным кожаным ремешком, который естественнее смотрелся бы на ручище у портового грузчика. — Ты ничего не приобретешь, выдав меня полиции, — проговорила Сашур. — Зато я готова тебе щедро заплатить. Ты получишь столько, сколько пожелаешь. Чиун отвернулся от стены и улыбнулся Римо. — Как это характерно для западного мышления — считать, что за деньги можно купить все и вся! — Бери мои картины, — не унималась Сашур. Она подняла глаза на Чиуна. — Мою коллекцию золотых монет! Римо покачал головой. — Минуточку, сынок, — вмешался Чиун. — Над этим предложением стоит подумать. Золотые монеты были бы неплохим пожертвованием Дому Синанджу. — Нет, — сказал Римо Чиуну, — сделка не состоится. — А монеты хороши! — настаивал Чиун. — Правда, они под стеклом, и я не могу рассмотреть их как следует, но они дорого стоят, если, конечно, подлинные. — Никаких сделок, — стоял на своем Римо. — Но подумай, мы же ничего не выиграем, отправив эту очаровательную леди за решетку. Разве это поможет спасти вашу конституцию? Сашур в очередной раз посмотрела на часы. — Мне надо переговорить со Смитти, — сказал Римо. — А ты, — повернулся он к Сашур, — изволь представить поименный список детей, попавших в сети к Пеллу. — Сейчас принесу. Сейчас! — Сашур встала. — Список есть, он в спальне. — Погоди! — Римо поднялся, подошел к двери в спальню и заглянул внутрь. Там было полно дверей, но все это были двери стенных шкафов. За окнами зияла пустота. От тротуара их отделяло тринадцать этажей. — Хорошо, неси список сюда. Проводив ее в спальню, Римо вернулся в гостиную, где Чиун ощупывал рамку вокруг монет. — По-моему, рамка сделана из натурального листового золота, — сообщил Чиун. — Послушай, Чиун, мы не можем позволить себе отпустить на все четыре стороны любого, кто предлагает взятку Дому Синанджу. Чиун отпрянул от рамки, как будто его ударило током. — Взятка? Ты называешь пожертвование взяткой? — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — И это говорит мой сын! Приемный, разумеется... Взятка! — Взятка! — повторил Римо. — И довольно об этом. Получив список, мы поговорим со Смитти, а потом решим, как поступить. Возможно, ему захочется заняться этим самому. — Он оглянулся на дверь спальни. — Что-то она долго не несет список. Он шагнул к двери, и в этот самый момент из нее выпорхнула Сашур. — Вот! — Она протянула Римо листок с дюжиной имен, при этом в очередной раз взглянув на свои золотые часики. — Здесь все? — спросил Римо. — Все, о ком мне известно. — Как они перемещались по стране? Твой муж был застрелен в Северной Каролине. — Уорнер Пелл называл это классными выездами. Поощрение для лучших учеников. Он сам возил детей. — Они отсутствовали, наверное, по нескольку дней. Родители не жаловались? — А чего им жаловаться? Во-первых, это не самые уважаемые граждане. Во-вторых, они знали, чем занимаются их чада, и получали за это неплохие денежки. — Сколько? — Об этом Уорнер помалкивал. — Примерно. — Думаю, за каждое задание ребенок получал по пятьдесят тысяч. — Мафия платит всего пять, — сказал Римо. — Да, но Уорнер подвизался в системе образования и мыслил масштабно. — Нет, ты только послушай, папочка! Пятьдесят тысяч сопляку! А мы тут... Чиун не пожелал отвлечься от коллекции монет. — Деньги — это бумага, — молвил он, не оборачиваясь. — Это не богатство, а только обещание его. Золото — это другое дело. — Не обращай на него внимания, — сказал Римо Сашур. — Это он дуется. — Ты собираешься сдать меня полиции? — Пока нет. Подойди-ка сюда, я тебе кое-что покажу. Он направился к спальне. Шагнув к нему, Сашур с улыбкой произнесла: — Я тоже хочу тебе кое-что показать. Однако Римо ее опередил. То, что он собирался ей показать, оказалось внутренностью стенного шкафа, в котором он запер ее на замок. — Зачем ты это сделал? — крикнула она через обшитую фанерой стальную дверцу. — Просто хочу, чтобы ты спокойно здесь посидела, пока я все хорошенько выясню. — Сволочь! — крикнула Сашур. — Самая настоящая! — откликнулся Римо. — Обманщик, гадость, гнилье! — Совершенно справедливо! — Для пущей надежности Римо заблокировал замок. В гостиной Чиун огорошил его заявлением: — Эта женщина — лгунья. — Почему? Что из сказанного ею было враньем? — Она сказала, что это очень ценные монеты. Но бывают штучки и поценнее: например, дублоны или испанские серебряные монеты — они гораздо дороже. Хотя эти тоже неплохи. — Чиун, прекрати, пожалуйста! Едва они вышли в коридор, как столкнулись с двумя тучными мужчинами средних лет, которые, пыхтя, бежали от лифта. — Кауфперсон! — выпалил один. — Вы не знаете, где ее квартира? — Знаем. А что? — спросил Римо. — Полиция, приятель, — ответил другой толстяк, с трудом переводя дыхание после двадцатифутовой пробежки по коридору. Римо указал на дверь. — Вот ее квартира. Тучная пара ринулась в указанном направлении. — Только ее там нет, — окликнул их Римо. — А где она? — Я видел, как минут пять назад она вышла. С чемоданом. — Она не сказала, куда направляется? — Представьте себе, сказала. Я живу в соседней квартире. Она зашла ко мне за кремом для обуви. У нее сдвиг на этой почве. Не признает ничего, кроме «киви», а тут как раз... — Короче, дружище. Куда она отправилась? — Сказала, что летит в Спокан, штат Вашингтон, повидаться с родными. С матушкой Кауфперсон, папашей Кауфперсоном и прочими персонами помладше. — Надо бы позвонить капитану, — проговорил один из детективов. Его дыхание начало приходить в норму. — Слушайте, парни, по какому поводу суматоха? Может, я смогу помочь, — сказал Римо. — Ты смотрел сегодня новости? — Нет, — сознался Римо. — Нет, — подхватил Чиун. — Зато я смотрел «Пока Земля вертится». Отличная была серия! Рэд Рекс с каждым разом играет все лучше. Это я научил его правильно двигаться! Детективы переглянулись. — Одним словом, в программе новостей выступал генерал, который рассказал, что под крышей ЦРУ орудуют двое убийц — белый и азиат. Кауфперсон позвонила нам и сказала, что они охотятся за ней. Нам поручили ее охранять. — Наверное, она передумала и решила сбежать, — сказал Римо. — Так вы говорите, белый и азиат? — Точно. — Кажется, мы тут таких не встречали, правда? — Правда, — подтвердил Чиун. — Я не видел азиата, а ты не видел белого. — Пошли, Фред, позвоним капитану. — Идем. Детективы бросились назад к лифту, а Римо с Чиуном направились к двери, ведущей на лестницу. — На площадке Римо замедлил шаг и крикнул напоследок: — Говорите, белый и азиат? — Точно, — отозвался толстяк по имени Фред, нетерпеливо нажимая на кнопку вызова лифта. — Вы слышали о них в новостях? — Да. — Если мы их увидим, то обязательно сообщим вам. — Спасибо. Римо и Чиун поднялись на крышу, перепрыгнули с нее на крышу соседнего дома и оттуда спустились по лестнице вниз. У подъезда им встретились еще два стража порядка. — Полюбуйся, Чиун, — с улыбкой сказал Римо и подошел к двоим субъектам в плащах и надвинутых на нос шляпах. — Если вы ищете Сашур Кауфперсон, то она отбыла в Спокан, штат Вашингтон. Старший из двоих повернулся к нему. — Странно, что вы об этом говорите. Агент помоложе встал справа от Римо. — Почему странно? — Римо подмигнул Чиуну, но тот печально покачал головой. — Потому что мы ищем не ее, а вас. Агент вытащил руку из кармана. Она была отягощена автоматическим пистолетом. Он направил его на Римо. В ту же секунду его напарник взял на мушку Чиуна. — Что происходит, Римо? — заволновался Чиун. — Не знаю. Я хотел, как лучше. — Хватит болтать! — рявкнул агент, прицелившийся в Римо. — Вы оба арестованы. Следуйте за нами. — Здесь есть небольшая загвоздка, — сказал Римо. — В чем дело? — Я не хочу никуда идти. — У вас нет выбора, — ответил агент, указывая глазами на свой пистолет. — Это верно, — пригорюнился Римо, — Кстати, я не показывал вам «золотой треугольник»? — Не пытайтесь нас подкупить. — Разве вам не известно, что за пятьдесят лет ни один сотрудник ФБР не польстился на взятку? — сердито осведомился тот, что постарше. — Что вы говорите? Ни разу за пятьдесят лет? — Да, за пятьдесят лет! — А я вовсе и не собирался давать вам взятку. Я хотел вам кое-что показать. Обратите внимание на мои ноги. Римо скрестил ноги, словно собираясь выполнить балетное па. — Это исходная позиция, — объяснил он. — Брось, парень. Следуй за нами. — Подождите, я не закончил. Как у меня получается, папочка? — Для дурня, играющего в дурацкие игры, совсем неплохо. — Сейчас переходим к пируэту... Римо сделал вращательное движение, описав корпусом широкий полукруг. Только что пистолет был в руке у агента; теперь рука оказалась пустой, Римо же снова скрестил ноги, крутанулся и пропал. — Где он?! — Позади тебя, Гарри, — крикнул напарник. — Главное — не торопиться, — объяснил Римо. — Движения должны быть медленными, уверенными, точными. Стоило Гарри повернуться к Римо, как тот в третий раз развернулся. Ноги закрутились, верхняя часть туловища куда-то потянулась, потом нырнула вниз — и напарник Гарри не столько увидел, сколько почувствовал, как пистолет исчезает из его руки. Римо шагнул к Чиуну с двумя пистолетами. — Глупец! — не стерпел Чиун. — Ты владеешь великой тайной, которой обязан вековой мудрости Синанджу, а забавляешься с ней на углу, словно это игрушка. — У меня появилась возможность потренироваться, — сказал Римо. — На тот случай, если когда-нибудь мне попадется достойный противник. — Эй, вы! — крикнули дуэтом агенты ФБР. — Идите-ка сюда и верните пистолеты. — Отдай им пистолеты, Римо. Наверное, они платят за них из собственного кармана. — Хорошая мысль, Чиун. — Римо вытащил из обоих пистолетов обоймы, а пистолеты выбросил в мусорный бак; обоймы упали в канализацию, проскочив между прутьями решетки. Позади послышался топот. Когда агенты ФБР снова завладели своим оружием, Римо с Чиуном были уже далеко. Они нырнули в метро, где Римо остановился у киоска, чтобы купить свежую газету. На третьей странице красовались карандашные портреты «двух тайных агентов, разыскиваемых за убийство». — Ты хочешь сказать, что это я? — изумился Чиун. — А кто же еще? — Гм, но где же радость, где выражение любви, мудрости, где подлинная внутренняя красота? — Тсс, я читаю. Генерал утверждает, что мы — убийцы, работающие на какую-то секретную организацию. По мнению газеты, речь идет о ЦРУ. — Что ж, во всем можно отыскать что-то хорошее. Хотя я не вижу в этом портрете ни малейшего сходства с собой, приятно, что искусство Синанджу наконец начинает пользоваться признанием. — Дурень-генерал провел по этому поводу целую прессконференцию. — Пресс-конференция... — задумчиво произнес Чиун. — А что, неплохая идея. Представь себе, сколько заманчивых предложений посыпалось бы на нас, если бы люди узнали о нас и наших возможностях. — Да, но этот генерал вешает на нас убийство Кауфманна! — Кого-кого? — Кауфманна. Помнишь того парня в гарнизоне? — Но ведь его убили из огнестрельного оружия. — Совершенно верно, — кивнул Римо. — Разве они не знают, что мы не прибегаем к пулям? — В голосе Чиуна звучали неподдельная обида и праведный гнев. — Наверное, нет. — Какой ужасный поступок совершил этот генерал! — вздохнул Чиун. — Кто-то прочтет это и поверит. Римо и Чиун покинули станцию метро и вышли на противоположную сторону улицы. — Дело принимает серьезный оборот, — молвил Римо. — Когда дела принимают серьезный оборот, к ним надо относиться серьезно. — Что? — переспросил Римо, складывая газету. — Что-то в этом роде сказал однажды ваш президент. — А-а... В общем, мы попали в переплет. Дрянной генералишка нас засветил. Теперь на нас откроется форменная охота. — Не беспокойся. Меня никто не узнает. Разве этот портрет хоть немного похож на меня? — А я? — У тебя тем более не будет проблем, — заверил его Чиун. — Это почему же? — Потому что все белые на одно лицо. Тебя не отличишь от других.Глава 10
— Вы замечательно работаете, Смитти! Вам не приходила в голову мысль ходатайствовать о преждевременном выходе на пенсию? — Слушайте, Римо... — Нет, это выслушайте! Вчера на нас ополчается министерство юстиции, сегодня какой-то генерал... Нас весь вечер показывают по телевизору и песочат в газетах. Того и гляди, пригласят в шоу Дэвида Саскинда. И вы советуете мне не беспокоиться? Что это на вас нашло? — Портрет не имеет с вами ничего общего, — сказал Смит. — Откровенно говоря, я просчитался, Я не предполагал, что генерал Хапт перейдет в контрнаступление. — В общем, у меня для вас новость генерал Хапт сильно меня огорчил. Теперь мне придется огорчить его. При первом же удобном случае. — Всему свое время, — ласково ответил Смит. — Сейчас главное — дети. Вы что-нибудь выяснили? — Уорнер Пелл. Это была его идея. — Тогда почему его прикончил его же собственный подручный? — поинтересовался Смит. — В делах Пелла была замешана женщина — Сашур Кауфперсон. Когда запахло жареным, он собрался ею прикрыться, вот она и надоумила одного из мальчуганов заткнуть ему рот. — Что еще за фамилия — Кауфперсон? — С одним "н". — Я не об этом. Мне никогда не приходилось слышать фамилию Кауфперсон. — Раньше она была Кауфманн. Ее муж — один из уничтоженных свидетелей. — Где она сейчас? — Она у меня под замком. Об этом можете не беспокоиться. — Ладно, — сказал Смит. — Оставайтесь на месте. Я с вами свяжусь. — Можете написать то, что хотите нам передать, на рекламных щитах, — буркнул Римо. — Теперь о нас все знают, так чего соблюдать секретность? — Я позвоню, — холодно заключил Смит и повесил трубку. Римо бросил телефонный аппарат в мусорную корзину и повернулся к Чиуну, который разворачивал в центре комнаты свою спальную циновку. — Римо, убери, пожалуйста, отсюда эту кушетку. — Она тебе не мешает. Тут достаточно места для целого кукурузного поля. — Она мешает мне думать, — сказал Чиун. — Убери ее. — Сам убери. Не желаю заниматься тяжелым ручным трудом. — Погоди. Разве в соответствии с распоряжением императора Смита мы не являемся равноправными партнерами? — Да не император он, Чиун! В тысячный раз тебе повторяю! — Дом Синанджу много веков работал на императоров. Раз он нас нанимает, значит, он — император. — Довольный собственной логикой, Чиун повторил вопрос: — Разве мы не равноправные партнеры? — Не понимаю, почему наше равноправие налагает на меня обязанность двигать мебель? — Все поровну, — объяснил Чиун. — Я стелю себе постель — это моя часть работы, а ты двигаешь мебель — это твоя часть работы. — Прекрасно, И впрямь поровну: ты ложишься спать, а я двигаю мебель. Ну что ж. У тебя не найдется пианино, чтобы я снес его вниз? Он нагнулся к кушетке и, положив руки на подлокотник, подвигал ее туда-сюда, чтобы примериться к ее тяжести. — Двигай мебель! Узнавай, кто убийца! Вынюхивай, кто стоит за спиной у детей!.. А они тем временем знай показывают меня по телевизору! Выгребай мусор, избавляйся от трупов... Должен признаться, что я сыт всем этим по горло. Он надавил на подлокотник обеими руками, причем правой ладонью — сильнее, чем левой. Кушетка встала на попа, и Римо подтолкнул ее. Кушетка отъехала в сторону на двух ножках, подобно яхте, разрезающей волну. На пути ей встретился стул; Римо усилил нажим правой ладонью, и кровать объехала стул. Приближаясь к стене, кровать замедлила движение, передние ножки опустились и коснулись пола. До стены остался ровно один дюйм. Стена и кушетка могли служить наглядной демонстрацией явления параллельности. — Тебе бы только играть в игры! — сказал Чиун, расправляя циновку. — Двигать мебель — никакая не игра, — ответил Римо. — Впредь будешь двигать кушетки самостоятельно. — Непременно! Впредь я сам буду двигать кушетки. А ты будешь заниматься стульями. Равноправие так равноправие. Кстати, убери-ка вот этот стул. Он... — Знаю, он мешает тебе мыслить. Римо поднял стул и швырнул его в противоположный конец комнаты. Стул благополучно приземлился на спинку кровати. — Ты, Смитти, эта работа — деваться от вас некуда. — Вот и славно. Неудовлетворенность своей участью — свидетельство возмужания. Ты больше не ребенок, Римо. Подумать только! — Чиун неожиданно возликовал, — В один прекрасный день из безмозглого, своевольного, никчемного дитяти ты превращаешься... — Интересно, в кого? — В безмозглого, своевольного, никчемного взрослого. Некоторые недостатки не изживаются даже с возрастом. — Чиун хихикнул, довольный собой, и растянулся на циновке. — Не изживаются даже с возрастом! Римо оглядел гостиничный номер, увидел телефон в мусорной корзине и водворил его на место. — Я повесил телефон обратно на крючок, — сообщил он. — Меня не интересует, что ты делаешь со своими игрушками, — отозвался Чиун. — Смит должен позвонить. Не исключено, что это произойдет поздно. — Скажешь ему, что я сплю. — Он будет звонить мне, а не тебе. Но не потревожит ли тебя звонок? — Не потревожит, если я этого не захочу. — Х-р-р-р-р, — пророкотал Римо, вспомнив о том, что Чиун имеет обыкновение храпеть. — Г-р-р-р-р! — послышалось с циновки. Чиун уже храпел. Римо поставил регулятор звонка на максимум и пожалел, что нельзя сделать его еще громче. — Г-р-р-р-р! Римо улегся на кушетку, засунув голову под стул. — Г-р-р-р-р-р-р! Храп Чиуна раскатывался по всему номеру. Даже жалюзи на окне пришли в движение, как язычки охрипшего саксофона. Телефон зазвонил так пронзительно и надсадно, что Римо подпрыгнул на кушетке, мигом пробудившись от сна. — Г-р-р-р-р, — невозмутимо храпел Чиун. Дзынь-дзынь-дзынь! — самозабвенно трещал телефон. Все вместе напоминало фугу для звонка и аденоидов. Впрочем, победа осталась за Чиуном. Римо снял трубку. — Теперь все в порядке. Жены нет дома. — Это ты, Римо? — Конечно, а кто же еще? — С Уорнером Пеллом у тебя вышла осечка, — сообщил Смит. — То есть как это? — Во главе операции стоял не он. — Почему? — Его состояние не превышало девятнадцати тысяч долларов. Маловато для человека, стоящего во главе этой адской машины. Тот должен был ворочать миллионами. — Но как?.. — Римо осекся. Он понял, как Смиту удалось это установить. Компьютеры, входящие и исходящие, слежка, накладные, изучение денежных перечислений, досье на каждого, кто осмеливается дышать, — вот как Смит знает все. Если он вычеркивает Уорнера Пелла, значит, у него есть для этого основания. Новая заноза в заднице! — Что теперь? — спросил Римо. — Полагаю, вам следует вернуться к этой Кауфперсон и побольше из нее вытянуть. Возможно, она знает, на кого работал Пелл. Помните, у этого человека должны быть связи в Министерстве юстиции, иначе они бы не пронюхали, где спрятаны свидетели. — Хорошо, — сказал Римо. — А теперь выслушайте меня. Когда я брался за эту работу, меня не предупреждали, что придется выполнять роль ищейки. Я думал, что буду работать по своей специальности: раз-два — и готово. Выступать в роли ищейки мне не улыбается. Даже в те времена, когда я был жив, мне не нравилось ремесло детектива. — Прошу вас, Римо, мы на линии открытой связи! — Плевать. Я устал от заданий не по профилю. Вы используете меня как телохранителя, посыльного, детектива — мы так не договаривались. Раз вам понадобился сыщик, наймите сыщика. — Хорошие сыщики дорого стоят, а вы обходитесь нам задарма! — сказал Смит и повесил трубку, прежде чем Римо успел разобраться, было ли это сказано всерьез или в порыве легкомысленного азарта. Римо тоже повесил трубку и поклялся, что завтра же купит себе новый гардероб. Он выбросит всю свою одежду и накупит новой, да столько, чтобы можно было нарядить всех нью-йоркцев голландского происхождения, а счета перешлет Смиту. Эта перспектива доставила ему целых шестьдесят веселых секунд, пока он не вспомнил, что проделал нечто подобное всего неделю назад. — Г-р-р-р-р... Оглушительный храп Чиуна не улучшил ему настроение. Римо схватил трубку и позвонил ночному дежурному. — Дежурный слушает. — Алло, говорит мистер Максвелл из четыреста пятьдесят третьего номера. Не могли бы вы оказать мне услугу? — Конечно, сэр, постараюсь: — Вы заступили на всю ночь? — Да, сэр. — Чудесно. Я попрошу вас каждый час набирать мой номер. После трех звонков кладите трубку. Ответа не ждите. — Но... — Понимаете, я корплю над одним очень важным проектом, и мне нельзя отключаться, а я боюсь, что не выдержу и задремлю. — Понимаю, сэр. Все будет исполнено в лучшем виде. — Прекрасно. Утром я вас отблагодарю. — Когда начинать? — Сейчас без десяти двенадцать. Начинайте прямо с полуночи, а потом каждый час. Идет? По три звонка. — Договорились. Желаю удачи, сэр. — Удачи?.. — Ну, с вашим важным проектом. — А, ну да. Спасибо. Римо сменил рубашку и, выходя, не до конца затворил за собой дверь. — Г-р-р-р-р-р... Дзынь-дзынь-дзынь... — затрезвонил телефон и замолк после третьего звонка. Римо прислушался. Храпа больше не было слышно. Римо закрыл дверь и, насвистывая, зашагал по коридору. Как только жили люди во времена, когда еще не был изобретен телефон? Сашур Кауфперсон сбежала из заточения. Дверь стенного шкафа была выломана снаружи каким-то предметом, возможно, ломом. Римо принялся шуровать в ящиках комода. Там не оказалось ничего интересного, если не считать трусиков с надписями, обозначающими дни недели, с мужскими именами, сердечками и непристойными рисунками, но Римо не питал пристрастия к подобного рода искусству. Трусиков здесь хранилось несколько дюжин. Столь же малопродуктивным оказалось и обследование стенных шкафов. В карманах пальто и жакетов не было никаких записок, в сумочках — ничего такого, что могло бы дать хоть какую-нибудь информацию. Ноль! — Почему эта женщина ничего не записывает? — пробормотал Римо и огляделся. Часы показывали час ночи, следовательно, сейчас в номере его мотеля раздадутся три телефонных звонка. — В следующий раз сам двигай свою кушетку, — проворчал Римо. Телефон! Под телефонным аппаратом обнаружилась записная книжка Сашур с именами и номерами телефонов. Одна запись показалась Римо любопытной: «Уолтер Уилкинс, музыкальный кабинет. Вечером в среду». Была как раз среда, вернее, уже четверг, но это, возможно, не имело значения. Справочная служба полиции подтвердила существование школы Уолтера Уилкинса, снабдила Римо адресом, однако предупредила, что заведение уже несколько лет закрыто. Открыть парадное не составило труда, найти ночного сторожа оказалось еще проще. Ориентируясь по звукам раскатистого храпа, Римо спустился в подвал, где сторож спал посреди залитой светом комнаты на перенесенном из кафетерия столе, испещренном таким количеством неприличных надписей, что по ним можно было составить историю сексуальной жизни обитателей данного образовательного учреждения. Римо несколько раз тряхнул сторожа за плечо, пытаясь его разбудить. Глаза сторожа в ужасе открылись. Однако стоило ему разглядеть Римо, как он облегченно вздохнул. — Ой, я уже подумал, что явился мой начальник, — признался сторож хриплым со сна голосом и помотал головой, пытаясь стряхнуть с себя сон. — А вы кто такой? Как вы тут оказались? — Я ищу мисс Кауфперсон. Сторож задрал голову и прислушался. — Она здесь. В музыкальном кабинете. Репетирует с детским хором. — Сторож взглянул на часы. — Черт, как поздно! Надо ей сказать. — Не беспокойся, приятель. Я сейчас схожу наверх, напомню ей, что пора и честь знать. С этими словами Римо зашагал прочь. — Эй! Ты так и не сказал, кто ты такой! Как ты сюда попал? — Меня впустила мисс Кауфперсон, — ответил Римо, что не соответствовало не только действительности, но и элементарной логике. Однако сторож был слишком утомлен, чтобы вникать в подобные тонкости. Римо не успел покинуть подвал, как услышал блаженное храпение. Он направился наверх по неосвещенной лестнице. Ступая по шершавым ступеням в кожаных туфлях на тонкой подошве, он испытывал знакомое чувство. Сколько лет он поднимался по таким же ступеням в таком же ветхом доме! Сиротский приют почти не отличался от этой школы, и Римо вспомнил, как ненавидел его. Каждый раз, спускаясь по лестнице, он старался прыгнуть на самый край тяжелых ступеней, безуспешно пытаясь их расколоть. По ночам он замирал на металлической койке в похожей на казарму палате, битком набитой воспитанниками, и думал о том, как ненавидит приют, воспитательниц-монахинь и каждую ступеньку лестницы, столь же неподатливую, как сама жизнь. Что бы ни думал по этому поводу Чиун, с тех пор он изменился. Теперь он мог бы раздробить эти ступени в мелкую пыль — стоило только захотеть. Но у него уже не было такого желания. Теперь ступени не имели для него значения. Чем меньшее расстояние отделяло его от третьего этажа, тем громче становилось пение. Это была одна из популярных песенок пятидесятых: солист высоким, как у кастрата, голосом вел основную мелодию, которой вторил хор, и все это вместе напоминало ритмичную вибрацию холодильника; хор повторял одно и то же слово — чаще всего это было женское имя. «Тельма, Тельма, Тельма, Тельма...» — доносилось из класса. В следующий раз это наверняка будет «Бренда, Бренда, Бренда, Бренда». Римо порадовался, что мода на эти песенки кончилась до того, как их авторы успели перебрать все женские имена. Он остановился в коридоре перед дверью, из-за которой слышалось пение. Стекла в двери были замазаны черной краской, поэтому Римо не мог заглянуть внутрь, но тем не менее был вынужден признать, что ребятишки поют отменно. Их исполнение ничем не уступало любой из сорока лучших пластинок его юности. Римо открыл дверь. Он недаром вспомнил о сорока лучших пластинках своей юности. Одна из них крутилась на небольшом стереопроигрывателе в глубине класса; стопка других пластинок лежала наготове, чтобы автоматически заменять отыгравшую. У доски стояла Сашур Кауфперсон. На ней была кожаная юбка и кожаный жилет поверх ярко-розовой блузки. В руке она сжимала указку. Доска была густо исписана мелом. Тренированный глаз Римо тотчас же выхватил из этой писанины несколько фраз, названий штатов, а также словосочетание «максимальный срок». Большими буквами были выведены слова «ОБУЧЕНИЕ», «ИСПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ», «МОЛЧАНИЕ». Слово «МОЛЧАНИЕ» было жирно подчеркнуто. За партами сидело десять мальчиков. Самому младшему на вид было лет восемь, самому старшему — тринадцать. Когда Римо вошел, все головы дружно повернулись к нему. Десять детских голов. Десять мальчишеских лиц. Римо невольно содрогнулся: на этих лицах было написано выражение крайнего цинизма, в глазах не было ни единого проблеска человеческих чувств. Комната была прокурена до тошноты. Мальчики переводили взгляд с Римо на Сашур. — Что ты тут делаешь? — громко осведомилась она, стараясь перекричать голоса певцов, исступленно призывающих Тельму. — Решил взглянуть, как у тебя дела. Поговорим? — О чем нам говорить? О твоем поведении сегодня вечером? О том, как ты запер меня в шкафу? — Скорее, о твоем поведении. О твоем вранье насчет Уорнера Пелла. Разве тебя не учили, что врать нехорошо? — Учили. Именно поэтому я говорю тебе совершеннейшую правду: для тебя самого будет лучше, если ты уберешься отсюда. — Прошу прощения, — молвил Римо. Сашур чуть заметно кивнула. «Хористы» как по команде поднялись с мест и повернулись к Римо. Эти маленькие отвратительные чудовища ухмылялись, и Римо захотелось как следует их проучить. Отдубасить, надавать оплеух, а главное — отшлепать. Теперь он понимал, какие чувства обуревали монахинь в сиротском приюте. Десяток рук слаженно потянулись к карманам штанишек, курточек, рубашек, чтобы извлечь оттуда небольшие пистолетики. Потом мальчики двинулись на Римо, медленно поднимая пистолетики, подобно малолетним зомби. Римо вспомнил, как застыл в лифте, когда в него стрелял Элвин, и поступил так, как подсказывал ему инстинкт: пустился наутек. Свора бросилась вслед за ним, не издав ни звука, подобно вышедшим на охоту волкам, которые в такие моменты не скулят и не рычат, а только ускоряют бег. Сашур Кауфперсон осталась у доски, наблюдая, как мальчишки выбегают из класса. Потом, взяв мокрую тряпку, она вытерла доску, высушила руки бумажным полотенцем и шагнула к надрывающемуся проигрывателю, чтобы выключить его. В классе воцарилась тишина, и она вздохнула. Вздох получился горестный. Римо был настоящим мужчиной. Жаль, что ему придется умереть. В коридоре послышались выстрелы. Бедный мистер Уинслоу! Так звали дрыхнущего в подвале сторожа. Ему и в голову не приходило, что творится в этой школе. Он знал одно: по случаю спевок Сашур Кауфперсон с религиозным постоянством приносила в подвал баночку пива, наливала половину ему и ждала, пока он выпьет свою порцию. Ему нравилось, что ему прислуживает эта образованная евреечка. Он ни разу не задавался вопросом, почему от этого пива его так быстро и так мощно начинает клонить в сон. Бедняга не подозревал, что в пиво подмешивается снотворное. Нет, мистер Уинслоу не услышит выстрелов — это она знала наверняка. Она надела жакет и направилась к двери, но по пути спохватилась. Вернувшись к доске, она взяла мелок и написала: «Мальчики! Перед уходом не забудьте убрать за собой». Она покидала класс в отменном настроении. Не годится, чтобы мальчики оставили изрешеченное пулями тело Римо на полу, где утром его может обнаружить Уинслоу, знающий, кто накануне находился в школе. Закрывая за собой дверь, она снова глубоко вздохнула. Римо свернул не туда и вместо того, чтобы попасть на лестницу, ведущую вниз, оказался на лестнице, ведущей на крышу. По привычке нащупывая подошвами шероховатости ступеней, он метнулся наверх. За спиной у него послышался скрип открываемой двери. «Он наверху», — шепотом сказал один из мальчиков. Лестничный пролет привел Римо к двери. Когда-то, когда здесь сновали ученики, дверь была снабжена штангой для открывания, но теперь ее давно уже оторвали, и дверь осталась запертой. Римо взялся за ручку замка, медленно повернул ее и снял со стальной двери с такой же легкостью, как снимают крышку с бутылочки кетчупа. Крыша пахла свежим гудроном, на липкой поверхности которого выступали мелкие камешки. Ограждением служила стенка высотой в три фута. В небе не было ни луны, ни звезд, и на крыше было темно, как в чернильнице; здесь было совершенно пусто, если не считать широкой изогнутой трубы от давно вышедшей из строя вентиляционной системы. Если спрятаться за трубой, то именно туда преследователи заглянут в первую очередь. Однако Римо спрятался за трубой. Мальчики выбрались на крышу, и он услышал их шепот. — Эй, — прошипел один, — он наверняка вон за той трубой. Осторожнее! Не дайте ему отнять у вас пистолеты. Римо высунулся из-за трубы. В этот самый момент на крышу хлынул поток яркого света. Наверное, кто-то из мальчишек нашел за дверью выключатель. Когда дверь с лязгом захлопнулась, свет исчез. Стоя за трубой, Римо прислушивался к шарканью ног приближающихся к нему преследователей. Судя по всему, они разбились на две группы, чтобы окружить трубу с обеих сторон. Стараясь ступать неслышно, Римо стал пятиться к дальнему краю крыши. Почувствовав спиной перила ограждения, он бесшумно скользнул вправо, оставаясь тенью в сонме прочих ночных теней, добрался до угла, а затем метнулся к центру крыши, где была дверь, сулившая спасение. Когда до двери оставалось не больше фута, из темноты послышались голоса: — Куда он делся? Осторожнее, Чарли, его здесь нет. Дверь никто не сторожил. Римо приоткрыл ее и шмыгнул на лестницу, готовясь бежать вниз. Но в середине лестничного пролета его поджидал мальчишка лет девяти. — Видно, ты и есть Чарли? — спросил Римо. — Руки вверх! — скомандовал Чарли, целясь Римо в живот. Пистолет был мелкокалиберный. Получив одну такую пулю в живот, Римо, пожалуй, сумел бы спастись. Однако полный барабан превратит его в решето! При мысли об этом, при одной только мысли о том, что его прикончит девятилетний сопляк, Римо почувствовал не столько уныние, сколько гнев. Он сделал плавный разворот, и мальчишка скосил глаза влево, куда вроде бы переместилось туловище Римо. Однако Римо уже успел проскочить справа от него, одним махом преодолев несколько ступенек, хотя казалось, что он вовсе не торопится. Через мгновение он накинулся на пакостника сзади. Вырвав у него пистолет, Римо поднял мальчишку и зажал под мышкой. Мальчишка вскрикнул. Римо засунул пистолет себе за пояс и отвесил ему увесистый подзатыльник, из-за чего крик перешел в визг. Римо замер. Он ударил ребенка! Чувство, не позволявшее ему поднять руку на ребенка, теперь улетучилось без следа. Подобно псу, забавляющемуся с игрушкой, он отвесил Чарли еще пару подзатыльников. Держа негодяя под мышкой, как полено, Римо опять взлетел вверх по лестнице, к двери, ведущей на крышу. — Отпустите меня! Отпустите, или... — Сейчас я снова дам тебе по башке, детка, — сказал Римо и осуществил угрозу. Чарли заревел. Римо втолкнул его в дверь. Чарли на лету сбил с ног троих сообщников, бежавших ему навстречу, и покатился вместе с ними по крыше. Римо пригнулся, проскользнул в дверь и захлопнул ее за собой, чтобы не дать никому возможности улизнуть. Крыша снова утонула в темноте. Римо до предела расширил зрачки и обрел зрение в темноте. Его окружали мальчишки. Одного из них он мимоходом ударил по лицу — и за пояс к нему перекочевал еще один пистолет. — О, черт, больно! — Вот и хорошо! — одобрил Римо. — А теперь? Он отвесил парню еще одну оплеуху, потом развернулся, нанес другому удар под зад и завладел третьим пистолетом. — Сукин сын! — зарычал обезоруженный боец десяти лет от роду. — А ты, оказывается, грубиян! — укоризненно заметил Римо и врезал сквернослову по уху. — Чтобы никакой ругани в школе! Мальчишки бегали по крыше, точно щенки в поисках куска мяса, который они чуяли, но не могли разглядеть. Они боялись стрелять из опасения попасть в своего. Римо же двигался среди них, раздавая налево и направо пощечины, подзатыльники, оплеухи, шлепки и пинки, а заодно отбирая у них оружие. — Этот гад отнял у меня пистолет! — И у меня! — У кого-нибудь остался пистолет? — На тебе! Получи оплеуху! — Что за выражение, бесстыдник! — прикрикнул Римо. — Я живо отправлю тебя в кабинет к директору! — У кого остался пистолет? — В голосе кричавшего слышалось такое отчаяние, какое редко кому приходится испытать на одиннадцатом году жизни. — У меня, — откликнулся Римо. — Все ваши игрушки у меня. — Я сваливаю. Ну ее в задницу, эту Кауфперсон! Пусть сама делает эту грязную работу. — Не подходить к двери, пока я выбрасываю ваши хлопушки! — предупредил Римо. Самый взрослый из парней, тринадцатилетний балбес, кинулся к двери и дернул ручку. В следующий момент он уже сидел на гудроне, чувствуя, как острые камешки впиваются ему в мягкое место. — Я же предупреждал, чтобы никто не совался к двери, — с укором молвил Римо. — И не вздумайте тянуться к пугачам! С играми покончено! Римо сорвал решетку с вентиляционной шахты и швырнул в нее пистолеты. Они заскользили по наклонной поверхности, а потом один за другим полетели вниз. Римо не знал, куда именно ведет труба, но слух подсказывал ему, что пистолеты находятся на глубине в семнадцать с половиной футов. За спиной у него послышался шепот. Шептуны полагали, что говорят достаточно тихо, чтобы Римо не разобрал ни слова. — Дверь заклинило. Никак не открою... — Тогда давайте на него набросимся! — Ага! Только все сразу. И с размаху промеж ног! Ребята толкались у двери, пока Римо шел к ним. Несмотря на темноту, теперь они различали его силуэт. Римо же видел их совершенно ясно, как средь бела дня. — Всем хорошо видно? — спросил он. — Нет? Сейчас все устроим. Мальчишки, стоявшие у самой двери, не почувствовали ничего, кроме движения воздуха перед своими носами. Затем они услышали звук удара и скрежет раздираемого металла; в следующее мгновение на крышу хлынул поток света — он проникал в дыру, проделанную Римо в стальной двери голой правой рукой. — Ну вот, — бросил Римо, отступая на шаг назад, — так-то лучше. — Он улыбнулся, и его зубы блеснули, как кладбищенский мрамор. Мальчишки стояли в молчаливом оцепенении, переводя взгляд с Римо на дыру в двери и обратно. — Внимание, класс! — начал Римо, прикидывая, к каким средствам прибегла бы в подобной ситуации сестра Мэри-Элизабет в ньюаркском приюте. Скорее всего, не обошлось бы без ударов линейкой по рукам; Римо подозревал, что этот метод и сейчас сработал бы безупречно. Со времен сестры Мэри-Элизабет и ее казарменных методов воспитания минули десятилетия, общество в своем развитии ушло вперед на несколько световых лет, однако Римо чувствовал, что попадись ей эти дети в чуть более нежном возрасте — и им бы не пришлось толпиться среди ночи на крыше, умирая от страха в присутствии человека, которого они только что пытались отправить на тот свет. — Наверное, вам хочется узнать, зачем я вас тут собрал, — продолжал Римо. — Дело в том, что в Комитет по образованию на вас поступают тревожные сигналы. Вы не учите уроки, не проявляете внимания в классе. Это правда? Молчание. В темноте кто-то проговорил полушепотом: — А шел бы ты... Римо вычислил шептуна и одарил его ослепительной улыбкой. — Вообще-то я ожидал несколько иного ответа, но к этому мы еще вернемся. Ладно, а теперь назовите мне столицу Венесуэлы. Кто-нибудь может ответить? Снова молчание. Римо протянул руку к двоим парням, стоявшим ближе к нему, и отвесил каждому по увесистой оплеухе. — Класс не старается! Еще раз: столица Венесуэлы? — Сан-Хуан? — робко предположил кто-то. — Уже теплее, но еще не горячо. — Римо не помнил, как называется столица Венесуэлы, но точно знал, что это не Сан-Хуан. — Ну что ж, тогда все вместе попытайтесь извлечь квадратный корень из ста шестидесяти восьми. — Он подождал. — Никто не знает? Скверно. С арифметикой вы тоже не в ладах. Придется отметить это в отчете комитету по образованию. Он улыбнулся. — Перейдем к грамматике. Что такое «гуляя» — прошедшее время или инфинитив? — Римо сам вряд ли ответил бы на этот вопрос. — Послушайте, мистер, может, отпустите нас по домам? — Ни в коем случае, урок еще не кончен. Какой же ты ученик, если стремишься манкировать занятиями? Итак, повторяю свой вопрос: «гуляя» — прошедшее время или неопределенная форма глагола? Только не все сразу. На крыше установилась мертвая тишина. До Римо доносилось только взволнованное дыхание десяти перепуганных мальчишек, чье желание отдубасить его улетучилось в тот момент, когда он пробил стальную дверь голой рукой. — Должен вам сказать, что худшего ответа я не слышал за все годы преподавательской деятельности. — Вы никакой не учитель. — Это был тот же голос, который недавно послал Римо подальше. — Ошибаешься, — сказал Римо. — Как раз учитель. Правда, я не учился в педагогическом колледже, чтобы не загреметь во Вьетнам, поэтому не ношу джинсов и значков «за мир». Но тем не менее я — учитель. И сейчас докажу это. А ну-ка, подойди сюда. — Я? — отозвался тот же голос. — Да, чучело, ты! Самый старший и высокий из мальчишек поднялся и медленно вышел вперед. Хотя он стоял спиной к свету, Римо видел его глаза дикого зверька, оценивающие, насколько силен противник, прикидывающие, не стоит ли врезать ему ногой ниже пояса. — Сейчас я докажу, что я учитель, — сказал Римо. — Ты сейчас раздумываешь, не врезать ли мне. Ну что ж, давай, не стесняйся. Парень замялся. — Ну, что же ты? Смотри, я отворачиваюсь. Так тебе будет проще. Римо повернулся к нему спиной. Парень разбежался и подпрыгнул, целясь обеими ногами Римо в затылок, как в телевизионном матче по вольной борьбе. Римо вовремя увернулся, и ноги просвистели буквально в дюйме от его лица. Он поймал прыгуна за ноги, потащил к краю крыши и, крепко держа его за одну лодыжку, перекинул за перегородку. Парень, осознав, что висит вниз головой на высоте пятидесяти футов над землей и что ниточка, связывающая его с жизнью, может оборваться, если он будет продолжать дергаться, замер. Римо повернулся к остальным. — Вот вам урок номер один. Как бы сильны и ловки вы ни были, обязательно найдется кто-то, кто окажется сильнее и ловче вас. Это правило распространяется на всех, за исключением единственного человека в целом мире, но это уже вас не касается. Так что в следующий раз, прежде чем снова искать приключений, задумайтесь над этим. Второй урок состоит в том, что вы еще слишком малы, чтобы лезть в подобные дела. Теперь каждый из вас повисит в воздухе, подобно вашему товарищу, чтобы вы узнали вкус медленной смерти. Вам это понравится, а, класс? Никто не ответил. — Не слышу! — крикнул Римо. — Нет, нет, нет! — откликнулось несколько голосов. — Хорошо, — кивнул Римо. — Только, обращаясь к учителю, следует говорить «нет, сэр». — Нет, сэр! Нет, сэр! Нет, сэр! — Теперь голосов было больше. Римо взглянул на мальчишку, смирно лежащего на краю крыши. — Ты не ответил мне! — прикрикнул он. — Нет, сэр, — послушно пискнул тот. — Поднимите меня. Пожалуйста, поднимите! — Повтори-ка еще разок. — Пожалуйста, поднимите меня! — Просьба должна звучать более почтительно! — Будьте добры, прошу вас, поднимите меня! — Добавь еще немножко елея! — Будьте добры, прошу вас, умоляю вас, сэр... — Ладно. — Римо, ничуть не напрягаясь, одним движением правой руки выдернул парня из пропасти, словно тот был воздушным шариком, а не подростком весом фунтов в сто двадцать. Внизу на улице он заметил «мерседес» Сашур Кауфперсон и понял, что несколько задержался на крыше. Подросток перелетел через ограждение. Римо швырнул его на крышу головой вперед, и он отполз в сторонку на карачках, боясь встать на ноги без разрешения, но еще больше опасаясь оставаться поблизости от этого психа. — Ладно, класс, — сказал Римо. — Переходим к последнему уроку: завтра вы все, как один, явитесь в школу, поняли, хулиганье? Вы будете вести себя вежливо, говорить «да, сэр», «пожалуйста» и «спасибо». Вы будете выполнять домашние задания и демонстрировать примерное поведение. В противном случае я вернусь и повырываю ваши проклятые языки. Усвоили? — Да, сэр! — На сей раз ответ был слаженным и громким. — Хорошо. И запомните: у меня записаны ваши фамилии и номера школ, где вы учитесь. Так что я проверю, выполняете ли вы обещание. Надеюсь, вы не сделаете ничего такого, что могло бы меня огорчить. — Нет, сэр! Не сделаем, сэр! — Будем надеяться. А теперь, я думаю, вам пора спать. Расходитесь по домам. Согласны? — Да, сэр! — гаркнул хор. — Так. — Римо подошел к заклинившей двери. — Чтобы вы меня не забывали... С этими словами он взялся руками за края рваного отверстия в двери и немного развел руки, заставив металл завибрировать. Когда вибрация усилилась, он поднатужился и разорвал дверь сверху донизу, как будто вскрыл конверт с письмом. Крышу затопил свет. Римо глядел на мальчишек, держа в руках кусок двери, точно официант — поднос. Он улыбался. Впервые хулиганы получили возможность разглядеть его. Он насупился, чтобы выглядеть посуровее. — Постарайтесь, чтобы мне не пришлось браться за вас во второй раз. — Да, сэр! — Хором прокричав это обещание, они кинулись вниз по лестнице, высыпали на улицу и разбежались по домам. Проводив их взглядом, Римо швырнул остаток двери на крышу. С его лица не сходила улыбка. Безобразники были так напуганы, что даже сестра Мэри-Элизабет показалась бы им сейчас снисходительным ангелом. Римо перелез через ограждение и стал спускаться вниз. Для страховки он прибег к телефонному проводу, протянутому с крыши вниз. Провод не выдержал бы его веса, но Римо не висел на нем, а замедлял с его помощью движение вниз, когда отталкивался от стены, опускаясь с каждым прыжком футов на пять. Внизу Сашур Кауфперсон садилась в свой «мерседес». Она уже отъезжала от здания, когда Римо подскочил к машине, распахнул дверцу и прыгнул на боковое сиденье. — Привет! — сказал он. Она в ужасе отшатнулась, — Обучение по сокращенной программе — вот что меня всегда особенно привлекало в педагогическом процессе.Глава 11
Сашур Кауфперсон решила выйти сухой из воды. Она не сказала Римо правды — во всяком случае, всей правды. Говоря, что Уорнер Пелл стоял во главе организации, использующей детей-убийц, она кое-что утаила. Пелл был боссом для нее, однако далеко не главным человеком в системе. Она понятия не имела, кто этот главный. Она не лгала, рассказав, что Пелла охватила паника, когда над ними стали сгущаться тучи, и что он угрожал выдать ее полиции. Она была потрясена, ошеломлена, перепугана, но ей и в голову не приходило заставить кого-то из своих подопечных убить Пелла. Она и не делала этого — до тех пор, пока в квартире у нее не раздался телефонный звонок. Звонил босс Пелла, возглавлявший всю операцию. Она его не знала, а он не счел нужным ей представиться. Римо брезгливо поморщился. — Я сыт по горло твоими недомолвками. Говори прямо: кто тебе звонил? — Я к этому и веду, Римо, — сказала она. — Сперва он велел мне уничтожить Пелла с помощью Элвина. Он сказал, что для меня это единственная возможность спасти шкуру. — И ты выполнила это задание, жертвуя собой, а главное — Пеллом, — покачал головой Римо. — Сарказм здесь ни к чему, — заметила Сашур. — Ой, прости! Я совсем забыл правила хорошего тона, пока возился с ребятишками, которые хотели меня прикончить. — Пойми наконец, не я дрессировала этих зверенышей! Этим занимался Пелл. Он учил их приемам рукопашного боя, обращению с оружием и, Бог знает, чему еще. — А ты всего-навсего каждое утро устраивала им перекличку. Сворачивая налево, Сашур отрицательно покачала головой. — Я — квалифицированный психолог. Пелл поручил мне заниматься с детьми дисциплиной, внушать им необходимость держать язык за зубами. Вот я их и натаскивала. — У тебя неплохо получилось, — похвалил Римо. — Никогда не встречал таких отменно натасканных ребяток. Сашур рванула к обочине и резко заторомозила. — Я говорю правду! — выпалила она. — Лучше убей меня прямо сейчас, и дело с концом. Я слишком устала от всей этой нервотрепки. Устала объяснять тебе, когда ты ничего не желаешь слушать. Плечи у нее вздрогнули, она опустила лицо на рулевое колесо и залилась слезами. — Не надо! — сказал Римо. — Не могу видеть женские слезы. — Прости, — пролепетала она, всхлипывая. — Просто я очень устала. От всего... От лжи, обмана... Я так устала!.. Римо потрепал ее по плечу, желая утешить. — Ну-ну, успокойся! Расскажи, как все было. Она тряхнула головой, словно пытаясь смахнуть слезы, и снова нажала на газ, внимательно посмотрев в зеркальце заднего обзора, прежде чем вырулить на середину дороги. — В общем, я помогала Пеллу работать с детьми. И вот однажды раздался этот звонок... Это произошло вскоре после того, как Пелл пообещал сделать меня козлом отпущения. — Ну и?.. — Голос звонившего был мне незнаком. Он не назвал своего имени. Но он сказал мне, что знает, чем я занимаюсь и чем занимается Пелл. Потом он сообщил, что является начальником Пелла. Он дал мне понять, что если я хочу заткнуть Пеллу рот, мне придется заняться этим самой. Иначе мне грозит тюрьма. О, Римо, это было так ужасно! Но мне пришлось это сделать. Я так испугалась! И я велела Элвину застрелить Пелла. — И он тебя послушался? Ведь главным наставником этих ребят был Пелл. — Я тоже была их наставницей. Они мне доверяли. — Дальше. — Это все. — Не совсем, — сказал Римо. — Чем ты занималась с детьми сегодня вечером? — О, — смутилась Сашур, — я не сказала тебе самого главного! Сегодня днем мне снова позвонил человек, который надоумил меня убрать Пелла. На сей раз речь шла о тебе и твоем друге-азиате. Он предупредил меня о вашем визите и посоветовал избавиться от вас. Но я на это не пойду. Нет, не пойду! — Ты так ему и сказала? — Нет, притворилась, что на все согласна. Но, повесив трубку, я тотчас позвонила в полицию и сказала, что мне требуется защита. От вас двоих. Я решила, что вы — убийцы. — Это я-то — убийца? — спросил Римо. Сашур улыбнулась. — Так я подумала. А потом вы нагрянули ко мне; сразу после вашего ухода явились полицейские, которых я вызвала, и извлекли меня из шкафа. — И ты до сих пор не знаешь, кто этот человек? Я имею в виду того, кто тебе звонил и отдавал распоряжения. — Нет, теперь знаю. Узнала сегодня вечером. — Кто же он? — Я увидела его по телевизору, — сказана Сашур. — Может быть, ты его тоже видел. Генерал Хапт! Я бы узнала этот голос из тысячи. — Отлично! У меня и так есть дело к генералу Хапту, — кивнул Римо. Римо, разумеется, давно заметил хвост. Салон машины Сашур постоянно освещался фарами идущей сзади машины, отражавшимися в зеркале заднего вида и ненадолго пропадавшими из виду, когда она сворачивала, чтобы через мгновение появиться снова. Это было настолько очевидно, что Римо даже не дал себе труда оглянуться. Он нисколько не удивился, когда, вслед за тем как Сашур припарковала машину у его мотеля, их моментально объехал другой автомобиль и уткнулся в парапет прямо перед ними. — Дьявольщина! — выругалась Сашур. — В чем дело? — Джордж! В мужчине, выбирающемся из серого «шевроле», Римо без труда узнал приятеля Сашур, того самого, который бросился за ними вдогонку, когда накануне они покинули квартиру Сашур. Сейчас он загораживал дверцу Римо. — Ну, ты, выходи! — Джордж пытался изобразить грозное рычание, однако голос у него был такой тоненький, что напоминал скорее повизгивание разыгравшегося щенка. — Выхожу, — послушно ответил Римо в приоткрытое окно. Сашур удержала его. — Не надо! — сказала она. — Он страшно вспыльчивый. Джордж, почему ты не хочешь оставить нас в покое? — Довольно с меня твоих измен! — пискнул Джордж. Римо заметил, что он тучен и неуклюж. Обращаясь к Сашур, он нетерпеливо раскачивался из стороны в сторону. — Я тебе изменяю?! — возмутилась Сашур. — Даже если бы это было так, хотя у меня и в мыслях нет ничего подобного... — Прекрасно, — заметил Римо. — Сослагательное наклонение. Условие, противоречащее реальному положению вещей. — Он повернулся к Джорджу. — Разве у женщины, наставляющей вам рога, хватило бы хладнокровия, чтобы столь безупречно изъясняться? — Даже если бы это было так, хотя у меня и в мыслях нет ничего подобного, — повторила Сашур, — то это все равно нельзя было бы назвать изменой: мы не женаты! — Назначь день свадьбы, — поймал ее на слове Джордж. — Когда угодно, но только не сегодня, — вмешался Римо. — Сегодня она едет со мной за город. — Слушай, парень, тебя здесь только не хватало! Убирайся подобру-поздорову! — Но я только приехал! — возразил Римо, распахнул дверцу и шагнул на тротуар. Джордж попятился, чтобы пропустить его. Сашур перегнулась через сиденье и крикнула: — Будь с ним осторожен, Римо! Взглянув на Джорджа, Римо заметил, как в глазах у него сверкнули слезы. Похоже, этот увалень по уши влюблен! Возможно, они созданы друг для друга. — Так ты отстанешь от нее? — пристал к нему Джордж. Да, он ее любит, в этом нет сомнений. Может, и она когда-нибудь сумеет его полюбить... — А ты меня заставь! — подзадорил его Римо. — Что ж, ты сам напросился! — С этими словами Джордж выбросил вперед правую руку с той же грацией, с какой бурые мишки ловят в стремнине рыбу. Римо позволил ему ударить себя по голове, слегка отпрянув от его кулака. Подобно всем не привыкшим к дракам людям, Джордж убрал руку, едва коснувшись мишени. Римо почувствовал, как кулак скользнул по его щеке, и чуть отшатнулся, когда Джордж занес руку для второго удара. Римо повалился на багажник машины, делая вид, что туда его отбросил мощный удар противника. — Хватит с тебя? — осведомился Джордж. — Я еще не начал драться, — был ответ. Тогда Джордж прыгнул к нему и нанес удар справа. Римо принял удар плечом, откатился на крыло автомобиля и притворно застонал. — Прекрати, Джордж! — завопила Сашур. — Ты его убьешь! — И убью! — рявкнул Джордж. Голос его звучал уже не так визгливо, как поначалу, — А заодно и тебя, если не перестанешь мне изменять! — О-о-о-о-о! — стонал Римо. Джордж для важности кивнул ему и затанцевал по тротуару, пытаясь зайти с левой стороны и угостить Римо еще одним ударом. — Желаешь схлопотать еще, приятель? — Нет, нет! — остановил его Римо. — С меня довольно! — То-то же. Не смей прикасаться к этой женщине! Я уже второй раз вижу тебя с ней. Третьего раза не будет. — Джордж просунул голову к Сашур в машину. — Завтра, когда ты пойдешь с работы, я буду ждать тебя около школы. Ты пойдешь ко мне и останешься на ночь. — В твоем свинарнике? — Никаких возражений, детка! Ты все слышала. Завтра у школы. Тяжело ступая, Джордж направился к машине, и вскоре она сорвалась с места. Римо дождался, пока машина Джорджа завернет за угол, и только тогда поднялся на ноги. К нему уже спешила Сашур. — Римо, тебе больно? — Да уж, отделал меня за милую душу. — Римо потрогал челюсть, как будто она болела. — Пошли, нам надо подняться наверх. Он пропустил Сашур в дверь мотеля, довольный тем, как исполнил роль покровителя влюбленных. Они застали Чиуна бодрствующим, что порадовало Римо, которому вовсе не улыбалась перспектива будить Мастера Синанджу в три часа ночи. Чиун стоял у окна. Услышав, как входят Римо и Сашур, он обернулся. — О, Римо! — воскликнул он. — Как я рад, что ты вернулся живым и невредимым! Римо прищурился. — Как это понимать? — Чикаго — ужасный город! — Почему? Только потому, что это не Персия, где люди вроде нас в особой цене? — Нет, потому, что здесь процветает насилие. Только что я наблюдал драку между двумя мужчинами на улице. Страшная драка! Толстяк отделал щуплого парня под орех. Ужас, кошмар! Щуплый был избит до полусмерти. Удивительно, как ему удалось остаться в живых. — Ладно, папочка, смени пластинку, — сказал Римо. — Ты не представляешь, как я перепугался! Стою и думаю: Римо может вернуться с минуты на минуту. Что, если на него нападут эти страшные воины? Я жутко переволновался. Хорошо, что ты привел эту женщину, которая способна тебя защитить. Кажется, это хозяйка золотых монет. — Правильно, это Сашур Кауфперсон, — сказал Римо. — Как поживаете? — вежливо подала голос Сашур, слушавшая этот чудной разговор, стоя в дверях номера. — Сашур Кауф — престранное имя, — проговорил Чиун. — Не Кауф, а Кауфперсон, — поправил его Римо. — Фамилии «Кауфперсон» не существует, — заявил Чиун. — Никогда такой не слышал, даже по ящику, хотя там попадаются всякие глупые фамилии и имена вроде «Смит», «Джонс», «Линдсей», «Кортни». — А я вот — Кауфперсон, — молвила Сашур. — Что ж, это не ваша вина. — Я рад, что ты не спишь, Чиун, — сказал Римо. — Я позвоню Смитти, а потом мы станем готовиться к отъезду. — Куда же мы поедем? — В Форт-Брэгг. — Куда угодно, лишь бы подальше от этого страшного города. Видел бы ты это сражение! Оно достойно быть воспетым в героической эпопее! Сперва толстый наносит жуткий удар. Вот так... — Чиун стал размахивать вокруг головы рукой, словно это был камень, привязанный к веревке. — Устрашающее зрелище! — согласился Римо. — Итак, он бьет своего безмозглого противника... — Подожди-ка — почему безмозглого? — перебил его Римо. — Это можно было понять даже на расстоянии. Свиное ухо и есть свиное ухо. Удар пришелся безмозглому по голове. Он мог бы вышибить ему все мозги, если бы таковые у него имелись. Чиун отскочил назад, словно боксируя с тенью. — Толстый продолжает нападать: он наносит второй сокрушительный удар. Он расплющил бы щуплого в лепешку, если бы снова угодил ему по голове, но, на его счастье, толстый попал щуплому только в плечо. Тот сразу же сдался. — Полагаю, весьма своевременно, — заметил Римо. — Если бы он продолжал сопротивляться, то на всю жизнь остался бы калекой, — заключил Чиун. — Его аппарат для поедания гамбургеров был бы окончательно выведен из строя. Жизненно важные органы, держащие в узде лень, неблагодарность и эгоизм, тоже могли пострадать. Как белый может жить дальше с такими тяжкими травмами? — Ты прав, папочка. В этом городе царствует жестокость, поэтому нам пора сматываться отсюда. Я звоню Смиту. Однако, поискав глазами телефон, который он перед уходом оставил на столике, Римо ничего не обнаружил. — Где телефон, Чиун? — Что? — переспросил Чиун, опять отворачиваясь к окну. — Те-ле-фон! — Ты имеешь в виду прибор, трезвонящий всю ночь, не давая пожилому человеку насладиться, редкими мгновениями ниспосланного свыше покоя после дневных трудов? Прибор, вмешивающийся в... — Да-да, Чиун, ты правильно меня понял. Я имею в виду телефон. — Его больше нет. — Что ты с ним сделал? — Первое вмешательство в мой покой я ему простил, но во второй раз я решил навсегда покончить с его звоном. — И?.. — Он в мусорной корзине, — пояснил Чиун. Римо заглянул в корзину. На белом пластмассовом дне виднелась горка сероватой пыли — все, что осталось от нежно-голубого аппарата с клавишным набором. — Славно сработано, Чиун! — Я не просил его звонить. Я не отдавал распоряжения слуге внизу регулярно названивать к нам в номер. — О! — только и вымолвил Римо. — Вот именно. Тот, кто это учинил, вполне заслужил, чтобы его отдубасили на улице. — Могу я сесть? — напомнила о себе Сашур Кауфперсон, все еще стоявшая в дверном проеме. — Разумеется, — сказал Римо. — Стул там, на кушетке. Только не устраивайся слишком удобно. — Почему? — Потому что ты отправишься вместе с нами. К генералу Хапту.Глава 12
Так, не поставив в известность доктора Смита, Римо, Чиун и сопротивляющаяся Сашур Кауфперсон устремились во взятой напрокат машине в Северную Каролину, в Форт-Брэгг. Они прибыли на место ближе к полудню. Новый военный полицейский, охранявший въезд в гарнизон, решил, что белый молодой человек с суровым лицом и пожилой азиат, которых генерал Хапт заклеймил как тайных убийц, — далеко не то же самое, что белый молодой человек с суровым лицом, пожилой азиат и симпатичная особа с пышной грудью, и поэтому пропустил всех троих на охраняемый объект после беглого ознакомления с пропуском Римо, предъявитель которого фигурировал в качестве полевого инспектора из армейской инспекционной службы. Генерала Уильяма Тэссиди Хапта гости нашли под навесом, где полководец проводил смотр своих войск, позируя фотографу из гарнизонной газеты по случаю месячника чистой формы. Перед генералом Хаптом выстроилось человек сорок личного состава. Один взвод был вооружен карабинами М-16 и увешан гранатами, другой сгибался под тяжестью портативных ракетных установок. Еще четверо солдат держали огнеметы. — Вы, с огнеметами, марш на противоположный фланг! — скомандовал генерал Хапт. На нем был безупречный полевой мундирчик цвета хаки, штанины были заправлены в начищенные до блеска десантные полусапожки, на голове красовалась белая каска с двумя золотыми звездами. На поясе у военачальника висел револьвер 45-го калибра, коричневая кожаная кобура которого идеально гармонировала с цветом обуви. — Строй будет выглядеть симметричнее, если на одном фланге разместить людей с огнеметами, а на противоположном — с пусковыми установками. Четверо огнеметчиков дисциплинированно отправились на правый фланг. Майор, командовавший огнеметным взводом, мучительно соображал: не потому ли его перемещают в самый конец, чтобы он не попал в кадр? Что он натворил? Надо будет следить за генералом Хаптом в оба — вдруг он и впрямь угодил в генеральский черный список? По центру строя располагались бойцы с холодным оружием, базуками, обслуживаемыми расчетом из двух человек каждая, минометами, винтовками и автоматическим оружием. Капитан, стоявший во главе четверых молодцев с базуками, спросил: — Генерал, нам тоже перейти на фланг? Майор-огнеметчик украдкой ухмыльнулся. Понятно, почему этот простак остается всего лишь капитаном — ишь как рвется в невыгодное положение! — Нет, — последовало генеральское слово, — оставайтесь на месте. Теперь подразделения с громоздким вооружением размещены по флангам, а с менее громоздким — посередине. Картина приобрела гармонию. Получится, наверное, неплохо. — Майор, долго нам еще таскать эту тяжесть? — спросил своего командира сержант, взмокший под огнеметом. — Не волнуйтесь, капрал, еще несколько минут — и вы отправитесь в родной отдел кадров перебирать бумажки. — Надеюсь, — пропыхтел сержант. — Кстати, я не капрал, а сержант. — Ах, да, правильно — сержант. — Не пойму, зачем на меня все это понавешали, — ныл сержант. — Причина проста, — ответил майор. — В вас шесть футов росту, ваш вес — сто девяносто фунтов. Генералу потребовались для фотографии как раз такие здоровяки. Греко-римский идеал! Вполне возможно, что картинка разойдется по всей стране — плакаты в призывных пунктах и все такое. — Раз так, то мне полагается гонорар за позирование. — Боюсь, что нет, сержант Это армия, как никак! — Я все равно обращусь за разъяснением в профсоюз. — Так, ребята! — крикнул генерал Хапт, поедая глаза ми войско. — Приготовились! Повернувшись к человеку из гарнизонной газетенки — капралу в габардиновой форме, вцепившемуся в допотопный фотоаппарат «Спид График», генерал осведомился, как смотрится строй. — Прекрасно! — Как вы собираетесь снимать? — Экспозиция — 5,6, выдержка — 100. — Здесь маловато света, — заметил генерал Хапт. — Дадим подсветку по флангам строя. Хапт, немного поразмыслив, сказал: — Хорошо, капрал, действуйте. Но для верности все же сделайте пару снимков при выдержке 50. — Слушаюсь, сэр. — Откуда будете снимать? — У вас из-за спины, генерал, чтобы получился весь строй. — А я попаду в кадр? — Только ваш профиль — частично. — Ладно, тогда встаньте слева от меня. Слева мой профиль смотрится лучше. — Послушайте, генерал, — раздался голос из строя, — долго еще? Винтовка становится все тяжелее! — Вот-вот, — подхватил другой голос. — И вообще мне пора составлять график работы гарнизонного магазина на следующую неделю. Я не могу вечно тут торчать! — Все готово, ребята. Потерпите еще чуточку. Римо, Чиун и Сашур наблюдали за войсковыми учениями, стоя в дверях. — Это он? — спросил Римо у Сашур. — Он самый. Я узнала бы его голос из тысячи. — Отлично, — кивнул Римо. — Осторожнее, сын мой, — напутствовал его Чиун. Римо зашагал по отдраенному до блеска полу и остановился у генерала за спиной. Фотограф, уже прильнувший к видоискателю, разразился проклятиями. Кто это лезет в объектив, когда у него уже все готово для съемки? — Генерал Хапт, — позвал Римо. Генерал обернулся. Выражение боевого рвения, которое он умело напустил на свою физиономию, мигом исчезло. — Вы! — только и вымолвил он. — Да, я. У меня к вам небольшое дельце в связи с несколькими убийствами. Внимательно посмотрев на Римо, генерал отпрыгнул и, вырвав у фотографа аппарат, запустил им в Римо. Если бы он попал, то противник был бы нейтрализован. Он знал на собственном опыте, что такие штуки способны причинить боль, потому что в свое время его ударили тяжеленной камерой, принадлежащей агентству «Ассошиэйтед Пресс», — неприятное было ощущение! Однако генерал промахнулся. — Призовите на помощь своих подчиненных! — крикнула Сашур Кауфперсон из дальнего угла, куда она отбежала от Чиуна, чтобы полюбоваться развязкой. Однако генерал Хапт уже прибег к единственному оружию, с которым умел обращаться, — он стал пятиться от Римо, взывая к замыкающему строй майору: — Вызовите кого-нибудь из боевого подразделения! — Боевые подразделения в увольнении, — отрапортовал майор. — Помните, вы сами поощрили их за второе место в армейском соревновании по чистке башмаков? — Верно. Черт побери! — воскликнул Хапт. Он уже был прижат к стене. Римо стоял перед ним. — Пустите в ход войска! — надрывалась Сашур Кауфперсон. — Войска! — крикнул генерал Хапт. — Помогите своему командиру! — Едва он успел вымолвить эти слова, как большой, указательный и средний палец Римо вошли ему под ключицу. На фланге майор, отвечавший за портативные ракетные установки, обратился к соседу-капитану: — Думаете, надо вызвать полицию? Капитан пожал плечами. — Не знаю, пройдет ли полиция в расположение. Сами знаете — федеральная собственность! — Капитан повернулся к молоденькому лейтенанту из военно-юридической службы, который потел в полной выкладке пехотинца, сжимая в руках карабин М-16. — Фредди, допустят ли городскую полицию на территорию гарнизона? — Без специального разрешения командующего — ни в коем случае. — Благодарю вас. — Капитан перевел взгляд на генерала Хапта, который корчился у стены с искаженным от боли лицом. — Не думаю, что он стал бы сейчас подписывать бумагу, дозволяющую городской полиции вступить на территорию гарнизона. — Да, вряд ли, — согласился майор. — Может, вызвать морских пехотинцев? Они — федеральные силы. — Да, но их ближайшая база слишком далеко отсюда. Они не поспеют. Генерал Хапт уже простерся на полу. Римо опустился рядом с ним на колени. — Жаль, что насильственные действия — не мой профиль, — посетовал лейтенант из военно-юридической службы. — Иначе я бы с удовольствием положил этому конец. — Да, — сказал еще один капитан в строю, — и я тоже. Только не знаю, как это сказалось бы на морально-психологическом состоянии личного состава. — Капитан был психиатром. Лейтенант, нагруженный минометом, предложил замотать Римо в телефонный кабель — недаром он был связистом. Однако майор на дальнем фланге внес предложение дождаться дальнейших распоряжений. Офицеры дружно закивали. — Да, так будет лучше всего, — сказал капитан, сожалея, что в учебниках не упоминается о подобных ситуациях. Зато Римо знал кое-что, о чем молчали учебники: когда хочешь заставить кого-то говорить, обходительность ни к чему. Другое дело — боль. Любая боль, причиняемая любым доступным способом. Отделать недруга дубиной, лягать его а колено, пока колено не распухнет и не треснет. Все что угодно, лишь бы сделать больно — тогда язык у противника непременно развяжется. Исходя из данных постулатов, он сейчас причинял генералу Уильяму Тэссиди Хапту сильную боль, но тот никак не говорил слов, способных удовлетворить Римо. — Повторяю, я ничего не знаю о подразделениях детей-убийц! — булькал он. — Минимальный возраст новобранца — восемнадцать лет. — Они не состоят на армейской службе, — отвечал Римо, закручивая нервы генерала во все более тугой узел. — Ой! Тогда какое я имею к ним отношение? Почему вы выбрали меня? — Вас опознала вон та женщина. — Римо повернул голову в сторону двери. Хапт взвизгнул: — Какая женщина? Римо скосил глаза. Сашур Кауфперсон и след простыл. Вдоль строя не спеша прохаживался Чиун. — Она только что была здесь, — сказал Римо. — Кто такая? Какой род войск? — Никакой. Она работает в системе школьного образования города Чикаго. — Тогда все ясно, — ожил генерал Хапт. — Не знаю я никаких чикагских учителей! Я вообще последние двадцать пять лет не разговаривал ни с одним школьным учителем! Римо усилил нажим, заставив Хапта застонать. — Надеюсь, вы говорите правду? — Конечно, я говорю правду! Взглянув напоследок на генерала, Римо отпустил его. Генерал действительно ничего не знает. Значит, Сашур Кауфперсон снова его обманула! Он оставил генерала лежать на полу. Чиун по-прежнему прохаживался вдоль строя, инспектируя выправку бойцов, поправляя у одного клапан кармана, у другого — пилотку. — Ботинки! — упрекнул он лейтенанта из военно-юридической службы. — Могли бы начистить и получше! — Слушаюсь, сэр! — отчеканил лейтенант. — Позаботьтесь об этом, прежде чем мы снова встретимся, — приказал ему Чиун. — Чиун! Ты готов? — окликнул его Римо. — Да, у меня все. Прекрасная армия! — Он снова повернулся к строю. — Какая красивая форма! Самая симпатичная армия со времен династии Хань. Безупречный вид! Римо потянул его за руку. — Где Сашур, Чиун? — Сказала, что отлучится в уборную. — Вранье! — Конечно, вранье, — согласился Чиун. — Почему ты ее не остановил? — Ты не говорил мне, что ее надо остановить. Римо покачал головой. — Ты никогда не подумывал о том, чтобы завербоваться в армию? Ты бы далеко пошел! — Не люблю армию. Они решают проблемы, убивая слишком много народу, тогда как для решения всех проблем достаточно убить одного — того, кого следует. Военный полицейский на воротах в ответ на вопрос Римо подтвердил, что только что расположение покинула женщина. К воротам подъехал мужчина, разыскивавший ее, заехал на территорию и через несколько минут пересек границу расположения в обратном направлении вместе с ней. — Это все, сэр. — Что это был за мужчина? — Упитанный господин, Я записал его имя. Джордж Уоткинс, сэр. Из министерства юстиции. — Как вы сказали? — насторожился Римо. — Из министерства юстиции. При нем были документы. — Спасибо, — сказал Римо, проезжая мимо сторожевой будки. Теперь все встало на свои места: Джордж, утечка в министерстве юстиции... — Куда едем? — спросил Чиун. — За Джорджем. — Если он тебя снова отделает, не жди от меня помощи. — Угу, — буркнул Римо.Глава 13
Синий «форд» Римо, взятый напрокат в Чикаго, настиг зеленый «форд» Джорджа, взятый напрокат там же, в двух милях от гарнизона. Сев Джорджу на хвост, Римо наблюдал, как Сашур Кауфперсон крутит головой, глядя на Римо такими глазами, словно ей очень хотелось, чтобы он растаял в воздухе. Римо принялся сигналить. Теперь стал озираться Джордж. Римо махнул ему рукой, призывая немедленно остановиться. Сашур левой рукой повернула Джорджу голову, чтобы он не отвлекался от дороги, а правой сделала Римо непристойный жест. Римо почти нагнал их автомобиль, и ему было хорошо видно, как губы Сашур без устали шевелятся, изрыгая проклятия. — Держись покрепче! — скомандовал Римо Чиуну и бросил машину влево, чтобы обогнать Джорджа на узком двухполосном шоссе. — Неверно, — отозвался Чиун. — Держаться как раз не надо. Расслабление — вот ключ к безопасности. Расслабиться — значит обрести свободу движения в любом направлении. — Как хочешь, — сказал Римо. — Расслабься, если тебе так больше нравится. Теперь он несся слева от машины Джорджа, по полосе встречного движения, без остановки сигналя и жестами призывая Джорджа съехать на обочину. Правая рука Сашур Кауфперсон легла на нижнюю часть рулевого колеса. Она неожиданно крутанула руль. Автомобиль Джорджа резко повело влево, но Римо в последнее мгновение успел налечь на тормоза. Автомобиль Джорджа проскочил у него перед самым носом, ударился об ограждение, проехался по нему дверьми и замер футов через пятьдесят. Римо подъехал поближе, но прежде чем он успел выключить зажигание, Джордж уже был тут как тут, сердито размахивая кулаками и намереваясь схватиться за дверцу. — Делаю тебе последнее предупреждение, — прорычал он, — уматывай, пока не поздно! — Хочешь, чтобы я кого-нибудь уведомил о твоей смерти, Римо? — участливо спросил Чиун. Римо с недовольной миной распахнул дверцу. Она ударила Джорджа в солнечное сплетение, и тот отлетел за ограждение. Приземлившись на кустик придорожных цветов, Джордж тяжело поднялся на ноги. — Грубишь, приятель, — сказал он. — Тебе придется за это заплатить! — Джордж, — ответил Римо, — я хочу, чтобы ты знал: я считаю тебя форменной задницей. — Вот как? — Да, так. — Ты уверен? — Абсолютно. — Кто бы говорил! — ухмыльнулся Джордж. — Ты работаешь в министерстве юстиции, верно? — Правильно, поэтому тебе, приятель, лучше держаться от меня подальше. — В таком случае тебе известно, где министерство юстиции прячет важных свидетелей обвинения. Так? — Не твое дело, подонок, — запальчиво проговорил Джордж. — И ты, польстившись на жалкую подачку, разболтал все этой стерве!.. — Заткнись! — оборвал его Джордж. — Попридержи язык. Я не обязан... — Нет, обязан. Я хочу, чтобы ты знал, за что я собираюсь отправить тебя на тот свет. — У себя за спиной Римо услышал шум заработавшего мотора. — Ты хоть знаешь, что она убивала людей, согласившихся давать свидетельские показания, важные для правительства? Джордж захохотал. — Сашур?! Моя Сашур убивала свидетелей? Ну, знаешь, парень!.. Это уж слишком. Сашур — добрейшее, нежнейшее, благороднейшее существо... — Ох, Джордж, — покачал головой Римо, — ты слишком глуп, чтобы оставаться в живых. Машина у Римо за спиной тронулась с места. Джордж потянулся к кобуре, где у него лежал автоматический пистолет. Но пока Джордж приводил оружие в состояние боевой готовности, с ним случилась престранная вещь: он умер мгновенно, ибо локоть Римо, воткнувшийся ему в брюхо, расплющил все содержимое нижней части его туловища о позвоночник. — И кроме того, — молвил Римо, глядя на труп Джорджа, — ты мне надоел. — Ну, слава Богу, Римо, — раздался из машины голос Чиуна. — А то я боялся, что он снова изобьет тебя до полусмерти. — Можешь бояться сколько влезет! — огрызнулся Римо. Еще раз посмотрев на тело Джорджа, громоздящееся на обочине, он сообразил, что бросать его здесь никак нельзя. Его наверняка найдут, а это чревато осложнениями, Римо пришлось перетащить тело через ограждение и положить на заднее сиденье автомобиля. Когда он сел за руль, Чиун указал своим длинным ногтем на ветровое стекло. — Она уехала вон туда, — сообщил он. — Спасибо, коллега. Сашур бросила машину в трех четвертях мили, где двухрядная дорога переходила в четырехрядное скоростное шоссе с разделительной полосой. Зеленый «форд» был пуст. Сидя за рулем и гадая, куда могла подеваться Сашур, Римо заметил несущуюся в противоположном направлении машину дорожной полиции. На заднем сиденье машины расположилась Сашур Кауфперсон. Проезжая мимо Римо, она оглянулась и снова сделала непристойный жест средним пальцем, сопроводив его победной улыбкой. Через секунду полицейская машина, взревев сиренами, пропала за поворотом. Римо поехал вслед, до ближайшей больницы, куда двое полицейских бережно ввели под руки ухмыляющуюся Сашур, после чего позвонил Смиту и сообщил, что утечка информации из министерства юстиции происходила по вине Джорджа, Сашур же руководила детьми-убийцами. Римо рассказал Смиту, где ее найти. Смит приказал не трогать ее даже пальцем. — Оставьте ее нам, Римо. Полагаю, мы сможем получить от нее немало полезной информации. — Хорошо, — сказал Римо. — А заодно позаботьтесь о Джордже. Он, конечно, порядочная свинья, но это не значит, что он должен гнить на заднем сиденье автомобиля. — Автомобиль оставьте на стоянке в аэропорту. Мы позаботимся о Джордже. Римо повесил трубку. Задание было выполнено, но вместо чувства удовлетворения он испытывал тревогу. В самолете, уносившем их обратно в Чикаго, он поделился своими опасениями с Чиуном. — Ну вот, все позади, закончено, забыто, — проворчал он. — Тебе виднее, — буркнул Чиун, не желая отвлекаться от своего обычного занятия на борту самолета — наблюдения за крылом из опасения, что оно вот-вот отвалится. — Тогда почему у меня так гадко на душе? — спросил Римо. — Дело было сложным, многие нити вели в никуда. — Это не ответ. — Значит, ты не готов к ответу. Когда будешь готов, тебе не потребуется обращаться ко мне, — сказал Чиун и добавил: — По-моему, это крыло держится на честном слове. — Если оно и оторвется, ты сумеешь спланировать на землю на подушке из горячего воздуха, который сам под себя напустишь, — мрачно ответил Римо. — Напрасно ты обвиняешь меня в собственном невежестве, — заметил Чиун. — Есть вещи, которые человек должен постигать самостоятельно. Птицу никто не учит летать. Если измерять степень умиротворенности, навеваемой сим мудрым суждением, по десятибалльной шкале, то умиротворенность Римо соответствовала минус трем. Всю остальную часть полета он просидел, надувшись; в Чикаго он почувствовал себя угнетенным; в Атлантик-Сити, куда они с Чиуном прибыли, чтобы отдохнуть, он не знал, куда деваться от отвращения. Чиун просиял, обнаружив, что улицы Атлантик-Сити так и просятся, чтобы сыграть в «Монополию», однако радость его померкла после того, как он, шесть раз за день перейдя Бордуок и Балтик-авеню, так и не получил ни от кого двухсот долларов. Спустя десять дней, когда настало время для очередного разговора со Смитом, Римо все еще пребывал в мрачном расположении духа. — Все в порядке, — сказал Смит. — Наш друг Джордж, к несчастью, погиб в автомобильной катастрофе. Однако его вдова будет получать пенсию, причитающуюся ему за работу в министерстве юстиции. — А как насчет Сашур? — спросил Римо. — Она под арестом, — ответил Смит. — В чем ее обвиняют? — Тут, к сожалению, возникла загвоздка. Мы не можем отдать ее под суд. Огласка загубит нашу программу по борьбе с преступностью. Кроме того, душевнобольные могут, последовать ее примеру. — Вы хотите сказать, что она выйдет сухой из воды? — удивленно спросил Римо. — Не совсем так. Мисс Кауфперсон оказала нам большую помощь в подготовке процессов над людьми, с которыми она заключала контракты на выполнение... работы, Благодаря предоставленным ею сведениям многие из них могут на некоторое время оказаться в местах отдаленных. — А она сама? — Пока не знаю, — признался Смит. — Когда все будет закончено, возможно, она получит другое имя и начнет новую жизнь. О том, чтобы посадить ее в тюрьму, не может быть и речи. На нее точит зубы столько людей, что за решеткой она не протянет больше суток. — Где она сейчас? — спросил Римо. — Люди из министерства юстиции спрятали ее в надежном месте. — Где? — спросил Римо как бы между прочим. — В городишке Лидс — это в штате Алабама. А как у вас де... — В трубке послышался щелчок и короткие гудки. Римо оглянулся на Чиуна, сидевшего посреди гостиничного номера на вытертом ковре, предаваясь медитации. — Птичка учится летать, папочка, — молвил Римо. Чиун поднял глаза и улыбнулся. Потом он всплеснул руками. Пальцы взметнулись кверху, как лепестки раскрывающегося цветка. — В твоих жилах течет кровь Синанджу, сынок, и зов ее так силен, словно ты с рождения слышал, как плещутся воды залива. Когда на тебя в первый раз напали эти дети, ты не мог отреагировать должным образом, потому что, с точки зрения Синанджу, сам еще оставался ребенком. — Знаю, — ответил Римо. На сей раз он не чувствовал себя оскорбленным, хотя Чиун опять упрекал его в невежестве. — Но ты стремительно рос, — продолжал Чиун, — и еще продолжаешь расти. — Это ужасно — учить детей убивать, правда? — спросил Римо. — Нет преступления ужасней, ибо оно не только уносит жизнь из настоящего, но и лишает надежды будущее. — Знаю, — кивнул Римо. — Значит, тебе известен и ответ на твой вопрос. — Да, теперь известен, — согласился Римо. Главный торговец недвижимостью в Лидсе с радостью покажет молодому человеку дома, выставленные на продажу, да вот беда — самый лакомый кусочек, дом на холме, откуда открывается прекрасный вид на город, только что обрел нового хозяина. — Надо же! И кто его купил? — поинтересовался молодой человек. — Некто с севера. Сказал, что нуждается в отдыхе и покое. Правда, выглядит он нормально. Ну и ладно, здоровый так здоровый — раз отваливает за дом наличные. В этот вечер Сашур Кауфперсон чувствовала себя в доме на холме попросту великолепно. Пусть алабамское телевидение с его старомодными ведущими, издающими какие-то нечленораздельные восклицания вселяло в нее отвращение, пусть парень из министерства юстиции, назначенный охранять ее, отказался делить с ней ложе — все равно она была на седьмом небе. Еще немного — и она будет чиста, как стеклышко. С деньгами, паспортом, новым именем она унесется в неведомые края — например, в Швейцарию, где на закодированном счете в банке ее дожидаются несколько сот тысяч долларов. Лежа в постели и слушая, как стрекочут под окном кузнечики, она улыбалась. Она бросила системе вызов и вышла победительницей. Теперь она свободна. И богата. Мечтая о бесчисленных удовольствиях, которые сулит будущее богатой и свободной особе женского пола, она не обратила внимания, как умолкли кузнечики. Еле слышный скрип открываемого окна тоже остался незамеченным. Она поняла, что к ней в спальню проник посторонний, только когда одна сильная рука зажала ей рот, а другая надавила под ключицей в особую точку, обрекая ее на неподвижность. — Убивать само по себе преступление, — раздался шепот. — Но превращать в убийц детей — самое страшное из всех преступлений. Оно карается смертью! Расправившись с ней, убийца перенес тело в ванну, пустил воду и оставил труп мокнуть. Столь же бесшумно, как несколько минут назад, он распахнул окно и затворил его снаружи. Он шел по густой траве, и тень его сливалась с другими ночными тенями. Лишь по замолкающему на мгновение стрекоту кузнечиков можно было проследить путь самого младшего из Мастеров Синанджу — школы, чей возраст исчислялся многими веками. Этот Мастер едва вышел из детского возраста. Травой шуршало счастливое дитя.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Проклятие вождя
Глава 1
Этот древний камень существовал задолго до того, как бледнолицые люди на четырех высоких ногах с железными туловищами и головами вышли по солнечной тропе из большой реки, воду которой нельзя пить. Камень лежал здесь еще до того, как во главе племени встали вожди-жрецы, и до того, как их сменили вожди-воины. Еще до ацтеков, тольтеков и майя. И до рождения племени актатль, которое поклонялось камню как божеству и считало своим и только своим богом. Камень был высотой с вождя, и, если вы не знали, что круг в центре камня был начерчен самими богами, прежде чем первый человек вышел из пасти черепахи, значит, вы не принадлежали к племени актатль. И вас ни за что не допустили бы в святилище божества, не позволили бы и близко подойти к священному камню, чтобы бог не разгневался от прикосновения пальцев непосвященного. Люди называли священный камень «Уктут». Но лишь жрецы знали его истинное имя. Едва только появились бледнолицые люди, как вождь-воин племени актатль призвал пятерых жрецов Уктута в храм — туда вело 142 ступени; мощные стены защищали камень от северного ветра и света. И спросил вождь жрецов, что думают они о прибывших в страну бледнолицых. — Моктезума говорит, что они боги, — сказал один жрец. — Послушать Моктезуму,так и газы, которые он выпускает после пиршества — это дыхание богов, — недовольно заметил вождь. — Моктезума стоит ближе к тропе богов, — укоризненно произнес один из жрецов. — Всем известно, что ацтеки под предводительством Моктезумы лучше служат своим божествам, потому что у них вождь — жрец. — Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее за подготовкой к смерти, — ответил вождь. — И я считаю, что дожди выпадают вне зависимости от того, бросили ли в колодец, который питает Уктут, сердце младенца или нет, что дети будут рождаться, даже если не кидать в тот же колодец женские сердца, и одерживаю я победы не потому, что Уктут регулярно поят кровью, а потому что мои воины всегда занимают позиции на возвышенности и оттуда атакуют врага, который находится внизу. — Неужели тебе никогда не хотелось узнать имя Уктута? Его настоящее имя? Чтобы он мог говорить с тобой так же, как он говорит с нами? — спросил другой жрец. — Для чего? У каждого есть свое название для окружающих вещей. Это всего лишь колыхание воздуха. Я позвал вас сюда не за тем, чтобы сообщить, что после стольких лет решил встать у вас на пути. Да будет так: вы даете людям своих богов, я не отвращаю от вас людей. А теперь я хочу спросить, что вы думаете по поводу пришельцев, цветом кожи напоминающих облако? — Уктут считает, что их сердца должны попасть в воду, которую он пьет, — ответил один из жрецов. — Моктезума считает, что мы должны отдать высоким пришельцам на четырех ногах желтый металл, за которым они охотятся, — заметил другой. А еще один добавил: — Моктезума сказал, что мы должны отдать сердца этих белых людей Уктуту. — Моктезума сказал, что ацтеки отдадут сердца белых вместе с их палками смерти? — поинтересовался вождь. — Или он сказал, что племя актатль само должно взять их сердца? — По его словам, это столь прекрасная жертва, что он с удовольствием уступит ее Уктуту, — ответил жрец. — Тогда пусть великий Моктезума сам забирает их сердца. Он может предложить их Кецалькоатлю, своей покрытой перьями змее. Тут вмешался третий жрец: — Он сказал, что ацтеки хотят оказать актатлям честь — они не станут брать столь богатую жертву себе, а позволят нам отдать ее Уктуту, чтобы наш бог сделался богатым и красным от прекраснейших сердец. — Итак, я говорю, обращаясь к Моктезуме, великому вождю великих ацтеков. Вот послание от самого почтительного из его соседей, вождя племени актатль, властителя леопардов, от того, кто защищает Уктут от северных ветров, покорителя умаев, акоплов и хореков. К Моктезуме обращаюсь я: приветствую тебя, о сосед! Мы ценим твою щедрость и, в свою очередь, приносим дары ацтекам и их великому вождю. Пока вождь говорил, жрецы писали священные знаки, поскольку знали секрет, как нанести письмена на каменную пластинку, чтобы другой человек, увидав письмена, мог угадать в них мысль, даже если создатель пластинки с письменами много лет назад перешел в другой мир. Пять столетий спустя в стране, где практически все умели читать, и в этом не было ничего мистического, археологи занимались своим любимым времяпрепровождением, мечтая о том, как бы пообщаться с представителями умерших культур, которые они изучали. По их словам, они гораздо больше получили бы от получасового разговора с человеком, жившим в ту эпоху, чем от изучения обнаруженных во время раскопок покрытых письменами пластин. Однако если бы они поговорили с рядовым представителем племени актатль, то узнали бы лишь, что знаки на табличках — великая тайна, что вождь жил на возвышенности, а люди — внизу, и что жрецы служили Уктуту, чье настоящее имя знали только они, и только им позволено было это имя произносить. Но камень Уктут продолжал жить. Уже не было ни ацтеков, ни майя, ни инков. Исчезло название «актатль», равно как и названия покоренных ими племен, которые жили в глубине материка. Все забылось, и лишь Уктут в это отдаленное время сумел уцелеть в стране, под названием Соединенные Штаты Америки. А за много веков до этого тысячи людей познали ужас и кровь, когда представители племени актатль взялись приносить королевские жертвы своему каменному божеству. Эти кровавые жертвы брали начало от событий того дня, когда вождь племени актатль попытался избежать открытого боя с испанским завоевателем, который, как он подозревал, был никакой не бог, а просто человек, только с другим цветом кожи. Итак, жрецы чертили знаки, а вождь говорил. Подарок, который он и его народ преподнесут ацтекам, будет исключительное право последних обладать сердцами бледнолицых людей на четырех ногах с металлическими грудью и головой. — Это слишком щедрый дар, — запротестовал один из жрецов, — Уктут станет завидовать Кецакоатлю, верховному божеству ацтеков. — Но вождь сделал ему знак замолчать, и тот оборвал свою речь. Чтобы получить одобрение Уктута, было решено принести небольшую жертву — юную девушку, с упругой грудью из хорошей семьи. Ее одели в королевский наряд из желтых перьев и усадили на камень — как раз над колодцем, где находилась вода, питавшая Уктут. И, если семья с трудом выдавливала из себя слезы и лишь изображала стенания, на то были веские причины, ибо вот уже в течение многих поколений племя актатль покупало рабов или приберегало пленных как раз для подобных церемонии, так что, когда жрецы требовали жертвы у знатных воинов, владельцев крестьян или надсмотрщиков, следивших за строительством дорог, те обычно наряжали своих рабов в красивые одежды и предлагали их Уктуту. Один жрец держал ее за правую лодыжку, другой — за левую, еще двое сжимали ей руки. На эту роль по необходимости выбирали сильных мужчин, потому что те, кто борются за жизнь, обретают недюжинную силу. Кожа девушки была гладкой, у нее были прекрасные зубы, а глаза — иссиня-черные. Пятый жрец одобрительно кивнул членам семьи, которые впоследствии будут вполне довольны собой, но в этот момент стенали так, будто собирались принести в жертву собственную дочь. Нежно и заботливо пятый жрец распустил ее одеяние из перьев — его руки были такими заботливыми, что девушка с надеждой улыбнулась ему. Может, он отпустит ее. Она слышала, как рабы говорили, будто тех, кого приводят к большому камню, порой отпускают. Конечно, такое случалось не часто, а лишь иногда, но она специально сложила в кружок гальку на поросшем травой берегу — в качестве жертвы божествам реки. Они не так сильны, как Уктут, но иногда могут его перехитрить. И когда ее с поля привели в святилище, она просила своих покровителей лишь о том, чтобы они перехитрили Уктута и оставили ей жизнь. И разве улыбка жреца, склонившегося над ней, и его нежные руки не означают, что она слишком юна и слишком хороша собой, чтобы умереть? Она, как и остальные рабы, не знала, что жертвы отсылают назад лишь в случае косоглазия, щербатого рта или шрамов, которые портят внешний вид. Но у этой девчонки не было ни малейшего изъяна, и жрец племени актатль вырвал сердце у нее из груди. И сердце было хорошее — даже изъятое из растерзанной груди, оно продолжало биться в чутких руках, а сама девица испустила отличный вопль — он наверняка разожжет аппетит Уктута. Жрец поднял продолжавшее пульсировать сердце высоко над головой, чтобы все видели, какой прекрасный дар семья принесла на благо всему племени. Та, что выдавала себя за мать, завыла и упала на колени в притворном горе, выражения которого ожидали от нее. Хвалебная песнь наполнила храм под открытым небом, и, прежде чем сердце остановилось, жрец опустил его в колодец, а четверо других жрецов отправили вслед за ним и тело, не забыв снять драгоценное одеяние. Таково было послание вождя племени актатль Моктезуме — с заверениями в доброй воле Уктута. Вождь наблюдал происходящее с явным одобрением, но мысли его были далеко от этой бессмысленной и жестокой церемонии. Еще ребенком он понял, что вовсе не Уктут жаждал жертв, они нужны были народу и жрецам. А поскольку жертвами становились лишь рабы и пленные, жертвоприношения будут продолжаться. В этот день другие мысли занимали его ум, когда он оглядывал свой народ, его дома и поля, простиравшиеся во все стороны на двадцать дней пути — на горных массивах, равнинах и реках. Все это было обречено. Люди обречены. Исчезнут даже слова, которые они говорят. И хотя он знал, что подобное случалось и с другими и еще со многими произойдет в будущем, что такова природа вещей — что-то приходит, а что-то уходит, внутренний голос подсказывал ему, что он не должен этого допустить. Он знал, что пришельцы, появившиеся из воды, которую нельзя пить, заберут все, ибо они желали большего, чем просто желтый металл или рабы. Как донесли его шпионы, они хотели чего-то, что есть в каждом человеке и что существует вечно. «Что-то вроде разума, но не разум», — сказали шпионы. И пришельцы хотели заполучить это для своего бога. А их бог был один, и в то же время их было трое, причем один из них погиб, но в то же время не умер. Вождь попросил шпиона узнать: не примет ли бог бледнолицых в свою компанию четвертого, Уктута, и, когда шпион вернулся со словами, переведенными с чужого языка, вождь понял, что все, чем жили актатль, ацтеки и майя, обречено и скоро уйдет навсегда. Слова были: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим». Их бог не примет крови, еды или вышитых тканей. Ему нужен живой рассудок людей. Не то что Уктут, которого можно обмануть одеянием из желтых перьев и фальшивым плачем женщины, притворяющейся матерью жертвы. Вождь ничего не сказал жрецам, чтобы от страха или от гнева они не наделали глупостей. Это новое было непохоже ни на что, известное племени актатль до сих пор, и ничто, им известное, не могло этому новому противостоять. В тот вечер жертвоприношения вождь объявил, что уединится в своем высокогорном жилище на много дней, но вместо этого переоделся рабом и в сопровождении самого доблестного воина ушел из дворца, прихватив с собой желтого металла. Поначалу воину было трудно обращаться с вождем как с рабом, поскольку с рождения его учили служить вождю и, если понадобится, даже умереть за него, но вождь объяснил, что они должны поменяться ролями, чтобы обеспечить скрытность операции, как однажды использовали для этого лес. Воин был озадачен — странное распоряжение вождя не давало ему покоя, когда ночами они пробирались тайными тропами. Ведь каждый знал, что вождь — это вождь, потому что он вождь. Он вовсе не раб, иначе он был бы рабом. И бледнолицые пришельцы сразу это поймут, потому что вожди — это вожди. И вождь никак не мог растолковать ему того, до чего сам давно додумался, — что различия между людьми придуманы самими же людьми, точно так же, как детские сказки, с той только разницей, что в эти различия люди свято верят. В конце концов вождь сказал воину, что знает волшебное слово, которое заставит бледнолицых поверить, что он раб, а не вождь племени актатль, и воин был удовлетворен. Они шли по ночам, а днем спали, и так двадцать две ночи подряд, пока не миновали город Моктезумы. И однажды утром их глазам предстало страшное зрелище. Мимо них проехал бледнолицый человек, вдвое выше всех остальных, с заросшим волосами лицом и со сверкающим металлом на голове и груди, — у него были две ноги спереди и две сзади. Инстинктивно воин заслонил своего вождя, но вождь вновь предупредил, что с ним следует обращаться, как с рабом и что больше предупреждений не будет. Он просто не сможет предупредить его еще раз. И вышли они из укрытия, и большой бледнолицый ткнул в их сторону копьем без наконечника. И тут вождь заметил вторую голову под цвет туловища, и тогда понял, почему у бледнолицего четыре ноги и он столь высок. Он сидел на каком-то животном. Но разве инки на юге не приучили животных таскать тяжести? А это невиданное, диковинное животное было приучено носить на себе человека. И еще вождь понял, что железной была не голова бледнолицего, а что-то, надетое на нее. Эта мысль подтвердилась, когда они пришли в большой лагерь, и вождь увидел, что у одних на головах было железо, а у других — нет. И еще он увидел, что бледнолицые люди и диковинные звери существовали сами по себе, а не составляли единое целое. Он увидел царицу прибрежного племени — она сидела на высоком стуле рядом с бледнолицым, и вождя с воином подвели к ним. Женщина говорила на языке ацтеков, и она обратилась к воину. Повинуясь приказу, воин назвал свое имя и положение в племени актатль, затем замолчал, ожидая новых вопросов. Перестав спрашивать, женщина обратилась к бледнолицему на другом языке. И вождь запомнил каждый звук, слетевший с ее губ, ибо ему предстояло многому научиться, чтобы спасти свой народ. А потом воин сказал, что поймал раба, сбежавшего из города Моктезумы. Воин вновь умолк, и женщина опять заговорила на странном языке. Она правильно произнесла имя Моктезумы, а вот бледнолицему этого не удалось. Когда он его повторил, у него получилось «Монтесума», причем с неправильным ударением. Воин сказал, что раб ни на что не годен и у него ничего нет, потому что Моктезума и ацтеки бедны. И тогда снова говорила женщина на чужом языке, и говорил бледнолицый, и звучало напряжение в их голосах. И сказала воину женщина, что вовсе ацтеки не бедны, а у Моктезумы есть золотые покои. И ответил воин: «Никакого золота нет. Только никчемные рабы». И когда женщина заговорила вновь, вождь племени актатль, переодетый рабом, достал весь огромный груз золотых слитков, который столько дней нес с собой, и, словно не придавая ему большого значения, принялся отряхивать свои жалкие отрепья, как будто золото было не золото, а обыкновенная пыль. Как он и предполагал, это вызвало великое смятение, и бледнолицые даже попытались золото есть, так и вгрызаясь в него зубами. Тогда вождь, притворившийся рабом, рассмеялся и крикнул: — О, великая царица, почему эти бледнолицые так любят желтую грязь? — Это из города Моктезумы? — спросила она. Вождь поклонился низко, как и положено рабу, и сказал: — Да, из его золотых покоев. Когда она перевела это бледнолицему, тот вскочил на ноги и пустился в пляс, и с этого момента желал говорить только с рабом, а воина приказал казнить за то, что он лгал. И таким образом вождь-раб заставил бледнолицых себе доверять и принять его в свой лагерь, и сделал так, что бледнолицый, которого, как он позже узнал, звали Кортес, начал долгую и трудную осаду города Моктезумы и в конце концов взял его. За долгие месяцы осады вождь, притворившийся рабом, выдавал сведения об ацтеках малыми порциями — так ежедневно из озера вытекает лишь малая толика воды. А сам он тем временем наблюдал и учился. Как и люди его племени, здесь тоже мало кто умел читать, хотя секреты тут хранили не так строго. Он научился новому языку у жреца нового бога. Он узнал, что звук издают не палки, способные убивать, а пули, которые вылетают с большой скоростью из дыр в этих палках. И еще узнал, что существуют более крупные палки, которые стреляют более крупными пулями. Однажды ночью он предпринял попытку научиться ездить на лошади и чуть не разбился насмерть. Металл бледнолицых был прочнее, чем у племени актатль. Их боевые порядки не были так уж безукоризненны, но этого и не требовалось, потому что они могли убивать с тридцати или даже сорока метров из палок, которые назывались «ружья». И письменность их передавала не символы вещей, а звуки, в чем заключалась великая мудрость, и вождь племени актатль это понимал. К людям с более светлой кожей относились лучше, чем с темной, и, как верно сказал шпион, бледнолицые не приносили в дар богам животных или людей, хотя поначалу, увидев статую человека, распятого на кресте, вождь был не вполне в этом уверен. Он видел, как город Моктезумы пал, а его жители были обращены в рабство, и теперь окончательно убедился, что раз более развитые ацтеки покорены, то и его народ обречен. От него не останется даже воспоминаний. Бледнолицые из страны, под названием Европа, были воинами-грабителями, и хотя не было ничего необычного в том, чтобы новые племена заселяли старинные земли, эти бледнолицые вели себя иначе: они не разделяли обычаи живущих здесь людей, а навязывали свои. Но их обычаи были лучше, потому что не требовали бессмысленных жертв. Но он должен был помешать своему народу исчезнуть навсегда. В лагере бледнолицых было много племен, примкнувших к пришельцам в войне против Моктезумы Один из них узнал вождя племени актатль, пошел к женщине Кортеса и сказал. — Это не раб, а вождь племени актатль. И женщина призвала вождя к себе и спросила, почему он пришел под видом раба, ведь как вождю, ему бы оказали радушный прием. — Ты еще не успела сказать об этом Кортесу? — спросил вождь. — Я расскажу обо всем перед рассветом, — ответила царица прибрежного племени. И тогда более прочным и острым ножом бледнолицых вождь перерезал ей горло. Но не взял ее сердца. Когда кровь на руках обсохла, он отправился к Кортесу и рассказал о чем слышал еще в молодости, будто севернее города Моктезумы есть города из чистого золота. И стены там золотые, и потолки. И даже улицы вымощены золотом. Кортес поинтересовался, почему раб не сказал ему этого раньше. — О, великий вождь бледнолицых, твоя женщина спрашивала меня лишь о комнатах, наполненных золотом. А там, в северных городах, никто не держит золото в комнатах. Они делают из него кирпичи и строят из них дома — так много там этого желтого металла. Рассмеявшись радостным смехом, Кортес приказал снарядить экспедицию. В возбуждении сборов смерть переводчицы, пусть даже царицы прибрежного племени, не была воспринята как большая трагедия. К этому времени появилось много переводчиков. Пятнадцать дней вел вождь на север Кортеса и его отряд, а ночью шестнадцатого дня, когда они забрались в горы, бежал. Лишившись проводника, Кортес повернул назад, но еще много столетий спустя его последователи продолжали искать Семь городов Цибола, которые на самом деле существовали лишь в воображении вождя, желавшего увести жадных испанцев подальше от своего народа. Ночью шестнадцатого дня вождь бежал, забрав с собой лошадь, ружье с порохом и пулями, кремень и много-много книг. Месяц спустя он прибыл в главный город племени актатль. Он отсутствовал ровно четыре года. Страной правил теперь новый вождь, и жрецы Уктута, оказавшись в сложном положении, объявили, что один из вождей должен умереть. И тогда новый вождь, сын прежнего вождя, собрал воинов, чтобы принести отца в жертву богам. Однако стоило первому воину приблизиться к нему, как старый вождь достал палку, извергающую огонь, и, ничего не бросив и не метнув, убил нападавшего. Увидев, что события принимают такой оборот, все быстро смекнули что к чему и накинулись на нового вождя, чтобы принести в жертву его, но старый вождь этого не допустил. Он вернулся не для того, чтобы вернуть себе власть, а чтобы сообщить о начинании, которое должен одобрить Уктут. Старый вождь собирался взять пятьдесят женщин, десять юношей и десять девушек и уйти с ними. Но жрецы не хотели его отпускать, потому что это означало существование двух вождей и могло прогневить Уктута. — Сменится всего нескольких поколений, и Уктут перестанет существовать, — заявил старый вождь. — И этот город перестанет существовать. Не будет языка, на котором мы говорим, забудется ритуал, согласно которому жрец приветствуют вождя, вождь — жреца, а простые люди — своих господ. От племени актатль не останется ничего. Его спросили, значит ли это, что в священном видении ему являлся сам бог, и, чтобы им было понятно, он сказал, что об этом поведал ему Уктут. Известие очень обеспокоило жрецов, и они велели каждой семье приготовить по жертве, чтобы Уктут согласился и с ними поговорить. Когда жертвоприношение было закончено, на камне возле колодца было невозможно стоять — он был насквозь пропитан кровью. Кровавые лужи застыли в щелях и трещинах ступеней, ведущих к камню Колодец, питавший Уктут, стал красным от крови, а сам камень распространял вокруг себя нестерпимую вонь. И тогда пришло прозрение. Старый вождь может осуществить свой замысел, но все, кто уйдет с ним, должны стать жрецами Уктута и узнать настоящее имя камня, и, если предсказания вождя верны, дать клятву выполнять обязанности жрецов, чтобы защитить Уктут. И в этой клятве, в недрах цивилизации, обреченной на гибель, на цветущих зеленых холмах между Мексикой и Южной Америкой было заложено семя, которому суждено было прорасти более чем четыре столетия спустя. И росток его питала человеческая кровь, и ничто в этом новом мире, способном отправить человека на Луну, не могло защитить от потомков тех, кто воспринимал светящийся в ночи желтый круг как божество. Старый вождь привел свою новую семью в необитаемую долину, которую присмотрел во время путешествия. Он произвел на свет большое потомство и дал всем домашнее образование. Каждый освоил язык, письмо, счет и другие примитивные знания западного мира. И когда рожденное от него новое поколение достигло взрослого возраста, он разделил своих детей на группы и отправил искать бледнолицых завоевателей, но не для того, чтобы их убивать — ибо к тому времени их было уже несметное количество, но чтобы спариваться с ними, а затем, выбрав лучшего из своих детей, рассказать ему, что он актатль. Даже если у него будут белокурые волосы, все равно он актатль. Ибо вождь понял, что единственный способ для его народа выжить — это подделаться под других, кем бы они ни были. Лишь одно беспокоило его: он не мог заставить их порвать с Уктутом, этим дурацким куском скалы. Потому что, когда он всему их научил, Уктут и его настоящее имя оказалось единственным, что его детям было известно, а ему нет. И они теперь чтили свое божество даже больше, чем раньше. И чем настойчивее вождь повторял, что это всего лишь пустой камень, тем важнее для них становился Уктут — как символ того, чем они были и что должны сохранить в своей будущей жизни. Так что вождь просто перестал об этом говорить. Когда умерла последняя женщина из тех, кого он взял с собой, вождь понял, что остался один. Он похоронил ее согласно обряду, хотя громоздить камни один на другой было трудно, ибо он был стар. Новая деревня была пуста, глиняные таблички, на которых писали слова языка актатль и европейского языка, не использовались вот уже много лет, с тех пор, как ушла последняя группа выучившихся молодых людей. Тем, кто постарше, новый язык и другие предметы давались с трудом, и большинство из них до своей смерти жили с ним, в этой укрытой от посторонних глаз деревне. Но теперь она была пуста, остался лишь старый пес, который едва мог передвигаться и очень долго скулил, когда умер его хозяин, а случилось это много лет назад. — Все кончено, — сказал последний вождь племени актатль. Он попытался уговорить собаку пойти с ним, но ему это не удалось. Тогда он собрал столько пищи, сколько мог унести, и открыл для собаки амбар. Хотя теперь, когда здесь не будет человека, она наверняка станет лакомой добычей для какого-нибудь хищника из джунглей. Вождь направился в сторону главного города племени актатль. Но еще до того, как он ступил на землю племени, он уже знал, что его царства больше нет. Дороги поросли травой, пола стояли невспаханными. В камнях, из которых были выложены наблюдательные башни, выросли деревья. Возможно, где-то в развалинах все еще прячутся друзья его молодости, доживая последние дни. Но никого не было, даже собак не осталось в огромном городе, некогда бывшем столицей империи Актатль. Но вот что странно: он нигде не видел следов пламени, без которого обычно не обходится ни одна осада. — Да, испанцы побывали здесь, — подумал он. — Все золото забрали. Он заметил, что слитки не были вырублены или грубо вырваны; их вынули очень аккуратно. На какое-то мгновение у него промелькнула надежда, что пришедшие ему на смену вожди мудро рассудили увести народ куда-нибудь подальше, хотя сам он был уверен, что ему ни за что не удалось бы уговорить жрецов согласиться на такое. Но когда он подошел к каменному алтарю, то все понял и тогда испустил дикий вопль, вырвавшийся, как казалось, из самых недр его естества. Ступени, ведущие к камню, были усеяны побелевшими костями, образовавшими небольшие холмы, через которые начали уже прорастать молодые побеги. Рядом лежал череп — из его ощерившегося улыбкой рта вылезало маленькое деревцо. Он понял, что произошло. Заслышав о приближении испанцев, все жители поднялись на возвышенное место, пытаясь уберечь то, что по их представлениям, представляло главную ценность для бледнолицых пришельцев. А потом все они убили себя, принеся свою последнюю жертву Уктуту. Скорее всего, они много дней подряд убивали друг друга, пока наконец последний оставшийся в живых не принес в жертву собственную жизнь. Он заметил, что грудные клетки тех, кто лежал ниже, повреждены, а тех, кто повыше, — нет. Очевидно, первые были принесены в жертву в соответствии с ритуалом, но по мере того, как кровавое пиршество продолжалось, убийство стало напоминать возделывание полей — дело, с которым надо покончить как можно скорее и эффективнее. Дальше по лестнице он увидел черепа с зияющими в них дырами, и понял, что его догадка верна. Под конец жрецы начали просто проламывать всем головы. На него навалилась страшная усталость, скорее от нравственных мук, нежели от его собственной телесной немощи. Подняв глаза на покрытый резьбой камень в человечески и рост, вождь произнес: — Уктут, — ибо он не знал тайного имени, — ты даже не глуп, потому что глупы люди, а ты не человек. Ты камень. Камень, специально изготовленный людьми. Ты как голыш, попавшийся на пути плуга. Кусок скалы. Просто камень. Он сел и, отодвинув кости, удивился, насколько они легки, когда высохнут. От усталости он не мог пошевелиться. На четвертый день что-то кольнуло в сердце, и вождь слабой рукой потянулся к груди, чтобы убедиться, что там нет крови. Конечно же, крови не было, и он закрыл глаза, чувствуя себя лучше и желая, чтобы смерть пришла естественным путем. И тут же погрузился в глубокий сон, сознавая, что работа его выполнена на славу. Прошли столетия, и поскольку не было предпринято ничего, чтобы сохранить кости, они разложились на вещества, из которых возникли. Не осталось даже воспоминаний о них, когда тяжелый кран поднял камень в человеческий рост с возвышенного места. Другие камни, украшенные резьбой, распиливали на куски, но этот камень был дороже в неразрезанном виде, хотя и потребовалось целых четыре мула, чтобы протащить его через горы и джунгли, где люди с лицами ацтеков и испанскими именами продали его потом человеку, посулившему хорошую цену. Камень по имени Уктут оказался в большом музее в Нью-Йорке, в западной части Центрального парка, и был ошибочно помещен в зал, представлявший искусство ацтеков. Однажды в музее появился немецкий бизнесмен, который предложил отвести камню отдельное помещение. Богатый промышленник из Детройта сделал щедрое пожертвование музею и, став попечителем этого заведения, бросился выполнять предложение немецкого магната. Этому воспротивился хранитель музея, заявив, что камень — всего-навсего незначительный образчик доацтекского периода и не заслуживает отдельного зала, но вскоре после этого, к своему большому удивлению, был уволен за «грубость и непрофессионализм». Японский архитектор спроектировал для камня новый зал, предусмотрев грубую тяжелую стену, закрывающую его от света, который проникал из широкого окна, расположенного с северной стороны. Архитектор даже разместил в зале фонтан, хотя в вестибюле и без того имелся фонтанчик с питьевой водой. Очевидно, новый попечитель и архитектор знали, что делали, потому что камень собрал множество посетителей со всего мира. Ярый арабский радикал-исламист посетил камень в один день с полковником воздушно-десантных войск Израиля. И похоже, камень оказывал какое-то умиротворяющее воздействие, потому что они не просто хорошо поладили между собой, а даже обнялись на прощание. Впрочем, впоследствии перед соотечественниками оба отрицали этот факт. Но, конечно же, никто не был так очарован этим камнем доацтекской эпохи, как граф Руй Лопес де Гома и Санчес, который приходил сюда каждый день. Однажды октябрьским вечером охранник обнаружил, что кто-то с помощью баллончика написал на камне ярко-зеленой краской: «Джой-172». На следующий день конгрессмен от этого округа был обнаружен в своем кабинете в Вашингтоне мертвым — его развороченная грудная клетка была чуть не до краев заполнена кровью. Сердце было вырвано у него из груди.Глава 2
Его звали Римо, и он не мог поверить своим ушам. — Римо, это Смит. Немедленно возвращайтесь в Фолкрофт! — Кто говорит? — Харольд В. Смит, ваш директор. — Я вас не слышу: слишком шумит море, — сказал Римо, глядя, как тихие, ласковые волны Атлантики набегают на белый песок пляжа в местечке Нэгз-Хед, Южная Каролина. В номере мотеля тоже было тихо, слышалось лишь едва различимое скрипение гусиного пера по пергаменту. Высохший старец азиатской наружности быстро работал пером, хотя казалось, что его пальцы с длинными ногтями остаются неподвижными. Время от времени он останавливался, просматривал написанное — неисчерпаемый источник мудрости, и вновь начинал писать, едва колыхая складки своего золотого утреннего кимоно. — Вы меня слышите? Немедленно возвращайтесь в Фолкрофт! У нас тут земля горит под ногами. — Вы хотите поговорить с Харольдом Смитом? — Я знаю, что это обычная линия, но... — На том конце провода послышались гудки — кто-то прервал разговор. Римо повесил трубку. — Папочка, я скоро вернусь, — сказал он, и Чиун с царственным видом поднял голову от своего манускрипта. — Когда я тебя нашел, ты стоял в дурацкой подобострастной позе или лежал в грязи? — спросил Чиун. Голос был визгливым и звучал то выше, то ниже, словно гигантская лапа скребла по горному склону. — Ни то, ни другое, — ответил Римо. — Я приходил в себя после обморока. И для нашего общества был вполне здоров. И если честно, то я был достаточно здоров по меркам любого общества. Кроме одного. — И тогда, — проговорил Чиун, и перо с немыслимой скоростью заплясало по бумаге, но каждый образ, создаваемый корейцем, был четок и ясен, — тогда Чиун, Мастер Синанджу, увидал белого, распростертого в грязи. Члены его были слабы, глаза слепы, и на голове виднелись странные круги. Но главное, что уловил проникающий сквозь телесную оболочку взгляд Мастера Синанджу, — этот человек был слаб рассудком. Под его уродливым белолицым черепом скрывалась тупая, бесформенная и безжизненная масса. — А я думал, что ты уже уделил мне главу в истории Синанджу, — сказал Римо. — Я решил ее доработать. — Хорошо, что ты пишешь это, потому что теперь я могу с полной уверенностью сказать, что вся история твоей деревни — это ерунда, вымысел и чушь. Помни, я видел деревню Синанджу. В нашей стране канализационная система куда лучше. — Ты предубежден, как все белые или черные, — ответил Чиун и вновь перешел на возвышенный тон. — И сказал тогда Мастер Синанджу этому несчастному: «Вставай, и я исцелю тебя. Ты познаешь свой разум и свои чувства. Ты будешь полной грудью вдыхать свежий воздух. Твое тело наполнится жизненной силой, какую не знал еще ни один белый.» И понял несчастный, что на него снизошла благодать, и сказал: «О, величественный старец, внушающий трепет, почему ты одариваешь столь щедрым даром такое ничтожное существо, как я?» — Лучше выкинь это из головы, — посоветовал Римо. — У меня дела. Я скоро вернусь. В конце лета Нэгз-Хед, Южная Каролина, мало чем отличался от раскаленной духовки. Окна проезжавших машин были наглухо закрыты, пассажиры спасались от жары с помощью кондиционеров. Прохожие, оказавшиеся на улице в этот душный, влажный день, плелись так, словно у них на ногах были пудовые гири. Римо шел быстрой походкой. Он был чуть ниже шести футов ростом, довольно худой. В глаза бросались только широкие запястья. У него были заостренные черты лица и высокие скулы, которые оттеняли темные пронзительные глаза — по признанию некоторых женщин, от его взгляда у них сводило живот. — Послушай, неужели ты не потеешь? — спросил его официант в закусочной, где Римо хотел разменять деньги. — Только когда жарко. — На улице сто пять градусов по Фаренгейту, — не унимался официант. — В таком случае извините, забыл вовремя вспотеть, — ответил Римо. Вообще-то он знал, что потоотделение — это один из способов охладить перегревшееся тело, причем не самый эффективный. А самым эффективным было правильное дыхание, вот только люди не умеют правильно дышать и начинают следить за дыханием только тогда, когда замечают какие-то сбои в дыхательной системе. Правильное дыхание определяет ритм жизни и силу. — Забавно, но я сроду не видел человека, который бы не потел в такую жару. Даже негра, — продолжал официант. — Как тебе это удается? Римо пожал плечами. — Боюсь, ты все равно не поймешь. — Думаешь, я идиот? Ты, мол, такой крутой парень, заявился сюда и считаешь всех идиотами?! — Я так не думал, пока ты не открыл рот. С этими словами Римо отправился к телефонной будке. Сложив перед собой мелочь, он набрал кодовый номер, существовавший на случай чрезвычайных обстоятельств. Номер был доступен, но не очень надежен в точки зрения секретности. Хотя, по крайней мере, по нему всегда можно было оставить информацию для настоящего Харольда В. Смита и попросить его перезвонить. — Извините, — услышал он в трубке отдаленный голос магнитофонной записи, этот номер не работает. Если вам требуется помощь, просим вас подождать — через минуту вам ответит телефонистка. Римо повесил трубку, снова набрал номер и вновь услышал тот же текст. Но на этот раз он решил подождать. Телефонистка говорила бесцветным голосом, лишенным какого бы то ни было акцента — ни гортанных согласных северо-востока, ни приторной сладости юга, ни гнусавого выговора Среднего Запада. Калифорния, решил Римо. Кодовый номер зарегистрирован в Калифорнии. — Я могу вам чем-то помочь? — Да, — ответил Римо и назвал номер, который пытался набрать. — Где вы находитесь? — поинтересовалась телефонистка. — Чилликот, штат Огайо, — соврал Римо. — Почему этот номер не работает? — Потому что, насколько нам известно, он никогда не работал. А вы вовсе не в Чилликоте. — Спасибо, — произнес Римо. — Но мы все же располагаем кое-какой информацией по этому номеру, — и телефонистка продиктовала ему еще один телефон. Это было очень странно, поскольку, если бы это действительно исходило от Смита, он никогда бы не стал оставлять альтернативный номер. И тут Римо понял, что телефонистка разговаривала с ним вовсе не для того, чтобы дать ему информацию, а чтобы выяснить, где он находится. Он повесил трубку. И тут к тротуару подъехала серо-белая полицейская машина с красной мигалкой, и в закусочную с грохотом ворвались два громадных полисмена, держа руки на кобуре. Официант пригнулся. Римо вышел из будки. — Это вы только что звонили из будки? — спросил первый полисмен. Второй встал так, чтобы на Римо были направлены сразу два пистолета. — Нет, — ответил Римо. — Кто же тогда был в будке? — Откуда мне знать? — Это он, — раздался из-за прилавка голос официанта. — Джетро, он нездешний. Лучше присмотрите за ним. Он не потеет. — Я хочу побеседовать с тобой, — снова обратился к Римо полисмен. — Кажется, именно этим вы и занимаетесь, — сказал Римо. — В управлении, — уточнил полисмен. — Я арестован или как? — Просто приглашаешься для беседы. С тобой хотят поговорить. — Этот парень не потеет, — повторил официант, вылезая из-за прилавка. — Заткнись, Люк, — бросил полисмен. — Я очень даже потею, — перебил Римо. — Это клевета. И когда они оказались в полицейском управлении Нэгз-Хед, Римо начал потеть, хотя остальные жаловались, что замерзли. В управлении оказалось двое мужчин, представившихся адвокатами из объединенного комитета Конгресса, занимающегося расследованием злоупотреблений и ЦРУ и ФБР. Это они хотели побеседовать с Римо. Они были одеты в приличные костюмы, но не причесаны. Римо ни в чем не обвиняется, но он набирал номер, который их заинтересовал, сказали они. Этот номер был обнаружен на каком-то финансовом документе ФБР, происхождения никто не мог объяснить. Возможно, Римо сможет что-нибудь сказать по этому поводу. С какой целью он набирал номер, кто дал его Римо, для чего он использовался? — Просто не могу поверить своим ушам. Неужели вы проделали такой путь, чтобы проверить какие-то телефонные счета? — Видите ли, речь идет не просто о телефонном номере. Мы обнаружили, что ЦРУ и ФБР использовали в розыскной работе целые блоки неучтенных номеров. Действующие файлы на американских граждан, которые, казалось, ни к чему не ведут, свободные выходы в компьютерную систему, которые следователи комитета не могут обнаружить, — объяснил один из адвокатов. — Поэтому вы у нас важный свидетель, — сказал другой. — Выходы в эту систему проверяли наши собственные эксперты, и они считают, что она является чрезвычайно разветвленной. Чрезвычайно, — повторил первый адвокат. — Что делает вас очень важным свидетелем, — добавил другой. — Так что облегчи свою участь, дружище, скажи, зачем ты набирал этот номер. Возможно, тогда и мы сможем тебе чем-нибудь помочь. Римо прекратил потеть. Ему было пора уходить: ведь он обещал Чиуну не задерживаться. — Интересно, каким это образом? Тем, что не станете обвинять меня в предумышленном наборе телефонного номера? В заговоре с целью сделать телефонный звонок? В пособничестве и подстрекательстве к разрушению телефонной сети страны? — А как насчет важного свидетеля по делу об убийстве? Важного свидетеля или даже подозреваемого по делу об убийстве конгрессмена, занимавшегося расследованием тайных операций? Как тебе подобная перспектива? — Выходит, меня подозревают в убийстве только из-за того, что я пытался позвонить по телефону? — Потому что ты пытался дозвониться именно по этому номеру, приятель. Повторяю, он значился на неизвестно откуда взявшемся документе ФБР. За последние три месяца, пока шло расследование, только один человек набирал этот номер. Ты. И еще мы знаем, что некий конгрессмен пытался разобраться в компьютерной сети и обнаружить деньги на секретные операции, скрытые в федеральном бюджете. А теперь он убит, и его сердце вынуто из груди. Так что дело не просто в телефонном номере, приятель. — А при чем тут я? — с невинным видом поинтересовался Римо. — Ты знаешь, что мы можем задержать тебя как важного свидетеля, — объяснил второй адвокат. — Как вам будет угодно, — ответил Римо и дал имя и адрес, предусмотренный на случай ареста. Как только это имя и адрес будут направлены в ФБР для проверки на наличие криминального досье — обычная полицейская процедура, служащий ФБР тут же обнаружит в деле отсылочный номер, и в течение двадцати минут компьютеры санатория «Фолкрофт» передадут приказ немедленно освободить Римо, в каком бы месте Соединенных Штатов он ни находился. Все это, уверял его Смит, займет не более двух часов, ну, в крайнем случае, три — если место его задержания находится достаточно далеко. Естественно, что его отпечатки пальцев не будут обнаружены в обширнейших досье ФБР. Ни в списках сотрудников, ни в списках нежелательных элементов, ни среди тех, кто когда-либо подвергался аресту, потому что, согласно установленному порядку, они были уничтожены самим ФБР более десяти лет назад. Там не хранят отпечатки пальцев мертвецов. Так что, когда Римо сказали, что у него есть последний шанс пролить свет на телефонный номер, по которому он звонил из закусочной, или на жуткое убийство конгрессмена, расследовавшего тайную деятельность спецслужб, он ответил, что они сильно заблуждаются. Камера была маленькой, с недавно покрашенными металлическими решетками, установленными в обычном металлическом каркасе, и запиралась на простую защелку. Выглядело все очень внушительно, если не рассматривать это с точки зрения Синанджу. Римо сел на койку, подвешенную к стене, и стал припоминать камеру, в которой оказался больше десяти лет назад. Он ожидал исполнения смертного приговора, когда его пришел исповедать монах. Монах дал Римо пилюлю и велел съесть в тот момент, когда его привяжут к электрическому стулу. Он так и поступил, после чего потерял сознание, а когда очнулся, то заметил ожоги на запястьях и лодыжках. Рядом стояли люди, которые впервые за все это время поверили, что он не виновен в убийстве. И поверили потому, что сами сфабриковали против него дело — в соответствии с четко разработанным планом Харольда В. Смита, директора КЮРЕ. — Никогда не слышал о подобной организации, — сказал тогда Римо, и Смит с кислым лицом заметил, что в противном случае на стране, в которой они живут, можно было бы поставить крест. КЮРЕ создали потому, что обычные государственные службы не могли в полной мере справиться с разгулом противоправных действий, связанных с нарушением конституции. КЮРЕ обеспечивало не предусмотренную законом деятельность, которая только и могла спасти страну. Организации не хватало только одного — карающей руки. И ею должен был стать Римо, несуществующий человек, выполняющий поручения несуществующей организации. Его как бы не было вообще, — поскольку он только что был казнен на электрическом стуле. А отпечатки пальцев мертвецов никого не интересуют. Сначала Римо думал при первой же возможности сбежать, но одно дело следовало за другим, а потом начались тренировки с Чиуном, благодаря которым он действительно стал другим человеком, и с каждым днем в нем оставалось все меньше от парня, некогда казненного на электрическом стуле. И он остался на этой работе. И вот теперь, более десяти лет спустя, он, Римо Вильямс, сидя в камере предварительного заключения одного из южных штатов, ждал, когда компьютеры в санатории «Фолкрофт», нервном центре КЮРЕ, передадут свои неуловимые приказы о его освобождении. Всего каких-нибудь два часа, максимум три. Итак, он ждал. Два часа, три, а потом и все четыре, слушая, кик вода капает в раковину и по камере мечется одинокая муха, время от времени подлетая к вентилятору, едва вращавшему лопастями и сохранявшему воздух неподвижным, жарким и влажным. На скользкой серой краске металлических прутьев от испарений образовывались капли воды, и сидевшийчерез решетку от него алкаш, который издавал столь едкий запах, что мог вызвать коррозию алюминия, принялся рассуждать о жизни. — Ну, хватит, — произнес Римо и положил два пальца левой руки на квадратный металлический замок. Всеми порами кожи он ощутил влажную теплоту скользкой краски. Легким движением, ибо ключом ко всему делу был ритм надавливания, он отодрал краску, повредив тонкий слой ржавчины под ней. Еще небольшое усилие — и дверь закачалась на петлях. Севшая на решетку муха подскочила, словно ужаленная током. Наконец петли хрустнули, и замок открылся с резким звуком — словно кусочек свинца шлепнулся на пачку бумаги для ротапринта. Римо толкнул дверь, и она со скрежетом слетела с петель. — Вот сукин сын, — заорал алкаш, с трудом выговаривая слова. — Делают черт-те как! А мою можешь открыть? Надавив двумя пальцами на замок, Римо открыл и вторую камеру. Алкаш свесил было ноги с кровати, но увидев, что придется сделать по меньшей мере три шага до двери, чтобы сбежать, решил отложить это дело на потом. Он поблагодарил благородного незнакомца и впал в прострацию. Тут в коридор заглянул надзиратель и, увидев, что происходит, захлопнул железную дверь, ведущую наружу. Он как раз пытался ее запереть, когда дверь обрушилась на него, словно с той стороны ее протаранил тяжелый танк. Перешагнув через тюремщика, Римо двинулся дальше, пока не нашел еще одну дверь. Она вела в полицейский участок. Сидевший там детектив в ужасе поднял глаза. — Мне не понравилось, как вы меня разместили, — заявил ему Римо и исчез в очередном коридоре до того, как полицейский сообразил схватиться за пистолет. Там Римо перешел на шаг и спросил у полицейского, заполнявшего протокол, где здесь выход. Когда он выходил из здания, кто-то крикнул: «Побег!» Нэгз-Хед был не из тех городов, где можно затеряться в толпе, поэтому Римо предпочел задние дворы с высокими пальмами, стараясь слиться с зеленью и песчаным ландшафтом, озаренным кроваво-красным послеполуденным солнцем. Тем временем в мотеле Чиун наблюдал, как кремовые пенящиеся буруны Атлантического океана накатывают на бесконечный песчаный пляж, растекаются по песку, а затем отступают назад, чтобы снова вернуться в виде бело-зеленой волны. — Надо бежать, — бросил Римо. — От кого? — удивленно спросил Чиун. — От местной полиции. Нам надо возвращаться в Фолкрофт. — Бежать от полиции? Но разве она не подчиняется императору Смиту? — Не вполне так. Все гораздо сложнее. — В таком случае чем же он управляет? — Нашей организацией. — Выходит, организация не имеет влияния на полицию? — И да, и нет. По крайней мере, сейчас — нет. Боюсь, он в беде. — Он напоминает мне самаркандского эмира, который так боялся проявить слабость, что не доверял даже собственному наемному убийце, который, конечно же, был Мастером Синанджу. Когда судьба отвернулась от эмира, Мастер был бессилен ему помочь. Точно так же происходит с императором Смитом. Мы сделали все, что могли, и больше ничем не можем ему помочь. — Но он попал в беду! — Это потому, что недостаточно доверял тебе. И мы больше за это никакой ответственности не несем. Ты сделал все, что в твоих силах для этого глупца, и теперь должен предложить свой талант тому, кто в состоянии его оценить. Я всегда считал, что использовать учение Синанджу для службы этому человеку было пустой тратой сил. — Папочка, есть вещи, которые ты не можешь мне объяснить, — задумчиво произнес Римо, — но есть и то, чего я не могу объяснить тебе. — Это потому что ты ограниченный человек, Римо. Но я-то не глуп. Римо кинул взгляд на огромные лакированные сундуки. — У нас нет времени на долгие сборы, так что придется забрать их чуть позже. — Я не собираюсь жертвовать моими скромными пожитками, чтобы очертя голову бросаться на помощь недостойному императору, который не доверял Дому Синанджу. — Извини, — сказал Римо. — Тогда мне придется уйти одному. — Неужели ты покинешь кроткого, скромного старичка, смиренно доживающего свои последние годы? — Какое смиренно? Какие последние годы? Какой кроткий старичок? Ты — самый опасный наемный убийца в мире! — Я гарантирую честную службу за честное и адекватное вознаграждение. — Прощай, — сказал Римо. — Увидимся позже. Чиун отвернулся.Глава 3
Зная, что на всех дорогах будут установлены полицейские посты и по всему штату будет объявлен розыск, Римо решил выбраться из Южной Каролины на проезжавшем мимо трейлере. Он расположился между телевизорами фирмы «Кромаколор» и саморазмораживающимися холодильниками — в кузове трейлера было темно, как в пещере. Из кабины трейлера не долетало ни звука, и водитель с напарником тоже не слышали, как к ним подсел непрошеный пассажир. Когда Римо выберется из штата, на него вряд ли кто-нибудь, обратит внимание. К большому сожалению, скрывающихся преступников в наши дни могут поймать лишь в том случае, если они расскажут кому-нибудь о своем прошлом или будут взяты с поличным при совершении очередного тяжкого преступления, и их «пальчики» будут обнаружены в вашингтонских досье ФБР. Так что стоит ему оказаться в Северной Каролине, и все будет хорошо. Римо слушал, как коробки со всевозможным оборудованием трутся о стягивающие их металлические крепления. С организацией, должно быть, совсем плохо, если его не могут вытащить даже из обычной тюремной камеры. А этот безумный телефонный звонок ему в мотель по открытой линии! Голос, без сомнения, принадлежал Смитти, который никогда не пошел бы на такое, будь у него другой выход. А может и хорошо, что организация разваливается. Что ей удалось сделать? Временно замедлить перераспределение голосов между партиями? Но оно все равно так или иначе произойдет. Может, действительно, историю невозможно изменить? Как любит повторять Чиун: «Это величайшая сила — знать, чего ты не можешь». Наконец трейлер остановился, и Римо услышал, как шоферы обсуждают проблему, где бы перекусить. Тогда он незаметно выскользнул из трейлера и оказался на окраине большого города. Был поздний вечер, и резкий запах жирного жареного мяса был так силен, словно его выпустили из флакона с аэрозолем. Римо находился возле большой столовой, от которой как раз отъезжало такси. На дверце машины красовалась надпись: «Рэли, Северная Каролина». — В аэропорт, — скомандовал Римо, и через двадцать минут был уже в аэропорту, а еще через час — на борту самолета, выполняющего рейс в Нью-Йорк. Там, в Ла-Гардии, Римо взял такси и в три часа утра уже подъезжал к высоким каменным стенам санатория «Фолкрофт» в Рае, Нью-Йорк. В предрассветном сумраке односторонние окна директорского кабинета, выходящие на Лонг-Айлендский пролив, производили впечатление огромных пустынных площадей. Там горел свет. Въезд на территорию не охранялся. Вход в главное здание был открыт. В несколько прыжков преодолев темный лестничный пролет, Римо прошел по коридору и оказался перед массивной деревянной дверью. Даже в темноте он различил солидную надпись, сделанную золотыми буквами: «Доктор Харольд В. Смит, директор». Дверь была не заперта. За ней находилось помещение с большим количеством столов — днем там работали секретари и референты Смита. Из кабинета Смита доносился знакомый высокий голосок, который обещал всемерную поддержку в эти трудные для организации времена и возносил хвалы императору Смиту за мудрость, смелость и щедрость. И еще обещал устроить кровавую баню его врагам. Это был Чиун. — Как тебе удалось так быстро сюда добраться? — спросил Римо по-корейски. Пальцы Чиуна с длинными ногтями замерли посередине выразительного жеста. Смит сидел за большим, хорошо отполированным столом; его бесстрастное лицо было чисто выбрито. На нем был темный костюм-тройка, новый галстук и безупречная белая рубашка. Три часа ночи. У этого человека крупные неприятности, а он выглядит так, будто всего лишь решил сделать перерыв в работе, чтобы выпить чашечку кофе в офисе на Уолл-стрит. Наверное, в детстве он был единственным ребенком, научившимся проситься на горшок уже в первую неделю жизни. Римо не мог припомнить случая, чтобы складка на брюках Смита не была бы аккуратно отутюжена. — Неважно, как я сюда попал. Просто я должен спасти тебя от этого идиота-императора и оградить от его неприятностей, — так же по-корейски ответил Чиун. — А как же твои чемоданы? — Я гораздо больше вложил в тебя. Десять лет тяжелейшего труда — и хотя бы на грош отдачи за тот величайший дар, который я вручил тебе. Я не могу позволить тебе вот так просто уйти, унося мои капиталовложения. — Если мне будет позволено вмешаться, — перебил их Смит, — то должен буду заметить, что нам предстоит обсудить важные дела. А я не понимаю по-корейски. — На самом деле Римо тоже не все понимает, — по-английски заметил Чиун. — Нам просто надо обсудить некоторые вопросы, чтобы выработать план действий, как лучше вам служить. — Спасибо, — поблагодарил Смит. — Римо, боюсь, у меня для вас неприятные новости. Мы не просто в беде. К сожалению, мне придется... — Приостановить деятельность по многим направлениям, — договорил за него Римо. — Дай ему закончить, — прорычал Чиун. — Приостановить деятельность по многим направлениям, — сказал Смит. — Вот видишь, — обратился Чиун к Римо. — Теперь ты все знаешь. — Мы фактически бездействуем, — продолжал Смит. — Конечно, мы прекрасно могли бы пережить это никчемное расследование деятельности ЦРУ и ФБР, к которым мы подключили наши компьютеры, о чем они даже не догадывались. Но после этого злодейского убийства конгрессмена следователи принялись всюду совать свой нос и случайно наткнулись на несколько наших линий. Тогда я позвонил вам — в открытую, рассчитывая, что вы не станете прибегать к специальным телефонным номерам. — А я прибегнул. — Слава Богу, что вы не попались. — А я и попался. — Убили кого-нибудь? — Естественно, — вмешался Чиун. — Нет, — сказал Римо. — Отлично, — произнес Смит. — Чего ж хорошего, — заметил Чиун. — Он безобиден, как монах. Но мы ждем лишь вашего слова, чтобы утопить в крови ваших врагов. — Боюсь, что обычное физическое устранение кого бы то ни было здесь не поможет. По крайней мере, это не ослабит давления на нас. Вы должны выяснить, кто или что убило этого конгрессмена, а потом рассказать правду миру. Заставить его — или их признаться. Или сделать так, чтобы они были осуждены. Только это способно отвлечь внимание от нашей организации. — У вас есть какие-либо версии? — Нет, — ответил Смит. — У конгрессмена вырвали сердце. И следователям так и не удалось его найти. — Просто взяли и вырвали сердце? Рукой? — Не совсем так, насколько мы можем судить. Похоже, убийца пользовался каким-то примитивным ножом. — А сердца и след простыл? — Как сквозь землю провалилось. — Похоже на ссору любовников, — заметил Римо. — У этого человека не было связи на стороне. Он был женат, — скачал Смит, подумав о своей семейной жизни, которая длилась вот уже тридцать лет. — Нормальный, счастливый брак, который все длится и длится. — Словно все капает и капает вода, — добавил Чиун. — Да, что-то в этом роде, — согласился Смит. — В моей жизни когда-то тоже было такое, — сказал Чиун. — Но однажды она поскользнулась на камнях в бухте с сильным течением и утонула. Так что, как видите, если иметь терпение, все всегда кончается хорошо. — Так или иначе, — продолжал Смит, — конгрессмен чист. У него были лишь политические противники. Считалось, что у него надежная охрана. Человек, приставленный к нему министерством юстиции после начала расследования, дежурил за дверью его кабинета всю ночь. Подозрение закралось к нему в пять часов утра, и когда он вошел в кабинет, то увидел конгрессмена, распростертого на столе. Рубашка был расстегнута, и сердце вынуто из груди. Все артерии и вены были разорваны. Вытекло невероятное количество крови. — Дилетанты, — презрительно бросил Чиун. — Большое количество крови — первый признак. — Так что вам надо быть крайне осторожными, — сказал Смит. — ФБР и ЦРУ не меньше нашего хотят найти убийцу. Проблема лишь в том, что они думают на нас, некую секретную организацию, о которой им ничего не известно. Если они заподозрят, что вы работаете на нашу организацию, то могут вас арестовать. — Я буду осторожен, — сказал Римо. — Хочу закрыть на некоторое время санаторий. Из компьютеров уже стерли всю информацию, большинство сотрудников уволены. Через несколько дней от нас не останется и следа. А дальше — дело за вами. — Хорошо, — подытожил Римо. — И даже больше, чем хорошо, — поддержал Чиун. — Мы выясним, в чем дело, и устраним нависшую над вами угрозу. — Только не надо устранять, — попросил Смит, прочистив горло. — Выясните, в чем дело, и сделайте так, чтобы преступники были публично разоблачены. И постарайтесь обойтись без убийств. — Конечно-конечно, — поспешил заверить его Чиун. — Ваша мудрость превосходит скромные способности обыкновенного наемного убийцы. Вы истинный император, самый великий на земле. Когда они вышли из здания и оказались на улице, где все еще царила прохладная ночь и с Лонг-Айлендского пролива долетал соленый ветерок, Чиун сказал Римо по-корейски: — Я всегда говорил, что Смит — сумасшедший, и сегодня он снова это доказал. — Состоявшийся разговор напомнил ему историю о царе, который, сойдя с ума, попросил своего наемного убийцу вычистить конюшни. — Тому императору был нужен чистильщик конюшен, а что нужно этому, я даже и понять не могу. — Он хочет, чтобы кого-нибудь приговорили, — объяснил Римо. — А-а. Значит, ему нужен представитель правосудия — прокурор или адвокат. А по мне уж лучше чистить конюшни. — Не вполне так. Мы должны найти убийцу и передать улики какому-нибудь прокурору. — Как делают полицейские и детективы? — Вроде того. — Понятно, — сказал Чиун. — Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. К тому же мы даже точно не знаем, что должны сделать с этим чем-то или кем-то, которого найдем, зато знаем, что если этого не сделаем, император Смит будет страдать. — Лично я знаю, что делаю, — успокоил его Римо. — Не волнуйся. — Волноваться? Мне? — удивился Мастер Синанджу. — Чтобы начать волноваться, сначала надо унять смех. Вы, белые, такие смешные.Глава 4
Миссис Рамона Харви Делфин изучала план мероприятий в связи с празднованием двухсотлетия образования США, и вдруг на черновик под названием «Парад возле памятника Колумбу» упало желтое перо. Она подняла глаза. Миссис Делфин была дородной дамой, чье лицо и тело поддерживались в форме, благодаря дорогим кремам и умелым рукам, так что, когда она улыбалась, маленькие морщинки, казалось, выходили из укрытия. На этот раз она улыбнулась очень широко: появление этих людей удивило ее, и к тому же выглядели они довольно нелепо. — Какого черта вы нарядились в эти перья? — поинтересовалась она со смехом. Одно лицо показалось ей знакомым, и принадлежало оно довольно бездарному юнцу, которому каким-то образом удалось встать во главе целого издательства. Должно быть, она встречала его на каком-то банкете или где-то еще. Остальные были незнакомцами, и она не очень понимала, почему дворецкий впустил их в ее квартиру на Пятой авеню, предварительно не доложив об их приходе. В наши дни на улицах Нью-Йорка творится столько безобразий, что ни в коем случае нельзя пускать в дом незнакомых людей. Ей казалось, что она вполне отчетливо донесла до дворецкого эту мысль. — У нас уже есть группа индейцев для парада, — сказала миссис Делфин. Мужчины хранили молчание. Одеяния из желтых перьев доходили им до колен и не имели застежек, обнажая голую грудь и белые набедренные повязки гостей. — Я говорю, у нас уже есть чудный танцевальный ансамбль индейцев-могавков. К тому же вы одеты не как североамериканские индейцы. Ваш наряд скорее напоминает что-то южноамериканское. Если хотите, наряд ацтеков. — Вовсе не ацтеков, — сказал человек, стоявший дальше всех от нее. В руке он держал нечто, напоминающее фаллический символ, вытесанный из светлого камня. Остальные четверо расположились по обе стороны от него, как бы встав в колонну по двое. — К сожалению, майя нам тоже не нужны. — Мы не майя. — Кстати, внешне вы вовсе не похожи на индейцев, — произнесла миссис Делфин, теперь уже выдавливая из себя улыбку, и принялась крутить в руках жемчужное ожерелье, украшавшее ее затянутую в черное, пышную грудь. Жемчужины в ее ладонях сразу сделались скользкими от пота. — В наших жилах течет индейская кровь, — сказал мужчина с заостренным камнем. — Это очень мило, — откликнулась миссис Делфин. — Полагаю, красотой свой Америка обязана именно тому что столько народностей внесли свой вклад в ее развитие. Но, видите ли, инки не принадлежали к их числу. — Мы не инки. Мы из племени актатль. — Никогда не слышала о таком. — Потому что вы не дали нам выжить. По крайнее мере, в нашем первозданном виде. Поэтому мы приняли ваш облик, ваши волосы, ваши глаза. Но тем не менее мы все равно представляем племя актатль. Мы всегда хотели лишь одного — выжить, но вы не хотели нам этого позволить. По крайней мере, в нашем традиционном обличье. А теперь вы надругались над тем, что было у нас самого ценного и дорогого, — над камнем наших предков, питающим жизненной силой наши сердца, над тем, что является главной вдохновляющей силой нашего существования. Камень этот настолько священен, что вы не можете знать его настоящего имени, называя его Уктут. — Что ж, прошу извинить меня за какие-то невольные действия, которые нанесли вам ущерб. Уверена, что мы сможем его как-то вам компенсировать. — Вам придется это сделать. Двое незваных гостей в накидках из перьев схватили миссис Делфин за запястья, и она сказала, что вовсе не обязательно применять силу. Когда же двое других ухватили ее за лодыжки, у нее промелькнула совсем другая мысль. — Что ж, если вы хотите изнасиловать меня в извращенной форме, я не могу вас остановить. Но тогда хотя бы пойдемте в спальню. Однако они водрузили ее массивную тушу на стол, и тот, кто держал заостренный камень, затянул монотонную песню на незнакомом ей языке. Она попыталась высвободить руку, но ее еще сильнее прижали к столу. Попыталась брыкаться, но не смогла поднять ногу достаточно высоко, чтобы нанести хороший удар. В ноздри ударил острый запах страха и возбуждения — словно мочу смешали с затхлыми духами. У парня, сжимавшего ее правое запястье, были широко раскрытые, наивные глаза — точно такие же были у ее первого мужа в момент оргазма. Его покрытый потом лоб блестел в свете хрустальной люстры под потолком. Небольшая, вырезанная из камня копия египетской пирамиды, которую она использовала в качестве пресс-папье, больно давила ей в бедро, но она не могла даже отодвинуться. Двое, что держали ее за ноги, свободными руками надавили ей на живот. Она посмотрела на люстру, и, как ни странно, подумала о том, что ее давно не протирали. И ту, которая висит в главном зале, наверное, тоже. Больше она ни о чем думать не могла. Вдруг двое, державшие ее за руки, одновременно схватились за ворот ее черного платья и одним движением разорвали его. Нитка жемчуга тоже порвалась, и жемчужины рассыпались по столу и по паркетному полу. Затем один из мужчин расстегнул на ней лифчик. — Кстати, об извращенцах, — проговорила миссис Делфин. — Вы что? Не можете возбудиться без этих перьев? Тогда человек с фаллическим символом занес свое орудие у нее над головой, и полуобнаженной миссис Делфин показалось, что камень опускается очень медленно. Но вот он уже протаранил ей грудь. Не разрезал, а именно протаранил. Словно в грудь ей ударил пневматический молот, который продолжал неуклонно двигаться вперед. И тут она отчетливо увидела, как камень медленно проникает в ее тело. У нее возникло ощущение, что какой-то механизм вынимает из нее внутренности и вдавливает плечи в живот. Тогда она издала крик, вой, получившийся приглушенным из-за недостатка кислорода, и заметила широкую улыбку на лице злодея, вращавшего камень у нее в груди. — Еще, — произнес он. — Покричи еще. И вот люстры уже не имели никакого значения — они просто ушли, исчезли в длинном туннеле, сначала сером, затем черном, — и скоро ей было вовсе не о чем беспокоиться. Человек с каменным ножом увидел, как лицо ее становится спокойным, почти восковым, и понял, что криков в честь Уктута больше не будет. Тогда он стал работать быстрее, разрывая последние оставшиеся артерии, и наконец одним движением вырвал сердце из грудной клетки и поднял его, все еще продолжающее пульсировать и истекать кровью у него руке. Больше не было необходимости держать женщину, и двое, что сжимали ей запястья, полезли под свои одеяния, где на кожаных ремнях были закреплены глиняные чаши. Отцепив чаши, они принялись ждать, когда яростно бившееся сердце содрогнется в последний раз и замрет. Человек с каменным ножом осторожно опустил окровавленный сгусток мышц в одну из чаш. Вторая чаша оказалась крышкой, которая закрылась с тихим щелчком. Мужчины, державшие жертву за ноги, перевернули безжизненное тело на живот. А человек, вырвавший сердце, оставил отпечатанный на машинке лист, аккуратно смоченный по краям кровью миссис Делфин. Римо узнал об убийстве, как только они с Чиуном вошли в здание аэропорта Даллеса под Вашингтоном. По словам Римо, они прибыли сюда для того, чтобы обследовать «место преступления», где был убит конгрессмен. — Какого преступления? — удивился Чиун. — Смит ничего не говорил ни о грабеже, ни об обмане, или, что того хуже, о невыплате труженику вознаграждения за честный труд. — Убийство, — ответил ему Римо, — вот преступление. — Разве за него не заплатили? — Это убийство было преступлением, — повторил Римо. — В таком случае, любой руководитель любой страны — преступник. Нет, это невозможно. Императоры не могут быть преступниками, потому что именно они сочиняют законы. Преступники те, кто отказываются повиноваться императору. — Убийство противоречит законам нашей страны, — объяснил Римо. Чиун на мгновение задумался, а потом покачал головой. — Это невозможно. В таком случае выходит, что мы преступники, но на самом деле это не так. Преступник — это человек, лишенный свойственных нам твердых принципов. — Все не так просто. Поверь мне, все гораздо сложнее. — Верю, — ответил Чиун и, обратившись к сидевшему через проход от него банкиру из Димойна, сказал, что американский образ жизни удивительно загадочен и непостижим, но если он служит на благо Америки, то ему, Чиуну, грех жаловаться. Разговор происходил в самолете. А в аэропорту до слуха Римо донеслись новости из транзистора, и он расслышал сообщение об аналогичном убийстве. В утреннем выпуске «Вашингтон Стар» была опубликована следующая заметка: Информационное сообщение Нью-Йорк (АПИ). Сегодня в фешенебельном особняке был обнаружен труп богатой вдовы, убитой тем же способом, что и конгрессмен, проводивший расследование деятельности ЦРУ и ФБР. Труп миссис Рамоны X. Делфин, 51 год, был найден дворецким. Тело лежало на письменном столе, сердце было вырвано из груди. Римо заплатил за газету, но вернул ее в киоск. — Итак, — сказал Чиун, — жду твоих ценных указаний, чтобы отправиться на поиски неизвестно кого, затем сделать с ним неизвестно что. Короче, пойти туда, где он может есть, а может нет, но когда-то был. — Я передумал, — ответил Римо, явно смущенный. — Как ты мог это сделать, если это делается тем, чего у тебя отродясь не бывало? — язвительно поинтересовался Чиун. — Мы едем в Нью-Йорк. — Я люблю Нью-Йорк, — сказал Чиун. — Там есть кое-какие рестораны, кухня которых не является для меня иностранной. Конечно, корейские рестораны там не самые лучшие, но тем не менее вполне приличные, если учесть, как далеко они находятся от цивилизации. Полет до Нью-Йорка занял меньше часа. Чтобы добраться до места на такси, им понадобилось в два раза больше времени. Чиун не ног не заметить, что за последние несколько часов они побывали уже в четырех городах, и, мол, не попробовать ли им еще и Такому. Он еще никогда не бывал в Такоме. На что Римо ответил, что Чиун может вернуться назад, присмотреть за своими сундуками, если он так хочет. А Чиун сказал, что нет ничего интереснее, как посмотреть, что Римо станет делать дальше. Может, ему захочется почистить конюшни. Перед входом в особняк миссис Делфин стоял полисмен. Римо с солидным видом прошел мимо него, а Чиун остановился поболтать и спросил полицейского, зачем он здесь стоит. Полицейский ответил, что здесь прошлой ночью произошло убийство. Тогда Чиун поинтересовался, почему полицейский встал здесь сейчас, когда это надо было бы сделать вчера. Он не стал дожидаться ответа. Как раз в этот момент перед Римо открылась дверь, но путь ему преградил худой человек в белом пиджаке и темных брюках. Чиун пробормотал по-корейски, что очень глупо пользоваться дверью, в которую не пускают, когда окна второго этажа всегда доступны. Но, добавил он, обычно люди, которые пользуются окнами, знают, что именно они хотят найти. — Семья не принимает посетителей, — заявил дворецкий. — Я не совсем посетитель, — проговорил Римо, обходя дворецкого сбоку. Тот повернулся, желая остановить Римо, и тогда с другой стороны от него проскользнул Чиун. — Где произошло убийство? — спросил Римо. — Я вынужден попросить вас покинуть помещение, — произнес дворецкий. — Одна минута, и мы уйдем. Успокойтесь, — сказал Римо. — Мисс Делфин находится в подавленном состоянии — она скорбит из-за смерти матери. Вы должны уйти. Тут в зал вошла девушка, ее печальные голубые глаза смотрели куда-то в пустоту. На девушке были белые шорты и белая блузка, обутые в кроссовки ноги, казалось, едва передвигаются. В правой руке у нее безжизненно повисла теннисная ракетка. У девушки были соломенные волосы и загорелая, нежно-золотистая кожа. — Просто не могу в это поверить, — тихо проговорила она. — Не могу поверить. — Мне очень жаль, что такое случилось с вашей матерью, — сказал Римо. — Ведь она была вашей матерью, не так ли? — Кто? — переспросила девушка, останавливаясь под огромной люстрой, которая выглядела как перевернутый вниз головой стеклянный куст. — Эта несчастная. Женщина, которую убили. — Ах, мама! Да, она умерла. Просто не могу в это поверить. — Я пришел, чтобы помочь, — сказал Римо. — Просто не могу в это поверить, — повторила девушка. — Шесть-четыре, шесть-два, шесть-ноль. Четыре раза я запорола подачу. Со мной никогда такого не случалось. — Так вы о теннисе? — воскликнул Римо. — Вы огорчены из-за того, что проиграли партию в теннис? — Проиграла? Да это был настоящий разгром. Меня зовут Бобби Делфин. Чем могу быть полезна? — Боюсь, вы оказались втянутой в настолько ужасную историю, что и представить себе не можете. Я пришел в связи с убийством вашей матери и хочу вам помочь. — О маме позаботятся. Она уже в морге. И похоронами уже занимаются. Шесть-четыре, шесть-два, шесть-ноль. И четыре запоротые подачи. Четыре! Вы можете себе это представить? — Мисс Делфин, — мрачно произнес Римо. — Убита ваша мать. Боюсь, полиция ничего не сможет сделать, а вот я смогу. — Что вы имеете в виду? — спросила девушка. В ней было какое-то дерзкое обаяние и такое милое личико, словно художник-мультипликатор специально нарисовал ее для рекламы зубной пасты. «Симпатичная», — подумал Римо. «Белая», — подумал Чиун. — Убийство вашей матери, — сказал Римо. — У нее больше нет проблем, а вот у меня есть. Оставьте меня в покое. Надо же, четыре двойные подачи! — Она покачала головой и отвернулась, но тут заговорил Чиун. — Я могу научить тебя никогда не совершать повторных ошибок, — сказал он девушке, бросив на Римо презрительный взгляд. Ибо как он любил повторять: «Говорить правду дураку — значит, быть дважды дураком». — Неправильных двойных подач, — поправила Бобби Делфин. — Да, верно. — Вы даже не знаете, как это называется. — Я же не сказал, что буду учить тебя говорить об игре. Я буду учить тебя играть. Все спортивные игры одинаковы. — Теннис не похож на другие игры. — Он такой же, как все другие. И выигравшим оказывается тот, кто не дает невежеству победить себя. — У меня было двадцать восемь профессиональных инструкторов, и мне не нужна жалкая философия какого-то азиата, — заявила Бобби. — Ага, этот инструмент должен по чему-то ударять, — заметил Чиун, указывая на ракетку. — Выставьте этих двоих за дверь, — обратилась Бобби к дворецкому. Тут в мерцающем свете люстры мелькнули длинные пальцы Чиуна. В мгновение ока ракетка оказалась в его руках, а ошарашенная Бобби осталась стоять, открыв рот. Чиун едва заметно взмахнул ракеткой, а затем, легко подпрыгнув, сбил с люстры хрустальные подвески, словно урожай сверкающих ягод. В ту же секунду он был уже на земле, и хрусталинки посыпались в его раскрытую ладонь. А потом резким взмахом ракетки он, один за другим, отправил подвески в дальний конец зала, где стояло большое кресло. Семь хрусталинок проделали в парчовой спинке дырку с кофейную чашку величиной. Из дырки торчал белый пух. — Вы ведь даже не переносили центра тяжести, не делали замаха, — восхищенно произнесла Бобби. — Я пришел помочь, — сказал Римо. — Заткнись, — ответила девушка. — Пойду достану подвески, — сказал дворецкий. — Заткнись, — последовал ответ. — Забудь обо всем, чему тебя учили, — сказал Чиун. Ведь ты бьешь не ногами, а вот этим инструментом. Я берусь всему тебя научить, но прежде ты должна помочь мне. — Говори как. — Делай так, как велит мой ученик. — А что ему нужно? — Не могу тебе объяснить. Мне кажется, он и сам не знает, чего хочет. Первым делом Римо обследовал кабинет миссис Делфин. Чиун наблюдал за ним, а Бобби сидела в кресле и от скуки барабанила пальцами по столу. — Значит, здесь была убита твоя мать? — спросил Римо. — Да, здесь, — и Бобби фыркнула, надув щечки. — Полицейские говорят, что здесь ничего нельзя трогать. Кровь на письменном столе и на полу уже высохла. Вдруг Римо заметил какой-то окровавленный предмет с острой верхушкой и взял его в руки, повредив запекшуюся коричневатую пленку. Пресс-папье в форме пирамиды. Его края глубоко отпечатались на столе из твердого дерева. Очевидно, кто-то сильно оперся об него. Или кто-то на нем лежал. Затем Римо заметил в чернильнице желтое перо. Комната была выдержана в строгих тонах — коричневое полированное дерево, темные рамы, темная обивка, но это перо было ярко-желтым. Римо поднял его и заметил, что у него нет острия. — До убийства твоей матери это перо было здесь? — спросил Римо. — Не знаю. Это ведь ее кабинет. Я никогда сюда не входила. — И она, махнув ракеткой, посмотрела на Чиуна. — Потом, — произнес он. — А теперь я хочу поговорить с полицейскими и взглянуть на тело, — сказал Римо. Лейтенант из отдела по расследованию убийств встретил скорбящую дочь Бобби Делфин и двух ее друзей в городском морге, который напоминал огромную больничную палату в белых тонах с большими стальными ящиками, установленными в ряд с одной стороны. — Послушайте, — сказал лейтенант — в углу его губ прилипла незажженная и растрепанная сигара, — из-за вас я нарушил все свои планы. Но я тоже нуждаюсь в помощи. Надеюсь, мисс, вы уже в состоянии ответить на некоторые вопросы. Бобби взглянула на Римо. Он кивнул. — Мы не думаем, что убийство совершено по личным мотивам, но все же, мисс Делфин, не можете ли вы назвать кого-нибудь, кто имел зуб на вашу мать? Кто мог желать ее смерти? — спросил лейтенант. — Да любой, кто ее близко знал, — ответила Бобби и снова изобразила рукой движение ракетки. «Потом», — сделал ей знак Чиун. — Включая и вас? — Нет. Я же говорю: кто близко ее знал. Что полностью исключает меня и пять ее мужей. — Значит, она была человеком холодным? — Только с родственниками. С остальными она держалась враждебно и заносчиво. — А не занималась ли ваша мать какой-либо рискованной деятельностью? — Назовите любые шесть вариантов. Она была членом многих организации и заседала в таком количестве комитетов, что тому убитому конгрессмену и не снилось. — Мы уже нашли человека, который работал с ней в одном из таких комитетов. В комитете по сохранению музейных ценностей. Это вам о чем-нибудь говорит? — Нет, — ответила Бобби, и Чиуну вновь пришлось сделать ей знак, что теннис придется отложить на потом. — Как на ваш взгляд, у вас хватит выдержки взглянуть на останки? Завтра будет произведено вскрытие. — А мне сказали, что у нее вырвали сердце. Какой же смысл тогда проводить вскрытие? — удивилась Бобби. — Ведь она скорее всего умерла из-за этого. — Было совершено убийство. Таков порядок. Лейтенант выдвинул стальной ящик, который снаружи походил на ящик картотеки. Белая простыня в коричневых пятнах покрывала что-то, состоявшее из возвышенностей и углублений, словно предгорья Вайоминга в миниатюре. — А теперь возьмите себя в руки, — и с этими словами лейтенант откинул простыню. Лицо миссис Делфин представляло собой замороженный, воскового цвета, искаженный кусок плоти. Рот был приоткрыт, и морщины, успешно скрытые при жизни, теперь выступили наружу, испещрив все лицо. Дряблые груди обвисли, словно растаявший зефир в целлофановых пакетах. А там, где когда-то была грудная клетка, теперь зияла темная дыра с запекшейся кровью по краям. — Мы считаем, что убийцы использовали какой-то примитивный нож и клещи, объяснил детектив. — Тщательный анализ дал те же результаты, что и по делу об убийстве конгрессмена. Большую помощь в расследовании оказало ФБР. Они даже пригласили кардиологов и хирургов. — Что такое клещи? — тихо поинтересовался Чиун. — Это такая штука, с помощью которых тянут, что-то вроде щипцов, — ответил лейтенант. Чиун мотнул головой. Тонкая бородка взлетела вверх и замерла. — Нет, — произнес он. — Ваши эксперты ошибаются. Рана нанесена каменным ножом. — Откуда вы знаете, черт возьми? — недоверчиво воскликнул лейтенант. — Просто смотрю. Если вы присмотритесь хорошенько, то увидите, что здесь нет разрывов, которые возникают, когда тело в ярости рвут руками. А есть маленькие горизонтальные надрезы вдоль артерий, которые сделаны каменным ножом. Вы когда-нибудь мастерили каменный нож? Детектив ответил отрицательно. — Для изготовления каменного ножа, — принялся объяснять Чиун, — камень обтесывают, заостряя края, а не точат, как металлический нож. Поэтому такие ножи в каких-то местах остры, а в каких-то тупы. Обычно их используют, подобно пиле, предварительно вонзив во что-то. Понимаете? — Вы не шутите? — спросил детектив. Он наклонился над трупом, и пепел с незажженной сигары упал в грудную полость. — Извините, — пробормотал он. С минуту он напряженно размышлял. — А не сможете ли вы нам еще кое в чем помочь? — произнес наконец он. Из нагрудного кармана своего до блеска начищенного мундира он достал свернутый в трубочку листок. Он был восьми дюймов в ширину и двадцати четырех дюймов в длину. Когда его развернули, все увидели двенадцать темных полосок с текстом. — Что это такое? — спросил детектив, протягивая бумагу Чиуну. И пояснил: — Это ксерокопия. Оригинал был найден под головой трупа. Чиун внимательно посмотрел на листок. Тщательно изучил края. Пощупал бумагу, затем с умным видом кивнул. — Это копия документа, сделанная американской машиной для производства подобных копий. — Да, нам известно, что это ксерокопия, но что означают эти надписи? — Написано на двенадцати языках. Один из них мне не известен, я никогда не видел подобной письменности. Китайский я знаю, французский и арабский знаю, иврит и русский — тоже. А вот та же надпись на настоящем языке — по-корейски. Санскрит и арамейский я знаю. Суахили, урду и испанский знаю. Но язык первой надписи мне не известен. — Мы считаем, что это ритуальное убийство, и записка — часть ритуала. Убийство ради удовольствия или что-то в этом роде, — сказал детектив. Римо через плечо Чиуна заглянул в послание. — А каково твое мнение, Римо? — поинтересовался Чиун. — Он что, эксперт? — спросил детектив. — Он только учится, — ответил Чиун. — Точно не знаю, — сказал Римо, — но мне кажется, что на всех языках сообщается одно и то же. Чиун кивнул. — А что означает этот символ? — Римо указал на грубый рисунок прямоугольной формы, расположенный посреди текста на неизвестном языке. — В послании на других языках это называется Уктут, — ответил Чиун. — А что такое Уктут? — снова спросил Римо. — Не ясно. А что такое Джой-172? — задал Чиун свой вопрос. — Не знаю. А почему ты спрашиваешь? — Об этом тоже говорится в послании. — Что все это значит? — вмешался детектив. — Мы никак не можем в этом разобраться. Чиун поднял вверх свои тонкие руки в жесте, изображающем незнание. Вновь оказавшись на душных и грязных нью-йоркских улицах, где непрерывно гудели зажатые в чудовищных пробках машины, Чиун все объяснил. — В этом послании содержится требование репараций. Текст труден для понимания, потому что написан высокопарным слогом религии. Ясно лишь, что написавший его требует, чтобы некий Джой-172 был наказан за какое-то оскорбление, нанесенное некоему Уктуту. И пока власти страны не накажут этого самого Джоя-172, слуги Уктута будут продолжать утолять его боль кровью. — Я все еще не понимаю, — сказал Римо. — Либо твоя страна выдаст им Джоя-172, кем бы он ни был, либо последуют новые смерти, — объяснил Чиун. — А кому до этого дело? — спросила Бобби. — Мне, — ответил Римо. — Эта умная, красивая и очаровательная юная леди говорит дело, — сказал Чиун. — Если ты такой умный, то можешь отправляться на поиски своего Джоя-172, — обратилась Бобби к Римо. — Она говорит дело, когда не болтает вздор, как сейчас, — закончил свою мысль Чиун. Римо улыбнулся. — Мне кажется, я знаю способ найти этого Джоя-172. Вы когда-нибудь ездили на нью-йоркской подземке? — Нет, — ответил Чиун. И он явно не собирался этого делать.Глава 5
Антуан Педастер Джексон считал своей обязанностью учить белых уму-разуму. Хотя бы эту старуху с потрепанной хозяйственной сумкой, — едет, видите ли, в последнем вагоне маршрута "Д" после семи часов. Разве она не знает, что белым не полагается ездить в это время в подземке? Впрочем, похоже, она начала это понимать, когда он вразвалку ввалился в пустынный вагон вместе со своим дружком, Красавчиком Уильямсом. Оба они учились в последнем классе средней школы имени Мартина Лютера Кинга, и Красавчик должен был выступать с речью от их класса на выпускном вечере, потому что читал быстрее всех остальных учеников и при этом даже не шевелил губами, ну разве что на трудных словах. Но в школе имени Мартина Лютера Кинга даже учителя не умели произносить трудные слова. — Ты знаешь, где находишься? — поинтересовался Антуан. Старушка с морщинистым лицом, на котором запечатлелись долгие годы тяжелого труда, подняла глаза от молитвенника, зажав пальцем текст «Аве Марии». Вокруг ее круглого лица был повязан выцветший желто-красный платок. Она покрепче зажала сумку между коленей. — Извините, но я плохо говорю по-английски, — проговорила она. — Это нью-йоркская подземка, — сообщил Красавчик, готовящийся выступать от класса на прощальном вечере. — После часа пик, красотка, — добавил Антуан. — Тебе не полагается быть в здесь в такое время, — поддержал друга Красавчик. — Извините, я плохо говорю по-английски, — повторила старушка. — Че у тебя там, в этой твоей сумке? — поинтересовался Красавчик. — Перештопанная старая одежда. — Бабки есть? — Увидев ее замешательство, Антуан пояснил: — Деньги? — Я бедная женщина. У меня лишь несколько монет — на ужин. Тут Антуан изобразил страшную обиду и ударил своей черной рукой по белому лицу. — Ненавижу врунов. Разве тебе не говорили, что ложь — это грех? — Стыдно врать, — заметил Красавчик и ударил женщину по другой щеке. — Нет-нет! Только не бейте, — закричала женщина, закрывая голову руками. — Убери руки! — потребовал Антуан и стукнул ее по голове. Потом решил испытать новый каратистский удар ребром ладони на ее правом плече, но понял, что кулак гораздо надежнее. Следующий удар сорвал со старушки платок и рассек ухо, из которого потекла кровь. Красавчик поднял старушку на ноги и хорошенько стукнул головой о стекло, а Антуан принялся обшаривать карманы. Им удалось обнаружить один доллар семнадцать центов, и Красавчик стукнул ее еще раз — за то, что у нее оказалось слишком мало денег. Они вышли на следующей остановке, рассуждая о том, как здорово протекает их деятельность по очистке подземки от белых, решивших проехаться по ней после наступления темноты. Им было и невдомек, что тем самым они очищают нью-йоркскую подземку от всех пассажиров, включая негров и пуэрториканцов. Они посмотрели вслед пустому поезду, направляющемуся в сторону Мошолу, конечной станции маршрута "Д". Доллар семнадцать центов мало на что могли сгодиться, но юноши все же решили покинуть подземку. Они оказались в белом квартале, где зараженные расизмом владельцы магазинов не запирают товар на замок и не прячут его подальше от глаз, как торговцы в черных кварталах. Свободные от подобного расистского мелкособственнического менталитета, Антуан и Красавчик почувствовали себя в своей тарелке в этих магазинах и супермаркетах, где все было выставлено напоказ и все можно было потрогать, рассмотреть и подумать, стоит ли товар покупать. В конце этой небольшой прогулки по Гранд-Конкурсу у них было три баллончика с краской, три бутылки кока-колы, четыре шоколадки, восемь конфет, журнал с обнаженными красотками и кусок дорогого мыла. Им даже не пришлось тратить на это свои доллар семнадцать центов. — Какого черта ты упер мыло? — спросил Красавчик. — Может, удастся его продать. — Чушь. Кто в нашем квартале станет покупать такое мыло? — Мы могли бы и сами им воспользоваться, — задумчиво сказал Антуан.Однажды ему довелось увидеть по телевизору, как женщина поливала мыло водой, а затем натирала образовавшейся пеной лицо. — Это еще зачем? — С водой и все такое. — Дурак. Все это чушь, дядя Том. Ты и есть дядя Том. — Никакой я не Том, — обиделся Антуан. — И не называй меня больше Томом. — Тогда что ты будешь делать с мылом? — Я думал, это конфета, вот и все. — Ну, тогда просто выбрось его. Антуан бросил мыло в окно жилого дома, и оба с хохотом убежали. Им пришлось спасаться бегством, потому что всем известно, что расистски настроенные полицейские готовы упечь черного в каталажку буквально ни за что. А вот в баллончике с краской был большой смысл. Красавчик был одним из лучших художников в школе имени Мартина Лютера Кинга. Однажды ночью он, повиснув на канате, расписал потолок гимнастического зала, а Антуан снизу светил ему фонарем. Все было сделано для того, чтобы насолить Де Уитту Клинтону. Шедевр украсил потолок из звукопоглощающего материала, стоимостью тридцать тысяч долларов. Теперь там красовалась надпись, сделанная красной и зеленой краской «КРАСАВЧИК». — Красиво, — сказал тогда Антуан. — Нет, только не это! — воскликнул утром директор. — Я властелин планеты, — сказал Красавчик, и вот теперь, убегая задворками Бронкса, он строил планы создания истинного шедевра. Вместо того, чтобы писать «КРАСАВЧИК» на потолке или всего лишь на каком-то одном вагоне метро, он нагрянет в депо и разрисует весь поезд целиком, если хватит краски. Депо начиналось там, где подземка выходила наружу, и по царившей внутри темноте Красавчик понял, что сейчас он создаст свое лучшее творение. Только нужно было отыскать подходящий поезд, где не оставили бы своего автографа другие художники. Но это оказалось не так-то просто: не подворачивалось ни одного без надписи вроде «Чико», «Рэм-1», «Дубль-В» ити «Джой-172». В конце концов Красавчику пришлось принять непростое решение. Он будет писать поверх уже имеющихся надписей. Чтобы баллончиков хватило надолго, он решил писать, не отрывая руки. У него был хороший почерк, один из лучших в школе, и учитель как-то сказал ему, что с таким почерком он может стать президентом коллегии или, на худой конец, корпорации. Он как раз заканчивал первую петлю буквы "5" — получился зеленый флюоресцирующий полумесяц, когда вдруг между вагонами появилось лицо. Причем белое лицо. Лицо мужчины. Красавчик и Антуан пустились было наутек, но тут заметили, что мужчина один. И не очень крупный. Можно даже сказать, худой. — Привет, — произнес Римо. — Ты кто, приятель? — спросил Антуан. — Я ищу одного человека. — Римо спрыгнул с подножки. Ни Антуан, ни Красавчик не обратили внимания на то, что человек приземлился на хрустящий гравий так тихо, словно воздушный шарик на мягкий фетр. — Скорее напрашиваешься на неприятность, — сказал Красавчик. — Сейчас схлопочешь, — добавил Антуан. — У меня нет времени на пререкания. Но думаю, уговоры здесь не помогут, — заключил Римо. Антуан и Красавчик хихикнули и разошлись по сторонам, намереваясь подступить к Римо спереди и сзади. Белый стоял неподвижно. Тогда Красавчик применил карате, нацеливая удар точно в голову противника. Он представил себе, что раскалывает кирпич, и уже вообразил, как голова расколется пополам. Он даже предвкушал, как станет рассказывать, что одним ударом замочил белого. Но мечты его были прерваны вполне реальной болью в правом запястье. И хотя кожа была цела, пальцы не двигались, словно кисть крепилась к руке с помощью пакета с желе. Красавчик выронил баллончик с краской. Увидев это, Антуан бросился бежать, явно намереваясь выбраться из депо, но успел пробежать всего четыре ступени. На пятой отказала нога. Он упал и принялся кататься по гравию призывая мамочку, крича, что он невиновен и готов оказать властям любое содействие, выражая при этом теплые чувства ко всему человечеству и готовность жить в мире с людьми. — Кто такой Джой-172? — спросил Римо. — Я не знаю! Клянусь! — завывал Антуан. — Попробуй вспомнить, — посоветовал Римо. Тут Антуан почувствовал режущую боль в шее, хотя не заметил, чтобы у белого в руках был нож. — Правда не знаю. Знаю Чико и Рамада-85. Они живут в южной части города. — Неужели никогда не слыхал о Джое-172? — Нет. Он никто. — Значит, ты все-таки его знаешь? — Я сказал, он никто. Эй, Красавчик, скажи этому парню, кто такой Джой-172! — Никто, — ответил Красавчик, стараясь не шевелить больной рукой. Если опустить ее вниз и дышать очень осторожно, то боль в запястье еще можно было как-то терпеть. Главное — правильно устроить локоть. Слово «никто» Красавчик произнес очень тихо. — Откуда он? — Ниоткуда, парень. Он никто. — Попытайся вспомнить. — Я и так пытаюсь. Не такая уж он большая шишка, чтобы быть откуда-нибудь. — А где это «ниоткуда»? — Парень, ты что, тупой? Таких мест до фига! — Назови хоть одно, — попросил Римо, слегка прикоснувшись к повисшей руке. Красавчик издал страшный вопль и неожиданно припомнил, что кто-то говорил ему, будто Джой-172 учится в школе под названием «Стайвезант». — Отлично. Вот мы все сейчас туда и пойдем. — Средняя научно-техническая школа Бронкса, — быстро поправился Красавчик. — Они там все продали интересы своих черных собратьев. Я видел там какого-то Джоя-172. Говорят, он оттуда. — Ты уверен? — переспросил Римо. И в момент очередного приступа нестерпимой боли Красавчик принялся орать, что ни в чем нельзя быть уверенным, а Антуан добавил, что разыскиваемый скорее всего учится именно в средней научно-технической школе Бронкса. Вот если бы ему понадобился Чико, они бы его хоть из-под земли достали. Чико знают все. Они могли бы дать даже домашний адрес. — Спасибо, — сказал Римо. Подумав немного, он взял баллончик с зеленой флюоресцентной краской и, сорвав с них рубашки, написал «Римо» у каждого на груди. — Я и сам художник, — заметил он и, насвистывая, отправился на поиски средней научно-технической школы Бронкса, которая, как оказалось, была совсем рядом. Римо оглядел все стены, но там не было и следа Джоя-172. Город большой, и пытаться найти среди целой прорвы специалистов по росписи стен одного было равносильно тому, чтобы вычленить отдельную особь из стаи саранчи. И тут у него родилась идея. Зайдя в открытую допоздна скобяную лавку, он купил баллончик белой краски, а потом уговорил шофера такси отвезти его в Гарлем. Для этого потребовалась пригоршня двадцатидолларовых купюр и мягкое поглаживание шофера по шее. Когда Римо попросил таксиста притормозить возле пустой стоянки, тот попытался кивнуть, но не смог — шея причиняла нестерпимую боль. С пустынной улицы Римо выскользнул на стоянку. Если уличная преступность сделала остальные районы Нью-Йорка ночью почти безлюдными, то Гарлем в это время суток просто вымирал — местные жители запирались по домам, а на улицу никто и носа не высовывал. Кругом царила тишина, нарушаемая лишь случайной группой подростков или сбившихся в кучу людей постарше. Магазины были закрыты металлическими щитами; немногочисленные уличные фонари освещали грязные тротуары. Вдоль стены бесшумно бежала крыса. Именно эту стену Римо и искал. Даже в смутном свете ночных фонарей он различил четкие линии и яркие цвета, сливающиеся в мозаичное панно с изображением красивых черных лиц — оно было написано новым поколением на полуразрушившихся кирпичах, положенных предыдущим. Это была «стена уважения», и Римо было немножко жаль портить ее. Яркой белой краской он аккуратно вывел на стене «Джой-172», перешел на другую сторону улицы и принялся ждать. Первым надругательство над стеной, которую по обычаю и общему согласию трогать было нельзя, заметил молодой парень, на шее у которого висел ключ. Он остановился как вкопанный, словно на него вылили ушат холодной воды. Римо расположился на каком-то крыльце. Серый сумрак постепенно сменялся рассветом. Парнишка убежал. Римо почувствовал сильный запах вчерашней грудинки, смешанный с запахом недельной давности апельсинов и гниющих куриных костей. Свет фонарей погас. Парнишка вернулся назад с тремя приятелями. Когда солнце было уже высоко, Римо получил то, что хотел. Возле стены, запрудив улицу, собралась большая толпа. Молодые парни в рабочих куртках, люди постарше в разноцветье красных и желтых нарядов и в туфлях на платформе, пропойцы, нетвердо стоящие на ногах, и какая-то толстая дама, одетая в столько слоев одежды, что напоминала покрытый брезентом стог. К толпе направлялись двое здоровенных парней с прическами в стиле «афро», которые вели сопротивляющегося подростка, заломив ему руки за спину. Очки его съехали набок, глаза были широко раскрыты от страха, обутые в кроссовки ноги беспомощно болтались в воздухе. — Это он! — закричала женщина. — Тот самый Джой-172. — Убить гада! — заорал мужчина. — Кончайте с ним! — взвизгнул какой-то малыш. — Задайте ему хорошенько! Римо поднялся со ступенек и смешался с толпой, где уже громко обсуждался вопрос, как поступить с сидящим на другой стороне улицы белым. Прорезав толпу, он направился к открытому пространству, где двое крепких парней пытались поставить юнца на ноги. Он быстро расчистил вокруг себя место, причем окружающим показалось, будто мелькнули чьи-то руки, и кое-кто в толпе упал. Стоявшие впереди, предприняв несколько безуспешных попыток воспользоваться ножами или кастетами, попытались отступить. Задние стали напирать, и стоявшие впереди ответили тем же. В толпе началась давка. Тогда Римо крикнул, призывая всех сохранять спокойствие, но не был услышан. — Полагаю, — произнес он тогда как бы невзначай, — что вы не станете воспринимать эту надпись на стене как свидетельство высокой культуры и выражение национальной гордости? Не получив ответа, он нанес обоим державшим юнца парням по удару в челюсть, что моментально вызвало у них сильное кровотечение. Они упали на тротуар, как спелые сливы, а Римо, схватив мальчишку, вновь двинулся через толпу. Пройдя два квартала, он увидел наряд полиции, пережидавший, чтобы, прежде чем они вмешаются, толпа как следует спустила пары. — Эй, парень, спасибо тебе, — сказал пацан. — А я тебя не отпускаю, малыш, — ответил Римо, прижимая ладонь мальчишки к запястью, чтобы тот не сбежал. Они стояли в пустынном переулке — вдали лежал битый кирпич, словно здесь недавно прошел воздушный налет. — Это ты пишешь на стенах «Джой-172»? — Нет, правда, клянусь, — ответил мальчишка. На вид ему было лет двенадцать, и он был на фут ниже Римо. Майка на нем была разорвана, обнажая тощую грудь и костлявое плечо. — Хорошо. Тогда я отведу тебя обратно к толпе. — Да, это я, — признался юнец. — Что ж, в таком случае давай поговорим. — Но на «стене почтения» — это не я. — Знаю. Это я сделал для тебя. — Ты сволочь, — выругался мальчишка. — Зачем ты это сделал? — Мне нужна была помощь всех твоих собратьев, чтобы повидаться с тобой. — Не больно-то ловко ты управляешься с баллончиком. У тебя слабая рука. Правда, слабая. — Просто я никогда раньше не портил стены. — С какой стати я должен тебе помогать? — задал юнец вполне законный вопрос. — Если поможешь, получишь двести баксов, а если нет, я проткну тебе барабанные перепонки, — не менее доходчиво объяснил Римо. — Предложение заманчивое. А где деньги? Римо извлек из кармана пачку банкнот и отсчитал ровно двести долларов. — Я скоро вернусь, — сообщил мальчишка. — Просто хочу удостовериться, что деньги нефальшивые. В наши дни держи ухо востро. Римо распрямил ладонь и, ткнув парня в позвоночник, подбросил его, так что поношенные кроссовки на мгновение зависли у Римо над головой. — А-а-а! — заорал мальчишка и почувствовал, что, перевернувшись в воздухе, летит вниз головой прямо на булыжную мостовую. Он вот-вот уже готов был столкнуться с землей, как вдруг словно стропы парашюта подхватили его и сильная рука поставила на ноги. — Деньги в порядке, — сказал он тогда. — Чем я могу тебе помочь, друг? — Видишь ли, — объяснил Римо, — я ищу кое-каких людей, которые просто помешались из-за одной штуки. — Мне жаль этих идиотов, — искренне признался пацан. — Они вне себя из-за одного предмета, на котором ты оставил свой автограф. Примерно как толпа возле «стены почтения». — Да там собралась просто жалкая кучка. — Тех, о ком говорю я, еще меньше. — Возьми свои деньги, парень, — сказал пацан. — Подожди. Если я их не накрою, то рано или поздно они накроют тебя. — Но ведь ты не собираешься меня им передать? — Нет. — А почему? — Мальчишка тряхнул головой. — Потому что они слишком строго карают за порчу собственности. — А как? — Например, вырывают сердце. Мальчишка присвистнул. — Так это они пришили политика и богатую даму? Римо кивнул. Мальчишка снова присвистнул. — Я должен знать, что именно ты изрисовал за последнее время. — Расписал. — Хорошо, расписал. — Дай подумать. Школьные туалеты. Римо покачал головой. — Два вагона на маршруте "А". — Тоже вряд ли. — Может, мост. — Где? — Возле Тремонт-авеню. В жилом квартале. — А там не было церкви или какого-нибудь религиозного памятника? Мальчишка покачал головой. — Возможно, это была картина или что-то в этом роде. — Я никогда не пишу поверх чужих работ. Только на вещах. На камнях и всяком таком. — И на камнях? — Конечно. Я всегда пишу на камнях. — Где именно? — Один раз в Центральном парке. Несколько раз в Проспект-парке. Собственно что такое камни? — Где еще? — В музее. Есть там один недалеко от Центрального парка. Там еще перед входом мужик на коне. — А как выглядел камень из музея? — Большой. Квадратный. С какими-то кругами и птицами, и все такое. Старинный. А птички такие, как будто их вырезал какой-то малыш. — Спасибо, — поблагодарил Римо.Глава 6
Неподалеку от Центрального парка Римо обнаружил Музей естественной истории, массивное каменное здание с широкими ступенями и конной статуей Тедди Рузвельта, мужественно глядящего на стремительную атаку дикарей, а точнее, на Пятую авеню, что проходит с другой стороны парка. Бронзовый Рузвельт возвышался над двумя стоящими возле него бронзовыми индейцами, столь же бесстрашно взирающими остановившимся взором на парк. Римо пожертвовал деньги на музей и спросил, где здесь выставка камней. Служитель музея, одуревший от монотонной выдачи билетов, признал в нем человека, который как никто понимает значение природы и важность Музея естественной истории, и сообщил, что в музее очень много камней. Какой именно ему нужен? — Большой такой, — объяснил Римо. — С надписью. — Мы не коллекционируем надписи, сэр, — сказал служитель. — Хорошо, у вас есть камни? Только большие, — Римо вдруг стало жарко, но не потому, что день был душным и влажным, а потому, что, если бы организация действовала, там заранее бы все выяснили и дали ему имя человека, с которым следовало связаться, и все было бы в порядке. А вместо этого он ищет камни в музее. Если он прав, то все дело можно закончить в один день. Дайте ему священный камень, и убийцы обязательно придут к нему. — Собственно говоря, камни мы тоже не коллекционируем. — Это особый камень. На нем гравировка. — А, так вы имеете в виду отдел материальной культуры Южной Америки. Это направо, на первом этаже. Римо прошел мимо чучела медведя, искусственных джунглей, двух высушенных мускусных быков и чучела яка, поедающего пион, и попал в полутемный зал с коллекцией огромных камней. На всех был затейливый резной узор. Массивные головы с приплюснутыми носами и миндалевидными глазами. Змеи, обвивающие длинноногих птиц. Воспоминания в камне о людях, исчезнувших с лица земли в ходе наступления западной цивилизации. Но, как говаривал Чиун, народ нельзя уничтожить мечом — только лучшей жизнью: меч убивает, но не меняет людей. Впрочем, Чиун никогда не высказывался по поводу южноамериканской культуры, как полагал Римо, лишь потому, что этот регион был отрезан от остального мира, пока сюда в 1500 году не пришли европейцы. А поскольку предки Чиуна, скорее всего, здесь никогда не служили, он и считал, что эта местность еще не открыта. — Ты, наверное, имеешь в виду, что никогда не читал книг о культуре этих народов, — уточнил тогда Римо. — Я имею в виду, что эта местность еще не открыта, — повторил Чиун. — Дикие края, населенные странными людьми, как и в вашей стране, пока я не прибыл сюда. Хотя на твоей родине мне было легче, потому что там много потомков европейцев и африканцев Но уж поскольку я ее открыл, будущие поколений Синанджу будут знать о вашей загадочной, непостижимой нации. — А как же насчет Южной Америки? — Она пока не открыта. Но если что-нибудь выяснится, дай мне знать. И вот Римо находился в музее, пытаясь что-нибудь выяснить, хотя это ему плохо удавалось, Рисунки на камнях очень напоминали египетские, но египтяне использовали более мягкий камень. Эти же камни были очень твердые. В дальнем конце зала, выходящем на север, была большая дверь без надписи; возле нее дежурили два охранника. — Я ищу некий камень, — обратился к ним Римо. — На нем еще недавно кто-то оставил автограф. — Туда входить запрещено, — ответил один из стражей. — Значит, он там? — Я этого не сказал. Чтобы войти внутрь, требуется разрешение отдела древностей. — А где отдел древностей? — Он сегодня закрыт. Там дежурит только референт. — А где находится этот отдел? — Не волнуйтесь, мистер, они все равно не разрешат вам войти. Туда больше не пускают обыкновенных посетителей. Только особых людей. Так что можете не стараться. — Но я хочу постараться, — сказал Римо. Ассистентка находилась в крохотной комнатушке, где стоял стол и куда было трудно втиснуться. Референт подняла глаза от какого-то документа, посмотрев на Римо поверх очков в голубой оправе. Рыжеватые волосы обрамляли ее утонченное лицо. — Его нет, а я занята, — сказала она. — Я желаю взглянуть на камень в зале, который закрыт. — Но я же уже сказала: его нет, а я занята. — Понятия не имею, о ком вы говорите, но я хочу видеть камень. — Все, кто желает его видеть, проходят через директора, Джеймса Уиллингэма. А его, как я уже сказали, сейчас нет. — Но я прохожу не через Джеймса Уиллингэма. Я, так сказать, прохожу через вас. — Он будет завтра. — А я хочу увидеть камень сегодня. — Но в нем нет ничего особенного. Правда. Специалисты еще даже не определили, к культуре какого народа он принадлежит. Тогда Римо наклонился и, глубоко заглянув ей в глаза, едва заметно улыбнулся. Она покраснела. — Ну же, — прошептал он голосом, который словно окутал ее. — Ладно, — согласилась она, — но только потому, что вы чертовски привлекательны. С научной точки зрения это сплошная бессмыслица. Звали ее Валери Гарднер. Она получила степень магистра гуманитарных наук в университете штата Огайо и теперь работала над докторской диссертацией в Колумбийском университете. В ее жизни есть все, кроме настоящего мужчины, объяснила она по дороге в зал, посвященный Южной Америке. «В Нью-Йорке не осталось настоящих мужчин, добавила она». — Мне всего-то и нужен человек, — говорила исследовательница, — который был бы сильным, но нежным, чувствительным к моим нуждам, который был бы рядом, когда я этого хочу, и исчезал бы, когда хочется побыть одной. Вы понимаете? Или, может, у меня завышенные требования? — Да, — ответил Римо, начиная подозревать, что Валери Гарднер, даже если и повстречает мужчину, не сможет его заметить, потому что звуковые волны, непрерывно испускаемые ее ртом, затуманят ей зрение. Валери сделала знак охранникам отойти от дверей и отперла зал ключиком, который висел у нее на шее. — Директор просто рехнулся из-за этого камня — непонятно почему. Что он из себя представляет? Какая-то ерунда. Эта ерунда оказалась с Римо величиной. Камень стоял на отполированном пьедестале розового мрамора, а мягкий свет хрустальных люстр окутывал его искусственным сиянием, как когда-то далеким утром. Возле камня тихо булькал небольшой фонтан, вырезанный, как оказалось, из единого куска нефрита размером в пять футов, — прозрачная вода сочилась из каменных губ, расположенных над чашей идеально круглой формы. Сам камень напоминал кусок вулканической породы с совершенно бессмысленными на первый взгляд кружками и линиями, и, лишь получше вглядевшись, Римо различил птиц, змей и нечто, напоминающее человеческое лицо с убором из перьев на голове. Но это, без сомнения, был именно тот камень, который Римо искал. Через весь камень по диагонали, от жирной змеи до нескладной птицы, шла роскошная светящаяся надпись: «Джой-172». — Эта надпись здесь — единственное достойное произведение искусства, — сказала Валери. — Полностью разделяю ваше мнение, — согласился Римо. Он уже увидел достаточно. Камень весьма походил на символ, обнаруженный на послании, которое полиция извлекла из-под тела миссис Делфин, и на одиннадцати известных языках послания называемый «Уктут». — Видели бы вы лицо Уиллингэма, когда он обнаружил надпись! — болтала Валери. — Он просто лишился дара речи! А потом отправился к себе в кабинет и полдня висел на телефоне. Целых полдня. Звонил в другие города, на другие континенты, и все такое. За один день выбросил больше тысячи долларов на телефонные разговоры! — Откуда вы знаете? — поинтересовался Римо. — Я отвечаю за бюджет. Сначала я думала, что попечители нас просто убьют, но они почему-то это одобрили. И даже согласились финансировать двух охранников у дверей. Но вы только посмотрите на этот камень — он же не имеет никакой ценности! — Почему вы так считаете? — Да ему, на мой взгляд, не более тысячи лет, а посмотрите, какие убогие рисунки. Сравните это с творениями ацтеков и инков. Вот они действительно великолепны! Этот в сравнении с ними — просто детский лепет. А хотите узнать нечто совсем умопомрачительное? — Конечно, — сказал Римо, отступив на шаг, потому что при слове «умопомрачительное» рука Валери прикоснулась к его ширинке. — Этот камень осмотрело туристов больше, чем все остальные экспонаты. Они съезжались со всего мира. Это совершенно необъяснимо! — Думаю, что какое-то объяснение этому все-таки есть. А почему не стерли надпись? — Я предлагала, но Уиллингэм об этом и слышать не хочет. — Вы можете с ним связаться сегодня? — Он никогда не появляется здесь по выходным. У него поместье в Уэстчестере, и его оттуда не выманить. — Скажите ему, что кто-то портит этот памятник культуры. — Но я не могу этого сделать — меня уволят! Согнув два пальца и сложив их вместе, Римо провел ногтями по кругу, украшенному резьбой, которую сделали каменными инструментами в столь далекие времена, что это событие не сохранилось в памяти племени актатль. Из-под его пальцев вышла крупная стружка розоватого цвета. Посередине резьбы легла длинная белая царапина толщиною с электрический шнур. — Что вы натворили! — воскликнула Валери, прижимая руку ко рту. — Что вы натворили! Господи, это какой-то сумасшедший дом! — Но теперь вы позвоните Уиллингэму, верно? — ласково произнес Римо. — Верно. Убирайтесь отсюда! Вы и представить себе не можете, что наделали! — Нет, кажется, могу. — Послушайте, — Валери указала на царапину, — это и так плохо, но если вы останетесь здесь, то может произойти убийство. Римо пожал плечами. — Звоните. — Прошу вас покинуть помещение! — Ни за что. — Ты слишком хорош собой, чтобы умереть. — Я никуда не пойду. Поскольку он был худощав, а она считалась лучшим защитником в команде по хоккею на траве, она уперлась плечом ему в спину и попыталась его толкнуть. Но спина не сдвинулась с места. Он весил никак не больше ста пятидесяти фунтов, поэтому она предприняла новую попытку, на этот раз кинувшись на него со всего разбега. Когда она вот-вот должна была врезаться в него, спина неожиданно исчезла с ее пути, и она полетела прямо в стену, но тут вдруг, столь же неожиданно, чьи-то руки обхватили ее за талию. Нежно ставя ее на ноги, они словно ласкали ее. — Наш девиз: любовь, а не война, — изрекла Валери. — Позвоните Уиллингэму. — Сделайте еще раз так же руками, — попросила она. — Потом. — Ну, хотя бы разочек. — Позже я сделаю для вас все, что пожелаете. — На свете больше нет такого мужчины. Римо подмигнул. Валери опустила глаза на ширинку. — Надеюсь, вы не из тех мужланов, которые только и умеют, что махать кулаками, а потом ничего не могут в постели? — Пусть сначала сюда приедет Уиллингэм, а там увидите. — Да от вас мокрого места не останется. Правда. — Пожав плечами, Валери направилась к стене, на которой висел зеленый металлический шкафчик. Там находился телефон. — Мало того, что этому камню понадобилась проточная вода, так у него еще и собственный телефон. Видели бы вы счета за переговоры, которые с него ведутся! Просто невероятно. Посетители как ни в чем не бывало звонят здесь за музейный счет, а Уиллингэму хоть бы хны. Разговор Валери с Уиллингэмом быстро превратился в мольбы Валери, чтобы директор перестал орать. Ожидая его приезда, девушка выпила восемнадцать стаканов воды, выкурила четырнадцать сигарет, несколько раз закуривая сразу три, дважды ходила в туалет и повторяла: «Господи, что же мы наделали?» — каждые семь минут. Уиллингэм появился через час. И моментально понял, что с камнем. Он оказался грузным, неуклюжим человеком с большими веснушками, вылезшими после зимней спячки. На нем был желтовато-коричневый костюм и синий галстук с широкими концами. — О! Нет! — сказал он. Темные карие глаза его закатились, и он покачнулся. Потом он потряс головой и тяжело вздохнул. — Нет, — твердо повторил он, поджав губы, — похоже, он уже пришел в себя. Глаза его сузились, и он направился к камню, не обращая внимания на Римо и Валери. Там он встал на колени и три раза коснулся головой мраморного постамента. Затем он порывисто обернулся к Валери и спросил: — Когда вы это обнаружили? — В тот самый момент, когда я это сделал, — весело ответил за нее Римо. — Так это сделали вы? Но зачем? — Я решил, что это не представляет большой художественной ценности. — Как вы могли сделать такое? — продолжал вопрошать Уиллингэм. — Как вы могли? Тогда Римо вновь сложил вместе два пальца и тем же легким движением руки прочертил еще одну линию через круг, украшающий великий камень. Вместе две линии образовали букву "X". — Вот так, — сказал он. — Это вовсе не так уж сложно. Секрет, как и любой секрет владения телом, в правильном дыхании и ритме. Дыхание и ритм. Кажется, что я проделал все быстро, но на самом деле главное — чтобы рука была медленнее, чем камень. Можно сказать, камень движется навстречу вашим пальцам. Несколькими быстрыми движениями, при которых из-под пальцев разлеталась каменная пыль, он поверх надписи «Джой-172», поверх голенастой птицы и ползущей змеи аккуратно вырезал: «РИМО». — Я могу сделать это и левой рукой. — О-о-о! — простонала Валери, закрывая ладонями глаза. Уиллингэм лишь молча кивнул. А затем вышел из зала и закрыл за собой дверь. Тут Римо услышал жужжание. С потолка спустилось огромное металлическое жалюзи и, лязгнув, упало на пол. Комната была заблокирована. — Черт, — крикнула Валери и рванулась к телефону на стене. — Хочу вызвать полицию, — бросила она через плечо. — Этот зал сделан как сейф. Нам никогда отсюда не выбраться. После вашего безумного поступка Уиллингэм пойдет на все. Теперь мы будем гнить здесь. Зачем вы это сделали? — Для самовыражения. — Линия отключена, — произнесла Валери. — Мы в ловушке. — Все люди в ловушке, — философски заметил Римо, припоминая давний разговор с Чиуном, когда тот высказался относительно тюремного заключения. «Разница, — сказал тогда Мастер Синанджу, — лишь в размерах ловушки». — Я не нуждаюсь в вашей философии. Мне просто надо выбраться отсюда. — Выберетесь. Но ваш страх работает против вас. — Еще один религиозный фанатик вроде Уиллингэма с его скалой. Почему они всегда мне попадаются? — Валери опустилась на пьедестал, Римо сел рядом. — Послушайте, вы же всю жизнь находились в ловушке. Как и каждый из нас. Она покачала головой. — Я не согласна. — Если человек беден и не может позволить себе путешествовать, он, как в ловушке, заперт в родном городе. Если богат, то привязан к земле, если, конечно, он не космонавт. Но и их свобода ограничена запасом воздуха, который необходимо взять с собой. Они не могут снять костюмы или покинуть космический корабль. И кроме того, каждый человек ограничен в свободе собственной жизнью. С одной стороны нашу жизнь ограничивает рождение, с другой — смерть. Мы не можем уйти от себя, так что эти стены лишь немного ограничивают пространство нашей и без того несвободной жизни. — Я хочу выбраться отсюда, а вы болтаете какую-то чушь. — Я могу указать вам выход отовсюду, кроме вашей собственной ограниченности, — изрек Римо, и сам поразился, до чего он в этот момент был похож на Чиуна. — Помогите мне выбраться отсюда! — Хорошо, только сначала покончу с одним делом. — Что вы хотите сказать? — Я тот, кто поймал в западню Уиллингэма и его дружков! — О, Боже! — воскликнула Валери. — Значит, не только мы в западне, но и Уиллингэм тоже? — Именно так, — ответил Римо. — Он попал в западню из-за своей преданности этому уродскому камню. А я его поймал. — Я бы предпочла быть на его месте, — вздохнула Валери и, уронив голову на руки, принялась причитать, что ей почему-то всегда попадаются вот такие. От парня из Патерсона, Нью-Джерси, которому, чтобы возбудиться, надо было прицепить к поясу средневековый меч пяти футов длиной, она перешла к мойщику посуды из Бруклина, который намыливал ее кремом для бритья, прежде чем трахнуть. И вот теперь случилось худшее: она оказалась взаперти вместе с парнем, который считает, будто внешний мир в западне, потому что с ними заперт еще и кусок скалы. — Но почему мне всегда попадаются именно они? — вопила Валери, отлично зная, что ее крики не будут услышаны, потому что вся эта чертова комната забрана в свинец. Даже чудесные окна, выходящие на север, были закрыты ставнями. Уиллингэм говорил что-то о защите от северного ветра, будто этот уродский камень мог схватить насморк. — Господи, почему такое всегда происходит именно со мной? Ну, почему? — А почему бы и не с вами? — вполне логично заметил Римо, но когда он попытался объятием успокоить ее, она отшатнулась, заявив, что лучше займется этим с заливным моржом, чем с ним. Наконец ее гнев сменился усталостью. Она начала зевать и поинтересовалась у Римо, который час. — Уже поздно, — ответил он. — Мы сидим здесь уже пять часов сорок три минуты. Сейчас восемь часов тридцать две минуты и четырнадцать секунд. — Я не заметила, чтобы вы смотрели на часы, — сказала Валери. — Я сам — лучшие часы в мире. — Отлично, — произнесла Валери и заснула, свернувшись калачиком возле камня. А еще через час металлическое жалюзи со скрежетом поднялось. Валери проснулась. Римо улыбнулся. — Слава Богу, мистер Уиллингэм, это вы! — воскликнула Валери и тут же затрясла головой. Мистер Уиллингэм был почти голым — в одной лишь набедренной повязке и ниспадающем одеянии из желтых перьев. В руках он держал каменный нож. За ним шли шестеро мужчин. Двое подбежали к Валери, повалили ее и прижали руки к полу. Остальные четверо бросились на Римо — двое схватили его за ноги, двое других потянулись к запястьям. — Привет, ребята, — сказал Римо. Он дал им себя поднять, и они водрузили его на самую вершину камня, по имени Уктут. Затем с высоко поднятым ножом к нему приблизился Уиллингэм. Он говорил на языке, который был Римо незнаком: речь его напоминала скрежет камня о камень и какое-то щелканье — язык этот оставался скрытым от людей многие столетия. — Твое сердце не сможет служить достаточной компенсацией за твой грязный поступок — оно недостаточная плата за совершенное тобой осквернение святыни, — сказал Уиллингэм по-английски. — А я думал, камень от этого стал только лучше. — Нет, мистер Уиллингэм, прошу вас, нет! — орала Валери. Державшие ее двое мужчин сунули ей в рот вместо кляпа кусок своего желтого одеяния. — Ты можешь избавить себя от боли, если скажешь правду, — заявил Уиллингэм. — Я люблю боль, — отозвался Римо. Человек, стоявший справа, сжимал его руку слишком сильно и поэтому скоро должен устать. Тот, что слева, напротив, держал слишком слабо, а двое в ногах были никак не защищены от удара, которым Римо мог бы вбить им ребра в кишки — если бы захотел. Но пока он этого не хотел. — Если ты не дашь мне нужную информацию, мы убьем девчонку, — сказал Уиллингэм. — Это даже лучше, чем причинять мне боль. Меня это нисколько не трогает. — Она умрет страшной смертью, — пугал Уиллингэм. — Чему быть, тому не миновать, — философски заметил Римо. Он посмотрел на пол, где Валери тщетно пыталась освободиться. От страха, ярости и паники лицо ее стало пунцовым. — Отпустите ее, — попросил тогда он. — Я все скажу. — Для чего вы совершили этот ужасный поступок? — спросил Уиллингэм. — И еще, где найти Джоя-172. — Мы знаем, где найти Джоя-172. И знали это с того самого дня, когда он совершил надругательство над камнем. Но американцы сами должны возместить нам понесенный ущерб. Уктут желает справедливого возмездия, но не для того, чтобы жрецы его запачкали руки нечистой кровью, а чтобы народ, к которому принадлежит наш обидчик, сам выдал нам его. Чтобы принести жертву через нас, но не нашими руками. — Что же вы сразу не сказали, — воскликнул Римо, изображая прозрение. — Через вас, но не вашими руками. Теперь все ясно, как ночь. Через, но не при помощи. И о чем мы еще говорим? Как это я раньше не понял. А я думал, это всего лишь обычная месть. — Мы восстановили обряд жертвоприношений и будем их продолжать, пока Америка не начнет себя правильно вести. — Может, вы хотите, чтобы генеральный прокурор держал Джоя-172, а государственный секретарь вырвал бы у него сердце? Как вы поступили с конгрессменом и миссис Делфин? — Они отвечали за состояние памятников культуры в этом музее. Это они отказали мне в просьбе поставить в этом зале охрану. И в результате произошло осквернение святыни. Это полностью их вина. — Так кто же, по-вашему, должен, черт побери, понести ответственность за надпись на камне? ФБР? Или ЦРУ? Или, может, полицейское управление города Джерси? — У вас существуют секретные агентства, так что святотатство можно было предотвратить. Нам это точно известно. Но теперь ваше правительство должно осознать, какой промах оно допустило, и возместить нам причиненный ущерб. Мы бы позволили вашему правительству сделать это без шума. Оно уже много раз так поступало, сохраняя при этом полную секретность. Но на этот раз не было предпринято никаких попыток отомстить за оскорбление, нанесенное Уктуту. Римо заметил, что Уиллингэм держит нож как-то необычно: ногтем большого пальца он крепко прижимал рукоятку ножа к подушечкам остальных пальцев. Ни на Востоке, ни в Западной Европе такого захвата не было. Так не держали ни нож в Париже, ни стилет в Неаполе. Даже при всем разнообразии приемов владения рапирой на американском Западе, большой палец никогда не использовался там в подобном качестве. Хотя именно так и надо держать нож, что бы нанести хороший удар. Римо увидел, кик нож начал свое движение вверх от дряблого уиллингэмовского живота; едва заметный рывок сказал ему, что в ударе участвует и спина. Уиллингэм хорошенько замахнулся и вдруг на мгновение остановился, словно собираясь с силами, что было вполне логично, если учесть, какая сила требуется, чтобы каменный нож пробил грудину. — Итак, — произнес Уиллингэм, тело которого напряглось, как готовая распрямиться пружина, — кто тебя послал? — Белоснежка и семь гномов. Или лучше — гномиков? — Мы сейчас покалечим Валери. — Неужели вы поступите так со своим референтом? — Ради моего Уктута я готов на все! — Почему вы называете его Уктут? Что означает это слово? — Это не настоящее имя камня — так его называют обычные люди. Мы начинаем пытать Валери. — Хорошо. Только начните, пожалуйста, со рта. Каменный нож вздрогнул и начал медленно опускаться. Удар был точен, вот только жертва оказалась непослушной. Впервые с тех пор, как люди племени актатль начали служить великому камню, нож угодил в сам камень. Римо рванул ноги на себя, увлекая за собой одетых в перья мужчин, а затем, нацелив каблуки им в грудь, с силой выпрямил колени. Из глоток фонтаном хлынула кровь, извергая наружу кусочки легких. Те, кто держали ему руки, вдруг перелетели через него, и Римо встал на ноги. Тогда-то нож племени актатль и совершил святотатство, ударив Уктут, камень, которому служил. Тем временем Римо большими пальцами обеих рук ударил по мягким вискам жрецов, державших Валери. Те умерли мгновенно, не успев даже пошевелиться, — теперь они тупо смотрели перед собой, погружаясь в вечность; их мозг отключился прямо в процессе мышления — они не успели додумать даже свою последнюю мысль. Те же, которые только что держали за руки Римо, все еще пребывали в полубессознательном состоянии, ползая по полу и пытаясь подняться на ноги. Римо сломал одному из них позвоночник, и тот, внезапно прекратив ползать, распластался на полу. Ноги перестали его слушаться, а скоро отказал и мозг. Второго Римо уложил сильным щелчком в лоб. Сам щелчок не убивал — он был рассчитан на то, чтобы образовавшиеся в результате осколки черепа врезались в передние доли мозга. Так можно было убить человека, не запачкав рук. Римо вытер ладони о накидки из золотистых перьев и вдруг заметил, что узелки, связывающие перья, весьма необычны. Он никогда прежде не встречал таких, хотя сам кое-что смыслил в узлах. Валери тем временем пыталась выплюнуть перья изо рта. Потом закашлялась, начала отряхиваться, затем вновь принялась выплевывать перья. — Ублюдки чертовы, — тихо выругалась она. Римо подошел к Уиллингэму. Тот стоял, облокотившись о камень, словно с ним случился сердечный приступ. Щекой он прижимался к изображенной на рисунке птице, накидка из перьев была плотно запахнута на груди. — Эй, — позвал его Римо. — Вот теперь мы можем поговорить. — Я своей собственной рукой осквернил Уктут, — простонал Уиллингэм. — Давайте начнем сначала, — сказал Римо. — Значит, этот камень и есть Уктут, так? — В этом камне вся жизнь моего отца и многих поколений до него. Этот камень и есть мой народ. Мой народ разнолик, в нем — представители разных народов и рас, потому что вы не позволили нам сохранить наш исконный цвет кожи, наши волосы, наши глаза. Но наши души те же, и заключены они в необъятной силе нашего прекрасного бога, который бессмертен и вечно оберегает наш народ, усердно служащий ему. — Вы говорите об этом куске скалы? — Я говорю о нем, а он — это мы. — Хорошо. Итак, этот камень священен, а вы — народ племени актатль, который ему поклоняется. — Поклоняется? Вы говорите об этом так, словно речь идет о зажигании свечи или о плотском воздержании. Невозможно понять, что такое вера, пока не принесешь в жертву ей всю свою жизнь! — Хорошо-хорошо. Но пойдем дальше. Итак, мы знаем, что вы убили конгрессмена и миссис Делфин. Мне только непонятно, почему вы мне раньше не попадались. — Просто вы не знали о нашем существовании. — Вот вы постоянно говорите о другом цвете кожи, о разных обличьях. Что вы имеете в виду? — Вы не позволили нам сохранить наш цвет кожи. Если бы у меня была бронзовая кожа и высокие скулы, как когда-то у племени актатль, разве бы я стал директором этого музея? Разве Де Сан и Де Панола смогли бы достичь высоких генеральских званий в армиях Франции и Испании? — Они что, тоже актатль? — Да. — Уиллингэм посмотрел мимо Римо на тела, лежавшие на полу, и голос его зазвучал глухо, словно эхо: — Они тоже пришли со мной. — Боюсь, теперь они утратили былые регалии, — заметил Римо, глядя на неподвижные тела, безжизненные, как недоеденная фасоль. — Разве могли бы мы открыто поклоняться нашему драгоценному и внушающему трепет камню в вашем обществе? У вас людям не разрешено поклоняться камням. — Полагаю, в таком случае, что вы никогда не были в Ватикане, или у Стены плача, или в Мекке. — Все это лишь символы. Поклоняются не собственно им. А мы почитаем этот камень как бога, и в вашем обществе нам ни за что бы не позволили любить его и служить ему так, как принято у нас. — А много вас, представителей племени актатль? — Достаточно, — ответил Уиллингэм. — Нас всегда было достаточное количество. Но мы совершили ошибку. — Да? — Не выяснили, кто вы такой. — Я наемный убийца из дружественного вам сообщества. — Они найдут и уничтожат вас. Руки-ноги вам пообрывают. Сотрут вас с лица земли. Потому что мы, народ племени актатль, прошли через все испытания; мы сильны, многочисленны и хорошо законспирированы. — И к тому же нежные, как одуванчики, — произнес Римо. Вдруг он заметил, как между нижними зубами Уиллингэма показалась кровь, угрожая перелиться через губу. — Мы выживем, — сказал Уиллингэм, — как жили на протяжении пятисот лет. — С этими словами он улыбнулся, изо рта его потоком хлынула кровь, и одеяние из желтых перьев соскользнула у него с плеч. Под сердцем у него торчала рукоятка каменного ножа. Однако Уиллингэм, так умело вырывавший сердца у других, на этот раз промахнулся и теперь истекал кровью. — Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал Римо. — Я принадлежу к дому, которому более тысячи лет. Когда вы, племя актатль, еще пользовались каменным топором, Дом Синанджу уже существовал. Еще не построили Рим, а Дом Синанджу уже стоял. Дом Синанджу был еще до того, как евреи начали свои странствия по пустыне. — Вы что, тоже рядились в одежды других, чтобы выжить? — прошептал Уиллингэм. — Нет, — ответил Римо. — А-а-а, — крикнул тогда Уиллингэм. — Мы обречены! — Надеюсь. А теперь отвечайте, где ваш штаб? И тогда Уиллингэм улыбнулся предсмертной улыбкой. — Нет, мыне обречены. Спасибо, что вы мне дали это понять. — Уиллингэм умер. Он лежал в луже крови и перьев, словно гусь, подстреленный с близкого расстояния из двух стволов. — А ведь вы готовы были разрешить им изуродовать меня, — заметила Валери, выплевывая последний перья. — Только ваш ротик. — Все мужчины — мерзавцы! — воскликнула Валери. — Тсс, — произнес Римо. — Нам надо отсюда выбраться. — Вы правы, черт вас возьми! Я сейчас вызову полицию. — Боюсь, что нет. — И Римо надавил ей на какую-то точку с левой стороны шеи. Она попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь какой-то клекот. Римо увел ее из зала. Снаружи под висящей на стене картиной он обнаружил выключатель, приводящий в ход металлические жалюзи. Щелчок, удар — они встали на место, после чего он закрыл дверь, ведущую в зал. А на двери повесил табличку, которую снял с ближайшего туалета. «Закрыто на ремонт». Затем Римо вывел Валери из темного, запертого на ночь музея и привез в гостиницу на углу Пятьдесят девятой улицы и Коламбус-Серкл, где они остановились с Чиуном. Там он провел рукой по ее горлу, и к ней вернулся голос. Чиун сидел посреди гостиной, а Бобби Делфин отрабатывала удар справа, стараясь, чтобы ракетка била по воображаемому мячу. — Ты тоже пришла брать уроки тенниса? — спросила она у Валери. — Мир сошел с ума! — взвизгнула Валери. — Замолчите, или вы снова лишитесь голоса, — предупредил Римо. — У них потрясающая система, — успокоила Бобби встревоженную Валери. — По мячу ударяешь не ты, а сама ракетка. Валери начала тихо плакать. Она бы, конечно, предпочла громко рыдать, но ей не понравилось быть безголосой. Римо заговорил с Чиуном. Он рассказал ему про камень и про необычную манеру держать нож, и еще про неожиданную радость Уиллингэма, когда его спросили, где находится штаб племени актатль. Чиун на мгновение задумался. — Этот безумец Смит поставил нас на грань катастрофы. — Ты считаешь, что надо спасаться бегством? — Время бежать уже прошло — наступило время атаковать. Вот только сделать этого мы не можем. А обрадовался он вопросу о штабе потому, что у них просто его нет. Мы противостоим самому худшему из врагов — бесформенному нечто. — Но ведь если это нечто неизвестно нам, значит, и мы неизвестны нашим врагам. — Возможно, — отозвался Чиун — Давным-давно, много столетий назад, как ты бы сказал, жил Мастер, который вдруг на долгие годы исчез. Про него говорили, будто он отправился в новый мир, но этому не очень верили — считали преувеличением. — Ну и?.. — Я должен порыться в памяти — может, найду что-нибудь, что сможет нам помочь. — Он погрузился в молчание и замер. — Теперь мне можно говорить? — спросила Валери. — Нет, — ответил Римо, и она снова начала плакать. Римо посмотрел в окно на ночные огни Центрального парка. Все шло прекрасно, пока не появился Уиллингэм. Когда выходишь на организацию, хочется добраться до самой верхушки. И вовсе не ожидаешь, что кто-то вдруг убьет себя, когда ты идешь к своей цели, и вырвет из цепочки столь необходимое звено. Он отошел от окна. Чиун часто предупреждал его, что много думать вредно, иначе от широкого охвата событий мозг переключится на сиюминутные проблемы. Вот и вышло так, что он не заметил бинокля, наведенного на окна его номера. Не увидел он и того, как какой-то человек вскинул было винтовку, а потом опустил. — Я не промахнусь, — бросил стрелок своему спутнику. Дело происходило через улицу, в комнате, выходящей на окна Римо. — Уиллингэм тоже так думал, однако этот парень вышел из музея, а Уиллингэм нет, — ответил его спутник. — И все равно, я не промахнусь. — Лучше подожди, пока мы попадем к нему в номер. Нам нужно его сердце. Вот только дождемся условного сигнала.Глава 7
Сокрушительный провал в Музее естественной истории был во всех деталях описан старшему вице-президенту отделения фирмы по производству компьютеров в Париже. Рю-Сен-Жермен. Месье Жан-Луи де Жуан, вице-президент по вопросам корпоративного развития международной информации и исследований, кивнул, изображая такую заинтересованность, какую только могло изобразить его благородное лицо с тонко вылепленными чертами. Дядюшка Карл, представитель немецкой ветви родни, всегда был довольно странным, и с ним требовалось проявлять максимум терпения. Жан-Луи действовал, подчиняясь инстинкту и демонстрируя вежливость, вбитую в него гувернанткой. Этого же требовала от него и матушка, которая любила говорить, что родню не выбирают, а вот манеры можно приобрести. Итак, Жан-Луи покорно слушал обо всех нанесенных увечьях и о двух отвратительных американцах, один из которых при том еще и азиат, а сам обдумывал, какие изменения он внесет в работу исследовательской группы, поставленной в тупик компьютерной проблемой. Время от времени он поглядывал в окно на улицу Сен-Жермен с ее ресторанами и книжными лавками. Он всегда считал университетские годы лучшими днями своей жизни, а поскольку он занимался исключительно умственным трудом, который все равно где выполнять, фирма позволила ему выбрать место для офиса и даже обставить его по собственному вкусу. Мебель сочетала в себе черты периода правления Наполеона и китайский стиль. Нарядные позолоченные предметы столь различных эпох хорошо сочетались между собой. Мать называла это безвкусицей. Дядюшка Карл восседал на стуле, игнорируя выступающую вперед центральную часть сиденья, которая в свое время позволяла мужчинам усесться, расставив ноги и удобно расположив шпагу на коленях. В этот чудный осенний день дядюшка Карл потел, как кровяная колбаса, и Жан-Луи мечтал, чтобы он предложил прогуляться. Тогда можно было бы пойти в сторону Инвалидов, где похоронен Наполеон и все те, кто ввергал прекрасную Францию в одну кровавую войну за другой. Дядюшка Карл обожал подобные вещи. Хотя он частенько бранил все европейское и скатывался на какую-то южноамериканскую чушь. Что было странно, поскольку дядюшка Карл был убежденным нацистом и даже воспользовался семейными связями, чтобы избежать скамьи подсудимых в качестве военного преступника. К счастью, кузен Джеффри был генерал-лейтенантом в штабе фельдмаршала Монтгомери, а дядя Билл служил в американском Бюро стратегических служб. Во времена оккупации Парижа нацистами Жан-Луи был подростком, и, хотя кузена Мишеля разыскивали как руководителя партизан, семья Жана-Луи спокойно пережила оккупацию — согласно некому приказу, исходившему из немецкого генерального штаба. Как любила говаривать матушка, семью не выбирают, и до сих пор Жан-Луи мало задумывался над проблемами семьи — пока дядюшка Карл не произнес этих странных слов: — Так что теперь все в твоих руках, Жан-Луи Рэпаль де Жуан. — Дорогой дядюшка, что в моих руках? — удивился Жан-Луи. — Наши надежды, наши судьбы, наша честь, сам вопрос нашего выживания. — Ах, да, очень хорошо, — сразу согласился Жан-Луи. — А не выпить ли нам кофе? — Ты меня внимательно слушал? — Да-да, конечно. Ужасное происшествие. Жизнь порой так жестока! — Уиллингэма больше нет с нами. — Это того, с бледным лицом, который работал в музее? — Он был главным жрецом. — Чего? — поинтересовался Жан-Луи. Лицо дядюшки Карла приобрело пунцовый оттенок, и он обрушил большой толстый кулак на тонкую кожу стола восемнадцатого века. Жан-Луи моргнул — дядюшка Карл почему-то впал в ярость. — Разве ты не знаешь, кто ты такой? И что представляет из себя твоя семья? Откуда мы происходим? И никогда не слышал о наших корнях? — У нас был какой-то очень-очень великий дядя, который какое-то непродолжительное время жил в Южной Америке. Ты это имеешь в виду? Пожалуйста, не сердись. Может, выпьешь немного анисовой настойки? — Жан-Луи, признайся, только честно... — Да, дядюшка Карл. — Когда ты был еще ребенком и мы гуляли с тобой, а я рассказывал тебе о твоих предках, ты меня внимательно слушал? Мне нужен честный ответ. — Дядюшка, ты же знаешь детей. — Говори правду! — Нет, дядюшка Карл. Я любил гулять с тобой потому, что ты, как немец, мог купить самые лучшие пирожные. А я так мечтал о шоколаде. — А рукописи, которые я тебе давал? — Должен признаться, я рисовал на них. Бумаги в то время было так мало, дядюшка Карл. — А помнишь ли ты имя нашего сокровища? Нашего общего достояния? — Ты имеешь в виду камень? Уктут? — Да. А его настоящее имя? — Забыл, дядюшка Карл. — Понятно, — сказал Карл Йоханн Либенгут, президент Баварской компании по производству электронного оборудования. — Значит, ты принимаешь меня за немецкого дядюшку французского племянника и думаешь: какой сегодня чудесный день, а этот сумасшедший дядя толкует о какой-то смерти в Нью-Йорке? Я прав? — Ты слишком огрубляешь мои мысли. — Так я прав или нет? — Ну, хорошо, прав, — признался Жан-Луи. Когда он положил ногу на ногу, на его сшитой точно по фигуре жилетке не образовалось ни складки. Затем он поставил локти на стол, соединил длинные тонкие пальцы в некое подобие арки и водрузил сверху подбородок. — Ты такой же француз, как я немец, Жан-Луи, — произнес Карл Йоханн Либенгут таким ледяным тоном, что де Жуан забыл и о солнышке, и о книжных лавках, и о зеленой осенней листве снаружи, на улице Сен-Жермен — Я сказал, ты не француз, — повторил Карл. — Я слышал, — отозвался де Жуан. — Ты актатль. — То есть в моих жилах течет немного крови этого народа. — Ты актатль. Это главное, а все остальное — лишь прикрытие, потому что мир не позволил бы тебе открыто принадлежать к этому народу. — Мой отец де Жуан. И я тоже. — Твоего отца звали де Жуан. Он-то и дал тебе это прикрытие, а мать дала тебе кровь. Я дал тебе знание, но ты его отверг. Я слишком стар, чтобы вести борьбу за выживание, в которой сейчас возникла необходимость, а ты, Жан-Луи, просто не желаешь этого делать. Так что тысяча, а то и больше лет нашего наследия сегодня умрет. Месье де Жуан, желаю вам долгой и счастливой жизни. Я ухожу. — Подождите, дядюшка Карл. — Зачем, месье де Жуан? — Я хочу послушать ваш рассказ. Давайте выйдем вместе, и если я был невнимателен в свои детские годы, то с удовольствием послушаю сейчас. Я не говорю, что сразу приму военные традиции нашего племени, но я не могу позволить, чтобы тысячелетняя история исчезла, а я даже не слышал про нее. В детстве рассказ о последнем вожде племени актатль увлек Жана-Луи — из-за особенности детской памяти, когда незначительные подробности пропускаешь мимо ушей. Они шли по Рю-Сен-Жермен в сторону банка, мимо ресторанов, кинотеатров, кафе и табачных лавок, расставленных, словно ловушки, призванные выколачивать лишнюю мелочь. На Рю-дю-Бак они свернули направо и перешли Сену по мосту Пон-Рояль. Услышав историю последнего вождя племени актатль, де Жуан смог в полной мере оценить, насколько этот человек предвидел исход социального натиска, который должен был стереть индейскую культуру с лица земли. Этого не понимали ни майя, ни инки, ни даже всемогущие ацтеки. И вот их больше не существует. А вот дядюшка Карл существовал и рассказывал ему о символах на священном камне. Ему теперь ясен был каждый нюанс, значение каждого из них — как в тот день, когда жрецы племени актатль совершили свое последнее жертвоприношение на зеленых мексиканских холмах. — А почему мы до последнего времени не совершали жертвоприношений? — спросил де Жуан. — Во времена наших предков они проводились ежемесячно. А теперь они используются лишь как месть? — С одной стороны, все было недостаточно тщательно продумано, а с другой, жертвоприношение в последнем из уцелевших городов племени актатль рассматривалось как последняя и вечная жертва. Но если бы ты взглянул на камень и увидел линии жизни, как это сделал я, если бы, как и предполагалось, ты в прошлом году навестил его, ты бы сам все увидел. Значение существования земли, неба и рек. Чтобы понять то, о чем мы лишь слышали. Вот она, наша история. Наша, и больше ничья, Жан-Луи. Если бы ты только мог себе представить, насколько невыносимы были митинги фашистов, но я должен был сделать это ради племени, на случай, если Гитлер все-таки победит. То, что было образовано как общество для защиты племени, в конце концов превратилось в систему взаимопомощи, где все помогали друг другу. И тут вдруг последовало осквернение Уктута. — А смерти этого пария будет недостаточно, чтобы отомстить? — Конечно, нет. Во-первых, Уктут требует, чтобы за осквернение несли ответственность Соединенные Штаты. А чего стоит жизнь негра? — Дядюшка, ты забыл, изначально у тебя был бронзовый цвет кожи, — напомнил де Жуан. — Неужели ты решил все-таки взять на себя дело нашей семьи? — Хочу тебе кое-что показать, — произнес де Жуан. — Вот и все. Ты знаешь, почему я занялся компьютерами? — Нет, — ответил дядюшка, с трудом поспевавший за высоким худощавым мужчиной, который шел быстро и легко, хотя на первый взгляд казалось, будто он просто прогуливается. — Потому что они были лишены того, чего я стеснялся всю жизнь. Компьютеры были чисты. А сейчас я покажу тебе, что, на мой взгляд, чистым не является. Мост, по которому они сейчас шли, вел к Лувру, огромному дворцу, который более двухсот лет назад приспособили под музей. Группа японских туристов стройными рядами промаршировала в боковой вход, следуя за руководителем, держащим флажок. Громко хохотали четверо американцев, не обращая внимания на фотографа, предлагавшего им свои услуги. — Нужна целая неделя, чтобы даже не изучить, а просто внимательно рассмотреть все экспонаты музея, — сообщил де Жуан. — Но у нас нет недели, — ответил дядюшка Карл. — Она нам и не нужна, — улыбнулся племянник и сделал рукой широкий жест, словно предлагая дяде весь музей. — В общей сложности я провел здесь многие месяцы, когда был студентом. Здесь представлены Китай, Древняя Греция, Европа и даже некоторые из современных южноамериканских художников. — Да-да, — Карл проявлял явное нетерпение. — Ни одно из представленных произведений не было мне близко. Ни одно. С самого детства, хотя отец и сказал мне, что наша семья уезжает обратно в Шарльмань, я не чувствовал себя уютно во Франции. Более-менее уютно я чувствовал себя с компьютерами, потому что у них нет прошлого. — Что ты хочешь сказать? — А то, дорогой дядюшка, что я не европеец. — Значит, ты поможешь нашему делу? — Конечно, помогу. Но гоняться за кем-то с каменным ножом — нет, это не для меня. Дядюшка Карл пришел в страшное волнение и возмущенно заявил, что приехал в Париж не организовывать какой-то там комитет, а искать поддержки в священной войне, которую ведет племя. — Дядюшка, а как проходит эта война? — Из рук вон плохо, — ответил Карл. — Так давай направим ее в верное русло, а? Пошли, нам надо подумать. — Нож священен, — сказал Карл, чтобы племянник не подумал, будто он готов уступить. — Успех еще священнее, — сказал Жан-Луи де Жуан. Он в последний раз окинул просторный и красивый какой-то внушающей трепет красотой двор Лувра глазами француза и мысленно попрощался с Европой в своем сердце. Слушая дядюшку Карла, де Жуан скоро понял, что случилось с семьей. Потомки племени актатль были согласны скрываться не только на протяжении поколений, но и на протяжении веков, однако когда пришло время действовать, это оказалось семье не под силу. Он остановил такси и приказал отвезти их на Авеню-ле-Бретюи, где снимал для любовницы небольшой особняк, два этажа просторных комнат, с лепниной в стиле рококо на потолке. Слуга-североафриканец, одетый в расшитый серебром жилет, подал им кофе со взбитыми сливками. Дядюшка Карл поедал пирожные, изысканные хрустящие корзиночки, наполненные цукатами в сахарной глазури, а Жан-Луи тем временем вынул из кармана блокнот и принялся чертить там какие-то формулы. Он словно забыл о дядином существовании, не отвечая даже на вопросы, что он делает. Один раз он позвонил на работу и попросил о компьютерном времени. Потом прочитал несколько формул своему референту и через пятнадцать минут уже получил ответ. — Черт, — пробормотал он, затем порвал свои записи и подбросил обрывки в воздух. Слуга предпринял попытку их поднять, но де Жуан его прогнал. Потом встал и начал расхаживать по комнате, размышляя вслух. — Беда, дорогой дядюшка Карл, в том, что племя не готово править обществом, — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Мы так долго таились, что, когда настал момент выдвинуть справедливые требования, их не просто игнорируют. Мы сами толком не знаем, как их выдвигать. Поэтому все, от начала до конца, складывается так неудачно. Жан-Луи де Жуан подошел к окну и выглянул на освещенную солнцем улицу. — Что мы должны делать? — спросил дядюшка Карл. — Начать все сначала. И отныне главной целью народа актатль будет власть. И в будущем, когда наши имена станут известны всем, наши требования будут удовлетворены. — А как же наши требования о возмещении ущерба? — Это было глупо с самого начала. Послания с требованиями о возмещении ущерба были непонятны. Написать их на двенадцати языках и забыть про английский! К черту их! Мы сами в свое время позаботимся об этом. А сейчас нам важно разобраться с двумя очень опасными людьми — американцем и азиатом. — Говоря, де Жуан барабанил пальцами по безупречно чистому окну. — Не повезло, что мы наткнулись на них, — сказал Карл. — Нет, они нас искали, а мы, как дураки, сами бросились в расставленную ими ловушку. Вероятнее всего было так: после надругательства над Уктутом совершенные нами жертвоприношения каким-то образом задели что-то или кого-то в высшей степени чувствительных сферах, пользующихся услугами наемных убийц. Люди с такой квалификацией обычно не ходят по музеям ради удовольствия. Должно быть, мы создали какую-то угрозу для них. Так вот теперь тот, чьи интересы мы задели, хотят, чтобы мы выступили против этих двоих. Лучше не придумаешь — мы нападем на них и будем уничтожены. — Значит, мы не станем нападать? — спросил дядюшка Карл. — Нет, обязательно станем, но на наших условиях и тогда, когда это будет выгодно нам. И используем этих убийц так, как они хотели использовать нас. Через них мы выйдем на секретную организацию, которой они служат, и захватим в этой организации власть. Эта власть станет властью всего племени, и тогда народ актатль больше не будет скрываться, — де Жуан постоял у окна, ожидая, что скажет дядюшка Карл, но тот молчал. Тогда де Жуан обернулся и увидел, что Карл стоит на коленях, касаясь головой ковра и вытянув руки перед собой. — Что с вами, дядюшка Карл? — воскликнул он. — Ты вождь, — отозвался Карл. — Вождь, — повторил он и поднял глаза. — Подойди ко мне. Де Жуан наклонился к нему, и Карл прошептал ему что-то в самое ухо. — Что это? — спросил де Жуан. — Теперь ты тоже веришь. Это настоящее имя Уктута, и лишь тем, кто верит, позволено его произносить. Если его произнесет неверный, то обрушатся небеса, но ты можешь это сказать. Де Жуан предпринял все усилия, чтобы сохранить серьезный вид, и произнес слово вслух. Как он и предполагал, небеса не разверзлись, что дядюшка Карл расценил как доказательство искренней веры де Жуана. Дядюшка Карл поднялся с колен. — Теперь ты вождь. Тридцать лет я ждал этого момента, ибо ты кровь от крови, плоть от плоти древнего вождя племени актатль, жившего много столетий назад. Теперь ты поведешь нашу семью к победе! Де Жуана даже несколько удивило, что он не воспринял слова дядюшка как нечто идиотское. — Дядюшка, мы обязательно победим! — воскликнул он. — И отомстим за осквернение камня? — Когда мы осуществим наш план, Уктут получит все сердца, какие только пожелает, — заверил его де Жуан. Ночью, прежде чем уснуть, он вновь произнес тайное имя Уктута. И, когда небо не упало на землю, ему открылась истина. Он не знал, искренне он верит или нет, но был твердо уверен, что племя актатль обрело наконец вождя, который поведет его к славе.Глава 8
Прибыв в Нью-Йорк, Жан-Луи де Жуан и дядюшка Карл отправились прямиком в гостиницу на Пятую авеню, где целый взвод посыльных только и ждал момента поднести им багаж, где им не нужно было регистрироваться и к их услугам были готовы президентские апартаменты, а директор многозначительно подмигнул дядюшке Карлу, заставив тем самым де Жуана сделать вывод, что, вне зависимости от традиций и религии, международное братство последователей Уктута имеет немалое влияние в обществе. — А я и не знал, что семья столь обширна, — заметил де Жуан, когда они с Карлом отпустили посыльных и удобно расположились в гостиной огромного пятикомнатного номера. — Мы повсюду, и ты знал бы об этом, если бы в молодости больше интересовался проблемами семьи. — Дядюшка Карл улыбнулся, скорее с осуждением, нежели радостно. — Но теперь я с ней — де Жуан улыбнулся в ответ. — Да, Жан-Луи, и я благодарен тебе за это, так что с моей стороны больше упреков не будет, как бы мне этого ни хотелось. — Упрекать обычно любят проигравшие. Тем самым они как бы оправдывают себя за то, что неправильно прожили жизнь. Ты не проигравший, и жизнь твоя вполне удалась. Более того, теперь она пойдет как нельзя лучше, так что упреки тебе не к лицу. — И де Жуан попросил дядюшку немедленно созвать в гостиницу членов семьи для беседы. — Сейчас мы должны все продумать до мелочей, намного лучше, чем всегда, и я должен изучить наши людские ресурсы. Через два часа я уже буду готов говорить с ними. Он отправился к себе в комнату и разложил на большом дубовом столе бумаги, которые достал из привезенного с собой «дипломата» крокодиловой кожи. Прежде чем сесть, он снял свой серый в тонкую белую полоску пиджак, аккуратно расстегнул манжеты с монограммой и завернул рукава рубашки; затем расстегнул воротник, осторожно снял шелковый галстук в черно-красных тонах и повесил его на вешалку поверх пиджака. Пиджак он убрал в один из огромных, изготовленных из настоящего кедра полированных шкафов. Затем он включил свет — зажглась убранная в деревянные панели люминисцентная лампа — и снял колпачки с двух толстых маркеров, черного и красного. Красным он собирался писать возможные пункты плана, а черным — вычеркивать их, если решит, что они не сработают. Де Жуан поднес красный фломастер к губам и выглянул в окно на оживленную улицу, утопавшую в ярком солнечном свете позднего утра, после чего набросился на пачку чистой белой бумаги, словно орел, выследивший мышь, которая имела неосторожность выйти на открытое место. Когда он вновь поднял глаза, солнце исчезло. Небеса потемнели, и он осознал, что день уступил место вечернему сумраку. Корзина для бумаг была переполнена скомканными листами. Поверхность стола выглядела так, словно на него опрокинули содержимое корзины. Перед де Жуаном лежал лишь один аккуратно расправленный лист. На нем большими красными буквами было написано всего одно слово: ИНФИЛЬТРАЦИЯ. Когда он вновь появился в гостиной, там уже сидела дюжина гостей. Это были преимущественно мужчины среднего возраста в строгих костюмах-тройках с цепочками на жилетах — свидетельством университетского образования, прямых брюках и до блеска начищенных кожаных туфлях, которые так ценятся деловыми людьми — они могут позволить себе любую обувь по собственному вкусу и постоянно покупают ту, к которой привыкли с детства. Все встали, когда он вошел. Дядюшка Карл тоже поднялся с кресла возле окна. — Господа, наш вождь, Жан-Луи де Жуан. Двенадцать мужчин медленно опустились на колени. Де Жуан вопросительно посмотрел на дядюшку Карла, чтобы тот отдал приказ встать, но дядюшка тоже встал на колени и склонил голову перед де Жуаном. — Имя Уктута не может быть осквернено, — заявил де Жуан, — ибо оно священно и выше тех оскорблений, которые может нанести ему человек. Но Уктут взывает к нам принести в жертву тех, кто осмелился прикоснуться к нему грязными руками, и мы, представители народа актатль, эту жертву ему дадим. Я клянусь — мы все в этом клянемся. Нашей честью и нашей жизнью. — Он помолчал. — А теперь встаньте. Мужчины начали медленно подниматься на ноги; их лица лучились внутренним светом. Затем все стали по очереди подходить к де Жуану, пожимать ему руку и называть имена. Когда церемония представления окончилась, де Жуан предложил всем сесть. — Наша первоочередная задача — добраться до этой парочки, американца и престарелого азиата. А затем мы проникнем в их организацию и захватим в ней власть. Вопрос лишь в том, как проникнуть в нее. И как подобраться к этим двоим? — Он оглядел собравшихся. Жан-Луи ожидал встретить озадаченные лица, но вместо этого обнаружил, что все улыбаются, и посмотрел на дядюшку Карла. Тот встал. — У нас есть способы добраться до этих двоих. — Он тоже улыбнулся. — Целых два.Глава 9
Римо аккуратно вывел адрес — огромная коробка предназначалась для нефтяной компании в Номе, штат Аляска. Когда посылка дойдет до адресата, в Номе будет уже зима. Коробку отправят на склад, и вряд ли кто до наступления лета заметит странный запах, а тем более обнаружит тело чиновника из министерства юстиции. Который чуть было не застал Римо врасплох. Но в этом деле «чуть было» обернулось поездкой в гробу в город Ном, потому что там можно сохраниться до следующего лета лучше, чем где бы то ни было еще. — А какой будет обратный адрес? — спросил служащий на железнодорожном вокзале. — Диснейуорлд, Флорида. На что служащий заметил, что всегда мечтал там побывать, и поинтересовался, не работает ли там Римо. Тогда Римо сообщил, что он является президентом Союза Микки-Мауса. — Для краткости мы говорим просто «Микки-Маус». А вообще-то наша организация называется Международное братство Микки-Маусов, Дональдов Даков, Гуфи и Семи Гномов Америки и является членом АФТ-КПП. Я подчеркиваю: гномов, а не гномиков. На следующей неделе мы можем объявить забастовку в знак протеста против плохого обращения со стороны мультипликаторов. Предоставляют мало ролей. — Надо же, — подозрительно произнес клерк, но все же отправил Уильяма Реддингтона Третьего, заместителя директора, северный округ, Нью-Йорк, в город Ном проводить отпуск, припечатав его для верности двумя ударами резинового штампа. Реддингтон совершил и высшей степени странное нападение. Он появился в номере Римо, одетый в синий полосатый костюм-тройку за четыреста долларов; его темно-русые волосы были аккуратно уложены так, чтобы создать впечатление небрежности. Ему неловко беспокоить Римо в такой час, и он понимает, как неловко должны чувствовать себя все собравшиеся, но он пришел помочь. Чиун спал в одной из спален. Римо боялся, что для женщин будет не вполне безопасно, если он позволит им уйти сразу после происшествия в музее; поэтому попросил их на некоторое время остаться с ним. Валери в ту же минуту начала рыдать, и когда прибыл Реддингтон, она все еще продолжала всхлипывать, находясь в полной прострации и тупо глядя перед собой. Бобби Делфин смотрела ночной сеанс — показывали фильм с Тайроном Пауэром, где он играл роль красивого, но бедного итальянского аристократа. А до этого она смотрела ночной сеанс, где Тайрон Пауэр играл роль красивого, но бедного французского дворянина. Умер актер, как прокомментировала Бобби, во время съемок величайшего фильма своей жизни: истории красивого, но бедного испанского вельможи. Римо кивнул, приглашая Реддингтона войти. — Я из министерства юстиции, — представился тот. — И слышал, что у вас возникли проблемы. — У меня нет никаких проблем, — пожал плечами Римо. — Уа-а-а! — взвыла Валери. — С вами все в порядке? — обратился к ней Реддингтон. — О, Боже! — произнесла Валери. — Здравомыслящий человек! Слава Богу! Слава Богу! Первый нормальный человек. — Тихие всхлипывания переросли в поток слез, спотыкаясь, она подошла к Реддингтону и разрыдалась у него на груди, а он тем временем нежно похлопывал ее по спине. — Она в порядке, — сказал Римо. — Ты ведь в порядке, Валери? — Чтоб ты сдох, мерзкое животное! — заорала Валери. — Уберите его от меня, — попросила она Реддингтона. — Кажется, кто-то покушается на вашу жизнь, — заявил Реддингтон. — А я даже не знаю вашего имени. — Альберт Швейцер, — сообщил Римо. — Он врет! Его зовут Римо, а фамилии я не знаю. Он маньяк-убийца. Убивает, даже не пошевелив рукой. Он жестокий, грубый, холодный и язвительный. — И вовсе я не язвительный, — сказал Римо. — Не слушайте эту девчонку, — вдруг крикнула Бобби. — Она даже не умеет играть в теннис. Просто сидит здесь и плачет все дни напролет. Жалкая неудачница! — Спасибо, — поблагодарил Римо. Бобби подняла руку в приветственном жесте. — Он убивает руками и ногами, — не унималась Валери. — Насколько я понимаю, вы специалист в какой-то разновидности карате, — предположил Реддингтон. — Нет, — признался Римо, и на этот раз он говорил истинную правду. — Я не каратист. Карате лишь концентрирует силу. — И вы используете имеющиеся навыки для самообороны? — поинтересовался Реддингтон. — Он использует их на всех, кто попадается ему на пути! — снова вмешалась Валери. — Но на вас-то я их не применял. — Еще успеете. — Возможно. — И Римо попытался представить себе, как будет выглядеть Валери, если с ее лица убрать рот. Наверняка станет намного лучше. — Как я уже сказал, — объяснил Реддингтон, — я пришел помочь. Но сначала я должен увидеть ваше оружие. Руки — это ваше единственное оружие? — Нет, — сказал Римо. — Руки — всего лишь продолжение оружия, общего для всех нас. Этим мы отличаемся от зверей. Звери пользуются конечностями, а человек использует ум. — В таком случае вы животное, — всхлипнула Валери, оставляя на лацкане Реддингтона большое мокрое пятно. — Значит, только тело, — задумчиво проговорил Реддингтон, а затем с извинениями отстранил от себя Валери Гарднер, и она увидела, как из кармана его аккуратного пиджака появился автоматический пистолет сорок пятого калибра. Тут она поняла, что находится между вооруженным бандитом и сумасшедшим, и только успела вымолвить: — К черту все. Представитель министерства юстиции использовал ее как живой щит. Ее, Валери Гарднер! Наконец-то ей встретился чиновник органов юстиции, который был настоящим героем. — Давай, пристрели эту гадину! — заорала она. — Ну, ладно, дружище, — попытался вразумить его Римо. — Разве так себя ведут? — Да, — продолжала визжать Валери, перелетая от Реддингтона к Римо и назад. — Да, именно так себя и ведут! Пристрели его, прежде чем этот маньяк не уложил нас всех! — Спокойно, — произнес Римо. — С вами я потом поговорю. — Он улыбнулся Реддингтону. — Нам надо сесть и вместе все обдумать, — в голосе его звучала надежда. Реддингтон сделал шаг назад, чтобы Римо не смог дотянуться до него рукой или ногой и таким образом неожиданно его разоружить. — Нечего нам обсуждать с человеком, поднявшим руку на высокочтимых жрецов Уктута. — Каких еще жрецов? Это те психи, которые пытались открыть мне грудь без ключа? — Стреляй! — вопила Валери. — Стреляй! Но Реддингтон не обращал на нее внимания. Его взгляд был сосредоточен на Римо, веки замерли, так что перестали моргать. — Уктут существовал многие века, — сообщил он Римо. — И всегда были те, кто защищал его от вандалов, готовых причинить нашему богу вред. — Постойте, — вдруг вспомнил Римо. — Ведь это вы охраняли кабинет конгрессмена в ночь, когда он был убит! — Да. И я лично вырвал сердце у него из груди. — Я так и думал, — кивнул Римо. — Просто удивительно, как целая стая девяностокилограммовых канареек смогла незаметно пропорхнуть мимо стражи. — А теперь настал твой черед, — сказал Реддингтон. — Меня Никсон заставил, — произнес Римо. — Извинения не принимаются. — Ну, тогда Бобби Кеннеди. Или Джек Кеннеди. А может, Дж. Эдгар Гувер? — Вам уже ничто не поможет. — Только не говорите потом, что я не пытался вас остановить. Реддингтон отступил еще на шаг. — Стреляй же скорее! — снова крикнула Валери. — Кончай с этим буйнопомешанным! Реддингтон держал пистолет как профессионал, на уровне правого бедра. Так учили в министерстве юстиции, чтобы его сотрудников нельзя было обезоружить, просто выбив у них из рук пистолет. Но на каждое действие найдется противодействие. Неожиданно Римо сделал бросок влево от Реддингтона, и тот обнаружил, что не может в него прицелиться, потому что на пути стоит его собственное бедро. Он развернулся влево, чтобы навести пистолет на Римо, но пока он поворачивался, Римо уже поменял позицию. Тогда Реддингтон повернулся назад и обнаружил Римо у себя за спиной, но не успел ознаменовать это открытие победным салютом, поскольку пистолет, который он попрежнему, строго следуя инструкции, держал на уровне бедра, вдруг поднялся выше, на уровень живота и, войдя ему в бок, застрял в самом центре правой почки. Реддингтон упал, вперив в потолок застывший взгляд. — Убийца! Убийца! — закричала Валери. — Спокойно, — произнес Римо. — Сейчас и ты получишь свое. Бобби оторвалась от телеэкрана. — Только сделай это прямо сейчас. Сначала избавься от этой идиотки, а потом пойдем сыграем партию в теннис. Я знаю один корт в Ист-Сайде, который работает всю ночь. И еще один. Только я не люблю твердое покрытие. А на траве нет той упругости. Если, конечно, ты не умеешь хорошо подавать. Если же у тебя хорошая подача, то у меня лучше получится игра на траве, потому что там легче будет гасить с твоей подачи. — Я в теннис не играю, — ответил Римо. — Возмутительно! — воскликнула Валери. — Этот парень был прав. Лучше бы он тебя убил. — Эй, вы, обе, — тихо! — скомандовал Римо. — Я должен подумать. — Хорошо бы, — сказала Валери. — Подумай о том, как бы заняться теннисом, — посоветовала Бобби. Но Римо предпочел вспомнить вожатого бойскаутов, который приехал к ним в детский приют в Ньюарке организовывать скаутский отряд. Все сироты старше двенадцати поступили в отряд, потому что им это приказали монахини. И так продолжалось лишь до тех пор, пока монахини не обнаружили, что вожатый учит мальчиков зажигать огонь с помощью кремня и огнива, и когда в деревянном здании с коэффициентом воспламенения немногим ниже, чем у природного газа, были подожжены три матраса, они решили покончить с бойскаутами и записать воспитанников в какой-нибудь шахматный клуб. Римо так никогда и не научился зажигать огонь с помощью кремня и огнива. Ему не удалось украсть ни кусочка кремня, а те крохи, которые можно было обнаружить в обыкновенной зажигалке, были слишком малы, чтобы на них можно было практиковаться. Но зато Римо научился вязать узлы. В том, что касается узлов, у вожатого скаутов был просто талант. Булини, колышки, выбленочные узлы. Рифовые узлы. Справа налево и слева направо. Римо размышлял об узлах. В конце концов он решил, что булини лучше всего. В этом узле участвовали две веревки разной толщины, и он будет очень уместен, чтобы связать Бобби и Валери. Придется воспользоваться толстой веревкой от штор и тонкой — от подъемных жалюзи. — Мы будем криками звать на помощь, — предупредила Валери. — Только попробуйте, и я свяжу вас всеми известными мне узлами. И Римо связал Валери булинем. А потом вставил ей в рот кляп и закрепил выбленочным узлом, но он показался слабоват, и Римо заменил его рифовым узлом, туго затянутым на шее. — А ты? — обратился он к Бобби. — Вообще-то я собиралась сидеть тихо. — Отлично. — Римо связал ее, но кляпа вставлять не стал. — Там, в комнатах спит пожилой человек. Если ты разбудишь его, пока он сам не решит встать, твой последний сет, игра, и вся партия будут для тебя сыграны навсегда. — Я все поняла, — ответила Бобби, но Римо ее не слушал. Он пытался понять, не ошибся ли с узлом, которым завязал рот Валери. Упаковав Реддингтона для путешествия на Аляску, он снова потрогал узел и остался доволен. Приятное чувство от хорошо выполненной работы сопровождало его на всем пути до железнодорожного вокзала, где он отправил Реддингтона на Аляску, а затем в длительной прогулке по Центральному парку, где он покормил уток, до гостиницы, где он обнаружил, что Бобби нет. Ее похитили.Глава 10
Чиун сидел посреди комнаты на полу и смотрел телевизор. Связанная Валери по-прежнему находилась в углу. — Где Бобби? — спросил Риме. — Григрогра. Дигрыгро, — попыталась что-то выговорить Валери сквозь кляп. — Вас не спрашивают, — сказал Римо. — Чиун, где Бобби? Не поворачиваясь, Чиун поднял руку над головой и сделал жест, чтобы ему не мешали. Римо вздохнул и принялся развязывать узлы, затыкавшие Валери рот. Узел был тройной и вовсе не тот рифовый узел, который Римо завязал, уходя. Такого узла Римо никогда прежде не встречал. Пальцам пришлось хорошенько повозиться с переплетением веревок, прежде чем он снял закрывающую ей рот повязку. — Это все он, он, — тут же заверещала Валери, кивнув на Чиуна. — Тсс, — зашипел Чиун. — Молчать? — приказал Римо Валери. — Где Бобби? — Они пришли за ней! Трое в желтых перьях. Я пыталась ему сказать, но он снова меня связал. Свинья! — громко крикнула она, обращаясь к Чиуну. — Детка, побереги себя, не надо так громко орать, — попросил Римо. По телевизору началась реклама. В течение двух с половиной минут с Чиуном можно было беспрепятственно поговорить. — Чиун, ты видел, как увели Бобби? — Если ты хочешь узнать, был ли я разбужен незваными гостями от столь скудных, но сладостных мгновений покоя, то я отвечу: да. Если тебя интересует, осквернило ли это существо, у которого никогда не закрывается рот, своими криками мой слух, то да. Если ты спрашиваешь... — Я спрашиваю, видел ли ты, как трое мужчин уводили вторую девчонку? — Если ты спрашиваешь, видел ли я троих существ, похожих на большую птицу из передачи для детей, то да. Я посмеялся, потому что они выглядели очень смешно. — И ты дал им так просто уйти? — Эта одна создавала шум за двоих, несмотря на кляп. Кстати, завязанный весьма неумело. И еще одно лицо женского пола, чтобы оно создавало дополнительный шум, мне было ни к чему. Если бы они пообещали вернуться и за этой, я бы выставил ее за дверь, как пустую бутылку из-под молока, чтобы она поджидала их там. — Черт побери! Чиун, это были те, кого я ищу. Они-то нам и нужны. Думаешь, для чего я держал здесь этих девчонок? В надежде, что индейцы за ними придут. — Прошу учесть лишь одно исправление. Эти люди нужны тебе, а я старательно избегал участвовать в их поиске. — Теперь ту девчонку убьют. Надеюсь, ты доволен собой. — В мире достаточно теннисистов и без нее. — У нее вырвут сердце из груди. — А может, передумают и остановятся на языке. — Правильно, смейся над нами! — вдруг крикнула Валери. — Ты, жалкий старикашка! Чиун обернулся и посмотрел назад. — С кем это она говорит? — спросил он. — Не обращай на нее внимания. — Я пытаюсь. Выйдя из комнаты, я настолько проникся к ней сочувствием, что развязал ей рот. Лишнее доказательство, что даже Мастер не застрахован от ошибок. Начался такой шум, что его пришлось снова заткнуть. — И ты вот так просто позволил этим трем желтым страусам забрать Бобби? — Мне надоели разговоры о теннисе, — признался Чиун. — Глупая какая-то игра. Реклама кончилась, и он вновь повернулся к экрану, где доктор Рэнс МакМастерс поздравлял миссис Вэндел Уотерман с избранием на пост исполняющего обязанности председателя комиссии города Силвер-Сити по празднованию двухсотлетия Америки, на который она была поспешно назначена в связи с тем, что постоянный председатель комиссии миссис, Ферд Деланет, подцепила сифилис, которым ее наградил доктор Рэнс МакМастерс. Теперь он нежно беседовал с миссис Уотерман, собираясь сделать с ней то же самое в течение последующих двадцати трех с половиной часов — между окончанием сегодняшней серии и началом завтрашней. — Есть ли хоть слабая, очень слабая надежда, — обратился Римо к Валери, — что, пока эти молодцы находились здесь, вы держали рот на замке и слышали их разговор? — Я слышала каждое их слово! — гордо заявила Валери. — Назовите хотя бы несколько. — Самый крупный... — Вы когда-нибудь видели кого-либо из них? — Что за дурацкий вопрос! — воскликнула Валери. — Вы когда-нибудь видели, чтобы в Нью-Йорке кто-то носил желтые перья? — В этом году чаще, чем в прошлом. Они ведь не родились в этих перьях. Под перьями скрываются люди. Похожи на мужчин. Вы узнали кого-нибудь из них? — Нет. — Ладно. О чем они говорили? — Самый крупный спросил «Мисс Делфин?» Она кивнула, и тогда он сказал: «Вы пойдете с нами». — А потом? — Они развязали ее и... — Она что-нибудь сказала? — Нет. Что она могла сказать? — Уверен, что у нас есть на этот счет кое-какие идеи. Что дальше? — Дальше они взяли ее под руки и вышли за дверь. А этот... — Она кивнула на Чиуна. — Он вышел из спальни и тут увидел их, но вместо того, чтобы их остановить, пошел и включил телевизор. И тогда они преспокойно покинули номер. Я попыталась его позвать, и он развязал мне рот, но когда я сказала, что Бобби похитили, снова завязал. — И правильно сделал, — заметил Римо. — Значит, вы не знаете, куда они направлялись. — Нет, — призналась Валери — Может, развяжете меня? — Немного погодя. — Они направлялись в Эджмонт-мэншн в Энглвуде, — тихо произнес Чиун, не отрываясь от телевизора. — Откуда ты знаешь? — удивился Римо. — Просто слышал их разговор, откуда же еще? А теперь — тихо! — Энглвуд — это в Нью-Джерси, — сказал Римо. — Значит, там и есть, — поддержал Чиун. — Но прошу тишины! — Закругляйся, — обратился к нему Римо. — И включай на запись свой видеомагнитофон. Поедешь со мной. — Сейчас. Будут тут мною командовать! — А почему бы и нет? Ведь это твоя вина. Чиун не ответил, обратив взор на маленький цветной экран. Римо направился к телефону. Когда он набрал прямой номер Смита, в трубке раздался хрип и свист — значит, он не туда попал. Но когда две новые попытки дали тот же результат, Римо понял, что телефон отключен. Тогда он на всякий случай набрал телефон секретарши уСмита в приемной. Прозвучало восемь гудков, прежде чем там сняли трубку. Ответил знакомый голос. — Алло! — Смитти, как вы там? — Римо... Римо заметил, что Валери наблюдает за ним. — Минуточку, — произнес он в трубку. Затем взял Валери за ноги. — Что ты делаешь, грязная свинья?! — Тихо, — успокоил Римо. Он сунул ее в шифоньер и плотно закрыл дверь. — Сволочь! Ублюдок! Мерзкая тварь! — завопила она, но тяжелая дверь приглушила крик, и, удовлетворенно кивнув, Римо вновь подошел к телефону. — Да, Смитти, прошу меня извинить. — Какие новости? — спросил Смит. — Не могли бы вы хотя бы однажды сказать что-нибудь приятное. Например, «привет» или «как поживаете»? Ну разве нельзя сделать это хотя бы для разнообразия? — Привет, Римо, как дела? — Не желаю с вами разговаривать, — оборвал Римо. — Решил, что не желаю иметь вас в числе своих друзей! — Хорошо, — сказал Смит, — это мы уладили. Так какие новости? — Эти индейцы похитили девушку по имени Бобби Делфин. — Где это произошло? — В моем гостиничном номере. — И вы позволили случиться подобному?! — Меня не было. — А Чиун? — Он был занят — включал телевизор. — Удивительно, — сухо заметил Смит. — Все летит в тартарары, а мне приходится иметь дело с дезертиром и фанатиком, помешанным на мыльных операх. — Ну ладно, успокойтесь. Зато теперь у нас есть прекрасная зацепка, но вам я о ней не скажу. — Сейчас или никогда, — и Смит позволил себе небольшой смешок, напомнивший звук лопнувшего пузырика в кастрюльке с кипящим уксусом. — Что вы хотите сказать? — Я только что разобрал оборудование. Здесь околачивается слишком много агентов ФБР, и мы слишком уязвимы. Так что на время лавочка закрывается. — А как я с вами свяжусь? — Я сказал жене, что мы едем в отпуск. Мы нашли чудное местечко возле горы Себомук в штате Мэн. Вот мой тамошний телефон, — и он продиктовал Римо номер, который тот моментально запомнил, предварительно записав на столе ногтем большого пальца. — Мне повторить? — спросил он. — Не надо, — ответил Римо. — Странно, что вы можете запомнить с одного раза. — Я позвонил не для того, чтобы вы делали комментарии по поводу моей памяти. — Да-да, конечно. — Казалось, Смит хотел еще что-то сказать, но не нашел нужных слов. — Сколько вы там пробудете? — Не знаю. Если к нам подберутся слишком близко и возникнет опасность того, что организация будет разоблачена, что ж... Возможно, мне придется там и остаться. Смит говорил спокойно, почти небрежно, но Римо знал, что он имеет в виду. Если Смит с женой «там и останутся», то лишь потому, что мертвые не могут передвигаться, а Смит предпочтет смерть возможности разоблачения секретной организации, которой посвятил более десяти лет. Сможет ли он сам, подумал Римо, с тем же спокойствием смотреть в глаза смерти, как Смит, — со спокойствием, которое дает сознание честно выполненного долга. — Я бы не хотел, чтобы вы там задерживались, — сказал он вслух. — Вдруг вам понравится отдыхать и вы решите выйти в отставку? — Вам это будет неприятно? — Кто тогда станет оплачивать мои счета? И расходы по кредитным карточкам? — Римо, а что там за шум? — Это Валери. Она в шкафу, так что за нее не волнуйтесь. — Это та, из музея? — Да. За нее не беспокойтесь. Когда вы отбываете в Мэн? — Прямо сейчас. — Желаю приятно провести время. Если вас интересуют лучшие лыжные трассы, я могу посоветовать отличный справочник. — Правда? — сказал Смит. — Правда Из него вы узнаете все о небывалом мастерстве и неукротимой смелости автора. Еще там рассказывается об интригах в горнолыжном бизнесе и срывается маска лицемерия с владельцев горнолыжных курортов. — Я буду возле горы Себомук. Что там написано о катании в тех местах? — Кто его знает. В такие тонкости автор не вдается. Повесив трубку, Римо предложил Валери на выбор: отправиться с ними в поместье Эджмонт или остаться связанной в шкафу. Если бы она была не такой, какой она есть, существовал бы и третий вариант, они ее отпускают с тем условием, что она будет держать язык за зубами и ничего никому не расскажет. Римо помолчал. Уже второй раз, подумал он, второй раз за последние пять минут он беспокоиться за жизнь постороннего человека. Всесторонне обдумав эту мысль, он понял, что такое положение вещей ему неприятно. Со своей стороны, Валери решила отправиться вместе с Римо и Чиуном, при этом она исходила из того, что выбраться из шкафа ей точно не удастся, а вот если она будет с ними, то, возможно, сумеет ускользнуть. Или, по крайней мере, громко и долго звать полицейского. Жан-Луи де Жуан курил сигарету «Галуаз» в длинном мундштуке черного дерева, мужественно, но тщетно пытаясь избавиться от ощущения, что сигареты «Галуаз» имеют вкус подгоревших кофейных зерен. Он смотрел через тонкие занавески, висевшие на окнах третьего этажа здания, выстроенного из красного кирпича, на пространство, отделявшее дом от дороги. Дядюшка Карл стоял возле красного кожаного кресла с высокой спинкой, где сидел де Жуан, и тоже смотрел в окно. Время от времени де Жуан сбрасывал пепел с сигареты на до блеска начищенный паркет, подобранный половица к половице еще в те времена, когда мастера ценили дерево как материал, а не воспринимали его как необходимый переходный этап к изобретению пластика. — Как нехорошо получилось с Реддингтоном! — сказал дядюшка Карл. — Этого следовало ожидать, — пожал плечами де Жуан. — И тем не менее стоило попытаться. Сегодня мы предпримем еще одну попытку. Нам нужно лишь заполучить одного из той парочки, а уж от него мы узнаем тайны организации, которой они служат. Их комнаты обыскали? — Да, Жан-Луи. Как только они покинули номер, там тотчас же появились наши люди. Они позвонят, если что-нибудь обнаружат. — Отлично. Компьютеры в Париже уже прощупывают американские компьютерные системы. Если эта секретная организация, как мы предполагаем, является частью какой-то большой компьютерной системы, наши компьютеры укажут, как в нее войти. — Он поднял глаза на дядюшку Карла и улыбнулся. — Так что пока мы можем полностью насладиться предстоящим увеселением. Де Жуан бросил сигарету на пол и загасил ее ногой, затем наклонился и выглянул в открытое окно. Внизу, на площади в целый акр, расположилась живая изгородь двенадцати футов в высоту, отдельные участки которой пересекались под прямым углом, образуя настоящий лабиринт. Построивший усадьбу Элиот Янсен Эджмонт был эксцентричным человеком, сделавшим состояние на напольных играх и всякого рода головоломках. В двадцатые годы каждая американская семья имела ту или иную его игру. Это были времена, когда американцев еще не приучили считать, будто сидеть друг возле дружки и пялиться в электронно-лучевую трубку — это лучшая форма семейного досуга. Свою первую игру он изобрел в двадцать два года. Поскольку никто из производителей игр не согласился ее выпускать, он сам изготовил ее и продал универсальным магазинам. В двадцать шесть он уже был богат. В тридцать стал «американским мастером загадок», выдавая одну игру за другой, и каждая из них была снабжена его личной эмблемой, большой буквой "Е", вписанной в геометрический лабиринт. Поскольку лабиринт был основой его успеха. Конечно, его первые игры тоже пользовались популярностью, но по-настоящему Америка помешалась на его игре, основанной на лабиринте. Так лабиринт вошел в жизнь Эджмонта, и когда он строил поместье в Энглвуде, штат Нью-Джерси, то использовал европейскую идею создания лабиринта из живой изгороди. Как-то журнал «Лайф» посвятил этому целый иллюстрированный разворот. Статья называлась «Таинственный дом американского короля головоломок». Правда, в ней умалчивалось о еще более необычных сторонах жизни Элиота Янсена Эджмонта, в частности, об оргиях, которые происходили в зеленом лабиринте, отделявшем дом от дороги. И вот однажды прекрасным летним днем в конце сороковых, два гостя не поделили в лабиринте какую-то девчонку, и в результате вспыхнувшего конфликта из-за права обладания ею один из них был убит. Скандал замять не удалось, и тогда множество каких-то организаций, ставящих целью защитить Америку от морального разложения, организовали бойкот продукции Эджмонта. Производство головоломок и настольных игр и без того уже шло на спад, постепенно вытесняемое новой игрушкой — телевизором, так что старик оказался на грани разорения. Он продал дело и уехал в Европу, где люди шире смотрят на вещи. Там он и умер в середине шестидесятых от удара, случившегося с ним, когда он трахал на сеновале пятнадцатилетнюю красотку. Той понадобилось целых шесть минут, чтобы понять, что он мертв. Как она сообщила полиции, Эджмонт перед смертью произнес какое-то слово, но она не разобрала его. Хотя, даже если бы и разобрала, то все равно не смогла бы произнести, потому что это было тайное имя каменного бога Уктута. Ибо Эджмонт принадлежал к народу актатль. После его смерти дом в Энглвуде перешел в руки корпорации, контролируемой племенем. Обычно там бывали лишь рабочие, которые подстригали зеленую изгородь и делали текущий ремонт. Исключение составляли дни, когда владельцам нужно было обсудить дела. Сегодня рабочих в усадьбе не было. Поглядев сверху на занимавший не меньше акра лабиринт, Жан-Луи де Жуан удовлетворенно улыбнулся. Все шло прекрасно. Он видел, как к увенчанным остроконечными пиками высоким воротам в двухстах ярдах от здания подъехал синий «форд». Поднеся к глазам полевой бинокль, он принялся наблюдать, как Римо, Чиун и Валери выбираются из машины. Мужчины не произвели на него особого впечатления, за исключением утолщенных запястий белого, ничто не указывало на особую физическую мощь. Но вспомнив, что рука этого белого прошла сквозь тела нескольких лучших воинов племени актатль так же легко, как сарацинский меч сквозь масло, решил воздержался от поспешных суждений. По приказу де Жуана, ворота были закрыты на сверхпрочную цепь и висячий замок, но стоило азиату прикоснуться к ним, и они упали вниз, словно были сделаны из бумаги. Затем пришельцы направились по проходу, сделанному между рядами двенадцатифутовой живой изгороди, к дому, расположенному на небольшом возвышении в двухстах ярдах от них. Аллея, по которой они двигались, была шести футов шириной. Де Жуан отодвинулся от окна и навел бинокль на центральный массив лабиринта. Все было готово. Трое пришельцев дошли до конца устроенного в живой изгороди прохода, где им преградила дорогу зеленая стена и им пришлось выбирать, свернуть ли налево в лабиринт или вернуться назад. Оглянувшись на ворота, азиат что-то сказал, но де Жуан не мог слышать слов. Белый отрицательно покачал головой, грубо схватил девчонку за локоть и повернул налево. Азиат медленно последовал за ним. И они оказались в лабиринте, поворачивая направо и налево, проходя по узким тропкам глухих аллей, поворачивая назад, но медленно и неуклонно продвигаясь к центру лабиринта. Впереди шел белый. Тихо зазвонил телефон, и де Жуан сделал знак дядюшке Карлу снять трубку. Он, не отрываясь, наблюдал за троицей, и, когда они зашли в самую глубь лабиринта, отодвинул занавеску и подался к открытому окну. Сделав едва заметный жест рукой, он оперся о подоконник и принялся наблюдать. Судя по всему, предстояло интересное зрелище. — Зачем мы здесь? — поинтересовался Чиун. — Почему мы оказались в этом месте, где так много поворотов? — Потому что мы направляемся к дому, чтобы выручить Бобби. Помнишь ее? Ты позволил им ее увести, потому что был слишком занят просмотром телевизионных передач. — Это верно. Можешь сколько хочешь меня обвинять. Вини меня во всем. Ничего, я привык. — Кончай брюзжать... — Выходит, это брюзжание? — спросил Чиун. — Перестань жаловаться, — поправился Римо, крепко держа Валери за локоть. — Лучше помоги мне отыскать дорогу к дому. Я что-то начинаю здесь теряться. — Ты растерялся задолго до того, как попал сюда. Ты всегда растерян. — Хорошо-хорошо. Ты победил. А теперь помоги мне, пожалуйста, добраться до дома. — Мы могли бы пройти по изгороди, — предложил Чиун. — Но только не с ней, — Римо кивнул в сторону Валери. — Или сквозь нее. — Девчонка порежется и начнет орать, а я больше не выдержу, если она откроет рот. — Римо подошел к гладкой зеленой стене — еще один тупик. — Черт возьми! — сказал он. — Если мы не можем пройти по изгороди или сквозь нее, то остается только одно, — заметил Чиун. — А именно... — Найти дорогу в этих зарослях. — Я это и пытаюсь сделать. — Вообще-то все очень просто. Давным-давно жил один Мастер. Было это много лет назад, как ты бы сказал, во времена фараонов. Однажды, оказавшись в стране египтян, он подвергся такому же испытанию, попав в подобный лабиринт. И лишь его... — Послушай, Чиун, давай без рекламы великим Мастерам, которых ты помнишь и любишь. Хватит. Ты знаешь, как выбраться отсюда? — Конечно. Каждый Мастер пользуется привилегией знать о деяниях всех Мастеров, которые жили до него. — Ну и? — Что и? — Как, черт побери, выбраться отсюда? — А-а, — протянул Чиун. — Вытяни правую руку и дотронься до изгороди. Римо дотронулся до колючей зеленой стены. — И что теперь? — Теперь просто иди вперед. Только все время держи руку на изгороди — огибая углы, утыкаясь в тупики, — держись за нее, куда бы она ни привела. И в конце концов обязательно найдешь выход. Римо прищурившись посмотрел на Чиуна. — Ты уверен, что это поможет? — Да. — А почему ты не сказал мне об этом раньше? — Я думал, что ты хочешь сделать все сам. Бегать по аллеям, пока они не исчезнут, а потом орать на растения. Мне и в голову не пришло, что ты хочешь добиться результата с наименьшими затратами. Кажется, это тебя никогда не интересовало. — Отставить разговоры. Скорее к дому! — И Римо побежал рысцой, не выпуская Валери и вытянутой рукой касаясь зеленой стены. Чиун двигался за ним, и хотя казалось, что он лишь неторопливо семенит по дорожке, не отставал ни на шаг. — Они обнаружили в гостинице телефонный номер, — прошептал де Жуану дядюшка Карл. — По нему находится доктор Харольд Смит. Это в штате Мэн. — Смит? — задумчиво проговорил де Жуан, не отрывая глаз от лабиринта. — Позвони в Париж, пусть запросят компьютеры, нет ли там какой-либо информации о Смите. — Увидев, как Римо вытянул вперед руку и дотронулся до изгороди, он улыбнулся и кивнул. Значит, загадка лабиринта не представляла тайны для пожилого корейца. Де Жуан сделал едва заметный жест рукой, стараясь не привлечь к себе внимания. — А теперь повеселимся, — произнес он. — Римо, там кто-то в окне, — заметил Чиун. — Знаю. Сам видел. — Там двое. Молодой и старый. Его перебил прозвучавший над лабиринтом звонкий голос, который эхом разнесся вокруг. — Помогите! Помогите! — И затем раздался вопль. — Это Бобби, — узнал Римо. — Верно, — согласился Чиун. — Доносится оттуда. — Он указал на стену из изгороди, как сказали бы летчики, на десять часов. Отпустив Валери, Римо сделал мощный рывок вперед. Чувствуя неуверенность в себе, но догадываясь, что с Римо она в большей безопасности, чем без него, девушка бросилась вслед за ним. Наблюдая в окно за происходящим, де Жуан увидел такое, во что впоследствии ему было трудно поверить. Старик-азиат не побежал за белым, а, оглядевшись по сторонам, шагнул в заросли. Де Жуан поморщился, представив себе, как шипы и колючки вонзаются в тело старика. Оказавшись в аллее с другой стороны зеленых кустов, он быстро преодолел шесть футов посыпанной гравием дорожки и снова нырнул в заросли в пять футов толщиной. И снова вышел оттуда целым и невредимым. — Римо, помоги! — вновь послышался голос Бобби. В свое время изгородь была посажена так, что в центре ее располагался небольшой дворик. Бобби была там. Ее привязали к высокой мраморной скамье; тенниска была порвана, обнажив грудь. Позади нее стояли двое мужчин в желтых одеяниях из перьев. Один из них держал камень с зазубренными краями, превращенный в нож. Они смотрели на нее, но вдруг подняли глаза, сквозь зеленую изгородь прямо на них шел маленький азиат в золотом кимоно. — Ну, берегитесь! — крикнул он, и голос его прозвучал как удар хлыста. Мужчины так и застыли на месте, а затем повернулись и исчезли в зарослях живой изгороди. Чиун подбежал к девушке — руки и ноги ее были привязаны к скамейке. — С вами все в порядке? — Да, — ответила Бобби. Когда она говорила, ее губы дрожали. Бобби подняла глаза на Чиуна, а затем посмотрела поверх него на Римо, неожиданно влетевшего во дворик. В нескольких шагах от него трусила Валери. Чиун слегка коснулся веревок, связывающих запястья и лодыжки Бобби, и они тут же упали на землю. — С ней все в порядке? — спросил Римо. — Нет, и все из-за тебя. Мне все приходится делать самому. — Что случилось? — Она была здесь, а люди в перьях исчезли, едва Мастер появился здесь. — А почему ты не побежал за ними вдогонку? — А ты почему не побежал? — Меня же здесь не было. — Ну, это уж не моя вина, — заметил Чиун. Бобби поднялась с мраморной подставки, служившей скамьей. Тенниска раскрылась совсем, и груди вывалились наружу. Словно не замечая этого, она принялась растирать запястья, которые были поцарапаны и покраснели. — Ты никогда не станешь хорошей теннисисткой, — сказал Римо. Бобби испуганно посмотрела на него. — Это почему? — Потому что для хорошего удара закрытой ракеткой тебе слишком далеко тянуться. — Прикройся. Это отвратительно! — выкрикнула Валери, в очередной раз подтверждая, что главным ценителем красоты всегда является сторонний наблюдатель и что с точки зрения обладательницы бюста номер 85В бюст 95С является отвратительным. Бобби смерила ее взглядом, будто впервые видела, затем глубоко вздохнула, стянула края тенниски и заправила их в шорты. — Они сделали тебе больно? — Нет. Но они... они хотели вырвать у меня сердце. — Она буквально выпалила эти слова, будто их было невозможно сказать медленно, а произнести на одном дыхании было не так страшно. Римо взглянул на дом. — Чиун, уведи девочек отсюда. А я займусь этими канарейками. — "Девочек?" — заорала Валери. — Вы сказали «девочек»? Это фамильярно и унизительно! Римо предостерегающе поднял вверх палец. — До сих пор вы вели себя хорошо, так что, если не хотите, чтобы мой кулак совершил фамильярность по отношению к вашему рту, лучше заткните этот вечный двигатель. Чиун, встретимся у машины. Де Жуан услышал, как в комнату вбежали двое в перьях. Не оборачиваясь, он поманил их к окну. — Сейчас нас ждет интересное зрелище. Все четверо присутствующих наклонились к окну. — Будь осторожен, — предупредил Римо Чиун. — Обещаю, — ответил Римо. Он повернулся, но не успел и шагу шагнуть, как по всему лабиринту пронесся громкий злобный лай. Затем послышался вой. Потом еще и еще. — О Боже! — произнесла Валери. — Да здесь звери. Лай сменился злобным отрывистым рычанием — оно приближалось. — Чиун, уводи девочек, я прикрою тыл. Тот кивнул. — Когда будешь уходить, возьмись за изгородь левой рукой и тогда выйдешь наружу. — Я знаю, — ответил Римо, который на самом деле этого не знал. Чиун повел девушек по дорожке, уводящей от центрального дворика. Лай и рычание становились все громче, все ожесточеннее. Проводив Чиуна и девушек взглядом, Римо повернулся налево и исчез из вида. Первую собаку он увидел справа. Это был безобразный на вид доберман-пинчер черно-коричневого окраса. Его глаза сверкнули кроваво-красным блеском, едва он заметил Римо, застывшего возле мраморной скамьи. За ним выскочили еще два добермана, огромные псы, в каждом не меньше сотни фунтов мышц. Их зубы страшно блестели, словно покрытью зубной эмалью железнодорожные костыли. Увидев Римо, они еще быстрее рванулись вперед, словно стараясь опередить друг друга в борьбе за главный приз. Римо спокойно наблюдал, как они наступают на него — самые злобные из всех пород, выведенные путем скрещивания самых крупных, самых сильных и самых свирепых представителей собачьего рода. Они бежали теперь, выстроившись в ряд, наступая на Римо плечом к плечу, словно три острия нацеленных в сердце вил. Римо оперся спиной о мраморную скамью. — Ну, — идите ко мне, цып-цып-цып, — позвал он. Затем подвинулся на несколько футов вправо, подальше от тропинки, по которой ушел Чиун. Римо не хотел, чтобы собаки, забыв про него, кинулись на незнакомый запах. Издав победный вой, прозвучавший почти в унисон, три добермана выскочили на открытое пространство. В два прыжка они преодолели расстояние, отделявшее их от Римо, и прыгнули вверх, морды вместе, хвосты врозь: словно смертоносные перья, прикрепленные к острию невидимого копья. Открытые челюсти целились Римо в горло. До последней секунды он выжидал, а затем бросился под парящих в воздухе псов. Того, что в середине, он перебросил через себя легким движением плеча. Собака медленно и даже как-то лениво перевернулась в воздухе, а затем с громким хрустом приземлилась на спину прямо на мраморную скамью. Тихо взвизгнув, она сползла на гравий с дальней ее стороны. Второго зверя Римо сразил ударом костяшки безымянного пальца правой руки. Ему никогда прежде не доводилось бить собак, и его поразило, насколько собачий живот напоминал человечий. И результаты оказались такими же, как если бы он ударил в живот человека: пес свалился замертво у его ног. Крайний слева доберман промахнулся, упал на скамью поскользнулся, свалился вниз, снова встал на лапы и с рычанием двинулся на отступавшего Римо. Пес обрушился на Римо как раз в тот момент, когда он решил, что ему не нравится убивать собак, даже доберманов, которые с наслаждением разорвали бы его на части — хотя бы ради тренировки челюстей. Когда зверь повернул свою массивную голову налево, чтобы удобней было впиться Римо в горло, Римо подался назад, и собачьи зубы с громким лязгом сомкнулись, не причинив никому вреда. Тогда Римо нагнулся и вывернул псу правую переднюю лапу. Пес взвизгнул и рухнул на землю, а Римо пошел прочь. Но тут пес поднялся на три лапы и, волоча раненую конечность, бросился вслед Римо. Римо услышал шорох гравия под больной лапой и обернулся как раз в тот момент, когда собака, встав на задние лапы и зарычав, попыталась его укусить. Левой рукой он стукнул пса по мокрому носу, а правой вывихнул другую переднюю лапу. На этот раз пес рухнул на землю и так и остался лежать, жалобно воя и скуля. В это время де Жуан отодвинулся от окна. Перья стоявших по бокам от него мужчин щекотали ему лицо. — Великолепно? — тихо произнес он. Словно услышав слова француза, Римо обернулся, вспомнив того, кто наблюдал за ним из окна, направил в его сторону указательный палец, словно говоря: «Следующая очередь — твоя», — и пошел по одной из тропинок, ведущих к дому. Находившийся всего в каких-нибудь сорока ярдах от Римо, но скрытый от него множеством поворотов, Чиун услышал ожесточенный лай, рычание, а затем визг, и наступила тишина. — Отлично, — сказал он, продолжая увлекать женщин вперед. Внезапно он остановился как вкопанный, широко расставив руки, чтобы женщины не упали. Налетев на них, Валери с Бобби охнули: впечатление было такое, будто они на полной скорости врезались в железный шлагбаум. Первой пришла в себя Валери. — Почему мы остановились? Давайте выберемся отсюда. С этими словами она взглянула на Бобби, пытаясь найти у нее поддержку, но полногрудая блондинка молчала, все еще потрясенная едва не свершившимся на каменной скамье кровавым обрядом. — Мы подождем Римо, — объяснил Чиун. В окно Жан-Луи де Жуан видел, как кореец остановился. И тут же заметил Римо, который бежал по верхушкам составлявших живую изгородь кустов, словно по асфальтированному шоссе, направляясь к дому. — Уходим! — крикнул де Жуан, и все четверо исчезли из окна. Через мгновение Римо уже был в комнате, влетев в открытое окно. Комната была пуста. Римо вышел в холл и обыскал все помещения. — Эй, выходите! — время от времени кричал он. Но везде было пусто. Вернувшись в комнату, откуда он начал свой путь, Римо нашел на полу желтое перо и решил утешиться мыслью, что, даже если он их сейчас не найдет, они все равно рано или поздно выдадут себя. Воткнув перо в волосы над правым ухом, словно плюмаж, он с криком: «Алле-оп!» — нырнул в окно. Медленно перевернувшись в воздухе, он опустился точно на живую изгородь и побежал по ней туда, где заметил Чиуна с двумя спутницами. Немного выждав, де Жуан нажал кнопку, которая приводила в действие панель потайной комнаты, спрятавшей их. Все четверо вышли наружу, и де Жуан сделал им знак молчать. Они подошли к окну и осторожно выглянули из-за занавески. Их взорам предстал Римо, остановившийся возле места, где стоял Чиун. — Эй, папочка! — крикнул Римо. — Что ты там делаешь? — спросил Чиун. — И зачем ты нацепил это перо? — Думал, это придаст мне лихой вид. А почему вы не в машине? — Здесь взрывное устройство. Римо посмотрел вниз. — Где? Я ничего не вижу. — Здесь. Под камнями — шнур. Я заметил, что гравий в этом месте чуть-чуть приподнят. Трудно было ожидать, что ты это заметишь, особенно когда зрение тебе застилают перья. Какая удача, что этих юных особ довелось сопровождать мне, а не тебе. — Ах, вот как? А кто, интересно, разделался с псами? Мне всегда достается самая грязная работа. — А кто лучше подготовлен для грязной работы? — спросил Чиун, и мысль эта ему так понравилась, что он даже повторил фразу с коротким смешком. — Кто лучше подготовлен? Хе-хе! — Где бомба? — Римо вынул из волос желтое перо и швырнул в заросли. — А вот здесь, — Чиун указал место на земле. — Хе-хе! Кто лучше подготовлен? Хе-хе! — Я должен вас на минутку покинуть, — произнес Римо. Де Жуан тем временем увидел, как Римо легко перепрыгнул с кустов на высокий железный забор, и услышал металлический скрежет — это Римо разрывал решетки на заборе. Через мгновение он вновь увидел Римо, который выпрямился в полный рост и сказал: — Теперь в порядке, папочка, я разомкнул цепь! — Значит, бомба больше не опасна? — Нет, гарантирую. — Ну, а теперь прощайтесь с жизнью, — обратился Чиун к девушкам. — Этот белый гарантирует вашу безопасность. Тем не менее он повел их через зарытый в землю шнур к воротам, которые виднелись в конце аллеи. Римо шел по соседней аллее, отделенный от Чиуна зарослями кустов. — Я тут размышлял, — сказал Чиун Римо через живую изгородь. — Самое время, — отозвался Римо. — Хе-хе! Самое время. Хи-хе. — Послушайте его, — сказал Чиун девушкам. — Ну, просто ребенок! Развеселился от детской шутки. Веселье Римо тотчас же прошло, и он спросил: — Так о чем же ты думал? — Помнишь, как-то я говорил тебе о Мастере, который путешествовал в дальние страны и новые миры и рассказам которого не поверили? — Ну и что? — Я продолжаю об этом думать, — произнес Чиун и замолчал. Де Жуан видел, как старик-азиат вывел девушек за ворота. Римо, который бежал вдоль забора, вдруг перемахнул через него так легко, словно это был всего лишь поручень на стадионе «Янки». Они начали было садиться в машину, как вдруг старик обернулся, посмотрел на дом и произнес слова, от которых у де Жуана по спине пробежал холодок. — Пусть уши твои горят в огне! — неожиданно сильным голосом крикнул Чиун. — Пусть в них возникнет холодный звон и они расколются, как стекло. Дом Синанджу говорит тебе, что ты сам вырвешь себе веки и скормишь глаза небесным орлам. А потом станешь усыхать и будешь съеден полевой мышью. Это говорю тебе я, Мастер Синанджу. Трепещи! С этими словами старец уставился на окно, и де Жуан, хотя и был скрыт за занавеской, почувствовал, как узкие глаза словно насквозь прожгли его лицо. А кореец сел в синий «форд», и машина уехала. Де Жуан повернулся к остальным присутствующим — те были смертельно бледны. — Что это было? — спросил он дядюшку Карла. — Древнее проклятье детей гривастой змеи, которые жили в тех же местах, что и наши предки. В нем содержится сильное колдовство. — Чепуха, — сказал де Жуан, хотя на самом деле вовсе не испытывал подобной уверенности. Он хранил молчание до тех пор, пока у его ног не зазвонил телефон. Подняв трубку, он некоторое время слушал. Постепенно его черты разгладились, и он улыбнулся. — Merci, — наконец произнес он и повесил трубку. — Какие новости? — спросил дядюшка Карл. — Мы можем предоставить эту парочку самим себе. Они нам больше не понадобятся для того, чтобы выйти на их хозяина. Компьютеры никогда не подводят. — Компьютеры? — переспросил Карл. — Да. Наши сородичи, побывав в гостинице, узнали одно имя. Это имя — Харольд Смит. Он директор санатория под названием «Фолкрофт» недалеко отсюда. Их компьютерная система подключена к большинству важнейших компьютеров этой страны. — Что означает?.. — Что доктор Смит и есть глава организации, на которую работают эти два наемных убийцы. И теперь, когда нам это известно, они нам больше не нужны. Мы и без них сможем завоевать власть для народа актатль. — Но в таком случае мы всегда будем очень уязвимы. Де Жуан покачал головой, и губы его медленно растянулись в улыбке. — Нет. Эти двое — всего лишь орудие. Пусть сильное и мощное, но тем не менее всего лишь орудие. Мы обезглавим организацию, а без головы другие члены не действуют. Так что, хотя наша ловушка и не удалась, мы тем не менее победили. — Он продолжал улыбаться, и скоро улыбка появилась на лицах трех остальных. Де Жуан выглянул во двор, где лежали два собачьих трупа, а третий доберман со сломанными лапами жалобно скулил. За спиной он услышал дружный унисон: — Ты вождь. Ты вождь. Де Жуан обернулся. — Это так. — Затем, обращаясь к одному из одетых в перья мужчин, сказал: — Пойди добей пса. Покидая поместье «Эджмонт», Римо спросил Чиуна: — Что все это значит? Все эти орлы, мыши и стеклянные глаза? — Я вспомнил, что писал тот Мастер в своих мемуарах. По его словам, среди народа, который он посетил, это считалось могущественным проклятьем. — Но ты ведь даже не знаешь, тот ли самый это народ! Чиун поиграл пальцами. — Да. Но если я угадал, им предстоит бессонная ночь. Римо пожал плечами. Взглянув в зеркало заднего вида, он увидел, что Валери забилась в угол и сидит там в угрюмом молчании, а Бобби бледна, и лицо ее искажено. Она и впрямь сильно перепугалась, подумал Римо.Глава 11
Вечером полиция обнаружила тело Джоя-172 в Бронксе под железнодорожным мостом. Сердце найти не удалось. Был даже свидетель убийства. Он заявил, что шел под мостом, когда услыхал шум борьбы и затем стон. Он кашлянул, звук прекратился, и он пошел своей дорогой. А когда пятнадцать минут спустя вернулся, то обнаружил труп. Возле трупа была найдена надпись, являвшаяся, по всей видимости, предсмертным посланием Джоя-172, написанным его собственной кровью. Там говорилось: «Следующим будет Мэн». Полиция считала, что во время отсрочки, полученной Джоем-172, благодаря случайному прохожему, он начертил его прямо на земле. На следующий день отчет о происшествии появился в «Пост», номер которой попался на глаза Римо. «Пост» считала, что убийство было совершено правоэкстремистскими фанатиками, а слова «Следующим будет Мэн» означали, что они собираются отправиться в штат Мэн и обеспечить фашистам победу на президентских выборах. Впрочем, это не имело никакого значения. Римо не обратил внимания и на то, что обнародованная на первой странице теория к двадцать четвертой странице приобрела статус доказанного факта, на которой ссылались в редакционной статье под названием: «Бессердечные Америки». Единственное, что произвело на него впечатление, было содержание надписи: «Следующим будет Мэн». Это могло означать лишь одно: покушение на доктора Смита. В связи с гибелью Джоя-172 среди племени актатль прошел слух: осквернивший великий камень Уктут мертв. И еще одна весть облетела племя: скоро ему не надо будет скрываться и не придется больше скрывать свои достойнейшие культурные традиции из страха уничтожения или каких-либо санкций. Вскоре актатль и их бог Уктут с тайным именем встанут в один ряд со всеми народами мира, с гордо поднятой головой, ибо уже сейчас лидеры клана собирались разделаться с тайной организацией, связанной с правительством США. Де Жуан пригласил в свой гостиничный номер лучших представителей племени актатль, чтобы продумать план поездки. Он не стал спорить, когда дядюшка Карл попросил взять и его. Жан-Луи чувствовал, что старик имеет право присутствовать при моменте триумфа племени.Глава 12
Римо как раз собрался снять трубку, чтобы набрать номер доктора Смита, как раздался телефонный звонок. Просто невероятно, подумал Римо, как Смиту, даже на расстоянии многих миль, удается читать его мысли и звонить как раз в тот момент, когда Римо так необходимо с ним поговорить. Хотя гораздо более выраженной была его способность звонить тогда, когда Римо этого меньше всего хотелось, но в большинстве случаев происходило именно так. Раздался новый звонок. — Ответь этому пластмассовому созданию человеческого гения или убери его отсюда, — сказал Чиун. — Я не могу, чтобы меня отвлекали, когда я создаю хроники для народа Синанджу. Римо посмотрел на Чиуна: тот сидел на полу, окруженный листами пергамента, перьями для письма и баночками туши. И снял трубку. — Привет, Смитти, — произнес он. — Римо, это Бобби. — Чего тебе надо? Не хватает четвертого для парной игры? — Римо, я страшно напугана. Я видела перед домом мужчин, которые сильно смахивают на тех, из Эджмонта. — Гм-м-м, — протянул Римо. Он отправил Бобби Делфин домой, на прощание посоветовав быть осторожнее, в надежде, что больше никогда не услышит ее. Это было настоящее счастье — не слышать звука ее кроссовок фирмы «Адидас». — Можно мне к вам приехать? Пожалуйста? Я так боюсь! — Ладно, — согласился Римо. — Только осторожнее по пути. И захвати что-нибудь потеплее — мы отправляемся в путь. — Я скоро буду. Тяжело вздохнув, Римо повесил трубку. Отсылая домой Бобби, он просил ее быть осторожней. Отсылая домой Валери, он просил ее не шуметь, и сейчас вдруг подумал, не нависла ли и над ней какая-нибудь опасность. — Послушай, Чиун, а пишешь ли ты обо мне хоть что-нибудь хорошее? Тот поднял глаза. — Я пишу только правду. Римо не собирался стоять и выслушивать оскорбления, поэтому он позвонил Валери. Она была в своем кабинете в музее. — Вы как раз кстати, — сказала она. — Когда вы собираетесь избавиться от этого... всех этих... короче, в том зале? И как долго, по-вашему, это может продолжаться? И вообще, за кого вы меня принимаете? — А в чем дело? У вас что, возникли проблемы? Кто-то разыскивал Уиллингэма? — Нет. Я сообщила всем, что он уехал отдыхать. Но ведь не может же он вечно находиться в отпуске! Вы должны что-то с этим сделать! — И обязательно сделаем, клянусь вам. Вы, случайно, ничего необычного не заметили? Вас никто не преследовал? — Нет, насколько мне известно. — А не приходил ли кто-нибудь посмотреть на ваш экспонат? — Нет, но крайней мере, с тех пор, как я вернулась. На двери я повесила табличку, что зал закрыт, но ко мне никто не обращался. — И вас никто не преследовал? — Вы что, нарочно хотите меня разволновать? Точно, так и есть, вы хотите, чтобы я нервничала. Хотите заманить меня к себе и соблазнить? Ну что, я права? — Нет, дорогуша, абсолютно не правы, — успокоил ее Римо. — Только не думайте, что своими жалкими уловками сможете меня запугать. Не выйдет. Мне очевидны ваши дурацкие маневры, слышите, очевидны, и не думайте, что сможете нагнать на меня страху и заставить... Римо повесил трубку. Валери приехала даже раньше Бобби — Римо не успел еще закончить разговор со Смитом. Нет, Смит ничего не слыхал о Джое-172. После того, как Фолкрофт был закрыт, к нему перестала поступать свежая информация, и он черпал новости только из газет. Если его не заносило снегом в коттедже. Нет, он никого не видел поблизости от коттеджа, а катание на лыжах просто отличное, и лыжный инструктор сказал, что еще месяц отпуска — и он сможет выбрать что-нибудь посложнее, нежели спуск для детей. И он будет страшно рад повидать Римо и Чиуна, если они надумают приехать в Мэн, но пусть не рассчитывают остановиться в его коттедже, потому что он а) слишком мал и б) миссис Смит, даже после стольких лет брака, не подозревает, чем ее муж зарабатывает на жизнь, поэтому ей будет трудно перенести знакомство с Чиуном и Римо. К тому же поблизости есть мотель, где никогда не ощущается недостатка номеров, а что это за жуткие крики в комнате? — Это Валери, — объяснил Римо. — Она называет подобные звуки речью. Будьте крайне осторожны! Он повесил трубку, и как раз вовремя, чтобы сделать успокаивающий жест Чиуну, который угрожающе поворачивался на своем коврике в сторону Валери — она мешала ему сосредоточиться. Кореец уже поднял перо, и Римо знал, что через какую-то долю секунды в теле Валери может появиться новый отросток — гусиное перо, пробившее череп и проникшее в мозг. — Чиун, не надо. Я заставлю ее замолчать. — Лучше, чтобы вы оба замолчали, — сказал Чиун. — Я делаю очень непростую работу. — Валери, — произнес Римо, — идите сюда и присядьте. — Я собираюсь немедленно связаться с прессой! Мне это все надоело! В «Нью-Йорк таймс» наверняка заинтересуются моим рассказом. Да, точно, «Нью-Йорк таймс». Подождите, Викер и Льюис доберутся до вас. Вы почувствуете, словно попали в мясорубку. Точно, «Таймс». — Замечательная газета, — похвалил Римо. — Через нее я устроилась на работу. По объявлению явились сорок человек, но у меня была самая высокая квалификация, и я это знала. Я сразу это поняла, еще на первом интервью с мистером Уиллингэмом. — Валери помолчала. — Бедный мистер Уиллингэм. Лежит, мертвый, в том зале — это вы, вы оставили его там! — Милый старина Уиллингэм собирался вырвать у вас сердце при помощи куска скалы, — напомнил ей Римо. — Да, но это был ненастоящий мистер Уиллингэм. А тот был замечательный человек, не чета вам. — Черт, — разозлился Римо. — Он пытается вас убить, а я вас спасаю. И после этого он хорош, а я плох. Давайте, отправляйтесь в «Таймс». Они вас прекрасно поймут. — Несправедливость, — заметил Чиун. — Тебе следовало бы это понимать: ведь именно американцы ее изобрели. — Занимайся своими сказками, — бросил Римо. — Тебя это не касается. Дверь номера распахнулась, и на пороге появилась Бобби. В ее представлении, одеждой на холодную погоду была шуба до пят, надетая прямо поверх спортивного костюма. — Эй, привет! Привет всем! А вот и я! Чиун воткнул затычку в одну из баночек с тушью. — Ну, разве можно работать в таких условиях? — вскричал он. — Слежки не было? — спросил Римо у Бобби. Она покачала головой. — Я внимательно смотрела. Никого. — Заметив Валери, пристроившуюся на стуле в уголке, она проявила неожиданную радость от встречи с ней. — Привет, Валери, как дела? — Рада видеть тебя одетой, — мрачно изрекла та. Чиун подул на пергамент, затем аккуратно его свернул и аккуратно убрал письменные принадлежности в ящик стола. — Прекрасно, папочка, закончишь потом. — Почему? — Мы отправляемся в Мэн. — Н-да, — произнес Чиун. — Отлично, — воскликнула Бобби. — Меня уволят, — вздохнула Валери. — Господи, ну почему я? — вскричал Римо.Глава 13
Они приехали из Европы. Из Южной Америки и из Азии. Они собрались со всего света, самые доблестные в племени актатль. Сила их попусту растрачивалась на бессмысленные действия, пока власть в племени не взял Жан-Луи де Жуан. И теперь им предстоял последний подвиг на пути к победе. Двенадцать мужчин в балахонах из желтых перьев и набедренных повязках стояли босиком на снегу, словно не чувствуя холода, и смотрели на маленький, окруженный деревьями коттедж. Вокруг бушевал холодный ветер, его порывы прижимали к телу желтые перья, но они не вздрагивали и не позволяли себе стучать зубами, ибо, согласно древним традициям, мальчик не может стать воином до тех пор, пока не победит змею, болотную рысь и порыв ветра. И несмотря на то, что от древнего племени их отделяло двадцать поколений, все как один, даже грузный дядюшка Карл, помнили, что они воины народа актатль, — это согревало их и придавало им сил. Все они внимательно слушали одетого в теплые кожаные сапоги и меховую куртку с капюшоном Жан-Луи де Жуана, который давал им последние наставления. — Женщина нужна для жертвоприношения. А с мужчиной я должен поговорить, прежде чем отдать его Уктуту. — А не появятся ли здесь белый человек с азиатом? — спросил дядюшка Карл. — Если даже и появятся, то будут немедленно уничтожены, причем представителями собственного лагеря, — улыбнулся де Жуан.Глава 14
Миссис Харольд В. Смит не заботилась о своей внешности. В тридцать два она об этом не подозревала; в сорок два — знала и очень переживала, а теперь, в пятьдесят два, ее уже больше ничего не заботило. Она часто напоминала себе, что она взрослая женщина и должна вести себя подобающим образом, в частности, отбросить ребяческие фантазии, будто брак — это, когда идешь по жизни, совершая удивительные вещи с удивительным человеком. Что ж, она этого лишена. Зато у нее есть кое-что получше. У нее есть доктор Харольд В. Смит, и хотя он, возможно, и скучен, но ей больше нет до этого дела, потому что как можно быть другим при всей этой скучнейшей работе, которую он выполняет в Фолкрофте, где один скучный день сменяется другим. Он перелистывает скучнейшие пачки бумаг и беспокоится из-за скучнейших образовательных программ, финансируемых скучнейшим федеральным правительством из ДжексонБилля, штат Арканзас, или Белл-Бакла, штат Теннесси, или каких-нибудь других скучнейших мест. Харольд — она называла его именно так, а не Гарри или Гар. Нет, толькоХарольд. Она не только называла его так, но и думала о нем про себя не иначе, как о Харольде. При других обстоятельствах, часто размышляла она, Харольд мог стать совершенно другим человеком. В конце концов, выполнял же он во время второй мировой войны какую-то секретную работу, и хотя сам он никогда не говорил ей ничего, кроме того, что был «зашифрован», она однажды нашла адресованное ему письмо генерала Эйзенхауэра, где тот приносил свои извинения, поскольку при сложившихся обстоятельствах Соединенные Штаты не могут наградить Харольда В. Смита Почетным орденом конгресса. В письме содержалась приписка, что «среди тех, кто сражался на стороне союзников, он заслуживает награды как никто другой». Она так и не призналась мужу, что обнаружила это письмо — оно было вложено в книгу, стоявшую на полке над его письменным столом. Разговор об этом мог его смутить, но она часто думала о том, что он, скорее всего, был единственным в своем роде «зашифрованным» сотрудником, раз удостоился от Айка такой похвалы. На следующий день после обнаружения письма она испугалась, что положила его не так, как оно лежало, и снова решила на него посмотреть. Однако письмо исчезло — в пепельнице, стоявшей в кабинете, она обнаружила обуглившиеся клочки бумаги. Но это не могло быть письмом! Кто же станет уничтожать личное письмо человека, который впоследствии стал президентом США, да еще и содержащее такую похвалу! Ни один человек не сделал бы этого. Она слушала, как на плите булькает кофе, с которого она привыкла начинать день, наполняя маленькую кухню коттеджа сладким, маслянистым запахом, и не жалела ни о чем. Возможно, и этого нельзя не признать, Харольд и скучноватый человек, но тем не менее он добрый и хороший. Она выключила конфорку и поставила кофейник на подставку, ожидая, когда прекратится кипение и осядет гуща. Было так мило с его стороны позаботиться об этой поездке в Мэн, о том, чтобы пожить здесь несколько недель. Она достала из шкафчика над раковиной две чашки, сполоснула их и разлила кофе. Потом несколько мгновений помедлила. Из спальни доносилось тихое, мерное, методичное дыхание Харольда Смита, которое внезапно сменилось глубоким вздохом, и тут она услышала скрип пружин. Как всегда, Смит, проспавшись, полежал спокойно несколько секунд, словно проверяя окружающую обстановку, а затем, без малейшего промедления, вылез из постели. Каждый день было одно и то же. Смит никогда не нежился в постели; проснувшись, не задерживался там ни секунды, а всегда вскакивал так, словно уже опоздал на важную встречу. Держа чашки в руках, миссис Смит подошла к небольшому столику с пластиковой крышкой, выглянула в окно и застыла как вкопанная. Затем выглянула вновь, поставила чашки на стол и, подойдя вплотную к окну, прижалась лицом к холодному мокрому стеклу, стараясь получше разглядеть, что за ним происходит. Странно, — подумала она. — На самом деле странно. — Харольд, — позвала она. — Да, дорогая. Я уже встал. — Харольд, подойди, пожалуйста, сюда. — Минутку, дорогая. — Нет, прямо сейчас. Прошу тебя. Продолжая глядеть в окно, она почувствовала, как подошел Харольд Смит и встал возле нее. — Доброе утро, дорогая. Что случилось? — спросил он. — Там, снаружи, — она указала глазами на окно. Смит приблизил свою голову к ее и тоже выглянул наружу. По склону холма к коттеджу спускалась дюжина обнаженных мужчин, наготу которых прикрывали лишь набедренные повязки, да еще одеяния и головные уборы из перьев. По одежде они напоминали индейцев, но цвет кожи у них был абсолютно не индейский. Среди них были желтые, белые и смуглые. И все вооружены копьями. — Что все это значит, Харольд? — воскликнула миссис Смит. — И кто эти люди? — Она обернулась к мужу, но рядом его не оказалось. Смит молнией метнулся к противоположной стене, подпрыгнул и схватил охотничье ружье, висевшее над дверью на оленьих рогах. Захлопнув дверь на защелку, он подошел к небольшому шкафчику в китайском стиле и вынул из-за тарелок коробку с патронами. Миссис Смит наблюдала за ним. Она и представить себе не могла, что там могут находиться патроны. А зачем Харольд вставляет их в ружье? — Харольд, что ты делаешь? — спросила она. — Одевайся, дорогая, — ответил Смит, не глядя на нее. — Надень сапоги и пальто, на случай если тебе придется неожиданно выйти наружу. — Подняв глаза, он увидел, что она все еще стоит у окна. — Немедленно! — скомандовал он. Молча, все еще не понимая, в чем дело, миссис Смит направилась в спальню. Пока она стояла там, собираясь одеться как можно быстрее, то есть просто натянуть шубу поверх пижамы и халата, в которых была, Харольд прошел по всем помещениям коттеджа с ружьем наизготовку, закрывая окна и задергивая тяжелые шторы. — Может, это как-то связано с празднованием двухсотлетия образования США? — предположила миссис Смит, натягивая снегоступы поверх пижамных штанов. — Не знаю, дорогая, — ответил ее муж. Он высыпал патроны в левый карман халата, а в правый положил девятимиллиметровый автоматический пистолет, который достал из углубления между диваном и отопительной батареей в гостиной. Затем доктор Смит заглянул в спальню. — Проверь, закрыты ли окна. Задерни шторы и оставайся здесь, пока я не скажу. — В конце речи он по привычке добавил «дорогая», после чего захлопнул за собой дверь. Дюжина представителей племени актатль молча двигалась по снежному полю к маленькому коттеджу, уютно устроившемуся в крохотной долине под холмом. Сидя в аэросанях, Жан-Луи де Жуан с вершины холма наблюдал, как его люди — его воины, его смельчаки — направляются к коттеджу. Вот им осталась сотня ярдов. Девяносто. Затем он перевел взгляд на заснеженную проселочную дорогу, которая шла к коттеджу через густые заросли сосны. Воины племени актатль уже подходили к дому, когда де Жуан увидел то, что и предполагал увидеть: снежное облачко, приближавшееся по проселку к коттеджу, где остановился Смит. Автомобиль. Вот и все. Сейчас решается судьба племени актатль — суждено ему погибнуть или победить. Все очень просто. Он улыбнулся, потому что был уверен: битва закончится в пользу народа актатль. Дулом ружья Смит выбил в кухне стекло и высунул ствол в образовавшуюся дыру. Затем прицелился в шедшего первым воина, но потом хладнокровно перевел ружье левее, туда, где его выстрел мог поразить сразу троих. Сколько же времени прошло с тех пор, когда он в последний раз стрелял из ружья? На поражение. Былое промелькнуло перед ним за считанные доли секунды: дни второй мировой войны, когда ему пришлось, отстреливаясь, выбираться из устроенной фашистами засады — он попал в нее после четырех месяцев, проведенных в Скандинавии, в тылу у немцев. Там он участвовал в организации отрядов Сопротивления и готовил их участников к операции по уничтожению секретных установок, на которых фашисты пытались получить тяжелую воду, необходимую для производства атомной бомбы. Тогда была достойная цель, и сейчас цель тоже достойная. Он начал осторожно нажимать на спусковой крючок, но остановился, услышав, как к дому подъехала машина. Кто-то из них? Или это Римо? Дверь заперта, так что он может немного подождать. Воины находились теперь в тридцати пяти ярдах, пробираясь вперед через глубокий снег, и Смит вновь прицелился. Когда они подойдут на расстояние двадцати пяти ярдов, он станет стрелять. Но прежде чем он спустил курок, справа от него мелькнуло что-то цветастое и он увидел, как Римо в синей тенниске и легких брюках и Чиун в одном зеленого-цвета кимоно выскочили из-за угла и бросились навстречу вооруженным копьями мужчинам. Первая пара индейцев остановилась, они быстро прицелились и метнули копья. Если бы Смит не видел все собственными глазами, он бы ни за что не поверил в то, что произошло дальше. Копья с огромной скоростью неслись по направлению к Римо с Чиуном, но те, казалось, их не замечали. И вдруг, когда Смит решил, что он промедлил на целую долю секунды, Римо вдруг взмахнул рукой у лица. Копье переломилось пополам и упало у его ног. Он продолжал бежать по направлению к наступавшим. Копье, брошенное в Чиуна, казалось, достигло его живота, вошло в него и убило наповал, но тут пальцы Чиуна с длинными ногтями опустились вниз, и вот он уже держал копье в руке. Он поймал его прямо в полете. Ни он, ни Римо ни на секунду не замедлили шаг. И вот они уже достигли рядов нападавших, и тут Смит понял, что за все годы, пока он возглавлял КЮРЕ, он ни разу не видел Чиуна и Римо за работой. Наблюдая за ними, он впервые осознал, какой ужас могут вселять в людей Мастер Синанджу и Римо, его ученик. И еще он осознал, почему Чиун считает Римо воплощением бога Шивы, Разрушителя. Подобно вихрю, Римо налетел на группу воинов, которые остановили наступление на коттедж, чтобы расправиться с незваными гостями. Вокруг Римо все завертелось, точно он был центром цунами, и от него начали отлетать тела, словно у них был противоположный заряд и от Римо их отталкивала какая-то неведомая сила. Если Римо врезался в самую гущу воинов племени актатль, то Чиун работал по краям. Его стиль отличался от стиля Римо точно так же, как пистолет отличается от ружья. Возникало впечатление, что Чиун движется очень медленно; когда он передвигался от одного места к другому, его руки и туловище были отчетливо видны. Отстраненно, почти с научным интересом, Смит отметил про себя, что Чиун словно и не движется вовсе. Но мгновение назад он был в одном месте, а сейчас уже находился в другом. Это напоминало фильм, во время съемок которого камеру время от времени выключали, и перемещение Чиуна из одной точки в другую происходило как раз в тот момент, когда объектив камеры был закрыт. Павшие в битве образовали огромный курган из желтых перьев, словно кладбище гигантских канареек. Тут Смит вновь заметил движение справа и повернул голову. Из-за дома появилась девица в длинной меховой шубе. Должно быть, Бобби или Валери, — подумал Смит. — Нет, судя по шубе, все-таки Бобби. — Какое-то время она стояла возле дома, наблюдая, как Чиун и Римо расправляются с воинами племени актатль. Не подозревая, что за ней следят, она сунула руку в карман и достала пистолет. Смит улыбнулся — она собирается помочь Римо и Чиуну! Она подняла пистолет в вытянутой руке. Смит раздумывал, не окликнуть ли ее. Надо ее остановить. Он вновь поглядел на поле битвы. Все актатли лежали, и лишь Римо с Чиуном продолжали стоять, по лодыжки в пушистом снегу. Они стояли к Бобби спиной. Римо указывал на вершину холма, где сидевший на аэросанях человек наблюдал за побоищем. Кивнув Чиуну, Римо пошел по направлению к мужчине на холме. Смит перевел взгляд на Бобби: теперь она подняла и левую руку, держа пистолет двумя руками для устойчивости. Затем медленно прицелилась — от Римо и Чиуна ее отделяло всего двадцать футов. Она собиралась стрелять в них. Смит быстро перевел ружье влево и, не целясь, нажал сначала правый, а потом левый спусковой крючок своей двустволки. Первый выстрел не попал в цель, но второй поразил Бобби в грудь — ее подняло в воздух и перевернуло, словно бумажную салфетку, а затем опустило на снег в восьми футах от того места, где она стояла. Обернувшись, Римо увидел Бобби, лежащей на снегу — из простреленной груди текла кровь, превращая растаявший снег в красно-коричневое месиво. Затем он взглянул на окно и заметил Смита, все еще державшего ружье. — Отлично сработано, Смитти, — саркастически заметил он. — Но она своя. Смит поспешил к выходу. Проходя мимо спальни, он крикнул жене: — Дорогая, оставайся там. Похоже, все будет хорошо. — Харольд, ты в порядке? — Со мной все отлично. А ты оставайся там, пока я не позову. Прислонив ружье к стене, Смит вышел на веранду. Увидев его, Римо засмеялся. — Что тут смешного? — спросил Смит. — Мне почему-то казалось, что вы и спите в сером костюме, — Римо указал на пижаму, в которую был одет Смит. — Я думал, вы никогда не снимаете своего костюма. — Очень смешно, — сказал Смит. Чиун склонился над девушкой Когда Римо подошел поближе, она прошипела: — Ты один из тех, кто осквернил камень, и теперь должен умереть. — Боюсь, вам в вашем состоянии вряд ли удастся исполнить сей приговор. — Она пыталась вас застрелить, — объяснил Смит. — Ей все равно это бы не удалось. — Но вы стояли к ней спиной. — Что все это значит? — спросил Римо, наклонившись к Бобби. — Какой у тебя интерес во всей этой истории? Неужели это из-за того, что я отказался играть с тобой в теннис? — Я дочь Уктута. Как и мой отец, а до этого все его предки на протяжении многих поколений. — Значит, ты помогла им убить собственную мать? — Она не принадлежала к племени актатль. И не защищала священный камень. — Бобби жадно глотала воздух — когда она вздыхала, все клокотало у нее в груди. — Кто же теперь будет защищать камень, малыш? — Его будет защищать Жан-Луи. Он же и уничтожит тебя. Вождь народа актатль принесет тебе смерть. — Если тебе приятна эта мысль. — Я умираю с тайным именем на губах. — Тут она снова что-то произнесла, и, наклонившись поближе, Римо услышал тайное имя Уктута. Лицо Бобби озарила умиротворенная улыбка, глаза закрылись, и голова упала набок. Римо поднялся. В своей шубе, лежа в кровавой жиже, она напоминала гигантскую ондатру на красной подушке. — Что поделаешь, милая, такова наша работа, — произнес он. Затем взглянул на холм — человека на аэросанях там не было. — О Боже! Боже! Римо обернулся. Этот шум издавала Валери, которая наконец набралась смелости и, услышав выстрелы, пришла посмотреть, что происходит. Стоя на углу дома, она смотрела на разбросанные по снежному полю тела. — О Боже! Боже! — вновь повторила она. — Чиун, прошу тебя, убери ее отсюда, — попросил Римо. — И пожалуйста, вставь ей в рот кляп! — Я делаю это не потому, что это приказ. От тебя я приказов не потерплю — только от нашего всемилостивейшего и наимудрейшего императора в пижаме. Я делаю это лишь потому, что это действительно стоит сделать. — С этими словами Чиун тронул Валери за руку. Она вздрогнула и поплелась за ним к машине. — Вам следует избавиться от трупов, — сказал Смит. — Сами избавляйтесь. Я вам не нанимался. — К сожалению, я не могу этого сделать. Видите ли, в доме моя жена, и скоро она уже сунет сюда свой нос. Я не могу допустить, чтобы она это увидела. — Просто не знаю, Смитти, что бы вы делали, если бы я не оказался здесь и не уладил ваши дела? — И он самодовольно взглянул на директора, словно ожидая ответа на свой риторический вопрос. Затем он прошел под навес возле входа в коттедж и вывел оттуда аэросани, которыми пользовался Смит. В этих местах каждый домик, каждый коттедж снабжен этим транспортным средством, поскольку порой снег здесь столь глубок, что лишенные аэросаней жители могут оказаться отрезанными от мира на много недель. А замерзшие или умершие с голоду туристы могли бы нанести непоправимый ущерб туристическому бизнесу штата Мэн. Римо подкатил машину к груде трупов и начал перекидывать их на аэросани, словно мешки с картошкой. Сверху он водрузил Бобби Делфин, а затем подоткнул болтающиеся конечности, чтобы закрепить остальные тела. Развернув аэросани, он направил их к вершине холма, резко обрывавшейся пропастью, где внизу протекала замерзшая сейчас река. Затем он повернул руль, чтобы закрепить полозья в фиксированном положении, завел мотор и спрыгнул на снег. Аэросани начали медленно подниматься на холм, увозя с собой груз из тринадцати тел. — Их найдут только весной, — сказал Римо, обращаясь к Смиту. — А вы уж устройте, чтобы к тому времени ни одна живая душа не знала, кто снимал этот дом. — Сделаю, — заверил его Смит. — Отлично. А почему вы не возвращаетесь в Фолкрофт? Вам больше незачем здесь скрываться. Смит посмотрел на холм. — А как же вождь? — спросил он. — Не беспокойтесь, я позабочусь о нем, когда вернусь в Нью-Йорк. — Разве можно о чем-то беспокоиться, когда имеешь таких сотрудников, как вы? — Вы чертовски правы! — произнес Римо, восхищаясь собственной доблестью. Он оглядел окровавленный снег, затем поднял пучок желтых перьев и принялся мести этим своеобразным веником, заметая кровавые следы. Через несколько секунд двор выглядел таким же чистым, как перед битвой. — А как быть с Валери? — спросил Смит. — Я заставлю ее молчать. Римо ушел, а минуту спустя Смит услышал звук заводимого мотора и тоже пошел прочь. Но прежде чем войти в дом, он задержался на крыльце. Открыв входную дверь, он крикнул, обращаясь к безлюдной заснеженной равнине: — Эй, хватит валять дурака! Если хотите играть в свои дурацкие игры, отправляйтесь куда-нибудь еще! Пока никто не пострадал. Именно так — убирайтесь отсюда! — Подождав двадцать секунд, он закрыл дверь и прошел в спальню. — Дорогая, ты оказалась права. Действительно, какие-то идиоты репетировали военные игры к юбилею. Я их прогнал. — Харольд, но я слышала выстрелы? — Это чтобы их предупредить, — кивнул Смит. — Я стрелял в воздух. Просто для того, чтобы они ушли. — Судя по твоему поведению, я решила, что там происходит что-то действительно серьезное, — подозрительно заметила миссис Смит. — Нет, что ты, ничего серьезного. Кстати, знаешь что, дорогая? — Что? — Собирайся. Мы едем домой. — Хорошо, Харольд. — Эти леса надоедают. — Да, Харольд. — И боюсь, я никогда не научусь кататься достаточно хорошо, чтобы перейти на более серьезную трассу. — Да, Харольд. — К тому же мне хочется вернуться к работе. — Да, Харольд. Когда он вышел из комнаты, миссис Смит вздохнула. Жизнь так скучна! Скучна, скучна, скучна.Глава 15
Недалеко от Нью-Йорка, на другом берегу реки, в Вихокене, штат Нью-Джерси, есть небольшое забранное в цемент недоразумение под названием парк, построенное в память об убийстве Александра Хамильтона Аароном Бэрром. Парк выглядит заплаткой на ухабистом бульваре, извивающимся змеей по вершине холма. Он должен был находиться непосредственно на месте убийства, но его создатели промахнулись — всего на какие-нибудь две сотни футов. По вертикали. Хамильтона застрелили у подножия утеса, на каменистом участке, усыпанном булыжником и обломками пород. Когда до 42-й улицы в Нью-Йорке отсюда ходил паром, территорию здесь регулярно расчищали, но теперь паром отменили и махнули на это место рукой. Так что было весьма сомнительно, что появление здесь еще одного камня привлечет чье-то внимание. Если бы не Валери Гарднер. Выполнив свое обещание и убрав тело Уиллингэма с остальными представителями народа актатль из специального зала музея, Римо нашел способ заткнуть рот Валери. И хотя она по-прежнему считала его маньяком-убийцей, он все же сумел внушить ей мысль, что настал момент, когда должен быть назван преемник Уиллингэма, а кто может быть лучшей кандидатурой, чем молодая помощница директора, которая столько сделала для сохранения музейной коллекции. И вот Римо связался со специальной передвижной группой из Гинвич-виллидж, которая специализировалась на ночной работе, вывозя людей и их вещи из квартир между двенадцатью ночи и пятью часами утра, когда домовладельцы спят, а Валери обзвонила нью-йоркские телестудии, газеты, телеграфные агентства и влиятельные политические журналы. На следующий день ровно в час, когда представители прессы прибыли на заваленную камнями площадку, где произошла дуэль между Хамильтоном и Бэрром, их взорам предстала Валери Гарднер, опершаяся на гигантский восьмифутовый валун с вырезанными на нем кругами и какими то примитивными птицами. Валери проинформировала их, что валун был украден из музея и возвращен лишь за «солидный выкуп», который она заплатила из собственных средств, поскольку не могла связаться с директором, мистером Уиллингэмом, чтобы получить его согласие. Пока Валери объясняла, что это бог «примитивного мексиканского племени под названием актатль, полностью исчезнувшего с приходом Кортеса с конкистадорами», в лицо камню дул сильный северный ветер. — А нет ли у вас каких-либо версий относительно вероятных похитителей камня? — спросил один репортер. — Пока никаких, — ответила Валери. — Интересно, как они вынесли его из музея? Ведь он весит не меньше тонны, — задал вопрос другой журналист. — Четыре тонны, — поправила его Валери. — К сожалению, вчера мы не смогли выставить надежную охрану, потому что кое-кто заболел, поэтому взломщикам удалось проникнуть в музей и увезти камень, очевидно, при помощи каких-то погрузочных средств. Репортеры задали еще пару вопросов, операторы с разных ракурсов сняли камень и Валери, а под конец один из присутствующих спросил: — А есть ли у этой штуки имя? Как нам его назвать? — Для племени актатль он был богом, — объяснила Валери. — Они называли его Уктут. Это было общеизвестное имя, которое использовал простой народ. Но было у него и тайное имя, известное лишь жрецам племени актатль. — Неужели? — воскликнул репортер. — Да И это тайное имя... — Камеры бесшумно закрутились, когда Валери произнесла тайное имя камня Уктут. В тот вечер новость о пропавшем камне передавали все телеграфные агентства и телекомпании страны. И даже за ее пределами, во всех странах мира люди, верившие в Уктут, смотрели, как Валери произносит священное имя. И когда не разверзлись хляби небесные и небо не упало на землю, они печально вздохнули и решили, что теперь, после пяти столетий жизни среди западной цивилизации, им, возможно, пора перестать думать о себе как о народе актатль, полузабытом племени, поклонявшемся бессильному камню. Но не все видели передачу новостей. Когда Валери и репортеры ушли, в парке на вершине холма стояли три человека и смотрели на огромный монумент. В центре стоял Жан-Луи де Жуан. Он улыбнулся и произнес: — Очень умно. Впрочем, все это было хорошо продумано и спланировано. Как вы меня нашли? — Ваши имя было в досье Уиллингэма, — ответил человек справа от него. — В них содержались все имена. Вы были единственный Жан-Луи, к тому же мне про вас говорила Бобби. — Информация когда-нибудь нас всех погубит, — кивнул де Жуан и посмотрел на старика-азиата, стоявшего слева. Тот покачал головой. — Вы император, и это вам наказание за то, что вы не прибегли к помощи квалифицированных специалистов. Нельзя доверять серьезного дела любителям. — Что же теперь будет? — Сегодня, когда выйдут выпуски новостей и там прозвучит священное имя и все такое, все представители племени актатль поймут, что ваш Уктут — жалкая подделка. Вот и все. — А ваша секретная организация восстанет из руин и будет продолжать все как было? — Точно, — подтвердил Римо. — Ну и ладно, — сказал де Жуан. — Чему быть, того не миновать. Боюсь, я не создан для того, чтобы быть вождем. Или, по крайней мере, вождем народа, поклоняющегося скале. — Он улыбнулся — сначала Римо, затем Чиуну, словно желая разделить с ними шутку, понятную лишь близким друзьям. Но они не улыбнулись в ответ. Римо сунул де Жуану в карман клочок бумаги, а Чиун столкнул его с утеса прямо на камень Уктут. С громким звуком де Жуан ударился о него. — Ну и ладно, — обратился к Римо Чиун. — Чему быть, того не миновать. Тело де Жуана будет обнаружено в тот же вечер зеваками, которые, посмотрев новости, поспешат к подножию холма, чтобы взглянуть на огромный валун. А полиция найдет в кармане де Жуана отпечатанную на машинке записку с признанием, что именно он убил конгрессмена, миссис Делфин и Джоя-172, мстя им за то, что они не уберегли Уктут от осквернения. Еще там будет сказано, что Уктут — это ложный бог и что он, Жан-Луи де Жуан, как вождь племени актатль отрекается от отвратительного куска скалы и рассматривает свою смерть как частичное искупление своего участия в трех жестоких и бессмысленных смертях. Все эти события найдут подробнейшее отражение в средствах массовой информации, оставив в стороне возвращение в Фолкрофт директора санатория доктора Харольда В. Смита, хорошо отдохнувшего на курорте возле горы Себомук в штате Мэн и теперь занятого восстановлением своих сложных компьютерных систем. А Римо и Чиун сядут в своем номере и примутся обсуждать проблему обеда. — Рыба, — скажет Чиун. — Я бы предпочел утку, — возразит Римо. — Нет, рыба. — Давай закажем утку. В конце концов, не каждый же день мы убиваем вождя. — Только рыбу, — настойчиво повторит Чиун. — Мне надоело смотреть на то, что украшено перьями.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Сладкие сны
Глава первая
Легко просто умереть. Умереть красиво — вот чего он страстно желал. Доктор Уильям Уэстхед Вули наблюдал за собственной персоной на телевизионном экране. В уголке рта его теледвойника выступила едва заметная капля крови, превратившаяся затем в ярко-красную струйку. Освещенный лучами лампы, он лежал на полу лаборатории. Ректор университета демонстрировал перед телекамерой свое залитое слезами лицо в присутствии всего профессорскопреподавательского состава. Люди стояли, скорбно потупившись. — Мы недооценивали покойного, — сдерживая рыдания, произнес заведующий учебной частью Ли Вудворд, или, как все его знали, Вуди. — Мы просто не понимали гениальности доктора Вули. Мы считали его одним из многочисленных ученых-физиков с докторской степенью, каких полно. Тут же, на экране, была и Дженет Холи, яркая пухленькая блондинка в своем обычном великолепии. Расстроенная, она теребила ворот бледно-зеленой блузки, и перед взором умирающего доктора Уильяма Уэстхеда Вули мелькнуло видение розового соска, полуприкрытого чашечкой кружевного бюстгальтера. Сразу же после этого картина расплылась и померкла. Вместо лаборатории возникли очертания спальни. Сейчас Доктор Вули, живой и здоровый, в смокинге, сидел на краешке свежезастланной кровати с блокнотом на коленях. В дверь постучали. Спальня во многом напоминала спальню доктора Вули, где он сидел, опутанный проводами, идущими от его висков к задней стенке телевизора, экран которого светился, как огромное квадратное око. На экране не было ни застывшей в коричневом желе индейки, недоеденной на обед, ни посиневших остатков вчерашней трапезы. Недавно вымытые окна однокомнатной квартирки в Ричмонд Хайте с видом на Миссисипи сияли кристальной чистотой, пол только что подмели, а кровать увеличила свои размеры вдвое. Разительные перемены произошли также в самом докторе Вули. На его лице исчезли рытвины, оставленные юношескими прыщами. Кожа стала чистой, гладкой и загорелой, линия носа приобрела скульптурную четкость. Появились бицепсы. Внушительное брюшко подобралось и исчезло. На груди закурчавилась темная поросль, мускулы ног окрепли. Там, на экране, доктору Вули было не больше тридцати двух; он сочинял речь, которую должен был произнести при получении Нобелевской премии. В дверь постучали. На экране появилась Дженет Холи, вся в слезах. Она была в отчаянии. Ей угрожали. — Кто угрожал? — спросила улучшенная копия доктора Вули. Он положил руку ей на грудь и расстегнул верхнюю пуговку блузки. Его рука нащупала краешек бюстгальтера и двинулась дальше. Бюстгальтер расстегнулся, и доктор Уильям Уэстхед Вули приступил к пылким и успешным занятиям любовью с откликнувшейся на его призыв Дженет Холи. В дверь постучали. Доктор Вули с досадой поморщился: он не ожидал, что ему помешают. Стук стал громче. — Если ты не откроешь, я уйду, — раздался женский голос, явно принадлежавший Дженет Холи. Доктор Вули аккуратно отсоединил провода и, смотав, положил их на телевизор. Потом было потянулся за помятыми серыми брюками, валявшимися на кровати, но передумал. Он бросил их в стенной шкаф. — Иду, иду! Сейчас! Он сорвал с вешалки ярко-синие брюки и быстро натянул их. Затем нырнул в желтую водолазку и причесался. — Вилли, если ты сейчас же не откроешь, я ухожу. — Уже открываю, — ответил доктор, опрыскивая рябоватое лицо лосьоном и приглаживая влажные волосы. С широкой улыбкой он распахнул дверь. — Застегни ширинку, — сказала Дженет Холи — Почему ты еще не одет? Ну и грязища же у тебя! Ты думаешь, я буду тебя ждать? Хватит с меня того, что мне пришлось сюда тащиться! — Дорогая, но ты же сама не разрешаешь мне заходить за тобой, — возразил доктор Вули. — Вечно ты, Вилли, вывернешь все наизнанку и обратишь против меня. Но сейчас речь о тебе. Дженет Холи была не хуже, чем на телеэкране: пышущая здоровьем сексапильная блондинка с привлекательными формами; от телекопии ее отличала лишь застегнутая на все пуговицы ярко-желтая блузка и длинная юбка из грубой шерстяной ткани. — Сними эту желтую штуку, — сказала она, — а то мы как близнецы. — Хорошо, дорогая, — согласился доктор и одним движением сорвал с себя водолазку, которая также полетела в стенной шкаф. — А это что такое? — возмущенно воскликнула Дженет Холи, указывая на экран. Она подошла к телевизору и уставилась на обнаженную блондинку. — Боже, да это я! — закричала Дженет. — Но почему-то раздетая и во мне фунтов шесть лишнего веса. Ты тайком заснял меня и показываешь по телевизору. Но я не такая толстуха. — Нет, дорогая, это не телепередача. Похоже, но не совсем то. Дженет покосилась на экран. Конечно, она имела некоторую склонность к полноте. Но там, на экране, ее груди выглядели более упругими, чем на самом деле. Более привлекательными. Только почему она с Вилли? — Ты каким-то образом вставил в видеозапись свое изображение, — сказала она. — Нет, дорогая, — ответил доктор Вули, нервно постукивая костяшками пальцев одной руки о другую. — Тогда что же это? Секретное подглядывающее устройство для того, чтобы совать нос в чужие дела? Уильям Уэстхед Вули усмехнулся и отрицательно покачал головой. — Могу только намекнуть. — Лучше скажи сразу, — попросила Дженет. — Это трудно объяснить в двух словах. — Если ты еще раз назовешь меня дурой, можешь больше не запускать сюда свои лапы, — произнесла она, указывая пальцем с накрашенным ноготком на два холма, приподнимающих желтую блузку. — А как насчет сегодняшнего вечера? — Только без раздеваний, — сказала Дженет. — Хорошо, хорошо. И доктор пустился в разъяснения. Человеческий мозг вырабатывает сигналы — электрические импульсы. Но они отличаются от импульсов, посылаемых на телеэкран. Мозг создает образы, которые человек видит в своем воображении. Телевизионные образы создаются с помощью световых волн, существующих в реальности. А его изобретение позволяет трансформировать воображаемые образы в потоки электронов на телеэкране. Для этого применяется обыкновенный кинескоп, но устройством, посылающим сигналы, становится мозг. Таким образом, вы можете видеть свои мысли на экране телевизора. Доктор Вули взял руку Дженет и приложил ее к пластиковому корпусу своего устройства. Оно было теплое на ощупь. — Вот мое изобретение. Это преобразователь. А эти штуки, — указал он на электроды, — прикрепляются к голове. Они считывают импульсы мозга, которые бегут по проводам в преобразователь, а затем на экран телевизора. — А кто тебе разрешал показывать непристойные сцены по телевидению? — спросила Дженет Холи. — Ты не поняла. Их не показывают по телевидению. Все происходит в пределах этой комнаты. — Это гнусные сцены, — сказала Дженет. В тот вечер она не позволила доктору Вули ничего, кроме дружеского поцелуя в щечку. Она размышляла. Раздумье давалось ей нелегко: ведь это научное открытие было для нее совершенно новым жизненным опытом. Она так напряженно думала, что Уильям Уэстхед Вули не осмелился прикоснуться к ее груди, даже через одежду. Правда, ночью ее бюсту здорово досталось. Когда она вернулась домой, некий Дональд Хукс Базьюмо основательно намял его и даже укусил в качестве наказания за «времяпрепровождение с этим ученым сухарем, когда он, Базьюмо, ждал ее здесь». — И чем же вы с ним занимались? — поинтересовался он. — Я уже говорила тебе, милый, — ответила Дженет, наклоняясь за банками из-под пива, разбросанными по полу. — Я дружу с ним, потому что чувствую, у него могут появиться деньжата. — Да? И как же ты с ним дружить? — Никак, милый, — улыбнулась Дженет Холи. — Он даже не смеет до меня дотронуться. — Пусть лучше не дотрагивается. Не позволяй ему. Не люблю, когда лапают моих баб, — произнес Дональд Хукс Базьюмо. Он был, безусловно, человек высокой нравственности, так как двадцать восемь раз подвергался аресту и в доброй трети случаев дело до суда не доходило. Хукс подкрепил свои слова звонким шлепком по многострадальным округлостям Дженет, после чего откинулся на спинку стула, наблюдая, как она наводит чистоту в квартире. Когда она закончила вытирать лужу луковой подливки на полу. Хукс увлек Дженет в спальню и, бросив на разобранную постель, овладел ею. Техническая сторона этого дела скорее напоминала блицкриг, нежели искусство любви. Затем Хукс отвернулся к стенке и, не раздеваясь, уснул сном праведника. Дженет Холи сняла одежду и лежала с открытыми глазами, размышляя. Через час она нежно поцеловала Хукса в шею. Он продолжал храпеть. Через полчаса она повторила свой маневр. На этот раз храп прекратился. — Милый, — сказала она, — послушай... Хукс непонимающе захлопал глазами. — Что такое? — Я кой о чем думала, милый, — продолжала Дженет. — Отвали, — сказал Хукс, отвесив ей хорошую затрещину. Дженет вскрикнула. Она завопила, что в конце концов, это ее квартира, и она за нее платит, что пиво куплено на ее деньги. Он не имеет права ее бить! Поэтому он наградил ее второй оплеухой, в результате чего наконец проснулся. Его разбудили вопли Дженет, и он пообещал, что выслушает ее, если она принесет ему пивка. Она ответила, чтобы он и не мечтал об этом. Хукс стукнул ее еще разок. Дженет принесла ему пива и поведала, что думает об удивительном изобретении доктора Вули, позволяющем видеть свои мысли на экране телевизора. Только подумаешь — и перед тобой на экране целый фильм. — И ты разбудила меня ради этого? — возмутился Хукс. Идея ему не понравилась. Он заявил, что товар, требующий размышления, не найдет в Америке покупателя. Американская публика покупает только то, над чем не надо задумываться. Дженет сказала, что видела на телеэкране совершенно непристойные сцены. Хукс Базьюмо встрепенулся. — Непристойные? — переспросил он. — Да. Ведь можно подумать, что трахаешься с кем-нибудь. — Как насчет Рэйчел Уэлч? Или Софи Лорен? — Угу. С Бертом Рейнолдсом, или с Робертом Редфордом. — Или с Шарон, дочкой Мод... — Конечно. С Клинтом Иствудом. Полом Ньюменом. Чарльзом Бронсоном. С кем угодно! Он снова наподдал ей, потому что у нее запас имен великих людей был больше. Всю ночь Хукс не мог уснуть, он выспрашивал у Дженет мельчайшие подробности, стараясь ничего не упустить. Он уже слышал шелест купюр. Когда на следующий день он описал изобретение доктора Вули знакомому скупщику краденого, тот сказал: — Не знаю, не знаю... Эту штуку будет нелегко продать. А инструкция к ней прилагается? Хукс отвечал, что не знает. Скупщик краденого отклонил предложение, главным образом потому, что, поскольку машина существует в одном экземпляре, полиции легче будет ее найти. Услышав это, Хукс вышел из себя. Если это единственный экземпляр, он должен и стоить дороже! Он угрожающе посмотрел на тщедушного человечка и намекнул, что ему, наверно, страшновато по вечерам выходить из дома одному. Да и дом у него может в один прекрасный день загореться... — Хукс, — ответил на это скупщик краденого. — Стоит мне заплатить двадцать долларов, и тебе переломают все кости. Убирайся отсюда! Хукс сделал непристойный жест, оскорбляющий мужское достоинство собеседника. Сам Хукс оторвал бы голову тому, кто покажет ему нечто подобное. Проходя мимо газетного киоска, он схватил с прилавка долларовую бумажку и дал деру. Он мог рассчитывать лишь на то, что киоскер ослеп. Продавец с частичной потерей зрения легко застукал бы его. Но Хукс, видно, знал всех киоскеров и не стал бы рисковать зря. Ведь он не какой-нибудь зеленый юнец, а солидный человек. Он заказал желе и чашечку черного кофе у «Данкера Доната», прихватив двадцать три цента чаевых, оставленных кем-то под салфеткой. У входа в кафе остановился черный кадиллак. В нем сидели двое с каменными лицами. Они пристально смотрели на Хукса. Их пиджаки подозрительно оттопыривались, на лицах не было улыбок. Когда Хукс вышел из дверей забегаловки, автомобиль медленно проследовал за ним по обочине. — Садись, Хукс, подвезем, — сказал человек, сидящий рядом с водителем. — Простите, но я вас не знаю, — ответил ему Хукс. Человек молча посмотрел на него. Хукс забрался на заднее сиденье. Они выехали из Сент-Луиса и помчались по набережной Миссисипи, разлившейся от весенних вод, словно озеро. Автомобиль остановился у причала, и Хукс увидел большую белую яхту, пришвартованную у пирса. Человек рядом с водителем открыл заднюю дверь кадиллака. — Я не виноват, клянусь, — сказал Хукс. Человек подтолкнул его к трапу. На борту их ждал круглолицый толстяк, задыхающийся под тяжестью собственного веса. Он жестом пригласил Хукса войти. — Я не виноват, — повторил Хукс. Хукса повели вши по ступенькам. Колени его дрожали. — Я не виноват, — обратился Хукс к толстяку в черном смокинге. — Я дворецкий, — ответил тот. Когда Хукс вошел в помещение и увидел, кто его там ожидает, то сразу перестал отрицать свою вину. Комната закружилась вокруг него, ноги подогнулись, и он увидел потолок. Если над ним потолок, сообразил он, значит, он лежит на полу. А кто это наклоняется к нему со стаканом воды? Да ведь это же дон Сальваторе Маселло собственной персоной! Он поднес к губам Хукса стакан и осведомился о его самочувствии. — О, Господи! — только и мог сказать Хукс. Он узнал Маселло. Он видел его лицо в газетах и на экране телевизора. Белоснежные седые волосы, орлиный нос и проницательные черные глаза под темными бровями. Обычно мистер Маселло отказывался беседовать с репортерами. И вот теперь он смотрел на Хукса, и спрашивал, как тот себя чувствует. — Прекрасно, сэр. Очень хорошо, сэр, — ответил Хукс. — Спасибо, что откликнулись на мое приглашение, — сказал мистер Маселло. — Это для меня большая честь, мистер Маселло... сэр. Очень большая! — Для меня также большая честь познакомиться с вами, мистер Базьюмо. Можно я буду называть вас Дональдом? — спросил мистер Маселло, помогая Хуксу встать. Он посадил Хукса в мягкое бархатное кресло и собственноручно налил ему стакан крепкого сладкого вина. — Дональд, — обратился к нему мистер Маселло. — Мы живем в трудные времена... — Я не виноват, сэр. Клянусь здоровьем моей матери. Я не виноват. — В чем не виноват, Дональд? — Ни в чем, сэр! Клянусь вам. Мистер Маселло устало кивнул с мудрым и понимающим видом. — Да, многие уважаемые люди вынуждены были прибегать к крайним мерам, чтобы выжить. Я уважаю тебя, чтобы ты ни сделал, друг мой. Даже больше, чем друг — брат. Хукс с готовностью предложил мистеру Маселло обчистить для него любой газетный киоск в городе, даже если в нем сидит продавец со стопроцентным зрением. Дон Сальватор Маселло выразил Хуксу свою признательность за любезное предложение, которое, к сожалению, не мог принять из-за неотложных дел. Он начал расспрашивать Хукса о чудесном телевизоре. Видал ли его сам Дональд? Где он находится? Каким образом Дональд узнал о нем? Получив ответ на последний вопрос, дон Сальваторе Маселло спросил об этой девушке, Дженет Холи: где она живет, кем работает, что из себя представляет... — Делайте с ней что хотите, сэр, — сказал Хукс. Мистер Маселло сразу понял, что Дональд не тот человек, который погубит себя из-за первой встречной. Он так и сказал Дональду. Еще мистер Маселло заверил его, что не стоит ни о чем беспокоиться. Скоро мистер Базьюмо станет богатым человеком. Чтобы показать серьезность своих намерений, он предоставил ему отдельную каюту на яхте и двух человек в его распоряжение. Они выполнили все приказы Хукса, обеспечили его выпивкой, закуской и женщиной. Только одного они не позволяли Хуксу — прогуляться на свежем воздухе. — Здесь у вас есть все. Они разбудили его среди ночи и велели выходить на прогулку. Он вовсе не хотел выходить в такое время, но они настояли на своем. Было четыре часа утра и кромешная тьма, когда Хукса снова усадили на заднее сиденье автомобиля и повезли в Сент-Луис. Огни пристани остались позади. Автомобиль свернул с шоссе во дворик небольшой строительной фирмы. Хукс с удивлением увидел там Дженет Холи. На ней было ярко-желтое платье, заляпанное грязью. Она лежала в канаве с проломленной головой. Хукс обернулся к своим провожатым за разъяснениями и получил удар бейсбольной битой в висок, в котором от этого образовалась основательная вмятина. Дон Сальваторе Маселло не слышал звука удара. Он сидел в кресле лайнера, направляясь в Нью-Йорк на собрание главарей мафии с важным докладом.Глава вторая
Его звали Римо, и он плутовал. Джеймс Меррик молил Бога о ниспослании ему сил на исходе двадцатой мили дистанции, а этот тощий тип в синей футболке уже во второй раз обогнал его. Еще немного, и он обгонит его в третий раз. На ум Меррику пришла старая морская пословица, нельзя утонуть в третий раз. Он нервно рассмеялся. Но скоро его веселость прошла, и он прошипел сквозь зубы: — Эй, ты, скелет! Ты, в футболке! Молодой человек с надписью «Римо» вместо номера обернулся к разозленному Меррику: — Кто, я? — Да. Ты. Римо. Подожди меня. Римо замедлил бег. Меррик заработал ногами быстрее; они зверски болели. Тем не менее, как он ни старался, расстояние между ним и Римо не сокращалось. — Эй, погоди! — заорал измученный Меррик, и через секунду Римо поравнялся с ним. Загадочно улыбаясь, он бежал рядом с Мерриком, повторяя его движения. — Чего тебе? — спросил Римо. Меррик взглянул на него сквозь пот и слезы, застилающие глаза. Парень даже не запыхался, подумал он. — Какой у тебя номер? —выдохнул Меррик. Римо не ответил. Сейчас они бежали по улицам небольшого городка под названием Денвер. Черт, этот псих даже не вспотел! «Смотри!» — сказал Меррик, указывая на цифру «шесть» у себя на груди. — Да, красиво, — ответил Римо. — Это арабская цифра. Римские цифры используются только на чемпионатах мира. Знаешь, такие крестики с палочками. Как ты думаешь, почему говорят «арабские цифры»? Если бы арабы действительно умели считать, их войны не длились бы всего несколько дней. Может быть, им приятнее, когда их побеждают быстро? Конечно, у парня не все дома, понял Меррик. — Это мой номер, — задыхаясь, проговорил Меррик, — он означает, что я внесен шестым... в список... участников... Понял? Какой... твой номер? Римо не ответил. Внезапно Меррик почувствовал легкое прикосновение к груди, и ему стало прохладнее. Он взглянул на свою майку: там, где был номер, теперь зияла дыра. Он снова посмотрел на Римо, который прибавил скорость и почти исчез из вида, словно Меррик не бежал, а стоял на месте. Меррик увидел, что Римо прикрепляет к своей груди какой-то лоскут. Он понял, что лоскут — не что иное, как его, Меррика, номер. Это было слишком. Четыре года неустанного труда псу под хвост! Мошенник удирал с его номером! Меррик еще мальчишкой мечтал об участии в бостонском марафоне. Но четыре года назад он решил принимать участие в «Двухсотлетнем» марафоне. Если он выйдет победителем, его имя прославится в веках. Четыре года неустанных тренировок! Каждый день после работы он пробегал расстояние в семь миль до своего дома, прижав к груди портфель. Жена Кэрол встречала его иронической улыбкой, видя промокшую от пота дорогую рубашку и костюм фирмы «Брукс Бразерс». Вечерами он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы отстирать нижнее белье. На второй день тренировок он загубил добротные ботинки из дубленой кожи и теперь носил с собой на работу в пакете пару адидасовских кроссовок. Вместо ленча он бегал по кругу в туалете, останавливаясь причесаться перед зеркалом, как только кто-нибудь входил. Когда его коллеги пили кофе, он тренировался в раздевалке. Очень скоро его персона стала предметом досужих разговоров и объектом веселых шуток. В один прекрасный день незнакомый голос в телефонной трубке сообщил жене Меррика, что в офисе заключено пари: умрет ли первым от инфаркта сам Меррик, или же появится первая жертва удушающих испарений, исходящих от Меррика. Кэрол решила серьезно поговорить с мужем. — Что ты хочешь доказать своим идиотским поведением? — спросила она. — Ты никогда не станешь профессиональным спортсменом. Займись-ка лучше бегом на кухню и обратно. Ей понравились собственные слова, и она рассмеялась. Джеймс Меррик проигнорировал замечание и продолжал бегать. За день до марафона Меррик наклонился к своему двенадцатилетнему сыну, сидящему перед телевизором. — Дэвид, как тебе понравится, если твой старик выиграет завтрашний марафон? — Пап, не мешай. Дай посмотреть. Меррик подскочил, как ужаленный. Он уставился в экран телевизора и заскрипел зубами при виде лысого толстяка, поющего сентиментальную песенку. Ему-то не надо бегать! — Дэвид, завтра я должен пробежать двадцать шесть миль. — Меррик попытался улыбнуться, но его усилия были истрачены впустую: Дэвид даже не обернулся. — Правда, здорово? — Да, пап. Меррик почувствовал некоторое облегчение. — А человек, стоящий шесть миллионов, получил сегодня за час столько же, сколько победитель марафона, — добавил Дэвид. Сердце у Меррика упало. — Даже не за час, как это они говорят. За пять минут или чуть больше того. В медленном темпе. Потрясающий успех! Дэвид протанцевал в медленном темпе по комнате. Меррику показалось, что он остался в полном одиночестве на арктическом побережье. Его словно обдало холодом. Он им еще покажет! Он им всем покажет! Утром, в день соревнований, Меррик одевался с радужными надеждами на успех. В то же самое утро Римо проснулся с полной уверенностью, что все будет так, как он задумал. Ему стало невыносимо скучно. Было скучно спать каждую ночь сном младенца. Просыпаться в урочное время. Всегда быть в добром здравии. Он пришел к выводу, что только несчастья придают жизни пикантность. Римо посмотрел на себя в зеркало. Темные глаза. Загорелое лицо. Выступающие скулы. Даже несмотря на широкие запястья, Римо не был похож на наемного убийцу — ассасина. Римо брился. Точные плавные взмахи, ни одного лишнего движения. Само совершенство. До чего он был сам себе отвратителен! Интересно, почему он до сих пор не перерезал себе горло, как другие? Однажды он попытался это сделать. Он вспомнил жгучее прикосновение кровоостанавливающего карандаша. Это было очень давно. В другой жизни, когда Римо Уильямс служил полицейским в ньюйоркском отделении полиции. Это было перед тем, как его арестовали по ложному обвинению и приговорили к электрическому стулу. Последовала имитация казни, и он стал секретным агентом под кодовым именем «Дестроер» в организации, защищающей законность. Столько лет прошло с тех пор... Внезапно он понял, что больше не может смотреть на пластиковые стены номера в отеле, где он жил вот уже три дня. Ему не хотелось разговаривать с Чиуном, старым корейцем, его учителем, который сейчас мирно спал на циновке в одной из комнат гостиничного номера. Чиун был родом из небольшой корейской деревушки Синанджу и последним в династии Мастеров древней школы боевого искусства. Римо уже успел забыть, что значили для него многие годы строгой дисциплины, учебы и неустанных тренировок. Он так и не понял, нравилось ли ему все это или нет. Он вышел на вершины духа, но не мог сообразить, по душе ли ему заоблачные пейзажи. Римо смотрел на себя в зеркало. Сейчас он умел, стоя на месте, по собственному желанию расширить или сузить зрачки, поднять температуру тела на шесть градусов, замедлить сердцебиение до четырех ударов в минуту или ускорить его до ста восьми. Он уже не был человеком в обычном смысле этого слова. Он стал суперменом. Ударом ноги Римо распахнул дверь ванной и направился к выходу, минуя лежащего на полу Чиуна. То же самое он проделал и со входной дверью. Так как она открывалась внутрь, в коридор полетели щепки и куски пластика; дверной замок был позднее обнаружен хозяином отеля в конце коридора. Когда Римо был уже в коридоре, до него донесся тонкий скрипучий голос. — Ты чем-то взволнован, сынок? — сказал Чиун. — Мне только что пришло в голову, что я не нравлюсь сам себе. — Слишком совершенен, да? — засмеялся Чиун, — Ты это имел в виду? Не смеши меня. Римо молча усмехнулся и продолжил путь через холл, выложенный красно-коричневыми плитками, в ледяную свежесть апрельского утра. Прислонившись снаружи к входной двери, Римо погрузился в самосозерцание. — Простите, сэр... — подошел к нему мальчишка-коридорный. — Не мешай, — буркнул Римо. — Разве ты не видишь, что я само совершенство? — Но, сэр... — Еще одно слово, и ты у меня улетишь. Мальчишка отстал. Римо вспомнил, как он познакомился с Чиуном. Старик подошел к нему в гимнастическом зале санатория Фолкрофт в местечке Рай под Нью-Йорком, где тайно располагался штаб секретной организации КЮРЕ. Чиун напоминал скелет, обтянутый желтым пергаментом. — Простите, сэр, — с грозным видом обратился к Римо дежурный администратор. К нему только что подбежал мальчишка-коридорный, шепнув о странном человеке у дверей отеля. — Простите, сэр, — повторил дежурный. — Что вы делаете? — А что, собственно, я делаю? — спросил Римо. Дежурный администратор задумался. Когда отель находится по соседству с Хантингтон-авеню в городе Бостоне, всякое может случиться... — Вы, сэр, стоите за пределами отеля абсолютно голый, если не считать полотенца. Римо еще раз оглядел себя. Дежурный был прав. — Ну и что? — спросил Римо. — Это казенное полотенце, — помедлив, сказал дежурный. — Я исправно плачу за все ваши услуги, — напомнил ему Римо. — А ключ от номера у вас есть? — Я забыл его в другом полотенце, — ответил Римо. — А как же вы войдете в свой номер? — Не беспокоитесь, как-нибудь сумею. — Должно быть, вам холодно... — Я слишком совершенен, чтобы ощущать холод, — произнес Римо и отвернулся от человека, прервавшего ход его мыслей. Дежурный пожал плечами и вернулся на свой пост. Он даст этому наглецу пять минут, а потом вызовет полицейского. Тем временем он набрал номер своего букмекера, чтобы сделать ставку на Экологию, которая впоследствии во время первого же круга сломает переднюю лапу. Затем на собачьих бегах в Ревере собака, на которую он поставил, прыгнет на механического зайца и умрет от удара током. Редди придет предпоследним. Приобретенную им собаку собьет машина. Вспоминая день, когда он повстречал странного парня с полотенцем на бедрах, дежурный администратор мог поклясться, что его невезение началось именно тогда. Римо все еще стоял, стараясь припомнить, в какой момент он превратился в супермена. Он встретился с Чиуном в гимнастическом зале. В руках у Римо был пистолет; ему приказали убрать старика. Он выстрелил в упор шесть раз и все шесть промахнулся. В тот вечер он был не на высоте. — Простите, сэр... — прервал его размышления вкрадчивый женский голос. — Я занят, — сказал Римо девице. — Я не помешаю вам, сэр, — продолжала она. — Не хотите ли пройти тестирование? Римо взглянул на девицу. На ее груди красовалась визитная карточка с надписью «Меня зовут Марги. Я из института изучения межличностного общения». Пряди сальных волос падали на ее рябоватое лицо, словно спагетти в жирном соусе. За мутными стеклами очков тускло блестели карие глазки. — Именно это мне и надо! — воскликнул Римо. — Я никак не могу разобраться в себе. — Мы поможем вам познать самого себя, всего за пятьдесят центов. — Не понял. — Вы ведь согласились на тестирование? — Да. — В таком случае, пятьдесят центов — это стоимость моего рабочего времени и листка бумаги с анкетой. — А не можете ли вы поверить мне в долг? — У вас нет с собой денег? — Как видите, — ответил Римо. Марги подняла на него глаза и прикусила губу. «Так и быть, я одолжу вам». Она хихикнула и зарделась. Стыдливый румянец в сочетании с естественным цветом ее лица дал ярко-пурпурный оттенок. — Ваше имя, сэр. — Кей Кайзер из музыкального училища. Марги открыла блокнот. — Вопрос первый: вы чувствуете себя счастливым человеком? — Нет, — ответил Римо. — В таком случае вам необходимо приобрести брошюру «Как стать счастливым, изучая секреты влияния на людей». Три доллара девяносто восемь центов за первую брошюру, два пятьдесят за каждую последующую. — Я обдумаю ваше предложение, — сказал Римо. — Какие там еще вопросы? — Масса вопросов, — взглянув на его обнаженный торс, произнесла девица. — Вопрос второй: нравятся ли вам ваши друзья? — Какие друзья? — спросил Римо. — Можно ответить только «да» или «нет», — сказала Марги. — Здесь нет места для длинных ответов. — А нельзя писать помельче? — Все равно не уместится. — Ладно, — вздохнул Римо. — Отвечу «нет». — Вот как! Тогда вы должны прочитать книжку «Межличностные отношения: как завоевывать друзей». Наш институт может вам предоставить ее на время всего за два доллара девяносто пять центов. — Буду иметь в виду. Марги уставилась на его живот. — С вашими проблемами надо что-то делать. — Дальше! — попросил Римо. — Ах, да! — воскликнула она, встряхнув волосами. Посыпалась перхоть. — Вопрос третий: какое место в вашей жизни занимает любовь (по десятибалльной шкале)? — Никакое, — ответил Римо. — Минус шестое. Минус девяностое. — Это ужасно. Но ничего, вам поможет книга «Как знакомиться с девушками и иметь у них успех», четыре доллара девяносто пять центов. Или же мне придется подняться к вам в номер. — В таком случае вы потеряете беспристрастность, необходимую для научной работы. — Не надо отговорок. По вашему взгляду я вижу, что вы готовы меня изнасиловать. — У вас грязные очки, — сказал Римо. — Послушай, дружок, я сбавлю цену... на пятьдесят процентов. — Не сейчас. — Это мое последнее слово. Пятьдесят процентов скидки, бесплатно — книга нашего института об искусстве массажа. Кроме того, я оплачу обед. Что тебе еще надо? — Чтобы ты исчезла раз и навсегда, — ответил Римо. — Очень жаль. Я могла бы помочь тебе обрести себя, — заметила Марги. Римо в душе пожалел девушку за ее крайнее несовершенство. Он взглянул на часы: десять двадцать семь. Мыльные оперы Чиуна начнутся ровно в двенадцать. — Знаешь, — сказал Римо, — приходи через два часа в номер тысяча четырнадцать. Его легко отыскать: там нет двери. Заходи и чувствуй себя, как дома. Дождись меня обязательно, — он повернул ее к себе спиной и похлопал по заду. — Беги! И помни: через два часа! Захвати с собой друзей. Как можно больше. Марги хихикнула и унеслась по направлению к площади Кенмор со скоростью реактивного самолета. Римо побрел мимо Христианского центра к зданию страховой компании, второму по высоте небоскребу в Бостоне. Когда-то он был первым, но потом еще одна страховая компания выстроила чудовищное сооружение с зеркальными поверхностями. Каждый день о него разбивалось множество птиц, принимая отражение неба за реальность. Сотни людей толклись в здании страховой компании. Римо не обратил на них никакого внимания: он был слишком занят созерцанием собственных ног, передвигающихся с завидным совершенством. Он так сосредоточился на созерцании, что врезался в мужчину средних лет, подпрыгивающего на месте. — Эй, смотри, куда прешь! — крикнул мужчина. Римо посмотрел и увидел вокруг себя толпу. Затем он взглянул на седоватого мужчину в белых шортах с красными полосками, серой майке и «адидасах». — Что здесь происходит? — спросил Римо. — Сбор участников, — ответил мужчина. — Участников чего? — Как это — чего? Ты что, с Луны свалился? — Я приехал из Кореи. — Да? Я тоже когда-то был в Корее, — сказал мужчина. — Чем ты там занимался? — Ликвидацией боевых подразделений противника, — ответил Римо, глядя на волнующуюся толпу. — И все-таки, что же тут происходит? — Бостонский марафон, — пояснил человек, некогда бывший в Корее. — Мы бежим в Брикстон, что в Массачусетсе, и обратно. — А зачем? Седоватый мужчина взглянул на Римо, как на чокнутого. Отчасти в этом было виновато полотенце. Правда, на фоне спортивных костюмов оно смотрелось довольно сносно, хотя и эксцентрично. — Сколько миль до Брикстона? — спросил Римо. — Тринадцать. — Я сейчас, — заторопился Римо. Минут через пятнадцать он показался в дверях магазина мужской одежды в белых шортах с полосками, серой майке и кроссовках, — словом, похожий на своего собеседника, как близнец. Служащий магазина справился в отеле о финансовом положении клиента, на что администратор отеля ледяным тоном ответил: джентльмен из номера 1014 имеет открытый счет, а во что он одет, не имеет ровно никакого значения. Римо присоединился к участникам марафона, собравшимся у входа в здание страховой компании на Бойлстон Авеню. Тучный рыжеволосый мужчина, размахивая стартовым пистолетом, закричал: — До старта пять минут! Пять минут! Вокруг Римо сотни людей запрыгали и забегали на месте. Ему стало смешно. Разминка: вот так потеха! Когда-то Чиун учил его: "Надо все время быть готовым, и только. Мы же не тренируемся есть перед едой? Зачем бегать перед бегом? — Эй! — окликнул его чей-то голос. Обернувшись, Римо увидел вспотевшее лицо своего нового знакомого. — Тоже бежишь? Отлично. Просто здорово. Кстати, меня зовут Меррик. Джеймс Меррик. Не хочу никого обидеть, но я приду первым. Послушай, тебе нужен номер. Увидимся на финише. Если добежишь до него. Самое лучшее, что мог придумать Римо — это взять красный маркер и нацарапать «Римо» на обороте предупреждения о неправильной парковке, которое он снял с ветрового стекла какого-то автомобиля. Когда прозвучал стартовый выстрел, Римо помчался со скоростью пули. Джеймс Меррик невольно улыбнулся. На любом марафоне можно встретить подобных юношей: у них нет серьезных намерений прийти к финишу. Они выкладываются сразу, на первой миле, а затем выдыхаются и еле волочат ноги. Так думал Меррик вначале, но вот Римо обошел его во второй раз, через двадцать миль, да еще и посмеялся над ним, украв его номер... Меррик попытался мысленно удержать быстро удалявшуюся фигуру Римо, но тот вскоре скрылся за холмом. Меррик, ничего не сознавая, продолжал устало тащиться вперед. Он был крайне измучен. В Чарльзтауне он снова увидел Римо, с ярко-синей шестеркой на майке. Он хотел крикнуть: отдай мой номер, ты, чертов маньяк! Ты, с идиотской красной надписью «Римо»! Но не смог издать ни звука. В Денвере он заплакал от отчаяния, когда улыбающийся Римо обогнал его в четвертый раз. Джеймс Меррик готов был умолять его: ну пожалуйста, отдай мне номер, если бы ты знал, псих ненормальный, как много он для меня значит. Будь первым, если хочешь, только отдай! Вот и Бостон. Он ощутил прилив новых сил. Они бежали уже два часа. Меррик прибавил скорость. У него были отличные результаты, лучше, чем у победителей в предыдущих соревнованиях. От этой мысли к нему пришло второе дыхание, и он сделал рывок вперед. Секундой позже Римо обогнал его в пятый раз. Меррик, задохнувшись, рухнул на землю. Он не знал, сколько времени он просидел так, согнувшись, обхватив голову руками, на обочине дороги, в грязных кроссовках. Когда он, наконец, посмотрел на небо, ему показалось, что заметно стемнело. Не замечая прохожих, он проковылял к автобусной остановке, сел в подкативший автобус и вылез недалеко от своего дома. Что он скажет? Может, лучше остановиться в отеле? Но у него не было с собой денег, вот незадача... Можно лишь надеяться, что никто из домашних не видел, как он ушел: Кэрол еще спала, а Дэвид смотрел телевизор и даже не обернулся на его «пока». Джеймс Меррик медленно поднялся по лестнице, силясь не заплакать. Для него это был не только проигрыш в соревнованиях. Это был крах всей его жизни. — Это ты, Джим? — Да, — чуть слышно ответил Меррик. — Что ты здесь делаешь? — закричала жена, сбегая вниз по лестнице. — Все тебя ищут! С двух часов я не могу отойти от телефона. — Я не хочу ни с кем разговаривать, — ответил несчастный Меррик. Кэрол была неумолима. — Я знаю, что ты устал, но ты должен вернуться на Копли Сквэр и получить свой приз. — Что? — растерялся Меррик. — Тебя искали повсюду! У них никогда еще не было таких результатов. Они сказали, ты бежал, как спринтер. Под номером шесть. Она поглядела на его майку. — Боже мой. Он, видно, отпоролся. Иди отдохни, а я позвоню в организационную комиссию и скажу, что ты нашелся. — А где Дэвид? — спросил Меррик. — Пошел рассказывать друзьям о твоей победе. А сейчас иди ляг. Поспи. Меррик повиновался. Ему было все равно, как долго будет продолжаться его триумф. Даже если всего лишь мгновение: ведь и мгновение славы выпадает далеко не всем. Он был на седьмом небе от счастья и благодарил его величество случай за то, что свел его со странным полуреальным человеком по имени Римо. В это время Римо пытался отделаться от скучного поручения. В силу своего совершенства он делал все это вежливо. — Выбросьте из головы, — сказал он в телефонную трубку. На другом конце провода был доктор Харолд В.Смит, глава КЮРЕ. — Мне плевать, сколько головорезов соберутся в Нью-Йорке. Сами думайте, что с ними делать. — Римо, — ответил Смит, — я не прошу вас что-либо предпринимать. Я прошу, чтобы вы были готовы к любого рода неожиданностям. Таких крупных мафиози не собиралось в одном месте уже много лет. — Я не хочу больше иметь дело с мафией, — сказал Римо. — А почему, позвольте узнать? — ядовито спросил Смит. — Потому что я слишком совершенен и не желаю общаться с негодяями. Но во второй раз за сегодняшний день совершенство Римо было осмеяно. — Забавно, да? — спросил Римо; — Если вам так смешно, послушайте вечерние новости: Бостонский марафон. Пять раз я принимал в нем участие, и все пять раз побеждал. Хотел бы я видеть, как ваши канцелярские крысы сделают то же самое. — Я позвоню вам, если понадобится, — решительно сказал Смит. — Как вам будет угодно, — ответил Римо. — Несовершенным вы мне нравились больше, — заметил Смит, но Римо уже положил трубку. Он выбежал из телефонной будки и направился в отель.Глава третья
Дон Сальваторе Маселло злился на самого себя. Расположившись на заднем сиденье лимузина, медленно пробиравшегося по оживленным послеполуденным улицам Манхэттена, глядя в спину шофера и покуривая сигару, он размышлял о том, что организованная преступность выглядела организованной лишь на фоне общего хаоса, царящего в стране. Как можно назвать организованным то, что происходило сегодня днем? Утром Маселло принимал участие в заседании Совета главарей мафиозных группировок в отеле «Пьер», рядом с нью-йоркским Централ-парком. Когда настала его очередь, он сделал блестящий доклад о достижениях своей организации, курирующей американский Средний Запад, а затем перешел к описанию удивительного изобретения доктора Вули. В данный момент ему была необходима солидная сумма для покупки изобретения вместе с изобретателем. Он ожидал немедленного согласия и был крайне удивлен, когда Пьетро Скубичи из Нью-Йорка, семидесятилетний мужчина в рубашке с застиранным воротничком и жирными пятнами на костюме, спросил: — Что вы подразумеваете под «солидной суммой», дон Сальваторе? Маселло пожал плечами, словно размер денежной суммы не имел никакого значения. — Представления не имею. Я знаю лишь одно: мы должны заполучить ученого, чтобы его изобретение принадлежало только нам. Для этого нельзя жалеть денег, дон Пьетро. — Мне не нравятся люди, которые проводят все свое время перед телевизором, — ответил Скубичи, — их стало слишком много. Все дружно закивали, и дон Сальваторе Маселло понял, что его предложение в опасности. Он сделал ошибку, вынеся свою идею на всеобщее обозрение. Надо было не терять времени и самому купить изобретение. — Знаете, кто любит смотреть телевизор? — задал вопрос Фиаворанте Дубескьо из Лос-Анжелеса. — Ваш племянник Артур Грассьоне. — Артур — хороший мальчик, — убежденно произнес Скубичи. — Он смотрит телевизор, — нерешительно повторил Дубескьо. — Смотрит. Но он хороший мальчик, — сказал Скубичи в защиту своего племянника. — Дон Сальваторе, постарайтесь приобрести это удивительное изобретение. Но не за «солидную сумму». Пятьсот тысяч вполне достаточно для ученого. И когда вы пойдете к нему, возьмите с собой Артура Грассьоне. Он разбирается в телевизорах. — Скубичи посмотрел на Дубескьо. — Артур смотрит телевизор ради того, чтобы знать, что о нас говорят. — Понимаю, дон Пьетро, — кивнул Дубескьо. — А если ваш профессор откажется продать телевизор, Артур отберет его силой, — продолжал Скубичи, обращаясь к дону Сальваторе Маселло. — Затем он обвел взглядом присутствующих. — Все со мной согласны? Двадцать шесть человек молча кивнули. — Решено, — подытожил Скубичи. — Что у нас там дальше? И вот теперь дон Сальваторе Маселло направлялся в деловую часть на встречу с человеком, с которым он был когда-то знаком и которого невзлюбил с первого взгляда: с Артуром Грассьоне, главным громилой мафии. Сначала был кот Феликс. Им заменили Микки Мауса, которого не смогли выпустить из-за каких-то неожиданных неполадок в диснеевской студии. И выбор пал на кота. Если бы не эти неполадки, Микки Маус не только украшал бы афиши и циферблаты наручных часов (а на некоторых непристойных плакатах обнимая Минни Маус), но и был бы первой лентой национальной кинопромышленности на международной ярмарке в Нью-Йорке в 1939 году. Раздались восторженные ахи и охи, а затем все было благополучно забыто. Но девятнадцатилетний Артур Грассьоне запомнил это событие надолго. С тех пор он успел посмотреть множество незабываемых фильмов. Артур прошел путь от тридцатилетнего новобранца нью-йоркской мафии до пятидесятилетнего опытного волка. За это время он видел на телеэкране, помимо всевозможных шоу, казнь убийцы президента, подлинные кадры войны во Вьетнаме и первого человека на Луне. Телевидение было для Артура Грассьоне настоящей школой. Так, он узнал, что чернокожие всегда на вторых ролях, итальянцы — героические личности, толстяки играют комических персонажей, китайцы — шпионов, слуг, садовников, за исключением Чарли Чана, который на самом деле гаваец. И вот сейчас пятидесятилетний Артур Грассьоне смотрел очередную удивительную телепередачу, но отнюдь не был счастлив. Он наблюдал закрытие одного из подпольных предприятий дядюшки Пьетро. Грассьоне сидел, повернувшись спиной к Винсу Марино, своему главному подхалиму и лизоблюду, и, уставившись в огромный экран телевизора «Сони», слушал сообщение зеленоватого диктора о процедуре банкротства липовой фирмы в прокуратуре манхэттенского округа. Грассьоне повернулся к Марино и стукнул кулаком по огромному дубовому столу: — Как ты думаешь, 154 косоглазых трудились над этим ящиком целых два часа, чтобы я смотрел, как наших ребят арестовывают? Да еще в бело-зеленом свете?! Марино заметил, что цветовой спектр телевизора состоял исключительно из оттенков зеленого цвета. Он встал и подошел к телевизору. — Немного подрегулирую цвет, босс. — Убери свои лапы! — взвизгнул Грассьоне. — Ящик в полном порядке. Он так устроен. Эти обезьяны портят все, за что берутся. Во время обличительной тирады брызги слюны попали на лацкан пиджака Грассьоне. Он несколько раз отчаянно рванул его, пока, наконец, не оторвал и отшвырнул прочь. Марино сел на свое место. — Эй, китаеза, черт побери, куда ты провалился? — заорал Грассьоне. Слева от него приоткрылась дверь, и вошел худой маленький азиат с глазами навыкате. Потупясь, он приблизился к Грассьоне. — Китаеза! — завизжал Грассьоне, словно охотничья собака, почуявшая добычу, — отнеси в чистку мой пиджак! Тщедушный человечек шагнул к лежащему на полу пиджаку. — Только... — начал Грассьоне. Азиат, вздрогнув, обернулся. — Только не в китайскую химчистку, неряха! В итальянскую. Там его почистят как следует. Откуда тебе знать, что такое хорошая чистка! Винс Марино заерзал на стуле, как всегда во время подобных сцен. Стул заскрипел, и Грассьоне бросил на Винса злобный взгляд. Эдвард Леонг вновь двинулся к пиджаку. Грассьоне смотрел на китайца. — Медленнее, идиот! — крикнул он. Эдвард Леонг остановился и осторожно шагнул левой ногой, нагнулся, шагнул правой, снова качнулся, левой, правой. — Вот так-то лучше — сказал Грассьоне. Леонг приблизился к пиджаку и, прищурясь, наклонился. Он медленно протянул руку, словно ожидая удара. Марино отвернулся. Не то, чтобы он очень любил китайцев, но от всего этого ему становилось не по себе. Грассьоне подождал, пока рука Леонга не дотронулась до пиджака. — Перчатки! — заорал он. Где твои перчатки? Ты напустишь на мою одежду китайских микробов! Эдвард Леонг закрыл глаза, подавив глубокий вздох, и достал из заднего кармана брюк грубые перчатки, какие носят садовники. Он никогда не работал в саду, даже в городке Коламбус, штат Огайо, где родился и вырос, но носил с собой эти перчатки, так как Грассьоне считал, что все китайцы — садовники. Он неуклюже поднял пиджак, зажав ткань между большим и указательным пальцем. — А теперь — в химчистку, — приказал Грассьоне. — Да побыстрее. Я жду важного гостя, а другого пиджака у меня нет. По твоей милости, безмозглая желтожопая обезьяна! Грассьоне не отрываясь глядел на Эдварда Леонга, пока дверь за ним не закрылась. Затем, повернувшись, он распахнул за своей спиной стенной шкаф и вытащил оттуда чистый отутюженный пиджак на деревянных полированных плечиках. Пока Грассьоне одевал черный шелковый пиджак, составляющий идеальную пару с его брюками, Марино мрачно смотрел на экран телевизора, где в уютной комнатке семейная парочка жизнерадостно обсуждала проблемы стирки. Чернокожий мужчина приятным голосом спрашивал свою жену, как ей удается так чисто отстирывать его рубашки. Грассьоне прервал разговор телевизионных супругов, выключив телевизор. В центре экрана осталась лишь зеленая точка, которая вскоре погасла. Грассьоне повернулся к Марино. Перегнувшись через стол, с улыбкой он спросил Винса: — Как ты считаешь, чего хочет этот Маселло? Винс Марино упорно глядел себе под ноги, словно силился прочитать там ответ на вопрос: — Не знаю, шеф. Может он хочет, чтобы мы кое-кого убрали. Он поднял глаза на Грассьоне, который выпрямился в полный рост и обошел вокруг стола. Грассьоне остановился рядом с Марино, довольный страхом, который нагонял на своего помощника. — Возможно, — ответил он. — Но тут дело серьезнее. — Что за дело? — недоумевающе спросил Марино. — Маселло слишком умен. Говорят, что когда-нибудь он станет большим человеком. Я думаю, он хочет попросить нас о чем-то особенном. — Особенном? Почему-то в этот момент Марино сообразил, что его шеф в лоснящемся костюме, с блестящими сальными волосами и жирной кожей похож на пластмассовую куклу. — Да, особенном. Может, нам поручат убрать парня вроде того, за которым нам тогда пришлось погоняться с Джонни Деуссио, Верильо и Сальваторе Паластро. Он нас здорово измотал. Когда же прибыл дон Сальваторе Маселло, Грассьоне с разочарованием узнал, что, скорее всего, убирать никого не придется. Только в крайнем случае, если парень не согласится на сделку. Этот парень — преподаватель колледжа, профессор. Грассьоне выслушивал объяснения с абсолютным безразличием, пока Маселло не упомянул об изобретении нового телевизора. Грассьоне оскорбился: его вполне устраивали старые. — Решено! Мы уберем изобретателя, дон Сальваторе, — сказал он. Маселло улыбнулся: — Нет. Только, если он откажется с нами разговаривать. Такова инструкция дона Пьетро. — Как ему угодно, — ответил Грассьоне. — Пусть будет по-вашему, дон Сальваторе. — Прекрасно. Маселло договорился с Грассьоне о следующей встрече и поспешно распрощался. Он чувствовал настоятельную потребность постоять под душем. После ухода Маселло Грассьоне включил телевизор. Показывали какого-то придурка, победившего в совершенно идиотских соревнованиях по бегу в Бостоне. Грассьоне интересовался только теми видами спорта, где он мог заключать пари. Он отвернулся от телевизора и нажал кнопку звонка. В кабинет вошел Эдвард Леонг. Он остановился на пороге, глядя миндалевидными глазами на Грассьоне и зеленоватый экран телевизора. — Ну и что ты видишь, мудрец? — спросил его Грассьоне. — Ничего. Грассьоне даже привстал: — Эй, я плачу тебе не за такие ответы. — Но я действительно ничего не вижу. — Убирайся вон, китайская рожа! Леонг пожал плечами и взялся за ручку двери. Он еще раз взглянул на Грассьоне и телевизионный экран, где показывали победителя в бостонском марафоне. Парень бежал так быстро, что его почти не было видно — лишь неясное расплывчатое пятно. — Вот так проходит человеческая жизнь... — задумчиво произнес Леонг. — Выметайся отсюда! Готовь рикшу. Мы едем в Сент-Луис.Глава четвертая
Римо вернулся в отель, окруженный толпой поклонниц. Женщины, задыхаясь, трусили за ним, на бегу стараясь всучить ему свои телефонные номера. Он отделался от них, жеманно пропищав. — Мой дружок Барт не одобрит знакомства с вами. Увидав Римо, сидящая в машине дама так вцепилась в водителя, что он чуть не врезался в ворота частной школы Тодда. Кассирша, буфетчица и похожий на «голубого» билетер, выглядывающие из дверей, проводили Римо восторженными взглядами. Чернокожая девушка, продающая авиабилеты, решила отрастить длинные волосы, распрямить их и переехать из Дорчестера в другой район города. Она чуть-чуть потолстеет и перестанет кокетничать с мужчинами. Однажды вечером она встретит Его в читальном зале библиотеки и навсегда останется его рабыней, служанкой и нянькой. И пусть вся женская эмансипация катится к чертям собачьим! Принадлежать только Ему! Навеки, до гробовой доски! Римо замедлил бег и заскочил в дверь книжного магазина, работающего круглосуточно. Продавец взглянул на Римо. — Спортивная литература в конце направо. Бег на длинные дистанции — на верхней полке. — А где у вас словари? — спросил Римо. Продавец, до глаз утонувший в бороде, подмигнул своему коллеге, упаковывающему подарочное издание Ветхого Завета: — Какое слово вы ищете? Не «псих» ли? — Нет. «Грубость», «наглость», «задница», и «несчастный случай», — без улыбки ответил Римо. — Словари вон там, — дрожащей рукой продавец показал на низкий длинный прилавок. Римо нашел самый толстый словарь и открыл его на слове «совершенство». За цифрой "1" следовало определение — «состояние совершенства — свобода от недостатков и дефектов». Он просмотрел список определений до конца, но ни в одном из них не упоминалось о счастье. Римо был разочарован. Когда Римо уже был в дверях, продавец спросил: — Ну как, нашли, что искали? — Нашел. Я понял, что можно быть совершенным, но несчастливым. Продавец, раскрыв рот, проводил его взглядом. Оказавшись на улице, Римо решил не возвращаться сразу в отель, а пойти прогуляться в бостонский Гарлем — район Роксбери. Вид белого человека, бегущего в спортивных трусах по вечерним улицам Роксбери, вызвал нездоровое оживление. Но вскоре оно поутихло, когда выяснилось, что никто не может его поймать, даже Фредди Дэвис по кличке Пантера, который в прошлом году побил рекорд Роксбери по бегу на 440 миль в украденных кедах. В обжигающем холоде апрельской ночи Римо подбежал к отелю. Задрав голову, он посмотрел на окно своего номера и представил себе мирно сидящего там Чиуна. Нет, подумал он, еще не время возвращаться! И он побежал по залитым зловещим светом фар тротуарам Бойлтон-стрит до пересечения ее с Массачусетс-авеню и дальше, по главной магистрали Массачусетса. Римо смотрел на бесстрастные автомобили, на невозмутимых людей на них: мужчин и женщин, которые родились и выросли невротиками; которые спорили, боролись, задавали вопросы, рассуждали, любили, выпивали, убивали, искали бессмертия и наконец умирали. Он смотрел в лицо каждому встречному и думал: откуда он идет, чем он только что занимался? Глядя на исчезающие за поворотом автомобили, он спрашивал себя, куда мчатся находящиеся в них люди, по каким неотложным делам?.. И вдруг он понял! Ему стало ясно, почему, несмотря на свое совершенство, он так несчастен. Римо понял, куда едут эти люди в автомобилях, он направлялся туда же. Он решил вернуться в отель. Все эти люди возвращались домой. Но у Римо никогда не было дома. Под домом всегда подразумевается жена, дети. Он представил себе, как жена трогает его за плечо, отрывая от размышлений. Что же, для нее это может плохо кончиться... А дети? Как он объяснит Ассоциации учителей и родителей, почему его чада разнесли в пух и прах полквартала? Потому что их папочка — знаменитый киллер, а, как всем известно, яблочко недалеко от яблоньки падает? Но почему бы все-таки не приобрести дом? Помещение, в котором можно жить, отличающееся от номера в отеле. Он обойдется без детей. Иметь их в наше время — неоправданный риск, ведь они могут стать наркоманами или извращенцами, как эта жуткая Марги из института... Представив себе страшную картину, Римо непристойно выругался. На ступеньках отеля старушенция с мальчиком лет двенадцати закричала на него: — ... твою мать, ты что, не видишь, здесь дети! Римо в несколько прыжков преодолел лестницу и во второй раз за сегодня выбил дверь своего номера. Чиун сидел на полу посреди номера с блаженной улыбкой на лице. По углам расположились четыре девушки. Они стояли на четвереньках, положив большой палец в рот и выставив круглые попки. Чиун открыл глаза и посмотрел на Римо. — Вот идет само совершенство, — сказал он и захихикал. — Привет совершенному человеку! — Будет тебе, — примирительно ответил Римо, указывая на девушек. — Что ты с ними сделал? — Только то, о чем они просили. Они ввалились через проем, оставленный совершенным человеком без двери и попросили меня, занятого важным делом, о нескольких минутах блаженства. Им был нужен ты. Кстати, — где ты шатался все это время? Римо не дал ему уйти от ответа. — Что ты с ними сделал!? — повторил он, но не успел Чиун открыть рот, как одна из девушек застонала. Римо подошел к ней и убедился, что она не только жива и здорова, но и к тому же широко улыбается. Три остальные девицы тоже улыбались, в том числе и Марги, сжимающая в кулаке экземпляр брошюры «Межличностное общение: техника секса». — Выпроводи их, — попросил Чиун. — И сделай это как можно совершеннее. Хе-хе... Ты выносишь мусор с завидным совершенством. Римо, обрадованный тем, что девушки живы, даже не стал возражать. Он наклонился к Марги и подхватил ее одной рукой, как котенка, если только котенок может так зациклиться на сексе. Она пробормотала «Фантастика» и с кошачьей гибкостью обвилась вокруг его руки. Римо вынес ее в коридор и поставил на ноги Марги, как во сне, поплыла к лифту. Римо подмигнул Чиуну: — Грязный старикашка! — Она заново переживает свое детство, которое было счастливым, — сказал Чиун. — И перестань гнусно ухмыляться. Мастер Синанджу выше таких вещей. Он отвернулся от него и стал смотреть в окно, пока Римо выносил оставшихся девиц в коридор и подталкивал в спину, словно заводных кукол. Вернувшись в номер, Римо прихватил с собой остатки двери и попытался пристроить их на место. — Никто не приходил чинить дверь? — Приходил. Но я велел им зайти попозже, когда Совершенный человек будет уже в номере. Хе-хе... — Что же ты все-таки сделал с девушками? — Они помешали моим размышлениям. Я усыпил их и внушил им приятные воспоминания о детстве. А чем ты занимался сегодня? — Я принял решение купить дом, — сказал Римо. — Прекрасная мысль, — заметил Чиун. — Я бы тоже не прочь иметь свой дом. Например, в Вашингтоне. Мне там очень приглянулся один большой белый дом... — ... где живет президент? — закончил его мысль Римо. — В какой срок он может освободить его для нас? — Он не может это сделать. — Неужели президент нам откажет? — возмутился Чиун. — Сначала тебе откажу я. — Я тебе этого не прощу, Римо, — обиделся Чиун. — Я для тебя столько сделал, а ты не разрешаешь мне приобрести маленький паршивенький домишко, о котором даже и говорить противно. — Но зачем тебе понадобился именно этот дом? — терялся в догадках Римо. — Плевать мне на дом! — воскликнул Чиун. — Просто я вижу, какой властью обладают те, кто в нем живет. Взять, например, этого автомобильного магната... — О Боже, Чиун... — Я опять что-то не так сказал? Римо промолчал. — Я видел, как автомобильный магнат пригласил Барбару Стрейзанд посетить его дом, и она согласилась. Согласилась! А я... Я могу с утра до вечера стоять на пороге самого прекрасного дворца в деревне Синанджу и приглашать ее. Но она не придет. — Опять Барбара Стрейзанд! — Да, опять, — заупрямился Чиун. — Слушай, давай забудем о ней. И о Белом доме тоже. Мне нужен самый обыкновенный дом. Чтобы в нем жить. — Но этот дом должен быть совершенным, чтобы соответствовать своему хозяину. Пристало ли красавице одеваться в отрепья? — Ну, с меня хватит! — взорвался Римо. — Сегодня я целый день думал об этом, и вот я к какому выводу пришел: хочу быть обыкновенным человеком! Чиун грустно покачал головой. — Сынок, я дал тебе всю мудрость Дома Синанджу, а ты снова хочешь стать таким как прежде! Есть мясо, тратить на сон непозволительно много времени, быть нищим и униженным? Ты этого хочешь? — Нет, Чиун. Я сказал: мне всего-навсего нужен дом. Как у тебя в Синанджу, — подольстился Римо к Чиуну, так как считал его дом в деревне верхом уродливости. — Понимаю, — кивнул Чиун. — Приятно быть хозяином в красивом доме. Римо расцвел от полного взаимопонимания. — И когда-нибудь мы пригласим в гости Барбару Стрейзанд, — оживленно продолжал Чиун. — Ладно, — раздраженно буркнул Римо. — Не забудь о своем обещании, — сказал Чиун. — Не давши слова — крепись, а давши — держись! Они поужинали отварной рыбой и рисом, и Чиун избавился от грязных тарелок, выбросив их через открытое окно в темноту бостонской ночи. В ту ночь многие бостонцы стали очевидцами появления в небе неопознанных летающих объектов, что послужило причиной образования бостонской Лиги Уфологов. Лига начала свою деятельность с печатания огромным тиражом обращения с просьбой о материальной поддержке научно-исследовательской деятельности. Вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Смит. — Добрый день, доктор Смит, — вежливо поздоровался Римо. — Рад вас слышать. — Римо, — начал было Смит, но осекся. — Как вы сказали? Доктор Смит? — Вот именно. Добрый, умный доктор Смит. — Римо, у вас ко мне какая-то просьба? — Нет, сэр. Это вы о чем-то хотели меня попросить. Вы позвонили первым. Кроме того, вы мой шеф. — Все перед нами начальники, — съязвил Чиун. — ... вы мой шеф, поэтому первое слово — ваше. — Ну хорошо. Помните, я говорил о слете мафиози в Нью-Йорке? — Да, сэр. Римо посмотрел в окно, удивляясь, почему птицы не летают в темноте. Если у них днем полно разных дел, почему бы им не заняться чем-нибудь ночью? — Мы узнали, что Артур Грассьоне, один из главарей мафии, и Сальваторе Маселло, главный мафиози Сент-Луиса, направляются в Эджвудский университет под Сент-Луисом. — Сэр, может быть, они решили стать студентами и покончить с преступным прошлым? Римо насчитал в небе семь пар красно-зеленых бортовых огней. Скоро в небесах будет также людно, как на земле, а птицы смогут летать лишь в отведенное для этого время. — Нет, — ответил Смит. — Мы потеряли нашего человека, чтобы выяснить, что им понадобилось.Они охотятся за изобретением профессора Уильяма, Вули, или Вули Уэстхеда, в общем, что-то вроде этого. Он изобрел какой-то новый телевизор. Не везет, так не везет, подумал Римо. В кои-то веки он собрался купить домик, а Смиту вдруг понадобился некий профессор с туманным именем. — Вас понял, — сказал он. — Маселло — новый тип мафиози. Он умен, тонок. Он — кандидат на пост главы мафии. Его нужно остановить. — Хорошо, — сказал Римо — Это все, сэр? — Все. — Мне нужен дом! — заорал Римо. — Я по горло сыт вашими отелями! Если у меня не будет дома, я увольняюсь. Поняли? — А если я предоставлю вам дом, обещаете вести себя вежливо? — Нет. — А выполнять мои приказы точно и без проволочек? — Конечно, нет. Почти все ваши приказы такие бестолковые, что их невозможно выполнить точно. — А если у вас будет дом, обещаете ли вы хотя бы заняться Маселло и Грассьоне? И разузнать, какой телевизор им нужен? — Могу. — Тогда займитесь этим, а потом поговорим о доме. — Так мы покупаем дом или нет? — Может быть покупаем. — Тогда я, может быть, займусь Граселло и Массьоне. — Маселло и Грассьоне, — поправил его Смит — Ну, действуйте! Это действительно важное дело. — Мой дом — тоже важное дело. — Попроси его увеличить нам жалованье, — тихонько подсказал Чиун. Римо отмахнулся от него. — Смитти, — сказал он, — встретимся в Сент-Луисе и все это обсудим еще разок. — Но я не смогу выехать в Сент-Луис, — запротестовал Смит. — Вы должны. Дело-то неотложное. Если мы не встретимся в Сент-Луисе, ноги нашей там не будет. Смит некоторое время молча размышлял над смыслом услышанного. Логика Римо убедила его. — Буду там завтра, — сказал он. — Замечательно. И захватите с собой сумму, которой хватило бы на покупку дома. Римо повесил трубку. — Мы едем в Сент-Луис, — обернулся он к Чиуну. — Хорошо, — ответил тот. — Давай собираться. — К чему такая спешка? — Скоро те четыре существа женского пола придут в себя и вернутся обратно. Зачем мне нужны четыре рабыни? Римо понимающе кивнул. — ... когда у меня есть ты, — закончил Чиун.Глава пятая
Доктор Харолд В.Смит проснулся в 3.45 ночи. Стараясь не потревожить жену, он пошел на кухню. Без масла поджарил кусочек белого хлеба, сварил яйцо всмятку. Смешал две унции лимонного сока с двумя унциями сливового, в чем заключалась его единственная уступка новым веяниям в кулинарном искусстве. Он запил завтрак стаканом тепловатой воды, вернулся в спальню за упакованным с вечера чемоданом, чмокнул в щеку спящую жену (она отмахнулась от поцелуя, как от назойливой мухи), и на цыпочках вышел из дома. Когда он впервые услышал о профессоре Эджвудского университета Уильяме Уэстхеде Вули, где-то в глубине его сознания зародилась нелепая мысль. Надо бы проверить еще кое-что. Смит миновал ворота санатория Фолкрофт, штаба КЮРЕ, секретной организации, которую он возглавлял со дня ее основания. Припарковав машину на своем персональном месте, он сделал в еженедельнике пометку: обеспечить надежную охрану ворот санатория. Слишком уж здесь все разленились под прикрытием здравницы для состоятельных пациентов и научно-исследовательского центра. Уединившись в своем кабинете, Смит ввел в ЭВМ запрос по делу профессора Вули из Эджвудского университета, а также о новых моделях телевизоров. Компьютер выдал ему отрывок из статьи в журнале: «... в области усовершенствования телевидения ожидается небывалый скачок вперед; в следующих номерах будут сообщены подробности». И это все! Смит скомкал ответ и бросил его в устройство для уничтожения бумаг. Он установил несколько уровней защиты, чтобы никто, кроме него, не имел доступа к распечаткам. Затем погасил в кабинете свет и направился на стоянку, где оставил свой автомобиль. В аэропорту он купил «Нью-Йорк Таймс», которую развернул уже на борту лайнера, летящего в Сент-Луис. Он читал все подряд, не пропуская ни строчки. На тридцать второй странице он нашел статью, из которой понял, с какой стати два главных мафиози страны едут на Средний Запад для встречи с малоизвестным преподавателем университета. Дон Сальваторе Маселло, успевший уже прибыть в Сент-Луис, был в данный момент занят той же самой статьей о конференции доктора Уильяма Уэстхеда Вули в Эджвудском университете. Телекомпании послали туда своих представителей, чтобы не упустить ни слова из доклада доктора о величайшем в истории телевидения технологическом скачке. Конференция должна была состояться сегодня вечером. Дон Сальваторе выругался сквозь зубы. Все это означало, что на переговоры с Вули у него катастрофически мало времени. А если изобретением заинтересуются телекомпании (а они наверняка заинтересуются), то цена изобретения взлетит настолько высоко, что у дона Сальваторе не хватит на покупку никаких средств. Кроме того, посвящение в тайну массы посторонних людей означало почти полное рассекречивание открытия доктора Вули. Дон Сальваторе сложил газету и посмотрел в зеркальце заднего обзора. За ним следовал автомобиль Грассьоне, за рулем которого сидел странный азиат, сопровождавший своего хозяина повсюду. Обе машины въехали на частную пристань, где была пришвартована яхта Маселло. Он учтиво предложил Грассьоне и его людям остановиться у него на яхте во время пребывания в Сент-Луисе. — Нет, дон Сальваторе, — сказал Грассьоне. — Мы сразу же пойдем в университетский городок и осмотрим местность. Возможно, нам предстоит серьезная работа. — Возможно, и не предстоит, — напомнил ему Маселло. — Конечно, дон Сальваторе. Но если все-таки работа будет, мне хотелось бы знать все, что касается университета, чтобы потом нам не попасть в переделку. Маселло ободряюще кивнул, и автомобиль Грассьоне, развернувшись, умчался. Грассьоне, откинувшись на мягкую спинку сиденья, думал о том, что, хотя дон Сальваторе — умный человек, он не знает всего. Он не знает, что дядя Грассьоне, дон Пьетро Скубичи зашел вчера вечером к племяннику и намекнул ему, что дон Сальваторе «становится слишком заметной фигурой»... В общем, если с доном Сальваторе произойдет несчастный случай, национальный совет мафии посмотрит на это сквозь пальцы. Так что дон Сальваторе не знал всей правды. Работа предстоит, и немалая. Наверняка. Это уж точно.Глава шестая
Если Господь Бог когда-либо создал сосуд скудельный для средоточия земных тревог, то это, разумеется, был Норман Беливе. Он родился во Франции 6 июня 1944 года, в день высадки союзных войск в Европе и вырос в Соединенных Штатах, став воплощением беспокойства. Он беспокоился по поводу своей внешности, которая была крайне неказистой: впалые щеки, крючковатый нос, худоба при высоком росте. Много волнений доставляла ему одежда, которая, надо сказать, была ужасной и сидела на нем как на клоуне в балагане. Он носил яркие пиджаки в сочетании с лиловыми, красными и розовыми рубашками. Чтобы шагать в ногу со временем, дополнял свой костюм джинсами «Левис». Но по неизвестной нам причине Норман носил новые джинсы до первой стирки, так как считал, что к линялым «левисам» пристает пыль. Поэтому все в Эджвудском университете, заслышав свист и шелест жесткой ткани, знали: идет Норман. Свою склонность беспокоиться понапрасну Норман унаследовал от матери, которая дала ему имя в честь высадки союзников в Нормандии, — она считала, что это принесет сыну удачу. Но удачи не было. Их дом разрушило во время бомбежки; отец Нормана подорвался на мине. Мать Нормана напрасно засовывала в карманы сына кроличьи лапки и бросала через его плечо щепотку соли. Ничего не помогало. Норман начал волноваться еще и из-за этого, хотя у него появились другие, более веские причины для беспокойства. Взять, например, комнаты для гостей. Плохо, что профессор Вули ни с кем не посоветовался и собирал конференцию по поводу какого-то технического открытия. Что, если никто не придет? Вот будет история! Но люди пришли. В таком количестве, что Норман схватился за голову: куда он их всех денет? Это было последней каплей в чаше его терпения. Ему не улыбалось уйти с важной лекции, чтобы стоять у дверей и лично предупреждать посетителей, что свободных комнат не осталось. Ведь он же велел вахтеру никого больше не впускать! Норман удивлялся, почему эти вахтеры никогда не подчинялись инструкциям. Вот и на этот раз, нарушив все запреты, они впустили тележурналистку Патти Шиа. Она была известна как автор ироничных репортажей о необычных сборищах, происходящих в мире. Норман не мог понять, что она делает на научной конференции; он так и сказал ей. — Ты найдешь для меня комнатку, а? — спросила она. — У меня ужасно болит голова... Патти приложила ко лбу маленькую хрупкую ручку, и ее грудь под желтой водолазкой всколыхнулась. Ее фигура в красной мини-юбочке выражала крайнее изнеможение. Норман Беливе заглянул в список гостей и пробормотал, что свободных комнат осталось очень мало. — А вон тот симпатичный домик? — спросила Патти, указывая на небольшой коттедж и прислоняясь к Беливе. Она навалилась на него всем телом, чтобы преодолеть сопротивление грубой хлопчатобумажной ткани. Норман оторвался от списка. — Ммм... — пробормотал он, чувствуя легкое головокружение. — Мы могли бы предоставить вам этот домик... Я не буду возражать... Он в самом деле не возражал. Ведь, в конце концов, это его коттедж, и он может распоряжаться им по собственному усмотрению. А он несколько дней поживет в общежитии университета, там очень даже неплохие комнаты, если не обращать внимания на грязь и на жуткий шум по ночам... Но вот его опять вызвали вниз, несмотря на строгий приказ вахтеру впускать только тех, для кого заранее забронированы комнаты. Что же делать? Второго домика у него нет! Какая нерациональная трата времени! У него было еще столько дел помимо преподавания. Он мог бы пойти в студенческую столовую и проследить, вовремя ли повара приготовили для студентов макароны с сыром, и поторопить их с говяжьей грудинкой для гостей. Норман волновался, успеет ли говядина разморозиться, не выйдет ли она слишком сухой. Вдруг она не понравится делегатам конференции? Когда же он увидел, что в ворота въезжает большой черный лимузин, он забеспокоился о своем здоровье и застыл как вкопанный. Из автомобиля вылез китаец в водительской униформе и огромной малопривлекательный человек в мешковатом костюме, оттопыривающемся на груди и под мышками. Норман Беливе заволновался: может быть, стоит убежать? Но у него ноги приросли к земле, когда верзила подошел к нему и прорычал: — Это ты — Бельвю? Норман забеспокоился, стоит ли сказать, что его фамилия произносится немного иначе? Но вместо этого он молча кивнул. Верзила постучал по заднему стеклу лимузина, за которым не было ничего видно, кроме занавески. Беливе подумал, что вряд ли через пятнадцать лет он выйдет на пенсию. Задняя дверца автомобиля открылась, и оттуда высунулась голова. Лицо мужчины было бесстрастным, а темные глаза, казалось, прожигали Беливье насквозь. Человек высунулся из машины, и зеленоватый отсвет телеэкрана на его лице померк. Артур Грассьоне посмотрел на Нормана Беливье и сказал: — Вы дадите мне и моим людям комнаты. Норман заволновался, подойдут ли новым гостям комнаты, которые он для них выберет.Глава седьмая
Бар «Тьюзди» не был похож на остальные старинные заведения такого рода. Когда-то он носил название таверны Святого Луиса и напоминал вполне заурядный кабачок. Там угощали в разлив знаменитым илуокским пивом, которым и славилась таверна Св. Луиса. Но в один прекрасный день некий предприимчивый малый из деловой части города сообразил, что бар находится близко от вокзала, рядом с автобусной остановкой и неподалеку от аэропорта и, следовательно, является неплохим объектом для вложения капитала. И пока старожилы бара смотрели в серое будущее сквозь золотистое содержимое стаканов, кабачок был преображен, одет в пластик и стал называться, бар «Тьюдзи». Главной проблемой было отсутствие посетителей. Округа превратилась а трущобы раньше, чем кабачок смог стать коктейль-баром, и его владельцы остались всего лишь хозяевами помещения с необычным названием, с новой, но уже потрескавшейся пластиковой мебелью и малопривлекательной публикой, посещающей это заведение. Когда доктор Харолд Смит открыл дверь в бар «Тьюдзи», он сразу погрузился в атмосферу пьяной дружбы и товарищества. В воздухе витали смешанные запахи дерева, пластика и мочи, ставшие привычными для аборигенов. Смит задержался на пороге, пока его глаза не привыкли к полутьме. В отутюженном сером костюме, белой рубашке и строгом галстуке, с чемоданчиком, выдерживающим падение с высоты двадцатиэтажного дома, доктор Смит сразу привлек к себе внимание завсегдатаев бара. — Смотри, каков гусь, — сказал кто-то в глубине зала. — Ух ты, вылитый профессор. Наверно, он думает, что здесь музей. — Нет, — громко произнес Смит, — не думаю. И он прошел мимо пьянчужек в заднюю комнату, где за столиком сидели Римо с Чиуном. Римо смотрел в потолок, а Чиун наблюдал за игрой в дартс. Смит сел на свободный стул напротив Римо, который продолжал разглядывать что-то вверху. — Куда это вы меня зазвали? Римо не прервал своего полезного занятия. Чиун поприветствовал Смита кивком. — Римо, прибыл император Смит! Римо, не отрывая глаз от потолка, произнес: — Ну как, принесли деньги для покупки дома? — Как я мог их взять в такое место? — Не надо пудрить мне мозги. Деньги при вас? — Могу принести их через десять минут. Но сначала расскажите, в чем дело. Пока Римо объяснял Смиту, как ему надоело быть чересчур совершенным, Чиун продолжал наблюдать за игрой. Игроки имели в своем распоряжении старомодную американскую доску для игры в дартс: большой круг, как пирог, разделялся на двадцать одинаковых секторов; каждый сектор, в свою очередь, делился на три части. Попадание в большую часть, ближе к центру доски, означало одно очко; в соседнюю с ней, красного цвета, — два очка, в самую маленькую, белую, с внешней стороны сектора — три очка. Играли двое. Они бросали по очереди три дарта в часть сектора с единицей. Один из игроков, готовящийся метнуть свои дарты, заметил пристальный взгляд Чиуна и, качнувшись на каблуках, повернулся к старику. — Ты что на меня уставился? — Просто смотрю, как вы бросаете иголки, — дружелюбно ответил Чиун. Игрок, удовлетворенный ответом, повернулся к доске. — ...и думаю: а почему вы не делаете это правильно? — продолжал Чиун. Игрок засмеялся, взглянув на своего партнера, который, в свою очередь, тоже захихикал и сказал Чиуну. — Вилли играет лучше всех в баре. — А может и в городе, — заявил Вилли. — Я думаю, вы бы играли еще лучше, если бы знали, что делаете, — сказал Чиун. — Чиун, — окликнул его Римо, — перестань валять дурака. Ты бы хоть послушал, о чем мы тут говорим. — У меня уже есть дом, — ответил Чиун. — Надеюсь, вы с императором Смитом поладите. А я попробую помочь этому бедолаге Вилли. Тинг. Тинг. Тинг. Деревянные дротики вонзились в столик, отколов кусочки пластмассы. — Если ты такой умный, папаша, научи меня! Римо вытащил дротики из столика, отломил у них острые металлические кончики и швырнул обратно Вилли. — Перестань дурачиться. Не видишь, я занят покупкой дома. Лучше сходи за пособием по безработице. Сегодня как раз выдают. Римо снова повернулся к Смиту. — Если у меня не будет дома, я у вас не работаю. Смит пожал плечами. — Я забочусь только о вашей безопасности. А она обеспечивается передвижением с места на место, чтобы никто не смог засечь вас. Поэтому вам нельзя появляться в Фолкрофте. — А если кто-нибудь меня выследит? Что он сделает? — Убьет. — Это точно, я тебя убью, парень. Ты испортил мои лучшие дарты, — сказал Вилли, подходя к столику, где сидел Римо. Римо покачал головой, глядя на Смита. — Никто не сможет меня убить. — Я убью тебя! — крикнул Вилли. — Мои любимые дарты! Римо обернулся к нему. — Отстанешь ты или нет? У меня деловой разговор. Так что, — обратился он к Смиту, — не волнуйтесь о моей безопасности. Лучше подумайте о безопасности всей организации. А я куплю дом под вымышленным именем. Смит вздохнул и отвернулся. — По рукам? — спросил Римо. — Я прикончу тебя! — орал Вилли. — Я хотел как лучше, Вилли, — сказал Римо. — Не заставляй меня сердиться. — Кто заплатит за мои дарты? Вопли Вилли уже собрали небольшую толпу со стаканами в руках. — Ну как, решено? — Римо опять повернулся к Смиту. Смит кивнул. — Я заплачу за твои дарты, Вилли, — сказал он — Дай их сюда. Вилли бросил на стол три маленькие стрелы без наконечников. Римо в последний раз бросал дарты лет двенадцать назад, когда работал полицейским в Ньюарке. Тогда ему казалось, что он играл неплохо. Сейчас же, когда он взял в руки дарты, он понял, что раньше всего лишь умело повторял свои ошибки, но не научился играть как следует. — Бросаем по разу, — сказал он Вилли. — Если выиграешь, я плачу тебе пятьдесят долларов за дарты. — Двадцать долларов, — поправил его Смит. — Сто долларов за твои дарты, если ты выиграешь. А если нет, мы забудем печальный инцидент. — Ладно. — Победная улыбка озарила лицо Вилли. — Кларенс, принеси новые дарты! Появились новенькие дротики. Вилли взглянул на них и протянул Римо. — Нет, ты первый, — отказался тот, — я хочу видеть, с кем имею дело. — О'кей. Номер четвертый. Вилли прицелился и аккуратно метнул дарты. Два первых попали в красное, третий — в белое. — Семь очков, — с довольной ухмылкой сказал Вилли, вытаскивая дарты и протягивая их Римо. — Не надо, я сыграю этими. — Эй, парень, они же без наконечников. — Неважно. Значит, у тебя семь? Римо стремительно обернулся и, взмахнув рукой, бросил все три дарта одновременно. Потом очевидцы рассказывали, что этот тощий метнул дарты так быстро, что никто не видел, как они летели. Дарты стукнулись о поверхность доски и пробили белую часть четвертого сектора. Удар был так силен, что они прошли сквозь доску и застряли в стене. — Девять. Я выиграл. Оставь меня в покое, — сказал Римо. Вилли смотрел то на Римо, то на доску. Римо встал, за ним поднялись Смит с Чиуном. Последний шепнул Вилли: — Он любит порисоваться. Все-таки лучше, если у них есть наконечники. Чиун взял у Вилли его дарты и незаметным движением правой руки метнул в доску. Дарты застряли в хвосте одного из дартов, брошенных Римо. — Все дело в практике, — сказал Чиун. — Практикуйся, и ты добьешься успеха. И он поспешил за Римо и Смитом. Все молча смотрели им вслед. В «фольксвагене», взятом Смитом напрокат в аэропорту, Смит посвятил их в свои планы. Он направится на конференцию в Эджвудский университет посмотреть, что представляет из себя открытие доктора Вули. Римо с Чиуном останутся ждать Смита. Он уже забронировал им места в отеле.Глава восьмая
Реклама доктора Уильяма Уэстхеда Вули имела успех, и его конференция превратилась в настоящее событие. Сотни людей: представители средств массовой информации, ученые, промышленники оживленно беседовали между собой среди закусок и десерта. Спиртное лилось рекой с самого начала неофициальной части. Доктор Харолд Смит внезапно оказался в компании какого-то сального типа, сопровождаемого двухметровым верзилой весьма бандитского вида и китайцем в черном костюме. Тип порывался заговорить со Смитом о том, что последний сезон Эн-Би-Си лучше последнего сезона Эй-Би-Си, а уж Си-Би-Эс вообще оказалась не на высоте, если не считать Роду и Арчи Банкеров. Сам он предпочитает вечерние телевикторины, потому что люди проявляют свою истинную сущность лишь при виде больших денег. Доктор Смит хотел было извиниться и прервать откровения неприятного незнакомца, как вдруг в зале воцарилась тишина. В дверях показалась Патти Шиа, королева телеэкрана. Мужчины разинули рты; женщины поджали губы. Патти была в темно-бордовом платье с вырезом чуть ли не до пупа. Цвет платья подчеркивал золотистый оттенок ее светлых волос, делал его кричаще ярким. Патти Шиа глубоко вздохнула, и ее платье заволновалось. Несколько солидных матрон опустились на стулья. Патти шагнула вперед, и в разрезе, идущем от бедра, показалась загорелая ножка. По мере продвижения Патти по комнате, люди делали отчаянные попытки оторвать от нее взгляд. Норман Беливе до крови прикусил губу. Его сосед откинулся на спинку стула и стал обмахиваться газетой. Кто-то тихо присвистнул, кто-то подмигнул приятелю, но никто не остался равнодушным. Наконец Патти заняла место за столом и все возобновили прерванные занятия. Некоторые, правда, продолжали смотреть на Патти. Мужчины справа от нее опьянели от вида ее скрещенных ножек. Мужчина слева с трудом отвел от нее глаза, и то после напоминания со стороны собственной жены, толкнувшей его локтем под ребра. Грозная супруга решила, что сегодня утром зря потратила 35 долларов на прическу, выглядевшую так безвкусно. Ли (Вуди) Вудворд, заведующий учебной частью, поспешно встал со своего места во главе стола и постучал карандашом по стакану, но его никто не услышал, так как в это время Стэнли Уэйнбаум, распорядитель, кричал: — Прошу садиться! Пожалуйста, занимайте места! Как всегда, на него никто не обращал внимания. Правда, когда стали разносить ванильный шоколад и клубничное мороженое с сиропом, все устремились к столу. Вудворд только было приготовился произнести сочиненную им вступительную речь, полную намеков на величайшие заслуги работников пера и завершающуюся выражением надежды на то, что их труды прославят Эджвудский университет, как в зале погас свет. Вудворд не мог включить в текст что-либо предметное, так как доктор Вули категорически отказывался сообщать что-либо о своем величайшем открытии, касающемся телевидения. Он сказал лишь, что «все присутствующие станут свидетелями переворота в науке». Доктор Харолд Смит барабанил пальцами по столу «Ну же, скорее!» — говорил он про себя, торопя ход конференции. Артур Грассьоне сидел за столом напротив дона Сальваторе Маселло и приветливо улыбался мафиозо из Сент-Луиса. Справа и слева от Грассьоне сидели Винс Марино и Эдвард Леонг. Они ловили каждое движение босса, ожидая момента, когда тот примется за мороженое, чтобы безбоязненно приступить к своим порциям. Патти Шиа почувствовала, что в темноте к ее ногам прикасаются чьи-то руки. Она кольнула одну из них пластиковой вилкой, справа послышался сдавленный стон. Затем она тихонько поставила на колени тарелку с мороженым. Вторая рука, не встречая сопротивления, поползла вверх по ноге Патти и завершила победоносное шествие в подтаявшем мороженом, после чего спешно ретировалась. Неожиданно где-то впереди возник свет. Сначала в виде цветного прямоугольника, затем стала различима целая движущаяся картина. Перед зрителями возник яркий залитый солнцем сельский пейзаж: быки и работающие в поле крестьяне. Высокий худой юноша по щиколотку в грязи выпрямился, и все увидели красивое лицо азиатского типа. Засмеявшись, юноша отвернулся. На экране появилось лицо старухи, что-то говорящей на непонятном языке. Старуху сменил вид небольшой деревушки, где мирно играли узкоглазые малыши и лаяли собаки. В стороне группа мужчин точила лясы. По дороге, улыбаясь, шли женщины, худые и грязные, но их худоба была здоровой, а грязь свидетельствовала о честном и нелегком труде. Изображение деревни померкло и сменилось картиной заката. Свет заходящего солнца золотил деревья, всюду царили мир и покой... Картины сменяли друг друга на экране, прикрепленном на стене над столом, их пронизывал дух тихого счастья и мирной радости. Внезапно все звуки перекрыл громкий голос. — Вы видите перед собой Вьетнам, неизвестный никому из вас, неизвестный даже самим вьетнамцам — по крайней мере, такого Вьетнама они не видели последние двадцать пять лет. Этот Вьетнам — плод воображения моей девятнадцатилетней приемной дочери. Снова зажегся свет. Рядом с экраном стоял профессор Уильям Уэстхед Вули. Он отдернул занавеску, за которой перед телевизором сидела девушка азиатского происхождения. Она улыбалась, закрыв глаза, а к ее вискам и шее были прикреплены четыре металлических диска, от которых вели провода к телевизору. — Леди и джентльмены, я доктор Уильям Вули. А это — мое изобретение, «Сновизор». Ваши мечты, фантазии и надежды он посылает на экран в том самом виде, в каком они предстают перед нашим мысленным взором. В зале воцарилась мертвая тишина. Дон Сальваторе Маселло подался вперед, чтобы разглядеть изображение на большом экране, когда включили свет. Артур Грассьоне с минуту глядел на экран, а потом, ухмыльнувшись, переглянулся с Винсом Марино: нет, это изобретение будет нелегко продать. Патти Шиа затаила дыхание. Доктор Харолд Смит обвел взглядом комнату. Вдруг в тишине раздался громкий смех. Он исходил от сидящего во главе стола Ли (Вуди) Вудворда, заведующего учебной частью. — И это все? — со смехом спросил он. — Это все? Цветные сны? Он снова захохотал, поперхнулся от смеха и потянулся за стаканом с водой, стоящим рядом с мороженым. — По желанию можно сделать стереозвучание, — сказал Вули. Вудворд прокашлялся и перестал смеяться. — Вули, — сказал он, — вы собрали такую толпу людей только ради этого? Чтобы сыграть с ними шутку? Все молчали. Люди, не шевелясь, смотрели на доктора Вули так, словно он попал в автокатастрофу и нуждался в неотложной помощи. — Как вы думаете, что это? — вежливо спросил Вули, указывая на большой экран, на котором изображение дублировало картины на экране телевизора, находящегося перед девушкой. — Хм! Создать такой надувательство довольно просто, — ответил Вудворд. — Подойдите поближе и удостоверьтесь, что это не обман. Вудворду вовсе не улыбалось, чтобы в фарсе обвинили руководство Эджвудского университета. Он поднялся из-за стола. — Вули, очевидно, вы будете уволены. — С завтрашнего дня — как вам будет угодно. — Вули тронул девушку за плечо. — Лин Форт, ау! Пора заканчивать. Она грустно открыла миндалевидные глаза и улыбнулась Вули, снимающему диски с ее висков. Картина исчезла — как на большом экране, так и на маленьком. Вули показал публике четыре диска с проводами: — Вот все, что для этого требуется. Плюс ваше воображение. Он жестом попросил Вудворда подойти. Вудворд занял место девушки-азиатки, и Вули начал прилаживать диски к его голове. — Совершенно необязательно прикреплять их к каким-то определенным точкам, — мимоходом объяснял Вули. — На висках и шее, в любом месте. Когда он приладил последний диск к правому виску Вудворда, тот зажмурился. — Не надо напрягаться, — сказал Вули. — Просто думайте о чем угодно, о чем вам больше всего нравится. И он прикрепил диск с присоской на правом виске Вудворда поплотнее. На экранах начало появляться изображение, и люди вытянули шеи, чтобы рассмотреть, что там такое. Некоторые захихикали. На экране стали видны глаза женщины, зеленые и потрясающе красивые. Когда изображение стало четким, глаза женщины расширились от страха. Ее ноздри затрепетали, и стало видно, что ее рот заклеен липкой лентой. Публика притихла. Были слышны лишь стоны и затрудненное дыхание женщины на экране. Из-под клейкой ленты показалась струйка крови, на лбу женщины выступили капли пота. Вудворд тоже вспотел. Он даже открыл рот, когда на экране стали видны крупным планом ее руки. Их сковывали наручники, прикованные цепью к бетонному полу. Женщина извивалась от боли. Глаза Вудворда расширились, и все увидали, что ноги женщины также прикованы к полу, каждая по отдельности. Затем на экране появился и сам Вудворд. Он подошел к женщине, и его рука потянулась к подолу ее мини-юбки. С отчаянным воплем Ли (Вуди) Вудворд, выпускник Гарварда 1946 года и Колумбийского университета, магистр гуманитарных наук в 1948-м, доктор философии в 1950-м, сорвал с себя диски и вскочил на ноги Экран погас. Вудворд тяжело дышал. — Эй, почему прекратили показ? — спросил Стэнли Вейнбаум, распорядитель. — Только начинало становиться интересно. Вудворд обвел публику затравленным взглядом, как заяц, убегающий от лесного пожара. Но спасения не было. Он умоляюще посмотрел на профессора Вули. — Как я уже говорил, — холодно заметил Вули, — звуковое сопровождение можно сделать стереофоническим. Профессор снова обратился к толпе. — Это «Сновизор», леди и джентльмены. Завтра у себя дома я отвечу на все ваши вопросы. Он наклонился к телевизору и отключил от его задней панели небольшой пластиковый ящичек, к которому прикреплялись четыре электропровода. Затем, обняв за плечо девушку, вышел через запасной выход. Вуди Вудворд растерянно стоял перед публикой, но им никто не интересовался. Все были заняты обсуждением увиденного. Зал гудел, как улей. Патти Шиа вскочила и, не заботясь о том, как она выглядит, приподняла подол своего платья и побежала искать телефон. Маселло кивнул Грассьоне, который шепотом давал указания Винсу Марино. Марино и Леонг побежали к двери, через которую только что вышел профессор с девушкой. Доктор Харолд Смит смотрел на все это и размышлял. На мгновение он подумал о ценности «Сновизора» как игрушки, но сразу же отверг эту идею, так как развлечения не входили в его компетенцию. Но главное, что он понял, в его деле «Сновизор» незаменим. С помощью этой машины можно раскрыть любой секрет. Каким бы крепким орешком ни был преступник, если его пристегнуть к этой штуке и начать задавать вопросы, он не сможет скрыть то, что хотел бы оставить в тайне. Его секрет предстанет на экране в красках и, если нужно, со стереофоническим звуковым сопровождением.Глава девятая
Месть была долгожданной. Доктор Уильям Уэстхед Вули ждал целых пять лет с тех пор, как Ли (Вуди) Вудворд занял вакансию, на которую метил сам Вули — место заведующего учебной частью. Пять долгих лет Вудворд запугивал его и принижал значимость его работы. Пять лет Вудворд использовал всякую возможность покритиковать Вули и представить его перед начальством в невыгодном свете. Пять лет он пытался сделать Вули посмешищем всего университета. Вули понимал, почему Вудворд ведет себя подобным образом. Старая история: конфликт между художником и властью, творцом и ремесленником, Вудворд завидовал гению Вули и пытался стащить его вниз, на свой интеллектуальный уровень. Долгих пять лет! За все это Вули отплатил ему сегодня вечером двадцатью секундами телефантазии. Вули не смог сдержать улыбку. Его приемная дочь Лин Форт вопросительно посмотрела на него. — Ты что, пап? Он приложил палец к ее губам. Они сидели в неосвещенном кабинете над столовой, где только что демонстрировали «Сновизор». Снизу доносился топот ног людей, которые побежали вслед за ним, надеясь поговорить, надеясь быть первыми покупателями «Сновизора», и, возможно, желающие просто-напросто украсть его. Он невольно прижал к груди маленький ящичек, обладающий способностью трансформировать мысли в образы на телеэкране. Ничего, пусть подождут. Завтра они оценят его изобретение намного дороже, предложения будут куда заманчивей. Он получит не только деньги, но и признание. Всю свою жизнь доктор Уильям Уэстхед Вули страстно желал славы. Он вовсе не хотел видеть свое имя, написанное крупными буквами на афишах. Но он был не против столика в одном из лучших ресторанов субботним вечером. Он не возражал, если его станут узнавать на улице. Он мечтал, чтобы Перл Бейли, выходя на аплодисменты, заметила его среди публики в зрительном зале. Не так уж много он хотел. Жена никогда не понимала его, поэтому он с ней развелся. Она не могла понять, как он часами может возиться со своими железками. Почему он не мог быть просто преподавателем в университете, как многие другие? Почему бы не довольствоваться, как все, жизнью в аккуратном маленьком домике со своей женой и приемной дочерью? Напрасно он втолковывал ей, что не хочет провести остаток своей жизни преподавателем курса «технология кино и телевидения», что все эти экспериментальные фильмы, снятые студентами — всего лишь искусные способы заставить их подружек раздеться. Как ему все осточертело. Девчонки снимают одежду, а гордый режиссер поясняет: «Я экспериментировал с источником света». В прошлом семестре в центре всеобщего внимания была картина, где в течение трех минут камера снимала крупным планом молодую женщину в туалете, ее окровавленное нижнее белье. Когда Вули спросил студента-режиссера, в чем смысл этого эпизода, он ответил, что выступает против подпольных абортов. Когда же Вули поинтересовался, какие эмоции могут вызвать подобные кадры, студент разразился пятнадцатиминутной лекцией о неделимой целостности творческого процесса. Перед фильмами о сексе были мюзиклы, где актеры играли в чем мать родила. Еще раньше — «Макбет», снятый в стиле вестерна. Можно было просто рехнуться. Все это Вули пытался объяснить своей жене, но она не могла или не хотела его понять, а потом просто-напросто перестала быть миссис Уильям Уэстхед Вули. Тогда-то он и снял плохонькую квартирку в городе для своих экспериментов, подальше от любопытствующих взоров коллег по работе. И вот наконец долгожданные плоды многолетней работы! Мечты начинали сбываться... Сегодня он покорил Сент-Луис, штат Миссури. Завтра он завоюет весь мир. Но мир может подождать и до завтра. Ожидание лишь набьет цену. Лин Форт и Вули еще довольно долго сидели в темноте, после того, как все стихло. Тогда они потихоньку спустились по черной лестнице, и прокрались к автомобилю. Они поехали в его квартиру в Сент-Луисе. Открыв дверь квартиры, Вули заметил, что гора грязного белья и слой пыли на вещах заметно подросли с тех пор, как он был здесь в последний раз. Он пожалел о том, что Дженет Холи исчезла из его жизни. Не то чтобы она убиралась в квартире, но она все время пилила его за неаккуратность, и только благодаря этому в жилище было какое-то подобие порядка. Он вспомнил, чти несколько раз звонил ей, но к телефону никто не подходил. Вдруг он обратил внимание на то, что в комнате пахнет табаком. Это был дым дорогой, хорошей сигары. Он отступил от двери, таща за собой Лин Форт. Но позади него зажегся свет, и мягкий интеллигентный голос произнес: — Рад с вами познакомиться, доктор Вули. Вули обернулся. На кушетке сидел респектабельный господин в темном костюме, с благородной сединой в волосах и проницательным взглядом черных глаз. Когда Вули разглядел его, страх прошел. Он подумал, что человек с таким лицом и приятной улыбкой не сделает ему и дочери ничего плохого. Вули не знал своего незваного визитера, но почему-то был уверен в его порядочности. Человек встал. — Я давно мечтал о встрече с вами, профессор. Я — Сальваторе Маселло.* * *
— Римо, вставай! — раздался в номере со спущенными шторами голос Смита. С циновки Чиуна, расстеленной посреди комнаты, до ушей Смита донесся тихий смешок. Затем Смит услышал голос Римо: — Вместо того, чтобы подняться на лифте, вы шли пешком, боясь наделать шума. Но на площадке вы кашлянули и порылись в кармане в поисках ключа, прежде чем обнаружили, что дверь не заперта. И после всего этого вы меня будите! Как я могу спать, если вы подняли такой тарарам? — Не ссорься с императором, — сказал Чиун, — он старался не шуметь. — Да? А почему тогда ты не спишь? — Я услышал, как твое дыхание, изменилось и подумал, что тебе приснился дурной сон. Я уже хотел поспешить на помощь. — Спасибо, папочка, — ответил Римо. — Ну, в чем дело, Смити? — Не возражаете, если я включу свет? Не люблю разговаривать с людьми, когда не вижу их лиц. — Надо учиться видеть в темноте, — заметил Римо. — Ладно, включайте. Все равно я уже проснулся. Когда свет зажегся, Римо сел на кровати лицом к Смиту. Чиун медленно, как дымок над чашкой кофе, поднялся со своей циновки и устроился в позе «лотоса». — Слушаю, — сказал Римо. — Я подумал, вы не откажетесь взглянуть на свой новый дом, — ответил Смит. — Прямо сейчас? Какой же агент по работе с недвижимостью показывает дома в такую рань? Агента по недвижимости пока нет, объяснил Смит. Потому что дом еще не продается. Но, возможно, скоро будет продаваться. Смит просит Римо взглянуть на этот дом, чтобы узнать, какой тип жилья нравится Римо. Вскоре автомобиль Смита подкатил к главному входу Эджвудского университета. Римо начал догадываться, что его одурачили. Из будки вышел охранник и приказал им остановиться. — Нам надо видеть профессора Вули, — сказал Смит. — Очень жаль, но у меня приказ до завтрашнего дня не пропускать никого, кроме студентов. Римо высунулся из машины. — Вы можете пропустить его, офицер. Он — глава суперсекретной организации, охраняющей нашу страну от внутренних беспорядков. — Римо, перестаньте, — сказал Смит. — Что? — переспросил охранник. — А я — ассасин. В моем послужном списке столько убитых, что я даже не могу сосчитать. — Прекратите сейчас же, Римо, — повторил Смит. — Эй, парень, не шути... — сказал охранник, пятясь к будке, где у него был телефонный аппарат. — Стой! — воскликнул Римо. — Познакомься с Чиуном, Мастером Синанджу, незаменимым в хозяйстве долдоном. — Вам лучше убраться отсюда, — произнес охранник. — Я не хочу неприятностей. На вид охраннику было лет пятьдесят, его украшало огромное брюхо любителя пива. Казалось, если он глубоко вздохнет, широкий кожаный пояс разрежет его туловище пополам. Римо с уверенностью мог сказать, что последней неприятностью толстяка был спор с начальством о сверхурочной работе. — Так ты не пропустишь нас? Великого шпиона, великого киллера и великого мастера долдона? — спросил Римо. — Убирайтесь отсюда! — повторил охранник. — Что ж, делать нечего... Когда на следующий день охранник проснулся, он почти ничего не помнил. Единственное, что осталось в памяти — мелькнувшая в воздухе рука этого парня в машине, после чего у него перехватило горло и он уснул. Смит выбрался из машины, втащил охранника в будку и выключил в ней свет. Когда Римо устраивался поудобнее, на заднем сиденье, он внезапно ощутил боль в правой ноге, словно в нее вонзили тупую стрелу. — О... — простонал он. — Зачем ты это сделал, Чиун? — Долдон, — сказал Чиун, — это зануда, брюзга и придира. А я вовсе не такой. — Ты прав, Чиун, — согласился Римо. — Пожалуйста, сделай опять как было. Чиун легонько стукнул по колену Римо, и боль сразу же исчезла. — Если бы я был долдоном, — продолжал Чиун, — я бы так с тобой не любезничал. Я бы не терпел молча все твои издевательства. Я бы напомнил тебе о годах, потраченных на твое обучение, на тщетные попытки сделать из белого человека что-то стоящее Я бы придирался к тебе, когда ты растрачивал секреты которые я тебе открыл, на цирковые трюки, вроде тех, которые ты проделал с толстяком из будки. Так бы я поступал, если бы был долдоном. Я бы... Смит снова сел в машину, но с удивлением обернулся. — В чем дело? — Чиун объясняет мне, что он не долдон, — ответил Римо. — Он вовсе не брюзжит и не придирается. — Пустяки, император, — сказал Чиун. — Поехали! После демонстрации «Сновизора» Смит весьма предупредительно проехал мимо дома Вули, и сейчас смог быстро отыскать утонувшее в плюще небольшое здание из кирпича и фанеры в самом дальнем углу кампуса. — Смити, — сказал Римо, когда они припарковали машину на гравийной дорожке возле дома. — Я знаю, что покупка дома — всего лишь предлог... Скажите лучше сразу, для чего мы вам понадобились? — Это дом доктора Вули, — ответил Смит. — Сегодня я видел его изобретение. Многие другие — тоже, поэтому я думаю, он станет объектом преследования с их стороны. Я хочу, чтобы вы охраняли доктора, пока я с ним не переговорю. — Давайте зайдем к нему прямо сейчас. А потом отправимся домой, и пускай его убивают, — предложил Римо. Смит покачал головой: — Не могу. Таков порядок. Нарушение может влететь мне в копеечку. Я должен подождать до утра, пока в Фолкрофте не заработают компьютеры. — Ладно, — согласился Римо. И они втроем зашагали к домику. У двери Чиун помедлил. Положив руки на деревянную поверхность, он обернулся к Смиту. — Его тут нет. В доме пусто. — Откуда вы знаете? — спросил тот. — Вибрация, — пояснил Римо. — Профессора нет. Поехали домой, в отель. — Подождите. Заглянем внутрь. Может быть, его похитили. Или он еще не вернулся. Тогда подождем его. Легким движением руки Римо сбил замок. В доме никого не было. Не было и следов борьбы. Здесь даже не ночевали. — Драки не было, — сказал Чиун. — Даже пыль на подоконниках не потревожена. — Хорошо, — сказал Смит и велел Римо с Чиуном остаться в доме и ждать доктора Вули, чтобы охранять его с дочерью до прибытия Смита. Когда Смит взялся за ручку двери, Римо крикнул ему вслед: — Смити, когда утром доберетесь до компьютеров, посчитайте, хватит ли денег на покупку дома.* * *
Когда Патти Шиа наконец разыскала телефон, инструкции от босса были таковы: заполучить изобретение и профессора любой ценой. Ночь она провела в доме, реквизированном у Нормана Беливе, названивая доктору Вули, но у него к аппарату никто не подходил. После полуночи зазвонил телефон. Ее вызывал Нью-Йорк. Перед тем, как снять трубку, она приглушила звук телевизора. Новые указания не терпящего возражений босса: — Обещай ему все что угодно. Мы пришлем тебе помощника. Патти положила трубку. Ее била нервная дрожь. Она знала, что означают эти слова. Почему телекомпания так интересовалась «Сновизором»? Она снова посмотрела на экран. Даже без звука она сразу же узнала ковбоев, рекламирующих корм для собак. Автор рекламы, некий канадец, кормил им своего пса Люка. И тут до нее дошло. Прибыль телекомпаний от рекламы составляет миллиарды долларов в год. А кто потратит хотя быдесять секунд на рекламный ролик, если у него будет свой «Сновизор», и он сможет наслаждаться миром собственной фантазии? Да еще в красках! И со стереозвуком. Кто станет смотреть фильм «Патти Шиа за ширмой», если с помощью воображения ее можно будет затащить к себе под одеяло? Патти догадывалась, какого помощника ей пришлют, но сейчас, впервые с тех пор, как она узнала о подобных вещах, она с нетерпением ждала его. По окончании конференции банкетный зал напоминал потревоженный муравейник. Винс Марино и Эдвард Леонг вернулись туда, где сидели Грассьоне и Маселло. — Он сбежал, — сообщил Марино. — Дерьмо! — прорычал Грассьоне. — Вы не можете поймать даже старика с девчонкой. И за что я только плачу вам? — Они исчезли, — оправдывался Марино. — Словно растворились в воздухе, как в том самом шоу... Грозный взгляд Грассьоне заставил его умолкнуть. — Я видел это шоу. Вероятно, мне нужен один хороший детектив вместо вас двоих. Он хотел было продолжить свою обличительную речь, но вспомнил, что дон Сальваторе Маселло все еще находится за столом. Взглянув на него, он пожал плечами. Дон Сальваторе улыбнулся и встал. — К сожалению, я должен вас покинуть, — сказал Маселло. — Профессор Вули сказал, что завтра с утра он будет дома. Я хочу с ним поговорить... А там посмотрим. Грассьоне поднялся и с воодушевлением пожал руку Маселло. — Понимаю, дон Сальваторе, — сказал он. — Нельзя ничего предпринимать, пока вы не разберетесь в этом деле. Маселло молча кивнул и удалился. Грассьоне подождал, пока он не исчезнет за дверью. Затем приказал Марино: — Разыщи дом профессора и проверь, там ли он. Я буду в своем номере, потом доложишь. Когда они пришли к нему в номер во второй раз с пустыми руками, Грассьоне был уже не один. С ним были двое из Сент-Луиса. Они не подчинялись Маселло. Грассьоне даже не представил их Марино и Монгу. — Отправляйтесь в дом Вули. Если вы увидите, что туда кто-то вошел, информируйте меня, и я скажу вам, что делать. Он махнул рукой и отвернулся к телевизору, словно Марино и Леонга вообще не существовало.Глава десятая
— Разве можно так жить? Сальваторе Маселло был любезен и полон участия. Он сочувственно смотрел на неубранную гостиную доктора Вули. — Как вам удалось меня разыскать, мистер Маселло? — Я хорошо знаю город. А то, что мне неизвестно, я легко могу выяснить. Вули удивленно посмотрел на Маселло, затем на Лин Форт, которая, зевнув, прикрыла ладошкой рот. — Минутку, — сказал Вули, уводя Лин Форт в не менее разоренную спальню. — Это твоя квартира, пап? — спросила она. Вули кивнул. — Я занимаюсь здесь научными исследованиями, чтобы держать их в секрете. Поспи, ладно? — Ладно. Послушай, сегодня мы имели бешеный успех! Вули обнял девушку, которая была с ним почти одного роста. — Да. Мы утерли нос Вудворду. — И это тоже, — сказала она. — Завтра мы будем богачами. Лицо Лин Форт стало озабоченным. — Но даже если мы разбогатеем, все будет по-старому, да? Мы будем вдвоем против всего мира? — Конечно. — Хорошо. Спокойной ночи! Твой гость, по-моему, симпатичный человек, — она кивнула в сторону гостиной. — По-моему, тоже. Вули поцеловал ее в щеку и вернулся в гостиную. Маселло все еще стоял там, где его оставил Вули, но, когда вошел профессор, сел на кушетку. — Вы помните меня, профессор? — спросил он. Вули растерянно смотрел на него. — Мы встречались два года назад, на обеде в пользу индокитайских беженцев. Вероятно, вы не обратили внимания на обыкновенного бизнесмена. Там было много народа. — Да-да-да. Припоминаю, — сказал Вули. — Я бизнесмен, и поэтому давайте сразу приступим к делу. Сегодня я был в университете, и видел демонстрацию вашего... — "Сновизора", — подсказал Вули. — Вот именно. Я хочу приобрести у вас права на его выпуск и продажу. Разумеется, с каждого проданного экземпляра вы будете получать солидные проценты. — Но я не расположен говорить сегодня о делах... — начал Вули. — Понимаю. У вас был трудный день. И позади долгие годы работы. Ваше изобретение запатентовано, не так ли? — Да. Масса патентов. — Хорошо. — Маселло про себя отметил, что завтра надо обыскать всю квартиру и забрать их. — Не хочу, чтобы вас ободрали, как липку. — Этого не случится. Но мне бы не хотелось говорить о деле сейчас. — Есть одно обстоятельство, профессор. Как я уже говорил, я занимаюсь бизнесом в этих краях и многое знаю. До меня дошло, что сюда прибыли чужаки, которые хотят украсть ваше изобретение. — Сначала они должны будут найти его, — сказал Вули. — Конечно. Вы надежно его спрятали, — кивнул Маселло. — Но эти люди готовы на все, чтобы заполучить «Сновизор». Они не остановятся ни перед чем. У вас есть дочь... — Я буду осторожен. — Это довольно сложно. Надеюсь, я не покажусь нескромным, если скажу, что знаю о некой мисс Холи, навещавшей вас здесь... — И в чем же дело? — Вы давно не виделись с ней? — Некоторое время. А что такое? — Вы больше ее не увидите. Никогда. Вули опустился на стул. — Простите, профессор. Я просто хотел, чтобы вы знали, с какими людьми имеете дело. Они из Нью-Йорка. Увидев, как исказилось лицо Вули, Маселло встал и, подойдя к нему, хлопнул по плечу. — Приободритесь, профессор. Все не так уж плохо. Тот, кто предупрежден, уже имеет оружие. — Но я не умею драться! И не могу посвящать Лин Форт в подобные дела. — Вам и не нужно будет это делать. У меня есть друзья. Они защитят вас и вашу дочь. Прикосновение руки Маселло немного успокоило профессора. — Вы уверены, что сможете нас защитить? — Клянусь сердцем моей матери. Два молодца, которых Грассьоне послал сторожить дом профессора Вули, позвонили и доложили, что в дом вошли человек средних лет, старик-азиат и... — Это они, — прервал их Грассьоне. — Слушайте: профессор изобрел телевизионную приставку. Разыщите ее. — А что делать с самим профессором? — Что хотите. Пока люди Грассьоне стояли в телефонной будке за углом, Смит уехал, оставив в доме Римо и Чиуна. Люди Грассьоне вошли в дом. — Ну и как выглядит это устройство? — спросил тот, что повыше. — А черт его знает. Спросим профессора, перед тем как пристрелить. Они были чрезвычайно удивлены, увидев, что дверь открыта, а на полу гостиной лежат двое. Высокий щелкнул выключателем. — Кто из вас профессор? Римо перевернулся на другой бок и посмотрел на парочку. — Если честно, Чиун больше профессор, чем я. И снова отвернулся. Люди Грассьоне взглянули на Римо, затем на тщедушного азиата, лежащего к ним спиной, и наконец друг на друга. — А где третий? — спросил высокий, вынимая из потайной кобуры револьвер 38-го калибра. — Эй, я с тобой разговариваю! — Третий тоже не профессор, — ответил, не оборачиваясь, Римо. — По правде говоря, он больше похож на рабочего. А теперь уходите. Высокий подошел к Римо и поддел его плечо носком ботинка. — А ты шутник, парень. Он пнул Римо ногой, но плечо было как каменное. Он ударил еще раз. Никакого результата. Зато его нога вместе с ним, перевернувшись в воздухе, тяжело ударилась об пол. Чиун встал в тот момент, когда высокий сел на полу и прицелился Римо в спину. — Чего ты от меня хочешь? — спросил Римо. — Эту телевизионную штуку. Где она? — Вон там, — Римо махнул рукой в сторону телевизора с девятнадцатидюймовым экраном. — Но я его еще не включал. Пока не идет ничего интересного. — Хватит болтать! — крикнул высокий, когда мимо него тихонько проскользнул Чиун. Он надавил на спуск, но почувствовал, что дуло револьвера поворачивается ему в лицо. Его указательный палец ощутил холод металла. Раздался приглушенный выстрел. В дверях низенький тоже вытащил револьвер. Он направил его на Римо, но вдруг ощутил слева в груди острую боль. Он обернулся налево и увидел Чиуна. Лицо старика выражало сочувствие. Коротышка попытался что-то сказать, но не мог издать ни звука. Чиун ткнул его указательным пальцем, и он, споткнувшись, влетел головой в телевизор. Кинескоп взорвался с грохотом и шипением. — Ты разбил телевизор, Чиун, — сказал Римо. — Нет, не я. Это он. — Ну и как ты теперь собираешься смотреть «Пока Земля вертится»? — Я все предусмотрел и захватил с собой телевизор. Он в моем сундуке, в комнате. Пожалуйста, убери трупы. Римо было запротестовал, но понял, что это бесполезно, и, тяжело вздохнув, встал. Небо только начинало светлеть, когда профессор Уильям Уэстхед Вули с дочерью вернулись в свой дом на территории кампуса. Тела помощников Грассьоне уже лежали в мусорных баках за домом, когда Вули, повернув ключ в незапертой двери, вошел в гостиную. Его дочь шла вслед за ним, засыпая на ходу. Вули увидел сидящих на софе Римо и Чиуна. — Вы, наверно, доктор Вули, — сказал Римо. — Кто вы? — спросил Вули. Заметив Чиуна, Лин Форт окончательно проснулась. При виде разбитого телевизора ее глаза стали круглыми. Вули тоже обратил внимание на телевизор. — Вы бы хоть сначала спросили меня, — сказал он. — В нем вы ничего не найдете. — А мы и не искали, — ответил Римо. — Но те двое, которые приходили сюда убить вас, думали что-то найти. — Вы все еще не ответили на мой вопрос. Кто вы? — Мы посланы сюда охранять вас, пока один человек не поговорит с вами. — И кто же этот человек? — Он сам скажет вам, когда придет, — ответил Римо. — А сейчас вы можете заниматься своими делами. Завтракать, и так далее. Вам никто не помешает. — Благодарю вас, — сухо сказал Вули. В кухне, наливая из кувшинов молоко и сок, он шепнул Лин Форт: — Если со мной что-нибудь случится, или еще что-нибудь, позвони человеку, с которым мы познакомились вчера вечером, мистеру Маселло. Вот его телефон. — Я же говорила, пап, что он порядочный человек, — сказала Лин Форт.Глава одиннадцатая
Очередь желающих попасть к доктору Вули все удлинялась, пока Вули разговаривал со Смитом на кухне. В гостиной Римо выполнял дыхательные упражнения, а Чиун развлекал Лин Форт, показывая ей искусство разрезания бумаги. Чиун подбрасывал над головой бумажный листок и правой рукой, как лезвием бритвы, резал его на лету так, что на пол приземлялись бумажные силуэты различных животных. После первой чашки кофе, выпитой на кухне, Смит обнаружил у доктора Вули полное отсутствие чувства патриотизма. Профессор заявил Смиту, что его не интересует использование «Сновизора» как на службе государственной безопасности, так и в деле укрепления законности в стране. Поэтому Смит решил заинтересовать профессора социальными проблемами. — А вы не хотели бы послужить своему народу? Ведь ваш «Сновизор» сможет снизить уровень агрессии в обществе, устранить вражду и взаимную ненависть. — Вы хотите сказать, что людям будет незачем идти убивать негров, если они смогут сделать это, не выходя из дома, на экране телевизора? — Слишком уж упрощенно, профессор. Но идея, в общих чертах, такова. Ваше изобретение смогут применять в тюрьмах, в лечебнице для душевнобольных. — Видите ли, доктор Смит, я не хочу ограничивать себя никакими рамками. Пускай публика использует «Сновизор» так, как ей будет угодно. Тогда Смит решил подкупить профессора. — Я могу предложить вам любую нужную вам сумму. — Вы опоздали. Я уже заключил сделку, и не могу ее расторгнуть. — А известно ли вам, что могут найтись люди, которые будут готовы уничтожить вас, чтобы завладеть «Сновизором»? — Знаю. И благодарю вас за охрану. Но я больше ничего не опасаюсь. — Из Нью-Йорка прибыл некий человек. Его зовут Грассьоне, — начал Смит. — Никогда не слышал о нем. — Он работает на одного типа в Сент-Луисе, дона Сальваторе... — Давайте прекратим этот разговор, доктор, — прервал его Вули. — Извините, но я не хочу и слышать обо всяких негодяях. У меня сегодня лекции. — Как вам будет угодно, — вставая, сказал Смит. — Вы делаете большую ошибку. — По крайней мере, это будет моя ошибка. — И последнее. Вы не держите «Сновизор» здесь, в доме? Вули отрицательно покачал головой. — Спасибо за участие но я все предусмотрел. — Вули проводил взглядом Смита до дверей кухни, пробормотав про себя: «И в следующий раз не забудь прихватить с собой трибуну». Когда Смит и Римо с Чиуном удалились через черный ход, Вули вышел на крыльцо. Его ждала очередь из восемнадцати человек. — Прошу меня простить, — обратился к ним Вули, — но я уже подписал контракт об использовании «Сновизора» в коммерческих целях. Благодарю вас за интерес, проявленный к моему изобретению и еще раз извиняюсь за причиненное беспокойство. Очередь издала тихий стон. Вули вернулся в дом и запер за собой дверь. — Лин Форт, — крикнул он, — у меня скоро лекции, я пойду приму душ! — Отлично! — донесся сверху ее голос. — Задай им жару. — Она сказала еще что-то, но ее заглушила громкая музыка. По пути в спальню Вули на ходу снял с себя рубашку. Открыв дверь ванной, он увидел там блондинку в розово-дымчатых очках. Она рылась в его аптечке. — У вас нет аспирина? — спросила Патти Шиа. Вули не мог отвести глаз от ее бюста, обтянутого грубой тканью яркой блузки. В треугольном вырезе ее кожа лоснилась словно отполированная. — Нет, — ответил Вули, и горло у него перехватило. — О, не беспокойтесь, — сказала Патти Шиа. — Я скоро уезжаю. Боже мой, как болит голова! Ее кукольное личико исказилось гримасой боли, и она прижала ладони к вискам. — Я ждала вас два часа. Подождите же вы меня хотя бы минутку. Вули сел на корзину для белья рядом с дверью. Патти Шиа оперлась на раковину и глубоко вздохнула. Гримаса боли, как по волшебству, сменилась профессиональной улыбкой. — Как бы поточнее выразить свои мысли... За последние полвека телевидение смогло подняться на небывалую высоту. Удивительно, правда? Изобретение размером с небольшой ящик положило начало сверхприбыльной индустрии. Но это не так уж фантастично, если представить себе, сколько труда, знаний и опыта вложено в телевидение. Патти все больше воодушевлялась, наклоняясь к профессору. Она словно атаковала его своим бюстом. — И все это может стать вашим, — сказала она. Вули посмотрел ей в лицо, но его взгляд не выражал ничего, кроме скуки. — Весь огромный мир телевидения может стать вашим, — говорила Патти. — Кто сумеет использовать ваше изобретение эффективнее, чем телевидение? Вули задумчиво вздохнул и снова принялся изучать ее бюст. — Только мы знаем, как лучше всего наладить массовый выпуск и продажу «Сновизора». Приглашаем вас сотрудничать с самыми лучшими, самыми опытными специалистами. Обращайтесь к нам! Она запнулась, словно поняла неуместность заключительных фраз своей речи, взятых ею из рекламного ролика под названием «Музыка, вошедшая в историю». Патти пожала плечами: — Ладно, к черту все! Значит, у вас нет аспирина? — Нет, — подтвердил Вули. — О'кей. Где вы прячете «Сновизор»? — Там, где его никто не найдет. — Кому вы его продали? — Подробности станут известны через несколько дней. — Вы знаете, что я могу объявить ваше изобретение сплошным надувательством? — без улыбки спросила Патти Шиа. — Когда он поступит на рынок, вы станете всеобщим посмешищем. — Вы правы. Но известно ли вам, что из-за этой вещицы вас могут убить? — Все мне только и твердят об этом. Но если это так, почему же все хотят завладеть «Сновизором»? — Завладеть? Нам гораздо выгоднее уничтожить его. Понимаете ли вы, что ваша штучка сделает с коммерческим телевидением? Со мной? — Догадываюсь. А теперь извините, я должен принять душ. — Потереть вам спинку? — спросила Патти Шиа, проводя указательным пальцем по его груди. Вули улыбнулся в ответ, не в силах поверить в невозможное. Патти Шиа засмеялась. — Если вас не убьют, вы будете так богаты, что позволите себе роскошь иметь слугу. Он и будет тереть вам спину. Чао! Она проскользнула мимо него, и он услышал стук ее тяжелых сабо по полу гостиной. Затем хлопнула входная дверь. Вули разделся и встал под душ. Он был рад, что заключил сделку на полмиллиона долларов, с мистером Маселло, так как уже устал от всевозможных предложений и деловых переговоров. Хватит, решил он. Маселло внушает доверие, это главное. Профессор не спеша шел по направлению Фэйвезер Холл, где должна было состояться его лекция, а по пятам за ним следовал Винс Марино. Доктор Смит увидел громадную неуклюжую фигуру позади доктора Вули и обернулся к Римо и Чиуну, сидевшим рядом с ним на скамейке: — Он неисправимый идиот. Но все-таки вы с Чиуном должны его охранять. Если он проживет еще немного, может, он переменит свое мнение о нас. Римо недоверчиво хмыкнул. Чиун, задрав голову, любовался птичками.Глава двенадцатая
Господи, что за чушь! С тех пор, как Патти Шиа, пройдя семинедельный испытательный срок работы в газете, сделала карьеру тележурналиста, она постоянно боролась с разницей во времени. Полеты на внутренних и международных авиалиниях выбивали ее из колеи и являлись причиной бесконечных мигреней, которые она заглушала таблетками, словно гарвардский студент в ночь перед экзаменом. Ее не воодушевляли даже солидные гонорары. Она заподозрила, что босс завидует ее таланту и, боясь конкуренции, вечно отсылает ее подальше. Истина, о которой не догадывалась Патти, была такова: чем больше она злилась, тем больше апатировали публику ее репортажи. Она заслужила прозвище Сволочной Бабы. Но последнее поручение выходило за рамки репортерской работы. Подумать только, вести деловые переговоры с доктором Вули! Абсурд. Уильям Уэстхед Вули оказался умнее, чем думали на телевидении. Он заключил сделку, и не хотел ни с кем ее обсуждать. Когда Патти добралась, до дома, предоставленного ей колледжем, она обнаружила на кухне за столом темноволосого молодого человека в мешковатом военном кителе, залатанном в нескольких местах. Он вертел в руках гранату, поглядывая на нее сквозь стекла очков в железной оправе. Патти устало посмотрела на него и бросилась ему на шею. — Приветствую одного, из тридцати пяти великих киллеров мира! — Тридцати трех, — поправил ее Т.Б Донлеви. — На прошлой неделе двоих убили. Он отстранил Патти, словно вегетарианец — кусок мяса. Патти убедилась в его вегетарианстве, когда предложила ему яичницу с беконом, которую приготовила для себя. — Спасибо, я не хочу, — сказал он, открывая вторую за сегодняшний день пачку сигарет. — Я не ем мяса. Прикуривая, он держал зажженную спичку так близко от гранаты, что Патти чуть было не закричала. — А я и не знала, что ты вегетарианец, — только и смогла выговорить Патти. — Когда ты на такой работе, от мяса начинает тошнить. Да, Т.Б. Донлеви был профессионалом. Патти Шиа познакомилась с ним, когда брала интервью у жены одного из крупных мафиозо, приговоренного к длительному сроку заключения. Жена, разъяренная приговором суда, угрожала выболтать все, что знает. Но когда прибыла Патти Шиа, она не сказала ни слова. Она молча вертела в руках небольшую визитную карточку с буквами Т.Б. Останки женщины и трех правительственных охранников были найдены через три дня под развалинами сгоревшего дома. В ее почерневшем кулаке была зажата визитная карточка. Патти Шиа стала копаться в картотеках правоохранительных органов, пытаясь разузнать, кто скрывается за инициалами Т.Б. Она нашла одного человека, ирландско-американского происхождения — личность замечательную в своем роде. Его образование началось с путешествия на родину, в Белфаст, где он принимал участие в борьбе северных ирландцев. Он не был ни на чьей стороне, отмечалось лишь его участие в данных событиях. Его «послужной список» включал пятерых католиков и семерых протестантов. Правда, там умалчивалось о двенадцати школьниках и четверых взрослых, не успевших спастись из взорванной им школы, когда он уничтожил трех противников Ирландской республиканской армии. Вернувшись в Штаты, он стал пользоваться бешеной популярностью среди людей, ценивших его опыт и стиль работы. Он никогда никого не подводил. Его единственным недостатком было то, что он работал еще и помимо контрактов, просто из любви к искусству. Однажды Донлеви заказали убрать другого профессионального киллера, написавшего книгу о мафии и напугать начинающего издателя, который проявил интерес к такой книге. Т.Б. дождался дня, когда оба решили отпраздновать во французском ресторане решение «Нью-Йорк Пост» издать книгу. Донлеви появился у входа в ресторан с громоздким предметом на спине, завернутым в брезент. Он был похож на художника. Донлеви ждал часа два, выкуривая сигарету за сигаретой, помешивая краски в баночках, расставленных на тротуаре, и наблюдая за окнами ресторана. Когда начинающий писатель появился в дверях ресторана, Донлеви сдернул брезент с пулемета 50-го калибра и разнес на куски фасад ресторана. Пулеметной очередью он перерезал своего клиента надвое, чуть не оторвал издателю ногу, убил бармена, двух официанток и трех посетителей, ранил семерых и нанес ущерб ресторану на 150 тысяч долларов. Когда дым рассеялся, Т.Б. исчез. Когда потом его спросили зачем он подстрелил издателя, которого должен был лишь напугать, он ответил: — Я хотел нагнать на него как можно больше страху. Патти Шиа гонялась за Т.Б. Донлеви в Ирландии, Нью-Йорке, в Сан-Франциско и в Чикаго. Наконец она добралась до него в вестсайдском ресторане Нью-Йорка. Она набралась храбрости и сказала, что хочет его разоблачить. В ответ Донлеви так рассмеялся, что поперхнулся соком. — Разве я сказала что-нибудь смешное? — спросила Патти. — Самое смешное в этой истории — ты, — еле выговорил он. — Почему? — Да потому что я работаю на вашу компанию. Он говорил чистую правду. И вот сейчас он сидел у нее на кухне, поигрывая гранатой, и ждал, когда она укажет ему очередного клиента. Склонившись над большим куском яичницы с беконом, Патти описала ему наружность профессора Вули. — У него сегодня лекция. Она уже началась. Ты можешь найти его в большом зале Фэйвезер Холл. Т.Б. то вынимал чеку из гранаты, то вставлял ее обратно. Патти Шиа завороженно смотрела на его длинные пальцы. — Там у них в подвале — телецентр колледжа, — подумав, добавила она. — Ты хочешь сказать, что я должен заняться им в дополнение к основной работе? — вставая, спросил Т.Б. Он сунул гранату в карман и направился к дверям. — Эй! — крикнула она, рванувшись за ним. Он обернулся, и она всем телом прижалась к нему. — Ты вернешься потом? — спросила она, теребя лацкан его кителя. — Осторожно, — сказал Т.Б. Донлеви. — Граната может взорваться. Патти отпрыгнула от него, как от гремучей змеи. Донлеви вышел. Он не спеша подошел по территории университета к своему автомобилю, сел в него и вынул еще одну сигарету из второй пачки. И вот тогда он снова услышал голоса. Сначала был один голос, доносящийся словно из соседней комнаты. Донлеви уже однажды слышал его, после своего первого заказного убийства. По мере приближения к Фейвейзер Холл голос становился громче. Донлеви слышал, как кто-то говорит, а потом кричит: «Убей ради меня!» После второго дела голосов стало два. После четвертого — восемь. Тогда он нечаянно прикончил пятерых. Он знал, что это голоса убитых им людей. Сейчас голоса звучали вразнобой, как в хоре мормонов. Т.Б. Донлеви это даже нравилось. Все-таки с ними не так одиноко. Теплым и ясным майским утром он сидел на высохшей хвое и курил, роняя пепел на одежду. Мимо проходили студенты. Кто-то из них приветственно махал ему рукой, принимая его за студента. Он не отвечал на приветствия, ковыряя пальцем в носу. Мимо прошла группа из трех человек: человек с широкими запястьями, старик-азиат и мужчина средних лет, похожий на ствол цитрусового дерева. Донлеви не обратил на них никакого внимания. Голоса, звучащие в его мозгу, становились громче. Он начал третью пачку «Пэлл-Мелл» и направился к автомобилю. Открыл незапертую дверцу, вытащил из-под переднего сиденья какой-то предмет и спрятал под кителем. Слова становились разборчивее: «Убей ради нас!» Под громкое пение голосов он дважды обошел Фейвезер Холл снаружи и столько же раз изнутри, отмечая двери и считая аудитории. Главная аудитория находилась на первом этаже. Лекция в ней только что закончилась, и Донлеви вошел в опустевший зал. Здесь был высокий потолок, но совсем не было окон. Донлеви отметил две двери сбоку и две по обеим сторонам классной доски. Т.Б. прошелся по аудитории, считая места. Он насчитал 445 и сел в центре зала слева от прохода. Через десять минут, когда Донлеви закуривал пятьдесят пятую за сегодняшний день сигарету, появился первый студент. Аудитория постепенно заполнялась. Никто не обращал внимания на Донлеви. Молодое лицо, сигареты, железная оправа и китель делали его одним из них. Вули показался в дверях минут двадцать спустя. На нем была желтая рубашка с короткими рукавами, расстегнутая у ворота, и двухцветные широкие брюки. Когда он вошел в одну из дверей рядом с доской, все триста человек стоя приветствовали его. Никто толком не знал, в чем дело, но до них дошел слух, что на вчерашней конференции был посрамлен Ли (Вуди) Вудворд. Любой, кто бы это ни сделал, заслуживал овации. Вули принял восторги, как должное, словно каждая его лекция начиналась с аплодисментов, и приступил к работе. Донлеви отметил, что Вули — талантливый преподаватель. Лекционный материал он приправлял личными наблюдениями и примерами из собственного опыта, порой — забавным анекдотом. Но через четверть часа Донлеви уже не мог расслышать слова профессора из-за голосов, звучащих в мозгу: «Убей ради нас!» Он внял этим голосам. Глядя на доктора Вули, он нащупал под кителем какой-то предмет. На его лбу выступили капельки пота. Он сглотнул слюну и вытащил пару черных кожаных перчаток. «Убей ради нас!» Донлеви взглянул на часы, «Убей ради нас!» Лекция шла двадцать пять минут. Все остальные лекции в «Фэйвезер Холл» тоже должны были начаться «Убей ради нас!» В коридорах не должно быть ни души «Убей ради нас!» Донлеви встал. К нему обернулось несколько удивленных лиц, но всего лишь на мгновение. Все взгляды устремились на одну из дверей рядом с доской. Воцарилось глубокое молчание. В аудиторию вошел Ли (Вуди) Вудворд, заведующий учебной частью. На фоне всклокоченных светлых волос его лицо было неестественно красным, одежда — измятой, а на ширинке брюк расплывалось темное пятно. Т.Б. Донлеви не видел его. Он шел по проходу, направляясь к доктору Вули, писавшему что-то на доске, но остановился, услышав вопль аудитории. Мимо него пробежал Ли (Вуди) Вудворд, размахивая револьвером, с криком. — Ублюдок, ты разрушил мою карьеру! Вули обернулся на крик. Вудворд поднял револьвер и прицелился. Увидев оружие в руке Вудворда, Донлеви сунул руку за борт кителя и вытащил средневековую булаву. Булава тяжело опустилась на предплечье Вудворда. Револьвер упал на паркет. Студенты приветствовали Донлеви восторженными криками, но сразу же притихли, как только булава опустилась на голову Вудворда. Благодарное выражение на лице Вули сменилось ужасом, а мгновение спустя тяжелое орудие с железными шипами превратило лицо профессора в кровавую маску. От удара справа налево кровь брызнула на пол и стену, от второго удара — слева направо — брызги полетели в сторону двух первых рядов студентов. Тело профессора все еще находилось в вертикальном положении, когда третий, последний удар рассек голову Вули пополам. На паркет полетели мозг и осколки костей, а булава осталась временной заменой головы покойного Уильяма Уэстхеда Вули. Т.Б. Донлеви выбежал в ближайшую дверь. Теперь, когда голоса стихли, ом мог заняться делами. Он вытащил сигарету из третьей пачки, подумав, что надо купить четвертую. Как можно быстрее.Глава тринадцатая
— Ладно, — сказал Римо. — Мы будем охранять его. Ради нашего будущего дома. Но не потому, что это так важно. Профессор придумал видео для показа мультиков. Ну и что? — Это действительно важное дело, — сказал Смит, сжимая руль автомобиля. — Да уж! — проворчал Римо. — Такое же важное как остальная ерунда, которой вы заставляете нас заниматься. — Не хочу делать вид, что хорошо разбираюсь в подобных штуках, — сказал Смит, — но могу смело утверждать, что изобретение профессора незаменимая вещь для следственных органов. Умный следователь с ним всегда сможет получить любую нужную ему информацию. Его можно использовать и в разведке. Все это лишь начало. Кроме того, «Сновизор» — прекрасный наркотик. Те, кто использует обычные наркотики, устремляются в неизведанное. Но с этой штукой человек всегда знает, где он окажется и что он будет делать. Представьте себе двести миллионов людей, неподвижно сидящих перед «Сновизорами». Эдакие зомби. Римо ничего не ответил. Он думал о том, как, должно быть, неплохо жить в большом деревянном доме окруженном зелеными лужайками и старыми кряжистыми деревьями. И вот он уже лежит на своей собственной лужайке, держа в руке желудь. К желудю украдкой подбирается белочка. Она вопросительно поглядывает то на Римо, то на желудь. Она не боится Римо. Она делает несколько прыжков по направлению к лакомству и застывает на месте. До руки Римо остается не больше пяти дюймов. Римо легко мог бы ее схватить и разрубить пополам или размозжить ей голову. Но он не сделает этого. На своей лужайке, со своей белкой! Здесь нет места насилию. Здесь нет ни государственных тайн, ни шпионов, ни сумасшедших, ни ученых, ни убийц. Ни мафии, ни правительства ни Смита. Римо протянул белочке желудь, и она взяла его. Кто-то окликнул его. — Римо! Римо обернулся на голос, и белочка убежала с добычей. В дверях дома стояла Она. Она была прекрасна. Римо не видел, во что она одета. Он не знал, какого цвета ее глаза и волосы. Он знал лишь, что она прекрасна. Она спустилась по ступенькам, произнося его имя. — Римо. Римо. Римо. Римо вскочил и побежал ей навстречу. — Римо! У нее было лицо Смита, его седые волосы. Выражение лица такое, словно она надкусила лимон. Она была в сером костюме с белой рубашкой. — Когда у меня будет свой дом, напомните мне никогда не приглашать вас в гости, — сказал Римо. — С тобой все в порядке? — спросил Смит. — Да. Кому может понадобиться «Сновизор»? — "Сновизор" — это зло, — вставил Чиун. — Не мешай, — огрызнулся на него Римо. — Это зло, — повторил Чиун. — Сны не должны подчиняться воле человека. — Какой ты умный, — заметил Римо. — Наверно ты поумнел, смотря «мыльные оперы». — Днем я медитирую, глядя «мыльные оперы». Читая прекрасные стихи, я живу в реальности. — И я тоже, — сказал Римо. — Смит, мне очень нужен дом. Я буду охранять вашего профессора Вули и его изобретение от нежелательных людей. Я... — Послушай, — начал Чиун, — мы ведь партнеры. А ты говоришь только, о своих намерениях. Что же буду делать я? Не успел Римо сказать, что Чиун наверняка найдет новый повод для брюзжания, как беседу прервал душераздирающий вопль. Они обернулись. Вопль издало множество голосов. Он плыл над землей, словно облако. Через секунду рядом с ними шлепнулась на землю студентка. Римо поймал девушку, прежде чем она стукнулась лицом об асфальт автостоянки. Она упала прямо в его объятья. Он осторожно перевернул ее на спину. Девушка смотрела на него невидящими глазами и тихо стонала. — Что произошло? — спросил Римо. Девушка смотрела куда-то сквозь него. — Кровь, — простонала она, — всюду кровь... Я услышала звук ударов... Потом мне в лицо брызнула кровь... Я пыталась ее стереть... Бедный доктор Вули. Она снова застонала. Римо положил ее на землю и сказал Смиту: — Подождите. Пойду посмотрю, что там случилось. И он исчез за деревьями. Где-то там, впереди были слышны громкие крики. Чиун взял девушку на руки, дотронулся до шеи и потер ей затылок. — Сейчас она обо всем забудет, — сказал Чиун, взглянув на Смита. Выбежав из чащи, Римо миновал группу потрясенных студентов и нашел дверь, ведущую в главную аудиторию Фэйвезер Холл. Он стоял перед классной доской, глядя на огромную лужу крови и распростертое на полу обезглавленное тело. Он сразу же узнал профессора Вули; на труп Ли (Вуди) Вудворда Римо даже не обратил внимания. Ручейки крови уже достигли дверей и стекали в углубление между доской и первым рядом кресел. На небольшом полуострове Римо увидел пару ботинок. Из ботинок торчали ноги, принадлежавшие юноше, который неподвижно сидел в кресле, являя собой наглядный пример кататонического ступора. Он смотрел прямо перед собой, касаясь пальцами рук пятен крови на своем лице. Вокруг лужи стали собираться преподаватели и студенты из других аудиторий. Они стояли, глядя на трупы Вули и Вудворда. Кого-то вырвало. Некоторые пробирались в первые ряды, чтобы рассмотреть, в чем дело. Затем все разом заговорили. — Кто-нибудь вызвал полицию? — Да. Нет Не знаю. — Кто это сделал? — Какой-то сумасшедший. Вудворд хотел застрелить старика Вули, а этот псих булавой снес им обоим головы. — А кто он? — Не знаю. В кителе, очки в железной оправе. Выглядит как все. Римо стал пробираться к выходу. Одного вырвало, и он героически боролся с новым приступом тошноты. Другой успокаивал истерически всхлипывающую девушку, хотя сам был готов убежать. Все это не снилось. Студенты, видевшие ужасную картину, никогда не забудут ее. Им не понадобится «Сновизор», чтобы пережить страшную фантазию. Они видели ее наяву собственными глазами. Римо снова пробрался сквозь чащу. Чиун со Смитом все еще сидели на корточках рядом с девушкой. Опередив Смита, Римо выпалил: — Смити, Вули убит. — Кто это сделал? — Не знаю, но я найду его. Дом мне пока не понадобится. — Римо кивнул в сторону девушки. — Как она? — С ней все в порядке, — сказал Чиун. — Тогда оставьте ее и пойдем. Нам надо работать. Пока, Смитти!* * *
Лин Форт почувствовала, что к привычным звукам примешиваются какие-то новые вибрации. Она сняла стереонаушники и прислушалась. Кто-то барабанил в дверь. Обычно она никому не открывала, когда Вули не было дома, но сейчас стучали громко и настойчиво... Она медленно подошла к двери, помня, что надо быть чрезвычайно осторожной. — Кто там? — Лин Форт, — ответили из-за двери. — Убили твоего отца. Это был какой-то студент. — Боже! — вскрикнула Лин Форт и отшатнулась назад, в комнату. Она сделала глубокий вдох и вернулась в прихожую. — Как это произошло? — спокойно спросила она восемнадцатилетнего парнишку с лицом, похожим на пиццу из-за юношеских угрей. — Его убил какой-то маньяк. Прямо в Фэйвезер Холл, — начал студент, но запнулся, увидев выражение лица Лин Форт. — Спасибо, — сказала она и захлопнула дверь. Значит, они добрались до него. Вся эта ненасытная публика с обещаниями и угрозами. Они убили Уильяма Уэстхеда Вули, потому что боялись его гениальности и хотели заставить его замолчать. Но тут они просчитались. Она сунула руку в карман джинсов, вытащила клочок бумаги и сняла телефонную трубку. — Да, мистер Маселло. Он убит. Да, я знаю, где это. Я сейчас же приеду. Конечно, я привезу «Сновизор». Лин Форт повесила трубку и выбежала из дома навстречу безопасности. Скоро она будет на яхте друга отца, дона Сальваторе Маселло.Глава четырнадцатая
Римо и Чиун летели к дому профессора Вули, как на крыльях. — Сначала мы убедимся, что с его дочкой все в порядке, — говорил Римо, — а потом попытаемся заполучить «Сновизор». Мне потребуется твоя помощь. — Какая? — удивился Чиун. — Она с Востока. — Она из Вьетнама, — поправил Чиун. — А я тебе уже говорил, что я думаю о вьетнамцах. — Но она, по-моему, доверяет только тебе. — Почему? Только потому, что мы похожи? — Все азиаты похожи друг на друга... — нерешительно сказал Римо. — А вы, бледнолицые, тоже все на одно лицо, и я бы не стал доверять никому из вас, — обиделся Чиун. — Ну, пожалуйста, Чиун, не ради меня, а хотя бы ради Америки... — А что Америка сделала для меня? — спросил Чиун. — Спрашивай не о том, что эта страна сделала для тебя, а о том, что сделал для нее ты. — Ты сам это придумал? — удивился Чиун. — Не я, а президент Кеннеди. — А где он сейчас? — Я не хочу больше с тобой разговаривать, — разозлился Римо, — как-нибудь сам управлюсь. Раньше я всегда работал в одиночку. — Прекрасно, — согласился Чиун. — А то мне уже пора. — Куда? — Уже почти час дня. Скоро начнется сериал «Тучи сгущаются». — Счастливо! — крикнул Римо, вбегая в дом профессора. Чиун следовал за ним по пятам. Римо побежал по дому разыскивать Лин Форт, а Чиун принялся осматривать телевизор, в котором зияла дыра, напоминавшая о вчерашних событиях. Закончив осмотр, Чиун пришел к выводу, что починить его невозможно. — Она исчезла, — вернувшись, сообщил Римо. — Телевизор испорчен, — констатировал Чиун. — И все из-за тебя. Если бы я тебя не защищал, этого не случилось бы. Телевизор был бы цел. Он заводился все больше и больше. — Сочувствую, — произнес Римо. — Ты черствый человек, Римо. Просто бессердечный. — Как ты можешь печалиться о каком-то телевизоре? Бедная девочка, вероятно попала в лапы к этому психу, который убил ее отца. Я должен разыскать ее. — Иди по следу, — посоветовал Чиун. — У всех вьетнамцев специфический запах. Чиун вышел на крыльцо и с грустью присел на верхнюю ступеньку, глядя, как Римо бежит по сочной траве кампуса. Прошло уже восемь часов, как Артур Грассьоне не получал от своих людей никакой информации. Он не знал, удалось ли им найти «Сновизор» и устранить изобретателя. В конце концов он послал Эдварда Леонга посмотреть, что случилось. Леонг вернулся с рассказом о находке в мусорных баках за домом профессора. Скуластое желтое лицо Леонга было грустным. — На них было страшно смотреть, — сказал он, и от этого известия по спине Грассьоне побежали мурашки. — Как их убили? — Один застрелен из собственного револьвера. Ему разнесло весь череп. А другой выглядит так, словно умер от страха. — Опять то же самое, — задумчиво произнес Грассьоне. — Что то же самое? — спросил Винс Марино, глядя из окна второго этажа вниз, на дорогу. — Точно так погибли многие наши люди. В разных городах, по всей стране. Именно таким образом. Либо застрелились, либо умерли от страха. Полагаю, что у нас есть сильный противник. Он поднял глаза и заметил на губах Эдварда Леонга слабую улыбку. — Что ты ухмыляешься, проклятый урод? — Ничего, сэр. — Советую лучше сказать, в чем дело. Леонг набрал в легкие побольше воздуха и тихо произнес: — Я предупреждал вас, все люди смертны. — Заткнись. Не хочу слушать твои дерьмовые сентенции, — сказал Грассьоне. — Надо было оставить тебя там, на ярмарке, среди дураков, а не брать с собой. Он встал и, оттеснив Марино, посмотрел в окно. Внизу по кампусу бежал худой темноволосый человек. Даже на расстоянии Грассьоне мог различить широкие запястья. Человек показался ему знакомым. Кажется, они где-то встречались. Но, прежде чем он вспомнил, где именно, раздался телефонный звонок. На проводе был дон Сальваторе Маселло. — Ваших рук дело то, что произошло сегодня в Фэйвезер Холл? — спросил он. — А что случилось? — Профессор Вули убит. После того, как он согласился на наши условия. — Убит? — удивился Грассьоне. — Я ничего не знал об этом. Кто его убил? — Не знаю. Мне сказали, что убийство было зверским. Поэтому я и подумал на ваших людей. Намек был таким тонким, что Грассьоне его не заметил. — Я решил никого не посылать к Вули, пока не получу от вас вестей. А где изобретение? — Я говорил с дочкой профессора. Она должна сейчас привезти его мне. Так что все в порядке. — Хорошо. Все идет, как надо, — бодро сказал Грассьоне, хотя особой радости он не ощущал. — Вот именно. И Маселло повесил трубку, даже не попрощавшись. Грассьоне рванулся к дверям. — Пошли, Винс. И ты, желтомордый. Есть дело. — Какое дело? — спросил Марино. — Мы едем домой к Вули. Если девчонка еще там, надо забрать устройство. А потом займемся доном Сальваторе Маселло. К каждому студенту Эджвудского университета, носившему военный китель и очки в железной оправе, в комнату заходил темноволосый парень с широкими запястьями, тыкал словно отлитым из железа указательным пальцем в плечо и спрашивал: — Ты убил Вули? Никто из них не убивал профессора. Боль в плече была такой сильной, что если бы от них потребовали, они признались бы и в убийстве эрцгерцога Фердинанда в Сараево. Но боль проходила также быстро, как и началась. Парень с широкими запястьями молниеносно выбегал из комнаты. Не добившись никаких результатов, Римо был готов вернуться в дом Вули, где его ждал Чиун, как вдруг заметил человека, бегающего по тротуару взад-вперед и заламывающего в отчаянии руки. — Боже мой! — стонал человек. — Боже мой! Что о нас подумают? У нас никто больше не захочет учиться. Что нам делать? Норман Беливе посмотрел на небеса, словно требуя немедленного ответа от Господа Бога. — Перестань валять дурака, — сказал ему Римо. Беливе отложил разбирательство с небесами на неопределенный срок и взглянул на Римо. — Я ищу человека в военном кителе и в очках с железной оправой. Молодого человека. Вы не видели его? — Я видел десятка два таких. Их здесь полно! Такие-то и делают нас посмешищем. Их ничуть не волнует серьезность процесса обучения. — Но я не думаю, что он студент, — сказал Римо. — Погодите. Утром я видел одного. Он спросил, как пройти к моему дому, где находится Патти Шиа. Он не мог быть студентом, так как не знал, где я живу. — Логично. А где вы живете? — Там, — Норман Беливе махнул рукой. — Вы ведь не студент, нет? — Не студент. И Римо оставил Беливе в одиночестве беспокоиться о присутствии посторонних на территорииуниверситета. Дверь дома была открыта, и Римо вошел внутрь. Спальня была заперта, и когда Римо дернул дверную ручку, до него донесся женский голос. — Ты пришел, чтобы убить меня? — Что? — Входи, я ждала тебя. Патти Шиа открыла дверь и предстала перед Римо. На ней не было ничего, кроме черного кожаного купальника с низким вырезом и шнуровкой на груди. Ноги казались длиннее, так как на бедрах купальник был открыт чуть ли не до талии. — Кто ты? — Где он? — вопросом на вопрос ответил Римо. — У тебя такой грозный вид, как будто я в чем-то провинилась. Она ушла вглубь комнаты и плюхнулась на кушетку, где были разложены широкие кожаные пояса, наручники и веревки. Она легонько стегнула себя по левому запястью кожаным кнутиком, словно приглашая Римо. — Ну? И ты не накажешь меня? Римо оглядел комнату которая напоминала музей садо-мазохизма. Повсюду валялись кандалы и наручники. Из полуоткрытого шкафа наполовину вываливались чулки и другие предметы туалета. На ручке дверцы висели шелковые галстуки. На туалетном столике были разбросаны птичьи перья и красные резиновые мячики. Римо подумал, что днище ванны и сиденье унитаза в ванной комнате, наверно, утыканы железными шипами. — Я ищу одного человека, — сказал Римо. — В кителе и очках с железной оправой. — Я ничего тебе не скажу. Потому что не хочу. Но ты можешь допросить меня. Она бросилась ничком на кушетку, закрыв глаза и уткнувшись лицом в сгиб правой руки. Левая рука Патти безвольно свесилась вниз, длинные ноги вытянулись вдоль кушетки. Ее тело было беззащитно перед злой волей незнакомца. — Слушай, ты извращенка, — сказал Римо. — У меня нет времени играть в игрушки. Поэтому выкладывай где он? Тот кто был здесь с тобой утром? Патти Шиа приоткрыла один глаз и покосилась на Римо. Она поняла, что он не шутит. — Эй, — сказала она и села, — ты ведь не тронешь меня, правда? — Она встряхнула головой, и ее груди подпрыгнули. — Ты ищешь Т.Б.? Все эти вещи для него. Он так развлекается со мной после работы. — Ну и где же он? — Сейчас придет. Но почему мы обязаны его дожидаться? Начнем без него. — Прости, не могу. Клубничка не для меня. — Пожалуйста. — Нет. — Очень тебя прошу. Римо покачал головой. — Так я и знала. Чего-то не хватает, правда? Она открыла дверцу чулана. Предчувствия Римо оправдались. Изнутри чулан был утыкан, острыми шипами. Патти наклонилась, выставив попку, и принялась вытаскивать из чулана хлысты. — Скажи, что тебе нужно! — крикнула она, выкидывая на пол кнуты и цепи. — Ничего, кроме собственных рук, — ответил Римо, оборачиваясь на звук открывающейся двери. В дом вошел Т.Б. Донлеви в военном кителе, залитом кровью, в очках, стекла которых, как и его лицо, были в бурых пятнах. Патти последовала за Римо в гостиную. — Кто ты? — спросил его Донлеви. — Это... — Патти посмотрела на Римо. — Как, ты сказал, тебя зовут? — Я не называл своего имени. — А это один из тридцати пяти великих киллеров мира, — представила Патти Т.Б. — Тридцати трех, — поправил ей Донлеви. — Меня зовут Римо. Есть только один человек на свете искуснее меня в нашем деле. Считай, что ты уже покойник. — Погоди, парень, — произнес Донлеви, ощутив под ложечкой пустоту. В голове у него вновь зазвучали голоса. Только теперь они говорили что-то другое. Но что? Римо обернулся к Патти. — Телевизионщики наняли его убрать Вули, чтобы «Сновизор» не оставил их без работы, верно? — Верно, — ответила Патти. — А теперь мы втроем можем кое-чем заняться. — Слишком поздно, — сказал Римо. — Вы опоздали. Донлеви наконец разобрал слова, звучащие в его мозгу. На этот раз это было «Иди к нам!» — Я покидаю вас, — тихо сказал Донлеви, стараясь не заглушать поющие голоса. Он вытащил из кармана гранату и дернул чеку. — Прощайте. Надеюсь, вы мне не помешаете. Донлеви держал гранату перед собой, словно финку. «Иди к нам! Иди к нам!» — голоса уже кричали, поднимая невообразимый шум. В голове Донлеви словно стучали молотки. — Хватит! — заорал он. — Довольно! Он бросил гранату к ногам Римо и рванулся к выходу. Но в дверях уже стоял этот темноволосый человек с широкими запястьями, который втащил Т.Б. Донлеви, как ребенка, обратно в гостиную, не обращая внимание на сопротивление. Донлеви почувствовал, что ему открывают рот и ощутил на языке вкус металла. Римо затолкал гранату в рот Донлеви. Т.Б. попытался закричать, но голоса заглушили его крик: «Иди к нам! Иди к нам!» — Ну-ка, поцелуй свою крошку! — сказал Римо, прижимая к его лицу лицо Патти Шиа с твердыми похолодевшими губами. Не отпуская, он держал их голова к голове. «Иди к нам!» — надрывался хор голосов. Раздался взрыв. Донлеви снесло полголовы. Осколки полетели в лицо Патти Шиа и вниз, разнося туловище Донлеви на куски. Римо весьма предусмотрительно отскочил назад за секунду до взрыва. Но он не предвидел одного. Огонь, пожиравший тело Донлеви, добрался до пластиковых мин у него на ремне, и мгновение спустя они взорвались с оглушительным грохотом, отбросив ничего не подозревающего Римо к противоположной стене. «У меня никогда не будет своего дома, — перед тем, как погрузиться в темноту, подумал Римо. — Вот так-то, дорогуша».Глава пятнадцатая
Когда подкатил черный лимузин, Чиун все еще сидел на крыльце дома доктора Вули, размышляя о вероломстве американцев, которые не могли предоставить человеку телевизор, который в данный момент крайне необходим ему. В этой дикой стране на каждом углу торчали почтовые ящики, но разве можно доверить бумаге что-нибудь важное? На каждом шагу натыкаешься на телефонные будки, но разве с американцами можно о чем-нибудь говорить? Когда же дело доходит до действительно важных вещей, попробуй найди в этой стране телевизор... Даже Мастер Синанджу был бессилен перед лицом подобной глупости. Но не есть ли глупость неотъемлемое свойство рода человеческого? Если бы она не являлась вечной и непобедимой, история человечества не представляла бы собой цепь ошибок и заблуждений. Чиун увидел, как из лимузина вылезли рослый детина и тщедушный азиат и направились к профессорскому дому. Азиат оказался китайцем, и Мастер Синанджу плюнул в цветочную клумбу. Чиун обязательно расскажет об этом Римо. В пространство, окружающее Чиуна, вторгся китаец; мастер Синанджу не мог разыскать телевизор; интересно, куда запропастился Римо? Наверно, развлекается где-нибудь... Когда Римо вернется, надо ему обо всем рассказать. Винс Марино и Эдвард Леонг остановились перед Чиуном. — Не скажете, хозяева дома? — спросив Марино. Но Чиун ничего не ответил, услышав знакомый звук, доносившийся из лимузина. Он вскочил и помчался к автомобилю. Открыл заднюю дверцу. Там был телевизор! Встроенный в спинку переднего кресла. Перед экраном сидел смуглый мужчина и смотрел рекламную передачу о курсах водителей, которые были так хороши, что директора курсов показывали за рулем велосипеда, на роликовых коньках, на лыжах, но только не за рулем автомобиля. — Что это вы смотрите? — спросил Чиун, залезая на заднее сиденье. — Кто вы? — спросил Артур Грассьоне. — Мастер Синанджу. Что это за передача? Не успел Грассьоне ответить, как реклама сменилась зеленой музыкальной заставкой шоу «После развода», где недавно разведенные супружеские пары состязались между собой в попытках завоевать симпатию аудитории, рас, сказывая о том, как плохо обращались с ними их брачные партнеры. В год начала передачи в ее адрес раздалось немало упреков. Кое-какие чиновники заподозрили, что эти пары в действительности не были разведены. Устроители шоу отвергли все нарекания, заявив, что еще не было случая, когда бы участники передачи не развелись в течение трех месяцев со дня ее трансляции. — Вы ведь не будете смотреть эту чушь? — спросил Чиун. — Я никогда не пропускаю «После развода», — ответил Грассьоне. — Разок можно пропустить. И Чиун переключил телевизор на другой канал, где звучала органная музыка титров сериала «Тучи сгущаются». Чиун удовлетворенно откинулся на роскошную бархатную обивку сиденья. — Я объясню вам, в чем там дело, — начал Чиун. — Видите ли, этот доктор... Лин Форт Вули въехала в открытые ворота частной пристани, и машина запрыгала на выбоинах дороги, ведущей к большой белой яхте. Она оставила машину недалеко от яхты. Мистер Маселло уже стоял на палубе, улыбаясь гостье. Он сошел вниз, чтобы помочь ей подняться по трапу. Лин Форт сразу же успокоилась, чувствуя, что здесь она будет в безопасности. Она заглушила мотор и, выдвинув ящичек под приборной доской, достала предмет, похожий на портативный стереомагнитофон. Одна сторона небольшой пластиковой коробки вышла из пазов, и были видны провода электросхем. Прижимая к груди «Сновизор», она вышла из автомобиля и шагнула навстречу другу своего отца, дону Сальваторе Маселло.Глава шестнадцатая
Римо видел уютные дома, — смеющихся детей, их очаровательных мам с таинственной улыбкой на губах. И все это пожирал огонь. Но что было удивительнее всего, никто не замечал пожара. Дети продолжали смеяться; а женщины — улыбаться. Римо очнулся. Он сидел на полу горящего дома среди языков пламени, вытянув одну ногу, брючина на которой почти полностью обгорела. Римо быстро согнул ногу, подтянув ее к груди. Мебель и стены в комнате, обугливаясь, трещали от жара. Вокруг дона собралась пожарная команда Эджвудского университета — два человека с грузовиком. Целые десять минут они героически боролись с огнем, пока Сент-Луис не послал им на подмогу дополнительную технику и более опытных пожарных, способных вызвать всемирный потоп. Когда прибыла подмога, эджвудские пожарные сразу же помчались в полицию с сообщением об ужасных событиях. Члены редколлегии университетской газеты «Перо Эджвуда» присутствовали на пожаре, продавая зевакам специальный ксерокопированный выпуск, в котором сообщалось, что «хотя были убиты два человека, никто из студентов не пострадал» и «все хорошо, что хорошо кончается». В течение следующих пяти минут с огнем боролась пожарная команда Сент-Луиса, после чего начальник команды принял решение прекратить усилия по спасению дома и велел лишь поливать его снаружи, чтобы от летящих искр не вспыхнули соседние коттеджи. — Пусть выгорает, — сказал он. — А если там кто-то остался? — спросил один из пожарных. — Это исключается, — ответил начальник и поспешил купить экземпляр «Пера Эджвуда», чтобы успеть просмотреть его до прибытия фотокорреспондентов, когда ему придется тянуть брандспойт вместе с остальными. Римо чувствовал, как жар опаляет его тело, добираясь при каждом вдохе до легких. Он перевернулся на живот, прижался к поду и стал дышать реже, чтобы дым не проникал в легкие, поднял температуру тела, чтобы не так чувствовать жар. Римо огляделся. Он находился в центре комнаты, окруженной языками пламени. Горели потолок, стены и пол вместе с ковровым покрытием, купленным Норманом Беливе за 7 долларов 95 центов за ярд, включав доставку. Он посмотрел, нельзя ли где прорваться сквозь огненное кольцо, затем снова припал к полу и сделал то, чему удивился сам. Он побежал. Он начал воображаемый бег. Он чувствовал, как огонь лижет его ноги, он мысленно увидел перед собой дверь в какую-то комнату. Он вбежал туда и захлопнул за собой дверь. Пламя больше не обжигало его. Он мог дышать. Ему показалось, что он услышал голос Чиуна. Он закричал: — Забери меня отсюда! — Кто ты? — спросил Чиун. — Забери меня отсюда. Хватит дурацких вопросов. — Я забрал бы тебя, если бы ты был ребенком, — раздался голос Чиуна. — Но ты не ребенок. Скажи мне, кто ты. — Я Римо Уильямс, — ответил Римо. — А еще кто? — спросил Чиун. Римо растерялся. Он привык к простым человеческим отношениям. Сейчас он мог видеть Чиуна. Старик сидел в противоположном углу комнаты в белом церемониальной одежде. — Кто ты? — повторил он, глядя на Римо. Казалось, его голос проходит сквозь длинный тоннель, отзываясь многократным эхом. — Я Римо Уильямс, Мастер Синанджу, — закричал Римо. Из его глаз брызнули слезы и, зашипев, испарились, не успев скатиться. Лицо Чиуна стало равнодушным, почти сердитым. Римо открыл глаза, и оно исчезло. Вокруг был только огонь. Тогда он снова закрыл глаза, и Чиун приказал ему: — Вспомни, кто ты еще! Римо мысленно встал. — Я образ и подобие Шивы, я смерть, я разрушитель миров, Мастер Синанджу. — Тогда иди! — сказал Чиун. Римо вновь очутился в горящем доме. Дом трещал по швам, пламя торжествующе гудело. Но оно не могло заглушить ликующего крика Римо. Он словно заново родился. Римо промчался сквозь языки пламени, с силой выдохнув воздух, словно отметая от лица огонь. Через долю секунды он уже был у окна. Еще мгновение — и он за окном, на газоне. Римо с жадностью вдохнул свежий прохладный воздух, слегка пахнущий дымом. Пожарный, видевший его полет из окна, уронил брандспойт. Римо улыбнулся ему и помахал рукой. — У тебя горит спина, — тупо сказал пожарный. — Спасибо, друг! — ответил Римо и завертелся на месте, как делают дервиши. Вращение создало вокруг тела вакуум, и пламя на его одежде потухло. — В доме живых больше нет, — сказал Римо пожарному и помчался по зеленой траве прочь от горящего дома, к дому профессора Вули. Чиун сидел на земле перед домом профессора, закрыв глаза, в позе «лотоса». Римо подошел к старику и тихонько позвал его: — Чиун! Глаза Чиуна в одно мгновение открылись, и когда он увидел Римо, в них мелькнуло одобрение. — Спасибо тебе, — сказал Римо. — У тебя такой вид, словно ты дрался с дикой кошкой. — Спасибо. — А как от тебя несет... — Спасибо. — Если бы я не встретил одного замечательного человека, мне не удалось посмотреть «Тучи сгущаются». Впрочем, тебя это не интересует. — Спасибо. — Что за чушь ты несешь? — Спасибо. — Ах, вот ты о чем, — с отвращением сказал Чиун, поднимаясь на ноги и уходя прочь. Но сделав несколько шагов, он остановился и, не оборачиваясь сказал: — На здоровье! Но в следующий раз будешь выбираться из горящего дома без моей помощи.Глава семнадцатая
Когда Винс Марино и Эдвард Леонг не обнаружили в доме Вули ни Лин Форт, ни «Сновизора», Артур Грассьоне решил, не теряя ни минуты, отправиться на яхту дона Сальваторе Маселло. Но оказалось, что это не так-то просто сделать. Старик-азиат, потеснивший его на заднем сиденье лимузина, не давал ему уехать. — Еще немножечко, — просил он. — Да. Но потом начнется «В поисках вчерашнего дня», «Частный санаторий», «Молодо-зелено», и «Часы нашей скорби», а еще позже будет Ред Рекс в роли знаменитого хирурга, доктора Уитлоу Уайетта в сериале «Пока земля вертится». — Но это же на весь день! Я не могу ждать до вечера из-за такой чепухи! — возмутился Грассьоне, взглянув на Винса Марино, обернувшегося к нему с переднего сиденья. — Как? — воскликнул Чиун. — Вы уедете, и я не увижу Реда Рекса? — Вы меня правильно поняли, — ответил Грассьоне. Старик промолчал, так как реклама, прервавшая «Тучи сгущаются» закончилась, и снова уткнулся в экран. Грассьоне уже хотел приказать Винсу Марино выгнать старика из машины, как вдруг неподалеку раздался громкий хлопок, похожий на взрыв. Старик-азиат сразу же встрепенулся. Он прикрыл глаза, словно размышляя, а потом открыл дверцу автомобиля. — Я был бы рад остаться с вами, чтобы посмотреть сериалы, — сказал он, — но мой сын зовет меня. — Конечно, конечно, — сказал Грассьоне. — Дети — наш долг. — Золотые слова, — подтвердил Чиун, вылезая из машины. Грассьоне даже не посмотрел ему вслед и жестом приказал трогаться. Если это взрыв, лучше уехать до прибытия полиции. По дороге к пристани Грассьоне посвятил Марино и Леонга в свои планы. Они должны убить Маселло и Лин Форт и отвезти «Сновизор» дядюшке Пьетро в Нью-Йорк. Он радостно потер руки: — Нам предстоит неплохая работенка. — Да, босс, — хихикнул Марино. — Неплохая. Эдвард Леонг промолчал. У ворот пристани охранник заглянул на заднее сиденье лимузина, где Грассьоне смотрел повторение фильма «Хроника Долины Смерти». — Здравствуйте, мистер Грассьоне! — Привет, малыш, — ответил Грассьоне. — Дон Сальваторе ждет вас. Проезжайте. Грассьоне подмигнул ему и махнул рукой. Во время разговора он ухитрился не отводить глаз от экрана телевизора. Леонг медленно вел машину по ухабистой дороге, а Грассьоне давал ему и Марино последние инструкции. — Я сам займусь доном Сальваторе. Вы будете ждать неподалеку. Когда услышите выстрел, позаботьтесь о людях Маселло. Делайте все четко и быстро. Поняли? — Все ясно, босс, — ответил Марино. — А что скажет наш мудрец? — спросил Грассьоне. — Как прикажете, — печально сказал Леонг. Грассьоне оставил Леонга и Марино на палубе с двумя охранниками Маселло и вошел в каюту. Дон Сальваторе ждал его в огромной, как зал ресторана, комнате. Грассьоне сел за кофейный столик напротив Маселло и Лин Форт. Лин Форт плакала. На столике он заметил небольшую пластиковую коробку, размером с толстый словарь, из которой торчали провода. — Так вот она, — произнес Грассьоне. Маселло незаметно сделал ему знак: замолчать. Дон Сальваторе сегодня был облачен в шелковый смокинг. Он встал и торжественно произнес: — Лин Форт, это мистер Грассьоне, мой компаньон. Артур, это Лин Форт Вули. Только что случилась беда: погиб ее отец. Девушка встала и обернулась к Грассьоне. По ее щекам катились слезы; раскосые глаза были мокры. В прошлый раз Грассьоне не заметил, как она хороша. — Очень вам сочувствую, — пробормотал он. — Спасибо. Лин Форт опустила глаза. — Лин Форт. — Маселло отечески обнял ее за плечи. — Почему бы тебе пока не прогуляться на свежем воздухе? Мы с Артуром присоединимся к тебе через пару минут. Лин Форт кивнула и прошла мимо Грассьоне. Когда она поднималась по лестнице, он одобрительно посмотрел ей вслед. Когда дверь за девушкой закрылась, Маселло произнес: — Полная победа. Мы его раздобыли. А девчонка сделает все, что я скажу. — Все? — многозначительно спросил Грассьоне. — Не надо быть таким вульгарным, Артур. Она почти ребенок. — Да уж. Эти азиаты ко всему готовы, едва им исполнится десять. Маселло вынул сигару из перламутрового портсигара и, щелкнув зажигалкой под цвет панелей стен, закурил. — Возможно, — сказал он, выпуская колечко дыма. — Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать сексуальные обычаи Востока. Полагаю, вы сейчас возвращаетесь в Нью-Йорк? Грассьоне кивнул и обвел взглядом комнату. — Ваш дядя будет очень доволен. Мы заплатим за изобретение гораздо меньшую сумму, чем думали. — Гораздо меньшую, — подтвердил Грассьоне, вынимая из внутреннего кармана пиджака пистолет. — Гораздо меньшую. Маселло спокойно выпустил очередное колечко дыма. — Что это значит, Артур? — кивнул он в сторону пистолета. — Дядя Пьетро шлет вам свои лучшие пожелания. На той свете они вам пригодятся. Грассьоне нажал на спусковой крючок. Пуля 49-го калибра пробила грудь Маселло. Он отлетел к стене. Сигара упала на стол. Маселло медленно сполз на пол, прислонившись к стене. — Какой же ты идиот, — выдохнул он. Грассьоне выстрелил еще раз прямо в лицо Маселло, и тот умолк навсегда. С палубы послышались выстрелы. Потом все стихло. Грассьоне шагнул к кофейному столику и, подняв сигару Маселло, сунул ее себе в рот. Жалко, если пропадет такое курево. Он посмотрел на «Сновизор» и вспомнил о девушке. Погасив сигару, Грассьоне направился к двери. Марино и Леонг, прикончив охранников Маселло в ту минуту, когда те, услыхав, выстрелы, бросились к лестнице, ведущей в каюту. Марино пнул обоих мертвецов носком ботинка, не притворяются ли? Эдвард Леонг обернулся и увидел Лин Форт, глядящую на него широко открытыми глазами. Он мгновенно принял решение. Он схватил девушку за руку и побежал с ней на нос яхты. Вдогонку ему донеслись ругательства Марино. Едва они успели нырнуть в дверь, над их головой просвистела пуля и ударилась о притолоку. Посыпались щепки. Эдвард Леонг и Лин Форт сидели на холодном кафельном полу душевой. — Молчи, — шепнул ей Леонг. — Грассьоне страшный человек. Он убьет тебя. Дождемся темноты и убежим. Она испытующе посмотрела на него большими карими глазами и, всхлипнув, бросилась в его объятья. Когда девушка снова подняла на него глаза, Леонг широко улыбнулся, чтобы ободрить ее. — Посмотрите-ка, что за прекрасная парочка. Услышав голос, Грассьоне, Леонг вскочил, заслоняя собой Лин Форт. Он прицелился на голос, но, прежде чем успел нажать на курок, револьвер выбили из его руки. В дверях стоял Артур Грассьоне. — Ты думаешь я полный идиот? Единственное место, где вы прячетесь, грязные обезьяны, это — душевая. Леонг выпрямился и посмотрел Грассьоне в лицо. Потом взглянул на свой пистолет, но понял, что не сможет до него дотянуться. За спиной Грассьоне стоял Винс Марино. Лин Форт смотрела на мужчин, сидя на полу. Ее лицо было безучастным. — Думаешь, я не знаю, что вы, косоглазые, все заодно. Леонг плюнул на ботинки Грассьоне. — Я всегда знал, что вы глупый человек. И глупеете все больше и больше. Леонг шагнул к Грассьоне, который сделал шаг назад и уступил свое место Винсу Марино. Тот прицелился Леонгу прямо в лоб. Китаец остановился. — Я дурак, да? — сказал Грассьоне. — Когда я впервые увидел тебя, ты был предсказателем будущего на какой-то паршивой ярмарке. С тех пор ты не научился ничему, кроме уборки мусора. Эдвард Леонг внезапно почувствовал жалость к этому человеку, потому что вспышка мгновенного озарения подсказала ему: Грассьоне умрет более страшной смертью, чем он сам. — Когда-то я говорил вам о снах и смерти, — сказал он — «Сновизор» в ваших руках. Скоро вы умрете. — Заткнись, — ответил Грассьоне, нагибаясь за большим гвоздем, валяющимся на полу. Затем он подошел к Леонгу и левой рукой схватил его за волосы. Леонг хотел закричать, но из его открытого рта вырвался лишь слабый стон. Он зажмурился, ноги у него подогнулись. Дуло револьвера, который держал Марино, упиралось ему в шею за правым ухом. Грассьоне потянул сильнее. Леонг скорчился от боли, взмахнул руками и упал на четвереньки. Слезы покатились по его лицу. Левое ухо Леонга не слышало ничего, кроме молчания ледяного кафельного пола. Его прижали сильнее, и он распластался на полу. Дуло револьвера холодило его шею. С каменным лицом Грассьоне опустился на колено, держа китайца за волосы. Костяшки пальцев у него побелели. Грассьоне посмотрел на гвоздь, который все еще сжимал в руке. Леонг в последний раз открыл глаза и взглянул на Лин Форт, скорчившуюся в углу душевой. Он хотел крикнуть ей: беги! Но смог лишь прошептать: на помощь! Грассьоне воткнул гвоздь в правое ухо Леонга. Он вошел в голову на четыре дюйма. Тело китайца дернулось, он вскрикнул и выгнулся. Хлынула кровь. Марино всей тяжестью навалился на него сверху. Грассьоне оглянулся и заметил на полу молоток, схватил его и со всей силы опустил на шляпку гвоздя. От второго удара в черепе Леонга образовалась трещина, третий пригвоздил его голову к полу душевой. Грассьоне вытер руки о костюм Леонга, поднялся на ноги и приложил к вспотевшему лбу носовой платок с монограммой. Затем он увидел Лин Форт. Не говоря ни слова, он посмотрел на Винса Марино. Тот вышел. Все еще вытирая взмокшее лицо, Грассьоне подошел к девушке и рывком поставил ее на ноги. Она взвизгнула, и Грассьоне, скомкав платок, заткнул ей рот. Он ударил и по лицу раз, другой. Потом прижал к стене и стал расстегивать молнию на ее джинсах. И тут он впервые услышал тихую музыку, продолжавшую звучать с того самого момента, когда он взошел на яхту. Это было «Наедине с тобой».Глава восемнадцатая
— Хотел бы я знать, где она, — сказал Римо. — На территории рампуса ее нет, — отозвался Чиун. — Кампуса, а не рампуса. А откуда ты знаешь? — Она на какой-то яхте. Я это знаю, потому что я — Мастер Синанджу. — Конечно, конечно. А если честно, как ты узнал? — Мне сказал один очень любезный господин с телевизором. — Какой любезный господин? — Не знаю его имени, — ответил Чиун. — Впрочем, все имена белых людей звучат одинаково. — Ну и на какой яхте находится Лин Форт? — Не знаю. Все яхты похожи. — Придумай что-нибудь, — попросил Римо. Он посмотрел на деревья, окаймлявшие лужайку перед домом профессора Вули, и пожалел о том, что не разговаривает с каким-нибудь скворцом, обитателем этой рощицы. По крайней мере, тогда бы он получил вразумительный ответ. — Думай, Чиун, думай! Девочка может быть в опасности. — Она вьетнамка, — заметил Чиун. — Из Южного Вьетнама. Ну да ладно. Я спасу ее из чувства патриотизма. Она на яхте Машмэллоу. — Машмэллоу? — Да. Примерно так звучит его фамилия. — Наверно, Маселло? — поправил его Римо. — Он сказал «Маселло»? — Да, Машмэллоу. Я так и сказал. И вот еще: она захватила с собой «Сновизор». — Это сказал тот самый любезный господин? — Да. — И его имя было Грассьоне? — Да. Именно так. — Чиун, этот человек — один из крупнейших киллеров преступного мира США. — Вот-вот. Я сразу почувствовал в нем родственную душу. Римо позвонил в полицейское управление Сент-Луиса, и выяснил, что яхта мистера Маселло пришвартована на набережной Кэптон Коув в южной части города, недалеко от Пойнт-Бриз. Несколько минут спустя они мчались туда по пятьдесят пятому шоссе в автомобиле, который они незаметно одолжили у его владельца. Ворота частной пристани были заперты. В спину Римо и Чиуну светило низкое солнце. В последних закатных лучах Миссисипи казалась совсем черной. Чиун рукой разрубил цепь на воротах, и они трусцой побежали к реке, где виднелась яхта «Авокато». — Интересно, почему эту лодку назвали в честь тропического фрукта? — спросил Чиун. — Это «адвокат» по-итальянски, — объяснил Римо. — А по-английски так называется фрукт, — заупрямился Чиун. — И не вздумай меня обманывать. Охранник, в свое время стоявший у ворот, после "несчастного случая с доном Маселло и его телохранителями, теперь находился на службе у Грассьоне и патрулировал яхту вместе с Винсом Марино. Он первым увидел незваных гостей, поднимающихся по трапу. — Не двигаться! — закричал он. — Сюда нельзя! — А если я отгадаю все ваши загадки? — спросил Римо. — Убирайтесь! — сказал охранник, вынимая из кобуры револьвер и прицеливаясь в Римо. — Вон отсюда! Римо взглянул на стоящего рядом Чиуна. — Что происходит? — подбежал Марино. — Нарушители, Винс! Марино вытащил револьвер и встал у трапа. — Что вам надо? Ба, да это старый знакомый! Телезритель! Что вам понадобилось на этот раз? — Ну как, все в сборе? — спросил Римо. Марино стоял перед ним, поигрывая револьвером. — Ну хватит, парень. — Правильно, — ответил Римо, и, взлетев по трапу, нанес удар рукой по лицу охранника. Выронив оружие, тот зашатался. Он повернулся к Марино лицом с двумя кровавыми дырами вместо глаз и, перевалившись через перила, камнем полетел в черную воду Миссисипи. Марино попытался пальцем нажать на спусковой крючок, но палец не слушался его. Старик-азиат поднялся по трапу и дотронулся до его руки. С рукой что-то служилось, она стала словно ватная. Марино посмотрел на свою руку, сжимавшую револьвера и увидел, как желтые иссохшие пальцы сомкнулись вокруг дула револьвера. Оно согнулось, словно сделанное из воска. — Где девочка? — спросил Римо. Марино пожал плечами. — Последний раз спрашиваю: где она? — Убиты, Все убиты, — выдохнул Марино. Боль в запястье, которое сжимал старик, ползла вверх по руке. — Кто ее убил? — спросил Римо. — Босс, — задыхаясь, ответил Марино. — Грассьоне. — Значит ты не Грассьоне? — Нет! Нет! — закричал Марино. — В таком случае тебе повезло. Тебя ожидает легкая смерть. Римо кивнул Чиуну, и Марино почувствовал как боль, разливаясь, поднимается вверх по плечу. Когда едва заметная вибрации достигла его сердца, оно остановилось. Марино тяжело свалился к ногам Чиуна. — Кончай рисоваться, — сказал Римо. — Я всего лишь наслаждаюсь своим искусством, — ответил Чиун. — Лучше прогулялся бы по яхте и посмотрел, нет ли еще кого. А я поищу Грассьоне. — Если ты найдешь его. — Найду, — пообещал Римо. — ...поблагодари за то, что он сегодня дал мне посмотреть телевизор.Глава девятнадцатая
Артур Грассьоне включил «Сновизор». Он сидел в каюте «Авокато» в полном одиночестве, если не считать привалившегося к стене трупа Сальваторе Маселло. Только что он позвонил в Нью-Йорк дядюшке Пьетро, который тепло поздравил племянника с победой и пообещал, что лично позвонит в Сент-Луис и, чтобы предупредить возможные осложнения, представит Грассьоне работникам национального Совета безопасности. — Изобретение у меня, — похвастался Грассьоне. — Какое изобретение, мой мальчик? — Телевизор. Они почему-то назвали его «Сновизором». — Ах, телевизор. Я сейчас почти не смотрю его, — сказал Пьетро Скубичи. — Дядя, вам нужно взглянуть на этот телевизор. Думаю, с его помощью мы заработаем кучу денег. — Каким образом? — оживился Скубичи. — Чем он отличается от того, который привез мне на грузовике кузен Эудженио? Грассьоне объяснил, что телевизор профессора Вули обладает способностью показывать на экране самые сокровенные желания человека. — Значит, если я буду смотреть этот телевизор, я увижу самого себя молодым, богатым и здоровым, а у твоей тетушки сиськи не будут похожи на две буханки хлеба. — Да, дядя Пьетро. Такой телевизор показывает все, о чем ни подумаешь. — Тогда очень тебя прошу, Артур, захвати его, когда отправишься домой, — попросил Скубичи. — Хотелось бы посмотреть, каков я без лысины и со здоровыми ногами. Дядюшка захихикал. — Конечно, дядя, захвачу, — пообещал Грассьоне, вешая трубку. Он не был уверен, что дядюшка осознал всю значимость открытия профессора Вули. Ведь «Сновизор» — это качественный скачок в истории телевидения, начавшейся в те времена, когда Грассьоне мальчишкой смотрел мультики про кота Феликса. Он вспомнил презентацию изобретения доктора Вули в студенческой столовой, когда маленькая желтая шлюшка мечтала о мирном Вьетнаме. Грассьоне присоединил «Сновизор» к большому телевизору дона Маселло и прикрепил провода к голове так, как делал на презентации доктор Вули: два ко лбу и два к шее. Он опустился в мягкое кожаное кресло. О чем бы подумать? Вот о чем. Он хотел помечтать о этом ублюдке, носящемся по стране и убивающем лучших людей мафии. Но ему мешала одна мысль, засевшая в голове: слова Эдварда Леонга о снах и смерти. Он встряхнул головой, чтобы избавиться от этой мысли. Ведь он — Артур Грассьоне, и он охотится за убийцей своих друзей. Он непременно найдет и уничтожит его. Постепенно туман на телеэкране рассеялся. Грассьоне впервые слышал об этом человеке на выставке медикаментов в Нью-Йорке несколько лет назад. В другой раз его коллеги ввязались в профсоюзные склоки, которые вскоре прекратились за неимением спорщиков. Были еще выборы в Майами. В газетах тогда писали о правительственном отряде специального назначения, но на самом деле никто толком не знал об убийце лучших людей мафии. Последний контакт был совсем недавно. Почти все, кто присутствовал при этом, погибли. Некий темноволосый молодой человек уничтожил голыми руками две команды профессиональных киллеров. Грассьоне тогда еще не видел его, но ему сказали, что юноша худощав, темноволос, с широкими запястьями. Впоследствии Грассьоне много раз ощущал присутствие в толпе этого человека. А сейчас, чтобы отдохнуть и расслабиться, он убьет этого человека-загадку. На телеэкране возник черно-зеленый пейзаж. По траве бежал худой темноволосый человек. Грассьоне где-то видел его. Но где? Верно. Он видел его бегущим по траве кампуса Эджвудского университета. Стоп. Он видел его еще раньше. По телевизору! Участвующим в Бостонском марафоне. Темноволосый человек бежал все быстрее и быстрее, но на него надвигалась огромная тень: гигантская ступня опустилась на него и раздавила, как жука-навозника. Грассьоне засмеялся и хлопнул в ладоши. На экране возникла другая картина, романтический полумрак комнаты, темноволосый человек за круглым столиком поднимает бокал вина. Напротив него сидит очаровательная хрупкая брюнетка с раскосыми глазами. Внезапно двери комнаты открываются, и Грассьоне расстреливает влюбленную парочку из автомата. Грассьоне удовлетворенно улыбался, развалившись в кресле, весьма довольный собой. Снова появилось изображение. Правда, почему-то вместо новой картины показался знакомый красочный пейзаж. Грассьоне нахмурился. Настоящий Грассьоне сидел в кресле, обливаясь потом. Он порывался встать, но не мог. На нескольких Грассьоне свалилась стена и на пустынный город обрушился шквал автоматных очередей. Выстрелы взметнули фонтанчики штукатурки и щепок, от шальных пуль погибли еще два Грассьоне. Среди оставшихся появилась голубоватая тень. По мере ее продвижения среди Грассьоне, вокруг нее все погибали. Тень даже не дотрагивалась до них. Ее голова напоминала воздушный шарик. Когда ее рука протягивалась к автомату, он немедленно исчезал. В ту же минуту экран становился алым. Наконец на экране остался лишь один перепуганный Грассьоне. Он пятился от тени, которая стала четкой и превратилась в темноволосого человека с широкими запястьями. Теледвойник Грассьоне попытался бежать. Но тот догнал его и сжал голову в своих руках. Голова Грассьоне раскололась, как скорлупа грецкого ореха. Настоящий Артур Грассьоне завизжал. Изображение задрожало, пошло полосами, сделалось красным, почернело и исчезло. Грассьоне попробовал встать и отсоединить провода, но руки не слушались его. Он стал узником этого большого мягкого кресла. На экране возникла новая картина. Экран превратился в зеркало. Грассьоне увидел в нем самого себя, сидящего в кресле. К его виску и к шее было присоединено лишь по одному проводу. От «Сновизора», по-прежнему тянулись четыре провода, но два из них вели не к Грассьоне, а куда-то поверх него. Грассьоне пристально вглядывался в телеэкран. Он даже ссутулился и вытянул шею. Позади кресла стоял худощавый темноволосый человек с широкими запястьями. Грассьоне с ужасом смотрел, как телевизионное отражение склоняется к нему. В его груди возникло странное ощущение. Он почувствовал боль, из его грудной клетки выдавили воздух ребра затрещали, сердце прижалось к позвоночнику; кровеносные сосуды лопнули, как зерна воздушной кукурузы. Сознание Грассьоне затуманилось, и он погрузился во мрак. Римо отсоединил от своей головы два провода и бросил их на колени Грассьоне. Он услышал, как кто-то вошел, и обернувшись, увидел Чиуна. — На этой лодке больше никого нет, — сказал тот. — Я нашел девочку. Грассьоне обошелся с ней очень плохо. — Я обошелся с ним ничуть не лучше, папочка, — улыбнулся Римо. — Хочешь попробовать, Чиун? — кивнул он в сторону телевизора. — Человек не должен смотреть собственные сны, — ответил Чиун. — Ерунда, — бросил Римо. Впервые за последнее время он был в благодушном настроении. — Неужели тебе не нравится такой сюжет: кареглазый желтокожий человек ухаживает за очаровательными черноволосыми красотками с миндалевидными глазами? — Нет. Не нравится. — Но ты только представь себе: «Рассказы о Синанджу» с Ледом Лексом в главной роли. В прошлой серии Минг Хенг Той, легкомысленный ученый и автор песен, чуть было не женился на Кларк Ван Ву, садовнице и исполнительнице роли Годзиллы. Им помешал отец-алкоголик, Хинг Вонг, сообщив, что ее сводного брата-контрабандиста сбил грузовик... — Это не смешно, — сказал Чиун. — Ты высмеиваешь простые человеческие радости, а сам идешь по жизни, растрачивая свое мастерство впустую и волнуясь о таких пустяках, как долг, патриотизм и семейный очаг. Римо понял, что обидел Чиуна. — Прости меня, папочка. — Кто же из нас двоих глупец? Я, со своими маленькими радостями и фантазиями, которые я не путаю с реальностью, или ты, тщетно пытающийся осуществить свои мечты, которые не понимаешь сам? — Я же сказал: прости меня, — повторил Римо, но Чиун повернулся к нему спиной и вышел. Все хорошее настроение мигом пропало, когда Римо понял, что Чиун обиделся не на шутку. Римо вышел на палубу. Старик стоял, облокотись на перила и смотрел на далекие огни, мерцающие на другом берегу Миссисипи. — Думаешь о родном доме, папочка? — Да, — ответил Чиун. — Когда-то давно по ночам, дул такой же прохладный ветер, поднимая рябь на воде, и я, мальчишка, стоял на берегу и смотрел на проплывающие мимо суда, спрашивая себя: куда они плывут? и мечтал о дальних странах. — Ты побывал во многих из них. — Да. Но ни одна из них не сравнится с моими детскими мечтами. Сны всегда лучше реальности. Римо посмотрел на огни проплывающего судна. — Сегодня вечером я позвоню Смитти и скажу что мне не нужен дом. Чиун кивнул: — Это будет мудрый поступок, сынок. Ведь у тебя уже есть дом, который ты унаследовал от меня, а я от своих предков. Твой дом — Синанджу. Римо кивнул. — Я имею в виду не деревню с этим названием, — сказал Чиун. — Деревня — всего лишь точка на географической карте. Я говорю об искусстве Синанджу истории, науке, — обо всем, чему я научил тебя. Это твой Дом. У каждого в душе есть свой Дом. Римо молчал. Когда они собрались уходить, Римо спохватился и побежал назад, в каюту. Он взглянул на тела Грассьоне и Маселло, — на людей, которые пытались претворить в жизнь свои мечты, но нашли смерть. Все люди одинаковы, подумал Римо. Только мечты у них разные. Он подошел к «Сновизору» с мыслями о том, сколько людей погибло за пару дней из-за желания изобретателя приручить мечты. Римо вспомнил слова Чиуна и подумал о доме, которого никогда не увидит, потому что только неисполнимые желания дают стимул жизни. Мечты — всего лишь мечты, и не надо пытаться их осуществлять. Римо занес руку над пластиковой коробкой «Сновизора». — Вот так-то, дорогуша, — громко сказал он и нанес удар.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир В руках врага
Глава первая
Уолтер Форбиер нехотя протянул свою «беретту» 25-го калибра владельцу небольшого книжного магазина на бульваре Распай в Париже. Дело было ранним апрельским утром, когда под лучами сверкающего весеннего солнца раскрываются первые бутоны цветов, и ровно за четыре часа до того, как хохочущие громилы вбили его ребра в сердце. — Нож? — спросил тощий старик в сером свитере и с двухдневной щетиной. Зубы у него были черными от вязкой массы, которую он жевал, раскатывая по губам. — Нет, — ответил Форбиер. — И кастет? — Нет. — Гранаты? — Нет. — Другое оружие? — А если я владею карате, мне что — отрубить себе руки? — спросил Форбиер. — Пожалуйста, не надо! Мы просто должны все проверить, — сказал старик. — Теперь подпишите вот здесь. — Он расстегнул пластиковую папку и вынул карточку размером три на пять дюймов. Форбиер разглядел свою собственную подпись на обороте. Старик положил карточку на прилавок — пустой стороной вверх. — Почему у вас нет карточки с фотографией и указанием веса и роста? — Пожалуйста, не надо! — сказал старик. — Их больше пугает то, что я могу кого-то убить, чем то, что убить могут меня! — Вы пушечное мясо, Уолтер Форбье. Я правильно произношу вашу фамилию? — Что на французский манер. А надо: «Фор» и «биер». Форбиер. Его маленький пистолет исчез под прилавком. Форбиеру захотелось схватить его и убежать. У него было такое ощущение, что он потерял в море плавки и теперь на глазах у тысяч зевак, собравшихся на берегу, ему надо пройти полпляжа к своим вещам. — Вот и все, — сказал старик после того, как Форбиер поставил свою подпись на карточке. — Вы свободны. — Что вы собираетесь с ним делать? — спросил Форбиер, кивнув на прилавок, под которым только что исчез его пистолет. — Вы получите новый, когда вам разрешат. — Этот был у меня пять лет, — сказал Форбиер. — И ни разу меня не подводил. — Пожалуйста, не надо! — сказал старик. — Не отнимайте у нас время. Кроме вас, есть еще и другие. — Не понимаю, почему бы им просто не отозвать нас домой. — Шшш! — прошептал старик. — Уходите! Уолтеру Форбиеру было двадцать девять лет, и в то весеннее утро ему хватило ума не надеяться дожить до тридцати. Пять лет назад, демобилизовавшись из морской пехоты с дипломом инженера-механика, он обнаружил, что почти все, чему он выучился во время военной службы, оказалось бесполезным. — У меня диплом с отличием, — говорил тогда Форбиер. — Это означает, что вы лишь блестящий эксперт по устаревшим системам, — сказали ему в агентстве по найму. — Ну и что же мне теперь делать? — А чем вы занимались в последнее время? — Топал по болотам по уши в грязи, старался не наступать на мины и выкручиваться из ситуаций, которые не сулили мне долгую жизнь, — ответил Форбиер. — Тогда вам следует заняться политикой! — посоветовали в агентстве по найму. Форбиер женился и сразу понял, что другие вкушают те же наслаждения, не обременяя себя юридическими сложностями. Во время медового месяца его жена пригласила несколько юных нимф подсесть к ним за столик. Он поразился тогда: ее совсем не волновало, что кто-то из них мог ему приглянуться. Потом он понял: это ему надо было ревновать. Юные нимфы предназначались его жене. — Почему же ты не предупредила меня, что ты лесбиянка? — спросил он тогда. — Ты первый понравившийся мне мужчина. Я не хотела причинять тебе страдания. — Но зачем же ты вышла за меня? — Мне казалось, мы сумеем как-то это уладить. — Как? — Не знаю. И вот, оставшись без жены, без работы и имея на руках никому не нужный диплом инженера, Уолтер Форбиер поклялся, что больше не допустит опрометчивых шагов в жизни и займется чем-нибудь более надежным. Он осмотрелся и понял, что наиболее многообещающим занятием с этой точки зрения была холодная война. Если Америке суждено было потерпеть в ней поражение, то коммунисты обещали покончить с безработицей. Поэтому Уолтер Форбиер нанялся в Центральное разведывательное управление и — за 427 долларов 83 цента месячной надбавки — был зачислен в особую команду «Подсолнух». — Это очень здорово! Ты увидишь мир. Будешь разъезжать один или в составе группы. Будешь получать эту надбавку. А все, что от тебя требуется, — это поддерживать хорошую форму. — А «Подсолнух» не расформируют? — осторожно поинтересовался Форбиер. — Это невозможно, — уверил его старший офицер. — Почему? — Потому что решение о его расформировании зависит не от нас. — А от кого? — От русских. Именно русские, как объяснил ему старший офицер, и заварили всю эту кашу. В конце второй мировой войны у Советского Союза обнаружился избыток хорошо обученных террористических групп в Восточной Европе. Это были не многочисленные боевые подразделения, а небольшие команды специалистов по устранению конкретных лиц. Простые солдаты стреляют и бегут в атаку. Этим же людям надо было назвать имя, и они гарантировали, что данный человек, кто бы он ни был и где бы ни находился, в течение недели будет мертв. Русская группа называлась «Треска» — как рыба. Старший офицер не знал, почему русские назвали свое подразделение «Треска», как и не знал, почему ЦРУ назвало подразделение по борьбе с «Треской» — «Подсолнухом». «Треска» сыграла решающую роль в ходе вторжения русских в Чехословакию и более чем решающую во время краткого периода чешского сопротивления. В ее задачу входило убийство лидеров оппозиции сразу же после ввода в страну русских танков. — Здорово поработали. Их было не отличить от чехов. А танки служили просто декорацией, своего рода — демонстрация силы. Чехи проиграли, потому что у них не осталось в живых ни одного лидера — некому было повести людей в горы. — А почему же мы не использовали «Подсолнух» во Вьетнаме? — спросил Уолтер Форбиер. — То-то и оно. В этом не было необходимости. Как объяснил старший офицер, «Подсолнух» был создан для того, чтобы в Западной Европе существовала контргруппа убийц. То есть чтобы русские знали: если они задействуют «Треску», американцы тут же задействуют «Подсолнух». — Это как ядерный арсенал, который ни одна из сторон не хочет применять. У Америки было аналогичное оружие — вот русские и не хотели применять свое. И это имело успех, говорил старший офицер. Не считая случайно обнаруживаемых то там то сям одного-двух трупов, обе террористические группы вели беззаботную жизнь в Западной Европе, уведомляя о своем присутствии друг друга. Но ни одна из сторон не предпринимала активных действий. Лишь решение русских положить конец «Треске» могло положить конец «Подсолнуху». Форбиер, изъявив готовность вступить в «Подсолнух», решил присоединиться к группе в Риме накануне Рождества. Он отдал «Подсолнуху» четыре с половиной года — это был сокращенный период полного курса обучения: ему скостили шесть месяцев за счет службы в морской пехоте. Пять лет занятий. Он выучил французский и русский настолько хорошо, что мог говорить на обоих языках во сне. Изучил методику контроля внутренней энергетики — и мог сохранять работоспособность целую неделю, имея на сон лишь час в сутки. Тренировочные прыжки с самолетов для курсантов «Подсолнуха» заключались в следующем: надо было прыгнуть, держа парашют в руках, и раскрыть его только на полпути к земле. Он выучил систему стрельбы по ощущению, когда стрелок цель не видит, а чувствует ее. Прицел — механическое приспособление, и оно очень удобно, когда надо обучить тысячи людей посылать пули в сторону намеченной цели. Но система стрельбы по ощущению позволяла работать с огнестрельным оружием так, что траектория пули становилась продолжением руки стрелка. Надо было вообразить себе торчащий из ствола шест длиной в ярд и параболическую траекторию пули, и тогда после четырехсот выстрелов ежедневно в течение четырех лет вы умели безошибочно определять траекторию полета пули. Но тренироваться нужно было только с одним и тем же оружием, которое за эти годы становилось частью вашего тела. Для Уолтера Форбиера таким неотъемлемым органом стала его «беретта» 25-го калибра. После пяти лет тренировок Форбиер прибыл на задание и в первый же день получил приказ сдать свою «беретту» в книжный магазин. У него не было времени даже обменять американские доллары на франки. Но связной сунул ему в карман новенькие хрустящие стофранковые банкноты. Поездка на такси до книжного магазина обошлась ровно в сорок два франка по счетчику — почти десять американских долларов. Когда Форбиер вошел в магазин, он был смертоносным инструментом внешней политики. Покинув его без оружия и без каких-либо объяснений, он превратился в живую мишень, ждущую стрелка. Он опять все неверно рассчитал! Но уж если ему суждено было умереть, по крайней мере перед смертью он насладится парижской кухней. Не чем-то из ряда вон выходящим, но достаточно изысканным. Он подсознательно понимал, что, если рискнет отведать нечто сногсшибательное, судьба не позволит ему этого. Но если просто пообедать в хорошем ресторане, то судьбу можно и перехитрить. Оказавшись на бульваре Сен-Жермен, он выбрал «Ле Вагабон» — подходящий двухзвездный ресторан. Начал с «фрю де мер» — сырых моллюсков, сырых креветок и сырых устриц. — Уолтер! Уолтер Форбиер! — обратился к нему мужчина в элегантном костюме от Пьера Кардена. — Я так рад, что нашел вас. Напрасно вы взяли эти «фрю де мер». Позвольте я сделаю для вас заказ. Незнакомец повесил черную шляпу на спинку стула рядом с Уолтером и сел напротив него. На отличном французском он заказал для Форбиера другое блюдо. Незнакомцу было слегка за пятьдесят, его кожу покрывал безупречный загар, а на губах играла широкая улыбка банковского воротилы. — Кто вы такой? И что вообще происходит? — спросил Уолтер. — Происходит то, что «Подсолнухи» сдают оружие. Это приказ Совета безопасности руководству ЦРУ. Правительство обеспокоено возможностью новых инцидентов с сотрудниками ЦРУ. В Вашингтоне сочли, что без оружия вы не сможете причинить ущерб. — Не хочу показаться невежей, сэр, — сказал Форбиер, — но я не понимаю, о чем идет речь. — Верно. Пароль. Так, посмотрим. Сейчас у нас апрель. "А". Прибавьте к первой букве одну предпоследнюю в слове «апрель» — и получите "Б". Большой бардак. Брюки Билла. Верно? — Веселый Винни, — сказал Уолтер, взяв следующую букву в алфавите. — Я вас знаю. Никто больше не пользуется паролями. Все знают друг друга. Не ешьте хлеб. — Рад вас видеть, — сказал Форбиер. — Когда я встречусь с остальными членами группы? — Так, давайте посмотрим. Кэссиди в Лондоне и скоро уходит в отставку. Навроки выбыл. Ротафел, Мейерс, Джон, Сойер, Бенсен и Кэнтер выбыли вчера, а Уилсон — сегодня утром. Итого остается еще семь, но они в Италии и, возможно, выбудут к вечеру или к завтрашнему утру. — Выбудут? Куда? — В мир иной. Я же сказал вам: не ешьте здешний хлеб. Он выхватил кусок из пальцев Форбиера. — Кто вы? — Извините, — сказал незнакомец. — Я привык, что в «Подсолнухе» меня знают все. Разве вам в Штатах не рассказывали обо мне? Я полагаю, они больше не суетятся, добывая мои фотографии. Я Василий. — Кто-о? — Василий Василивич. Заместитель командира «Трески». Вы могли бы узнать обо мне куда больше, если бы ваше правительство не рехнулось. Жаль, что все так вышло. А вот и ваш заказ! Форбиер заметил, что этот человек вооружен. Под его безупречно сшитым костюмом угадывалась подмышечная кобура. Почти незаметно со стороны. Но он был при оружии! Как и двое мужчин, в упор смотревших на Форбиера из дальнего угла ресторана. Один из них был исполинского роста и все время похохатывал. Василивич посоветовал не обращать внимания на его смех. — Это тупой зверь. Садист. Самое неприятное в долгосрочных операциях заключается в том, что ты должен уживаться с членами группы как с членами семьи. Этот хохотун — Михайлов. Если бы не «Треска», его давно бы упекли в психушку строгого режима. Как вашего Кэссиди. Форбиер решил заказать другое блюдо. Ему захотелось филе. Когда подали филе, он пожаловался официанту, что нож тупой. Официант в развевающемся переднике исчез в кухне. — Я последний из «Подсолнуха»? — В Центральной Европе? Похоже на то. — Полагаю, вы не можете нарадоваться своим успехам, — сказал Форбиер. — Каким еще успехам? — спросил Василивич, макая кусок телятины в винный соус и осторожно поднося его ко рту, стараясь не накапать на рубашку. — Вам удалось уничтожить «Подсолнух». — Теперь Форбиер знал, что делать. Пять лет его обучали чему-то, и если уж он был последним из обезоруженного «Подсолнуха», группа по крайней мере потерпит поражение не с сухим счетом. Он заставил себя отвести взгляд от горла Василивича и воззрился на дверь кухни в дальнем левом углу ресторана «Ле Ватабон», откуда должен был появиться официант с острым ножом. Он откусил хлеб. Василивич оказался прав: корка была как картон. — Когда «Подсолнух» будет уничтожен, мы утвердимся во всей Западной Европе и в Англии, а потом, если нас не остановят, проникнем в Америку. А потом, если нас не остановят, мы все в конце концов окажемся участниками маленькой ядерной войны. Так что же мы выиграем, уничтожив вас? Сражение в Европе? Сражение в Америке? У нас здесь возник замечательный баланс страха, а ваши идиоты-конгрессмены решили жить по детсадовским законам, о которых уже все в мире давно забыли. Ваша страна сошла с ума. — Вас же никто не заставляет проникать в Западную Европу. — Сынок, ты не знаешь свойств вакуума. Тебя туда засасывает. Уже у нас нашлись люди, которые выдумывают для нас замечательные ходы. И все будет выглядеть очень хорошо. Пока мы не убьем сами себя. Если бы вы остались в живых, вы бы сами увидели. Точно так же, как мы должны воспользоваться тем преимуществом, что вас обезоружили, мы воспользуемся тем, что вся Западная Европа, так сказать, окажется без оружия. — Вы отлично говорите по-английски, — заметил Форбиер. — Не надо было вам есть этот хлеб, — заметил Василивич. Принесли острый нож, но не официант, а гигант хохотун, который, все так же хохоча, разрезал филе для Форбиера. Форбиер отказался от десерта. А потом в тихом переулке рядом с бульваром Сен-Жермен, за обувным магазином, в витрине которого были выставлены блестящие сапоги на каблуках, хохотун с тремя подручными вбил ребра в сердце Уолтера Форбиера. Василивич мрачно наблюдал за экзекуцией. — Ну вот, начинается, — произнес он на русском. Лицо его помрачнело, точно предвещало зимнюю непогоду. — Ну вот, начинается. — Победа! — сказал гигант хохотун, отирая ладони. — Великая победа. — Мы ничего не выиграли, — сказал Василивич. Вдруг на город обрушился весенний ливень, напоив корни деревьев и распустившиеся почки и смыв кровь с молодого лица Уолтера Форбиера. А в Вашингтон из Лэнгли, штат Вирджиния, прибыл курьер с новыми инструкциями и прервал заседание Совета национальной безопасности, на котором председательствовал президент. Курьер получил подпись государственного секретаря, которому он должен был передать запечатанный пакет. Под оберткой оказался белый конверт, обработанный специальным химическим составом, так что, если бы кто-то посторонний до него дотронулся, на конверте тотчас проступили бы жировые пятна от пальцев. Государственный секретарь, отдуваясь под тяжестью своего тучного тела, оставил черные отметины на конверте, вскрытом его пухлыми пальцами. Президент взглянул в его сторону, посасывая ноющий кончик правого указательного пальца. Полчаса назад кто-то передал ему документ с грифом «В одном экземпляре». Папка попала на большой полированный стол черного дуба в секретной комнатке позади Овального кабинета. Бумаги были соединены металлической скрепкой. Папка проделала путь от госсекретаря к директору ЦРУ, затем к министрам сухопутных войск, военно-воздушных и военно-морских сил, к министру обороны и директору Агентства по национальной безопасности. Когда документ дошел до президента, он поспешно схватил бумаги, так что острый конец скрепки впился ему в палец — и выступила кровь. — Слава Богу, что здесь нет сотрудников Секретной службы, — сказал, смеясь, президент, — а то бы они надели на эту скрепку наручники. Присутствующие вежливо посмеялись. Три графина с водой совсем не случайно были всегда сдвинуты на дальний край длинного стола. Кто бы ни сидел рядом с президентом, всегда сталкивал локтем один из графинов на пол. Члены Совета безопасности совершенно случайно узнали, что некоторые секретные документы оказывались неводостойкими всякий раз, когда графин вдруг оказывался у президентского локтя. Государственный секретарь прочитал врученный ему документ и сказал торжественным голосом, в котором проскальзывали гортанные звуки, напоминающие о том, что его юность прошла в Германии. — Этого следовало ожидать. Мы могли это предвидеть. Он снял скрепку и передал три листка серой бумаги президенту Соединенных Штатов, который тут же порезал большой палец о край документа. Все сидящие за столом сошлись во мнении, что края плотной бумаги слишком острые. Президент попросил принести воды, чтобы промыть порез. Государственный секретарь наполнил стакан до половины и передал его президенту. — Спасибо, — сказал президент и смахнул стакан на колени директору ЦРУ — тому сегодня выпала очередь сидеть рядом с президентом, но он всегда жаловался, что министр сухопутных войск вечно пропускает свою очередь. Министр обороны наполнил другой стакан и собственноручно принес его главе государства, и президент сунул кровоточащий палец в воду. — Осторожнее, сэр, — предупредил госсекретарь. — Этот документ также неводостойкий. — Да? — спросил президент и, вытащив палец из воды, взял бумагу обеими руками. Большой палец его правой руки прошел сквозь лист, как ложка сквозь овсянку. — Ах ты! — воскликнул президент Соединенных Штатов. — Ничего страшного, — сказал госсекретарь. — Я помню, что там написано. Дословно. Группа «Подсолнух» уничтожена. Она была сдерживающим фактором русской «Трески», успешно действовавшей в Восточной Европе. «Подсолнух» уничтожили сразу же после его разоружения. Оружие было изъято у членов группы из боязни очередного международного скандала. Сейчас «Треска» получила полный карт-бланш, ощутила вкус крови, и теперь ее, по-видимому, ничто не остановит. — Может быть, послать жесткую ноту в Кремль? — предложил министр обороны. Государственный секретарь покачал головой. — У них свои проблемы. Они не могут остановить «Треску». Мы создали вакуум, который их втягивает. Они в данной ситуации бессильны что-либо изменить. У них ведь тоже есть ястребы. После почти тридцатилетней игры в кошки-мышки, мышка внезапно попала к ним в пасть, и они ее заглотнули. Чем мы можем им угрожать в этой ноте? «Будьте осторожны, а не то в следующий раз вас ждет еще больший успех»? Директор ЦРУ стал объяснять, как действует «Подсолнух» и что человеку — исключительно способному человеку — требуется по крайней мере пять лет усиленных тренировок, чтобы достичь того уровня подготовки, который необходим для осуществления тайных убийств. Теперь для противостояния «Треске» нужно было создать аналогичное по боеспособности большое подразделение. Или развязать ядерную войну. — Или выжидать, — сказал госсекретарь. — Они будут убивать и убивать до тех пор, пока наконец не проснется американская общественность. — И что тогда? — спросил президент. — И тогда мы будем молиться, чтобы у нас осталось хоть какое-нибудь оружие, с помощью которого мы сумеем сражаться с ними, — ответил госсекретарь. — Америка еще не умерла, — сказал президент, и голос его прозвучал умиротворенно, а глаза просветлели после этих слов. Таким образом решение было молчаливо принято, и он обратился к следующему вопросу повестки дня. Президент отменил встречу с делегацией Конгресса, назначенную после обеда, и отправился к себе в спальню — удивительный шаг для пребывающего в отличной форме президента. Он плотно затворил за собой тяжелую дверь и лично задернул шторы. В ящике письменного стола у него стоял красный телефон. Он дождался, когда часы покажут ровно 16:15, и снял трубку. — Мне надо с вами поговорить. — Я ждал вашего звонка, — раздался в трубке лимонно-кислый голос. — Когда вы можете прибыть в Белый дом? — Через три часа. — Значит, вы не в Вашингтоне? — Нет. — А где? — Вам необязательно это знать. — Но вы же существуете, не так ли? Ваши люди могут совершать поразительные вещи, не так ли? — Да. — Никогда не думал, что мне придется обратиться к вам за помощью. Я надеялся, что не придется. — Мы тоже. Президент поставил красный телефон обратно в ящик. Его предшественник рассказал ему о существовании этого телефона за неделю до своего ухода в отставку. Разговор состоялся в этой комнате. Бывший президент в тот день много пил и плакал. Он положил левую ногу на пуфик, чтобы унять боль. Он восседал на белой пуховой подушке. — Они убьют меня, — говорил бывший президент. — Меня убьют — и всем будет наплевать. Они отпразднуют на улицах мою смерть. Вы это понимаете? Эти люди убьют меня, и вся страна устроит по этому поводу праздник. — Это не так, сэр. Многие вас все еще любят, — возразил ему тогдашний вице-президент. — Вы еще скажите: пятьдесят один процент избирателей! — ответил президент и шумно высморкался в платок. — Вы крупный политик, сэр. — И что из этого? Если бы Джон Кеннеди сделал то же, что и я, все бы сказали: детская шалость! Шутка! Если бы это сделал Линдон Джонсон, никто бы ничего не узнал. Если бы Эйзенхауэр. — Айк бы такого не сделал, — прервал его вице-президент. — Но если бы! — Не сделал бы! — У него бы мозгов для этого не хватило! Этому болвану все приносили на блюдечке. Победа во второй мировой войне — все! Мне пришлось сражаться за все, что я получил. Никто никогда не любил меня просто за то, что я — это я. Даже жена. Не совсем... — Сэр, вы меня вызвали по какому-то делу? — Да. В этом письменном столе, в ящике стоит красный телефон. Он будет принадлежать вам, когда я уйду с поста президента. — Эта мысль поразила его, и он зарыдал. — Сэр... — Подождите минуту, — всхлипнул президент, беря себя в руки. — Да, так вот. Когда этот день настанет, телефон будет ваш. Не пользуйтесь им. Все они подонки и предатели и думают только о себе. — Кто, сэр? — Эти убийцы. Они совершают убийства и скрываются. Они разъезжают по всей стране, убивают наших граждан. Вам придется нести за них ответственность, когда станете президентом. Как вам это нравится? — Президент криво усмехнулся сквозь потоки слез. — Да кто же они? Как объяснил ему бывший президент, Джон Кеннеди — которого никогда ни в чем не обвиняли — все и начал. Кодовое название: КЮРЕ. — По сути, это была шайка отвратительных убийц, которым нельзя было доверять ни на йоту. Когда все шло хорошо, они были тише воды, ниже травы. Но когда начинало пахнуть жареным, они распоясывались и распускали руки. — И все же мне не вполне ясно, сэр. Вы можете объяснить поподробнее? И президент объяснил. Правительство создало КЮРЕ из опасения, что конструкция не уцелеет под натиском разгула преступности. Правительству потребовались дополнительные гарантии в этой области. Но дополнительные меры сами по себе были нарушением конституции. И вот, не будучи пойманным за руку и обвиненным и противозаконных действиях ни репортерами, ни кем бы то ни было еще, — этот добренький либерал Джон Кеннеди снял некоего сотрудника ЦРУ с должности и обеспечил его тайным финансированием. Это была строго секретная статья бюджета. Создалась сеть по всей стране, и никто, за исключением главы этой организации (а им был уроженец Новой Англии, который взирал на всех калифорнийцев свысока, потому что они все рождались голодранцами), не знал о ее существовании. В этой организации были и исполнители — маньяк-убийца и его учитель, иностранец, да к тому же небелый. — Сэр, я что-то не понимаю, каким образом до сих пор об этой организации никто не узнал, — с сомнением сказал тогда вице-президент. — Если о чем-то знают трое и только двое из них понимают суть происходящего и если вы можете убить всякого, кто о чем-то догадывается, причем совершенно свободно и безнаказанно, то можно скрыть все, что угодно. Но если вы президент Соединенных Штатов Америки и республиканец, и родом из Калифорнии, тогда вам не удастся даже попытка спасти институт президентства и эту страну. — Сэр, после того как я вступлю в должность президента, я не потерплю такой организации... — Тогда снимите трубку и скажите им, что они расформированы. Валяйте! Скажите им! Джонсон рассказал мне о них и предупредил, что, если я захочу от них избавиться, мне надо только сообщить им, что они расформированы. — И вы им сообщили? — Вчера. — И каков результат? — Они сказали, что решать вам, потому что я ухожу в отставку на этой неделе. — А что вы им сказали? — Я сказал, что не ухожу. Я сказал, что буду сражаться. Я сказал, что, если эти слабаки не станут поддерживать своего президента в час опасности, я их возьму за яйца. Я объявлю, чем они занимались. Я их разоблачу. Я отправлю их на скамью подсудимых, и их будут судить за убийства. Я устрою этому КЮРЕ праздничную литургию. Вот что я им сказал. — И что было дальше? — То же, что бывает со всяким великим государственным деятелем, который не намерен лизать задницы либеральным политикам, который отстаивает американские ценности, на которого можно положиться в критический момент истории. — Я спрашиваю, сэр, что произошло с вами? — Я отправился спать, как обычно распрощавшись со своей, как считалось, преданной и компетентной охраной. Ночью до моего слуха донесся тихий стук. Я попытался открыть глаза, но не смог — и тут меня сморил глубокий сон. Когда же я проснулся, весь мир был распростерт у моих ног. Весь мир — внизу! Я оказался на верхушке памятника Вашингтону, и кругом не было ни огонька. А я сидел на самом кончике этой бетонной иглы и смотрел вниз. Правая нога свешивалась с одной стороны, левая с другой, и какой-то человек — могу только сказать, что у него были толстые запястья, — держал меня с одной стороны, и какой-то азиат с длинными ногтями — с другой. Так я и сидел там в халате, и острие бетонной иглы впивалось между половинками моей ... сами понимаете чего. И человек с толстыми запястьями объявил мне, что болтуны — несносны и что я должен уйти в отставку не позже чем через неделю. — А вы что сказали? — Я сказал: даже если это и сон, я — ваш президент! — А он что? — А он сказал, что они меня там и оставят, а я взмолился, чтобы они этого не делали, а он сказал, что либо я остаюсь там, либо они сбросят меня вниз. И игла пройдет сквозь меня. И во сне я пообещал им уйти в отставку. — Он яростно высморкался в салфетку. — То есть у вас был ночной кошмар. И вот тогдашний, очень скоро должный стать бывшим президент вытащил из-под себя пуховую подушку. — Сегодня утром главный врач страны удалил из ректального отверстия вашего президента кусочки цемента. Я ухожу в отставку завтра. И вот так случилось, что в суматохе вступления в должность президента страны, раздираемой противоречиями, бывший вице-президент, а ныне президент не дотрагивался до красного телефона. Даже теперь, поговорив с лимонноголосым мужчиной, он и сам не отдавал себе отчета в том, какие силы выпускает на волю. Но риск себя оправдывал. В мире создалась такая ситуация, которая могла бы привести к мировой войне, если не предотвратить события. А третья мировая война, со всеми сопровождающими ее ядерными ужасами, будет последней. Стараясь не шуметь, он задвинул ящик и, чертыхнувшись, быстро выдвинул его снова. Вечно он такими ящиками прищемлял себе мизинец.Глава вторая
Звали его Римо, и он плыл в голубых водах океана неподалеку от западного побережья Флориды. Он делал редкие мощные гребки, рассекая глубокую воду мускулистым телом, точно плавником, минуя зеленые водоросли и рифы, где ловцы крабов снимали для других урожай. В то утро на берегу по радио предупредили о появлении акулы, и большинство пловцов-любителей решили провести весь день на берегу с джином и лаймовым соком, рассказывая истории о своих невероятных подвигах, и их героизм возрастал по мере восхождения солнца к зениту и убывания джина в бутылках, пока рассказчики и слушатели поглощали куски свежего крабьего мяса и печеной кефали, макая их в сладкий соус. Римо отправился вслед за четырьмя ныряльщиками с подводными ружьями, но плыл чуть поодаль, то опережая их, то оставаясь далеко позади, пока все четверо, заметив его, не решили остановиться и всплыть на поверхность. Водная поверхность из глубины всегда кажется блестящей. Он быстро поплыл навстречу сияющей глади и, точно дельфин, выпрыгнул в воздух, так что вода только всплеснулась у него около пяток, и в последний миг его мощного взлета со стороны могло показаться, что он стоит по щиколотку в воде. Он рухнул обратно в воду, широко расставив руки и шумно взметнув веер брызг, чем предотвратил новое погружение с головой. Тут и ныряльщики прорвали водную поверхность рядом с ним. Отфыркиваясь и отплевываясь, они сняли маски и вынули изо рта трубки, подсоединенные к кислородным баллонам. — Ладно, мы сдаемся, — сказал один из них. — Где же ваш запас кислорода? — Что? — спросил Римо. — Запас кислорода. — Там же, где у вас. В легких. — Но вы же провели вместе с нами под водой двадцать минут. — Неужели? — Так как же вы дышали? — Никак. Не под водой же, — ответил Римо и нырнул, косо погрузив тело в зелено-голубую прохладу. Он наблюдал, как ныряльщики погружались, взбурлив вокруг себя воду, делая порывистые движения телом и загребая руками; при этом они тратили массу энергии понапрасну, заставляя мышцы работать с излишней затратой сил, делая глубокие вдохи от неумения правильно дышать: их мозг был заперт и, как им казалось, пределах человеческих возможностей, так что даже и тысяча лет тренировок не научили бы их использовать хотя бы десятую часть таящейся в их организме силы. Все дело было в ритме и в дыхании. Количество грубой физической силы человека в пересчете на унцию веса куда меньше, чем у любого другого животного на земле. Но возможности мозга безграничны в сравнении с прочими живыми существами, а поскольку мозг находится в ярме, то и все тело тоже. Из века в век люди умирают, исчерпав жизненные ресурсы организма, в то время как возможности их мозга использовались лишь на десять процентов. Ну и тогда зачем он вообще нужен — как они себе его представляют? Что это такое? Атавистический орган вроде аппендикса, что ли? Неужели они не видят? Неужели они не понимают? Однажды он упомянул об этом в разговоре с врачом, которому никак не удавалось нащупать его пульс. — Поразительно! — сказал врач, от которого смердело, как от жирной туши. — Но ведь так и есть! — сказал тогда Римо. — Человеческий мозг, по сути, отживший орган. — Но это же абсурд! — возразил врач, прикладывая стетоскоп к сердцу Римо. — Да нет же! Разве не правда, что люда используют в своей жизни менее десяти процентов мозговых клеток? — Правда. Это общеизвестно. — Но почему только десять? — Восемь, — поправил врач, дуя на конец стетоскопа и грея его в ладонях. — Но почему? — Потому что их слишком много. — В мире до чертовой матери филеминьонов и золота, и тем не менее все используется. Почему же не используется полностью мозг? — настаивал Римо. — Он и не предназначен для использования полностью. — Но ведь десять пальцев на руках, и каждый кровеносный сосуд, и обе губы, и оба глаза — используются полностью! Почему же не мозг? — Тише! Я пытаюсь услышать ваше сердцебиение. Либо вы умерли, либо у меня испортился стетоскоп. — Сколько ударов вам нужно услышать? — Я надеялся получить семьдесят два в минуту. — Получите! — А, вот оно! — воскликнул врач, взглянул на свои часы и через тридцать секунд объявил: — Надейтесь, и вам воздастся. — Хотите услышать учащенное вдвое? Или вдвое замедленное? — спросил Римо. Когда он покидал кабинет, врач кричал, что всякого насмотрелся в своей жизни, что у него завал работы и без чудиков вроде Римо, которым больше нечего делать, кроме как откалывать подобные шуточки. Но это была не шуточка. Как когда-то очень давно сказал ему Чиун, его старый учитель-кореец: «Люди верят только тому, что им уже известно, и видят только то, что видели раньше. Особенно это относится к белым». А Римо тогда ответил, что на свете полным-полно черных и желтых не менее толстокожих, а может быть, даже более. А Чиун сказал тогда, что Римо прав и отношении черных и в отношении китайцев, японцев и тайцев, и даже южных корейцев, и большинства северных, которые ныне стали похожи на южных из-за пагубного воздействия на них Пхеньяна и прочих крупных городов. Но вот если отправиться в Синанджу, маленькую северокорейскую деревушку, то там можно встретить тех, кому ведомы истинные пределы возможности человеческого сознания и тела. — Я был там, папочка, — ответил ему тогда Римо. — Ты ведь имеешь в виду себя и других Мастеров Синанджу, живших там испокон веков. И больше никого. — И тебя тоже, Римо, — сказал ему тогда Чиун. — Из бледнолицего ничтожества ты превратился в ученика Синанджу. О, никогда еще не снисходила на Синанджу столь великая слава, как возможность создать из тебя нечто достойное. Слава мне, чудодейственному! Я сотворил ученика из белого человека. И, пораженный своим собственным достижением, Чиун впал в трехдневное молчание, временами нарушавшееся лишь отрывочными «из тебя», за которыми следовали приступы благоговейного изумления делом рук своих. И вот Римо опередил ныряльщиков с аквалангами, бултыхавших искусственными плавниками, и оставил позади шлейф мерцающих воздушных пузырьков, устремившихся к поверхности. Четыре тела сражались с водой и с самими собой. Они вдыхали кислород, в котором не нуждались, и порывисто сокращали мышцы рук и ног, которыми не умели правильно пользоваться. И ведь отправились охотиться на акулу, которая обладала Знанием — и это было больше чем просто знание — того, как надо двигаться и дышать. Ибо на то, что требует Знания, всегда тратишь меньше энергии, чем на то, что проделывает тело вслепую. Этому Чиун научил Римо, и Римо это понимал, когда, подобно акуле, изгибаясь, рассекал воды океана близ побережья Флориды. Он никогда не отличался могучим телосложением и теперь, после почти десятилетнего обучения, даже похудел — только запястья стали толще, из чего явствовало, что он, быть может, не совсем тот, кем кажется: жердь шести футов росту, с немного изможденным скуластым лицом и темными глазами, в которых угадывалась сдержанная чувственность, способная сподвигнуть престарелую монашку опрокинуть и оседлать статую святого Франциска Ассизского. Он увидел акулу раньше охотников. Она двигалась на большой глубине, едва касаясь брюхом песчаного дна. Римо резко изогнулся белым телом и сделал несколько резких движений ладонями, изображая перепуганную рыбу. Акула, точно бортовой компьютер крейсера, получив команду «к бою», огромной серой спиралью закружилась вокруг человека в узких черных плавках. Самое главное сейчас, конечно, расслабиться. Длительное, медленное расслабление — а чтобы достичь этого состояния, надо было отключить сознание, ибо он находился в родном доме акулы, человек в океанских просторах был слабым существом. Долгое медленное расслабление — ибо попытка устоять перед частоколом острых акульих зубов привела бы к одному результату: разорванное в лохмотья тело с откусанными конечностями. Надо уподобиться рисовой бумаге воздушного змея, надо стать светом и всеприемлющим пространством, чтобы неумолимое акулье рыло ткнулось тебе в живот, а ты обвился бы вокруг ее центрального плавника и заставил ее мотнуть головой в недоумении при виде легкою бумажного лоскутка, который мельтешит перед пастью, перед самой пастью, не позволяя ей вонзить зубы в прекрасную нежную белую плоть. А потом надо позволить огромной силе ее могучего тела втянуть твою левую руку прямо ей под брюхо, а там с внезапно пробудившейся силой левая ладонь сомкнется, неудержимо и неумолимо, на толстой грубой коже. Это все и проделал Римо, и вот наконец, после того как он и акула метнулись друг к другу, в одно мгновение кожа на акульем брюхе лопнула, и акула отплыла прочь, умытая собственной кровью, волоча за собой клубок кишок. И, ощутив вкус своей крови, в бессильной ярости она набросилась на вывалившиеся внутренности. Римо ровными ритмичными рывками уплыл глубже, оставив над головой темное кровавое облако. Охотники на акулу плескались где-то вверху, так и не поняв, что же произошло. Римо всплыл позади них и стал срывать ласты с их ног, обнажая голые растопыренные пальцы. Ласты лениво погружались вниз и медленно оседали на дно. Четыре пары. Восемь ласт. И чтобы не позволить охотникам поднять их искусственные плавники, Римо сорвал с них маски и трубки и отправил вслед за ластами. Охотники выпустили в него несколько безобидных стрел-трезубцев. Если бы они сбросили свои ненужные баллоны и разделись, то один из них по крайней мере мог бы доплыть до берега. Но они держались группой, тщетно пытаясь достать со дна маски и ласты. Глубинное течение отнесло кровавое пятно, и, находясь уже в двухстах ярдах от них, Римо увидел первый треугольник плавника над водой, мелькнувший вблизи беспомощных пловцов. С пляжа невозможно было разглядеть, что здесь происходит: до берега было добрых три мили. Теперь от ныряльщиков не останется даже резиновых поясов. Римо поплыл обратно и выбрался на берег в скалистой бухте около Сувани в округе Дикси. Крохотный ангар с большой телевизионной антенной на крыше стоял на мшистой скале. Он услышал пронзительное чириканье, доносившееся из ангара. Войдя внутрь, Римо увидел на гигантском телеэкране лицо Линдона Джонсона — похожая на бейсбольную перчатку морда кота с оттопыренными ушами лопатой. В комнате никого не было. Римо сел к телевизору. На экране вспыхнула надпись: «Пока планета вращается». Римо сразу же понял, как давно была снята эта «мыльная опера», потому что ее персонажей беспокоили чужие любовные интрижки. В современных сериалах персонажей волнует, что у кого-то их вовсе нет. Римо услышал высокие интонации знакомого скрипучего голоса. Это был Чиун. Он беседовал с кем-то за домом. Римо набрал междугородный номер и услышал магнитофонную запись. После сигнала, позволявшего ему говорить, он сказал: — Выполнено. — Конкретнее, — послышалось в трубке. Тот, кто не знал, что Римо вел разговор со сложно запрограммированным компьютером, мог бы подумать, что он разговаривает с человеком. — Нет, — ответил Римо. — Твоя информация неадекватна. Подробнее, — повторил компьютер. — С четырьмя намеченными покончено вчистую. Достаточно? — То есть четверо намеченных были чисто прикончены. Правильно? — Да, — сказал Римо. — У тебя дохнут транзисторы? — Синий код: пурпурная мама находит слонов зеленых с черепахами, — сказал компьютер. — Да пошел ты... — сказал Римо и бросил трубку. Но как только трубка упала на рычаг, телефон снова зазвонил. Это был компьютер. — Используй книгу синего кода. — Какую еще книгу синего кода? — спросил Римо. — Выражайся точнее. — Я не понимаю, что ты там бормочешь, старина, — сказал Римо. — Книга синего кода даст дату и том, который ты получил четыре месяца, три дня и две минуты назад. — Чего? — Две минуты и шесть секунд назад. — Что? — Десять секунд назад. — А! Ты о стихотворении. Подожди-ка! — Римо порылся в ржавой жестянке из-под печенья, сильно изменившей свой внешний вид под воздействием влажного просоленного воздуха, и выудил из нее вырванную из книги страницу. Он отсчитал слова, начиная с даты. — Ты хочешь, чтобы я смешал дикобраза? — спросил Римо. — Я повторяю: пурпурная мама находит слонов зеленых с черепахами, — сказал компьютер. — Это я понял. Это значит: смешай дикобраза... раз, два, шестое апреля, разделить на четыре. Добавить "П" перед гласной. Смешай дикобраза. Это великий шифр. — Авария, — сказал компьютер. — Положи трубку и жди. Римо повесил трубку, и телефон зазвонил в тот самый момент, когда трубка коснулась рычага. — Главная спальня Белого дома. 23:15 завтра. — Линия отключилась. Римо быстро высчитал. Второй раз все было гораздо проще. Сообщение: «Главная спальня Белого дома. 23:15 завтра» зашифровывалось в: «Пурпурная мама находит слонов зеленых с черепахами». Римо порвал страницу со стихотворением. Выйдя из дома, он обнаружил Чиуна, взирающего на кокосовые пальмы. Он говорил по-корейски, обращаясь в пустоту. Утренний ветерок нежно шуршал в складках его желтого кимоно, пальцы с длинными ногтями изящно двигались в такт словам, клок бороды трепетал под каждым вздохом ветра. Чиун декламировал строчки старой «мыльной оперы». По-корейски. — Телевизор включен, но ты не смотришь, — сказал Римо. — Я уже видел это представление, — ответил Чиун, последний Мастер Синанджу. — Тогда почему ты его не выключил? — Потому что я не терплю мерзости современных постановок. — Мы едем в Вашингтон. Похоже, на встречу с президентом, — сказал Римо. — Он обратился к нам лично, чтобы мы уничтожили его вероломных врагов. Я это всегда предсказывал, но нет — ты говорил, что Мастер Синанджу не понимает американских нравов. Ты сказал, что мы не работаем на императора, но истинный император сидит в Вашингтоне. Ты сказал, что наш император — Смит, а он всего лишь начальник небольшой группы прислужников. Но я сказал: нет. Придет день и настоящий император осознает ценность сокровищ, которыми владеет, и скажет: «Внемлите: мы признаем вас убийцами двора великого правителя. Внемлите: мы познали стыд перед собой и перед всем миром. Внемлите: сим мы покрываем себя славой Дома Синанджу. Да будет так». — Что это за галиматья? — спросил Римо. — Последний президент, с которым мы встречались, был посажен нами на верхушку памятника Вашингтону. Теперь, вероятно, нам придется выкрасть красный телефон. Насколько я знаю Смитти, он внес за него залог и теперь хочет получить его обратно. — Вот увидишь. Ты не понимаешь путей сего мира, будучи белым и молодым — тебе еще не сравнялось даже восьмидесяти. Но ты увидишь. Римо никогда не удавалось втолковать Чиуну, что доктор Харолд В. Смит, бывший сотрудник ЦРУ, а ныне глава КЮРЕ, не был императором и не планировал им стать. На протяжении тысячелетий маленькая рыбацкая деревушка Синанджу на берегу Западно-Корейского залива жила тем, что поставляла убийц ко двору правителей всех стран мира. Когда КЮРЕ наняло Чиуна для обучения Римо, старый учитель никак не мог взять в толк, что Смит, во-первых, не император и, во-вторых, не будучи оным, вовсе не хочет, чтобы ныне здравствующего императора умертвил наемный убийца. И вот теперь Чиун чувствовал себя отомщенным, и его старческое морщинистое лицо, похожее на пергамент, осветилось радостью. Теперь, сказал Чиун, люди перестанут стрелять из винтовок в других людей на улицах, но все будет сделано как надо. — Перестань, папочка, — сказал Римо. — Никто не собирается просить тебя выступить по национальному телевидению с заявлением. Мы, скорее всего, только приедем в Вашингтон и сразу же уедем, раз — и все. Как в прошлый раз. — А кто был тот человек? Его сон охраняли стражники. — Неважно, папочка. — У него болело колено. — Флебит. — Мы в Синанджу называем это ку-ку. — А что это значит? — Это значит: больное колено. В Вашингтоне доктору Харолду В. Смиту было разрешено пройти через боковую дверь Белого дома в 22:15, и его беспрепятственно провели в комнату, расположенную за стеной Овального кабинета. Это был невыразительного вида мужчина — то ли от того, что имел невыразительные губы и улыбку, то ли от невыразительной жизни. На нем был серый костюм-тройка, в руках коричневый кожаный чемоданчик. Лимоннокислое выражение лица делало его похожим на человека, который всю жизнь питался одними только бутербродами с консервированной ветчиной. Он был высок — одного роста с президентом. Президент пожелал ему доброго вечера, и Харолд В. Смит поглядел на него так, точно тот отпустил скабрезную шутку на похоронах. Смит сел. Ему было слегка за шестьдесят, а выглядел он лет на десять моложе, точно его тщедушному телу не хватало жизненных сил для старения. Президент заявил, что глубоко обеспокоен этическими аспектами деятельности такой организации, как КЮРЕ. — Что, если я потребую от вас расформировать ее сегодня же? — спросил он. — Мы так и сделаем, — ответил Смит. — Что, если я вам скажу, что вы возглавляете, быть может, единственную организацию, которая способна спасти нашу страну, а вероятно, и весь мир? — Я скажу, что уже слышал подобные слова от других президентов. Так что у меня есть некоторый опыт. Я скажу, что мы можем осуществлять некоторые шаги для предотвращения некоторых событий или способствовать некоторым событиям, но, господин президент, я не думаю, что мы способны что-либо спасти. Мы способны дать вам преимущество. Вот и все. — Сколько человек убили члены вашей организации? — Следующий вопрос, — сказал Смит. — Вы не скажете мне? — Так точно. — Почему, позвольте спросить? — Потому что такого рода информация, в случае утечки, может подорвать наш государственный строй. — Но я же президент. — А я представляю единственное агентство в этой стране, которое не полощет свое грязное белье на страницах «Вашингтон пост». — Это вы принудили моего предшественника уйти в отставку? — Да. — Почему? — И вы еще спрашиваете! Страной никтоне управлял. И вы это знаете. Да он бы потянул за собой все правительство. И вам это тоже известно. Мы до сих пор не вылезли из экономической пропасти, куда нас вверг этот никчемный президент. — Вы со мной так же поступите? — Да. В аналогичных обстоятельствах. — И вы расформируетесь, если я прикажу? — Да. — Как вам удается соблюдать такую конспирацию? — Только мне известно, чем мы занимаемся. Мне и одному из исполнителей. Его учитель ничего не знает. — На вас работают тысячи людей! — Да. — И они ничего не знают — как же так? — В любом бизнесе 85 процентов людей, в нем участвующих, понятия не имеют, чем они занимаются и почему. Это ведь так. Масса людей не понимает, почему они работают так, а не иначе. Что же касается остающихся пятнадцати процентов, то их, в общем, можно держать на службе в каких-то незначительных конторах, абсолютно не связанных друг с другом, так, что кто-то, допустим, считает, что работает на Управление сельского хозяйства, другой — на ФБР и так далее. — Это я еще могу понять, — ответил президент, — но разве полиция, расследуя совершенные вами убийства, не находит отпечатков пальцев вашего сотрудника, в особенности если учесть, что только один человек занимается этим... мм... как бы это назвать... делом? — Находила бы, но его отпечатки пальцев уже вышли из употребления. Он давно мертв. И его отпечатков нет ни в одном архиве. Президент задумался. За окнами было темно, ночь сгустилась над Вашингтоном — только исторические памятники освещались прожекторами. Он стал во главе государства в тот момент, когда страна лицом к лицу столкнулась с угрозой краха, и осталась единственная надежда, на которую Америка все еще уповала. Потускневшая надежда — это верно. Но тем не менее — надежда! И насколько ему было известно, она зиждилась на убеждении, что в жизни ничего не улучшится, если просто декларировать: мол, наша страна представляет собой светоч мира — и при этом арестовывать всех несогласных, как делается в странах коммунистического блока и в «третьем мире». Благо заключалось в деянии. Но, выпустив на волю эту силу, над которой он имел власть, президент в какой-то мере порочил Америку. Как непрост мир! И пока люди не найдут способа жить в мире, необходимо либо вооружаться, либо умереть. Он считал, что мир еще не дошел в своем развитии до совершенства. — Я хочу рассказать вам о «Треске», — сообщил президент. Он с удовольствием отметил, что Смит способен схватывать детали на лету, ему не нужны были подробные отчеты разведслужб: все, что зафиксировано в печатной или аудиовизуальной форме, как он объяснил, оставляет следы. Команде Смита надо просто дать свободу действия. Им не следует давать никаких инструкций, им надо просто развязать руки и довериться их гению. — Я хочу увидеть их, — сказал президент. — Я так и думал. В 23:15 они будут в вашей спальне с красным телефоном. — Вы выдали им соответствующий пропуск? — Нет, — ответил Смит и объяснил, что такое Дом Синанджу и что его мастера уже несколько веков не знают никаких препятствий, потому что новые системы безопасности — всего лишь варианты старых, а в Синанджу они все известны. Последнего Мастера Синанджу взял на службу бывший агент КЮРЕ для обучения исполнителя. Первым заданием этого исполнителя было устранение того самого агента — его ранили, и потому он был уязвим. К несчастью, у исполнителя слишком много таких заданий, но это просто необходимо, чтобы держать существование КЮРЕ в тайне. К примеру, недавнее: четверо, которые работали на КЮРЕ, узнали слишком много и болтали об этом слишком громко. Президент сказал, что в последнее время он что-то не слышал об убийстве четырех человек, и предположил, что убийства были совершены в разное время. — Нет, все одновременно, — возразил Смит. — Вы больше не будете работать у нас в стране, — сказал президент. — Хватит. Я не могу понять, как это четыре человека могут исчезнуть с лица земли в стране, где существует свобода печати. Я этого не понимаю. Смит просто сказал, что все это и не надо понимать. Они поднялись в комнату с красным телефоном, и в 23:15 президент высказал уверенность, что людям Смита не удалось миновать охрану Белого дома. И в то же мгновение они появились в комнате — азиат в черном кимоно и худой белый с толстыми запястьями. — Привет, Смитти, — сказал Римо. — Что вам нужно? — Боже! Как им это удалось? Они что, явились из воздуха? — изумился президент. — Несть конца чудесам и тайнам, — пропел Чиун. — Все тайны мироздания призваны воздать славу твоему великому правлению, о император. — Это не трюк, — сказал Смит. — И никакая не тайна. Люди просто не видят предметов, которые не движутся, а эти двое знают способ быть неподвижнее прочих вещей. — А вы их видели? — Нет. — А они могут опять это проделать? — Возможно, нет, потому что вы уже на них смотрите. Так устроено зрение. Ведь мы буквально не видим многих предметов, находящихся вокруг нас. — Смит начал было что-то еще говорить, но вдруг понял, что ему больше нечего добавить: он мало что знал о методах работы Римо и Чиуна. Президент шепнул Смиту, что старый азиат кажется слишком слабым для выполнения задания за рубежом. Смит же ответил, что безопасность азиата президента должна беспокоить в наименьшей степени. Чиун произнес перед президентом небольшую речь о Синанджу, о жаждущих пролить свою кровь во славу его и о том, что жизнь всех ворогов президента висит на волоске и что у его нынешних друзей есть надежные щит и меч. Более того, у президента много недругов, близких и коварных, но сие есть участь всех великих императоров, включая Ивана Доброго российского, мягкосердечного Ирода иудейского и добросовестного Аттилы, как, впрочем, и таких западных венценосцев, как сладкоголосый Нерон римский и, разумеется, более приближенные к нам во времени — Борджиа итальянские. Президент сказал, что это его вовсе не радует и что он захотел повидать их двоих, потому что их подвиги лежат тяжким грузом у него на душе и, если есть в настоящее время какой-либо иной выход, он предпочел бы не выпускать их на поле сражения. — Позвольте мне сказать, — вмешался Римо. Президент кивнул. Чиун улыбнулся, ожидая услышать страстную речь о преданности императору. Римо же сказал: — Я пришел в дело довольно давно и, надо сказать, совсем этого не хотел, но меня оклеветали, обвинив в убийстве, которого я не совершал. Вот я и начал изучать мудрость Синанджу, для меня это стало судьбой, и в процессе обучения мне стало понятно, кем я мог бы стать и кем были прочие. И я все это говорю только для того, чтобы сказать: мне совсем не нравится, что вы называете Мастера Синанджу и меня «эти двое». Дом Синанджу существовал за тысячи лет до того, как Джордж Вашингтон встал с гарнизоном оголодавших солдат при Вэлли-Фордж. — К чему вы клоните? — спросил президент. — Клоню я вот к чему: мне абсолютно все равно, легко у вас на душе или тяжело. Мне ровным счетом начхать и наорать на ваши чувства. Я так скажу. Смит уверил президента, что Римо — надежный работник, не в пример многим. Чиун извинился за непочтительность, высказанную Римо императору, и сослался на юность и неопытность ученика, которому еще не сравнялось и восьмидесяти. Президент же сказал, что искренний человек неизменно вызывает у него уважение. — В этой комнате есть лишь один человек, чье уважение я хочу завоевать. — Римо смотрел на президента и Смита. — И среди вас двоих этого человека нет.Глава третья
Падение дисциплины — вот что прежде всего бросилось в глаза полковнику Василию Василивичу во дни новообретенной славы «Трески». Покуда команда «Подсолнух» ошивалась в тех же самых европейских городах, что и «Треска», никто не осмеливался ехать в лифте в одиночку, никто не решался засесть в ресторанном сортире, не оставив снаружи напарника для подстраховки, и все бойцы постоянно поддерживали контакт с остальными членами террористического подразделения. А теперь он, начальник «Трески», мог неделями не знать, где находятся его люди. Они в каких-нибудь полчаса управлялись с намеченными жертвами, после чего отправлялись вкушать деликатесы в ресторанах западных столиц и давали о себе знать, только когда оказывались на мели. Тогда они появлялись: казали свои небритые рожи, дышали перегаром и пьяно улыбались, едва держась на ногах и словно гордясь своим непотребным видом. Когда Иван Михайлов, гигант хохотун, вернулся на явку в Риме — в ресторан «Джено» на узенькой, карабкающейся под гору улочке неподалеку от отеля «Атлас», — он буквально рассвирепел от того, что полковник Василивич пожурил его за то, что тот вернулся только по причине растраты денежного довольствия. Обычно такие, как Иван, оставались безвыездно в своих деревнях на Кавказе, выполняя работу тягловых лошадей. Но его феноменальную силу очень рано заметили в КГБ, и в семью Михайловых стали носить леденцы, радиоприемники и лишние продуктовые заказы. И к тому времени, когда юному Ивану исполнилось пятнадцать, он с радостью отправился в учебно-тренировочный лагерь под Семипалатинском, где высокопоставленные инструкторы с изумлением взирали на его чудеса: он мог легко переломить ладонями двухдюймовые доски, одной рукой поднять за задний бампер черный членовоз-"3ил". И еще он умел убывать. И ему это правилось. Семипалатинск был расположен менее чем в двухстах милях от китайской границы, и, когда однажды патруль Народной армии Китая сбился с маршрута и попал на советскую территорию, из школы КГБ полетело срочное донесение в Пятнадцатую стрелковую дивизию Советской Армии, что подразделение КГБ разберется с китайским патрулем, — Пятнадцатой дивизии оставалось только отрезать им путь к бегству через границу. Донесение в действительности означало, что командир подразделения КГБ просто хочет дать своим курсантам боевое крещение. Командир стрелковой дивизии презирал тайную полицию и шпионов, пытавшихся выполнять солдатское дело, но ему пришлось выполнять этот приказ. Три полка из состава стрелковой дивизии заперли китайский патруль в ловушку в небольшой долине. Китайцы отошли, карабкаясь по склонам долины, и залегли в вырытых ими крошечных пещерах. Командир стрелковой дивизии хотел было обрушить на пещеры огонь из пушек и гранатометов и отойти на место дислокации, если китайцы не сдадутся. У КГБ же возникли иные соображения. С приходом ночи в долину выслали курсантов «Трески», вооруженных ножами, удавками — гароттами и пистолетами. Приказ, им отданный, гласил, за каждую выпущенную ими пулю каждый курсант получит порцию березовой каши. Василивич, работавший тогда в школе инструктором по английскому и французскому языку, той ночью ждал исхода операции вместе с командиром стрелковой дивизии. Со стороны пещер до них доносились отрывочные выстрелы. Примерно в 3:45 утра раздался человеческий вопль, который стих только к 4:00. Потом наступила гробовая тишина. — Придется на рассвете ударить по пещерам из артиллерии, — сказал командир дивизии. — Зря только пролили русскую кровь. Вот что вы, филеры проклятые, наделали? Зря пролили молодую русскую кровь! Вам бы только засовывать «жучки» в задницы — только на это и годитесь! — А почему вы так уверены, что китайцы остались живы? — Во-первых, мы слышали стрельбу из китайских стволов. Во-вторых, даже если ваши сопляки всех там перебили, они бы уже давно вернулись. С первым лучом солнца мы сделаем то, что должны были сделать с самого начала. — У них приказ — не пользоваться огнестрельным оружием и оставаться на занятой позиции до рассвета — чтобы ваши солдатики не одурели от страха и не перестреляли их с перепугу, а тем самым не принудили нас, товарищ генерал, ликвидировать вас. Сожалею, но это приказ, генерал. — Совсем свихнулись! — бросил генерал. Его штабные офицеры молчали, потому что в присутствии офицеров КГБ все армейские чины обычно молчат. Василивич пожал плечами, а наутро, когда первые лучи солнца окрасили багрянцем долину, курсанты «Трески» с песнями и танцами появились из укрытий. Из пещеры выпрыгнул Иван, подбрасывая на своих исполинских ладонях две головы, и все курсанты продемонстрировали обоймы своих пистолетов в подтверждение того, что они убивали, не применяя огнестрельного оружия. Солдатам было приказано собрать трупы. Несколько из них упали в обморок при виде открывшегося им зрелища. Хохотуну-Ивану пришлось сказать, что головы ему надо сдать. — Отдай их пограничникам, Иван. Молодец, Иван, — сказал ему тогда Василивич. Иван сунул обе головы в руки генералу, нехотя их принявшему, и недовольно зарычал — ведь они принадлежали ему по праву. Он срезал их у китайцев — так почему же не может оставить их у себя и привезти к себе в деревню, когда поедет туда в отпуск: ведь никто в его деревне сроду не видывал китайских голов? — Твоей матери это не понравится, Иван, — сказал тогда Василивич. — Вы моей матери не знаете, — буркнул в ответ Иван. — Я знаю, о чем говорю, Иван. Мы можем послать ей яблок. — Есть у нее яблоки. — Мы можем послать ей новенький хромированный радиоприемник! — Есть у нее радиоприемник. — Мы можем послать ей все, что она захочет. — Она захочет головы китайцев. — Ты не знаешь, Иван. Ты врешь. — Не вру. Она всю жизнь хотела головы китайцев. — Это неправда, Иван. — Она бы очень обрадовалась, кабы их получила. — Нет, Иван. Ты никогда не получишь эти головы. — Никогда? — Никогда. — Ни сейчас, ни потом? — Никогда. Ни сейчас, ни потом. Ни-ко-гда. С Иваном всякое случалось, но раньше он всегда уважал сильную руку. Когда тот американец, Форбиер, выбыл — Иван сокрушил ему ребра одним ударом, — Василивич сказал: «Хватит», — и Иван тут же остановился, Василивич по-дружески потрепал его по щеке, и они отправились наслаждаться прекрасным весенним днем в Париже. Но теперь, когда Иван сидел в полумраке итальянского ресторана перед тремя тарелками спагетти с телятиной в сметанном соусе, Василивич понял, что урезонить его будет нелегко. — Я не все деньги потратил, — заявил Иван и выгреб своими ручищами из карманов ворох десятитысячелировых банкнот, каждая из которых соответствовала примерно двенадцати американским долларам. В «Треске» было принято пересчитывать не в рубли, а в американские доллары. Иван выложил деньги на стол перед командиром. Василивич сложил банкноты и пересчитал. Иван поднял тарелку со спагетти, поднес к губам, точно блюдце, и в один прием высосал содержимое вместе с кусками телятины и соусом, точно это были опивки чая. Он облизал губы. Потом точно также опрокинул обе оставшиеся тарелки спагетти и попросил официанта принести ему корзину с фруктами, выставленную на столе перед дверью кухни. Официант улыбнулся и с характерным итальянским изяществом доставил Ивану корзину. Иван обхватил ее и стал поглощать яблоки и груши целиком, точно это были крошечные пилюльки. Официант поспешно выхватил корзину из его объятий, опасаясь, что клиент схрумкает и ее. Потом подали две сосиски, которые Иван заглотнул как устрицы, а затем влил в себя полгаллона граппы. На десерт Иван съел два пирога. — Здесь сорок миллионов лир, Иван, — сказал Василивич. — Мы дали тебе двадцать. Откуда ты взял эти деньги? — Что я — прохожих граблю? — спросил Иван. — Иван, где ты достал эти деньги? — Я потратил не все деньги, как видите. — Иван, но где-то ты должен был достать зги деньги? — Вы же сами дали. — Нет, Иван, я дал тебе двадцать миллионов лир три дня назад. Три дня ты жил на суточные и теперь возвращаешься с сорока миллионами. Это значит, что ты где-то еще раздобыл, по крайней мере, двадцать миллионов лир — это при условии, что ты три дня не ел и не пил, в чем я очень сомневаюсь. — Еще раз пересчитайте! — Я пересчитал, Иван. — Я потратил не все деньги. — А откуда у тебя эти новые часы, Иван? — спросил Василивич, заметив золотой «Ролекс» на широченном запястье Ивана. — Нашел. — Где ты их нашел, Иван? — Да в церкви. Поп там колошматил беспомощных старух монашек, а Иван спас монашек и работников церкви, и они дали ему часы, потому что поп такой гад был — все заставлял их отдавать свои вещи государству. — Это неправда, Иван. — Правда, — сказал Иван. — Правда, говорю. Вас там не было, вы не знаете. Поп тот вона какой здоровенный, гад, и ужасно сволочной. Он говорил, что председатель Брежнев сует свой конец овцам в задницы и что Мао Цзэдун хороший, а Брежнев плохой. — Ты врешь, Иван. Это неправда. — Вам китайцы нравятся, а русских вы не любите. Вы их всегда не любили. Я знаю. И очень ласково, ибо только так и можно было обращаться с Иваном, Василивич вывел эту огнедышащую мартеновскую печь из ресторана и повел по улице к отелю «Атлас», а потом поднялся по лестнице и оставил Ивана в небольшом номере, наказав охранять этот номер и никуда не уходить. Иван получит еще одну медаль за охрану этого объекта, а он, Василивич, конечно же, поверил тому, что рассказал ему Иван. Он ведь любил Ивана. И все любили Ивана, потому что теперь он был начальником этого очень важного объекта, который он не должен покидать. В холодильнике была выпивка, и Василивич обещал регулярно присылать в номер еду. Он осознал, как взволнован, лишь когда, уже спускаясь вниз в лифте, почувствовал, как дрожат у него руки, и сунул их в карманы своего элегантного итальянского костюма. Если бы Василий Василивич верил в Бога, то помолился бы. Он снова двинулся по узкой улочке и свернул в туннель под Квириналем. Его шага отдавались гулким эхом под низкими сводами бетонного лаза. Небольшой спортивный магазин — в витрине выставлены горнолыжные очки, которые, как уверяла реклама, носил сам Густаво Тони, — был открыт. Василивич постучал пять раз. Из двери за прилавком показался худощавый смуглый мужчина, который, уважительно кивая, провел Василивича в заднюю комнату без окон, с бетонными стенами. За столиком сидели трое и что-то писали на длинном листе бумаги. Василивич кивком приказал двоим выйти. Один остался. Василивич сказал ему: — Сэр, у нас неприятности. — Шшшш! — нахмурился человек. Он был кругленький, как пупсик, но лыс, и кожа собралась на его лице складками, точно на дешевом саквояже. Глазки как у рака — маленькие темные шарики — выглядывали из-под черных с проседью бровей, которые топорщились, словно ростки пшеницы в засуху. На нем была белая рубашка апаш и темный в полоску дорогой костюм, который смотрелся дешево на его приземистой упитанной фигуре. У него под мышкой висела новенькая светлая кобура — такая же, как и у Василивича, с той лишь разницей, что она сразу же бросалась в глаза, ибо в ней не было необходимой неприметности, которая отличает ее от других. Ну да ладно. Этого человека тем не менее трудно было недооценить. Его мозг мог решать три проблемы одновременно, он идеально говорил на двух иностранных языках, бегло — на четырех и понимал еще три. В нем было то, чего КГБ всегда добивался от своих командиров, — сила. Опытный глаз это сразу же замечал. Василивич знал, что сам он обделен этим природным даром. Некоторые мужчины, как показала вторая мировая война, обладали этим даром Его легче всего проявить в боевых условиях. Мирное время позволяло с помощью тонких интриг выдвигать людей, не обладавших силой, на должности, где она была необходима. Но генерал Деня, шестидесятичетырехлетний лысеющий и седеющий крепыш, вечно неряшливо одетый, имел этот дар в избытке. Он был таким командиром, какого подчиненные, познавшие немалые тяготы, сами бы себе выбрали в том случае, если бы высшее командование проигнорировало бы его кандидатуру. Теперь же он и слышать не хотел о неприятностях. Он открывал бутылку шампанского для своего помощника. — Сегодня мы отмечаем. Мы отмечаем то, на что я уж и не надеялся. — Генерал Деня! — прервал его Василивич. — Не называй меня так. — Здесь безопасно. В этом помещении стены со свинцовой защитой. — Я говорю тебе, Василий, не называй меня «генерал», потому что я больше не генерал, — сказал он, и слезы затуманили его взор, и в то же мгновение пробка вылетела из бутылки. — Я теперь фельдмаршал Григорий Деня, а ты — генерал Василий Василивич. Да-да, генерал — генерал Василивич. А я фельдмаршал Деня. Выпьем. — Я что-то не понимаю. — Никогда у нас еще не было таких побед. Никогда еще столь малыми силами мы не совершали столь великих дел. Пей, генерал Василивич. Ты тоже будешь Героем Советского Союза. Пей! В Центральном Комитете партии только и разговоров что о нас. — У нас неприятности, Григорий. — Пей! Потом о неприятностях. — Григорий, ты же сам говорил мне, что неуместный оптимизм, как и неуместный пессимизм — верная дорога к смерти. У нас неприятности с Иваном. Будет международный скандал. — Не может быть никаких международных скандалов. Мы — непобедимая сила на этом континенте. От тайги до Британских морей — кругом только КГБ. Ты еще не понял, что мы отмечаем? Ты пересчитал трупы? ЦРУ парализовано от Стокгольма до Сицилии. От Афин до Копенгагена существуем только мы — и никто больше. — Мы слишком растянули фронт, Григорий. Америка что-нибудь придумает. — Америка ничего не придумает. Они кастрировали себя на глазах у всего мира. А если ты считаешь, что нас чересчур облагодетельствовали, то ты бы посмотрел, что творится в отделе пропаганды ЦК! Это мерзко. Там у них теперь столько «Зилов» и обслуги, что цари могли бы позавидовать. Ну, за нас, дорогих! Будущее теперь принадлежит нам! — И тем не менее нельзя рассчитывать, что так будет всегда. Мы же очень сильно растянулись по всему фронту. Вот уже и Иван вышел из-под контроля, а он далеко не единственный. У нас есть сотрудники, которые разместились в роскошных виллах. Я уже неделю не имею сведений о трех оперативных группах. — Я отдам один приказ — единственный приказ, генерал. Атакуйте! Нам еще не приходилось сталкиваться с полным разгромом противника. Говорю: мы не можем совершить ошибки. Это теперь невозможно. — А я говорю, товарищ фельдмаршал, что каждому действию есть противодействие. — Только когда есть сила, способная противодействовать, — заметил Деня. — Атакуйте! — И он передал потрясенному Василивичу рукописный список: капли шампанского с его бокала упали на бумагу, и чернила расплылись, сделав две фамилии неразборчивыми. Василивичу никогда еще не приходилось видеть ничего подобного. В списке было двадцать семь фамилий. Когда еще существовал «Подсолнух», время от времени возникал только один кандидат на ликвидацию — подвергнутый тщательной проверке, с описанием примет и характеристик, полученных из разных источников, так чтобы было уничтожено именно описанное лицо, а никто иной. О кандидате создавали чуть ли не целую книгу. Теперь же перед его глазами был лишь перечень имен и адресов. В составленном столь небрежно списке по крайней мере пять имен должны были быть ошибочными. — Это похоже на неприцельную стрельбу, если можно так выразиться, — сказал Василивич. От шампанского он отказался. — Сам знаю! — ответил фельдмаршал Деня. — Да какая разница. Главное — трупы! Мы поставляем Центральному Комитету трупы. Сколько их душе угодно. А вы сообщите Ивану, что он произведен в майоры. — Иван — дебил с наклонностями убийцы. — А мы гении с наклонностями убийц, — парировал фельдмаршал Деня и выпил шампанское, да так поспешно, что пролил себе содержимое бокала на костюм. На изучение списка Василивич не затратил много времени. Здесь значились имена всех людей в Италии, которые, по мнению Центрального Комитета, наилучшим образом содействовали бы делу коммунистического строительства, отправившись в мир иной, — в том числе и с полдюжины лиц, которые, по разумению Василивича, не совершили ничего плохого, разве что оскорбили какого-нибудь сотрудника КГБ. Это был бред сумасшедшего, а не список. Успех сделал то, что не удалось целой команде американского «Подсолнуха». Успех подорвал боевой и политический дух подразделения «Треска». Услышав известие о том, что он получил чин майора, Иван Михайлов заплакал. Он упал на колени, и под тяжестью его тела треснули кафельные плитки. Он стал молиться. Он благодарил Господа, Святого Николая Угодника, а также Ленина, Маркса и Сталина. Василивич приказал ему замолчать. Но Иван не слушал. Он просил Господа получше присматривать за Лениным и Сталиным, которые в настоящий момент были на небесах. — Мы же не верим в загробную жизнь, майор, — ядовито напомнил Василивич. — А куда же уходят после смерти лучшие коммунисты? — спросил майор Иван Михайлов. — Они сходят с ума, — ответил генерал Василивич, веривший, что коммунизм будет наилучшей формой государственного устройства для человека — надо вот только устранить некоторые дефекты (его, однако, постоянно тревожила мысль, не коренятся ли причины этих дефектов в самом человеке). Такая логика с неизбежностью приводила к выводу, что человек сам по себе еще не готов быть сам себе судьей и правителем. — С ума сходят, — повторил Василивич. В комнате стоял холодильник, набитый сувенирными бутылочками виски и банками прохладительных напитков. Коридорные ежедневно проверяли содержимое холодильника и вставляли в счет стоимость всего потребленного. Василивич открыл семидесятиграммовую бутылочку «Джонни Уокера» с красной этикеткой и стал делать пометки в списке. Имена не были даже закодированы. Просто список. С таким же успехом можно было дать ему листки, вырванные из телефонной книги. В его распоряжении не было спецгрупп, которым можно было бы дать инструкции и поставить задачи. Но Иван, все еще не пришедший в себя от возбуждения по поводу производства в майоры, мог горы свернуть, добираясь до очередной жертвы. Что ж, пусть даже от всей его команды останутся рожки да ножки, сам Василий Василивич не намерен нарушать устав. Он заметил в списке фамилии семи итальянских коммунистов, к которым испытывал теплые чувства. Каждое утро они с Иваном дважды должны «входить в контакт» и продолжать акты ликвидации до тех пор, пока полиция не установит их приметы — только тогда они дадут задний ход. Уже были известны приметы членов группы «Альфа» и группы «Дельта». Раньше, в более здравые времена, их бы сразу отозвали в Москву. Его оторвал от дум плач Ивана. — В чем дело, Иван? — Ну вот, я майор, а командовать мне некем! — Когда вернешься домой, там будет над кем покомандовать, — пообещал Василивич. — А можно мне вами покомандовать? — Нет, Иван. — Ну хоть разочек? — Завтра, Иван. Рано утром в небольшом городишке под названием Палестрина под Римом доктор Джузеппе Роскалли сварил себе кофе и разогрел булочку. Он тихо напевал что-то себе под нос, когда снимал кофейник со старенькой железной плиты, схватившись за ручку той же застиранной тряпкой, которой вытирал посуду. Он был одним из столпов «москвичей» — небольшой фракции итальянской коммунистической партии, следовавшей линии Москвы. По крайней мере, так было до прошлой недели, когда его бывший друг опубликовал разоблачительную статью о жизни в России, а уже на следующий день его раздавило кабиной лифта. Доктор Роскалли не сомневался, что это было убийство, как не сомневался, что за этим убийством стоят русские. Произошел резкий разговор с русским консулом, и он пригрозил обнародовать имена вдохновителей убийц. Доктор намеревался бросить обвинение Москве. Роскалли мысленно сочинил речь, и у него в ушах уже звучали аплодисменты. Он обвинит Москву в том, что ее нынешние правители ничем не отличаются от царей, только цари были некомпетентными и на флаге у них был крест, а не серп и молот. «Вы, кто объявляете себя слугами народа, в действительности являетесь господами! Вы — новые рабовладельцы, новые феодалы, живущие в роскоши и изобилии, в то время как ваши несчастные крепостные трудятся за гроши. Вы — олицетворение мерзости в глазах мыслящих и прогрессивных людей всего мира!» Ему нравилось слово «мерзость». Оно в данном случае было очень подходящим, потому что радужные обещания России выглядели куда более отвратительными на фоне ее реальности. Только американская киноактриса с мякиной вместо мозгов могла бы этого не заметить. Нормальные же люди все больше и больше осознавали коммунистическую угрозу. Он услышал стук в дверь, и голос снаружи сообщил ему, что почтальон принес пакет. Он открыл дверь. На пороге стоял хорошо одетый мужчина с коробкой, завернутой в блестящую серебряную бумагу и перевязанную розовой ленточкой. Мужчина улыбнулся. — Доктор Роскалли? — Да, да, — ответил Роскалли, и тотчас из-за спины щеголя вырос исполин, зажавший непомерной ладонью рот доктору Роскалли. Ладонь легла на лицо, закрыв его целиком. Роскалли почувствовал, как большой палец, точно шип, вонзился ему в позвоночник, и, ясно видя все происходящее сквозь похожие на бананы исполинские пальцы, ощутил, как нижняя часть его тела поплыла куда-то, а потом он словно попал в гигантские кастаньеты, и жизнь одним щелчком выскочила из него. — Положи тело у кресла, Иван, — сказал Василивич. Аналогичный пакет в то же утро доставили Роберту Бакуайту, американцу, работавшему по контракту в итальянской нефтеперерабатывающей компании. Бакуайт был геологом. Кроме того, Бакуайт работал на ЦРУ. В другое время его бы сочли обыкновенным шпионом, к которому надо всего лишь приставить советского шпиона. Бакуайт был, в общем-то, мелким фигурантом, которого после его смерти должны были заменить таким же. Его смерть не принесла бы никаких дивидендов, разве что позволила бы «Треске» вставить очередное имя жертвы в свои отчеты, посылаемые в Центральный Комитет. Итак, когда Бакуайт возвращался к себе домой (а жил он в небольшом городишке АльСано), где его дожидалась любовница, двое мужчин остановили его машину на шоссе. Один из них держал в руках коробку в серебряной обертке с розовой ленточкой. — Синьор Бакуайт? Бакуайт кивнул, и его голова не успела докончить кивок. Шея Бакуайта переломилась у основания. — Возьми его бумажник, Иван. — Но вы же говорили, что нам нельзя воровать. — Верно. Просто я хочу, чтобы выглядело так, будто его обворовали другие. — Можно мне оставить этот бумажник? — Нет, мы его потом выбросим. — Если нельзя оставить, зачем тогда вообще его брать? Зачем? — Затем, что Сталин на небеси так хочет. — А... Иван проголодался. Василивич сказал, что с обедом придется повременить, потому что в маленьких городках, чьим жителям ломают шеи, высокорослые незнакомцы могут привлечь внимание. И тут Ивану захотелось отдать единственный приказ — ведь он был майором. Василивич разрешил. — Я приказываю вам немедленно пойти обедать, — сказал Иван. — Все должны обедать. Немедленно. Это приказ майора Михайлова. — Я выполню твой приказ, Иван, чуть позже. — Нет, сейчас, — настоял Иван. Он заказал себе две бараньи ноги в чесночном соусе, которые слопал точно две отбивные, галлон кьянти и двадцать семь песочных трубочек, наполненных тягучими жирными сливками. Когда он поедал двадцать седьмую, прибыл взвод карабинеров. Они потребовали предъявить удостоверения личности. Они потребовали, чтобы оба посетителя ресторана положили руки на стол. Они потребовали беспрекословного подчинения. Иван рыгнул. А потом сломал карабинеров, как соломинки. Один успел выстрелить. Пуля попала Ивану в плечо. Ему эта рана была что слону дробина. Раздался второй выстрел, но и он не возымел большого эффекта. Стреляли из короткоствольного револьвера 22-го калибра. Уже в машине Иван выдавил пулю из плеча, как подростки давят прыщи на лице. Он и не вспомнил, что итальянские полицейские пользуются 25-м калибром, пуля же 22-го калибра должна быть выпущена из какого-то другого оружия. Он даже не удосужился задуматься над тем, что единственный человек, который мог бы попытаться убить его пулей 22-го калибра, — это, скорее всего, генерал Василий Василивич. Иван поднес окровавленный кусочек к ветровому стеклу и затем расплющил свинцовый катышек между кончиками двух гигантских пальцев. Василивич почувствовал, что его мочевой пузырь опорожнился: в ботинках стало мокро. Он предложил Ивану за свой счет покормить его в Риме — ведь их обед прервали. Из явочной квартиры с окнами на виа Венето — фешенебельного перевалочного пункта, используемого при поспешном бегстве из страны в критических обстоятельствах, — Василивич по телефону заказал в ближайшей продуктовой лавке несколько мешков спагетти, несколько ящиков грибов, несколько галлонов вина и говяжью ногу. Генерал собрался лично выбрать соответствующий соус. Он пошел в небольшой угловой магазинчик и купил там четырнадцать банок американского крысиного яда. Зайдя в кафе неподалеку, Василивич позвонил в магазин спортивных товаров близ Квириналя. Телефон не отвечал. Он хотел проинформировать маршала Деню, что Иван стал полностью неуправляемым и что он собирается обезвредить Ивана — ради безопасности всей группы. Тем временем в квартире Иван поедал сырую говяжью ногу, заглатывая огромные куски. Он смотрел итальянское телевидение. Иван не понимал ни слова по-итальянски. Ведь он работал на русских. Но ему нравились возникавшие на экране картинки. Три года ему понадобилось для уяснения того, что английский язык — это не какая-то диковинная разновидность русского. Но еще больше, чем итальянское телевидение, ему нравились американские мультики. Он плакал, когда офицер КГБ переводил ему фильм про Бемби. Тот офицер очень предусмотрительно сказал ему, что охотники — это американцы, а олени — коммунисты. С тех самых пор Иван мечтал убивать американцев. Беда только в том, что он никак не мог отличить их от русских. Для Ивана все люди были на одно лицо, за исключением, правда, китайцев. Он мог отличить китайца от европейца, и довольно часто ему удавалось распознать африканцев. Хотя когда их группа «чистила» команду «Подсолнуха» и они прикончили американского негра, Иван решил, что началась война с Африкой. Василивич отрубил от ноги здоровенный кусок килограммов в пять. Он добавил пару килограммов масла и три вязанки чеснока. Он тушил все это в течение пяти часов, после чего сделал соус с крысиным ядом и сливками. К полуночи Иван все это слопал. Он лег на диван и закрыл глаза. Василивич вздохнул с облегчением. Он бросил свой револьвер и кобуру в стенной шкаф, предварительно стерев все отпечатки пальцев, и переоделся. Потом в ванне он сжег свой легко узнаваемый костюм и проветрил помещение. Потом сбрил усики. Василивич поглядел на часы. Прошло ровно шестьдесят минут с тех пор, как Иван съел четырнадцать баночек крысиного яда. На всякий случай Василивич пощупал у Ивана пульс. Когда его пальцы дотронулись до гигантского запястья, Иван, моргая, вскочил. — Ага, — сказал он. — День прошел — и руль в кармане. — Он захохотал и пожаловался на легкую головную боль. Василивич взял Ивана с собой в магазин спортивных товаров. На его стук никто не открыл. Дверь была незаперта. Иван вошел в магазин следом за Василевичем. Василивич шепотом приказал соблюдать осторожность. Он выкликнул три разных пароля на трех разных языках. Когда он заговорил по-английски, ему ответили: — Привет, радость моя! Добро пожаловать! Из задней комнаты появился худой американец с толстыми запястьями. На нем была черная водолазка, серые штаны и итальянские теннисные туфли ручной работы. Он взглянул на Ивана и, не выказав никаких признаков ужаса, улыбнулся. И еще зевнул. — Ты кто? — спросил Василивич. — Дух разрядки, — ответил американец. Василивич острым взглядом скользнул по облегающей одежде американца и не заметил признаков спрятанного оружия. Он услышал, как за его спиной Иван возбужденно заурчал. — Китаеза! Китаеза! — пробубнил Иван, указывая пальцем на золотую занавеску, мелькнувшую в задней комнате. Там оказался пожилой тщедушный азиат с белым клочком бороды. И Василивич понял, что на сей раз ему не удастся уговорить Ивана отказаться от головы.Глава четвертая
Римо на глаз определил по могучему торсу, подпираемому дубовыми ляжками, что этот парень обладает невероятной животной силой. Ручищи, способные гнуть стальные пруты, толстая, точно бочонок, шея. Череп как бронированная рубка крейсера. Римо также почувствовал запах мяса, вырывавшийся изо рта великана имеете с дыханием, и аромат виноградного вина, источаемый его телом. Римо поставил между собой и громилой стол. Громила одним ударом кулака превратил его в груду щепок. Римо отпрыгнул назад. — Кто назвал меня китаезой? — спросил Чиун. — Какой идиот назвал меня китаезой? — Он проскользнул в торговый зал магазина, спрятав кулачки, точно нежные бутоны, в складках кимоно. Напарник громилы отступил за прилавок, уставленный кроссовками, и взглянул на Чиуна таким взглядом, точно рассматривал труп. Чиун попросил его назвать себя. — Василий Василивич. — А этот здоровенный идиот? — Иван Михайлов. Иван схватил узкую лыжу и стал размахивать ею словно мечом. Василивич не сомневался, что сейчас лыжа проткнет худого америкашку, как пика. Но америкашка, двигаясь плавно-замедленно, точно вплавь, каким-то непонятным образом увернулся от лыжи. Иван со всего размаха опустил кулак на затылок американца, но инерция летящего кулака только бросила Ивана вперед, а американец вдруг оказался позади него. — Ты начальник? — спросил Римо. — Да, — ответил Василивич. — Тогда Иван нам не нужен, — сказал Римо. Василивич заморгал. О чем это он? В разговор вступил Чиун. Начальники, заметил он, всегда несут бремя особой ответственности за подчиненных. И такого рода облаченные властью люди не должны позволять другим людям, им подчиненным, называть других людей китаезами, в особенности когда те очевидно и недвусмысленно являют собой великолепный пример корейской нации. Чиун сделал это заявление по-русски. — Чего? — спросил Василивич. — Ты проявляешь безответственность тем, что позволяешь этому зверю по прозванию Иван разгуливать без привязи. Откуда этому азиату все известно? Василивич задумался бы об этом, если бы не кровавый кошмар, который разыгрался перед его глазами. Когда америкашка узнал, что не Иван здесь главный, он поймал его кулачище. Изящным плавным движением пальцев коротко зажал запястье. Прижатый к талии локоть америкашки в ту же секунду пружиной вылетел вперед и с глухим стуком врезался Ивану в ребра. Иван нагнулся, точно собираясь прихлопнуть затерявшегося у него под ногами америкашку, но тут его правая рука взметнулась вверх, точно америкашка молил о пощаде. Его кисть оказалась прямо под подбородком Ивана. Рот у Ивана открылся. Два пальца вонзились ему в кадык. Пальцы америкашки. А нога америкашки метнулась вперед так быстро, что Василивич заметил только, как она уже вернулась назад. В броневом черепе Ивана образовалась вмятина, как бывает, когда по опаре шутки ради бьют кулаком. Иван осел на сверкающий пол, дернулся разок и затих. Америкашка отер ладони о рубашку Ивана. — Дерьмо, — заметил Римо. — Боже мой, кто вы? — задохнулся Василивич. — Это не важно, — ответил Чиун. — Он — никто. Но важно то, что царит в современном мире варварство и невинных корейцев обзывают китаезами. — Вы американцы? — спросил Василивич. — Что ж удивительного, что ныне в порядке вещей оскорблять людей? — продолжал Чиун. — Сначала меня обозвали китаезой. Теперь — американцем. Я что, похож на белого? Что, у меня глупое выражение бледного лица? Мои глаза имеют нездоровую округлую форму? Почему же ты считаешь меня белым? — Послушай, Василивич, — сказал Римо, — мы можем решить все по-хорошему или по-плохому. Но в любом случае мы собираемся сделать то, что собираемся. Теперь я понял, что вы оба из «Трески», иначе вас бы тут не было. — Я работаю в области культурных обменов, — заявил Василивич, воспользовавшись первым пришедшим ему на ум прикрытием. — Ну что ж, — пожал плечами Римо, — придется по-плохому. И Василивич почувствовал, как железная ладонь подхватила его за ребра и, точно витринного манекена, поволокла в заднюю комнату. Чиун выключил свет в торговом зале и запер входную дверь. Василивич почувствовал, как обожгло его ребра, точно к ним приложили раскаленный железный прут. И страшная боль была столь невыносима, что он даже не заметил отсутствия запаха паленого мяса. Василивича попросили сообщить его звание, должность, а также имена и местонахождение его людей. Каждый его лживый ответ сопровождался болью, и это продолжалось с такой неотвратимой регулярностью, что скоро тело полностью подчинило себе мозг, отчаянно стремясь прекратить страдания, и он стал выкладывать все — кодовые названия подразделений, особые приметы, зоны выброски, график увольнительных, контакты и явки — но боль не проходила, и он извивался на полу в задней комнате, где только еще вчера отказался пить шампанское. Он заметил закатившуюся под диванчик пробку и подумал, удалось ли спастись маршалу Дене. Василивич услышал шарканье ног над самым ухом. — А теперь важный вопрос, — сказал Чиун. — Почему ты с такой легкостью облыжно оскорбляешь корейцев? Что сподвигло тебя на такое кощунство? Что заставило твой помутненный разум измыслить столь похабное предположение, будто я американец? Что? — Я думал, что вы американец корейского происхождения, — простонал Василивич. — Простите меня. Простите меня. Простите меня. — Я искренне сожалею! — поправил Чиун. — Я искренне сожалею! — поправился Василивич. — За то, что оскорбил вас. — За то, что оскорбил вас, — отозвался Василивич и, когда америкашка поднял его и, взяв в охапку, пронес над распростертым телом Ивана, услышал, как кореец сказал: — В следующий раз, господин хороший, никаких поблажек! И то, что потребовало многолетних трудов для создания и совершенствования, что было вскормлено империей, раскинувшейся от Берлина до Берингова пролива, что сплотило лучших из несгибаемых людей, благодаря неистощимому потоку снаряжения и денег, за неделю обратилось в прах. И Василивич оказался многострадальным свидетелем этого бесславного финала. Вспомогательное подразделение «Трески» в самом Риме, на виа Плебисцито, в полумиле от Колизея, было первым. Римозаметил, что, как сказал ему однажды Чиун, его предки работали в Риме. — Когда было много достойной работы, — сказал Чиун. — Они сражались в Колизее? — Мы же убийцы, а не лицедеи! — ответил Чиун. — Странные люди эти римляне. Что бы они ни находили — все тащили на арену. Все. Зверей. Людей. Все. Наверное, они любят родео. Василивич содрогнулся всем телом и потом ощутил, как ладони америкашки побежали по его позвоночнику вверх и — наступило великое облегчение. Василивич понял, что сейчас упадет в обморок, но, дотронувшись до каких-то нервных окончаний в позвоночнике, америкашка сумел предотвратить обморок. Он уже слышал шум ночной попойки, устроенной на явке членами вспомогательного подразделения. Из окон на улицу доносились женское хихиканье и звон бутылок. Кто же это сказал, что ничто так не способствует успеху, как успех? Правильнее бы сказать: ничто так не способствует разгрому, как успех. Его удивило, что у него даже не возникло желания предупредить группу об опасности. Он подумал, что вообще-то это надо сделать. Но черт с ними. Вся его профессиональная выучка, похоже, сгинула в той задней комнатке спортивного магазина. Там сгинуло все. Чего же хотел теперь этот генерал, отдавший службе в КГБ двадцать лет жизни? Он хотел стакан холодной воды — и ничего больше. Кореец остался с ним на улице, а америкашка пошел в дом. Справа от них был небольшой полицейский участок — рядом с кафе. Прямо за ними возвышалось мраморное безобразие исполинских размеров, недавно выстроенное современным корольком. Фасад украшала мраморная лестница, перед которой стояла конная статуя какого-то итальянца. Прожектора извещали прохожих, что это памятник какому-то видному гражданину. Беда с этими статуями и памятниками, когда видишь их на каждом углу, к ним относишься не более внимательно, чем к деревьям в лесу, и, если рядом с вами нет гида, который обращал бы ваше внимание на тот или иной памятник, вы бы даже не удосужились лишний раз взглянуть на него. Смех наверху стих. Стих так, словно кто-то повернул выключатель. Кореец спокойно стоял, точно в ожидании автобуса. — Сэр, — сказал Василивич, и потом какой-то инстинкт самосохранения, о существовании которого он и не догадывался раньше, заставил его добавить: — Милостивый и благородный сэр. Благородный и мудрый цвет нашей радости, о милостивый сэр, прошу вас, соблаговолите назвать недостойному рабу свое божественное имя. Кореец по имени Чиун, тряхнув гордо бородой, ответил: — Я — Чиун, Мастер Синанджу. — Молю вас, великолепнейший, скажите, вы работаете с американцами? Вы состоите в так называемом «Подсолнухе»? — Я нигде не состою. Я Чиун. — Значит, вы не работаете с американцами? — Они воздают мне должное за мое умение. — И что же это за умение, о достославный мастер? — Мудрость и красота, — ответил Чиун, довольный, что наконец хоть кто-то проявил интерес. — Вы обучаете убийству? — Я обучаю тому, что должно делать и что способны делать люди, если они могут этому научиться. Но это не каждому дано. Через несколько минут Римо вернулся со стопкой паспортов. За эти несколько минут окончательно сбитый с толку и перевербованный генерал Василий Василивич узнал, что азиат поклонник красоты, поэт, мудрец, невинная душа, брошенная в жестокий мир, и что его совсем не ценит ученик. Но Чиун не захотел раскрывать все свои тайны. Римо показал Василивичу паспорта, и Василивич назвал подлинные имена и звания каждого. Он только взглянул америкашке в глаза и тут же понял, что лучше не надо вешать ему лапшу на уши. Римо передал паспорта Чиуну и попросил подержать их. В кимоно у Чиуна было столько складок, что он мог спрятать там целый архив, если бы захотел. — Так, теперь я стал носильщиком твоего барахла, — сказал горестно Чиун. — Вот твое отношение. — Каких-то пять паспортов! В чем дело? — сказал Римо. — Дело не в тяжести бумаги, а в бремени печального неуважения, кое ты выказываешь скромному поэту. Римо огляделся по сторонам. Он никого больше не увидел. Василивич был офицером КГБ. Чиун, Мастер Синанджу, был последним из плеяды самых отъявленных убийц, когда-либо известных миру. Где же поэт, о котором говорит Чиун? Римо пожал плечами. В Неаполе они наткнулись на группу «Альфа» почти случайно. Василивич заметил одного из группы на улице и стал быстро соображать. В тот день он чувствовал себя куда как лучше, чем накануне: после сытного завтрака и сладкого сна в машине, которую вел Римо, его мозг опять заработал. Группа «Альфа» все равно уже совершенно бесполезна. Он потерял с ними связь много дней назад, и только желание маршала Дени регулярно посылать в Москву бодрые донесения помешали ему наложить дисциплинарные взыскания на нерадивых сотрудников. Поэтому, увидев одного из членов группы, подрывника, он сразу же его сдал. Римо поставил машину у тротуара и забежал агенту за спину. Со стороны можно было подумать, что он приветствует старинного приятеля, дружески обняв его за плечи. И только в том случае, если бы сторонний наблюдатель заметил, что ноги старинного приятеля вдруг оторвались от земли, он мог бы заподозрить что-то неладное. Если бы за плечами Василивича не было почти двух десятков лет службы в «Треске», с постоянными учениями групп ликвидации, с непрерывным поступлением новобранцев, с отбором из них лучших из лучших, обучавшихся затем всем известным способам мгновенного убийства, он бы не смог воздать должное инструменту под названием Римо. О таком, как этот америкашка, в «Треске» могли только мечтать. Эксперт по взрывному делу был мертв еще до того мгновения, как его ноги вновь коснулись земли, а америкашка шел с ним в обнимку через улицу так, словно тот был жив-здоров. — Какая сноровка! — воскликнул Василивич слабым от восхищения голосом. — Соответствующая, — сказал Чиун. — Я даже не заметил движения его руки! — Ты и не должен был этого заметить, — сказал Чиун. — Смотри на ноги. — И тогда я увижу, как он двигается? — Нет, тогда ты вообще ничего не увидишь. — Почему? — Потому что я посвятил свою жизнь обучению этого неблагодарного лоботряса вместо того, чтобы подарить ее такому симпатичному юноше, как ты. — О благодарю тебя, достославный мастер! — Теперь я живу в Америке, но я глубоко уязвлен ее прегрешениями, — сказал Чиун, и коварный Василивич понял, что подходящий момент настал. Он посетовал по поводу обуревающих Чиуна печалей. — Не сочувствуйте мне, — сказал Чиун. — Благороднейшие из цветов чаще втаптываются в придорожную грязь. Хрупких сокрушают грубые и непотребные. Такова жизнь. И Чиун поведал ему об ужасах американского телевещания, о том, что сделали с прекрасными драмами вроде «Пока вращается планета» и «В поисках вчерашнего дня». Чиун, как поэт, их высоко ценил. Но теперь все показывают «Мери Хартман, Мери Хартман», а там люди разоблачают друг друга в недостойном поведении, там убийства и сцены в больницах, где доктора не спасают, а калечат людей. Но мыслимо ли, чтобы персонаж драмы — врач — приносил своим пациентам больше страданий, нежели добра? Таков был вопрос Чиуна. Василивич резонно заметил, что в хорошей драме не может быть плохого доктора. — Верно, — согласился Чиун. — Если кому-то надобно видеть, как врачи измываются над людьми, пускай идет в больницу, а не к телевизору. Если бы мне вздумалось лицезреть невнимательных и несведущих врачей, мне следовало бы просто зайти к местному лекарю — там я смогу сполна удовлетворить свое любопытство. Особенно это относится к твоей стране, да будет тебе известно. Василивич икнул и согласился. Чему же, интересно, учил Чиун этого неблагодарного Римо? — Благопристойности, — сказал Чиун. — Любви, благопристойности и красоте. Между тем Римо нашел практическое применение своей любви, благопристойности и красоте в роскошной вилле в другом конце города, на берегу неаполитанского залива, голубеющего под полуденным солнцем. От взрывника, встреченного на улице, он узнал численность и местонахождение остальных оперативников. Получив необходимую информацию, он благопристойно сунул взрывника в большой мусорный контейнер на аллее, где его обнаружат не раньше, чем труп начнет смердеть. Он отправился к роскошной вилле. Наступил полдень, и все оперативники, только-только проспавшись, едва стояли на ногах после ночной попойки. Один, с отвислым брюшком, оторвал взгляд от утреннего стакана водки с апельсиновым соком. Откусывая ягоды от виноградной грозди, он направил на гостя короткоствольный английский пулемет. — Бон джорно, — сказал он сонным голосом. — Доброе утро, — отозвался Римо. — Ты что здесь делаешь? — спросил русский. Остальные не стали хвататься за оружие, а спокойно продолжали бороться с утренним похмельем. Один человек без оружия не мог их встревожить. — Работаю, — сказал Римо. — А что за работа? — Я убийца. В настоящий момент я работаю с «Треской». Я правильно произношу это слово? «Треска»? — Римо бросил взгляд на сверкающую гладь залива и ощутил прохладный весенний бриз, прилетевший из-за деревьев и ворвавшийся в распахнутые окна, позолоченные ярким солнцем. Замечательная страна. Он вдохнул запах соленой воды. — Откуда тебе известно про «Треску»? — спросил русский. — Ах да, — отозвался Римо, точно вспомнив что-то. — Это долгая история, знаешь, там высокие политические материи и прочее, но вообще-то я заменяю «Ромашку» или «Подсолнух», не помню точно — я всегда путаю эти дурацкие названия. Я пришел, чтобы убить вас, если вы — «Треска». Вы же группа «Альфа», так? — Да, так уж получается, что мы — группа «Альфа», — сказал русский и махнул короткоствольным английским пулеметом. — А вот это видал? — Видал-видал, — сказал Римо. — Кстати, сколько у вас выходит в месяц за этот особняк? — Хрен его знает. Это же в лирах. Надо накидать корзинку доверху, и, когда хозяин начинает улыбаться, можно больше не бросать. Лиры! Можно сказать, бросовая валюта. — Кто-нибудь из «Альфы» отсутствует? — Все тут, кроме Федора. — Крепкого сложения, блондин с дурацкой улыбкой? — спросил Римо. — Он самый. Но только у него не дурацкая улыбка. — Теперь — дурацкая, — сказал Римо. Когда русский нажал на спусковой крючок своего пулемета, его рука уже была сломана. Боли при этом он не почувствовал, потому что для ощущения боли от перелома руки необходимо иметь позвоночный столб, куда поступают болевые импульсы. А русский лишился части оного в тот самый момент, когда боль по нервам должна была возбудить соответствующие рецепторы спинного мозга. Группа «Альфа», заторможенная после многодневной пьянки, с поразительной быстротой бросилась к оружию. Благоприобретенная выучка одержала верх над затуманенным алкоголем мозгом, и адреналин с удесятеренной силой погнал по жилам кровь. Но они бросились в бой так, словно перед ними была живая мишень, двигавшаяся не быстрее обыкновенного бегуна, не разбиравшего биоритмов собственного тела, чьи руки сродни умелым рукам солдата. К тому времени, как их глаза привыкли к движениям Римо, его ладони уже проникали к костям врагов, совершая молниеносные беззвучные убийства. В полдень в уединенной вилле на берегу Неаполитанского залива он крушил грудные клетки врагов. На этот раз он собирал паспорта убитых немного дольше. Сев в машину в центре Неаполя, он попросил Василивича составить список подлинных имен и званий членов группы «Альфа», пользовавшихся этими паспортами для прикрытия. — Они все мертвы? — спросил Василивич без тени недоверия, потому что он видел, что сделал этот человек с гигантом Иваном, но до сих пор ужасался мысли о том, как много может совершить один человек. — Конечно, — ответил Римо так, словно его спросили, не забыл ли он бросить фантик от конфеты в урну. Группа «Бета» была в повышенной боевой готовности, как ей и было предписано в случае отсутствия связи с группой «Альфа». Группа занимала небольшой дом в Фарфе, городке на берегу мутного Тибра — итальянской сточной канавы еще со времен этрусских царей. — Они и впрямь загадили это место сверх всякой меры, — доверительно сообщил Чиун. — История Синанджу рассказывает о прекрасных храмах Аполлона и Венеры, располагавшихся неподалеку. — Выходит, Дом Синанджу — довольно старое учреждение? — поинтересовался Василивич. — Достаточно, — согласился Чиун. — Умудренное разумом и облагороженное любовью. Сидящий за рулем Римо резко обернулся. Он мог поклясться, что Чиун рассказывает о Синанджу. Америкашка, догадался Василивич, заметил первый пост «Беты» раньше, чем он. И он знал, кого искать. Когда америкашка вышел из машины, Василивич спросил, как это Римо понял, что человек, который вроде бы просто сидел на скамейке и грелся на солнышке, на самом деле стоял в дозоре. — А здесь и должен быть дозорный, — сказал Чиун. — Но что мы все о работе да о работе. Хочешь, я тебе прочту стихотворение, которое я написал? — Безусловно! — отозвался Василивич. — Он смотрел, как америкашка сел на скамейку рядом с дозорным, который, как могло показаться со стороны, просто грелся на солнышке. Америкашка что-то ему сказал. Василивич продолжал смотреть во все глаза с ужасом и восхищением. Этот дозорный владел ножом с несравненным мастерством. Он увидел, как его сотрудник незаметно для америкашки выхватил из рукава лезвие. «Молодец, — подумал Василивич. — У нас есть шанс. Молодец, воин „Трески“, щит и меч партии!» Кореец Чиун завывал что-то на непонятном языке. Нежно прикоснувшись к горлу Василивича длинным ногтем, Чиун привлек его внимание к себе. — Возможно, ты не узнал классическую поэзию Ун? — Виноват, сэр, — бросил Василивич. Он увидел, как его сотрудник вежливо улыбнулся. Скоро в дело вступит нож. Ну, теперь-то они отомстят этой банде убийц! — В классическом варианте поэзии Ун пропускается каждая третья согласная и каждая вторая гласная. Так можно перевести формулу на английский язык. Ты ведь знаешь английский. — Да, — сказал Василивич. Теперь в любую секунду нож мог вонзиться в горло американке. — Тогда ты должен понять, что великая поэзия Ун исчезла примерно в 800-м году до рождества Христова. Я не имею в виду народную поэзию Ун, просуществовавшую до седьмого века. Да что это тебя так привлекает? — Я слежу за американцем. — А что он делает? — Разговаривает вон с тем человеком. — Он не разговаривает, — возразил Чиун. — Он собирается приступить к работе. Но это так приземленно... А вот необычайно красивый фрагмент, над которым я работаю в настоящее время... Да что там тебя так привлекает? В лучах яркого итальянского солнца сверкнуло лезвие ножа, и сидящий на скамейке глупо улыбнулся, точно проглотил воздушный шарик и теперь сетовал на свою неосторожность. Василивич не видел ножа. Америкашка тряс руку, в которой был зажат нож, точно прощался. Дозорный откинулся назад и заснул. Весь живот его был в крови. — Величие этого стихотворения заключается в том, что оно обнажает суть цветочного лепестка и звуки строк сами становятся лепестками, — объяснил Чиун. Василивича прошиб холодный пот. Он улыбнулся, вслушиваясь в пронзительный голос корейца, который звучал все выше и выше, точно скреб по стеклу. Он смутно припомнил, что когда-то что-то слышал об этой загадочной поэзии. Один британский исследователь говорил, что декламируемые стихи Ун звучат так, как если бы роженице делали кесарево сечение суповой ложкой. Особенно ценили эту поэзию древние персидские императоры. Василивич и не знал, что поэзия просуществовала до четвертого века нашей эры. Каким же образом престарелый азиат так тесно связан с этим умопомрачительным убийцей-америкашкой? Василивич крепко над этим задумался. Возможно, старик кореец преподаватель поэзии? Или просто друг? Он, безусловно, не слуга, хотя и жаловался, что с ним обращаются как со слугой. Синанджу. Он уже раньше слышал это слово. Старик сказал, что оттуда происходят все убийцы, но, конечно же, этот тщедушный иссохший старец не может быть убийцей. И все же некая связь тут есть. И ею надо воспользоваться. Необходимо воспользоваться. Пронзительные рулады оды Ун прекратились. Римо, америкашка, вернулся к машине с двенадцатью паспортами. Василивич следил, как двенадцать судеб группы «Бета» падают к нему на колени. Это была не перепившаяся команда. Это было лучшее подразделение в расцвете сил. Они даже не успели добраться до своих пистолетов: выстрелов не было слышно. Он написал их настоящие русские имена и звания. Он знал каждого. Среди них были и деревенские, и городские ребята, один даже был освобожден из Лубянской тюрьмы в Москве — маньяк-убийца, кого Василивич лично учил обуздывать свои кровожадные человеконенавистнические инстинкты и направлять их во благо социалистической родины. Записывая их подлинные имена, отчества и фамилии, вычеркивая румынские и болгарские псевдонимы, он вспоминал о том, как обучал каждого из них в тренировочных лагерях. Десять лет учений, одиннадцать лет, восемь лет, двенадцать лет. Лекции, практические занятия. Тех из молодых курсантов, кто выказывал незаурядные способности, хитроумие и силу, «Треска» забирала к себе. Это было в то время, когда члены группы «Бета» еще под стол пешком ходили, — тогда еще майор, Василивич настоял, чтобы руководство «Трески» консультировалось с родителями возможных кандидатов. В ту пору это было расценено как ересь, но Василивич доказал свою правоту. Если родители одобряли выбор сына, он уходил в команду с легким сердцем. Если его семья получала дополнительный паек и льготы, тогда курсант был уверен, что делает что-то полезное, и всякий раз, отправляясь домой на побывку, он возвращался преисполненный еще большей преданности делу «Трески», а не затаив сомнения и горечь. Он выиграл ту битву с генералом Деней, представителем старой школы, который считал, что семья должна знать как можно меньше о том, чем занимается сын. — Нам нужен личный состав, послушные машины, а не маменькины сыночки, — говорил ему генерал Деня. — Когда мы сражались с белогвардейцами, «Треска» — тогда она называлась ЧК — отрывала нас от материнской юбки и быстро делала из нас мужиков. Там нас быстро учили: либо ты убьешь, либо убьют тебя. Так было тогда, так и сейчас, и так будет всегда. Всегда! — Генерал! — возражал ему тогда майор Василивич. — У нас двадцать процентов перебежчиков. Это очень много. Наверное, самый высокий процент среди всех прочих служб. — Мы занимаемся трудным делом. Сейчас уже нет таких мужиков, как раньше. — Позволю себе с вами не согласиться. Вы забираете пятнадцатилетнего мальчугана из школы и говорите его родителям, что его отобрали в олимпийскую команду или еще какую-нибудь аналогичную ложь, и они беспокоятся. И он начинает беспокоиться, и в один прекрасный день он либо бежит на Запад, либо дезертирует. — Этих щенков мы вешаем! — Позвольте задать вам вопрос — от ответа будет зависеть моя жизнь. Когда на Запале у нас вдруг случается прокол и кто-нибудь из наших бежит в «Подсолнух» к американцам, что происходит? Генерал Деня тогда только плечами пожал, не понимая, к чему клонит его хитроумный помощник. — Я делаю определенную пометку в досье, — сказал ему тогда Василивич. — Ну и что? — нетерпеливо спросил Деня. — Вы когда-нибудь загадываете в ящик с этими досье? — Нет. Я ненавижу разбирать бумажки! — ответил генерал Деня. — Папки с личными делами перебежчиков и погибших при исполнении задания стоят в одном шкафу. Папок с делами перебежчиков в восемнадцать раз больше, чем папок с делами погибших. То есть мы сами наносим себе вреда почти в двадцать раз больше, чем капиталисты — нам. — Гммм, — подозрительно буркнул тогда Деня. — Я прошу только об одном: пусть уж лучше капиталисты-ублюдки нас уничтожат, чем мы сами себя уничтожим. — Что ж, будь по-твоему, раз ты говоришь, что от этого зависит твоя жизнь, — согласился Деня. В течение первого года случаи дезертирства резко сократились, а о перебежчиках на Запад и вовсе забыли. Василивич создал в группе такую атмосферу, когда каждый боец был уверен, что нигде в мире он не получит больше почестей и материального вознаграждения. То, что в обществе достигалось принуждением и пропагандой, в «Треске» удалось достичь усердной службой и наградами. В здании на площади Дзержинского скоро стали шутить, что, мол, следующим шагом в «Треске» будет выплата дивидендов по акциям и раздача цветных телевизоров. Но шутить перестали после того, как небольшое подразделение «Трески», оказавшись отрезанным от групп поддержки и имея перед собой в сорок раз превосходящие числом силы противника, сражались до последней капли крови в горах Греции, невзирая на щедрые посулы, сопровождавшие предложение командиров «Подсолнуха» перейти на сторону американцев. Василивич устроил в честь павших бойцов пышную церемонию в штабе. Если бы в зале стоял алтарь с крестом, а не бюст Ленина, эту церемонию можно было бы назвать мессой. И все тот же Василивич поддерживал дух мирного сосуществования с «Подсолнухом», почти дружеские отношения между двумя командами, которые вели друг за другом пристальное наблюдение, кружа по пятам своих противников по всей Европе. И тот же Василивич в тот самый день, когда руководство ЦРУ отдала приказ личному составу «Подсолнуха» сдать табельное оружие, провел сокрушительный рейд по всему континенту. Изуродованные трупы американцев, в том числе и тело несчастного Уолтера Форбиера, переправлялись домой в закрытых гробах, — и вдруг КГБ перехватило странную шифровку: «Могло быть хуже. Нас могли застукать на грязных шутках». Это была шифровка, посланная в Вашингтон неким высокопоставленным чиновником государственного департамента, и Василивич, прочитав ее, подумал тогда: «Возможно, мы сражаемся с безумцами». Но «Треска» сражалась вовсе не с безумцами. И теперь Василивич, сидя на заднем сиденье машины, рядом с корейским поэтом по имени Чиун, понял, что, видимо, это была просто-напросто гигантская ловушка. Какая коварная затея! Он никогда не подозревал, что американцы способны на столь изощренное коварство. Пожертвовать рядом европейских групп только для того, чтобы враг расслабился, а в это время выдвинуть отборные силы для нанесения смертоносного контрудара. Как там американцы говорят в спортивных магазинах? «Добро пожаловать в лучшую команду!» Это был отчаянный маневр, но блистательный, ничего не скажешь! И все же Василивич, тонкий аналитик, не смог смириться. Что правда, то правда: блестящий, коварный ход. Но американцы не способны мыслить такими категориями. Они всегда были гении в технике, но полные простофили в тактике. Василивич ощутил сухость во рту. Кореец сообщил ему, что лучшие строки стихотворения еще впереди.Глава пятая
Это была грандиозная встреча. Водочные бутылки вытянулись тридцатиметровой батареей на застеленном хлопчатобумажной скатертью столе. У каждой бутылки стоял официант в белых перчатках. Стаканы со звоном разбивались о тяжелые деревянные панели стен. Каблучки начищенных ботинок цокали по полированным мраморным плитам пола. На выкаченных колесом грудях, обтянутых мундирами цвета морской волны, сияло такое обилие орденов и медалей, что, наверное, чеканщики сошли с ума, пока их изготавливали. Чей-то голос с сильным южнорусским выговором воскликнул: — О, то ж вин идэт! О, то ж вин идэт! Наступила тишина, оскверненная лишь последним грохотом разбитых стаканов, чьи недавние владельцы еще не вполне осознали происходящее. А потом были слышны лишь четкие шаги приближающегося человека. Человек на небольшом возвышении в дальнем конце зала провозгласил: — Товарищи офицеры, члены Комитета! Щит и меч партии! Мы с восхищением приветствуем Героя Советского Союза фельдмаршала Григория Деню. Ура маршалу Дене! — Ура-а! — отозвались собравшиеся. Деня, чья мясистая грудь была украшена множеством орденов и медалей, а пухлое лицо светилось радостью, воздел толстенькие ручки над головой в знак собственного триумфа и прошествовал в актовый зал народного Комитета государственной безопасности. — Деня! Деня! Деня! — скандировали офицеры. А он энергично махал всем рукой, улыбался старым знакомым и друзьям, уцелевшим в великой войне, когда два народа сошлись в битве друг с другом по фронту, протянувшемуся от моря до моря, после чего побежденные были обречены на уничтожение. Это были крутые ребята, все эти старые офицеры, пережившие большие чистки, фавориты Сталина, а потом Берии, а потом Хрущева и, наконец, нынешнего председателя. Председатели приходили и уходили. КГБ оставался всегда. Деня знаком призвал к тишине и заговорил: — Я не вправе посвящать вас сейчас в тонкости и подробности нашей победы. Я не вправе рассказать вам о том, каким образом мы добились более чем подавляющего преимущества в Западной Европе. Но вот что я могу вам рассказать, товарищи. Сегодня Союз Советских Социалистических Республик добился над нашим континентом господства, которого не достигала никакая страна в прошлом. Завтра Азия будет наша, а за ней и весь мир. Завтра — весь мир. Завтра — весь мир! Многие офицеры, которым посчастливилось сражаться лишь в холодной войне против Америки и участвовать в изнурительных состязаниях, победа в которых измерялась чайной ложкой, громкими криками выразили свою радость. Потому что благодаря фельдмаршалу Дене победу теперь можно было измерять ведрами. Запад отступал по всему фронту. Разумеется, в таких трудолюбивых группах всегда находится свой остряк. Из задних рядов кто-то выкликнул тост за союзников России. — Да здравствует конгресс Соединенных Штатов и его специальные комиссии! Лица присутствующих исказила презрительная гримаса, но фельдмаршал Деня улыбнулся. — Да, нам немало помогли. Но помощь была не случайной. Вспомните, что говорил Ленин: капиталисты сами повесятся, если только мы снабдим их достаточно длинной веревкой. Ну вот, веревка у них есть, осталось только затянуть узел. Деня приказал принести ему полную бутылку водки, а потом, чуть качнувшись на каблуках своих начищенных кожаных ботинок, осушил бутылку до дна под одобрительный гул голосов товарищей по оружию. Потом, подбадриваемый аплодисментами, он протанцевал на середину зала. Какой-то капитан со смертельно бледным лицом и дрожащими руками протиснулся к пятачку, на котором пьяный смеющийся Деня отплясывал цыганочку. Этот капитан в полевой форме резко выделялся на фоне сверкающих орденами парадных мундиров — точно дешевая пластмассовая ваза в витрине ювелирного магазина. Деня подтанцевал к капитану. — Товарищ маршал, очень срочное сообщение, — сказал капитан. Он вручил Дене запечатанный двумя сургучными печатями пакет. Чтобы открыть его, требовалось сломать маленький пластиковый щит. Он также передал маршалу ручку, которой тот должен был поставить свою подпись в журнале о получении пакета. Деня взял ручку и подбросил ее в воздух. — Мне нужна ваша подпись, маршал! — Анатолий, скажи этому идиоту, что никакая подпись не нужна. — Вам не требуется подпись маршала Дени, капитан! — раздался крик в толпе. Это крикнул командир подразделения, где служил капитан. Деня прочитал послание. Во всем теле он ощущал приятное тепло от выпитой водки, а от танца его кровь бурлила и весело неслась по жилам. Донесение гласило: «Явные сложности подразделений „Трески“ южном фланге Европы. Тчк. Предлагаю немедленно прибыть на площадь Дзержинского для консультаций. Тчк. Немедленно». Деня смял лист бумаги и сунул его в карман. — Что-нибудь серьезное, Григорий? — спросил его один из генералов. Деня передернул плечами. — У нас всегда все серьезно. Центральный Комитет предлагает изменить цвет наших мундиров — и у министра текстильной промышленности возникает серьезная проблема. Когда министерство пропаганды узнает, что Солженицын произнес новую речь или написал новую книгу, у них сразу возникает серьезная проблема. Каждый день то тут, то там возникает масса серьезных проблем. Мы с вами пьем добрую водочку, имеем хорошие квартиры, и тем не менее все только и знают, что орут: скоро всему конец! скоро всему конец! сейчас небо упадет! Но небо, господа, по-прежнему над нами, оно там было задолго до того, как мы вышли из чрева матери и заплакали, вступив в первый серьезный конфликт с атмосферным воздухом. И оно будет на своем месте, когда могильщики присыплют нас землицей после нашего последнего серьезного конфликта со смертью. Товарищи, вот что я вам хочу сейчас сказать. На этом свете нет никаких серьезных проблем! Его краткая речь была встречена бурными аплодисментами отчасти потому, что он был в чине маршала, но еще и потому, что все знали его как человека, способного и в трудную минуту сохранять самообладание. Такова была маршальская философия, и ее уважали. А перед входом его ждал черный «Зил»-лимузин. Уличное движение на родине не представляло таких трудностей, как на поле сражения, где так много автомобилей. Теперь маршал Деня уже не был столь беспечен, каким он казался в окружении боевых товарищей. Долгие годы службы выработали в нем тонкий нюх на ситуации, когда следовало тревожиться, а когда не следовало. Сейчас момент был тревожный. В здании на площади Дзержинского располагалась Лубянская тюрьма. Во время правления Сталина многие из его друзей окончили там свои дни. Он был единственный из целого подразделения, кому удалось тогда уцелеть — это было политическое подразделение, которым командовал бывший университетский профессор, пришедший на работу еще в ЧК, потом переименованное в ОГПУ, потом — в НКВД, в МВД и, наконец, в КГБ. Все это были разные одежды для одного и того же тела. Сталин однажды приказал, чтобы их подразделение в полном составе — сорок два человека — и при полном параде поужинало с ним за закрытыми дверями. На столе было всегда много водки. Какой-то внутренний голос нашептал Дене в тот давний вечер в начале тридцатых не особенно усердствовать за столом. Наверное, отсутствие прохладительных напитков на длинных столах заронило в нем подозрение, что Сталин просто хотел всех напоить вусмерть. Его командир, человек очень осторожный и воздержанный в еде и питье, предпочитавший чай с баранками, пил водку так, словно родился в седле казацкого скакуна. К середине трапезы командир уже громко разглагольствовал о том, что он является составной частью социалистического авангарда человечества. Сталин тихо улыбался в усы. Сам он не пил, а, раскурив большую белую трубку, только кивал да посмеивался, а молодой Деня тогда подумал: «Боже, ну и змея подколодная!» Молодых офицеров всегда учили быть первыми в своем ревностном служении чистому делу коммунистической революции. Деня же держался незаметно. И вот Сталин указал на него. — А ти что думаэшь, тихонья? — спросил Сталин. — Я думаю, что все, что они тут говорят, очень мило, — ответил Деня. — Только мило? — Все засмеялись. — Мило! — продолжал царственный тамада. — Этим словом можно аписать дэвушку, а не рэволюцию. Деня смолчал. — Ти не хочэшь измэнить слово? — Нет, — ответил Деня. Его командир сразу же почувствовал себя не в своей тарелке и завел диалектическую дискуссию о слабых революционерах, переметнувшихся на сторону буржуазной контрреволюции. — А ти что думаэшь об этом, маладой чзловек? — спросил Сталин. Молодой Деня встал, ибо понял, что речь теперь идет о жизни и смерти, а он хотел встретить свою судьбу стоя. Для них для всех речь теперь шла о жизни и смерти. — То, что говорит мой командир, вероятно, правильно. Я не знаю. Я же не профессор и не семи пядей во лбу. Я только знаю, что России нужна твердая рука. До революции правители управляли страной для своего блага. То были тяжелые времена. Сейчас появилась возможность построить лучшую жизнь. И это хорошо. Но это будет непросто. У нас большая, огромная страна. Мы все еще отсталые. Я русский. И я знаю, что впереди много кровавой работы. И я знаю, что после каждого достижения будет много разговоров о возможных путях более успешного достижения этих целей. Но я же русский. И я целиком доверяю партии. Это дело партии — решать. Но в лице Григория Дени у партии всегда будет верный помощник. Тогда его командир раскритиковал эту позицию за то, что она призывает быть преданным в равной мере царю и прочим феодальным правителям и — коммунистической партии. И он спросил, почему Деня вступил в партию. — Потому что за каждого выдвиженца в члены партии из нашей семьи давали по три картофелины. — И за три картофалины ти пажэртвовал сваею жизнью? — спросил Сталин. — Мы голодали, товарищ председатель. Никто из присутствующих в зале не заметил, как слегка сузились глаза у Сталина, как и не уловили столь же легкого кивка его головы. Григорию же его начальник приказал немедленно уйти. Явившись на следующее утро во временный штаб, располагавшийся в здании бывшей баптистской церкви, он никого там не застал и даже подумал, что штаб переехал. Но штаб не переехал. Теперь он стал командиром — в свои двадцать с небольшим лет. Остальных же он больше никогда не видел и не спрашивал о них. С того вечера он только еще раз видел Сталина — это было в первые дни великой войны, когда гитлеровские дивизии беспрепятственно двигались маршем по западным землям Советской страны. Примерно сто офицеров в том же звании, что и он, призывались в действующую армию. Он должен был организовать партизанское движение в тылу врага. Сталин обходил строй офицеров, и ему представляли каждого. Подойдя к Дене, Сталин улыбнулся. — А, три картофэлины! — Три, — подтвердил полковник Деня. Штабной генерал склонился к Сталину и стал рассказывать о недавних подвигах Дени. Сталин оборвал его легким взмахом руки. — Знаю, знаю! — сказал он. — Самый атважный баец на свэте — руский с трэмя картофэлинами в живате. Это была наиболее жестокая война с тех пор, как орды варваров уничтожали целые области в Западной Европе. Зрелище побоищ, учиненных нацистами, было невыносимо даже для видавших виды работников НКВД. Ну а потом, разумеется, началась затяжная рискованная война с Западом. И Деня понимал, что она продлится еще очень долго. «Три картофелины», вспоминал он, пока «Зил»-лимузин скользил по туннелю в подземный гараж здания на площади Дзержинского. Он вошел в крохотный лифт, рассчитанный только на одного пассажира, и поднялся в шифровальный отдел, где его встретил полковник, отвечавший за одно, генерал, отвечавший за другое, и полдюжины капитанов, отвечавших еще за что-то. По стенам были развешаны карты и графики. Лица людей, собравшихся в этой комнате, были серьезны. Поприветствовав вошедшего, они продолжали вполголоса отдавать приказы о том-то и том-то. — Простите, товарищи, мне надо сходить по малой нужде, — сказал Деня. — Продолжайте совещание. — Он оставил дверь открытой, чтобы слышать каждое слово. Кто-то опустил глаза. «Сопляки, — подумал он. — Бабы! Могучий КГБ превратился в сборище кисейных барышень». Он вернулся к столу. — Так. Я выслушал двадцать доводов о том, почему каждый из вас представляет особую ценность для государства. Но пока что не поделился неприятной информацией. Я сообщу вам два неприятных известия, потом дам пять минут на размышление, а потом мы все это обсудим по новой. Первое. Мое подразделение «Треска» разворачивает наступление по всей линии фронта на плечах поверженного врага. Посему все происходит отнюдь не в соответствии с полученными вами ранее инструкциями. Мы не имеем связи с нашими людьми неделями! Но это не страшно. Второе. Что говорит Василивич? Он единственный паникер, которого я уважаю. Никто не стал брать пять минут на размышление. Василивич уже в течение трех дней не выходил на связь. Группы поддержки обнаружили убитыми следующих... Деня выслушал длинный список фамилий. Он взял у одного из офицеров красный карандаш и подошел к карте. Он попросил уточнить время смерти каждого из убитых и написал это время у каждого населенного пункта. Неаполь, Фарфа, Афины, Рим. — Вы сказали: Иван Михайлов? — Да, майор Михайлов мертв. — Причина? — Тупой предмет. Страшной силы удар. — Ну конечно. По-другому и быть не могло. Этого следовало ожидать, — сказал Деня, вспоминая, какой невероятной физической силой обладал этот юный гигант. — Вы уверены? — Да. Проведено вскрытие. У майора Михайлова в крови обнаружен крысиный яд в количестве, способном убить батальон, но очевидно, что не это послужило причиной смерти. — От Василивича ничего? — Ничего. Дене не хотелось сейчас высказывать свои наихудшие подозрения, потому что слово не воробей, как известно: вылетит — не вырубишь топором, и к тому же кто знает, что могут учудить эти шаркуны-лизоблюды в погонах. — Вот вы тут все кричите о якобы внезапной массированной атаке крупными силами, но я вам скажу сейчас кое-что, о чем никто из вас пока еще ни словом не обмолвился. Посмотрите на карту, на мои пометки. Обратите внимание на время. Это самое главное! Офицеры зашумели и стали наперебой рассуждать вслух о подразделениях поддержки ЦРУ, о волновых атаках несколькими эшелонами, когда новые подразделения вступают в дело сразу же после того, как их предшественники выполнили свое задание. Один офицер с угреватым лицом, впалыми щеками и редеющими седыми волосами, расчесанными на прямой пробор, начал говорить о многонациональной цепной реакции, охватывающей отдельные подразделения. Речь идет, уверял он, о широкомасштабном заговоре против СССР, исходящем, возможно, из Ватикана. Деня крякнул. Он не слышал подобной белиберды с момента своей краткой остановки в лондонском аэропорту, где местные журналисты были готовы сбыть ему любую небылицу за сходную цену. Адъютант спросил его тогда, что хотели журналисты. — Не хотите ли прочитать о том, как Америка пыталась отравить Атлантический океан? О тайной войне израильтян? О том, как датское правительство убивает детей на потребу каннибалам-извращенцам? Что голландцы в глубине души расисты? Британская журналистка — самый легкодоступный товар. Продумайте что угодно — и они обо всем напишут. За книги, конечно, придется платить чуть подороже, чем за газетные статьи. Но я вам гарантирую, милорды, позолотите им ручку, и на земле не окажется ничего такого, о чем бы они не сумели написать. Хотите узнать про любовные похождения папы римского? О его незаконных детишках? — Какие любовные похождения? Какие незаконные дети? — спросил адъютант. — Платите — и мы обо всем узнаем. Все это было приемлемо для британских журналистов, но для серьезных людей, которые повседневно балансируют на грани жизни и смерти, это было возмутительно. Потому-то Деня и крякнул и заметил, как какой-то офицер ему подмигнул. — Кто-нибудь из вас знает, что такое автомобиль? — спросил Деня. Нес офицеры, находящиеся в этой комнате без окон, кивнули. Несколько человек кашлянули и потупили глаза, стараясь не смотреть друг на друга. Ну конечно, они-то знали, что такое автомобиль. О чем это старик? — Вы умеете пользоваться наручными часами? — продолжал Деня. Все опять кивнули. — А считать? Да, они умели считать. Не конкретизирует ли товарищ маршал свои соображения? Деня приставил кончик красного карандаша к Риму на карте. — Представьте себе, что эта красная точка — автомобиль. Фр-фр-фр-биб-би — машина поехала. Дррррр — урчит мотор. Вот по этому шоссе — жжжжж! — говорил Деня. Карандаш двинулся от Рима к Неаполю. — Вот мы и в солнечном Неаполе. Полдень. Вчера вечером мы были в Риме. Едем дальше — в Фарфу. Фр-фр-фр-биб-би... Дрррр. Нам и гнать-то слишком не надо. А теперь мы возвращаемся в Рим и садимся на самолет. Хороший такой самолетик. Он летит в Афины. Ууууу — ревут турбины. Он приземляется в Афинах. Приятный полет. — О! — произнес офицер, который наконец-то понял, к чему клонит Деня. Ну конечно! У всех голова забита сложнейшими разветвленными международными заговорами и многочисленными перемещениями террористических групп — вот никто и не заметил простейшего факта. А старый боевой конь сразу все просек. — Это вовсе и не массированная контратака, — догадался молоденький офицер. — Поздравляю с возвращением на землю! — похвалил маршал Деня. — Там действовала одна-единственная группа. И они двигались от одной нашей явки к другой. И вне всякого сомнения, Василивич сотрудничает с ними, потому что только он напрямую связан со всеми нашими подразделениями. Он перешел на сторону врага и теперь ведет эту террористическую группу по всем нашим явкам, — говорил молодой офицер. — Неверно! — грозно сказал Деня. — Почему? — недоумевал молодой офицер. Деня быстро соображал. Как бы это все дело не упустить из рук. Он слишком долго работал с Василивичем, чтобы так легко отдать его в руки Кремлю, обитатели которого мирно снят в уютных постелях и не знают, что это такое — когда тебе приставляют к животу ствол и грозят обмотать кишки вокруг ближайшего дерева. — Потому, — ответил Деня. — Почему потому, товарищ маршал? — не отставал офицер. — Потому что так и было задумано, — сказал он э раздумье. — «Подсолнух», наш непосредственный противник в ЦРУ, устарел. Почему он устарел? Потому что у Америки появилась более эффективная террористическая группа. Что же делать? Каким образом нейтрализовать их новые силы? Надо разоблачить «Треску» и избавиться от того, что Америка в любом случае выбросит на свалку. Но как это сделать? Заставить их сдать оружие под предлогом предотвращения очередного международного скандала. Почему же американцы решат оставить себя безоружными? Неужели среди вас найдется хоть один дурак, который поверит, будто Америка останется безоружной перед лицом сегодняшнего мира? Какой-то офицер предположил, что у американцев просто крыша поехала. Он перечислил ряд недавних инициатив американского внешнеполитического ведомства. Деня отпарировал, сказав, что если этот офицер хочет работать в министерстве иностранных дел, то его здесь никто не держит. Здесь — КГБ. — Василивич, этот выдающийся, талантливейший, отважный и преданный офицер, просто-напросто спас партию и народ России. В то время как кисейные барышни на площади Дзержинского травят небылицы, точно английские журналисты. Офицер связи Военно-Морского флота при сравнении с английскими журналистами густо покраснел. Пусть Деня и маршал КГБ. Это не дает ему никакого права называть коллег англичанами. — Извините, что оскорбил вас в лучших чувствах. Я имел в виду англичан только как пример. Я ведь даже не сказал «англичане», я имел в виду английских журналистов как пример глупости. Я глубоко уважаю Военно-Морской флот, и, возможно, это вас удивит, Королевский британский флот, и, что удивит вас еще больше, всех подданных британской короны. Ну, все довольны? Морской офицер принял извинения. — Ну и славно, — сказал Деня и наотмашь ударил офицера ладонью по лицу. — А теперь запомни, кто я. Маршал Деня, у которого в бою котелок варит, и я за вас гроша ломаного не дам, потому что ни один из вас не допер, что «Подсолнух» устарел для Америки, потому-то «Треска» нам тоже уже не нужна. Ибо, кретины недоделанные, — что «Подсолнух», что «Треска» — это же все едино! Оторопевшие офицеры закивали. Даже морской офицер с красной, точно ошпаренной, щекой тоже кивнул. Деня обладал неотъемлемым правом быть их командиром, и сейчас он продемонстрировал это право. — Генерал Василивич направляет их новую террористическую группу на «Треску» не для того, чтобы нас уничтожить. Он жертвует жизнью своих товарищей, чтобы мы сумели увидеть их новое оружие в действии и выработать контрмеры. Согласен, действует он отчаянно, рискованно, но блестяще! Мы делаем шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед. Господа, пускай Америка и заварила всю эту кашу, но, уверяю вас, доварим ее мы сами. И он грохнул кулаком по столу. — Я собственной жизнью клянусь! — заявил он решительно. — Выше голову, барышни! Добро пожаловать в мир холодной войны. Он знал, ему не надо было клясться своей жизнью. Конечно, это так. Но сам факт, что он произнес эти слова, придавал всему сказанному им ранее патетическое звучание. Он был не так уж и храбр, как могли подумать эти офицеры. Сокрушительный провал всех его подразделений в Европе, по всей видимости, грозил ему если не смертью, то как минимум тюрьмой. И, взвесив все «за» и «против», Деня решил, что Василивич либо мертв, либо поступает именно так, как описал его действия Деня. Всю жизнь приходится балансировать на острие бритвы. Без тех трех картофелин он мог бы, наверное, умереть с голоду. К 4:55 московского времени импозантный, умный Василивич начал оправдывать доверие своего командира. Сотрудник советского консульства в Афинах подобрал с земли записку, выброшенную из пронесшегося автомобиля. В ней было три слова. Они означали, что Василивич жив и захвачен в плен. К вечеру следующего дня подразделение, внедренное в Швецию, получило довольно длинное донесение, оставленное неподалеку от небольшого шале, где были обнаружены обезображенные тела членов группы «Гамма» — найденное при них огнестрельное оружие не применялось, а холодное — оставалось в ножнах. Василивич, бесспорно, работал на грани провала. Донесение, написанное от руки на пяти пустых сигаретных пачках, было составлено открытым текстом. Оно гласило: Д7 Новое американское оружие. Один человек. Необычайные способности. Что такое Синанджу? Особые методы. Грандиозная ловушка. «Треска» бесполезна. Мужчина ростом шесть футов, карие глаза, высокие скулы, худой, толстые запястья, имя — Римо. С ним вместе азиат, то ли его друг, то ли учитель, то ли поэт. Зовут Чиун. Старый. Ключ — Синанджу. Да здравствует щит и меч! В." Деня созвал срочное совещание у себя в кабинете. На совещание пришли более ста офицеров из разных отделов и управлений КГБ. Он охарактеризовал ситуацию. Надо предпринять два шага. Первый — установить, что это за новая группа, второй — уничтожить ее. Ключ к операции — в донесении на пяти сигаретных пачках. Им вменяется разгадать эту загадку, а задача Дени — нанести удар возмездия. Подразделение, созданное для нейтрализации нового американского оружия, будет названо «группой имени Василивича», в честь Василия Василивича, которого сейчас, как это уже вполне очевидно, нет в живых. А на берегах прекрасной Сены в это время вновь подтверждалась правота маршала Дени. Василивич сам разгадал загадку Синанджу. Кореец Чиун принадлежал к племени Мастеров Синанджу, уходящими своими корнями в глубину веков. Если взять все боевые искусства и проследить их связи и историю развития каждого яз них, то можно прийти к выводу, что, видимо, все они имеют один-единственный источник, куда более могучий, чем его ответвления. В отличие от телевизоров, боевые искусства, обновляясь, теряли качество. В области боевых искусств со временем не происходило никаких улучшений — одно только ухудшение, медленное удаление от самой сути: так происходит постепенное снижение радиоактивности по мере удаления от эпицентра взрыва. А старик Чиун — вовсе не поэт. Было подозрение, что он куда сильнее, чем сам Римо. Несколько раз выражения вроде «солнечный источник» и «дыхание» возникали в разговоре этих двух мужчин, беседовавших по-английски. С помощью дыхания оба они были способны раскрыть полный потенциал своих физических тел. В этом не было ничего удивительного. Более того, если бы ученые проникли глубже в тайны Синанджу, они бы, возможно, узнали, как удалось человеку выжить на земле до той поры, когда люди занялись коллективной охотой и изобрели оружие. Некогда один человек с голыми руками был столь же силен, как саблезубый тигр. Синанджу каким-то образом обуздывали энергетический потенциал обычного человеческого тела, что, подумал, заинтересовавшись, Василивич, напоминало древние христианские верования. Христос сказал: имеют глаза, но не видят, имеют уши, но не слышат. Может быть, Христос имел в виду вовсе не моральный аспект дела? — Эй, приятель, что ты там пишешь? — спросил Римо. — Ничего! — ответил Василивич. — Тогда тебе каюк! — сказал Римо, и вдруг глаза Василивича перестали видеть, уши Василивича перестали слышать, а тело не ощутило поглотивших его вод Сены. Но это уже не имело никакого значения. А в здании на площади Дзержинского маршал Григорий Деня получил долгожданный ответ на свой запрос, и его тактическое решение, как ему казалось, было превосходным. Если не сказать соломоновым.Глава шестая
Людмила Чернова заметила пятнышко. В двух дюймах ниже и чуть левее левой груди, на девственно мягкой белизне кожи — едва заметная краснота. Ее юные упругие груди являли собой чаши столь совершенной округлости, что, казалось, скульптор вылепил их, пользуясь штангенциркулем. Талия плавно сужалась к молочным бедрам, широким лишь настолько, чтобы подчеркнуть ее женственность, но не более того. Шея Людмилы Черновой представляла собой изящный пьедестал слоновой кости, который был увенчан диамантом: ее лицом. У нее было безупречно прекрасное лицо, которое могло бы заставить всех прочих женщин малодушно спрятать свое под старомодную вуаль. Когда она появлялась на людях, жены злобно толкали своих мужей в бок, чтобы те не забывали, где находятся. Ее улыбка была способна заставить всякого правоверного коммуниста пасть на колени и совершить истовую молитву. Рядом с ней средняя советская женщина выглядела как прицеп для трактора. Ее фиалковые глаза располагались безукоризненно симметрично относительно точеного носика и губ, столь совершенных, что казались ненатуральными — такие они были изящные и розовые. Но когда она улыбалась, становилось ясно, что губы настоящие. У Людмилы Черновой было четырнадцать различных улыбок. Лучше всею ей удавались улыбки счастья и нежной благосклонности. Хуже всего — улыбка внезапной радости. Вот уже месяц, как она вырабатывала внезапную радость, внимательно разглядывая лица детей, получавших от нее мороженое в вафельных стаканчиках. «Здравствуй, детка, это тебе», — говорила она обычно. И внимательно смотрела на губы ребенка. Внезапная радость обыкновенно проявлялась двояко: либо в виде замедленной реакции, которую было трудно сымитировать, либо — разрывом губ, разъезжавшихся в широченный оскал. Людмила научилась изображать губной взрыв, но, как она призналась своему дяде, генералу КГБ, этой улыбке недоставало экспрессии, а порой, если вглядеться в нее попристальнее, она могла даже сойти за выражение жестокости. А ей, разумеется, вовсе не хотелось выглядеть жестокой в те моменты, когда она намеревалась изобразить внезапную радость. К ней был приставлен майор КГБ, женщина. В последнее время этот майор — эта майорша — часто подбирала с земли вафельные стаканчики с мороженым и возвращала их детям, предварительно счистив грязь. Ибо как только Людмила видела искомую улыбку, она тотчас бросала ненужные стаканчики. — Я не обязана кормить массы, — отвечала она женщине-майору, когда та высказывала предположение, что стоило бы приложить еще минимальное усилие и дождаться, пока детская ручонка ухватится за вафлю. — Я служу партии иначе. Если бы у меня была цель кормить детей, я стала бы воспитательницей в детском саду. Но в этом случае значительные природные ресурсы, которые я решила отдать на благо партии и народа, были бы попросту растрачены зря. — Немного доброты не помешало бы, — возразила майор, не отличавшаяся чрезмерной сердечностью, однако в присутствии Людмилы Черновой почему-то воображавшая себя святым Франциском Ассизским. Майор — довольно симпатичная поволжская немка, светловолосая и голубоглазая, с ясным лицом и привлекательной фигурой. Но рядом с Людмилой она выглядела как боксер-полутяжеловес на излете спортивной карьеры. Людмила Чернова могла заставить радугу быть похожей на грозовую тучу. Но вот возникла большая неприятность, и, разглядывая пятнышко под своей левой грудью, Людмила сурово спросила майора Наташу Крушенко, что та подавала ей на ужин накануне вечером. — Клубнику со сливками, мадам. — И что-то еще. Явно что-то еще! — В голосе сквозили нотки гнева, но лицо Людмилы оставалось спокойным: ведь гримасы способствовали появлению морщин. — Больше ничего, мадам. — Отчего же тогда появилось пятно? — Человеческий организм производит вещества, из-за которых появляются такие пятна. Это пройдет. — Конечно, пройдет. Это же не твое тело. — Мадам, у меня часто это бывает. — Не сомневаюсь. — Не слушая майора, Людмила аккуратно обводила пятно пальцем. Ей не хотелось, чтобы оно увеличилось, а на дурацкие замечания майора Крушенко Людмила давно уже не обращала внимания. Это жуткое пятно, появившееся на ее теле, дерзко осквернило самое се существование, а эта деревенщина Крушенко имеет наглость заявлять, будто сразу его и не заметила. Крушенко — дикарка! Людмила наложила на пятно слой крема из сардиньих молок и обесцвеченной свеклы с витамином Е и вознесла краткую молитву о скорейшем избавлении от этой напасти. Затем она облачилась в прозрачный халатик и обмазала лицо теплым килом, привезенным с Кавказа. Именно в таком виде, с закрытыми глазами, она и встречала маршала Советского Союза, одного из самых высокопоставленных лиц КГБ. Фельдмаршал Григорий Деня осуществлял какие-то жуткие операции в Западной Европе, о чем среди сотрудников КГБ ходило немало сплетен, совершенно не интересовавших Людмилу. Это имело отношение к американцам. Да ведь все имеет к ним отношение. Когда хоть что-нибудь имело отношение к китайцам или еще к кому-то? Услышав тяжелые шаги маршала в коридоре, она не открыла глаза. Майор Крушенко поприветствовала маршала и поздравила его с недавними успехами. Людмила услышала, как маршал вошел в солярий, где она принимала воздушные ванны, и грузно опустился в кресло. Она тут же почувствовала аромат его сигар. — Здравствуй, Людмила! — сказал маршал Деня. — Добрый день, Григорий. — Я пришел по делу, милая моя. — Как дядя Георгий? — Георгий в порядке. — А кузен Владимир? — И у Владимира все хорошо. — А сам-то как? — Все путем, Людмила. У нас чепе, и теперь ты можешь отблагодарить государство за все, чему оно тебя научило. Ты способна сделать для матушки-России то, что не под силу целым армиям — я так полагаю. Я пришел призвать тебя подхватить знамя героев Сталинграда и твоего героического народа, которому больше не суждено увидеть свои дома разрушенными и свои семьи порабощенными. — Так как ты сам-то? — спросила Людмила и услышала, как крепкий кулак ударил по обивке софы, на которую Григорий пересел из кресла. Он был само олицетворение праведного гнева. В его словах таилась скрытая угроза и обвинение в недостаточной благодарности к государству. — Григорий, Григорий, конечно, я хочу помочь. Я ведь работаю в том же комитете, что и ты. Почему ты так сердишься? Тебе бы надо быть похожим на твоего помощника — как его зовут? — Василивич. Василий Василивич. Генерал Василий Василивич, погибший на боевом посту, отдал свою жизнь за то, чтобы ты могла спокойно жить здесь, куда капиталисты не смогут протянуть свои лапы. — Ах да — Василивич. Вот как его фамилия. И как он? Людмила внезапно почувствовала прикосновение рук. Грубые ладони соскребали приятную морскую грязь, сильные пальцы сжались вокруг ее шеи. Деня уже орал на нее. — Ты будешь слушать, а не то я умою твое смазливое личико кислотой! К черту всех твоих родичей! Слушай меня! Мои люди полегли по всей Европе, и я собираюсь уничтожить их убийц. А ты мне в этом поможешь — иначе я уничтожу тебя! Людмила взвизгнула, потом заплакала, потом стала молить о пощаде и поклялась внимательно выслушать все, что он ей скажет. Сквозь слезы упросила маршала позволить ей одеться; она же не была готова к такому повороту событий! Людмила всхлипывала, пока майор Крушенко вела ее, по-матерински обняв за плечи, в туалетную комнату. Людмиле показалось, что по простецкому лицу майора Крушенко промелькнула торжествующая улыбка. В туалетной комнате Людмила перестала канючить. Она четко и уверенно отдавала приказания: тонкие льняные трусики, лифчик не надо, простое ситцевое платье, а из косметики — только американский кольдкрем. Людмила была готова за рекордные тридцать пять минут. Легким усилием воли она заставила слезы навернуться на глаза прежде, чем вновь появилась в солярии. Маршал Деня стоял у огромного окна и, уже готовый вот-вот взорваться, смотрел на часы. Обернувшись, он увидел сладкую свежесть Людмилиной красоты и капли слез на ресницах, услышал ее мягкий грудной голос, моливший о прощении, и его гнев улетучился точно воздух из воздушного шара. Он кратко кивнул. Пока он говорил, Людмила держала его за руки. Маршал рассказал ей о советских и американских террористических группах, о том, как после многолетних выжидательных маневров герои Советского Союза наконец-то получили возможность избавить континент от этих мерзких убийц и нанесли им молниеносный и блистательный удар. Увы, это все оказалось хитроумной ловушкой, расставленной коварными американцами. Празднуя победу, разбросанные по всей Европе бойцы невидимого фронта из подразделения «Треска» пали жертвой яростного наступления капиталистов, которые бросили в бой смертоносную группу, состоящую всего лишь из двух человек. Но матушка-Россия не для того кровоточила на протяжении веков, чтобы ее сыны уступили заокеанским гангстерам. Россия готовилась перейти в контрнаступление, которое обещало быть еще более победоносным, ибо предстояло сокрушить почти непреодолимое препятствие. Трудность заключалась в следующем: первое — надо локализовать эту небольшую группу (численностью максимум в два человека) и второе — установить, каким образом они совершили то, что совершили, каким секретным оружием или приспособлениями они обладают. Как только это станет известно, их можно будет уничтожить, и принадлежащее по праву господство над всеми разведками в Европе перейдет к сверхдержаве, являющейся неотъемлемой частью Европы. — Европа — для европейцев, — догадалась Людмила. — Да. Совершенно верно, — подтвердил маршал Деня, обрадовавшись, что Людмила все внимательно выслушала. Ему даже захотелось поцеловать ее в красивую щечку, но он сдержался, вспомнив о всех своих павших бойцах. — И мне надо выяснить, как они действуют, чтобы мы смогли надежно от них защититься. Я смогу добиться многого — там, где одними мускулами мало чего удастся сделать. — Правильно, — сказал, просияв, маршал Деня. — Для меня это большая честь, товарищ маршал. — Она наклонилась и поцеловала его в грубоватую пухлую щеку, зная, что глубокий вырез платья дает маршалу возможность созерцать ее совершенную грудь. Она почувствовала, как рука Дени обхватила ее за талию, и игриво прижалась к маршальскому мундиру. — Нам надо думать о работе, — прошептала она, выдав свою «восторженную» улыбку — оружие среднего радиуса действия, используемое ею для отказа от сексуальных домогательств или от второго кусочка торта. Смеясь, она проводила его до двери. Конечно, будут проблемы. Ей ведь придется допустить к своему телу немало жаждущих мужчин, пока она не настигнет жертву. А это утомительно. Когда за маршалом Деней закрылась дверь, майор Крушенко спросила Людмилу, в чем дело, и сразу поняла, что надо собирать чемоданы. — Их там перестреляли как рябчиков, а нам предстоит расхлебывать эту кашу, — сказала Людмила. — Да-а? — отозвалась майор Крушенко, ничуть не удивившись. — Деня попал в переплет, и мы теперь его главное стратегическое оружие, — сказала Людмила, с молодых ногтей разбиравшаяся в тайных политических интригах КГБ. У Дени была репутация человека, склонного преувеличивать свои возможности, и сейчас без мудрого Василивича, способного удержать его порывы, он, безусловно, отправил своих людей на верную гибель. Или в плен. Или еще что-нибудь в этом духе. Она терпеть не могла семейные дела. Как это все нудно! Людмила сменила косметику, намазала тело маслом для загара и провела остаток дня в неге и блаженстве, оставаясь столь же неотразимой. Краснота начала понемногу пропадать. Она намеревалась стать Далилой для американского Самсона — кем бы он ни был. А американский президент получил первое благоприятное известие из-за рубежа с момента капитуляции Японии во второй мировой войне. Русские карательные части, известные под кодовым наименованием «Треска», похоже, прекратили свои агрессивные действия в Западной Европе. Сообщение пришло от директора ЦРУ. Государственный секретарь стоял, переминаясь с ноги на ногу. Президент прочитал депешу и подождал, пока его личный врач покинет Овальный кабинет, и уж потом прокомментировал прочитанное. Госсекретарь выразил надежду, что порез на президентском пальце очень скоро заживет. — Да, — сказал президент, — правда, у этих одноразовых пластырей такие острые края, что, если неловко взяться, можно порезаться как о бритву. — Но они не такие острые, как бумага, — заметил директор ЦРУ. — Знаете, — сказал президент, — самые большие опасности подстерегают нас в привычной обстановке. Семьдесят процентов всех несчастных случаев происходит дома. Госсекретарь с присущим ему тактом предусмотрительно и мудро решил не спрашивать президента, зачем тому понадобился одноразовый пластырь. Он заметил бутылочку мази от ожогов и тающий кубик льда в пепельнице и не пожелал услышать, что президент Соединенных Штатов Америки обжег палец о ледяной кубик. — Ну, новости хорошие! — заявил президент, когда за врачом закрылась дверь. — Нам пока неизвестно, по какой причине «Треска» в данный момент вышла из строя, но они, похоже, их здорово потрепали, — сказал директор ЦРУ. — Кто? Англичане? Французы? — поинтересовался государственный секретарь. Директор ЦРУ пожал плечами. — Кто знает? Нам все равно ничего не скажут, пока не закончится это сенатское расследование. Кто нам теперь поверит? — Джентльмены, — сказал президент, — это не англичане и не французы, но я не вправе сейчас говорить вам, кто или что это. Но как я говорил на последнем совещании, нам нужно было принять меры, и мы их приняли. Госсекретарю захотелось выяснить подробности. Президент заметил, что ему нет никакой нужды это знать. И директору ЦРУ тоже. — Кто бы это ни был, нам повезло, что они на нашей стороне, — сказал директор ЦРУ. — И они будут на нашей стороне до тех пор, пока о них никто не знает. Спасибо, что пришли, джентльмены. Всего вам хорошего. Президент чуть отклеил краешек пластыря от пальца, а затем посмотрел вслед уходящему государственному секретарю. — Да, кстати, пожалуйста, попросите врача заглянуть ко мне, — попросил президент, пряча новый порез на другой руке. В трехзвездном парижском отеле, известном своим комфортом и высоким уровнем обслуживания, Чиун размышлял о смерти их гостя, столь недолго с ними пробывшего, — того милого русского, Василия, с довольно странной фамилией. Он знал, почему Римо убил приятного, учтивого молодого человека. — Он же был генералом КГБ, папочка. Он был последним из убийц «Трески». Именно для этого нас и послал сюда Смитти. Чиун медленно и величественно покачал головой. Его хилая бороденка едва шевельнулась с этим легким кивком. — Нет. Возможно, Смит поверит в твое объяснение, но я-то знаю, какое счастье ты испытал от этого деяния. — Счастье? — переспросил Римо. Он пошел проверить туалет. Ванна была глубже обычной американской ванны, и еще там был дополнительный унитаз, точь-в-точь как американский, с той лишь разницей, что он был оборудован двумя кранами и торчащей вверх металлической трубой. Это приспособление предназначалось для женщин. Отель назывался «Лютеция». Потолки здесь были высокие и платяные шкафы располагались не в стенных нишах, а стояли деревянными истуканами на ножках. — Счастье? — повторил он. — Счастье, — подтвердил Чиун. — Это же работа, — сказал Римо. — Мы отправились в известное нам место дислокации «Трески», пошуровали там слегка и распутали весь клубок их тайн. Слушай, ты не знаешь, как женщины пользуются этой штуковиной? — Римо покрутил ручки обоих кранов, приделанных к краю странного унитаза. Он предположил, что тут требуется изрядная сноровка. — Тебе доставило радость выполнить эту работу, потому что юный Василий выказал мне истинное уважение. Его наставники, должно быть, гордились им. Он, должно быть, приносил им немало радости, ибо в России можно сказать: это мой ученик, и он доставил мне немало радости. Не то что в некоторых прочих странах, где тех, кто делится своим несравненным знанием, только оскорбляют и, как правило, выкидывают после употребления. — Чем ты недоволен? — спросил Римо. — Тем, что, когда я читаю тебе поэзию Ун, ты просто выходишь из комнаты. — Никогда не слышал о поэзии Ун. — Ну, разумеется. Это все равно что метать бисер перед свиньями. Свинья, хрюкая, топчет красоту, точно это досадная помеха на пути. Ты никогда не слышал, потому что ни разу не удосужился послушать. Ты не знаешь ни языков, ни царей этого мира. Ты не знаешь ни череды мастеров Синанджу в хронологическом порядке, ни кто кого породил. Когда я встретил тебя, ты питался животным жиром и мясом с хлебом. Ты не знаешь, где, что и почему происходит, и бредешь по жизни окутанный темной тучей неведения. — Я слушаю. Я уже больше десяти лет учусь. Делаю все, что ты мне велишь. Я думаю так, как ты меня учишь. Иногда мне даже начинает казаться, что я — это ты. Я никогда не перечил тебе. — Тогда давай воздадим должное Мастерам Синанджу. И начнем с первого Мастера, кто вышел из пещеры тумана. — Все что угодно, — сказал Римо, вспомнив первые беседы с Чиуном: тогда он пытался понять, кто был чьим отцом и кто была чьей матерью, и все их имена звучали невыносимо одинаково и очень тривиально. Тогда Чиун говорил, что Римо ничему не научится, ибо он начал свое обучение слишком поздно. — Вот Василивич выучился бы, — сказал Чиун. — Он был хороший. В еще не написанной истории моего мастерства я назову себя «наставником неблагодарных». Римо включил телевизор, который на подставке выехал из стены прямо над головой. На экране возникло изображение Шарля де Голля. Он что-то говорил. Это был документальный фильм. Римо не понимал по-французски. Чиун понимал. Если бы багаж Чиуна не потерялся при погрузке, он бы сейчас мог смотреть свои собственные телепрограммы, записанные на пленку. В последнее время он в основном смотрел старые передачи. Америка, по его словам, осквернила свою исконную художественную форму, допустив в нее порок, насилие и повседневную жизнь. И Римо никак не мог отвратить Чиуна от мысли, что в каждой американской семье есть то ли наркоман, то ли истязатель детей, то ли больной лейкемией, то ли мэр-взяточник или несовершеннолетняя дочь, недавно сделавшая аборт. Чиун взглянул на изображение де Голля и попросил Римо выключить телевизор. — От этого человека никогда нельзя было дождаться приличной работы, — сказал он. — Вот Бурбоны, те да, они умели нанимать убийц. Во Франции всегда хорошо работалось до той поры, пока власть не перешла к этим зверям. — Чиун печально покачал головой. Он сел на пол посреди мягкого коричневого паласа перед двумя большими кроватями. Под «зверями», в чьи лапы перешла власть, Чиун имел в виду лидеров французской революции 1789 года. Все французские президенты с той поры были, по разумению Чиуна, кровожадными радикалами. — Сдаюсь, — сказал Римо. — Когда, интересно знать, я отказался слушать твою декламацию поэзии Ун? Я никогда не слышал ничего подобного. — Я читал стихи этому милому пареньку Василивичу. — Ах это, — сказал Римо. — Я не понимаю Ун. — Но и этот ковер не понимает, и вон тот деревянный шкаф не понимает, — ответил Чиун и, вздохнув глубоко, сказал, что должен открыть Римо глаза на Париж — хотелось бы только надеяться, что Римо запомнит хоть малую толику из того, что услышит. Спустившись в вестибюль «Лютеции», Чиун начал непонятно о чем припираться с консьержем и быстро заставил его умолкнуть. Римо поинтересовался, в чем суть спора. — Если бы ты понимал французский, ты бы понял, — ответил Чиун. — Ну не понимаю я по-французски! — Тогда ты все равно не поймешь, — сказал Чиун, точно это было лучшим объяснением. — Но я хочу знать! — настаивал Римо. — Тогда выучи французский, — сказал Чиун. — Настоящий французский, а не эту абракадабру, которой пользуются ныне. Они вышли на бульвар Распай. Две пожилые дамы в небольшом белом киоске на углу продавали сладости и печенье. Мужчина в темном лимузине поспешно сфотографировал Римо и Чиуна — дважды. Автомобиль притормозил у тротуара за перекрестком. Римо увидел, как водитель поднял небольшой фотоаппарат и навел объектив через заднее стекло. Лицо мужчины было Римо незнакомо, но он явно искал кого-то, похожих на них обоих. Когда они перешли изящный мост над темной Сеной, Римо точно знал, что преследователи напали на их след. За ними было два хвоста — оба молодые парни, которые шли за ними, а еще трое маячили на дальнем конце моста. «Хвост» очень легко распознать: преследователь всегда попадает в твой ритм, не имея собственного. «Хвост» может читать газету, глядеть на реку или рассматривать фасад великолепного Лувра, к которому в данный момент приближались Римо и Чиун. Неважно, что он делает — все равно «хвост» точно к тебе привязан. Чем-то он себя выдает — то ли у него глаза бегают, то ли еще что-то. Римо и сам толком не мог того объяснить. Однажды он попытался потолковать на эту тему со Смитом, но не смог сказать ничего, кроме «сразу ясно». — Но почему это ясно? — все спрашивал Смит. — Когда кто-то читает газету, он по-другому себя ведет. — Как? — Не знаю. По-другому. Вот как сейчас — я знаю, что я частица вашего сознания. Большинство людей не могут удержать одну мысль дольше одной-единственной секунды. Мозг работает урывками. Но «хвост» должен зафиксировать свой мозг на чем-то одном. Не знаю. Просто поверьте мне на слово. Итак, в Париже была весна. Римо перехватил пару милых улыбок от двух симпатичных француженок и улыбнулся в ответ, дав им понять, что принял к сведению их миловидность, но отверг их посулы. Чиун назвал это типичным для американцев агрессивно-сексуальным взглядом на мир. Он тоже заметил «хвосты». Когда они приблизились к Лувру и Чиун заглянул в одно из окон, он издал низкий всхлип. — Это и есть поэзия Ун, папочка? — Нет. Что они сделали с Лувром?! Что они натворили! Звери! — Чиун закрыл глаза. Он быстро скользнул взглядом по изгибам Сены, повторив про себя все особые приметы ландшафта, данные в истории Синанджу, — да, это было то самое место, но только звери, шедшие вослед Бурбонам, мерзопакостно превратили дворец в музей. Чтобы попасть туда, надо даже платить мзду за вход! Какая мерзость! Римо увидел позолоченные потолки, мраморные украшения в стиле рококо, дивные картины и подумал: «Если бы Лувр не был всемирно известным музеем, можно было бы счесть это за безвкусицу». Всего было слишком много. Чиун сновал в толпах посетителей, обследуя одну залу за другой. Здесь спал принц. Здесь король вкушал краткое отдохновение от дневных дел. Здесь советники короля держали ответ, обсуждая вопросы войны и мира. Здесь устраивались грандиозные пиры. А здесь почивали любовницы короля. Здесь граф де Виль замышлял убийство короля. И во что они все это превратили? Не только перестроили прекрасный дворец — одно из сокровищ мирового искусства, коими некогда были американские драмы, — но они натащили сюда массу уродливых статуй и скульптур. Барахло! Звери превратили роскошный дворец в свалку. Чиун хлопнул охранника по плечу, и тот так удивился поступку маленького азиата, что только захлопал глазами. — Звери! — тонко вскричал Чиун. — Дегенераты! — Они не только уничтожили дворец, они вырвали страницу из истории Синанджу! Чиун всегда мечтал увидеть Париж, особенно этот дворец, столь ярко описанный его предками, но вот теперь чернь все разрушила. — Какая чернь? — спросил Римо. — Все, кто пришел за Людовиком Четырнадцатым. И даже он, если верить Чиуну, уже не был столь великолепным, утратив былое величие. Чиун признался Римо, как он рад, что Карл Пятый уже не застал этого кошмара. Чопорная монахиня в сером одеянии и черной шапочке с маленькими полями привела шеренгу чистеньких девочек, одетых в голубые пиджачки, с эмблемой школы на рукавах и одинаковыми саквояжиками в руках. Они шествовали по залу точно чинный выводок утят. — Варвары! — закричал им вслед Чиун. — Грязные звери! — Монахиня встала между своими питомицами и орущим корейцем и быстро выпроводила девочек из освещенного зала. — Негодные выродки! — сказал Чиун. В дальнем конце зала появились «хвосты», невинно уставившись в развешанные по стенам картины, точно их головы внезапно пришили к холстам. — Мне надо немного поработать, папочка. В этом дворце можно где-нибудь уединиться? — Да, — ответил Чиун. Через три зала от «Моны Лизы» они нашли розовую мраморную стену, на которой Чиун стал отсчитывать мраморные виньетки. Остановившись у восьмой, он поднял ладонь на высоту груди, приложил длинный ноготь к стене и — часть ее отъехала внутрь. Он проделал это с таким изяществом, что разъятая стена была похожа не на тайный лаз, а просто на вход в зал. Впрочем, этот зал был неосвещен. Здесь пахло тленом, а стены помещения были выложены из шероховатого гранита. Римо поманил за собой двоих преследователей, и те с чуть большим удивлением, которое может вызвать приглашение незнакомца, вошли. Руки Римо выстрелили с быстротой языка лягушки, и оба гостя впечатались в гранитную стену потайного зала. Стена сомкнулась за четверыми. Один из «хвостов» потянулся рукой к мелкокалиберному пистолету, спрятанному в подколенной кобуре. Он успел только дотронуться до рукоятки, как Римо носком правой ноги превратил его руку и лодыжку в кровавое месиво. Оба незнакомца изъявили готовность побеседовать и без применения физического воздействия на их позвоночные столбы. К несчастью, они не понимали ни по-английски, ни по-корейски, а Римо говорил только на этих двух языках. Ему нужен был Чиун в качестве переводчика. Откуда-то сверху струился слабый свет, отчего казалось, что зал погружен в вечные сумерки. Римо заметил иссохший скелет с крошечной дырочкой в черепе, сидевший у гранитной стены словно нищий в ожидании, когда стоящая перед ним чашка наполнится монетами. Римо попросил Чиуна переводить. На это Чиун ответил, что его наняли как убийцу, а не как толмача. Римо возразил, что это входит в его обязанности. Чиун в свою очередь заметил, что они со Смитом никогда об этом не договаривались. Он также посетовал, что Смит обещал прислать ему видеозаписи «мыльных опер», но их и по сию пору нет. «Хвост» с неповрежденными запястьями и лодыжками потянулся к подмышечной кобуре. Римо двинул ему костяшками пальцев в кадык. Изо рта у агента, точно слюна, показался кусок трахеи. — Теперь у нас остался только один клиент, папочка. Будь добр, помоги мне. Узнай у него только, кто они такие и почему слежка? Чиун пробурчал, что, если он станет исполнять обязанности переводчика, это навлечет величайшее бесчестье его предкам, в особенности принимая во внимание, что это происходит в том самом зале, где покоится прах графа де Видя. — Окажи мне услугу! — упрашивал Римо. Чиун согласился, но заметил, что это будет очередная неоцененная услуга. Еще он сказал: великодушие кончается там, где им начинают злоупотреблять. Грань допустимого была пройдена еще восемь лет назад. И тем не менее его доброе сердце не отвердело. Он расспросил человека, страдающего от боли. А затем прекратил его муки, отправив в вечность. Теперь Римо должен был аккуратно положить оба трупа подле скелета. Он не возражал и поблагодарил Чиуна. Так что же сказал этот человек? Чиун же ответил, что его попросили расспросить несчастного, но не повторять его ответы. Повторять его ответы — это уже совсем другая работа. Римо парировал, что повтор ответов является составной частью труда переводчика. Чиун сказал, что, уж коли Римо этого так хотелось, он мог бы об этом попросить заранее. Римо заметил, что дыра в черепе слишком велика. Он предположил, что предок Чиуна работал неряшливо, а может, начал стареть, потому что он размозжил череп вместо того, чтобы нанести аккуратный точечный удар. Чиун заметил, что предки Римо, вероятно, сражались с гранитом, а Римо, вероятно, первый в их роду, кто научился правильно дышать. К тому же Римо даже и не знает своих предков. Римо ответил, что он не знал собственного отца и все, что он помнит, — так это сиротский приют. Что послужило одной из причин, почему КЮРЕ остановило на нем свой выбор. У него не было родственников. Чиун сказал, что если это была попытка вызвать в нем чувство вины, то эта попытка безнадежно провалилась. — Безнадежно! Римо возразил, что это не была попытка вызвать у него чувство вины. Это был факт. Чиун сам вечно заставляет людей испытывать чувство вины. В тот день в кабинетах администрации Лувра царила суматоха. Из-за всех стен музея доносились какие-то голоса. Сначала в администрации решили, что кто-то пронес в музей телевизор. Потом все решили, что где-то спрятали включенный магнитофон с записью диалога американцев. Работники службы безопасности бегали по всем коридорам, пытаясь обнаружить источник голосов, громко спорящих о вине, сиротском приюте и безнадежном провале. Туристы со всех концов мира, многие из которых приехали в Париж только ради того, чтобы попасть в этот музей, изумленно взирали друг на друга. Потом внезапно голоса смолкли и во всем огромном музее наступила бездонная тишина, ибо все посетители молчали, надеясь услышать вновь странные звуки. К охраннику подбежала перепуганная монахиня. Двое мужчин, один из них — азиат, вдруг вышли из стены и одном из коридоров. Стена за ними закрылась. Азиат довел девочек-школьниц до слез, потому что обозвал их грязными животными. Он спорил с белым. Говорили они в основном по-английски. Белый раскаивался в том, что попросил азиата о какой-то простой услуге. Когда охранник с заместителем директора музея подошли к указанному месту, они не смогли обнаружить никакого отверстия в стене. Монахине дали сильный транквилизатор. А охранники проводили девочек обратно в школу. А тем временем по дороге в отель Римо отмахивался от Чиуна. — Мне совсем не интересно, когда Ван или Хун в последний раз видели Париж. Я попросил тебя о пустой услуге. Больше ни о чем тебя не буду просить! Но Чиун упрямился и не хотел говорить Римо, что сообщил ему «хвост». Римо сказал, что ему наплевать. Тогда Чиун спросил, почему же, если Римо наплевать, он просив его, Чиуна, выступить в качестве толмача. Проблема в том, сказал Чиун, что он очень покладистый человек. А люди имеют склонность садиться на шею добросердечных. Утром следующего дня Римо познакомился с самой прекрасной женщиной из всех, которых ему доводилось встречать в своей жизни.Глава седьмая
Была полночь, в такой час мог работать за письменным столом лишь человек с весьма своеобразными привычками. Итак, доктор Харолд В. Смит сидел за своим рабочим местом, когда зазвонил особый телефон. Он снял трубку и услышал, как на другом конце провода упал аппарат. Потом несколько секунд слышалась какая-то возня и пыхтение, после чего раздался свистящий шепот президента, который пытался перекрыть оглушительный треск и свист. — Хорошо сработано! — Прошу прощения, сэр? — сказал Смит. — Европейское дело. Прошло как по маслу. Мне доложили, что «Треска» приказала долго жить. — Я вас едва слышу, — сказал Смит. — Я здесь не один, — продолжал шипеть президент. — А кто там? — Мамуля. Первая леди. Она слушает радио. — Господин президент! Такого еще никогда не было! Если вы хотите поговорить со мной, прошу вас, делайте это, когда рядом никого нет. — Но как мне выпроводить мамулю? — Вытолкайте ее вон и заприте дверь на ключ! — сказал Смит и бросил трубку. Через несколько минут телефон зазвонил вновь. — Слушаю. — Зря вы вспылили, — сказал президент нормальным голосом — голосом, похожим на тот, что можно услышать у конвейера на автомобильном заводе в Детройте или на газопроводной станции в Джолиете; это был голос, принадлежащий человеку, которого народ избирал бы из года в год на любые государственные должности, потому что его обладатель был выходцем из народа. Это был голос, обладателю которого народ отказал бы в праве занять важнейший государственный пост, потому что он был уж слишком явно выходцем из народа, а люди хотят иметь президента лучшего, чем большинство из них. И они этого не скрывали. — Вы напрасно обиделись, господин президент, — сказал Смит, — вот уже двенадцать лет я соблюдаю все меры безопасности и секретности в работе нашего подразделения. И добивался этого отнюдь не потому, что позволял своей жене слушать у меня над ухом радио. — Ну ладно, ладно. В общем, мне кажется, что эта ваша парочка все уладила в Европе. В донесениях, которые ложатся мне на стол, говорится, что русские отозвали всех своих сотрудников из группы «Треска». — Ложная информация. — Ложная? Я с трудом в это верю. Информация поступила от дружественных государств. От союзников. — Ложная! — повторил Смит. — «Треску» никто не отзывал. Она уничтожена. «Трески» более не существует в природе. — Вы хотите сказать... — Именно это я хочу сказать. Я дал задание нейтрализовать «Треску» и обезвредить ее. Ее нейтрализовали и обезвредили так, что лучше и быть не может, — сказал Смит. — Эти двое? — Эти двое, — подтвердил Смит. — Но это еще не конец. Остается маршал Деня, которого срочно вызвали в Кремль дли консультаций. Он командующий «Трески». Он непременно перейдет в контрнаступление с чем-нибудь новеньким. — И что же делать? — спросил президент. — Предоставьте решать нам. Ситуация будет под контролем. — Ну... если вы так считаете... — Президент, похоже, засомневался. — Спокойной ночи, — бросил Смит. Поставив телефонный аппарат обратно в ящик стола, Смит вернулся к чтению последних донесений, подготовленных заокеанскими агентами КЮРЕ — полицейскими, журналистами, мелкими сотрудниками иностранных правительственных учреждений, которым было лишь известно, что они за ежемесячное вознаграждение снабжают информацией некое американское официальное агентство. Все они догадывались, что это — ЦРУ. И все ошибались. Их рапорты — вся эта сырая информация, частью достоверная, частью — не более чем сплетни и откровенная ложь, поступающая от тех, кому русские платят за то, чтобы они переправляли в США «дезу», — неиссякающим потоком попадали в компьютеры КЮРЕ в санатории Фолкрофт в Рае, штат Нью-Йорк, на побережье Лонг-Айленда. В компьютерах информация обрабатывалась и сопоставлялась. Никому, даже самому гениальному человеческому мозгу такая работа не под силу. Служащий, уже неделю не появлявшийся на работе, выловленное где-то из реки тело утопленника, авиабилет, оплаченный наличными мужчиной с русским акцентом, — компьютеры связывали все тонкие нити фактов в один клубок, а потом на пульте, к которому имел доступ только доктор Смит, возникали версии того, что же произошло, причем результаты обработки информации классифицировались по рубрикам: «Убедительно», «Весьма вероятно», «Вероятно», «Возможно», «Вряд ли» и «Невозможно». После чего Смит, воспользовавшись компьютером, который производил операции, недоступные человеческому мозгу, делал то, что не мог сделать ни один компьютер. Он мгновенно оценивал общую ситуацию, взвешивая все «за» и «против», учитывая риск и выгоду, приоритеты, деньги и человеческие ресурсы, чтобы сформулировать очередное задание для КЮРЕ. И так он работал изо дня в день, редко ошибаясь, будучи в курсе (но не испытывая благоговения по поводу) того факта, что на зыбком рубеже, отделяющем сильные Соединенные Штаты от слабых и безоружных Соединенных Штатов, стоит он, доктор Харолд У. Смит. И Чиун. И Римо. Смит не испытывал чувства благоговения, ибо ему недоставало воображения для того, чтобы нечто подобное испытывать. Это было его главным достоинством как мыслящего существа и ценнейшим качеством как главы секретной службы, которая внезапно получила задание по глобальному обеспечению безопасности Америки. — Этот Смит просто идиот, — сказал Чиун. — Это еще почему, папочка? — смиренно спросил Римо, глядя на Чиуна. Тот был в своем утреннем золотом халате,но на фоне яркого утреннего солнца, чьи лучи лились в широченное гостиничное окно, был виден только его темный силуэт. Чиун смотрел на улицу. Он стоял неподвижно, вытянув руки прямо перед собой; его длинные ногти едва касались тонких желтоватых тюлевых штор, ниспадавших от потолка до пола. — Мы закончили здесь свою работу, — говорил Чиун. — Что же мы тут делаем? В этом городе любое блюдо испорчено обильным соусом, все фруктовые соки перенасыщены ферментами, а люди изъясняются на языке, который скребет по барабанным перепонкам точно напильник. И еще — что они сделали с Лувром! Какой позор! Не нравится мне Франция. И французы не нравятся. И французский язык мне не нравится. — Ты предпочитаешь слушать, как американцы разговаривают по-английски? — спросил Римо. — Да, — ответил Чиун. — Точно так же, как я предпочел бы слушать рев осла. — Скоро мы вернемся домой. — Нет. Мы вернемся в страну Смита и автомобилестроения. Для тебя и для меня дом — Синанджу. — Ох, только не начинай все по новой, Чиун, — сказал Римо. — Был я там. В Синанджу холодно и пусто, в тамошние жители бессердечны и коварны. По сравнению с твоей деревней Ньюарк может показаться земным раем. — О, ты говоришь как туземец, который столь же презрительно отзывается о земле своих предков, которую любит, — сказал Чиун. — Значит, ты воистину из Синанджу. Пока он говорил, руки его не дрогнули, пальцы не сдвинулись ни на десятую долю дюйма. Его силуэт на фоне окна походил на гипсовую статую Иисуса-пастыря. Римо устремил свои зоркие, как у ястреба, глаза на кончики пальцев азиата, пытаясь уловить хоть малейшее их движение или едва заметное подрагивание мускулов, утомленных столь длительным напряжением, но так ничего и не увидел, кроме десяти вытянутых пальцев в дюйме от желтых штор, абсолютно ровно свисавших с потолка и абсолютно неподвижных. — Я-то американец, — сказал Римо. — Канец, конец, понец, — сказал Чиун. Римо начал было смеяться, но тотчас перестал, увидев, как шевельнулись шторы — медленно, точно всей своей невесомой массой, и единым движением, точно ледник, двинувшийся через континент. Шторы подались медленно вперед, на целый дюйм, и коснулись длинных ногтей Чиуна, а потом дернулись еще и покрыли тонкой тканью пальцы Чиуна; ткань обвилась вокруг каждого пальца, точно тюль был железными опилками, а пальцы азиата — магнитами. Чиун опустил руки, и шторы мягкой волной вернулись в исходное положение. Старик обернулся и увидел взирающего на него Римо. — На сегодня хватит, — сказал он. — Пусть это будет тебе уроком. Даже мастер должен постоянно упражняться. Шторы вновь повисли недвижно. — Повтори, — попросил Римо. — Что? — Этот трюк со шторами. — Но я же только что сделал. — Я хочу посмотреть, как это у тебя получается. — Но ты же смотрел. И ничего не увидел. Как же ты увидишь, если я опять это сделаю? — Я знаю теперь, как ты это делаешь. Ты сделал вдох, и шторы приблизились к тебе. — По-твоему, я вдохнул пальцами? — А как же тогда? — Я говорил с ними по-французски. Очень тихо, вот ты и не услышал. Даже шторы понимают французский, потому что это простой язык. Ну, немного у них хромает произношение. — Черт побери, Чиун. Я ведь тоже Мастер Синанджу. Ты же сам мне говорил. Ты не имеешь права скрывать от меня информацию. Разве я не должен поддерживать деревню, когда твоя власть перейдет ко мне? Как же все эти милые добрые люди, кого я узнал и полюбил, как же они жить-то дальше будут, если я не смогу поставлять им золото? А как я могу это сделать, если даже не умею заставлять шторы подниматься? — Значит, ты обещаешь? — Что обещаю? — подозрительно спросил Римо. У него зародилось смутное ощущение, что его тянет к Чиуну, точно шторы. — Проявить заботу о деревне. Накормить бедных, стариков и детей. Ведь Синанджу бедная деревня, сам знаешь... И трудные времена мы... — Ладно! Ладно! Ладно! Я обещаю, обещаю, обещаю! Ну, так как ты это сделал со шторами? — Я изъявил волю. — Изъявил волю? Только и всего — поэтому они поднялись? — спросил Римо. — Да. Я же неоднократно говорил тебе, что вся жизнь — это энергия. Ты должен много трудиться, чтобы заставить ее прорваться сквозь тонкую оболочку собственной кожи. Выгони эту силу за пределы собственного тела, и тогда предметы, оказавшиеся в сфере действия этой силы, могут ею контролироваться. — О'кей. Ты объяснил мне суть дела, теперь скажи каким образом. — Если ты не знаешь, в чем суть, ты не поймешь и способ. — Я знаю суть, — возразил Римо. — Тогда ты вполне можешь догадаться и о способе. И показывать тебе нечего. — Типичный уход от ответа, — сказал Римо. — Ты должен практиковаться, — возразил Чиун. — Тогда и ты сумеешь это делать. Тебе бы стоило начать как можно скорее, потому что я же не вечно буду скакать вокруг тебя. — Да? А куда же ты денешься? — Я ухожу на пенсию. У меня отложена небольшая сумма, которая позволит мне достойно провести остаток дней. В родной деревне. Окруженным уважением. Почестями. Любовью. — Только не надо мне вешать эту лапшу на уши. В последний раз, когда ты посетил родную деревню, тебе вдогонку выслали танк. — Ошибаешься, — сказал Чиун. — И больше не повторяй эту глупость. Хочу дать тебе один совет относительно твоих будущих обязанностей Мастера Синанджу. — Слушаю... — Слушай. Никогда не бери чеки. Проследи, чтобы в деревню поступало только золото. Запомни это. Когда придет время, я лично прибуду туда для инспекции. И еще: я не доверяю Смиту. Он идиот, этот Смит. — Что-нибудь еще? — Да. Упражняйся. — Упражняться? В чем? — Во всем. Ты все делаешь очень плохо. — Папочка, — сказал Римо, встав в центре комнаты. — Лампа-дрица-опапа-буга-буга-пук! — Что это значит? — Это старинная американская поэтическая форма — поэзия Мун. Ты знаешь, что она означает? — Нет. Что? — Поцелуй себя в задницу, — сказал Римо и вышел. Спустившись в вестибюль, Римо вышел из лифта и, не сделав и двух шагов, остолбенел, точно вдруг вспомнил, что забыл надеть брюки. Из дальнего конца вестибюля, застеленного персидским ковром, ему приветливо улыбалась женщина. Длинноногая, темноволосая. На ней был белый брючный костюм со свободным поясом чуть выше бедер, и, хотя она сидела в кресле, Римо знал наверняка, что, стоит ей встать, на ее одежде не будет ни единой складки. Это была женщина, у которой складка одежды или морщинка на коже недопустима, как трещина на величественном монументе. Она встала и широко развела руки, точно приглашая Римо войти в ее объятия. Ее длинные ресницы затрепетали. Глаза цвета фиалок казались еще более фиолетовыми из-за голубизны верхних век — голубизны словно природной, а не наведенной искусным визажистом. Римо как во сне двинулся по вестибюлю к женщине, неотрывно смотрящей на него немигающим взором охотничьего сокола. Он почувствовал, как сразу отлетели прочь все десять лет упорных трудов Мастера Синанджу. Десять лет контроля за своим разумом и телом, контроля настолько специфического, настолько жестокого, настолько изощренного, что даже его сексуальные инстинкты обратились в физические упражнения и служили лишь поводом для дополнительных практических занятий. Но насколько медленно Римо терял этот инстинкт в течение истекших десяти лет, настолько же быстро восстановил его в вестибюле этой парижской гостиницы. И вот уже все мысли кружились вокруг этой темноволосой красавицы, которая по-прежнему стояла и, улыбаясь, неотрывно смотрела на него. Он шел, спотыкаясь, по ковру навстречу ее распахнутым объятиям, чувствуя себя полным дураком, и думал, что же делать, если вдруг окажется, что эти объятия предназначаются вовсе не ему, и как же себя вести, если в последнюю минуту она вдруг устремит свой взор мимо него, шагнет в сторону и бросится на грудь какому-нибудь мужчине. Он знал, что делать в этом случае. Он убьет другого мужчину. Он убьет его на месте, в мгновение ока, без сожаления и зазрения совести, а потом схватит эту женщину и потащит прочь из этого отеля в какое-нибудь укромное место, откуда ей от него не уйти... Как только он приблизился к женщине, ее руки упали, и, словно наказанный школьник, Римо замер, дрожа. Он сглотнул слюну. Он попытался улыбнуться и, когда ему это удалось, понял, что выдавил кривую, испуганную усмешку. — Меня зовут... — Вас зовут Римо, — холодно сказала женщина. — Вы американец. Меня зовут Людмила. Я русская. Я не люблю американцев. Вы олицетворяете упадок. — В данную минуту как никогда, — подтвердил Римо. — Почему вы раскрыли мне объятия? — Потому что я хотела продемонстрировать тебе твою дурацкую упадочность, чтобы ты понял, какой же ты идиот, какого же дебила я могу из тебя сделать. Она повернулась и пошла прочь от Римо, к дверям отеля. Ее обогнал мальчик-носильщик, чтобы открыть перед ней дверь, хотя двери в этом отеле были автоматическими и открывались электронным реле, когда кто-нибудь наступал на резиновый квадратик датчика в полу. — Подожди! — крикнул Римо, но женщина уже вышла на улицу, даже спиной выражая презрение к Римо. Он бросился к двери. Но это была входная дверь и электронно-механический привратник не открывал ее изнутри. Но он воспользовался своей правой рукой, чтобы раз и навсегда отучить дверь преграждать путь торопящемуся. Женщина садилась в такси. Швейцар уже закрывал за ней дверцу. Очень аккуратно. Эта женщина была не из тех, за кем можно было захлопнуть дверцу, даже притом, что она не давала чаевых. Она взглянула на него и чуть улыбнулась — ее улыбка будет преследовать его весь день. Что-то мешало дверце такси закрыться. Швейцар поднажал. — Минутку! — сказал Римо. Он дернул дверцу на себя, высвободил левую ногу, потом скользнул на заднее сиденье и закрыл дверцу. — Самонадеянный нахал! — фыркнула женщина. — Вот именно, — отозвался Римо. — Месье, везите нас куда-нибудь подальше, куда очень долго ехать. Шофер обернулся. — Мадам? — Я же сказал! — рявкнул Римо. Шофер кивнул, точно был хранителем редчайшего мгновения в истории старомодной куртуазности, хотя на самом деле он просто гадал, какие чаевые ему обломятся после такой поездки. Смазливые девицы, как правило, не дают парижским таксистам на чай, да и этот американский турист вроде бы не из тех, кто сорит деньгами. Когда такси отъехало от тротуара, Людмила сказала Римо: — Что тебе от меня нужно? — Нет. Ты лучше скажи, что тебе от меня нужно. — Чтобы ты оставил меня в покое. Так что можешь не терять время. — Тебе вообще все американцы не нравятся? Или только я? — Только ты, — ответила Людмила. — Почему? — Потому что ты американский шпион, убийца, кро... — Погоди. — Римо наклонился вперед, и его губы почти коснулись правого уха шофера. Он протянул обе руки, тронул пальцами косточки за его ушами, слегка нажав на них, и сказал: — Это ненадолго — я хочу кое-что сделать с твоим слухом. Шофер обернулся и проговорил на ломаном английском: — Не слыхать ничего. Что-то сломалось с моими ушами. Римо довольно кивнул и откинулся на спинку. Шофер чесал то правое, то левое ухо, пытаясь восстановить слух. — Так что ты говоришь? — Что ты американский шпион, убийца, кровожадный зверь. — А ты? — спросил Римо. — Я русская шпионка, меня послали убить тебя. — Я могу выбрать способ смерти? У меня на этот счет есть блестящая идея. — Только если это будет медленная и мучительная смерть, — ответила Людмила Чернова. — Необычайно медленная, — сказал Римо. — Но я не боюсь боли. — Плохо, американец. Тебе суждено испытать ужасную боль. — Почему ты меня не боишься? — спросил Римо. Людмила глубоко вздохнула, и блестящая ткань ее костюма забликовала. Даже сейчас, когда она сидела, ткань плотно облегала ее фигуру, повторяя каждый изгиб тела. Людмила была настолько совершенна, что казалась чем-то сверхъестественным. — Все вы, американцы, дураки, — повторила она. — Вы никогда не обидите женщину. Ковбойский менталитет. Видала я все эти фильмы. — Я и женщин убивал, — как бы между прочим заметил Римо. — Это потому, что ты неразборчивый мясник, — сказала Людмила. — Все американцы такие. Вспомни Вьетнам. Вспомни всех этих Джонов Уэйнов. Вспомни Джина Отри. Вспомни Клинта Вествуда. — Ладно, — сказал Римо. — Теперь, когда я знаю, что ты меня ненавидишь и собираешься убить, я могу рассчитывать на исполнение последнего желания? — Только если оно не подрывает основы нашего государства. Было решено, что завтрак не подорвет основ государства, и Римо попросил шофера остановиться у ближайшего кафе. Но шофер продолжал крутить баранку, пока Римо не подался вперед и не нахал большими пальцами на его заушные косточки. Лицо шофера просветлело с возвратом к нему слуха, и он внезапно услышал шум транспорта на утренних парижских улицах: урчание моторов, гудки клаксонов, визг тормозов. В Париже самое безалаберное в мире движение, создаваемое водителями, которых постоянно мучает похмелье. — Остановите здесь! — повторил Римо. Они с Людмилой позавтракали в уличном кафе под зонтиками — ничего красивее этих ярких зонтов Римо не видывал в своей жизни, — за столиком с грязной скатертью — ничего прекраснее этой грязной скатерти Римо не видывал в своей жизни, — под ярким утренним солнышком, которое благодаря галльской изобретательности вознеслось на небесную твердь под таким углом, что заглядывало сразу под все зонты и слепило глаза посетителям. И, как решил после долгих раздумий Римо, ничего более прекрасного, чем это ослепительно яркое утреннее солнце, он в жизни своей не видывал. В отличие от большинства русских туристов, которые, попав на Запад, набрасывались на еду, точно Россия была гигантским пустым холодильником, Людмила заказала себе только фрукты со сливками. Римо потягивал минералку и ковырял вилкой пареную брюссельскую капусту. — Эй, американец! — сказала Людмила, поднося ко рту Римо клубничку. — Попробуй. — Спасибо, не хочу. — У вас в Америке этого нет, — подначивала она его. — Есть, но я их не ем. — Может, тогда яйцо? Хочешь, я закажу яйцо всмятку? — Не надо. — А, понятно. Ты не ешь ни клубники, ни яиц. Это твой главный секрет? — Какой секрет? — Секрет твоей мощи, благодаря которой ты победил наших лучших людей. — Нет. — Хм, — сказала Людмила и отправила ягоду себе в рот — Тогда это минеральная вода? Римо покачал головой. — В чем же тогда заключается твой секрет? — Достойная жизнь, чистые помыслы и благородные побудительные мотивы. Не то что у твоих дружков на противоположной стороне улицы. — Где? — спросила она, удивленно улыбаясь. Это была одна из четырнадцати ее наиболее удачных улыбок, выражавшая невинное удивление. — Да вон там, — ответил Римо, мотнув головой через правое плечо. На другой стороне узкою переулка стояли двое одинаково одетых мужчин: синие костюмы с пузырящимися на коленях брюками, коричневые ботинки, белые рубашки и черные галстуки. На головах у обоих были нахлобучены шляпы с красным — в угоду упадочной парижской моде — перышком за ленточкой. Людмила оглядела их так, точно она была мясником, обследующим подозрительно позеленевшую голяшку. — Ну и мужланы, — сказала она. Оба мужлана флегматично взирали на рассматривающих их Римо и Людмилу, пока до них наконец не дошло, что это не они ведут наблюдение, а за ними наблюдают, и они тотчас начали лихорадочно шаркать ногами, прикуривать и всматриваться в несуществующие самолеты в поднебесье. — Мне кажется, их маскарадные костюмы превосходны, — заметил Римо. — Никому ведь и в голову не придет, что они не парижане, верно? Людмила откинула голову и продемонстрировала очередное из четырнадцати ее совершенств — непринужденный смех с оттенком превосходства. Римо почувствовал, как трепещет его душа, и еще больше влюбился, заметив длинный ровный изгиб ее словно лебяжьей, но сильной шеи. Это случилось в то мгновение, когда лицо Людмилы было воздето к небу, куда летел ее беззаботный смех. Гарсон принес счет, и Людмила пожелала оплатить его сама. — Матушка-Россия не признает благотворительности, — заявила она Римо и строго подняла бровь, не признавшись, впрочем, что это был первый в ее жизни счет, который она оплатила сама. Людмила аккуратно отсчитала франки и вложила банкноты в руку нависшего над ней официалы, который, невзирая на раннее утро, был одет в смокинг и держал в руке серебряный подносик. — Вот, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Сдачи не надо. — Мадам, конечно, кое-что забыла, — сказал официант, скользнув взглядом по банкнотам. — Нет. Мадам ничего не забыла. — О, но чаевые! — Чаевых не будет! — отрезала Людмила. — Официант получает зарплату за свою работу. Его труд оплачивает работодатель, и не клиент. Почему я должна платить вам то, что ваш наниматель считает возможным вам недодавать? — Трудно свести концы с концами на жалованье официанта, — сказал тот, все еще силясь улыбнуться, по его губы упрямо поджимались тонким серпом. — Если вам так уж хочется разбогатеть, вероятно, следует избрать себе иную профессию, — заметила Людмила. Глаза официанта сузились, но улыбка так и не появилась. — Возможно, вы правы, но мой пол не позволяет мне избрать карьеру куртизанки. — А ты не теряй надежды, приятель, — сказал Римо. — Может, что и получится. — И встал. — Возможно, у месье есть что-то для меня? — рискнул предположить официант. Римо кивнул. Он сгреб что-то с соседнего столика. Официант уже протягивал свою вечно алчущую пятерню. Римо ввинтил ему в ладонь сигарету. — Ну как, нравится? Официант взвыл. — Расскажи Лафайетту, что мы были здесь, — посоветовал Римо и последовал за Людмилой. Она, отметил про себя американец, не умеет просто ходить, как и большинство российских революционеров, которым, кажется, всегда мешали две вещи: гвоздь в заду и извечное стремление поспеть на уходящий автобус, развивающий сверхзвуковую скорость. Людмила тоже не просто шла, она несла себя по Парижу так, словно стремилась подарить человечеству возможность ее заметить. — Прежде чем я тебя убью, — сообщила она Римо, — я дам тебе один шанс. Возвращайся со мной в Россию. Я за тебя замолвлю словечко. — Нет, — сказал Римо. — У меня контрпредложение. Поезжай со мной в Америку. Людмила помотала головой. — Там слишком много красоток, в этой твоей Америке. Видала я ваших женщин, актрис да певичек. Они все красивы как на подбор. Кто на меня обратит внимание? — Ты звезда, которая украсит любые небеса. — Верно, — согласилась Людмила с его точкой зрения, совпадавшей с ее самооценкой. Они шли молча, и Римо внимал звукам Парижа. С окончанием утреннего часа пик, весь город уже наполнился тихим гудением — звуком почти ниже порога восприятия, но отупляюще действующим на разум и чувства. Нью-Йорк — шумный город: там вечно кто-то истошно орет над ухом. В Париже все одновременно перешептываются, но никто никого не слушает. Но только не Римо. И из гула и звона он извлек то, что хотел: тяжелое цоканье кованых каблуков двух русских, неотступно преследующих их с Людмилой. — Они все еще у нас на хвосте, — сказал Римо. — А, эти свиньи! Они нас не оставят в покое, — сказала Людмила. — Чтоб они сдохли. — Подобное желание порождает смерть, — сказал Римо. Он схватил Людмилу за локоть и нежно увлек в переулок. — Что это значит? — спросила она. — Если бы я знал! — ответил Римо. Они оказались в узком тупичке длиной не более полуквартала. По обеим сторонам тупика высились трехэтажные строения, которые американцы у себя дома называют трущобами, но считают их оригинальным архитектурным чудачеством, когда приезжают в Париж в отпуск, чтобы хоть на время сбежать подальше от родного безобразия. Римо поставил Людмилу у пыльной кирпичной стены и перешел на другую сторону улицы. Автомобилей в тупике не было. Двое мужчин свернули за угол, заглянули в тупик и остановились. Римо подмигнул Людмиле. Она смотрела прямо на двух незнакомцев, и Римо заметил, как она слегка им кивнула. Они двинулись вперед по направлению к Римо, держа руки в карманах Их подбитые металлом каблуки стучали, как кастаньеты, по камням мостовой. Людмила порылась в золотой сумочке, ища золотой мундштук и тонкую золотую зажигалку, и собралась закурить. Один русский ученый выяснил, что сигаретный дым способствует преждевременному старению кожи. Прочитав об этом, Людмила завела себе длинный золотой мундштук, чтобы удалить тлеющий кончик сигареты от лица. Она наблюдала за приближающимися мужчинами, поглядывая на Римо, который спокойно прислонился к стене здания. — Ты убийца, — сказал один из них — низенький коренастый здоровяк с лицом столь же запоминающимся, как любой из булыжников на мостовой. — Вообще-то я танцор, — сказал Римо. — И если бы сейчас шел дождь, я бы мог изобразить вам сцену из кинофильма «Песни под дождем». — Он взглянул на небо и пожал плечами. — Нет, дождем даже не пахнет. — Ты убил немало наших людей, — сказал второй — человеческое существо, исполненное по чертежам холодильника. — Верно, — согласился Римо. — Если прибавить еще двоих, то это едва ли значительно повлияет на общее количество. Оба мужчины вынули из карманов руки, держа в них пистолеты. Римо сначала вырвал пистолеты из их ладоней, затем — ладони из запястий, а потом приложил обоих к стене, и их головы коснулись каменной кладки с одинаковым стуком и тут же превратились в ярко-алое обрамление плаката, призывающего с этой стены к «Свободе, Равенству и Братству». Людмила уже собралась щелкнуть зажигалкой, когда до ее слуха донесся стук от соприкосновения голов и каменной кладки — она подняла взгляд и увидела, как обе головы стали дополнительным элементом достопримечательностей Парижа. Она бросилась к Римо, который в этот момент бросал пистолеты в сточную канаву. — О, я так волновалась! — Ага, — отозвался Римо и, взяв ее под руку, повел обратно на улицу. — Я хочу с тобой об этом поговорить. — О чем? — Слушай, эти гамадрилы входят в тупик, а ты подаешь им явный сигнал взять меня за жабры. Вот что, если ты будешь продолжать свои попытки убить меня, нам будет очень трудно установить сколько-нибудь стоящие взаимоотношения. — Это правда, — вздохнула Людмила и уронила голову, всем своим видом выражая глубокую печаль. — Ну так что мы будем делать? — спросил Римо. — Измерять глубину чувств? Людмила подняла на него сияющий взгляд. — Договоримся, что я буду пытаться убить тебя только по понедельникам, средам и пятницам? Римо покачал головой. — Не-а, так не получится. Слишком сложно. У меня плохая память на дни недели и прочие такие вещи. Людмила кивнула, вполне осознав всю серьезность возникшей проблемы. — Ты же понимаешь, что единственная причина, почему эти ребята напали на тебя, заключается в том, что мне хотелось увидеть тебя в действии. — Я так и думал. — Чтобы я смогла выведать твой секрет. — Понятно. — Ты великолепен. — Что ж, если я в форме, то неплохо выгляжу, — согласился Римо. — Смотри. — Он остановился и взглянул русской в глаза, одновременно взяв ее за локти. — Что у тебя за задание? Убить меня или узнать мои методы работы? — Узнать твои методы. А потом тебя убьют другие. — Так, теперь все прояснилось. Можешь делать все, что угодно, чтобы узнать мои методы, но только не пытайся меня убить. Идет? — Мне надо подумать, — сказала она. — Может быть, это просто твоя грязная капиталистическая уловка в надежде уцелеть любой ценой? — Верь мне, — сказал Римо, всматриваясь в ее фиалковые глаза напряженным взглядом, который раньше никогда его не подводил. — Я верю тебе, Римо, — сказала она. — Я не буду пытаться тебя убить. — О'кей, тогда по рукам! — Но другие — могут! — сказала Людмила. Это было не предположение, а твердое обещание. Она бы никогда не заключила этот пакт с Римо, если бы другим русским было отказано в праве попытки убить его. В конце концов, что он о ней думает? Вот так, раз-два и перевербовал? — Мне наплевать на то, что кто-то будет пытаться меня убить. Я просто хочу, чтобы ты не пыталась это сделать. — Договорились, — сказала Людмила, протянув руку, и они с Римо обменялись официальным рукопожатием, словно были двумя дипломатами, проведшими долгие месяцы в кропотливой работе над бессмысленным и невыполнимым соглашением, которое не представляет интереса ни для кого, кроме них. — О'кей. Что теперь? — Едем ко мне в отель, — сказала Людмила. — И? — И мы займемся красивой, изысканной любовью. Будем измерять глубину наших чувств. — Людмила улыбнулась. Это была улыбка пробуждающейся юности. Это у нее очень хорошо получалось. Римо кивнул, словно занятия любовью были наиболее логичным итогом заключенного ими перемирия. И они пошли рука об руку: Римо, устремив взгляд вперед, чтобы — впервые за долгие-долгие годы заняться любовью, а Людмила — раздумывая о том, чтобы найти способ выведать секрет его силы, и тогда кто-нибудь убьет этого американского маньяка.Глава восьмая
Прошло двадцать четыре часа с того момента, как Римо покинул свой номер в гостинице, но когда он вернулся, Чиун стоял в той же позе перед теми же желтыми шторами, вглядываясь в то же яркое утреннее солнце за окном. — Все правильно, — сказал Чиун, не повернув головы. — Что правильно? — Все правильно: ты отсутствуешь целую ночь, не удосужившись сообщить мне что-нибудь о своем исчезновении, а я не смыкаю глаз до утра и гадаю, то ли жив, то ли лежишь мертвый в каком-нибудь глухом переулке. В этом городе есть темный закоулок, где вечно валяются трупы, — откуда же мне знать, что ты не там? В особенности если учесть, что тот закоулок назван в твою честь — Свинячий тупик? — Я был не там. Чиун повернулся и торжествующе помахал указательным пальцем с длинным ногтем. — Так, но разве я знал об этом? Разве ты удосужился мне об этом сообщить? — Нет, — честно признался Римо. — Неблагодарный! — Что правда, то правда, — сказал Римо. Ничто не должно было испортить ему этот день, первый день отдохновения в его жизни, — даже этот несносный старый зануда Чиун. Римо улыбнулся. Чиун улыбнулся. — А, ты просто шутки шутишь. Ты хотел известить меня о своем местонахождении, но не смог, да? Ведь так? — Нет, — ответил Римо. — Я не думал о тебе со вчерашнего утра. Мне было все равно, волнуешься ты или нет. Кстати, если ты не мог заснуть, то что же тут делает твой спальный мат? — Я пытался заснуть, но не смог. Так я волновался! Я уж решил даже отправиться тебя искать. Сам посмотри. Мат едва примят. — Ты мог бы плясать на нем восемь часов кряду и не смял бы его, — мягко возразил Римо. — Но я не отплясывал. Я даже не спал. — Чиун, я влюбился. — Что ж, хорошо. Тогда я тебя прощаю, — сказал Чиун. — Это важный шаг в жизни, и я теперь могу понять, отчего ты бродил по улицам всю ночь, размышляя о славе Синанджу и решая посвятить свою жизнь нашей деревне, проникнувшись духом любви. Это же... — Чиун, я проникся любовью не к Синанджу. Я влюбился в женщину. Чиун оторопел. Он ничего не сказал. Помолчав, он сплюнул на пол. — Все француженки болеют дурной болезнью, — произнес он. — Она не француженка. — А американки глупы и ничтожны. — Она не американка. Чиун осторожно улыбнулся. — Кореянка? Римо, ты увезешь домой ко... — Русскую, — коротко закончил Римо. — О-о-о! — воскликнул Чиун. — Женщина с лицом подобным ружейному прикладу и телом подобным гаражу. Отличный выбор, мясоед! — Она красавица, — сказал Римо. — Не суди, пока не увидишь собственными глазами. Ты же сам меня этому учил. — Есть вещи, о которых можно вынести суждение не глядя, если у тебя в голове сохранилась хоть толика благоразумия. Тебе незачем созерцать каждый восход солнца, чтобы понять, как будет выглядеть следующий. Тебе незачем следить за луной неотрывно, чтобы понять, что в следующую минуту она не превратится в квадрат. Есть вещи, о которых все знаешь заранее. Я знаю этих русских женщин. — Но не эту, — настаивал Римо. — Где ты встретил это создание? — спросил Чиун. — Женщину, Чиун, а не создание. — Где ты повстречал это... эту... особу? — Женщину, Чиун. Я повстречал ее в ту минуту, когда она пыталась убить меня. — Замечательно, — сказал Чиун. — И посему ты, разумеется, решил, что это любовь с первого взгляда. — Не совсем. Моя любовь к ней прошла несколько стадий развития. — Хорошо. Теперь она сама тебя любит и оставила все попытки убить тебя. — Именно так. Чиун покачал головой. — Наступит день, когда этот мир окончит свое существование, и все Мастера Синанджу соберутся вместе со своими предками, дабы обозреть прошлое, — тогда, безусловно, я займу наиболее почетное место среди них. Ибо я страдал больше прочих. Мне пришлось иметь дело с тобой. — Возможно, скоро твоим страданиям наступит конец, — ответил Римо. — Я хочу познакомиться с этой феей из барака, чье лицо подобно лопате, а тело трактору. — Ладно, — сказал Римо. — Я тоже хочу, чтобы ты с ней познакомился. Я ей о тебе рассказывал. — Она и меня попытается убить? Римо покачал головой. — Я не так много рассказал ей о тебе. Римо и Чиун остановились в дверях ресторана, где им предстояло свидание с Людмилой. — Вот она, — сказал Римо и указал на молодую русскую. Никто в ресторане не обратил на него никакого внимания, потому что все посетители устремили свои взгляды на Людмилу — мужчины с вожделением, женщины с завистью. — Она уродлива, — заметил Чиун. — Ее кожа подобна пене морской, — сказал Римо. — Да, вот почему она уродлива. У красивых женщин кожа имеет иной оттенок. — Ты только взгляни на ее глаза. — Да, бедняга! Они круглые и — фиалковые. Фиалковые глаза — плохая защита от солнечных лучей. Женись на этой женщине и, еще прежде чем вы проживете вместе тридцать весен, ты получишь слепую сову. — Да видел ли ты когда-нибудь подобные руки? — не унимался Римо. Людмила поднялась, увидев Римо в дверях. — А тело? — Нет, благодарение силам небесным, избавляющим старцев от сильных потрясений. Что за уродина! — Я люблю ее, — сказал Римо. — Я ненавижу ее и ухожу домой. — Чиун развернулся и быстро зашагал к отелю, глубоко задумавшись.Глава девятая
По дороге в ее отель Римо наконец раскололся. Он держался изо всех сил, пока им приносили салат, суп, горячее, кофе и десерт, — ни к чему не притронулся, — но Людмиле в конце концов удалось его уломать, и он раскрыл ей секрет своей мощи. Все дело было в свечках. Он должен спать при зажженных свечах. Если в спальне не было свечей или если они догорали, сила покидала его мышцы. — Но почему же этого не произошло прошлой ночью? — спросила Людмила. — Потому что я не спал, — ответил Римо. И в доказательство правоты своих слов он зашел в магазин и купил там три толстые красные свечи размером с большую кофейную кружку. В ту ночь Римо мирно спал в ее огромной кровати, а Людмила отправилась в гостиную, позвонила куда надо, после чего задула все свечи и легла подле Римо. А Римо спал и не слышал, как она вставала, как задували свечи, как звонила кому-то и как вернулась в постель. Он проснулся только в самый последний момент — чтобы успеть заняться мужчиной, проникшим в спальню: мужчина взял Римо за горло и начал его сильно сдавливать. Римо припечатал его к спинке кровати. — Ты солгал мне! — закричала Людмила. — Поговорим утром. — Ты сказал, что секрет твоей силы — в свечах, — канючила она. — Ты солгал! Римо пожал плечами и перевернулся на другой бок. — Немедленно убирайся отсюда! Прихвати свое тело и выметайся! — Мне будет довольно трудно уйти без него, — отпарировал Римо. — Я имею в виду не твое тело, я имею в виду вон то тело, свисающее со спинки моей кровати. — Ну нет! — сказал Римо и, снопа перевернувшись, взглянул Людмиле прямо в глаза. — Позвони в русское посольство. Они его послали, пускай и забирают. Я больше не намерен убирать трупы. Вот и все. На этом покончим. Баста. Людмила вытянула длинный указательный палец и, улыбнувшись, провела им нежно от горла Римо до пупка... После того как Римо бросил труп в кучу мусора на заднем дворе отеля, он вернулся в постель к Людмиле. Но спать не стал. — Смитти, мне нужны деньги. Наличные! — Римо барабанил пальцами по журнальному столику в гостиной своих апартаментов, вслушиваясь в треск и хруст, доносившиеся через Атлантику с другого конца провода. Через несколько секунд он понял, что треск и хруст не имели отношения к дефектам трансатлантической связи. Эти звуки производил Смит. — Наличные? — переспросил Смит. — Да я только что получил отчет за твои расходы на тысячу долларов! — Ну и что? Это очень много? — Из обувного магазина? — заметил Смит. — Перестаньте, Смитти, вы же сами знаете, как трудно найти подходящую пару ботинок. Приходится покупать две пары. — На тысячу долларов? — Ну, я купил двадцать две пары. Очень важно, чтобы нам было удобно. — Понятно, — сухо ответил Смит. — И я полагаю, что все эти двадцать две пары находятся у тебя в чемодане. — Нет, конечно. Разве я смогу путешествовать, таская с собой двадцать две пары ботинок? — Ну и что же ты с ними сделал? Римо вздохнул. — Я раздал их нуждающимся. Слушайте, Смитти, ну почему вы вечно брюзжите по поводу денег? Я только что спас весь свободный мир от катастрофы, а вы недовольны тем, что я купил какую-то вшивую пару ботинок. Мне нужны деньги! — Сколько? — Пятьдесят тысяч. — Это невозможно. Для ботинок это чересчур много. — Я больше не буду покупать ботинки. Мне нужны деньги для другого. Это действительно очень важно. — Для чего? — Я не скажу. — Тогда не получишь. — Ладно. Тогда я соберу пожертвования. И запродамся тому, кто даст мне больше всех. Чиун крякнул из дальнего конца комнаты: — Даю двадцать центов! Римо метнул на него свирепый взгляд. — Ну хорошо, — сказал Смит после долгой паузы. — Я направлю чек в контору «Америкэн экспресс». У тебя паспорт на фамилию Линдсей? — Подождите минутку, я должен посмотреть. — Римо порылся в ящике письменного стола и нашел паспорт под какой-то штуковиной в вощеной бумаге, подозрительно похожей на дохлую рыбу. — Точно. Римо Линдсей. — Деньга будут там через час. — Отлично, Смит. Вы никогда об этом не пожалеете! — Ладно. И что ты собираешься купить на эти деньги? — Сейчас не могу сказать. Но мы назовем нашего первенца в вашу честь. — Да? — произнес Смит, выказывая более чем обычную заинтересованность. — Да. Скупердяй-Скряга Уильямс. Если родится мальчик. — До свидания, Римо. Римо положил трубку и заметил взгляд Чиуна. — Нам пора серьезно поговорить, — сказал Чиун. — О чем? — Существует обычай, что отец посвящает сына в некоторые вещи, когда сын становится достаточно взрослым, чтобы их понять. В твоем случае я лучше сделаю это сейчас, чем буду ждать еще десять лет. — Ты имеешь в виду секс и все такое? — Отчасти. И женщин, дурных и хороших. — Я об этом и слушать не хочу. Чиун сложил ладони домиком, словно не расслышал слов Римо. — Так, а теперь скажи мне, если бы ты мог выбрать себе из всех женщин мира одну, с которой решил бы остаться всю жизнь, кого бы ты выбрал? — Людмилу, — ответил Римо. Чиун покачал головой. — Будь серьезным. Я имею в виду: любую женщину на свете, а не просто женщину, которая настолько безрассудна, что хочет появляться с тобой на людях. Дай волю своему воображению. Любая женщина. Назови ее имя. — Людмила! — Римо! На свете множество красивых женщин, некоторые из них даже имеют нераскосые глаза. Есть умные женщины, нежные женщины. Есть даже немногословные женщины. Но почему тебе понадобилась эта русская трактористка-танкистка? — Потому что. — Почему потому что? — Потому что я ее люблю. Чиун поднял очи к небесам, точно прося Всевышнего обратить самое пристальное внимание на проблемы, с которыми ему, Чиуну, приходится разбираться в этой жизни. — А она тебя любит? — Думаю, да. — Она прекратила свои попытки убить тебя? — Очень скоро этому будет положен конец. — Очень скоро, — передразнил Чиун. В его голосе зазвучали нотки искреннего участия. — Знаешь ли ты, Римо, кто воистину тебя любит? — Нет. Кто? — спросил Римо, надеясь, что Чиун даст слабину. Хотя бы раз. — Смит, — ответил Чиун после секундной паузы. — Глупости! — Президент Соединенных Штатов. Автомобилестроитель. — Сивый мерин! Он даже не знает моего имени. Он называет меня «эти двое». — Жители Синанджу! — закричал Чиун. — Прожорливые свиньи! — заорал в ответ Римо. — Они даже не знают о моем существовании. Если они терпят меня, то только потому, что я имею некоторое отношение к тем лентяям, которые каждый ноябрь отправляют им очередной груз золота. Чиун молчал. Он смотрел прямо в потолок, словно собираясь с мужеством назвать Римо имя еще одного человека, который действительно его любит. Наконец он оторвал взгляд от потолка. — Нет никакого смысла вести дискуссию о чем бы то ни было с человеком, который изъясняется как скотник. — Ладно. Значит ли это, что наша дискуссия о цветочках и ягодках подошла к концу? — Мы не упоминали ни цветочков, ни ягодок — речь шла о домашних животных, — сказал Чиун. Римо встал. — У меня еще дела. — Какие? — Мне надо купить подарок. — Сегодня же не мой день рождения, — сказал Чиун. — Не для тебя, — ответил Римо, идя к двери. — Если бы мне было до этого хоть какое-то дело, — сказал Чиун. — Если бы тот, кто действительно... — Что? — спросил Римо, остановившись. — Ничего, — сказал Чиун. — Ступай! Получив банковский чек на пятьдесят тысяч долларов, Римо отправился на Рю-де-ла-Пе, где отыскал ювелирный магазин. За алмаз просили сорок тысяч, но путем хитроумных ухищрений, долгого и изнурительного торга и «фантастического» владения французским языком, на котором велись переговоры, Римо удалось поднять цену до пятидесяти тысяч. Он бросил банковский чек на прилавок и подтолкнул его французу-ювелиру, чьи глаза имели вид двух сваренных вкрутую яиц, а усы, похоже, появились под носом в результате одного взмаха карандаша для бровей. Ювелир поспешно сунул чек в ящик кассового аппарата. — Хотите, я заверну кольцо в специальную подарочную упаковку? — спросил он, произнеся английские слова в первый раз с тех пор, как Римо переступил порог магазина. — Нет, я его съем прямо здесь. Ну конечно, хочу! — Подарочная упаковка стоит два доллара. — Пусть будет три, — предложил Римо. — Я бы с удовольствием, по... — Ювелир сделал типично галльское движение плечами. — Вы же знаете порядки. — Вы и сами знаете, — сказал Римо, нажал кнопку, открывающую ящик кассового аппарата, и ловко выхватил банковский чек на сумму в пятьдесят тысяч долларов. — Всего хорошего! — Подождите, сэр! Для вас я сделаю исключение. — Я на это надеялся. Упакуйте! Когда он преподнес восьмикаратный камень Людмиле, она разорвала обертку, открыла коробочку, взглянула на кольцо и бросила его в угол комнаты. — У меня уже есть бриллианты, — сказала она. — Неужели ты думаешь, я приму подарок от человека, который мне солгал? — О'кей, сейчас я скажу тебе правду. Я люблю тебя. И хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку. Людмила фыркнула. — Еще чего! Ты думаешь, я так просто отрекусь от родины? Никогда! Я же русская. — Ты любишь меня? — Возможно. — Тогда поедем со мной в Америку! — Нет. — Мой секрет находится в Америке, — сказал Римо. — Да? — Там есть один родник, чьи воды делают человека непобедимым. Она пришла в его объятья, и он без особых усилий почувствовал, как по его телу разлилось тепло. — О, Римо, я так рада, что ты по крайней мере сказал мне правду. Где же находится этот источник? — В Лас-Вегасе. Это город. — Никогда не слыхала. — Там много воды. — И когда ты собираешься туда ехать? — спросила Людмила. — Завтра. — Завтра? Римо поцеловал ее в губы. — Завтра, — повторил он. — А на сегодняшний вечер у меня есть кое-какие планы. Она взглянула на него бархатным взором. — Ну ладно, завтра так завтра. После ухода Римо Людмила подобрала бриллиантовое кольцо с пола. Из перламутровой шкатулки для украшений, хранящейся в верхнем ящике комода, она вытащила ювелирную лупу и внимательно осмотрела камень. «Отнюдь не чистой воды, — подумала она и заметила крошечную угольную точечку в глубине камня. — Красная цена — тридцать тысяч. Но этот американец, скорее всего, отвалил за него все сорок тысяч. Американцы такие дураки». Она положила кольцо в коробочку и пошла позвонить по международной.Глава десятая
Он направился не в здание на площади Дзержинского. На этот раз путь его лежал прямо в Кремль. Маршал Деня решил не надевать орденские планки. И понял, что не ошибся, когда предстал перед четырьмя кремлевскими обитателями. Все они были в одинаковых костюмах с многорядным иконостасом планок. У каждого из них орденов и медалей было намного больше, чем у Дени, и, если бы он надел свои, он бы тем самим признал, что ниже их по рангу. А в костюме без орденских планок он только давал понять, что просто отличается от них. Он смотрел на клавиатуру нашивок, украшающих четыре груди, — нашивки были похожи на кукурузные початки. Военные ордена, подумал он, это награда не за мужество и умение, а за выживаемость. Лучшие, самые отважные солдаты, каких ему доводилось знать, очень часто так и не доживали до своих орденов. Те юные гордецы злобно посмеялись бы при виде этих орденоносных трупов, которые вылупили близорукие глаза на Деню и сурово потребовали объяснений по поводу его «странных подвигов». — Странных? — переспросил Деня, обращаясь к председательствующему на этом совете. — «Треска» уничтожила глубоко законспирированную и мощную американскую шпионскую организацию в Западной Европе. В ходе операции мы потеряли кое-кого изсотрудников — это верно. Но мы постоянно обучаем новых людей для возмещения потерь. Через несколько месяцев... недель мы вновь обретем былую силу, а вот американцам уже никогда не удастся возродить свою мощь на этом участке. Он не верил в то, что говорил. Как не поверил, ясное дело, и председательствующий — иссохший старик с лицом, подобным потрескавшейся от засухи земле. — А какие есть гарантии, — спросил старик, — что наши новые подразделения не будут уничтожены точно так же, как их предшественники? Что вы сделали, чтобы не допустить повторения таких же событий? — Я изолировал специального американского агента, который нанес нам тяжелые потери в живой силе. Я проник в их сеть. Очень скоро мы получим ответ на эту загадку. — Скоро — это недостаточно. — Скоро — это оптимально, — сказал Деня, безуспешно пытаясь не повышать голос. Он перевел взгляд на других сидящих за деревянным голым столом в полуподвальной комнате. — В подобных операциях приходится время от времени сталкиваться с необычными явлениями. И необходимо тщательно изучить все, прежде чем уничтожить цель! Один из членов совета когда-то претворял в жизнь тактику выжженной земли, которую применяла Россия в войне против нацистов. Деня обратился непосредственно к нему: — Это все равно как пехота впервые сталкивается в бою с танками. Легче всего отступить. Или поддаться панике и начать забрасывать танки камнями. Но самое разумное — наблюдать и подмечать слабости этих чудовищ. Что и сделал наш героический народ в борьбе с проклятою ордой Гитлера. Старый организатор партизанского движения кивнул. Деня подумал, что одного ему удалось убедить, но вдруг с раздражением понял, что старик просто клюет носом во сне. Сидящий крайний справа человек имел вид отставного дьячка и манеры вечного рогоносца. И внешность и манеры скрывали тот факт, что он был военным советником председателя, от чьего рыка трепетали даже сотрудники тайной полиции. Некогда он полностью заселил своими личными врагами только что отстроенный лагерь. — Ваша аналогия интересна, Григорий, но неубедительна. Нас не интересует тактика, успешно примененная тридцать лет назад в иных обстоятельствах. Мы ждем доклада о том, что вы собираетесь предпринять для решения возникшей проблемы. — Один наш агент вступил в контакт с американцем... Она... — Она? — прервал Деню престарелый председатель. — Да. Людмила Чернова. — Деня посмотрел на сидящего с правого края человека и снова слегка улыбнулся. Этот старик два года спал с Людмилой. — Некоторым из вас она знакома, — продолжал Деня. — Людмила один из наших лучших агентов. Она в настоящее время направляется в Штаты с этим американцем. Он считает, что она бежит с ним на Запад во имя любви. Ей дано задание выяснить, каким необычным оружием, какими средствами или методами пользуется этот человек, после чего мы сможем его уничтожить. — И когда, по-вашему, это будет выполнено? — спросил военный советник председателя. — Трудно сказать, — пожал плечами Деня. По выражению лиц сидящих за столом он понял, что ответ их не удовлетворил. — В течение недели. Помощник председателя кивнул. Он обвел взглядом остальных членов совета и сказал: — Хорошо. Неделя. И если за это время мы не достигнем результатов, придется предпринять другие меры. Деня по-военному кивнул. Он постарался не выказывать своего понимания того, что «другие меры» будут, в частности, означать его увольнение и изгнание и что предстоящая неделя и сексуальная русская куртизанка давали ему шанс избежать ссылки. Или чего похуже. На борту самолета авиакомпании «Эр Франс», направляющегося в Нью-Йорк, Римо сидел между Людмилой и Чиуном, который постоянно требовал у стюардессы принести ему новые журналы. Он быстро просматривал каждый журнал и, перегибаясь через Римо, привлекал внимание русской к статьям, описывающим недавние зверства за «железным занавесом». Людмила мрачно смотрела в иллюминатор. — Ладно, Чиун, перестань, — сказал Римо. — Я просто стараюсь быть дружелюбным, — ответил Чиун. Он полистал журнал и возбужденно передал его в руки Людмиле. — Смотрите! Реклама нового трактора. Вам понравится в Америке. Там у них масса тракторов, за штурвал которых вам можно будет сесть. Людмила выхватила журнал и швырнула его на пол, а потом в отчаянии обхватила ладонями виски. Бриллиант на среднем пальце правой руки сверкнул восьмикаратным блеском. — Долго мне еще терпеть эти унижения? — спросила она. — Унижения? — переспросил Чиун. — Какие унижения? Вы считаете дружеский жест и теплую беседу унижением? — Он обратился к Римо, точно Людмилы здесь не было: — Нет, правда, Римо, я никак не могу понять, что ты в ней нашел! Римо тихо зарычал. Людмила повернула окаменевшее лицо к иллюминатору. Чиун обратился к другому иллюстрированному журналу. Он просиял, увидев знакомую фотографию, и сунул журнал Римо. — Смотри, Римо. Женщина. Ну не красавица ли? — Да, — ответил Римо без всякого энтузиазма. — Красавица. — Я знал, что она тебе понравится. — Чиун откинулся на спинку кресла и стал разглядывать портрет. Эта женщина была во вкусе Римо. Длинные ноги, полная грудь. На этом парне можно ставить крест! Если скаковую лошадь одеть в платье, Римо влюбится и в нее. Чиун читал врезку под фотографией полуодетой голливудской кинозвезды, впервые выступавшей в ночном клубе с шоу, по ходу которого она демонстрировала частичную наготу и полнейшую безмозглость. — Римо, так куда мы собираемся? — Мы с Людмилой едем в Лас-Вегас. Куда ты — я понятия не имею. Чиун кивнул и сказал тихо: — Я бы тоже мог съездить в Лас-Вегас. Он перечитал текст под фотографией. Голливудская звезда начинала выступать в новом амплуа на подмостках «Кристалл-отеля» в Лас-Вегасе. Чиун закивал. Остается только одно: побороть уродство уродством же. Ах, как бы все упрощалось, если бы Римо увлекся одной из миловидных дев Синанджу. Как бы все упрощалось! Чиун продолжал размышлять об этом, когда Римо встал и направился в мужской туалет, расположенный в переднем отсеке салона первого класса. Людмила подождала, пока он скроется за занавеской, и, пересев в его кресло, устремила взгляд на Чиуна. «Глаза как у коровы», — подумал тот. — Почему вы меня ненавидите? — спросила она. — Я вас не ненавижу, я просто не пойму, что он, — Чиун мотнул головой в сторону туалета, — в вас нашел. — Наверное, любовь. — Он получает всю необходимую ему любовь. — От кого? — От меня. — Вы ревнуете? — Ревную? Чтобы Мастер ревновал? Неужели вы думаете, что меня заботят поступки бледнолицых ослов? Вовсе нет! Он — исключение. Я потратил годы на этого дурня и теперь не могу спокойно сидеть и смотреть, как из него вьет веревки та, кто только и мечтает его убить. — Вы считаете, что я именно этого и хочу? — Да, я так считаю. Потому что это желание написано у вас на лбу крупными буквами. Только полный идиот может этого не заметить. — Идиот. Или влюбленный. — Людмила рассмеялась. Она продолжала смеяться, когда Римо вернулся на свое место. — Отрадно видеть, что наконец-то вы поладили, — сказал Римо. Людмила снова засмеялась. Чиун хмыкнул, отвернулся и стал через проход смотреть в иллюминатор. Чуть позже в тот же день состоялись две важные встречи. В Вашингтоне государственный секретарь стоял перед столом президента и ждал, пока Верховный Главнокомандующий страны скрепит несколько листков бумаги. Президент аккуратно расположил сшиватель у верхнего левого края стопки, придерживая его большим и средним пальцем левой руки. Он поднял правый кулак вровень со лбом и с силой ударил им по сшивателю. И промазал. Кулак упал на мирно лежащую левую руку. Сшиватель отлетел в сторону. Бумаги взметнулись вверх. Президент вздернул левую руку ко рту и принялся сосать ушибленные пальцы. Он вздохнул, поднял глаза и тут вспомнил о государственном секретаре. Странно, почему-то он стоял посреди кабинета. Почему он не подойдет ближе к столу? Он знаком пригласил госсекретаря подойти, и тот, опасливо поглядывая на сшиватель, медленно двинулся к столу. — Что случилось? — спросил президент. — Я только что вернулся с закрытого заседания сенатского комитета но международным делам, — сказал госсекретарь. Он не говорил, а медленно, с хорошей артикуляцией произносил фразы, и это было похоже на то, как если бы он собирался излагать основы новой математической теории античным грекам. — Ну и? — промычал президент, все еще держа пальцы левой руки во рту. Боль постепенно проходила. Если все обойдется, под ногтями не возникнут черные кровоподтеки. — Они прознали, что мы каким-то образом одержали крупную победу в борьбе разведок на европейском театре. Ну и, естественно, они намереваются провести сенатское расследование случившегося. — Мммммм, — продолжал сосать пальцы президент. — Я сообщил им, что мне ничего не известно об этой победе и что, конечно же, мы не имели никакого отношении к ней, если такая победа действительно одержана. — Мммммм, — сказал президент. — Но мне не поверили. Они считают, что ваша администрация посягнула на прерогативы конгресса и ввергла себя в некую авантюру на поприще внешней разведки. — Мммммм. — Они собираются вызвать меня и директора ЦРУ для дачи показаний, возможно, в самые ближайшие дни. — Мммммм. Это вполне логично. — Не думаете ли вы, господин президент, что сейчас самое время рассказать мне, что же все-таки случилось в Европе? Президент вытащил пальцы изо рта. — Не думаю. Все, что вам известно, соответствует действительности. Соединенные Штаты не предприняли ровным счетом никаких действий по каналам своих правительственных служб, направленных на достижение результатов, которые, как предполагают в конгрессе, имели место в Европе. Придерживайтесь этой версии. Это правда. Государственный секретарь кивнул, но вид у него был несчастный. — Скажите, как, по вашему мнению, — продолжал президент, — конгресс действительно хочет, чтобы русские нас побили? — Нет, господин президент, — сказал госсекретарь. — Но они льют воду на мельницу тех, кто этого желает. — Кто же? — Пресса. Молодежь. Радикалы. Все, кто ненавидит Америку по той причине, что, живя в этой стране, они имеют гораздо больше, чем того заслуживают. Президент кивнул. Ему нравилось, когда государственный секретарь ударялся в философию. Госсекретарь подождал немного и пошел к выходу. Его рука коснулась дверной ручки, когда президент его окликнул: — Господин госсекретарь! — Да, сэр? — Мне эти люди уже порядком поднадоели. Я хочу, чтобы вы это знали. Если конгресс попытается устроить вам головомойку за это европейское дело... — Да, сэр? — ... я их всех подвешу за яйца! Государственный секретарь посмотрел президенту прямо в глаза, и тот ему подмигнул. Другая важная встреча состоялась позже в тот же день за кулисами ночного клуба «Кристалл-отеля» в Лас-Вегасе, где мисс Джаканн Джюс — везде и всюду она фигурировала как «мисс Джаканн Джюс», хотя ей никогда, начиная с одиннадцатилетнего возраста, не грозила опасность быть принятой за мистера Джаканна Джюса — пыталась втолковать своему модельеру, почему ей не нравится покрой ее нового бюстгальтера. — Слушай, я же собираюсь в финале тряхнуть своими сиськами. Было бы очень неплохо, если бы я еще смогла вынуть их из бюстгальтера. Но, черт побери, эта штука не открывается! Модельер был низкого роста, с длинными белесыми волосами и с тонкими, как у ребенка, запястьями. Он дотронутся безобидными пальцами до передней застежки бюстгальтера молодой красавицы и показал ей, как просто — легким нажимом сверху и снизу — можно мгновенно расстегнуть застежку. — Видишь? — спросил он, когда застежка с хлопком расстегнулась, бюстгальтер упал на пол и мисс Джаканн Джюс осталась стоять посреди сцены с голой грудью. Снующие вокруг них люди замерли — со всех сторон раздалось смущенное покашливание. Мужчины, всего лишь за секунду до сего момента занимавшиеся серьезными делами, за которые они получали жалованье, бросили работу, позабыв обо всем, за исключением молочных желез мисс Джаканн Джюс. — Вот так просто! — сказал модельер. — Нет, это невозможно! — ответила кинозвезда. — Тебе просто, потому что ты лапаешь чужие сиськи целый день с утра до вечера. А для меня это сложно. Я уже нее ногти себе пообломала. Если мне удастся все-таки раскрыть эту чертову застежку, я же буду стоять как дура с расцарапанной в кровь грудью. Ты хочешь, чтобы в финале это произошло? Это? Чтобы я была пугалом огородным? Ты хочешь, чтобы к сцене с балкона слетелись вампиры? А? Ты этого хочешь? Чер-рт! Неужели здесь некому меня пожалеть? Неужели мне суждено всю жизнь быть простым куском мяса? Они огляделась по сторонам и заметила, что все взгляды мужчин прикованы к ее бюсту. Кто-то из них даже кивал ей в ответ. За исключением одного. Маленький старик-азиат в белом одеянии смотрел на нее раскосыми глазами, исполненными неземной мудрости. Он чуть улыбался ей и кивал — это был кивок сочувствия и понимания. Едва заметное движение его головы, казалось, посылало через весь зал, туда, где стояла мисс Джаканн Джюс, — волны, обволакивающие ее и возбуждающие в ней осознание собственной женственности и самоуважение. Она внезапно поняла, что стоит с обнаженной грудью, приложила чашечки бюстгалтера к передней части тела и стала сражаться с застежкой. — Потренируемся потом, — бросила она своему модельеру и устремилась к маленькому старику-азиату. Она стояла перед стариком, разглядывая его белый парчовый халат, а потом сказала — ибо она не могла ничего придумать, что бы сказать, а что-то сказать надо было: — А знаете, мой интеллектуальный уровень равен 138. — Я это вижу, — ответил Чиун. Он в первый раз встречал женщину, которая так странно называла объем груди, но в то, что размер бюста, как Джаканн утверждала, равен 138, старик поверил, ибо у нее было гигантское вымя, как почти у всех американок (кроме тех, кто мечтал о таком). — И тем не менее, — добавил он, — они с вами плохо обращаются. Все они от вас чего-то хотят, но взамен ничего не дают. Он похлопал ладонью по стоящему рядом сундуку, давая ей понять, что она может сесть. — Откуда вам это известно? — спросила она. — Все они только хотят и берут, но ничего не дают. Вам никому нельзя доверять, ибо нет ни одного мужчины, который любил бы вас больше, чем он любит самого себя. Мисс Джаканн Джюс кивнула. — Но откуда вы это знаете? Вы что, какой-нибудь гуру? — Такова судьба всех великих. Как кинозвезд, так и в равной степени императоров. Самое трудное в жизни — найти того, кому можно верить, кем движут присущие только ему мотивы и побуждения, кого-то, кто любил бы вас так же, как вы сами себя любите, и кому от вас ничего бы не было нужно. — О! Всю свою жизнь! Ищу, ищу! — Мисс Джаканн Джюс склонила голову на плечо Чиуну. Он ласково гладил ее нагую спину, желая дать ей утешение от невзгод жестокого мира, который платил ей какие-то четверть миллиона долларов за две недели обнажения грудей посреди невадской пустыни. — Можешь прекратить свои поиски, — сказал Чиун. — Есть тот, кто любит тебя. — И он взглянул ей в глаза. — Я верю! Я верю! — воскликнула она и теснее прижалась лицом к его плечу. — О, какое блаженство знать, что тебя любят! Чиун снова погладил ее по спине, на этот раз стараясь отыскать нужную точку для своего длинного пальца. — Вы должны меня... — прошептала она и вздохнула, ощутив, как от пальцев Чиуна по всему ее телу разлились дивные потоки. — Вы должны позволить мне сделать что-нибудь для вас. Она с надеждой поглядела на Чиуна. Но он только покачал головой. — Я ни в чем не нуждаюсь, дитя мое. — Но ведь я могу что-то сделать для вас! Могу! — Ничего, — повторил Чиун. — Что-нибудь. Хотя бы самую малость. Чиун замолчал и выдержал паузу, должную показать, будто он задумался. Потом он произнес: — Ну разве что самую малость. Днем, после того как взвод гостиничного персонала препроводил Людмилу в номер, она предприняла атаку на Римо с целью выяснения точного местонахождения тайного источника, даровавшего ему его силу. Римо вздохнул. — Слушай, мы же в Америке. Ты же обещала пожить здесь и, может быть, остаться. Ну ты можешь хоть на некоторое время забыть о государственном задании? — Это не имеет никакого отношения к государственному заданию. Речь идет о моей чести. И доверии. Ты же дал мне слово и обязан его сдержать. — Источник расположен недалеко отсюда, — ответил Римо. — Милях в десяти — двенадцати. — Когда мы туда поедем? — Сейчас же, если хочешь. — Завтра. Лучше — завтра. Мы устроим пикник. И будем заниматься любовью прямо на горячем песке. Римо, знавший о горячем песке пустыни значительно больше Людмилы, кивнул, и чем больше он кивал, тем привлекательнее представлялась ему эта идея. — А теперь ты должен уйти. — Почему? — Потому что мне надо отдохнуть. Иди, иди! Увидимся позже, я буду особенно красива — дня тебя! Римо снова кивнул, вышел из номера и двинулся, насвистывая, по коридору к лестнице, чтобы подняться к себе в номер. Он не услышал тихих шагов у себя за спиной — это Чиун вышел из-за пальмы в кадке и направился к двери Людмилы. За дверью зазвонил телефон. Людмила сказала «алло» и стала ждать, пока телефонистка соединит ее с московской линией. Чиун мог слышать только половину ее разговора с маршалом Деней. — Да. Вероятно, мы отправимся туда завтра. О, замечательно! Ты приезжаешь? А когда будешь здесь? Чудесно! Жду не дождусь нашей встречи. Я сначала дождусь твоего приезда. Чиун постучал в дверь и услышал, как торопливо положили трубку на рычаг. Когда Людмила открыла ему дверь, на ее лице сначала появилось выражение удивления, а потом раздражения. — А, это вы! — Да. Надеюсь, я не оторвал вас от важных дел. — Он улыбнулся ей, и Людмила поняла, что Чиун подслушивал. Но вот чего она не могла знать, так это того, что он сейчас был на волосок от попытки убить ее и тем самым защитить Римо. Но Чиун не нанес смертельный удар, ибо понимал, что Римо не поверит в необходимость этого поступка. — Ничего страшного. Что вы хотите? — Хочу пригласить вас с Римо на ужин сегодня вечером. Вы — мои гости. — Ну, если так... — Непременно, — сказал Чиун. — Мы с вами должны подружиться. Она помолчала, потом смилостивилась. — Если вы так настаиваете. — О да! Настаиваю. Римо за вами зайдет. Я об этом позабочусь. Людмила рассмеялась. — Я уже сама об этом позаботилась. Римо будет заходить за мной в любое время суток, как только я этою пожелаю. — Ну, как вам угодно, — сказал Чиун и ушел, вне себя от гнева. Эта женщина права: Римо стал ее рабом.Глава одиннадцатая
— Я все понять не могу: и чего ты держишь при себе этого старикана? — сказала Людмила. — Я привык видеть его лицо рядом, — ответил Римо и стал пить минеральную воду, чтобы закончить этот разговор. Они сидели за первым столиком в ночном клубе «Кристалл отеля». Чиун настоял на том, чтобы ему предоставили заняться всеми организационными вопросами, и, когда Римо с Людмилой появились в зале, метрдотель улыбнулся им и проводил к столику в первом ряду. Он был с ними чрезвычайно обходителен и даже установил лас-вегасский рекорд закрытых помещений (этому рекорду, решил про себя Римо, суждено остаться в веках), отказавшись от чаевых. Но Людмила не отставала. — Это еще можно было бы понять, если бы от этого старого гнома был какой-то прок. А что ты от него имеешь? Одни жалобы. Ну зачем портить себе жизнь? Ты до смертного часа собираешься выслушивать его жалобы? Почему он ходит за нами как собачонка? — Да он ужасно милый старикан, — не соглашался Римо. — И к тому же у него есть свои достоинства. — Да? — Да! — Назови хотя бы одно. Римо задумался. Ну как объяснить ей, что Чиун мощнее бронетанковой дивизии? Смертоноснее плутония. Точнее калькулятора. Как ей все это объяснить? — Он хороший. Он знает массу всяких вещей. — Он знает только, как стареть и изводить тех, кто лучше и моложе его. Очень жаль, что ты его не отправил куда подальше. — Ну, — упрямился Римо. — Так уж сложилось, и ничего тут не поделаешь. Публика помогла ему прекратить этот разговор. Но не шумом, а молчанием, воцарившимся в зале. Римо обратил взгляд ко входу в клуб. По проходу между столиков шествовал Чиун в черном халате, а по правую руку от него, возвышаясь над стариком на целую голову, шла мисс Джаканн Джюс, прима ночного шоу в «Кристалл-отеле». На ней было коротенькое белое платье и — больше ничего. Римо вперил в них глаза, как и все прочие посетители клуба. — Перестань глазеть на нее! — строго сказала Людмила. — Да я не на нее. Я на Чиуна. Смотри-ка, как этот старый лис доволен. Раздались неуверенные аплодисменты, перешедшие в бурную овацию. Точно боксер-тяжеловес, Чиун махал рукой, этим царственным жестом призывая толпу к тишине. Чиун и Джаканн приблизились к столику, метрдотель помог им занять свои места, и постепенно зал снова наполнился привычным гулом по мере того, как посетители вернулись к своим бокалам, рюмкам и стаканам. Чиун улыбнулся. — Римо, познакомься: это мисс Джаканн Джюс. Или что-то в этом роде. А это Римо. Он куда лучше, чем кажется на первый взгляд. Чиун замолчал, а Римо откашлялся. — А! — спохватился Чиун. — Это... — он махнул в сторону Людмилы, — это русская. А это мисс Джаканн Джюс. Людмила кивнула. Джаканн взглянула на нее и сказала: — Вы красивая. Чиун толкнул ее под столом в лодыжку, а Римо заметил: — Да-да! Очень красивая. — Как и вы, — обратился Чиун к Джаканн. — Вы очень красивая. Самая красивая женщина из всех, кого когда-либо встречал Римо. Верно, Римо? Римо пожал плечами и взглянул на Людмилу. — Разве не так, Римо? — не отставал Чиун. — Как вас зовут? — спросила Джаканн Людмилу. — Людмила. — Вы красивая. По-настоящему красивая. — Спасибо. — Людмиле не пришло в голову сказать ответный комплимент. Джаканн не пришло в голову намекнуть на это. — Вы по-настоящему красивая! — сказал Чиун, взглянув на Джаканн, и обратился к Римо: — Разве не так, Римо? Римо нехотя кивнул. — И она очень неплохо устроилась в жизни, Римо. У нее свой собственный оркестр и слуги, которые увиваются вокруг нее, застегивают бюстгальтер и вообще... — пояснил Чиун. Римо снова кивнул. — Римо, у меня разболелась голова, — сказала Людмила. — Я, пожалуй, вернусь к себе в номер. — Хорошо! — Римо встал. — Римо, сынок, но ведь ты вернешься? — спросил Чиун. — Сомневаюсь, — ответила за него Людмила. Чиун погрустнел. Джаканн не могла оторвать глаз от русской. Римо пожал плечами. — Доброй ночи, Чиун. Доброй ночи, мисс... — Доброй ночи, мисс Джюс, — сказал Римо. — Спокойной ночи, — сказала Людмила. — Мисс Джюс. Старик! — И когда глаза Чиуна встретились с ее глазами, она ему подмигнула — так подмигивает победитель проигравшему, — повернулась и в сопровождении Римо вышла из зала. Они не сделали и трех шагов к выходу, как Римо был остановлен приказом, который Чиун пролаял по-корейски. Римо обернулся. Он почувствовал, как Людмила остановилась и обернулась. Чиун, быстро-быстро лопоча по-корейски, взял со стола нож. Сжал его одними кончиками пальцев, потом трижды ударил по лезвию кончиком указательного пальца — не сильнее, чем если бы он постучал собеседнику по груди, привлекая его внимание к своим словам. После первого и второго соприкосновения его пальца со сталью от лезвия отщепились кусочки, после третьего соприкосновения серебряная рукоятка ножа разломилась надвое и упала на скатерть. Он кивнул Римо, тот кивнул ему в ответ и увлек Людмилу к двери. Она глядела через плечо на Чиуна и на обломки ножа, лежавшие на скатерти. — Что он сказал? — спросила она. — По-корейски, — объяснил Римо. — Даже нож непрочен, даже сильный человек может проявить слабость. Людмила все еще смотрела назад. Глаза ее сузились. — Как это ему удалось проделать трюк с ножом? — Кто знает! — А ты так можешь? — Не знаю. Может быть, Чиун разбирается в природе вещей больше меня. Это как-то связано с вибрациями. Они подошли к двери, и Римо покинул зал первым. Людмила не сводила с Чиуна глаз, пока за ней не закрылась дверь. На следующий день в Лас-Вегас прибыл маршал Деня.Глава двенадцатая
Людмила упросила Римо перенести их поездку к магическому источнику в пустыню, сославшись на расстройство желудка. Римо отправился на прогулку по Лас-Вегасу, а Чиун сидел в их номере один, когда пришел посыльный с запиской. «Нам надо повидаться. Л.», — гласила записка. Чиун скомкал листок бумаги и бросил его на пол, после чего отправился в номер Людмилы. Войдя, он увидел ее сидящей за трельяжем спиной к двери. На ней был только голубоватый пеньюар, под которым ее кожа казалась бледно-желтой. Она улыбнулась вошедшему Чиуну в зеркало, лукаво опустив глаза, потом плотно запахнула на груди пеньюар и повернулась к нему лицом. — Я попросила вас прийти, чтобы извиниться, — сказала она. — Я обращалась с вами недостойно. — Со мной всегда недостойно обращаются, — ответил Чиун. — Я понимаю, как вам тяжко. Никто вас не понимает, от вас требуют много, но взамен ничего не отдают. Чиун кивнул. Невесомые локоны над его ушами все еще продолжали трепетать, когда его голова уже была неподвижна. — Но я не хочу быть в числе этих неблагодарных, — сказала Людмила. Она встала и подошла к Чиуну, продолжающему стоять в дверях. Она взяла обе его ладони в свои и добавила: — Мне очень жаль. — Почему? — спросил Чиун. — Я виновата в том, что была груба с вами, но еще больше я сожалею о собственной глупости. Теперь мне понятно, сколь многому могла научиться и у вас — мудрости, добросердечности, — но как последняя дура отвергла дар дружбы, вами предложенный. Чиун опять кивнул. Она сначала протянула правую руку и тронула его за щеку, затем подняла левую руку, и, как только отняла ее от полы пеньюара, — он распахнулся. Людмила приблизилась к Чиуну вплотную, так, что их тела соприкоснулись. — Вы можете простить меня? — Да, — ответил Чиун. Он окинул взглядом безукоризненное тело Людмилы, слегка желтоватое на фоне голубого пеньюара. — Вы милая женщина, — добавил он. Она снова ему улыбнулась и не убрала ладонь с его щеки. — Спасибо. Но красота есть дар Господа. Мудрость же достижение личности. — Это правда, — согласился Чиун. — Это правда. Большинство не видят этой истины. — У большинства глаза раскрыты не достаточно широко. — Она прильнула к нему. — А как насчет Римо? — спросил Чиун. Людмила пожала плечами. Этим движением она почти — но не совсем — высвободила груди из пеньюара. — Кто взглянет на саженец, стоящий на опушке старого леса? Чиун снова кивнул, и Людмила приблизила свое лицо вплотную к его лицу, ища своими губами его губы. Найдя их, она прошептала: — Я еще никогда в жизни не занималась любовью с Мастером Синанджу. А после того как это свершилось, она подтвердила свои слова: — Такого еще ни разу не было! Она лежала рядом с Чиуном в постели, его тело по-прежнему таилось в складках красного кимоно, а ее было покрыто простыней. Она засмеялась. — И я еще думала, будто вся сила Римо заключена в каком-то магическом источнике. — Малыш любит пошутить, — сказал Чиун. — А в действительности вся сила — в Синанджу? — предположила она. — Нет, прекрасная. Сила таится в каждом. Синанджу — только ключ, отмыкающий дверь к этой силе. — А ты — Мастер! — сказала она благоговейным тоном, точно все еще не могла поверить, что Чиун лежит подле нее в постели. Потом она повернулась на бок, придвинувшись к нему, положила левую ладонь ему на щеку и попросила: — Покажи мне фокус. Сделай со мной что-нибудь. — Синанджу — не повод для фокусов. — Ну для меня! Только разочек. Позволь мне увидеть проявление твоей чудесной силы. Пожалуйста! — Только для тебя, — согласился Чиун. — Римо говорил, что все дело в вибрациях. — Иногда в вибрациях. Все дело в знании того, с кем имеешь дело — и тогда любую вещь можно превратить в оружие. У каждой вещи свои собственные вибрации, своя собственная сущность, и, чтобы ею воспользоваться, надо прежде всего ее понять, а потом стать ею. Говоря это, Чиун распорол длинным ногтем свою подушку, потом сел и вытащил из нее два перышка — каждое не более дюйма длиной. — Что может быть мягче и невесомее этих перышек! — сказал он. — И тем не менее они мягки и невесомы, потому что мы используем их в этом качестве. Кое нам не нужно. Двигая обеими руками так быстро, что глаза Людмилы не могли уследить за ними, Чиун поднял оба перышка к лицу и потом резко выбросил обе руки по направлению к противоположной стене. Два легких перышка вылетели из его пальцев, точно сверхзвуковые дротики, с одновременным «пинг!» вонзившись в деревянную панель стены, ушли глубоко в древесину и замерли, вибрируя под потоком воздуха из кондиционера, точно миниатюрный плюмаж. — Потрясающе! — воскликнула Людмила. — А я могу так? Я могу научиться? — Только после долгой практики. Это потребует много времени. — У меня есть время, — сказала она, бросая его на подушку рядом с собой. — И я хочу научиться всему, чему ты можешь меня научить. — Я научу тебя, — сказал Чиун, — вещам, о которых ты доселе и не подозревала. Чуть позже у Людмилы родилась блестящая идея. Живот у нее перестал болеть, а раз так, то почему бы им с Чиуном не поехать в пустыню и не поискать там источник, а потом сказать Римо, что они его нашли? Вот будет потеха! Замечательная шутка! Если Чиуну надо переодеться — ради Бога, а она пока позаботится о машине с шофером и через пятнадцать минут они встретятся у входа в отель. Чиун взглянул на нее, и по его глазам она поняла, что ему очень хочется этого, поэтому, не дожидаясь ответа от старика, она снова погладила его по щеке и повела к двери. Он остановился в дверном проеме и посмотрел прямо в ее фиалковые глаза. — Ты очень красивая женщина, — сказал он. Людмила зарделась и закрыла за ним дверь. Теперь ей было некогда, и она хотела как можно скорее избавиться от Чиуна. Кто может быть глупее старого дурака, думала она, идя к телефону. Через двадцать минут они с Чиуном сидели на заднем сиденье «роллс-ройса» и удалялись от Лас-Вегаса по Боулдерскому шоссе. На Чиуне был тонкий черный халат. На переднем сиденье восседал их шофер — упитанный усач, и еще двое — как объяснила Людмила, их проводники, которым вменялось показать им пустыню вокруг Лас-Вегаса. Шеи у обоих были толщиной с ляжку атлета. У обоих на головах были шляпы, и они смотрели прямо на шоссе. Людмила подняла глаза и поймала в зеркале заднего вида взгляд шофера. Фельдмаршал Григорий Деня улыбнулся ей. Куртизанка блестяще справилась с заданием. Во-первых, они прикончат старика, а потом сведут счеты и с америкашкой Римо. Римо проиграл две тысячи триста пятьдесят долларов в рулетку, но выиграл четыре доллара пятицентовиками, сражаясь с игральным автоматом. Вернувшись в отель, первое, что он заметил, была смятая Чиуном записка на полу. «Нам надо увидеться. Л.». Ну уж этого он так не оставит и серьезно поговорит с Чиуном. Как можно — перехватить записку, предназначенную явно для него, Римо, и просто выкинуть ее. Пылая гневом, он направился к номеру Людмилы. На его стук никто не ответил, но дверь была открыта, и на столе в гостиной он нашел конверт, а в нем записку — на этот раз записка точно предназначалась для него. «Римо! Я не хочу больше тебя видеть. Старик дал мне познать истинную любовь. Телом и душой я отныне принадлежу Мастеру Синанджу. Прощай, Людмила». Римо скомкал записку и бросил на пол. Мысли его путались, он развернулся на каблуках и обошел весь номер. Постель в спальне была смята, и Римо понял, что это сделал не один человек и не во сне. — Ах ты, косоглазый ублюдок! Мерзкий двурушник, коварный корейский кобель! — заорал Римо. Он грохнул кулаком о стену, и деревянные панели разлетелись в щепки, после чего с сильно бьющимся сердцем он выскочил из номера, приняв решение действовать. Он найдет и убьет Чиуна. Найти и уничтожить! Ему потребовалось всего пять минут, и он уже знал, что Людмила с Чиуном укатили на взятом напрокат «роллс-ройсе» в пустыню, и всего пять секунд, чтобы угнать чужую машину со стоянки перед отелем и броситься за ними в погоню. В считанные мгновения Римо уже мчался по шоссе через пустыню, выжимая педаль газа до отказа. Угнанный «форд» несся по прямому, как стрела, двухполосному шоссе со скоростью сто двадцать миль в час. Через десять минут он заметил впереди здоровенный «роллс-ройс», припаркованный у обочины шоссе, а потом и следы на песке, ведущие к небольшому холму в семидесяти пяти ярдах от дороги. Он выключил двигатель, рванул тормоз и выскочил на асфальт, прежде чем автомобиль перестал качаться на рессорах. Песок был сплошь истоптан множеством ног, но Римо интересовала только одна пара отпечатков — сандалии Чиуна: они струились между другими отпечатками. В три гигантских прыжка Римо достиг холма. Его взору предстала естественная впадина — чаша в грунте, окруженная почти правильным кругом холма. На песке, завернувшись в черный халат, сидел Чиун. Он сложил ладони и смотрел перед собой немигающими глазами. — Косой ублюдок! — заорал Римо и со всех ног бросился по естественному амфитеатру, но потом сообразил, что Людмилы нигде нет. — Ах, крысиный ублюдок! — крикнул Римо. Чиун устремил на него взор. — А я тебя жду. — И мы! — раздались голоса у Римо за спиной. Он обернулся и увидел троих мужчин и Людмилу, спускающихся с вершины холма. У мужчин в руках были пистолеты. Римо перевел взгляд с Людмилы на Чиуна, а потом опять на Людмилу и сопровождавших ее троих мужчин. Двое остановились сзади и направили на Римо оружие. Маршал Деня — он был третий — и Людмила прошли мимо Римо и остановились перед Чиуном. — Людмила, — слабо позвал Римо. Она не отреагировала. Она на него даже не взглянула. А Деня взглянул. — О лучшей ловушке и мечтать нельзя было. Сначала старик, а теперь и ты, америкашка. Пролитая кровь бойцов «Трески» теперь-то будет отмщена. — Валяй! — сказал Римо. — Убей этого гада. Деня вскинул пистолет и прицелился в Чиуна, сидящего всего в шести футах от него со сложенными ладонями. — Чиун! — крикнул Римо. Но Чиун не ответил, и Римо внезапно понял все. Чиун намеревался добровольно расстаться с жизнью. — Чиун! — крикнул он опять. — Только один человек может спасти мне жизнь, — сказал Чиун. — Я спасу! — сказал Римо. — Я спасу. Только ради удовольствия самому убить тебя, коварный двуличный мошенник! Чиун закрыл глаза. — Дом Синанджу тысячелетиями держался на хрупкой нити, — сказал он. — Коли сейчас ее суждено оборвать Мастеру, которого я выбрал из многих и обучил, тогда мои глаза этого не увидят. Я призываю эту русскую смерть. И словно соглашаясь оказать старику эту услугу, Деня вытянул руку с пистолетом и прицелился Чиуну в лоб. Римо увидел, как Людмила полезла в свою сумочку, достала оттуда портсигар и приготовилась закурить. — Я спасу тебя! — закричал Римо. — Я спасу тебя, а потом своими руками сверну твою иссохшую шею! Римо выстрелил обеими ступнями, направив удар пяток вверх. Он почувствовал, как ступни врезались в две руки, сжимающие пистолеты. Римо упал на ладони и, оттолкнувшись от песка, перенес вес тела вперед и вверх и вонзил пальцы обеих ног в два горла. Не обернувшись — он и так знал, что оба упали замертво, — он воспользовался их шеями как трамплином, чтобы прыгнуть к Дене, Людмиле и Чиуну. — Григорий! — вскрикнула Людмила, увидев приближающегося Римо. Деня обернулся и направил пистолет на Римо. Тот остановился в пяти шагах от него, словно испугавшись его оружия. — Так вот они — шуточки Синанджу, — улыбнулся Деня. — Будь я помоложе, америкашка, я бы и сам им обучился. — Он тяжело вздохнул. — Но сейчас, увы, не время и не место. Он нажал на спусковой крючок. Но не попал в Римо с пяти шагов. Римо метнулся влево и замер, не шелохнувшись, на новом месте. Деня снова выстрелил и снова промазал, а Римо, поднявшись на цыпочки, медленно шагал к нему, извиваясь, семеня, скользя но песку, а Деня все стрелял, стрелял и... осечка! Обойма пистолета опустела, и Римо сделал последнее движение вперед, выхватил пистолет из рук Дени и ткнул стволом в горло русского шпиона. Деня закашлялся, точно кусок пирога попал ему в трахею, схватился за горло, но тут его рукам преградила путь рукоятка пистолета. Он схватился за пистолет, и со стороны могло показаться, будто он сам ударил себя пистолетом в горло. Он выдохнул — воздух с громким коротким шипением вырвался у него из груди — и тяжело повалился на песок. Чиун открыл глаза и увидел склонившегося над ним Римо. Римо стоял, качаясь на ногах вперед-назад, словно накапливая достаточный запас внутренней энергии для удара. — Ты покойник, Чиун, — тихо проговорил он. — Ты занимался любовью с моей женщиной. Как ты мог? — Это было нетрудно, — ответил Чиун. — Она сама попросила. Она бы любого попросила, кто мог бы помочь ей убить тебя. Римо заморгал и перевел взгляд с Чиуна на Людмилу Она стала энергично мотать головой. — Он врет! Он врет! — закричала Людмила. — Он ворвался ко мне в номер и изнасиловал меня. О, как это было ужасно. Отвратительно! Римо повернулся к Чиуну, неподвижно сидящему на песке. — Да ты подумай, Римо! Что тут делают эти русские? Кого их послали убить? И кто привел их к тебе и ко мне? — Ну хватит, Римо! — вмешалась Людмила. — Убей этого старого дурака, и поедем отсюда. В России ты начнешь новую жизнь — со мной. Римо заколебался. Он стоял, сжимая и разжимая пальцы. — Убей же его или я покину тебя! — настаивала Людмила. — Не буду же я тут стоять и жариться на солнце, дожидаясь, пока какой-то дурак примет решение. — Она щелкнула золотой зажигалкой и поднесла ее к губам. Римо взглянул на Чиуна. Его ладони покоились на коленях, глаза были закрыты, но лицо поднято к небу, и его горло являло собой мишень, столь же открытую, как рот пьяного ирландца. Одного удара носком было достаточно, чтобы отправить его в мир иной. Вспороть ему глотку и оставить здесь на песке... — Я жду, Римо! — напомнила Людмила. Римо все еще колебался, и Людмила прошла мимо него к телу маршала Дени. — Если ты этого не сделаешь, я это сделаю сама. — Она подняла с песка незаряженный пистолет и прицелилась в Чиуна. Его левая рука плетью отлетела от бедра, и мелькнувшее в воздухе ребро ладони ударило по золотому мундштуку Людмилы и затолкало ей в глотку. Она взглянула на Римо широко раскрытыми фиалковыми глазами, в которых таился ужас и удивление, потом улыбнулась ему — улыбка внезапной радости (нет, и на этот раз она ей не удалась) — и умерла. Римо пал на колени и, зарывшись лицом в тело Людмилы, зарыдал. Чиун поднялся на ноги, тихо приблизился к Римо и похлопал его по плечу. — Она ведь хотела только одного — убить тебя, сынок. И почти неосязаемо это мягкое похлопывание превратилось в могучий захват. Он одним рывком поднял Римо на ноги. — Пошли, — сказал Чиун. Все еще держа Римо за плечо, он повел его к дороге и стоящим там автомобилям. Оказавшись на вершине холма, Римо взглянул на тело Людмилы и снова всхлипнул. — Ведь я любил ее, папочка! — Ну, и долго ты будешь мне пенять этим? — спросил Чиун. — Неужели целый день я буду слышать от тебя только жалобы? Неделю спустя члены сенатского комитета по международным делам, которые устроили государственному секретарю и директору ЦРУ пристрастный допрос за закрытыми дверями, были вызваны к президенту Соединенных Штатов. Президент раскрыл большой конверт, в котором лежало более двадцати паспортов. Он обвел взглядом тринадцать сенаторов, сидящих по разным углам кабинета в удобных кожаных креслах. — Это паспорта двадцати четырех американских агентов, которых мы потеряли с того самого момента, как вы, шуты гороховые, стали совать свои длинные носы в дела нашей разведки. Председатель комитета встал и начал было выражать протест. Президент Соединенных Штатов положил свою большую узловатую руку ему на плечо и усадил обратно в кресло. — Сидите смирно и помалкивайте. Президент достал другой конверт, набитый паспортами. — А это фальшивые паспорта русских шпионов, которые убили наших людей. Они тоже уже покойники. Он медленно обвел сидящих взглядом, на мгновение задерживая свой взор на лице каждого. — Вы можете сделать соответствующий вывод, если хотите. Это ваше право. Но вот что я вам скажу. Только попробуйте еще раз сунуться в это дело, и я подвешу вас за задницы на дверях гаража. Когда я расскажу американскому народу, что вы несете полную ответственность за двадцать четыре убийства, считайте, вам очень крупно повезет, если вас самих не осудят. За убийство. Уяснили? Все молчали. — Вопросы есть? Все молчали. Через три дня сенатский комитет по международным делам вынес единодушное решение, что все сообщения о якобы имевшей место широкомасштабной разведывательной акции США в Западной Европе безосновательны, и отменили запланированное расследование.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Последний оплот
Глава первая
Бен Айзек Голдман аккуратно разделил холодные и тонкие дольки, загрузил их в клетки из нержавеющей стали, опустил в кипящее масло и стал наблюдать, как они жарятся. Затем погребению в море кипящего масла были преданы золотистые ломтики в бледных гробиках из сырого теста. На следующий день Бен Айзек наблюдал, как обжариваются круглые, плоские кусочки мясного фарша (проверено инспекцией министерства сельского хозяйства США — содержание жира не более двадцати семи процентов). Когда загоралась красная лампочка и раздавался звонок таймера, он автоматически переворачивал их и посыпал солью обожженные спинки. Третий день был всегда самым любимым у Бена Айзека Голдмана. Он выравнивал в ряды свои жертвы в хлебной оболочке с сыпью из кунжутного семени и отправлял ихв печь. Когда они были готовы, он заворачивал их в цветастые бумажные саваны и укладывал в гробики из пенопласта. В течение двух лет день за днем по восемь часов кряду совершал Бен Айзек подобные жертвоприношения, и они вселяли в его душу удивительное очистительное облегчение. Но теперь вес изменилось. Он утратил веру в оба символа — в свастику, во имя которой трудился тридцать лет назад, и в Золотую арку «Макдональдса», где он работал помощником управляющего филиала в Балтиморе, штат Мериленд, проводя три дня в неделю за научно разработанным методом расправы над беззащитными продуктами. Теперь он выполнял положенный ритуал: нахлобучив на свои седые кудри бумажный колпак, он, шаркая черными, лоснящимися от жира туфлями, расхаживал от секции к секции. Голдман проверял, чтобы молочные коктейли в пластиковых стаканчиках весили столько, сколько положено, чтобы специально взвешенные перед обработкой гамбургеры не находились в контейнерах на раздаче более семи минут, чтобы контейнеры с луком, помидорами, пикулями, а также соусами не пустели более чем наполовину. Теперь он просто ждал того момента, когда наступит конец рабочего дня и можно будет снять дешевые белые перчатки, которые он ежедневно покупал в аптеке Уолгрина и выбрасывал, уходя домой. С недавних пор у него появилась привычка постоянно мыть руки. Итак, воскресным вечером в апреле, явно обещавшим жаркое, как доменная печь, лето, Бен Айзек Голдман снял крышку с мусорного бака, стоявшего у их кафе, и тут кто-то еще бросил в бак пару белых перчаток. Бен Айзек бросил туда и свои перчатки и лишь затем поднял глаза. Так он впервые столкнулся с Идой Бернард, немолодой опрятной особой, уроженкой Бронкса, работавшей в кафе-мороженом, находившемся рядом с его «Макдональдсом». Она тоже носила белые перчатки на работе, потому как слишком часто ей приходилось соприкасаться с холодным мороженым. Она делала торты с мороженым — специально для Дня Матери, особо — для дней рождения, а также изготовляла пломбиры, мороженое с фруктами, «летающие тарелки», а также простое мороженое в пластмассовых рожках. Она работала под надзором старика, который всю свою энергию посвящал, однако, не столько производству мороженого, сколько просмотру телевизионных рекламных роликов, а говорил так, словно ему начисто удалили гортань. Внезапно разговорившись — не отходя от мусорного бака, — Бен и Ида обнаружили, что, помимо белых перчаток, у них имеется немало общего. Например, оба они ненавидели гамбургеры. И мороженое во всех его видах. И они ужасались нынешним ценам. И были уверены, что грядущее лето будет кошмарным. После того как установилось это родство душ, решено было продолжить столь волнующий диалог, где-нибудь вместе отобедав. Поэтому в восемь часов тридцать минут воскресным вечером Бен Айзек Голдман и Ида Бернард отправились на совместные поиски такого ресторана, где бы не подавались ни гамбургеры, ни мороженое. — Лично я люблю морковь с горошком, а вы? — осведомилась Ида, взяв Бена Айзека под руку. Она была выше и стройнее него, но длина шага у них совпадала, и поэтому он не замечал некоторые несоответствия в их наружности. — Салат! — говорил упоенно Бен Айзек Голдман. — Хороший салат! — Салат тоже хорошо, — отозвалась Ида, которая терпеть не могла салат. — Не просто хорошо! Салат — это чудо! — Да, — сказала Ида, без особого успеха пытаясь изгнать из реплики вопросительные интонации. — Да, — с нажимом отозвался Бен Айзек. — И самое замечательное в салате то, что это не гамбургер, — продолжил он и рассмеялся. — И не пломбир, — дополнила Ида и тоже рассмеялась. После этого они ускорили шаг и еще энергичнее стали искать место, где можно отведать хороших овощей. И салата. «Ну вот, наконец-то и я оказался в Земле Обетованной», — думал Бен Айзек. Что, собственно, означает жизнь? Работа, жилье, женщина рядом с тобой. В этом и состоит смысл жизни. А вовсе не в желании отомстить. Не в разрушении. Здесь никто за ним не следил, не назначал тайных встреч, не подслушивал его телефонных разговоров. Здесь не было пыли, солдат, пустыни, песков. Здесь не было войны. Он не закрывал рта во время обеда, в каком-то подозрительном месте, где им подали сморщенный горошек, белесую морковь и салат, который был похож на мокрую промокательную бумагу. Когда подали жидкий и горький кофе, Бен Айзек уже держал в своей руке руку Иды. — Америка и в самом деле золотая страна, — сказал Бен Айзек Голдман. Ида Бернард кивнула, не спуская глаз с широкого улыбающегося лица человека, которого она видела каждый день, когда он направлялся на работу в свое царство гамбургеров и которого она решила подкараулить на автостоянке у контейнера с использованными перчатками. Она только теперь увидела, как Голдман улыбается. Она только теперь обратила внимание на искорки в его карих глазах и румянец на его бледных щеках. — Они считают, что я старый зануда, — сказал Голдман и широко повел рукой, словно сметая в кучу всех нахальных гамбургер-жокеев в Америке, презрительно фыркающих на замечания заместителя управляющего: не сморкаться возле продуктов. Рука Голдмана задела газету, торчавшую из кармана мужского пальто, которое висело на вешалке. Газета упала на пол, а Голдман, смущенно оглянувшись, нагнулся, чтобы подобрать ее. Он продолжал: — А! Что они все понимают?! Дети! Они ведь не... Его взор упал на заметку в углу газеты, и Голдман замолчал. — Да? — напомнила ему о себе Ида Бернард. — Чего «они ведь не...»? — Они ведь не видели того, что видел я, — машинально закончил Голдман. Лицо его сделалось пепельным. Он сжимал газету в руке так, словно это была эстафетная палочка, а он профессионал-легкоатлет на дистанции. — Мне пора идти, — пробормотал он Иде. — Большое спасибо за приятный вечер. Затем, по-прежнему сжимая в руке газету, Бен Айзек Голдман встал из-за стола и удалился, и не подумав даже оглянуться. Официант устало осведомился у Иды, не желает ли она заказать что-нибудь еще. Его совершенно не удивило внезапное исчезновение Голдмана: кулинарное искусство здешних поваров нередко оказывало именно такое воздействие на желудки представителей старшего поколения, еще помнивших иные времена, когда все было куда лучше, чем сейчас. Ида сказала, что больше ничего не хочет, заплатила по счету, но когда она встала, чтобы уходить, то заметила на вешалке шляпу Голдмана. Самого его уже не было видно, но на внутренней стороне ленты шляпы химическими чернилами были выведены его имя и адрес — причем не один раз, а целых два. Оказалось, что живет он всего в нескольких кварталах от ресторана, и поэтому Ида решила пройтись пешком. Ида шла по улице мимо опустевших контор и офисов с цепями на дверях и окнами, закрытыми наглухо металлическими шторами, — островки безмолвия в бушующем людском море Балтимора. Она прошла мимо распахнутых дверей и наглухо забранных панелями окон баров «Клуб фламинго» и «Теплая компания». Ида шла мимо приземистых жилых домов на четыре семьи, построенных по единому образцу. На крышах у них были одинаковые телевизионные антенны, а на ступеньках сидели одинаково полные хозяйки в качалках, обмахивавшиеся веерами из газет и отгонявшие сажу и копоть. Голдман жил в многоквартирном доме, напомнившем Иде каменный замок, который в течение последних двух веков находился под непрерывной осадой гуннов. Улица, на которой стоял этот обшарпанный, видавший виды кирпичный кубик, выжила в губительных расовых беспорядках десятилетней давности с тем, чтобы теперь умереть естественной смертью от старости. Иде снова стало жаль этого маленького человечка. Материнские инстинкты, дремавшие с тех пор, как скончался ее муж, драгоценный Натан, забушевали, словно ураган в пустыне. Она заставит Голдмана забыть прошлое, она найдет для них обоих цели, ради которых стоит жить вместе. Она будет готовить для него, наводить порядок, напоминать ему о калошах в дождливые дни, она обеспечит его новыми белыми перчатками, чтобы их можно было менять каждый день. Она никогда не будет кормить его ни гамбургерами, ни мороженым. Ида с трудом отыскала фамилию «Голдман», выведенную бледными чернилами под кнопкой звонка парадной двери, и позвонила. Никто не отозвался. Полминуты спустя она позвонила еще раз. Неужели он пошел не домой, а куда-нибудь еще? Она представила себе, как он бродит по городу и к нему пристают пьяницы и хулиганы. В динамике что-то затрещало, потом тонкий голос сказал: — Уходите! Ида наклонилась к самому микрофону и крикнула что было сил: — Бен! Это я, Ида. У меня ваша шляпа! Тишина. — Бен, вам нечего бояться. Честное слово. Это правда я, Ида. Опять тишина. — Бон! Прошу нас, откройте. Я только хочу вернуть вам вашу шляпу! Несколько секунд спустя раздался пронзительный звонок, отчего Ида чуть было не выпрыгнула из собственных чулок. Дверь распахнулась, и Ида вошла. В подъезде пахло мочой, блевотиной и дряхлостью. Этот комбинированный аромат одержал победу нокаутом над запахом дезинфекции. Лестница была бетонная, с железными перилами. Площадки освещались голыми лампочками по сорок ватт. Ида карабкалась по лестнице, слушая шум Пенсильвания-авеню: гудки старых «кадиллаков», вопли чернокожих ребятишек и смех проституток. Квартира А-412 была угловой. Ида стояла на холодном полу, над головой у нее был гулкий серый щербатый кафель. Немного поколебавшись, она постучала в дверь. К ее великому удивлению, дверь распахнулась почти мгновенно. В дверном проеме стоял Голдман. За это время он постарел на много лет. Быстро замахав руками, он сказал: — Входите же! Скорей! Скорей! В квартире уличные звуки немного приглушались оштукатуренными стенами. Свет горел только в ванной, но и одной-единственной лампочки было достаточно, чтобы Ида разглядела обитель Бена Айзека. Глядя на грязные бежевые стены, она решила, что такие квартиры можно увидеть разве что в кошмарном сне. Она уже начала было в уме производить ремонт и реконструкцию, как перед ней вырос Бен Айзек. Глаза его были безумны, руки дрожали. Рубашка выбилась из брюк, пояс был расстегнут. — Вы принесли мне шляпу? — спросил он, выхватывая из рук Иды свой головной убор. — Отлично. А теперь уходите. И поскорее! Он хотел выпроводить ее, стараясь не дотрагиваться до нее, словно физический контакт мог заразить ее какой-то страшной болезнью, но Ида ловким маневром обошла его и двинулась к выключателю. — Я вас умоляю, Бен, — сказала она, щелкая выключателем. — Право же, я вас не обижу. Голдман только жмурился в залившем комнату свете голой лампы в сто пятьдесят ватт и молчал. — Вы не должны меня бояться, — сказала Ида. — Я ведь могу и обидеться. Она направилась в ванную, чтобы выключить горевший там свет. Стены и сиденье унитаза были влажные. На кафеле стен виднелись жирные отпечатки пальцев, а пустые полки справа и слева выступали как импровизированные подлокотники. Ила сделала над собой усилие и выключила свет. Ее сочувствие смешивалось с жалостью. Когда она взглянула на Бена Айзека Голдмана, у него был такой вид, словно он вот-вот расплачется. Ида посмотрела ему в глаза и развела руками. — Не надо меня стесняться, Бен, — сказала она. — Я все понимаю. Ваше прошлое не в состоянии повредить вам. — Тут она изобразила на лице улыбку, хотя решительно не представляла себе, какое прошлое было у этого человека. Широкое лицо Голдмана было белым как мел. Он посмотрел в большие, понимающие, мечтательные глаза Иды — и вдруг рухнул на кровать и зарыдал. Ида подошла, села рядом с Беном, дотронулась рукой до его плеча и спросила: — В чем дело, Бен? Тот продолжал плакать и только махнул рукой в сторону двери. Ида посмотрела туда, но не увидела ничего, кроме помятой газеты. — Вы хотите, чтобы я ушла? — осведомилась она. Внезапно Бен Айзек встал и начал действовать. Он повесил шляпу на место, поднял с пола газету, вручил ее Иде, а сам отправился на кухню и начал неистово мыть руки над кухонной раковиной. Ида посмотрела на газету: именно ее Бен поднял тогда в ресторане. Ида посмотрела на заголовок: «Сексуальные шалости в министерстве финансов», затем обернулась к Голдману: — Вы-то здесь при чем, Бен? Бен, не выключая воду, подошел к ней, ткнул пальцем в заметку в нижнем правом углу, затем вернулся на кухню и продолжил ритуал омовения. Ида принялась читать заметку, на месте которой образовалось мокрое мыльное пятно. "ИЗУВЕЧЕННЫЕ ОСТАНКИ ОБНАРУЖЕНЫ В ИЗРАИЛЬСКОЙ ПУСТЫНЕ НЕГЕВ Как сообщает агентство «Ассошиэйтед пресс», сегодня утром молодыми археологами на месте раскопок обнаружено изуродованное тело. Человеческие останки были уложены так, что образовывали свастику, которая, как известно, являлась символом мощи нацистской Германии три десятилетия тому назад. Израильские власти, однако, отказались подтвердить эту информацию. Они лишь сообщили, что останки принадлежат Эфраиму Борису Хегезу, промышленнику из Иерусалима. На вопрос относительно возможных убийц представитель правительства Тохала Делит заявил, что эти останки, похоже, находились на месте раскопок со времени последнего выступления арабских террористов. Тохала Делит выразил сомнение, что раскопки, цель которых обнаружить следы двух израильских храмов, существовавших в 586 году до нашей эры, могут быть приостановлены в связи с этой грустной находкой". Ида Бернард перестала читать и подняла глаза. Бен Айзек Голдман снова и снова вытирал руки бумажным полотенцем, которое, похоже, до этого уже использовалось в этом же качестве. — Бен... — начала Ида. — Я знаю, кто убил этого человека, — сказал Голдман. — И я знаю, почему его убили, Ида. Потому что он дезертировал. Я тоже из Израиля. И я тоже дезертир. Бросив на пол бумажное полотенце, Бен Айзек опустился на кровать рядом с Идой и закрыл лицо руками. — Вы знаете, кто убил?! — переспросила она Бена. — В таком случае надо сейчас же сообщить об этом полиции. Вы меня слышите? Сейчас же! — Не могу, — сказал Голдман. — Тогда они разыщут меня и убьют. Они задумали нечто столь ужасное, что я даже не могу себе это толком вообразить. Господи, ведь с тех пор прошло столько лет, столько лет... — Тогда надо сообщить в газету, — посоветовала Ида. — Через газеты вас никто не сможет отыскать. Вот, пожалуйста, посмотрите. Она взяла газету, лежавшую у нее на коленях. — Это «Вашингтон пост». Звоните им и скажите, что у вас есть самая настоящая сенсация. Они непременно вас выслушают. Голдман крепко стиснул ее руку, отчего Иду словно пронзило электричеством. — Вы так думаете? У меня есть шанс? Вы считаете, они в состоянии положить конец этому кошмару? — Ну разумеется, — успокоительным голосом произнесла Ида. — Я не сомневаюсь в этом, Бен. Я верю, что вы в состоянии решиться на этот шаг. «Ида Голдман, — подумала она. — А что, звучит неплохо. Очень даже неплохо». Бон Айзек уставился на нее. В его глазах появилось нечто похожее на благоговение. У него были тоже кое-какие мечты и надежды. Но неужели это и в самом деле может случиться? Неужели у этой миловидной женщины есть ответы на все его вопросы? Голдман схватил телефон, стоявший в изголовье кровати, и набрал номер справочной службы. — Алло! Справочная? Не могли бы выдать мне номер «Вашингтон пост»? Ида улыбнулась. — Что, что? — спросил Голдман и затем, зажав рукой микрофон, обратился к Иде: — Редакция или отдел подписки? Что нам нужно? — Редакция, — скачала Ида. — Редакция, — проговорил Бен Айзек в трубку. — Так, так. Два, два, три... шесть, ноль, ноль, ноль. Большое спасибо. — Бен Айзек положил трубку, посмотрел на Иду и снова стал крутить диск. — Два, два, три, — говорил он, работая пальцем, — шесть, ноль, ноль... — Попросите Редфорда или Хоффмана... Вернее, Вудворда или Бернштейна, — сказала ему Ида. — Понял, — отозвался Голдман. — Алло! — сказал он в трубку. — Я бы хотел поговорить с Редвудом или Хоффштейном, если можно. Несмотря на свое невеселое настроение, Ида не смогла сдержать улыбку. — Ах, вот как? — говорил между тем Голдман. — Что? Ах да, конечно. Благодарю вас. — Он обернулся к Иде: — Они сейчас соединят меня с репортером. — Он ждал, покрываясь испариной. В трубке по-прежнему была тишина, и он обратился к Иде: — Вы и правда думаете, они могут помочь? Ида кивнула головой. Голдман явно черпал силы от общения с ней. — Ида, я должен сказать вам теперь всю правду. Я... я уже давно наблюдаю за вами. Я говорил себе: какая красивая женщина. Неужели такой женщине я могу понравиться? Нет, я и не мог на такое надеяться, Ида. И я ничего не мог предпринять, потому что боялся, что меня настигнет прошлое. Много лет назад я обещал кое-что сделать. Это было продиктовано необходимостью. Тогда это было нужно. Теперь это бессмысленно. Это приведет к полному уничтожению... Голдман замолчал и пристально посмотрел в глаза Иде. Она же, стараясь не дышать, сидела и кусала ногти, очень напоминая влюбленную школьницу. Она даже толком не слушала его признаний. Она хорошо знала, что ей хотелось бы услышать, и напряженно ждала этих слов. — Я уже старик, — начал Голдман, — но когда я был молодым... Алло! — Он снова направил все внимание на телефонную трубку. Его соединили с репортером. — Алло! Это Редман? Нет, нет, извините... Да... Ф-фу, я, собственно... — Прикрыв рукой трубку, он снова обернулся к Иде. — Что сказать-то? — пробормотал он растерянно. — У меня для вас есть сенсационная история, — подсказала Ида. — У меня для вас есть сенсационная история, — послушно повторил Голдман в трубку. — По поводу останков бизнесмена, найденных в израильской пустыне, — продолжала Ида. — По поводу останков бизнесмена, найденных в израильской пустыне, — вторил Голдман. — Да? Что? — Голдман энергично закивал головой Иде, снова прикрыв трубку ладонью. — Они хотят со мной поговорить, — доложил он. Ида закивала головой с неменьшей энергией. «Наконец-то я нашла его, — говорила она себе. — Голдман — достойный человек». Она поможет ему выпутаться из трясины проблем — не может быть, чтобы он совершил что-то ужасное! — и они будут вместе коротать остаток дней. Наконец-то в ее жизни снова появился человек, ради которого стоит жить. Этот кошмарный Балтимор с его наглыми подростками не будет иметь значения. И медицинская страховка тоже не будет иметь никакого значения. И пенсия. Главное, они обретут друг друга. — Нет, — говорил тем временем Голдман. — Нет, вы приезжайте ко мне. Да, лучше прямо сейчас. Меня зовут Бен Айзек Голдман, квартира "А" тире четыре двенадцать. — Он продиктовал адрес на Пенсильвания-авеню. — Да, да, приезжайте прямо сейчас. Голдман повесил трубку. Лицо его покрывала испарина, но он улыбался. — Ну, как я выступил? — осведомился он у Иды. Ида наклонилась к нему и крепко его обняла. — Отлично! — сказала она. — Я уверена, что вы сделали именно то, что требовалось. Он приник к ней, и Ида повторила еще раз: — Я совершенно уверена, что вы поступили правильно. Голдман снова принял прежнее положение. — Вы удивительная женщина, Ида, — сказал он. — Таких, как говорится, теперь больше не делают. Я очень рад, что судьба свела нас вместе. Я уже немолод, и силы уже не те, но с вами я просто молодею. — У вас еще есть силы, — сказала Ида. — Может, вы и правы, — устало улыбнулся Голдман. — Может, все еще будет хорошо. Ида коснулась пальцами его лба и стала вытирать капли пота. — У вас буду я, у меня будете вы, — сказала она. — У вас буду я, а у меня будете вы, — повторил Бен Айзек Голдман. Горечь и одиночество пятидесяти лет одновременно обрушились на них, и они бросились друг к другу в объятья. Тут в дверь постучали. Они вскинули головы, оторвавшись друг от друга, один в испуге, другая в разочаровании. Голдман посмотрел на Иду, а та, смиренно пожав плечами, стала поправлять слегка растрепавшиеся волосы. — Возможно, у «Вашингтон пост» есть отделение в Балтиморе, — сказала Ида. Черпая уверенность от ее присутствия, Голдман встал и открыл дверь. За дверью он увидел невысокого человека в простом, но дорогом костюме. Голдман заморгал, вглядываясь в неулыбчивое лицо незнакомца и его темные волнистые волосы. Голдман надеялся увидеть журналистское удостоверение или блокнот с ручкой, но видел только пустые руки с широкими запястьями. Когда же человек улыбнулся и заговорил, Голдман начисто утратил недавно обретенную уверенность в себе и, шатаясь, отступил назад, в квартиру. — Хайль Гитлер! — сказал незнакомец и распахнул дверь квартиры. Голдман испачкал штаны. Дастин Вудман нажимал одну за другой кнопки домофона в вестибюле многоквартирного дома на Пенсильвания-авеню и ругался себе под нос на чем свет стоят. Он ругал своих родителей за то, что те не назвали его Морисом, Чонси или Игнацем. Он ругал кинокомпанию «Уорнер бразерс» за то, что она не пожалела восемь миллионов долларов на один фильм, и ругал публику — за то, что та обеспечила этому самому фильму грандиозный успех. Он ругал секретаршу на телефоне, которая считала, что это очень остроумно — соединять с ним всех психов, пьяниц, шутников и домохозяек, которые спрашивали Вудворда, Бернштейна, Хоффмана или Редфорда. А главное, он ругал — причем самыми последними словами — редактора, который заставлял его отвечать на все эти звонки. «В интересах газеты», — пояснял этот негодяй. Туда-то к такой-то матери эту газету со всеми ее растакими интересами! Звонили все кому не лень — прямо в главную редакцию. Звонили психи, которые видели у себя в холодильнике отплясывающих канкан пьяных конгрессменов, звонили те, кому посчастливилось раскрыть коварный план отравления женских гигиенических тампонов. Всех их отсылали к Вудману. Зазвенел звонок, щелкнул замок на двери. Открывая дверь, Вудман сунул руку в карман за пластинкой особой жевательной резинки без сахара, которую обычно рекомендуют четверо из пяти зубных врачей тем, кто всерьез намерен сохранить свои зубы в порядке. Вудман в последнее время стал выказывать признаки второго журналистского проклятья — склонности к полноте, и у него обозначилось брюшко. Первым проклятьем людей его профессии — отсутствием загара — он уже был наделен вполне, а что касается третьего — алкоголизма, — то его пока что спасала молодость. Но он решительно вступил в борьбу с лишним весом и потому выбросил сахар из своего рациона и, кроме того, стал подниматься пешком по лестнице, шагая через ступеньку. Снова зазвенел звонок. Вудман, по своему обыкновению, штурмовал лестницу, шагая через ступеньку, но довольно скоро понял, что одновременно жевать резинку и прыгать через ступеньку — это, пожалуй, чересчур. Он почесал в затылке, когда оказался на площадке третьего этажа. Его светлые волосы намокли. С его пальца слетела капля. «Ну и дом, — подумал он. — В довершение ко всему еще и трубы текут!» Стряхивая с руки влагу, он услышал, как внизу в третий раз прозвенел звонок. Внезапно он заметил, что его штанина и пол под ногами покрылись красными капельками. Вудман поднес к глазам руку и уставился на пальцы. Средний был украшен красной полоской. Это явно была кровь. Вудман поднял голову и увидел, что с площадки четвертого этажа стекает кровавый ручеек, Вудман с шумом втянул воздух и, сам не понимая, зачем он это делает, вытащил из кармана карандаш. Осторожно пробираясь дальше по ступенькам, он сочинял заголовок и ударные фразы для своей будущей газетной статьи. «Самая обыкновенная квартира Балтимора пропахла кровью»... Нет, это не пойдет. Он оказался на площадке четвертого этажа. Он увидел, что кровавый ручеек бежит из-под полуоткрытой двери квартирыА-412. В голове сложилась другая фраза: «Переборов свой страх, журналист решил выяснить...» Он распахнул дверь и остановился как вкопанный, пораженный тем, что увидел. В комнате из человеческих рук и ног были сложены две страшные свастики. Одна была короче и волосатее, но обе помещались в огромной луже крови. Впрочем, Вудман не обратил внимания на детали. Он видел только Кровавую Сенсацию. Это будет бестселлер — лучшая книга месяца по разделу документальной прозы, а может быть, на худой конец, роман, но так или иначе его, Вудмана, творение будет красоваться в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». Но это было далеко не все. Когда Вудман заглянул в ванную и обнаружил в ванной две головы, лежавшие рядышком, ему представился фильм с Клинтом Иствудом в роли его, Вудмана. Кинофильм или телесериал по Эн-би-си. Вудман стоял и неистово чиркал в своем блокноте. Он и не подозревал, что его газете, равно как и издателям книг в мягкой обложке, нет никакого дела до очередного жуткого убийства. Им нужен был международный заговор. Им хотелось чего-нибудь такого, особенного... Заметку Вудмана похоронили на странице номер тридцать два следующего номера, а сам он снова отправился выслеживать танцующих нагишом конгрессменов и отравителей женских гигиенических тампонов. Лишь в среду его статья попалась на глаза доктору Харолду В. Смиту. Ему этот репортаж показался куда более впечатляющим, чем любой роман с продолжениями в «Плейбое» или романы в сокращенном виде в «Ридерс дайджест». Для него это означало следующее: скоро может не стать Ближнего Востока.Глава вторая
Его звали Римо. Под ногтями у него застряли частички ржавчины. Они не представляли опасности для здоровья, но порядком раздражали. Римо слышал, как ногти, с набившейся под ними ржавчиной, постукивают по металлическим конструкциям, когда он протягивал руки выше и выше над головой, словно прокладывая себе дорогу, чтобы протиснуться дальше всем туловищем. Туловище продвигалось медленно, словно метроном, который вот-вот остановится. Римо глубоко вдыхал воздух, набирая побольше кислорода в легкие. Ноги были расслаблены, но тем не менее оставались в постоянном движении. Они не столько боролись с земным тяготением, устремляясь вместе со всем телом вверх, сколько игнорировали это самое тяготение, существуя в мире, где особое время и пространство. Снова кончики пальцев коснулись очередной металлической конструкции, снова раздался характерный звук, затем подтянулись ноги, а потом, в соответствии с заведенным ритмом, руки поднялись над головой. Римо почувствовал холод — первый признак того, что он уже находится достаточно высоко. Он решил и сам немного охладить свое тело, дабы его температура и температура окружающей среды оказались в определенном соответствии. Он умел это делать. Далеко внизу под ним серели кварталы Парижа и чернела паутина проводов. Римо снова протянул руки вверх и коснулся кончиками пальцев влажной поверхности горизонтальной металлической перекладины. Потом еще более медленным движением он подтянулся на уровень этой балки. Тут главное было не торопиться. Спешка могла все погубить. Разрушить его единство с этой конструкцией. Так горнолыжник, стрелой промчавшийся по крутому склону, торопится в отель, чтобы поскорее похвастаться своими успехами, и, споткнувшись на ступеньках, ломает себе руку. Нет, главное — не торопиться. Поспешишь — людей насмешишь. Римо перебросил тело через балку и оказался на небольшой площадке. Он стоял на верхушке Эйфелевой башни и смотрел на раскинувшийся внизу Париж. — Никто не предупреждал, что башня насквозь вся проржавела, — проворчал Римо. — Впрочем, эти французишки кладут тертый сыр в картошку... Разве можно ожидать от тех, кто ест картошку с сыром, что они станут беречь башню от ржавчины? Собеседник Римо уверил худощавого, с широкими запястьями американца, что он прав. Совершенно, абсолютно, несомненно прав. Француз знал, что у Римо сильные руки, потому что только их он мог толком и разглядеть, болтаясь вверх ногами над городом Парижем. Римо промолчал, и тогда француз добавил еще несколько «совершенно верно» и «сущая правда», отчего его аккуратная бородка клинышком запрыгала вверх и вниз. — Я уже лет десять не ел картошки, — заметил Римо. — Но когда я угощался этой едой, никакой сыр я туда не клал. — Да, да, только американцы знают, как правильно питаться, — отозвался француз, в поле зрения которого появилась худая фигура Римо, потому как налетел порыв ветра, болтающееся туловище француза повернулось в воздухе, и подвешенный увидел краем правого глаза крепкую руку Римо, обнявшую его за шею. Римо кивнул и сказал: — А бифштекс? Помнишь бифштекс? Француз уверил последнего Римо, что готов лично отвезти его в дюжину, нет, даже в две дюжины ресторанов, где тот может отведать самый лучший, самый сочный, самый нежный бифштекс. Один бифштекс, два бифштекса, десяток бифштексов, стадо бифштексов, ранчо бифштексов... — Я и бифштексов больше не ем, — отозвался на это Римо. — Я вам обеспечу все, что вы только пожелаете, — с жаром пообещал француз. — Можем отправиться прямо сейчас. Куда только скажете. Полетим в моем личном самолете. Только втащите меня на башню. Необязательно даже на площадку. Мне бы только оказаться в непосредственной близости от перил. А я уж как-нибудь спущусь сам. Я видел, как вы ловко карабкались... Француз судорожно сглотнул и попытался изобразить на лице улыбку. У него был вид очищенного волосатого грейпфрута. — А лететь вниз даже легче, чем лезть наверх, — согласился Римо. — Хочешь попробовать? Он разжал руку, и француз, пролетев в воздухе пять футов, упал на металлическую перекладину. Он попытался зацепиться за нее, но его руки, не выполнявшие работы более тяжкой, нежели поднятие ведерка со льдом для бутылки рома или шампанского, не могли удержать тяжесть туловища. Француз чувствовал, как мокрые хлопья ржавчины отделяются от перекладины и летят вниз. Его руки, которые не держали ни грамма из тех сотен килограммов героина и кокаина, которые он экспортировал из года в год, не выдерживали такой нагрузки. Его ноги, которые служили ему для того, чтобы из машины попадать в дом и из дома в машину, тоже не соответствовали поставленной задаче. Француз отчаянно пытался закрепиться на перекладине, но несмотря на все усилия, у него ничего не вышло, и он почувствовал, как ноги его оказались над бездной. Француз разинул рот и издал такой вопль, какой издает свинья, столкнувшаяся с овцой на скорости шестьдесят миль — или сто километров — в час. Внезапно рука американца снова ухватила его за шею, и он оказался в метре от Эйфелевой башни, над Парижем. — Ну, видишь? — спросил его Римо. — Если бы не я, ты бы полетел вниз. А я вовсе не хочу, чтобы это случилось. Я хочу сбросить тебя туда сам. Француз побледнел, и дули его ушла в пятки. — О-хо-хо-хо! — выдавил он из себя, стараясь не шевелиться. — Вы всегда шутите. Ох и забавники вы, американцы! — Нет, — отрезал Римо. Он закончил вычищать ржавчину из-под ногтей левой руки и теперь перехватил этой рукой француза, а сам стал освобождать от ржавчины ногти правой руки. — Очень ух вы крутые ребята, американцы, — пробормотал француз. — Одни такие весельчаки зажали мне пальцы ящиком стола... Но когда я дал им то, что они хотели... Я и вам дам кое-что... Отдам часть своего бизнеса, только оставьте меня в покое. Сколько хотите? Половину? Все? Римо покачал головой и снова начал карабкаться по металлическим переплетениям. Француз залопотал что-то в том смысле, что, дескать, всегда был верным другом Америки. Римо не слышал его, потому что думал совсем о другом. Он сосредоточился на том, чтобы слиться воедино с рыжим осыпающимся железным каркасом — он двинулся вверх, то сгибая, то выпрямляя ноги и одну руку. Он пытался выбросить из головы сетования на то, что никто не предупредил его о ржавчине. Он старался не злить себя мыслью о том, каким легким делом казалась кое-кому эта операция. Его задание состояло в том, чтобы припугнуть французских торговцев наркотиками. Но американское правительство не могло назвать имена виновных, речь шла только о подозреваемых. А это означало, что министерство финансов, управление по борьбе с наркотиками и десяток других организаций будут лезть из кожи вон, чтобы добыть и предъявить доказательства вины тех или иных лиц. Ну а от ЦРУ было мало толку, потому что они слишком много времени тратили на то, чтобы удостовериться: не расстегнулась ли собственная ширинка. А уж операциями за рубежом им заниматься было и вовсе недосуг. Поэтому все замыкалось на нем, Римо, и он решил упростить все сложности путем прямого и пристрастного допроса. Раскалывайся или... погибай. Простая тактика, но действенная. Вот так Римо и вышел на крупного наркодельца, француза с бородкой клинышком. А француз все говорил о том, как Америка помогала его родной стране в годы первой мировой войны, когда Франция рухнула после первого же выстрела немцев. Когда Римо добрался до второго туристского уровня Эйфелевой башни, закрытой для посещения на ночь, француз в его руке уже стал вспоминать, как Америка помогала его родной стране в годы второй мировой войны, когда глупые французы прятались за линией Мажино и играли в безик, а силы вермахта сначала обошли их с тыла, а затем и победили. Когда Римо преодолел половину расстояния до третьего уровня, а башня сделалась гораздо круче, француз выказал полнейшую солидарность с Америкой в сражении за цены на нефть. — Франция — верный партнер Америки, — заявил француз. — Мне нравятся очень многие американцы. Спиро Агню, Джон Коннели, Фрэнк Синатра... Римо взглянул на Париж во время короткого привала на своде, расположенном над третьей площадкой обозрения на высоте девятьсот пятьдесят футов над уровнем моря. Ночь выдалась ясная, и французская столица была залита огнями квартир, кафе, театров, дискотек и офисов. Казалось, в Париже горели все возможные огни. Нет, здесь и речи не могло быть об энергетическом кризисе, с какой стати — когда французские политики обшарили все карманы и перецеловали все задницы! Торговец наркотиками запел песнь «Янки Дудль». Римо подождал, пока тот споет «...и в шляпу воткнул перо» — и отпустил его. Наркобизнесмен врезался в землю, не успев закончить соло. Гулкий удар тела о землю заставил прохожих поднять взоры на башню. Они увидели только человека на второй площадке, который напоминал ночного сторожа. Он тоже смотрел наверх. Несколько секунд спустя «ночной сторож» продолжил свой обход, а прохожие сосредоточили все внимание на разбитом всмятку человеке на мостовой. Ночной же сторож, насвистывая «Братец Жак», спустился по ступенькам, перемахнул через железный забор высотой в восемь с половиной футов и растаял в толпе. Римо шагал в утренней толпе парижских подростков-тинейджеров, пытающихся походить на американцев, с их дискотеками, гамбургерами и джинсами. Римо был американцем и никак не мог взять в толк, чего этим французам не хватает. В их возрасте он не танцевал до утра, закусывая в «Макдональдсе». Римо Уильямс был патрульным в Ньюарке, штат Нью-Джерси, а если и танцевал, то только перед собственным начальством, чтобы иметь возможность жить дальше. Но его юношеский идеализм привел лишь к тому, что на него навесили обвинение в убийстве, а наградой за его усердия стала путевка на электрический стул. Только стул оказался не до конца электрическим. Римо поплутал по извилистым улочкам, пока не оказался у бокового входа в парижский «Хилтон». Он содрал с себя одежду ночного сторожа, швырнув в мусорный бак и разгладил морщинки на синих легких брюках и черной тенниске, которые у него были поддеты внизу. Жизнь и смерть Римо Уильямса. Позаимствованная униформа ночного сторожа, подъем по Эйфелевой башне, которую французам было лень чистить от ржавчины. Демонстративная расправа над торговцем наркотиками с тем, чтобы желающие заступить на освободившуюся вакансию крепко призадумались, стоит ли игра свеч. Приведение в порядок синих брюк и черной тенниски. «Смерть» Римо на электрическом стуле выглядела куда живописнее. Его смерть была инсценировкой, дабы он начал работать на секретную организацию КЮРЕ. Далеко не все было в порядке в Соединенных Штатах Америки. Чтобы убедиться в этом, достаточно было высунуть голову из окна. Те, кто после этой процедуры умудрялись сохранить ее на плечах, убеждались, что дело было плохо. Волна преступности захлестывала страну. Потому-то молодой президент и создал организацию КЮРЕ, нигде и никогда официально незарегистрированную. В ее ряды и вступил Римо Уильямс, официально считавшийся скончавшимся. Его задача заключалась в том, чтобы неконституционными методами защищать Конституцию. Первым и единственным директором этой организации был Харолд В. Смит. Впрочем, в глазах Римо он тоже, в общем-то, и не существовал. Рационалист, логик, аналитик, Смит был начисто лишен воображения. Он жил в мире, где дважды два всегда равнялось четырем, хотя даже дети из выпуска шестичасовых новостей могли узнать, что жизнь устроена похитрее. Римо шел по вестибюлю парижского «Хилтона», прокладывая себе дорогу через толпу улыбающихся, усатых служащих в беретах, которые сосредоточенно выказывали свое полное равнодушие. Кроме них, в вестибюле не было ни души, и никто не воспрепятствовал молодому темноволосому американцу, который прошел к лестнице и пешком поднялся на девятый этаж, минуя «le coffee shop», «le drug store», «le souffle restoaurant», «le bistro» и магазин одежды «Ласкот». Несколько мгновений спустя Римо оказался в номере люкс на девятом этаже, где и увидел Чиуна. Тот был точно там же, где Римо оставил его, уходя на задание: сидел на плетеном коврике на полу посреди гостиной. Для всякого, кто впервые увидел бы Чиуна, тот показался бы маленьким, хрупким пожилым восточным господином с кустиками седых волос, окаймлявших большую лысину. Это было внешне правильно, но не более того. Точно так же можно сказать о дереве, что оно зеленое. Дело в том, что Чиун был также Мастером Синанджу, последним представителем корейской династии великих специалистов в искусстве убивать. Именно Чиун обучил Римо искусству Синанджу. От Синанджу произошли все прочие боевые искусства: каратэ, кунг-фу, айкидо, тай-кван-до, и каждое из них напоминало Синанджу, примерно как кусок ростбифа напоминает быка. Некоторые из этих дисциплин представляли собой окорок, некоторые филе из вырезки, но Синанджу являло собой единое целое. Чиун научил Римо и ловить пули, и убивать такси, и лазить по ржавым эйфелевым башням. Все это достигалось с помощью бесконечных ресурсов силы мышления и мускульной силы. Поначалу все было просто. Президент Соединенных Штатов Америки хлопал Смита по плечу, тот указывая перстом и говорил: «Уничтожить», и Римо, естественно, уничтожал то, на что указывал перст начальства. Поначалу это было даже занятно. Но одно задание неизбежно тянуло за собой другое, третье, десятое, двадцатое, и в конце концов Римо уже не мог вспомнить ни одного лица своих многочисленных жертв. Изменилось его сознание — изменился и весь организм. Римо, например, больше не мог питаться, как все прочие представители человечества. Равно как спать и любить. Чиун был великим Мастером своего дела, а потому под его неусыпным надзором Римо превратился в нечто большее, чем простой смертный. А впрочем, и в нечто меньшее тоже. У него отсутствовало то самое качество, что отличает человека от машины, — способность к несовершенству. Римо один мог уничтожить целую армию — в любое время и в любом месте. Вдвоем с Чиуном они были способны выпустить кишки земному шару. Но сейчас Мастер Синанджу был не в самом лучезарном настроении, что выводило Римо из состояния покоя. — Римо, — осведомился он тонким голосом, в котором, казалось, сосредоточилась вся скорбь земная. — Это ты? Римо двинулся через комнату по направлению к ванной. Чиун прекрасно знал, что это он, Римо, и, скорее всего, догадался об этом, когда тот еще был на седьмом этаже, но Римо поспешил ответить, потому как безошибочно распознал интонации в голосе Чиуна: пожалейте этого бедного, всеми оплеванного корейца, который вынужден держать на своих хрупких плечах всю планету, не получая никакой поддержки от своего неблагодарного американского партнера. — Да, это я, чемпион Америки по уничтожению всех, кто того заслуживает, наделенный силой и навыками, каких нет у простых смертных. Это я — Римо. Тот, кто способен менять политику коррумпированных правителей, голыми руками сгибать юристов и подковы. Римо вошел в ванную, не переставая говорить. — Быстрее молнии, мощнее урагана, способный одним прыжком перемахнуть через континент. Римо включил воду, надеясь, что ее шум заглушит голос Чиуна. Но когда тот заговорил, то без труда перекрыл грохот маленького водопада. — Кто поможет бедному несчастному старику добиться мира и спокойствия? — вопрошал Чиун. — Когда же эти несправедливости прекратятся? Римо открыл второй кран. Не помогло. Тогда он вдобавок включил еще и душ. — Мне не нравится это новое задание, — слышал он Чиуна так отчетливо, словно тот находился рядом. А потом и забрался прямо в голову Римо. Тогда Римо спустил воду в туалете. С тех пор как Чиун взялся обучать Римо, мир сильно переменился. Об этом позаботилась организация, возглавляемая Смитом. Невозможно было добиться астрономического количества приговоров по делу о коррупции, постоянно прореживать стройные шеренги организованной преступности и постоянно решать кризисные ситуации в стране, обладающей такой военной мощью, что ее хватило бы, чтобы уничтожить земной шар тысячу раз, — невозможно было заниматься этим, не привлекая внимания посторонних наблюдателей. Поэтому теперь весь мир тянулся, чтобы обменяться рукопожатиями с Соединенными Штатами. Кто-то делал это вяло, кто-то норовя исподтишка вонзить колючку, кто-то от всей души. Американская конституция, оставаясь пактом между гражданами Соединенных Штатов, сулила надежду другим странам. Задача Римо и заключалась в том, чтобы надежда эта не угасала. Ранее это входило в обязанности других организаций, но теперь КЮРЕ поддерживала порядок на всей планете. Разумеется, Конгресс США, лихо потрошивший ЦРУ при первом удобном случае, не имел к деятельности КЮРЕ никакого отношения. Иначе и быть не могло. — Мне не хватает дневных драм, — закончил Чиун. Было такое впечатление, что он говорит в пустом зале. Римо знал, что Чиун всегда берет верх, а потому выключил душ, вымыл руки над раковиной, выключил оба крана, после чеговернулся в гостиную. — Как это понимать? — осведомился он, вытирая руки полотенцем, на котором огромными зелеными буквами было выведено «Хилтон-Париж». — А впрочем, ясно. Смит, похоже, перестал посылать видеокассеты. Чиун оставался в позе лотоса, слегка наклонив голову и скосив глаза, которые грозили вот-вот вспыхнуть пожаром. — Я могу оправдать нечестность. Это как-никак характерная черта белого человека. Но наглый обман?! И это награда за годы преданной работы? Римо подошел к личному видеомагнитофону Чиуна, который лежал на боку в другом конце комнаты. — Мужайся, Чиун. Но в чем, собственно, дело? — спросил Римо, подняв аппарат и возвращаясь к корейцу. — Смотри! — сказал Чиун и вложил кассету, которая со щелчком стала на место. Римо посмотрел на экран. Пятьсот пятьдесят две вертикальные серые линии превратились в цветную картинку. Домохозяйка в мини-платьице, похожем на детское, внесла большую миску в комнату. У нее были густые каштановые волосы, заплетенные в две толстые косы, и челка, кончавшаяся над самыми глазами. — Я принесла ему куриного бульона, — сказала она подруге, очень напоминавшей цыпленка в брюках. — Я слышала, что он заболел. Домохозяйка, похожая на цыпленка, взяла миску с куриным бульоном и передала ее своему пьяному мужу, который сидел, укутавшись в одеяло. Затем обе присели на диван и стали о чем-то разговаривать. Римо уже собирался поинтересоваться, чем, собственно, Чиуну не нравится эта лента — она была такая же унылая и бесконечная, как и «мыльные оперы», смотреть которые Чиун испытывал настоятельную потребность. Туг телевизионный муж, находившийся в пьяном ступоре, упал головой в миску с супом и захлебнулся. Римо обернулся к Чиуну, который заворчал: — Император Смит обещал исправно посылать мои любимые дневные драмы. Знаменитую «Пока Земля вертится». Несравненную «Все мои отпрыски». И вместо этого я получаю... — И без того высокий голос Чиуна поднялся до визга: — Мери Хартман! Мери Хартман!!! Римо хмыкнул, когда обе дамы обнаружили захлебнувшегося в курином бульоне мужа, и сказал: — Не понимаю, что тут такого ужасного, папочка. — Конечно, тебе этого не понять, бледное свиное ухо! Человеку, который пускает в ванной воду, чтобы не слышать справедливых слов своего наставника, любая гадость может показаться чудом искусства. — А что тут такого плохого? — обернулся Римо к корейцу, показывая на экран. — Что тут плохого?! — возмущенно повторил старик. Он сказал это так, словно и ребенок мог понять, что дело скверно. — А где доктор-алкоголик? Где мать-одиночка? Где пытающаяся то и дело покончить с собой жена? Где дети-наркоманы? Где все то, что сделало Америку великой нацией? Римо снова посмотрел на экран. — Я уверен, что все они там, Чиун, просто в этом сюжете чуть больше реализма. — Если мне захочется реализма, я всегда могу поговорить с тобой или с другим болваном. Но когда у меня возникает потребность в красоте, я включаю эту машину и смотрю дневные драмы. Чиун поднялся с коврика одним быстрым неуловимым движением, словно вихрь желтого дыма. Он подошел к четырем огромным лакированным синим с золотом сундукам, которые стояли друг на друге в углу, возле кровати. Пока Римо смотрел на экран, Чиун открыл верхний чемодан и стал выбрасывать из него содержимое. Римо обернулся, когда вокруг него стали падать куски мыла. — Что ты делаешь? — осведомился он, когда у него на плече оказалось полотенце с надписью «Холидей Инн». — Ищу контракт между Домом Синанджу и императором Смитом. Посылая мне «Мери Хартман, Мери Хартман!» вместо «Молодой и дерзновенный», они нарушают наше соглашение. Если они не ценят мои услуги, то я сочту за благо подать в отставку, пока не случилось худшее. Римо подошел к сундуку, в котором копошился Чиун. — Возьми себя в руки, папочка. Произошла ошибка. Они ведь, кажется, больше не совершили ничего предосудительного, или я ошибаюсь? Чиун проворно выпрямился, на его пергаментном лице появилось выражение притворного удивления. — Они мне прислали тебя, — прокудахтал он, после чего снова согнулся над раскрытым сундуком. — Хи-хи-хи! — засмеялся он. — Они прислали мне тебя, скажешь, нет? Хи-хи-хи! Римо начал собирать разбросанные предметы, которые усыпали пол комнаты, словно осенние листья землю после ливня. — Постой, постой, папочка. А это что такое? — Римо поднес к свету бутылочку. — «Сиграмс»? Угощение от «Америкен эрлайнз»? А это что? — подобрал он вторую бутылочку — «Джонни Уокер», черная этикетка? На память об «Истерн эрлайнз»? Отлично. А это смирновская водка — благодарим за то, что вы выбрали ТВА? Чиун оторвался от сундука, всем своим видом напоминая медленно распускающийся бутон невинности. — Никогда не известно, когда эти штучки могут пригодиться, — пояснил он. — Мы же не пьем. Так, а это что такое? Спички из ресторана «Времена года»? Зубочистки? Господи, а вот этим мятным конфетам лет пять, не меньше! — Мне их подарили, — сказал Чиун, — и я счел неудобным отказываться. Римо поднял последнюю находку. — А откуда пепельница с надписью «Чинзано»? Чиун обернулся, и на лице его отразилось легкое недоумение. — Пепельницы не помню. Она, случайно, не твоя? Ты, часом, не провозил контрабандой свое барахло вместе с моими сокровищами? Римо снова повернулся к телеэкрану и сказал: — А я-то никак не мог понять, чем набиты твои сундуки. Оказывается, все эти годы я таскал с собой мелочную лавку. — Я не могу найти контракт, — объявил наконец Чиун, — а стало быть, я лишен возможности разорвать его и удалиться от дел. Дело в том, что для меня слово чести — святыня, чего никак нельзя сказать ни о тебе, ни об этом сумасшедшем Смите. — Да, да, — сочувственно покивал головой Римо. — Тем не менее я должен принять меры, чтобы положить конец этим безобразиям. Смит должен увеличить жалованье Синанджу и впредь посылать настоящие записи настоящих сериалов. — Будет тебе, папочка. Синанджу получает от нас столько денег, что можно покрыть кровлей из платины ваши хибары. — Золотом, а не платиной, — поправил Чиун. — Они платят нам золотом. И в недостаточных количествах. Нам никогда не хватает. Ты не помнишь страшное бедствие, которое посетило нашу маленькую деревеньку несколько лет назад? — Вам платят в количествах, вполне достаточных, — возразил Римо, зная, что его возражение не помешает Чиуну в тысячный раз пересказать легенду о Синанджу, маленькой рыбацкой деревушке в Корее, жителям которой приходилось выступать в роли наемных убийц, чтобы побороть нищету, заставлявшую их топить детей в бухте, так как они не имели возможности прокормить их. Из столетия в столетие Мастера из Синанджу преуспевали в своем ремесле. Во всяком случае, с финансами у них было неплохо. А лучше всех шли дела у Чиуна, нынешнего Мастера. Даже несмотря на инфляцию. — Достаточно или недостаточно, — закончил Чиун, — но небеса все те же, моря все те же, и Синанджу остается такой же, какой была всегда. Римо попытался подавить зевоту и сказал: — Хорошо. Отлично. Можно, я немножко посплю? В ближайшее время Смитти выйдет с нами на связь. А пока надо отдохнуть. — Да, сын мой. Можешь поспать. Как только мы примем меры, чтобы оградить других от пагубного воздействия этой «Мери Хартман, Мери Хартман». — Мы? — откликнулся Римо уже с кровати. — А, собственно, почему мы? — Мне нужен ты, — пояснил Чиун, — потому что требуется грубая физическая сила. — Чиун подошел к письменному столу, выдвинул ящик и вытащил оттуда бумагу и ручку. — Я хочу знать, кто несет ответственность за появление «Мери Хартман, Мери Хартман», — сказал он. — Думаю, что это Норман Лир, Норман Лир, — отозвался Римо. Чиун кивнул и сказал: — Я слышал об этом человеке. Он приложил немало усилий, чтобы погубить американское телевидение. — Чиун взял бумагу, ручку и, подойдя к Римо, положил и то и другое ему на живот. — Сейчас я продиктую письмо, — сказал он. Римо издал звук, похожий на рычание, а Чиун опустился на коврик в позе лотоса. — Ты готов? — спросил Мастер Синанджу. — Готов, — буркнул Римо. Чиун прикрыл глаза и положил ладони на колени. — Дорогой Норман Лир, Норман Лир, — произнес он. — Берегись! Подпись: Чиун. Римо выждал паузу, затем спросил: — "Искренне Ваш" добавлять не будем? — Я завтра проверю, все ли там верно, а потом ты его отправишь, — сказал Чиун и, сидя с прямой спиной на соломенном коврике, погрузился в первую стадию сна. Зазвонил телефон. Римо задумался, не ему ли звонят. Слишком много телефонных звонков раздавалось ночью. Римо слышал их через стены. Он также слышал, как пробирается где-то между стен мышь, совершая марш-бросок по внутренностям здания. За мышкой никто не гнался, потому что других звуков Римо не услышал. В ночи раздавалось немало разных звуков. Полной тишины не бывает. Для Римо вот уже десять лет не существовало такого понятия, как тишина. Любители мяса и воины спят, отключив мозги. Но это не сон, а потеря сознания. Настоящий сон дает отдых голове и телу, позволяет быть в курсе того, что происходит вокруг. Такой сон отключает сознание не более, чем отключает дыхание. Да и зачем такое отключение? Первобытные люди, возможно, так и спали. Но их потомки устроены по-другому. Большинство из них спят как бревна. Но, как учил Чиун, позволять себе такой сон означало просто-напросто умереть раньше срока. А потому Римо слышал во сне все, что происходило вокруг. Это все равно как слышать музыку за стеной. Он слышал все, но не принимал участия. Итак, зазвонил телефон. И когда Римо понял, что он звонит слишком громко, а стало быть, не за стеной, а в этой комнате, то встал и снял трубку. Поднося трубку к уху, услышал, как забормотал Чиун: — Неужели этот чертов телефон должен звонить час, прежде чем ты пошевелишься? — Спокойствие, папочка, — отозвался Римо. — Алло! — рявкнул он в трубку. — Это я, — услышал он едкий голос, от которого у него зачесались барабанные перепонки. — Поздравляю, Смитти! Вы хотите пожелать мне спокойной ночи? Доктор Харолд Смит был явно разочарован. — Я звоню достаточно рано, и ваша ирония неуместна. — Отдел иронии фирмы КЮРЕ работает круглосуточно. Звоните завтра в то же время — и результат будет точно такой же. — Хватит, — перебил Римо Смит. — Ну, что, вы навели порядок в купле-продаже известного вам товара? — Надеюсь. — Где коммерсант? — Не важно. Главное, работа сделана. — Отлично, у меня для вас новое задание. — Что на этот раз? — осведомился Римо. Опять поспать не удастся. — Ну, кого надо пристукнуть? — Это не телефонный разговор, — отрезал Смит — Встречаемся через двадцать минут в кафе на улице с северной стороны отеля. Раздался щелчок, потом в трубке послышались гудки, в которых, Римо был готов поклясться на Библии, слышался отчетливый французский акцент. — Это звонил безумный лунатик Смит? — осведомился Чиун, по-прежнему сидевший на коврике в позе лотоса. — Кто еще может звонить в такое время? — Отлично. Мне с ним надо поговорить. — Если так, то почему же ты не снял трубку? — Потому что это дело обслуживающего персонала, — сказал Чиун. — Ты отправил? — Что именно? — Мое послание Норману Лиру, Норману Лиру, — пояснил Чиун. — Папочка, но я только что встал. — На тебя нельзя ни в чем положиться! Тебе следовало уже давно отослать письмо. Тот, кто ждет, прождет целую вечность. — "Кто рано ложится и рано встает здоровье, богатство и ум сбережет", как гласит пословица! Кстати где тут север? Харолд Смит, директор КЮРЕ, сидел в бистро меж весело чирикающих, пестро одетых французов, словно сыч на приеме с коктейлями. Когда Римо опустился на стул напротив Смита, то заметил, что тот был одет в серый костюм и черный жилет. И еще на нем был действовавший Римо на нервы дартмутский галстук. Шли годы, кто-то умирал, кто-то продолжал жить себе припеваючи, но Харолд Смит и его костюм не менялись. Чиун занял позицию за соседним, таким же белым, столиком, который, к счастью, не был никем занят, и Чиуну не пришлось заниматься принудительной эвакуацией. Посетители косились на странное трио, а один молодой человек счел, что Чиун — звезда азиатской эстрады, прибывшая в Париж на рок-концерт. Официанты, впрочем, уже видели трио раньше. Тот, что постарше, в костюме двадцатилетней давности, смахивал на продюсера. Худой, в черной тенниске походил на режиссера. Кореец сидел за столом с таким видом, словно ему принадлежал весь ресторан. Поэтому он скорее всего был актером, приглашенным на роль Чарли Чэна или Фу Манчу, а может, и кого-то другого. Короче, это приехала очередная идиотская американская съемочная группа. — Привет, Смитти, — сказал Римо. — Что стряслось и почему нужно было непременно меня будить? — Римо! — сказал Смит вместо приветствия. — Чиун! — Сущая правда, — согласился Римо Есть и Чиун, и Римо. — Привет, о великий Император, мудрый хранитель Конституции, над которым не властно время, — сказал Чиун, отвешивая глубокий поклон, несмотря на то, что его ноги были закинуты на стол. — О кладезь премудрости и благородства! Смит обернулся к Римо и спросил: — Чего он хочет от меня на этот раз? Когда он называет меня «великим Императором», это неспроста. Он всегда в таких случаях чего-то хочет. — Скоро он сам заговорит, и все станет понятно, — отвечал Римо, пожимая плечами. — Ну, так в чем дело? Смит говорил примерно двенадцать минут, в раздражающе уклончивой манере, которую он усвоил еще с шестидесятых годов, когда в моду вошли подслушивающие устройства. Римо смог понять, что речь идет о смерти двух израильтян, и, хотя убийства произошли в точках, отстоящих одна от другой на тысячи миль, между этими событиями имелась связь, и она указывала на нечто весьма серьезное. — Ну и что? — спросил Римо. — Сообщения из соответствующих регионов, — отвечал Смит, — указывают на человека, внешность которого весьма напоминает вашу. — Ну и что? — повторил Римо. — То, что эти люди были не просто убиты, но и к тому же изувечены, — сообщил Смит так, словно это объясняло все остальное. Римо сморщился от отвращения. — Идите к черту, Смитти, я так не работаю! Кроме того, я на службе и не люблю совместительства. — Прошу прощения. Я просто хотел еще раз в этом удостовериться, — сказал Смит. — Мы установили, что обе жертвы имеют отношение к ядерной зоне. — К чему, к чему? Смит откашлялся и предпринял новую попытку. — У нас есть основания полагать, что эти жертвы означают подготовку нападения на некоторые новшества в израильском военном арсенале. Римо махнул рукой перед носом, словно отгоняя надоедливую муху. — Виноват, не понял. Если можно, то же самое, только по-английски. — Эти убийства могут быть связаны с появлением у Израиля мощного оружия, которое представляет серьезную угрозу прочим странам. — Понял, — сказал Римо и прищелкнул пальцами. — Речь идет об атомном оружии. Он говорит про атомные бомбы, — сообщил он Чиуну. — Ш-ш-ш, — зашипел Смит. — Вот именно, ш-ш-ш! — громко отозвался Чиун. — Если великий Император желает говорить про атомные бомбы, я готов защищать его право делать это. Не стесняйтесь, о великий, и говорите об атомных бомбах, ничего не страшась. Смит посмотрел ввысь, словно ожидал увидеть вестника от Всевышнего. — Минуточку, — сказал Римо. — Была убита и женщина? — Она была ни при чем, — сказал Смит. — Возможно, просто ей не повезло и она оказалась там по чистой случайности. — О'кей, — сказал Римо. — Куда же мы направимся из Парижа? — В Израиль, — сказал Смит. — Это может быть увертюра к третьей мировой войне, Римо. Оба погибших имели отношение к израильскому атомному оружию. Когда начинается разгул терроризма, трудно предугадать последствия. Кто знает, что может стрястись. Вдруг заварится такая каша, что не станет вообще Ближнего Востока. А то и всей планеты. Смит говорил спокойно, словно диктовал рецепт салата с курицей. У Римо сделался серьезный вид. А Чиун, напротив, выказывал все признаки удовольствия. — В Израиль? — прочирикал он. — Отлично. Мастера Синанджу не бывали в Израиле со времен Ирода Чудесного. — Ирода Чудесного? — переспросил Римо, не без удивления глядя на Чиуна. Тот спокойно выдержал взгляд и сказал: — Ну да, Чудесного. Его поливают грязью, хотя он всегда платил вовремя. И неукоснительно держал свое слово, чего никак нельзя сказать о некоторых других императорах, которые обещают одно, а присылают другое. Смит встал. Похоже, ему стоило немалых усилий сделать вид, что он не понял прозрачных намеков Чиуна. — Выясните, что там происходит, и положите этому конец, — приказал он Римо. А Чиуну лишь сказал: — Всего хорошего, Мастер Синанджу. Когда он повернулся, чтобы уходить, Чиун заметил: — Ваши последние слова порадовали мне душу, Император Смит! Настолько порадовали, что я не буду больше докучать вам горестями, что не дают покоя вашему покорному слуге. Смит взглянул на Римо. Тот обнажил верхние зубы в оскале, призванном изобразить то ли Мери Хартман, Мери Хартман, то ли Хирохито, Хирохито. — Вот вы о чем, — протянул Смит. — Знайте же: мы разобрались с человеком, в чьи обязанности входило заниматься этой проблемой. Ваши дневные драмы будут тотчас же доставлены вам, как только вы окажетесь в Земле Обетованной. На сей раз, прежде чем поклониться, Чиун встал на стол и громко выразил свою благодарность и признательность, добавив, что теперь, несмотря на все советы Римо, ни за что не станет добиваться повышения содержания для деревни Синанджу, даже если стоимость жизни за последний месяц и возросла на семь десятых процента.Глава третья
В горах Галилеи расположены города Сафед и Назарет. Местные жители возделывают землю, выращивают апельсины, откармливают индюшек и живут себе припеваючи, не зная горя и печали. В заливе Хайфа расположен один из самых оживленных портов Средиземноморья. Помимо огромных портовых складов, там есть металлургические заводы, нефтеперерабатывающие комбинаты, фабрики по производству удобрений, тканей и стекла. В Иудее есть такой город, как Иерусалим. При всех разительных контрастах между старой и новой частью города, его жителей объединяет общность веры и взгляда на мир. Ну а в Тель-Авиве есть небольшая организация, члены которой — при всей их малочисленности — несут ответственность за безопасность израильского ядерного оружия и использование его в случае, если Израиль окажется под угрозой уничтожения со стороны тех, кого в дипломатических кругах Вашингтона называют «их арабские соседи». Вернее, называли до тех пор, пока количество еврейских детей, уничтоженных арабскими террористами, не превысило все критерии добрососедства, даже с точки зрения аналитиков «Нью-Йорк таймс». На двери этой организации имеется табличка с надписью на иврите «Захер лахурбан», что в переводе означает: «Помни о разрушенном храме». Секретная организация действовала «под крышей» статуса археологической исследовательской группы, а ее миссия заключалась в том, чтобы государство Израиль не превратилось в сноску в исторических штудиях. В офисе сидел человек, закинув ноги на стол и пытаясь удержаться и не чесать правую сторону лица. Доктор рекомендовал ему не делать этого, поскольку зуд носил фантомный характер. Вообще-то у Йоэля Забари правая сторона лица отсутствовала начисто. Нельзя же, в самом деле, считать частью лица сочетание зарубцевавшейся ткани и кожи, пересаженной в ходе ряда пластических операций. Правого глаза у Забари не было. Вместо этого ему вставили немигающий стеклянный протез. Вместо правой ноздри виднелось отверстие на зловещем бугорке, а правая часть рта была просто щелью, результатом работы хирурга. Год назад кто-то оставил старый диван возле торы мусора неподалеку от его офиса. Когда Забари вышел из здания и повернул налево, раздался взрыв. Осколки изуродовали правую часть лица — от щеки до переносицы. Левая часть осталась невредимой, если не считать шишки, которую набил Забари, брошенный взрывом на землю. Все же Йоэль Забари уцелел. Двенадцати другим мужчинам и женщинам, возвращавшимся, на свою беду, в этот час с работы и оказавшимся возле офиса Забари, повезло куда меньше. Премьер-министр Израиля назвал это чудовищным преступлением против невинных мирных граждан. Новый американский представитель в ООН, разрываясь между гласом души и проблемой цен на нефть, от комментариев воздержался. Ливия приветствовала новый успех в борьбе арабского народа за свои права. Уганда назвала это возмездием за агрессию. Забари вовремя направил руку выше и почесал седеющие завитки на макушке. В этот момент вошел его первый заместитель — Тохала Делит. Он явился с ежедневным докладом. — Привет, То! — воскликнул Забари. — Рад тебя видеть. Как прошел отпуск? — Отлично, — отозвался Тохала Делит. — Вы, кстати, отлично выглядите. — Ты так думаешь? — отозвался директор организации «Захер лахурбан», ведавший проблемами как ядерной безопасности, так и археологических изысканий. — Я только недавно смог заставить себя смотреться в зеркало. Когда видишь только половину румянца, это немного действует на нервы. Делит рассмеялся без признаков смущения или стеснения и уселся на привычное место — в красное плюшевое кресло у зеленого металлического стола. — Семья в порядке? — осведомился он. — Они молодцы, — отозвался Забари. — Собственно, ради них я и живу. Свет никогда не меркнет в очах моей супруги, а младшая дочь на этой неделе выразила желание стать балериной. Во всяком случае, на сегодняшний день. — Забари пожал плечами. — Повторяю, это на этой неделе. Поглядим, что взбредет ей в голову на следующей. Изувеченное лицо и приятный голос принадлежали человеку по имени Йоэль Забари. Солдат, шпион, герой войны, безжалостный убийца и ярый сионист, он был также хороший муж, любящий отец и человек с чувством общественного долга. Несмотря на то, что у него была, по сути, лишь половина рта, он не испытывал трудностей со словесным выражением своих мыслей. — Тебе обязательно нужно жениться. То, — сказал он заместителю. — Как гласит Талмуд, неженатый еврей не может считаться полноценным человеком. — В Талмуде также говорится, что невежда прыгает первым, — рассмеялся Делит. — Понятно, — тоже со смехом проговорил Забари. — Ну а какие ужасные новости ты мне принес сегодня? Делит раскрыл папку на коленях. — Наши агенты из Нового Света доносят, что сюда направлены еще двое американцев. — Что в этом нового? — Это не простые шпионы. — Все американцы убеждены, что каждый из них представляет особый случай. Помнишь, один из них уговаривал поделиться нашим ядерным арсеналом с тем, кто возглавлял ливанское правительство? Делит фыркнул. — Ну а что хотят эти двое? — Мы пока не знаем. — От какой они организации? — Это еще предстоит уточнить. — Откуда они? — Это мы и пытаемся выяснить. — У них два глаза или три? — спросил Забари, с трудом сдерживая свое неудовольствие. — Два, — отозвался Делит, на лице которого не дрогнул и мускул. — А всего, стало быть, четыре на двоих. Забари улыбнулся и погрозил пальцем. — Мы знаем только, что одного зовут Римо, а другого — Чиун, а также, что они должны прибыть завтра. И знаем мы это только потому, что американский президент сообщил это нашему послу на официальном обеде. — С какой стати он это сделал? — Наверное, чтобы показать свое дружеское отношение, — предположил Делит. — Хм... — задумчиво проговорил Забари. — Беда с новыми шпионами заключается в том, что мы никогда не знаем, что представляет собой очередной новичок — пустышку или нечто весьма серьезное. Делит поднял взгляд от папки, лицо его было серьезным. — Эти люди действуют по инструкциям из Вашингтона, недалеко от которого был убит Бен Айзек Голдман. Левая сторона лица Забари потемнела. — А мы сидим в Тель-Авиве, недалеко от которого был убит Хегез. Я это понимаю, То. Приставь человека к этим двоим, надо выяснить, что у них на уме. — Что-то шевелится в песках, — мрачно сказал Делит. — Сначала это убийство, затем усиление движения на маршруте между Ближним Востоком и Россией. Наконец, появление этих Римо и Чиуна. Мне это все не нравится. Тут существует какая-то взаимосвязь. Забари наклонился вперед, поднял руку, чтобы почесать правую щеку, но, вовремя спохватившись, опустил и принялся барабанить пальцами по крышке стола. — Нет человека, которого это волновало бы больше меня, — сказал он. — Будем начеку, примем все меры предосторожности, будем следовать по пятам за этими американскими агентами. Если окажется, что они хотят посягнуть на нашу безопасность, мы с ними разберемся. Забари откинулся в кресле и глубоко вздохнул. — Ладно, То, хватит о мрачном. Лучше скажи, писал ли ты в отпуске стихи? Делит заулыбался.Глава четвертая
— Примерно в двухтысячном году до нашей эры, — вещала стюардесса, — Израиль назывался землей Ханаан. Согласно преданиям, это была прекрасная страна, изобиловавшая реками, водопадами, горами и долинами. Там росли пшеница и ячмень, виноград, фиги и гранаты. Это была страна, где делали мед и оливковое масло. — Страна скупердяев, — буркнул Чиун. — Ш-ш! — сказал Римо. Самолет кружил над аэропортом Лея, стюардесса сообщала о достопримечательностях Израиля, а Римо и Чиун вели оживленную дискуссию. — Ирода Чудесного смешали с грязью, — говорил Чиун. — Род Давида постоянно плел против него интриги. А между прочим, Дом Синанджу не получил от них работы даже на один день. — Но Дева Мария и Иисус Христос происходили из рода Давидова, — напомнил Римо. — Что с того? — отозвался Чиун. — Они были бедняки. Благородной крови, но бедняки. Вот что бывает с родом, который не желает должным образом использовать ассасинов. — Что бы ты ни говорил, — упорствовал Римо, который был воспитан монахинями в приюте, — лично я очень даже люблю Иисуса и Деву Марию. — Естественно. Ты ведь предпочитаешь веру знанию. Если бы все были такие, как Иисус Христос, мы бы в Синанджу умерли с голода. Кстати, раз ты такой поклонник Девы Марии, ты отослал его? — Что? — Письмо Норману Лиру, Норману Лиру. — Пока нет. Самолет наконец получил разрешение на посадку и стал медленно снижаться. Стюардесса закончила свой монолог: — Израиль процветал как нация пастухов и земледельцев, торговцев и воинов, поэтов и ученых. — И скупцов, — добавил азиатский голос с одного из задних мест. Римо удалось убедить Чиуна в целях простоты передвижения ограничиться лишь двумя из четырех лакированных сундуков. Поэтому Римо пришлось затаскивать в автобус «Аэропорт — Тель-Авив» только два сундука, поскольку старик кореец наотрез отказался поместить их на крышу, вместе с багажом других пассажиров. Когда ему предложили сдать багаж, он только фыркнул: — Багаж! Багаж? Неужели золотые пески — всего-навсего пыль? А кудрявые облака — дым? А голубые небеса — черная бездна? — Ну хватит, — устало произнес Римо. Он сидел, зажатый двумя прыгающими чемоданами, а старый автобус пробирался по извилистым улочкам предместий Тель-Авива. Чиун сидел позади Римо. Только они двое сидели ровно, в то время как прочие пассажиры подпрыгивали вверх и вниз вместе с сундуками Чиуна. — Да, тут все пришло в запустение, — проворчал Чиун, глядя в окно. — В запустение? — удивился Римо. — Ты только посмотри хорошенько. Всего несколько лет назад тут была пустыня. Пыль и песок. А теперь — плодородная земля, жилые дома. — Во времена Ирода здесь стояли дворцы, — пожал плечами Чиун. Римо оставил реплику без ответа и уставился в окно. Правда, чемоданы прыгали и мешали наслаждаться пейзажем, но, так или иначе, ему удалось составить себе хотя бы представление о том, что такое Тель-Авив. Разговоры на иврите смешивались с ароматом только что поджаренных кофейных зерен и звуками американского рок-н-ролла. Выкрики арабских торговцев сочетались с запахом оливкового масла, на котором что-то жарилось, и вареной кукурузы, которую готовили тут же на жаровне. С другой стороны автобуса донеслось нестройное пение хором — мимо проехал военный грузовик с солдатами. То здесь, то там раздавались оживленные словесные перестрелки: из-под навесов уличных кафе, из дверей ресторанчиков, из-за столиков кофеен, расставленных прямо на тротуаре, из заполненных покупателями книжных лавок. И повсюду — большие вывески на иврите. Автобус проехал по набережной, за которой раскинулась бирюзовая морская гладь, углубился в белые пыльные лабиринты новых жилых кварталов. Сквозь серое марево сверкали красные и синие неоновые вывески и пробивалась зелень ранней весны. Когда автобус резко остановился возле отеля, Чиун вышел через заднюю дверь, а Римо стал проталкиваться через толпу американских подростков в дорогих джинсах и с рюкзачками за спиной, пожилых парочек, пытающихся отыскать свои исторические корни за две недели отпуска, и японских туристов, поглядывавших на швейцарские часы и щелкавших немецкими фотоаппаратами все, что только шевелилось. Римо поставил сундуки на тротуар перед отелем «Шератон». В этот момент за спиной Чиуна выросло трое улыбающихся людей. — Привет, привет, мистер Римо! Добро пожаловать в Израиль! — сказал один из них. — Да, да, мистер Римо, — сказал другой, протягивая руку, — мы рады видеть вас и вашего партнера, — я хотел сказать, коллегу, мистера Чиуна... — Нам в американском консульстве велели встретить вас, — сказал третий, — и отвезти вас и мистера Чиуна к консулу. — Да, да, — сказал первый. — За углом ждет машина, так что милости прошу. — Вот именно, — сказал второй. — Так что, пожалуйста, джентльмены, вон туда... Римо не шелохнулся. Он посмотрел на третьего и спросил: — А вы что молчите? Кажется, теперь ваша очередь? Троица продолжала улыбаться, но глаза их беспокойно постреливали по сторонам. Это были смуглолицые курчавые ребята в ярких гавайских рубашках и мешковатых черных в полоску костюмах. — Нам надо поторапливаться! — воскликнул третий. — Американский посол ждет! — Прошу в машину, — сказал первый. — Вот там, за углом, — сказал второй. — А мои сундуки? — осведомился Чиун. Снова взгляды троицы заметались в недоумении. Римо возвел свои очи к небу. — Да, да, — сказал третий. — О них, разумеется, должным образом позаботятся. — Ну что ж, — сказал Римо, — если о сундуках должным образом позаботятся и если нас ждет то ли посол, то ли консул, то нам как-то не к лицу отказываться, верно? — Да, да, конечно, истинная правда, — загомонили хором все трое, подталкивая Римо и Чиуна в направлении машины, которая, по их словам, стояла за углом. — Не знаю, не знаю, — сказал Чиун. — Эти люди не собираются заниматься моими сундуками, а потому мы не обязаны следовать за ними. — Тс! — шепнул Римо. — Так даже лучше. Мы сможем узнать от этих ребят, кто стоит за всеми этими убийствами. К тому же мне не хотелось бы, чтобы они открыли пальбу среди толпы. — Эти люди ничего не знают, — сказал Чиун. — Поговори с ними — и у тебя будет три мертвеца. А если ты потеряешь мои сундуки, у тебя будет вечный комплекс вины. — Ну и что прикажешь делать? — осведомился Римо, но Чиун сложил руки на груди и губы его упрямо сжались. За их спинами троица перебрасывалась какими-то оживленными репликами, и Римо спросил: — Ребята, вы вроде как говорите не на иврите. Вы что, арабы? — Нет, — сказал первый. — Нет, нет, — быстро отозвались второй и третий. — Хо-хо-хо! — сказали они все трое хором. — Мы из Перу, — сообщил первый. — Да, да, мы перуйцы, — подтвердил третий. Римо посмотрел на Чиуна и скорчил презрительную гримасу. — Они перуйцы, Чиун, — сказал он. — А ты болван, — отозвался кореец. — А на каком языке говорят в Перу? — мягко осведомился Римо. — Пришельцы — на испанском. Коренное население — на одном из индейских диалектов. — А эти лопочут на каком наречии? — На арабском. Они как раз решают, как они станут нас убивать. — Он помолчал, прислушиваясь к разговору троицы, затем крикнул: — Эй, хватит! Погодите! Трое разом замолчали. Чиун выдал короткую пулеметную очередь по-арабски. — Что ты сказал им? — поинтересовался Римо. — Мне надоело сносить оскорбления, поэтому я позволил себе немножко пооскорблять их. — И что теперь? — Они же признались, что хотели убить нас. — Ну? — Они назвали нас двумя американцами. Я же дал им знать, что ты действительно американец, что видно по твоей уродливости, лени, глупости и неспособности научиться дисциплине. Я же, напротив, — кореец. Разумное существо. Вот, собственно, и все, что я им сообщил. — Потрясающе, Чиун! — Я тоже так думаю. — Теперь им никогда не сообразить, какие у нас с тобой имеются планы на их счет. — Это не моя проблема. Главное — защитить представителей моей нации от необоснованных оскорблений существ, изъясняющихся на каком-то птичьем языке. Трое «перуйцев» между тем попятились назад, извлекая из-за пазух пистолеты. Римо выбросил вперед левую ногу, и самый рослый полетел кубарем по мостовой, а пистолет покатился в другую сторону. Двое других «перуйцев», разинув рты, уставились на худощавого американца, выпустив из поля зрения на какую-то долю секунды Чиуна. Это их и сгубило. Когда эта самая доля секунды закончилась, они обнаружили, что валяются в пыли, уткнувшись носом в землю. — Просто ужасно, — заметил Чиун, — что пожилой человек, решивший спокойно попутешествовать, сталкивается на своем пути с жуткими опасностями. Мне некогда развлекаться с тобой, Римо, я должен вернуться к моим сундукам. Эти ужасные люди, понятия не имеющие о том, что такое собственность, меня сильно расстроили, скажу тебе откровенно. Чиун повернул к отелю, а Римо подошел к «перуйцам». Один из них как раз поднимался на ноги. В руке у него был пистолет. Он торжествующе осклабился, прицелился в кротко улыбающегося Римо, но, когда грянул выстрел, перед его рубашки превратился в огромное кровавое пятно и он рухнул на землю, проклиная по-арабски судьбу и неверных богов. Двое его соратников поднимались на ноги. Но Римо отпихнул ногой подальше их оружие и заставил одного из оппонентов полететь верх тормашками. Он счел его главарем, так как пиджак сидел на том почти впору. Подобрав один из пистолетов, Римо поднес его ко рту поверженного противника. — Что ты сделал с Рахмудом? Ты ведь был в пяти футах от него, а он прямо-таки взорвался. — Это я буду спрашивать, а ты отвечать, — перебил его Римо Он ткнул стволом пистолета в зубы противнику и сказал: — Имя, будьте добры! Человек почувствовал во рту холодную сталь и увидел выражение глаз Римо. Он заговорил невнятно, потому как сильно мешал пистолетный ствол: — Афмуд-акабар-шуман-розали. — Понял тебя, Аф, — сказал Римо. — Национальность. Ахмед Акбар Шаман Разули увидел, что его сообщник встал и оказался за спиной у Римо. В руках у него была бутылка с отбитым дном, которую он подобрал с земли. — Я уже говорил, — пробормотал Ахмед. — Мы из Перу. — Неправильный ответ, — прокомментировал Римо. Не оборачиваясь и не меняя положения, он ударил ногой наступавшего со спины. Бутылка вылетела у того из рук и мягко шлепнулась в пыль. За ней с куда более тяжким стуком приземлился нападавший и больше не шелохнулся. Ахмед Разули посмотрел на своих мертвых товарищей, потом на человека, который, похоже, умел видеть затылком, и быстро и угодливо заговорил: — Я ливанец! Счастлив приветствовать вас в Израиле, этом плавильном котле Ближнего Востока. Я буду счастлив ответить на все ваши вопросы. — То-то, — сказал Римо. — Кто вас послал? — Никто. Мы просто обыкновенные воры и решили облапошить пару американских туристов — Тут он вспомнил про Чиуна и быстро поправился: — Одного американца и одного человека из Кореи. — Последний шанс, — напомнил Римо — Кто вас послал? Тут Ахмеду явился Аллах. Последний был на редкость похож на Мохаммеда Али. Он сказал Ахмеду: На вопрос американца готовь ответ, Или отправишься на тот свет. Советую все ему рассказать, Если не хочешь, дружок, умирать. Ахмед как раз собирался поделиться с Римо своим чудесным видением, как с ним случилась беда. Глаза его вылетели из орбит, щеки вздулись, а нижняя челюсть отвисла. Но это бы еще ничего, если бы левое ухо, шевелюра и подбородок не улетели в неизвестном направлении. Римо посмотрел на труп Ахмеда, затем повернулся и увидел женщину в форме цвета хаки. — Римо Уильямс? — осведомилась она. — Похоже, что так, — отозвался Римо. — По крайней мере, все остальные, бездыханные трупы. Женщина в мини-юбке хаки и форменной рубашке набросила автомат «узи» на левое плечо и протянула Римо освободившуюся правую руку. — Зава Фифер, из израильской самообороны, — сказала она, и Римо отметил, что губы у нее полные и нежные. — Добро пожаловать в Израиль. Что вас сюда привело? — Изучаю, насколько вы гостеприимны, — сказал Римо и пожал протянутую руку, которая, несмотря на то, что только что нажала на спуск автомата и разможжила человеческую голову, оставалась удивительно прохладной. — Шутки в сторону, — сказала женщина. — Какое вы получили задание? — Вы всегда так деликатны? — осведомился Римо. — У меня нет времени играть в игры, мистер Уильямс, — холодно сказала женщина. — Если не ошибаюсь, вы мне обязаны жизнью. Вам повезло, что я появилась именно в этот момент, а не позже. — Лично мне это представляется весьма сомнительным, — сказал Римо, оглядываясь. — Впрочем, почему бы нам не оставить это место, здесь становится скучновато. Лучше отправимся куда-нибудь еще, где сможем забыть о форме и расслабиться. Зава Фифер глубоко вздохнула, и тесно облегающая форма вздохнула вместе с нею. — Мне очень удобно в этой форме, — сказала она сухо. Римо посмотрел на ее грудь, оказавшуюся в каких-то полутора дюймах от его груди, и сказал: — Странно. — Что странно? — Мне при виде вашей формы становится как-то не по себе. — Как говорят у вас в стране, это ваша проблема. Она посмотрела в глаза Римо и улыбнулась: — Ваш мистер Чиун ждет вас в ресторане отеля. Там мы сможем спокойно побеседовать. — Отлично, — сказал Римо без особого воодушевления. — Давненько мы не виделись с Чиуном. — Я бы вмешалась раньше, — говорила Зава Фифер, — только вот с магазином получилась неувязка. — В магазине одежды задержались или в обувном? — поинтересовался Римо. — Нет, мистер Уильямс. Я оставила магазин от автомата в книжном киоске. И она показала на «узи», висевший на спинке стула. Ресторанчик был отделан зеленым и оранжевым пластиком, а скатерти были красные, чтобы, решил Римо, не очень бросалась в глаза пролитая кровь. В Нью-Йорке человек в форме и при оружии вызвал бы, наверное, панику, если бы вот так запросто зашел в ресторан. По крайней мере, такой визит вызвал бы наряд полиции и переговоры с администрацией ресторана. В израильском же ресторане, предназначенном для туристов, вооруженные автоматами и гранатами люди в форме преспокойно сидели за столиками, ели, пили и никто не обращал на них никакого внимания. Если кто-то и поглядывал на Заву Фифер, то исключительно как на женщину, а не воина. — Могу ли я вам помочь? — обратился к Римо официант по-английски, но с сильным акцентом. — Помочь? — удивился Римо. — Разве вы не знаете, кто я такой? Все остальные жители этой страны, кажется, уже давно об этом догадались. — Хорошая рыба у вас имеется? — спросил официанта Чиун. — Да, сэр, — отозвался тот и, что-то нацарапав в блокноте, сказал: — Хорошая жареная рыба. — Нет, — сказал Чиун, — я не просил подать мне жареный жир. Я только поинтересовался, есть ли у вас рыба? Официант растерянно заморгал. — Но вы можете ее очистить, сэр, — пробормотал он с надеждой в голосе. — Отлично, — сказал Чиун, — тащите рыбу, я сниму с нее шкуру и брошу на пол, а потом вы заплатите мне за то, что я выполняю вашу работу. — Нам, пожалуйста, минеральной воды, — перебил его Римо. — А если нет минеральной, то два стакана простой. — А мне ничего не надо, — сказала Зава. Официант исчез. — Итак, — обратился Римо к Заве, — кто же убивает евреев и превращает их останки в свастики? — Если бы вы проявили больше терпения, то мы бы узнали от этих троих, — сказала Зава. — Виноват. В следующий раз я постараюсь не отбиваться, когда на меня кто-то нападет. Зава посмотрела в глаза Римо и, к его удивлению, вдруг покраснела и начала теребить край салфетки. — Извините, — сказала она. — Это я виновата. Я слишком рано открыла огонь. Еще немного, и мы бы все узнали, а я вот... Она быстро поднялась и устремилась к женскому туалету. Навстречу ей шел официант, она чуть было не сбила его с ног и прошмыгнула в дверь. Римо обернулся к Чиуну, который изучал столовые приборы, пытаясь определить степень их чистоты. — Она, похоже, и впрямь расстроилась, — заметил Римо. — Убежала, а автомат оставила. «Узи» по-прежнему висел на спинке стула. — Очень умная девушка, — отозвался Чиун, попрежнему созерцая вилку. — Провела с тобой несколько минут и уже в слезах. Очень умная. Она оставила автомат, но забрала штуку, в которой пули. Официант поставил на стол два стакана с водой и посмотрел сначала на Чиуна, а потом на Римо, который проверял автомат Завы. Магазина в нем и впрямь не оказалось. Римо обернулся и увидел четырех израильских солдат за соседними столиками, которые не сводили с него глаз. Когда он снова сел, солдаты несколько расслабились и убрали руки со своих автоматов. Чиун взял стакан с водой и начал внимательно его рассматривать. Римо обернулся к двери в туалет. Чиун фыркнул, созерцая чистую влагу в стакане. Римо подумал: «Какая странная эта Зава Фифер. Только что глазом не моргнув убивает человека и тут же начинает рыдать ни с того ни с сего. То ли неуравновешенная натура, то ли просто играет в крутого воина, то ли пытается заручишься моим сочувствием. А может, нашла способ убраться безлишних объяснений. Или же отправилась докладывать своему начальству. Или...» Римо решил больше не думать об этом, потому как ничего придумать не мог. Но кое-что все же было совершенно очевидно. Во-первых, она убила единственного человека, который мог бы кое-что рассказать. Во-вторых, как и покойник Ахмед, она знала, кто такой Римо. Когда Чиун пригубил воды из стакана, в зал вернулась Зава. Глаза у нее были сухие, и она держала голову высоко. Кореец же, так и не проглотив воду, посмотрел на потолок, немного покатал ее во рту и выплюнул на пол. Потом поглядел на официанта и отправил туда же содержимое стакана. Когда Зава подошла к столику, Римо встал и подал ей «узи». — Любитель воды недоволен, — сказал он и добавил: — Чиун, увидимся попозже. — Хорошо, — отозвался тот. — Попробуй достать хорошей воды. — Я думаю, что ответственность за эти убийства несет ООП, — сказала Зава. — А кто же еще, — откликнулся Римо, который понятия не имел, что такое ООП. — Я с самого начала знал, что без ООБ дело не обошлось. — ООП! — поправила его Зава. — Организация освобождения Палестины. Римо, вы меня удивляете! Я думала, что вы в курсе дел... Они шли по Аленби-роуд, где было более сотни книжных лавок и магазинчиков, в которых израильские военные и гражданские лица, а также арабы, итальянцы, швейцарцы и все остальные приобретали и обсуждали содержимое более двух с половиной сотен еженедельников, ежемесячников, ежеквартальников, а также ежегодников, издаваемых в этой стране. Независимо от темы дискуссии все они были удивительно похожи друг на друга. — Я расскажу вам то, что я знаю, — запальчиво отозвался Римо. — Похоже, все в этой стране знают, кто я такой. Вот нам конспирация и секретность! Кое-кто попытался меня убить. Да уж, работа секретного агента нынче сильно отличается от того, что было раньше. — Я, например, не знаю, кто вы такой, — возразила Зава. — Человек, который прибыл защитить ваши атомные бомбочки, — сказал Римо. — Какие такие бомбочки? — удивленно переспросила Зава. — Те, о которых я читал в журнале «Тайм», — сказал Римо. — Кто верит тому, что написано в журнале «Тайм»? — откликнулась Зава. — Но все-таки они у вас есть? — спросил кротко Римо. — Что у нас есть? — спросила Зава. — Кстати, я давно хотел узнать, почему евреи всегда отвечают на вопрос вопросом? Зава засмеялась. — Кто сказал, что евреи всегда отвечают на вопрос вопросом? — сказала она. Они оба рассмеялись, и Римо спросил: — Кто хочет это знать? — Кто знает? — Зава засмеялась еще сильней. — Кого это интересует? — спросил Римо, и Зава залилась смехом так, что из глаз у нее потекли слезы. Она пыталась захлопать в ладоши, но никак не могла попасть ладонью в ладонь. Наконец-то, решил Римо, его час настал. Он наклонился и прошептал ей в ухо: — Меня прислали оберегать ваши бомбы. Хотите, я покажу свое большое красное удостоверение? Зава вскрикнула от восторга и чуть было не упала. Римо улыбнулся и вовремя поддержал ее. Она же, побагровев, как свекла, сотрясалась от хохота. Прохожие улыбались и обходили их стороной. Зава взяла Римо за руки и уткнула лицо ему в грудь. Ее снова охватил приступ смеха, и она в изнеможении колотила его по лопаткам. — Ой, не могу! — стонала она. — Но — хи-хи-хи! — могу сказать одно — ха-ха-ха! — И она громко икнула. Римо понял, что воспользоваться ее состоянием вряд ли удастся. Он продолжал улыбаться и поглаживать ее по спине, пока она окончательно не пришла в себя. Внезапно он почувствовал, как она напряглась и высвободилась из его объятий. На лице Завы промелькнула тень испуга. Она снова вернулась в свое прежнее обличье девушки-солдата, только солдата, одержимого икотой. — Вот что я вам скажу, — нарушил молчание Римо. — Попробуем-ка поиграть в ассоциации. Вы должны сказать первое, что вам придет в голову. — Хвост. — Рано. Я должен первым сказать слово. — Дело. — Господи, ну погодите же минуту! — взмолился Римо. — Вот теперь начали. Дом. — Киббуц! — Пустыня. — Море. — Работа. — Игра. — Смерть, — попытал счастья Римо. — Секс, — отозвалась Зава. — Судьба. — Любовь. — Бомбы. — Ик! — икнула Зава. — Что такое «ик»? — не понял Римо. Зава еще раз икнула. — Вот что, давайте поговорим где-нибудь в другом месте, — сказал Римо. — Что, что? — переспросила Зава. — Перенесем разговор. — Обед. — Что? — Танцы. — Танцы? — Отлично, — сказала Зава. — Вот и договорились о свидании. Встречу вас у отеля попозже днем. Она послала Римо воздушный поцелуй, который выглядел несколько искусственно, и исчезла в толпе. Римо покачал головой. «Ну и солдаты теперь пошли», — подумал он.Глава пятая
Как гласит Талмуд, «лев рычит, когда он доволен, человек грешит, когда у него есть самое главное»... — В Талмуде также говорится: «Жуй ртом, и тогда у тебя будет сила в ногах!» — Опять ты меня победил! — рассмеялся Йоэль Забари. — Ну, что еще докладывает агент Фифер? — В общем, больше ничего, — отозвался Тохала Делит. — Если не считать того, что она договорилась о новой встрече с этим самым Римо и надеется, что получит дополнительную информацию. Они оба сидели на своих обычных местах. На коленях у Тохалы Делита были разные бумаги, а Йоэль Забари вертел в руках «фотокубик», который привез из Америки. Четыре стороны кубика содержали фотографии его детей, а верх был оставлен для портрета жены. Забари любил, размышляя, глядеть на родные лица. — Наша Зава — отличный агент. Что она думает по поводу своего задания? — Она считает, что и американец, и его восточный друг — большие эксцентрики, но, по ее мнению, оба обладают разрушительным потенциалом огромной мощности. — Я не про то, — сказал Забари. — Я имел в виду ее состояние. Ты уверен, что она готова снова функционировать как секретный сотрудник? Делит оторвал глаза от бумаг. — Если вас смущает мой выбор, — начал он, — я всегда могу... — Да нет, конечно, То. Разве я когда-нибудь сомневался в действенности твоих методов? Дело просто в том... Короче, Зава Фифер пережила тяжелую потерю, — напомнил Забари. — Я решил, что лучшее средство от тяжких переживаний — это работа, — отозвался Забари. — И ты, конечно, прав. Хм... — задумчиво произнес Забари. — А скажи, по-твоему, есть какая-то связь между двумя убитыми израильтянами и тремя террористами? — Никакой! — ответил Делит. — Никакой? — переспросил Забари. — Абсолютно никакой. Забари встал. Его левый глаз сверкал, и левая часть лица пылала румянцем. — Плохо. Очень плохо! Либо это все совершенно фантастические совпадения, либо наши враги предпринимают огромные усилия, чтобы избежать столкновений с нами. Он обошел кабинет. Миновал шкаф с книгами, шкаф с дипломами и грамотами, шкаф с семейными реликвиями и вернулся к письменному столу. Взял «фотокубик» и еще раз сделал круг, потом другой. Книжный шкаф, шкаф с наградами, шкаф с семейными реликвиями, письменный стол, снова и снова. Забари остановился, вертя в руках кубик, возле карандашного рисунка, изображавшего ракету со звездой Давида. Ракета неслась к зеленой луне, похожей на головку сыра. Рисунок был сделан на плотной цветной бумаге, а к нему был прикреплен другой листок — желтый и линованный, на котором было написано: «Волшебная ракета Мира» — Дов Забари, 8 лет". И красным карандашом отметка учителя: пять с плюсом. — Продолжайте проверку, — сказал Забари, вертя в руках кубик. — Тут непременно должна быть какая-то взаимосвязь. — Так-то оно так, — сказал Делит, — но если хотите знать мое мнение... — Ну конечно. То, говори. — По-моему, нам надо сосредоточиться на этих двух новых шпионах. На Римо и Чиуне. Они и выведут нас на то, что мы хотим узнать. Террористов вокруг хоть отбавляй. Если тратить драгоценное время на новые проверки, есть опасение, что мы так ничего и не выясним. Я бы даже сказал, что есть такая гарантия... — Верно, в теории, — согласился Забари, — но в реальности не существует никаких гарантий. Продолжай в том же духе. У меня есть предчувствие, что мы кое-что найдем. Наши американские друзья кое о чем подозревают. Ты сам это говорил. Фифер знает, что делает. Если ей понадобится помощь, окажи ей содействие. Они поговорили еще минут двадцать о проблемах, связанных с археологией и законностью кое-каких операций, в том числе о ввозе в страну новых устройств оборонного назначения, после чего Делит извинился и вышел в ванную. Забари почесал левую щеку и подумал, не стоит ли ему отрастить половинку бороды.Глава шестая
— Ты мелок и по-детски избалован! — сказал Римо. — Спасибо, Римо, — откликнулся Мастер Синанджу со своего коврика, расстеленного между двумя кроватями. Номер люкс выглядел как любой другой номер люкс в отелях «Шератон», каковых по всему миру выстроено немало. Римо хотел было взять номер на одного, поскольку Чиун все равно никогда не пользовался кроватью, но клерк, ведавший бронированием мест, не желал и слышать об этом. — Сколько вас? — спросил он Римо. — Меня? Один, конечно, — отозвался тот. — Нет, я имею в виду всех вас, — не унимался дежурный администратор, у которого к лацкану была прикреплена красно-белая пластиковая табличка с именем: «Шломо Артов». — Двое, — грустно признался Римо. — Значит, вам требуется номер на двоих, верно? — Нет, я хотел бы взять номер на одного, — попытался настоять на своем Римо. Шломо явно рассердился. — Не хотите ли вы сказать, — начал он гневно, — что этот симпатичный дедушка останется вообще без постели? Неужели вы хотите ему отказать в этом? Чиун в этот момент давал инструкции четырем посыльным и их шефу, которому выпала горькая участь в этот день и час быть на дежурстве, — он обучал их высокому искусству перетаскивания сундуков. Услышав слова администратора, кореец обернулся. — Отказать? Отказать? — тревожно заговорил он. — В чем ты собираешься отказать мне, Римо, на сей раз? — Не обращай внимания, папочка, — буркнул Римо, оборачиваясь в его сторону. — Ах, вот, значит, как! — воскликнул Шломо Артов. — Он, выходит, ваш отец! — Возмущению его не было предела. — И это уже случается не первый раз, так? — Не первый, — признал Чиун. — За все эти годы он отказывал мне в самых разных вещах. О каком бы маленьком удовольствии я ни попросил, от него следует тотчас же отказ. Помнишь, как на прошлое Рождество я спросил тебя, легко ли достать Барбару Стрейзанд? — Мы берем двойной номер, — сказал Римо. — То-то же! — воскликнул Шломо, снимая со стены ключ. Тотчас же Чиун снова стал давать инструкции прислуге. Когда Римо расписывался в регистрационной книге, Шломо предупредил его: — Советую вам вести себя как следует, молодой человек. Если в нашем отеле вы будете проявлять неуважение к вашему отцу, то я добьюсь, чтобы вас арестовали без промедления. Римо расписался как «Норман Лир-старший» и «Норман Лир-младший», после чего заметил Артову: — Если вас это интересует, то мой отец предпочитает, чтобы его называли полным именем. Не успел Артов ответить, как Римо забрал Чиуна и носильщиков с сундуками и все двинулись наверх. — Ты мелок, мелок, мелок, мелок! — повторил Римо. — Четырежды спасибо, — откликнулся Чиун. — Это самые приятные слова, которые я услышал от тебя, Римо, за время нашего пребывания здесь. — О чем ты говоришь? — удивленно спросил Римо, переодеваясь в голубую рубашку с короткими рукавами и коричневые брюки, которые он украдкой провез между кимоно Чиуна. — Я все понял, — спокойно отвечал Чиун, — Ты сравнил меня с тем великим американцем, который описывает круги, чтобы уничтожить страшные, загрязняющие воздух машины. Это, конечно, не бог весть какой комплимент, но для американца, у которого есть мало чего достойного, это тоже неплохо. У Римо голова пошла кругом. — У меня для тебя новость и очень важная, папочка, — сказал он. — Я не понимаю, о чем ты говоришь! — Это как раз вовсе не новость, Римо. Далеко не новость. Хи-хи-хи! Но я тебе благодарен, потому как тоже борюсь за чистоту окружающей среды. Я выливаю на пол воду, если она содержит опасные количества магния, меди, ртути, йода и прочих токсичных соединений... Только сейчас Римо понял, что подразумевал Чиун. — Ах, вот ты кого имел в виду! Но я вовсе не хотел сказать, что ты — Ричард Меллок, знаменитый автогонщик. Я просто намеревался довести до твоего сведения, что ты мелок, то есть мелочен, придирчив, неглубок, придираешься к пустякам. — Я пытаюсь делать то, что правильно, а ты за это обзываешь меня всякими словами. Когда рядом с тобой оказывается женщина, тебе становится все равно, грязная или чистая вода проникает в твой организм. Когда же ты оценишь мои старания? Когда мои усилия будут оценены по достоинству? — Не волнуйся, — сказал Римо, надевая легкие коричневые туфли, в которых приехал в Израиль. — Я уверен, что о них теперь знает весь отель! — Хорошо, это меня вполне устраивает, — сказал Чиун, садясь на коврик и включая имевшийся в номере телевизор. — И у меня есть еще для тебя новости, — заметил Римо, подходя к двери. — Эта девица на самом деле — израильский агент. — Такая же, какую мы когда-то встретили в Голливуде? — обернулся к Римо Чиун. — Она не сможет достать мне хорошей, настоящей воды? — Нет, нет, она агент, но секретный. Из здешних спецслужб. Примерно как я, только работает на Израиль. — В таком случае, — сказал Чиун, — от нее мне будет мало толку. Римо открыл дверь и с порога сказал: — Мне надо выйти позвонить. Телефон в номере явно прослушивается. Что-нибудь тебе нужно? — Конечно, — сказал Чиун. — Мне очень хотелось бы стакан хорошей воды и сына, который оценил бы мои постоянные старания... — Хорошо, — сказал Римо. — Воды я постараюсь достать. Римо медленно шел по аллее, которая одновременно служила связующим звеном между всеми отелями Тель-Авива, выходившими на Средиземное море. В этот весенний день тысячи людей высыпали на пляжи «израильского Майами», а потому Римо медленно шел и смотрел на туристов, тащивших на пляж шезлонги, подростков, носившихся с досками для серфинга, и на продавцов мороженого и сладостей. Неподалеку от дощатого настила волейболисты лупили по резиновому мячу. Римо интересовало совсем другое: где находится телефон? Он не повысил температуру тела, чтобы соответствовать тридцатиградусной жаре вокруг. Ему хотелось немножко попотеть. Если Чиун и в самом деле говорил правду насчет воды, лучше поскорее вывести из организма ядовитые вещества. Римо вытер влагу со лба, проходя по запруженной Хагаркон-роуд, после чего вышел на главную приморскую улицу — Бен Йегуда. Телефона видно не было. Римо прошел с квартал, потом спросил старика прохожего: — Где телефон? Старик махнул своей немощной рукой дальше по Бен Йегуда, давая понять, что до телефона путь неблизкий, и сказал: — Шамма. Римо двинулся дальше, с удовольствием поглядывая на загорелых прохожих и уличные кафе, с их разноцветными зонтиками над столами. Вернее, он смотрел с удовольствием кварталов пять, а потом ему это несколько приелось. Римо остановил встречного туриста: — Вы не знаете, где тут Шамма? — Шамма? — переспросил тот. Этот пахнувший мясом толстяк был и впрямь туристом, потому что с его шеи свешивались два фотоаппарата, футляр для бинокля и мексиканский медальон. — Сейчас поглядим, где эта Шамма, — продолжал толстяк, обдавая Римо запахом вчерашнего «фалафеля» — пирожка с начинкой из молотого и жареного мяса с турецким горохом. Он расстегнул молнию на футляре для бинокля и извлек карту, лежавшую между бутылкой водки и бутылкой апельсинового сока. Он развернул карту, прижал ее к груди Римо и начал громко читать: — Иудея, Самария, Газа, Синай, Голан, Сафед, Афула, Тибсрия, Гедера, Натания... ну прямо перекличка членов клуба Микки-Мауса, верно? Рамлех, Лидда, Регебот, Беер-Шеба. Нет, дружище, никакой Шаммы что-то не вижу. Может, посмотреть но арабской карте? — Спасибо, не надо, — отозвался Римо, отделяясь от карты, прижатой к его груди. — Все в порядке, друг, — сказал турист, снова складывая карту. — Всегда готов помочь. Римо перешел через Алленби-стрит и там, на площади Мограби, заметил телефонную будку. Аппарат выглядел примерно так же, как и телефоны на американской земле, но только над диском имелась наклонная стеклянная трубочка, в которую Римо попытался засунуть монету. У него ничего не вышло. Тогда Римо попытался запихать в прорезь долларовую бумажку. Снова неудача. Он подумал: нельзя ли позвонить в кредит? Вряд ли. Ну а как насчет чека? По чеку телефон позволит ему сделать хотя бы один-единственный звоночек? Вряд ли. Когда-то давно, в Ньюарке, когда Римо и его дружкам нужно было позвонить, а платить было нечем, Ву-Ву-Вудфилд умел стукнуть по аппарату так, что тотчас же появлялся гудок. Римо попытался припомнить, как и куда ударял его приятель. Надо ли бить в пространство под диском или, напротив, над диском? Римо залепил аппарату легкую затрещину, отчего услышал вопль — но не телефона, а маленького арабского мальчика, который возник возле будки. «Плохо дело», — подумал Римо. Впрочем, ему никогда и ни в чем не удавалось превзойти Ву-Ву. Арабский мальчик смотрел на Римо и качал головой, говоря при этом что-то, похожее на «нет-нет-нет». Римо посмотрел на мальчишку. «Нет, приятель, тут нужен Ву-Ву-Вудфилд». Мальчика звали не Ву-Ву-Вудфилд, а Арзу Рамбан Раши и, подобно Ву-Ву, он был непревзойденный мастер на разные хитрые штучки. Кто-то из арабов пытался стать великим воином, другие делались проповедниками и последователями Аллаха. Третьи, напротив, пытались мирно уживаться с евреями на оккупированных арабских землях, но никто не мог сравниться с Арзу в том, что умел делать тот. Рамбан Раши в свои десять лет был самым великим специалистом по одурачиванию туристов в Израиле. Мальчик с лицом смуглого арабского ангела шнырял по побережью, выжидая такую верную жертву, как незагорелый американец в будке телефона-автомата. Свою трудовую карьеру Арзу начал, продавая туристам собственноручно изготовленные им карты Израиля, на самом деле ничего общего с настоящим Израилем не имевшего. Добившись того, что его бизнес привел к самым невероятным казусам на дорогах, он двинулся дальше: стал продавать мороженое в чашках — в которых, при ближайшем рассмотрении никакого мороженого и в помине не было. Освоив этот полезный навык, Рамбан Раши занялся валютными операциями. Рамбан Раши спешил на выручку многим туристам, выяснившим вдруг, что у них не хватает израильских денег, чтобы оплатить счет. Раши оказывал им неоценимые услуги и снабжал столь желанными дензнаками, но с трехсотпроцентной прибылью для себя. Арзу Рамбан Раши уже принимал и дорожные чеки «Америкен экспресс», а это значило серьезную финансовую активность на местном черном рынке. Арзу Рамбан Раши с огромным удовольствием наблюдал за неудовольствием Римо. Мальчишка засунул руку в карман и извлек оттуда пригоршню серебряных жетонов, какими пользуются в метро. — Симмоним, — сказал мальчишка. — Жетоны для телефона, — пояснил он глупому туристу. — Не «шамма»? — осведомился Римо, а Арзу, отступив на шаг, чтобы не рисковать своими сокровищами, повторил с улыбкой: — Симмоним. Римо поглядел на жетоны. Они были маленькие, с отверстиями посредине. — Говоришь, жетоны, — пробормотал он, вытаскивая пятидолларовую бумажку. Но Арзу покачал головой самым неистовым образом и сжал кулачок, в котором были жетоны. Римо приятно улыбнулся и извлек из кармана брюк купюру в десять долларов. Арзу покачал головой, глядя на монеты так, словно это колода игральных карт с похабными картинками. Тогда Римо вынул бумажку в пятьдесят долларов и помахал ею. Арзу Рамбан Раши подлетел к нему и с быстротой профессионала выхватил купюру, бросил на землю три жетона и пустился наутек. Пробежал он три ярда. Затем ноги его взмыли к небесам, голова оказалась внизу, и он повис вверх ногами в футе от тротуара. Его смех перешел в испуганный вопль, сменившийся серией ругательств на разных языках. Поток непристойностей, вылетавших изо рта Рамбана Раши, продолжался, в то время как из карманов на землю хлынул поток монет — фунтов, долларов, йен, франков, монет разных размеров и форм, а также открывалок, часов, вееров и прочей мелочи. Не успел Рамбан Раши позвать полицию, как снова был поставлен на ноги Римо успел собрать все жетоны, а оказавшиеся тут как тут дети забрали все остальное. — Это называется добрая американская встряска, сообщил мальчишке Римо. — В твоем возрасте я обрабатывал только пьяных, а к трезвым не совался. Он отсалютовал Рамбану и повернулся к автомату. Мальчик протиснулся сквозь детвору и попытался заехать Римо на прощание ногой по колену. Но вместо этого он вдруг почувствовал, что летит над головами детей головой вперед. Он вполне насладился прелестями полета и достопримечательностями, например, фонарными столбами, забором и джипом, двигавшимся под управлением брюнетки-красавицы ему навстречу. Затем на пути Арзу попался пышный куст терновника, и полет завершился, после чего он наконец понял, на каком свете находится. Дружба с Римо не состоялась, и мальчишка понимал, что пройдет немало времени, прежде чем он соберется с силами снова выйти «на помощь» какому-нибудь туристу. Римо принялся скармливать автомату жетоны, пока не заполнил ими до отказа наклонную трубку. Затем он набрал "О". Прошло несколько секунд. Никакого эффекта. Римо выждал еще немного, потом еще и еще. Наконец в трубке раздался женский голос, который осведомился на иврите, чем может быть полезен абоненту. — Что-что? — не понял Римо. Телефонистка ответила ему в тон: — Ма? Именно в этот момент к телефонной будке подъехала в джипе Зава Фифер. — Я вас искала, — сказала она Римо. — А подъезжая сюда, увидела, как мимо меня по воздуху пролетел арабский мальчик. Вы его в чем-то заподозрили? — Это все ерунда, — отмахнулся Римо. — Вы говорите на местном наречии? — Да. — Отлично, — сказал Римо, передавая ей трубку. — В таком случае поговорите, а то телефонистка, кажется, считает, что я ее мамочка. По просьбе Римо Зава Фифер попросила телефонистку международной телефонной связи, потом передала трубку обратно Римо, сообщив ему, что «ма» означает «что». — Ясно, — сказал Римо, рассматривая Заву в ожидании, когда ему ответят. На ней опять были мини-юбка и рубашка хаки, но на сей раз они еще теснее облегали тело, а юбка была еще короче, если такое, конечно, было возможно. Загорелые руки и ноги были выставлены на всеобщее обозрение, равно как и ложбинка между полных грудей. Римо был рад, что в отличие от Чиуна не был склонен видеть в ней лишь представителя противоположного пола. Это была ЖЕНЩИНА! Черт побери! Ее волосы ниспадали на плечи и сверкали так, словно только что были вымыты. Губы были розовые, без каких-либо признаков помады. Несмотря на жару, от нее так и веяло свежестью. Римо решил прогуляться с ней до «Шаммы» и заодно выяснить, где, черт возьми, была эта самая «Шамма». — Международная телефонная станция, чем могу вам помочь? — услышал он голос телефонистки в трубке и сообщил ей номер Смита, тот, который функционировал на этой неделе. Телефонистка пообещала соединить, и он стал снова разглядывать Заву, которая стояла, прислонившись к телефонной будке. Она стояла, прижавшись к стеклу левой грудью так, что цвет хаки рубашки, коричневый — руки и зеленый глаз создавали неповторимый пейзаж. — Зава, — спросил Римо. — Где находится Шамма? Зава некоторое время с удивлением смотрела на Римо, потом сказала: — Там. — Где? — Там, — повторила Зава. — Вы никуда не показываете, — сказал Римо. — Что значит «там»? — Шамма! — отозвалась Зава. — Алло! — послышался в трубке далекий голос. Несмотря на то, что звучал он тихо, он мог повергнуть в трепет половину планеты. Римо был, впрочем, рад его слышать, это позволяло отвлечься от той путаницы с Шаммой, в которую он угодил. — Привет, доктор Смит, директор суперсекретной организации КЮРЕ! Установилось глубокое и зловещее молчание. Когда последовал ответ, телефон успел проглотить целых два жетона. — Я не могу в это поверить, — сообщил голос, в котором удачно сочетались потрясение, гнев, неудовольствие, досада и так далее, и тому подобное. — Не волнуйтесь, Смитти, даже если кто-то нас и слушает, во что я не верю, потому как это обычный телефон-автомат, то кто в это поверит? — Любой, кто смотрит телевизор, — последовал ответ. — Ну, что вы для меня припасли? — Язву желудка, приглашение в Шамму, которая находится там, а также имена трех чудаков, которые попытались нас убить, как только мы появились в Тель-Авиве. — О Господи! — устало вздохнул Смит. — Ну, как же их зовут? — Минуточку, — сказал Римо и, когда автомат съел еще три жетона, обратился к Заве: — Как там звали этих типов, ну тех, что из ОПО? — Из ООП! — поправила Зава и назвала все три имени, которые Римо повторил за ней в трубку. — Кто там говорит? — поинтересовался Смит. — На голос Чиуна непохоже. — Конечно, непохоже, потому как это вовсе не Чиун. Это представительница местных спецслужб. Она знала, где меня найти в Тель-Авиве, откуда я и как меня зовут. Она хочет также знать, какое задание я должен выполнить. Могу ли я посвятить ее в мои планы? Смит ответил так, словно уперся носом в свой письменный стол: — Римо, прошу вас, держите себя в руках. — Никаких проблем. Я рассказываю об этом только своим самым близким друзьям. А у вас что-нибудь для меня имеется? Прежде чем ответить, Смит несколько раз вдохнул и выдохнул. — Да. Специальные устройства, о которых мы говорили, можно обнаружить в пустыне Негев, возле Содома — около завода по обработке сульфатов. На это стоит взглянуть. А я пока наведу справки насчет этой троицы. Когда последний жетон был проглочен, Смит прекратил разговор с видимым облегчением. Римо улыбнулся Заве и вышел из будки. — Это правда? — нерешительно спросила Зава. То, о чем вы говорили по телефону? — Ну да, — жизнерадостно отозвался Римо. — Я суперсекретный агент, а Чиун — самый великий в мире убийца-ассасин. Он научил меня всему, чему только мог, и вдвоем мы составляем такую силу, перед которой атомная бомба покажется бенгальским огнем.Глава седьмая
Джип несся по барханам пустыни Негев в юго-восточном направлении, к Мертвому морю. Зава подпрыгивала на сиденье и настолько была озабочена задачей не выпасть из машины, что не обратила внимания, что Римо и Чиун сидели абсолютно ровно, словно джип вовсе не трясло. — Это было ужасно, — сказал Чиун, расположившийся на заднем сиденье серой армейской машины Завы. — Сначала этот жуткий человек нес какую-то околесицу по-английски, потом они запели песню. Дикари! — Это, судя по всему, дневной урок английского, транслировавшийся по телевидению из университета Тель-Авива, — сказала Зава. — Я сама... о-о-о-ох! — Понадобилось несколько секунд, прежде чем она снова заняла прочное положение на сиденье и продолжила: — Я сама стала изучать ваш язык по этой телепередаче. — Мой язык? — переспросил Чиун. — По-моему, вы совершенно напрасно меня оскорбляете. — Ближе к делу, папочка, — крикнул Римо, сидевший за рулем. — Чем тебе не понравилось представление? — Невежество не повод для веселья, — отозвался Чиун. — Ты сначала должен познакомиться с основными фактами, а потом уж я расскажу тебе о главном дикарстве. Римо и Зава подобрали Чиуна у «Шератона», где он стоял под хрупким бумажно-бамбуковым зонтиком в гуще толпы. С тех пор он не переставая рассуждал о крайне низком уровне израильского телевидения. — Там нет дневных драм, там нет поэзии, нет красоты. Есть какие-то потешные человечки, которые поют... О, у меня просто нет сил больше об этом говорить. Зава выпрямилась на сиденье. — Помню! — воскликнула она. — Помню! Это песня об отличном гамбургере. Она захихикала совсем по-девичьи. Римо тоже засмеялся, а на лице Чиуна появилась и застыла гримаса крайнего отвращения. — Бедняжка! — воскликнул он. — А я-то думал, что ты еще не безнадежна. В мире не существует такого понятия, как отличный гамбургер. На это Римо только хмыкнул. — Может быть, — сказала Зава, — но все-таки мне попадались очень даже неплохие гамбургеры. — Это чувствуется, — сказал Чиун, усиленно принюхиваясь. — Оставь ее в покое, — посоветовал Чиуну Римо. Но тот стоял на своем. — Солдат в юбке! — провозгласил он. — Я говорю это лишь один раз — и то исключительно ради твоей собственной пользы. Зава посмотрела на Римо, который только передернул плечами. — Это единственная тирада, которую он произнес только один раз. Так что выслушай его внимательно. Обратись в слух. — Обратись в слух, — провозгласил кореец, и выслушай то, что гласит вековая мудрость Синанджу. Зава обратилась в слух. — Не существует такого понятия, как отличный гамбургер, — заговорил кореец. — Не существует такого понятия, как хороший гамбургер. Зато существует такое понятие, как вредный, опасный для здоровья, ужасный гамбургер. Книга Синанджу гласит: «То, что заполняет Вселенную, я считаю своим телом, а то, что направляет Вселенную, я считаю моей натурой». Лично я не намерен наполнять Вселенную гамбургерами. — Очень мудро, — поддакнул Римо. — Кроме того, я вовсе не намерен наполнять мою Вселенную бессмысленными телевизионными программами, в которых речь идет о том, как правильно читать, писать и думать. — Эти программы вовсе не бессмысленные, — воскликнула Зава. — Наших детей следует учить думать... Она обернулась и увидела холодные ореховые глаза Чиуна. — Вокруг вас с десяток стран, объединенных общей целью — уничтожить ваше государство, — сказал Чиун. — Вам же нечего предложить миру, кроме как надежду и любовь, с тем чтобы мир оставил вас в покое. Ваши дети живут в пустыне, стараясь превратить ее в цветущий сад. Вы красивая молодая женщина, которая должна рожать детей и носить королевские одежды. Вместо этого вы носите армейскую форму и нянчитесь с автоматом. И после этого учите меня, что такое здравый смысл... Зава открыла было рот, чтобы ответить, но передумала и, закрыв его, уставилась прямо перед собой. Чиун смотрел на ландшафты пустыни Негев. Остаток пути до Содома они проделали в молчании. В юго-восточной части пустыни, у Мертвого моря, они обнаружили искомый комплекс по добыче и переработке серы. Это был целый город, включавший в себя сотни квадратных миль труб, огромных цистерн, башен, бункеров, машин, — все это было видно невооруженным глазом. Но, кроме того, имелся тут и атомный реактор в оболочке из бетона повышенной прочности, упрятанный глубоко под землей. Римо и Чиун остановились на бархане примерно в пятистах ярдах от первой трубы. — Молодая пожирательница гамбургеров сидит в машине в пяти милях отсюда, — сказал Чиун. — Мы прошли эти пять миль. Почему теперь мы остановились? — Потому что мы здесь, — последовал ответ. — Где? Римо попытался придумать ответ, который бы содержал в себе такое объяснение, которое мог бы принять Чиун, но такого ответа не нашел и еще раз повторил: — Здесь. Впрочем, этого оказалось вполне достаточно. Чиун лишь сказал: — Хорошо. Что мы здесь будем делать? — Проверим это место с точки зрения безопасности. — Зачем? — Если тут с безопасностью дело обстоит плохо, то всему миру угрожают большие неприятности, — отозвался Римо. — А как мы поймем, что тут с безопасностью дело обстоит неважно? — Попробуем туда пробраться. — Очень мудро, — отозвался Чиун. — Теперь-то я понимаю, что прошел пешком эти пять миль в обществе настоящего гения. — Так, начинается. Ну, что тебя на этот раз не устраивает, скажи на милость? — Значит, если тебе удастся пробраться на их атомный реактор, получается, что с безопасностью у них дело из рук вон плохо. Но если тебе не удастся, тебя застрелят. Скажи, как ты собираешься выиграть этот матч? Римо поглядел на комплекс по переработке серы. Его слегка расширенные зрачки вбирали пространства, над которыми уже спускался вечер, пейзаж, отчасти напоминавший своей причудливой мертвенной бледностью лунный. — М-да, ты действительно мелок, мелок, мелок, — сказал Римо после недолгого молчания. Римо двинулся по песку к ближайшему забору. Чиун пожал плечами и пошел следом, ворча по-корейски, что даже Мастеру Синанджу не по силам превратить в тигровую шкуру ту бледную оболочку, что называется кожей белого человека. — Это, судя по всему, электрический детектор, — сказал Римо, глядя на первую преграду, за которой возвышались новые. — Он различает электричество? — осведомился Чиун. — Нет, он с помощью электричества различает приближающихся людей, — пояснил Римо. В пятидесяти ярдах от него начиналась вереница столбов. Между ними было расстояние ярда в три, но ни колючей проволоки, ни стальных перегородок не было. — Ба! — воскликнул Чиун. — Какой же это детектор. Где увеличительное стекло, где револьвер? Нет, это вовсе не американский детектор. — Ты перепутал детектор с детективом, — отозвался Римо. — Пошли. Американец легко перепрыгнул через первый забор. — Сначала я должен тащиться пешком, потом меня по-всякому обзывают, теперь мне отдают распоряжения, словно я слуга-китаец. Я не пойду. Если хочешь попасть в глупое положение, пожалуйста, только без меня. И Чиун, не доходя до первого забора, сел в позу лотоса. Римо хотел было что-то сказать, но передумал и просто пожал плечами. — Как тебе угодно, — сказал он и двинулся дальше. — Можешь не торопиться, — крикнул ему вслед Чиун. — Проигрывай не спеша. А я вот посмотрю, сумеет ли этот самый детектор за это время различить меня. Римо подошел ко второму забору и всмотрелся в третью преграду, в ста шагах от второй. Это было проволочное заграждение. Три ряда колючей проволоки, крепившейся к стальным пирамидам. Такие заграждения обычно применялись против пехотинцев с легким стрелковым оружием. Но никаких пехотинцев Римо не разглядел. Вдалеке виднелись группки строительных рабочих. Поскольку эти рабочие не обучались искусству Синанджу и не упражнялись в нем десятилетиями, то им было не по силам различить в наступившей темноте фигуру высокого, худощавого, с широкими запястьями американца в голубой рубашке, коричневых брюках и босиком, который шел по направлению к ним. Остановившись не доходя до забора, Римо заметил также двенадцать больших самосвалов, которые стояли радиаторами в его сторону. Римо поднял глаза, чтобы в поле зрения попал весь перерабатывающий комплекс, начинавшийся примерно в ста шагах за самосвалами и тянувший к небу свои башни-щупальца. Затем Римо перевел взгляд на другую серию вертикальных объектов. По двум сторонам периметра виднелись ряды скважин, между которыми находились отшлифованные до блеска прямоугольники из металла, прикрепленные пол разными углами к столбам, поддерживающим всю конструкцию. Римо отступил немного назад и еще раз оглядел весь комплекс, пытаясь понять, что делать. Он, конечно, мог перепрыгнуть через забор, но, возможно, столбы контролировали и пространство над ними. Он мог бросить камешек или горсть песка между столбами и посмотреть, что произойдет, но могло произойти самое неприятное, а именно — залп пулеметов. Он, наконец, мог попросту пройти вперед так, словно столбов и вовсе не было, но это могло привести примерно к тем же последствиям, какие случились бы, если бы кто-то попробовал помешать Чиуну смотреть его «мыльные оперы». Пока Римо терялся в догадках. Чиун сидел там, где оставил его Римо, и наблюдал за действиями своего ученика. Он заметил, что тот собирается перепрыгнуть через препятствие. «Мудрое решение», — подумал Чиун. Более опытные и более зоркие глаза корейца оценивали происходящее несколько иначе. Он не только видел столбы, стоявшие на расстоянии трех метров друг от друга, но и перекрещивающиеся линии лазеров. Он заметил не только самосвалы и рабочих, но и автоматы, сложенные под машинами. Он также обратил внимание на армейские ботинки, видневшиеся из-под комбинезонов механиков. Римо и не подумал проверить, как действуют инфракрасные лучи, которые охраняли второй периметр. Он оторвал правую ногу от земли, хорошенько оттолкнулся левой и взмыл в воздух. Но прыжок оказался неудачным. Вместо того чтобы сразу взлететь вверх, Римо подался чуть вперед, и, отрываясь от земли, его левая нога подняла маленький песчаный вихрь, который и обрушился на инфракрасную преграду. Единственным звуком, нарушившим тишину, было нечто, похожее на чириканье птички. Единственным движением, кроме бесшумного приземления Римо, был прыжок Чиуна. Комплекс пришел в движение. Условный сигнал — птичье чириканье — заставил рабочих кинуться врассыпную. Тотчас же на башнях перерабатывающего комплекса вспыхнуло четыре мощнейших инфракрасных прожектора, залив все вокруг кровавым светом. Римо оказался на виду, словно муравей, угодивший ненароком в ванильный пудинг. Но его видели какую-то долю секунды. Он тотчас же сорвался с места, и, когда гидравлика подняла пулеметы 50-го калибра на высоту полутора метров, в лучах прожекторов оказался лишь маленький азиат в золотом кимоно, который словно летел над песком. Пулеметы открыли огонь согласно заданной им программе. Но как только очереди стали поливать окрестности, Римо услышал, как Чиун крикнул, перекрывая грохот и свист: — Крылья голубки! Прием «крылья голубки» основывался на представлении о том, что белый голубь — птица мира и, следовательно, может спокойно порхать, оставаясь целой и невредимой, несмотря на бушующие вокруг ужасы. Оставаться над схваткой Римо не полагалось по службе, а вот уметь избегать неприятельских пуль было просто необходимо. Как только раздались первые очереди, мозг Римо быстро рассчитал мощность и направление огня. Он начат передвигаться в такт выстрелам, успевая вовремя убраться с дороги безжалостного свинца. После изрядной пробежки, Римо услышал голос своего наставника: «Ложись!» и тотчас же упал на землю — легко, словно перышко. Рядом с ним лежал Чиун. — Привет, — сказал Римо. — Что поделывает в таком месте столь милый человек, как ты? — Заменяю тебе глаза, — буркнул кореец, — хотя, признаться, не вижу причин это делать. Ты не только слеп, как крот, но еще и прыгаешь прескверно. Даже низшие создания — животные — и те умеют прыгать. От тебя только требуется не слишком от них отставать. Но, похоже, тебе это не под силу. Римо уткнул нос в песок, так как над головой, буквально в четверти дюйма, просвистела пуля. Он снова поднял голову и спросил: — Откуда же мне было знать, что там инфракрасные лучи? — Но разве у тебя нет глаз? Да, принять внешнюю видимость за сущность — это все равно что принять шута за родного сына. Что ж, мы с тобой оба совершили ошибки. Пока Римо и Чиун беседовали, распростершись плашмя на песке, механики содрали брезент с кузовов самосвалов. Водители приподняли кузова чуть выше. В каждом из них находился агрегат, похожий на пусковое устройство для ракеты, но с телевизионной камерой, прикрепленной к нему. Все двенадцать грузовиков подняли кузова на максимальную высоту, после чего люди оставили кабины, бросили брезент и побежали к траншеям. Стрельба прекратилась, и внезапно наступила полная тишина. — М-да, — буркнул Римо, когда последнее эхо выстрелов умолкло вдали. — Что же теперь? — Можешь меня не спрашивать, — сказал Чиун, — потому что я мелок. Я просто ничтожен по сравнению с величием твоего интеллекта. Восстань же, о Великий, и выясни, в чем дело! Не обращай внимания, о Великий, на меня, мелкого и ничтожного, и смело иди, спотыкаясь, по дороге. — Ладно, ладно, я был неправ, — сказал Римо. — Ну, видишь, я извиняюсь. А теперь, если ты не возражаешь, я отсюда уберусь. — С какой стати мне возражать, — отозвался Чиун. — Кто я, собственно, такой, чтобы перечить тебе? — Я же сказал: я был неправ, — отвечал Римо. Он поднялся на ноги и побежал. Внезапно ближайший самосвал издал какой-то ухающий звук, и ракета длиной в четыре фута с ревом понеслась вслед за Римо. В кузове самосвала пришла в действие телекамера. Она поймала в объектив Римо и стала направлять ракету. Римо начал петлять, делать зигзаги, но и ракета тоже начала петлять, освещая окрестности оранжевым светом. «Ага, — подумал Римо, набирая скорость и оглядываясь. — Стало быть, это и есть ТУР». О нем рассказывал Смит на инструктаже несколько лет тому назад. ТУР — это телеуправляемая ракета американского производства. Только Смит не говорил, что их взяли на вооружение израильтяне. Римо сначала подумал, не добежать ли ему до Содома, но решил, что не хватало еще разрушений домов и человеческих жертв, а посему резко повернул назад и помчался прямо на самосвал. Но для этого ему пришлось перемахнуть через третий периметр — тройной забор из колючей проволоки. Когда Римо преодолевал первый рад, ракета отставала от него на двадцать пять футов. Преодолевая второй ряд, Римо слышал только вой ракеты и надеялся, что прыжки не очень снизили его скорость. Когда он преодолел третий барьер, конус воздуха, образовавшийся перед носом ракеты, уже давил Римо между лопаток. Найдя в себе силы для финишного спурта, Римо устремился к установке. Израильтянам, глядевшим из траншеи, казалось, что еще немного, и его расплющит между грузовиком и снарядом. Но в последний момент Римо понизил температуру своего тела так, что стал недостижим для инфракрасного датчика ракеты, и упал плашмя на песок. Первый самосвал взорвался, превратившись в черно-оранжевый шар, извергающий куски металла, пластика, и разбрасывая этот лом на мили вокруг. Солдаты-работники сернодобывающего комплекса, в задачу которых входило не дать пожару переметнуться на прочие объекты, назвали это чудом. Израильские военные, которым было поручено прочесать пустыню и найти диверсантов или их обгоревшие трупы, назвали это безумием. Йоэль Забари и Тохал Делит, которые, будучи разбужены среди ночи, чутьбыло не объявили чрезвычайное положение, также не поскупились на ряд отборных эпитетов. Что же касается Чиуна, поджидавшего Римо среди камней за первым ограждением, он также нашел, что сказать, когда появился Римо с безмятежной улыбкой на устах. Он сказал одно-единственное слово: — Пачкун!Глава восьмая
По ночному небу над Израилем бесшумно двигалась черная тень. Она летела со стороны Иордании, низко над землей, быстро и неотвратимо. Это был не турбореактивный самолет, который слышно издалека, еще до того, как он пересечет границу. Это был не истребитель «Фантом», который бы немедленно сбили израильские силы противовоздушной обороны. Тень двигалась бесшумно, как ветер. Это был не самолет, а грузовой планер. Беззвучно, так низко, что его не мог заметить радар, выкрашенный в черный цвет, чтобы слиться с ночью, он летел невидимый и неслышный над пустыней Негев. Абуликта Морока Башмар расхаживал перед своими людьми. На нем был водолазный костюм из специальной антирадарной ткани и на груди — специальные антирадарные медали. — Ну вот, настал момент, — сказал он по-английски трем десантникам, выстроившимся в ряд у двери планера. На каждом из них были такие же водолазные костюмы из антирадарной ткани и парашюты. — Пока израильтяне нас не заметили. Это хорошо. Мы совершим посадку в Мертвом море, поубиваем как можно больше евреев, уплывем в Иорданию и оттуда вернемся домой. Трое его подчиненных улыбнулись, твердо веря в то, что Башмар — великий храбрец и уж никак не подведет. Эту репутацию он заработал, когда возглавил отряд из пятидесяти ливийских террористов, которые проникли в неохраняемую израильскую школу, где убили восемьдесят семь школьников и тридцать семь учителей, находившихся в тот момент в помещении. Диверсанты не сомневались, что и на сей раз все обернется так же удачно. Одним из террористов был негр, специально завербованный для этого налета в Уганде. Башмар поднял руку, потом резко рубанул ею воздух. — Сбрасываем снаряжение! — распорядился он. Тотчас же негр-диверсант, находившийся ближе всех к двери, распахнул ее и вытолкнул наружу контейнер из антирадарного материала, в котором находилось все необходимое для работы под водой. — А теперь прыгаем мы! — распорядился Башмар и первым вывалился из планера, крепко прижимая завернутый в антирадарную ткань автомат к своему антирадарному скафандру. За ним последовали остальные. Четыре темные фигуры и один ящик стремительно понеслись вниз сквозь ночную тьму. Сначала раскрылся парашют контейнера, затем каждый из террористов дернул за шнур своего парашюта. Террористы думали о том, какую резню они вскоре учинят и какие награды они получат, вернувшись к себе в Ливию и Уганду. В мозгу Башмара крутились мысли о военных почестях и продвижении по службе. Самая тяжелая часть операции была позади. Они нелегально проникли в Иорданию, а затем в Израиль. Теперь оставалось только учинить кровавую расправу и убраться восвояси. Зава Фифер дремала в джипе, когда услышала звук, раздавшийся со стороны Мертвого моря. Контейнер со снаряжением для подводной работы ударился о самую плотную в мире воду с шумом, напомнившим разрыв гранаты. Первый удар разбудил Заву. Четыре последующих заставили включить зажигание машины и двинуться в направлении Мертвого моря. Башмар и его трое подручных всплыли, как пробки, на поверхности сверхсоленой морской воды. Когда Зава появилась на берегу Мертвого моря, она увидела, как один темный силуэт охаживал два других, столь же темных, силуэта резиновым ластом. — Идиоты! Болваны! — восклицал силуэт на английском языке, но с сильным иностранным акцентом. — От вас нет никакого толку! Почему вы не сказали мне, что в этом море нельзя плавать под водой? Теперь нам придется убираться обратно в Иорданию! — Я думал, он знает, — сказал первый из двух силуэтов, указывая на второй. — Я думал, он знает, — сказал второй силуэт, указывая на первый. Как только Зава поняла, что акцент был арабским, она потянулась за маузером, который держала в специальной кобуре под приборной доской. Но не успела она дотянуться до него, как в ее шею уперлось что-то круглое, твердое, металлическое и она услышала тихий смех. — Командир, — сказал кто-то у нее за спиной высоким голосом. — Я раздобыл нам женщину. Башмар уронил резиновый ласт и стал вглядываться в темноту, чтобы понять, откуда взывал к нему угандиец. Он двинулся от берега в сопровождении своих подручных и шел, пока не натолкнулся на серый джип. — Я сейчас убью этот стерва! — сказал угандиец. — Пусть она знает, что будет погибнуть от рук самого... — Погоди, — сказал Башмар. Зава сидела неподвижно, слегка изогнувшись и выставив вперед грудь. Башмар заметил ее округлые формы и ложбинку между возвышенностями. — Охо-хо! — промычал он, наклоняясь, чтобы погладить гладкую смуглую ногу девушки. Зава попыталась отпрянуть, но холодный металл еще сильнее прижался к ее затылку. — Одно движение или крик, — предупредил Башмар, — и ты останешься без головы. Башмар провел другой рукой по плечу Завы и сказал: — Это будет наша первая жертва! С этими словами он содрал свою резиновую шапочку. Двое его подручных сделали то же самое. Дыхание Завы сделалось еще более учащенным, что лишь добавило притягательности ложбинке между двух высоких барханов. Она почувствовала, как ствол убрали с ее затылка, и затем услышала, как солдат за ее спиной стал раздеваться. — Но сначала, — провозгласил Башмар, не сводя глаз с ее груди, — ты познаешь мощь арабского тела и могущество арабского ума. Ты поймешь превосходство нашей великой культуры. — И нашей тоже. Африканской тела и африканской ума, — раздался голос у нее за спиной. — Я сама полковник. Башмар сорвал с Завы рубашку. Его люди готовы были разразиться бурными аплодисментами. Человек, стоявший за спиной у Завы, наклонился через ее плечо, чтобы получше рассмотреть это дивное диво. Зава закрыла глаза и пыталась удержаться от слез. Башмар вытащил из пластиковой упаковки пистолет с глушителем и, ткнув им Заву в ребра напротив сердца, заставил опрокинуться на спину на передние сиденья. В поясницу ей уперлась ручка переключения скоростей, Зава прикусила губу, сознание ее затуманили чувства унижения и ненависти. Пистолет, который до этого был приставлен к ее груди, оказался под подбородком, а две пары рук ухватили ее за ноги. Зава попыталась крикнуть, но ей тотчас же засунули в открытый рот кляп из резиновой шапочки. — Да здравствует героическая борьба арабов за свободу! И африканцев тоже, — добавил Башмар, расстегивая штаны своего комбинезона. Зава почувствовала, как ствол пистолета отдирает пуговицы с ее юбки. Единственные звуки, которые она теперь слышала, — это скрип резины во рту, гул в голове и треск отлетавших пуговиц. В глазах у нее поплыла желтая пелена. Ствол пистолета сильнее прижался к ее горлу. Она почувствовала, как живот обдало порывом теплого воздуха. Она попыталась оказать сопротивление, но ноги ее по-прежнему держали крепко, словно в тисках. Прежде чем раздался вопль, она услышала треск сдираемых трусиков. Сначала она решила, что кричала сама. Но затем поняла, что во рту у нее по-прежнему находится вонючая резина. Внезапно железо перестало давить ей на горло, и Зава услышала короткий стук очереди из автомата с глушителем. Она вдруг поняла, что ничто не мешает ей сесть, и села. Первое, что бросилось ей в глаза, — террорист, который стоял на коленях и с удивлением смотрел туда, где еще недавно у него были кисти рук, а теперь остались два красных обрубка, из которых на правую ногу Завы лилась кровь. Зава почувствовала, что и левая нога ее также свободна, — второй террорист был занят тем, что пытался удержать свои внутренности, которые так и норовили выпасть из живота. Зава увидела, как между двумя террористами промелькнуло какое-то желтое пятно, затем обогнуло Абуликту Мороку Башмара, который застыл на месте со спущенными штанами. Недолго думая, Зава выхватила маузер и, нацелясь между ног руководителя диверсантов, выстрелила. Тот завертелся волчком, и на его лице появилось удивленное выражение человека, который вдруг понял, что он смертен. После этого Башмар упал на землю и больше не шелохнулся. Наступила тишина. Зава неуверенно обернулась и увидела четвертого террориста, а точнее сказать, то, что от него осталось, поскольку он каким-то непостижимым образом ухитрился сунуть дуло своего автомата себе в рот и нажать на спуск. Вытащив наконец изо рта резиновый кляп, Зава глянула через ветровое стекло джипа. Перед джипом стояли Римо и Чиун. Чиун скрестил руки на груди, спрятав кисти в рукава своего золотистого кимоно. Римо небрежно прислонился к капоту джипа и дул на пальцы левой руки. Зава Фифер кое-как завернулась в разорванную юбку и, сев на водительское место, присвистнула. — Добро пожаловать обратно, — только и сказала она. Пока Римо вел джип обратно в Тель-Авив, Зава молчала, съежившись на заднем сиденье. Наконец она зашевелилась и сказала: — А вы были правы. — Еще бы, — сказал Чиун. — Я думала о том, что вы тогда сказали, — продолжала Зава, не обращая внимания на слова Чиуна, — и решила, что вы были абсолютно правы. Они сами предали погребению останки диверсантов. Для этой цели им понадобились лопата, несколько камней и большой курган из песка. После чего они поспешили убраться от Мертвого моря. — Я тоже думал о том, что тогда сказал Чиун, — подал голос Римо. — И ты, конечно, был прав. Никто не должен заполнять вселенную гамбургерами, иначе фирма «Звездный мир» собьется с ног, доставляя кетчуп. — Не обращай внимания на пачкуна, молодая особа, — сказал Чиун, оборачиваясь назад, где сидела, завернувшись в одеяло, Зава. — Он не настолько умен, чтобы понять мудрость Синанджу. — Космические корабли будут носиться с грузом пикулей и лукового соуса, — продолжал как ни в чем не бывало Римо. — Тем не менее, — продолжал Чиун, — мало признать справедливость сказанного. Ты должна еще и извиниться. — За что? удивилась Зава. — Что я такого сделала? — Ты ужасно обошлась с тем человеком. Это просто какой-то кошмар. Зава села прямо, глаза ее заблистали. — Как? Вас удивляет, что я убила его? Этого негодяя? Что же мне было делать с этим мерзким арабом? — Дело не в том, что ты убила его, — спокойно отвечал Чиун. — Дело в том, как ты убила его. Есть неверные способы, и есть мудрость Синанджу. Я просто разочарован. Ты явно подавала надежды. Зачем же все портить пистолетом? Зава снова откинулась на спинку сиденья. — И он учит меня здравому смыслу, — пробормотала она. — Она поглядела на темную пустыню, потом спокойно продолжила: — А знаете, вы правы. Пистолет все опошлил. Мне надо было убить его собственными руками. Ведь просто поразительно, чего добились мы в этих краях трудом наших рук. Чиун кивнул, а Римо наклонился к нему и прошептал: — Не сейчас, Чиун. Немного погоди. Сейчас не время. — Сейчас как раз самое время, — парировал кореец. — Продолжай, — сказал он Заве. Зава по-прежнему смотрела на темную пустыню. — Это моя родина, — говорила она. — Это земля моего отца. Он сражался за нее и обрабатывал ее. Он строил на этой земле. И она его убила. Сначала убила его внутренне. Он воевал пять дней в неделю. Вы не представляете, что это такое: прощаться каждую неделю со своей семьей — и, может быть, навсегда. Римо повернул руль, чтобы остановить джип у обочины, но Чиун сказал: — Поезжай дальше. — Это-то и убило мою маму, — продолжала Зава. — Мой отец... — Она задумалась на мгновение, потом продолжала: — Она была очень сильной женщиной. Ее единственная ошибка заключалась в том, что она любила моего отца сильнее, чем Израиль. Когда его разорвал снаряд из построенного в России танка, в ней самой все вдруг умерло. От него же ничего не осталось. Не то чтобы в гроб, в конверт было нечего положить. Ну а мама умерла три месяца спустя. Внезапно Зава рассмеялась — пронзительно, почти истерично. — Понятия не имею, зачем я вам все это рассказываю. Это ведь секретная информация. Ни Римо, ни Чиун не сказали ни слова. Зава перестала улыбаться, посмотрела на потолок джипа и сказала: — Мой жених с детства работал на военном объекте. Делал бомбы. В прошлом месяце его не стало. Он погиб, когда террористы подложили мину. Я и члены моей семьи постоянно оказываемся не там и не в то время. Все, кого я любила, погибли... Вот я и решила посвятить свою жизнь защите... — Зава замолчала, так и не договорив фразы. — Извините. Я что-то разболталась... Римо посмотрел в зеркальце. Он увидел глаза Завы. В них не было ни слез, ни боли, ни теней прошлого. Это были глаза профессионала. Никаких надежд, мечтаний, грез. У него были точно такие же глаза. — Ну а насчет бомб можете не беспокоиться, решил обрадовать ее Римо. — Они находятся под весьма надежной охраной. — Что вы, американцы, в этом понимаете? — вдруг вспылила Зава. — У вас случается война раз в двадцать лет, да и то вы воюете на чужой территории. А потом сидите в креслах и рассуждаете о том, как это было ужасно. А для нас война — это жизнь. Вопрос выживания. Враг превосходит нас в численном отношении втрое. Война идет на нашей земле, и умирают наши братья. Я бы убила кого угодно и сколько угодно, если бы только это могло положить конец войне. Она говорила, едва сдерживая себя. Потом замолчала. По содержанию монолог ее был страстным, но в голосе страсти не было. Реальность уничтожила эту страсть. — Ты расстроена, — сказал Чиун. — Приляг лучше и немного отдохни. Она беспрекословно подчинилась. Чиун положил свои худые тонкие ладони ей на лоб и сказал: — А теперь спи. И помни: рая нет ни на востоке, ни на западе. Все внутри тебя. Римо вел машину по плоской, как стол, пустыне, представляя себе царство невидимой смерти вокруг. Он проехал мимо лунных кратеров среди камней. Он проехал мимо дорожных знаков, гласивших «Хамекеш-хагодол» — «Большой кратер». Он миновал огромную пропасть, которая сверкала под луной розовым, желтым и фиолетовым цветами. Нога Римо нажала на педаль акселератора. — Ты водишь машину как и прыгаешь, — сказал Чиун. — То есть плохо. — Она спит? — осведомился Римо. — Ты считаешь, что я потратил десять минут, чтобы она не заснула? — спросил Чиун. Римо ехал и думал о последних словах Завы: «Я бы убила кого угодно и сколько угодно, лишь бы только положить конец этой войне». Он решил не выпускать ее из поля зрения. Потом он обернулся к Чиуну. — Неплохая девушка, — сказал он, кивнув головой в сторону спящей Завы. — Неглупая молодая особа, — согласился Чиун. — Я бы тоже расстроился, если бы мне случилось убить человека из огнестрельного оружия.Глава девятая
Это была тяжелая работа. Она никогда не была легкой и отнимала очень много времени. Но человек знал, что рано или поздно дело будет сделано, а ради хорошего дела стоит немного и подождать. Ради хорошего дела стоит не только ждать, но и трудиться, рисковать жизнью, убивать. Из ванной вышел человек среднего роста, худощавый и с широкими запястьями. Он был в чем мать родила. Вымыв руки, он направился к стенному шкафу, вытирая их на ходу. Затем он подошел к большому зеркалу, в котором мог видеть себя в полный рост. «Неплохо, неплохо», — думал он. Для своих лет он выглядел просто здорово. Пластическая операция чудесным образом изменила лицо: слегка выдавались скулы, исчезли глубокие морщины вокруг карих глаз и тонкогубого рта. Да, операция омолодила его лицо, а постоянные физические упражнения держали в форме руки и ноги и помогали сохранять стройную осанку. Такую, какая приличествовала человеку, некогда бывшему майором Хорстом Весселем в нацистской армии, а точнее, в ее элитных частях — СС. Бывший майор Хорст Вессель одевался и вспоминал приятные годы, проведенные им в фатерлянде. Германия всегда заботилась об умных, образованных, утонченных людях. Его нынешняя работа в израильском правительстве служила лишним тому подтверждением. Опыт и знания всегда вызывали уважение, даже у противника. Разумеется, израильтяне понятия не имели, кто он такой на самом деле, а также кем он был в прошлом. Человек, который был самым молодым нацистским офицером среди занимавших ответственные посты во время второй мировой войны, внимательно оглядел себя. Он уже был при полном параде. Предпоследнее, что он сделал, выходя из комнаты, — надел на шею медальон. Последнее — плюнул на него — еврейский символ жизни. Худощавый человек с широкими запястьями ехал в джипе на юг от Тель-Авива, направляясь в маленький городок Реховат. Там он отыскал большое серое приземистое здание, поставил машину на автостоянке и вошел внутрь. Человек шагал по гулкому, вымощенному кафелем полу, не скрывая своего отвращения. Пот градом катил по его крепкому осанистому телу. Он вспоминал, как шел, чеканя шаг, по мраморным, убранным шелком залам прохладной осенью 1943 года. Тогда он должен был впервые встретиться со Спасителем Германии. Он совершал первый из своих многих визитов к величайшему человеку, к блестящему тактику, к несравненному вождю. Именно ради этого вождя сейчас он громыхал израильскими военными ботинками по кафелю. Его холеная голова лишь на несколько дюймов не доставала до кафельного же потолка. Унылые стены из шлакобетона сильнее заставляли бывшего Хорста Весселя вспоминать прекрасные картины, роскошные ковры и изыски архитектуры, которые ему довелось созерцать в юности. «Роскошь приличествует лишь великим людям», — думал он. Тот, кто когда-то был Хорстом Весселем, твердо верил: человек живет в такой обстановке, какую заслуживает. Не удивительно, что евреи живут в пустыне! Когда он подошел к ряду дверей, то перестал думать о прошлом. Услышав молодые голоса, пробивавшиеся через щели под дверями, он только презрительно улыбнулся. Подонки! Смейтесь, смейтесь. Скоро вам будет не до смеха. Человек, который был когда-то Хорстом Весселем, представил себе недалекое будущее. Мир в хаосе. Народы в смятении. Вместо кафеля, по которому он ступал, будут руины, зараженные радиацией. Ему захотелось засмеяться от радости. Он нашел нужную комнату справа по коридору. Человек, который когда-то был Хорстом Весселем, открыл дверь, вошел и оказался в длинной комнате, заполненной лабораторными столами, на которых громоздилось какое-то химическое оборудование. У дальнего стола стоял человек, опустив голову в раковину. Когда-то его звали Фриц Барбер. Его рвало. Он почти весь исчез в раковине, виден был лишь запачканный лабораторный халат и руки, усеянные старческими пигментными пятнами, судорожно вцепившиеся в края раковины. Человек, который когда-то был Хорстом Весселем, звонко щелкнул каблуками, поскольку, кроме него и блюющего, в комнате никого не было. Но человек, который когда-то был Фрицем Барбером, так и не поднял головы. Он продолжал свое занятие. На столах лежали хирургические инструменты: острый скальпель, резиновые перчатки и металлический зонд. Рядом с этими инструментами стоял поднос, в котором находилось нечто напоминающее зародыш свиньи. — Нет больше сил, — простонал человек, которого когда-то звали Фриц Барбер. Он наконец оторвался от раковины и тяжко сел прямо на пол. Это был толстый лысый человек. Его подбородок и грудь были в остатках вчерашнего обеда. — Нас никто не может подслушать? — спросил у него тот, которого раньше звали Хорст Вессель. — Нет, конечно, — сказал толстяк, сидевший на полу. У него на халате была приколота карточка, на которой значилось: «Доктор Мойше Гаван». — Тогда говори по-немецки, — рявкнул худой человек, — и встань, когда к тебе обращается старший по званию. — Да, слушаюсь, — промычал толстяк и с трудом поднялся на ноги. Лицо его было совершенно зеленого цвета. Толстяк-коротышка с лысиной в обрамлении седых волос. Он был совершенно не похож на того Фрица Барбера, что свирепствовал три десятилетия назад. Но теперь он был доктор Мойше Гаван, сотрудник Вейсмановского научно-исследовательского института. Он преподавал биологию и обучал евреев расчленять свиные зародыши, а также отличать мальчиков от девочек. Времена изменились. — Хайль Гитлер, — тихо сказал толстяк, выкидывая руку в нацистском салюте. — Хайль Гитлер! — резко отвечал вошедший. — Что все это означает? — Разделываем поросят, — вяло улыбнулся толстяк. — Я не создан для такой работы. В фатерлянде я был физиком. Что я понимаю в лягушках, червях, креветках... Он замолчал и снова лицо его стало зеленеть. — Будете делать что вам прикажут! — рявкнул худой, подходя ближе к толстяку. — Мне недосуг выслушивать ваши жалобы по пустякам. Вы достали то, что нужно? Толстяк выпрямился и кивнул. Он едва доставал худому до плеча. — Да, конечно. Потому-то я здесь и оказался. Формально я пришел, чтобы проверить, как студенты справились с заданием... Лицо толстяка стало багроветь. — Хватит, — перебил его человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем. — Несите его сюда. У меня мало времени. — Да, слушаюсь, — закивал головой толстяк. — Сейчас, — и шаркающей походкой направился к своему столу. Человек, у которого было мало времени, равнодушно смотрел на разделанного поросенка. Затем он осторожно завел руку за спину и, взяв с соседнего стола скальпель, спрятал его в рукав. Послышалось сопение возвращающегося толстяка. Тот, кто именовался теперь доктором Мойше Гаваном, держал в руках небольшую черную коробку размером с книгу в бумажной обложке. Он нес ее словно королевские регалии. На пухлом лице играла гордая улыбка. Толстяк передал коробку худому. — Это он? — осведомился худой. — Да, — услышал он поспешный ответ. — Я достал самый маленький из существующих, но он в состоянии взорвать атомный заряд или по радио, или с помощью часового механизма. Этот прибор не боится никаких защитных приспособлений. Человек, которого когда-то звали доктором Весселем, взял из рук доктора Мойше Гавана коробочку и стал осторожно ее разглядывать. — Незачем быть таким нежным, — сказал доктор. — Все сделано очень прочно и надежно. — Я не нежничаю! — вспыхнул худой. — Я просто внимательно все рассматриваю. — Оглядев коробку со всех сторон, он спросил: — Значит, устройство сработает? — Сработает, — откликнулся толстяк. Тридцать лет они строили планы. Тридцать лет они старались ничем себя не выдать. Тридцать лет они лгали и выдавали себя не за тех, кем являлись. Теперь человек, которого раньше звали Хорстом Весселем, не сомневался: настал великий час. Скоро он снова станет Хорстом Весселем, пусть даже ненадолго. На несколько минут. — Отлично, — сказал он толстяку. — Вы сделали большое дело. Теперь мы сможем приступить к реализации нашего плана без проволочек. — Прошу прощения, — начал толстяк, подойдя еще ближе. — Но что мне делать, пока я не получил приказ оставить это место? Я понимаю, почему были убиты другие, но я-то делал свое дело честно. Они теряли уверенность в грядущей победе, но я до конца оставался на посту. Я хорошо сделал дело. Я это гарантирую, неужели мне и дальше продолжать учить этих мерзавцев? Неужели нельзя оставить это место? Человек, который когда-то носил имя Хорст Вессель, посмотрел на толстяка, но не увидел Фрица Барбера. Это был кто-то другой. Фриц Барбер был умен, никогда не жаловался, не ныл и не был трусом, уж это точно. Толстяк же, стоявший перед ним, перестал быть арийцем. Он стал доктором Мойше Гаваном. Он стал евреем. Худой улыбнулся и сказал: — Если вы исчезнете сейчас, это вызовет подозрения. Не беспокойтесь, дружище. Когда настанет решающая стадия операции, вас заблаговременно предупредят. Ну а теперь мне надо уходить. Пора готовить великое событие. — Я понимаю, — пробормотал толстяк. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, встал по стойке смирно и выбросил руку в нацистском салюте. — Хайль Гитлер! Толстяк старался не смотреть ни на останки поросят, что громоздились на столах, ни на худого человека. Он тоже вскинул руку. Но когда Гаван открыл рот, чтобы произнести «Хайль Гитлер!», человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выхватил скальпель и ударил им толстяка в грудь. Тот выпучил глаза. Слова застряли у него в горле, он не сумел даже вскрикнуть. Он опустил руку, ноги его судорожно дернулись, подогнулись, и он упал лицом вниз. На пол хлынула кровь. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, опустился на колено у тела Барбера и вонзил скальпель до рукоятки в шею толстяка. Тот дернулся последний раз и затих. Худощавый поднялся на ноги. "Тот, кого раньше звали Фрицем Барбером, и раньше порой выказывал слабину, — думал худой. — Мне бы следовало заметить это раньше. Но теперь с ним больше не будет хлопот. Скоро, скоро произойдет великое событие! Скоро призрак Гитлера получит полное удовлетворение. Скоро не станет евреев. Они сгинут все до единого! Ну а если при этом погибнет и кое-кто из арабов, большой беды не будет. Впереди — величественная цель, и нечего заботиться о безопасности тех, кто живет бок о бок с евреями". Человек, который был в свое время самым молодым среди крупных эсэсовских чинов, стал натягивать на руки резиновые перчатки. «Прежде чем я приступлю к осуществлению последней стадии нашей операции, — думал он, — я должен избавиться от этих американских агентов». С этой мыслью Хорст Вессель стал рыться в медицинском оборудовании в поисках хирургической пилы.Глава десятая
Зава проснулась от пронзительного визга, какого не слышала с детства, когда возле ее родного киббуца потерпел крушение реактивный самолет. Она вскочила, вернее, попыталась вскочить на ноги, поскольку джип несся по дороге, и воскликнула: — Что случилось? Мы переехали овцу? Мы задавили индюшку? Чиун обернулся к Римо. — В чем дело? Неужели твоя безалаберная езда, которая может сравниться по бездарности разве что с твоим умением прыгать, лишила жизни еще одно живое существо? — сурово спросил он. — Нет, папочка, — отозвался Римо. — Она имеет в виду тебя, а не меня. — Что ты слышала, о юная особа? — спросил Чиун, оборачиваясь к Заве. — Ужасный, пронзительный визг. Прямо мурашки поползли по телу. Это было ужасно! — В таком случае я ни при чем, — успокоившись, отвечал Чиун, — Потому как я пел чудесную корейскую песню, которая баюкала тебя. Скажи честно, ты ведь действительно была убаюкана моим пением? — Чиун! — сказал Римо. — Увы, она имеет в виду именно твое пение. Боюсь, что теперь за нами вдогонку бросятся все военные патрули и все волчьи стаи, какие только есть в округе на расстоянии двух десятков миль. — Что ты понимаешь в колыбельных, — невозмутимо отвечал Чиун. — Веди себе машину, пачкун. — Мы едем в машине? — осведомилась Зава. — Я действительно спала? О Боже, где мы находимся? — Не волнуйся, — отозвался Чиун. — Мы в стране Ирода Чудесного, в государстве Израиль, на планете Земля. — Но где именно? — не унималась Зава. — Судя по карте, мы сейчас в районе Латруна, — сообщил Римо. — Это хорошо, — обрадовалась Зава. — А то я испугалась, что мы проехали нужное место. Теперь смотрите, скоро будет поворот на Реховат. Я забыла вам сказать, что мы выследили тех, кто пытался вас уничтожить. Они работали в институте Вейсмана. Когда они прибыли в Реховат и нашли институт, им удалось отыскать комнаты палестинцев без лишних расспросов. Там оказалось пусто, безлюдно и не было ничего, что могло бы навести на след. Это были клетушки со стенами из шлакоблоков, в каждой из которых имелся деревянный стол, деревянный шкафчик, деревянная кровать и деревянная, застланная грубой парусиной кровать. — Наши люди уже осмотрели эти помещения, — сообщила Зава, — но так и не смогли найти ничего, что бы вывело их на тех, кто стоял за этими палестинцами. Чиун вышел в коридор, а Римо еще расхаживал по последней из комнат. Ему в руки попался учебник. — Эти типы здесь работали или учились? — спросил он у Завы. — И то, и другое, — отвечала она. — Их работа, конечно, отвлекала от занятий, но тем не менее они все же ходили и на лекции. А что? — Ничего особенного. Просто учебник по биологии, как мне кажется, не входит в число бестселлеров, любимых арабами. Ведь это учебник биологии? Внезапно в дверях появился Чиун. В руках у него было по книге. — Что ты делаешь? — спросил у него Римо. — Работаю, — последовал ответ. — А ты что делаешь? — в свою очередь поинтересовался старик кореец. — Ничего не делаю, — признался Римо. — Вот именно, — сказал Чиун, бросая книги на пол. — Пока вы обменивались воспоминаниями о съеденных вами гамбургерах, я за вас трудился в поте лица. Вот, полюбуйтесь. Римо посмотрел на валявшиеся на полу книги и сказал: — Молодчина, Чиун, только я сомневаюсь, что институт позволит тебе забрать их с собой. Попробуй заглянуть в столовую. Может, там тебе что-то обломится? — Ты слеп, — ответствовал Чиун. — Ты смотришь, но не видишь. А я сказал «полюбуйтесь», надеясь, что ты все же кое-что заметишь. — Минуточку, — сказала Зава, опускаясь на колени. — А что, эти книги из других комнат? — Именно! — сказал Чиун. — Ты уверена, что у тебя в Корее нет родственников? Римо озирался по сторонам с видом полнейшего недоумения. — Может, кто-нибудь из вас объяснит, что происходит? — спросил он. Зава подошла к столу и взяла учебник биологии, лежавший там. — Смотри, Римо, — сказала она. — Это такой же учебник, как и те два. Полюбуйся! — И ты туда же. Зава! Ладно, ну и что с того? — Это и есть след. Эти палестинцы ходили вместе на занятия к одному преподавателю. — Ну, может, хотя бы дальние родственники? — не унимался Чиун. — Да, небольшая подготовка, и ты далеко пойдешь, смею тебя уверить. Римо недобро посмотрел на Чиуна, потом опустился на колени рядом с Завой и распахнул книгу. На форзаце имелась какая-то запись на иврите. — Так-так... — сказал он. — Но что это означает? — Биология, — прочитала Зава. Комната Б-27 Преподаватель — доктор Мойше Гаван. Римо захлопнул книгу и бросил ее обратно на пол рядом с остальными. — Ну что ж, навестим доктора Мойше Гавана, — предложил он. Они двинулись по коридору института Вейсмана на поиски комнаты Б-27. Она оказалась в подвальном этаже, в правом крыле. Несмотря на ранний час, вокруг бурлила жизнь. Мимо троицы чужаков сновали взад и вперед люди. Они в основном были старше, чем предполагал Римо, и многие были в форме. Те, кто помоложе, выглядели довольно кисло. Римо подумал, что у них зеленые годы и зеленый вид. — Мы что, пришли во время пожарной тревоги? — прошептал он Заве. — У них учения? — Это не пожарные, — прошептала она в ответ. — Это полицейские. Возле комнаты Б-27 собралась толпа. Там стоял запах, который Римо не спутал бы ни с чем на свете. Этот запах преследовал его повсюду. Пахло смертью. — Оставайтесь здесь, — сказал он Заве и Чиуну, — а я попробую выяснить, что случилось. — Здесь пахнет свининой, — сообщил Чиун. — Я лучше подожду в машине. — И с этими словами он двинулся прочь, махнув рукой Заве, чтобы она шла за Римо. Римо протиснулся через толпу студентов и преподавателей и оказался рядом с дюжим полицейским. Тот обернулся и грубым голосом сказал что-то на иврите. На это Римо ответил по-корейски, упомянув мать полицейского и ослиные уши. Полицейский пробурчал еще что-то, и Римо уже собирался перейти на более понятный язык, когда между ними выросла Зава, предъявила какую-то карточку и заговорила с полицейским, стараясь его успокоить. Полицейский поднял руку, и они прошли дальше. Римо и Зава остановились у двери комнаты Б-27. Если бы они двинулись дальше, то угодили бы в кровавую лужу. Кафельный пол был словно застлан кровавым ковром. В центре комнаты они увидели свастику, сложенную из рук и ног того, кто еще недавно был человеком. Вокруг свастики стояли подносы с разделанными свиными эмбрионами. — Некоторые люди слишком рьяно относятся к своей работе, — сказал Римо. — Как увлекутся, так и не могут остановиться. Зава отошла от дверей. Римо пригляделся и увидел карточку в верхнем правом углу свастики. Там значилось: «Доктор Мойше Гаван». Грубый голос за спиной Римо что-то спросил. Римо обернулся, увидел полицейского, а за спиной блюстителя порядка и Заву. — Он хочет знать, закончили вы или нет, — пояснила Зава. — Закончил, — сказал Римо. — Пошли. Он снова стал пробираться через толпу. Впереди шли и о чем-то беседовали полицейский и Зава. Римо похлопал ее по плечу. — Спросите его, где тут поблизости телефон. Мне надо срочно позвонить, — сказал Римо. — Мне тоже, — сказала Зава. — Бросим жребий, — сказал Римо. Зава спросила полицейского, где тут телефон, и их препроводили в офис и уверили, что линия никем не прослушивается. Здесь проводилось немало важных правительственных работ, и потому с безопасностью якобы дело обстояло самым наилучшим образом. Они бросили монету, Римо выиграл и набрал номер Смита. Поскольку время было раннее и мало кто пользовался линией в эти часы, связь была установлена в рекордное время. Римо пришлось ждать каких-то пятнадцать минут. Смит был бодр, но выслушал Римо без энтузиазма, особенно когда дело дошло до сообщения о смерти доктора Мойше Гавана. — Вы поступаете хуже некуда, — прокомментировал Смит отчет Римо. — Растет гора трупов, вы взорвали установку, которая стоит миллион... — Вы уже об этом слышали? — Такие новости распространяются быстро. Из-за этого чуть было не возник международный скандал. Слава Богу, никто не знает, что это дело ваших рук. Вы, надеюсь, проследите, чтоб об этом действительно никто не знал? — Если вы будете молчать, то и я не стану хвастаться, — успокоил его Римо. — Ну и что у вас имеется, кроме ваших подвигов и почти нарушенной секретности? — Песня в душе, — буркнул Римо. — Послушайте, Смитти, я понятия не имею, что тут творится. Это ваша работа. Вы должны узнать, почему чуть не рухнула наша «крыша», вы должны проследить взаимосвязь между всеми этими покойниками, и вы должны найти человека или людей, с которыми я потом кое-что сделаю. — Спокойно, Римо, спокойно, — услышал он в трубке голос Смита. — Работайте, думайте, а я скоро передам вам необходимые инструкции. — Чудесно, — сказал Римо. — Я просто сгораю от нетерпения. Только, пожалуйста, поторопитесь. Кстати, вы не забыли выслать Чиуну его видеокассеты? Если он не получит их в самое ближайшее время, то превратит меня в отличный гамбургер. — Кассеты высланы вчера. Насчет гамбургеров мне ничего не известно. — Отлично. До скорой встречи. Римо положил трубку. Настроение у него было кислое. «Думайте, думайте!» Он немного пошевелил мозгами и решил, куда при случае лучше послать Смита вместе с его компьютерами. Факты просты. Зава Фифер убила единственного человека, от которого можно было бы получить сведения о происходящем. И вообще, где бы она ни появлялась, вокруг начинали громоздиться друг на друга покойники. Что с ней делать? Вот о чем стоит подумать! Он вышел из офиса. У дверей ждала Зава. — Закончили? — спросила она. — Да, — сказал Римо. — Прошу. — Спасибо. Зава двинулась было в офис, но Римо окликнул ее: — Зава! О чем вы беседовали с этим полицейским? Он почувствовал, что задал верный вопрос. — Ни о чем. А что? — Бросьте, мне можете выложить все начистоту. Я хочу знать все. — И Римо сделал шаг в ее сторону. — Он просто интересовался, не могли ли вы быть там раньше. Ему показалось, что он вас уже видел. Что ж, это звучало правдоподобно. Надо зайти с ней в офис и выжать всю правду. — Так, и что же вы ему ответили? — Я сказала, что это исключено. Что вы были все это время со мной, — сказала Зава и пошла звонить. Римо остановился и задумчиво нахмурился. Зава, конечно же, не могла убить Гавана, так как провела эту ночь в его обществе. Но как объяснить тех четырех типов, которые напали на нее в пустыне? Римо почесал затылок и пошел на улицу. Ему не нравились эти головоломки. Он отправился на стоянку, где в джипе восседал с прямой спиной Чиун. Восходящее солнце красиво подсвечивало тучи на горизонте и пески. Римо прислонился к джипу и пожалел, что бросил курить много лет назад. — Ты удручен, сын мой, — сказал Чиун. — Да, это местечко действует мне на нервы. — Я тебя понимаю. Трудно работать в краях, лишенных подлинной красоты. Солнце поднялось чуть выше, отчего пески заиграли так, словно были из чистого золота. — Не в этом дело, — уныло произнес Римо. — Меня бесит другое: мы пока что ничего толком не сделали. — Ничего не сделали? — удивился Чиун. — А кто прошлой ночью убил плохих людей, хотя, конечно, ты не поднял правильно локоть, когда наносил удар. Это, по-твоему, называется ничего не сделать? А те двое у отеля, которые поставили под угрозу безопасность моих драгоценных чемоданов? Ты разобрался с ними — теми методами, которым я тебя научил. Конечно, ты использовал мои приемы не самым удачным образом, но все равно это кое-что да значит. А разве тысячелетняя мудрость — это ничего? Разве золото, полученное в уплату, это ничего? Ты удивляешь меня, Римо. Еще несколько недель в этих местах, и ты поможешь израильтянам решить проблему перенаселения здешних городов. Римо только хмыкнул. — Нет, твоя хандра вызвана исключительно уродливостью здешних ландшафтов, — стоял на своем Чиун. — О, где вы, великолепные дворцы прошлого? Римо смотрел на тучи, которые ползли по горизонту, оставляя за собой мокрый песок пустыни. — Ты не беспокойся, — усмехнулся Римо. — Смитти сказал, что твои драмы уже высланы. — Смит — идиот, — буркнул Чиун. — Кончится тем, что мои прекрасные истории окажутся на Северном полюсе. — Помолчав, он добавил: — Впрочем, мы можем вернуться в отель, если хочешь. Прямо сейчас. Когда к джипу подошла Зава, Чиун пританцовывал вокруг Римо, приговаривая: «Прямо сейчас, сейчас, сейчас!» — В чем дело? — спросила Зава Римо. — Он хочет поскорее выяснить, злокачественная или доброкачественная опухоль у Бренды, не потерял ли судья Попинджей свое место из-за разногласий с Мегги Барлоу, а также поможет ли методика лечения наркомании доктора Белтона выздороветь маленькой дочурке миссис Бакстер с тем, чтобы она смогла принять участие в розыгрыше большого скакового приза. — Что-что? — Ничего. Он хочет поскорее вернуться в отель. — Мы не можем отправить его в машине с полицейскими? — осведомилась Зава. — Если им не вздумается помешать ему смотреть сериал «Пока Земля вертится», то почему бы и нет? — Что? — Да ничего. Короче, пусть возвращается в машине с полицейскими. Римо отвел Чиуна к машине полиции, которая ждала его, и маленький кореец уютно устроился на заднем сиденье, лопоча о том, сколь велик Рэд Рекс, звезда сериала «Пока Земля вертится». — Ему поистине нет в мире равных, — говорил Чиун, когда за ним закрыли дверцу. — Изумительный лицедей! Я встретил его однажды. В Голливуде. Да, да! Не хотите ли посмотреть его фотографию с дарственной надписью? Он подарил ее мне лично. А я научил его, как двигаться... Римо и Зава смотрели вслед удаляющейся машине... Двое полицейских, ехавших с Чиуном, повернувшись друг к другу, растерянно спрашивали «Ма? Ма?», пока Чиун не повторил свой монолог еще раз, уже на иврите. Зава посмотрела на Римо, потом на небо, которое покрылось тучами. — Похоже, будет дождь, — сказал Римо, — лучше поднять верх у джипа. Когда они пошли к машине, Зава не спускала глаз с Римо. Ее глаза пытались проникнуть внутрь его, пока они закрепляли брезентовый верх. Римо показалось, что он кое-что заметил в глубинах ее глаз, но он быстро вспомнил слова Чиуна: «Глаза вовсе не окна души. Они вводят в заблуждение. Истинное окно души — это желудок. Живот. Там начинается жизнь, и там она кончается. Смотри на живот, Римо». Римо, собственно, так и поступил сейчас. Он посмотрел на живот Завы. Его опытный взгляд различил под рубашкой хаки, как сокращаются ее мускулы. Как только они закрепили брезентовый верх джипа, упали первые крупные капли дождя. — Гроза идет с юга, — сказала Зава. — Поедем ей навстречу. Римо завел мотор. Зава села рядом с ним. Они двинулись навстречу грозе. Они проезжали городки, проезжали киббуцы. Они проезжали мимо детей, которые играли в озерцах — залитых водой воронках от бомб. Они проезжали ржавые русские танки с полинявшими египетскими эмблемами. После некоторого молчания Зава сказала: — Те, на кого я работаю, не видят никаких враждебных действий, направленных на подрыв безопасности вокруг оружия, которым мы, кстати, и не владеем, что бы там ни писал по этому поводу журнал «Тайм». Они не видят в убийствах никакой взаимосвязи. Они уверены, что это просто жертвы маньяка, а значит, этим должна заниматься полиция. — А вы что по этому поводу думаете? — осведомился Римо. — По-моему, они заблуждаются, — медленно отвечала Зава. — Я чувствую, как вокруг нас сгущаются тучи. Опасность. Я чувствую, как у нас на шее затягивается петля. — Она помолчала, потом быстро добавила: — Но мое начальство не доверяет смутным ощущениям. Они хотят встретиться с вами и выслушать ваше мнение. — Нет уж, увольте, — сказал Римо. — Я человек необщительный и застенчивый. — И я вас об этом тоже прошу, — сказала Зава. — Мне ведь кажется, что вы прибыли сюда, чтобы действительно помочь нам всем. Поверьте мне, Римо, я работаю ни на военных, ни на разведку. — Серьезно? — Я работаю на «Захер лахурбан». — А что это такое? — Это агентство, которое ведает безопасностью ядерных объектов. Название в переводе означает: «Помните о разрушенном храме». Первые два храма евреев были разрушены до основания, оставив нас без дома. Для нас Израиль — последний храм, последний оплот. Римо свернул на обочину и остановил машину. — Ой! — воскликнула Зава. — Смотрите! Прошел дождь, и распустились цветы. Словно по мановению волшебной палочки, пустыня вдруг превратилась в благоуханный ковер из красных, белых, желтых и голубых цветов. Зава выскочила из машины и побежала по этому чудному ковру. Римо пошел следом. Зрелище получилось удивительным: они были в саду, который понравился бы исамому Чиуну. Они шли рядом, соприкасаясь бедрами, плечами, локтями. Зава чувствовала, как цветы ласкают ей ноги, а свежий ветер гладит лицо. — Когда не стало моего жениха, — сказала Зава, — я решила, что перестала что-либо чувствовать. Я думала, что никогда больше не буду счастливой. Жизнь для меня имела смысл только для того, чтобы защищать других от повторения таких трагедий. Зава говорила медленно, тщательно подбирая слова, словно переводя свои чувства с иврита на английский. — По правде сказать, Римо, я увидела вас и испугалась. Мы оба работаем, делая примерно одно и то же, и я не сомневаюсь: вы чувствуете примерно то же, что и я. То есть единственное, что делает жизнь осмысленной, — это наша работа. — Но погодите... — начал было Римо. — Нет, дайте мне договорить. Я знаю, что ни вы, ни я ничего поделать не можем. Но я вижу, как плохо жить без надежды, без радости. Нельзя изгонять их из жизни. Надо надеяться... Римо посмотрел в глаза Завы и понял: они не обманывают. Он посмотрел ей в глаза и увидел самого себя. Он увидел себя, каким он был десять лет назад, пока не возымела еще действие дрессировка у Чиуна. Он тогда еще считал, что в убийстве есть какой-то смысл, кроме проявления навыков убийцы. Как давно это было. В глазах Завы Римо увидел другую девушку. Девушку, у которой было дело, забиравшее ее целиком, без остатка. Очень похожую на Заву. Храбрую, честную, преданную, мягкую и безжалостную, добрую и красивую. Девушку, которую Римо когда-то любил всем сердцем. Ее звали Дебора. Она была агентом израильской контрразведки. В ее задачу входил поиск нацистских преступников. Она разыскала доктора Ганса Фрихтмана, палача Треблинки. В штате Вирджиния. Там она и встретила Римо. Они провели вместе час, а потом Фрихтман убил ее дозой героина, которой хватило бы на целый полк. Позднее Римо отплатил Фрихтману той же монетой, но Дебору вернуть не мог никто. Ни он, ни Чиун, ни КЮРЕ со всеми их компьютерами, ни даже Зава. — Римо! — услышал он голос Завы из цветов. — Сделай так, чтобы я снова научилась чувствовать. Тогда я снова смогу быть счастливой. Римо шел среди цветов и чувствовал себя кем-то вроде Волшебника Изумрудного Города. Что хотел Железный Дровосек? Сердце! Что хотела Зава? Возможность чувствовать. Железный Дровосек получил мешочек с опилками. Ну а что он, Римо, сможет дать Заве? Римо посмотрел на цветочный ковер, протянувшийся чуть ли не до горизонта. Один голос в нем уверял, что еще несколько дней, и здесь от этого великолепия останется одна солома. Другой голос возражал: это не повод не обращать внимания на сегодняшнюю красоту. Римо взял Заву за руку и усадил ее на ковер. — Однажды я получил письмо, — сказал он. — От кого и почему, сейчас не важно. Но скажите, у вас когда-нибудь была сестра? Зава покачала головой. В глазах ее появились слезы. Римо сел рядом и продолжил: — Короче, я получил письмо. В нем говорилось. «Каждый из нас несет свое прошлое, словно крест, и играет судьбой, словно глупец. Но время от времени мы должны прислушиваться к голосу логики. А логика нашего положения состоит в том, что любовь нас погубит. Если бы мы могли стряхнуть с себя наши обязанности, словно пыль! Но, увы, нам этого не дано!» Римо откинулся в траву, утонул в цветах и с удивлением подумал, что помнит то письмо слово в слово. Он был рад, что сохранил умение помнить. — "Мы дали друг другу час времени и обещание, — продолжил он. — Будем же хранить воспоминания об этом часе, ибо они делают нас добрыми. Не позволяйте врагам разрушить их. Ибо если мы сохраним в себе самое доброе, то непременно встретимся тем утром, которое будет длиться вечность. Это так же верно, как и то, что текут волны реки Иордан. Это обещание, которое мы обязаны сдержать". Римо заметил, что у него дрожит голос. Он замолчал, попытался сглотнуть. Но у него пересохло в горле. Ну почему Чиун обучил его всему на свете, по не рассказал, как надо поступать, чтобы не дрожал голос и не пересыхало горло? Римо заморгал и вдруг увидел нежное лицо Завы Фифер, которое вдруг заполнило собой небо. Она улыбалась, и губы се были мягкими. Ее взгляд нельзя было уже назвать пустым. Римо, правда, не мог объяснить, чем наполнились ее глаза, но так или иначе в них появилось нечто новое. — У меня есть лишь час, — сказал он. — Я сдержу обещание, — прошептала Зава, наклоняясь все ближе. Римо прижал ее к себе, и они отправились в шамму.Глава одиннадцатая
Ирвинг Одед Маркович похлопал себя по животу. Потом по предплечьям. Потом по бедрам. Убедившись, что кровь в его жидах течет быстро, он ударил кулаком по стене подвала. Один раз правой рукой, второй раз левой. Затем он ударил по стене ногой — сначала правой, потом левой. После этого он обежал комнату пятьдесят раз. Затем упал на пол и полсотни раз отжался на руках. Потом перевернулся на спину и пятьдесят раз перешел из лежачего положения в сидячее и наоборот. Зачем встал и снова похлопал себя по животу. Он решил, что готов. Ирвинг подошел к старому ржавому сундуку. Он его захватил с грузового корабля «Бродяга», на котором пятнадцать лет назад прибыл в Хайфу. Он распахнул крышку и стал одеваться, не спуская в то же время глаз с картинок из журналов, которыми оклеил крышку с внутренней стороны. Глаза и промежности израильских красоток были закрашены черным фломастером. Ирвинг натянул на свои широкие плечи белую рубашку, а на свои мускулистые ноги бежевые брюки. Завязывая коричневый галстук, он еще несколько раз пнул стенку. Затем нацепил на плечо кобуру, в которой покоился тяжелый восьмизарядный пистолет итальянского производства. Наконец он надел бежевый пиджак и пошел наверх. — Это ты, Ирвинг? — услышал он из кухни пронзительный голос. — Да, ма, — откликнулся Ирвинг. Разговор шел на иврите. Он сел на мягкий коричневый диван перед батареей и извлек из-под нее свои кроссовки. Надев их, он встал и подошел к зеркалу в холле. — Что ты хочешь на ланч? — раздался из кухни все тот же пронзительный голос. Ирвинг внимательно изучил свое классически еврейское лицо, чтобы удостовериться, что с его внешностью полный порядок. — Ничего, ма. Я не приду на ланч. Нос был сломан. Работа Зигфрида Грубера, в 1944 году, во время учебной подготовки штурмовиков. Все в порядке. — Ты не придешь на ланч? — удивился голос на кухне. — Но ты же умрешь с голоду! Волосы курчавые. Результат обработки туалетным набором «Ремингтон» и феном «Супер Макс». Получился неплохой перманент. — Нет, ма, не проголодаюсь. Я перехвачу что-нибудь. Слабый покатый подбородок и карие глаза, результат пластической операции, и эффект от контактных линз. Просто превосходно! — В чем дело, Ирвинг? — осведомился голос на кухне и сам же ответил: — Я все знаю. Ты просто встретил симпатичную девушку и пригласил ее на ланч. Почему ты никогда не приглашаешь друзей домой, Ирвинг? Ирвинг оторвался от зеркала и постучал в стену пальцем. — Ма, это не девушка. Просто у меня есть кое-какие срочные дела. — А! — В голосе появилось разочарование. — Это с тем славным человеком, что работает в правительственном учреждении? — Именно, ма, — отозвался Ирвинг Одед Маркович. — С ним. Он двинулся через столовую, направляясь к двери черного хода. — А к обеду вернешься? — не унимался голос из кухни. — Да, ма, — сказал Ирвинг и вышел из дома. Он спустился с крыльца, прошел через задний двор, где был разбит маленький садик, а затем через ворота вышел в переулок. Когда он оказался на улице, ему хотелось вопить от радости. Наконец-то, тридцать лет спустя, снова предстояло дело. Тридцать лет подготовки, тридцать лет упражнений, тридцать лет ненависти. Теперь же он, человек, который убил Ирвинга Одеда Марковича голыми руками, полковник элитных гитлеровских частей, напомнит миру о себе. Наконец-то фатерлянд снова призвал его. У него даже слюни потекли от возбуждения. Инструкции были недвусмысленны. Приказы исходили от того, кому он всецело доверял. Из верхних эшелонов. Он был готов действовать. Теперь таких, как он, оставалось лишь двое. Остальные пытались сбежать или растеряли боевой дух. Теперь оставались лишь они с Хорстом. Им и предстояло довести до конца то, что задумал фюрер. Сначала после войны ничего не происходило. Он кочевал с места на место, наблюдая, как крепнет еврейское государство, и поддерживая себя в хорошей форме. Затем медленно, но верно он превратился в активиста Американского еврейского движения. Митинги в Масачусетсе, лоббирование в Вашингтоне, митинги в Нью-Йорке. Проникновение в растущий, начинающий процветать Израиль. Помощь с целью последующего уничтожения. Дорфману нужно было лишь выполнять определенные инструкции и время от времени посылать весточку «родителям». Но наконец он получил сигнал: войти в доверие. Просочиться. Пропавший без вести «сын» Марковичей вернулся в Землю Обетованную. Дорфман помогал в часовом магазине «отца», ходил за покупками для «матери». Долгие годы он вынашивал ненависть, ел их пищу, продолжал обманывать их родительские чувства. В его сердце была лишь черная смерть. Но теперь настал его час. Вскоре не станет никаких Марковичей. Ему оставалось убить лишь двоих. Всего-навсего две смерти, и прощай, Израиль. Прощай, осточертевшая физиономия его «папочки», мелочная опека его «мамочки». Что ж, может, тогда убитый им Ирвинг перестанет посещать его в кошмарных снах. Итак, только двое. Двое американских агентов. Как там их зовут? Ах да, Римо и Чиун. Ему говорили, что они считаются опасными противниками. Ирвинг Одед Маркович чувствовал приятную тяжесть пистолета в кобуре. Ему казалось, он слышит, как бьется сердце его оружия. Пистолет пел, сиял, бурлил жизнью. Ничего, ничего, обещал он. Скоро в бой. Ирвинг медленно шел по улице Бен Иегуда, чувствуя, как припекает солнце, несмотря на то, что еще не было одиннадцати. Он потел и радовался. Ему хотелось, чтобы солнце шпарило все сильнее и сильнее, пока кожа у этих людишек не почернела бы, дома не обрушились и евреи не набросились бы друг на друга, словно взбесившиеся собаки. Отличная шутка. Ей уже тридцать лет, а она по-прежнему доставляет ему удовольствие. Насвистывая и заложив руки в карманы, Ирвинг зашел в отель «Шератон». Он вошел в поджидавший пассажиров лифт, нажал кнопку и поехал на восьмой этаж. Он не ломал голову над хитростями стратегии. Он просто дождется нужного момента, распахнет дверь и уложит их обоих. Все очень просто. Никаких изысков из телесериалов. Никакого газа в вентиляционный люк, никакой серной кислоты через душ. Просто два куска свинца, которые полетят примерно со скоростью звука и врежутся в податливую плоть. Бах! бах! — и порядок. Легче легкого. Ирвинг Одед Маркович вышел из лифта на восьмом этаже и двинулся к номеру люкс, где, по его сведениям, остановились американцы. Он осмотрелся, потом прислушался. В номере кто-то был: он слышал, как там говорили на иврите. Он толкнул дверь правым плечом. Раздался треск. Дверь слетела с петель и шлепнулась на кровать. Пригнувшись, Ирвинг влетел в номер, на ходу вынимая свой гладкий вороненый итальянский пистолет. Уже оказавшись в номере, он приметил маленькую фигурку, сидевшую примерно в десяти футах от него. Тридцать лет Ирвинг тренировал мускулы и реакцию ради этого момента. Не отрывая глаз от фигурки в желтом кимоно, он навел на хозяина номера пистолет. Нацелив его на человечка с лысиной, окаймленной кустиками седых волос, он спустил курок. Раз и два! Пистолет с глушителем дважды глухо кашлянул, но эти звуки утонули в коврах и гардинах, которых в номере было хоть отбавляй. Не успели стихнуть звуки выстрелов, как цветной телевизор в центре комнаты затрещал и стал испускать искры. На потемневшем вдруг экране обозначились два отверстия в паутине трещин. Тонкий азиатский голос невозмутимо произнес: — Можешь передать императору Смиту: нет никакой необходимости уничтожать старый приемник, даже если ты доставил новый. Я и сам мог бы с этим разобраться. Когда телевизор перестал трещать, Ирвинг выпрямился. На кровати сидел и вертел в руках дверную задвижку маленький тщедушный старичок. — Это была учебная программа, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Передай императору, что я оценил быструю доставку и преклоняюсь перед его мудростью. А теперь попрошу мои дневные драмы. Маркович прицелился как следует, так что на мушке оказался нос этого чертова китайца. «Возьми себя в руки, Хельмут, — сказал он себе. — Стрельба по телеэкранам — это же просто стыд и срам. Помни, главное — не утратить навыков». Его палец снова нажал на спуск, он услышал тихий кашель пистолета, почувствовал легкую отдачу. Выстрел получился хороший. Мягкий, четкий, все как по учебнику. Маркович подумал, что никогда не узнает, что делал этот китаец в номере американца и какие там драмы он просил — ведь сейчас его желтые мозги будут размазаны по стенам. — Насколько я понимаю, ты не американец, а просто жалкий любитель, каковых в этой малопривлекательной стране хоть отбавляй, — услышал он голос желтокожего старичка. Ирвинг с удивлением уставился на дымящееся отверстие в изголовье кровати и затем, обернувшись на голос, увидел, что азиат по-прежнему преспокойно восседает за письменным столом. Ирвинг повернулся к старичку с криком: — Что за фокусы, сволочь?! Он нацелил пистолет в живот китайцу, а в мозгу его вертелось: «Курьер? Любитель? Малопривлекательная страна? Нет, — сказал он себе. — Не надо обращать внимания на эту ерунду. Ты Хельмут Дорфман. Замечательный стрелок. Подумай о стимулах, пусть сила сознания направит нулю — и тогда стреляй!» Он снова нажал на спуск. Зеркало над письменным столом треснуло, во все стороны полетели осколки. Желтый мерзавец преспокойно устроился на кресле в другом конце комнаты в позе лотоса. Он говорил: — Американцам нельзя доверить даже пустяка. Даже при доставке посылок на дом нечего ждать красоты. Вот я предвкушаю наслаждение. Что же я получаю вместо этого? Какого-то детину с крашеными волосами, пластмассовыми штучками на глазах и шрамами на шее от пластической операции. Он является ко мне с пистолетом и начинает крушить мебель. Чем она тебе так не угодила? Ты — борец с уродством нашей жизни? Отлично, но в таком случае тебе потребуется пушка куда большего калибра. В голове у Марковича все пошло кругом. Откуда этот чертов китаец узнал о пластической операции? Как он догадался насчет крашеных волос? Почему он распознал с первого взгляда, что у него контактные линзы? Неужели это ловушка? Его пистолет, словно действуя по собственной воле, нацелился азиату прямо в сердце. Маркович воскликнул: — Умри же! Умри во имя германской нации! Пистолет дважды дернулся у него в руке. Ирвинг зажмурился, потом медленно открыл глаза. Азиат стоял прямо перед ним и сердито качал головой. — Нет, нет, только не за германскую нацию. Ни в коем случае. Они наняли представителей Дома Синанджу для одной работы, а потом не заплатили. Хочешь, я тебе об этом расскажу? Маркович отупело стоял посреди номера. Его взгляд переходил с поврежденной кровати на разбитый телевизор, потом на письменный стол. Спинка кресла была растерзана в клочья, и в воздухе еще плавали частички обивки, планируя на ковер. Щепки разбили лампу и врезались в шкаф. Но азиат был целехонек и стоял у него перед носом. — Слушай же, — сказал азиат теперь откуда-то из-за спины Марковича. — Они попросили меня решить вопрос с маленьким человеком с усами. До него дошло, что я должен появиться, и тут он так перепугался, что убил женщину. Маркович издал яростное рычание, схватил пистолет двумя руками и, нацелив его в лицо восточному мерзавцу, выстрелил. Курок щелкнул, но выстрела не последовало. В патроннике не оказалось патрона. Маркович заморгал. Он уставился на ствол пистолета. Он был прям. Неужели кто-то подмешал отраву в его пищу? Неужели это оказалось возможно? — А потом они отказались нам платить, — как ни в чем не бывало продолжал старичок. — Мы вовсе не виноваты, что он покончил с собой. Вот болван! Ты знаешь, что он имел привычку бросаться на пол и грызть ковер? Нет, это слишком. Сначала шутить шутки над верным сыном рейха, а потом делать идиота из великого фюрера? Это чересчур! Этот человек во что бы то ни стало должен умереть! — Ты просто демон! — вскричал человек, которого когда-то звали Хельмутом Дорфманом. — Ты нечистая сила. Я должен убить тебя голыми руками. Он протянул руки к человечку, его руки, закаленные многими годами, проведенными в море, постоянными упражнениями, уже собирались ухватить за горло того, кто позволил себе клеветнические речи насчет самого фюрера. Но не успели его пальцы сомкнуться на шее врага, как перед его глазами что-то мелькнуло. Внезапно он понял, что его руки куда-то исчезли и ему теперь нечем убивать наглого негодяя. Он застыл, потом недоуменно вскинул руки. По его пиджаку хлынули два потока крови. В горле застыл страшный вопль, не имея возможности вырваться наружу. Он понял, что ноги пока что остались при нем, но он не успел сорваться с места, чтобы бежать без оглядки. Снова перед глазами что-то мелькнуло, какое-то пятно словно описало кривую вокруг него, и кто-то дернул его за плечи. Некоторое время Ирвинг пребывал в шоке, затем его охватила невыносимая боль, его рот открылся, а глаза, напротив, закрылись. Ему показалось, что он плывет в воздухе, а ноги вдруг куда-то исчезли, как и руки за несколько мгновений до этого. Тут он почувствовал, что лежит на спине на толстом ковре. Затем он уже ничего не чувствовал, кроме нечеловеческой боли. Затем и боль исчезла, а на ее месте возникла страшная пустота. Чиун решил спуститься вниз и подождать в вестибюле. Когда же доставят его видеокассеты? «К счастью, — думал он, — скоро появится Римо. Пусть немного приберется, а то в номере сделалось... неуютно».Глава двенадцатая
— Римо, — сказала Зава. — Это Йоэль Забари, глава «Захер лахурбана», а это Тохала Делит, мой непосредственный начальник. Господа, это Римо Уильямс. — Мистер Вил Ямс? — повторил Йоэль Забари. — Мистер Забор, мистер Делюкс, — сказал Римо. — Забари и Делит, — поправила Зава. — Понял, — отозвался Римо. Они стояли в комнате на третьем этаже агентства по ядерной безопасности. Они приехали сюда после трех с половиной часов гонки по пустыне. Но это не выветрило из их памяти воспоминания о ковре из благоуханных и красочных цветов. В офис Забари внесли два дополнительных мягких красных кресла и поставили одно против стола Забари, другое — напротив того места, где обычно сидел Делит. Итак, Зава и Римо вошли в комнату, где уже сидели Забари и Делит. Зава, лицо которой приобрело румянец и удивительную нежную гладкость, подошла и села рядом с Забари, напротив Делита. — Присаживайтесь, пожалуйста, — сказал Забари Римо по-английски, но с сильным акцентом. — Зава, ты выглядишь очаровательно. Мистер Уильямс, я очень рад нашей встрече. Римо обратил внимание, что эти слова произнесла половинка рта хозяина кабинета. Выражение его настоящего глаза и интонации, с которыми были сказаны эти слова, означали примерно следующее: «Очень приятно встретиться со столь опасным человеком в обстановке, где в случае чего его можно спокойно отправить на тот свет». Римо сел в кресло напротив Забари. — Ловко вас изукрасили! — сказал он. — Что, мина? Да, жить здесь — невелика радость. Ну и страна у вас, я вам скажу! Зава засопела, и щеки ее приобрели цвет супа с помидорами. Забари, однако, отнесся к этому совершенно спокойно и ответил миролюбиво: — Это и есть знаменитая американская прямота, так? Ну, разумеется, мистер Уильямс, мы не можем нести ответственность за возникшие у вас проблемы. Туристы, отправляясь на ночную прогулку по пустыне, должны соблюдать осторожность. Как гласит Талмуд: «Сегодня человек здесь, а завтра в могиле». Левая половина его лица исказилась подобием улыбки. Правая часть лица Римо также изобразила нечто, смахивающее на улыбку. — В Книге Синанджу сказано, — отозвался он. — «Я прожил на земле пятьдесят лет, чтобы убедиться в том, что предыдущие сорок девять были ошибкой». — А! — довольно отозвался Забари. — Но Талмуд также гласит: «Господь презирает того, кто говорит одно, а думает совсем другое». — В Книге Синанджу на это сказано: «Мы спим, вытянув ноги, свободные от правды и свободные от неправды». — Ясно, — откликнулся Забари. — Талмуд в своей мудрости так наставляет нас: «Тот, кто совершает преступление, — преступник, даже если он в то же самое время и секретный агент». — Хорошо сказано! — похвалил Римо — А в Книге Синанджу записано: «Совершенный человек не оставляет за собой следов». — М-м-м, — промычал Забари, размышляя над услышанным, затем процитировал снова: — «Беспокойство убивает даже самых сильных». Римо ответил нараспев, как это обычно делал Чиун: — "Хорошая подготовка — это еще не знание, а знание — еще не сила. Но соедините хорошую подготовку и знание, и получится сила". Или, по крайней мере, у меня возникает такое впечатление, что сила не заставит себя долго ждать. Хотя, возможно, я и неправ. Забари покосился своим нормальным глазом на Римо и чуть подался вперед в кресле. — "Досужая болтовня ведет к греху", — сказал он, а затем, словно вспомнив, откуда цитата, договорил: — Этому нас также учит Талмуд. — "Дважды подумай и промолчи", — отозвался Римо и также привел источник: — Так говорит Чиун. Делит и Зава Фифер сидели и молча внимали словесной перестрелке, переводя глаза с одного дуэлянта на другого, как зрители на теннисном матче. Подача перешла к Забари. — "Даже вор молит Бога, чтобы тот ниспослал ему удачу", — изрек он. — "Не пытайся уложить человека острым словом, — отозвался Римо. — Оно может стать оружием против тебя самого". Делит и Зава повернули головы и сторону своего шефа Йоэля Забари. — "Молчание хорошо для людей ученых. А для глупцов — еще лучше". Головы повернулись в сторону Римо. — "Учись убивать взглядом. Это оружие подчас понадежнее, чем руки". — "Человек рождается со стиснутыми руками, — услышали присутствующие голос Забари. — Он надеется завладеть всем миром. Но умирает он с пустыми руками и ничего не берет с собой". Римо не заставил себя долго ждать: — "Для человека понимающего все может оказаться оружием". Матч окончился. Забари расхохотался и пристукнул ладонью по столу со словами: — Это наш человек, — адресовался он к Заве. Зава тепло улыбнулась. — Я рад, что доставил вам удовольствие, — отозвался Римо. У меня в запасе оставалось лишь одно: «Когда приходит весна, зеленеет трава». Забари рассмеялся еще пуще и сказал: — И у меня тоже оставалось про запас последнее изречение: «Человек должен научить сына какому-то ремеслу и умению не тонуть в воде». Римо и Зава тоже рассмеялись и смеялись до тех пор, пока Делит деликатно не покашлял. — Ты прав. То, — сказал Забари, отсмеявшись, — но ведь тебе известно, как я люблю Талмуд. — И все же Забари не смог удержаться от левосторонней улыбки, когда начал: — Итак, мистер Уильямс... — Римо. — Отлично, Римо. Итак, мы проверяли вас раз, и два, и три, но так и не сумели найти доказательств того, что вы на самом деле американский агент. Римо хотел было осведомиться, как им удалось установить, что он был вообще каким-то агентом, но вместо этого ограничился репликой: — Ну что ж, это веское утверждение. Забари посмотрел на Делита, который кивнул. — Утверждение, основанное на том, — продолжал Забари, — что где бы вы ни оказались, обе стороны начинают нести тяжкие потери. Помимо уничтожения четырех террористов, — Забари сделал паузу, чтобы сплюнуть в корзинку для бумаг, — был взрыв на израильском сернодобывающем комплексе, недалеко отсюда. Наш агент Зава Фифер сообщила, что вы находились в том районе. Мы не имеем права упускать из виду подобное... скажем так... совпадение. У Завы был такой вид, словно она жалела, что нет возможности упустить это совпадение из виду. — Что ж поделаешь, если я такой невезучий, — сказал Римо. — Но я думал, что цель нашей встречи — обмен мнениями, а не дополнительное изучение моего послужного списка. — Верно, — откликнулся Забари, темнея левой частью лица. — Дело в том, что мы не в состоянии обнаружить связь между этими террористами и злодейскими убийствами израильских граждан, так я говорю, То? Тохала Делит провел рукой по своей шевелюре и, не глядя в свои бумаги, как обычно расположенные у него на коленях, спросил: — Мистер Уильямс... Римо, а вам не удалось обнаружить взаимосвязь? Римо посмотрел на лица собравшихся. Обстановка в кабинете была наэлектризована до предела, когда он ответил: — Нет. На лице Завы не дрогнул ни один мускул. Забари откинулся на спинку кресла. Делит вздохнул. — В таком случае что, по-вашему, происходит? — спросил Забари. — Сложный вопрос, — отозвался Римо. — Насколько я могу предположить, арабы хотят добиться монополии на куриный бульон. Пока нашим людям не удалось выяснить ничего ценного. — Вот-вот, — подал голос Тохала Делит. — Я об этом и говорил, Йоэль. Израиль просто нафарширован разными иностранными агентами. И нет никакой связи между теми убийствами, покушениями на жизнь уважаемого Римо и проблемами безопасности, ответственность за которую является нашей задачей. — Я в принципе готов согласиться, То, — сказал Забари, потом переключился на своего американского гостя: — Люди, которые пытались вас убить, возможно, увидели в вас всего-навсего очередного американского шпиона, от которого было бы желательно избавиться. Это и впрямь не имеет никакого отношения к нашему агентству и нашему... проекту. И хотя все в кабинете прекрасно знали, что скрывается за словом «проект», никто не мог заставить себя высказаться открытым текстом. Тохала Делит посмотрел на свои широкие швейцарские часы и сделал знак Забари. — Ах да. То, ты прав. Прошу вас извинить, — обратился Забари к Римо, — сегодня Йом Хазикарон. — Увидев замешательство на лице Римо, он пояснил: — День поминовения. Боюсь, пора заканчивать, поскольку у нас с мистером Делитом еще много разных дел. Забари и Делит встали с мест. Зава тоже встала, чтобы проводить Римо. — Однако, — продолжал Забари, — я бы предложил вам несколько изменить ваше деловое расписание, коль скоро ваше инкогнито раскрыто. Например, посвятите больше времени изучению этой вашей книги Синай-Джю. Мне было бы крайне грустно, если бы, находясь в Израиле, вы бы отправились на встречу с вашими предками. Римо встал и слегка поднял брови. Что это, не замаскированная ли угроза? — Обо мне не беспокойтесь, — сказал он Йоэлю Забари. — Как гласит Книга Синанджу: «Не бойтесь смерти, и тогда она не станет вашим врагом». Зава пошла к двери, провожая Римо, а Забари стоял и грустно качал головой.Глава тринадцатая
Служба проводилась, как всегда, вечером накануне израильского Дня независимости, который неизменно падал на пятый день Ийара, хотя по западным календарям это всегда разные дни. Кроме того, в отличие от похожих праздников на Западе, в Израиле этот день отмечается по-своему. Нет пышных празднований, фейерверков, мясом-барбекью. Никто не читает стихов, и почти не услышишь долгих речей. Есть лишь особенно острое осознание того, сколь трудным, тяжким, сопряженным с огромными жертвами был путь к свободе, и твердое убеждение, что погромы, преследования, массовые убийства больше никогда не должны — не имеют права — повториться. Вечером поминают усопших, а на следующее утро снова возвращаются к повседневности, которая являет собой постоянную войну. Все это Римо объяснила Зава, прежде чем оставить его, чтобы отдать дань традиции и помянуть погибших. Напоследок она сообщила Римо телефон своей бабушки, если вдруг он пожелает с ней связаться, и отбыла. Римо поплелся к себе в отель, а Забари и Делит военным шагом прошли по авеню Достойных Друзей Израиля. Они поднялись на Хар-Хазикарон, то есть Гору Памяти, и остановились перед прямоугольным зданием, сложенным из неотшлифованных камней и кусков металла. Это был мемориал Яд-Вашем. Израильские солдаты устроили салют из автоматов, на британский манер. Маленькая девочка, которая не то что не помнила былые битвы, но и вообще плохо понимала, что творится вокруг, зажгла Поминальный огонь. Затем раввин стал читать каддиш — поминальную молитву. Кто-то из собравшихся предавался воспоминаниям. Кто-то сгорал от ненависти к врагам, кто-то плакал, вспоминая погибших родственников. Только одного человека распирала гордость. Этот человек знал, что без него и таких, как он, перед этим кошмарным мемориалом не собралась бы толпа. Без него и таких, как он, никто не назвал бы этот холм Горой Памяти, ибо не было бы шести миллионов погибших. Не было бы слез и ненависти. Это был его мемориал. Памятник нацистам. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, выскользнул из толпы в тот момент, когда представитель правительства стал говорить речь. Он вошел в Яд-Вашем, чтобы еще раз посмотреть на дела рук своих. Он хотел окунуться в прошлое. Все будет в порядке. Никто не обратит внимание на то, что он ушел. Ни Зава Фифер, которая слишком уж увлеклась молитвой. Чертова фанатичка! Ни этот невероятный осел Йоэль Забари, который внимал тем глупостям, что исторгал оратор на радость аудитории — этому скопищу болванов с постными лицами. Никто не заметил, что Тохала Делит выскользнул из толпы. Тохала Делит вошел в зал мемориала, очень напоминавший склеп. Он стоял, гордо выпрямившись, в каменном зале, где вечный огонь посередине посылал причудливые отблески, играя тенями на его высоких скулах и темных волосах. Он сжимал и разжимал свои могучие кулаки, шагая по полу, украшенному табличками, на которых были занесены названия нацистских лагерей смерти во время второй мировой войны. Он шагал через Берген-Бельзен, через Аушвиц и Дахау. Наконец он подошел к своей родной Треблинке. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, вспоминал Треблинку, содрогаясь от гордости. Это была его идея! Они тогда терпели поражение в войне. Признать это не означало совершить предательство. Ни в коем случае. Особенно если и родился план, как использовать это поражение в качестве отправной точки для грядущей победы. Победы над главным, над единственным врагом — евреями. Остальные воевали за псевдоидеалы, подсунутые им евреями. Но рано или поздно и они прозреют. А евреи, воплощение этих ложных, пагубных идеалов, должны быть уничтожены раз и навсегда. Тохала Делит слышал, как снаружи люди нараспев что-то скандировали. Это, стал смутно припоминать он, тринадцать постулатов веры, изложенных пророком. Он слушал слова, которые каждое утро изо дня в день повторяли евреи, и переводил их на свой язык. — Господь — наш единственный оплот... — хором скандировали собравшиеся. «А наш оплот — Гитлер», — проносилось в голове у Делита. — Господь — един... «Поживем, увидим». — Господь лишен плоти... «Скоро и вы ее лишитесь». — Господь — начало и конец... «Скоро будет вам всем конец». — Мы молимся лишь нашему Господу... «Не поможет!» — Слова пророков истинны. Истинны пророчества Моисея... «Еще немного, и вы сможете с ним пообщаться лично». — Господь передал Тору Моисею. Тору изменить нельзя... «Изменить нельзя, но уничтожить можно». — Господу ведомы мысли всех и каждого. Господь награждает за добрые дела и наказывает за злые... «Тогда Господь первый поймет, что я прав!» — Мы будем ждать прихода Мессии... «Долго ждать не придется». — Мы верим в то, что мертвые воскреснут... «Верьте сколько влезет». Тохала Делит чувствовал себя превосходно. Сегодня, в последний день существования еврейского народа, он вспоминал прошлое. Он вспоминал, как готовил специально отобранных нацистов: Фрица Барбера, который стал доктором Мойше Гаваном, Хельмута Дорфмана, который стал Ирвингом Марковичем, Йозефа Брунхайна, который стал Эфраимом Хегезом, а также Леонарда Эссендорфа, который стал Беном Айзеком Голдманом. Он помнил, как они специально голодали, чтобы не выделяться среди уцелевших узников концлагеря Треблинка. Как им было сделано обрезание — символ новой веры. Как они на исходе войны превратились в евреев. Как они, благодаря уму и таланту, сумели пробраться в правительственные сферы. Как объединяла их неумолимая жажда отмщения и окончательного уничтожения всего того, что связано с еврейством. Тохала Делит услышал снаружи хор. Собравшиеся пели один из своих мерзких гимнов: Пока еще жив наш еврейский народ, Пока не угасла надежда, Мы знаем, незыблем наш славный оплот, Сион нам сияет, как прежде. Пусть злобные силы народ наш гнетут, Евреи непоколебимы. Что б ни было, мир и свобода нас ждут Под небом Иерусалима! Но Тохала Делит слышал совсем другие слова. Охваченный каким-то трансом, он стоял, покачиваясь, внимая иной песне. Пока еще жив ваш еврейский народ, Но это вполне поправимо. Великого Гитлера дело живет. Возмездие неотвратимо. Не жить вам безбедно в Сионском раю, Оставьте пустые надежды. От собственной бомбы в родимом краю Погибнете все вы, невежды! Тохала Делит сунул руку во внутренний карман пиджака. Когда смолк хор, он вытащил черную прямоугольную коробочку, из которой торчали какие-то провода. Казалось, у него на ладони лежит гигантский паук-тарантул. Тохала Делит был готов. Те, кто дал слабину, погибли. Он просто отшвырнул их с пути. Впрочем, ничего другого эти предатели и не заслуживали. Он превратил их в кровавые свастики. Но теперь это уже не имело никакого значения. Миллионы мертвых евреев тоже не имели уже никакого значения. И даже двое живых американцев не имели значения. Имея в руках эту коробочку, он теперь отправит их на свидание с духом Гитлера. Наступал Четвертый рейх. Рейх на небесах! По ту сторону дверей из искореженного страданиями металла послышалось пение «Ани-Маамин». Зава Фифер, Йоэль Забари и все собравшиеся пели этот гимн, выражавший их беспредельную веру во Всевышнего даже в самые мрачные моменты жизни. Этот гимн не раз пели евреи, отправляющиеся в газовые камеры нацистских лагерей смерти. Тохала Делит положил коробочку обратно в карман. По-прежнему сияя от радости, он вышел из мемориала. Недурно, недурно. Этот гимн сейчас очень к месту!Глава четырнадцатая
— Это ты решил так пошутить? — осведомился Римо, встретив Чиуна в вестибюле отеля «Шератон» — Труп посередине гостиной. И хоть бы кровь вытер! Чиун сидел спиной к Римо, подставив лицо сквозняку. — Меня уже тошнит от всего этого, — сообщил ему Римо. — Ты думаешь только о себе. И еще хочу сказать: ты мелок, мелок, мелок. Чиун принялся изучать затейливый узор на ковре, что устилал пол вестибюля. — Я все равно не уйду, — заявил Римо. Даже если ты решил поизображать из себя стену. Римо уставился Чиуну в затылок и сказал. — Отвечай. Молчание. — Ладно, — сказал Римо. — Я посижу и подожду, пока ты не ответишь. — Отлично, — вдруг заговорил Чиун. Мы можем вдвоем посидеть и подождать, пока мне не доставят мои кассеты. Почему ты решил прервать мою медитацию? Тебя удивил небольшой беспорядок в номере? Твоя грязь? — Моя грязь? Моя грязь? — взвился Римо. — Как ты смеешь называть это моей грязью? — Грязь эта интересовалась именно твоей особой, потому что я, как ты выразился, слишком мелок. С какой стати грязи интересоваться мной? Римо почувствовал, что у него сдавило горло. Он понял, что сопротивление практически бесполезно. Он решил капитулировать и замолчал. Но Чиун не собирался сдаваться и спросил: — А знаешь, чего ты не сделал? — Чего? — Ты не послал мое уведомление Норману Лиру, Норману Лиру. — Если я отошлю письмо, ты приберешься в номере? — спросил Римо. Последовал ответ: — Если ты отправишь письмо, то я разрешу тебе убрать номер. — А если я его не отправлю? — спросил Римо. — Тогда тебе все равно надо будет чем-нибудь заняться. Уборка, например, превосходно отвлекает от всяких дурных мыслей. Римо в отчаянии вскинул руки. И тотчас услышал негодующий голос Шломо Артова: — Ага! Я же просил вас, молодой человек, вести себя почтительно по отношению к вашему отцу. Ну, что случилось? — Да, — вступил Чиун. — Что случилось с тобой? — Не суйте нос не в свое дело, — ответил Римо Артову. — Я слышал ваш разговор, — сообщил тот. — Надо же такое придумать: кричать на родного отца! Он обернулся к Чиуну и сказал: — Мистер Лир, я выражаю вам свое сочувствие. — Мистер кто? — удивился Чиун. — А вам, Норман, — обернулся Шлома к Римо, — должно быть стыдно! — Что это за лунатик? — обратился Чиун к Римо. — Не обращай на него внимания, — сказал тот. — Что еще один бедняга, у которого вот-вот будет приступ астмы. — Чепуха, — пылко возразил Артов. — В жизни не чувствовал себя лучше! Кха-кха-кха! — И вдруг с Артовым случился страшный приступ астмы. Он согнулся пополам, задыхаясь и ловя ртом воздух, и позволил Римо проводить его до конторки. Уверив, что скоро Артов почувствует себя гораздо лучше, Римо убрал руку с плеча бедняги, и вскоре заведующий отделом бронирования и в самом деле почувствовал себя несравненно лучше, несмотря на то, что способность говорить в полный голос вернулась к нему лишь две недели спустя. Римо повернулся к Чиуну. — Почему бы нам не двинуться наверх, — процедил он сквозь зубы, — где нам никто не помешает предаваться приятной беседе? — Мне здесь нравится больше. Я посижу и подожду мои дневные драмы, — упорствовал Чиун. — А вдруг Смит будет нам звонить? — Ну и пусть. На сегодня с меня довольно психов. — Я никогда не отправлю это письмо, — сказал Римо. — Ладно, — проворчал Чиун. — Пожалуй, придется пойти и посмотреть, как ты будешь убираться. Я не могу тебе доверить даже пустяка, ты все равно где-нибудь да напортачишь. Прежде чем они вернулись в залитый кровью номер, Римо остановился у киоска и купил чемодан. Когда он запихивал в него останки Ирвинга Одеда Марковича, позвонил телефон. — Отдел уборки? — сказал Римо в трубку. — Вы убиваете, я за вами убираю! На другом конце провода было тяжкое молчание. Оно давило, словно камень. — Невероятно, но факт, Смитти, — сказал в трубку Римо. — У вас даже молчание какое-то кислое. — Если бы я не видел вас своими собственными глазами, — сказал Харолд Смит, — я бы ни за что не поверил, что на свете бывают такие типы, как вы. — Ну, что вы хотите мне сказать, Смитти? А то я вообще-то занят. Римо переломил правое колено трупа, чтобы тот конец влез в чемодан. — Может, ничего, может, все на свете, — загадочно отозвался Смит. — Люди, которые приветствовали вас по прибытии, прошли через концентрационный лагерь в Треблинке в годы второй мировой войны. — Ну и что? — Убитый бизнесмен Хегез, а также Голдман тоже были в Треблинке. — Правда? — И доктор Мойше Гаван. — Все? В одном месте? Вы в этом уверены? — спросил Римо. — Да, — сказал Смит. Он сидел в местечке Рай, штат Нью-Йорк, уставившись на экран компьютера, представлявшего электронную систему, по сравнению с которой ИБМ показался бы арифмометром. Маленький компьютер на письменном столе Харолда Смита позволял ему использовать информацию, поставляемую тысячами людей, школ, учреждений, библиотек, религиозными и деловыми кругами со всех уголков земного шара. Задачей Смита было изучать информацию и делать заключения, какое все это имеет отношение к судьбам Америки и всего мира. Обычно его письменный стол был завален грудами страниц с самыми разными материалами, но на сей раз там не было ничего, кроме напечатанного на машинке конспекта в четыре листа. Смит пришел к кое-каким выводам, потому что у сестры одной женщины, состоявшей в Американском Еврейском комитете, который борется против антисемитизма, была дочь, познакомившаяся с одним молодым человеком через «Бнай Акиба» — молодежную еврейскую организацию. Они поженились и родили сына, который рос под надзором Американского еврейского опекунского совета, в задачу которого входит консультировать детей и подростков, в результате чего этот мальчик вступил в ЕАМЛ — Еврейскую ассоциацию молодых людей, — где он сделал доклад о преследованиях евреев в годы второй мировой войны, приведя полный список концентрационных лагерей. Это так поразило его наставников, что они отправили этот список в Совет американских синагог, а там, в свою очередь, его превратили в микрофильм и заложили в компьютер. Этот микрофильм попался на глаза Смиту, и он увидел ниточку... Тоненькую-претоненькую ниточку, но и ее вполне хватало для КЮРЕ. — Я в этом уверен, — сказал Смит. — А что? — Сейчас, минутку, — сказал Римо. Он открыл чемодан, который уже было совсем закрыл. Не обращая внимания на выпученные голубые глаза на багровом лице, Римо пошарил на груди покойника и извлек нечто из его промокшего от крови пиджака. Он снова закрыл чемодан и начал разворачивать бумажку. — Прошу прощения, — сказал он в трубку. — От крови все слиплось. — Он наконец нашел то, что искал, и снова заговорил: — Как насчет Ирвинга Одеда Марковича? — спросил он Смита. — Секунду, — отозвался тот. Римо напевал себе под нос, как вдруг, словно по волшебству, рядом вырос Чиун. — Да, — сказал Смит. — Этот Маркович тоже был в Треблинке. Как вы это установили? — Он явился с визитом к Чиуну. Я позвоню попозже. Римо повесил трубку. Он понял, что возникла связь — словно электрическая цепь. Его голову вдруг словно продуло хорошим сквозняком и вымело всю паутину. Теперь он понял, что испытывал Шерлок Холмс, когда разгадывал очередную криминальную тайну. Да, детективная деятельность может доставлять удовольствие. — У тебя странный вид, — заметил Чиун. — Не сообщил ли Смит о задержке моих дневных драм? — Расслабься, папочка, — весело сказал Римо, набирая номер. — Их доставят завтра, когда кончится еврейский праздник. — День без драмы, — начал Чиун, — это... — Все равно что утро без апельсинового сока, — закончил Римо, прижимая к ухутрубку. — Алло! Могу я поговорить с Завой? Что-что? О, нельзя ли по-английски? Зава! Нет, я понимаю только по-английски. Господи, мне нужна За-ва! Чиун взял трубку из рук Римо. — Неужели все должен делать я? — осведомился он у потолка и повел разговор на беглом иврите. После беседы, длившейся, как показалось Римо, с полчаса, Чиун вручил ему трубку со словами: — Она сейчас найдет Заву. — О чем вы там беседовали? — спросил Римо, снова приложив к уху трубку. — Вечные проблемы всех достойных людей, — произнес Чиун. — Неблагодарность детей. — Главное, сам помни о неблагодарности, — сказал Римо и тут услышал в трубке голос Завы. — Римо? Это опять вы? Вы всегда выбираете не самое удачное время. — У меня важное дело, — сказал Римо и передал ей услышанное от Смита. — Но Тохала Делит сказал, что не обнаружил никакой взаимосвязи. — Зава, а где был сам Делит во время войны? — Во время какой войны? — Второй мировой. — Эго знают все — он прошел через ужасы и пытки. Треблинка! Римо выслушал это и, смакуя каждое слово, произнес: — Я так и думал. — Значит, я была права, — отозвалась Зава. — Значит, все же что-то происходит... — И самое подходящее время для этого — ваш день четвертого июля или как там у вас это называется. — Мы должны выяснить, что они задумали, — сказала Зава. — Римо, встречаемся у дома Делита. — Она продиктовала адрес и положила трубку. — У тебя все-таки нездоровый вид, — заметил Чиун. — Может, дело в воде? Но Римо не позволил Чиуну подмочить свой энтузиазм. — Игра началась, Ватсон, — сказал он. — Не желаете ли принять участие? — А кто такой Ватсон? — осведомился Чиун.Глава пятнадцатая
Тохала Делит жил в пригороде Тель-Авива, в небольшом кирпичном домике с обширной библиотекой, удобной гостиной, маленькой спальней, уютным крылечком и ванной. Когда Зава подъехала к дому, на ступеньках уже сидели Римо и Чиун и читали какой-то листок. Вид у них был довольный, но низ брюк Римо был запачкан. На Чиуне было кроваво-красное кимоно с черными и золотыми кругами. — Как вы ухитрились попасть сюда так быстро? — удивилась Зава. — Я мчалась сломя голову. — Бежали, — просто сказал Римо. — Мы бы добрались и быстрее, только Чиун пожелал переодеться. — Я давно не надевал свое беговое кимоно, — отозвался Чиун, — и хотя городок ваш маленький, я решил не упускать такой возможности. Зава выскочила из джина и подбежала к ним. — Он дома? Где Делит? — спросила она. — Его нет, — сказал Римо, не отрываясь от листка бумаги, который был у него в руке. — Что это? — спросила Зава, указывая на листок. — Поэма, — ответил Чиун. — Вся ванная оклеена ими. Эта показалась нам самой интересной, — пояснил Римо. — Я просил его отобрать что-нибудь получше, но куда там! У него начисто отсутствует вкус, — сказал Чиун. Зава принялась читать вслух: Оттуда, где слышен хамсина вой, Скоро повеет большой бедой. Расколется вдруг земная твердь, Неся всем израильтянам смерть. Головы полетят долой — Устроит стервятники пир горой, Мертвую плоть терзая жадно. И будет вокруг угарно и смрадно, И сгинут с лица земли города, Чтобы уже не восстать никогда. Гитлера призрак доволен станет, Когда все еврейство в прошлое канет, Пока что смерть таится в песках, Но неизбежен евреев крах! — Он задумал взорвать атомную бомбу! — воскликнула Зава. — Я это вычислил, — сказал Римо. — Вычислил! — фыркнул Чиун. — А кто прочитал тебе поэму? — Что делать, если я не знаю иврита?! Кроме того, ты ее отредактировал. Я что-то не помню строки «головы полетят долой». Там, кажется, было, «тела расплавит смертельный зной». — Образ показался мне неубедительным, — сказал Чиун. — Я решил немного улучшить текст. — По-твоему, получилось лучше? — Погодите, — вмешалась Зава. — Нельзя тратить время зря. Мы до сих пор не знаем, где он вознамерился взорвать бомбу. У нас есть установки в Синае, Хайфе, Галилее... — Сколько у вас достопримечательностей! — усмехнулся Римо. — Ничего смешного тут нет! — воскликнула Зава. — Он же задумал взорвать весь Израиль! — Ладно, — сказал Римо, вставая, — но истерикой делу не поможешь. Слушайте, в поэме говорится с хамсине и смерти от песков. Пески означают пустыню. Это ясно. Но что такое хамсин? — Гениально! — сказал Чиун. — Элементарно, Ватсон, — отозвался Римо. — Хамсин — восточный ветер из пустыни Негев, — пояснила Зава. — Он, похоже, решил отправиться на установку возле Содома. — Я сразу мог это сказать, — вставил Чиун. Римо скорчил рожу Чиуну и быстро произнес: — Зава, найди Забора... — Забари. — ...и встретимся у Мертвого моря. — Ладно, — сказала Зава, вскочила в джип и укатила на большой скорости. — Детективная работа, оказывается, куда легче, чем я думал, — признался Римо. — Гениально! — откликнулся Чиун со ступенек. — Твоей мудрости поистине нет предела! Ты не только позволил этому четырехколесному сооружению уехать без нас, но ты еще стоишь и радуешься своей гениальности. Радоваться, не имея на то оснований, — значит утратить связь с реальностью. Ну как такой человек может быть хозяином положения?! Но Римо не собирался позволить Чиуну испортить его настроение. — Ты мелок! — пробормотал он. — Если бы здесь был Меллок, — парировал Чиун, — нам не пришлось бы топать по пустыне пешком. — Подумаешь! — буркнул Римо. — Так все равно быстрее. И он побежал. Зава ворвалась в дом Йоэля Забари, когда его супруга зажигала субботние свечи. Зава была в пыли и с трудом переводила дыхание. Она тащилась в дом, и Забари и его четверо детей удивленно посмотрели на нее от стола. Они только что закончили десерт, и на лицах детей играл довольный румянец. Сегодня, во время поминальных служб, выступление их отца было принято очень хорошо. — Что такое? — спросил Забари. — Что случилось? Зава уставилась на свечи. Она помнила еще с детства, что восемь свечей, зажженных в субботу, означают мир и свободу, и свет, источаемый душой человека. Затем взгляд Завы упал на детей. Светловолосая, темноглазая Дафна, которая в один прекрасный день станет прекрасной балериной. Восьмилетний Дов, все мысли которого устремлены на программу мира, что не оставляло равнодушным никого из тех, кто с ним знакомился. Стефан — спортсмен, боец, поборник правды. И Мелисса, которая из девочки превращалась в женщину. В настоящую женщину в мире, где очень трудно оставаться женщиной. Увидев их наивное удивление. Зава вспомнила, зачем здесь оказалась. Она вспомнила о планах Тохалы Делита. Этого не должно произойти. Она этого не допустит. На ее плечо опустилась мягкая теплая рука Шулы, супруги Йоэля Забари. Ее муж смотрел на Заву пристально и внимательно. — Пойдемте со мной, — выдохнула кое-как Зава. — Это крайне важно. Забари заглянул ей в глаза, посмотрел на праздничные свечи, потом — на жену, в глазах которой застыл безмолвный вопрос. Затем он взглянул на детей, которые уже, словно позабыв о появлении Завы, снова занялись своими делами, весело чирикая за столом. Дов положил одну ложку на другую и стукнул по ней. Ложка сработала как катапульта, подбросив другую, которую Дов ловко поймал в воздухе. Он улыбнулся, а Дафна зааплодировала. — Хорошо, — сказал Йоэль Забари. — Я готов. Идем сейчас? Зава кивнула. — Извини, дорогая, — сказал Забари и коснулся щеки жены изуродованной правой половиной своего лица. — Я скоро вернусь, — сказал он, помахав рукой детям за столом. — Извините меня, милые. — Тебе обязательно надо идти, папа? — осведомился Стефан. Йоэль Забари грустно кивнул головой, потом посмотрел на потолок и сказал: «Прости меня, Господи» Как-никак это была суббота! Зава вышла вместе с Забари. — Мы возвращаемся к тому лабиринту из труб, где ты опять заблудишься? — спросил Чиун. — На этот раз все будет иначе, — уверил его Римо. Они продолжили бег. Римо передвигался ровным гладким шагом, словно по движущейся пешеходной дорожке, а не по песку. Руки ходили туда-сюда в такт бега. Чиун, наоборот, бежал, засунув руки в рукава своего красного с черными и золотыми кругами кимоно. Он бежал, и за ним поднимался длинный шлейф. Чуть касаясь песка, Чиун несся вперед словно брошенный сильной и меткой рукой нож. Казалось, он вообще не двигает ногами. — Римо, — подан голос Чиун. — Хочу сказать, что ты поступил весьма мудро. Услышав эти слова, Римо споткнулся и чуть было не потерял равновесие. Вовремя выпрямившись, он пробормотал: — Спасибо, папочка. — Да, сын мой, — продолжал Чиун. — Хорошая подготовка — это еще не знание, а знание — не сила. Но соедините хорошую подготовку и знание — и получится сила. — Хочешь верь, хочешь не верь, но я уже это понял, — отозвался Римо. Они продолжили свой стремительный бег. — Я хотел сказать, Римо, что ты поступаешь, как приличествует Мастеру. Римо был рад это слышать. Он поднял голову выше, шаг его сделался еще крупнее, мощнее. Сегодня и впрямь был его день. — Спасибо, — сказал он. — У меня просто нет слов... — Если не считать того, — продолжал Чиун, — что ты плохо прыгаешь, скверно водишь машину и поведение твое оскорбительно. Ты ведешь себя как Мастер, который слаб и ворчлив. — Ах ты, старый плут, — сказал Римо, — ловко ты меня провел! Он попытался оторваться от Чиуна, но из этой затеи ничего не вышло. Римо бежал и слушал ясный, бодрый, словно ветер с гор, голос Чиуна: — Ты не послал моего письма Норману Лиру, Норману Лиру. Ты отказываешь старому человеку в его невинных удовольствиях. Ты не убираешь за собой. Ты пачкун, ты... Римо и Чиун продолжали бег по пустыне. Они бежали рядышком, не отставая друг от друга ни на шаг.Глава шестнадцатая
Охранник у внешнего периметра комплекса удивился, когда на главной подъездной аллее появилась машина и из нее высунул голову Тохала Делит. Охранник у второго периметра был очень удивлен, а охранник у третьего — просто ошеломлен. Каждый из них посчитал необычным и то, что в машине был один лишь Тохала Делит, и то, что он был так тепло одет в столь жаркий день. «Впрочем, — думали они, — если Тохала Делит счел нужным так одеться, значит, это необходимо». Если Тохала Делит распорядился, чтобы они больше никого не пропускали внутрь, то опять-таки это был приказ, каковой следовало неукоснительно выполнять. И если Тохала Делит сказал, чтобы они не впускали никого, даже самого премьер-министра, то у премьер-министра не было ни малейшего шанса туда попасть. И опять, же если Тохала Делит сказал, что приказ следует выполнять безоговорочно, то охранники были только рады и готовы отдать жизнь, выполняя эти приказы. Но все же сегодня Тохала Делит вел себя несколько странно. Тохала Делит вошел в сердце атомной установки через простую металлическую дверь, которую аккуратно запер за собой. Он стоял в низком, бетонном, окованном железом коридорчике, ведшем вниз в помещение, из которого не было другого выхода. Тохала Делит в сотый раз похлопал себя по груди. Коробочка была на месте, и это придавало ему силы. Тридцать лет! Тридцать долгих тяжких лет, и вот теперь виден конец. Но тридцать лет — срок немалый, и Тохала Делит сильно постарел. Человек, который раньше был Хорстом Весселем, вспоминал прожитые годы. Он чувствовал, как снова забурлила в жилах кровь, когда он вспомнил скрюченные трупы тех, кого он уничтожал во имя расовой чистоты. Он слышал их плач, крики, молитвы. А теперь всем им настанет конец. Теперь на месте этой страны вырастет огромный ядерный гриб. Израиль обречен. То, что не уничтожит взрыв, сделают арабы из соседних стран. Хорст Вессель набрал полные легкие воздуха и почувствовал, что на лбу выступили капли соленого пота. Да, в такой момент он не поменялся бы местами ни с одним из жителей планеты Земля. Римо преодолел ограду первого периметра, словно специалист по барьерному бегу. Чиун взмыл в воздух и приземлился словно игрушечный парашютист. — Мы оказались теперь в другой части комплекса, — сказал Чиун. — Тут земля может в любой момент взорваться. — Минное поле? — воскликнул Римо. — А я-то все недоумевал, почему тут такая странная почва. — Если ты будешь продолжать недоумевать, то отправиться в царство небесное, — сказал Чиун. — В таком случае не забудь, передай привет моим предкам. — Пошли, — сказал Римо, — у нас мало времени. — Пошли, и побыстрей, — сказал Чиун. — Потому что если из тебя такой же ходок, какой и прыгун, то мы обречены. Они двинулись по минному полю, легко ступая по земле. Они передвигались с легкостью чайной ложки взбитых сливок. Когда они подошли ко второй преграде — из инфракрасных лучей, — Чиун дал знак Римо, чтобы тот шел первым. — Поглядим, научился ли ты хоть чему-то, — сказал кореец. Римо прыгнул с такой легкостью, словно сделал еще один шаг по земле. Чиун последовал за ним. — Отлично, — похвалил Чиун. — Ты теперь в одной лиге с кузнечиками, которые прыгают неплохо. — Зачем я говорил про кузнечиков? — сказал Римо. — И я не понимаю, — отозвался Чиун. Поскольку вокруг не было видно никакой охраны и прыжки оказались настолько удачными, что не привели в действие защитные системы, на сей раз обошлось без раскаленного свинца или огнедышащих ракет. Без особых затруднений они преодолели и третий периметр и вскоре оказались среди труб, аппаратуры и приспособлений серодобывающего комплекса. — Итак, мы на месте. Что-то не видно никаких атомных бомб, — сказал Римо. Чиун застыл на месте. Римо прислонился к запертой металлической двери и почувствовал исходящую с той стороны вибрацию. «Наверное, работает какой-нибудь механизм серного завода», — небрежно подумал оп. — Мы на окраине комплекса, — сказал он Чиуну, — а ядерная зона, наверное, ближе к середине. Мили две пройдем пешочком во-он в том направлении. — И Римо показал на запад. Чиун повернулся, некоторое время смотрел туда, куда показал Римо, а потом пробил рукой металлическую дверь, к которой прислонился Римо, словно она была из бумаги. — Когда к тебе обращается вибрация, надо прислушивайся, — сказал Чиун. Римо посмотрел в образовавшееся отверстие с рваными краями и увидел: в конце коридора из бетона, окованного железом, виднелась надпись красными буквами на иврите. — Только не говори мне, что она означает, — попросил Римо. — Радиоактивная опасность. Посторонним вход воспрещен, — прочитал Чиун. — Я и так это знал, — вздохнул Римо и, просунув руку в отверстие, отпер дверь. Римо и Чиун двинулись по коридору, пока не оказались перед массивной дверью, на которой и был плакат-предупреждение. — М-да, — говорил Римо, ощупывая руками хитрые замки. — Это, похоже, замок с секретом, да и для этого нужен особый ключ. А это вроде как часовой механизм. И еще замок повышенной прочности. Чиун подошел к другому краю двери и на вид слегка дважды стукнул по ней, отчего она тотчас же слетела с петель. — Какая толстая, — сказал он, открывая изнутри запоры на двери в два фута толщиной. — Нечего хвастать, — сказал Римо, направившись по похожему на лабиринт проходу, утыканному датчиками и сенсорными устройствами, раздвижными чугунными перегородками, световой сигнализацией, видеокамерами, а также инфракрасными ловушками. Впрочем, все это не работало. — Похоже, Делюкс все отключил, — предположил Римо. Римо и Чиун прошли по коридору до конца, оказавшись у металлической двери. Римо приложил ухо, прислушался и сказал: — Я что-то слышу. — Уже хорошо, — отозвался Чиун. — Это по крайней мере означает, что ты не оглох. — Нет, это означает, что там Делюкс, — сказал Римо и сделал было шаг назад, чтобы выломать и эту преграду, как вдруг дверь медленно отворилась сама. Римо и Чиун переглянулись. Они вошли и двинулись по длинной лестнице, которая вилась по стенам круглого помещения из вороненой стали. Казалось, что они находятся внутри стоящей острым концом кверху огромной пули. Ее внутренности были заполнены самым сложным и дорогостоящим оборудованием, какое только могла предоставить Америка. Посреди этой «пули» стоял Тохала Делит. На нем был эсэсовский мундир, который он сегодня надел под обычный костюм. На рукаве виднелась широкая черно-красная нацистская повязка, а на груди поблескивали зеленые, красные, голубые и серебристые награды. — Где костюмчик шили? — спросил Римо. Делит не ответил. Он покосился на длинный двенадцатифутовый цилиндр, один конец у которого был снабжен крылышками-стабилизаторами, а другой был закруглен. Посередине виднелась какая-то прямоугольная штуковина. От нее доносилось довольно громкое тиканье. Тохала Делит посмотрел на них со странным блеском глаз. — Вы опоздали, — сказал он. Йоэль Забари никак не мог заставить первого охранника отойти в сторону и дать ему пройти. — Откуда я знаю, что вы господин Забари? — говорил охранник. — Вы раньте никогда тут не бывали, а господин Делит дал приказ больше никого не пускать. Даже премьер-министра. — Я не премьер-министр! — закричал Забари. — А Тохала Делит — предатель! Вы меня знаете, видели фотографии! Как, черт возьми, можно подделать это? — И он показал на правую часть своего лица. — Я, право, не знаю, — сомневался охранник. — Не знаете? — недоверчиво воскликнул Забари. Тут охранник принял окончательное решение. Похоже, «Захер лахурбан» опять проводит проверку бдительности. Тохала Делит сказал: никого не пропускать. Значит, так тому и быть! — Прошу прощения, но вам придется подождать специального разрешения, — сказал он посетителю. — Черт возьми, некогда задать! Еще немного, и разрешать будет некому. Сейчас же пропустите меня! Зава Фифер, сидевшая за рулем джипа, видела, как ярость охватывает ее шефа. Охранник, конечно, понимал, что их лояльность должна подлежать проверке, но сейчас дело зашло слишком далеко. — Прошу прощения, — снова начал охранник, но в этот момент Забари ударил его ребром ладони по шее. — Вперед! — в бешенстве крикнул он. — Вперед, черт побери! Зава дернула рукоятку переключения передач, и джип рванулся вперед. Забари выхватил пистолет, который Зава держала под приборной доской. Второй охранник как раз снимал с предохранителя свой пистолет, когда Забари ранил его выстрелом в ногу. Часовой упал навзничь, обливаясь кровью, а Зава бросила машину вперед. Забари открыл огонь по будке охраны третьего периметра, чтобы не дать третьему охраннику скрыться в ней. — Сбей его! — приказал он Заве. — Что? — не поняла та. — Сбей его джипом! — повторил Йоэль. — Постарайся не насмерть. Главное, сбить с ног. Забари продолжал стрелять, а Зава резко крутанула руль и ударила крылом бегущего охранника. Он взлетел в воздух, раза три перекувырнулся по песку и только тогда затих. Лицо Забари полностью превратилось в маску. Зава с трудом сдерживала слезы. Они неслись по территории комплекса к атомной зоне. На прорыв у них ушло десять секунд. Римо спустился в зал, где находилась атомная бомба. — Я отослал техников, — сказал Делит, — и отключил все системы безопасности. Так что теперь нельзя поднять тревогу. Бомбу уже невозможно нейтрализовать. Через несколько минут все будет кончено. Римо увидел на прямоугольной нашлепке на цилиндре электронный таймер, который фиксировал оставшиеся секунды до взрыва. Сто восемьдесят. Сто семьдесят девять. Сто семьдесят восемь... — Время истекает, Римо Уильямс, — сказал Делит. — Не зря мы ждали все эти тридцать лет. Еще немного, и бомба взорвется. К Римо, стоявшему у бомбы, присоединился и Чиун. Сто шестьдесят. Сто пятьдесят девять. Сто пятьдесят восемь... — Можете не тратить понапрасну ваших усилий, джентльмены, — продолжал Делит. — Если кто-то попытается что-нибудь сделать с прибором, даже я сам, бомба взорвется. И я сомневаюсь, что вам удастся уцелеть, несмотря на то, что вы удивительные образом ускользали от моих людей. — Поживем, увидим, — сказал Римо. — Это вы убили Хегеза и Голдмана? — Я, — признался Делит. — И это вы послали убить нас сперва палестинцев, а потом и Марковича? — Дорфмана? Я. — И вы уничтожили Гавана? — Да, да, да. Все это сделал я. Прошу вас, герр Уильямс, не стесняться, — сказал человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем. — Можете поступить со мной, как вам будет угодно. Я лишь верный слуга высшей расы. — Вы не похожи на корейца, — заметил Чиун, который по-прежнему смотрел на бомбу и тикающий взрыватель. Сто сорок шесть. Сто сорок пять. Сто сорок четыре... Делит продолжал, словно никто и не думал его перебивать: — Германия, джентльмены... Был великий третий рейх. А теперь я, в одиночку, создаю четвертый рейх. Римо обернулся к нему. — Это твоя проблема, приятель, но разве ты не понял, что ни от одного из рейхов толку не было? Рука Римо двинулась с какой-то нарочитой вялостью. — Убейте меня, герр Уильямс, — сказал Делит. — Я не боюсь. Сейчас или потом — какая разница, когда умирать? Сто тридцать два. Сто тридцать один. Сто тридцать... — То! — раздался вдруг крик. Римо и Делит оглянулись на звук этого страшного голоса. Казалось, стены затряслись от его горькой мощи. Этот отчаянный горестный вопль исходил из самых глубин души Йоэля Забари. Он стоял в дверном проеме. Рядом с ним была Зава Фифер. — То! — снова воскликнул он. — Как ты мог сделать такое? После того, что мы вместе пережили? Неужели тебе все безразлично? Тохала Делит грустно улыбнулся и сказал: — Вы, евреи, никогда ничему не научитесь. Йоэль, я делаю лишь то, чего от меня хочет весь мир. Сейчас силой вашей веры вы стоите преградой на его пути. Но миру вы не нужны. Вы могли бы это понять по заголовкам газет, по результатам голосования в ООН. Я знаю это, я слышу, как мир шепчет: «Евреи, их надо отбросить с дороги, они нам не нужны. Они только всем мешают!» Сто четырнадцать. Сто тринадцать. Сто двенадцать. Сто одиннадцать... — Когда не станет вас и того, что вы олицетворяете, мир сделает шаг вперед. А вы исчезнете, как прах, из которого вы появились... — Это так не пройдет! — крикнула Зава. — Наши союзники отомстят за нас. Делит двинулся к лестнице, на которой стояли Забари и Зава Фифер. — Глупая женщина! — сказал он. — Какие союзники! У вас нет друзей, только враги с комплексом вины. Слишком слабые, слишком лицемерные, чтобы открыто заявить о том, что они действительно думают. Где были они во время войны? Где были ваши союзники, когда погибло шесть миллионов евреев? Где были американцы? Где были иерусалимские евреи? Я убиваю вас, потому что мир не хочет, чтобы вы жили. Можете считать, — Тохала Делит улыбнулся, — что я лишь выполняю приказ. Стены зала затряслись от грохота — Йоэль Забари бросился на Делита, и оба покатились по полу. Римо отступил на шаг, когда Забари поднялся, сжимая обеими руками горло Делита. По его левой части лица текли слезы. Лицо Делита из багрового сделалось лиловым, затем зеленым. Глаза вылезли из орбит, рот раскрылся в последнем оскале, зрачки сфокусировались на лице Забари. Делит проскрежетал зубами, потом еле-еле выдавил из себя: — Нацисты не умрут. Мир хочет, чтобы они жили... Изо рта вывалился язык, глаза закатились, сознание угасло, сердце перестало биться. Человек, которого когда-то звали Хорстом Весселем, скончался. Восемьдесят пять. Восемьдесят четыре. Восемьдесят три... Забари отпустил Делита, и тело упало на пол. Зава спустилась по лестнице и подошла к ним. Он посмотрел на нее и сказал: — Из-за этого подонка я покалечил своих! Зава Фифер обняла Забари и заплакала. Забари стоял с безумным видом, его руки висели как две клешни. Делит лежал неподвижно. Его тридцатилетний путь окончился, как он и предполагал, смертью. Римо обернулся к Чиуну, который стоял в неподвижности возле бомбы. Семьдесят восемь. Семьдесят семь. Семьдесят шесть... «Ну вот мы и встретились», — подумал Римо. Технология против Дестроера! И в мире нет ни одного смертного, кто мог бы заставить эту бомбу перестать тикать. Римо быстрее пули, мощнее локомотива, но сейчас он стоял перед машиной, которую нельзя было выключить из сети, и чувствовал себя совершенно беспомощным. Римо подошел к Чиуну и положил ему руку на плечо. — Ну что, палочка, — сказал он. — Как ты полагаешь, ждут тебя твои предки или нет? Извини, что все так получилось. Чиун удивленно посмотрел на него. — А в чем дело? Ты ничего такого не сделал. И разве тебе не известно, что единственная радость от машин в том, что они могут ломаться. Отойди-ка! И с этими словами он стал преспокойно отвинчивать верхнюю крышку бомбы. Йоэль Забари вышел из транса и подбежал к Чиуну. — Погодите! — крикнул он. — Что вы делаете? Римо успел загородить ему дорогу. — Спокойно! А что мы теряем? Забари подумал, успокоился и застыл. Зава опустилась на колени и стала молиться. Чиун между тем отвинтил крышку. Ничего не произошло. — Я бы давно навел порядок, — сказал кореец, — если бы все вы так много не говорили. — Он наклонился и посмотрел в отверстие цилиндра. Пятьдесят два. Пятьдесят один. Пятьдесят... — Ну что? — спросил Римо. — Там темно, — отозвался Чиун. — Во имя Иисуса, — заговорил было Забари, — мистер Чиун... — Начинается, — пробормотал Римо. — Во имя Иисуса? — переспросил Чиун. — Нет, нет. От него мы ни разу не получали работы. Вот Ирод Чудесный — это совсем другое дело... Сорок пять. Сорок четыре. Сорок три... — Чиун, ей-Богу, — сказал Римо. — Если бы ты прочитал историю Синанджу, как тебе, собственно, и полагается, ты бы не заставлял меня еще раз объяснять все сначала, — заявил Чиун. — Сейчас не время для уроков истории, папочка, — сказал Римо, указывая на бомбу. — Учиться никогда не поздно, — невозмутимо парировал Чиун. Тридцать. Двадцать девять. Двадцать восемь... — Вот что на самом деле произошло с этим беднягой Иродом Оклеветанным. Оскорбленный собственным народом, использованный в своих интригах римлянами, он в конце концов, страдая душой, обратился к своему придворному убийце-ассасину. Мастеру Синанджу, и сказал: «Я был не прав. Если бы я слушал тебя, а не советников — придворных и шлюх, которых хоть пруд пруди в этой проклятой земле...» Тринадцать, двенадцать, одиннадцать... — И Мастер похоронил Ирода в пустыне. Девять, восемь, семь... — Чиун, ну пожалуйста... Шесть, пять, четыре... — Во имя Ирода Оклеветанного! — воскликнул Чиун и выдернул провода. — Все равно тикает! — в ужасе прокричала Зава. Три, два, один... Ноль. Ничего не произошло. — Конечно, тикает, — согласился Чиун. — Я ведь вывел из строя бомбу, а не часы.Глава семнадцатая
Их никто не провожал. Йоэль Забари заявил о своей вечной благодарности Корее и Соединенным Штатам Америки. Зава Фифер заявила о своей вечной преданности телу Римо. Что же касается тела Делита, то его прошили очередью из автомата и бросили на вражеской территории, что было нетрудно, потому как все территории вокруг Израиля — вражеские. Но Израиль все еще существовал, и жизнь продолжалась так, словно ничего и не случилось. То, что Израиль чуть было не оказался уничтожен, не означало ровным счетом ничего. Сионизм был по-прежнему объявлен вне закона ООН. Арабы по-прежнему отрицали право евреев на существование. Бензин по-прежнему стоил дорого. Ничего не изменилось. Йоэль и Зава снова вернулись к исполнению своих обязанностей. Они пожелали Римо всяческих успехов и попросили, чтобы в следующий раз, когда он захочет появиться в Израиле, он заблаговременно предупредил бы их о таком намерении — лучше года за три. — Израиль — не государство, — сказал Чиун, — это состояние ума! Ум действует, и мысли возникают и исчезают. Как узнал Римо, дома дела шли неплохо, Смиту удалось установить, кто разгласил тайну о поездке Римо и Чиуна в Израиль. — Я действовал методом исключения, — сказал он Римо. — Поскольку об этом не сообщали ни я, ни вы, ни Чиун, оставался только один человек. Когда Смит поделился своими соображениями о неуместности такой откровенности с виновной стороной, та — в лице президента США — принесла извинения и от смущения чуть было не поперхнулась арахисовым орешком. Смит приказал Римо возвращаться домой. Задание было выполнено, и Израиль мог заняться своим основным делом — проблемой выживания. Что же, черт побери, делал Римо на древнем «Чайном пути»? — Что, черт побери, я делаю на древнем «Чайном пути»? — спросил Римо. — Я оказал тебе услугу, так что теперь ты мне должен оказать услугу, — сказал Чиун. Они шли по старинной караванной тропе в синайской пустыне, глядя на камни, на которых были высечены слова молитв. — Разве я тебе что-то задолжал? — удивился Римо. — Я же отправил письмо Норману Лиру, Норману Лиру. И ты получил свои дневные драмы. ...Чиун не сводил с него глаз, пока Римо выполнял эту операцию. Он не заметил, правда, что Римо не наклеил марки и в качестве обратного адреса указал следующее: "Капитану Кенгуру. Си-би-эс, Теле-сити. Голливуд, Калифорния"... — Ну, какие еще услуги я должен тебе оказать? — осведомился Римо. — То были не услуги, — напомнил Чиун. — То были твои обязанности. Но не волнуйся, сын мой, я ищу знак. — Ищи его поскорее, папочка, а то мы опоздаем на самолет. — Спокойствие, Римо. Есть вещи и похуже, чем опоздать на самолет и остаться здесь. — Что же это может быть? — спросил Римо. — Или у тебя размягчение мозгов? А как же «малопривлекательная страна»? А как же канувшие в вечность великолепные дворцы прошлого? Помнишь, ты говорил о них? — Они исчезли, — согласился Чиун. — Их занесло песками. Они вернулись в землю, как и кости Ирода. Так, впрочем, и должно было случиться. Красота — внешняя красота — этих краев пропала, но если Израилю суждено будет исчезнуть с лица земли, то пусть уж и остальной мир исчезнет с ним. Кроме, конечно, Синанджу. — Хватит обманывать себя, — буркнул Римо. — Если вдруг Израиля не станет, остальной мир и не почешется. Жизнь пойдет своим чередом. — Да, пойдет своим чередом навстречу концу, — сказал Чиун, — потому как в этой стране есть то, что необходимо миру. В основе Израиля — те же красота, любовь, братство, как и в Синанджу. Римо рассмеялся. Да тут и впрямь имелось нечто общее. И Израиль, и Синанджу отличались, на его взгляд, удивительным убожеством и захолустностью. Только Израиль ему казался огромным сплошным побережьем, а Синанджу холмом, поросшим ползучим сорняком. — О чем ты говоришь? — удивился Римо. — О любви, братстве? О Синанджу? Господи, мы же убийцы-ассасины, Чиун! Синанджу — родина самых безжалостных в мире убийц. Жуткое место... — Синанджу прежде всего искусство, а потом уже место, — поправил Римо Чиун. Лицо его сделалось серьезным. — Неужели ты думаешь, что это я бросил вызов атомный силам и победил их? Ничего подобного! Это сделало искусство Синанджу. Все, что есть во мне, есть в Синанджу. Все, что есть в Синанджу, есть во мне. То же самое можно сказать об Израиле. Это сила, и все те, кто живут в Израиле, могут впитать в себя эту силу. Римо вспомнил запах серы и тиканье бомбы. Он вспомнил слова Делита и дела Чиуна. Он вспомнил, как чудом не взорвалась бомба. Все это было. Но представить себе Синанджу гнездышком любви, памятником дружбе?! Чиун повернул в сторону Синая и двинулся дальше, заговорив так, словно прочитал мысли Римо. — Да, без нашей любви, нашей дружбы, без нашего Дома, Синанджу оставалось бы лишь методом уничтожения людей. Игрушка, которой можно ломать кирпичи. Но миру вовсе не помешало бы кое-чему поучиться у страны, где так мало внешней красоты. Римо оглянулся по сторонам. У него снова захватило дух. Мирный ландшафт, конечно, мог оказаться минным полем, а городок, который ты проезжал на пути в одну сторону, мог перестать существовать, когда ты возвращаешься обратно, но это вовсе не мешало тем, кто будет здесь жить, любить эту землю. Римо вспомнил о Заве и цветочном ковре. — Вот здесь! — раздался голос Чиуна, пробудивший Римо от размышлений. Он увидел, как кореец опустился на колени возле камня, а затем снова поднялся и быстро двинулся по пустыне. Римо миновал немало исписанных словами молитв камней, пока не увидел тот валун, возле которого останавливался кореец. — Хвала Ироду Чудесному! — услышал он издалека голос Чиуна. — Эго был достойнейший, благороднейший человек, слово которого нерушимо в веках. На камне Римо увидел четыре буквы: Ч И У Н. Он бросился догонять корейца. — Именно этот знак мне обещали древние главы Книги Синанджу, — услышал Римо. — Поторапливайся, сын мой, не будем мешкать. Римо устремился вслед за удаляющейся фигуркой Чиуна. — Куда мы? — крикнул он вдогонку, и слова его, пущенные по ветру, были услышаны. — Нам надо получить долг, — крикнул Чиун. Кореец несся с такой скоростью, что в глаза Римо летели пыль и песок. Римо закрыл глаза и прибавил ходу. Он бежал с закрытыми глазами, пока не почувствовал, что в лицо ему больше не бьет песок. Тогда он остановился. Когда он открыл глаза, то очутился рядом с Чиуном у небольшой пещеры из камней и песка. Чиун понимающе улыбнулся и вошел. Римо двинулся следом, согнувшись в три погибели, чтобы протиснуться в маленькое отверстие. — Ну вот, видишь? — сказал кореец. Они оказались в маленьком помещении, которое освещалось желобками, прорубленными в камне и залитыми каким-то маслом. На толстом ковре лежал скелет, завернутый в королевские одежды, усыпанные драгоценными камнями. Перед скелетом высились две кучи золота. Стены были убраны шелком. — Твой приятель? — осведомился Римо. — Ирод. Человек слова, — отозвался Чиун. — Был человек слова, — поправил Римо. — Это не Ирод. Его предали погребению в Иордании. — Римо посмотрел на кости мумии, на драгоценную отделку тканей и спросил: — Или я ошибаюсь? Чиун не счел нужным отвечать, а вместо этого сказал: — Мы заберем причитающееся нам золото. Оно будет отправлено в Синанджу. За работу! — И он подал Римо шелковый мешок. — А при чем тут я? — спросил Римо. — Твои деньги — ты их и таскай. — Это служба, которую ты мне должен сослужить, — отозвался Чиун. — Скажи спасибо, что я допустил тебя до созерцания наших таинств. — Да, хороши таинства, — буркнул Римо, размышляя, как пройти через таможню с мешком золота. — Повезло мне, нечего сказать! Когда мешок был наполнен, Чиун взял его и направился к выходу. Когда с ним поравнялся Римо, Чиун обернулся и в последний раз поглядел на скелет того, кто некогда был властелином самой могучей в мире империи. — Так есть, так было, так будет! — изрек Чиун. — Бедняга Ирод Оклеветанный! Как сказано в Книге Синанджу: «Человек сегодня здесь, а завтра в могиле». Римо обернулся к Мастеру Синанджу. Он вдруг вспомнил, что совсем недавно слышал от кого-то те же слова. — Удивительное дело, Чиун, — задумчиво произнес Римо. — А ведь с виду ты совсем не похож на еврея...Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Корабль смерти
Предисловие
В начале шестидесятых годов нашего века Америка была охвачена тревогой: волна преступности, выйдя из-под контроля, буквально захлестнула страну и поставила ее перед выбором: анархия либо диктатура. И тогда молодой американский президент решился на крайний шаг — он создал КЮРЕ. Это сверхсекретное агентство было призвано спасти Конституцию, используя для борьбы с преступностью отнюдь не конституционные методы. Только один человек во властных структурах, сам президент, знал о существовании этой организации. Возглавил ее доктор Харолд В. Смит, уроженец Новой Англии, человек молчаливый и сдержанный. Раньше он служил в Управлении стратегических служб и в ЦРУ. У КЮРЕ было все: деньги, люди, полная свобода действий, не было лишь зримых результатов. Требовалось что-то еще. Не хватало карающей руки вершить свое собственное правосудие. И тогда молодого полицейского из Ньюарка Римо Уильямса приговорили к смертной казни за убийство, которого он не совершал, и посадили на электрический стул, к которому было подключено «неправильное» электричество, после чего привлекли к работе в КЮРЕ. Его подготовку поручили Чиуну, хрупкому пожилому корейцу, родом из деревни Синанджу. В течение многих веков деревня эта поставляла миру наемных убийц — ассасинов. Чиун был последним Мастером Синанджу. Наставник, владевший искусством Синанджу, научил Римо убивать. Вначале Римо воспринял это просто как работу. Но шли годы, обучение продолжалось, и это стало больше чем работой, а сам Римо, беспокойный человек, разрывавшийся между своими западными корнями и восточной выучкой, стал чем-то большим, чем человек. Он сам стал Мастером Синанджу.Глава 1
Это был огромный корабль. Демосфен Скуратис задумал его таким с самого начала. Никогда еще мир не видел ничего подобного. Его длина — от носа до кормы — достигала полумили, а высотой он был с многоэтажный дом. В его чреве могли поместиться две «Королевы Елизаветы II» С крыши надпалубных сооружений можно было прыгать с парашютом. Корабль предназначался для транспортировки нефти из стран Персидского залива; он обладал мощью тысячи танковых бригад и энергетической системой большого города, а что касается объема перевозок — здесь он мог заменить грузовой транспорт целого государства. — Если удлинить его еще немного, сэр, мы могли бы поставить его поперек Атлантического океана, как мост, — пошутил однажды баронет Рамсей Фраул, президент судостроительного картеля «Фраул шиппинг комбайн лимитед». Демосфен Скуратис улыбнулся шутке. Улыбался он редко и скупо: темные губы раздвинулись ровно настолько, чтобы на изжелта-бледном лице можно было уловить некий намек на веселье. — Я занимаюсь судами, а не мостами, баронет, — возразил Демосфен Скуратис, потягивая ароматный миндальный напиток — от портвейна он отказался Это был низкорослый и приземистый мужчина, при взгляде на него казалось, будто высокого человека сжали в длину и получился толстый коротышка. Он был достаточно безобразен, чтобы заставлять других мужчин удивляться, как это ему удается окружать себя красивыми женщинами, и достаточно богат, чтобы они не сомневались, как он этого добивается. Однако те, кто считал, что Скуратис женщин покупает, заблуждались. Вообще, многие заблуждались на его счет. Баронету Рамсею Фраулу его ошибка стоила поместья Аттингтон. В этом обширном зеленом имении и родилась у Скуратиса мысль о корабле-гиганте. Аттингтон пережил набеги скандинавов, норманнское завоевание. Великую депрессию, ухудшение материального положения семьи во вторую мировую войну, рост налогового бремени, ряд крупных скандалов, затрагивающих репутацию клана Фраулов, а также возрастающее нежелание младшего поколения продолжать семейное дело. Но ему не суждено было пережить деловое партнерство с греком Скуратисом, который когда-то был чистильщиком сапог, а теперь стал крупным судовладельцем, соперничать с которым мог только другой грек, Аристотель Тебос. Когда Фраул объявил на совете директоров, что они будут строить крупнейший в мире корабль для самого Демосфена Скуратиса, акции компании на лондонской бирже сразу же невероятно подскочили в цене. Директоров не смутило то, что кто-то продает акции компании без финансового покрытия, причем в больших количествах. Будь у них поменьше энтузиазма и побольше осторожности, они могли бы нанять детективов и выяснить, кто на самом деле стоит за небольшой брокерской конторой, которая осуществляет эти продажи. И они без труда могли установить, что это Демосфен Скуратис собственной персоной. Продавать акции без покрытия — значит продавать то, чего не имеешь. Но Скуратис знал то, чего не знал баронет: партнерство с Демосфеном Скуратисом не открывает тому пути к богатству, но оно открывает Скуратису возможность пить кровь баронета. Заключающее сделку рукопожатие — это лишь начало торга. Поначалу казалось, что этот грек сэру Рамсею — отец родной. Он нашел ему кредиты. Он использовал свои связи, чтобы пристроить заказ на скаггеракских судоверфях в Ставенгере, в Норвегии. Когда же компания Фраула увязла в этом проекте настолько, что не могла выжить, не завершив его благополучно, «отец родной» резко изменил отношение. Начались всякие претензии: не тот материал, не та конструкция. Он требовал заменить решительно все, вплоть до самой мелкой детали, и стоимость заказанного им судна возросла почти втрое против проектной. Сэр Рамсей совсем извелся. Измученный, с темными кругами под глазами, он предстал перед заказчиком, чтобы отвергнуть его очередное требование. — Мы не можем установить атомные двигатели, господин Скуратис. Извините, но у нас нет такой возможности. Его собеседник пожал плечами. Он ничего не понимает в судостроении. Он знает только, что ему нужно. А нужны ему атомные двигатели. — Мы не можем вам их поставить, никак не можем. — Тогда мне не нужен ваш корабль. — Но у нас контракт, сэр! — Пусть с этим разбирается суд, — заявил Скуратис. — Вы же прекрасно знаете, сэр, что мы кругом в долгах и не можем ждать, пока завершится судебное разбирательство и суд заставит вас заплатить нам. Скуратис сказал, что ничего не понимает в судебных разбирательствах. Он знает лишь, что ему нужно, а нужны ему атомные двигатели. Еще он подчеркнул, что окончательная конструкция корабля их прекрасно выдержит. — Если уж мы идем к финансовому краху, — сказал сэр Рамсей и в его голосе прозвучала вся гордость многих поколений знатного рода, — то по крайней мере обойдемся без лишних слов. Я говорю «нет». Можете делать все, что вам заблагорассудится, любые гадости! Но бывшего чистильщика обуви не так-то легко пронять словами. Жизнь голодных низов — штука нелегкая. И человек, выросший в трущобах Пирея, строит планы не для того, чтобы широким жестом самому их разрушить. Хотя Скуратис не разбирается ни в кораблестроении, ни в судопроизводстве, он прекрасно разбирается в финансовых делах. Сэру Рамсею нужно толькоприслушаться к его советам. На самом деле ничего страшного не произошло: разговоры о банкротстве чушь! Ведь сэр Рамсей еще не использовал всех возможностей для: получения кредита. У него есть Аттингтон, с его обширными земельными угодьями — поместье, стоимость которого очень велика. Сэр Рамсей не может решиться обратить тысячу лет британской истории в средство платежа, но Скуратис может, и он готов предложить свою помощь. Если сэр Рамсей не потерял голову от всех этих разговоров о банкротстве, компания сможет получить новые кредиты, установить на корабле атомные двигатели и заработать солидную прибыль. Разве Скуратис сказал, что не уплатит за двигатели? Разумеется, уплатит, и очень даже хорошо. Он платит за все, что получает. Но его желание — закон. На этот раз сэр Рамсей потребовал оформить все как должно: и залоговые депозиты, и долговые обязательства, и закладные. «Я хочу защитить свои интересы», — сказал он. И защитил. Но лишь до того момента, когда корабль был построен и Рамсей Фраул прочитал в «Лондон таймс», что Скуратис не собирается его принимать. Акции сразу же упали почти до одного фунта. Перепуганные кредиторы накинулись на старую и уважаемую фирму, точно обезумевшие от страха матросы тонущего корабля на спасательные шлюпки. Все долговые обязательства, под которые были приобретены атомные двигатели, были предъявлены к немедленной оплате. Когда цена акций упала почти до нуля, Скуратис скупил их и завладел контрольным пакетом компании. С ловкостью фокусника он продал закладные самому себе, продал себе громадный корабль за скандально низкую цену, в качестве заимодавца получил поместье Аттингтон, продал судоверфи Фраула подставной компании, которая официально объявила себя банкротом, и напоследок купил акции Фраула по одному шиллингу, вручив их тем самым бедолагам, с которых когда-то получил по 150 фунтов за штуку. Это были манипуляции, достойные шакала. В результате у сэра Рамсея осталось три выхода: застрелиться, повеситься или отравиться. Он решил тихо и незаметно уйти из этого мира, причем там, где он был бы ближе к своим предкам. И вот холодным октябрьским днем, спустя пять лет после того, как крупнейший греческий судовладелец предоставил ему блестящую возможность проверить свои способности судостроителя, баронет Рамсей Фраул в черном «роллс-ройсе» в последний раз приехал в Аттинтгон. Он распрощался со своим шофером, извинившись, что не может выплатить ему выходное пособие. Вместо этого он отдал шоферу брелок от своих золотых часов, не слишком старинную вещь, которая хранилась в их семье всего лишь 210 лет. — Вы можете его продать, — сказал сэр Рамсей. — Нет, сэр, я его не продам, — возразил шофер. — Я проработал двадцать два года у джентльмена, истинного джентльмена, сэр. Этого у меня никто не отнимет, никакие греки со всем их богатством. Ваш брелок — не для продажи, как не продаются и двадцать два года моей жизни, сэр. Тысячелетняя фамильная закалка в холодном английском климате не позволила сэру Рамсею заплакать. Но после этого не страшно и умереть. — Благодарю вас, — сказал он. — Это были действительно хорошие годы. — Вам еще будет нужна сегодня машина, сэр? — Нет, не думаю. Большое спасибо. — Тогда — всего вам доброго, сэр. — До свидания, — сказал баронет Рамсей и снова почувствовал, что жить значительно труднее, чем умереть. Он не приезжал в поместье с прошлого года. Мебель стояла в чехлах. Баронет зашел в комнату, где родился, потом — в детскую, и наконец в большом парадном зале с величественным камином, который он не смог сейчас даже наполнить дровами, сэр Рамсей обошел галерею фамильных портретов. И тут, как это иногда бывает с людьми, находящимися на пороге смерти, он вдруг прозрел. Он понял, что их семейное благосостояние, вероятно, начиналось не со славы, а скорее всего, как и у Скуратиса, со лжи, грабежа и обмана. Именно так создаются большие состояния. И может быть, более нравственно способствовать краху одного из них, нежели его зарождению. Сэр Рамсей принял закат славы дома Фраулов с достоинством — по крайней мере это он мог сделать. Мирная тишина парадного зала была нарушена глухим рычанием мотора подъехавшего «ягуара». Приехал Скуратис, подумал сэр Рамсей. Его можно было безошибочно узнать по тяжелой походке. Скуратис подергал один замок, потом другой, пока не нашел наконец незапертую дверь. Тяжело пыхтя и вытирая блестящий от пота лоб, он ввалился в парадный зал Аттингтона, который теперь принадлежал ему. — О, сэр Рамсей! Я так рад, что успел вовремя! — В самом деле? Почему? — холодно спросил Фраул. — Когда мне рассказали, в каком подавленном состоянии вы находитесь, и я узнал, что вы поехали сюда, захватив с собой пистолет, я сразу же помчался следом. Я счастлив, что вы еще не успели застрелиться. — Вы собираетесь мне помешать? — Ну нет! Я просто боялся пропустить зрелище вашего самоубийства. Стреляйтесь себе на здоровье. — А почему вы думаете, что я не застрелю вас? Удовлетворите мое любопытство. — Чтобы выжить, надо знать людей. Это не для вас, сэр Рамсей. — Мне только сейчас пришло в голову, что вы заставили меня вырыть себе самому могилу отнюдь не из деловых соображений. — По правде говоря, нет. Однако дела для меня всегда на первом месте. — Может быть, я чем-то оскорбил вас? — Да. Впрочем, это было сделано без злого умысла. Вы кое-что сказали газетчикам. — Что именно, смею спросить? — О, совершенный пустяк! — сказал Скуратис. — Но для вас, очевидно, это был не пустяк, господин Скуратис? — Для меня нет. Вы, будучи президентом судостроительной компании, заявили, что Аристотель Тебос самый выдающийся судовладелец во всем мире. — Но ведь он им был до того, как мы построили вам самый большой корабль. — Значит, теперь это следует сказать обо мне? — Да. Ведь мое замечание было сделано так давно! — Тем не менее вы его сделали! — И это все? — Нет. Как я уже сказал, я учитывал и деловые интересы. — Вероятно, было что-то еще, господин Скуратис? — Нет. Только дело. И то, что вы сказали об Аристотеле Тебосе. — И этого оказалось достаточно, чтобы вам захотелось разорить меня? — Разумеется. — А теперь вы приехали смотреть, как я покончу с собой? — Да. Посмотреть торжественный финал, завершающий наше предприятие. Сэр Рамсей улыбнулся. — Жаль, что вы не читали утренних газет, господин Скуратис. Ваше предприятие может и не получить счастливого завершения. Вы имеете шанс стать самым большим динозавром после ледникового периода. Евреи называют сегодняшний день «Иом киппур» — «день искупления». Это их день искупления. А ваш день искупления еще впереди. — О чем это вы толкуете? — О небольшой войне, которая началась сегодня на Ближнем Востоке. — Я знаю о ней. Я знал о ней еще до того, как вышли газеты. — А вы не подумали о том, что вы будете делать с самым большим в мире танкером, когда нефть подорожает? Ведь танкер рассчитан на перевозку дешевой нефти в больших количествах. Сэр Рамсей перевел свой взор с фыркающего толстяка в плохо сидящем костюме на более достойные вещи. Он окинул взглядом стол, стул с высокой спинкой, на котором сидел его отец во время торжественных застолий; стул у камина, на котором много раз сиживал он сам в добрые старые времена, когда Британская империя еще была мировой державой... Затем он вложил в рот дуло пистолета и нажал на спуск. Это было очень просто, много проще, чем продолжать жить. Скуратис проследил глазами за тем, как затылок баронета взорвался фонтаном мелких красных брызг. А в зал уже входили свидетели, и ни один из них, разумеется, не припомнит, чтобы сюда заходил когда-нибудь Скуратис. Собственно говоря, приезжать ему было необязательно — со дня заключения контракта на постройку корабля он знал, что сэр Рамсей обречен. Самоубийство сэра Рамсея было не первой смертью, связанной с этим кораблем. Было еще восемнадцать других смертей, но, по мнению Скуратиса, это соответствовало среднестатистическим данным об убитых или покалеченных при осуществлении любого большого проекта. Подлинной трагедией было для него эмбарго на поставки нефти. Цена на нее выросла в четыре раза, и соответственно уменьшилось ее потребление. Объем перевозок резко сократился, и оказалось, что судов, готовых перевозить, слишком много, а нефти, которую нужно перевезти, слишком мало. Огромное судно стояло на приколе в норвежском порту; Демосфен Скуратис тратил семьдесят две тысячи долларов еженедельно только на то, чтобы не глушить двигатели и не дать судну заржаветь, превратившись в целый остров металлолома. Это было все равно что содержать мертвый город, и Скуратис, возможно, пустил бы корабль, еще не имевший даже названия и значившийся под номером 242, на слом, если бы не прием, который устроил Аристотель Тебос в его честь, когда корабль был готов. Кого только не было в этот день на верфи: и короли, и социалисты, и представители прессы, без конца фотографирующие огромный корпус судна, закрытый брезентом, — целые акры просмоленной парусины стоимостью в двести сорок тысяч долларов закрывали мощные насосы танкера и его машинное отделение. — Я пригласил вас с тем, чтобы мы могли выразить наше глубокое восхищение самым грандиозным из всех когда-либо построенных в мире кораблей прежде, чем мой бедный, бедный друг Демосфен пустит его на слом, — сказал на приеме Аристотель Тебос. — Смешно! — сказал Скуратис репортерам, когда они попросили его прокомментировать заявление друга. При этом он изобразил легкую усмешку, будто это и в самом деле было смешно. Он был в ловушке. Он знал, что Аристотель Тебос прав — положение дел Аристотель понимал, как понимал его каждый, кто имел дело с кораблями. Но что значат какие-то семьдесят две тысячи в неделю? Только семьдесят две тысячи, чтобы не позволить Тебосу смеяться последним. Можно немного потерпеть. Это «немного» вылилось в несколько лет. Однажды, когда Скуратис завтракал в Нью-Йорке с одним африканским дипломатом, его вдруг осенило. Если замысел удастся, он прославится, станет великим! Аристотель Тебос умрет от зависти. Скуратис чмокнул африканского дипломата в прыщавую черную щеку и пустился в пляс вокруг ресторанного столика. Дипломат был озадачен, но Демосфен объяснил ему, что тот должен делать. Государственный департамент США узнал об этом слишком поздно.* * *
— Вы шутите! Они там все посходили с ума! Эти слова произнес сотрудник Госдепартамента, и относились они к Организации Объединенных Наций. Его коллеги с ним согласились.Глава 2
Его звали Римо. Предполагалось, что он войдет в помещение после того, как выключат свет. Ему обещали, что все будет подготовлено как надо. Однако теперь он уже знал: в лучшем случае это означает, что ему правильно указали город — Вашингтон, округ Колумбия, — дом — здание Госдепартамента — и, возможно, номер комнаты — подъезд Б, 1073. И вот он стоит у нужной двери. Коридор так ярко освещен, что можно снимать кино; из зала доносится разноязычная речь. У входа дежурит охранник с револьвером на поясе и значком на груди. Выражение лица у него такое, будто он только что получил нагоняй от начальства и впредь поклялся не давать к этому ни малейшего повода. Он сказал Римо, что не может никого пропустить без предъявления документа. При погашенном свете вообще входить нельзя. — Благодарю вас, — сказал Римо и отошел — ему сказали, что он не должен привлекать к себе внимание. Еще ему сообщили, что он получит секретные инструкции, но времени для этого уже не оставалось. Вообще он не ощущал той всесторонней поддержки, которую КЮРЕ обычно была в состоянии ему обеспечить. Во всесторонней поддержке Римо не был уверен. В прежние времена, еще до того, как было закрыто главное управление КЮРЕ в Штатах, для Римо каждый раз заготавливались нужные документы и «сверху» сообщали, что там-то он найдет того-то, который сделает то-то и то-то, и Римо проходил в правительственные здания без затруднений. Его всегда ожидало определенное лицо, не знающее, кто он такой, но знающее, что он имеет беспрепятственный доступ туда-то и туда-то. Но это было в прежние времена, когда миллионы затрачивались на любую мелочь. Теперь иное дело. Опустив в автомат десятицентовую монетку, Римо набрал номер телефона, записанный на клочке газеты. — Свет включен, — сказал он в трубку. — А вы не перепутали адрес? — У говорившего был сдавленный голос, как будто челюсти у него двигаются с трудом. — Подъезд Б, 1073, — сказал Римо. — Точно. Вас должны впустить при погашенном свете. — То же самое вы говорили мне раньше. — Ищите выход самостоятельно, но помните — никаких инцидентов! — Блеск! — сказал Римо Он прислонился спиной к стене — худощавый человек в светлых брюках, темном свитере и мягких мокасинах, приобретенных им в Риме, на Виа Плебесцито, когда он работал в Европе. Теперь он снова дома, в Америке, и, если не считать небрежной манеры одеваться, ничем не отличается от других людей, входящих в подъезд Б. Однако наблюдатель с более острым глазом обратил бы внимание на то, как он движется, на безупречную координацию движений, никогда ему не изменяющую; на неслышное дыхание, на темно-карие кошачьи глаза, на широкие запястья. Но и этот наблюдатель мог бы ошибиться, приписывая ему то, что не было ему свойственно. Мужчины считали его очень спокойным и даже рассеянным; реакция женщин была иной: они чувствовали в Римо силу и тянулись к нему, причем влекло их не столько удовлетворение, которое, они знали, он мог им дать, сколько первобытная потребность принять в свое лоно мужское семя — как будто он мог один обеспечить выживание целой расы. Римо их внимание стало теперь докучать. Где были все эти женщины, когда ему было девятнадцать лет? Тогда он мог потратить половину своего жалованья на шикарный обед в ресторане и шоу, а взамен получить лишь поцелуй, да и то не всегда. Досаду вызывало не то, что в юности он платил так много за такую малость, а то, что сейчас, когда представляется столько легких возможностей, он уже немолод. Однажды он поделился своими сожалениями с Чиуном, корейцем, которому перевалило за восемьдесят. Тот ответил своему ученику так: — В своих исканиях ты богаче, чем иные в своих приобретениях. Тот, кому все легко достается, не ценит полученного. Но для того, кто долго добивается и достигает многого, оно значительно дороже. Теперь, когда ты наделен большой жизненной силой, твоя задача заключается не в том, чтобы завоевывать женщин, а в том, чтобы удерживать их на расстоянии. — Я не понимаю, папочка, — смиренно отвечал Римо, — каким образом приобретенное искусство удара поможет мне заполучить бабу с хорошей задницей. — Что-что? — С хорошей задницей. — Фу, гадость! Отвратительно! И как только язык у тебя повернулся! Язык белых умеет только унижать, но не может точно выразить мысль. Послушай меня. Секс есть не что иное, как средство выживания. Когда выживание перестает быть главной проблемой, когда у людей появляется иллюзия защищенности от ужасов жизни, тогда секс становится, по-видимому, чем-то иным. Но на первом месте — выживание. Женщины это знают, и это будет привлекать их к тебе. — Я буду себя хорошо вести! — съязвил Римо. — Ты ничего не умеешь делать хорошо. Это только тебе так кажется, у тебя завышенная самооценка. — Ты говоришь неразумно, папочка! — Тот, кто пытается делать из глины алмазы, должен помнить, что ему придется часто стирать одежду, — сказал Чиун. Эта фраза обеспокоила Римо: он знал, что был не прав и наговорил много лишнего в тот давно прошедший, но памятный день.* * *
Прижав телефонную трубку подбородком к плечу, Римо ждал ответа. — Я не знаю, что вам ответить, — услышал он недовольный голос Смита. — Это уже прогресс, — сказал Римо. — Что вы хотите этим сказать? — По крайней мере теперь вы признаете свою несостоятельность. — Римо, мы не можем позволить себе никаких инцидентов. Пожалуй, вам сейчас лучше уйти оттуда, а потом мы что-нибудь придумаем. Римо с этим не согласился. — Нет! — твердо сказал он. — Я уже здесь и просто так не уйду. Всего доброго! — Погодите, Римо... — донеслось до него, но Римо уже повесил трубку. Он подождал, пока дверь в зал 1073 закроется, и прошел в ближайший мужской туалет. Мраморные писсуары были старыми и растрескавшимися. К Римо пристал было какой-то гомик, но тот его отшил. Оставшись один, он надавил на край писсуара в том месте, где он крепился к стене, и оторвал раковину, как спелый персик с дерева в августе месяце. Набрав пригоршни обломков мрамора, он принялся выбрасывать их в коридор. Покончив с этим делом, он вышел из туалета и, указывая на кучу обломков, строго спросил: — Кто это сделал? За дежурного я могу поручиться — это не его рук дело. Он все время был у входа в зал. Рядом с ним остановился мужчина в сером костюме, с портфелем в руке. Римо ухватил его за лацканы пиджака и стал громко доказывать, что это не мог сделать дежурный, так как тот был все время у дверей, и что он назовет лжецом любого, кто станет утверждать обратное. На этот шум народ слетелся как мошкара на свет. Люди в Госдепартаменте воспринимали разбитый унитаз как желанную возможность отдохнуть от международных проблем. — Что случилось? — спросил кто-то из вновь подошедших. — Охранник разбил писсуар, — ответил ему стоящий рядом министр. — Почему вы думаете, что это сделал он? — Я слышал, кто-то клялся, что охранник не виноват. Охраннику было дано распоряжение стоять у дверей и пропускать в зал строго по списку. У него был значок и пистолет на ремне, а до пенсии оставалось целых пятнадцать лет. Однако, услышав, что кто-то из начальства указывает на него и грозно вопрошает: «Зачем он это сделал?», охранник не выдержал. Подергав для верности запертую дверь, он решительно зашагал к собравшейся толпе, чтобы посмотреть, кто там возводит на него напраслину. Служба у него не такая, где требуется безупречность исполнения, важно не делать ошибок. И если кто-то обвиняет его в каком-то нарушении, надо немедленно это обвинение опровергнуть. Когда он пробрался в середину толпы, взору его предстала груда обломков писсуара на полу и над ней — заместитель госсекретаря по делам Африки, заявляющий, что он этого так не оставит. А Римо тем временем, надавив на дверной замок в том месте, где он держался слабее всего, сфокусировал на нем всю силу и выдавил его. Пятясь, он вошел в затемненный зал со словами: — Сюда нельзя, посторонним вход воспрещен! — Он прикрыл за собой дверь и, повернувшись лицом к залу, объявил: — Все в порядке, я никого не впустил. Пусть подождут. В зале было темно, только высоко, под самым потолком, светился небольшой экран. К нему не тянулся световой луч, и Римо понял, что это теле-, а не киноэкран. — Подождите пока там! — крикнул Римо, на ощупь отыскивая для себя место. Большой телеэкран показывал фотографию корабля. В кадре не было ни одного предмета для сравнения, и определить размеры судна Римо не мог. Это был явно не парусник, так как парусов и мачт на нем не было; это, видимо, был и не авианосец, так как на тех бывают большие ровные площадки. Должно быть, это судно для перевозки, например, бананов, заключил он. Его сосед слева, видно, ел рыбу на ленч — от него несло жареной рыбой и луком. — Теперь вернемся к возникшей угрозе, — сказал кто-то находящийся у экрана. Голос явно принадлежал англичанину. — Кто из вас не прошел инструктажа в Министерстве военно-морского флота? — Я не прошел, — отозвался Римо. — Прелестно! У нас уже нет времени возвращаться к вопросам истории. — У меня время есть, найдете и вы. — Видите ли, нам всем очень некогда. Если не возражаете, сэр, я мог бы проинструктировать вас индивидуально, после завершения этой встречи. — Я не собираюсь выслушивать что бы то ни было после завершения чего бы то ни было. Просто расскажите мне, что здесь происходит, и я уберусь отсюда. Здесь плохо пахнет! — Вы, насколько я понимаю, американец? — Как в воду глядели, — сказал Римо. У экрана произошла небольшая заминка, после чего англичанин сказал: — Извините, джентльмены, только что получено сообщение, что мы должны подождать человека, который войдет при выключенном свете. По-видимому, он не хочет, чтобы его разглядели и запомнили. Я могу приступить к рассказу об опасностях, которые таит в себе этот корабль, а тем временем опоздавший подойдет. — Опоздавший ухе подошел, — сказал Римо. — О, так это вы? — Нет, это моя мама. Давай дальше, парень! Так что там с этим корабликом? — Этот «кораблик», как вы изволили пошутить, является величайшим судном в истории кораблестроения. Когда оно плывет по океану, его нос может оказаться в одном течении, а корма — в другом. Можно без преувеличения сказать, что, пересекая Атлантику, оно может оказаться в трех климатических поясах одновременно. Оно снабжено атомными двигателями, а его гребные винты больше, чем парусная яхта класса "А". — Теперь понятно, — сказал Римо, не имевший ни малейшего представления о парусниках класса "А". Он начинал подозревать, что «наверху» опять что-то напутали. Вот он сидит и смотрит на корабль, корабль этот большой, ну и что? Он слышал вокруг себя речь на разных языках и понимал, что здесь присутствуют не только американцы. Но он не мог понять главного: зачем здесь сидит он сам? Есть ли здесь кто-то, кого он должен увидеть и запомнить, а потом убрать? Существует ли какой-то четкий план, конкретный замысел, в который он должен проникнуть? Поблизости кто-то закурил. В помещении и без того было душно от потных человеческих тел. — Бросьте сигарету, — сказал Римо. — Сначала извинитесь за свой тон! — потребовал резкий гортанный голос. Папироса продолжала дымить. Римо выхватил изо рта соседа тлеющий окурок и бросил на пол. Тот хотел было зажечь другую сигарету, но Римо отобрал у него зажигалку. Оратор у экрана говорил о том, как важно объединить усилия, чтобы предотвратить международную катастрофу, когда его внимание привлек конфликт в заднем ряду. — Мы собрались здесь, чтобы спасти планету, — с укором сказал он в зал. — Что происходит? — Он первый начал, — сказал Римо. Его сосед заявил, что ничего не начинал. Он — руководитель албанской контрразведки и не мог ничего начать. — Нет, начал! — упорствовал Римо. — Джентльмены! Всего лишь через месяц представители наций мира вручат нам свои жизни, доверяя нашему искусству и способности их защитить. Мир ожидает, что мы выполним свой долг. Неужели надо напоминать, что мы должны действовать в духе сотрудничества? Мы собрались здесь не для того, чтобы заработать политический капитал; мы должны гарантировать сотням съехавшихся со всех концов мира делегатов и тысячам людей из обслуживающего персонала, что они не пойдут ко дну. Джентльмены! Наша задача проста — предотвратить величайшую в истории планеты морскую и дипломатическую трагедию, трагедию, которая вполне может привести к третьей мировой войне. В свете этого я прошу, убедительно прошу преодолеть ваши несущественные разногласия. А теперь я хочу услышать серьезное и обдуманное разъяснение инцидента в заднем ряду. Глава албанской контрразведки заявил, что в интересах международного сотрудничества он впредь воздержится от курения в зале. — Вот видите? — сказал Римо. — Я же говорил. Но тут встал человек, назвавший себя сотрудником американских секретных служб. Он заявил, что этот американец не выражает позиции Соединенных Штатов, и принес извинения Албании за его грубость. Албанцы их приняли. Раздались жидкие аплодисменты. Римо фыркнул. Англичанин, представившийся помощником руководителя британской службы безопасности, продолжал: — По-видимому, все уже знают, что этот корабль, пока называемый просто «242», скоро переименуют в «Корабль Наций», и он станет постоянным плавучим домом для ООН. — Я этого не знал, — перебил его Римо. — ООН что, съезжает с Нью-Йоркской квартиры? Оратор сделал паузу, затем издал легкий смешок. — Очень остроумно! — сказал он. — Нет, я не шучу, — сказал Римо. — Я в самом деле не слышал об этом. Вы хотите сказать, что ООН покидает Нью-Йорк? — Да, сэр. Именно это я и сказал. — Держу пари, что нью-йоркцы чертовски этому рады, — сказал Римо. — Они-то, возможно, и радуются, но мы — заведомо нет. Все мы, а здесь собрался цвет мировой разведки, оказались в беспрецедентной ситуации. По сути дела, нам придется надзирать за собственным начальством. Положение более чем деликатное. В наш век терроризма корабль станет огромной мишенью. Это неслыханная опасность. Может кто-то из вас представить себе, что произойдет, если корабль утонет вместе со всеми дипломатами? Римо поднял руку. — Слово имеет американец, — сказал человек у экрана. — Могу вас заверить, что ничего страшного не произойдет, — сказал Римо. — Дипломатов у нас хоть пруд пруди. Они всегда под рукой. Некоторые говорят, что, мол, полицию и солдат заменить нетрудно. Но давайте посмотрим правде в лицо: полицейского или солдата еще надо обучить, его подготовка требует времени. А дипломаты? Откуда они берутся? Поговори как надо с кем-нибудь в Москве или проведи кампанию сотрудничества в Штатах — и все дела. Бывает и так, что надо просто сбыть кого-то с рук и заслать куда подальше, с глаз долой. А вы говорите — дипломаты! Проку от них никакого, а мы их охраняй! Я считаю, что беспокоиться тут не о чем. Послышались возгласы одобрения — в темном помещении можно было не стесняться. Чиновник у экрана откашлялся. Кто-то захлопал, и весь зал зааплодировал. Англичанин кашлянул снова. — И тем не менее наша работа и наш долг заключаются в том, чтобы охранять этих людей. На нас смотрит весь мир. «Корабль Наций» стоит на якоре в нью-йоркском порту Официальная церемония открытия должна состояться на будущей неделе. Мы имеем все основания опасаться, что он может стать кораблем смерти: еще во время его строительства произошло пять таинственных смертей. Вы только вдумайтесь, джентльмены, пять смертей! — подчеркнул он. — Пять человеческих жизней! Американец снова поднял руку. На этот раз слово ему дали с неохотой. — Ведь это очень большая лодка... — начал Римо. — Корабль, — поправили его. — Какая разница? Если у вас есть такая... такой большой корабль, на нем должно работать очень много народу. Я хочу сказать, требуется не меньше тысячи человек, чтобы его обслуживать, пока он стоит на стоянке. — На якоре, — сказал англичанин. — Ну, на якоре. Теперь посчитайте: его строили тысячи людей, да еще все, кто его караулит. Погибло пять человек, так? Всего лишь пять. А возьмите на выбор какой-нибудь город с таким же населением. Сколько там гибнет людей? Ручаюсь, что много больше. Выходит, что эта лодка — не опаснее чем любой большой город в мире. Так зачем нагнетать страсти вокруг этого корабля, который, по сути дела, не более опасен, чем любое другое место с большим скоплением людей? Тем более что пропажу дипломатов никто и не заметит! Кто-то засмеялся очевидной правоте суждений американца, вслед грохнул весь зал. Когда смех умолк, представитель американской секретной службы извинился за своего согражданина, который, по всей вероятности, представляет здесь какое-то неизвестное ему учреждение. Он назвал выступление Римо достойным сожаления, а его идеи — неконструктивными. — Ну и тупица! — Римо встал с места и вышел в освещенный коридор, до отказа забитый людьми. Какой-то репортер безуспешно пытался пробиться сквозь толпу. — Что случилось? — спросил у него Римо. — ЦРУ с риском для жизни предотвратило диверсию в здешнем туалете. Там планировался взрыв. — Откуда вам это известно? — Из достоверного источника, — бросил репортер. — Но не пытайтесь на меня давить, я все равно его не назову. Римо, посвистывая, вышел из здания Госдепартамента на улицы столицы. Ясный и теплый весенний день клонился к вечеру. Перед самым заходом солнца он набрал хорошо известный ему телефонный номер и надиктовал на автоответчик следующее сообщение: «Был на встрече. Считаю, что это, а значит, и все, чем вы занимаетесь, — пустая трата времени. Прошу не считать меня вашим сотрудником со вчерашнего дня». Римо не сомневался, что «наверху» эту запись прослушают в самое ближайшее время. Впервые за десять с лишним лет он был свободен. Довольно! Хорошенького понемногу! Десять лет он работал на КЮРЕ, тайное агентство, организованное, чтобы защитить Америку от растущей преступности. Мало-помалу функции Римо видоизменялись: он теперь уже не был карающим орудием, а превратился в обыкновенного сыщика, и это ему не нравилось. Он видел, что КЮРЕ все глубже уходит в подполье, поскольку, по вине конгресса, национальная служба безопасности целенаправленно разрушается, и это ему не нравилось. Его стали посылать за пределы страны с заданиями, выполнение которых блокировалось либо ЦРУ, либо конгрессом, и это ему тоже не нравилось. Хватит! И как только его хватило на десять лет?! На столицу опустились сумерки, и Римо ощутил желание пройтись. Возвращаться в отель, где его ждал наставник. Мастер Синанджу, не хотелось. Он предпочитал обдумать все хорошенько, прежде чем заговорит об этом с учителем, который так часто оказывался прав, хотя бывал иногда и категорически не прав. Римо приготовил целую речь. Он будет предельно откровенен: работа для КЮРЕ была ошибкой, в этом Чиун был прав. Пришло время употребить свои способности на что-нибудь другое — там, где они получат надлежащую оценку И все-таки где-то в глубине души Римо ощущал грусть. Он и сам не мог понять: то ли он бросал Америку, то ли Америка уже давным-давно бросила его.Глава 3
В малоизвестном морском бою близ Ямайки в начале первого десятилетия восемнадцатого века погиб последний из капитанов британского флота, которому суждено было быть обезглавленным. Было это так: адмирал Ее Величества английской королевы внезапно обнаружил, что испанские галеоны, которые он собирался захватить и разграбить, вооружены лучше, чем его корабль, и попытался заключить джентльменское соглашение о прекращении огня Испанский капитан поклялся на святых мощах, что «его слово — это его кровь и его душа» Английский капитан дал слово офицера и джентльмена. Они договорились, что британское судно спустит флаг и сдаст оружие, а испанцы ни при каких обстоятельствах не причинят англичанам вреда. Но тут англичане увидели, что испанский адмирал стоит открыто на капитанском мостике, и в самый разгар торжественных клятв дали пушечный залп Разъяренные испанцы отрубили головы всей команде судна. Последним был обезглавлен капитан. Нечто похожее повторилось в нью-йоркском порту на борту огромного «Корабля Наций», выдававшегося в залив подобно сверкающему белизной полуострову Ровно через двенадцать часов после того, как некий неопознанный агент американской секретной службы доказал на тайном совещании работников службы безопасности ООН, что судно, с учетом его размеров и его населения, является не более опасным, чем большинство городов мира, адмирала Дорси Плау Ханта поставили на колени на капитанском мостике неподвижного голиафа, прямо напротив управляемого компьютером рулевого колеса. Лишь на мгновение он ощутил резкую боль у основания шеи, и все кончилось — его голова покатилась на деревянные доски пола. Фонтаном хлынула кровь. Рука в черной перчатке написала кровью поперек висевшего на мостике портрета теперешнего Генерального секретаря ООН слова: «Свободная Скифия». Старший переводчик, организующий очень трудную сменную работу переводчиков в этом первом круизе ООН, вдруг услыхал чьи-то шаги в своей вроде бы запертой комнате. Обернувшись, он увидел восьмерых мужчин, одетых в черное, с лицами, вымазанными сажей. Он спросил по-английски, что им здесь нужно. Потом повторил по-французски, по-русски, по-арабски; наконец, прибегнув к понятному языку жестов, он пожал плечами и поднял руки вверх. Пока он пытался объяснить им на шведском языке, что денег у него нет, что он не политик и вообще не тот человек, который может быть чем-нибудь полезен, они поставили и его на колени. Он не успел даже почувствовать боли, когда острый клинок отсек ему голову, разом оборвав жизнь. Голова убитого закатилась под стул, тело забилось в конвульсиях. И снова убийцы сделали надпись кровью, на этот раз на листках с расписанием работы переводчиков: «Свободная Скифия». На гигантском судне было восемнадцать молитвенных домов: мечети для мусульман, церкви для христиан, синагоги для евреев, храмы для буддистов и индуистов. В каждый из них была подброшена мертвая голова, и на каждом алтаре было написано слово «Скифия». Мужчины в черном трудились до самого рассвета, пока у них не закружилась голова от вида крови. Кто-то от возбуждения начал разговаривать с самим собой, другие впали в эйфорию. Так обычно бывает с теми, кто, убив в первый раз, вдруг понял, что именно об этом он неосознанно мечтал всю жизнь. И тут их вожак, которого называли «господин Скиф», допустил первую ошибку: он вышел в коридор стран Ближнего Востока на одной из пассажирских палуб. Вопреки официальным заявлениям, сделанным еще в нью-йоркской резиденции ООН, эта часть корабля была хорошо вооружена. Люди с пулеметами, револьверами и ручными гранатами не назывались охранниками — они назывались атташе. Атташе по культурным связям из Иордании были вооружены английскими револьверами «Уэбли» и ручными пулеметами марки «Брен», у сирийских атташе по сельскому хозяйству были русские автоматы АК-47, широко известные по плакатам, изображавшим воина с поднятым вверх автоматом и превозносившим социальные сдвиги, достигнутые с его помощью. Собственно говоря, эти автоматы всаживали кусочки свинца в живое тело ничуть не хуже, чем английские или американские, и посему голоса людей, утверждающих, что культуры не совершенствуются, а лишь меняют ярлыки, должны умолкнуть. Если у кого-то есть много автоматов Калашникова, он может вывести тысячи людей на улицы, и они, маршируя дружными рядами, продемонстрируют, как счастливо и свободно они живут. Один из египетских атташе по культуре заметил трех мужчин в черном с окровавленными клинками в руках и выпустил по ним очередь из своего М16. Хореограф из Ливии, услыхав выстрелы, бросил в коридор гранату, певцы из Ирака, высунув в приоткрытую дверь дула автоматов, начали поливать огнем все подряд, и в частности двери сирийского офиса. Специалисты из Саудовской Аравии, набив корзины для бумаг американскими стодолларовыми купюрами и шведскими кронами, стали швырять их в бушующий коридор вместо снарядов. Этот перекрестный огонь, как ни странно, оказался исключительно эффективным и вынудил банду ночных налетчиков укрыться в большом чулане. Они позорно бежали, зажав уши и втянув головы в плечи, чтобы спастись от пуль. Только один господин Скиф сохранял присутствие духа. — Надо бежать отсюда! — вскричал один из бандитов. Но господин Скиф потрепал его по щеке и сказал, что бояться нечего. — Но нас здесь прихлопнут, как крыс в крысоловке, — не унимался бандит. — Они нас запрут. Здесь нет другого выхода! И те самые люди, которые лишь недавно упивались видом крови и отрубленных голов, вдруг почувствовали отвращение к убийству. Ливанская делегация, только что прибывшая из Бейрута, преспокойно спала под грохот продолжающихся выстрелов, привычных на родине. Проснувшийся утром мистер Галуб связался по телефону с другими арабскими делегациями. — Послушай, старик, — сказал сирийцу Пьер Галуб, заместитель ливанского консула. — Я слышу в холле выстрелы из «Калашникова», потом с другой стороны в двадцати ярдах грохочет «брен», а позади в шестидесяти ярдах или, может быть, чуть дальше, палят из М-16. У одного из них неисправна возвратная пружина, так что надо египтянам ее отремонтировать, если они хотят продолжать стрельбу. Это не должно занять больше одиннадцати минут. — Милостивый Аллах! — вскричал на другом конце провода сириец. — Откуда тебе все это известно? — У меня есть уши, старик! Скажи, вы стреляете в кого-то конкретно или просто так? — На нас напали, и мы обороняемся. — Что-то непохоже: очень уж бестолковая пальба. Не обзвонишь ли ты другие делегации? Надо выяснить, кто выстрелил первым и в кого. А через несколько минут перезвони мне, ладно? Галуб допил сок и распаковал бритвенный прибор. — Что-нибудь новенькое? — спросил его другой делегат, выходя из роскошной туалетной комнаты. Галуб отрицательно покачал головой. Закончив бритье, он перезвонил сирийцам. — Ну как? — спросил он. — Кто затеял стрельбу? — Никто не затевал, — ответил сириец. — Не смеши меня! — Это сионисты, — сказал сириец. — Мы с тобой не на дебатах в ООН, а потому кончай молоть вздор! Надо положить конец перестрелке, если мы хотим выйти из своих комнат. Поставим вопрос так: кто первым начал обороняться? Через две минуты позвонил египтянин, сказавший, что видел людей в черных одеждах с окровавленными клинками в руках, и дал по ним очередь из автомата. — Чем они были вооружены? — У них были окровавленные клинки. — А огнестрельное оружие? — Я не видел. — Хорошо, не стреляйте больше, а я свяжусь с другими делегациями. Надеюсь, нам удастся что-нибудь разузнать. Последовавшая за этим оглушительная тишина разбудила остальных членов ливанской делегации. — А? Что? В чем дело? — спрашивали они, моргая заспанными глазами и не соображая, где находятся. — Ничего особенного. Прекращение огня, — сказал Галуб. — Я не могу спать в такой тишине, — пожаловался один из ливанцев. Мне не следовало уезжать из Бейрута. Галуб, который действительно был атташе по культуре, живя в Ливане, приобрел богатый опыт уличных боев и научился разбираться в стрелковом оружии, распаковал свой «Магнум-357», о-очень большой револьвер, оставляющий в людях о-очень большие дыры. Потом открыл дверь в коридор и бросил на толстую ковровую дорожку пепельницу. Выстрелов не последовало. Тогда он вышел наружу. Всюду были видны следы интенсивной перекрестной пальбы — Галубу приходилось видеть такое и раньше. Казалось, кто-то катался здесь на гигантском бульдозере, выламывая куски из стен и потолка и превращая в клочья ковры. — Поставьте оружие на предохранитель и идите сюда. Ну, смелее, — подбадривал он своих коллег. Открылась одна дверь, другая... Показалась чья-то голова. В конце концов из всех помещений, расположенных вдоль широкого холла, высыпали наружу люди. Несколько смущенные, с оружием в руках, они собрались в коридоре. — Все в порядке, друзья, — сказал Галуб. — Теперь нам надо найти этих людей в черном, с окровавленными клинками. Мертвых тел здесь нет, вероятно, они где-нибудь во внутренних помещениях. Где тот египтянин, который заметил налетчиков первым? Не бойтесь, выходите вперед! Утром перестрелки обычно прекращаются. Но я не сомневаюсь, что до конца путешествия нас ждут сотни таких перестрелок. В холле появился смуглый человек в купальном халате из белого шелка и с М-16 в руках. Впереди него шли сирийцы в длинных ночных одеяниях, они держали в руках автоматы Калашникова. Галуб прикинул направление огня и, учтя, что трупов нигде не видно, решил, что налетчики могли спастись, лишь укрывшись за какой-нибудь запертой дверью. — Найдите помещение с запертой дверью, только не пытайтесь ее открыть, — предупредил он. Такое помещение нашли очень быстро: это был чулан, где хранились ведра и швабры. Днем раньше чулан проверяли сирийцы. Египтяне возмутились: нет, проверяла не сирийская, а египетская служба безопасности. Ливиец обвинил во лжи тех и других, заявив, что чулан никогда никто не проверял и что там свили себе гнездо агенты ЦРУ плетущие расистский и сионистский заговор. А сирийцы и египтяне, утверждающие, что чулан якобы был ими проверен, тем самым предают общее дело арабов. — Уймитесь! — закричал Галуб. — Ты расист! — взвизгнул ливиец. — Нас могут убить, если мы не найдем правильного решения, — увещевал их Галуб. Ливиец умолк. Галуб подошел к чулану. Всем остальным он велел отойти в сторону и хранить молчание. Ковровая дорожка перед чуланом была испачкана кровью: по всей вероятности, один из бандитов был ранен. Галуб встал за косяк двери и прижался спиной к стене. Подняв свой «магнум», он поскреб его стволом по двери. Обычно в таких случаях из укрытия начинают стрелять. Но на этот раз выстрелов не последовало. — Сдавайтесь! Мы знаем, что вы здесь! Бросьте оружие в коридор, мы вам ничего не сделаем! — крикнул Галуб. — Слово араба! — добавил иракский агент. Египтянин хихикнул. — Что здесь смешного? — обиделся тот. — По-моему, там никого нет, — сказал Галуб. — А где же им быть? Оттуда нет другого выхода, — сказал агент сирийской службы безопасности, значившийся в списках как лингвист. — Мне кажется, что я здесь уже был и видел другую дверь... — Надо свериться с планом корабля, — не сдавался сириец. — Он прав, — поддержал его египтянин, и все с ним согласились. Все, кроме Галуба: последние два года он жил в Ливане и привык даже к воскресной обедне пробиваться с оружием в руках. Кто-то сбегал к себе и принес один из восемнадцати томов, содержащих переплетенные «синьки» планов корабля. Они нашли на плане свой коридор и изолированный чулан или, скорее, небольшую кладовую. — Из какого материала сделаны ее стены и потолок? — спросил Галуб. — Сверхпрочная сталь. — Тогда абсолютно однозначно: банда должна находиться в чулане. Теоретически, — добавил Галуб. Никто ему не возразил. С дальнего конца коридора прибежали несколько охранников в синей форме ООН. — Что здесь происходит? Кто-нибудь пострадал? Узнав, что жертв нет, охранники сказали, что арабам еще повезло. На корабль проникли какие-то сумасшедшие типы, которые отрубают людям головы. — Мы заперли их в подсобке, — сказал кто-то из арабов. Силы безопасности ООН предложили взять руководство операцией на себя, но Галуб отказался. У него был больший военный опыт, чем у кого-либо еще из присутствующих. Ливанец решительно повернул ручку и распахнул дверь. Все остальныеупали на пол. Чулан был пуст. На полу виднелись пятна крови, но людей не было. В холле поднялся шум: все говорили одновременно, не слушая друг друга. Галуб отделился от толпы и вернулся в ливанское представительство. Он направил в холл своего пресс-атташе, чтобы американские журналисты не сочинили очередную небылицу о скорых на пальбу арабах. Потом собрал членов своей делегации. У себя дома они бы перестреляли друг друга, не задумываясь. Но здесь, вдали от родины, все они, вкусившие прелесть гражданской войны и убедившиеся на опыте, что мертвые тела ничего не решают, лучше других знающие, что такое убить человека, слушали христианина-маронита Галуба с напряженным вниманием. — Джентльмены, — сказал Галуб. — Это не корабль, это — гроб. Все внимали с величайшей серьезностью. — Прошлой ночью на борту побывали убийцы. Это — огромный корабль, на нем живут тысячи людей. Убийства наводят на мысль о террористах. В наше время террористы могут объявиться в любом месте, но не это беспокоит меня и не поэтому я назвал наш корабль гробом. Этот гигант может стать нашей общей могилой потому, что в нем существует множество тайных проходов, о которых мы не подозреваем, но о которых хорошо знают те, кто совершает убийства. Пьера Галуба спросили, откуда ему это стало известно. Он объяснил, куда были направлены выстрелы, куда вели кровавые следы и, самое главное, как могли исчезнуть люди из чулана, который считался запертым. — Я думаю, этот корабль построен в расчете на убийство многих людей. — Арабов? — Не только. Всех, — сказал Пьер Галуб. Это был последний день его жизни.* * *
На заседании Совета национальной безопасности, где присутствовали два посла, восемь сенаторов и представитель прессы, президент США заявил, что он абсолютно уверен в безопасности судна, носящего название «Корабль Наций». — Мы, естественно, сожалеем о решении ООН покинуть Нью-Йорк. Надо признаться, здесь свою роль сыграли дебаты о месте парковки автомашин, а также тот факт, что наш представитель наложил вето на резолюцию ООН, предусматривавшую введение дополнительно пятидесятипроцентного подоходного налога на американских граждан, чтобы помочь становлению молодых государств. В то же время мы продолжаем рассматривать ООН как олицетворение надежды на достижение мира путем переговоров, на укрепление здравомыслия в политике, на усиление сотрудничества и взаимного уважения между народами. — Что вы думаете об ужасном происшествии в ливанском секторе, о стрельбе, об отсечении голов? — спросил интервьюер. — Я рад вашему вопросу, — ответил президент — Все это лишний раз доказывает настоятельную необходимость мира. Он извинился и прошел в кабинет своего первого помощника. — Почему мне не доложили о событиях на «Корабле Наций»? — возмутился он. — Что там произошло, в ливанском представительстве? — Оно сгорело, все сгорели заживо, сэр. По всей вероятности, были использованы зажигательные бомбы. — Это неслыханно! Просто неслыханно! Но мы это заслужили, мы это действительно заслужили. Только пусть эти выродки, которым не терпится начать жечь друг друга, дождутся, пока их проклятый корабль уберется из нью-йоркской гавани, чтобы из нас не делали козлов отпущения! — Какова наша официальная позиция, сэр? Что сказать журналистам? — Мы выступаем против сожжения людей как способа решения международных споров. Я пошел спать. В спальне ему пришлось подождать полчаса. Он барабанил пальцами по ручке старинного кресла и каждые десять минут бросал нетерпеливый взгляд на верхний ящик комода. Ровно в 18.15 он достал красный телефонный аппарат, спрятанный в верхнем ящике комода, и набрал номер. — Вы меня заверили, — сказал он ледяным тоном, — что те двое будут посланы на корабль. Вы дали мне слово! И вот я узнаю о резне на борту. Наша нация, наравне со всеми, несет ответственность за безопасность этого корабля. Кто и когда допустил просчет? Я хочу знать! — Алло, алло! — ворвался в трубку женский голос, интонации которого сразу же выдавали жительницу Нью-Йорка, а точнее — Бронкса. — Это ты, Сельма? Сельма! Ты меня слышишь? — Кто это? — строго спросил президент. — Откуда вы взялись? Я звоню Сельме Ваксберг. Кто вы такой? — Я — президент Соединенных Штатов. — Ты здорово копируешь его голос, Мэл! Просто чудно! Позови, пожалуйста, Сельму, а? — Здесь нет никакой Сельмы! — Послушай, ты, остряк-самоучка! Мне не нужны твои розыгрыши. Сейчас же позови мне Сельму! — Это — Белый дом. Здесь нет никакой Сельмы. — Ну, хватит! Уже надоело. — Я — президент Соединенных Штатов, и я хочу, чтобы вы положили трубку! — Соедините меня с Седьмой, тогда я отключусь от вас. В трубке послышался новый голос, напряженный и недовольный. — Произошла ошибка, — осторожно произнес голос. — Уж это точно, — сказала женщина с бронкским акцентом. — Я требую позвать Сельму Ваксберг! — Я жду объяснений, — сказал президент. — Мадам! — произнес недовольный голос. Это правительственная линия. Мне необходима секретность. У меня очень важное дело. — И у меня важное! О чем вы собираетесь говорить? — О спасении планеты, — сказал недовольный голос. — Мое дело важнее. Отключайтесь! — Мадам! На проводе ваш президент, и он просит об одолжении. Я прошу об этом во имя блага всего мира! — Алло! Алло! — послышался другой, более молодой голос. — Это ты, Сельма? — Я хочу знать, почему в нью-йоркском порту вое идет не так, — решился наконец президент. Конечно, вести разговор в таких условиях было рискованно, но что делать? Он знал, что не сможет связаться с этим человеком раньше утра, а ждать так долго нельзя президент должен иметь информацию. Секретная телефонная линия функционировала лишь в определенные часы. Если не вдаваться в подробности, подумал президент, эти две женщины не догадаются, о чем идет речь Мало ли что в Америке идет теперь не так! Почти все. — Руфь! Руфь! Это ты? — Это я, Сельма. Что там за олух к нам подсоединился? — Там нет наших людей, — сказал доктор Харолд В. Смит, бессменный руководитель секретного агентства КЮРЕ. — А кто же там будет? — расстроилась Сельма Ваксберг, решившая, что речь идет о вечеринке, куда ее не пригласили. — Но почему? Вы же обещали! — сердился президент США, которого Смит не далее как на прошлой неделе заверил, что на борт доставят спецгруппу из двух агентов, которые будут задействованы без ведома других секретных служб. — Да отцепитесь же вы, наконец! — воскликнула Руфь Розенштейн, проживающая по адресу: 2720, Гранд Конкорс, Бронкс. — У нас серьезный разговор. — Руфь нашла для Сельмы неженатого бухгалтера, который выразил желание встретиться с очаровательной молодой девушкой по имени Сельма, к тому же прекрасно готовящей. — Маленькая нестыковка. Они больше не хотят работать на нас, — сказал Смит в расчете на то, что обе женщины, которые так некстати подключились к правительственной линии, не смогут уловить суть разговора и даже не разберут, о чем идет речь. — Скажите, а вы женаты? — спросила Руфь Розенштейн, убежденная, что удачные браки совершаются чисто случайно. — Я — да, — сказал президент США. — Я тоже, — сказал доктор Смит, руководитель КЮРЕ. — Как ты можешь, Руфь! — воскликнула Сельма Ваксберг, втайне довольная, что вопрос поставлен ребром и теперь нет необходимости крутиться вокруг да около. — Вы кто по национальности? Евреи? — продолжала допытываться Руфь Розенштейн. Никогда ведь не знаешь, кто и когда надумает разводиться. Зачем же тратиться на лишний телефонный разговор? — Нет, — сказал Смит. — Нет, — повторил президент. — Тогда вы отпадаете, — изрекла Руфь Розенштейн. — Перестань, Руфь! — застеснялась Сельма Ваксберг, которая в свои тридцать четыре года пришла к выводу, что жизненным приоритетом является не религия, а секс. — Ну так пошлите туда кого-нибудь! — распорядился президент. — У нас больше никого нет, сэр. Мы — не войсковое соединение. — Так, значит, мы бессильны? — спросил президент. — Вероятно, — ответил Смит. — А вы не пробовали трансцедентальную медитацию? — осведомилась Сельма. — К чертям! Я верю только в снотворное, — сказала Руфь, которая находила, что проблемы решаются легче, когда хорошо выспишься. — Что вы предлагаете? — спросил президент. — Я? — спросила Руфь. — При чем здесь вы? — Я попытаюсь послать их на корабль. Однако гарантировать ничего нельзя: я не могу решать за них, — сказал Смит. — Что он говорит? — не поняла Сельма. — Он не может дать полные гарантии, — пояснила Руфь. — Ох! — огорчилась Сельма. — Он здорово подражает президенту, правда? — сказала Руфь. — Боюсь, что это — сам президент, я узнала его по голосу, — сказала Сельма. Руфь ей не поверила. — Это он, — твердила взволнованно ее подруга. — В самом деле? Послушайте, господин президент! Вы там не очень-то надрывайтесь. Я много ездила по свету и убедилась, что наша страна — величайшая в мире. Делайте то, что считаете нужным, и предоставьте другим вариться в собственном соку. — Если вы действительно хотите мне помочь, мадам, то положите трубку, — попросил президент. — А кто будет платить за разговор? — уточнила Руфь. — Понятия не имею, — сказал президент. — Лучше положите трубку, сэр. Мы с вами свяжемся после, — посоветовал Смит. — Удачи вам обоим, — сказала на прощанье Руфь.* * *
На борту «Корабля Наций» следственная комиссия осматривала обуглившиеся помещения ливанского представительства. Мертвые тела оставались на своих местах, обгоревшие до костей, жесткие и хрупкие. Губы на лицах выгорели, отчего казалось, что трупы улыбаются. В следственную комиссию вошли девять агентов из служб безопасности: американец, русский, англичанин, китаец и пять арабов. Арабы рассматривали друг друга и всех остальных; китайский агент рассматривал русского, тогда как американец рассматривал китайца, русского и арабов. Они большей частью стояли в центре приемной или слонялись по ней, предоставив вникать в детали англичанину. Тот счел оборонительные действия исполнявшего обязанности главы ливанской миссии Пьера Галуба вполне разумными, несмотря на то, что предприняты они были в спешке. Инспектор Уилфред Дауэс раньше служил в Скотленд-Ярде, а теперь его откомандировали на «Корабль Наций» в распоряжение службы безопасности. Никто не мог проникнуть в помещение, заполненное людьми, чтобы поджечь его, и людей, думал инспектор. И тем не менее Галуб и его подчиненные мертвы. Как это произошло? Ливанцы вообще люди осторожные, а эти были жителями Бейрута, где сам факт благополучного утреннего пробуждения свидетельствовал о бдительности и изворотливости проснувшегося. Более того, именно ливанцы сказали сотрудникам соседнего с ними египетского консульства, что весь корабль — большой гроб. Так, может быть, их обрекли на смерть именно потому, что они что-то знали? Разве не Пьер Галуб остановил перестрелку, заметил пятно крови на полу и обнаружил чулан, куда скрылись террористы? Может, он что-то успел узнать? Инспектор Дауэс был невысокого роста, но благодаря круглому животу и пухлым щекам выглядел представительно. Одет он был в коричневый твидовый костюм с жилетом из шерстяной фланели и темным галстуком на белой рубашке. Седеющие волосы он аккуратно, будто по линейке, зачесывал на прямой пробор. Табак инспектор покупал недорогой и прилагал все усилия, чтобы доработать до пенсии, — он не собирался оставить свою жену вдовой. К тому времени, когда инспектор вернулся в приемную, где остальные члены комиссии упорно изучали друг друга, у него сложилось разумное объяснение того факта, почему именно ливанское представительство было избрано для нападения, хотя он и не мог объяснить, как оно произошло. Ключом к разгадке служило слово «гроб». Его произнес человек, не один раз видевший смерть в лицо и не склонный к преувеличениям. Логично было также предположить, что его разговор с египтянами кто-то подслушал. Другие агенты поинтересовались, что Дауэс делает. — Осматриваюсь понемногу, — ответил тот. Остальные тут же сошлись во мнениях: англичанин — член следственной группы, и, если он хочет работать на ООН, ему нельзя забывать о духе сотрудничества. В частности, он должен находиться там, где все, чтобы они вместе могли обсуждать происшествие. Пока он рыскал, точно ищейка, по консульству, комиссия уже пришла к собственному заключению о случившемся, и они хотят, чтобы он к этому мнению присоединился. — В чем же состоит ваше заключение? — спросил Дауэс. В помещении стоял едкий запах дыма, смешанный со сладковатым запахом горелой человеческой плоти, — запах, который никто из них уже не сможет забыть. — Все, кроме американца, считают, что это дело рук сионистов, — сказал представитель Ливии. — Ясно. А что думает американец? — Он считает, что сионисты здесь ни при чем. — Понятно, — сказал инспектор. — А что думаете вы? — спросили его. — Я пока воздержусь от комментариев. Инспектор осознавал, что если раскроет преступление и заявит об этом во всеуслышание здесь, на борту корабля, то разделит участь погибших. Его работа была не только трудной, но и очень опасной. Первым делом требовалось выяснить, когда было принято решение переоборудовать танкер в комфортабельный лайнер, кто проводил реконструкцию и еще массу подобных скучных фактов, скрытых за непреодолимой блестящей завесой, созданной газетной шумихой. Порой на какой-то предмет направляется столько юпитеров, что самого предмета уже и не видно. Так было и с «Кораблем Наций»: Дауэс видел, слышал, читал о нем столько, что в конце концов с изумлением убедился, что не знает о нем ровно ничего. Коллеги инспектора расценили его позицию как «моральную трусость». А он лишь пожал плечами и продолжал работать.Глава 4
Условие было такое: сначала убийство, потом деньги. Римо показалось, что Чиун слегка кивнул: реденькая седая бородка еле заметно дрогнула, пальцы с длинными ногтями мирно покоились внутри ладоней. Он был одет в дорогое кимоно, расшитое и украшенное драгоценными камнями, оправленными в серебро. Ни разу за десять лет Римо не видел нам нем такого. Перед тем как пойти на переговоры, Римо спросил учителя, не надеть ли ему, Римо, кимоно. — Не нужно, — ответил тот. — Ты есть то, что ты есть, и это хорошо. Раньше Чиун никогда не хвалил Римо. Но с того момента, когда Римо, вернувшись на небольшую моторку, пришвартованную неподалеку от Вирджиния-Бич, штат Вирджиния, заявил, что с его стороны было непростительной глупостью работать на страну, которая больше не хочет себя защищать, Чиун вдруг проникся к нему уважением и стал так безудержно хвалить своего ученика, что тот затосковал по былым насмешкам. — Почему ты решил, что глуп и ничего не стоишь? — возмутился Чиун в тот памятный день. — Очень немногие познали возможности человеческого тела и научились их использовать. Ты — один из них. Ты овладел искусством Синанджу, ты умеешь мыслить и действовать, как сверхчеловек. — Нет, папочка! Ты был прав, когда говорил, что мечешь бисер перед свиньями. Да, благодаря тебе я овладел искусством Синанджу, но что из этого? Чем я был, черт побери? Ровным счетом ничем! Я был ничем, когда ты начал меня обучать. Я не знаю своих родителей, я воспитывался в приюте. У меня нет прошлого, нет настоящего, нет и будущего. Если нуль умножить на нуль, получится нуль. Чиун улыбнулся. На его желтом иссохшем лице невольно отразилась радость, которую он старательно скрывал. — Нуль, говоришь, ничто? Никчемный, ничего не стоящий человек? Уж не думаешь ли ты, что Мастер Синанджу может быть настолько глуп, чтобы вливать океан своей мудрости в треснувший сосуд? Что Чиун не способен распознать, кто чего стоит? По-твоему, я — идиот? Отчаяние помутило твой разум, если ты считаешь, что я допустил ошибку! — Не смейся надо мной, папочка, прекрати, — сказал Римо. Писклявый голосок Чиуна перешел в радостное кудахтанье. — Это я-то ошибся? Я? — повторял он. Такая возможность развеселила его, как погремушка младенца. — Я, оказывается, принял неверное решение? — Нет, ты не принимал неверного решения. Твои земляки регулярно получали плату за мое обучение. Никакой ошибки, ты поступил правильно. Золото посылали в деревню Синанджу ежегодно и без задержки. Ты не просчитался. Чиун медленно помотал головой. — Не-ет, — сказал он. — За плату я мог научить тебя владеть телом, но ни за какие деньги не стал бы учить тебя искусству Синанджу, если бы ты этого не заслуживал. Твое обучение продолжалось каких-нибудь десять лет, тогда как другие тратят на это целых пятьдесят, с самого рождения. К шестидесяти годам ты станешь настоящим Мастером Синанджу, это говорю тебе я. Чиун. Как ты смеешь в этом сомневаться? — Но я отдал больше десяти лет жизни, можно сказать, ни на что! Моя страна разваливается! Никчемная страна! — Это не так. Раз Америка породила тебя, значит, она чего-то стоит, возразил Чиун. — По-твоему, жители маленькой бедной деревушки в Северной Корее достойны Мастеров Синанджу? Конечно же, нет! Они ленивы, они едят мясо. И тем не менее из их среды выходят жемчужины, такие, как я. Вот так-то! Ты — неплох, знай хоть это, если уж не знаешь больше ничего. Ты получил от меня много хорошего, а скоро станешь передавать его другим. Лет через двадцать пять или тридцать ты сможешь учить сам! Отдавая что-то другим, человек сам получает многое. И Римо, тот самый Римо, который владел своим телом настолько, что мог заставить кровь течь так, как он хотел, почувствовал, что у него к глазам подступили слезы. Однако он не заплакал, он сдержался. — Да, ты прав, — сказал он. — Я — хорош, Чиун. Я чертовски положителен. — Только неблагодарен, — подхватил Чиун. — Очень неблагодарен, и еще невнимателен, что ранит нежные души. Под «нежной душой» он подразумевал, конечно, себя. А ранящая его невнимательность — это нежелание Римо постоянно ходить за покупками и стряпать. А еще Римо слишком громко дышал, когда по ТВ повторяли старые «мыльные оперы», и без особого восторга относился к поэтическим пристрастиям Чиуна, в частности, к «Оде в честь цветочного бутона, ракрывающегося навстречу утреннему солнцу», которая была написана в восемнадцатом веке до Рождества Христова и насчитывала сорок три тысячи страниц. — Ты прав, — сказал Римо. — Я неблагодарный. Я не хочу больше слушать эту поэму. Она звучит гак, будто кто-то разбивает стеклянный кувшин внутри металлического барабана, хотя у тебя это называется поэзией. Видно, я и в самом деле неблагодарный, папочка. Римо сказал это с обычной веселой иронией над не в меру чувствительным наставником; на лице его играла любовно-насмешливая улыбка, и Чиун счел возможным ограничиться не очень строгим выговором, который его белый ученик пропустил мимо ушей. Именно тогда Чиун сказал, что скоро преподаст Римо самый важный урок: как заключать сделки. Римо должен помнить, что на Смита больше не работает. — Я никогда не симпатизировал этому человеку, — сказал Чиун. — По-моему, он безумен. А теперь слушай меня внимательно, потому что будущее Синанджу зависит от таких вот решающих поворотов. Какое будущее может ожидать настоящего художника, мастера своего дела, если ему нечего есть? Чиун принял следующее решение: поскольку Дом Синанджу не состоит на службе у персов уже двенадцать столетий и поскольку Персия, ныне именуемая Ираном, разбогатела на продаже нефти и имеет, по понятиям Чиуна, самую просвещенную и разумную форму правления — абсолютную монархию во главе с шахиншахом, по праву занимающим Павлиний трон, Реза Пехлеви, именно Персии они должны отдать предпочтение при выборе нового места службы. — Посол Ирана не прилетит в Вирджинию-Бич ради нас с тобой, папочка. Я знаю, что ты собой представляешь, ты тоже это знаешь, знает Смитти и еще с полдюжины человек на всем земном шаре. Но не стоит рассчитывать, что по первому твоему слову посол бросит все дела в Вашингтоне и примчится сюда, чтобы провести переговоры о заключении контракта на два-три убийства. — Вовсе не по первому слову, — возразил Чиун. — Это раз. Послы меня не интересуют. Иранский посол — всего лишь слуга Его шахского Величества это два. А в-третьих, когда ты увидишь, как осуществляется истинно разумное правление, то поймешь, насколько плохо любое другое. — Он не появится, — сказал Римо. — Вот посмотришь! И не далее как завтра. Надеюсь, что полдень будет не очень жарким. — Ни за что не появится! — сказал Римо. Спустя двадцать часов он встречал одного из наиболее известных послов, аккредитованных в Вашингтоне, приплывшего в Вирджинию-Бич на небольшом суденышке. Телохранители посла принадлежали к немногочисленной элитарной группе стражей, посвятивших жизнь охране шахского трона. Их смертоносное искусство основывалось на невероятном весе: каждый весил за сотню кило и был гораздо выше Римо. Костюм в тонкую серую полоску сидел на после будто влитой и стоил, наверное, не меньше музейного экспоната. За ним шли телохранители. Под жаркими лучами полуденного солнца посол исходил потом, то и дело вытирая лоб шелковым платком. Окинув взглядом худощавую фигуру Римо, он сказал с видом человека, которому после роскошного обеда предлагают фрукты сомнительной свежести: — Позвольте мне поставить условие: сперва убийство, потом плата! — Как? — не понял Римо. — Вы считаетесь Синанджу, не так ли? — Вы хотите сказать, Мастером Синанджу? — Именно! Я — Махмуд Заруди, посол Его светлейшего Величества Реза-шаха Пехлеви, шахиншаха, владыки Павлиньего трона, прибыл сюда по поручению своего повелителя. У меня мало времени: сегодня вечером я должен быть в Нью-Йорке, чтобы присутствовать на церемонии спуска на воду «Корабля Наций», который станет новым домом ООН. Я даю вам возможность сохранить свою жизнь и сберечь мое время. Римо, одетый в белые шорты и полосатую тенниску, как обычно на отдыхе, взглянул на денди в модном костюме и на стоящих позади него тяжеловесов, подстриженных «ежиком». У одного из них был круглый шрам на выбритой макушке — казалось, что он когда-то нарочно подставил голову под крикетную биту. — Я не Мастер Синанджу. Мастер Синанджу там, в каюте, — сказал Римо. — Кто вы такой? — спросил посол. — А тебе не все ли равно, сынок? — проворчал себе под нос Римо, нехотя провожая посла вниз, в небольшую каюту. Тот не замедлил объявить Чиуну о своем условии: сначала работа, потом плата. Он, Заруди, не хочет тратить зря свое время и деньги своего повелителя. — Когда кто-то несет бремя ответственности за национальные богатства, всегда рядом находятся шарлатаны, желающие лишить нацию ее достояния. Его Величество полагает, что он имеет дело с истинным Мастером Синанджу. У Его Величества открытое и великодушное сердце, — сказал посол. Чиун, восседавший посреди каюты в своем изукрашенном драгоценностями кимоно, кивнул спокойно и важно. — Великодушие шаха общеизвестно. — Не менее широко известна на Востоке легенда о Синанджу, особенно среди монархов, — сказал посол. — Но встречаются такие люди, которые не прочь использовать эту легенду для того, чтобы лишить народ его богатств. Римо вошел, закрыл дверь каюты и вмешался в разговор: — Если вы говорите о нефти, добываемой из-под земли американцами с помощью американского же оборудования, это — действительно сокровище, и сокровищем ее сделали американцы, потому что спрос на нее создает наша потребность в нефти и мы готовы вам за нефть платить. Что бы вы с ней делали, не будь нас? Вы только и знаете, что плодиться за ее счет, за счет пота американских рабочих! Римо ждал, что Чиун его выбранит, однако учитель хранил спокойствие. Ученик должен был молчать и слушать, и Римо рассердился на себя за свой срыв. Заруди счел выпад Римо не заслуживающим ответа. Оба телохранителя хмуро взирали на тщедушного американца. Посол между тем продолжал: — Как я уже говорил, национальное достояние нужно беречь. Дом Синанджу — всего лишь легенда. Поверить в нее значило бы поверить в то, что есть люди, способные взобраться на голую отвесную скалу с такой же быстротой, с какой обычный человек бегает по ровной дороге. Мы должны в этом случае поверить в то, что существуют люди, которым под силу разбить рукой стальную дверь или поймать летящую стрелу. Вот что значит поверить в Синанджу. Что до меня, то я в это не верю. — Так зачем же вы здесь? — не выдержал Римо. — Я приехал по велению моего властелина. Он хочет нанять Мастера Синанджу, а я хочу доказать, что Синанджу — не более чем выдумка, наподобие страшных людоедов. Все это сказки — «Али-Баба и сорок разбойников» и тому подобное, — и придуманы они на забаву маленьким детям. Чиун поднял хрупкую руку, приказывая Римо молчать. Посол же понял этот жест старца как знак одобрения своей тирады. — Вы правы, — сказал между тем Чиун. — То, чего вы не видели, для вас и не существует. До сих пор вы имели дело с людьми, не похожими на нас, и, так как мы совсем другие, вы не можете поверить в наше существование. Это мудро с вашей стороны. — Мы можем выйти из тупика, если вы продемонстрируете нам, что вы именно тот, за кого себя выдаете. Вот только боюсь, не слишком ли вы стары для этого. — Да, — согласился Чиун. — Чтобы кусаться, я стар. Римо громко рассмеялся, открыто демонстрируя послу свою неприязнь. Один из телохранителей сдвинул ладони и сжал их, показывая, что может раздавить голову Римо, точно спелый плод. Тот улыбнулся. — Мне бы не хотелось вас затруднять, — сказал посол. — Хочу вас предупредить, что эти двое — из личной охраны шаха. Их боятся на всем Ближнем Востоке, они сильнее всех. — Сильнее твоего парикмахера, — вставил Римо. — Вы должны показать, чего вы стоите, — сказал Заруди. — Вам нужно победить этих телохранителей. Прошу меня извинить, но таково условие шаха. — А откуда мы знаем, что вы не хотите нас обмануть — заставить бесплатно уничтожить этих двух людей? Мы не работаем бесплатно. Это было бы непрофессионально. — Я заплачу вам, — сказал Заруди. — По тысяче долларов за каждого. Мы отойдем на три мили в нейтральные воды, и вы заработаете деньги или смертный приговор. Я этого не хотел бы, старина, но я защищаю достояние моего народа. Заруди почувствовал, как один из стоявших позади него телохранителей положил подбородок ему на плечо. Это было нарушением этикета, но телохранитель почему-то улыбался. Заруди сердито заглянул в его черные глаза, ожидая извинений, но тот на него не смотрел, только улыбался. И тут Заруди увидел, что правая рука тощего американца нажимает на шею телохранителя, удерживая его в этом неестественном положении. Страж ни при каких обстоятельствах не должен был позволить проделать над собой такое. — Убей его! — приказал Заруди. Однако телохранитель лишь улыбался бессмысленной улыбкой, а его подбородок касался щеки посла. — Убей его! — повторил Заруди, повернувшись вполоборота ко второму стражу. Но тот лишь жалко усмехался, в его глазах стояли слезы. Он прикрывал руками ширинку своих темных брюк, по которой расползалось еще более темное пятно. — Убей его! — закричал Заруди. — О мой господин! Взгляните... — в ужасе прошептал второй телохранитель, указывая на своего товарища. Посол, разгневанный дерзостью первого телохранителя, посмевшего положить подбородок на посольское плечо, переступил с ноги на ногу и почувствовал, что какая-то жидкость проникает в его левый ботинок. Он опустил глаза вниз: на левом ботинке лежала кровоточащая рука. «Как же это может быть, если подбородок все еще прижимается к моему плечу?» — изумился про себя посол. Он сделал неуверенный шаг назад и увидел, что голова телохранителя оказалась в воздухе, тогда как безжизненное тело лежит на полу, а из шейной артерии фонтаном хлещет кровь. Посол дико завизжал. Американец обезглавил телохранителя голыми руками, абсолютно бесшумно. Заруди вспомнил, какая толстая была у того шея, какие мощные шейные мускулы. Помнил он и рассказы о том, что личные телохранители шаха стремятся максимально нарастить мускулы на шее, так как знают, что в рукопашной схватке это наиболее уязвимое место. — Вот так-то, дорогой, — сказал Римо. Он уронил голову телохранителя на пол и стер воображаемые пятна крови с рук. — Лучше бы ты поверил на слово, правда? Вот почему в последней четверти двадцатого столетия Павлиний трон с энтузиазмом принял на службу Дом Синанджу, питая самые радужные надежды на верность Дома Синанджу персидскому трону. — Наш Дом будет верен шахиншаху до скончания веков! Долгой жизни шаху! Долгой жизни шахине! Долгой жизни наследному принцу, который через много-много лет примет свой законный трон во всей славе его истинного величия. Дом Синанджу будет вашей правой рукой, вашим щитом и мечом, вашей уверенностью в полной победе над всеми врагами! Так сказал Чиун. — Это ваш хлам на полу? Уберите! Так сказал Римо. Посол, испуганный и восхищенный увиденным, поспешил заверить Мастера Синанджу, что он безмерно благодарен за полученную возможность доложить шаху о договоренности между персидским троном и Домом Синанджу. При этом он спросил, распространяется ли договоренность на Римо и если да, то не может ли тот быть несколько более официальным в обращении с послом? — Ну что вы! — сказал Римо, ухватив Заруди за стопятидесятидолларовый галстук и обернув им подбородок его владельца. — Я очень вежливый. Ну просто очень! Заруди поинтересовался, нельзя ли то же самое сказать другим, менее вызывающим тоном? Тогда заговорил Чиун: — У редкого цветка немыслимой красоты иногда бывают шипы. Чем красивее цветок, тем острее колючки. Мы уверены, что Его Величество шах по достоинству оценит то, что вы сделали от его имени. Было решено, что Дом Синанджу приступит к работе без промедления, но не в столице Персии, а на «Корабле Наций», где уже случались эксцессы и потому нужно усилить охрану иранской делегации. Суденышко отошло на необходимые три мили, где мертвое тело и голову выбросили за борт. Чиун прочел молитву, смысл которой заключался в том, что нет ничего почетнее, чем отдать жизнь за своего владыку. После этого встал вопрос о вознаграждении в тысячу долларов, которое должно быть выплачено в золоте либо в драгоценных камнях. Большое золотое кольцо с изумрудом на руке посла было оценено Чиуном приблизительно на эту сумму. Посол сказал, что кольцо стоит восемнадцать тысяч долларов. Чиун терпеливо разъяснил, что это — розничная цена, а не оптовая и что он не понимает, почему Дом Синанджу должен брать на себя ответственность за явно завышенные цены, которые платят состоятельные люди. Тогда посол Заруди сказал, что отдает кольцо с легким сердцем. — Это лучше, чем с пальцем, — заметил Римо. В самолете, на пути в Нью-Йорк, Римо сказал Чиуну, что видел снимки «Корабля Наций», когда Смит просил его разузнать кое-что для КЮРЕ. Он также поделился с Чиуном своими сомнениями: что, если на новой службе придется убивать американцев в угоду иранцам? — Не тревожься, — сказал ему Чиун. — Мы работаем на дураков. — Но ведь ты говорил, что нет большего счастья, чем служить персидскому трону! У Чиуна, видно, что-то случилось с памятью — он ничего такого не помнил. Разговор перешел на другое: когда они прибудут ко двору, Римо должен соблюдать этикет. — Ты допускаешь, что я могу оказаться недостаточно вежлив? — удивился Римо. — Нет, — сказал Чиун. — Ты очень даже вежливый. Но я прошу тебя немножко больше уважать традиции. — Ты лукавишь, папочка, я действительно грубиян. — Научиться изысканным манерам нетрудно — у тебя есть достойный пример для подражания. — Я предпочитаю оставаться самим собой. — Благородная и достойная цель, — одобрил Чиун. — Ты говоришь так только для того, чтобы поднять мне настроение. А помнишь, как ты шпынял меня раньше? — Я не шпынял, — сказал Чиун. — Просто старая мерзкая жаба не может не раздражаться при виде красивого цветка. Что же касается твоего желания оставаться самим собой, то те горы под нами этой цели уже достигли. Твое самодовольство — результат победы дурного вкуса над умением проникать в суть вещей. А что касается поездки в Тегеран, то я должен принести к подножию трона кусок глины и попытаться выдать его за драгоценный самоцвет. Извини, я очень устал от этих попыток поднять тебе настроение. Даже мне не легко все время проявлять доброжелательность. Появилась стюардесса с двумя записками. В одной из них Заруди звал Римо и Чиуна к себе, в передний салон. Другую, предназначавшуюся Римо, она с многозначительной улыбкой пообещала отдать после. — Передайте, пускай сам приходит, если мы ему нужны, — сказал Римо. — Передайте, что мы усердно трудимся для его блага, сказал Чиун. — Так что же передать? — не поняла стюардесса. — Первое или второе? — Это одно и то же, — сказал Чиун. Вскоре второй уцелевший телохранитель почтительно приблизился к ним и подал два толстых конверта, сказав, что посол просит их ознакомиться с содержанием этих газетных вырезок, чтобы получить представление об опасностях, которые заключает в себе «Корабль Наций». Римо рассказал Чиуну о брифинге по поводу этого корабля, где присутствовали сотрудники служб безопасности многих стран и где высказывалось предположение, что он может стать ареной действия террористов, которые, вероятно, намереваются захватить корабль во время первого же плавания и потребовать за него громадный выкуп. Они поделили работу пополам. Поля статей были испещрены красными пометками. В заголовках мелькало название новой террористической группы «Фронт освобождения Скифии». Вскоре появился и господин посол собственной персоной. — Что вы думаете об опасности со стороны скифов? — спросил он у Чиуна. — Какие встречаются воспоминания о них в великой истории Дома Синанджу? Заруди подчеркнул, что некогда могущественные и неустрашимые скифы теперь как народность не существуют Во всяком случае, так думают, но ведь все считали, что и Дома Синанджу не существует! Чиун допускал, что использование названия «скиф» весьма показательно. Он напомнил, что в древности скифы враждовали с предками Заруди — мидийцами, которые жили еще до персов. Посол заметно расстроился. — Само использование этого названия чревато опасностью для Павлиньего трона, добавил Чиун. — Но у персов есть и преимущества, те, кто называют себя скифами, не знают, что Дом Синанджу стоит на страже интересов Персии, готовый поразить ее врагов. — Вы собираетесь на них напасть? — спросил Заруди. — Нет, — ответил Римо. — Мы намереваемся обратить их силу в их слабость. Чем слабее мы кажемся, тем опаснее для скифов. Чиун одобрительно кивнул. — Слава Дому Синанджу! — воскликнул посол. — Наше время — время больших опасностей и больших возможностей, — сказал Чиун послу и подмигнул Римо.Глава 5
Это была очень пышная церемония. Празднично иллюминированный плавучий дом Объединенных Наций величественно сползал со стапелей в воды нью-йоркской гавани. Израсходованной электроэнергии хватило бы на месяц всему штату Айова. На церемонии присутствовала целая армия журналистов. Из них можно было бы укомплектовать штаты «Нью-Йорк таймс», «Таймс» и «Правды», вместе взятых. Они и так следили за процессом спуска корабля на воду что называется, «от и до», но ООН, считавшая, что мировая пресса гоняется за сенсациями и не внушает доверия, учредила должность представителя по связи с прессой с окладом четырнадцать тысяч долларов в год, от которого и должны были исходить все новости. На эту должность назначили африканца, получившего ученую степень в Институте культуры и антропологии по специальности «народные ремесла». Под «народными ремеслами» подразумевалось плетение корзин. Во вместительные трюмы корабля загрузили столько провизии и дорогих напитков, что их хватило бы на двухлетний поход ордам Чингисхана. Устрашающих размеров атомные двигатели, установленные глубоко в чреве судна на непрерывно охлаждаемых и надежно изолированных водяных ложах, вращали гигантские гребные винты. Их мощность в 120 раз превышала мощность атомной бомбы, сброшенной во время второй мировой войны на Хиросиму. Ослепительно белое судно, будто движущийся полуостров, плавно сошло со стапелей в объятия Атлантического океана. Люди на нем казались крохотными пятнышками. Целый год понадобится делегатам, чтобы научиться свободно ориентироваться на корабле, изучить расположение гимнастических и танцевальных залов, молитвенных домов, консульств, теннисных кортов. Зрительские трибуны центрального стадиона, расположенного на верхней палубе, вмещали пять тысяч зрителей, его игровая площадка была покрыта настоящим дерном. Тормозной путь корабля, идущего полным ходом, составлял как минимум тринадцать миль. Движение, однако, совсем не ощущалось. Пассажиров, правда, предупредили, что иногда может раздаваться оглушительный грохот. Его вызывали ударные волны, возникающие при дроблении волн перед носом корабля. Дело в том, что корабль не резал волны, а дробил их. Желающим демонстрировали на модели, как это происходит: некое подобие метлы на длинной ручке опрокидывалось с высоты на воду, а затем поднималось наверх. Когда носильщики перенесли все четырнадцать изукрашенных сундуков Чиуна в помещение иранского представительства, посол Заруди лично рассказал все, что знал о громадном корабле. — Как нравится Мастеру Синанджу это чудо двадцатого века? — спросил он. — Здесь дует. Посол собственноручно показал, как действуют приборы, регулирующие температуру и влажность воздуха. — Теперь стало душно, — сказал Чиун. Заруди снова подрегулировал приборы, но теперь старца не устраивала повышенная влажность. Посол снова направился к панели. — Слишком сухо, — проворчал Чиун. Тогда Заруди предложил ему отрегулировать приборы по своему вкусу. — Нет, — отказался тот. — Я рад сносить тяготы во славу Павлиньего трона. Римо знал, что это полнейшая чепуха: человеческое тело — лучший обогреватель и лучший кондиционер, если, конечно, уметь им правильно пользоваться, а Чиун умел это делать, как никто. Однако Римо промолчал, потому что Чиун в это время уверял посла, что, когда служишь властелину, важно лишь, чтобы доволен был он. Своего ученика Чиун заранее предостерег от слишком тесного сближения с послом Заруди, на что Римо заметил, что тот ему крайне несимпатичен. — Будь вежлив, но дружбы не допускай, — тем не менее повторил Чиун. Заруди попросил Чиуна осмотреть помещение на предмет его безопасности — может быть, тот обнаружит дефекты в его защитных системах. Он рассказал старцу об электронных глазках и постах охраны, о кодах, не зная которых нельзя отпереть ту или иную дверь. — Вы строили этот корабль? — спросил его Чиун, после того как они неспешно осмотрели служебные кабинеты, приемные, помещения для клерков, центры связи, гостиные и спальни. — Нет, — ответил Заруди. — Его строил известный корабельный магнат Демосфен Скуратис. Это — крупнейший корабль всех времен. — А этот Скуратис лоялен по отношению к шаху? — Он построил его не для шаха, а для мирового сообщества. — Послушайте, вы станете носить костюм, который сшит для кого-то другого? — спросил Чиун. — Разумеется, нет, — ответил Заруди, славящийся в дипломатическом корпусе своим щегольством. — Если вы не полагаетесь на вещи, сделанные не для вас, когда речь идет о вашей внешности, то как вы можете на них полагаться, когда речь идет о вашей жизни? Передайте Его Величеству, что Мастер Синанджу не считает помещение представительства безопасным, потому что оно построено не руками персов. Мы — не телохранители, но мы знаем, как они должны думать и работать. Вот вы говорили сейчас о пожарах в помещениях корабля, об обезглавленных трупах и исчезновении убийц. Меня это не удивляет. Благодарите небо, что убийства обнажили самое слабое место в вашей обороне ваше ложное чувство безопасности, ибо величайшая опасность для любого человека заключается в его иллюзии защищенности. — Так что же нам делать? — спросил Заруди. — Строить свою собственную крепость. — Но ведь мы — часть большого корабля! Мы не можем построить собственный корабль. — Тогда постарайтесь умереть так, чтобы не посрамить своего властелина. Заруди пожал плечами, от него повеяло холодом, как от айсберга. Для чего же тогда он нанял Мастера Синанджу? Если его, Заруди, убьют, это будет свидетельствовать о слабости Павлиньего трона. Как может Мастер Синанджу советовать своему работодателю достойно умереть? Его наняли не для того, чтобы спокойно стоять и наблюдать, как гибнут фавориты шаха. — Большой меч не может спасти мир от блох, — сказал Чиун и отвернулся от Заруди. Римо пожал плечами: ему не нравилась новая работа, не нравился Заруди, не нравился корабль. Ему претил запах парфюмерии, исходивший от дипломатов, и раздражало обилие прислуги. Ему было здесь неуютно. В спальнях их ожидали дары шаха: серебряный чайный прибор, чаша, усыпанная драгоценными камнями, большой телевизор французского производства, с инкрустациями золотом и серебром, воспроизводящими символы Дома Синанджу, фарфоровые шкатулки, шелковые матрацы, отборные фрукты и дичь, а также молоденькая черноглазая девушка в очень узком европейском платье. Она получила образование в Париже и была машинисткой. — Вот этого нам не нужно, — сказал Римо. — Я веду большую переписку, девушка может оказаться полезной, — возразил Чиун. — Кому ты собираешься писать? — Мне пишут самые разные люди. С этими словами Чиун повернулся к присланному шахом телевизору, который он собрался опробовать. Римо поневоле пришлось умолкнуть. — Настоящий властелин, — сказал немного погодя Чиун, — знает, как надо обходиться с настоящими ассасинами — мастерами убийства. Когда мы работали на Смита, он все чего-то стеснялся и просил соблюдать секретность. Какое неуважение! Теперь ты видишь, Римо, как чтут Дом Синанджу цивилизованные люди? Отправиться на палубу корабля было всеравно что пуститься в дальнее путешествие по нью-йоркской подземке: вы знаете, куда вам надо попасть, но не знаете, как это сделать. Лифты были забиты агентами служб безопасности с эмблемами самых разных стран. Они щеголяли новенькими карабинами, автоматическими пистолетами и револьверами. — Ты, я вижу, из иранской службы безопасности, — обратился к Римо худощавый парень с неуклюжим револьвером, похожим на пулемет с рукояткой. «Что у него за акцент?» — подумал Римо. Он был, как всегда, в черной тенниске, серых брюках и мокасинах. На тенниску он приколол иранскую эмблему и опознавательную карточку. — Да. А что? — Ты не носишь оружие? — Не ношу. — И не боишься? — Чего? — не понял Римо. — Ходить без оружия. — Не боюсь, — ответил Римо. — Акцент у тебя не иранский... — Я изучал язык в Ньюарке, в штате Нью-Джерси. — И внешне ты не похож на иранца. — В Ньюарке это облегчало жизнь. — Я знаю, как сократить путь на палубу. Хочешь, проведу? — Давай, веди, — согласился Римо. Парня очень интересовала новая система безопасности иранского консульства. — Говорят, у вас есть что-то такое, чего нет ни у кого? — В самом деле? — удивился Римо. — Ага. Об этом раззвонил иранский посол. Все только и говорят о новой иранской системе безопасности. Утверждают, что она лучшая в мире. — Да что ты! Лифт спустил их вниз. Дверь кабины открылась в коридор, который напоминал огромную оцинкованную дренажную трубу, какими пользовались в Америке в прошлом веке. Все другие коридоры, которые видел Римо, были украшены коврами и гобеленами, красивые лампы отбрасывали мягкий свет, и блики играли на полированной мебели из бука и красного дерева. А здесь даже полы были покрыты серыми дорожками. Это резиновое покрытие заглушало шаги спутника Римо. Сам Римо выработал бесшумную поступь еще десять лет назад. Он мог пробежать по коридору, усыпанному хрустящими кукурузными хлопьями, производя не больше шума, чем упавшая на подушку бумажная салфетка. Дело было не в скорости, с которой он двигался, а в том, как он двигался. Но эти некрасивые серые полы, видно, были созданы для того, чтобы заглушать звуки обычных шагов человека, не заботящегося об осторожности. Это явно было подсобное помещение, однако без намека на водопровод или канализацию На серых стенах виднелись голубые, розовые и черные полоски Это, как догадался Римо, была проводка нового типа. Но почему ее оставили на виду? И почему нет водопровода? Римо не стал забивать себе голову этими странностями — в конце концов, это не его дело. — Где же палуба? — спросил он. — Скоро увидишь. — А как скоро? — Потерпи, — сказал провожатый. — И нечего повышать голос. — Здесь душно, — громко заявил Римо и запел. — Я ведь просил тебя по-хорошему! — Парень выхватил из кобуры неуклюжую «пушку». — Вот если бы ты упал предо мной на колени, я, может, и исполнил бы твою просьбу. Так где же палуба? — Сейчас ты у меня замолчишь! — угрожающе сказал парень. — А если нет? Тогда ты будешь стрелять из этой штуки? — поинтересовался Римо. — Это глупо. — Ты же понимаешь, это не пулемет. Здесь есть глушитель, все будет тихо. — Не валяй дурака! — сказал Римо, выхватывая у него оружие. Это произошло так быстро, что парень не успел среагировать и нажал пальцем пустоту на том месте, где только что был спусковой крючок. Римо поднес оружие к глазам, чтобы разглядеть, где там помещается глушитель. Он неплохо разбирался в оружии, но это, видимо, была новая модель. Он протянул револьвер парню, а когда тот потянулся за ним, вонзил ему указательный палец в солнечное сплетение. Резиновый пол заглушил стук упавшего тела. Римо пошел по странным коридорам, ища выход. Он миновал помещение, в котором целая стена состояла из телеэкранов, показывающих, что происходит в конференц-залах, служебных кабинетах и даже в спальнях. У телевизора с надписью «Посольство Швеции» собралось несколько человек. Римо заглянул через плечо одного из них, чтобы узнать, что их так заинтересовало. Мужчина и девушка занимались в постели любовью. Вообще-то Римо нравилось смотреть на такие вещи, однако для человека, слившегося воедино со своим телом, все это кажется естественным — все равно что наблюдать за ростом цветка. Но вот замигали красные лампы возле другого телевизора, и все повернулись к нему. Римо увидел, как кто-то пытается помочь парню с пробитым животом. — Он действует гораздо быстрее, чем мы думали, — донесся из телеприемника голос пострадавшего. — Я не успел даже увидеть его руки. — А почему ты не стрелял? — спросил поднимавший его человек. — Я не видел его рук. Моя «пушка» оказалась в его руках, прежде чем я успел нажать курок. Это было потрясающе! Я не видел рук. — Первому это не понравится. — Плевать я на него хотел! Ты представляешь — такие руки! Римо видел, как пострадавший сделал неуверенный шаг. По-видимому, весь корабль был подключен к телекамерам. Римо понял, что пора уходить: чей-то начальственный голос уже спрашивал, кто несет ответственность за потерю бдительности. — Надо поменьше глазеть на спальни! Нельзя допустить повторения такого случая, — произнес голос с немецким акцентом. — Это произошло не в мою смену, — ответил другой голос, с французским акцентом. — Участок подвергся вторжению. Тревога! Римо ожидал услышать сирену или гонг, но звуковых сигналов не было, лишь замигали лампочки. Группы были хорошо организованы, они действовали быстро и четко, каждый знал свое место. Эта быстрота и слаженность без суеты и громких команд заставили Римо впервые насторожиться. Он не разбирался ни в тайных коридорах, ни в особенностях освещения, ни в покрытиях, заглушающих шаги. Зато он разбирался в том, как люди перемещаются в одиночку и группами. И ему было ясно — этих людей наверняка тренировали не один год. Корабль совсем недавно спустили на воду, но, если бы здесь оказалась группа экспертов по безопасности, которых он встретил на брифинге в Вашингтоне, они наверняка успели бы уже перестрелять друг друга. А эти люди вели себя совсем иначе: они не сталкивались в дверях, они ощущали присутствие человека позади себя, не поворачивая головы. Это были обычные неуклюжие парни, но, будучи объединены в группы, они переставали быть неуклюжими. У всех были револьверы с глушителями, у некоторых — длинные клинки. Римо заметил еще одну особенность: эти группы обучались в разных местах и были сведены здесь совсем недавно. Никто из них не определил, что Римо чужой. Тут, несомненно, действовало два фактора: во-первых, слишком многие лица были им незнакомы, и, во-вторых, они чувствовали себя в этих коридорах в абсолютной безопасности, не испытывая ни подозрительности, ни страха. Римо, однако, знал, что его скоро обнаружат, так как в этом упорядоченном «муравейнике» он был единственным, кто не имел закрепленного места. Некоторое время Римо бегал, неуклюже топая, как и все окружающие, пока не услышал: «Вот он!» Это восклицание развязало ему руки: он вновь сделался самим собой. Теперь его ноги двигались легко и бесшумно, вроде бы даже замедленно; они были лишь «средством передвижения» для тела. Пули, бесшумно вылетавшие из «пушек», снабженных глушителями, с грохотом отскакивали от стен. Римо окружили. Он прошел сквозь это кольцо, как сквозь масло, мимоходом раздавив грудь одному из них, и рывком отворил ближайшую дверь. В большой комнате спиной к Римо сидел человек. Всю стену перед ним закрывала огромная компьютерная панель. Другого выхода из комнаты не было. У двери его поджидала засада из двух «карабинеров». Он их раскидал, но все равно не мог вернуться к лифту — как его найти среди этих коридоров с их бесчисленными поворотами и разветвлениями, которые выглядели абсолютно одинаково? Надо у кого-нибудь узнать дорогу. Он подошел к цветущему молодцу с длинным острым клинком в руке, которым он размахивал, как бейсбольной битой. Римо опрокинул его на пол и нажал указательным пальцем шейное нервное сплетение. — Как мне выбраться отсюда? — спросил Римо. — Моя не понимай англиски. Римо нажал сильнее, но парень твердил одно и то же: — Моя не понимай. — Дерьмо! — выругался Римо. Оставив парня, он нырнул в какое-то маленькое помещение. Там ничего не было, кроме пластмассового ведра и швабры. За ведром виднелась панель из гладкого серого металла со звукоизолирующей резиновой прокладкой. Римо провел по ней руками — под их нажимом панель подалась и бесшумно отодвинулась в сторону В нос ему ударил запах смазки — движущиеся части панели были обильно смазаны. В стене открылся проход в небольшой чулан, где хранились моющие средства. С запахом химических порошков смешивался слабый запах несвежей крови. Римо выбрался в чулан и поставил панель на место. Снаружи по другую сторону чулана доносился звук шагов, слышались голоса людей и кашель. Он открыл дверь и шагнул на роскошный ковер широкого холла, где на стенах висели экзотические гобелены и неяркие лампы отбрасывали свет вверх, на потолки. Это был уже знакомый Римо корабль. Он пошел по запутанным коридорам и вскоре очутился рядом с иранским представительством. Если бы не счастливая случайность, он потратил бы на поиски по меньшей мере два часа. Люди попадались на каждом шагу, но они и сами еще толком не знали корабль. Пропуск у Римо был в порядке, и охрана с поклонами впустила его внутрь представительства. Оно занимало площадь с целый этаж большого жилого дома. Римо неслышно вошел к себе. Чиун что-то диктовал молоденькой машинистке. Диктовал он на персидском языке — фарси. Девушка засмеялась, бросив взгляд на Римо. — Что ты ей сказал, папочка? — не выдержал Римо. — Это непереводимая персидская шутка, — ответил Чиун. Он был одет в розовое, с золотыми нитями вечернее кимоно. — А ты попробуй, переведи, — сказал Римо. — По-английски она теряет весь аромат. — Там увидим. Давай переводи! — "Он идет, как он идет, потому что он идет", — проговорил Чиун. Его пергаментное лицо сияло. Девушка заливалась веселым смехом. — И это все? — спросил Римо. — Да. Вот такая шутка, — повторил Чиун. — Еще раз? — "Он идет, как он идет, потому что он идет". — Но что здесь смешного? — По-персидски выходит очень смешно, — сказал Чиун. — Ладно. У меня для тебя есть новости. За нами следят телекамеры. — В самом деле? — спросил Чиун. Сидячая поза придавала его тщедушной фигуре несколько более внушительный вид. — Да. Корабль здесь не один, их целых два. Кроме того, который знают все, существует другой, как бы встроенный в него. — Нас подключили к общей телесети? — Нет. У них своя сеть. За каждым из нас ведется наблюдение. Через подсобные помещения и, по-видимому, через стены можно переходить из одного корабля в другой. Наверное, именно этим путем прошли люди, убившие ливанцев. Нас и сейчас видят и слышат — Я не очень киногеничен, — сказал Чиун. Однажды его пригласили сниматься в студию. Готовый ролик он раскритиковал. Западной технике еще далеко до совершенства, сказал он тогда. Телевизионщики могут передать сходство, однако они не в состоянии передать грацию, все величие и великодушие человека, наделенного редкостными качествами. Нет, что ни говори, а этим белым еще работать да работать. — Наш корабль — это большая ловушка, папочка, — сказал Римо. — Он похож на весь остальной мир. — С этими словами Чиун указал на потолок, где виднелось некое устройство, установленное, как отметил Римо, под тем же углом, что и телеприемники внизу, в скрытой части корабля. Устройство было сломано: Чиун уже все знал и принял меры, чтобы вывести камеру из строя.* * *
В норвежском порту Скаггерак, где был построен гигантский корабль, инспектор Скотленд-Ярда Дауэс, прикомандированный к службе безопасности, используя при анализе ситуации точный метод дедукции, пришел к тем же выводам, что и Римо, который провел прямые наблюдения на борту корабля. Он выявил одного подрядчика, который купил энное количество материалов "X", чтобы построить некий объект "Y", причем какую-то часть материалов (назовем ее "Z") не использовал. — Сэр, — сказал ему инспектор, — ключ к этой загадке заключается в "Z". Буквой "Z" я обозначаю тот остаток материалов, которые вы не использовали при сооружении заказанного вам объекта. Вместо него вы построили нечто другое, скрытое внутри корабля, а посему вы являетесь соучастником преступления. Не пытайтесь это отрицать. И Дауэс предъявил документы, добытые в результате расследования, проведенного им в Греции. Там были указаны объем и время перевозок материалов, полученных от субподрядчика. — Странное дело, сэр, — продолжал Дауэс. — Вы не консультировались с Демосфеном Скуратисом который построил корабль. Вы консультировались с кем-то другим, с кем-то, кто не остановится ни перед чем, для кого ничего не стоит пролить кровь беззащитных людей. С кем-то, кто пожелал вложить миллионы долларов и потратить долгие годы, чтобы добиться своего. Подрядчик слушал с каменным лицом. Они сидели в его гостиной, заставленной грубой мебелью, подходившей по цвету к каменному полу. Большое полукруглое окно-фонарь выходило на фиорд с его прозрачными серебристоголубыми водами. У подрядчика были светлые волосы и ничего не выражающее лицо, похожее на замерзший пруд. Он лениво потягивал сладкое вино. Инспектор Дауэс набил пенковую трубку. Его круглое брюшко выпирало из-под фланелевого жилета. — Я не могу разобраться лишь в одном, сэр, — сказал в заключение Дауэс. — Я знаю, что из нью-йоркского порта вышли в плавание два корабля вместо одного. Их строили много лет. Это потребовало специальных знаний и огромных расходов. Я знаю также, что страшная ловушка была сооружена во время перестройки гигантского супертанкера в комфортабельный лайнер. Известно мне и то, что скифы — древние воины-всадники и в наше время их не существует. Одного только я не знаю, сэр: кому нужны эти убийства, этот чудовищный разгул смерти? Подрядчик допил вино. — Так вы говорить, есть убитые? — спросил он. — Уже много. И вот что я хочу добавить: сам факт, что вы построили ту или иную конструкцию в соответствии с заказом, еще не является криминалом. Этим вы не совершили никакого преступления. Подрядчик налил себе полный стакан вина. Осушив его залпом, он вытер губы. — Не является криминалом? — переспросил он. — Ни в коей мере, — ответил инспектор. — Вы умеете мыслить логически? — Надеюсь, что да. — Если, по вашим словам, убито столько людей, почему я должен представлять собой исключение? Другими словами, что помешает кому-то убить и меня? Если я не совершил ничего противозаконного, я не обязан говорить с вами на эту тему. — Но это может приобрести противозаконный характер, сэр. Я уверен, что у вас в Норвегии существуют законы, направленные против тех предпринимателей, которые заявляют, что строят одно, а на самом деле строят другое. Так ведь? — Да. — Я видел груды обожженных, дымящихся тел, сгоревших местами до костей. Я уверен, такой человек, как вы, никогда не смог бы согласиться взять на себя ответственность за такие страшные дела. Ведь так? Норвежец выпил вино и налил снова. — Так ведь? — снова спросил Дауэс. Хозяин дома отпил полстакана напитка, пахнувшего мятой. — Могли или нет? — Конечно, — сказал подрядчик. — Что «конечно»? — Гость даже поперхнулся. — Я бы мог сделать что-то в этом роде. О чем речь? Подрядчик ударил гостя кулаком под дых. Некоторое время он молча наблюдал, как корчится и блюет на каменном полу эта куча дряблых мышц, потом вышел из дома и направился в небольшой сарай, где хранился разный инвентарь. Там он нашел заготовку — длинный, больше метра, кусок бруса из сырого дуба — и аккуратно обточил его с одного конца рашпилем, чтобы было удобно взять рукой; заусенцы он снял наждачной бумагой, потом стесал мешавший ему бортик. Закончив все эти приготовления, он вернулся в гостиную с видом на фиорд. Инспектор Дауэс еще не оправился от удара: ухватившись за подлокотник кресла, он пытался встать на ноги. — Вы сломали мне ребро, — простонал он. — Не сомневаюсь, — сказал подрядчик и ударил его по голове тяжелым дубовым брусом. Бить было удобно, не зря он стесал бортик. Трехсантиметровыми нейлоновыми лентами он туго примотал к телу Дауэса свинцовые слитки, выполнявшие обычно роль грузил, и сбросил его в чистый голубой фиорд. Потом он вымыл каменные плиты пола горящей водой с порошком, а дубовый брус прибил к потолку сооружаемой им мансарды. Здесь бортик, пожалуй, был бы кстати, подумал он. После этого он сел в свой зеленый спортивный «мерседес» и отправился в Осло, чтобы послать телеграмму в Лондон, в небольшую судостроительную фирму, помещавшуюся на улице Сент-Мэри Экс. Он никогда не понимал, зачем Первому понадобилась такая сложная и дорогостоящая конструкция. На более позднем этапе, когда он узнал, что корабль станет домом для ООН, он решил, что Первый представляет какую-нибудь правительственную организацию, занимающуюся шпионажем. Но когда начались массовые убийства, когда телевидение и газеты стали утверждать, что это дело рук фронта освобождения народа, которого давно нет на свете, подрядчик начал задумываться над происходящим. Однако он уже слишком глубоко увяз в этом деле, чтобы можно было позволить себе задуматься всерьез. Впрочем, ему и не пришлось долго над всем этим раздумывать. На обратном пути его обогнал автомобиль, прижавший «мерседес» к обочине. Думая, что это дорожная полиция, он не глядя протянул в окно свои права. В тот же миг они возвратились обратно: револьвер 45-го калибра всадил ему в лицо пулю, перемешавшую клочки бумаги с кусочками мозга. Пуля вышла через затылок навылет вместе с изрядным куском черепной коробки.Глава 6
Демосфен Скуратис был подавлен. Он отказывался говорить с журналистами, не хотел обедать ни с принцем Монако, ни с Ив Сен-Лораном, не радовал своим присутствием завсегдатаев игорных прите нов. Он оставлял без ответа каблограммы своей давней любовницы и делал лишь самое необходимое для того, чтобы его империя не рухнула под собственной тяжестью. Он жил на яхте, носящей имя его дочери, в открытом море, избегая заходить в порты. Ел он ровно столько, сколько было необходимо, по словам его доктора, для поддержания жизни. В течение суток он несколько раз забывался беспокойным сном, причем не более чем на двадцать минут, а в остальное время мерил шагами палубу из тика. Он не беседовал с капитаном о дальних морях, как делал это раньше в часы бессонницы. Находившись до полного изнеможения, он сваливался и засыпал на блаженные двадцать минут, после чего снова возвращался на палубу. По ночам он выкрикивал проклятья темным водам Атлантики. Днем он проклинал солнце. Команда на «Тине» была вышколенная, приученная не замечать и не обсуждать странное поведение могущественного патрона. Те, кто у него работал, не болтали лишнего о Демосфене Скуратисе, даже если видели, что он целыми сутками мечется, точно пчела, попавшая в бутылку. В Средиземном море, в пятидесяти милях от Марокко, «Тина» взяла пассажира с яхты «Корнинг». Лысый, худой, в очках без оправы, он был одет в темный костюм и белую рубашку с почти бесцветным галстуком. Качку он переносил стойко, подавляя рвоту усилием воли. Это был швейцарский банкир, один из первых банкиров господина Скуратиса. Команда не знала, что Демосфен Скуратис владеет банком, главной задачей которого было снабжать его самыми дешевыми кредитами. Скуратис принял банкира в комфортабельной каюте. Грек сидел, обернув вокруг широкого волосатого торса мохнатое полотенце. Он не брился уже три дня, и его щеки напоминали наждачную бумагу; будто черные виноградины, темнели на лице толстые губы, в любую минуту готовые разразиться проклятиями. Банкиру не нужно было скрывать смятение при виде опустившегося патрона: как истый швейцарец, он не знал, что такое смятение. Без этого легко можно обойтись, считал он. Арабы, евреи, греки наделены бурными эмоциями, но вряд ли они от этого что-либо выигрывают. Итальянцы, к примеру, никогда не хандрят долго, а шведы способны даже на самоубийство, чтобы избавиться от депрессии. Банкир не мог понять, почему мир не устроен по образу и подобию Швейцарии. Но это его и не слишком заботило ему было довольно того, что в Швейцарии живут швейцарцы. Для начала он передал патрону поздравления от совета директоров по поводу того, что Скуратис с блеском вышел из трудной ситуации, получив, благодаря своим редким способностям, 28,3 процента прибыли с учетом девальвации доллара. Потратив весьма скромную сумму на подарки делегатам из стран Третьего мира, грек сумел всучит ООН свою дорогостоящую посудину. Он изобрел гениальный предлог, убедив делегатов, что такое расистское государство, как Америка, не может быть домом ООН, а при голосовании умело манипулировал голосами. В результате Соединенные Штаты уплатили в качестве своей доли расходов на покупку судна сотни миллионов долларов — за сомнительное удовольствие быть заклейменными в глазах мирового сообщества ярлыком расистов. А деньги пошли господину Скуратису. Банкир был рад доложить, что на банковские счета уже поступили последние взносы. — Вы будете преуспевать в жизни, но никогда не станете истинно богатым человеком, — сказал Скуратис. — Я вас не понимаю, сэр. — Вам никогда не стать богатым человеком, потому что вы не испытали бедности. — Сэр?.. — Я хотел сказать, бесчувственный вы труп, — вдруг завопил Скуратис, что вы понимаете только цифры, но не людей! А я знаю и то, и другое. Вы не понимаете меня, а я вас вижу насквозь! Он приподнял свой короткий торс с шелковой подушки и раскрошил в стакан с водой белые кубики «маалокса». Вода стала белой как молоко. Скуратис залпом выпил весь стакан. — Я умею считать не хуже вас, господин банкир. Уж не думаете ли вы, что Скуратис держал на воде эту махину и тратил семьдесят две тысячи долларов в неделю для того, чтобы заработать прибыль? Это было самое глупое предприятие во всей Атлантике севернее Танжера. Вы думаете, я не понимал этого? Вы думаете, мне не было ясно, что гораздо разумнее пустить корабль на слом? — В свое время мы подготовили для вас доклад о том, что оставлять его экономически нецелесообразно, — сказал банкир. День был жаркий, но он не потел, тогда как Скуратис блестел от пота, как свиная сосиска. Он поставил на стол пустой стакан. Выпитое лекарство на короткое время успокоило огонь в желудке. — Если вы действительно знаете меня, вы должны понимать, что этот корабль построен не из деловых соображений. — Но мы все-таки получили прибыль... — Прибыль, прибыль! Разумеется, мы получили прибыль. Но мы могли гораздо больше заработать на чем-нибудь другом. Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему я предпочел именно это? Почему мне позарез понадобилось строить крупнейший в мире корабль? — Потому что вы судовладелец, магнат... — Я еще и стальной магнат, и земельный, и биржевой, и финансовый. А корабль этот я построил, чтобы переплюнуть всех остальных. Чтобы не было мне равных! После того как заработаешь первую сотню миллионов, можно уже не работать. Проценты со ста миллионов, при средних ставках, составляют двести тысяч долларов в неделю. Так разве я не мог бы жить в свое удовольствие только на одни проценты? Вы думаете, мне не хватило бы этого на жизнь? Но нет! Во мне заговорила гордыня. Тщеславие, если хотите. Я построил этот корабль потому, что он должен был стать самым большим в мире, самым большим, а не самым совершенным. Скуратис испытующе смотрел на банкира и ждал. Казалось бы, он все разложил по полочкам, чего же он ждет от швейцарца? Но как выяснилось, самое главное еще не было сказано. — Вы можете меня спросить: зачем мне понадобилось строить крупнейший в мире корабль? Я отвечу: сеть один человек, которого я хочу превзойти. — Это вы сами? — предположил банкир, неожиданно ударяясь в философию. — Не будьте ослом! Оставьте эти глупости тяжелоатлетам и другим субъектам с мощной мускулатурой. Я хотел встать выше Аристотеля Тебоса. — Я понимаю. Дружеское соперничество? — Дружеское?! Ха-ха-ха! — Но ваши финансовые интересы никогда не сталкивались. Вот я и подумал... — Разве волк может схватиться с медведем? Да никогда в жизни! Волк нападает на оленя, а медведь ломает лосей. Вот почему мы не ведем борьбу друг против друга в финансовой сфере. Это было бы опасно для каждого из нас. Мы воюем в моральной сфере, и я это сражение проиграл. Банкир знал о приеме, который устроил Тебос в Скаггераке, когда стало известно, что построенное судно ожидает участь гигантской ненужности. Банкир уже тогда не понимал, почему Тебос поступил так неразумно. Швейцарец знал: когда Тебос женился на кинозвезде, Скуратис взял в супруги известную оперную певицу. После этого Тебос женился на вдове американского президента, с которой потом развелся. Банкир припомнил, как в свое время ему было приказано потратить двести тысяч долларов, чтобы сделать фотографию, которую потом продали за две тысячи. Львиная доля средств ушла на покупку и ремонт старой, построенной еще во времена второй мировой войны подводной лодки; были приобретены специальные японские объективы, немецкая фотокамера; восемнадцать тысяч долларов заплатили фотографу, не считая большого количества мелких выплат разным людям, только за то, чтобы они подвели подводную лодку с аппаратурой к острову, купленному Тебосом в Эгейском море. Фотограф снял жену Тебоса в голом виде и потом продал фотографии в американский порнографический журнал. Чистые убытки составили сто девяносто восемь тысяч. Это показалось банкиру абсурдным помещением капитала, но он не был бы швейцарским банкиром, если бы позволил себе задавать нескромные вопросы человеку такого размаха, как Скуратис. Банкир знал также и о суммах, которые были израсходованы вскоре после того, как Тина, дочь Демосфена, стала встречаться с одним известным сутенером. Познакомились они на вечере у Тебоса. Он не был неполноценным раньше. Этого субъекта отыскали в одно прекрасное весеннее утро в парижских трущобах после того, как в Париж было сделано несколько денежных переводов. Отыскали, но не целиком. А то, чего у него не хватало, предмет его мужской гордости, уже на следующую ночь преподнесли на серебряном блюде Аристотелю Тебосу в одном из ресторанов Люцерна. Владелец ресторана, разумеется, не мог объяснить, как мог произойти столь непристойный инцидент. На следующий день банкир перевел на счет ресторана солидную сумму. После этого Аристотель Тебос женился на Тине сам, хотя ему было пятьдесят семь лет, а ей — двадцать. Не прошло и года, как она покончила с собой. Говоря, что отношения между Тебосом и Скуратисом основаны на дружественной конкуренции, швейцарский банкир имел в виду, что они не основаны на чем-то, затрагивающем их жизненно важные интересы Под «жизненно важными интересами» он понимал прибыль. В этом смысле их соревнование вполне можно было назвать дружественным. — Я построил этот большой корабль, чтобы досадить Тебосу. Я хотел, чтобы это судно стало символом моего могущества, чтобы оно заходило во все порты, заявляя во всеуслышание: «Я — величайший корабль, построенный величайшим из людей». Мне надо было взять верх над этой седовласой гадиной, над этой мразью Когда я потерпел неудачу, он не преминул сообщить о ней всему свету. После этого я просто не мог пустить судно на слом. Не мог, потому что не хотел, хотя это и влетело мне в копеечку. — Но ведь вы покрыли убытки, продав судно Организации Объединенных Наций. — Это верно. Однако теперь оно стало кораблем смерти. Тебос мечтает превратить его в бесполезную, не нужную людям посудину, в памятник, символизирующий мое поражение. Он повернул мой замысел против меня. Нечто подобное я сделал с его любовником, баронетом Рамсеем Фраулом. — Разве сэр Рамсей был гомосексуалист? — Он был английский аристократ, а они на все способны. Банкир не стал распространяться о том, что то же самое он мог бы сказать о греках, о шведах — практически обо всех нациях, кроме швейцарской. И то с оговорками: он не был вполне уверен насчет своего дяди Уильямса. Оставалось надеяться, что полотенце на талии Скуратиса завязано крепко. — Но, сэр! Откуда вам известно, что за этими убийствами стоит Тебос? — Во-первых, они начались сразу после того, как я получил прибыль. Во-вторых, они требуют ловкости, скоординированности действий, знакомства со схемой судна и больших затрат. В-третьих, они не преследуют других целей, кроме как прекратить использование корабля. В наше время нет такой страны — Скифия. Фронт освобождения скифов не может никого освободить. Это только предлог. Тебос хочет поглумиться надо мной. — Но, может быть, это какие-то сумасшедшие? — Нет. Потребовались многие годы и многие миллионы долларов, чтобы превратить воздвигнутый мною прекрасный монумент в мерзкое чудовище, грозящее людям смертью. Сумасшедшие не могут быть так хорошо организованны. Но если у вас осталось хоть малейшее сомнение в моих словах, задумайтесь над тем, кто оплачивает богатейший прием, который намечен на сегодня и на завтра, двухдневный прием для делегатов ООН, размещенных на борту корабля. А как вы думаете, кому он посвящен? — Наверное, вам, господин Скуратис? — Вот именно, — негромко произнес тот. — В настоящий момент я на щите. Я уподоблюсь Говарду Хьюзу. Знаете, почему он стал затворником? Все началось с гордыни. Когда страдает уязвленное самолюбие, вы начинаете избегать общества, светских сборищ, опасаясь, что кто-то или что-то напомнит вам о вашем унижении. Постепенно отшельническая жизнь входит в привычку, и в полном одиночестве вы скатываетесь по наклонной плоскости, усыпанной вашим золотом, в могилу. Если бы я был простым тружеником, мне приходилось бы рано вставать и отправляться на работу, мучаясь от болей в спине, и я бы как-то приспособился Но когда есть возможность жить в одиночестве на яхте и радикулит вас не мучит, вы стремитесь продолжать такую жизнь изо дня в день, пока не кончится череда отведенных вам лет. — Зачем вы говорите мне все это, господин Скуратис? — Потому что нам предстоит битва, и я хочу, чтобы вы знали настроение вашего главнокомандующего. Я не могу идти на войну сам — я конченый человек. Следовательно, многое придется делать вам. Банкир записывал его инструкции в течение двух часов. Под конец Демосфен Скуратис улыбнулся, будто жаба, проглотившая жирную муху. Теперь уже банкир потянулся за «маалоксом», чтобы успокоить резь в животе.* * *
Все было так, как им обещали: пассажиры «Корабля Наций» не ощущали килевой качки, потому что мощное судно не резало, а дробило волны. Римо прогуливался по палубе номер 18. Ощущение было такое, как если бы вы ехали на крыше Эмпайр Стэйт Билдинга по самой кромке моря. Вы смотрите вниз, видите под собой убегающую воду и не чувствуете скорости передвижения. Если бы вы не знати, что плывете по морю, вам могло бы показаться, что вы находитесь где-то высоко в горах, где воздух чист и насыщен парами солей, будто в самом начале существования планеты. Позади вас Америка, где-то впереди — Африка, а вы стоите на одном месте совершенно неподвижно. Море спокойно, как вода в графине. Не менее сорока пяти человек подошли в этот день к Римо, чтобы отметить, как быстро они на самом деле плывут, и подивиться достижениям современной техники. В тот вечер должен был состояться большой банкет, устраиваемый Аристотелем Тебосом в честь своего земляка Демосфена Скуратиса. На расстоянии полумили от судна виднелась яхта «Одиссей», принадлежащая Тебосу. Руководство службы безопасности ООН передало по телетайпу сообщение своим агентам во всех представительствах, что корабль теперь вполне безопасен. Чиун предупредит? Римо, что нет нужды сообщать другим секретную информацию, которой владеет Дом Синанджу. Это означало, что иранское правительство тоже не должно знать о «двойной» конструкции судна. Всему свое время, пока еще рано — так считал Чиун. — Привет, — сказала Римо незнакомая молодая женщина. — Вам грустно одному? Это была брюнетка с правильными чертами лица и здоровым румянцем. Она не производила впечатление женщины, которая часто пользуется косметикой. Ее лицо и фигура дышали здоровьем. Римо посмотрел назад, туда, где была Америка. — Боюсь, что да, — признался он. — Меня зовут Елена. Я видела, как вы садились на корабль вместе со старым азиатом. — Как вам это удалось? Ведь на судно погрузилось столько народу, через разные входы. — У меня есть бинокль. Меня заинтересовал багаж вашего спутника. Он, видно, кореец? — Вы угадали. — Очень любопытные сундуки. Такое впечатление, что они пережили много веков, много поколений... — Вы специалист по Корее? — Да. И по многому другому. — Где вы преподаете? — Нигде, мне не разрешает отец. Я никогда не училась в школе, но очень много читала. Если книга мне нравится, я запоминаю имя автора и получаю его. — Вы хотите сказать «ее»? — переспросил Римо. — Его, — повторила женщина. — Я заполучаю его в учителя. Но отец не советует мне афишировать свои занятия. Он говорит, что мужчины не любят интеллектуальных женщин. А вы как считаете? Римо вопросительно поднял бровь и пожал плечами. Внизу под ними тянулась дорога через Атлантику Малиновый солнечный диск готовился скрыться за Американский континент. Впереди опускались сумерки. — Так как вы относитесь к интеллектуальным женщинам? — снова спросила она. — Я не задавалась этим вопросом. — А каким задавались? — Не все ли вам равно? — Значит, не все равно, если спрашиваю. — Я думал, как достичь полного самопознания. Это вас устраивает? — Гм... Звучит философски. — Вовсе нет. Это так же просто, как дыхание. — Мне кажется, вы интересный человек, — сказала Елена. — А вы мне кажетесь легкомысленной. Кто вы такая: журналистка или посторонняя, пробравшаяся на корабль тайком? — Ни то, ни другое. Просто человек. Это моя профессия. — Вы говорите так, будто это ваша заслуга, а не случайное стечение обстоятельств, — заметил Римо. В самом деле, насколько ему было известно, человек до своего появления на свет не занимается проблемой своего будущего. — Иногда очень трудно быть просто человеком, вам не кажется? — спросила Елена. В закатных лучах, освещающих ее свежее улыбающееся лицо, она выглядела почти красивой. — Чтобы так не казалось, надо попытаться стать африканским муравьедом. Вот это действительно трудно. После такой попытки вы убедитесь, что быть человеком очень легко. И Римо пошел прочь, досадуя на то, что Елена помешала ему любоваться океаном. Она последовала за ним в застланный коврами зал, а потом — в кабину лифта, ведущего вниз, на палубу Южной Америки. — Вы на меня обиделись? — спросила она. — Я что-то не помню, чтобы я просил вас идти за мной, — сказал Римо. — Мне показалось, что вы нуждаетесь в помощи. Вы, по-моему, очень ранимый человек. Это сразу чувствуется, — сказала Елена. Римо изучал схему расположения коридоров, заправленную в прозрачный плексиглас. Стена позади него бесшумно раздвинулась, и в ней образовалась щель. — Мне кажется, вы боитесь любить, — сказала Елена. — Где находится палуба Ближнего Востока? — спросил Римо. — На этой лодке так легко заблудиться. И тут он увидел в плексигласе отражение противоположной стены. Елена собиралась было ему сказать, что она понимает, какая добрая и нежная у него душа, но его уже не было на прежнем месте. Только что он рассматривал карту — и вот он уже отпрыгнул назад, будто на него мчится поезд. Еще более удивительным было то, что в стене, возле которой он находился, образовался проход. Там, внутри, были люди с клинками в руках. Они повыскакивали в коридор, где хрупкий на вид американец с нежной душой врезался в их гущу, точно пуля в масло. Хотя он действовал очень спокойно, Елена слышала хруст костей, видела разорванные мускулы. Ей показалось, что она узнала кое-кого из мужчин, но полной уверенности у нее не было, так как все они быстро перемещались вокруг нее, будто свободные электроны. Безоружный американец двигался вроде бы медленно, гораздо медленнее всех остальных, однако именно его удары поражали вооруженных людей, а их клинки рассекали пустое пространство и ударяли туда, где американца уже не было. Елена ходила как-то на показательные выступления каратэ, но ничего подобного никогда еще не видела. Но вот один из нападавших взглянул на нее, и глаза у него расширились от удивления. Он произнес несколько гортанных слов, и вся группа убралась за стену, унося с собой раненых. Проход закрылся. На полу остались лежать два неподвижных тела, для которых все было кончено. — Почему они не стреляли? — недоумевал Римо. — Что это было? Показательное выступление? — допытывалась Елена. Просто изумительно! Римо огляделся по сторонам. Какое, к чертям, показательное выступление? О каком показательном выступлении может идти речь? — Вы — необыкновенный человек. Как вас зовут? — спрашивала Елена. Римо недоуменно поднял бровь. — Можете мне довериться. Не бойтесь меня! Единственное, чего надо бояться, — это самого чувства страха. — Деточка, — сказал ей Римо. — Это — глупейшая штука, какую мне когда-либо приходилось слышать. Умолкни, дорогуша. Римо рассчитал, что если пойдет прямо по коридору, то выйдет к одной из лестниц. Все пассажиры пользовались лифтами, но он чувствовал себя в них не вполне уютно. Кроме того, ему ничего не стоило пробежать двадцать или тридцать лестничных маршей. Он попытался припомнить, как попал на верхнюю палубу, но это ему не удалось: туда он шел, не замечая дороги, все его внимание было направлено на стены и подсобные помещения. Впервые он пожалел, что у него нет конкретного задания. Если бы кто-то приказал ему очистить корабль от прячущихся на нем банд, он бы это сделал. Если бы кто-то приказал избавиться от всех делегатов, плохо говорящих по-английски, он бы это сделал. Если бы кто-то велел ему избавиться ради блага человечества от Елены, он бы и это сделал. Однако Чиун дал ему одно-единственное распоряжение: не опаздывать с возвращением в иранское представительство, так как они должны сопровождать посла Заруди на большой прием, который устраивается в честь Демосфена Скуратиса на главном стадионе корабля. Римо нашел лестницу. Елена, неотступно следовавшая за ним, спросила, почему он считает глупым ее замечание о страхе. — Потому что чувство страха так же необходимо человеку, как дыхание. Оно сохраняет нам жизнь. Другое дело, что неоправданный и чрезмерный страх вреден. Наверное, вы это имели в виду? На лестничной площадке была дверь, но вела она в конференц-зал, где собрались около сотни делегатов. — Вы не читаете по-арабски? — спросила Елена. — Хотите, я вам переведу? — Не хочу, — сказал Римо. — Это Комитет ООН по сельскому хозяйству. Римо видел, что большинство присутствующих — не делегаты, а телохранители. Делегаты всюду таскали их за собой, точно боевые доспехи. Это было непростительное расточительство людских ресурсов. Делегаты сидели небольшими группами. Римо насчитал около двадцати. Елена объяснила, что Комитет ООН по сельскому хозяйству только что единогласно принял две резолюции: одна осуждала спад сельскохозяйственного производства на оккупированных арабских территориях, а другая клеймила позором Запад за голод в странах Третьего мира и в коммунистических странах. Выслушав эти решения, Елена улыбнулась. Римо хотел одного: побыстрее попасть в иранское представительство. — Знаете, что самое смешное? — спросила она. — Я не слушал. — Аграрные страны не могут прокормить сами себя. До того как Алжир изгнал французов, он экспортировал сельскохозяйственные продукты. А теперь независимый Алжир вынужден ввозить продовольствие. — ООН занимается чепухой, кто же этого не знает? Зачем принимать эту говорильню всерьез, вы же не принимаете всерьез вопли обезьян в зоопарке? — Я надеялась, что ООН что-то сделает. — Почему? Разве эта организация состоит не из людей? — Значит, вы уже махнули рукой на человечество? — У меня есть глаза и уши, — сказал Римо. — Единственное, что может предложить эта организация, — это надежда. Вот почему я жду от нее больше, чем вы, — я сохраняю надежду. — И полную неспособность видеть, что это — напрасная трата времени. — Я надеюсь, — сказала Елена, — что отсталые страны перестанут придумывать новые слова, чтобы замаскировать собственную отсталость, и покончат с нею, не рассчитывая, что цивилизованные нации будут вечно кормить их разрастающееся население. Они говорят о несправедливом распределении богатств, хотя в действительности просто жалуются на собственную лень. Европа ведь не богата природными ресурсами, ее сделали процветающей руки рабочих. То же и в Соединенных Штатах, и в Японии. Все дело в том, что развитые страны перестали управлять странами Третьего мира, и теперь там начался голод. Когда европейцы пришли туда как колонизаторы, там умирали с голоду; то же происходит и теперь, после изгнания колонизаторов. — Ну и что из того? — спросил Римо. — А то, что целые нации остаются неграмотными, будто на дворе каменный век. Они выбирают лидерами тех, у кого нож острее или член длиннее; они создали чисто символический мировой парламент. Нетрудно догадаться, что эффективный международный орган по проблемам снабжения продовольствием, здравоохранения и науки так и не будет создан. Они похожи на детей, которых пустили без присмотра в храм, а они гадят прямо на священные плиты! — Яне хочу ломать себе над этим голову, мадам. Почему это так трогает вас? — Потому что мир сделал гигантский скачок назад. Вы сами видите, они позаботились, чтобы этот корабль был построен индустриальными странами. А кто им управляет? Команда, в частности, те люди, что обслуживают атомные двигатели, состоит из англичан, американцев, скандинавов... — Вы, похоже, уже просчитали будущее нашей планеты. Она невесело улыбнулась, глаза ее затуманила грусть. — Просчитать будущее мира не так уж трудно,гораздо труднее прожить сегодняшний день. Не бегите от меня, прошу вас! Римо посмотрел в ее тоскующие глаза, увидел умоляющее выражение лица. Он поставил стул между собой и Еленой и вышел из зала, прежде чем она успела последовать за ним. Какое ему дело до того, что половина населения планеты не умеет пользоваться противозачаточными средствами? Он не собирается переживать из-за этого и тем более требовать, чтобы вторая половина содержала расплодившееся потомство первой. Глупость — не новая вещь на земле. Те же самые доводы он уже слышал от американцев, которые либо ничего не смыслили в мировой экономике, либо хотели сохранить хорошую мину при плохой игре. Споткнувшись о стул, Елена выбежала за ним в холл. — Мы с вами — родственные души. Я поняла это с той самой минуты, когда впервые увидела вас в бинокль. Если вы оставите меня, я брошусь в воду! Я — слабая натура, вы мне необходимы! Я сделаю вас богатым! — Мы знакомы всего пять минут, и вы уже собираетесь из-за меня покончить жизнь самоубийством! Кто после этого поверит, что вы — слабая натура? Римо отыскал другую лестницу. Он спрашивал, как пройти к иранскому представительству, у многих. Одни не могли ничем помочь, другие, когда он спрашивал их «как следует», вызывались сами проводить его. Спросить «как следует» у Римо означало ткнуть большим пальцем в солнечное сплетение собеседника. Другого выбора у Римо просто не было, если он не хотел, положившись на чью-то добрую волю, неделями блуждать по плывущему в океане городу. Когда он подошел к иранскому представительству, Елена уже ждала его там. — А вы, оказывается, лгунья. Терпеть не могу тех, кто не держит слова, — сказал Римо. Елена ничего не понимала. Ее губы задрожали, в глазах застыло недоумение. — Вы обещали покончить с собой. — Я действительно собиралась, но решила пожить еще. — Какое опрометчивое решение! В конце концов он избавился от нее, войдя в свои апартаменты, где Чиун разговаривал с иранским послом. Заруди получил много запросов относительно своих новых агентов. Ходили слухи, что кто-то вступил в схватку со скифскими террористами и обратил их в бегство. Заруди хотел знать, были ли причастны к этому Чиун или Римо — Рука молчалива, как ночь, — ответил Чиун послу, и тот с поклоном удалился. После его ухода Римо поинтересовался: — "Рука молчалива, как ночь!" Что должна означать эта чушь? — Наши клиенты любят такие фразы, они срабатывают безотказно. — Я этого не понимаю, — проворчал Римо. — У тебя болит душа, — участливо сказал Чиун. — Это пройдет. — О чем ты? — Тебе было нелегко расстаться с Америкой. — Я сам так решил, — с горячностью сказал Римо. — Я не хотел работать на страну, где нет порядка. Мне теперь все безразлично. В том же настроении он пошел вместе с Чиуном на прием по случаю новоселья на корабле. Торжества начинались в этот вечер и должны были продлиться два дня. В рассеянности Римо принял из чьих-то рук бокал шампанского, не сознавая, что делает. — Ты знаешь, иногда полезно сменить хозяина, — сказал он Чиуну. — Но зачем же выливать вино в карман соседа? — поинтересовался тот. — Неужели? — отозвался Римо. Ему все было безразлично. Даже расставание с Америкой, которой он служил столько лет. Это настроение не рассеялось, даже когда он заметил, что в центральной ложе сидит, оглядывая гигантский стадион, Елена. Роскошное черное платье красиво облегало фигуру. Единственным ее украшением была серебряная брошь с бриллиантами, приколотая под ее едва обозначенной грудью. Других украшений не было. Девушка была одна, и Римо удивило, что она расположилась в ложе, явно предназначавшейся для знатных персон. — А кто-то собирался покончить с собой... — съязвил Римо. — Мне есть для чего жить. — Завидую! — ответил Римо.Глава 7
В соответствии с последней резолюцией ООН о свободе информации, освещение ее деятельности в прессе было запрещено. С корабля выдворили всех журналистов, телерепортаж о празднествах был отменен. Однако телекамеры на корабле работали вовсю Из потайных уголков вокруг стадиона они нацеливались на Римо, передавая его изображения в секретный центр, размещенный глубоко внизу По меньшей мере, одна камера не спускала электронных глаз с Чиуна. На «Корабле Наций» было установлено столько аппаратуры, что делегат и шагу не мог ступить, не будучи замечен телеоком. Его поведение в течение дня фиксировалось, данные обрабатывались и вводились в память ЭВМ, которая вычисляла, где с наибольшей вероятностью то или иное лицо будет находиться в тот или иной час. Наблюдаемые следовали вычисленным для них схемам поведения почти без отступлений: у делегатов ООН было не больше воображения, чем у деревьев, с той разницей, что деревья ни на что и не претендуют, они — лишь слуги природы, в положенное время года покрывающиеся зеленой листвой и сбрасывающие ее перед наступлением холодов. Люди же считали, что руководствуются собственной волей. Но все они в определенное время суток ощущали потребность общаться с себе подобными, а в другое — желание побыть в одиночестве. Они были активны в одни часы и испытывали сонливость в другие. И все это регулировалось неким внутренним часовым механизмом, о существовании которого они не задумывались. Исключение составлял Римо. После инцидентов в лифте и в проходах за ним закрепили постоянную дорожку на записывающей аппаратуре, поскольку Оскар Уокер считал, что путем интенсивного четырехчасового наблюдения он может создать модель биоритмов и поведения любого человека. Ученый посвятил изучению биоритмов всю жизнь. Он сидел глубоко в недрах «Корабля Наций» и, выполняя приказ Первого, пытался свести в систему информацию, полученную сегодня, когда поступило первое тревожное сообщение о действиях Римо. Трудность заключалась в том, что информации было слишком много и ее нелегко было правильно классифицировать. В Кембриджском университете все было не так. Там Оскару не говорили, что бывают человеческие существа, емкость легких которых больше подходит такому животному, как трехпалый ленивец, нежели тридцатилетнему мужчине. Еще больше обескураживало то, что ритм дыхания у Римо был точно такой же, как и у восьмидесятилетнего старика корейца из иранского отдела. Обоих недавно наняли в качестве агентов службы безопасности иранцы, и оба обладали мощным потенциалом. Оскар Уокер лично ознакомился с материалами. Разумеется, он доверял ЭВМ, но ничто не может сравниться с человеческим глазом, когда нужно воспринять данные о живом человеке. Человек, которого повстречал и обезоружил в тот день Римо у кабины лифта, прошел трехлетнюю подготовку в одном из подразделений Специальных военно-воздушных сил Великобритании. Странно, что он был неосторожен или струсил, — в СВС служили лучшие в мире коммандос. Хотя Оскар и был англичанином, но не настолько, чтобы ставить себя под удар, допустив неверную оценку этого факта. Он углубился в изучение данных других коммандос тех, кто погиб от руки иранского наемника Римо, настоящей машины смерти. Его коэффициент оперативной эффективности равнялся 2,7 годам на единицу "Y". Это означало, что убитые коммандос, тайно размещенные на борту, имели в среднем 2,7летний практический опыт. Коэффициент был даже занижен, так как в свалке Римо случайно убил несколько техников, такого опыта не имевших вообще. Более того, он не использовал никакого оружия, кроме собственных рук. Ладно. Пусть так. Допустим, что все его тело — оружие. Да, это уже ясно. А это специфическое дыхание... Но почему Иран никому не сообщает о том, что корабль имеет двойную конструкцию? Все входящие и исходящие сообщения исследованы, но об этом — ни слова. Подслушанный и записанный разговор этого Римо со старым корейцем — тем самым, у которого одинаковое дыхание, — показывает: Римо в тот момент уже знал, что из-за двойных стен группы «скифов» проникают через тайные проходы в любые уголки судна. И тем не менее Римо сказал об этом только одному этому... как бишь его... Чиуну, что старый кореец проигнорировал. Сам Первый приказал организовать дневное нападение на Римо. Того выследили. За ним по пятам шла группа боевиков, устроившая ему засаду. В коридоре работали телекамеры, были включены микрофоны, группа нападавших прошла через стену и атаковала Римо. Оскар Уокер видел все на экране ТВ. Один из техников сказал: — Не трудитесь анализировать его приемы, его все равно убьют. Оскар не только потрудился проанализировать приемы Римо, он возвращался к ним много раз. Камеры были направлены под разными углами, коридоры ярко освещены. Однако субъект не стал ждать нападения, он атаковал сам. Оскар Уокер никогда не видел такой атаки. Он прокрутил пленку раз и другой; затем стал просматривать ее в замедленном темпе. Были видны лишь мелькающие руки. Он снизил скорость до предела — то же самое. Даже на самой медленной скорости он увидел только расплывшиеся пятна, движущиеся слишком быстро, чтобы можно было что-то различить. А потом нападавшие увидели спутницу Римо и убежали. На телефоне Уокера замигала сигнальная лампа. — Вы уже пришли к какому-то заключению? — спросил голос в трубке. — Еще нет, сэр, — ответил Оскар Уокер. — Первый хочет получить его до наступления полуночи. В полночь он покинет банкет. Мы должны иметь результат до этого. — Хорошо, сэр, — сказал Уокер. Он знал, что означает это слово — «должны». Его употребляли не слишком часто, но в определенном контексте оно означало смерть. Уокер крутил факты и так, и этак: он располагал их по группам, перетасовывал. Он пытался уложить данные в единую схему, но ничего не получалось. У него не было даже предположений о том, какому биоритму подчиняются Римо и Чиун. Он не узнал ничего. Биоритмы... Уокер заинтересовался ими еще в молодости, в студенческие годы. То время теперь казалось таким далеким и таким... безопасным. Потом на глаза ему попалось небольшое объявление, предлагавшее работу. Его внимание привлекло слово «биоритмы». Оскар специализировался в биологии и в дни экономического упадка, переживаемого Великобританией, не рассчитывал найти работу даже по смежной специальности. Он изучал биологию, знал компьютеры, но надеялся в лучшем случае получить место страхового агента. — Я просто не могу поверить, что в Соединенном Королевстве можно заработать на жизнь, занимаясь изучением биоритмов, — сказал он нанявшему его чиновнику. — Мы берем вас для работы за пределами Соединенного Королевства, — ответил тот. — Я так и думал: это было бы слишком здорово, — сказал Уокер. — Так где же мне придется работать? На Южном полюсе? Где-нибудь под землей, где можно потерять зрение? — Вы поедете на остров Святого Мартина. — На Антильские острова? На фешенебельный курорт? — Да. — Но у меня нет денег, чтобы заплатить за отдых, да еще в таком месте. Мне надо зарабатывать, а не тратить. Вербовщик улыбнулся. Когда он сказал Оскару Уокеру, сколько ему будут платить, тот едва удержал изумленное восклицание. Не стоит показывать вида, что я в восторге, авось они не знают, что обещанное жалованье в четыре раза превышает зарплату начинающего ученого, подумал он. Оскар Уокер летел к месту работы первым классом Аэропорт Кристиана, огороженный выгоревшими на солнце бетонными плитами, выглядел как автобусная станция в Ливерпуле Наемный автомобиль привез его в курортное местечко близ Маллет Бэй. Отведенное ему помещение было много лучше гостиничного «люкса» ему полагалась горничная, дворецкий, повар и цветная женщина полногрудая, с широкими бедрами. Она не говорила об освобождении угнетенных, не стремилась к общению и не требовала к себе внимания Она просто всегда была к его услугам. Если она и бывала когда-нибудь раздражительной и нервной, то благодарение Богу, разряжалась на ком-то другом. Это был настоящий подарок судьбы. Она предоставляла в его распоряжение свое пышное теплое тело, свою немоту, и Оскар Уокер чувствовал, что готов пойти на убийство ради того, кто дал ему все это. Очень скоро выяснилось, что как раз это от него и требовалось. Все, с кем он встречался, получали такую же зарплату. А если деньги не обеспечивали нужную степень секретности и лояльности, то провинившиеся исчезали. Так случилось с немолодым руководителем группы боевиков, который задумал заработать кругленькую сумму, рассказав газетчикам с Флитстрит о секретном тренировочном центре. Ему начала надоедать эта муштра. — Хуже, чем чертов спецназ! — сказал он однажды в сердцах. В тот же день он не вернулся на занятия после ленча, а Уокера вызвали к начальству и потребовали объяснений, почему он не доложил кому следует о настроениях этого человека. Они знали об Оскаре все. Обряд посвящения был простым и устрашающим. Двое суток ему не разрешали спать, а после этого вывели в полночь в небольшую рощу и дали проглотить какую-то пилюлю. Все окружающее приобрело причудливые, фантастические формы и такие краски, каких он никогда не видел. Оскар понял, что ему дали наркотик. Он не противился, когда кто-то вложил ему в руки голову человека, собиравшегося рассказать журналистам с Флит-стрит о подпольном центре подготовки боевиков. Голова уместилась у него на ладони. В этом одурманенном состоянии он дал клятву верности Первому, лицо которого показалось Оскару знакомым: это был красивый седовласый мужчина с роскошной бородой. Наверное, наркотик изменил мое восприятие, промелькнуло у него в голове. Никогда прежде не видел он таких нереальных красок, как в тот безумный вечер; маленькая голова величиной с апельсин покоилась на его ладони. Потом им завладел восхитительный сон, который продолжался и наяву. Ему снилось, что нельзя любить кого-то больше, чем он Оскар, любит человека, называемого Первым. Он видел его фотографии в газетах, еще когда учился в университете, и даже раньше, когда был мальчишкой Оскару запомнились его посеребренные сединой волосы. Рядом с ним всегда была женщина. Однако в ночь посвящения Оскар не вспомнил имени того человека. Проснувшись, он почувствовал, что все вокруг и в нем самом изменилось: жизнь была теперь полнее, дыхание глубже, солнечные лучи ярче, чем обычно. Он пробудился для новой жизни. Ему казалось, что он лежит на нежнейших подушках, сотканных из солнечных лучей, что его омывает свежий соленый бриз, а где-то совсем рядом плещутся о борт корабля волны. Оказалось, что он и в самом деле находится на палубе яхты; воздух был прохладным и насыщенным солью, а подушки на палубе мягкими; вдали виднелись небольшие острова, которые затем переместились ближе, и он увидел, что они лежат между его голых ступней и становятся все меньше по мере того, как усиливается жара. Наконец Оскар привстал и огляделся по сторонам. Наркотик еще действовал. Рядом на подушках лежали другие люди. Их глаза с расширенными зрачками казались очень темными, значительно темнее, чем обычно. Женщины с блестящими от масла телами разносили на серебряных подносах фрукты. Оскар Уокер увидел в подносе свое отражение: его голубые глаза теперь стали совсем черными. Тут Уокер заметил неподалеку другую яхту. Он порывисто вскочил на ноги и прочитал ее название — «Одиссей». И тогда он вспомнил, кто был тот человек с серебряной шевелюрой. Это был Аристотель Тебос, которого называли Первым. Вдруг Оскар услышал крик: «Любите Первого! Любите Первого! Любите Первого!» Это был его собственный голос. Вслед за ним все на палубе начали кричать: — Любите Первого! И Первый появимся перед ними в свете прожекторов. Он сказал, что будет кормить и защищать их и поведет их к мировому господству. Каждый из них получил что-то маленькое и круглое. Этот предмет нужно было взять в руку и выбросить за борт в качестве жертвоприношения Первому. Уокер уже собрался это сделать, но кто-то остановил его и заставил взглянуть на то, что он держал в руке. Это была круглая темная голова размером с апельсин. Значит, она ему не приснилась? Белые пряди закрывали маленький безглазый череп. Оскар вспомнил, что у того типа из спецназа, что жаловался на муштру и грозил разоблачениями, волосы тоже были седые. Кто-то схватил Оскара Уокера за руку и заставил бросить голову в море. С того самого дня он всем сердцем возлюбил человека, называемого Первым. И когда он оказался неспособным определить биоритмы наемного убийцы Римо, который был врагом Первого, неудача повергла его в отчаяние. Оскар в страхе посмотрел на ладонь, в которой он держал голову в ту памятную ночь. На телефонном аппарате вновь зажглась сигнальная лампочка. — Еще нет, — негромко сказал он в трубку. В ответ он услышал то, что боялся услышать больше всего: — Доложите лично Первому. Дрожа от страха, Оскар Уокер проглотил три таблетки транквилизатора, запив их двойной порцией мартини. Если ему повезет, он может отключиться еще до того, как предстанет перед Первым и доложит о своем поражении. В одном из тайных проходов скользнула вбок металлическая панель, и Оскар Уокер ступил на платформу, которая возвышалась над поверхностью океана всего на несколько футов. Панель стала на место. Двое мужчин проводили его на ожидавший катер. Там перед высоким, похожим на трон, креслом стоял небольшой столик. Оскар опустился на складной стул, чувствуя, как начинает действовать транквилизатор, растворившийся в мартини. Губы ему не повиновались, они двигались независимо от его воли. Это показалось ему забавным, и он засмеялся. На катере имелся телеэкран и собравшиеся смотрели, как проходит вечер на центральном стадионе. На экране появилось изображение знакомого дипломата. — Сейчас он прольет вино! — сказал Уокер, указывая на экран. Голос его прозвучал глухо, будто издалека. — Что вы сказали? — переспросил кто-то. — Этот человек сейчас прольет вино. Совершенная развалина! И как он только сумел подняться с постели сегодня утром! Люди придвинулись к экрану, чтобы лучше видеть. Солидных габаритов дипломат, с множеством медалей на смокинге, отвесил церемонный поклон. В руке он держал бокал шампанского, намереваясь произнести тост. Вино расплескалось на медали. Среди зрителей на катере раздался смех, и Оскар Уокер порадовался, что в кои-то веки ему удалось кого-то развеселить. — Интересно, когда он захочет бабу? — со смехом спросил кто-то. Алкоголь и таблетки привели Оскара Уокера в состояние блаженного оцепенения, однако ответ у него был готов. — Дня через два он накачает себя какой-нибудь дрянью и тогда заскачет козлом! — С этими словами Оскар Уокер плюхнулся на стул. И тут он услышал хорошо знакомый голос — голос Первого. Оскар изумленно раскрыл глаза: его кумир сидел на стуле-троне и смотрел прямо перед собой. — Любите Первого... — промямлил Оскар. — ... и иранскую службу безопасности, — присовокупил Первый. — А проще сказать — Римо и Чиуна. Когда наконец мы сведем с ними счеты? — В его голосе звучали лед и сталь. — С Римо и Чиуном? — переспросил Оскар, и его лицо расплылось в пьяной ухмылке. — Да, — подтвердил Первый. — Когда мы сможем их атаковать? — Это будет не самый счастливый день вашей жизни, — сказал Оскар Уокер и отключился Это были его последние слова. Хотя на мгновение он и пришел в себя в холодной воде, говорить в глубине Атлантики невозможно. Тяжелые стальные цепи, обмотанные вокруг колен, тянули на дно океана. Он очень жалел, что не может говорить. Ему так хотелось услышать свой голос, восклицающий в последний раз: «Любите Первого!»Глава 8
Когда вышли дневные газеты, яхта Демосфена Скуратиса уже шла полным ходом по направлению к «Кораблю Наций». В самой большой из кают, которую Скуратис использовал под офис, был установлен телефакс, принимавший сообщения из контор Скуратиса, расположенных во всех столицах планеты. Он работал круглосуточно. Как только сходил с печатного станка свежий номер газеты, копия первой страницы и раздела «Финансы» ложились на стол Скуратису, где бы он ни находился. Первые сообщения о том, что Аристотель Тебос финансирует двухдневные празднества в честь «Корабля Наций» и его создателя Скуратиса, были напечатаны в ночных выпусках. Все они цитировали одно и то же интервью: Тебос сожалеет, что господин Скуратис не появился на празднике в первый вечер. Однако он, Тебос, не допускает и мысли, будто Скуратис не хочет подняться на «Корабль Наций» по соображениям безопасности. Магнат кораблестроения Скуратис никогда не отказывался ступить на борт ни одного из построенных им судов. Вероятно, Скуратис почтит их своим присутствием во второй день торжеств. Из Нью-Йорка, из Лондона, из Паричка поступали сообщения практически одного содержания: Скуратис, отрицая, что судно представляет опасность для заполнивших его делегатов ООН, сам боится подняться на его борт. Скуратис прочитал заметки очень внимательно. Да, он на крючке, и Тебос тянет его на корабль. Теперь он просто обязан там показаться. — Будь ты проклят, совратитель детей! — выругался он по-гречески и, скомкав газеты, шагнул было к машинке для уничтожения бумаг. Но вспомнил, что все номера газет ежедневно подшиваются, тщательно расправил газетные листы и положил их в лежавшую на столе папку. Он закурил длинную гаванскую сигару и посмотрел в окно: там, за бортом «Тины», плавно катил волны Атлантический океан. Скуратис улыбнулся. Первый раунд на газетных страницах Скуратис проиграл. Но посмотрим, как понравится его заклятому «Другу» Тебосу финал затеянной им игры, а он не за горами. Но пока время еще не пришло. Сейчас Скуратис поспешит на торжества, как говорится, на всех парусах. Он взглянул на часы: первый вечер празднества уже заканчивался. Неважно. Он успеет на второй вечер.Глава 9
Прием удался на славу. Ничего подобного не было со времен последней ночи «Титаника». Женщина — министр иностранных дел одной из африканских стран, которую назначил на этот пост за редкостные сексуальные достоинства глава государства, в свою очередь избранный на этот пост исключительно за свои мужские достоинства, — была признана королевой бала. Предварительно, удобно расположившись в одном из подсобных помещений, она принимала всех желающих. По пять долларов с носа. Разумеется, американских долларов. У дверей кладовки выстроилась длинная очередь. Французского представителя обуревали сомнения. Стоя в очереди, он страшно боялся потерять место в другой, где раздавали сувениры: каждый из гостей получал в подарок от Аристотеля Тебоса брелок для ключей из чистого золота с инициалами Демосфена Скуратиса. Француз вышел из положения чисто по-галльски, решив, что надо брать золото, а с женщиной можно и повременить. Кроме того, доносившиеся из кладовки сладострастные стоны позволяли надеяться, что эта женщина останется там еще некоторое время, а значит, француз успеет и сюда. Аристотель Тебос, сидящий в обитой бархатом центральной ложе балкона, окинул взглядом гигантский человеческий муравейник. На глаза ему попались индийские дипломаты, заворачивающие сандвичи в носовые платки и рассовывающие их по карманам. Тебос повернулся к дочери. — Ты только посмотри на них! И это люди, ответственные за безопасность планеты, вершители ее судеб! Губы Елены тронула еле заметная улыбка. — Судьбы мира, папа, благодарение Богу, в надежных руках — в руках тех, кто умеет пользоваться властью. Так было и так будет. Внизу под ложей суетились делегаты ООН, переходя от игры к коньяку, от сувениров к игровым автоматам, радуясь, что столь предусмотрительно перевели свою штаб-квартиру из большого города, с его назойливыми журналистами, уверенными, по-видимому, в своем праве — и обязанности! — оповещать весь мир о том, чем заняты другие. Пару раз вспыхивали потасовки. Три азиатских дипломата, затеявшие спор, кто выпьет больше «Корвуазье» из пивных кружек, валялись в углу под трибунами. Тебос огляделся по сторонам. — А чистильщика обуви все еще нет. Это — единственное, что омрачает мне настроение, — пожаловался он дочери. — Не жди, папа, напрасный труд. Он не придет, — сказала Елена. — Ну, нет! Когда он прочитает газеты, его ничто не удержит. — Тебос улыбнулся ослепительной улыбкой, обнажив два ряда ровных белых зубов, еще более подчеркивающих смуглый цвет лица. — Если до него дошли первые газетные выпуски, он должен быть уже в пути. Но сегодня его, конечно, не будет. Я отправляюсь на яхту: с годами становится все утомительнее смотреть на этих клоунов. — Я с тобой, папа. Телохранители прокладывали им путь, образуя коридор из мощных мускулов и прочных костей. Тем не менее Римо каким-то чудом оказался рядом с Еленой. — Куда же вы? — спросил он. — Мне показалось, что я не имела у вас успеха, — сказала она. — Вы не ошиблись. Но ведь у вас такой большой выбор. — Он кивнул в сторону банкетного зала, напоминающего арену римского цирка после боя гладиаторов. — Эй, ты! Пошел отсюда! — прикрикнул на Римо охранник, направляясь в его сторону и протягивая руки, чтобы схватить наглеца. — Не мешай! — сказал Римо. — Видишь, я беседую с дамой? Охранник положил руки ему на плечи, но Римо их сбросил. Снова поднять руки страж уже не смог — они почему-то не повиновались. Римо повернулся к девушке: — Зачем вам эти гориллы? — Кто этот человек? — спросил Тебос у дочери. — Я первый спросил, — возразил Римо. — И вам придется подождать. — Это мой отец, господин Тебос, — сказала Елена. Римо прищелкнул пальцами. — О! Так это вы устроили прием? Тебос кивнул. — Вам должно быть очень стыдно, — сказал Римо. — Стыдно? — переспросил Тебос. — Елена, да кто это? — Именно стыдно! Приглашать таких людей на прием — издевательство. — Кто вы такой? Все трое медленно продвигались к большому эскалатору, окруженные телохранителями. Стражник, пытавшийся прогнать Римо, стоял на прежнем месте, растерянно глядя на свои неподвижные руки и не понимая, что с ним произошло. Тебос смотрел на Римо, пытаясь припомнить, где он его видел. — Я — Римо, — представился молодой человек. — Это — Римо, — подтвердила Елена, пожимая плечами. — Это мне ни о чем не говорит. Эскалатор достиг верхней палубы. Елена сошла со ступеньки легко и грациозно, Тебос при этом подпрыгнул, а Римо даже не пошевелился, пока эскалатор не выгрузил его на толстый ковер, застилавший доски палубы. Его ноги пришли в движение только тогда, когда он проскользил по ковру не менее трех футов. — Я здесь работаю, — объяснил Римо. — У иранцев. Так они теперь называются. Впрочем, Чиун предпочитает называть их персами. Я думаю, они бы мне понравились больше, когда были персами. Чиун говорит, что в Персии платили лучше. Тебос вдруг застыл на месте как вкопанный. — Вы — Римо, — произнес он так, будто услышал это имя впервые. — Выходит, да, — согласился тот. — Вы работаете на Иран? Римо кивнул, чувствуя на себе холодный, тяжелый взгляд Тебоса. Глубокие серые глаза оглядели Римо с ног до головы, смерили его с точностью до дюйма, взвесили с точностью до унции, оценили мельчайшие черточки его характера. По всей вероятности, заключение было не в пользу Римо. — Эй, стража! — крикнул Тебос. — Уберите этого человека. Прошу прощения, — почти вежливо сказал он, повернувшись к Римо, — но мы с Еленой должны ехать. Вы нам мешаете. — Ей я не мешаю, — сказал Римо. — Он мне не мешает, — подтвердила Елена. — Вы мешаете мне. — Тебос отступил в сторону, пропуская вперед телохранителей. Сильные, натренированные парни окружили Римо, в то время как Тебос увлек Елену в сторону, чтобы дать им простор для действий. Римо исчез из виду, закрытый сомкнувшейся вокруг него группой людей в черных костюмах. Черная эта куча пульсировала, точно единый организм, поднимаясь, как тесто на хороших дрожжах, и опадая снова; в воздухе мелькали руки и ноги, занесенные для удара; слышалось пыхтение и ругательства. Вдруг Тебос увидел, что Римо стоит возле них и с интересом смотрит на драку. — Парни что надо! — похвалил он. И, повернувшись к Тебосу, сказал: — Идемте я провожу вас. Он деликатно взял Елену под руку и отвел ее подальше от дерущихся. Тебосу ничего не оставалось, как последовать за ними. Через каждые два шага он оглядывался на телохранителей, продолжавших лупить друг друга. — Как вам это удалось? — спросила Елена. — Что именно? — Уйти от них. — А, вот вы о чем. Это совсем просто. Понимаете, нужно только уловить ритм, в котором они двигаются, и попасть в этот ритм. Они поднимаются и ты поднимаешься вместе с ними; потом они опускаются, а ты продолжаешь подниматься, и вот тебя уже там нет, а им и невдомек, что в куче одним человеком стало меньше. Оставьте их в покое, они еще долго будут тузить друг друга, прежде чем сообразят, что меня среди них нет. Это как летящая пуля: если вы движетесь с той же скоростью, что и она, она не причинит вам вреда. Вы можете даже поймать ее рукой, если захотите. Но я бы не советовал вам это делать, не имея достаточной практики. — А сколько надо практиковаться? — спросила Елена. — Пятьдесят лет по восемь часов в день. — Но вам еще нет пятидесяти! — Это верно. Зато я учился у Чиуна, и мне понадобилось на сорок лет меньше. Главная палуба возвышалась над поверхностью Атлантического океана на сто с лишним футов. Римо поискал глазами трап, по которому можно было бы спуститься на катер Тебоса, пришвартованный к борту огромного корабля. Тем временем Тебос втолкнул дочь в лифт, и кабина тотчас пошла вниз, к едва возвышающейся над водой платформе. — Доброй ночи, Римо! — крикнула Елена, перед тем как ее лицо скрылось из виду. Она показалась ему грустной и разочарованной. Римо перегнулся через перила, глядя, как быстро кабина скользит вдоль борта корабля вниз, к катеру. Тебос и Елена ступили на платформу, а оттуда — на катер. Римо был раздосадован: он надеялся поговорить с девушкой. Она или ее отец могли что-то знать о тайнах корабля и о планах Скуратиса. Какого дьявола он понастроил все эти скрытые помещения и проходы? Команда отдала швартовы, и катер с мощным мотором помчался к яхте Тебоса, лениво дрейфующей в пятистах ярдах от «Корабля Наций». Стоя на главной палубе, Римо ощутил на губах соль. Его лицо стало влажным от мелких водяных брызг, которые на этой высоте превращались в водяную пыль. В ста футах под ним лежал океан, темный и холодный. Сверкающий белоснежной краской катер исчез в ночной темноте. «Проклятье!» — выругался про себя Римо. Сбросив с ног мокасины, он перемахнул через борт. На лету Римо замедлил дыхание и усилием воли изменил ток крови в своем теле; кровь отлила от кожи ко внутренним органам. К тому моменту, когда он оказался в воде, температура на поверхности его тела снизилась — это предохранит от переохлаждения и сбережет необходимое для жизни тепло. Падая вертикально, ногами вниз, он вспорол поверхность океана будто кинжалом. Погрузившись на двадцать футов, Римо изогнулся, проделал плавное подводное сальто, вынырнул и поплыл на огни «Одиссея». Впереди он слышал шум работающего двигателя Елена Тебос покойно расположилась в кресле, на корме катера. Сидящий рядом отец, будто отвечая на ее невысказанные мысли, говорил: — Я готов допустить, что он очень привлекателен. Но и очень опасен. — То же самое говорят про тебя, — возразила Елена. — Ну, в отношении меня люди не правы, — сказал Тебос с легким смешком. — Я — не то что иные чистильщики обуви, так и не научившиеся не оскорблять конкурентов своим чванством. Впрочем, этот парень — совсем другое дело: на его счету уже много убийств, которые произошли на корабле. — Откуда тебе это известно, папа? Ведь до сегодняшнего вечера ты ни разу там не был. — Я кое-что слышал, — неопределенно сказал Тебос. — И не забудь, что восемь наших лучших телохранителей остались сегодня там. Семеро из них пытаются изувечить друг друга, а восьмой не может двинуть пальцем. Поверь мне, этот Римо — страшный человек. Елена промолчала. Кисть ее руки покоилась на хромированных перилах катера. Вдруг она почувствовала, как что-то влажное и холодное, как выпрыгнувшая из воды рыбешка, коснулось ее запястья. Елена отдернула руку. — Ты говоришь о Скуратисе, папа, — сказала она. — Я не могу понять, чего ты от него хочешь. — Ровно ничего, дорогая, — сказал Тебос. Он смотрел прямо перед собой. Елене был знаком этот взгляд: через толщу дней, месяцев и лет отец смотрел вперед, в неведомое будущее, которое открывалось только ему. Легкая улыбка играла на его губах. Елена опять положила руку на перила и почти сразу же отдернула, ощутив то же прикосновение. Она посмотрела на пальцы, наклонилась над перилами, ожидая увидеть свесившийся за борт конец веревки. Вместо этого она увидела белозубую улыбку Римо, который приложил палец к губам, подавая ей знак молчать. Она оглянулась на отца — не заметил ли он чего-нибудь? Но тот все еще созерцал будущее, в котором его мечты становились явью, его власть неоспоримой, а его верховенство — несомненным. Елена перевела взор на воду за кормой: Римо не было. И ничего не было. Может, ей это почудилось? Потом оглядела воду вдоль бортов катера — никакого следа. Она улыбнулась своим фантазиям. Воображение и желание — сильно действующие наркотики. Теперь дочь лучше понимала своего отца с его тайными устремлениями. Когда катер пристал к яхте, команда высыпала на палубу, чтобы помочь хозяину и его дочери перебраться на борт «Одиссея». Елена задержалась на палубе, напряженно вглядываясь в воду. Померещилось, подумала она со вздохом. Однако в ее пальцах еще жило ощущение холода от влажного прикосновения. Тебос разговаривал со штурманом катера. — Отправляйся обратно, — сказал он, — отыщи этих кретинов на борту корабля и доставь их сюда. — Где они могут быть, сэр? — Скорее всего, сражаются с призраком на нижней палубе, — ответил Тебос. Елена ушла к себе, не дослушав их разговора. — Доброй ночи, папа, — бросила она на ходу. — Доброй ночи, дорогая. Тебос проводил ее взглядом. Высокая и статная, с легкой походкой, она была похожа на свою мать. Однако та была независимой женщиной, с деловой хваткой, обладала недюжинными способностями и судила обо всем безошибочно. Ее потрясающая красота приводила в такое смущение деловых партнеров, что они совсем теряли голову и предпочитали вести дела с Тебосом, а не с его женой, хотя голова у него работала отнюдь не хуже, чем у нее. Елена унаследовала от матери ее ум и отчасти — красоту. Но ни от одного из родителей она не восприняла деловых качеств. Тебос мечтал о сыне, но тщетно; новорожденный умер вместе с матерью. Ни одна из последующих жен не подарила ему сына, который мог бы продолжать борьбу против Скуратиса. У него была только Елена. Тебос злорадно усмехнулся: у него есть дочь, а у Скуратиса нет никого! Его единственная дочь покончила с собой вскоре после того, как стала женой Тебоса. Это было одно из самых приятных воспоминаний. Моторист катера снова завел двигатель и помчался через ночной океан обратно к «Кораблю Наций». Тебос пошел спать. Завтра прибудет Скуратис, и все станет на свои места. Решительно все. И он будет Первым. Никаких сомнений. Горничная Елены приготовила постель в передней каюте и теперь спала в маленькой смежной комнатке. Перед сном она надевала наушники, соединенные с кнопкой вызова над кроватью хозяйки. Так повелось с того момента, как она начала прислуживать Елене, а было это много лет назад. Каюта была освещена неярким ночником. Ни на что не надеясь, Елена оглядела спальню — пусто. Римо явился ей в галлюцинации. Это был мираж, следствие лишнего бокальчика анисовой водки «Узо». Елена села к туалетному столику, чтобы снять украшения. Взглянув в зеркало, она вздрогнула: дверь ванной комнаты отворилась, и из нее вышел Римо. На нем был один из ее бархатных купальных халатов. Глаза их встретились в зеркале. — Хорошо, что я нашел у тебя халат, — сказал он. — Моя одежда намокла, а я терпеть не могу заниматься этим в мокрой одежде. — Чем «этим»? — спросила она. — Любовью. — Вот как? Мы собираемся заняться любовью? Елена встала и повернулась к Римо лицом. Тот завязывал пояс на купальном халате. Управившись с этим делом, он посмотрел на нее своими бездонными глазами. — Естественно. А разве нет? Елена ответила не сразу — Да, — негромко произнесла она. Но только не «естественно» — Да уж, знаю я вас, греков, — сказал Римо. Она засмеялась тихим счастливым смехом, в котором будто звенели колокольчики. — Ты меня не так понял. «Естественно» предполагает один раз, а мы этим не ограничимся. Она вынула из ушей золотые сережки. — Ты думаешь, я справлюсь? — спросил Римо. — Еще как, американец. Я в тебе не сомневаюсь. — Ладно. Только сначала давай поговорим. — Нет. Сначала займемся любовью, а разговоры отложим на потом. С помощью деревянного крючка на длинной ручке она расстегнула «молнию» на спине. — Давай поговорим между делом, — предложил Римо. — Скажи, зачем твой отец дает вечер в честь Скуратиса, которого люто ненавидит? Елена пожала плечами. От этого движения ее расстегнутое платье соскользнуло с плеч. — Никто не знает, что на уме у моего отца. Я думаю, он действительно находится под впечатлением построенного Скуратисом корабля. — Не верю, — сказал Римо. — Я тоже не хочу этому верить, сказала Елена, высвобождая руки из рукавов. — Скуратис — непроходимый тупица, грубый и порочный. Ему место на скотном дворе. Я говорила отцу: тот, кто спит в хлеву вместе с овцами, пахнет овечьим навозом. — Наверное, вы, греки, разбираетесь в этом лучше, чем я, — заметил Римо. — Я ненавижу этого человека. Он пачкает все, к чему прикасается! — Он построил довольно-таки приличную лодку, — сказал Римо. — Не лодку, а корабль. Эка невидаль! Его судно никогда не пересечет океан. Она перешагнула через упавшее платье и осталась в шелковых кружевных панталонах и в высоком корсете, который облегал и приподнимал ее грудь. — Не лодка, а целый город, — сказал Римо. — Корабль, — снова поправила его Елена. — Кому это нужно? Она повернулась к туалетному столику и зажгла темно-коричневую сигарету. Римо, стоявший на противоположном конце спальни, почувствовал едкий специфический запах. — А ты знаешь о том, что внутри корабля есть другой? — спросил он. Целый подземный город. — Он и должен уйти под землю, — сказала Елена, глубоко затягиваясь. Вернее, под воду. — Она нервно засмеялась. — И, надеюсь, скоро. Вместе со всем зверинцем. Только звери с Ноева ковчега спаслись, а эти не спасутся. Достаточно одного раза. — Ты знаешь что-нибудь о тайных проходах в стенах корабля? Помнишь, как вышли сегодня из них те парни, прямо из стены? — Милые штучки Скуратиса. Этот кретин все печется о безопасности, сказала Елена. Она положила сигарету в пепельницу и начала расстегивать корсет. — Ты рассказала о служившемся отцу? — спросил Римо. — Он знает о роли Скуратиса? — Отец не имеет об этом ни малейшего представления, — сказала Елена. Она сбросила корсет на пол и последний раз затянулась сигаретой, прежде чем смять ее в пепельнице. Потом она направилась через всю комнату к Римо, распахнув объятия. — Пора в постель, — сказала она с улыбкой. Римо отрицательно покачал головой. — Я, пожалуй, пойду, — сказал он и развязал пояс халата. Под ним оказались мокрые брюки и тенниска. — Как?! — не поняла Елена. — Мне пора: плыть ведь далеко! — объяснил Римо. — Ты покидаешь меня?! В ее голосе зазвучала нескрываемая ярость. — Ну, если хочешь, поплывем вместе. — Послушай, — сказала она. — Это очень милая шутка, но достаточно. Я знаю, что ты прицепился к катеру и он вез тебя на буксире. А теперь хватит валять дурака. Утром я прикажу отвезти тебя обратно. — Извини, но я лучше поплыву своим ходом. У меня не будет другого такого случая попрактиковаться в плавании. И потом, если я останусь здесь на ночь, это, пожалуй, не понравится твоему отцу. — Отец живет своей жизнью, а я — своей. Мы договорились об этом, когда я стала женщиной. — Я уже сталкивался с отцами. Они соблюдают такого рода соглашения только на словах, а когда доходит до дела, их забывают. — Положись на меня, — сказала Елена. — Прости, не могу. Мне надо уходить. — Римо сунул ноги в мокрые мокасины, стоявшие под кроватью Елены. — До скорого свидания! — Ты — свинья! — Возможно. — Ненавижу! Ты мне омерзителен! — Охотно верю. Я это заслужил. — Чтоб ты утонул! Она дрожала от гнева, ее небольшие торчащие груди бурно вздымались. Прежде чем повернуться к двери, Римо дотронулся до ее щеки. — Ну зачем так волноваться? Она оттолкнула его руку. — Пошел прочь! Отправляйся в этот свинарник, к себе подобным. — Не стоит давать волю раздражению. Римо пошел к двери. Она выкрикнула ему вслед какие-то греческие слова. Не зная языка, Римо тем не менее понял, что это непристойность, и догадался, какая именно. — Сама ты!.. — крикнул он и с этими словами прыгнул через перила яхты в холодные воды океана.Глава 10
Римо вышел из лифта на главную палубу. С него струилась вода, оставляя на полу лужицы. Палуба была пуста, если не считать одного человека. Издали доносились звуки песен и пьяные выкрики — это кутили последние, припозднившиеся гости Тебоса. Дело шло к утру. Человек стоял в тридцати футах от лифта, повернувшись спиной к Римо и вглядываясь в океан. Под мышкой он держал свернутые в трубку бумаги. Его смокинг из голубой парчи был бы вполне уместен на популярной рокзвезде, присутствующей на свадьбе юной любительницы рока. Редеющие волосы были коротко подстрижены и прилизаны волосок к волоску. Облокотившись о перила, он весь подался вперед, будто надеясь расслышать в шуме ветра что-то очень важное. Римо не видел его лица, да и нужды в этом не было. — Привет, Смитти! Какими судьбами? Доктор Харолд В. Смит, глава КЮРЕ, не спеша обернулся. — Хорошо искупались? — спросил он. — Неплохо, — ответил Римо. — Стараюсь каждый вечер делать десятьзаплывов, чтобы держать форму. Что вы здесь делаете? К чему этот нелепый маскарад? — Я считал, что вы не одобряете мой серый костюм, — сказал Смит — Видя вас десять лет в одном и том же костюме, я, естественно, его не одобрял. Но я не мог ожидать, что вы выйдете на люди одетый точно клоун. Смит фыркнул, точь-в-точь как святоша из романа Диккенса. — Я стараюсь одеваться как все. Мне казалось, что на сегодняшнем приеме мой костюм будет соответствовать, так сказать... А если уж говорить о манере одеваться, я удивлен, видя на вас все ту же тенниску и брюки. Я думал, что вы щеголяете теперь в шелковых шароварах и расшитых туфлях с загнутыми кверху носами. — Ну ладно, — сказал Римо, — мы квиты. Но что привело вас сюда? — Извините, Римо, это — государственная тайна. — С каких это пор у вас от меня секреты? — Но, согласитесь, я не могу выбалтывать первому встречному все, что знаю. Тем более иранскому телохранителю, — сказал Смит. У Римо задвигался кадык. — Секреты? От меня? — повторил он, помолчав. Смит слегка передернул плечами, как будто желая поправить тяжелую ношу у себя на спине — он нес на себе груз ответственности за судьбу планеты. — Тогда я сам скажу вам, что вы здесь делаете. Вы считаете, что здесь, на корабле, что-то готовится, и хотите помешать этому. А сверток бумаг у вас под мышкой — чертежи этой лодки. — Корабля, — терпеливо поправил его Смит. — Это не лодка, а океанский лайнер. — Да пропади он пропадом! — вскричал Римо. — Мне нет дела до того, как его называть: лодка, корабль или вонючая лохань. Вы запаслись чертежами потому, что считаете положение на этой шаланде неблагополучным, раз здесь происходят нападения, убийства и прочее. Так я говорю? — Близко к истине? — согласился Смит. — О'кей. Теперь я скажу вам кое-что интересное. Здесь что-то зреет, но что именно, я не знаю. Чертежи не покажут вам того, что есть на самом деле. Эта треклятая баржа вся издырявлена тайными проходами и нашпигована аппаратурой, о которой никто и понятия не имеет. Почему бы вам, Смитти, не собрать американскую делегацию и не отчалить, пока не поздно? — Катастрофа на этом корабле может стать мировой трагедией, — возразил Смит. — Мир пережил смерть многих великих людей, а жалкая толпа паяцев — невелика потеря. Полно, Смитти! Вы же их видели сегодня на приеме. Кого вы собираетесь спасать? Забирайте нашего представителя и его штат. Пусть у вас болит голова об Америке. — Это не наш стиль работы, — сказал Смит. — Извините, Римо, — продолжал он после паузы, — но это как раз то, чего вы никогда не понимали. — Но ведь здесь опасно, Смитти, действительно опасно! — Каждый делает свой выбор. — Значит, вы собираетесь остаться на этой лодке, — тьфу! — на этом чертовом корабле и будете рисковать жизнью, пытаясь выяснить, что здесь готовится, и помешать этому — и ради кого? Ради стада корыстолюбивых, падких на бесплатное угощение выродков в полосатых штанах, готовых продать душу за цент. — Да, — просто сказал Смит. — Значит, Чиун был прав? — Вот как? В чем же? — Что вы — безумец, всегда были им и навсегда им останетесь. — Мне понятна его точка зрения. Вы с Чиуном, так же как и другие наемники, работающие только ради денег, никогда не поймете тех, кто работает бескорыстно. Именно это делает их сумасшедшими в ваших глазах. Вам нравится работать на Иран? — В общем, да, — сказал Римо. — Очень милые люди. Хорошо платят и не дают нелепых заданий. — Я рад, что вы так хорошо устроились, — сказал Смит. — Послушайте, Смитти. Вы здесь для того, чтобы обезопасить корабль, так? Но ведь это как раз то, чего вы хотели от нас с Чиуном. Пусть у нас с вами не все шло гладко, но ведь сейчас-то мы здесь. Почему бы вам теперь не уехать? Вы хотели поручить это нам, и мы этим занимаемся. — Вы правы, Римо, но лишь отчасти. Видите ли, Чиун и вы работаете на Иран. Насколько мне известно, иранцы могут быть причастны к происходящему на корабле. Не обижайтесь, но я вам доверять не могу; я не имею права считать вас беспристрастным и непредубежденным сотрудником, когда вы работаете на хозяина, который вполне может оказаться нашим противником. — Вы — самый большой зануда, какого я когда-либо знал! — вспылил Римо. — Прошу прощения, — сказал Смит, — но у меня очень мало времени, а дел много. И он углубился в изучение вынутого из рулона листа бумаги. Римо зашагал было прочь в своих хлюпающих мокасинах, но обернулся. — Вы — сумасшедший, — сказал он. Не отрываясь от своего занятия, Смит кивнул. Сделав еще несколько шагов, Римо кинул через плечо: — И одеты вы как пугало! Смит ответил рассеянным кивком. — Вы — редкостный сквалыга, и надеюсь, что американские делегаты сейчас жуют ластики и портят канцелярские скрепки, бросая их об стену. Подумайте, какая расточительность! Смит согласно кивнул ему в ответ. — Повернитесь, черт возьми, когда с вами разговаривают! — не выдержал Римо. Смит повернулся. — Передайте от меня привет шаху, — сказал он. Римо застонал, как от зубной боли, и кинулся прочь.Глава 11
— Не хочу слышать об этом, папочка! — Разумеется, нет, — сказал Чиун. — Зачем слушать о том, от чего зависят наши жизни? — Моя жизнь не зависит от состояния персидского... а, черт! — иранского телевидения. Меня не волнует, есть у них «мыльные оперы» или нет. Это не угрожает моей жизни. — Как это на тебя похоже! Полное бездушие и бестактность по отношению к своему учителю, невнимательность к его запросам. Ты заботишься только о своем комфорте. Ты готов всю ночь плескаться в океане, а до меня тебе и дела нет. — Слушай! Это ведь ты придумал пойти на службу к иранцам, скажешь, нет? Так чего же теперь жаловаться? — А ты придумал другое — ничего не рассказывать мне о том, как низко пал некогда величественный Павлиний трон. Персия была великой страной, ею правили могущественные монархи. А этот нынешний Иран, как ты его называешь, почему ты мне ничего о нем не рассказывал? Почему не сказал, что он теперь совсем отсталый? У них же нет дневных телевизионных опер! И вообще очень мало передач. — Да откуда же мне было знать об этом? — сердито буркнул Римо. — Это входит в твои обязанности. Такие вещи ты должен знать в первую очередь. А почему, по-твоему, я позволяю тебе находиться все время рядом со мной? Может, мне доставляет удовольствие видеть, как ты ведешь себя за столом? Может, твой торчащий нос и твои неприятные круглые глаза напоминают мне свежую розу, покрытую утренней росой? — Нос у меня не такой уж большой, — проворчал Римо. — Ты — американец, а у всех американцев большие носы, — возразил Чиун. — Корейцы тоже все на одно лицо, — сказал Римо. — Не так уж плохо, что мы выглядим на одно лицо, раз оно приятное. Тебе следовало знать, что Персия сейчас в упадке. — Я никогда такими вещами не занимался — это дело Смитти. — Нечего теперь сваливать свою вину на бедного, оклеветанного императора Смита, которого ты предал, бросив службу, — сказал Чиун. — Ишь ты! Давно ли он стал «бедным оклеветанным императором Смитом»? Ему же место рядом с Иродом, он же величайший изверг в истории человечества. Кто брюзжал и жаловался на «безумного Смита» целых десять лет? Что ты на это скажешь, папочка? — Я не должен был слушаться тебя, Римо, — сказал Чиун. Его голос и лицо выражали сожаление. Он сел, сложив руки на груди, давая тем самым понять, что разговор окончен. — Мне не следовало отворачиваться от императора, занимавшегося спасением Конституции. Всему виной твоя жадность. Мои потомки мне этого не простят. — Никто никогда не узнает об этом. Переправь в очередной раз летопись Синанджу — и все. — Довольно! — сказал Чиун. — Не слитком ли много оскорблений в адрес пожилого человека ты позволил себе за один день? Неужели в тебе нет ни капли жалости? Персы всегда отличались бессердечием. Как быстро ты стал похожим на них. Римо направился к двери. Пропитанная морской солью одежда скрипела при каждом его движении. У порога он остановился. — Папочка! Чиун молчал. — Папочка, — снова позвал Римо. Чиун обратил на него сердитые светло-карие глаза. — Я хочу тебе сказать одну вещь, — печально сказал Римо, понизив голос. Чиун важно кивнул. — Ты хочешь покаяться? Говори. — Высморкайся через ухо, папочка! И с этими словами Римо проворно выскочил за дверь.* * *
Было приказано быть начеку и смотреть в оба. Но двое охранников, которые прохаживались по коридору напротив входа в ливийский сектор, не обратили внимания на жесткую складку у рта Римо. Не увидели они и того, что глаза у него блестят мрачным блеском, а зрачки сильно расширены. Они видели лишь хлипкого на вид белого парня в непросохшей одежде, который шел по коридору и громко разговаривал сам с собой: — Мне надоело быть козлом отпущения для всех и каждого! Слышите? Надоело! Сперва один, потом другой! Смитти осуждает меня за то, что я ушел из КЮРЕ, хотя в этом был виноват Чиун. Теперь Чиун бранит меня за то же самое, хотя это его вина. Как вам это нравится? Все обвиняют меня, а мне кого прикажете винить? Римо брел по коридору с низко опущенной головой. Его напитавшиеся водой мокасины утопали в мягком ковре. Двое ливийских стражей преградили ему путь. — Стой! — скомандовал один из них, повыше ростом и пошире в плечах. На смуглом арабе был черный костюм в тонкую полоску и черная рубашка с белым галстуком. Его темные, обильно умащенные волосы были зачесаны назад. Он протянул правую руку, и она легла на плечо Римо. Римо поднял глаза и увидел детину выше его па целых четыре дюйма. Тот выпалил очередь из арабских слов. — Говори по-английски, олух! Я ведь не из ваших торговцев коврами, чтоб их черти взяли! Высокий страж широко осклабился. — Я спрашивал, что ты здесь делаешь, маленький человек с большим нахальством. После восьми часов вечера этот коридор закрыт для посторонних. На лице Римо появилась улыбка, не предвещающая ничего хорошего. — Гуляю. Рядом с первым встал второй охранник, одетый так же, как первый, если не считать черно-белых туфель с узкими носами. — Это американец, — сказал он. Первый охранник недобро усмехнулся и сжал рукой плечо Римо. — О, американец! Значит, ты фашист, расистская сволочь, прихвостень империализма? — Нет, — сказал Римо. — Я — стопроцентный янки, меня зовут Янки Дудл, я родился в День независимости в рубашке со звездами и полосами. — Я думаю, надо его задержать, а утром допросить, — сказал первый стражник. Он сжал плечо Римо еще крепче, но тот, по-видимому, этого не почувствовал. — Как идут дела в Ливии? — спросил Римо. — Сколько детей убили ваши храбрые налетчики на этой неделе? — Хватит болтать, грязная свинья! — сказал второй охранник. — Бери его, Махмуд, запрем его в камере для допросов. — Верно, Махмуд, — поддержал его Римо. — Хватай меня. Ты знаешь, я уже целых пятнадцать минут здесь хожу. Смерть хочется пописать, но не на кого. А тут, на мое счастье, вы подвернулись. Махмуд переглянулся со своим товарищем и покрутил пальцем у виска. — Ты знаешь, что я собираюсь с тобой сделать, Махмуд? — спросил Римо. И, повернувшись к его напарнику, вдруг спросил: — А тебя как зовут? — Ахмед. — Правильно! Вы все, чумазые свиньи, зоветесь либо Махмудами, либо Ахмедами. — За эти оскорбления, — сказал Ахмед, — я допрошу тебя по-своему. Оба стражника выхватили из-под пиджаков револьверы. — Идем! — приказал Махмуд. Он снял правую руку с плеча Римо, а револьвер в левой направил Римо в живот. — Вы — прямо подарок судьбы! — потер руки Римо. — Пара непобедимых вояк! Может быть, даже знаете, что делать с вашими «пушками»? — Знаем. Стрелять, — сказал Махмуд. Он взвел курок большим пальцем и прижал указательным пальцем холодный твердый металл спускового крючка. В следующий миг револьвер оказался у американца. — Теперь твой черед, — Римо повернулся к Ахмеду. Тот отпрыгнул назад и сделал попытку выстрелить, однако Римо неуловимым движением отобрал у него револьвер. Вместе с указательным пальцем. Потом Римо переложил оба револьвера в правую руку. Оторванный палец Римо брезгливо швырнул на ковер. Ахмед смотрел то на свою четырехпалую кисть, то на Римо, потом снова на руку. Он хотел закричать, но почувствовал во рту металл двух револьверных стволов. — Ты пока что малость помолчи, Ахмед, — попросил Римо. Сперва разберемся с Махмудом. Высокий ливиец подкрадывался к Римо сзади, заранее растопырив пальцы, чтобы схватить его за горло. Когда он приблизился к Римо на расстояние вытянутой руки, тот резко обернулся и ткнул двумя пальцами в запястья противника. Махмуд почувствовал, что его руки застыли в таком положении, будто он держал воображаемый баскетбольный мяч, готовясь произвести обманный бросок из-под руки. Сколько ни пытался он соединить пальцы, они не соединялись. Попробовал опустить руки по швам — и снова безуспешно. Махмуд разглядывал свои руки первый раз в жизни: большие, морщинистые сверху и с мозолями на ладонях. Это были рабочие руки. Работа Махмуда состояла в том, чтобы убивать. Однако теперь он больше не хотел убивать, он не хотел иметь дела с этим безумным янки. Махмуд отпрянул назад, и Римо отправил его на пол к уже сидящему там Ахмеду. Римо посмотрел на арабов сверху вниз, будто прикидывая, где здесь лучше всего поставить для них стойло. Потом нагнулся и вынул изо рта Ахмеда дула обоих револьверов. — Вот так-то лучше, — сказал Римо. — Стало быть, вы не очень любите американцев? Это несправедливо. Махмуд отрицательно замотал головой, а Ахмед громко завопил: — Нет, нет, нет! Мы любим! — То-то же! — сказал Римо. — Когда Америку ругает американец, это одно дело. Другое дело — вы! Все понятно? Махмуд и Ахмед закивали так энергично, что стукнулись затылками о стену позади. — Хорошо, — сказал Римо. — Теперь надо сделать так, чтобы вы это запомнили. Навсегда. Глава ливийской делегации Ференчи Барлуни, перебравший на приеме шампанского, спал на полу за дверью, ведущей в ливийский сектор. Но странные звуки из коридора достигли его сознания, и он проснулся. Барлони не знал, как долго здесь пролежал. Он поморгал глазами и потряс головой, чтобы прийти в себя, однако странные звуки не прекращались. Охранники! Больше некому! Сейчас он им покажет! В следующий раз они хорошенько подумают, прежде чем нарушать сон дипломата. Разъяренный, он встал на ноги, подкрался к двери и выглянул в холл. Двое его телохранителей, Ахмед и Махмуд, сидели на полу, прислонившись к стене, и пели. Это как же надо надраться, чтобы запеть на посту! При виде Барлони оба стража виновато улыбнулись, но продолжали петь: Америка, Америка, Где золото хлебов, Где синих гор величие Над щедростью садов. Америка, Америка... Больше в холле никого не было.Глава 12
Римо отыскал подсобное помещение возле ливанского сектора, из которого открывался тайный проход, и вошел в него, не раздумывая, зачем это делает. Он не трубил на всех углах о тайных ходах на судне Нужды нет! Какое ему дело до того, что чьи-то агенты просверлят дыру в днище и потопят корабль? Что ему за печаль, если утонет вся треклятая иранская делегация, если зануду Смита проглотит кит, который будет потом мучаться от изжоги до конца своих дней, если все делегаты пойдут на корм акулам? Ему теперь все равно. Они с Чиуном выживут, а все остальные... Да пропади они пропадом! И Чиун тоже, если уж на то пошло! Но тогда зачем он сюда пришел? Зачем проламывает дыру в стальной стене, за которой находится тайный проход? Единственным человеком на корабле, который интересовался этими проходами, был Смит, а Римо с ним больше не связан. Он больше не работает на Соединенные Штаты. — Я — перс, — сказал он, обращаясь к оторванному стальному листу. Слышишь? Я — перс. Разве может американец вырвать вот такой кусок стали и открыть проход в стене? — Да здравствует преславный Павлиний трон! — возгласил Римо и сорвал еще одну стальную панель. — Будь трижды славен Реза-шах Пехлеви, шахиншах, нанимающий убийц-ассасинов! Римо пролез в дыру и оказался в небольшой комнатке в самом сердце корабля. Ее освещала единственная красная лампочка под потолком. Перед Римо была металлическая дверь без ручки, вроде тех потайных дверей, где ручкой служит ключ, вставляемый в дверной замок. Римо сорвал ее со стальных петель. — Во славу великой Персии, цитадели истории, родины дынь, цветущего сада Дальнего Востока... А может, Ближнего? Он подхватил готовую упасть тяжелую стальную дверь, втащил ее в комнатку и бросил на пол. — Ай да греки! Надо же понастроить такого! В первом коридоре за комнаткой никого не было. Римо пошел вдоль него, стуча во все двери. Нигде ни души. Внутренность корабля была сплошь источена переходами и клетушками. В одной из комнат Римо увидел с полдюжины спальных мешков, брошенных прямо на холодный металлический пол, а также несколько банок из-под свиной и говяжьей тушенки. Куда, однако, все подевались? В прошлый раз здесь было не повернуться от боевиков, техников, людей, которым было чем заняться. А теперь никого... В центральной части судна Римо отыскал компьютерный центр — сплошь металл и серая краска. В комнате пахло только что проложенным электрическим кабелем. У двери стояло закрытое мусорное ведро с клочками бумаг и жестянками из-под консервов, на панели компьютера — бутылка с джином и еще одна, с вермутом, а также пузырек с пилюлями, изготовленными лондонским фармацевтом для некоего Оскара Уокера. Возле панели Римо заметил небольшую стопку бумаги и сел перед компьютером, чтобы их посмотреть. На одном из листов было написано: «Имя: Римо. Национальность: американец». Листки содержали четыре графы. Над первой графой стояло: «Дневные ритмы». В ней было аккуратно напечатано: «Ничего существенного не наблюдается. Субъект действует в любое время суток на пределе активности». Римо согласно кивнул. Во второй графе — «Биоритмы» — значилось: «Явных критических дней не отмечено. Нет и периодов заметного спада». Римо кивнул снова. В третьей графе «Физические характеристики» было напечатано: «Злобный, жестокий, склонный к насилию, исключительно опасный». — Злобный? — вслух удивился Римо. — Склонный к насилию? Я тебе покажу «злобный», сукин ты сын! — Он яростно грохнул кулаком прямо по компьютеру В машине что-то заискрилось и зашипело. Четвертая графа — «Проявления эмоций»: «Непредсказуем, самонадеян, неоправданно резкая реакция на малейшее внешнее воздействие». — Резкая реакция? — удивился Римо. — Я тебе покажу «малейшее воздействие», мерзкий ублюдок! — С этими словами он засунул руку в дыру, образовавшуюся после первого удара, и вытянул целую кучу проводов и транзисторов. Машина издала явственный вздох и остановилась. Римо порвал листок со своей фамилией, взял следующий, посвященный Чиуну, и начал читать его вслух. В нем было написано все то же самое, слово в слово: «Непредсказуем, самонадеян, неоправданно резко реагирует на малейшее внешнее воздействие», — читал Римо. — Точно, правильно, все так и есть! Он аккуратно сложил листок с характеристикой Чиуна и положил в карман, чтобы показать его позже наставнику. Потом Римо наспех посмотрел остальные листки, ища листок с фамилией Смита. Однако, к его разочарованию, такового в стопке не оказалось. Там были только данные о дипломатах, которых Римо не знал и знать не хотел. Он сбросил эти листки на пол. Когда он направлялся к выходу, на его лице играла довольная улыбка. Все верно: Чиун — самонадеянный, злой, недоброжелательный, ограниченный, мелочный, заносчивый, лишенный чуткости человек. Пусть почитает, ему будет полезно! Пройдя еще немного по коридору, Римо ударом ноги открыл дверь, ведущую к телемониторам, показывавшим жизнь всего корабля, до самого последнего уголка. Римо включил их все. Он увидел четыре оргии, девять пьяных пирушек, более двадцати упившихся дипломатов, храпящих в своих постелях. Римо разбил все экраны и пошел прочь в облаках едкого дыма. Он осмотрел все помещения, но ничего не нашел. Лишь кое-где брошенный спальный мешок, открытая консервная банка — и все. Ни оружия, ни снаряжения — ничего, что могло бы навести на догадку о назначении всех этих комнат и проходов. Там были только телеэкраны да этот недоумок-компьютер, совершенно исказивший его характер. Наверное, это постарался Смит, подумал Римо. Кто-кто, а Смит разбирается в компьютерах. Главный коридор, имевший форму кольца, привел Римо назад, к небольшой каморке, где стояло ведро и швабра. Он прошел через пролом в стене и оказался в хозяйственном помещении, из которого вышел в холл. Уходя, он заклинил дверной замок, чтобы никто не мог пройти. Коридоры и здесь были пустынны. Дежурным охранникам тоже, видно, перепало от щедрот устроителей праздника, и теперь Римо, проходя по коридорам, повсюду слышал могучий храп. На другой палубе, ближе к носу корабля, Римо нашел того, кого искал. Смит медленно шагал по проходу и через каждые два-три шага останавливался, чтобы заглянуть в большой лист бумаги, который он держал в обеих руках. Он сверял конструкцию корабля с планом. Римо узнал его еще издали и быстро подкрался к нему. — Смитти! Тот обернулся. — Доброе утро, Римо. Идете купаться? Оставив вопрос без ответа, Римо спросил: — Вы что-то ищете? — Тайну этого корабля, — сказал Смит. Римо улыбнулся. — Существует целая цепочка проходов по всей длине лодки, от задней части к передней. — Не лодки, а корабля. И кроме того, принято говорить: от носа до кормы. — Какая разница? И кроме того, существует несколько покинутых помещений. Оружия нет, есть большой компьютер. На флегматичном лице Смита появилось что-то вроде интереса. — Компьютер? Где? В кои-то веки он его заинтересовал-таки! — Я не могу вам сказать. — Но почему? — Государственная тайна. Тайна иранского государства. Всего хорошего, Смитти! Римо повернулся и пружинящим шагом пошел прочь, насвистывая веселый мотивчик. Однако к тому времени, когда он добрался до своей каюты, его веселость улетучилась. Он улегся в постель, но долго лежал без сна.Глава 13
Ровно в полдень по бортам «Корабля Наций» появились две сверкающие белизной яхты. Получив сообщение о прибытии Демосфена Скуратиса на яхте «Тина», Аристотель Тебос собрал на борту своего «Одиссея» весь персонал потайных помещений «Корабля Наций». Встреча проходила на нижней палубе, в конференц-зале. Он подробно объяснил, что нужно делать, и подчеркнул: главное — точно рассчитать время. На борту «Тины» Скуратис тоже готовился провести встречу с новыми членами команды. Он встал затемно, чтобы отладить факс и прочитать сообщения на первых страницах газет, поступивших со всех концов планеты. Тон сообщений не изменился. Как и накануне, они содержали замаскированный вызов Тебоса Демосфену, вынуждавший его прибыть на «Корабль Наций». Скуратис читал и улыбался. Доживем до завтра. Не исключено, что завтра все газеты — и «Нью-Йорк тайме», и «Вашингтон пост», и «Таймс», и «Пари матч» — поместят совсем другие сообщения, и Скуратис восторжествует над врагом. Он не сомневался, что «завтра» для него наступит.Глава 14
Боксеры-тяжеловесы иногда специально задерживаются в раздевалке, чтобы выйти на ринг после соперника, заставив его ждать, и тем самым получить моральный перевес. Знавший эту психологическую тонкость, Аристотель Тебос был немало удивлен, заметив, что от «Тины» отошел катер, направившийся к «Кораблю Наций», тогда как сама яхта продолжала курсировать вдоль его левого борта. Тебос выждал, когда катер Скуратиса подойдет к причалу у ватерлинии громадного судна, и только после этого сошел на свой катер. Катер с «Тины» приблизился к платформе, куда спускался наружный лифт, и подождал минуту-другую, пока не подошел катер с «Одиссея». Оба суденышка пришвартовались одновременно, слегка покачиваясь на легкой океанской зыби. Тебос, в безукоризненном белом смокинге, в отделанных атласом черных брюках, которые сидели на нем как влитые, вышел на корму и перегнулся через перила в сторону катера Скуратиса. Стоя на верхней палубе «Корабля Наций», Римо видел, как вслед за отцом вышла Елена в сопровождении группы мужчин. — Демо! — крикнул Тебос. — Мой старый друг! Ответа не последовало. — Выходи, дружище Демо! — повторил Тебос. — Я жду тебя. На корме катера появился лохматый, неопрятного вида матрос. На нем была рваная полосатая тельняшка и некогда белые, а теперь сплошь покрытые пятнами машинного масла брюки. — Нету его здесь, — сказал матрос. — Поняли? Нету и не было! — Он сделал шаг в сторону Тебоса. Тот отпрянул назад, будто в него бросили ком грязи. — И не было, — повторил матрос, захохотал, отвязал канат и вошел в рубку. Минуту спустя катер умчался прочь от плавучего города. Римо видел, как сжались кулаки Тебоса. Грек резко мотнул головой; казалось, он утвердился в чем-то, что до этого еще вызывало у него сомнения. От Римо не укрылось, что он прошептал что-то на ухо дочери. Удалившись от «Корабля Наций» на четыреста ярдов, катер Скуратиса сбавил скорость и начал медленно кружить поодаль, будто чего-то выжидая. Тебос помог Елене сойти, обернулся и сделал знак группе приехавших вместе с ним. Семеро из них, все с «дипломатами» в руках, сошли вслед за Тебосом и его дочерью на платформу. Теперь Римо не мог их видеть из-за крутизны борта. Минуты через полторы кабина лифта остановилась у главной палубы, откуда Римо вел свои наблюдения. Двери лифта бесшумно отворились, но на палубу вышли только двое — Тебос и Елена. Они помедлили у лифта, и отдыхавшие на свежем воздухе человек сто зааплодировали. Елена и Римо оказались почти рядом. Он махнул рукой в знак приветствия, но она отвернулась. Опустевшая кабина автоматически закрылась и поехала вниз — ждать очередного вызова. Дипломаты на палубе продолжали хлопать Тебосу и Елене; те в ответ улыбались и кивали. Вдруг аплодисменты стихли, заглушенные другими звуками: над судном кружил вертолет, лопасти винта с шумом рассекали воздух. Все взоры обратились вверх. Ярко-желтый геликоптер с выведенными внизу крупными буквами «Тина» пошел на снижение. Губы у Тебоса сжались в узкую прямую полоску. Взглянув вниз, Римо увидел, что катер Тебоса отчаливает от платформы, на нем не осталось никого, кроме моториста. Катер Скуратиса кружил на прежнем месте, будто нес дозорную службу. Вертолет сел на специальную площадку размером с танцверанду. Лопасти винта замедлили вращение и остановились. Собравшиеся на палубе бросились к машине, не обращая больше внимания на Тебоса и его дочь. — Не расстраивайтесь, — сказал Римо Елене. — Я остаюсь с вами. — Не подходите ко мне! Отец обернулся на ее голос и одарил Римо улыбкой. — Вы — Римо, не так ли? — Он самый. Тебос довольно бесцеремонно отодвинул дочь от Римо, и оба они прошли вслед за толпой к вертолету. Дверь геликоптера медленно открылась, и из него выпрыгнул Скуратис. Он одержал первую победу над соперником. Что касается туалета, здесь он, похоже, решил в спор не вступать. На нем был серый костюм, мешковатый, с пузырями на коленках; кое-как подстриженные волосы нечесаными космами падали на изборожденное морщинами лицо... Он ступил на посадочную площадку из дерева и стали, возвышавшуюся над палубой, и обвел взглядом стоявшую внизу толпу. Она разразилась приветственными криками: — Виват, Скуратис! Низенький грек широко улыбнулся. Улыбка его стала еще шире, когда он увидел приближающихся Тебоса и Елену. — Здорово, Телли! — крикнул он. Реакция на приветствие была прохладной. Тебос с дочерью остановились на нижней ступеньке трапа, ведущего с палубы на посадочную площадку. — Я рад, что ты смог прилететь, — сказал Тебос. — Как я мог пропустить сегодняшнее торжество! — ответил Скуратис. Он улыбнулся Елене, и Римо почувствовал, что от него исходят волны силы, которая дается не просто красотой, или умом, или деловыми способностями. Это была сила, исходящая от человека, знающего, кто он и что он, будто одно это знание дает ему преимущество перед остальными. — Елена, — сказал Скуратис, — ваше присутствие превратило «Корабль Наций» в «Корабль красоты». — И, повернувшись к ее отцу, добавил: — Придется нам, Телли, переименовать судно. Тебос поморщился. — Не нам, а тебе, — возразил он. — Это твой корабль. Скуратис засмеялся хриплым смехом. — Как знать? Сейчас он мой, вечером — Еленин. А завтра... — С удивившей Римо прытью он сбежал с трапа и взял руку Елены в свои. — У нас, греков, заведено, чтобы мужчина танцевал с мужчиной. Но сегодня я буду танцевать только с вами, Елена. Вы невероятно красивы. Римо видел, как смягчилось лицо девушки. Она перехватила холодный взгляд Римо и повернулась к Скуратису, который был ниже ее на полголовы. Подарив ему ослепительную улыбку, она поцеловала его в лоб. — А еще говорят, что галантность теперь не в моде, — сказала она. — Это говорят люди, никогда не видевшие вас, — возразил Скуратис. Пойдемте, Телли. Явно захвативший инициативу Скуратис пошел прочь от посадочной площадки. Он вел Елену под руку, а совсем сникший Тебос в безупречном белом смокинге шел позади. Весть о прибытии Скуратиса мгновенно облетела корабль. Главная палуба заполнилась тысячами людей, которые стояли плотной стеной, мешая Скуратису и Тебосам пройти на центральный стадион, где устраивался прием. Римо сделал шаг назад, чтобы освободить им путь. Ему показалось, что он уперся спиной во что-то твердое. Он нажал посильнее, но с тем же успехом. Когда у него заболела спина, позади кто-то охнул. — Извини, Чиун, — сказал, не оборачиваясь, Римо. — Извинить? Ты готов покалечить меня, врезался, как пушечное ядро, а теперь «извини»? И это все? — Примите мои глубочайшие, самые искренние извинения, Ваше Великолепие, за то, что я, недостойный, позволил себе дерзость коснуться Вашей Неприкосновенности. — Так-то лучше, — смягчился Чиун. — Кто эти люди? — Тебос и его дочь. Это они дают сегодня прием. А тот коротышка — Скуратис, это он построил корабль. — Если тебе придется иметь с ними дело, остерегайся этого недомерка. — Почему? — Он может вырвать тебе глаза, чтобы обыграть кого-нибудь в шарики. С ним держи ухо востро. — А тот, другой? — Римо кивнул в сторону Тебоса. — Тот тоже способен вырвать тебе глаза, но только ночью, как трус. Это хорек, тогда как недомерок — лев. — Римо! Мастер Синанджу! Они оглянулись: возле них стоял не кто иной, как Смит. Под мышкой он держал все тот же рулон с чертежами. — Привет, Смитти, — сказал Римо. — Нашли что-нибудь? — Я продолжаю работу... Как поживаете, Чиун? Как вам нравятся ваши новые клиенты? Чиуну явно стало не по себе. — Собственно говоря, это не мои клиенты, а Римо. Это он уговорил меня покинуть Вашу светлость... — Чиун! — возмутился Римо. — Я понял, — сказал Смит. — В любом случае хочу вам сказать, что Иран вами пока доволен. — Как и должно быть, — сказал Чиун. — Недавно я встретил знакомого иранца, и мы разговорились о службе безопасности, — продолжал Смит. — И что же? — спросил Римо. — Он сказал, что иранцам крупно повезло. Они наняли... — Наняли? — вскинулся Чиун. — Да, наняли... самых жестоких садистов, убивающих людей за деньги. Они никогда не видели ничего подобного. Он так и сказал: «жестокие наемные убийцы, убивающие ради денег». — Они называют нас убийцами? — переспросил Чиун. — Садистами? — уточнил Римо. — Мне пора, — сказал Смит. — Я искренне надеюсь, что у вас все будет в порядке. Он повернулся и исчез в толпе, будто камешек в гороховом супе. — Ты слышал? — спросил Римо. — Вот что думают о нас твои ненаглядные персы. — Иранцы, — поправил его Чиун. — По всему видно, что персов теперь уже не осталось. Персы знали разницу между ассасином и убийцей. Они знали разницу между наймом слуг, лекарей и тому подобного люда и приглашением на службу ценных людей, таких, к примеру, как Мастер Синанджу. Ну нет! Эти твои друзья — не персы. — Мои друзья?! — Я не хочу больше ничего слышать об этом. С меня довольно того, чего я навидался за этот вечер. Пойду к себе. Он сделал вроде бы незаметное движение, и толпа сомкнулась вокруг него. Но старец проходил через нее, как сверло проходит сквозь мягкое красное дерево; он рассекают ее, как рассекает воду спинной плавник акулы; люди окружали его плотной стеной, но это ничуть не мешало его продвижению. Римо нагнал хозяев праздника, задержавшихся у перил главной палубы, чтобы взглянуть на яхту Тебоса. От Римо не укрылось, что Скуратис украдкой бросил взгляд на свой катер, круживший на расстоянии нескольких сотен ярдов, и кивнул. Охрана доставила всех троих на эскалатор, ведущий к центральному стадиону; гости хлынули вслед за ними. Римо остался на палубе среди поредевшей толпы. Он посмотрел в сторону, катера Скуратиса, маленьким серым пятном выделявшегося на темной поверхности океана. Суденышко теперь уже не кружило на одном месте, а шло прямиком к яхте Тебоса. И вдруг Римо увидел: от катера в направлении яхты Тебоса потянулись две цепочки воздушных пузырьков — в темной толще воды они оставляли белый, будто слюдяной, след. Римо помедлил на площадке перед лифтом, выжидая, пока рассосется толпа. Где-то в глубине сознания появилась тревожная мысль: он закрыл только один проход из недр корабля наверх, но не исключено, что есть и другие. Римо прислонился к раме лифта, опершись руками о верхнюю притолоку. Что-то шевелилось в его сознании, что-то такое, что он должен был засечь и удержать в памяти, но не смог. Однако инстинкт говорил ему, что сегодня вечером очень важно не упускать обоих греков из виду. Когда Римо подошел, оба грека и Елена уже сидели в главной ложе балкона, двери которой охраняли три стража. Наблюдать из ложи иранской делегации было неудобно — она находилась слишком далеко. Римо открыл дверь в ложу, соседствующую с центральной. Ложи располагались по овальному периметру громадного стадиона, и представители стран — членов ООН занимали их по рангу. Главная ложа находилась в середине одной из длинных сторон арены и выступала вперед, нависая над креслами партера. За этой ложей проходили ряды балкона. Близлежащие ложи были отведены самым важным членам ООН: Индии, Ливии, Камбодже, а также странам Черной Африки. Наискосок от главной находились ложи стран, считавшихся второстепенными: России, Китая, Франции, Восточной Германии. А самые плохие ложи в самых неудобных местах отводились государствам низшего ранга, таким, как Америка, Израиль, Великобритания, Япония, Западная Германия. Присмотревшись, Римо пришел к выводу, что ООН выработала новый принцип оценки значения государства: оно было прямо пропорционально неспособности той или иной страны прокормить себя. Римо попал в ложу индийской делегации. Ее занимал индийский представитель с двумя европейскими девушками. Те сидели в глубоких плюшевых креслах у переднего бортика. Обе были блондинки, в платьях с предельно смелыми декольте, обнажавшими сногсшибательную ложбинку между пышными грудями. Дипломат, разливавший в хрустальные фужеры шампанское, обернулся на стук закрываемой двери. Римо прошел вперед и сел на стул с прямой спинкой, с которого ему была видна внутренность главной ложи, отделенной от ложи индийца перегородкой в три фута высотой. — Прошу прощенья... — начал дипломат. — Ничего, не беспокойтесь, — прервал его Римо. Индиец улыбнулся девушкам, извиняясь за непрошеное вторжение незнакомца. Сейчас это маленькое недоразумение будет улажено, говорила его улыбка. — Мне кажется, вы меня не поняли. Это персональная ложа. — Послушайте, махатма, — спокойно сказал Римо. — Я здесь сел и буду сидеть. А вы пейте себе шампанское, оплаченное не вами, забавляйтесь с женщинами, которых оплатили не вы, и любуйтесь зрелищем, за которое платит кто-то другой. А меня не трогайте. В противном случае вам придется расплатиться самому. Темные глаза Римо сузились от гнева, когда он разглядывал дипломата, вырядившегося в полувоенный френч, как тот, что имел обыкновение носить Джавахарлал Неру, а к нему надел короткие бриджи, шелковые носки и домашние туфли. Встретив его жгучий взгляд, индус оглянулся на девушек — те не отрывали глаз от незнакомца. — О, позвольте ему остаться, — сказала одна из блондинок. — Ну, если вы так настаиваете... — Дипломат повернулся к Римо: — Дамы разрешают вам остаться. — Ваше счастье, — сказал Римо. Перегнувшись через низкий барьер между ложами, он тронул Елену за рукав. Та сидела в правой части ложи, ее отец — в левой; между ними в пурпурном бархатном кресле расположился Скуратис. Увидев Римо, Елена нахмурилась. — Вы должны знать, что вам там не место, — сказала она. — Знаю, — возразил Римо. — Мне только что объяснил это уважаемый хозяин ложи. Но потом он передумал и предложил свое гостеприимство на этот вечер. И уж раз мы с вами оказались соседями, я думаю, что можем быть и друзьями. — Я тебя не знаю, американец! Елена повернулась к Римо спиной и левой рукой погладила шею Скуратиса. Смуглолицый грек взглянул на нее и улыбнулся. Тем временем Тебос, перегнувшись через передний барьер ложи, подавал какие-то знаки своим людям внизу. Усиленная репродукторами барабанная дробь раскатилась по залу. Люди бросились занимать свои места. Римо встал, чтобы лучше видеть арену, в центре которой появилось пятеро мужчин, одетых гладиаторами. У некоторых из них были мечи и щиты, у других — копья и сети. Представление в стиле Древнего Рима. Четверо гладиаторов были белыми, а пятый — огромного роста темнокожий детина. Его мускулистое тело, обильно умащенное маслом, блестело в ярком свете мощных ламп. Когда они начали обходить вокруг арены, негра приветствовал почти благоговейный гул. Римо посмотрел на Тебоса, сидевшего в глубоком бархатном кресле с довольной улыбкой на лице. Вокруг, в привилегированных ложах, восседали важные дипломаты. Все подались к барьеру, чтобы лучше видеть бой на арене. Зрители, сидящие в нижних рядах, ревели, выражая бойцам свое одобрение. Поравнявшись с тем местом, над которым возвышалась ложа Тебоса, гладиаторы выстроившись в ряд и отсалютовали своим оружием. Римо видел, как Тебос сделал им знак. Скуратис переменил позу. Елена оглянулась на Римо: видит ли он, что рука Скуратиса лежит на ее плечах. Убедившись, что видит, она прижалась к Скуратису еще теснее. Улыбка Тебоса, взиравшего на толпу, таила в себе какое-то непонятное выражение. Римо не сразу понял, что это была жалость. Но к кому? К гладиаторам? Нет, он жалел делегатов. Потомок некогда славной Греции улыбался при мысли о том, как восторженно принимают делегаты это представление, воспроизводящее роскошь и бессмысленную жестокость, которой отличались римские зрелища; и как показательно, что сегодня собрание невежественных грубых дикарей с таким восторгом встречает это напоминание о забавах себе подобных. Римо, прочитавший эти мысли на лице Тебоса, был с ним полностью согласен. Он подвинул свой стул вперед, потеснив индийского дипломата. Тот внимательно наблюдал за ареной, тогда как руки его уделяли не меньшее внимание бедрам пышнотелых красавиц. Пятеро гладиаторов промаршировали еще раз вокруг арены и приняли боевую стойку. Двое низкорослых белых встали друг против друга. Темнокожий гигант с копьем и сетью в руках встал против двоих белых, вооруженных мечами и щитами. Зрители были всецело на стороне негра. Когда он маршировал перед ними, они приветствовали его восторженными криками. Видя, как он играет мощной мускулатурой, они пришли в неистовство. Но вот его противники начали приближаться к нему. Зал замер в молчании, сгустившемся над ним, будто пелена. Один из белых бойцов сделал выпад. Негр хотел увернуться, но поскользнулся и неловко упал навзничь, сильно стукнувшись головой об пол и выронив копье. Белый гладиатор приблизился танцующей походкой к негру, коснулся концом своего меча его живота и оглянулся на судью. Тот кивнул, подтверждая символическую смерть. Зрители бушевали. Не обращая внимания на их свистки, белые меченосцы начали сражаться между собой. «Убитый» гладиатор неуклюже поднялся на ноги, потирая ушибленный затылок, и сделал медленный круг почета, гордо поглядывая на зрителей и подняв кверху руки, как это делают победители. Зал взорвался приветственными криками. Римо взглянул на Тебоса: откинувшись на спинку кресла, грек заливался гомерическим смехом. Римо решил, что это не делает ему чести. Бестактно с его стороны устраивать такой балаган; другое дело дипломаты, действительно не осознающие, что происходит. Скуратис не смеялся — он разговаривал с Еленой. Его правая рука обнимала ее за плечи, левая лежала на ее коленях. Он что-то развязно нашептывал ей на ухо. Римо долго смотрел в их сторону, однако Елена так и не обернулась. Когда гладиаторы покинули арену, свет притушили, и в зал ввезли самый большой торт, какой был когда-либо и где-либо изготовлен. Он имел форму корабля, на котором делегаты ООН направлялись к берегам Африки. Трактор «Джон Дир» тянул его на платформе, в шесть раз превышающей по длине жилой трейлер на колесах. В программке, розданной гостям, сообщалось, что на изготовление этого торта ушло столько яиц, — точнее, яичных белков, сколько могут произвести за полгода три американские птицефермы, вместе взятые. Муки потребовалось пятнадцать тонн, сахара — семь. Торт держался на алюминиевом каркасе, а иначе его нижняя часть под весом верхушки спрессовалась бы в камень. Надстройки на самом сладком корабле освещались настоящими лампами, а каждая из палуб была покрыта марципаном, приготовленным в Бельгии и Люксембурге. Говорили, что выпечка торта стоила двести двенадцать тысяч долларов. Его огромные составные части — секции корабля — было невозможно испечь в виде обычных коржей, и взбитое тесто пришлось вдувать с помощью сжатого воздуха вспециально изготовленные формы. Дизайнеру, придумавшему и оформившему этот сюрприз, уплатили двадцать одну тысячу долларов — положенные десять процентов от стоимости реализованного проекта. Торт появился на арене под звуки греческой мелодии. Между гигантским лайнером, прокладывающим себе путь к берегам Африки, и его сладкой копией была одна-единственная разница: на последней виднелись черные буквы высотой с сорокалетний дуб. Если не считать алюминиевого каркаса и осветительных приборов, пластмассовая надпись была единственной несъедобной частью торта. Когда торт ввезли на середину арены, черные буквы вспыхнули ярким светом, будто молния, несущая с небес послание богов, и все прочитали светящуюся надпись: СКУРАТИС. Буквы сверкали и переливались, поражая изумленных зрителей. И тогда изо всех репродукторов раздался голос Аристотеля Тебоса. Он сказал: — Этот величественный корабль прославит в веках имя моего друга Демосфена. Ему посвящен наш праздник, в его честь изготовлена невиданная копия корабля. Так пусть же будут неотделимы друг от друга на вечные времена корабль и его создатель! Отныне и впредь такие корабли будут называться кораблями класса «Скуратис». Эта честь по праву принадлежит Демосфену Скуратису, подарившему миру непревзойденное чудо. Гром аплодисментов заглушил его последние слова. Римо взглянул на Аристотеля Тебоса: тот откинулся на спинку кресла, корчась от смеха.Глава 15
— Ску-ра-тис! Ску-ра-тис! — скандировали зрители. Крики, вначале негромкие, скоро были подхвачены всей огромной аудиторией. Их волна нарастала, поднимаясь до самого потолка. Казалось, это грохотало эхо, доносившееся снаружи, где за бортом дробились и разлетались высокие волны. Кричать начали двое мужчин, сидевшие внизу, напротив центральной ложи, и, как заметны Римо, не спускавшие с нее глаз. Произнеся свою речь, Аристотель Тебос сделал им знак. Мужчины быстренько разделись и закричали из разных мест зала: — Просим Скуратиса! Поддержавшие их начали скандировать. Крики становились все громче, пока не слились в оглушительный рев. Теперь это была уже не просьба, а непреложное требование. На смуглом лице Скуратиса отразилось смятение. Он взглянул на Тебоса, и тот ободряюще ему кивнул. Скуратис встал, подошел к переднему краю ложи и поднял руку, приветствуя собравшихся. За его спиной Тебос снова подал знак тем двоим, внизу. И тотчас общий хор голосов перекрыли два голоса: — Идите вниз! Разрежьте торт! И все дружно подхватили: — Раз-режь-те торт! Раз-режь-те торт! Извинившись перед Еленой, Демосфен Скуратис кивнул в знак согласия и повернулся к выходу из ложи. Уже на ступеньках он оглянулся и жестами пригласил Тебоса составить ему компанию. Тот отрицательно покачал головой: — Нет, Демо. Сегодня твой день. Иди! Как только Скуратис покинул ложу, в нее заглянул какой-то человек с каменным лицом. Тебос взглянул на него вопросительно, и тот молча кивнул. Тебос прошептал что-то Елене на ухо. Как ни шумно было в зале, Римо расслышал его слова. Секрет состоял в том, чтобы суметь сфокусировать свой слух, как фокусируется зрение. Если вам удастся сузить слуховой канал, направив его под нужным углом, то вы расслышите даже слабый шепот среди бури криков, потому что буря окажется за пределами восприятия. — Я знал, что чистильщик обуви не устоит перед именинным тортом, — шепнул Тебос дочери. Он ждал от Елены одобрения, но дочь промолчала. — Сейчас ты поедешь на яхту и пришлешь катер за мной, — сказал он. — Я хочу остаться здесь, папа, — возразила Елена. — Боюсь, что я не могу тебе этого позволить. Немедленно отправляйся на яхту. Римо показалось, что Елена хотела сказать что-то, но передумала. Без лишних слов она встала с места и подошла к барьеру. Наклонившись вперед, она бросила последний взгляд на Скуратиса, направлявшегося к кораблю-торту с огромным серебряным ножом в руках. Потом она поднялась по закрытым ковром ступенькам к выходу из ложи. Ее осанка, упрямо вздернутый подбородок, особый блеск в глазах ясно говорили, что уезжать Елена не собирается. Она не хочет, как послушная дочь, вернуться на яхту. Римо встал и вышел вслед за ней в коридор. Ее окружили телохранители. — Вы мне не нужны, — недовольно сказала она. — Я найду дорогу сама. Она сердито отстранила стражей и пошла по коридору. Когда Елена миновала коридор, Римо пошел следом и увидел, что она спускается по лестнице вместо того, чтобы подняться к верхней палубе и сесть в лифт, ведущий к причалу. Пройдя два лестничных пролета, Елена с уверенностью человека, выросшего в богатой семье, проложила себе дорогу сквозь густые толпы людей и встала в партере под нависавшей над ним главной ложей, невидимая для своего отца. Ее глаза были устремлены на Скуратиса, приступившего к разрезанию торта. Почувствовав ее взгляд, он оторвался от этого занятия и улыбнулся ей, как человек, не сомневающийся в своих правах на нее, потом отсалютовал огромным серебряным ножом с прилипшими к нему кусочками крема. Римо подошел к девушке. — А кто-то говорил, что он всего лишь чистильщик обуви... Она застыла от изумления. — Вас это не касается! — Папа будет расстроен вашим непослушанием. — Я часто его расстраиваю. Думаю, что после сегодняшнего вечера он расстроится снова. И даже очень. Она не отрывала глаз от Скуратиса и улыбнулась, перехватив его взгляд. Вот и пойми этих женщин, подумал Римо. Она ненавидела Скуратиса всей душой. Он безобразен, как жаба. И вот, не угодно ли? Теперь она флиртует с ним и строит ему глазки, будто он — воплощение Геракла и Ахиллеса, вместе взятых. — А как же прошлая ночь? — напомнил Римо. — Что «прошлая ночь»? Она для меня ничего не значит, так же как и вы сами. Будьте добры, оставьте меня в покое! — Вот именно! Не приставай к этой милой леди, — проговорил невесть откуда взявшийся Чиун. — Наши обязанности никто с нас не снимал, и мне приходится делать все одному, пока ты кокетничаешь с женщинами. — Хватит, Чиун! Скажи лучше, что случилось? — спросил Римо. — Будет лучше, если ты пойдешь со мной. Твой император Смит ранен. — Смитти? — Может, ты знаешь еще одного императора Смита? — спросил Чиун. Они двинулись сквозь толпу, как если бы ее не было вовсе. Чиун прокладывал путь, Римо шел в фарватере, будто привязанный буксирной цепью. — Где он? — У нас в комнате. — Где ты его нашел? — В кишках корабля. — В тайном проходе? — Можно сказать и так. — Что ты там делал? — Видишь ли, мне не хотелось смотреть на этих животных, поедающих торт, а по телевизору не было ничего интересного. Вот я и решил пойти поискать секретный телецентр. Может, хоть там есть на что поглядеть, подумал я. И я нашел помещение, спрятанное во чреве судна. — Я о нем знаю. Как Смитти? Что случилось? — Случилось ужасное, — сказал Чиун. — Что именно? — Просто кошмар! — Какого дьявола ты заладил одно и то же! Можешь рассказать толком? — Все телевизоры разбиты. Там был очень большой компьютер, с большим экраном, но какой-то маньяк все поломал, выдернул провода и разбил стекла. И в соседних комнатах, где были телевизоры, то же самое. Ужасно! — Я все знаю. Это моя работа. Что со Смитом? — Это сделал ты?! — Чиун, потом поговорим о телевизорах. Что со Смитом? — Я нашел его на полу в одной из комнат. Его избили. — Ему плохо? — Хорошего мало. Его ударили по голове, но, видно, не слишком ловко, потому что череп остался цел. Били по груди и по животу, но опять-таки неумело и кожа не повреждена. В целом, надо сказать, били его плохо. — Черт возьми, Чиун! Меня не интересует твой анализ. Я спрашиваю о Смите. С ним все в порядке? — Жить будет. Сейчас он без памяти, и я не стал его тревожить: в теперешнем его состоянии организму нужен отдых. Как бы то ни было, я должен обратить твое внимание на замеченные мною недостатки в их работе, чтобы ты их не повторял, так как грешишь тем же. Они подошли к иранскому сектору. Римо проскользнул мимо Чиуна в их комнату, где бесчувственный Смит лежал на брошенной на пол циновке. Из раны в левой части головы сочилась кровь. Одежда была разорвана — то ли нападавшими, то ли Чиуном, осматривавшим раны. Римо опустился рядом на колени. — Ты уверен, что он придет в норму, Чиун? — Я этого не говорил. Он будет жить, вот что я сказал. А «норма» означает, что он перестанет быть полоумным занудой и скрягой, с которым невозможно ни о чем договориться. — Хорошо, Чиун. Довольно! Римо снял с левой ноги Смита ботинок и нажал большим пальцем руки на свод стопы. Смит застонал. — Не торопись, — предупредил его Чиун. — Не так сильно. Римо отпустил палец и, выждав немного, нажал снова. Дыхание у Смита участилось и стало глубже. По пульсу на ноге Римо определил, что ритм сердца убыстрился. Смит открыл глаза, приподнял голову и вновь застонал. — Все в порядке, Смитти, мы с вами, — сказал Римо. — Римо... — выдохнул Смит. — Быстрее... — С этим спешить нельзя, Смитти. Чиун говорит, надо соблюдать осторожность. — Нет!.. Надо спешить. Корабль хотят поджечь и взорвать. Изумленный Римо выпустил ногу Смита, и она со стуком упала на пол. Раненый поморщился от боли. — Что вам известно? — спросил Римо. — Внутри судна существуют тайные переходы. Я подслушал, как обсуждался план взрыва... Они напали на меня... — Как вы попали туда, черт побери? — спросил Римо. — Ведь я заклинил дверь в подсобку. — Я открыл ее ломом. — А они были уже там? Смит попытался кивнуть и опять застонал. Значит, есть и другие входы, заключил Римо. Смит старался принять сидячее положение. — Вы должны помешать этому, Римо... Погибнут тысячи людей... тысячи. — Вы продержитесь без нас? — Да. Спешите же!.. Римо со всех ног помчался к лестнице, ведущей на верхнюю палубу. Чиун догнал его. — Я горжусь тобой, сынок, — сказал он. — Почему? — Ты принял верное решение. — Какое? — Бежать отсюда. Мы захватим шлюпку и уйдем подальше от этого проклятого корабля, пока не поздно. — Ты ошибаешься, — сказал Римо. — Мы бежим снимать мины. — Тогда почему мы бежим не туда? Ведь они внизу. — Я хочу позвать на помощь. — Разве мы в ней нуждаемся? — Спасибо, Чиун! Я рад услышать это от тебя. Ты беги вниз и начинай снимать мины. А я — наверх! — Приказы, приказы... — ворчал Чиун, направляясь вниз по лестнице, к сердцу корабля. Выбежав на палубу, Римо успел увидеть, как Аристотель Тебос, поспешно вошедший в кабину лифта, закрыл за собой дверь и начал спускаться вниз, к платформе. На палубе было полно людей. Море было спокойным, многие участники праздника решили передохнуть и подышать свежим воздухом. Они сгрудились вокруг геликоптера. Римо посмотрел за борт. Лифт остановился у небольшого дока, к которому только что причалил катер. Там ждали с полдюжины мужчин с «дипломатами». — Откуда взялись эти люди? — подумал Римо. Однако времени на размышления не было. Он двинулся к вертолету, скрытому от его глаз толпой. Подойдя ближе, Римо увидел, что вертолет выведен из строя: торчат оборванные провода, двигатель разбит, на досках палубы валяются снятые детали. Скуратис и Елена наблюдали за действиями летчика, осматривающего разрушения. Скуратис обнимал девушку за плечи. Судя по всему, она проигнорировала волю отца и намеревалась провести ночь на яхте Скуратиса. — Эй, грек! — крикнул, подходя к ним, Римо. Скуратис скосил на него злые глаза. — Вы знаете этого человека? — спросил он у Елены. — Не обращайте на него внимания, дорогой. — Корабль скоро взлетит на воздух. Это дело твоих рук, грек! — продолжал Римо. Скуратис хотел дать знак своим телохранителям, стоявшим в толпе, но правая рука отказалась ему повиноваться: локоть Римо слегка коснулся ее в промежутке между большим и средним пальцами. — Никаких сигналов, никаких криков, — сказал Римо. — Проходи! Он принялся подталкивать грека вперед, как дети толкают игрушечного коня на колесиках. К ним подошли двое охранников. — Скажи им, что все в порядке, — приказал Римо. — Все в порядке, — безропотно повторил грек. Стражи отошли в сторону, уступая дорогу. — Что ты имел в виду, когда говорил про взрыв? — спросил Скуратис, после того как Римо вытолкнул его на площадку лестницы. — А то, что твои головорезы заминировали судно. Сейчас оно пойдет ко дну вместе с тобой. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — возразил Скуратис. — Ладно. Там увидим. На своем этаже Римо отыскал чулан, дверь которого взломал Смит. Дыра во внутренней стальной переборке была расширена Чиуном. Римо вытолкнул грека в нижний коридор. Скуратис оглядывался вокруг в полном замешательстве. — Что это? — спросил он наконец. — Мне непонятно одно, — сказал Римо, — зачем тебе понадобилось взрывать собственное детище, грек? — Пошел ты к дьяволу, американец! — завопил Скуратис. — Ты, видно, спятил! Я не понимаю, о чем ты говоришь. Что это за место? — Оно тебе незнакомо? — Нет! Я ничего такого не строил. Здесь было хранилище для горючего, его не трогали, когда переоборудовали корабль. Здесь не должно быть ни коридоров, ни комнат. — Но они есть! — сказал Римо. — И коридоры, и комнаты, и компьютеры, и телевидение. И еще — мины! По коридору к ним спешил Чиун. — Плохо дело. — Старец покачал головой. — Я нашел несколько бомб и обезвредил их. Но им нет числа. — Мы обезвредим их все, — сказал Римо. — Там еще канистры с бензином и радиодетонаторы. — Это Тебос! — завопил Демосфен. — Какой мерзавец! — Зачем это ему? — спросил Римо. — Он задумал потопить судно и меня вместе с ним! Вот почему он прославлял сегодня этот корабль, называя его моим памятником. Он хотел сделать его моей могилой. Грязный негодяй! Он вырвал у Римо руку, удивив тою незаурядной силой, таившейся в коротком теле. Римо сделал шаг вперед, намереваясь остановить его, но Скуратис решительно зашагал дальше по коридору. — Покажите мне мины! Где бензин? — Там. — Чиун показал рукой. — Везде. Скуратис стремглав кинулся бежать в указанном направлении. — Не выйдет! Никакая сволочь в бальных туфлях не сможет уничтожить корабль Скуратиса! — рычал он. Крик эхом разносился между металлических стен коридора, точно голос из преисподней.Глава 16
Аристотель Тебос торопливо перебрался с катера на яхту и взял полевой бинокль, который услужливо протянул ему кто-то из команды. Он подался вперед, наклонившись над бортом «Одиссея», и навел окуляры на «Корабль Наций», величественно идущий сквозь сгущающиеся сумерки, то поднимаясь на гребень волны, то опускаясь; волны с грохотом дробились перед носом гигантского судна. — Сколько осталось? — спросил он. Один из шестерых, приехавших с ним на катере, взглянул на ручные часы. — Еще три минуты, сэр. — Геликоптер не взлетит? — спросил Тебос. — Ты уверен? — Разве что они найдут способ взлететь без двигателя, сэр. Тебос рассмеялся и опустил бинокль. — Попросите мисс Елену выйти на палубу, — сказал он офицеру в морской форме. — Пора ей узнать, что наш бизнес — это не только любезные улыбки и торты с кремом. — Как вы сказали, сэр? — переспросил моряк. — Мисс Елену? — Да. — Но мисс Елена не возвращалась на яхту, сэр. Разве она была не с вами? Бинокль выпал из рук Тебоса, ударился о перила и скрылся в морской пучине. — Вы хотите сказать, что она еще не... Никто не ответил. Тебос повернулся в сторону корабля Объединенных Наций, его пальцы судорожно сжали металлические поручни перил. Осталось всего две-три минуты. Она не успеет возвратиться. Его дочь погибнет у него на глазах! — Их слишком много! — кричал Скуратис, отрывая провода от брусков динамита. — Мы не успеем! Он выпрямился и посмотрел по сторонам. Коридоры были сплошь покрыты взрывчаткой и зажигательными бомбами; каждая связка имела отдельный часовой взрыватель. Римо и Чиун продолжали обрывать провода. Наконец Чиун сказал: — У нас есть свои обязательства, Римо, пора уходить. — Еще не пора, — возразил Римо. — Теперь или никогда, — сказал Чиун. — Мы занялись не своим делом. Мы сделали все, что могли, для этих презренных персов, не имеющих даже телевидения и называющих ассасинов убийцами... — Заткнись и занимайся лучше делом! — оборвал его Римо. — Мы это делаем не ради персов. — Тогда для кого же? У нас больше ни с кем нет контракта. — Я делаю это для самого себя, — сказал Римо, обрывая плеть оранжевых проводов, подсоединенных к полдюжине связанных между собой брусков динамита. — Ради Америки. — Ради Америки? — удивился Чиун. — Может, мы рискуем жизнью ради безумного императора Смита? — Да! И ради него тоже. Не останавливайся! — Кто вас поймет, американцев, — проворчал Чиун. — По крайней мере, мы все не на одно лицо... Скуратис встал с пола. — Все бесполезно! — сказал он. — Мы не успеем обезвредить их, они вот-вот взорвутся и поднимут корабль на воздух. Он в бешенстве ударил кулаком по стальной переборке, отделяющей коридор, где они находились, от машинного отделения. Слезы градом катились по его морщинистым щекам. — Свинья! Грязная греческая свинья! — повторял он. И тут Римо услышал первый могучий вздох пламени. Полыхнуло за углом, и огня не было видно, только едкая гарь воспламенившегося бензина. Потом по стене побежала тоненькая струйка дыма, направляясь в их сторону. — Мой корабль! Мое детище! — вопил Скуратис. — Вам лучше уйти, — сказал Римо. Скуратис яростно замотал головой. — Нет! Я останусь здесь, на своем корабле! Я никуда не пойду. — Может, мы еще успеем выбраться, — сказал Римо. Новый глухой удар потряс стальные стены — взорвалась еще одна зажигательная бомба. — Пора! — сказал Римо. — Постойте! Мы могли бы затопить эту часть корабля, — думал вслух Скуратис, — вода обезвредит мины и затушит пожар. — Но... — Если нам удастся впустить сюда воду, она зальет огонь. — Но ведь если заполнить трюм водой, корабль пойдет ко дну! — возразил Римо. — Нет. Корабль состоит из изолированных секций. Если мы затопим только это отделение, корабль останется на плаву. Хотя к чему эти разговоры? Мы все равно не успеем подать сюда воду. — Разве мало в океане воды? — скрипуче хихикнул Чиун. Последовал новый взрыв. Треск пламени перерастал в рев. Коридор заволокло серой пеленой дыма. — Где наружная переборка? — спросил Римо. — Там. Но мы ведь не сможем... — Сможем, — прервал его Римо. — Показывайте дорогу. Скуратис побежал по коридору. Пожилой коротышка в измятом костюме мчался в клубах густого дыма, точно Александр Македонский, ведущий свое войско на врага. Он остановился на повороте и указал на толстую стальную стену. — Вот она. За ней — океан. Но ее толщина три дюйма! — Сталь есть сталь, — сказал Римо. — А люди есть люди, — добавил Чиун. — Вы лучше ищите выход и постарайтесь выбраться отсюда, — сказал Скуратису Римо. Он поднял глаза и увидел высоко над собой раздвижную панель, похожую на вход в кабину лифта. И тут его осенило: с маленького причала для катеров, расположенного у самой поверхности воды, эта панель открывалась внутрь корабля. Именно так террористы проникали на борт. Римо припомнил группу людей, которые были на катере с Тебосом и Еленой и которые исчезли, когда те поднялись на лифте. Эти семеро и были подрывниками; через этот вход они попали в потайную часть корабля, чтобы начинить его взрывчаткой и зажигательными бомбами. Разберемся с Тебосом после, решил Римо. Позади него взорвалась мина. Взрывная волна отбросила Римо к стене. — Убирайтесь отсюда! — крикнул он Скуратису. Стоящий рядом Чиун провел подушечками пальцев по стене. — Это всего лишь сталь, — доверительно сообщил Мастер Синанджу. — Начали! Словно поршни мощного мотора, их кулаки застучали по стальной переборке, но не в унисон: они отставали один от другого на тысячные доли секунды, тараня стену. Они проникали в толщу металла, и не успевал тот отозваться вибрацией на первый удар, как следующий резко менял частоту этой вибрации, создавая неодинаковое напряжение в разных направлениях внутри металла. Сталь будто застонала от боли. Удар за ударом. Левой — правой, левой — правой... Под нажимом человеческой плоти металл постепенно становился хрупким. В стороны полетели мелкие кусочки стали. И тут Чиун, крутанувшись вокруг себя, ударил кончиками пальцев в переборку. Пальцы прошли сквозь сталь, как сквозь тесто. Рука оказалась снаружи, в холодной воде Атлантики, а когда он выдернул ее назад, в пробитое отверстие хлынула зеленоватая морская вода. Рванув за противоположные края отверстия, Римо и Чиун отогнули в стороны кусок толстенного стального листа, как жестяную крышку консервной банки. Со свистом, будто из гигантского пожарного шланга, ударила мощная водяная струя, отбросив Римо и Чиуна к противоположной стене. — Теперь пойдем, — сказал Чиун. — Пойдем, папочка! Оба побежали к выходу. Вода уже доходила до колен, за спиной слышались глухие звуки взрывов. Вот и пролом в стене кладовой. Пройдя через него, они поставили оторванные листы на прежнее место, почти наглухо закрыв отверстие, вышли в коридор и снова заклинили дверь. Коридоры наверху были заполнены мечущимися в панике людьми. Дипломаты топтали друг друга, телохранители спасали себя, забыв о своей обязанности спасать других. — Видел, что бывает, когда экономят на охране? — спросил Чиун. — Пойдем наверх, — сказал Римо. На главной палубе Скуратис говорил с капитаном. Грек энергично жестикулировал, и, хотя на нем не было формы, старший офицер внимал распоряжениям беспрекословно. — Когда все покинут центральное отделение, перекройте все проходы, ведущие из него в другие секции корабля. — Но центральная секция заполнится водой, сэр, — возразил офицер. — Это нам и нужно! Корабль останется на плаву. Действуйте! Заметив Римо и Чиуна, Скуратис направился к ним, но его отшвырнули в сторону двое дипломатов, мчавшихся сломя голову на корму, к спасательным шлюпкам. Чиун подставил ногу, и оба грохнулись вниз лицом на доски палубы. — Не знаю, как вам это удалось, — обратился к Римо Скуратис, — но спасением судна я обязан вам! С кормы доносились звуки яростной схватки. Люди в военной форме, телохранители, женщины в вечерних платьях сражались друг с другом, пуская в ход зубы и ногти, любой ценой стремясь захватить место в спасательной шлюпке. — Взгляните на них, — сказал Скуратис. — Точно испуганные муравьи. И эти люди правят миром! — Большинство людей и живет жизнью муравьев, — сказал Чиун. — А эти правители в этом муравьином мире. Настоящие люди управляют своей жизнью сами. — Вы очень мудрый человек, — сказал Скуратис. Под ногами ощущались новые взрывы. Кто-то тронул Римо за плечо. Он обернулся и увидел Смита. Кровь на лице Смита засохла и превратилась в темную корку. — Что происходит? — спросил Смит. — Все в порядке, Смитти. Корабль в безопасности. — Прекрасно, Римо! Прекрасно! От волнения у Смита перехватило горло, он пошатнулся. Римо подхватил его и усадил на палубе, прислонив спиной к борту. Где-то поблизости раздался револьверный выстрел, прозвучавший в открытом пространстве океана точно щелчок. Римо поднял глаза. На корме судна индийский делегат разрядил свой пистолет в камбоджийца и теперь снимал с мертвого тела спасательный жилет. Его спутницы визжали от страха. — Минуточку, — сказал Римо Скуратису. — Пойду наведу порядок. — Он справится? — спросил Скуратис у Чиуна, глядя вслед Римо. — Там много сильных мужчин! Чиун отрицательно покачал головой. — Там много муравьев, а мужчина — только один. Это Римо. Скуратис видел, как Римо вошел в толпу дерущихся из-за спасательных поясов, отталкивающих друг друга от спасательных шлюпок. Греку показалось, что он видит ребенка, аккуратно расставляющего сваленные в кучу деревянные кубики. Беспорядочная толпа мало-помалу выстроилась в ровные ряды, возбужденные голоса стихли. Когда Римо вернулся к Скуратису и Чиуну, до них донеслись звуки песни. Люди на корме пели: Америка, Америка, Страна моей любви... — Я не спрашиваю, как вам это удалось, — сказал Скуратис. — Все дело в моем природном обаянии, — скромно ответил Римо. К ним подошел офицер. — Все под контролем, сэр! — доложил он Скуратису. — Отлично! — ответил грек. — Вы молодчина! Вы — настоящий моряк. — Голос Скуратиса звучал торжественно: в его устах это была высшая похвала. — Благодарю вас, сэр! — Лицо молодого офицера вспыхнуло от радости и гордости. Внезапно чьи-то руки обвили шею Скуратиса. — О, Демо, я так волновалась! Это была Елена. Подойдя к греку сзади, она попыталась его поцеловать. Он повернулся и оттолкнул ее от себя. — Твой отец — законченный негодяй! — Голос Скуратиса дрожал от ненависти. — Я не отвечаю за отца! — Да, ты за него не отвечаешь. Но ты из семьи Тебосов, в твоих жилах течет их гнилая кровь! — Но я ничего не сделала! Я не... Она стояла в длинном белом платье, умоляюще протянув к нему руки, ища и не находя прощения в его глазах. — Запомни, — холодно сказал он. — Завтра во всех газетах мира появятся статьи, намекающие на то, что твой отец был моим тайным компаньоном в сооружении этого корабля. Я хочу, чтобы ты знала: это неправда! Я сочинил эту басню, чтобы вывести из равновесия твоего отца. Мой корабль построен моряком. Его построил я, Демосфен Скуратис, твой отец не имеет к нему никакого отношения. Мерзавцы ничего не могут создать, кроме глупых дочерей... Прочь, мразь! Елена отпрянула, будто ее ударили хлыстом. Лицо девушки побледнело, а потом вспыхнуло гневом. — Презренный чистильщик! — выкрикнула она. — Мой отец раздавит тебя, как нищего на перекрестке, и поделом! Я ему в этом помогу! Клан Тебосов не успокоится, пока не очистит землю от такой падали, как ты, грязная свинья! Скуратис отмахнулся от нее, словно от ребенка, слишком неразумного, чтобы его наказывать. Елена отступила на несколько шагов, пристально посмотрела на Скуратиса, будто запоминая его черты, и пошла прочь, ни разу не оглянувшись. Дочь Тебоса держалась неестественно прямо, будто проглотила аршин. Теперь у нее было предназначение, дающее ей силы жить. Ненависть, которая живет даже тогда, когда все остальное умирает. — Ее большой любви вам теперь не дождаться, — заметил Римо Скуратису. — Зачем вы так? — Это было необходимо, — сказал Скуратис. — Разумеется, необходимо, — поддержал его Чиун. — Она вас возненавидела, — сказал Римо. — Я этого и добивался. Жизнь без возможности ткнуть Тебоса носом в навоз, для меня — не жизнь. Мне мало видеть их просто пассивными жертвами. Мне нужно, чтобы они меня ненавидели! Тем слаще будет миг моего торжества. Римо посмотрел в сторону яхты Тебоса, едва видимой на расстоянии тысячи ярдов. «Одиссей» медленно дрейфовал в открытом океане. — По-моему, ее отец ненавидит вас более чем достаточно, — возразил Римо. — Вряд ли стоило восстанавливать против себя еще и дочь. Скуратис взглянул на часы. — Недолго осталось ему меня ненавидеть. Недолго. Его слова потонули в оглушительном грохоте взрыва. В тысяче ярдов от «Корабля Наций» середина «Одиссея» взлетела на воздух гигантским огненным шаром. Во вспышке пламени были видны подброшенные взрывной волной человеческие тела. Через мгновение раздался новый взрыв, на этот раз на корме яхты. Елена Тебос, рыдая, бросилась к перилам. — Слишком поздно ненавидеть меня, Тебос, — сказал Скуратис с легкой усмешкой. — Мерзавцы всегда опаздывают. — Что произошло, черт возьми? — спросил Римо. Раздался еще один взрыв. Яхта Тебоса развалилась на части, они погрузились в воду и пошли ко дну. Скуратис выразительно пожал плечами. — Кто знает? Может, взорвался динамит, который он хранил на борту. И тут Римо вспомнил: две тонкие дорожки пузырьков, направляющихся от катера Скуратиса к яхте Тебоса! — Или подводные мины, установленные аквалангистами? — Римо испытующе глянул на грека. — Теперь этого никто не узнает. Море — штука серьезная. — Скуратис обвел взглядом океан, поглотивший Тебоса и его судно. — Прощай, мерзкий сводник! Не вышел из тебя моряк. Елена Тебос вытерла слезы и, повернувшись к Скуратису, крикнула: — Убийца! Подлый убийца! — Когда убирают негодяя, это не убийство, — холодно произнес тот, — а уборка мусора. — Теперь мне понятна эта поговорка, — сказал Римо. — Какая? — "Никогда не поворачивайся спиной к греку". Скуратис засмеялся и, наклонившись к Римо, сказал: — Вы оба мне нравитесь. Хотите работать у меня? Чиун вмиг насторожился. Римо хотел что-то ответить, но старец тронул его за плечо. — Предоставь это мне, Римо. Я проведу переговоры сам. — Нет уж, папочка. Довольно того, что по твоей милости нам пришлось работать у персов. — Римо повернулся к Скуратису: — Спасибо, нет. — У вас уже есть работа? — спросил грек. — Да, есть. — Какая работа? — изумился Чиун. — На кого мы работаем? Я слышу об этом в первый раз. Римо сжал губы. — Не обращайте на него внимания, мы заняты. Скуратис пожал плечами. — Если не секрет, на кого вы собираетесь работать? Римо указал вниз, где у борта лежал на палубе бесчувственный доктор Харолд В. Смит. — На него. — Ты с ума сошел! — возмутился Чиун. Римо приложил палец к губам. — Спокойно, папочка! — Если вы передумаете, — сказал Скуратис, — позвоните мне. — Спасибо, нет, — ответил Римо. — Мы позвоним, — пообещал Чиун. — Мы обязательно позвоним! — Не рассчитывайте на это, — твердо сказал Римо.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Последний порог
Глава первая
Последним куском мяса, который суждено было съесть Винни Энгусу, оказалась увесистая часть предплечья холощеного бычка, которого за несколько часов до этого привезли в трейлере с тучных полей Вайоминга и погрузили в поезд. — На нем он вместе с тысячами его собратьев прибыл на аукцион, где, пропрев сутки в темном загоне, был выведен на обозрение толпе разжиревших ковбоев в широкополых “стетсонах” и вышитых рубашках, поверх которых были надеты тонкие свитера с тремя пуговками под треугольным вырезом ворота и маленьким зеленым аллигатором на левой груди. В седло, понятное дело, эти ковбои не садились уже лет двадцать — плюс-минус год для верности. Бычка этого, вместе с тремя сотнями других, приобрел на аукционе Техасец Солли Вейнстайн, по приказу которого он и был снова водворен в грузовик, но везли его на сей раз уже на бойню. Хмурым, как часто в Хьюстоне, утром угрюмые работяги в фланелевых рубашках и толстых вельветовых штанах погнали его, ткнув электрическим разрядником в холку, в тесную камеру, где ухо его украсила метка, потом — на мойку, а уже оттуда — в загон, где бычку предстояло нагулять вес до тысячи двухсот фунтов — плюс-минус фунт для верности. Глядя, как откормившегося и изрядно разжиревшего бычка Винни Энгуса ведут в чрево очередного грузовика, Техасец Солли, который каждую субботу в ближней синагоге исправно гнусил на иврите, с тем же гнусавым выговором умильно втолковывал ему, как замечательно он теперь выглядит — какой он стал большой, с крепкими ногами и толстой шкурой. А когда грузовик ушел, Техасец Солли отправился в свой офис — и судьба бычка была решена. Усевшись за стол, украшенный бежевым телефоном на 12 каналов, Солли продал всю партию еще живой говядины компании “Митамейшн”, ведавшей мясными рынками Восточного побережья, а конкретно — их коннектикутскому менеджеру Питеру Мэттью О’Доннелу. О’Доннел позвонил Винни Энгусу, как раз когда копыта бычка коснулись стального пола тесного коридора; пол этот откидывался, но бычку уже было не суждено узнать об этом. Последним, кого он видел, был человек в белом халате и пластиковых темных очках, который быстро наклонился вперед и приложил ко лбу бычка длинную трубку, и животное скончалось еще до того, как откинулся стальной пол, и туша его рухнула вниз — к Большим ребятам. Большими ребятами именовалась для простоты бригада мужчин, расположившихся вдоль длинной ленты конвейера. Каждый из них мог бы класть кирпичи, швырять уголь, плавить сталь или пять дней в неделю по восемь часов накручивать гайки на болты на конвейере какого-нибудь автомобильного завода, но вместо этого по причинам географическим, или семейным, или с отчаяния, или просто от затянувшегося невезения все они оказались здесь и день ото дня гнули себя, стараясь привыкнуть к этой работе, чтобы в один прекрасный уик-энд придти домой и сказать друзьям: “Да не так уж там и хреново, парни”. А вскоре они и сами уже в это верили, и, придя на работу, привычно связывали задние ноги мертвой коровы ремнем, чтобы подвесить тушу на крюк и, прикрыв пластиковый комбинезон клеенчатым фартуком, подойти и воткнуть нож в еще теплое горло, одним движением вспороть брюхо — и вовремя отскочить, когда на бетонный пол, повинуясь законам гравитации и пульсации умирающих вен, выплескивался темный поток дымящейся крови. Затем медленным движением они делали надрез вокруг головы так, что она начинала качаться, последним ударом отделяли ее и вешали на отдельный крюк, и машина сдирала с головы кожу; усилий она тратила на это не более, чем человек, снимающий полиэтиленовую пленку с кусочка сыра. Потом голову вываривали до тех пор, пока не подергивались пленкой глаза, и обнажившееся мясо не становилось молочно-белого цвета. Тем временем тушу спускали вниз, где человек с гидравлическими ножницами срезал копыта и швырял их в дыру в полу; из туши вытекали последние струйки крови. Далее очередной член братства Больших ребят бесцеремонно влезал в брюхо туши двумя руками и единым махом, словно “джекпот” в партии покера, извлекал оттуда кишки — и сбрасывал их в проходящий рядом оцинкованный желоб. Еще одна машина сдирала шкуру — так, что на ленте оставался лишь покрытый мясом скелет, который и занимал соответствующее место в холодильнике. А О’Доннел тем временем разговаривал с Винни. — Большой Вин? Привет, это Пит. — А-а, ну чего там у тебя? — голос Винни грохотал так, что казалось, будто кто-то поет басом в угольной шахте. Росту в Винни Энгусе было пять футов и восемь дюймов, но все называли его Большой Вин — из-за его голоса. — Именно то, что ты хотел, Вин. Личная жизнь Питера О’Доннела не сложилась. Он был разведен, его дети не любили разговаривать с ним, его бывшая жена тоже не любила с ним разговаривать, и поэтому любую беседу, прежде чем добраться до сути, О’Доннел начинал с длинной преамбулы. Из-за чего все остальные не любили с ним разговаривать тоже. — То, что я хотел? — переспросил Энгус, с шумом высасывая вторую за последний час банку пива. — Да, именно. Что тебе было нужно? — Мне было нужно две тонны ребрышек, две — вырезки... две — бочков, две — окорочков. Шкура — тоньше, мяса — больше. — Могу устроить — кроме окороков. Их — только одну тонну. — Мне нужно две. — Брось, Вин. Их сейчас никто не берет. Одну — с нашим удовольствием. — Две, — сказал Энгус. — Да бога ради, твои окорока уже дышат на ладан! Брось. Бери одну. Смех, который издал Большой Вин, напоминал звук топора, которым пытаются срубить железное дерево. — Ладно, забудь про окорока, — сказал он. — Я беру остальное. — Значит, две — ребер, две — вырезки, две — бочков, — повторил О’Доннел, записывая. На другом конце Винни Энгус положил трубку, видимо, считая дискуссию об окороках законченной. Как раз в эту минуту на хьюстонской хладобойне из освежеванной туши вырезали последний кусок предназначавшегося ему мяса. Человек, производивший эту операцию, настолько привык к белому облачку собственного дыхания, постоянно висевшему перед ним, что вечерние поездки домой с работы неизменно дарили ему несколько неприятных минут — садясь за руль, он вдруг пугался, что умер, поскольку переставал видеть свое дыхание. И этот самый человек сделал на туше шесть глубоких надрезов, а затем передал ее осоловелого вида партию, который ткнул тушу ножом, снял оставшийся кое-где слой жира, ощупал ребра, не переставая при этом переминаться с ноги на ногу. Наконец, удовлетворившись, видно, качеством надрезов, он извлек из кармана штемпель — и вскоре освежеванная и снабженная надрезами туша была покрыта пурпурными эмблемами, на которых стояло: “Министерство сельского хозяйства. Соединенные Штаты Америки”.* * *
Две недели спустя Винни Энгус, оставив свой отделанный деревянными панелями и лишенный окон кабинет в полуподвальном этаже собственного дома в Вудбридже, штат Коннектикут, уселся в недавно приобретенный седан “Монте-Карло”. С этой машиной у Винни была связана крепнувшая надежда, что остатки хорошего вкуса позволят ему и дальше от души ненавидеть ее. Купить ее заставила Винни жена, дабы показать соседям, что они с супругом шагнули еще на одну ступеньку общественной лестницы после того, как в Милфорде, на самой окраине Уэст-Хейвена Винни открыл новый мясной ресторан “Стейк-Хаус”. До покупки “Монте-Карло” были еще плавательный бассейн, и чугунная ограда вокруг дома, и оплата услуг дюжины садовых архитекторов. Все для того, чтобы закрепиться наверняка на этой самой ступеньке, — или, как говорила жена, для статуса. — Чего этот самый статус так заедает, тебя? — не раз спрашивал ее Винни. — При чем здесь какой-то статус? Я продаю бифштексы и гамбургеры! — Ах, пожалуйста, Винсент, оставь, — кривя губы, отвечала супруга. — Все время пытаешься представить себя каким-то владельцем “Макдональдса”. — Если бы у меня дела шли так, как у них, то я и заправлял бы делами “Макдональдса”. А я, увы, не такой башковитый, и потому вожусь со “Стейк-Хаусом”. Так что выкинь всю эту чушь насчет статуса из головы. У меня, знаешь, деньги не растут на окне в горшочках. — Не растут — или ты просто не хочешь потратить лишний цент на меня и на наших девочек? На твои собственные прихоти денег у тебя всегда достаточно. Эта твоя охота, например. Не помню, чтобы ты хоть раз отложил ее из-за нехватки денег. — Да мне, ради всего святого, охота обходится всего-навсего в лишний бак бензина! А вот во что тебе влетает твоя охота за барахлом!? — взревел Винни. — Чуть больше того, что ты изредка изволишь потратить на меня и детей, — ответствовала жена, поджав губы. — А, ладно... Покупай, что взбредет тебе в голову, — махнул он рукой. И она покупала. И последним ее приобретением был этот вот самый седан. Боже, как же он его ненавидел. Однако, когда Винни отъехал от дома, настроение его заметно улучшилось. Можно сколько угодно потешаться над бреднями жены насчет статуса, но что говорить — Винни Энгус проделал немалый путь от мойщика посуды в грязной забегаловке в Бостоне, где добиться успеха означало не быть случайно убитым в очередной потасовке между неграми и ирландцами, задавшимися целью истребить друг друга. А он изучал, присматривался и копил деньги, а потом сразу купил в Нью-Хейвене собственный ресторан. Все говорили, что в университетском городке мясной ресторан долго не продержится — ан нет, Винни заставил его продержаться, да еще с лихвой, а потом женился на сидевшей у него за кассой симпатичной длинноногой евреечке и переехал в пригород уже семейным. При мысли об этом хорошее настроение Винни развеялось так же внезапно, как и пришло. Ну и что принесло ему все это? Слишком большой дом, требующий слишком больших денег. Жена, которая прятала свой возраст под таким количеством косметики, что Винни уже лет десять как не помнил натурального цвета ее щек. Пара дочерей, которым сам Господь предназначил стать подарком для всех зубных врачей округа. И эта пижонская тачка, ведрами жрущая бензин — Боже, как же он ее ненавидел. Ресторанов у него было два, дела в обоих шли в гору, но правительство и стремительно растущие налоги вытягивали из него деньги быстрее, чем он успевал снимать навар с посетителей. Но что, спрашивается, ему оставалось делать, кроме того, как продолжать заниматься тем, что он, собственно, и делал все это время? Винни не раз приходила в голову мысль, что неудача может в любой момент заставить собраться с духом и начать все сначала — зато уж успех присосется к твоей хребтине однажды и навсегда. Миновав Пост-роуд, Винни Энгус свернул к северу, оставляя позади ряды модных лавок, торгующих разным антикварным барахлом, продуктовых магазинов, обувных магазинов, — со всеми их разноцветными огнями, неоном и пластиком ярких вывесок — и, свернув налево, подъехал наконец к стоянке машин перед его собственным рестораном. Отделанный светло-коричневым деревом фасад заметно смягчал унылый пейзаж пригорода. Мягкий свет, пробивавшийся из окон сквозь плотные темно-желтые занавеси, заставлял здание даже днем переливаться огнями и сверкать, как новогодняя елка. И когда Винни Энгус вошел наконец в ресторан, он разом позабыл все свои проблемы. Здесь он был в другом мире — мире, который от начала до конца создал сам. В кухне на ящике из-под пива, поставленном на попа на простой бетонный пол, восседал его главный повар. — Привезли? — спросил его Винни. — Ага, — кивнул тот. — Как раз утром. Встав, повар прошел мимо Винни к громадному, до потолка, холодильнику и извлек из него лепешку говяжьей вырезки, срезанную так, что с краю осталась лишь тонкая кромка жира. Ткнув ее пару раз для пробы длинной двузубой вилкой, он шлепнул мясо на решетку гриля. — А ну, тихо! — погрозил он пальцем зашипевшему на решетке куску. У повара Винни была привычка во время готовки нежно общаться с мясом. — Ну ладно, я в баре, — кивнув, Винни вышел. Присев на табурет у стойки, Винни принялся рассказывать бармену, как он обучал в свое время кухонный персонал, втолковывая им; что хороший кусок мяса подобен умелой шлюхе. Шлепни ее как следует, но нежно: станет мягкой, как шелк, а начнешь колотить — будет жесткая, как подошва. — Это точно, — поддакнул бармен, наливаяхозяину еще пива. Двенадцать минут спустя в дверях возник повар, держа на белом льняном полотенце на вытянутых руках темно-коричневое с бежевым узором фаянсовое блюдо, в центре которого красовался румяный, поджаристый, благоуханный, восхитительный бифштекс. Умелым движением ножа Винни обнажил серовато-розовую сердцевину, которая, казалось, вздохнула от прикосновения блестящего лезвия. — Пойдет, — прокомментировал он. — Фактура что надо. Перечеркнув кусок крест-накрест зубчатым лезвием, он подцепил треугольную дольку на поданную барменом тяжелую вилку из литого серебра. Поднес ко рту, провел языком по румяной корочке, проверяя, нет ли следов пригара — и наконец откусил. Мясо словно обволакивало зубы. Винни откусил с другой стороны, и с этого края мясо вдруг показалось ему жестким, даже с каким-то жестяным привкусом... но лишь на какую-то долю секунды, а затем растаяло во рту и будто перелилось по пищеводу в желудок. И если не считать этой вот доли секунды, это был лучший бифштекс, который когда-либо пробовал Винни Энгус за свою жизнь. Винни откусил еще семь раз, и удовольствие, увы, кончилось. — То-то же, — удовлетворенно пробурчал повар пустой тарелке, неся ее назад, в кухню. А Винни Энгус уже был в офисе и метал громы и молнии на голову несчастного Питера О’Доннела из-за оловянного привкуса вокруг клейма Министерства сельского хозяйства. — Я не привык жрать солдатские пряжки! — Винни ревел так, что, казалось, лопнет телефонная трубка. — Пожалуйста, Большой Вин, успокойся. Я как следует поджарю задницу этим техасским ублюдкам. Больше это не повторится, уверяю тебя. — О’кей, — пробурчал Винни Энгус.* * *
На ужин семейство Энгусов вкушало жаркое из тунца. Винни, раза три ткнув свою порцию вилкой, извинился и пошел наверх упаковывать рюкзак — завтра он собирался наконец-таки на охоту. — Тебе, я вижу, не терпится? — холодно-язвительным тоном вопросила супруга с другого конца стола. — Ладно, ладно, — добродушная интонация далась Винни после долгих лет упорной тренировки. Подмигнув дочкам, он поспешно вышел из комнаты. Уже перешагнув порог, он услышал позади голос младшей, Ребекки: — А мне обязательно, мама? Ведь папа не ел! — И поэтому ты хочешь, когда вырастешь, стать такой же, как твой отец? Ешь немедленно! — прикрикнула миссис Энгус. — Перестань, пожалуйста, мама, — прозвучал резкий голос старшей, Виктории. Винни слышал, как она с шумом встала из-за стола. Винни Энгус опустился на массивный дубовый стул посреди его большого и порядком захламленного кабинета. Ступ жалобно скрипнул — двадцать фунтов лишка, которые за последние пять лет набрал Винни, давали о себе знать. Рассматривая развешанные на стене охотничьи трофеи и ружья, Винни погрузился в мечты о завтрашнем дне. Завтра горло перехватит холодный утренний воздух: Винни будет тяжело, с шумом дышать; руки затекут от веса его двенадцатизарядного карабина; ноги заноют от ходьбы часам к десяти утра — но, черт его побери, как же он любит все это! На охоте он оставался один на один сам с собою, и ему снова было двадцать лет. Теперь только не забыть смазать сапоги, приготовить еду на завтра, собрать рюкзак, поставить будильник на четыре утра — а потом... А, еще одну вещь надо срочно сделать. Его ежемесячный телефонный звонок. Звонил он по этому номеру каждый месяц вот уже одиннадцать лет, с того самого времени, как открылся его первый “Стейк-Хаус”. Богатенькие сынки из колледжа его еще не освоили, а приезжавшие бизнесмены просто не успели о нем узнать. Деньги Энгусу нужны были позарез, но банки ограничивались лишь вежливым сочувствием. И тогда приятель из Массачусетса дал ему один телефонный номер, обладатель которого был заинтересован в последней информации о событиях на мясном рынке Штатов. Вот Винни и должен был снабжать его такой информацией — и хорошо получать за это. Винни к тому времени готов был разделать и продать на рынке родную матушку — и поэтому, недолго думая, позвонил. Магнитофонный голос велел ему говорить — и за десять минут Винни выложил все, что знал о ценах, акциях, снабжении, подготовке, управлении и обслуживании. Голос осведомился, закончил ли он, и поблагодарил после десятисекундной паузы. Три дня спустя Винни обнаружил в своем ящике почтовый перевод на пять сотен. Обратного адреса не было. Когда он позвонил снова, голос велел ему перезвонить в начале следующего месяца. И вот уже одиннадцать лет в первых числах каждого месяца Винни Энгус звонил по этому номеру — и добывал деньги. Он не был уверен, нравилось ли ему само по себе это занятие, но 66 тысяч не облагаемых налогом зелененьких вне всякого сомнения грели его душу. И потом, разве нарушал он хоть какой-нибудь закон? Подняв телефонную трубку, Винни набрал код области и семизначный номер и, прижав трубку к подбородку плечом, принялся разбирать и чистить свой девятимиллиметровый карабин с оптическим прицелом. После двух гудков в трубке раздались переливы тонального набора, а затем монотонный женский голос произнес: “Пожалуйста, сообщите название вашего города, адрес, номер водительских прав и оставьте вашу информацию”. И Винни так торопился оставить ее, что не расслышал в трубке еще одного слабого щелчка — в комнате наверху подняли трубку параллельного телефона. — Снабжение в целом ровное, — кивал он в такт словам головой, — но в разных районах ежемесячные колебания. В этом месяце перебои с окороками. Качество мяса — лучшее за последние несколько лет, и думаю, что очень скоро цены стремительно вырастут. — И еще я тут жаловался своему дистрибьютору, что вроде министерские клейма на тушах стали темнее и глубже обычного. Я сегодня пробовал как раз кусок с клеймом — было похоже, что жуешь фольгу, вот ей-богу. Придется поглубже срезать жир, чтобы удалить клеймо целиком, не иначе. Винни говорил и говорил, пока вдруг не сообразил, что в трубке слабо, но отчетливо прослушивается какая-то другая линия. Сначала он подумал, что это просто телефонное эхо, но вскоре различил и слова: — Сейчас не время для упражнений в логике, Спок. — Для них всегда находится время, доктор. — То есть вы хотите сказать, что мы потеряли Джима — и не в силах сделать ничего, чтобы найти его, мистер Спок? — Галактика очень велика, доктор. Винни Энгус поспешил закончить разговор. Монотонный голос поблагодарил его, снова зазвучал тональный код — и абонент отключился. — Вики! — взорвался он в трубку. — Это ты, черт возьми? В ответ ему раздался голос Джеймса Т. Кирка, доблестного капитана звездного корабля “Энтерпрайз”: — Поражение — восьмой фактор. В действие! — Вики! Это ты там? В трубке, из комнату наверху, зазвенел наконец голос его старшей дочери: — Да, я, папа. А с кем это ты говорил? — А это, милая леди, вовсе не ваше дело! — ответил Винни с нажимом в голосе. — Нет, правда, папа. Ты вел себя очень непочтительно по отношению к представителю цивилизации квадрантов в Объединенной Федерации планет. Ты совсем не помогаешь межгалактическому сотрудничеству. Винни только покачал головой, — он почти видел, как Виктория улыбается в телефонную трубку. Ну что делать, если она на этом помешана. Все стены в ее комнате были увешаны плакатами с изображением экипажа Звездной экспедиции, под потолком висела модель звездного корабля “Энтерпрайз” (с руководством по управлению — шесть девяносто пять за комплект), на двери, текст Звездного соглашения (тоже шесть девяносто пять за штуку), на столе — дневники Звездной экспедиции (десять баксов в твердой обложке), на полках: шесть кукол, изображающих членов Звездного экипажа, одна — Клингона, плюс дешевые пластиковые модели фейзера, трикордера и коммуникатора. — Неплохо бы для разнообразия посотрудничать со мной. Вики, — упрекнул он ее. — Я что же, выкладываю пять тысяч за каждый семестр в Йеле, чтобы ты тем временем совсем ударилась в эту свою Экспедицию? Виктория вдруг понизила голос до заговорщицкого шепота: — Папа, а ты шпион, да? — Вики, я звоню по этому номеру уже много лет. Это... это просто отдел сельскохозяйственного министерства. — А я и не знала, что они нанимают шпионов. — Забудь ты про них, ради Бога. Тебе уже девятнадцать лет... — Почти двадцать. — Почти двадцать, а ты все играешь в куклы из “Звездных войн”. Пора, ей-богу, уже оставить все это. Даже сериал по телевизору уже восемь лет как закончился. — Почти девять, — ответила Вики. — А ты знаешь, что означали эти странные щелчки в начале и в конце твоего разговора? — Знаю — они разговор записывали. Ну и что? — Не они, а он, папа. — Кто “он”? — Ты говорил с компьютером. — Ну и? — А ты и не понял этого, ведь так? — Не понял, — уже зарычал Винни. — И будет лучше, если ты вообще забудешь про все это. Никакого разговора ты не слышала, ничего о нем ты не помнишь, и никому о нем не скажешь, ясно тебе? Даже матери. Вернее, ей — особенно. Поняла? — Я уже не ребенок, папа. — Пока ты сходишь с ума по монстру с острыми ушами и зеленой шкурой, ты — самое настоящее малое дитя, Вик. Вики хихикнула. — Как скажешь, папа. — Трубка опустилась на рычаг. Винни Энгус улыбнулся помимо воли, представив свою дочь — пышнотелую длинноногую девицу в обтягивающих джинсах, играющую в куклы из Звездной экспедиции. Он-то подозревал, что она давно уже переросла все это и играла в них только, чтобы ему досадить. А что? Взрослая дочь способна и на более странные штуки. Закончив чистить ружье, Винни дождался, пока из кухни уйдет жена и приготовил себе два больших сэндвича с сыром и пикулями. Упаковав их в пакет и сунув в сумку вместе с четырьмя банками содовой, он повесил у двери свою черную с красным шерстяную охотничью шапку и ровно в десять лег спать. Будильник зазвонил в три пятьдесят восемь утра. Жена неистово храпела, пока Винни прихлопнул ладонью кнопку и быстро и бесшумно вскочил с кровати. Поспешно оделся, собрал свое снаряжение, спустился по лестнице вниз, мимо комнаты Ребекки, кладовой, комнаты Виктории, взял в кухне сумку с едой, сошел по ступеням крыльца, открыл гараж, завел ненавистный “Монте-Карло” — и отправился на свою последнюю охоту, с которой ему не суждено было вернуться назад.* * *
Паркер Морган, пожилой архитектор, давно достигший пенсионного возраста, выгуливал своего пса — пожилую, давно достигшую пенсионного возраста гончую, в густом подлеске недалеко от своего дома. Паркеру Моргану нравились зимние деревья, нравилось рассматривать их хрупкие силуэты в ясном морозном воздухе. Отломив от лежавшего на земле сухого сука длинную ветку, он изо всей силы швырнул ее подальше вперед. Собака деловито затрусила за палкой и, поднявшись на небольшой холм, пропала из глаз. Паркер Морган следил, как тает в воздухе облачко его дыхания; вскоре пес вернулся, неся в зубах брошенную хозяином ветку и луская в воздух два столбика двуокиси углерода из раздутых в беге ноздрей. Морган наклонился, и собака, опершись лапами о колено хозяина, ждала, когда он заберет у нее ветку и снова кинет вперед. Морган забрал палку, выпрямился — и застыл, в недоумении глядя на свою ногу. На штанине у колена были видны отчетливо два ярко-красных отпечатка собачьих лап. Взглянув на дрожавшего от нетерпения пса, Морган увидел, что все четыре лапы его были ярко-красными; однако, осмотрев собаку, он не обнаружил никаких повреждений или ран. — А ну-ка, малыш, покажи, где лежала палка. Он быстро пошел вверх по склону холма, сопровождаемый весело прыгавшей вокруг него гончей. Когда на мерзлой земле перед ним появилась темная оттаявшая проплешина, Морган остановился. Наклонившись, он коснулся земли; пальцы окрасились ярко-красным. Он понюхал пальцы, затем лизнул их в последней слабой надежде, что на языке останется вкус раздавленных лесных ягод. Но это была кровь. Паркер Морган стоял, молча глядя на свою руку, и в этот момент на прямо кончик носа ему упала откуда-то сверху теплая красная капля. В изумлении он поднял голову и увидел свисавшие с дерева над его головой две ноги в темных брючинах. Он поднял глаза — и на него уставились дыры пустых глазниц на залитом кровью черепе над охотничьей курткой.* * *
Игра в гражданские права, которой каждые четыре года тешит себя Америка, закончилась; страна выбрала нового президента. По всей обширной стране, прилегавшей к Вашингтону, округ Колумбия, последние секунды инаугурационной церемонии были подобны ожиданию выстрела на старте — окончание их должно было возвестить начало нескончаемой цепи банкетов, кульминацией которых служила дюжина официальных приемов, устраиваемых в тот же вечер новым президентом и его окружением. Однако сам новоизбранный президент Соединенных Штатов явно не торопился на банкет по случаю своего избрания. Вместо этого он сидел в одном из закрытых кабинетов Белого дома, глядя на сидевшего прямо напротив бывшего президента страны, который потягивал чуть теплый кофе сразу из двух белых бумажных стаканчиков. Новый же президент сидел на краешке стула и чувствовал себя неуютно — в комнате не было ни советников из его свиты, ни агентов службы безопасности. Но экс-президент, откинувшись на диване и скрестив ноги под кофейным столиком, лишь качал удлиненной, с тяжелой челюстью лысеющей головой — качал с облегчением, в первый раз на памяти нового президента. — Этот кабинет теперь ваш, — произнес человек с лысеющей головой, прожевав кусок миндального пирожного. — И весь мир теперь ваш — и вам надо будет научиться с ним управляться. Новый президент слегка подался назад на стуле и, кашлянув, произнес скучным голосом: — Сделаю все, что смогу. — Чтобы избавиться от южного акцента, он брал уроки у логопеда, но они не помогли, и его речь по-прежнему украшали характерные мягкие растянутые гласные. — Не сомневаюсь, — ответил его предшественник. — Мы все прошли через это. — Ноги его, описав полукруг в воздухе, опустились прямо на полированную столешницу, в процессе чего он, задев за угол стола, опрокинул стаканчик с кофе. Немного коричневой жидкости пролилось со стола на ковер, и человек с лысеющей головой, опустившись на колени около дивана, вынул из кармана носовой платок, промокнул с ковра кофе и тщательно вытер стол, после чего бросил платок в мусорную корзину. — Знаете, что самое замечательное в том, что я больше не сижу в президентском кресле? Теперь я могу наконец перебраться в нормальный дом, с линолеумом в кухне и моющимся ковровым покрытием. И если я случайно пролью на него чашку с кофе, то всё можно будет вытереть без следа простым бумажным полотенцем, и не придется нервничать по поводу какой-нибудь комиссий, которая десять лет спустя предъявит вдруг мне обвинение в нанесении ущерба национальному ковровому фонду. — Я полагаю, вы позвали меня сюда не беседовать о коврах, — произнес новый президент. — Ваша догадливость поражает, — сухо ответил его предшественник. — В самом деле, я пригласил вас сюда не для этого. Помните, в одной из парламентских дискуссий я как-то сказал, что президент должен сохранять за собой право решающего выбора — поскольку он один владеет всей возможной информацией в стране? — А когда именно вы это сказали? — Какая, к дьяволу, разница? Не помню. По-моему, на том заседании, где сам сделал дурацкую ошибку, а вы развлекались тем, что игнорировали заданные вам вопросы. Как бы то ни было, это сейчас неважно. А встретиться с вами я решил именно для того, чтобы передать вам кое-что из той информации, которая поступает в распоряжение одного лишь президента. Касающуюся кое-каких ваших обязанностей, которые вам трудно будет уяснить самому или из бесед с конгрессменами и с этими ублюдками из “Нью-Йорк таймc”. Новый президент откинулся на стуле и, в упор глядя на предшественника, кивнул. — Да, сэр, я вас слушаю. — Помните тот съезд в Пенсильвании, после которого погибло несколько десятков человек? — Бывший президент сделал паузу, дождавшись ответного кивка собеседника. — В причине их смерти с самого начала не было никаких сомнений. Все они были отравлены. — Отравлены? — переспросил президент. — А кем? — Сейчас дойдем и до этого. Отравлены — и более того, это был отнюдь не первый подобный случай, а только самый серьезный. До этого в течение нескольких месяцев мы получали сообщения о том, что в разных местах страны большие группы людей начинали внезапно ощущать странное недомогание. Гости на вечеринках. Родственники на свадьбах. Прихожане на церковных праздниках. Мы, конечно, немедленно подключили ребят из министерства здравоохранения, и они все выяснили довольно быстро. Яд. Но проблема в том, что им так и не удалось определить, что это был за яд и каким образом он применялся. — А почему об этом не сообщалось нигде и ничего? — спросил новый президент. — Я не помню, чтобы когда-либо читал или слышал... — Потому что судьбу правительства, возглавляющего двухсотдвадцатимиллионный народ, не стоит делать материалом для первой полосы, поверьте. Единственным результатом могла стать лишь дикая паника, справиться с которой нам бы не удалось. Что могли мы сказать людям? Что кто-то пытается отравить их всех, но мы понятия не имеем, кто, как и почему — так что спокойно ложитесь спать и забудьте об этом? Это же невозможно. Нет, нет, не пытайтесь сейчас искать ответа на этот вопрос — вначале просто выслушайте меня, ладно? В результате этих отравлений, однако, никто не умирал, и потому то, что причина их так и осталось неизвестна, особых волнений у нас не вызвало. И тут этот самый съезд в Пенсильвании — и гора трупов на десерт. После этого все начали понимать, что дело, видно, куда серьезней. — Вы, признаться, меня удивляете. Я совсем недавно проводил брифинги в ЦРУ, в ФБР и во всех федеральных агентствах и департаментах — и никто не сказал мне ни слова об этом. — Новый президент досадливо поморщился. — Странно, что они скрыли это от меня. — Они ничего не скрыли от вас. А попросту не знали обо всем этом. Дайте мне закончить — и сразу поймете все. После этих смертей в Пенсильвании мы поручили ученым разработать вакцину, которая смогла нейтрализовать неизвестный яд. — Тогда почему вы не начали немедленно массовые прививки? Простите, но мне трудно все это понять. И обман, и эту медлительность... — Отнюдь — мы как раз пытались ее прививать. Помните программу прививок от свиного гриппа? Новый президент медленно кивнул. — Как вы, видимо, понимаете, никакого свиного гриппа не существует. Мы придумали его специально, как предлог, чтобы привить всей стране вакцину от этого смертоносного яда. Но эти проклятые писаки из прессы загубили нашу программу, завыв о “нескольких ничего не значащих смертных случаях в годовых отчетах”. И мы снова оказались голой задницей на раскаленной сковороде, — бывший президент страны нервно потер лысину и почесал машинально правое ухо. — Так что вам мешает сделать эту прививку обязательной? — спросил его преемник. — Издайте соответствующий закон — и дело с концом! Бывший президент натянуто улыбнулся. — Можете себе представить, какой рев поднимет вся эта свора насчет попрания гражданских прав? Да еще после Уотергейта? Эти адвокатишки вышибут двери Белого дома и распнут нас как фашистов, сатрапов и еще Бог знает кого. И вряд ли вам удастся убедить американский народ, что где-то в системе пищевой промышленности в продукты попадает неизвестный смертельный яд, — а где, мы, мол, и знать не знаем. Ведь смертей после того случая в Пенсильвании больше не было. Кто знает, может, появилось — да прошло, и забудем об этом. Маленький южанин лишь плотнее вжался в спинку стула — президентские полномочия начинали явно тяготить его. — Ну... и что же нам делать теперь? — наконец спросил он. — Вы хотите сказать — что же вам теперь делать? — поправил его экс-президент. — Вы же президент страны — вот и решайте. — Я не могу понять одного. Минуту назад вы сказали, что об этом никто не знал — ни ЦРУ, ни ФБР, ни другие службы. Каким же образом это стало известно вам? — Именно об этом я и собирался рассказать вам. Давайте вашу чашку — я налью вам еще кофе; только крепче держите ее. И лысеющий ветеран политических баталий, вновь откинувшись на диване, начал рассказывать новому президенту о существовании тайной государственной организации под названием КЮРЕ, которая была основана в начале шестидесятых для борьбы с преступностью и коррупцией в государственном аппарате. Методы КЮРЕ выходили за рамки конституции — для того, чтобы преступность и коррупция не упрятали конституцию в свои рамки. Один лишь президент Соединенных Штатов знал о существовании этой организации, статус которой даже позволял ей не подчиняться его приказам. Президент только ставил задачу — в способах ее выполнения КЮРЕ не отчитывалась ни перед кем. — Иными словами, — подытожил его собеседник, — президент попросту не контролирует ее. — Отнюдь, — покачал головой экс-президент, — последнее слово остается за вами. Отдайте приказ о ее расформировании — и КЮРЕ тут же перестанет существовать. Испарится, исчезнет, и даже вы забудете, что она когда-либо была. — И экс-президент продолжал рассказывать. — Все это время КЮРЕ возглавлял некий доктор Харолд В.Смит, и только Смит, мозг организации — и еще один человек, ее карающая рука — знали о том, чем и как занимается эта организация. — А кто этот... карающая рука? — спросил президент. — Не знаю, — покачал головой бывший хозяин Овального кабинета. — Я видел его всего один раз. Должен признаться, производит впечатление. Я не знаю даже его имени. Мне он известен был под кличкой Дестроер. Глядя в пол, новый президент Соединенных Штатов задумчиво качал головой, словно все, о чем предшественник сообщил ему, наполнило его душу глубочайшим сожалением. — В чем дело, черт возьми? — экс-президент в недоумении вскинул брови. — Значит, это правда. Это правда. Я всегда это знал. Знал, что в стране есть секретное правительство, на которое работают секретные спецслужбы... попирающие гражданские права, оскорбляющие миллионы законопослушных американцев — и я не намерен с этим мириться, слышите! Меня избрали вовсе не для того, чтобы, находясь на этом посту, я терпел такое! — Вас избрали прежде всего не для того, чтобы вы сообщали американскому народу по радио о неизвестных отравителях, которые вот-вот в полном составе отправят его на тот свет — точное время в утреннем выпуске новостей, оставайтесь с нами! А если русские уберут наших лучших шпионов в Европе, разгромив таким образом всю агентурную сеть и лишив нас защиты от восточного блока — вы тоже пожелаете сообщить об этом избирателям? Лично я предпочел в свое время в подобной ситуации действовать по обстановке — и потому поручил разбираться с этим делом КЮРЕ. — Встав, он ободряюще улыбнулся своему низкорослому собеседнику. — Видите ли, здесь дело вовсе не в этике... а скорее в вашей сообразительности, в умении управлять страной так, чтобы это пошло на пользу интересам всего народа. КЮРЕ может вам в этом помочь. Так что решайте. Если вы не хотите поручить им разобраться с этими отравлениями — дело ваше. Просто подпишите приказ об их роспуске. Правда, если через неделю люди снова начнут умирать, не знаю уж, к кому вам тогда обращаться. — Улыбка экс-президента стала невеселой. — Вот именно это вы и должны прежде всего узнать о своей новой должности. Вы — один. И если, пардон, дерьмо попадет в вентилятор, рядом с вами не окажется никого — ни министров, ни родных, ни друзей... Забудьте об этом. А КЮРЕ поможет вам. Но, повторяю, выбор — за вами. Повернувшись, экс-президент медленно пошел к двери. — Мне просто это не нравится, — произнес новый президент. — Я не люблю секреты. — Еще раз говорю — решать вам. В нижнем правом ящике вот этого комода — красный телефон. Чтобы связаться с ними, нужно просто снять трубку. Открыв дверь, ведущую в холл, он обернулся и в последний раз обвел взглядом комнату. — Теперь это ваш кабинет. Желаю успеха. И постарайтесь потрудиться на совесть, слышите? Затем, резко повернувшись, он вышел; дверь в холл с треском захлопнулась. Маленький южанин встал и, нервно потирая руки, принялся ходить взад и вперед по комнате. Но с каждым разом он оказывался все ближе к комоду, в котором скрывался заветный телефон — ив конце концов остановился перед ним, выдвинул нижний правый ящик и, протянув руку, извлек на Божий свет небольшой красный аппарат без диска. Поднеся трубку к уху, он услышал на том конце провода мужской голос, звук которого немедленно вызвал у него в памяти слово “кислый”. Голос сказал: “Да, мистер президент?” Ни тебе “здрасьте”, ни “как поживаете” — ни приветствий, ни вопросов. Просто-напросто — “Да, мистер президент?” Президент глубоко вдохнул. — Насчет этого дела об отравлениях... — Да? Президент вдохнул снова. И затем быстро — словно быстрота могла сыграть в этом деле решающую роль — выдохнул в трубку: — Займитесь. — Да, мистер президент. Кислый голос в трубке умолк, и на том конце щелкнуло. Несколько секунд новый президент смотрел молча на красный телефон, затем осторожно положил трубку на рычаг и задвинул ящик. Обвел взглядом кабинет; взглянул в окно, выходившее на Пенсильвания-авеню. И уже подойдя к двери, позволил себе один-единственный короткий комментарий по поводу всего происшедшего: — М-мать твою.Глава вторая
Его звали Римо, а в камере вытрезвителя воняло до отвращения. Смесь изысканных ароматов блевотины, перегара и пропитанного виски давно не стираного тряпья свалила бы с ног любого нормального человека — поэтому Римо пришлось прикрыть верхние дыхательные пути и, сократив до минимума доступ воздуха в легкие, ждать вызова к вершителям правосудия. Копы, патрулировавшие накануне улицы славного города Такстона, что в штате Северная Дакота, столкнулись с Римо, когда он, облаченный в черную майку и черные слаксы, брел по середине проезжей части улицы, непринужденно сдергивая с ветровых стекол щетки от дворников и напевая “Ответ носится по ветру”. И когда копы запихивали его на заднее сиденье патрульной машины, то, разумеется, не заметили, что кожа Римо даже не покрыта мурашками — хотя одет он был более чем легко, а на улице было четырнадцать ниже нуля по Фаренгейту. А Римо ничего им не сказал. Только предъявил удостоверение личности, где он значился как Римо Боффер из Нью-Йорка, бывший таксист, и отправился в камеру ожидать своей участи. И до сих пор ожидал. Ожидал, пока его призовет к себе судья Декстер Т.Амброуз-младший, которого в участке звали “Декстер-висельник”. И были не правы — по крайней мере, до тех пор, пока обвиняемые, представавшие пред светлые очи Декстера, не состояли в преступном сговоре... или имели связи, или пару лишних долларов. Такие люди, как правило, сталкивались с деликатной и нежной стороной сложной натуры Декстера Т.Амброуза — поскольку пламень и меч были припасены им для тех, кто был беден, сир и у кого никаких связей не было. Было девять часов утра. Римо давно уже не требовалось смотреть на часы, чтобы узнать точное время; часа через два он рассчитывал отсюда выбраться — а пока ждал; он терпеть не мог торопиться. Почти весь вечер накануне он потратил как раз на то, чтобы разыскать судью Декстера Т.Амброуза — но безуспешно: того не было ни дома, ни в квартире его любовницы, ни в тех местах, где его обычно можно было найти, и Римо понял, что самый быстрый способ с ним встретиться — это очутиться перед ним утром на скамье подсудимых. И теперь он уже шестой час стоял, облокотившись на бетонную стену камеры и полностью игнорируя непристойные звуки и бессвязные слова, исходившие от девяти других пьянчуг, волею судьбы оказавшихся с ним в одном помещении. Большинство из его сокамерников уже пробудились и сейчас представляли собой разношерстную, но одинаково грязную кучку отбросов, с нетерпением ожидавших вошедшего в привычку визита в суд и бесплатного билета — в один конец — в тюрьму округа. Пробуждение одного из них — здоровенного, похожего на спившегося ковбоя мужика в желтой рубахе, рваных джинсах и длинной куртке из овечьей шкуры — сопровождалось громкими воплями. Закончив выражать на свой лад безусловный протест, который вызывало в нем наступление еще одного дня его безрадостной жизни, узник, шатаясь, поднялся на ноги, окинул камеру взглядом и, икнув, проковылял к стоявшему в углу Римо. — Ты, — хмуро процедил он. — Давай сигарету. — Не курю, — с сожалением ответствовал тот. — Тогда стрельни! — вольный наездник начинал терять терпение. — Удаляйся от берега, пока вода не накроет тебя с головой, — посоветовал ему Римо. — Погоди-ка, задохлик. Ты что же, не хочешь дать Дяде закурить? — Больше того, я не дал бы тебе закурить, даже если бы был П.Д.Лориллардом. Иди, понюхай у коровы. — Ты, сукин сын, дохловат, штобы так со мной говорить-то, — задумчиво заметил ковбой, расправляя широкий кожаный ремень. — Это так, — согласился Римо. — А я мужик немаленький, и мне в облом слушать твою туфту, — не унимался тот. — Точно, — кивнул Римо. В коридоре он услышал шаги, направлявшиеся к двери камеры. — Потому я щас тебя размажу по стенке. — Заметано. Действуй, приятель, — подбодрил Римо. Отведя назад напоминавшую полено правую руку, ковбой нанес Римо сокрушительный удар в лицо. Удар не достиг цели. Ковбой с удивлением почувствовал, как вокруг его кулака сомкнулись пальцы правой руки Римо; потом затрещали кости — крак, крак, крак; ковбой закричал. Левая рука Римо зажала ему рот, чтобы криков не было слышно, затем пальцы его коснулись пучка нервных окончаний на давно не мытой шее противника, и туша потерявшего сознание всадника степей мешком рухнула на пол. Перед стальной решеткой камеры возникла массивная фигура блюстителя порядка. — Ну, вы, кретины, — деловито изрек он, — на выход. Порядок такой: Мастерсон, потом Боффер, потом Джонсон... — он зачитал список из всех десяти фамилий. Римо подошел к решетке. — Я Боффер, шеф. Давай меня первым. Мастерсон никак не может продрать глаза. Римо указал на растянувшееся на полу массивное тело ковбоя. Надзиратель взглянул на Мастерсона, затем снова в список, и наконец кивнул. — Идет. Пошли, Боффер. Судья не любит, когда его заставляют ждать. — Не хотел бы его заставлять, — ухмыльнулся Римо. Отперев решетку, надзиратель выпустил Римо в коридор, затем снова тщательно ее запер. — Сюда, — кивнул он, и, когда Римо зашагал впереди него по коридору, заметил: — А ты на обычного ханыгу вроде бы не похож. Чего сюда загремел-то? — Видно, просто повезло, — отозвался Римо. — Если нравится умничать — валяй дальше, — с обидой заметил полисмен, — но с судьей у тебя это не пройдет. Так что если не хочешь провести здесь ближайшие полгода, мой тебе совет — не выпендривайся. — Что, крут судья? — спросил Римо у полицейского. — Не то слово, — ответил тот. — А я слыхал, что он вроде помягче с большими ребятами. Ну, с теми, у кого есть пара лишних баксов. Надзиратель нахмурился. — Ничего не слыхал про это. — Да нет, я так. Заседания суда, проводившиеся в светлой, с высоким потолком комнате на втором этаже полицейского участка, обычно не занимали много времени. В данный момент двое полицейских, стоя перед судьей Амброузом, высоким широкоплечим мужчиной с блестящей лысиной и тонкой полоской губ на бледном лице, рассказывали, как они задержали подсудимого, когда тот в три часа утра срывал дворники с машин, запаркованных на Мэдисон-стрит. Судья Амброуз кивнул в такт последнему слову и перевел на Римо колючий оценивающий взгляд. — У вас есть что сказать суду, прежде чем будет оглашен приговор? — Разумеется, дружище, — подмигнул Римо. Сделав несколько шагов вперед, он оказался прямо перед скамьей, на которой восседал судья, и, сунув руку в карман, передал представителю правосудия вчетверо сложенную бумажку. Отступив назад, Римо следил, как судья медленно ее разворачивает. Бумажка оказалась запиской, в которой значилось: “Поговорим наедине, ваша честь”. К записке был приложен банкнот в десять тысяч долларов — такой судья Амброуз видел первый раз в своей жизни. Подняв глаза, судья Амброуз встретился со взглядом Римо. У владельца странной записки были самые черные глаза, которые когда-либо видел судья — казалось, что зрачки в них вообще отсутствуют. Судорожно проглотив слюну, Амброуз кивнул. Затем, снова сложив вчетверо банкнот и записку, сунул их в карман длинной судейской мантии. — Проводите этого человека ко мне в кабинет. Заседание суда откладывается на четверть часа. — На двадцать минут, — улыбнулся Римо. — На двадцать минут. Оказавшись в своем кабинете, Амброуз уселся за широкий письменный стол, на котором стоял высокий канделябр из резного хрусталя, и уставился на Римо, расположившегося напротив в глубоком кожаном кресле. — Ну, мистер Боффер — что же все это значит? — спросил он, махнув в сторону Римо зажатой между пальцев десятитысячной. — Назовем это даром оставшемуся в живых, — ответил Римо. — Даром оставшемуся в живых? Я вас не понимаю. — Сейчас поймете, — пообещал Римо. — Красивый у вас канделябр. — Благодарю вас. — Не за что. Это ведь его получили вы от магазина “Лайт Сити” за то, что решили в их пользу ту территориальную тяжбу? — Кто вы такой? — А стол — от мебельного магазина “Джилберстад”, так? Когда суд с вашей легкой руки вынес решение, что они могут перекрывать тротуар в дни распродаж. Тогда еще, помнится, из-за этого на улице задавило ребенка; он умер. — Мне не очень нравится направление, которое принимает наш разговор, — заявил судья. — Кто вы такой, собственно? И какое вам до всего этого дело? — Спешу сообщить вам, что в этот раз вам выпала честь приобщиться к одной весьма давней и богатой американской традиции. — В самом деле? — О, да. Каждый год примерно в это время организация, которую представляю я, выбирает самого продажного судью Соединенных Штатов — и мы поздравляем его на свой лад. — Как именно? — спросил судья Амброуз. — Ну, например, в прошлом году... помнится, это был мировой судья из Ньюарка, Нью-Джерси... его мы просто переехали на стоянке. А вот за год до этого одного ревизора из Атланты, штат Джорджия, мы утопили в бочке с самогоном — он годами взимал его с подпольных торговцев спиртным. И вот в этом году вам выпала великая честь пополнить ряды счастливцев. — Римо улыбнулся судье той особой улыбкой, в которой даже при желании нельзя было отыскать ни грамма тепла; само собой, веселья было в ней еще меньше. — Думаю, что наш разговор окончен, — судья демонстративно встал. — И не в вашу пользу, — кивнул Римо. — Каждый год мы считаем целесообразным избавляться от одного пройдохи вроде вас — для того, чтобы остальным это послужило уроком. Чтобы они знали, что есть некто, контролирующий каждый их шаг — и их черед тоже когда-нибудь непременно наступит. В этом году, например, наступил ваш черед. Судья Декстер Т.Амброуз уже открыл рот, чтобы вызвать дежурного полицейского, который, как он знал, караулил за дверью его кабинета. Но прежде чем из горла его успел вырваться хотя бы один звук, Римо ткнул его пальцем в адамово яблоко, и судья, захрипев, опустился на место. — Рассказать об этом кому бы то ни было вам уже не придется, — заявил Римо, в мгновение ока очутившись у левого плеча судьи, — но вы, конечно, имеете право знать, от чьих рук умрете. Видите ли, есть такая организация под названием КЮРЕ, — и мы боремся со злом; вот в чем дело. Он слегка ослабил пальцы, сдавившие горло судьи. — Но к... кто вы? — Просто ваш старый друг, любитель весны, хорошей погоды и равного для всех правосудия, — осклабился Римо. Он не двинулся, но три его пальца вошли точно между лбом и переносицей судьи, проникнув глубоко в вязкую серую массу мозга. Судья кивнул, попытался вдохнуть, но лишь бессильно сполз с резного высокого стула, подаренного ему мебельной фирмой “Ацтек” за выданное им разрешение установить в жилой зоне большую неоновую вывеску, — и перестал быть живым, еще не коснувшись пола. Римо аккуратно всунул десятитысячную банкноту в нагрудный карман. Его шеф, достопочтенный доктор Харолд В.Смит, имел привычку расстраиваться, если Римо сорил деньгами. Оглядевшись вокруг, Римо понял, что в кабинете судьи есть только одна дверь — та самая, что ведет в зал заседаний; и Римо знал, что с той стороны ее стерегут полицейские. Остановить его они, разумеется, не могли — но Римо не хотелось лишнего шума, и, кроме того, сами эти ребята ведь ничего плохого ему не сделали. Нет, через дверь отпадает. Поэтому Римо отворил большое окно кабинета, который располагался на втором этаже, и... вышел наружу. Пролетев несколько футов, он уперся ладонями в шершавую кирпичную стену здания. Его ступни в долю секунды нащупали горизонтальную щель между кирпичами. И Римо, вжавшись в стену, повис, словно муха на потолке, и начал медленно перемещаться ниже и ниже, прилипая к шершавой поверхности кирпичей ладонями, считая ступнями горизонтальные щели, пока до земли не остался какой-нибудь фут — а затем сошел прямо на тротуар, как будто стена была для него чем-то вроде садовой стремянки. Такстон, Северная Дакота, был слишком маленьким городом для серьезных транспортных проблем, поэтому Римо удалось без труда отловить один из трех городских таксомоторов и прибыть в аэропорт, имея в запасе массу свободного времени.* * *
Восемь часов спустя Римо уже стоял перед отелем “Шератон” в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Отель как отель — просто еще один в длинной цепочке разбросанных по всему миру гостиниц, мотелей, пансионов и постоялых дворов, в регистрационных книгах которых Римо доводилось расписываться. Иногда — как Римо Боффер, Римо Пэлхем, Римо Белкнап, Римо Шварц, Авраам Римо Линкольн. А иногда — даже под своим настоящим именем, Римо Уильямс. И это было неважно — все равно он был мертв. Мертвым Римо Уильямс числился уже много лет, с той самой душной ночи в Ньюарке, Нью-Джерси, когда в аллее городского парка был найден изуродованный труп одного из местных торговцев наркотиками. А молоденького полицейского по имени Римо погрузили в поезд и отправили в окружную тюрьму, чтобы оттуда другой поезд довез его до электрического стула. Неважно было и то, что электрический стул вдруг отказался работать, и Римо очнулся в палате санатория в местечке Рай, штат Нью-Йорк. Неважным было и то, что с того дня началось его обучение в качестве члена сверхсекретной организации КЮРЕ. И уж совсем неважно было то, что это обучение сделало из него более совершенную машину по устранению, чем могло представить себе даже его непосредственное руководство. Все это абсолютно ничего не значило — поскольку организм, именовавшийся некогда Римо Уильямсом, закончил свое существование на электрическом стуле. Долгие годы тренировок, скручивавших мышцы, дробивших кости и иссушавших мозг, сделали из него совсем другое существо, далеко превосходившее возможности человека. Римо умер для того, чтобы Шива-Разрушитель мог жить. В мире индийских богов Шива был олицетворением смерти и разрушения; в мире, где жил Римо, любой посчитал бы его живым воплощением этого божества. Об этом и думал Римо, стоя на пустынной грязной улице Нью-Хейвена поздним вечером, который синоптики позже признали самым холодным в этом году. — Вот ты и дома, Римо, — пробормотал он себе под нос. — С Новым годом. Римо вошел в пустой, тускло освещенный вестибюль здания. Взошел на эскалатор, чувствуя сквозь подошвы черных, ручной работы мокасин ребристую поверхность ступеней, и поднялся к лифтам. Нажав кнопку “вверх”, он вошел в просторную распахнувшуюся перед ним кабину и, пока поднимался на 19-й этаж, изучал рекламные объявления баров — “Тики-Тики”, “Ветка”, “Вершина” — наклеенные на противоположной стене. На 19-м этаже в распахнувшиеся двери кабины ворвался прохладный кондиционированный воздух, в котором обоняние Римо уловило оставшиеся после очистки частички угля. Римо потянулся, ощущая в суставах сладкую истому, заставившую его вспомнить о давно позабытой роскоши — сне. Да, после многих лет тренировок сон стал всего лишь роскошью. Подойдя к двери своего номера, которая никогда не запиралась, он толкнул ее и вошел внутрь. Посреди комнаты на циновке из рисовой соломы сидел небольшого роста пожилой азиат, держа в тонких, с длинными ногтями пальцах несколько больших кусков пергамента. — Почему ты опять задержался? Я что, снова должен все делать сам? — Прости, Чиун, — ответил Римо. — Если бы я знал, что ты так спешишь, я бежал бы сюда бегом из самой Дакоты. — Да, и если бы ты сделал это, от тебя не несло бы сейчас так этим кошмарным пластиком, из которого сделаны эти жуткие сиденья в чудовищных самолетах, — отозвался маленький азиат, сморщившись и помахивая в воздухе руками. — Выйди и как следует вымойся, а потом приходи опять, потому что мне нужно обсудить с тобой очень, очень важное дело. Римо неохотно поплелся в ванную, но, не дойдя несколько шагов, остановился на пороге. — Что такое на сей раз, папочка? Отменили показ очередной мыльной оперы? Критики отругали Барбару Стрейзанд? Или здешний носильщик оказался китайцем? А? Чиун снова взмахнул рукой — было похоже, будто прямо перед его лицом вспорхнула беспокойная птица. — Даже китайцы могут нести мои сундуки, только нужно следить, чтобы они не воровали перламутр со стенок. Голос Барбары Стрейзанд по-прежнему чист, как воздух моей родины, а ее красоту невозможно сравнить ни с чем. А что до остальных названных тобой вещей, то они больше ни в малейшей степени не привлекают моего внимания. Римо так и застыл на пороге. — Ну-ка, давай еще раз. Насколько я понял, ты не смотришь больше мыльные оперы. С каких это пор? — С тех пор, как они приносят мне одни лишь разочарования, — ответил Чиун. — Но ни слова больше, пока ты не избавишься от этого ужасного запаха. Я подожду. Выйдя из душа, Римо одел короткий льняной халат и, открыв дверь ванной, увидел, что Чиун выводит на листе пергамента корейские иероглифы. — Так что там случилось с мыльными операми? —полюбопытствовал Римо. — Они обратились к насилию и осквернили ими же созданную красоту. Я попытался остановить их, заставив тебя отправить мое письмо самому Норману Лиру, чтобы предупредить его. Увы, ничто не изменилось. А лишь ухудшилось. — Отложив гусиное перо, Чиун поднял глаза на Римо. — Поэтому я и решил написать несравненную драму сам. — Он обвел лежавшие перед ними листки пергамента. — Вот, ты видишь ее перед собою. Римо застонал. — Чиун, ты написал мыльную оперу? — Я написал величайшую драму всех времен. Это более достойное для нее название. Расхохотавшись, Римо повалился на стоявший у стены диван. — Ну, ясно. Я даже знаю, как ты ее назовешь. “Рюбовь и левность” — угадал, папочка? Чиун смерил его презрительным взглядом. — В отличие от некоторых, я правильно произношу “Р” и “Л” — иначе как бы смог я выговорить ваши немыслимые имена, скажи мне? Римо кивнул в ответ. — И потом, — продолжал Чиун, — ведь “репоголовый” начинается с “р”, а “лопух” — явно с “л”. Перепутать буквы было бы недостойно по отношению к этим чудесным словам, столь ярко живописующим твою неполноценность. Римо, перестав смеяться, резко выпрямился. — Хочешь завести человека, Чиун? — Ага, — удовлетворенно закивал Чиун. — Наконец я добился внимания с твоей стороны — значит, можно приступать к делу. — Валяй, — кивнул с кислым видом Римо. — Для того, чтобы оценить величайшее из произведений, люди должны его увидеть, — начал Чиун. — И чтобы поверить, что оно вообще есть, — кивнул Римо. — Замолчи. Итак, есть несколько способов показать эту вершину искусства по телевидению. Но поскольку у нас нет собственной телестанции, и мы не производим в коробочках питание для младенцев, эти способы неподвластны нам. Значит, нужно найти другие. Обратись в слух, ибо то, что я скажу далее, впрямую касается тебя. — Умираю от нетерпения. — Я с величайшим тщанием обдумывал это и понял, что у всех людей, которые пишут для телевидения, есть одна общая черта. — Талант? Чиун плавно взмахнул рукой, словно отметая шпильки нерадивого питомца. — У них есть агенты. И причиной тому — почта, которую вы устроили у себя в стране. — Бога ради, какое отношение к этому имеет почтовое ведомство? — Если писатель просто положит свое детище в ящик, чтобы отослать его на телевидение, с ним произойдет то, что происходит с любым письмом. Его потеряют так же, как теряют эти недоумки все письма, которые шлют мне все эти годы немногие преданные ученики. И поэтому писатель нанимает агента. А этот агент кладет шедевр в конверт, берет конверт под мышку, несет его на телевидение и вручает его там нужным людям. Так его невозможно потерять. Ты должен верить мне, Римо, именно так все это и делается. — Вообще-то агенты занимаются не этим, — пожал плечами Римо. — Агенты занимаются именно этим, — наставительно изрек Чиун. — А потом этому самому агенту достается десять процентов того, что получает писатель. Но ты начинающий агент, и потому я собираюсь платить тебе пять процентов. Римо покачал головой, не в знак того, что он отвергает предложение наставника, а просто от общего обалдения. — А почему ты решил выбрать именно меня, папочка? — Я уже сказал тебе. Я тщательно все обдумал. У тебя есть одно качество, совершенно необходимое для того, чтобы быть хорошим агентом. — Да? Какое же? — У тебя два имени. — Римо ошеломленно воззрился на Чиуна. — Да, да, Римо. У всех больших агентов два имени. Почему так — не знаю, но это так. Можешь сам посмотреть и убедиться. Римо открыл рот, собираясь что-то сказать, но подумал и закрыл его снова. Опять открыл рот — и снова закрыл. — Вот и прекрасно. Возразить тебе нечего. Значит, все решено. И я так хорошо знаю тебя, Римо, что заключать контракт между нами не нужно, наверное, — я знаю, ты никогда меня не обманешь. — Чиун, это же какой-то бред. — Волноваться тебе не следует. Я уверен, ты быстро всему научишься и станешь самым настоящим агентом. Я сам буду помогать тебе. Мысль о протесте Римо откинул как бесполезную. — Ну, хорошо, обсудим все это подробнее чуть попозже. А эта твоя мыльная опера? О чем она? Я ведь еще и не знаю. — Потому что я тебе еще не сказал. Это история молодого, честного, храброго юноши... — ...Из деревни Синанджу в Северной Корее, — мрачно закончил Римо. — ...Из деревни Синанджу в Северной Корее, — продолжал, будто не слыша его, Чиун. — И этот молодой человек, оказавшись в жестоком и глупом мире, вынужден применить свое древнее искусство... — ...Убийства себе подобных, как все мастера Синанджу, — продолжил Римо. Чиун откашлялся. — ...Свое древнее искусство управлять себе подобными. Его не ценят и не понимают, но он остается верен своим убеждениям и исправно выполняет благородную задачу — шлет золото в свою родную деревню, потому что она очень бедная... — А без этого золота, — встрял Римо, — люди начнут голодать и швырять новорожденных в море, потому что не смогут прокормить их. — Римо, ты подглядывал в мою рукопись, да? — Я бы не посмел, папочка. — Тогда дай мне закончить. А потом наш герой, уже в годах, берет приемного сына, ребенка другой расы, но воспитанник вырастает в толстого неблагодарного лентяя, от которого смердит пластиком и который не пошевельнет ради отца пальцем, — Чиун замолчал. — Ну и? — сказал Римо. — Что значит твое “ну и”? — Что дальше? Что происходит с нашим героем и его неблагодарным американским приемышем, имя которого, по всей видимости, что-то вроде “Римо Уильямс”? — Я еще не дописал конец, — ответил Чиун. — Почему? — Я хотел сначала посмотреть, как ты справишься с обязанностями моего агента. Римо сделал глубокий вдох. — Чиун, я должен сказать тебе что-то... и очень рад, что звонит телефон в соседней комнате, потому что мне не придется тебе этого говорить. Звонил доктор Харолд В.Смит. — Римо, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы с Чиуном немедленно отправились в Вудбридж, штат Коннектикут. — Минутку. Вам совсем не хочется узнать, как прошла моя прогулка в Северную Дакоту? — Прошла хорошо. Я слышал краем уха. Десять тысяч вы привезли назад? — Я дал их на чай таксисту, — пробурчал Римо. — Прошу вас, Римо. Ваши попытки острить выбивают из колеи. — Можете думать как угодно. Я не шучу. Он довез меня до самой гостиницы и за все время не сказал ни единого слова. Чем заслужил все до последнего цента, Смит. — Я постараюсь притвориться, что не слышал ваших последних слов, — сухим, звонким голосом произнес Смит. — Вудбридж, Коннектикут. — Нельзя ли повременить? — Нет. Мы отправляемся на похороны. — Мои или ваши? — Вы должны быть на Гарднеровском кладбище в семь утра. И еще, Римо... — Да? — Захватите с собой десять тысяч, — произнес Смит и повесил трубку прежде, чем Римо успел повторить в нее свое чистосердечное признание о том, что отдал их таксисту. — А называется эта прекрасная драма... — донесся из соседней комнаты голос Чиуна. — Плохие новости, папочка, — сказал Римо, появляясь в дверях. — О... Неужели и этот день ничем не будет отличаться от предыдущих? — Я не смогу доставить твою гениальную драму по назначению прямо сейчас, поскольку только что получил новое задание от Смита. Чиун скатал в трубку листы пергамента. — Что ж, — произнес он недовольным тоном. — Еще день или два я могу подождать.Глава третья
Тело Винсента Энтони Энгуса доставила к месту последнего упокоения, на Гарднеровское кладбище в Вудбридже, штат Коннектикут, длинная вереница черных “кадиллаков”. Одна за другой сверкающие хромом машины въезжали в тяжелые железные ворота, проезжая мимо трех мужчин, с раннего утра стоявших у поросшей мхом каменной стены кладбища — Чиун в светло-желтом одеянии, Римо в слаксах и рубашке с короткими рукавами. Доктор Харолд Смит, выбравший ради такого случая серое пальто, серый костюм, серую шляпу и угрюмо-серое выражение лица человека, мир которого кончается за стенами его кабинета, напоминал высокий, из серого гранита могильный памятник. Когда Римо и Чиун прибыли к месту встречи, Смит поздоровался с ними каменно-серым голосом. — Минуточку, — отозвался Римо, ловко расстегивая пальто шефа. — Просто хотел проверить, — извинился он. — Что именно? — Все тот же костюм, та же рубашка, даже тот же дурацкий галстук из Дартмута. У меня в мозгу возникает странное видение: огромный шкаф, набитый такими вот серыми комплектами, и задняя его стенка уходит в вечность. А в секретной лаборатории в подвале Белого дома штампуют бесконечное количество докторов Смитов и одевают на них это самое серое барахло. А потом выпускают, выпускают и выпускают их в мир, чтобы они отлавливали меня, где бы я ни был, и приказывали, приказывали, приказывали... — Сегодня вы настроены весьма поэтически, — сухо заметил Смит. — И к тому же здорово опоздали. — Прошу извинить. Чиун переписывал свой новый шедевр. Чиун стоял позади Римо, засунув кисти рук в широкие рукава светло-желтого кимоно. Остатки седых волос развевались на слабом утреннем ветерке, словно струйки сизого дыма. — Доброе утро, Чиун, — поздоровался Смит. — Приветствую вас, император, чье благородство равно только его мудрости, чье величие не знает границ. Ваше слово пребудет в веках, и мудрость вашу не смогут поглотить пески времени. Сей покорный раб двадцатикратно приумножит вашу славу в доме Синанджу. Смит откашлялся. — Э-э... да, безусловно, — выдавил он, после чего вплотную шагнул к Римо. — Он опять чего-то добивается от меня. Что ему нужно? Я уже послал в эту деревню столько золота, что его хватило бы на бюджет небольшой страны. Дальнейшее повышение оплаты его услуг не входит в мои планы. Если он запросит еще, я найму этого... Кассиуса Мохаммеда, который будет тренировать вас вместо него. — Вам не о чем беспокоиться, Смитти, — ответил Римо. — Уверяю вас, ваши деньги ему сейчас не нужны. — Тогда что же? — Он думает, что с вашими связями вы можете знать кое-кого на телевидении — вот и все. — Но зачем ему это? — Чтобы вы помогли осуществить постановку его мыльной оперы. — Мыльной оперы? Какой еще... — Чиун написал сценарий для мыльной оперы, — лучезарно улыбаясь, пояснил Римо. — В ней рассказывается о его жизни и карьере здесь, в Америке. — О его жизни и карьере? — переспросил Смит сдавленным голосом. — То есть о нас? О КЮРЕ? — Вы думаете? Но уверяю вас, вы там получились прекрасно, Смитти. Вся ваша склочность и скаредность остались за кадром. Симпатичный, щедрый, добродушный покровитель наемных убийц. — О Боже, — простонал Смит. — Спросите, сколько он хочет за то, чтобы украсить этим мусорный ящик. — Вы просто жалкий филистер, Смитти. Вам не понять, что подлинного художника нельзя продать или купить таким образом. Признаюсь, вы немало меня удивили. Смит тяжело вздохнул. — А вот я, глядя на вас, Римо, не удивляюсь уже давно. Ничему. Ни по малейшему поводу. — Как бы то ни было, Смитти, предоставьте все это дело мне. Ради вас я обо всем позабочусь. Кстати, чего ради вы приволокли нас на кладбище? Смит, не ответив, повел их к небольшому свеженасыпанному возвышению. Около него викарий, чью толстую физиономию украшали, несмотря на холодный январский день, крупные капли пота, бормотал себе под нос молитвы. Рядом, у катафалка, стояли человек двадцать мужчин. — Сегодня хоронят Винсента Энгуса, — пояснил Смит. — Он был одним из тех, от кого мы получали информацию о состоянии дел на мясном рынке. Разумеется, он не знал, кому сообщает все эти сведения. И есть предположение, что ему удалось что-то нащупать, поскольку он был жестоким образом убит. Его нашли повешенным на дереве, с содранной кожей. Вот поэтому мы и здесь. — Это не моя работа. Я как раз был в Северной Дакоте, — заявил Римо. Он взглянул на Чиуна, но тот с отсутствующим видом прислушивался к голосу священника. — Я знаю, что это не ваша работа, — ответил Смит. — Дело сложное, поэтому проявите максимум внимания. Кто-то пытается разработать план, согласно которому продукция американской пищевой промышленности должна быть заражена смертельным ядом. Помните съезд общества ветеранов в Пенсильвании, все делегаты которого скончались прямо в отеле? Это тот самый яд. Однако, под прикрытием программы прививок от так называемого свиного гриппа нам удалось ввести большому числу людей вакцину, обладающую, как считают, почти стопроцентной эффективностью. — То есть проблема решена, — кивнул Римо. — Нет, не решена. Первое. Мы не знаем точно, действительно ли эта вакцина эффективна на сто процентов. Второе. Мы не можем ввести ее всем и каждому, поскольку прививка от свиного гриппа обязательной так и не стала. — Почему? — По причинам политического характера. — Тогда давайте я поговорю с политиками, — глаза Римо недобро заблестели. — Римо, — осадил его Смит. — Ах, ну вот так всегда, Смитти! Я ведь знаю все, что вы собираетесь мне дальше сказать. Нужно найти отравителей и остановить их. И так все время. Найти то, найти это, и как работает, и как избавиться от него. Я ассасин, а не академик! Вы не можете просто приказать мне кого-то убить? — Он оглянулся, ища поддержки со стороны Чиуна, но тот уже успел прибиться к траурной процессии и стоял посреди одетых в черное мужчин, внимая утробным интонациям преподобного Титуса В.Мюррея, тройной подбородок которого так и подпрыгивал от усердия. — И теперь мы говорим “прощай” Винсенту Энтони Энгусу, любящему мужу, нежному отцу, знатоку своего дела. Это невосполнимая потеря для семьи, церкви, для всего общества! Преподобный отец Мюррей выдержал паузу и вытер физиономию клетчатым носовым платком. — Да покоится прах твой в мире! — закончил он. — И да смилостивится Господь над душой твоей. — А какова была последняя информация, полученная от этого парня перед смертью? — спросил Римо. — Он сообщил, что на рынке сократились поставки вырезки. — Ну, вот. Это все и объясняет. Картелю торговцев вырезкой пришлось заставить его замолчать, прежде чем их секреты выплывут наружу. — И еще он жаловался, что клейма Министерства сельского хозяйства на тушах стали... э-э... жесткими, и мясо вокруг них приобрело оловянный вкус. Я как раз прослушивал эту запись вчера вечером. — Это вряд ли нам поможет, — заметил Римо. — А эти туши он откуда получил? — От компании “Митамейшн Индастриз”. Фамилия агента — О’Доннел. — Ладно. Выясним насчет него, — пообещал Римо. Глянув по сторонам, он обнаружил, что к ним направляется Чиун в компании симпатичной молодой леди в длинном черном платье. Подойдя, Чиун поклонился Смиту. — Император, зная, что случившееся вызвало ваш благосклонный интерес, я попросил это прелестное дитя рассказать вам о смерти этого несчастного. Смит ошеломленно взирал на них. Девушка наконец заговорила. — Я — Виктория Энгус. А вы правда император, да? Смит перевел дух. — Чиун, что вы... как вы... Чиун умиротворяюще поднял руку. — Вы не должны обременять себя беспокойством. Я ничего не сказал ей о вашей секретной работе в городе Рай, штат Нью-Йорк, и о том, какие роли отведены Римо и мне в вашем секретном плане, целью которого служит оздоровление американской нации. Может быть, когда-нибудь я попрошу вас за это об ответной услуге. — Жду регулярных сообщений, — проронил Смит. Повернувшись, он стремительно направился к выходу с кладбища. — Довольно странный император, — заметила Вики Энгус. — Он не выносит похорон, — объяснил Римо. — А вас как зовут? — спросила девушка. — Римо. — Римо какой? — Вот именно так и кличут. Римо Какой. С Чиуном вы, вероятно, уже знакомы. — Да. А вы... дружили с моим отцом? — Вместе работали, — кивнул Римо. — Но на мясопромышленников вы совсем не похожи, — удивилась Вики. — То есть вообще мы работали на О’Доннела. Знаете, компания “Митамейшн”. — Он, да. Он у них агент по продаже. Я еще удивилась, почему сегодня он не пришел. — Да, он ведь был близок с вашим отцом, — снова кивнул Римо. — Достаточно... по крайней мере, на похороны должен был прийти. — Она проводила взглядом фигуру Смита, мелькавшую среди могил, покрытых мертвой травой. — А он хотя бы на поминки придет? Этот мистер... как его имя? — Джонс, — ответил Римо. — Смит, — ответил Чиун. — Мистер Смит. Он придет помянуть папу? — Вряд ли, — отозвался Римо. — Поминки он не выносит еще больше, чем сами похороны. Но Вики Энгус уже не слушала его. Она думала о последнем телефонном звонке отца, когда с ним разговаривал компьютер. Эти трое вполне могут иметь ко всему этому какое-то отношение... Этот, по имени Смит, — наверное, их мозги, второй, Римо, — мышцы, а азиат... ему роли она еще не придумала. Они, наверное, и работают в этом “отделе сельскохозяйственного министерства”. И вполне может случиться, что именно они убили ее отца. Вот что: она позвонит по тому самому номеру и запишет щелчки, когда включится компьютер. Потом по щелчкам выяснит код компьютера. Обнаружит, где он находится. А главное — кто управляет им. И тоже убьет его. Или их, если их там много.Глава четвертая
Миссис Рут Энгус бесцельно бродила по дому с зажатой в руке тряпкой, безуспешно пытаясь заставить себя хотя бы вытереть пыль. В дверь позвонили. Неужели похороны уже закончились? Машинально сунув тряпку за кадку с фикусом, она на пути к двери еще раз заглянула в столовую подвального этажа, чтобы убедиться, что закуски готовы, стол накрыт, и посреди него стоит чаша с приготовленным пуншем. Рядом с чашей возвышался частокол бутылок со спиртным и прохладительными, и, еще раз окинув взглядом весь этот впечатляющий набор, миссис Энгус удовлетворенно кивнула. В самый раз. Если их друзья были в той же степени, что и она, потрясены жутким и бессмысленным убийством Винни, то им потребуется солидная доза, чтобы прийти наконец в себя. Ей самой пришлось утром запить ежедневный валиум стаканом неразбавленного виски. В дверь позвонили снова, и Рут Энгус в последний раз глянула в зеркало, чтобы проверить прическу. Поправила выбившийся локон, пригладила отставшую прядь, оправила длинное, в обтяжку черное платье, затем наклонилась поближе — проверить, достаточно ли отчетливо видны следы слез на густом слое пудры, покрывавшей щеки. Окончательно удостоверившись, что все о’кей, Рут Энгус подошла к двери. Повернула тяжелую медную ручку, вечно доставлявшую немало трудностей уходившим гостям, и потянула на себя массивную панель из темного дерева. И увидела за внешней стеклянной дверью с большим металлическим “Э” на нижней филенке шестерых восточного вида мужчин в длинных красных робах. Миссис Энгус сглотнула, пытаясь подавить совершенно неуместный легкомысленный смешок, неожиданно подступивший к горлу. — Здравствуйте, — сказала она. Странные визитеры молчали. — Вы, очевидно друзья моего... моего покойного мужа? — спросила она тоном непринужденным, но, как надеялась сама миссис Энгус, в достаточной степени минорным и торжественным. Пятеро желтолицых людей в красных робах не издали ни единого звука, но стоявший в центре — очевидно, главный — удостоил ее медленным утвердительным кивком. Пятеро остальных стояли не шелохнувшись, как статуи. — Ну что ж, — промолвила миссис Энгус, в немалой степени озадаченная вкусами своего покойного супруга в выборе друзей, — входите, пожалуйста. Ее приглашение вызвало среди пришедших некоторую реакцию. Двое, стоявшие сзади, быстро оглянулись по сторонам, словно желая убедиться в том, что вокруг никого не было. Миссис Энгус молилась в душе, чтобы эта странная группа не оказалась потенциальными жильцами одного из двух соседних домов, предназначенных на продажу. Возглавляемая ею Лига домохозяек Вудбриджа приложила немало усилий для того, чтобы на эти дома не позарились черные из Уэст-Хейвена, и ей совсем не хотелось начинать новую войну против каких-то азиатов. Стоявший в центре выдавил медленную улыбку. Когда он открывал внешнюю дверь, внимание миссис Энгус оказалось невольно прикованным к ногтю его указательного пальца. Ноготь был по меньшей мере три дюйма в длину, слегка загнутый, блестящий и косо срезанный у самого конца, словно миниатюрный нож гильотины. На миссис Энгус ноготь неизвестно почему произвел крайне неприятное впечатление. Шестеро азиатов вошли в прихожую, разом заполнив ее и вежливо улыбаясь хозяйке. Главный, стоявший все это время у двери, вошел последним. — Очень любезно с вашей стороны впустить нас, — произнес он, глядя на миссис Энгус. — Нам было бы труднее войти другим способом! Миссис Энгус услышала, как один из пятерых позади нее рассмеялся. Странная манера приветствия, решила она, но в любом случае лучше просто не замечать некоторой неловкости положения. Валиум и стакан неразбавленного виски вполне позволят справиться с ним. — Не хотите ли пройти вниз? — вежливо осведомилась она, безуспешно пытаясь протиснуться между шестью словно спаянными друг с другом телами. Все шестеро разом одарили ее еще более широкой улыбкой и по одному, в затылок, начали спускаться по лестнице. Их согласное движение почему-то несколько успокоило миссис Энгус. Пройдя за ними в столовую, она увидела, что все шестеро снова стоят вплотную друг к другу посреди выложенной кафелем, комнаты. Их длинные красные робы в сочетании с желто-оранжевой кожей лиц делали их похожими на связку чудовищных леденцов. Миссис Энгус подошла к столу и наполнила свой стакан пуншем. — Угощайтесь, пожалуйста, — обвела она рукой тарелки с нарезанной салями и оливками, кусочками маринованного тунца на квадратиках белого хлеба, жареной печенкой, беконом, сыром, ветчиной и собственной выпечки марципанами. Миссис Энгус готова была поклясться, что глава шестерки кинул на нее злобный взгляд. Вздрогнув, она сказала: — Это все ужасно, ужасно. То, что случилось с мужем, я имею в виду. Я все время спрашиваю себя: почему именно он? Почему, скажите? Ее глаза встретились с узкими агатовыми щелками главного; не отрывая взгляда, тот медленно произнес: — По крайней мере, теперь он свободен. — В... возможно, — растерянно пробормотала Рут Энгус, делая большой глоток пунша; с полупустым стаканом в руке она обошла стол. В пунш явно нужно добавить еще чуть-чуть водки. Как только выдастся свободная минута, она обязательно это сделает. — Возможно, что так. Теперь ему уже не придется беспокоиться о налогах, плате за дом и обо всем прочем. Но... как же я? Она стояла перед главным, слегка покачиваясь, и поспешила поднести к губам стакан, чтобы скрыть неизвестно откуда взявшуюся икоту. — Что будет со мной? — повторила она, на этот раз голос ее дрогнул. — С детьми? С рестораном? Несколько секунд миссис Энгус молча изучала кафельный пол, но так и не дождалась ответа. — Ну, по крайней мере, мы получим страховку. Хотя бы это. — Ее глаза снова встретились с агатовыми прорезями пришельца. — Но он был еще такой молодой! Лицо пришельца заволокло пеленой, и слезы прочертили новые бороздки в толстом слое пудры на щеках миссис Энгус. — Я... я жила только ради него. Только для него, говорю вам! Только ради него одного. — Миссис Энгус всхлипнула и повернулась, чтобы вновь наполнить стакан. Позади нее стоял один из пришельцев. Миссис Энгус повернулась влево, чтобы включить телевизор: может быть, хотя бы это отвлечет ее от мыслей об ужасном конце Винни. Но слева от нее оказался еще один меднолицый гость. Миссис Энгус решительно шагнула вперед. И почувствовала, как на ее плечо, словно успокаивая, легла рука главного из шестерки; а затем та же рука забрала у нее стакан. У самого ее лица внезапно оказался его длинный блестящий ноготь. — Ты жила для него, — повторил главный. — Тогда расскажи нам, что он сказал тебе. Миссис Энгус пыталась сосредоточить взгляд на лице пришельца, но оно по-прежнему расплывалось перед нею зыбким желтым блином. Отчетливо она видела лишь его глаза — узкие, темные, почти черные. — Когда... сказал? — рассеянно спросила она. — Он много чего говорил мне... Например: “Что на обед?”. Или — “Заткнись, я смотрю телевизор”. Или еще... — Перед тем, как он уехал, — перебил ее азиат. — Скажи, что он говорил тебе, перед тем как уйти тогда на эту охоту. Миссис Энгус попыталась проскользнуть между главарем и его напарником, что стоял слева. Ей положительно необходимо еще выпить. Но на пути неожиданно оказался пятый азиат. — Щас... щас вспомню, — язык миссис Энгус понемногу заплетался. — Я тогда еще читала, а он уже укладывался в постель, значит, ничего он мне не сказал... и перед тем, вечером, футбола тоже не было, стало быть, и тогда он ничего не говорил мне... а “Роду” он не смотрит, значит, и во время нее он мне ничего... Человек, стоявший перед ней, сжал ее плечи; миссис Энгус ощутила всей кожей его холодный, как у змеи, взгляд. — Вместе с Винни Энгусом умер и его дух и, умерев, не воскреснет. Его душа отлетела в вечность невостребованной и не получит более воплощений в следующей жизни. Он переступил Последний порог. Стоявший позади нее азиат едва слышно хихикнул. Слезы вновь потекли по щекам миссис Энгус. Она хотела было уже опуститься на пол, но сильные руки пришельца крепко держали ее. — О, я знаю, знаю, — прошептала она. — Он мертв. Бедный Винни. Но... что могу сделать я? — Расскажи нам, что он говорил тебе. Забудь все фальшивые ценности, которым поклонялась всю свою жизнь. Христианскую религию. Любовь к мясу. Познай свет истинных... Миссис Энгус с неожиданной силой вырвалась из удерживавших ее рук и, отступив назад, чуть не врезалась в грудь стоявшего за ней азиата. — Минутку, мистер, — сдвинула она брови. — Что это вы предлагаете мне забыть? Какое мясо? Какое христианство? Я еврейка, к вашему сведению, и горжусь этим! Миссис Энгус попыталась успокоиться, но стоявший перед ней не отвечал, и ее лицо снова начало кривиться. — Бедный Винни. Мне необходимо выпить еще. И тут от парадной двери на верхней площадке лестницы послышался голос. Человек, сжимавший ее плечи, выпустил их и повернулся, прислушиваясь. — Она ничего не знает, — произнес голос. — Кончайте с ней. Нужно убираться отсюда. Миссис Энгус тем временем уперлась обеими руками в грудь стоявшего позади нее азиата, осведомляясь вежливым тоном, не будет ли тот любезен пропустить ее. Человек кивнул, но вместо того, чтобы отойти в сторону, взял миссис Энгус за плечи и развернул лицом к главному, который быстро провел правой рукой около ее шеи; миссис Энгус вдруг почувствовала, что его длинный ноготь вонзается в ее плоть. Миссис Энгус успела вскрикнуть всего лишь раз; двое стоявших по бокам, схватили ее за руки: одна крепкая ладонь зажала ей рот, другая — резко подняла подбородок. От этого узкий, в три дюйма порез на ее шее расширился, и на траурное платье потекла узкая струйка крови. Главарь уперся рукой в плечо миссис Энгус, вонзая ноготь глубже в ее трепещущую гортань — прямо под левым ухом. Странное покалывание в области шеи сменилось на мгновение острой болью, и миссис Энгус снова попыталась закричать, но желтая ладонь сжала ее губы еще сильнее, и крик лишь замер в горле. Палец главаря, уже касавшийся фалангой ее шеи, — ноготь полностью вошел в нее, — начал медленно скользить вдоль разреза. Из шеи миссис Энгус, орошая пол в шести дюймах от ее ног, ударила струя крови. Боль сменилась быстро нарастающей дурнотой: миссис Энгус казалось, что ее голова превратилась в чашу для пунша, наполненную сладкой тягучей жидкостью; она заполнила уши, впадины глаз, постепенно затекая в ноздри... Миссис Энгус пыталась выпрямиться, чтобы вытряхнуть надоевшую влагу, но цепкие желтые руки крепко держали ее. Ноги налились свинцом, и теплая жидкость уже заполняла грудь, все тело, живот; где-то в уголке мозга мелькнула мысль, что если она выльется, то непременно попортит ковер, и тогда... Палец главаря замер на два дюйма ниже левого уха миссис Энгус; упершись другой рукой в ее плечо, он резким движением быстро выдернул ноготь и, осмотрев его, удовлетворенно кивнул. Все трое разом выпустили миссис Энгус и, сделав несколько шагов, присоединились к остальным, взиравшим на происходящее из противоположного конца комнаты. Миссис Энгус, еще держась на ногах, шагнула назад и, обернувшись, тяжело ударилась о стол. Ее голова бессильно повисла над чашей с пуншем. Миссис Энгус еще успела увидеть, как гладкую поверхность жидкости в чаше взбудоражили красные ручейки, затем глаза ее закатились, и тело рухнуло на мокрый от крови кафельный пол. Миссис Энгус так и не смогла понять, что ей только что перерезали горло. Дождавшись, пока прекратились судорожные движения, все шестеро подошли к телу и обступили его. — За работу, — бесцветным голосом произнес главарь. — У нас не так много времени.* * *
По окончании похорон Римо и Чиун вызвались подвезти Вики Энгус до дома. Вернее, вез Римо — Чиун восседал в гордом одиночестве на заднем сиденье взятого напрокат седана, яростно царапая по ветхому пергаменту гусиным пером. — Какая же туфта, — устало произнесла Вики. — Невероятная, — с готовностью согласился Чиун. — Что — туфта? — не понял Римо. — Она говорит о тебе, — радостно пояснил Чиун с заднего сиденья. — Я не с тобой разговариваю, Чиун, — оборвал его Римо. — Так что — туфта, Вики? — Да это все. Похороны. Этот толстый кретин, изображавший священника и несший всю эту чепуху, — папа терпеть его не мог, кстати. И само это убийство... Кто, ну кто в целом мире мог убить моего отца, да еще таким образом? У вас есть какие-нибудь идеи? Римо успокаивающе положил руку ей на колено. — У меня, признаюсь, не бывает идей. — Никогда, маленькая леди, не спрашивай его насчет идей, — подал сзади голос Чиун. — Он не знает даже этого слова. — Ты-то сам что знаешь, Чиун? — с досадой спросил Римо, сворачивая на улицу, где находился дом Энгусов. — Ты же ни черта не слышал даже из того, о чем мы со Смитом говорили на кладбище. — Я знаю вполне достаточно, — не отрываясь от пергамента, возразил Чиун. — Я знаю, например, что император изволил назвать в твою честь новую болезнь. Римо высматривал на противоположной стороне улицы дом Вики. — Новую болезнь? Это какую же? — Свиной грипп, — закивал головой маленький человек на заднем сиденье. Эта мысль показалась Чиуну настолько удачной, что он даже захихикал от радости. — Да, да, именно, свиной грипп, хе-хе-хе! — Ладно, — ответил Римо. — По крайней мере, ты снова в бодром расположении духа — и даже со мной теперь разговариваешь. — Я с тобой не разговариваю. Я беспредельно унижаю тебя! Пропустив это мимо ушей, Римо снова повернулся к Вики, которая смотрела в окно на дома, знакомые ей с детства. — А почему ваша матушка не пришла на похороны? — Она уже и так донельзя издергана. Вот и осталась дома приготовить стол для поминок, и... Ой, мы уже приехали. Римо загнал машину на стоянку перед коричневым двухэтажным особняком; на всех окнах были опущены желтые жалюзи. Когда они вышли из машины и подошли уже к самому крыльцу, Римо вдруг заметил темный силуэт, двигавшийся вдоль стены дома; вот он замер на секунду — похоже, что заглядывает в окно. — Погодите-ка, — остановил он Вики. — Чиун, присмотри за ней. Римо исчез за углом; Вики, подойдя, встала рядом с Чиуном. Положив узкую ладонь на его руку, она улыбнулась, глядя в непроницаемое лицо старика. — А тот человек на кладбище — почему вы зовете его императором, мистер Чиун? — Не знаю, — пожал плечами Чиун. — Мне никогда не удавалось понять игры белых людей. И я не пытаюсь больше. Просто называю его императором, Римо зовет его Смитом, император называет самого Римо Николсом; все вокруг называют друг друга именами каких-то других людей. Вообще у вас очень странная страна, и я надеюсь, что все наконец поймут это, когда мою гениальную драму покажут по телевидению. После каковых слов Мастер обратил свой взор долу и погрузился в молчание. Лицо его снова приобрело бесстрастное выражение, примерно такое же, как на кладбище, когда он стоял у гроба. Римо обнаружил тем временем, что темная фигура застыла у окна полуподвала всего в нескольких футах от него. Римо удалось сократить расстояние между собой и неизвестным до нескольких дюймов; в этот момент тот резко выпрямился и, повернувшись, врезался лбом прямо в грудь Римо. Еще секунда — и с преподобным Титусом Мюрреем наверняка случился бы обширный инфаркт. — День добрый, святой отец, — приветствовал его Римо. — Хотите войти, но не желаете докучать хозяевам? В ответ преподобный Титус В.Мюррей лишь пыхтел, не в силах перевести дух, привалившись спиной к стене и мотая выставленным вперед животом наподобие коровьего ботала. — Да, да, понятно, — закивал Римо. Взяв служителя церкви за руку, он вывел его к крыльцу и помахал Вики и Чиуну. — Ложная тревога. Так что же все-таки вы делали здесь, ваше преподобие? Его преподобию удалось наконец отдышаться. — Миссис Энгус не открывала, и я... решил посмотреть, где она. Я полагал, что она нуждается... в духовном утешении. — Ну да, или, может, на кухне чего помочь, — кивнул Римо. — Вики, у вас есть ключ? Взбежав по ступенькам. Вики дернула дверь. — Очень странно. Ма никогда ее раньше не запирала. — Достав из-под коврика ключ, она отперла дверь вошла в прихожую. За ней последовал преподобный Мюррей, а Римо повернулся к Чиуну, который по-прежнему стоял у края газона, ковыряя носком сандалии пожухлую траву у корней молодого деревца. — Ну, пошли, — позвал его Римо. — Думаю, что я лучше останусь здесь, — отозвался Чиун. — Что-то есть тут такое, что мне совсем не нравится. — Ну ясное дело — я. Верно? — Я говорю серьезно, Римо. В этом месте что-то не так. — Идем, папочка, — позвал Римо уже от самой двери. — На дворе холодно, и того и гляди сейчас пойдет дождь. — Но я останусь здесь, — возразил Чиун упрямо. — Как знаешь, — пожал плечами Римо. Он вошел в переднюю и закрыл за собой дверь. Подождав несколько секунд, словно вынюхивая что-то в воздухе, Чиун мелкими шажками направился к задней стене дома. — Внизу уже накрыт стол, — сказала Вики, взбегая по лестнице в кухню. — Я только сполосну руки. Мы приехали, ма! Преподобный Мюррей направился прямо вниз, а Римо остался в гостиной, пытаясь угадать, что же задумал Чиун. Обычно его трудно было заставить обнаружить так явно свое волнение — если это произошло, значит, дело и вправду серьезное. Потом Римо услышал снизу хлюпающий звук и в тот же момент — шум воды наверху, в кухне. А затем в кухне раздался отчетливый судорожный вздох, а внизу, в подвале что-то с шумом упало. По лестнице снизу загрохотали слоновьи шаги отца Мюррея, а вскоре появился он сам, трясясь и причитая: “О, Боже. О, Господи, Господи, Господи”. С полы его черного пиджака капала густая красная кровь; а наверху, в кухне, истошно кричала Вики. Мюррей кинулся к входной двери, а Римо, на бегу заглянув в подвал, успел заметить на полу большую кровавую лужу. Преподобный Мюррей стоял, прислонившись к росшему на газоне кипарису: его рвало. А Римо уже ворвался в кухню. Вики, с мыльной пеной на руках и лице, стояла, сжав колени, посреди кухни, лишь изредка приседая, чтобы перевести дух перед новым отчаянным криком. Кроме нее, в кухне никого не было. Огромные карие глаза Вики, которые делали сейчас еще больше неимоверно расширившиеся от шока зрачки, смотрели в маленькое кухонное окошко — а с той стороны в него смотрел окровавленный, с ободранной кожей труп, одетый в залитое кровью черное платье и подвешенный к ветвям росшего за окном дерева. Римо подошел, заслонив окно, и вперил взгляд в бренные останки миссис Рут Энгус. А потом увидел Чиуна, который стоял, опустив голову, у подножия дерева и ковырял носком сандалии мерзлую землю.Глава пятая
В небольшой уютной квартирке в тихом пригороде Уэстпорта, штат Коннектикут, известном под названием Сосновый Лес, Питер Мэтью О’Доннел с наслаждением потягивал водку с тоником, вполглаза наблюдая за тем, как “Викинги” изображали вялую пародию на игру на поле “Большой чаши” — как вдруг почувствовал, что его левая нога превращается в одно целое с оттоманкой, на которой за секунду до того возлежал он сам, с удовлетворением пялясь в экран своего цветного телевизора с новейшей системой электронной подстройки и встроенным видео. Сейчас же футбол превратился в смутное мелькание разноцветных пятен, а нога — в часть невообразимой мешанины из расщепленного дерева, острых металлических пружин, шурупов и клочьев обивки. О’Доннел попробовал встать, но в этот момент другая его нога вступила в столь же насильственный симбиоз с табуреткой. — Тайм-аут, — произнес голос позади него. О’Доннел тем временем расставался с выпитым, равно как и с обедом, завтраком; не задержался и вчерашний ужин. Ноги его выглядели так, будто их использовали в производстве зубочисток, а подол свободной шелковой рубахи представлял собой в данный момент миниатюрное озерцо с дурно пахнущей зеленоватой жидкостью. — Уаааа-х, — произнес О’Доннел. — Счет 17:0 не в пользу “Викингов”, — прокомментировал голос. — Хочешь узнать, чем кончится матч — придется поговорить со мной, приятель. — Га-гаа... йах, — ответствовал О’Доннел, кривясь от боли. — Потому что на ма-а-леньком листочке в кабинете Винни Энгуса мы обнаружили твое имя. И пометку, что надо тебе позвонить. Для чего, не скажешь? — Но-ги, ноги мои... — Пока еще твои, — согласился голос. — Но вот если не станешь мне отвечать, твои ноженьки точно станут моими. Я их отсюда прямо так, под мышкой, и унесу. — Он мне звонил... и сказал, что мясо, которое я продал ему, в некоторых местах было жестким. — В каких местах? — Вокруг клейма сельскохозяйственного министерства. В следующую секунду О’Доннел увидел, как к его колену протянулась крепкая волосатая кисть и принялась медленно, осторожно растирать ногу; и внезапно боль чудесным образом стала затихать и пропала. — Ааааааа, — замычал О’Доннел от удовольствия. — Ну, вот. Но тогда, — продолжал голос, — с чего же это он позвонил тебе — да сразу и умер? — Да я не... — начал О’Доннел, и тут же ему показалось, что его левую ногу разрубили пополам и завязали узлом обрубки. — Уа-га-га-гааа! — завыл он. — Так с чего? — неумолимо повторил голос. Руки О’Доннела, метнувшиеся к раздираемой невыносимой болью ноге, завязли в густом зеленоватом месиве, обильно стекавшем с живота на серые шерстяные брюки. Ну где все? Где охранники, обычно сутками просиживающие в подъезде? Что случилось с телекамерами, двойными замками и тем парнем, что сидит на стоянке в будочке сторожа? О’Доннел увидел, как крепкая волосатая кисть пришельца потянулась на сей раз к его правой ноге. — Нет, нет! — закричал он. — Это... это, наверное, тот парень из компании... ну, той, что занимается упаковкой и перевозкой. — Почему ты так думаешь? — кисть замерла в воздухе в двух дюймах от его колена. — Потому что я ему звонил, все сказал, а он вроде здорово расстроился и стал спрашивать, говорил ли Винни кому-то еще об этом... — О’Доннел помутневшими от боли глазами различил на экране телевизора четырех запасных, которых собирались ввести в игру, и вдруг подумал, что парни из-за своих больших, не по размеру наплечников похожи на недоделанных херувимов. — И что ты ему сказал? — Я сказал, что не знаю. Но не думаю, что он кому-нибудь говорил. — Ну, ладно. А как этого парня зовут? — Солли. Техасец Солли Вейнстайн из Хьюстона. Это правда, я клянусь вам! — Если только О’Доннелу суждено будет добраться до своего агента по недвижимости, он вобьет ему в глотку всю систему безопасности этой дыры, в которой его угораздило поселиться. — А какой телефон у Солли? — Он у меня только в офисе... в “Митамейшн”. Крепкая ладонь снова не спеша потянулась к его ноге. — Нет, нет, правда! Я его с собой не ношу. Просто набираю специальный код на линии — и нас сразу соединяют. — А какой код? — Четыре-ноль-семь-семь, — промямлил О’Доннел, с Удивлением наблюдая, как большие белые номера на алых футболках игроков на экране вдруг пропали неизвестно куда, а знаменитые краски трикиноксовского кинескопа превратились в сплошную черную лужу, как будто исчезло изображение. Телевизор, однако, был включен — отключился сам Питер Мэтью О’Доннел. Римо вытер запачканную блевотиной руку о рубашку О’Доннела и поднял глаза на вошедшего в двери Чиуна. — Дальше тебе идти нельзя, — изрек Чиун. — Останься. — Ты что, вдруг полюбил футбол, папочка? — Не ходи, — повторил Чиун. — Извини, Чиун. Но работа есть работа. — Тогда идем вместе. — Римо удивленно поднял брови. — Идем, и по дороге я расскажу тебе, что означал тот труп на дереве, — а потом мы вместе скажем императору, что это задание нам не нравится, и выполнять его мы не будем. — Вот он, наверное, обрадуется, — заметил Римо. — Кто-то пытается отравить всю Америку, а мы, значит, отваливаем на отдых. — Американцы сами травят себя уже многие и многие годы, — ответил Чиун. — И яд у них не только в еде — даже в воздухе. Они курят яд. Ездят на отраве. Вместо молока у них — ядовитая химия. Если бы они сами не хотели умереть, то и не делали бы всего этого. А так — зачем им мешать? При малейшей бреши в чиуновской логике Римо тут же затеял бы с ним яростный спор, но сейчас он таковой не видел и потому ограничился лишь замечанием: — Чиун, нам пора. — То, что ты собираешься сделать сейчас, — ответил ему Чиун, — гораздо хуже того, чем ты можешь даже представить.* * *
Здание компании “Митамейшн”, располагавшееся в милом сельском пригороде Уэстпорта, видом своим напоминало бракованную картонку из-под яиц. Это было одно из тех чудес современной архитектуры, которые отличаются способностью занимать как можно больше места при полном нежелании вписываться в окружающий пейзаж. Римо остановил машину на обочине шоссе неподалеку от здания, увидев впереди перед самым входом большую толпу людей — они размахивалируками, тянули вверх лозунги и громко кричали что-то. — Я останусь здесь, — заявил Чиун. — Эти бездельники своим шумом оскорбляют мой слух. Неподалеку от них за толпой наблюдал пожилой человек в потертых джинсах и золотистой ветровке. — Вы работаете здесь? — спросил его Римо. Тот кивнул. — А где кабинет О’Доннела? — Кого? — Питера Мэтью О’Доннела. — А он зачем вам? — поинтересовался старик. — Я его сестра. Мамочка заболела. — А-а. Дело, видать, серьезное. — Ну так. — Сегодня трудновато будет туда попасть, — заметил дед, кивая своей седой головой на шумную толпу перед входом. — Вы просто мне подскажите, где его кабинет. А как войти, я сам позабочусь. — Да я и О’Доннела-то никакого не знаю. Никогда о нем не слыхал. Откуда ж мне знать, где его кабинет-то? Вы лучше сторожа порасспрашивайте. — А ты иди проспись, — посоветовал Римо и зашагал к стеклянным дверям. — Вы осторожнее лучше, — посоветовал старик. — Не дай Бог подумают они, что вы тут работаете. Римо остановился. — Почему это? — Да вон они орут что-то насчет того, что, мол, не потерпят тут разных всяких... — Вот если они попытаются остановить меня, — пообещал Римо, — разных и всяких здесь точно будет навалом. Когда он подошел ближе к пикетчикам, благообразного вида пожилая женщина в шерстяных наколенниках, длинном теплом пальто, вязаном шарфе и митенках кинулась к Римо и завизжала: “Свинья, фашист, мясник, убийца”. Мило улыбнувшись ей, Римо продолжал движение. Следующим оказался мужчина в шерстяной вязаной шапке и матросском бушлате, который, выступив вперед, поднес к самому лицу Римо плакат на деревянном шесте. Двумя пальцами Римо выдернул два гвоздя, которыми плакат был прибит к шесту, и, пока фанерное полотнище плавно опускалось на мостовую, счастливо миновал молодую мамашу, понукавшую своего девятилетнего отпрыска, дабы тот вцепился Римо в лодыжку. Наконец Римо добрался до входной двери. Пузатый чернокожий сторож, у которого совершенно явно не было при себе ни оружия, ни хотя бы дубинки, а возможно, даже и десяти центов, чтобы позвонить по телефону из вестибюля, беспомощно махал на него руками с той стороны стекла, призывая Римо убраться. Сзади на шее Римо ощутил чье-то жаркое дыхание. Обернувшись, он увидел, что с полдюжины агрессивно настроенных пикетчиков окружили его, угрожающе размахивая плакатами. Пока Римо обдумывал, не пришпилить ли их самих к этим плакатам, над толпой раздался голос: “Назад! Все назад!” Окружившие Римо люди остановились всего в нескольких дюймах от него, а затем, гневно ворча, отступили к линии пикета, пропустив вперед молоденькую девушку с золотисто-каштановыми волосами, в расклешенных джинсах и цветастом вязаном свитере. Она резко остановилась прямо перед Римо, и, упершись кулачком в бедро, топнула ногой. — Ну? — вскинула она голову. — Неплохо, — признал Римо. — По десятибалльной шкале дал бы вам не меньше восьми с половиной. Зеленые глаза рыжеволосой девушки вспыхнули. — Подумайте о том, что творите! — воскликнула она. — Призываю вас к тому же, — ответил Римо. — Мы — мы помогаем тем, кому неоткуда ждать помощи! Мы защищаем бедных, униженных, и боремся за их попранные права! — И все это вы делаете сейчас? Здесь? У этой вот мясной лавки? — Римо кивнул на здание. — Мы маршируем за Третий мир! — слова девушки с трудом пробивались сквозь нестройное скандирование ее сотоварищей. — Третий мир — это нищета. Это голод. Это два миллиарда людей, которым каждый вечер приходится ложиться спать на пустой желудок, мистер! Римо пожал плечами. — Третий мир — это два миллиарда бездельников и две тысячи горластых либералов. То есть, если вам нравится, конечно, спасайте их. Но почему у здания мясной компании? — Да посмотрите на себя, — не унималась рыжая. — Вы же сами никогда не знали голода... Ну, немножко, может быть, знали, — она присмотрелась к Римо внимательнее. — Но скорее всего — тот добровольный голод, которому подвергают себя пресытившиеся, чтобы соответствовать так называемому стандарту красоты, выработанному коррумпированным и разлагающимся обществом... Римо заметил про себя, что сама девица изо всех сил старалась соответствовать этому самому коррумпированному стандарту. Каждая черточка лица, каждый изгиб ее тела были именно в нужной пропорции и именно в нужном месте. — Слышите, что говорят люди, которые пришли со мной? — потребовала она. — Нет, — признался Римо. — Не разберу ни одного слова. Рыжая девушка вновь топнула ножкой. — Они протестуют против попыток капитала распять нас всех на одном кресте — кресте из костей и мяса! Они кричат, что не будут больше его есть. И мы не позволим делать себе эти прививки от свиного гриппа. Прервав разговор, девушка повернулась к толпе и с удовольствием проорала вместе с ними несколько раз слова лозунга; затем опять обернулась к Римо. — Но... это же все в шутку, наверное? — недоуменно взглянул на нее Римо. — Вы ведь все из клуба “Розыгрыш месяца” — или я ошибаюсь? — Наша цель, — вздернула подбородок девушка, — убедить погрязшее в коррупции правительство Соединенных Штатов, что Америка имеет и возможность, и моральное обязательство кормить весь остальной мир! — Хорошо, что весь остальной мир не знает об этом, — заметил Римо. — Ну, а к прививкам это какое имеет отношение? — Дело не в прививках, — ответила девушка. — А в том, что необходимо прекратить выращивать и есть свиней. Тратить тонны зерна на откармливание быков... Вы меня понимаете? — Нет, — мотнул головой Римо. — Ну да, где вам, — скривилась она. — Вы же сами — работник этой преступной компании. Ничего, скоро мы закроем ее. А после нее — другие. По всей стране, пока нация наконец не придет в себя. Как вас зовут, кстати? — Римо Уильямс, — представился Римо, наблюдая за тем, как толстый сторож пытается всунуть в висящий на стене телефон десятицентовую монету. — А я — Мэри Берибери-Плесень. И не советовала бы вам пытаться проникнуть внутрь — если вы все еще собираетесь сделать это. — Мэри Берибери-Плесень?! — Да. Мэри — уменьшительное от Марион. Хотите узнать, что значат остальные имена? — Как-нибудь позже, — помялся Римо. — А то я собирался обедать, знаете... — Берибери — это болезнь, вызываемая недоеданием и характеризующаяся дегенеративными изменениями в нервной, пищеварительной и кровеносной системе; это значит, что у больного ей обычно наблюдаются мигрень, обмороки, вздутие живота, понос и сердечные приступы. — Звучит впечатляюще, — одобрил Римо. — Предлагаю в ближайшее время поговорить об этом подробнее. — Он увидел, что страж у двери наконец просунул монету в автомат и сейчас говорил что-то в трубку. Значит, скоро сюда прибудет полиция. — А “Плесень” в данном случае означает тонкий слой микроскопических водорослей, который начинает расти на слизистой желудка в процессе длительного голодания. — Какая гадость, — поморщился Римо. — Прошу извинить меня... — Если вы попытаетесь проникнуть внутрь, — неожиданно заявила Мэри, — нам придется остановить вас. — Вы бы лучше вот их остановили, — посоветовал Римо, направляясь к двери. — Я вас предупреждаю. Нам бы не хотелось повредить вам. — Да пожалуйста, — пожал плечами Римо, кладя руку на ручку стеклянной двери. — Мэри, успокойтесь, я вегетарианец. И здесь не работаю. — Не верю ни одному слову, — заявила та и, повернувшись к пикетчикам, гаркнула: — Эй, вот один из этих! Хватай его! Едва Римо успел выдавить замок и распахнуть дверь, две дюжины пикетчиков ринулись вверх по ступенькам, как будто ждали этой команды с раннего утра. Римо увидел, как черное лицо сторожа посерело от страха. Вбежав внутрь, он одним прыжком оказался на стальной раме над самой входной дверью — как раз вовремя, чтобы дать устремившейся за ним толпе (передняя шеренга — шириной около восьми футов) с разгона врезаться в дверь (от петель до замка — шириной около трех футов). Грохот разбитого стекла возвестил, что результат превзошел все ожидания. Когда с пола послышались первые стоны, Римо легко спрыгнул вниз. Сторож дрожал, вжавшись спиною в стену. — Я вызвал полицию. Вам лучше уйти, мистер. Я уже вызвал полицию. Краем глаза увидев на доске над конторкой имя О’Доннела, против которого стоял номер кабинета, Римо выскочил из холла в коридор, напевая на бегу “У Мэри был барашек, был барашек, был барашек”. Дверь кабинета оказалась запертой. Ногой Римо вышиб ее, и трое выросших перед ним желтолицых мужчин в один миг нанесли серию сокрушительных ударов по его лицу, телу, конечностям. Вернее, попытались нанести, потому что Римо инстинктивно отпрянул, едва уловив кожей колебание воздуха, вызванное движением первого из нападавших. Ответное движение Римо не заставило себя ждать, и первый из покушавшихся стал симпатичным настенным барельефом. Римо, как кошка, проскользнул внутрь, — и второй из нападавших отделался лишь тем, что почувствовал, как его левая коленная чашечка въехала в правую, и обе они превратились в мелко нарубленный студень; незадачливый обладатель их, скуля, пополз к двери. Именно это и входило в планы Римо — одного из них он хотел оставить в живых. Но только одного, а в этот момент перед Римо возник третий и поразил его незащищенную шею великолепно выполненным приемом карате. Великолепным, если бы Римо не успел сплести свои пальцы с цепкими желтыми пальцами противника и одним движением, словно щепку, переломить его руку в суставе. А затем мощный толчок бросил желтолицего спиной вперед прямо в раскрытое окно кабинета; громкий стук, раздавшийся снизу, сообщил Римо, что тело достигло каменной мостовой. Римо обернулся — и в эту же секунду второй из нападавших, неловко опершись на руки, шлепнулся на ковер, напоровшись на свой же собственный ноготь; тело азиата конвульсивно изогнулось, и по полу ручейком побежала алая кровь. Только сейчас Римо обратил внимание на необычайную длину ногтей нападавших и на то, что края их остро отточены; а затем увидел и тонкий, как волос, порез на правой руке. Римо сжал кулак и увидел, как быстро набухает, багровея, тонкая линия между средним и указательным пальцем. На коже выступила алая бусинка крови и, вздрогнув, стекла в рукав. Римо так давно не видел собственной крови, что зрелище это немало его озадачило. Однако шум, доносившийся снизу из холла, тут же вывел Римо из оцепенения. Спрятавшись за массивным столом О’Доннела, Римо стащил на пол телефон и быстро набрал названный ему номер — четыре-ноль-семь-семь. В трубке трижды щелкнуло, и Римо услышал ровный магнитофонный голос: “Набранный вами номер в данный момент отключен. Пожалуйста, проверьте, правильно ли вы набираете. Благодарю вас.” В комнату шумной оравой ввалились борцы с мясом.Глава шестая
Два мертвых тела, впервые найденных в этом районе за последние одиннадцать лет, заставили полицейских весьма ответственно отнестись к своим обязанностям. С пикетчиками разговаривали серьезно и смотрели на них недоброжелательно. Каждый раз, когда кто-либо из пикетчиков в ответ на заданный ему вопрос пробовал выяснить, “по какому, собственно, праву”, ему намекали на возможность “проехаться в город”, после чего на вопрос он, как правило, отвечал. И только один из них, худой, темноволосый, с крепкими запястьями, в ответ на предложение “проехаться в город” с улыбкой ответил, что это прельщает его больше, чем поездка, например, за город, чем вызвал со стороны офицера полиции праведный гнев. — А ну давай не умничай. Имя? — Мое или ваше? — Твое. — Римо Николс. — Адрес? — 152, Мейн-стрит. — Этот адрес Римо давал во всех случаях. — Вы лично знали, встречались или вступали в контакт с кем-нибудь из убитых? — Нет. — Это вы убили их? — Нет. — Кто-нибудь может подтвердить, что не вы их убили? — Кто угодно. Никто. Я вообще не понимаю, что означает этот вопрос, — пожал плечами Римо. — В город проедемся? — Я могу подтвердить. Я его видела, — сказала Мэри Берибери-Плесень. Полицейский повернулся к ней. — Ваше имя? — Мэри Берибери-Плесень. — Адрес? — Не хотите узнать, что означает мое имя, офицер? — В город проедемся? Здание компании “Митамейшн” в Уэстпорте Римо покинул свободным человеком. Больше полицейские его не вызывали, решив, после бурных споров, описать происшедшее как два непреднамеренных и одно самоубийство, явившиеся результатом ссоры между тремя неизвестными азиатами. Мэри догнала Римо уже у самой машины, в которой все это время невозмутимо сидел Чиун. — Ты опять так долго возился. Что у тебя с рукой? — спросил он. Римо взглянул на свою правую руку. Порез от ногтя уже успел превратиться в тонкую розовую линию — тело Римо быстро восстанавливало пораженные ткани. — Ткнули пальцем, — объяснил Римо. Чиун с любопытством смотрел на Мэри. — Значит, ты опять осрамился, — кивнул он. — Ничего подобного. Просто тот тип оказался несколько проворнее, чем я думал. — Вот, вот, — язвительно поддакнул Чиун. — Ты опять думал, что противник окажется слабее тебя. — Ну, это с каждым может случиться. — Тебе повезло, что этим пальцем тебя ткнули не в горло, — сварливым тоном заметил Чиун. Дабы избежать его изучающего взгляда, Мэри Бери-бери закашлялась и полезла в карман; вынув оттуда полиэтиленовый пакет, надорвала зубами клапан. — Хотите попробовать тминного семени в кленовом сиропе? — спросила она. — Я лучше буду есть грязь, — ровным голосом ответствовал Чиун. — Римо, кто эта маленькая канарейка, которая клюет семена на обед? — Чиун, будь джентльменом, — нахмурил брови Римо. — Мэри помогла мне выбраться из этой переделки с копами. А еще она не ест мяса и борется с этими свиными прививками. — Радость моего сердца воистину безгранична, — расплылся Чиун. — Воистину безграничной она станет, когда я скажу тебе, что мы отправляемся в Хьюстон, папочка. Чиун печально кивнул. — Ты все-таки хочешь взяться за это задание, хотя я и предупреждал тебя. Скоро, очень скоро ты познаешь свою ошибку. Выкарабкавшись из автомобиля, Чиун, не взглянув на Римо, повернулся и зашагал прочь. Римо следил, как его согнутая фигурка в развевавшемся длинном кимоно, со сложенными на груди руками, что делало ее похожей на катящуюся на колесах кибитку, медленно взбирается по склону небольшого холма. — Один крохотный порез, а он уже на дыбы, — пробормотал Римо и повернулся к Мэри, методично поглощавшей содержимое пакетика. — Простите, что так получилось. Мэри подняла голову; к ее нижней губе пристали зернышки тмина. — Да ерунда. — Слизнув зернышки, она кивнула вслед удалявшемуся Чиуну. — Он ваш друг? — Родственник. — Римо прикинул, за сколько минут доберется он до холма, на вершине которого виднелась фигурка Чиуна. — И еще раз огромное вам спасибо. — Для собрата-вегетарианца — все, что угодно, — уголками губ Мэри улыбнулась ему. — Увидимся. До вершины холма Римо добрался как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чиун исчез за следующей вершиной. Прибавив шагу, Римо добрался до следующей — только чтобы увидеть, как Чиун исчезает за дальним поворотом. Невольно Римо вспомнил детскую считалочку — “залез медведь на гору, и ну реветь — еще одну гору увидел медведь!”. Дойдя до поворота, Римо увидел желтое кимоно, мелькавшее за деревьями в небольшой роще. У края рощи он заметил, как кимоно скрылось за каменной насыпью; обошел насыпь — и увидел, что Чиун стоит на земле на коленях ярдах в пятистах от него. Римо медленно шел к Чиуну; и так же медленно на землю спускались сумерки. Подойдя ближе, Римо увидел, что руки старого корейца по самые запястья ушли в землю. Когда Римо подошел вплотную к учителю, Чиун поднял руки, и у его колен в земле открылась небольшая ямка, а в ней — присыпанные землей остатки человеческих внутренностей. Римо успел заметить сердце и печень, а потом перевел взгляд на лицо Чиуна. Не говоря ни слова, старик поднял указательный палец вверх: и в ветвях ближайшего дерева, освещенного взошедшей луной, Римо увидел труп с содранной кожей; на оголенное мясо были натянуты свободная рубашка и брюки из серой шерсти. Это было все, что осталось от Питера Мэтью О’Доннела. — Внутренности они всегда хоронят у подножия дерева, — кивнул Чиун. — Кто “они”? — спросил Римо, глядя на кровавые ошметки у ног Чиуна. Чиун, отойдя от дерева, сунул кисти рук в широкие развевающиеся рукава кимоно. — Они, сын мой — это род, древний, как Дом Синанджу. Римо вопросительно посмотрел на него. И Чиун продолжал: — Дом Синанджу древен, но был таким не всегда; нет ничего в этом мире, что некогда не было бы молодым, как молодой месяц. И в те времена, о которых я расскажу тебе, Дом Синанджу был так же юн. Но даже фараоны Египта, царствовавшие в то время, уже знали о нас; и о нас знали великие владыки Китая. Императоры Среднего царства глубоко ценили Дом Синанджу. Это было очень давно, еще до нашествия железного всадника — Чингисхана. И мы также с чрезвычайным почтением относились к династиям Среднего царства, сын мой. Римо кивнул. Подробно изучив в свое время биографии великих Мастеров Синанджу, каждый из которых был славен каким-нибудь героическим деянием, он помнил, что они с неизменным уважением относились ко всем императорам Среднего царства, а за эту эпоху успело смениться несколько царствующих семей. — Итак, мы были молоды, но уже высоко ценимы, и главного Мастера тех времен звали Пак. Он не был таким, как Мастера Синанджу последующих эпох, ибо тогда не был еще открыт солнечный источник телесной силы. Это произошло лишь несколько веков спустя при величайшем из Мастеров — Ванге, имя которого унаследовали многие в последующих поколениях. И ты должен знать их историю и не путать друг с другом! — И в то время, Римо, Мастера Синанджу еще пользовались орудиями из заостренного металла, — добавил Чиун. — Давненько же это было, папочка, — улыбнулся Римо. В первый раз на непривычно торжественном лице Чиуна он видел это странное выражение — почтения, смешанного со страхом, страхом настолько сильным, что Чиун позволил Римо беспрепятственно перебить себя. И Римо чрезвычайно не понравилось, что в мире существует что-то, способное бросить тень на немеркнущую воинскую славу Чиуна, Мастера Синанджу и его учителя. То, что могло заставить Чиуна умолкнуть в немом почтении, было прямым вызовом самому существованию Римо. — И в то время жил император, — заговорил наконец Чиун, — и этот император рассказал Мастеру Синанджу об одной своей провинции. Рядом с Шанхаем, так теперь называется это место. И в этой провинции жили невежественные и бесчестные люди, которые не уважали своего императора. И захватили назначенного им наместника, требуя за него выкуп. Но его ответом разбойникам, сказал владыка, будет искусство Синанджу. Чиун кивнул, словно подтверждая свои слова. Именно так обычно строились его рассказы об истории Дома Синанджу — вначале о том, кто, когда и какую решал задачу, затем — какие использовал методы, и в конце — какой полезный опыт почерпнул из этого Дом Синанджу. Опыт, который Дом Синанджу приобретал на заре своего существования, был самым дорогим — он был оплачен кровью. — И Мастер Пак взял с собою слуг и служанок, и был последним из мастеров, имевшим слуг. И встал лагерем у названного ему густого леса там, под Шанхаем, и велел сказать тем, кто жил в нем, что имя его Пак, и он прибыл по указу самого императора. И решил ждать у леса два дня, а по истечении выступить против них, если они не вернут ему захваченного наместника. — И в ту ночь из лагеря Пака пропали две девушки, и Пак послал двоих слуг, чтобы их найти. Но из двух слуг вернулся в лагерь только один, и сказал, горько рыдая, что Мастер Синанджу посылает слуг в те места, куда боится идти сам. Этот человек не боялся гнева Пака, ибо одной из пропавших девушек была его любимая дочь. И Пак сказал ему: “Ты прав в своем гневе, о безутешный отец, ибо для Мастера гораздо важнее не блюсти приказ хозяина, но защищать собственных своих слуг. В этом — подлинная доблесть”. И отослал всех домой, и вот с тех пор мы не имеем слуг, Римо. — О’кей. Это, конечно, кое-что объясняет, — воспользовался Римо паузой. — Но как все-таки насчет этих покойников на деревьях? И для чего ты рассказал мне эту историю? Что у вас гнет слуг, я знаю, потому что все твои сундуки обычно таскаю я. К чему ты клонишь? — Этот Мастер Синанджу видел, как на глазах его умерло много достойных людей. Вот что самое замечательное. — Замечательное? — недоуменно переспросил Римо. Усевшись на землю, он в упор взглянул на Чиуна. — Что же в этом замечательного, хотел бы я знать? — А то, что если бы Пак не был свидетелем смерти своих братьев, своего дяди и своего отца. Дом Синанджу не достиг бы таких высот, и мы с тобой сейчас бы здесь не сидели. Слава Паку, который смог вынести боль от многих душевных ран в безымянном лесу близ города, что зовется сейчас Шанхаем! И Римо услышал продолжение жутковатой истории Чиуна. Пак сам отправился в лес и вскоре понял, отчего так горько рыдал отец пропавшей дочери: голову девушки Мастер Пак обнаружил у подножия срубленного дерева, внутри его пустого ствола — лишенные мяса кости, а в ямке у корней — засыпанные землей внутренности. — Лицо убитой девушки было совершенно белым; “отвратительно белым, как сама смерть”, — добавил Чиун. Римо поежился. — И тут Пак заметил дым, струящийся из-за гребня горы, и подумал, что же могло там гореть, и пошел туда, и подойдя ближе, услышал радостные крики, и узнал язык, на котором говорили в этих местах. А те, кто собрался там, видели за день до этого, как покидали их края слуги Пака, и подумали, что вместе с ним ушел и он, отступив, и это спасло ему жизнь, они не видели, как он подошел к их лагерю, ведь всем известно — не видишь того, за кем не следишь. Пак же к тому времени превзошел искусство оставаться недвижимым, и замер меж деревьев, а дым плыл мимо него, и Пак пошел на дым, не зная, с чем ему предстоит там встретиться, но понимая, что там, где дым, могут быть и люди. — Нам, значит, предстоит сражаться с этими самыми дымными ребятами? — снова перебил его Римо. — Они что же, всегда прячутся за дымовой завесой? — Нет, они сами часто превращаются в дым, — тихо ответил Чиун. — На Западе многие люди верят, что вампиры сосут кровь из горла жертвы, но это вовсе не так. Белые люди исказили древние легенды, которые принесли в Европу воины Чингисхана; а он, как знаешь ты, дошел только до Восточной Европы, и именно там распространились сказания о вурдалаках, сосущих кровь. Ибо поглощение крови есть не что иное, как религиозный ритуал. И те, кто совершает его, никогда не едят мяса, но лишь пьют кровь, а для этого вскрывают сердце жертвы и подвешивают тело над огромным медным сосудом, пока оно не становится отвратительно белым, белым, как сама смерть. — Про “отвратительно белых” предлагаю закончить, — нахмурился Римо. — Но ведь не я избрал белый цвет цветом смерти — это сделала сама природа, — безучастно отозвался Чиун. Римо решил не замечать этой фразы, а Чиун принялся рассказывать, как все собравшиеся — сначала мужчины, потом мальчики, затем девочки, женщины — по очереди пили кровь из сосуда. После чего тело вываривали, пока мясо и жилы не отделялись от костей, и бросали мясо на съедение диким псам, жившим в этом лесу близ Шанхая. — И Пак увидел, что кости лежали внутри выдолбленного ствола дерева — и понял, что это жертва, дар предкам. И Пак понял, что эти... эти звери считали, что их предки, живущие в загробном мире, нуждаются в таких подношениях, и вскоре понадобится еще больше жертв, ведь умерших предков тоже с каждым годом становится больше. — И Пак продолжал за ними следить — а тем временем в лагере его дядя, обеспокоенный тем, что племянника долго нет, решил отправиться на его поиски. И Пак увидел, как его почтенный родственник вышел из-за деревьев, — и в ту же минуту плечи его окутал дым, и Пак хотел предупредить дядю, но тут дым заговорил человеческим голосом, и голос спросил: “Могу ли войти?”, и дядя, пораженный, лишь сказал “да”, и тут дым превратился в человека, который нанес удар — у этих людей были уже тогда эти их длинные смертоносные ногти. — Но удар был не так силен и лишь ранил почтенного родственника Мастера, и тот, ибо он тоже владел Синанджу, возобладал над противником и немедленно уничтожил этого пожирателя крови. Но новое облако дыма возникло перед ним, и он пал жертвой множества смертельных ударов, разделивших его шейные позвонки. — На следующий день у леса разбили свой лагерь еще двое храбрецов — и это были брат и отец Пака. Пак, встретившись с ними, рассказал об увиденном и предложил всем троим атаковать врага. Но отец его, Ванг, — конечно, не тот, великий — настаивал на том, чтобы Пак лишь наблюдал за их борьбой с людьми дыма, ибо, даже если они проиграют, Пак будет знать все способы, которыми те могут убивать. Врага, известного тебе, победить вдвое легче. Атака же противника с флангов именуется окружением, а в центр расположения его — прорывом. — Бог мой, Чиун, ты до сих пор уверен, что я не знаю этого? — вспылил Римо. — Никогда и никому еще не могло повредить повторение основ мудрости. — Да сколько же можно! — И потому Пак вернулся в лес, и на следующий день отец и брат его пришли к тому месту и увидели дым, и осторожно приблизились, и отец его небрежно, словно отрабатывая удар, рассек мечом облако дыма. И тут воины Синанджу поняли, что пьющие кровь неуязвимы для оружия, когда превращаются в дым. — И тогда они пошли дальше и увидели огромное дымное облако; и в один миг оно превратилось в вооруженных людей, числом семнадцать, и они приблизились к воинам Синанджу и спросили: “Можем ли войти?”. И оба Мастера лишь кивнули, и враги напали на них, и каждый действовал мечом и смертоносным ногтем, и воины Синанджу поразили десятерых, но пали сами; а мы ассасины, а не солдаты, Римо, и смерть для нас — не почет, и смертью не накормишь голодных детей Синанджу. И Пак теперь знал многое о том, как убивают пожиратели крови, но понимал, что еще больше ему предстоит узнать. Но на следующий день той же дорогой пришел к лесу его единственный сын, и хотя с невыносимой болью в сердце Пак заставил себя смотреть, как умирают его дядя, его брат и отец, он не смог бы вынести смерть на его глазах единственного сына. И тогда Пак вышел в самый центр сборища пожирателей крови, и рассмеялся им в лицо, и объявил, что он Мастер Синанджу, и настал их черед встретить смерть. Те же сказали, что им приходилось уже убивать мастеров Синанджу, но Пак возразил: то были лишь их слуги, и ваших убили они вдесятеро. И Пак сказал, что воины Синанджу знают давно все их хитрости с дымом и мерзкий обычай пить кровь, и потребовал, чтобы они тотчас же оставили лес и искали пристанища среди белых варваров на Западе или черных дикарей в жарких землях. Но они оспорили то, что он им сказал, и напали на него, и он убил многих, они же смогли лишь ранить его. И Пак не давал, невзирая на великую боль, жизни уйти из его тела — и те поняли, что побеждены, и, взяв с собой свой медный сосуд и оружие, навсегда оставили лес, и, проходя мимо сына Мастера, низко кланялись ему, ибо Пак сказал им, что юноша, идущий по его следам — наследник великих Мастеров Синанджу. И так в том лесу около города, который ныне именуют Шанхай, воины Синанджу получили знание о пожирателях крови — как те движутся, как убивают, как справляют свой культ и как превращаются в дым, и еще о том, что ни один из них не может убить, пока не получит приглашения войти от своей жертвы. И тогда установилось перемирие. Такую вот историю рассказал Чиун Римо, и добавил, что с давних времен повелось считать, будто вскоре после того пожиратели крови вымерли. Но, продолжал он, смертельно раненый Пак успел рассказать своему сыну все, что Чиун передал сейчас Римо, — но еще и предупредил юношу, что пожиратели крови не ведают страха смерти. — Мы бы им могли устроить хорошую взбучку, — хмыкнул Римо. — Что?! — возопил Чиун. — Значит ли это, что я потерял полжизни, воспитывая футболиста, жонглера, клоуна?! Ты ассасин, а не шут, ты, комок белой грязи со свиными мозгами! — Прости, — Римо не на шутку пожалел о сказанном. — Тебе нет прощения... Вот, теперь мы встретились с этими кровососами вновь. И сейчас у них наверняка есть такие новые способы, о которых мы еще ничего не знаем. — Сделаем все от нас зависящее. И приглашать их войти уж точно не будем. Кстати, а что случилось с наместником императора? Ну, с тем, которого должен был освободить Пак? Чиун пожал плечами. — Кто может уследить за всеми этими китайцами? Их так много.* * *
Виктория Вирджиния Энгус сидела на высоком табурете, напряженно вглядываясь в рабочую панель высившейся перед ней башни, состоявшей из миниатюрной телефонной станции. “Рай, штат Нью-Йорк”. Цифры 914 были просто-напросто кодом этого региона. Наклонившись, Вики перевела переключатель в нижнее положение. Стерла записанное на дисках “Ханивелла”. Встала и отправилась в столовую. Сев за столик, она заказала холодный сэндвич с ростбифом и горчицей; подумав, попросила полить его еще и кетчупом. И в ожидании заказа не переставая думала о том загадочном человеке, которого Чиун называл “императором”. Он ведь был из города Рай, Нью-Йорк. Смерть отца... Чиун и Римо... Оказавшись дома. Вики начала поспешно укладывать рюкзак. Дверь открыл Римо, поскольку Чиун, сидевший прямо посреди их номера в мотеле на окраине города Фэйрфилд, штат Коннектикут, был занят сочинением очередной части своей великолепнейшей драмы, с невозмутимостью, мало напоминавшей о событиях минувшего вечера. Римо как раз ждал официанта, который должен был принести из ресторана заказанный рис, и, когда постучали в дверь, причин сомневаться в том, что это именно упомянутый официант, у него не было — заказ Римо сделал уже минут сорок назад, а на кухне вечно уродуют его, как Бог черепаху. Либо они готовят рис с консервированным мясом, либо заливают его соусом, на девяносто процентов состоящим из двуокиси соды или какой-нибудь другой отравой, которую организм Римо просто не сможет вынести. Но запаха пищи или скрипа колес ресторанной тележки по ту сторону двери не было, и Римо открыл дверь левой рукой, пряча за спиной порезанную правую. Ворвавшись, словно вихрь, в комнату. Вики Энгус с разбега кинулась ему на шею. — Римо, слава тебе, Господи, Римо, — всхлипывала она, плотно прижимая к нему свою пышную грудь, которую с трудом прикрывала — при отсутствии лифчика — сатиновая рубашка. Уронив голову ему на плечо. Вики разрыдалась. — Ну, ну, давай-ка успокоимся, — приговаривал Римо, помогая Вик присесть на диван. — Что случилось? Прикрыв лицо руками, Вики еще немножко поплакала, а затем, подняв голову, поглядела на дверь. — Я... я была одна дома. И мне было так страшно одной, а потом я выглянула в окно и увидела... по-моему, я увидела... о, это было ужасно! — Вскочив, она вновь вцепилась в Римо. — Мне страшно даже подумать об этом! — Успокойся же, — повторил Римо, в то время как Вики уже распласталась по его телу и терлась бедрами о перед его штанов. — Что там было такое? Тебе придется вспомнить, если хочешь, чтобы мы помогли тебе. — Не оставляй меня, — Вики всхлипнула. — Не оставляй меня одну больше. — Ее груди снова, как бомбы, обрушились на грудную клетку Римо. — Не волнуйся. Теперь все будет в порядке. Присядь, я принесу тебе воды. Всхлипывания Вики начали понемногу стихать. — Ну... ладно. — Она следила, как в ванной Римо наливает из-под крана воду в стакан. А потом Вики заметила рядом с собой Чиуна — и ей потребовалось ровно две секунды, чтобы придать лицу скорбное выражение и опять начать всхлипывать. — Когда ты вошла, — спросил Чиун, — ты сказала “Римо, Римо, хвала небесам” или “Римо, Римо, слава тебе, Господи”? Вики беспомощно посмотрела на него. — “Слава тебе, Господи”, по-моему. — Благодарю тебя, юная дева, — снова сев на ковер, Чиун что-то вычеркнул в разостланном пергаменте и затем зацарапал по нему с удвоенной силой. Римо вышел из ванной со стаканом воды в руке и сел на кровать рядом с Вики. Взяв у него стакан. Вики пила воду маленькими глотками. — Так что ты видела во дворе? — спросил Римо. — Или кого? Это были люди? — Да, Римо. Люди. В нашем дворе. — Их было много? Вида какого — восточного? Сколько их было там? Трое? Четверо? — По-моему, четверо. Было уже темно. И они были именно восточного вида, я в этом совершенно уверена. Ой, это было так страшно! Римо взглянул на Чиуна. — Похоже, они теперь и за Вики охотятся. Чиун пожал плечами. — Придется взять ее с нами в Хьюстон. Чиун повторил свой жест. В дверь постучали. Вики вскрикнула. Римо посмотрел на дверь. Чиун по-прежнему скреб пером по пергаменту. — Ваш заказ, — послышался из-за двери нерешительный голос. — Скажи, чтобы они унесли его, — не поднимая головы, заявил Чиун. — Опять залили рис мясной подливкой.Глава седьмая
Ровным, спокойным голосом главарь объяснял своим подчиненным, что им еще предстоит и что уже сделано. Нападение, сказал он, не провалилось, отнюдь — оно было весьма успешным. Трижды кашлянув, главарь, повернув голову, сплюнул в пепельницу, стоявшую на окне номера на восемнадцатом этаже отеля “Шератон” — Техас, город Хьюстон. — Но мы потеряли троих наших лучших людей, — сказал один из сидевших перед ним. Он говорил по-китайски. — Но приобрели знание, — возразил главный. — Теперь мы лучше понимаем врага. Утраты жаль, — добавил он, — но она была необходимой. Скажите же, что удалось нам узнать? Молодой голос так же по-китайски доложил главному о нападении в “Митамейшн”, и как тот белый по очереди вывел из строя троих лучших бойцов Веры. На улице в машине его ожидал, продолжал тот же молодой голос, человек с желтой кожей. — С желтой кожей, — прошептал главарь, поднося к лицу правую руку. Фаланга правого мизинца оказалась на уровне его груди, в то время как конец ногтя на указательном пальце — в восемь дюймов длиной — почти касался левой щеки говорившего. — С желтой кожей и глазами стального цвета? — Именно так, — ответил голос. — Я боялся этого, — главарь опустил голову. — Он пришел. Он все же пришел. — Он опустил руку, и губы его зашевелились в беззвучной молитве. В такой позе он оставался несколько секунд — затем резко вскинул седую голову. — Вы заплатили остальным? — Пикетчикам? Да, заплатили. — Кто-нибудь из них знает о нас? — Нет. — Наши потери восполнены? — То есть, наняли ли мы новых? Да, наняли. — Зови остальных, — приказал главарь. — Час приближается. Откладывать больше нельзя. Мы должны сделать это. Молодой китаец вышел из комнаты, и главарь поднялся с кресла. Движения были медленными, как и его речь. Выпрямившись во весь рост — чуть больше четырех футов — он зашаркал по цветастому нейлоновому ковру, устилавшему пол номера, к окну; худая, покрытая пергаментной кожей рука отдернула тяжелые зеленые шторы. Комнату заполнил яркий солнечный свет. Хьюстон за окном словно висел в воздухе всей своей светло-серой громадой, невыносимо сверкавшей, как будто невидимая рука натерла сияющие квадраты небоскребов вазелином. Огромные машины, словно только что сошедшие с конвейера, подмигивали выстроившимся вдоль тротуаров угрюмым пыльным грузовикам; рабочие убирали с улиц разноцветные украшения — праздник только что прошел, и в магазинах заканчивалась новогодняя распродажа. И жарко. В Техасе всегда жарко. Поэтому главарю это место нравилось больше, чем Коннектикут. Жара — и ночью, и днем. Именно жара и нравилась ему, он мог ощущать ее. Почти видеть. Светло-голубой цвет оболочки его глаз резко контрастировал со зрачками — большими, темными и совершенно неподвижными. Главарь был абсолютно слеп. Он услышал, как отворилась дверь. Значит, все уже собрались. — Садитесь, — главарь медленно произносил китайские слова. — Садитесь, — повторил по-английски один из пришедших. Главарь подождал, пока слух его не уловил звук движений двух тел, устраивавшихся в глубоких креслах. Задернув штору, он вернулся к месту, на котором сидел, отлично зная, что пути его не помешает ни неубранная вовремя чья-то нога, ни замешкавшееся в проходе тело. Опершись о резные подлокотники кресла, главарь откинулся на спинку, обтянутую ярко-алой материей с изображением танцующих зеленых драконов. — Итак, Синанджу все-таки здесь, — промолвил он. — После многих веков снова пересеклись наши с ними дороги. — Придется убить еще нескольких человек, — английский вариант несколько отличался от сказанного. — Мы не станем нападать первыми, — продолжал главарь. — Наша история говорит о множестве жертв, которые Вера понесла при попытке противостоять этим корейцам со стальными глазами. Этот же воин Синанджу опасен вдвойне — с ним белый человек, в жилах которого течет кровь тигра. — Нападать не будем, — последовал перевод. — Их можно уничтожить лишь поодиночке, — кивнул головой главарь. — Уничтожим по одному, — повторил переводчик. Один из сидевших в креслах пошевелился и произнес: — Без разницы. Перевод этой реплики, выданный молодым китайцем по знаку главаря, гласил: — Тысяча извинений, мудрейший. Не говорите ли вы об одновременной атаке? — Дурак, — недовольно произнес главарь. — Ты можешь биться головой о стену хоть целый день — и она не дрогнет. Но вынь снизу один кирпич — и через миг стена будет лежать в развалинах. — Дурак, — последовал перевод. — Есть разница. Главарь услышал, как один из сидевших перед ним нетерпеливо заерзал в кресле. Затем раздался голос: — Кончим их тем же способом? Новички вообще-то не понимают, для чего сдирать с каждого шкуру и вешать на дерево. Переводчик приложил все усилия. — О, невежды, невежды, невежды, — воздел руки главарь. — Не вам и не мне менять наши обычаи. В них — легенды. В них — наша сила и мощь. Ибо с их помощью несем мы не только смерть жертвам, но и смертельный страх тем, кто еще остался в живых. Правая рука главаря мелко постукивала по подлокотнику. — Мы — последние из великих, и деяния наши воистину велики. Черная смерть, разившая Европу — дело наших рук. Голод 1904 — также дело рук бойцов Веры. Но сейчас, — главарь откашлялся, — сейчас нам надлежит вступить на путь, о котором говорится в нашем древнем пророчестве, и мы должны расчистить его для тех, кто идет следом. — Старик говорит — валяйте в том же духе, — кратко пояснил переводчик. — Достаточно. — Главарь махнул рукой. — Теперь обратитесь в слух и не полагайтесь только на свою память. Переводчик извлек ручку и блокнот, в который последующие десять минут переносил бисерным почерком каждое слово, срывавшееся с губ главного. — И пусть люди будут готовы, — закончил главарь. — Пошли, — кивнул переводчик. Главарь слышал, как двое встали с кресел; дверь распахнулась, затем снова захлопнулась. Он снова откинулся на спинку. Годы и колоссальное напряжение иссушили и ослабили его; он не мог позволить, разумеется, чтобы те трое это заметили, но это было так. Времена безвозвратно изменились. Новые последователи Веры соглашались теперь лишь за деньги исполнять вековой обряд. Не говорили на родном языке. Утратили способность изменяться и обращаться в иные предметы. Все это умел только он. Он один. Силы его на исходе. И это — последний шанс. А он в том, чтобы следовать легенде, имя коей — Последний порог. Медленными шагами главарь направился в противоположный угол комнаты, где стояла кровать, и в изнеможении опустил на матрац свое усталое тело. Несколько минут изучал оштукатуренный потолок. Сознание его затуманилось; он снова был там. Там, в деревне Тай-Пин, где прошли его лучшие годы. Он вспомнил золотые чертоги, построенные в знак признания могущества Веры и бога ее — единственного истинного бога, властителя загробного мира, владыки перевоплощения. Он вспомнил своего наставника, духовного отца, который передал ему тайное знание о Последнем пороге. И, лежа на голубом с золотом покрывале кровати в номере отеля “Шератон”, он вновь шептал те слова, что с того дня остались в его памяти. Средоточие всего есть желудок. В нем — жизнь, и в нем — смерть. Жизнь здесь начинается и кончается; здесь же живет душа. Вскрой его — и ты уничтожишь жизнь. Жертва перешагнет тогда Последний порог. За которым не будет больше перевоплощений. И закрытый окажется путь к трону господа. Мы, люди Веры — лишь хранители наших желудков, но мы шагаем по земле как бессмертные, с нами — покорность господу, в руках наших — жизни смертных. Главарь вспомнил, как они умирали. Как ручьем вытекала кровь через перерезанные артерии. Как уходила из них сила жизни — через продольный разрез в желудке. Затем, когда вместилище жизни разрушено — снять кожу с тела... И последнее посвящение господу — тело высоко в древесных ветвях, символ нашей мощи и нашей преданности. Наконец — захоронение внутренностей. Последний порог. И так продолжалось тысячелетия. Еще до того, как Вера распространилась за пределы Китая — в Румынию, Россию, Литву, Трансильванию — легенды о них ходили по всей стране. Жуткие рассказы об их небывалой силе, об их способности превращаться в деревья и бестелесные существа, как чума, бродили между деревнями. Но затем, когда Вера покинула пределы родины... Жертвы множились, вера росла, но они потеряли легенду. Для белых они были не более чем маньяки-кровососы, красноглазые люди-карлики. Их запомнили как слуг дьявола, которые ночами прокрадывались в спальни и запускали клыки в трепещущую плоть юных дев. Жертвы множились, но была утеряна цель. Ряды их таяли — один за другим соратники главаря освобождались от суеты мира. Бог вознаграждал их за труд, впереди их ждала вечная жизнь. До тех пор, пока не остался лишь последний из них — он сам. И он ездил, выискивал, убивал и намечал новые жертвы, но этого было мало. Богу нужна была кровь. И в конце концов он оказался в Америке, самом чреве обезумевших мясоедов, убивавших свои желудки. И, призвав на помощь тысячелетниетайны Веры, он задумал последнюю, великую жертву, и ей должны были стать многие и многие тысячи. Но времена изменились, и он был немощен и стар, и бог поразил его слепотой в наказание. Украшениями золотых чертогов ему приходилось платить за кровь, и передавать секреты веры в руки непосвященных — бог требовал жертв, а ряды преданных все таяли. И вот золота почти нет, но замысел близок к осуществлению. Скоро, скоро господь сможет оценить его труд. Он получит прощение, и воссоединится с ушедшими в вечной жизни. Но сначала нужно покончить с Синанджу. Заставить белого и корейца со стальным взглядом перешагнуть Последний порог. Многие века длилось между ними перемирие, чтобы закончиться именно сегодня.Глава восьмая
— Для чего ты носишь этот дурацкий костюм? Вики Энгус посмотрела на свое голубое мини-платье с золотой нашивкой на рукаве, затем — с обидой — на Римо. — Почему это дурацкий? Это форма лейтенанта Звездной экспедиции. Я всегда ношу ее, когда летаю. — Ты, значит, тоже из этих, — кивнул Римо. — Из этих? — Ну... звезданутых. — Звездных! — сердито поправила его Вики. — Но я не люблю, когда меня называют так. А теперь тихо, я буду выводить корабль на околопланетную орбиту. Вики несколько раз нажала на пустой пластиковый поднос от завтрака, издавая бибикающие звуки. Владелец фабрики унитазных сидений, занимавший кресло через проход от Вики, привлеченный необычным шумом, поднял голову. — Координаты посадки введены! — произнесла Вики. В динамике над ее головой раздалось гудение, а затем послышался голос стюардессы: — Прошу всех пристегнуть ремни. Через несколько минут наш самолет совершит посадку в Хьюстоне. Расцепив скрещенные ноги, Вики застегнула ремень, при этом юбка ее поднялась еще на сантиметр. Владелец фабрики унитазных сидений опустил журнал, чтобы не упустить редкостное зрелище. Несколько минут спустя самолет, коснувшись колесами посадочной полосы, заскользил к зданию аэропорта. Голос в динамике выразил надежду, что пассажирам полет понравился. Подпрыгивая на сиденье. Вики громким голосом отдавала приказания штурману космического корабля. Владелец фабрики сидений, слегка привстав, страдальчески поднял брови. — И почему это у самых клевых телок всегда не в порядке мозги? — вполголоса пожаловался он, ни к кому, впрочем, не обращаясь. Привстав с сиденья, Вики потянулась за лежавшей на верхней полке багажной сумке с серебристой эмблемой Межпланетной федерации — созвездие в окружении двух туманных силуэтов. Головы всей мужской части салона, как по команде, повернулись в ее сторону. Из глоток вырвался общий разочарованный вздох, когда обзор загородил внезапно появившийся рядом маленький азиат в желтом кимоно. Римо, Чиун и Вики пошли по салону к выходу; улыбающаяся стюардесса пригласила их снова воспользоваться услугами их компании. — Спасибо, — кивнула ей Вики. — Экипаж! Приготовиться к высадке! Худенькая плоскогрудая стюардесса с недоумением наблюдала, как Вики медленно спускается вниз по трапу, сопровождая каждый шаг хлюпающими звуками. За ней мелкими шажками спускался Чиун. — Эти двое что, вместе? — спросила она у чуть отставшего от них темноволосого молодого человека. — Да, — кивнул Римо. — Это капитан Джерки и мистер Шмук. — Похоже на то, — согласилась стюардесса. Сев на рейсовый автобус, Римо, Чиун и Вики отправились в центр города. Пассажирами, сидевшими напротив них в салоне, оказались толстая белая матрона, изо всех сил прижимавшая ребенка к обширной груди, и некто Делавар Торрингтон-младший, известный его современникам как ДТ-2. Как раз в этот момент ДТ-2, прижимая к уху приемник, наслаждался очередным поп-шлягером на такой громкости, что рев двигателей “Конкорда” показался бы рядом с ней чем-то вроде шума воды в ванной. В процессе этого Делавар Торрингтон-младший сползал все ниже и ниже по сиденью, стараясь проникнуть взглядом под юбку Вики. — У-ух, мамочка! — присвистнул он. Поймав его взгляд. Вики плотно сжала колени и ближе придвинулась к Римо. Римо же в данный момент всецело был занят мыслями о сиденье, находящемся под ним. Он плотно уперся подошвами в пол и, когда водитель запустил мотор, слегка приподнялся над сиденьем. Задержав дыхание, Римо оторвал от пола обе ноги. Тело его зависло в трех дюймах над сиденьем. Автобус тронулся; Чиун, сидевший рядом с Римо, кивнул. Медленно выдохнув, Римо опустился обратно. Кроме Чиуна, его странных упражнений не видел никто; для Чиуна же это была обычная утренняя гимнастика. Вики сжала предплечье Римо. — Вон тот тип глазеет на меня! — Рассей его своим бластером, — посоветовал Римо. Засунув кепку под мышку, Делавар Торрингтон одарил Вики сальной улыбкой; в это время вой приемника разбудил ребенка, спавшего на руках у толстой матроны. Еще не проснувшись, дитя начало всхлипывать. Снова оскалившись, ДТ-2 подвинулся к Вики. Привстав, Римо наклонился к нему. — Тебе чего надо? — Да не тебя! — проорал ему в ухо ДТ, стараясь перекрыть барабанную дробь из динамика. — А вот ее! — Простите, сэр, — Римо покачал головой. — Но ее сердце уже отдано Звездной команде. — Никогда не слыхал о такой, — замотал головой ДТ. — Че играют? — Ничего особенно интересного для вас, — ответил Римо. — В основном музыку. — Не гони фуфло, мурло, — рифма привела ДТ-младшего в такой восторг, что, громко топнув подошвами по полу автобуса, он, откинувшись назад, визгливо закудахтал. Ребенок на руках женщины, окончательно проснувшись, заорал громче, чем саксофоны в приемнике, которые, надрываясь, выдували концовку. Толстая соседка спросила у ДТ, нельзя ли немного приглушить музыку. — И так ни фига не слышно, толстуха! — презрительно бросил ей Торрингтон. — Тогда сделаем погромче, — предложил Римо. — Чтобы ты наконец услышал ее как следует. Рука Римо, протянувшись вперед, с треском прижала магнитолу к голове любителя музыки. Динамик ДТ выдавил ухом — но вот кассетный отсек ему пришлось вышибать уже челюстью. Посыпавшиеся из задней стенки лампы и транзисторы освободили место для косматой головы; в задней части автобуса внезапно воцарилась тишина, которую нарушало лишь редкое позвякивание стекол. Римо потянул за шнурок звонка — и водитель остановился, чтобы выпустить из дверей странного человека с магнитолой, которую он держал почему-то между ушей. Позже в кругу друзей Делавар Торрингтон не раз изумлялся, как пластмассовый корпус приемника смог сохранить четкие очертания его головы. Происшедшее немало потрясло его, и новую магнитолу он отважился спереть только через неделю. Успокаивая плачущего младенца, толстая женщина кинула на Римо благодарный взгляд и, как бы извиняясь, пробормотала: — Хьюстон уже не тот, что в прежние времена. — Ничто не вечно, — согласился с ней Римо. — А как ты это сделал? — спросила Вики, когда Римо сел наконец рядом с ней на свое место. Этот вопрос не сходил у нее с языка все то время, пока, сойдя с автобуса, они регистрировались в хьюстонском “Хилтоне”, поднимались наверх и Римо вел Вики к ее комнате. “Как ты сделал это?” — Достань какое-нибудь радио — и я тебе покажу, — пообещал Римо. — Не зайдешь ко мне? — многозначительным тоном спросила Вики. Римо взглянул на нее, поскреб рукой подбородок, и, подумав несколько секунд, решительно мотнул головой: — Нет. — Римо, — послышался из открытой двери соседней комнаты голос Чиуна. — Иди сюда. Настало время поговорить о душе после долгой дороги. — Иду к тебе, — Римо протянул руки к Вики. Слушать в пятнадцатый раз рассказы Чиуна о том, как после пореза его внутреннее “я” вышло из его тела — пообедать, наверное — было выше его сил. — Я знала, что в конце концов моя возьмет! — торжествующе улыбнулась Вики. — Как скажешь, — приложил руки к груди Римо. Отойдя от двери. Вики вошла в комнату и улеглась на узкую одноместную кровать. Подняв юбку, она медленным движением от подъема к бедру расправила колготки — сначала на правой, потом на левой ноге. Сняла кожаные сапоги — тоже медленно, лаская черную кожу, сладострастно поскрипывавшую под ее пальцами. Снова разгладила колготки — от носка до самого пояса. Римо, прислонившийся к бюро, стоявшему в комнате, смотрел не нее так, словно перед ним был механик на автозаправке, менявший шину. — Ой, как хорошо, — промурлыкала Вики, потягиваясь и поднимая над головой руки, отчего юбка ее вообще утратила всякий смысл. — Ну, иди сюда. Садись и расскажи мне все-все о себе. — Да рассказывать особенно нечего, — состроил гримасу Римо. Он сделал шаг в сторону кровати, и тут Вики, молниеносным движением схватив его за запястье, притянула его к себе. — Мы будем ждать здесь твоего друга? — томно спросила она, глядя ему в глаза. — Какого друга? — не понял Римо. — Ну, того, которого Чиун зовет императором. — Нет, — ответил Римо. — Он не любит выходить из дому. — Жаль. Он вроде бы симпатичный. — Разумеется, — согласился Римо. — Сочетает обаяние точилки для карандашей с отзывчивостью канцелярской скрепки. — Оторвавшись наконец от Вики, он присел на краешек кровати рядом с ней. — Как ты думаешь, кто убил твоего отца? — спросил он. Лицо Вики словно закрылось — так опускается занавес после неудачного представления. Но лишь на секунду; глаза ее сузились, и она нервно облизала губы. — Мм-х, — промычав таким образом, она встала на колени. — Это не ответ, — попенял ей Римо. — Интересный вопрос, — выдавила Вики, потирая обеими руками грудь. — Думаешь, я знаю? Тело Римо не двигалось, но кисть его проворно скользнула между ее колен. — Должна же быть какая-то причина. — Откуда мне знать, ка... — Вики выгнула спину, запрокинув голову к потолку и раскачиваясь в такт движениям руки Римо. — А мать или отец никогда не говорили тебе ничего, что могло бы послужить какой-то зацепкой? — стащив с нее колготки, Римо уложил Вики на кровать. — Нет. Нет... ничего... — задыхалась Вики. — Ну, может, хоть что-нибудь, — настаивал Римо, располагаясь поверх нее. Медленными, плавными движениями своего тела Римо вверг ее в состояние галактического межзвездного оргазма; и еще, и еще раз, и наконец, они с трудом оторвались друг от друга. — Ууууф! — выдохнула Вики. — Вот это... это... это да. — Утерев с лица слезы и пот со лба, она привычным движением расправила платье. Поднявшись, она повернулась к Римо и сделала знак левой рукой — “вилку” между средним и безымянным пальцами. — Это приветствие планеты Вулкан, — пояснила она. — Оно означает “Живи долго и счастливо”! Римо поднял сложенные вместе три пальца правой руки. — Это приветствие бойскаутов, — сказал он. — Означает “будь готова”! И повернулся к двери. — Римо... — Да? — Чиун... ты его хорошо знаешь? Римо следил, как Вики, достав из сумки светло-зеленый купальный халат, изящным движением накинула его на плечи. — Знаю достаточно хорошо. А в чем дело? — Он тут рассказал мне кое-что... насчет того, чем он занимается. Римо рассмеялся. — Занимается он тем, что строчит мыльные оперы, старается всячески принизить белых людей и сходит с ума от сладкоголосых идиотов с телевидения. — Нет. Он говорил об убийствах. Прошу тебя, Римо, будь осторожнее. — Римо моргнул. — Я боюсь его. По-моему, он у тебя за спиной замышляет что-то. В ответ Римо покачал головой и вышел. Вики улыбнулась про себя. Значит, того, кого они называют “императором”, в Хьюстоне не будет. Ничего, сначала она убьет Римо и Чиуна. А потом уже доберется и до третьего.* * *
Сидя у себя в номере отеля, Чарли Ко ждал, пока перед ним рассядутся пришедшие. Потягивая из пластикового стакана водку с апельсиновым соком, он следил, чтобы конец ногтя на указательном пальце не оказывался слишком близко от его лица. Чарли Ко был прирожденным лидером. И он сам знал это уже тогда, когда уводил прогуливать уроки одноклассников по нью-йоркской школе. Знал это, когда был подростком и руководимая им шайка “Дьявольские драконы” за три года сумела далеко обойти всех конкурентов в китайском квартале. И знал уже молодым человеком, когда на окружных съездах вербовал студентов в ряды Демократической партии. В ремесле Чарли превзошел самого себя. По всему восточному побережью было известно — если желаешь чью-то голову, иди к Чарли Ко. Но давно канули в Лету те благословенные деньки, когда он был бесшабашным студентом колледжа и делал это бесплатно. Человек, на тыльной стороне браслета которого красовалось изрядное количество черепов, приобретший богатейший опыт в уличных схватках и студенческих беспорядках, просто не мог далее оставаться на любительском уровне. Нужно было объединяться, расти и коммерциализироваться. Поэтому Чарли вступил в долю с тремя своими лучшими дружками из “Дьявольских драконов” и отправился искать нанимателя. От разгона демонстраций они вскоре перешли к более тонкому ремеслу телохранителей, от него — к разного рода нелегальным операциям, а от них — к наемным убийствам. А те, в свою очередь, привели их к обслуживанию “особых заданий”, и вырученный барыш позволили Чарли снять офис на нью-йоркской Лексингтон-авеню, что окончательно подтвердило их репутацию лучших из лучших — и вот теперь Чарли сидел в хьюстонском “Шератоне”, оглядывая рассевшихся перед ним сомнительных типов. Потому что три его товарища нашли свою смерть в одно прекрасное утро в здании компании “Митамейшн”, что в городе Уэстпорт, штат Коннектикут. А именно они были ушами, глазами и правой рукой Чарли Ко. Именно они ездили и летали по всей стране, сообщая ему о подходящих случаях и возможных жертвах. Они и занимались потом самими этими жертвами. И они придавали делу такой вид, будто смерть каждой из них — реакция на прививку от свиного гриппа. Но теперь это все было в прошлом. И теперь Чарли нужно было осуществить приказы главаря, имея в распоряжении лишь команду зеленых новобранцев. Зеленых, неопытных, но, к счастью, жаждавших крови. — О’кей, — кивнул Чарли, ставя на стол полупустой пластиковый стакан и вытирая с полной нижней губы капли любимого им напитка. — Начнем, наверное. Ят-Сен, Шэнь Ва, Эдди Кенлай, Глюк и Стайнберг, развалившиеся в вольготных позах в креслах, на софе и на кровати, зашевелились и дружно приняли деловой вид. Взяв с бюро пачку фирменных бланков “Шератона”, Чарли раздал листки всем сидевшим и снова потянулся к стакану. — Это — наш новый план операции. Ответом было общее разочарованное мычание. — Опять? — скривился Эдди Кенлай, которого Чарли нанял раньше других. — Это же уже четвертый за этот месяц. Чарли пожал плечами. — Либо ты контролируешь ситуацию, либо она контролирует тебя. Пока нерадивые рекруты разбирались в плане, Чарли внимательно изучал ноготь указательного пальца на правой руке. Этими штуковинами его и партнеров снабдили в самом начале, когда они только взялись за это задание. Чего только не вытерпишь из любви к искусству, подумал Чарли. Каждое утро точить и полировать намертво прикрепленное к пальцу лезвие, которое и так было острым до того, что могло без труда резать бумагу. Три раза в день пить микстуру из витаминов и желе, чтобы его собственные ногти тоже стали крепкие. Каждый вечер упражняться в быстроте и ловкости — сейчас он без труда поддевал концом ногтя подброшенные в воздух оливки. Но в принципе, результат стоил того. Того, что он получал за эту работу, будет достаточно, чтобы содержать его жену, любовницу, адвоката, агента, машину, контору и весь персонал как минимум два года. И если все пройдет нормально... а почему нет, собственно? Зависит-то все от него. Так вот, если все пройдет нормально, ему светит нечто весьма заманчивое — часть совокупной собственности того, что когда-то было Соединенными Штатами. Чарли облизнул пересохшие губы. Похоже, близка наконец к свершению его давняя детская мечта. Родившаяся, когда он сидел после уроков в грязном классе нью-йоркской школы и ждал, когда войдет этот тупоголовый садист, которого почему-то называли заместителем директора, что-то гавкнет ему, а затем прищемит пальцы крышкой от парты или начнет колотить толстенной пластиковой линейкой по голове. Чарли хотелось в эти минуты стать могучим, как Кинг-Конг, и свирепым, как Годзилла, и разгрохать всю эту проклятую страну ко всем чертям. Заместитель директора свое получил — его нашли однажды вечером с перерезанным горлом недалеко от ресторана в китайском квартале, где он собирался отужинать; а вот страной еще предстояло заняться. Он и займется. В самом скором времени. Шэнь Ва вопросительно глядел на Чарли, тыча пальцем в нижнюю часть листка. Дотянувшись до бара, Чарли наколол на кончик ногтя ломтик лимона и вишню с блюдца, а затем аккуратно стряхнул все это в стакан. — В чем дело? — Да вот тут, внизу. Нам что, еще двоих убирать придется? — Точно. Отловить по одному и убрать. В точности, как написано. Как было с тем козлом и его бабой. Ят-Сен, задавший следующий вопрос, до сих пор не избавился от густого китайского акцента. — Долены убить их тот се способ? — Главный хочет, чтобы именно так, — подтвердил Чарли. — Нелься сытрелять? — Нет. — Всырывать? — Нет. — Наехать масина? — Нет. Да в чем дело, черт возьми? На два жмура больше — и только. — Но это осен, осен неприятно, — покачал головой Ят-Сен; именно он тогда держал за подбородок миссис Энгус, и делать остальное после пришлось тоже ему. Его компаньоны дружно заржали. Чарли обвел взглядом комнату. — Дьявол вас возьми, — сплюнул он. — Я же сам делаю всю работу. Я протыкаю им ногтем глотки, на что вы-то жалуетесь? Деньги вам платят? Ят-Сен кивнул. — И платят достаточно, чтобы и ты и твои несовершеннолетние шлюхи описались от счастья, — ведь верно? Рекруты дружно захихикали. Ят-Сен резко обернулся к ним, затем раздвинул губы в улыбке. — Я же дошел до того, что разрешил вам сдирать кожу в резиновых перчатках, — нет? — напомнил Чарли. — Конесно, — кивнул Ят-Сен. — Но в следусий рас обисательно говорить вся та сепуха про кристиансво и мясо? Оказавшись перед Ят-Сеном, Чарли уперся отточенным концом ногтя ему в переносицу. — Еще одно слово, и я выну твои зенки и заставлю тебя их сожрать, — ты понял? Компаньоны заулюлюкали. Ят-Сен лишь кивнул, проглотив слюну. — Значит, все как раньше? — спросил Стайнберг. К команде он присоединился недавно и лишь понаслышке знал о потрошении тел, но горел желанием попробовать это занятие. — Да, — кивнул Чарли. — Отловим их где-нибудь поодиночке и — рраз! — Он со свистом пронзил воздух ногтем. — Попробуйте, — раздался голос из двери. — Бьюсь об заклад, что после этого от вас нечего будет даже хоронить. Все сидевшие, как по команде, обернулись к двери. Именно этот голос велел им прикончить подвыпившую вдову в подвале дома в Вудбридже. Этот же голос инструктировал партнеров Чарли устроить в здании мясной компании засаду на худого темноволосого мужчину. И именно этот голос всегда передавал им приказы главного. Голос принадлежал переводчику, который одновременно был и доверенным лицом главаря. И сейчас этот переводчик вошел в комнату. — Вы же сами знаете, что устроил тот парень в здании “Митамейшн”, — заметил он. — Пока ты успеешь поднять свой ноготь, уже будешь держать в другой руке свою голову. — Мои партнеры — это все-таки не я, детка, — хвастливо заметил Чарли Ко. — Если полезешь на тех двоих, то кончишь еще хуже, — ответил переводчик, опускаясь на кушетку рядом с развалившимся на ней Глюком. Чарли снова облизнул губы. — Чего ты хочешь от меня? Ты же знаешь, что приказал главный. — Главный — безумный старик. Он думает, что этот желтый будет стоять и ждать, пока ему перережут глотку. И что для его белого напарника это будет таким потрясением, что мы сможем делать с ним все, что мы захотим. Он псих. Эти ребята многое могут. Они отнюдь не так глупы и вовсе не немощны. — Ну и? — спросил Чарли Ко. — Ну и мы скажем ему, что сделали все, как ему хотелось. А сами уберем их тихо, по-умному. — Каким же образом, если они такие крутые? — В гостиницах, где они останавливались, мне сказали, что они каждый день заказывают в номер одну и ту же еду — утку или рис с рыбой. Прислонившись к закрытой двери в ванную, Чарли Ко улыбнулся. Эдди Кенлай, кивнув, извлек из кармана небольшой резиновый штамп с эмблемой Министерства сельского хозяйства Соединенных Штатов и пару раз легонько стукнул им себя по руке. Остальные молча смотрели на переводчика, напоминая раковые метастазы, готовые сложиться в злокачественную опухоль. — Да, — кивнул переводчик, которого звали Марион Берибери-Плесень. — Этот гад мне наврал. Никакой он не вегетарианец.Глава девятая
Завтрак Техасца Солли, состоявший из фаршированной рыбы и жареных ребрышек, чуть не пошел обратно, когда в его офис ввалился Римо, держа в руках телохранителей Солли, Ирвинга и Джейкоба — одного — в правой, другого — в левой руке. Побросав их по обеим сторонам тяжелого дубового стола Солли, Римо следил, как Солли, икая и задыхаясь, одновременно, пытается встать на колени со своей стороны стола. Офис Техасца Солли находился очень далеко от принадлежавших ему боен, но запах смерти словно и здесь витал в воздухе. Сам офис являл собой современное, отделанное деревянными панелями помещение с алюминиевыми стульями, на которых при всем желании невозможно было сидеть. Ирвинг Пенсильвания Фуллер как раз пытался опровергнуть это утверждение, когда в комнату вошел Римо. Ирвинг вскочил со стула с быстротой молнии, отчасти помогла профессиональная тренировка, отчасти — то, что стоять после этого стула было сущим наслаждением, и уперся обширной грудной клеткой в нос Римо. — Вам назначено? — спросил Ирвинг, расправляя плечи и как бы невзначай прижимая локтем полускрытую под пиджаком кобуру огромного “Смит-и-Вессона”. — Назначена, — заметил Римо. — Что, что?! — грозно вопросил Ирвинг, — он всегда грозным голосом спрашивал “что”, если ему отвечали что-нибудь, кроме “да” и “нет”, на вопрос о назначенной встрече. — Назначена. Вопрос должен звучать так: “назначена ли вам встреча?” — проинформировал грудь Ирвинга худой темноволосый посетитель. — Мне так не нужно ничего назначать, — хмуро процедил Ирвинг. — Я тут работаю. Кротко улыбнувшись, Римо приподнял плечи, и Ирвинг почувствовал, что середину его массивного тела словно пронял мороз. Что-то мягко нажало ему на бедра, и мороз, поднимаясь по телу, ударил в голову, и больше он не ощущал ничего, пока не очнулся лежащим поперек стола Техасца Солли. Взяв Ирвинга сзади за воротник, Римо поволок его к двери с надписью “С.Вейнстайн. Оптовая продажа мяса и птицы”, из которой выбежал Джейкоб и выхватил из-за пояса пистолет. — Эй! — твердо произнес Джейкоб Шонбергер. — Войти сюда, приятель, вам не удастся. — Так я уже вошел, — примирительно сказал Римо, не желая вдаваться в дальнейшую дискуссию о философии бытия. Если бы Джейкоб был так же интеллектуально развит, как Ирвинг, оба почтенных мужа могли бы целыми днями сидеть в холле, обсуждая закономерность появления в нем Римо как части мировой субстанции. Ирвинга Джейкоб обнаружил лежащим у ног незваного посетителя. И шагнул назад. — Это... это что? — спросил он. — Коридор, — пожал плечами Римо. — Я думал, мы уже об этом договорились. — Вы... вы уронили Ирвинга? Бог мой! Вы уронили Ирвинга! — эту фразу Джейкоб выдавил уже на пределе своих возможностей. Ростом Джейкоб был чуть пониже Ирвинга, но зато на несколько дюймов пошире. Отступив еще на шаг назад, он направил вытянутую руку с пистолетом прямо в грудь Римо. Римо решил не объяснять ему, что общепринятый способ обращения с пистолетом — наводить его от бедра, для того чтобы противник не смог обезоружить вас, если вдруг сумеет схватить за руку. Но человек с пистолетом выглядел слишком взволнованным, чтобы интересоваться методами обучения полицейского персонала. — Как тебя зовут, приятель? — метод Джейкоба обычно заключался в том, чтобы подробно расспросить незваного гостя о роде занятий, имени и так далее, после чего громовым голосом заключить: “А теперь, так твою растак, вон отсюда!”. Если же какой-нибудь умник начинал выпендриваться, Джейкоб тыкал стволом своего “тридцать восьмого” прямо ему в зубы. Метод был создан Джейкобом еще во время работы санитаром в психиатрической клинике и с тех пор доставил ему немало светлых минут. — Я из синагогального общества, — представился Римо. Инстинктивно Джейкоб примерился, чтобы приложить рукоять своего оружия поперек физиономии Римо, но ее почему-то не оказалось на том месте, где Джейкоб видел ее за секунду до этого, а потом он почувствовал, что руку его с необыкновенным проворством выворачивают из сустава. Раздался хруст, и Джейкоб почувствовал, как холодная сталь его пистолета вступает в контакт с его же собственной физиономией, а потом перестал что-либо чувствовать и очнулся уже от боли, три часа спустя, в приемном покое хьюстонской дежурной больницы. Там ему пришлось ждать сорок пять минут, в течение которых он, извиваясь на деревянном топчане, следил, как по его плечу медленно стекают капельки крови, пока появившаяся сестра не сообщила ему, что операция будет стоить по меньшей мере тысячи полторы, и не помнит ли он номер своего медицинского полиса? Техасец Солли, тем временем, старался удержать настойчивые позывы к рвоте, пытаясь в то же время поцеловать носки бесшумных туфель Римо, которые тот надел специально для этого случая. Сглотнув еще раз в тщетной попытке избавиться от кусочка жареного ребра, вставшего неизвестно почему поперек гортани, он сдавленно произнес: — Прошу вас, не убивайте... я сейчас все объясню. Окинув Солли критическим взглядом, Римо медленно прицелился пальцем в перекошенную от страха физиономию. — У вас соус на щеке, — кивнул он. Перегнувшись, он взял со стола полотняную салфетку и протянул ее Солли; слева слышалось хриплое дыхание впавшего в беспамятство Ирвинга, слева — стоны Джейкоба, пускавшего кровавые пузыри сквозь разбитые зубы. — С...спасибо, — кивнул Солли, вытирая рот. — Вы... позволите мне все объяснить вам? — Валяйте. — Эти... эти ребята... предназначались не вам, — затараторил Солли, поднимаясь и разводя руками. — Просто буквально на днях здесь устроили шабаш противники мясоедения и... — Минутку, — перебил его Римо. — Противники мясоедения — это кучка шизиков с транспарантами, и верховодит ими рыжая девица? — Да, они, — кивнул Солли. — Это... ваши агенты? — Да нет, я так, — махнул рукой Римо. — Продолжайте, пожалуйста. — Да, ну и вот, — снова затарахтел Солли. — Я уверяю, я клянусь, все будет доставлено сегодня же, или вы получите назад свои деньги. На мое слово можно положиться, поверьте мне. Передайте Джаккалини, что он немедленно получит свои бифштексы и неустойку, само собой разумеется. И скажите ему, что Техасец Солли держит свои обещания. — Прекрасно, — кивнул Римо, спрашивая себя, уж не два ли Техасца Солли Вейнстайна проживают в Хьюстоне, и если да, с кем из них говорит он в данный момент. — А где его найти, не подскажете? — Кого найти? — Джаккалини, — ответил Римо. Несколько секунд Техасец Солли озадаченно смотрел на него. Затем рассмеялся. — Очень... очень забавно, Рико. Вы ведь Рико Шапиро, я не ошибся, нет? — Никогда не слышал о таком, — покачал головой Римо. Смех Техасца Солли оборвался, улыбка сползла с потного лица. Облокотившись о стол, он сунул руку под верхний ящик, словно нащупывая опору. Перегнувшись, Римо с силой надавил ладонью на крышку стола, и спрятанная под ящиком коробка сигнализации со стуком плюхнулась на пол — Солли едва успел отдернуть палец от кнопки. Солли медленно проглотил слюну, не в силах оторвать взгляд от вмятины в столе, в точности повторявшей очертания кисти Римо. — Я из синагогального общества, — жестко произнес Римо. — Давай выкладывай. И на сей раз без дураков.* * *
Над Синанджу пылал закат. “И цвета его походили на радугу, неожиданно расцветшую поперек вечернего неба. Розовый, оранжевый, пурпурный, алый, — и цвета, которым не придумано еще названия в человеческом языке, озаряли своим сиянием маленькую деревню. Так было раньше — и так будет всегда, пока океан омывает землю, и небо смыкается с нею”. Отложив тростниковое перо, Чиун удовлетворенно окинул взглядом пергамент. За его спиной уже настоящее солнце заходило над настоящим Хьюстоном. Пурпурный и оранжевый тона придавали хьюстонскому закату тяжелые облака окиси углерода и других мыслимых и немыслимых химических отходов, выбрасываемых фабриками. Над их яркими пятнами висела черная туча смога, а остальная часть неба была окрашена в ядовито-розовый цвет. Люди внизу — в машинах, и наверху — в отделанных кожей и пластиком офисах небоскребов смотрели на это небо и любовались им. Им было невдомек, что всего через несколько лет — раньше, чем они могли представить, может быть, даже раньше, чем их самих примет земля — жертвами этих ярких облаков станут их дети. Эти яркие облака проникнут в их квартиры, пройдя через сталь, стекло и бетон, минуя кондиционеры и увлажнители, а вскоре их сыновья и дочери начнут медленно умирать от удушья. Гибель Америки наступит не в один миг, не в одну ночь и не за сутки. Она будет неотвратимой, и медленной. Так думал Мастер Чиун, и поэтому на пергаменте солнце заходило над его родной деревней Синанджу, где люди целые века вдыхали лишь запах рыбы и ароматы моря и водорослей. В дверь номера тихо стукнули. До этого за дверью Чиун уловил осторожные шаги по застланному ковром холлу. Затем — колебания воздуха, вызванные большим, плавных очертаний телом. И частое неровное дыхание — так дышат те, кто пытается скрыть волнение. Чиун, однако, не мог допустить, чтобы все эти посторонние явления мешали его работе. Он был очень серьезным писателем. — Входи, дитя мое, — произнес он громко. — Я почти закончил свой труд. Дверь слегка приоткрылась, и снова послышался осторожный стук. — Чиун? Это я, Вики. Можно? Не дожидаясь ответа, она медленно открыла дверь и предстала на фоне тускло освещенного холла во всем великолепии. Ее пышные темно-каштановые волосы тяжелыми волнами спадали по ее плечам, словно струи воды с горного склона. Огромные карие глаза широко распахнуты, и чуть приоткрыты полные влажные губы. На Вики был длинный, до пола, пеньюар, перехваченный у талии поясом, плотно обтягивавший бедра и полную высокую грудь, двумя холмами проступавшую под тонкой тканью. Она стояла неподвижно какой-то миг, затем, захлопнув за собой дверь, вбежала в комнату. Чиун по-прежнему восседал спиной к окну в позе лотоса; Вики, метнувшись через комнату, опустилась перед ним на колени. — Мне страшно, — выдохнула она. — Совсем одна, в своей комнате... Фразу она не докончила, заметив, что Чиун не проявляет ни малейшего интереса, и слегка наклонилась вправо для того, чтобы этому твердолобому азиату была лучше видна ее грудь. Взгляд Чиуна скользнул по сгустку пространства по имени Вики Энгус, и он вымолвил: — Полное одиночество — это только иллюзия. — Я знаю, — вздохнула Вики больше от облегчения, нежели в знак признания мудрости собеседника. — У меня ведь есть ты и... и Римо. — Что сделал он такого, чтобы удостоиться двух “и”? — полюбопытствовал Чиун. Это Вики не понравилось. Ей вообще не нравилось, что этот маленький азиат умудрялся прочитывать ее мысли до того, как она открывала рот или собиралась что-нибудь сделать. Если бы она не была в себе так уверена, то готова была бы поклясться, что он смеется над ней!.. Ничего, он тоже человек — чуть-чуть плоти и пара слов, пожалуй, расшевелить его смогут. Сработало же ведь с Римо, значит, с его партнером тоже сработает. Вики переменила позу, выпростав из-под себя ногу и откидывая с нее слегка помявшуюся ткань. Обнажившееся сливочно-белое бедро Вики пристроила перед почти обнаженной сливочно-белой грудью, над которой на стройной сливочной шее возвышалось того же сливочного оттенка подозрительно невинное личико. — Ты хорошо знаешь Римо? — неожиданно спросила она. — Видишь ли, — глубокомысленно изрек Чиун, — до тех пор, пока ум задает вопросы, ищет ответы, склоняется к новым дерзаниям, наше одиночество никак нельзя назвать полным. И часто, задумавшись над многими вопросами, что приносит с собой каждый новый день, я нахожу утешение в священном опыте предков. Нет, не бывает полного одиночества. Вики уставилась на него, соображая, не наняло ли старика Министерство сельского хозяйства для того, чтобы по временам сбивать спесь с их главного агента — Римо Уильямса. Какая разница, подумала она. Оба они замешаны в убийстве ее родителей, и ответят за это. Они должны умереть. Может, к Чиуну нужен более тонкий подход? Вики прикрыла бедро халатом и с заговорщицким видом наклонилась к Чиуну. — Я почему спрашиваю... я тут случайно в университете подключилась к секретной компьютерной связи... так вот, его имя упоминалось там! Чиун быстро повернулся к ней. — О, дитя мое, я понимаю! Многие машины могут доставить удобство и удовольствие. У меня, например, есть машина, которая записывает для меня прекрасные драмы... то есть записывала, пока они не разочаровали меня. Скажи мне, похож ли твой... компьютер на эту мою машину? Слава Богу, наконец-то старый хрыч чем-то заинтересовался. — Нет... моя машина... м-м... делает вычисления. — Какие тебе захочется? — Ну... не совсем. — И никогда не ошибается? — В определенных пределах. — Она может думать? — Нет... не может по-настоящему. — Неудивительно, что Римо попал в нее, — пробормотал Чиун. Воцарилось молчание. Вскочив на ноги, Вики гневно прицелилась в старого корейца пальцем. — Я хотела преподнести все как лучше, но теперь у меня нет выбора. Мы с Римо занимались любовью! Что ты скажешь на это, а? Чиун поднял на нее глаза. — И он достойно справился? Обхватив себя руками, Вики мечтательно возвела глаза на потолок. — Это были лучшие мгновения в моей... в нашей жизни! Чиун кивнул. — Значит, он все же не безнадежен. Но скажи мне, ближе к завершению — дышал ли он носом или же через рот? Я всегда считал, что дыхание через нос гораздо полезнее. Вики медленно направилась к двери. — Ах ты, япошка. Мы с Римо уезжаем, вот так! Он бросает тебя и твоего императора или Смита, как там его. И вы нас не удержите, не надейтесь! Чиун сидел по-прежнему неподвижно. — Даже если ты пытаешься разрушить наш союз, это еще не причина для того, чтобы называть меня японцем. Для Мастера это звучит унизительно. При слове “унизительно” Вики пронзительно взвизгнула и выскочила из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что Чиун еще несколько минут ощущал исходящие от стен вибрации. Тщательно проанализировав действия Вики, Чиун вынес наконец свой вердикт. — Смышленое дитя, — сказал он вслух, вновь пододвигая к себе пергамент. — Очень, очень смышленое.Глава десятая
— Римо, что такое компьютер? Этот вопрос возник у Чиуна после пятой цифры семизначного номера с предшествовавшим ему кодом местности “девять-один-четыре”. Номер этот был временным, так как менялся каждые две недели. Только в этом году. В прошлом году, когда КЮРЕ и Дом Синанджу на добровольных началах участвовали в одном секретном задании в Греции и о них случайно узнали военные, номер менялся каждый день. Иногда этот номер соединял с секретным бункером в святая святых, иногда — со столом в кабинете, иногда на линии просто что-то пищало в ухо, но сегодня Римо удалось связаться с доктором Харолдом Смитом с удивительной быстротой. Он успел лишь набрать семизначный номер, в трубке раздалось несколько гудков — и затем слух резанул знакомый кислый голос с неистребимым английским акцентом. — Алло? — Смитти, что такое компьютер? — Римо, что это значит? У вас есть о чем мне доложить? — А отчего вы всегда отвечаете вопросом на вопрос, Смитти? — Не всегда. — Шуток вы не понимаете. Так что такое компьютер? С того конца провода через всю страну до Римо донесся тяжелый вздох. — О, Бог мой... но долг есть долг. Компьютер — это электронное автоматическое устройство для вычислений... или тот, кто занимается вычислениями. — Чиун, это машина, которая вычисляет. — А что значит “вычислять”? — спросил Чиун. — Что значит “вычислять”? — спросил Римо. — Считать при помощи математических методов, — пояснил Смит. — Считать при помощи математических методов, — кивнул Римо. — А что такое “считать”? — снова спросил Чиун. — Что такое “считать”? — переспросил в трубку Римо. — Оценивать при помощи упражнений или практического суждения. Это что, так важно для вас? — Никоим образом, — заверил Римо. — Значит, оценивать при помощи упражнений или практического... Смитти, что там было в конце? — Суждения, — процедил Смит. — Суждения, — передал Римо. — А что это значит? — спросил Чиун. — Да, действительно, что все это значит? — спросил в трубку Римо. — Римо, скажите Чиуну, что компьютер — это машина, которая думает... и если ему такая понадобится, я попытаюсь это организовать... а теперь докладывайте. — Чиун, — оторвался от трубки Римо, — Это машина, которую включаешь в сеть — и она начинает думать. — Ага, — закивал Чиун. — Я так и предполагал. Воистину мудрости нет предела. Вы делаете машины, чтобы они за вас думали, потому что сами уже не можете это делать. А кто строит эти машины, которые думают? Корейцы? — Прощу прощения, Смитти, одну секунду, — извинился Римо в трубку. — Нет, мы сами и строим, — обернулся он к Чиуну. — Вы, утратившие способность думать, строите машины, которые думают? Как же вы делаете это? — Еще секунду, Смитти, — снова извинился Римо. — Может быть, вы перезвоните? — донесся до него усталый голос Смита. — Да нет, не стоит, — ответил Римо. — Просто не кладите трубку. Когда Римо положил трубку на кровать, из нее послышался скрежет, словно кто-то пытался откусить кусок грифельной доски. — Эти машины... программируют при помощи логики, — объяснял Римо Чиуну. — То есть она заложена в них. — Ребенок может обучиться тому, чему его не учат, — произнес Чиун. — Он учится у моря, у небес, у земли. Кусок железа не может этого сделать. — Может, еще как, — возразил Римо, не отрывая взгляд от лежавшей на кровати трубки. — Они уже сейчас осуществляют большую часть вспомогательных, — это слово он выделил, — несложных, — это слово он выделил тоже, — логических операций по всей стране. — Ребенок научится распознавать ложь, — гнул свое Чиун. — Он вырастет и поймет, где правда. Кусок железа этого никогда не сделает. — Тебе лучше просто привыкнуть к этой мысли, Чиун. В конце концов, все мы трудимся на один громадный компьютер. — Я рад, что мы работаем именно в этой стране, — закивал Чиун. — Потому что через несколько лет этот народ полностью утратит способность двигаться. Повернувшись, Чиун придвинул к себе пергамент и принялся вписывать в него пассаж о том, чему может и не может научиться ребенок. Римо поднял с кровати трубку. — Алло, Смитти... алло? В трубке раздались гудки. Римо снова набрал код; на этот раз пришлось ждать чуть дольше. — Закончили? — осведомился Смит. — Разумеется, — заверил Римо. — Доклад, — потребовал Смит. — Вы сегодня дьявольски доброжелательны, — заметил Римо. — Вы не находите, что на сегодня уже достаточно пошутили со мной? — устало спросил Смит. — Этим никогда нельзя насладиться полностью, — ответствовал Римо. Смит вздохнул. — Да, думаю, если вы когда-нибудь вдруг заговорите со мной человеческим языком, это обеспокоит меня больше. Докладывайте. — Нужно было дать мне разрабатывать дальше версию с прививками, Смитти. А здесь я зашел в тупик. — Почему? — После Энгуса я вышел на некоего Питера Мэтью О’Доннела. О’Доннел — через два “н”. Который закончил существование так же, как мистер и миссис Энгус. Энгус — через одно “с”. — Об этом я уже слышал. Дальше. — О’Доннел вывел нас на Техасца Солли Вейнстайна. И тут-то след оборвался. — Он тоже убит? — Пока нет. — Он исчез? — Нет пока что. — А заставить его заговорить вы не можете? — в голосе Смита послышались недоверчивые нотки. — Нет. То есть да. Говорить я его заставил. — Тогда в чем проблема? — В том, что он абсолютно ничего не знает. Пойди туда — не знаю куда... — Дальше. — Техасец Солли завязан в сотне разных дел — по самые уши. Закладывает ЦРУ мафии. Стучит на мафию в ЦРУ. Сдает полицейским фэбээровцев — ну, и наоборот, конечно. Собирает информацию для Министерства здравоохранения, иммиграционной службы, управления интеграции. Ну и против них, разумеется. Парень развил такую активность, что кое-кого в Техасе уже тошнит — и половина свободного мира знает об этом. И эти парни, которые травят и сдирают шкуры с людей — для него всего лишь еще один номер в записной книжке и счет, по которому уйдут очередные пять штук зеленых. Вот так. — Вы уверены? — Что значит “вы уверены”? Конечно, уверен. Хотите — сами спросите у него. Позвоните в справочную Хьюстона и узнайте телефон первой муниципальной больницы. Он, правда, вряд ли может сейчас говорить, но можно попросить его написать — а сестра вам потом прочитает. — Я никогда не сомневался в ваших методах, Римо. И понимаю вас. Нас, кстати, он тоже снабжал информацией. — То есть КЮРЕ? Ах, это, должно быть, вас он именовал старым жмотом. — Мы платили ему двести долларов за доклад, — сообщил Смит. — Вы настоящий старый жмот, Смитти. — Ваше мнение можете оставить при себе. Ну, ладно. У меня есть для вас новости. — Например? — полюбопытствовал Римо. — Ученые, работающие над вакциной, сообщают, что даже без прививок яд через некоторое время теряет активность. — Это как? — То есть в самом лучшем случае мы можем утверждать, что он становится абсолютнобезвредным. Видно, тем, кто вводил его в это мясо, пришлось слишком долго ждать. Момент был упущен. — То есть, значит... с этим все? Я правильно понял вас? — спросил Римо. — Нет. Есть еще люди, которые развешивают на деревьях трупы с содранной кожей и по-прежнему желают отравить всю страну. Вот ими нам придется заняться. — Опять работа, — проворчал Римо. — Никак вы без нее не можете.* * *
На кухне отеля “Хилтон” сутулый человек с желтовато-бледным лицом, переминаясь с ноги на ногу перед раскаленной плитой, жарил утку. Утку эту, только недавно убитую, уже выпотрошили, ощипали и сейчас тщательным образом готовили — потому что заказчиком снова оказался маленький придирчивый азиат из номера на двенадцатом этаже. Этот сын Востока уже неделю отсылал обратно все приготовленные для него блюда — потому что приготовлены они были, по его разумению, неправильно. И нынешним вечером шеф-повар уже чуть ли не на коленях умолял помощника приготовить все как надо, для чего прислал ему на подмогу нового младшего повара. Повар этот, мужчина лет тридцати, вышедший на свою новую работу как раз в этот самый день, — по истечении которого никто из персонала “Хилтона” его почему-то больше не видел — опалил утку, разрезал ее на порции, а затем извлек из кармана небольшой резиновый штамп и тонкую, запечатанную воском пластинку. На восковых печатях стояла странная эмблема — клыкастая драконья голова. Новый младший повар сломал печать и пометил каждый из нарезанных кусков утки бледно-голубой эмблемой Сельскохозяйственного министерства Соединенных Штатов Америки — после приготовления они бесследно исчезли.* * *
— Прекрасные новости, Смитти. И что это нам дает? — Предлагаю вам снова начать с семьи Энгус. Вы же понимаете, их убили не просто так. Я как раз занимаюсь последним сообщением Винсента. А вы порасспрашивайте еще его дочь, Викторию. Смит дал отбой. Римо медленно опустил на рычаг трубку. А где, кстати, эта самая Виктория? — Чиун, ты не видел Вики? Чиун с закрытыми глазами сидел на соломенной циновке посреди комнаты. — Она у себя в комнате, — ответил он. — Замышляет, как расправиться с нами. Римо искоса взглянул на учителя, но, подумав, решил не углубляться далее в суть вопроса. Не дай Бог, Чиун опять примется твердить о покинувших тело душах. — Ладно, сейчас позвоню, чтобы несли обед, а потом позову ее. — Хорошо, — удовлетворенно кивнул Чиун. — Может быть, сегодня они наконец приготовят утку как следует. Постучав в дверь комнаты Вики, Римо некоторое время подождал, и наконец изнутри донеслось всхлипывающее: — Войдите... Войдя, Римо обнаружил, что хозяйка комнаты, облаченная в свою звездную униформу, вытянулась на кровати во весь рост и душераздирающе рыдает в подушку. Обернувшись, Вики увидела Римо — и, вскочив, кинулась к нему в объятия. — Ой, Римо, — прорыдала она. — Слава Богу! Я слышала, как ты вошел, но ты был там так долго с этим... с этим Чиуном, что я подумала, вдруг... вдруг он... о, слава Богу, что с тобой все в порядке! Вики зарылась лицом в ворот рубашки Римо; он стоял, сжимая ее вздрагивающие плечи, спрашивая себя, какого, собственно, черта она все это устраивает. Он вспомнил ее полунамеки, ее внезапные истерики и ту фразу Чиуна. Как он сказал? Замышляет, как с нами расправиться? Вики еще несколько раз всхлипнула ему в плечо; Римо же старался подавить рвущийся наружу идиотический хохот. Значит, та, кого они защищают, задумала убить своих защитников, думая, что это они содрали с ее родных кожу. Ну и дела. Римо успокаивающе похлопал Вики по спине. — Ну, ну, все в порядке. И не волнуйся насчет Чиуна. Я знаю, что делаю. Пойдем, обед уже, наверное, ждет нас. Вики, подняв голову, смотрела на него полными слез глазами. Всхлипывания стихли; в голосе ее Римо вдруг послышалась угроза. — Ну, хорошо... но будь осторожен. Будь очень, очень осторожен, прошу тебя. Они вошли в их номер — Римо первым; Вики, ступая очень, очень осторожно, шла следом за ним. Сейчас, пронеслось в голове Вики. Если азиат еще не рассказал Римо об их разговоре, то сделает это сейчас; и тогда ей придется действовать — иного выхода у нее не будет. Но когда Чиун увидел входящую Вики, то лишь умильно осклабился и проговорил: — Утка. Вики возмущенно вскинула голову. — Да нет, — поспешил объяснить Римо. — Просто у нас утка сегодня на обед. Вчера была рыба — значит, сегодня утка, ничего не поделаешь. В этом году это всего двести тринадцатая. Трам-тарам-пам-пам. Присев на постель. Вики следила, как Римо набирал телефон службы обслуживания номеров. Чиун, снова прикрыв глаза, неподвижно восседал на своей соломенной циновке. Наверное, подумала Вики, это ловушка. Может быть, Чиун уже все рассказал Римо, и номер, который тот набирает — код, которым он вызовет сюда остальных убийц? Если это так, ей придется, придется действовать. Положив трубку, Римо присел на постель рядом с Вики и похлопал ее по коленке; Вики отпрыгнула фута на полтора. Удивленно посмотрев на нее, Римо вытянулся на кровати, положив ногу на ногу. Ага, расслабляются, подумала Вики. Хотят, чтобы она тоже утратила бдительность, и тогда... Тогда они ее и прикончат. Римо возьмет подушку и задушит ее. Или Чиун будет держать ее за руки, а Римо перережет ей горло. Или же... Вики вдруг поняла, что “обслуживание номеров” — это условный знак, пароль для тех, кто придет сюда, чтобы содрать с ее уже бездыханного тела кожу и вывесить труп на ближайшем дереве. Ничего, так просто у них это не выйдет. Пускай Римо нападет на нее. У нее и так уже руки чешутся. Руки Вики чесались еще минут пятьдесят. Чесались, пока Римо в ожидании прикорнул на кровати. Чесались, когда Чиун от нечего делать принялся напевать про себя, наполняя комнату звуком электропилы, вгрызающейся в сухое дерево. В конце концов зуд стал совсем уж нестерпимым — и тут раздался стук в дверь. Вики, взвизгнув, подскочила на кровати. Но прежде чем она успела перевести дыхание, Римо был уже у двери. Распахнул ее — и официант в белой рубахе едва не упал в комнату. Поднос в его руках мелко задрожал и запрыгал при виде мятой одежды Римо и его сурового лица. В нескольких метрах от себя посыльный увидел девушку в форме Звездной экспедиции; Вики покусывала нижнюю губу, по стройной шее стекали крупные капли пота. Наконец взгляд официанта упал на съежившуюся на ковре фигурку Чиуна. — Кхм... — откашлялся официант. — Простите, если помешал вам... Кх, хм, хм... Но ведь в этот номер заказывали утку, да? — Да, — кивнул Римо. — Да, ну разумеется, — обрадованно закивал официант. — Отварную, с рисом — все по вашим инструкциям? — Да, — снова повторил Римо. — Давайте я отнесу. — Ах, да, пожалуйста, — засуетился официант. — Как вам будет угодно. — Он настолько осмелел, что ухмыльнулся Вики и заговорщицки подмигнул Чиуну. Римо вкатил тележку в комнату и, обернувшись, толкнул бедром дверь. Захлопнуться ей помешала протянутая рука официанта. — Ой!.. — пискнуло из-за двери. — Ну зачем вы... — Ибо так мне угодно, — хмуро ответил Римо. Подкатив тележку к кровати, он заметил, как заинтересованно приоткрылись глаза Чиуна — и тут взгляд его упал на большое мокрое пятно на форменном платье Вики, прямо над ягодицами. — Ты и душ принимаешь в форме? — спросил Римо. — Н-нет, — нервно улыбнулась Вики, — я... мне... в моей комнате было очень жарко. — Она надеялась, что по ее рукам незаметно, как они нестерпимо чешутся. — Ну, — радушным тоном объявил Римо, — садимся — и можем приступать. — Он поднял крышку — и, к их удивлению, к потолку взвился благоуханный пар. Обычно в гостиницах им подавали еду только что не в замороженном состоянии. За исключением воды со льдом — она, разумеется, всегда была теплой. — Пахнет хорошо, — заметил Чиун, поднимаясь со своей циновки так же плавно, как ароматный пар от нагретого блюда. — Подходяще пахнет, — согласился Римо. — Подходяще — по-американски значит “хорошо”, — пояснил Чиун Вики. — Это означает, что я могу есть эту птицу без риска навсегда утратить способность распознавать вкус, или сжечь внутренности, или по крайней мере мучиться запором. А знаешь, какую еду ни за что нельзя есть вообще? Вики его не слушала. Она прислонилась к стене над кроватью и сидела неподвижно, подобрав под себя ноги, как будто готовясь вскочить. — Ту, что действительно хороша на вкус, — сообщил Римо с соседней кровати. — Сытную, с обилием жареного и выпечки — итальянскую, еврейскую, французскую, мексиканскую, китайскую, да любую. — Особенно китайскую, — кивнул Чиун, принимая из рук Римо полную тарелку. — Познать истину просто — нужно лишь прислушаться к словам мудрого. Римо с верхом наполнил еще одну тарелку. — Вот, — сказал он, протягивая тарелку Вики. — Тебе надо расти. Ешь на здоровье. Понятно, — промелькнуло в мозгу Вики. Вот он, их план. Они только что получили инструкции от лазутчика этого самого Смита. Они ничего не смогли от нее узнать, и теперь собираются убить ее, как убили ее родителей. Но понимают, что она слишком сильная и умная, чтобы поддаться им в открытом бою — и поэтому они ее отравят. Да, точно так. Подсунут яд в этой самой утке. А когда она потеряет способность сопротивляться — будут делать с ее телом, что захотят, а потом приготовят его для последнего упокоения на дереве. Но ничего. Она-то готова. Это точно. И будет действовать. Это точно. И — это точно — покажет им. Вики резко выбросила руку вперед, выбив тарелку из пальцев Римо; куски птицы рассыпались по ковру, а рис, как конфетти, разлетелся по всей комнате. Римо следил, как тарелка, описав дугу в воздухе, приземлилась у двери; Чиун, поймав летящий кусок утки, положил его на свою тарелку, невозмутимо продолжая жевать. Другой рукой Вики задрала юбку и, путаясь в трусиках, выхватила и направила на сидящих перед нею мужчин кольт тридцать восьмого калибра. — Нет! — вскрикнула она. — Со мной это вам не удастся! Ваш план провалился, мистер Римо Николс или кто вы там. И ваши кровавые следы прервутся именно в этом месте! Перестав кричать. Вики поняла, что Римо самым бессовестным образом ее не слушал, а был занят тем, что накладывал на свою тарелку новую порцию. — Ты слышишиь меня?! — снова взвизгнула она. — Ты, ты убил моих родителей — и теперь я убью тебя, негодяй! — Я не убивал, Вики, — вздохнул с кровати Римо. — Врешь! Не пытайся отпираться! Я знаю все о вашей шпионской сети, про этот ваш Рай, и... Римо поднял глаза. — Ладно, убивай, что уж тут. Только я сначала доем, ладно? Вики почувствовала, что медленно сходит с ума. Ее начало трясти, кожа покрылась холодным потом. Она с трудом пыталась унять дрожь в руках. — Нет. Доесть я тебе не дам. Ты ведь не позволил этого моей матери, перед тем как перерезал ей горло, содрал кожу и повесил в саду на дереве! — Он бы так никогда не сделал, — наставительно заметил с пола Чиун. — Он убил бы ее быстро — и тут же скрылся, чтобы не привлекать внимания. — Спасибо, папочка, — кивнул Римо. — Не за что, — ответил Чиун. — А ну, молчать! Вы, оба! — визг Вики уже перешел в истерику; пряди волос били ее по щекам. — Я хотела лишь, чтобы вы все это знали! А сейчас вам придется умереть! Римо пожал плечами. — Придется — значит придется. Чиун отправил в рот следующий кусок. Вики смотрела на них в неподдельном ужасе, словно начиная понимать... вот этот мужчина, сидящий перед ней, через несколько секунд станет большим окровавленным куском мяса. Пуля, пущенная ее рукой, войдет в его тело, разорвет кожу, ткани, вырвет наружу внутренности. Кровь хлынет струёй, прямо на ковер, потечет по постели, наполняя озонированный воздух номера тошнотворно-приторным запахом... Вики вытянула руки с револьвером до отказа вперед, навела ствол на пуговицу на воротнике Римо — и обеими руками спустила курок. Комнату наполнил оглушительный грохот, но Вики — сразу, как учил ее отец — навела пистолет на следующую мишень, прямо в живот корейца, сидевшего на полу — и снова надавила собачку. Два оглушительных хлопка — один за другим — сопровождаемые лязгом отброшенных в сторону гильз, некоторое время звенели в ее ушах, затем стихли. Вики вздрогнула, несколько секунд сидела не шевелясь, пока глаза и уши не начали наконец снова воспринимать окружающее. — Классно у нее получилось, — кивнул Римо, подбирая с тарелки остатки утки. — Да, — согласился Чиун. — Она очень смышленая девочка. Ты заметил, что, не имея возможности подстеречь нас по одному, она воспользовалась мгновением нашей наибольшей незащищенности? Вики словно приросла к кровати. Машинально держа в вытянутых руках пистолет, она уставилась сначала на Римо, сыто откинувшегося на подушку, затем на Чиуна, который с невозмутимым видом восседал на шесть дюймов левее своего прежнего местоположения. С одного края покрывало на кровати было испачкано жирными черными пятнами порохового нагара. У ног Чиуна, рядом с его тарелкой, в полу чернело небольшое отверстие, из которого вился сизый дымок. Но это же невозможно, пронеслось в мозгу Вики. Я ведь их убила. Они же не могли увернуться от пули, направленной прямо в упор. Как автомат, Вики повернулась в строну Римо и, прицелившись ему на этот раз между глаз, дважды выстрелила. Молниеносно переведя дуло на Чиуна, она выстрелила ему в грудь, затем — для верности — навела еще раз на то место, где находилась его голова — и снова выстрелила. — Рука крепкая, прицел хорош, и пистолет держит так, что почти нет отдачи, — голос Римо доносился уже откуда-то со стороны письменного стола. — Одно плохо — держит его перед собой, в то время как целиться надо от бедра; я уже второй раз за сегодняшний день встречаюсь с этой досадной ошибкой. — До совершенства ей, конечно, еще далеко, — кивнул Чиун, обсасывая кусочек крыла. — Иначе ей бы вообще не понадобился пистолет. Но надежды она подает, безусловно. Взглянув в сторону постели Римо, Вики обнаружила в деревянной панели стены две дырки — как раз там, где должна была быть его голова. Но голова Римо возвышалась сейчас над столом — и на лице сияла ободряющая улыбка. Чиун, закончив трапезу, снова принял любимую позу; единственными последствиями ее акции были, насколько могла видеть Вики, похожий на паутину узор на пробитом пулей стекле — и еще одна дырка в полу позади Чиуна. Медленно, глядя перед собой остановившимся взглядом, Вики поднялась на ноги. Сейчас придется бежать — эти двое набросятся на нее в первую же секунду. Когда и через пять секунд не произошло ничего подобного, Вики медленно выпустила из руки разряженный револьвер, повернулась и спокойно вышла из номера. Римо повернулся к Чиуну. — Нужно бы присмотреть за ней, папочка. — Оставь ее, — махнул рукой Чиун. — Она очень скоро поймет, что в миг смерти ее матери мы везли ее домой на машине. И вернется. Садись и поешь. Кажется, утка на этот раз не такая скверная, как обычно.Глава одиннадцатая
Но Вики не возвращалась. Она не вернулась ни вечером, ни к утру, ни даже к полудню на следующие сутки. Римо дважды успел объехать весь Хьюстон — но нигде не обнаружил даже волоска с ее головы. Никто из тех, кого он расспрашивал, не видел ее и о ней ничего не слышал. А много ли было в Хьюстоне красивых брюнеток в форме лейтенанта Звездной экспедиции? Когда Римо вернулся в отель, Чиун стоял у окна, глядя через пробитое пулей стекло на раскинувшийся внизу город. Когда Римо стаскивал у двери туфли, Чиун произнес: — Поистине удивительно, сколь много грехов успевает совершить человек за свою столь короткую земную историю. — Так начинается твоя гениальная драма? — сраздражением спросил Римо. — И этого человека зовут Римо Уильямс, да? — Человек создал игрушки, способные убивать, — продолжал Чиун как ни в чем ни бывало. — Машины, которые разрушают целые страны — как во времена царя Ирода. Живые существа меньше самой маленькой жилки в крыле овода могут убить целую армию за один день — как крыс в этих ваших лабораториях. — Это ты про ядерное оружие и бактериологическую войну? Чиун обернулся к Римо. — Про все те игрушки, что вы придумали, дабы отказаться от постижения самих себя. — Отлично. Спасибо, папочка. Лекция по истории окончена, я надеюсь? — Ты чем-то расстроен, сын мой. — Да ты любого загонишь в гроб, папочка. — Тебе не удалось найти мудрое дитя? — Нет. Наверное, уехала на автобусе. Хотя... ты помнишь ее платье? — где она умудрилась в нем спрятать деньги — клянусь жизнью, ума не приложу. — А может быть, она удалилась в пустыню. — Ага. Или решила отправиться автостопом в Мексику. — Или нашла пристанище среди друзей. — Или среди недругов. — Или даже едет сейчас сюда. — Как бы то ни было, — решил Римо, — я сейчас же позвоню Смитти — насчет нее. Уж если кто и сможет ее найти — так это он, конечно. Сказав это, Римо вышел в ванную. И почти в эту же секунду зазвонил телефон. Выскочив из ванной, Римо поднял трубку, на которую с его лба падали капли воды — он не успел вытереться. — Алло? — Если хотите снова увидеть Викторию Энгус, — пролаял в трубке резкий скрипучий голос, — внимательно слушайте. — Неплохое начало, — одобрил Римо. — А с чего вы взяли; что я хочу увидеть ее? В трубке возникла короткая пауза, затем скрипучий голос продолжал: — Если она небезразлична вам, — придется меня выслушать. — Мне небезразлична? — удивился Римо. — Знаете, что она пыталась сделать со мной вчера вечером? — Вы будете слушать — или нам придется убить ее? — По-вашему, у меня есть выбор? — Если не будете — считайте, что она уже мертва. — То есть выбора у меня нет все-таки, — констатировал Римо. — Через полчаса вы придете к скотобойне Техасца Солли — и тогда мы побеседуем. Придете один, или девчонка умрет. — Я не хожу на свидания с напарником, — ухмыльнулся Римо. Связь прервалась. Нажав на рычаг, Римо набрал номер санатория “Фолкрофт” в местечке Рай, штат Нью-Йорк. В трубке снова раздалось несколько гудков — и почти сразу же голос Смита. — Хэлло, Смитти. Мне тут звонили только что... — Как и мне. Вам — по какому поводу? — Звонили, видимо, наши друзья-отравители. Они похитили Вики Энгус — и хотят, чтобы ради ее спасения отправился прямиком к ним в объятия. А вам кто звонил? — Нам, похоже, удалось выяснить, как яд попадает в мясо, — ответил Смит. — Неужели? — Да. Мы тщательно проанализировали последнее сообщение Энгуса — причиной той самой жесткости вокруг клейма Сельскохозяйственного министерства был именно тот самый яд. Римо присвистнул. — Значит, задача моя упрощается — всего лишь стереть с лица земли Сельскохозяйственное министерство? — На каждом заводе есть государственные эксперты — размышлял вслух Смит по телефону. — Но их не очень сложно и подкупить... — А на бойнях? — спросил Римо. — Да, тоже. А что? — Да нет, ничего. Буду держать с вами связь. — Римо повесил трубку. — Папочка, мне придется заняться одним деликатным делом. Чиун неподвижно сидел на полу. — Римо... — Да знаю, знаю. Ты не хочешь, чтобы я ходил туда. Там ведь наверняка сидят эти кровососы, и они снова порежут мне руку, вставят в порез соломинку и высосут из меня душу, как бульон в “Макдональдсе” — верно? — Нет, — устало ответил Чиун. — Ага. Так ты хочешь пойти со мной? Хочешь помочь своему сопливому и дремучему обрывку поросячьего уха в трудное время, папочка? — Нет. — Нет? — Римо не пытался скрыть удивления. — Нет?! — Он был ошеломлен, встревожен и слегка раздосадован. — Нет, — повторил Чиун. — Иди с миром, сын мой. Помни, чему я учил тебя. Покажи им мощь Синанджу. Ты готов к этому. Сказав это, Чиун отвернулся к окну и наклонил голову, словно в беззвучной молитве. Неожиданно он показался Римо очень маленьким в этой обширной комнате, затерянной в бескрайних просторах серого города под названием Хьюстон. И Римо активно не понравилось это. — Эй. Все в порядке. Тебе не о чем беспокоиться, папочка. И когда ответа не последовало, Римо встревоженно прибавил: — Или?.. — Не о чем, — голос корейца был тихим, как дыхание умирающего. — Остерегайся днем мерцающей мглы, а ночью — темной тени. В путь, сын мой. Римо, глядя в спину старику, медленно кивнул и направился к двери. Может быть, когда он вернется назад с Вики, у Чиуна немного поправится настроение. — Римо... Обернувшись, Римо увидел, что Чиун в упор смотрит на него. — Я не сомневаюсь в тебе, — произнес Чиун. Римо кивнул. — И правильно делаешь, папочка. А когда я вернусь — увидишь, каким ураганом ворвемся мы на телевидение с твоей гениальной драмой. — Я не сомневаюсь в тебе, — произнес Чиун. Захлопнув за собой дверь, Римо поспешил к лифту и не слышал, как Чиун продолжал тихо бормотать себе под нос: — Я не сомневаюсь в тебе. Но я сомневаюсь в нас. Они всегда убивают поодиночке... Но если мы не будем действовать поодиночке, то можем умереть оба — а если умрет только один, другой узнает о них достаточно, чтобы навсегда стереть зло с лица Земли. Но прошу, сын мой, будь осторожен...* * *
Пост Глюка находился через улицу, на втором этаже антикварного магазина, на двери которого была предусмотрительно вывешена табличка “Закрыто”. Глаза его словно прилипли к окулярам огромного полевого бинокля; между колен была зажата здоровенная, серо-зеленого цвета канистра. — А если он выйдет серее серный ход? — спросил сидевший рядом Ят-Сен. — Чарли говорит, что он всегда выходит через парадный, — отрезал Глюк. — Засем тебе этот глупый бинок? Дверь видно так, оссюда, — заметил Ят-Сен. — Чарли говорит, не дай Бог, если мы его пропустим, — хмуро ответил Глюк. — Сарли говорит, Сарли говорит, — повторил Ят-Сен с раздражением. Глюк засмеялся, и Ят-Сен, подумав, присоединился к нему. — Ладно, замолкни, — опомнился Глюк, снова прилипая к биноклю. — Говорю тебе, не дай Бог его пропустить. — Сто знасит “мы”? — возмутился Ят-Сен. — Не снаю как ты, но я восврасаюсь к этой маленькой продавсице. Опустив бинокль, Глюк раздраженно повернулся к Ят-Сену. — Говорил же тебе, чтобы ты пришил ее. Мы не можем оставлять свидетелей. — Присью, присью, — закивал Ят-Сен. — Но с ней веселее сдать, пока мы сидим сдесь. Она так дергаесся, когда я тырогаю ее там, — Ят-Сен захихикал. — Напарника ее ты хоть убил? — недовольно спросил Глюк, поднимая бинокль. — Убил, убил, — снова утвердительно закивал Ят-Сен. — Он тосе там, с ней в комнате. Иди, проверис. — Да ну, — отмахнулся Глюк, подстраивая резкость. — Иди, приятных минут. Снова кивнув, Ят-Сен пересек комнату, — в ней, как видно, размещался склад антикварного магазина. Задевая головой старинные гравюры, свисавшие с потолка и развешанные на стенах, и переступая через стоявшие на полу многочисленные коробки и ящики, подошел к массивной деревянной двери в заднее помещение. Глюк быстро обернулся, когда услышал скрип петель, и увидел на полу задней комнаты залитый кровью труп седого мужчины, а за ним — девушку со светлыми волосами, привязанную кожаным ремнем к стулу. Ее розовая блузка была разорвана до самой талии, юбка задрана высоко на бедрах; изо рта торчали засунутые глубоко в горло сетчатые чулки. Прежде чем за Ят-Сеном закрылась дверь, Глюк услышал приглушенные всхлипывания и сдавленный хрип. Покачав головой в знак удивления по поводу того, как развлекаются эти джапы. Глюк возобновил наблюдение. Пять минут спустя он увидел, как из двери отеля вышел высокий человек в черной рубашке и голубых слаксах — и остановился, спрашивая о чем-то швейцара. Швейцар, кивнув несколько раз, вытянул руку, указывая в западном направлении. Туда, где располагались бойни Техасца Солли. Затем швейцар замахал было проезжающему такси, но мужчина в черной майке, остановив его, зашагал пешком в указанном ему направлении. Опустив бинокль, Глюк поднялся и медленно затворил окно. — Есть, — крикнул он в глубину комнаты. Он не успел шагнуть к двери в заднюю комнату, — она распахнулась, и оттуда, вытирая о штаны руки, показался Ят-Сен. Прежде чем дверь закрылась за ним, Глюк увидел, что стул посреди комнаты пуст — и краем глаза успел заметить очертания женской ноги позади залитого кровью седовласого трупа. — Показал ей класс? — ухмыльнулся Глюк. — Нет, — покачал головой Ят-Сен. — Садохнулас до смерти — я есе дасе не нацал. — Жаль, — покачал головой Глюк. — Ну, поехали. Ят-Сен поднял с пола тонкий резиновый шланг, а Глюк взял за ручку зеленую канистру с краном. — Нам опять нусно надевать красные коссюмы? — недовольно спросил Ят-Сен, сильно разочарованный тем, что ему пришлось насиловать мертвую девушку — а не живую, которая пыталась сопротивляться, и он мог с нараставшим удовольствием бить ее. — Да зачем? — махнул рукой Глюк. — Чарли и Мэри уже наплевать на это. Да и кто им настучит, что мы не одевали их, а? Пойдем, кокнем его, обдерем быстренько — и порядок. Представление на бойне мне пропускать не хочется. Перекидываясь шутками, они перешли улицу и вошли во вращающуюся дверь отеля. Не обращая никакого внимания ни на швейцара, ни на посыльных, ни на остальных, находившихся в вестибюле в эту минуту, они прошли к лифтам, с невозмутимым видом таща шланг и зеленую канистру — мимо стойки регистрации, стойки информации и стойки заказов. Никто из сидящих за стойками не задал странной паре ни одного вопроса. Догадался сделать это только лифтер, распахнувший перед ними двери своей кабины. — Вы куда, ребята? — сдвинул он брови. — Кондиционеры проверить, — небрежно бросил Глюк. — На двенасатый, — добавил Ят-Сен. И лифтер не стал больше задавать им вопросов.* * *
Сидя на соломенной циновке посреди номера на двенадцатом этаже, Чиун искал утешения в памяти предков. Мысли его проникали все глубже в сокровенные уголки его памяти — пока не добрались до одного из них, который он особенно редко навещал. Там было спрятано его детство. То быстрое, короткое детство, которое досталось ему — до того, как принял он из рук отца сан Мастера. Его отец был самым высоким, сильным, красивым и храбрым человеком на свете. Взор его оставался ясным до того самого дня, когда ему было суждено уйти из этого мира. Его руки и ноги не знали себе равных по быстроте. Быстрее, чем движения Римо. И даже — его собственного сына, Чиуна. Чиун вспомнил пожирателей крови — как дневная мгла потребовала в жертву вождя деревни, и тот, обезумев от боли, бежал, убивая всех на своем пути, пока Мастер не покрыл себя вечным позором в глазах всей деревни, одним ударом прекратив страдания несчастного. Ибо никто не отваживался поднять руку на вождя — и Мастер, сделавший это, низко пал в глазах людей. В законе сказано — ни один Мастер Синанджу не имеет права поднять руку на односельчанина. А его отец убил вождя — того, кто жаждал увидеть смерть, но не заслужил ее по закону. И, потерявший себя в глазах всей деревни, Мастер сам решил свою участь — и, оставив семью в отвергнувшей его деревне, отправился умирать на холмы. Так Чиун, заняв место отца, стал новым Мастером. Чиун вспомнил — и сердце его пронзила боль. Сердце болело. Чиун открыл глаза. Воспоминания увели его так далеко, что он даже не услышал звука шагов двух пар ног в коридоре — и скрипа резинового шланга, просунутого под дверь, и мягкого чавканья отворачиваемого крана. Но теперь, когда мозг восстановил способность различать предметы, Чиун увидел мерцающее бледное облако, плывущее через комнату к нему. — Дневная мгла! — вскрикнул он в отчаянии. Он вскочил, дабы достойно встретить дьявольское облако — руки свободно свисают с боков, ноги расслаблены и готовы к удару — но наносить удар было некому. Не было живого противника, не было врага, чтобы с ним сразиться. Лицо корейца исказил страх — но Чиун не думал отступать перед надвигающейся смертью. Если таким должен стать его конец — он встретит его, как подобает Мастеру. Облако окутало его. Оно прилипло к его телу, орошая влагой лицо и проникая внутрь сквозь бесчисленные поры. Мастер задержал дыхание — но мгла не отступала. Мастер перекрыл все жизненно важные пути, чтобы защититься от смертоносного проникновения — но мгла медленно, неуклонно проникала в него. Проникнув в самые отдаленные уголки тела, мгла наконец достигла желудка Мастера. Там, соединившись с остатками утки, съеденной накануне вечером, она превратилась в смертельный, парализующий нервы яд. Мастер почувствовал, что желудок словно завязали узлом. Что ж, он предполагал, что так это и будет. Ведь желудок — средоточие жизни и смерти. Вместилище души. Чиун почувствовал, как горячая волна залила мозг, и медленно немеют суставы. На коже по всему телу выступили капли влаги. Это душа старается вырваться, но желудок крепко держит ее. Пальцы Чиуна сжимались в кулаки; зубы стучали. Боль. Немыслимая, непредставимая боль. Доселе неизвестная, неиспытанная, небывалой силы. Но Чиун не издал ни звука. Не рванулся, сметая все на своем пути, как некогда вождь деревни. Он умрет здесь. Умрет спокойным — потому что ведь останется в живых Римо. Пожиратели крови пришли за его душой — вместо души его сына. Согнувшись, Чиун упал на ковер, над которым зависло облако. Мгла накрыла его съежившееся тело, опустилась, затем рассеялась. Чиун лежал на полу; адская боль сводила его суставы, рвала тело на куски. Он не пытался унять ее. Пусть. Из-под полуприкрытых век он увидел, как медленно отворилась дверь номера. — Сработало что надо, — кивнул Глюк. — Эта новая полужидкая смесь берет чуть не сразу же! — Да, да; давай консать, — отозвался Ят-Сен, натягивая резиновые перчатки. Двое шагнули вперед и склонились над корчащимся в муках телом старого корейца.Глава двенадцатая
Мэри Берибери Плесень не могла позволить ему двигаться. Не хотели этого и Чарли Ко, Шэнь Ва, Эдди Кенлай и Стайнберг. Они так сильно не хотели этого, что двое из них целились в Римо из тяжелых карабинов русского производства, а третий держал его на мушке короткого израильского “Узи”. — Если бы я знал, что вы собираетесь убить меня — ни за что бы не пришел, — заметил Римо. Двое с карабинами заржали в голос — но Чарли резким окриком приказал им заткнуться. Римо стоял на стальном полу загона для убоя скота; футах в двенадцати от него, на платформе, стояла Мэри с электрическим разрядником в руке. Рядом с ней стоял Чарли, поигрывая странной пластиковой штуковиной с металлическим наконечником, напоминавшей заостренный пластмассовый член. Остальные трое располагались по бокам и за спиной Римо — и целились в него из перечисленного выше оружия. На площадь Вайн-сквер Римо прибыл после длительных попыток выяснить, где таковая находится. Первую информацию он получил от швейцара: — Доберетесь надземкой до 277-й — а там пешком по 664-й, все к югу, пока не упретесь в развилку; а уж там прямо по указателям, точно не ошибетесь. Сойдя на 277-й улице, Римо не обнаружил 664-й, но зато получил от какого-то аборигена еще одно объяснение: — Да ясн-дело. Тебе, мил-мой, дальш-к северу — пока, значит, в Мальпасо-роуд не упресся; прям-по ней — и тут те Вайн-сквер; шагай смело, точно не ошибесся. Когда же выяснилось, что Мальпасо-роуд заканчивается тупиком, на помощь пришел очередной местный житель, посоветовавший “налево, еще налево, там два квартала пройти — направо, а потом спросите. Точно не ошибетесь”. Собираясь в четвертый раз узнать злополучное направление, Римо обнаружил наконец объект своих поисков. Он ожидал увидеть что-то вроде фабрики — дымящие трубы, двор, набитый откормленными коровами — но дворы и загоны были пусты. Над белыми корпусами, расплывающимися в зыбком мареве жаркого техасского дня, висело угрожающее молчание. Перепрыгнув через забор, Римо оказался в пустом дворе. Через десять шагов ботинки его превратились в два тяжеленных комка налипшей грязи — поэтому он сбросил их, вспрыгнул на забор и шел по нему, пока не оказался у восточных ворот фабрики — через них обычно въезжали грузовики с зерном. Над воротами он заметил холодный глазок следящей за ним телекамеры, но сейчас она беспокоила его мало. Римо вошел в ворота; стеклянный глаз фиксировал каждое его движение. Сидя в аппаратной, Мэри Берибери и Чарли Ко следили за перемещениями Римо на экране монитора. Все стены небольшой комнаты состояли из многочисленных экранов, а большую часть площади занимал пульт с рукоятками управления камерами, позволявшими видеть все, что происходило в каждом уголке фабрики. Мэри напряженно вглядывалась в экран с табличкой “восточная сторона”, на котором балансировал на заборе Римо. — Испытывать судьбу нам не стоит, — заметила она. — Грохнем его там же, где и накроем. Чарли Ко кивнул, вынимая из-за пазухи большой лист с планом фабрики. Насвистывая “Все проходит”, Римо на экране приближался к воротам. — Всем приготовиться, — произнес в микрофон Чарли Ко. — Сектор восемь. Птичка сама летит в сеть. Миновав склад с зерном, Римо вскарабкался на ленту конвейера и через отверстие в крыше вылез наружу. — Сектор шесть! — опомнившись, завопил Чарли Ко. — Он, гад, не пошел по лестнице! Римо шествовал по крышам откормочных загонов. — Так... — Чарли Ко уставился в карту. — Все еще шестой сектор... Сейчас войдет в дверь... Но Римо не спешил воспользоваться дверью. Вместо этого он подошел к краю крыши, и, подняв над головой руки, мягко спланировал со стены вниз. — Сектор четыре! Вон там, внизу! Ч-черт... видели, как он... ? Мэри переключилась на камеры нижних этажей, чтобы не упустить Римо из виду. Пробираясь среди водопроводных труб, Римо оказался наконец перед самым глазком установленной внизу камеры. — Вообще здесь забавно, — раздался его голос из динамика под монитором. — Но у меня не так много времени. Что дальше? Поднимется занавес или отъедет стена? Мэри зло усмехнулась. — Ты по-прежнему так уверен в себе, красавчик? — Она с силой надавила пальцем на кнопку включения громкой связи и произнесла в микрофон: — Иди вперед, пока не упрешься в дверь в противоположной стене. Поднимешься на один пролет по лестнице. Мы будем там ждать тебя. Станешь еще выпендриваться — твоя девка умрет и не пикнет. Красная лампочка над видеокамерами, мигнув, погасла. — Любезности вам явно не хватает, — заметил Римо, поднимаясь по пролету железной лестницы. — Не двигаться, — прозвучал сверху голос Мэри. — Малейшее движение — и ты труп. Даже чесаться не советую. — Да пока не чешется, — слегка пожал плечами Римо. — Мэри, Мэри, что же подумает третий мир? Что стало с идеями помощи беспомощным, защиты беззащитных, мести за поруганных и борьбой за права? — Третий мир мало платит. Где-то позади Римо раздался смешок, за которым тут же последовал резкий окрик Чарли. — Так, значит, ты и есть глава всего этого? — спросил Римо. — Нет, — ответила Мэри Берибери Плесень. — Пока не я, мистер Надутый Умник. Но скоро буду — как раз к тому времени, как эта поганая страна оправится от катастрофы. — Идея неплохая, — одобрил Римо. — Так чего ты ждешь? Валяй, припечатай мне пулю в лоб и прибирай к рукам эту поганую страну, по твоему выражению. — Ну нет, — Мэри мстительно улыбнулась. — Сначала ты выложишь нам все, что знаешь, а потом подохнешь, как другие, — от прививки на этот ваш свиной грипп. — Ладно, — согласился Римо, усаживаясь на стальной пол с беззаботным видом, словно у костра в лагере бойскаутов. — Я скажу тебе, чего я не знаю — а об остальном сама догадаешься. Вот например — это вы травили мясо неизвестным ядом? — Да, — ответила Мэри. — И тех людей в Пенсильвании? — Да. — И развешивали трупы на деревьях? — Да. — А зачем? — спросил Римо. — Что зачем? — Зачем весь этот маскарад? Освежеванные трупы, содранная кожа... Для чего? Чтобы скучно не было? Отчего не взять да сразу и отравить всю страну? — Проверка, — ответила Мэри. — Боялись, что яд недостаточно быстро действует — вот мы и проверили его на том самом съезде. Результаты нам не очень понравились, но пока мы готовили новый состав, к нам начали чересчур близко подбираться всякие типы, вроде тебя и Энгуса. Мы и отправили его на тот свет — в полном соответствии с ритуалом. А новый яд готов — действует мгновенно, эффективность стопроцентная. Мясоеды будут дохнуть миллионами, можешь не сомневаться. Шэнь Ва захихикал и получил от Чарли Ко новый приказ заткнуться. — В соответствии с ритуалом? — повторил фразу Римо. — Точно так, мистер Николс. А ты не знал? Мы и есть те самые китайские вампиры. И наша цель — лишить жизни всех, кто бесчестит священный сосуд желудка. Теперь уже хохотали все — кроме самого Римо. В памяти его моментально всплыла история, которую рассказал Чиун; он почувствовал, как тело его пробрал холод. Смешным ему это вовсе не казалось — и, когда он заговорил, остальные это поняли; хохот смолк. — Это все мне не понять, — да и наплевать, в общем-то. — Он встал. — Все равно сами вы гораздо раньше станете мясом. — Услышав звук своего голоса, Римо был неприятно поражен: голос звучал гневно. Брось. Засунь поглубже свой гнев, и страхи Чиуна, и всю хваленую работу Смита, чтоб его... Мышцы ног Римо уже напряглись, чтобы подбросить его вверх на дюжину футов — как вдруг пол у него под ногами резко пошел вниз. Гнев, именно гнев помешал ему уследить за движением Чарли Ко — а тот ткнул своей странной штуковиной в стальную стену, и электрический разряд привел в действие автоматический замок, запиравший движущуюся плиту пола. Ноги Римо стремительно распрямились — но отталкиваться уже было не от чего. Он мешком упал вниз. Падая, он успел расслабить мускулы, чтобы при ударе не сломать кости. Затем почувствовал боком наклонный пол — и понял, что съезжает по желобу. На какую-то секунду он успел увидеть перед собой прямоугольное отверстие — и тут же всем телом въехал в него. Он лежал на полу огромного холодильника. На прямоугольное отверстие опустилась тяжелая стальная плита. За секунду до того, как она захлопнулась, Римо показалось, что сверху раздался взрыв знакомого визгливого хохота. Римо встал и огляделся вокруг. Для него не составляло труда понизить температуру тела, приспособив ее к окружающей — которая, как определил Римо, была около минус пяти. Бетонные стены футов в пятьдесят высотой покрывал седой иней. В ширину камера имела футов двадцать — в ней свободно могли поместиться несколько десятков человек, обдиравших здоровенные туши, последняя партия которых висела сейчас на крюках, расположенных на одной линии под потолком — прямо по центру гигантского морозильника. Шагая вдоль шеренги коровьих трупов, Римо высматривал дверь — и вдруг услышал странный шипящий звук, доносившийся с противоположного конца камеры. В конце ряда ободранных туш у стены клубилось облако белесого дыма. Дым? Дневная мгла? Страхи Чиуна? Да нет, не может быть. Однако Римо начал медленно отступать назад — подальше от собиравшегося тумана. Отступая, Римо озирался по сторонам, размышляя, почему человек не имеет на себе креста именно в тот момент, когда он может понадобиться. Хотя можно ли защититься крестом от китайского вурдалака? И каким — связанным из палочек для еды? Или намотав на шею пару футов китайской лапши? Обрызгать могилу соевым соусом? Или стрелять в него рисовым печеньем? Римо вдруг заметил краем глаза, что кусок мяса, висевший на крюке справа от него, отличается от висящих рядом. Меньше, чем они, и какой-то другой формы... И пара длинных ног... Римо не мог поверить своим глазам. На мясном крюке висела Вики Энгус. Ее карие глаза были широко раскрыты, нижние веки покрыты льдинками — там, где замерзли слезы; язык в открытом в беззвучном крике рту превратился в сплошной кусок льда. Голову неестественно прямо удерживала обледеневшая, твердая, словно камень, шея. Из груди девушки, слева от золотистой эмблемы Звездной экспедиции, торчал конец крюка — длинный, острый, черным пятном выделявшийся на фоне ее голубого платья. Остальные крюки были, как и положено, серыми — но этот почернел, потому что его покрывала тонкая пленка крови, которая замерзла, не успев стечь. Тело Вики висело неподвижно, как каменное. Римо заметил, что на ней не было колготок. С Вики, видимо, позабавились, прежде чем расправиться с ней. Несколько секунд Римо молча стоял у покрытого инеем трупа. Протянул руку, чтобы снять Вики с крюка; обледенелая кисть, отломившись, осталась в его ладони. Мгла, рванувшись вперед, настигла его.* * *
Мэри Берибери Плесень сидела в аппаратной, закинув ноги на пульт. — Могли бы, гады, установить телекамеру и в холодильнике, — покачал головой Чарли Ко, поскребывая по панели своим трехдюймовым ногтем. За минуту до этого он развлекался тем, что рассекал им на половинки листы бумаги, которые подбрасывал в воздух. — Соображай, — постучала Мэри Берибери по лбу. — Объектив тут же бы замерз — если вообще не лопнул бы от холода. — Скинув с панели ноги, затянутые в линялые джинсы, она встала и оправила мятый зеленый балахон. — Ну, каких еще песен, Плесень? — поддел ее Шэнь Ва. — Да, что там у двери, Берибери? — присоединился к нему Эдди Кенлай. — Нечего зубы скалить, ублюдки, — огрызнулась Мэри на хохочущую троицу. — И больше не сметь называть меня так! Хватит маскарада. Моя фамилия — Брофман, Мэри Брофман, поняли? А скоро будете называть меня “госпожа Президент”! — Мэри мечтательно улыбнулась, закинув назад голову; троица сконфуженно стихла. — Ну ладно, — опомнилась Мэри. — Значит, сейчас вот что. С минуты на минуту должны вернуться Глюк и Ят-Сен. Вы отправляйтесь и подберите девку Энгус и Николса. Николса выкиньте где угодно, а ее вместе со старым китаезой подвесьте на дерево. — Повернувшись, Мэри направилась к двери. — Эй, — окликнул ее Чарли Ко. — А ты что собираешься делать? Мэри обернулась. — Я? Я?! Я собираюсь доложить главному, что задание выполнено. А потом поеду в аэропорт. Глаза Чарли расширились. — Так ты что... нас бросаешь? Мэри улыбнулась. — К ночи мясоеды начнут дохнуть как мухи — а через неделю все их сопливоеправительство будет валяться у нас в ногах. Мэри вышла. Оставшиеся, хмуро переглянувшись, выругались. — Ладно, — Чарли Ко решил принять на себя командование. — Сейчас надо-таки здесь прибраться — а я скажу Техасцу Солли, что может открываться с завтрашнего дня. Если будет к завтрему еще жив, конечно. Сойдя вниз, все трое оказались в разделочном. Железная галерея, по которой они шли в данный момент, оканчивалась винтовой лесенкой, ведущей вниз, в главный зал. Транспортеры, станки, лента конвейера — все было немым и неподвижным. Вдоль противоположной стены тянулись ряды люков, через которые подавались свежие туши; около них стояли тележки транспортеров. Стена напротив подслеповато щурилась чередой грязных окон. Скамьи и разделочные столы стояли в ряд прямо под галереей; четвертую стену занимала громадная стальная плита — люк холодильника. Спустившись, Шэнь Ва и Стайнберг подошли к ней; Эдди Кенлай замешкался на верхней площадке лестницы. Чарли Ко, облокотившись на перила галереи, осматривал цех. Посмотрев на стальную плиту люка, Стайнберг, покачав головой, обернулся к Шэнь Ва. — Надорвешься, пока откроешь эту хреновину. Но им не пришлось надрываться. Раздался гул, затем треск, и внезапно вся громада стальной крышки люка вырвалась из стены и, словно пущенная чьей-то гигантской рукой, влетела в зал. Стайнберг и Шэнь Ва успели почувствовать, как их с небывалой силой вдавило в стену; оба тела, словно тряпичные куклы, повалились на разделочные столы, и тут же сверху — на излете — обрушилась стальная плита, дробя кости в мелкую крошку. Чарли Ко видел, как внезапно отделившаяся от стены громадная крышка люка исчезла где-то под ним, наполняя все вокруг режущим нервы треском; взглянув обратно на торцевую стену, он увидел, как из пролома в зал ворвалось холодное дымное облако. Матовые клубы взметнулись вверх, словно сизый дым на сцене во время рок-концерта или ядерный гриб, пятнающий безгрешные небеса — и из сердцевины дымовой завесы показалась фигура высокого темноволосого человека, одним прыжком оказавшаяся посреди помещения. Римо Уильямс, по прозвищу Дестроер, целый и невредимый, стоял на засыпанном обломками бетонном полу, а вокруг него клубилось мглистое облако. Чарли Ко почувствовал, как у него отвалилась челюсть; он упал на колени, стоявший перед ним Эдди Кенлай навзничь повалился на ступеньки, тупо уставившись на босса через стальные прутья перил. — Я — тот, кого зовут Шива-Разрушитель, — послышался глухой голос Римо, — мертвый тигр, властелин ночи, возрожденный к жизни великой силой Синанджу. Кто этот кусок собачьего мяса, что осмеливается преграждать мне путь? Эдди Кенлай почувствовал, как штанам становится мокро и горячо; опираясь на руки, он попробовал задом заползти на площадку. Приблизившись к лестнице, Римо ногой вышиб нижнюю ступень. Винтовая лестница завибрировала. Римо ударил еще раз, и стальная конструкция начала рассыпаться. Крепление, соединявшее верхнюю площадку лестницы с галереей, лопнуло; нижние ступени осыпались, и вся конструкция вместе со вцепившимся в перила Эдди Кенлаем тяжело рухнула вниз. Удара о пол Эдди уже не почувствовал. Римо медленно поднял глаза на Чарли. Чарли, собравшись наконец с силами, ринулся по галерее к открытой двери... но на полпути, словно споткнувшись, упал на колени, вопя от ужаса. На галерее стоял Чиун. В руках старого корейца Чарли увидел странные предметы, на первый взгляд напоминавшие огромные, наполненные чем-то жидким полиэтиленовые мешки. Но у этих мешков были лица — изуродованные, окровавленные, но их еще можно было узнать, и это были лица Ят-Сена и Глюка. Чарли Ко застонал. Чиун взглянул вниз, на Чарли, затем на две отбитых до состояния желе груды мяса, которые держал в руках. Лицо его перекосилось от отвращения. — Они опять набрали любителей, — ни к кому не обращаясь, сокрушенно вымолвил он, и, не размахиваясь, выкинул два полиэтиленовых мешка с лицами через перила. Приземлившись у самых ног Римо, они с хлюпаньем, словно два куска студня, шмякнулись оземь. — Этого не убивай, — подняв голову, крикнул Римо. — Мне нужно с ним побеседовать. — Те двое тоже еще не убиты, — известил в ответ Чиун. — Я специально принес их сюда, чтобы ты сделал это. В книгах сказано, что именно Шива своей рукой должен предотвратить возрождение пожирателей крови — и снять с моего предка великий позор. Римо взглянул на бренные останки у своих ног. Он с трудом мог представить, как Чиун мог через весь город добраться сюда, волоча в обеих руках по этакой вот штуковине. — А где это написано, что именно Шива должен остановить пожирателей? — недоверчиво спросил он. — Написано, написано, — заверил Чиун. — Но не утруждай себя, сын мой. Эти двое не из пожирателей крови. — А ты откуда знаешь? — Они без разрешения проникли в комнату, когда я размышлял о Последнем пороге — и так же, не испросив разрешения, напали на меня. Поэтому я и заключил, что среди них нет истинных приверженцев Веры. Римо вспомнил, как в холодильнике дымное облако тоже клубилось вокруг него. Значит, и Чиун, как видно, сделал то же, что и Римо, когда понял, что ловушка вот-вот захлопнется. Римо вспомнил, как его желудок словно сдавила чья-то рука, и начало быстро неметь тело. То же чувствовал он всякий раз, когда в организм попадал какой-нибудь яд — и от этого существовало единственное верное средство. Римо активизировал кислород в крови, чтобы абсорбировать яд, затем сконцентрировал всю энергию на желудке — вечном вместилище жизни и смерти, и когда приток крови вместе с пузырьками кислорода вынес в желудок яд, ввел в действие пищевод и изверг наружу отраву вместе с содержимым желудка. Пол холодильника украшала теперь разноцветная зловонная лужица — прямо под трупом Вики Энгус. Римо опустился на одно колено перед вздутыми мешками, еще недавно бывшими Ят-Сеном и Глюком. — Я хотел бы, ребята, чтобы вам было побольней, но, к сожалению, у меня нет времени. Вонзив указательные пальцы в головы наемников — вернее, в то, что от них осталось — Римо ощутил, как фаланги пальцев входят в мозг, в котором до этой секунды еще теплилась жизнь, после чего трупы, перелетев через зал, приземлились рядом с лужей блевотины на полу холодильника. Римо взглянул наверх. Чиун, стоя на галерее, с интересом взирал на Чарли, которого била мелкая дрожь. Глаза Римо встретились со взглядом старого корейца, и что-то такое увидели они друг у друга в глазах... то было уважение сына к мудрому отцу, и гордость отца за взрослого сына. Этого момента и ждал Чарли Ко. Мгновенно выпрямившись, он с силой направил острие смертоносного ногтя в то самое место, где под подбородком Чиуна виднелась светлая полоска незащищенной плоти. Адреналин словно взорвался в мышцах Чарли Ко — от сознания того, что через секунду голова старика навеки отделится от его тела. Если бы только не эта секунда... Именно ее хватило фигуре в желтом кимоно, чтобы словно растаять в воздухе — ноготь Чарли поразил пустоту. Затем что-то с силой дернуло его за запястье, и он с трудом удержался на ногах, едва не свалившись через перила. Кисть его правой руки, однако, продолжала движение. Все еще сжатая в кулак, с поднятым указательным пальцем она перелетела через балкон, подпрыгнула на краю металлического настила и упала на пол разделочного цеха. Из обрубка правой руки Чарли хлынула кровь; вспрыгнув на балкон, Римо обхватил одной рукой шею Чарли Ко, другой сжал предплечье — кровь прекратила течь, но сам Чарли ничего не чувствовал из-за невыносимой, ослепляющей боли. — Ну, приятель, — произнес Римо. — Поговорим сейчас — или предпочитаешь подождать до обеда? Чарли судорожно выдохнул, понимая, что это конец — но вместе с тем почему-то чувствуя, что, если он заговорит, адская боль пройдет быстрее. — Нас нанял тот старик... чтобы убить в стране всех, кто ест мясо. — Каким образом? — Яд... особый, из двух компонентов... он нам сам его дал. Одна часть должна была идти в мясо, а другая — в специальный газ... — Для чего? — Если бы любой из компонентов оказался ядовитым, власти обнаружили бы его и придумали бы противоядие. Яд в мясе сам по себе не представляет ничего — а газ активизирует его, делает смертельным. — А как вы умудрились отравить мясо? — Эдди... тот, который был на лестнице... он работал правительственным инспектором на этом заводе. И добавлял яд в чернила, которыми на тушах ставили клеймо... Министерства сельского хозяйства... Значит, Смит был прав. Римо снова перенес внимание на стонавшего Чарли. — Где Мэри? — Отправилась с докладом к главному. Чиун взглянул на Римо. — А главный где? — Отель “Шератон”, номер 1824. — Надо же... Ничего не забыл? — Нет, еще... Мэри потом поедет в аэропорт, чтобы с самолета распылять газ над городом... Римо с отвращением убрал руки. Боль в теле Чарли стихала, но из обрубка правой вновь хлынула кровь. — Идем, папочка, нам пора, — сказал Римо. — Нет, сын мой, ты сам должен убить его. Римо нетерпеливо обернулся к нему. — Это почему же? — Так сказано — ты нанесешь удар, который снимет с моего отца бремя позора. — Ну скажи на милость, где это сказано? — Ты делай, что тебе говорят, — досадливо покривился Чиун. — Отчего ты всегда, всегда со мной споришь? Римо подошел к бьющемуся в судорогах телу Чарли. — И долго еще это будет продолжаться? — устало спросил он. — Каждый раз, как мы получаем новое задание, выясняется, что здесь написано то, там написано это — а делать все должен я один. Нельзя нам просто уйти отсюда? — Так сказано, — упорствовал Чиун. — Нанести удар должен сын сына опозоренного. — Никогда ничего такого не читал, — заявил Римо. — Или это опять было написано мелким шрифтом, а, папочка? — П... пожаЁ — захрипел на полу Чарли Ко. — Ну, раз так... — пожал плечами Римо. — Ладно. Шагнув к Чарли, он одним ударом навеки прекратил его страдания. Чиун низко поклонился. — Я горжусь тобою, сын мой. — Мной? — поразился Римо. — Гордишься мной? Мной, потомком белых людей, бледным огрызком поросячьего уха? — Ну, горжусь — это, пожалуй, преувеличение, — закивал Чиун. — Терплю до сих пор — так, пожалуй, будет вернее. К тому же прошло уже много дней — а моя рукопись еще не появилась на телевидении. О самой важной из своих обязанностей ты забыл — как всегда. Римо вздохнул. — И кроме того... когда ты наносил удар, я видел — ты опять согнул локоть правой руки. — О Боже, снова-здорово, — поморщился Римо. — Он ведь все-таки мертв, не правда ли, папочка? — Смерть есть смерть, а ошибка — ошибкой, — сварливо возразил Чиун. — Почему, хотел бы я знать, ты снова согнул локоть? — Объясню по дороге в аэропорт, — с этими словами Римо направился к выходу.Глава тринадцатая
Погода в этот день была самая что ни на есть летная. Чистое небо, видимость — миль пятьдесят; на западе медленно остывало раскалившееся за день солнце. Золотые лучи заката еще лишь тронули горизонт, когда мисс Мэри Брофман запросила по радио разрешение на взлет у диспетчерской службы аэропорта. Доложив главному об успешном устранении двух агентов Дома Синанджу, она начала готовится к полету, несшему миллионам ее соотечественников Последний порог. Она заполнила до отказа бак своего новенького, белого с оранжевым двухместного “Пайпер Кьюба”, которому сама дала кличку “Годжо” — в воздухе он чрезвычайно напоминал неизвестно по каким причинам полетевшую оранжевую крышу ресторана “Говард Джонсон”. Проверила закрылки, шасси, двигатель, особенно тщательно — моторчик от мотоцикла, приделанный к здоровенной защитного цвета канистре в хвостовой части. Все было в полной готовности. К ночи миллионы мясоедов во всем Техасе протянут ноги. К утру паника начнется по всей стране. Улицы будут сплошь завалены трупами. Правительство... может, даже и не уцелеет; огромные концерны останутся без своих лидеров. Производство замрет. Фундамент, на котором десятилетия покоилась страна, треснет и начнет разваливаться. Оставшиеся в живых будут беспомощно бродить по пустым городам. А у нее... до того, как объявят карантин во всем полушарии и утратит действие газ, до того, как первая из соседних стран предпримет первую военную экспедицию на умирающую державу — у нее будут бесценных несколько дней. За эти несколько дней она станет обладательницей несметных богатств. Сокровищ, каких еще никто никогда не видел. А потом пересядет в другой самолет — и направится к берегам другой страны, где обладание секретом неизвестного яда из двух частей даст ей самое главное — высокий пост и безграничную власть над ближним. А этот старый дурак доверил секрет отравы своим “последователям”. К утру он сам умрет — уж она позаботится об этом. И тогда не будет никого и ничего между ней и ее заветной целью. Неплохо для никому не известной девчонки со Стейтен-Айленда. Да разве она сама бы поверила, если бы пять лет назад кто-нибудь сказал ей, к чему приведет ее случайная беседа с незнакомым китайцем в публичной библиотеке, где она писала работу по китайской истории? А вот, однако же... Всего несколько минут отделяют ее от полной, абсолютной свободы. — “Пайпер Кьюб” Зет-112, ваша полоса — номер три. Счастливого пути. Конец связи. — Спасибо. Готова к взлету с полосы три. Всего хорошего. Конец связи. Мэри запустила мотор. Мощный фольксвагеновский двигатель в брюхе самолета плюнул, кашлянул и наконец пробудился. Она почувствовала, как завибрировала рукоятка управления между ее ног; это ощущение всегда наполняло ее почти эротическим возбуждением. Пропеллер погнал колеблющиеся волны по траве; позади взметнулось и росло облако пыли. Старый, почти слепой китаец в библиотеке — и богатая девица, которой просто нужно было получить ответы на пару вопросов для выпускной работы — до окончания школы оставалось два месяца. Но между отчаявшимся стариком и скучающей девицей установилась странная связь. Впереди замаячило захватывающее приключение на грани жизни и смерти. А результат — вот он. Умопомрачительная возможность одной держать в руках судьбу огромной страны, спрятанную в зеленой канистре с мотоциклетным мотором. Бело-оранжевый самолет вздрогнул и тронулся. Мэри двинула рукоятку от себя, выруливая по асфальту поля к полосе номер три. Спускались сумерки, и ей пришлось включить красно-белые бортовые огни, чтобы на нее не напоролся по случайности какой-нибудь садящийся лайнер. Огни полосы мигали неподалеку; над полем вспыхнули прожектора. Мэри развернула самолет носом к полосе, чтобы набрать скорость для взлета. И вдруг увидела, как на краю поля, попав на секунду в яркие лучи прожекторов, перемахнула через забор человеческая фигура. Мэри двинула “Пайпер” вперед, не отрывая взгляда от темного силуэта, который явно двигался в ее направлении. Самолет набирал скорость; протянув руку, она включила микрофон. — “Кьюб” Зет-112 вызывает диспетчера. Человек на поле. Повторяю, на поле человек. Конец связи. Несколько секунд связь молчала, затем внезапно ожил маленький динамик над головой: — Зет-112, говорит диспетчер. Где человек? Повторяю, где человек? Конец связи. Самолет Мэри ровно бежал по полю. Повернувшись и окинув взглядом поле, она уже явственно увидела человеческий силуэт, бежавший через седьмую полосу. — Диспетчер, вызывает Зет-112. Человек пересекает полосу семь. Повторяю — полосу семь. Конец связи. Достигнув конца рулежки, Мэри поворачивала для захода на третью полосу. — Зет-112 вызывает диспетчерскую, — голос, раздавшийся в наушниках, показался диспетчеру напряженным. — Он здесь! Я его вижу. Только что пересек полосу шесть. Конец связи. Посмотрев налево, Мэри увидела, что человек приближается к ней наискосок по полю, словно норовя отрезать ее от полосы. В поднятой правой руке бегущий держал странный предмет, с которого что-то капало. — Зет-112, вызывает диспетчер. Я все еще не вижу никого на поле — совсем никого. Вы не пили перед вылетом? Повторяю, не пили перед вылетом? Конец связи. — Идиот! — зло плюнула Мэри. — Я не пила, а он на поле, черт бы его побрал. Виден, как на ладони. Ослепли вы там, что ли? Вот он, глядите, прямо на пятой полосе. Повернувшись, Мэри увидела, что незнакомец приближается к полосе три. Он смотрел прямо в ее сторону, и она ясно видела его темные волосы и высокие скулы. В черной майке, голубых слаксах — но почему-то босой. В руке он сжимал окровавленный крюк для мяса. — Зет-112, вызывает диспетчер. Я проверил еще раз и сверился с данными наземной службы — никакого человека на поле не обнаружено. Вам предлагается вернуться для проверки на исходную позицию. Повторяю, вернуться на исходную для проверки. — Черта с два! — взвизгнула Мэри. — Этот гад совсем рядом — и хочет добраться до меня! Мэри запустила двигатель на полную мощь и выжала рукоятку. Взревев, “Пайпер” рванулся по полосе. Взглянув на мотнувшуюся вправо стрелку спидометра, она ухмыльнулась, представляя, как этот тип сейчас стоит, беспомощно уставясь ей вслед, залепленный грязью, песком и отработанным маслом из двигателя. Взглянув в окно, она почувствовала, что под ложечкой разливается холодок. Странный тип не снижал темпа. Она почти в ужасе смотрела, как он преодолел четвертую полосу, держа крюк высоко в поднятой руке — как факел на Летних играх в Монреале. Двигался он вроде бы медленно — но тем не менее неуклонно увеличивался в размере... Мэри кинула быстрый взгляд на спидометр. До взлетной скорости всего несколько километров. Несколько секунд — и он уже ее не достанет. Всего несколько секунд... Неожиданно Мэри разобрал смех. Ну что, спрашивается, она психует? Пусть даже он догонит ее самолет. И что дальше? Попробует вломиться в кабину? Поддеть ее этим своим дурацким крюком? Даже если он попробует сунуть его в пропеллер — на такой скорости его отбросит далеко в сторону без особых последствии. Так что пускай бежит. Даже дочешет до самолета. Пусть даже уцепится за него. Интересно будет взглянуть, как его раскрошит на кусочки. Ну, валяй, мистер Умник-Супермен. Беги, свое получишь. “Пайпер” наконец набрал скорость взлета. Мэри почувствовала, как тепло разливается по телу, когда колеса самолета оторвались от земли. Поле, вздрогнув, исчезло за иллюминатором. Мэри с триумфом глянула вниз — фигурка на полосе перестала увеличиваться. И тут волосы ее встали дыбом. В иллюминаторе стремительно рос в размере окровавленный крюк! Забыв о ярких красках заката, Мэри следила, словно завороженная, как крюк, казалось, медленно плывет навстречу самолету. Он переворачивался в воздухе, рос — пока не достиг натурального размера прямо перед ветровым стеклом... Стекло с треском разлетелось на куски, и ее с силой вдавило в кресло — как будто в грудь ей ударил язык огромного колокола. В каком-то оцепенении Мэри следила, как исчезают за разбитым стеклом все незакрепленные предметы в кабине — карта, двухцветная ручка с серебряным пером, солнечные очки, кейс из бизоньей кожи... Прядь рыжих волос бросилась ей в лицо, лишив на миг зрения; она успела подумать, что если бы не ремень, ее тоже вытянуло бы вместе с вещами. Крепко сжав рукоятку, она опустила голову... Из ее живота, прямо под левой грудью, торчало охвостье мясного крюка. Острый его конец, пройдя сквозь нее, намертво застрял в спинке сиденья. Судорожно сглотнув, Мэри откинула назад голову — и завыла, словно стонущий волк. Открыв глаза, она увидела край горизонта, разрезавший разбитое ветровое стекло. Как нож гильотины. Как отточенный конец ногтя главаря. Потом в секунду надвинулась земля — и больше ничего уже не было. Она не успела даже почувствовать боли. Не видела, как вломился в кабину ревущий на полных оборотах двигатель. И даже не узнала, что когда пожарные аэропорта погасили огонь и разгребли то, что осталось от нее самой и от самолета, им не пришло и в голову, что искореженный кусок оплавленного металла был некогда острым мясным крюком. Не узнала, что так же расплавилась и зеленая канистра, и огонь в мгновение ока уничтожил белесый дым. Не узнала, что диспетчер в докладе комиссии по расследованию показал, что перед вылетом заметил у нее признаки опьянения и истерии. И не узнала, что тот, кто бежал к ней через все летное поле, кто мог двигаться так, что на тело его со стороны башни наземной службы не попадал свет прожекторов, и тот, кто зашвырнул холодный окровавленный крюк к ней в кабину, несколько минут стоял у горящих обломков разбитого самолета, а потом, разведя руками, медленно произнес: — Такие вот дела, милая.Глава четырнадцатая
— Твоя воля исполнена, о повелитель, — раздался голос за дверью номера 1824 в хьюстонской гостинице “Шератон”. — Последний порог принял полчища пожирателей мяса. Костлявые пальцы главаря крепко сжали клыкастые драконьи головы на подлокотниках его кресла. Этих слов он ждал, как казалось ему, столетия. Неважно, что произнес их голос незнакомого мужчины — а не этой странной переводчицы. Ведь произнес он их по-китайски. И главное — произнес. Голос сказал ему, что осквернители желудка отправились наконец к Последнему порогу — а значит, он может осуществить свою заветную мечту. Он войдет в вечную жизнь — и соединится там с предками, близкими и друзьями. Наконец оплачены его счета. Окончена мука посвящения гнусных наемников в тысячелетние тайны Веры. Они сделали свое. И получили по заслугам. Главарь глубоко вздохнул. — Добро, — произнес он удовлетворенно. — Нет, — обладатель второго, высокого, надтреснутого голоса говорил на другом языке. — Это не добро. Это зло. И с ним надо бороться. Главарь понимал и этот язык. Обладатель второго голоса говорил по-корейски. Римо и Чиун стояли перед кроваво-красным креслом в полумраке гостиничного номера. Единственная сорокаваттная лампочка под потолком освещала их лица желтоватым рассеянным светом. Тело главаря напряглось; дыхание стало прерывистым. — Синанджу, — едва слышно вымолвил он. — Да, — кивнул Чиун. — И на этот раз пришел твой черед. Седые брови главаря сошлись в подобие римской пятерки, морщины резко обозначились на лице; но затем на губах появилась улыбка. — Пусть будет так, — махнул он рукой. — Но вы — вы поймете. Потому что живете Верой такой же древней, как и моя. И поймете преданность и жажду служения, что двигали мною все эти годы. Чиун отрицательно покачал головой. — Синанджу — не Вера, — произнес он. — Это способ жить. Который мы никогда никому не навязываем. Избранные, отмеченные благословением и честью — это и есть Дом Синанджу. — Он взглянул на Римо. — Только так — и по-другому никогда не будет. — Значит, моя воля?.. — в душе главаря внезапно зародилось страшное подозрение. — Не выполнена, — кивнул Чиун. — К Последнему порогу отправились лишь недомерки, которых ты набрал к себе в помощники. Маленький кореец наклонился к самому уху главаря. — Ты мог бы расправиться с нами так же легко, как утопить младенца, — прошептал он. — Да, да, ты, немощный и слепой старик. Тебе нужно было лишь самому выступить против нас — и твоя Вера могла бы править миром. Мастер выпрямился. — Но ты запятнал свою мудрость, понадеявшись на глупость других — и потому стал опасен не более, чем умирающий ветер. Теперь пришло время платить. — Да, — кивнул главарь, все еще надеясь присоединиться к своим в вечной жизни. — Я уже готов. Не медли. Убей меня. Чиун отступил на шаг. — Ты умрешь, — кивнул он. — Но убивать тебя мы не станем. Ты ведь из пожирателей крови — а в книгах сказано, что лишь в смерти вы живы по-настоящему. Значит, по-настоящему мертв ты будешь только при жизни. Главарь сидел молча, обдумывая слова Чиуна. Но еще до того, как, пораженный их истинным смыслом, успел он вонзить восьмидюймовый ноготь себе под кадык и обрести наконец вечную жизнь через долгожданную смерть — к голове его метнулась ладонь Римо. Нанеся главарю несильный удар под правое ухо, Римо полностью лишил его возможности двигаться, парализовав все члены тела — и затем левая рука, быстрее, чем мог видеть глаз, быстрее, чем может чувствовать кожа, вошла в череп главаря, поразив один из участков мозга — и в мгновение ока руки снова замерли на груди Римо. Главарь по-прежнему восседал на кресле. На его, пергаментно-желтой коже не было заметно никаких следов. Глаза его были закрыты — но сердце билось, текла по жилам кровь, работали клетки мозга. Однако импульсы, которые мозг слал в мышцы, угасали у позвоночного столба. Мозг главаря не мог более управлять его телом. Он жил — но тело не подчинялось его приказам. И не подчинится больше никогда. — Видал? — повернулся Римо к Чиуну. — Только не говори, что я и на этот раз согнул локоть!* * *
Неожиданный пациент привел хьюстонских врачей в полное изумление. Симптомы у доставленного в больницу старого китайца точь-в-точь совпадали с хрестоматийным случаем — девочкой из Массачусетса, с минуты рождения пребывавшей в коме. Он, как и она, был жив — но, как и она, не сознавал этого. Невероятный случай. И хьюстонские врачи чрезвычайно гордились, что такой необычный пациент достался именно им. Однако поспешили предупредить родственника, который его доставил, что вряд ли когда-нибудь появятся шансы на его выздоровление. — Ничего, — махнул рукой тот. — Просто проследите, чтобы мой дедушка оставался живым так долго, как только возможно. Врачи также предупредили его, что при новейших системах жизнеобеспечения вполне возможно, что он переживет их всех. — Отлично, — кивнул внук. — Мне нравится думать о нем как о семейном памятнике. Но врачи снова предупредили его — такое продолжительное лечение будет стоить очень и очень дорого. — Подойдет, — кивнул тот, извлекая на свет пять толстенных стопок стодолларовых банкнот. — Деньги для нас не препятствие. Предупреждать больше было не о чем. После проверки банкнот на подлинность эскулапы выразили надежду, что дедушка мистера Николса проживет в блоке интенсивной терапии долгую и полную жизнь — и, разумеется, мистер Николс и его батюшка смогут навещать его, когда захотят. — Э-э, понимаете, — замялся Римо, — мы с отцом надолго уезжаем из города. Так что уж проследите, пожалуйста, чтобы дедуля тут не загнулся. Врачи с сочувствием и пониманием отнеслись к просьбе и пожелали всего наилучшего мистеру Николсу и его отцу — хотя казалось маловероятным с медицинской точки зрения, чтобы этот высокий, светлокожий и темноволосый англосакс произошел от маленького, седого, с желтой кожей корейца. Выйдя из госпиталя, Римо и Чиун направились обратно в отель. — Хорошо, что ты не стал платить золотом, — заметил Чиун. — Китайцы этого недостойны. — Бумага им вполне подошла, — ответил Римо. — И кроме того, мы и так прекрасно проведем время, объясняя Смитти, на что мы угрохали такую кучу монет. — Скажи, что мы все вернем. Это смягчит сердце императора, — посоветовал Чиун. — Интересно, как именно? — осведомился Римо. — Там было двадцать пять тысяч долларов. Веселенькая цифра. — И совершенно ничтожная в сравнении с тем, что ты будешь иметь, если на будущей неделе доставишь наконец мою гениальную драму на телевидение. Она принесет мне несметные сокровища — а твоих трех процентов будет как раз достаточно, чтобы вернуть императору долг. — Моих что? — Твоих четырех процентов, — поправился Чиун. — Моих как? — Твоих пяти процентов, — вздохнул Чиун, и, отвернувшись, пожаловался уличной стене: — Эти агенты — настоящие грабители!Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Черная кровь
Глава 1
Сначала ей казалось, что она снова очутилась в нацистской Германии. Черная звезда боли звенела в ее левой глазнице — там, куда бандит воткнул шило. И теперь она больше ничего не видела левым глазом. Она вспомнила гестапо. Но это не гестаповцы: у тех были чистые ногти, они задавали ясные вопросы, и вы знали, что если они получат от вас нужные им сведения, то боли больше не будет. Гестаповцы хотели знать, где Герд, а она не знала, где Герд. И так им и отвечала. А ее нынешние мучители твердят ей: «Шпарь по-мурикански». Наверное, они имеют в виду «по-американски». И пахнут они по-другому, эти мальчишки. У них особый запах. Она так и сказала миссис Розенблум однажды утром в школе, где Управление полиции Нью-Йорка проводило занятия с местными жителями. По утрам ходить по улицам иногда бывает безопасно. Полиция, которая старалась выкачать из находящегося на грани банкротства города побольше денег, организовала для пожилых жителей курсы на тему «Как вести себя при ограблении». Не надо сопротивляться, говорили им. Отдайте кошелек. Лейтенант полиции показывал, как надо держать кошелек, чтобы грабитель, не дай Бог, не подумал, будто вы не желаете с ним расставаться. — Я тоже чую их запах, — сказала тогда миссис Розенблум. Но тут же посоветовала миссис Мюллер никому об этом не говорить. — Вам скажут, что это расизм, а это плохо. В этой стране быть расистом запрещено. Миссис Мюллер кивнула. Она не хотела быть расисткой — ведь это так ужасно. Нацисты — те же расисты, а они были отвратительны. Она видела, что они творили, и, как добрая христианка, не могла их одобрить. И ее муж Герд тоже. Им был нужен Герд. Но Герд мертв. Он мертв уже давно. Тут миссис Мюллер снова почувствовала, как ее ударили ногой в грудь. Нацистов больше нет. Это чернокожие. Она хотела попросить черных ребят не бить ее больше ногами. Хотя бы в грудь. Как там учили на курсах, организованных полицией? Она попыталась вспомнить. Ее руки были связаны за спиной электрическим проводом. Нет, в полиции не говорили, как себя вести, когда руки у вас связаны, а глаз выколот шилом. Полиция Нью-Йорка объясняла, как вести себя, когда вас грабят. Они не проводили лекций для пожилых людей о том, как вести себя, когда вас убивают. Может быть, если бы полицейским больше заплатили, они научили бы стариков не только тому, как быть правильно ограбленными, но и как быть убитыми. Эти мысли проносились в затуманенном болью мозгу миссис Мюллер, в котором смешалось все: и нацистская Германия, и нынешняя ее убогая квартирка. Она хотела сказать хохочущим черным парням, чтобы они били ее куда-нибудь в другое место. Только не в грудь — это так больно. Будет ли расизмом попросить чернокожих бить вас ногами не в грудь? Она не хотела быть расисткой. Она видела, что совершили расисты. Но евреи никогда ее не били. Когда они жили среди евреев, им никогда не приходилось бояться за свою жизнь. А этот район был еврейским, когда они с Гердом сюда переехали. Сами они были немцы и потому опасались неприятностей из-за того, что совершили нацисты. Но никаких неприятностей не возникало и с ирландцами, жившими в двух кварталах отсюда. И с поляками. И с итальянцами — их квартал располагался по другую сторону от Гранд-конкорс. А потом был издан закон. И закон гласил, что нехорошо мешать людям селиться там, где они хотят. Чернокожим людям. И всех следовало научить поступать правильно. Это Америка. Здесь каждый должен поступать правильно. Сначала появилась какая-то женщина. Она преподавала в университете. Она выступила на собрании жителей района и рассказала о замечательном чернокожем Джордже Вашингтоне Карвере, и о многих других замечательных чернокожих, и о том, какие они замечательные, и какие плохие те, кто их ненавидит, и о том, что ненавидеть чернокожих вообще дурно. Герд, который был тогда еще жив, переводил ее выступление для миссис Мюллер. Он был такой умный! Он так много знал и так легко все схватывал. Он раньше работал инженером. Если бы он был жив, может, он сумел бы уговорить этих ребят бить ее ногами не в грудь, а куда-нибудь еще. Им ведь все равно куда. Они просто забавляются ее старым телом, как игрушкой. Женщина, объяснявшая, как замечательны чернокожие, преподавала в университете. Переселение негров в этот район она назвала очень прогрессивным и хорошим делом. И белые, и черные, все тогда культурно взаимообогатятся — так, кажется, она сказала. Но когда здесь начали селиться чернокожие и по ночам уже стало невозможно выйти на улицу, тогда люди из университетов — те, которые объясняли всем, как чудесно жить рядом с черными, — перестали тут появляться. Сначала они перестали появляться по вечерам. Потом, когда сюда переехало еще больше чернокожих, они перестали появляться и днем. Они отправились в другое место, сказал Герд, чтобы объяснять другим людям, как чудесно жить рядом с чернокожими. Ученые перестали появляться на Уолтон-авеню и объяснять жителям, как обогатит их соседство с чернокожими, потому что жители теперь были почти сплошь чернокожими. Те, кто имел деньги, смогли переехать. Но у Герда уже было не так много денег, и он не хотел беспокоить дочь — позднюю отраду их жизни. Она родилась в Америке. И она такая красивая. А как хорошо она говорит по-английски! Может быть, она смогла бы уговорить этих ребят не бить ее маму ногами в грудь — ведь это так больно. А это не расизм? Она не хотела быть расисткой. Расизм — это плохо. Но она не хотела также, чтобы ее били ногами в грудь. Как жаль, что тут нет чернокожего полисмена. Он бы остановил их. Среди чернокожих есть очень милые люди. Но говорить, что среди чернокожих есть хорошие, не разрешается, так как это будет означать, что есть и плохие. А это расизм. А какой это был прекрасный район раньше — тут даже можно было гулять по улицам. А теперь умираешь со страху, когда надо пройти мимо окна, если только оно не забито досками. Она почувствовала, как теплая кровь из ран на груди стекает по животу, в ощутила вкус крови во рту, и застонала, и услышала, как они хохочут над ее жалкими попытками остаться в живых. Ей казалось, что вся ее спина утыкана гвоздями. Прошло время. Ее больше никто не пинал, ничего в нее не втыкал, и это означало, что они, вероятно, ушли. Но что им было нужно? Видимо, они нашли то, что хотели. Но в квартире уже нечего было красть. Даже телевизора у них теперь не было. Иметь телевизор — опасно, потому что об этом обязательно станет известно и его украдут. Во всем районе никто из белых — а их осталось трое — не имел телевизора. Может, они украли эту дурацкую штуковину, которую Герд привез с собой из Германии? Может, они искали именно ее? Зачем еще они могли прийти? Они постоянно повторяли «Хайль Гитлер!», эти черные ребята. Наверное, они решили, что она еврейка. Негры любят говорить евреям такие вещи. Миссис Розенблум однажды рассказала ей, что они приходят на еврейские похороны, говорят «Хайль Гитлер!» и смеются. Они не знают, какой был Гитлер. Гитлер считал негров обезьянами. Разве они об этом не читали? Он даже не считал их опасными — просто смешными обезьянами. В молодости ее обязанностью было учить детей читать. Теперь, когда она стала старухой, умные люди из университета, которые больше тут не появляются, объяснили ей, что она по-прежнему в ответе за тех, кто не научился читать. В чем-то она, видимо, очень крупно провинилась, раз не все научились читать и писать. Но это она могла понять. У нее у самой были трудности с английским, и Герду постоянно приходилось все ей переводить. Может быть, эти черные ребята хорошо говорят на каком-то другом языке, как и она, и у них тоже трудности с английским? Может, они говорят по-африкански? Она уже не чувствовала рук, а левая половина головы онемела от боли, возникшей где-то в глубине мозга, и она знала, что умирает, лежа здесь на кровати, связанная по рукам и ногам. Она не видела уцелевшим правым глазом, рассвело ли уже, потому что окна были забиты досками. А иначе нельзя было бы переходить из комнаты в комнату — разве что ползком по полу, чтобы с улицы вас никто не увидел. А миссис Розенблум помнила те времена, когда пожилые люди могли погреться на солнышке в парке, а молодые даже помогали им перейти улицу. Но миссис Розенблум ушла весной. Она сказала, что хочет погреться на солнышке и понюхать цветы, она еще помнила, что, до того как здесь начали селиться негры, в Сент-Джеймс парке весной цвели нарциссы, и она хотела снова вдохнуть их чудесный аромат. Они как раз, наверное, распустились. Она позвонила и на всякий случай попрощалась. Герд пытался отговорить ее, но она сказала, что устала жить без солнечного света и что, хоть ей выпало несчастье жить в таком теперь опасном месте, она все равно хочет пройтись по залитой солнцем улице. Она не виновата, что кожа у нее белая, и что она слишком бедна, чтобы переехать туда, где нет негров, и что она слишком стара, чтобы убежать или драться с ними. Быть может, если она просто пройдется по улице, как будто у нее есть на это право, то сможет добраться до парка и вернуться обратно. И вот в полдень миссис Розенблум направилась в парк, а на следующий день Герд позвонил одному из белых соседей, который не смог переехать в другое место, и узнал, что ему миссис Розенблум тоже не звонила. И ее телефон не отвечал. Герд рассудил так: раз по радио ничего не сообщили (у него был маленький приемник с наушниками — только такое радио можно было держать дома, не опасаясь, что его украдут), то, значит, миссис Розенблум погибла тихо. По радио и в газетах сообщали только о таких убийствах, когда людей обливали керосином и сжигали заживо, как в Бостоне, да еще о самоубийствах белых, которые они совершали из страха перед чернокожими, как в Манхэтгене. Обычные повседневные убийства в сводку новостей не попадали, так что, вероятно, миссис Розенблум умерла быстро и легко. А позднее они встретили кого-то, кто знал кого-то, кто видел, как ее тело увозили в морг, и, значит, не осталось никаких сомнений, что ее больше нет. Не очень-то благоразумно было с ее стороны идти в парк. Ей следовало бы дождаться, пока полиция Нью-Йорка организует специальные занятия на тему, как вести себя при нападении в парке или пойти в парк рано утром, когда на улице только те чернокожие, которые спешат на работу, — эти не тронут. Но ей захотелось вдохнуть аромат цветов под полуденным солнцем. Что ж, людям случалось умирать за вещи похуже, чем запах нарциссов в полдень. Должно быть, миссис Розенблум умерла легко, а в таком районе и это большая удача. Сколько времени прошло с тех пор? Месяц? Два месяца? Нет, это было в прошлом году. А когда умер Герд? А когда они уехали из Германии? Это не Германия. Нет, это Америка. И она умирает. И вроде бы так и должно быть. Она хотела умереть и оказаться во тьме той ночи, где ее ждет муж. Она знала, что снова встретится с ним, и она была рада, что его больше нет в живых и он не видит, как ужасно она умирает, потому что она никогда не сумела бы ему объяснить, что все это нормально. И выглядит гораздо хуже, чем есть на самом деле, и вот, Герд, милый, я уже чувствую, как телесные ощущения покидают меня, потому что когда тело умирает, то исчезает боль. И она вознесла последнюю хвалу Господу и с легким сердцем рассталась со своим телом. Когда жизнь ушла из слабой, старой и иссохшей оболочки, и она остыла и кровь в сосудах остановилась, с девяноста двумя фунтами человеческой плоти — всем, что было раньше миссис Мюллер, — произошло то, что происходит всегда с плотью, если ее не заморозить или не высушить. Она начала разлагаться. И запах был столь ужасен, что полиция Нью-Йорка в конце концов приехала забрать тело. Двое здоровенных мужчин с пистолетами наготове обеспечивали безопасность бригады коронера, проводившего предварительное следствие. Они обменялись парой нелестных замечаний по поводу окрестных жителей, и когда тело выносили на носилках, толпа чернокожих юнцов попыталась прижать одного из полисменов к стенке, тот выстрелил и зацепил одному из парней предплечье. Толпа разбежалась, и тело миссис Мюллер было доставлено в морг без приключений, а детективы написали рапорты и разъехались по домам, в пригороды, где семьи их существовали тихо-мирно, в относительной безопасности. Старый испитой репортер, поработавший на своем веку во многих редакциях нью-йоркских газет, а теперь подвизавшийся на телевидении, просмотрел последние сообщения об убийствах. Еще одна белая женщина — жертва черных убийц. Он положил листок обратно в стопку таких же репортажей. Его оскорбляло, что человеческая жизнь стала теперь значить так мало, как будто в городе шла война. И он вспомнил другое время, тридцать лет назад, когда человеческая жизнь тоже ничего не значила и сообщения о том, что один черный застрелил другого, вовсе не считались заслуживающими внимания. Он отложил стопку репортажей, и тут ему позвонили из отдела новостей. Полицейский в Бронксе, окруженный толпой чернокожих юнцов, выстрелил и ранил одного из нападавших. Совет чернокожих священников Большого Нью-Йорка назвал случившееся актом варварства. Возле дома адвоката полицейского были выставлены пикеты, требовавшие положить конец практике защиты полицейских, обвиняемых в насилии в отношении чернокожих. Выпускающий редактор велел репортеру отправиться туда с телекамерой и взять у кого-нибудь интервью перед домом адвоката, Когда репортер подъехал к месту действия, пикетчики спокойно сидели в припаркованных поблизости автомобилях. Ему пришлось подождать — оператор немного запаздывал. Но как только появился оператор с телекамерой, всем вокруг словно бы впрыснули адреналин. Из машин набежали десятки чернокожих, сомкнули ряды, и оператору не составило труда выбрать для съемки такую точку, чтобы казалось, будто вся округа марширует перед домом адвоката. Они маршировали и что-то скандировали. Репортер поднес микрофон очень черному человеку с очень белым воротничком, покрытым складками лицом. Священник принялся говорить о маньяках-полицейских, стреляющих в невинных чернокожих юношей, ставших жертвами «самого страшного расизма в истории человечества». Чернокожий назвался преподобным Джосайей Уодсоном, председателем Совета чернокожих священников, сопредседателем Фракции церквей мира, исполнительным директором программы «Жилье для всех — 1», за которой должна вскоре последовать программа «Жилье для всех — 2». Голос его напоминал раскаты грома в горах Теннесси. Он призывал праведный гнев Всевышнего. Он оплакивал жертв белого варварства. Репортер страстно желал, чтобы преподобный Уодсон — мужчина весьма крупный — обращался к небесам, а не вниз, к нему, репортеру, и, если возможно, немногосдерживал дыхание. Концентрация паров джина в выдыхаемом преподобным Уодсоном воздухе была столь высока, что могла бы повредить защитное покрытие орудийной башни боевого корабля. Репортер старался не показывать, как тяжело стоять в зоне дыхания преподобного Уодсона. Уодсон потребовал положить конец жестокостям полиции в отношении чернокожих. Он рассуждал о многовековом угнетении. Репортер попытался задержать дыхание, чтобы не вдыхать окружающие преподобного пары. Ему также надо было скрыть от телекамеры, что черная мохеровая куртка преподобного отца оттопыриваются под мышкой. Там у него был револьвер с перламутровой рукояткой, и редактор никогда бы не выпустил на экран пленку, на которой чернокожий священник ходит по улицам вооруженный. Выпускающий редактор не хотел выглядеть расистом. А значит, все чернокожие должны были выглядеть добропорядочными. И разумеется, безоружными. Когда смонтированный материал был показан в программе новостей, все это выглядело следующим образом. Хорошо поставленным, со слезой, голосом преподобный Уодсон рассказывал об ужасной судьбе негритянской молодежи, и за спиной его маршировало разгневанные протестующие граждане, а рядом с ним согбенный репортер закрывал своим телом пистолет под мышкой преподобного и очень часто отворачивался, а когда его лицо оказывалось поблизости от лица преподобного Уодсона, то в глазах репортера стояли слезы. И создавалось впечатление, будто рассказ преподобного отца столь печален, что пожилой репортер не может сдержать рыданий перед телекамерой. Именно так прокомментировал сюжет диктор одной из иностранных телекомпаний. Насилие полиции в отношении негритянской молодежи столь ужасно, сказал он, что даже видавший виды белый журналист не смог не прослезиться. В считанные дни этот маленький сюжет прогремел по всему миру. И университетские профессора за круглыми столами обсуждали жестокость полиции, которая вскоре стала именоваться угнетением и эксплуатацией, а затем — вполне естественно — «геноцидом, спланированным и осуществленным полицией Нью-Йорка». Когда кто-то попытался было заикнуться о невероятно высоком уровне преступности среди чернокожих, ученые мужи откликнулись вопросом: а чего еще можно ожидать после такого полицейского геноцида? Вопрос этот был включен в программу экзаменов во всех университетах. И кто не знал правильного ответа, проваливался. Тем временем миссис Мюллер похоронили в запаянном гробу. Похоронное бюро попыталось было восстановить левую половину ее лица, где раньше был глаз, но воск не слишком удачно гармонировал со сморщенной старческой плотью. Залитый изнутри воск расправил морщины левой щеки, и она выглядела слишком юной для женщины, иммигрировавшей в Америку из Германии после войны. Так что было решено скрыть от всех плоды бандитских трудов; когда гроб был доставлен из церкви на кладбище Пресвятой Девы Марии и Ангелов, за ним шла довольно солидная процессия. И это крайне изумило дочь миссис Мюллер: она и не подозревала, что у ее родителей было так много знакомых, особенно среди тридцати-сорокалетних мужчин. Очень любопытных, кстати. Нет-нет, после родителей ничего не осталось. Да, у них был свой сейф в банке, но в нем оказалось всего несколько ценных бумаг. Безделушки? Один из мужчин в черном сказал, что его интересуют именно безделушки. Старинные немецкие безделушки. Дочь посчитала это потрясающе возмутительным. Но что может по-настоящему потрясти человека в наши дни? Итак, это — покупатель, занимающийся бизнесом прямо у свежевырытой могилы. Или для него это обычное дело? И она с тоской пожалела о тех временах, когда некоторые вещи еще считались возмутительными, и ощутила острую боль в сердце, и подумала, как ужасно было ее старой матери умирать в одиночестве, и как страшно стало навещать родителей после того, как в их квартале произошли такие перемены. — Никаких безделушек, черт вас раздери! — крикнула она. И в тот же день у бывшего дома Мюллеров появилась бригада рабочих и принялась разрушать его до основания. Они приехали в сопровождении вооруженных полицейских, каждый из которых был выше шести футов ростом и владел приемами каратэ. Дом отгородили от улицы стеной из бронированных щитов. В руках у полицейских были дубинки. Старую развалюху методично разобрали по кирпичику, и останки дома покинули квартал не навалом в грузовиках, а в огромных белых ящиках. Надежно запертых.Глава 2
Его звали Римо, и он ехал вверх — не в лифте, а под лифтом. Он вдыхал запах работающего мотора и спекшейся смазки, ощущал легкую вибрацию длинных тросов, когда кабина останавливалась, и чувствовал, как эта вибрация волной бежит от кабины — сначала вниз, к фундаменту, а потом к пятнадцатому этажу, выше которого шли еще пять этажей пентхауса — роскошного особняка на самом верху здания. Правая рука Римо надежно охватывала болт в днище кабины. Люди, цепляющиеся за разные предметы, ради сохранения жизни, обычно быстро выбиваются из сил именно потому, что боятся за свою жизнь. Страх увеличивает силу и скорость сокращения мышц, но отнюдь не выносливость. Если вы вынуждены за что-то держаться, надо стать органичным продолжением этого предмета, самому стать частью выступающего из днища болта, и рука должна не сжимать, а как бы удлинять его собой. Как Римо и учили, он легко соединил пальцы с болтом и напрочь забыл об этом. Так что, когда лифт снова пришел в движение, Римо плавно качнулся и поплыл вверх. Держался он правой рукой и потому слышал шаги людей у себя над правым ухом. Он находился здесь с раннего утра, и теперь, когда лифт остановился на уровне пентхауса, Римо понял, что ему осталось висеть под лифтом совсем немного. На этот раз все было не так, как раньше. Римо услышал, как защелкиваются замки — двадцать, по числу этажей под ним. Это запирались двери шахты лифта. Его об этом предупреждали. Потом он услышал напряженное дыхание сильных мужчин. Они проверили кабину лифта сверху. Об этом его тоже предупреждали. Телохранители всегда проверяли крышу лифта, потому что там кто-то мог прятаться. Потолок кабины был закрыт бронированным стальным листом, пол — тоже. Таким образом, никто не мог проникнуть в кабину ни сверху, ни снизу. Лифт — единственное уязвимое место в офисе южнокорейского консула в Лос-Анжелесе. Все остальное, весь пентхаус — самая настоящая крепость. Римо предупреждали об этом. Когда его спросили, как он собирается проникнуть туда, он ответил, что ему платят за дела, а не за рассуждения. И это было правдой. Но еще большей правдой было то, что Римо тогда действительно не знал, как собирается проникнуть в офис, более того — он даже и думать об этом не хотел и, самое главное, не желал вести никаких разговоров на эту тему. И потому он отделался каким-то многозначительным замечанием, подобным тем, какие ему самому приходилось выслушивать вот уже более десяти лет, а утром того дня, на который руководство назначило исполнение задания, он просто неторопливо подошел к зданию с роскошной крепостью на крыше и начал действовать, без заранее обдуманного плана. В последнее время ему и не приходилось почти ничего обдумывать. На первых порах различные защитные ухищрения — запертые двери, труднодоступные места, десятки телохранителей — создавали для него проблемы. И решать эти проблемы вначале было увлекательно. А этим утром, непонятно почему, он думал о нарциссах. Была весна, и он видел их не так давно, а сегодня утром размышлял об этих желтых цветах и о том, что теперь, нюхая их, он ощущает совсем не то, что прежде, до того как стал тем новым человеком, которым был теперь. В прежние времена он вдыхал нежный аромат цветов. А теперь, когда он нюхал цветок, он вдыхал в себя все его движения. Это была симфония пыльцы, достигавшая апофеоза в его ноздрях. Это был хор и крик самой жизни. Принадлежать к Дому Синанджу, понимать и постоянно продолжать постигать вершины знания, хранящегося в небольшом северокорейском селении на западном побережье Корейского полуострова, означало знать жизнь во всей ее полноте. Теперь одна секунда заключала в себе больше жизни, чем целый час в былые времена. Разумеется, иногда Римо уставал от такого количества жизни. Он предпочел бы, чтобы ее было поменьше. И вот, думая о желтых цветочках, он вошел в белое здание из кирпича и алюминия, с окнами от пола до потолка, с великолепным мраморным порталом, с фонтаном, омывающим пластиковые цветы в вестибюле. Вошел и поднялся на лифте до десятого этажа. Там он немного поиграл кнопками «Стоп» и «Ход», пока десятый этаж не оказался у него на уровне пояса, скользнул вниз, нашел в днище кабины выступающий болт и обхватил его правой рукой; потом, после короткой суматохи на разных этажах, кто-то снова привел лифт в движение. А Римо висел под днищем и ждал, пока наконец лифт не поднялся на самый верх здания, в пентхаус. О чем тут думать? Еще много лет назад его наставник Чиун, нынешний Мастер Синанджу, сказал ему, что люди сами всегда покажут, с какой стороны на них легче всего напасть. Зная свое слабое место, они именно его защищают рвами, бронированными щитами или телохранителями. И вот Римо, получив задание и узнав о всех мерах безопасности, направился прямиком к лифту, думая о нарциссах, потому что больше ему особо не о чем было думать. А теперь нужный ему человек вошел в лифт, задавая вопросы по-корейски. Заперты ли замки на всех дверях шахты, чтобы никто не помешал поездке вниз? Конечно, полковник. Проверили ли верхний люк? Да, полковник. Вход с крыши? Да, полковник. Выход на первом этаже? Да, полковник. И — о, полковник, как великолепно вы смотритесь в этом сером костюме! Не отличить от американца, да? Да-да, вылитый бизнесмен. Наше дело — это и есть бизнес. Да, полковник! И все двадцать этажей тросов пришли в движение. И лифт пошел вниз. Римо начал раскачиваться из стороны в сторону. В такт его движениям медленно опускающийся лифт в двадцатиэтажной шахте тоже начал раскачиваться, как колокол с живым языком. Механизм совершенных человеческих мускулов раскачал лифт до такой степени, что на уровне двенадцатого этажа кабина стала ударяться о стойки и стены шахты, высекая искры и содрогаясь при каждом ударе. Пассажиры лифта нажали кнопку экстренной остановки. Тросы вздрогнули и замерли. Римо медленно качнулся три раза, на третьем махе подтянулся на руке в щель между полом лифта и полом этажа, потом, просунув левую руку сквозь резину створок кабины, ударил по раздвижной двери и энергично толкнул ее левым плечом. Дверь разъехалась, хлопнув, как вылетающая из бутылки шампанского пробка. И Римо оказался в кабине. — Привет! — как можно вежливее произнес он по-корейски, зная, что, несмотря на американский акцент, приветствие его прозвучало так, как звучит оно в северокорейском городке Синанджу: другими диалектами корейского Римо не владел. Низкорослый кореец с суровым худым лицом выхватил из-под синего пиджака полицейский кольт 38-го калибра. Неплохая реакция, отметил про себя Римо. Одновременно он понял, что человек в сером и есть полковник, тот который ему нужен. Корейцы, имеющие телохранителей, полагают ниже своего достоинства драться самим. И это странно, ибо полковник считался одним из самых великолепных бойцов на Юге страны, одинаково хорошо владеющим приемами рукопашного боя с ножом и без ножа, а если надо — то и неплохо стреляющим. — Как вы полагаете, это не составит для вас слишком сложной проблемы? — был задан вопрос, когда Римо получил задание вместе с информацией о феноменальном мастерстве полковника. — Не-а, — ответил Римо. — У него черный пояс, — напомнили ему. — А? Ну да, — ответил Римо. Его это мало интересовало. — Не хотите ли посмотреть кинопленку, показывающую его в действии? — Не-а, — ответил Римо. — Он, наверное, один из самых опасных людей в Азии. Он близкий друг южнокорейского президента. Он нужен нам живым. Он фанатик, так что это будет нелегко. Так инструктировал Римо доктор Харолд В. Смит, директор санатория Фолкрофт, служившего крышей для особой организации, не соблюдавшей законы страны во имя того, чтобы вся страна их соблюдала. Римо был безымянным исполнителем на службе этой организации, а Чиун — наставником, который дал Римо куда больше, чем можно было купить за все золото Америки. Ибо наемные убийцы-ассасины из Синанджу продавали свои услуги императорам, королям и фасонам задолго до того, как западный мир начал вести счет времени, но никогда не продавали секреты своего искусства. Поэтому, когда Чиун за деньги обучил Римо искусству убивать, секретная организация получила то, за что заплатила. Но когда Чиун научил Римо дышать, и жить, и думать, и постигать внутреннюю вселенную своего тела, создав новое существо, способное использовать свой мозг и тело с эффективностью, превосходящей возможности обыкновенного человека по меньшей мере в восемь раз, Чиун дал организации куда больше того, на что она рассчитывала. Нового человека, не имеющего ничего общего с тем, который был послан к нему на обучение. И объяснить это Римо не мог. Он не мог рассказать Смиту, что дало ему учение Синанджу. Это было все равно что объяснять разницу между мягким и твердым человеку, лишенному чувства осязания, или разницу между белым и красным человеку, слепому от рождения. Объяснять Синанджу и знание и опыт его мастеров человеку, который может вдруг спросить, будет ли вам трудно справиться со знатоком каратэ, — дело совершенно безнадежное. Мешает ли зиме снег? Человек, воображающий, будто Римо нужно смотреть фильм про какого-то каратиста в действии, не сможет понять Синанджу. Никогда. Но Смит все-таки настоял на том, чтобы показать Римо фильм, демонстрирующий полковника в действии. Фильм был снят ЦРУ, одно время очень плотно работавшим с полковником. А теперь в отношениях между Южной Кореей и США возникла напряженность, и полковник играл не последнюю роль в ее возникновении. Добраться до него не удавалось, потому что он очень хорошо узнал все приемы, которые против него могли применить. Так старый учитель тщетно пытается обмануть ученика, который его превзошел. Именно с таким делом, рассудил Смит, и может справиться его организация. — Чудесно, — сказал Римо и принялся что-то фальшиво насвистывать. Дело происходило в гостиничном номере в Денвере, где Римо получил задание, касающееся корейского полковника. Смит, на которого безразличие Римо, переросшее в обильно приправленную зевотой скуку, не произвело ни малейшего впечатления, прокрутил пленку с полковником-каратистом. Полковник проломил несколько досок, дал ногой в челюсть нескольким крепким молодым людям и немного попрыгал на татами. Фильм был черно-белый. — Фью, — произнес Смит и поднял бровь, что для этого человека с вечно замороженным лицом было выражением крайнего эмоционального возбуждения. — А? Что? — спросил Римо. — Его рук совсем не видно, — сказал Смит. — Да неужели? — удивился Римо. Время от времени ему приходилось присматриваться и прислушиваться к людям, чтобы уяснить для себя пределы их возможностей, так как порой человек невероятно закрыт для всей полноты жизни. Римо понял, что Смит и вправду полагает, будто полковник очень опасен и двигается чрезвычайно стремительно. — Его руки просто размазались на пленке, — сказал Смит. — Не-а, — сказал Римо. — Остановите кадр там, где он молотит руками. Фокус очень четкий. — Вы хотите сказать, что можете видеть каждый отдельный кадр в фильме? — спросил Смит. — Это невозможно. — По правде говоря, если только я не заставляю себя расслабиться, то только это и вижу. Просто набор неподвижных картинок. — Вы и на отдельных кадрах его рук не сможете рассмотреть, — стоял на своем Смит. — Пусть так, — согласился Римо. Если Смит хочет так думать, прекрасно. Чего еще угодно мистеру Смиту? Смит приглушил свет и прокрутил пленку назад. Маленький проектор застрекотал, и изображение на какое-то время смазалось, потом пленка остановилась. На экране был кадр, и в кадре — полковник, наносящий удар рукой. Очертания руки были четкими и ясными. Смит стал кадр за кадром перематывать пленку. Новый кадр, еще один. И на всех кадрах рука полковника имела четкие и ясные очертания — камера вполне успевала зафиксировать руку. — Но его движения казались такими быстрыми, — сказал Смит. Столь часто приходилось ему отмечать происшедшие в Римо перемены, что он не отдавал себе отчета в том, насколько велики эти перемены, насколько Римо действительно не похож на себя прежнего. А Римо сообщил ему, что еще, по его мнению, переменилось: — Когда я только начал на вас работать, я с уважением относился к тому, что мы делаем. А теперь — нет, — сказал Римо и покинул гостиничный номер, получив указания насчет того, чего Америка хочет от корейского полковника. Он мог бы прослушать многочасовой рассказ о том, как и почему ЦРУ и ФБР не удалось добраться до этого человека, какова у него система безопасности, но ему надо было только общее описание здания, чтобы не слишком долго его искать. И конечно, Смит упомянул об особых мерах защиты лифта.* * *
И вот Римо в лифте, и человек в синем целится в него из кольта 38-го калибра, а человек в сером делает шаг назад, чтобы дать слуге выполнить работу, и этим они как бы показывают Римо удостоверения личности. Римо перехватил запястье с револьвером, указательным пальцем раздробив кость. Движения Римо так органично гармонировали с движениями телохранителя, что казалось, будто тот достал револьвер из кобуры только затем, чтобы его выбросить. Рука продолжала свое движение вперед, и револьвер полетел в щель между полом лифта и полом этажа и дальше вниз — в тишину. А Римо положил руку на затылок телохранителю и слегка пошевелил пальцами. Этому приему его не учили — он просто хотел стереть с руки грязь, накопившуюся за время долгого пребывания под лифтом. Одновременно он наклонил голову телохранителя к своему поднимающемуся колену. Раз — Римо аккуратно подтолкнул голову, и она с легким щелчком стукнулась о стену шахты; два — Римо перехватил обратное движение тела; и три — уложил его навзничь отдыхать на пол кабины. Навеки. — Привет, дорогуша, — сказал Римо полковнику по-английски. — Мне нужна ваша помощь. Полковник швырнул Римо в голову свой «дипломат». Он стукнулся о стену и раскрылся, рассыпав пачки зеленых банкнот. Очевидно, полковник направлялся в Вашингтон, чтобы то ли купить, то ли взять напрокат очередного американского конгрессмена. Полковник встал в стойку «дракон», выдвинув вперед локти и растопырив руки, как клешни. Полковник зашипел. Интересно, думал Римо, нельзя ли купить американского конгрессмена на дешевой распродаже, как любой другой товар? И не бывает ли скидок для оптовых покупателей: может, дюжина голосов конгрессменов оптом обойдутся дешевле, чем если покупать каждого по отдельности? А если еще поторговаться? И сколько стоит член Верховного Суда? А член кабинета министров? Удачная это покупка или нет — элегантно упакованный министр торговли? Полковник нанес удар ногой. А может, лучше взять напрокат директора ФБР? А на вице-президента США покупатель найдется? Они ведь недорого стоят. Последний продался за пачку наличности в конверте, покрыв позором Белый дом, и без того погрязший в нем по уши. Представьте себе вице-президента, купленного за пятьдесят тысяч долларов наличными! Какой стыд для аппарата и всей страны! За пятьдесят тысяч должен продаваться, скажем, вице-президент Греции. Но вице-президент Америки за такую ничтожную сумму — это позор! Римо отразил удар полковника. Но что еще можно ожидать от человека, написавшего книгу ради гонорара? Полковник нанес удар другой ногой. Римо поймал ногу и поставил ее на место, на пол. Полковник, целясь в голову Римо, выбросил вперед руку с такой силой, что мог бы расколоть кирпич. Римо отразил удар и вернул руку на место. Потом вперед вылетела другая рука и тоже вернулась на место. А что, если сделать так, думал Римо: пусть «Америкой Экспресс», или «Мастер Кард», или какая-то другая кредитно-финансовая компания откроет специальный счет. И пусть каждый новоизбранный конгрессмен налепит на двери своего офиса эмблему этой компании; тогда тому, кто желает дать взятку, не нужно будет таскать чемоданы с наличностью по полным опасностей вашингтонским улицам. Он просто предъявил бы свою кредитную карточку, а конгрессмен достанет специальную машинку, которую ему выдают после того, как он вступил в должность и принес присягу на верность конституции, и вставит в нее кредитную карточку взяткодателя, а в конце месяца получит взятку в своем банке. Просто давать взятки наличными — значит унижать достоинство законодателей. Полковник оскалил зубы и прыгнул, пытаясь укусить Римо за горло. А может, организовать особую политическую биржу в Вашингтоне, думал Римо, и по утрам объявлять стартовые цены? «Сенаторы поднялись на три пункта, конгрессмены опустились на восемь, курс президента остается устойчивым». И хотя Римо пытался сохранить ироничный тон размышлений, на самом деле ему было очень грустно. Он не хотел, чтобы руководство страны было таким, не хотел, чтобы коррупция пронизала собой все эшелоны власти, он хотел не только верить в свою страну и ее руководство, но и иметь реальные основания для такой веры. Ему недостаточно было и того, что честных людей больше, нет, он хотел, чтобы все были такими. И, сжимая за горло корейского полковника, он всей душой ненавидел деньги, рассыпавшиеся по полу лифта. Ибо деньги предназначались американским политикам, а это означало, что кое-кто из них стоит с протянутой рукой и ждет этих денег. Поэтому маленькое приключение с полковником доставило Римо некоторое удовольствие. Он перевел противника в горизонтальное положение, уложил на пол лифта лицом вверх и очень медленно — так, чтобы собеседник понял, что это не пустая угроза, — сказал: — Полковник, я могу сделать пюре из вашего лица. Вы можете спасти лицо, и легкие, которые нетрудно вырвать из вашей груди, и ваши яички, и прочие части тела, которых вам будет очень и очень не хватать. Вы можете все это сохранить, полковник, если согласитесь со мной сотрудничать. Полковник, я человек занятой. — Кто вы? — задыхаясь, спросил полковник по-корейски. — Вас устроит, к примеру, врач-психоаналитик? — спросил Римо, воткнул большой палец правой руки глубоко-глубоко под скулу полковнику и нажал на окончание глазного нерва. — А-а-и-и-и! — завопил полковник. — Ну так вот, давайте, по методу Зигмунда Фрейда, заглянем глубоко в ваше подсознание и выудим оттуда список американских политиков, которые состоят у вас на содержании. Годится, дорогуша? — сказал Римо. — А-а-и-и-и!! — продолжал визжать полковник, чувствуя, что глаз его готов выскочить из орбиты. — Прекрасно, — сказал Римо и ослабил давление. Глаз вернулся на место и внезапно покрылся красной сеткой полопавшихся сосудов. Краснота в левом глазу пройдет дня через два. К тому времени полковник станет перебежчиком под опекой ФБР. Его объявят важнейшим свидетелем, и газетчики будут твердить, что он дезертировал, так как боится возвращаться в Южную Корею, что, конечно, очень глупо, ибо он — один из ближайших друзей южнокорейского президента. А полковник будет называть все новые и новые имена и суммы, полученные каждым. И все они, как надеялся Римо, окажутся за решеткой. Его злило, что напомаженная вечно ухмыляющаяся рожа бывшего вице-президента мотается по всему миру, хотя этому человеку давно место в каталажке с такими же обыкновенными ворами, как он сам. И Римо очень медленно и очень четко растолковал полковнику по-английски и по-корейски, что ему придется назвать все имена и никакая сила его от этого не избавит. — Потому что, полковник, я лучше вас владею вашими нервами и вашими болевыми ощущениями, — сказал Римо. Тем временем двери лифта закрылись, и он возобновил свой путь вниз. — Кто вы? — спросил полковник, у которого порой бывали сложности с английскими глаголами, но который любую цифру выше десяти тысяч долларов произносил безупречно. — Вы работай для меня! Пятьдесят тысяч долларов. — Вы ошиблись адресом. Я не вице-президент Соединенных Штатов, — сказал Римо со злостью. — Сто тысяч. — Приятель, за меня никто не голосовал, — сказал Римо. — Двести тысяч! Я сделай вас богатый. Вы работай для меня. — Вы ничего не поняли. Я не директор ФБР. Я никогда не давал клятву на верность конституции и не обещал работать на благо американского народа. А посему я не продаюсь, — сказал Римо, поднял с пола пачку новеньких стодолларовых бумажек и сунул полковнику в рот. — Съешьте. Это пойдет вам на пользу. Поешьте, прошу вас. Ну, хоть маленький кусочек. Попробуйте, вам понравится. Полковник принялся жевать бумажки, а Римо тем временем объяснил, кто он такой: — Я — дух Америки, полковник. Тот человек, который первым высадился на Луну, который изобрел электрическую лампочку. Который на своей земле выращивает больше всех продовольствия, потому что обильно поливает землю собственным потом. Если у меня и есть недостаток, так только один — я слишком часто и слишком ко многим бывал слишком добр. Ешьте. Когда лифт достиг первого этажа и двери открылись, охранники, поджидавшие полковника, увидели только своего шефа, отупело привалившегося к задней стенке лифта и полумертвого телохранителя, правая рука которого превратилась в желе, хотя кожа не была повреждена. По всему лифту валялись деньги, а полковник по какой-то непонятной причине жевал пачку банкнот. — Доставьте меня в ФБР, немедленно, — распорядился полковник как бы в полусне. Когда они ушли, Римо выскользнул из-под кабины лифта и протиснулся сквозь узкую щель в гараж. Он услышал, как на всех двадцати этажах поднялся крик возле запертых дверей лифта. Римо улыбнулся изумленному сотруднику охраны и пошел своей дорогой. К полудню Римо уже вернулся на стоявшую в бухте Сан-Франциско изящную белую яхту, которую покинул рано утром. Он шел по палубе бесшумно, потому что не хотел беспокоить обитателя каюты. Из каюты доносились странные звуки — было похоже, будто кто-то чугунной сковородкой колотит по классной доске. Римо остановился снаружи и подождал. Звуки не прекращались. Это Чиун декламировал свои собственные стихи. Обычно декламация сопровождалась рецензиями, тоже собственного сочинения. Стиль рецензий Чиун позаимствовал из американских газет. Обычно рецензии звучали так: "Изумительно! Ощущается мощь гения... Блистательное великолепие в передаче сути образа". Образом, суть которого Чиун передавал на этот раз, был образ страдающего цветка из чиуновской поэмы на трех тысячах восьми страницах, уже отвергнутой двадцатью двумя американскими издательствами. Поэма была написана на древнекорейском языке-диалекте, не испытавшем на себе влияния японцев. Римо заглянул в каюту и увидел малиновое с золотом кимоно, которое Чиун надевал в минуты поэтического вдохновения. Он увидел, как длинные пальцы грациозно сложились в цветок, потом затрепетали, передавая движения крыльев пчелы. Он увидел реденькие пряди белых волос, изящную узкую и длинную бороду и понял, что самый опасный в мире убийца принимает гостя. Он повнимательнее вгляделся внутрь каюты сквозь маленький иллюминатор в двери и увидел на ковре до блеска начищенные черные ботинки. Гостем был доктор Харолд В. Смит. Римо позволил директору посидеть и насладиться классической корейской поэзией еще в течение получаса. Смит корейского не знал, поэтому при воем желании не мог бы ничего понять. Но долгое общение с первыми лицами в руководстве страны научило его умению часами слушать любой бред и при этом выглядеть заинтересованным. С такой же пользой по части получения информации он мог бы слушать перечень тарелок, чашек, ложек и прочей посуды, которую надо перемыть. Однако вот он здесь, сидит, изогнув брови, поджав тонкие губы, слегка наклонив голову, как будто ведет конспект лекции университетского профессора. Дождавшись паузы в чтении, Римо вошел — под аплодисменты Смита. — Вы прониклись значимостью того, что вам прочитали, Смитти? — поинтересовался Римо. — Я не знаком с этой поэтической формой, — сказал Смит. — Но то, что я понял, мне понравилось. — И много вы поняли? — спросил Римо. — Движения рук. Как я понял, это был цветок, — ответил Смит. Чиун кивнул: — Да. Не все люди столь невосприимчивы к культуре, как ты, Римо. Есть и такие, которые обладают чувством прекрасного. Видно, такова моя тяжкая доля, что я приговорен обучать тех, кто меньше всего это ценит. Что я, добывая пропитание для моей родной деревни, как и многие предки до меня, вынужден расточать мудрость Синанджу перед этим неблагодарным, который только что сюда явился. Бросать бриллианты в грязь. Ради этого бледного куска свиного уха, который стоит перед вами. — Б-р-р-р, — отреагировал Римо, как типичный американец. — Ну вот, взгляните, такова его благодарность, — удовлетворенно кивнув, сказал Чиун Смиту. Смит наклонился вперед. Его лимонно-желтое лицо было еще кислее, чем обычно. — Я думаю, вы удивлены, что я появился тут, неподалеку от того места, где, как я полагаю, вы только что исполнили очередное задание. Как вы оба знаете, никогда раньше я так не поступал. Мы тратим много усилий на то, чтобы скрыть наши действия от глаз общественности. Если общественность узнает о нас, всему конец. Это будет означать, что правительство неспособно действовать, оставаясь в рамках закона. — О, император Смит, — пропел Чиун. — Тот, чей меч острее, может придать силу закона малейшему своему капризу! Смит кивнул, всем видом выказывая Чиуну свое уважение. Римо всегда потешался над попытками Смита объяснить Чиуну, что такое демократия. Ибо раньше Дом Синанджу всегда служил только королям и деспотам, так как лишь они могли заплатить ассасинам из Синанджу достаточно денег, чтобы прокормить жителей деревни на скалистом берегу Корейского полуострова. Римо не подозревал в этот момент, что Смит собирается перекупить Чиуна и разлучить его с Римо, предложив такие деньги, какие и не снились жалким королям и фараонам. — Итак, я прямо перехожу к делу, — заявил Смит. — В последнее время, Римо, с вами стало трудно работать. Невероятно трудно. Чиун улыбнулся, его старое, морщинистое лицо медленно поднялось и опустилось — он кивнул. Увы, отметил он, все эти долгие годы он сносил непочтительность Римо молча и терпеливо, не давая никому в мире заподозрить, каково это — расточать великое наследие мудрости Синанджу перед столь недостойным существом. Своим высоким скрипучим голосом Чиун сравнил себя с прекрасным цветком, которому посвящена его поэма, — на него наступают, но он, не ропща, опять выпрямляется, чтобы вновь явить миру свою красоту. — Прекрасно, — сказал Смит. — Я надеялся найти у вас понимание. Действительно надеялся. — А мне на это плевать — и тоже действительно, — сказал Римо. — В присутствии императора Смита ты смеешь говорить такие слова Мастеру Синанджу! — сказал Чиун. Пергаментное лицо затуманилось глубокой печалью, и Мастер Синанджу опустился на пол каюты. Голова его торчала из малинового с золотом кимоно, как из гигантской шляпки гриба. Римо знал, что под кимоно тонкие пальцы с длинными ногтями тесно сплетены, а ноги скрещены. — Хорошо, — сказал Смит. — Великолепный Мастер Синанджу, вы сотворили чудо из Римо. Вы, как и я, находите, что с ним трудно иметь дело. Я готов предложить вам вознаграждение, в десять раз превосходящее то, что мы переправляем к вам на родину сейчас, если вы согласитесь обучить вашему искусству других. Чиун кивнул и улыбнулся. Так улыбается согретое полуденным солнцем озеро, ожидая, пока ночная прохлада остудит его воды. Именно столько и причитается Дому Синанджу! И даже много больше. — Я готов увеличить плату, — сказал Смит. — В двадцать раз больше, чем мы платим сейчас. — Послушай, что я тебе скажу, папочка, — сказал Римо Чиуну. — Подводная лодка, которая доставляет золото в твою деревню, стоит больше самого золота. Так что он не так уж много тебе предлагает. — В пятьдесят раз больше, — набавил Смит. — Ты видишь. Видишь, чего я стою, — обратился Чиун к Римо. — Сколько платят тебе, белое существо? Твои же собственные белые предлагают увеличить мое вознаграждение в десять раз. В двадцать раз. В сто раз. А ты? Кто тебе что-нибудь предлагает? — Ладно, — согласился Смит. Ему-то казалось, что он предлагал увеличить вознаграждение всего в пятьдесят раз. — Пусть будет в сто раз. Восемнадцатикаратное золото. Это такое золото, которое... — Да знает он, знает, — сказал Римо. — Дайте ему бриллиант, и он на ощупь определит все его изъяны. Это же ходячая ювелирная лавка. Он знает наперечет половину самых крупных камней в мире. Рассказывать Чиуну про золото все равно что просвещать папу римского насчет мессы. — Чтобы позаботиться о своей бедной деревне, мне пришлось кое-что узнать о реальной стоимости некоторых вещей, — скромно заметил Чиун. — Спросите его, сколько стоит голубоватый бриллиант чистой воды в два карата на рынке в Антверпене, — сказал Римо Смиту. — Ну, давайте. Спросите его. — От имени нашей организации и от имени американского народа, которому она служит, я выражаю вам благодарность, о Чиун, Мастер Синанджу. А вы, Римо, будете получать хорошее ежегодное пособие до конца вашей жизни. Вы уйдете в отставку. Вы сможете дожить до преклонных лет и умереть в своей постели, зная, что хорошо потрудились на благо нашей страны. — Я вам не верю, — сказал Римо. — Я получу один чек, может быть — второй, а потом однажды открою дверь, и порог взорвется у меня под ногами. Вот в это я верю. Римо навис над Смитом и провел левой рукой у него под подбородком, давая понять, что может прямо сейчас голыми руками его убить. Римо хотел подавить Смита телесной силой. Но этот железный человек не испугался. Недрогнувшим голосом он повторил свое предложение тому, кто составлял самое важное звено всей организации. Римо был ее главным разящим оружием, человеческим существом, у которого все резервы организма использовались на сто процентов. Как Чиун сумел этого добиться от Римо, Смит не знал. Но раз он проделал это с одним человеком, он сможет проделать то же самое и с другими. — Теперь послушайте, что предлагаю вам я, Смитти, — сказал Римо. — Я выхожу из игры. И если вы не будете пытаться убить меня, я не стану убивать вас. Но если вдруг случайно в радиусе пяти футов от меня кто-то будет отравлен, или вдруг такси потеряет управление на улице, по которой я иду, или неподалеку от меня случится ограбление и кто-то выстрелит в мою сторону, то я расскажу всему миру про секретную организацию под названием КЮРЕ, которая действовала вопреки конституции с согласия правительства, потому что правительство ничего не могло добиться, оставаясь в рамках закона. И как ничто не улучшилось, а все стало хуже и хуже, только то там, то здесь стали исчезать трупы. А потом я ввинчу ваши кислые губы в ваше кислое сердце, и мы будем квиты. А пока — прощайте! — Сожалею, что вы недовольны результатами нашей деятельности, Римо. Правда, я заметил ваше недовольство уже некоторое время назад. Когда это началось? Если я имею право спросить. — Началось, когда людям стало небезопасно ходить по улицам, а я продолжал мотаться повсюду по вашим секретным заданиям. Страна катится ко всем чертям. Человек вкалывает по сорок часов в неделю, а потом появляется какой-нибудь сукин сын и говорит ему, что он не имеет право есть мясо и что он должен делиться едой со своего стола с толпой бездельников, которые ни черта не делают, да еще всячески его поносят. Хватит с меня этого. А тот сукин сын, который это говорит, чего доброго, получает тысячу долларов в неделю в каком-нибудь государственном учреждении только за то, что повсюду твердит, какая ужасная у нас страна. Хватит, я сыт по горло! — Ладно, — печально сказал Смит. — Во всяком случае, спасибо за все, что вы сделали. — Всегда рад вам услужить, — сказал Римо без всякой радости в голосе. Он отодвинулся от Смита, а когда обернулся, то увидел, что на бледном лбу Смита в свете полуденного солнца поблескивают капельки пота. Хорошо, подумал Римо. Смит все-таки испугался. Он просто слишком горд, чтобы показать это. — Ну, а теперь вернемся к вам. Мастер Синанджу, — сказал Смит. Чиун кивнул и заговорил: — Что касается увеличения оплаты, мы с благодарностью принимаем ваше милостивое предложение; с остальным же возникает некоторая экономическая неувязка, и это, поверьте, очень нас огорчает. Мы бы рады обучать сотни, тысячи новых учеников, но не можем себе этого позволить. Мы вложили много лет в это. — Чиун кивнул в сторону Римо. — И теперь приходится защищать свое капиталовложение, каким бы ничтожным оно всем ни казалось. — В пятьсот раз больше того, что получает ваша деревня сейчас, — сказал Смит. — Вы можете увеличить плату в миллион раз, — подал голос Римо. — Он не станет учить ваших людей. Может, он научит их плясать на татами, но никогда не передаст им учение Синанджу. — Верно, — радостно подтвердил Чиун. — Я никогда не стану учить больше ни одного белого из-за возмутительной неблагодарности вот этого. И следовательно, мой ответ — нет. Я остаюсь с этим неблагодарным. — Но вы можете избавиться от него и стать богаче, — сказал Смит. — Я изучил историю Дома Синанджу. Вы занимаетесь этим бизнесом столетия. — Многие и многие столетия, — поправил Чиун. — А я даю вам больше денег, — сказал Смит. — Он не бросит меня, — сказал Римо. — Я лучший из всех его учеников. Лучше даже, чем ученики-корейцы. Если бы ему удалось найти приличного корейца, который смог бы когда-нибудь занять его место, он никогда бы не стал работать на вас. — Это правда? — спросил Смит. — Ничто из сказанного белым человеком никогда не являлось правдой — за исключением ваших слов, о славный император. — Это правда, — сказал Римо. — Он вообще никогда не бросит меня. Он меня любит. — Ха! — с негодованием произнес Чиун. — Я остаюсь, чтобы защитить свой капитал, вложенный в это недостойное белокожее существо. Вот почему остается Мастер Синанджу. Смит уставился на свой «дипломат». Римо никогда еще не видел этот живой компьютер таким задумчивым. Наконец он поднял глаза и чуть улыбнулся, почти не разжимая тонких губ. — Похоже, Римо, нам не отделаться друг от друга, — сказал он. — Возможно, — сказал Римо. — Вы — единственный, кто может сделать то, что нам нужно. — Слушаю, но ничего не обещаю, — сказал Римо. — Дело довольно неприятное. Мы сами точно не знаем, что мы ищем. — Ну, и что в этом нового? — сказал Римо. Смит мрачно кивнул. — Около недели назад в бедном квартале была замучена до смерти одна старая женщина. Это произошло в Бронксе, и теперь агенты многих иностранных разведок разыскивают какой-то предмет, может быть, техническое устройство, которое, по всей видимости, хранилось в доме этой женщины. Устройство привез из Германии ее муж, умерший незадолго до того. Багряное солнце склонялось к горизонту над Тихим океаном, а Смит все продолжал свой рассказ. Когда он закончил, на небе высыпали звезды. И Римо сказал, что возьмется за эту работу, если к утру не передумает. Смит еще раз кивнул и поднялся. — До свидания, Римо. Удачи вам, — сказал он. — Удачи! Вы не понимаете, что такое удача, — презрительно отозвался Римо. — Америка благоговейно выражает свое восхищение и почтение непобедимому Мастеру Синанджу, — сказал Смит Чиуну. — Это естественно, — сказал Чиун.Глава 3
Полковник Спасский полагал, что нет на свете таких проблем, которые не имели бы разумного решения. Он считал, что войны начинаются только из-за недостатка достоверной информации у тех, кто их начинает. Если информации достаточно, а анализ ее верен, то любой дурак может понять, кто в какой войне победит и когда. Полковнику Спасскому было двадцать четыре года — совершенно исключительный случай в истории КГБ, чтобы человек в столь раннем возрасте вознесся на такие высоты. Причиной этого были феноменальные способности Спасского, позволявшие ему с блеском выполнять любое задание. Он лучше, чем кто-либо, понимал основное различие между КГБ и американским ЦРУ. У ЦРУ больше денег, оно шмякается мордой об стол на глазах всего общества. У КГБ денег меньше, но эта фирма садится в лужу без огласки. Спасский знал, что если дела в конторе организованы надлежащим образом, то двадцатичетырехлетних полковников в мирное время быть не должно. Даже в КГБ, для которого мирного времени не существовало никогда. И еще он знал, что скоро станет генералом. Однако в Америке дураков тоже хватает, поэтому, когда его вызвали в отдел США, он не испытал особого беспокойства. Судя по всему, возникла какая-то проблема, за которую никто не хотел браться. Когда он увидел у проводящего инструктаж маршальские погоны, то понял, что проблема действительно серьезная. Через десять минут он ее практически разрешил. — Проблема в следующем: вы чувствуете, что в Америке происходит нечто серьезное, но не знаете точно, что именно. Вы не хотите всерьез ввязываться, пока не выясните все до конца, так? Вы в замешательстве, поскольку мы включаемся в игру с большим опозданием. Поэтому придется поехать туда и разобраться, что же произошло с миссис Герд Мюллер в Бронксе, черном районе Нью-Йорка, и выяснить, почему разведслужбы всего мира снуют по округе и почему ЦРУ понадобилось срыть до основания дом миссис Мюллер и вывезти его в небольших контейнерах. Разумеется, я поеду туда, — заявил полковник Спасский. Голубоглазый блондин, с тонкими правильными чертами лица, Спасский, по всей видимости, происходил из немцев Поволжья. Он был достаточно хорошо сложен и, как считали некоторые из его женщин, «технически — великолепный любовник, но чего-то в нем не хватает. С ним получаешь удовольствие — как будто сыр в магазине покупаешь». Полковник Владимир Спасский въехал в США через Канаду под именем Энтони Спеска. Дело было в середине весны. Его сопровождал телохранитель по имени Натан. Натан понимал по-английски, но говорить не мог. Рост его был сто пятьдесят пять сантиметров, а вес — пятьдесят килограммов. Недостатки роста и веса Натан компенсировал постоянной готовностью стрелять в любое теплокровное существо. Ему ничего не стоило влепить девять граммов свинца в рот новорожденному младенцу. Натану нравился вид крови. Он ненавидел стрельбу в тире — из мишеней кровь не течет. Однажды Натан признался тренеру по стрельбе, что когда попадаешь человеку прямо в сердце, то кровь течет очень некрасиво: «Лучше всего, когда задеваешь аорту. Вот тогда это смотрится здорово.» Кагэбэшное начальство долго не могло решить, отправить ли его в больницу для душевнобольных преступников или продвинуть по службе. Спасский взял его к себе в телохранители, но разрешал брать оружие в руки только в исключительных случаях. Натан попросил иметь при себе хотя бы патроны. Спасский разрешил при условии, что Натан не станет вынимать и полировать их прилюдно. Когда Натан надевал форму, к которой полагалась кобура, Спасский позволял ему носить игрушечный пистолет. Но он никогда не разрешал своему телохранителю разгуливать по улицам Москвы с заряженным оружием. Волосы у Натана были темные, а зубы выдавались вперед. Он казался представителем какой-то новой породы людей, питающейся корой деревьев. Когда полковник Спасский, он же Энтони Спеск, доехал до города Сенека Фолз, штат Нью-Йорк, он достал из чемодана новенький пистолет 38-го калибра — на границе между Канадой и США багаж не досматривался — и протянул его Натану. — Натан, вот твой пистолет. Я даю его тебе, потому что доверяю. Я верю, что ты понимаешь, как надеется на тебя Родина-мать. Ты пустишь в ход оружие только тогда, когда я скажу. Понял? — Клянусь, — ответил Натан. — Клянусь всеми святыми и именем Генерального секретаря, клянусь русской кровью, текущей у меня в жилах, клянусь памятью героев Сталинграда! Клянусь исполнить ваш приказ, товарищ полковник. Я клянусь, что буду бережно и экономно относиться к данному мне оружию и не пущу его в ход, если только вы мне не прикажете. — Молодец, Натан, — похвалил его Энтони Спеск. Натан поцеловал командиру руку. Когда машина остановилась на красный свет светофора перед выездом на скоростное шоссе — главную автомагистраль штата Нью-Йорк, Спеск услышал, как что-то громыхнуло у него над правым ухом. Он увидел, как девушка, «голосовавшая» на обочине, вдруг подпрыгнула и опрокинулась навзничь. Из груди ее бил фонтан крови. Пуля попала в аорту. — Простите, — пробормотал Натан. — Отдай пистолет! — потребовал Спеск. — Я по-настоящему клянусь на этот раз, — сказал Натан. — Если ты будешь продолжать убивать людей, то в конце концов американская полиция нас сцапает. У нас важное дело. Отдай мне пистолет. — Простите, — повторил Натан. — Я же попросил прощения! Мне правда жаль, что так вышло. На этот раз я клянусь. В тот раз я просто обещал. — Натан, у меня нет времени с тобой спорить. Надо убираться отсюда как можно скорее. И это все из-за тебя. Смотри, больше чтоб это не повторилось. Спеск не стал отбирать пистолет у Натана. — Спасибо, спасибо! — воскликнул Натан. — Вы — самый лучший полковник на свете. И всю дорогу до местечка под названием Нью-Палц Натан вел себя хорошо. Там Спеск решил остановиться в мотеле и съехал с трассы. Натан разрядил пистолет в лицо администратору. Спеск выхватил у Натана пистолет и уехал. Вместе с рыдающим Натаном. На самом деле все было не так страшно, как могло показаться. Человек, изучивший Америку так хорошо, как полковник Спасский, не мог не знать, что убийства в США редко раскрываются, если только убийца сам того не хочет. В стране отсутствовал механизм защиты жизни граждан. Если бы это была Германия или Голландия, Спеск вряд ли взял бы с собой телохранителя. Но Америка стала диким местом, где было опасно появляться без охраны. — Пистолет останется у меня, — сердито бросил Спеск и, усталый, повел машину сквозь мрак ночи по направлению к Нью-Йорку. — Фашист, — пробормотал Натан. — Что-что? — переспросил Спеск. — Ничего, товарищ полковник, — огрызнулся Натан. Заря уже окрасила небо в багряные тона, когда полковник Спасский въехал в город. Он приказал Натану прекратить указывать пальцем на редких прохожих и выкрикивать при этом «пиф-паф». Натан вдруг пожаловался, что ему страшно. — С чего бы это? — спросил Спеск, изучая карту. — Мы умрем с голоду. Или нас убьют толпы в драке за еду. — В Америке с голоду не умрешь. Посмотри на эти магазины. Здесь можно купить все что угодно. — Это генеральские магазины, — заявил Натан. — Нет, не генеральские. Это для всех. — Неправда. — Почему? — удивился Спеск. — В «Правде» было написано, что в Америке голодные бунты и людям не хватает пищи. — "Правда" отсюда далеко. Иногда на таком большом расстоянии сообщения несколько искажают действительность. — Но это напечатано! Я сам читал. — Ну, а как же американские газеты? В них нет сообщений о голодных бунтах, — сказал Спеск. — Американские газеты — это буржуазная пропаганда. — Но они тоже напечатаны, — сказал Спеск. Натан немного смутился. Он нахмурился. Смуглое лицо его затуманилось. Он принялся думать — шаг за шагом, мысль за мыслью, натужно и сосредоточенно. Наконец, человек-пистолет улыбнулся: — Правильно только то, что напечатано по-русски, потому что это можно прочитать. То, что напечатано по-американски, — ложь, потому мы этого прочитать не можем. Этими их закорючками можно напечатать любое вранье. — Молодец, Натан, — похвалил его Спеск, но тут, к его неудовольствию, телохранитель задал еще какой-то вопрос, и тогда Спеск сказал, что сейчас объяснит ему все: в чем заключается задание, почему он приехал в Америку лично и почему он взял с собой Натана, хотя тот и не знает языка. — Зато я хороший коммунист и хороший стрелок, — с гордостью заявил Натан. — Правильно, — подтвердил Спеск. — Так, может, вы вернете мне пистолет? — Нет, — сказал Спеск. — А теперь слушай внимательно, потому что я сейчас окажу тебе большую честь, — наставительно произнес самый молодой полковник КГБ. — Сейчас ты узнаешь, зачем мы здесь. Этого не знают даже генералы. Натан сказал, что знает, зачем они здесь. Они борются против империализма. Бороться везде — от границ Германии, где стоят советские войска, и до Кубы, и борьба будет идти, пока империализм не будет побежден во всем мире и над всей землей не будет развеваться никаких других флагов, кроме красного знамени с серпом и молотом. — Все так, — согласился Спеск и продолжал: — Дней десять тому назад, когда тебя вызвали из Владивостока, в Америке произошло нечто очень странное. ЦРУ, наш главный враг, по кирпичику разобрало один старый дом. Это привлекло внимание нескольких разведок. Заинтересовалась западногерманская разведка. И аргентинская разведка тоже. Плотность разведчиков на квадратный километр необычайно возросла, и мы узнали об этом потому, что засекли перемещение больших групп людей — восемь и десять человек, а это в разведке много. Всех их сняли с рутинной работы и направили следить за тем, как сносится один старый дом. И еще, чтобы поговорить с дочерью женщины, которая была там убита. — Кто ее убил? — Сначала мы думали, что просто налетчики. — А что такое налетчик? — Налетчик — это такой человек, который набрасывается на другого, избивает его и отбирает деньги. Таких в Нью-Йорке огромное количество. — Капиталистическая эксплуатация приводит к тому, что в стране появляются налетчики, верно? — спросил Натан. — Нет, нет, — сказал Спеск с досадой. — Я хотел бы, чтобы ты себе четко уяснил одно. Забудь все, что ты читал. В этой стране во многих штатах отменена смертная казнь. Почему-то здесь решили, что если убить человека за совершенное им преступление, то число преступлений не уменьшится. И вот они отменили высшую меру наказания и теперь больше не могут спокойно выйти на улицу. Вот поэтому я и взял тебя с собой. Поскольку в этой стране отменена смертная казнь, то развелось много убийц, и ты нужен мне для защиты от них. Еще хуже здесь законы о людях, не достигших восемнадцати лет. Эти могут убивать совершенно безнаказанно — их даже в тюрьму не посадят. А в Америке тюрьмы теплые и удобные, и в них кормят три раза в день и даже дают мясо. — У них, наверное, миллионы совершают преступления, чтобы попасть в тюрьму, — сказал пораженный Натан. Сам он стал регулярно есть мясо только после того, как попал на службу в КГБ. Мясо — еда для правящей коммунистической верхушки, а не для масс. — Да, здесь миллионы преступников, — подтвердил Спеск. — Но я бы хотел предостеречь тебя: не вздумай совершить преступление, чтобы попасть в одну из их тюрем. Мы можем обменяться заключенными с американцами, и тогда ты попадешь в обычную советскую тюрьму. И еще — тебя может ждать смерть. Причем, как предателя — совсем не легкая и не быстрая. Натан заверил Спеска, что вовсе не собирается стать предателем. — И вот, Натан, мы подходим к вопросу, почему я лично оказался здесь. Ты, наверное, думаешь: какие дураки эти американцы. Так оно и есть. Они ужасные дураки. Если убедить американцев, будто что-то является высоко нравственным, они за это готовы перерезать себе глотку. Ну, конечно, если их кто-то не остановит. — Кто? — вопросил Натан. Он сидел на заднем сиденье машины, припаркованной под метромостом. Высоко над головами проносились поезда. В некоторых американских городах поезда метро ходят не под землей, а над землей. И каждый раз, когда над головой грохотал поезд, Натан вздрагивал, потому что боялся, как бы мост не упал вместе с поездом. В Москве часто рушатся целые здания, так почему бы не свалиться этому поезду, который грохочет и трясется? — Мы, — ответил Спеск. — Мы их остановим. Видишь ли, наши генералы не хотят, чтобы капиталисты сами перерезали себе глотку, потому что тогда в наших генералах не будет никакого проку. Они бы хотели, чтобы все выглядело так, будто их руки лежат на бритве. И для этого им постоянно нужно что-то делать, но всякий раз, как они что-то сделают, капиталисты кажутся умнее их. Потому-то мы и приехали в Америку и оказались в Бронксе, в этой трущобе. — По мне, это вполне нормальное место, — заявил Натан. Магазины работали, витрины ломились от товаров, по улице шли очень приличные люди — в одежде без заплаток и в обуви, не подвязанной веревками. — По американским стандартам — это трущобы. Есть, правда, места и похуже, но это неважно. Я приехал сюда лично по одной простой причине. Если бы я отдал все на откуп нашим генералам, то они бы написали отчеты, где было бы много слов и мало смысла, а потом — независимо от того, что бы на самом деле произошло, — получилось бы так, что они все предвидели заранее. Наши генералы такие же дураки, как и американские. По правде говоря, их просто не отличить друг от друга. Генерал — он и в Африке генерал, и поэтому, когда генерал сдается в плен, победитель приглашает его на ужин. Все они одного поля ягоды. И вот мы с тобой приехали сюда, чтобы выяснить, из-за чего же поднялась вся эта суматоха, а когда во всем разберемся и решим, что надо делать, то вернемся на родину и оба станем героями Советского Союза. Понял? — Да, — обрадовался Натан. — Героями. Он думал, как было бы здорово выстрелить вверх, в проходящий поезд, и попасть кому-нибудь в колено или в пах. Попасть в пах — великолепно, только вот люди после этого редко умирают. А пистолет по-прежнему у полковника. Но он вернет его, как только они встретят налетчиков. — Налетчик! — радостно заорал Натан, указывая пальцем на человека в синей униформе, в белых перчатках и со свистком во рту. Он стоял на середине очень широкой улицы, по обеим сторонам которой возвышались огромные здания. Великолепная мишень. У него даже была на груди блестящая звездочка. Натан вполне мог бы с такого расстояния всадить пулю прямо в эту звездочку. — Нет, это не налетчик, а ниггер-регулировщик, — возразил Спеск. — Но чернокожие американцы не любят, когда их называют ниггерами. — А как бы они хотели, чтобы их называли? — спросил Натан. — Как когда. Зависит от времени. Сначала слово «негр» считалось хорошим, а «чернокожий» — плохим. Потом, наоборот, «чернокожий» стало хорошим словом, а «негр» — плохим. Потом хорошим стало «афро-американец». Слово «ниггер» негры никогда не любили. Однако очень многие налетчики черные. Я бы сказал — большинство. — А что, разве расистская полиция не стреляет в черных афро-американских ниггеров? То есть в негров. — Очевидно, нет, — ответил Спеск. — А то бы не было проблемы преступности. — Ненавижу расистов, — заявил Натан. — Это хорошо, — одобрил Спеск. По его расчетам, здание, которое они искали, должно было находиться чуть ближе к Манхэттену, центральному району Нью-Йорка, но все же не в центре, а в этом окраинном районе под названием Бронкс. — А еще я ненавижу африканцев. Они черные и мерзкие. Мне блевать хочется, когда я вижу что-то такое гадкое и черное, — сказал Натан и сплюнул в окно. — Со временем социализм покончит с расизмом и с черными. Когда Спеск увидел щит с желтыми полосами, перегораживающий дорогу, он понял, что находится недалеко от цели. Он не стал подъезжать ближе, а развернул машину и, съехав с магистрали, направился окольным путем. Если информация полковника была верна, то каждый, кто проезжал мимо таких преград, попадал в поле зрения ничем не примечательного, но вооруженного до зубов человека, лениво слонявшегося поблизости. Кроме того, всех проезжающих фотографировали, а кое-кого даже останавливали и допрашивали. В Америке есть и другие способы проникнуть туда, куда вам надо. Вовсе не обязательно держать высокооплачиваемых агентов, которые будут с риском для жизни просачиваться сквозь все защитные сооружения. Все можно сделать дешевле и проще. В Америке вовсе не обязательно все время играть в шпионов. И вот, когда Спеск увидел на обочине аккуратные контейнеры с мусором, он понял, что нашел достаточно безопасное место для парковки. Он отыскал поблизости бар и велел Натану не открывать рта. Сам Спеск одинаково хорошо владел и русским, и английским. Сразу после второй мировой войны КГБ организовал специальные детские сады, в которых дети практически одновременно учились говорить по-русски и по-английски или по-китайски. Таким образом, они учились не только говорить без акцента, но и думать на двух языках. Как оказалось, дети могут научиться точно воспроизводить любые звуки, тогда как взрослые — только те, что усвоили в детстве. Все это означало, что Спеск вполне мог войти в «Бар Винарского», что на Гранд-конкорс в Бронксе, и по его произношению никто бы не заподозрил, что он родом не из Чикаго. И вот он заказал пива и поинтересовался, как дела, приятель, и ух ты, приятель, какой шикарный у тебя бар, и, кстати, что это за баррикады в желтую полоску в противоположном конце улицы? — Здания. Сносят. Там ниггеры, — ответил бармен, говоривший по-английски далеко не столь чисто, как Спеск. — А с какой это стати они сносят здание, дружище, а? С чего бы это? — спросил Спеск — ни дать ни взять выпускник колледжа Дугласа Макартура, зарабатывавший себе на учебу продажей «Чикаго трибюн». — Сносят. Политики. Сносят — потом строят. — Ну, и что дальше? — А ничего. Люди с «пушками». Думаю, наркотики. Ищут. Наверное, героин, — сказал бармен. — И много их там? — Оцепили три квартала. И телекамеры. В окнах. Не ходи туда. Одни ниггеры кругом. Оставайся здесь, — посоветовал бармен. — Еще бы, — отозвался Спеск. — Слушай, а в газетах что-нибудь было? Я хочу сказать, чудно как-то — сносят здание, а вокруг оцепление, и все с оружием. — Наркотики, я думаю. Героин. Он хочет выпить? — спросил бармен, указывая на Натана. Натан уставился куда-то за стойку бара. У него текли слюни. — У тебя там пистолет, — сказал Спеск. — Будь добр, убери его подальше. Он хлопнул Натана по плечу и знаком показал, чтоб Натан не издавал ни звука. Спеск провел весь день в баре. Время от времени он заказывал выпивку, сыграл партию в дартс, а в основном просто трепался со всеми чудесными парнями, которые заходили и уходили — рад тебя видеть, приятель, заходи еще. Один из посетителей сообщил Спеску, что какого-то черного парня ранили и чернокожий священник поднял шум. Священника звали Уодсон, преподобный Джосайя. В послужном списке Уодсона числились разные славные деяния: грабеж, нарушение прав частной собственности, сводничество, вооруженное нападение, изнасилование, покушение на убийство — но всякий раз полиция получала из муниципалитета указание замять дело. — Готов поспорить, что ты полицейский, верно? — спросил Тони Спеск, он же полковник Спасский. — Ага. Сержант, — ответил его собеседник. Тони Спеск заказал пива для своего нового друга и сказал ему, что главная проблема Нью-Йорка в том, что руки у полиции связаны. И платят им гроши. Сержант считал, что это истинная правда. Ей-богу — истинная правда. Полковник Спасский, правда, не сказал сержанту, что точно такие же чувства испытывает и московский милиционер, и лондонский бобби, и страж порядка где-нибудь в Танзании. — Слушай, а из-за чего такая суета? Где это — на Уолтон-авеню, что ли? — А, это, — отозвался сержант. — Т-с-с. Они задействовали ЦРУ. Дней восемь назад. Но они обделались. — Да ну? — удивился Тони Спеск. Натан тем временем углядел маленький револьвер у сержанта на поясе. Рука его потянулась к оружию. Спеск шлепнул по руке, оттащил Натана к двери и подтолкнул в направлении машины. Ему не хотелось отдавать Натану приказ по-русски. Спеск вернулся к столу, и сержант поведал ему про своего друга, который знаком с одним из цэрэушников. Тот рассказал, что дело кончилось провалом. Полным. Они опоздали. — Опоздали куда? — спросил Спеск, Тони Спеск из Карбондейла, штат Иллинойс, агент по продаже электробытовых товаров. Как обычно бывает со всеми пьяницами, сержант полиции после полутора часов, проведенных вместе в баре, стал считать Спеска ближайшим приятелем. Поэтому Спеск уже был «мой дружище Тони», когда в бар заглянул еще один полицейский, и они решили прошвырнуться вечерком по городу, потому что Тони получал щедрые командировочные, и мог себя ни в чем не ограничивать. И они взяли с собой Джо. — Джо — только обещай, что никому ни слова — работал в ЦРУ. — У-у, мешок дерьма, — сказал Тони Спеск. — Это точно, — подтвердил сержант и подмигнул. Они пошли в гавайский ресторан. Джо заказал себе «Сингапурскую пращу». В стаканы с этим коктейлем для красоты, а также затем, чтобы за него можно было содрать три доллара двадцать пять центов, вставляли симпатичные лиловые бумажные зонтики. Когда у Джо накопилось уже пять таких зонтиков, причем платил Тони, Джо рассказал совершенно невероятную историю. Там был инженер из Германии. Фриц, в общем. Да, из Германии, разве я не сказал? Ага. О'кей. Ну и вот, он изобрел эту штуковину. Что значит, к-какую штуковину? Эт-то секрет. Ну, вроде как секретное оружие. Изобрел ее в своем фрицевском подвале или на чердаке, или еще где. Давно — еще во время войны. И н-никому н-ни слова, п-потому что это секрет... Да, так о чем это я? — Что за оружие? — спросил Тони Спеск. Джо поднес стакан с «Сингапурской пращой» к носу и вдохнул винные пары. — Никто не знает. Потому это и секрет. Мне надо в уборную. — Валяй в штаны, — не допускающим возражений тоном велел Спеск. Сержант уже вырубился, и некому было заметить, что сам Спеск совсем не пьет. — Ладно, одну минутку... — сказал Джо. — Ну вот. О'кей. Теперь — порядок. Может, эта штука читает мысли. Никто не знает. — И вы нашли ее? — продолжал допытываться Спеск. — У-ух, мокро, — поежился человек, которому Америка платила тридцать две тысячи долларов в год за то, чтобы он защищал ее интересы в любой точке мира, с помощью своего высокого интеллекта, хитрости и самодисциплины. — Высохнет, — успокоил его Спеск. — Так ты нашел ее? — Слишком поздно, — ответил Джо. — Почему? — Потому что я обошелся штанами, — сказал агент самой привилегированной из всех спецслужб со времен Преторианской гвардии императора Нерона. — Да нет. Это я про секретную штуковину — почему слишком поздно? — Она исчезла. Мы ее не нашли. И вообще мы про нее узнали только потому, что ее стали искать немцы из Восточной Германии. — Так, а мы ничего не знали, — пробормотал Спеск. Что ж, они заплатят за это предательство по отношению к России. Очевидно, кто-то из бывших гестаповцев, работающих ныне на восточногерманскую разведку, вспомнил, что покойничек изобрел какое-то устройство, и восточные немцы отправились на его поиски, ничего не сообщив об этом КГБ, а американцы их засекли и сами принялись искать, а потом уже и все остальные подключились. Разумеется, существовала возможность, что американцы просто подбросили какую-то пустышку, чтобы заставить агентов из разных стран раскрыть себя. Но Спеск отмел это. Если иностранный агент попадается, его держат обычно, чтобы поторговаться. Иллюзии времен холодной войны давно канули в прошлое, и никто уже не надеется полностью перекрыть каналы проникновения в страну иностранных разведчиков. Слишком уж много мер предосторожности было принято. Движение тут очень напряженное. Зачем его перекрывать? Можно было бы просто установить наблюдение. Нет-нет, вся эта история с изобретением смахивает на правду. Во всяком случае, сами американцы в нее верят. Но к чему такая суета? Изобретение, сделанное тридцать лет тому назад, не может иметь большой практической значимости. Тридцать лет назад не было детекторов лжи, не было машин, устанавливающих обратную связь на биологическом уровне, не было пентотала натрия. И вся эта затея с проникновением в Америку оказалась пустой поездкой за устаревшим изобретением. Спеск чуть было не расхохотался. Чего он искал? Возможности заглянуть в мозг человеку и посмотреть, что там происходит? Обычно там происходит нечто бессвязное и бессмысленное. А снаружи Натан спал на заднем сиденье автомобиля. Движение машин возле ресторана было необычайно оживленным. Впрочем, нет. Самым обычным. Спеск судил по меркам Москвы, где машин гораздо меньше. Спеск чувствовал себя неуютно. Этот цээрушник Джо был отпущен с дежурства. А операция началась всего десять дней назад. Значит, это не отпуск. Минимальный срок, на который ЦРУ задействует своих людей, — двадцать дней. Или — что чаще всего — до завершения операции. Итак, Джо получил отпуск, потому что операция закончена. Американцы не нашли того, что искали, и просто отзывали отсюда сотрудников ЦРУ. Значит, Спеску придется самому взглянуть на место действия. Спеск редко терял спокойствие, но в этот вечер он был по-настоящему встревожен. Он разбудил Натана и отдал ему пистолет. — Натан, я возвращаю тебе пистолет. Пока ни в кого не стреляй. Я обещаю тебе, что очень скоро ты пустишь его в ход. Мне бы не хотелось прятать пистолет из-за того, что ты выстрелишь в кого попало. Пистолет должен быть у тебя под рукой, чтобы ты мог защитить нас обоих. — Ну хоть один разочек, — взмолился Натан. — Сейчас — нет! — отрезал Спеск. Напряженно размышляя, Спеск повел свой лимузин туда, где раньше дорога была перегорожена полосатыми щитами. Щиты исчезли. Был час ночи. Черные подростки наводняли улицы. Кое-кто из них пытался открыть двери медленно двигающегося автомобиля, но рядом со Спеском сидел Натан. И он держал пистолет. Этого было достаточно, чтобы отпугнуть мальчишек. Спеск замедлил ход там, где раньше стоял дом. В земле была огромная яма. Он вышел из машины, Натан с пистолетом в руке последовал за ним. Эти американцы выкопали весь фундамент. Выкопали, но так ничего и не нашли. Спеск внимательно осмотрел края ямы и заметил следы, оставленные зубилами. Копали вручную. Значит, устройство должно быть маленьким. Если оно существует. Если оно чего-то стоит. И тут он услышал выстрел у себя за спиной. Натан все-таки не удержался. И выстрелил он не потому, что их жизни угрожала опасность. Он выстрелил в старика-азиата в ярко-желтом кимоно, стоявшего на противоположной стороне улицы, и белый спутник старика уже шел по направлению к ним. У Спеска не было времени раздумывать, что делает в этом районе еще один белый человек, — тот двигался слишком быстро. Натан выстрелил еще раз — прямо в надвигающуюся на него фигуру. Натан не мог промахнуться. И тем не менее парень оказался возле Натана и буквально прошел сквозь него еще до того, как эхо выстрела отзвенело в ушах Спеска. Движение рук человека было почти незаметным, но они метнулись вперед и назад, и покрытый темными волосами череп Натана лопнул под кончиками пальцев незнакомца, а мозги вылетели через затылок, словно начинка из трубочки с кремом. — Спасибо, — сказал Спеск. — Этот человек едва меня не убил!Глава 4
— Всегда рад помочь чем могу, — сказал Римо блондину, державшемуся поразительно спокойно для человека, которому насколько секунд назад грозила смертельная опасность. Темноволосый коротышка с пистолетом удобно и навсегда устроился на тротуаре, и никакие мысли его больше не беспокоили, поскольку его мыслительный аппарат веером раскинулся по асфальту вокруг головы. На улице стоял неистребимый запах молотого кофе, по наблюдениям Римо свойственный всем трущобам. Они пахнут кофе, прогорклым кофе, даже если его в районе никто не пьет. Ночная прохлада на Уолтон-авеню уже несла в себе влажную духоту — предвестник летней жары. Римо, как обычно, был одет в легкие брюки-слаксы, мокасины и футболку. — Как вас зовут? — спросил Римо. — Спеск. Тони Спеск. Я продаю электробытовые приборы. — А что вы делаете тут? — Да ехал себе по городу, и тут этот тип вломился ко мне в машину, ткнул в затылок пистолет и велел ехать сюда. А когда увидел вас, то почему-то открыл пальбу. Так что спасибо тебе еще раз, дружище. — Не стоит благодарности, — сказал Римо. Блондин был слишком разодет. Да еще в розовом галстуке. — Машина твоя? — Да, — ответил Спеск. — А ты кто? Из полиции? — Нет. — А вопросы задаешь, как полицейский. — Я еще и не такие вопросы могу задать. Вообще-то я продаю желатин и клубнику в шоколаде и крем шоколадно-миндальный. — Ого? — выразил вежливое удивление Спеск. — Звучит заманчиво. — Но не так заманчиво, как тапиока, — сказал Римо. — Тапиока — просто сказка. Парень, разумеется, врет. Не затем он приехал в Штаты из Канады — номер у машины канадский, — чтобы торговать электроприборами. И тот, второй, вышел из машины не сразу после старины Тони Спеска, а чуть позже, явно обеспечивая ему прикрытие. Это было очевидно, потому что крыши и окна окрестных домов интересовали его куда больше, чем человек, который сейчас изображал из себя его жертву. А потом он увидел Чиуна, резко развернулся и выстрелил. Выстрелил без всякой причины. Он не знал, ни кто такой Чиун, ни кто такой Римо. Просто выстрелил. И это очень странно. Ясно одно: убитый был телохранителем светловолосого Тони Спеска. В этом не могло быть никаких сомнении. — Помощь нужна? — спросил Римо. — Нет-нет. А тебе? Слушай, приятель, мне понравилось, как ты двигался. Ты профессиональный спортсмен? — Вроде того, — сказал Римо. — Я могу предложить тебе вдвое против того, что тебе платят сейчас. Ты уже не молод. Твоя карьера заканчивается. — В моем виде спорта, — сказал Римо, — начало карьеры — полсотни лет. Зачем я тебе? — Да я просто подумал, что человек с твоими способностями может сделать хорошие деньги. Только и всего. — Слушай, — сказал Римо. — Я, конечно, не верю ни единому твоему слову. Но я слишком занят, чтобы долго разбираться с тобой, а потому — просто затем, чтобы узнать тебя издалека при следующей встрече и, может, чуть поубавить тебе прыти... — Римо очень нежно хлопнул правой ладонью Спеска по колену. И Спеск вдруг припомнил, как однажды у него на глазах лопнула гусеница танка и отскочившим звеном перебило колено стоявшему рядом солдату. И голень оказалась соединенной с бедром одной узкой полоской кожи. Тогда кусок железа летел с такой скоростью, что его почти не было видно. Рука этого парня двигалась еще быстрее, и Спеск почувствовал резкую, опустошающую боль в левом колене, но, даже падая на мостовую и задыхаясь от боли, он уже понимал, что должен заполучить этого парня для матери-Родины. Такой человек стоит куда больше, чем любая идиотская игрушка, изобретенная тридцать лет назад. Спеску никогда не доводилось видеть, чтобы человек двигался так, как этот парень. Он двигался не лучше, чем другие; он двигался совершенно иначе. И этот двадцатичетырехлетний офицер КГБ, самый молодой полковник в России, оставшись практически без ноги, падая на тротуар, принял решение, какое не осмелился бы принять никакой другой полковник. Он решил заполучить на службу Советской Родине этого парня. Может, тупицы чином повыше, сразу этого не оценят, но рано или поздно даже они поймут, что этот человек ценнее любых машин и приборов. Спеск пополз к машине, обливаясь слезами, и с трудом отъехал. Он найдет в Нью-Йорке соотечественников, которые обеспечат ему врачебную помощь. Оставаться здесь без Натана, со сломанной ногой было небезопасно. Римо вернулся к машине. Черный подросток скакал рядом, схватившись за запястье. Судя по всему, он попробовал дернуть Чиуна за бороду и, к своему разочарованию, тут же понял, что перед ним вовсе не немощный старый раввин. — До каких глубин пала твоя страна! Какая неописуемо ужасная низость! — сказал Чиун. — Что случилось? — Это существо осмелилось прикоснуться к Мастеру Синанджу. Их что, никогда не учили уважать старших? — Меня удивляет, что он до сих пор жив, — заметил Римо. — Мне не платят за уборку ваших улиц. Неужели тебя еще что-то удерживает в этой стране — стране, где дети смеют дотрагиваться до Мастера Синанджу? — Папочка, меня действительно кое-что беспокоит в моей стране. Но отнюдь не страх за твою жизнь. Есть другие люди, не обладающие твоим мастерством, а потому — беззащитные. Смита заботит какая-то машинка, которую кто-то там изобрел. А меня заботит нечто иное. Старая женщина была убита, а никому до этого нет дела. Никому никакого дела, — повторил Римо и почувствовал, как горячая волна прилила к голове и руки задрожали, словно его никто никогда не учил правильно дышать. — Так не должно быть! Это несправедливо. Это отвратительно. Чиун улыбнулся и многозначительно посмотрел на своего ученика. — Ты многому научился, Римо. Ты научился пробуждать свое тело для жизни, хотя большинство человеческих тел в этом мире проходят весь путь от утробы матери до могилы, так ни разу и не вдохнув жизнь полной грудью. Вряд ли найдется в мире человек, который сравнится с тобой. Но в течение всех долгих и долгих веков ни одному Мастеру Синанджу не удавалось сделать то, что хочешь сделать ты. — Что именно, папочка? — Положить конец несправедливости. — Я не надеюсь положить ей конец, папочка. Я просто хочу, чтобы ее было поменьше. — Пусть будет достаточно того, что в твоем собственном сердце и в твоей родной деревне торжествует справедливость. И Римо понял, что сейчас он в очередной раз выслушает историю Синанджу — как эта деревня была столь бедна, что в голодные годы нечем было кормить младенцев и их «отправляли спать» в холодные воды Западно-Корейского залива. Как много столетий назад первый Мастер Синанджу начал продавать свои услуги земным владыкам. И как тем самым было положено начало солнечному источнику всех боевых искусств, Дому Синанджу. И как, верно служа монархам, каждый Мастер Синанджу спасал детей. Вот в чем для Римо должна состоять справедливость. — И каждое задание, которое ты исполняешь в совершенстве, кормит детей Синанджу, — завершил рассказ Чиун. — Твоя деревня — орава неблагодарных бездельников, и ты сам знаешь это, — сказал Римо. — Да, Римо, но это наши неблагодарные, — возразил Чиун и во мраке ночи поднял вверх длинный палец, подчеркивая значимость сказанного. Вокруг было темно потому, что обитатели квартала уничтожили все уличные фонари, как только сообразили, что алюминиевые детали можно продать в утиль. По телевидению была показана специальная программа, посвященная темноте в бедных кварталах. Темнота называлась формой проявления геноцида — репрессивная система лишала негров источников света. Некий социолог провел тщательное исследование и обвинил городские власти в сговоре со скупщиками металлолома. В результате, утверждал он, специально устанавливаются такие фонари, которые легко сломать. «И снова негры приносятся в жертву ради сверхприбылей белых». Он не стал распространяться о том, кто именно ломает фонарные столбы и кто платит налоги, на средства от которых эти столбы устанавливаются. Римо огляделся по сторонам. Чиун медленно покачал головой. — Я собираюсь выяснить, кто убил миссис Мюллер, — сказал Римо. — И что потом? — Потом я прослежу за тем, чтобы справедливость восторжествовала, — заявил Римо. — Ай-ай-ай! — запричитал Чиун. — Что за бездарное применение сил для ассасина! Моя ювелирная работа, мое драгоценное время — и все это тратится в порыве эмоций. Обычно, столкнувшись со столь ярким проявлением глупости Запада, Чиун отгораживался от Римо завесой молчания. Но на этот раз он не стал молчать. Он спросил, какую справедливость ищет Римо. Если старушку убили молодые люди, то они отняли у нее всего несколько лет жизни. И стоит ли за это отнимать многие годы их молодых жизней? Это будет несправедливо. Тело человека, которого убил Римо, лежало на тротуаре. Полиция прибудет утром, подумал Римо. Кое-кто из окрестных жителей видел, как я его убил, значит, кто-то мог видеть и то, как убийцы или убийца выходил из дома миссис Мюллер. А если это была целая банда, то кто-то из них наверняка разболтал об этом. Смит сообщил некоторые подробности о приборе, который они ищут, и о работе Герда Мюллера в Германии. О смерти старушки он сказал лишь одно: ее явно убили случайные люди. — Эй, вы! — окликнул Римо какую-то толстуху, высунувшуюся из окна. Ее огромные шаровидные груди покоились на толстых черных скрещенных руках. — Вы здесь живете? — Не. Я просто прихожу смотреть, как живут цветные. — Я хочу заплатить за информацию. — Брат, — сказала женщина глубоким гортанным голосом. — Такой человек всегда найдет друзей. Римо протянул пятерку, деньги были приняты, и женщина спросила, где остальное. Римо поднес две стодолларовые бумажки к самому ее лицу. Она попыталась схватить деньги, но Римо опустил их и снова поднял, и ей показалось, будто деньги уже были у нее в руках, а потом на мгновение растаяли в воздухе. Это ее так удивило, что она попыталась еще раз. А потом еще. — Как ты это делаешь? — спросила женщина. — У меня есть чувство ритма, — ответил Римо. — А что хочешь знать? — Здесь жила одна старая женщина, белая женщина. — Ага. Миссис Мюллер. — Точно. — Убили. Я знаю, это она, ты ее ищешь. Все спрашивают. — Знаю, знаю. Но вы не видели никого, кто в тот день входил к ней в дом? Что говорят соседи? — Ну, об этом меня уже спрашивали. Вот. Но я не дура. Ничего не сказала. Смешно — спрашивают, спрашивают, а это — простое убийство. — Вы ее знали? — Не. Белые редко выходят из дому. Только в безбожные часы. — Безбожные часы? Это когда? — удивился Римо. — Девять утра, — пояснила женщина. — А вы не знаете, чей это район? Какой банды? Может, они знают больше. Я хорошо плачу. — Хочешь знать, кто убил, белый мальчик? — Именно этого я и хочу. — "Лорды". — Вы точно знаете? — Все знают. «Лорды», это их улица. Они хозяева. Их участок. И тебя убьют, белый мальчик. Лучше зайди в дом. И твой смешной желтый приятель тоже. Римо снова поднял деньги и на этот раз позволил женщине схватить их. Но свой конец бумажек он не отпускал. — А почему вы можете высовываться из окна, не боясь держать его открытым, и все такое? — спросил он. — Я черная. — Нет, — возразил Римо. — Шпану это не остановит. Они убивают любого, кто слабее их, и цвет кожи вас не спасет. — Я черная, и я разнесу башку любому, — заявила женщина и достала из-под подоконника обрез охотничьего ружья. — Вот мой спаситель. Четыре года назад я одному отстрелила яйца. Валялся вон там на тротуаре и выл. А потом я еще плеснула ему в глаза щелока. — Чего? — Римо не верил своим ушам. — Кипящего. Лучшее средство. У меня все время горшок на плите. А белые — только посмотри на них! Не ведут себя так, как уважаемые люди. Я черная. Я говорю, как говорят на улице. Отстрелила яйца и — щелок в рожу, и с тех пор живу спокойно. А ты и твой смешной дружок — лучше зайдите на ночь. А то будешь сам, как тот белый, которого ты убил. Тут больше белых не осталось, как раньше. Нет, сэр. — Спасибо, бабуля, но я рискну. Итак, «Лорды», вы говорите? — "Саксонские Лорды". — Еще раз спасибо. — Полиция знает. Они знают, кто убил. Те, что забрали тело. Очень рано, я еще не встала. Они приехали и совершили варварство. Там, в переулке. Там раньше был переулок, а теперь нет. Дом снесли. Но тогда был переулок. А мальчишки — они еще не легли спать. И они ничего плохого не хотели. Они не знали, что полиция, думали — просто белые. А эти совершили жестокость и попали парню в руку. Вот варварство! Римо не интересовали подробности акта варварства полиции по отношению к черному парню, пытавшемуся отнять у полицейского пистолет. — А вы знаете, кто из полицейских знает того, кто убил старушку? — спросил он. — Я не знаю легавых по имени. Не вожусь с ними. У меня нет наркотиков, нет притона. — Спасибо, мэм, и приятного вам вечера. — Ты симпатичный парень. Побереги шкуру, слышь? Этот полицейский участок в Бронксе носил прозвище Форт Могикан. Окна его были забаррикадированы мешками с песком. Когда Римо подошел к зданию, из бокового переулка выехала патрульная машина с торчащими из окон «Калашниковыми» и с ручными гранатами на приборной доске. Римо постучал в запертую дверь участка. — Приходите утром, — раздался голос из-за двери. — ФБР, — произнес Римо и перебрал пальцами пачку удостоверений, которую всегда носил с собой. Он нашел удостоверение агента ФБР со своей фотографией и поднес его к глазку двери. — Ну, ФБР, и чего ты хочешь? — Хочу зайти и поговорить, — сказал Римо. Чиун огляделся по сторонам с видимым презрением. — Признаком цивилизованности, — сказал Чиун, — является то, как мало надо людям знать о средствах самозащиты. — Тс-с-с, — зашипел Римо. — С тобой кто-то есть? — Да, — ответил Римо. — Отойдите на пятьдесят ярдов, или мы откроем огонь. — Я хочу поговорить с вами. — Это полицейский участок города Нью-Йорка. Мы открываемся для посетителей только в девять утра. — Я из ФБР. — Тогда подключись к нашим телефонам из города. — Я хочу поговорить с вами лично. — Патруль вернулся благополучно? — Патрульная машина, что ли? — Да. — Тогда да. — Как вам удалось добраться сюда среди ночи? — Нормально, — сказал Римо. — У вас что, конвой? — Никакого конвоя. Мы одни. — Оглядитесь по сторонам. Никого вокруг нет? За вами никто не следит? Римо огляделся по сторонам. — Нет. Никого, — сообщил он. — О'кей. Заходите. Только быстро. Дверь приоткрылась, и Римо протиснулся в щель. Чиун — за ним. — Что это за старик? Фокусник? Тогда ясно. Это он вас сюда доставил, — сказал полицейский. Волосы у него были темные, а лицо избороздили морщины, наложенные возрастом и постоянным напряжением. Рука его лежала на рукоятке пистолета. Его очень заинтересовало, что это за старик в странном одеянии. И не прячет ли он под одеждой оружие. Он решил, что старик — волшебник, иначе этим двоим не удалось бы живым добраться до Форта Могикан. Звали полицейского сержант Плескофф. Он получил звание сержанта за то, что за все время службы не выстрелил ни в одного так называемого «представителя Третьего мира». Он многое знал о преступлениях и преступниках. Он видел сотни ограблений и двадцать девять убийств. И был очень близок к тому, чтобы произвести свой первый в жизни арест. Это был американский полисмен новой формации — не громила-расист с бульдожьим лицом и тяжелым подбородком, а человек, способный вести диалог с жителями. Своим подчиненным сержант Плескофф тоже нравился. Он следил за тем, чтобы их ведомости на жалованье всегда были в порядке, и не был одним из тех ограниченных, старомодных зануд-сержантов, которые, посылая вас на дежурство, в самом деле надеются, что вы не покинете пределов штата Нью-Йорк. Сержант ждал, не выпуская Римо и Чиуна из поля обстрела двух пулеметов, установленных на столах возле двери. Римо показал свое удостоверение. — Вы, вероятно, не знаете, что тем домом на Уолтон-авеню занимается ЦРУ, — сообщил Плескофф. — Я здесь не по поводу дома на Уолтон-авеню. Я здесь по поводу убитой женщины. Старой женщины. Белой женщины. — Ну, это уж слишком! — сердито воскликнул Плескофф. — Приходишь в такой район и ожидаешь, что полицейский участок будет открыт среди ночи, да еще спрашиваешь насчет убийства какой-то старой белой женщины. Какой именно старой белой женщины? — Старой белой женщины, которую привязали к кровати и замучили до смерти. — Какой именно старой белой женщины, которую привязали к кровати и замучили до смерти? Ты что, думаешь, я гений и должен помнить всех белых, убитых на моем участке? У нас для этого есть компьютеры. Мы тебе не какие-нибудь старомодные полицейские, которые теряли хладнокровие только из-за того, что кого-то замучили до смерти. Плескофф закурил сигарету. Зажигалка у него была золотая. — Можно мне задать вопрос? Я знал на своем веку множество полицейских, — сказал Римо, — но ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из них разговаривал так, как вы. Чем вы тут занимаетесь? — Мы пытаемся строить между полицией и местными жителями такие взаимоотношения, чтобы они отвечали чаяниям и стремлениям общины. И я могу гарантировать, что каждый сотрудник моего отделения отдает себе отчет в том, каковы чаяния представителей Третьего мира и как... Послушай, не стой перед дверью! Иногда они стреляют через глазок. — Снаружи никого нет, — сказал Римо. — Откуда ты знаешь? — Знаю, — сказал Римо. — Удивительно. В миревообще много удивительного. На днях я видел странные узоры на бумаге. Знаешь, что это было? У человека на подушечках пальцев всегда есть какое-то количество жира, и если ты к чему-нибудь прикоснешься, то оставишь след. Похоже, как если бы Ренуар линейным способом изобразил суданскую скульптуру, — сказал Плескофф. — Это называется отпечатки пальцев, — сообщил ему Римо. — Я не читаю детективных романов, — заявил Плескофф. — Это расистская литература. — Я слышал, вы в участке знаете, кто убил старую белую женщину, миссис Герд Мюллер с Уолтон-авеню. — Уолтон-авеню? Тогда это либо «Саксонские Лорды», либо «Каменные шейхи Аллаха». У нас прекрасная программа взаимоотношений с людьми из Третьего мира. Мы не только пытаемся угадать их интересы, мы служим выразителями их интересов. У нас прекрасная образовательная программа, рассказывающая о многовековой эксплуатации и угнетении чернокожего населения. Но нам пришлось ее приостановить из-за Управления здравоохранения штата. — А что они натворили? — поинтересовался Римо. — Типичные белые расисты. О чем они думали? Объявили, что покупают человеческие глаза для какого-то банка органов. Разве они понимали, разве их заботило, какое воздействие это окажет на юных непосредственных представителей Третьего мира? Нет. Просто взяли и объявили, что будут платить за доставленные им человеческие глаза. Даже не потрудились упомянуть, что будут покупать глаза только умерших людей. И вот наша программа рухнула. — Не понял, — сказал Римо. — Лейтенант полиции, который читал лекцию о том, как белые всегда грабили черных, пришел сюда и принес пару глаз. Их швырнул ему в лицо чернокожий юноша, поверивший обещаниям Управления здравоохранения. Вся эта история сильно подпортила наши взаимоотношения с местным населением. — Какая история? — продолжал недоумевать Римо. — Управление здравоохранения в очередной раз обмануло Третий мир и ничего не заплатило за глаза. Гордый юный чернокожий афро-американский представитель Третьего мира безрассудно доверился белым и принес пару свежедобытых глаз, а медицинский центр унизил его, отказавшись их купить. Юноше сказали, что не платят за глаза, изъятые у живого человека. Представляете, до чего дошел расизм! Ничего удивительного, что чернокожее сообщество пришло в ярость. Сержант Плескофф продолжал распространяться об угнетении Третьего мира и показал Римо компьютерную систему, благодаря которой эффективность работы на его участке была на двадцать процентов выше, чем где-либо еще в Нью-Йорке. — Наш район находится на переднем крае борьбы с преступностью. Именно поэтому федеральное правительство выделило нам дополнительные ассигнования. — И как конкретно вы боретесь? — спросил Римо, не заметивший вообще никакой борьбы. — Во-первых, благодаря этим деньгам у нас теперь по всему району курсируют фургоны с фонограммами, в которых убедительно доказывается, что молодежь Третьего мира является жертвой угнетения и эксплуатации со стороны белых. — Вы ведь белый, верно? — заметил Римо. — Абсолютно, — подтвердил Плескофф. — И стыжусь этого. — Казалось, он гордится тем, что стыдится. — Почему? Вы не виноваты в том, что вы белый. То же относится и к черным, — сказал Римо. — И к прочим подобным низшим расам, — добавил Чиун, чтобы эти расисты американцы не вздумали смешивать свои низшие расы с высшей, то есть с желтой. — Я стыжусь потому, что мы в огромном долгу перед великой черной расой. Послушай, — добавил Плескофф доверительно, — я ведь не знаю правильных ответов на все вопросы. Я простой полицейский. Я исполняю приказы. Есть люди поумнее меня. Я должен давать такие ответы, каких от меня ждут, — тогда я получу повышение. Если же, не дай Бог, я когда-нибудь пророню хоть слово о том, что приезд черной семьи в ваш квартал — это не милость Аллаха, то меня вышвырнут. Сам я живу в Аспене, штат Колорадо. — Почему так далеко? — Лишь бы подальше отсюда. Я бы поселился на Юге, да там все слишком переменилось после Гражданской войны, — сказал Плескофф. — Между нами, я всегда болел за повстанцев, когда смотрел фильмы о войне. Тебе не жалко, что мы победили? — Я хочу знать, кто убил ту старую женщину, миссис Герд Мюллер, с Уолтон-авеню, — в который раз повторил Римо. — А я и не знал, что ФБР занимается убийствами. Разве это дело общенационального масштаба? — Да, это дело общенационального масштаба. Это самое важное дело за последние двести лет. Оно имеет отношение к вечным устоям нашего общества. Старые и слабые должны находиться под защитой молодых и сильных. До самого недавнего времени именно это считалось главным признаком цивилизованности. Может быть, мне платили именно за то, чтобы я защитил эту старую женщину. Может быть, те гроши, которые она доставала из своей сумочки, чтобы выплатить жалованье мне, тебе, — может быть, эти гроши как раз для того и были предназначены, чтобы ее убийца теперь не отделался беседой с психиатром, если случится невероятное и его арестуют. Может быть, эта старая белая женщина и есть та последняя капля, после которой народ Америки скажет, наконец: «Хватит!» — Черт, это проникает в душу, — признался Плескофф. — Честно говоря, иногда мне и самому хочется защищать стариков. Но если ты полицейский в Нью-Йорке, ты не можешь делать все, что тебе вздумается. Плескофф показал Римо гордость участка, главное оружие в широкомасштабной битве с преступностью, на которое федеральное правительство выделило семнадцать миллионов долларов. Это был компьютер ценой в четыре с половиной миллиона. — И что он делает? — Что делает? — с гордостью переспросил Плескофф. — Ты говоришь, что хочешь узнать об убийстве миссис Герд Мюллер? Плескофф, мурлыча что-то себе под нос, нажал несколько клавиш. Машина выплюнула несколько белых карточек в металлический поддон. Они улеглись веером: двадцать карточек — двадцать смертей. — Что ты так опечалился? — спросил Плескофф. — Это все убитые в городе пожилые люди? — спросил Римо. — Нет-нет, — заверил его Плескофф. — Это только Мюллеры. Если бы ты заказал Шварцев или Суини — тогда мы бы могли сыграть в бридж этими карточками. Римо отыскал карточки с именем миссис Мюллер и ее мужа. — Убийство? Он тоже попал в список убитых? — спросил он сержанта. Плескофф взглянул на карточку и пожал плечами. — А, понятно. Иногда приходится иметь дело с этим устаревшим подходом, когда, говоря об убийстве, люди пользуются такими старомодными понятиями, как жертва, преступление, убийца. Знаешь, эта старая логика: преступник совершает преступление, хватайте преступника. Эта старая, чисто животная, безответственная реакция, которая часто приводит к таким жестокостям, как бесчинства полиции. — Что вы имеете в виду? — спросил Римо. — Я имею в виду, что этот полицейский, этот расист и реакционер, наплевав на интересы Управления полиции и своего участка, неправомерно классифицировал смерть Герда Мюллера как убийство. А это был сердечный приступ. — Так мне говорили, — сказал Римо. — И так я думал. — Так думали все, кроме этого расиста. Это был сердечный приступ, вызванный проникновением ножа в сердце. Но ведь ты же знаешь, какое отсталое мышление у этих старомодных полицейских-ирландцев. К счастью, теперь они организовали свой профсоюз и он взялся их просвещать. Нынче они не так часто срываются. Разве только по решению профсоюза. — Знаете что? — вдруг сказал Римо. — В очень скором времени вам придется опознать преступника. Сейчас вы отведете меня к «Саксонским Лордам». И вы опознаете убийцу. — Ты не можешь заставить меня это сделать. Я нью-йоркский полисмен. У нашего профсоюза очень твердые правила, и я их придерживаюсь. Римо сжал мочку правого уха сержанта и повернул. Сержанту стало больно. Лицо его исказила гримаса, похожая на улыбку. Потом он заплакал. Крупные слезы выступили у него на глазах. — За нападение на полицейского полагается суровое наказание, — задыхаясь, произнес он. — Обещаю, что когда среди этих останков города я отыщу настоящего полицейского, то не стану на него нападать. Римо потащил рыдающего сержанта к выходу из здания участка. Полицейские возле пулеметов пригрозили, что будут стрелять. На этот раз у них были для этого законные основания. — Ты думаешь, что напал на рядового гражданина?! — орал один из них. — Это полицейский, а значит, ты совершаешь преступление. За кого ты его принимаешь? Что это — раввин или пастор? Это полицейский. Закон гарантирует безопасность полицейских. Римо заметил, как на синих брюках сержанта расплылось темное пятно. Нью-йоркский полицейский с ужасом понял, что сейчас ему придется пройти по улице после наступления темноты. Ночь принесла прохладу. Едва они вышли из здания, дверь захлопнулась, и ее заперли изнутри. — О Боже, что я сделал? В чем я провинился? — стонал сержант Плескофф. Чиун хихикнул и сказал Римо по-корейски, что он пытается побороть волну, вместо того чтобы плыть вместе с ней. — Если я утону, то не один, папочка, мрачно ответил Римо.Глава 5
Держать человека за ухо так, что еще чуть-чуть — и оно оторвется, куда надежнее, чем лошадь за поводья. К тому же это весьма эффективное средство получения информации. Пусть хозяин уха испытывает легкую боль очень больно делать не надо, — и он начнет отвечать на ваши вопросы. Если он явно лжет, добавьте немного боли, и тогда он сам превратит свое тело в детектор лжи. Тут нужна не сила, а точный расчет. Сержант Плескофф — его правое ухо по-прежнему было зажато между пальцами Римо — решил, что ночью улицы выглядят весьма странно. — Считай, что ты в дозоре, — сказал Римо. — Сейчас будешь патрулировать свой участок. Три черные тени копошились возле одного из домов. Темнокожая девушка крикнула: — Ма, это я! Впусти меня, слышь? Другой тенью был молодой негр. Его рука, сжимавшая дешевую ножовку с рукоятью наподобие пистолетной, находилась у горла девушки. — Совершается преступление, — прошептал Римо, указывая на противоположную сторону улицы. — Да. Плохие жилищные условия — преступление против представителей Третьего мира. — Нет, — поправил Римо. — Ты не экономист. Ты не эксперт по жилищной политике. Ты полицейский. Смотри лучше. Парень держит пилу у горла девушки. Это как раз для тебя. — Интересно, зачем он это делает? — Нет, не то. Ты не врач-психиатр, — снова возразил Римо и повернул ухо сержанта до критической точки. — Думай дальше. Что ты должен сделать? — Пикетировать муниципалитет с требованием создать рабочие места для афро-американской молодежи? — Мимо, — сказал Римо. — Провести антирасистскую демонстрацию? — предположил сержант Плескофф в промежутке между приступами боли. — Никакого расизма в данном случае, сержант Плескофф. И жертва, и преступники — все черные, — сказал Римо. Один из бандитов заметил Римо, сержанта и Чиуна. Очевидно, он решил, что троица не стоит его внимания, и снова повернулся к двери, ожидая, пока мать девушки откроет ее. — Ну ладно, старуха, — сказал негр постарше. Настало время для прямых угроз. — Щас мы распилим Дельфинии горло. Слышь? Открывай дверь и задирай юбку. Сыграем в папу-маму. Будет ночь удовольствий вам обеим. — Итак, очевидно: попытка группового изнасилования, вполне вероятно ограбление и, я бы сказал, очень возможно, что и убийство, — резюмировал Римо. — А ты, Чиун? — Что я? — спросил Чиун. — Ты бы так не сказал? Я правильно назвал состав преступления? — Преступление — это юридический термин, — сказал Чиун. — Я вижу двоих мужчин, совершающих насилие в отношении девушки. Кто знает, какое у нее есть оружие? Никто. Чтобы вынести окончательный вердикт, я должен точно отделить правду от лжи, а я знаю только одну правду: как правильно дышать, двигаться и жить. Итак, правы ли они? Нет, они все не правы, потому что дышат неправильно, а движутся в полусне. — Так завершил свою речь мэтр Чиун, президент Коллегии адвокатов и Генеральный прокурор в одном лице. — Ну вот, видишь? — Сержант Плескофф сделал еще одну попытку увильнуть от ответственности. — Ты должен арестовать их, — велел Римо. — Их двое, я один. — У тебя пистолет, — напомнил Римо. — Арестовать — и подвергнуть опасности мою пенсию, выслугу лет, бесплатную форменную одежду и все прочее? Они не нападают на полицейского. Эта девушка слишком молода, чтобы быть полицейским. — Или ты применишь оружие против них, или я применю его против тебя, — сказал Римо и отпустил ухо сержанта. — Ага, ты нападаешь на полицейского и угрожаешь его жизни! — заорал Плескофф и выхватил пистолет. Пальцы крепко вцепились в черную рукоятку полицейского кольта 38-го калибра. Револьвер был заряжен великолепными тяжелыми свинцовыми пулями, с надрезом посередине наподобие пули «дум-дум», способными разнести в клочья физиономию противника Плескоффа. Применение таких пуль было запрещено не только при охране порядка в Нью-Йорке, но и, согласно международной Женевской конвенции, в военных целях во всем мире. Но сержант Плескофф знал, что пользуется оружием только для самообороны. Оружие необходимо, когда покидаешь пределы Аспена, штат Колорадо. Он всегда выступал в поддержку законов, запрещающих ношение оружия, потому что это позволяло ему быть на хорошем счету у начальства. Какая разница — законом больше, законом меньше. Это — Нью-Йорк. Здесь огромное множество законов, самых гуманных законов во всей стране. Но действует только один закон, и сейчас сержант Плескофф собирался провести его в жизнь. Закон джунглей. На него напали, ему чуть было не оторвали ухо, ему угрожали, и сейчас этот свихнувшийся тип из ФБР заплатит за это. Но револьвер словно бы выплыл из его руки, а пальцы судорожно сжали воздух. Парень из ФБР, одетый слишком небрежно для агента ФБР, вроде бы поднырнул под револьвер, слился с ним — и вот уже револьвер у него в руках. И он протянул его сержанту, и Плескофф взял револьвер, и снова попытался выстрелить, и у него опять ничего не вышло. — Или они, или ты, — сказал Римо. — Резонно, — согласился сержант Плескофф, все же не до конца уверенный, не сочтет ли комиссия, проводящая служебное расследование, данный случай превышением необходимой обороны. Расстояние вполне позволяло произвести прицельный выстрел. Ба-бах! Негр повыше упал, голова его дернулась, как у куклы-марионетки. Бах! Ба-бах! Выстрел перебил позвоночник второму бандиту. — Я хотел, чтобы ты их арестовал, — сказал Римо. — Знаю, — ответил сержант Плескофф как бы в полусне. — Но я испугался. Сам не знаю почему. — Все о'кей, ма! — крикнула девушка. Дверь распахнулась, и наружу выглянула женщина в голубом халате. — Слава Богу! Ты в порядке, детка? — спросила она. — Полицейский. Это он, — ответила девушка. — Храни вас Господь, мистер! — крикнула женщина, впустила дочь в дом, заперлась на несколько замков и забаррикадировала дверь изнутри. Сержант Плескофф испытал странное чувство. Он не мог определить, какое именно. — Гордость, — подсказал ему Римо. — Иногда с полицейскими такое случается. — Знаешь, — возбужденно сказал Плескофф, — я и еще кое-кто из моих ребят могли бы в часы, свободные от дежурства, ходить по улицам и делать что-то подобное. Разумеется, не в форме, а то на нас донесут комиссару. Я знаю, раньше некоторые полицейские старой закалки занимались такими делами — ловили грабителей, воров и, если надо, выпускали кишки тем, кто мешал людям спокойно жить. Даже если нападали не на полицейских. Пошли за Саксонскими Лордами! — Я хочу выяснить, кто прикончил миссис Мюллер. Поэтому мне надо поговорить с ними, — предупредил его Римо. — Мертвые не разговаривают. — Ну их в задницу! — заявил Плескофф. — Перестрелять — всех до одного! Римо отобрал у него револьвер. — Не всех. Только плохих. — Верно, — согласился Плескофф. — Можно, я перезаряжу? — Нельзя, — сказал Римо. — А знаешь, мне, может статься, за это даже ничего не будет. Людям совсем не обязательно знать, что именно полицейский помешал ограблению и изнасилованию. Пусть думают, будто это дело рук родственников, а может, эти ребята не уплатили мзду мафии. Тогда вообще никто никакого шума не поднимет. От этой мысли Плескофф несколько приободрился. Он не был твердо уверен, не проболтаются ли женщины. Но если хоть одно словечко достигнет ушей преподобного Джосайи Уодсона и Совета чернокожих священников — тогда не видать Плескоффу отчислений из пенсионного фонда. Его могут даже уволить. Если это произойдет, он в крайнем случае может открыть свое дело и предложить гражданам вооруженную охрану. Если дело выгорит — ну что ж, тогда безоружные люди снова смогут ходить по улицам Нью-Йорка. Он еще дока не знал, как назвать свою новую фирму, но ведь всегда можно обратиться в рекламную компанию. К примеру, так — «Квартал-защита». Все жители квартала стали бы сообща оплачивать эти услуги. Можно было бы даже придумать для сотрудников особую форму. Тогда бы преступники знали, что им больше не позволят причинять вред жителям квартала. Идея сногсшибательная, решил про себя сержант Плескофф, и, видит Бог, такая фирма просто необходима городу Нью-Йорку! У высокого забора, окружавшего залитый бетоном школьный двор, сержант Плескофф заметил синие джинсовые куртки Саксонских Лордов. Двадцать или тридцать темных силуэтов двигалось вдоль забора. Сержанту вовсе не нужно было читать надписи у них на спинах, даже если бы он и мог это сделать в такую темную ночь. Куртки были, можно сказать, униформой Саксонских Лордов. Сначала он испытал страх от того, что оказался на этой улице без их разрешения, но вспомнил, что у него есть револьвер и им можно воспользоваться. Человек, который предъявил удостоверение сотрудника ФБР, протягивал ему револьвер. Плескофф спросил, можно ли его перезарядить. — Это Саксонские Лорды? — спросил Римо. — Да. Мой револьвер, пожалуйста, — попросил Плескофф. — Если пустишь его в ход без разрешения, тебе придется его съесть, — предупредил Римо. — Справедливо, — согласился Плескофф. Мозг его лихорадочно перебирал безграничные возможности уникальной операции «Квартал-защита». Люди, защищающие жителей, могли бы тоже ходить по улицам с оружием. Как он сейчас. Людям в форме, выходящим на улицу с оружием в руках для защиты мирных граждан, можно дать какое-нибудь броское наименование, думал полисмен. Он не мог сразу придумать, какое именно, и вставил патроны в барабан револьвера. Чиун внимательно посмотрел на американского полисмена, потом на группу молодых людей. Парни шли с наглой самоуверенностью, свойственной уличным хулиганам во всем мире. Для людей естественно стремление сбиваться в стадо, но, хотя при этом возрастает их общая сила, но мужество каждого отдельного человека уменьшается. — Вы кто есть такое? — крикнул самый высокий парень. Для Чиуна и Римо это было знаком того, что у банды на самом деле нет никакой согласованности в действиях. Если вожаком является тот, кто больше всех, значит, чтобы стать первым, он использовал физическую силу, а не ум и не хитрость. Такая банда подобна сборищу незнакомых людей. — Ты хочешь знать, кто я такой? — поправил Римо. — Кто есть такое? Я так говорил, — сердито повторил верзила. — Ты хочешь знать, кто я. А я хочу знать, кто ты, — сказал Римо. — Эта тип плохо воспитан, — заявил верзила. — Может быть, «воспитан»? — спросил Римо. Парень, похоже, имел в виду именно это. — Дай я его прикончу, — прошептал сержант Плескофф. — Сержант, ты им не говорить, кто такие Саксонские Лорды? — выкрикнул парень на неудобоваримом уличном наречии. — Эй, с тобой косоглазый! На нашей улице нет фонарей. Это потому белые угнетатели делают жестокость нам — людям Третьего мира. Я буду английский профессор, когда научусь читать. Начальник кат... кар... кафедры. Им нужно ниггеров. Это закон. Английская кафедра, самая здоровенная в мире. Черные сделали английский язык, белые украли. А ты, вонючка, проваливай! — Мне не совсем ясно, о чем ты говорил, но насчет вонючки я понял, — сказал Римо, воткнул два пальца правой руки парню в пупок, нащупал позвоночный столб и переломил его. Воздух со слабым свистом вырвался из пробитых легких. Темная фигура перегнулась пополам, косматая голова ткнулась прямо в ребристые резиновые подошвы новеньких кроссовок. С внутренней стороны ступни на кроссовках были маленькие красные звездочки. Если бы зрение высокого негра еще не отказало, то он мог бы рассмотреть прямо под этими звездочками надпись: «Сделано на Тайване». Слух предводителя Лордов также больше не работал, и потому он не зафиксировал громко прозвучавший в прохладной предрассветной мгле стук падения на мостовую пистолета 45-го калибра. Пистолет выпал из его собственной правой руки. — Чего там? Чего случилось? — раздались голоса юных Саксонских Лордов, увидевших, как от их лидера вдруг осталась только половина, а потом и она медленно упала вперед, так что, когда он окончательно упокоился на мостовой, ноги его аккуратно лежали поверх туловища. — Мертвый? — простонал кто-то. — Этот тип сделал жестокость нашему брату. — Убей его! — крикнул другой. — Видал я таких! Белая вонючка и с ней сержант Плескофф. Эй, Плескофф, у тебя что в руках? — Не надо, — прошептал Римо сержанту. — Еще рано. В банде было еще два пистолета калибром поменьше. Римо отобрал их у владельцев, прибегнув к довольно болезненным приемам. Когда четвертый член банды забился в конвульсиях, призывы к кровавой мести поутихли. А когда пятая копна в стиле «афро» соскочила с плеч, как взбесившаяся швабра на тугой пружине, настроение юнцов изменилось кардинальным образом. Угрозы сменила покорность, поведение господина — поведение раба, картинные наглые позы — «нет, сэр», «да, сэр» и почесывание в голове. И вот они уже стоят, тихие и мирные в четыре утра, послушные и никого не трогают. Они только и ждут, чтобы показался какой-нибудь симпатичный белый старичок, и они бы ему помогли. Да с-сэр. — Выверните карманы и руки на забор! — скомандовал сержант Плескофф, улыбаясь, в полном экстазе. — Жаль, что я не захватил пар двадцать этих штучек. Таких, чтоб надеть им на запястья и запереть. Как их там называют? — Наручники, — подсказал Римо. — Да, точно. Наручники, — вспомнил Плескофф. Римо задал вопрос о срытом до основания здании. Про здание никто ничего не знал. Тогда Римо сломал палец. И быстро выяснилось, что дом находился на территории Саксонских Лордов, что балда наведывалась к Мюллерам несколько раз, что мужчину зарезали, но никто из присутствующих не имел отношения к кровавому финалу миссис Мюллер. Боже правый, нет. Никто из них на такое не способен. — Что, другая банда? — спросил Римо. — Нет, — был ответ. Римо сломал еще один палец. — Ну, так как? — сказал он. — Кто убил мистера Мюллера? Кто пришил старика? Парни вполголоса посовещались, какого именно белого старика Римо имеет в виду. — Который плакал, кричал и умолял больше не бить? Этот белый старик? Или который напустил на ковер лужу крови? — Тот, что говорил с немецким акцентом, — сказал Римо. — А, точно. Который говорила смешно, — вспомнил один. Насколько Римо смог себе уяснить, в том здании было два белых старика. Первого Саксонские Лорды убили, потому что он не хотел им показать, где лежит шприц для инъекций инсулина. Второй, когда увидел, что они вот-вот вломятся в его квартиру, предпринял отчаянную попытку оказать сопротивление. Один из парней широко ухмыльнулся, вспомнив, как семидесятилетний старик пытался драться с ними. — Ты был там? — спросил Римо. — Ага. Вот забава была с этим стариком. — Парень ухмыльнулся. — В следующий раз поищи для забавы кого-нибудь помоложе, — сказал Римо и стер ухмылку, рассыпав ее по тротуару белым жемчугом зубов. Потом взял парня за затылок и пропустил его голову через сетку забора, как черную кочерыжку через овощерезку. Голова застряла. Тело задергалось на весу. Забор содрогнулся, и таким образом на этом месте — недалеко от пересечения 180-й улицы и Уолтон-авеню — было установлено раз и навсегда, что над попытками белых стариков сохранить жизнь смеяться не рекомендуется. — А теперь попробуем еще раз. Кто убил миссис Мюллер? — Иди Амин, — ответил один из юнцов. — Я, кажется, предупредил вас, чтобы вы воздержались от шуток, — сказал Римо. — Не шучу. Иди Амин — наш босс. Ты убивал его — вон он. — И он показал на мостовую, где тело вожака банды лежало в виде сложенного перочинного ножичка. — Он? Он убил миссис Мюллер? — уточнил Римо. — Он. Да, сэр. Он убил. — Один? Не ври. В одиночку ни один из вас не сумеет даже спуститься по лестнице. — Не один, мистер. Большой-Бо — он тоже. — Что за Большой-Бо? — спросил Римо. — Большой-Бо Пикенс. Он убил. — Который из вас Большой-Бо Пикенс? — Его нет, сэр. Уехал. — Куда уехал? — Ньюарк. Когда полиция приехала и стали копаться в доме — Бо-Бо, он решил лучше уехать в Ньюарк, там переждать. — Куда именно в Ньюарк? — спросил Римо. — Никто не знает. В Ньюарке одного ниггера не сыщут, верно? Римо кивнул — верно. Что ж, будем ждать возвращения Бо-Бо. Сержант посветил фонариком. Казалось, кто-то вытряхнул содержимое аптечки на тротуар к ногам подростков, прислонившихся к школьной ограде. Пузырьки с таблетками, пакетики с белым порошком, дешевые безделушки и какой-то сморщенный серый комочек. — Это что такое? — спросил Плескофф. — Человеческое ухо, — пояснил Чиун. Ему доводилось видеть отрезанные уши в Китае — там похитители сначала присылали палец вместе с требованием выкупа, а если выкуп не платили, то присылали ухо как знак того, что жертва мертва. — Чье? — спросил Римо. — Мое, — ответил парнишка явно не старше четырнадцати лет. — Твое? — удивился Римо. — Ага, мое. В метро. Мое. Римо внимательно посмотрел на парня. Оба уха были на месте. — Отрезал. Это мои ухи. — Хватит! — заорал Римо. Волна гнева захлестнула его, и он нанес смертельный удар прямо в середину черного лица. Но искусство Синанджу — это путь совершенства, а не путь гнева. Рука вонзилась в цель со скоростью передачи нервных сигналов, но ненависть нарушила точность и ритм движений. Рука пробила череп и воткнулась в мягкий, теплый, не отягощенный знаниями мозг, но, пробивая лобную кость на такой скорости и без обычного ритма, одна из косточек кисти треснула, движение руки замедлилось, и она вернулась вся в крови. И в боли. — Достаточно! — заявил Чиун. — Ты использовал искусство Синанджу всуе, и вот результат. Посмотри на эту руку, которую я тренировал. Посмотри на это тело, которое я тренировал. Посмотри на это злобное, разъяренное, раненое животное, в которое ты превратился. Как всякий белый человек. Услышав последние слова Чиуна, один из парней крикнул, повинуясь рефлексу: — Точно! Чиун, Мастер Синанджу, положил конец столь грубому вторжению в сугубо личную беседу. Длинные тонкие пальцы Чиуна вроде бы медленно-медленно поплыли по направлению к широкому носу, но когда желтая рука коснулась черной физиономии, результат был такой, как если бы по голове изо всей силы ударили бейсбольной битой. Крак! Парень упал, голова раскололась, а мозг вытек на тротуар, как яйцо на сковородку. Чиун снова обратился к Римо: — Возьми одного из них, и я покажу тебе, как тщетны и по-детски наивны твои поиски справедливости. Справедливость недоступна для человека на земле, и она всего лишь иллюзия. Справедливость? Справедливо ли было тратить твои нечеловеческие способности на разборки вот с этими, которые явно не представляют никакой ценности ни для кого, а еще меньше — для себя самих? Что это за справедливость? Пошли. — Рука совсем не болит, — солгал Римо. Он держал плечо в таком положении, чтобы даже малейшие отзвуки дыхания не дошли до кисти, где пульсировала дикая боль. Он понимал бессмысленность своей лжи, ибо Чиун сам когда-то научил его, по каким признакам можно распознать, где у человека очаг боли. Это заметно по тому, как тело пытается прикрыть раненый орган, а плечо Римо было выставлено вперед, чтобы рука могла висеть вертикально и неподвижно. Тише, ради Бога, тише, молил про себя Римо, уже забывший — и, как надеялся, навсегда — о том, что бывает такая боль. — Выбирай, — сказал Чиун, и Римо ткнул пальцем в одну из темных фигур. И вот таким образом в их компанию попал шестнадцатилетний Тайрон Уокер, известный также под именами Алик Аль-Шабур, Молоток, Ласковый Тай и еще под тремя другими, ни одно из которых, как Римо выяснил позднее, он не мог дважды произнести одинаково. Чиун с Римо расстались с сержантом. Тот, увлеченный новой идеей положить конец насилию на нью-йоркских улицах, в три пятьдесят пять утра остановил золоченый «кадиллак», за рулем которого сидел крутого вида негр с круглой головой и могучими, как стена, плечами. В машине было еще четверо чернокожих. Человек за рулем сделал резкое движение, и сержант Плескофф разрядил кольт 38-го калибра в лицо врачу-ортодонту из близлежащего пригорода и в остальных пассажиров машины: двух бухгалтеров, специалиста по борьбе с коррозией металлических конструкций и заместителя председателя комиссии по водоснабжению штата. Когда днем Плескофф услышал сообщение об этом по телевидению, он немного заволновался. Кто их знает — вдруг им придет в голову произвести баллистическую экспертизу, как это делается в Чикаго? За убийство пятерых ни в чем не повинных людей в автомобиле нью-йоркского полицейского могут отстранить от работы на несколько недель. К тому же они — чернокожие. За это Плескофф мог и вовсе потерять работу. Тайрон пошел с двумя белыми. Правда, второй был вроде желтый, но светлый — тоже, можно сказать, белый; кто его разберет. Тайрон пригрозил поколотить их, но тогда белый, у которого была ранена рука, ударил его здоровой рукой. Тайрон перестал грозить. Они привели его в гостиницу. А, так вот что нужно этим двум педикам. Но Тайрон им даром не дастся. — Пятьдесят долларов, — сказал Тайрон. — Бесплатно — это изнасилование! — Ты нужен пожилому джентльмену, но вовсе не для этого, — сказал молодой белый — тот, который сделал жестокость Саксонским Лордам. Они спросили Тайрона, не хочет ли он есть. Он хотел, и еще как. Гостиница была прямо рядом с парком в центре города. Она называлась «Плаза». Тут были огромные странные старинные комнаты. И очень красивый ресторан внизу. Как в закусочной «Полковника Сандерса», только тут еду приносили. Здорово. Алик Аль-Шабур, он же — Тайрон Уокер, заказал себе «Пепси» и «две сладкие палочки». А этот белый заказал для Тайрона бифштекс с овощами. Себе он заказал просто тарелку риса. Зачем этот белый заказал, что Тайрон не хочет? — Потому что вредно есть много сладкого, — сказал белый. Тайрон увидел, как желтый пробежал длинными смешными пальцами по раненому пальцу белого. Смешно. Но белый вдруг расслабился, словно палец больше не болит. Волшебство. Подали еду. Тайрон съел хлеб и крекеры. Белый велел Тайрону съесть все. Тайрон сообщил, что белый может сделать с тарелкой. Белый схватил Тайрона за ухо. Больно, ой-ой-ой, правда больно! У-у-й-й-и! Больно же! Тайрон голоден. Тайрон все съест. Все-все. И эту белую жесткую штуку она никак не режется. Тайрона вдруг осенило — он понял, что если полоски, которые он отрезал от этой белой жесткой штуки, скатать в шарики, будет легче ее проглотить. — Не ешь салфетку, идиот, — сказал Римо. — Вот, — сказал Чиун. — Он не знает ваших западных обычаев. И это тоже одно из доказательств того, что ты не сможешь добиться справедливости. Даже если он убил ту старую женщину, которую ты не знал, но смерть которой принимаешь так близко к сердцу, его смерть не вернет ее к жизни. — Я могу сделать так, что убийца не будет наслаждаться жизнью. — Но при чем здесь справедливость? — спросил Чиун. — Я не умею добиться справедливости, а ты, Римо, ты, которому далеко даже до пятидесяти, ты добьешься?! — Он кивнул на черного парня. — Вот тебе типичный пример. Это существо зовут Тайрон. Можешь воздать ему по справедливости? Тайрон выплюнул последнюю полоску салфетки. И почему этот белый сразу не сказал, что ее не надо есть! — Эй, ты, — обратился к нему Чиун. — Расскажи о себе, потому что мы должны знать, кто ты. Эти двое могли причинить ему боль, и это были не учителя и не легавые, которые только грозят и никогда ничего не делают, так что Тайрону пришлось ответить: — Хочу найти моих предков, великих предков, африканских королей, мусульманских королей. — Хочешь узнать свою родословную, как в «Наследии»? — Римо вспомнил популярную, полную самых фантастических измышлений книгу, рассказывающую о том, как некий негр отыскал родину своих предков. Если бы какой-нибудь роман содержал столько фактических ошибок, он вызвал бы массу критики, хотя художественное произведение — плод авторской фантазии. Но эта книга претендовала на историчность и считалась документальным произведением, хотя в ней хлопчатник рос в Америке до того, как стал сельскохозяйственной культурой, рабов доставляли прямиком из Африки в Северную Америку, а не на Карибские острова, как на самом деле, и самое смешное — в ней черного раба отвозили в Англию для обучения, хотя в те времена любой раб, ступавший на землю Англии, по закону автоматически становился свободным. Эта книга стала учебным пособием для колледжей. Римо ее прочел, и его восхитила уверенность автора в своей правоте. Сам Римо не знал, кто его предки и в чем его наследие, — его сразу после рождения подкинули в сиротский приют. И это было одной из причин, почему организация под названием КЮРЕ сделала именно его своим орудием. Никто не будет о нем скучать. И действительно, у него не было ни одного близкого человека, кроме Чиуна. Но в Чиуне для него соединилось все: и предки, и наследие — великое наследие Синанджу, простирающееся в глубь времен на тысячи лет. Римо не волновало, соответствуют ли истине факты, изложенные в «Наследии». Ему хотелось, чтобы это было правдой. Кому будет плохо, если даже на самом деле это белиберда? Может быть, людям нужно именно это. — Я знаю, я могу найти великого короля мусульман, мое большое наследие, если сделаю самую трудную часть. Я могу. Конечно, я могу. — Что за трудная часть? — спросил Римо. — У всех Саксонских Лордов одна трудная часть. Узнать назад сто лет. Потом тысячу лет. — Так что же это? — еще раз спросил Римо. — Мы можем дойти до великих мусульманских королей Африки. Если сначала найти наших отцов. Пигги, ему лучше всех получилось. Он знает трех мужчин. Один — наверняка отец. Он, считай, уже почти дошел до короля. Чиун поднял вверх палец. — А теперь пораскинь мозгами, творение природы. Попробуй представить себе старую белую женщину. И вот тебе две картинки. На одной она закрывает дверь и уходит. На другой она лежит мертвая у твоих ног. Мертвая и неподвижная. Ну, какая картинка хуже? — Закрывает дверь — плохая картинка. — Почему? — спросил Чиун. — Потому что деньги остались у нее. А другая картинка — она мертвая, а ее деньги у меня. — А разве хорошо убивать стариков? — спросил Чиун с улыбкой. — Ага. Они лучше всех. Молодой — он тебя убьет. Старики — они лучше всех, слабые. Нет проблем, особо если белые. — Спасибо, — поблагодарил его Чиун. — Ну вот, Римо, ты что — убьешь его и будешь считать это справедливостью? — Ты прав, черт побери, — сказал Римо. — Это не человек, — изрек Чиун, ткнув пальцем в сторону чернокожего парня в синей джинсовой куртке с надписью «Саксонские Лорды» на спине. — Справедливость существует для людей. А это не человек. Это даже не плохой человек. Плохой человек поступит так же, как этот, но плохой человек будет знать, что поступил плохо. Это существо даже не имеет представления о том, что старых обижать не годится. Нельзя воздать по справедливости тому, что не доросло до человека. Справедливость — это понятие из мира людей. — Не знаю, не знаю, — задумчиво произнес Римо. — Старик — он прав, — заявил Тайрон, инстинктивно почуяв, откуда придет избавление. С ним уже тринадцать раз официальные лица проводили разъяснительную работу, и он научился загодя распознавать ветер свободы. — Ты станешь убивать жирафа за то, что он съел лист? — спросил Чиун. — Если бы я был фермером, я бы, черт меня побери, постарался не подпускать жирафов к моим деревьям. Вполне вероятно, я бы и стрелял в них, — ответил Римо. — Возможно. Только не называй это справедливостью. Это не справедливость. Нельзя наказать лист дерева за то, что он тянется к свету, и ты не можешь воздать по справедливости груше, которая созрела и упала с дерева. Воздать по справедливости можно только людям, обладающим свободой выбора. — Не думаю, что это существо следует оставить в живых, — сказал Римо. — А почему бы и нет? — поинтересовался Чиун. — Потому что это мина замедленного действия. — Возможно, — улыбнулся Чиун. — Но как я уже сказал, ты — ассасин, ты карающая рука императоров. Чистить унитазы — не твоя задача. Тебя не для этого нанимали. — Нет, сэр. Не надо чистить унитазы. Чистить унитазы. Нет, сэр. Не надо чистить унитазы. Тайрон запрыгал на стуле, прищелкивая в такт пальцами. Дорогой белый с золотом стул задрожал от его прыжков. Римо посмотрел на парня. Таких, как он, великое множество. Какая разница — одним больше, одним меньше. Кисть правой руки еще ныла, но он знал, что ни один хирург в мире не вправил бы кость лучше, чем это сделал Чиун. Процесс заживления идет с такой же скоростью, как у младенца. Когда все резервы организма используются в максимальной степени, весь организм функционирует значительно более эффективно. Рука пройдет, но не сорвется ли он снова во время работы? Он посмотрел на руку, потом — на Тайрона. — Ты понимаешь, о чем мы говорим? — спросил Римо. — Ничего я не понимаю. Треплетесь чего-то. — Ну так вот, я еще немного потреплюсь. Я считаю, что должен убить тебя за все преступления против этого мира, которые ты совершил. Худшее из них то, что ты родился на свет. Я считаю, что справедливость именно в этом. А вот Чиун считает, что тебя надо оставить в живых, так как ты не человек, а животное, а животному воздать по справедливости невозможно. А ты сам как считаешь? — Я думаю, я лучше пойду отсюда. — Прибереги эту мысль, Тайрон, — сказал Римо. — Ты еще некоторое время останешься в живых, пока я решу, кто прав — я или Чиун. — Не спеши. Спешить не надо. Римо кивнул. — А сейчас я задам тебе несколько вопросов. Если во время убийства что-то было украдено из квартиры, где этот товар в конце концов окажется? Тайрон замялся. — Ты собираешься солгать, Тайрон, — предупредил Римо. — Лгут люди, а не звери. Солги — и ты человек. А раз ты человек, то я тебя убью, чтобы воздать тебе по справедливости. Понял? — Если что украли, товар берет передобобный Уодсон. — Что за Пэ-Рэ-Добобни-Уодсон? — спросил Римо. — Не Пэ-Рэ-Добобни, — поправил Тайрон. — Передобобный. — Он хочет сказать преподобный, — сказал Чиун. — Я уже достаточно изучил этот диалект. — Кто это? — спросил Римо. — Проповедник и большой жук — его иметь дома и все такое. — Он что, ваша «крыша»? Скупщик? — Всем жить хотеть. — Чиун, кто за него в ответе? — спросил Римо. — Кто должен был научить его, что красть, убивать, насиловать и грабить плохо? — Ваше общество. Общество устанавливает нормы, которые человек должен соблюдать. — Школа, семья, церковь, так? — спросил Римо. Чиун кивнул. — Тайрон, ты ходишь в школу? — спросил Римо. — Ясно, хожу! — Умеешь читать? — Не. Я не читаю. Я не собираюсь быть хирург по мозгам. Хирург — он и читает. У них в метро губы шевелятся. Читают, где выход. — А ты знаешь кого-нибудь, у кого губы не шевелятся, когда он читает? — Не. Только не в нашей школе имени Малькольма, Кинга и Лумумбы. Это только толстозадые ученые в колледже. — Многие люди в мире не двигают губами, когда читают. Правду сказать большинство. — Так то черные обезьяны. Дядя Том, тетя Джайма — те, что под белых обезьянничают. Я умею считать до тыщи, хошь послушать? — Нет, — сказал Римо. — Двести, триста, четы... Римо подумал, а не заткнуть ли Тайрону рот. Тайрон перестал считать сотнями до тысячи. Он заметил блеск в глазах Римо и не захотел, чтобы ему сделали больно. Когда в номере зазвонил телефон, Римо снял трубку. Чиун внимательно рассматривал Тайрона, ибо видел в нем нечто новое для себя. Существо, по форме напоминающее человека, но в душе лишенное чего бы то ни было человеческого. Надо его тщательно изучить и передать это знание последующим Мастерам Синанджу, чтобы у будущих Мастеров было одним незнанием меньше. Если что-то и способно уничтожить вас, так именно неведение. Знание дает неоспоримые преимущества. — Смитти, — сказал Римо в трубку, — я, кажется, скоро отыщу вашу машинку. — Хорошо, — донесся из трубки уныло-кислый голос. — Но за этим стоит нечто большее. Одно из наших зарубежных агентств перехватило кое-какую информацию из Москвы. Сначала мы думали, что русским ничего не известно об этом деле, но потом мы обнаружили, что они знают даже слишком много. Они заслали своего человека. Некоего полковника Спасского. — Я не знаю по имени всех русских засланцев, — сказал Римо. — Так вот, он полковник, и ему двадцать четыре года, а в таком возрасте полковниками зря не становятся. Если это вам может чем-то помочь. — У меня хватает дел и без того, чтобы следить за продвижением русских шпионов по службе, — сказал Римо. Чиун одобрительно кивнул. Самое американское в американцах — это их стремление все переделать, особенно то, что и так уже работает достаточно хорошо. Вот пример. Мастер Синанджу, показав высоты своего мастерства, создал из Римо великолепного убийцу, а они пытаются переделать ею в нечто иное. Нельзя сказать, что это иное столь уж бесполезно. Но любой человек при достаточной тренировке может стать сыщиком или шпионом. А чтобы стать настоящим ассасином-убийцей, нужны особые качества. И Чиуна радовало, что Римо так твердо противостоит назойливым уговорам Смита. Чиун кивнул головой, чтобы Римо понял, сколь правильно он поступает, не поддаваясьглупой болтовне Смита. — Они заслали полковника, — продолжал Смит. — И сделали это блестяще. Мы думали, прибор Мюллера их совершенно не интересует, но это не так. Однако теперь, как сообщают наши источники, они обнаружили кое-что получше. Два технических устройства, значительно превосходящие по характеристикам и по значимости прибор Мюллера. — Итак, значит, теперь я ищу не только прибор семьи Мюллеров, но еще и этого полковника Спасского и два новых сверхмощных устройства, которые он заполучил? — Да. Совершенно точно, — подтвердил Смит. — Знаете что, Смитти, плевал я на это ваше задание. Римо с видимым облегчением бросил трубку. Когда телефон зазвонил снова, он выдернул шнур из розетки. Когда явился мальчик-посыльный, чтобы проверить, работает ли телефон, Римо дал ему пятьдесят долларов и попросил больше его не беспокоить. Когда явился заместитель управляющего и потребовал все-таки подключить телефон снова, Римо недвусмысленно дал ему понять, что очень устал и хочет спать, а если его еще раз побеспокоят, то он подключит телефон прямо к носу заместителя управляющего. Больше их этой ночью никто не тревожил. Римо запер Тайрона Уокера в ванной, предусмотрительно застелив пол старыми газетами.Глава 6
Голос преподобного Джосайи Уодсона взлетал к самому потолку зала. Дело было в Бронксе. На улице стояли вереницы автобусов и фургонов с выключенными моторами и запертыми кузовами. Номера их свидетельствовали, что прибыли они издалека — из Делавэра, Огайо, Миннесоты, Вайоминга, но все они имели одинаковые транспаранты с надписью: «Жилье для всех — 2. Исполнительный директор — преподобный Джосайя Уодсон». В зале сидели пожилые люди и внимательно слушали священника. Всем им раздали обед — жареную курицу, жирные свиные ребра, черствый белый хлеб, — и они пили кофе с молоком и прохладительные напитки. — Я бы хотела чаю с тостами, — робко попросила одна женщина дрожащим старческим голосом. На пальце у нее было изящное колечко белого золота с сапфиром в обрамлении мелких бриллиантов — прелестная вещица, сохранившаяся от времен еще более древних, чем сама старушка. Она улыбнулась и сказала «пожалуйста», потому что всю жизнь привыкла говорить «пожалуйста». Она не могла бы припомнить случая, когда она изменила этому правилу. А еще она всегда говорила «спасибо». Это было справедливо и достойно. Люди должны относиться друг к другу с уважением, и именно поэтому она приехала сюда из города Трой, штат Огайо. Есть хорошие и плохие люди среди представителей всех рас, и если белые призваны сделать всех на земле равными — что ж, она, как и ее прадед, воевавший против рабства, готова выполнить эту миссию. И правительство проявило такую щедрость! Оно решило оплатить половину ее годовой квартплаты. Все это называлось программа «Жилье для всех — 2», и вот теперь Ребекка Бьюэлл Хочкисс из Трои, штат Огайо, с нетерпением ждала, когда перед ней откроются, как она сказала своим друзьям, ее новые жизненные цели. Ей предстояло познакомиться с целым новым миром, населенным чудесными людьми с разным цветом кожи. Если они хоть вполовину такие же милые, как мистер и миссис Джексон, ее чернокожие друзья из Трой, что ж, значит, она воистину набрела на золотую жилу. Думая о Нью-Йорке, она думала о всех спектаклях, которые сможет увидеть, о всех музеях, которые сможет посетить. И еще в Нью-Йорке телевидение работает почти на всех каналах. А ботанический сад и зоопарк в Бронксе расположены всего в нескольких милях от ее будущего места обитания. Мебель ее была в одном из фургонов, а здесь, в зале, сидели чудесные люди со всех концов Америки, готовые делом доказать, что Америка верит в идеалы братства. Все будет прекрасно! Джосайя Уодсон — священник, и он направит эту чудесную программу по верному пути. И вот она попросила, добавив очень вежливое «пожалуйста», чаю с тостами. Она не любит свиные ребра и курицу. Это слишком грубая пища для ее слабого желудка. Она обратилась с этой просьбой к одному из чудесных молодых людей. Все люди вокруг казались ей чудесными. И она не хотела видеть ничего дурного в том, что у преподобного Уодсона под курткой был пистолет. В конце концов, кругом так много расистов, а она еще девочкой видела, как тяжело приходилось тогда неграм. Простите, чернокожим. Пора усвоить, что именно так их надо теперь называть. Ой, простите! Про чернокожих нельзя говорить «они». Ей еще многому предстоит научиться. Она очень удивилась, когда ей отказались дать чаю с тостами. — Не нравятся ребра и курица? Расистка, — заявил молодой человек. Он посмотрел на ее руку с таким же выражением, с каким когда-то другие молодые люди смотрели на ее грудь. На руке было колечко, подаренное ей бабушкой. — Раньше мне нравилась южная кухня, — сказала мисс Хочкисс. — А теперь у меня слабый желудок. Преподобный Уодсон с трибуны заметил какую-то заминку в зале. Под черной курткой у Уодсона выпирал пистолет. Преподобный захотел узнать, в чем дело. Молодой человек объяснил: — Ладно, дайте ей чаю с хлебом. Если она готова отказаться от великого наследия черной расы ради своего жалкого чая с сухарями, пусть пьет чай. Мы ведь проводим программу обогащения белых. Уодсон широко улыбнулся — улыбка вышла приторная, как солодовый корень. Аудитория ответила вежливыми аплодисментами. — Белый человек, он все усложняет. Пришло время наставить его на путь истинный. Мы побеждаем сложность ясностью. А зло побеждаем высокой нравственностью. Мы дадим белому угнетателю такие моральные нормы, каких он никогда не знал. Белые, собравшиеся в зале, аплодировали с готовностью, но без энтузиазма. Аплодисменты вспыхивали и замолкали, как пистолетные выстрелы, послушные нажатию курка. Такие же громкие и такие же краткие. — "Жилье для всех — 2" — это просто. И не надо напыщенных фраз. Просто, как овсянка. Жилье сегрегировано. Сегрегация незаконна. Все вы преступники. Были до сих пор. Теперь вам заплатили за то, чтобы вы соблюдали законы страны. А закон говорит, что вы должны жить рядом с ниг... с чернокожими. — И на этой ноте преподобный Уодсон вдруг перешел на грозное завывание. — Как долго, о Господи, чернокожим придется объединять народ? Как долго, о Господи, чернокожим придется объединять страну? Больше не придется, о Господи! Господи, у меня есть для тебя хорошие новости. Наконец-то, наконец, у меня есть хорошие новости, которые исцелят твое кровоточащее сердце. Гордость и сила духа черных заставила белых угнетателей сделать то, что законно и правильно. Белые теперь будут участвовать в объединении нации. И, напомнив Владыке Вселенной, что белым пришлось дать подъемные, дабы они переехали в районы, населенные черными, преподобный Уодсон завершил свой монолог, напоследок испросив благословения, дабы заставить белых выполнить долг, который им следовало выполнить давным-давно. Суть программы «Жилье для всех — 2» была и в самом деле проста. Если раньше «объединение нации» производилось за счет того, что черные въезжали в районы, населенные белыми, то теперь белые переезжали в районы, населенные черными. Это был экспериментальный проект возглавляемого Джосайей Уодсоном Совета чернокожих священников. Проект финансировало федеральное правительство, выделившее на это шесть миллионов долларов. Специалисты по городскому хозяйству считали эту сумму мизерной. Два из шести миллионов пошли на оплату консультантов, один миллион на переезд, два — на научные исследования и девятьсот тысяч — на «ввод, обработку и анализ информации с целью создания оптимальных групп» переселенцев. Оставшиеся сто тысяч долларов пошли на покупку двух зданий, владелец которых вручил преподобному Уодсону конверт с сорока тысячами так называемые «комиссионные». Впрочем, если бы эти деньги получил белый, они считались бы взяткой. Специальные семинары или выездные школы проводились на курортах в Тринидаде, в Пуэрто-Рико, на Ямайке, в Каннах и в Париже. Было задействовано множество экспертов и консалтинговых фирм по ставкам сто долларов в час. Многие самые знаменитые нью-йоркские проститутки на время превратились в советников по проблемам межрасовых отношений. Мероприятие в Бронксе обошлось американским налогоплательщикам в сорок тысяч долларов по статье «оплата консультаций». Помимо преподобного Уодсона, здесь были чернокожие официальные лица и консультанты, пытавшиеся донести до белых слушателей дух грандиозной программы. Обсуждали книгу «Наследие», показывавшую, какие черные хорошие, а белые — плохие и как полные белые лишили благородных черных их великого достояния. Чернокожий лектор написал рецензию на эту книгу — и за пять тысяч долларов зачитал ее собравшимся. В ней он говорил, что не понимает, зачем автор адресовал столь бесценную книгу ничтожным белым. Рецензент обвинял белых в том, что они не воспитывают черных в мусульманской вере. И добавлял, что не понимает, почему сам опустился до выступления перед белыми, в то время как никого в мире они больше не интересуют. Никого во всем мире. Оратор держал в руках толстый бумажник, а сам был похож на пучеглазую жабу. Его переполняла жажда мщения. Преподобный Уодсон поблагодарил его и заставил собравшихся сделать то же. Программа называлась «Жилье для всех — 2», потому что ранее преподобный Уодсон воплотил в жизнь программу «Жилье для всех — 1». За два миллиона долларов, выделенных на консультации по этой новой программе, эксперты доказали, что программа «Жилье для всех — 1» провалилась потому, что белые недостаточно прониклись духом черной культуры. И вот теперь организаторы пытались донести этот дух до белых участников. Они посмотрели фильм о том, как плохо обходились белые с черными на Юге до того, как черным были предоставлены гражданские права. Потом выступил танцевальный ансамбль с композицией «Революционный черный авангард». В ней черные революционеры убивали белых угнетателей, таких, например, как священники и монахини. Мисс Хочкисс смотрела все это и думала, что, раз ей это не нравится, значит, она недостаточно прониклась духом черной культуры. Поэт прочитал стихи, призывающие прожечь ядовитые белые утробы огнем черного правого дела. А заодно сжечь дома, в которых живут белые. Революция! Долой Иисуса! Даешь Маркса! Известный комик, теперь называвший себя «активистом совести», рассказал, как странно вело себя ФБР в период, непосредственно предшествовавший убийству Мартина Лютера Книга. ФБР, сказал комик, распустило слух, что добропорядочный пастор не останавливается в отелях для чернокожих. Услышав это, пастор, исключительно по доброте сердечной, перебрался в отель для черных, где его и убили. А значит, в его смерти следует винить ФБР. За эту лекцию комику заплатили три тысячи долларов. На сцене стоял портрет маршала доктора Иди Амина-Дада, Пожизненного Президента, а из динамиков доносились звуки его записанной на пленку речи, в которой он поведал собравшимся, что очень любит белых, только они не должны верить лживой белой пропаганде. Потом показали запись телебеседы «Правда о нашей борьбе», показанной по программе «Афро-ньюс», и на экране возникло серьезное лицо преподобного Уодсона и раздался его звучный голос: — Мы пытаемся, о Господи, мы пытается в короткий срок смягчить воздействие долгих лет расистской пропаганды. Женщина-комментатор сказала прямо в жужжащую камеру, что все вокруг понимают, как тяжела эта борьба, как трудно противостоять массированной пропаганде белых расистов. Она сказала, что если преподобный Уодсон добьется успеха в своем начинании, то отпадет необходимость в искусственном переселении людей, ибо тогда Америка и американский народ будут едины. — Мы все знаем преподобного Уодсона как неутомимого борца против варварства и жестокости полиции, — добавила она. Потом белых слушателей вывели из здания и велели улыбаться перед телекамерами. Но шведское телевидение запаздывало, и тогда всех затолкали назад в зал. Потом снова вывели на улицу, но улыбок было явно недостаточно, и их загнали обратно и велели опять выйти наружу и улыбаться, улыбаться! Несколько человек потеряли сознание. Мисс Хочкисс, чтобы не упасть крепко вцепилась в идущего впереди нее мужчину. Кто-то проорал им, чтобы они улыбались. Молодые черные ребята в черных кожаных куртках стояли в два ряда. Усталых пожилых людей провели сквозь строй и пригрозили, что те, которые не будут улыбаться, очень об этом пожалеют. Мисс Хочкисс услышала слова, которые ей никогда раньше слышать не доводилось. Она пыталась улыбаться. Если вести себя вежливо, если все поймут, что ты хочешь им только добра, тогда, конечно, человеческое достоинство в конце концов восторжествует. Пожилой мужчина из Де-Мойна вдруг начал всхлипывать. — Все будет хорошо, — пыталась успокоить его мисс Хочкисс. — Все будет хорошо. Помните, все люди — братья. Разве вы не слышали, сколь нравственны черные? Чего нам бояться, если в нравственном отношении они настолько выше нас? Не волнуйтесь, — говорила она, но ей не нравилось, какими глазами молодые черные смотрят на ее колечко с сапфиром. Она бы сняла его, если бы могла. Но оно не снималось еще с того времени, как ей исполнилось семнадцать лет. Такое маленькое колечко, сказала она себе, камешек меньше карата. Оно перешло к ней по наследству от предков, прибывших в Америку из Англии, потом по проливу Эри проплывших на Запад и поселившихся в городе Трой, штат Огайо, где добрые люди, возделывая добрую землю, привели ее к изобилию. Ее прадед отправился на войну и потерял ногу, освобождая черных от рабства. А кольцо принадлежало его матери и со временем перешло к мисс Хочкисс. Оно очень много значило для нее, потому что связывало ее с прошлым. Но теперь эта женщина, богатая годами, по утратившая ту юношескую живость, которая облегчает процесс посадки в автобус, сильно жалела, что не оставила кольцо дочке своей сестры. Она чувствовала, что от кольца исходит угроза ее жизни. Она несколько успокоилась, когда увидела в своем автобусе человека в белом воротнике, какой носят священники. Лицо у человека было круглое и добродушное. Он пожелал, чтобы все выслушали его версию библейской истории о добром самаритянине. — Человек шел по дороге, и тут на него набросился другой, отнял у него все и спросил: «Почему ты такой бедный?» Мисс Хочкисс стало немного не по себе. Она помнила, что добрый самаритянин, кажется, кому-то помогал. А теперь она ничего не понимала. — Я вижу, вы смятены. Вы все грабители! Это вы ограбили Третий мир. Белые угнетали и грабили Третий мир и сделали людей из Третьего мира бедными! Мужчина с серебряными волосами поднял руку. Он сказал, что он профессор экономики. Преподавал тридцать лет, а теперь на пенсии. Конечно, сказал он, в процессе колонизации были издержки, но в то же время непреложным фактом является и то, что колониальное правление повысило жизненные запросы коренного населения. — На самом деле положение с бедностью и голодом в Третьем мире стало несколько лучше, чем было всегда. Люди там вели первобытный образ жизни. Никто ничего у них не крал. У них ничего не было. Богатство это изобретение индустриального общества. — А как же природные ресурсы?! — заорал человек в белом воротнике. — Это — грабеж в огромных масштабах. Белые лишили людей Третьего мира их неотъемлемого права распоряжаться своими ресурсами. — На самом деле нет, — сказал седовласый профессор-экономист, сказал терпеливо, словно объясняя ребенку, который мочится по ночам, что такое сухое белье. — То, о чем вы говорите, это цветные камешки и залежи полезных ископаемых, которые первобытному человеку все равно не были нужны. Индустриальное общество не только платит ему за все это, но оплачивает также его труд. Проблема заключается в том, что когда первобытный человек знакомится с жизнью индустриального общества, он, естественно, желает получить все блага цивилизации. Но для этого надо работать. А факт остается фактом — никто ничего у него не крал. — Расист! — завизжал человек в белом воротнике. — С такими воззрениями тебе здесь не место. Я исключаю тебя из программы! — Чудесно. Я и сам не хочу тут оставаться. Я уяснил для себя, что вы мне не нравитесь. Я вам не доверяю и не желаю иметь с вами ничего общего, — срывающимся голосом сказал убеленный сединами профессор. — Убирайся! — заорал человек в белом воротнике, и, поскольку телекамеры уже уехали и не могли запечатлеть этот момент, профессору позволили покинуть автобус, прозрачно намекнув при этом, что мебель свою он назад не получит. Мисс Хочкисс хотела уйти вместе с ним. Но вспомнила про вишневый комод, подаренный ей тетей Мэри, и столик, который проплыл вместе с ее предками по проливу Эри. Все будет хорошо. Ведь там, в Тройе, штат Огайо, у нее было так много чудесных знакомых среди негров... Если бы мисс Хочкисс пожертвовала семейной мебелью, она бы избавила себя от ужасной смерти. Мебель ей в любом случае суждено было потерять. Мебели предстояло вообще исчезнуть с лица земли. Профессор экономики, на которого, как это часто случается на пороге смерти, вдруг снизошло озарение, понял, что шансы приобрести новую мебель останутся у него только в том случае, если сам он останется в живых. Если программа обвиняет всех белых во всех мыслимых грехах и запрещает обвинять каких бы то ни было черных в чем бы то ни было, то, рассудил экономист, белым суждено стать новыми евреями для новых черных нацистов. Он с готовностью отдал бумажник со всем содержимым и вывернул карманы, когда у выхода из автобуса его остановил черный молодой человек. Может, молодого человека интересуют и пуговицы профессора? Пусть берет. Позднее полиция Нью-Йорка всю вину за трагедию, которой завершилась программа «Жилье для всех — 2», возложила на водителей, которые слишком поздно отправились в путь в сторону «антирасистского жилого квартала», как назывались два полуразвалившихся здания, приобретенных организаторами программы. Автобусы и фургоны прибыли на место после наступления темноты. Водители фургонов, которых позднее мэр обвинят в трусости, скопом сбежали под покровом ночи. Шоферы автобусов поймали случайные такси и удрали тоже. А белые поселенцы остались одни в автобусах рядом с фургонами. Какой-то чернокожий юнец обнаружил, что автобус легко вскрыть ломиком. Банды черных юнцов ринулись на абордаж и потащили белых стариков из автобусов. Некоторых приходилось хватать дважды, ведь у стариков волосы держатся непрочно. Мисс Хочкисс ухватилась за металлическую ножку сиденья, приваренную к полу. Но ей на запястье опустился ботинок и раскрошил хрупкие старые кости. Боль была новая и свежая, и старушка закричала, но вряд ли кто-нибудь слышал ее вопли и мольбы о помощи, потому что вокруг кричали все. Она почувствовала, как ее правую руку с кольцом потянули вверх, а потом ее саму стали швырять из стороны в сторону — это несколько чернокожих парней дрались за кольцо. Кто-то забрался в фургоны и начал выбрасывать мебель наружу. Запылал яркий костер, взметнувшийся чуть ли не выше соседних зданий. Мисс Хочкисс почувствовала вспышку боли там, где был палец с кольцом, и поняла, что ни кольца, ни пальца у нес больше нет. Дальше она почувствовала, как ее поднимают, а потом ее охватило пламя — очень желтое и обжигающе-жаркое, и она испытала жгучую боль, а затем, как ни странно, боль ушла, и все кончилось. В квартире на третьем этаже одного из соседних домов чернокожая женщина набрала номер 911, экстренный вызов полиции. — Приезжайте! Скорее! Здесь сжигают людей. Угол Уолтона и Сто семьдесят третьей. — Сколько людей? — спросил полицейский. — Не знаю. Дюжина. Две дюжины. О Боже! Это ужасно. — Мадам, мы приедем, как только сможем. У нас не хватает людей. И очень много вызовов поважнее. — Они сжигают белых. Пришлите хоть кого-нибудь! Тут Саксонские Лорды, Каменнные Шейхи Аллаха, все банды. Это ужасно. Они сжигают людей! — Спасибо, что сообщили, — сказали в трубке, и телефон отключился. Черная женщина задернула шторы и заплакала. Она помнила, как девочкой в Оранджбурге, штат Южная Каролина, она боялась выходить на улицу, потому что она — черная. И как это было плохо. Переезд на Север не сулил ей слишком много радости, но, по крайней мере, тут была хоть какая-то надежда. И вот теперь, когда надежды сбылись, она опять не могла выйти на улицу — разве что ранним утром И она не испытывала ни малейшего удовольствия оттого, что теперь от боли и страха кричат белые, а не черные. Она подумала, что каждый человек имеет право на уважение. Ну, если не на уважение, то хотя бы на безопасность. Но у нее не было даже этого. Она раскрыла старую семейную Библию, стала читать и молиться за всех. Ей говорили, будто на борьбу с бедностью выделены огромные средства. Она бедная, но не видела этих денег. Ей говорили, будто огромные средства потрачены и на борьбу с расизмом. Так вот, если бы она была белая, и ее посадили бы в автобус и привезли в район, больше напоминающий свалку, и превратили бы ее жизнь в ад, ее неприязнь к черным, разумеется, не уменьшилась бы. И если кто-то хочет бороться с расизмом, пусть устроит так, чтобы приличные белые встретились с приличными богобоязненными черными. Что может сравниться с общением достойных людей! Когда крики с улицы стали проникать сквозь закрытые окна в комнату, она ушла в ванную. А когда поняла, что и там ей не скрыться от криков горящих заживо людей, она закрыла дверь ванной и пустила воду. И продолжала молиться.* * *
Преподобный Уодсон тоже молился. Он молился о смягчении белых сердец. Делал он это на трибуне в банкетном зале отеля «Уолдорф-Астория», арендованном программой «Жилье для всех — 2» для проведения антирасистского семинара. В помощь семинару тут же находились оркестр из десяти музыкантов, три рок-певца и бесплатный бар. Телекамеры были направлены на тяжелое, морщинистое, потное лицо преподобного Уодсона, вздымающееся над белым воротником. В свете прожекторов его глаза дико вращались, а губы блестели. Он раздувал ноздри так, что они становились похожими на бильярдные лузы. Речь Уодсона была подобна товарному составу — вначале он пыхтел и выдавал отдельные фразы через равные и продолжительные промежутки времени, а потом с воем разгонялся до огромной скорости. И говорил он о том, что Америка начала отказываться от борьбы против векового гнета. Но есть средство вести эту борьбу и дальше. Как? Вполне логично — создав фонд для его новой программы «Жилье для всех — 3», но такой фонд, чтобы в нем находилась хоть сколько-нибудь существенная сумма. — Когда человек выделяет шесть миллионов на решение проблем, накопившихся за триста лет угнетения, он тем самым говорит: я не хочу, чтобы программа объединения нации увенчалась успехом. Нет, сэр. Он шестью миллионами способов говорит: вы, ниггеры, умирайте с голоду. Но Третий мир видит этого человека насквозь. Видит его аморальность. Третий мир знает, что великое черное наследие у него не отнимет никакой белый. — Вы хотите сказать, что федеральное правительство выделило так мало средств, что это все равно как если бы оно сознательно пыталось сорвать вашу программу? — уточнила корреспондентка шведского телевидения. Волосы у этой представительницы нордической расы были цвета пшеничной соломы, кожа — как нежные белые сливки, зубы — ровные, без малейшего изъяна. На ней был переливающийся черный шелковый брючный костюм, подчеркивающий ее налитые соблазнительные груди и округлые ягодицы. И даже сейчас, когда она стояла неподвижно, черный шелк слегка подрагивал вверхвниз у нее на ногах. Запах ее духов обволакивал преподобного Уодсона. — Именно это я и хочу сказать, — ответил Уодсон. — Благодарю вас, преподобный отец, вы чрезвычайно помогли шведскому телевидению, — сказала блондинка. — Жаль, что мы не можем побеседовать с вами подольше. — А кто сказал, что не можем? — удивился преподобный отец. Это был крупный мужчина, ростом не меньше шести футов четырех дюймов, и казалось, что он всем телом надвигается на нее. — А разве сегодня вечером вы не читаете лекцию о красоте черных женщин? — спросила корреспондентка. Преподобному Уодсону потребовалось около двадцати секунд, чтобы разобрать ее имя, написанное на карточке, приколотой к прекрасному черному шелку, скрывающему, можно сказать, не груди, а целые горные вершины. — Ингрид, — наконец сказал он и посмотрел ей в глаза, проверяя, правильно ли он произнес ее имя. — Ингрид, я верю в могущество братских отношений между людьми. Я хочу, чтобы мы с вами были братом и сестрой. Чернокожая женщина в элегантном, но скромном костюме, с изящным, но недорогим модным ожерельем на длинной, словно выточенной из черного дерем шее и с коротко остриженными волосами подергала преподобного Уодсона за рукав. — Преподобный отец, пора на лекцию. Не забудьте, вы консультант мэрии по вопросам расовых отношений. — Я занят, — сказал Уодсон и улыбнулся блондинке. — Но вы заявлены в программе. Вы — консультант мэрии, — повторила чернокожая женщина. — Потом, — отмахнулся преподобный Уодсон. — Но ваша лекция посвящена борьбе с расизмом в нашем городе! — настаивала женщина, вежливо, но твердо улыбаясь корреспондентке шведского телевидения. — Потом, я сказал! У нас сейчас программа международного сотрудничества, — заявил преподобный Уодсон и положил свою здоровенную лапищу на покрытое шелком плечо Ингрид. Ингрид улыбнулась. Преподобный Уодсон заметил, как напряглись ее соски под черным шелком. Она была без бюстгальтера. — Преподобный отец, — сжав губы, не отступалась чернокожая женщина. — Много народу собралось послушать вашу лекцию о том, что «красивый» и «черный» — синонимы. — Синонимы? Я никогда не говорил про синонимы. Никогда. Черная красота — изначальная красота. В ней нет никаких синонимов. Сколь долго, о Боже, наших черных красавиц белые расисты называли синонимами! Ингрид, нам стоит смыться отсюда и поговорить о расизме и о красоте. — Слово «синонимы» означает — «слова с одинаковым значением», — объяснила чернокожая женщина. — Черный — значит, красивый, красивый — значит, черный. Вот так. — Точно, — согласился преподобный Уодсон, повернулся к женщине спиной и собрался уйти, забрав с собой Ингрид. — Преподобный отец, Нью-Йорк платит вам сорок девять тысяч долларов в год за ваши лекции! — воскликнула женщина и вцепилась в черный пиджак Уодсона. — Я занят, женщина! — рявкнул преподобный Уодсон. — Преподобный отец, я вас не отпущу! — Я сейчас вернусь, Ингрид. Никуда не уходите, ладно? — Я буду здесь, — пообещала шведская красавица и подмигнула Уодсону. Священник направился вслед за женщиной, которая была его ассистентом и отвечала за организацию его лекций в различных колледжах города. — Это займет всего минуту, — бросил преподобный Уодсон. Когда-то на Юге, в колледже для чернокожих, Уодсон был защитником в местной футбольной команде и прославился тем, что мог одним махом сбить с ног любого. Когда они с женщиной вошли в служебное помещение, он шарахнул ее головой о стену. Она рухнула, как мешок с гнилой капустой. Уодсон вернулся к Ингрид. Вокруг нее собралась стайка темнокожих юнцов. Преподобный Уодсон смел их со своего пути, как таран. Затем, отдуваясь, он затащил Ингрид в конференц-зал, где, наконец, ему удалось добраться до черного шелка, содрать его с нежного белого тела и дотянуться до этого тела своим жадным языком. И когда он уже собрался окончательно восторжествовать над ней, она вдруг вывернулась. Он — за ней. Но она ускользнула и заявила, что он ее не хочет. Не хочет? Разве так торчит, когда не хотят, вопрошал Уодсон. Она признала очевидное, но только после того, как он обещал ей помочь. — Конечно. Все что угодно, — задыхаясь, выговорил преподобный Уодсон. — Но сначала... Ингрид улыбнулась улыбкой фотомодели. У преподобного Уодсона промелькнула мысль, что ей, наверное, не приходится пользоваться никакой косметикой. Такая кожа не нуждается в лосьонах. Она попросила разрешения поцеловать его. Он разрешил — что в этом плохого. Она расстегнула молнию у него на брюках. Потом подняла руки и откинула свои длинные волосы на спину. Преподобный Уодсон дернулся вперед — он уже не владел ни телом, ни чувствами. И вдруг Ингрид отпрянула. — Бросьте пистолет, преподобный отец, — приказала она. Куда девалась скандинавская мелодичность ее речи? — А? — не понял Уодсон. — Бросьте пистолет, — повторила она. — Горилла с оружием — это слишком опасно. — Сука! — заревел преподобный отец и собрался было вколотить ее желтую башку в ближайший шкаф, но вдруг ощутил какое-то покалывание вокруг некоего весьма чувствительного органа. Похоже было, что Ингрид надела на него кольцо. — О Боже! — воскликнул священник в ужасе и глянул вниз. Там и в самом деле было кольцо, тонкая полоска белого металла, а по краям — его собственная кровь, как узенький красный ободок. Желание его тут же пропало, а все внимание переключилось с Ингрид на себя самого так возвращается в запустившую его руку мячик на тонкой резинке. Но блестящее металлическое колечко сомкнулось туже, как раз по размеру уменьшившегося желания. И кровь продолжала сочиться. — Не волнуйтесь, преподобный, крови совсем немного. Хотите, чтобы ее стало побольше? И тут в самом его чувствительном органе возникла боль. Преподобный Уодсон в ужасе наблюдал, как капли крови набухают и набухают. Он схватился за кольцо, пытаясь снять его, но только сильнее разодрал кожу. — Убью! — завопил здоровенный священнослужитель. — И лишишься сам знаешь чего, детка, — ответила Ингрид и показала Уодсону черную коробочку размером с сувенирный спичечный коробок, какие подают в ресторанах. В центре ее был красный пластмассовый рычажок. Она чуть сдвинула рычажок вперед, и боль в паху отпустила. Она двинула его назад, и преподобному Уодсону показалось, что в орган ему воткнулось множество иголок. — Застегните штаны, преподобный папаша. Мы уезжаем. — Да, конечно. У меня речь. Да с-сэр, черный и красивый — одно и то же. Черный — самый красивый! Мне надо выступать прямо сейчас. Расизм не дремлет. Нет, сэр. Черный цвет — вот истинная и изначальная красота. — Заткните фонтан, преподобный. Вы пойдете со мной. — У меня кровь течет! — взвыл Уодсон. — Переживете. Глаза Уодсона с недоверием уставились на блондинку. — Пошли. Не затем я все это проделала, чтобы мне еще пришлось тащить вас на руках. Преподобный Уодсон обернул металлическое кольцо, обратившее его в раба, мятой бумажной салфеткой. Он надеялся, что, быть может, кольцо сидит уже не так плотно и он сможет его сдернуть. Но, увы, нет, и он понял, что маленькая коробочка у Ингрид в руках — оружие более страшное, чем пистолет. Видимо, в коробочке находилось дистанционное управление, с помощью которого Ингрид могла сужать и расширять кольцо. Может, если между преподобным и коробочкой окажется стена, ему удастся снять кольцо? — Забыла вас предупредить, — сказала блондинка. — Если радиосигнал перестанет поступать, кольцо замкнется навеки, и прощай ваше главное пастырское орудие. Преподобный Уодсон улыбнулся и протянул ей свой револьвер с перламутровой рукояткой. Он старался держаться к Ингрид поближе, пока они направлялись к выходу из отеля. Но не слишком близко. Каждый раз, как его жирные коричневые лапы оказывались слишком близко к коробочке, которую несла Ингрид, боль в том самом уязвимом органе вспыхивала с новой силой. Они погрузились в машину Ингрид. Ингрид села за руль, а Уодсону велела поместиться на заднем сиденье, где он и притих, зажав пах руками. Он вдруг осознал, что впервые в своей взрослой жизни находится рядом с красивой женщиной, не строя никаких планов насчет того, как забраться к ней под трусики.Глава 7
Здание, бывшее конечным пунктом их назначения, находилось всего в трех кварталах от магазина «Мейси» в центре Манхэтгена, но когда у «Мейси» и у «Гимбелла» звенел звонок, возвещавший закрытие магазинов, район внезапно пустел, словно Господь провел мокрой тряпкой ночи по классной доске города. Преподобный Уодсон сидел, забившись в угол машины, когда они остановились перед старым, заляпанным известкой кирпичным домом, снаружи выглядевшим как крысиное общежитие. Он осторожно выглянул в боковое окошко, потом, изогнув шею, посмотрел назад. — Мне тут не нравится, — заявил он. — В этом районе поздно вечером опасно. — Я не дам тебя в обиду, боров, — успокоила его Ингрид. — У меня нет оружия, — заскулил Уодсон. — Никто не имеет права заставлять человека ехать в такое место, когда он без оружия и не может себя защитить. — Как те старики, которых ты сегодня вечером бросил в этих джунглях? Которых сожгли заживо? — Это не моя вина, — сказал Уодсон. Если он сумеет ее заговорить, может быть, ему удастся добраться до черной коробочки, которую она, сев за руль, зажала между ног. — Это были добровольцы. Они сами вызвались искупить столетия белой эксплуатации. Ингрид аккуратно сняла перчатки, в которых вела машину. Казалось, она не спешит выйти наружу, а словно бы ждет какого-то сигнала. Уодсон передвинулся на краешек сиденья. Если схватить ее за горло, то она, наверное, вскинет руки и попытается вырваться. Тогда свободной рукой он сможет дотянуться до черной коробочки у нее между ногами. Надо только быть осторожным. Очень осторожным. — Это были бедные старые люди, и они не знали, на что идут, — сказала Ингрид. — Они поверили вранью, который вылили на них ты и мошенники вроде тебя. Ты обязан был защитить их. — Не моя работа — защищать их. Правительство не дало достаточно денег, чтобы защищать их. Правительство опять обмануло черного человека, а теперь пытается обвинить черных в этом несчастье. О, когда это кончится, этот гнет и эксплуатация? — простонал он. — Сильные обязаны защищать слабых, — возразила Ингрид. — В прежние времена, в колониях западных стран, это называлось бременем белого человека. А теперь, в этих джунглях... — Она замолчала и обернулась к нему. — А теперь это стало бременем дикого кабана. Уодсон сидел уже на самом краешке сиденья, и тут Ингрид посмотрела ему прямо в лицо и широко улыбнулась, обнажив великолепные жемчужные зубы. — Еще дюйм в мою сторону, шоколадка, и всю оставшуюся жизнь ты будешь петь сопрано, — нежно проворковала она. Преподобный Уодсон снова забился в угол сиденья. — И все-таки мне это место не нравится, — повторил он. — Если на нас нападут грабители, прочтешь им свою дежурную проповедь о том, что все люди — братья. Это должно пробудить их совесть. Если у них таковая имеется. Похоже, она вполне успокоилась, решив, что Уодсон отказался от своих агрессивных планов, снова отвернулась от него и принялась всматриваться в темноту сквозь лобовое стекло. Но чтобы он не забывался, она легонько прикоснулась к красному рычажку на черной коробочке. — Ладно, ладно, — поспешно сказал Уодсон и, когда она немного ослабила давление, шумно вздохнул с облегчением. Боль была вполне терпимая, но чувствовалась все время. Уодсон не слишком-то доверял Ингрид и боялся, что ей снова придет в голову дернуть рычажок. Поэтому он сидел смирно. Очень смирно. Ничего, его день настанет! Придет день, и она будет в его руках, и у нее не будет этой черной коробочки, а у него будет пистолет, и он исполнит свой номер, а когда кончит, отдаст ее на забаву Саксонским Лордам, и они покажут ей, как вставать на пути у черного мужчины, как оскорблять его, как унижать его достоинство... Кто-то шел по улице в их сторону. Трое мужчин. Все — чернокожие. Чернокожие молодые люди в небрежно нахлобученных шляпах, в туфлях на платформе и в брюках в обтяжку. Это что — те, кого она ждет? В десяти футах от машины черная троица остановилась, уставившись в ветровое стекло. Видно было плохо, и один из них наклонился пониже. Увидев светлые волосы Ингрид, он показал на нее остальным. Те двое тоже наклонились, всматриваясь. Они улыбнулись, и улыбки блеснули яркими солнечными лучами на их лицах цвета полуночи. Парни подтянули брюки и вразвалочку подошли к самой машине. Уходите, подумал преподобный Уодсон. Уходите, ради Бога, вас только не хватало! Но промолчал. Самый высокий из троих, на вид лет восемнадцати, постучал в окошко возле левого уха Ингрид. Она холодно взглянула в его сторону, потом приоткрыла окно. — Слушаю. — Заблудились, леди? Поможем, если заблудились. — Я не заблудилась. Спасибо. — А чего вы тут ждете? А? Чего? — Мне тут нравится. — Ждете мужчину? Не надо больше ждать. У вас теперь есть три мужчины. — Прекрасно, — сказала Ингрид. — Почему бы нам не назначить свидание где-нибудь рядом с вольером для обезьян в зоопарке? — Не надо ждать свиданий. Мы тут, и мы сейчас готовы. — Он обернулся к друзьям. — Мы готовы, а? Один кивнул, другой ответил: — Всегда готовы. — Приятно было побеседовать с вами, мальчики. Доброй вам ночи, — сказала Ингрид. — Подождите. Подождите минутку. Мы не мальчики. Нет-нет, не мальчики. Мы мужчины. Где вы видите мальчиков? Не надо называть нас мальчиками. Мы мужчины. Хотите посмотреть, какие мы большие мужчины, мы покажем. Рука его потянулась к ширинке. — Доставай, а я его оторву, — сказала Ингрид. — Доставай, — крикнул один из его друзей. — Ага, доставай, — поддакнул второй. — Она боится твою черную силу. Покажи ей башню черной силы. Тот, который вел переговоры с Ингрид, немного смутился и вновь посмотрел на нее. — Хотите увидеть? — Нет, — отказалась она. — Я хочу твои губы. Я хочу поцеловать твои большие красивые губы. Парень раздулся от важности и самодовольно ухмыльнулся. — Ну, леди-лисичка, тут проблем не будет. Он наклонился, придвинул лицо к самой машине и просунул губы сквозь приоткрытое всего на два дюйма окошко. Ингрид сунула дуло револьвера преподобного Уодсона прямо в раскрытые губы. — Ну, чернушка, пососи-ка вот это. Черный юноша отскочил в сторону. — Дрянь! — выругался он. — Рада познакомиться. Я — Ингрид. — Эта сука психованная, — сказал парень и плюнул, чтобы избавиться от вкуса револьверного дула во рту. — Эта — кто? — спросила Ингрид, направив дуло револьвера прямо парню в живот. — Извините, леди. Ладно, ребята, пошли отсюда. Да, мэм, мы уходим. — Вали, ниггер, — попрощалась Ингрид. Он отошел на шаг, дуло револьвера следило за каждым его движением. — Да, мэм, — пробормотал он. — Да, мэм. Затем, положив руку на плечо одному из друзей, он направился прочь, стараясь, чтобы его друг постоянно находился между ним и дулом револьвера. Ингрид закрыла окно. Преподобный Уодсон перевел дух. Они не заметили его, скорчившегося в темноте в глубине машины. Ингрид, похоже, не испытывала ни малейшего желания разговаривать, и Уодсон решил не втягивать ее в беседу. Так они молча прождали еще минут десять, и наконец Ингрид сказала. — Так. Можно идти. Когда преподобный Уодсон выходил из машины, она приказала: — Запри машину. Твои друзья могут вернуться и сожрут кожу с сидений, если двери будут не заперты. Подождав, пока он запрет дверь, она кивком головы велела ему идти вперед, а сама пошла следом, держа пальцы на красном рычажке черной коробочки. — Сюда, — сказала она, когда они подошли к трехэтажному каменному дому. Уодсон поднялся по лестнице на самый верх. На площадке была всего одна дверь, Ингрид втолкнула в нее Уодсона, и он оказался в огромном, по-спартански скудно обставленном помещении; там, на коричневом диване с цветочным узором, сидел Тони Спеск, он же — полковник Спасский, и читал журнал «Комментатор» На его бледном лице играла слабая улыбка Он кивнул Ингрид, а Уодсону велел сесть на стул напротив дивана. — Вы здесь, преподобный Уодсон, потому, что мы нуждаемся в ваших услугах. — Кто вы? — поинтересовался Уодсон. Спеск широко, во весь рот, ухмыльнулся: — Мы — те, кто держит в руках вашу жизнь. Больше вам знать не обязательно. Уодсона внезапно осенило. — Вы коммунисты? — спросил он. — Можно сказать и так, — ответил Спеск. — Я тоже коммунист, — заявил Уодсон. — Да? Правда? — Да. Я верю в равенство, равенство для всех. Всем все поровну. Никто не должен богатеть за счет бедных. Я верю в это. — Забавно, забавно, — сказал Спеск. Он поднялся с места и аккуратно положил журнал на один из подлокотников дивана. — А какова ваша точка зрения на философию Гегеля? — А? — не понял преподобный Уодсон. — Что вы думаете о Кронштадтском мятеже? — продолжал Спеск. — Ваше мнение о меньшевистском уклоне? — А? — Ну, разумеется, вы разделяете социалистическую теорию прибавочной стоимости и ее развитие в работах Белова? — А? — Надеюсь, — заключил Спеск, — что вы доживете до победы коммунизма, преподобный Уодсон. И на следующий же день вас отправят в поле собирать хлопок. Ингрид, позвоните и выясните, едет ли к нам еще один гость. Ингрид кивнула и вышла в другую комнату, поменьше, плотно затворив за собой дверь. Уодсон заметил, что черную коробочку она положила на подлокотник дивана рядом со Спеском. Наконец ему представился шанс. Блеснул свет в конце тоннеля. Едва дверь за Ингрид закрылась, он улыбнулся Спеску. — Это плохая женщина. — Да ну? — Да. Она расистка. Она ненавидит черных. Она жестока. — Вам просто не повезло, Уодсон. Ведь, по сравнению со мной, она почти что Альберт Швейцер. Глаза его странно и очень злобно блеснули. И хотя преподобный Уодсон не знал, кто такой Альберт Швейцер — его вообще мало интересовали всякие евреи, — но он понял, что последняя фраза Спеска начисто исключает возможность вступить с ним в заговор против Ингрид. А до коробочки по-прежнему не дотянуться. — Послушайте, мистер... — Спеск. Тони Спеск. — Послушайте, мистер Спеск, она надела на меня кольцо. Мне больно. Вы меня освободите? — Через день-другой, если будете вести себя хорошо. Если создадите проблемы, то никогда. — Я не создам проблемы, — пообещал Уодсон. — Вы не найдете другого такого беспроблемного человека, как я. — Это хорошо. Вы нужны мне для одного серьезного дела. Сядьте на пол и слушайте. Уодсон сполз со стула и опустился на пол — осторожно, как если бы взадних карманах брюк у него лежали сырые яйца. — Есть один белый. Его сопровождает старик-азиат. Они мне нужны. — Они ваши. Где они? — Не знаю. Я видел их в вашем районе. Рядом с тем домом, где убили старушку, миссис Мюллер. Миссис Мюллер? Миссис Мюллер? Это та самая, которой так интересовались власти. Они что-то там искали. Уодсон не знал, что это такое, но оно было у него. В ее квартире оставалась только старая рухлядь, но Саксонские Лорды нашли там какой-то странный прибор, который притащили Уодсону в надежде, что ему удастся сбыть его. — У меня есть кое-что получше, чем какой-то там белый и еще китаец, — сообщил Уодсон. — Что же? — Такая штука, которая была у миссис Мюллер, а правительство ее ищет. — Ну? — Она у меня. — И что это такое? — поинтересовался Спеск. — Не знаю. Какая-то штука — тикает, тикает. А зачем она — не знаю. — И где она у вас? — Снимете кольцо, я скажу. — Уодсон попытался широко, по-дружески улыбнуться. — Не скажете — оторву от вас кусочек. — Спеск потянулся за черной коробочкой. — Не трогайте, не трогайте, оставьте ее на месте! Я отдам вам устройство. Оно у меня в квартире. — Хорошо. Оно мне нужно. Но еще нужнее мне белый человек и азиат. — Я найду их. Я отдам их вам. Зачем они вам нужны? — Это оружие. Впрочем, какая разница? Вам этого не понять. — Вы снимете кольцо? — После исполнения задания. Уодсон мрачно кивнул. Спеск вернулся к дивану. Он сильно прихрамывал. — Что у вас с ногой? — Именно об этом я и хочу поговорить с тем белым, — ответил Спеск. — С каким белым? — О чем мы с вами сейчас говорили? Белый человек и азиат. — Ах, тот белый человек. Вернулась Ингрид. Спеск вопросительно посмотрел на нее. — Я только что видела его машину. Он уже поднимается по лестнице, — сообщила она. — Отлично. Вы знаете, что от вас требуется. Задница преподобного Уодсона чувствовала себя неуютно на твердом паркетном полу, но он счел благоразумным не шевелиться. Черная коробочка по-прежнему находилась совсем рядом с рукой Спеска. Уодсон сидел, не двигаясь, а Ингрид вышла в соседнюю комнату и вернулась с еще одной черной коробочкой. Коробочку она отдала Спеску. Еще она принесла с собой кольцо белое металлическое кольцо, похожее на те, какие дети набрасывают на колышки. Спеск взял коробочку в руки и кивнул Ингрид. Она подошла ко входу в квартиру и встала за дверью. Спустя несколько секунд дверь отворилась, и в комнату буквально ворвался невысокий человек со стриженными ежиком седеющими волосами. Он влетел на бешеной скорости, как будто только что вспомнил, что оставил в комнате свой бумажник. Увидев Спеска, он улыбнулся. На мгновение он застыл, как бы собирая силы для нового отчаянного броска в сторону Спеска, и тут Ингрид шагнула из своего укрытия, одним быстрым тренированным движением раскрыла белое кольцо и защелкнула его у вошедшего на шее. Тот рванулся, повернулся к Ингрид — и рука его потянулась к карману клетчатой спортивной куртки. — Бреслау, — произнес Спеск. Всего одно короткое слово, но тон был начальственный и требовал беспрекословного подчинения. Бреслау повернулся. Руки его схватились за кольцо на шее, пытаясь его разомкнуть. Но оно не снималось, и он посмотрел на Спеска. Улыбка сползла с его лица, и теперь на нем был как бы написан огромный вопросительный знак. — Перестаньте дергаться и подойдите сюда! — приказал Спеск. Коротышка еще раз взглянул на Ингрид, словно запоминая ее вероломство для будущего сведения счетов, и подошел к Спеску. Тут он наконец заметил сидящего на полу преподобного Уодсона и замешкался, не уверенный, следует ли ему улыбнуться в знак приветствия или презрительно ухмыльнуться с видом победителя. В результате он посмотрел на Уодсона вообще без выражения, потом перевел взгляд на Спеска. — Полковник Спасский, — вкрадчиво начал Бреслау. Я слышал, что вы в городе. Я с нетерпением ждал этой встречи. — Руки его снова дотронулись до кольца на шее. — Но что это такое? Очень странно. — И он опять улыбнулся Спеску, словно только они двое на земле владели тайным знанием того, как много нелепостей происходит в мире. Он искоса глянул на Уодсона, желая удостовериться, нет ли и у него на шее такого же кольца. Уодсону хотелось крикнуть: «Вонючка, мне хуже, чем тебе!» — Бреслау, — холодно произнес Спеск. — Вы знаете дом на Уолтон-авеню? Улыбочка тайного сообщничества покинула лицо Бреслау, но лишь на мгновение Он снова взял себя в руки. — Конечно, товарищ полковник. Именно поэтому я так хотел встретиться с вами. Чтобы обсудить с вами этот вопрос. — И именно поэтому вы и ваше начальство сочли возможным не посвящать нас в детали того, чем занимаетесь и что ищете? — Поиски могли оказаться безрезультатными, — принялся оправдываться Бреслау — По правде говоря, так оно и вышло. Я не хотел беспокоить вас по пустякам. Спеск посмотрел на черную коробочку, которую держал в руках. — Я тоже сообщу вам несколько пустячков, — сказал он. — Вы не поставили нас в известность потому, что ваша контора снова решила работать сепаратно и пыталась заполучить устройство для себя. Восточная Германия и раньше имела такую склонность. — Он поднял руку, останавливая возражения Бреслау. — Вы действовали неуклюже и глупо. Существовало множество способов проникнуть в здание и провести поиски. Мы могли бы просто купить весь этот дом через какую-нибудь подставную организацию. Но нет — для вас это слишком просто. Вам понадобилось наследить по всей округе, а в результате вы привлекли ЦРУ и ФБР, и они буквально вырвали всю операцию из ваших рук. Бреслау не знал, пришло ли уже время для протестов. Лицо его словно окаменело. — Глупость — вещь сама по себе скверная, — завершил Спеск. — Но глупость, приводящая к провалу, — это еще хуже. Она непростительна. Теперь можете говорить. — Вы правы, товарищ. Нам надо было сразу же поставить вас в известность. Но как я уже говорил, об этом устройстве в Германской Демократической Республике просто ходили слухи среди агентов времен войны. Оно вполне могло оказаться лишь плодом чьего-то воображения. Как и вышло на деле. Никакого устройства не существует. — Ошибаетесь. Оно существует. — Существует? — Удивление Бреслау было смешано с сожалением. — Да. Оно у этого типа. И он мне его отдаст. Бреслау снова посмотрел на Уодсона. — Ну что ж, это прекрасно. Великолепно. — Разумеется, — сухо произнес Спеск, отвергая все притязания на партнерство, которое, судя по тону, пытался навязать ему Бреслау. — А это устройство, оно действительно ценное? Сможем мы его использовать в будущем в нашей борьбе против империализма? — Я его не видел, — ответил Спеск. — Это техническое устройство. А устройства бывают разные. — И тут Уодсон наконец увидел, как он улыбнулся. — Вот как эта штука у вас на шее. — Так это оно и есть? — сказал Бреслау и опять схватился за кольцо, крепко обнимавшее его горло. — Нет. Это наше новейшее изобретение. Я покажу вам, как оно работает. Уодсон наблюдал, как Спеск двинул вперед красный рычажок на крышке черной коробочки. Бреслау разинул рот и выпучил глаза. — А-а-хрр! — Руки его судорожно вцепились в кольцо. — Я вычеркиваю вас, товарищ, — сказал Спеск. — И не потому, что вы совершили предательство, а потому, что попались на этом. Что никуда не годится. Он двинул рычажок еще немного вперед на какую-то долю дюйма. Бреслау рухнул на колени. Ногти его царапали шею, в попытке просунуть пальцы под сжимающееся белое кольцо. Там, куда впились ногти, выступила кровь — ногти все сильнее раздирали кожу и плоть. Уодсон, ощущая боль в паху, смотрел на Бреслау с сочувствием. Бреслау разинул рот еще шире. Глаза его выкатились из орбит, словно он целый год питался одними гормонами щитовидной железы. — Наслаждайтесь, наслаждайтесь, — проговорил Спеск и подвинул рычажок вперед до упора. Раздался легкий щелчок — как будто сломался карандаш. Бреслау повалился лицом вперед на пол, легкие его издали последнее шипение, и из угла рта потекла пенистая струйка крови. Глаза его смотрели прямо на преподобного Уодсона, и черный священник увидел, как они начали мутнеть. Уодсон поморщился. — Теперь вы, — сказал Спеск, отложил одну черную коробочку и взял другую. — Вы знаете, чего я от вас хочу? — Да с-сэр, — отозвался Уодсон. — Повторите. — Вы хотите, чтоб я нашел белого человека и желтого человека и привел их сюда. — Он завращал глазами и улыбнулся, как большой масленый блин. — Так, босс? — Да. Осечки не будет? — Никакой осечки. Нет с-сэр. Мистер Тони! — Хорошо. Можете идти. Ингрид пойдет с вами. Она за вами присмотрит, а заодно проверит это устройство из дома Мюллеров. Да, я вас предупреждаю. Не будьте идиотом и не пытайтесь напасть на Ингрид. Она очень ценный сотрудник. Уодсон встал на ноги очень медленно и осторожно, чтобы чересчур резким движением не рассердить Спеска, и тот не начал бы развлекаться с красным рычажком. Потом он поискал глазами Ингрид. Она стояла рядом и смотрела на труп восточногерманского агента Бреслау. А соски у нее опять заострились, заметил Уодсон. И это не сулило ему ничего хорошего.Глава 8
Римо открыл дверь ванной комнаты и выпустил Тайрона. Тот немедленно устремился к выходу из номера. Его рука уже ухватилась за дверную ручку, как вдруг Тайрон почувствовал, как его относит назад, подбрасывает в воздух и швыряет на диван, который отреагировал астматическим вздохом, когда на него приземлились сто сорок фунтов Тайронова веса. — Куда торопишься? — поинтересовался Римо. — Мне охота отсюда. — Вот видишь, — сказал Чиун, стоя у окна и глядя на Центральный парк. — Ему охота. А значит, это надо сделать немедленно. Мгновенное удовлетворение желаний. Как типично для молодежи! — Этот мусор, папочка, не типичен ни для чего — разве только с виду. — Лучше пустите меня. Мне надо отсюда, — заявил Тайрон. — Мне охота обратно. — Охота, охота, — передразнил его Римо. — Куда спешишь? — Мне надо в школу. — В школу? Тебе? — Да. Мне надо туда, а то мне будет неприятность, и вам тоже. Потому что закон — я должен ходить в школу. — Папочка, — обратился Римо к Чиуну. — Чему могут обучить вот это в школе? Он уже провел там большую часть жизни, а его не смогли до сих пор научить правильно говорить по-английски. — Может быть, это передовая методика, — сказал Чиун. — И они не тратят времени на изучение языков низшего порядка. — Нет, — сказал Римо. — Этому я не верю. — Меня учат, — сообщил Тайрон. — А я учусь. Я говорю по уличному английскому. Это настоящий английскому. Он был такой раньше, потом белый человек украл его у черного и испортил. — Где ты набрался этого бреда? — спросил Римо. — В школе. Там один человек написал книжку, и он нам сказать, мы разговариваем чудесно, а другие — они неправильно. Он говорила, мы разговариваем по настоящему английскому. — Ты только послушай, Чиун. Ты вовсе не обязан любить английский язык, но это мой родной язык. И мне стыдно слушать, во что они его превращают. — Римо снова повернулся к Тайрону. — Этот человек, который написал книгу о вашем английском языке, он что, работает в вашей школе? — Ага, он главный методист в школе имени Малькольма, Кинга и Лумумбы. Башковитый, сукин сын. — Помнишь, что я сказал тебе вчера вечером? — Что убьешь? Римо кивнул: — Я еще не принял окончательного решения. Если я выясню, что ты сам отвечаешь за то, какой ты, то ты исчезнешь и следа от тебя не останется. Но если это не твоя вина, тогда... ну, тогда, может быть, — повторяю, может быть, — ты останешься жить. Пошли. Поговорим с твоим главным методистом. Вставай, да не шаркай ступнями по полу. — Ступни — это то, что на конце ног, — пояснил Чиун. Строительство школы имени Малькольма, Кинга и Лумумбы пять лет назад обошлось в девятнадцать миллионов долларов. Здание занимало целый квартал, а внутри его бетонного прямоугольника располагался двор с пешеходными дорожками, столиками для пикников и баскетбольными площадками под открытым небом. Когда разрабатывался проект здания, знаменитый на всю страну архитектор предложил использовать минимальное количество стекла по внешнему периметру здания. В качестве компенсации предполагалось сделать застекленными стены, выходящие во двор, по внутреннему периметру. Местный совет школьного образования разгромил этот проект как расистскую попытку изолировать чернокожих детей. Нанятая школьным советом фирма по связям с общественностью развернула широкую кампанию под лозунгами: «Что они прячут?», «Выведите школу на свет!» и «Не отправляйте наших детей обратно в пещеру». Центральный совет школьного образования города Нью-Йорка сопротивлялся давлению общественности всего сорок восемь часов. Проект школы был переделан. Внутри в школе остались стеклянные панели от пола до потолка, а по внешнему периметру школы имени Малькольма, Кинга и Лумумбы бетон уступил большую часть места стеклу. В первый год стоимость замены стекла, выбитого проходящими досужими камнеметателями, составила сто сорок тысяч долларов. Во второй год эта сумма возросла до двухсот тридцати одной тысячи. За четыре года стоимость новых окон школы имени Малькольма, Кинга и Лумумбы превысила миллион долларов. На пятом году произошло два важных события. Во-первых, город оказался не в состоянии больше выделять столько средств на школы. Но когда сокращение ассигнований докатилось до школы имени Лумумбы и Компании, президент местного школьного совета уже знал, какую статью расходов следует уменьшить. Знал благодаря второму важному событию. Его брат, за четыре года наживший почти миллион на поставках стекла для школьных окон, продал свой стекольный бизнес и открыл склад пиломатериалов. Школа имени Лумумбы перестала вставлять стекла взамен выбитых. Все большие окна по внешнему периметру заколотили фанерой. В первый год цена фанеры составила шестьдесят три тысячи долларов. И теперь школа имени Лумумбы была отгорожена от внешнего мира стеной из камня и великолепной сосновой фанеры, через которую внутрь не проникали ни воздух, ни солнечные лучи, ни свет знания. Когда один из членов местного школьного совета высказал протест против использования фанеры и против наступившей в результате темноты и задал на заседании совета вопрос: «Что они прячут?» — и призвал «Вывести наших детей из мрака!», то по пути домой его избили. С тех пор протестов больше не поступало. Когда архитектор, автор первоначального проекта здания, однажды приехал посмотреть на свое детище, он целый час просидел в машине, рыдая. Римо доставил Тайрона Уокера в центральный коридор школы имени Малькольма, Кинга и Лумумбы. — Иди в свой класс. Тайрон кивнул, но взор его был прикован к входной двери, где сквозь щель между фанерными листами проникала узкая, как лезвие ножа, полоска солнечного света. — Нет, Тайрон, — сказал Римо. — Иди в класс. Если не пойдешь, а попытаешься смыться, я вернусь и отыщу тебя. И это тебе очень не понравится. Тайрон снова кивнул, очень мрачно. Он сглотнул, словно у него раздулись миндалины и он решил их съесть. — И не уходи отсюда без меня, — добавил Римо. — А ты куда? — Я хочу кое с кем переговорить и выяснить, их это вина или твоя, что ты такой, какой есть. — Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Тайрон. — Ладно, так уж и быть — сегодня хороший день приходить в школа. У нас сегодня чтение. — Ты учишься читать? Вот уж не думал. — Эта информация произвела на Римо сильное впечатление. — Да нет, не эта фигня. Учительница, она нам читает. — И что она читает? — Из большой книжки без картинок. — Исчезни, Тайрон, — сказал Римо. Тайрон ушел, и Римо приступил к поискам канцелярии. Ему навстречу попались два молодых человека — оба на вид лет на десять старше, чем положено быть выпускникам средней школы. Римо спросил их, где канцелярия. — Монеты есть? — спросил один. — Честно говоря, нет, — ответил Римо. — Но вообще-то деньги у меня есть. Наверное, тысячи две, а может, три долларов. Не люблю ходить по городу без гроша в кармане. — Тогда гони капусту — получишь канцелярию. — Иди в задницу, — сказал Римо. Молодой человек отступил на шаг, рывком выхватил из кармана нож с выскакивающим лезвием и направил его острие Римо в живот. — Ну, гони капусту. Второй, широко улыбаясь, стоял рядом. Он негромко зааплодировал. — Ты знаешь, — медленно произнес Римо, — школа — могучий источник знания. Парень с ножом несколько смутился. — Эй, не надо мне... — Например, — продолжал Римо, — сейчас ты узнаешь, что испытывает человек, когда кости его превращаются в желе. Нож в руке парня задрожал. Римо приблизился к нему на шаг, и, словно отвечая на вызов, тот выбросил лезвие вперед. Первое, что он услышал, был стук падения ножа на каменный пол. Затем он услышал несколько легких щелчков — это трещали кости его правого запястья, которое, выкручивая, сжимал в своей руке этот белый. Парень разинул рот, собираясь закричать, но Римо прикрыл его рот ладонью. — Шуметь нельзя. Не мешай прилежным детям учиться. Ну, где канцелярия? Он вопросительно глянул на второго парня. — Туда, по коридору, — ответил тот. — Направо, первая дверь. — Спасибо, — сказал Римо. — Приятно было с вами побеседовать, мальчики. У канцелярии была бронированная стальная дверь без какого-либо окошка, и Римо пришлось навалиться на нее всем телом, чтобы она открылась. Римо вошел внутрь, подошел к длинной стойке и стал ждать. Наконец, в приемную вошла какая-то женщина. — Чего хотели? — спросила она. Женщина была высокая, толстая, вокруг ее головы, как нимб, вилась копна густых курчавых волос. На двери кабинета по левую руку Римо висела табличка: «Доктор Шокли. Главный методист». — Я хочу повидаться с ним. — Римо указал на дверь. — Он занятый. Зачем вам с ним видаться? — Дело касается одного вашего ученика. Тайрона Уокера. — Полицейский участок, он там, на улице. Им говорите про этого Тайрона. — Мое дело полиции не касается. Я хотел бы поговорить с ним об учебе Тайрона. — Вы кто? — Я друг семьи. Родители Тайрона сегодня заняты на работе и попросили меня зайти в школу и выяснить, не могу ли я чем-нибудь помочь. — Чего сказали? — Глаза женщины недоверчиво сузились. — Мне казалось, я ясно сказал по-английски. Родители Тайрона работают и попросили меня... — Я слышала, слышала. Чего вы мне городите? За кого вы нас принимаете? Вот тоже — пришел голову морочить. — Голову морочить? — удивился Римо. — Ни у кого здесь нет оба родителя, да еще чтоб на работе! Что вы их вранье слушаете? Римо вздохнул. — Ладно. Я вам скажу все, как есть. Я полицейский. Тайрон мой подопечный. Условно-досрочно освобожденный. А теперь он попался снова, за три изнасилования и шесть убийств. Я хочу поговорить с Шокли, прежде чем отправить его на электрический стул. — Ну, так-то лучше. Так похожей на правду. Садитесь и ждите. Шокли поговорит с вами, когда сможет. Он занятый. Женщина указала Римо на стул, а сама села за стол, взяла номер «Журнала черного совершенства и черной красоты» и уставилась на обложку. Римо обнаружил, что рядом с ним сидит черный подросток, внимательно разглядывающий книжку-раскраску у себя на коленях. На раскрытой странице был изображен Поросенок Порки, нюхающий цветок на фоне сарая. Мальчишка достал из кармана рубашки цветной мелок, раскрасил одну из толстых ляжек Порки в розовый цвет и убрал мелок. Потом достал зеленый и раскрасил крышу сарая. Убрал зеленый, снова достал розовый и принялся раскрашивать другую ляжку поросенка. Римо через плечо парня следил за его работой. — У тебя здорово получается, — похвалил он его. — Ага, я лучший в классе по искусству-ведению. — Это заметно. Ты почти не вылезаешь за контуры рисунка. — Иногда трудно, когда линии близко, а кончик у мелка толстый и не влезает. — Ну и что ты тогда делаешь? — поинтересовался Римо. — Беру мелок, у кого он острый, и он влезает между черточками. — А ему ты отдаешь свой старый мелок? Мальчишка посмотрел на Римо — на лице его было написано явное недоумение, словно Римо говорил на языке, которого мальчишка никогда не слышал. — Это еще зачем? Старый выбрасываю. Вы кто общественник или что? — Нет, но иногда мне хотелось бы им стать. — Смешно как-то говорите. «Мне хотелось бы» — как это? — Это называется английский язык. — А. Вот что Вас как? — Бвана Сахиб, — сказал Римо. — Вы тоже сын великого арабского короля? — Я прямой потомок великого арабского короля Покахонтаса. — Великие арабские короли, они черные, — хмыкнул парень. Он-то знает его не одурачить. — А я по материнской линии, — объяснил Римо. — Возвращайся к своей раскраске. — Ничего. Мне ее к завтра. Римо покачал головой. Сидящая за столом черная женщина по-прежнему глядела на обложку «Журнала черного совершенства и черной красоты». Дверь кабинета Шокли слегка приоткрылась, и Римо услышал голоса. — Ублюдок! Крыса! — кричала женщина. — Дискриминация! Несправедливость! Дверь распахнулась, и в проеме, спиной к Римо, показалась кричавшая. Она размахивала кулаком, адресуя свой гнев внутрь кабинета. У женщины были огромные толстые ляжки, сотрясавшиеся под цветастым хлопчатобумажным платьем. Ягодицы ее напоминали небольшой холм с седловиной. Движения рук поднимали волны в океане жира, свисавшего с ее мощных бицепсов. Голос в глубине комнаты что-то негромко произнес. — Все равно крысиный ублюдок! — отозвалась женщина. — Если бы не эта штука, я бы тебе показала! Она развернулась и сделала шаг в сторону Римо Если бы ненависть имела электрический заряд, глаза женщины извергали бы потоки искр. Губы у нее были плотно сжаты, а ноздри яростно раздувались. Римо собрался было бежать, пока этот мастодонт его не раздавил. Но женщина остановилась рядом с мальчишкой, раскрашивавшим поросенка. — Пошли, Шабазз. Пошли домой. Мальчишка как раз спешил закончить раскрашивание правой передней ноги Порки. Римо слышал, как скрипят его сжатые от старания зубы. Женщина не стала ждать — со всего размаху она врезала мальчишке кулаком по уху. Мелок полетел в одну сторону, книжка-раскраска — в другую. — Ну, ма, чего ты? — Пошли прочь отсюда! Этот ублюдок не хочет передумать о твоем аттестате. — Вы хотите сказать, что ваш сын не получит аттестат? — спросил Римо. — Его что, оставляют на второй год? — Неужели в этом мире еще осталось хоть немного здравого смысла? Женщина посмотрела на Римо как на жареную свинину, провалявшуюся целую ночь на платформе подземки. — Вы что несете? Шабазз — он говорил речь от имя класса в начале года. У него награды. — Тогда в чем проблема? — поинтересовался Римо. — Проблема? Проблема — Шабаззу время до пятнадцатого мая. А ублюдок Шокли не хочет изменить дату выпуска и перенести на пораньше, чтоб Шабазз успел получить аттестат раньше, чем сядет в тюрьму. Ему трубить пять лет за грабеж. — Это, должно быть, страшно обидно, после того как Шабазз столько трудился, раскрашивая такие сложные рисунки. — Точно, — ответила мамаша. — Пошли, Шабазз, из этого ублюдского места. Шабазз вскочил на ноги. Шестнадцатилетний парень ростом был выше Римо. Рядом с матерью он выглядел как карандаш, прислонившийся к точилке. Он последовал за матерью прочь. Мелок и книжка остались лежать на полу. Римо поднял их и положил на маленький столик, рядом с лампой, прикрепленной к столу огромными стальными болтами. Римо глянул через стойку на женщину, все еще рассматривавшую обложку «Журнала черного совершенства и черной красоты». Ее толстые губы медленно шевелились, как будто она пыталась раздавить ими крохотную рыбку. Наконец она тяжело вздохнула и раскрыла журнал на первой странице. — Извините, — обратился к ней Римо. — Можно мне теперь войти? Женщина с шумом захлопнула журнал. — Ч-черт! — выругалась она. — Всегда мешают. Придется опять все сначала. — Я вас больше не побеспокою, — пообещал Римо. — Я буду вести себя тихо. — Да уж, слышь? Идите, если охота. Кабинет доктора Шокли состоял из двух частей. Одна, в которой находился Римо, представляла собой комнату с голыми стенами и тремя стульями, намертво привинченными к покрытому пластиком полу. К полу же был приклепан и торшер с прочной металлической решеткой вокруг лампочки. В другой части кабинета за столом восседал сам Шокли. За его спиной возвышались стеллажи с книгами, магнитофонами и африканскими статуэтками, сработанными в штате Иллинойс. А между двумя частями была перегородка — прочная стальная сетка с мелкими ячейками. Она простиралась от стены до стены, от пола до потолка, надежно защищая Шокли от любого посетителя. Рядом с его столом в перегородке была металлическая дверь. С внутренней стороны он была заперта на огромный пуленепробиваемый замок. Сам Шокли оказался элегантным негром с прической «афро» умеренных размеров и пронзительными глазами. На нем был серый костюм в тонкую полоску, розовая рубашка и галстук с черным узором. Узкое запястье украшали небольшие золотые часы «Омега». Римо также отметил про себя тщательно ухоженные ногти Шокли. Руки Шокли лежали на столе ладонями вниз. Рядом с правой рукой находился «магнум» 357-го калибра. Римо пришлось взглянуть на оружие дважды, прежде чем он поверил своим глазам. На резной деревянной рукоятке пистолета были зарубки! Шокли приветливо улыбнулся, когда Римо подошел к перегородке. — Прошу вас, садитесь. Говорил он слегка в нос, словно утомленно, но абсолютно чисто. Такими вроде бы слегка простуженными голосами говорят выпускники старых университетов Новой Англии — как бы сокращая слова, будто они недостойны долго оставаться во рту говорящего. — Благодарю вас, — сказал Римо. — Чем могу быть вам полезен? — Я друг семьи. Пришел навести справки об одном из ваших учеников. Его имя — Тайрон Уокер. — Тайрон Уокер? Тайрон Уокер? Одну минутку... Шокли нажал встроенную в стол панель, и слева на столе вырос телемонитор. Главный методист перебрал несколько кнопок на клавиатуре компьютера, и Римо заметил, как в глазах его отразилось мерцание экрана. — А, ну да. Тайрон Уокер. — Шокли посмотрел на Римо с улыбкой любви и благоволения. — Вам будет приятно узнать, мистер... э-э... мистер? — Сахиб, — представился Римо. — Бвана Сахиб. — Так вот, мистер Сахиб, вам будет приятно узнать, что у Тайрона прекрасная успеваемость. — Прошу прошения? — не поверил своим ушам Римо. — У Тайрона Уокера прекрасная успеваемость. — Тайрон Уокер — это живая бомба замедленного действия, — сказал Римо. — Вопрос только в том — когда именно он взорвется и причинит вред окружающим. Он абсолютно безграмотен и вряд ли умеет пользоваться даже унитазом. Какие у него могут быть успехи? Говоря это, Римо приподнялся со стула, и рука Шокли медленно потянулась к «магнуму». Римо сел, и Шокли снова успокоился. — В школе у него все в порядке, мистер Сахиб. Компьютеры никогда не лгут. Тайрон — лучший ученик в языковых искусствах, один из лучших — в графическом изображении слова, и в числе двадцати процентов лучших в базовом вычислительном мастерстве. — Дайте-ка я попробую догадаться, — сказал Римо. Это чтение, письмо и арифметика? Шокли слегка улыбнулся: — Ну что ж, в былые времена это называлось так. До того, как мы приняли на вооружение новые, передовые методы обучения. — Назовите хоть один, — сказал Римо — Все это изложено в одной из моих книг, — Шокли повел рукой в сторону стеллажа с книгами у себя за спиной. — «Приключения в стране образования. Ответ на проблему расизма в школе» — Это вы написали? — сносил Римо. — Я написал все эти книги, мистер Сахиб, — скромно ответил Шокли. — «Расизм под судом», «Неравенство в классе», «Черное культурное наследие и его роль в обучении», «Уличный английский — веление времени». — А вы написали что-нибудь о том, как учить детей читать и писать? — Да. Моей лучшей работой считается «Уличный английский — веление времени». В ней говорится о том, что настоящий английский — это язык черного человека, и о том, как белые властные структуры превратили его в нечто, чем он никогда не должен был стать, и тем самым дети черных гетто оказались в крайне невыгод ном положении. — Это идиотизм! — Да неужто? Известно ли вам, что слово «алгебра» — арабского происхождения? А арабы, разумеется, черные. — Им будет очень интересно это узнать, — заметил Римо. — Ну, и как вы предлагаете изменить это невыгодное положение детей черных гетто в плане английского языка? — Следует вернуться к изначальному, истинному английскому языку. Уличному английскому. Черному английскому, если хотите. — Другими словами, раз эти неучи не умеют говорить правильно, давайте превратим их глупость в стандарт, на который должны равняться все остальные, так? — Это расизм, мистер Сахиб! — гневно возразил Шокли. — Насколько я смог заметить, сами вы не говорите на уличном английском. Почему же, если он такой уж святой и чистый? — Я получил докторскую степень в области образования в Гарварде, — заявил Шокли, и ноздри его при этом сжались, а нос стал уже. — Это не ответ. Получается, что вы не говорите на уличном английском, так как сами вы для этого слишком образованны. — Уличный английский — прекрасный язык для общения на улице. — А что, если они захотят уйти с улицы? Что, если им понадобится узнать что-то еще, кроме ста двадцати семи способов рукопожатия с похлопыванием в ладоши и притопыванием? Что будет, если они окажутся в реальном мире, где большинство говорит на нормальном английском? Они будут выглядеть тупыми и отсталыми, как ваша секретарша. Римо махнул рукой в сторону двери, и перед его мысленным взором предстала женщина, все еще мучительно сражающаяся с шестью словами на обложке «Журнала черного совершенства и черной красоты». — Секретарша? — переспросил Шокли. Брови его изогнулись, как два вопросительных знака. — Да. Та женщина, в приемной. Шокли усмехнулся. — А, вы, наверное, имеете в виду доктора Бенгази. — Нет, я не имею в виду никакого доктора. Женщина в приемной, которая не умеет читать. — Высокая женщина? Римо кивнул. — Густые курчавые волосы? — Шокли округлил руки над головой. Римо кивнул. Шокли кивнул в ответ. — Конечно, Доктор Бенгази. Наш директор. — Храни нас Боже! Долгие несколько секунд Римо и Шокли молча смотрели друг на друга. Наконец Римо сказал: — Раз никто не хочет научить этих ребят читать и писать, то почему бы их не научить каким-нибудь ремеслам? Пусть станут сантехниками, или плотниками, или шоферами грузовиков, или еще кем-то. — Как быстро вы решили обречь этих детей на прозябание в мусорной куче! Почему они не должны получить свою долю всех богатств Америки? — Тогда почему, черт побери, вы не готовите их к этому? — спросил Римо. — Научите их читать, ради Христа! Вы когда-нибудь оставляли ребенка на второй год? — Оставить на второй год? Что это означает? — Ну, не перевести его в следующий класс, потому что он плохо учится. — Мы полностью избавились от этих рудиментов расизма в процессе обучения. Тесты, интеллектуальные коэффициенты, экзамены, табели, переводы из класса в класс. Каждый ребенок учится в своей группе, где он чувствует себя в родном коллективе и где ему прививается вкус к общению ради постижения высшего смысла его собственного предначертания и в соответствии с опытом его народа. — Но они не умеют читать, — напомнил Римо. — По-моему, вы несколько преувеличиваете значение этого факта, — сказал Шокли с самодовольной улыбкой человека, пытающегося произвести впечатление на пьяного незнакомца, сидящего рядом за стойкой бара. — Я только что видел парня, который в начале года выступал с приветственной речью. Он не умеет даже раскрашивать. — Шабазз — очень способный мальчик. У него врожденная нацеленность на успех. — Он вооруженный грабитель! — Человеку свойственно ошибаться. Богу свойственно прощать, — заметил Шокли. — Так почему бы вам его не простить и не изменить дату выпуска? — спросил Римо. — Не могу. Я на днях уже перенес дату выпуска, и теперь никакие изменения недопустимы. — А почему вы перенесли дату? — Иначе некому было бы выступить с прощальной речью. — Так, а этого парня за что сажают? — поинтересовался Римо. — Это не парень, а девушка, мистер Сахиб. Нет-нет, ее не отправляют в тюрьму. Напротив, ей предстоит испытать великое счастье материнства. — И вы перенесли дату выпуска, чтобы она но разродилась прямо на сцене? — Как грубо! — сказал Шокли. — А вам никогда не приходило в голову, мистер Шокли... — Доктор Шокли. Доктор. — Так вот, доктор Шокли, вам никогда не приходило в голову, что именно ваши действия довели вас до этого? — До чего? — До того, что вы сидите, забаррикадировавшись в своем кабинете за металлической решеткой, с пистолетом в руках. Вам никогда не приходило в голову, что если бы вы обращались с этими детьми, как с людьми, имеющими свои права и обязанности, то они бы и вели себя, как люди? — И вы полагаете, что лучшее средство — это «оставить их на второй год», как вы изволили выразиться? — Для начала — да. Может быть, если остальные увидят, что надо работать, они начнут работать. Потребуйте от них хоть чего-нибудь. — Оставив их на второй год? Хорошо, попробуем себе это представить. Каждый год, в сентябре, мы набираем в первый класс сто детей. Теперь допустим, я должен оставить на второй год их всех, потому что они учатся неудовлетворительно и показали плохие результаты на каком-нибудь там экзамене... — Например, по умению пользоваться туалетом, — прервал его Римо. — Если бы я оставил на второй год все сто человек, тогда в следующем сентябре у меня было бы двести человек в первом классе, а на следующий год — триста. Это никогда бы не кончилось, и спустя несколько лет у меня была бы школа, в которой все дети учатся в первом классе. Римо покачал головой. — Вы исходите из того, что все они останутся на второй год. Вы на самом деле не верите, что этих детей можно научить читать и писать, не так ли? — Они могут постичь красоту черной культуры, они могут узнать все богатство своего бытия в Америке, они могут узнать, как они сумели противостоять деградации и вырваться из белого рабства, они могут научиться... — Вы не верите, что их можно чему бы то ни было научить, — повторил Римо и встал. — Шокли, вы расист, вы знаете это? Вы самый убежденный расист, какого мне когда-либо доводилось встречать. Вас устраивает все что угодно, любая чушь, которую несут эти дети, поскольку вы уверены, что на лучшее они не способны. — Я? Расист? — Шокли рассмеялся и показал на стену. — Вот награда за претворение в жизнь идеалов братства, равенства, за пропаганду совершенства черной расы, врученная мне от благодарного сообщества Советом чернокожих священников. Так что не надо о расизме. — Что говорит компьютер, где сейчас Тайрон? Шокли посмотрел на экран, потом нажал еще какую-то клавишу. — Комната сто двадцать семь. Класс новейших методов общения. — Хорошо, — сказал Римо. — Пойду на звуки хрюканья. — Мне кажется, вы не вполне понимаете цели современной системы образования, мистер Сахиб. — Давайте лучше кончим разговор, приятель, — сказал Римо. — Но вы... И вдруг Римо прорвало. Эта мучительная беседа с Шокли, глупость человека, во власть которому отданы сотни молодых жизней, явное лицемерие человека, который считал, что раз дети живут в сточной канаве, то единственное, что надо сделать, — это освятить канаву благочестивыми речами, — все это переполнило Римо, как чересчур сытная пища, и он почувствовал, как желчь подступает к горлу. Во второй раз меньше чем за двадцать четыре часа он потерял контроль над собой. Прежде чем Шокли успел среагировать, Римо выбросил вперед руку и прорвал дыру шириной в фут в стальной сетке. Шокли лихорадочно пытался нащупать свой «Магнум-357», но его на месте не оказалось. Он был в руках этого сумасшедшего белого, и Шокли с ужасом увидел, как Римо переломил пистолет пополам, посмотрел на ставшие бесполезными обломки и швырнул их на стол перед Шокли. — Получай, — сказал он. Лицо Шокли исказила гримаса страдания, словно кто-то впрыснул ему в ноздри нашатырный спирт. — Зачем вы так? — Вставьте этот эпизод в свою новую книгу об этнических корнях белого расизма в Америке, — посоветовал Римо. — Это название книги. Дарю. Шокли взял в руки обе половинки пистолета и тупо уставился на них. Римо показалось, что он сейчас заплачет. — Не надо было так делать, — произнес Шокли, мгновенно потеряв аристократический выговор, и перевел злобный взгляд на Римо. Римо пожал плечами. — Чего мне теперь делать? — возопил Шокли. — Напишите еще одну книгу. Назовите ее «Разгул расизма». — У меня родительское собрание сегодня днем, а что я теперь без «пушки»? — Перестаньте прятаться за этой перегородкой, как полено в камине, выйдите и поговорите с родителями. Может быть, они скажут вам, что они хотели бы, чтобы их дети научились читать и писать. Пока! Римо направился к двери, но, услышав бормотание Шокли, остановился. — Они меня прикончат. Прикончат. О, Господи, они меня кокнут, а я без «пушки». — Да, плохи твои дела, дорогой, — сказал Римо на прощанье. Когда Римо разыскал Тайрона Уокера, он не сразу понял, попал ли он в комнату номер сто двадцать семь или на празднование шестой годовщины воссоединения Семейства Мэнсона. Так называла себя банда последователей Чарльза Мэнсона. Под его руководством банда совершила ряд убийств, потрясших весь мир жестокостью и абсолютной бессмысленностью. В классе было двадцать семь черных подростков — предельное число, установленное законодательством штата, потому что большее число учеников неблагоприятно сказалось бы на результатах обучения. Полдюжины из них сгрудились у подоконника в дальнем углу класса и передавали из рук в руки самодельную сигаретку. В комнате витал сильный горьковатый запах марихуаны. Трое подростков забавлялись тем, что метали нож в портрет Мартина Лютера Кинга, прикрепленный клейкой лентой к отделанной под орех стене класса. Большинство учеников развалилось за столами и на столах, закинув ноги на соседние парты. Транзистор на предельной громкости выдавал четыре самых популярных шлягера недели: «Любовь — это камень», «Камень любви», «Любовь меня обратила в камень» и «Не обращай в камень мою любовь». Шум а классе стоял такой, словно полдюжины симфонических оркестров настраивали свои инструменты одновременно. В тесном автобусе. У стены стояли три сильно беременные девицы. Они болтали, хихикали и распивали пинту муската прямо из бутылки. Римо поискал глазами Тайрона и нашел — парень сладко спал, распластавшись на двух столах. Появление Римо вызвало несколько любопытных взглядов, но школьники не сочли его достойным особого внимания и с презрением отвернулись. Во главе класса, за столом, склонявшись над кипой бумаг, восседала женщина с отливающими стальным блеском волосами, мужскими часами на запястье и в строгом черном платье. К учительскому столу была прикручена табличка: «Мисс Фельдман». Учительница не взглянула на Римо, и он встал рядом со столом, наблюдая за ее действиями. Перед ней лежала стопка линованных листков бумаги. Наверху на каждом листе имелся штамп с именем ученика. Большинство из листков, которые она просматривала, были девственно-чистыми, если не считать имени вверху страницы. На таких листах, в правом верхнем углу, мисс Фельдман аккуратно выводила оценку "4". На отдельных листках были карандашом нацарапаны какие-то каракули. На этих мисс Фельдман ставила оценку "5", трижды подчеркивала ее для пущей выразительности, а вдобавок старательно приклеивала золотую звезду вверху страницы. Она просмотрела с дюжину листов, прежде чем осознала, что кто-то стоит возле ее стола. Она вздрогнула, но, увидев Римо, вздохнула с облегчением. — Что вы делаете? — спросил он. Она улыбнулась, но ничего не ответила. — Что вы делаете? — повторил Римо. Мисс Фельдман продолжала улыбаться. Ничего странного, подумал Римо. Видимо, учительница с придурью. Может, даже повреждена в уме. Потом он понял, в чем причина. В ушах мисс Фельдман торчали затычки из ваты. Римо наклонился и вытащил их. Она поморщилась, когда вой и рев класса ударили по ее барабанным перепонкам. — Я спросил, что вы делаете? — Проверяю контрольную работу. — Чистый лист — четверка, каракули — пятерка?! — Надо поощрять усердие, — пояснила мисс Фельдман. Ей пришлось пригнуться — мимо ее головы просвистела книга, брошенная из дальнего конца класса. — А что за контрольная? — полюбопытствовал Римо. — Основы языкового искусства, — ответила мисс Фельдман. — Что это означает? — Алфавит. — Итак, вы проверили, как они знают алфавит. И большинство из них сдали чистые листы. И получили четыре балла. Мисс Фельдман улыбнулась. Она посмотрела назад через плечо, как бы опасаясь, что кто-нибудь протиснется в пространство шириной в три дюйма между ее спиной и стеной. — И сколько лет вы этим занимаетесь? — спросил Римо. — Я работаю учителем тридцать лет. — Вы никогда не были учителем, — сказал Римо. Учитель! Учителем была сестра Мария-Маргарита, знавшая, что дорога в ад вымощена добрыми намерениями, но дорога в рай — добрыми делами, тяжелым трудом, дисциплиной и требованием полной отдачи от каждого ученика. Она работала в сиротском приюте в Ньюарке, где вырос Римо, и каждый раз, когда он вспоминал о ней, он почти физически ощущал боль в костяшках пальцев от ударов ее линейки, которыми она награждала его, когда считала, что он проявляет недостаточно усердия. — И сколько вы тут получаете? — спросил Римо. — Двадцать одну тысячу триста двенадцать долларов, — ответила мисс Фельдман. Сестре Марии-Маргарите за всю ее жизнь не довелось увидеть сто долларов сразу. — Почему бы вам непопытаться чему-нибудь научить этих детей? — спросил Римо. — Вы из местного совета по школьному образованию? — с подозрением спросила мисс Фельдман. — Нет. — Из городского совета? — Нет. — Из налогового управления? — Нет. — Из службы суперинтенданта штата? — Нет. — Из федерального министерства образования? — Нет. Я ниоткуда. Я сам по себе. И я не понимаю, почему вы ничему не учите этих детей. — Сам по себе? — Да. — Так вот, мистер Сам-По-Себе. Я работаю в этой школе восемь лет. В первую неделю моего пребывания здесь меня пытались изнасиловать три раза. За первую контрольную я поставила неудовлетворительные оценки двум третям класса, и у моего автомобиля прокололи шины. За вторую контрольную я поставила шесть «неудов», и мою машину сожгли. Следующая контрольная, новые «двойки», и, пока я спала, моей собаке перерезали горло прямо в квартире. Потом родители выставили пикеты у школы, протестуя против моего расистского, жестокого обращения с черными детьми. Совет по школьному образованию, этот образчик честности и неподкупности, отстранил меня от работы на три месяца. Когда я снова приступила к работе, я принесла с собой целый мешок золотых звезд. С тех пор у меня не было проблем, а в будущем году я ухожу на пенсию. Что еще мне оставалось делать, как вы полагаете? — Вы могли бы учить их, — сказал Римо. — Основное различие между попытками обучить чему-нибудь этот класс и карьер по добыче щебня заключается в том, что карьер вас не изнасилует, — сказала мисс Фельдман. — Камни не таскают в карманах ножи. Она вернулась к своим бумагам. На одном из листков были аккуратно выписаны пять рядов — по пять букв в каждом. Мисс Фельдман поставила высшую оценку — пять с плюсом — и приклеила четыре золотые звезды. — Это она будет выступать с прощальной речью? — догадался Римо. — Да. Она всегда забывает о букве "W". — А если бы вы попытались их чему-нибудь научить, они бы научились? — спросил Римо. — Только не в том возрасте, когда они попадают ко мне, — ответила мисс Фельдман. — Это — старший класс. Если они неграмотны, когда попадают сюда, то так и останутся неграмотными. Хотя в младших классах их можно было бы чему-то научить. Если бы все просто поняли, что неудовлетворительная оценка вовсе не означает, что вы расист, желающий вернуть черных в рабство. Но это надо делать в младших классах. Римо заметил, что в уголке левого глаза мисс Фельдман блеснула слезинка. — И этого не делают, — сказал он. — Не делают. И вот я сижу здесь и раздаю золотые звезды за работы, которые двадцать лет назад служили бы основанием для исключения ученика неважно, черного или белого. До чего мы докатились! — Я друг Тайрона. Как он? — По сравнению с кем? — С остальными. — Если ему повезет, он попадет в тюрьму раньше, чем ему исполнится восемнадцать. В этом случае голодная смерть ему не грозит. — Если бы в вашей власти было решать, оставили бы вы его в живых? Оставили бы вы хоть кого-нибудь из них в живых? — Я бы убила всех старше шести лет. И начала бы все заново с малышами и заставила бы их работать. Заставила бы их учиться. Заставила бы их думать. — Вы говорите, почти как учительница. Мисс Фельдман грустно посмотрела на него. — Почти, — согласилась она. Римо отошел от нее и хлопнул Тайрона по плечу Парень пробудился ото сна, вздрогнув так, что едва не опрокинул столы. — Пошли, дурачина, — сказал Римо. — Пора домой. — Звонок звонить? — спросил Тайрон.Глава 9
Столь редкое событие, как визит Тайрона Уокера в школу, не прошло мимо внимания некоего Джеми Рикетса, он же — Али Мухаммед, он же — Ибн-Фаруди, он же Ага Акбар, он же — Джимми-Бритва. Джеми перекинулся парой фраз с Тайроном, затем покинул школу имени Малькольма, Кинга и Лумумбы, угнал первую попавшуюся ему незапертую машину, проехал двенадцать кварталов и оказался на Уолтон-авеню. В бильярдном зале он отыскал вице-канцлера Саксонских Лордов и сообщил ему о том, что Тайрон, по его собственным словам, провел ночь в отеле «Плаза» на Манхэттене. Вице-канцлер Саксонских Лордов направился в бар на углу и передал эту информацию заместителю помощника регента Саксонских Лордов, а тот в свою очередь заместителю министра войны. Вообще-то у Саксонских Лордов имелся только министр войны, без заместителя. Но титул «заместитель министра войны», по единодушному решению, звучал длиннее и внушительнее, чем просто «министр войны». Заместитель министра войны передал сообщение помощнику канцлера Саксонских Лордов, которого он нашел спящим в выгоревшем здании прачечной самообслуживания. Двадцать пять минут спустя помощник канцлера отыскал Пожизненного Руководителя Саксонских Лордов, который спал на голом матрасе в пустующем доме. Пожизненный Руководитель, вступивший в должность меньше двенадцати часов назад, сразу после неожиданной кончины на школьном дворе предыдущего Пожизненного Руководителя, знал, что делать. Он встал с матраса, стряхнул с одежды все, что по ней ползало, и вышел на улицу На Уолтон-авеню, он добыл десять центов у первого встречного — пожилого негра, тридцать семь лет прослужившего ночным сторожем и в данный момент возвращавшегося домой с работы. Монетка была нужна Пожизненному Руководителю для того, чтобы позвонить в Гарлем. — Да пребудет с вами милость Господня, — ответила трубка. — Ага, — согласился Пожизненный Руководитель. — Я узнал где. — А! — обрадовался преподобный Джосайя Уодсон. — И где? — В отеле «Плаза», в центре. — Отлично, — сказал Уодсон. — Ты знаешь, что делать. — Знаю. — Хорошо. Возьми с собой лучших людей. — Все мои люди — лучшие люди. Нет только Бо-Бо Пикенса. Он все еще в Ньюарке. — Не перепутай ничего, — напутствовал его Уодсон. — Не-а. Не перепутаю. Пожизненный Руководитель Саксонских Лордов повесил трубку телефона-автомата в маленькой кондитерской. А потом — поскольку был Пожизненным Руководителем, а руководители должны показывать свою власть — вырвал трубку вместе со шнуром из корпуса телефона. Посмеиваясь, он вышел из лавки и направился собирать команду из своих самых-самых лучших людей.Глава 10
— Мы куда? — спросил Тайрон. — Назад в гостиницу. — Чо-ррт! Чего ты меня не отпустишь? — Я решаю, убить тебя или нет. — Это нечестно. Я тебе ничего не делать. — Тайрон, само твое существование на этой земле меня оскорбляет. А теперь заткнись. Я хочу кое-что обдумать. — Черт, это глупо. — Что глупо? — Хотеть думать. Никто не хочет. Просто думают — и все. Сами собой. — Закройся, пока я тебя не закрыл. Тайрон закрылся и забился подальше в угол заднего сиденья такси. В то время, когда такси направлялось в сторону Манхэттена, четверо чернокожих молодых людей шли по коридору шестнадцатого этажа отеля «Плаза», к номеру, где, как сообщил им брат по крови — мальчик-рассыльный, — остановились белый и старик-азиат. Тайрон сидел спокойно целую минуту, потом не выдержал. — Мне там не нравится, — сообщил он. — Почему? — Кровать, она жесткая. — Какая кровать? — Большая белая кровать без матраса. Жесткая, и спина болит, и вообще. — Кровать? — удивился Римо. — Ага. Ой, черт. — Большая жесткая белая кровать? — Ага. — Большая жесткая белая кровать, которая загибается вверх по краям? — уточнил Римо. — Ага. Она. — Это ванна, губошлеп. Закройся. В то время как Римо и Тайрон обсуждали новейшие достижения в области оборудования ванных помещений, Пожизненный Руководитель Саксонских Лордов взялся за ручку двери номера 1621 в «Плазе», легонько повернул ее и обнаружил, что дверь не заперта. Торжествуя, он улыбнулся жемчужной улыбкой трем своим спутникам, которые ответили ему ухмылками и поглаживанием своих медных кастетов и налитых свинцом дубинок. Такси проскакало по ухабистому мосту на Виллис-авеню и въехало в северную часть Манхэттена. Трясясь в такт толчкам и прыжкам машины по разбитой мостовой, Римо размышлял о том, осталось ли в Америке хоть что-то, что функционирует нормально. Дорогу, по которой они ехали, казалось, не ремонтировали со дня постройки. Мост выглядел так, словно его никогда не красили. Шкалы никого ничему не учили, а полиция не обеспечивала соблюдения законов. Он выглянул в окно — по обеим сторонам дороги стояли ровные вереницы зданий — дома-трущобы без лифтов, фабрики, мастерские. Все обращалось в прах и тлен. Ничто в Америке больше не функционировало нормально.* * *
Тем временем Пожизненный Руководитель широко распахнул дверь номера 1621. Прямо перед ним на полу сидел пожилой азиат и яростно царапал по пергаменту гусиным пером. Жидкие пряди волос обрамляли его голову. Под подбородком болталось некое подобие редкой бороденки. Шея его со спины выглядела тонкой и костлявой, свернуть ее — плевое дело. Выступающие из-под желтой хламиды запястья азиата были тонки и хрупки, как у хилой старушонки. Наверное, тогда, ночью, во дворе школы у старикана была палка, ею он и толкнул одного из Лордов, подумал новый Пожизненный Руководитель. Но то были малые дети. А теперь он познакомится с настоящими Саксонскими Лордами. — Войдите и закройте дверь, — произнес Чиун, не оборачиваясь. — Добро пожаловать в нашу обитель. — Голос его звучал мягко и приветливо. Пожизненный Руководитель знаком велел сподвижникам войти внутрь, закрыл дверь и с улыбкой указал глазами на старика. Это будет несложно. Лакомый кусочек, этот косоглазый придурок. Просто конфетка.* * *
В такси, повернувшем к югу на ист-сайдский проспект Франклина Делано Рузвельта, Тайрон начал шевелить губами — он пытался сформулировать какое-то предложение Но мозг Римо напряженно работал. Он почти пришел к важной мысли и не хотел, чтобы Тайрон ему мешал. Поэтому он прикрыл ладонью рот Тайрона и не стал убирать руку. Всего несколько лет тому назад мэр-либерал, которого так любила городская пресса, покинул свой пост, и вскоре после этого одна из самых главных эстакад города рухнула. И хотя этот мэр, как утверждалось, истратил на ремонт автострады миллионы, никому не было предъявлено обвинение, никто не сел в тюрьму, никому, казалось, не было до этого никакого дела. Спустя еще некоторое время выяснилось, что та же администрация урезала выплаты в пенсионный фонд, поскольку при расчете суммы средств, необходимых на социальные нужды, пользовалась данными начала века, когда средняя продолжительность жизни была на двенадцать лет меньше. И до этого никому не было дела. В любом другом городе немедленно собралось бы Большое жюри, губернатор назначил бы расследование, мэрия создала бы специальную комиссию. Нью-Йорк просто зевнул и продолжал жить по-прежнему, а политические деятели даже попытались выдвинуть кандидатуру бывшего мэра, самого бездарного в длинной веренице бездарных мэров, на пост президента Соединенных Штатов. Кого в Нью-Йорке могло оскорбить или расстроить чье-то там недостойное поведение? Ведь изо дня в день кругом совершалось столько неблаговидных поступков. — Почему так? — спросил себя Римо, и тут его осенило. Разве вся Америка так плоха? Разве Америка разваливается на части? Там, на просторах страны, раскинувшейся на три тысячи миль, есть политики и государственные чиновники, которые пытаются добросовестно исполнять свои обязанности. Есть полицейские, которых больше интересует поимка преступников, чем организация специальных курсов для обучения населения тому, как самым удачным способом стать жертвой ограбления. Есть дороги, которые содержатся в хорошем состоянии, чтобы люди имели шанс добраться до места назначения вместе с коробкой передач своего автомобиля. Учителя, которые пытаются чему-то научить своих учеников. И очень часто им это удается Фиаско потерпела не Америка. Не Америка разваливается на части. Это Нью-Йорк — город, где жизненные запросы людей постоянно снижаются, город, жители которого добровольно согласились принять уровень жизни, худший, чем где бы то ни было в стране. Где люди добровольно отказываются от права покупать товары по низким ценам в супермаркете и вместо этого поддерживают лавочников своего квартала — тех самых лавочников, у которых цены такие, что рядом с ними страны-экспортеры нефти выглядят благодетелями человечества. Где люди спокойно смирились с тем, что езда на расстояние в пять кварталов у них отнимает не меньше сорока пяти минут. Где люди отказались от права иметь автомобиль, потому что его негде припарковать, и нет дорог, по которым можно ехать без ущерба для машины, и, кроме того, даже автомобиль не гарантирует безопасности на улицах. Где люди полагают, что для борьбы с преступностью необходима служба самообороны в каждом квартале, забывая о том, что в большинстве городов с преступностью борется полиция. И нью-йоркцы примирились с этим и улыбаются друг другу на коктейлях, а обувь их при этом воняет собачьим пометом, который покрывает город слоем толщиной в семь дюймов, и чокаются бокалами с белым вином, и говорят, что просто не могли бы жить ни в каком другом месте на земле. Когда каждые восемнадцать месяцев Нью-Йорк оказывается банкротом после очередного приступа безумного расточительства, политические деятели города любят твердить всей стране — одновременно с этим протягивая руку за милостыней, — что Нью-Йорк — это душа и сердце Америки. Но это не так, думал Римо. Это лишь пасть Америки, пасть, ни на минуту не умолкающая, постоянно треплющаяся по телевидению, по радио, в журналах и газетах, так что даже люди, живущие где-нибудь на Среднем Западе, приходят к выводу, что раз уж Нью-Йорк так плох, то значит — о Господи! — и вся страна такова же. Но это не так, подумал Римо. Америка функционирует. Не функционирует только город Нью-Йорк. Но Нью-Йорк и Америка — не одно и то же. И это помогло ему несколько более снисходительно взглянуть на свою работу. — Можешь говорить, — сказал Римо, убирая руку со рта Тайрона. — Я забыл, что хотел сказать. — Прибереги эту мысль, — посоветовал Римо. В тот момент, когда такси съехало с проспекта имени Рузвельта на Тридцать четвертую улицу, направляясь на запад, а потом свернуло снова на север — шофер решил сделать крюк, чтобы содрать с пассажиров лишние семьдесят центов — Пожизненный Руководитель Саксонских Лордов положил тяжелую лапу на плечо старику-азиату в номере 1621 в отеле «Плаза» — Так, хиляк косоглазый, — сказал он. — Пойдешь с нами. Ты и эта белая вонючка, твой напарник. Для пущей выразительности он потряс сидящего на полу старика за плечо. Точнее — хотел потрясти. Ему показалось немного странным, что хрупкое меньше сотни фунтов весом — тело не шелохнулось. Старик-азиат посмотрел на Пожизненного Руководителя, потом на руку у себя на плече, потом снова на Руководителя и улыбнулся. — Теперь ты покинешь этот мир счастливым человеком, — милостиво произнес он. — Ты коснулся самого Мастера Синанджу. Пожизненный Руководитель захихикал. Этот желтомордый старик говорит смешно. Как эти вонючие педики-профессора по телевизору, всегда треплются, треплются, а чего треплются — черт их знает! Он снова захихикал. Он покажет этому косоглазому старику пару штучек, вот здорово-то будет. Сильно здорово! Он выхватил из заднего кармана брюк дубинку со свинцовым набалдашником, как раз когда шестнадцатью этажами ниже такси подъехало к парадному подъезду отеля «Плаза» на Шестидесятой улице. Римо расплатился с шофером и повел Тайрона Уокера по широкой каменной лестнице в вестибюль шикарного отеля.Глава 11
Коридоры отеля всегда полны разнообразных звуков. Кто-то смотрит телевизор, кто-то, одеваясь, поет. Льется вода в ваннах и унитазах, гудят кондиционеры. В отеле «Плаза» ко всем этим звукам добавлялся шум уличного движения. Чтобы различить каждый отдельный звук, надо было сфокусировать слух — так, как большинство людей фокусирует взгляд. Когда Римо с Тайроном поднялись в лифте на шестнадцатый этаж, Римо сразу же услышал звуки в номере 1621. Он различил голос Чиуна, различил и другие голоса. Три, возможно — четыре. Римо втолкнул Тайрона в комнату. Чиун стоял у окна, спиной к улице. Его силуэт выделялся черным пятном на фоне яркого солнечного света, проникавшего сквозь тонкие занавески. На полу лицом к Чиуну, чинно сложив руки на коленях, сидели три молодых человека в синих джинсовых куртках Саксонских Лордов. В углу лежал еще один молодой человек, и по тому, как неуклюже вывернулись его конечности, Римо понял, что этому уже поздно беспокоиться о том, где держать руки. Вокруг него в беспорядке была разбросана целая коллекция дубинок и медных кастетов. Чиун кивнул Римо и продолжал свою речь. — Продолжим, — сказал он. — Повторите: «Я буду соблюдать закон». Трое черных юнцов хором произнесли нечто вроде: «Иабутсублидадьдзакон». — Нет, нет, нет, — сказал Чиун. — Давайте вместе со мной. Я, а не «иа». — Я, — медленно, с трудом произнесли трое. — Очень хорошо, — похвалил их Чиун. — А теперь: буду соблюдать. Не сублидать. Соблюдать. — Я буду соблюдать. — Верно. А теперь: закон. Не дзакон. З-з-з. Кончик языка находится рядом с краем верхних зубов, но не надо его прикусывать. Вот так, — продемонстрировал он, — за-за-за. За-кон. — За-кон, — медленно сказали трое юнцов. — Отлично. А теперь все целиком. Я буду соблюдать закон. — Иабутсублидадьдзакон. — Что?! — завопил Чиун. Римо расхохотался. — Черт побери! По-моему, у наших Элиз Дулитл все получается превосходно. Пора выводить в свет. — Тихо... вонючка. — Чиун сплюнул и устремил на молодых людей взгляд карих глаз. — Так, снова. Но на этот раз правильно. — Я. Буду. Соблюдать. Закон, — медленно и тщательно выговорили трое парней. — Еще раз. — Я буду соблюдать закон. — На этот раз получилось быстрее. — Очень хорошо, — сказал Чиун. — Мы пойдем, масса? — Не масса. Мастер. Мастер Синанджу. — Братья, — произнес Тайрон. Трое черных юношей развернулись и уставились на него. В глазах их был написан ужас, и даже радость встречи с другом Тайроном этот ужас не развеяла. — Повторите урок для этого доброго джентльмена, — велел Чиун. Все три головы повернулись обратно, словно Чиун разом дернул их за веревочку. — Я буду уважать старших. Я не буду ни красть, ни убивать. Я буду соблюдать закон. — Очень хорошо, — сказал Чиун. Римо ткнул большим пальцем в сторону тела в углу. — Неспособный ученик? — У меня не было возможности это выяснить. Чтобы их чему-то научить, сначала надо было привлечь их внимание. Он оказался самым лучшим средством для этого — он прикоснулся ко мне. Чиун перевел взгляд на трех юношей. — Можете встать. Все трое медленно поднялись с пола. Они чувствовали себя неуютно. Тайрон, не прошедший курс обучения в чиуновой школе изящных манер, быстро разрешил эту проблему, заняв их сложной процедурой рукопожатий и приветствий: руки в стороны, руки вместе, ладони вверх, ладони вниз, ладонь о ладонь. Все это, на взгляд Римо, напоминало игру в ладушки в дурдоме. Четверо чернокожих друзей сгрудились в углу и принялись перешептываться. Потом Тайрон подошел к Римо, чтобы передать ему сообщение. Остальные с подозрением следили за ним. — Передобный Уодсон, он хочет с вами говорить. — Кто? А, барыга, что ли? — Ага. Он хочет вас видеть. — Хорошо. Я тоже хочу его видеть, — сказал Римо. — Они говорят, он что-то знает о миссис Мюллер, — сообщил Тайрон. — Где его найти? — спросил Римо — У него большая квартира в Гарлеме. Они вас туда отведут. — Хорошо. Ты тоже можешь пойти с нами. — Я? Это зачем? — На случай, если мне понадобится переводчик. А вы, трое, уберите за собой мусор, — сказал Римо, указывая на тело Пожизненного Руководителя, который, соприкоснувшись с Чиуном, больше никем не руководил. Равно как и не жил.* * *
Ингрид не нравился преподобный Джосайя Уодсон, поэтому в течение дня она то и дело принималась поигрывать рычагом-выключателем на черной коробочке, то сжимая, то разжимая кольцо. И улыбалась, когда получала в награду рев Уодсона, тщетно искавшего укромный уголок в квартире, где бы он мог спокойно отдохнуть. Еще до того как войти в квартиру Уодсона накануне вечером, она уже примерно представляла себе, как эта квартира выглядит. Кричащая, экстравагантная, дорогая мебель, купленная на деньги, предназначавшиеся беднякам, о печальной судьбе которых он беспрестанно твердит. Но стиль жизни Уодсона оказался чересчур роскошным, даже сверх ее ожидания. И очень необычным. При нем постоянно находились две горничные — обе юные, обе белые, обе числились координаторами программы «Жилье для всех — 2» и получали жалованье от федерального правительства. Обе выглядели как выпускницы высших курсов массажисток. Одеты они были как опереточные дивы и, когда Ингрид и Уодсон прибыли в эту квартиру на окраине Гарлема, обе держали в руках хрустальные стаканы с виски. Самая большая комната в квартире была набита до отказа, как мусорное ведро на кухне. Всюду куда ни глянь — живопись, скульптура, бронзовые статуэтки, золотые медальоны и драгоценности. — Где ты раздобыл все это барахло? — спросила она Уодсона, предварительно отпустив обеих горничных и сообщив им, что весь остаток недели они могут отдыхать — благодарное правительство жалует им отпуск за верную службу. — Это дары верных последователей, помогающих мне в богоугодных делах. — Другими словами — то, что ты состриг с доверившихся тебе бедняков. Приняв слова Ингрид за милую шутку, Уодсон было улыбнулся — такова, мол, жизнь — и показал в улыбке все тридцать два зуба вместе с золотыми коронками на большинстве из них. Но Ингрид сказала с отвращением: — Так я и думала. И чтобы подчеркнуть свое отвращение, передвинула рычажок на черной коробочке на миллиметр вперед. Боль в паху заставила Уодсона опуститься на колени. Но что воистину привело ее в крайнее изумление, так это прочие комнаты в квартире. Обжитыми были только гостиная, кухня и две спальни. Но имелось еще шесть комнат, и все они от пола до потолка были забиты телевизорами, радиоприемниками, разнообразной посудой, стереомагнитофонами, автозапчастями. Переходя из комнаты в комнату и рассматривая эту сокровищницу, она вдруг поняла, что такое Уодсон. Он был скупщиком краденого — всего, что добывали уличные банды. Решив проверить догадку, она спросила, правда ли это. Он знал, что лгать нельзя. А потому снова улыбнулся. Ингрид оставила его стонать на полу гостиной, а сама пошла на кухню приготовить себе кофе. И только когда кофе был готов, остыл и был наполовину выпит, она ослабила давление кольца-удавки. Уодсону понадобилось около часа, чтобы, перерыв все вверх дном, отыскать, наконец, устройство, украденное в квартире Мюллеров. Он протянул его Ингрид, надеясь заслужить хоть какое-то одобрение. — А теперь иди спать! — приказала она. Когда Уодсон уснул, она позвонила Спеску, описала секретное устройство, и они вместе посмеялись. Ночь она провела в кресле рядом с кроватью Уодсона. Она не отпускала его от себя, пока он втолковывал Саксонским Лордам, как важно найти худощавого белого американца и старика-азиата. Тут выяснилось, что они похитили одного из Лордов, Тайрона Уокера. Уодсон разговаривал с Лордами елейным голосом, и Ингрид доставляло удовольствие поигрывать рычажком и заставлять лоб преподобного покрываться потом, а его самого — спотыкаться о собственные слова. Она не отходила от Уодсона и сейчас, когда он, сидя в кресле, разглядывал стройного белого американца, древнего старика-азиата и худого черного мальчишку — их спутника. — Зачем он здесь? — спросил Уодсон, указывая на Тайрона. — Зачем этот ребенок участвует в делах мужчин? — Он поморщился — боль напомнила ему об Ингрид, стоящей у него за спиной. — И женщин. — Он здесь, потому что нужен мне, — сказал Римо. — Итак, чего вы от нас хотите? — Я слышал, вас интересует миссис Мюллер. — Слух у вас — лучшей не бывает. — Лучше, — сказал Тайрон. — Что? — не понял Римо. — Ты сказал «лучшей», — объяснил Тайрон. — Это неправильно. Надо говорить «лучше». Так в школе учат. — Заткнись, — сказал Римо. — Меня интересуют две вещи, — обратился он к Уодсону. — Первое — человек, который ее убил. И второе — прибор, который, возможно, у нее был. — Прибор, он у меня, — сообщил Уодсон. — Отлично. Мне хотеть... — начал Римо. — Черт побери, Тайрон, ты меня заразил! Я хочу получить его. — Очень хорошо, — похвалил Чиун Римо. — Сейчас, — сказал Уодсон. Он медленно поднялся со стула и направился в дальний угол комнаты. Чиун перехватил взгляд Римо и легонько кивнул, привлекая его внимание к тому, как тяжело, явно преодолевая боль, двигается Уодсон. Ингрид следила за Уодсоном злобным, недоверчивым взглядом — так фермер осматривает окрестности курятника на предмет лисьих следов. А Римо следил за Ингрид. Он догадывался, что именно у нее источник испытываемой Уодсоном боли, но пока не мог определить, какого рода этот источник. Черный пастор шел осторожно, тяжело ступая, аккуратно переставляя ноги, словно по минному полю. Уодсон открыл дверцу антикварного секретера и достал картонную коробку почти в фут длиной и шириной. Из коробки он вынул какой-то прибор, похожий на метроном с четырьмя маятниками. К прибору были подсоединены три провода. Уодсон отдал прибор Римо и направился к стулу. Ингрид улыбнулась, когда он посмотрел ей в глаза, молча испрашивая дозволения сесть. Она легонько кивнула и — высокая спинка стула отгораживала ее от остальной компании — ослабила давление, чуть сдвинув рычажок. Вздох облегчения, вырвавшийся из груди Уодсона, наполнил собой всю комнату. — Как он работает? — спросил Римо, повертев метроном в руках. Сам черт не разберется в этих идиотских механизмах! — Не знаю, — ответил Уодсон. — Но это он. Римо пожал плечами. — Последний вопрос. Бо-Бо... или как там его. Который убил миссис Мюллер. Где он? — Я слышал, в Ньюарке. — Где именно? — Стараюсь узнать. — Если он в Ньюарке, то как к вам попало это? — спросил Римо. — Кто-то оставил снаружи у моей двери. И записку, что правительство его ищет, — сказал Уодсон. — По-моему, вы врете. Но ладно, будем считать, что я вам поверил, — сказал Римо. — Мне нужен этот Бо-Бо. — А что мне с этого будет? — поинтересовался Уодсон. — Я оставлю вас в живых, — сказал Римо. — Не знаю, в чем ваша проблема, преподобный, но выглядите вы, как человек, которому очень больно. Что бы это ни было, это вам покажется пустяком по сравнению с тем, что вам устрою я, если попытаетесь меня надуть. Уодсон поднял руки — этот жест мог выражать протест, а мог быть и просто инстинктивным движением человека, пытающегося удержать готовую свалиться на него кирпичную стену. — Я не обманываю, — сказал он. — У меня люди кругом на улицах. Я скоро найду его. — И сразу дадите мне знать. — А вообще-то кто вы? — спросил Уодсон. — Ну, скажем, я не просто частное лицо. — У вас семья? Миссис Мюллер — она ваша семья? — Нет, — ответил Римо. — Я сирота. Меня воспитали монахини. Чиун — вот вся моя семья. — Приемная, — поспешно вставил Чиун, дабы никому не пришло в голову, что у него в жилах течет белая кровь. — Где вы научились делать то, что вы делаете? — спросил Уодсон. — А что именно я делаю? — Я слышал, вы вчера ночью раскидали Саксонских Лордов одной левой. Вот я про что. — Это просто фокус, — сказал Римо. Тайрон разгуливал по комнате, разглядывая статуэтки, драгоценности и изделия из хрусталя, расставленные на стеллажах. — Не вздумай чего стянуть! — заорал Уодсон. — Они мои. Тайрон надулся — как можно заподозрить, что он способен на воровство! Он отошел от стеллажей и продолжил обход комнаты. Остановившись рядом с Ингрид, он некоторое время понаблюдал за ее действиями, а потом быстрым тренированным движением вора-карманника выхватил у нее из рук черную коробочку. — Смотри, — сказал он, протягивая коробочку Римо. — Мальчик, не трогай выключатель! — крикнул Уодсон. — Какой выключатель? — переспросил Тайрон. — Вот этот? — И дотронулся до рычажка. — Пожалуйста, мальчик, нет! — Отдай коробочку, Тайрон, — невозмутимо приказала Ингрид. — Отдай немедленно. — А зачем она? — полюбопытствовал Тайрон. — Это обезболивающее устройство для людей, страдающих мигренью, — объяснила Ингрид. — Преподобный отец очень мучается во время приступов, у него буквально раскалывается голова. Коробочка снимает боль. Пожалуйста, верни ее мне. С этими словами Ингрид протянула руку. Тайрон вопросительно глянул на Римо, тот пожал плечами: — Верни коробочку — Ладно, — уступил Тайрон. Он протянул коробочку Ингрид, но не удержался от искушения и слегка толкнул рычажок. — А-а-й-й-и-и-и! — завизжал Уодсон. Ингрид выхватила коробочку у Тайрона и немедленно вернула рычажок на место. Уодсон вздохнул с облечением так шумно, словно кто-то в комнате включил пылесос. Когда они уходили, он все еще дышал с присвистом. Ингрид стояла у него за спиной. Она улыбалась. Спускаясь по лестнице к выходу, Римо спросил: — Ну, и что ты думаешь, папочка? — О чем? — О преподобном Уодсоне. — Ценности не представляет. Изнутри даже хуже, чем снаружи. — А о механизме Мюллеров? — Все механизмы похожи друг на друга. Они ломаются. Пошли ее Смиту. Он любит играть в игрушки. Устройство было доставлено в офис Смита в Рай, штат Нью-Йорк, в два часа ночи. Римо заплатил водителю такси половиной стодолларовой бумажки и короткой резкой болью в правой почке. При этом Римо добавил, что устройство надо доставить как можно скорее, и тогда у дежурного в отеле «Плаза» шофер получит другую половину сотенной и не получит добавочной боли. Была уже глубокая ночь, и Тайрон мирно спал в ванной, когда раздался стук в дверь. — Кто там? — крикнул Римо. — Рассыльный, сэр. Вам звонят, а ваш телефон не работает. — Я знаю. Я возьму трубку в фойе. — Я получил пакет, — сообщил Смит, когда Римо снял трубку внизу в вестибюле. — А, Смитти! Приятно вновь слышать ваш голос. Вы уже нашли мне замену? — Я хотел бы только одного — чтобы это был разумный человек, с которым будет легче иметь дело, чем с вами. Римо удивился. Смит никогда не выдавал своего раздражения. Да и вообще никаких эмоций. Такое с ним впервые, подумал Римо, и эта мысль заставила его удержаться от дальнейших иронических замечаний. — И что это за устройство? — поинтересовался он. — Имеет какую-нибудь ценность? — Никакой. Это детектор лжи, работающий по принципу индукции. — И что бы это значило? — Это значит, что к допрашиваемому не надо подсоединять провода. Поэтому прибор может пригодиться при допросе подозреваемого, если ему не следует знать, что его подозревают. Ему можно задавать вопросы, а прибор прицепить снизу к его стулу, и прибор покажет, говорит человек правду или лжет. — Звучит неплохо, — сказал Римо. — Так себе, — отозвался Смит. — У нас есть устройства получше. А теперь, при наличии пентогала, никто в нашем деле не пользуется техническими устройствами. — О'кей, значит, с этим я покончил и теперь могу заняться другим делом. — А именно? — Поисками человека, который убил старую женщину, чтобы украсть у нее прибор, не представляющий никакой ценности. — Это подождет, — сказал Смит. — Задание еще не выполнено. — Что еще? — спросил Римо. — Не забывайте. Я говорил вам о полковнике Спасском и о неизвестных устройствах, которые он пытается заполучить. — Наверное, еще какие-нибудь детекторы лжи, — предположил Римо. — Сомневаюсь. Он слишком умен — его так просто не провести. Это и есть ваше задание. Выясните, что он ищет, и добудьте это для нас. — А потом? — Можете делать все что угодно. Не понимаю, почему вы придаете этому такое большое значение. — Потому что кто-то воткнул шило в глаз старой женщине просто для забавы. Убийство из спортивного интереса сбивает цену моего труда. Хочу убрать с дороги дилетантов. — Чтобы мир стал менее безопасным для убийц? — спросил Смит. — Чтобы он стал менее безопасным для животных. — Валяйте. Надеюсь, вы сумеете отличить одних от других, — произнес Смит, и послышался сигнал отбоя. Римо повесил трубку с легким чувством неловкости, которое всегда возникало у него после разговоров со Смитом. Похоже было, будто, не выражая этого прямо, Смит постоянно морально осуждал Римо. Но в чем же тут безнравственность, если именно Смит буквально выдернул Римо из нормальной жизни среднего американца и превратил в убийцу? Неужели нравственность это то мерило, с которым мы подходим только к поступкам других людей, а любые свои поступки оправдываем необходимостью? Чиун заметил озабоченный взгляд Римо и собрался заговорить, но тут раздалось царапанье в дверь ванной. Не сговариваясь, оба одновременно приняли решение не обращать на Тайрона внимания. — Ты обеспокоен, мой сын, потому что ты еще дитя. — Черт побери, Чиун, я не дитя! Я взрослый человек. И мне не нравится то, что творится вокруг. Смит заставляет меня гоняться за какими-то секретными штуковинами, а я... Меня все это просто больше не интересует. — Ты навсегда останешься ребенком, если будешь ожидать от людей, чтобы они были не тем, что они есть. Если ты идешь по лесу, то не станешь сердиться на дерево, которое растет у тебя на пути. Дерево в этом не виновато. Оно существует. И ты не станешь садиться перед ним на землю и поучать его. Ты просто проигнорируешь его. А если не сможешь его проигнорировать, ты его устранишь. Так же надо поступать с людьми. Все они в большинстве подобны деревьям. Они делают то, что они делают, потому что они такие, какие они есть. — И значит, я должен игнорировать тех, кого могу, а остальных устранять? — Теперь ты начинаешь видеть свет мудрости, — сказал Чиун и сложил перед собой руки движением, легким, как колыхание растения под водой. — Послушай, Чиун, мир, который ты мне даешь, — это мир без моральных принципов. Мир, где ничто не имеет значения, кроме умения держать локоть прямо, правильно дышать и правильно наносить удары. Ты освобождаешь меня от моральных принципов, и это делает меня счастливым. Смит подсовывает мне ночной горшок, полный дерьмовых моральных принципов, и меня от него тошнит. Но его мир мне нравится больше, чем твой. Чиун пожал плечами. — Это оттого, что ты не понимаешь истинного смысла моего мира. Я не предлагаю тебе мир, свободный от моральных принципов. Я даю тебе мир абсолютного соблюдения нравственных принципов, но единственный, чьи принципы ты можешь действительно контролировать, — это ты сам. Будь нравственным. Ничего более великого в жизни ты совершить не сможешь. — Он медленно развел руки, описав ими в воздухе круг. — Пытаться сделать нравственными других людей — это все равно что пытаться поджечь спичкой лед. Тайрон перестал скрестись. — Эй, когда вы меня отсюда выпустите? — раздался приглушенный голос. Римо посмотрел на запертую дверь ванной. — А он? — Он — то, что он есть, — сказал Чиун. — Конфетная обертка на тротуаре, апельсиновая кожура в мусорной куче... Человек, который вздумает заботиться обо всех на свете, навсегда по уши увязнет в проблемах. — Ты хочешь сказать, я должен его отпустить? — Я хочу сказать, ты должен делать то, что поможет тебе самому стать лучше, — ответил Чиун. — А как насчет того, который убил миссис Мюллер? Его тоже отпустить с миром? — Нет. — Почему нет? — Потому что он нужен тебе для восстановления мира в твоей душе. Поэтому ты должен найти его и поступить с ним так, как ты пожелаешь. — Это очень эгоистичный взгляд на жизнь, папочка. Скажи, разве тебе иногда не хочется избавить мир от всех дурных людей, от всего мусора, от всех скотов? — Нет, — сказал Чиун. — И никогда не хотелось? Чиун улыбнулся. — Конечно, хотелось. Я ведь тоже был когда-то ребенком, Римо.Глава 12
Когда Римо подъехал в такси к дому преподобного Уодсона, на мостовой и на тротуаре неистовствовала толпа, все хором скандировали: «Жес-токость! Вар-вар-ство!» Римо похлопал шофера по плечу и знаком показал, чтобы он остановился у обочины. — Жди меня здесь, — велел он. Шофер оглядел толпу в две сотни человек, бушующую на противоположной стороне улицы, и посмотрел на Римо. — Нет, парень, я тут не останусь. Мне не нравится эта банда. Если они меня засекут, то разделают, как селедку. — Я бы с удовольствием задержался и обсудил с тобой этот вопрос, — сказал Римо. — Но у меня нет времени. — Рука его скользнула вперед мимо шофера, выключила зажигание и выдернула ключ из гнезда на рулевой колонке все это одним ловким движением. — Жди. Запри двери, но жди. Я скоро вернусь. — Куда ты? — Туда, — Римо махнул рукой в сторону дома. — Ты не вернешься. Римо сунул ключи в карман брюк. Торопливо переходя улицу, он слышал, как у него за спиной щелкнули замки на всех четырех дверцах машины. Толпа бушевала, но запертые двери дома не позволяли проникнуть внутрь. В вестибюле швейцар в ливрее размахивал руками, пытаясь отогнать толпу. — Что тут происходит? — спросил Римо стоящего у края толпы молодого человека с обритой наголо головой и бандитской усатой рожей. Парень окинул Римо взглядом. Лицо его скривилось, и он с видимым отвращением отвернулся, не издав ни звука. — Давай попробуем еще раз, — самым любезным тоном произнес Римо. — Что тут происходит? И подкрепил свой вопрос, сжав правой рукой парню мышцы по обе стороны позвоночного столба, в нижней его части. От боли парень вытянулся и стал выше, чем был когда-либо в своей жизни. — Они уделали преподобного Уодсона. — Кто они? — Не знаю кто. Его враги. Враги народа. Угнетатели. — Что значит — уделали Уодсона? — Он мертвый. Они убили. Зарезали. Пусти, больно. Римо не пустил. — Так «они» это сделали? — Точно. — А эти люди чего хотят? Зачем они тут маршируют? — Они хотят справедливость. — Они думают, что справедливости можно добиться, распевая лозунги? Молодой человек попытался было пожать плечами. Ему показалось, что плечи его, поднимаясь, едва не отделились от позвоночника. И он отказался от попытки. — Полиция еще не прибыла? — спросил Римо. — Их только что вызвали. — Спасибо. Приятно было побеседовать, — сказал Римо. Он отпустил молодого человека и двинулся по периметру толпы. Если он войдет в дом через парадный вход, то тем самым откроет путь всей этой банде. У него за спиной молодой человек пытался восстановить дыхание и натравить толпу на Римо, но каждый раз, набирая воздух в легкие, чтобы крикнуть, он снова ощущал боль в спине. Так он понял, что молчание — золото. Толпа колыхалась взад-вперед, и Римо колыхался вместе с нею, переходя с места на место. Его видели, потом теряли из виду, он появлялся и исчезал, не оставаясь ни в чьем поле зрения больше чем на долю секунды. Наконец он добрался до боковой улочки, огибавшей дом. Она была перекрыта массивными железными воротами высотой в восемь футов, с острыми штырями наверху, переплетенными колючей проволокой. Римо ухватился за тяжелый замок, вывернул его правой рукой, и ворота плавно приоткрылись. Римо скользнул внутрь, потом покалечил замок еще немного, пока он не слился воедино с металлическими створками. Пожарные лестницы были на задах здания. Римо поднялся до четырнадцатого этажа и оказался рядом с окном квартиры Уодсона. Он уже потянулся открыть окно, но в этот самый момент занавески раздвинулись, и окно распахнулось. Увидев Римо на пожарной лестнице, Ингрид едва не вскрикнула, а потом сказала: — Слава Богу, это вы... — Что случилось? — спросил Римо. — Джосайя мертв. Из глаз ее потекли слезы. — Знаю. Кто его убил? — Какой-то блондин с иностранным акцентом. Я спала, когда он проник в квартиру, и я услышала, как он разговаривает с Джосайей, а потом я услышала крики, и, когда я вошла к Уодсону, он был весь изрезан и уже мертв. А блондин выскочил в дверь. Я позвонила швейцару, чтобы он остановил убийцу, но, по-моему, ему удалось скрыться. — А почему вы решили сбежать, не дожидаясь приезда полиции? — Я потеряю работу, если меня тут обнаружат. Предполагалось, что я работаю над документальным фильмом. В мои обязанности не входило влюбляться в чернокожего. — Она вылезла через окно на пожарную лестницу. — Я его любила. Правда любила. — Она уткнула лицо в плечо Римо и разрыдалась. — Пожалуйста, забери меня отсюда. — Ладно, — сказал Римо. Он затворил окно, помог ей спуститься по пожарной лестнице и провел вокруг дома к другой боковой улочке. Вход в нее преграждали еще одни тяжелые железные ворота. Римо проломил сталь руками. Он обернулся — Ингрид оторопело уставилась на искалеченный металл. — Как ты это сделал? — спросила она. — Наверное, железо было с изъяном, — ответил Римо, увлекая ее за собой за угол, к ожидающему его такси. Шофер лежал на переднем сиденье, стараясь не попасться никому на глаза, и Римо пришлось громко постучать в окошко, чтобы заставить его выглянуть. Римо вернул ключи, и шофер, не щадя покрышек, на бешеной скорости помчался прочь от опасного места. Толпа перед домом все прибывала прошел слушок, что приедут телевизионщики, и никому не хотелось упустить шанс покрасоваться на экране. Особенно — ветеранам буйных сражений за гражданские права, бросившим свои пивнушки и карточные столы и явившимся сюда с подобающими случаю транспарантами. Когда Ингрид вместе с Римо вошла в номер отеля «Плаза», Чиун ничего не сказал, хотя по раздутым бокам ее сумки определил, что там спрятана какая-то коробка. Пока она принимала душ, Римо поведал о случившемся: — Уодсон мертв. Я увел ее оттуда. Она пока останется с нами. — Классная штучка, — обрадовался Тайрон. — Пусть спит в моей кровати. Сладкая белая штучка! — Слишком тощая, — сказал Чиун. — Руки прочь, — сказал Римо Тайрону. — Чи-о-о-рт, — разочарованно протянул Тайрон и вернулся к очередному комиксу«Борьбы бобра». Чиун переключил телевизор на сериал «Улица Сезам». Пока Римо отсутствовал, администрация гостиницы установила в номере новый телефон. И вот теперь, пока Ингрид покупала что-то внизу, в аптечном киоске отеля, телефон зазвонил. — Да, — сказал Римо, ожидая услышать голос Смита. — Это Спасский, — произнес голос. Он что-то напомнил Римо. Но что? И кого? Голос не имел акцента, но казалось, именно акцента ему недоставало. — Это я убил Уодсона. — Чего вы хотите? — спросил Римо. — Хочу предложить вам работу. Вам и джентльмену с Востока. — Отлично. Давайте обсудим, — сказал Римо. — Слишком легко вы согласились, чтобы я вам поверил. — А вы бы поверили, что мне нужна ваша работа, если бы я сразу отказался? — спросил Римо. — Работа? — оживился сидевший на диване Чиун. Он взглянул на Римо. — Кто-то предлагает нам работу? Римо поднял руку, призывая Чиуна к молчанию. — Очень трудно понять мотивы ваших поступков, — сказал Спасский. Голос был явно знакомый, но Римо никак не мог связать его с каким-то конкретным лицом. — Таков уж я, — сказал он. — Что нам предлагают? — поинтересовался Чиун. Римо махнул рукой, чтоб Чиун замолчал. — Вы работаете на страну, которая разваливается на части, — продолжал Спасский. — Людей убивают в их собственных домах. Вы считаете это отвратительным, хотя повидали на своем веку много смертей. Почему бы вам не перейти к нам? — Послушайте, давайте не будем играть в кошки-мышки. У меня в руках секретное оружие, которое вы ищете. Я дам его вам. Вы мне расскажете о тех двух мощных сверхорудиях, которыми занимаетесь вы, мы будем квиты, и вы отправитесь домой в Россию, — предложил Римо. — О мощных сверхорудиях? Которыми я занимаюсь? — Ага. Их два. Наступила долгая пауза, потом в трубке раздался жизнерадостный мальчишеский смех: — Ну, конечно. Два секретных орудия? — Что тут смешного? — удивился Римо. — Неважно, — ответил Спасский. — Ну так как, договорились? — Нет. Устройство, которое у вас — это примитивный прибор с обратной связью, работающий по принципу индукции. Никакой ценности он не имеет. — А два ваших секретных орудия? — спросил Римо. — О, они представляют огромную ценность. Огромную. — Да уж, не сомневаюсь, — сказал Римо. — На Уолтон-авеню есть клуб. Называется «Железный герцог». Встретимся там вечером. Я расскажу вам о своих сверхорудиях и хотел бы получить ваш ответ на предложение работать с нами. В девять. — Я буду там. — И джентльмен с Востока тоже? — Мы там будем, — сказал Римо. — Хорошо, приятель. С нетерпением жду встречи, — сказал Спасский. И одновременно с тем, как он повесил трубку, Римо вспомнил, где слышал этот голос. Помогло разудалое словечко «приятель». Это был тот самый человек, которого он встретил рядом с ямой на месте дома Мюллеров, человек, которому он слегка подпортил колено. Тони Спеск, он же — Спасский, русский полковник и шпион. — Сегодня вечером, — сообщил Римо Чиуну, как раз когда Ингрид входила в комнату, — мы выясним, что это за два вида оружия, которые он разыскивает. — А потом? — Потом мы от него избавимся, и все, — сказал Римо. — И ты не догадываешься, что такое эти его два особых вида оружия? — спросил Чиун. Римо пожал плечами: — Не все ли равно? Какие-нибудь очередные механизмы. — Ты дурак, — сказал Чиун. Чуть позже Ингрид вспомнила, что забыла что-то в аптеке. Спустившись вниз, она позвонила из телефона-автомата. — Энтони, — сказала она. — Я только что подслушала их разговор. Они собираются убить тебя сегодня вечером. — Очень плохо, — отозвался Спеск. — А какое бы это было бесценное приобретение для нас! — Ну и что теперь? — спросила Ингрид. — Воспользуйся белым кольцом. И сообщи мне, как оно сработает. На Холси-стрит в Ньюарке здоровенный чернокожий парень наконец нашел то, что искал. Он не удостоил внимания два «фольксвагена» и остановил свой выбор на новеньком «бьюике» — машине достаточно большой, чтобы он мог в ней удобно разместиться, и к тому же, на его счастье, оказавшейся незапертой. Он распахнул дверь машины и склонился над приборной доской. Зажимом «крокодил», который всегда был у него в кармане, он запараллелил зажигание, потом отцепил с пояса огромную связку ключей, казавшуюся крохотной в его здоровенной лапе, и, перебрав ключи, нашел тот, что должен был подойти. Он вставил ключ в зажигание, повернул, стартер заурчал, и мотор легко завелся. Большой-Бо Пикенс выехал на проезжую часть улицы. На лице его играла улыбка. Он возвращался домой, чтобы разобраться с этими Саксонскими Лордами. Стоит только отвернуться, и тут же какая-то белая вонючка на пару со старичком-китаезой начинают выводить людей из строя, и вот уже два вожака убиты, и преподобный Уодсон тоже — самое время положить конец этому безобразию. Он похлопал себя по заднему карману брюк, где лежало шило. На острый конец его была насажена пробка. Он снял пробку и воткнул шило глубоко в сиденье машины. Просто так, ради забавы. И снова улыбнулся.Глава 13
Римо переоделся в черные слаксы и черную футболку. — Римо! — раздался из спальни нежный призывный голос Ингрид. Римо кивнул и поднялся. На Чиуне было легкое черное кимоно. Тайрон был одет все в ту же куртку, джинсы и грязную белую майку, которую не снимал уже три дня. — Сейчас пойдем, — сказал Римо, посмотрев в окно на расстилавшийся перед ним ночной Нью-Йорк. — Но сначала — кое-какие дела. Старик кивнул. Ингрид сидела на кровати. Она только что приняла душ, и на ней не было ничего, кроме тонкого шелкового голубого неглиже. — Тебе обязательно надо идти? — спросила она Римо. Голос звучал тоскливо и потерянно, и легкий европейский акцент усиливал это впечатление. — Боюсь, что так. — Он плохой человек. Он убил Джосайю! — Спеск, что ли? Подумаешь, еще один шпион. Никаких проблем. Она взяла Римо за руки и притянула к себе, пока он не уперся своими коленями в ее. — Я буду в отчаянии, если тебя ранят или... или... — Убьют? Это не входит в мои планы. — Но он убийца! — Ах да, верно. И ты видела, как он убегал, после того как убил Уодсона? Ингрид кивнула. Руки ее гладили спину Римо и остановились у него на талии. Она притянула его к себе еще ближе и уткнулась лицом ему в живот. — Да, — сказала она сдавленным голосом. Я видела его. Я его никогда не забуду. — Высокий, худой. Волосы светлые, редеющие. Маленький шрам над левым глазом. Он животом почувствовал, как она кивнула. Потом он почувствовал ее руки у себя на поясе. Она расстегивала ремень его брюк. — Римо, — нежно произнесла она. — Может быть, это покажется странным, но за эти несколько часов... мне стало... Я не могу объяснить тебе. Ты будешь надо мной смеяться. — Никогда не следует смеяться над влюбленными женщинами, — сказал Римо. Брюки его уже были расстегнуты, и она руками и всем лицом приникла к телу Римо. Потом она откинулась на кровать, правой рукой схватила его за левое запястье и потянула к себе. — Иди ко мне, Римо! Возьми меня. Прямо сейчас. Я не могу больше ждать. Халатик Ингрид распахнулся, Римо опустился на ее белоснежное, божественное тело и машинально стал делать соответствующие движения. Он почувствовал, как ее правая рука покинула его запястье и залезла под подушку в изголовье кровати. Левой рукой она обвила его шею и прижала лицо к своей груди, чтобы он не мог видеть, что она делает. Он почувствовал легкое движение ее тела, когда ее правая рука возвращалась обратно. Потом почувствовал, как ее пальцы протискиваются между их животами, и ощутил, как что-то его сдавило — она надела на него кольцо из белого металла. Римо отодвинулся и посмотрел вниз на кольцо. Ингрид снова сунула руку под подушку и достала черную коробочку с красным рычажком-выключателем посередине. Она улыбнулась ему — злобно, не только без всякой любви, но даже без тени тепла. — Итак, загадка разгадана. — Все хорошие загадки должны иметь отгадку, — сказал Римо. — Знаешь, что это за кольцо? — Думаю, какое-то сдавливающее устройство, — сказал Римо. — И такое же надежное, как гильотина. Она села на кровати. — Это его ты использовала против Уодсона? — спросил Римо. — Да. Я всласть поиграла с его телом. Я его здорово помучила. Грубая скотина! А ты быстро догадался... — Нет, — сказал Римо. — Я не догадывался. Я давно знал. Ингрид не смогла скрыть удивления. — И когда ты узнал? — Когда ты сказала, что видела, как Спеск убегал после убийства Уодсона. Три дня назад я помял Спеску коленную чашечку. С тех пор он не больно-то бегает. — И все же ты пришел сюда. Как агнец на заклание. — Не такой уж я агнец. — Будешь. Я тебе устрою если не заклание, то по меньшей мере холощение. — Чего ты добиваешься? — спросил Римо. — Все очень просто. Ты переходишь на нашу сторону и работаешь на нас на меня и на Спеска. — Это вряд ли, — сказал Римо. — А старик согласился бы! Я слышала, что он сегодня сказал. Он пойдет работать на того, кто ему больше заплатит. Почему он ведет себя так разумно, а ты — так неразумно? — Мы оба ведем себя неразумно. Просто каждый по-своему, — ответил Римо. — Итак, ты отвечаешь «нет»? — Точно, дорогуша. Она посмотрела на красный рычажок на крышке коробочки, которую держала в руках. — Ты ведь знаешь, что сейчас будет? — Валяй, — сказал Римо. — Но только учти. Ты умрешь. Ты можешь побаловаться этой своей игрушкой и даже причинить мне боль, но у меня хватит времени убить тебя, и ты знаешь, что я это сделаю. И ты умрешь очень медленно. И очень мучительно. Взгляд его темно-карих глаз, казалось не имеющих зрачков, встретился с ее взглядом. Они уставились друг на друга. Ингрид отвернулась, а потом, словно разозлившись на него за то, что он вынудил ее отвести взгляд, со всего размаху ударила по красному рычажку, задвинув его до упора. Рот ее исказила гримаса ненависти, обнажая зубы и даже десны, и она снова взглянула в лицо Римо. Он все так же стоял на коленях на кровати. Лицо его не выражало ни боли, ни иных эмоций. Он перехватил ее взгляд и рассмеялся. Потом наклонился и поднял с кровати две половинки белого кольца, гладкие на линиях разлома, как миниатюрный пончик, разрезанный надвое очень острым ножом. Он подбросил обе половинки в воздух, и они снова упали на кровать. — Это называется — умение управлять своими мышцами, крошка. Он встал, застегнул молнию на брюках и ремень. Ингрид метнулась через всю кровать и сунула руку в лежавшую на туалетном столике сумочку. Вытащив оттуда маленький пистолет, она вновь обернулась к Римо и, не торопясь, направила на него оружие. Когда палец ее, лежащий на курке, уже напрягся, Римо поднял одну из двух половинок белого кольца и бросил ее в Ингрид, подтолкнув кончиками пальцев с такой силой, что кусок металла зажужжал, преодолевая разделявшие Римо и Ингрид четыре фута. Палец ее нажал на курок в тот самый момент, когда половинка кольца ударила в ствол, как молоток по шляпке гвоздя, повернув дуло вверх, Ингрид в подбородок. Было уже поздно — и мозг ее не успел дать пальцу сигнал не нажимать на курок. Раздался приглушенный выстрел, пуля прошла через подбородок и, пробив небо, засела в мозге. Глаза Ингрид были по-прежнему широко раскрыты, рот по-кошачьи оскален. Она выронила пистолет и боком повалилась на кровать. Пистолет со стуком упал на пол. Кровь хлынула из раны на подбородке, потекла по горлу, по плечам и, достигнув голубой ткани халатика, пропитала ее и окрасила в почти черный цвет. Римо посмотрел на мертвое тело, невозмутимо пожал плечами и вышел из спальни. В гостиной Чиун стоял у окна и изучал Нью-Йорк. Не оборачиваясь, он произнес: — Я рад, что ты с этим покончил. — Это чего было — выстрел? — спросил Тайрон. — Совершенно точно! — ответил Римо. — Нам пора, собирайся. — Куда собирайся? — Ты возвращаешься домой, Тайрон. — Ты меня отпускаешь? — Ага. — Здорово! — Тайрон вскочил на ноги. — Пока! — Не так быстро. Ты пойдешь с нами, — остудил его пыл Римо. — Это зачем? — На тот случай, если этот ваш Большой Быкенс, или как его там, окажется поблизости. Я хочу, чтобы ты мне его показал. — Он убийца, грязный убийца. Он убьет меня, если узнает, что я на него настучал. — А я что сделаю? — напомнил Римо. — Ой, чи-и-о-о-о-рт! — простонал Тайрон.Глава 14
В квартале, где находился клуб «Железный герцог», не горел ни один фонарь. Римо остановился возле одного из фонарных столбов и носком ботинка пошевелил осколки стекла на мостовой. Улица, казалось, изнывала от влажной духоты летней ночи. В домах тоже не светилось ни одно окно. — Мне тут не нравится, — заявил Тайрон, нервно озираясь по сторонам. — Слишком темно. — Кто-то решил нас так встретить, — сказал Римо. — Они тут, Чиун? — Да, — ответил Чиун. На той стороне улицы. — Сколько их? — Много тел, — сказал Чиун. — Около тридцати. — Про что это вы? — не понял Тайрон. — Слушай, Тайрон, — терпеливо принялся объяснять Римо. — Кто-то вырубил свет во всей округе, чтобы стало совсем темно. И этот кто-то прячется поблизости и ждет... да не озирайся ты так, придурок... прячется и ждет нас. — Мне тут не нравится, — повторил Тайрон. — Чего мы будем делать? — Мы будем делать вот что. Мы с Чиуном пойдем и повидаемся со Спеском. А ты останешься тут и постараешься засечь этого Бо-Бо. А когда я вернусь, ты мне его покажешь. — Мне неохота. — Пусть лучше будет охота, — посоветовал Римо. Они оставили Тайрона на тротуаре, а сами направились по лестнице наверх — туда, где горел единственный огонек, и оказались в просторном кабинете, в дальнем конце которого находился большой стол. За столом сидел Тони Спеск, добрый старый Тони, торговец электробытовыми товарами из Карбондейла, штат Иллинойс, он же — полковник Спасский из КГБ. На столе перед ним была лампа на гибкой стойке, повернутая так, чтобы свет ее падал в лицо вошедшим. — Вот мы и встретились снова, — произнес Спеск. — Ингрид, разумеется, мертва. — Разумеется, — сказал Римо и сделал несколько шагов вперед. — Прежде чем ты выкинешь какую-нибудь глупость, — сказал Спеск, — я хочу предупредить, что в комнате установлены фотоэлементы. Если ты попытаешься до меня добраться, то заденешь один из световых лучей и попадешь под перекрестный огонь пулеметов. Так что не будь идиотом. Чиун оглядел стены пустой комнаты и кивнул. По левой стене шла цепочка фотоэлементов. Самый нижний был расположен в шести дюймах от пола, каждый последующий — на фут выше предыдущего, и так до высоты в восемь футов от пола и в один фут от потолка. Чиун еще раз кивнул Римо. — Ну как, вы обдумали мое предложение? — спросил Спеск. — Да. Обдумали и отклонили, — ответил Римо. — Обидно, — сказал Спеск. — Вот уж не предполагал, что вы такие патриоты. — Патриотизм тут ни при чем, — сказал Римо. — Просто нам не нравишься ты и твои друзья. Русские совсем ни на что не годны. — Со времен Ивана Великого, — добавил Чиун. — Грозного, вы хотите сказать, — поправил Спеск. — Великого, — стоял на своем Чиун. — Он платил вовремя, — объяснил Римо. — Ну что ж, тогда, думаю, нам больше не о чем разговаривать, — резюмировал Спеск. — Один вопрос, — сказал Римо. — Эти два устройства, которыми ты занимаешься. Что это такое? — Ты что, не знаешь? — чуть помолчав, спросил Спеск. — Нет, — сказал Римо. — А пожилой джентльмен знает. Так ведь? Римо обернулся к Чиуну. Тот кивнул. — Послушай, Чиун, если ты знал, то почему не сказал мне? — спросил Римо. — Иногда бывает легче разговаривать с Тайроном, — сказал Чиун. — Объясни хоть сейчас. Что это за два вида оружия? — сказал Римо. — Ты, — сказал Чиун. — И я. — Мы? — переспросил Римо. — Мы, — подтвердил Чиун. — Че-ерт! И все только ради этого! — Хватит, — прервал их Спеск. — Нам не удалось сговориться, так что покончим на этом. Можете идти. Я уйду позже. И может быть, когда-нибудь мы снова встретимся. — Так, значит, мы и есть то оружие, за которым ты охотился? — Римо все никак не мог поверить. Спеск энергично кивнул, и его светлые волосы всколыхнулись в такт движению головы. — Ну, ты и подонок, — сказал Римо. — Вам пора идти, — сказал Спеск. — Нет еще, — возразил Римо. — Понимаешь ли, я не имею ничего против тебя лично, но мы с Чиуном не любим, когда слишком много народу знает о том, что мы делаем и на кого работаем. А ты знаешь чуть больше, чем надо. — Вспомни о фотоэлементах. — Спеск самоуверенно ухмыльнулся. — Вспомни лучше об Аламо[11], — сказал Римо. Он перенес вес тела назад, на левую ногу, и двинулся вперед в направлении невидимых лучей, пересекающих комнату от левой до правой стены. Не дойдя до лучей три фута, он повернул к стене, сделал мах правой ногой, затем левой и, оттолкнувшись от стены, взвился вверх. Перевернувшись в воздухе на спину и пролетев буквально в десятой доле дюйма от потолка, он перебросил свое тело через верхний луч, как прыгун в высоту через планку. И вот уже лучи позади, а Римо оказался в той же половине комнаты, что и Спеск. И бесшумно приземлился на ноги. Русский полковник вытаращил глаза — в них были изумление и ужас. Он вскочил на ноги, хотя левое колено — то, которое ему повредил Римо, — еще плохо его слушалось. Спасский попятился. — Слушай, — начал он. От его чикагского выговора не осталось и следа. Теперь он говорил хриплым гортанным голосом, с типично русским акцентом. — Ты ведь не станешь убивать меня? Я — единственный, кто может вас вывести живыми отсюда. Вы в западне. — Мы знаем, — ответил Римо. — Но рискнем. Он шагнул к Спеску. Тот наклонился над ящиком стола. Рука его уже нащупала пистолет, когда Римо схватил настольную лампу, согнул ее длинную стойку в петлю и, накинув на шею русского, оттащил его от пистолета. Потом завязал петлю узлом и опустил труп Спеска на пол. Закрыв таким образом для себя и проблему русских шпионов, и проблему секретных сверхустройств. Проделывая обратный прыжок над световыми лучами, теперь отчетливо видимыми в непроглядной темноте, Римо спросил Чиуна: — Почему ты мне не сказал про секретные орудия? — Разве можно хоть что-то втолковать белому человеку? — ответил Чиун. Он был уже за дверью и спускался по лестнице. Если не считать сопения людей, не умеющих правильно дышать, все было тихо на улице рядом с «Железным герцогом», когда Римо и Чиун вышли из клуба и остановились на тротуаре. — По-прежнему тридцать? — спросил Римо. Чиун склонил голову, прислушиваясь, и уточнил. — Тридцать четыре, — изрек он. — Неплохо. Надеюсь, один из них — тот, кого я ищу, сказал Римо. — А где, черт побери, Тайрон? — Один из тридцати четырех, — ответил Чиун, и тут они услышали вопль Тайрона. — Вон они! Бей их! Бей их! Они меня похитили и вообще! Подобно хищным зверям, чьи шкуры сливаются с окружающей растительностью, чернокожие юнцы, члены банды Саксонских Лордов, вынырнули из укрывающей их ночной тьмы и с боевыми кликами бросились через улицу на Римо и Чиуна. — Когда я доберусь до Тайрона, — сказал Римо, — уж я с ним разделаюсь. — Ты опять за свое, — поморщился Чиун, и в этот момент на них нахлынула первая волна нападающих — парни размахивали дубинками и цепями, ножами и железными ободами от колес. Чиун соединил в одно целое грудную клетку одного из бойцов с его же собственным разводным гаечным ключом и, вихрем взметнув свое черное кимоно, повернул влево. Римо тем временем двинулся вправо. — Да, черт побери! — крикнул он в ответ. — Он заслужил хороший урок. Где ты, Тайрон? Воздух был полон камней, которые швыряли Саксонские Лорды, попадая только в других Саксонских Лордов. Один решил было, что увидел скользнувшего мимо Римо, нанес яростный удар семидюймовым лезвием охотничьего ножа и перерезал сонную артерию своему двоюродному брату. — Ну где он, черт его раздери? — вновь зазвенел голос Римо. — Теперь я знаю, каково было Стэнли разыскивать Ливингстона по всей черной Африке... Римо поднырнул под чью-то молотящую дубинку и выпрямился, мимоходом воткнув кончики пальцев в чье-то горло. Он обошел двоих членов банды, которые дрались между собой, потому что один из них наступил другому на новенькие туфли на платформе и ободрал кожу. — Не видали, где Тайрон? — обратился к ним Римо. — Тайрон, он там, — махнул рукой один из юнцов как раз перед тем, как соратник раскроил ему череп ударом цепи. — Спасибо, — поблагодарил Римо, а второму сказал: — Отличный удар. Он был уже в самой гуще толпы и двигался от здания «Железного герцога», медленно пробиваясь к противоположной стороне улицы. Там, на тротуаре, Большой-Бо Пикенс наблюдал, как в полной суматохе один за другим валятся наземь Саксонские Лорды. Он вытянул шею, глядя поверх голов, но не мог рассмотреть ни белого, ни старика-азиата. Однако, где они только что были, он мог определить точно: их путь обозначался очередной парой поверженных Саксонских Лордов. И тогда он подумал, что, пожалуй, значительно более благоприятная погода стоит сейчас в Ньюарке, воткнул обратно в пробку свое шило, сунул его в задний карман, повернулся и пошел прочь. — Вот ты где, Тайрон! — сказал Римо. Тайрон одиноко стоял на краю бушующей толпы. — Ну и свинья же ты. Тайрон поднял руки, защищаясь от надвигающейся опасности, и в этот момент появился Чиун. — А я-то думал, мы друзья, — сказал Римо. — Друзья, само собой. Ты мне велел найти Бо-Бо, я и нашел. Вон он идет. Тайрон указал в конец улицы на убегающую здоровенную черную фигуру. — Спасибо, друг Тайрон. Чиун, присмотри за ним. И Римо сорвался с места за Большим-Бо Пикенсом. Все еще слыша шум уличной драки за спиной, верзила оглянулся. По спине у него пробежал холодок, когда он увидел, что за ним бежит тот худощавый белый мужчина в черных слаксах и футболке. Мужчина догонял его. Тогда Бо-Бо остановился. Это всего лишь тощая белая вонючка, подумал он. Он нырнул в боковую улочку, притаился в темноте и стал ждать появления Римо. Извлеченное из кармана шило он поднял над головой и приготовился опустить на затылок Римо, как только тот войдет в темную улочку. Шум шагов прекратился. И настала полная тишина. Пикенс вжался спиной в кирпичную стену, ожидая, когда в тусклом свете появится силуэт Римо. Но ничего не увидел. Он прождал несколько секунд — долгих секунд, показавшихся ему минутами. Потом сделал шаг от стены. Наверное, белый притаился за углом и ждет, когда Пикенс выглянет из своего укрытия. Что ж, посмотрим, кто кого переждет, подумал Бо-Бо. И тут Бо-Бо Пикенс почувствовал легкое прикосновение к своему плечу. Что это было? Пикенс развернулся на каблуках. Широко улыбаясь, перед ним стоял Римо. — Не меня ищешь? — спросил он. Бо-Бо в ужасе отпрянул, потом, вспомнив про шило, резко ударил. Римо отклонился, едва заметно, всего, казалось, на дюйм или два, но шило прошло мимо. — Это ты — Пикенс? — спросил Римо. — Да, твою мать! — Это ты убил старушку? Миссис Мюллер. — Да. Я ее уделал! — Расскажи мне. Тебе это понравилось? Здорово повеселился? — Это что... Вот сейчас повеселюсь, — ответил Пикенс. И, как бык, бросился вперед, держа шило у самого живота, чтобы, сойдясь с Римо вплотную, мощным ударом снизу вверх воткнуть острие глубоко в печень. Он поднял глаза и остановился. Белого не было видно. Где он? Пикенс обернулся. Римо стоял позади него. — Знаешь, а ты ведь на самом деле навоз, — сказал Римо. — Я тебя унавожу, — прорычал Пикенс и снова бросился на Римо. Римо сделал шаг в сторону и подставил Пикенсу ногу. Верзила растянулся на мостовой, ободрав щеку о неровное асфальтовое покрытие. — Знаешь, — произнес Римо, глядя на Пикенса сверху вниз, — по-моему, ты мне не очень нравишься. Вставай! Бо-Бо поднялся на колени и уперся рукой в землю, чтобы прийти в себя и встать на ноги. И тут Римо ударил ногой по широкому носу. Пикенс расслышал треск костей и журчание крови, рекой хлынувшей у него из ноздрей. Голова его откинулась назад, но он сумел оправиться и встал на ноги. — Это ты и есть главный пикадор квартала? — продолжал Римо. — Ну и как твоя пика — такая же острая, как вот это? И Пикенс испытал такое ощущение, будто в левую половину его живота воткнулся нож. Он посмотрел вниз, ожидая увидеть кровь, но крови не было. Только белая рука, медленно отделяющаяся от его тела. И еще боль. Боль! Казалось, к его коже прижали раскаленную кочергу, а он знал, что это больно, так как однажды ночью сам кое с кем проделывал это. — Ну что, такая же острая? — продолжал издеваться Римо. Пикенс повернулся и, размахивая правой рукой, в которой по-прежнему было зажато шило, попытался достать своего мучителя. Но Римо опять был сзади. И Пикенс услышал его насмешливый голос: — Такая же крепкая? И Пикенс ощутил удар в спину. Он почувствовал, как его ребра справа от позвоночника, треснув, вошли глубоко в тело. Потом удар повторился с левой стороны, и он лишился еще нескольких ребер. — А старушка кричала, когда ты ее убивал, а, Пи-Пи? — спросил Римо. — Она кричала вот так? Пикенс хотел сдержать крик, но боль не оставляла для этого никакой возможности. На шее его лежали чужие пальцы, и казалось, что они, разрывая кожу и плоть, вот-вот доберутся до адамова яблока. Пикенс закричал. — Как думаешь, Пи-Пи, ей было так же больно, когда ты ее убивал? Бешено молотя руками, Пикенс закружил на месте, но удары его попадали в пустоту. Потом его швырнуло назад, он шмякнулся о кирпичную стену, как переспелый помидор, и сполз на мостовую. Шило выпало из его руки и со стуком упало рядом. Там, где раньше была его правая нога, возникла дикая боль. Он попытался пошевелить ногой, но она больше не двигалась. Потом — новая боль, и с хрустом надломилась левая нога. А затем живот его словно стала рвать на части стая крыс: ощущение было такое, будто от него отрывают огромные куски. И тогда Пикенс завыл — протяжно, пронзительно; в этом крике была предельная мука и мольба о смерти как об избавлении. Перед его глазами возникло белое лицо, оно низко склонилось над ним, и он услышал: — Зверюга, ты убил ее шилом! Сейчас ты узнаешь, что она при этом чувствовала. И черная звезда боли зазвенела в левой глазнице Пикенса — там, куда воткнулось шило. И теперь он больше ничего не видел левым глазом. Затем боль прекратилась, и чернокожий верзила опрокинулся на мостовую лицом вперед, глухо стукнувшись головой об асфальт. Последнее, что он увидел, — это то, что у белого были чистые ногти. Римо плюнул на труп и вышел на главную улицу. Мимо с ревом промчалась легковая машина. За ней следовали еще две. Римо глянул туда, где Саксонские Лорды вели ожесточенную борьбу не на жизнь, а на смерть — каждый против всех. Внезапно побоище озарилось ярким светом фар. С другой стороны квартала подъехало еще три автомобиля. Машины, взвизгнув тормозами, остановились, и из них выскочили люди. Римо заметил, что все они вооружены. А потом раздался знакомый голос. Это был сержант Плескофф. — Так их! Стреляйте! Стреляйте в этих ублюдков! Стреляйте прямо в белки их гнусных глаз. Мы им покажем. Америка сыта по горло. Положим конец этому насилию. Убивайте всех! Пленных не брать! Римо не спускал с сержанта глаз. Плескофф поднял руку над головой, достаточно достоверно изображая актера Эррола Флинна, достаточно достоверно изображающего знаменитого генерала Кастера. Сержант был в штатском. Как и еще дюжина людей, которые все разом открыли огонь по толпе из полицейских «кольтов» и автоматов. Рядом с Римо возник Чиун, ведя за собой на буксире Тайрона. Тайрон через плечо оглядывался назад — туда, где улица уже начала наполняться падающими телами. — Он тебе нужен? — спросил Чиун. — Нет. Больше не нужен, — ответил Римо. Тайрон повернулся к Римо. В его широко распахнутых глазах был ужас. — Мне туда неохота. — Что так? — На улице, здесь теперь опасно, — сказал Тайрон. — Можно, я оставаться с вами? Римо пожал плечами. Бойня, кажется, стихала. Крики смолкали. Несколько человек еще стояли на ногах. Голос Плескоффа продолжал грохотать: — Убить всех! Мы наведем в городе порядок! Чиун тоже обернулся на голос. — И я сотворил этого чертового народного мстителя своими руками... — произнес Римо. — Так всегда бывает, когда человек дает волю чувству мести, — сказал Чиун. — Всегда. — Всегда, — повторил Римо. — Всегда, — отозвался Тайрон. — Заткнись, — сказал Римо. — Заткнись, — сказал Чиун. Вернувшись в «Плазу», Чиун нырнул в один из своих лакированных сундуков и выудил оттуда пергаментный свиток, чернильницу и огромное гусиное перо. — Что ты собираешься делать? — поинтересовался Римо. — Продолжить хронику Дома Синанджу. — О чем будешь писать на этот раз? — О том, как Мастер Синанджу наставил своего ученика на путь истинный, открыв ему глаза на то, что месть разрушительна. — Не забудь написать, что она дает и чувство удовлетворения, — сказал Римо. Внимание его привлек Тайрон. Парень глянул через плечо Чиуна на пергамент, а потом, за спиной у Чиуна, уставился в раскрытый сундук. Чиун начал писать. — Римо, ты должен понять, что мстить Тайрону бессмысленно. Он за себя не отвечает. Он ничего не может с собой поделать — он такой, какой он есть. Тайрон в этот момент тихонько выскользнул из номера. — Я рад, что ты думаешь именно так, папочка, — сказал Римо. — Х-м-м-м, — промычал старик, не прерывая творческого процесса. — Почему? — Потому что Тайрон только что сбежал, прихватив одно из твоих бриллиантовых колечек. Гусиное перо полетело вверх и воткнулось в штукатурку потолка. Чернильница полетела в другую сторону. Чиун бросил пергаментный свиток на пол, вскочил на ноги и подбежал к сундуку, сунул голову внутрь, потом выпрямился. Когда он обернулся к Римо, лицо его было белее мела. — Так и есть! Так и есть! — Он побежал туда. Римо махнул рукой в сторону двери. Прежде чем он кончил говорить, Чиун был уже в коридоре. Было полдвенадцатого ночи. Время звонить Смиту по специальному номеру — код 800 — который бывает свободен только дважды в сутки. — Алло, — раздался кислый, как всегда, голос Смита. — Привет, Смитти! Как дела? — Насколько я понимаю, вы хотите представить отчет, — сказал Смит. — Минутку, — отозвался Римо и прикрыл ладонью трубку телефона. За дверью, в коридоре, раздавались глухие удары. И стоны. И кто-то рыдал. Римо удовлетворенно кивнул. — Ага, — сказал он в трубку. — Спеск мертв. Тот тип, который убил миссис Мюллер, тоже мертв. В городе Нью-Йорке появилась, наконец, по меньшей мере дюжина полицейских, которые начали хоть как-то бороться с бандами. В целом, как мне кажется, день прошел не зря. — А как насчет... — Минутку, — снова сказал Римо. Дверь номера отворилась, и вошел Чиун, полируя бриллиантовое кольцо о рукав черного кимоно. — Я вижу, кольцо снова у тебя, — сказал Римо. — Разумеется. — Надеюсь, ты не дал волю чувству мести? Чиун покачал головой: — Я сделал наказание соизмеримым с преступлением. Он украл мой бриллиант. Я очень надолго украл его способность красть. — Что ты сделал? — Я превратил кости его пальцев в желе. И предупредил, что если когда-нибудь увижу его снова, то поступлю с ним не столь милосердно! — Я рад, что ты не стал ему мстить, папочка. Не забудь включить это в хронику Дома Синанджу. Чиун сгреб с пола пергаментный свиток и бросил его в лакированный сундук. — Мне что-то больше не хочется сегодня писать. — Всегда есть завтра. — Римо переключил свое внимание на телефон: — Вы, кажется, что-то сказали, Смитти? — Я задал вопрос. Как насчет двух видов нового сверхмощного оружия, которое искал Спеск? Вы их нашли? — А как же! Вы ведь меня об этом просили. — Ну и?.. — Что, «ну и»? — Римо изобразил непонимание. — Что это такое? — спросил Смит. — Вы их не получите, — сказал Римо. — Почему? — спросил Смит. — Этот товар не продается. С этими словами Римо выдернул из стены шнур телефона и рухнул на диван. Его душил смех.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Ужас в Белом Доме
Глава первая
Над угрозой стоило задуматься. Было в ней что-то такое, что превращало ее не просто в угрозу — а скорее в данное наверняка обещание. Голос в трубке ввел в заблуждение даже секретаршу — ни дать, ни взять обычный деловой звонок, и владычица приемной Эрнеста Уолгрина без колебаний соединила звонившего с патроном. — Вас спрашивает некий мистер Джонс. — И что же он хочет от меня? Чутью своей секретарши президент компании «Дейта Компьютроникс» из Миннеаполиса, штат Миннесота, доверял настолько, что при очередном деловом знакомстве он инстинктивно принимался разыскивать ее взглядом, дабы она намекнула, с кем из присутствующих надлежит поздороваться приветливо, с кем — не очень. Не то, чтобы его не устраивало собственное мнение — просто секретарша за много лет съела на этом, фигурально говоря, не одну собаку. — Не знаю точно, мистер Уолгрин. Я... я поняла так, что вы ждали этого звонка, он еще сказал, что дело сугубо личное. — Соединяйте. Уолгрин взял трубку. Телефонные разговоры ни на секунду не отвлекали его от дел, прижимая трубку к уху, он просматривал предложения, проверял контракты, подписывал договоры. Так уж был устроен его мозг — мозг бизнесмена, привыкшего делать сразу два дела, находится в двух местах одновременно. Это качество передал Уолгрину отец, отпрыск Эрнеста не смог его унаследовать. Дед Уолгрина в свое время фермерствовал, отец его был владельцем аптеки. Эрнесту всегда виделась в этом какая-то естественная последовательность — от распаханного поля к аптекарскому прилавку, оттуда — к серой «тройке» чиновника и дальше — к университетской скамье или, может быть, сутане священника. Так нет же — его собственный и единственный сын купил полуразвалившуюся ферму в захолустье и вернулся в прадедовский мир обмолота, видов на урожай и треволнений по поводу возможной засухи. До этого Эрнесту Уолгрину всегда казалось, что фамильная карьера — уж никак не круг, а скорее лестница. Есть, конечно, в мире работенка и похуже фермерской, но тяжелее уж точно нет. Но он слишком хорошо знал — спорить с чадом абсолютно бесполезно. Фамильное свойство Уолгринов — упираться и стоять на своем — его сын унаследовал в полной мере. Как изрек в свое время Эрнестов дед: «Пробуй лишь ради пробы. И не так важно, где ты после этого окажешься. Важно, что ты не свернул с дороги, черт ее подери». На вопрос сына, что это может, собственно, означать, отец Эрнеста ответил: «Па имеет в виду — не так важно, как ты наполняешь пузырек; все дело в том, что именно ты туда наливаешь». Лишь много лет спустя Эрнест Уолгрин смог осознать истинный смысл слов деда — в тот же момент у него не было времени особенно над ними задуматься. Парнем он был работящим, и дед перед тем как приказал долго жить, посоветовал Эрнесту «стать самым богатым засранцем во всей этой долбаной стране... хотя мозгов у тебя, пожалуй, для этого маловато». Иным языком глава семейства Уолгринов изъясняться не умел — и домысливать остальное Эрнесту пришлось уже самостоятельно. — Мистер Уолгрин, мы собираемся убить вас. Голос в трубке принадлежал мужчине. Спокойный голос. Уверенный. Совсем не так ведут себя обычные шантажисты. Их повадки Уолгрин знал хорошо. Окончив университет, он десять лет прослужил в секретной охране Трумэна — и в один прекрасный день оставил службу, которая, несмотря на обещанные блага, не могла помочь ему достигнуть той ступеньки, ниже которой он не собирался задерживаться. Но угроз он за это время слышал немало — и по опыту знал, что произносившие их неспособны по большей части причинить намеченной жертве ни малейшего ущерба. Сама по себе угроза была для них уже нападением. Реальную же опасность, как правило, представляли те люди, которые не опускались до каких-либо угроз. Служба безопасности брала, конечно, шантажистов под наблюдение, вела их некоторое время — но делалось это не столько ради безопасности президента, сколько для сохранения собственной репутации — вдруг какому-нибудь кретину взбредет в голову перейти от собственных бредней к делу, что было маловероятно. Восемьдесят семь процентов угроз, регистрируемых в течение года полицией Соединенных Штатов, исходят от лиц в состоянии более или менее тяжелого опьянения; способными перейти к действиям оказываются, как правило, менее трех сотых процента грозивших. — То есть, насколько я понимаю, вы мне угрожаете? — спросил Уолгрин. Отодвинув в сторону стопку контрактов, он записал на листке бумаги время звонка и по селектору вызвал секретаршу, чтобы та подключилась к линии. — Именно угрожаю. — Но зачем, позвольте спросить? — Спросите лучше — когда, — посоветовал голос. Выговор гнусавый, но явно не Среднего Запада. Больше похоже на Юг или, к примеру, восток Огайо. Или, может, западная Вирджиния. По голосу лет сорок-сорок пять. Тембр довольно резкий. Подвинув к себе стопку маленьких белых листков, Уолгрин вывел на верхнем: «Звонок в 11:03, гнус. голос, юж. акцент — Вирджиния? Муж. Гол. резк. — курит. 40-45 лет». — Безусловно, мне желательно знать — когда, но более всего я хотел бы узнать причину. — Этого вам все равно не понять. — Я по крайней мере могу попробовать. — Ладно, всему свое время. Так что вы собираетесь предпринять? — Прежде всего позвонить в полицию. — О'кей. А еще что? — И сделаю все, что они посоветуют мне. — Этого недостаточно, мистер Уолгрин. Вы же небедный человек. И у вас должно хватить ума сделать еще кое-что, чем просто якшаться с полицией. — Вам нужны деньги? — Я ведь понимаю, что вам нужно подольше поговорить со мной, мистер Уолгрин, чтобы засечь, откуда я звоню, — но даже если бы фараоны сидели под вашим столом, им потребовалось бы для этого не меньше трех минут, а поскольку они, как видно, под ним не сидят, то понадобится не меньше восемнадцати. — Мне, знаете ли, каждый день угрожают. — Ну, раньше-то с вами это случалось частенько. И опыт у вас неплохой. Вам ведь за это и деньги платили, верно? — О чем вы? — переспросил Уолгрин, прекрасно понимая, что именно звонивший имеет в виду. Каким-то образом он разнюхал, что Уолгрин был агентом Службы безопасности, а главное — он знает, в чем заключались его обязанности. Даже жена Уолгрина не знала об этом. — Да вы же отлично знаете, о чем, мистер Уолгрин. — Уверяю вас, нет. — Я о вашей прежней работе. Вы же ведь можете попытаться обеспечить себе защиту понадежнее — и друзей в Службе у вас полно, и денег достаточно? — Что ж, хорошо. Если вы настаиваете, я постараюсь от вас защититься. Что еще? — А еще ты в любом случае получишь кусок свинца в задницу, Эрни. Ха-ха. На том конце линии повесили трубку. Эрнест машинально отметил на бумажке время окончания разговора — 11:07. Они беседовали ровно четыре минуты. — Ну и ну! — в распахнувшейся двери глазам Уолгрина предстало взволнованное лицо секретарши. — Я записала каждое слово! Вы думаете, он это всерьез? — Вполне, — кивнул Уолгрин. Эрнесту Уолгрину было пятьдесят четыре года, и физическое его самочувствие на остаток этого безумного дня пришло в расстройство, подобного которому доселе он не испытывал. Весь его организм словно бунтовал против того, чтобы подобные вещи случались в столь неподходящее время — можно подумать, что для угрозы выбить из него дух может найтись и подходящее... нет, но не сейчас же — у сына вот-вот должна родить жена, сам Эрнест только что купил зимний домик в Солнечной долине, штат Юта, для его компании этот год обещал быть самым успешным, и у его жены наконец появилось новое хобби — Милдред занялась гончарным ремеслом и вроде бы совсем повеселела... Нечего скрывать — эти годы лучшие в его жизни. Он поймал себя на мысли о том, что с угрозой легче было бы смириться, будь он молодым и нищим, как церковная мышь. А сейчас... он, дьявол его побери, слишком богат, чтобы вот так взять и сдохнуть. Почему эти ублюдки выбрали именно этот момент — как раз когда я вот-вот должен выплатить всю рассрочку? — Какие будут указания, мистер Уолгрин? — голос секретарши вернул его к действительности. — Прежде всего временно переведем ваше рабочее место вниз, в холл — кто знает, что могут устроить здесь эти маньяки, и не дай Бог, пострадает кто-то из тех, кого все это абсолютно не касается. — Вы считаете, вам звонил маньяк? — Нет, — ответил Уолгрин. — И именно поэтому я и собираюсь удалить вас отсюда. К его огорчению, полиция ухватилась как раз за версию о маньяке. Капитан из управления прочел ему лекцию, в которой Уолгрин без труда узнал их служебную инструкцию о терроризме. Хуже того — инструкция была старая. Капитана из управления звали Лапонт. Возраста он был примерно того же, что и Уолгрин, но на том сходство и заканчивалось: рядом с худощавой, подтянутой фигурой Уолгрина волнующуюся плоть полицейского чина удерживал, казалось, только темно-синий мундир. До Уолгрина капитан снизошел лишь по той причине, что тот был важной шишкой в деловых кругах. Говорил он с ним так, будто произносил речь о психологии преступного мира на обеде в дамском благотворительном обществе. — Итак, мы имеем дело с террористом-маньяком, которого не пугает даже смерть, — глубокомысленно заключил страж порядка. — Не совсем так, — возразил Уолгрин. — То есть все террористы утверждают, что их не пугает смерть, но в действительности это редко бывает. — Инструкция указывает на это как на типичное обстоятельство. — Вы говорите об инструкции Службы безопасности по борьбе с терроризмом, — устало ответил Уолгрин. — Которую признали устаревшей сразу после ее принятия. — Да по телевизору только и говорят о том, что террористы не боятся умирать! Вчера, например, в программе новостей — я сам слышал. — Тем не менее это не так. И в любом случае я не думаю, что мы имеем дело стеррористом. — Да их сразу можно узнать! — Капитан Лапонт, все, что я хочу узнать у вас — что конкретно намерены вы предпринять для спасения моей жизни? — Мы обеспечим вам надежную охрану... Организуем, с одной стороны, систему защитных мероприятий, с другой — постараемся пресечь действия террориста в зародыше... — Что именно вы намерены делать? — Я же только что сказал вам, — капитан тяжело дышал от возмущения. — Если можно, прошу подробней. — Вам будет сложно понять. — Ничего, попытаюсь. — Там много... специальной терминологии. — Можете начинать. — Ну, прежде всего мы поднимем папки с ОД... — То есть с оперативным досье, отыщете имена и адреса всех в близлежащих районах, кто когда-либо и почему-либо угрожал своему ближнему, и будете расспрашивать их, что они делали такого-то числа в три минуты двенадцатого, и если чей-то ответ покажется вам странным или не заслуживающим доверия, вы будете доставать его до тех пор, пока он не скажет вам что-нибудь, что, по вашему мнению, сможет заинтересовать прокурора. А тем временем те, кто угрожал мне, преспокойно меня угрохают. — Это типичный случай негативного мышления, мистер Уолгрин. — Капитан, поймите — я уверен, что ни одного из этих людей вы не сможете найти в ваших папках. Я бы лично обратился к вам с просьбой о постоянном наблюдении и сборе оперативных данных на тех, кто имеет кое-какой опыт в обращении с огнестрельным оружием. И если повезет — мы сможем предотвратить первую попытку покушения на мою жизнь, а заодно выяснить имена возможных убийц. Я думаю, что они повторят попытку — именно возможность повторной атаки делает их шансы серьезнее, но одновременно они становятся более уязвимыми — им неизбежно придется выдать себя, в крайнем случае свои связи... — Во-вторых, — гнул свое капитан, — мы разошлем всем постам Бво — бюллетень всеобщего оповещения... Не дождавшись окончания фразы, Уолгрин покинул здание управления. Толку от них, что и говорить... Дома он сообщил жене, что должен будет на несколько дней уехать. В Вашингтон. Милдред слушала его, восседая за щербатым жерновом гончарного круга и меланхолически разминая пальцами красноватый глиняный ком. Под нежарким весенним солнцем кожа ее порозовела, и выглядела она здоровой и абсолютно очаровательной. — Ты сногсшибательно выглядишь, дорогая! — Ах, перестань, пожалуйста! Я похожа черт знает на что! — но в глазах Милдред дрожали искорки смеха. — Ты знаешь, с каждым днем я все отчетливей убеждаюсь, что, женившись на тебе, сделал самый верный шаг в своей жизни! Точнее — мне просто незаслуженно повезло! И она опять улыбнулась... и в этой улыбке жены было столько жизни, что смерть, которая — он знал — уже стоит у порога, и старая формула «все там будем» не делала мысль о смерти привычнее — казалась рядом с этой улыбкой только старым, беззубым призраком. — Ну, Эрни, я тоже удачно вышла замуж. — Но не так удачно, как я! — Нет, думаю, почти так же, милый! — Знаешь, — произнес он как можно более буднично — но не слишком, чтобы Милдред не уловила в его тоне наигранности и, не дай Бог, не заподозрила что-то, — я бы, пожалуй, управился с вашингтонским проектом недели за три ... если... если бы... — Если бы я поехала куда-нибудь отдохнуть? — Да, — кивнул он. — Может, к твоему брату в Нью-Гемпшир... — Тогда уж лучше в Японию. — Туда можем поехать вдвоем — но сначала навести брата. Оставив глину на круге, она вышла из комнаты. Только через два дня он — случайно — узнал, что она говорила с его секретаршей, и та рассказала, как растревожил мистера Уолгрина неожиданный телефонный звонок. Чуть позже он понял, что Милдред уехала лишь по одной причине — чтобы не заставлять его тревожиться еще и за ее жизнь; но когда он понял это, было уже поздно за что-либо тревожиться. Она улетала в Нью-Гемпшир дневным рейсом, и Эрнест Уолгрин навсегда запомнил жену такой — нервно рывшейся в сумочке в поисках билета, как рылась она в ней в тот день, когда он впервые встретил ее — давным-давно, и оба они был молоды, и остались такими до этого прощания в аэропорту, вместе, рядом — навеки... В Вашингтоне, в штаб-квартире Службы безопасности, Уолгрина, пробившегося наконец через бесконечную череду кабинетов к резиденции начальника регионального управления, встретил на пороге знакомый рокочущий бас: — А-а, нас приветствуют магнаты большого бизнеса! Ну, как, Эрни? Поди, жалко, что ушел тогда от нас, а? — Когда покупаю новый «мерседес» — то не очень, — отшутился Уолгрин и чуть тише добавил: — У меня неприятности. — Да. Знаем. — Откуда же? — Да мы ведь приглядываем за нашими ребятами. Сам знаешь, стережем президента — вот потому и нелишне узнать, чем там занимаются наши старые кореша — на всякий пожарный. — Не думал, что до такой степени... — После случая с Кеннеди — именно до такой. — Но его же пришили из окна, — вспомнил Уолгрин. — От такого сам черт не убережет. — Тебе, конечно, лучше знать. Только беда в том, что президентскую охрану ценят не за количество неудавшихся покушений. — И обо мне вы тоже, выходит, все знаете? — Знаем, что ты, как считаешь сам, влип в историю. Знаем еще, что если остался бы с нами — сейчас был бы на самом верху. Знаем, что тамошние фараоны чего-то там завозились — как бы ради тебя, но тебе о том ни полслова. Они могут что-нибудь, твои местные? — Местные, — вздохнул Уолгрин. — Ага, — начальник управления понимающе кивнул. Опустившись в кресло, Уолгрин окинул взглядом небольшой, обставленный выдержанной в серых тонах мебелью кабинет — типичное помещение, в котором работают люди, по роду занятий не принимающие большого числа посетителей. Стаканчик виски старым друзьям в таких кабинетах, как правило, тоже не предлагают. Вообще все помещение более напоминало сейф, чем нечто пригодное для работы — и Уолгрин искренне порадовался в душе, что нашел в свое время силы оставить Службу ради толстых ковров, приемов, ежегодных банкетов и прочих симпатичных атрибутов большого бизнеса. — Я определенно влип в историю, но затрудняюсь даже объяснить, в чем дело... В принципе — всего-навсего телефонный звонок, но вот голос... пожалуй, он встревожил меня. Я знаю, в бизнесе ты не силен, но можешь поверить мне на слово — бывает, встретишься с кем-то и сразу чувствуешь — этот не бросает слов на ветер. И чувствуешь именно по голосу — есть в нем какая-то точность, определенность, что ли. Не знаю. Но тот голос был именно такой. — Эрни, ты знаешь, как я тебя уважаю. — Ты это к чему? — Один телефонный звонок — это еще не основание. — То есть для того, чтобы ты пустил своих ребят по следу, мне нужно как минимум умереть? — Ну ладно, кончай. А почему, ты думаешь, этот тип собирается покушаться на твою жизнь? — Не имею понятия. Он только посоветовал мне принять к защите все возможные меры. — А в тот день с утра ты не пил? — Нет, не пил. Я работал. — Так вот, Эрни, это — обычный звонок съехавшего с ума выпивохи. Самый что ни на есть. И все эти бредни о том, что тебе, мол, нужно купить пистолет, обзавестись охраной и все такое, «потому что я, приятель, собираюсь выбить тебе мозги» — дело совершенно типичное. Да ведь ты же сам знаешь, Эрни. — Нет. Он говорил всерьез. Те звонки, о которых ты говоришь, я и правда знаю. С нашей компьютерной системой засечь такой звонок ничего не стоило. Я знаю эти звонки. И я знаю разницу. Это был не сбрендивший пьяница. Не знаю, почему я это чувствую, но можешь верить мне — он говорил серьезно. — Эрни... боюсь, мне нечем тебе помочь. — То есть? — А что мне писать начальству? Что пришел Эрни Уолгрин, посмотрел мне в глаза — что ты сейчас как раз и делаешь — и я, неизвестно почему, вдруг понял, что положение и впрямь аховое? Так сказать, почуял нутром? — Можешь что-нибудь посоветовать? Денег у меня не так мало. — Так действуй. — И каким образом? — После того, как у нас из-за спины подстрелили Кеннеди, нас основательно перетряхнули, Эрни. Шума особого не было — но трясли будь здоров. — Я знаю. Имел к этому некоторое отношение. Брови хозяина кабинета удивленно метнулись вверх. — Да? Ну, как бы то ни было, толку от этого оказалось немного — что там голове у парня вроде Освальда, заранее ведь не узнаешь; цель была только одна — показать Джонсону, что Служба, которая его охраняет — уже вовсе не та, что проворонила убийцу его предшественника. Однако после чистки многие толковые ребята — действительно толковые — ушли, Эрни. Видно, здорово обиделись. И не нам их винить. Так вот у них теперь собственное агентство... — Предлагаешь мне отставных полицейских в мундирах без погон? Благодарю покорно. — Не думай, это не обычное охранное заведение. Они пашут на больших шишек — стерегут заезжих глав правительств, послов, охраняют их резиденции и все такое. Работают даже лучше, чем мы — и то сказать, их клиенты не имеют привычки, сойдя с трапа, ручкаться с каждой шантрапой. Я от этого просто с ума схожу. Слушай, какого черта президентом обязательно становится политик? Выбрали бы кого-нибудь... Говарда Хьюза, не знаю... Нет — все политики. — Он помолчал. — А что ты говорил, будто имеешь какое-то отношение к чистке? Уолгрин пожал плечами. — Я делал для президента кое-какую работу, — произнес он. — По охранному ведомству. — А для какого именно президента? — Для всех. Вплоть до нынешнего. Охранное агентство бывших сотрудников Службы безопасности называлось «Палдор». Отрекомендовавшись также бывшим сотрудником Службы, Уолгрин был препровожден на сей раз в кабинет того типа, к которому он привык — хороший вкус в сочетании с элегантной строгостью. Цветущие вишни и блестящая лента Потомака за окнами. Скотч со льдом. Внимательный взгляд, полный сочувствия. Собеседника Уолгрина звали Лестер Пруэл, и о нем Уолгрин кое-что знал. Внешне мистер Пруэл являл собой тип загорелого блондина шести футов ростом, с внимательным, острым взором голубых глаз. В облике его ощущалась некая вежливая непринужденность, которую никогда не увидишь у сотрудников правительственного аппарата — безошибочный признак того, что этот человек сам принимает решения. Решением, которое он принял в отношении Эрнеста Уолгрина, было категорическое «нет». — Я бы рад помочь, — Пруэл покачал головой, и в солнечном луче вспыхнули его тщательно зачесанные назад светлые с сединой волосы, — но, приятель, это же всего-навсего телефонный звонок. — Я хорошо заплачу. — Мы берем не меньше ста тысяч — и это так, приехать посмотреть. А представь, во сколько встанет настоящая работа. Имей в виду — мы ведь посылаем не компанию отставных сержантов в синих пижамах, которым осталась пара шагов до биржи труда. Наша охрана — с гарантией. — Да, выйдет немало. — Милый мой, да мы бы сделали все за так — если бы были уверены, что на то действительно есть причина. Связи со своими мы стараемся поддерживать. И уж если на то пошло, с удовольствием предложили бы тебе, Уолгрин, место в нашей конторе. Только, похоже, для старой служебной собаки ты и так весьма недурно устроился. — Мне угрожает смерть, — ответил Уолгрин. — Слушай, ты в последнее время не слишком налегал на секс? В нашем возрасте такое случается — теряешь вдруг чувство меры. Мы-то с тобой ведь хорошо знаем, что один телефонный звонок... Вечером следующего дня Эрнест Уолгрин из Миннеаполиса, штат Миннесота, вылетел в Манчестер в Нью-Гемпшире для опознания трупа своей жены. Шприц вонзили в затылок — словно желая ввести что-то прямо ей в мозг. Но шприц был ветеринарным — и в мозг не было введено ничего, кроме длинной толстой иглы. Иглы и струи воздуха. Струя воздуха, попавшая в сосуд — смерть наступила почти мгновенно. Тело обнаружили на заднем сиденье машины, принадлежавшей брату Милдред. Никаких отпечатков ни в машине, ни на самом шприце найдено не было. Как будто кто-то — или что-то — незамеченным появился в этом безмятежном северном краю лишь для того, чтобы сделать свое дело — и затем исчез также незамеченным. Мотивы были тоже неизвестны. К прилету Уолгрина гроб с телом Милдред был уже в аэропорту. Рядом с носилками, глядя в пол, стоял Лестер Пруэл. — Прости, старик. Мы правда не знали. Можешь на нас полностью рассчитывать. Прости, прошу еще раз... правда, прости. Сам понимаешь, мы подумали — мало ли, телефонный звонок... Слушай, мы не можем вернуть ее тебе — но защитить тебя в наших силах, если ты, конечно захочешь этого. — Да, — коротко ответил Уолгрин. Милдред, подумал он, хотела бы этого. Жизнь... Милдред так любила ее — и не простила бы живым пренебрежения к ней из-за одной лишь ее смерти. Похоронили ее на кладбище в Аркадии, в окрестностях городка Оливия, округ Ренвилл, в краю зеленых полей, где родился отец Эрнеста, в земле, на которой колеса трактора его сына оставили след там, где некогда шел за плугом дед Уолгрина. Никогда еще тихий городок Оливия, штат Миннесота, не видел таких странных похорон. Мужчины в дорогих костюмах останавливали идущих к могиле участников траурной процессии, чтобы проверить содержимое их карманов. Бизнесмен из Оливии, старый друг Эрнеста и его семьи, даже предположил, что под пижамами у этих парней спрятаны устройства наподобие миноискателей, реагирующие на малейший признак металла. С утра прочесали лесок на ближнем холме, выгнав оттуда рассерженного охотника. Когда он отказался покинуть рощу, у него забрали ружье, а в ответ на угрозу пойти в полицию невозмутимо ответили: «О'кей — но не раньше чем кончатся похороны, приятель». Странной была и машина, в которой Эрнест Уолгрин приехал на похороны. Ребристая резина ее протекторов оставляла в мягкой весенней земле колею глубиной в добрых четыре дюйма; автомобиль даже на вид имел необычный вес, и когда некий юный горожанин как-то просочился сквозь кордон молчаливых парней, все время окружавших автомобиль, то с удивлением рассказывал, что металл кузова «не гудел, если по нему стукнуть». Какая там машина — настоящий танк, замаскированный под автомобиль; и уж наверняка не один ствол скрывался в кейсах, под сложенными газетами и пиджаками молчаливых спутников Эрнста. Местные жители наперебой убеждали друг друга, что Уолгрин, как видно, связался с мафией. — Бросьте, — возражали другие. — Эти парни ничуть не походят на мафиози, вы же сами видите. — Ну да, — не соглашались третьи. — Они за это время уже так обамериканились, что ничем не отличаются от нас с вами. — Кто-то вспомнил, что Эрнест Уолгрин когда-то работал на правительство — по крайней мере, так говорили. — А, тогда все понятно, Эрни, значит, шпионит для ЦРУ. Им и приходится его охранять — видно, в свое время поубивали чертову уйму русских. Уолгрин, не отрываясь, следил, как белый гроб с телом Милдред опускали в узкую щель могилы, и в который раз подумал, как же мало последнее пристанище. И при мысли о том, что Милдред навсегда останется в этой узкой дыре, он наконец не выдержал. Плакать было можно — все равно не осталось ничего, кроме слез. И убеждать себя, что здесь вовсе не Милдред опускали сейчас в вечную тьму, а лишь ее тело — сама Милдред исчезла, как только жизнь покинула ее. И, вспомнив ее, в толчее аэропорта нервно рывшуюся в сумочке, он устало подумал: кем бы он ни был, прошу его лишь об одном — пусть быстрее кончает со мной, и баста. Не осталось ни ненависти, ни жажды мести — только скорбь и желание, чтобы все поскорее кончилось. Осмотрев дом Уолгрина, ребята из «Палдора» единодушно решили, что оставаться там более чем рискованно — слишком много входных дверей и слуховых окон. — Просто рай для убийцы, — констатировал Пруэл, лично вызвавшийся руководить охраной Уолгрина. Предложение оставить дом Уолгрин принял с радостью — Милдред все еще была здесь, в каждой комнате, в каждом предмете — от гончарного круга на полу до треснутого зеркала в ее спальне. — У меня есть зимний домик в Солнечной долине, — ответил он Пруэлу. — Но, понимаешь... мне нужно будет чем-то заняться. Чтобы думать поменьше. А то, боюсь, я сойду с ума. Пруэл ободряюще похлопал его по плечу. — Работой мы тебя обеспечим. Домик в Солнечной долине Пруэл назвал идеальным убежищем, заметив, что нужно будет лишь «кое-что обновить». Деньги у Уолгрина отказались брать наотрез, а чтобы отвлечь его от мрачных мыслей. Лес Пруэл посвящал его в тайны последних достижений охранной техники. — До сих пор — и на протяжении всей истории — традиционными средствами защиты были стены, башни, вооруженные охранники и тому подобные дела. Пока не разработали этот вот новый принцип. Кто на него первым наткнулся — не знаю, но изменил он все на корню. Теперь тебя охраняют фокусы! — Что — колдовство?! — Нет, нет! Именно фокусы, вроде Гудини. Трюки. Иллюзия. Наша задача — просто-напросто одурачить противника, показать ему то, чего нет. Звучит, может, и не очень убедительно — но на самом деле это самая надежная штуковина, которую когда-либо рожали человеческие мозги. Если бы так охраняли Кеннеди, он бы точно остался жив — Освальд попросту бы не знал, куда целиться. Уолгрин следовал за ним по пятам и, слушая объяснения Пруэла насчет очередного хитрого устройства, мало-помалу осознавал всю гениальную простоту идеи. Иллюзия. Не предотвратить действия убийцы, а побудить его к их совершению — и заманить его таким образом в собственную ловушку. Первыми заменяли стекла во всех окнах дома; новые имели вполне заурядный вид, но то, что смотревшему через них снаружи могло показаться внутренностью комнаты, было на самом деле лишь видимостью предметов в поляризованном стекле. К дому вели две асфальтированные дороги, абсолютно открытые — ни шлагбаумов, ни ворот; но если вдруг водитель, ехавший по любой из них, получал от высокого человека в егерской куртке — агента «Палдора» — приказ остановиться и отказывался почему-либо его выполнить, в асфальте спереди и сзади машины нарушителя в долю секунды появлялись два черных провала. Травянистый склон холма скрыл испытанную еще во Вьетнаме электронную систему распознавания — она узнавала находившихся поблизости людей по составу пота. А на окрестных пригорках, в уютных коттеджиках расположились приехавшие на отдых холостяки — которые в действительности все до одного были людьми из «Палдора». Внешне же дом Эрнеста Уолгрина все так же походил на милое сельское обиталище. И убийца, наблюдавший с ближайшего холма за хозяином, мирно копавшимся в саду, наверняка остался бы в полной уверенности, что сможет расправиться с ним когда пожелает — но лучше, конечно, сделать это немедленно, пока проникнуть в дом не составляет никакого труда. Если же убийца вдруг вознамерился бы осуществить свой замысел на расстоянии при помощи снайперской винтовки, главный пульт охраны тотчас получил бы сигнал от уютно расположившейся в садике своего дома пожилой дачницы — и владельца винтовки ожидали неминуемый промах и как следствие — пуля в собственном черепе. Поняв, что ни одна живая душа не сможет застать его врасплох в этой невидимой крепости, Уолгрин жалел лишь об одном — Милдред могла бы остаться в живых, позаботься он обо всем этом раньше. Ничто не могло подобраться к сосновой хижине незамеченным — кроме летней жары, пришедшей в начале августа с великих американских равнин и окутавшей знойным маревом всю длину. И когда температура достигла 32 градусов, летучее вещество, с весны ждавшее своего часа в фундаменте, в мгновение ока распространилось по всему дому — и взрыв, эхо которого услышали все обитатели Солнечной долины, в мгновение ока стер хижину с лица земли. Вместе с ее единственным обитателем — Эрнестом Уолгрином. В Вашингтоне рапорт о случившемся лег на стол президента Соединенных Штатов. Физик по образованию, выпускник Аннаполиса, президент в жизни подчинялся непреложному правилу — не паниковать. — Мотивы убийства установлены? — спросил он. — Сэр, это не просто убийство. У помощника был такой мощный южный акцент, что если его собеседником оказывался северянин, он мог вволю побарабанить пальцами по столу, пока его визави медленно разбавлял густой сироп из "а", "о" и "э" редкими согласными звуками. — А что же тогда? — Мы считаем, что это террористический акт, задуманный как предупреждение — предупреждение нам всем, сэр. — Тогда отправьте дело в Службу безопасности. В конце концов, они отвечают за мою охрану. Я уверен, что охрана этого... пострадавшего несколько уступала моей; к тому же, насколько я знаю, террористические акты совершаются в основном против членов правительства — например, президента. — Этот случай непохож на другие, сэр. Видите ли, сэр, люди из Службы утверждают, что охрана потерпевшего не уступала вашей — она превосходила ее. Но люди, которым удалось его убить... известили, что вы, сэр — следующий в их списке.Глава вторая
Его звали Римо, и тренировка подходила к концу. Слово, пожалуй, не совсем подходящее — то, что делал он, мало походило на еженедельные упражнения команды, какого-нибудь провинциального колледжа. Он не качал мускулов, не напрягал связки, не загонял до предела дыхание — ибо знал, что в этом случае в следующий раз предел наступит гораздо раньше. Все эти упражнения были для Римо лишь огорчительными свидетельствами того, что большинство двуногих до сих пор так и не научились пользоваться своим телом. Борьба с самим собой — ничто не может дать результатов, более противоположных ожидаемым. А вот развитие изначально данных тебе возможностей — совсем другое дело. Стебелек травы, пробивающийся на солнечный свет, ломает в конце концов бетонную плиту. Мать, в стремлении спасти своего ребенка забывшая о том, что она всего лишь слабая женщина, может оторвать от земли задние колоса автомобиля. А капля, падающая с высоты, как известно, точит и камень. Но люди, для того чтобы чувствовать себя венцом природы, жертвовали тем ее даром, который, собственно, и делал их людьми — чистой энергией мозга. Римо же в свое время удержался от этого — и потому сейчас его тело, подброшенное в воздух легким движением пальцев ног, плавно миновало сорок пять футов высоты, отделявших балкон, где стоял Римо, от тротуара под окнами здания. Силы, управляющие телом в свободном падении, таковы, что стоит только позволить одержать верх подхлестнутому страхом адреналину — твоя плоть и кости будут расплющены прямо в миг соприкосновения с мостовой. А значит, к этому мигу следует быть готовым... И у самой мостовой замедлить падение. Само падение от этого не станет медленнее — ведь и мячи, которые пасовали великому бейсболисту Теду Уильямсу, не летели медленнее, чем обычно. Но Уильямс, говорят, был способен различать швы на летящем к нему мяче — и тот словно сам ложился на его биту. Так и Римо — много лет назад тоже носивший фамилию Уильямс, не будучи, правда, при этом родственником великого игрока — обладал способностью опережать скорость физических тел быстротой мозга — самого мощного, но наименее используемого из человеческих органов. Восемь процентов — выше этого показателя редко кто из представителей «гомо сапиенс» утруждал свой мозг, постепенно превращавшийся в некий рудиментарный придаток. Если бы в один прекрасный момент люди поняли, какими свойствами обладает их мозг, весь мир стал бы для них подобием этого тротуара, на который мягко, на полусогнутых ногах спрыгнул Римо, вытянув перед собой руки. Беззвучно, не ощутив даже прикосновения — одно лишь скользящее движение, и... и все. В следующий миг Римо уже выпрямился, и, шагнув влево, бросил по сторонам быстрый взгляд. Саламандер-стрит, Лос-Анджелес. На улице пусто — раннее утро. Подобрав два выпавших из кармана двадцатипятицентовика, Римо снова огляделся. Бесполезно — в такое время на улицах черных кварталов нет ни души; можешь сколько угодно планировать с балконов на мостовую — никто не выскочит на улицу и не примется орать: «Глядите, глядите все, что этот малый там делает!» Для своих шести футов роста Римо, смуглый брюнет с высокими скулами и холодновато-внимательным взглядом темных глаз, был даже чересчур худощав — и только широкие запястья указывали на то, что тело его отнюдь не было комом вянущей плоти, что в среде его собратьев по полу стало, увы, обычным явлением. Правда, некоторые из этих его собратьев тоже пробовали себя в прыжках с высоты — с помощью тросов, пенопластовых блоков и громадных надувных матрасов, благодаря которым их хрупкие тела не разбивались вдребезги при падении; не будучи способным спасли себя сам, человек поручил это материалу. Пользоваться внутренними органами они тоже не умели — у большинства из них кишечник и печень работали независимо друг от друга, находясь словно в разных мирах. А уж что они ели для восстановления энергии и как дышали — слава Богу, что хотя бы навыки работы клеточной системы ими еще не были утрачены. Иначе вряд ли кто-либо из них дожил бы до двадцати. Обернувшись и задрав голову, Римо снова оглядел здание. Тренировка... Для него это было не тренировкой, а способом почувствовать свое тело, управляющее в свою очередь, его мыслями, поступками — всей его жизнью. Неподалеку, примерно в двух кварталах, чуткое ухо Римо уловило шорох шин — и спустя пару минут на улицу лениво въехал автомобиль с желтой лампой на крыше, означавшей, что данный экипаж предоставляет услуги внаем. Римо помахал шоферу — нужно было двигаться обратно в гостиницу. Можно, конечно, было и пробежаться — но зарядка была так или иначе закончена, и уж если ему посчастливилось в такой ранний час отловить такси, к чему пропускать удачу? Римо подождал, пока такси подъедет поближе. В это утро ему предстояло много дел. Последняя беседа с руководством порядком отразилась на его нервах. Шифр, которым они пользовались для кодировки информации, всегда выводил Римо из себя, и обычно кончалось тем, что собеседник Римо, достопочтенный доктор Харольд В. Смит, получал с того конца провода гневные тирады: — Если можете сказать прямо — скажите, а нет — так молчите, пожалуйста! Но без этой белиберды из цифр, имен и букв. Если вам нравится играть в игрушки — валяйте, но я вам скажу: вся эта затея с шифром — чистой воды бредятина! Поэтому Смиту, коий был известен миру как директор санатория Фолкрофт на Лонг-Айленд-саунде, каждый раз приходилось являться самому, дабы лично передать конфиденциальную информацию Римо. Из телефонного разговора Римо смог понять, что на сей раз она касается нового президента и каких-то мер безопасности. Смит будет ждать его в отеле через десять минут — и ровно столько же продлится их разговор, после чего шеф снова исчезнет. Среди многочисленных теорий Смита самой действенной была та, что наиболее опасные задания следует выполнять молниеносно. Чтобы на провал просто не осталось времени. Встреча же с Римо для Смита даже сама по себе была нежелательной. Если бы Смита заметили в обществе «карающей десницы» КЮРЕ, ему было бы труднее скрыть само существование этой организации, действующей за рамками Конституции и основанной некогда в отчаянной надежде удержать на плаву правительство, неспособное долее выносить бремя собственных законов, но пытавшееся тем не менее обязать к их выполнению народ огромной страны. Римо следил, как машина, замедлив ход, приблизилась к нему — и в ту же секунду резко сорвалась с места. Таксист видел его — в этом Римо не сомневался. Увидел его, подъехал — и тут же с силой нажал на газ. Вздохнув, Римо сбросил со ступней мокасины — босые подошвы при скоростном беге всегда казались ему надежнее. Его черная в обтяжку майка стала еще темнее от пота, а свободные серые брюки на бегу словно прилипли к худым мускулистым ногам. Римо, казалось, летел над влажно блестевшим асфальтом улицы, нагнав такси, он почувствовал удушливый запах бензина. Сильный удар в багажник — и Римо услышал, как щелкнули замки всех четырех дверей. Американские такси в наши дни превратились в маленькие передвижные крепости — из-за того, что некоторые стали находить дуло пистолета, приставленное к затылку водителя, весьма удобным способом для добычи карманных денег. Поэтому улицы крупных городов и заполнили этакие бункеры на колесах — водитель отгорожен от салона пуленепробиваемым стеклом, двери запираются одновременно поворотом рукоятки у рулевой кнопки, внизу — кнопка звукового сигнала диспетчеру, возвещающего о непрошенном госте... Но водитель желтой колымаги не успел им воспользоваться. Римо сразу оценил слабое место передвижной крепости — крышу. Вернее, почувствовал — как только оказался на ней. Проткнув пальцами тонкий стальной лист, он прижал снизу указательным виниловую обшивку салона, сверху надавил большим на выкрашенный желтой краской металл — и часть крыши осталась у него в руке, словно ломтик сыра. Еще рывок, еще, еще — и наконец Римо опустился на переднее сиденье рядом с водителем, который, уже потеряв голову, судорожно жал на газ, на тормоза, снова на газ, услаждая слух диспетчера потоками невообразимой словесной мешанины. — Ничего, если я поеду впереди? — спросил Римо. — Нет проблем. Сиди, где захочется. Сигарету? Водитель железного коня наконец опомнился. Даже смог рассмеяться. Ну надо же, напустил в штаны! Теплая струйка стекала по его бедру, и под педалью газа образовалась лужица. Одним глазом доблестный ездок то и дело посматривал на рваную дыру в крыше, постепенно укрепляясь в мысли о том, что на него напал динозавр, питающийся стальными покрытиями. Сидевший справа тощий малый с жилистыми запястьями наконец назвал ему адрес. Оказалось — в гостиницу. — У тебя, приятель, талант подзывать такси. — Ты же сам не захотел останавливаться, — напомнил Римо. — В следующий раз учту. Вообще-то за мной такого не водится, но остановиться в квартале цветных — все равно что пустить себе в башку пулю. — Каких именно цветных? — поинтересовался Римо. — Что значит «Каких цветных»? Черных, разумеется. А ты думал, каких? Ярко-оранжевых, что ли? — Ну, есть еще желтые, красные, коричневые, белые. Есть альбиносы, есть почти розовые. Иногда, — подытожил Римо, — попадаются даже типы цвета жженного янтаря — правда, не очень часто. — Да брось ты, — водитель мотнул головой. Но перед мысленным взором Римо уже вставали люди всех возможных оттенков и цветов радуги. И ведь главное в том, что никаких цветов нет, что все это черное, белое, красное или желтое — всего лишь знак принадлежности к расе. Но и между расами по сути нет разницы. А разница в том, как используют люди свои возможности, насколько далеко отстоят от того совершенного образа, по которому создала их природа. Есть, конечно, между отдельными группами людей кое-какие различия — но они ничтожны по сравнению с главным: тем, каковы сейчас люди — и какими могли бы быть, если бы... В принципе — это как с машиной. Есть же машины восьми-, шести-, четырехцилиндровые. Но если в моторе каждой работает не более чем по одному цилиндру — большая ли между ними будет разница? так и с людьми. Любой из них, сподобившийся привести лишний цилиндр в действие, сразу попадал в ранг героев-атлетов. Правда, был, конечно, один или два, которые пользовались всеми шестью — или даже восемью цилиндрами... — "Зебра 42" — вы говорили, вроде вас кто-то ест? — Нет, нет! Все в порядке, — таксист подмигнул зеркалу. — Это, значит, и есть ваш аварийный позывной? — повернулся к нему Римо. — «Все в порядке»? — Да... нет... — Полный идиотизм, — Римо удрученно покачал головой. — Вот я сижу здесь, на переднем сиденье, полицейская машина — в двух кварталах от нас; сейчас она за нами погонится, и если завяжется драка — представь, кому будет хуже всего. — Какая... полицейская? — Вон, сзади. — О, Бог мой! — пробормотал таксист, заметив в конце улицы блеск полицейской мигалки. Впереди из-за поворота вынырнул еще один приземистый силуэт. — По-моему, самое время прижаться к обочине и сдаваться. — Причем немедленно, — подтвердил Римо. Он подмигнул водителю — ив следующую секунду тот почувствовал, как руль вырвался из его рук; а потом этот шизик, этот обалдуй, который выломал крышу, этот псих, который не имеет понятия, как порядочные люди садятся в автомобиль, всем своим жилистым скелетом навалился на него — он правил. Колымага словно сошла с ума — дико визжа тормозами, она ныряла, ерзала, прыгала, чуть не врезавшись в полицейский автомобиль, выехавший из-за поворота. В следующую секунду он был уже позади — и после хилых попыток преследования широким разворотом въехал на тротуар, разметав в стороны, словно шары в боулинге, разноцветную гирлянду мусорных баков. Римо мельком глянул в зеркало заднего вида. Так и есть — ни один из почтенных мусоросборников не удержался на прежней позиции. Визг тормозов и завывание сирен переплетались со стенаниями таксиста, все еще безуспешно пытавшегося вырвать руль у этого лунатика. Ничего, сейчас он ему покажет. В конце концов, он был чемпионом колледжа в среднем весе — сейчас этот кретин у него допляшется. Два превосходных апперкота — справа и слева — но псих все так же сидел, навалившись на него и вцепившись в руль. Оба роскошных апперкота прошли мимо цели. Нет, он явно сходит с ума — иначе получается что этот полоумный может двигать своим костистым туловищем быстрее, чем он, бывший чемпион колледжа, наносит свой коронный удар! Он, не знавший себе равных в среднем весе во всем Хай Пасифика! Да, парень явно не из простых. Если уж он разломал пальцами крышу... хотя крыша, что и говорить, была хлипкая. Но на скорости восемьдесят миль в час уйти от его ударов... восемьдесят миль в час?! Случайный взгляд через ветровое стекло заставил таксиста втянуть голову в плечи. Им осталось жить не больше пары секунд. На скорости восемьдесят миль в час в Лос-Анджелесе можно ехать только навстречу собственной смерти — упокой наши души. Господи... Последним усилием он попытался спихнуть ступню шизика с педали газа. Но ступня обладала, похоже, большим запасом устойчивости, чем весь его экипаж. Таксисту показалось, что он стукнул ногой по чугунной тумбе. — Расслабься и получи удовольствие, — буркнул себе под нос водитель, откидываясь в кресле. Еще в детстве он слышал, что все психи здоровы как дьяволы... — Ты машину застраховал? — Как же, хватит этой страховки... — Бывает, что и хватает, — ответил Римо, — даже с лихвой. Могу познакомить тебя с одним адвокатом... — Слушай, хочешь по-настоящему меня осчастливить? Смойся отсюда, а? — Ладно. Пока. Распахнув двери, Римо одним прыжком оказался на тротуаре, коснувшись асфальта, ноги, не сбавляя скорости — в чем, собственно и был секрет — понесли Римо через улицу к аллее, в конце которой виднелось здание гостиницы. Войти внутрь Римо предпочел любимым способом — через кухню. Для этого лишь понадобилось спросить, кто заказывал для ресторана свежую говядину — разного рода агентов по продаже кухонный персонал обычно не замечал. В кухне витал запах яичницы и прогорклого жира. У двери в номер Римо ожидал бледный и хмурый Смит — пальцы шефа нервно постукивали по крышке кейса. Вся его одутловатая фигура прямо-таки сочилась негодованием. — Что, ради всего святого, произошло там, внизу? — Внизу? — Полицейские. Эта гонка... и это такси, из которого вы, пардон... выпорхнули. — Вы же сами приказывали мне явиться точно к назначенному часу. Предупредили даже, что важность дела заставляет вас лично прибыть сюда. И не больше чем на десять минут — нас не должны видеть вместе. И намекнули, что дело крайне деликатное. Это так? — Покушение на президента, — делая шаг к двери, будничным тоном промолвил Смит. Римо удержал его за локоть. — Ну и?.. — Поэтому нас и не должны видеть вместе. Даже в одной гостинице. Все эти комиссии с их теориями о маньяке-убийце могут добиться одного — случайно узнать о нашем существовании; и этого я более всего опасаюсь. — Я полагаю, однако, что потеря вами, Смит, здравого смысла — не главное, из-за чего вы сюда прибыли? — Главное — в том, что на жизнь президента Соединенных Штатов готовится покушение. У меня нет времени объяснять вам, почему я говорю об этом с такой уверенностью, но вы, полагаю, знаете — у нас свои источники информации и свои методы ее обработки. Это Римо знал хорошо. Знал он также, что их организация, дабы заставить работать как следует официальные органы охраны порядка, время от времени во время крупных скандалов подбрасывала прессе конфиденциальные сведения; в кризисных ситуациях, в качестве крайней меры, в дело включался сам Римо. Знал он также, что со времени появления организации хаос, охвативший страну, не уменьшился. Улицы не стали безопаснее; полиция — надежней. Главный полицейский комиссар в выступлении по национальному телевидению, разводя руками, признался в том, что полиция превратилась «лишь в средство обеспечения занятости». Полицейский комиссар ошибался в одном — приписывая какую бы то ни было «эффективность» вверенной ему организации. В городах продолжали находить в мусорных контейнерах трупы беременных женщин. Среди самих полицейских вспыхивали волнения. Никогда еще американским налогоплательщикам не приходилось раскошеливаться до такой степени на столь никчемную защиту. Шкуру за прошедшие годы Римо, как ему казалось, отрастил толстую — но терпеть происходившее становилось все труднее. Хаосу и преступности была объявлена война, и первую победу в ней надлежало одержать над самими силами правопорядка — той армией, которая не только позволила противнику войти в город, но требовала с его жителей все большую плату за оправдание своей бесполезности. С другой стороны, сами жители недолюбливали чересчур честных полицейских. Так ли, иначе — но выбор оставался один: спасение цивилизации или полный и окончательный хаос. И потому угроза покушения на очередного политика не вселила в душу Римо особого беспокойства — хотя на доктора Харолда В. Смита она, судя по всему, оказала прямо обратное воздействие. — Ясно — на президента Соединенных Штатов готовится покушение. Ну и?.. — повторил свой вопрос Римо. — Вы знакомы с вице-президентом? — спросил вместо ответа Смит. — Нам же надо спасать самого? — Да нет, я спрашиваю не поэтому. Римо, власть ослаблена настолько, что потеря еще одного президента может повлечь за собой полный крах. Мы пытались убедить его, что его жизнь в опасности и необходимо принять дополнительные меры к защите. Но у него один ответ — все в руках Божьих. Римо, Римо, еще одно убийство — и конец всему, вы понимаете? — О, Бог мой, мое время истекло. Вы притащили за собой полицию. Когда я увидел их, то счел за лучшее посвятить в детали Чиуна. Не знаю, оба вы умудряетесь выскальзывать из ловушек без единой царапины, но для меня дальнейшее пребывание здесь становится опасным. Ситуацию вы знаете. Ваша задача — убедить президента, что он в опасности. Используйте все каналы. Прощайте. Римо следил, как он идет к выходу, оставляя за собой терпкий запах тела, давно привыкшего к мясной пище. Вся манера уважаемого шефа КЮРЕ оставляла ощущение разжеванной дольки кислого лимона. Однако доктор Харолд В. Смит не знал, в каком тягостном раздумье оставил он Римо. Англосакс до мозга костей, Смит не в состоянии был понять, что могут значить его слова для Мастера Синанджу — тысячелетнего дома, занимавшегося на протяжении всей истории человечества подготовкой наемных убийц. Предчувствие беды появилось у Римо в тот самый момент, когда он увидел на лице Чиуна довольную улыбку — щербатый полумесяц, вписанный в овал из пожелтевшего пергамента, с клочками седой бороды и остатками волос, напоминавших серебряную обертку от конфеты. Чиун стоял в приличествующей положению величественной позе, и старинное пурпурное с золотом кимоно выглядело на его сухонькой фигурке по меньшей мере императорской мантией. — Наконец-то Мастеру Синанджу нашли достойное применение. — Восемь прожитых десятилетий сделали голос Чиуна надтреснутым и скрипучим, словно сухой стручок. — Столько лет мы унижались до борьбы с разбойниками, ворами и разного рода презренными нечестивцами вашей невозможной страны — но наконец в приливе мудрости голос разума проник в сердце императора Смита! — Нет, ради всего святого! — валясь на диван, простонал Римо. — Чиун, не говори больше ничего. Но он уже узрел громоздившиеся в комнате Чиуна лакированные дорожные сундуки с замками, залитыми воском — чтобы кто-нибудь не попытался вскрыть их без ведома хозяина. — Прежде всего голос разума заставил императора на сей раз поставить во главе дела настоящего Мастера, — продолжал Чиун. — Уж не тебя ли, папочка? — язвительно вопросил Римо. — Не дерзи, — поморщился Чиун. — Кроме того, войдя, ты забыл поклониться. — Да ладно, кончай. Ну и что он сказал? — При виде той гнусной, позорной сцены, что ты устроил внизу, император несказанно удивился: как ты, впитывая мудрость Синанджу столько лет, можешь при этом оставаться совершеннейшим недоумком? — А ты что? — А я ответил, что и так сотворил чудеса — учитывая, что мне пришлось иметь дело с толстым белым лентяем. — А он что? — Он ответил, что от всего сердца сочувствует доброте и мудрости учителя, который все эти годы терпит нерадивость того, кто не умеет до сих пор управлять дыханием и кровообращением. — Ну, этого он не говорил. — Твое дыхание расстроилось настолько, что даже белый пожиратель мяса смог услышать это! — вознегодовал Чиун. — С этим я давно справился, а что касается Смитти, про дыхание он знает только одно: когда оно совсем прекращается — это плохо. В остальном он понимает в этом примерно же столько, сколько ты, Чиун, — в компьютерах. — Я, например, знаю, что компьютеры следует включать в розетки, — заявил Чиун. — Я знаю об этом от неблагодарного олуха, порочащего великий Дом Синанджу, который подобрал его в грязи и путем тщания и всемерных ограничений, при помощи великого знания превратил этот кусок мертвечины хотя бы в отдаленное подобие того, чем предназначено было ему стать свыше! — Слушай, папочка, — обратился Римо к человеку, который действительно лепил и переделывал его — хотя нередко весьма занудными способами. — Смит понимает в дыхании и всяких таких вещах не больше того, что ты, например, смыслишь в демократии — вот так! — О, я знаю, что вы постоянно лжете самимсебе, что выбираете достойнейших среди равных — хотя в действительности, как и повсюду, вами правят императоры. — Ну так что сказал Смит? — Что твое дыхание позорит Дом Синанджу. — Дословно — что именно? — Он услышал шум, выглянул на улицу и сказал — «какой позор!» — Это потому, что за мной увязалась полиция. А он не хотел лишней огласки. И имел в виду вовсе не мое дыхание. — Не прикидывайся дураком, — возразил Чиун. — Ты вывалился из этого средства передвижения, пыхтя, как раненый бегемот — как будто ноздри твои тебе вовсе не повиновались! Смит все видел — и ты всерьез думаешь, что не это вызвало его праведный гнев, а эти ваши полицейские — которые не могут причинить вреда никому, в особенности тем, кто дает им деньги! — Ну хорошо, хорошо. Мое дыхание ему не понравилось. Что дальше? — Дальше ты поехал наверх. — А куда же еще? — Хотя внизу тебе было бы самое место, — радостно захихикал Чиун. Отсмеявшись, он поведал наконец Римо переданные ему Смитом инструкции. Он и Римо должны проникнуть в президентский дворец. — Белый дом, — поправил Римо. — Верно, — кивнул Чиун. — Император Смит хочет, чтобы мы показали тому, другому, который тоже считает себя императором, в чьих руках подлинная власть. И что тот, кому служит карающий меч Синанджу, останется властелином навсегда — император может быть только один, кто бы там не называл себя этим титулом. Вот чего хочет от нас император Смит. — Н-не понял, — Римо замотал головой. — Ты слышал о «зелени леса»? Очень старый прием, но я позволил мистеру Смиту думать, будто его открыл он — хотя нам он известен с незапамятных времен. Все очень просто. — Что за «зелень леса»? — удивился Римо. — В первый раз слышу. — Когда ты смотришь на лес с некоторого расстояния, то видишь зелень. Значит, лес — это зелень: ведь ты видишь именно так. Но потом, когда ты приблизился, то начал различать листья, из которых состоит зелень, и сказал: значит, лес — это листва. Но когда ты подойдешь еще ближе, то увидишь, что листья — всего лишь крошечные существа, которым дают жизнь деревья, и, стало быть, деревья и есть настоящий лес. Так и власть в стране зачастую принадлежит не тому, кого люди считают императором — но мудрейшему, отдавшему свое сердце знанию Дома Синанджу. И долг мастера, состоящего в услужении истинного императора — показать самозванцу, в чьих руках настоящая власть, дать ему понять, что лист — всего лишь часть огромного дерева. Простой способ. И известный нам с давних времен. «Нам» — то есть дому Синанджу, Мастерам, поступавшим на службу к царям, императорам и фараонам всех эпох с одной-единственной целью — прокормить нищую деревеньку на берегу Корейского залива. Много лег назад Чиун, последний из Мастеров, начал тренировать Римо, благодаря чему благосостояние деревни Синанджу ежегодно увеличивалось. — А нам-то что нужно делать? — Римо попытался вернуть Чиуна к реальности. — Вселить страх в сердце президента! Поведать ему о его бессилии. Заставить его на коленях молить о милосердии императора Смита. Наконец-то Мастеру дано достойное поручение! — Ты, видно, что-нибудь не так понял, папочка, — заметил Римо. — Не думаю, чтобы Смит действительно пожелал проделывать с президентом все эти штуки. — Возможно, — продолжал Чиун, — нам придется ночью выкрасть президента, отнести его к яме с гиенами и держать над ней до тех пор, пока он не поклянется в вечной преданности императору Смиту. — Вот уж этого, я уверен, Смит тебе точно не говорил. Пойми, он служит нашей стране — а вовсе не правит ею. — Так говорят все — но в действительности все хотят царствовать. Или, вместо гиен, можно изуродовать лучшего президентского военачальника — кто в Америке самый знаменитый генерал, Римо? — У нас больше нет знаменитых генералов, папочка. Самые знаменитые в Америке люди — просто бухгалтеры, которые знают, как тратить деньги. — А самый неустрашимый боец? — Таких тоже нет. — Ну, не важно. В вашей стране всем заправляют любители — пора показать Америке, чем владеют настоящие ассасины. — Папочка, я уверен, Смитти очень не понравится, если с президентом случится хоть что-нибудь, — сказал Римо. — Замолчи. Я поставлен во главе дела. Я перестал быть старым бедным учителем. А может, нам в назидание отрезать президенту оба уха? — Давай я попробую объяснить тебе, папочка. Надеюсь, ты все поймешь. Хотя на самом деле надежды у него было мало.Глава третья
По мнению старого приятеля президента, рубахи-парня из Джорджии, Белый дом охраняли как «какую-нибудь миллиардершу с золотыми зубами и наскипидаренной задницей». — Мои советники считают, что охрана здесь все же недостаточна, — мягко возражал президент своему бывшему однокашнику, сидевшему перед ним по ту сторону стола, доверху заваленного бумагами. Читать президент мог с потрясающей скоростью — иным людям медленнее удается думать — и любил работать без перерыва по четыре-пять часов. За это время он успевал обработать недельный объем информации — но уже привык к тому, что, как правило, оставалось ее еще больше. Сотрудники канцелярии прибегали к простому способу — в начале каждой недели отбирали то, что необходимо было сделать срочно, прибавляли изрядную часть того, что нужно было сделать безотлагательно, делили все это пополам — и в итоге оставались дела, рассмотрение которых занимало примерно две недели нормального рабочего времени: президент, однако, успевал управляться с ними как раз за неделю. Именно так, за кипами бумаг, текла жизнь обитателей кабинета, и еще никому из них не удавалось покинуть президентское кресло молодым. — Ей-богу, эти парни с их предупреждениями — они только напрасно заставляют вас дергаться, сэр. — Но они утверждают, что, если я не прислушаюсь к их предупреждениям, мне грозит смерть. И что угроза якобы очень серьезная. — Почему зря пудрят вам мозги, сэр! Каждый будет рад защищать вас от чего хотите — ведь денежки за это будут плачены немалые. — Но ты — ты сам не думаешь, что мне действительно может что-то грозить? Они утверждают, что убийство в солнечной долине было своего рода демонстрацией. — Безусловно, может грозить, сэр. Каждому из нас может грозить что угодно. — Как бы то ни было, я заявил людям из Службы, что принятые меры вполне достаточны и я не желаю более возвращаться к этой теме. В конце концов, есть более срочные дела. Но, знаешь, иногда я думаю... Ведь дело не в моей жизни, отнюдь, но еще одно убийство главы правительства может переполнить чашу. По всей стране и так уже бродит невероятное количество слухов о всевозможных заговорах, контрзаговорах, террористических актах... — Не говоря уже о том, что мы не можем потерять первого настоящего президента со времен Джеймса Р. Пока, сэр, впервые за столько лет в этом кресле — снова человек с Юга. Не стоит беспокоиться, сэр. Мы не дадим вас в обиду! Президент одарил собеседника благодарной улыбкой. Слова старинного приятеля, всю жизнь протрубившего в войсках, укрепили его уверенность в том, что парни из Службы безопасности, безусловно правы — резиденция абсолютно неуязвима, и единственным, кто мог проникнуть за ее ограду, был сам президент, возвращавшийся из очередного вояжа. — У вас лучшая в мире охрана, сэр. Лучшая во всем мире, — кивал головой спутник бурной молодости, — уверяю вас, не пролетит ни муха. Тут одни охранники стерегут других, другие — третьих, и все в таком духе, — а радаров и разного прочего здесь просто чертова уйма, сэр. — Ну, не знаю. Президента все еще терзали сомнения. Слишком много «случайных» людей умудрялись за последние несколько лет подобраться слишком близко к хозяевам Овального кабинета. К его предшественнику какой-то кретин с заряженным револьвером сумел во время одного из публичных выступлений приблизиться на расстояние вытянутой руки. А в другой раз в него даже выстрелили. За год до этого в ворота Белого дома, разнеся их вдребезги, врезался грузовик, а в самом здании охрана задержала женщину, у которой под кофточкой оказалась динамитная шашка. Обыкновенные психопаты, — успокаивали президента сотрудники Службы безопасности. Приблизиться к объекту своей мании — максимум, на что они способны. Профессионалы не станут так просто рисковать своей жизнью, в отличие от этих шизиков. Президент же мог ответить на их уверения лишь вялым «возможно, возможно». Но старый приятель из Джорджии сумел заметить кое-что, чего не смогли уловить сотрудники Службы — едва уловимую наигранность в ответном кивке его собеседника. — Но у вас ведь есть кое-что и в запасе, сэр? — прищурился он. — Н-ну, возможно... будем надеяться — скажем так. Большего я не могу сказать, к сожалению. — Ну ясно — стратегические секреты. Прошу прощения, я и так отнимаю у вас слишком много времени, сэр. Как у нас, простите, говорят — девятый сосун при восьмой сиське. — Нет. Я ужасно рад, что ты зашел, правда. Сейчас — особенно... Я ведь всегда говорил: если не хочешь, Бог знает что возомнить о себе — нужно почаще встречаться с теми, кто знал тебя до того, как ты сподобился сесть в это кресло. — Ну, береги туза. Лицо приятеля, в первый раз обратившегося к нему на «ты», озарила знакомая широкая улыбка. — В картах я не мастак, — смущенно пожал плечами президент. Они пожали друг другу руки. Он работал еще около двух часов — и когда наконец направился в жилое крыло здания, которое никто почему-то не называл, президентским дворцом, до полуночи оставалась всего четверть часа. Он то и дело с благодарностью вспоминал слова своего друга — ну конечно, тройное кольцо охраны, радары, лазеры... Но в то же время не мог избавиться от гнетущего чувства: он, глава самой могучей в мире страны — самое уязвимое существо на всей планете. Для всех, для каждого. Когда он вошел в спальню, жена уже крепко спала. Осторожно прокравшись мимо кровати, он подошел к двери, ведущей в огромную ванную. Рядом, у стены, стоял огромный комод со множеством ящиков. В правом нижнем ящике комода находился красный телефон без диска. Однажды он им уже пользовался. Пользоваться этим телефоном президент избегал — его все еще тяготило сознание того, что уже более двадцати лет обитатели Овального кабинета пользуются помощью некой нелегальной организации, задача которой — сделать грязную работу и вновь уйти на дно, избавив страну или мир от очередной катастрофы. По замыслу людей, некогда создавших эту организацию, после первого такого случая она должна была исчезнуть — но случаи повторялись, а значит, жила и она. И он сам тоже не стал отдавать приказ о ее роспуске — когда понял, что вал преступности сдерживается не сотнями полицейских, а скромными усилиями небольшой организации под названием КЮРЕ. Которая к тому же еще успела пару раз спасти нацию. Но ее существование противоречило всем законам... Длина телефонного шнура без труда позволяла отнести аппарат в ванную комнату. Плотно прикрыв дверь, президент поднял трубку. — Да? — послышался голос на другом конце линии. Голос принадлежал доктору Харолду В. Смиту. — Так вы все же собираетесь устроить эту... демонстрацию? — Да. — И когда же? — По всей видимости, завтра — послезавтра вечером. Нам потребуется день, чтобы добраться до места вашего пребывания, и десять минут — чтобы нейтрализовать имеющиеся у вас средства защиты. — Десять минут? — не веря своим ушам переспросил президент. — Да, если не слишком торопиться. — А вашим людям не потребуется... ну, скажем провести рекогносцировку... разработать какой-то план? — Нет, сэр. Видите ли, этот джентльмен с Востока — наследник традиций Дома, а его предшественники занимались этим делом не одно столетие. Возможно, ваша Служба безопасности считает, что они изобрели в своей области нечто новое — но уверяю вас, этому джентльмену и его молодому коллеге приходилось сталкиваться со всем этим и раньше, а предки нашего восточного друга занимались разрешением проблем подобного рода в течение примерно полутора тысяч лет. Собственно, память — это и есть их квалификация. — Хорошо... а как насчет электроники? С ней его предки вряд ли могли столкнуться несколько веков назад. — С этим трудностей тоже не возникает. — Значит, они просто пройдут, и все? Без всяких усилий? сквозь охрану? минуя систему слежения? Я вам не верю! Продолжая говорить, президент пристроил телефонную трубку к плечу, прижав ее подбородком и держа перед собой аппарат на манер юной девицы, сжимающей дрожащими руками букет цветов в день первого причастия. У него была странная привычка, говоря по телефону, закатывать глаза, и когда трубка неожиданно мягко, словно больной зуб из онемевшей от новокаина челюсти, выскользнула из-под подбородка, и щека президента коснулась плеча, он, думая, что трубка выпала, машинально протянул руку... Рука наткнулась на живое и упругое тело — настолько упругое, что кисть президента отбросило назад, словно от удара о стену. Перед ним стоял среднего роста человек в черной майке и серых слаксах; на ногах его были мокасины, в руке — красная телефонная трубка, и в эту трубку он говорил вполголоса. — Смитти, у нас тут кое-какая путаница. Да. Все кувырком, как обычно. Прошу извинить меня, господин президент — работа, сами знаете. — Может, мне выйти? — президент кивнул на дверь ванной комнаты. — Нет, нет, вам лучше остаться. Это ведь вас касается... Да, Смитти, он здесь, рядом со мною. Что вам от него нужно, слушайте? С ним все в полном порядке, только немного усталый вид. Да, вот Чиун утверждает, что вам нужна его сушеная голова или что-то в этом... Ага, понял. Понял. Хорошо. Да, он хочет поговорить с вами. Президент взял трубку. — Да... О, нет, нет. Бог мой, я просто не мог себе представить! Я не слышал даже, как он вошел. Он словно возник из небытия, ниоткуда. Боже мой... Я не могу поверить, что существуют люди, способные... да, разумеется, доктор Смит. Огромное вам спасибо. — Прикрыв телефонную трубку рукой, он нерешительно обратился к пришельцу: — А некий мистер Чиун... тоже здесь, с вами? — Эй, папочка! — Римо приоткрыл дверь. — Смит на проводе. Президент в изумлении следил, как в дверь сначала просунулась пергаментно-желтая длань, украшенная неимоверной длины ногтями, а затем появился рукав золотистого кимоно, спадавший с худого запястья, словно струи воды с обрыва. Телефонная трубка исчезла за дверным косяком. — О да, величайший из императоров... Исполнен повиновения воле вашего величества. Навечно и навсегда... Да продлится царствование ваше во славу трона. За скрипучими изъявлениями любезности последовал звук опустившейся на рычаг телефонной трубки и затем — гневное кваканье на каком-то восточном языке. Обладателем желтой длани и кимоно оказался пожилой азиат, появившийся в ванной комнате в обществе знакомого красного телефона. Ростом сей восточный человек казался ниже двенадцатилетней дочери президента и весил гораздо меньше ее. И еще он был здорово рассержен. Клочковатая бородка яростно тряслась, пока он в течение примерно пяти минут что-то скрипуче выговаривал Римо на своем наречии. — Что он сказал? — полюбопытствовал президент. — Кто? Чиун или Смитти? — А, так это, значит, и есть Чиун. Здравствуйте, мистер Чиун. Как поживаете? Великий Мастер Синанджу медленно повернул голову в сторону президента самой могучей в мире страны. Увидел улыбку на его лице, дружески протянутую руку. И — отвернулся, скрыв сплетенные пальцы в рукавах кимоно. — Я сказал что-нибудь не так? — обеспокоенно спросил президент. — Да нет, все нормально. Просто он малость не в себе. — А он вообще знает... что я — президент Соединенных Штатов Америки? — О да, знает, разумеется. Он, видите ли, слегка разочарован. — А что случилось? — Да ничего особенного. Вам будет сложно понять. У него своеобразный стиль мышления, и я не знаю, сможете ли вы уяснить, а чем дело. — А вы попробуйте, — президент скорее приказывал, чем просил. — Да нет, вы не поймете. — Мне уже приходилось общаться с японцами. — Ой, Боже мой... — скривился Римо. — Бога ради, не называйте его японцем. Он ведь кореец. Если бы вас назвали французом, вам бы понравилось? — Смотря где бы я в тот момент находился. — Ну, или там немцем или англичанином... Вы же американец. А он вот кореец — и никто иной. — И при том из лучших, — холодно блеснул глазками Чиун. — Уроженец лучшей части страны — и самой лучшей в этой части деревни Синанджу, средоточия славы этого мира, центра земли, на коий взирают с почтением небесные светила... — Вы сказали — Синанджу? — переспросил президент. В памяти его всплыли вдруг воспоминания молодости, когда он служил в подводном флоте. Тогда все в экипаже почему-то шепотом произносили название захолустной деревеньки на берегу Корейского залива, к которой уже двадцать лет с завидной регулярностью наведывались американские подводные лодки. Ходили самые разные слухи — о золоте, которое доставляют таким образом американским агентам, еще о каких-то столь же невероятных вещах. Но как бы то ни было, каждый матрос, от салаги до старослужащего, знал легенду о том, как каждый год в одно и то же время та или иная субмарина получает секретное задание — проложить курс во вражеские воды, чтобы... — Да восславится имя ее, — закончил Чиун. — Ах, да, да... Восславится, несомненно. Знаете, это название почему-то ассоциируется у меня с подводными лодками... — Это дань Соединенных Штатов деревне Синанджу, — охотно пояснил Римо. — Дань? А за что? — За то, что вот он меня тренирует. — А на предмет чего? — М-м... разного. Римо не успел продолжить, поскольку Чиун вновь перебил его гневной тирадой на корейском. — А сейчас что он вам сказал? — полюбопытствовал президент. — Он утверждает, что его мастерство никогда не использовали в полную силу. Вот они психует по этому поводу. — По какому именно, простите? — Видите ли, Синанджу — это, собственно, Дом наемных убийц. Которые столетиями продавали свои услуги разным там императорам, королям и прочим подобным типам... Закончить ему помешал ввинтившийся в воздух длинный ноготь Чиуна. — Лишь для того, чтобы не бросать голодных детей в студеные волны! Мы спасали детей! — гневно возопил он. Римо с извиняющимся видом пожал плечами. — Он имеет в виду, что веков этак двадцать восемь назад... ну, в общем, еще до рождества Христова... им пришлось топить всех младенцев в заливе, потому что их не на что было кормить. Деревня, понимаете ли, была тогда бедной. — Всему виной засуха! — сердито затряс бородой Чиун. — И безмозглые бестии, захватившие власть в деревне! И козни врагов-соседей! И... — Короче, — продолжал Римо, — пока Мастера Синанджу не начали наниматься по всему свету на такую вот службу, деревня прозябала в крайней бедности. От этого они ее, конечно, избавили — но до сих пор любят утверждать, что, мол, спасают от смерти детей и все прочее. — А этих... Мастеров — их что, много? — спросил президент. — Нет. Вот остался Чиун и... ну и я, наверное. Но такова традиция Синанджу — говорить о Мастерах так, будто все они живы и здравствуют. Вы ведь думаете о времени как о прямой — сзади прошлое, впереди будущее, вы находитесь посредине. А по нашим представлениям это нечто вроде большой тарелки — так что и прошлое, и настоящее, и все, что будет находятся, так сказать в одной плоскости. — Но ученики после мастеров остались? — полуутвердительно спросил президент. — Нет. Чиун первый из них имеет ученика — да еще иностранца к тому же. — Ага. Но чем же именно они занимаются? — Я ведь говорил вам — это Дом наемных убийц, — ответил Римо. — А, и он сердится из-за того, что ему приказали меня не трогать? — Ну... вообще да. Понимаете, он видит живого президента — а он уже столько времени не имел возможности лишить жизни государственного деятеля. И это оскорбляет его... ну, как если бы вы были президентом Соединенных Штатов, а вас возьми и назначь президентом ассоциации аптекарей. Поняли, в чем дело? Да нет, ни черта вы не поняли. — Значит, он собирался убить меня, — медленно произнес президент. Его лицо потемнело. — Говорил же я — не сможете вы ничего понять, — покачал головой Римо. — Я понял только одно — моя жизнь в опасности. Кстати, кто вас впустил? — Впустил? — поднял брови Римо. — Ваша безалаберность, — проскрипел Чиун. — Слушайте, хотите сами убедиться в том, что у вас тут все открыто, как на ладони? Вы, по сути уже мертвы. Вас, фигурально говоря, уже сунули в духовку — осталось вынуть и поперчить, — Римо осклабился. — Какая, к черту, охрана? Здесь ничегошеньки нет. Смитти сказал, что мы должны, вроде, спасти ваш зад — так пошли, сейчас все сами увидите. Позже президент обращался за консультациями к видным врачам, специалистам из ЦРУ и разведки, пытаясь выяснить один вопрос — насколько сильным бывает внушение. — Вот, например, — объяснял президент, — если вас заставляют глубоко дышать — может это способствовать... э-э... гипнотическому внушению? И всякий раз после этого он вспоминал то, что произошло после странного разговора в ванной. Ему предложили несколько раз глубоко вдохнуть — объяснив это тем, что в его нервном состоянии это лучший способ взять себя в руки — после чего все трое вышли из ванной и президент почувствовал, как руки корейца сомкнулись вокруг его пояса, пожилой азиат с неожиданной легкостью приподнял его. Он лишь ощутил легкий приятный аромат, исходивший от кимоно Чиуна — настолько тонкий, что временами и он казался президенту галлюцинацией. Они двигались, не издавая ни единого звука; их поступь была более неслышной, чем сама тишина. Оба словно стали бесплотными — так что когда они приблизились сзади к одному из охранников Службы, он продолжал неподвижно стоять, ни сном, ни духом не подозревая об их присутствии. Странное чувство — находиться в двух шагах от человека, абсолютно уверенного, что позади него никого нет. Движения президент не видел — он заметил лишь, как шевельнулись складки кимоно Чиуна в том месте, где должна быть рука, и в следующую секунду голова охранника бессильно упала на грудь, как будто его ударили по затылку чем-то тяжелым. Подхватив стража под мышки, Римо усадил его на стоявший рядом стул. — Вы ведь не убили его? — с беспокойством спросил президент. — Да нет, — мотнул головой Римо. — Минут через пять он очухается и подумает, что заснул на посту. А теперь — ш-ш! Тихо! В этом зале полным-полно ушей и гляделок — все ваши электронные дела! Президенту все больше казалось, что он видит сон, в котором его влекут по миру тишины две беззвучных, невидимых тени; но в этом мире тишины стали вдруг слышны звуки, недоступные человеческому уху при свете дня, — жужжание, скрежет, попискивание таинственных механизмов. После он спрашивал специалистов, какие именно устройства были установлены в этой части здания. Оказалось — скрытые камеры на шасси, снабженных мотором. Нет, вычислить их по звуку нельзя — на расстоянии двадцати ярдов шум моторчика кажется комариным писком. — Это вот таким — «зз-мм-бип»? — уточнил президент. — Да... Но сэр, для того чтобы это услышать, нужно приложить ухо к самому корпусу, а чтобы приложить ухо к корпусу, придется как минимум взломать стену. Они двигались дальше, все так же ничем не нарушая молчания, иногда замедляя шаг, словно наблюдая за игрой в загадочном представлении, где их — единственных зрителей — не видят актеры. У поворота коридора, отмеченного большой аркой с позолоченным орлом — за пределами Белого дома это сооружение могло бы показаться верхом нелепицы — они остановились. Покрывавшие стену обои с портретом какого-то генерала времен американо-мексиканской войны с треском лопнули, за ними, словно свежая рана, открылась трещина в деревянной панели; с рваных краев сыпались чешуйки отставшего лака — точно таким крыли дерево в старых домах на родине президента, в Джоржии; сейчас их, конечно, давно уже перестроили, но он помнил. Шагнув в открывшийся длинный пролом, президент вдруг почувствовал, что трещина смыкается за его спиной. Он стоял один в душной, кромешной тьме ниши... и тут стена пошла на него, сжимая, сплющивая его тело, грудь сдавило, стало нечем дышать, а ниша становилась все более и более тесной. Он попытался вдохнуть, но воздух не поступал в стиснутые деревянным корсетом легкие, он не мог даже вскрикнуть — и уже не знал, окружает ли его темнота предательской ниши или мрак помутившегося перед смертью сознания... Невозможно было двинуть ни рукой, ни ногой, оскаленный в беззвучном крике рот не закрывался — на нижнюю челюсть давила балка из сухого дерева. Сейчас он умрет. Он доверился этим двоим — и заплатит за это, задохнувшись в темной норе в стене дома, из которого он, как ему казалось, еще долгие годы мог править этой страной. И сам он подписал себе приговор, позвонив по этому чертову телефону, словно воплотившему все, против чего он некогда поклялся бороться всю свою жизнь беззаконие, тайную войну, игру на слабости и пороках ближних. Само существование этой банды под названием КЮРЕ говорило лишь об одном — демократия не работала. И теперь Всемогущий карает его за то, что он обратился к методам, которые — и ведь внутренний голос подсказывал ему — противны человеческим и Божьим законам. Мелькнула мысль — наверное, нечто подобное чувствовали матросы подводных лодок, задыхавшиеся на большой глубине. Странно, но он не ощущал ни страха, ни сожаления... и сквозь невыносимую боль, терзавшую распластанное по стене тело, пробивалась странная мысль: это не конец. Там не бывает так больно. И вдруг — снова свет, и он стоит, пошатываясь и ловя ртом воздух, в большой, хорошо освещенной комнате. Он узнал ее. Это был Овальный кабинет. Позади него раздался легкий щелчок — и дверь потайного хода снова стала деревянной панелью стены. — Бог мой, — произнес президент сдавленным голосом. — Да, — подтвердил Чиун. — Значит, в Белом доме есть целая сеть потайных туннелей... — Нет. — Чиун покачал головой. — В любом из известных мне дворцов их намного, намного больше. Но ни один трон в мире не просуществовал бы без них и дня. Впервые это поняли еще владыки Египта. Именно тогда, как вспоминал позже сам глава государства, он начал осознавать то, о чем многочисленные наследники всевозможных царствующих династий догадались за много столетий до него. Каждый из них — объект охоты, и чем больше сосредоточенная в его руках власть, тем чаще будут совершаться попытки отнять ее. Вместе с жизнью. Еще египетские фараоны поняли, что большие деньги купят любого, а самые большие могут стать ценой головы правителя. И потому, дабы уберечь голову помазанника, всякий раз по завершении строительства дворца очередного владыки слетала с плеч голова главного архитектора — придуманные им секреты царского обиталища он уносил с собой вглубь могилы. Замки августейших особ средневековой Европы имели больше потайных ниш, выходов и лазеек, чем самый современный стадион. Прервав Чиуна, президент осведомился, не желает ли он поделиться информацией о тайнах Белого дома с ЦРУ. Однако великий Мистер Синанджу наотрез отказался. — Дом Синанджу прошел долгий путь. Тот, что лежит перед ним, еще более долог. Мы возвели стены государства задолго до того, как в вашей стране забрезжил первый луч разума. И когда вам суждено будет пасть, подобно династии Минь или империи римлян, мы пребудем — но наши тайны останутся тайнами. Ибо немощь, сохраненная в тайне, по-прежнему остается немощью — но поделившись ею с другими, легко найти способ преодолеть ее. — Мне, по-видимому, предстоит узнать еще очень многое... Скажу честно: отнюдь не в моем вкусе полагаться на людей вроде вас, но выбор у меня, как видно, сейчас весьма ограничен, или вы, или смерть. — Всецело соболезную вашему горю, — церемонно раскланялся Чиун. После чего уже нормальным тоном объяснил, что проблема действительно весьма и весьма серьезная. Существует соглашение между ним и императором Смитом, нарушив которое он обречет несчастных малюток в деревне Синанджу на голодную смерть. Однако если президент — который славой своей далеко превзошел, без сомнения, императора Смита — предложит Чиуну в знак признания его заслуг сумму чуть большую... конечно, Чиун просто не сможет отказаться. Для родной деревни он готов на все. В завершение Мастер Синанджу пожаловался, что устал пахать на неблагодарных негодяев и желает перейти на службу к славнейшему из императоров, чья мудрость известна и почитаема во всем мире. — Благодарю вас, — кивнул в ответ президент, — но, состоя на службе у императора Смита, вы ведь служите также и мне — и всему народу Америки. О, неужели великий президент доверяет Смиту? Неужели не догадывается, о чем думает этот Смит по ночам, когда в голове последнего нищего просыпаются мечту править миром? А вот если Смит вдруг умрет — то есть должен будет умереть — то Чиун станет свободным от всех обязательств и с радостью подпишет с президентом новый контракт. Но весь вопрос в том, доверяет ли президент Смиту? Его, Чиуна прямой долг — предупредить президента, что в голове у Смита уже созрел план захвата власти в его стране. Может ли после этого президент доверять этому человеку? — Безусловно, — кивнул головой президент. Ну, в таком случае, — если президент желает доверить свою жизнь любому честолюбивому проходимцу-северянину, который терпеть не может выходцев с Юга, считает их недоумками и вообще больше всего на свете мечтает обладать женой президента, — тогда ему, Мастеру Синанджу, остается лишь предпринять те шаги, которые только и возможны в столь противоестественной ситуации. — Никогда раньше не замечал, чтобы Смит определял недоумков по региональному признаку, — заметил президент. — С ним никогда и не случалось такого, — заверил Римо. — Итак, я желаю знать, что вы все же собираетесь делать. Я имею в виду — как вы намерены спасать мою жизнь, которая, насколько я мог уяснить, по неизвестной мне причине находится в весьма серьезной опасности. Иными словами, каковы ваши методы, джентльмены? — Простите, сэр, но Дом Синанджу обычно не намеревается, как вы выразились, спасать жизни. А просто спасает их. И не делится своими методами с правителями первой встречной страны, которой только-только исполнилось две сотни лет отроду. Таковы традиции Синанджу. Все остальное не имеет значения. — Он не ведает, что говорит, о благословеннейший из императоров Америки, — встрял в диалог скрипучий голос Чиуна. — Но наша помощь будет еще более ценной, если мы постараемся освободить вас от бремени ненужного знания. Знаете ли вы законы, по которым происходит движение? Нет, вы не знаете этих законов. Потому вам трудно будет понять и наши методы. Позвольте лишь заверить вас в нашей способности в любых условиях сохранить вашу драгоценную жизнь. На том и порешили, но президент за этот вечер постарел на добрый десяток лет. Ему впервые пришлось столкнуться с еще одним неприятным свойством реальности — от его имени могут совершаться такие действия, которые сам бы он никогда и ни за что не одобрил. Оказавшись на улице, Чиун в свойственной ему манере похвалил понятливость Римо — оказывается, он еще способен кое-чему научиться. В особенности была отмечена появившаяся у Римо способность понимать собеседника без помощи слов. — Например? — осведомился Римо. — Например, когда ты пообещал спасти ему жизнь. Мы ведь не можем говорить наверняка, разумеется — обещать спасение не во власти смертных. Только смерть подвластна человеческой воле, но... — Я собираюсь именно спасти президента, папочка. — Это меня больше всего и печалит, — удрученно закивал головой Чиун. — А я думал, ты действительно становишься мудрым. После чего объяснил Римо, что давать императору гарантии полной безопасности — старый и хорошо проверенный обычай, ибо в случае неудачи тот, кому это обещание было дано, вряд ли сможет пожаловаться. Римо это мало в чем убедило. Но Чиун не отставал. — Человек, трон которого менее всех в этом мире подвержен опасности — это наш король, император или как там его... — Да? А мне казалось, его хочет убить чуть не каждый встречный. — Это, конечно, так, — кивнул Чиун. — Но разве со смертью одного императора наступал когда-нибудь конец царству? Непременно найдется кто-нибудь, желающий занять его место. Да и чтобы добиться власти законным путем, не нужно прилагать никаких сил — а просто-напросто появиться на свет из соответствующего чрева. Разве выбирает младенец чрево своей матери, или рожденье требует от него усилий? Однако, именно таким путем обретает он власть над себе подобными. Вот и получается, что трону ничего не грозит — даже со смертью этого вашего императора. Такую вот мудрость пытался вложить в уши своего упрямого питомца Чиун, Мастер Синанджу, душной весенней ночью в Вашингтоне, округ Колумбия. Но питомец отнюдь не горел желанием предаваться философским размышлениям о бренности земных владык. — Чиун, этот президент мне нравится. И я спасу его. Кроме того, я тут видел вице-президента...Глава четвертая
Лезвие ножа двигалось очень медленно. Так же, как и тот, кто его держал. Обладатель ножа выпрыгнул пару секунд назад из блестящего черного «бьюика», и сейчас его солдатские ботинки, тоже блестящие и черные, медленно переступали по замусоренной мостовой. — Белый, ты умирать! — утробно возвестил он. Голова его была повязана грязным белым полотенцем, посреди лба сверкал огромный бриллиант из оранжевого стекла. — Умирать для имя Аллаха! Роста он был немаленького — футов шесть с небольшим и весил добрых двести пятьдесят фунтов; волосатые ноздри грозно раздувались на темной физиономии. — Я занят, — бросил Римо. Что было правдой — они только недавно выехали из парадных ворот Белого дома, немедленно обнаружили за собой хвост, в процессе отрыва от которого Чиуну вздумалось объяснять Римо теоретические аспекты деятельности ассасинов — по его словам, для нее существовало множество вполне обоснованных причин, не имевших ничего общего с безрассудными эмоциями вроде ненависти или жажды мести. Более того — ассасину эти эмоции могли сослужить службу гораздо более худшую, чем прыгуну на длинные дистанции — волдырь на ноге. В лучшем случае они просто отвлекали; в худшем — могли поставить под угрозу выполнение всего замысла. И как раз когда Чиун готовился перейти к выводам, а Римо тщетно пытался нащупать связь между взрывом в Солнечной долине и угрозой покушения на президента страны, напряженную работу мысли обоих прервал какой-то тип с кривым ножиком, выскочивший перед ними на проезжую часть и загородивший дорогу. — То нет налет бандит-ниггер! — прохрипел он, вращая глазами. — То есть святой война ислам для неверные! — Простите, я очень занят, — повторил Римо. — Моя араб! — не слушая его, вопил нападавший. — Моя есть арабски имя! Имя — Хамис аль-Борин, значит «спаситель свой народа»! — Это абсолютно ничего не значит, — проворчал Чиун. Арабский он знал и однажды объяснял Римо, что само слово «ассасин» происходит из этого языка — от слова «гашиш»; говорят, тамошние ассасины курили его для храбрости. А потом арабское «хашишин» превратилось в «ассасин». Арабские ассасины были неплохими специалистами, но так и не смогли достичь вершин мастерства, иногда просто грубо работали — убивали без нужды, а главное — не гнушались ради достижения поставленной цели лишать жизни даже детей, что вызывало яростное неприятие Чиуна. — Никакое это не арабское имя, — вновь сказал он. — Моя Хамис аль-Борин, — насупившись, повторил детина. Подняв руку с кривым ножом, он прицелился концом лезвия прямо в грудь Римо. Одним движением Римо оказался вне пределов его досягаемости — нанесенный с размаху удар лишь заставил громоздкое тело нападавшего пролететь пару метров и оказаться позади Римо и Чиуна. Со стороны могло показаться, что парень просто споткнулся — но как бы то ни было, теперь его отделяло от намеченных жертв солидное расстояние. — Существует два вида физического устранения, — поучительным тоном изрек Чиун. — Один — порочное по своей сути кровавое преступление, совершаемое из мести — дело вполне обычное для вашей страны. Это даже не убийство. Это просто резня. А есть другой — остроумный, совершенный замысел, плод многовекового развития древней культуры, делающий честь его исполнителю. Именно такие убийства, Римо, совершают специалисты. Их оплачивают заранее. — А какого из них следует опасаться президенту? — спросил Римо. — Обоих, — благодушно кивнул Чиун. — Умрет он, конечно, от какого-то одного, но все равно так и не узнает, от какого. Великан в тюрбане из вафельного полотенца и с фальшивым арабским именем поднял свою громоздкую тушу с асфальта, дабы возобновить нападение. На помощь ему пришли еще трое с такими же повязанными на голову белыми полотенцами — на одном из них даже сохранился ярлык дешевой распродажи универмага «Сиэрс». Очевидно, роль первого из нападавших была сугубо отвлекающей — грязную же работу делали эти трое. Все четверо стремительно приближались к Римо и Чиуну, безучастно взиравшим на бегущих. — Им убить — во имя милосерднейшего из всемогущих! — завопил первый. Римо прикинул — боевая эффективность у атакующих была довольно убогая. Самое необходимое при нападении — как ни странно, устойчивость, и хотя существует расхожее мнение, что наилучший способ — поразить жертву на бегу, профессионалы знают, что это не более чем иллюзия. Залог успеха — устойчивость исходной позиции, а в данном случае о ней не могло быть и речи: четверо нападавших, пыхтя, бежали то всех сил. В руках у приятелей борца за веру Римо заметил мачете. — В любом случае, этого вашего императора уже предупредили, — заметил из-за спины Римо Чиун. — А ты откуда знаешь, папочка? — Если пользоваться головой не только для того, чтобы спорить с наставником, но и чтобы побольше слышать и видеть, нетрудно догадаться, что ему угрожали, но он не воспринял это с надлежащей серьезностью. В отличие от императора Смита, который теперь хочет, чтобы президент понял, в чем дело — поэтому он и обратился к нам. И мы, похоже, его убедили, Римо. — Но откуда ты взял, что ему угрожали? И что это была за угроза, в таком случае? — Скорее даже предупреждение — то происшествие в этой вашей Солнечной долине. Глазки Чиуна поблескивали от гордости. — Скажи пожалуйста, папочка! И как это ты догадался? — Кто только вбил им в голову доверить это дело тебе? — вздохнул Чиун. Атака четырех ревнителей веры была встречена простым и действенным маневром — Римо и Чиун просто отступили в сторону, словно пропуская в двери метро озверевшую в час пик толпу пассажиров. Из барахтающейся на мостовой кучи тел временами доносились выкрики о величии Всемогущего и о том, как по улицам потоками побежит кровь неверных. С головы одного из атакующих слетело вафельное полотенце. — Они бесчестить мой тюрбан! Бесчестить мой тюрбан! — завизжал страдалец. Чиун и Римо осторожно переступили через ворох копошащихся тел. — Не знаю кто — но они поставили именно меня, папочка, — напомнил Римо. — Так как ты догадался про Солнечную долину? И почему именно там? — По законам логики, — ответствовал Мастер. — Да ты же раньше никогда и не слышал о ней! — не унимался Римо. — Смит мне все рассказал. — А, там, в Лос-Анджелесе, в гостинице, что же он сказал тебе, если не секрет? — Он сказал, что его крайне беспокоит то убийство. Он считает, что это предупреждение. — И дальше что? — А дальше он предал меня, поставив тебя во главе этого дела. — А что заставляет тебя думать, что опасность исходит от какого-то одного лица... или, скажем, какой-то группы? — Я только знаю, что опасность есть. И пока мы знаем только об одном ее проявлении. Самое же важное — чтобы имя Дома Синанджу никак не было связано с этим вашим императором, потому что если еще один из ваших владык умрет, это опозорит репутацию Дома — и совершенно незаслуженно, ибо в вашей стране полным-полно чокнутых, которые убивают бесплатно. На некотором расстоянии от них Хамис аль-Борин производил перегруппировку сил для повторной атаки. — Не двигать — или вы умирать! — пригрозил он. — Вы нет встречать простой бандит-ниггер. Мы иметь имя ислам. Самый один человек, кто нас остановить — есть иной ислам человек, он только. Это есть писать в святой книга... э, как ее называется?.. — А я, представь себе, не хочу, чтобы этот президент умер, папочка. Чиун улыбнулся. — Все мы, все умрем когда-нибудь, Римо. Ты хочешь сказать — тебе не понравится, если его смерть наступит слишком скоро или будет слишком мучительной. — Именно так. К тому же ты еще не видел нашего вице-президента. — Ты хочешь сказать, что если президент умрет, его супруга не наследует престола? — Нет, папочка. — А его дети? — И дети тоже. — А этот вице-президент — он ему близкий или дальний родственник? — Ни близкий, ни дальний. — Значит, он не его внебрачный сын? — Нет. — Тогда все в порядке — мы доподлинно знаем, кто стоит за всем этим заговором; возможно, кстати, он тоже использует бесплатных убийц — что многократно умножает его бесчестье. Это человек, которому смерть президента выгодна. Мы принесем президенту его голову на золотом блюде — и позор бесплатных убийств в вашей стране навсегда закончится. Четверо снова возобновили атаку, на сей раз решив зайти по двое с каждой стороны. Их возня начала надоедать Римо, по каковой причине он отправил в глубокий нокаут сначала одного — толчком локтя под левое ребро, затем другого — ударом в солнечное сплетение и собирался уже заняться остальными двумя, по его остановил сердитый голос Чиуна: — Я прошу не забирать у меня моих, Римо. Это крайне невежливо. В воздухе, подобно молниеносному языку ящерицы, мелькнул длинный ноготь — и один из нападавших повалился с багровой язвой на лице, в том месте, где только что был глаз. Из раны вытекала серовато-алая масса мозга. Сухая желтая кисть едва коснулась бешено крутящегося в воздухе лезвия — этого оказалось достаточно, чтобы оно завертелось вдвое быстрее и, описав последний круг,вонзилось в живот его обладателя. Полотенце, украшенное стеклянным алмазом, свалилось с головы, глаза борца за веру стекленели. — Господи Иисусе, — прошептал Хамис аль-Борин, несколько дней назад почерпнувший свое звучное имя с пачки мыла, которое он по ошибке приобрел в супермаркете вместо кукурузной патоки. Больше сказать он ничего не смог — по подбородку потекла кровь, и ноги его подогнулись. — Ну, допустим, — кивнул Римо, — Солнечная долина. Кстати, ты знаешь, что это дорогой и модный курорт? — Я смогу увидеть там звезд? — оживился Чиун, ревностно смотревший все дневные телесериалы. В последнее время, однако, он стал изменять привычке, что объяснял «изменой благочестию» со стороны режиссеров телепрограмм. Чиун не одобрял насилие и эротические сцены. Подобрав с мостовой оранжевый бриллиант, Чиун некоторое время изучал его в свете уличного фонаря. — Стекло, — презрительно пробормотал он. — В мире не осталось ничего настоящего. И как грубо сделано. Разве бывают оранжевые бриллианты? Это нельзя назвать даже подделкой, Римо. — Чиун расстроено ткнул носком сандалии лежащий рядом труп. — Всюду насилие. Даже в моих дневных драмах, некогда столь чудесных. Эту страну ни к чему спасать — она не стоит этого. Отбросы вашего общества всплывают на самый верх и оттуда управляют вами. — А ты смотри старые записи, папочка, — посоветовал Римо. Они двигались по направлению к Белому дому, где легче было поймать в это время такси до аэропорта Даллес. — Это не то! Старые я все смотрю. Наизусть. И знаю все про всех звезд, которые там играли. И знаю, что мне они нравились больше нынешних. Потому что теперь в дневных программах звезды занимаются сексом, дерутся и грязно ругаются. Куда девались честность, наивность и чистота? — горестно вопросил Чиун, Мастер Синанджу и преданнейший поклонник «Планеты любви», последнюю серию которой дали в дневной программе несколько месяцев назад после двадцати пяти лет непрерывного показа. — Где теперь чистота и невинность, я тебя спрашиваю? — А где ты видел их в жизни, папочка? Римо показалось, что его вопрос не лишен известной логики. — Они перед тобой. Чиун гордо поднял подбородок. Первый рейс на Солнечную долину оказался лишь в пятом часу утра, и, сидя в полупустом зале ожидания, Римо предавался воспоминаниям о множестве других аэропортов, где случалось ему ждать рейса, и в которых окончательно умерла его надежда на то, что у него когда-нибудь будет свой дом, где можно преклонить голову на знакомую с детства подушку и увидеть, проснувшись поутру, те же лица, которые видел минувшим вечером. Нет, его удел состоял в другом — вместе с одиноким существованием Римо обрел способность столь совершенного владения своим телом, каким что-либо из живущих вряд ли мог похвастаться. Ибо он был посвященным в тайны Синанджу, солнечного источника всех боевых искусств, отраженным лучом древнейшей и могущественнейшей мудрости. Так-то оно так, но аэропортов в мире так много. Вот если бы у него была хотя бы какая-нибудь деревенька, в которую он мог бы время от времени посылать заработанное... Чиун не раз говорил ему, что его дом — Синанджу, но это было в лучшем случае нечто вроде дома духовного. Вообразить же себя корейцем Римо не мог, как ни старался, не мог. Римо был сиротой — собственно, поэтому Смит и выбрал его для роли карающей десницы КЮРЕ и позаботился о том, чтобы он исчез, стал человеком, которого не было, работавшим на организацию, которой тоже не существовало. Римо давно понял, что аэропорты — это такие места, где люди бесконечно жуют шоколад и пьют кофе или поднимаются в бары и напиваются, или сидят в креслах и читают журналы. И ему внезапно захотелось кричать, стоя в центре этого вылизанного до блеска сооружения, готового выплюнуть запертых в его брюхе людей в тесное чрево самолетов, ждущих снаружи, чтобы проглотить их. Но для всех этих людей аэропорт был краткой остановкой на пути домой — а для Римо он и был самым его домом, краткой остановкой на извилистом пути бытия, согревавшим душу Римо так же, как асфальт внизу ласкает взор человека, собирающегося броситься с четырехэтажного здания... Римо вспомнил свой прыжок по окончании утренней тренировки. Вот он, его дом — несколько кратких мгновений между началом прыжка и мягким приземлением на асфальте. Что ж, значит, так и надо, решил Римо. И кричать тут нечего. Утро следующего дня застало их у развалин, еще так недавно бывших комфортабельным зимним домиком, где провел свои последние дни, пытаясь спастись от неминуемой смерти, Эрнест Уолгрин. У разрушенной стены дремал пригревшийся на солнышке полицейский. В земле среди обломков фундамента зияла глубокая воронка. Заглянув внутрь воронки, Чиун, удовлетворенно улыбнувшись, подозвал Римо. Римо тоже заглянул вниз. Все было понятно без слов — так разворотить фундамент могла только взрывчатка, в этом же самом фундаменте и запрятанная. — Ну? — спросил Чиун. Полицейский, разбуженный звуком его голоса, открыл один глаз. Встав на ноги, объяснил невесть откуда взявшемуся азиату и его белому напарнику, что здесь обоим им делать нечего. Получил вежливый ответ, из которого явствовало, что, если он будет им мешать, они просунут его карабин между его ребер и он выйдет с другой стороны. Непривычная легкость движений странной пары смутила полицейского. Профессиональное чутье подсказало ему, что с ними лучше не связываться, — и потому со спокойной душой он снова задремал на солнцепеке. В конце концов, до пенсии ему оставалось добрых пятнадцать лет, а ускорять получение ее по инвалидности у него не было никакого желания. — Ну? — повторил Чиун. — Дело считаю закрытым, — объявил Римо. — Ну почему в мире не происходит ничего нового? — простонал Чиун. — Все, все уже было когда-то! — Да, один из первых твоих уроков, — кивнул Римо. — Притча о яме. Смешно — тут даже и яма есть. Кстати, в твоей истории, насколько я помню, если все сделать правильно, яма в конце концов исчезала. Эту историю, которую каждый Мастер Синанджу в положенный срок рассказывал своему преемнику, Римо помнил прекрасно. Урок, который должен был извлечь из нее ученик, сводился к тому, чтобы не бояться заданий, кажущихся поначалу невозможными. А сама история была вот какая. В давние времена, когда Дом Синанджу еще не достиг своего могущества, и Мастера часто погибали, пытаясь достичь поставленной цели, в Японии в родовом замке жил великий сегун. И один из его приближенных возжаждал его смерти, чтобы самому стать сегуном и властвовать над Японией. В то время еще не было ни самураев, ни кодекса бусидо. По японским меркам — очень давно; для Синанджу — не очень. Охраняли сегуна храбрые воины. Они всегда были при нем, и всегда строились по трое — трое, потом еще трое, потом еще и так далее. Строй был похож на улей — и сегун занимал место пчелиной матки. Власть его была безгранична. Замок его был самым большим в Японии. А Мастер Синанджу, о котором пойдет речь, был отнюдь не самым сильным — искусство же управлять дыханием в те времена еще не было открыто. Прозвали этого мастера «Мухой» — за манеру двигаться быстро, с короткими остановками. Мастер «Муха» понимал, что убить сегуна в его замке никак не удастся. Конечно, зная секреты Синанджу, он владел боевым искусством во много раз лучше самого опытного японского воина. Но — одного воина, а не многих, собранных вместе. В те времена в Японии еще не появились ниндзя — ночные убийцы, создавшие свою школу в попытках подражания Мастерам Синанджу, но подражание всегда останется подражанием — и не более того. Но для Синанджу те времена были трудными, и в деревне царил голод. Люди с надеждой взирали на Мастера, а он не мог сказать им — «я слаб пред сегуном, люди, он слишком силен». Плачущему от голода ребенку не рассказывают о силе и слабости. Перед ним ставят наполненный рисом горшок и с улыбкой говорят: «Поешь, милый». Эти самые слова люди и услышали от Мастера Мухи — а перед тем он взял у вельможи, желавшего смерти сегуна, часть денег, предназначенных Мастеру в обмен на жизнь сюзерена, и купил на них риса для всей деревни. Остальную же часть вельможа пообещал отдать после выполнения задания. В Японию Мастер Муха отправился морем, чтобы прибыть незамеченным. Но власть сегуна была так велика, что он уже знал — в его землю прибыл человек из Синанджу. Но если Дом Синанджу и не обладал еще в те времена могуществом — мудрость его уже была с ним. И уже тогда Мастерам было известно, что в любой силе скрывается слабость — и любая слабость может обернуться силою. Панцирь, защищающий от стрел, станет гибелью для воина, если тот упадет в воду. Не боящееся воды дерево легко разломать рукой. Нож, брошенный во врага, не всегда достигает цели и оставляет безоружным метнувшего. Жизнь, священная для каждого, неминуемо ведет к смерти. Смерть, заканчивая одну жизнь, порождает новую. Все это Мастер Муха очень хорошо знал — и еще знал, что с той минуты, как он ступил на землю Японии, за ним наблюдают десятки соглядатаев великого сегуна. Везде: в лесу, у реки, в заброшенной деревне и священном городе. И тогда Мастер Муха притворился, что невоздержан в вине. И пил его, и каждый раз поблизости оказывался кто-нибудь из людей сегуна. И, прикидываясь пьяным, Муха выбалтывал ему секреты своего мастерства — о том, как слабость точит изнутри силу и сила скрывается в слабости. В самое короткое время слова Мастера достигли ушей сегуна. А он требовал от своих шпионов, чтобы те выведали у Мастера, какие же слабые места усмотрел он в его несокрушимой мощи. И Мастер говорил — стены замка такие толстые, что воины не услышат поданной им команды; охранников вокруг сегуна так много, что среди них вполне могут оказаться предатели. Чем больше колосьев на поле, тем легче укрыться сорняку. Сегун, который собрал в своем замке лучших воинов и лучшее оружие со всей страны, в конце концов рассмеялся и в последний раз послал к Мастеру шпиона — узнать, что же может защитить лучше, чем его замок и его охрана? Именно это желает знать великий сегун, прежде чем расправиться с Мухой. И Мастер Муха ответил ему — в глубокой яме недалеко отсюда прячется самый свирепый разбойник во всей Японии, и схватить его никому не удастся. Известно, что разбойники были во всех землях и во все времена. Где больше, где меньше. Больше, конечно, в тех землях, которые страдали от бедности. Но и в богатых странах их было немало. И Муха знал, что должны они быть и в Японии. И не ошибся. Лазутчик сегуна спросил Мастера, о каком именно разбойнике идет речь. И Мастер ответил: — Человек этот столь велик, что ваш сегун не знает даже его имени. И никогда не сможет найти его. Это самый ловкий разбойник во всей Японии. И прячется в таком месте, до которого никто не сможет добраться. Это самое надежное место во всей Вселенной, друг мой. И когда лазутчик спросил его, где же находится это место. Мастер Муха ответил, что об этом знает лишь великий разбойник — и он сам, но он не может раскрыть секрет, не нарушив обещания, данного у смертного одра. Потому он — и Мастер усмехнулся — разбойник этот дожил до преклонных лет и умер в покое и радости, и теперь лишь Мастер Синанджу знает, где находится это место — и унесет с собой в могилу этот секрет. Ведь такое сокровище не для смертных. День спустя лазутчик появился снова с пригоршней драгоценных камней — и стал уговаривать Мастера взять их в обмен на тайну чудесного места. Но Мастер отказался, сказав, что если он просто-напросто выдаст секрет за деньги, то чудесные свойства места сразу будут утрачены. Ибо совершенная надежность его зависела именно от сохранения тайны — знать о ней могли лишь Мастер Синанджу и тот, кто будет владеть этим местом после великого разбойника. Если же тайна станет достоянием многих — чудесное место исчезнет, как исчезает дом из бамбука и рисовой бумаги, охваченный пламенем. Тайну можно раскрыть лишь тому, кто сумеет воспользоваться свойствами этого места. И тогда сегун, как это заведено у японцев, решил любыми средствами выпытать у Мастера, где оно находится. И Мастера схватили, и пытали всю ночь — а наутро его повели к сегуну, и там Мастер сделал то, на что не отважился бы ни один японец. Он назвал великого сегуна глупцом. — Ты, чья мощь превышает власть императора, ты, по чьему велению гибнут тысячи — ты самый большой глупец в этом мире, сегун! Можешь и дальше продолжать свои глупые пытки — но, если я вдруг все же скажу, где находится чудесное место, разве достанется оно тебе? Нет, оно достанется первым, кто услышит о ней — палачам из твоих подвалов. Ты отдал в руки им мою жизнь — но сможешь ли ты им доверить свою, сегун? Но и теперь я не могу ничего тебе рассказать — ты ведь все еще не один, владыка. Взгляни, сколько стражей вокруг тебя. Ты недостоин чудесного места. Я унесу тайну с собой в могилу, сегун. И тогда по приказу сегуна Мастера Синанджу перевели из сырого подвала в маленький домик на морском берегу, где ему давали еду и ухаживали за его ранами. И когда он поправился, в домик к нему пришел гость — совсем один, ночью, перед самым рассветом. Это был великий сегун. — Теперь ты можешь сказать мне все. Я пришел один — никто не узнает об этом. Мастер запросил за тайну баснословные деньги, сказав, что если просто выдать ее — место таким образом обесценится, но взяв за нее столько, сколько просил, Мастер тем самым дает ему новую цену, во много раз превышающую старую. Деньги принесли сразу — но Мастер Муха знал, что на счет великого сегуна не стоит обманываться. Как только он укажет ему чудесное место — то немедленно будет убит, деньги возвратятся в казну, а сегуну не придется опасаться предательства со стороны Мастера. И тогда Мастер велел сегуну двигаться в окрестности города Осака, что в трех днях пути. Там они встретятся — и всего одна ночь будет отделять сегуна от тайны. Мастер назначил место встречи и предупредил, что сегун должен непременно прийти один. Разумеется, смешно было ожидать этого от сегуна. За собой, на небольшом расстоянии, он послал трех верных вельмож с лошадьми и оружием. При этом ни один из троих не обладал правом наследования трона после смерти сегуна. Это, считал сегун, позволяло верить им. Они встретились, и Мастер отвел сегуна на вершину небольшого холма и сказал ему: — Вот то место, о котором я говорил, сегун. И сегун ответил: — Но я ничего здесь не вижу. — Конечно. Ведь если бы видел ты, значит, увидели бы и другие. Разве можно было бы тогда назвать это место самым надежным в мире? Вот мой меч. Копай. — Сегуны не копают землю, крестьянин. — Без этого ты не увидишь его. О, это место весьма просторно. Но вход в него узок, и заперт — понял теперь? А я не помощник тебе — я еще слишком слаб после твоих пыток. И сегун принялся копать, и копал почти до рассвета — до тех пор, пока в земле не получилась яма глубиной в его рост. И когда сегун почти скрылся в ней. Мастер Муха — который был вовсе не так слаб, а лишь искусно притворялся перед палачами — поднял с земли огромный валун и занес его над головой сегуна. И сказал шопотом: — Теперь ты будешь жить в самом надежном месте, какое только есть в мире — в могиле, сегун. И, сказав так, бросил камень вниз — и разбил великому сегуну череп. Потом он вызвал на бой троих вельмож, что скрывались неподалеку, и в честной схватке убил всех, одного за другим, отрезал им головы, насадил их на пики — и бежал из этой страны. А тот вельможа, который стараниями Мастера получил трон сегуна, до конца дней не забыл услуги Дома Синанджу — слал в деревню рис, сушеную рыбу, оружие, алмазы и золото. За время своего правления он не раз еще обращался к Мухе — и прослыл сильнейшим из государей, правивших когда-либо Японией. Вот такую историю услышал некогда от Чиуна Римо. Когда ему пришло в голову прочесть в энциклопедии про славного владыку — покровителя Мухи, оказалось, что это был один из самых кровавых тиранов в японской истории. Для тех, кто регулярно пользовался услугами Дома Синанджу, это было обычным явлением. Мораль же этой притчи была в том, что если не можешь убить птицу в гнезде — вымани ее на открытое место. Римо вновь окинул взглядом руины здания. — Взрывчатка в фундаменте, Чиун, это ясно. Спрыгнув в яму, он поднял несколько бетонных осколков и растер в руке пыль. — Похоже, что тот, кто выкурил парня из его логова, действовал прямо как Муха... только интересно, зачем им вообще понадобилось его убивать? — Кто может понять мысли белых? — пожал плечами Чиун. — Да, на сей раз понять трудно, — хмуро кивнул Римо. Неизвестно почему, но он беспокоился. И беспокойство его усилилось, когда уже в Миннеаполисе он обнаружил, кто посоветовал Эрнесту Уолгрину скрыться в Солнечную долину. «Палдор» — агентство по обеспечению безопасности. — Получается какая-то чепуха, Чиун. Уолгрина убили именно те, кто посоветовал ему уехать туда — это ясно. Но чтобы это было охранное агентство, которое он сам нанял защищать его... — Ты, как всегда, торопишься с выводами, — заметил Чиун. — Может, это самое охранное агентство хитростью заставили заманить в Солнечную долину этого, как его... Уолгрина. Разве иной конец был бы у истории с Мухой, если бы он не сам отвел сегуна на холм, а заставил бы кого-нибудь еще привести его туда хитростью? Конец был бы тем же, и тем же — смысл всей истории. Сегун бы все равно умер. — Похоже, ты прав, — признал Римо, рассматривая стриженные лужайки богатого пригорода Миннеаполиса, где раньше жил Уолгрин. — Но я тревожусь за президента, Чиун. Его они тоже думают заманить в яму? И кто вообще эти самые «они»? Смит больше ничего не говорил тебе тогда, в Лос-Анджелесе? — К чему запоминать слова лжеца? Чиун сумрачно взглянул на Римо. — Смитти не лжец. Что-что, а уж этого о нем никак нельзя сказать, папочка. — Не только лжец, но еще и лжец глупый — обещал, что я буду руководить делом, а потом перед лицом президента, вашего императора, сам нарушил свое обещание и унизил меня. — Чиун, что он еще сказал? Вспомни! Есть какая-то связь между смертью Уолгрина и предполагаемым покушением на жизнь президента? — Эта связь совершенно очевидна, — ядовито улыбнулся Чиун. — У обоих есть одна общая черта, которая не может не бросаться в глаза. — Какая же? — Они оба белые. — Благодарю за помощь! Римо пытался заставить себя думать, в то время как взгляд его следовал за поворотом дороги, изящно огибавшей дом Уолгрина с обеих сторон, делая его прекрасным объектом для нападения. Мебель внутри, в комнатах была покрыта чехлами, на газоне уже четыре дня стояла табличка, возвещавшая о продаже. Еще совсем недавно этот дом видел жизнь, которая ему может только присниться, подумал Римо. Он может потрогать руками в этом доме каждую вещь — но его собственным он никогда не будет. Он завидовал Уолгрину — вернее, тому, как он жил, пока жил, разумеется. Для самого Римо подобный конец исключен — но возможность пожить вот так хотя бы пару дней исключена тоже. На противоположной стороне улицы в машине сидела женщина с ярко-желтыми волосами. И смотрела на Римо и Чиуна — смотрела слишком пристально, чтобы взгляд этот мог быть случайным. Хлопнула дверь — из машины женщина вылезла. Римо смотрел, как она шла к ним — мягкой, грациозной походкой, способной заставить лопнуть от избытка впечатлений самый похотливый мужской глаз. Светло-голубое шелковое платье не скрывало, а скорее подчеркивало ее обширную грудь. На полных алых губах играла улыбка, способная сразить наповал целую футбольную команду из высшей лиги. — Это дом Эрнеста Уолгрина, — объявила она. — Простите, но мне показалось, что вы проявляете к нему повышенное внимание. Я — инспектор Комиссии по заговорам при Белом доме. Вот, если угодно, мое удостоверение. И не будете ли вы любезны сказать мне, что, собственно, вы здесь делаете, джентльмены? В руке ее оказался квадратик тисненной кожи, внутри которого обнаружилась карточка с фотографией — на ней она выглядела угрюмой и отнюдь не такой соблазнительной. На карточке красовалась печать Конгресса, из-под карточки высовывался край сложенного листка бумаги, который Римо немедленно выдернул. — Подобные действия запрещены! — накинулась на него обладательница бумаги. — Это важная государственная корреспонденция! Секретная корреспонденция! Корреспонденция, принадлежащая Конгрессу! Развернув бумагу, Римо увидел на ней гриф некоего доктора Орвела Крила, занимающего, как явствовало из надписи, пост председателя президентской Комиссии по заговорам (КОЗА). Ниже косым почерком было начертано: «У тебя или у меня?» И подпись: «Пупси». — А что именно вы... мм... инспектируете? — спросил Римо. — Вопросы задаю я! — отчеканила девица, выхватив у Римо листок. Римо запомнил имя, обозначенное в удостоверении — мисс Виола Пумбс. — Так что вы здесь делаете? — повторила она, заглянув в карточку с перечнем вопросов. — Планируем убить Верховного судью, членов Конгресса и всех сотрудников Исполнительного комитета, чей доход превышает тридцать пять тысяч в год, — чистосердечно признался Римо. — У вас нет карандаша? — спросила мисс Пумбс. — А вам зачем? — удивился Римо. — Записать ваши ответы. Кстати, как пишется «планируем»? — Простите, а чем вы занимались до того, как стали инспектором? — полюбопытствовал Римо. — Я работала в массажном салоне, — сверкнула очами мисс Пумбс, гордо воздев с трудом сдерживаемые корсажем розовые полушария. — Но потом доктор Крил взял меня на должность инспектора. Но, честно говоря, я никак не могу уяснить разницу между покушением и обыкновенным убийством, и... — Живя в этой отсталой стране, дитя мое, очень трудно понять такие вещи, — поспешил согласиться Чиун. — Но у вас есть редкая возможность. Я сам займусь вашим обучением. Из миллионов юных дев Америки вы будете лучше всех разбираться в этих вещах. И ваша комиссия признает вас мудрейшей в своем роде! — В моем роде? А какой это... мой род? — мисс Пумбс удивленно захлопала ресницами. — Род грудастых белых малюток, — было похоже, что Чиун припоминает название певчей птицы, случайно увиденной в заснеженном зимнем саду. — Пошли, Чиун, нам надо работать, — дернул его за рукав Римо. — Никого ничему учить ты не будешь — уж поверь мне. — Вы гадкий! — резко обернулась к нему мисс Виола. — Грубый! Я... я всегда хотела, чтобы меня уважали за... за мой мозг, если хотите знать! Римо скосил глаза на ее бюст. — За правое или левое полушарие?Глава пятая
Мисс Виола Пумбс пребывала в радостном волнении. Разумеется, именно она найдет таинственного убийцу! И этот симпатичный маленький азиат — ой, он столько рассказал ей про... про покушения. Пупси и его комиссия будут просто в восторге! Может быть, его даже сделают сенатором или губернатором, а она... она тогда тоже должна получить хорошую должность, не какого-то там инспектора, а вице-губернатора... в общем, как там у них называется второе лицо после шефа? Но сначала ей нужно еще кое-что сделать... — Не снимая лифчика? — разумеется, такие вопросы может задавать только этот противный Римо. — Лифчика? Я никогда не снимаю его при людях, мистер Уильямс! Я не эксгибиционистка. Я — сотрудник аппарата федерального правительства Соединенных Штатов Америки, и сниму лифчик только по прямому распоряжению избранного законным путем представителя американского народа! Выпад мисс Пумбс, как ни странно, убедил Римо. Ладно — может, он и больше нее знает об убийствах и всяких таких вещах, но в конце концов, свои права есть и у нее тоже. И помогала она, надо отдать ей должное, как могла — связалась со Службой безопасности, договорилась с заместителем ее начальника о приеме, и они все втроем прибыли в Вашингтон, и сейчас собираются встретиться с этим самым заместителем и задать ему пару вопросов. Важных вопросов. Виола Пумбс уже знала, что они важные — ей заранее объяснили, что она все равно в них ничего не поймет. Это могло означать лишь две вещи: либо они не хотят говорить ей, в чем дело — либо она действительно ничего не сможет понять. Она вообще мало что понимала, но твердо знала, одно: если попросить мужчину о чем-нибудь, пока он весь дрожит от желания — он ни за что и ни в чем не откажет; зато потом, когда он удовлетворен и чувствует себя прекрасно, просить у него что-нибудь — дело гиблое. Подобная душевная простота принесла Виоле Пумбс в ее двадцать четыре года семьдесят восемь тысяч в будущем пенсионном фонде, три тысячи в акциях «Филипс Додж», восемь с лишним тысяч на текущем счету и по меньшей мере четырнадцать тысяч в год от американских налогоплательщиков. Ей удалось совершенно правильно рассчитать, что ее лучшие годы приходятся на промежуток между нынешним возрастом и цифрой «тридцать» — и именно в этот промежуток придется как-то научиться обращаться с данным ей от природы серым веществом. Если, конечно, она не выйдет успешно замуж. Но в наши дни это, увы, отнюдь не легко — особенно если учесть, что предпочтителен жених, зарабатывающий несколько больше, чем сама мисс Виола. И сейчас, пока ни один из ее новоявленных друзей не переступил еще порога заместителя начальника Службы, она собиралась позвонить своему шефу — председателю президентской комиссии. — Привет, Пупси! — взвизгнула она, когда секретарша наконец соединила ее с кабинетом. Секретарша шефа уже несколько месяцев пыталась освоить навыки управления телефоном, но каждый раз, когда она уже была близка к заветной цели, приходило время брать отпуск для подготовки к очередному конкурсу — на будущий год секретарша надеялась получить титул Мисс Индианы. — Я в Вашингтоне, милый, — прощебетала Виола. — Черт, ты не должна здесь быть! Мы ведь договорились встретиться в этот уик-энд в Миннеаполисе. Ты хоть помнишь, в чем дело? Ну, насчет того, что убийство этого Уолгрина как-то связано с угрозами в адрес президента? Я ведь за этим тебя и послал туда! — О, да, да, милый, я все расследую. И благодаря мне ты скоро прославишься! Ты будешь знать все-все, что только есть об убийствах! — Я хочу знать только одно — как бы выбить побольше деньжат для нашей комиссии. — А на убийствах можно заработать? — спросила Виола. — Целое состояние. Ты что, не читаешь книжек и не смотришь детективов по телевизору? — А сколько именно? — пожелала уточнить мисс Виола. — Ах, оставь, — досадливо поморщился на том конце провода конгрессмен Крил. — Возвращайся обратно в Миннеаполис и следи за домом. Или не следи. Но сиди там, пока я сам не приеду. — Ну так сколько все-таки? С подобной темы Виолу было нелегко сбить. — Понятия не имею. Я слышал, что один парень только что получил триста тысяч от издателя за свою книжку — «Вопль о пощаде», кажется. Это про то, как продажные американские чиновники инспирируют убийства, моя дорогая. — Ты сказал — триста тысяч долларов? — медленно повторила Виола. — Ну да. Давай, детка, возвращайся в Миннеаполис. — А в мягкой или твердой обложке? — вопросы посыпались из Виолы, как из мешка. — У кого осталось право на перевод? И на экранизацию? Плата за телеверсию была тоже оговорена в контракте? И... и гонорары от читательских клубов — был там этот пункт или нет? — Да не знаю я! Когда речь заходит о его величестве долларе, ты словно с цепи срываешься, детка! Ты просто маленькая жадина. Виола. Виола! Виола! Где ты? Под звуки своего имени, рвущегося из трубки с разными интонациями, Виола Пумбс медленно нажала на рычаг. Выйдя из телефонной будки в здании Министерства финансов, она направилась прямо к ожидавшему в вестибюле маленькому милому азиату и наградила его звонкими поцелуями в обе морщинистые щеки. — Не следует до меня дотрагиваться, — поморщился Чиун. — Если уж тебе непременно хочется трогать, трогай вот этого. — Он указал на Римо. — Он это любит. — Вы уже готовы, мисс Пумбс? — тяжко вздохнув, спросил Римо. — Готова, — кивнула Виола. — Первое, что ты должна запомнить, дитя мое, — вещал Чиун, пока они шли к лифту, — что само по себе убийство пользуется дурной славой в этой стране, потому что здесь всем заправляют любители. Именно они, с их жаждой убивать без разбора и четких условий, представляют позор любой нации. Я говорю это тебе для того, чтобы ты рассказала все слово в слово своей Комиссии и они узнали наконец правду — ибо я опасаюсь, что если что-то не сладится, обвинение падет на меня. А не сладится ничего — потому что мне так и не дали руководить этим делом. — Чиун, — попросил Римо, — заканчивай, а? Заместитель директора Службы безопасности отвечал непосредственно за охрану президента. Он никогда никого не принимал в своем кабинете — потому что там хранились списки тех, кто отвечал за охрану Белого дома, охрану президента в официальных поездках, на отдыхе и, что хуже всего — во время публичных выступлений. Заместителю директора было сорок два года; выглядел он на шестьдесят с хвостиком. Седые волосы, глубокие морщины на щеках и вокруг рта, темные набрякшие мешки под глазами, в которых застыло выражение затаенного ужаса. Разговаривая, он то и дело подносил к губам стакан с разведенным «Алка-зельцером», которым запивал желудочные таблетки. Они единственные могли справиться с тем количеством сока, которое вырабатывал его давно расстроившийся пищеварительный тракт. Борьба с этой жидкостью давно превратилась в навязчивую идею; и если другие мужчины его возраста просыпались среди ночи, разбуженные желанием бежать в туалет — он в этих случаях тянулся к столику с таблетками. Вообще спал урывками, редко. Когда он только получил должность ответственного за охрану президента, то впервые обратился к ведомственному врачу с жалобой на нервное расстройство. На что доктор ответил, что состояние его куда лучше, чем у его предшественников, и что ему повезло — с этого года вводится новый стандарт на нервные расстройства. — Новый стандарт? — переспросил заместитель начальника. — И какой же? — Признаки нервного расстройства считаются несомненными, если вы начнете кромсать себе щеки ножом для бумаг. Притом если пострадает не только верхний слой кожи, но и мягкие ткани и кость. А парень, что сидел тут до вас, сжевал свои зубы до десен. Так что, когда в его кабинете появились фигуристая блондинка, пожилой азиат и невысокий парень в черной майке и серых слаксах, который тут же развалился в кресле самым непринужденным образом, весь стол уже был завален пустыми пакетиками от желудочного зелья. — Мне кажется, — начал Римо, — что существует связь между смертью бизнесмена из Миннеаполиса в результате взрыва в Солнечной долине и угрозами в адрес президента Соединенных Штатов Америки. Заместитель начальника Службы кивнул, вытирая носовым платком губы — горький вкус желчи уже начал ощущаться во рту. Сделав большой глоток «Алка-зельца», он проглотил целиком облатку желудочных пилюль. Появилось ощущение, что его кишки жарят на сильном огне в подсолнечном масле. Кажется, полегчало, удовлетворенно подумал он. — Притом прямая связь. Поэтому мы и волнуемся. Способ, которым был убит Уолгрин, заставляет нас предположить, что мы имеем дело с профессионалом — возможно лучшим в своей области. — Вовсе нет. Лучшие на вашей стороне, — заверил Чиун. — Простите?.. — Нет, нет, ничего, — поспешил Римо. — Не обращайте внимания. — А вы действительно... из президентской КОЗы? Виола Пумбс продемонстрировала ему свое удостоверение. Заместитель начальника Службы вновь закивал головой в такт пищеварительным процессам. — Ну, хорошо. Значит, прямая связь. Абсолютно прямая. И если бы не президент Соединенных Штатов, Уолгрин и его супруга были бы живы сейчас. Я правильно понял вас, джентльмены? — Боюсь, — признался Римо, — что не совсем понял я. — Объясните, — попросила Виола. — Нечего тут объяснять, — встрял Чиун. — И так все понятно. — Вам понятно? А как же вы догадались? — изумился заместитель начальника. — Нечто подобное происходит каждые сто лет, — с презрением отмахнулся Чиун. И по-корейски объяснил Римо, что это — вариант все той же истории. Притчи о яме. Если кто-то хотел не убивать, а лишь устрашить императора, то выбирал себе хорошо защищенную жертву — и лишал ее жизни. Мастера Синанджу не занимались этим — убивать посторонних не входило в их правила, а получать деньги задаром вообще считалось постыдным — это расхолаживало, в членах появлялась слабость, а от слабости до смерти, как известно, один шаг. Римо кивнул. По-корейски он понимал неплохо — правда, только северный диалект Синанджу, дальше дело пока не шло. — Простите, что он... что он сказал? — заморгал глазами заместитель начальника. — Он сказал, что кому-то, видимо, нужны деньги. — Абсолютно верно — но как, ради Бога, как он узнал?! — Старый трюк, — отмахнулся Римо. — А сколько и кому именно, если не секрет? — Это-то как раз и секрет... Выплаты производились обычно с ведома президента — а наш новый хозяин просто не понял, в чем дело, и велел остановить платежи. Подобное случалось и раньше, при других президентах, но тех мы хотя бы могли убедить нас выслушать. А нынешний не слушает никого и ничего; у меня, говорит, есть заботы поважнее — судьбы страны и все такое прочее. — Вы сказали, что такое случалось и раньше. Когда именно? — спросил Римо. — Они угрожали президенту. Бывшему, я имею в виду. Тогда они дали той сумасшедшей бабе пушку сорок пятого калибра и научили ее, как подобраться поближе к трибуне. Это не сработало, тогда они подослали еще одну и передали, что если и эта провалится, они подготовят третью — и мы, вы понимаете, сочли за лучшее заплатить. — И как долго все это продолжается? — С того года, как убили Кеннеди. Когда кончились старые добрые времена... — Заместитель начальника поднес трясущимися руками к губам стакан и залпом выпил остаток жидкости. Он специально заказывал себе серые рубашки с разводами — чтобы пятна от «Зельцера» и просыпавшегося желудочного порошка были не так заметны. — Стеречь президента — все равно что спать на мине замедленного действия, — опустив глаза выдавил он. — Ну ладно, — Римо кивнул. — Допустим, президент велел остановить выплаты. Что же из этого получилось? — Нас предупредили, что жизнь президента в опасности. — Каким же образом вас предупредили? — Телефонный звонок. Мужской голос. Резкий. По-моему, южный акцент. Лет сорока-пятидесяти, кто такой — понятия не имею. — Начните выплачивать снова. Это должно остановить его. — Об этом мы уже думали. Но как выйти с ним на связь — вот в чем загвоздка. А может, он уже принял решение, и президенту осталось жить полчаса? Что у него в голове — кто знает? Решил выпустить джинна, так сказать. — У вас есть какие-нибудь причины так думать? — Только одна. Когда он звонил, то сказал, что перед тем, как убить президента, убьет еще кого-нибудь — в качестве демонстрации. — И выбрал Уолгрина, — задумчиво кивнул Римо. — Ну да, — обреченно кивнул хозяин кабинета. — А кем раньше был Уолгрин — вы знаете? — Бизнесменом. — И бывшим сотрудником Службы безопасности. И уже после ухода в отставку ему снова пришлось поработать на нее — выполнить спецзадание. — Какое именно? — Доставить по адресу деньги — чтобы предотвратить покушение... покушение на президента, — хозяин кабинета как-то обмяк. — И его смерть — это не просто демонстрация убийцей своей силы. Ведь он убрал как раз того, кто привозил ему деньги — вот что пугает меня. Словно он пытается показать нам, что денег у него уже достаточно — и они ему больше не нужны, а нужна ему жизнь президента. Заместитель начальника снова по привычке потянулся к стакану с «Алка-зельцером». Чиун быстрым движением выхватил стакан из его руки. — Остановись, о глупец! Взгляни, что ты с собой делаешь! Губы сидевшего за столом затряслись. — Это не я. Это моя работа. — Нет, ты сам! И я сейчас докажу это, — Чиун сердито втянул голову в плечи. — Если умрет кто-то из твоих домашних, будешь ты вот так трястись? — За жизнь своей семьи я не отвечаю. — Отвечаешь — только не знаешь этого! А про работу свою ты знаешь, что она мало того что важная, но и трудная сверх всякой меры — оттого-то и изводишь себя! Слышишь? Ты, именно ты сам себя изводишь! — И как мне избавиться от этого? — Пойми наконец, что нельзя предусмотреть все, а главное — думай о президенте, как... как о яйце в курятнике! Ты ведь тоже стерег бы яйца, чтобы их не стащила кошка, но вряд ли сходил бы из-за них с ума — не правда ли? Неожиданно заместитель начальника Службы почувствовал, что его организм справился с химической атакой на желудок. А может, и в самом деле, президент — это не более чем яйцо... и тут он ощутил такое невероятное облегчение, какого давно уже не в силах были дать ему никакие таблетки. Ни с чем не сравнимое чувство полного покоя — а ведь всего-то надо было заставить себя перестать беспокоиться. Виола Пумбс давно уже потеряла нить разговора Римо с хозяином кабинета, и бросила делать пометки в заигранном у кого-то блокноте одолженным еще у кого-то карандашом. — Что, президент может умереть? Интересно, не успеет ли она написать книгу, предсказывающую это событие. Может, ей даже удалось бы описать в точности, как все это произойдет. Еще пару эротических эпизодов... Ой, она и сама может сфотографироваться голой на разворот! Или на суперобложку. Только как увязать ее голое изображение с президентом, человеком скромным и набожным? А, но она же сама и напишет книжку. Вот она и связь. Издатели ведь очень часто украшают обложку портретом автора. И потом, мужчинам вообще редко требуется какой-то особый повод для того, чтобы пялиться на обнаженную женскую задницу. А у нее — Виола Пумбс знала — было что обнажать. Вопрос мисс Виолы немедленно вызвал в мозгу у заместителя видение усопшего президента, и он снова потянулся за бутылью с «зельцером». Привычное движение руки остановил, однако, длинный лакированный ноготь. — Всего лишь яйцо. И беспокойство ничуть не поможет. Может лишь повредить. Яйцо в курятнике, — вещал скрипучий голос Чиуна. Перед глазами заместителя встало яйцо, вдребезги разбитое пулей снайпера, размазанное по стенке из сорок пятого калибра... Горящее яйцо... Яйцо взорванное... Ну да — яичница! Или сырники с яйцом. И кому вообще нужны эти яйца? Заместитель почувствовал себя лучше. Да какое там — просто здорово! — Простите, мистер, как мне благодарить вас?! — Остановить глупую ложь, распространяемую о Доме Синанджу! — О Доме Синанджу? Но я, по-моему, ничего об этом не говорил. И потом, это, кажется, какая-то легенда... — Никакая не легенда. Это союз самых мудрых, ловких и благородных ассасинов на этой грешной земле. Поэтому, называя каких-то проходимцев «лучшими в этой области», вы оскорбляете тех, кто действительно заслуживает этого звания. Знаешь ли ты, о трясущийся белый человек, что Дом Синанджу может с легкостью поставить на колени этих «лучших»? Возможно ли, спрашиваю я тебя, сравнивать сточную канаву с океаном? И как можно сравнить этих безумных молокососов со средоточием величайшей мудрости? — Скажите, кто вы, сэр? — глаза хозяина все еще застилали слезы благодарности. — Беспристрастный свидетель, — угрюмо сообщил Чиун. — Скромный защитник правды и справедливости. От своего угрюмого вида Чиун не пожелал избавиться и за стенами кабинета. Отстав от мисс Виолы Пумбс на некоторое расстояние, чтобы она не могла услышать его, Чиун, повернувшись к Римо, сказал вполголоса: — Тучи сгущаются. Нам нужно уходить. Беда уже на пороге. Оглянувшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, Римо удивленно посмотрел на него. — Римо, мы не можем допустить, чтобы Дом Синанджу покрыл себя пятном неминуемого позора. Что подумает мир, если ваш президент будет в один прекрасный день разрезан на кусочки, или взорван вместе с домом, или убит выстрелом в голову — и окажется, что Дом Синанджу не только не участвовал в этом, но наоборот, обязался оберегать его?! Это невозможно, Римо. Государства возникают и разрушаются, но от этого не должна страдать слава Дома Синанджу. — Чиун, во всем мире едва ли наберется пятьдесят человек, когда-либо слышавших о Доме Синанджу, и сорок семь из них живут в этой стране. Ваш президент собирается умереть и покрыть наше имя позором. Вот что уготовил он нам вместо благодарности. Если бы это не оскорбляло моего достоинства, я убил бы его сам, ибо гнев мой ужасен. Неужели он осмелится бездумно пасть жертвой убийцы и обесчестить славнейшее из имен, какое когда-либо знал этот мир? Очевидно, правы те, кто утверждает, что в новых странах люди забыли всякие приличия. — А почему ты так уверен, что президент непременно умрет, а, папочка? — Разве то, что говорит трясущийся человек, не проникло в твои ослиные уши? Уже многие года люди твоей страны платят за свой страх золотом. Платят какому-то мерзавцу, в то время как последний из Мастеров Синанджу находится среди них! Но, очевидно, есть причина, чтобы платить — за пустой звук ведь никто не платит... — Платят, и еще как, — возразил Римо. — Спроси у любого брокера на бирже недвижимости, чем они торгуют — на четверть дом, на три четверти — байки о нем... — Однако станет ли делать это правительство, у которого сотни солдат, агентов и полицейских? Нет, если только те, кто защищает президента, не сознают в глубине души, что они не в состоянии уберечь его от опасности. И каждый доллар из этой унизительной выплаты жжет их души позором, Римо. Но они продолжают платить ему — ибо знают, что он-то как раз может выполнить свои обещания. И платят ему уже много лет. А он вдруг взял и убил того, кто доставлял ему деньги. Этого самого Балдаруна. — Уолгрина, — поправил его Римо. — Ну, или как там его. Он лишил его жизни. И уж наверное не потому, что желал увеличить сумму выплаты. Нет, он сделал это оттого, что собирается убить президента, и хотел показать тем, кто охраняет его, что их труд напрасен — вот как! Через вестибюль к ним стремительно направлялась Виола Пумбс — бюст плыл перед ней, словно паруса фрегата в тумане. — Все в порядке? — осведомилась она. Римо молчал. Чиун сладко улыбнулся. — Когда ты будешь рассказывать Комиссии, как умер ваш президент, не забудь сказать, что он по невежеству отказался от услуг Дома Синанджу. — Неслушайте его, — посоветовал Римо. — На самом деле Дом Синанджу работает именно на президента. И — будьте уверены — спасет его. Я это вам гарантирую. Да, да, можете так и записать в свой блокнот: Мастер Синанджу обещает, что не даст упасть с головы президента ни единому волосу. И пишите, пожалуйста, поразборчивей. Это важно. — До этого времени, Римо, я не подозревал, как жестока твоя душа, — произнес Чиун, опустив очи долу. — Мне просто показалось, папочка, что ты заслуживаешь поощрения за самоотверженное намерение спасти жизнь президента. — Ты — орудие мирового зла, — объявил Чиун. — Наверняка, — согласился Римо. — Виола, надеюсь, вы поняли, что я сказал? — Почти. Кстати, как пишется «самоотверженное»? И... нет ли у вас случайно карандаша?Глава шестая
Лес Пруэл из охранного агентства «Палдор» молча смотрел, как блестящее лезвие поднималось над мокрой от пота шеей подростка. Подросток, на вид лет двенадцати, с изуродованной ступней, стоял на коленях перед двумя солдатами в ярких мундирах, в то время как Пожизненный президент Народно-демократической республики Умбасса расспрашивал Пруэла о безопасности и о том, какие гарантии он, Лес Пруэл, может предоставить его превосходительству, дабы незавидная участь многих других африканских лидеров не коснулась его. — Никаких, ваше превосходительство. И никто не смог бы. Но к вашим услугам наш опыт и все новейшие достижения техники. Агентство «Палдор» хорошо понимает ваши проблемы, и мы еще ни разу не теряли клиентов, смею заверить вас. — Ни разу? — сдвинул брови Пожизненный президент. Лезвие со свистом опустилось; раздался чавкающий звук, словно разрубили пополам дыню. Вначале лопнули позвонки, затем — хрящи горла; именно поэтому палачи ставят свои жертвы на колени, лицом вниз — чтобы самый сильный удар пришелся на кости шеи. Голова подростка отделилась от туловища. По крайней мере он больше не будет мучиться, — подумал Лес. — Долгая жизнь в такой стране — не подарок. Да и вообще долгая жизнь — дело не стоящее. А он сам, похоже, зажился на этом свете. И так до сих пор и не оправился от потери Эрни Уолгрина. Его он помнил еще по Службе... Нет, его дом в Солнечной долине был абсолютно надежным. Пруэл уверен в этом до сих пор. И все равно не мог избавиться от саднящей мысли, что он сам, своими руками привел бывшего коллегу навстречу гибели. Это ведь он посоветовал ему переехать в этот дом... С таким же успехом можно было предложить ему положить бомбу под подушку. Да, дурака он свалял порядочного. Его работа — прятать людей за крепкими стенами и надежными дверьми, а не в клетке с бомбой. С этой мыслью он и отсиживал свои дни в офисе, пока председатель правления «Палдора», — единственный из всех, кто никогда не был связан со Службой — не вызвал его к себе. — Пруэл, как вам известно, у нас имеются две разновидности сотрудников. Те, кто способствует успеху нашего агентства, и те, кто у нас больше не работает. Бездельников у себя я не потреплю — да и ни одно дело их не потерпит. Нам нужно продавать наши услуги, Пруэл. А когда я говорю «продавать», я имею в виду П-Р-О-Д-А-В-А-Т-Ь, и ни что иное, вы поняли? Именно так мистер Сильвестр Монтрофорт говорил с подчиненными — и его слушали, когда он говорил. Ведь это он после смерти Кеннеди принял уволенных сотрудников Службы под свое крыло, назначил им жалованье, которое выплачивал сам, и всячески опекал их, пока из безработных охранников они не превратились в преуспевающих бизнесменов. Он вернул им уважение к себе. Цель в жизни. Чувство собственного достоинства. Убедил их э том, что их товар — отнюдь не лежалый, и им осталось только получить настоящую цену за него, И они это сделали. Лес Пруэл уже забыл, когда, беря в руки ресторанное меню, он смотрел на цены. Теперь он обращал внимание лишь на те вещи, которые могли доставить ему удовольствие. — Разница между богатым и бедным, Пруэл, не в количестве серого вещества, — сказал однажды Лесу мистер Монтрофорт. — А в количестве хрустящих зеленых долларов. И только в этом. Не позволяй никому утверждать, что ты беден, ибо мысли твои убогие. Ты, беден, если у тебя нет двух никелей, чтобы потереть их друг о друга — вот когда. Богатый вынимает пачку кредиток и покупает все, что ему захочется. Бедный того, что ему хочется, купить не может. В этом — различие. А вся эта брехня насчет силы интеллекта не стоит бейсбольного мяча десятилетней давности. Если бы за счет этого интеллекта кто-нибудь мог бы разбогатеть, самыми первыми пролезли бы в миллионеры разного рода гипнотизеры и телепаторы. Так нет же — никого из этой шараги там нет. И не спорьте со мной, Пруэл. Я знаю, о чем говорю. Собственно, с мистером Сильвестром Монтрофортом никто и никогда и не спорил. Мистер Монтрофорт был инвалидом — без обеих ног и с сильно деформированным позвоночником, но обладал даром убеждать собеседника в чем угодно — даже в том, что они вдвоем могут составить на ближайшей Олимпиаде неплохую команду по теннису. И поэтому мистер Монтрофорт не только не разделял апатии, охватившей всех после гибели Эрни Уолгрина, но высказывал убеждение, что именно в такие дни хорошая компания должна показать товар лицом. Каждый может продать нефтяную скважину бензиновому концерну, говорил он. А вы попробуйте продать им пустую скважину. Если удастся — значит, деньги на ваше обучение шли не зря. И поскольку Лес Пруэл тоже не решился спорить с мистером Монтрофортом, то вскоре уже летел в столицу Республики Умбасса. — Продай им побольше разных приборов. Они любят приборы. Они блестящие, — напутствовал его мистер Монтрофорт. — Они же не смогут ими пользоваться. — Какая нам разница? Если хотят — пусть получат! А пользоваться они не умеют даже большими пальцами. Так что побольше железяк. Например, радары. — У них же нет самолетов. — Неважно! Напугай их — якобы их собирается бомбить соседнее государство. А я как раз продам этим соседям пару списанных бомбардировщиков. Ну, вперед! И он прилетел в Умбассу. И выяснилось, что Пожизнедному президенту Народно-демократической республики очень нужен радар. И даже не один, а много радаров. Лучше всего с блестящими кнопками. Ими он будет сбивать самолеты в небесах — над всем миром. Лес Пруэл терпеливо разъяснил президенту, что радаром самолеты сбивать нельзя. Но при помощи его можно увидеть, где находятся самолеты, и тогда они не смогут прилететь под покровом ночи и сбросить бомбы на дворец, где президент мирно спит в окружении верных маршалов, генералов, генералиссимусов и главнокомандующих. Для этого — и только для этого — изобретены радары. Но президенту был нужен радар, который может сбивать самолеты в небесах — над всем миром. — Такого не существует, — развел руками Лес. — Тогда его продадут мне русские. В голосе президента слышалась угроза. — А-а, — закивал Лес. — Вы имеете в виду дестабилизатор. Да, если он у вас есть, вас не достанет ни одна бомба. Но он имеет одно свойство, которое... — Какое свойство? И Лес объяснил. — Дело в том, что вся сеть уловителей, обслуживающая этот агрегат, может оберегать жизнь только одного человека. Есть у вас в стране такой человек, жизнь которого следовало бы спасти, даже если при этом погибло бы все население? Такой человек в стране был, разумеется. Им оказался сам Пожизненный президент. И Лес расположил на аэродроме рядом с самолетами, которые уже давно не могли летать, сложную электронную систему. Система эта целиком состояла из начищенных до блеска старых телевизоров, приемников и магнитофонов и стоила никак не меньше четырехсот долларов. Старому корпусу от рации «Зенит» умельцы из «Палдора» придали форму авиабомбы. В корпус была вставлена батарейка, а над ней — лампочка. Лампочка была красной. Она мигала. Пожизненному президенту предлагалось все время носить этот хитроумный прибор в правом кармане кителя — и на его превосходительство никогда не упадет ни одна вражеская бомба. Стоило же спасительное устройство всего лишь два миллиона триста тысяч долларов — меньше, чем самый дешевый русский истребитель. Пожизненный президент с гордостью рассказал в интервью американскому репортеру, как он, с помощью технического прогресса, получил абсолютно надежную систему противовоздушной обороны, которая стоит меньше, чем самый дешевый самолет. О самой системе он, конечно, не станет рассказывать — это военная тайна, но ни одна вражеская бомба отныне не достанет его. На протяжении всего интервью президент не вынимал руку из правого кармана. В благодарность президент Республики Умбасса решил подарить Лесу Пруэлу меч. Но, разумеется, нельзя было дарить меч, не обагренный кровью — это было бы оскорблением чести воина. И поэтому его превосходительство велел принести меч в резиденцию, охрана притащила с улицы мальчишку с искалеченной ногой — и Лес Пруэл, глядя, как кровь подростка заливает бетонный пол, понял, что больше он не будет работать на «Палдор». Он превратился в одного из коммивояжеров мистера Монтрофорта — а это занятие не очень-то нравилось ему. Ему не нравился товар. Не нравились покупатели, и чрезвычайно не нравился в этой роли он сам. — У вас невеселый вид, — заметил Пожизненный президент. — Что, не нравится подарок? О, это очень, очень хороший меч — ну нас очень, очень много мальчишек, и не хромых, а совсем здоровых, мой друг! Мы идем семимильными шагами по пути прогресса — и на этом пути нам они не понадобятся. — Кто «они»? — спросил Пруэл. Он думал об Эрни Уолгрине. — Те, кого без устали плодят наши женщины! От них и так один толк — работа в трудовых бригадах. Ах, мы бы продавали их, если бы вы хотели купить — но ваши гнусные капиталистические законы не позволяют вам этого! Лесу Пруэлу удалось выдавить улыбку и поблагодарить Пожизненного президента за оказанное внимание — а заодно отказаться от предложения самому опробовать меч. Лес следил, как проворные черные руки заворачивали меч в потертый бархат. Он не отрываясь смотрел на эти руки — ему не хотелось смотреть в глаза. — Фирма «Палдор» желает его превосходительству Пожизненному президенту долгой жизни и процветания. — Да, это лучше, чем русский радар! — президент похлопал по правому карману. — О, теперь нам не нужно сбивать самолеты в небесах — эти самолеты нам ничего не сделают! Пускай капиталисты бросают свои атомные бомбы — все напрасно! Мы защищены от всего мира, от гнусных грязных сионистских орд, которые хотят обратить в рабство страны народной демократии! — И с этого момента вы — почетный клиент «Палдора», — вставил Лес. — А есть у вас такая штука, которая так же защищает от пуль? — радостно вопросил президент Умбассы. — Нет. Лес Пруэл знал, что президент непременно пожелает опробовать «эту штуку» еще на одном мальчике. Вечер этого дня Лес Пруэл встретил уже в салоне самолета компании «Эйр Умбасса». Самолет был построен компанией «Макдонел-Дуглас», в кабине сидели пилоты из ФРГ, на земле его обслуживали французские механики. По салону сновали три выпускницы Женского колледжа Умбассы в форме стюардесс. Они могли читать по радио объявления для пассажиров почти без посторонней помощи. В рамках государственной программы Умбассы по повышению образовательного уровня все три девицы по окончании колледжа получили степень магистра, а переспав по очереди с Пожизненным президентом — доктора философии. Две из них могли считать до десяти без помощи рук, третьей на счете «девять» приходилось помогать себе пальцами. Лес Пруэл отказался от предложенных стюардессами кофе, чая и молока. От спиртного он тоже отказался. — Вы совсем ничего не желаете? — удивленно спросила выпускница Женского колледжа. — Я желаю снова возлюбить себя, — мрачно ответил Лес Пруэл. — Тогда вам нужно перестать любить кого-то еще! Лес Пруэл не ожидал такого простого ответа. — В смекалке ей не откажешь, — усмехнулся он. — Вы очень умная, — громко сказал он девушке. — Это просто потому, что я знаю то, чего вы не знаете. Скажите что-нибудь, чего не знаю я — и вы тоже покажетесь мне очень-очень умным! Лес Пруэл закрыл глаза — но сон, который вскоре пришел, был еще хуже реальности. Во сне он смотрел в театре марионеток Панча и Джуди. Вот Панч взял огромный нож. И прыгнул прямо на Леса — и мимо него, в пылавшую огнем печку, в мгновение ока сгорев дотла. Но он успел увидеть — у Панча было его лицо, лицо Леса Пруэла. Он, Лес Пруэл, был марионеткой, посланной убивать — и убитой. Во время прошлого приступа депрессии он добрался-таки до психоаналитика — и тот рекомендовал ему анализировать сны. Якобы то, что мы пытаемся сказать себе наяву, появляется в них в наглядных и зримых образах. Но что пытался он сказать себе в этом сне? Он — марионетка? Его дергают за веревочки? Лес проснулся от собственного крика. — Мистер Пруэл, мистер Пруэл! — над ним склонилось испуганное лицо стюардессы. Она пыталась успокоить его. На его прерывающиеся извинения, — ему приснился не очень хороший сон, — она, покачав головой, заметила, что на такой высоте к снам следует относиться серьезно. — Вы, белые, не верите в сны, но мы знаем, что они предсказывают будущее. Особенно если уснешь на большой высоте. Это не шутки, мистер! — Разумеется, но я не вижу здесь ничего серьезного, — рассмеялся он. Потом заказал джин — и почувствовал себя много лучше. За время своей работы он успел отложить достаточно, чтобы спокойно уйти — на роскошную жизнь этого бы не хватило, но вполне могло обеспечить его и семью, и какую бы он теперь ни нашел работу, ему не нужно будет по крайней мере смотреть, как падают с плеч головы, и продавать полуграмотным уголовникам бесполезные блестящие железки. «Реактивный синдром» его беспокоил мало — главное, чтобы ясно работала голова. По правде сказать, он и раньше не был подвержен этой странной болезни, от которой после дальних перелетов почему-то страдают многие. Когда шасси самолета коснулось бетона полосы, в Вашингтоне был полдень. Ровно через час Лес Пруэл поднимался по пандусу к дверям здания, в котором помещался офис мистера Монтрофорта. Офис его был знаменит тем, что разные участки пола могли с помощью гидравлической подачи, пульт управления которой находился в столе мистера Монтрофорта, подниматься и опускаться на любую высоту. Делалось это отнюдь не для того, чтобы мистер Монтрофорт мог ощутить власть над посетителем, глядя на него сверху вниз; наоборот, посетитель должен был чувствовать себя во всеоружии, взирая сверху вниз на хозяина кабинета. Мистер Монтрофорт не любил, когда сделка проходила слишком уж гладко. Чем круче — тем лучше, — бывало, наставлял он сотрудников. Если впаришь все покупателю без сучка и задоринки — чувствуешь себя не в своей тарелке, а потому пускай поартачатся. Но когда вместо покупателя перед взором мистера Монтрофорта предстал небритый и хмурый Лес, мистер Монтрофорт страшно удивился. — Я ухожу, шеф, — слова прозвучали как удар грома. Темные пронзительные глаза на красном заостренном лице мистера Монтрофорта вспыхнули вдруг выражением внезапной радости. Одарив Леса самой обворожительной улыбкой, какую только могли гарантировать усилия зубных техников, он нажал кнопку на подлокотнике инвалидного кресла. Лес Пруэл следил, как кресло мистера Монтрофорта начало медленно опускаться, словно уходило в зыбучий песок. Когда безволосая голова мистера Монтрофорта оказалась на уровне колен Пруэла, пол остановился. — Выкладывай, что там у тебя, парень. — Я больше не желаю работать здесь, мистер Монтрофорт. — У моего секретаря в столе лежит бланк контракта на десять лет — и прежде чем ты выйдешь из моего офиса, в нем будет стоять твое имя, Пруэл. Мне нравится твоя хватка, старик. Черт возьми, ты думаешь, я отпущу того, кто способен продать старый металлолом на четыреста долларов за два миллиона? Брось, парень, ты же не уйдешь от меня! Я же ведь люблю тебя. Лес Пруэл, Л-Ю-Б-Л-Ю — вот такими большими буквами! — Такими же большими буквами заявляю — я У-Х-О-Ж-У, мистер Монтрофорт. — Черт возьми, что-то ведь гложет тебя, и совершенно напрасно! У тебя самая клевая работа в самой клевой компании — и самое клевое будущее во всем мире! Тебе же нигде больше не будет так хорошо — а потому давай, парень, как раньше, работать вместе! Ты же ведь не новичок с парой акций и видом на повышение, которое будет Бог знает когда. Ты — кусок жизни нашей команды, и если перестанешь вместе с нею дышать — нам всем будет не хватать воздуха, понял? Так в чем дело, в конце концов? — В Эрни Уолгрине. Мы потеряли его — а мы не должны были этого позволить. Я уже освоился с ролью продавца и почти забыл, что по профессии я — охранник. А ведь в свое время я гордился этим, мистер Монтрофорт! Гордился тем, что я делал. И вот этой-то гордости мне и не хватает сейчас. Лес Пруэл почувствовал, что наконец выговорился. Машинально взглянув на свои руки, он с удивлением почувствовал, как слезы — слезы облегчения — подступают к глазам. — Когда я охранял президента, то получал столько, что мог сосчитать на пальцах одной руки, не мог даже сводить семью в ресторан — и все равно страшно гордился своей работой. Даже когда потеряли Кеннеди... Было ужасно горько, но я все равно гордился, потому что мы сделали все, что могли. А сейчас я не чувствую этой гордости, мистер Монтрофорт. Над краем ямы в полу показалось мощное безволосое темя, затем — горящие темные глаза, нос, напоминавший острый фаянсовый осколок, и щеривший два ряда великолепных зубов рот, словно пересаженный от двадцатилетней старлетки с рекламы зубной пасты. У самых колен Пруэла закачались хилые покатые плечи; затем появились подлокотники, верх колес, и вскоре лицо шефа оказалось на уровне лица Пруэла. Мистер Монтрофорт улыбался. Лес Пруэл вдруг осознал, что никогда не видел шефа без улыбки на красной физиономии — и каждый раз это был верный признак того, что в уме у мистера Мотрофорта созрела какая-то сделка. — Я вообще никогда не чувствовал гордости, Пруэл, — сказал мистер Монтрофорт. На мочке его уха повисла большая капля пота — и, вздрогнув, сорвалась вниз, как будто собравшиеся в ней микробы единогласно проголосовали за невозможность дальнейшего пребывания на лице этого человека. В первый раз Сильвестр Монтрофорт не пытался предложить — пардон — продать что-то Лесу Пруэлу. Вместо этого он открыл нижний ящик стола и извлек оттуда квадратную бутылку с темной жидкостью. Ловким движением левой руки он вынул из ящика два стакана и, поставив на стол, наполнил их доверху. Мистер Монтрофорт не предлагал выпить с ним — он приказывал сделать это. — Ну, хорошо, ты уходишь. На-ка вот, глотни. Пей и слушай. — Я знаю, что у вас некоторые проблемы, мистер Монтрофорт... — Проблемы, Пруэл? Так я тебе скажу — больше это напоминает процедуру распятия. Тебе никогда не приходилось видеть на лице человека, с которым встречаешься в первый раз, широченную улыбку — и знать, что у него внутри уже включился сигнал «пожалей убогого»? Чтобы не скривиться от отвращения, он скалит зубы! А женщины? Представляешь, чего стоит мне наладить хоть какие-то отношения с женщинами? Я ведь не такой, как вы все — и даже не инвалид, Пруэл! Уродливый гном, скрюченный и безногий — вот кто я такой! Мерзкий карлик! И не нужно пудрить мне мозги — я-де просто-напросто «человек с физическими недостатками»! Я вовсе не человек! Мерзкий карлик — и по-другому относиться ко мне вы никогда не сможете! Человек — это ты. И все остальные. А я мутант! И если бы естественный отбор работал нормально — способности оставлять потомство я тоже был бы лишен. Но выживают, как известно, сильнейшие. Остальные уроды вроде меня лишены этой приятной функции, Пруэл. — Простите, но во многом вы даже превосходите обычных людей. Ваш разум, ваша воля... — От волнения Лес Пруэл глотал слюну. Тело мистера Монтрофорта изогнулось, словно у него заболел живот. Кивком он указал Пруэлу на стакан с зельем. Напиток оказался сладким, как кленовый сироп. Однако вкус был вместе с тем резким — как будто кто-то выдавил в него цедру горького цитруса, например, лимона или грейпфрута. По телу Пруэла разлилось приятное тепло. Залпом осушив стакан, он почувствовал, что не прочь отведать еще — и, к своему удивлению, обнаружил у себя в руке стакан мистера Монтрофорта. — Так вот, Пруэл, я уже сказал — я мутант. Мой разум в десять раз сильнее твоего, воля — раз во сто крепче, и вообще из теста нас лепили разного... Может быть, я лучше тебя. Может, хуже. Но главное — я не такой, как ты. А ты — просто бывший полицейский, который начал обрастать жирком. Да и все вы в вашей службе просто-напросто бывшие легавые. — Да. Бывшие, — согласился Лес Пруэл. — Я никогда не говорил тебе, Пруэл, каково это на вкус — наблюдать, как все эти грудастые телки идут мимо, плюнув от отвращения?! У меня нет ни одной ноги — но похоти хватит на двоих, понял? И как ты думаешь, что делает тот, кого эдак вот любят женщины? Как прикажешь ему утолять свою страсть? Лучше всего стать продавцом — не просто продавцом, а лучшим продавцом в мире! — Лучшим в мире, — кивнул Лес. Он допил стакан мистера Монтрофорта, но ему хотелось еще, и, привстав, он взял из рук у шефа бутылку. Отличная бутылка. Прекрасный шеф. И мир стал, как никогда, прекрасен. — А ты любил Эрни Уолгрина, — прищурился мистер Монтрофорт. — Любил. Лес Пруэл припал к горлышку бутылки. Боже, как хорошо. Какая эта бутылка прекрасная. Какая замечательная бутылка... — И ты убьешь тех, кто убил его. — Убью тех, кто убил, — подтвердил Лес. И понял, что немедленно сделает это. — Ты — ангел мщения, Лес. — Ангел. Мщения. — Тебе нужно будет расквитаться с двоими. Один белый, другой — желтый, азиат. Кореец. Тебе расскажут, где их найти. Вот их фотографии. При них — блондинка с потрясающими сиськами... прямо как колокола господни, честное слово! — Убью, — кивнул Лес, и кисло-сладкий лимонный вкус разлился по его жилам. Чувство приятной расслабленности прошло, мозг стал ясным на удивление. Теперь он знал, кто убил Эрни Уолгрина. Доброго старого Эрни. Те два подонка на фотографиях, которые показал ему мистер Монтрофорт. Изнутри медленно поднималась волна беспокойства — ведь он еще не отомстил этим двоим. Но он отомстит — и сразу все снова будет в порядке. Будет, потому что есть верное средство раз и навсегда расставить все по местам. Это средство — убить двух мерзавцев. Все это время он жил ради этого. Вязкая духота Умбассы словно осела на нестерпимо зудевшей коже Леса Пруэла, липкая, много дней не стиранная одежда лишала поры притока воздуха, тело его горело. Но все это было неважно. Важным было одно — неземное, благодатное тепло, наполнившее его после первого глотка из волшебной бутылки. Но вскоре он почувствует себя еще лучше. Когда сделает то, что все эти дни его мучило. Неужели он уже попрощался с мистером Монтрофортом? Пруэл обнаружил, что стоит посреди улицы, Вашингтон раскален от солнца, и он сейчас выблюет все грейпфруты и все лимоны, которые когда-либо пробовал. Лимонно-желтый свет застилал глаза. Солнце вонзило свои лучи в его голову, оно пахло грейпфрутом. Что-то сильно ударило его по темени... ... Руки, чьи-то мягкие руки прижимали к его голове что-то мягкое, причиняя нестерпимую боль. Но это было неважно. Внезапно он пожалел, что это ощущение не приходило к нему раньше, давно, когда его готовили к Службе. Тогда он думал, что ни за что не справится... Что-то со звоном выстрелило около его уха. Свет солнца померк. Теперь к его голове прижимали что-то холодное. Он чувствовал жажду. Ему дали воды. Теперь ему хотелось грейпфрута. Грейпфрута поблизости, видно, не было... но после того, как он отомстит за Эрни Уолгрина, ему позволят, конечно же, вновь глотнуть из бутылки. — Ты видишь вон там ребенка? Стреляй, — произнес чей-то голос. — Да, да, — закивал Лес Пруэл. Где его пистолет? Он не может стрелять, раз у него нет пистолета. — Мы дадим тебе такой, из которого нельзя промахнуться, — пообещал голос. Женский крик. Почему кричит эта женщина? — Он убил его! Этот человек застрелил ребенка! Она уже указывает на него... — Убей ее! — приказал тот же голос. Вот так. Больше ей кричать не придется. И правильно — потому что все шло правильно здесь, перед зданием центра Эдгара Гувера, от которого к нему приближались те двое, что убили Эрни Уолгрина. Скуластый парень в черной майке и сморщенный азиат в кимоно. Он снова услышал голос и понял, что он идет не снаружи, а изнутри него, звучит где-то в его мозгу. Он будет слушаться его, и делать все, что он ему скажет — а потом все, совсем, навсегда будет спокойно и хорошо. — Убей корейца! — приказал голос. Азиат упал, взмахнув полами кимоно. — Теперь белого. Скуластый парень упал, беспомощно вцепившись в свою черную майку. — Хорошо, — похвалил голос. — Теперь можно убить себя. И тут Лес Пруэл понял, что у него действительно есть оружие, и увидел в своих руках винтовку; указательный палец правой лежал на спусковом крючке. А как же грейпфрут? И почему визжит вон та грудастая блондинка? И что же будет с милым мистером Монтрофортом и его сексуальными проблемами? И... Эрни Уолгрин? Добрый старый Эрни? Где он, что с ним? — Нажимай, — голос зазвучал вновь. — Ой, да. Простите, — испугался Пруэл. Пуля тридцать пятого калибра вошла в его мозг, как грузовик, врезавшийся в бахчу с дынями. Разлетелась вдребезги пазуха решетчатой кости, разворотив осколками обонятельную луковицу — Лес Пруэл никогда больше не почувствует аромат грейпфрута. Медный нос пули в кашу размолол позвонки, и череп Леса Пруэла развалился на части, словно яичная скорлупа. Мозг Пруэла умер на мысли о том, сумеет ли он увидеть вспышку пороха у дульного среза. Органы его зрения, правда, сумели дать ответ — но послать его в мозг они уже опоздали. Ответ был положительный. Других вопросов у Леса Пруэла не возникло. И обонятельная луковица больше ему не понадобилась.Глава седьмая
Подушками пальцев Римо нащупал на земле что-то твердое, похожее на осколок черепной кости. Глаза заливала кровь, капавшая со лба, и, вытирая, он ощутил на пальцах знакомое мокрое тепло. Он делал все слишком медленно. Слишком медленно. И вот теперь расплачивается за это. Винтовка валялась на мостовой. Он хотел помешать парню спустить курок — но опоздал, раззява. Он уже разнес свой черепок вдребезги. А этот тип мог бы стать той самой ниточкой, по которой Римо наверняка проник бы в центр лабиринта. Но теперь он мертв — и все надо начинать сызнова. — Потрясающе! — раздался у него за спиной восхищенный визг мисс Виолы. — Быстрота улитки, — мрачно отозвался Чиун. — Почему ты позволил ему застрелиться, я тебя спрашиваю? Ты не должен был этого допустить! Он был нам нужен живым — и мы его упустили! — Но он же стрелял... буквально во всех! — лицо мисс Пумбс побелело от страха. — Не во всех, — уточнил Чиун. — А в меня и Римо. — Но он убил эту бедную, бедную женщину! И этого несчастного ребенка! — Когда получают новую машину, ее сначала обычно испытывают. — Вы хотите сказать, что убил их, только чтобы узнать, стреляет ли его ружье? О, Боже! — ужаснулась Виола. — Нет, — замотал головой Чиун. — Он сам и был той машиной. Когда будешь рассказывать своей Комиссии про ассасинов, непременно скажи, что Мастер Синанджу, славнейший из них, всячески осуждает использование любителей. И как раз этот случай показывает, что я абсолютно прав. Когда оружие попадает к дуракам, страдают невинные. Вообще нельзя было изобретать огнестрельное оружие. Мы это всегда говорили. — То есть как — он и был машиной? — Это было видно по его глазам, — заявил Чиун. — Увидеть это мог почти каждый. — Но как вы могли увидеть его глаза? — мисс Виола отчаянно пыталась понять хоть что-нибудь. — Как, объясните? Ведь все было так ужасно... выстрелы, и погибли люди, а вы... вы смотрели ему в глаза, да? — Когда ты, о прелестная дева, входишь в комнату, где полно других женщин, ты ведь сразу замечаешь, кто как накрасился — хотя у меня, например, глаза просто бы разбежались! Но ты замечаешь — потому что приучила себя к тому, чтобы первым делом смотреть именно на это! Вот так же я и Римо себя приучили кое к каким вещам. И потому зрелище смерти не слишком пугает нас — мы оба к нему привыкли. А в своем отчете ты обязательно должна сказать, что Мастера Синанджу не только самые искусные, но и самые симпатичные из ассасинов всех времен. Если, конечно, не считать Римо. И Чиун, спрятав желтые кисти рук с длинными ногтями в рукава кимоно, застыл в умиротворенной позе на теплом весеннем солнышке перед зданием центра Эдгара Гувера, Вашингтон. Внутри здания агенты федеральной службы названивали своим адвокатам, чтобы узнать, могут ли они произвести арест по подозрению в причастности к только что произошедшим внизу убийствам — поскольку тротуар, где лежали тела, формально считался городской, а не федеральной собственностью, и любой городской судья сам мог привлечь из-за этого федерального агента к ответу. В Америке никогда не привлекают к суду, например, тех, кто позволил уйти преступнику. Их отпускают — ради соблюдения гражданских прав, уважение к которым должно в конце концов превратить наше время в золотой век любви и всеобщего благоденствия. Когда внизу прозвучал первый выстрел, в расположенном напротив здании ФБР все окна были в секунду закрыты плотными шторами. Виола Пумбс в недоумении посмотрела на большие дома — оттуда никто не появлялся. Затем обернулась и волосы встали дыбом на ее голове. Стоя на коленях у трупа, Римо пил кровь. — Что случилось? — поднял брови Чиун. — Он... он пьет кровь. — У Виолы стучали зубы. — Да нет, — снисходительно улыбнулся Чиун. — Он только мажет ее на палец и нюхает. Кровь — кладовая здоровья, и по запаху одной ее капли опытный врач может определить болезнь или причину смерти. Но сейчас, хвала высшей мудрости, в этом нет нужды — ибо любой посвященный Синанджу скажет без труда, что некое зелье подтолкнуло этого безумца на его деяния. И перед тем как покончить с собой, он был уверен, что покончил с нами. — Вы и мысли можете читать? — Нет, — признался Чиун. — Все, что есть у меня — мой опыт. Вот если ты бросишь камень и попадешь в гонг, потом снова бросишь камень и снова попадешь в гонг, а потом бросишь еще раз — и промахнешься... Что ты тогда сделаешь? — Брошу камень еще раз — чтобы попасть, разумеется! — Верно. А когда этот безумец стрелял в меня и промазал, он не стал снова стрелять в меня, а прицелился в Римо; а когда не сумел попасть и в него, то убил себя — чтобы мы не узнали, кто велел ему сделать все это. Но, заметь, по второму разу он в нас не стрелял — потому что был уверен, что попал с первого. Поэтому расскажешь своим: кто прибегает к услугам Синанджу, экономит в главном, не скупясь на мелочи. Ибо нет ничего разорительное неудавшегося покушения — можешь поверить мне. — А ассасины — это тайная организация? — Тайны нужны лишь любителям, прикидывающимся ассасинами — наше доброе имя немало страдает от их самозванства. Взять ваши две западные войны. Первую из них начал некий самозванец в этом самом Сараево, она привела ко второй, а вторая, будь уверена, непременно приведет к третьей. — Вы говорите о мировых войнах, мистер Чиун? — Мировых? Корея в них не участвовала. Чиун отвернулся, всем своим видом давая понять, что поскольку самая главная страна мира не имела к этим войнам никакого отношения, ему решительно все равно, что сделали друг с другом орды обезумевших европейцев, американцев и этих недоумков из Японии. Обыкновенная резня, которую устроили толпы сумасшедших с таким же сумасшедшим оружием — вместо того, чтобы прибегнуть к изящному, хорошо подготовленному и абсолютно незаметному заказному убийству, не оставляющему последствий и дающему возможность решить все спорные вопросы международной политики. Обернувшись в сторону Римо, Виола вновь увидела лежавшие на тротуаре тела и окровавленный трупик ребенка — и почувствовала, что ноги ее подкашиваются, однако длинные ногти Чиуна молниеносно пробежали по ее позвоночнику — и к мисс Пумбс вновь вернулась способность видеть и ощущать. Короткий массаж Чиуна в мгновение ока прогнал дурноту, не отпускавшую ее с момента первого выстрела. — По-моему, — вдруг заметил Чиун, — в этом месте что-то не так — или мои старые глаза меня обманывают? Виола огляделась. На тротуаре постепенно собиралась толпа; то и дело слышались испуганные или гневные вскрики. И среди этого зарождавшегося хаоса на улицу вдруг плавно, словно вся неразбериха ничуть не заботила водителя, выехал автомобиль. — Эта машина... — Неуверенно начала Виола. — Верно, — кивнул Чиун. — Водитель не обращает никакого внимания на то, что здесь происходит. Можешь, кстати, отметить в своем отчете, что любители, как правило, не замечают таких вещей. Я знаю, что ты — смышленое дитя, и не мне учить тебя, как писать отчеты; но если позже ты решишь вдруг приняться за книгу, непременно опиши в ней, как Мастер Синанджу окинул взглядом толпу белых, жалких в своей беспомощности, и воскликнул: «Оставьте ваш страх — ибо с вами мудрость Дома Синанджу!» Можешь, конечно, описать это своими словами, — скромно добавил он. Виола увидела, как следам за автомобилем, который привлек их внимание, двинулся Римо. Он не бежал — было больше похоже, что он плывет по воздуху. Виола не заметила, как он двинулся с места — лишь по тому, как сокращалось расстояние между ним и машиной она поняла, что Римо движется. Она еще успела подумать, что бежит он вроде бы медленно, но движется поразительно быстро — и вдруг поняла, что Римо вообще не бежал. Его плавные, словно замедленные движения нельзя было назвать бегом. Римо поравнялся с машиной, словно притянутый к ней резиновым жгутом. Раздался удар, металлический скрежет, от машины отделилась левая дверь, и на тротуар, стукнувшись о пожарный гидрант, вывалилось чье-то тело. Из глубокой раны на груди, там, где тело соприкоснулось с гидрантом, хлестала кровь. Было похоже, что его буквально выжало из машины под сильным давлением. Гидрант, однако остался цел. — Ох! — выдохнула Виола. Машина остановилась. Из окна высунулась загорелая рука с широким запястьем и помахала им. — Что случилось, дитя мое? — участливо вопросил Чиун. — Чем ты так взволнована? — Его... из этой «электры» им как будто бы выстрелили. — Какой электрик? — не понял Чиун. — Этот автомобиль, из которого ваш друг только что кого-то выкинул, называется «Бьюик электра». — А-а, — протянул Чиун. — Понятно. Ну, пойдем, Римо, кажется, зовет нас. — Но как? — Он высунул из окна руку и машет нам. Это условный знак, и мы им всегда пользуемся. Это несложно. Просто махать — и все, — пояснил Чиун. — Нет... Я спрашиваю, как удалось ему выбросить из машины этого парня? — Взял и выбросил, — пожал плечами Чиун, не понимая, чему она удивляется. Если вовремя и с толком применять то, чему несколько лет учился — можно делать вещи и более сложные. А-а, она, наверное, под впечатлением от того, что Римо не захотел портить городское водопроводное оборудование. — Если цель движется, нужно следовать за ней — так, чтобы поразить ее одним точным ударом, — объяснил он Виоле. — Нет, но с такой силой... Как у него это получается? — Следуя великой мудрости Дома Синанджу, — машинально ответил Чиун, так и не уразумев в точности, чем так восхищалась Виола. Правда, те, кто не умеет управлять своим телом и регулировать дыхание, часто удивляются самым простым вещам, которые могли бы делать и сами, если бы пользовались своим организмом правильно. Открыв Виоле дверь, Чиун пропустил ее на заднее сиденье. В углу, у окна, молча сидел человек. В руке его был зажат кольт 45-го калибра. На губах мужчины играла слабая улыбка. Очень, очень слабая. Обычно так улыбаются те, кто только что сотворил какую-нибудь ужасную глупость. Так оно и выло — джентльмен с револьвером пытался по глупости выстрелить в другого джентльмена, с жилистыми запястьями, расположившегося на переднем сиденье. На середине этой попытки жизнь его окончилась. Над левым ухом джентльмена виднелась небольшая вмятина — ее хватило как раз для того, чтобы вдвинуть височную долю мозга в мозжечок и зрительный нерв. Последней информацией, которую получили клетки его серого вещества, был краткий призыв «кончай работу». Информация дошла очень быстро — вмятина еще только-только оформилась; еще пару секунд по инерции сокращалось сердце, но, не получая сигналов от мозговых клеток, вскоре замерло. Печень и почки, перестав получать от сердца свежую кровь, также прекратили работу; организм джентльмена объявил всеобщую забастовку под названием «смерть». — Все в порядке, мисс Пумбс, — кивнул Римо. — Он не будет тревожить вас. — Он... он мертв, — едва слышно прошелестела Виола. Замечание Виолы покоробило Римо, который уже принялся было налаживать контакты с водителем. Тот, со своей стороны, прилагал все усилия, чтобы вести себя как можно более дружелюбно с неожиданным гостем, освободившим салон от пассажиров с поистине ошеломляющей стремительностью. — Нет, мисс Пумбс, он вовсе не умер. Он будет вечно жить в сердцах тех, кто постарается больше не делать глупостей. — А что... за что вы его убили? — спросила Виола прерывающимся голосом. — Ведь он мертвый! Совсем, навсегда — и что он вам сделал, он ведь только ехал... — Что сделал? — переспросил Римо. — За то, что он сделал, милая, убивают всегда и везде. Прежде всего — он не взял на себя труд хорошенько подумать. А кроме того — не умеет обращаться с этой своей штуковиной. Медвежья реакция и птичьи мозги — вот два порока, которые трудно оставить безнаказанными. Чиун успокаивающе сжал трясущееся запястье Виолы. — Этот человек поплатился, мисс Пумбс, за оскорбление нашей чести. Виола его не слышала. Она дрожала так, будто к мочкам ее ушей подключили электрический ток. Ни за какие деньги на свете она не согласилась бы повернуть голову в ту сторону, где находилось «это». Смотреть в другую сторону ей тоже не хотелось — там сидел азиат, который, судя по всему, не находил ничего особенного в случившемся. — Он нанес смертельное оскорбление также и вашей чести, мисс Пумбс! И смиренно умер во славу той, чье перо воссоздаст наконец историю Дома Синанджу! — Выпустите меня отсюда! — взвизгнула мисс Виола, находясь на грани истерики. — Я хочу опять к Пупси! И дьявол побери все книжки про убийц, вместе взятые! — Нам пришлось лишить его жизни, ибо мысли его об устройстве мира были исполнены зла. Чиуну показалось, что для белого человека этот довод будет более убедителен. — Виола, — холодно обронил Римо, — теперь заткнитесь и слушайте, что скажу вам я. Он умер, потому что за секунду до этого пытался убить меня. А машина приехала сюда за тем парнем, что убил ребенка и женщину. Именно те, кто сидел в ней, приказали ему сделать это. Они же приказали ему убить нас. Но просчитались — и поэтому сами умерли. Только по этой причине. — М... мне больше нравится политика. Раздеваться перед конгрессменами вовсе не так опасно! — Так или иначе, мисс Виола, — покачал головой Римо, — вы влезли в эту историю. Но как только все кончится — я сам подпишу вам увольнительную, даю слово. Чиун тоже попытался успокоить мисс Пумбс, но в этот момент труп в углу повалился набок. Мисс Пумбс зарылась лицом в колени и тихо всхлипывала. А Римо беседовал с водителем, ровным, дружелюбным тоном задавая вопросы. Человечек за рулем отвечал горячо и искренне — но, увы, знал он очень немного. Вернее сказать, ничего. Он был нанят сегодня утром через компанию «Мегаргел», занимающуюся прокатом автомобилей. Когда начали стрелять, он очень испугался. Сиденье под ним было мокрым — в отличие от его репутации.Глава восьмая
Три раза подряд субботние телепрограммы, в которых президент Соединенных Штатов отвечал на телефонные звонки зрителей, давали самый высокий рейтинг в сетке передач на уик-энд. Однако четвертая и пятая провалились с треском. В Нью-Йорке их начисто забил старый сериал «Семья Монтефуско», в Лас-Вегасе — фильм с участием Говарда Хьюза, который показывали в девятьсот пятнадцатый раз. По словам представителя телекомпании, имевшего бурное объяснение с советником президента, дело было «в общем-то гиблое. Этими ответами президента телезрители интересуются в той же мере, как, скажем, процессами высыхания краски или роста травы. Или, к примеру, испарения жидкости. Так что тратить на них эфир — дело пустое. Извини, старик, что так получилось. Но ничего не поделаешь.» Советник президента, излагая ситуацию патрону, сообщил, что «продолжать публичные выступления по ТВ пока целесообразным не представляется.» — Но придется. Президент пожал плечами, не поднимая головы из-за громоздившихся на его столе бумажных кип высотой примерно по футу каждая. Чиновники вечно жалуются на обилие бумажной работы. Но человек за столом понимал, что бумаги — это информация, а именно обладание информацией и давало доступ к президентскому креслу. Распоряжение неверное, даже глупое, сколь бы не было вредно само по себе, все же не имеет таких последствий, как распоряжение, не подкрепленное информацией — ибо последнее слишком часто воспринимается подчиненным как новый стиль работы. Поэтому к бумагам президент относился с уважением, теша себя еще и мыслью о том, что он первый со времен Томаса Джефферсона осознал важность информационных данных и даже применил для их обработки некоторые научные методы. — Но, сэр... Президент осторожно вложил желтый карандаш «2М» в стоявшую перед ним серебряную подставку и поднял наконец глаза на советника. — Прежде всего я отвечаю на эти звонки, чтобы почувствовать пульс народа Америки, а вовсе не из желания появиться лишний раз на экране. Если бы мне действительно хотелось заинтересовать этих телевизионщиков — проще всего было бы послать им кассету, на которой я исполнял бы на лужайке перед Белым домом «Танец маленьких лебедей». Ручаюсь, что они обеспечат такую передачу самым удобным эфирным временем. На лице президента советник увидел знакомое ему выражение, означавшее, что лучшим ответом на эту тираду будет молчаливое согласиесобеседника. Поэтому советник лишь кивнул, слегка улыбнувшись. — Верное решение, сэр. Снова взявшись за карандаш, президент принялся заносить цифры в графы лежавшего перед ним отчета об импорте пищевой продукции. — И верные люди, — кивнул он в ответ. Вздохнув про себя, советник медленно пошел к двери. И обернулся, вновь услышав голос хозяина кабинета за спиной. — А верные люди — верные решения. Президент широко, ободряюще улыбнулся. И лишь когда успокоенный советник исчез за дверью, президент тяжело вздохнул. Самое сложное в работе любого руководителя — это, без сомнения, личные отношения с людьми. Даже те, кто вот уже многие годы работает с ним, до сих пор склонны принимать его несогласие за неодобрение, до сих пор склонны думать, что если президент не делает то, что, по их мнению, он должен делать — значит, их работа недостаточно убедительна, а сами они не Бог весть как ценны... Президенту подумалось, что если не бы столько времени уходило на то, чтобы гладить по шерстке членов Конгресса, сотрудников, даже его домашних — сколько еще разных документов смог бы он хотя бы прочесть... Невесело усмехнувшись, он вернулся к прерванному занятию. А четыре дня спустя он вновь сидел в кабинете в южном крыле здания, окруженный нацеленными на него объективами телекамер, нажимал на кнопки стоявшего перед ним телефона и отвечал на вопросы простых американцев, которым удалось пробиться через заслон из трех секретарей, чтобы поговорить наконец с главой нации. — Следующий — мистер Мэнделл, сэр. Линия два. По вопросу энергоснабжения. Президент послушно нажал на корпусе телефона кнопку с цифрой «два». — Добрый день, мистер Мэнделл. С вами говорит президент. Вы хотели узнать что-то насчет энергии? — Нет, известить — о том, что у вас ее уже не осталось. — Ну, видите ли, мистер Мэнделл, наши энергоресурсы, разумеется, не бесконечны, и если мы не... — Да не наши, мистер президент. А ваши. И закончатся они очень скоро. В субботу, через несколько дней. Угроза, — если это была она, — заставила его на секунду задуматься. Что-то в голосе звонившего говорило о том, что это не обычный сумасшедший. Не было в нем той истерической напористости, повизгивающих нот, которыми всегда отличаются голоса подобных типов. Этот словно сообщал о чем-то давно решенном. Президенту пришли на ум интонации оператора телефонной станции или диспетчера узла полицейской связи. Рука машинально потянулась к карандашу; на квадратном листке появилась короткая запись: «Возраст ближе к пятидесяти. Южный акцент. Возможно, уроженец Вирджинии». — Не понимаю, о чем вы, сэр? — Помните тот случай в Солнечной долине? Так вот, в субботу, сэр — ваша очередь. Вам придется умереть — и я даже назову вам место. Прямо на ступенях Капитолия. Я предупреждал — это случится немедленно, если выплаты прекратятся. Президент махнул рукой одному из секретарей, давая знак отключить остальные каналы и засечь разговор по второй линии. Наверняка у охраны достаточно средств, чтобы проследить, откуда звонит этот... — Вы упомянули Солнечную долину? — переспросил президент. — И вы прекрасно знаете, почему. Тот малый тоже думал, что защищен с головы до ног. Пришлось заставить его расстаться с этой уверенностью. Мы думали, это кое-чему вас научит — но вместо этого вы набили весь дом охранниками. Но они вам, увы, не помогут. Вам придется умереть, мистер президент. — Предположим, мы выплатим вам ту сумму, которую вы пожелаете? — Президент поймал взгляд советника, который при помощи внутреннего телефона приводил в движение громоздкий аппарат Федерального бюро — они должны были выяснить, откуда сделан звонок, и арестовать звонившего. — Слишком поздно, мистер президент, — произнес голос в трубке. — Вы умрете, говорю вам. А наш разговор очень скоро закончится — так что ваши люди не успеют засечь меня, не надейтесь. Единственное, что вы можете сделать — оставить записку своему преемнику. Напишите ему, что нам не нравится, когда игнорируют наши просьбы, и когда мы позвоним ему — ровно через неделю после того, как он займет ваше кресло, сэр — лучше ему прислушаться к тому, что мы ему скажем. Всего хорошего, мистер президент. До субботы. Президент услышал легкий щелчок. Беседа была окончена. Опустив трубку на рычаг, президент резко поднялся с места. Для передачи он оделся по-домашнему — в светло-голубой свитер с закатанными рукавами, обнажавшими его крепкие запястья и крупные руки фермера. — Эти звонки нравятся мне все меньше, — заметил он. Окружавшие его люди, как по команде, шагнули к нему, советник, стоя спиной, все еще прижимал к уху телефонную трубку, пытаясь выяснить местонахождение звонившего. Секунду спустя, гневно бросив трубку на рычаг, он выпрямился и обернулся к президенту. Виновато развел руками и покачал головой. — Ладно, оставьте, — махнул рукой президент. Однако прежде чем выйти из комнаты, он, подойдя к советнику, шепнул: — Позаботьтесь, чтобы ничего не попало в прессу. Ни слова, слышите! Ничего — пока я сам не обдумаю как следует это дело! — Разумеется, сэр. С вами... все в порядке? — Абсолютно. Абсолютно все. Извините, мне нужно подняться наверх. Похоже, настал мой черед звонить...* * *
Подавшись вперед на своем инвалидном кресле, мистер Сильвестр Монтрофорт пытался вслушаться в то, что говорил ему сидевший напротив Римо, — однако взгляд его был, словно цепью, прикован к ложбинке, разделявшей симметричные детали анатомии мисс Виолы Пумбс. В самом начале беседы с тремя пришельцами физиономия мистера Монтрофорта располагалась на уровне их глаз; однако такая позиция ограничивала обзор груди и бедер Виолы, по каковой причине мистер Монтрофорт дюйм за дюймом поднимался вверх, пока не оказался на фут над головами гостей, — и впился в Виолу взглядом. Она же, склонив голову над блокнотом, записывала. Занятие это, как у всякого непривычного к нему человека, продвигалось у нее энергичными, но короткими порывами; тело мисс Виолы реагировало на них движениями груди, от которых на лбу у мистера Монтрофорта выступала испарина. — Этот Пруэл — он ведь был из ваших, — заметил между тем Римо. — Что это произошло с ним? — Не имею представления, — взгляд мистера Монтрофорта не сдвинулся ни на дюйм. — Он только недавно вернулся с выполнения ответственного задания в Африке. И... был как-то не в себе, знаете. Как крот, который возвращается в свою нору и обнаруживает там клубок змей. Собирался подать в отставку, сказал, что с него-де хватит убийств и всего что с ними связано. — Какое же отношение имел он к убийствам? — Помедленнее, — подала голос Виола, бросив в сторону Римо недовольный взгляд. — Вы говорите слишком быстро. Ее грудь воинственно поднялась, и мистер Монтрофорт поспешил поддержать Виолу: — Да, да. Можно помедленнее. Я, знаете ли, временем не ограничен. Римо пожал плечами. — Пожалуйста. «Какое-же-отношение-имел-он-к-убийствам». Теперь успеваете? — Почти, — кивнула Виола. — Он занимался вопросами безопасности. Это и есть наш бизнес, — ответил мистер Монтрофорт. — Охрана глав правительств, богатых предпринимателей... в общем, тех, кого всегда находятся охотники подоить, как корову-двухлетку. — Теперь вы зачастили, сэр! — поморщилась Виола. — Простите, милочка. — Он сделал галантную паузу, чтобы Виола могла закончить, затем подождал еще пару секунд — пока она не подняла глаза и легким кивком не поблагодарила мистера Монтрофорта. — Так вот. Пруэл много лет работал в Службе безопасности, охранял президента. Как и все наши люди, в общем-то. Им там, разумеется, приходилось нелегко, и думаю, это в конце концов его и доконало. Старые раны... ну, сами знаете. — Знаем, знаем, — закивал Чиун. — Старые раны нас тоже нередко тревожат — особенно вот его. Римо поморщился. — А эти двое в машине? Они ведь тоже на вас работали. — Вернее, числились у нас в штате — работали они на самом деле на Пруэла. Оба — из его личной команды. И вообще я чувствую себя мухой в чужой тарелке. Понятия не имею, с чего вдруг понадобилось ему в вас стрелять? С какой стати? Ума не приложу. А те двое — может быть, они хотели помочь ему. Почему — опять-таки не знаю. Может, вы им просто не понравились. Что-то в вашей внешности, возможно, их испугало. — Маловероятно, — вздохнув, Чиун указал на Римо. — Взгляните — разве этим можно кого-нибудь напугать? — Заткнись, — сквозь зубы проворчал Римо. — Помедленнее, — снова одернула их Виола. — Я дошла только до «маловероятно». — О, у меня есть полный текст, — лучезарно улыбнувшись, мистер Монтрофорт открыл в столе ящик и вынул оттуда миниатюрный магнитофон. — Когда мы закончим, вы, мисс, могли бы остаться здесь и переписать все себе прямо с пленки! — А саму пленку вы мне не можете дать? — спросила Виола. — Тысяча извинений, милочка — но не могу. Таковы правила нашей фирмы. Но с удовольствием помогу вам переписать — если вы, конечно, пожелаете. — Но, возможно... — Разумеется, разумеется, — закивал Римо. — Это будет очень полезно для вас, мисс Пумбс. А Чиуну и мне еще нужно кое-что сделать. — Ну, если вы рекомендуете... — начала она. — От всей души, — заверил ее Римо. У самой двери Римо, остановившись, обернулся к мистеру Монтрофорту, который уже вернул кресло на пол и медленно двигался к Виоле. — Еще один вопрос, мистер Монтрофорт. Вы знали некоего Эрнеста Уолгрина? — Да, он был одним из наших клиентов. Тоже бывший сотрудник Службы. К сожалению, мы потеряли его. Это был первый случай в нашей практике, — с сожалением качая головой, мистер Монтрофорт не отрывал в то же время взгляда от бюста Виолы, продвигаясь все ближе и ближе в его направлении. Внезапно он поднял глаза на Римо. — Его охрана тоже была в ведении Пруэла. Вы думаете, все это как-то связано между собой? — Кто знает, — вздохнул Римо. На улице, выйдя из сорокаэтажного, из бетона и стекла здания, Чиун задумчиво произнес: — Он терзаем похотью... — В принципе его можно пожалеть, — Римо покачал головой. — Да. Но не пришло еще время для этого.Глава девятая
— Президенту сообщили, что в субботу он будет убит. Голос Смита как две капли воды походил на телефонный прогноз погоды — за исключением тех страстных интонаций, которые обычно сопровождают сообщение о возможных дождях. — И где же? — поинтересовался Римо. — Прямо на ступенях Капитолия. Именно оттуда он собирается обратиться к демонстрации Студенческого союза, выступающей против военной экспансии. — Так выход же простой, — подивился Римо. — Велите ему остаться дома — и дело с концом. — Я уже пытался. Но он отказывается. Говорит, что непременно должен выступить перед ними. — Тогда заставьте его. — Римо нахмурился. — Мозгов у него, видно, меньше, чем показалось вначале. — Я лучше попытаюсь защитить его, — заметил Смит. — У вас ничего нового? — Ничего? У меня уйма всяких новостей, но ни одна из них ни к черту не годна — вот в чем дело. — Ну-ка просветите меня, — велел Смит. — Уверен, что вы что-нибудь да проглядели. — Я, да? Пожалуйста. Во-первых, Уолгрин. Оказывается, после смерти Кеннеди Служба безопасности начала выплачивать деньги какому-то типу, который пригрозил убить преемника Кеннеди. Уолгрин к тому времени из Службы уже ушел — но они обязали его исполнять обязанности связного. Вот... А нынешний президент, стало быть, платить отказался — и наш милый маленький убийца ухлопал Уолгрина. Весьма профессионально. Засунул его, можно сказать, в бронированный сейф — а затем вместе с сейфом разнес на кусочки... Эй, Смитти, вы меня слушаете? — Слушаю, слушаю, — послышался голос Смита. — Тогда слушайте внимательнее. Потому что у меня есть еще пара вопросов к вам. Да, так Уолгрин пытался, разумеется, защитить себя — и обратился в охранное агентство под названием «Палдор». Работают там сплошь люди из Службы безопасности. Но они его уберечь не сумели. А вчера трое парней из «Палдора» пытались меня убить. — И меня! — подал голос Чиун с другого конца комнаты. — Меня что, уже совсем ни во что не ставят? — И Чиуна тоже пытались убить, — поправился Римо. — И я был до сих пор уверен, что именно они и стращали президента угрозами... А когда, вы сказали, ему звонили? — Вчера вечером. — А, ну да. В любом случае, позвонили, когда эти трое были уже мертвы. А стало быть, никакого отношения к звонку они не имеют. А кто имеет — увы, без понятия. А нельзя этим гадам попросту заплатить? — Президент спрашивал об этом у них, — проинформировал Смит. — Но они отказались. — Значит, деньгами они больше не интересуются. На уме у них что-то еще, — подытожил Римо. — Вы поразительно догадливы. — А может, это обыкновенные психи, и у них там что-нибудь стронулось в мозгах. — И это вполне вероятно. — А угрожали каким образом? — спросил Римо. — По телефону. Мужской голос с южным акцентом. Возраст — около пятидесяти. Звонок проследили — до квартиры в восточной части города. Хозяину уплачено за три месяца вперед. Жильца никто не видел и не помнит. Телефон установили два месяца назад — но это был первый и единственный звонок из этой квартиры. Сейчас ищут кого-нибудь — в самом доме или в телефонной компании — кто хотя бы краем глаза видел жильца, но пока безуспешно. Отпечатки тоже искали — но их в квартире не обнаружено. — А сегодня у нас что — среда? — спросил Римо. — Да. В лучшем случае — два дня времени. — Ну что ж, немалый срок. — У вас появилась идея? — Да. Но вам я о ней пока не буду рассказывать. Когда Смит повесил наконец трубку, Римо сказал Чиуну о телефонном звонке. — Тогда, — заявил Чиун, — я знаю, что делать. — И что же именно? — Нужно объяснить этой Виоле Пумбс, что президент пренебрег нашими советами — пусть она напишет это в своей книге. А мы должны уехать из этой страны. Тогда никто не сможет обвинить нас в случившемся — нас ведь здесь не будет, и кроме того, все узнают, что нашим советом он не воспользовался. — Откровенно говоря, Чиун, я не думаю, что сейчас мы должны в первую голову печься о нашей репутации. Лучше попробуем спасти президента. — Если тебе хочется опять все опошлить — пожалуйста. — Чиун обиженно отвернулся. — Но важно лишь то, что действительно важно. И репутация Дома Синанджу должна быть спасена. — Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Римо. — Все равно у меня есть план. — Он столь же великолепен, как тот, согласно которому ты предложил как-то искать Смита в Питсбурге, ибо знал, что он находится в... в Цинциннати? — Даже лучше, папочка. — В таком случае я жажду о нем услышать. — Ничего я тебе не скажу. — Это почему? — Потому что ты будешь смеяться.* * *
— Ты становишься мудрее с каждым днем, сын мой. Вместе с внушительной суммой денег Осгуду Харли были даны инструкции. Он должен был посетить двести разных магазинов с одной целью — купить двести фотоаппаратов «Кодак-инстаматик» и четыреста кубиков магния. — В каждом магазине — один аппарат и два кубика. Инструкции были подробными, точными, и он был строго предупрежден об ответственности, если попытается их нарушить. Но двести магазинов? Первые четырнадцать аппаратов он купил, как и предписывалось, в четырнадцати разных магазинах — и тщательно спрятал в небольшой квартирке на четвертом этаже старого здания на Норт-Кей-Стрит. Но в магазине Уэллана на углу, неподалеку от его дома, Харли задумался. А кто вообще узнает об этом? Что, они станут проверять? — Я бы хотел купить дюжину аппаратов «Инстаматик», — объявил он приказчику. — Простите?.. — Дюжину аппаратов. Двенадцать штук. Мне нужны двенадцать аппаратов «Инстаматик», — повторил Харли. Приказчик с удивлением посмотрел на маленького блондина — вернее сказать, его растрепанные волосы производили скорее впечатление грязных — в потертых джинсах с небритой челюстью, затем машинально перевел взгляд на украшавшие его майку значки. Их было четыре: один осуждал расизм, три других призывали защищать права индейцев, поддерживать Ирландскую республиканскую армию и возобновить торговые связи с Кубой. — Двенадцать аппаратов... Но это же очень дорого. Хотите открыть собственный магазин? — Приказчик, дородный мужчина средних лет, выжал из себя подобие улыбки. — Деньги у меня есть, не волнуйтесь. Харли извлек из заднего кармана джинсов пачку пятидесятидолларовых банкнот. — О, я не сомневаюсь в этом, сэр, — заверил приказчик. — Какую именно модель вы бы хотели купить? — "Фаррах Фосетт-Мейджорс". — Простите?.. — Я говорю, «Фаррах Фосетт-Мейджорс». Самую дешевую. — Разумеется, сэр. Отперев дверь, клерк исчез в задней комнате, служившей складом, и принялся методично опустошать полку от лежавших на ней новеньких «Кодаков». Не его дело, конечно — но зачем этому парню целая дюжина? Может, правда, он школьный учитель, и собирается читать новый курс по фотографии... Стоимость покупки составила почти двести долларов. Харли принялся неторопливо отсчитывать банкноты. — Тьфу, дьявол! Еще же кубики для вспышки. Мне нужны две дюжины. — Сию минуту, сэр, — приказчик ссыпал кубики в пластиковую сумку. — А как насчет пленки, сэр? — Пленки? — переспросил Харли. — Ну да, пленки для аппаратов, сэр. — Нет. Не нужна мне никакая пленка. Приказчик пожал плечами. Скорее всего, парень не в себе — но пачка пятидесятидолларовых показывала, что у него достаточно мозгов, чтобы иметь с ним дело. Взяв у Харли пять пятидесятидолларовых банкнот, приказчик отсчитал сдачу. — Желаете оставить ваш адрес, сэр? — Это зачем? — Мы получаем все последние новинки в области фотографии. И можем извещать вас о них по почте. Харли подумал секунду. — Нет. Мое имя вам ни к чему. — Как пожелаете. Насвистывая, Харли вышел из магазина с двумя объемистыми сумками. Приказчик следил за ним до самой двери, машинально отметив кривые худосочные ноги, потрепанные сандалии и, решив проверить свою наблюдательность, припомнил надписи на значках, которые нацепил Осгуд Харли на свою майку. Ну и молодчина я, растроганно думал Харли, сколько сэкономил только на такси. Погоди-ка, вроде поблизости есть оптовый центр «Кодак» — там он наверняка сможет купить оставшиеся 174 камеры. Да еще с бесплатной доставкой. В конце концов, кто узнает об этом? Они что, станут проверять?* * *
Сильвестр Монтрофорт сидел, запершись в своем кабинете, и негромким голосом говорил в микрофон миниатюрного магнитофона, который держал в руке. — Разумеется, сейчас этот кретин уже скупает аппараты партиями. Он ведь из того поколения, которое неспособно ни понять инструкции, ни в точности исполнить их. А из-за того, что он скупает их кучами, конечно, его быстрее запомнят, и в нужное время возьмут за хвост. Жалкий придурок... Монтрофорт хотел рассмеяться — но смех умер в горле. Чтобы оживить его, он пытался представить себе физиономию Осгуда Харли, но вместо этого перед его мысленным взором вставали лишь умопомрачительные прелести мисс Виолы Пумбс — которая согласилась сегодня вечером отужинать с мистером Монтрофортом у него дома.Глава десятая
— Приветствую, мой юный друг! — Как поживаете, мистер президент? Спикер Палаты представителей был лет на двадцать старше президента и стяжал лавры в политических баталиях, когда президент еще учился на старших курсах университета. Однако это несколько своеобразное приветствие он воспринимал с неизбывным оптимизмом профессионального политика, каждый раз убеждая себя, что со стороны президента это не обычная вежливость, а признак некоего более глубокого чувства — возможно, привязанности или доверия. Убедить себя в этом было не так-то легко — ибо он понимал в глубине души, что нынешний президент, как и все остальные, не моргнув глазом отдаст приказ содрать с него живьем кожу и бросить псам — если того потребуют интересы национальной безопасности или просто каприз хозяина Белого дома. — Как насчет обеда? — осведомился президент. — У вас или у нас? — Я здесь, несомненно, человек новый — но тем не менее в прошлый раз я впервые ошибся в выборе места, — президент шутливо покачал головой. — Потому что тогда я обедал как раз в Капитолии — и там, представьте, полным-полно тараканов. А я их не выношу. Так что лучше отправимся ко мне, если не возражаете. — О, разумеется... Но, честное слово, у нас в здании уже давно нет тараканов, мистер президент! — Охотно верю вам на слово, мой юный друг — но обедать предлагаю в Белом доме. — Время, сэр? — Мм... ну, скажем, в час. — Президент на секунду задумался. — И пожалуйста, не тащите за собой этих кошмарных ирландцев из Бостона. Нам с вами предстоит очень серьезный разговор. Рассказу президента спикер послушно внимал над тарелкой супа, не проронил ни слова, ковыряя вилкой салат, но когда подошла очередь жареной печенки с луком, наконец не выдержал: — Это невозможно. Вы ни под каким видом не пойдете на эту чертову демонстрацию! Президент упреждающе приложил палец к губам, и двое мужчин в неловком молчании наблюдали, как официант убирает со стола суповые миски и ставит перед ними тарелки с дымящимся жарким. Наконец, убедившись, что в зале малой столовой не никого, кроме них, президент ответил: — Я уже думал над этим. И пришел к выводу, что я не могу туда не идти. — Но вы же президент, черт вас возьми! И права не имеете добровольно подвергать опасности свою жизнь! — Может быть. Но подумайте — если президента может загнать в угол сумасшедшая выходка какого-то шизофреника, его избиратели должны немедленно об этом узнать — потому что он больше не может управлять ими, как вы считаете? И я не собираюсь четыре года прятаться по углам и гнуться в три погибели всякий раз, когда придется идти мимо окон! — Ваш взгляд на все это, сэр, несколько ограничен, — спикер обеспокоено покачал головой. — На моей памяти одного президента застрелили прямо у меня из-за спины — а еще один вылетел из кабинета по собственной глупости. И я предпочел бы, чтобы президент прятался, как вы выразились, по углам и спокойно дожил до конца срока, а не бросался на опасность грудью, дабы получить в нее кусочек свинца. И где к тому же — на ступенях Капитолия! Нет, сэр, вы не можете этого позволить. Считаю тему закрытой. — Я с самого начала знал, что вы, чертов янки, повернете дело каким-нибудь эдаким образом, — губы президента дрогнули, он силился улыбнуться. — Но подумайте сами. Если даже я и буду прятаться, — что же, мне это поможет высидеть срок до конца? Жизнь любого президента висит на волоске с девятьсот шестьдесят третьего года. Одного из моих предшественников убили, другой все четыре года не высовывал из Белого дома нос, а третий и вовсе изображал из себя Людовика Четырнадцатого. К чему мы пришли? Президентские апартаменты — это тюрьма, и президент в них — всего лишь узник! Четыре года прятаться за этими стенами — и президентство вообще изживет себя! Править этой чертовой страной станет уличная толпа, и вы сами это прекрасно знаете! В общем, как бы то ни было, я иду. — Спикер не успел ответить ему — после секундной паузы президент заговорил снова. — А позвал я вас на самом деле сюда вот зачем. Я должен быть уверен, что всю первую половину дня в субботу вице-президент проведет за своим столом и ни на минуту не покинет здание! И вас рядом со мной у Капитолия тоже не должно быть. И вообще никого — по возможности! Так что урезоньте, пожалуйста, ваших коллег. — Они же сразу завопят, что вы лишаете их возможности попасть в телепередачу, и что, мол, это все заговор. — И пусть вопят! Пусть хоть воют, как стая гончих. Но если нам повезет — то к концу дня мы сможем им объяснить, чем все это было вызвано. — А если нам не... мы не... — слова застряли у спикера в горле. — Если нет — вы по крайней мере будете твердо звать, что мы старались все сделать правильно. А мы все делаем правильно. Поверьте. После долгого молчания, мрачно кивнув, спикер склонился над тарелкой. Да, возможно, они все делают правильно. Все равно у него нет другого выхода, кроме как верить в это — да и потом, ведь не скажешь, что президент строит из себя этакого супермена, символ удали и бесстрашия. Нет, рассуждает, как обычно — трезво, взвешенно. Однако мысль о том, что в субботу президент окажется лицом к лицу с предполагаемым убийцей без какой-либо серьезной защиты, тревожила спикера. Подняв голову, он взглянул на сидевшего напротив человека — хозяина самого главного кабинета страны. Лицо президента уже тронули морщины — неизбежный след каждодневных обязанностей и бессонных ночей, кожа приобрела темный оттенок — наследие предков, с боем отбиравших кусок хлеба у неприветливой каменистой земли в те легендарные дни, когда бороться значило жить и жить — бороться, потому что земля сдавалась с трудом, и выживали сильнейшие. Он, не отрываясь, смотрел на президента. И верил ему. Римо Уильямс не верил. Словно струйка сигаретного дыма по узкому отверстию мундштука, он скользил по коридорам погруженного в ночную тьму Белого дома. Охранники стояли на каждой площадке, прятались за каждым углом, скрывались в нишах у дверей президентских апартаментов на третьем этаже здания. Дворцовая стража — первая в истории, подумал Римо, которой по инструкции полагается сначала задавать вопросы и лишь потом стрелять на поражение. Хотя почему нет? Америка ведь тоже первая в истории. Здание, в котором находился Римо, было некогда построено в стиле английской архитектуры архитектором-ирландцем для главы американского правительства. Именно так и были созданы сами Соединенные штаты. Брали у остального мира все лучшее — потому и было здесь все чуточку лучше, чем в остальном мире. Не потому, что это государство было как-то лучше устроено — просто в нем жили лучшие люди на всей земле. Именно поэтому, как ни пытались политики, они не могли привить американскую демократию в других странах. Эта система была создана лучшими для лучших — и требовать ее понимания от всех прочих было бы явной переоценкой их умственных способностей. Еще Римо подумал, что ведь и отношения Америки с остальным миром строились на новой основе — весьма, надо сказать, простой и действенной. Держи поводок коротким, а порох — сухим, припомнил он главный принцип. И понял, что говорил вслух — ибо откуда-то из темноты вдруг раздался голос: — А я и держу сухим. Есть потребность проверить? Медленно повернувшись, Римо увидел перед собой массивную фигуру охранника. Серый костюм, рубашка с расстегнутым воротом, автоматический кольт, направленный прямо в живот Римо — в руке, у бедра. Надежное положение — самый быстрый и неожиданный удар достигнет цели уже после того, как раздастся выстрел. — Ты кто такой? И какого черта тут делаешь? Римо понял, что парень — в Белом доме новичок, иначе не стал бы задавать вопросы прямо на месте. По инструкции требовалось отвести нарушителя за пределы зоны охранения и там уже подвергнуть допросу. — Ищу Розовые апартаменты, — признался Римо. — Это еще зачем? — Да я остановился здесь переночевать, ночью вот пошел в ванную — и заблудился на обратном пути. А вообще меня зовут Далай-лама. Охранник колебался всего секунду, всего на мгновение тень сомнения пробежала по его лицу — но для Римо этого оказалось достаточно, чтобы приблизиться к нему с правой стороны, а затем резко метнуться влево. Пистолет вылетел из руки охранника, а большой и указательный пальцы руки Римо оказались у его шеи — и надавили на артерию как раз достаточно для того, чтобы страж потерял сознание, что позволило Римо усадить его на стул, стоявший под большим зеркалом в позолоченной раме. Подобрав с пола пистолет охранника, Римо сунул его обратно в кобуру под пиджаком владельца. Следовало поторопиться — времени у него оставалось не больше пяти минут. Найдя, наконец, нужную ему комнату, Римо быстро произвел необходимые действия — и спустя несколько минут вновь двинулся по темному коридору. Его гибкое тело бесшумно появлялось в полосах света и исчезало в тени, ритм его движения не имел ничего общего с бегом или ходьбой — это было плавное скольжение, подобное дуновению ветра и так же, как ночной ветер, не слышное и не видное. Наконец Римо оказался в спальне президента. На широкой кровати, повернувшись на правый бок, почивала Первая леди, сунув под подушку сложенные руки и тихонько всхрапывая. На глаза был надвинут сбившийся козырек — свет ночника на тумбочке мужа, который читал в кровати допоздна, мешал ее отдыху. Сам президент, укрытый лишь легкой простыней, лежал на спине, сложив на груди руки. Руки вздрогнули — президент почувствовал, как что-то мягко упало на его грудь Армейская служба приучила президента спать чутко — вмиг проснувшись, он нащупал загадочный предмет и, пытаясь разглядеть его, потянулся к выключателю В этот момент на запястье его легли чьи-то крепкие пальцы. — Это пустышка изо рта вашей дочери, — произнес над ним голос Римо. — Принести ее сюда было нелегко — но вам выйти отсюда в субботу будет еще труднее. Спокойствие, которое президенту удалось придать своему голосу, произвело впечатление даже на Римо. — Вы ведь тот самый Римо, да? Президент говорил тихо, вполголоса. — Верно. Тот самый и единственный. Пришел, дабы известить вас о том, что в субботу вы останетесь дома. — Вы что-нибудь узнали? — быстро спросил президент. — Вполне достаточно для того, чтобы доказать вам — вы будете последним дураком, если потащитесь выступать перед этими молокососами в то время, когда вам грозит нешуточная опасность. — В этом и есть разница между нами, Римо. Я пойду. — И будете самым храбрым трупом во всем западном полушарии, — кивнул Римо. — Вы, можно сказать, уже труп. Я ведь предупреждал вас об этом. — Такова ваша точка зрения, — возразил президент. Он замолчал, услышав, как замер на секунду мерный храп его супруги, затем продолжал. — Я не собираюсь все четыре года прятаться в этом здании. — Речь идет только о ближайшей субботе. — Конечно. Только о ближайшей субботе. Потом о ближайшей неделе, ближайшем месяце, годе, двух... Завтра я выступаю. Голос президента был по-прежнему мягким, но в нем зазвучали упрямые нотки. Услышав их, Римо подавил вздох. — Я ведь могу удержать вас здесь, — напомнил он. — Каким образом? — Например, сломать ногу. — Я выйду на костылях. — Или могу вам устроить фокус с голосовыми связками — и в ближайшие девяносто шесть часов вы не сможете произнести ни слова. — Я все равно выйду — а мою речь зачитает кто-нибудь другой. — Вы, черт возьми, самый упрямый тип, которого я когда-либо встречал, — с досадой произнес Римо. — Запугивать меня вы закончили? — Видимо, да. Если только не придумаю что-нибудь посерьезней. — Ну и прелестно. Так вот, я пойду. Это решено. Если вы не можете сделать совсем ничего — не отчаивайтесь. Мне случалось полагаться на судьбу. — Бог мой, как я устал от политиков. Римо медленно пошел по темной комнате к двери. Сзади раздался голос хозяина комнаты. — Я ведь вовсе не боюсь, Римо. — И это доказывает, что либо вы безрассудно смелы — либо глупы, как пробка. — Нет. Я просто уверен в себе. — У вас есть основания для подобной уверенности? — кисть Римо замерла на дверной ручке. — Вы, — просто ответил президент. — Я доверяю вам. Вы что-нибудь придумаете. — Нет уж, — Римо мотнул головой. — Не потеряйте пустышку. С детей-сирот дантисты берут недешево.Глава одиннадцатая
Вообще-то увечные и разного рода калеки не особенно возбуждали мисс Виолу Пумбс. Но в этот день она преисполнилась решимости принести себя в жертву. Для этой цели она облачилась в светло-голубой шерстяной свитер, который приобрела исключительно из-за его способности усаживаться, подчеркивая таким образом ее формы, и льняную белую юбку, туго обтягивавшую ее ягодицы. Правда, снимать все это она не собиралась. Они с мистером Монтрофортом будут играть в гляделки, а не в трогалки. Ну, может, в касалки — но лапать себя она не даст. У входа в пентхауз мистера Монтрофорта ее ожидал дворецкий во фраке с раздвоенными фалдами; дворецкий безмолвно принял у Виолы ее легкую белую шаль, ухитрившись при этом выразить неодобрение ее вкуса в выборе туалета лишь тем, что поднял правую бровь на четверть дюйма. Когда дворецкий провел ее в столовую, Монтрофорт уже сидел в своем кресле на колесах за дальним коном громадного дубового стола, уставленного сияющим серебром, хрусталем и фарфором. — Мисс Пумбс, сэр, — возвестил дворецкий, вводя ее в огромную, с высоченным потолком залу, которую освещали лишь расставленные повсюду настоящие свечи в настоящих серебряных подсвечниках. Когда Монтрофорт наконец увидел ее, глаза его непроизвольно расширились. Выкатив кресло из-за стола, он, словно потерявший голову краб, начал рывками двигаться в ее сторону. Дворецкий уже отодвигал стул для Виолы. Монтрофорт легонько шлепнул его по руке. — Я сам, — сказал он. Отойдя чуть в сторону. Виола следила, как Монтрофорт тянет стул на себя. Обогнув его, она уже приготовилась сесть — но в этот момент правая задняя ножка стула зацепилась за обод правого колеса кресла мистера Монтрофорта. Наконец, Виола опустилась на стул — но обнаружила, что сидит на самом краешке. Взявшись за подлокотники, потянула его на себя. Стул остался на месте. Она потянула посильнее — стул сдвинулся, увлекая за собой кресло мистера Мотрофорта. Хорошо смазанные колеса с отпущенными тормозами пришли в движение, и передок кресла с треском врезался сзади в сиденье стула, которое в свою очередь с силой поддало Виолу под коленочки. Мисс Пумбс с размаху плюхнулась на сиденье, поразив головой стоявший перед ней прибор. Задребезжали тарелки, два хрустальных бокала упали, громко зазвенев. Падая, мисс Виола с такой энергией приложилась к краю столешницы основанием своего роскошного бюста, что невольно выдохнула — и теперь, прижавшись щекой к тарелке, судорожно ловила воздух ртом, словно выброшенная на лед рыба. — Как я рад видеть вас, моя дорогая, — промурлыкал мистер Монтрофорт, все еще пытаясь отцепить кресло от взбунтовавшегося предмета мебели. Наконец, невероятным усилием приподняв стул, он высвободил обод. Как раз в этот момент Виола, отдышавшись, откинулась назад — и верхний край спинки приподнявшегося стула основательно врезал ей по темечку. Вскочив, Виола с негодованием воззрилась на мистера Монтрофорта, который, глупо улыбаясь, держал стул навесу в вытянутых руках. — Д-дьявол, — опомнившись, прошипел он сквозь зубы. — Попробуем еще раз! — обратился он к Виоле, перейдя на прежний елейный тон. Откатившись на фут назад, он поставил стул на пол, проследив, чтобы ножки на сей раз находились подальше от колеса, и галантным жестом указал Виоле на сиденье. Она села — и оказалась на расстоянии двух футов от стола. — Вам удобно, дитя мое? — пропел Монтрофорт. — Очень, — кивнула Виола. Встав и опершись о стол, она налила из графина в стакан воды, затем снова села. На протяжении всей этой процедуры взор мистера Монтрофорта ощупывал ее ягодицы. В отдалении маячил дворецкий, видимо, так и не решив, уйти ли ему или спешить на выручку к хозяину. В конце концов он степенно подошел к столу, чтобы поставить на место два упавших хрустальных фужера. — Не сейчас, — махнул рукой Монтрофорт. — Лучше принеси вино, Раймонд. Умильно улыбнувшись Виоле, по-прежнему сидевшей на стуле в двух футах от стола, мистер Монтрофорт двинулся в кресле на противоположную сторону. Там он занял место прямо напротив Виолы. Их разделяла только поверхность стола — плюс, разумеется, еще два фута. Ради сегодняшнего ужина мистер Монтрофорт приоделся — на нем был темно-синий смокинг, а шею украшал голубой, порохового оттенка фуляр. Дотронувшись до него, мистер Монтрофорт снова улыбнулся. — У нас даже цвета одинаковые, — расплылся он. Виола недоуменно взглянула на него. — Ваш свитер и мой шарф, — улыбка мистера Монтрофорта стала еще шире. — Они одного и того же цвета, видите? — Говорите, пожалуйста громче, — попросила Виола. — А то я сижу так далеко, что вовсе не слышу вас. Монтрофорт издал утробный звук, напоминавший рычание. Просунув под стол обе руки, он приподнял его на шесть дюймов над полом, затем мощным движением таза двинул кресло вперед. Край стола замер в четырех дюймах от груди мисс Виолы, и Монтрофорт, удовлетворенно хмыкнув, вновь опустил его. При этом ножка стола опустилась прямо на правую ступню мисс Виолы, которую она, взвизгнув, тут же выдернула. — Все в порядке? — участливо спросил мистер Монтрофорт. — Да, да, — изобразив улыбку, закивала Виола. — Такой, знаете, замечательный стол. И сидеть за ним очень-очень удобно. Монтрофорт подъехал поближе к своему краю стола и, водрузив на него локти, подпер ладонями физиономию, в десятый раз улыбнувшись сидевшей напротив него Виоле. — Мне так приятно, что вы смогли прийти... Не договорив, он вперился в бюст Виолы. Поймав его взгляд, она убрала со стола руки — и ее округлости открылись мистеру Монтрофорту во всем великолепии. Чуть откинувшись, Виола повела плечами назад и сдвинула за спиной лопатки. Глаза мистера Монтрофорта чуть не вылезли из орбит. — Ну где, наконец, этот олух с вином! — взревел он. Виола, изобразив зевок, медленно потянулась, подняв руки над головой. Не стесненные бюстгальтером груди поднялись над краем стола; тонкая шерсть свитера приятно щекотала соски мисс Виолы. Взгляд Монтрофорта словно прилип к ее телу. Нервно пожевав губами, он выдавил. — Вы... вы сегодня прекрасно выглядите, моя дорогая. Я бы сказал особенно. — Скажите, вы что-нибудь знаете об отчислениях за телеверсию? — начала атаку мисс Виола. Вошел Раймонд, неся на подносе бутылку дорогого вина. Это была первая часть хитроумного плана совращения, придуманного мистером Монтрофортом. Пункт номер один — лить в Виолу Пумбс это самое вино, пока она не отключится, а уж там мистер Монтрофорт знал, что делать. — Если вы снова понадобитесь мне, Раймонд, я позвоню, — мистер Монтрофорт отпустил дворецкого. Подняв бокал, наполненный искристым вином, он на секунду задержал его перед зажженной свечой в канделябре. — Настоящее «Вуврэ», — удовлетворенно причмокнул он, покосившись на мисс Виолу. — Вино очень изысканное и редкое. В точности, как и вы. Вы позволите мне произнести тост, дорогая? Виола передернула плечами. Она уже успела выпить половину своего бокала; видно, все-таки придется поставить его. — Я сама скажу, если позволите. Добрая часть содержимого бутылки — тридцать один доллар за кварту — перекочевала в ее бокал. Не обращая внимания на красные пятна на скатерти. Виола подняла высоко над головой руку. — З... за деньги! — выдохнула она. — За нас, — обиженно поправил ее Монтрофорт. — За нас... и за деньги, — упрямо качнула головой Виола, поднеся к губам бокал и одним молодецким глотком осушив содержимое. — Налейте еще, если нетрудно! — О, конечно, конечно, милочка. Я, видите ли, позволил себе... э-э... дополнить ваш тост о деньгах, поскольку сам я уже давно имею все необходимые средства в своем полном распоряжении. Медленно подняв глаза от стола. Виола в упор уставилась на Монтрофорта. Как, как он сказал? Все средства — в полном распоряжении? — Все необходимые средства? — переспросила она. — И даже больше, — осклабился мистер Монтрофорт, протягивая ей бокал, который он только что наполнил. А улыбается он ничего, подумала Виола. Зубы хорошие. Наверное, дорогой дантист. Да какое там — над его зубами, небось, трудится целая команда. Если у него и правда есть все необходимые ему деньги — уж он наверняка может делать зубы по своему желанию. К тому же противным гномикам, вроде него идут хорошие зубы. А есть женщины, которым такие зубы нравятся. Виола вроде и сама чувствует к ним слабость, хотя раньше с ней ничего подобного не было.... — У вас такие красивые зубы, — она улыбнулась ему через стол. — Спасибо, милочка. Заметьте, ни одного вставного! Все собственные! В жизни не было ни одного дупла! Дешевка, пронеслось в голове Виолы. Если бы и вправду были деньги — тратил бы их на зубы как миленький. — Вам жалко? — вслух спросила она. — Что — жалко? — не понял Монтрофорт. — Жалко тратиться на зубных врачей, да? После неуклюжей попытки изобразить беспечный смешок Монтрофорт поспешил переменить тему. — Ваша работа в Конгрессе вам, наверное, нравится? — наполнив бокал, он вновь протянул его Виоле. — А во сколько вам встало это вино? — осведомилась она после секундной паузы. — Ах, — улыбнулся мистер Монтрофорт, — сколько бы ни стоило, неужели доставленное вам удовольствие не превосходит этой цены? Да и вообще, — он помолчал, — кому нужны эти деньги? — Тем, кому не хватает на зубных врачей! — подивившись смелости собственного высказывания. Виола для вящей убедительности хватила бокалом о стол. Получилось восхитительно — в руке осталась почти одна ножка. Запрокинув голову, она залпом выпила плескавшееся в останках бокала вино. Затем, прицелившись, швырнула осколок в камин. Промахнулась. — Мы говорили о вашей работе в Конгрессе, — напомнил Монтрофорт. Окинув взглядом стол в поисках бокала для Виолы, он обнаружил, что три других тоже разбиты вдребезги. Последний целый бокал он держал в руке — и потому, не раздумывая, наполнил его и протянул Виоле. — Конгресс — это так, туфта, — разоткровенничалась Виола. — Я вот работала в массажном кабинете — там была работенка клевая! — Вы работали в массажном кабинете? Просто замечательно! — Ну, — кивнула Виола, досасывая из стоявшего перед ней бокала остатки вина. — Три года работала. Там и познакомилась... стоп, никаких имен! — О, я понимаю вас, милочка. Вполне, вполне понимаю. Из массажного кабинета — в Конгресс! Потрясающе! — Точно. Хотя деньжат в массажном было побольше. Ничего, я теперь тоже огребу будь здоров. Вот напишу свою книгу... Еще плесните, пожалуйста! — Ваша книга, без сомнения, будет необычайно интересной. Монтрофорт опорожнил бутылку в бокал Виолы;вина оставалось ровно на полглотка. — Ну так. Знаете про что? Про асиси... асасину, которые за деньги стреляют, режут и прочее. — А-а, да-да! Ассасины! — А вы-то мне будете помогать? — оценивающе прищурилась Виола. — О-о, днем и ночью! В будни и в праздники! Мы с вами можем посетить все места, которые так или иначе связаны с деяниями ассасинов. Вдвоем. Я и вы. Восхитительно! — Лучше возьмем с собой еще кого-нибудь. Чтобы он вас возил. А то, хрен, я с вашим креслом управлюсь. Виола подняла бокал и, хихикнув, выпила. — Разумеется, моя милая, — кивнул Монтрофорт. — Мне вот так нужно, чтобы вы помогли — я пишу-то вообще неважно; а вы так говорите — сразу видно, что можете писать, и про всякое такое тоже знаете. — Я не только помогу вам с книгой, милочка, но когда вы заработаете миллион, то научу вас, как распорядиться этим богатством! — Ну, это лажа, — Виола махнула рукой. — Я ведь в Конгрессе работаю и знаю все-все про эти счета в швец... швиц... как их... швейцарских банках. — Разумеется, но это только начало. Для того, чтобы за вашими финансами действительно не могли проследить, вам придется сначала перевести их в Швейцарию, а потом — на разные счета в другие дружественные страны. Особенно рекомендую вам страны Африки — их банковское законодательство с легкостью меняется сообразно нуждам клиента, и за пять долларов вы можете купить министра финансов любой страны! — Класс! Я все поняла. Мы еще поговорим об этом, — кивнула Виола. — О, ну конечно! Сначала — книга, деньги — потом! — подмигнув Виоле, Монтрофорт заметил, что веки мисс Пумбс слипаются. Она уже два раза роняла подбородок на грудь. Пора было приступать к делу. — Почему бы нам не продолжить обсуждение вашей книги в моей студии, милочка? — тон мистера Монтрофорта стал на редкость елейным. — Мы могли бы решить, чем конкретно каждый из нас будет заниматься. — Угу, — кивнула Виола — П... показывайте. — Зевнув, она кавалерийским жестом воздела над головой руку. — Вперед! Все за мной! Я говорю, все за мной, слыхали? — Пойдемте, милочка. Я провожу вас. Выкатившись из-за стола, Монтрофорт направил кресло к боковой двери. Открыв ее, он обернулся, чтобы пропустить Виолу вперед. Но Виолы рядом с ним не было. Сидя за столом и уронив голову на тарелку, она крепко спала, приоткрыв рот и тихонько всхрапывая. Оставив дверь открытой, Монтрофорт подъехал к ней. Дыхание Виолы было глубоким и ровным. Протянув руку, Монтрофорт осторожно дотронулся пальцем до ее правой груди, угрожающе нависшей над подлокотником. — М-м, — не открывая глаз, отрицательно замычала Виола. — Играем в гляделки... не в трогалки... — О, прошу вас! — мистер Монтрофорт умоляюще смотрел на нее. — Ну в касалки... лапать не дам... б-буите приставать — задвину в камин, так и знайте... — О, конечно, дорогая, — сдавленно прошептал Монтрофорт. Направившись к передней двери столовой, он открыл ее и царственным движением указательного пальца подозвал Раймонда. — Уберите ее отсюда, — Монтрофорт кивнул на спящую за столом женщину. — Вызвать леди такси? — Нет, просто выведите на улицу, — Монтрофорт устало смежил веки. — А я отправлюсь спать... Выходит, эта сучка просто посмеялась над ним. Ничего, посмотрим, кто будет смеяться в субботу. Ответ на этот вопрос мистер Монтрофорт знал заранее.Глава двенадцатая
Когда Римо вернулся в отель, черное небо на востоке уже стало серым. Чиун сидел на соломенной циновке в углу комнаты, уставясь на дверь. — Сработал ли твой замечательный план? — поднял он глаза на Римо. — Не будем об этом говорить, папочка. — Этот человек глуп, Римо. — Кого ты имеешь в виду? — Того, с кем ты говорил. Вашего императора со смешными зубами. — А откуда ты знаешь, что я говорил с ним? — Откуда я знаю? Я знаю тебя! После стольких лет бесплодных попыток сделать из тебя человека. — Неужели я не знаю, что одно лишь безрассудство движет твоими поступками? — Он не согласится со мной. И собирается выступать в субботу. — Вот почему я и говорю, что он глуп. Лишь совершенный глупец ищет встречи с опасностью, размеров которой не представляет. Нет, я до сих пор не пойму, как смогла эта страна дожить до своего столетия. — Двухсотлетия, — поправил Римо. — Неважно. Все равно все это время ею правили глупцы, вроде нынешнего. А вы, американцы, ведете себя так, будто вас и вправду оберегают свыше. Давите друг друга вашими жуткими смрадными автомобилями. Травитесь тем, что именуете пищей. В деревне Синанджу есть коптильня для рыбы — но и внутри нее воздух лучше, чем в ваших городах. И, несмотря на это, вы дотянули до двухсотлетия! Впрочем, Бог всегда печется о недоумках. — Тогда, может, он и о президенте позаботится. — Надеюсь. Хотя как ему удастся отличить одного недоумка от сотен других — нет, это выше моего понимания. Вы же все на одно лицо. — Кстати, президент заверил меня, что безгранично верит в искусство Мастера. И доподлинно знает, что препоручил свою жизнь в самые сильные и ловкие в мире руки. — Даже самым сильным и ловким рукам нужно, чтобы было за что схватиться. — И он надеется, что ты защитишь его. — Напрасно надеется. — И уверен, что ты не остановишься ни перед какой опасностью. — Кроме той, о которой ничего не знаю. — И еще сказал, что если ему будет суждено остаться в живых — он устроит по телевидению специальную передачу, в которой расскажет всем-всем, что выжил только благодаря искусству Дома Синанджу. Чиун вынул руки из рукавов и уронил на колени. — Он так сказал? — Именно так, папочка. Я даже запомнил все — слово в слово. Президент сказал: «Если я выживу, то выступлю по телевидению и расскажу, что обязан всем лишь единственному в мире, храбрейшему, внушающему страх врагам, необыкновенному...» — Достаточно. И так понятно, что он говорил обо мне. — Разумеется, — кивнул Римо. — Наконец-то твои заслуги будут признаны. — Да, я беру свои слова назад. Этот человек не глуп. Он коварен и низок. — Он же надеется на тебя. Римо в недоумении пожал плечами. — Я должен был понять это, еще когда беседовал с ним. Горе тому, кто окажет ему доверие! — Да с чего вдруг ты это взял? Он ведь наговорил тебе таких комплиментов! — Да потому что, если ваш зубастый император расскажет по телевидению, что его охраняем мы... — "Мы" — это уже кое-что, — заметил Римо. — ...Расскажет, что мы охраняем его, а потом с ним вдруг что-нибудь случится — что, по-твоему, будет тогда с добрым именем Дома Синанджу? О, низкое вероломство коварного императора! — Боюсь, нам все-таки придется его спасти, — вздохнул Римо. Чиун удрученно кивнул. — Ты говорил, он из Джорджии? — Да, а что? — Сталин был тоже из Джорджии. — Это другая Джорджия, Чиун. Та — в России, они называют ее Грузия, — ответил Римо. — Это совершенно неважно. Все, кто родился там, одинаковы. Сталин был также вероломен и низок. Истребил миллионы, не обратившись ни разу к нам. Я никогда не был счастлив так, как в тот день, когда он погиб от рук собственной тайной полиции. — Ничего не поделаешь. Придется на сей раз поработать на уроженца этой страны — и поработать как следует, папочка. И ты мне в этом поможешь. Чиун снова кивнул. В комнату через тонкие розовые занавеси проникали уже первые лучи солнца, разрисовывая угловатое желтое лицо Чиуна светлыми полосками. Чиун зажмурился от света и, повернувшись к Римо спиной, тихо произнес: — Яма. — Что, что? — Ты не помнишь уже совсем ничего? Я говорю о яме. Они хотят заманить президента в яму — и там напасть на него. И нам придется отыскать эту яму. — А почему ты думаешь, что они собираются именно так поступить? — Убийцы были во все века — но весь их опыт, ошибки, удачи и поражения становились достоянием Дома Синанджу. Я знаю, что они поступят именно так, потому что эти убийцы кажутся мне чуть менее бестолковыми, чем все остальные в вашей стране. А значит, они станут подражать Синанджу — а мы бы прежде всего вспомнили притчу о яме, конечно же. — Ну ладно, — Римо обреченно вздохнул, — значит, будем искать эту яму.* * *
На другом конце города Сильвестр Монтрофорт подъезжал в своем кресле к двери своего кабинета в здании компании «Палдор Сервисез». Нажав кнопку на правом подлокотнике, он въехал в распахнувшуюся перед ним раздвижную дверь. В кабинете мистер Монтрофорт увидел посетителя. Тот стоял у огромного, от потолка до пола, окна, глядя сквозь тонированное стекло на простиравшиеся внизу кварталы Вашингтона. Посетитель был высоким мужчиной с густыми черными волосами — такими черными, что они, казалось, отливают синевой. Ростом примерно шести с половиной футов; пиджак, широкий в плечах и сильно зауженный в талии, сидел на нем, как влитой, — очевидно, портной, изготовивший его, понимал, что в данном случае ему нужно лишь упаковать во что-нибудь соответствующее добротную работу матушки-природы. Этого человека мистер Монтрофорт не любил. И сейчас, когда тот обернулся на звук открывшейся двери и одарил его улыбкой, открывшей два ряда таких же, как у Монтрофорта, превосходных белых зубов, он не любил его еще больше. Кожу мужчины покрывал здоровый загар — из-за него лицо его выглядело мужественным, но не грубым. В глазах светился огонек, говоривший, что обладатель их умеет ценить юмор и находить его там, где не замечают другие. Руки, протянутые к мистеру Монтрофорту в знак приветствия, были тонкими, изящными, с округлыми холеными ногтями. Мистер Монтрофорт вспомнил, как однажды эти тонкие руки пробили череп одному джентльмену шилом. По профессии Бенсон Дилкс был наемным убийцей — и именно его немалому опыту было обязано агентство «Палдор» своими успехами на избранном поприще. Никто из сотрудников «Палдора» не знал, что причиной, побуждавшей обращаться в их агентство лидеров новообразованных стран — разного рода пожизненных президентов, вечных генералиссимусов и всенародно избранных императоров — были наносимые в эти страны визиты Бенсона Дилкса, в ходе которых он обычно устраивал на главу правительства весьма убедительное покушение, но промахивался — немного, на волосок. Дилкс готовил обширное поле, на котором брошенные им семена давали агентам «Палдора» тучные плоды в виде богатых контрактов. В тех же редких случаях, когда после попытки покушения иностранный владыка решил, что может обойтись без защиты, Дилкс в самый короткий срок доказывал ему пагубность его заблуждения. Приемник лидера оказывался, как правило, более дальновидным и немедленно заключал контракт с «Палдором». — Как дела, Сильвестр? — улыбаясь произнес Дилкс. Шагнув вперед, он взял кисти рук Монтрофорта в свои тонкие пальцы. Голос мистера Дилкса имел гнусавый южный акцент. Не глядя в его сторону, Монтрофорт двинулся к своему столу. — Так же, как и два дня назад, когда я в последний раз видел твое рыло. На бронзовом лице Дилкса снова блеснула полоска белых зубов. — Два дня, проведенных без тебя, показались мне целой вечностью. — Кончай гнать туфту! Ты знаешь, что Пруэл вчера провалился? — Да, читал об этом в утренних газетах. Не повезло. А я, помнится, добровольно предлагал тебе в этом деле свои услуги. — А я, помнится, ответил тебе, что желаю провести это дело так, чтобы комар не подточил носа! Без всяких там случайных следов. Твоя работа — этот долбаный революционер, Харли. Кстати, что он там делает? Подойдя к столу, Дилкс развалился в одном из стоявших перед ним глубоких кожаных кресел. — То, что мы и предполагали — ему быстро надоело покупать аппараты по одному, и он скупает их партиями, размахивая пачкой денег. По каковой причине его еще лучше запомнят продавцы — и сообщат об этом, когда начнется расследование. Монтрофорт кивнул, не отрывая взгляда от лица Дилкса и проклиная в душе холеные стати этого красавчика. — На самом деле, Сильвестр, я все же так и не понял, на кой черт тебе это все. Они же согласились продолжить выплаты. — Для того, чтобы меня перестали пинать ногами! Я не резиновая кукла и не футбольный мяч. — Кто это, интересно, тебя пинает? Уж не они ли — исправно платя тебе денежки? — удивился Дилкс. — Исправно? Они попробовали приостановить уплату! И если я спущу им это с рук, они когда-нибудь снова попробуют! А я желаю дать им понять, что мы не бросаем слов на ветер! Понял теперь? — Вроде бы. — Дилкс пожал плечами. Понял он только одно — к подлинной причине все это не имеет никакого отношения. Подлинная причина была иной — Монтрофорт желая доказать, что его внешность безобразного гнома вовсе не дает повода не считаться с ним. И любые аргументы имели столько же шансов остановить его, сколько проповедь — повернуть вспять воды прилива. Достав из кармана твердый пластиковый жетон из казино, Дилкс принялся вертеть его между пальцев. — Скорее всего, — подумал он вслух, — президент прикажет всем членам Конгресса остаться в здании. — Похоже на то. Если эта орава все же ему подчинится, то на ступенях останутся только самые главные. Монтрофорт улыбнулся — впервые за сегодняшний день, помахал в воздухе сомкнутыми ладонями, изображая улетающую в дальние края птицу. — Самая надежная ловушка — та, которую ставишь на пути человека, пытающегося избежать ее, — заметил Дилкс. — Все твоя восточная мудрость? — Монтрофорт глянул на него с неодобрением. — Тебе бы, Сильвестр, тоже не вредно ознакомиться с ней. В библиотеках ты, конечно, этого не отыщешь, — но если знать, где смотреть, можно найти такие книги, в которых о нашем деле сказано все — абсолютно все, что нужно о нем знать, Сильвестр. — Я, милый мой, верю в технологию. В нее и ни во что больше, — ответил Монтрофорт. Настроение его улучшилось, он даже поднял кресло на шесть дюймов над полом — и теперь победоносно поглядывал на Дилкса сверху вниз. — А я, — заявил Дилкс, — верю в Синанджу. — Что это еще за Синанджу? — Древний орден наемных убийц. Создатели боевых искусств Востока. Победители невидимых битв. На протяжении тысячелетий они успели послужить всем государствам мира. Существует древняя поговорка: «Если Дом Синанджу в бездействии — значит, остановился мир. Но если Дом снова в пути — мир опять начал вертеться». — Они вроде корейцы, да? — спросил Монтрофорт. Он слегка улыбнулся, глядя, как неуловимый, неподражаемый, непогрешимый Дилкс продолжает с задумчивым выражением вертеть в пальцах пластиковую фишку. — Корейцы, да — то есть были ими. Говорят, что последний Мастер Синанджу сейчас где-то доживает свой век. Древний старик — наверняка давно отошел от дел, если еще не умер. Никто ничего не слышал о нем. Что это с тобой, Силли? У тебя такой вид, будто ты жабу съел. — Никто ничего не слышал о нем — это, конечно, верно, — ухмыльнулся Сильвестр. — То есть было верным — до сегодняшнего дня. А точней сказать, до вчерашнего. Зовут этого Мастера Чиун, лет ему эдак за восемьдесят, и вчера он сидел тут на том самом стуле, на котором сейчас восседаешь ты. Пластиковый кругляш упал с легким стуком на пол. Дилкс так резво вскочил на ноги, будто стул под ним оказался подсоединенным к генератору электростанции в Смоук-Райз. — Он был здесь!? — На этом самом месте. — А что он здесь делал? О чем он с тобой говорил? — Он сказал, что Америка — упадочная страна, поскольку здесь не питают должного почтения к ассасинам. И что в Америке упадочное телевидение, поскольку не способно более к настоящему искусству. И упадочное население — и белые, и черные, и большинство желтых, ибо они представители неполноценных рас. И что он искренне сожалеет о том, что не смог познакомиться со мной в годы моей молодости — с его помощью я не стал бы таким, какой я сейчас, но теперь уже слишком поздно. Вот так мы и побеседовали. — Но зачем он приходил к тебе Силли? — Да все очень просто. Он нанялся охранять президента Соединенных Штатов — от своих собратьев или их коллег. Монтрофорт довольно осклабился. Губы Дилкса были плотно сжаты. — Я тебе и еще одну вещь скажу, Дилки. Он был одним из тех двоих, кого вчера нужно было ухлопать Пруэлу. — Ты пытался убить Мастера Синанджу? — тихим голосом спросил Дилкс. — Ага. И еще раз попробую. — Теперь понятно, почему твоему Пруэлу так не повезло, — Дилкс нервно оглянулся назад, словно опасаясь чего-то. — Сильвестр, мы с тобой партнеры уже не первый год, так? — Так. И что дальше? — Так вот, партнерство наше подошло к концу, — Дилкс выпрямился. — Можешь вычеркнуть меня из своего списка. — Чего? Из-за этого восьмидесятилетнего корейца? — Я могу быть самым лучшим убийцей в западном полушарии... — Ты и есть, — кивнул Монтрофорт. — ...Но в сравнении с этим восьмидесятилетним Мастером я просто сапожник, Силли. — Да он же дряхлый старик, — возразил Монтрофорт. Его искренне позабавил подобный поворот дела. Приятно было видеть, как этот непроницаемый чистоплюй Дилкс вдруг впал в панику. На его загорелом лбу даже выступили капельки пота. — Старость — не радость, — добавил он. — Тем не менее, я все же хочу дожить до нее. И возвращаюсь в Африку. — Да? И когда же? — Немедленно. Можешь играть дальше в свои игрушки — один. Желаю удачи, Силли. Не дожидаясь ответа, Дилкс ступил на плитку пола, отпиравшую дверь, створки раздвинулись и едва успели сомкнуться за его спиной, как о них грохотом разлетелась чернильница, пущенная вдогонку обезумевшим от ярости Монтрофортом. — Трус! Баба! Кисейная барышня! — Монтрофорт орал, что есть мочи, зная, что даже у самого лифта Дилкс услышит его. — Трус! Вонючка! Мозгляк! Желтобрюхий засранец! В кабинете воцарилась тишина. На губах мистера Монтрофорта играла блаженная улыбка.Глава тринадцатая
— Вон, видал? Римо указал на стальные конструкции купола, вздымавшиеся над их головами. Они с Чиуном стояли в здании Капитолия, неподалеку от главного входа. — Это тот самый дом, где живет Конституция? — спросил Чиун. — Не знаю. Наверное. — Я хочу посмотреть на нее. — Это еще зачем? — Пожалуйста, не спорь со мной, Римо, — Чиун поморщился. — Столько лет я слышал, что мы нарушаем Конституцию, чтобы все остальные могли ее соблюдать. Теперь я хочу сам увидеть эту Конституцию, чтобы понять, стоит ли то, что мы для нее делаем потраченных нами усилий. — Именно она, к твоему сведению, посылает в твою деревню золото, папочка. — Моя честь и уверенность в себе дороже всякого золота, Римо. Ты этого никогда не поймешь — потому что ты и американец, и белый одновременно. Но люди, призванные беречь свою честь, до сих пор есть в мире. Я, Римо, один их них. И мы ценим ее дороже любого богатства. — Это с каких же пор? — прищурился Римо. — За хорошую плату ты стал бы работать даже в китайской прачечной! Взгляд его проник за спину Чиуна и остановился на группе мужчин, стоявшей в углу окружавшего его огромного зала. — Нет, — твердо сказал Чиун. — Там — ни за что на свете. А для чего ты смотришь на этих разжиревших пожирателей мяса и вина? — По-моему, — ответил Римо, — я их узнал. Смотри, Чиун, это политики. Может быть, даже члены Конгресса. — Тогда я буду с ними говорить. Чиун двинулся по направлению к группе. Первым заметил стремительно приближавшегося к ним маленького желтолицего человечка спикер палаты представителей. — Минуту, господа, — извинился он и, улыбаясь, повернулся к Чиуну, который подошел к нему с каменным лицом, словно учитель, встречающийся под конец семестра с родителям второгодников. — Вы — член Конгресса? — Точно так, сэр. Чем могу помочь вам? — Еще недавно я пылал по отношению к вам праведным гневом — ибо для того, чтобы показывать по телевизору ваши толстые физиономии, отменили мои чудесные, дневные драмы. Но теперь это благородное искусство пришло в упадок — и мне все равно, показывают их или нет. Где Конституция? — Конституция? — Да, да. Не притворяйтесь. Это документ, для защиты которого я работаю столько лет — чтобы вы все были счастливы, словно несмышленые дети; мне же достается лишь упорный, каторжный труд. Так где Конституция? Спикер палаты представителей пожал плечами. — Будь я проклят, если я знаю... Нейл! Том! Вы не в курсе случайно, где находится Конституция? — Думаю, в библиотеке Конгресса, — растеряно откликнулся Нейл, седеющий мужчина с длинным лошадиным лицом, покрытым нездоровыми красноватыми пятнами. — Или в национальном архиве, — предположил один из его коллег, к которому спикер обращался как к Тому. У этого физиономия была простая, открытая — так и хотелось довериться ему, как родному. Крупные, рельефные черты словно вырезали из большой, сочной, спелой картофелины. — Вы работаете здесь, джентльмены? — сумрачным тоном спросил Чиун. — Да, сэр, мы члены Конгресса... Очень рад познакомиться. Нейл смущенно протянул руку. Чиун не обратил на нее ни малейшего внимания. — Значит, вы работаете на Конституцию, но где находится она — никто из вас не знает? — Я лично работаю на своих избирателей, — Нейл пожал плечами. — А я — на свою семью, — хмыкнул Том. — А я — для своей страны, — улыбнулся спикер. — Хотя раньше, — успел ввернуть Нейл, — я работал на «Колгейт». — Подумаешь, — пожал плечами Том. — Мне приходилось разносить газеты — зимой, в мороз. — Сумасшедшие, — закивал Чиун. — Это собрание сумасшедших. — Втянув в плечи голову, он зашагал к Римо. — Зачем ты привел меня в сумасшедший дом? — Ты же сказал, что нам нужно найти ту самую яму, в которую пытаются заманить президента. Так вот, он будет выступать вон на тех ступенях. Где же здесь яма, Чиун? Чиун не слушал его. — Это очень странное здание. — Почему? — Здесь очень, очень чисто. — Его каждый день убирают. И это стоит недешево, — ответил Римо. — Нет, это не такая чистота. В мире не существует дворцов, где бы не было хотя бы каких-нибудь насекомых. А здесь нет ни одного. — Почем ты знаешь? Может, тут в щелях стен живут такие маленькие клопики. А ночью выползают и танцуют при луне. — Пусть лучше танцуют на твоей физиономии, — посоветовал Чиун. — Здесь нет ни одного — и очень, очень необычно для замка. — Да ведь это не замок, Чиун. И не дворец вовсе. Это дом, где живет демократия. А тараканы и клопы, наверное, сплошь монархисты. — Но этой страной управляет один человек? — спросил Чиун. — Ну... можно сказать и так, папочка. — И у него есть секретная служба, к которой принадлежим и мы — верно? — Верно. — И мы убиваем его врагов, где бы и кто они ни были. Римо обреченно пожал плечами. Неизбежность вывода угнетала его. — Значит, эта страна ничем не отличается от прочих, — заключил Чиун радостно. — Только делают здесь все медленнее. Вся разница между вашей страной и абсолютной монархией — в том, что в абсолютной монархии все гораздо быстрей и проще. — Если там все так просто, почему они не могут выгнать тараканов из дворцов? — поинтересовался Римо. — Римо, временами ты становишься невыносимо глуп. — Гм... и почему это? — Послушай только, какие звуки ты издаешь носом — «гм». Можно подумать, я никогда не учил тебя разговаривать. — Нечего придираться ко всяким звукам. Ты лучше про тараканов ответь. — Тараканы — неотъемлемая часть нашей жизни. Они вечны, как вселенная. Они жили везде: — В египетских пирамидах, во дворце царя Соломона, в замках французских королей. Они вечны. — А здесь, значит, их нет? — Разумеется, нет ни одного. Скажи, разве ты их слышишь? — Не слышу, — признался Римо. — Ну вот. — А ты хочешь сказать, что способен слышать возню тараканов? — Римо недоверчиво прищурился. — Я раньше и подумать не мог, что Мастер Синанджу способен опуститься до такого, — Чиун скорбно покачал головой. — Стоять среди безжизненных стен этого здания, как вы там называете его... — Здание Конгресса. Капитолий. — Да. Именно. Стоять среди этих безжизненных стен и разговаривать о тараканах с тем, кто вряд ли сам чем-нибудь от их отличается. Мои предки осудили бы меня со всей суровостью — я втоптал имя Синанджу в такую грязь... — Если я таракан, а партнерство у нас с тобой равное, кто тогда ты? — Тараканий учитель. О, Дом Синанджу, что стало с тобой!..* * *
Осгуд Харли яростно чесался со сна, вонзаясь в свою бледную плоть грязными обкусанными ногтями. От джинсов, которые он не удосужился снять на ночь, на животе осталась красная полоса. Да, придется поплатиться за то, что вчера он выпил две бутылки вина и заснул одетым — от этого чресла его яростно потели, и начинался невыносимый зуд в паху. Осгуд Харли считал эту неизлечимую болезнь истинным проклятием человечества. В старые добрые времена такого с ним не случалось. И не было привычки пить в одиночку в обшарпанной квартирке чердачного этажа. Тогда Осгуд Харли был символом действия — комитеты, коалиции, акции протеста, телевизионные передачи, журнальные интервью, деньги, травка и девочки. Каждую ночь Осгуд Харли спал в новой постели — от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка и от Селмы до Бостона. Но вскоре вся суматоха постепенно сошла на нет. Вьетнамская война принесла американской экономике миллионы долларов. Те, кто имел работу — а имели ее тогда почти все — получали такие деньги, что позволяли себе тратить немалую их часть на своих длинноволосых отпрысков, дабы те могли вволю протестовать — в том числе и против войны, обеспечивающей их беззаботное существование. Но война кончилась, вливания в экономику иссякли, и юные революционеры обнаружили, что жизнь без папочкиного чека в почтовом ящике отнюдь не так приятна. Поэтому они обрезали волосы, сменили деревянные сандалии на лакированные туфли и отправились в колледжи — изучать бухгалтерский учет или право, чтобы впоследствии получить работу на Уолл-стрит и счет в «Бэнк оф Америка». Наиболее яростные революционеры пошли по иному пути. Когда родительские дотации на блаженное ничегонеделание подошли к концу, одни стали промышлять торговлей наркотиками, другие — ушли в религиозные секты, а третьи мотались по всей стране в поисках случайного заработка, перебиваясь где и чем могли. Ни один из этих способов не устраивал, однако, Осгуда Харли. В отличие от большинства его сверстников он был и остался настоящим революционером и свято верил в необходимость разрушения капиталистического общества. И когда высокий джентльмен с ухоженными ногтями и белозубой улыбкой предложил ему пять тысяч за то, чтобы Харли помог ему и его друзьям «подкузмить президента», Осгуд Харли согласился с радостью. Конечно, роль его была не Бог весть какой. От Харли наверняка было бы больше толку, если бы ему предложили, как в старые добрые времена, распространять пресс-релизы, организовывать пикеты, собирать подписи, однако, новые хозяева сразу предупредили его: одно лишнее слово — и он может забыть о своих пяти тысячах. Но поскольку в тот момент в кармане у Харли было сорок девять центов, а на задней части последней пары джинсов протерлась основательная дыра, он счел это условие не слишком обременительным. Конечно, он будет молчать, как рыба. Тем более про их дурацкие задания. Додумались же — купить двести фотоаппаратов! Харли уже собирался перестать чесаться, как вдруг позвонили в дверь. На пороге взору Харли предстали молодой человек в бейсбольной кепке с надписью «Служба доставки» и большой картонный ящик, стоящий у его ног. — Мистер Харли? — Он, и никто иной. — Я привез ваш заказ. Фотоаппараты. — Общим числом тридцать шесть штук! Входите. Харли распахнул дверь, и молодой человек, подняв ящик, вошел в комнату. — Куда прикажете поставить? — Вон туда. Рядом со шкафом. Там у меня и остальные лежат. — Остальные? У вас, кроме этих, есть и еще? — Разумеется. Харли с будничным видом пожал плечами. — Вы, должно быть, магазин открываете, — предположил молодой человек, осторожно опуская коробку на пол. — Да нет, просто я — тайный агент ЦРУ, и это — часть моего нового задания, — изрек Харли с широкой улыбкой, долженствующей означать, что доля правды в его шутке мала до невероятия. Однако, молоденький рассыльный, вежливо улыбнувшись в ответ, задержал взгляд на лице Харли — словно стараясь запомнить его на случай, если потом его о нем станут расспрашивать. — Распишитесь в квитанции, мистер Харли. — Да, да. Спасибо. Вы сэкономили мне уйму времени. Достав из кармана толстую пачку денег, Харли отыскал среди пятидесяти долларовых банкнот потрепанную бумажку в десять долларов, которую вручил молодому человеку. — Вот. Это вам. И еще раз спасибо. — О, и вам спасибо, мистер Харли! Спасибо огромное! Закрыв за молодым человеком дверь, Харли подошел к коробке с фотоаппаратами, купленными по оптовой цене в большом магазине в самом центре города, от души пнул ее ногой. Задание казалось ему все более детским. Ну вот, у него есть эти чертовы двести аппаратов, и что теперь? Подумав еще пару минут, Харли снова врезал ногой по коробке. И словно отзываясь на звук удара, в прихожей задребезжал звонок. Чертыхнувшись, Харли подошел к двери и отпер ее. На пороге снова стоял молодой рассыльный. — Я нашел вот это внизу, на батарее отопления. Здесь стоит ваше имя, — сказал он, протягивая Харли простой белый конверт, на котором печатными буквами было выведено: «Осгуд Харли». — Спасибо, приятель, — Харли подмигнул рассыльному. Захлопнув дверь, Харли вскрыл конверт. Внутри оказался листок с двумя отпечатанными на машинке строчками: «Ровно в два десять у телефонной будки на углу шестнадцатой и Кей-стрит. Захватите карандаш и бумагу». Без подписи. До телефонной будки Харли добрался в два часа двенадцать минут; двухминутная задержка объяснялась желанием выпить по дороге сухой мартини. В два пятнадцать телефон в будке зазвонил. Харли снял трубку. — Алло! Осгуд Харли слушает. — Прекрасно, — изрек голос в трубке. — Алло! — сердито повторил Харли, заподозривший по насмешливой интонации собеседника, что сделал что-то не так — хотя и не знал, что именно. — Карандаш и бумага у вас с собой? — Прямо под рукой, — пробурчал в трубку Харли. — Поскольку, купив фотоаппараты, вы выполнили первую часть задания, пора переходить ко второй. Вам понадобится дюжина пугачей — знаете, пластмассовых, детских. Запишите: ровно дюжина. Выбирайте, какие получше. Главное — чтобы громко хлопали. Только не вздумайте проверять прямо в магазине. Все поняли? — Понял, — ответил Харли. — Дюжина пугачей. Чтоб погромче хлопали. — Когда вы повторяете вслух инструкции, дверь кабины должна быть закрыта, — недовольно произнес голос. Дотянувшись до ручки, Харли с треском захлопнул дверь. — Прекрасно. Кроме того, вам понадобятся четыре кассетных магнитофона. С питанием от батарей и скоростью движения ленты один и семь восьмых дюйма в секунду. Самого малого размера, какой сможете найти. К каждому из них вы купите комплект батареек. Новых. Не покупайте использованные. Поняли все? — Все, — кивнул Харли. — Повторите. — Четыре кассетных магнитофона... — Причем не обязательно пишущих. Можете купить четыре плэйера. — Ладно, — Харли записал. — Значит, четыре плэйера. Малого размера. С батарейками. Новыми. И чтобы скорость была один и семь восьмых дюйма в секунду. — Отлично. И последнее. В телефонной будке, в которой вы сейчас стоите, вы найдете ключ. Он приклеен снизу к полке пол телефоном. Возьмите — и берегите его. С его помощью вы получите последние инструкции и вторую часть гонорара. Ключ нашли? — Да, нашел. Вот он. — Прекрасно. Теперь главное для вас — запастись терпением. Через несколько дней мы намылим правительству шею. Хорошенько намылим. И ваше участие будет решающим. Будьте здоровы. В трубке раздались гудки. Опустив ее на рычаг и коротко ругнувшись, Харли распахнул дверь будки и вышел на улицу, решив по дороге домой заглянуть в винный магазин.Глава четырнадцатая
— Еще раз говорю вам: у нас нет ничего нового, — повторил в телефонную трубку Римо. — Это никуда не годится. Недовольный тон придавал кислому голосу шефа оттенок хинной горечи. — Да уж наверное. Но вам, Смитти, придется примириться с тем, что у нас-таки ничего нет — и, уверяю вас, вряд ли будет. — А вам придется примириться с тем, что вы двое — наш единственный шанс, Римо. И у вас осталось совсем мало времени. Кроме того... — Смитти, — перебил Римо, — по какой цене продают сейчас шкурки шиншиллы? — Три тысячи четыреста двенадцать долларов за штуку, — ответил Смит без всякой паузы. — Но... — А каков обменный курс голландского гульдена? — Три и семьдесят два за доллар. Вам не кажется, что пора заканчивать? Может сорваться наше самое крупное задание, а вы тут... — А средняя цена на золото? — Сто тридцать семь долларов двадцать два цента за унцию, — на этот раз Смит сделал паузу. — Полагаю, в этих вопросах заложен какой-то смысл? — Заложен, заложен. — Римо кивнул. — Смысл в том, что на вас работает чертова уйма народу, и вы знаете все — о рынке верблюжьего дерьма в Афганистане, о том, только тонн курных костей в год покупают зулусы, чтобы украсить ими свои носы, можете узнать, где угодно и что угодно, но когда пахнет жареным — начинаете дергать меня. А у меня ведь нет ваших возможностей, Смитти. И вынюхивать я не мастак. И я понятия не имею, кто именно собирается убить президента. И понятия не имею, как именно. А главное — как их остановить. И мне кажется, у них есть все шансы осуществить задуманное. И еще мне кажется, что если ваша чертова уйма агентов не может раздобыть для вас эту информацию, то вы зря платите им деньги — вот что мне кажется. — Понятно, — ровным голосом сказал Смитти. — Все ваши соображения будут рассмотрены в надлежащее время. Вы были в Капитолии? — Был. И не узнал ничего — кроме того, что у Тома жирная физиономия, а Нейл раньше трудился в «Колгейт». — И у вас нет никаких соображений но поводу возможной попытки покушения? — Никаких абсолютно. — А Чиун? Что думает он по этому поводу? — Чиун озабочен отсутствием в Капитолии тараканов. — Прекрасно, — тон Смита можно было бы назвать саркастическим, если бы сарказм не был обычной манерой его речи. — Это все, что вы можете сказать мне? — Да. Если хотите узнать что-то еще — лучше прочитайте отчет Комисии Уоррена. Может, и найдете там что-нибудь, — посоветовал Римо. — Возможно, — сухо ответил Смит. — Но я полагаю, работать вы продолжаете? — Можете полагать, что вам вздумается, — огрызнулся Римо. Повесив трубку, он сердито посмотрел в сторону Чиуна, который восседал в углу в позе лотоса на красной соломенной циновке, укутавшись в свой золотистый халат. Его глаза, были закрыты, а на лице читалась такая отрешенность от происходящего, словно он в любую минуту был готов раствориться в воздухе для слияния с мировым духом. Однако прежде чем Римо успел заговорить, Чиун протестующе поднял руку. — Твои заботы нисколько не интересуют меня. — Ценный же ты партнер, папочка. — Я уже говорил тебе. Ты должен найти яму. Эта попытка убийства... — Покушение. — Ничего подобного, — замотал головой Чиун. — Покушение — задача для ассасина, требующая умения, таланта и опыта. В ином случае — это обычное пошлое убийство. И перестань перебивать меня. Это невежливо. Вообще твои манеры в последнее время стали ужасны. — Ах, извини, пожалуйста, папочка. Мне так неловко! Смит полчаса вправлял мне мозги, что, дескать, вот-вот ухлопают президента, а ты решил заняться моими манерами! — Человек должен оставаться человеком — даже если его жизнь омрачают некоторые досадные мелочи, — наставительно изрек Чиун. — А тебе все равно придется искать яму, Римо. Потому что они попытаются убить вашего императора со смешными зубами именно таким способом. — И где же прикажешь ее искать? Глаза Чиуна радостно заблестели. — Знаю, знаю, — замахал рукой Римо. — В моей голове. В моем толстом брюхе, еще где-нибудь. Брось, Чиун. Кончай язвить. У меня и правда проблемы. — Тогда ищи яму. Чиун снова закрыл глаза. — Может, хоть на этот раз обойдемся без азиатской мудрости? — Мудрость необходима везде. Если бы червь следил за движением солнца, большая болотная птица не сожрала бы его. — А-а-а! — издав вопль отчаяния, Римо прыгнул на стену за спиной Чиуна. Ступни коснулись ее в четырех фугах от пола, и Римо побежал, откинувшись назад и наклонив голову. Когда его ступни уже касались потолка, а голова чуть-чуть не доставала до пола, Римо легким, почти ленивым прыжком вернул себе первоначальное положение. — Углы, — коротко произнес Чиун, снова прикрыв глаза и сомкнув пальцы. С прежним отчаянным «а-а-а» Римо вновь ринулся на стену, но на этот раз добежал до потолка, тем же путем вернулся обратно, после чего проделал эту операцию в каждом из четырех углов комнаты, разделив пол шагами на четыре больших треугольника. За этим занятием его и застал стук в дверь. Римо замер. Чиун, не открывая глаз, восседал в углу. Сколько времени он бегал по стенам — десять минут или час — Римо не представлял, поскольку сердце его билось в обычном ритме — пятьдесят два удара в минуту, грудная клетка делала за минуту двенадцать вдохов и выдохов. На лбу не выступило ни капли пота — уже давно Римо вовсе не потел. За дверью стоял рассыльный, держа в руках большой белый конверт с надписью. — Это принесли только что и просили отдать вам, сэр. Взглянув на конверт, Римо увидел на белой бумаге напечатанное на машинке имя «Римо Мак-Аргл», под которым он зарегистрировался в гостинице. Обратного адреса не было. В конверте лежало что-то твердое, на ощупь напоминавшее книгу. Римо протянул конверт рассыльному. — Мне он не нужен. — У нас доставка бесплатная, сэр. — Ты что же, думаешь, что я нищий? — Нет, сэр, не думаю. Нищие в таких номерах не живут. Только если вы его не берете, что же мне-то с ним делать? Обратного адреса на конверте нет. — А, верно. О'кей, я возьму его. — Римо сунул конверт под мышку. — Вот, держи. Это тебе. — Вынув из кармана ворох мятых банкнот, он, не глядя, сунул его рассыльному. — Нет, нет, что вы, сэр! — развернув смятые бумажки, парень обнаружил, что в руках у него десятки, двадцатки и даже купюра в пятьдесят долларов. — Вы, должно быть, ошиблись! — Никоим образом. Забирай. И купи себе собственную гостиницу. Бедняком я уже побывал — и не хочу, чтобы меня теперь за него принимали. Вот, возьми еще мелочь. Вывернув карман, Римо ссыпал в руки рассыльного горсть мелочи — долларов на десять. Обычно, чтобы мелочь не накапливалась, Римо просто вышвыривал ее прямо на улице, но последние раз или два позабыл сделать это. Брови парня поднялись под самую челку. — Вы... вы уверены, сэр? — Абсолютно уверен. И давай-ка, двигай к себе. Мне нужно еще побегать по стенкам и, кроме того, найти яму, которую не может отыскать никто, кроме меня. У тебя крыша бы не съехала от такого? — Непременно съехала бы, сэр. — Ну так до свидания, — сказал Римо. И прежде чем закрыть дверь, крикнул в спину удалявшемуся рассыльному. — Так запомни: я человек не бедный! Когда дверь захлопнулась, из угла послышался скрипучий голос Чиуна: — Ты не бедный. Ты убогий. Убогое подобие мыслящего существа. Если бы развитие вашей расы зависело от таких, как ты, вы бы до сих пор жили на деревьях. — Я не желаю слушать тебя. А лучше займусь моей почтой. Вскрыв ногтем указательного пальца конверт, Римо извлек из него толстую книгу в твердой обложке, на которой значилось: «Отчет о работе Конгресса но расследованию покушения на президента Кеннеди». Больше в конверте не было ничего. — Как раз то, что мне нужно! — Римо с силой швырнул книгу в угол комнаты. — Наверняка Смитти прислал — для чтения на ночь! Сидевший в углу Чиун вздохнул. — Медитировать, находясь в одной комнате с тобой, стало решительно невозможно. Ты кричишь в телефон на сумасшедшего императора, бегаешь по стенам, топая, словно слон, и пыхтя, подобно пароносу... — Паровозу, — поправил Римо автоматически. — ...и разговариваешь в дверях с какими-то мальчишками. Нет, с меня довольно. — Чиун вскочил на ноги, словно язычок огня, вырвавшийся из узкого горла лампы. Книга, брошенная Римо, оказалась у него в руке. — О чем здесь написано? — Это отчет, который сочинило правительство, когда президента Кеннеди убили. — Почему они называют его покушением? — Чиун вперил в обложку недоуменный взгляд. — Обычное пошлое убийство... — Не знаю, — сказал Римо. — Я у них не спрашивал. — А ты эту книгу уже читал? — Нет. Я поклонник легкого чтения. Шопенгауэра. И Ницше. — Кто этот Шопенгауэр и кто именно ниже его? — Что «кто именно»? — Ты только что сказал «Шопенгауэра и ниже». — Не бери в голову, — Римо махнул рукой. — Книги помогают человеку возвысить разум, — заметил Чиун, отвернувшись в сторону. — А в твоем случае, наверное, это единственный оставшийся путь. Открыв книгу на середине, он заглянул в нее. — Это очень хорошая книга, — сказал он после минутной паузы. — Рад, что она тебе понравилась. Бери ее себе. От меня. В подарок. — Это очень мудро с твоей стороны. Ты еще не вполне безнадежен. — Вот и наслаждайся. А я ухожу. — Я попытаюсь пережить это. В вестибюле Римо нашел в телефонной книге номер Службы безопасности. Порылся в карманах, но напрасно — монетки в десять центов у него не было. Заметив неподалеку рассыльного, который принес в номер конверт, Римо поманил его пальцем. Тот подошел нехотя, словно боясь, что Римо опомнился и потребует назад свои щедрые чаевые. — Дашь взаймы десять центов, приятель? — Охотно, сэр. Выудив из кармана монету, парень протянул ее Римо. — Я человек не бедный, — Римо подмигнул ему. — Отдам при первой возможности. По-видимому, в руководстве Службы еще не до конца прониклись идеями новой политики открытых дверей. И когда Римо вознамерился известить руководство Службы о готовящемся покушении на президента страны, вместо нужного ему кабинета он оказался в маленькой комнатке, где четверо мужчин принялись расспрашивать его, кто он, откуда и по какомуповоду здесь находится. — Когда у вас возник этот план? — Какой план? — не понял Римо. — Советую не умничать. — Да я и не собираюсь. А то буду уж слишком выделяться среди вас. — Видимо, придется вам здесь задержаться. — Послушайте. Я ищу только одного человека. Я забыл, как его зовут — у него еще привычка беспрерывно глотать таблетки. Нелады с желудком или что-то вроде того. Я как раз вчера с ним беседовал. — Бенсона, что ли? — Наверное. Я приходил к нему вчера по поручению Комиссии конгресса. — Значит, вы работаете в Комиссии? — Да. — В какой именно? — В комиссии Палаты по неотложным делам. Шестой секретарь. — Такой не знаю. — Если не трудно, позвоните Бенсону! Когда спустя десять минут Римо вошел в кабинет Бенсона, хозяин кабинета только что отправил в рот полную горсть таблеток. В последнее время он заглатывал их пригоршнями, словно это был соленый арахис. — Д-доб... — оборвав приветствие на полслове, он икнул и закашлялся. — Выпейте воды, — предложил ему Римо. Бенсон, тяжело дыша, пододвинул к себе стакан. — А я думал, Чиун отучил вас от таблеток. Что, совет насчет яйца не помог? — Помог. Я целый день великолепно себя чувствовал. Но сегодня опять все пошло наперекосяк — и вот, нате... — А вы не сдавайтесь, — посоветовал Римо. — Первые несколько недель самые трудные. — Да, попробую снова. Вот только разберусь со всеми этими бумагами... Римо окинул взглядом пачки бумаг по футу высотой и понял, что Бенсон никогда не слезет с таблеток. Ему вечно будет что-то мешать. Слишком много работы, слишком плохая погода, слишком капризная жена — у него всегда найдется тысяча поводов, чтобы отложить новую жизнь на завтра. Он так и будет принимать эти таблетки, уверенный, что лекарства облегчают его существование. И приближают смерть. — Я могу вам чем-то помочь? Бенсон наконец откашлялся. — Вы, конечно, знаете, что президенту угрожали. И что завтра на него будет совершено покушение. Бенсон на секунду встретился глазами с Римо, затем, отведя взгляд, кивнул. — Знаем, разумеется. И занимаемся только этим. Только... я не совсем понимаю, откуда об этом известно вам? — Конгресс, — Римо пожал плечами. — Если бы в Конгрессе знали об этом хоть что-нибудь, это тут же просочилось бы в газеты. Вообще, простите, кто вы такой? — Да это неважно, — досадливо махнул рукой Римо. — Мы с вами делаем одно дело — и это главное. И поэтому мне хотелось бы побольше узнать о тех деньгах, что вы выплачивали этим мерзавцам. Нервно сглотнув, Бенсон покачал головой. — Не думаю, что имею право выдать вам эту информацию. — Я могу позвонить президенту и попросить его, чтобы он отдал вам такой приказ, если вам так легче. Римо холодно посмотрел на Бенсона. Бенсон поднял на него воспаленные, с покрасневшими белками глаза — глаза человека, который еще в юности усвоил привычку трудиться на износ и только недавно понял, что именно таких людей глубже всего засасывает болото бюрократии, заваливая их бумажной работой до тех пор, пока их не покинут силы. Пачки бумаг на столе Бенсона перестанут расти, когда в управлении кадров случайно обнаружат свидетельство о его смерти трехмесячной давности. — Думаю, не обязательно это делать, — произнес наконец Бенсон. — В конце концов, в том, что я поделюсь с вами этой информацией, наверняка не будет большого греха. Продолжение беседы с Римо означало, что Бенсону удастся избежать по крайней мере двух телефонных звонков, отложить на завтра рассмотрение полудюжины документов и главное — не ломать дома над обсуждаемой проблемой голову. Согласие Бенсона было, безусловно, служебной ошибкой, но люди в его положении хватаются за любой повод, чтобы хотя бы на минуту оторваться от дел. Вот так разрушаются империи, подумал Римо. Рутинная работа убивает бдительность. — Деньги эти мы посылали на банковский счет в Швейцарии, — помолчав, сказал Бенсон, — И занимался этим Эрни Уолгрин — я, по-моему, уже говорил вам. — А что с ними происходило потом, вы не знаете? — Мы проследили, насколько возможно, их дальнейший путь, вернее, пути, поскольку из Швейцарии они расходились по разным счетам в разных странах. В основном — в странах Африки. А кто пользовался ими там — этого мы уже не смогли узнать, к сожалению. — И никаких зацепок? — Совсем никаких. — А что вы думаете по поводу завтрашнего выступления президента? — Что-то, — покачал головой Бенсон, — подсказывает мне, что обивание порогов в Конгрессе — не основное ваше занятие. — Может, и так, — согласился Римо. — Так насчет завтра — вы предприняли что-нибудь? Я имею в виду меры безопасности. — Мы проверили все. Каждый куст. Каждое дерево. Телефонные будки. Крыши домов. Все возможные укрытия. Сделали все, что могли, кажется, заткнули все дыры. И тем не менее, я почему-то уверен, что этого, увы, не достаточно. — Ладно, может, прорвемся. Римо внезапно стало жаль Бенсона, и в то же время он ощутил какую-то зависть к нему — вернее, к его преданности долгу, ради которой он вот так гробил себя. — А ваши ребята, которые занимаются этим, надежные? — спросил Римо, уже приблизившись к двери. Бенсон, сыпавший в стакан порошок «Алка-зельцера», поднял глаза на Римо и печально кивнул. — Занимаюсь этим я. Вплоть до последней детали. — Ну, желаю удачи. Римо открыл дверь. — Благодарю. Боюсь, она всем нам понадобился. — Да, возможно...* * *
Четыре кассетных плейера и батарейки к ним Осгуд Харли купил в магазине канцелярских товаров на Кей-стрит, отдав за них четыре новеньких пятидесятидолларовых купюры. После чего, недовольно ворча — бумажный пакет оказался громоздким и неудобным — вышел из магазина и поймал такси. Когда через несколько минут они подъехали к его дому, Харли уже привычным жестом сунул шоферу пятидесятидолларовую. — Нету сдачи, приятель, — таксист покачал головой. — А ты когда-нибудь видел такие? — усмехнулся Харли. — В последнее время — нечасто. А что-нибудь помельче у тебя есть? — Например? — Например, меня бы устроила симпатичная маленькая пятерочка. Таксист взглянул на счетчик, на котором значилось три доллара семьдесят пять центов. — Получи. Протянув шоферу пятерку, Харли дождался, пока тот отсчитает ему доллар двадцать пять мелочи, каковую операцию таксист проделывал медленно и неохотно, предоставив Харли достаточно времени поразмыслить о благотворных свойствах чаевых. Сунув, не глядя, сдачу в карман, Харли принялся выбираться из машины, но его пакет и левая нога еще находились в кабине, когда таксист надавил на газ. — Ты что, козел, делаешь?! Харли едва успел отскочить. — Засунь свои полтинники себе в зад, дешевка вонючая! — проорал шофер, и машина рванулась с места. Бумажный пакет выскользнул из рук Харли, но прежде, чем он шмякнулся на мостовую, тот сумел подхватить его. Прижимая к груди покупку и ругаясь на чем свет стоит, Харли заковылял на четвертый этаж.Глава пятнадцатая
Римо знал, что среди всех федеральных структур самый высокий процент профессиональных заболеваний — язвы желудка, сердечных приступов и нервных расстройств — и ранних уходов в отставку приходится на сотрудников Службы безопасности. Поскольку именно от этих людей постоянно требовали недостижимого — полной безопасности президента. Хотя достаточно было допустить, что организатор очередного покушения последует примеру японских камикадзе, и становилась очевидной вся бессмысленность этих требований. Сотрудники Службы безопасности в определенной степени могли, конечно, предотвратить подготовленные покушения, разного рода заговоры и заранее разработанные планы, то есть все те попытки устранения президента, в основе которых лежал трезвый расчет, а не слепая, непредсказуемая ненависть. И занимались этим. Крыши всех зданий, находящихся на расстоянии выстрела от Капитолия, Римо проверил сам. До него там уже побывали сотрудники Службы. На гудроне, покрывавшем крыши, отпечатались их следы. Ребята из Службы проверили все деревья, окружавшие здания, мусорные баки, сточные трубы и канализационные люки. Когда Римо вслед за ними осматривал их, то обнаружил, что крышки люков опечатаны бумажными лентами. Утром агенты снова проверят их, чтобы убедиться, не воспользовался ли ими кто за ночь. Сотрудники Службы переписали марки и номера всех машин, запаркованных в непосредственной близости к Капитолию, и провели через федеральную базу данных, обращая особое внимание на списки тех, кто когда-либо подозревался в угрозах в адрес главы правительства. Если бы выяснилось, что хотя бы одна машина принадлежала кому-то из тех, кто значился в этом списке, сотрудники Службы перелопатили бы весь город, чтобы к утру надеть на подозреваемого наручники. Проверка деятельности коллег из Службы заняла у Римо целую ночь. Чиун советовал ему искать яму. Но где ее искать? И какое вообще имела отношение древняя корейская легенда к попытке покушения на президента сейчас, в конце двадцатого столетия? Да, но ведь убийство Уолгрина в Солнечной долине — классический вариант притчи о яме в современном исполнении. Здесь явно сработал профессиональный убийца. И сработал хорошо, надо признать. Если бы в районе Капитолия этим утром имел место любой самый незначительный инцидент, сотрудникам Службы, вероятно, удалось бы все же затолкать президента в машину и увезти его подальше от возможной опасности. В надежности своих машин Служба была уверена — их десятки раз проверяли на предмет наличия взрывчатки или ядовитых веществ. Столь же тщательно проверили и дороги, ведущие к Капитолию, расставив по всей их протяженности полицейские посты. Небо на востоке уже начало розоветь. Остановившись на улице напротив здания Капитолия, Риме разглядывал охранников, стоявших у платформы, с которой утром должен был выступать президент. Может, на этот раз Чиун и ошибся? Может, нападение на президента будет совершено в открытую, например, бросят бомбу? Или... По спине Римо пробежала дрожь — а что, если где-нибудь поблизости у них спрятан, скажем, миномет? При известном опыте из него ничего не стоит попасть в эту платформу. И уж тут даже он, Римо, ничего не сделает. А может, заготовят какой-нибудь сюрприз прямо в этой самой платформе? Разве можно предугадать все? Отойдя от стены, Римо растворился в густой тени стоявшего рядом дерева. Избегая освещенных мест, он перебежками двигался по улице, затем через площадь, направляясь к зданию Капитолия. Двое часовых, стоявших у платформы, напряженно вглядывались во тьму между домами, словно именно она служила логовом неведомой опасности. Римо тем временем оказался у самого основания длинных широких ступеней. Проскользнув под ажурными конструкциями платформы, собранной прямо на каменной лестнице, он начал осматривать сочленения стальных труб. Дюйм за дюймом осмотрев всю нижнюю часть сооружения, ничего подозрительного он, однако, не обнаружил. Не вызвал подозрений и деревянный настил. Римо тщательно ощупал доски в надежде обнаружить скрытые полости, но надежда оказалась напрасной. Кончики пальцев Римо осторожно постукивали по трубам — неожиданно изменившийся звук указал бы, что в трубе что-то спрятано. Но звук не менялся. Сквозь щели деревянного настила над его головой уже проглядывали первые лучи солнца. Римо слышал, как часовые по обеим сторонам его платформы тяжело переминаются с ноги на ногу. В неподвижном рассветном воздухе, который не тревожило даже малейшее дуновение ветерка, чуткий нюх Римо уловил сильный аромат мяса — часовые плотно поужинали. Тот, что стоял справа, пил еще и пиво — по ноздрям резанул запах перебродившего солода. А ведь когда-то Римо и сам любил пиво... — Дерьмо все это, — сплюнул один из солдат. Говорил он с сильным питтсбургским акцентом — гнусавая фермерская скороговорка с жесткими согласными, вбитыми в нее, точно костыли. — Что «это»? — спросил напарник. — Да какого черта мы торчим тут всю ночь? Чего они, спрашивается, боятся? Муравьи, что ли, к утру доски сожрут? — Не знаю, — ответил напарник. Римо узнал протяжный, несколько в нос выговор. Нью-Йорк. И подумал о том, что труднее всего опознать по произношению вашингтонца. У них и произношения-то нет — невообразимая мешанина всех возможных вариантов американского выговора. Да еще появилась мода растягивать гласные — в подражание нынешнему президенту... При мысли о том, что через несколько часов подражать, возможно, будет некому, Римо похолодел. — Может, опасаются какой-нибудь заварушки? — предположил Нью-Йорк. — Если бы так, то к чему весь огород городить, — возразил ему Питтсбург. — Небось Сам сидел бы тогда в Белом доме и носа не высовывал. — Да, так, наверное, все бы и было. Если бы у них хватало мозгов, — Нью-Йорк захихикал. Это точно, согласился про себя Римо. Если бы хотя бы у кого-нибудь хватило мозгов, то президента заперли бы в Белом доме и не выпускали, пока не устранят источник опасности. Да и вообще — его абсолютно не волнует, что там думает хозяин Овального кабинета о своих обязанностях! Он, Римо Уильямс, принял решение — и президент сегодня останется дома. Выбравшись из-под платформы, Римо направился вверх по лестнице к зданию — и увидел, что навстречу ему спускается мисс Виола Пумбс, разглаживая на ходу складки на белой юбке. — Римо! — позвала она, увидев его. Часовые обернулись на звук ее голоса. Исчезать Римо на этот раз не пожелал — просто стоял и смотрел, как сокращается расстояние между ними. — Сверхурочная работа? — прищурился он. — Но вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши колкости. К тому же у вас, как я вижу, тоже? — Нет. Я тут просто гулял. Они медленно шли вниз по лестнице. — А ваш восточный друг согласится помочь мне с книгой? — спросила она. — Вне всякого сомнения. Он только об этом и мечтает. Я имею в виду — прославиться. — Вот хорошо! — обрадовалась Виола. — Значит, книга выйдет что надо, и деньги я буду грести просто тоннами! — Вы будете платить налоги тоннами. — Только не я, — отрезала Виола. — Уж я найду способ избежать этого. — А-а, швейцарские банки? Сойдя с лестницы, они вышли на тротуар, уводящий их от Капитолия. Сейчас они скроются из поля зрения часовых, а потом он как-нибудь и от нее отвяжется. — Швейцарские банки? Это только начало, — Виола презрительно вздернула нос «Ой, от кого же я все это слышала?» — Деньги только вначале переводят в Швейцарию, а потом — на разные счета, лучше всего в африканские страны... А уж там за ними никто не сможет проследить, вот! Опередив Виолу на шаг, Римо повернулся к ней лицом и осторожно сжал ее локти. — А откуда вы все это знаете — про Швейцарию и африканские счета? — Не знаю. Сама даже не пойму, с чего вдруг я это все сказала. А почему вы так на меня смотрите? Что я такого... — Вы, должно быть, все же знаете что-нибудь, раз так уверенно говорите об этом, — покачал головой Римо. — Может, от кого-то из конгрессменов? Уж не ваш ли Пупси вам все это рассказал? — Пупси? Нет Только не он, — поджала губки Виола. — А кто тогда? — Я не знаю. Но зачем это вам? — Затем, что парень, которого я ищу, проделывал со своими деньгами точно такие фокусы. А я непременно должен найти его. Римо сжал пальцы так, что локти у Виолы заныли. — Поймите, это очень важно, мисс Пумбс! — Дайте мне подумать И отпустите меня, пожалуйста! Мне же больно! — Это поможет вам вспоминать. Чтобы не отвлекались. От боли Виола закусила губу. — Все, все, отпускайте! Я вспомнила! — Ну, и кто же? — Сначала отпустите! — топнула ножкой Виола. Римо убрал пальцы с ее локтей. — Монтрофорт, — сказала она. — Монтрофорт? А кто это? — Ну, тот карлик с белыми зубами, — Виола сама удивилась собственным словам. — Главный в «Палдоре»? Виола кивнула. — Я была как-то у него — и он рассказал мне про все эти штуки. Про деньги и африканские счета. События того вечера начали потихоньку оживать в ее памяти. — А вы что сказали ему? — поинтересовался Римо. — Сказала, что если он начнет приставать ко мне, я задвину его в камин. — Разумно. Виола, вам придется сделать мне одно одолжение. Сможете передать Чиуну то, что я скажу вам? — А почему просто не позвонить ему? — У него странная манера говорить по телефону — после этого обычно остаются куски пластмассы и вырванные с мясом провода. — А-а... Передам, ладно. — Поезжайте к Чиуну и скажите ему, что теперь мы знаем — это Монтрофорт. Вы запомнили? — Я не дура, к вашему сведению. Так что передать? — Передайте, что мы знаем — это Монтрофорт. Я отправляюсь за ним. А Чиун должен помешать президенту оказаться сегодня у Капитолия. — Да... А как он собирается это сделать? — Первое, что он сделает — известит вас о том, что я идиот. А потом что-нибудь придумает. Поспешите, прошу вас. Это очень важно. Римо назвал Виоле номер и адрес гостиницы, и, махнув на прощанье рукой, исчез в утренней толчее вашингтонских улиц.Глава шестнадцатая
В квартирке Осгуда Харли они начали собираться с пяти утра. Конечно, прежней оравы друзей и коллег по движению борцов за мир у него уже не было. Осталось человек двадцать, но каждый из этих двадцати отыскал еще столько же. И у тех тоже оказались друзья. Каждому из них Харли выдал фотоаппарат и подробные инструкции, заявив в заключение, что на худой конец они потом продадут эти камеры, а если повезет, то устроят Хозяину хорошую бучу. Еще нескольким он раздал пугачи. Троим самым близким друзьям Харли вручил по фотоаппарату, кассетному плейеру и рулону клейкой ленты и тоже снабдил инструкциями. А чуть позже тем же утром он уже стоял в центре небольшой толпы, которая начала собираться на площади перед Капитолием. Стоявшие тихо переговаривались. Кивнув нескольким знакомым, Харли принялся разглядывать часовых, стоявших у возвышения для оратора. Здание Капитолия словно вымерло. Никто не входил, никто не выходил. Единственными живыми существами, кроме солдат, были стоявшие на ступенях парень с широкими запястьями и странным взглядом и девица с таким умопомрачительным бюстом, что, глядя на нее, Харли пожалел о добрых старых временах, когда занимались любовью, а не войной. Минувшим вечером президент Соединенных Штатов изменил свои планы, однако знали об этом очень немногие. Президент слегка нервничал. Обещанной информации от доктора Харолда Смита, главы КЮРЕ, не было. Ничего нового не было и у сотрудников Службы. До обеда у президента оставалась надежда, что ему нанесет визит кто-то из людей Смита — мистер Римо или мистер Чиун. Но никто из них не появлялся, и поэтому во второй половине дня президент отправился на вертолете в Кэмп-Дэвид. Там он собирался провести ночь, а утром, отдохнув, вылететь в Вашингтон — ею ждало выступление на студенческой демонстрации. — Этот Римо — жалкий идиот, дитя мое. Виола Пумбс без труда отыскала Чиуна по названному ей адресу. На ее стук он не отвечал, но дверь, к ее удивлению, оказалась не заперта. В наше время жить с незапертой дверью? Войдя в комнату, она сразу увидела Чиуна, который восседал на соломенной циновке в углу, держа в руках толстую книгу в твердой обложке. Увидев Виолу, стоявшую в дверях, он улыбнулся и захлопнул книгу. — Я нашел яму, — заявил он. — Это хорошо, наверное. Потому что Римо просил передать — вы должны сделать все, чтобы президент не выступал сегодня. — Этот Римо — жалкий идиот, дитя мое. Где он, скажи мне? Почему он сам не может ничего сделать? Почему все должен опять делать я? Нет, Римо — идиот из идиотов. — Он знал, что вы так и скажете, — подтвердила Виола. — Неужели? А что я назову его бледным куском свиного уха — это он тебе тоже говорил? Виола покачала головой. — А утиным пометом? Виола снова покачала головой. — А жалкой попыткой добыть алмаз из болотной грязи? — Нет. Этого он мне не говорил, — призналась Виола. — Это хорошо. Значит, когда он появится наконец, я смогу сообщить ему кое-что новое. Так где он? — Он отправился на поиски Сильвестра Монтрофорта. И просил передать вам, что он и есть тот самый. — Да, такому человеку ни за что нельзя доверять, — произнес Чиун задумчиво. — Потому что он калека? — Нет. Потому что он так часто улыбается. — А где вы нашли эту яму? — спросила Виола. — Вот в этой книге, дитя мое, — Чиун указал на лежавший у него на коленях «Отчет комиссии Уоррена». — Если бы Римо умел читать, мне не пришлось бы это за него делать. Можешь сказать ему об этом, когда найдешь. И еще скажи ему, что я в последний раз делаю ему одолжение, кроме того, в контракте это нужно оговорить особо! Что они еще хотят от меня? Неужели им недостаточно, что я убил десять лет своей жизни, пытаясь научить зайца спички зажигать — так говорят, кажется? Нет, им еще, оказывается, нужно, чтобы я уговорил остаться дома вашего зубастого императора! Но разве позволит мне этот Римо сделать все надлежащим образом? Нет, скажет он. Ты не должен трогать и волоска на голове императора. Веди себя прилично, Чиун, скажет он. Но так и быть. Я сделаю ему это последнее одолжение. Я пойду в этот бесконечно безобразный дом на авеню Филадельфии... — Может, Пенсильвания-авеню? — поправила Виола. — Неважно. Они же все одинаковые. — Ну, не все. — Да, я пойду туда и сделаю то, о чем он меня умоляет. Но после этого мои уши будут закрыты для его просьб. Прошу тебя, передай ему это. — Передам. Обязательно. — И не забудь написать об этом в своей книге, — поднял палец Чиун. За считанные минуты толпа на площади перед Капитолием выросла в несколько раз. Прибытия президента, до которого осталось совсем немного времени, ожидали уже пара тысяч человек. Осгуд Харли смотрел поверх голов, ища в толпе знакомые лица. Знакомых было много. Человек десять, а вон еще, еще... Но Харли знал, что тех, кто ранним утром пришли сюда вместе с ним, было гораздо больше. И сейчас он узнавал их по новеньким «кодакам» на шнурах. Улыбнувшись про себя, он легонько похлопал ладонью по плейеру, укрепленному клейкой лентой на правом бедре, под поношенной курткой цвета хаки. Затем посмотрел на часы. Скоро, уже скоро... Дверь в кабинет Сильвестра Монтрофорта оказалась запертой. Римо поставил ступню на плитку пола, от чего дверь обычно широко открывалась, но на этот раз створки остались недвижными. Вонзив фаланги пальцев, словно в масло, в ореховую панель двери, Римо нащупал замок. Согнул пальцы — и с силой дернул створку к стене. Раздался кряхтящий звук, и двери распахнулись. Шагнув в кабинет, Римо быстро огляделся. Мистер Сильвестр Монтрофорт сидел за своим письменным столом, находясь, однако, при этом футах в шести от пола. Он приветливо улыбался Римо. Улыбка его была открытой, радостной, может быть, еще более радостной оттого, что в правой руке он сжимал «магнум» сорок четвертого калибра. Черная дырка ствола смотрела прямо на Римо. За спиной Монтрофорта, на стене, светился экран телевизора. На экране перед Капитолием бушевала толпа. — Зачем вы пришли? — осведомился Монтрофорт. — За вами. — Почему именно за мной? — Потому что не смог найти ни Наф-Нафа, ни Нуф-Нуфа, ни Ниф-Нифа. Так что пришел ваш черед. А почему — вы отлично знаете. — Я очень рад, что вы пришли. Можем вместе посмотреть на выступление президента перед Капитолием. — Президент не будет там выступать. Улыбка на лице мистера Монтрофорта не дрогнула. Как и ствол пистолета, смотревший Римо прямо в живот. — Ты ошибаешься, приятель, — промурлыкал он. — Вон его вертолет — прямехонько из Кэмп-Дэвида. Краем глаза Римо взглянул на экран. Монтрофорт говорил правду. На площадь перед Капитолием садился президентский вертолет. Дверь в борту распахнулась; на площадь по железной лесенке сходил президент. Почти скрытый могучими спинами охранников, президент преодолел сотню ярдов, отделявшую его от платформы, с которой он должен произнести речь. Римо почувствовал, как у него тонко засосало под ложечкой. Все понятно. Отправившись в Белый дом и не обнаружив там президента, Чиун, конечно же, вернулся обратно в отель размышлять о том, как жесток этот мир, если великий мастер Синанджу вынужден расточать свои драгоценные силы, обучая никчемного олуха. А президент — вот он, на площади, не защищенный ничем от дьявольского плана мистера Монтрофорта. Римо снова взглянул на карлика, восседавшего в шести футах над полом в инвалидном кресле, колеса которого покоились на выдвижной платформе, покрытой ярким ковром. — Но объясните, для чего, Монтрофорт? — помолчав, спросил Римо. — Почему бы просто не продолжать вымогательство? — Вымогательство — некрасивое слово, мистер Уильямс. Гонорар — куда как лучше звучит. — Называйте, как хотите. Иудины денежки. Так почему? — Потому что все необходимые средства у меня давным-давно уже есть. А мне хотелось им доказать, что в этой стране существует сила — пальцем левой руки он постучал себя по лбу, — которой не смогут противостоять их смехотворные меры безопасности. Сейчас вы убедитесь сами. Ровно через двенадцать минут президент умрет. Расследование выйдет на жалкого идиота, которого признают виновным в организации заговора. Я же останусь на свободе. И в следующий раз потребую в качестве гонорара не деньги, а, возможно, какую-то часть страны. Может быть, Калифорнию. Кто знает? — Потребовать вы ничего не сможете, — покачал головой Римо. — Насколько мне известно, мертвые не имеют привычки требовать чего бы то ни было. Он взглянул на экран. Президент в окружении телохранителей медленно подходил к платформе. Наверху, среди стоявших на ступенях, Римо заметил обеспокоенное лицо спикера Палаты представителей. Римо отвел глаза — и вновь встретился со взглядом Монтрофорта. — Мертвый — это ты про меня? — пропел он. — Ошибся, милый. Причем ошибся целых два раза. Два. Во-первых, я живу в теле мертвеца всю свою жизнь, и слово «мертвый» давным-давно не пугает меня. Мертвее, так сказать, я уже не буду. — А во-вторых? — спросил Римо. — Пушка-то у меня, — еще шире улыбнулся мистер Монтрофорт. По телевизору показывали ревущую толпу, которая приветствовала взошедшего на деревянный настил президента. Его знаменитая улыбка показалась Римо несколько напряженной, но президент улыбался, и Римо на секунду почувствовал, что храбрость этого человека невольно восхищает его. Храбрость, вздохнул он про себя, которая в действительности была глупостью. — Пушки-то не в моде в этом году, — сообщил он, глядя вверх. — Люди из общества их больше не носят. А ты уж такой светский лев, что не знаю даже, умеешь ли ты обращаться с этой штуковиной. И, кстати, каким образом ты собираешься убить президента? — Я? Я вовсе не собираюсь. Президент убьет себя сам. — Как Уолгрин? Который переехал в охраняемый дом, а взрывчатка оказалась в фундаменте? — Примерно так, — кивнул Монтрофорт. — Кстати, об этом написано в отчете о расследовании смерти Кеннеди. Прямо как в учебнике — иди и делай. «Яма,» — подумал Римо, Чиун был, как всегда, прав. — Ну, если умереть суждено все-таки мне, — сказал Римо, — расскажи хоть, что ты там напридумывал. — Смотри — увидишь, — Монтрофорт кивнул на экран. — Простите, мистер Умелые руки. Но у меня слишком мало времени. Президент на экране обратился к собравшимся. Римо облизнул внезапно пересохшие губы. Даже если он узнает план Монтрофорта, времени добраться до Белого дома у него все равно уже нет. Словно прочитав его мысли, Монтрофорт взглянул на стенные часы. — Еще шесть минут, и... — Знаешь что, старик? — спросил Римо. — Что, милый? — Ты ведь все равно не увидишь, как это произойдет. Римо рванулся вперед, намереваясь мощным прыжком оказаться на защитном прозрачном колпаке, висевшем над столом Монтрофорта. И в эту же секунду услышал позади себя женский крик. — Римо! — это был голос Виолы. Прежде чем Римо успел обернуться и крикнуть Виоле, чтобы она не входила в дверь, он был уже у платформы, на которой стояло кресло Монтрофорта. Наверху, на платформе, Монтрофорт как раз разворачивал его к двери, у которой за секунду до этого находился Римо. Раздался выстрел. В огромной и почти пустой комнате он прозвучал как грохот обвала. Пуля попала Виоле в середину груди, отбросив тело фута на три назад, в комнату секретарши. Римо приходилось видеть смертельные раны. И эта рана была как раз из таких. Хрипло взревев — больше от досады, чем от ярости — Римо одним прыжком оказался наверху, позади кресла Монтрофорта. Тот лихорадочно пытался повернуться к Римо — следующая пуля явно предназначалась ему. Римо сзади обхватил пальцами бугристый череп мистера Монтрофорта. — На сей раз проиграл ты, — произнес он. — Ты. Подняв руку с револьвером, Монтрофорт пытался выстрелить через плечо, но едва его палец лег на собачку, слух уловил странный хрустящий звук. Трещал его собственный череп. Пальцы Римо раздавили его, словно грецкий орех. Треск был громким, отчетливым, но Монтрофорт совсем не чувствовал боли. Боль, дикая, ослепляющая, пришла в следующее мгновение, когда обломки костей черепа впились в мозг. А затем — ничего... Римо пнул кресло ногой. Оно свалилось с платформы с железным лязгом, словно мотоцикл незадачливого трюкача, задумавшего перелететь через шесть автобусов. Обломки кресла перемешались внизу с останками того, что еще недавно было мистером Сильвестром Монтрофортом. Этого Римо уже не видел — он склонился над Виолой, лежавшей на полу с той стороны двери. Она еще дышала. Глаза ее были открыты, и она улыбнулась, когда увидела совсем рядом его лицо. — Чиун сказал... — Да, да, не волнуйся, я знаю, — Римо осмотрел рану. По корсажу блузки уже расползлось пятно крови примерно в фут, посреди него зияло дюймовое черное отверстие. Римо знал, что рана там, на спине, раз в шесть больше — ему приходилось видеть раны от пуль «магнума». — Нет... я... волнуюсь... — выдохнула она. — Он сказал, что пойдет в Белый дом... и скажет президенту... — Да, да, все в порядке, — успокаивал ее Римо. Позади себя он слышал голос президента, сопровождаемый неумолчным ревом толпы. — И еще он сказал... — Ну что ты, все в порядке. Виола... — Сказал, что ты... идиот... — Виола тяжело дышала. — Но нет... ты... хороший... — она улыбнулась и закрыла глаза. Римо, поддерживая ее за плечи, чувствовал, как из ее тела уходит жизнь. Он тихонько опустил Виолу на ковер и поднялся. И услышал, как позади, в кабинете Монтрофорта, голос президента, оборвавшись на полуслове, умолк. Спустя миг его сменил голос комментатора: — На площади что-то происходит... Римо посмотрел на экран. Телевизионная камера была, как видно, установлена у самой платформы, и теперь давала панораму площади сверху, выхватывая растерянные лица в напиравшей на ступени толпе. Изображение как-то странно мигало, и Римо вдруг понял, почему — в толпе несколько десятков человек с фотоаппаратами одновременно давили на кнопки вспышек. Откуда-то доносились звуки сирены. Люди испуганно оглядывались. Римо показалось, что звуки исходят от небритого парня в потрепанной куртке цвета хаки. Он стоял с правого края толпы, и было как-то непохоже, что он оказался здесь случайно. И вдруг в этот бурлящий хаос ворвались крики и звуки выстрелов. Откуда-то слева, с другого края толпы. И Римо опять показалось, что они исходят от кого-то одного. Наверное, какие-то воспроизводящие устройства. Теперь Римо понял, что должно там произойти — как и то, что он стоит сейчас в этом кабинете на другом конце города, абсолютно беспомощный, бессильный что-либо предпринять. Мелькнула мысль позвонить Смиту, но даже Смитти вряд ли сможет что-либо сделать сейчас. Слишком поздно. Телохранители и сотрудники Службы сгрудились вокруг президента плотным кольцом. Камера крупным планом показывала их растерянные лица. Римо узнал искаженное лицо Бенсона, заместителя начальника, отвечавшего за меры безопасности и лично контролировавшего детали. Новые звуки. Бред какой-то — стреляют из пугачей. А сейчас — винтовочные выстрелы. Пауза. Оглушительный хлопок — выстрел из миномета, автоматные очереди. Сколько же в толпе этих ублюдков с магнитофонами, подумал Римо. Сотрудники Службы решили, похоже, не искушать судьбу, толпу внизу швыряло из стороны в сторону, хаос мог в любую минуту прорваться паникой, сметающей все на своем пути. Крики с магнитофонной пленки заглушались настоящими криками. Трещали записанные на пленку выстрелы, хлопали пугачи, выли сирены. Заслоняя президента собственными телами, собравшиеся вокруг него уводили его вверх по ступеням, к зданию Капитолия. — Не туда! — застонал Римо, не замечая, что говорит вслух. — Только не в здание! Он же рассчитывал, что вы именно так и сделаете! Там же яма! Президент Соединенных Штатов не совсем понимал суть происходящего. Когда завыли сирены и замигали вспышки магния, он прекратил говорить, а сейчас внизу раздавались крики и ружейные выстрелы. Правда, звук у них был какой-то ненастоящий. Он все еще вслушивался в эти звуки, а телохранители и люди из Службы вели его по ступеням ко входу в здание Капитолия. Когда жизни президента угрожала опасность, все протокольные вопросы отходили на второй план. И сейчас Служба, похоже, быстро справилась с ситуацией. — Бога ради, поторопитесь, сэр, — обступившие президента люди спешили. Он чувствовал их тела, окружавшие его плотным кольцом, их руки, заслонявшие его затылок и шею от пули снайпера. Если, конечно, допустить, что где-то здесь был и снайпер. Но его не было. Были только шум и крики. В просвет, на мгновение открывшийся в плотной стене мужских тел, президент увидел стоявшего у входа в здание спикера. Тот сделал два шага вперед, словно желая встретить идущих. Чуть не сбив его с ног, фаланга серых костюмов пронеслась мимо, увлекая президента, словно беспомощного ребенка, внутрь здания. Туда, где всего безопасней. Как только все кончится, решил Бенсон, заместитель начальника Службы безопасности, он уж отметит это — купит себе две большие бутылки «Пептобисмоля» и выпьет, непременно со льдом. Шагая во главе группы, которая вела президента в здание, он думал о том, какой ерундой оказались все эти слухи. Заговор, покушение... Ну, мигали они этими дурацкими вспышками. Орали, включали сирены. У кого-то оказалась даже пара шутих. Пугачи. И только! Еще несколько футов — и жизнь президента будет в полной безопасности. В безопасности. Да никто и не стрелял. Ни разу. Никакого покушения и в помине не было. До безопасного убежища оставалось всего несколько футов. Римо следил, как президент вместе со своей свитой исчез в темном пролете входа в здание Капитолия. Изображение на экране сменилось — видно, включили другую камеру, установленную уже внутри. Освещение было тусклым, изображение выходило нечеткое, но Римо различал фигуру президента, стоявшего под сводами входа — теперь он был недосягаем для любого снайпера. Но никакого снайпера там и нет... Римо хотелось кричать во всю силу легких. Там ведь бомба, бомба с подключенным таймером — и взрыв может прогреметь в любую секунду! И вдруг Римо увидел на экране маленькую фигурку в развевавшемся алом кимоно. Она появилась перед камерой лишь на мгновение, но этого мгновения Римо было достаточно, чтобы узнать ее. Обладатель красного кимоно прошел, как сквозь дым, через строй сотрудников Службы, и в следующую секунду уже стоял рядом с главой государства. Это был Чиун. Римо видел, как сухонькая кисть азиата вцепилась президенту в рукав, складки кимоно взвились в воздух, и оба начали быстро удаляться от входа в здание в противоположный конец вестибюля. — Давай, Чиун, давай, — умоляюще шептал Римо в телевизор. Сотрудники Службы и телохранители ринулись за ними, на ходу доставая оружие. За ними бежал, задыхаясь, спикер. Через секунду вся группа исчезла с экрана. Камера показывала лишь опустевший пятачок вестибюля у входа в здание. И тут грянул взрыв. Фасад огромного дома вздрогнул. Из дверей вырвалось облако дыма и пыли, в толпу у ступеней полетели осколки арматуры и камней. Пронзительные крики, доносившиеся снизу, уже явно не имели ничего общего с записью. Спотыкаясь и падая, люди бежали прочь. Голос телекомментатора, все это время старавшийся не терять профессионально-ровные интонации, сбился на крик. — Произошел взрыв!.. Взрыв внутри Капитолия!.. Мы еще не знаем, пострадал ли президент... О, Господи Боже!.. Изображение на экране менялось каждую секунду — оператор студии никак не мог решить, что показывать. Кадры бегущей в панике толпы через мгновение сменялись курившимся дымом и пылью над фасадом Капитолия, затем — снова толпа и снова Капитолий... Наконец, оператор остановился на панораме, которую брала самая верхняя камера. Теперь на экране было видно и здание, и беснующаяся толпа у ступеней. Римо, не отрываясь, смотрел на экран телевизора. Даже если президент... Но успел ли спастись Чиун?.. У входа в Капитолий возникло какое-то движение, и камера немедленно переключилась туда, давая самый крупный план, какой могла позволить мощность объектива. В полуразрушенной арке входа стоял президент. Он махал рукой в камеру. И улыбался. Чуть поодаль Римо заметил заместителя директора Службы безопасности Бенсона. Опустившись на корточки, Бенсон блевал.Глава семнадцатая
— Можете передать Чиуну, что насчет тараканов он был абсолютно прав. Радостных интонаций в голосе доктора Харолда В.Смита, главы КЮРЕ, Римо не слышал ни разу. И сегодня их было ровно столько же. — Ты был прав насчет тараканов, Чиун. Римо зажал ладонью телефонную трубку. Чиун сидел, отвернувшись, и смотрел в окно их гостиничного номера. На нем было домашнее кимоно — голубое, с сизоватым отливом. В ответ на реплику Римо он лишь воздел над головой руку жестом, долженствовавшим означать презрительный отказ. — Мы проверили, — продолжал Смит. — Монтрофорт, оказывается, владел львиной долей акций компании, которая обслуживает Капитолий. Что и позволило ему обложить гелигнитом весь вход, замаскировав его пастой от тараканов. Причем сделал он это, как видно, на всякий случай, а когда ему понадобилось убрать президента, просто снабдил всю эту гору взрывчатки таймером. Тут ему, конечно, помогло это чертово президентское расписание, рассчитанное по минутам. — Да, — согласился Римо, — похоже на то. — И скажите Чиуну, что при спасении президента он вел себя как настоящий герой. Проявил недюжинную смекалку, сумев скрыться под шумок после взрыва. Никто до сих пор и не подозревает, кому президент обязан спасением, кроме, конечно, самого президента. — Смитти говорит, что ты герой и мудрец, Чиун, — передал Римо. — Я старый и слепой дурень, — сварливо откликнулся Чиун. — А Чиун утверждает, что он старый и слепой дурень. — Это почему? — удивился Смит. — Он, видите ли, уверен, что его подставили. Ведь его контракт не предусматривает личную защиту президента. И еще его беспокоит плата за такси от Белого дома до Капитолия. Он утверждает, что вы ни за что не возместите ее ему, ибо всему миру известна ваша скупость. — Он получит ее назад, — ответил Смит. — Передайте ему, что я обещаю это. — Чиун, ты получишь деньги назад. Смитти лично обещает тебе это. — Императоры вечно обещают, — огрызнулся Чиун. — Но их обещания пусты, как тот кочан у тебя на плечах, который ты именуешь головою. — Смитти, Чиун вот не верит вам. — А сколько стоило такси? — спросил Смит. — Двести долларов. — Чиун, за такие деньги можно добраться до Нью-Йорка! А ты ехал от Белого дома до Капитолия. — Меня надули. Все пользуются моей открытой и бесхитростной душой. — Смитти, он говорит, что заплатил за такси две сотни долларов — очевидно, надеется вытрясти их из вас, — сообщил в трубку Римо. — Скажите, что я дам ему сто, — ответил Смит. — Чиун, он обещает вернуть тебе сто долларов. — Только золотом, — поджал губы Чиун. — Никаких бумажек. — Смитти, Чиун хочет только золотом. — Передайте, что я согласен. Кстати, как он узнал, что президента собираются убить именно таким способом? — Очень просто. Во-первых, при помощи бомбы убили Уолгрина. Чиун подумал, что на сей раз будет так же. То есть взрывчатку заложат заранее, через некоторое время — звонок с угрозой. Причем заложат ее в таком месте, где президент в защите вроде бы уже не нуждается. А тут вы как раз прислали этот самый отчет Комиссии Уоррена, Чиун изучил его от корки до корки. И сказал, что убийцам подсказана способ действия глупость сотрудников Службы. Там, в отчете, сказано, что в экстремальной ситуации телохранителям положено окружить президента и доставить его в ближайшее безопасное укрытие. А таким укрытием в нашем случае как раз и выглядел Капитолий. — Очевидно, — сухо ответил Смит. — Хотя если это было очевидно до такой степени, то почему не пришло в голову людям из Службы? Или, скажем, мне? — Ну, это просто, — ответил Римо. — И почему же? — настаивал Смит. — Вы же не мастер Синанджу. — Да, вы, наверное, правы, — ответит Смит после глухой паузы. — В любом случае, президент хотел бы поблагодарить вас обоих. — Президент благодарит тебя, Чиун, — Римо снова прикрыл ладонью трубку. — Я не считаю возможным принимать его благодарности, — насупился Чиун. — Чиун говорит, что не хочет принимать его благодарности. — А это по какой причине? — По логике Чиуна выходит, что президент должен ему новое кимоно. Старое испорчено при взрыве. — Ладно, кимоно мы ему достанем. — Чиун, Смитти говорит, что достанет тебе новое. А сколько стоило то? — Девятьсот долларов, — медленно произнес Чиун. — Говорит, девятьсот, — сказал в трубку Римо. — Скажите, что я дам ему сто. — Чиун, он обещает вернуть тебе сто долларов. — Чтобы сделать ему одолжение, я возьму их в последний раз. Но после этого уши мои будут закрыты для его просьб. Чиун величественно выпрямился.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Гены-убийцы
Глава 1
Люди боялись. Предмет боязни был так мал, что его нельзя было разглядеть невооруженнымглазом. Пока он еще никому не причинил вреда. Далекие от науки люди не знали точно, что это будет за вред. Однако две сотни семей из Большого Бостона, включая неблизкий Даксбери, и даже из южных графств Нью-Гэмпшира столпились в этот летний день, невзирая на дождь, на грязном цементном дворе перед Бостонской биологической аспирантурой, чтобы протестовать против его изготовления. — Это не «изготовление», — объяснял один из ученых. — Его можно изменять, но не изготовлять заново. Это никому не под силу. — Неважно! — кричала женщина. — Остановите их! Она знала, что в Бостонской биологической аспирантуре занимаются чем-то дурным. Там делают чудовищ, с которыми никто не может сладить. Там фабрика ужасов, вроде неизлечимых болезней или мутантов, которые забираются к вам в спальню, хватают вас волосатыми ручищами, слюнявят с головы до пят, а то и выкидывают что похлеще, вплоть до изнасилования. В итоге этот кошмар заводится в вашем собственном теле. Это похоже на дьявола, совокуплявшегося с Миа Фарроу в фильме «Ребенок Розмари», только здесь все это может произойти на самом деле. Эти штучки, способные на такие страшные вещи, настолько малы, что могут проникнуть в ваши организм так, что вы этого и не заметите. Прямо через кожу! На вас и пятнышка не появится, но вы — верный труп. А ваших детей ждут еще худшие страдания. Женщине понравилось выступление одного оратора вечером накануне демонстрации. "Я не намерен стращать вас разными ужасами. Я не стану выволакивать вам на обозрение какого-нибудь людоеда. Не буду вас запугивать рассказами об ученом-безумце, который заходится сатанинским смехом над колбой, содержимого которой достаточно, чтобы спалить вас всех в адском пламени. Я просто познакомлю вас с научным фактом: жизнь, в том виде, в котором она вам известна, возможно, окончилась. Возможно, все вы родились слишком поздно. Нам не просто грозит гибель, мы уже обречены". Вот и все. Рациональное объяснение научного факта: любой в здравом уме должен согласиться, что всякой жизни вот-вот настанет конец. Телеоператоры 4-го, 5-го и 7-го каналов целились камерами с крыши, толстые черные кабели исчезали в окне третьего этажа. Там и засели зловредные ученые, выдумывающие все эти ужасы и еще пытающиеся доказать, что они вполне безобидны. Безобидны, держи карман шире! О какой «безобидности» может идти речь, если все люди обречены на гибель? По крайней мере, на рождении детей это не может не отразиться. Ведь они колдуют над тем же самым, что требуется для появления детей. В кузов небольшого грузовичка забрался очередной оратор. Он оказался врачом, обеспокоенным врачом. — На сегодня у них намечен эксперимент, — заговорил он. — Они собираются сунуть свои пробирки под нос новоиспеченным экспертам из газеты или с телевидения, чтобы показать, что их занятия вполне безвредны. Только они не безвредны! И мы собрались здесь, чтобы прокричать всему миру, что они не безвредны. Нельзя безнаказанно покушаться на силы, управляющие самой жизнью! Вы позволили им сварганить атомную бомбу и теперь живете на грани ядерной катастрофы. Но атомная бомба — детская забава по сравнению с этим, потому что взрыв атомной бомбы ни от кого не утаить. А эта чертовщина, возможно, уже взорвалась, и об этом никто не будет знать, если мы не откроем людям глаза. Оратор сделал паузу. Миссис Уолтерс обожала ораторов, выступающих на митингах. Она держала на руках свою пухлую дочку Этель, которая успела обмочить трусики. Девочке уже исполнилось четыре года, но в моменты сильных переживаний с ней до сих пор происходили такие неприятности. Всем мамашам было велено захватить на митинг детей, хорошенько их отмыв и приодев, чтобы продемонстрировать миру, что конкретно надлежит спасать: детей, будущее, завтрашний день. Вот именно: они просто отстаивают спокойное завтра! От этой мысли у миссис Уолтерс увлажнились глаза. Она чувствовала влагу не только на лице. Она поудобнее взяла свою Этель, которая радостно улыбалась в телекамеру. В камеру не попали капли, стекавшие с материнских рук. Миссис Уолтерс старалась предстать перед телезрителями образцовой любящей мамашей, одновременно пытаясь не прижимать Этель к своему новому ситцевому платью, чтобы не загубить его окончательно. Оператор с камерой подошел ближе. Молодой человек с великолепно уложенными волосами, в безукоризненном костюме сунул микрофон в лицо девочке и спросил роскошным баритоном: — А ты зачем здесь, маленькая? — Чтобы остановить плохих людей, — ответила Этель. Голубые ленточки и аккуратные косички весело запрыгали. Этель улыбнулась, демонстрируя ямочки на щеках. — А вы? — спросил молодой ведущий у матери. — Я миссис Уолтерс. Миссис Гарри Уолтерс из Хейверхилла, Массачусетс. Я приехала, чтобы протестовать против того, что здесь происходит. Я хочу спасти завтрашний день, как говорил последний оратор. — Спасти от чего? — От страшной участи, — ответила миссис Уолтерс. Этель потянулась к микрофону. Миссис Уолтерс поправила свою тяжелую и мокрую ношу. — Доктор Шийла Файнберг, проводящая сегодня эксперименты, утверждает, что большинство из вас вообще не понимает, чем она занимается. — Как действует атомная бомба, я тоже не понимаю, как и того, зачем она вообще понадобилась. — Тогда мы воевали, — объяснил ведущий. — Аморальная война! Нечего нам было соваться во Вьетнам. — Это была война против Германии и Японии. — Вот, видите, какое безумие! — воодушевилась миссис Уолтерс. — Они наши преданные друзья. Зачем применять атомную бомбу против друзей? Нам была ни к чему бомба, а теперь нам ни к чему чудища доктора Файнберг. — Какие чудища? — Самые гадкие, — ответила миссис Уолтерс тоном оскорбленной добродетели. — Те, которых не видишь и о которых ничего не знаешь. Ведущий повторил перед камерой ее фамилию и, минуя толчею, стал бочком пробираться к подъезду для прессы, прикидывая, как бы смонтировать кадры с толпой, чтобы осталось не более двадцати секунд. Его телестанция давала репортажи о бостонских закоулках, и претендующий на юмор ведущий, на самом деле напрочь лишенный чувства юмора, проводил специальный летний конкурс, на который ежевечерне отводилось по пять минут эфирного времени. Телестанция напоминала «Титаник», идущий ко дну с наяривающим в кают-компании оркестром. Одна нью-йоркская фирма снабдила станцию лихой музыкальной заставкой, а станция обеспечивала бесперебойное поступление идиотских репортажей на какие угодно темы. Доктор Шийла Файнберг была занята с корреспондентами конкурирующей телестанции. Ведущий стал ждать конца интервью. Неожиданно ему захотелось вступиться за эту женщину, пусть и ученую. Ожидая в свете юпитеров очередного вопроса, она выглядела очень нелепо, совсем как невзрачная старательная ученица, которой непременно достанется муж-тряпка, а может, не достанется и такого. Доктору Файнберг было тридцать восемь лет. У нее был крупный мужской нос и изможденное лицо с выражением отчаяния, как у загнанного бухгалтера, который потерял учетные книги и теперь неминуемо лишится клиента. На ней была свободная белая блузка с рюшками, призванными скрыть отсутствие груди; зато она обладала тонкой талией и широкими бедрами, обтянутыми темно-синей фланелевой юбкой. Туфли она носила простые, черные, на низком каблуке. Брошка с камеей свидетельствовала о том, что она женщина, имеющая право на украшение, однако выглядела так же неуместно, как и ее новая стрижка. Стрижка была короткая, с оттенком нахальства, вошедшая в моду благодаря известной фигуристке. Однако если фигуристке с ее кокетливой мордашкой она вполне шла, то на голове у доктора Файнберг смотрелась, как рождественская елка на танковой башне, и вместо радости навевала грусть. Ведущий ласково попросил ее объяснить суть опытов. Предварительно он посоветовал ей не кусать перед камерой ногти. — Мы занимаемся здесь, — заговорила доктор Файнберг с деланной сдержанностью, отчего вены у нее на шее вздулись так, что стали похожи на спущенные воздушные шары, на которые наступили и тем продлили их жизнь, изучением хромосом. Хромосомы, гены, ДНК — все это элементы процесса, определяющего свойства живого организма. Благодаря им одно семечко становится петунией, а другое превращается в Наполеона. Или в Иисуса Христа. Мы имеем дело с механизмом кодирования — явлением, из-за которого организмы становятся тем, что они есть. — Ваши критики настаивают, что вы способны создать чудовище или неизвестную болезнь, которая, вырвавшись из лаборатории, может уничтожить человечество. Доктор Файнберг печально улыбнулась и покачала головой. — Я называю это «синдромом Франкенштейна», — сказала она. — Это в кино сумасшедший ученый берет мозги преступника, рассовывает их по останкам разных людей и с помощью молнии превращает все это в нечто еще более странное, чем человек. Если действовать таким образом, то все, чего можно добиться, — это невыносимого зловония. Сомневаюсь, чтобы можно было вдохнуть жизнь хотя бы в один процент тканей, еще меньший процент можно заставить функционировать и того меньше — превзойти среднего человека. — Тогда откуда же у людей такое мнение? — спросил ведущий. — Из газет и телевидения. Им врут, будто человек, попавший в аварию, может благодаря какому-то механическому или электронному колдовству стать сильнее и хитроумнее, чем все прочие. Но это неверно! Если бы я попыталась вшить вам в плечо био-руку, то у вас остались бы шрамы на десять лет. Она была бы сверхчувствительной, а если бы благодаря каким-нибудь механическим ухищрениям ее сделали бы сильнее обыкновенной человеческой руки, то вы бы первый зареклись ею пользоваться, так она вас замучала бы. То есть все это — болтовня. Наша задача состоит не в том, чтобы держать под контролем какое-то чудище, а в том, чтобы поддержать жизнедеятельность очень хрупкого вещества. Именно это я и собираюсь сегодня продемонстрировать. — Как? — Выпив его. — Это не опасно? — Опасно, — сказала доктор Файнберг. — Для этого вещества. Если оно не погибнет просто потому, что окажется на открытом воздухе, то моя слюна наверняка его убьет. Поймите, речь идет о самой низшей из всех бактерий. На нее мы навешиваем хромосомы и гены, принадлежащие другим жизненным формам. Уйдут годы, многие годы, помноженные на талант и везение, чтобы понять генетическую природу рака, гемофилии, диабета. Возможно, удастся создать недорогие вакцины и спасти людей, сегодня обреченных на смерть. Мы сумеем вывести растения, улавливающие азот из воздуха и не нуждающиеся в дорогостоящих удобрениях. Но на это потребуются многие годы. Вот почему все эти протесты вызывают только смех. Сегодня нам едва удается сохранить жизнь этих организмов. Почти вся наша сложнейшая аппаратура служит одному: поддержанию нужной температуры, нужной кислотности. Собравшиеся там беспокоятся, как бы наши питомцы не покорили мир, а наша забота — не дать им погибнуть. Прошло два часа, прежде чем началась демонстрация опыта. Сперва протестующим понадобилось занять выгодные для телесъемки места. Матери с детьми на руках выдвинулись на первый фланг, под око камер. В объектив любой камеры, нацеленной на место эксперимента, обязательно попадали детские лица. Взорам предстал водруженный на черный стол длинный резервуар, похожий на аквариум, наполненный чем-то прозрачным. В жидкость была погружена дюжина закупоренных пробирок. Доктор Файнберг попросила присутствующих не курить. — Если это безопасно, зачем было запускать вашу дрянь в аквариум с водой? — Во-первых, в резервуаре не вода. Вода слишком быстро передает температурные колебания. Это — желатиновый раствор, действующий как изолятор. Организмы очень нестойкие. «Нестойкие»! Еще рванет! — выкрикнул лысый мужчина с бородой и с бусинкой братской любви на золотой цепочке. — Нестойкие в том смысле, что могут погибнуть, — терпеливо объяснила доктор Файнберг. — Лгунья! — крикнула миссис Уолтерс. К этому времени ее дочь Этель окончательно промокла. Очаровательные ямочки на щечках сочетались со зловонием, которое стало невыносимым даже для любящей матери. Впрочем, сама Этель по привычке не обращала на свой конфуз никакого внимания. — Нет, вы не поняли. Вещество действительно очень чувствительное. Мы еще не добились требуемой комбинации, пытаясь получить нечто неосязаемое. — Покушение на семя жизни! — крикнул кто-то. — Нет, нет! Послушайте же! Знаете ли вы, почему, сколько бы вы ни старели, ваш нос остается вашим носом, ваши глаза — вашими глазами? И это при том, что каждые семь лет полностью обновляются все клетки? — Потому, что вы не успели за них взяться! — ответил мужской голос. — Нет. — Доктор Файнберг дрожала от обиды. — Это происходит потому, что в вашем организме существует кодовая система, делающая вас именно вами. А мы, бостонские биологи, пытаемся нащупать к этому коду ключ, чтобы такие страшные вещи, как рак, больше не воспроизводились. В этих пробирках находятся гены различных животных, обработанные так называемыми «отпирающими» элементами. Мы надеемся добиться таких изменений, которые помогут нам понять, почему что-то происходит именно так, а не иначе, и внести какие-то улучшения. Если хотите, мы пытаемся добыть ключ, который отпирал бы запертые двери между хромосомными системами. — Проклятая лгунья! — завопил кто-то, и все демонстранты принялись скандировать: «Лгунья, лгунья!» Наконец кто-то потребовал, чтобы доктор Файнберг «дотронулась до смертельной жидкости голыми руками». — Сколько угодно! — с отвращением сказала она и сунула руку в резервуар. Какая-то женщина взвизгнула, все матери загородили своих детей, кроме миссис Уолтерс, позволившей Этель таращиться сколько влезет, лишь бы не усиливалась вонь. Рука доктора Файнберг, покрытая чем-то прозрачным и липким, извлекла из резервуара пробирку. — Для тех из вас, кто любит ужасы, сообщаю: в этой пробирке находятся гены тигра-людоеда, обработанные «отпирающим» веществом. Тигр-людоед! Аудитория ахнула. Доктор Файнберг печально покачала головой и нашла глазами показавшегося ей дружелюбным телеведущего. Тот улыбнулся ей. Он-то все понял: гены тигра-людоеда ничуть не страшнее генов мыши. И те, и другие вряд ли живы. Доктор Файнберг выпила жидкость из пробирки и скорчила гримасу. — Кто-нибудь желает выбрать пробирку для себя? — спросила она. — Это не настоящие хромосомы-убийцы! — рявкнул чей-то голос. Это переполнило чашу терпения. — Невежественные глупцы! — в отчаянии простонала доктор Файнберг. — Ничего вы не поймете! Она со злостью запустила руку в резервуар с желатином, схватила еще одну пробирку и выпила. Потом еще, еще... Она осушила все до одной пробирки и теперь морщилась от противного вкуса во рту, словно наглоталась чужой слюны. — Вот вам! В кого я теперь превращусь, по-вашему, — в оборотня-вервольфа? О, невежды! И тут ее пробрала дрожь, от которой встали дыбом волосы у нее на голове, и она мешком рухнула наземь. — Не трогайте ее! Еще заразитесь! — предупредила соратников мать Этель. — Болваны! — гаркнул ведущий с телестанции, забыв про беспристрастность, и вызвал «скорую». Когда потерявшую сознание доктора Файнберг унесли на носилках, один из ее коллег принялся объяснять, что этот обморок — просто неудачное стечение обстоятельств: он не сомневается, что проглоченный ею генетический материал не может вызвать даже несварения желудка. Причина обморока перевозбуждение. — Я хочу сказать, что генетический материал никак не мог стать его причиной. Однако его никто не слушал. Один из предводителей демонстрантов запрыгнул на лабораторный стол, на котором стоял резервуар. — Ничего не трогайте! Здесь все заражено! — Добившись тишины и убедившись, что все до одной камеры перестали шарить по взбудораженной толпе и обращены на него, он воздел руки к небу и заговорил: — Нам говорили, что здесь ничего не может случиться. Нам говорили, что никто не пострадает. Якобы гены, хромосомы и всякие там коды жизни, с которыми возятся эти нелюди, с трудом выживают. Что ж, по крайней мере на этот раз удар пришелся по виноватому. Так давайте же положим этому конец, пока не пострадали невинные люди! Демонстранты, радуясь своей удаче, митинговали еще долго после того, как разъехались операторы. Младенцы раскапризничались, и толпа отрядила гонца за детским питанием. Другой гонец отправился за гамбургерами и напитками для детей постарше. Всего было принято 14 резолюций, касающихся Бостонской биологической аспирантуры, все с порядковыми номерами. Такое количество резолюций обязательно должно было привести к несчастному случаю в лаборатории, как ни была она защищена от несчастных случаев. Девочка Этель уснула на мамином жакете в глубине лаборатории, лежа на животе и выставив на всеобщее обозрение мокрые трусики. Кто-то сообщил, что видел, как к ней кралась какая-то фигура. Кто-то оглянулся на низкий рык, раздавшийся из выходящего во двор окна. Потом праздношатающийся ребенок доложил, что доктор Файнберг возвратилась. — Леди, которая пила эту дрянь, — объяснил ребенок. — Нет, Боже, только не это! — раздался голос из глубины помещения. — Нет, нет, нет! Миссис Уолтерс знала, что где-то там спит Этель. Она продралась сквозь толпу, опрокидывая людей и стулья, ведомая древним, как пещеры, инстинктом. Она уже знала, что с ее дочерью произошло что-то плохое. Она поскользнулась, врезавшись в человека, только что издавшего крик ужаса, попыталась встать и снова поскользнулась. Барахтаясь в чем-то маслянистом, красном, она поняла, что жидкость не маслянистая, а скользкая, что это кровь. Она все еще стояла на коленях, пытаясь подняться, когда увидела удивительно бледное личико Этель. Как ей удается так мирно спать при этом гвалте? Потом женщина, поднявшая тревогу, сделала шаг в сторону, и миссис Уолтерс обнаружила, что у ее дочери нет живота, словно его кто-то выгрыз; вся кровь вытекла из маленького тела на пол. — Нет, нет, нет, нет! — взвыла миссис Уолтерс. Она хотела дотянуться до откинутой головки ребенка, но снова поскользнулась и растянулось на скользком полу. Машина «скорой помощи», которой полагалось доставить доктора Файнберг в больницу, была найдена на Сторроу-драйв врезавшейся в дерево. У водителя было разодрано горло, санитар лепетал нечто мало вразумительное. Детективам удалось расшифровать его лепет: последним пациентом «скорой» была доктор Файнберг. Она находилась в беспамятстве, однако в разбитой машине ее не оказалось. Некто, убивший водителя, забрал ее с собой. На переднем сиденье была кровь, сзади крови не было. Лоб выжившего украшала глубокая царапина. Судебно-медицинский эксперт предложил препроводить санитара обратно в зоологический сад: если у него сохранится страх перед зверями, звери в конце концов до него доберутся. — Лучше ему наведаться туда завтра, иначе его потом не затащишь туда никакими силами — так он будет бояться. Я знаю, что говорю: мне уже приходилось заниматься ранами от клыков, — сказал врач. — Но он работает не в зоопарке, — возразил детектив. — Он — санитар со «скорой помощи», его полоснули ножом. При чем тут зоопарк? — А при том, что на лбу у него след клыков. Нож такой раны не оставит. Кожа сначала прокушена, а потом разодрана. Увидев труп девочки Этель, врач окончательно убедился, что по городу разгуливает большая дикая кошка. — Взгляните на живот, — предложил он. — Что-то я не вижу живота, — сказал детектив. — Вот и я о том же. Большие кошки первым делом лакомятся животом — это их излюбленное блюдо. Завалив теленка, они сразу принимаются за его брюхо. Это человек предпочитает бифштекс из огузка. Так что это, бесспорно, большая дикая кошка. Если, разумеется, вам не известен маньяк, охотящийся за человечьими внутренностями. На темном чердаке где-то на северной окраине Бостона Шийла Файнберг дрожала и изо всех сил цеплялась за балку. Она не хотела думать о забрызгавшей ее крови, об ужасе чьей-то смерти и о том, что кровь на ней чужая. Она не хотела даже открывать глаза. Ей хотелось умереть, прямо здесь, в темноте, и не думать о случившемся. Она не была религиозна и никогда не понимала языка, на котором молился ее отец. Даже не понимая этих молитв, к двенадцати годам она успокоилась, уверовав в естественный порядок вещей и в то, что людям следует соблюдать требования морали просто потому, что они справедливы, а не в ожидании последующей награды. Поэтому она не умела молиться. Так обстояло дело вплоть до этой ночи, когда она стала умолять Бога — того, кто правит вселенной, — чтобы Он избавил ее от этого кошмара. Ее колени и руки лежали на балке. Пол был внизу, на расстоянии пяти метров. На этой перекладине она чувствовала себя в большей безопасности, почти неуязвимой. Ее зрение необыкновенно обострилось. Какое-то движение в углу. Мышь? Нет, слишком мелкое существо для мыши. Она слизала с рук кровь, и все ее тело охватила истома. В груди и в горле раздалось урчание. Она замурлыкала. Она снова была счастлива.Глава 2
Его звали Римо. И сейчас какой-то незнакомец собирался нанести ему удар. Римо наблюдал, что из этого выйдет. Много лет тому назад удары противника бывали стремительными, их требовалось отражать или блокировать, в противном случае чужой кулак обрушивался на голову, причиняя боль. Теперь же это было почти что смешно. Нападавший был верзилой почти под два метра. Он обладал широкими плечами, мускулистыми руками, могучей грудной клеткой и ногами, напоминающими колонны. На нем были замасленные штаны, клетчатая рубаха и грубые, подбитые гвоздями башмаки. Он вез на лесопилку в Орегоне срубленные деревья и сейчас сообщал окружающим, что не намерен торчать у придорожной закусочной лишних двадцать минут, дожидаясь, пока какой-то старый кретин допишет какое-то там письмо. Придурку в черной майке предлагалось убрать свою желтую машину подобру-поздорову, иначе... Нет? — Ну, тогда, хлюпик, я тебя размажу. Тут и был занесен кулак. Нападавший значительно превосходил Римо ростом и весил фунтов на сто больше. Он неуклюже выпрямился и устремился на Римо всем корпусом. Огромный волосатый кулак начал движение из-за головы, набрав силу благодаря толчку ногами от земли. В ударе участвовало все тело. Из закусочной высыпали посетители, чтобы полюбоваться, как хлюпик и его спутник-иностранец будут уничтожены Хоуком Хаббли, отправившим в больницу больше людей, чем насчитывается звеньев на мотопиле. В ожидании удара Римо взвешивал свои возможности. В происходившем не было никакого чуда. Некоторые талантливые игроки в бейсбол умеют разглядеть шов на пролетающем мимо мячике. Баскетболисты выполняют броски из-под корзины, стоя к ней спиной. Лыжники на слух улавливают, какова плотность снега, еще не прокатившись по нему. Все эти люди пользуются естественными талантами, случайно получившими скромное развитие. Что до Римо, то его умение стало плодом неустанного труда в строгом соответствии с кладезью мудрости, копившейся три тысячи лет. Поэтому там, где средний человек с неразвитым вниманием видит всего лишь стремительный рывок, Римо наблюдал движение костяшек пальцев и всего тела, причем не как в замедленном кино, а почти как в серии стоп-кадров. Вот вздумавший ему угрожать здоровенный Хоук Хаббли, вот толпа, сбежавшаяся поглазеть, как от Римо останется мокрое место, вот долгий, медленный удар... На заднем сиденье желтой «тойоты» Чиун, Мастер Синанджу, с морщинистым, как древний пергамент, лицом и пучками седых волос вокруг голого черепа склонился над блокнотом, вооружившись длинным гусиным пером. Он слагал великую сагу о любви и красоте. Чиун научил Римо всему и теперь имел право на покой и тишину, чтобы доверить бумаге свои мысли. Сначала он представил себе трогательную историю любви короля и придворной дамы, а потом решил воплотить ее в словах. Единственное, что ему требовалось от мира за дверцей машины, это покоя. Римо понял это и, дождавшись удара, похожего на тормозящий железнодорожный состав, подползающий к перрону, подставил под чужую руку правую ладонь. Для того, чтобы стон противника не был слишком громким, Римо сдавил ему легкие, врезав левой рукой в живот и занеся левое колено ему за спину, так что можно было подумать, что на детину Хоука Хаббли нанизали сверху крендель в форме гибкого человеческого туловища. Хоук Хаббли разом спал с лица. Он слишком сильно разбежался, и теперь у него перехватило дыхание. С вознесенным правым кулаком он напоминал утратившую подвижность статую; мгновение — и он покатился по земле, ловя ртом воздух. Ему на горло наступила нога, вернее, черный мокасин с зеленой резиновой подошвой. Над ним стоял парень в серых фланелевых брюках и черной майке. — Тсссс, — прошептал Римо — Будешь лежать тихо — сможешь дышать. Спокойствие за глоток воздуха. По рукам, приятель? Приятель ничего не ответил, но Римо и так знал, что тот согласен. Ответом была его поза. Видя, что лицо верзилы наливается кровью, он пропустил ему в легкие немного воздуху. Далее последовало движение, показавшееся зрителям пинком; на самом деле Римо еще раз сдавил легкие противника и тут же убрал ногу, благодаря чему туда ворвался живительный кислород, без которого Хоук Хаббли так и не поднялся бы с асфальта перед закусочной. Чиун, потревоженный хлюпающим звуком, оторвался от блокнота. — Пожалуйста, — молвил он. — Извини, — сказал Римо. — Не каждый способен писать о любви. — Извини. — Делясь вековой мудростью с невежественным поросенком, человек вправе надеяться, что поросенок будет хотя бы соблюдать тишину там, где творятся великие дела. — Я же сказал: извини, папочка. — "Извини, извини, извини", — проворчал Чиун. — По разным поводам. Соблюдение приличий не требует беспрерывных извинений. Благопристойность в том и заключается, чтобы никогда не быть вынужденным извиняться. — Тогда беру свои слова назад. Я уговариваю этого парня не шуметь, не даю ему заводить мотор грузовика, чтобы тебя не отвлекал грохот. Понятно? Самое непочтительное поведение... Мне не за что извиняться. Я — невежа. — Так я и знал, — сказал Чиун. — Теперь я не могу писать. — Ты уже месяц не пишешь, а просто день за днем пялишься в блокнот. Ты готов использовать любой предлог для оправдания своего бездействия. Я остановил этот грузовик и его водителя именно для того, чтобы ты взглянул в лицо фактам: ты — не писатель. — В наши дни исчезли хорошие истории про любовь. Великие драмы, идущие днем по вашему телевидению, выродились в какую-то чепуху. В них вползло насилие, даже секс. А это — чистая поэма о любви, а не о совокуплении быков с коровами. Любовь! Я понимаю, что такое любовь, потому что мне хватает внимания к людям, чтобы не тревожить их, когда они занимаются творчеством. — Но не целый же месяц, палочка! За месяц — ни слова! — А все потому, что ты шумишь. — Никакого шума, — возразил Римо. — Шум, — сказал Чиун, захлопнул блокнот, блеснув длинными острыми ногтями, и сунул руки в рукава кимоно. — Не могу сочинять, когда ты брюзжишь. Римо помассировал ногой грудь Хоука Хаббли. Тому сразу полегчало — настолько, что он поднялся на ноги и еще раз попытался врезать этому хлюпику. Хлюпик и глазом не повел. Разве что чуточку — чтобы не оказаться там, куда опустился кулак. Очень странно! Хлюпик не увертывался и не отражал удар, а просто оказывался не там, куда метил кулак. — Даже если ты перенесешь свои фантазии на бумагу, чего не случится, в этой стране все равно никому нет дела до любовных историй. Людям нужен секс. — В сексе нет ничего нового, — сказал Чиун. — Секс одинаков у императора и крестьянина, у фараона и вашего таксиста. Детей делают точно так же, как делали всегда. — А американцам все равно нравится об этом читать. — Зачем? Разве они сами так не умеют? Вы, кажется, неплохо размножаетесь. Вас так много! Все вы хрипло дышите, бранитесь, шумите... — Если хочешь продать свою книгу, папочка, то пиши про секс. — Но это займет не больше страницы. — Чиун тревожно свел брови. — Семя встречается с яйцом, и получается ребенок. Или не встречается, тогда ребенка не получается. Разве это сюжет для книги? Мозги белого — для меня загадка. Римо повернулся к Хаббли, который все еще размахивал кулаками. Толпа на ступеньках закусочной приветствовала Римо и смеялась над Хаббли. — Хватит. Довольно игр, — сказал Римо Хаббли. — Ладно, сукин сын, сейчас я тебе покажу, что значит «довольно игр»! Громадный Хоук Хаббли залез в кабину своего грузовика и вытащил из-под сиденья обрез. Из такой штуковины можно было перебить телефонный столб или продырявить стену. При стрельбе с близкого расстояния обрез дробовика превращает человека в котлету. Зрители перестали смеяться над Хоуком Хаббли, отчего ему сильно полегчало. Именно этого он и хотел — уважения. Хлюпика он тоже научит уважению. — Убери, — мягко сказал ему Римо. — Опасная штука. С такими лучше не играть. — Проси прощения! — приказал Хоук Хаббли. Придется оттрубить несколько лет в тюрьме штата, если он нашпигует этого парня картечью... Ну и что? Многие лесорубы мотали срок. Тюрьма его не изменит. Ему что срок, что свобода, раз он так или иначе вкалывает в лесу. В тюрьме можно даже раздобыть бабу, надо только иметь связи и не глупить. Так почему бы не прикончить этого парня? Если тот, конечно, не попросит прощения. Но тут произошло нечто еще более странное. Конечно, то, что хлюпика нельзя было достать кулаком, уже вызывало удивление. Несколько раз Хаббли дотрагивался до его черной майки, но парень уворачивался. С него хватило бы и этого, но тут стряслось нечто из ряда вон выходящее. Хоук Хаббли еще много лет будет клясться, что это приключилось с ним на самом деле. Стоило ему решить, что он нажмет на курок, — только решить, ничего не сказав и даже еще пальцем не пошевелив, как старикашка-азиат вскинул голову, словно умел читать мысли. Белый хлюпик прервал треп с азиатом и тоже уставился на него. Сделали они это одновременно, словно разом почувствовали, что творится у Хоука Хаббли в голове. — Нет, — произнес белый. — Лучше не надо. Хоук Хаббли не угрожал им, не улыбался, а просто стоял, положив указательный палец правой руки на стальной крючок, одного прикосновения к которому будет довольно, чтобы обдать ливнем картечи желтую «тойоту» и двух ее пассажиров. Сейчас было самое время выстрелить. Только почему-то старого кретина вдруг не оказалось на месте, хотя Хоук Хаббли был готов поклясться, что он всего-то перевел на старикашку взгляд, после чего уже ничего не видел. Потом где-то вверху вспыхнул яркий свет, и он увидел типа с зеленой повязкой на физиономии и почувствовал запах эфира. Если это площадка перед закусочной, то почему над ним потолок? Он чувствовал задом что-то жесткое; кто-то обращался к медсестре; над ним появились сразу три физиономии с зелеными повязками, в зеленых шапочках, и тут кто-то заговорил о наркозе и о том, что пострадавший приходит в себя. До Хоука Хаббли дошло, что приходит в себя он сам. Люди, смотревшие на него сверху вниз, были врачами. Им предстояло распутать целый клубок проблем: прямая кишка, два заряда в патроннике, курок внутри... До курка придется добираться с помощью скальпеля, потому что если просто потянуть за приклад, может произойти выстрел. В следующий момент один из врачей заметил, что Хоук восстановил контакт с действительностью. — Объясните нам, пострадавший, как у вас в прямой кишке оказался заряженный обрез? Как вы умудрились его туда засунуть, не выстрелив? Я знаю эту модель, у нее очень чувствительный спуск. — Вы мне не поверите, но дело в том, что меня посетила плохая мысль.* * *
Римо стоял у телефонной будки в центре Портленда и посматривал на часы. Делал он это не для того, чтобы узнать точное время, а для того, чтобы быть уверенным, что начальство не напутало со временем. В одной руке у него была десятицентовая монета, в другой бумажка с телефонным номером. Он плохо разбирался в кодах, которые нужны только тем, кто их придумывает. Римо подозревал, что в каждом разведывательном агентстве или секретной службе работает сотрудник, свихнутый на кодах. В его выдумках никто не может разобраться, за исключением таких же, как он, типов, часто из враждебной службы. «Свихнутые» делали свои коды все более и более сложными, чтобы другие «свихнутые», работающие на противника, не могли в них разобраться. Те же, кому этими кодами приходилось пользоваться, испытывали немалые затруднения, ломая над ними голову. Если Римо правильно понял начальство, то третья цифра в номере означала количество звонков, после чего нужно положить трубку и перезвонить, а четвертая цифра означала время выхода на связь. Третьей цифрой была "2", четвертой — "5". Римо мысленно заключил с самим собой пари: три против одного, что ему не удастся дозвониться. В будке телефона-автомата торчал человек в шляпе и очках. На руке у него висела тросточка. — Сэр, — обратился к нему Римо, — я тороплюсь. Не могли бы вы позволить мне позвонить? Мужчина покачал головой и попросил собеседника на другом конце линии продолжать, поскольку ему некуда торопиться. Римо повесил трубку за него и зажал его голову вместе со шляпой между будкой и стеной. Очки оказались у мужчины на лбу. Он стонал, но не мог сказать ничего членораздельного, так как челюсть у него отвисла и не желала становиться на место. Из будки до случайных прохожих доносились звуки, возрождающие в памяти их переживания в кресле дантиста. Римо набрал номер, выслушал два гудка и набрал номер вторично. Он не сомневался, что из этого ничего не выйдет. — Да, — сказал кислый голос. Вышло!.. — Простите, — сказал Римо типу в очках и с тросточкой, ослабив нажим, — но вам придется уносить ноги. У меня приватная беседа. Благодарю. Он отдал мужчине тросточку и посоветовал побольше двигать челюстью, чтобы снять боль. — Кто это был? — спросил голос в трубке. Голос принадлежал Харолду В. Смиту, главе КЮРЕ — человеку, который, с точки зрения Римо, слишком беспокоился о всяких мелочах. — Прохожий. — Подобные разговоры не следует вести в общественном месте. — Я один. Его больше нет. — Вы его убили? — Чего ради? Ладно, выкладывайте. — Вам не следует оставлять вокруг столько трупов. Римо быстро записал эту фразу в книжечку. Новая система передачи заданий подверглась упрощению, чтобы стать более понятной. Буквы заменялись словами, а слова в соответствии с сеткой у него на карточке заменялись другими словами; предполагалось, что так он сможет быстро расшифровать кодированное послание, звучащее для любого другого полной абракадаброй. Карточка и карандаш были наготове. Расшифровка состоялась. — Что мне делать в Альбукерке? — Я еще не передал задания, — сказал Смит. — Теперь передаю... — Идиотизм... — пробормотал Римо. — Синие животы, «Бостон Глоб», 19 и зебра. Записали? — Ага. — Смысл ясен? — Нисколько, — ответил Римо. — Полный туман. — Хорошо. Пятьдесят четыре танцора ломают три шпонки. — Понял, — доложил Римо. — Буду на месте. Он повесил трубку и сунул кодовую карточку в задний карман. Карточка походила на банковский календарь с невиданными процентами по кредитам. Встреча со Смитом должна была состояться в бостонском аэропорту Логан. Чиун сидел в «тойоте». Поэма о королевской любви была отложена. Как можно творить прекрасное, когда Римо кормит автомат монетками? — Мы едем в Бостон, — сообщил ему Римо. — Это на другом краю вашей страны? — Правильно. — Как же мне писать, когда мы мечемся с одного конца на другой? По пути в Бостон он семь раз заводил разговор о том, что истинный художник не в состоянии творить во время путешествия, что, не будь путешествий, он бы уже закончил свое произведение, что лучшего момента для творчества не придумаешь и что он уже не повторится. Если бы не перелет с неизбежным хаосом, у него была бы готова книга. Теперь с этой мечтой придется расстаться навеки. А все из-за Римо. Чиун оговорился, что не в его привычках клеймить ближнего. Просто надо расставить все по местам. Он не обвиняет Римо, но Римо мог бы с тем же успехом сжечь рукопись Чиуна — рукопись, превосходящую, возможно, творения Вильяма Шекспира, знаменитого писателя белых. Чиун упоминал знаменитых белых писателей по той причине, что если бы он привел в пример Чон Я Гена, то Римо обязательно спросил бы, кто это такой. Римо не стал спрашивать, кто такой Чон Я Ген. Зато человек с улыбкой до ушей, в клетчатом костюме и с часами на золотой цепочке, извинившись, что подслушал чужой разговор, попросил любезного джентльмена в кимоно ответить ему, кто такой Чон Я Ген. Ему хотелось заполнить пробел в своем образовании. Римо легонько плеснул в лицо любопытному его же недопитый компот из пластмассовой чашечки; как он ни старался, чашечка при этом треснула. Больше никто за весь полет над Северо-Американским континентом не интересовался, кто такой Чон Я Ген. Римо так и остался в блаженном неведении. В аэропорту Логан Чиун продекламировал отрывок из сочинений Чон Я Гена: О, цепенеющий цветок, Изгибающийся вкрадчивым утром! Пусть утихнет ветра дуновение, Шалость последнего вздоха жизни. — Вот что такое Чон Я Ген! — гордо заявил он. — Сентиментальная чушь. — Ты — варвар! — Голос Чиуна прозвучал резко и визгливо, еще более раздраженно, чем обычно. — Просто если мне что-то не нравится, я этого не скрываю. Мне наплевать, что Америка, по-твоему, отсталая страна. Мое мнение ничем не хуже, чем любое другое. Любое! Особенно твое. Ты всего-навсего убийца, такой же, как я. Ты ничем не лучше. — Всего-навсего убийца? — вскричал Чиун с ужасом и замер. Полы его легкого голубого кимоно затрепетали, как листва дерева, потревоженная ветерком. Они стояли у входа в аэропорт. — Убийца?! — снова взвизгнул Чиун по-английски. — Стоило ли заливать мудрость десяти с лишним тысяч лет в негодный белый сосуд, если он после этого имеет глупость называть ассасина просто убийцей! Бывают просто поэты, просто цари, просто богачи, но просто ассасинов не бывает. — Просто убийца, — повторил Римо. Люди, торопящиеся к нью-йоркскому рейсу, останавливались, заинтересовавшись перепалкой. Руки Чиуна были вознесены к потолку, развевающееся кимоно напоминало флаг в аэродинамической трубе. Римо, чья невозмутимость и мужественный облик, как всегда, делали беззащитными большинство женщин, возбуждая в них желания, о которых они за минуту до этого не подозревали, еще больше посуровел и огрызался как дикий кот. Спор получился на славу. Доктор Харолд В. Смит, известный как директор санатория Фолкрофт «крыши» КЮРЕ и хранилища гигантского массива компьютерной информации, посмотрел поверх аккуратно сложенной «Нью-Йорк Таймc» на спорщиков, один из которых был ассасином — карающей рукой КЮРЕ, а другой — его азиатским наставником, и пожалел, что избрал для встречи людное место. Организация КЮРЕ была тайной, лишь одному ее сотруднику — Римо — разрешалось убивать, и только Смит, очередной президент США, и сам Римо знали, чем занимается организация. Чаще всего КЮРЕ отказывалась от задания, если возникала опасность разоблачения. Для нее секретность была гораздо важнее, чем для ЦРУ, потому что ЦРУ была структурой, имеющей законное право на деятельность. КЮРЕ, напротив, была создана в нарушение Конституции. Сейчас, трясясь от волнения, Смит наблюдал за наемным убийцей, вслух разглагольствующим насчет убийц. На случай, если это не привлечет достаточного числа любопытных, рядом с ним находился Чиун, Мастер Синанджу, последний отпрыск более чем двухтысячелетней династии безупречных убийц-ассасинов, в кимоно, с раскрасневшимся пергаментным личиком, и испускал пронзительные вопли. Насчет убийц. Смиту очень хотелось завернуться в «Нью-Йорк таймс» и исчезнуть. Впрочем, будучи рациональным мыслителем, он догадывался, что большинство зевак не поймет, что эти двое и есть убийцы-ассасины. Опасность заключалась в другом: вдруг Смита увидят разговаривающим с Римо? Придется отложить встречу. Он свернул газету и влился в поток пассажиров, вылетающих очередным «челночным» рейсом в Нью-Йорк. По пути на посадку он отвернулся от бранящейся пары, которая не обратила на него никакого внимания. Он делал вид, что его больше всего интересуют самолеты на летном поле и смог над Бостоном. Он почти достиг рукава, ведущего в чрево лайнера, когда кто-то похлопал его по плечу. Это был Римо. — Нет, у меня нет спичек, — отмахнулся от него Смит. Это означало что контакта не будет. Смит не мог позволить, чтобы его вовлекли в публичный скандал, безответственно развязанный Римо. — Бросьте, Смитти, — сказал Римо. Торчать столбом и отрицать, что он знаком с Римо, значило привлечь к себе еще больше внимания. Чувствуя омертвление во всех членах, Смит вышел из потока людей и, не обращая внимания на церемонный поклон Чиуна, зашагал прочь. Вся троица залезла в такси и покатила в Бостон. — Если вы вместе, то каждый может заплатить только половину тарифа. Так дешевле, — сообщил таксист. — Спокойно, — молвил Смит. Римо впервые заметил, что Смит закован в свой серый костюм, как в колодки. Впрочем, в освобождении он отнюдь не нуждался. Он, казалось, так и появился на свет с несварением желудка и испорченным настроением. — Это относится и к вам обоим, — добавил Смит. — Прошу спокойствия. — Понимаете, — не унимался таксист, — это наш новый городской тариф, призванный обеспечить более справедливые и экономичные условия перевозки. — Вот и славно, — сказал Римо. — Еще бы! — обрадовался таксист. — Уши у вас в порядке? — Да. — Тогда слушайте внимательно. Этого тарифа вы не получите. Если вы еще раз меня перебьете, то я брошу вам на колени мочки ваших хорошо слышащих ушей. Честное слово! — Римо! — прикрикнул Смит. Его бескровное лицо еще больше побледнело. — Просто убийца! — проскрипел Чиун, глядя на закопченные кирпичные стены северного Бостона. — Врачей, например, сотни тысяч, и большинство из них только причинит вам вред, но они — не «просто врачи» Римо посмотрел на Смита и пожалплечами. — Не пойму, что вас расстраивает. — Очень многое, — ответил Смит. Вы все время создаете проблемы. — Жизнь — уже проблема, — сказал Римо. — У любой страны есть царь, президент или император. Без них не обойдется ни одна. Но мало где имеются хорошие ассасины. Убийцы. Это благословенный дар и большая редкость. Кто скажет «просто император»? А ведь он-то, действительно, просто император. Император — это обычно не получивший специальной подготовки человек, вся деятельность которого ограничивается рождением вовремя и у подходящих родителей. Тогда как убийца... О, как трудно готовить настоящего убийцу! — причитал Чиун. — Я не хочу обсуждать это прилюдно, — сказал Смит. — Вот одна из наших проблем. — Ко мне она не имеет отношения, — сказал Римо. — Книгу может написать любой идиот, — не унимался Чиун. — Не такое уж это достижение, когда у человека есть время и его не тревожат шумные белые. Но кто скажет «просто писатель»? Писать может любой человек, располагающий покоем. Зато убийца... — Пожалуйста, уймитесь оба! — Что значит «оба»? — не понял Римо. — Чиун тоже говорил, — сказал Смит. — О! — произнес Римо. Услышав обращенный к нему призыв уняться, Чиун повернул свою старческую голову к Смиту. Обычно он проявлял подчеркнутую вежливость к тому, кто в данный момент прибегал к услугам Дома Синанджу, но на сей раз дело обстояло по-другому. Раз в несколько столетий появлялся несдержанный на язык император, требовавший от Мастера Синанджу, чтобы тот унялся. Это был опрометчивый ход, не подлежавший повторению. Верно служить — это одно, позволять себя оскорблять — совсем другое. Смит почувствовал взгляд Чиуна, его глубочайшее, невероятное спокойствие. Это было больше, чем угроза. Впервые над Смитом нависла ужасная опасность, исходящая от хрупкого старичка-азиата. Видимо, Смит переступил какую-то невидимую черту. Смиту и прежде приходилось глядеть в лицо смерти и испытывать страх. Однако он и сейчас не отвел взгляд и поступил так, как требовалось поступить. На сей раз, глядя на замершего Мастера Синанджу, он чувствовал даже не страх. Ему показалось, что он стоит, нагой и растерянный, пред ликом самой Бесконечности. Наступил Судный день, а он — грешник. Он угодил в ад, ибо совершил непростительную оплошность: отнесся к Мастеру Синанджу без должной почтительности. — Простите, — сказал Смит. — Примите мои извинения. Чиун не торопился с ответом. Прошла вечность, прежде чем Смит увидел кивок дряхлой головы, означающий, что извинения приняты. Извиняться перед Римо почему-то не требовалось. Смит не мог этого объяснить, но нисколько не сомневался, что это именно так. Они зашли в ресторанчик. Смит заказал еду. Римо и Чиун сказали, что не голодны. Смит заказал самое дешевое спагетти с фрикадельками, а потом поводил над столом какой-то хромированной палочкой. — Жучков нет, — сказал он. — Кажется, все чисто. Римо, я крайне огорчен тем, что вы предаете свою деятельность столь широкой огласке. — Ладно, давайте начистоту. Я слишком долго пробыл с вами, выполняя поручения, за которые не взялся бы никто, кроме меня. Слишком много гостиничных номеров, дурацких кодов, экстренных вызовов и мест, где меня никто не знает. — Все не так просто, Римо, — молвил Смит. — Вы нужны нам. Вы нужны стране. Я знаю, что это для вас кое-что значит. — Плевать я хотел на это! Это для меня не значит ровным счетом ничего. Единственный человек, что-то давший мне в жизни... Но я не хочу в это вдаваться. Во всяком случае, это не вы, Смитти. — Спасибо, — с улыбкой сказал Чиун. — Что тут ответить... — вздохнул Смит. — Только одно: дела в нашей стране идут не слишком здорово. Мы переживаем тяжелые времена. — Я тоже, — сказал Римо. — Не знаю, как это выразить. Мне не хватает слов. — Смит поерзал. — Вы нам нужны не просто так, а для выполнения деликатных поручений. А вы привлекаете к себе внимание, что недопустимо. — Каким образом? — воинственно спросил Римо. — Вот пример. Вчера вечером в новостях передали сюжет о том, как некто отдал незнакомой женщине в Портленде, штат Орегон, желтую «тойоту» вместе со всеми документами. Ему, видите ли, не хотелось искать для нее стоянку. Вместе с этим человеком был старый азиат. — "Старый"? — вмешался Чиун. — Назовете ли вы старым могучий дуб только потому, что это не зеленый саженец? — Не назову. Я просто цитировал телерепортера. — Он снова воззрился на Римо. — Так я узнал, как вы расстались с «тойотой». Я знаю, что это были вы! Вы купили ее, а приехав в аэропорт, не пожелали ее парковать и отдали первой встречной красотке. — Что же мне было делать? Загнать машину в Тихий океан? Сжечь? Взорвать? — Придумали бы что-нибудь, чтобы какой-то ведущий новостей не верещал: «Неплохой подарочек на День матери, а, друзья?» — Мы опаздывали на самолет. — Припарковали бы машину или на худой конец продали за пятьдесят долларов. — Вы сами когда-нибудь пытались продать машину стоимостью в несколько тысяч за пятьдесят долларов? Ее бы никто не купил. Такой товар не вызывает доверия. — А возьмите эту сцену в зале аэропорта, — продолжал Смит. — Да, на сей раз я вынужден согласиться с императором Смитом, — сказал Чиун, именовавший любого своего работодателя «императором». — Он прав. Что за безумие заявить в общественном месте, среди такого количества людей, что я — «просто убийца»? Как ты решился на такую безответственную, бездумную выходку? Изволь ответить. Мы ждем от тебя объяснений, Римо. Римо ничего не ответил, а жестом показал, что желает узнать, в чем состоит новое задание. Ему был предложен рассказ о докторе Шийле Файнберг и о двух людях, растерзанных тигром. — Нас беспокоят не два трупа, — пояснил Смит. — Не в них дело. — Как всегда, — с горечью отозвался Римо. — Тут беда похлеще: люди, весь род человеческий в его теперешнем виде стоит перед угрозой истребления. Смит затих: подоспели спагетти с фрикадельками. Когда официант удалился, Смит продолжал: — В человеческом организме имеется защитный механизм, сопротивляющийся болезням. Наши лучшие умы полагают, что вещество, преобразившее доктора Файнберг, нейтрализовало эти механизмы. Короче говоря, речь идет о препарате страшнее атомной бомбы. Смит разгладил складки на одежде. Римо оглядел настенную живопись: художник явно отдавал предпочтение зеленой краске. — Мы считаем, что полиции с этим делом не разобраться. Вам предстоит... изолировать эту Файнберг и ее случайное открытие. Иначе на человечестве можно поставить крест. — Он и так становится все заметнее с тех пор, как мы слезли с деревьев, — сказал Римо. — Сейчас дело обстоит гораздо серьезнее. Гены животного не должны были на нее повлиять. А они повлияли. Пошел процесс разблокирования, из-за которого перемешались разные гены. Если такое осуществимо, то трудно даже себе представить, что может случиться дальше. Нам грозит заболевание, против которого у человека нет иммунитета. Или появление новой расы, значительно превосходящей людей своей силой. Я говорю серьезно, Римо. Это чревато большей угрозой для человечества, чем все остальное, с чем оно когда-либо сталкивалось как вид. — Представляете, они кладут в томатный соус сахар, — сказал Римо, указывая на белые слои, выползающие из-под красного месива. — Возможно, вы меня не расслышали, поэтому повторяю: вам обоим следует знать, что эта дрянь угрожает всему миру. Включая Синанджу, — сказал Смит. — Прошу прощения, я действительно не расслышал, — сказал Чиун. — Не повторите ли последние слова, досточтимый император?Глава 3
Капитану Биллу Меджорсу приходилось слышать немало предложений, но никогда еще — настолько откровенных, да еще от непрофессионалки. — Слушай, детка, — сказал он ей, — я за это не плачу. — Бесплатно, — ответила женщина. Она была худа, на вид около сорока лет, между шеей и пупком у нее не наблюдалось характерных выпуклостей. Зато у нее были большие карие глаза кошачьего разреза, и она, судя по всему, помирала от нетерпения. Какого черта, раз его жена все равно уехала в Северную Каролину? К тому же Билл Меджорс был одной из главных шишек в специальном подразделении и, имея богатый опыт рукопашных схваток, не боялся никого и ничего. Он просто окажет этой дамочке услугу: судя по всему, ей очень нужен мужчина. — Ладно, детка, — шепнул он ей на ухо, — если хочешь, можешь меня съесть. У тебя или у меня? Она назвалась Шийлой. Повадки у нее были вороватые: она то и дело озиралась через плечо, прятала лицо от проходящих мимо полицейских; в отеле «Копли-Плаза» она дала капитану денег, чтобы он расплатился за номер: она не хотела, чтобы портье запомнил ее. Окно номера выходило на Копли-сквер. Справа высилась церковь Троицы. Капитан Меджорс задернул шторы, разделся и уперся руками в голые бока. — О'кей, так ты хотела меня съесть? Давай! Шийла Файнберг улыбнулась. Капитан Билл Меджорс тоже улыбнулся. Его улыбка была сексуальной, ее — нет. Шийла Файнберг не стала раздеваться. Она поцеловала волосатую грудь Меджорса и провела по ней языком. Язык был влажный, кожа на груди, под волосами, — мягкая. Под ней лежали мышцы и полные костного мозга кости, которые так приятно погрызть. И сколько густой, алой человеческой крови! Как в спелом яблоке — сока... Только это лучше, чем яблоко. Шийла открыла рот. Сначала она лизала мужскую грудь языком, потом прикоснулась к ней зубами. Больше она не могла сдерживаться. Зубы вырвали из тела сочный кусок плоти. Движение шеи — и кусок остался у нее во рту. Билл Меджорс испытал болевой шок. Его пальцы схватили ее за шею, но движение было инстинктивным, слабым. Он попробовал напрячься, но откуда было взять сил, когда резцы уже погрузились в его предсердие... Несколько мгновений — и там, где у Билла Меджорса только что был живот, остался чисто вылизанный позвоночник. В лифте отеля «Копли-Плаза» была замечена женщина в вымазанном кровью платье, отклонившая все предложения оказать ей помощь. Шийла выбежала из отеля. Она знала, что так не должно продолжаться, но понимала, что не в силах остановиться. Ей был присущ рациональный склад ума — она сама развила в себе этот талант вместо красоты, которой была обделена. Она перестала быть биологом, дочерью Сола и Рут, которую сотни раз безуспешно знакомили с мужчинами, обещая им встречу с «миленькой девушкой». В ее кругу «миленькой» называлась особа, которую не зовут на свидания и чья внешность благоприятствует успехам скорее на профессиональном поприще. Она перестала быть блестящим директором Бостонской биологической аспирантуры. Она не жила больше в Джамайка Плейнс, в двухэтажной квартире с широкой кроватью перед окном с видом на Джамайка Уэй, который должен был одобрить единственный Он, явившийся ее соблазнить. Технически она не была девственницей, поскольку однажды ей все же выпало переспать с мужчиной. Опыт не доставил Шийле Файнберг радости, и она заранее знала, что обещанного чуда не будет, — уж больно настойчиво партнер спрашивал, хорошо ли ей. «Да», — стонала Шийла, кривя душой. После этого она опротивела сама себе. После она постоянно испытывала сексуальный голод, но смирилась с мыслью, что, если не случится чуда — скажем, с врачом-педиатром, жившим с ней в одном подъезде (он недавно развелся и неизменно улыбался ей при встрече), — то она так и не утолит свой голод и забудет о нем только тогда, когда с годами увянет ее тело. Возможно, именно поэтому ее привлекала генетика и кодирование, когда из одного сперматозоида получается человек, из другого — тигр. Сейчас, когда она брела в окровавленном платье по переулку, по ее телу разливалось чувство освобождения: она избавилась от сексуальной потребности в мужчине. Это позволило понять, насколько сильно прежнее существо, жившее в ее телесной оболочке, — Шийла Файнберг, страдало без мужчины. Это было все равно, что сбросить тесные туфли. Раньше она читала об утолении сексуального голода, но с ней произошло что-то другое: ее просто покинуло желание. Былое мучение кончилось. Она избавилась от желания. Ей хотелось есть, а в должный срок зачать и принести потомство. Но свое потомство, а не внуков Сола и Рут. Ее дети будут уметь охотиться она позаботится об этом. «Весенний Бостон, — думала она. — Как много вокруг вкусных людей!» Она не стала возвращаться в свою квартиру, не стала звонить коллегам по аспирантуре. Ведь они — люди. Если они поймут, во что она превратилась, то попытаются ее уничтожить. Все люди таковы. Рассудок, функционируя по-прежнему рационально, подсказывал, что люди натравят на нее лучших охотников. Инстинкт, присущий любому живому организму, от человека до амебы, — инстинкт выживания, — диктовал Шийле, что первым делом надо позаботиться о том, чтобы выжить, а уже потом — о размножении. Встречные предлагали ей помощь, и она сообразила то, о чем должна была сразу подумать: залитое кровью платье бросается в глаза, привлекает внимание. Неужели и в голове у нее происходят изменения? Неужели она теряет присущее людям ощущение рациональности? Оно необходимо, чтобы выжить среди людей... Кроме того, ей понадобятся эксперименты. Она нырнула в дверь антикварного магазинчика. Владелец предложил вызвать «скорую». Она ответила, что «скорая» ей ни к чему, оглушила его одним мощным ударом и заперла дверь. Откуда-то доносился детский плач, но ей не пришло в голову, что младенца надо перепеленать. Ее посетила другая мысль: в данный момент она сыта. Не обнаружив в себе сострадания к человеческому младенцу, зато ощущая интерес к новой породе, которую она теперь представляла, Шийла Файнберг поняла, стоя в пыльном антикварном магазинчике над его валяющимся в беспамятстве владельцем, что прервалась последняя нить между ней и остальным человечеством. Она принялась составлять перечень способов выжить. Каждый безоружный человек в отдельности беззащитен, однако объединившимся людям не в силах противостоять никто и ничто на свете. Так было до сих пор. Ее легко опознать по внешности — значит, требуется новая внешность. Среди людей убийца обычно принадлежит к мужскому полу. Значит, она выберет внешность, способную его разоружить. Рука ее была по-прежнему тверда. Ей доставила удовольствие ясность мысли, которую она чуть было не утратила. По мере того, как список расширялся, а на весенний Бостон опускались сумерки, она все больше приходила к выводу, что стала куда хитрее, чем прежде. Грудь. Она подчеркнула это слово. Волосы: блондинка. Талия: тонкая. Бедра: пышные. Ноги: длинные. Но главной приманкой для людей-самцов станет большая грудь. То ли обострившаяся сообразительность, то ли инстинкт в первую же ночь привел ее в лабораторию. В первую ночь все было очень зыбко. Она помнила, что, выпив содержимое всех пробирок, как бы погрузилась в темноту. Потом ее куда-то понесли — она быстро поняла, что это машина «скорой помощи»; стоило санитару наклониться к ней, как она увидела его горло и вцепилась в него, уже не владея собой. С биологической точки зрения все было ясно. Клетки человеческого тела обновляются каждые семь лет. Замена охватывает миллиарды клеток. Но почему вместе с клетками не меняется сама личность? Почему остается прежним нос, уши, даже прихотливые отпечатки пальцев? Все дело в кодирующей системе. Гены не только передают со сперматозоидом и яйцом послание, не меняющееся на протяжении жизни: в них заложена непрерывная жизненная программа, подобная магните-записи. Пока она звучит, Пятая симфония Бетховена никогда не превратится в шлягер Элтона Джона. Но стоит смешать этот материал, получить новую запись — и можно достичь любого результата. Она открыла способ менять последовательность связей между клетками и переписывать материал еще при жизни. Комбинируя гены и применяя изолирующий материал для поддержания их жизни, она получила способ «переписывания». Пока что она не знала, потребуется ли ей до полного перевоплощения целых семь лет. Нужно жить, а для этого необходимо перестать быть доктором Шийлой Файнберг, скромной ученой, заурядной старой девой, и стать другим, никому не знакомым человеком. Ученый, сидевший, в ней, не пострадал от трансформации. Трансформация была стремительной, и она знала, в чем причина этой стремительности. Она пребывала в немыслимом возбуждении. Организм разгорячился, адреналин выделялся в огромном количестве, и процесс происходил в ускорившемся токе крови. Младенец снова захныкал. На этот раз он ей понадобился. По крику она заключила, что ему долго не меняли пеленки. Она вышла в проулок позади антикварного магазина. Ей нравилась ночь. Плач доносился со второго этажа. Она ухватилась за пожарную лестницу и медленно подтянулась на одной руке. Логика подсказывала, что предстоящее деяние неизмеримо превосходит все то, чего ей удавалось добиться, пока она оставалась человеком. Вот бы добыть гены кузнечика! Каждый из них в отдельности значительно лучше гена крупной кошки. Кузнечик подпрыгивает на высоту, в двадцать раз превышающую длину его тела. Люди же — просто генетические отбросы. С точки зрения физического совершенства они прозябают в самом низу. Чего не скажешь об их умственных способностях. А новый вид «Шийла Файнберг»? Это будет нечто небывалое. Ему будет принадлежать весь мир. Младенец опять уснул. Он был такой розовенький, а Шийла так давно не ела... Но разум взял верх. Придется воздержаться. Этот кусок пойдет не на утоление голода. Она взяла кусочек кожи из-под глаза ребенка. Ребенок забился и завопил. Шийла отступила в тень, опасаясь, что на крик прибежит мать. А вдруг в доме находится и отец? У него может оказаться ружье... Но никто не появился. Шийла поместила детскую кожу в раствор, который, будучи в дальнейшем помещен в лабораторные условия, превратится в вещество, способное изменить генетический материал человека. Детская ткань перекочевала к ней в рот. Упомянутым раствором была слюна. В том и заключался ключ к разгадке, почему гены тигра, которые проглотила Шийла Файнберг, преодолели барьер и смешались с ее человеческой сущностью, в итоге чего на свет явилось небывалое существо. В детскую никто не вошел, и Шийла проскользнула в окно, подметив перед уходом, что у надрывающегося человеческого детеныша течет из глаза кровь. Вернувшись на склад, она занялась устройством лаборатории. Вся лаборатория располагалась на узкой балке, зато там присутствовало то, без чего обречен на неудачу любой научный проект, — тренированный мозг ученого. Работа закипела. Она отделила ткань ребенка от раствора. Поверхность балки была достаточно прохладной для сохранения ткани. Следующей в программе была западня на человека. Внизу был телефон-автомат. Она набрала номер старой знакомой. Та не узнала ее голос, но тут же проглотила крючок. — Слушайте меня, — заговорила Шийла. — Мы с вами не знакомы. Но я знаю, что вам скоро исполнится пятьдесят лет. Нет, нет, не сердитесь. У меня есть для вас предложение: я могу удалить морщины вокруг ваших глаз. У женщин старше тридцати вокруг глаз появляются морщины. Хотите от них избавиться? Конечно, это будет стоить денег. И больших. Но вы можете не платить, пока не убедитесь в эффективности метода. Ваша кожа станет гладкой, как у младенца. Шийла даже удивилась своему знанию человеческой натуры. Прежде ей никогда не удавался обман, что объяснялось, возможно, тем, что по части сбора информации ее мамаша могла дать фору ЦРУ. Если бы она предложила бесплатное лечение, женщина не поверила бы в его эффективность. Но слово «дорого» стало неотразимой приманкой. Теперь женщина не сомневалась, что ее коже вернут младенческую упругость. Сама доктор Файнберг была в этом отнюдь не уверена. Однако попробовать не мешало. Так она подойдет ко второму основополагающему этапу своего плана, родившегося в антикварном магазине. А если не сработает? Что ж, она по крайней мере встретится с этой женщиной и сможет полакомиться. Клиентка встречала ее в дверях своего роскошного дома в бостонском Бруклине. — Я вас знаю. Вы — та самая сумасшедшая доктор Файнберг, которую разыскивает полиция. Вы преступница, убийца! — Зато я могу омолодить вас на десять лет, — сказала Шийла. — Войдите. Женщина украдкой провела Шийлу в кабинет. Ей было около пятидесяти, ее отличали широкие бедра и пышная грудь, в ней было много аппетитного жирка. Доктор Файнберг проглотила голодную слюну. Волосы женщины были выкрашены в жгуче-рыжий цвет. — Сколько это стоит? — спросила она. — Дорого, — ответила Шийла. — Но сперва я вам докажу, что метод работает. — Откуда мне знать, что вы меня не отравите? — Неужели я, по-вашему, поехала бы через весь город, где на меня объявлена охота, чтобы вас отравить? За кого вы меня принимаете? Уж не вообразили ли вы, что люди не спят ночей, придумывая способы вам навредить? Неужели у меня не нашлось бы иных занятий? — Простите. — Как вам не стыдно! В руках у Шийлы появилась полная пробирка. — Выпейте это, — приказала она. — Вы первая, — сказала женщина. — У меня нет морщин вокруг глаз. — Я вам не доверяю. — А своим глазам вы доверяете? — Да. — Видели ли вы когда-нибудь, чтобы у кого-то пропали морщины? Хотя бы одна морщинка! Взяла и пропала, а не была удалена методом косметической хирургии, после которой лицо делается похожим на занавес, скрывающий прискорбное состояние декораций? У вас будет новая кожа. Новая, вообще без морщин! — У меня много друзей. Меня немедленно хватятся. — Знаю, — ответила Шийла. — Поэтому я и выбрала вас. Вы будете пользоваться расположением своих многочисленных друзей. — А если что-то получится не так? — Тогда вы останетесь при своих морщинах. Бросьте, я возвращаю вам молодость! Женщина поежилась. — Я должна все это выпить? — Все, — подтвердила Шийла и вынула из пробирки пробку. — Быстрее! Препарат не очень стойкий. До последней капли. Пейте! Женщина все еще колебалась. Шийла подскочила к ней, вылила содержимое пробирки на ее красный язык, сдавила ей челюсти сильной рукой и зажала нос. Женщина, инстинктивно ловя ртом воздух, сделала судорожный глоток. На лице женщины появилась гримаса отвращения. — Ух, какая гадость! Позвольте, я чем-нибудь это запью. — Нельзя, — сказала Шийла. — Алкоголь все испортит. Женщина замигала. Потом она с улыбкой опустилась на толстый белый ковер и замерла, дыша медленно и глубоко. Шийла заглянула ей в правый глаз. Глаз был широко распахнут, зрачок бессмысленно глядел в потолок. Для достижения успеха существовало два условия. Во-первых, требовалось, чтобы подтвердилась теория Шийлы о том, что в каждой клетке имеется собственная программа, благодаря которой она, подобно деталям в замке с секретом, достигнет вместе с кровью положенного ей места. Вторым условием была скорость. Сама Шийла была живым доказательством того, что некий процесс способен произойти молниеносно. Какой именно процесс, она пока толком не знала. Сейчас ее интересовал конкретный вопрос: быстро ли произойдут заказанные изменения? Одновременно она намеревалась выяснить, является ли человеческая слюна оптимальной средой для выживания чужого генетического материала в новом теле? Оставалось только ждать. Кожа вокруг глаз женщины была покрыта каким-то кремом. Шийла потерла ее большим пальцем. Если она рассчитала верно, то клетки ребенка должны были найти для себя единственно верное место в новом организме, более того, колоссальные перемены должны были начаться практически мгновенно так, как это произошло с самой Шийлой. Возможно, ее подвело воображение, но она испытала величайшее разочарование: кожа вокруг глаз показалась ей сейчас еще более морщинистой, чем минутой раньше. Вместо легкой сетки бороздок она обнаружила россыпь выпуклостей, как на впитывающей пролитую воду тонкой бумаге. Снаружи раздалось нетерпеливое гудение автомобилей перед светофором. Шийла втянула носом запах легких духов женщины и еще раз провела пальцем по морщинам вокруг ее глаз. Кожа осталась сухой. Шийла вздохнула. Неудача... На мгновение ее охватил испуг: вдруг ее лабораторные эксперименты привели к появлению не нового вида, как она надеялась, а еще одной сумасшедшей? До такой степени, что ей пришлось по вкусу человечье мясо. Но почему в таком случае она стала такой сильной? Откуда такая легкость в движениях? Может, это нечеловеческая сила, которой часто бывают наделены безумцы? Она слыхала о подобных случаях. Она снова потерла пальцами кожу вокруг глаз. Кожа начала трескаться. И тут ее взору предстало чудо: под облезающей старой кожей появилась новая. От морщин не осталось и следа. Кожа вокруг глаз становилась гладкой, как у младенца. Новые клетки расталкивали старые, отчего прежняя кожа выглядела еще более морщинистой. Шийла повернула голову женщины. На другом ее глазу, между веками, она заметила прозрачную чешуйку, подцепила ее ногтями и положила себе в рот. Когда, придя в сознание, женщина увидела, какими стали ее глаза, пощупала свою новую кожу, повертелась перед зеркалом, чтобы убедиться, в какую красавицу превратилась, особенно анфас, то на вопрос, что она готова сделать для доктора Шийлы Файнберг, у нее был один ответ: — Все, что угодно! — Отлично, — сказал Шийла. — Итак, у вас много друзей. Мне бы хотелось оказать им специфическую помощь. Я открываю клинику. — Вы будете богаты! Шийла улыбнулась. Богатство — утеха людей. Интересно, появится ли когда-нибудь у ее вида собственная валюта? О том, чтобы сделать свой вид лучше или, наоборот, хуже людей, она не помышляла. Это не имело для нее значения. С помощью логики Шийла Файнберг сформулировала мысль, которая присутствовала в ее сознании в виде инстинктивного чувства с момента перерождения; она знакома любому солдату, побывавшему в бою. Ты убиваешь не потому, что прав, храбр, даже не потому, что зол. Ты убиваешь для того, чтобы жить. Убиваешь других за то, что они другие. Шийла видела теперь, насколько ложны все доводы, которые приводило человечество в оправдание войн. Люди сражаются не за справедливость, даже не ради завоеваний, а просто потому, что другой — он и есть другой. Граница, непонятный язык, чудная одежда, именуемая «формой», — все это помогает распознать Другого. Будучи студенткой, она не изучала политологию или историю, но теперь чувствовала, что понимает в людях куда больше, чем любой ученый, поднаторевший в этих лженауках. Возможно, ее вид окажется удачливее и не станет, в отличие от людей, изводить себе подобных, а обратит свою силу против других видов. Да, я буду богата, — кивнула Шийла. Пусть эта самка из человеческой породы считает, что ей нужны деньги. Шийле требовалась девушка с большой грудью, девушка с красивым носом, соломенная блондинка, обладательница гладких, нежных бедер. — Нежных? — Гладких и полных, — поправилась Шийла. — Столько достоинств у одной? — Нет, нет. Пусть их будет несколько. Но все — белые. — Ваш метод действует только на людей одной расы? — Наоборот! Между расами нет ровно никакой разницы, разве что косметическая. Но какая белая захочет черную грудь? И наоборот. — Как интересно! — сказала женщина. На самом деле ей это было вовсе не интересно. Она покосилась на свою левую грудь и представила себе, как она смотрелась бы, если бы к ней вернулась молодость. Или если бы грудь внезапно выросла. Она всегда твердила, что очень рада, что у нее не такая огромная, вульгарная грудь. Огромные груди она всегда обзывала американским извращением, бескультурьем, отвратительным для по-настоящему цивилизованных людей. — Я знаю одну: сама тоненькая, а грудь — пятый номер, — обрадовалась женщина. Шийлу беспокоили другие проблемы. Она уже целый день не ела. Она напала на старушку, ходившую за хлебом. Хлеб она не тронула. На следующий день явились девушки. Через сутки у Шийлы Файнберг была именно такая внешность, которую ее мать называла «кричащей». Нос больше не горбился, грудь вызывающе выпирала, бедра изгибались сладострастной дугой, волосы стали длинными, золотистыми. Полиция ее ни за что не опознает. Но важнее было другое: своей красотой она сможет покорять самцов человека. Пусть власти напустят на нее свои лучшие силы: сперва им придется найти и узнать ее, а потом устоять перед ее чарами. Пусть ее ищут — теперь эта проблема отодвинулась на задний план, сменившись другой: ей требовался партнер. Весь день она испытывала странное возбуждение. Ей было трудно не тереться задом о двери и не распространять по всему Бостону и окрестностям свой запах. Попросту говоря, у нее началась течка. Она была готова к продолжению рода. Она еще дважды пообедала. Трупы с выгрызенными животами породили панику. Город наводнили агенты федеральных служб. Здесь были и сотрудники секретной службы министерства финансов США, хотя их это и не касалось, агенты ФБР, хотя преступления не представляли собой покушения на федеральные законы. Трупы изучали специалисты из ЦРУ, хотя закон не разрешает агентству действовать в пределах страны. Мэр города, столкнувшись с проблемой, оказавшейся выше его понимания, на решение которой у него не было ни малейшей надежды, произнес по телевидению следующие слова: «Мы удвоили бдительность, развернули огромные силы и приближаемся к тому, чтобы положить этому ужасу конец». Если в этих словах и был какой-то смысл, то лишь тот, что город тратил все больше денег. Выжившим придется расплачиваться за это, платя больше налогов. Стояло лето. Горожане города готовились к ежегодным осенним беспорядкам на расовой основе. Но Шийла знала о них больше, чем знают о себе они сами. Она знала, что люди с разным цветом кожи одинаковы. Знала она и другое: учитывая продолжительность вынашивания, процесс воспроизводства грозил занять слишком много времени. «Возможно, — думала Шийла, — мне удастся изготовлять себе подобных ускоренным методом». Под «себе подобными» она подразумевала не большегрудых блондинок.Глава 4
В Бостонской биологической аспирантуре, где проводила свои эксперименты с хромосомами печально прославившаяся доктор Шийла Файнберг, были приняты строжайшие меры безопасности. Люди, вооруженные до зубов, досаждали прохожим на тротуарах перед лабораторией. Допросу подвергались длинноволосые и бородатые. То обстоятельство, что оснований допрашивать длинноволосых и бородатых имелось не больше, чем в отношении коротко стриженных и опрятно одетых, охранников нисколько не тревожило. Просто они не знали, кого именно ищут. Ни один из них понятия не имел, что за штука хромосома. Один подозревал, что она страдает левым экстремизмом, однако не был в этом до конца уверен. Все они видели фотографии доктора Шийлы Файнберг, с которых вместо сексуальной грудастой блондинки на них смотрела плоская особа с малопривлекательной внешностью. Римо и Чиун предъявили удостоверения. Они всегда так поступали, когда не было необходимости силой врываться в помещение. Судя по удостоверениям, оба принадлежали к разведывательному подразделению министерства сельского хозяйства. Это звучало достаточно официально, чтобы проникать, куда следует, и вполне скромно, чтобы не привлекать внимания. — Этот человек — иностранец, — сказал охранник, указывая на Чиуна. — Это вы — иностранец, — сказал Чиун. — Все вы иностранцы. Но я стерплю оскорбление. Чиун, прежде питавший слабость к дневным «мыльным операм», однажды смотрел серию о нетерпимости и с тех пор полагал, что нетерпимость — это плохо. Более того, он считал ее пороком. Он поклялся, что отныне будет делом доказывать, что белые и черные ничем не хуже желтых. Своими умозаключениями он тогда поделился с Римо. «С этого дня я буду делать вид, будто твоя кровь не хуже моей, — заявил Чиун. — С мой стороны это будет проявлением терпимости и сострадания. Я буду терпимо относиться ко всем низшим расам. Этот урок я усвоил у вашего общества». «Папочка, — сказал ему в ответ Римо, — человека делает лучше или хуже других не его кровь. Все дело в том, как он поступает, как мыслит». «У тебя все это получается неплохо, со скидкой на то, что ты рожден белым». «Ты взял меня в ученики, потому что никто в твоей деревне не подходил на эту роль. Однажды ты попытался выдрессировать односельчанина, но тот оказался лентяем и предателем. Тебе пришлось искать ученика в мире белых людей. Так ты нашел меня». «Я не знал, что ты окажешься таким способным. Ты много знал. Я взялся за тебя благодаря твоим знаниям, а не потому, что ты белый. Я скорее поручил бы слону шлифовать алмазы, чем стал бы искать белого для передачи ему тайн Синанджу. Однако ты оказался на высоте, и — о, радость! — благодаря моему таланту педагога мы получили в итоге слона, шлифующего алмазы. Слава мне!» «Это одна из твоих молитв или упражнение для утреннего пробуждения?» — спросил Римо. Чиун не понял смысла оскорбления, но уловил язвительный тон фразы. Что ж, когда нежный, любящий бутон раскрывает свои лепестки, даруя благословение, то при этом неблагодарная пчела получает возможность для злого укуса. Цветком был Чиун, пчелой — Римо. Охранник в дверях Бостонской аспирантуры впился взглядом в удостоверения. — Вы — Римо Клутье и Ванго Хо Пан Ку ? Так, мистер Ку? — Совершенно верно, — ответил Чиун. — Проходите, — бросил охранник. Длинный ноготь Чиуна мелькнул в воздухе со стремительностью змеиного жала. Охранник ничего не успел заметить. Однако у него зачесалась кисть. Он потер зудящее место и обнаружил на руке кровь. У него была вскрыта артерия. То был, разумеется, не слепой акт насилия. Чиун рассматривал это как дар тому, на кого он работает. Он никогда в жизни не встречал формы правления, подобной американской, и никак не мог взять в толк, почему Смит не торопится убить президента и занять трон, а посему предполагал, что они с Римо работают на благо американского народа. Римо объяснял ему, что охранники — слуги общества. Поэтому, входя в Бостонскую биологическую аспирантуру, Мастер Синанджу преподал слуге американского общества урок ответственности перед работодателем и проучил за заносчивость в отношении общества как такового. Кроме того, урок Чиуна означал, что нетерпимость, особенно со стороны низшей расы, будет в Америке наталкиваться на нетерпимое к ней отношение Мастера Синанджу. Наказание не было настолько суровым, чтобы охранник рухнул на колени и стал взывать о помощи, обливаясь кровью. Тут Чиун проявил понимание, которого так недостает этой нации. Нельзя сказать, чтобы белые были совершенно ни для чего не пригодны. Чиун знал, что в некоторых областях они добиваются успехов. К ним относились, к примеру, чудеса, происходящие у них в лабораториях. На протяжении последних полутора веков Мастера Синанджу возвращались в свою корейскую деревню с рассказами о загадках Запада. Сначала это были машины, говоря в которые, люди слышат друг друга за много миль, потом — летающие люди, движущиеся картинки на стеклянных экранах и то, как западный знахарь без всякой умственной подготовки, просто всадив в пациента иглу, умудряется усыпить его, не причинив боли. Запад был полон загадок. Взять хотя бы распутниц с размалеванными физиономиями. Сам Чиун спрашивал в молодости своего Мастера и наставника о западных женщинах. «Нет, — отвечал наставник, — неправда, что их интимный орган устроен не так и что в нем есть иголки, которые причиняют тебе боль, если ты не платишь им за услуги». «Тогда какие они?» — допытывался Чиун, по молодости лет восприимчивый к загадочным историям. «Какие есть, такие и есть. Сама жизнь — величайшая загадка. Все остальное — это то, что ты знаешь или то, что упустил». «Мне больше нравится загадочное», — ответил Чиун. «Ты — самый непослушный ученик, какой когда-либо был у Учителя». Этот упрек неоднократно адресовался молодому Чиуну, но тот никогда не признавался в этом собственному ученику, Римо. Пусть Римо думает, что это он — самый непослушный ученик во всей истории Дома Синанджу. Западная лаборатория представляла собой восхитительное зрелище: колбы в форме толстых пальцев, прозрачные пробирки, огоньки, зажигаемые таинственными силами вселенной. — Это всего лишь лаборатория, папочка. — Мне хочется увидеть загадочный дематериализатор. Я слышал о нем, но мне уже много лет не удается на него взглянуть. А ваши кудесники давно держат его в своих волшебных дворцах. Давно! — Понятия не имею, о чем ты. Нам надо найти старую лабораторию доктора Файнберг и понять, кого мы, собственно, разыскиваем. — Западную волшебницу. Очень опасная порода. Прежде сила Запада никогда не заключалась в ваших уродливых белых телах, а только в ваших волшебных машинах. — В белом теле нет ничего уродливого. — Ты прав, Римо. Терпимость! Я должен терпимо относиться к жирным пожирателям мяса. Мертвенная бледность может казаться красотой тем, кто сам мертвенно-бледен. Вход в лабораторию доктора Файнберг охранялся. Охранники удовлетворились предъявленными им удостоверениями. — Мне здесь нравится, — сказал Чиун. В дальнем углу помещения сидел за столом брюнет лет сорока пяти, мрачно смотревший через очки прямо перед собой. Стоило Римо сделать попытку представиться, как мрачный принялся безжизненным тоном повторять то, что твердил уже десяткам людей. При этом он не смотрел на Римо. — Нет, вещества, с помощью которого можно было бы снова создать то, во что превратилась доктор Файнберг, не существует. Нет, мы не знаем, что за процесс стоит за ее превращением. Нет, у нас не проводится аналогичных экспериментов. Нет, я не являюсь и не являлся членом коммунистической партии, нацистской партии, ку-клукс-клана или любой иной группировки, руководствующейся человеконенавистническими идеями или планирующей свержение правительства Соединенных Штатов. Нет, я не знал, что это может произойти. Нет, мне неизвестно, где может находиться доктор Файнберг, я не знаком с ее близкими друзьями и не знаю, не была ли она сумасшедшей. — Хэлло, — сказал Римо. — О, — спохватился мрачный, — так вы не собираетесь меня допрашивать? — Собираюсь, — ответил Римо, — только я буду спрашивать о другом. — Да, собираемся, — подтвердил Чиун. — Чем вы занимались последние несколько дней? — задал Римо свой первый вопрос. — Отвечал на вопросы. — Где вы прячете свои волшебные дематериализаторы? — хитро спросил Чиун. — Минутку, папочка, — сказал Римо. — Дай мне сперва покончить с моими вопросами. — Повернувшись к мрачному брюнету в белом халате, он продолжал: — Ни один человек не интересовался ничем, кроме информации такого рода? Тот покачал головой. — А вы только и делали, что отвечали на вопросы? — В лаборатории — только это. Моя личная жизнь — мое дело. — Расскажите нам о ней, — попросил Римо. — Этого я делать не обязан. Римо дернул собеседника за ухо, и тот решил, что раз Римо так насущно необходим ответ, то он пойдет ему навстречу. Он служит лаборантом. Его подружка попросила кое-что ей принести. Сообщая это, лаборант пытался остановить полотенцем поток крови. — Ваша подружка — это Шийла Файнберг? — Вы смеетесь? Ниже подбородка Файнберг походила на кучу окаменевшего дерьма, выше — на полярную сопку. Она была так некрасива, что мне казалось, что она заряжена отрицательным электричеством. Лицо — как сморщенный чернослив. — А что вы делаете для своей подружки? — Все, чего она захочет. Она так неотразима, что могла бы заставить иезуита спалить священное писание. — Что именно вы ей дали? — Мы называем это изолятором. Это химический состав типа желатина, замедляющий изменение температуры в веществе, которое в него помещено. — Понятно. Римо чувствовал, что все это далеко не так безобидно, как звучит. — Теперь перейдем к серьезным делам, — вмешался Чиун. — Где вы прячете свои волшебные дематериализаторы? — Что?! — Такие чудесные устройства, которые раскручиваются и делают из одного вещества другое. Лаборант пожал плечами. Чиун заметил на столе пакет молока. В дело пошли длинные ногти: он открыл пакет, вылил молоко в пустую колбу и стал стремительно вращать в ней пальцем. Постепенно внизу колбы собралась вода, а вверху оказались густые сливки. — Вы делаете то же самое не руками, а с помощью волшебства, — объяснил Чиун лаборанту. — Господи, да вы ходячая центрифуга! — удивленно воскликнул тот. — Вот вы и произнесли это слово — «центрифуга»! Великая тайна центрифуги заключается в том, что вы включением кнопки делаете то же самое, что делает моя рука. У нас никак не возьмут в толк, как это у вас выходит. — Это вы делаете голыми руками то, что под силу только центрифуге! Невероятно! Как можно сепарировать материю руками? — Можно, и все тут. Это делают пальцы. А как это получается у центрифуги? — Согласно научным законам. — Гений Запада! — вскричал Чиун и стал наблюдать, как новый знакомый осуществляет аналогичный процесс с помощью своего волшебного устройства. Нет, они не раздают свои центрифуги — таков был ответ лаборанта на очередной вопрос. Чиун предложил обмен. — Что вы мне за нее дадите? — Возможно, кто-нибудь плетет козни, чтобы занять ваше место? — предположил коварный Чиун. — Это лаборанта-то? На мою зарплату можно жить только впроголодь. — Папочка, — зашептал Римо Чиуну в ухо, — ты забыл традицию Дома Синанджу не служить сразу двум господам? — Тсс. — Что это за ответ? — Тсс, — повторил Чиун. — Ты не можешь этого сделать. Чиун не сводил глаз с центрифуги. В нее можно залить любую одноцветную жидкость и получить две разноцветных. А то и три. В настоящее время — это было ясно любому, кто способен пораскинуть мозгами, — центрифуга простаивала без дела. Она никому не была нужна, в том числе и этому лаборанту. Он здесь всего лишь слуга, а слуги, как известно, с легкостью предают господ. И, главное — как Римо этого не понимает? — у слуги не могло оказаться влиятельных недругов, способных помешать верной службе Римо и Чиуна императору Смиту. Таким образом, они могли бы пресечьнесправедливость, допущенную начальством по отношению к бедному слуге, и получить в благодарность центрифугу. Что на это возразишь? — Нельзя предавать традиции Синанджу, — сказал Римо. Зная, что Римо прав, и одобряя его верность Синанджу, превзошедшую в данный момент его, Чиуна, собственную верность, Чиун согласился выбросить центрифугу из головы. Но не из-за слов Римо. — Хорошо, — сказал Римо. — Я забуду про центрифугу, потому что ты все равно не понял бы, что я мог бы ее принять, оставшись при этом верным традиции. К этому ты еще не готов. Ты все еще юный Шива, юный Дестроер, юный полуночный тигр, котенок, многого не знающий. — Я знаю одно: мы не можем оказывать услуги этому типу, раз у нас есть другое начальство. — Ничего ты не знаешь, — ответил Чиун. — Но ты оказал мне помощь. Теперь в моем любовном романе будет рассказано о наставнике, который отдал все, что имел, своему ученику, а тот пожалел для него хлебной корки. — А вы, ребята, и вправду из министерства сельского хозяйства? — спросил лаборант. — Ведь это всего-навсего центрифуга, вы вполне могли бы купить такую же. — Я отсылаю все деньги домой, на прокорм голодающей деревни, — ответил Чиун. — Ваше дело, — сказал лаборант. — Вас совсем не печалят мои трудности? — удивился Чиун. — С меня хватает собственных. Чиуна так рассердило, что достойная личность, подобная ему, вынуждена страдать, не вызывая в других сострадания, что сказав: «Тогда получайте еще одну», он ткнул грубияна ниже пояса, отчего тот, заработав грыжу, покатился по полу. — Я считал, что он нам пригодится, — сказал Римо. — Теперь от него не будет никакого проку. Он угодит в больницу. А мы бы могли кое-чего от него добиться. Нужный человек! — Мне вовсе не кажется странным, — ответил Чиун, — что ты так печешься о своих нуждах, когда потребности другого остаются неудовлетворенными. Как это на тебя похоже! Лаборант поджал ноги и громко стонал, хватаясь за пах. На шум вбежали охранники. — Упал, — сказал им Римо. Видя, что человек на полу корчится от невыносимой боли, охранники подозрительно покосились на Римо и Чиуна. — Ушибся, — объяснил Чиун. — Он, он... — пролепетал лаборант, но не смог закончить фразы из-за боли и физической невозможности ткнуть пальцем в своего обидчика. Чиун, ставший жертвой бесчувственности этого человека, отвернулся. Никто на свете не заставил бы его проявить терпимость к подобному поведению. — Уже двое, папочка, — произнес Римо. — Хватит. — Должен ли я заключить из твоих слов, что охранник при входе не был непочтителен, а это порочное животное — бесчувственным? — Эй, вы! Что произошло? — спросил охранник. Дабы не вовлекать в беседу охранников, Римо заговорил на своем корявом корейском. Он сказал Чиуну, что последняя ниточка, связывающая женщину, поиском которой они заняты, и эту лабораторию, еще не оборвана. Чиун потребовал объяснений. Римо объяснил, что девушки, даже подружки лаборантов, не имеют обыкновения клянчить научные материалы, а лаборанты — раздавать их направо и налево. Это просто смешно! — Вовсе не так смешно, — отозвался Чиун, не сводя глаз с центрифуги. — Можешь поверить мне на слово: именно смешно, — закончил Римо по-корейски. — О чем вы там болтаете? — вмешался охранник. — О центрифугах, — ответил ему Римо. — Я вам не верю, — сказал охранник. — Покажите-ка еще разок ваши удостоверения. На сей раз документы подверглись внимательному изучению. — Да они десятилетней давности! — присвистнул охранник. — Тогда взгляните на мой университетский пропуск, беспрекословно принимаемый где угодно во всем мире. С этими словами Римо левой рукой выхватил у него оба удостоверения, а двумя пальцами правой руки ткнул охранника в голову над левым ухом. Охранник погрузился в младенческий сон. Второй охранник сказал, что у него предъявленное удостоверение не вызывает вопросов. Превосходное удостоверение, лучше он не видел никогда в жизни. Неудивительно, что его принимают во всем мире. Не желают ли джентльмены прихватить чего-нибудь из лаборатории? — Раз вы сами предлагаете... — сказал Чиун. В вечерних теленовостях «Хромосомная каннибалка», как теперь именовали Шийлу Файнберг, выступала героиней дня. По словам диктора, полиция предполагала, что заодно с Каннибалкой теперь действовали двое сообщников. «Худощавый белый и пожилой азиат, предъявившие фальшивые удостоверения, почти не отличающиеся, по уверениям полиции, от подлинных, обманули бдительность охраны и похитили важный научный прибор из лаборатории свихнувшейся на хромосомах доктора Шийлы Файнберг. Полиция не комментировала, чем угрожает Большому Бостону это пополнение арсенала безумной ученой, однако жителей призывают не появляться на улицах после наступления темноты, не выходить из дому в одиночестве и сообщать полиции о необычном поведении встречных по следующим телефонным номерам...» Римо выключил телевизор. Чиун улыбался. — Знаешь, — сказал он, — если положить в этот прибор клубничное варенье, то косточки окажутся сверху, сахар посередине, мякоть внизу. Римо жестом предложил ему умолкнуть. Звук вращающейся центрифуги уже привлек внимание медсестры, которой пришлось сказать, что это стонет от страшной боли больной, после чего она потеряла к происходящему всякий интерес и удалилась. Они находились в палате по соседству с палатой лаборанта. Сейчас он отходил после операции грыжи. У его дверей не было полиции. Римо решил посмотреть, не навестят ли его посетители. В коридоре раздались шаги, настолько легкие, что Римо еле их расслышал. Он выглянул и увидел женщину в дорогом белом платье, выглядевшую чрезвычайно ухоженно, словно она только что позировала для журнальной рекламы магазина готового платья, предназначенной для откормленных, не в пример ей, домохозяек. Однако два обстоятельства вызвали у него настороженность. У женщины был непомерно крупный бюст и слишком уж золотистые волосы. Римо приложил ухо к стене и подслушал ее разговор с лаборантом. — Я ничего не нашла, дорогой. Куда ты его задевал? На внутреннем складе? Почему там? Да, конечно, люблю! А теперь мне пора бежать. Пока! Она собралась уходить. Римо услышал, как она идет по коридору — поразительно тихо для женщины на высоких каблуках. Обычно такие каблучки издают барабанную дробь. Римо выскочил из палаты и увидел ее в конце коридора. Она дожидалась лифта. Римо пристроился рядом. — Приятный вечер, — молвил он. Ответом ему была холодная улыбка. Тогда он прибег к своему неотразимому приему. Лицо его приняло выражение спокойной мужественности, от которой у женщин чаще всего слабели коленки. Улыбнувшись самой сексуальной из своего набора улыбок, он принял вальяжную позу. — Слишком хорошая ночь, чтобы провести ее в больнице. Она ничего не ответила. Он вошел следом за ней в лифт. — Как вас зовут? — А что? Вы боитесь проехать четыре этажа в обществе незнакомки? — Я надеялся, что вы перестанете быть незнакомкой, — сказал Римо. — Вот как? — Да, так. — Очень мило, — произнесла грудастая блондинка. Бостонская улица обдала их жаром. От автомобильных выхлопов перехватывало дыхание, тротуар больше походил на тропу через незнакомый горный перевал. Рев машин напомнил Римо, что массачусетские водители слывут самыми дрянными во всей стране, а полицейские штата спускают курок без малейшей надобности. Женщина направилась к своей машине на стоянке. Это был темный фургон. Римо зашагал за ней следом, нагнал и ласково взял за руку. Она ощерилась. — Слушай, красотка, остынь. Мы можем дружить, а можем и нет. — Я выбираю второе, — отрезала женщина. Она села в машину. Римо сел с ней рядом. — Как это у вас вышло? Дверца была заперта. — Я фокусник, — ответил Римо. — Тогда испаритесь. — Ладно, леди, у меня к вам дело. По-моему, с вашей помощью я смогу выйти на сумасшедшую людоедку, которая терроризирует Бостон. — Каким образом? — спросила она тихим голосом, сразу лишившимся недавних самоуверенных ноток. — Я же сказал, что я фокусник. Хотя необязательно быть фокусником, чтобы понять, кому может понадобиться эта дрянь из лаборатории. — Изолирующий гель, — подсказала она. — Ага. — А ты симпатичный! — Знаю, — ответил Римо. — А все тренировка. Женщины сразу это чувствуют. Но должен признаться, стоит таким стать, как сразу перестаешь этим гордиться. Вот что печально! Только когда тебе чего-то недостает, ты делаешь из этого проблему. Так что попробуй забыть о том, какой я хорошенький, и вернуться к гелю. — Кто-нибудь еще знает обо мне и об изолирующем геле? — Почему ты спрашиваешь? — Потому, — ответила она и ласково положила ладонь ему на грудь, чуть-чуть зацепив ногтями его тонко настроенное тело. Римо покосился на ее руки и сразу увидел то, что хотел увидеть. — Давно ты изменила внешность? — спросил он. — Что?! — Твое лицо не подходит к рукам. Твоим рукам тридцать с лишним лет, лицу — двадцать два, от силы двадцать три года. Давно? И где доктор Файнберг? Мы можем поладить, а можем и не поладить. — Доктор Файнберг? Да вот она! Только тут Римо понял, что угодил в заурядную ловушку, от которой Чиун не уставал его предостерегать с самого начала тренировки. Глаза не видят, уши не слышат, нос не чует! Так звучало предостережение, а означало оно, что большинство людей не видят, не слышат, не чувствуют, а просто припоминают аналогии, и то лениво. Увидев что-нибудь, они не воспринимают увиденное как таковое, а относятся к нему как к частному от общего. Примером служила сосиска «хот дог». Свой первый «хот дог» ребенок нюхает, ощупывает, изучает. Впоследствии он впивается в него зубами без всяких сомнений. Пусть так поступают взрослые и дети, пусть «хот доги» не представляют опасности, но для стажера Синанджу, чья выживаемость должна превосходить выживаемость любого другого человека на свете, это никуда не годилось. Сейчас Римо ощущал свою оплошность грудной клеткой: ногти женщины раздирали его плоть, подбираясь к костям. Он принял это создание за молодую грудастую блондинку, посвящавшую прическе больше времени, чем утренней гимнастике. В этом-то и состояла его ошибка. Римо завопил от боли: рука блондинки полоснула его по щеке, раздирая ее в кровь. Его ошибка усугубилась тем, что он поддался панике. Прекрасный цветок обернулся смертельно жалящей крапивой. Сейчас, оказавшись безоружным перед лицом смерти, Римо разом забыл все, чему его учили. От страха он попытался влепить ей обыкновенную затрещину, которая даже не достигла цели. Шипящее чудовище терзало его живот. Он чувствовал себя беспомощной мухой, угодившей в работающий миксер. Паника действовала неотвратимо. Боль была давно изведанным, старым ощущением. Такой ее сделали годы подготовки. Он постигал разные степени страдания в спортивных залах, на кораблях, в полях. Только тогда, когда его тело отказалось воспринимать боль, он наконец поймал ритм вселенной. И стал человеком, доведенным до крайности. Человек этот, родившийся в Америке, но впитавший мощь тысячелетий, пропитанный могуществом, накопленным до его рождения, преобразился теперь в первобытное существо. Обретя силу, с разодранным горлом и животом, видя собственную смерть, Римо, приемный сын Чиуна, Мастера Синанджу, повел бой за все человечество. Боль была нестерпимой. Ужас неописуемым. Но отступление прекратилось. Римо поймал окровавленную руку, метившую со зверской неукротимостью ему в голову. Этот удар был бы смертельным. Однако золотоволосая женщина подчинялась инстинкту, Римо же сражался как человек. Сначала он мысленно заставил себя перехватить когти, грозящие разорвать ему лицо. Его левая рука сгребла ее растопыренные пальцы и не позволила им довершить страшную работу. Это произошло так быстро, что человеческий глаз не мог бы за этим уследить. Занесенная рука бессильно повисла. Римо нанес второй удар. Его пальцы вонзились в ее безумные глаза, носок ноги воткнулся ей в солнечное сплетение. Теперь — по ребрам, так, чтобы они пронзили сердце. На запачканное кровью сиденье хлынули новые потоки крови. Машина закачалась, на горячий, липкий асфальт посыпались осколки стекла. Кровь забрызгала лобовое стекло изнутри, как клубничная мякоть в миксере. Существо, именовавшееся доктором Шийлой Файнберг, рычало, шипело, выло; потом, не сумев вынести боль, которую вынес человек, оно вывалилось из кабины. Римо лишился чувств. «Кажется, я буду жить, — была его последняя мысль. — Но какая безумная боль!..»Глава 5
С раннего детства, с трех с половиной лет, Харолд В. Смит отличался организованностью. Последний раз в жизни он проявил неаккуратность во втором классе школы графства Джилфорд, да и то по чужой вине: кто-то пролил на его тетрадку чернила. В те времена еще пользовались чернильницами. Харолд не стал доносить на одноклассника. Харолд не был ябедой. Не был он и спорщиком, хотя учителя отмечали в нем некоторое упрямство, когда он бывал убежден в своей правоте. Он не боялся ни хулиганов, ни директора школы, которого неизменно величал «сэр». «Да, сэр, по-моему, вы не правы, сэр». Это было сказано при переполненном классе, половина которого хихикала, предвкушая, что сейчас Харолда как следует взгреют. Возможно, директор проникся уважением к отважной прямоте мальчика. Смит на всю жизнь запомнил, как директор сказал при всех, включая Бетси Огден: «Да, Харолд, вероятно, ты прав. Думаю, все мы можем извлечь урок из того, что ты продемонстрировал нам сегодня, — из твоего умения отстаивать свою правоту». Позднее психологи назвали бы слова директора поощрением. Но для мальчугана Смита это было как медаль, которую он собирался гордо носить всю жизнь. И когда стране понадобился человек несгибаемой отваги и прямоты, с невероятными организационными способностями, чтобы возглавить такую потенциально опасную организацию, как КЮРЕ, выбор пал на бывшего ученика школы графства Джилфорд. «Крышей» для огромного банка компьютерной информации служил санаторий Фолкрофт в городке Рай, штат Нью-Йорк. Смит был настолько организованным человеком, что дела санатория отнимали у него в день всего четверть часа, а на основное дело оставалось по четырнадцать часов в день. Он работал шесть дней в неделю; если Рождество и День независимости выпадали на будние дни, он работал и по половине праздничного дня. В первые годы работы он питал пристрастие к гольфу. Но потом его покинула сноровка. Отличный удар, который он приобрел, когда ему было двадцать с небольшим лет, отошел в область воспоминаний. Чем хуже он играл, тем меньше ему хотелось играть. К тому же на игру оставалось все меньше времени. Воспоминания о зеленых лужайках нахлынули на доктора Харолда В. Смита, сидевшего в своем кабинете с видом на залив Лонг-Айленд. Снаружи окна кабинета были зеркальными. Слева от него стоял терминал — единственный, на который поступала напрямую вся информация с компьютеров КЮРЕ, справа — телефон, связывавший его всего с одним человеком. Второй телефонный аппарат этой линии был установлен в Белом Доме. Смит дожидался звонка. Сегодня ему потребуется вся его отвага и прямота. Если не больше. Он лениво поглядывал на дисплей с данными о курсе Чикагской зерновой биржи. Очередной клан миллионеров в очередной раз пытался скупить всю сою и загнать рынок в угол. Операция казалась этим людям очень легкой, сулила огромные барыши и возможность для контроля над важнейшим сельскохозяйственным сырьем и для взвинчивания цен. Однако при кажущейся легкости подобные операции никогда не увенчивались успехом. А успехом они не увенчивались потому, что этому между делом мешала КЮРЕ. Вот и сейчас компьютер прикажет агенту организовать в Нью-Йорке утечку информации о попытке «корнера» на рынке сои. Другие спекулянты мигом взвинтят цены. Иногда кланам напоминали, что несколько лет назад их фирмы занимались незаконной деятельностью; пускай сами они не были ни в чем замешаны, сам факт судебного расследования причинял достаточно неприятностей. Неприятности чаще всего исходили от прокурора округа. Ни биржевой агент, организовавший утечку информации, ни окружной прокурор, угрожавший повесткой, не догадывались, на кого они работают. Об этом знали только трое людей. Один сидел сейчас у телефонного аппарата. Другой смотрел в несимпатичное лицо смерти. Третий, завершив трудный день в Белом Доме, вынул красный телефон из ящика шкафа в спальне. На столе у Смита зазвонил телефон. — Слушаю, сэр, — сказал Смит. — Что происходит в Бостоне? Голос принадлежал южанину, но был лишен тепла. Президент говорил вкрадчиво, но в голосе звенела сталь. — Этим занимается наш человек. — То есть? — Повторяю, этим занимается наш специальный агент. Он будет действовать более эффективно, чем команда, которую вы хотели туда направить. — Я жалею, что полагался раньше на небольшие команды. Жалею, что экономил людей и доверялся службам, которые только делали вид, что занимаются делом. Жалею, что не позволял главам моих служб планировать операции самостоятельно. — Вы хотите, чтобы я его отозвал? — спросил Смит. — Нет. Какие у вас сведения? — Никаких. — Разве сегодня у вас не должно было быть выхода на связь? — спросил президент. — Должен был. — Тогда почему он не состоялся? — Не знаю, — признался Смит. — Вы хотите сказать, что с ним что-то случилось? Что ваш чародей потерпел фиаско? Смит, мне нет нужды напоминать вам, что это — экстренная ситуация общенационального масштаба. Пока она локализована в Бостоне, но если станет распространяться, то под угрозой окажется не только наша страна, но и весь мир. — Я сознаю глубину угрозы. Вполне вероятно, что с нашим специальным агентом не случилось ничего особенного. — Тогда в чем дело? — Иногда ему не удается правильно прочесть код. Иногда он забывает позвонить. Чаще всего он просто ленится это сделать. — В экстренной ситуации общенационального масштаба?! — Да. — И такой человек в одиночку спасет род людской от уничтожения? — Да. — А азиат? — Он не доверяет телефонам, — сказал Смит. — И подобная парочка годится, по-вашему, для такого задания? Вы это мне пытаетесь внушить, Смит? — Нет, сэр, я не говорю, что они годятся. — Тогда что вы вообще несете? — Я говорю вам, господин президент, что моя организация приняла на себя защиту человеческой расы. Задача заключается в том, чтобы спасти наш вид, вот и все. И я говорю вам, что взял это на себя, поскольку в моем распоряжении находятся двое, которые могут более надежно, чем кто-либо за всю историю существования человека как вида, защитить этот вид от другого, пусть другой вид окажется даже сильнее и хитроумнее нас. Лучше, чем эти двое моих людей, просто никого нет, сэр. Я проявил бы нерадивость, если бы не послал на задание их. — А они ничего не докладывают... — Сэр, они — не генералы, получившие звание от президента или конгресса. Не может быть закона, предписывающего производство в Мастера Синанджу. Пусть народ бегает по улицам, провозглашая кого-то Мастером Синанджу, — от этого человек не сделается им, как не сможет преодолеть земного притяжения. Мастер Синанджу — тончайший инструмент убийства, когда-либо созданный человечеством. И создается этот инструмент только другим Мастером Синанджу. Самый лучший исполнитель, о котором вам доведется услышать или прочесть когда-либо, будет только бледной имитацией этих двоих. Нет, сэр, доклада от них не поступало, — заключил Смит. — Из ваших слов я делаю вывод, что они даже не позаботились взглянуть на дом родителей — по-моему, это самое естественное место, где могла укрыться доктор Файнберг. — Господин президент, эта женщина, вернее, особь женского пола, находится не в большей связи со своими родителями, чем вы или я — с бабуинами или какими-нибудь еще зверями. Эта женщина — особь нового вида. — Доктор Смит, сдается мне, что вы не справились с ситуацией. Исходя из условий деятельности вашей организации, я предполагаю снять вас с должности, — сказал президент. В голосе Смита зазвучал леденящий металл. — Простите, сэр. Если бы мы работали исключительно на благо своей страны, я бы немедленно подчинился приказу президента. Но сейчас дело обстоит иначе. Вы не можете нас распустить, потому что мы работаем в равной степени и на пастуха, сидящего в палатке из шкур яка в монгольской пустыне Гоби, и на американский народ. — А что, если я применю против вас силу? — Сэр, несколько тысяч десантников с десятью годами подготовки за плечами вряд ли смогут тягаться с тысячами лет совершенствования Мастеров Синанджу. Подумайте, господин президент, это было бы огромной глупостью. Они могли бы спрятать меня у вас под носом в Белом Доме! Думаю, вы понимаете это так же хорошо, как и я. — Да, понимаю, — медленно проговорил президент. — Однажды я видел их в деле. Ладно, сейчас мне не остается ничего другого, кроме как повесить трубку. Вы отключаетесь, поскольку я больше не стану вам звонить. И напоследок, Смит... — Слушаю, сэр. — Удачи вам! Да поможет вам Господь! — Спасибо, господин президент. Харолд Смит стал ждать другого звонка. Он прождал весь день, и только когда на часть океанской акватории, известную как залив Лонг-Айленд, опустилась тьма, а стрелки на часах показали 21.01, он смирился с мыслью, что день прошел без звонка Римо. У него не было дурных предчувствий относительно судьбы этих двоих, потому что предчувствия у Харолда В. Смита никогда не перевешивали надежду. Лица, наделившие его властью, знали, что его сила заключается в способности мыслить рационально. Однако сейчас он не мог отогнать воспоминаний о том Римо, каким тот впервые явился в Фолкрофт. Каким молодым он тогда казался! Открытое, наивное лицо, чуть припухлое, как почти всегда бывает в молодости. «Прекрати! — приказал себе Смит. — Он жив, у тебя нет доказательств его смерти». Смит напомнил себе, что Римо вырос во что-то большее, чем карающая десница, что он настолько отличается в лучшую сторону от среднего человека, что чувство, вызываемое им, не должно отличаться от чувства, испытываемого к самому быстрому из самолетов или к самым точным из часов. На воде замигали огоньки. В кромешной темноте шли корабли. Смит спохватился, что до сих пор не включил у себя в кабинете свет. Он еще немного понаблюдал за огоньками на воде, а потом ушел домой. «Прощай, Римо», — тихо проговорил он про себя. Его охватило непонятное тревожное предчувствие.* * *
В Бостоне заместитель директора местного отделения Федерального бюро расследований получил приказ еще больше сократить участие ФБР в расследовании по делу «Хромосомной каннибалки». Он со злостью швырнул копии входящих и исходящих в мусорную корзину. В Вашингтон ушла его телеграмма о том, что делом и так занимается недопустимо мало агентов, вследствие чего нет уверенности, что они вообще разберутся, с чем имеют дело, а если и разберутся, то все равно не сумеют толком за него взяться. Ответ гласил, что ему надлежит действовать в соответствии с традициями Бюро и руководствуясь распоряжениями Вашингтона. На нормальном языке, не пользующемся почетом в ФБР, это означало: «Утри нос и предоставь эту головоломку местной полиции. Мы убираем свои задницы из-под удара, и тебе следует поступить так же». Это был вьетнамский подход, воцарившийся дома: там тоже добросовестное исполнение обязанностей значило гораздо меньше, чем забота о собственной безопасности и благополучии. Это было нетрудно понять, раз сотрудникам угрожала опасность предстать перед судом за то, что их методы, по мнению некоторых крючкотворов-законников, не отвечают требованиям закона. Достаточно нескольких процессов — и сотрудники начинают защищать не общество, а самих себя. Если за ревностную службу тебе угрожает суд, то ты станешь служить так, чтобы всем угодить. Это уже произошло с местной полицией. Были приняты широко разрекламированные меры по усиленному соблюдению законности в работе полиции и повышению ее ответственности перед гражданами. В итоге нескольких разбирательств хватило, чтобы полиция озаботилась защитой себя самой, а на улицах воцарились преступники. Сперва американское общество проиграло таким образом войну, потом сражение на улицах собственных городов, а теперь, надевая узду на ФБР, ускоренно приближалось к расставанию с национальной безопасностью. Великие катастрофы, которые выпадали на долю Америки, всегда начинались не как катастрофы, а как стремление к совершенству. Джеймс Галлахан, заместитель директора бостонского отделения ФБР, дал себе этим поздним теплым вечером зарок, что не позволит начальству подставить его. Пусть попробуют зарыть голову в песок, когда всем станет известно, что местному отделению не дают действовать, несмотря на угрозу городу со стороны «хромосомной убийцы»! Джеймсу Галлахану было сорок восемь лет, и он умел защищаться. Сперва он навел порядок у себя в кабинете. Затем поручил четырем подчиненным сочинить доклад о наиболее эффективном способе борьбы с опасностью, учитывая сокращение сил. — Конечно, вы понимаете, какой это деликатный вопрос, поэтому я ожидаю, что вы выполните задание с традиционным для Бюро блеском. Один из подчиненных хихикнул. Галлахан не обратил на это внимания. Он выставил защитный экран. Когда все просочится в прессу, вместе с ним вину разделят еще четверо. Пусть его сошлют в отделение ФБР в Анкоридже на Аляске, у него все равно останется пенсия, приличный доход и всевозможные льготы. Маленькое победоносное восстание не доставило Галлахану большой радости. Он помнил времена, когда гордился своей работой, по сравнению с которой даже забота о собственной жизни отступала на задний план. Это было ярмо, но в этом ярме он ходил счастливым. Он помнил радость, которую приносило успешно завершенное дело. Радость от поимки преступника, которого было по-настоящему нелегко поймать. Тогда он на равных тягался с величайшей системой шпионажа, когда-либо известной миру, — русским КГБ. Вот когда ФБР что-то да значило! Работать приходилось по шестьдесят часов в неделю, зачастую без выходных. Платили тогда меньше, чем сейчас, когда вступили в силу новые правила. Теперь до пенсии осталось меньше времени, но какими долгими казались недели, когда считаешь, сколько еще тянуть лямку! Он перестал защищать страну и перешел к защите самого себя. Пусть страна провалится! Что он хотел бы сказать Америке? «Перестань обижать тех, кто хочет тебе помочь! Неужели ты не знаешь, кто твои истинные друзья? Что хорошего ты ждешь от грабителя банков? Или от террориста?» Однако именно эту публику с таким жаром защищали многие в Вашингтоне. Создавалось впечатление, что надо просто-напросто оглоушить чем-нибудь старушку, чтобы все развесили уши, слушая твои жалобы на единственную в мире страну, которая дала так много и так многим, требуя взамен отнюдь не невозможного: всего-то работать ради ее блага. Единственную страну! Вечером Джеймс Галлахан покинул свой кабинет. Однажды он уже дал клятву, но то было давно, когда клятвы еще что-то значили. Сейчас он понимал, что только тогда и был счастлив. Репортерша из бостонской «Таймс» задерживалась. Галлахан выпил пива и стаканчик виски. Сейчас он предпочитал скотч со льдом, однако все еще не забыл любимого напитка своего отца и хмельную атмосферу в обшитом деревом баре в южной части Бостона. Когда он поступил в католический университет Нотр-Дам, отец угостил его в этом баре пивом, после чего каждый посетитель стал по очереди угощать всю компанию. Он захмелел, все вокруг смеялись. Потом был выпуск. Как рыдал отец при одной мысли, что его сын, Джеймс Галлахан, сын человека, всю жизнь подбиравшего мусор за другими, стал «выпускником университета Нотр-Дам, Соединенные Штаты Америки! Слава тебе, сынок!» Кто-то у стойки обмолвился, что американские университеты хуже дублинских. То есть и в подметки им не годятся! Разумеется, такие слова, сказанные в ирландском баре в Америке, не могли не вызвать потасовки. А потом он выучился на юриста в Бостонском колледже. Это достижение было опять встречено выпивкой. На ней Джеймс Галлахан признался: «Отец, я не буду заниматься юриспруденцией. Я собираюсь стать агентом ФБР». «Полицейским?» Отец был в шоке. «Твоя мать перевернется в могиле, сынок! Мы ложились костьми, чтобы сделать из тебя человека. Полицейским ты бы мог стать сразу после школы! Для этого не нужно столько учиться. Пошли бы прямиком к олдермену Фицпатрику. Это не стоило бы ни цента. Не то, что для итальяшек — им приходится за это расплачиваться». У Галлахана-младшего это вызвало смех. Он попытался объяснить отцу, что такое ФБР, однако старый Галлахан был не из тех, кому можно что-то объяснить. Старый Галлахан сам все объяснял. И объяснения его были нехитрыми. Мать — мир ее праху — и отец для того и вкалывали, для того и проливали пот, чтобы сделать своего сына человеком. Что ж, ничего не поделаешь. Человек отчитывается за то, как он поступает со своей жизнью, только перед Всевышним. Поэтому старый Галлахан изъявил готовность смириться с любой участью, предначертанной Божьей волей для его сына. И пускай об этом знает весь салун! Если молодой Джимми хочет быть полицейским, то быть ему, черт возьми, лучшим полицейским-законником за все времена! Конечно, по дороге домой сын услыхал еще кое-что. «Знаешь, Джимми, это все равно, что готовить сына на священника, послать его в лучшую римскую семинарию, а он потом возвращается домой и идет работать в обувную лавку. Не то, чтобы у торговли обувью не было своих достоинств; только зачем трудиться, получать серьезное образование, раз собираешься стать каким-то государственным служащим, как отец?» «Папа, — ответил Джим Галлахан, — ты не должен говорить о себе как о „каком-то государственном служащем“. И ты увидишь: работать в ФБР — это не просто так. Думаю, это поважнее, чем адвокатура». Отец уснул. Джим Галлахан затащил его в дом, уже больного раком, который со временем убьет его; уже тогда отец был легче, чем прежде; только тогда никто ничего не знал о будущем. Прошел год, и отец узнал, что за штука ФБР, потому что теперь не отказывался слушать. С немалой гордостью он втолковывал любому, кого ему удавалось припереть к стенке, что его сын работает в Федеральном бюро расследований, самом лучшем в целом мире. «Для того, чтобы туда попасть, надо быть или юристом, или бухгалтером». Потом он угодил в больницу на операцию желудка. Хирурги нашли опухоли и снова его зашили. Минуло три месяца — и он угас. Отпевали его в той же церкви, где венчали, где крестился и проходил конфирмацию Джим, куца он столько раз заходил, чтобы просить у Бога защиты и благословения. На поминках в доме, которому предстояло перейти к сестре Мэри Эллен, обладательнице самой многочисленной семьи, один из отцовских друзей сказал: «Больше всего он гордился тобой, Джим. Только и говорил, что о тебе и о ФБР. У него получалось, что там сидят одни ангелы небесные». Эта реплика вызвала у Джима Галлахана слезы. Он не стал ничего объяснять, а просто извинился, убежал в родительскую спальню, бросился на кровать, на которую они уже никогда не лягут, ту самую кровать, на которой был зачат, зарылся головой в одеяло и разревелся со смесью боли и радости, единственное название которой — гордость. Но то было много лет тому назад. Тогда работой в Бюро гордились. Как давно это было! Тогда жизнь и самые злые ее тяготы принимались легко... А теперь просто показаться с утра в бостонском отделении было второй за день тягчайшей обязанностью. Первой было заставить себя встать поутру. Галлахан заказал двойной виски. К черту пиво! Он взглянул на часы. Как опаздывает эта репортерша из «Таймс»! Бармен подал ему стакан, и Галлахан уже поднял его, когда на его руку легла чужая рука. Это была Пам Весткотт, похудевшая после их последней встречи фунтов на двадцать. Подкралась она к нему не иначе, как тайком, потому что обычно Пам Весткотт оповещала о своем приближении весь квартал, топая здоровенными, как телеграфные столбы, ножищами. — Привет, Пам, — сказал Галлахан. — Ты похудела и помолодела сразу на двадцать лет. Отлично выглядишь! — Морщины вокруг глаз диетой не вытравишь, Джим. — Сухой мартини со льдом, — распорядился Галлахан, имея в виду газетчицу. Пам Весткотт предпочитала всему остальному мартини и картофельные чипсы. Обед без четырех порций выпивки был для нее не обед. Галлахан слышал от многих, что Пат Весткотт — алкоголичка, но так много ест, что избыточный вес прикончит ее скорее, чем спиртное уничтожит ее печень. В сорок лет она выглядела на все пятьдесят. Однако сегодня вечером ей можно было дать не больше тридцати. Двигалась она с нарочитой медлительностью, явно обретя уверенность в себе. Вокруг глаз у нее не было ни одной морщинки. — Мне ничего не надо, Джим, благодарю. — Бери мартини, — сказал Галлахан. — Как насчет пары пакетиков картофельных чипсов? — Нет, спасибо. — Ну, ты и впрямь на диете! — Типа того. Высокобелковой. — О'кей, тогда как насчет гамбургера? Пам Весткотт поманила бармена. — Четыре штуки. Непрожаренные. И побольше соку. — Леди имеет в ввиду кровь? — Да, и побольше. Галлахан снова поднял стакан. Однако ее хватка стала еще сильнее. — Брось, — сказала она. — Не пей. — Ты что, завязала, Пам? — Я теперь вообще другой человек. Не пей. — А мне хочется! Мне это просто необходимо. Хочу — и выпью, — уперся Галлахан. — Ну и дурак. — Слушай, тебе нужна обещанная история? Да или нет? — Да, но не только. — О'кей, — сказал Галлахан. — Вот мои условия: я тебе все выкладываю. А ты отдаешь историю какому-нибудь коллеге, чтобы после опубликования у меня не было неприятностей: с этим-то репортером я не говорил! Только на таких условиях. — А у меня для тебя есть кое-что получше, Джимми. — Только если это не противоречит моему намерению выпить. — Как раз противоречит, — сказала Пам Весткотт. — Ты что, баптисткой заделалась? — Галлахан, ты знаешь, что я хороший репортер. Забудь о моей смазливой внешности. Галлахану стоило труда не улыбнуться. Пам Весткотт никак нельзя было назвать смазливой. Во всяком случае, до самого последнего времени. — Я хочу тебе кое-что показать. Приходи сегодня вечером ко мне домой. Только освободи организм от спиртного. Я преподнесу тебе кое-что такое, за что ты будешь меня вечно благодарить. — Пам, я женат. — Боже! Брось, Джим. — У меня депрессия. Мне нужно выпить, Пам. — Повремени четыре часа. — Я устал, Пам. У меня нет четырех часов. — Сколько ты уже успел выпить? — Две порции виски. И одну пива. — Ладно, два с половиной часа. И ты получишь величайшее дело за всю жизнь. Ты уйдешь на пенсию с такими льготами, каких никогда не заработаешь, вручая повестки. Ему отчаянно хотелось выпить, но он сказал себе: раз репортерше так хочется, чтобы он не пил, и раз она так много обещает, то почему бы не послушаться? Бармен грохнул о прилавок тарелкой с четырьмя гамбургерами. На звук повернулось несколько голов. Бармен вылил на гамбургеры целую пластмассовую бутылочку красной телячьей крови. Число любопытных увеличилось. Пам Весткотт с улыбкой оглядела бледные физиономии пьянчуг и осторожно подняла тарелку, стараясь не пролить кровь. Потом репортер бостонской «Таймс» наклонила тарелку, выпила кровь и несколькими богатырскими укусами расправилась с гамбургерами, после чего дочиста вылизала тарелку. Пьяный в конце стойки спросил, не желает ли она повторить эту же процедуру с тем мясцом, которое он имеет ей предложить. Раздались смешки те самые смешки, которые издают люди, которые чего-то не понимают, но не готовы в этом сознаться. Кроме того, над шутками на половую тему положено смеяться, иначе мужчину сочтут женоподобным. Пам Весткотт жила неподалеку от Бикон-Хилл. Она предупредила Галлахана, что не сможет поделиться с ним своим открытием, пока из него не выветрится алкоголь. Не даст ли она ему чего-нибудь пожевать? Скажем, картофельных чипсов. Однако у нее в доме ничего съестного не оказалось. — Чтобы у тебя — и не было картофельных чипсов? — Они мне больше не нравятся. — Не могу в это поверить. — Придется поверить, Галлахан. Я покажу тебе кое-что посущественнее картофельных чипсов. — Тебе что, неинтересно узнать про хромосомные убийства? Я приготовил для тебя лакомые сведения. Мы отдаем город на растерзание людоеду. Приказ сматывать удочки пришел сегодня, когда в двух противоположных концах города погибли еще двое. Причем почти в одно и то же время. Эта тварь перемещается с невероятной скоростью. — Ты все увидишь, — сказала Пам. Когда истекли оговоренные два с половиной часа, она предложила ему какое-то питье. Галлахану захотелось узнать, чем его угощают. — Витамин, — сказала она. — Я этого не пью, — сказал он. Бурый напиток был похож на протухший желатин. Она подала его в старом сосуде для взбивания коктейлей, в каких продают густой соус с мелкими креветками. Этими сосудами, судя по их виду, неоднократно пользовались как стаканами. Она достала его из ящика из нержавеющей стали, укрепленного на стене в кухне. — Я не стану пить эту дрянь даже под дулом револьвера, — сказал Галлахан. — На другое я и не надеялась. — Умница. Эта бурда выглядит подозрительнее, чем цианистый калий. Пам Весткотт улыбнулась и повалила Галлахана на кровать. Изнасилование, подумал он. Конечно, это невозможно, учитывая его отношение к Пам Весткотт. Женщина не имеет шансов изнасиловать мужчину, не пришедшего в возбуждение. Особенно верно это было в отношении Джима Галлахана, не приходившего в сильное возбуждение с тех самых пор, когда он увидел счет за лечение своего младшего ребенка. Он оттолкнул ее — несильно, просто чтобы отвязалась. Однако она даже не пошевельнулась. Он поднажал. Мисс Весткотт держала его одной рукой. Погоди, подумал он, я, конечно, вот-вот разменяю шестой десяток и пребываю далеко не в лучшей форме, но уж репортера из бостонской «Таймс» оттолкнуть могу. Особенно когда она держит меня одной рукой, сжимая во второй стакан. В следующее мгновение свободная рука репортерши схватила его за нос. У него перехватило дыхание. Женщина справлялась с ним играючи. Он попытался двинуть ее как следует, но не смог пошевелить даже пальцем. Тогда он врезал ей коленом промеж ног. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Удар попал в цель, но она только застонала и не ослабила хватку. Джим Галлахан разинул рот, испугавшись, что задохнется, и ему в глотку палилась коричневая гадость. Вкусом она походила на отвратительную тухлятину. Его затошнило, но рот был зажат, и ему пришлось проглотить рвоту. Его голова тряслась, словно болталась на веревке. Веревка становилась все длиннее, а голова дергалась все отчаяннее. Он оказался в кромешной темноте. Раздался отцовский голос, умолявший его остаться, потом к нему присоединился голос матери. Через некоторое время он очнулся от нестерпимой рези в глазах. Кто-то светил ему прямо в лицо. — Выключите свет, — пробормотал он. Он чувствовал жажду и сильный голод. В желудке было пусто. Рядом с ним сидела мурлычущая Пам Весткотт. Он обнюхал ее. Ее запах вернул ему уверенность. Зато его собственная одежда пахла отвратительно. Это был странный запах, от которого голод делался нестерпимым. — У тебя найдется перекусить? — спросил он. — Как насчет мартини? Галлахан вздрогнул. Потом он потянулся и зевнул. Пам Весткотт лизнула его в лицо. — У меня есть кое-что, что тебе понравится. Я на минутку, котенок. Галлахан упруго сел. Да, он испытывал голод. Но при этом чувствовал себя полным жизненных сил, как никогда. До него дошло, что с того дня, когда он поступил на работу в ФБР, он ни на минуту не забывал о Бюро. Сейчас же с ним происходило небывалое: ему было совершенно наплевать на ФБР и чувствовал он себя при этом изумительно. Его не волновало, вернется ли он в ФБР. Карабканье по служебной лестнице мигом утратило смысл. Смысл был в еде. В безопасности. В спаривании, если только он учует соответствующий запах. Скоро до него донесся восхитительный аромат, и он узнал угощение, еще не видя его: лакомые внутренности ягненка с кровью. Он сожрал угощение и облизал руки. Насытившись, он заметил улыбку Пам Весткотт. Его ноздри уловили соблазнительный запах, и он понял, что от него требуется. Впрочем, они занялись этим в спальне, как люди. В последующие дни он часто вспоминал шутку насчет того, что, побыв негром субботним вечером, белый не захочет снова становиться белым. Что ж, теперь вечер субботы наступал для него каждый вечер и каждое утро. У него были потребности, которые он удовлетворял; потом все повторялось по кругу. Самая главная разница по сравнению с прошлым была в том, что он перестал волноваться. Иногда он становился злым, иногда пугался, однако не переживал страх в воображении и поэтому был спокоен. Смерть это смерть. Жизнь это жизнь. Еда это еда. Вернувшись домой после Пам Весткотт, он не пожелал остаться с семьей. Младший сынишка расплакался у него на глазах, однако самым странным было то, что это взволновало его куда меньше, чем если бы в его присутствии обидели животное. Его не посетили никакие чувства. Более того, ему было совершенно непонятно, что так огорчает сына. Мать обеспечит ему еду и кров. Зачем же мальчишка цепляется за его рукав? Джим Галлахан отвесил малышу затрещину, от которой тот пулей отлетел в противоположный угол. Потом он неслышно покинул дом и отправился на работу. Там он взялся за дело с небывалым рвением. Ему было необходимо найти раненого белого с разодранным животом. Проверить все больницы, всех до одного врачей! Таков был его приказ подчиненным. Ему нужен этот тип, молодой белый, темноглазый брюнет с толстыми запястьями. — Сэр, какое преступление он совершил? — Делайте, что вам велят, — отрезал Галлахан. Ему было невмоготу находиться вблизи этих людей. Но Пам научила его одному фокусу. Когда становится невтерпеж, надо сожрать гамбургер или бифштекс с кровью, печень или почки. Тогда перестаешь испытыватьголод по человечьему мясу. Тревожиться здесь совершенно не о чем, потому что скоро в его распоряжении будет сколько угодно человечины. Джим Галлахан знал, что так оно и будет. Ведь теперь у него был предводитель, превосходивший могуществом самого Эдгара Гувера. Ее звали Шийла. Это она хотела получить парня живым. — Он ранен и, возможно, помещен на днях в больницу, — сказал Галлахан. Он узнал это от Шийлы Файнберг. — Не очень-то надежная ниточка, — сказал один из людей Галлахана. — Бросьте все и найдите мне этого типа, — приказал Галлахан. — Слушаюсь, сэр. У меня плохо завязан галстук? — Нет. — Галлахан открыл ящик, где лежала сырая печень. — Все вон! На улице один его подчиненный спросил у остальных: — Он действительно зарычал или мне показалось?Глава 6
Миссис Тьюмалти стала обладательницей сногсшибательной новости. Она не собиралась расставаться с ней прямо в Саут-энде, растрезвонив все через забор ради удовольствия миссис Гроган или миссис Флагерти. Ее путь лежал в Норт-энд. Если считать Бостон американским плавильным котлом национальностей, то это котел со множеством внутренних перегородок, как Европа с ее границами. В Саут-энде проживают ирландцы, в Норт-энде — итальянцы, в Роксбери — негры. Перемешивание обеспечивается только благодаря судебным решениям о сквозных автобусных маршрутах и происходит вопреки воле жителей. Миссис Тьюмалти быстро шагала по Норт-энду, морщась от странных запахов еды и косясь на вывески с длинными именами, оканчивающимися на гласные. Воображение подсказывало ей, что за витринами вовсю занимаются сексом. В сумках и внутренних карманах встречных ей чудились кинжалы. У нее на глазах люди отчаянно жестикулировали. По глубокому убеждению миссис Тьюмалти, итальяшек можно было отличить от евреев только по именам. Да это и не нужно. С точки зрения миссис Тьюмалти, страну заполонили неамериканцы. К ним она относила и протестантов-янки, в которых тоже усматривала мало истинно американского. Имелись у нее жалобы и на католическую церковь, где было слишком много итальяшек. Священники-итальянцы всегда казались ей ненастоящими. По разумению миссис Тьюмалти, терпимость и взаимопонимание заключались в том, чтобы удостоить беседой людей, чьи родители приехали из Корка или Майо, не лучших среди графств Ирландии, даже если это давалось ей через силу. Ведь родители этих людей — ей это доподлинно известно — держали на кухне кур! Когда всех сковал ужас перед людоедами, когда пошли разговоры об изменениях в человеческом организме из-за хромосом или еще чего-то, миссис Тьюмалти сразу смекнула, что телевидение водит всех за нос. Иностранцы всегда так поступают! Разве не об этом она всегда твердила? Иностранцы с крючковатыми носами. Смуглые иностранцы. Даже светловолосые шведы — самые отъявленные дегенераты, каких только носит земля. Однако непобедимый соблазн выманил миссис Тьюмалти из окружения достойных соседей по Саут-энду и заставил ступить на враждебную территорию. Прошел слух, что кое-какая информация может принести немалые денежки. Слухи — вот единственное, что свободно перемещалось среди разных народностей, населяющих Бостон. Слухи о том, что сообщившему о месте, где спрятан украденный сейф, назначена награда. Слухи, будто счастливчик, купивший розовый «линкольн-континентал» последней модели, огребет пять тысяч долларов. Слухи, будто за информацию о скрывающемся убийце местного ростовщика обещано пятьсот долларов. Слухи служили в Бостоне тем барабаном-тамтамом, который сплачивал разрозненные племена, населившие город. В тот день по Бостону пронесся слух, что обещана уйма денег за раненного мужчину, тяжело раненного, почти как жертва человека-людоеда, доктора Шийлы Файнберг — еще одной иностранки. Насчет этого раненого миссис Тьюмалти было известно все. Накануне тщедушный старикан-китаец притащил в ее дом молодого окровавленного мужчину. Сделал он это как-то странно: глядя на китаезу, трудно было себе представить, чтобы у него хватило силенок приподнять с земли крупную картофелину, однако раненого он нес на плече, как младенца, небрежно поддерживая рукой. Раненый стонал. На старом китайце была смешная одежда. Он сказал миссис Тьюмалти, что увидел на ее двери объявление о сдаче квартиры. Миссис Тьюмалги сказала, что ей не нужны неприятности, но старый китаец с несколькими седыми волосками вместо бороды все равно добился своего. Конечно, он хорошо заплатил, причем вперед, однако вскоре он занялся своими сильно пахнущими травами. Тут-то и коренилось самое странное. Раненый был при смерти, когда его приволок к ней этот иностранец. Вечером он не мог произнести внятно и двух слов. К утру у него открылись глаза. Его рана заживала гораздо быстрее, чем у нормального человека. Миссис Тьюмалти осведомилась, не занимаются ли в ее доме черной магией. Однако слишком настаивать не решилась: жильцы с последнего этажа хорошо ей заплатили. Правда, вонь оттуда шла нестерпимая. Она увеличила цену, сославшись на необходимость впоследствии чистить занавески и прочее, чтобы вывести запах. Не проходило дня, чтобы она не пыталась заглянуть в квартиру, но старому китайцу неизменно удавалось загородить ей обзор. Впрочем, она заметила там пузырящиеся горшки. Она знала, что в квартире происходит нечто странное, потому что видела, что представляла собой шея раненого в первый день. Когда китаец нес его по ступенькам, как спящего ребенка, это была не шея, а сплошное кровавое месиво. Спустя два дня ей удалось снова увидеть его шею — теперь на ней виднелся разве что старый ожог. Миссис Тьюмалти знала, что так быстро раны не заживают. Она упорно подслушивала у дверей. Сперва ей просто хотелось узнать, что там происходит, потому что вокруг только и говорят, что об извращениях и безумном сексе. Китаец чаще всего пользовался какой-то своей абракадаброй, но иногда переходил на обычный, цивилизованный английский язык. Она подслушала, как он говорил раненому, что его сердце должно делать одно, селезенка другое, печень третье, как будто человек в состоянии подчинить организм своей воле. Была фраза, которую он повторял все время: «Боль никогда не убивает. Она — признак жизни». Очень странно! Раненый отвечал, и китаец опять переходил на свой китайский. Может статься, ее раненый и есть тот самый человек, за которого, судя по слухам, сулят такой большой выкуп? Именно этот вопрос задала Беатрис Мэри-Эллен Тьюмалти иностранцу с черными иностранными усиками. Для встречи с ним она и явилась в этот проклятый итальянский квартал. Во время разговора она изо всех сил прижимала к животу сумочку. Кто знает, на какие сексуальные безумства способны эти мужчины, когда их собственные женщины после двадцати становятся жирными и усатыми? Самой миссис Тьюмалти было уже пятьдесят три, и для нее не составляло секрета, что и она с возрастом не похудела, но в свое время она была красоткой, и следы былого сохранились до сих пор. — Миссис Тьюмалти, — сказал человек, ради которого она забралась в Норт-энд, — вы сослужили самой себе добрую службу. Думаю, это тот самый человек, из-за которого город потерял покой. Мы надеемся, что вы не станете распространяться об этом другим. Он извлек из кармана толстую пачку двадцатидолларовых банкнот. «Святые угодники!» — подумала миссис Тьюмалти. Усатый отделил от пачки первую купюру. У миссис Тьюмалти разгорелись глаза. Две, три, четыре, пять... Купюры были такие новенькие, свеженькие, так ладно ложились одна на другую! Рука снова принялась отсчитывать купюры. Шесть, семь, восемь, девять, десять. Неужели он никогда не остановится? У миссис Тьюмалти помутилось в глазах от восторга. Когда на столе перед ней выросла стопка из двадцати хрустящих купюр, она испустила радостный вопль. — А теперь окажите нам небольшую услугу, — сказал усатый. — Все, что угодно! — пообещала миссис Тьюмалти, пребывавшая в расслабленном состоянии теперь, когда свежие хрустящие купюры перекочевали в ее сумочку. — Прошу вас, наведайтесь вот по этому адресу. Там вы повстречаетесь с Джеймсом Галлаханом из Федерального бюро расследований. Вам ничего не угрожает. Просто расскажите ему то же самое, что рассказали мне. — Непременно, — ответила она, в порыве благодарности вскочила со стула и поцеловала усатому руку, поскольку ей было известно, что у итальянцев так принято. Словно он кардинал или еще почище. Она догадывалась, что для своего народа этот человек все равно, что кардинал. Лидер общины, уважаемый гражданин, которому она выказывает должное почтение. Охрана прервала акт поклонения руке. Уходя, миссис Тьюмалти поклялась благодетелю в вечной преданности. Так судьба свела ее с Сальваторе Бензини, по прозвищу «Бензин». Прозвищем он был обязан не только фамилии, но и тому обстоятельству, что любил устранять несправедливость и разрешать споры с помощью бензина. Он выливал его и поджигал. Иногда он поступал так с постройками, иногда — с людьми, отказывающимися от сотрудничества. Впрочем, таким он был в молодости. Теперь ему редко приходилось подносить к кому-либо спичку или плескать бензином в салон машины. Теперь он стал разумным, уважаемым человеком. Он позвонил в местное отделение ФБР, Джеймсу Галлахану. Он отлично знал, что телефон прослушивается. Ему доносили, что прослушивается любая контора ФБР. Кроме того, осторожность подсказывала ему, что эти люди записывают голоса звонящих. — Так, — начал Сал Бензини разговор. — Мы нашли того, кто тебе нужен. Может, теперь немного ослабишь хватку? — Ты уверен, что это он? — У тебя скоро будет посетительница. Не знаю, у скольких человек в Бостоне разорвали за последнюю неделю животы и глотки, но этому парню здорово досталось, Галлахан. Так что теперь уйди с нашей дороги, о'кей? — Если это он, то так и будет. Но мне нужно еще кое-что. — Господи, Галлахан, что это с тобой творится? Мы не нарушали федеральных законов, а ты все равно с нас не слезаешь. Брось, Джим. Хорошенького понемножку. — Еще одна просьба. Совсем маленькая. — Какая? — спросил Бензини по кличке «Бензин». — Ты знаешь Жирдяя Тони? — Конечно, знаю. Кто же не знает Жирдяя Тони! — Позади Альфред-стрит на Джамайка-Плейнс есть большой двор. Пришли его туда завтра в четыре утра. — В четыре утра? Жирдяя Тони? — Его. Парня с жирком, — подтвердил Джим Галлахан. — Ладно, только Жирдяй Тони ничего не знает. Он просто на подхвате. Он ни с кем не связан. — Все равно пришли. — Идет. Бензини повесил трубку и пожал плечами. «С жирком»? Так, кажется, говорят про бифштексы. Впрочем, какая разница? Весь мир сошел с ума. Хорошо хоть, что Норт-энд остается прежним. Здесь все пока в своем уме. А остальные съехали с катушек. Сегодня ФБР подавай сведения об ученой-еврейке, которая, по их мнению, ест людей. Назавтра они ничего не хотят знать. А ведь он лично звонил Галлахану, чтобы убедить его перестать разыскивать одного человека, а искать по меньшей мере четверых-пятерых. Это безумие с выгрызанием животов — дело рук (и зубов) нескольких человек. Слишком в разных концах города это происходило, и слишком близко по времени. Его версия — не меньше 4-5 человек. А что ответили эти психи из ФБР? Да они слушать об этом не захотели, не сойти ему с места! Сегодня подавай им все, завтра — ничего. А потом давай ищи парня с разодранной глоткой... Или гони Жирдяя Тони в 4 утра на Джамайка-Плейнс. Джиму это все равно, что заказать ужин в ресторане. «Мы так много работаем на федеральные власти, что впору получать за это зарплату», — говаривал Сал Бензини, хотя ему было вовсе не смешно. Нужного ей человека миссис Тьюмалти увидела за рулем машины. Она и не думала беспокоиться за свою безопасность. Это была степенная, достойная черная машина, а управлял ей никто иной, как человек по фамилии Галлахан, а его все знают: его мать происходила из Керри, лучшего графства во всей Ирландии, хотя в отце было что-то от уроженца Корка. Но нельзя же ожидать от одного человека сразу всех достоинств! Всем известно, что он проработал в ФБР много лет и достиг видного поста, из чего следует, что даже безбожники-протестанты, заправляющие в стране, не могут удержать внизу славного потомка выходцев из Керри. — Только мы едем не в отделение ФБР. — Дорогой мой, куда бы мы ни ехали, с сыном женщины из графства Керри я чувствую себя совершенно спокойно. О, вы просто не знаете, что творится в Бостоне из-за этих иностранцев! Даже в моем доме их уже двое. Один — китаец. А я сдаю ему квартиру, беру у него деньги. Он бы поступил со мной так же или еще хуже, если бы я попала в Китай, верно? — Конечно, — ответил Джим Галлахан. Он уже чувствовал запах жирного пряного соуса. Он узнал ее домашний адрес и получил полные объяснения насчет квартиры на верхнем этаже: куда выходят окна, где стоит кровать с раненым, что за дома вокруг и насколько шумный у нее район. — Шум есть — от выходцев из Майо, — сказала она, имея в виду графство, не идущее ни в какое сравнение с графством Керри. Славный ирландский парень действительно привез ее не в отделение ФБР, а на какой-то старый склад, где даже средь бела дня царил сумрак. Она поежилась, по коже у нее побежали мурашки. Он и впрямь облизывается или у него на губах лихорадка? На складе она увидала людей, которые явно не имели отношения к федеральным властям. Она почувствовала себя первой христианкой, брошенной на глазах у публики на римскую арену. Наверное, здесь все страдают лихорадкой... Пахло на складе странно, совсем как в хлеву в Керри. Она посмотрела на Галлахана, ища у него поддержки. Он беседовал с блондинкой с умопомрачительными грудями, в постыдном обтягивающем платье черно-желтой расцветки, напялить которое могла только еврейка. Видимо, с ней недавно произошел несчастный случай, потому что правая сторона ее лица была перевязана бинтом. Миссис Тьюмалти прислушалась к негромким разговорам обступивших ее людей. Когда она разобралась, о чем идет речь, у нес отлегло от сердца. Разве люди, обсуждающие обеденное меню, могут представлять опасность? — Что Галлахан привез на обед? — спросил кто-то. — Похоже, ирландское рагу, — был ответ. — Все лучше, чем вчерашняя кошерная еда. — А мне нравятся французы. Во французах есть тонкость? — Только после ванны.... — Значит, французами тебе придется довольствоваться только два раза в год. — А мне ежедневно подавай темное мясо. — Оно ничем не сочнее белого... — Нет ничего лучше грудки белой англо-саксонки, протестантки — БАСП. Миссис Тьюмалти улыбалась. Она никогда не слышала про блюдо «грудка БАСП», но не сомневалась, что это вкуснятина в растопленном масле, без чеснока, из тех, что превращают человека в сексуального маньяка, если лакомиться ими регулярно. Потом она увидела, как агент Галлахан отвесил женщине с роскошными формами поклон. Это был обыкновенный поклон, но в конце он подобострастно подставил ей шею. Она удивилась такой покорности со стороны парня из Керри с ясными голубыми глазами, чей перебитый нос свидетельствовал, что его обладатель не отступал в свое время даже перед увесистым кулаком. Он направился к ней, остальные встали кругом. Миссис Тьюмалти не сомневалась, что перед ней переодетые агенты, потому что у агентов в телепередаче об ограблении банка африканцами тоже были лучезарные башмаки, аккуратные костюмы и желтые плащи, а агенты в реальной жизни одеваются точно так же, как по телевизору. Парень из Керри положил руку ей на плечо. Он улыбнулся, и миссис Тьюмалти улыбнулась ему в ответ. Парень из Керри опустил голову. Боже правый, что он делает? Миссис Тьюмалти почувствовала у себя на груди его жесткие губы. Нет, парни из Керри так себя не ведут. Скорее, перед ней развратник-иностранец в гриме. Внезапно ее пронзила страшная боль. Колени подогнулись, дыхание прервалось. Ее рвали на части, но она как бы наблюдала за этим со стороны. У нее было такое чувство, словно она спускается в огромную черную пещеру, заходит все глубже, в кромешную тьму. Это походило на ту тьму, из которой она вышла очень, очень давно. До нее донесся голос ее матери: мать наказывала ей не задерживаться... В пещере она видела сон. Ей снилось, что она покидает собственное тело. Над ее телом стоял парень из Керри с испачканным кровью лицом; все остальные тоже насыщались ее старым, усталым телом, и лица у них были в крови, как у каннибалов. Блондинка с грудями присоединилась к едокам. Миссис Тьюмалти возвращалась домой, к маме. «Тут будут только люди из Керри? — спросила она мать. — Нет, дорогая, всякие. — Вот и хорошо, — сказала миссис Тьюмалти во сне». Теперь, когда утратила значение плоть, происхождение добрых людей, с которыми ей предстояло встретиться, тоже не имело никакого значения. Они будут просто добрыми людьми. Все остальное было отныне неважно. Когда лакомые кусочки ее тела были объедены до костей, кости вылизаны, а остальное — связки и сухожилия — брошено в зеленый мусорный бак, Шийла Файнберг обратилась к своей стае, занятой облизыванием морд. — Джим нашел нужного мне самца человека. Я рожу от него, и наш вид возвысится благодаря гибридизации. Этот мужчина — лучший в своем виде, он даже сильнее нас. Джим его нашел. Однако поймать его будет нелегким делом. — А мы его съедим? Ну, когда ты получишь его сперму? Вопрос был задан бухгалтером из крупной страховой компании, который сейчас обсасывал ноготь. Чужой. — Возможно, — ответила Шийла. — Но он — лучший среди людей. Даже поймать его будет очень непросто. Галлахана осенило. — Вдруг он — не просто человек? Вдруг он получен в результате эксперимента, как ты? Шийла покачала головой. — Нет. Я в курсе всех экспериментов. Такого никто никогда не делал. — А в другой стране? — не унимался Галлахан. — Вдруг его сделали коммунисты, а он сбежал? — Нет. Мы — единственные в своем роде. На какое-то время на складе воцарилась печаль. Души присутствующих остались непоколебленными, однако до них словно донеслось эхо того, чего не будет никогда. Все молчали. — Эй, друзья! — вспомнил Галлахан. — В четыре утра во дворе на Альфред-стрит нас ждет итальянский ужин. Парня зовут Жирдяй Тони. Уж очень хорош, с жирком! Сообщение было встречено одобрительным смехом. Шийла сказала, что четыре часа утра — самое правильное время для охоты на человека. — А как насчет китайца? — спросил бухгалтер. Это вызвало новые шутки: откуда он — из Кантона или из Шанхая, ведь это разные китайские кухни. Однако Шийла, у которой было больше, чем у остальных, опыта как у особи нового вида, уловила в себе сильнейшее из чувств, доступных зверю. Этим чувством был страх. Инстинкт подсказывал Шийле, что человек, тонкокожее существо с дряблыми мускулами, человек прямоходящий, отличающийся медлительностью, живущий стаями и занимающийся строительством именно для того, чтобы оградить свою худосочность, стал властелином мира не по случайности, а благодаря своему превосходству. Да, Шийла могла напасть со своей стаей на отдельную особь, но отдельные особи всегда подвержены нападению. Разве самки человека не слабее самцов? И дети до пятнадцати лет. Человек, переваливший через сорокалетний рубеж, начинает утрачивать даже прежнюю силу. Однако люди правят миром, а звери сидят в клетках, чем доставляют удовольствие зевакам. Нет, старик опасен. Все не так просто, как кажется Галлахану. По какой-то причине — Шийла объясняла это инстинктом, унаследованным от тигра-людоеда, — она опасалась тщедушного старичка-азиата даже больше, чем молодого мужчину. Галлахан передал слова съеденной Тьюмалти о том, что азиат очень стар. Однако он запросто поднял молодого по лестнице. Когда она думала о старике, ее охватывал страх, похожий на отдаленный рокот барабанов и еще какой-то шум. После трансформации она не видела снов. Однако на складе, пока все ждали начала охоты в квартире миссис Тьюмалти, ей приснился сон, хотя она не засыпала. Это походило на галлюцинацию. В ней были запахи и звуки. В конце длинной-предлинной долины стоял человечек, казавшийся лакомой добычей. Однако он не был таковым. Он был спокойнее тех, кого они задрали. Он был самым совершенным из всех людей, посланным своим видом, чтобы покончить с Шийлой и ее породой. Китайский обед? И думать забудьте! Она все еще надеялась, что стае удастся сохранить одного из двоих хоть молодого, хоть старого — на развод. Однако она не исключала, что им придется отказаться от такой роскоши. В квартире на верхнем этаже дома миссис Тьюмалти Чиун хлопнул Римо по руке. Темнело. Три вечера подряд Чиун наводил в комнате какай-то хитрый порядок. — Не расчесывай раны, — сказал Чиун. — Значит, я вообще не должен к себе прикасаться. Здорово мне досталось! — Царапины! А болит потому, что заживает. Мертвые не ведают боли, в отличие от живых. Чиун снова шлепнул пациента по руке. — Чешется! — Отвратительно! — скривился Чиун. — Стыд-позор! Римо знал, что Чиун имеет в виду не то, что у него чешутся раны. Последние семь часов, те есть все время с тех пор, как у Римо восстановилась способность соображать и верно понимать звуки и слова, Чиун без устали твердил ему, какой это позор для человека, имеющего отношение к Синанджу, — получить этакую трепку. По словам Чиуна, ему самому было непонятно, зачем он так старается поставить Римо на ноги. — Чтобы ты опять меня опозорил? Знаешь ли ты, что едва не позволил себя убить? Тебе это известно? Мы не теряли Мастера на протяжении девятисот лет? Тебе все равно, что будет с моей репутацией? Римо пытался возразить, что столкнулся с небывалым противником, однако Чиун ничего не хотел слышать. — Ты хотел погибнуть? Хотел сыграть со мной злую шутку? Почему? Я скажу тебе, почему... — Но, папочка... — слабо отбивался Римо. — Тихо, — оборвал его Чиун. — Ты хотел так поступить со мной из-за моего снисходительного характера. Я согласился расстаться с центрифугой, которую мечтал привезти домой, в Синанджу, как образец волшебства белых. Раз я согласился, причем с готовностью, ты вообразил, что можешь умереть и тем нанести мне сокрушительный удар. Кому какое дело? Пускай ласковый, щедрый, любящий, достойный глупец Чиун войдет в историю как «Тот, кто потерял ученика». — Но... — Я проявлял излишнюю снисходительность. Излишнее благородство. Я был готов отдать все без остатка. А взамен получаю беспечное отношение к плодам своих усилий. А все почему, почему? Потому, что я слишком щедр. Выражаясь твоим языком, я — слабохарактерный человек. Безвольный! Славный Чиун, ласковый Чиун, милый Чиун! А окружающий мир только того и ждет, чтобы воспользоваться его мягкотелостью. Чиун в очередной раз шлепнул Римо по руке, готовившейся расчесывать рану, и умолк. Римо знал, что гнев разобрал Чиуна только после того, как он, Римо, пришел в сознание и смог говорить. Он помнил ласковые, утешительные речи, доносившиеся до него в бреду, пока Чиун лечил его травами. Его спасли самые умелые руки из всех, способных убивать или исцелять. Западным докторам было неведомо то, что знали в Синанджу: убивает не столько сама рана, сколько внезапность ее нанесения или множественность ран. Человеческий организм обладает способностью к самовосстановлению. Одна болезнь или повреждение одного органа устраняется самим организмом, если у него хватает времени, чтобы отреагировать. Лезвие, проникающее в мозг, убивает. Однако если это проникновение займет целый год, то мозг успеет образовать вокруг лезвия оболочку, он примет лезвие, попытается либо отторгнуть его, либо сжиться с посторонним телом. Если чудесному человеческому организму приходится отзываться на травму слишком быстро, то дело обстоит худо. С двумя вторжениями одновременно организм тоже не справится. Вот почему вскрытия показывают то, что Синанджу известно и без них: для того, чтобы умереть, человек должен получить множественные ранения или поражения нескольких органов. Это знание лежало в основе медицины Синанджу. Лечение состояло в том, чтобы позволить организму справляться со своими бедами по очереди. На это был нацелен каждый сеанс массажа, каждый травяной отвар. Чиун, пользуясь помощью Римо, когда тот приходил в сознание, лечил сначала одно, а потом принимался за другое. Великая тайна лечения людей заключается в том, что выздоравливают не сами люди, а их тела. Хорошее лекарство и операция просто мобилизует человеческий организм, чтобы он сделал то, на что запрограммирован: помог самому себе. Благодаря натренированной за долгие годы нервной системе тело Римо справилось с этой задачей лучше, чем это вышло бы у любого другого человека на земле, за исключением самого Чиуна, правящего Мастера Синанджу. Поэтому Римо выжил. Однако наступала ночь, а с ней — опасность. Римо задавал себе вопрос: к чему так тщательно готовится Чиун?Глава 7
Жирдяй Тони получил отсрочку приговора: вместо него Шийла Файнберг и ее тигриное племя решили сперва приняться в четыре утра за Римо и Чиуна. Пропахшая отбросами улица в бостонском Саут-энде была мертвенно тиха. Шийла и ее стая целый час бесшумно бродили вокруг дома миссис Тьюмадти, неуклонно сжимая кольцо. В квартире на верхнем этаже Римо с любопытством наблюдал за приготовлениями Чиуна. Хитроумный азиат оторвал от кухонной табуретки деревянное днище и вручную разломал его на четыре одинаковые дощечки. Потом он воткнул в середину каждой дощечки по кухонному ножу и подвесил дощечки на веревочках в каждом из четырех окон квартиры, так, чтобы острие ножа касалось стекла. В холле перед дверью в квартиру Чиун высыпал на пол коробочку черного молотого перца. Римо накрыл голову подушкой. — Очень интересно, — донеслось из-под подушки. — Но почему бы нам просто не сбежать? — Потому что тогда мы столкнемся с ними нос к носу. Если они нападут первыми, то мы будем знать, откуда происходит угроза и в каком направлении спасаться. — Слишком много возни из-за противника, который, по твоим же словам, не стоит уважения, — сказал Римо. — Их появление в твоих интересах, иначе тебе придется держать ответ за весь этот бардак перед миссис Гихулиган... или как там кличут эту ирландскую мегеру. — Они обязательно появятся, — заверил его Чиун, сидевший рядом с кроватью на стуле с прямой спинкой. — Они уже сейчас под окнами. Разве ты не слышишь? Римо помотал годовой. — Как медленно ты поправляешься! И как быстро теряешь чутье и сноровку! Они здесь. Они находятся здесь уже час. Скоро они нападут. Он вытянул руку с длинными ногтями и потрогал горло Римо. Западные врачи называют это «проверкой пульса»; Чиун называл это «прислушаться к часам жизни». По примеру Римо он тоже покачал головой. — Будем ждать. Римо закрыл глаза. Наконец-то до него дошло. Если бы Чиун хотел просто спастись, он бы мог исчезнуть в любой момент. Но он боялся, что не прорвется через тигров Шийлы Файнберг, имея в качестве дополнительного багажа Римо. Поэтому он остался с Римо, уступил людям-тиграм привилегию напасть первыми, рискуя жизнью и надеясь, что хитроумный маневр позволит ему унести ноги. Вместе с Римо. Выживание было сутью искусства Синанджу, однако истинное искусство требует целеустремленности. Выжить и при этом спасти чемодан — гораздо труднее. В случае, если вспыхнет сражение, Римо будет не более полезен Чиуну, чем такой чемодан. Внезапно Римо отчаянно захотелось покурить. Это было не просто воспоминание об оставшейся далеко в прошлом привычке, а болезненная тяга, от которой пересохло во рту. Он потряс головой, чтобы прийти в себя, а потом дотронулся до руки Чиуна. Старик взглянул на него. — Спасибо, — сказал Римо. Двоим единственным на земле Мастерам Синанджу не требовалось много слов. Чиун сказал: — Обойдемся без сантиментов. Что бы ни утверждала легенда, эти ночные тигры скоро узнают, что их ждут не беспомощные бараны. — Легенда? Какая еще легенда? — спросил Римо, прищурившись. — В другой раз. А пока прекрати болтовню. Они приближаются. Внизу доктор Шийла Файнберг, бакалавр естественных наук, магистр, почесала за левым ухом и хищным шепотом отдала последнее приказание: — Молодого оставить на развод. Если падет старый, не пожирайте его тут же. Если останки найдут, у нас будет еще больше неприятностей. Не жрать его прямо здесь! Сохраните мне молодого! Повинуясь ее кивку, от стаи отделился мужчина. Его задача заключалась в том, чтобы отрезать жертвам единственный путь к отступлению. Остальные шестеро стали медленно приближаться к дому. Не дожидаясь команды, они, повинуясь инстинкту, разбились на три пары и принялись тщательно принюхиваться. Если не считать глухого урчания, исторгаемого их глотками, они издавали не больше шума, чем уносимые ветерком кленовые листья. Двое начали карабкаться по задней пожарной лестнице, еще двое — по передней. Шийла Файнберг, сопровождаемая еще одной женщиной, сорвала с двери замок и стала подниматься по лестнице. Чиун прикрыл ладонью рот Римо. Через минуту он опять позволил ему дышать. — Их шестеро, — сказал он. — Поднимайся, надо готовиться к бегству. Римо поднялся. В ту же секунду его голову обручем сдавила адская боль. Горло и живот, заживая после ран, нанесенных Шийлой Файнберг, казались кровавыми сгустками страдания, которому не дает прорваться тонкая оболочка кожи. Он слегка пошатнулся и глубоко задышал, когда Чиун легонько подтолкнул его в угол комнаты, поближе к окошку, выходящему на пожарную лестницу. Чиун быстро зажег три свечки, поставил их в центре комнаты и погасил свет. — Зачем тебе свечи, Чиун? — спросил Римо. — Тсс! Они стали ждать. Ждать пришлось недолго. Миссис Марджери Биллингем, председатель благотворительного комитета римско-католического храма Святого Алоиза, была сорокалетней женщиной, которую на протяжении последнего десятилетия беспокоили следующие проблемы, в порядке убывания: беспутство мужа, морщины вокруг глаз и лишние десять фунтов собственного веса. Теперь морщины пропали, а лишние десять фунтов были побеждены новой сугубо мясной диетой. Муж ее больше не беспокоил: если он опять что-нибудь выкинет, она его попросту съест. Миссис Марджери Биллингем ворвалась в комнату первой. Она разбила стекло бокового окна и издала победный рык, похожий на рев лесного пожара. Однако этот звук сразу перешел в визг: приготовленный Чиуном нож проткнул ей грудь и, не встретив на пути залегавшего здесь когда-то жирка, сразу достиг сердца. На ее животный скулеж, возвещающий о смерти, ответило рычание из двери и заднего окна. Из-за входной двери раздалось громкое чихание. Чиун зашел Римо за спину и взял его за руку. В разбитом боковом окне возник второй силуэт. Рука Чиуна в синем рукаве кимоно схватила незваного гостя за горло. Он переместил женщину в комнату, словно она была легче комка бумаги, предназначенного для мусорной корзины. Женщина приземлилась на все четыре конечности, как кошка. Она с шипением повернулась к Римо и Чиуну, но тут ее тело спохватилось, что из горла хлещет кровь, и покатилось по полу, опрокидывая свечи одну за другой. Горячий воск закапал на старую газету, и пропитавшаяся воском бумага вспыхнула ярким пламенем. В ту же секунду Чиун подтолкнул Римо к провалу окна. — Наверх! — приказал он. Римо полез по железным ступенькам на крышу. Чиун задержался в окне, прикрывая бегство Римо. Входная дверь распахнулась, и в комнате очутилась Шийла Файнберг. В то же мгновение открылось заднее окно, и на пол спрыгнули еще двое с искаженными злобой лицами и оскаленными зубами. Их зловещий вид усугубляло пламя, быстро распространявшееся по комнате. За спиной Шийлы Файнберг появилась еще одна женщина. Все четверо приросли к месту. Пожар, начавшийся на полу, перекинулся на простыню, а оттуда на клок ваты, пропитанный пальмовым маслом, которым Чиун промывал раны Римо. Сухие обои позади кровати занялись мгновенно. Комнату озарило ослепительное пламя с багровыми, желтыми и синими сполохами. Четверка людей-тигров шагнула было вперед, в направлении Чиуна, то есть к собственной гибели, однако жар пламени задержал их. Чиун полез по лестнице следом за Римо. У него за спиной бушевал пожар, уже обдававший жаром улицу. Перемахнув через деревянное ограждение крыши, Чиун посмотрел вниз и увидел языки пламени, выбивающиеся из только что покинутого им окна. До его слуха и до слуха близкого к обмороку Римо донеслось огорченное кошачье мяуканье. Римо отдувался, как толстяк, которого заставили таскать тяжести. — Они не последуют за нами, — сказал ему Чиун. — Мы переберемся на соседнее здание, а потом слезем с крыши. Ты способен двигаться, сынок? — спросил он почти ласково. — Показывай дорогу, — откликнулся Римо с бодрой уверенностью, каковой на самом деле не испытывал. Болели ноги от стремительного карабканья по лестнице, руки еще не отошли после напряжения, потребовавшегося, чтобы перевалиться через ограждение. В животе было такое чувство, словно по нему весь день долбили молотками, раны опять набухли кровью. Оставалось надеяться, что это здание и соседнее расположены рядом друг с другом. Если расстояние окажется больше одного шага, то для него это будет непреодолимая пропасть. Расстояние оказалось равным одному шагу. Чиун перешагнул на соседнюю крышу первым и уже повернулся, чтобы подать Римо руку, но не стал подавать руки, а замер. Его взгляд был устремлен в дальний угол крыши, туда, где царила непроглядная темень. Римо посмотрел туда же и тоже увидел опасность. Им нечего было делать на соседней крыше, потому что по ней перемещались две светлые точки. Это были глаза. Кошачьи глаза. Чиун поднял руки. Синие рукава кимоно упали и повисли по бокам. Две точки быстро перемещались. Когда они поднялись над крышей, это означало, что человек-тигр выпрямился. Напрягая зрение, можно было различить его силуэт на фоне ночного неба. Издав звук, сочетавший торжествующий смех и радостное мурлыканье, он устремился к людям. Джеймс Галлахан, заместитель начальника бостонского управления Федерального бюро расследований, сказал Чиуну: — Из тебя получится ужин. Он медленно приближался к середине крыши, двигаясь бесшумно, несмотря на изрядный вес. Чиун прирос к месту. Руки его остались поднятыми, словно так он мог лучше уберечь Римо. — Если ты — не человек, значит, ты — меньше, чем человек, — негромко проговорил Чиун. — Оставь нас, тварь. — Я оставлю после вас одни кости, — сказал Галлахан и рассмеялся во все горло. И бросился на Чиуна. Животная хитрость подсказала ему, что старый азиат уклонится, и тогда он, проскочив мимо, перепрыгнет на крышу соседнего дома и схватит молодого врага, чтобы использовать его как прикрытие и как заложника. Но Чиун не уклонился. Руки в кимоно замелькали, как лопасти ветряной мельницы в бурю. Вытянутая рука Галлахана громко треснула, не выдержав соприкосновения с тонкой, костлявой рукой Чиуна. Галлахан отпрянул, взревел и снова ринулся на врага. Он собирался опрокинуть его здоровой рукой, а потом впиться ему в глотку острыми зубами... Из-за спины Римо доносился рев набирающего силу пожара. В узкую щель между домами вырвался из окошка язык пламени. Галлахан уже почти настиг Чиуна. Его правая рука была вытянута вперед, пальцы скрючены, словно он владел кунг-фу. Казалось, еще мгновение — и он придавит щуплого Чиуна своим весом. Потом раздалось негромкое похрустывание. Римо знал, что с таким звуком ломаются пальцы. Чиун отодвинулся, и тело Галлахана, увлекаемое инерцией, оказалось на самом краю крыши. Римо успел заметить, что рот Галлахана остался разинутым, словно он все еще готов был вонзить зубы в жертву. Римо поймал себя на странном чувстве. Он стал Мастером Синанджу, способным решать участь людей, однако остался цивилизованным человеком и в качестве такового оказался лицом к лицу с врагом, равным по кровожадности последнему исчадию джунглей. Новое для Римо чувство именовалось страхом. Однако подумать об этом хорошенько он не успел. Прежде чем тело Галлахана ударилось об асфальт внизу, Чиун помог Римо перебраться на следующую крышу. Издалека послышались сирены пожарных машин. Этот звук замер вдали, когда такси уносило их к городской окраине. Прижавшись к жесткой спинке сиденья, Римо зажмурился. Чиун напряженно оглядывался, словно боялся увидеть через заднее стекло стаю диких зверей, пустившихся в погоню за такси номер 2763-В, пятьдесят центов за первые полмили, пятнадцать за каждые последующие четыреста ярдов. Если не пользоваться групповым тарифом. Чуть позже Чиун осторожно положил Римо на кровать в номере мотеля и сообщил: — Опасность миновала. — Не так уж они страшны, Чиун. Ты с ними запросто справился, — сказал Римо. Чиун печально покачал головой. — Они тигры, но еще не взрослые. Вот когда они возмужают, нам будет, чего бояться. Но это неважно: нас здесь уже не будет. Римо повернул голову, и этого движения было достаточно, чтобы дала о себе знать боль в его порванном горле. — Где же мы будем? — Не здесь, — повторил Чиун, как будто это было исчерпывающим объяснением. — Это я уже слышал. — Нам пора уезжать. Мы сделали все, что могли, для этой вашей конституции, а теперь нам пора заняться собственными делами. — Чиун, это тоже наше дело. Если эти люди... эти твари будут так ужасны, когда возмужают, как ты предрекаешь, то их надо остановить прямо сейчас. Иначе мы нигде не будем чувствовать себя в безопасности. Выражение лица Чиуна убедило Римо, что тому нечем опровергнуть его логику. Однако Чиун упрямо повторил: — Мы уезжаем. — Погоди. Наверное, это связано с легендой? — Тебе надо отдыхать. — Сперва я хочу послушать легенду. — Почему, когда я хочу, чтобы ты вник в древнюю мудрость Синанджу, почитал старинные тексты, впитал историю, ты не обращаешь на меня внимания, а теперь пристаешь ко мне с тупыми вопросами о какой-то ерунде, о легенде? — Легенда — ерунда? — удивился Римо. — Подозреваю, что ты не уймешься, пока я не удовлетворю твое дурацкое любопытство. — Ловлю тебя на слове, папочка. Подавай свою легенду! — Как хочешь. Но учти, легенды подобны старым картам. Им не всегда можно доверять. Мир меняется. — А Синанджу живет вечно, — сказал Римо. — Легенда! Чиун вздохнул. — Это одна из наших наименее важных легенд, поскольку касается она ни на что не годных людей. — Значит, меня, — сказал Римо. Чиун кивнул. — Иногда ты схватываешь прямо на лету. Это всегда удивляет меня. — Не тяни, Чиун. — Ладно. — Он невнятно забубнил что-то по-корейски. — По-английски? — Легенды, рассказываемые по-английски, теряют всю прелесть. — А когда я слушаю их по-корейски, то до меня не доходит смысл. Пожалуйста, расскажи по-английски. — Только за твое «пожалуйста». Как тебе известно, ты — Шива, разрушитель-Дестроер. — Я еще не решил, верить этому или нет, — сказал Римо. — Понятно. Но я говорил, что легенда глупая и не стоит того, чтобы тратить на нее время. — А ты попробуй. — Тогда лежи тихо и не перебивай. Чья это легенда, в конце концов? Ты — Шива, Дестроер, воплощение бога разрушения. — Точно, — согласился Римо. — Никто иной, как Шива. Это я. Чиун бросил на него взгляд, от которого покоробилось бы пуленепробиваемое стекло. Римо прикрыл глаза. — Ты не всегда был Шивой. Рассказывают о Мастере Синанджу, мудром, добром, мягком человеке... — То есть о тебе. — Мягком и добром, чьей добротой все пользуются. Он находит среди белых варваров человека, который побывал в царстве мертвых. Это создание мертвый ночной тигр, которого воскрешает Мастер Синанджу. — Когда я заделался богом? Самое мое любимое место! — Только после того, как Мастер Синанджу поделился с тобой своей мудростью, ты стал Шивой. Но вообще это — всего лишь легенда. Римо, «умерший» на поддельном электрическом стуле, будучи обвиненным в убийстве, которого не совершал, был воскрешен для работы на КЮРЕ в качестве человека, которого никогда не существовало. Он кивнул. — Легенда гласит, что ты еще раньше прошел через смерть и теперь можешь быть предан смерти только... — Чиун осекся. — Только кем, Чиун? — спросил Римо. — В этой части легенда звучит туманно. — Чиун пожал плечами. — Только подобными мне или тебе. Превозмогая боль в животе, Римо повернулся на бок, чтобы посмотреть на Чиуна в упор. — Что еще за чертовщина? Подобными тебе и мне? То есть белым или желтым? Получается, что меня могут укокошить две трети землян. — Не совсем так, — возразил Чиун. — Легенда звучит более конкретно. — Тогда переходи к конкретике. В каком смысле «подобными мне или тебе»? — Подобные мне — это уроженцы деревни Синанджу. Даже самый ничтожный выходец из моей скромной деревни, появись у него такая возможность, может лишить тебя жизни. Это надо учитывать, поскольку ты стал таким, каким стал. — Авторский комментарий... Ладно, а кто такие «подобные мне»? Бывшие полицейские, ложно обвиненные в убийстве? Государственные служащие? Любой житель города Ньюарка, штат Нью-Джерси? Кто такие «мне подобные»? — Не они, — сказал Чиун. — Тогда кто? — Напрасно ты ищешь среди людей. Легенда гласит, что даже Шива должен соблюдать осторожность, когда оказывается в джунглях, где прячутся другие ночные тигры. — И ты считаешь, что эта доктор Файнберг со своей бандой вампиров?.. — Пока они детеныши, Римо. Но мне не хотелось бы, чтобы ты оставался здесь, когда они подрастут. — Чиун, это самая дурацкая белиберда из всего, что мне когда-либо доводилось слышать! — Я рад, что ты так это воспринимаешь, Римо. Когда ты немного поправишься, мы переедем туда, где сможем обсудить это подробнее. Подальше отсюда. Римо внезапно охватила такая усталость, что он не нашел сил ответить. Он закрыл глаза и заснул. Последняя посетившая его мысль относилась не к Шийле Файнберг с ее стаей, а к сигарете: ему опять зверски хотелось курить. Сигарета без фильтра, полная разъедающих легкие смол и убийственного никотина...Глава 8
Спал он недолго. — Римо, как говорить со Смитом с помощью этой штуки? Римо открыл глаза. Чиун тыкалдлинным указательным пальцем в телефон. Палец дрожал, словно и ему передалась злость из-за необходимости воспользоваться подозрительным устройством. В пальце сконцентрировался невероятный гнев, словно с его помощью Чиун читал нотацию муравью, залезшему в лапшу. — В такое время? — сонно отозвался Римо, — Ты собрался вести переговоры о новом контракте? Водимо, в прежнем ничего не сказано о борьбе с тиграми? — Нас нисколько не забавляют твои жалкие попытки шутить. Как? — Очень просто. — Римо все еще с трудом ворочал языком после сна. — Какой сегодня день недели? — Вторник, среда... Кто его знает, как ты это называешь. — Надо знать, прежде чем звонить Смиту. В дне недели — ключ ко всей этой дурацкой системе. — Хорошо, среда. — А в названии месяца есть буква "Р"? — В слове «май» буквы "Р" нет. Как позвонить Смиту? — Ну, раз сегодня среда, а в названии текущего месяца нет буквы "Р", ты просто набираешь код «800» и мой семизначный армейский номер. Если бы в названии месяца была буква "Р", тебе пришлось бы найти в «Уолл-Стрит джорнэл» общее количество акций, проданных на «Биг-Борд» и набрать первые семь цифр из него. — Что за нелепость? — "Биг-Борд" — это Нью-Йоркская фондовая биржа. — Зачем они выдумали такую головоломку? Психи какие-то! — Вот ты и попал в ту же ловушку, в которую регулярно попадаю я. Вместо того, чтобы просто поступить согласно инструкции и набрать номер, я всегда недоумеваю, почему они выбрали именно Нью-Йоркскую фондовую, а не «Амекс» или «Чикаго опшнз». Эти мысли так меня отвлекают, что я забываю сам код или то, что после полуночи он меняется. Смит говорит, что это издержки беспокойного ума. — Смит, как обычно, ошибается, — сказал Чиун, — Это издержки полного отсутствия ума. Сегодня среда, в слове «май» нет "Р". Как мне позвонить. Смиту? — Я уже сказал: набери код «800» и первые семь цифр из моего армейского личного номера. — Назови номер. — Теперь ты знаешь, почему я никогда не звоню Смитти по средам. Я не помню своего личного номера. Позвони ему завтра. — Завтра может быть слишком поздно, — ласково объяснил Чиун. Но Римо его не слушал. Он отвернулся к стене, и сон настиг его, как неумолимая волна. Во сне он тяжело дышал. Чиуну, для которого дыхание было тайным кодом к премудростям Синанджу, шумное дыхание подсказывало, что раны отбросили Римо далеко назад, и теперь ему долго придется восстанавливать форму. Если у него хватит времени. Он поднял трубку и набрал "0", чтобы связаться с телефонисткой.* * *
Доктор Харолд В. Смит провел ночь в кабинете, читая последние сообщения из Бостона. Не оставалось ни малейших сомнений, что Шийла Файнберг взялась плодить подобных себе тварей. Об этом свидетельствовало количество убийств: они совершались в разных местах, но примерно в одно и то же время, а следовательно, не могли быть делом рук одного и того же маньяка. Население, и так обезумевшее от страха, теперь еще больше всполошится из-за загадочной гибели Джеймса Галлахана, заместителя начальника бостонского отделения ФБР. Среди обугленных остатков сгоревшего дома пожарные нашли два тела. Труп Галлахана обнаружили во дворе. Видимо, он преследовал людей-тигров, был замечен и, пытаясь спастись бегством, свалился с крыши. Только почему он был бос? Римо с Чиуном по-прежнему хранили молчание. Шли дни, и Смит был вынужден всерьез отнестись к версии, что Римо и Чиун, его мощнейшее оружие, встали на пути у людей-тигров, и те их... Сожрали? Неужели возможно, чтобы Римо и Чиун пошли кому-то на обед? Харолд В. Смит не позволял себе отвлекаться на нелепые домыслы, способные нарушить безупречную логику его мыслительного процесса. Однако он никак не мог прогнать из воображения дикую картину: блюдо с Римо и Чиуном и истекающие слюной выродки. Смит усмехнулся. Этот мимолетный и совсем не характерный для него поступок помог ему понять то, о чем он никогда не позволял себе задумываться. Он не верил в то, что Римо является воплощением Шивы. Для него это оставалось сказкой Чиуна. Однако теперь он понимал, что всегда верил в непобедимость Римо и Чиуна. Эти двое, вполне реальные люди из плоти и крови выполняли задания Смита и КЮРЕ, сражаясь с эпидемиями, атомным оружием, разнузданными силами мироздания, вооруженными головорезами, целыми арсеналами оружия и электронной аппаратурой. И всегда одерживали верх. Они победят и на этот раз. Если не победят они, то новую напасть не победит уже никто. Тогда придется поверить в обреченность рода человеческого, и никакие волнения делу не помогут. Поэтому Харолд В. Смит отмел всякие волнения — наверное, впервые в жизни — и засмеялся. Вслух. Его секретарша, услышав незнакомый странный звук, решила, что Смит подавился, и влетела в кабинет. — С вами все в порядке, сэр? — Да, мисс Первиш, — ответил ей Смит и хихикнул. — Хи-хи, со мной все в порядке, все вообще будет в порядке. Разве вы... хи-хи... не того же мнения? Секретарша кивнула и мысленно взяла этот случай на заметку. Ей полагалось сообщать о необычных поступках Смита господину из Национального фонда научных исследований, который ежемесячно платил ей за то, что она информировала его о душевном здравии Смита. Она никогда не встречалась с этим господином и понятия не имела, почему кому-то не жалко ста долларов в месяц за сведения о нормальности или ненормальности Смита. Однако сумма ее вполне устраивала. Если бы ей сказали правду, а правда заключалась в том, что Смит сам платил ей эти деньги, она бы не поверила. Но КЮРЕ действовала именно так. Тысячи людей снабжали информацией ФБР, министерство сельского хозяйства, Иммиграционную службу, Таможенное управление. В конце этой толстой информационной трубы стояли компьютеры КЮРЕ, не пропускавшие ни малейшего сигнала, и лично Харолд В. Смит, проверявший все лично. Но кто проверяет проверяющего? Уже давно Смит понял, что абсолютная, ничем не ограниченная власть, которой он обладал благодаря служебному положению, может нарушить его способность логически мыслить. Если его мышлению станет присущ какой-то серьезный порок, то разве сам он это заметит? Порок мышления тем и опасен, что не позволяет разглядеть пороки мышления. Поэтому он придумал нехитрую систему: мисс Первиш было вменено в обязанность регулярно сообщать о его поведении и склонностях. Сообщения миновали Национальный фонд научных исследований и попадали прямиком Смиту, который вдобавок получал возможность, какой начальники обычно бывают лишены, — знать, что о нем в действительности думает его секретарша. На протяжении десяти лет она думала о нем одно и то же: что он совершенно нормален. Нормальным для него было не проявлять эмоций, демонстрировать скаредность и полнейшее отсутствие чувства юмора. Десять лет, пятьсот двадцать отчетов с одной и той же фразой: «Объект безупречно нормален». Он знал, какая фраза появится в очередном отчете: «Объект смеялся. Странное, неслыханное поведение». Сам факт, что применительно к Харолду Смиту смех будет охарактеризован как неслыханное поведение, настолько его насмешил, что он опять засмеялся. Он продолжал смеяться, когда мисс Первиш привлекла его внимание звонком коммутатора. — Извините, что отрываю вас, сэр, но тут звонят и говорят такое, что мне остается только развести руками. Наверняка это касается вас. — Да? — Насколько я понимаю, на линии сразу четырнадцать телефонисток, а также некто, говорящий на непонятном мне языке. Все вызывают какого-то императора по фамилии Смит, потому что в случае отказа им угрожают убийством. Я действительно ничего не понимаю, сэр. Смит опять хихикнул. — Я тоже ничего не понимаю, — солгал он, — но трубку возьму. Мне полезно посмеяться. — Да, сэр, я тоже так считаю. Теперь у нее было, чем дополнить отчет о стремительно ухудшающемся душевном здоровье Харолда Смита. — Алло, — сказал он и был тут же оглушен гомоном выступающих хором телефонисток. Он не понимал ни единого слова, пока всех не призвал к порядку царственный рык: — Молчать, жалкие наседки! Ишь, раскудахтались! Чтоб я больше вас не слышал. Это был голос Чиуна. Линия умолкла, как по мановению волшебной палочки, и у собеседников появилась возможность общаться без помех. Смит нажал кнопку, лишавшую мисс Первиш шанса подслушать разговор. — Алло, — сказал Смит. — Мастер Синанджу приветствует императора, — сказал Чиун. — С вами все в порядке? Как Римо? — Я в порядке, как всегда. Но не Римо. — Что с ним? — Его ранила одна из этих человеко-зверей. Нам надо вернуться в Фолкрофт. — Нет, — быстро ответил Смит, — это слишком опасно. Это невозможно. — Прошлой ночью они напали на нас и попытались убить. Еще немного, и они добьются своего. Нам надо покинуть этот город, населенный олухами и людьми, не умеющими разговаривать. — Прошлой ночью? Это не связано с пожаром? — Связано. — Там во дворе нашли труп. Агент ФБР Галлахан. Вам известно, что с ним случилось? — Да. Это я его устранил. Смит похолодел. — За что? — спросил он. — Он был одним из них. Теперь их много. — О! — Нам надо возвратиться в Фолкрофт, там Римо будет в безопасности. — Где вы сейчас? — спросил Смит. — В гостинице, в которую заезжают на автомобиле. — Мотель. Как вы там оказались? — Приехали на таксомоторе, шофер которого был так любезен, что ни разу не открыл рот. — Значит, вас найдут, — обнадежил его Смит. — Таксист запомнит вас обоих. — Да. Нам надо вернуться в Фолкрофт. Если это запрещено, то мы покинем страну навсегда. — Возвращайтесь, — сдался Смит. Он снабдил Чиуна подробными инструкциями: сперва им предписывалось доехать на такси до границы Массачусетса, там пересесть в наемный лимузин из Бостона, который доставит их до места на шоссе, где их будет дожидаться другой наемный лимузин, уже из Коннектикута, который и привезет их в Фолкрофт. — Вы все поняли? — Да. Еще одно, император. Правда, это такая мелочь, из-за которой мне совестно вас беспокоить. — О чем речь? — Кто оплатит все эти такси и лимузины? — Я, — ответил Смит. — Должен ли я сперва сам заплатить водителям? — Будьте так любезны. — А вы мне все возместите? — спросил Чиун. — Все. — Я буду брать квитанции, — пообещал Чиун и повесил трубку. Смит тоже положил трубку. У него пропала охота смеяться.Глава 9
Шийла Файнберг расхаживала взад-вперед вдоль прохладной кирпичной стены пустого склада. Она сбросила кожаные туфли и теперь наслаждалась прикосновением ступней к полу. — Куда они подевались? — спросила она. — Я следил за ними до самого мотеля «Колони Дейз», — ответил мужской голос. Остальные восемь собравшихся уставились на говорящего. Они расположились полукругом, внутри которого расхаживала Шийла. — И?.. — поторопила она его. — Но они уехали оттуда, — закончил мужчина и зевнул. Этот широкий зевок свидетельствовал не об усталости, напротив, он сигнализировал о потребности в дополнительном кислороде, что типично для крупных зверей, когда они лишены возможности размяться. — Куда они подевались? — повторила Шийла свой вопрос и, отвернувшись к стене, словно с намерением пересчитать кирпичи, в ярости царапнула ее ногтями. Потом она снова посмотрела на свою стаю и проговорила: — Мы должны до них добраться. Это все. Должны! Мне нужен молодой. Если бы Галлахан не упал с крыши! Он бы их выследил. — Я их тоже выследил, — сказал тот же мужчина с легкой досадой. Шийла резко повернулась к нему, словно он перешел в атаку. Он выдерживал ее взгляд не больше секунды; потом опустился на корточки и склонил голову. Дальше он говорил, не поднимая глаз. — Сначала они ехали на такси, потом пересели в лимузин. Я говорил с таксистом. Лимузин был бостонский, направление — южное. Надо будет дождаться возвращения лимузина, тогда я узнаю у его шофера, куда он их отвез. — Займись этим, — коротко распорядилась Шийла и добавила: — Я знаю, что у тебя получится. Мужчина поднял довольные глаза, словно его погладили по голове. Славно, когда тебя замечают и хвалят. Особенно когда это делает вожак стаи. Это могло означать, что ночью ему будет предоставлено право насытиться первым. Ему достанутся самые лакомые кусочки.Глава 10
В окно больничной палаты заглядывало солнце. Под окном лениво плескались темно-серые воды залива Лонг-Айленд, похожие на нью-йоркский асфальт в безветренный, душный день. Влажность снаружи была настолько высокой, что людям казалось, что им на голову набросили полотенца, только что вынутые из кипятка. В палате, впрочем, стояла кондиционированная прохлада. Проснувшись, Римо обратил внимание как на это, так и на то, что впервые за долгие годы не ощущает распространяемого обычным кондиционером угольного запаха. Он замигал и огляделся. Рядом с койкой сидел Смит. Увидев, что Римо проснулся, он облегченно вздохнул. Обычно его лицо походило на выжатый лимон, теперь же на нем появилось выражение, допускающее сравнение с нетронутым лимоном. Говоря о Смите, нетронутый лимон приходилось считать олицетворением счастья, а изрезанный и выжатый — нормой. — Вы не представляете себе, какая это прелесть — вот так проснуться и застать вас рядом, — сказал ему Римо, не узнавая собственный сонный голос. Чрезвычайно крепкий сон не был ему свойствен. — Некоторые, просыпаясь, видят рядом любимую женщину. Другие — хирурга, четыре дня подряд боровшегося за жизнь пациента на операционном столе и одержавшего победу А я вижу вас, нависшего надо мной, как удав, намеревающийся полакомиться мышкой. От этого зрелища сердце переполняется весельем. — Я посмотрел на ваши раны, — сказал Смит. — Ваше счастье, что вы хоть кого-то видите — А, раны... О них позаботился Чиун. Римо обвел взглядом палату. — Кстати, где он? — Пошел в гимнастический зал. Сказал, что хочет увидеть место, где у него все пошло кувырком. Кажется, именно в этом гимнастическом зале вы с ним впервые встретились, — сухо молвил Смит. — Точно. Ладно, не будем об этом. Слушайте, у вас не найдется закурить? — Простите, я не курю. Бросил, как только появилось предупреждение Главного хирурга США. Тогда я решил, что с меня хватит и такой угрозы для моего здоровья, как вы. — Как приятно вернуться домой! — сказал Римо. — Может, сгоняете в вестибюль за сигареткой? — С каких пор вы закурили? — Я то курю, то бросаю, — соврал Римо. Ему и впрямь хотелось закурить, и он никак не мог взять в толк, в чем тут дело. Он не курил уже много лет. Годы тренировок привели его к пониманию того, что самое главное — это дыхание. Все приемы, все волшебство, вся техника Синанджу зиждились на дыхании. Без дыхания не получится никогда и ничего. При правильном дыхании становилось доступно буквально все. Первый урок заключался в том, чтобы не вдыхать дым. И тем не менее он сходил с ума по сигарете. Смит кивнул и вышел. В его отсутствие Римо как следует осмотрел палату и с легким содроганием пришел к выводу, что это была та самая палата, где он когда-то очнулся после инсценированной казни на электрическом стуле. Ностальгия по былым временам? От Смитти этого ожидать не приходилось. Римо поместили в эту палату по той простой причине, что она оказалась свободной. Если бы единственным свободным помещением оказалась бойлерная, Римо провел бы ночь у топки. Это была обыкновенная больничная палата: белые стены, одна койка, один стул, одна тумбочка, одно окно. Впрочем, окно было непроницаемым для взгляда снаружи. Смит вернулся с двумя сигаретами. — Вы — должник медсестры из вестибюля. Я обещал ей, что вы вернете долг. Она сказала, что это необязательно, но я сказал, что завтра вы вернете ей две сигареты. Между прочим, она считает, что ваша фамилия Уилсон и что Чиун — ваш слуга. — Только ему этого не говорите, — предупредил Римо и выхватил у Смита обе сигареты. Одна упала на пол. Римо сунул сигарету с фильтром в рот. Смит вынул из коробка с двумя спичками одну спичку и зажег ее. Иногда Римо начинал сомневаться, человек ли он вообще. Две сигареты, две спички... Смит был способен потратить час на вылавливание в коридоре человека, который согласился бы отдать ему свой коробок с двумя оставшимися в нем спичками. Пока Смит поднимал упавшую сигарету и клал ее вместе с оставшейся спичкой в тумбочку, Римо сделал первую могучую затяжку — и закашлялся. Неужели курево всегда имело такой мерзкий вкус? Он знал, что так оно и было. Еще будучи курильщиком, он часто бросал и держался неделями. Первая затяжка после длительного воздержания всегда вызывала душащий кашель: этим способом организм делал ему последнее предупреждение, прежде чем сдаться. Вторая затяжка была куда лучше; докурив сигарету до половины, он уже чувствовал себя так, будто никогда не бросал, даже на час. Сейчас он испытывал те же ощущения. — Добудьте мне пачечку, ладно? — попросил Римо. — Включите это в счет. — Постараюсь, — ответил Смит и кратко поведал Римо о событиях в Бостоне. Жертвы множились. Полицейские застрелили одну особь человеко-тигра. — Домохозяйка! На беду, она умерла, поэтому ее не удалось исследовать, чтобы попробовать получить противоядие. — Какая неприятность! — посочувствовал Римо. — Теперь они требуют массированного федерального вмешательства. Раз вы с Чиуном больше в этом не участвуете, то другого выхода действительно не остается. Кстати, что произошло с вами? — Я сидел в машине с одним из них — с одной. Думаю, это была сама крошка Шийла, хотя выглядела она по-другому. Она разодрала мне глотку и попробовала вырвать желудок. Она почти добилась своего. — Что стало с ней? — Я немного ее проучил, но ей удалось сбежать. Смиту стало нехорошо. Римо был его лучшим оружием — и даже он едва избежал смерти. На что в таком случае могут надеяться остальные? Шийла Файнберг могла производить людей-тигров в неограниченном количестве. Любой новичок в стае становился источником генетического материала для продолжения программы. Единственный выход заключался в том, чтобы истребить всю стаю, а главное — саму Шийлу Файнберг. Без ее научных знаний геометрическому прогрессированию напасти будет положен конец. Но кому это под силу? Кому, если не Римо? Введение военного положения вряд ли спугнет Шийлу и ее людей-тигров. Ведь на вид они — обыкновенные люди. История с агентом ФБР Галлаханом — наглядное тому свидетельство. Днем, перед попыткой убить Римо и Чиуна, он прилежно трудился за своим рабочим столом. Если их не остановить, причем скоро, угроза перекинется с Бостона на другие города. На автомобиле или самолете они способны добраться куда угодно, и не только в стране, но и во всем мире. Нельзя же объявить военное положение на всем земном шаре! Даже если бы это было осуществимо, это вряд ли дало бы результат. Главное — обезвредить Шийлу Файнберг. Тогда появлению новых монстров будет положен конец. Существующих на данный момент можно будет извести нескоро, но до последней твари. — Вы собираетесь возобновить преследование? — спросил Смит у Римо. — Вы в состоянии это сделать? — Что? Вместо того, чтобы слушать Смита, Римо наблюдал, как поднимается к потолку дымок от тлеющей сигареты, и наслаждался вкусом табака. — Я говорю, вы сможете опять приняться за Файнберг? — Не знаю, — сказал Римо. — Я здорово ослаб и, кажется, утратил форму. Не думаю, чтобы Чиун дал добро. Он сильно напуган одной легендой. — Чиун всегда встревожен той или иной легендой, — возразил Смит. — Даже если я ее снова выслежу, ума не приложу, что с ней делать. Один раз мне уже не удалось ее схватить. — Можете позвать подмогу, — сказал Смит. Римо сердито уставился на него, словно Смит усомнился в его способностях. Потом он поостыл. В конце концов, почему бы действительно не позвать на помощь? Если он снова повстречается с Шийлой, без помощи ему не обойтись. — Не знаю, Смитти, — сказал он. — Почему, собственно, они пришли за вами? — спросил Смит. — Вряд ли они сочли, что вы представляете для них какую-то особенную угрозу, даже после того, как вы ранили Файнберг. Почему бы просто не оставить вас в покое? Если они настоящие звери, они не должны мстить. Месть — занятие для людей, а не для животных. Животные бегут от опасности. Они не возвращаются, чтобы расквитаться. — Может, я им просто приглянулся? С моими-то замашками! — предположил Римо. — Сомнительно, весьма сомнительно, — сказал Смит, глядя на Римо, который в последний раз набрал в легкие дыму, понаблюдал за тем, как огонек дошел до пластмассового фильтра, который превратился от смолы из белого и волокнистого в коричневый и липкий, и раздавил окурок в пепельнице. — А теперь я должен вас покинуть, — сказал Смит. — Не забудьте про пачку сигарет, — сказал Римо ему вдогонку, но Смит не услышал. Он размышлял над задачкой, ответ на которую был ему заранее известен. Просто он не торопился взглянуть правде в глаза. Он охотится на стаю Шийлы Файнберг, а стая охотится на Римо. Значит, чтобы схватить их, надо использовать Римо в качестве приманки. Все было ясно и безупречно логично. Альтернатив не просматривалось. Либо рискнуть Римо, либо поставить под удар всю страну и остальной мир. Смит знал, что ему делать. Он решил действовать так, как действовал всегда, то есть выполнять свой долг. Ловушкой стало платное объявление в бостонской «Таймс»: «Пациент Ш.Ф. в Фолкрофте, Рай».* * *
Капкан торчал на виду. Стоило одному из стаи показать объявление Шийле Файнберг, как она поняла, что оно значит. — Ловушка, — сразу определила она. — Тогда не будем обращать на нее внимания, — сказала другая женщина, пышногрудая брюнетка с узкими бедрами и длинными ногами. — В Бостоне и без того хватает мяса. Однако вековой инстинкт выживания уступил у Шийлы Файнберг не менее древнему инстинкту — продолжения рода. Она ласково улыбнулась брюнетке, демонстрируя длинные белые зубы, отполированные благодаря частому разгрызанию костей, и ответила: — Нет, наоборот. Отправимся туда. Он мне нужен.Глава 11
Римо задрал голову к высокому потолку гимнастического зала санатория Фолкрофт, обвел взглядом переплетение канатов для лазания, напоминавшее паутину телефонных проводов на станции, и провел носком мокасина из итальянской кожи по зеркальному полу. — Здесь мы впервые встретились, — сказал Чиун. На Чиуне было желтое утреннее кимоно, и он оглядывал гимнастический зал, как творение собственных рук. — Да, — ответил Римо. — Тогда я попытался тебя убить. — Верно. Именно тогда я понял, что в тебе есть что-то такое, что я готов тебя переносить. — Чего нельзя было сказать обо мне, поэтому ты меня здорово отделал, — сказал Римо. — Помню. Это доставило мне удовлетворение. — Могу себе представить! — А потом я научил тебя приемам каратэ, причем так, чтобы они смотрелись устрашающе. — Я так и не понял, зачем это тебе понадобилось, Чиун. Какая связь между каратэ и Синанджу? — Никакой. Просто я знал, что эти психи никогда не предоставят мне достаточно времени, чтобы я научил тебя чему-нибудь толком. Поэтому я и выбрал каратэ, решив, что эти приемы ты запомнишь. Но если бы я сказал тебе, что с помощью каратэ бесполезно нападать на противника, если это не мягкая сосновая палка, ты бы стал меня слушать? Нет. Человек всегда должен быть уверен, что подарок имеет какую-то ценность. Поэтому я сказал тебе, что каратэ — это чудо, что с его помощью ты станешь непобедимым. Потом я привел доказательства, сокрушая доски и показывая разные фокусы. Только таким способом я мог добиться твоего внимания на те пять минут в день, которые были необходимы, чтобы ты освоил игру. Как другие учили тебя, раз ты все моментально забываешь? — Прекрати, папочка. Потом я оставил тебя и отправился убивать вербовщика. Чиун кивнул. — Да. Макклири был славный малый. Храбрый, умный. — Он завербовал меня, — сказал Римо. — У него почти хватило храбрости и ума, чтобы исправить эту ошибку, — сказал Чиун. — И с тех пор мы вместе, Чиун. Сколько это лет? — Двадцать семь, — ответил Чиун. — Только не двадцать семь! Десять-двенадцать. — А мне кажется, что двадцать семь. Или тридцать. Я начал молодым. Я отдал тебе свою молодость, свои лучшие годы. Они ушли, унесенные раздражением, волнением, отсутствием истинного уважения, они были растрачены на субъекта, питающегося мясом и стреляющего сигаретки, как ребенок. Римо, для которого оказалась сюрпризом осведомленность Чиуна о его курении, быстро ответил: — Всего-то две штучки! Мне захотелось попробовать, как это будет после стольких лет. — Ну и как? — Чудесно, — сказал Римо. — Ты отказался от дыхательных упражнений, чтобы вдыхать частицы горелого конского навоза? Ведь эти штуки делают из коровьего и конского навоза. — Из табака. А от дыхательных упражнений я не отказываюсь. Разве нельзя сочетать одно и другое? — Как же ты теперь будешь дышать? Для дыхания нужен воздух, а твой белый рот теперь занят втягиванием дыма. Это только так говорится, что на сигареты идет табак. На самом деле это испражнения. Так поступают у вас в Америке, это дает большие прибыли, благодаря которым работает вся ваша страна. — Ты говоришь, как коммунист. — А они курят сигареты? — осведомился Чиун. — Да. И у них они точно из дерьма. Я пробовал. — Тогда я не коммунист. Я просто бедный, непонятый наставник, которому недоплачивают и который не смог добиться уважения от своего подопечного. — Я тебя уважаю, Чиун. — Тогда брось курить. — Брошу. — Вот и хорошо. — Завтра. Перед Чиуном свисали с потолка гимнастические кольца. Не поворачиваясь к Римо, он потянулся к ним. Кольца рванулись в направлении головы Римо, как боксерские кулаки в перчатках. Первым Римо заметил кольцо, подлетавшее справа. Он отскочил влево, чтобы миновать встречи с ним, и получил в лоб кольцом, настигшим его слева. Пока он выпрямлялся, правое кольцо, возвращавшееся обратно, угодило ему в затылок. Чиун взглянул на него с отвращением. — Кури, кури. За тобой придут и сделают из тебя свиную отбивную. — Ты так уверен, что за мной придут? — спросил Римо, потирая голову. — Обязательно придут. Ты безнадежен. И не проси меня о помощи: я не могу вытерпеть запаха у тебя изо рта. Он проскочил мимо Римо и покинул гимнастический зал. Римо, продолжая потирать голову, уставился на покачивающиеся кольца, удивляясь, что так быстро потерял сноровку. Смит усилил охрану палаты Римо и раздал фотографии доктора Шийлы Файнберг, велев повесить их на стене сторожки при въезде в санаторий. Женщину было приказано пропустить, но немедленно уведомить о ее появлении Смита. Смит подумывал, не приставить ли к Римо неотлучного телохранителя, но потом спохватился: Чиун счел бы это оскорблением. Приставить к Римо телохранителя в присутствии Чиуна было все равно, что влить в Седьмую армию для усиления ее огневой мощи звено бойскаутов. Теперь оставалось только ждать. Смит занимался этим в своем кабинете, читая последние сообщения о двух убийствах, случившихся в Бостоне за ночь. Губернатор ввел военное положение, что означало, что покой жителей будет охраняться почти так же ревностно, как до того, как полицейским было вменено в обязанность заниматься психиатрией, социальным вспомоществованием и спасением заблудших душ. Смит думал о том, что если бы был жив Достоевский, он бы назвал свой шедевр просто «Преступление». «Преступление и наказание» было бы для читающей публики пустым звуком: кто слышал о наказании? Смит ждал.* * *
На протяжении девяти лет она только и делала, что принимала трудные решения. Настало время пожинать плоды. Сейчас, когда тяжелые годы остались позади, Джекки Белл никак не могла решить, что надеть: коричневый костюм, достоинство которого состояло в том, что женщина выглядела в нем профессионально, или желтое платье с глубоким круглым декольте, у которого тоже было свое преимущество: в нем она выглядела сногсшибательно. Она выбрала последнее и, одеваясь, размышляла о своей удаче. Ей повезло, что она покончила с изнурительным замужеством, повезло, что она не осталась на мели за годы учебы, повезло, что она оказалась неглупой и упрямой и в конце концов стала Джекки Белл, бакалавром гуманитарных наук, Джекки Белл, магистром, и наконец Джекки Белл, доктором философии. Доктор Жаклин Белл! Удача не оставляла ее: ей попался «Американский психоаналитический журнал», в котором она нашла предложение работы в санатории Фолкрофт. Желающих было много, но ей и тут повезло: доктор Смит взял ее. Если бы ее спросили, кому, по ее мнению, следовало бы стать ее первым пациентом в Фолкрофте, она без колебаний назвала бы самого Харолда В. Смита. За всю беседу он ни разу не поднял на нее глаз. Говоря с ней, он читал сообщения на компьютерном дисплее, гипнотизировал телефонный аппарат, словно тот мог взвиться в воздух и начать его душить, барабанил по столу карандашами, пялился в свое дурацкое коричневое окошко, а в итоге, задав одни и те же вопросы по три раза, сообщил, что она принята. Изучая свое отражение в большом зеркале, висевшем на двери спальни в удачно снятой трехкомнатной квартире, она пожала плечами. Наверное, на свете есть случаи и посерьезнее, чем доктор Смит. По крайней мере у него хватило здравого смысла взять ее на работу. Она попыталась выяснить, чему была посвящена его диссертация, поскольку в табличке на двери не было указано, что он доктор медицины. Однако он никак не удовлетворил ее любопытство, а всего лишь сказал, что она будет работать самостоятельно. Он не станет донимать ее мелочным контролем, не будет ставить под сомнение ее профессиональные решения и вообще будет только счастлив, если им не придется больше разговаривать. Это ее тоже устраивало. Он останется доволен. Одним словом, она считала, что ей очень повезло с работой. Прежде работу гарантировала степень бакалавра. Потом аудитории колледжей превратились в площадки, на которых давали «уместное образование», и это все больше походило на курсы по «мыльным операм» для безграмотных зрителей. Степень бакалавра обесценилась. Для того, чтобы получить работу, надо было становиться магистром. Далее степень магистра постигла участь степени бакалавра. Теперь для трудоустройства требовалась докторская степень. Однако так будет продолжаться недолго. Скоро и ее окажется мало. Люди, нанимавшие на работу других людей, вернулись к простейшим тестам на грамотность, способным разве что продемонстрировать способность кандидата добраться до работы без провожатого. Ни одна ученая степень не была теперь гарантией работы, ибо ни одна степень не служила гарантией того, что ее обладатель владеет устным счетом в пределах десяти. По мнению Джекки Белл, единственное преимущество новой ситуации состояло в том, что доктора от образования, затеявшие всю эту муть, оказались в своей же ловушке. Оказалось, что и их докторские степени лишились цены, и им стало столь же трудно найти работу. Разумеется, будучи людьми образованными, они решили, что не имеют к этому ни малейшего отношения. Во всем виновато коррумпированное капиталистическое общество, пронизанное пороками. Она припомнила фразу из одного сборника политических эссе: «Тот, кто устраивает потоп, часто сам оказывается мокрым». Доктор Жаклин Белл одобрила свое отражение в зеркале и смахнула с левого плеча воображаемую пушинку. В дверь позвонили. Она никого не ждала, однако подумала, что это может быть кто-то из санатория. Не имея опыта жизни в Нью-Йорке, Чикаго или Лос-Анджелесе, она подошла к двери и распахнула ее, даже не спросив, кто там. Там оказалась женщина — красивая женщина с длинными светлыми волосами, раскосыми, почти кошачьими глазами и такими потрясающими телесными формами, что Джекки приросла к месту. Женщина улыбнулась, демонстрируя самые безупречные белоснежные зубы, какие только доводилось видеть Джекки. — Доктор Белл? — спросила незнакомка. Джекки кивнула. — Рада встрече. Я — доктор Файнберг. — О! Вы из Фолкрофта? — Да. Меня попросили заехать за вами сегодня утром. — Сегодня у меня счастливый день, — обрадовалась Джекки. — На улице так жарко, что не хочется идти пешком. — Она посторонилась, пропуская доктора Файнберг к себе в квартиру. — Между прочим, еще рано, — сказала Джекки. — Вы уже завтракали? Может, перекусите? Шийла Файнберг вошла в квартиру с широкой улыбкой на устах. — Именно это я и запланировала, — сказала она.* * *
— Почему в коридорах столько людей в голубой форме? — спросил Чиун. — Это вы их там поставили? — Совершенно верно, Мастер Синанджу, — ответил Смит официально. — Зачем? Чиун перестал звать Смита «императором». Титул казался подобающим, когда он находился далеко от Фолкрофта и встречался со Смитом только изредка. Однако при тесном контакте Чиун отказался от использования титула: Смит мог возомнить, что он главнее Чиуна. — Я боюсь, как бы эти люди не нашли Римо. Я решил его защитить. — Как они смогут найти его здесь? — спросил Чиун. — Я передал им, что он здесь. — Причина? — Чиун, нам необходимо схватить этих тварей. Я понимаю, вас расстраивает то обстоятельство, что я подвергаю жизнь Римо опасности. Но я вынужден учитывать и другое. Мне надо заботиться обо всей стране. — Сколько Мастеров Синанджу породила эта ваша чудесная страна? — осведомился Чиун. — Ни одного, — согласился Смит. — И вы все же полагаете, что эта страна стоит жизни Римо? — Если вы предпочитаете такое сопоставление, то да, полагаю. — И моей в придачу? — не унимался Чиун. Смит кивнул. — Сколько же жизней понадобится лишиться, чтобы она перестала стоить так дорого? — Чиун сплюнул на пол прямо в кабинете Смита. — Вы хотите отдать жизнь Римо просто потому, что кто-то сожрал нескольких толстяков в промозглом городишке? — Дело не только в них и не только в одном Бостоне. Если мы не остановим этих... тварей, они распространятся по всей стране. По всему миру! Возможно, и до Синанджу доберутся. — Синанджу в безопасности, — заверил его Чиун. — Они могут появиться в Корее, Чиун! — Синанджу там, где находимся мы с Римо. Где мы, там и Синанджу. Я позабочусь о безопасности Римо. Возможно, вы с вашим императором будете под угрозой, но мы с Римо выживем. На мгновение их взгляды скрестились. Смит отвернулся, не выдержав горящего взора карих глаз Чиуна. — Я хотел кое о чем вас спросить, Чиун. Римо сам не свой. Дело не только в ранах. Например, он стал курить. А вчера вечером он ел бифштекс. Когда он в последний раз ел настоящее мясо, а не утку или рыбу? Что с ним, Чиун? — Его организм испытал шок от ранений, такой сильный, что сам организм забыл, каким он был до этого. — Не понимаю, — озадаченно сказал Смит — Иногда человек, испытавший душевное потрясение, начинает страдать так называемыми провалами памяти. — Амнезией, — подсказал Смит. — Да. То же самое может случиться с телом. Это произошло с Римо. Его тело возвращается к состоянию, в котором находилось, прежде чем я начал его тренировать. Предотвратить это невозможно. — Означает ли это... Означает ли это, что с ним покончено? Что Римо уже не будет прежним? Что утеряны его специфические навыки? — Этого никто не знает, — сказал Чиун. — Организм может окончательно вернуться в прежнее состояние или остановиться на полпути. Может остановиться где угодно и больше не изменяться, а может достигнуть дна и всплыть, вернувшись к состоянию, предшествовавшему ранению. Точно сказать нельзя, потому что все люди разные. — Да, я знаю. — А я думал, что вы об этом забыли, потому что воспринимаете Римо как обыкновенного человека, просто очередную мишень для этих людей-тигров, не вспоминая, что он — Мастер Синанджу. Глаза Чиуна сузились. Смит почувствовал, как не раз бывало за время общения с Римо и Чиуном, что играет с силой, которой ничего не стоит превратить жизнь в смерть. Смит догадался, что стоит на опасно раскачивающемся мостике. — К счастью, он — Шива, бог разрушения, разве не так? Он попробовал улыбнуться, надеясь, что улыбочка укрепит его уязвимую позицию. — Да, так, — сказал Чиун. — Но даже непобедимый ночной тигр может пасть жертвой людей-тигров. То, что с ним произойдет, падет виной на вашу голову. Будьте благоразумны, уберите охранников вместе с оружием подальше от палаты Римо, потому что там буду я. Чиун вел переговоры стоя. Закончив свою речь, он развернулся и вышел, волоча за собой алый шлейф, подобно невесте, торопящейся по церковному проходу к грозящей начаться без нее брачной церемонии. У двери он обернулся. — Когда Римо достаточно поправится, мы с ним уедем. Вы сами будете сопротивляться своим людям-тиграм, потому что он будет далеко. — Куда же вы отправитесь? — хмуро спросил Смит. — Куда угодно. Только бы подальше от вас.* * *
Шийле Файнберг стоило труда не рассмеяться, когда она увидела на проходной свою фотографию, украшавшую толстую каменную стену санатория Фолкрофт с внутренней стороны. На фото красовалась прежняя Шийла Файнберг — крючковатый нос, понурый взгляд, безобразная прическа. Шийла испытала небольшое потрясение, вспомнив, до чего уродливой была совсем недавно. Фотография подсказала ей также, что Фолкрофт — одна большая ловушка, готовая захлопнуться. — Это ваша жена? — спросила она охранника, верзилу с громадным брюхом любителя пива и пятнами пота под мышками. — Нет, Боже сохрани! — ответил тот, улыбаясь грудастой блондинке. — Просто бабенка, которую мы должны засечь. Беглая пациентка, что ли... Вы только взгляните на нее! Такая не вернется. Наверное, поступила клоуном в цирк. — Он со значением улыбнулся и сказал неправду: — А я не женат. Шийла кивнула. — Вот такими людьми вам и придется теперь заниматься, доктор, — сказал охранник, рассматривая бумагу, предписывавшую ей обратиться в отделение психиатрии. — Все в порядке. Можете пройти. Ваше отделение расположено в правом крыле главного здания. Когда оглядитесь, закажите себе пропуск. Тогда вы будете преодолевать проходную без хлопот. Конечно, в мое дежурство у вас в любом случае не будет хлопот. Я вас не забуду. Он отдал ей документ. Шийла приблизилась, чтобы забрать письмо, и словно невзначай коснулась его. Глядя на ее удаляющуюся фигуру, охранник ощутил шевеление в штанах, коего не ведал со второго года женитьбы, то есть давным-давно, и в возможность которого уже не верил. Надо же! За время работы в Фолкрофте он усвоил, что психиатры бывают еще более сдвинутыми, чем их пациенты. Вдруг эта питает слабость к худым верзилам с огромными пивными животами? Он еще раз взглянул на ее имя в списке пропущенных на территорию. Доктор Джекки Белл. Звонкое имечко! Белый халат и блокнот на дощечке с зажимом служат пропусками в любом лечебном заведении мира. Достав то и другое из ящика в вестибюле, Шийла Файнберг получила право свободного перемещения по всему санаторию. Она быстро сообразила, что большое L-образное главное здание разделено на две части. В передней части этой старой кирпичной постройки занимались тем, чем положено заниматься в такого рода заведениях, — лечением пациентов. Однако южное крыло, основание "L", выглядело по-другому. Первый этаж был здесь занят компьютерами и кабинетами, на втором находились больничные палаты. Полуподвальный этаж, устроенный в склоне холма, представлял собой гимнастический зал, который тянулся до самого конца территории, упиравшейся в залив, где сохранились старые лодочные пристани, напоминающие скрученные артритом пальцы. Вход в южное крыло был перекрыт охранниками. В своей прежней жизни Шийла Файнберг, наверное, задалась бы вопросом, что именно требует столь строгой секретности в невинном санатории; однако теперешней Шийле не было до этого дела. Ее интересовало одно: Римо. И она знала, что его держат именно в южном крыле. Шийла вернулась в главное здание и обратилась в Специальную службу, где ей сделали моментальную фотографию. — Интересное местечко, — сказала она молоденькой женщине, заведовавшей Службой. — Недурное, — был ответ. — Здесь по крайней мере не лезут в душу. — Я только сегодня начала у вас работать, — сказала Шийла. — Кстати, что происходит в южном крыле? Почему столько охраны? Что там особенного? — Там всегда так. По слухам, сейчас там держат какого-то богатого пациента. — Девушка обрезала края фотографии и прилепила ее на толстую карточку. — Там занимаются исследованиями по заказу правительства, поэтому у них и компьютеры, и все такое прочее. Наверное, просто не хотят рисковать своим оборудованием. Шийлу больше занимал богатый пациент. — А этот их богач женат? — с улыбкой осведомилась она. Женщина пожала плечами и засунула карточку в машину, похожую на аппарат для изготовления визиток. Она нажала кнопку, и верхняя часть аппарата опустилась. Раздалось шипение, Шийла почувствовала запах нагретой пластмассы. — Вот этого я не знаю. С ним слуга — старый азиат. Пожалуйста, доктор. Прицепите это на халат — и вас везде пропустят. — Даже в южное крыло? — Везде. Как же вы будете лечить своих психов, если не сможете к ним попасть? — Это точно, — кивнула Шийла. — Мне бы только к ним попасть. Миновав столовую, Шийла зашагала по каменистой дорожке позади здания, ведущей к старой пристани. Пристанью давно не пользовались, но она еще не до конца сгнила. Она запомнила и это. Оглянувшись на главное здание, она с удивлением отметила, что все окна южного крыла односторонние и снаружи представляют собой зеркала. Это навело ее на мысль, что именно сейчас молодой белый может рассматривать ее через окошко. Мысль не напугала ее, а наполнила предвкушением приятных событий. Она широко зевнула, как зевают крупные кошачьи, и адресовала улыбку окнам второго этажа над гимнастическим залом. После обеда она, пользуясь своей бляхой, проникла на второй этаж южного крыла. Перед ней был обычный больничный коридор, пропитанный вездесущим больничным запахом. Для того, чтобы найти Римо, ей необязательно былознать номер его палаты. Она учуяла его, шагая по узкому коридору. Запах привел ее к двери перед вестибюлем. Запах, несомненно, принадлежал Римо, но к нему примешивался горький запашок чего-то горелого. Она узнала сигаретный дым. Она подошла к самой двери. Побуждение распахнуть ее и войти было неодолимым. Она уже готовилась ворваться, когда ее остановил другой запах — жасмина и трав, принадлежавший старому азиату. Он был знаком ей по квартире в Бостоне: там он ударил ей в нос, как только она избавилась от перца, которым надышалась на пороге. Палата имела номер 221-В. Она прошла в следующий коридор и нашла лестницу, по которой добралась до запасного выхода. Оттуда она увидела, что весь второй этаж окружен металлической галереей для эвакуации при пожаре. Отлично, подумала она и зашагала в отделение психиатрии, чтобы убить время и разработать план. В палате 221-В Чиун сказал Римо, беззаботно попыхивавшему сигаретой: — Они здесь. — Откуда ты знаешь? — спросил Римо. Тревога Чиуна из-за людей-тигров начинала действовать ему на нервы. Он думал о том, что ему не помешал бы отдых на Карибском море. И хороший коктейль. — Оттуда же, откуда и неделю назад, — сказал Чиун. — Я их чую. — Брось, — сказал Римо. — И тем не менее они здесь, — монотонно повторил Чиун. Как он спасет Римо от тигров, раз Римо не только не в состоянии защитить самого себя, но и потерял бдительность? Только что в коридоре прозвучали шаги. Они затихли у двери, а потом стремительно удалились. Эти шаги не принадлежали обычному человеку. Когда шагает человек, проходит томительно долгое время, прежде чем за каблуком на пол опустится подошва, эти же шаги издавали совсем другой звук, звук мягких лап. Тигровых лап. — Предоставляю тебе заботиться о них самостоятельно, — изрек Римо. — А я буду мечтать о свиной отбивной, яблочном соке и картофельном пюре. Да, о свиной отбивной! Трое из стаи Шийлы Файнберг, приехавшие вместе с ней в Рай, штат Нью-Йорк, перелезли через стену санатория строго в указанное ею время — в восемь вечера. В 20.12 они появились в коридоре, ведущем к палате Римо. Стоявший здесь охранник был удален по настоянию Чиуна. Поэтому никто не остановил троицу, продвигавшуюся с помощью нюха к палате 221-В, где в кровати лежал Римо с желудком, набитым лангустами и свиной отбивной. Однако нельзя сказать, чтобы их не услышали и не заметили. Чиун, сидевший в палате Римо на маленькой циновке, поднялся и так бесшумно двинулся к двери, что Римо и ухом не повел. Доктор Смит, несший вахту в своем кабинете непосредственно под палатой, увидел на экране монитора двух женщин и мужчину, перемещавшихся по коридору. Зрелище повергло его в дрожь, какой он не испытывал с тех самых пор, как стал свидетелем нацистских зверств во второй мировой войне. Трое людей-тигров перемещались на четвереньках, принюхиваясь к каждой двери. Одна женщина очутилась перед самой камерой. Рот ее был ощерен, в глазах горел нечеловеческий огонь. Смит впервые осознал, как мало в них осталось от людей и как много появилось от диких зверей. Он рывком открыл ящик стола, схватил автоматический револьвер 45-го калибра и бросился по коридору к лестнице, ведущей на следующий этаж. Чиун дежурил у двери. Римо присел в кровати. — Они здесь, — сказал Чиун. — Я понял, — сказал Римо. — И каковы твои действия? — спросил Чиун. — Думаю, как тебе помочь. — Помочь кому и в чем? Побереги свое набитое брюхо. — То, что я хорошо поел, еще не значит, что я не смогу тебе помочь, — возразил Римо. Чиун брезгливо отвернулся, махнув на Римо рукой. В коридоре трое людей-тигров принялись царапать противопожарную стальную обшивку двери. Им всего и надо было, что повернуть ручку, но они не сделали этого, а предпочли царапать дверь. Они настойчиво царапали ее, как кошки, которых по забывчивости не впустили в дом на ночь. При этом они мяукали. Смит ворвался в коридор. При виде троицы, царапающей дверь, он едва удержался, чтобы не вскрикнуть, и отскочил в угол, чтобы на него не накинулся со спины недруг, воспользовавшийся, как и он, лестницей. Он прицелился и крикнул: — Эй, вы, прочь от двери! Лечь на пол! Троица обернулась. Если судить по выражению их лиц, то Харолд В. Смит был не человеком, а бараньим эскалопом. До палаты, где притаились Римо и Чиун, донесся голос Смита. — Что здесь делает этот идиот? — прошипел Чиун. Трое из стаи Шийлы Файнберг начали наступать на Смита с поднятыми руками, скрюченными пальцами, изображающими смертоносные когти, и разинутыми пастями, из которых струйками сбегала слюна. — Хватит, — невозмутимо сказал им Смит. — Теперь стоять на месте. — Он опустил револьвер. Однако двое женщин и один мужчина продолжали наступать. Смит дождался, пока они отойдут от двери на достаточное расстояние, и снова скомандовал: — Все трое, на пол! Но трое, вместо того, чтобы выполнить команду и распластаться на полу, разделились и бросились на Смита с трех сторон, угрожающе рыча. Смит выстрелил мужчине прямо в грудь, отчего тот сначала взмыл в воздух, а потом растянулся на мраморном полу. В палате 221-В снова началось движение: Римо предпринял вторую попытку встать. — Это Смитти! Ему нужна помощь. — Ложись. — Прекрати, папочка! Я спешу ему на помощь. — Ты ? — презрительно переспросил Чиун. — Не ты, а я. С этими словами он выскочил в коридор, оставив Римо, беспомощного и опустошенного, сидеть на краю кровати. Шийла Файнберг, притаившаяся на пожарной лестнице у окна палаты, выпрямилась. После долгих часов, проведенных в скрюченном положении, ей понадобилось потянуться. Ее мускулы были готовы к рывку. Она давно нашла на зеркальной поверхности стекла царапину и теперь подглядывала через нее в палату Римо. Она видела, как вышел Чиун. Как только за ним закрылась дверь, Шийла прыгнула в окно, вдребезги разбив стекло, и предстала перед ошеломленным Римо, приветственно мяукнув. — Привет, сладенький, — сказала она. — Я по тебе соскучилась.* * *
Обе женщины присели, готовясь к прыжку. От Смита их отделяло пять футов, друг от друга — такое же расстояние. Смит не спешил стрелять. Вместо этого он наставил оружие сначала на одну, потом на другую и в третий раз отдал им приказ лечь. Они ответили ему шипением. Чиун увидел, как напряглись их мышцы. Нападение было неминуемым. Тогда он пронесся в своем синем кимоно между Смитом и женщинами, подобно ветру. Первым делом он выбил у Смита револьвер, который при падении на мраморный пол издал тяжелый металлический лязг. Женщины дружно бросились на Смита, но его уже загородил Чиун. Одна с размаху напоролась на его левую руку, как на острое копье. Другая собиралась вцепиться зубами в горло Чиуна, однако он легко проскочил у нее под подбородком и, вынырнув с другой стороны, всадил ей локоть чуть пониже солнечного сплетения. Из нее разом вышел весь воздух, и ее тело рухнуло поверх первого тела. Смит нагнулся над ними. — Они мертвы, — сообщил он. — Конечно, — сказал Чиун. — Они были нужны мне живыми, — сказал Смит. — А вы были им нужны мертвым, — сказал Чиун. — Возможно, они были мудрее вас. — Он посмотрел на мертвые лица. — Никто из них не нападал на нас раньше. Чиун бросился в палату, сопровождаемый Смитом. Палата была пуста. Пол был усеян осколками оконного стекла. Чиун подбежал к окну и выглянул. Внизу он увидел женщину, торопившуюся побыстрее добраться до пристани. Через ее плечо было переброшено тело Римо. Она несла его без видимых усилий, подобно могучему мужчине, укравшему тонкий коврик. — Ай-иии! — крикнул Чиун и перемахнул через зловещие куски стекла, торчащие из рамы. Смит успел заметить, как Чиун, оттолкнувшись от железной галереи, спрыгнул прямо со второго этажа на землю, приземлился на ноги и бросился вдогонку за женщиной. Смит тоже вылез на галерею, но осторожно, боясь порезался, и загрохотал вниз по ступенькам. У причала покачивался катер «Силвертон» с уключинами и тентом. Женщина перекинула Римо на катер, сорвала швартовочный канат со ржавого надолба и сама последовала за канатом. Чиуна отделяло от пристани еще сорок футов. Он уже достиг пристани, когда взревели оба двигателя катера, и он, задрав нос, помчался во мглу, которая все больше окутывала холодную гладь залива. Еще несколько мгновений — и рядом с Чиуном оказался Смит. Они вместе проводили взглядами катер. Катер, не зажигая огней, канул в темноту. Смит ощутил потребность положить руку Чиуну на плечо. Старик словно не почувствовал его руку. Взглянув на него, Смит понял, до чего мал и тщедушен 80-летний кореец, знающий так много сразу о многих вещах. Смит стиснул плечо Чиуна, чтобы по-дружески поддержать его в горе, которое он разделял. — Мой сын умер, — сказал Чиун. — Нет, Чиун, он не умер. — Так умрет, — сказал Чиун безразличным тоном, словно от пережитого удара повредились его голосовые связки, утратив способность передавать волнение. — Он больше не способен защищаться. — Он не умрет, — твердо повторил Смит. — Я позабочусь об этом. Он развернулся и решительно зашагал назад к санаторию. Его ждали дела. Ночь только начиналась.Глава 12
Римо, лишившийся чувств после удара, нанесенного ему в голову правой рукой Шийлы Файнберг, правой рукой, движение которой он не успел заметить, пришел в себя, когда рев моторов стих и катер остановился. Он почувствовал, как катер ткнулся бортом в другое судно. Пока Римо тряс головой, стараясь восстановить зрение, Шийла вцепилась ему в правое плечо, заставив поморщиться от боли. — Пошли, — приказала она и подтолкнула его к ограждению. Ночь была темной, воды залива пахли солью гораздо сильнее, чем днем, словно на ночь с него сняли крышку. Шийла помогла Римо перебраться через ограждение. Они оказались на другом катере, меньше размером и более быстроходном. Она ни на секунду не ослабляла свою хватку. Римо решил, что с него хватит и попытался вырваться, но потерпел неудачу. Ее пальцы по-прежнему держали его за плечо, подобно цепким когтям. Он не поверил, что настолько ослаб. Вторая попытка освободиться последовала незамедлительно и была столь же решительно пресечена. — Будешь дергаться — я тебя опять вырублю. Тебе этого хочется? — Нет. Чего мне хочется, так это покурить. — Мне очень жаль, но здесь не курят. В темноте Римо различил на корме какой-то ящик. — Сюда, — поторопила его Шийла. Вблизи Римо понял, что это не ящик, а клетка с железными прутьями, размером с большую стиральную машину с функцией сушилки. На клетке лежали черные чехлы. Свободной рукой Шийла открыла дверцу клетки и подтолкнула Римо. — Залезай. — Это так необходимо? — спросил Римо. — Я не могу все время беспокоиться, как бы ты не прыгнул за борт. Давай. — А если я откажусь? — Тогда я запихну тебя туда силой, — сказала Шийла. — Я очень сильная, ты уже знаешь это. Даже в темноте ее зубы и глаза давали кинжальные отблески, отражая дальние огни. Римо все же решил попытаться. Он вырвал у нее свою руку, при этом резко развернувшись и затратив на прием все оставшиеся у него силы. Прием был ему хорошо знаком и всегда выполнялся машинально. Теперь же ему пришлось рассчитать каждое движение. Мышечная память, способность тела выполнять несложные задачи без участия рассудка, напрочь его покинула. Именно это умение является общим в мастерстве выдающегося спортсмена, непревзойденной машинистки и швеи-волшебницы. Память о том, что надлежит делать телу, впечатанная в сами мышцы и минующая мозг. Он улыбнулся про себя, радуясь, что на этот раз добился цели. Мертвая хватка Шийлы Файнберг не удержала его, и он снова оказался на свободе. Но при этом он повернулся к ней спиной, против чего настойчиво предостерегала система Синанджу. Прежде чем он вспомнил об этом и попытался уклониться, Шийла прыгнула ему на спину. Римо почувствовал, как ее сильные пальцы сжимают ему горло, нащупывая артерии. Мгновение — и в горле у него забулькало, к мозгу прихлынула кровь, в глазах помутилось и померкло. Римо тяжело шлепнулся на палубу. Он успел почувствовать собственное падение, но потом его глаза закрылись и он отключился. Он не чувствовал, как Шийла заталкивала его в клетку, не слышал, как она вешала на клетку замок, не видел, как завешивала клетку тяжелыми черными чехлами. Римо спал. Шийла завела мотор и помчалась прочь от большого катера, на котором сбежала из Фолкрофта, оставив его болтаться на воде и дрейфовать по течению вдоль берега залива Лонг-Айленд. Она развернулась и на полной скорости понеслась в восточном направлении. Путь до Бриджпорта занял полтора часа. Когда Римо очнулся, движение уже прекратилось. Руки Шийлы Файнберг дотянулись до его горла. Она злобно шипела. — Выбирай: либо ты ведешь себя смирно и тогда бодрствуешь, либо пробуешь поднять шум и тогда опять валяешься без сознания. Только учти, от этого у тебя прибавится шрамов. Римо избрал первый вариант. Вдруг в награду за покорность он получит то, чего ему сейчас больше всего хотелось, — сигарету? А потом — бифштекс. Сырой, сочный, какой ему однажды подали в Вихокене, штат Нью-Джерси. Римо отчетливо помнил тот бифштекс, его восхитительный вкус. Но, вспомнив, где он и в чьей власти, он сообразил, что мечтать сейчас о мясных блюдах по меньшей мере неуместно.* * *
Чиун дождался, пока Смит уберет с пола перед палатой Римо трупы, а потом прошел к себе в комнату, отказавшись перекинуться со Смитом даже словечком. Впрочем, Смиту было не до разговоров: он был слишком занят. Он проследовал прямиком в кабинет. В правительственных кругах никто не знал Смита. Ни в одном вашингтонском кабинете не висело его портрета, никто не получал от него предложений защиты от молнии, наводнения или пожара. Однако, действуя анонимно, он тем не менее распоряжался более могучими армиями, чем кто-либо другой во всей Америке. В его кабинете сходилось больше, чем в любом другом месте, приводных ремней, заставляющих крутиться всю страну. Тысячи людей оплачивались непосредственно им, тысячи трудились на иные структуры, но их доклады поступали в КЮРЕ, хотя никто из них этого не знал и не послушался бы прямого приказания, отданного Смитом. Молодой президент, поручивший Смиту руководство тайной организацией КЮРЕ, сделал мудрый выбор. Он поставил на этот пост человека, для которого ничего не значили ни личный престиж, ни власть. Его интересовало одно: иметь достаточно власти, чтобы хорошо исполнять свои обязанности. Таков был его характер: он был органически неспособен злоупотребить властью. Сейчас он собирался эту власть употребить. Уже спустя несколько минут над заливом Лонг-Айленд стали кружить военные вертолеты, разыскивая катер «Силвертон» длиной 27 футов. Федеральные агенты взяли под контроль мосты, тоннели и пункты оплаты за пользование автострадами между местечком Рай, штат Нью-Йорк, и городом Бостоном, штат Массачусетс. Им сказали, что они ищут дипломата, похищенного после того, как ему было предоставлено убежище в США. Имя его держалось в тайне, зато было известно, что он — брюнет с темными глазами, широкоскулый, с очень широкими запястьями. Остальное их не касалось. Службы безопасности аэропортов и инспектора в морских портах по всему востоку США были приведены в состояние повышенной готовности приказом найти человека с теми же приметами. Им было известно одно: задание имеет чрезвычайную важность. Мобилизовав все эти силы, Смит принялся ждать. Он развернул свое кресло так, чтобы у него перед глазами был залив Лонг-Айленд. Он не питал большой надежды на успех, поскольку правительство было как вода, на которую он сейчас смотрел. Поведение воды можно предсказать, ибо приливы и отливы подчиняются безупречному графику. Но разве его можно контролировать? С правительством дело обстояло точно так же. Его поведение иногда можно было предсказать, но только дураки могли утверждать, что способны его контролировать. Так же и воды залива: сотни, тысячи лет приливы сменяются отливами. Пройдут сотни, тысячи лет, и кто-нибудь будет так же сидеть в кресле Смита, глядя на воду. Вода будет по-прежнему находиться в движении, подчиняясь собственному ритму, собственному графику. Зазвонил телефон. Это был не тот телефон и не тот звонок, которого ждал Смит. — Да, господин президент, — произнес Смит. — Не думал, что опять придется вам звонить, — начал президент, — но что творится, черт возьми? — Что вы имеете в виду, сэр? — спросил Смит. — Мне докладывают о происходящем. Впечатление такое, будто все это дурацкое правительство поднято по тревоге. Это ваши проделки? — Мои, сэр. — С какой стати, раз вам положено разбираться с бостонской заварухой? — Это — часть того, что вы именуете «бостонской заварухой», — ответил Смит. — Я полагал, что ваше секретное оружие наведет за это время порядок. — Мягкий, вкрадчивый голос президента был полон сарказма. — Секретное оружие повреждено и захвачено неприятелем, сэр, — отрапортовал Смит. — Важно найти его, прежде чем оно... — Заговорит? — догадался президент. — Да. Или будет уничтожено. Президент вздохнул. — Если оно заговорит, то это приведет к падению всего правительства. Не только моей администрации, но и всей концепции конституционного правления. Полагаю, вам это известно. — Известно, сэр. — Как мы можем воспрепятствовать тому, чтобы оно заговорило? — Обнаружив его. — И что тогда? — Если возникнет опасность, что оно разгласит то, чего не следует разглашать, я возьму это на себя. — Как? — спросил президент. — Не думаю, что вам хочется услышать ответ на ваш вопрос, господин президент, — ответил Смит. Президент, отлично понявший, что только что услышал, как один человек дал обязательство убить другого, если это будет отвечать интересам страны, негромко произнес: — Так. Оставляю это на вашей совести. — Так будет лучше всего. Мы уже уничтожили несколько бостонских тварей. Количество жертв благодаря этому уменьшится. — Слабое утешение. Не думаю, чтобы американский народ успокоился, если я скажу ему, что мы понизили смертность от мутантов на шестьдесят семь процентов. Вместо шести человек в день теперь от них погибают двое. — Боюсь, что нет, сэр. Мы продолжаем заниматься этим, — сказал Смит. — Спокойной ночи, — сказал президент. — Когда все кончится — если, конечно, мы выживем, мне, видимо, захочется с вами встретиться. — Спокойной ночи, сэр, — сказал Смит, уклонившись от ответа. Следующий звонок был тем самым, которого Смит ждал. Работник прибрежной охраны, полагавший, что беседует с агентом ФБР по графству Вестчестер, доложил, что один из вертолетов засек «Сильвертон» длиной 27 футов. Катер был пуст и дрейфовал без огней по заливу. Принадлежал катер дантисту из Нью-Джерси, показавшему, что продал катер всего 8 часов тому назад за 27 тысяч долларов наличными. Покупателем был молодой мужчина с золотым медальоном в виде солнца на шее. Смит поблагодарил звонившего и повесил трубку. Все, нить оборвалась. Мужчина с медальоном был одним из людей-тигров. Смит лично пристрелил его в коридоре перед палатой Римо. Следствие зашло в тупик. Смит прождал у телефона всю ночь, но других звонков не последовало.Глава 13
Была еще ночь, когда небольшой реактивный самолет приземлился на ухабистой полосе. Как только он остановился, Римо почувствовал, что его клетку потащили к двери. Через секунду клетка упала с высоты пяти футов на землю. — Больно, черт возьми! — крикнул Римо. Однако его голос не вырвался за пределы тесной клетки, завернутой в плотный черный брезент. Воцарилась тишина. Через некоторое время моторы самолета заработали снова, причем прямо у него над головой. Было время, когда он умел отгородиться от любого шума, подобно тому, как обычные люди закрывают глаза, но сейчас у него ничего не вышло. Оглушительный рев моторов отдавался у него в голове, заставляя стучать зубами и нарастая с каждой секундой. Наконец Римо перевел дух: самолет покатился прочь, взлетел и вскоре шум моторов стих. Ночь была тихой, если не считать стрекота насекомых, выступавших слаженным сводным хором всех букашек, какие только появлялись когда-либо на свет. Римо по-прежнему сходил с ума по сигарете. Неожиданно чехол откинули, и по ту сторону решетки предстала Шийла Файнберг в шортах, которые едва прикрывали то, что им положено прикрывать, и в рубашке цвета хаки, обтягивающей ее огромную грудь. — Как поживаешь? — спросила она. — Превосходно, — отозвался Римо сквозь прутья. — Время бежит незаметно, когда человек веселится вовсю. — Хочешь выбраться оттуда? — Либо так, либо присылай мне служанку. Как тебе больше нравится. Шийла наклонилась над прутьями клетки. — Слушай. Думаю, теперь ты понял, что целиком находиться в моей власти. Если не станешь этого забывать и не будешь пытаться сбежать, я тебя выпущу. Но если начнешь выкрутасничать, лучше не выходи из клетки. Выбор за тобой. — Выпусти меня, — сказал Римо. — Ладно. Так-то лучше. Она достала ключ из кармашка шортов, которые казались Римо слишком узкими для того, чтобы держать там даже заколку, и отперла замок. Римо выбрался на растрескавшуюся полосу, встал и потянулся. — Как здорово! — сказал он. — Пошли, — сказала Шийла и направилась к джипу, стоявшему неподалеку. Римо сел рядом. Она завела мотор. — Один вопрос, — сказал Римо. — Ты — Шийла Файнберг, да? — Да. — На фотографиях ты другая... — На фотографиях я еще в прежнем виде. С тех пор прошло много времени. — Где мы? — задал Римо второй вопрос. — В Доминиканской республике, в восемнадцати милях от Санто-Доминго. — Далеко же ты меня затащила, чтобы убить! — Кому нужно тебя убивать? У меня в отношении тебя другие планы. Она повернулась к Римо и улыбнулась ему, продемонстрировав острые зубы. От этого зрелища Римо сделалось не по себе. — Какие планы? — задал Римо третий вопрос. — Ты будешь работать племенным жеребцом, — сказала она, громко захохотала и помчалась по узкой грязной дороге в сторону холмов, протянувшихся милях в шести от взлетной полосы. Римо откинулся в кресле и решил получить удовольствие от поездки, чему, правда, мешало адское желание курить. Они остановились у беленького домика на краю квадратного поля сахарного тростника размером с четыре городских квартала. Урожай был давно убран, тростник срублен и увезен. Остались только небольшие островки, похожие на клочки волос на голове у лысеющего мужчины. Остатки стеблей на земле были совсем сухими и оглушительно хрустели под ногами. В домике было чисто и удобно. Бензиновый движок, тарахтевший неподалеку, снабжал дом электричеством, поэтому здесь был нормальный свет и холодильник. Римо начал с поиска сигарет, который увенчался успехом: он нашел их в кухонном буфете. Он поспешно закурил и сладострастно зажмурился, наслаждаясь вкусом дыма на языке и чувствуя, как смола частично оседает у него на зубах, деснах и языке, а частично проникает в легкие. Потом он залез в холодильник и нашел там бисквит в целлофане. Он разорвал целлофан зубами и запихал бисквит в рот. В жизни есть два главных удовольствия: сигарета и шоколадный бисквит, подумал он. Еще недавно его рацион состоял исключительно из риса, рыбы, утиного мяса и иногда овощей. Сколько времени прошло с тех пор, когда он последний раз уплетал сладости? И как он обходился без них столько лет? Римо принялся за второй бисквит, когда в двери кухни появилась Шийла. Она переоделась в прозрачный белый халат, который не оставлял воображению возможности дорисовывать прелести ее тела, так как выставлял их напоказ. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но тут же сжала губы, подскочила к Римо и решительно затушила его сигарету в пепельнице. — Эй, я ведь курю! — запротестовал он. — Пора понять, что курение опасно для здоровья. — Она повернулась, задев его грудями. — Не то, что я: я могу оказаться полезной для твоего здоровья. Римо так и застыл с бисквитом в руке. Он почувствовал то, чего не чувствовал уже много лет, — желание, жгучую потребность обладания женщиной. Искусство Синанджу научило его овладевать женщиной, когда это бывало нужно, причем так, что женщины лезли на стену от восторга. Однако, превратив это занятие в искусство и в науку, Синанджу сделало его скучным. Римо забыл, когда в последний раз испытывал настоящее желание. Сейчас же он его испытывал. Он запихал остаток бисквита себе в рот и обнял Шийлу Файнберг. Телесное влечение заставило его забыть, что эта женщина всего несколько недель тому назад разодрала ему глотку и живот. Он провел ладонями по ее гладкой спине, обхватил ее круглые ягодицы и прижал ее к себе, с удовольствием чувствуя, что его тело должным образом откликается на контакт. Она подставила ему рот, и он впился в него поцелуем. Шийла Файнберг подняла его и отнесла в спальню, где аккуратно уложила на постель. — Мы что же, будем сожительствовать? — спросил Римо. Шийла сбросила халат и легла с ним рядом. — Тебя предназначили на роль племенного жеребца, — сказала она. — Действуй! Римо подчинился и стал действовать. Это продолжалось тридцать секунд. Искусство, убившее желание, погибло, когда желание вернулось. Все кончилось быстро, вопреки намерению Римо. Он устыдился своего неумения. — Ненадолго же тебя хватило! — заметила Шийла, поджав губы. — Я исправлюсь, — пообещал Римо. — У тебя будет достаточно практики, — холодно сказала она и, даже не подумав понежиться в постели после секса, встала и направилась к двери. Римо услышал щелчок замка. — Спи, — донесся до него ее голос из-за двери. — Тебе нужен отдых. На это у Римо не нашлось возражений. Прежде чем покинуть кухню, он сунул в карман брюк пачку сигарет. Сейчас он извлек одну, закурил и откинулся на подушку, стряхивая пепел на пол и размышляя о том, что все в жизни случается не вовремя. До того, как он стал работать на КЮРЕ, он не мог и помыслить о чем-либо более заманчивом, чем сделаться пленником роскошной блондинки, единственное требование которой состоит в том, чтобы обрабатывать ее в постели как можно чаще и качественнее. Теперь же, оказавшись в такой ситуации, он вовсе не чувствовал себя на вершине блаженства. Он выкурил три сигареты, гася их об пол и забрасывая окурки под кровать, и уснул. Спал он крепко, без сновидений. Проснувшись утром, он увидел, что дверь в спальню распахнута настежь. Обнаженная Шийла стояла перед кухонной раковиной. Тело ее источало здоровье и силу. Она казалась образцом совершенства, хоть сейчас на журнальную обложку. — Хочешь заняться любовью до или после еды? — спросила она подошедшего к ней Римо. — После. — Увидев на тарелке еду, — незажаренный бекон и миску с только что разбитыми яйцами — он поправился: — До. — После, — сказала она. — Но тут ничего не готово, — возразил Римо. — Не хочу возиться с этой плитой, — объяснила Шийла. — Кто же будет такое есть? — спросил Римо, но Шийла уже села за стол и стала насыщаться, поглощая жирный бекон, как финалистка соревнований по глотанию золотых рыбок. — Это лучшее, на что я способна, — отрезала Шийла. — Если тебе не нравится мой завтрак, то ничего не могу поделать. Ешь хлопья. — Я сам что-нибудь приготовлю. — Не трогай плиту! — приказала Шийла. — Ешь хлопья. Римо довольствовался бисквитом из вчерашнего пакета. Дождавшись, когда он поест, Шийла взяла его сильной рукой за плечо и подтолкнула к спальне. — Давай, специалист, — сказала она. — Посмотрим, протянешь ли ты сегодня хотя бы минуту. Римо повиновался, не зная толком, что из этого выйдет, но решив не переживать понапрасну. Во всяком случае, пока не кончатся сигареты.* * *
Прошло три дня. В Фолкрофте были получены результаты вскрытия троих убитых людей-тигров, подтвердившие худшие опасения Смита. Все трое претерпели изменения на хромосомном уровне. По сути, они перестали быть людьми и находились где-то в промежутке между человеком и зверем. Смит беспокоился, как бы новое существо не оказалось сильнее, хитроумнее и даже кровожаднее, чем человек. Убийства в Бостоне продолжались, но их стало меньше. Возможно, причина заключалась в патрулировании улиц Национальной гвардией. Однако Смит склонялся к мнению, что это он подорвал силы людей-тигров, вырвав из их рядов сразу троих. Из этого следовало, что Шийла Файнберг — Смит пришел к убеждению, что именно она похитила Римо, — не возвращалась в Бостон, иначе она бы уже успела наштамповать новых чудищ и жертв бы прибавилось. Смиту не давала покоя еще одна мысль, такая страшная и тягостная, что он сознательно гнал ее. Однако мысль отказывалась повиноваться. Что, если Шийла Файнберг завладела Римо, чтобы превратить его в члена своей стаи? Римо, сохранившего все свои навыки, помноженные на беспощадную, звериную жестокость! Его и раньше нельзя было одолеть, теперь же он станет во сто крат хуже. Значит, его просто необходимо остановить. Но это было по плечу единственному человеку на свете... Но как заговорить об этом? Смит легонько постучал в дверь на втором этаже. Ответа не последовало. Он распахнул дверь и вошел в комнату. Чиун, облаченный в кимоно очистительного белого цвета, сидел на травяной циновке посреди комнаты. Оба окна были наглухо зашторены. По углам темной комнаты, напрочь лишенной мебели, горели свечки. Перед Чиуном стояла фарфоровая чашечка с курящимися благовониями. — Чиун! — негромко позвал Смит. — Да? — Мне очень жаль, но сообщений от Римо нет. Он и эта женщина, кажется, исчезли с лика земли. — Он мертв, — ответил Чиун нараспев. — Откуда такая уверенность? — Потому что я так хочу, — ответил Чиун, помолчав. — Вы?! Вы этого хотите?! Но почему, скажите Бога ради! — Потому что если Римо не погибнет, то станет одним из них. Если он станет одним из них, сотни поколений Мастеров Синанджу потребуют, чтобы я утопил его в морской пучине. Даже если он мой сын. Раз я научил его Синанджу, то не могу позволить, чтобы он воспользовался своим мастерством в негодных целях. Раз я не хочу... — Чиун не смог заставить себя произнести слово «убивать». — Раз я не хочу его убирать, мне остается надеяться, что он уже мертв. — Понимаю, — проговорил Смит. Он уже получил ответ на свой вопрос. Если Римо изменился, Чиун избавит от него мир. Он хотел было поблагодарить Чиуна, но вовремя осекся. Голова старика снова опустилась на грудь. Смит знал, что разговор окончен. Одного он не знал: сколько дней продлится траурная церемония Синанджу.* * *
Римо догадывался, почему Адам и Ева пошли на сделку с дьяволом, чтобы удрать из рая. Дело было в скуке. Прошло шесть дней. Погода оставалась безупречной. Шийла Файнберг была безупречно прекрасной и доступной. Римо нечем было заняться, кроме расхаживания по дому и выполнения желаний Шийлы. Ему это наскучило. Ситуация усугублялась тем, что бисквиты кончились, а сигареты должны были кончиться вот-вот. С сигаретами можно было бы протянуть и дольше, но Шийла завела мерзкую привычку, едва завидя сигарету, давить ее в пепельнице. Причем делала она это не как цивилизованный человек, который просто притушил бы окурок, и тогда Римо мог бы снова его раскурить. Нет, она расправлялась с сигаретой с такой силой, словно метала дротики, и всегда ломала окурок минимум в двух местах. Такие окурки не подлежали вторичному использованию. Помимо этого, она вечно выкидывала спички, поэтому он теперь прятал их под матрасом. О еде и вовсе не хотелось думать. Шийла по-прежнему не подпускала его к плите. Сама она жрала сырое мясо, не пользуясь приборами; из углов ее рта стекали при этом струйки крови. Насытившись, она слизывала кровь с пальцев и смотрела на Римо такими глазами, словно перед ней был не поджарый мужчина, а ходячая вырезка. Римо довольствовался едой из пакетиков. Он все чаще вспоминал славные деньки, когда на чеках обильно рос рис, а в океанах ходила косяками рыба. Впрочем, он еще не успел соскучиться по рису и рыбе. Иногда он вспоминал Чиуна и задумывался, увидятся ли они когда-нибудь. Вполне возможно, что Чиун уже забыл его и ищет, кого бы еще потренировать. Что ж, Римо вполне мог обойтись и без этого. С него и так хватило тренировок и ворчания наставника. Ему также надоел Смит и работа, при которой из него делали затычку для всех бочек на свете, причем одновременно. Хватит, хватит, хватит! Римо вышел на веранду. Она была обнесена заборчиком в три фута высотой. Римо провел по заборчику рукой. Он вспомнил, как Чиун тренировал его, заставляя ходить по самым узким жердочкам для улучшения равновесия. На счету Римо было хождение по тросам моста Золотые Ворота и по ограждениям палубы океанского лайнера в сильный шторм. Что такое для него ограда веранды? Но стоило ему забраться на ограду, как правая нога потеряла опору. Падая, он больно ушиб колено. Происшествие сильно его удивило. Обычно он не оступался. Он повторил попытку, и на этот раз удачно, хотя для того, чтобы не свалиться, ему пришлось отчаянно раскачиваться, расставив руки в стороны. — От тебя никакого проку! Реплика Шийлы застала его врасплох. Он чуть не свалился в кусты, но вовремя подобрался и тяжело спрыгнул на скрипучий дощатый пол веранды. — Что ты хочешь этим сказать? Шийла стояла в дверях, как всегда, нагая. Это помогало спариванию в любой момент. — При нашей первой встрече ты был необыкновенным. Поэтому ты здесь. А теперь? Обычное молодое ничтожество. Со временем ты превратишься в старое ничтожество. Она даже не старалась скрыть свое презрение. — Подожди-ка? В каком смысле «поэтому я здесь»? Она осклабилась. — Вот именно. Мозги у тебя тоже не ворочаются. Если сам не можешь сообразить, то не надейся, что я тебя надоумлю. Иди, завтракай. Тебе надо подкрепиться. — Я устал от хлопьев и бисквитов. — Мне-то что? Ешь траву. Шийла вернулась в дом. В первые дни она неусыпно следила за ним, чтобы не позволить сбежать, или запирала на ключ. Теперь же она махнула на него рукой, словно, оценив его физическую форму, решила, что он и так никуда не денется. Неужели он действительно так опустился? Чтобы женщина испытывала к нему физическое пренебрежение? Что же хорошего в Синанджу, если оно так быстро покидает тело? Или это он сам отказался от Синанджу?.. Он снова налег на ограждение и потрогал брус пальцами. Всего несколько недель назад он сумел бы сказать, из какого дерева выпилен брус, насколько он сух, сколько лет древесине, насколько он скользок, если его намочить, и какая сила требуется, чтобы его переломить. Теперь же брус был для него простой деревяшкой, бесчувственной, мертвой палкой, не способной ни о чем ему поведать. Это он отвернулся от Синанджу, а уж потом Синанджу отвернулось от него. Он забыл про тренировки, забыл про дыхательные упражнения, забыл, как делать свое тело непохожим на тела остальных людей. Он отвернулся и от многого другого. Например, от Чиуна, который на протяжении многих лет был для него больше, чем отцом. Который с любовью учил его вековой мудрости Синанджу. А что сказать о Смите и нечеловеческом напряжении его труда? О проблеме людей-тигров в Бостоне? О президенте? Римо понял, что забросил свою единственную семью, своих единственных друзей. Поэтому его и оставило искусство Синанджу, в свое время преобразившее его. Римо огляделся и сделал глубокий вдох. Воздух был чист и свеж. Он сделал еще более глубокий вдох, наполняя воздухом легкие, пропуская его через весь организм, как учился делать это день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Подобно шлюзу, открывающемуся в наводнение, какой-то механизм у него внутри, уступив напору воздуха, дал волю воспоминаниям о том, каким он был прежде. Теперь он мог не только нюхать воздух, но и пробовать его на вкус. В нем была сахарная сладость и гниение растительности, а также влага, свидетельствующая вместе с солоноватым привкусом о близости моря. Он сделал новый вдох и учуял полевое зверье. В ноздри ударил запах мяса с кухонного стола Шийлы, тяжелый дух мертвечины. Он чувствовал сухой аромат досок под ногами. Ощущение было такое, будто он был мертв, а теперь ожил. Римо громко засмеялся, переполненный жизнью. Синанджу было искусством смерти, но тем, кто им владеет, оно несло только жизнь, полноту жизни, когда все органы чувств и каждый в отдельности нерв вибрирует от ощущения своего всесилия. Римо опять засмеялся. Веранда заходила от его смеха ходуном. Он сделал разворот и высоко подпрыгнул. Он опустился на узкий брус ограждения двумя ногами и застыл без движения, как мачта, строго перпендикулярно брусу. Зажмурившись, он подпрыгнул, перекувырнулся и опустился на балюстраду двумя ногами, только с развернутыми в стороны ступнями. Он пробежался по ограде вперед и назад, не разжимая век, ощущая дерево подошвами и впитывая природную силу через древесину. Смеясь, он понял, что добился своего. Шийла Файнберг была в кухне и не слышала его смеха. Она только что закончила завтрак, состоявший из сырой кровавой печени. Теперь ее выворачивало наизнанку. Она посмотрела на свою рвоту и улыбнулась. Чуткий зверь внутри ее уже третий день подавал долгожданные сигналы. Теперь к нему подключилось ее женское естество. Если это тот самый сигнал, на который она надеялась, то Римо ей больше ни к чему. Разве что на обед. Стоя на веранде, Римо вынул из кармана пачку с сигаретами, раздавил ее в ладони и выбросил на поле срубленного тростника. Он больше не испытывал потребности в сигаретах. Впрочем, он приберег спички.Глава 14
Барменша в «Трех мушкетерах» не кичилась своей смазливостью, хотя кичиться было чем. Просто Дервуд Докинз не произвел на нее сильного впечатления. Подумаешь, «кадиллак», подумаешь, толстая пачка денег! Но то, что он летает на собственном реактивном самолете, растопило лед ее безразличия. Может, он и ее как-нибудь прокатит? — Обязательно! — пообещал он. — Хоть днем, хоть ночью! Он закрепил победу, расписав, как быстро они могли бы попасть в какое-нибудь райское местечко. Скажем, на прошлой неделе он всего за три часа доставил клиентов в Доминиканскую Республику. До чего странные клиенты! Шикарная блондинка в шортиках, а при ней клетка. Он знал, что в клетке сидит человек, потому что слышал его крик, когда клетку сбросили на бетон. Все это Дервуд Докинз выложил барменше как на духу. Ведь он уже выпил четыре порции мартини, о чем и уведомил остальных посетителей бара, включая плохо одетого человека у дальнего конца стойки, который последние четыре года умудрялся кормить вечно больную жену и детей только благодаря тому, что раз в неделю набирал один телефонный номер, чтобы поделиться тем, что ему удалось подслушать. За это ему платили сорок пять долларов в неделю. Человек, которому он звонил, всего два дня тому назад говорил, что разыскивает блондинку и темноволосого мужчину с толстыми запястьями. Рассказ трепача Докинза мог оказаться холостым выстрелом, но существовала и иная возможность. Плохо одетый допил кружку пива, которой всегда ограничивался по дороге с работы домой, и набрал заветный номер. Вдруг на этот раз его ждет премия? Спустя час барменша засобиралась уходить. Дервуд Докинз вспомнил, какой беспорядок она застанет у него дома, и покачают головой. Но пока он поджидал ее у стойки, к нему подошел незнакомец и спросил сухим, как готовая полыхнуть солома, голосом: — Вы — Дервуд Докинз, летчик? Докинз оглядел незнакомца с ног до головы и приободрился. Старый костюм, неухоженные волосы. Не клиент бара и уж подавно не владелец. Докинз решил, что с ним не обязательно соблюдать вежливость. — Кому какое дело? — Моя фамилия Смит. Расскажите о своем полете на Карибские острова на прошлой неделе. — О каком еще полете? — Блондинка. Клетка с человеком. — Кто вам об этом рассказал? — Неважно. Знаю, и все, — сказал Смит. — А мне не хочется об этом разговаривать. Докинз огляделся, чтобы узнать, есть ли свидетели. Блондинка отвалила немалые денежки, чтобы он держал язык за зубами. Конечно, о том, чтобы забрать у него денежки обратно, она может забыть, но если пожалуется на него, то все будут знать, что Докинз не в меру болтлив. Это скажется на его доходах. — Мне очень жаль, но вам придется все рассказать, — сказал Смит. — Это угроза? — спросил Докинз. Как он ни сдерживался, вопрос прозвучал недопустимо громко. А все мартини! — Нет, я стараюсь обойтись без этого, — ответил Смит почти шепотом, чтобы подсказать Докинзу верный тон. — Я не стану вас предупреждать, что, если захочу, у вас уже завтра утром не будет лицензии на полеты. Я не стану обсуждать ваши регулярные полеты из Мексики с весьма странным грузом. Такие маленькие бумажные пакеты. Но я не стану в это вдаваться. Мне нужно знать одно: кого вы везли. Куда вы их доставили? Кто вам заплатил? Кем были ваши пассажиры? Говорили ли они что-нибудь? Потребленный Докинзом алкоголь препятствовал запугиванию, хотя намек на его визиты в Мексику вызвал у него в желудке явление, напоминающее мертвую петлю. — Если вам нужны ответы на такие вопросы, то вы обратились не по адресу, — заявил он и, забыв про барменшу, переодевающуюся в задней комнате, добавил: — Я пошел. — Как вам угодно, — сказал Смит. — Лучше было бы, если бы вы ответили мне прямо здесь. — Оставьте меня в покое, — сказал Докинз. Смит сделал попытку взять его за плечо, но Докинз отшатнулся и кинулся к двери. — Что вам подать, сэр? — спросил у Смита новый бармен. — Ничего, благодарю. Я не пью. Смит купил коробок спичек, взял со стойки бесплатный соленый крекер и последовал за Докинзом. Подойдя к двери, он услышал снаружи сдавленный крик. Дервуд Докинз крутил головой, приходя в себя после столкновения со столбиком стояночного счетчика. Тело его лежало на тротуаре, одна рука пробила счетчик насквозь и вышла с другой стороны. Рядом с ним стоял Чиун. — Теперь он готов к беседе с вами, император. Смит откашлялся и встал так, чтобы загородить от прохожих отчаянно хватающую воздух руку собеседника. — Итак: кого, куда, когдаи зачем? — Сперва освободите мою руку, — взмолился Докинз. — Куда прикажете ее положить? — осведомился Чиун, подойдя ближе. — В ваш левый карман? В багажник вашей машины? Если император пожелает, мы можем выслать ее вам по почте. Решайте, болтун. — Тогда я все скажу, — сказал Докинз Смиту. Глаза летчика безумно вращались. — Только обещайте, что он ко мне больше не притронется. — Вы говорите, говорите, — подбодрил его Смит. Спустя пять минут Смит и Чиун сидели в вертолете, который доставил их к частному реактивному самолету. Маршрут следования — Доминиканская Республика.* * *
В 1500 милях к югу, в Доминиканской Республике, Шийла Файнберг изрыгнула на тарелку все до одного куски сырого мяса, пробывшие у нее в желудке совсем немного времени, которого, впрочем, хватило, чтобы под воздействием желудочного сока они из кроваво-красных превратились в серо-зеленые. Она захохотала. Тигриная часть ее естества уже предупредила об успехе, сейчас о том же уведомлял женский организм. Утренняя тошнота! Она беременна. Новый вид начал размножаться естественным путем. Римо совершил то, для чего предназначался. Откровенно говоря, он успел ей надоесть. Наступило время избавиться от него. Может быть, эту еду ее организм усвоит.Глава 15
— Римо, ты где? Пора! Она приближалась к нему как-то по-новому. Римо почувствовал ее шаги по колебаниям досок веранды и понял, что это необычные шаги. Ее движения были медленными, расчетливыми, словно она искала, где лучше поставить ногу. Римо сделал из этого верный вывод. Она звала его в постель, но он уже не верил ей. Она вышла на охоту. Наступил ответственный момент. Римо легко перемахнул через ограду и бросился в поле, чтобы спрятаться в остатках тростника. Среди шелухи начали подниматься новые стебли, переплетавшиеся с могучими сорняками. Здесь хватало растительности, чтобы спрятать Римо. Раня ноги и царапая руки, Римо достиг дальнего угла поля, где и притаился. До него опять донесся голос Шийлы: — Где ты, дурной мальчишка? Иди к мамочке! Примитивная имитация соблазна совершенно не соответствовала ее натуре. При иных обстоятельствах это вызвало бы у Римо смех. Но не теперь. Сейчас она бросится за ним в погоню. Римо не знал, насколько полно в нем восстановилось мастерство Синанджу. Однажды, когда он находился в пике формы, она его чуть не прикончила. Как же обернется дело теперь, когда он растренирован и утратил форму? Шийла выскочила на веранду. Римо хорошо видел ее сквозь стебли. Она была обнажена, руки подняты над головой, пальцы скрючены. Она поводила головой вправо-влево. Принюхавшись, она определила, в каком направлении скрылся Римо. Из ее горла вырвалось злобное рычание, тигриный рык, от которого жертва начинает трепетать, стелиться по земле и лишается сил к сопротивлению. Она сбежала с веранды. Руки прижаты к бокам, голова низко опущена. Она шла по следу. — Ты знаешь, что тебе не уйти! — крикнула она. — Так мне будет еще проще тобой пообедать. Она понеслась в направлении Римо так быстро, словно заросли у нее на пути сменились гладкой тропинкой. Римо припал к земле, чтобы не быть замеченным, и бросился к дому. Направление ветерка была таким, что теперь до нее не мог долететь его запах. Рядом с домом стоял бензиновый движок, питавший электроэнергией лампочки и холодильник. Наготове были две полные канистры, по пять галлонов в каждой. Римо подхватил обе и поспешил назад в поле. Шийла все звала его. Ее голос разносился по окрестностям с нечеловеческой силой. Достигнув зарослей, где запах Римо стал отчетливее, она остановилась и хорошенько принюхалась. — Как ты догадался, что твоя работа окончена? — Она выпрямилась и заторопилась через поле тем же путем, что в первый раз пробежал Римо. — Уймись, от меня все равно не спрячешься! Достигнув второго густого островка, где также побывал Римо, она крикнула: — Жаль, что ты не сможешь увидеть расу, которую помог создать! Римо выливал бензин на краю поля. Он делал это на бегу, зажав канистры под мышками. Сухая шелуха покрывалась маслянистой пленкой. Римо израсходовал полторы канистры. К тому моменту, когда Шийла добежала до шестого островка, где остался запах Римо, он описал вокруг поля полный круг и теперь опять находился у веранды. Он чувствовал, что форма не восстановилась до конца. Разодранные мышцы живота срослись, кожа зажила, не украсившись шрамами, однако мышечный тонус ослаб. От пробежки с двумя канистрами он совершенно выдохся. Он удивленно пожал плечами и бросил канистры. Шийла стояла на четвереньках, вынюхивая его следы у шестого островка растительности. Римо устремился к центру поля, крикнув: — Эй, киска, ты где? Шийла выпрямилась и зарычала. Увидев Римо, она улыбнулась широкой хищной улыбкой, в которой не было ни радости, ни счастья, а лишь удовлетворение от близости лакомой добычи. Она медленно пошла в его направлении, слегка согнувшись. Ее красивые груди склонялись к земле, соски напряглись от страсти, не имевшей ничего общего с сексом. Впрочем, груди казались теперь меньше, чем прежде. — Я думала, что охота будет увлекательнее, — сказала она. — Сейчас слишком жарко для игр, — ответил Римо. — Даже с матерью твоего ребенка? Эти слова ударили Римо, как тяжелый молот. Он уже много лет мучался от мысли, что у него никогда не будет дома, детей, своего угла, где не придется платить за ночлег. — Что ты имеешь в виду? — Я ношу твоего ребенка. Для этого ты здесь и торчал, глупец! Его отделяло от Шийлы каких-то двадцать ярдов. — Зачем тебе это? — Затем, что я собираюсь увеличить свое племя. Придет день, и его возглавит мой сын. Он станет властелином мира. Это не мой ребенок, подумал Римо. Ребенок получается, когда двое любят друг друга. Двое людей. Это существо, если оно родится, будет уродливой карикатурой на ребенка — наполовину человеком, наполовину зверем, безжалостным убийцей... Такое существо еще мог бы воспитать он, Римо, но не она. Только сейчас он впервые испытал ненависть к Шийле Файнберг: он ненавидел ее за издевательство над его отцовством, за то, что она сделала из него племенного жеребца, не зная и не желая знать, как много значит ребенок для Римо. Римо не смог сдержать ярости. — Властелином мира? Нет, он будет спать на дереве, подъедать отбросы из мясной лавки и радоваться, что не угодил в зверинец. Вместе с тобой, безмозглый гибрид! Шийла заскрежетала зубами. — Я могла бы сохранить тебе жизнь. Но ты ничего не понимаешь. Я — новая порода людей. — Нет, ты из старой породы психов. Она подобралась и прыгнула, скрючив пальцы и широко разинув рот с блестящими от слюны длинными белыми клыками. Ее скорость застала Римо врасплох. Лишь в последнее мгновение он поднырнул под нее, откатился в сторону и бросился наутек. Шийла по инерции отлетела в заросли, но тут же вскочила на ноги и кинулась вдогонку. Римо понимал, что не обрел прежней формы и наполовину. Зато Шийла была безупречным зверем, сильным и молодым. Правда, у Римо было еще одно оружие — человеческий ум. Именно ум помог человеку завоевать мир, используя животные инстинкты зверей против них самих. Оказавшись на краю поля, он повернулся и стал ждать Шийлу, держа в руке спичечный коробок. Настигнув его, она сделала обманный прыжок вправо, а потом бросилась на добычу. Ее длинные ногти до крови разодрали ему левое плечо. Он опять поднырнул под нее и нанес сокрушительный удар ей в живот. — Уууф, — прошипела она. Он понял, что удар не попал в цель, иначе она умерла бы на месте. Вместо этого она шлепнулась на землю, тут же вскочила и повернулась к Римо. Ее чудесная белая кожа была теперь залеплена грязью пополам с соломой. Она походила на зверя, принявшего грязевую ванну и потом катавшегося в траве. Прежде чем она успела нанести новый удар, Римо чиркнул спичкой и бросил ее в сторону Шийлы. Спичка упала в прочерченную им полоску бензина. Полыхнуло пламя. Сухой тростник яростно затрещал. Огонь побежал в обе стороны, взяв обоих двуногих в кольцо. Глаза Шийлы расширились от страха и потрясения. Это стало для Римо подтверждением его правоты. Единственным животным, подчинившим себе огонь, был человек. Ее борьба с сигаретными окурками и отказ пользоваться простой кухонной плитой подсказали Римо, что Шийла боится огня. Она отпрыгнула от языков пламени. Теперь она была загнана в угол: с трех сторон ее окружал огонь, перед ней стоял Римо. Она кинулась на Римо. Римо сделал почти незаметное движение туловищем, которое обмануло ее. Он попытался вернуться к огню, но ему не хватило прыти. Она зацепила его рукой за ногу, и он рухнул в грязь. Она прыгнула ему на спину. Римо чувствовал, что сейчас ему в шею вонзятся ее когти. Без паники, отлично сознавая свои шансы. Римо вскочил и бросился к огню. У самого огня Шийла Файнберг спрыгнула с него и попятилась. Ее глаза горели ненавистью. Их разделял какой-то десяток футов. — Огонь не сможет гореть вечно, — прошипела она. — А потом ты подохнешь! Ты все равно не сможешь от меня убежать. — Не делай скороспелых выводов, — посоветовал ей Римо. — В этом-то и беда с вами, кошками: вы очень торопитесь. Теперь слово за мной. Шийла уже трижды прыгала на него, и он изучил ее повадку. Она нападала с поднятыми руками, пригнутой головой, неприкрытым животом. Настал момент наказать ее за то, что она не помнит о собственном животе, иначе она окончательно его измотает. Римо вырвался из огненного кольца и описал вокруг Шийлы круг. Остановился он в том месте, где у него за спиной не оказалось огня, как бы приглашая ее напасть. Шийла отозвалась на приглашение. Бросок ее выглядел точно так же, как прежде. Римо сделал кувырок и ударил ее обоими каблуками в живот. Шийла взмыла в воздух. Еще в полете она, как кошка, перевернулась, готовясь приземлиться на ноги. Однако вместо этого она напоролась на острый стебель тростника, который проткнул ей живот, как копье. Римо наблюдал, словно в замедленном кино, как тело Шийлы Файнберг нанизывается на стебель, не уступающий по твердости бамбуку. Стебель вышел у нее из спины, запачканный кровью, с кусками внутренностей. Она умирала, но в ее взгляде не было боли, а только изумление, как у неумеющих размышлять животных, сталкивающихся с реальностью собственной смерти. Римо встал на ноги и подошел к Шийле Файнберг. Она поманила его рукой. Рука дергалась, как у мима, подражающего роботу. — Мне надо тебе кое-что сказать, — прошипела она. — Иди сюда. Римо опустился перед Шийлой на колени, собираясь выслушать исповедь. Она разинула рот и едва не вцепилась ему в глотку. Однако стремительность была уже далеко не та. Жизнь покидала ее, а вместе с ней и умение убивать. Римо просто отодвинулся, и зубы лязгнули, ухватив воздух. Она ткнулась лицом в землю. Римо встал и дождался, пока она испустит дух. — Прости, дорогая, но иначе было нельзя, — напутствовал он ее. На него тут же навалилась страшная усталость, подобная волне, захлестывающей пловца. Ему захотелось погрузиться в отдых, в сон, а очнувшись, опять заняться совершенствованием тела по системе Синанджу. Однако сперва он должен было кое в чем разобраться, иначе ему никогда в жизни не будет покоя. Огонь погас, но поле еще тлело, когда несколько минут спустя на него заехал джип со Смитом и Чиуном. Работник аэропортовской конторы по найму машин вспомнил блондинку с клеткой и доходчиво растолковал им, как доехать до фермы. Римо стоял спиной к ним. Перед ним лежало навзничь нагое тело Шийлы Файнберг. Дыра у нее в животе была теперь шире, руки Римо были залиты кровью. Увидев Чиуна, Римо улыбнулся. — Вы не ранены? — спросил Смит. — Я в порядке. Она не была беременна, — сказал Римо и побрел к дому, чтобы умыться. Чиун засеменил за ним, ступая с ним в ногу. — Гляжу я на тебя, — раздалось у Римо из-за спины. — Ну и жирен ты, ну и жирен! — Знаю, папочка, — сказал Римо. — Я кое-чему научился. — Впервые в жизни! Знаешь ли ты, как я потратился на свечи? Римо остановился и оглянулся на Чиуна. — Для траурного ритуала? Мне кое-что известно о Синанджу, папочка. Я знаю, что так оплакивают только кровь родного человека. — Твоя жизнь настолько не имела цены, что я решил таким путем ускорить твою смерть, — сварливо проскрипел Чиун. — А ты взял и не умер. Зря я тратил деньги на свечи. — Ничего, мы возместим тебе расходы. А знаешь, Чиун, даже если я никуда не гожусь, тебе все-таки повезло, что у тебя есть сын — я. Здорово, должно быть, иметь сына! — Здорово иметь хорошего сына, — ответил Чиун. — Иметь такого сына, как ты, — все равно, что не иметь никакого. Ты совершенно ничего не соображаешь, Римо. — К тому же я жирен. Этого тоже не забывай. К моменту появления Римо на веранде Смит закончил осмотр женского трупа. — Это Шийла Файнберг? — спросил он. — Она самая, — ответил Римо. Смит кивнул. — Что ж, по крайней мере она перестанет делать из людей тигров. Вы случайно не узнали у нее имен тех, которые по-прежнему остаются в Бостоне? — Нет, — сказал Римо. — Тогда после возвращения вы их быстро устраните. Теперь, когда вы знаете их повадки, это не составит для вас труда. — Я туда не вернусь, Смитти, — сказал Римо. — Но они все еще там. И все еще убивают. — Скоро перестанут. Скоро им крышка. — Вы так уверены? — Уверен. Я же сказал: она не была беременна. На этом Римо прекратил всякие разговоры. Он хранил молчание, пока джип вез их на аэродром, где дожидался частный самолет Смита. Только в самолете Чиун осторожно обратился к нему: — Она менялась в обратную сторону? Римо кивнул и спросил: — Как ты догадался? — Ее тело утратило прежнюю гибкость. Это существо уже не могло двигаться так, как то, которое утащило тебя на прошлой неделе из санатория. — Ты прав, папочка, — сказал Римо. — Ее рвало. Она решила, что это утренняя тошнота, свидетельствующая о беременности, но причина была в другом. Ее организм отторгал привнесенные изменения. Менялись ее формы, она была уже не такой сильной. Она была на пути назад. — Значит, остальные, те, что в Бостоне, тоже пройдут этот путь... — Правильно. Поэтому мы можем оставить их в покое. К ним подсел Смит. Чиун сказал: — Но попытка была неплохой. Если бы можно было справиться с отторжением и получить немного этой НКД... — ДНК, — сказал Смит. — Ну, да. У вас, кстати, не найдется? — Нет. — Не сможете достать для нас бутылочку? — Вряд ли ее продают бутылками. Зачем вам? — Последнее время я усиленно практикуюсь в терпимом отношении к низшим народностям. Если вы обратили внимание, я давно не напоминал вам, что вы белые. Это — часть моей новой программы терпимого отношения к низшим мира сего. Если бы мы раздобыли этой ДНК, можно было бы превратить в желтых всех белых и черных. Потом мы бы подняли их умственный уровень до корейского, а потом еще выше — до северокорейского. Улавливаете? — Пока да, — сказал Смит. — В конце концов мы бы всех северокорейцев превратили в лучших из людей, какие когда-либо появлялись на земле, — по образцу одного-единственного уроженца Синанджу. Вы только вообразите такое чудо, император! — Точно, Смитти, — подхватил Римо. — Пораскиньте мозгами. Четыре миллиарда Чиунов! — Я не смогу достать ДНК, — поспешно ответил Смит. — Он согласен и на центрифугу, — со смехом сказал Римо. Чиун высказался в том смысле, что какой бы ни была его терпимость, белым свойственно отказываться от хороших предложений, даже если речь идет о последнем для них шансе улучшить свою породу. Перейдя на корейский, он сообщил Римо, что это станет темой его следующей книги. — Следующей? Где же последняя? — Я решил не тратить на вас силы. Вы бы все равно этого не оценили. Вот следующая книга обязательно приведет вас в чувство. — Когда ты собираешься ее написать? — спросил Римо. — Я бы сильно продвинулся уже сейчас, если бы не пришлось тратить столько времени на тебя. Если ты оставишь меня в покое и будешь соблюдать тишину, я ее мигом закончу. — Я буду стараться изо всех сил, — пообещал Римо. — И, как обычно, у тебя ничего не получится, — сказал Чиун.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Остров Зомби
Глава первая
Ничто в прошлом преподобного Прескотта Пламбера не предвещало, что в один прекрасный день он обретет способность с легкостью отправить на тот свет всякого, кого пожелает. Да и сам он только добродушно улыбнулся бы, если бы ему сказали, что он скоро изобретет оружие невиданной силы. — Господь с вами! Я и война? Нет, я против войны. Ненавижу страдания. Потому я и стал врачом, хочу служить Богу и людям. — Он непременно сказал бы что-нибудь в этом роде, если бы не кончил жизнь, превратившись в жалкую лужицу на дворцовом полу. Отправляясь на небольшой покрытый тропической растительностью островок вулканического происхождения, расположенный к югу от Кубы и к северу от Арубы — в стороне от морских путей, где в свое время бесчинствовали английские пираты, грабя испанские корабли с сокровищами и простодушно называя этот грабеж войной, — преподобный доктор Пламбер объяснял своему приятелю, также выпускнику медицинского колледжа, что единственное достойное дело для врача — служить Богу и людям. — Чушь собачья! — отозвался с некоторым отвращением сокурсник. — Я выбрал дерматологию и объясню, почему. Это не хирургия, где вознаграждения не дождешься. И никто не станет будить тебя в четыре утра, чтобы срочно вскрыть прыщ. Дерматолог полностью располагает своим временем — твои дни и твои ночи принадлежат тебе, а у пациентов, которые хотят иметь гладкую, как шелк, кожу, обычно денег куры не клюют. — Я хочу отправиться туда, где люди страдают, где они болеют и мучаются, — настаивал Пламбер. — В этом есть что-то нездоровое, — предупредил его сокурсник. — Тебе надо проконсультироваться с психиатром. Лучше займись дерматологией, послушайся моего совета. Своя рубашка ближе к телу. В национальном аэропорту Бакьи преподобного Пламбера встречали сотрудники миссии, приехавшие на стареньком многоместном «форде». С непривычки Пламбер обливался потом. Его доставили в министерство здравоохранения. Он дожидался приема в комнате, стены которой были увешаны впечатляющими диаграммами снижения детской смертности, улучшения качества питания и врачебной помощи. Приглядевшись внимательнее, Пламбер обнаружил, что диаграммы эти отражают положение дел в городе Остине, штат Техас, причем название города было кое-как замазано, а поверх написано «Бакья». Министр здравоохранения задал новому доктору, который будет работать в миссии, расположенной высоко в горах, лишь один, но важный вопрос. — У вас есть что-нибудь взбадривающее, доктор? — Вы о чем? — спросил растерявшийся Пламбер. — Ну, такие красненькие... Вы привезли? Или зелененькие? Лично я предпочитаю зелененькие. — Но вы же говорите о наркотиках! — Ну и что? Мне они для здоровья необходимы! И если я их не получу, то лучше тебе, гринго, убираться назад в Штаты. Ясно? А? Так что вы мне, доктор, пропишите от бессонницы? Красненькие или зелененькие? И чтобы днем быть пободрее? — С другой стороны, если поразмыслить, вы действительно нуждаетесь и в тех и в других, — согласился доктор Пламбер. — Отлично. Попозже подгоните сюда пикапчик красненьких и зелененьких. — Но это уже целая незаконная операция с наркотиками! — Ну это вы загнули, доктор. Что можно взять с нас, бедной развивающейся страны? А вы, собственно, чем собираетесь здесь заниматься? — Спасать детей. — Доллар — ребенок, сеньор. — Как, я должен платить вам доллар за каждого спасенного ребенка?! — Не веря своим ушам, доктор Пламбер недоуменно покачал головой. — Эта страна — наша. И порядки здесь — наши Может, вам не по душе наша культура, сеньор? Вы насмехаетесь над нашими традициями? Нет, такого у доктора Прескотта Пламбера и в мыслях не было. Он приехал сюда спасать жизни и души людей. — Так и быть, души спасайте бесплатно. А вообще вы мне нравитесь, вы — мой северный брат, да и все мы — одна семья американских народов, так что спасайте детей за двадцать пять центов с каждого или пятерых — за доллар. Кто вам еще предложит такую выгодную сделку? Доктор Пламбер улыбнулся. Миссия располагалась в горах, занимающих всю северную половину острова. Здание больницы было сложено из вулканического туфа и крыто железом. Электроэнергию давал собственный генератор. На самом острове электричество было лишь в одном городе — в столице Сьюдад Нативидадо, названной так испанскими «кабальерос» в честь Рождества Христова. Таким образом они запечатлели благодарную память за пять раздольных лет — с 1681 по 1686, — когда грабили и насиловали в свое удовольствие. Очутившись на территории миссии, доктор Пламбер с удивлением услышал отдаленную барабанную дробь и решил, что, скорее всего, местные жители таким способом извещают друг друга о прибытии нового врача. Но барабаны не умолкали. Дробь звучала непрерывно, с утра до вечера, сорок ударов в минуту, никогда не выбиваясь из ритма и своей монотонностью доводя доктора Пламбера до головной боли. Неделю он просидел в миссии, ожидая пациентов, но никто не приходил. И вот однажды барабаны замолкли. За это время барабанная дробь успела стать частью его жизни, и сначала доктор Пламбер не понял, что случилось, что изменилось вокруг. Лишь спустя некоторое время он осознал, что произошло, — воцарилась тишина. А в ней доктор услышал новый непривычный звук. Шаги. Он поднял глаза от своего рабочего стола, установленного на свежем воздухе, за которым доктор разбирал медицинские карточки персонала миссии. К нему приближался голый до пояса старик в черных штанах и цилиндре. Старик был крепкий, но небольшого роста, его кожа имела светло-коричневый оттенок. Пламбер резво вскочил на ноги и протянул руку. — Рад видеть вас. Чем могу быть полезен? — Ничем, — ответил старик. — А вот я могу. Меня называют Самди. По словам старика, он был «хунганом» — святым человеком здешних гор — и, прежде чем разрешить своему народу лечиться у доктора, пришел познакомиться с ним. — Я хочу только одного — лечить их тела и спасать души, — сказал доктор Пламбер. — Не так уж и мало, — с улыбкой отозвался старик. — Так и быть, лечите тела, но не трогайте души. Души принадлежат мне. Доктору Пламберу пришлось согласиться, так как эго был единственный шанс заполучить пациентов. Во всяком случае какое-то время он не будет склонять местных жителей поменять религию... — Прекрасно, — сказал Самди. — У них прекрасная религия. Завтра больные придут к вам. И, не сказав больше ни слова, старик удалился. Как только он покинул территорию миссии, барабанный бой возобновился. На следующий день к доктору пришли первые пациенты, а вскоре они повалили валом. И Пламбер с головой ушел в работу, которая, он знал, предназначена ему свыше. Он лечил людей и добился на этом поприще значительных успехов. Он оборудовал собственными руками операционную и, так как немного разбирался в электричестве, починил рентгеновский аппарат. После того как он спас жизнь министру юстиции, ему разрешили спасать детей бесплатно. Однако министр не преминул сообщить доктору, что если тот спасет хотя бы двух хорошеньких девчушек, то пусть даст знать, их можно пристроить, когда они подрастут, лет в четырнадцать-пятнадцать, в хорошие отели, где те, если не заболеют, будут приносить не меньше двухсот долларов в неделю каждая, а это на острове — целое состояние. — Но это же будут белые рабыни! — воскликнул возмущенный доктор Пламбер. — Вовсе нет, светло-коричневые. Белых здесь днем с огнем не найти. А очень черные не столь высоко ценятся. Но если вам вдруг случайно попадется блондиночка, не выпускайте ее из рук, пришлите ко мне. Мы сделаем на ней большие деньги. Идет? — Нет, не идет. Я приехал сюда, чтобы спасать жизни и души, а не потворствовать похоти. Взгляд, которым министр окинул доктора, ничем не отличался от взгляда сокурсника, решившего специализироваться в дерматологии. Этот взгляд говорил, что Пламбер — ненормальный. Но Пламбера это не волновало. Пусть он дурак, но его «глупость» угодна Богу, он выглядит дураком лишь в глазах людей, которым еще не открылся путь к спасению. Впрочем, дураком был как раз дерматолог. И министр здравоохранения тоже — ведь в этой благословенной темно-коричневой земле таилась некая субстанция, которую местные называли «мунг». Приложенное ко лбу, это вещество дарило покой и забвение. До чего же глупо, думал доктор Пламбер, употреблять наркотики, когда здесь сама земля дарует блаженство. В течение нескольких лет, трудясь над тем, чтобы превратить маленькую амбулаторию в современную больницу, доктор Пламбер не переставал думать об этой субстанции. Проведя ряд опытов, он с удовлетворением убедился в том, что мунг не проникает в организм сквозь кожу и, следовательно, воздействует на мозг посредством какого-то излучения. Когда в миссию прибыла сестра Беатриса, она стала его ассистенткой. Этой молодой незамужней особе выпала честь оказаться первой белой женщиной, не подвергшейся в Сьюдад Нативидадо гнусным домогательствам. Впрочем, спасла ее вовсе не исключительная добродетель, а сальные слипшиеся волосы, очки с толстыми стеклами и выпирающие зубы, которые так и не поддались усилиям современных ортодонтологов. Доктор Пламбер незамедлительно влюбился в нее. Всю жизнь он берег себя для той единственной женщины, которую полюбит, и сестру Беатрису он воспринял как дар небес. Циничные жители острова могли бы заметить ему, что проработавшие три месяца на Бакье бледнолицые влюблялись в любую из белых женщин за пять секунд. Самые хладнокровные могли продержаться до двух минут, но не более. — Сестра Беатриса, испытываете ли вы те же чувства, что и я? — вопрошал доктор Пламбер. При этом его костлявые ладони становились влажными, а сердце от радостного волнения так и прыгало в груди. — Если вы чувствуете глубокую депрессию, то да, — отвечала сестра Беатриса. Она испытывала потребность страдать и переносить лишения во имя Иисуса, но страдания казались ей более возвышенными, когда она распевала гимны вместе с родственниками и друзьями в христианской церкви на родине. Здесь же, на Бакье, от бесконечной барабанной дроби у нее раскалывалась голова, а еще ей досаждали тараканы, в которых совсем не ощущалось божественной благодати. — У вас депрессия, дорогая? — обрадовался доктор Пламбер. — Но Господь сподобил эту землю исцелять депрессию. В маленькой лаборатории, которую доктор Пламбер оборудовал собственными руками, он приложил темно-зеленую массу ко лбу и вискам сестры Беатрисы. — Это просто чудо, — признала сестра Беатриса. Она моргнула раз, потом еще и еще. В ее жизни бывали периоды, когда ей приходилось принимать транквилизаторы — от них обычно клонило ко сну. Это же вещество мгновенно выводило из угнетенного состояния, но при этом не давало ощущения невероятного счастья, за которым последовала бы еще большая подавленность. Ничего чрезмерного, никаких крайностей. Депрессия уходила вот и все. — Это чудо, — повторяла сестра Беатриса. — Нужно поделиться им с другими людьми. — Невозможно. Компании по производству лекарств сначала заинтересовались, но ведь энергия мунга никогда не иссякает, его пригоршни хватит человеку навсегда, такое лекарство вечно. Нельзя будет заставить людей покупать его снова и снова. Думаю, они уберут любого, кто попытается ввезти препарат в Америку: ведь он погубит рынок транквилизаторов и антидепрессантов. Тысячи людей потеряют работу. Я лишу людей работы — так они мне объяснили. — А может, связаться с медицинскими журналами? Пусть они просветят человечество. — Я еще не закончил опыты. — Теперь мы займемся этим вместе, — сказала сестра Беатриса, и в ее глазах зажегся азартный огонек. Она представила себя в роли ассистентки преподобного доктора Прескотта Пламбера, великого миссионера-ученого, открывшего спасение от депрессии. Ей уже виделось, как она выступает на церковных собраниях, рассказывая о тяжелой изнанке миссионерского служения — об этой несусветной жаре, ужасных барабанах и вездесущих тараканах. Насколько такая жизнь будет приятнее, чем прозябание в Бакье, этой гнусной дыре. Доктор Пламбер покраснел. Он как раз планировал очередной эксперимент, собираясь облучить вещество. — Если мы направим пучок электронов на мунг — а это, на мой взгляд, гликол-полиамин-силицилат — мы больше узнаем о его воздействии на структуру клетки. — Чудесно, — восхитилась сестра Беатриса, которая не поняла ни слова. Она настояла, чтобы он привлек ее к опытам. Прямо сейчас. Потребовала, чтобы облучение было как можно более сильным. И уселась на плетеный стул. Доктор Пламбер поместил мунг в ящик над компактным и мощным генератором, обеспечивающим электричеством испускающие электроны трубки, улыбнулся сестре Беатрисе и, щелкнув тумблером... превратил ее в кисель, стекающий сквозь плетеное сиденье стула. — Ох, — только и сказал доктор Пламбер. Нечто похожее на густую патоку просочилось через то, что некогда было белой блузкой и ситцевой юбкой. Мерзкая жижа заполнила до краев туфли из искусственной кожи на толстой подошве. В воздухе возник запах свиного рагу с рисом, простоявшего сутки при тропической жаре. Доктор Пламбер приподнял пинцетом краешек блузки. На шее сестра Беатриса носила небольшой опал на цепочке. С ним ничего не произошло. Не пострадали также лифчик и трусики. Целлофановый пакет в кармане юбки, в котором лежал арахис, сохранился, но сами орехи исчезли. Очевидно, поток электронов, прошедших через загадочное вещество, обретал способность разрушать живую материю. Возможно, видоизменялась ее клеточная структура. Несчастный доктор Пламбер, который нашел свою настоящую любовь, чтобы тут же потерять ее, добрался до столицы острова Сьюдад Нативидадо в состоянии, близком к помешательству. Он тут же направился к министру юстиции. — Я совершил убийство, — объявил он. Министр юстиции, которого доктор Пламбер спас недавно от верной смерти, обнял плачущего миссионера. — Нет! — вскричал он. — Пока я министр, мой друг не может совершить убийство! Кто эта коммунистка, эта террористка, от которой вы спасли миссию? — Моя коллега. Сестра во Христе. — Она, наверное, душила несчастного туземца? — Вовсе нет, — печально отозвался доктор Пламбер. — Она мирно сидела на стуле, участвуя в эксперименте. Я не думал, что опыт убьет ее. — Еще лучше. Значит, будем считать, что произошел несчастный случай, — рассмеялся министр. — Она погибла в результате несчастного случая, так? — Он хлопнул доктора Пламбера по спине. — Говорю тебе, гринго, пока я — министр юстиции, никто не посмеет сказать, что мой друг сел в тюрьму за убийство. И началось. Вскоре и сам президент узнал, какие чудеса можно проделывать с помощью мунга. — Это лучше всяких пуль, — заявил министр юстиции. Сакристо Хуарес Баниста Санчес-и-Корасон выслушал его внимательно. Это был крупный мужчина, смуглолицый, с черными усами — они, топорщась, напоминали руль велосипеда, — глубоко посаженными черными глазами, толстыми губами и плоским носом. Пять лет назад он, наконец, признал, что в его жилах течет негритянская кровь, и теперь даже гордился этим, предложив столицу острова в качестве места конференций Союза африканского единства. Он любил повторять: «Братья должны встречаться со своими братьями», хотя прежде заверял белых гостей острова, что он «чистокровный индеец, без всякой примеси негритянской крови». — Лучше пули ничего не бывает, — сказал Корасон и, причмокнув, высосал косточку гуавы из дупла переднего зуба. Время от времени он должен был появляться в ООН, представляя там свою страну. Обычно он делал это, когда у него появлялась нужда в дантисте. Всякую мелочь могли лечить духи, но с серьезными вещами он обращался только к своему дантисту — доктору Шварцу из Бронкса. Когда Шварц узнал, что Сакристо Хуарес Баниста Санчес-и-Корасон — тот самый Генералиссимус (с большой буквы!) Корасон, Кровавый карибский палач, Папа Корасон, Безумный диктатор Бакьи, один из самых жестоких и кровожадных правителей мира, он сделал единственное, что обязан был сделать дантист из Бронкса. Он втрое повысил гонорар и заставил Корасона платить вперед. — А это лучше пули, — продолжал настаивать министр юстиции. — Раз — и ничего! — Мне не нужно «ничего». Должны оставаться трупы. А иначе что выставлять в деревнях крестьянам на обозрение, как научить их любить Папу Корасона всей душой и всем сердцем, если под рукой не будет трупов? Как? Без трупов нельзя управлять страной. Нет, лучше пули ничего не бывает. Она священна. Корасон поцеловал кончики своих пальцев и медленно, словно распускающийся цветок, раскрыл ладонь. Он любил пулю. Первого человека он убил в девять лет. Тот был прикручен к столбу белыми простынями. Увидев девятилетнего мальчишку с огромным пистолетом 45-го калибра, он улыбнулся. Маленький Сакристо выстрелом стер его улыбку вместе с половиной лица. Однажды к отцу Сакристо пришел американец из фруктовой компании и сказал, что тому нельзя больше оставаться просто бандитом. Он принес отцу какую-то невиданную военную форму. И коробку с бумагами. Отец Сакристо стал президентом, а бумаги — конституцией, оригинал которой и по сей день хранится в нью-йоркском офисе информационного агентства, где ее и сочинили. Американская фруктовая компания какое-то время выращивала на острове бананы, а потом решила перейти на манго. Но на манго в Америке не оказалось большого спроса, и компания в конце концов убралась с острова. Теперь стоило кому-нибудь заикнуться о правах человека, как отец Сакристо торжественно указывал на коробку с бумагами: — Вот гарантия наших прав. У нас самые совершенные законы в мире. Разве не так? И прибавлял, что если кто-нибудь не верит ему, пусть откроет коробку и сам убедится. Но все верили отцу Сакристо на слово. Однажды отцу Сакристо донесли, что его хотят убить. Сакристо знал, где живет убийца, и они с отцом отправились туда, чтобы упредить врага. Их сопровождала личная охрана Сакристо в количестве пятидесяти человек. Назад Сакристо и охрана вернулись с телом президента. По их словам тот погиб, храбро сражаясь с врагом. Смерть наступила мгновенно — в перестрелке. Никому не показалось странным, что убит он пулей в затылок, хотя враг находился перед ним. А если кому-то и показалось, то он не стал докладывать об этом Сакристо, который теперь, наследуя власть, сам стал президентом. Под предлогом выявления врагов, которые погубили его отца, Сакристо лично перестрелял тех генералов, которые хранили его отцу верность. Сакристо любил пулю. Она дала ему все. И он не собирался слушать разные сказки про средства, которые надежнее пули. — Клянусь жизнью, это так, — настаивал министр юстиции. Жирное лицо Сакристо Корасона расплылось в улыбке. — Конечно, я, может быть, преувеличиваю, — вдруг испугался министр, сообразив, что заигрался и рискует жизнью. — Вот именно, — сказал Корасон. Он не повысил голоса. Ему нравился просторный дом министра юстиции: неказистый с виду, изнутри он поражал воображение мраморной отделкой полов и ванных комнат и хорошенькими девушками, которые никогда не выходили на улицу. Они отнюдь не были дочерьми министра. Так уж повелось, что если подданные не держали красавиц-дочерей под замком, президент или кто-то из его окружения мог воспользоваться ситуацией и лишить девушку невинности. Корасон был разумным человеком. Он мог понять отца, не выпускавшего дочь из дома, — значит, тот дорожил ею. Но зачем скрывать от чужих глаз совершенно посторонних девушек? В его представлении это был тяжкий грех. Безнравственно прятать красивую девушку от президента, твоего господина. В конце концов министр юстиции доставил президенту аппарат, что был, по его словам, лучше пули. Его привез в тяжелом ящике миссионер из больницы в горах. Ящик представлял собой куб, сторона которого равнялась двум футам, и сдвинуть его с места было трудновато. Миссионер — одновременно доктор и священник — жил на Бакье ухе несколько лет. Корасон приветствовал его в высокопарных цветастых выражениях, как и положено приветствовать служителя Бога, и попросил продемонстрировать свое волшебство. — Но это не волшебство, господин президент. Все свершается по законам науки. — Хорошо, хорошо. Начинайте. На ком испробуем? — Раньше этот прибор помогал обрести здоровье, но он испортился. Не помогает, а даже... — Тут голос доктора дрогнул, и он закончил фразу очень печально: — Теперь он убивает, а не лечит. — Дороже здоровья нет ничего. Имей здоровье, и у тебя есть все. Абсолютно все. Но давайте все же посмотрим, как он работает. Пусть убьет кого-нибудь. И тогда мы увидим, действительно ли он надежнее вот этого. И президент любовно извлек блестящий хромированный пистолет 44-го калибра с перламутровой рукояткой, на которой выделялась президентская эмблема. Пистолет был к тому же заколдован и, как утверждали некоторые жрецы вуду, направлял пулю точно в цель, наделяя ее чуть ли не разумом и заставляя угадывать волю президента. Президент поднес длинный блестящий ствол к голове министра юстиции. — Некоторые утверждают, что твой ящик могущественней пули. Они готовы жизнью поклясться, правда? Министр юстиции впервые осознал, насколько велик, устрашающе велик ствол 44-го калибра. Дуло глядело на него черным туннелем. Он представил себе, как из этого туннеля вылетит пуля. Правда, он не успеет ее увидеть. На другом конце ствола произойдет маленький взрыв, и — ба-бах! — мысли навсегда покинут его голову, ведь этот пистолет разносит мозг в клочья, особенно если пули отливают из мягкого свинца с маленькой полостью в середине, как у пуль «дум-дум». Вот и сейчас одна такая пуля ожидала своей очереди на другом конце ствола. Министр юстиции слабо улыбнулся. Во всем этом была и другая сторона. Существовали западный и островной образы жизни. Последний уходил корнями в религию здешних гор, известную остальному миру под названием «вуду». Западный человек, воспитанный в преклонении перед магией науки, неминуемо вступал в конфликт с магией вуду. Самолет — это продукт западной магии. И если он разбивался, то в результате действия магии островной. Это означало, что остров победил. Но если самолет приземлялся благополучно и особенно если на его борту находились подарки для президента, то снова торжествовал остров. И сейчас старый надежный пистолет в руках Корасона и машина миссионера противостояли друг другу как местное волшебство и механизированная магия гринго, привезенная тощим и грустным доктором Пламбером. В президентские покои — огромный зал с куполообразным потолком и мраморным полом, где торжественно вручались награды и принимались верительные грамоты послов и где иногда выпивавший лишку президент спал, тщательно заперев прочные, бронированные двери, чтобы никто не смог убить его во сне, — ввели свинью. От этой недавно вывалявшейся в помоях свиньи премерзко пахло, засохшая грязь свисала с ее массивных боков. Двое солдат направляли ее в нужную сторону длинными палками с острыми наконечниками, чтобы она ненароком чего-нибудь не опрокинула. — Теперь показывай, — приказал Корасон. Было заметно, что он не верит в успех. — Показывай! — в отчаянии повторил министр. — Вы хотите, чтобы я убил свинью? — У нее нет души. Начинай, — потребовал Корасон. — У меня только раз получилось, — сказал доктор Пламбер. — Неважно, сколько — раз, два, тысячу... Начинай. Давай, давай, — торопил миссионера министр юстиции. Доктор Пламбер повернул выключатель, который приводил в действие небольшой генератор. Три четверти прибора занимало устройство, вырабатывающее электрический ток — в цивилизованной стране его с успехом заменили бы провод, штепсель и розетка. Но здесь, в Бакье, ничто не давалось без труда. У доктора Пламбера было тяжело на душе. Прошло только два дня со времени ужасной гибели Беатрисы, и в его памяти она с каждой минутой становилась все прекраснее. В своем воображении он добился того, в чем не преуспела сама несчастная жертва, тщетно прибегавшая к специальным кремам, упражнениям и поролоновым лифчикам: в его воображении у нее была грудь. Доктор Пламбер еще раз осмотрел мунг, поставил нужное напряжение и направил на свинью объектив, вставленный в отверстие на передней стенке ящика. Затем включил аппарат. Раздался звук, словно лопнул воздушный шар. В воздухе запахло жженой резиной. Свинья весом в триста пятьдесят фунтов исчезла почти беззвучно — лишь разок что-то хрустнуло, — оставив на мраморном полу черную с зеленоватым отливом жижу. И все! Даже деревянные жерди, которыми погоняли скотину, превратились в угли — уцелели лишь металлические наконечники, звякнувшие об пол. Их обволакивал липкий клейстер. — Амиго! Дружище. Брат родной. Святой человек. Поверь, я всей душой люблю Христа, — вкрадчиво заговорил Корасон. — Он одни из лучших богов на свете. А теперь он — мой самый любимый бог. Скажи, как это у тебя получается? Доктор Прескотт Пламбер объяснил, как работает аппарат. Корасон покачал головой. — Какие, говоришь, надо нажать кнопки? — Да вот эти. — Доктор Пламбер показал Корасону красную кнопку, включавшую генератор, и зеленую, пускающую излучение. И тут случилось нечто ужасное. Корасон нечаянно уничтожил министра юстиции — точно так же, как незадолго до этого Пламбер убил прекраснейшую Беатрису. По комнате поползло зловоние — казалось, тлеет куча отбросов. По спине доктора Пламбера побежали мурашки — излучение вызывало дрожь у людей, находящиеся неподалеку от жертвы. — Боже мой! — зарыдал доктор Пламбер. — Это ужасно! — Какая жалость! — произнес Корасон. Он выразил сожаление еще раз, когда так же «нечаянно» уничтожил офицера охраны, которого подозревал в шантаже. Тот имел наглость тянуть денежки из посла иностранной державы, ничего не отстегивая президенту. Это произошло уже у дверей дворца. — Какаяжалость! — повторил Корасон, и водитель проезжавшего по главной улице Сьюдад Нативидадо «седана» исчез, а сам автомобиль, потеряв управление, врезался в веранду гостиницы. — Вы сделали это нарочно! — гневно произнес доктор Пламбер. — Наука требует жертв, — отозвался Корасон. К этому времени вся охрана попряталась, у окон тоже не было ни души. Куда бы ни подтаскивал Корасон тяжелый аппарат, всех тут же как ветром сдувало. В конце концов на улице остались только иностранные туристы из отеля напротив. Они изумленно таращили глаза, не понимая, что происходит, но Корасон их не трогал. Он был неглуп и на Американский Доллар не замахивался. Но тут случай улыбнулся президенту: он вдруг увидев спящего на дежурстве солдата. — Надо его наказать, — заявил Корасон. — В моей армии строгая дисциплина. Теперь доктор Пламбер уже не сомневался, что аппарат попал в руки человека, который убьет своего ближнего, не задумываюсь, и решительно заслонил собой капрала, растянувшегося в дорожной пыли, как спящий бассет-хаунд. — Только через мой труп, — заявил доктор Пламбер. — Идет, — согласится Корасон. — То есть как «идет»? — не понял доктор Прескотт Пламбер, американский гражданин и миссионер. — Через твой труп, — сказал Корасон и направил лучи на костлявое тело доктора. На месте, где только что стоял доктор Пламбер, образовалась темная пахучая лужица, а в ней поверх молнии от брюк плавала Библия с золотым обрезом. Библия вместе с молнией погружалась все глубже в вязкую жижу. По краям из нее что-то торчало. Доктор Пламбер носил старомодные ботинки, подбитые гвоздиками. Гвоздики сохранились. Когда в государственный департамент США пришло известие, что один из американских подданных убит просто так, без всякой причины, Бешеным Карибским псом, Генералиссимусом Сакристо Корасоном, в руках которого находится смертоносное оружие колоссальной силы, у всех возник лишь один вопрос: — Как привлечь его на нашу сторону? — Но он и так на нашей стороне, — объяснил кто-то, занимавшийся этим регионом. — Ежегодно ему перепадает от нас два миллиона. — Это было до того, как он научился превращать людей в кисель, — заметил военный советник. И он оказался прав. Генералиссимус Сакристо Хуарес Баниста Санчес-иКорасон созвал Третью международную конференцию по национальным ресурсам в Сьюдад Нативидадо, на которой сто одиннадцать атташе по науке проголосовали за то, чтобы Бахья единолично владела правом на использование гликол-полиамин-силицилата или, как выразился председательствующий, «этого длинного слова на третьей странице резолюции». Следствием всех этих событий было появление восьми книг, в которых утверждалось, что президента Корасона оклеветали средства массовой информации мировых промышленных держав, а также возрождение интереса к глубокой философии островной религии вуду. А также рост кредитного лимита для Корасона — теперь он доходил до трех миллиардов долларов. Множество кораблей встало на якорь в районе Нативидадо. В Вашингтоне президент Соединенных Штатов срочно собрал высших чинов разведки, дипломатических ведомств и армии и задал им в лоб один вопрос: — Каким образом этот псих заполучил оружие столь разрушительной силы и что нужно сделать, чтобы отнять у него это оружие? На этот крик о помощи каждый департамент ответил объяснительной запиской, в которой доказывалось, что он здесь ни при чем. — Пусть так, — сказал президент, открывая следующее совещание. — Но теперь-то что делать? Что за оружие у этого маньяка? Жду от вас предложений. Меня не интересует, кто виноват, а кто нет. Совещание свелось к тому, что каждое ведомство старалось спихнуть на другое решение этой проблемы, потому что «это не по их части» и они понятия не имеют, какого рода оружие объявилось у диктатора. — Я вижу, вас волнуют только две вещи: как доказать, что вы не виноваты, и как уклониться от любых действий, чтобы, упаси Бог, не оказаться виноватыми. С каких пор вы стали такими трусами? Кто вас так запугал, неужели наши конгрессмены? Все посмотрели в сторону шефа ЦРУ. Прежде чем ответить, тот долго откашливался. — Видите ли, господин президент, если вы действительно хотите знать правду, то вот что я вам сказку. Всякий раз, когда кто-нибудь из моих парней хочет не на словах, а на деле защитить американские интересы, министерство юстиции делает все, чтобы запрятать его в тюрьму. Подобные действия не способствуют приливу энтузиазма у моих людей. Дело вовсе не в конгрессе. Никто не хочет садиться в тюрьму. — Неужели никого не волнует, что убивают американских граждан? Ни в одном докладе я не нашел разумных соображений по этому поводу, — сказал президент. — В руках у маньяка страшное оружие, против которого у нас нет защиты! Мы не знаем принцип действия этого оружия и проявляем преступное благодушие. Неужели всем наплевать? Выскажется кто-нибудь по сути дела? В рядах адмиралов и генералов раздались покашливание и шепоток. Люди, ответственные за проведение национальной внешней политики, отводили глаза так же, как их коллеги из разведслужб. — Ну и черт с вами! — вслух подытожил президент с еле уловимым южным акцентом. Его лицо пылало. Он был зол на руководителей служб национальной безопасности и на себя за то, что не совладал с собой и сорвался на грубость. Ни одна законная организация, ни одно законное ведомство не собирались заниматься этим запутанным делом, — значит, оставалось одно: прибегнуть к услугам нелегальных помощников. В середине дня президент удалился в свою спальню в Белом доме и, открыв бюро, положил руку на трубку красного телефона без диска. Он ненавидел этот телефон и ненавидел то, что стояло за ним. Само существование красного аппарата говорило о том, что страна не может справиться со своими проблемами в рамках закона. В прошлом он подумывал распустить организацию, связь с которой осуществлялась по красному телефону и к помощи которой президенты прибегали только в самых крайних случаях. Он не хотел знать о тех вещах, которыми ей приходилось заниматься, и поначалу думал, что сможет без нее обойтись. Но оказалось, что это не так. В решающий момент он мог положиться только на эту группу, хотя его постоянно мучило сознание ее нелегальности. Она стояла вне закона, а именно беззаконие президент ненавидел больше всего. Эту организацию — КЮРЕ — создали более десятилетия назад, и она была так надежно законспирирована, что осталась никому не известной. ЦРУ и армия были открытой книгой для всех, о КЮРЕ же знал один президент. Ну и, конечно, сам руководитель КЮРЕ и два исполнителя — профессиональные убийцы. Правительство страны — его, президента, правительство — содержало на службе двух самых могущественных убийц, когда-либо существовавших на свете, и, чтобы их остановить, президенту достаточно было сказать руководителю организации только одно слово: «Довольно». И организация перестала бы существовать. Перестали бы действовать в Америке наемные мастера убийства — ассасины. Но президент так и не произнес этого слова, что больно ранило его жаждущую справедливости душу. Хуже того, в этот день ему предстояло узнать, что он может потерять своих нелегальных помощников.Глава вторая
Его звали Римо. И вдруг кругом погасли огни. Для большинства жителей Нью-Йорка переход от яркого электрического освещения к полной темноте произошел этим поздним летним вечером совершенно неожиданно. Остановились кондиционеры, погасли фонари на улицах, и люди заметили темное небо над головами. — Что там еще? — спросил встревоженный голос из глубины подъезда. — Что-то с электричеством. Раздались испуганные возгласы. Кто-то нервно рассмеялся. Смеялся не Римо. Темнота не обрушилась на него внезапно, как на других, не наступила мгновенно. Глядя на фонарь, освещавший угол Бродвея и 99-й улицы, он видел, что лампа, перед тем как окончательно потухнуть, какое-то время мерцала. Свет уходил из нее постепенно, и, если ваши ум и тело чутко отзывались на ритмы окружающего мира, вы не могли не видеть этого. Резкий переход к темноте был обычной иллюзией. Люди сами ее создавали — Римо знал, как это происходит. Может быть, они были увлечены беседой, полностью сосредоточившись на словах и не замечая окружающего, пока не оказались в полной темноте. Или поглощали алкоголь. Или набивали желудки мясом, и вся их нервная энергия уходила на его переваривание и усвоение, так как эти желудки изначально были предназначены для переваривания фруктов, злаков и орехов, а кровеносная система еще хранила память о жизни в море и потому довольно легко принимала питательные вещества, которые содержались в рыбе, но не в мясе. Итак, наступила темнота, и Римо видел, как она надвигалась. Рядом закричала от страха женщина. А другая взвизгнула от удовольствия. Подъехавшая машина осветила фарами квартал, и люди на улицах зашумели, пытаясь сориентироваться в мире, который вдруг так резко изменился. И только один человек во всем городе понимал, что происходит, ведь только он один прислушивался к своим ощущениям. Римо знал, что за ним крадутся двое. Для него не составляло труда понять это по отдельным звукам. Знал он и то, что у одного из них в руке — обрезок свинцовой трубы, которой он собирается свалить Римо с ног, а у другого — нож. Все это Римо определял по тому, как двигались их тела. Можно в течение нескольких часов, привлекая в помощь киносъемку, объяснять, каким образом особенности движения людей подсказывают, что они имеют при себе оружие и какое. Даже глядя на одни только ноги, можно все выяснить. Но еще лучше просто это чувствовать. Откуда Римо узнавал все это? Знал — и все. Точно так же он знал, что на плечах у него — голова, а под ногами — земля. Знал и то, что может не спеша перехватить свинцовую трубу и, используя инерцию нападающего, отправить того вниз, на асфальт так, чтобы он переломал себе ребра. С ножом было еще проще. Тут Римо решил применить силу. — Ты убьешь себя собственным ножом, — спокойно сказал он парню. — Вот так. Сжав железной хваткой руку, в которой парень держал нож, Римо направил лезвие тому прямо в живот и, почувствовав, что оно вошло в плоть, медленно повел его вверх, пока не ощутил биение живого человеческого сердца. — Боже мой! — только и сказал молодой парень, который понял теперь, что на этот раз ему не выкрутиться и что он умирает. А ведь до этого случая он ножом прикончил сотни людей в Нью-Йорке, и никогда не возникало проблем, особенно если он работал в паре с кем-то, кто хорошо владел кастетом или свинчаткой. Конечно, у него бывали неприятности. Его уже дважды арестовывали. Один раз — за то, что жестоко порезал девчонку, которая не уступила ему. Впрочем, тогда он всего лишь провел ночь в камере для несовершеннолетних преступников. На следующий день его выпустили, и тут уж он отыгрался, как следует. Он подкараулил девушку в переулке и прямо-таки искромсал ее. Несчастную пришлось хоронить в закрытом гробу. Ее мать, заливаясь слезами, молила о справедливости и показывала на него пальцем как на убийцу, но больше ничего не могла сделать. А что было делать? Пойти в полицию? Он и с ней бы разделался точно так же. А те, в полиции? Ну, прочитали бы ему нотацию. Упрятали бы на одну ночь в каталажку. Разве может с тобой что-нибудь случиться из-за того, что ты пырнешь человека ножом в Нью-Йорке? Нет, конечно. Парень был страшно поражен, что на этот раз ему оказали столь решительное сопротивление. Было непохоже, чтобы этот человек принадлежал к какой-нибудь банде, одежда на нем была вполне обычная, и оружия не было видно. Он выглядел как рядовой житель Нью-Йорка и казался легкой добычей. Почему же страшная боль пронзила его собственное тело? Может, этот тип — полицейский? Нападение на полицейского каралось сурово, но человек не был похож на полицейского. Они с дружком приметили его еще до того, как вырубилось электричество. Они видели, как он купил один-единственный цветок у старой торговки на Бродвее, дав ей десять долларов и не взяв сдачу. Ясно, что у прохожего доллары водились. Мужчина понюхал цветок, оборвал два лепестка и сжевал их, черт бы его побрал. Худощавый человек около шести футов росту с широкими скулами, как если бы в нем была примесь китайской или еще какой-то восточной крови. Это отметил один из них. У прохожего были широкие запястья и необычная походка — казалось, он скользил по земле. Да, он казался легкой добычей. И доллары у него явно водились. А когда этот тип свернул на плохо освещенную 99-ю улицу, где ему никто не пришел бы на помощь, то, как говорится, напасть на него сам Бог велел. А тут еще и электричество вырубили. Красота! Он не собирался выжидать, зная, что рядом крадется со свинцовой трубой его дружок, который не замедлит обрушить ее на голову бедолаге. Они подступили к мужчине в одно и то же время. Все шло прекрасно, просто прекрасно. Бам! После такого удара тот должен был рухнуть. Но не рухнул. И даже не пошатнулся. Это точно. А вот его дружок полетел на тротуар с такой силой, будто его сбросили с крыши. Мужчина тихо заговорил, крепко сжимая его руку, и он не мог выпустить нож. Лезвие вонзилось ему в живот и, как он ни старался отдернуть руку, погружалось все глубже и глубже. Казалось, к животу прижали электрическую плитку, внутренности пекло адским огнем, и никуда от этого не деться. Если бы он мог, то отгрыз бы себе кисть — только бы выпал нож. Боже, как больно! Когда же острие коснулось сердца и пронзило его, хлынувшая кровь мгновенно залила все вокруг, и нож, наконец, выпал из безвольной руки. Мужчина отпустил его и пошел дальше. Слабеющее сознание семнадцатилетнего парня вдруг ярко озарила последняя мысль: а ведь этот таинственный человек отнял у него жизнь, даже не замедлив шага... Вся его жизнь не стоила того, чтобы этот тип, который ел цветы, задержался хоть ненадолго... Римо шел по темному городу. На большом пальце осталось несколько капелек крови, и он небрежно стер их. Римо знал, что для жителей города воцарившийся мрак создавал неразрешимую проблему: они ведь целиком зависели от освещения. Вместо того, чтобы создавать искусственное освещение, человечеству надо было учиться пользоваться своими органами чувств в темноте! Теперь люди, которые и дышать-то толком не умели, оказались в ситуации, когда им надо положиться на самих себя, но их органы чувств — те, которые отвечали за слух, зрение и осязание, — почти атрофировались. Самого Римо с большим старанием и великой мудростью учили, как воскресить забытые человеком умения, те его способности, благодаря которым он в свое время мог соперничать в силе и ловкости с дикими зверями, а, утратив их, превратился в ходячий труп. Начиная с появления копья, человек все больше полагался не на свои мышцы, а на предметы окружающего мира, и так продолжалось до тех пор, пока в рыбацкой деревушке на западном побережье Кореи не научились возвращать человеку былью ловкость и сноровку. Это умение, это искусство получило название Синанджу по деревушке, где оно возникло. Только Мастера Синанджу знали эту технику. Только один белый человек удостоился чести овладеть ею. Этим человеком был Римо, и сейчас он шел по одному из величайших городов своей, белой, цивилизации, в котором отключилось электричество, и сердце его переполняла тревога. Не потому, что люди остались такими, какими они были до Вавилонского столпотворения, а потому, что он стал другим. Что сделал он со своей жизнью? Согласившись пройти длительный курс тренировок, чтобы служить организации, которая поможет его стране сохранить существующий строй, он думал, что делает это ради торжества справедливости. Но все изменилось, когда он приблизился в мастерстве к Мастеру Синанджу, который тренировал его. Принадлежность к Дому Синанджу — клану величайших убийц-ассасинов в истории человечества — это уже верх совершенства. Больше не к чему стремиться. Делать то, что ты делаешь, — это и есть единственная цель. Но однажды утром он проснулся и почувствовал, что совершенно не верит в это. В жизни было добро и было зло, но творил ли Римо добро? Все это пустяки, сказал он себе. Он медленно приближался к Гарлему, не переставая размышлять. Уличные шайки уже занялись грабежами и поджогами. Возле здания с железными решетками на окнах буйствовала толпа. К одному из окон была прикреплена бумажка: «Чернозадые, убирайтесь отсюда!» Здесь размещалось предприятие, которым владела негритянская семья. Очень небольшое предприятие. — Хватай его! Хватай! — вопила какая-то женщина. Ее вопль относился к кому-то, кого Римо не видел. Но кто-то сопротивлялся толпе, стараясь не дать ей вломиться внутрь. — Хватай наглого ниггера! Хватай выскочку! Хватай черномазого! — вновь заорала женщина. В одной руке у нее была бутылка джина, а в другой — бейсбольная бита. Если бы толпа не состояла из негров, Римо поклялся бы, что здесь не обошлось без Ку-Клукс-Клана. Этой же ненависти он не понимал. Однако, видя, что кто-то защищает дело своих рук, решил, что ему стоит помочь. Легко, как угорь, Римо проскользнул сквозь толпу, прошел через этот плотный заслон, как нож сквозь масло, — движения его больше всего напоминали неторопливый, непрерывный бег. И тут в живот ему уперся дробовик. Негр, стоящий спиной к железным воротам, держал палец на курке, но Римо легко ударил по ружью, и выстрел прогремел над его головой. Толпа притихла. Кто-то из передних рядов попытался сбежать. Но, увидев, что никто не пострадал и что, скорее всего, хозяин не собирается никого убивать, толпа стала напирать снова. Тут негр, перехватив ружье и держа его теперь за дуло, стал размахивать им как дубинкой, стараясь остановить Римо и толпу. Уклоняясь от ударов приклада, Римо попытался встать рядом с мужчиной, и тот наконец понял, что незнакомец на его стороне. Тогда Римо принял на себя толпу. Уже через несколько секунд вокруг них образовался барьер из стонущих людей. Толпа перестала напирать. Люди взывали к прохожим, чтобы им помогли справиться с бельм, который находится у них в ловушке. Но на улицах и так хватало развлечений, ведь здесь единственной необходимой вам кредитной карточкой служил молоток потяжелее, да были бы только рядом надежные друзья. Кроме того, этот белый умел калечить людей, что никому не прибавляло энтузиазма. И прохожие спешили дальше по своим делам. Римо провел ночь у ворот, рядом с хозяином. Тот был родом из Джексона, штат Миссисипи, а сюда приехал с отцом, еще будучи мальчишкой. Отец работал привратником в крупной фирме. Став взрослым, сын устроился на почту, его жена и два сына тоже работали, и все деньги они откладывали, чтобы купить этот небольшой мясоперерабатывающий заводик. Стоя перед воротами, Римо и негр могли видеть, что творится в других местах. — Разве мог я не встать здесь с ружьем? — говорил хозяин. — Сыновья поехали за мясом, а что я сказал бы им потом? Что все наши труды пошли псу под хвост? Да лучше умереть. В этом заводике — вся наша жизнь. Вот я и остался. А вы-то почему ввязались в это дело? — Потому что мне везет, — ответил Римо. — Не понимаю. — Это хорошее дело. Сегодня ночью я сделал хорошее дело. Давно такого со мной не было. От этого на душе хорошо. Мне повезло. — Но это «хорошее дело» было довольно опасным, — сказал мужчина. — Сначала я чуть не пристрелил вас, а потом мог запросто снести прикладом башку. А если не я, то эти подонки могли вас прикончить. Это опасные люди. — Да совсем они не опасны, — возразил Римо. — Обыкновенный сброд. — И он небрежно махнул рукой в сторону снующих людей — те, визжа и смеясь, тащили все, что плохо лежит, теряя на ходу украденные шмотки. — И подонок может убить... А вы двигаетесь очень плавно. Никогда не видел, чтобы люди так дрались. — А почему ты должен был это видеть? — сказал Римо. — Как называется эта борьба? — Это трудно сказать, — уклончиво отозвался Римо. — На каратэ не похоже. И на таэ-квон-до тоже. Сыновья показали мне кое-какие приемы, чтобы я мог в случае чего постоять за себя, если останусь один на заводе. Немного похоже, но все-таки не совсем то. — Понимаю, — сказал Римо. — То, что я делаю, кажется медленным, но на самом деле все происходит очень быстро. — Похоже на танец в замедленной съемке. — Хорошее описание. В своем роде это действительно танец. Твой партнер — твоя мишень. Все задумано так: делай все, что тебе нужно, считая, что твой партнер мертв с самого начала. Он как бы просит убить его и помогает тебе в этом. Такая вот связь вещей. Римо понравилось его объяснение, но мужчина казался озадаченным, и Римо догадался: никогда тому не понять, что такое Синанджу. Как объяснить людям, что с самого рождения они неправильно дышат и неправильно живут? Как объяснить, что есть другая жизнь? Как объяснить, что ты жил этой другой жизнью более десяти лет и вот теперь вдруг понял, что этого недостаточно? Правильно дышать и двигаться — это еще не все в жизни. Когда взошло солнце, окрасив розовым светом усыпанные битым стеклом улицы, и полиция, решив, что опасность погромов миновала, вернулась к своим обычным обязанностям, Римо расстался с негром, так и не назвав своего имени. Лишенный электричества, Нью-Йорк превратился в мертвый город. Не работали кинотеатры, а подземка — главная артерия города — с ее замершими поездами в ожидании возвращения жизни являла собой горестное зрелище окоченевшего трупа. Солнце немилосердно палило, а на улицах по-прежнему было мало народу — казалось, все жители его покинули. Даже в Центральном парке — ни души. Римо бесцельно побродил у пруда, а когда вернулся к гостинице «Плаза», был уже полдень. Но в гостиницу он не вошел — его остановил знакомый голос. — Где ты был? — проговорил этот высокий писклявый голос. — Да в общем нигде, — ответил Римо. — Ты опоздал. — Как я мог опоздать? Я ведь не говорил, когда вернусь. — Горе тому глупцу, что полагается на тебя, — торжественно произнес Чиун, Мастер Синанджу, презрительно пряча свои длинные ногти в складках золотистого утреннего кимоно. — Горе тому глупцу, что делится с тобой мудростью Синанджу, а в награду за этот бесценный дар получает насмешки. Спасибо. Да уж, спасибо за все! — Я должен был побыть наедине с собой и подумать, папочка, — сказал Римо. — Зачем затрачивать усилия и объяснять что-либо глупцу? — обиженно сказал Чиун. У него была сухая, как пергамент, кожа желтого цвета; клочки седой бороды и белый пух на голове дрожали от негодования. Лицо было изрезано глубокими морщинами. Он поджал губы и старался не смотреть в сторону Римо. Кто-нибудь мог принять его за немощного старика, но, если бы этот кто-то попытался проверить, так ли это на самом деле, он вряд ли смог бы проверить еще что-нибудь на этом свете. — Ладно, если тебя мои объяснения не интересуют... — Интересуют. Меня также интересует, как это некоторые глупцы тратят жизнь на неблагодарных, которые им не рассказывают, ни куда они ходят, ни что делают, ни зачем делают. И еще меня интересует, как это почтенный, дисциплинированный, мудрый и добрый руководитель своей общины растрачивает перлы мудрости Синанджу на пустого человека, которого носит по городу как сухой лист. — Ладно, слушай. Вчера вечером я ушел из отеля, потому что хотел подумать... — Замолчи! У нас мало времени. Мы должны лететь в Вашингтон. У нас нет больше никаких обязательств, и мы можем работать на настоящего императора. Ты ничего об этом не знаешь. Но это лучше, чем работать на Смита, которого я никогда не понимал. Безумный хозяин — несчастье для ассасина. У нас эти «несчастья» кончились, Римо. Теперь все будет по-другому. Чиун небрежно махнул рукой ожидающим его знака коридорным. Четырнадцать богато изукрашенных лакированных сундуков стояли на белых ступенях «Плазы», мешая проходу. Римо было интересно, как сумел Чиун заставить коридорных снести сюда с четырнадцатого этажа тяжелые сундуки. Но, увидев, как моргает от страха, проходя мимо Чиуна, крепкого сложения коридорный, Римо все понял. Чиун знал, как убедить людей помочь бедному старичку. Чего не сделаешь под угрозой смерти! Чтобы отвезти в аэропорт эту гору сундуков, потребовались два такси. — Что происходит, наконец? — спросил Римо. Он звал, что Чиун никогда не понимал вполне, что за организацию они представляют и кто такой доктор Смит, стоящий во главе нее. Для корейца было непонятно, зачем держать на службе могущественного убийцу и делать из этого секрет. Он не раз говорил Римо, что у человека останется очень мало врагов, если те будут знать, что их ждет. Но Смит не хотел его слушать. Более того, Смит, по мнению того же Чиуна, никогда не использовал Римо и Чиуна «эффективно». А это в понимании корейца означало поручить им убрать теперешнего президента и провозгласить себя президентом или, на худой конец, королем. И, конечно, Смиту стоило бы официально представить нации и правительству состоящих на государственной службе ассасинов из Дома Синанджу. Чиун все продумал. Недавно он видел по телевизору церемонию торжественного введения в должность президента США. В соответствии с ней Смит, стоящий во главе КЮРЕ и обязанный взять, согласно плану Чиуна, бразды правления в свои руки, должен шествовать на церемонии на пять шагов впереди Чиуна, одетого в красное расшитое золотыми листьями кимоно. Когда Чиун поделился со Смитом своими мечтаниями, Смит отрезал: — Никогда! — Ладно. Пусть будет зеленое кимоно с черными лебедями. — Никогда. Никогда. — Золото хорошо смотрится утром. У вас торжества такого рода обычно совершаются днем, — резонно заметил Чиун. — Я не дам убить президента. И не стремлюсь на его место. Я служу президенту и хочу во всем ему помогать, — сказал Смит. — Мы уж не промахнемся, как ваши любители, — сказал Чиун. — Вам нечего бояться. На этой же неделе можем возвести вас на президентский трон. И плата будет не намного выше. Однако страна у вас большая, население все время бурлит и кипит, и ставку, конечно, надо бы слегка увеличить. Но это не должно вас останавливать. В вашей стране города больше некоторых стран. — Нет и еще раз нет, — ответил Смит. — И не будем больше говорить на эту тему. В разговор вмешался Римо. — Вам не убедить Чиуна, что вы — не маленький князек, плетущий заговор против владетельного князя. Как может быть иначе, если на вашей стороне сам Дом Синанджу? Так же, как не убедить его, что существуют разные формы правления: демократия, коммунизм, монархия. В его представлении один человек властвует, и остальные должны стараться сместить его и воцариться сами. Этот разговор произошел два дня назад в зале ожидания нью-йоркского аэропорта. — А вы что скажете, Римо? — спросил Смит. — Скажу, что на Бакью не поеду. — А почему, собственно, могу я узнать? — поинтересовался Смит — сухопарый мужчина средних лет с тонкими губами, но годы оставили на нем глубокий след и он выглядел почти стариком. — Не знаю, поймете ли вы, — начал Римо. — Мне все равно, что происходит в странах Карибского бассейна. Безразлично, кто кого прикончит. Одно я знаю наверняка: все, что я сделал, работая у вас, не изменило положения ни на йоту. Считалось, что наша задача — защищать американскую конституцию, оказывать ей дополнительную поддержку, пусть и не совсем конституционными средствами. И что же? Страна превратилась в выгребную яму, и вряд ли еще один труп изменит ситуацию к лучшему — так что в операции на Бакье я не участвую. Мне наплевать, кто там что делает и что у кого не получается. Мой ответ: нет. Чиун понимающе кивнул. — Но если вы измените свое решение и согласитесь воцариться на троне, — вновь завел он свою песню, — уверен, мы сумеем убедить Римо, что служить истинному императору — счастье. — Я не поеду на Бакью, — повторил Римо. — Поедет, если вы сядете на трон в Белом доме, — настаивал Чиун. Вот так обстояли дела. Смит был рассержен. Чиун негодовал: Римо, по его словам, никогда не понимал деловые аспекты профессии ассасина и не прислушивался к советам старших. И вот теперь по дороге в аэропорт Римо, сидя в такси, слушал рассказ Чиуна, не веря своим ушам: кореец говорил по телефону с самим президентом Соединенных Штатов, и тот пригласил его к себе для подробной беседы. — Но это невозможно! Мы работаем на организацию, которой не существует. Ее цель — быть никому не известной. Она засекречена, как ни одна другая, — пробормотал Римо. — В этой стране не принято гордиться тем, что на службе у правительства состоят наемные убийцы. — Пока не принято. Но нация должна повзрослеть, — сказал Чиун. — Мы что, должны прогуливаться у дверей Белого дома? — спросил Римо. — Не совсем, — ответил Чиун. — Ага. А то я подумал... — Президент лично встретится с нами. — Чушь, — в сердцах произнес Римо. Они однажды уже встречались с президентом, чтобы доказать ему, как легко проникнуть в Белый дом, особенно им, которые, можно сказать, жизнь посвятили изучению дверей и окон. Чтобы доказать президенту, как ненадежно он защищен, Римо как-то вторично проник в Белый дом, но президент и тогда оставил их предостережение без внимания, и Чиуну пришлось позже спасать его от убийцы — так они встретились во второй раз. Благодарности Чиун не ожидал. Этим вечером, оставив громоздкий багаж Чиуна в вашингтонском отеле «Хилтон», они отправились в Белый дом и ровно в 22.30 — время, назначенное президентов, — были в Овальном кабинете. Они ждали появления президента в темноте. — Дурацкое положение, — сказал Римо. — Чувствую, просидим здесь всю ночь, а утром испугаем до одубения уборщицу. Или еще кого-нибудь, кто отвечает за чистоту этих сверхбезопасных аппартаментов. — До одубения? — переспросил Чиун. — Никогда не слышал такого выражения. — Я сам его выдумал. Иногда придумываю новые слова. — Все дети этим занимаются, — отозвался Чиун, с неподражаемым спокойствием указав тем самым ученику на его истинное место рядом с Мастером Синанджу, то есть с ним самим, ожидающим своего повелителя в американском «тронном зале» точно так же, как его предки в течение долгих столетий ждали в парадных залах фараонов, королей и императоров, заверяя сильных мира сего, что их враги доживают последние дни, и рассчитывая за свои услуги на вознаграждение, которое доставлялось в деревеньку Синанджу на западном побережье Кореи. Дверь распахнулась. В комнату проник луч света. Кто-то, стоя у самой двери, говорил: — Будьте уверены, господин президент. Никто не может незаметно проникнуть в Овальный кабинет. Вы здесь как в бункере, если можно так выразиться. — Спасибо, — послышался голос с легким южным акцентом. Президент вошел в комнату, закрыл за собой дверь и включил свет. — Здравствуйте, — сказал он. — Да здравствует наследник Вашингтона, Линкольна и Рузвельта! — произнес нараспев Чиун, поднимаясь и низко кланяясь. — Приветствуем досточтимого последователя Резерфорда Б.Хейза и Милларда Филмора, а также достойных Джеймса К.Полка и Гроувера Кливленда, несравненного Джеймса Мэдисона и великого Калвина Кулиджа... — Спасибо, — смущенно пробормотал президент. Но Чиун еще не закончил. — ...и мудрейшего Улисса Гранта, и прекраснейшего Эндрю Джонсона, и великолепного Гувера. Не говоря уже... — Спасибо, — повторил президент. — ...о Уильяме Маккинли, — закончил Чиун, который прочитал несколько книг об американской земле и, как большинство путешественников, нашел, что приведенное в них описание народа не соответствует действительности. «Здоровый, счастливый народ», — говорилось об американцах в старой корейской истории народов мира. Соединенным Штатам отвели всего четверть страница из трех тысяч страниц книги, на двухстах восьмидесяти начальных страницах которой подробнейшим образом излагалась история ранних корейских династий и влияние их политики на человечество. — И еще раз вспомним о Гроувере Кливленде! — воскликнул Чиун. — Спасибо, — поблагодарил президент. Все это время Римо продолжал сидеть в кресле, размышляя над тем, хранит ли что-нибудь президент в ящиках большого полированного письменного стола. Президент протянул Чиуну руку. Тот с поклоном поцелован ее. Римо при виде этого зрелища скорчил гримасу, как если бы официант принес ему печень в сметане, или жареную треску, или еще что-нибудь такое же невкусное, чего он не заказывал. Президент быстро отдернул руку и уселся на край стола, покачивая ногой. Некоторое время он изучал свои руки, а потом поднял глаза на Римо. — У нас неприятности, — сказал он. — Вы американец? — Да, — ответил Римо. — Я слышал, вы не хотите больше служить своей родине. Могу я спросить, почему? — Потому что он неблагодарный, о, милосерднейший из президентов! — пропел Чиун. — Но мы излечим его. — И, обратившись к Римо по-корейски, сердито предупредил, чтобы тот не мешал своими детскими капризами заключению хорошей сделки. Чиун знает, как надо вести себя с президентом: прежде всего не надо показывать, как невысоко ты его ставишь. Римо пожал плечами. — Спасибо, — вновь поблагодарил президент Чиуна. — Но хотелось бы, чтобы ваш друг ответил сам. — Хорошо, я отвечу, — сказал Римо. — Вы говорите, служить своей родине... Это лишь красивые слова. Я помогаю удержаться на поверхности всякой накипи. Служить родине? Вот вчера вечером я ей действительно послужил — помог одному человеку защитить свою собственность. А что вы для этого делаете? — Что могу. И вас прошу о том же. — Так ли это? А почему полиция не защитила жертв прошлой ночи? Почему вы не приказали ей это сделать? — Проблема бедности... — Вовсе не проблема бедности! Это проблема полиции. В мире существует добро и зло, а вы и такие, как вы, морочите людям головы социологией. Каждый понимает, что хорошо и что плохо, кроме вас, политиков. Римо в гневе отвернулся. Чиун поспешил заверить президента, что эту вспышку не надо принимать всерьез. — Часто бывает, что ученик, приближающийся к вершине мастерства, вдруг временно возвращается назад, к своему исходному состоянию, прежде чем окончательно стать Мастером. Сам великий Ван, приближаясь к зениту своей славы, иногда уединялся, чтобы поиграть с игрушечной тележкой, которую смастерил для него отец. А ведь тогда он уже состоял на службе у китайского императора! Чиун подумал, не заинтересовать ли президента какой-нибудь простенькой услугой. Может быть, предложил он, устроить похищение любимого сына вице-президента? Это обычно неплохо действует: соперник становится сговорчивее и преданнее. — Честолюбие, — печально произнес Чиун, — наш главный враг. Давайте попробуем исцелить вашего вице-президента от этой болезни. — Я хочу совсем другого, — сказал президент, не сводя глаз с Римо. — Можно заняться каким-нибудь конгрессменом, — предложил Чиун. — Жестокое убийство при широком стечении публики с криками: «Смерть предателям, да здравствует наш божественный президент!» Это всегда приносит хорошие результаты. — Нет. — Или убить во время сна, изуродовав до неузнаваемости, сенатора и распустить слух, что он участвовал в заговоре. Для многих это будет поучительно. — Чиун радостно подмигнул. — Римо, — проговорил президент, — Центральное разведывательное управление боится запачкаться и вряд ли чем-то поможет нашей беде. На острове, недалеко от Америки, один маньяк обзавелся страшным оружием — оно мгновенно превращает человека в желе. Оружием заинтересовались русские, китайцы, кубинцы, англичане и еще Бог знает кто, все навострили уши, только наши боятся ввязываться — как бы не совершить ошибки. Нельзя допустить, чтобы по соседству с нами существовала такая угроза. Неужели вы думаете, что я стал бы беспокоить вас по пустякам? Страна в опасности. Не я, не правительство, а каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок, а может быть, и все человечество. Ведь в руках у маньяка невиданное оружие страшной силы. Ради спасения человечества я заклинаю вас отнять у него это оружие. — Нет, — ответил Римо. — Он так не думает, — поторопился поправить друга Чиун. — Полагаю, думает, — сказал президент. — В свое время греческий огонь был страшным и непонятным оружием, о Слава американского народа. Однако теперь о нем никто не слышит, и знаете, почему? — Не знаю, — ответил президент. Он не сводил глаз с Римо, тот же упрямо избегал его взгляда. — Потому что византийский император, последний, кто знал состав, который загорается, если его полить водой, оскорбил Дом Синанджу. Его огонь не причинил Мастерам Синанджу никакого вреда, и он умер, а с ним погибло его непобедимое оружие. Можно и в этом случае сделать нечто подобное. — Сделайте, — сказал президент. — Вы пожалеете об этом, — предупредил Римо. — Нет, хуже уже быть не может, — сказал президент. — Хотите, прибьем голову этого тирана на ворота Белого дома? — спросил Чиун. — Обычное завершение такого рода дел. И, на мой взгляд, вполне уместное. — Не надо голову. Только оружие, — сказал президент. — Прекрасный выбор, — одобрил Чиун.Глава третья
Когда Третья международная конференция по материальным ресурсам закончила свою работу, торжественно провозгласив: Бакья имеет неотъемлемое право владеть тем, что обозначается длинным словом на третьей странице, и участники ее разъехались, Генералиссимус Сакристо Корасон провозгласил в честь братства стран Третьего мира всеобщую амнистию. В тюрьме было сорок камер и только трое заключенных, что объяснялось необычайно эффективной системой правосудия на острове. Преступников либо вешали на месте, либо отправляли в горы, на рудники, которые давали двадцать девять процентов мировой добычи битума, либо отпускали с извинениями. Правда, извинения приносились только после того, как в казну министерства юстиции поступало 4000 долларов. За 10 000 долларов приносились «глубокие» извинения. Один американский юрист как-то допытывался у Корасона, почему бы просто не объявить, что обвиняемый не виновен. — Именно так поступаем мы, когда даем взятку судье, — прибавил юрист. — В этом мало шику. За десять тысяч вы должны хоть что-то дать, — ответил Корасон. И вот сейчас Корасон стоял на пропыленной дороге, ведущей к тюрьме от главного шоссе. Тюрьма располагалась на потрескавшемся от жары огромном пустыре — пустыня пустыней. Черный ящик был, как всегда, рядом. За прошедшее время его поставили на колеса и снабдили висячим замком и кучей циферблатов. Циферблаты Корасон сам устанавливал под покровом ночи. Уж он-то знал, как можно удержаться на посту неограниченного правителя Бакьи. Новый министр юстиции и генералы находились тут же. Солнце пекло немилосердно. Стоя у высокого тюремного забора, новый министр ожидал от Корасона знака, по которому следовало освободить заключенных. — Умибия голосует «за», — раздался чей-то пьяный голос. Этот делегат опоздал на самолет, улетевший в Африку, и присоединился к кортежу Корасона, думая, что садится в такси, которое отвезет его в аэропорт. — Уберите этого болвана! — приказал Корасон. — Умибия голосует «за», — снова выкрикнул делегат. На нем был белый с искрой костюм, весь в пятнах после двухдневных непрерывных возлияний. В правой руке он держал бутылку рома, в левой — золотую чашу, которую кто-то по глупости положил в ящик для пожертвований в одной христианской церкви. Делегат пытался лить ром в чашу. Иногда попадал, но чаще доставалось тому же костюму. Делегат хотел, чтобы костюм тоже выпил, но напоить от души старого друга мешали пуговицы. Делегат праздновал свой дебют на дипломатическом поприще. Он проголосовал «за» не менее сорока раз — больше, чем кто-либо другой. Он надеялся, что его наградят орденом. А на следующей конференции назовут лучшим делегатом, которого только видел свет. Но тут он совершил первую серьезную ошибку. Он увидел большое темное лицо Генералиссимуса Корасона, его ордена отливали золотом в лучах полуденного солнца. Перед ним был его брат по Третьему миру. Ему захотелось поцеловать своего брата. Он стоял перед Генералиссимусом, и ветер дул с его стороны. От умибийского делегата несло как из пивной, которую не проветривали с Рождества. — Кто этот человек? — спросил Корасон. — Один из делегатов, — ответил министр иностранных дел и по совместительству главный шофер. — Важная фигура? — В его стране нет нефти, если вы об этом. И шпионов в других странах у них тоже нет, — прошептал министр. Корасон важно кивнул. — Дорогие защитники Бакьи! — прокричал он. — Мы объявили амнистию в честь наших братьев по Третьему миру. Тем самым мы продемонстрировали милосердие. Но некоторые думают, что это доказывает нашу слабость. — Ублюдки! — завопили генералы. — Нет, мы не слабы! — Нет, нет, нет! — Но кое-кто так думает, — сказал Корасон. — Смерть всем, кто так думает! — выкрикнул один генерал. — Я всегда склоняюсь перед волей своего народа, произнес Генералиссимус Корасон. Он прикинул на глаз радиус колебаний пьяного посланца Умибии. Глаза всех присутствующих были устремлены на Корасона, и он это знал. Диктатор начал осторожно крутить ручку синего циферблата, который он поставил на аппарат только прошлым вечером. Ведь узнай члены правительства, какое это нехитрое дело — наведи оружие на жертву и нажми кнопку, — и у кого-нибудь мог появиться соблазн отделаться таким образом от самого Генералиссимуса и стать новым лидером. Корасон знал, что власть удерживается самыми примитивными средствами. Страх и корысть — вот что делает приближенных преданными слугами. Они должны бояться правителя и иметь возможность обогащаться. Добейся этого — и ты получишь стабильное и лояльное правительство. Упусти одно из двух — и ты будешь иметь кучу неприятностей. — Одна целая и семь десятых! — громко произнес Корасон и немного повернул ручку. Он заметил, что два министра и один генерал пошевелили губами, повторяя цифру про себя. Но бояться надо тех, кто запоминает и при этом не шевелит губами. — Три седьмых, — произнес Корасон, трижды коснулся выключателя, а затем облизал большой палец и приложил его к верху ящика. — Моя слюна. Моя мощь. О могущественная машина, наисильнейший в этом государстве соединяетсвою мощь с твоей! Зажгись и покажи свою силу. И мою силу. Самого могущественного человека в мире. Он быстро покрутил ручки всех циферблатов и незаметно среди всего этого мельтешения нажал нужную кнопку. Аппарат заурчал и заработал. Раздался громкий треск, и холодное зеленоватое сияние окутало делегата из Умибии. Но делегат нисколько не пострадал и только глупо улыбался. Корасон в панике снова с силой нажал кнопку. Вновь раздался треск, умибийский делегат снова оказался в луче света, но, покачнувшись, продолжал с улыбкой двигаться к Корасону. Ему непременно хотелось поцеловать своего брата по борьбе. Ему вообще хотелось расцеловать весь мир. Но, к сожалению, черная вязкая жижа на обочине главного шоссе острова Бакья не имела губ и потому не могла целоваться. Бутылка рома шлепнулась в пыль, увлажнив ее, — этот мокрый кружок мало чем отличался от другого рядом — того, чем стал делегат из Умибии. Даже пуговиц не осталось. Генералы зааплодировали. Им вторили министры. Все приветствовали Корасона, выражая свои верноподданнические чувства. Но Генералиссимус был встревожен. Машина не сразу справилась со своей задачей. Генералам и министрам это было неизвестно, но сам-то Корасон об этом знал. Министр сельского хозяйства, позаимствовав у одного из генералов стек, поковырял им в лужице и наконец на что-то наткнулся. Он подцепил предмет, извлек из жижи, облил водой из поданной солдатом кружки и тогда всем стало видно, что это часы марки Сейко. Министр протянул часы Генералиссимусу. — Нет, — отказался Корасон. — Они твои. Я люблю свой народ. Мы должны делиться. В этом — социализм. Новый социализм. — И, указав на ворота тюрьмы, приказал: — Открыть! Министр обороны широко распахнул большие тюремные ворота, и трое мужчин шагнули на свободу. — По своей личной милости и безграничной власти отпускаю всех троих на свободу в честь Конференции стран Третьего мира по природным ресурсам, или как она там называлась. Освобождаю вас в соответствии с данными нам неограниченными правами. — А вот этот — шпион, — прошептал министр обороны, указывая на мужчину в синем блейзере, белых брюках и соломенной шляпе. — Английский шпион. — Но я уже освободил его. Почему мне не сказали раньше? Теперь надо найти другой повод его повесить. — Это мало что изменит. Страна кишит шпионами. Их не меньше сотни со всего мира и даже из других мест. — Мне это известно, — сердито проговорил Корасон. Он не мог иначе ответить: на Бакье человек, признавшийся в том, что он чего-то не знает, признавался в своей слабости, а это — конец. — Вам известно, что они стреляют друг в друга по всей Сьюдад Нативидадо? Нашей столице? — Знаю, — важно признал Корасон. — А то, что наша армия, господин президент, с трудом поддерживает порядок на улицах? Все страны прислали сюда своих лучших тайных агентов и наемных убийц, все хотят заполучить наше драгоценное оружие, — сказал министр обороны, указывая на черный ящик с циферблатами. — Отель «Астарз» забит ими. Они рвутся к нашему оружию. — Кого здесь больше всех? — Русских. — Тогда следует обвинить ЦРУ в том, что они вмешиваются в наши внутренние дела. — Но у американцев здесь только один агент, да и тот без оружия. Американцы боятся собственного народа. Слабаки. — Устроим суд, — сказал, широко улыбаясь, Корасон. — Лучший на островах Карибского моря. Будет присутствовать сотня заседателей и пять судей. Когда придет время, они поднимутся и запоют: «Виновен, виновен, виновен». И мы вздернем африканского шпиона. — А мне можно будет взять его часы? — спросил новый министр юстиции. — Министр сельского хозяйства себе уже взял. Корасон ненадолго задумался. Если американский шпион — тот седовласый джентльмен средних лет, что называет себя геологом, то у него должен быть золотой «ролекс». Очень хорошие часы. — Нельзя, — ответил он. — Его часы — собственность государства. Суд состоялся в тот самый день, когда американца впервые пригласили во дворец президента. Сочли, что сто присяжных — слишком много, они будут только мешать друг другу, и сошлись на пяти. Корасон слышал, что в Америке любят приглашать присяжных разных рас, и поэтому среди них было трое русских. Как он заявил перед телевизионной камерой, «белый он и есть белый». Приговор не принес никаких неожиданностей и был единодушен: виновен. В тот же день американца повесили. Каждому члену суда присяжных Корасон вручил браслет из морских ракушек, купленный в магазине сувениров на первом этаже отеля «Астарз». Двое присяжных, оба русские, пожелали увидеть, как действует знаменитый аппарат президента. Они столько о нем слышали и ужасно хотели бы на него взглянуть, пока его не похитили подлые американские агенты капитализма и империализма из ЦРУ. Корасон рассмеялся и неожиданно согласился — обещал, что покажет. Он отправил их на дальний берег острова и ждал, когда его люди вернутся с сообщением, что с русскими покончено. Но его люди не вернулись. О, тут требуется осторожность! Корасон пригласил к себе русского посла и предложил заключить своеобразный мирный договор: каждый, кто сумеет выжить на острове в единоборстве с солдатами Корасона, будет окружен почетом и уважением. Так он понимал договор о дружбе и сотрудничестве. Новость о заключенном Бакьей и Россией мирном договоре достигла Вашингтона одновременно с сообщением о казни «американского шпиона». Комментатор крупнейшей телевизионной станции с легким виргинским акцентом и лицом праведника, которое слегка портила тяжеловатая челюсть, задал в эфир вопрос: «Когда наконец Америка перестанет терпеть поражение за поражением, засылая повсюду негодных агентов, и станет нравственным лидером мира, на что погрязшая в грехах Россия не может и надеяться?» Приблизительно в то же время, когда комментатор, который очень любил навешивать ярлыки, но не умел различать, что хорошо, а что плохо, закончил передачу, на липкий от жары асфальт аэропорта Бакьи небрежно швырнули лакированный сундук — событие, благодаря которому престиж Америки получил шанс снова взлететь высоко. Сундук был один из уже упоминавшихся четырнадцати; они были тщательно окрашены в разные цвета и их отполированные деревянные стенки горели на солнце. Тот, с которым обошлись так небрежно, покрывал зеленый лак. Носильщику и в голову не пришло, что старичок с азиатской внешностью и путешествующий к тому же с американским паспортом может оказаться важной птицей. Тем более что у носильщика возникло безотлагательное дело — ему надо было срочно рассказать армейскому капитану, стоящему под крылом самолета, как великолепно смешивает его троюродный брат кокосовое молоко с ромом. Напиток получается — первый класс, глаза на лоб лезут. — Вы уронили один из моих сундуков, — сказал Чиун носильщику. Вид у старика был самый миролюбивый. Шедший рядом с ним Римо нес в руках небольшую сумку, в которой было все необходимое: запасные носки, рубашка, шорты. Если он задерживался где-нибудь более, чем на день, то покупал все нужное на месте. Сейчас на нем были серые летние брюки и черная тенниска. Местный аэродром ему не понравился: сверкал алюминием, как новенькая плошка, которую уронили в ржавое болото. Вокруг аэродрома росло несколько пальм. Вдали темнели горы, там, наверное, жили те великие целители вуду, о которых по свету ходили легенды. Прислушавшись, Римо услышал мерный стук барабана, который звучал непрерывно, словно невидимое сердце острова. Оглядевшись, Римо презрительно фыркнул. Подумаешь, еще один заурядный карибский диктатор. Да пошел он к черту! Это шоу Чиуна, и если Соединенные Штаты финансировали представление, пусть узнают, что такое Мастер Синанджу. Римо не слишком разбирался в дипломатии, но был уверен, что устрашающие приемы династии Мин здесь вряд ли пройдут. А впрочем, как знать. Засунув руки в карманы брюк, Римо наблюдал, как развиваются события между Чиуном, капитаном и носильщиком. — Уронили мой сундук, — заявил Чиун. Капитан в новенькой фуражке с золотым кантом и новых черных армейских ботинках, сверкавших так ярко, что в них можно было смотреться, как в зеркало, был тяжелее старого корейца фунтов на сто, пятьдесят из которых приходились на свисавший с черного пояса живот. Он тоже знал, что старик-азиат путешествует с американским паспортом, и потому презрительно сплюнул на асфальт. — Послушай, что я тебе скажу, янки. Я вас всех не люблю, но желтых янки особенно. — Уронили мой сундук, — повторил Чиун. — Ты говоришь с капитаном армии Бакьи. Ну-ка покажи мне свое уважение. Поклонись! Длинные пальцы Мастера Синанджу спрятались в кимоно. Он заговорил медоточивым голосом. — Как ужасно, — произнес он, — что вокруг мало народу — некому будет послушать ваш прекрасный голос. — Ты чего? — насторожился капитан. — Пожалуй, двину я этого старого осла хорошенько, ладно? — предложил носильщик. Парню было года двадцать два, чернокожее привлекательное лицо дышало юностью, а прекрасная атлетическая фигура говорила о постоянной физической активности. На восемнадцать дюймов выше Чиуна, он и капитана обогнал в росте. Обхватив могучими руками зеленый лакированный сундук, он взметнул его над головой. — Я сверну голову этому желтокожему янки. — Подожди, — остановил юношу капитан. — Что ты имел в виду, желтопузый, когда говорил о моем прекрасном голосе? — Он будет звучать великолепно, — сладко проворковал Чиун. — Еще бы, ведь вы запоете «Боже, храни Америку», и в голосе вашем будет столько чувства, что всем покажется, что поет соловей. — Да я скорее язык проглочу, желтопузый, — сплюнул капитан. — Нет, не скорее. Язык вы проглотите позже, — заявил Чиун. То, что кореец задумал, требовало большой осторожности. В зеленом сундуке лежали видеокассеты с американскими «мыльными операми», возможно, не очень аккуратно упакованные. Значит, он должен мягко опуститься с головы носильщика на землю, а ни в коем случае не упасть. Руки Чиуна плавным движением метнулись вперед и сомкнулись поочередно на правом и левом коленях носильщика. Казалось, эти желтые, как пергамент, руки греют юноше колени. Капитан не сомневался, что теперь уж носильщик непременно шарахнет этого старого дурня сундуком по голове. Но тут с коленями носильщика произошло то, чего раньше капитан никогда не видел. Они оказались в ботинках. Колени вдруг съехали вниз внутри брюк и уперлись в ботинки. А сам носильщик стал на восемнадцать дюймов короче. Затем что-то хрустнуло у него в пояснице, а старик с восточным лицом кружил вокруг него как овощечистка вокруг картофелины. Лицо носильщика исказила гримаса ужаса, он широко раскрыл рот, силясь закричать, однако его легкие, поднявшиеся уже к подбородку, превратились в кровавое месиво. Сундук покачнулся было на его голове, но тут подбородок коснулся взлетно-посадочной полосы, руки безжизненно раскинулись. Своим длинным пальцем кореец продолжал манипуляции теперь уже с головой носильщика, пока она не осела полностью, и лакированный сундук не опустился плавно на этот кроваво-красный пьедестал. Кассеты были спасены. А от носильщика осталось одно мокрое пятно. — Боже, храни Америку! — резво запел капитан, надеясь, что воспроизводимый мотив хоть немного напоминает песню гринго. Лицо его прямо таки расплылось в улыбке любви к американским друзьям. — Мы все зовемся американцами, — радостно сообщил он. — Это не те слова. Не из великой песни нации, проявившей большую мудрость, прибегнув к услугам Дома Синанджу. Римо научит тебя правильным словам. Он хорошо знает американские песни. — Некоторые знаю, — сказал Римо. — Какие там слова? — молил его капитан. — Почем я знаю, — отмахнулся Римо. — Пой что хочешь. Выяснилось, что капитан любит Соединенные Штаты всем сердцем, и его родная сестра, живущая в Штатах, тоже любит Америку почти так же сильно, как он, и поэтому он строго-настрого наказал подчиненным, чтобы они позаботились о сундуках старика. Если кто уронит хоть один, он того пристрелит, сам, лично! Капрал из провинции Хосания, известной непобедимой ленью своих уроженцев, брезгливо пожаловался, что зеленый сундук плавает в какой-то гадости. Капитан в назидание другим тут же всадил ему пулю в лоб — люби соседей, люби, как он, — для него, капитана, дороже Америки ничего нет. Особенно по душе ему желтолицые американцы. Восемьдесят пять солдат прошли строевым шагом от аэропорта до гостиницы «Астарз», не переставая стучать в барабаны-"конга" и петь «Боже, храни Америку!». Четырнадцать сундуков плыли поверх их голов. Процессия напоминала откормленную змею с блестящими лакированными чешуйками. Миновав дворец президента, караван остановился у парадного подъезда гостиницы. — Нам лучший номер! — приказал капитан. — Простите, капитан, но все лучшие комнаты заняты. — В «Астарзе» всегда есть свободные комнаты. У страны трудности с туризмом. — А теперь все заняты, вот так, — сказал клерк. — Они там все наверху с оружием. Некоторые с большим, — и клерк широко развел руки. — А некоторые с маленьким, вот с таким. — И он свел близко два пальца. — Но обращаться они с ним умеют. Только вчера мы потеряли трех солдат. Такие вот дела. — Сам я работаю на аэродроме. Слышал краем уха, что у вас неладно, но подробностей не знаю. — Еще бы. Те солдаты уже ничего не расскажут, капитан. А такие вот подневольные, вроде вас, получат приказ идти сюда, а здесь раз — и пуля в лоб. Вот так-то, приятель. — Сукины дети, — пробормотал капитан. Он имел в виду старших офицеров. Они-то, конечно, все знали. И предлагали за небольшое вознаграждение следить за туристами. Капитаны армии Бакьи, подобно всем испаноязычным офицерам повсеместно, независимо от политического устройства стран, делали свой маленький бизнес на капиталистический лад. Эти офицеры настолько страстно верили в превосходство рыночной экономики, что заткнули бы за пояс любого банкира. Надо сказать, что на Бакье, как и на остальных островах Карибского моря, существовала старая добрая традиция. За чин офицера в армии полагалось платить. Это было своего рода капиталовложением. Став офицером, вы возвращали деньги, и часто с прибылью. Те, кто победнее, расплачивались разными услугами. За хорошее место надо было платить больше. Аэропорт считался неплохим местом. Отель же, в котором останавливались туристы, с процветающей проституцией и возможностью спекулировать был в глазах генералитета особо лакомым кусочком. Однако капитан догадывался, что сейчас в отеле дела обстоят не очень хорошо: сумма, которую надо заплатить, чтобы попасть туда, резко снизилась. Все же капитан хотел рискнуть и купить себе должность в отеле. И вот теперь клерк бескорыстно предупредил его о том, что здесь творится. Бескорыстно ли? Капитан заподозрил неладное. — А почему вы мне говорите все это? — спросил капитан. Быстрым движением он подтянул живот, нависавший над ремнем. — Не хочу находиться здесь: все командуют — кому где селиться. Капитан потер подбородок. Да, дела. Оглянулся на хрупкого старика-азиата с клоками седых волос. Широко улыбнулся. Он еще не забыл про беднягу носильщика, от которого всего и осталось — мокрое пятно на взлетно-посадочной полосе. И все же если клерк предоставляет кому попало бесплатную информацию, значит, там, наверху, действительно творится что-то ужасное. — Я тоже дам тебе бесплатную информацию, — доверительно проговорил капитан. — Будем квиты. Советую найти комнату этому благородному желтолицему пожилому человеку. — Обязательно, сеньор капитан. Сейчас же займусь. Но сначала изгоните прежних жильцов. Может, начнете с болгар на втором этаже? У них при себе пулемет, он простреливает весь коридор, а стены комнаты они обложили мешками с песком. Сегодня утром, когда я выразил недовольство тем, что они непозволительно долго держат у себя коридорного, в то время как у нас рук не хватает, они прислали мне вот это. Клерк вытащил откуда-то снизу шляпную коробку и снял крышку, отвернувшись при этом в сторону. Капитан глянул внутрь. Там, завернутые в папиросную бумагу, лежали отрезанные человеческие руки. — Вот все, что осталось от коридорного. — А коридорный-то и впрямь был необыкновенный. — Почему вы так думаете? — спросил клерк. — С тремя руками он, наверное, был незаменим. Клерк бросил взгляд в коробку. — Ну, вот, значит, они и кухарку прикончили. Я и не знал. А болгары еще самые миролюбивые. Клерк зачитал список постояльцев. Среди них были русские и китайцы, англичане, кубинцы, сирийцы, израильтяне, южноафриканцы, нигерийцы и шведы. И все они намеревались отнять у Бакьи ее новое оружие. — Я уж не говорю о повстанцах, они тоже ждут номеров. — А может, кого-нибудь сейчас нет в гостинице? — Боюсь проверять, но, мне кажется, я слышал, как сегодня утром англичане пальнули пару раз из миномета. Обычно они так делают перед тем, как идти пить чай. Капитан щелкнул каблуками и отдал честь. — Сеньор американец, у нас есть для вас замечательная комната. Сгибаясь в три погибели, первая группа солдат втащила два сундука по парадной лестнице. Один сундук заклинило — тут же приоткрылась дверь чужого номера. Оттуда стали палить засевшие там южноафриканцы, им ответили русские, которые решили, что это опять резвятся болгары. Два капрала скатились по лестнице вниз, один — прижимая к себе беспомощно болтавшуюся раненую руку. Мало-помалу солдаты перетащили на второй этаж в номер, расположенный на восточной стороне, все четырнадцать сундуков. О присутствии британцев в нем ничего не говорило, разве что мина-ловушка — сюрприз, оставленный ими на пороге. Клерк был прав. Номер 2-Е на втором этаже временно пустовал. Все сундуки удалось втащить в комнату. Происшествий больше не было, кроме одного несчастного случая. Молодой солдат, отец которого дал большую взятку, чтобы определить сына на безопасную службу в аэропорт, где легче добиться повышения, получил пулю в лоб. Его накрыли простыней — по ее виду можно было догадаться, что изначально она была белой, но не была в стирке много лет. Наконец, уже ничто не мешало желтолицему американцу с ногтями потрясающее длины пройти в комнату, и Чиун вступил в номер 2-Е, перешагнув через лежащий на пороге и накрытый простыней труп юноши. Капитан извелся от напряженного ожидания. Больше всего на свете ему хотелось распрощаться с этим опасным американцем и убраться подальше от гостиницы, пока у него не перестреляли всех подчиненных. — Куда это вы торопитесь? — спросил его Чиун. — Мы ведь проводили вас до самого номера. Он вам нравится? — Полотенца несвежие. Простыни — тоже. — Чиун посмотрел в окно. — А где залив? Из этой комнаты не виден залив. В постелях явно кто-то спал. Где горничные? А лед? Лед обязательно должен быть. Лично мне он не нужен, но так полагается. Чиун заглянул в ванную. — Другие номера не лучше, сеньор, — сказал капитан. — Но некоторые все же выходят окнами на залив, — возразил Чиун. — И, думаю, там должны быть чистые полотенца и простыни. — Сеньор, нам очень жаль, но больше мы ничего не можем сделать. Может, вы, с вашей великой мудростью и необыкновенными личными достоинствами, преуспеете там, где мы потерпели поражение. Договоритесь, чтобы вам предоставили другую комнату, и мои люди перенесут сундуки. Я преклоняюсь перед вашим могуществом. Чиун улыбнулся. Римо тихо пробормотал, что вот теперь-то Чиун может быть доволен: его оценили по заслугам. Чиун расцветал, когда ему отдавали такие почести, как сейчас капитан. Пятясь, капитан выбрался из комнаты. Чиун нацелил длинный ноготь на Римо. — Будучи ассасином, ты должен в исполнении воли своего хозяина стремиться к совершенству. Твой президент хочет, чтобы ему доставили без хлопот эту машину, но он требует также и уважения от народа Бакьи и всего мира. — Папочка, — сказал Римо. — Президент хочет всего лишь получить оружие Корасона, и чтобы все было проделано быстро и чисто. Ничего другого ему не нужно. — В таком варианте недостает изящества, — сказал Чиун. — Это повадка вора. — Я стоял рядом с тобой в Овальном зале и слышал все, что говорил президент. Чиун улыбнулся. — Если бы его устраивала примитивная работа, он выбрал бы в исполнители американца. Он мог бы дать задание тебе. Но нет, он избрал Мастера Синанджу, и поэтому его имя, как бы его ни звали, навсегда останется в истории. — Ты что, не знаешь имени президента? — недоверчиво спросил Римо. — Вы часто меняете своих президентов, — сказал Чиун. — Одного я запомнил. У него было очень забавное имя. Потом появился еще один. И еще. А одного убили какие-то дилетанты. Чиун неодобрительно покачал годовой. Ему не нравилась склонность американцев к импровизированным убийствам, порожденным ненавистью. В этих убийствах не было стиля, чувствовалось, что их совершают варвары. Им не хватало того, что он, Чиун, им теперь продемонстрирует, — изящества, того, что привносит Синанджу — солнечный источник боевых искусств.* * *
А находящийся по другую сторону главной улицы, в президентском дворце доктор Биссел Хантинг Джеймсончетвертый, вице-президент Британской Королевской Академии наук, даже не подозревал, что в его номер вселился новый постоялец. На нем и его приближенных были безукоризненной свежести летние брюки, синие блейзеры с эмблемой академии, белоснежные рубашки, галстуки выпускников привилегированных учебных заведений и пистолеты «вальтер Р-38» под пиджаками. Они держали в руках соломенные шляпы и одни во всей Бакье могли перейти в полуденный зной в подобной одежде главную улицу, не покрывшись испариной. Казалось, люди этой породы получают при рождении встроенную систему охлаждения. Доктор Джеймсон сделал заявление на изысканном английском языке, рождающемся как бы в глубине его существа и только звучащем через рот, на языке, в котором каждая гласная открыто заявляла о безусловном превосходстве говорящего над прочими людьми. Итак, Британии не безразлична судьба Бакьи. Британия так же, как и Бакья, — остров. У Британии, как и у Бакьи, есть свои национальные интересы, а также проблемы с валютой. Объединившись, Британия и Бакья с помощью нового изобретения, хранящегося у президента, и английского опыта по производству секретного оружия могли бы вместе, рука об руку, шагать вперед, к светлому будущему. Если бы на встрече присутствовал некто, не знающий, что Бахья — захудалый островок, на котором нет ничего, кроме трущоб и заброшенных плантаций сахарного тростника, а Англия — крупная индустриальная держава, переживающая трудные времена, то он решил бы, что у правительства Ее Величества и у теперешнего диктатора острова в Карибском море — общая история и общее будущее. Корасон внимательно выслушал белого. Они полностью заплатили сумму, которую с них потребовали за демонстрацию аппарата в действии. Заплатили золотом. Корасон любил золото. Оно вызывало у него доверие. Особенную нежность он испытывал к южноафриканскому крюгерранду. Пересчитав деньги, казначей положил себе в карман две монеты. Корасону это понравилось. У него честный казначей. Вор прикарманил бы пятнадцать монет. Люди плетут небылицы о каких-то неподкупных, но Корасон в это не верил — все это сказки. Гринго тоже воровали, правда, они умели обстряпывать свои делишки более ловко: вы не успевали заметить, как исчезали монеты, пока они заверяли вас, что собираются вам помочь. — Ради вас, — начал Корасон, — мы прямо сейчас уничтожим с помощью моего грозного оружия гнусного насильника. — Ждем демонстрации с большим нетерпением, — отозвался доктор Джеймсон. — Мы немного знакомы с магией вуду, хотя, конечно, не столь сведущи, как вы, ваше превосходительство, но никогда раньше не слышали о таком «духе-хранителе», как тот, что находится в вашем ящике. — У белых людей одно оружие, у черных и коричневых — другое. Вам никогда не понять наше. Я никогда не пойму, что такое — ваша атомная бомба, а вы — что такое мой дух-хранитель, — произнес важно Корасон, который сочинил эту фразу еще до прихода англичан, демонстрируя оружие русским. — Введите гнусного насильника, и пусть он почувствует силу гнева своего народа! Члены английской делегации мигом повытаскивали из карманов мини-камеры и прочую аппаратуру. Ведь подчас даже общий вид может подсказать принцип действия оружия. Особенно у народа с не слишком высоким уровнем развития. Таинственный аппарат Корасона, укрытый синим бархатом, стоял слева от диктатора, рядом с позолоченным троном, водруженным на невысокую платформу. Вместо гнусного насильника перед собравшимися предстала пожилая негритянка в оранжевом платье и красной шали. — Извините, насильника мы казнили рано утром, — смущенно объявил Корасон. — Женщина эта обвиняется в измене, заговоре с целью взорвать Сьюдад Нативидадо и других ужасных преступлениях. Женщина сплюнула. — Сэр, — шепнул на ухо Джеймсону его помощник. — Это хозяйка борделя. Троюродная сестра Корасона. Зачем ему убивать ее, да еще по высосанному из пальца обвинению? Корасон видел, как помощник главного гринго что-то шептал на ухо своему начальнику. Он, со своей стороны, тоже кое-что хотел выяснить. Одно дело — преступники, и совсем другое — троюродная сестра, которая умеет вызывать духов и иногда присылает президенту из своего борделя красоток. — Зачем нам казнить Хуаниту? — поинтересовался Корасон. — Она использовала против вас колдовство, — заявил министр юстиции. — Какое еще колдовство? — Колдовство гор. И утверждала, что вы мертвец. — Ложь! — возмутился Корасон. — Конечно. Откровенная ложь, — поторопился поддакнуть министр юстиции. — Вы самый могущественный человек на земле. Вне всякого сомнения. Корасон покосился на Хуаниту. Та знала женщин и знала мужчин. И колдовать умела. Что за странную игру она ведет? Говорила ли она эти страшные вещи на самом деле? Может, спросить самому? Но не соврет ли она? По зрелом размышлении Корасон решил-таки переговорить с кузиной. Два солдата подвели к нему женщину, крепко держа ее скованные цепью руки. Подавшись вперед, Корасон прошептал на ухо троюродной сестре: — Послушай, Хуанита, что такое они говорят? Ты что, и вправду пыталась причинить мне вред с помощью колдовства? Стоящий за доктором Джеймсоном англичанин незаметно повернул в кармане регулятор и развернул плечо в направлении Корасона и женщины. Теперь их шепот заносился на миниатюрный магнитофон, вшитый в накладное левое плечо пиджака. Даже если Корасон будет упорствовать и не выдаст англичанам тайну аппарата, они, по крайней мере; будут знать содержание этой беседы и смогут тем самым продемонстрировать Генералиссимусу силу Великобритании, что им все известно. Хуанита что-то прошептала в ответ. Корасон вновь спросил ее, почему она применяла против него колдовство. И тогда Хуанита шепнула на ухо кузену нечто такое, от чего он резко выпрямился. Движения его не напоминали больше медленное скольжение змеи перед броском — он подпрыгнул на месте как ошпаренный. Потом сорвал с черного ящика синий бархат и швырнул накидку в лицо новому министру юстиции. Плюнул на мраморный пол. Потом на ящик. И наконец в лицо троюродной сестре Хуаните. — Шлюха! — прорычал он. — Я превращу тебя в ничто. — Какая разница, — спокойно проговорила женщина. — Ничто — это тоже что-то. Хотя Корасон и обезумел от ярости, он все же помнил, что самые заклятые враги — это ближайшие сподвижники, и начал обычное представление с вращением ручек. Скрытые камеры и прочая тайная аппаратура англичан тут же заработали. — Даю тебе последний шанс. Последний. Чье колдовство сильнее? — Не твое. Не твое! — Тогда прощай, — в сердцах сказал Корасон. — И посмотрим, чье колдовство победит. Корасон слегка волновался. Он помнил, как долго не распадался делегат Умибии. Наконец Корасон нажал на нужную кнопку. Генератор заурчал, обеспечивая электричество и тем самим приводя в действие катодную трубку. Ее излучение, пронизав субстанцию, которую местные жители называли мунгом, обрели чудовищную силу. Эта сила заявила о себе треском и зеленым сиянием. Ярко-оранжевое платье, издав звук, подобный вздоху, опустилось на темную лужицу, которая еще совсем недавно была хозяйкой лучшего борделя Бакьи. — Впечатляюще, — произнес доктор Джеймсон. — Мы хотим идти с вами рука об руку. Британия и Бакья — острова-побратимы. Заключим военный союз. — Лгунья, — бубнил Корасон. — Лгунья, лгунья, лгунья. Она все наврала. Лгунья. — Конечно, ваше превосходительство, но вернемся к главному... — твердил свое доктор Джеймсон. — Главное — то, что лгунья понесла кару, разве не так? — Так, конечно, — согласился доктор Джеймсон и откланялся. За ним отвесили поклон и остальные англичане и один за другим покинули дворец. Но в гостиницу они направились не сразу. Обнаружив, что за ними следят южноафриканцы, англичане заманили их агентов, изображавших бизнесменов, на боковую дорогу, и там выпускники Итона хладнокровно расправились с бурами, жителями их бывшей колонии. По мнению доктора Джеймсона, дело это было нехитрое. Вы как бы не замечали, что автомобиль конкурентов преследует вашу машину, прямиком направляясь туда, где уже ждала ваша засада, и когда преследователи собирались перекрыть вам дорогу, ловкие парни из засады, прицелившись из «вальтеров Р-38», всаживали пули в их недалекие лбы. Джеймсон со своими ребятами проделывал этот фокус множество раз — и не только с агентами враждебных держав, но и с союзниками — американцами, израильтянами, французами, канадцами. Но все это были мелочи. В шпионаже допустимо все — только не попадайся. — Хорошая работа, — похвалил доктор Джеймсон своих людей. Южноафриканец, обливающийся кровью после неточного выстрела, оторвавшего ему ухо, поднял руку, прося пощады. Другой рукой он вцепился в руль автомобиля, словно это могло спасти ему жизнь. — Сожалею, старик, — сказал доктор Джеймсон, — Картрайт, исправьте свою ошибку. — Сейчас, — отозвался человек с худым лицом. Ему было стыдно за неудачный выстрел. Он всадил южноафриканцу пулю 38-го калибра в правый глаз, лопнувший, как спелая виноградина. Голова африканца завалилась назад, тело обмякло. Чистая работа. Доктор Джеймсон подбирал себе сотрудников с умом. Простая засада была для них делом обычным. Они работали с чисто английскими четкостью и мужеством, их деловитость разительно отличалась от островного политического и журналистского разгильдяйства, и еще они обладали редким здесь качеством — компетентностью. Картрайт заглушил мотор машины южноафриканца. — Ну, так что ж, расшифруем показания прямо здесь? — спросил подчиненных доктор Джеймсон. — Не стоит тянуть и посылать данные на родину. Прождем месяц и в конце концов выясним, что у дамочки, заправлявшей на острове неким веселым заведением, был туберкулез или еще что-нибудь в этом роде. Ну, как? Вопрос был чисто риторическим. Доктор Джеймсон давно уразумел, что небрежно-равнодушный вид производит на окружающих большее впечатление и скорее приводит к успеху, чем героизм, и что лучше ставить вопросы, как бы советуясь, чем отдавать приказания. Никто из его команды ни разу не ответил «нет» или даже «может быть» на его вопросы. Сначала занялись подслушивающим устройством. — Хорошо бы знать, отчего так взбеленился этот черномазый бандит, — сказал доктор Джеймсон. Корасон говорил с кузиной по-испански, а она отвечала ему на островном диалекте, весьма далеком от кастильского выговора, с большим количеством индейских слов. Как ни странно, Корасон давал своей родственнице шанс на жизнь. Ей надо было всего лишь признать, что он могущественней всех на острове. И что еще удивительней: она отказалась это сделать на том основании, что они с Корасоном — уже мертвецы, так что нечего волноваться. Доктор Джеймсон покачал головой. Он сомневался в точности перевода. Один из команды, специалист по местной культуре, заметил, что жители Бакьи по своей природе фаталисты, особенно те, что разделяют верования вуду. — Переведите мне разговор дословно, — попросил доктор Джеймсон, набивая небольшую трубку табаком «Данхилл». Помощник перемотал ленту на портативном магнитофоне, соединенном с подслушивающим устройством. И начал заново переводить с островного испанского на английский. — Хуанита говорит: «Ты мертвец и скоро умрешь. Никакой особенной силы у тебя нет. Ты — мальчишка, Мимадо». — Так на острове говорят про испорченного шалуна. — «Ты просто хвастун. И ничего из себя не представляешь. Уселся силой в президентское кресло. Но когда ты встретишься с настоящей силой, ты проиграешь». Корасон: «Не смей так говорить». А она продолжает: «На острове победит сила гор. Религия нашего народа. Вуду. Победят живые. Святой человек с гор — он станет большой силой. Он должен быть королем. Но есть еще другая большая сила, она поможет святому человеку стать королем. А ты проиграешь». Что-то вроде этого. Не очень ясно. А Корасон опять: «У тебя еще есть шанс», — на что она ответила: «А у тебя — нет» — и вот тогда он и уничтожил бедняжку. — Любопытно, — сказал доктор Джеймсон, — кто этот человек с гор? И кто — другой, посторонняя сила, которая возведет на трон человека с гор? И почему женщина не стала поддакивать важному родственнику? — Наверное, это выглядело бы для нее как отречение от своей веры, — предположил помощник. — Все очень странно, — продолжал доктор Джеймсон. — Ее вера исчезла с ее смертью. Надо было сказать этому маньяку все, что ему хотелось услышать. — Такое поведение шло бы вразрез с их культурой. Ни забывайте, это вуду. Это духи. Низший дух признает превосходство духа более высокой ступени, и самое худшее, что может произойти, это когда низший дух не хочет признать свою относительную слабость. Корасон поступил именно так, отказавшись склонить голову перед могуществом святого человека с гор. А кузина не захотела последовать его примеру. — И все же странно, — отозвался доктор Джеймсон. — Лично я предпочел бы скорее стать отступником, чем лужицей. — Вы уверены? — возразил помощник. — Думаете, мы все предпочли бы отступничество? А зачем тогда мы ежечасно рискуем жизнью, не проще было бы открыть магазинчик где-нибудь в Суррее? Почему бы не перебежать к врагу и не получить награду? — Ну... — замялся доктор Джеймсон. — Мы не можем так поступить. — Вот именно. Для нас это — табу. А для них табу отречься от вуду. Вот так. — Вы, культурологи, все софисты. Самые нелепые вещи выглядят у вас логично, — сказал доктор Джеймсон. — То, что для одного человека — героизм, для другого — безумие, — прибавил помощник. — Все зависит от культурной традиции. Доктор Джеймсон жестом попросил помощника замолчать. Все эти мифы и легенды тревожили его. Они сбивали с толку, все запутывали, а вот разные приборы, аппаратура, напротив, помогали разрешить много загадок. Когда Корасон включил свою машину, многочисленные приборы и датчики, спрятанные под их одеждой, зафиксировали ее мощность, ее звук, ее волны. Заключение экспертов — «конечно, предварительное, сэр», — гласило: импульс, посылаемый аппаратом, действует на клетки разрушающе. Другими словами, клетки тела перестраиваются. — Другими словами? — переспросил доктор Джеймсон. — Если бы эти были понятнее! — Аппарат посылает импульс, который побуждает материю видоизменяться. Органическую материю. Живой организм. — Хорошо. В таком случае, выходит, зафиксировав этот импульс, мы можем сами создать эту чертову машину? — Не совсем, сэр. В мире существует бесконечное многообразие типов излучения и волн. Решающую роль в аппарате Корасона, возможно, играет некая неизвестная нам субстанция. — А как эта обезьяна в орденах до такого додумалась? — Скорее всего, ему просто подвезло, — заметил один из входивших в команду ученых. — Хотя мы не можем с полной достоверностью ничего утверждать, пока не получим результаты лабораторных исследований, но, мне кажется, аппарат реагирует на наличие нервной системы. Платье несчастной женщины сшито из хлопчатобумажной ткани. Это органический материал. Однако он не пострадал. — У меня закружилась голова, сэр, — признался самый юный член группы. — Когда аппарат включился, я сразу почувствовал головокружение. — А остальные? — спросил доктор Джеймсон. У остальных по коже побежали мурашки. Только один человек ничего не почувствовал — сам доктор Джеймсон. — А ведь вы перед встречей хлебнули глоток бренди, сэр, — припомнил помощник. — Да. Правда, — признался Джеймсон. — Умибиец тоже пил. Говорили, что Корасону пришлось дважды включать свою машину, прежде чем тот распался. Негр был пьян в стельку. — Нервная система... Алкоголь... Может быть, — согласился доктор Джеймсон. — Значит, стоит штурмовать президентский дворец мертвецки пьяными? И тогда аппарат нам нипочем. Мужчины загоготали. Но, к сожалению, все было не так просто. Остров, особенно столица Сьюдад Нативидадо, кишели иностранными лазутчиками. Можно, потеряв часть людей, захватить аппарат, но вывезти его из страны во сто крат труднее. Другие разведки разом объединятся, чтобы помешать победителю. Тому, кто захватит оружие, придется вести мировую войну в миниатюре. Одному. Доктор Джеймсон успел привязаться к своим подчиненным — ловким и проворным исполнителям. Они могли с успехом выполнить эту грязную работу, превзойдя агентов любой страны. Любой — но не всех сразу. Шансы были слишком неравные. Да, этот остров был необычным. И ситуация тоже. Единственно правильное решение в этой ситуации со множеством мистических неизвестных — выжидать, не пытаться переколдовать колдунов и перешаманить шаманов, а оставаться самим собой. Сохранять британское спокойствие и не спешить с выводами. Пусть ошибаются другие. Вот именно. Доктор Джеймсон попыхивал своей трубочкой, провожая взглядом из окна машины пальмы и колючие кустарники, тянувшиеся вдоль пыльной дороги. Неужели Корасон случайно наткнулся на чудесное открытие? Циферблаты на аппарате никакого отношения к делу не имели. В Сьюдад Нативидадо оставленный англичанами у отеля наблюдатель сообщил, что их номер заняли пожилой азиат и худощавый европеец, который, когда ему пригрозили «вальтером Р-38», заявил, что ему чертовски не по душе этот остров, а также его собственное правительство, да и все прочие правительства тоже, и погода, и гостиница, и тот, кто наставил на него пистолет, и «мыльная опера», которая шла по телевизору. Из-за нее-то и пришлось тащить телевизор за тридевять земель, а «оперу» эту он видел двадцать два раза, и она ему опротивела в самый первый. Однако если англичанин не хочет неприятностей, он не советует мешать его приятелю смотреть ее. Особенно в такую жару. И ему это облегчило бы жизнь — ужасно не хочется убирать трупы, а о том, чтобы оставить их неубранными в такой жаркий день, и говорить нечего. Да, этот странный белый понимал, что на него наставлен пистолет, но не разобрал, что это «вальтер». Какой там у него калибр? Ну, да не все ли равно, это не имеет значения, даже если англичанин решится выстрелить. — Говорил он еще что-нибудь? — спросил доктор Джеймсон. — Да. Сказал, что его раздражает стук барабанов. — Ничтожество какое-то, — изрек свой приговор доктор Джеймсон по рации. — Да, сэр. — Выкиньте его из комнаты. — Силой? — А почему бы и нет? — Хорошо, сэр. Прикончить? — Если будет необходимо, — проговорил в микрофон доктор Джеймсон. — Из-за комнаты? Всего лишь из-за гостиничного номера? — На Бакье это достаточно веская причина. — Они выглядят такими беспомощными, сэр. У них даже нет оружия. А белый — американец, сэр. — У нас был очень тяжелый день. Пожалуйста, закончите все поскорее, — сказал доктор Джеймсон. Он и остальные члены группы остались в машинах, ожидая известия, что комната освободилась. Через двадцать минут доктор Джеймсон послал вдогонку еще одного агента, дав ему рацию и приказав срочно доложить, свободна ли комната. Если у первого агента сломалась рация, хозяйственному отделу в Лондоне не поздоровится. И второй гонец не вернулся.Глава четвертая
Римо посмотрел на пистолет. По тому, как его держат, всегда можно понять, когда спустят курок. Большинство людей этого не замечает. Если на них направлено оружие, они уже не вглядываются, как у нападающего лежат пальцы на курке и в каком месте руки больше натянута кожа. Этому нужно учиться. Ведь и точно попасть битой по мячу — вещь невозможная для того, кто никогда не видел раньше бейсбольного мяча, но для игрока высшей лиги — пустяковое дело. Итак, Римо понял, что человек пока не готов спустить курок. Об этом ему сказали недостаточно напряженные пальцы. — О'кей, спасибо за предупреждение, и приходи, когда созреешь, — сказал Римо и закрыл дверь. Чиун сидел перед телевизором в позе лотоса. Старые актеры вновь помолодели на экране телевизора, привезенного на Бакью из Штатов вместе с видеокассетами. Чиун не любил новомодные «мыльные оперы», те, где «много секса и насилия», — он называл их богохульными и наотрез отказывался смотреть. Поэтому он был обречен постоянно пересматривать старые записи — «единственно стоящее в вашей культуре, по-настоящему великое искусство». Одно время Чиун носился с идеей написать «мыльную оперу», но сочинение ее названия, посвящения и текста речи, которую он должен будет произнести по случаю присуждения ему премии, отняло у него столько времени, что писать уже было некогда. Римо из благородства никогда ему об этом не напоминал. — Что случилось с любовью, добрыми отношениями и браком? — спросил Чиун. И сам ответил: — Ничего. Он произнес слова одного из персонажей, доктора Чаннинга Мердока, который сообщил Ребекке Уэнтворт, что ее мать умирает от неизлечимой болезни и что он не может ее оперировать, потому что знает, кто является настоящим отцом Ребекки. Органная музыка подчеркивала драматизм действия. Губы Чиуна перестали шевелиться — началась реклама. Рекламировался очиститель, в котором чего-то было больше, чем в других. Даже по этой рекламе можно было понять, насколько стар фильм: ведь сегодня в рекламе очистителя упор делался на том, что «этого» в нем совсем нет. — Кто приходил? — спросил Чиун, пока шла реклама. — Да никто. Какой-то англичанин. — Никогда не говори плохо об англичанах. Генрих Восьмой всегда расплачивался сразу и делал заказы регулярно. Добрый и благородный Генрих был благословением для своего народа и гордостью расы. Своим примером он доказал, что мужественное сердце корейца может биться и в груди человека с совершенно противоестественным разрезом глаз. — Ты представляешь, чем тебе придется здесь заниматься? — спросил Римо. — Да, — ответил Чиун. — Чем? — Смотреть, что еще случится с Ребеккой. — С Ребеккой? — переспросил Римо, не веря своим ушам. — Господи, Ребекка проживет еще семь лет, ее четырнадцать раз прооперируют, она сделает три аборта, станет астронавтом, проведет политическое расследование, будет работать в конгрессе, ей удалят матку, изнасилуют, на нее совершат покушение, еще до того, как закончится ее контракт со студией, она получит в наследство универсальный магазин, после чего попадет под грузовик, направляющийся в Детройт. Чиун беспомощно шарил глазами по сторонам, как бы силясь отыскать кого-нибудь, с кем можно поделиться потрясением от такого чудовищного злодеяния. Вот так взять — и все рассказать! Скольких часов блаженства лишилась его бедная, мягкая, нежная душа! Но в комнате не было никого, кроме неблагодарного ученика. — Вот уж спасибо так спасибо, — проговорил Чиун голосом, полным муки. В дверь снова постучали. На пороге стоял все тот же англичанин в синем блейзере и легких брюках. Он держал в руке «вальтер Р-38». На этот раз его палец четко лежал на спусковом крючке. Владелец оружия принял положение, при котором рука меньше дрожит. Он пришел убивать. — Боюсь, старина, тебе придется выкатываться из этого номера. — Нет уж, — сказал Римо. — Мы только что въехали. — Хотелось бы обойтись без крови. — Не волнуйтесь. Мы не собираемся никого убивать. — Зато у меня в руке пистолет, и я уже прицелился тебе в голову. — Вижу, — отозвался Римо, облокотившись одной рукой на дверной косяк. Чиун бросил взгляд на незваного гостя. Мало того, что Римо испортил все удовольствие, рассказав содержание последующих шестисот серий, из которых по крайней мере четыреста были само совершенство, — теперь он собирается убить назойливого посетителя во время демонстрации фильма. Римо явно не собирается ждать начала рекламы. Но почему? Зачем убивать человека во время фильма, если можно дождаться рекламной паузы? Чиун знал ответ. — Ты враг прекрасного, — буркнул он. Английский агент сделал проверочный шаг назад. — Кажется, вы не понимаете, с кем имеете дело, — сказал он. — Это ваши проблемы, — отозвался Римо. — Считай, что ты — мертвец, — сказал агент. Дуло пистолета было направлено прямо в лоб дурашливого американца. Пуля разнесет лобную кость, да еще и в затылке будет огромная дыра. — Папочка, он будет стрелять. Разве ты не слышишь? Тут нет моей вины. — Враг прекрасного, — злобно повторил Чиун. — Если ты соизволишь обернуться, то увидишь, что его рука дрожит. В любой момент он может нажать на спуск. — "В любой момент, — передразнил его Чиун с жалостливой интонацией, — он может нажать на спуск". Значит, если он может нажать на спуск, то пропади все пропадом? Агент ждал достаточно долго. Он не понимал, почему эти двое так спокойны перед лицом смертельной опасности. Не то, чтобы его это очень смущало. Но на своем веку он убивал не один раз, и бывало, жертва не верила, что умрет. Иногда, напротив, теряла от страха голову. Но чтобы вот так препираться друг с другом — такого еще не случалось. Впрочем, все когда-то бывает в первый раз. Он нажал на спуск. «Вальтер Р-38» дернулся в его руке, но он этого не почувствовал. Лоб белого человека не пострадал. Зато «вальтера Р-38» больше в руке англичанина не было, а саму кисть руки со страшной силой оторвали у запястья, будто выдернули громадный зуб. Он не почувствовал боли, только рывок. Он также не видел, как двигались руки сто противника, уловил только мелькнувший перед глазами палец и мог поклясться, что палец этот беспрепятственно погрузился в его мозг до первого сустава — ощущение было такое, что огромная дверь навсегда захлопнулась перед ним. Впрочем, он уже ни в чем не мог поклясться. Просто эта картина механически запечатлелась в его сознании, а к тому времени, как он рухнул на пол, он уже ничего не чувствовал. Нервные окончания еще посылали сигналы в мозг, но та его часть, которая расшифровывает их, превратилась в кровавое месиво. Римо вытер палец о рубашку незадачливого агента и осторожно перетащил того к двери болгарского номера. Оттуда застрекотал «Калашников». Из-за двери его о чем-то спросили сначала по-русски, затем по-французски. Наконец, вопрос прозвучал по-английски: — Кто ты? — Я — это я, — отвечал Римо, прикрывая изуродованный лоб англичанина соломенной шляпой. — Кто "я"? — снова спросили из-за слегка приоткрывшейся двери. — Ты — это ты, — сказал Римо. — Я говорю о тебе. — Обо мне? — спросил Римо. — Да. Кто ты? — Я — это я. Ты — это ты, — ответил Римо. — Что ты здесь делаешь? — Вытаскивал труп в коридор — кондиционер не работает, и он непременно скоро завоняет. — А почему к нашей двери? — А почему нет? Римо посчитал свой ответ удачным, но за дверью, по-видимому, так не думали, потому что тут же последовала очередь «Калашникова». Вернувшись в номер, он получил нагоняй от Чиуна, заявившего, что стрельба мешала ему следить за развитием действия. — Прости, — коротко произнес Римо. Чиун важно кивнул, но Римо чувствовал, что полностью не прощен. Этот кивок как бы говорил, что Римо всегда найдет способ испортить старому человеку удовольствие. И Римо доказал это, расправившись вскоре со вторым англичанином; на этот раз в комнате прозвучало два выстрела, и одна ручная граната разорвалась в коридоре. Но испытания Чиуна на этом не кончились. Вскоре Римо объявил, что к гостинице направляется группа захвата. Все ее члены, как один, в блейзерах и соломенных шляпах. У главного во рту трубка. — Интересно, почему на нас нападают именно тогда, когда Ребекка произносит свои прекрасные монологи? — поморщился Чиун. — На нас нападают, когда придется, папочка. — Это точно, — согласился Чиун. — Они уже близко. Группа образовывала так называемый «резервный треугольник». Часть команды шла по мостовой, часть — по тротуару, впереди каждого подразделения как бы треугольник: двое впереди, двое немного сзади и по двое с каждой стороны. Да, неплохая команда. Римо сразу ее оценил. Они двигались согласованно — видно, и раньше работали вместе: люди в новых командах обычно перекликаются, подают друг другу знаки, бегут вразброд. Эти понимали друг друга без слов. Забравшись на крышу, Римо попытался оценить обстановку — оттуда были видны все участники готовящегося нападения. Темнокожий охранник, стоя рядом и держа в каждой руке по пистолету 44-го калибра, нервно оглядывался по сторонам, не зная, от кого прежде защищаться. Он ругался по-русски и потихоньку отступал в угол. Римо сверху видел, как две соломенные шляпы вплыли в подъезд, другие две закинули на подоконник их номера веревочную лестницу, повисшую на крюке, а еще две направились к пожарной лестнице. — Не теряй головы, — ободрил Римо охранника. — Оставайся здесь. Чиун учил: когда надо действовать в нескольких направлениях лучше всего сконцентрироваться на чем-то, что не имеет прямого отношения к происходящему. Например, на дыхании. Римо сосредоточился на дыхании, предоставив своему телу выполнять остальную работу. Перекинув ногу через выступ, он осторожно пополз вниз — от карниза к карнизу, стараясь, чтобы его дыхание полностью совпадало с ритмическими колебаниями легких. Как раз у окна комнаты Чиуна он столкнулся с теми двумя, что карабкались по веревочной лестнице. — Ох, — только и успел вымолвить один, полетев вниз на грязную улицу. Другому не пригодился и «вальтер» — пистолет глубоко вдавили ему в грудину рукояткой вперед — сердце затрепетало, найдя рукоятку еще более вредной для себя, чем холестерин. Через дорогу Генералиссимус Сакристо Корасон наблюдал за этой сценой сквозь жалюзи. Он видел, как худощавый белый спускался с крыши, и сразу же понял, что кузина Хуанита не солгала: этот человек — сильнее его. Никогда Корасон не видел, чтобы люди таким образом спускались с большой высоты. На его глазах некоторые падали с крыши. Однажды он присутствовал на соревнованиях, когда ныряльщики в Мексике прыгали с высоких скал в море. Как-то видел, как в воздухе взорвался самолет. Но этот белый... Спуск его был быстрее падения. Быстрее прыжка в воду. Казалось, ему подвластен сам закон тяготения, который изменялся по желанию этого необыкновенного человека. Двух мужчин он стряхнул с лестницы легко, будто вытряхнул горошины из лопнувшего стручка. — Кто? Кто этот человек? — требовал ответа Корасон, указывая на Римо через щелку в жалюзи. — Какой-то белый, — констатировал очевидное майор, у которого, как и у самого Корасона, в кобуре лежал пистолет 44-го калибра. Его отец скрывался в горах вместе с отцом Корасона. Когда старший Корасон стал президентом, отец майора отказался от генеральского чина и дожил до преклонных лет. Сын, которого звали Мануэль Эстрада, усвоил урок отца. Когда президентом стал молодой Корасон, Мануэль Эстрада в свою очередь отказался от генеральского чина. Он тоже надеялся прожить долгую жизнь, но, в отличие от своего отца, решил со временем получить все. Семейный девиз сеньора Эстрады звучал так: «Если воруешь понемногу, тебя не пристрелят». Эмануэль Эстрада добавил к нему: «Жди своего часа». Майор Эстрада был, пожалуй, единственным человеком из окружения президента, который не покрывался испариной при приближении Корасона. Широкие скулы выдавали его индейские корни, а темно-коричневая кожа — африканские. Изысканной формы нос говорил о том, что когда-то к рабыне, работавшей на плантации сахарного тростника, приходил ночью уроженец Кастильи. Корасон завопил на него: — Каждый дурак видит, что это белый, но из какой страны? — Из той, где живут белые, — невозмутимо отвечал Эстрада. — Из какой? Выясни. И побыстрей, Эстрада. Корасон следил за тем, как Римо передвигается по фасаду гостиницы «Астарз». Казалось, тог медленно крадется по стене, но если приглядеться, то становитесь ясно, что передвигается он, напротив, очень быстро, а вот движения отдельных членов кажутся замедленными. От этого и фигура его расплывалась — на ней трудно было сфокусировать взгляд. Столкнувшись с ним, оба англичанина полетели вниз как спелые груши. Римо скользил абсолютно бесшумно. Корасон пробормотал что-то про себя. Ясно: Хуанита, говоря о другой силе, имела в виду этого человека. Диктатор взмолился: — Боже, сделай так, чтобы злой человек убрался с нашего благословенного острова. Заклинаю Тебя именем Твоего сына, окажи мне эту небольшую услугу. Произнеся эти слова, он снова взглянул в окно. Римо все еще был на стене. Ну, что ж, если христианский Бог не отзывается на его мольбу, существуют другие пути. «О адские силы тьмы, взываю к вам, погубите этого человека!» На глазах у Корасона белый расправился еще с двумя англичанами. Похоже, он умел уклоняться от пуль. Корасон в сердцах сплюнул на дворцовый пол. — Да провалитесь вы все! Ни одна из сверхъестественных сил не вступилась за диктатора. А какая польза от богов, если они не помогают? Но тут человек на стене полетел вниз. — Благодарю тебя, Вельзевул, — сказал с чувством Корасон, но, как выяснилось, поторопился с благодарностями. Римо съехал вниз по стене и скрылся в глубине улицы. Корасон снова принялся яростно ругать богов. А ведь большинство людей боятся высказать богам свое неудовольствие, подумал Корасон. Нет, он всегда готов напомнить богам, что не станет ползать на коленках, хныча: «Я все равно вас люблю», если они вздумают крутить. Разве он какой-нибудь ирландец, чтобы так унижаться? Не забывай, Бог, ты имеешь дело с Корасоном, так что лучше веди себя хорошо. И на многое не рассчитывай. Но все это относится к христианским богам. А ведь существует еще один Бог, к которому Корасон не осмеливается обратиться. Бог ветра, мрака и холода, он живет в горах, и в его честь двадцать четыре часа в сутки бьют барабаны. Корасон боится этого Бога. Боится даже больше, чем эту силу... этого белого из гостиницы. Впрочем, Корасон тоже силен. Он обладает мощным оружием, хотя, как всякий командир, знает предел своих возможностей. Даже с этим грозным аппаратом он не может считать себя полностью неуязвимым. После битвы всякий скажет, что ты победил только благодаря своему оружию. Но перед битвой надо прикинуть, что случится, если аппарат не сработает. Что может быть хуже, чем, хорошо прицелившись в голову врага и нажав курок, вдруг услышать щелчок и понять, что в обойме нет патронов? А что, если машина не справится с этой новой силой? Хуанита говорила, что именно эта сила восторжествует и возведет на трон святого человека с гор. А тут еще умибийский депутат, который только со второго раза растекся лужицей. Неужели аппарат теряет силу? — волновался диктатор. Но с Хуанитой он справился на удивление быстро. В порядке ли чудесный аппарат? Надо хорошо подумать, прежде чем пускать его в ход. Ведь если враг останется цел, то вряд ли сам Корасон уцелеет, а если даже ему удастся выкрутиться, то денежки-то уж точно уплывут. В посольствах снова будет сидеть по одному полусонному клерку. Корабли покинут гавань, и Бахья станет почти такой же, как до испанского завоевания. К этому оружию не стоит прибегать всуе. Но когда и как часто использовать его? Когда Корасон думал, ему требовалась женщина. Когда задумывался глубоко — две. Очень глубоко — три. И так далее. Когда пятая женщина покинула его личные апартаменты, которые напоминали крепость внутри крепости — президентского дворца, Корасон знал, что ему делать.* * *
У майора Эстрады сидел потрясенный доктор Джеймсон. Он все еще находился в состоянии шока. — Не могу этому поверить. Не могу, — повторял он, судорожно глотая воздух. — Кто этот человек, сотворивший такие жуткие вещи с вашими людьми? — Не могу поверить, — твердил Джеймсон, почти задыхаясь. Он машинально посасывал трубку, от которой отломилась чашечка. Потерять всю команду! Невозможно! Ни одному человеку не под силу справиться с ней. И что скажет начальство о загубленном снаряжении? — Кто этот человек? — Американец. Корасон немного подумал. К любой другой стране, располагающей такой силой, следовало бы проявить уважение. Но он знал по опыту, что американцев можно заставить стыдится своей силы и сделать совсем ручными. Им нравится, когда их ругают. Увеличьте цены на сырье в четыре раза, и американцы соберут на свои деньги конференции, где станут доказывать, что вы имели полное право устанавливать те цены, которые считаете нужными. Американцы забыли всем известную вещь: уважение дает только сила. Эта нация совсем свихнулась. Если подобную силу продемонстрировали бы русские, Корасон мигом побежал бы в их посольство, прикрепил к бакийским флагштокам серп и молот и клялся бы русским в вечной дружбе. Но с американцами можно и нужно вести себя по-другому. Когда Америка или ее союзники применяли в конфликте силу, срочно собиралась сессия ООН. Люди со всех концов света призывали к ответу американских поджигателей войны. Как раз сегодня советский представитель указал на это Корасону: — Станьте полноправным членом содружества стран Третьего мира, поддерживайте нас во всем, и вас никогда не уличат в преступлении. Это удел американцев и их союзников. Даже если вы развяжете кровавую бойню, мы найдем сотни две американских профессоров, которые поклянутся, что с вами обошлись несправедливо и вы ни в чем не виноваты. От нас все стерпят — не пикнут даже. Советский представитель подчеркнул, что правительство, которое хочет чувствовать себя в безопасности, должно идти по пути репрессий. Только так можно поддержать уважение к себе. Коммунизм не терпит никакой критики. И еще — никаких свободных выборов. Корасону не очень нравились русские, но как президент страны он не должен был считаться со своими чувствами. Надо идти на жертвы. — Порвите все отношения с Америкой! — приказал Корасон. — Что? — не понял майор Эстрада. — Я говорю, прекратите все отношения с Америкой и пригласите ко мне советского посла. — Я не знаю, как разрываются дипломатические отношения с другой страной. — Мне что, все делать самому? — Хорошо. Когда будем разрывать? — Немедленно. — Что-нибудь еще? Корасон покачал головой. — Разорвать отношения со страной — дело нелегкое. Мне про это читали. — Кто читал? — спросил Эстрада. — Министр образования. Он читал. — Это у него хорошо получается, — признал Эстрада. Как-то он видел, как министр образования читал перед аудиторией. Огромную книгу без картинок он прочитал за несколько часов. Эстрада однажды поинтересовался у одного образованного американца, за какое время тот прочитал бы такую книгу, и американец сказал, что за неделю. Да, что и говорить, Бакье повезло с министром образования. — И вот еще что, — сказал Корасон. — Позаботься об этом человеке. — И он кивнул в сторону потрясенного доктора Джеймсона. — Отвезти его к британскому консулу? — спросил Эстрада. — Нет, — ответил Корасон. — Понял, — сказал Эстрада и выпустил две пули из пистолета 44-го калибра прямо в синий блейзер. — Не здесь, идиот! — заорал Корасон. — Если бы я хотел убить его здесь, то сделал бы это сам. — Но вы попросили позаботиться о нем. И еще сказали — прекратить отношения с Америкой. И привезти сюда посла. Ничего себе. Мне что, разорваться? — Любого другого, будь он так же глуп, как ты, Эстрада, я пристрелил бы уже давно. — А меня не пристрелите, — спокойно заявил Эстрада, убирая в кобуру дымящийся пистолет. — А почему, хотел бы я знать? — потребовал ответа Корасон. Ему было неприятно слышать такое. — Потому что только я один не выстрелю вам в спину при случае. Советский посол покрылся испариной. Он нервно потирал руки. Костюм на нем болтался, как на вешалке. Это был пожилой человек; раньше он работал консулом в Чили, Эквадоре, Перу и вот теперь служил на Бакье. Страны он оценивал по десятибалльной шкале. Десятка означала наибольшую вероятность быть убитым. Он не возражал жить во имя социализма, но не хотел за него умирать. Бакья находилась в районе двенадцати. В Свердловске у него остались жена и трое детей. Здесь, на Бакье, ложе с ним делила темноглазая шестнадцатилетняя красотка. Домой ему не хотелось. Посол терялся в догадках: зачем его приглашают к Генералиссимусу? То ли собираются продемонстрировать чужую казнь, а может, будут просить помочь еще одной стране Третьего мира сбросить цепи колониализма, то есть заниматься неприкрытым вымогательством. Советского посла звали Анастас Багребян, его предки были армяне. Он был послан на остров, чтобы узнавать обо всех попытках чужеземных разведок завладеть аппаратом, превращающим человека в кисель, и всячески препятствовать им. Теперь все чаще на такие ответственные задания, связанные к тому же с научными проблемами, посылали армян, отказавшись от евреев, которые, попав за границу, сразу же исчезали. — Я очень люблю Россию, коммунизм, социализм и все такое прочее, — заливался соловьем Корасон. — И все думаю, что бы такое сделать для моих русских друзей? Одновременно Корасон похлопывал по синему бархату, который накрывал аппарат. Багребян и раньше имел дела с островитянами и знал, что так просто оружия не получить. Надо поторговаться. — Есть ли что-нибудь такое, что хотели бы иметь мои русские друзья? Багребян пожал плечами. Неужели Корасон собирается передать аппарат Советскому Союзу? Нет, невозможно. Несмотря на все сладкие речи, Корасон не тот человек, что быстро сдается, тем более что с этим оружием в Бакью ручьем потекли денежки. И еще — президент, который всю жизнь только и делал, что крал и убивал, вряд ли поддастся панике и расстанется с вещью, благодаря которой может оказывать давление на конкурентов. Рука диктатора по-хозяйски расположилась на аппарате. Корасон объявил, что разрывает дипломатические отношения с Америкой, но испытывает при этом страх. — Страх перед чем? — спросил Багребян. — Чем ответит на это Америка? Вы защитите меня? — Ну конечно. Мы любим ваш остров, — ответил Багребян, чувствуя, что разговор на этом не кончится. — На священной земле Бакьи бродят наемные убийцы ЦРУ. — Шпионов всюду хватает, товарищ. Стоит им пронюхать, что где-нибудь завелось нечто стоящее — и они тут как тут, — трезво заметил Багребян. На кончике его крупного носа росло несколько волосков, они увлажнились от пота. Но при всем напряжении Багребян не терял головы. Корасон расплылся в улыбке. Его круглое лицо напоминало перезревшую темную дыню. — Вы заступитесь за нас? — А чего вы хотите? — Смерти американцев. Вон тех. Они живут в гостинице. Идет? — В принципе это возможно, — сказал Багребян. — Но и нам хотелось бы получить кое-что взамен. Мы могли бы помочь вам с толком применить ваше оружие. На благо всего человечества. В мирных целях. Одним словом, в наших целях. Корасон понимал, что его переиграли, но не сдавался. — Я могу, конечно, отправиться к этим убийцам в гостиницу. Сдаться на их милость. Есть и такой вариант. Багребян не понимал, почему Корасон сам не разделается с этими американцами. Он осторожно произнес: — Мы подумаем. На острове полно шпионов. Почему же вы, товарищ, так боитесь именно этих двух? — Товарищ, — сказал Корасон, дружески облапив посла. — Разделайтесь с ними, и я отдам вам свой волшебный аппарат. — Но сердце президента по-прежнему сковывал страх. А что, если русским этот орешек не по зубам? — Только обязательно сцапайте их, — добавил Корасон. — Возьмите побольше людей и уничтожьте шпионов. Президент стоял у окна и ждал появления русских. Скоро подойдут — Багребян неглупый человек. Заходящее солнце окрасило багровым светом главную улицу Бакьи. И тогда он увидел русских: они шли по улице, словно на прогулку. Двадцать пять человек — с винтовками, веревками и минометами. Русские не скрывали своих намерений — они шли убивать. Сердце Корасона радостно забилось. А дело, пожалуй, выгорит. Все еще может кончиться хорошо, подумал он. Этим утром ему донесли, среди прочих вещей, что один из младших офицеров, работавших в аэропорту, советовал не связываться со стариком-азиатом, еще одним членом американской команды. Но старикам надо помогать поскорее отправиться на тот свет. На противоположном конце улицы, к великой радости подсматривавшего в щелку Корасона, появился другой столь же основательный отряд русских. Русские шли не останавливаясь. Дынеобразная физиономия расплылась от уха до уха в белозубой улыбке. Знай Корасон советский гимн, он пропел бы его. Из окон гостиницы стали выглядывать любопытные. Головы, поторчав секунды две, быстро исчезали. Корасон видел, как люди выпрыгивали из окон и, хромая, бежали в переулки. Гостиница мигом освободилась от людей, словно кухонная раковина от тараканов при внезапной вспышке света. Кое-кто даже бросил оружие. Русские запели, предвкушая победу, — смелый и сильный ход. Корасон и раньше знал: если имеешь дело с русскими, жди решительных действий. Но на такое даже он не рассчитывал. Тщедушный старичок в халате стоял у окна своего номера на втором этаже. Присмотревшись, Корасон заметил, что волосы на голове старика растут клоками. Руки он сложил на груди. Нет, все же на нем не халат, а какое-то легкое восточное одеяние синего цвета, решил Корасон, припомнив, что и раньше видел эту странную одежду. В быстро сгущающихся сумерках Корасону все же удалось рассмотреть лицо старика. Явно азиат. Старик, улыбаясь, поглядывал то направо, то налево. Зрелище его явно развлекало. У него было выражение лица человека, ожидающего на десерт чего-то необычного. Корасон вдруг с ужасом осознал, что скрывалось под этой улыбкой. Для азиата атака русских была просто забавой, возможностью занятно провести время. Его спокойствие порождалось вовсе не наивностью, а полным удовлетворением, уверенностью человека, рубившего весь день дрова и не возражающего расколоть еще пару поленьев. Азиат устремил взор на президентский дворец и встретился взглядом с Корасоном. И все та же безмятежная улыбка раздвинула его губы. Корасон сжался за шторой. Ему стало страшно, хотя он находился в собственном дворце, в своей стране. Он знал, что сейчас случится. — Хуанита, — взмолился он душе умершей. — Если ты слышишь меня, знай, я признаю твою правоту!Глава пятая
Майор Мануэль Эстрада сделал все, что в его представлении означало разорвать отношения с Америкой. Ни прежде ему пришлось заняться мертвым англичанином. Он приказал убрать труп из приемной Генералиссимуса, смыть кровь и похоронить тело и после этого отправился облегчить душу в баре с друзьями. «Облегчение души» несколько затянулось, и, когда Эстрада вышел из бара, уже стемнело. На главной улице, прямо на мостовой, валялся пьяный. Эстрада пнул его ногой. — Вставай, пьяница! — рявкнул Эстрада. — Идиот несчастный. У тебя что, других дел нет? Пьяный осел. Склонившись над пьяным. Эстрада коснулся его лица — оно было холодно, как лед. Человек был мертв. Эстрада поторопился извиниться перед покойником за то, что назвал его пьяницей. Только тут он обратил внимание на синий блейзер и на дырку в голове. Англичанин, небезызвестный доктор Джеймсон, нашел здесь, на мостовой, свой последний приют. Эстрада с силой рассек рукой воздух. Посторонний человек не понял бы, что означает этот жест. А он означал, что Эстраде некогда возиться с телом — у него есть дела и поважнее. Один умный человек сказал: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Эстрада помнил, кто был этот мудрец. Иисус из Библии. А ведь Иисус — Бог. Значит, если майор Мануэль Эстрада, живой с головы до пят, станет хоронить мертвеца, то совершит большой грех. Против Иисуса. А быть грешником плохо. Пусть этот доктор Джеймсон лежит себе на мостовой и дальше. Американское посольство располагалось в современном, вытянутой формы здании из алюминия и бетона. Кто-то говорил майору Эстраде, что это здание — воплощенная в материальной форме индейская молитва. Оно как бы символизировало общее индейское прошлое Америки и Бакьи. Два народа — одно будущее. Мануэль Эстрада, возможно, не был самым большим умником на острове, и все же он понимал: если тебе кто-то говорит, что у него с тобой много общего, значит, этому человеку что-то от тебя нужно. Эстрада все время ждал, что американцы начнут качать права. Он не верил, что такая щедрость может быть искренней. Никогда не верил. Но они ничего не просили, и от этого Эстрада ненавидел их еще сильнее. Он давно затаил на них злобу, поэтому выполнить приказ президента ему было нетрудно. Подойдя к парадному подъезду посольства, Эстрада забарабанил в дверь. Ему открыл морской пехотинец, подтянутый, в форменных синих брюках и рубашке цвета хаки с позвякивающими на ней медалями. Эстрада потребовал аудиенции у посла, сказав, что у него срочное поручение от президента, Генералиссимуса Сакристо Корасона. Посол поспешил выйти. Не новичок в политике, посол давно знал о наращивании русскими военной мощи в регионе. И слышал о договоре. — Вот что... — начал Эстрада. — Да? — вежливо отозвался посол, стоя в халате и шлепанцах. — Убирайтесь-ка вы из нашей страны, да поскорее. Валите отсюда. Мы вас терпеть не можем. Кончаем крутить любовь! — Что вы имеете в виду под «кончаем крутить любовь»? — спросил пораженный посол. — Хотите прервать дипломатические отношения между нашими странами? — Да. Именно так! Вот и убирайтесь. Прямо сейчас. Отлично. Спасибо. Большое спасибо. Точно сказали — никаких дипломатических отношений. Кончаем. Прерываем. Навечно. Чтобы нога ваша больше не ступала на наш остров. Да не расстраивайся ты так, гринго. Все когда-нибудь кончается. Давай-ка выпьем за наш разрыв. И не увозите ваши запасы спиртного. Мы их посторожим. В Америке получили официальное уведомление о случившемся. Никаких сомнений не оставалось — русские захватили секретное оружие и теперь могут одержать победу в войне. Комментатор национального телевидения, считавший ранее, что нерешительность руководства Бакьи вызвана нечеткой моральной позицией США, заявил, что все происходящее — еще одно доказательство того, что «одними кораблями и снарядами ничего не добьешься». Этот комментатор появлялся на экране несколько вечеров в неделю и длинно разглагольствовал о вещах, в которых плохо разбирался, — он не представлял себе толком, что такое армия и как реально обстоят дела; он попрежнему верил, что Америка может удерживать иностранное государство от военных действий, предоставляя его лидеру ежегодно миллион долларов. С таким же успехом можно остановить мафию, послав кому-нибудь из мафиози молока и печенья. В другой стране и в другое время комментатора публично высмеяли бы, а в Америке ему смотрели в рот миллионы зрителей. Президент США тоже внимательно выслушал все, что сказал комментатор. Подобно всем, кто понимал, как на самом деле обстоят дела, он не мог уважать этого человека. Однако, видя его никчемность как журналиста, президент отдавал ему должное как сильному пропагандисту. В Бакье все пошло шиворот-навыворот. Улучив подходящий момент, президент уединился в своей комнате и подошел к специальному красному телефону — для связи с КЮРЕ. — Что происходит на Бакье? — спросил президент. — Понятия не имею, сэр, — ответил кислым тоном доктор Харолд В.Смит. — У нас там провал за провалом. Не сомневаюсь, что ваши люди — хорошие исполнители, и все же они ничего не добились. Отзовите их. — Вы сами попросили их о помощи, — возразил Смит. — Не нуждаюсь в ваших напоминаниях. — Я не хотел быть невежливым, сэр, но вы заключили договор с Синанджу. А они очень отличаются от обычных подчиненных. Рим еще не был построен, а Синанджу уже четко разработали ритуал прекращения службы у императора. — Что это значит? — Я сам не в курсе, — сказал Смит. — Вы хотите сказать, что, наняв такого убийцу, его невозможно остановить? Потому что не знаешь тонкостей ритуала? — Что-то вроде этого. По сути — невозможно. У нас с Синанджу заключен контракт — нам подготовили по их системе одного человека. Самого Мастера Синанджу мы никогда не использовали. Вы — первый, кто дал ему особое задание. — И что же теперь делать? — Советовал бы вам не вмешиваться. Пусть работает. По существу, в международной политике мало что изменилось со времени династии Мин. Возможно, это ничего не даст. Но, мне кажется, и я даже готов спорить, что его вмешательство принесет свои плоды. — Я никогда не спорю. Мне нужны гарантии. — У меня их нет, — сказал Смит. — Вы меня порадовали! Ну что ж, спасибо! — заключил президент и задвинул красный телефон в глубь ящика бюро. Из спальни он поспешно направился прямо в свой рабочий кабинет и потребовал на ковер представителей ЦРУ. Немедленно. А пока он приостановит все их распоряжения. Президент требовал решительных действий ЦРУ на Бакье. Тоже немедленно. Как можно деликатнее шеф ЦРУ объяснил, что может предъявить четырнадцать папок, хранящихся в его офисе, из которых станет ясно, что приказ президента невозможно выполнить. Вкратце его ответ означал: «и не просите». Может, мы плохо представляем себе ситуацию в мире, часто ставим вас в трудное положение и редко добиваемся успеха в международных предприятиях, но уж здесь-то, дружок, в Вашингтоне, мы чувствуем себя достаточно надежно и знаем, как действовать, так что, пожалуйста, не мешайте. Но реакция президента была не менее определенной: — Выполняйте приказ или получите коленом под зад. — А как же наш престиж, господин президент? — К черту престиж! Надо думать о безопасности страны. — Какой страны? — На которую вы работаете, идиот. Идите и выполняйте приказ. — Я хотел бы получить его в письменной форме. Теперь, когда приказ был отдан в недвусмысленной и к тому же письменной форме, работники ЦРУ могли объяснить конгрессменам и обозревателям прессы, что их вынудили перейти к действиям, и, следовательно, они полностью обезопасили себя. Наступили опасные времена. Во-первых, нельзя допустить, чтобы ЦРУ обвинили в использовании нелегальных сил, даже если обвинение исходит от врагов Америки. И во-вторых, что не менее важно, ЦРУ боялось быть обвиненным в расовой дискриминации. После тщательного анализа ситуации решили послать на остров только одного агента, лишь он мог спасти лицо ЦРУ в эти сложные времена. — Эй, Руби! Тебя к телефону. Звонит какой-то парень из Вашингтона. Руби Джексон Гонсалес подняла голову от накладной. Она открыла небольшое предприятие по изготовлению париков в Норфолке, штат Вирджиния, потому что здесь дешевле всего можно было закупить волосы. Моряки привозили их в неограниченном количестве со всех концов света. Ее бизнес процветал. Кроме того, ежемесячно она неукоснительно получала от правительства две тысячи двести восемьдесят три доллара пятьдесят три цента, что давало ей дополнительно более двадцати пяти тысяч долларов в год практически ни за что — ей приходилось только подписывать чеки. В свои двадцать два года Руби была достаточно умна, чтобы понять: вечно за красивые глаза денег платить не будут. Даже регулярное посещение нью-йоркской государственной школы не смогло погубить ее природный ум. Во время занятий, посвященных борьбе с расовой дискриминацией, она тайно изучала подаренную бабушкой хрестоматию Макгаффи, на которую надела суперобложку от рекомендованного учащимся сочинения по расовым проблемам. Писать она тоже училась самостоятельно, копируя лучшие прописи, которые смогла достать. Когда же в школе отказались от традиционных учебников математики, заменив их новыми невразумительными пособиями, где основное место занимало сопоставление понятий «много» и «не столь много», она, порывшись на свалке, нашла несколько книг, составивших вместе полный курс математической премудрости. По ним она научилась сложению, вычитанию, умножению, делению, а за пять долларов в неделю мальчик из частной школы в Ривердейле обучил ее решению уравнений, логарифмам и дифференциальному исчислению. По окончании школы лишь она смогла прочитать одноклассникам то, что написали в их аттестатах. — Какие умные слова, — сказал один выпускник. — Надеюсь, никто не думает, что мы понимаем все эти умные слова. В шестнадцать лет Руби впервые убила человека. Для девушек, за которых некому заступиться, гетто — ад. Мужчины, собравшись компанией, заталкивали их куда-нибудь в уединенное место и там насиловали. Они называли это «тянуть паровозик». Руби, чья гладкая светло-коричневая кожа отливала золотом, а улыбка могла свести с ума любого, вызывала у тамошних мужчин вполне определенные желания. Она была красива, а со временем, когда тело ее округлилось и обрело восхитительные женские формы, мужчины прямо пожирали ее глазами. Где-нибудь в другом месте это могло польстить ее тщеславию. Но не в гетто Бедфорд-Стьюзант. Здесь тебя могли похитить и держать взаперти день или два, причем оставалось только Бога молить, чтобы, надругавшись по полной программе, тебя оставили в живых. Руби всегда носила с собой маленький пистолет. А прихватили ее прямо в школе. Она была очень осторожна, но ее предала подруга. Та была по уши влюблена в парня, который вздыхал по Руби и по ее светлой коже. Однажды подруга попросила Руби позаниматься с ней в пустой школе. Ничего не подозревая, та прошла в большие двери, закрыв их за собой и перестав слышать шум веселой детворы и пыхтение ребят, гоняющих мяч во дворе. Громадная черная лапа закрыла ей рот, и чей-то голос посоветовал расслабиться и постараться получить удовольствие, иначе будет только хуже. Прежде чем с нее сорвали брюки, она быстро сунула руку в карман и выхватила пистолет, который ей дал брат. Сначала Руби выстрелила прямо перед собой, но мужчина только сильнее сдавил ей шею — в глазах у нее потемнело, голова закружилась. Второй раз она выстрелила назад, через плечо, и почувствовала, что падает. Руки нападавшего разжались. Это был рослый парень; согнувшись пополам, он прижимал руку к левой щеке. По руке струилась кровь. Пуля оцарапала ему кожу. Потеряв голову, парень бросился на нее. Руби, тоже мало что соображая, разрядила в него всю обойму. Хотя пистолет был малокалиберный, но пять выстрелов издырявили ему весь живот, и он скончался в больнице от потери крови. После этого случая Руби Гонсалес ходила в школу, ничего не боясь. Смерть юноши была одной из восьми насильственных смертей в школе в этом году, что было ровно вполовину меньше, чем в прошлом. В связи со столь резким снижением преступности директор школы получил грант на теоретическое изыскание: каким образом школе удалось достичь столь высоких результатов? Создали специальную группу во главе с доктором психологии, получившим ученую степень за изучение динамических механизмов внутри отдельного коллектива. В результате исследований доктор пришел к высоконаучному выводу, что внутри данного коллектива, то есть школы, в этом году сложились особенно удачные динамические механизмы. А Руби тем временем закончила школу и, когда ей предложили государственную службу на столь заманчивое жалованье, согласилась не раздумывая. Она знала, что ЦРУ — единственная в стране организация, которая платит так много, требуя в ответ так мало, за исключением мафии, но Руби не была итальянкой. Она не сомневалась, что ЦРУ заинтересуется ею. Женщина, цветная, с испанской фамилией — что могло быть лучше? Она здорово улучшила их статистические показатели. В течение трех восхитительных лет Руби только и делала, что получала чеки, понимая, однако, что вечно так продолжаться не может. За все в жизни приходится платить, не понимают этого только круглые дураки. Конец безмятежному счастью наступил с приходом офицера в морской форме; он был прекрасно осведомлен о ее жалованье и должностной инструкции и, следовательно, являлся старшим по званию. Ему хотелось поговорить с ней обстоятельно, но на ее фабрике по производству париков, располагавшейся на Грэнби-стрит в Норфолке, штат Вирджиния, это не представлялось возможным. Не могла бы она заглянуть сегодня на военно-морскую базу? Да, могла бы. Назад она не вернулась. Как раньше в школе, ее опять заманили в ловушку. На сей раз бюрократы. Руби могла отказаться от задания — никто ее не заставлял. Но ведь никто не заставлял ее и принимать ежемесячно ни за что чеки, напомнил морской офицер. А когда он прибавил, что задание не очень опаснее, что-то внутри подсказало Руби, что шансы у нее «пятьдесят на пятьдесят». Не более того. И еще он сказал, что «американское присутствие в регионе сведено к минимуму», а это означало, как она поняла, что действовать придется в одиночку. Попадешься — рассчитывать не на кого. Впрочем, это ее не волновало. Всю жизнь она сама заботилась о себе, и, если бы этот красавчик-офицер предложил ей помощь, она бы и ломаного гроша за нее не дала. О Бакье Руби раньше не слышала. Теперь она летела в качестве «ограниченного американского контингента» на неизвестный ей остров. У человека, сидевшего в соседнем кресле, она поинтересовалась, что из себя представляет Бакья. — Ужасное место, — был ответ. Самолет приземлился, и она сама смогла убедиться, что Бакья — сущий ад на земле. В стране была только одна гостиница под названием «Астарз». — Если вы шпионка, — невозмутимо приветствовал ее клерк в гостинице, — то будете чувствовать себя здесь как дома. А еще он сказал, что теперь в гостинице есть места, так как в последней перестрелке погибло много людей. Действительно, повсюду валялись непогребенные трупы — побольше, чем в морге крупного города. Горничных в гостинице не было, а в номере на кровати громоздилось под одеялом нечто объемистое. Там умирал человек, он бредил по-русски. — Я не могу спать на этой кровати, — сердито проговорила Руби. — На ней — умирающий. — Он скоро отправится к праотцам, — успокоил ее клерк. — Подождите немного. Мы здесь насмотрелись легочных ранений. Они всегда смертельны. Так что не напрягайте зря свою хорошенькую головку. Руби подошла к окну и выглянула на улицу. По другую сторону грязной улицы высился президентский дворец. У окна точно напротив стоял жирный чернокожий, разряженный, как индюк, — такие часто работают швейцарами в ресторанах для белых. Грудь — вся в орденах. Он расплылся в улыбке и помахал ей рукой. — Примите мои поздравления, чикита. Вас избрал в любовницы наш благословенный вождь. Генералиссимус Сакристо Корасон, да продлятся его дни, а он — величайший любовник всех времен. — Вылитый индюк, — сказала Руби. — А ты закрой глаза и представь себе, что у тебя там внизу работает бормашина. Он долго не задержит — раз-два — и готово. А потом приходи ко мне — тут уж все будет по высшему разряду. Руби понимала; чтобы выжить, надо подчиниться. Одного мужчину она, пожалуй, вытерпит, каков бы он ни был, только бы он был один. А может, ей повезет, и она улизнет с аппаратом из-под самого носа Корасона и ближайшим рейсом вернется домой. Когда Руби вошла в спальню президента, он не счел нужным с ней поздороваться. Одежды на Корасоне не было — только пояс с пистолетом. Рядом с кроватью стоял накрытый бархатом ящик. Президент предупредил ее, что сегодня он может быть не на высоте. У него серьезные проблемы: в международном конфликте поддержал не ту сторону, какую надо. Прекрасной леди придется смириться с тем, что ей достанется только второй величайший любовник мира, ведь именно таков он, когда не бывает первым. А первый он всегда, когда его не удручает международное положение. — Конечно. О чем речь? Приступай. И кончим побыстрее, — сказала Руби. — Я уже кончил, — объявил Корасон, надевая сапоги для верховой езды. — Это было чудесно, — обрадованнопроизнесла Руби. — Ты действительно величайший любовник мира. Ты — моя любовь. Вот это, я понимаю, класс. Таких днем с огнем не сыщешь. — Ты, правда, так думаешь? — спросил Корасон. — Клянусь, — ответила Руби, подумав про себя, что после него даже мыться не надо. — Тебе понравилась наша гостиница? — поинтересовался Корасон. — Нет, — призналась Руби. — Но ничего — сойдет. — А ты познакомилась там с кем-нибудь? Может, с желтолицым стариком? Руби покачала головой. — Или с белым, который необычно ведет себя? Руби вновь покачала головой. Она заметила, что президент все время держится рядом с накрытым бархатом ящиком, похожим на старомодный столик под телевизор. Под загнувшимся краем синей бархатной накидки Руби разглядела несколько циферблатов. Корасон решительно встал между ней и ящиком, и тогда Руби окончательно убедилась, что под бархатом скрывается то секретное оружие, которое ей нужно похитить. — Дорогуша, ты хотела бы разбогатеть? — задал вопрос Корасон. — Нет. — Руби покачала головой. Такое начало показалось ей дурным предзнаменованием, хуже стаи ворон, кружащейся над камерой пыток. — С самого детства я думала, что от больших денег одни неприятности. И зачем мне вообще нужны деньги? Ведь у меня есть такой большой и красивый мужчина, как Генералиссимус. И Руби улыбнулась. Она знала, что ее улыбка покоряет мужчин, но на этого она не подействовала. — Если ты мне сейчас не поможешь, то я и знать тебя не хочу, — заявил Корасон. — Да я в лепешку ради тебя расшибусь. Руби застегнула пояс и послала диктатору воздушный поцелуй. — Дело несложное. Найди желтолицего старика и белого мужчину и подбрось им в питье таблетки, которые я тебе дам. А потом возвращайся к своему любимому. То есть ко мне. Ну как? По-моему, прекрасный план. Но Руби Джексон Гонсалес отрицательно покачала головой. Корасон пожал плечами. — Тогда я обвиняю тебя в измене и обвинение считаю доказанным. Все! Отправляйся в тюрьму. После такого скоропалительного судебного процесса Руби препроводили в тюрьму, находившуюся в семнадцати милях от столицы, если ехать по главному шоссе Бакьи. Корасон сознавал, что с этими двумя американцами надо срочно что-то сделать. Он разорвал дипломатические отношения с Соединенными Штатами, положившись на русских, а те теперь заявляли, что потеряли сорок пять своих граждан ради защиты интересов Бакьи. Сорок пять русских не смогли справиться с двумя американцами. А теперь еще эта американка отказалась и куда-то запропастились генералы и министры, видимо опасавшиеся, что их заставят сражаться с двумя демонами, засевшими в гостинице. Только майор Эстрада все время крутился рядом, но его-то Корасон как раз и не хотел трогать. Во-первых, у того не хватит смекалки сделать все как следует, а во-вторых, Корасону совсем не улыбалось лишиться единственного человека, который не пристрелит его при первом удобном случае. Корасон было подумал отправиться в горы, разыскать там святого человека и сдаться на его милость. Может, тогда не сбудется пророчество Хуаниты? И американцы не вступят в союз с этим человеком и не свергнут Корасона? Нет, невозможно. Этот шаг пошатнет его влияние, и уже к утру его убьют. Стоит диктатору показать свою слабость — с том покончено. Оставался только один выход, опять подружиться с американцами. Но тогда неминуемо все международные организации запоют свою песню о нарушении прав человека, — так они поступают со всеми странами союзниками США. У трех его посольств — в Париже, Вашингтоне и Тихуане — появятся пикеты, и вообще начнется тот базар, который всегда в таких случаях устраивают прихлебатели Москвы. Плевать. Нужно выиграть время. Наладить отношения с Америкой, и тогда, возможно, ЦРУ попридержит двух своих агентов. А освободившееся время Корасон с толком потратит на поход в горы, где постарается покончить со святым человеком. Если тот умрет, пророчество Хуаниты не сможет сбыться. Корасон вздохнут. Так он и сделает. И еще раз вздохнул. Нелегкое это дело — управлять страной.Глава шестая
Когда государственному секретарю положили на стол тонкий голубоватый листок, сложенный вдвое, — телеграмму с пометкой: «Совершенно секретно, просьба не совать нос кому не положено», — он сразу понял, что это депеша из Бакьи. Телеграмму подписал сам Генералиссимус Корасон, и она была исключительно короткой: «Начнем отношения по новой, о'кей?» Государственный секретарь в этот момент жевал для улучшения пищеварения «Миланту», и она запузырилась у него на губах, словно яд из фильма ужасов. Полного курса наук, который он прошел в Школе международных отношений имени Вудро Вильсона, было явно недостаточно, чтобы хладнокровно снести эту депешу. Почему там не предупреждали о существовании таких типов, как Корасон, или таких государств, как Бакья? Прошло всего два дня, как правительство Бакьи разорвало все отношения с Америкой, заявив: «Кончаем любовь!» Не объясняя причин. А теперь вдруг вновь предлагают установить дипломатические отношения, прислав эту телеграмму, составленную, похоже, ребенком-дебилом. И еще это «О'кей»! К сожалению, Бакья — не исключение, такое творится повсюду. О международных отношениях легко читать лекции. А на практике все обстоит гораздо хуже, тщательно разработанные теории и планы нарушаются людьми, с которыми вы вынуждены иметь дело, людьми, у которых политика определяется тем, что они съели на завтрак. Так Соединенные Штаты утратили влияние на Среднем Востоке, и каждый раз, когда казалось, что они вот-вот вернут его, какой-нибудь маньяк в полосатой наволочке на голове угрожал пристрелить кого-нибудь, и все усилия шли прахом. Кроме того, Соединенные Штаты поддержали революционно настроенный сброд в Южной Африке и Родезии, а когда правительства этих стран пошли на уступки, революционеры решительно отвергли мысль о примирении. Китай, похоже, вынашивал идею очередной изоляции, и было неизвестно, с кем следует вести переговоры, чтобы предотвратить такой поворот событий. А природные ресурсы... Почему в тех районах, где много нефти, золота, алмазов, хрома, битума, а теперь еще и мунга, живут и размножаются исключительно отбросы цивилизации? Государственный секретарь вновь вздохнул. Иногда ему хотелось, чтобы президент не переизбирался на второй срок, — тогда он мог бы вернуться к преподаванию, к своим лекциям. В лекциях царил порядок, в них было начало, середина и конец. А международная политика — одна сплошная середина, без начала и конца! Он попросил своего секретаря связаться по телефону с Генералиссимусом Корасоном. Раз уж этот мунг так важен, он поздравит президента с возвращением в семью американских народов, если, конечно, тот знает, что это такое. Через три минуты секретарь перезвонила ему. — Президент не отвечает. — Что вы хотите этим сказать? — Простите, сэр. Он не снимает трубку. — Тогда соедините меня с вице-президентом, если у них есть такой... или с министром юстиции... или с этим малохольным майором, которому доверяет Корасон. Его, кажется, зовут Эстрада. Соедините меня с ним. — Он тоже не отвечает. — То есть как? — Я и ему звонила. Он не снимает трубку. — Но хоть с кем-нибудь можно поговорить? — В том-то и дело, сэр, что нет. Это я и пытаюсь вам объяснить. Телефонистка на линии... — Где? — В Бакье. — Понимаю, что в Бакье. Но где именно? — Не знаю, господин государственный секретарь. У них в стране только одна телефонистка. — Ну и что она говорит? — Говорит, что правительство в полном составе взяло выходной. Просила звонить завтра. — Все правительство? Выходной? — Да, сэр. «Миланта» с шумом лопнула на губах государственного секретаря. — Хорошо, — устало проговорил он. — Хотите, чтобы завтра я вновь попыталась вызвать Бакью? — спросила женщина. — Я скажу вам. Может, к тому времени они снова не захотят «крутить с нами любовь». — Что? Не поняла. — Не важно. Итак, госсекретарь, не получив никаких объяснений столь внезапной перемены политики Бакьи, позвонил президенту Соединенных Штатов, чтобы уведомить его, что отношения с островом возобновлены. И — как сказал Корасон — все о'кей. — Как вы полагаете, почему они на это пошли? — спросил его президент. — Откровенно говоря, сэр, теряюсь в догадках. Не могу найти объяснения. Может, ЦРУ постаралось? К счастью, шеф ЦРУ как раз находился в Белом доме — собирался подписывать новый договор страхования. От страховых полисов организаций типа «Голубой крест» или «Синий щит» он отличался тем, что страховку по нему платили не в случае болезни, а как компенсацию «засветившимся» и привлеченным к суду государственным чиновникам. Все служащие Белого дома и ЦРУ приобрели такую страховку. Президент пригласил к себе главу ЦРУ. — Бакья вновь вступает с нами в дипломатические отношения. Тот изо всех сил старался не выдать своего удивления. Неужели это дело рук Руби Гонзалес? Но ведь ее упекли в тюрьму. Об этом шеф ЦРУ знал от дружески настроенного к Америке посла одной иностранной державы. — Мы бросили туда свои лучшие силы. Рад, что успех пришел так скоро. Говоря это, шеф ЦРУ прокручивал в голове разные варианты. Может, все-таки в самом деле Руби Гонзалес? С тех пор как она покинула Штаты, на Бакье убиты по меньшей мере пятьдесят иностранных агентов. Пожалуй, стоит почаще привлекать к работе представителей национальных меньшинств. — По моим сведениям, у вас там мало людей, — сказал президент. — Все вышло иначе, — попытался выкрутиться шеф ЦРУ. — Мы послали туда женщину — одного из наших «цветных» агентов. Там находится некто на фамилии Гонзалес. В результате все сработало как нельзя лучше. У входа во французский ресторан трупы чужих агентов складывают штабелями. — Вы получили донесения от ваших людей? — Еще нет. — Где они теперь? — Точно не скажу. — Что они сделали за время пребывания в Бакье? — Конкретно ответить не могу, — признался шеф ЦРУ полным отчаяния голосом. — Значит, вы знаете не больше меня? — спросил в лоб президент. — По правде сказать, сэр, я действительно затрудняюсь объяснить, почему Корасон возобновил с нами дипломатические отношения. — Не тревожьтесь попусту. Я могу объяснить! Отпустив главу ЦРУ, президент поднялся в свою спальню, где в ящике бюро его ждал красный телефон. Подняв трубку, он услышал знакомый голос доктора Харолда В.Смита: — Слушаю вас, сэр. — Примите мои поздравления. Бакья просит возобновить прерванные дипломатические отношения. — Знаю, — сказал Смит. — Меня уже проинформировали. Президент немного помолчал. Государственный секретарь и он сам узнали эту новость только пятнадцать минут назад. Когда же успел получить известия Смит? Неужели у него есть источники информации в Белом доме и Госдепартаменте? Однако президент не стал задавать лишних вопросов. Ему не хотелось знать слишком много о работе Смита. — А вы-то знаете, как все это устроилось? — сухо спросил президент. — За последние сорок восемь часов погибли сорок восемь иностранных агентов, — ответил Смит. — Полагаю, к этому приложили руку мои люди. А у ЦРУ на Бакье кто-нибудь есть? — С большой неохотой, но они все же послали кого-то, — сказал президент. — Мне сообщили, что один из их агентов — в тюрьме, — сообщил Смит. — Так вытащите его оттуда. Но, главное, раздобудьте поскорее оружие Корасона. — Агент ЦРУ — женщина, — поправил президента Смит. — Ну, тогда вытащите ее. Но главное — аппарат. И еще, доктор, я хотел бы принести свои извинения за то, что хотел отозвать ваших людей. У них просто иная манера работать, и я к ней не привык. — К ней никто не привык. — Пусть они и дальше действуют в том же духе. — Слушаюсь, сэр. Так как правительство Бакьи устроило себе выходной, все три телефонные линии были свободны, и Смит беспрепятственно дозвонился до гостиничного номера Римо и Чиуна. К телефону подошел Римо. — Римо, говорит Смит. Как там обстоят?.. — Одну минуточку. Вы по делу? — Естественно, по делу. Неужели я буду звонить в такую даль, чтобы просто почесать языком? — Если по делу, передаю трубку тому, кто им занимается. Как вы, надеюсь, помните, я отошел от дел. — Римо крикнул в глубь комнаты: — Чиун, тебя Смит спрашивает! — Я здесь нахожусь по приказу самого президента, — сказал Чиун. — С какой стати мне разговаривать со всякой мелкой сошкой? Римо снова взял трубку. — Он говорит, что его сюда послал президент, и он не понимает, к чему общаться с вами. — Потому что я только что беседовал с президентом, — сказал Смит. Римо вновь протянул трубку Чиуну. — Он только что говорил с президентом. Сидевший в позе лотоса Чиун легко, словно вспорхнув, поднялся на ноги. — Сама по себе работенка неплохая, — сказал он, — только очень уж часто тревожат по пустякам. — Придется пострадать. Настал твой час. Взяв трубку, Чиун изобразил на лице широкую улыбку. Он подцепил эту улыбку в популярном женском журнале, где ее рекомендовали всем, кто хочет, разговаривая по телефону, «звучать» жизнерадостным и современным. Чиун не совсем понимал, что значит быть современным, но не сомневался, что жизнерадостным быть хорошо. — Привет благородному императору Смиту. Низкий поклон ему от Мастера Синанджу. Да склонятся все перед силой и мудростью императора!.. — Хорошо, хорошо, — оборвал его Смит. — Я еще не сказал самого главного, — продолжал Чиун. — Без этого нельзя продолжать. Все твари земные, птицы небесные и гады морские — да поклянутся все они господину в вечной верности. — Чиун, скажите, что творится с Римо? Чиун бросил взгляд на растянувшегося на постели Римо, прикидывая, не произошли ли с ним за последние несколько минут какие-нибудь важные изменения. — Да ничего не творится, — пришел он к заключению. — Совсем ничего. Каким был, таким и остался. Ленивым, порочным, безответственным, ненадежным, лишенным чувства благодарности. Признав себя в описании, Римо согласно махнул старику рукой. — Трудное задание целиком переложил на меня, — продолжал Чиун. — Ему, конечно, обидно, что президент доверил мне такую важную миссию: заставить правительство Бакьи видеть в нашем правительстве лучшего друга. — Вы неплохо поработали. — Стараемся, — осторожно проговорил Чиун, не совсем понимая, о чем идет речь. — Ясно, — сказал Смит. — Что вы уже успели сделать? Глядя на Римо, Чиун выразительно покрутил у виска правым пальцем. — Дали слегка почувствовать наше присутствие, — ответил Чиун. — Конечно, как слабый отблеск вашего величия, — быстро прибавил он. — Ведь настоящий император — вы. — Однако самая ответственная часть задания еще не выполнена, — заметил Смит. Чиун скорбно покачал головой. У всех императоров один и тот же недостаток: они никогда не удовлетворены полностью. Всегда им чего-нибудь не хватает. — Мы готовы выполнить все ваши приказания, — бойко ответил Чиун. — Это ты готов, — отозвался Римо. — Я с этим завязал. — Что он там говорит? — спросил Смит. — Да ничего. Ворчит что-то себе под нос. Разумно говорить еще не научился, вот и мелет языком — мешает нашей беседе. — Ладно, — сказал Смит. — Ваш основной объект — по-прежнему оружие Корасона. Нужно захватить его раньше, чем это сделают другие. — Пусть это вас не тревожит. — В тюрьме томится американский агент. — Хотите, чтобы мы его ликвидировали? — Нет, нет. Это женщина. В тюрьму ее бросил Корасон. Ее надо освободить. — Значит, убить этого негодяя? Чтобы неповадно было. — Да не надо никого убивать! Просто освободите агента. Ее зовут Руби Гонзалес. — И все? — Да. Можете это сделать? — Еще до захода солнца, — обещал Чиун. — Спасибо. — Это наш долг — нести с достоинством службу, император, — сказал на прощанье Чиун. А повесив трубку, признался Римо: — Не могу дождаться, когда мой президент решит наконец освободиться от Смита. Этот человек — маньяк. — Твой президент? — переспросил Римо. — У Дома Синанджу есть пословица: «Чей хлеб жую, того и песню пою». Да, мой президент. — Чего Смиту от тебя надо? — Да все этот аппарат. Похоже, все его хотят. Но, скажи честно, может ли в этой стране быть что-то стоящее, если у них даже номера приличного в гостинице нет? — Однако ради этого аппарата тебя и послали сюда, — заметил Римо. — А еще Смит хочет, чтобы я кого-то освободил из тюрьмы. — И как ты собираешься это сделать? — поинтересовался Римо. — В этой стране ничего толком нельзя сделать. Нет чистых полотенец, из кранов не течет вода, еда мерзкая. Пойду к президенту, к этому, как там его, Кортизону, и прямо скажу, что мне нужно. — И ты полагаешь, он тебя послушает? Кстати, его зовут Корасон. — Еще как послушает. — И когда ты отправляешься к нему? — Задачу надо решать сразу же, как только она поставлена — лучшего времени не подобрать. Поэтому я иду прямо сейчас, — сказал Чиун. — Я с тобой, — заявил Римо. — Давно не смеялся. Чиун подошел к голому, без всяких занавесок окну и, к удивлению Римо, стал махать рукой, делая кому-то загадочные знаки. Потом, удовлетворенно кивнув, отвернулся от окна. — Что это с тобой? — В доме напротив у окна президент Корасон. Торчит там целый день. Я предупредил его о своем визите. — Неужели это и есть президент? Я думал, что это Любопытная Варвара. — Нет, это Корасон. — Он наверняка уже улепетывает во всю прыть. — Меня он дождется, — сказал Чиун, направляясь к двери. — Как зовут агента, которого тебе надо освободить? — спросил Римо. — Да кто знает! Агент — женщина. Кажется, ее зовут Руби. Фамилию не разобрал. У вас, американцев, они все на один лад.Глава седьмая
Оба тюремщика — и лейтенант, и сержант — решили поразвлечься с Руби Гонзалес. Руби была политической заключенной и, следовательно, врагом, к тому же она нанесла оскорбление священной особе президента — одно это позволяло делать с ней все что угодно. А поскольку девушка была хорошенькой, игра стоила свеч. Однако ни одни из них не преуспел, потому что Руби по доброте душевной предупредила каждого о коварных планах сослуживца: сержант мечтал убрать с дороги лейтенанта, чтобы поскорей занять его место, а лейтенанту сержант тоже мешал: будь место свободно, шурин лейтенанта купил бы его себе. Руби сидела прямо на полу. В камере стояло что-то вроде матраса на ножках, но Руби знала, что женщины, которые валяются днем на постели, напрашиваются на неприятности. Она ждала, что рано или поздно сержант или лейтенант обязательно принесут ей оружие: ведь она пообещала каждому, что в обмен на освобождение уберет его врага и конкурента. По плану после этого Руби дадут убежать, но чтобы больше никто о ней не слышал и чтобы на имя помогавшего ей охранника американское правительство перевело семьдесят три миллиона долларов в швейцарский банк. Труднее всего было установить сумму, которую Соединенные Штаты должны будут уплатить за ее побег. Руби прикинула, что тысяч пять она могла бы вытянуть из ЦРУ. Но тысячи, она знала, не производили особого впечатления на жителей Бакьи. Они слишком мало отличались от сотен. Миллион — это уже было то, что надо, но столь круглая цифра отдавала фальшивкой. Поэтому Руби остановилась на семидесяти трех миллионах — такая цифра выглядела и солидно и правдоподобно, особенно если учесть, что большинство жителей Бакьи не умело считать до семидесяти трех. Выгорит, подумала Руби. Внутренне она успокоилась, как только попала в тюрьму и увидела первого тюремщика. Ясно — за трехфунтовую банку кофе без кофеина здесь можно купить всех чиновников, находящихся на государственной службе. Теперь ей оставалось только ждать, кто из двоих окажется большим дураком и принесет оружие. Руби претило вынужденное безделье. Сидя на полу, она предавалась размышлениям, как расширить свое дело. Достать деньги не представляло труда. С этой проблемой она справилась еще два года назад. Тогда, решив открыть собственное дело, она отправилась в банк за ссудой, но там ее подняли на смех. Сама мысль о том, что женщина, всего двадцати одного года от роду, черная и не имеющая солидных родственников, рассчитывает получить ссуду, была, по меньшей мере, абсурдной — директор банка не бросал деньги на ветер. Но его веселое настроение продержалось не более четырех часов. Затем перед банком замаячили первые пикетчики с плакатами, призывавшими чернокожих вкладчиков забрать свои деньги и поместить во вновь созданный банк, где учредитель — негр и где с ними будут обращаться, как с людьми, и окажут поддержку их бизнесу. На щитах, укрепленных у пикетчиков на груди и спине, был указан телефонный номер, по которому можно получить всю необходимую информацию. Директор банка позвонил по этому номеру. Трубку сняла Руби. На следующий день она получила ссуду. Руби погасила долг за два года вместо оговоренных пяти и приобрела репутацию солидного клиента. На пыльном бетонном полу камеры она чертила цифры. На расширение системы закупок ей потребуется двадцать тысяч долларов — и тогда она не будет зависеть от моряков, привозивших ей волосы контрабандой. Особых трудностей она не предвидела.* * *
На вид они были неказисты. У тощего американца только широкие запястья заставляли подозревать кое-какую силу. Что касается азиата, то Корасон и раньше знал, что тот стар, но теперь увидел, что азиат старше, чем раньше ему представлялось. Перед ним стоял дряхлый старик, которого могли запросто свалить с ног и поколотить даже некоторые женщины из горных деревень. Однако за последние два дня многое произошло. Погибли англичане, погибли русские. Следовало быть настороже. — Жители Бакьи рады приветствовать вас на нашем прекрасном острове, — начал он. — Американцы — наши давние и любимые друзья. Костлявой рукой, торчащей из рукава оранжевого кимоно, Чиун отмахнулся от традиционных любезностей. Но Корасона это не смутило. — Если вам что-нибудь нужно... — Полотенца, — сказал Чиун. — Чистые полотенца. Чистые простыни. Что еще, Римо? — Консервный нож неплохо бы, — прибавил Римо. — Считайте, что все это у вас уже есть, — заверил Корасон, не понимая, почему надо делать проблему из таких мелочей. — Думаю, вам доставит удовольствие узнать, что мы возобновили дипломатические отношения с вашей страной. Чиун повернулся к Римо: — Это он о чем? — Кто его знает, — меланхолично отозвался Римо. — Он думает, что я американец? — спросил Чиун. — Вероятно. Все вы, патриоты, на одно лицо, — сказал Римо. — Генералиссимус Корасон говорит об узах, которые сильнее, чем узы крови, узах нерушимой дружбы и любви, традиционно связывающие народы Бакьи и Америки. — Да хватит, — поморщился Чиун. — Это нас не волнует. Нам нужны чистые полотенца и простыни. Какие странные пожелания, опять подумал Корасон, но вслух произнес: — Хорошо. Что-нибудь еще? — Пока все, — ответил Чиун. Римо дернул его за рукав кимоно. — Чиун, ты забыл о женщине. Той, которую вроде бы зовут Руби. — А, вот еще что, — добавил Чиун, обращаясь к Корасону. — У вас в тюрьме томится женщина. — Бывает и так. Томятся иногда, — подтвердил Корасон. — Американская женщина по имени Руби. Ее нужно освободить. — Будет сделано. Еще что-нибудь? — Римо, что еще? — Аппарат, Чиун, — напомнил Римо. — Да, — сказал Чиун. — Еще нам нужен ваш аппарат. Президент сказал, что это очень важно. — Чудесно. Корасон так и сиял. Волшебное оружие, по его словам, хранилось в тюрьме под надежной охраной. Он хочет продемонстрировать Америке добрую волю, честность и лояльность и потому сам лично встретится с Чиуном и Римо в тюрьме, освободит женщину и отдаст аппарат. Тот ему порядком надоел. Корасон, обращаясь к своему помощнику, отдал приказ: — Автомобиль для наших замечательных американских гостей, и побыстрее, а то тебя мигом посадят голым задом на раскаленную сковородку, слышишь, парень?.. Автомобиль скоро будет стоять перед дворцом, — пообещал Корасон, когда за помощником закрылась дверь, и хитро посмотрел на американцев. — Вы мне пришлись по душе. — Это не возбраняется, — сказал Чиун, а Римо только фыркнул. — Вы — ребята что надо, — продолжая Корасон. — Русских разделали под орех, да и вообще. Ничего подобного я раньше не видел. Чиун важно кивнул. — Теперь, когда у нас с Соединенными Штатами снова дружба, я хочу попросить вашего президента, чтобы он оставил вас здесь. Вы будете учить моих людей и воспитаете из них самых лучших борцов с коммунистической заразой во всем Карибском бассейне, так что ни один из этих врагов человеческого разума никогда не посмеет ступить на свободную землю Бакья. — Мы работаем только на президента Соединенных Штатов, — твердо заявил Чиун. — Разве что... — Чиун указал на Римо. — Он выполняет приказания людей рангом пониже, но я работаю только на президента, а всем известно, что мы, представители Дома Синанджу, верность слову ценим выше богатства. Поэтому мы вынуждены отказаться от вашего предложения. Корасон кивнул с кислым видом. Он уже когда-то слышал о верности, честности и нравственности. Римо склонился к Чиуну. — С каких это пор, папочка? С каких это пор ты заделался верным слугой Соединенных Штатов? И стал отказываться от побочных заработков? — Тсс, — прошептал Чиун. — Это я для красного словца. На него нет смысла работать. Он все равно не заплатит. Ручаюсь тебе. Ты только взгляни на его мебель! В комнату вошел помощник со словами: — Автомобиль подан, Генералиссимус. Корасон поднялся со своего позолоченного кресла-трона. — Поезжайте вперед. Шофер знает дорогу. Я тоже приеду туда, чтобы убедиться, что Руби свободна, а аппарат — у вас, раз уж он вам так нужен. Ведь моя единственная цель — дружеские отношения между нашими странами. Чиун молча повернулся и пошел к двери, шепнув Римо: — Не верю я ему. — Я тоже, — сказал Римо. — Я много раз слышал такие признания в любви к Америке. — Думаю, чистых полотенец нам не видать как своих ушей, — посетовал Чиун. Корасон остался стоять у окна, глядя в щелку между рамой и шторой. Увидев, что автомобиль с Римо и Чиуном отъехал, он крикнул помощнику, чтобы срочно подготовили и поставили во внутреннем дворике его вертолет. Затем выкатил из-за занавески аппарат и поволок его к лифту, чтобы доставить к вертолету. Спустя полчаса автомобиль с Римо и Чиуном затормозил у открытых ворот тюрьмы. Корасон уже ждал их, стоя у вертолета. — Аппарат сейчас доставят, — сказал президент, — А заключенная там. — Он указал на дверь в центральном дворике в форме латинской буквы "U". — Вот ключ от камеры. Римо взял ключ. — Пойду выпущу ее, — бросил он Чиуну. — Я с тобой. По неведомой причине судьба этой Руби небезразлична моему хозяину, поэтому нужно проследить, чтобы все прошло гладко. Пусть знают: если даешь поручение человеку компетентному, который разбирается в своем деле, то тратишь деньги не зря. С Синанджу дело обстоит именно так. — И с «Дженерал Моторс» тоже, — раздраженно проговорил Римо. — Пошли, если хочешь. Пройдя через деревянную дверь, они оказались в темном сыром коридоре. Ступеньки вели вниз. В конце лестничного пролета они увидели нужную камеру с решетчатым окошечком на уровне глаз. — Я подожду тебя здесь, — заявил Чиун. — Неужели ты доверяешь мне настолько, что даешь одному пройти несколько ступеней? — иронически поинтересовался Римо. — Рискну, — ответил Чиун. А в камере Руби Джексон Гонзалес сунула за пояс пистолет, который ей дал сержант. Услышав шаги на лестнице, она решила, что это лейтенант идет к ней позабавиться. Она сама научила сержанта, что тому делать. — Пожалуйся лейтенанту, что не можешь ничего от меня добиться, — посоветовала Руби. — Скажи, что я схожу по нему с ума. — Да не поверит он, — засмеялся сержант. — Уродливее лейтенанта нет никого в округе. Такого просто не может быть, чтобы из нас двоих ты выбрала его. — Поверит, — сказала Руби и быстро царапнула своим острым ноготком по щеке сержанта. Царапина тут же налилась кровью, и алая капля покатилась вниз. Сержант ухватился рукой за щеку. Увидев, что щека окровавлена, он бросил на Руби гневный взгляд. — Сучка! Он уже шагнул вперед, но его остановила широкая белозубая улыбка, которая сказала ему, что девушка знает, что делает. — Не горячись, дружок, — успокоила сержанта Руби. — Теперь-то уж он непременно поверит: доказательство вот оно — на твоей физиономии. А после того, как с ним будет покончено, ты станешь лейтенантом. Новые погоны, новое жалованье, ты будешь неотразим. Женщины будут виснуть на тебе, да еще не забудь про семьдесят три миллиона. Все красотки будут твои. Ее улыбка не оставила сержанта равнодушным. — И ты? — спросил он. — Я в первую очередь. Но знай: увижу, что путаешься с другой, — голову оторву. Улыбка смягчала угрозу Руби, и стражник заулыбался в ответ. — Верю, чтоб мне провалиться, верю, что так и сделаешь. — И правильно. Тебя надо держать в руках — каждая рада получить такого красавца. — Приблизившись, она провела своим носовым платком по его липу. Размазанная кровь быстро высохла. — Ну вот. Иди, он ничего не заподозрит. Сержант кивнул и вышел. И вот теперь Руби слышала шаги: кто-то спускался по стертым каменным ступеням. По времени это мог быть лейтенант, но шаги были не те. Лейтенант носил тяжелые ботинки и громыхал ими, пугая всех вокруг. Этот же человек ступал мягко, как кошка. Наверно, лейтенант уже снял ботинки, чтобы побыстрей забраться в постель, с отвращением подумала Руби. — Вот сукин сын! Ключ повернулся в замке, тяжелая дверь медленно распахнулась. Руби, стоя за дверью, держала руку на рукоятке револьвера, спрятанного под длинной белой рубашкой мужского покроя. Скрипнув, дверь открылась окончательно. Руби услышала голос — говорил явно американец. — Руби! Нет, это не лейтенант. Руби, отпустив рукоятку револьвера, вышла из-за двери и встретилась глазами с Римо. — Кто ты такой? — Я пришел освободить тебя. — Ты из ЦРУ? — Можно и так сказать. — Тогда лучше вали отсюда. С тобой хлопот не оберешься, — заявила Руби. — Что-то не пойму, куда я попал? Я-то по простоте душевной полагал, что нахожусь в тюрьме, где томится узница, которую нужно освободить. — Если ты из ЦРУ, то обязательно заваришь такую кашу, что нас обоих прикончат. В себе я уверена — выкручусь обязательно. А если свяжусь с тобой, то не сомневаюсь — нас пристрелят уже через несколько метров. Римо шагнул к девушке и ласково потрепал ее по подбородку. — А ты не дурочка. — А ты, по всему видать, простофиля. Как можно носить белые носки с черными туфлями? — Не верю своим ушам, — сказал Римо. — Может, я ослышался? Я пришел, чтобы вызволить женщину из тюрьмы, а она устраивает мне скандал из-за цвета носков. — Да тебе из ванны с теплой водой никого не вызволить, — презрительно фыркнула Руби. — Мужчина, который не умеет одеваться, ни на что не годен. — Да пропади ты пропадом. Оставайся здесь. Уедем в джипе одни. Руби покачала головой. — Я, конечно, могу поехать с вами, надо только быть уверенной, что все будет хорошо. Ты давно не был в Ньюарке? — В Ньюарке? — удивленно переспросил Римо. — Да. Ты что, глуховат или туго соображаешь? Ньюарк. Города Нью-Джерси. Давно ты оттуда уехал? — А откуда ты знаешь, что я там жил? — Все знают тамошний выговор — каждый имеет там родственников. — Самые дорогие учителя помогали мне избавиться от этого выговора, — сказав Римо. — Тебя надули, дружок. Требуй деньги обратно. — За меня платило правительство. — Тогда нет ничего удивительного, — заметила Руби. — Правительство всегда накалывают. Она шла за Римо след в след по каменным ступеням. Сверху, стоя у закрытой двери, ведущей во двор, на них смотрел Чиун. — Если тебя так потрясла моя одежда, — сказал Римо, — то что ты скажешь об этой? Чиун, ты, кажется, нашел себе пару. Это и есть Руби. Чиун бросил пренебрежительный взгляд на молодую женщину. Руби низко поклонилась ему. — Она хоть знает, как надо приветствовать порядочных людей, — сказал Чиун. — Ваш наряд великолепен! — восхищенно произнесла Руби. — Сколько вы заплатили за него? — Это точная копия, сделанная для меня взамен древнего костюма, который, к несчастью, был попорчен прачкой-неумехой, — ответил Чиун. — Вижу, шили в Америке. Так сколько он вам стоил? — Римо, — попросил Чиун, — назови сумму. — Думаю, двести долларов. — Вас обманули, — сказала Руби. — Такую одежду делают в местечке Валдоста, штат Джорджия. Владелец ателье мне знаком. У него она стоит сорок долларов. Учитывая все накрутки, больше чем сто шестьдесят долларов этот костюм не стоит. — Куда ты только смотришь, Римо? Нас, оказывается, снова провели, — возмутился Чиун. — Да какое тебе дело? Платил-то не ты. Руби знаком привлекла внимание Чиуна. — Послушайте, — сказала она. — Когда вам понадобится новая одежда, обратитесь ко мне. Я достану вам отличные шмотки и по приемлемой цене. А этого недотепу больше не слушайте. Он носит белые носки. — И, склонившись к Чиуну, шепнула: — Думаю, он крепко нагрел на вас руки. Поосторожнее с ним. Чиун согласно кивнул. — Совершенно справедливо. Любовь и забота часто приносят нам обман и разочарование. — Давайте-ка лучше выбираться отсюда, — пробурчал Римо, не скрывая отвращения к их диалогу, и двинулся к двери за Чиуном. — Подождите, подождите, подождите, подождите! — затрещала Руби так быстро, что все слова слились у нее в одно. — Кто-нибудь знает, что вы здесь? — Все знают. Часовой. Охрана. И сам президент, — перечислил Римо. — Он тоже приехал, чтобы освободить тебя. — Эта обезьяна в орденах? — Да. Генералиссимус Корасон. — И вы думаете, что за этой дверью нас не встретят пулями? — спросила Руби. — Зачем это ему? — Он негодяи и способен на любую подлость. Давайте лучше поднимемся наверх и выберемся через крышу. — Мы выйдем через дверь, — упрямо заявил Римо. Чиун положил руку ему на плечо. — Послушай, Римо, — сказал он. — То, что она предлагает, весьма разумно. — Она купила тебя тем, что пообещала одежду по сходной цене, — обиженно произнес Римо. — Сматываемся, — поторопила Руби. — Ты выходи, если хочешь, через дверь. А мы со старым джентльменом полезем наверх. Твой труп вышлем по почте куда надо — только оставь адрес. Она взяла Чиуна за локоть. — Пошли. Чиун покорно зашагал по каменным ступеням. Римо посмотрел им вслед, глянул на дверь, возмущенно покачал головой и тоже пошел наверх. Он обогнал их и встал поперек дороги. — Рада, что ты передумал, — сказала Руби. — Тебе стоит передвинуть на середину пояса пистолет 38-го, — посоветовал девушке Римо. У Руби похолодела спина. Оружие действительно было у нее слева за поясом, под длинной рубахой. — Как ты узнал про пистолет? — спросила она у Римо. — Как? Скажи, как он узнал? — пристала Руби к Чиуну. Она почти визжала. Ответа не было. — Он, наверное, приоткрылся на секунду, а ты увидел, — предположила Руби. Слова ее звучали осуждением, словно Римо совершил страшное злодеяние. — Ничего я не видел, — отрезал Римо. — Он, действительно, ничего не видел, — подтвердил и Чиун. — Он и глаз-то толком не раскрывает, как ему увидеть! — Но как же тогда? — настаивала Руби все тем же визгливым голосом. — Как он догадался, какого калибра пистолет? Ей нужно было выяснить это во что бы то ни стало. Она прекрасно понимала, как важно знать, вооружен ли человек. Выяснив, она овладеет этим методом, запатентует его, если тут требуется какой-нибудь прибор, и начнет продавать владельцам магазинов по всей Америке. Они дорого заплатят за то, чтобы знать, есть ли у входящего в магазин покупателя оружие. — Как ты узнал, скажешь ты, наконец? — надрывалась Руби. Она хорошо знала, что далеко не каждый может перенести этот ее пронзительный визг. Так юные болельщики реагируют на счет 48:0 не в пользу своей школьной команды после первого тайма. — Все скажу, только не ори, — остановил ее Римо. Он по-прежнему шел впереди. — Ты держишь оружие у левого бедра. Это несколько нарушает равновесие при ходьбе. Я заметил, что на левую ногу ты ступаешь тяжелее, а степень искажения походки говорит о весе оружия. Твое тянуло на 38-й калибр. — Он действительно умеет вот так определить тип оружия? — спросила Руби у Чиуна. — Глядя на него, никогда не скажешь. — Да, умеет, — признался Чиун. — Но работает он грязно, ох, грязно!.. — Что? — не поняла Руби. — Не сказать, что в пистолете только три патрона! Позор! Если бы голова у него работала лучше, он не мог бы не заметить этого. — Значит, это правда? Неужели? — не унималась Руби. — Да, — ответил Чиун. — Замолчишь ты наконец? — не выдержал Римо. — В ушах звенит. — Как ты этому научился? — продолжала Руби. — Он научил меня, — кивнул Римо в сторону Чиуна. — Да, я, — признался Чиун. — Учился он из рук вон плохо. Но лучше треснувший кувшин, чем вообще никакого. — Я тоже должна научиться, — заявила Руби. В голове у нее заработал калькулятор. Полмиллиона торговцев по тысяче долларов с каждого. Нет, лучше сбавить цену. Пятьсот долларов. Значит, двести пятьдесят миллионов долларов. Продажа прав за рубеж. Во все страны мира. А армия! — Предлагаю двадцать процентов от любой сделки, — тихо, чтобы не услышал Римо, шепнула Руби Чиуну. — Сорок, — моментально отреагировал Чиун, не имея представления, о чем идет речь. — Тридцать, — увеличила процент Руби. — И ни цента больше. Только позаботьтесь об этом лопухе. — И она указала на Римо. — Идет, — согласился Чиун, который, если бы знал, что имеет в виду Руби, не возражал бы и против двадцати. Старик остался при убеждении, что заключил отличную сделку: ведь он и без того заботился о Римо. — Порядок, — сказала довольная Руби. Она в случае чего согласилась бы и на сорок процентов. — Но, учтите, назад пути нет — у нас железный договор. Римо толкнул дверь, которая вела на крышу. С плоского двухэтажного здания открывался вид на внутренний двор. Перегнувшись через парапет, они увидели внизу у вертолета Генералиссимуса Корасона и металлический ящик на колесах перед ним. Присев на корточки, Корасон заглянул в глазок, служивший прицелом, явно направляя оружие на дверь. — Ну где же они? — недовольно буркнул Корасон, обращаясь к майору Эстраде, который стоял рядом и курил, привалившись к вертолету. — Придут — никуда не денутся, — небрежно ответил тот, продолжая курить. — Теперь убедился? — шепнула Руби. — Как ты мог поверить этому клоуну? Он обвел тебя вокруг пальца. — Хорошо, хорошо, — сказал Римо. Он выпрямился и зорко огляделся по сторонам. В двадцати ярдах, прямо на крыше, возвышалась сторожевая вышка; находившийся в ней охранник, стоя к ним спиной, обозревал окрестности. — Подождите меня здесь, — бросил спутникам Римо. — Надо позаботиться о часовом. Пригнувшись, он осторожно крался по крыше к вышке. Но тут охранник повернулся, разом увидев Руби, Чиуна и бросившегося к нему Римо. Вскинув винтовку, он прицелился в Римо и... Ба-бах! Пуля 38-го калибра вошла часовому точно между глаз. — Не надо бы этого делать, — пожурил девушку Чиун. — Он не повредил бы Римо. — При чем здесь Римо? — удивилась Руби. — Он мог бы повредить мне. Если бы у него мозгов было побольше. Главная добыча для них — я. — Она улыбнулась неожиданно пришедшей мысли. — А случись что со мной, плакали бы твои двадцать процентов. — Сорок, — поправил ее Чиун. — Тридцать, — подытожила Руби. — Только следи за этим простофилей. Римо повернулся к ним с недовольным лицом. Часовой, перевалившись через низкие поручни, полетел вниз, тяжело рухнув на крышу. Выпавшая из его рук винтовка, громыхнув по железу, подпрыгнула. Римо побежал назад. — Надо поскорее сматываться! Корасон видел их снизу — темные силуэты на фоне почти белого неба Бакьи. Вцепившись в аппарат, он подкатил его ближе и, уже не таясь, нажал нужную кнопку. Аппарат глухо заурчал и издал громкий треск. Корасон промахнулся. Пучок зеленых лучей проплыл над крышей, никого не задев. Ударившись в дверь, ведущую на лестницу, он дернулся и слегка зацепил троих американцев призрачным сиянием. Римо еле вымолвил: — Нам бы лучше... Он хотел прибавить «поторопиться», но язык не повиновался ему. С удивлением, безмолвно молящим о помощи выражением глянул он на Чиуна, но глаза старого учителя закатились, ноги задрожали и согнулись в коленях, и он медленно опустился на крышу. Римо замертво свалился на него. У Руби не было времени предаваться размышлениям, почему она уцелела, а Римо и Чиун пострадали. Будет время — подумаем позже. Сначала — вещи поважнее. Самые главные. Добравшись до края крыши, она приготовилась совершить головокружительный прыжок со второго этажа и бежать сломя голову. Но в последнюю минуту обернулась. Римо и Чиун лежали, напоминая кипу подготовленного для стирки неразобранного белья — Римо представлял здесь хлопок, а Чиун — шитую шелком парчу. Она снова приготовилась к прыжку и снова обернулась. С тяжелым вздохом отошла от края и, прихватив винтовку охранника, подбежала к Римо и Чиуну. — Вот, черт! Так я и знала, что этот лопух все испортит.Глава восьмая
Корасону снизу не было видно, задели ли Римо и Чиуна первые лучи. Поэтому он продолжал поливать потоком зеленого света крышу, но из-за того, что они лежали, лучи проходили над ними, не причиняя дальнейшего вреда. Но Руби Гонзалес не желала рисковать. Чтобы лучше прицелиться, она легла на крышу и выстрелила в аппарат Корасона. Пуля, не попав в цель, только сняла металлическую стружку с угла ящика. — Черт бы побрал эту пушку! — сплюнула девушка. — Если у охраны — такое оружие, то чего же ждать от этой страны! Она стала было прилаживать к плечу винтовку часового, но Корасон и Эстрада уже втащили аппарат — от греха подальше — обратно ввертолет. — А ну выходите, болваны несчастные! — заорал Корасон на солдат и охранников, испуганно прятавшихся под навесом. — Мигом — наверх. Хватайте их! Сам Корасон укрылся за вертолетом. Пуля, посланная Руби, застряла в обшивке. Руби повернулась к Римо и Чиуну. — Ну, вы, вставайте же! Поднимайтесь! — молила она. — Надо идти. Пошевеливайтесь! Но те лежали без движения. Руби дала еще два выстрела по солдатам, карабкавшимся по лестнице на крышу дома напротив. Положение становилось отчаянным. Римо и Чиун не двигались, а Руби было опасно задерживаться здесь дольше. Большой урон врагу она этим никчемным оружием нанести не могла и к тому же, продолжая стрелять, вызывала на себя огонь. Был риск, что шальная пуля прикончит Римо или Чиуна, лежавших без сознания. Солдаты уже забрались на противоположную крышу и открыли стрельбу. — Только передохнем все, и никто никого не спасет, — сказала Руби самой себе. Склонившись над Чиуном, она прошептала старику в ухо, надеясь, что тот слышит ее: — Я вернусь за вами. Слышите, вернусь. Откатившись подальше от Римо и Чиуна, чтобы их не задели направленные в нее пули, Руби выстрелила еще пару раз. При каждом выстреле солдаты низко пригибались. Руби продвигалась к стене, что выходила на пустошь, окружавшую тюрьму. Остановившись на краю крыши, она выстрелила еще два раза и закричала во всю глотку: — Кончайте стрелять! Мы сдаемся! И не успели еще солдаты поднять головы, как Руби прыгнула с шестиметровой высоты вниз. Не видевшие ее прыжка солдаты ждали капитуляции. Тишину разорвал гневный рев Корасона: — Они ведь сдаются, идиоты! Лезьте на крышу и арестуйте их! Сам Генералиссимус из осторожности все же не выходил из-за вертолета. Солдаты неохотно повиновались, опасаясь внезапного нападения. Увидев, что стрельба действительно прекратилась, один смельчак, взобравшийся на крышу, выпрямился во весь рост. С ним ничего не случилось, и остальные распрямили спины и побежали по крыше. Там, на другом ее конце, солдаты нашли лежавших без сознания Чиуна и Римо. Руби нигде не было. — Женщина скрылась! — крикнул сержант Корасону. А себя мысленно спросил: получит он теперь семьдесят три миллиона долларов или нет? С одной стороны, она улизнула, а с другой — без его помощи. — А двое мужчин тут! — Давайте их сюда, — приказал Корасон. — А ее ищите повсюду. Остановившись на краю крыши, солдаты вглядывались в раскинувшуюся за тюремной территорией равнину. Равнина тянулась во все стороны на много миль — гладкая, как ладонь. Спрятаться женщине было абсолютно негде. Она была бы видна здесь как чернильное пятно на белом листе бумаги. Солдаты пристально всматривались в окрестности. Руби Гонзалес исчезла. Тела Римо и Чиуна солдаты свалили перед Корасоном прямо в грязь. — Они мертвы? — поинтересовался Корасон. Солдаты покачали головами. Корасон разразился смехом. — А еще говорили, что они сильнее меня! Ну, что скажешь теперь, кузина Хуанита? Вот они, валяются передо мной в грязи. Правой ногой он пнул в бок Римо, а левой ткнул Чиуна в живот. — Теперь ясно, кто сильней. — Корасон обвел взглядом солдат. — Кто могущественнее всех? — грозно спросил он. — Наш президент, Генералиссимус Корасон! — хором прокричали солдаты. — Правильно, — согласился он с явным удовольствием. — Я. Сильней меня нет никого. Президент посмотрел себе под ноги — туда, где лежали без сознания Римо и Чиун. — Что с ними делать, Генералиссимус? — спросил майор Эстрада. — Посадить в клетки. И отвезти в мой дворец. Я хочу, чтобы их доставили в мой дворец, ясно? Эстрада кивнул. Вызвав лейтенанта охраны, он приказал тому позаботиться обо всем. Корасон шагнул к вертолету. — Вы во дворец? — спросил Эстрада. — Разумеется, — ответил Корасон. — Нужно разорвать отношения с Соединенными Штатами. — Поднимаясь в вертолет, он фыркнул: — Тоже мне сила! Сила — это я. Он не обратил внимания, что поблизости, в горах, вновь застучали барабаны.Глава девятая
Шоссе, ведущее к столице, было все в колдобинах, и джип отчаянно трясло на ухабах. Хотя Бакья и поставляла на мировой рынок двадцать девять процентов всего битума — по этой причине весь остров был испещрен глубокими карьерами — никому в правительстве в голову не приводило привести в порядок собственные дороги. В глубине джипа тряслись в клетках ( три фута — высота, два — длина и ширина ) неподвижные тела Римо и Чиуна Сопровождавшие их стражники обозревали проносившуюся за бортом автомобиля голую равнину — словно боясь нападения Руби Гонзалес. А Руби, прицепившись снизу к автомобилю, мчалась вперед вместе с ними, сжимая подмышкой винтовку. Снизу ее больно били мелкие острые камешки, отскакивавшие от полотна дороги, сверху шел жар от разогретого глушителя, хотя она и старалась держаться от него подальше, чтобы не сгореть заживо. Она считала, что сможет продержаться минут сорок пять — не больше. Если за это время джип не доедет до города, ей не останется ничего другого, как, выскользнув из-под автомобиля, первым выстрелом продырявить шину и уложить всех солдат, прежде чем ее схватят. Рискованная акция, но другого выхода нет. Хотя лучше бы добраться благополучно до Сьюдад Нативидадо под машиной. Спустя полчаса Руби поняла, что они въехали в столицу. Вскоре джип остановился. Окружившие автомобиль люди громко обсуждали на местном диалекте захват Чиуна и Римо. Руби разжала руки и тихо опустилась прямо в дорожную пыль. Как только автомобиль отъехал, пропустив ее между колес, Руби встала, отряхнулась и шагнула в толпу. — Только так можно отделаться от этих приставал солдат, — проговорила она, старательно подражая островному выговору, и, не дожидаясь ответа, пошла в направлении уличных лотков. Она могла бы, конечно, вернуться в свой гостиничный номер, власти, скорее всего, не догадались устроить там засаду, но нельзя было рисковать. Тем временем вертолет президента приземлился в дворцовом саду, а сам Корасон беседовал в приемной с Эстрадой. — Аппарат справился с ними, — сказал президент. — Но американцы остались живы, — уточнил майор Эстрада. — Это потому, что я не направил луч прямо на них. — Почему президент не обратил их в лужицы? Хотя бы потом — когда они валялись, как свиньи, у ваших ног? — Да, мне ясно, почему я всегда буду президентом, а тебе им сроду не бывать, — сказал Корасон. — Неужели непонятно? Во-первых, я сохранил им жизнь, чтобы иметь заложников и держать в руках Америку. Может, мне захочется устроить над ними суд и потрепать нервы американцам, если они будут задаваться. — Пока эти двое живы, неприятностей не оберешься. Вспомните, что говорила ваша кузина Хуанита. — Она говорила, что беда придет ко мне от святого человека с гор. А с ним я управлюсь иначе. — Как «иначе»? — Надо выбраться в горы и совершить наконец то, что давно пора сделать. Надо покончить с этим стариком. Я, навечно избранный президент, стану и религиозным вождем моего народа. — Такого не позволял себе ни один президент, — предупредил Эстрада. — Ни один президент не был столь велик и славен как Генералиссимус Корасон, — скромно произнес диктатор. — О'кей, — сказал Эстрада. — Что же делать мне? — Сделай так, чтобы клетки с американцами выставили на обозрение в центре города. Поставь вокруг часовых. Сделай плакат, что так Бахья расправляется с нарушителями порядка. А потом оставь все другие дела, свяжись с Соединенными Штатами и объяви, что мы разрываем с ними всякие отношения. — Опять? Я только вчера проделал это. — А сегодня я на время снова с ними подружился. — А зачем мы так поступаем, генерал? — Генералиссимус, — поправил Корасон. — Конечно же, Генералиссимус. Виноват. Так зачем же? — Нам лучше иметь дело с русскими. Если мы порвем с Америкой, они немного повоют и успокоятся. А русские в таком случае пришлют наемного убийцу. Тут уж не до смеха. И вообще коммунистом быть хорошо. Никто не станет придираться, что у нас есть политические заключенные и что крестьяне голодают, и все прочее. Только союзники Америки должны заботиться о своем народе. Возьми хоть арабов. У них куча денег, а они ведь ни цента не дают в Организацию Объединенных Наций. Платят только Америка и союзники. — Тонко придумано! — восхитился Эстрада. — Больше от меня ничего не требуется? — Нет. Когда закончишь, подавай лимузин. Поедем в горы и разделаемся с этим старцем. — Людям не понравится, если убьют их религиозного вождя. — А люди ничего не узнают, — сказал Корасон. — Пусть это тебя не волнует. Пойду посплю, а когда проснусь — сразу отправимся. Как там насчет новых бабешек? Не появлялись? — Пока не видел. — Ну, ладно. Посплю один. Так поставь клетки на площади. И не забудь про охрану! Руби Гонзалес обменяла брюки и рубашку, даже не без выгоды для себя, на муму — длинный бесформенный балахон с цветами на зеленом фоне — типичную женскую одежду этого региона. Однако ремень она предусмотрительно оставила себе. Договорившись с торговкой об условиях, Руби укрылась за прилавком и накинула на себя платье, сняв под ним прежнюю одежду и застегнув ремень прямо на голом теле. Если ей удастся проникнуть в номер и выкрасть свой собственный пистолет, его будет удобно держать под ремнем. Усевшись на грязный пол, она незаметно для других стала расчесывать пальцами свои густые кудрявые волосы, наследие африканских предков, старательно убирая их со лба. Ее стараниями волосы теперь стояли на голове дыбом, словно наэлектризованные. Ловкими пальчиками она разделила их на отдельные пряди и стала плести косички, плотно прилегавшие к голове. Это занятие отняло у нее минут пять. Закончив, Руби встала на ноги и вручила торговке брюки и рубашку. В бесформенном балахоне и с множеством косичек на голове Руби выглядела совсем как коренная жительница Бакьи. Если кто и заподозрит неладное, у Руби всегда была наготове обворожительная улыбка, открывающая ровные белые зубы, каких не было ни у кого на острове. Впрочем, поводов дня улыбок пока не предвидится. Плетя косички, Руби напряженно думала. Белый простофиля и пожилой азиат явились в тюрьму, чтобы освободить ее. Из Штатов их прислать не могли — слишком недолго она находилась в заточении. Видимо, они уже находились на Бакье и получили задание тут. Но каким образом? Наиболее логичным представлялось использовать для этой цели телефон, но, зная работников ЦРУ и их идиотские методы, можно допустить, что они передали своим тайным агентам секретную информацию, например, с помощью самолета, начертившего в небе буквы. Все-таки вероятнее всего — телефон. Стоит попробовать. Все службы, имеющие отношение к телефону, контора, телефонная станция и тому подобное, то есть вся бестолковая Национальная телефонная связь Бакьи сконцентрировалась в одноэтажном здании из вулканического туфа, расположенном в дальнем конце главной улицы города. Обязанности директора, администратора, координатора и оператора также соединялись в одном лице, и единственной работой этого лица было обслуживание коммутатора. Когда Руби вошла в аппаратную, телефонистка сладко спала: с тремя телефонными линиями у нее было немного работы, однако Руби не замедлила тут же пожалеть ее, сказав, что уж она-то знает, как тяжело приходится телефонистке и как мало ценит правительство ее старания превратить Бакью в одну из ведущих стран мира по уровню сервиса телефонного обслуживания. Только несколько часов назад ее дружок хвалился, как быстро сумел соединиться с ним шеф из Штатов, но, к сожалению, он потерял номер телефона начальника, нельзя ли узнать, откуда звонили? Руби и в голову не пришло это спрашивать, не понимай она, насколько компетентна телефонистка, она так и сказала своему дружку: «миссис» — Руби бросила взгляд на табличку с фамилией — «миссис Колон» знает о телефоне все, каждому жителю Бакьи понятно, что только благодаря миссис Колон развивается и идет вперед страна... Так какой номер? А имя шефа? Не будет ли она так любезна соединить ее побыстрее с этим замечательным доктором Смитом, чтобы Руби могла передать просьбу своего парня, потому что если миссис Колон этого не сделает, этого не сделает больше никто. Когда миссис Колон соединила Руби с доктором Смитом и девушка услышала его голос, она на мгновение встревожилась — а что, если телефонистка станет ее подслушивать? Но опасения были напрасны — миссис Колон тут же вновь погрузилась в здоровый сон. — Вы доктор Смит? — Да. — На вас работают два человека. Они попали в беду. — На меня? Два человека? Вы о чем? — Не валяйте дурака. У нас мало времени. Смит на секунду замолчал, а потом спросил: — Это очень серьезно? — Не знаю. Лично вам не стоит об этом беспокоиться. Их освобождение я беру на себя. — Кто вы такая? — У нас с вами один дядюшка. Здоровяк, ходит в полосатых штанах. «Дядя Сэм». — А как с аппаратом? — спросил Смит. — Это важнее всего. — Даже освобождения ваших людей? — съехидничала Руби. — Это задание, — холодно сказал Смит. — А задание — превыше всего. Не успел Смит повесить трубку, как в верхнем ящике стола зазвонил красный телефон экстренной связи. — Слушаю, господин президент. — Что там, черт побери, творится? Этот псих Корасон снова разорвал с нами дипломатические отношения. Что слышно от ваших людей? — Их схватили, сэр, — ответил Смит. — О Боже! — Мне советовали не волноваться. — Кто мог посоветовать такую чушь?! — рявкнул президент. — Руби Джексон Гонзалес. — А кто такая эта Руби Джексон Гонзалес, черт ее побери? — Думаю, она работает на вас, господин президент, — невозмутимо произнес Смит. Президент помолчал. Он вспомнил, как шеф ЦРУ говорил ему об «акции» на Бакье. Женщина. Чернокожий. И еще один — говорит по-испански. Так, значит, все эти люди — один агент? Нет, надо накрутить хвост шефу ЦРУ. — Она говорила что-нибудь еще? — спросил президент. — Да в общем ничего. Так, личный выпад, — ответил Смит. — Какой? — Это не относится к делу, сэр, — попытался уклониться от ответа Смит. — Позвольте уж мне самому судить об этом, — сухо произнес президент. — Так что же? — Что лучше удавиться, чем работать на меня, — ответил Смит.* * *
Римо очнулся и застонал: полуденное солнце пекло так, что невыносимо стучало в висках. Тело затекло и одеревенело, его словно связали узлом. Римо не сразу понял, где находится. Он лежал в чем-то вроде клетки, а вокруг жужжали людские голоса, Римо слегка приоткрыл глаза. Со всех сторон на него пялились жители столицы, быстро и невнятно лопоча на испанском: «Мира! Мира!» Так они созывали своих друзей. Смотри! Смотри! Мира! Мира! Его заточили в клетку и выставили на посмешище в центре Сьюдад Нативидадо. Но где же Чиун? Римо раскрыл глаза пошире. Сделать это было весьма непросто — казалось, веки слиплись. Рядом стояла еще одна клетка, в ней-то и находился Чиун. Старик лежал на боку, лицом к Римо, глаза его были открыты. — Чиун, ну как ты? — задыхаясь, вымолвил Римо. — Говори по-корейски, — предупредил Чиун. — Вижу, им удалось нас схватить, — продолжал Римо на плохом корейском. — Ты очень догадлив. Если Чиун способен ехидничать, значит, не так уж он плох. — Чем это они нас свалили? — поинтересовался Римо. — Да все тем же аппаратом. — Мне кажется, они в нас не попали, — сказал Римо. — Может, и не попали. Говорят, лучи плохо справляются с пьяными, а больше всего достается людям с хорошо развитой нервной системой и четко работающими органами чувств. А так как у нас они работают как часы, то хватило и рассеянного излучения. Какой-то мальчишка, шмыгнув мимо часового, ткнул в Римо палкой. Римо попытался перехватить палку, но мальчишка ловко выдернул ее из его рук. Римо сжал кулак, но былой силы в руке не почувствовал. К нему вернулось сознание, но не сила — даже на уровне мужчины со средним физическим развитием. Мальчишка начал было опять орудовать палкой, но на этот раз схлопотал от часового оплеуху и, плача, убежал. Римо посмотрел в другую сторону, нет ли где клетки с Руби. Но других клеток не было. — А где Руби? — спросил он у Чиуна. Почти рядом кто-то тихо произнес: — Руби здесь, придурок. Римо поднял голову и увидел местную женщину — голова в косичках, на теле — балахон. Только по неповторимой улыбке он догадался, что перед ним Руби Гонзалес. Римо с интересом оглядел ее одеяние. — Вот это, я понимаю, класс. Теперь, надеюсь, разговора о моих белых носках не будет. — Я говорила с вашим шефом, доктором Смитом. — Говорила? Как ты на него вышла? — Пусть это тебя не волнует. Он редкостная сволочь. — Тогда ты точно говорила именно с ним. — Во всяком случае мне велели сначала раздобыть аппарат. Но я за вами вернусь. Как ты, в порядке? — Нет сил, — признался Римо. — Вся сила куда-то ушла. Руби покачала головой. — Когда я впервые тебя увидела, то сразу поняла: быть беде. — Послушай, вытащи нас отсюда. — Сейчас не могу. Слишком много народу. Самый главный тоже был здесь — только что отъехал в лимузине, и аппарат с ним. Нужно не потерять его из виду. Вечером постараюсь освободить вас. А тем временем отдыхайте и набирайтесь сил. И надейтесь на тетю Руби. — Кстати, если бы не ты, нас бы здесь не было, — сказал Римо. — Если бы не я, то ты вышел бы в тюремный двор и тут же превратился бы в лужицу. Я вернусь. — Увидев, что часовой смотрит в ее сторону. Руби исказила лицо до неузнаваемости и гневно завопила по-испански: — Янки — грязные собаки! Скоты! Шпионы-убийцы! — Проваливай, — приказал часовой. Подмигнув Римо на прощанье, Руби сделала шаг назад и слилась с толпой, которая бесновалась, строя рожи и показывая на них пальцами. Римо раздражали перекошенные от злобы лица, и, желая выбросить их из своего сознания, он закрыл глаза и снова погрузился в сон. За себя он не боялся, но его мучил стыд, что Чиун, Мастер Синанджу, должен терпеть все эти унижения. Ярость клокотала в нем, но даже она не влила силы в его вялые мускулы. Ладно, ярость подождет, подумал он. Подождет, пока он не выспится. Это даже хорошо. Ярость — блюдо, которое лучше есть холодным.Глава десятая
Руби угнала армейский джип. Стало легче преследовать Корасона. Она ехала на звук выстрелов. Корасон считал себя великим охотником и потому непрерывно палил из окна лимузина во все, что двигалось. И даже в то, что не двигалось. Он выпускал пулю за пулей — в оленей, белок, крыс и ящериц, в кошек и собак, а когда никого из них вокруг не было, то целился в деревья и кусты, а на равнине — просто стрелял по траве. Сидевший рядом с ним майор Эстрада перезаряжал по мере необходимости оружие президента. — Покончу с этим чертовым стариком, — говорил Корасон, — и буду самым главным. — Ему вдруг почудилось, что пень на обочине подмигнул ему, и он всадил в него целую обойму. — Забуду думать об этих горцах. И святой уже не сможет устроить революцию. Так будут решены все проблемы. — Звучит обнадеживающе, — сказал Эстрада. Взяв пистолет у генерала, он вновь перезарядил его, достав патроны из коробки, которую держал тут же, на заднем сиденье. Небо вдруг потемнело, сверкнула молния — Корасон нажал кнопку, и стекло поднялось. В теплом и влажном климате, где постоянно дули тропические ветры, такое случалось часто. Каждый день приносил с собой не менее дюжины гроз, продолжавшихся не более пяти минут — пролившейся влаги не хватало, чтобы прибить пыль. Уже через пять минут Корасон вновь нажал кнопку — теперь чтобы опустить стекло: гроза пронеслась, и снова ярко светило солнце. Они ехали еще минут двадцать пять, прежде чем шофер остановил «мерседес» у подножия невысокой горы. По ее склону вилась тропа, недостаточно широкая для автомобиля. «Мерседес» замер у самого края котлована, заполненного густой и черной вязкой жижей. В длину озеро было ярдов восьмидесяти, в ширину — двадцати. Выйдя из машины, Корасон внимательно вгляделся в темную гладь. — Если бы природа послала нам нефть вместо битума, мы были бы очень богаты. Нас называли бы процветающей страной. Эстрада кивнул. — Но асфальт — тоже хорошо, — прибавил Корасон. Он швырнул камешек в асфальтовое озеро. Камешек не ушел в глубину, а остался плавать на мерцающей поверхности. — Еще как хорошо. Никто на острове не голодает. — Вытаскивайте аппарат, — приказал Генералиссимус двум солдатам, ехавшим на переднем сиденье, — и идите за мной. Будьте внимательны! Скоро он у нас заработает. И, отходя от автомобиля, он засмеялся грубым, утробным смехом. Трое солдат двинулись следом по узкой тропке, огибающей озеро и вьющейся дальше по склону холма. Четверка еще не обогнула озеро, когда джип Руби Гонзалес затормозил позади лимузина. Руби видела, как они удалялись, и заметила в руках у солдат тяжелый аппарат. Поняла она также, что их цель — селение из нескольких домиков, рассыпавшихся на вершине горы. Барабанная дробь по-прежнему звучала, но — тихо и как бы в отдалении. Руби подала джип немного назад, въехав в густые заросли, — теперь его нельзя было увидеть с дороги. Выйдя из джипа, она глянула на склон горы и увидала широкую спину медленно карабкавшегося вверх Корасона. Его сопровождали Эстрада и двое солдат с аппаратом. В это время из-за тучи вышло солнце, ярко озарив черную гладь озера, и тут вдруг Корасон, Эстрада, оба солдата и сама гора — все сместилось у Руби перед глазами, съехав ярдов на двадцать влево. Руби заморгала, не веря своим глазам. Потом снова широко распахнула их. Смещение не проходило. Руби поняла, что видит мираж. Солнце нагревало дождевую воду, стоящую в котловане поверх битумной массы, и она, превращаясь в пар, обретала свойства гигантской призмы, искажая реальную картину. Руби ввела в память эту новую информацию. Продираясь сквозь кустарник и заросли на левой стороне котлована, она достигла подножия холма и полезла вверх. Руби не шла по тропе, а пробиралась напролом — идти так было значительно труднее, но зато был реальный шанс достичь деревни раньше Корасона и его людей. По мере ее приближения к вершине, где в зелени мелькали соломенные крыши, стук барабанов заметно усилился. Полдюжины хижин разместились полукругом у большой ямы, где, несмотря на страшную жару, горели дрова. Раньше Руби была уверена, что барабанная дробь рождается здесь, в деревне, но равномерный стук барабанов теперь даже несколько отдалился. Воздух был напоен сладким цветочным ароматом — точь-в-точь дешевый одеколон. Только Руби взобралась наверх и остановилась, не успев еще отдышаться, как ее обхватили сзади сильные руки. Руки чернокожего мужчины. — Мне надо поговорить со старцем, — сказала Руби на местном диалекте. — Пусти, идиот! — А кто ты такая? — спросил голос сзади. Раскаты этого голоса звучали так, будто, прежде чем достичь ушей слушателя, он не менее шести недель перекатывались в туннеле, отражаясь от стен. — Кое-кто собирается убить старика, а ты, болван, стоишь здесь и лапаешь меня. А ну-ка скорее веди меня к нему. Ты что, боишься безоружной женщины? Тут раздался уже другой голос: — Безоружная женщина? Разве такие бывают? Руби взглянула на полянку впереди. К ней шел маленький высохший старикашка с кожей цвета жареных каштанов. Кроме черных сатиновых штанов с оттянувшимся задом, на нем ничего не было. Руби решила, что старику около семидесяти. Подойдя ближе, старец кивнул, и руки, державшие Руби, тотчас разжались. Руби низко склонилась перед незнакомцем и поцеловала его руку. Она не разбиралась в вудуизме, но проявление уважения уместно в любой ситуации. — Так что ты говорила там о людях, которые якобы идут меня убивать? — спросил старен. Позади него из-за соломенных хижин выглядывали люди. — Это Корасон и его слуги. Они — на пути сюда, поднимаются по склону. Он хочет убить вас, потому что боится, как бы вы не скинули его. Не сводя глаз с Руби, старец щелкнул пальцами, и тотчас молодая женщина, прятавшаяся до сего времени в тени хижины, подбежала к обрыву, глянула вниз и заторопилась обратно к хозяину. — Они приближаются. Их четверо. Они несут ящик. — Новое оружие Корасона, — сказала Руби. — Смертоносное. — Слышал я об этом новом оружии, — проговорил старец. Он бросил взгляд на человека, все еще стоявшего позади Руби, и кивнул ему. — Ну, что ж, Эдвед. Ты знаешь, что делать. Мужчина стремительно выскользнул из-за спины Руби и зашагал прочь. Это был огромный негр — почти семи футов роста, кожа его отливала на солнце темно-лиловым цветом. — Мой сын, — отрекомендовал старец. — Производит сильное впечатление, — отметила Руби. Взяв девушку за локоть, старец повел ее на другой край небольшой лужайки. — Думаю, не стоит Генералиссимусу видеть тебя здесь, — сказал он. — Вы правы. — Ты американка? — спросил он, спускаясь впереди нее с холма со стороны, противоположной той, с которой подходили Корасон и компания. — Да. — Я так и подумал. Хотя ты хорошо говоришь на нашем языке. Да и костюм твой одурачит кого угодно. Сойдя футов на сорок вниз, старец остановился на плоском скальпом выступе, раздвинул густой кустарник и свисающие с дерева лианы, и Руби увидела перед собой вход в пещеру. Оттуда веяло прохладой — словно там на полную мощность работал кондиционер. — Входи. Здесь безопасно, и мы сможем поговорить, — сказал старец. Он провел ее внутрь, лианы сомкнулись за ними, приглушив отдаленную барабанную дробь — сорок ударов в минуту, — и тут Руби поняла, что так привыкла к постоянному звучанию барабанов, что практически не замечает его. Старец уселся на корточки, умудряясь, несмотря на неэстетичность позы, сохранять в полумраке пещеры царственное величие. — Меня зовут Самди, — объявил он. Имя сразило Руби наповал, как внезапный приступ мигрени. Казалось, ей снова пять лет, и она гостит у бабушки в Алабаме. Как-то вечером она забрела далеко от ветхого домишки у пруда, где весь день надрывно жужжали мухи, и оказалась у самого кладбища. Тьма сгустилась внезапно, но за кладбищенской оградой она видела людей — те танцевали и веселились, а она, прислонившись к ограде, следила за ними. Подражая им, девочка тоже стала танцевать, не сходя с места и думая про себя: как жаль, что она еще маленькая и не может присоединиться к взрослым. Но вдруг этот танец средь могил резко оборвался, из темноты выступил мужчина, обнаженный до пояса, но в цилиндре — как Авраам Линкольн, — и все танцующие пали ниц и принялись монотонно повторять одно и то же слово. Руби никак не удавалось понять, что же такое они говорят — ведь она никогда раньше не слышала этого слова. Она затаила дыхание и вся обратилась в слух. И тут вдруг она расслышала его. — Самди! Самди, Самди! — повторяли люди. Почему-то Руби не хотелось больше танцевать. Холод пробежал по ее телу, неизъяснимый страх охватил ее; девочка вдруг вспомнила, что ей всего пять лет, и находится она на кладбище, далеко от дома, и уже наступила ночь. Она стрелой помчалась домой, к бабушке. Старая женщина успокоила девочку, прижав ее к своему большому теплому телу. — Что случилось, малышка? — спрашивала она. — Что тебя так испугало? — Бабушка, кто такой Самди? Она почувствовала, как напряглась старая женщина. — Ты ходила на кладбище? — спросила она. Руби кивнула. — Некоторые вещи маленьким детям совсем не нужно знать. Все, что им нужно, — это держаться подальше от кладбища по ночам. Она крепко прижала к себе Руби, как бы подчеркивая важность своих слов, и Руби тоже прильнула к ней, чувствуя тепло и любовь, идущие от бабушки, и испытывая сладостное чувство защищенности. Позже, когда бабушка укладывала ее спать, она снова спросила: — Ба, ну скажи, кто этот Самди? — Ладно, малышка, так и быть. А то, знаю, не будет мне покоя, пока не скажу. Самди — вождь тех людей, что танцевали на кладбище. — А почему мне стало так страшно? — Потому что эти люди не такие, как мы. Не такие, как ты и я. — А почему, ба? — спрашивала Руби. Бабушка вздохнула, она уже начинала сердиться. — Да потому, что они мертвые. А теперь хватит болтать и спи спокойно. На следующий день бабушка даже не заговаривала на эту тему — будто ничего и не было. Руби очнулась от воспоминаний, услышав, что старец Самди обращается к ней с вопросом: — Почему Корасон хочет убить меня? — Не знаю, — искренне ответила Руби. — Сейчас в городе находится два американца. Наверное, он думает, что они сделают вас правителем страны. — Эти американцы — они работают с тобой? — Нет. Мы приехали в Бакью каждый сам по себе. Сейчас они в плену, и я чувствую ответственность за них. Чтобы у них не было возможности посадить вас на трон, Корасону нужно покончить с вами. Старец поднял на Руби иссиня-черные глаза, блестевшие даже в полумраке пещеры. — Не думаю, что ты права, — сказал он. — Корасон возглавляет правительство. А религия — это уж мое дело. Так повелось издавна. Эти горы — они далеко от Сьюдад Нативидадо. — И однако вы все же укрылись со мной в пещере, не желая встречаться с Корасоном, — напомнила Руби. — Значит, не доверяете ему, как брату. — Конечно, не доверяю. Корасону нельзя верить. Чтобы стать президентом, он убил родного отца. Если бы он стал религиозным вождем, то воцарился бы на острове пожизненно. Никто не смог бы противостоять ему. — За ним армия. Почему же он не схватит вас раньше? — Не допустили бы жители острова. Они почитают меня как святого. — Они могли бы ничего и не знать. В один прекрасный день вы исчезаете, а Корасон провозглашает себя духовным вождем. И становится неуязвим. Ясно, как божий день, что он вверг бы Бакью в страшные беды и, может, даже в войну. — Ты преувеличиваешь, — заметил Самди. — Его не назовешь хорошим человеком. И доверять ему нельзя. Но он не дьявол. — В том-то и дело, что дьявол, — возразила Руби. — Поэтому я и прошу вас помочь мне скинуть его. Самди думал всего несколько секунд, а потом отрицательно покачал головой. Монотонную барабанную дробь вдруг заглушили донесшиеся сверху истошные женские вопли. Самди вскинул голову и со значением глянул на Руби. — Корасон требует, чтобы меня выдали. Но ему ничего не скажут. Здесь, в горах, говорят только барабаны, они передают людям все, что нужно. Пока Корасон не нападет на меня, я буду выжидать. Воцарилась тишина. Затем раздался сухой треск, повлекший новую серию женских воплей, и опять все смолкло, только непрерывно и глухо стучали барабаны, вызывая слабую пульсацию в мозгу. Руби и старец сидели в полном молчании, пока не услышали женский крик: — Хозяин! Хозяин! Скорее сюда! Самди поспешил из пещеры, Руби — за ним. Старик быстро карабкался вверх по склону к хижинам, где его поджидала одна из женщин. Слезы катились по ее черному лицу — точь-в-точь капли глицерина на шоколадном пудинге. — О, хозяин! — рыдала она. — А ну-ка собери все свое мужество, — приказал старец, сжимая ее плечо. — Генерал ушел? — Да, хозяин, но... Самди отошел от нее, смешавшись с группой мужчин и женщин, стоявших посредине деревни и тупо глядевших под ноги — туда, где разлилась зеленовато-черная маслянистая жижа. Руби протиснулась к центру толпы и встала рядом со старцем. Самди внимательно оглядел лица жителей деревни. Все беззвучно плакали. — Где Эдвед? — спросил он. Безмолвные рыдания сменились громкими стенаниями и воплями. — Хозяин, хозяин, — произнесла одна женщина и указала на зеленоватую лужицу, выделявшуюся на сухой и пыльной земле. — Хватит рыдать. Где Эдвед? — Здесь. И она снова указала на лужицу. — Это все, что от него осталось! — Она испустила вопль, способный заставить скиснуть молоко. Самди медленно опустился на колени, разглядывая лужицу, похожую на пролитую желчь. Он даже потянул к ней руку, но потом отдернул. Коленопреклоненный, он простоял так несколько долгих, показавшихся всем вечностью, минут. Когда он наконец поднялся и повернулся к Руби, в уголках его глаз стояли слезы. — Корасон объявил мне войну, — медленно проговорил он. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я готов на все. Руби не могла отвести глаз от зеленоватой лужицы на земле. Сама мысль о том, что Корасон превратил юного гиганта в жалкую лужицу, не оставив ничего, кроме воспоминаний о его прежнем облике, заставляла ее содрогаться от отвращения и ярости. Она смотрела Самди в глаза. — Готов на все, — повторил он. И старец хлопнул в ладоши. Хлопок прозвучал в тишине как выстрел, он прорезал атмосферу этого солнечного летнего дня, как не терпящий возражений приказ. И барабаны смолкли. Тишина окутала холмы и горы.Глава одиннадцатая
На улицах столицы Бакьи не горели фонари. На площади было темно — хоть глаз выколи — и очень тихо, только в висках у Римо пульсировала кровь. Нет, это что-то другое. Окончательно пробудившись, Римо осознал, что равномерное постукивание доносилось извне. Все та же барабанная дробь — только громче. И ближе. Римо неподвижно лежал в клетке, всем своим существом ощущая холод ночи. Чутьем он понимал, что стражников что-то беспокоит. Некоторые нервно переминались с ноги на ногу, другие ходили взад-вперед, и все испуганно оглядывались, когда раздавался крик какого-то ночного животного. А барабанная дробь нарастала, приближаясь и становясь все интенсивнее. Стараясь не производить ни малейшего шума, Римо незаметно потянулся рукой к решетке. Пальцы его обпили дюймовый металлический прут. Он попытался сжать руку, но безуспешно — сила не вернулась к нему. Тело ныло от неудобного положения во время сна. Римо неслышно перевернулся на другой бок, чтобы узнать, как там Чиун. Теперь голова его находилась у самой решетки, рядом с клеткой Чиуна. Сквозь железные прутья он видел лицо азиата — глаза того были открыты. Чиун прижал к губам палец, призывая Римо к молчанию. Так они некоторое время лежали, прислушиваясь к нарастающему перестуку барабанов. Барабанная дробь — все громче и ближе, громче и ближе — наполняла собой все воздушное пространство острова и, изменяясь, обретала, казалось, почти осязаемую реальность. А потом все смолкло. И воздух словно взорвался тишиной. И тогда послышался другой звук — какое-то царапание, будто что-то волокли по земле. Римо внимательно прислушался. Мышцы его были словно тряпки, но чувства понемногу оживали. Кто-то приближался, шаркая ногами по гальке и пыльной земле. Нет, не один. Двое. А потом Римо увидел их. Двое мужчин. Ярдах в пятидесяти от него, в конце главной улицы Сьюдад Нативидадо. До пояса обнаженные, только белые штаны, — и ничего больше. Несмотря на темноту, которую смягчали лишь призрачное лунное сияние да редкая полоска света из окон президентского дворца, Римо мог видеть их глаза — выпуклые, с огромными белками, они словно вылезали из орбит. Мужчины медленно продвигались вперед, шаркая и поднимая клубы пыли. Когда они находились на расстоянии двадцати пяти ярдов, часовые повернулись в их сторону и остолбенели. — Стой! — крикнул один часовой. Но те продолжали все так же неспешно приближаться — неумолимо, словцо могучая снежная лавина, — выставив вперед руки, как спортсмены перед прыжком в воду. Приоткрыв рты, они протяжно и низко завыли. И тут барабанный бой возобновился — так близко, что Римо не сомневался: расстояние до барабанщиков измеряется теперь в футах — не милях. — Стой! — крикнул часовой. — А то буду стрелять! В ответ раздался все тот же вой, сменившийся диким воплем, который, поднимаясь все выше, перешел наконец в жуткий визг. Часовые застыли на месте, испуганно переглядываясь, когда же эти двое приблизились настолько, что их ужасный облик стал хорошо виден, охранники завопили во всю мочь. — Нечистая сила! — орал один. — Зомби! — вопил другой. Римо слышал топот ног бегущих по грязней улице людей, а потом почувствовал, что клетку поднимают в воздух и куда-то несут. Оглянувшись, он успел увидеть, как двое странных мужчин в белых штанах повернулись и пошли назад тем же путем, все так же шаркая и поднимая пыль, но — молча. Вой прекратился. Постепенно они растворились во тьме. Римо пытался разглядеть, кто нес клетку, но черные лица несущих сливались с темнотой ночи. Клетки внесли в маленький деревянный домик. Внутреннее помещение этого убогого жилища слабо освещали свечи, окна были плотно заделаны толем и не пропускали дневной свет. Теперь Римо мог видеть своих спасителей. Их с Чиуном принесли сюда четверо чернокожих мужчин. Они ловко орудовали ножовкой — раз-два — замок упал и клетка открылась. Римо выполз наружу, поднялся и встал во весь рост на земляном полу. Чиун встал рядом, положив для надежности руку на плечо Римо. Четверо негров бесшумно выскользнули за дверь. Римо повернул голову, чтобы сказать им вслед слова благодарности, но тут услышал знакомый голос. Руби подошла сзади и теперь стояла, укоризненно глядя на него; на ней было зеленое полосатое платье, волосы старательно заплетены в множество косичек-колосков. Руби покачала головой. — Как увидела тебя, дорогуша, — сказала она, — сразу поняла — неприятностей не оберешься. — В уме тебе не откажешь, — согласился Римо. Он протянул к ней руку, но потерял равновесие и пошатнулся. Руби еле успела его поддержать. — Не знаю уж, сколько тебе платят, — говорила она, волоча его к лежанке, — да и знать не хочу. Наверняка больше, чем мне. Если узнаю — расстроюсь, потому что ты не стоишь этих денег. Ну-ка ложись, а Руби укроет тебя. Устроив Римо, Руби точно так же уложила Чиуна на другую лежанку. — Надо вас подкормить. В обоих чуть душа держится. — Мы многого не едим, — сказал Римо. — У нас специальная диета. — Будете есть как миленькие все, что дам, — отрезала Руби. — Вы что, думаете, здесь привилегированный отель для белых? Мне надо поскорей вас поднять, чтобы вы одолели генерала и всем нам можно было бы наконец отсюда умотать. — Как ты себе представляешь все это? — спросил девушку Римо. — У Корасона — аппарат и армия. — Но у него нет другого. Знаешь чего, рыбка? — Чего же? — поинтересовался Римо. — Меня, — невозмутимо ответила Руби. Подойдя к Чиуну, она накрыла старика тонкой чистой простыней. — А почему ты назвала Римо рыбкой? — спросил заинтересованный Чиун. — Потому что похож. У него совсем нет губ. — Но он не виноват, — попытался объяснить Чиун. — Его таким создал Бог. — Пусть так, но от этого он не становится лучше, — сказала Руби. — А теперь — спать.* * *
Когда двух насмерть перепуганных часовых ввели в гостиную. Генералиссимус встретил их в длинной белой ночной рубашке. Часовые пали перед ним ниц. — Это были духи, — рыдал один. — Зомби. — Значит, вы побросали оружие и бежали, как дети, — подвел итог Корасон. — Они пришли за нами, — оправдывался второй. — Сначала перестали стучать барабаны, а потом они появились на улице. И шли прямо к нам, протягивая руки. — Это зомби, — пытался объяснить другой. — Нечистая сила. — Сила? — взревел Корасон. — Я покажу вам, где сила. Сразу поймете — у меня она или у горцев. А ну, вставайте! Он заставил часовых повернуться лицом к стене, снял накидку с аппарата и нажал кнопку. Раздался громкий треск, и, когда двое мужчин превратились в жидкий кисель, Корасон заорал снова: — Ну, видите теперь, у кого сила. Настоящая сила. Сила Корасона. Вот это, я понимаю, сила. Стоя в стороне, майор Эстрада молча наблюдал за происходящим. Он не упустил из виду, что Корасон на этот раз нажал только одну кнопку, и постарался запомнить — какую. — Не стой без дела, Эстрада, — пристыдил его Корасон. — Принеси-ка мне соль. Эстрада пошел на дворцовую кухню и взял там две закрытые солонки. Одну положил в карман, а вторую принес Корасону, который с мрачным видом восседал на позолоченном троне. Приняв из рук Эстрады солонку, Корасон хитро глянул на майора, отвинтил у солонки крышку и сунул внутрь палец. Обсосал его, чтобы убедиться, что там действительно соль. И удовлетворенно кивнул. — Теперь, когда у меня при себе соль, все в порядке, — сказал Корасон. — Зомби не переносят соли. Завтра я убью Самди и стану религиозным вождем страны. Навсегда. Аминь. — И указал царственным жестом на зеленоватое желе на полу: — Убери-ка эту гадость.* * *
Римо разбудил запах еды. Странный запах — непонятно, что там такое варилось. — Пора тебе, лодырю, продирать глаза, — заявила Руби, возясь в углу у печки. — А Чиун проснулся? — Чиун еще спит, но он все-таки постарше будет и потому имеет полное право спать допоздна, а иногда и побездельничать. Правда, с тобой у него много хлопот — разве выспишься? — А что ты там варишь? Запах жуткий, — спросил Римо. Он попытался напрячь мускулы, но с раздражением осознал, что сила все еще не вернулась к нему. Голос Руби вдруг взлетел до пронзительного визга: — Пусть это тебя не волнует. Тебе надо нагнать жирок. Съешь все за милую душу. — Она что-то мешала ложкой в мисочке. Даже под этим бесформенным одеянием Римо различал точеную форму ягодиц, изысканную линию длинного бедра, высокую полную грудь. Он сел в постели. — А известно ли тебе, что если бы не прическа, ты была бы очень привлекательной женщиной, — сказал он. — А так твоя голова напоминает пшеничное поле после урагана. — Ты прав, — задумчиво произнесла Руби. — Но оставь я старую прическу, меня бы тут же схватили. Лучше уж потерпеть, пока мы не вернулись домой. На вот, ешь. Римо внимательно обследовал тарелку, которую ему вручила Руби. Вроде бы все овощное, но эти зеленые и желтые волокна он никогда раньше не видел. — Скажи, что это? Я не ем неизвестные блюда. Всегда есть опасность, что в тарелке окажутся приготовленные особым способом шейки или требуха. — Это всего лишь зеленые овощи. Ешь и не волнуйся. — Девушка положила овощное рагу на тарелку Чиуна. — Какие именно овощи? — продолжал приставать Римо. — Что за допрос? Зелень есть зелень. Овощи есть овощи. Тебе что, нужен специальный человек для снятия пробы? Может, возомнил себяцарем и думаешь, что тебя хотят отравить? Так вот что я скажу тебе: никакой ты не царь, а простофиля с рыбьими губами, от которого одни неприятности. Ешь. Римо понял, что ему не отвертеться, иначе Руби снова завизжит так, что хоть святых выноси, и осторожно попробовал еду. А что, неплохо. Тело его принимало эту пищу. Римо заметил, что глаза Чиуна открыты. Руби, видимо, тоже заметила это, потому что тут же подскочила к Чиуну и заботливо завозилась, помогая тому сесть в постели. Потом решительно вручила старику тарелку со словами: — Все это надо съесть. Чиун кивнул, вяло положил в рот немного зелени, но, попробовав, стал уплетать за обе щеки. — Мне незнакомо это кушанье, но оно недурно, — заявил Чиун. Римо тоже ничего не оставил на тарелке. — Молодцы, вот вам еще, — сказала Руби. — Это придаст вам силы. Она снова наполнила тарелки и, усевшись на деревянную скамеечку для ног, следила за ними, словно боясь, что иначе они надуют ее и ничего не съедят. Когда с едой было покончено, Руби сложила грязную посуду у печки и снова уселась на скамеечку. — Думаю, мы сумеем договориться, — сказала она. Чиун поторопился кивнуть. Римо смотрел на нее, не говоря ни слова. — Я беру дело в свои руки, а вы поступаете в мое распоряжение, — заявила Руби. Чиун снова кивнул. — С какой стати? — поинтересовался Римо. — Потому что я знаю, что делаю, — ответила Руби. — Вам известно, что меня прислало ЦРУ. О вас я не знаю ничего, знаю только, что знать не хочу, на кого вы работаете. Но давайте посмотрим правде в глаза — что вы, собственно, сделали? Ничего не хочу сказать, вы разбираетесь, кто как ходит и у кого какое оружие, где спрятано, но дальше-то что? Тебя, простофиля такой, чуть не пристрелила охрана, а потом вас обоих засадили в клетки, и Руби пришлось вас вытаскивать. — Она покачала головой. — Да, толку от вас немного. И вот что я скажу. Мне хочется выбраться отсюда живой, поэтому мы поступим так: я разделаюсь с Корасоном и поставлю на его место другого человека, а затем мы берем аппарат и возвращаемся в Америку. Старый джентльмен согласен? — Его зовут Чиун, — огрызнулся Римо. — Что это еще за «старый джентльмен»! — Вы согласны, господин Чиун? — спросила Руби. — Согласен. — Хорошо, — сказала Руби. — Значит, заметано. — Эй, минуточку! Что значит «заметано»? — взвился Римо. — А я? Меня не спросили. Я что, уже не в счет? — Даже не знаю, что и сказать, — отозвалась Руби. — Ну, похвастайся, что ты сделал? — А-а-а, — только и смог произнести с негодованием Римо. — Сам видишь, рыбка, — сказала Руби. — Ты не в счет. Тебе даже сказать нечего. И вот что я еще хочу сказать. Когда мы отсюда выберемся... у нас со старым джентльменом... мистером Чиуном... есть договоренность. Вы учите меня распознавать, у кого какое оружие. Так? — Так, — ответил Чиун. — Сорок процентов. — Двадцать, — поправила его Руби. — Тридцать, — примирил их Римо. — Ладно, — согласилась Руби. — Но он, — она указала на Чиуна, — пусть сам выплачивает твою долю. Может, этого хватит на новые носки. — И она презрительно фыркнула. — Деревенщина. — Хорошо, мадам Ганди. Ну, а теперь, когда ты за главного, поведай нам, каким образом и когда ты планируешь расправиться с Корасоном? — Каким образом — тебя не касается. Проговорись — и хлопот не оберешься. А вот когда — скажу. Прямо сейчас. Операция уже началась. Поешь еще овощей. — Вот это верно, Римо. Поешь, — поддакнул Чиун.* * *
Генералиссимус Корасон тщательно составил свое обращение к народу. Вчера из его рук ускользнул старый хунган, теперь вот сбежали американцы, но все это не столь важно. Главное — у него остался его чудо-аппарат, а он показал на деле, что может справиться и с американцами, и с семьей старца. Только вчера он с легкостью уничтожил сына хунгана. Поэтому в сердце Корасона не было страха, когда он писал обращение, величая себя Живым Богом, Вечным правителем и президентом Всея Бакьи. Выйдя из дворца, Корасон остановился на ступенях, которые вели во двор. Перед походом в горы, где он намеревался стереть с лица земли старого вудуистского вождя Самди, он зачитает солдатам свое обращение. Но где же войска? Корасон оглядел двор перед дворцом. Ни одного солдата не было видно. Взгляд его упал на флагшток. На веревке, чуть ниже флага, висело чучело. Военная форма, высокие сапоги и вся грудь в орденах. Чучело распирало от плотно набитой ваты; с первого взгляда было ясно, что оно изображает Корасона. С груди чучела свисала тряпица. Ветер развернул ее, она натянулась, и Корасон смог прочитать следующее: «Хунган с гор объявляет: Корасон умрет. Сам же он станет верховным правителем Бакьи». Генералиссимус Корасон уронил обращение на каменные ступени и опрометью бросился во дворец.Глава двенадцатая
Генералиссимусу Корасону пришлось четыре раза повторять приказ: перепуганный солдат боялся лезть на мачту за чучелом генерала и тряпкой с угрожающим текстом. Пока солдат карабкался по мачте, барабаны вдали застучали сильнее и стоящие на карауле у дворцовой стены солдаты в страхе начали поглядывать на горы. — А теперь сожги его, — приказал майор Эстрада солдату, после того как тот срезал чучело, тяжело упавшее на землю, а затем съехал по мачте сам. — Только не я, майор, — взмолился солдат. — Не заставляйте меня. — Почему? — Я, может, и так жизнью поплачусь за то, что сделал. Не заставляйте меня еще жечь эту магическую штуковину. — Нет магии сильнее магии президента, — рявкнул Эстрада. — Верю. Но пусть тогда магия президента уничтожит эту магию. А я не буду. — С этими словами солдат подобрал винтовку и вернулся на свое место в карауле. Эстрада почесал в затылке, а потом сам оттащил чучело в мастерскую рядом с гаражом, где свалил его на кучу тряпья. Корасон поблагодарил Эстраду за помощь. Президент сидел в тронном зале, и на шее у него болталась на кожаном шнурке солонка. — Пора кончать со старым хунганом с гор, — сказал он. — А кто будет кончать? — поинтересовался Эстрада. — Мы. Ты. Армия. — Солдаты дрожат от страха. Вам повезет, если хоть шестеро пойдут с вами. — Чего же они боятся? — Слышите, как громко стучат барабаны? У них от этого стука штаны мокрые, — сказал Эстрада. — Но у меня есть смертоносное оружие. — Они услышали о нем только месяц назад. И не привыкли бояться его. А барабаны они слышат всю жизнь, и каждый раз при звуках этой дроби у них сжимается сердце. — Нужно схватить старца. Тогда никто не посмеет мне угрожать. Американцы наверняка уже на пути домой. — Когда вы собираетесь выступать? — Мы собираемся выступать, как только я приму решение, — сказал Корасон и жестом отпустил Эстраду.* * *
Было девять часов утра. В девять сорок пять новое чучело Генералиссимуса болталось на флагштоке. Никто из охраны не видел, чтобы кто-нибудь залезал на мачту и подвешивал чучело. И никто не мог объяснить, каким образом тело рядового Торреса, снявшего первое чучело, оказалось на земле у основания мачты. Торрес был мертв. Из его груди вырезали сердце. На этот раз никто не согласился лезть на мачту. Когда Эстрада рассказал об этом Корасону, тот вышел на дворцовую лестницу и закричал: — Эй, ты там, в карауле! А ну-ка полезай за чучелом! Но часовой даже не повернулся на крик, он смотрел куда-то вдаль. — Эй! Кому я говорю? Ты что, не слышишь? Ни один мускул не дрогнул на лице часового. Корасон обратился с приказом снять чучело еще к трем охранникам. Те тоже не обратили на него никакого внимания. Зычный рев Корасона оборвался, и воцарилась тишина. Непрерывная барабанная дробь только подчеркивала ее. Корасон поднял глаза на новое чучело. Опять военная форма и увешанная орденами грудь — как у самого Корасона. Точь-в-точь пестрый фруктовый салат. К форме, как и в первый раз, прикрепили что-то вроде флажка. Набежавшая тучка принесла с собой легкий дождик, повеял ветерок. Полотнище развернулось, приоткрыв слова: «Жду тебя сегодня. Встретимся в районе асфальтовых озер. Там наши магии вступят в единоборство». Корасон издал протяжный стон, в этом стоне слышались ненависть, раздражение и страх. Он повернулся к Эстраде. — Собери к середине дня как можно больше людей. Надо в конце концов покончить с этим старикашкой. — Очень правильное решение, — сказал Эстрада. — Очень разумное. И Корасон вернулся во дворец и стал ждать.* * *
Проснувшись, Римо сразу почувствовал, что силы вернулись к нему. Дыхание стало глубоким и замедленным, легкие свободно наполнялись воздухом, а кислород бодро циркулировал по телу, вливая в мышцы энергию. Чувства обострились до предела. Римо слышал барабанную дробь, не отпускавшую его с того момента, как он ступил на землю Бакьи, но слышал также детские голоса, шум автомобиля и писк цыплят. Одному цыпленку явно свернули шею. По улице проехал джип. Легкое постукивание говорило о неисправности в его моторе. Дети прыгали через веревочку. Пахло вареными овощами, но теперь у Римо не было надобности спрашивать у Руби, что она готовит. Он различал запах репы, горчичной травки, в воздухе витал также легкий аромат уксуса. — Чиун, — обрадованно проговорил Римо, спрыгивая с лежанки. — Я вроде пришел в себя. — Вот те раз! — послышался голос Руби. — Надо поостеречься. Он вроде пришел в себя. Но лучше он от этого не стал. Руби сидела все на той же скамеечке у лежанки Чиуна. Старик сидел на постели. Они играли в кости. — Не понимаю я этой игры, — пожаловался Чиун. — Выигрываю все время я, — объявила Руби. — Уже двести долларов. Чиун огорченно покачал, головой. — Если у нее выпадает семь, она выигрывает, а если у меня — тоже она. Что-то я никак не разберусь. — Такие уж правила, — объяснила Руби. — Все честно. А что до денег — могу подождать. Я вам верю. Кроме того, игру пора заканчивать. Дела. Повернувшись к Римо, она зашептала: — Как это ему удается? — Что именно? — Выбрасывать семь, когда нужно. Кости-то мои. — Такая уж у нас работенка, — не моргнув глазом отвечал Римо. — Мы эксперты по азартным играм на службе у правительства США. Приехали сюда, чтобы открыть четырехзвездочный отель и казино. Сначала думали обосноваться в Атлантик-Сити, но не знали, кому дать взятку. — Хватит умничать, — сказала Руби. — А есть еще овощное рагу? — спросил Римо. — Ланч ты проспал, — заявила Руби. — Кто рано встает, тому Бог подает. — Накорми меня, и я научу тебя выбрасывать нужные очки, — попытался было Римо подкупить девушку. — Времени нет. Да и рагу тоже. Пожилой джентльмен все съел. — Жаль. Но я все же покажу тебе, что ты потеряла. Чиун, кинь-ка мне кости. Руби молча следила за происходящим. Чиун держал оба красных кубика в правой руке и вроде бы разглядывал белые точки. Неожиданно он резко сжал пальцы с длинными ногтями и с силой выбросил их вперед. Руби не успела и глазом моргнуть, как кости, со свистом рассекая воздух, преодолели десять футов, разделяющих мужчин. Римо поймал кости, зажав их меж пальцами, как фокусник, демонстрирующий то исчезающую, то вновь объявляющуюся в руках карту. — Теперь следи внимательно, — предупредил он Руби. — Ставлю десять долларов. Он потряс кости, громко объявил: «Девять» — и бросил кубики на земляной пол. Те, стукнувшись об пол, покатились и замерли, показывая шесть и три. Римо подобрал кости. — Теперь будет четыре, — сказал он. — Но задачу усложним. — И покатил кубики по полу. Они остановились, показывая два и два. Римо вновь подобрал их. — Назови любое число, — предложил он Руби. — Какое хочешь. — Двенадцать, — назвала Руби. Римо потряс кости, выбросив шесть и шесть. — Пожалуйста — двенадцать, — громко произнес он. — Угадала. Ты проиграл, — взвизгнула Руби. — Давай десять долларов. Римо вылупил на нее глаза. — Чиун! Я понял, почему ты проиграл. — Почему? — Она мошенничала. — Ты просто не умеешь достойно проигрывать, — сказала Руби. — Ладно, с долгом могу и подождать. А сейчас поторапливайтесь — надо уходить. Когда они выходили их хижины, Руби прибавила: — Согласна простить тебе должок, если научишь меня так бросать кости. — Этому каждый может научиться, — сказал Римо. — За какой срок? — Обычному человеку требуется сорок лет, если тренироваться четыре часа ежедневно. Но тебе хватит и двадцати. — А как же ты? Тебе-то надо не меньше шестидесяти! А ты не так стар. Ну, скажи, как ты это делаешь? — требовала ответа Руби. Она подвела их к довоенному зеленому «плимуту», который выглядел как экспонат с выставки по безопасности движения. — Просто чувствую — вот и все, — ответил Римо. — Чувствую, как лягут кости. — Твои чувства меня не интересуют. А вот как ты добиваешься результата — очень. Если решишь поделиться секретом, можем заработать большие деньги. Беру тебя в долю. — Я подумаю, — сказал Римо. Они уселись в автомобиль. Руби завела двигатель, и «плимут» тронулся с места. Руби осторожно выехала из района лачуг, объезжая детей и кур. Затем, миновав пустошь, девушка вывела машину на основную дорогу. Римо с удовольствием отметил, что вела этот старый драндулет Руби отменно, аккуратно делая повороты и переключая скорость в тот самый момент, когда из развалюхи можно было выжать максимум. — Может, откроешь, куда едем? — спросил Римо. — Пора заканчивать эту свистопляску — мне надо домой. А то к тому времени, как я окажусь на фабрике, профсоюзы все приберут к рукам. Эта прогулка влетит мне в копеечку. — По тону, с каким Руби произнесла эти слова, было ясно, как серьезно относится она к деньгам. — А как мы будем «заканчивать»? — не отставал Римо. — Маленькая поправочка. Не «мы», а я. Что касается тебя ты будешь всего лишь наблюдателем. Это дело не для игрока в кости. — И все же как? — настаивал Римо. — Положись на старушку Руби. И держись подальше, когда начнется заваруха. Не хочется мне объясняться с начальством по поводу твоей геройской гибели. — Интересно, есть ли еще вторая такая на свете, как ты? — задал вопрос Римо. — У меня девять сестер. Хочешь жениться? — Если они так же хорошо готовят. Руби покачала головой. — Они не пойдут за тебя. Может, только одна, у нее не очень хорошо с мозгами. Разве что она согласится. — Ты первый агент ЦРУ из тех, кого я знаю, кто умеет готовить, — сказал Римо. — Не говори чепухи, — возразила Руби. — Ты прекрасно знаешь, что встретил первого агента ЦРУ, кто вообще умеет что-то делать. Но они исправно мне платят. — Все точно, — поддакнул Чиун с заднего сиденья. — Слушай ее, Римо. Молодая леди знает, что делает. — Вам, наверное, приходится выколачивать деньги из вашего доктора Смита? По телефону у меня сложилось впечатление, что он прижимистый и ворчливый старый брюзга. — На самом деле, — заявил Чиун, — на Смита работает только Римо. Я лично служу президенту. Но платит нам действительно Смит. Жуткий тип. Если бы не я, он бы нам никогда не платил. Да и то сказать, стоим мы гораздо больше. — Может быть, вы и стоите, — согласилась Руби, — но вот он... — Она кивнула в сторону Римо. — Чиун, хватит трепаться, — сказал Римо. — Платят тебе регулярно. Мало того, везут гонорар каждый раз на специальное подводкой лодке. И я не помню, чтобы ты в чем-то нуждался. — А уважение? Ты о нем забыл, — важно произнес Чиун. — Есть вещи, Римо, которые не купишь за деньги. По тому, как поджала губы Руби, Римо понял, что она категорически не согласна с Чиуном, но спорить с ним не собирается. Сьюдад Нативидадо тем временем остался далеко позади. Автомобиль ехал по главному шоссе страны в сторону гор. Шоссе было грязной дорогой с двусторонним движением, над которой тесно переплелись ветви тропических деревьев — Римо казалось, что он едет в зеленом туннеле. Из автомобиля было слышно, как усиливается бой барабанов. Что-то слабо застучало: Римо догадался, что это моросит дождь. Однако на них не капало — защищала зеленая крыша. Руби тоже обратила на это внимание. — Прекрасно, — сказала она. — Старец так и сказал мне, что пойдет дождь. Он нам на руку. — Может, кто-нибудь объяснит мне наконец, что же все-таки нас ждет? — с раздражением произнес Римо. — Скоро увидишь. Мы почти приехали. — Руби замедлила ход и, изогнувшись, посмотрела назад. За ними ехали две машины. — Если не ошибаюсь, это Корасон, — сказала Руби. — Точен как часы. Впереди, у подножия горы, Римо увидел асфальтовое озеро. От него поднимались тяжелые испарения. Руби съехала с дороги, проведя «плимут» сквозь заросли кустарника и оставив позади пни и сплошную стену из лиан. Она остановила автомобиль в пятидесяти футах от дороги, затаившись там, как мотоциклист-полицейский из Алабамы, прячущийся за доской объявлений. — Вы оба подождите меня здесь. А ты смотри, держи рот на замке, — сказала она Римо. — Ошибок быть не должно. Руби выпрыгнула из машины и через мгновение исчезла в зарослях. — Эта женщина считает меня идиотом, — проворчал Римо. — Гм, — хмыкнул Чиун. — А дождь кончился. — Ну так что? — Ты о чем? — спросил Чиун. — Что ты думаешь о том, что она считает меня идиотом? — требовал отпета Римо. — Некоторые умнеют с годами. Руби встретила Самди на пути к озеру — старец медленно спускался с горы. На нем по-прежнему были лишь черные штаны; босоногий и обнаженный до пояса старец ради такого дня надел цилиндр и нацепил на голую шею белый воротничок. В руке он держал что-то длинное и белое, похожее на человеческую бедренную кость. — Поторопитесь, святой отец, — сказала по-испански Руби. — Корасон наступает нам на пятки. Самди глянул на небо. Солнце выплыло из-за туч. — Сейчас воссияет солнце. Хороший день для хорошего дела. Спускались они уже вместе. Самди шел следом за Руби. Девушка остановилась, не доходя десяти футов до асфальтового озера, рядом с выступающей из земли голой скалой. — Садитесь здесь, — сказала она. Самди кивнул и сел на корточки. — Вы знаете, что делать? — спросила Руби. — Да, — ответил старик. — Я знаю, что делать с погубителем моего сына и родины. — Прекрасно, — сказала Руби. — Я буду неподалеку. Спустя несколько минут Руби уже была снова у старого «плимута». Тяжелый рев лимузина Корасона и следовавшего за ним небольшого джипа с четырьмя солдатами становился все громче. — Хотите повеселиться? — спросила Руби. — Не откажемся, — ответил Римо. Они с Чиуном последовали за девушкой и остановились у того места, где в зеленом занавесе был просвет и откуда было хорошо видно озеро. — А что это за тип в таком странном наряде? — спросил Римо. — Это Самди, — боязливо произнес Чиун. — Как вы узнали? — так и подскочила Руби. Голос ее снова обрел пронзительные нотки. — Мне это стало известно только вчера. — Самди — не имя, молодая леди. Это титул. Он вождь бессмертных. — То есть зомби, — объяснила Руби Римо. — Я понимаю, что он говорит. — Некоторых я сама вчера видела, — продолжала Руби, — уж не знаю, зомби они или нет, но только благодаря им вы выбрались из клеток. — Зомби не всегда воплощает зло, — сказал Чиун. — Он выполняет приказ хозяина — Самди, и если хозяин служит добру, то зомби будут делать добрые дела. — Сейчас мы как раз будем свидетелями такого доброго дела. Самди решил покончить с Корасоном, — сказала Руби. — Теперь тише, они уже здесь. Черный президентский лимузин подкатил к району озер, мягко затормозив всего в нескольких футах от ближайшего. Джип остановился сразу же за лимузином, из него выпрыгнули четверо солдат и стали рядом — с ружьями наперевес. Корасон распахнул ближайшую к Римо дверцу автомобиля и вылез наружу, держа в своих больших, жирных руках аппарат. Шофер и телохранитель, оба с пистолетами, выбрались через переднюю дверцу. Когда Корасон поставил аппарат на землю, майор Эстрада, сидевший в лимузине рядом с президентом, тоже вышел из машины. Корасон посмотрел в сторону озера. Там, не более чем в ста фугах от них, сидел на камне старец. Шоколадная физиономия Корасона расплылась в широкой улыбке. Он поставил ящик перед собой. Колеса, на которых стоял аппарат, были слишком малы, чтобы легко катиться по неровной дороге: аппарат дергался и подпрыгивал, пока Корасон толкал его к черному озеру. От поверхности озера поднимались вверх тяжелые испарения. Гладь озера слабо поблескивала — это жаркое солнце тут же высушивало только что пролившийся слабенький дождик. — Самди, я пришел, — взревел Корасон. — Давай поборемся: моя магия против твоей. — Твоя магия — вовсе не магия, — крикнул в ответ Самди. — Это чистой воды обман, причем обман дурака. Злого дурака. Этому обману скоро придет конец. — Еще посмотрим, — угрожающе произнес Корасон. — Еще посмотрим. Барабаны застучали в полную силу. Этот стук разъярил Корасона, и он, взяв в руки аппарат, тщательно прицелился в неподвижно сидящего на камне Самди и нажал кнопку. Раздался треск, зеленый луч, словно стрела, пронзил воздух, окрасив склон. Но прошел он футах в двадцати от Самди. — А-а-а, — взвизгнул в ярости Корасон. Снова прицелился и опять промазал. Глядя на эту сцену, Римо заметил: — Корасон стреляет по неподвижной цели. Почему он не может попасть? — Он не видит Самди, — объяснил Чиун. — Испарения порождают мираж, он целится в мнимый образ. — Точно, — сказала Руби. Корасон сделал глубокий вдох. Он прицелился еще более тщательно и, наконец, нажал кнопку. Солдаты, стоя за ним, внимательно следили за происходящим, опираясь на ружья. Майор Эстрада, сидя на крыле автомобиля, не пропускал ничего, замечая все мелочи. Корасон опять промазал. Зеленый луч на этот раз был еле заметен, мелькнуло что-то совсем невыразительное. — Он не дает аппарату времени подзарядиться, — тихо проговорил Римо. Корасон взревел, как бык, и в приступе гнева взметнул аппарат над головой, целясь в Самди. Тяжелая машина пролетела всего десять футов и рухнула в озеро. Наполовину погрузившись в густую жижу, она напоминала своим видом потерпевший крушение корабль, зарывшийся при отливе носом в песок. — Ну и где теперь твоя магия? — крикнул Самди. Он хлопнул в ладоши, и из зарослей на склоне вдруг вышли люди — десять, двенадцать, двадцать чернокожих мужчин в белых штанах и без рубашек — казалось, из земли поднялись цветущие кусты; у них были остекленевшие, словно подернутые пеленой глаза, как у тех двоих, которых Римо видел прошлой ночью, тех, что прошли по главной улице Сьюдад Нативидадо и насмерть перепугали часовых. — Вперед, — приказал Самди, и мужчины, воздев руки, зашаркали вниз по склону. Только тут до Корасона дошло, что, выбросив аппарат, он лишился последней надежды удержать власть. Схватив длинную палку, он наклонился над озером, пытаясь зацепить аппарат и подогнать его к берегу. Глядя, как президент балансирует на краю котлована, майор Эстрада решительно отбросил сигарету и, глубоко вздохнув, ринулся вперед. Со всего размаху он толкнул Корасона в спину, и президент полетел вниз, в асфальтовое озеро. Черная вязкая масса с хлюпаньем стала втягивать его в себя, и он забарахтался там, истошно вопя. — Это чистой воды импровизация. Такого не планировалось, — сказала Руби. Эстрада обратился к солдатам. — Пора нам, наконец, вернуться к нашим истокам, к настоящей древней вере, — выкрикнул он. — Стреляйте в эту нечисть. Цельтесь же в них. Если хотите жить, выполняйте приказ. — И он указал в сторону Самди. Солдаты колебались. Зомби тем временем, разбившись на две группы, обходили озеро, идя прямо на солдат. Эстрада запустил руку в карман кителя и вытащил оттуда мешочек с солью. Очертив полоской соли широкий круг, он позвал в этот круг солдат. — Идите сюда. Зомби тут ничего не смогут с нами сделать. Мы очистим остров от этих тварей. — Он призывно махнул рукой, и солдаты послушно вошли в круг. А всего в десяти футах от них свалившийся в озеро Корасон, обхватив руками аппарат, визжал от страха, моля о помощи: — Спаси меня, Эстрада. Дай руку. — Прошу мена извинить, Генералиссимус, — сухо ответил Эстрада. — Я сейчас очень занят. Встряхнув хорошенько стоящего рядом солдата, он заставил его поднять винтовку к плечу. — Стреляй же, — приказал Эстрада и сам тоже полез в кобуру за пистолетом. — Они убьют старца, — сказала Руби. Римо глянул на Чиуна. — Мне не пристало высказывать свое мнение: ведь я не работаю на президента и нахожусь здесь только как зритель — поэтому я спрашиваю тебя, Чиун, что ты думаешь по этому поводу? — Я думаю, что ты абсолютно прав, — ответил кореец. Руби еще не успела и рта раскрыть, а Чиун и Римо, вскочив на ноги, мигом проложили себе дорогу сквозь колючий кустарник, словно его там и в помине не было. Солдаты же, вскинув ружья, целились в Самди. Эстрада собирался уже спустить курок, когда Римо и Чиун ворвались в круг. Широко раскрытыми от удивления глазами смотрела Руби, как замелькали в воздухе тела солдат, одетых в защитного цвета форму. Римо и Чиун медленно двигались среди семерых мужчин, и, казалось, замахнись на них прикладом любой солдат, и они тут же рухнут на землю. Но, пытаясь поймать их, солдаты каждый раз хватали руками пустоту. Странно — эти двое двигались проворно и одновременно неторопливо и вроде бы не вкладывали в свои мощные рывки особой силы, а удары так и сыпались по сторонам, трещали кости и пронзительно вскрикивали солдаты. Руки Римо и Чиуна летали, как молнии. Все было копчено за десять секунд. Солдаты валялись в пыли, майор Эстрада уткнулся носом в землю, рука его все так же сжимала пистолет, но пальца, только что лежавшего на курке, уже не было. Зомби уже обогнули озеро, направляясь к Римо и Чиуну. — О них я как-то забыл, папочка, — сказал Римо. — Что с ними делать? Говори скорей. Как убивать этих бессмертных? Чиун не успел еще ему ответить, как Самди поднялся с камня, на котором сидел. Он хлопнул в ладоши, и все двадцать фигур мгновенно замерли, словно они были автоматами, которых отключили от источника энергии. — Вот это да! — восхищенно произнесла Руби. Выбравшись из кустарника на дорогу, она подошла к Римо и Чиуну. — Как вы это делаете? А? Как? — Послушан, Руби, — как можно спокойнее произнес Римо, — заткнись, пожалуйста. Самди величественно двинулся вперед, огибая озеро, а наверху горы, где стояла деревня, стали появляться ее жители, мужчины и женщины. Они внимательно следили, как развиваются события внизу. Генералиссимус Корасон погрузился в жидкий асфальт уже по пояс. С неимоверным трудом ему удалось повернуться в густой жиже, не выпуская из рук аппарата. — Ты не станешь правителем, Самди, — вопил он. — Самый главный здесь я! Корасон! Самди даже не повернулся в его сторону. Корасон лихорадочно шарил по аппарату, ища нужную кнопку. Наконец нашел и нажал ее. Но в суматохе он забыл, что сначала нужно прицелиться. Раздался треск, и зеленоватое сияние окрасило самого Корасона — удар пришелся прямо ему в живот — на какую-то долю секунды президент ярко вспыхнул, а затем растекся зеленой лужицей по темной поверхности асфальтового озера. Его хлопчатобумажная военная форма тоже распалась, а позолоченные ордена — все, что осталось от Живого Бога, Пожизненного правителя, президента Всея Бакьи, — немного побулькав в зеленой лужице, погрузились в темную массу озера вслед за аппаратом, гвоздиками от сапог президента и, наконец, самой зеленой жижей, что раньше звалась Корасоном. — Подите прочь, — грозно крикнул Самди, и двадцать мужчин с остекленевшими глазами тут же повернулись и, шаркая ногами, поспешили назад, в сторону деревни. Самди подошел к Руби, Римо и Чиуну. — И что теперь, детка? — ласково спросил он Руби. — Теперь вы станете правителем, — сказала Руби. — Судьба Бакьи в ваших руках. — Я уже стар, — произнес Самди. — Разве это возраст? — возразил Чиун, встретившись глазами с Самди. — У вас впереди еще много лет жизни. Что касается меня, то я уполномочен заявить самим президентом Соединенных Штатов, моим непосредственным хозяином — ведь я не работаю на кого попало, — что Соединенные Штаты обязуются оказывать вам всестороннюю помощь. — Спасибо, — поблагодарил его Самди. — Но я даже не знаю, с чего начать. — Для начала перестреляйте человек полтораста подозреваемых в предательстве. — Зачем? — удивился Самди. — Хороший тон. Все так делают.* * *
— Но у нас нет аппарата, — ворчала Руби, когда тем же вечером они летели в Штаты. — Его вообще нет, — сказал Римо. — Он исчез, как будто его никогда и не было. Забудь о нем. — Эти ребята в ЦРУ иногда бывают как бешеные. Еще уволят. И тогда прости-прощай мой ежемесячный чек. — Не беспокойся по этому поводу. Чиун замолвит за тебя словечко. Если ты еще не знаешь того, о чем, похоже, известно всем, то учти: Чиун работает на президента Соединенных Штатов. — Больше не работаю, — сказал Чиун. — Вот как? А почему, собственно? Неужели ты опять с нами, черной костью, работающими на какого-то Смита? — А почему бы и нет? — ответил Чиун, и голос его дрожал от плохо скрываемого гнева. — Ты заметил, чтобы меня, когда закончилась операция, поздравили с успехом? Может, видел телеграмму? — Нет, не видел, — сказал Римо. — Вот и я тоже. А на неблагодарных я не работаю, — отрезал Чиун. — Про Смита хоть все ясно. — Ты прав, папочка. Абсолютно прав. А ты что собираешься делать, Руби? — Вернусь к себе на фабрику и буду опять крутиться, чтобы свести концы с концами. А вы, надеюсь, научите меня, как распознавать, у кого какое оружие, и еще как бросать кости. Римо наклонился к ней. — Всему научу, только приходи ко мне в постель. Руби весело рассмеялась. — А зачем ты мне нужен? У меня уже есть золотая рыбка. А впрочем, — призадумалась она, — ты не так уж плох. Римо радостно заулыбался. — Да. Ты не так уж плох — ты просто из рук вон плох. Совсем никуда не годишься. Лучше уж старый джентльмен научит меня всему. — Сорок процентов, — сказал Римо. — Двадцать, — поправила Руби. — Тридцать, — уточнил Чиун. — А с простофилей я расплачусь сам.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Цепная реакция
Глава первая
Уолкер Тисдейл Третий знал, что он скоро умрет и что жить ему осталось не больше недели. Какой смысл стоить планы на будущее, когда не уверен, что доживешь до сегодняшнего вечера? Его охватила безысходная грусть, глаза стали пустыми и отрешенными. Никто из сослуживцев не мог развеселить или хотя бы разговорить своего товарища. — Уолкер, дружище, ты соображаешь, что делаешь? Ты что, хочешь нагнать тоску на всю часть? — упрекнул его сосед по койке. Уолкер сидел, опершись на автоматический карабин М-16. Ему было девятнадцать лет. Высокий, крепко сбитый, волосы цвета песка, глаза голубые и чистые, точно незамутненные озерца у берега Карибского моря. Обычно широко распахнутые в мир, они теперь невидяще смотрели в одну точку. На все уговоры Уолкер отвечал с тоскливой убежденностью: — Какое мне до вас дело? Мне теперь все безразлично. Я знаю, что скоро умру. — Откуда ты можешь это знать, парень? — вмешался другой волонтер, поопытнее и постарше, уроженец Чарлстона. В этом большом городе Южной Каролины Уолкеру доводилось бывать лишь дважды. В первый раз он ходил продавать найденный им необычного вида камешек: ему сказали, что в тамошнем университете есть человек, который хорошо платит за такие камни. Плата и в самом деле была неплохой — пятнадцать долларов тридцать пять центов, — и Уолкер не посчитал за труд протопать девятнадцать миль пешком туда и столько же обратно. Во второй раз он пришел в Чарлстон, чтобы записаться в особую часть, где брали добровольцев на полное обеспечение и вдобавок хорошо платили. Сослуживцы считали Уолкера деревенщиной. Виной тому был его завидный аппетит. Долгое время он считал неслыханным лакомством кусок копченого мяса, положенный на ломоть поджаренного хлеба. Невзирая на постоянные шутки товарищей, он до сих пор возвращался в столовую после их ухода, чтобы быстро доесть оставшиеся на столе порции. Единственное, что изменилось за первые месяцы службы — он теперь меньше чавкал во время еды. Уолкер плакал на фильмах с участием Мэри Пикфорд, тогда как его товарищи их освистывали — они не признавали черно-белое кино. На ночь он молился, а утром всегда делал зарядку — даже если поблизости не было сержанта с его заостренной на конце белой тростью. На марше в тридцать пять миль он помогал более слабым товарищам нести амуницию. А однажды, когда ему случилось заснуть на посту, он пошел к командиру и честно в этом признался. Он плакал от звуков диксиленда, рыдал, когда звучал национальный гимн, рыдал, когда по телевизору показывали рекламы, восхваляющие «Геритол», поскольку, как он говорил, так, приятно видеть, что люди любят друг друга даже в столь пожилом возрасте. Пожилыми для Уолкера были тридцатичетырехлетние мужчины и женщины. Сослуживцы высмеивали деревенские вкусы и привычки Уолкера. Однако на стрельбах шутки прекращались. С первых же недель обучения Уолкер стал снайпером. Пока новичкам, прибывшим из Чикаго и Санта-Фе, объясняли, что мушка, укрепленная на передней части ствола, при верном прицеле должна находиться посредине U-образной прорези на планке, помещенной в задней его части, а все вместе — располагаться непосредственно под мишенью, Уолкер клал пулю за пулей в самый центр мишени. Пули ложились тесной кучкой, и его мишень по окончании стрельб выглядела так, будто кто-то взял круглый камень-голыш и продавил им середину «яблочка». — Никакого секрета тут нет, — говорил Уолкер, — надо только стрелять, куда следует. — Но как это сделать? — допытывались товарищи. — Просто... попадать нужно. Уолкер был не в состоянии объяснить, что надо делать, чтобы, как он это называл, «попасть в ястребиный глаз». В казарме, однако, шутки продолжались. Когда он спрашивал, почему первичная боевая подготовка в их части длится так долго, ему говорили: потому что ты нас задерживаешь. На вопрос, почему среди них нет негров, ему отвечали, что пришел медведь и съел их всех. Казарма тогда содрогалась от хохота. Однако некоторые, отсмеявшись, начинали задумываться: в самом деле, почему в их части нет ни одного негра? — Они не годятся для нашего дела, — сказал как-то парень из Чикаго. — Но ведь бывают и очень способные негры, — возразил житель Санта-Фе. — Двух-трех негров можно было бы взять, ведь мы как-никак американская армия. Тут новобранцам припомнились некоторые ограничения и странные вопросы, которые им задавали при вербовке. Они по большей части касались отношения кандидатов к темнокожим. Один доброволец рассказал, что не надеялся быть принятым после того, как резко отозвался о неграх. — Хороший черномазый — это мертвый черномазый! — сказал он. — Мертвый не ограбит, не изувечит, не отравит жизнь своим соседям. Единственное, что черномазые могут делать — это плодить детей. А если бы можно было обойтись без совокупления, то им было бы лень заниматься и этим. Уолкер Тисдейл не поверил своим ушам. — Так и сказал?! — Точно так. — А я думал, закон велит любить негров. — Я их ненавижу! — Не стоит на это тратить время. Ненавистью не проживешь. — Но черномазые иного не заслуживают! — А вот я не умею ненавидеть, — признался Уолкер. — В каждом есть и хорошее, и плохое. — Только не в черномазых — в них собрано все дерьмо, — засмеялся его собеседник. Обучение шло трудно, с бесконечными повторениями изматывающих упражнений. Теперь парням было уже не до дискуссий о странностях набора — нужно было продержаться и выжить. Учили их самым разным вещам: например, умению хранить тайну. Отбирали пять человек, офицер сообщал им нечто секретное и отсылал на задание. Об этих секретных сведениях не упоминали в течение двух недель. Затем этих пятерых приводили пред очи командира части полковника Уэнделла Блича, толстого, краснолицего мужлана с неряшливой короткой стрижкой и неимоверной величины эполетами, из-под которых свисала форменная рубашка, облегавшая заплывший жиром торс. Уэнделл Блич любил поразглагольствовать о «бедных и больных» и обожал булочки с персиковым джемом и сладким сливочным маслом. Было у него и еще одно пристрастие: он любил наказывать провинившихся в присутствии всех солдат своей части. Простым внушением дело не ограничивалось: восстановить свое доброе имя можно было за счет разбитой переносицы и сломанных конечностей. Вся эта процедура обычно сопровождалась дикими угрозами. Полковник Блич никогда не расставался с коротким хлыстом для верховой езды, в который были вплетены свинцовые шарики. Полковник хлыстом указал на двух новобранцев. — Секретные сведения, которые я вам сообщил, уже ни для кого не секрет — они стали известны всем. Я взял с вас слово молчать. Знаете ли вы, что главная черта мужчины — умение держать слово? А вы его нарушили! Вы запятнали, осквернили солдатскую честь! Что вы можете сказать в свое оправдание? Новобранцы поспешили сообщить, что раскаиваются и сожалеют о содеянном. — В какое положение вы меня ставите! — восклицал полковник, похлопывая ручкой хлыста по начищенному голенищу. В высоких сапогах и брюках-галифе он был похож на спелую тыкву. Те, кто не видел, как он бьет лежащего — носком сапога прямо в пах, — могли бы принять его за спустившегося с неба херувима. — Я хотел бы верить, что вы сожалеете. По природе я человек доверчивый, но как быть, если вы уже показали себя лжецами, если вы уже доказали, что ваше слово ничего не стоит? Верно я говорю? — Да, сэр! — тупо отвечали солдаты, кося глазами на руку с хлыстом и на тяжелый кожаный сапог. — Значит, я должен сделать так, чтобы ваше раскаяние и ваши обещания не забылись? Удар хлыста оставил на лице кровавый след. Молодой новобранец закрыл лицо руками и застонал. На его глазах появились слезы. Капли крови стекали из разбитого носа в рот. — Вот теперь я уверен, что ты раскаиваешься! Глубоко и искренне! Я вынужден так поступать, когда не могу принимать на веру твое раскаяние. С этими словами он ударил другого парня коленом в пах. От нестерпимой боли тот согнулся пополам, раскрыв рот в беззвучном крике. Его лицо оказалось у самой земли. Блич наступил ногой ему на затылок, впечатывая лицо в дорожную пыль. Послышался жуткий хруст. — Вот как я поступаю с болтунами! И благодарите Бога за то, что вы не вынесли секрет да пределы части. Это — самый большой грех, мне страшно даже подумать, что ожидает виновного в разглашении тайны среди посторонних. Полковник Блич поставил начищенный сапог на пыльную землю Южной Каролины. Стояло жаркое сухое лето. Тренировочный лагерь находился в лесной холмистой местности, куда, как знали солдаты, не вела ни одна дорога. Добраться сюда можно было только на вертолете. Что-что, а вертолет они действительно знали отлично. Загрузить и разгрузить вертолет для них было все равно что выпить глоток воды. Они знали, как перевозить людей — как желающих лететь, так и против их воли; овладели особыми приемами: могли ухватить сопротивляющегося за ухо, за губы и, если нужно, заковать в цепи. Лишь один солдат никогда не подвергал сомнению ни один приказ, связанный с порядками в тренировочном лагере. Это был высокий, крепко сбитый парень родом из-под Пьераффла, штат Южная Каролина, что в двадцати семи милях южнее Чарлстона. Этот парень обожал фильмы с участием Мэри Пикфорд и тосты с рубленым мясом. Он не знал, что такое усталость, а о полковнике Уэнделле Бличе отзывался с неизменным уважением, даже за его спиной. И поэтому, когда Уолкер Тисдейл впал в меланхолию, устремив глаза в никуда, то есть туда, где никому не суждено увидеть утро следующего дня, его товарищи не могли оставить это без внимания. — Откуда ты взял, что тебя должны убить? — спрашивали они Уолкера. — Просто знаю, и даже знаю как, — отвечал тот. — Меня казнят за нарушение дисциплины. Они отведут меня в сосновый лес на вершину холма, заставят рыть себе могилу, а потом выстрелят в голову... — Кто это они, Уолкер? — Полковник Блич и другие... — Но ведь они считают тебя примерным солдатом! — Завтра все изменится. — Никто не может знать, что будет завтра! — А я знаю. В его голосе и взгляде была та же убежденность и твердость, с какой он говорил о попадании в цель на учебных стрельбах. Вечером, после ужина, он попросил воды, и новобранец, прежде не отдавшийся услужливостью по отношению к товарищам, побежал искать стакан В казарме стаканов не оказалось. Один из солдат допил остатки контрабандного самогона из кувшина, сполоснул его и наполнил водой. Уолкер не спеша поставил оружие в козлы и посмотрел на воду. В этом взгляде была глубокая мудрость, пришедшая на смену мальчишеской наивности. Он выпил воду до последней капли. — Вот и все, ребята. Я видел во сне грифа, он окликнул меня по имени. Больше я не буду ни пить, ни есть. Его товарищи подумали, что он, скорее всего, тронулся умом: за все время обучения они ни разу не видели в этих местах грифов. Их обучали уже десять месяцев, тогда как в обычных условиях первичная боевая подготовка занимала не более двух. — За два месяца нельзя даже научить как следует зашнуровывать ботинки. А я сделаю из вас настоящих солдат! Произнося слово «солдат», Блич понижал голос и принимал горделивую осанку. Тяжелая блестящая ручка хлыста легонько ударяла по голенищу. В то злополучное утро, когда Уолкер приготовился умирать, сержант, как всегда, разбудил всех истошным воплем: — Подъем! Обуться, надеть шорты! Им предстояла ежеутренняя пятимильная пробежка в одних шортах. Их гоняли с полной боевой выкладкой трижды в день. Уже давно они перестали удивляться и тем более обсуждать порядки в лагере. Как раз один из новобранцев, чей брат служил в воздушно-десантных частях, запел на марше. В наказание его заставили пробежать несколько лишних миль: в этой части не допускалось никакого шума — ни в походе, ни на занятиях. — Шума еще будет предостаточно, когда настанет решающий день, — пообещал им Блич. Они не поняли,о чем он говорит, а спросить побоялись. Эти слова — «решающий день» — употреблял и лейтенант, хотя тоже не понимал их смысла. Он твердо знал лишь то, что у него две семьи, спортивный автомобиль «альфа-ромео» и что обе его дочери учатся в частной школе, на что идут немалые денежки. Платили завербованным хорошо, но они были так измотаны муштрой и так запуганы, что даже заработок их не радовал. Они хотели лишь одного — отдохнуть. Сегодня мысли о смерти вытеснили мысли о деньгах. ...В то утро Уолкер Тисдейл вместе со всеми проделал пятимильный пробег. К своим любимым тостам с копченым мясом он не притронулся, хотя товарищи собрали их целую гору. После завтрака вся часть направилась в двухдневный поход в сторону Уоттс-Сити — специально построенного для тренировок городка, где группы боевиков могли проводить маневры среди улиц и переулков, среди мнимых закусочных и баров, среди незастроенных пустырей. Тот, кто построил все это, должно быть, здорово погрел руки на этом подряде, потому что городок ничем не отличался от трущоб. Так говорили между собой ребята. Они теперь успели окрепнуть и передвигались легко и свободно, не жалуясь на одышку и боль в мышцах. Когда они прошагали ускоренным маршем пять миль по сосновому лесу, над ними стали кружить большие черные птицы. — Грифы!.. — прошептал кто-то. Все посмотрели вверх, потом — на Уолкера. Сам он не поднял глаз к небу. Он и без того знал, что там должны быть эти птицы, которых он видел во сне, как видел и этот сосновый лес. Он знал, что его час уже близок. Они продолжали идти под горячими солнечными лучами. Намокшие от пота гимнастерки прилипали к телу. Опавшая сосновая хвоя мягко пружинила под ногами. Раньше они натирали кровавые мозоли, но теперь кожа загрубела и мозоли стали сухими. Новобранцы уже почти не ощущали физических тягот на этом марше. Большинство считало, что им предстоят обычные маневры в Уоттс-Сити. Однако, не доходя до него, они свернули в долину и прошли еще столько же лиственным лесом. Посреди долины протекал ручей с мутной глинистой водой. Здесь Уолкер Тисдейл увидел невысокий холм, тот самый, который приснился ему во сне. Его глаза неотрывно смотрели на этот холм, и поэтому он, единственный из всех, увидел носок знакомого сапога, высовывающийся из-за ствола дерева. Солдаты расположились на отдых, и только Уолкер стоял, не отрывая глаз от холма. Он знал, что скоро уйдет на вечный отдых, раз и навсегда. Новобранцы наслаждались перекуром на берегу ручья. Вдруг, словно с неба, послышался громогласный звук. Все посмотрели наверх, но ничего не увидели. Только Уолкер заметил какой-то предмет в руке Блича, стоявшего за деревом на вершине холма. Голос полковника прозвучал как трубный глас, исходящий с небес, но Уолкер знал, что маленький предмет в его руке был не что иное, как микрофон, подсоединенный к репродукторам, спрятанным в кронах деревьев. — Свершилось самое страшное злодеяние, какое только может свершиться... Голос раздавался с окрестных холмов, с неба, даже с берегов ручья. Он был всюду — вокруг них, внутри них... И только один Уолкер знал, что это был за голос. — Измена! Гнусный и подлый предатель проник в наши ряды. Довольно! Я пытался быть снисходительным к вам, относиться с пониманием. А что я получил взамен? Измену! — Это — Блич, да? — прошептал кто-то. — Тссс! Он может услышать. — Но где же он, черт побери? — Тссс! Молчи, хуже будет... — Измену! — повторил тот же голос. — Надо пресекать такие поползновения, такую черную неблагодарность. Хватит миндальничать, здесь не детский сад! Преступное деяние взывает о крови, о мщении, и сегодня один из вас должен умереть. Если бы я только раньше позаботился о дисциплине! — Блич говорил это своим воспитанникам, многие из которых носили шрамы и другие отметины, которые он любил называть «маленькими армейскими сувенирами». — Тогда бы мне не пришлось теперь прибегать к этой крайней мере. Я виноват перед вами, ребята: будь я более строгим в свое время, одному из вас не пришлось бы сегодня умирать. Солдаты, точно по команде, повернули головы в сторону Уолкера Тисдейла, который все еще стоял опершись на карабин. Блич взял у незаметно подползшего к нему ординарца румяную пампушку. Он считал, что командира не должны видеть уплетающим сладкую булочку в процессе исполнения наказания: это было бы в высшей степени непедагогично. Внизу, на берегу ручья, Блич видел испуганных молодых солдат, ждущих продолжения речи. Пожалуй, этот перерыв послужит им на пользу: пусть каждый представит себя возможной жертвой экзекуции, подумал он. Полковник слишком хорошо знал, что наказание нужно не столько ради самого наказания за тот или иной проступок, сколько для того, чтобы отбить всякую охоту подражать виновному. Многие солдаты еще не знали, что все эти зверства — и сломанные челюсти, и отбитые мошонки — были элементами единого адского плана. Позднее, когда пришел «решающий день», все изувеченные были оставлены в лагере. Уэнделл Блич никогда не наносил тяжелых увечий тем солдатам, которые составляли оперативные группы. Свои далеко идущие планы он маскировал напускной яростью. — Измена! — басил полковник, откусывая большой кусок горячей булочки. Ординарец лежал на земле, и капли подтаявшего масла капали ему на лоб. Блич знаком отпустил его, и тот сполз с противоположной стороны холма. Слово «Измена!» повисло в воздухе над долиной; меж тем полковник докончил будочку и облизал джем с губ. Это был английский джем, который полковник не жаловал: в него клали мало сахара и пряностей. Безвкусный, как зубной цемент, подумал Блич, доставая из отутюженного кармана рубашки сложенный лист бумаги. — Нас всех предали! Предали не русским, не китайцам. Хуже того! Нас выдали тем, кто в состоянии разрушить все, ради чего мы с вами столько тренировались, столько положили труда. Это — измена! Многолетний опыт подсказывал Бличу, что его слова не производят должного эффекта. Вместо того чтобы нервно и подозрительно взглядывать друг на друга, все солдаты обратили взоры на того, кто заведомо не мог нарушить кодекса чести. Блич никак не мог взять в толк, почему они смотрят на Уолкера Тисдейла. У Тисдейла был только один недостаток — ему недоставало подлости. Во всем остальном он был абсолютно надежен, менее всех других его можно было подозревать в нарушении присяги. Уэнделл Блич любил действовать в соответствии с продуманным планом и не терпел ничего непредвиденного — вроде того, что происходило теперь у подножия холма, где расположились на отдых его семьсот воинов. Он запланировал их обучение, провел его на высоком уровне и имел теперь боевую единицу, готовую пойти за ним хоть в преисподнюю. Он не хотел терять напрасно ни одного солдата. Он знал про них все — о чем они думают, чем дышат. А теперь он не понимал, почему они смотрят, на Тисдейла, и это его бесило. Заметив, что внимание солдат стало рассеиваться, он развернул листок. — Сейчас я прочту перехваченное нами письмо изменника. Вот что здесь написано: "Дорогой сэр! Более года тому назад я подписал контракт о вступлении в специальную воинскую часть. Мне было предложено повышенное жалованье, повышенное содержание и три тысячи долларов наличными. Вместо двух месяцев, которые обычно отводятся на прохождение первичной боевой подготовки, нас обучают уже десять месяцев. Офицеры нас бьют, когда им заблагорассудится. Нам не позволяют поддерживать связь с нашими семьями. Нас обучают, как избивать людей хлыстами, как заковывать их в цепи — этому посвящается добрая половина тренировок. Насколько я понимаю, это — не регулярная армия. Во-первых, не существует никакой документации и учета, во-вторых, в нашей части нет ни одного негра и нам показывают фильмы о том, какие они плохие и какая распрекрасная жизнь была на рабовладельческом Юге. Я хотел бы знать, что это за часть и как мне выбраться отсюда. Я больше не могу здесь оставаться". Блич выдержал паузу. Теперь он знает, что ему нужно делать: нужно использовать фактор внезапности. Если они считают мятежником Уолкера Тисдейла, пусть считают. Тем лучше для него, Блича, — он их удивит. — Тисдейл, подойди ко мне, — приказал он. Молодой ширококостный парень медленно двинулся в направлении холма. Ноги его сделались будто пудовыми, внезапная усталость навалилась на тело, сопротивляющееся неизбежности конца. — Быстрее, Тисдейл, я жду! Когда Уолкер приблизился, Блич выключил микрофон и прошептал: — Иди ко мне. Я здесь, за деревом. — Я знаю, сэр, я вас видел. — Ты не виноват, Уолкер. Что ты так побледнел, сынок? Ведь ты не писал этого письма, я уверен, что ты не способен на такое. — Настал мой смертный час, сэр! — Глупости! Тебе надо только совершить казнь. Давай с тобой подшутим над твоими товарищами, а? — Я сегодня умру, сэр! — Так это ты им сказал?! — Блич кивнул в сторону солдат коротко остриженной головой. — Да, сэр. — Теперь все понятно! Не беспокойся ни о чем: ты будешь жить. Ты один из моих лучших солдат, а они должны жить, потому что я так хочу. Мне нужны хорошие солдаты. — Да, сэр, — сказал Уолкер. В его голосе не было радости. Блич снова включил микрофон. — Слушайте все! На камне у ручья сидит солдат, Пусть он подойдет сюда! Нет, не ты! Вон тот, что отворачивает лицо. Его зовут Дрейк. Рядовой Андерсон Дрейк, поднимись на холм! Уолкер Тисдейл знал Дрейка. Тот вечно ныл и жаловался, угрожая, что предпримет что-нибудь, а некоторое время тому назад нытье вдруг прекратилось. Дрейк говорил, что никогда не слышал о таких частях, как эта, — наверно, она нелегальная. Что до Тисдейла, то он считал, что ему повезло: если часть не похожа на другие, значит, она особая. Тисдейл гордится, что служит в части особого назначения. Потому он и записался в нее. Вознаграждение, которое он получил при вербовке, пошло в уплату за прикупленные четыре акра плодородной земли. На его родине в Джефферсон-Конти земля стоит относительно дешево. Причина этого — бездорожье, затрудняющее доставку на рынок произведенной продукции. Тисдейл отдал в семью все деньги, оставив себе только пять долларов. На них он купил красивую коробку шоколадных конфет, которые подарил своей невесте. Та припрятала их до лучших времен. Честно говоря, Уолкер рассчитывал, что она откроет коробку сразу, но не обиделся на суженую. Он помнил, как в день их помолвки он подарил ей точно такую же коробку и она ее открыла. Жених тогда съел большую часть конфет. Уолкер смотрел, как Дрейк поднимается на холм, спотыкаясь больше, чем обычно. Припомнив, каким неуклюжим был Дрейк на тренировках по преодолению препятствий, Тисдейл пришел к заключению, что воинский долг чаще всего нарушают именно плохие солдаты. Наверное, это как цепная реакция: плохая работа влечет за собой и недостойное поведение. Когда Дрейк, рыжеволосый парень из города Алтуна, штат Пенсильвания, с белой, легко обгорающей на солнце кожей, поднялся на вершину холма, лицо его было багровым от напряжения. — Рядовой Дрейк прибыл, сэр! — отрапортовал он полковнику Бличу, показавшемуся из-за дерева. — Я ни в чем не виноват, сэр! — Но у меня есть твое письмо! — Сэр, я вам вес объясню... — Тссс... Тише! Не смотри в мою сторону. Повернись лицом к товарищам! — Сэр, я писал его не один, были и другие. Я назову вам их имена... — Мне не нужны имена, Дрейк, я знаю, что происходит в части. У меня везде свои люди, которые ведут слежку. Ваш командир знает все, да будет тебе известно. Когда Дрейк отвернулся, Блич хитро подмигнул Тисдейлу. Уолкер услыхал за спиной шорох и увидел ординарца, который полз к ним от джипа с длинным кривым мечом в руках. Его локти утопали в мягкой, усыпанной хвоей земле, и Тисдейл сообразил, что те, кто находятся внизу, видят только его, Тисдейла, и Дрейка, а полковник и ординарец остаются вне поля зрения. Сам он заметил сапог Дрейка только потому, что узнал место, которое видел во сне. Поманив Тисдейла к себе за дерево, Блич дружески обнял его за плечи. Уолкер уже не знал, чему больше удивляться — то ли неожиданному объятию, то ли мечу. Раз или два они практиковались с мечами на дынях, однако все думали, что это не более чем игра. Кто в наши дни использует мечи? — Удар должен быть сильным и чистым, — прошептал полковник, указывая на шею Дрейка. — Надо, чтобы голова скатилась вниз. Если она не покатится, подтолкни ее ногой. Уолкер взглянул на затылок Дрейка: над воротником гимнастерки вился нежный пушок. Рука Уолкера сжимала деревянную рукоятку меча, отточенное лезвие блестело на солнце. Уолкер ощущал тяжесть меча, ладони его вспотели от напряжения. Он не хотел поднимать меч на Дрейка. — В шею, пониже затылка, — сказал Блич. — Удар должен быть ровным и красивым. Давай действуй! Воздух в легких Тисдейла стал горячим, на тело навалилась свинцовая тяжесть, будто его тянули вниз тяжелые цепи. Живот покрылся противным липким потом. Он не шевелился. — Ну что же ты! — закричал полковник, рискуя быть услышанным внизу. Дрейк обернулся на крик и, увидев в руках Тисдейла меч, закрыл лицо руками. Его била дрожь, по брюкам расползалось темное пятно. — Тисдейл! — завопил полковник и, не владея больше собой, яростно нажал на кнопку микрофона, который держан в руке. Вся часть услышала крик своего командира: — Рядовой Уолкер Тисдейл, приказываю немедленно отрубить голову этому человеку! Выполняйте! Внизу, в долине, это прозвучало как голос свыше. Но теперь все видели того, кто стоял наверху, рядом с Дрейком и Тисдейлом. Это был их командир, он отдавал приказ, а Уолкер Тисдейл не хотел его выполнять. Вот как обернулось дело: умереть сегодня должен вовсе не Тисдейл, а рядовой Дрейк! Блич перестроился в мгновение ока. — Это мой прямой приказ, — сказал он и, выключив микрофон, добавил: — Все они видели и слышали это. Теперь уже поздно отступать, сынок. Тебе придется снести ему голову. Ну, давай! Я не забуду твою службу. Уолкер стиснул рукоятку меча. Ординарец поспешно отполз в сторону. Припоминая советы инструктора, Уолкер поднял меч повыше. Иначе нельзя: надо, чтобы меч прошел между позвонками и не застрял. Так их учил инструктор. Уолкер отвел меч назад, выставил вперед левую ногу... И тут Дрейк оглянулся и посмотрел ему прямо в глаза. Тисдейл молил Бога, чтобы Дрейк отвернулся. Убить того, кого близко знаешь, очень трудно, а если при этом он смотрит тебе в глаза, просто невозможно — во всяком случае для Уолкера. Он присягал, что будет убивать врагов, но не своих. — Прошу тебя, — сказал он Дрейку дрогнувшим голосом. — Отвернись, пожалуйста... — О'кей, — негромко произнес Дрейк, как если бы Уолкер попросил его снять головной убор. Он сказал это так предупредительно и так кротко, что Уолкер вмиг понял: это конец! Меч выпал из его рук. — Простите, сэр! Нас учили убивать врагов, а не своих товарищей. — Здесь командую я! — отрезал Блич. — Я не могу допустить, чтобы вы решали вместо меня. Предупреждаю в последний раз; исполняйте приказ! Он снова включил микрофон. Казалось, что сам воздух в долине наэлектризован до предела. Полковник Блич в последний раз повторил свой приказ рядовому Уолкеру Тисдейлу: — Руби! — Не могу. — Дрейк! — позвал Блич. — Ты умеешь исполнять приказы командира? — Да, сэр! — Если я сохраню тебе жизнь, ты исполнишь мой приказ? — О да, сэр! Да! Да! Да! Все, что вам угодно, сэр! Ведь я служу в особой части. — Мне нужна голова, неважно чья. Дай мне голову Тисдейла, Дрейк. Все еще дрожа от страха, рядовой Дрейк поспешил завладеть мечом, пока Тисдейл не передумал. В мгновение ока он выхватил меч из рук молодого атлета и сильно размахнулся. Удар пришелся в нижнюю часть затылка, и меч отскочил, оглушив Тисдейла. Дрейк ударил снова, и Уолкер услышал, как полковник напоминает Дрейку, что меч должен идти горизонтально. Затем обжигающая боль в шее и глубокий безмолвный мрак... Уолкер не мог видеть, как его голова покатилась с холма вниз, подскакивая и подпрыгивая, точно футбольный мяч, выбитый за пределы поля. Он больше не видел и не слышал. Его тело осталось лежать на вершине холма. Из шеи хлестала кровь. Однако последняя его мысль застряла где-то в просторах Вселенной, которую он покинул навсегда. Мысль эта заключалась в следующем: полковник Блич, со всеми его разговорами о воинском искусстве, о дисциплине, — в лучшем случае лишь жалкий дилетант. Он совершил жестокое преступление против чего-то самого главного, против силы, на которой держится мир. Эта сила столь всеобъемлюща, что может высвободить всю мощь человека. И когда разум человеческий раскрепостится, Блич будет всего лишь жалкой растрескавшейся тыквой, развалившейся, как дыни, на которых тренировались во владении мечом его солдаты.Глава вторая
Его звали Римо. Он шел на свое последнее задание. Человека, которого ему предстояло убрать, он не знал. Так было всегда; он никогда не знал своих жертв — только их имена, как они выглядят и где их можно найти. Теперь Римо уже не волновало, как это бывало прежде, что совершил этот человек и почему. Он беспокоился лишь о том, чтобы все было сделано аккуратно и чисто, без лишних эмоций. Этот человек жил в Майами-Бич, в комфортабельном номере на верхнем этаже гостиницы. Туда вели только три входа, все они охранялись, двери запирались на три замка каждая; ключи находились у трех разных людей, которые должны были использовать их одновременно. Поскольку эту маленькую крепость спроектировал в свое время бывший сотрудник ЦРУ по вопросам безопасности, исключив всякую возможность проникновения в нее сверху или снизу, «объект» мирно спал в то раннее утро до тех пор, пока Римо не стиснул в своих ладонях полное розовое лицо и не сообщил его обладателю, что если он сию минуту не объяснит кое-что, то останется без щек. Испуг «объекта» был вызван отнюдь не видом нежданного визитера. Римо был не дурен собой — с высокими скулами и темными пронзительными глазами, которые, будучи обращены на женщину, лишали ее твердости, если только он хотел произвести на нее впечатление. Правда, теперь это случалось все реже. Он был прекрасно сложен, и только чересчур широкие запястья выдавали его необычные способности. Задание было самым что ни на есть обыденным. Не менее четырнадцати раз Римо работал в таких вот надстроенных этажах — пентхаусах. Он называл их «бутербродами». Сверху был положен добрый ломоть: один или два пулемета, несколько телохранителей, металлический щит над потолком. Внизу закрыты все входы и, возможно, установлены какие-нибудь хитроумные приспособления. В результате верх и низ хорошо укреплены и безопасны на все сто процентов, а середина остается открытой, как купальник бикини. Проникнуть внутрь такого помещения не составляло для Римо никакого труда, как не составляло труда для наемного убийцы-ассасина и пятьдесят, и полторы тысячи лет тому назад. Римо знал, как впервые была успешно преодолена защита такой крепости. Древние монахи, чтобы защитить себя от наемных убийц, занимали под свои покои верхние этажи, внизу и вверху размещали охрану из самых надежных воинов и отправлялись на покой в полной иллюзии безопасности. С этим столкнулся один из Мастеров Синанджу — в 427 году по Христианскому летосчислению. Одни из гималайских владык поручил своим братьям охранять дворец сверху и снизу. Он знал, что его сын ненавидит их и братья боятся, что после смерти царя сын займет трон и расправится с ними. Это было известно и Мастеру Синанджу, главе древнего дома ассасинов, которые на свои заработки содержали население маленькой деревни в холодной бесплодной части Северной Кореи. Мастер Синанджу знал, что людям свойственно руководствоваться эмоциями, а не разумом: если кто-то боится высоты — значит, и другие должны ее бояться; если сами они не могут забраться вверх по гладкой каменной стене — значит, и никто не может; если сами не в состоянии передвигаться бесшумно — значит, они обязательно должны услышать, как кто-то к ним приближается. Такая крепость всегда оставалась незащищенной в середине. И тот, давний Мастер Синанджу вмиг сообразил, что нужно делать: он должен взобраться по наружной стене до этого этажа, где спал царь, и выполнить свою задачу. В тот год, как записано в летописях Синанджу, он получил от благодарного заказчика столько зерна и другой провизии, что ее хватило землякам Мастера на целых десять лет. Бюст того щедрого царя и поныне хранится на родине Синанджу, в деревне, давшей после этого миру много поколений Мастеров убийств. И никто из них с тех пор ни на минуту не задумывался о том, как проникнуть в охраняемую крепость. Не думал об этом и Римо. Он отыскал гостиницу и даже не дал себе труда окинуть ее взглядом. Владельцем гостиницы был Гастингс Виннинг, один из ведущих брокеров мира. Он занимал два верхних этажа. Римо не стал ломать голову, чтобы решить, на каком этаже он спит. Разумеется, на самом верхнем, на двадцать четвертом. Принято думать, что чем выше этаж, тем он надежнее. Злоумышленник сначала обязательно попытается пойти снизу, а уже потом попробует путь сверху. Они обезопасили себя от парашютистов, вертолетов и даже воздушных шаров. И никому не приходит в голову, что кто-то может просто забраться вверх по гладкой отвесной стене. Не желая тратить слишком много усилий, Римо поднялся до двадцать второго этажа на лифте и постучал в первую попавшуюся дверь. — Кто там? — спросил женский голос. — Насчет газа... Произошла утечка. — Утечка газа? Но эта гостиница не газифицирована! У меня в номере нет плиты. Может быть, спросите на кухне? — Теперь уже заги... зафигицирована, мадам, а это штука опасная. Мне нужно пройти через ваш номер и осмотреть наружную стену. — Вы здесь работаете? — Позвоните диспетчеру, мадам, — произнес Римо скучающим тоном, который в большинстве случаев срабатывает безотказно. — Ну хорошо. Женщина распахнула дверь. Ей было пятьдесят с небольшим. Лицо блестело от слоя жирного крема, выдававшего героические усилия удержаться хотя бы на прежних рубежах и не проиграть окончательно битву за убывающую привлекательность. На ней был развевающийся розовый пеньюар. — Для вас — все, что угодно, — сказала женщина с недвусмысленной улыбкой. При виде Римо она сразу оживилась и повеселела. Поправив рыжие волосы, она снова призывно улыбнулась ему и провела языком по накрашенным губам. Сколько помады осталось у нее на языке, подумал Римо. — Я на работе, мадам. — Я хочу тебя... Я заплачу, — страстно зашептала она. — Прекрасно, — сказал Римо, по опыту знавший, что спорить в таких случаях бесполезно. — Сегодня вечером. — Сейчас! — потребовала она. — Я приду к ленчу. — Нет, к завтраку! — Можно ограничиться легкой закуской, — сказал Римо, глядя в полное лицо женщины, уже полвека не отказывающей себе в пирожных, и прикидывая, что первый завтрак бывает у нее, вероятно, часов в девять. — А почему не сейчас? — огорчилась дама. — Я должен проверить трубы, — сказал Римо. К десяти часам он будет свободен от всего и вся: через десять минут он управится с заданием, а еще через тридцать — вообще освободится от этой работы насовсем. Римо подмигнул расстроившейся даме. Она попыталась ответить ему тем же, но ресницы при этом слиплись, и ей пришлось разлеплять их пальцами. Римо бесшумно двинулся через ее гостиную, не задумываясь, как он идет. Он двигался абсолютно бесшумно уже более десяти лет. В основе этого было ритмичное дыхание, согласованность каждой клеточки тканей тела с нервной системой и собственным внутренним ритмом. Все на свете имеет свой ритм, но большей частью очень слабый, чтобы его могли уловить нетренированные. А те, кто пичкает себя жирным мясом, дышат отрывисто и поверхностно, о нем даже не подозревают. Дыхание большинства людей не омывает легкие кислородом в той мере, как это должно быть. Римо вспомнил обо всем этом только тогда, когда хозяйка номера изумленно воскликнула: — Боже мой! Вы двигаетесь как привидение! Совершенно бесшумно! — Все дело в ваших ушах, — солгал Римо. Стоя на оконном карнизе, он вжался в кирпичную стену, соленую от морских ветров и слегка пострадавшую от выхлопных газов автомобилей. Края кирпичей крошились, и опираться на них следовало очень осторожно. Но Римо это не беспокоило. Он слился со стеной воедино и, осторожно отжимаясь и подтягиваясь на руках, стал медленно двигаться вверх. Теперь под его ногами уже не было карниза, и продвижение по гладкой стене требовало предельного внимания. — Как это у вас получается? На чем вы держитесь? — спрашивала женщина, высунувшись из окна. Ее глаза были на уровне его ног. — Это такой фокус. До встречи, мое солнышко. — Но как вы это делаете? — Контроль над мозгом, — коротко ответил Римо. — Требуется умственная дисциплина. — А я смогла бы так? — Без сомнения. Только не сейчас. — Такое впечатление, что вам это ничего не стоит. Просто ползете вверх по стене, — говорила удивленная женщина, задирая голову все выше. Ей казалось, что это совсем легко. Ничего особенного. Ноги ни на что не опираются, а просто вжимаются в стену. Похоже на то, что на его теле имеются какие-то присоски. Но какие? Она представила себя распластанной между ним и стеной, и это ее так возбудило, что она едва не выпрыгнула из окна. Пусть он ее поймает! А что, если он не захочет ловить? Она посмотрела вниз: с высоты двадцати двух этажей белые гребни волн были едва различимы, точно блестки с рождественской елки, плавающие в огромной бирюзовой ванне. А рядом, у самой кромки берега, поблескивают два зеленых сердечка — открытые плавательные бассейны для тех, кто предпочитает морской воде хлорку. Женщина втянула голову внутрь комнаты. Римо добрался до двадцать третьего этажа, ухватился правой рукой за оконный карниз и резко подтянулся, распрямившись. Он дотянулся до карниза окна следующего этажа. Отклонившись немного в сторону, он создал эффект маятника, раскачался и ухватился за соседний карниз. Так — окно за окном — он добрался до самого большого, углового окна, открыл его и вздохнул с облегчением: это была спальня хозяина. Гастингс Виннинг был убежден, что угловая комната — самая безопасная, так как она находится дальше других от лифта, и он может выставить больше постов охраны, ограждающих его от проникновения снизу. Поэтому он всегда выбирал для спальни угловую комнату. Комната была и самой большой по размерам — не пристало ему, владельцу гостиницы, уступать ее кому бы то ни было из сильных мира сего. Римо влез в окно, подошел к кровати и стиснул пальцами щеки спящего. Тот проснулся. — Минуточку, — проговорил Римо, сжимая лицо человека правой рукой, а левой шаря в кармане своих черных слаксов. Он искал бумажку с вопросами, которые должен был задать этому человеку. — Подождите, она где-то здесь, — сказал Римо, чувствуя, что нагрузка на скулы человека достигла предела, за которым может последовать хруст, затем перелом. Он слегка ослабил хватку, не выпуская, однако, лицо совсем. — Вот... нашел, — пробормотал Римо. — Одна упитанная утка, карри молотый, рис коричневый, полфунта... А, черт! Прошу прощения, это счет из ресторана. Куда же она подавалась? Я отлично помню, что утром клал ее в карман. Стойте, вот она! Теперь полный порядок. — Римо прочистил горло и начал читать: — С кем из членов правительства вы входили в контакт по вопросу закупки зерна для России? Сколько вы им заплатили? Когда вы им платили? Каковы ваши планы по части будущих закупок зерна? Пока все. Римо отпустил пальцы, давая возможность «объекту» говорить. Тот вздумал звать на помощь, и Римо пришлось снова сжать стальные клещи пальцев. К этому добавилась нестерпимая боль в ухе, скрученном пальцами левой руки. Записку пришлось взять в рот, и она намокла, но другого выхода не было. На этот раз человек заговорил. Он назвал имена, суммы, расчетные банковские счета, на которые переводились деньги. Он сказал все. — Еще один момент, пожалуйста... — попросил Римо. Воля Гастингса Виннинга была парализована страхом. Представьте себе спокойно спящего человека, который, проснувшись, почувствовал, что с него буквально сдирают лицо. Он не мог позвать стражу, ему не оставалось ничего, кроме признания. Только рассказав ночному визитеру все, что тот хотел знать, он мог избавиться от невыносимой боли. Гастингс Виннинг, один из известнейших брокеров по зерну, не утаил ничего. И когда гость сказал, что ему надо что-то еще, хозяин с готовностью кивнул. Он уже дал такие показания против самого себя, что теперь ничего не могло навредить. — Карандаш, — сказал Римо. — И не могли бы вы повторить все еще раз, помедленнее. — У меня нет карандашей, — сказал Виннинг, — у меня нет. Честное слово! Клянусь вам! — А ручка есть? — Нет. У меня есть диктофон. — Я не доверяю технике, — сказал Римо. — Можно принести ручку из вестибюля, но там дежурит Большой Джек, мой телохранитель. Он за дверью. — Ладно, — кивнул Римо. И как это его угораздило забыть карандаш? Обычная история. Когда позарез нужен карандаш, его не оказывается, а когда они не нужны, их хоть пруд пруди! — Вы не возражаете, если ручку принесет мой телохранитель? — Нисколько, — сказал Римо. — Только хорошо бы, чтоб она писала. Дрожа всем телом, Виннинг встал с кровати и неверными шагами прошел босиком по ворсистому белому ковру к выходу. Немного приоткрыв массивную дверь, он выглянул наружу — так, чтобы гость не видел его лица. Большой Джек спал. — Джек! — окликнул его хозяин. Тот испуганно открыл глаза и принялся извиняться за свою оплошность. — Мне нужна ручка, — сказал Виннинг, показывая глазами, что в его спальне находится чужой. Большой Джек выглядел озадаченным. Он мучительно наморщил лоб и поскреб в затылке. Потом взял лежавшую на журнале ручку, которой он от нечего делать рисовал на полях что придется. Например, он любил рисовать женские груди. Когда кто-то входил в вестибюль, он прятал журнал, весь испещренный подобными рисунками. Однажды он сказал своему напарнику, что существует тридцать семь видов сосков. Это было его вторым призванием. Первое состояло в разбивании голов. Он практиковался в этом занятии, будучи на службе у одного процентщика в Джерси-Сити, пока мистер Виннинг не предоставил ему престижную службу в своей охране. Теперь он разбивал головы только в целях самообороны, когда кто-то пытался напасть на мистера Виннинга. Такого не случалось вот уже два года. — Не эта, Джек, — сказал Виннинг, и тут охранник сообразил, что речь идет о его «пушке». Ему еще не приходилось пускать в ход оружие для защиты мистера Виннинга, и теперь этот момент наступил. Всю свою жизнь он был жертвой предубеждения. Люди думают, что, раз у вас рост под метр девяносто, а вес сто двадцать кило, ваши чувства притупляются и вы не в состоянии хорошо владеть оружием. Это было несправедливо в отношении Большого Джека, который стрелял мастерски. В 1969 году в Джерси-Сити он проделал две дырки — одна к одной — в груди Вилли Ганетти. В другой раз он достал Джеймса Тротмена — адвоката, выступавшего в суде против хозяина Джека, — попав ему в голову ниже левого уха, притом с приличного расстояния. Тем не менее недоверие к его искусству оставалось. И мистер Виннинг еще не разу не просил его пустить в ход свой «сорок пятый». Рука Большого Джека нырнула под пиджак. Мистер Виннинг медленно кивнул и отчетливо произнес: — Вот эту самую. Большой Джек почувствовал себя так, как должен был чувствовать себя Джон Кеннеди, ставший первым католическим Президентом Соединенных Штатов; как Джекки Робинсон, первым из чернокожих принятый в команду высшей лиги; как израильтяне, впервые одержавшие победу в войне за два последних тысячелетия. Большой Джек мог, наконец, воспользоваться своим автоматическим пистолетом, а не только весом и своими мускулами, как это было на старой службе, когда он ломал конечности, сворачивал на сторону носы, бил в пах, разбивал головы об стены... Теперь с этим покончено. Сам хозяин, мистер Виннинг, отдает ему приказ стрелять! Слезы радости выступили на глазах у Джека. Большой автомат 45 калибра, годившийся практически для любой цели, в широкой волосатой лапище Джека выглядел детским игрушечным пистолетом. При виде радостного возбуждения своего телохранителя Гастингсу Виннингу вдруг захотелось остановить его. Возможность убийства, хотя бы и по его собственному приказу, смутила брокера. Он умел мошенничать с процентными ставками, умел разговаривать с федеральным прокурором; он мог загнать собеседника в угол и взять его голыми руками; он мог поставить на карту засуху на Украине против цен на удобрения в Де-Мойне, штат Айова; он мог по глазам клиента определить — с точностью до полпроцента, — сколько с него можно получить. Но он не переносил вида крови. Вот почему у него возникла мысль отослать Большого Джека, присутствие которого несколько нервировало его и раньше. Пусть он идет досыпать. Однако было уже поздно. Громадный «медведь» уже входил в спальню, пряча пистолет за спиной. Виннинг отступит в сторону, пропуская стража вперед. Впервые с момента кошмарного пробуждения он почувствовал, что владеет ситуацией. Он уже прикидывал, кому из прокуроров поручат дело об убийстве, какого адвоката надо пригласить в качестве защитника Большого Джека, сколько времени продлится судебное разбирательство, пока они не вынесут оправдательный вердикт (а им придется это сделать) по делу об убийстве в целях самообороны. Надо будет также решить вопрос о сумме вознаграждения для Большого Джека. Оно должно быть не слишком большим (иначе этот громила завалит трупами всю гостиницу), но и не слишком маленьким, чтобы дать попять: убийство, совершенное с целью защиты драгоценной жизни Гастингса Виннинга, заслуживает поощрения. — Я просил ручку, а не «пушку», — произнес визитер. Виннинг не мог понять, как он увидел оружие: сверкающий хромом пистолет был все еще за спиной телохранителя. Может, Большой Джек выдал себя походкой? Виннинг слышал от одного русского дипломата, что существуют платные убийцы, настолько тонко ощущающие окружающий их мир, что могут по походке определить, вооружен нападающий или нет. Даже если оружие малокалиберное и не превышает по весу галстучную булавку, его владелец все время помнит о нем, и это отражается на его координации движений. Где-то, кажется в Северной Корее, существует Дом Мастеров убийств, и все, кто знает про это, их боятся. Даже правительство Северной Кореи предпочитает их не трогать. Так говорил русский дипломат. «Разумеется, я не верю в сказки об их сверхъестественных возможностях, однако были случаи, не поддающиеся разумному объяснению. Например, исчезали оперативные группы КГБ в полном составе, а когда агенты КГБ пытались найти их следы, все, что им удавалось выяснить, сводилось к рассказам о двух мужчинах: престарелом корейце и белом юноше». На кого работают эти двое, русский не знал. Ясно было одно: ЦРУ их не контролирует. А если они работают не на Россию, не на Америку и, разумеется, не на Китай, тогда на кого же? И какое отношение имеет белый человек к этому искусству, которое, если верить легенде, передается только от корейца к корейцу и только в пределах маленькой корейской деревушки, с древних времен поставляющей миру великолепных убийц, регулирующих отношения между царями, фараонами, императорами, касиками, вождями и другими монархами. Виннинг не думал, что этот визитер был одним из них. Вероятно, он просто-напросто увидел пистолет. Виннинг не верил в существование того, что не продается. Ему никто и никогда не предлагал купить услуги этих так называемых совершенных убийц. Ему не пришло в голову спросить самого себя, как смог посторонний человек проникнуть в его спальню, если он не способен совершать так называемые чудеса? Большой Джек достал пистолет и прицелился. — Я просил ручку, — услышал Виннинг голос визитера. — Сейчас ты ее получишь! — ответил Большой Джек. Прогремели два выстрела. Сквозь их оглушительный треск Виннинг, как ему показалось, расслышал, что гость сказал: — Благодарю вас. Большое спасибо. А потом Джек вдруг повалился на пол — не кто-то другой, а именно Джек. Его пистолет вместе с судорожно сжимавшей его рукой оказался на ковре, достаточно далеко от Джека. Ковер рядом с пистолетом сильно обгорел; мертвые пальцы оторванной руки все еще нажимали на курок. Как только Джек упал, гость подсунул под тело правую руку и извлек из кармана толстую шариковую ручку. — О'кей, начнем сначала, — сказал он. — Только помедленнее, пожалуйста, я не знаю стенографии. — Вы — кореец? — спросил Виннинг, сам удивляясь смелости своего вопроса. — Не приставайте! — сказал Римо. В это утро он не хотел слышать упоминаний ни о Корее, ни о корейцах: он и без того был слишком взволнован. Решение об отставке далось ему не просто. Гастингс Виннинг, разумеется, ни к кому не собирался приставать, и тем более к Римо. Кого-кого, а этого уважаемого гостя лучше было бы не задевать. Римо записал полученные сведения и выразил желание задать еще только один вопрос. — Пожалуйста, — сказал Виннинг, изо всех сил старавшийся не смотреть на труп Большого Джека без кисти правой руки. — Как пишется «госсекретарь»? С одним "с" или с двумя? — С двумя, — сказал Виннинг. Поблагодарив брокера, Римо прикончил его тычком в глаза. Пальцы погрузились в мозг до самых костяшек. Брокер испустил дух еще до того, как упал на пол. В этот момент Римо припомнились слова его школьной учительницы, сказанные много лет тому назад, когда еще не были запрещены старые методы обучения. — Римо Уильямс, — строго сказала она, — ты никогда не научишься правильно писать. Старая учительница говорила истинную правду: у Римо до сих пор были сложности с удвоенными согласными. Выйти из номера было несложно. Римо сделал то, что проделывал в таких случаях всегда: он вышел через двери. Всем, кто ему встречался (первыми прибежали телохранители), он приказывал вызвать врача. Немедленно! Кто же откажется побежать за врачом, когда их босс умирает? Он преспокойно спустился вниз на лифте. Увидев двух полисменов, впопыхах направляющихся в гостиничный вестибюль, он крикнул им на ходу: — Они еще наверху! Поторопитесь! Только соблюдайте осторожность — у них оружие! Это произвело должный эффект. Стражи порядка выхватили револьверы и постарались найти надежное укрытие. Попрятались и все остальные, кто оказался в этот ранний час в вестибюле. А Римо вышел на улицу и не спеша направился к центру города, ища глазами подходящий телефон-автомат. Предпочтительнее других были автоматы, установленные в магазинах, но почти все еще были закрыты. Работали лишь дешевые закусочные, где рабочие могли съесть перед сменой поджаренные на сале крахмальные комочки чего-то безвкусного, выдаваемого за картофель, а также свинину с гарниром химического происхождения; желудок обычного человека такая еда разрушает сравнительно медленно, но Римо, с его особой чувствительностью, она могла уложить наповал с первого раза. В этих забегаловках, казалось, самый воздух был пропитан жиром, и все, кто туда заходил, должны были вдыхать его мельчайшие частички. Для обычного человека это было безопасно, да и Римо тоже не причиняло особого вреда. Беда была в том, что после посещения такого места он не мог избавиться от противных запахов. Одежду приходилось выбрасывать. Химчистка, конечно, была в состоянии вытравить запах жира, но употребляемые там дезинфицирующие средства могли оставить Римо без наружного кожного покрова. Приходилось постоянно думать об этом и нейтрализовать их действие немалым усилием воли. Какая ирония судьбы! Познав и впустив в себя устрашающее искусство Синанджу, усвоив знания, накопленные наемными убийцами в течение многих столетий, Римо в некоторых отношениях сделался более уязвимым, чем был раньше. Его наставник Чиун говорил, что так поддерживается равновесие во Вселенной: тот, кто получает, должен отдавать. Приобретая силу и выносливость, человек платит за это болью и усталостью. Ничто в мире не дается просто так, за все надо платить. Так говорил Чиун, Мастер Синанджу, разумеется, добавляя при этом, что он дал Римо мудрость, выдержку, сверхчеловеческие возможности, а взамен получил неуважение, лень, полное отсутствие заботы о нежной и чуткой душе, наделенной редкой добротой. Этой душой был сам Чиун. Наконец Римо попалась на глаза закусочная для рабочих с испанской кухней. Он замедлил дыхание и зашел туда. Посетителей в этот ранний час было немного, и Римо удалось поговорить по телефону, находящемуся позади зала, не рискуя быть услышанным. Новый номер телефона был записан у него в блокноте — для памяти. Лукавый внутренний голос нашептывал, что звонить не обязательно и что он делает это только для того, чтобы там, «наверху», его последнее задание запомнили и оценили как выполненное чисто и профессионально, без сучка, без задоринки. Однако Римо ни за что не признался бы в этом даже самому себе. Какого дьявола! Плевать ему на то, что они там подумают! «Наверху» находился доктор Харолд В. Смит. Десять лет назад, когда Римо только еще начинал тренироваться у Чиуна, готовясь стать единоличным «исполнителем», карающей рукой КЮРЕ, Смитти, как называл его Римо, нарисовал перед ним картину будущего этой организации, о которой не знал никто, кроме них двоих и президента США. Ей была уготована роль защитницы американской Конституции, которая уже не действовала. КЮРЕ должна была бороться с коррупцией среди правительственных чиновников, заставлять правоохранительные органы — полицию, федеральную прокуратуру — выполнять свои прямые функции. Это была очень заманчивая перспектива, которая, к сожалению, не реализовалась. Сделать удалось очень немного, планы так и остались планами. Теперь КЮРЕ уже фактически не функционировала. Римо увлекся этой мечтой и поставил ей на службу все, чему научится у Чиуна. Но однажды он пришел к выводу, что тело и разум могут быть объединены только благодаря главным космическим ритмам, что человечество нельзя изменить с помощью законов. Наоборот, люди имеют те законы, которые они заслуживают. Если Америка скатывается в пропасть, значит, она того стоит. Открытие опечалило Римо, но это было так. Теперь у него будут другие обязанности. Прежде всего,нужно отдохнуть, что было ясно. Но не так просто было разобраться со всем остальным: Конституция, Смитти, телефонная трубка, дрожавшая в руке Римо, когда он набирал номер... Сигналы с телефонного аппарата поступали на особое приемное устройство, чтобы напрочь исключить подслушивание. Пока он зачитывал полученную от Виннинга информацию, ему все время казалось, что звуковые волны, порождаемые его голосом, засасываются в трубку, а уши заложены ватными тампонами. Он не слышал своего голоса, вернее, голос, звучавший внутри его самого, воспринимался как чужой. Когда он отводил трубку, пробки в ушах исчезали, а когда приближал — все повторялось. Римо нашел это странным. Еще одно бесполезное новшество, рассчитанное на то, чтобы обогатить Японию и причинить неудобство американцам. Закончив отчет, он спросил: — Вы ответите мне сами, Смитти, или я должен довольствоваться беседой с автоответчиком? — Если хотите получить ответ от шефа, вам нужно подождать, — ответил компьютер. Римо презрительно фыркнул в трубку. На плите стояла металлическая сковорода с нарезанными кружками картофеля. Чтобы не вбирать в себя жирный воздух кухни, Римо задерживал дыхание. Физиологические ритмы замедлились, сердце билось предельно медленно. Однако наполняющие воздух мельчайшие капельки жира оседали на его коже. Ему нестерпимо хотелось соскоблить их с себя. — Добрый день, — послышался в трубке знакомый скрипучий голос. — Говорите! — Как вы думаете, Смитти, есть в слове «госсекретарь» две буквы "с"? — Римо! Неужели вам больше нечего делать? У нас столько нерешенных проблем, касающихся... — Так две или нет? — Две! Послушайте, Римо, наблюдается необычная активность, возможно, связанная с... — Вы уверены, что две? — Ну да! Послушайте... — Всего хорошего! — сказал Римо. — Это было мое последнее задание. Он повесил трубку и вышел на воздух, которым можно было дышать. Он сделал вдох полной грудью — впервые с того момента, как вошел в ресторан. Потом он облюбовал машину, оставленную кем-то поодаль от набережной, забрался в нее, соединил провода замка зажигания напрямую и поехал вдоль берега в сторону Дилрея. В нескольких кварталах от лодочной пристани он остановился, вылез из машины и пошел к белой двухпалубной яхте, стоявшей там на якоре уже около месяца. Кончено! Больше десяти лет он проработал на КЮРЕ. Теперь он свободен. Давно бы так! Воздух был чист и прозрачен. Море легонько покачивало судно, будто желая сделать приятное молодому человеку, у которого вся жизнь была впереди и который теперь знал, как ею распорядиться. На борту Римо увидел старика. Тощая фигура, реденькая бородка-метелка, жидкие пряди волос на висках. Одетый в голубое кимоно, он сидел в позе лотоса, устремив безмятежный взгляд в бесконечность, и не повернул головы на звуки шагов. — Я ушел от Смита, папочка, — сказал Римо. — Какое замечательное утро, — отозвался старик. На миг его длинные ногти показались из рукавов кимоно. — Наконец-то. Смит был сумасшедшим императором, а нет ничего более неприемлемого для ассасина — наемного убийцы, чем служить безумцу. Все эти годы я пытался объяснить тебе это, но ты почему-то не хотел меня слушать. — Я и сейчас не хочу, — сказал Римо, зная наперед, что хочет он или нет, а выслушать Чиуна ему придется. Если уж Чиун, Мастер Синанджу, захотел что-то сказать, его не сможет остановить даже целое войско. Особенно когда речь заходит о таких вещах, как неблагодарность ученика, его некорейское происхождение, скупость и безумные поступки Смита. Чиун не понимал, зачем надо спасать Конституцию. Многовековой опыт, накопленный Мастерами Синанджу за время службы у честолюбивых монархов, мешал ему понять, почему глава могущественной организации не желает быть главой государства. Он был попросту шокирован, когда Смит ответил отказом на сделанное Чиуном предложение убрать действующего президента страны и посадить на его место императора Смита. Такой разговор состоялся у них еще тогда, когда Чиун и Римо еще только начинали работать на КЮРЕ. В результате Смит решил пользоваться услугами корейца, не раскрывая ему тайн своей организации. Точно так же, как Смит никогда не мог понять, что такое Синанджу, так и Чиун, по-видимому, не мог понять, что такое КЮРЕ. Только один Римо понимал — в общих чертах — и то, и другое. Он занимал промежуточное положение между двумя мирами: в одном он жил, другой изучал — и нигде не чувствовал себя дома. — Ты можешь спросить, почему мои слова не были услышаны, — сказал Чиун, поворачиваясь всем корпусом в сторону Римо и не меняя при этом положения ног. — Я ни о чем не спрашиваю, — возразил тот. — Но я должен тебе ответить! Причина состоит в том, что я слишком мало ценил свое великодушие, свою мудрость и свою доброту. — Каждый год Смитти посылал подводную лодку, которая отвозила твоим землякам плату за мое обучение. Ее заход в воды Северной Кореи мог вызвать третью мировую войну. Он платил золотом; никто и никогда не платил Мастерам Синанджу больше. — Ты ошибаешься, — возразил Чиун. — Кир Великий дал больше. Чиун имел с виду древнего персидского царя, отдавшего за оказанную ему услугу целую провинцию. С тех самых пор Дом Синанджу очень высоко ценил возможность работать на Персию, хотя она и называется теперь Ираном. То обстоятельство, что Иран заработал миллиарды долларов на экспорте нефти, не сделало его менее привлекательным в глазах Чиуна. — Получать слишком большой дар не всегда хорошо, — сказала та часть Римо, которая заключала в себе Синанджу. Мастер Синанджу, получивший в дар целую провинцию, научился искусству управления, но утратил редкостное искусство владения своим телом. Согласно хроникам Синанджу, его чуть не убили, и он мог умереть, не передав своему преемнику секреты Синанджу. То, что он успел передать, — в измененной и ослабленной форме — получило название «Боевые искусства Востока». Синанджу было всегда, это — единственная истинная ценность. Уходят со сцены нации, исчезает золото, а искусство Синанджу, передаваемое от поколения к поколению, будет жить вечно. Римо объяснил это Чиун, а тому объяснил его предшественник. — Ты прав, — сказал Чиун. — Но ведь ценность дара определяется не его размерами. То, что я подарил тебе, не имеет цены, а ты разбазарил это, служа сумасшедшему Смиту. И я когда-нибудь жаловался? — Всегда, — сказал Римо. — Не было этого, — возразил Чиун. — Ни разу. И тем не менее я видел лишь одну неблагодарность. Я сделал наследником богатств Синанджу белого человека. Почему я так поступил? — Потому что единственный способный человек в вашей деревне оказался предателем, да и все остальные были не лучше. В моем лице ты нашел преемника, кому мог передать свои знания. — Я нашел в твоем лице бледный кусок свиного уха, потребляющий мясо. — Ты нашел того, кто был в состоянии воспринять Синанджу. Белый человек смог его усвоить, тогда как желтый — не мог. Обрати внимание — именно белый человек. Белый. — Это расизм! — рассердился Чиун. — Откровенный расизм, и он особенно нетерпим, когда исповедуется низшей расой. — Тебе был необходим белый человек, признайся! — Я метал бисер перед свиньей, — сказал Чиун. — А теперь эта свинья заявляет, что я могу забрать свой бисер обратно. Я опозорил мой Дом! О Боже! Ничего более ужасающего я совершить не мог. — Я нашел другой способ зарабатывать на жизнь, — сказал Римо. И впервые за все время знакомства с Чиуном он увидел, как желтое, будто пергаментное, лицо, обычно такое невозмутимое, залила краска гнева. Римо понял, что совершил ошибку. Большую ошибку.Глава третья
В 4.35 утра полковник Блич получил приказ от своего шефа. Приказ был отдан в форме вопроса. Готов ли он, интересовался шеф, вывести свою часть на выполнение первого задания? Для него, шефа, важно знать это: он хочет в недалеком будущем продемонстрировать соратникам свои отряды в действии. — Так точно, сэр! — сказал на это Блич. Он перевел свое круглое тело в сидячее положение и, не вставая с постели, записал время звонка. — Имейте в виду, полковник: провал исключается. Если вы не готовы, я согласен подождать. — Мы абсолютно готовы, сэр! В любую минуту. Последовала долгая пауза. Блич ждал с карандашом в руке. За дверью были слышны размеренные звуки шагов личной охраны Блича. Его спальня напоминала тюремную камеру: жесткая кровать, окно, сундук с бельем. Кроме тостера и холодильника, в котором он хранил свои любимые булочки, и белой эмалированной хлебницы, где он держал джем двадцати двух сортов, в комнате ничего не было. Она выглядела даже более спартанской, чем солдатская казарма. Если бы Бличу нужно было оправдать свое строгое обращение с солдатами — хотя с его точки зрения он обращался с ними вполне сносно, — вид его комнаты мог сослужить ему хорошую службу. Сам он оправдывал все, что нужно, своей миссией. Каждый раз, когда он смотрел на два портрета, висевшие на стене под флагом Конфедерации, потерпевшей поражение в войне Севера и Юга, он чувствовал, что готов на все во имя исполнения этой миссии. Не по чьему-то приказу, а исключительно по зову сердца он перешел из регулярной армии в эту, особую часть, откуда не было пути назад. — Послушайте, полковник. Если вы не сможете выступить теперь, это еще полбеды. Но если вы начнете и провалитесь... — Это исключено, сэр. — Тогда — завтра. — Есть, сэр! — В городе, все выходы из которого легко перекрываются. — Норфолк, штат Вирджиния? — догадался Блич. — Да. — Будет сделано, сэр! — Энтузиазм — это еще не все, полковник. — Сэр, я знаю реальное положение вещей. Я могу повести своих парней куда угодно. Они преданны мне и вышколены. Не смешивайте их с неженками из регулярных частей, сэр. Они умеют сражаться. — Тогда действуйте, — произнес шеф негромким, мягким голосом. Так говорят очень богатые люди, у которых нет необходимости повышать голос, дабы добиться нужного результата. — Когда мы получим список... э-э... список этих субъектов, сэр? — Вы найдете его у себя в норфолкской папке. Там указано двадцать человек. Мы рассчитываем получить не менее пятнадцати. — Да, сэр! Послезавтра вы их получите. — На них не должно быть следов насилия — ни синяков, ни шрамов. Это всегда производит неприятное впечатление. — Я понял вас, сэр! Ни единой царапины! Блич не стал ложиться снова. Уснуть он все равно уже не сможет, лучше отоспится через два дня. Он оделся по-походному и шагнул в туманную дымку предрассветного утра. С ближнего болота на него пахнуло тяжелым сырым ветром. Полковник шел через двор, по усыпанной гравием площадке, где он каждое утро устраивал смотр своему войску. Звуки его тяжелых шагов гулко раздавались в ночи, точно бой барабанов идущей в наступление армии, состоящей из одного-единственного человека. Блич направился в секретный отдел, который отличала абсолютная надежность. Отсюда нельзя было выкрасть ничего, ни единый клочок бумаги не мог попасть в руки ЦРУ, ФБР, конгресса или кого бы то ни было, кто пожелал бы раскрыть существование части особого назначения, руководство которой Блич рассматривал как свой священный долг. Впрочем, бумажную волокиту он презирал всегда. Вот и теперь он ограничился лишь беглым взглядом на карты, отчеты и списки, не прикоснувшись ни к чему рукой. В северной части двора стоял пост: на квадратной стальной панели, выкрашенной в защитный цвет, расположились два автоматчика. Он рассеянно кивнул им, думая о том, что, если устроить здесь тепличку и посадить цветы, это будет великолепной маскировкой — цветы закроют люк от любопытных глаз. К поясам охранников были прикреплены асбестовые рукавицы — на случай, если полковник Блич пожалует в дневное время, когда плита сильно раскаляется под солнцем Южной Каролины. Сейчас, когда было сравнительно прохладно, часовые взялись за плиту голыми руками и потянули вверх. Под ней оказались ступени из светлого бетона, ведущие круто вниз. Стуча каблуками сапог, Блич начал спускаться в люк. — Закрывайте! — нетерпеливо сказал он, вставив ключ в замочную скважину. Дверь можно было отпереть только после того, как закроется стальная плита наверху. Наконец плита опустилась. Падавший сверху призрачный лунный свет исчез, и лестница погрузилась в кромешный мрак. Полковник повернул ключ, и дверь открылась. Помещение залил мягкий свет, яркость которого постепенно нарастала. Посредине комнаты находился пульт с экраном и множеством кнопок. Это был кратчайший путь ко всем накопленным в их деле секретным сведениям. В первый раз Блича сюда привел сам шеф, посвятивший его в свои планы. Когда Блич увидел все это, он поверил, что сможет выполнить свою важную миссию. Здесь вся Америка была как на ладони. Вот он нажал кнопку «Норфолк», и перед его глазами предстала картина города со всеми тоннелями и мостами, соединяющими центр с пригородами. На карте было помечено абсолютно все: секретные службы, обязанности федеральной полиции и полиции штата Вирджиния, кто и чем занимается в городе, обеспечивая его жизнедеятельность. Сведения были двухдневной давности. Он нажал другую кнопку, и на экране появились дополнительные данные, соответствующие сегодняшнему дню. Он запросил имена, фотографии и места проживания этих двадцати человек. Он хотел получить самые последние сведения об их местонахождении, для чего и включил режим экстренного запроса. Главное достоинство системы заключалось в том, что людям, находящимся на другом конце компьютерной цепи, совершенно не обязательно было знать, для кого и зачем они собирают эту информацию. На шефа могли работать тысячи людей, но ни одни из них не догадывался о цели своей работы. Уэнделл Блич не сомневался в успехе этой великой миссии. Вот он сидит, изучая расположение городских улиц и площадей, куда он намеревается повести своих парней. Они аккуратно сделают все, что надо, а потом уйдут. И ничто — ни закон, ни армия — не сможет им помешать. Блич подготовил три варианта рейда. Они родились в его голове не сегодня, а несколько месяцев тому назад. Он пропустил их через компьютер, выдавший их сравнительную оценку. Речь шла не о том, какой план может удаться или не удаться. Годились все три. Вопрос был в том, какой план сработает лучше. Полученные ответы ему понравились. Задание представлялось простым. Не рейд, а прогулка на свежем воздухе. Сомнения были лишь относительно этих двадцати. Это были субъекты без ясной линии поведения. Их встречали то в баре, то в пивной, куда заглядывают инспектора благотворительных фондов, то в каком-то заброшенном здании. Не исключено, что некоторые из них могут находиться сейчас в полицейском участке. На основании ответов компьютера Уэнделл Блич уточнил некоторые детали. Он устал, в животе у него урчало от голода, когда он подал сигнал открывать люк. Часовые осветили себя прожектором, и настенный экран показал их изображения. Убедившись, что на посту стоят его охранники, Блич отпер дверь, вышел и посмотрел на часы: со своими молодцами они доберутся до места в считанные часы. Свой расчет он строил на том, чтобы до самого последнего момента сохранять все в тайне, а потом сделать решающий бросок. Они выступят при свете дня, что-нибудь около девяти. В этот час их «клиенты», вероятнее всего, еще не проснутся, и их можно будет взять в постелях. Это оптимальное время. Когда Блич увидел, как отобранные им группы садятся в оливкового цвета автобусы, сердце его возликовало. Одно дело — планировать рейд, совершенно другое — видеть свой план в действии. В белых беретах и синей форме, в белых гетрах, с буквами «БП» на нарукавных повязках, они выглядели совсем как береговой патруль, появление которого близ военно-морской базы ни у кого не вызовет подозрений. Только сам полковник был одет в военную форму защитного цвета. К восходу солнца они прибыли в окрестности Норфолка. Блич распорядился, чтобы автобусы свернули на набережную, по которой они могли продвигаться дальше, обходя «горячие» точки. В решающий момент Блич еще раз проверил снаряжение: боеприпасы, оружие, новейшие нейлоновые цепи, которые были предпочтительнее обычных металлических, наручники, одноразовые шприцы для введения наркотиков и сильнодействующего снотворного. Все было на месте. Автобусы миновали Оушен-бридж и в 8.37 остановились на Гренби-стрит. Боевики пошли на задание. Стояло яркое солнечное утро. Улицы были пусты — все взрослое население было на работе. Начали они с «Мастерской натуральных африканских париков» на Джефферсон-стрит, принадлежавшей Р. Гонзалес. Боевикам понадобилось всего несколько минут, чтобы проникнуть через застекленную дверь, высадив ее двумя ударами. Красивая мулатка со светло-коричневой кожей и угольно-черными глазами стояла в салоне, напротив входной двери, со щеткой в руках. Ее мгновенно оттолкнули в сторону. Четверо коммандос поднялись по лестнице в спальню, расположенную справа от входа. Вскоре они вернулись, неся на руках мертвецки пьяного молодого негра. — Это Люшен Джексон, сэр! Сомнений быть не может, это он. — А та, что стояла у входа, наверное, его сестра? — спросил Блич и огляделся по сторонам. — Куда она подевалась? — Это была его сестра, сэр. — Ладно, идемте! Боевики шли по улице. Одни группы входили через двери, другие — через окна. Полковник Блич убедился, что не может лично следить за захваченными, поскольку должен обеспечивать слаженность действий своих офицеров и солдат. Спустя полторы минуты они перешли на другую улицу. А еще через восемь секунд Р. Гонзалес появилась у входа в мастерскую с «магнумом» 44 калибра в руках. Увидев, что улица пуста, она разразилась проклятиями. Ей так хотелось пристрелить кого-нибудь из негодяев собственной рукой! Блич был в состоянии, близком к экстазу. Никто из его парней не допустил ни единой ошибки. Транквилизаторы действовали безотказно. Натренированные руки засовывали во рты пластмассовые кляпы, чтобы одурманенные наркотиками люди не задохнулись от своего собственного запавшего языка. На заломленные за спину руки жертвы надевались наручники, ноги связывались, и ступни притягивались к запястьям. В таком виде их, точно тюки грязного белья, засовывали в багажные отделения автобусов, которые в отличие от нормальных «грейхаундов» и «трайлвейсов» были снабжены баллонами с кислородом. В четырех кварталах этой части города взяли четырнадцать мужчин. На это ушло двадцать две минуты. Блич стоял перед выбором: искать ли пятнадцатого запланированного «клиента» и тем самым подвергнуть весь отряд опасности или уехать сразу, имея в наличии четырнадцать захваченных жертв. Он предпочел второе. Это было правильное решение. Он не был бы назначен на этот пост, если бы умел думать только о себе. И он дал отбой. Рядовой Дрейк пришел, конечно, последним. С ним надо будет разобраться. Два автобуса военно-морских сил с грузом людей, спрятанных в специальных багажных отделениях, медленно и осторожно выехали на главную улицу. Все боевики были на месте. Блич приказал водителю своего автобуса ехать к тоннелю, идущему под мостом возле Чесапикского залива. Это распоряжение было передано по рации во второй автобус. В тоннель въехали два автобуса военно-морских сил, а выехали автобусы частных фирм с соответствующими эмблемами и номерными знаками. Закрывавшие окна щиты убрали, и теперь можно было видеть внутренность салона, где сидела большая компания студентов, направляющихся домой в Мэриленд. Они следовали по дороге номер 13, пока не достигли окрестностей Эксмура. Там «студенты» вышли из автобуса, прихватив с собой багаж. В рюкзаках с наклепками Свартморского колледжа лежала униформа военно-морского патруля и оружие. На Бличе теперь были зеленые бермуды и белая тенниска с надписью «Штат Свартмор», на шее висел свисток. Если бы их остановили, он вполне мог сойти за спортивного тренера. Живой груз был оставлен в багажных отделениях, куда подавался кислород, чтобы связанные люди не задохнулись. После того как отряд прошагал примерно с милю по проселочной дороге, пролегавшей через широкий луг, Блич приказал всем сесть на траву и ждать. Если бы у него не было наручных часов, он был бы готов поклясться, что прошло не десять минут, а все тридцать. Секундная стрелка еле-еле ползла, и здесь, под этим палящим солнцем, Блич узнал, какой долгой может показаться одна минута. Но вот из-за холма, покрытого начавшей желтеть травой, донесся грохот вертолетов. Их сине-белая окраска радовала глаз, а главное, они прибыли вовремя. Теперь все было в порядке. Когда приземлился первый вертолет, пилот передал полковнику устное послание. — Четырнадцать, тройной успех, сэр, — сказал летчик, не понимавший, что означают эти слова. Блич, однако, их понял. Первое слово означало, что из автобусов извлекли четырнадцать пленников, два последних — что на всех трех стадиях операция прошла успешно. Блич со своими боевиками вошел и вышел из Норфолка без всяких помех; число пленных соответствовало заданию, все идет хорошо, захваченных людей уже везут к окончательному месту назначения. Блич погрузил парней в вертолеты. Рядовой Дрейк забрался на борт последним и при этом споткнулся. По возвращении в лагерь Дрейка надо будет обвинить в самоволке и отправить в тесный и душный бокс, раскаляющийся на летнем солнце. Потом Блич отведет своих ребят в лес, на трехдневные учения. За это время Дрейк умрет, и Бличу останется лишь произнести короткую речь, «напомнив» солдатам, как Дрейк пытался убежать из расположения части, а коль скоро это так, то он, Блич, предпочитает забыть даже имя Дрейка. Полковник еще не решил, что будет эффектнее: предоставить ребятам самим обнаружить мертвое тело в боксе или же построить их на плацу, а потом открыть бокс и окликнуть Дрейка, предлагая ему выйти и стать в строй. Когда люди понимают, что ты запросто можешь их убить, безо всякого к тому повода, это придает любому потенциальному наказанию привкус фатальности и особую пикантность. Солдаты у него хорошие, теперь Блич это знал. Скоро в части не останется людей, которых надо наказывать для острастки. А пока Блич испытывал непреодолимое желание скушать пышную булочку с поджаристой корочкой. Он выиграл свое первое сражение. Согласно расчетам компьютера и его собственным, более важным предположениям, первое задание обещало быть наиболее трудным. Дальше должно пойти легче. Он выполнил свою часть миссии, теперь те, кто будет работать с живым грузом, должны сделать свою. Этим занимались издревле, и в самых цивилизованных странах этот род деятельности прекратил свое существование сравнительно недавно — каких-нибудь сто лет назад. Уэнделл Блич был не единственным, в чьем распоряжении была компьютерная сеть с ограниченным доступом. Существовал и другой центр, обладающий обширной информацией о жизни американского общества. Доступ к нему был еще более ограниченным. Только один компьютер в одной-единственной точке Америки мог затребовать информацию. А если его попытался бы воспользоваться кто-то другой, то вся система самоликвидировалась бы, превращаясь в массу проводов и транзисторов, плавающих в неразбавленной кислоте. Этот компьютер находился в местечке Рай под Нью-Йорком. Простые смертные считали, что здесь помещается санаторий «Фолкрофт», бывший на самом деле лишь прикрытием компьютерного комплекса. Здесь находились мозг и сердце тайной организации КЮРЕ, недавно лишившейся своей карающей руки. Глава этой организации доктор Харолд В. Смит сидел в своем кабинете, окна которого выходили на залив Лонг-Айленд и на океан, пересеченный некогда его предками, прибывшими сюда из Англии, чтобы создать государство справедливости и права. Доктор Харолд В.Смит с помощью компьютера пытался проанализировать информацию, полученную Бличем от его компьютера. Первые сообщения были путаными. Какие-то люди из негритянских и цветных кварталов Норфолка были то ли захвачены налетчиками, то ли присоединились к ним добровольно. Факты выглядели неясными, потому что это было лишь начало. Хорошие разведданные, как и хорошие деревья, растут и формируются не сразу, для этого требуются время и удобрения — новые порции информации. К 10.42 Смит знал только то, что пропали какие-то люди. Компьютер сообщил, что все они имели «некоторые сходные характеристики». Смит изучал эти «сходные характеристики» с хмурым и кислым выражением лица с плотно сжатыми, тонкими губами. Однако за высоким лбом работала пытливая мысль. Стараясь не паниковать, он чувствовал: что-то не так. Однако причин этого он пока не знал. «Сходные характеристики» сводились к следующему: все пропавшие были темнокожие, от двадцати до двадцати трех лет; все были замешаны в мелких преступлениях; все были безработными и, согласно федеральным законам, не подлежали приему на работу. Из кармана серого жилета Смит достал карандаш. Он любил узкие жилеты, серые костюмы и белые рубашки с неизменным галстуком в зеленую полоску. Обувь он предпочитал из кордованской кожи, считая, что она носится лучше обычной. Смит начал что-то прикидывать на бумаге, оставляя неразборчивые каракули. Компьютер часто бывает предпочтительнее человеческого мозга — кроме тех случаев, когда приходится возвращаться к фактам несколько раз для всестороннего их изучения. Компьютер уточнил число пропавших мужчин. Их было четырнадцать. Вернувшись к списку «общих характеристик». Смит установил, что больше всего страдали от них родственники. Тогда он запросил у компьютера срочные сведения о членах семей пропавших граждан. Ему пришло в голову, что, возможно, их устранение было делом рук одного из родственников. Задавая такой вопрос, Смит был почти уверен, что он ничего не даст. Те, кто был более всего заинтересован в устранении из Норфолка этих людей, были, вероятно, менее всего способны это сделать. Компьютер выдал только одно имя — не потому, что этого человека можно было подозревать в организации похищения людей, а по причине его контактов с КЮРЕ в одном, уже законченном, деле. Однако имя Р. Гонзалес было скоро отодвинуто на задний план другой, более важной информацией: несколько очевидцев видели, как люди были захвачены насильно и связаны, как им вводили шприцем какой-то транквилизатор. Те, кто это сделал, были одеты в военно-морскую форму береговой охраны. Смит попытался узнать местонахождение Римо и Чиуна. Компьютер выяснял это элементарным просмотром соответствующих файлов. Компьютер умел делать то, что умеют немногие из людей: он «листал» файлы очень быстро, выхватывая нужные факты и не отвлекаясь на постороннюю информацию. Если бы встретились полицейские или репортерские отчеты о том, как человек, действуя в одиночку и не имея оружия, запросто искалечил большую группу вооруженных людей, это было бы важно. Если бы попались свидетельства очевидцев о том, как некто разгуливает по отвесной наружной стене здания, это тоже было бы важно. Если бы компьютер выдал сообщение о том, как двое неизвестных, белый и желтый, ввязались в историю только из-за того, что какой-то прохожий случайно задел старика корейца и в результате лишился руки, это позволило бы сделать окончательные выводы. На этот раз, однако, доктор Смит получил от компьютера только один факт: человек прыгнул из самолета без парашюта и остался жив. Зрачки серых, будто стальных, глаз Смита расширились: вот оно! Но вслед за тем его лицо приняло обычное непроницаемое выражение: человек, спрыгнувший без парашюта, был помещен в критическом состоянии в госпиталь «Уинстед мемориал», близ Рэмеджа, штат Южная Дакота. О местонахождении Римо и Чиуна компьютер не сообщил ничего. Можно было не сомневаться, что их нет в Южной Дакоте: чтобы упрятать Римо в госпиталь, одного прыжка без парашюта недостаточно...Глава четвертая
Мастер Синанджу не верил своим ушам. Он боялся переспросить, опасаясь, что услышать это во второй раз будет выше его сил. И все-таки он решился: — Что я тебе сделал? Почему ты так скверно поступил со мной? — Может, не так уж и скверно, папочка? — Я не могу в это поверить! — Тебе придется-таки поверить. Я больше не буду убивать. — О-о-о... — застонал Чиун, как от непереносимой зубной боли. — Я могу вытерпеть все, любую боль, — молвил он наконец. — Но знать, что я изменил делу предков, отдав то бесценное, что уже никогда не вернется в Дом Синанджу... нет, с этим жить нельзя. — Я не чувствую себя виноватым, — сказал Римо. — Я появился на свет не для убийств, а для жизни. Я не родился ассасином. — Теперь не имеет смысла говорить об этом, — возразил Чиун. Внезапно его мрачное лицо просветлело. — Ты ведь сейчас убиваешь, Римо! Своим поступком ты убиваешь Дом Синанджу, вот что ты делаешь! Ты убиваешь наши традиции! Кто теперь подхватит бесценный сгусток солнечной энергии древнего боевого искусства и передаст свой опыт другим, чтобы можно было его сохранить? Кто, ели не ты? — Это сделаешь ты. Ты нашел меня, найдешь кого-нибудь еще. — Таких больше не существует! — А как насчет блистательных корейцев, которых ты так любишь превозносить? Ты говорил, что среди них есть много достойных Синанджу и только в минуту слабости ты предпочел белого человека. — Я уже слишком стар. — Тебе не больше восьмидесяти пяти. — Я отдал так много... У меня ничего не осталось. Римо заглянул в стоявшую на плите кастрюлю. После ленча он уедет, чтобы начать новую работу на новом месте. Рис уже разварился, скоро будет готова и утка. Он заказал билеты на рейс компании «Дельта» из Уэст Палм-Бич до Нью-Йорка. Однако до поры до времени умолчал о том, что билетов заказано два. — Женьшень в рис добавить? — спросил Римо. — Оставь женьшень до лучших времен! — воскликнул старец. — Женьшень — для того, чье сердце не разбито и кто не был предан своим учеником. — Так не класть? — уточнил Римо. — Если только самую малость, — сказал Чиун. — Лишь для того, чтобы напомнить мне о счастливых днях, которые уже не возвратятся. Он скосил глаза на кастрюлю, чтобы видеть, достаточно ли Римо положит ароматных корешков женьшеня в кипящий рис. Заметив его заинтересованный взгляд, Римо добавил еще. Чиун отвел глаза. — Но теперь это меня уже не радует, — сокрушенно добавил он. Во время ленча Чиун сокрушенно твердил, как его абсолютно ничто не радует. Хотя, он признавал, бывает в жизни и не такое. Бывает гораздо хуже... — Что именно? — спросил Римо, разжевывая рис до жидкого состояния. Процесс приема пищи теперь уже не был для него актом удовольствия. Он ел так, будто выполнял дыхательные упражнения. Правильно есть — означает потреблять необходимые организму питательные вещества. Наслаждаться пищей было бы неверно, так это может привести к перееданию, что чревато неприятностями, особенно для американцев, сплошь и рядом злоупотребляющих избыточной пищей. — Ты занят мыслями о пище больше, чем я — мыслями об осквернении Синанджу, — сказал Чиун. — Так оно и есть, — согласился Римо. — Это предательство, — сказал Чиун. — Низкое предательство. Я теперь желаю одного: не допустить, чтобы искусство Синанджу растрачивалось не на те цели, для которых оно предназначено. — Прекрасно, — сказал Римо. — Я даже не спрашиваю тебя, чем ты собираешься заниматься. — И правильно делаешь. Так будет лучше для тебя. — Не все, как тебе известно, могут оценить по достоинству ассасинов, даже самых великих. — Я это знаю. — В тоне Римо не было и тени насмешки. — Они называют нас палачами. — В известной степени это так. — Они не понимают того, что мы делаем. — Да уж где им понять. Римо решал, есть ему утку или нет. Молодому человеку его возраста достаточно того количества жиров, которое содержится в растительной пище. На белой коже сваренной утки блеснула желтая крупинка жира, и Римо решил, что ограничится рисом. — В твоей стране дето обстоит гораздо хуже: здесь повсюду работают непрофессиональные убийцы. Каждый, у кого есть оружие, считает себя вправе убивать. — Я это знаю, — сказал Римо. — А истинного наемного убийцу ассасина уважают даже его жертвы, потому что умирать от его руки легко. Разве сравнить с такой смертью страдания престарелого человека, мучимого столькими болезнями, пока он доберется до могилы? Его тело иссыхает, члены слабеют, зрение притупляется, дышать становится трудно. Когда же человек уходит из жизни с помощью настоящего наемного убийцы, он не испытывает боли — все происходит мгновенно. Я предпочел бы умереть именно так, это лучше, чем погибнуть в дорожной катастрофе, — рассуждал Чиун. Римо встал. — Мне пора, папочка. Ты едешь со мной? — Нет, — сказал Чиун. — Это не для меня. Я слишком стар и беден. Давай прощаться. Возможно, ты и прав, настало время покинуть меня. — Не так уж ты и беден, — возразил Римо. — У тебя полно золота. Да и когда это было, чтобы наемный убийца не мог найти работу? Все свое имущество Римо уложил в голубую холщовую сумку: пару запасных твидовых брюк, три пары носков, четыре черных футболки, зубную щетку. Он думал, что Чиун его остановит, но этого не произошло. Римо застегнув молнию на сумке. Чиун трудился над своей порцией утки, отщипывая от нее маленькие кусочки своими длинными ногтями и разжевывая мясо в жидкую кашицу. — Ну, я пошел, — сказал Римо. — Вижу, — отозвался Чиун. Римо знал, что Чиун никогда не путешествует без своих необъятных дорожных сундуков, которые нужно сдавать в багаж заранее, чтобы их могли перевозить морем. На этот раз он не поручил Римо это сделать. — Я ухожу, — повторил Римо. — Понятно, — сказал Чиун. Римо пожал плечами и испустил глубокий вздох. Он проработал больше десяти лет и не сумел нажить ничего ценного. Впрочем, он к этому и не стремился. Теперь он уходит в новую жизнь, уходит туда, где у него будут дом, жена, ребенок. Возможно, даже не один. Когда-то давно Чиун сказал, что дети как цветы. Ими любуются тогда, когда труд растить их берет на себя кто-то другой. Они с Римо часто спорили на эту тему. Римо и сам не знал, собирается ли он создать семью и дом. Желает ли он этого по-настоящему? Но он точно знал, что хочет уйти от прошлого. Он знал абсолютно точно, что не хочет больше убивать и, возможно, не захочет никогда. Эти настроения не были новыми для него, они завладели им не сразу. Они росли в нем медленно и долго, и вот теперь решение созрело окончательно. Чиун остался сидеть. — Я думаю, что сказать просто «спасибо» было бы не достаточно, — обратился Римо к человеку, давшему ему новую жизнь. — В тебе никогда не было развито чувство благодарности, — ответил Чиун. — Я был прилежным учеником, — сказал Римо. — Ступай, — произнес Чиун. — Мастер Синанджу может многое, но он не может творить чудеса. Ты позволил себе встать на путь бесчестия и подлости. Солнце может способствовать росту и развитию, но может вызывать и разложение. Каждому свое. — До свидания, папочка, — сказал Римо. — Ты не хочешь благословить меня? Ответом ему было молчание, столь глубокое и холодное, что Римо пронзила дрожь. — Ну что ж, прощай, папочка, — сказал Римо. Глаза его были сухими. Не то чтобы он осуждал тех, кто плачет при расставании. Просто он был другим. Спускаясь по трапу на берег, Римо обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд на человека, подарившего ему Синанджу, сделавшего из того, кто был когда-то полицейским в Ньюарке, городе, расположенном на востоке страны, совсем другого человека — после того как Римо обманным путем завербовала КЮРЕ, поручившая его обучение Чиуну. Он хотел еще раз взглянуть на наставника, но того уже не было на палубе. Все было кончено. Римо направился к пристани. Яркий солнечный денек показался ему теперь излишне жарким и душным. Его приветствовал один богач из Дэлрея, в широкой белой куртке и фуражке яхтсмена. Все знали, что у него было судно, стоившее, по его словам, не меньше миллиона, однако времени плавать на нем не было. Он улыбнулся Римо широкой улыбкой, которая не сходила с его лица. — Ну что, парень? Жарковато сегодня? — крикнул он с палубы своей яхты. Римо наклонил голову, чтобы скрыть непрошеную слезу. Все с той же сумкой на плече он зашел в офис, чтобы заказать такси до аэропорта. Секретарша использовала телефон для беседы с подругой, которой она увлеченно живописала свои похождения в предыдущую ночь. — Я сказала, чтобы он убирался, знаешь куда?.. В следующий момент разбитый аппарат уже лежал у нее на коленях. Она с ужасом глядела на груду черных осколков, еще минуту назад бывшую телефоном, по которому она говорила с подругой. Молодой человек раздавил аппарат, как будто он был сделан из картона. Девушка потеряла дар речи. Человек, ожидавший такси, тоже молчал. Наконец она решилась спросить, можно ли ей стряхнуть осколки и провода с колен. — Что? — не понял тот. — Ничего, — поспешила ответить девушка и осталась сидеть чинно и благородно с обломками телефона на коленях. Потом она посмотрела в окно — на толпу, собравшуюся возле яхты вокруг состоятельного господина, державшегося за щеку и энергично жестикулирующего. А рядом можно было наблюдать еще более любопытное зрелище: казалось, что через пристань плывет развевающийся лоскут голубой ткани, закрепленный на хилой фигурке старика с едва обозначенной седой бородкой. Девушка не могла взять в толк, каким образом он сумел обойти толпу, собравшуюся вокруг пострадавшего и заполнившую теперь всю пристань — из конца в конец. Но маленький тщедушный азиат в прозрачных голубых одеждах и не думал ее обходить. Секретарша, не спускающая глаз со стоящего рядом маньяка, все время улыбалась широкой, напряженной улыбкой: она не хоти, чтобы на нее обрушилась еще и груда обломков ее стального стола. Краем глаза она видела, что старик в голубых одеждах прошел сквозь толпу странной, вихляющей походкой, как если бы здесь вовсе никого не было. Это не причинило ему ни малейшего вреда, тогда как портовый комендант упал на доски причала, схватившись за низ живота. И тут перепуганную секретаршу будто громом поразило: этот старик направляется к ней в офис! У него забронировано место рядом с этим сумасшедшим, который разбивает телефонные аппараты. И как знать, может, старик, беспрепятственно проходящий через плотную толпу людей, окажется еще страшнее... Девушка попыталась улыбнуться еще шире. Когда она попробовала растянуть губы на два размера шире, чем им положено, то поняла: это конец — и потеряла сознание. Увидев идущего к нему учителя, Римо почувствовал, что изводившая его глубокая черная печаль вмиг рассеялась, сменившись ярким солнечным светом. — Папочка, — сказал Римо, — ты едешь со мной! Это самый счастливый день моей жизни! — А для меня это самый печальный день, — сказал Чиун. — Я не могу допустить, чтобы ты осквернял без свидетелей все, что получил от меня и от многих поколений Мастеров Синанджу. Я должен испить эту горькую чашу до дна. Чиун спрятал свои длинные ногти в развевающиеся рукава кимоно. — Твои сундуки мы переправим позже, — сказал Римо. — Можешь не беспокоиться! В них мои единственные, мои самые дорогие сокровища, — сказал Чиун. — Почему я должен лишать себя даже такой невинной радости? Я впустил в Дом Синанджу белого человека и теперь расплачиваюсь за это... — Я перевезу их сейчас, — предложил Римо. — Не стоит, — сказал Чиун, — Зачем тебе, эгоисту, утруждать себя? — Но я так хочу. — Тебя ждет такси, — сказал Чиун. — Подождет. Я перенесу их на себе. — Скорее я пожертвую ими, чем соглашусь обременять такого себялюбца, как ты. Не в твоих правилах делать что-то для других, даже для тех, кто отдал тебе так много. — Позволь мне, папочка, — упрашивал его Римо. — Я с радостью сделаю это для тебя. — Еще бы! Я в этом не сомневаюсь. По вашей арифметике, арифметике белых людей, погрузка сундука равнозначна тысячелетиям власти над Вселенной. Я дарю тебе драгоценный камень, ты подносишь мне сумку — и мы квиты. За кого ты меня принимаешь? За олуха из рыбачьей деревушки на берегу Западно-Корейского залива? Ты ошибаешься, меня нельзя провести таким примитивным образом. Идем, нам пора! Римо ничего не понимал. — Но твои сундуки?.. — Они давно отправлены морем к месту назначения. Но важно не это. Важно то, что ты сравниваешь несравнимое: отправку сундуков и то, что ты получил в дар от меня. Вот в чем суть. Ты думаешь, зачем я здесь? Я должен видеть собственными глазами всю глубину падения того, кого я приобщил к источнику света, обучив искусству без применения оружия. Мне приходится молчать, потому как я сам породил это зло. А ты говоришь — сундуки! Чиун не только не признался в том, что заранее планировал уехать с Римо, но лишний раз продемонстрировал, какой черной неблагодарностью отплатили ему за его необыкновенную доброту и снисходительность. Новое занятие, в котором Римо предполагал использовать свои таланты, было связано с рекламой. Они с Чиуном обсуждали эту тему в самолете. Чиун знал, что такое реклама. До того как «мыльные оперы» деградировали из-за включения в них сцен, отражающих неприглядные стороны жизни, Чиун смотрел их все до единой. Попутно он имел возможность наблюдать, как продаются с помощью американского телевидения предметы домашнего потребления. Он не сомневался, что все, произведенное в Америке, вредно для здоровья. Или почти все. — Тебе не придется иметь дело с мылом? — спросил Чиун, ужасаясь при одной мысли о том, какое действие произведет кислота и жир на кожу его ученика. Римо был таким бледненьким, когда Чиун много лет назад взял его к себе. Теперь его кожа имела здоровый цвет, и Чиун не хотел, чтобы американская отрава изменила ее к худшему. — Нет. Я буду демонстрировать одно изделие. — Я надеюсь, тебе не придется наносить вред своему организму? — Нет. — Слава Богу! — сказал Чиун с явным облегчением. — И как это могло прийти мне в голову. Я знаю, ты не захочешь осквернять плоды моего труда. То, что я тебе подарил, не подлежит осквернению. Римо колебался, рассказывать ему или нет. — Папочка, — сказал он наконец. — Мне кажется, ты не до конца понимаешь... — Я все понимаю как надо, — возразил Чиун. — Американцы, хоть они и белые, все же не такие круглые идиоты. Смотрите, скажут они, смотрите,что может Синанджу. Они приведут боксера или другого какого-нибудь силача, и ты покажешь, на что способен. А они скажут: этот молодой человек потому такой сильный, что ел то-то и то-то. И ты это подтвердишь — не зря же они пригласили сниматься не меня, а тебя. Я прошу тебя лишь об одном: когда ты возьмешь эту отраву в рот, жуй, но не глотай. — Ты ошибаешься, папочка. Я не собираюсь демонстрировать Синанджу. Чиун перевел дух. — Слава Богу, — сказал он. — Этого боялся больше всего. Старец успокоился и молчал до конца перелета. Кода они прибыли в Нью-Йорк, он спросил: — Тебя будут показывать по телевизору? — Да. — Надеюсь, ты не забудешь о скромности и не будешь раскрывать наши секреты. Ты должен все делать так, чтобы никто не догадался о наших замечательных достижениях. Это будет часть твоею загадочного белого характера. Пусть запомнят лишь твое лицо. — Они не будут снимать лицо. Они будут снимать мои руки. Как глупо, подумал Чиун. Руки Римо не могут показать качество мыла — они чувствительнее, чем руки женщины. А мыло для женщин они же и должны рекламировать. А что касается мыла, предназначенного для мужчин, то эта их продукция может быть использована как средство для пыток. Получается замкнутый круг. Сначала эти белые едят жирное мясо, а потом моют провонявшие жиром руки ядовитым мылом, которое вредит их коже. — А что же ты будешь демонстрировать, если не мыло? — осведомился он. — Ты помнишь наши первые упражнения для рук? — Какие именно? Их было так много. — С апельсином, — уточнил: Римо. — Ты учил меня чистить апельсин одной рукой, чтобы показать, что функция руки связана со спинным мозгом. — Это доступно даже детям, — сказал Чиун. — Один раз я делал это на пристани, и меня увидел один чудак. И Римо рассказал о типичной предпринимательской катастрофе. Началось все с замечательной идеи и миллионных вложений. Молодая компания, рассчитывающая на большие и скорые прибыли, получила информацию о том, что производство кухонных приспособлений «таит в себе большие возможности». Это означало, что домашние хозяйки готовы теперь тратить большие суммы, чтобы облегчить свой труд. В докладе говорилось, что сейчас пользуются спросом даже дорогие приспособления и что если кто-то из предпринимателей сможет предложить более дешевую аналогичную продукцию, то с помощью телевизионной рекламы он сделает себе состояние. Люди, занимающиеся маркетингом, объяснили инженерам, что требуется такое приспособление, которое могло бы делать фарш и пюре, нарезать овощи тонкими ломтиками и кубиками и цена которого не превышала бы 7 долларов 95 центов. Издержки производства — 55 центов, расходы по пересылке — 22 цента. Корпус приспособления размером с две средние кофейные чашки должен быть сделан из красной и прозрачной пластмассы, в него должно вставляться блестящее металлическое лезвие. Опросы показали, что красную и прозрачную пластмассу в сочетании с блестящим металлом предпочитают 77,8% американских женщин. Инженеры превзошли самих себя. Они удовлетворили все требования. Специалист по маркетингу заявили, что могут продавать 10 миллионов штук в месяц, причем расходы на рекламу войдут в те самые 55 центов. На этом месте рассказа на глазах предпринимателя показались слезы. Он проклинал свою судьбу, не понимая, почему дело принято столь неожиданный оборот. Римо рассказывав это наставнику по дороге из аэропорта к остановке такси. Чиун никогда не понимая образ мышления белых людей, но он готов был допустить, что они делают хорошие аэропланы и телевизоры, которые показывали отличные дневные сериалы, пока их не вытеснили секс и насилие. — Что же было не так с продукцией этого американца? — поинтересовался он. — Приспособление не работает, — коротко объяснил Римо. — Парень сказал, что все было сделано отлично, и тем не менее оно не действует. У них на складе скопилось до двух миллионов этих самых штуковин, и, если их не начнут покупать в ближайшие два дня, компания разорится. Парень вложил в это дело все, что имел — до последнего пенни. — Я не понимаю, что может быть общего между очисткой апельсина и его продукцией, — сказал Чиун. — Когда он увидел, как я очищаю апельсин, ему пришло в голову, что, может быть, мне удастся что-нибудь нарезать с помощью их овощерезки «Вега Чоппа». — "Вега Чоппа"? — переспросил Чиун, показывая подъехавшему таксисту, чтобы он проезжал мимо: старец нашел его салон недостаточно чистым. Водитель сказал, что если они хотят чистое такси, пусть встанут в конец очереди. Позднее таксист лечился в больнице «Куинз мемориал». Чиун дождался чистого такси. — Я всегда выбираю машины цвета слоновой кости при условии, что они чистые, — пояснил он Римо. — А что это за «Вега Чоппа»? — Так называется новое приспособление: пластмассовый корпус и полоска металла — по цене 7,95 доллара. Парень надеется, что тот, кто умеет чистить апельсины одной рукой, может обеспечить ему сбыт этой продукции с помощью своих рук. — Ну и как? Получается? — Я еще только еду. Видишь ли, они не могут организовать рекламу по телевидению, потому что у них нет хорошего демонстратора. Был один, но неудачный. Здесь нужна идеальная координация движений. Если ты попадешь в нужный ритм, то можешь нарезать все, что угодно. Хотя, если честно, легче было бы воспользоваться для этого осколком бутылки, но тогда мне ничего не заплатят. Студия была ярко освещена, операторы приготовились к съемке. Чиун с пренебрежением наблюдал за их манипуляциями. Овощерезка была размером с женскую ладонь. Римо объяснили, в какой последовательности он должен резать овощи. Его руки будут снимать камерой, а в это время диктор будет читать текст с заранее приготовленных карточек. На деревянном столе лежали спелые помидоры, один банан, пучок моркови и одна головка лука-латука. Стол был ярко освещен «юпитерами». Невысокая подвижная женщина надела Римо нарукавники, завязав их у его мощных запястий. Нарукавники были того же цвета, что и жакет на ведущем. Римо находился с левой стороны от ведущего, еще одни стол с артистически нарезанными овощами был накрыт чуть поодаль, справа. Ведущий стоял в центре перед вращающимся столом, аналогичным тому, за которым работал Римо. В студии было три камеры, и ни одна из них не снимала Чиуна. Тот взял этот факт себе на заметку, чтобы использовать потом при написании «Истории Синанджу» в главе «Чиун и американцы». Он пришел к выводу, что вкусы американцев, занимающихся рекламой, очень своеобразны. Впрочем, от тех, кто объедается мясом, трудно ожидать чего-нибудь другого. — Мы хотим рискнуть, — послышался голос из неосвещенной части студии. — Съемка пойдет одновременно с записью звука. Мы не сомневаемся в качестве рекламируемой продукции. Вы, надеюсь, тоже? — Говорящий обратился к Римо. — Как ваше имя, сэр? — Римо. — Это фамилия. А имя? — Меня зовут Римо. — Ну хорошо. Мы будем называть вас «руки», согласны? Начинайте, когда увидите красный сигнал. — Не согласен! Лучше зовите меня Римо. На двух камерах зажглись красные лампы. Римо приготовился. — Вам нужна машина для резки овощей? — начал ведущий. Римо взял со стола овощерезку и один помидор. — Вы желаете выложить сотню или даже две сотни долларов, если не больше, и сверх того оплачивать счета за электричество? Или вы хотите купить это чудодейственное приспособление? Легонько взявшись за лезвие овощерезки, Римо приблизил его к руке, державшей помидор. Руки его действовали столь молниеносно, что только один Чиун мог уследить сложный маневр своего ученика. Римо нажимал на лезвие очень хитро, как если бы кто-то хотел разрезать полоски бамбука при помощи нежных лепестков, не повредив последних. Римо проделал это несколько раз на очень высокой скорости, пока касания лезвия о помидор не создали впечатления, что лезвие режет помидор на тонкие ровные ломтики, веером ложащиеся вокруг, точно игральные карты. — С помидорами полный порядок, — провозгласил ведущий. — Нарезайте их, сколько вашей душе угодно, а когда покончите с этим делом, вам, возможно, понадобится нашинковать капусту. Вы говорите, что это сделать очень трудно, что нужно долго кромсать капусту ножом, что на что уходит не один час и вы предпочитаете переплачивать за нашинкованную капусту, покупая ее в супермаркете? Теперь это все в прошлом — и нудная работа, и переплаченные деньги. Вы можете нашинковать капусту, нарезать кубиками морковь и картофель, очистить яблоки. И все это сделает для вас наша волшебная «Вега Чоппа»! Руки Римо летали, как птицы. Он манипулировал лезвием, двигая им вперед и назад, нажимая им на овощи... Техника таких движений была известна Мастерам Синанджу еще со времен Чингисхана, когда используемые некоторыми племенами тростниковые щиты давали надежную защиту от металлических дротиков. Способный ученик мог овладеть этой техникой за восемь лет. Чиун одобрительно кивнул: руки работали хорошо. К сожалению, никто, кроме Чиуна, не мог оценить по достоинству это почти мистическое искусство. Удивительные движения рук, показанные камерой, ведущий назвал простыми, как пареная репа. Напоследок Римо разрезал на тонкие ломтики яблоки для пирога. — И сколько же стоит этот чудесный инструмент? — вопрошал меж тем диктор. — Меньше ста долларов. И меньше пятидесяти. И даже не двадцать пять. Его цена всего семь долларов девяносто пять центов. А если вы пришлете заказ в течение шести дней, компания подарит вам еще и морковечистку. Это новое чудо техники представляло собой бесполезную полоску блестящей стали. Когда Римо ухитрился очистить ею морковку, Чиун едва удержался от аплодисментов. Морковечистка была настолько неудобна, что Римо проще было бы очистить морковку костяшками пальцев. — Вот она и очищена! — объявил ведущий. — Это не труднее, чем все остальное. Показ был очень интересный. Римо проделывал все это так «просто», что после окончания сеанса ведущему захотелось попробовать самому. Он не смог надрезать даже кожицу помидора. Тогда он нажал на лезвие обеими руками. Плод треснул и превратился в оранжевую кашицу, а на пальцах ведущего — большом и указательном образовались порезы, которые пришлось зашивать. Чиун был и горд и грустен одновременно. Римо продемонстрировал свое высокое мастерство, но во имя чего? Если остаток жизни он посвятит рекламе кухонных принадлежностей, которыми нельзя пользоваться, тогда ему, Чиуну, нужно всерьез подумать о том, чтобы найти другого ученика, который мог бы продолжить дело Синанджу.Глава пятая
Она узнала его по рукам. Увидев их на телеэкране, Руби сразу поняла, что это — он. Она тотчас прекратила препираться с рабочими, вставлявшими стекло во входную дверь ее мастерской. Лучшего натурального парика нельзя было приобрести во всем Норфолке (правда, парики из рэйона — искусственного волокна — светлее и дешевле, моются проще и носятся дольше). А если вам надоело выглядеть растрепанной желтой кикиморой, то в этой мастерской его могли подновить рэйон — лучший материал для шиньона. Здесь можно было купить шиньоны, накладки, браслеты от подагры. И даже застраховать жизнь. Руби перестала браниться с рабочими и переключила внимание на то, что происходило на экране. — Это Римо! — воскликнула она. — Что вы сказали? — переспросил стекольщик. — Не твое дело, черномазый! Руби Гонзалес была немногим светлее, чем эти рабочие с шоколадной кожей. Она не считала себя красивой, Но в ней ощущалась некая притягательная сила. Уж если она положила глаз на мужчину, можно было не сомневаться, что она его получит. Это было бы очень кстати именно теперь: Руби видела руки человека, который умел делать невозможное и мог вернуть ее брата. Когда Люшена выволокли из лавки, он кричал не переставая, пока нападавшие не сделали ему укол. Никто не знал, кто были эти люди, захватившие четырнадцать негров, и где они содержат пленников. С тех пор прошла уже целая неделя. У Руби были свои предположения на этот счет, но что толку предполагать, когда не на кого опереться? А опора ей нужна солидная. Какой-нибудь олух с «пушкой» здесь не годился. Довольно она на них насмотрелась. Может, они и вызволят ее брата, но при этом перестреляют полгорода. Норфолк — спокойный город, Руби здесь обжилась и завела друзей. Она не хотела, чтобы в городе поднялась пальба из-за похищения ее брата. А с помощью этих рук, которые она видела по телевизору, можно было вернуть Люшена. Римо... Она долго его искала, но безрезультатно. Это было в те времена, когда она работала на правительство. Благодаря негритянскому происхождению, испанскому имени и женскому полу она идеально подходила для ЦРУ, сделавшему на нее ставку в одной из своих операций. Не так уж часто встречается такое удачное сочетание. К тому же нужна еще и голова на плечах. Руби знала, что она — единственная в отделе, кто не допускает проколов. Для двадцатитрехлетней женщины Руби Гонзалес была довольно практичной. Она не боялась, что какая-нибудь сверхсекретная иностранная разведслужба разграбит ее страну. Она хорошо знала, что белые мужчины, как правило, не отличаются большим умом. То же можно сказать о черных и о желтокожих мужчинах. Не были исключением и те двое, белый и желтый, которых она повстречала, когда выполняла задание на острове Бакья, в дурацком месте, одном из тех, которые никому не нужны, пока ими не заинтересуется сосед. Она так и не смогла напасть на их след. Отпечатков пальцев Римо не было ни в одном досье — так ей сказали и друзья, которых она подключила к поискам. Оба как сквозь землю провалились. И вот по телевизору она увидела те самые руки как раз тогда, когда больше всего в них нуждалась. — Мама, мама! — позвала она, вбегая в маленькое помещение над лавкой. Ее матери нравилось жить здесь. Сама Руби жила в загородном доме Гонзалесов. Она предлагала матери занять там несколько комнат, но та предпочитала оставаться в городе, поближе к старым друзьям. К тому же она была любительница покушать, а дочь ей этого не позволяла — она не терпела крошек на полу. Дом она собиралась перепродавать. — Мама! Кажется, мы сможем выручить Люшена. Мать сидела в синем кресле с высокой спинкой и курила трубку. Она набивала туда смесь из цикория, стеблей и початков маиса и сухих листьев клена. Кто-то из ее окружения сказал однажды, что от такой смеси не будет ни бронхита, ни рака и никакого другого заболевания, потому что этот дым действует не как канцероген, а как бритва. Он порвет вам горло прежде, чем успеет его инфицировать. Многие теряли сознание, нанюхавшись этого дыма. Руби дышала им с детства. — Кто-то хотеть спасать Люшен? — спросила мать на ломаном английском. Усталое лицо ее было темным, его покрывала сеть глубоких морщин — свидетелей долгих трудных лет жизни. — Это мы хотим его спасти, — сказала Руби. Старая женщина задумалась. Спустя минуту она сделала глубокую затяжку из своей трубки. — Наш мальчик? — переспросила она. — Да, мама. — Зачем делать, дитя? Ведь он самое бесполезное создание на земле. — Но он мне брат, мама! — Прости меня, моя девочка, но иногда я думать, что мне его подменили в больнице. Правда, я никогда не бывала в больницах. Может быть, нам его подменили на кухонном столе? — Мама! Ведь мы говорим о Люшене! Это может его обидеть. — Если он работать. Человек может обижаться, только когда он что-то делать. Порой мне кажется, что мы перепутали его с ломоть черного хлеба, но ведь у нас бывает только белый. Не знаю, что мы выбросили в мусорное ведро в тот день, когда он родился. Действительно ли это был послед? А может, мы выбросить ребенка?.. Ведь послед не может есть. — Конечно, нет, мама! — Тогда, значит, у нас остался ребенок, самый прожорливый на свете. — Мама! Его похитили... — Я знаю. Его кровать теперь пустой весь день. Я не видеть его вся неделя. Я чуять плохой. — Мы должны найти его, — сказала Руби. — Есть два человека, которые умеют творить чудеса, и я только что видела руки одного из них по телевизору. Я собираюсь вернуть Люшена домой, мама. Он хороший мальчик. — Люшен самый бесполезный в эта страна. Ему лень даже пойти получить пособие. Когда почтальон опаздывать, Люшен позвонить ратуша и грубить. Он никогда не пошевелить палец. Он теперь даже не грабить людей — никто не ходит мимо нашей лавки. Он не хочет искать никакой работа. Любой на ее месте давно бы прекратил поиски обладателя чудодейственных рук. Но Руби Гонзалес, владелица мастерской и лавки париков, двух агентств по купле-продаже недвижимости и почтовой конторы по пересылке товаров, содиректор четырех банков, была не из тех, кого может завернуть назад какой-то клерк только потому, что зовется вице-президентом по маркетингу. — Уверяю вас, мадам, что мы используем для рекламы только штатных демонстраторов, таких, которые работают у нас годами. Мы не приглашаем специалистов для показа таких ходовых товаров, как наша замечательная овощерезка: она и без этого идет нарасхват. Руби посмотрела в упор на этого надутого индюка. — Я знаю эти руки, черт побери! Вы просто не хотите мне помочь! — Наша фирма — одно из ведущих рекламных агентств с момента ее основания в Филадельфии 1873 году. Мы не занимаемся надувательством. В течение сорока минут Руби выслушивала историю их фирмы, начавшуюся с листовки, рекламирующей волшебный бальзам доктора магических наук, излечивающий опухоли мозга, а в 1943 году привлекавшейся к суду за пропаганду курения, которое, как утверждала реклама, «повышает потенцию, очищает кожу и продлевает жизнь». В следующую их встречу вице-президент по маркетингу высказал предположение, что руки, которые видела Руби, были рекомендованы агентством, занимающимся поиском талантов и имеющим дело с актерами и писателями. По-видимому, никто не знал, что делать с этими руками, и их передали начинающему агенту, который занимался главным образом посредственными писателями. Под посредственными подразумевались книги, сбытом которых надо было заниматься, а не просто снять трубку и получить полмиллиона долларов в виде аванса. В актерском отделении агентства выслушать Руби отказались. Молодому человеку и сопровождающему его азиату недоставало, по их мнению, того, что в Голливуде называется «умением владеть зрительской аудиторией». Непохоже, чтобы хозяин этих рук мог захватить аудиторию — искусство, которым владеют ведущие звезды экрана. Так было сказано Руби. После этого разговора она еще больше уверилась в том, что руки принадлежали Римо, а «азиатом» был Чиун, который мог вести себя абсолютно спокойно, если его никто не задевает. Римо тоже был спокойным и, как он считал, самым серьезным парнем на свете, хотя порой выглядел довольно забавно. Что касается благоразумия, Руби отдала бы предпочтение Чиуну. Мотивы его поступков были ей ясны, чего она не могла сказать о поведении Римо. Почему вдруг реклама? С какой стати? Она вылетела для встречи с агентом. Агент был прехорошенький, рядом с ним самый красивый актер из Голливуда показался бы настоящим Квазимодо. Такой аккуратненький, губки бантиком. Руби первый раз в жизни пожалела, что родилась женщиной. Будь на ее месте мужчина, этот смазливый молодой человек наверняка бы им заинтересовался. — Я ищу руки, — сказала ему Руби. — А кто их не ищет, милочка, — сказал на это агент. Руби рассматривала его безупречную прическу, удивляясь, как ему удается сохранять ее в таком первозданном виде. Ее рэйоновые парики стоимостью в девять долларов девяносто пять центов не выглядят такими, даже когда поступают в продажу. Его голова была образцом аккуратности. — Но я хочу заказать коммерческую рекламу моего товара, — возразила Руби. — И хочу, чтобы вы пригласили этого человека. Позвоните ему. — Мы, собственно, ему не звоним. Он сам нам звонит. — Тогда скажите мне номер телефона. Агенту, занятому более важными делами, показалось обременительным вникать в детали, и он назвал ей адрес комфортабельного отеля. Римо и Чиун снимали «люкс» с видом на Центральный парк. Зарегистрировались они как «мистер Джон и Его светлость» Подойдя к двери их номера, Руби вдруг ощутила минутную слабость. Ей вспомнился остров Бакья и те не мыслимые чудеса, которые совершали там эти двое. Она так часто их вспоминала. Однако Руби Гонзалес осталась верна себе. Когда в ответ на ее стук послышалось «Кто там?», она ответила: — Какая тебе разница? Открывай! Дверь распахнулась. — Привет! — сказала она вдруг севшим голосом. — Привет, — ответил Римо. — Где ты пропадала? — Тут, недалеко, — сказала она. — Я тоже там был, — сказал Римо. — Каким ветром тебя занесло? Руби Гонзалес собралась с мыслями, сделала глубокий вдох и затараторила со скоростью тысяча слов в минуту. — Вы оба у меня в долгу. Я спасла вам жизнь, вы мне наобещали всего, а потом уехали и пропали. Про свои обещания вы, как водится, забыли. Но я их не забыла. — Ты все та же, — вздохнул Римо. — Ну чего ты на меня накинулась? Мне было показалось тогда, что все может быть по-другому. Чиун внимательно вгляделся в лицо девушки и понял, что она уже другая, что в ее сердце поселились новые чувства. — Входи и закрой дверь, — сказал он. — Нам надо доварить рис. Ему пришло в голову, что он нашел способ получить нового стажера для Дома Синанджу. Такого, которого уже никто не собьет с пути. — Здравствуйте! — Руби шагнула в комнату. — Животные! — произнес Чиун. — Похотливые животные. Что черные, что белые. Никакого ума, один только секс. Я по глазам вижу, что вам не терпится заняться любовью. Римо и гостья молчали. — Наверное, я должен сказать вам спасибо, что вы не повалились сразу на ковер и не начали совокупляться, — продолжал ворчать старик. Не получая ответа, Чиун решил переменить тактику. — Тысяча золотых монет за ребенка мужского пола, родившегося от моего сына. — Пять тысяч, — сказала Руби. — Три, — набавил Чиун. — Стойте! — вмешался Римо. — А я, по-вашему, здесь ни при чем? — Конечно! — отрезал Чиун. — Кто будет считаться с мнением телезвезды? — Никто не будет, — сказала Руби.Глава шестая
Люшену Джексону Гонзалесу было недосуг вытереть пот со лба. Он стоял у ленты конвейера с самого рассвета и тем не менее отставал с выполнением нормы — на целых сто штук. От страха его тело сводили судороги. — Пустите конвейер побыстрее, — попросил он. Стоявший на металлической платформе надсмотрщик топнул ногой в подбитом жестью ботинке. — Молчать! — раздался его грубый окрик. Люшен не знал надсмотрщика в лицо, ему некогда было смотреть вверх. — Да, сэр! — только и сказал Люшен, моля Бога, чтобы конвейер пошел быстрее и он смог наверстать упущенное. Прошла лишь неделя с тех пор, как его вытащили из постели в то недоброе утро, но он лишь смутно помнил счастливое и беззаботное прошлое. Теперь он знал только одно: мимо плывет конвейер, на нем лежат деревянные шесты, каждый из которых он должен плотно обтянуть листовой сталью. К концу дня задача усложняется, так как дерево деформируется и металл держится на нем хуже. То ли дело утром: стальная манжетка садится в канавку плотно, никто не придерется. Этим занимаются семеро. А в конце конвейера шестеро других рабочих с помощью специальных инструментов сдирают металл, причем бортики канавок стираются. Сама манжетка тоже к вечеру требует осторожного обращения: если нажать на нее посильнее, она может лопнуть. Металл устает за день, как и человек. Правая рука Люшена кровоточила. Он пытался остановить кровь — не дай Бог попадет на стопки. Уже были случаи, когда с конвейера сходила испачканная кровью продукция, и надсмотрщик искал виновного. Люшен не хотел, чтобы это случилось с ним. Он продолжал работать и молиться. У него не было времени приспособиться к столь напряженной и утомительной работе. Он спал у себя дома, когда его схватили чьи-то руки. Сначала он подумал, что это полиция, но потом усомнился. Полицейские действуют иначе. Они обязаны предъявить ордер на арест и воздержаться от грубого насилия. Чтобы полицейский имел право до тебя дотронуться, надо, по меньшей мере, ранить его. Сообразив, что это не полиция, Люшен потянулся за бритвой: когда имеешь дело с кем-то из своих парней, то лучше бить первым. Но он не успел достать бритву. Потом Люшен увидел, что это белые. Он уже сочинял заявление в суд по делу о нарушении своих гражданских прав, когда почувствовал укол в плечо, после чего голова стала тяжелой и в глазах потемнело. Ему показалось, что он падает. Потом он почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой и что в рот засунут пластмассовый кляп. У него мелькнула мысль, что его ослепили, так как вокруг было очень темно. Потом снизу пробилась полоса яркого света, и он увидел другие связанные тела. Язык пересох, но он не мог закрыть рот, чтобы сглотнуть. Жажда становилась нестерпимой, тело начало неметь. Правое плечо, на котором лежала его голова, уже ничего не чувствовало. Он понимал, что их куда-то везут, так как был слышен звук мотора и ощущалась дорожная тряска. Потом мотор заглох, и Люшен понял, что его вытаскивают на свет, который резал глаза. Чьи-то руки надавили ему на веки, и глазные яблоки обожгло как огнем. — С этим все в порядке, — сказал чей-то голос. Пластмассовый кляп, удерживающий его рот открытым, удалили, и благословенная прохладная влага полилась ему в рот. Люшен жадно глотал ее, пока не напился досыта. Веревки на коленях и запястьях развязали, цепи сняли. В онемевшей правой руке появилась острая боль. Он был слишком напуган, чтобы говорить. Оглядевшись вокруг, он увидел широко раскрытые глаза знакомых парней со своей улицы, лежавших на земле или стоявших на коленях. Рядом валялись нейлоновые цепи. В стороне стояли два больших автобуса с открытыми багажниками. Люшен помотал головой, чтобы стряхнуть дурноту. Он стоял на зеленой лужайке перед большим домом. Позади — до самого горизонта — раскинулся океан. У пристани виднелся небольшой катер. В нескольких шагах выстроились белые люди с кнутами и винтовками. Они были одеты в белые костюмы и соломенные шляпы. Все молчали. Среди захваченных Люшен узнал приятеля по имени Биг Ред. Это был отъявленный негодяй, занимавшийся сутенерством. Даже полиция побаивалась с ним связываться. Люшен приободрился, увидев его здесь. Биг Ред был новообращенный мусульманин, сменивший свое имя на Ибрагим-аль-Шабаз-Малик-Мухаммед-Бин. Люшен тоже собирался сменить имя, но, как оказалось, это требовало слишком много хлопот и волокиты, и он ограничился тем, что неофициально отбросил последнюю часть имени и стал зваться Люшеном Джексоном. Он попытался улыбнуться Биг Реду. Как здорово, что он тоже здесь! Пусть только попробуют тронуть мусульманина! Уж он-то поставит на место этих белых палачей. Один из чернокожих закричал: — Эй, вы, идиоты, это вам так с рук не сойдет! Из машины молча вышел высокий худощавый человек с копной рыжих волос и чуть заметной улыбкой на губах. Такие, как он, способны отобрать у бедняка последние гроши где-нибудь в глухом переулке. В руках у него был меч. Он взмахнул им и вмиг отсек бунтовщику голову. Люшен видел, как голова откатилась в сторону. Потом он увидел, как Ибрагим-аль-Шабаз-Малик-Мухаммед-Бин вдруг бросился на колени и уткнулся лбом в землю. Послышались звуки молитвы — Биг Ред снова возлюбил Господа своего Иисуса Христа. Произошло чудо: в одно мгновение коварный и жестокий мусульманин, гроза Норфолка, вернулся в лоно христианства. После этого протестов больше не было. Тем, кто уцелел — Люшену и еще двенадцати неграм, — казалось, что они работали на этом конвейере всю свою жизнь. Семеро ставили металлические чехлы на стойки, шестеро — снимали их. Люшен не задумывался над целесообразностью такой работы: он был готов делать все, что прикажут. Дважды в день им разогревали овсяную похлебку, и Люшен принимал ее с благодарностью, как щедрый дар. Однажды кто-то из охраны бросил в похлебку кусок свинины, и Люшен тог самый Люшен, который дома ел мясо только высшего сорта и орал на сестру, если та покупала мясо с костями, а не вырезку, — чуть не заплакал от радости. Когда им давали настоящий хлеб и настоящий горох, Люшен готов был целовать руки своим благодетелям. Диета Люшена Джексона была не случайной: она была скрупулезно выверена — с тем чтобы рабочие получали минимум калорий, необходимый для поддержания работоспособности, и для того, чтобы они чувствовали, во-первых — зависимость, во-вторых — благодарность. Восемь человек, представляющих самые мощные международные корпорации, получили информацию обо всем происходящем в запечатанных конвертах. Их приглашал в Уэст Палм-Бич, штат Флорида, Бейсли Депау, исполнительный глава Федерального комитета по проблемам городского населения. Этот комитет вел борьбу с нищетой, падением уровня жизни и расизмом. Семейство Депау активно включилось в либеральное движение вскоре после того, как не в меру строптивые демонстранты были расстреляны из пулеметов. Американские школьники никогда не узнают, почему члены семьи, приказавшей открыть пулеметный огонь по безоружным забастовщикам на одном из нефтеочистительных заводов, вдруг воспылали горячей заботой о благосостоянии своих сограждан. Как только заходила речь о семействе Депау, непременно вспоминались разные комиссии по борьбе с расизмом; когда шла речь о семействе Депау, на ум приходили гневные предостережения в адрес Южной Африки, проводившей политику апартеида. Это имя было неразрывно связано с именем молодого драматурга, поставившего при спонсорской помощи Депау такие злые пьесы, как, например, «Лучший белый — это мертвый белый». Депау субсидировали также конференции, где лидеры американского бизнеса могли слышать, как воинственно настроенные темнокожие требуют денег на покупку оружия, чтобы убивать этих самых лидеров. Однако конференция в Уэст Палм-Бич устраивалась не затем, чтобы выпустить либеральный пар. Бейсли Депау лично обзвонил всю восьмерку. Разговор шел следующий. — Мы будем говорить о деле, о настоящем деле. И не надо присылать ко мне заместителей, которых вы держите специально для второстепенных встреч. Позволь мне сказать тебе, какое значение я придаю этой конференции. — Я весь внимание. — Тот, кто не будет на ней присутствовать, в ближайшие два года не сможет выдержать конкуренции на рынке товаропроизводителей. — Что ты сказал?! — То, что слышал. — Но в это невозможно поверить! — Ты помнишь мой небольшой проект, о котором я тебе говорил несколько лет назад? — Страшно секретный? — Да. Так вот — он уже выполняется. Что, если я смогу укомплектовать один из ваших конвейеров рабочей силой по цене менее сорока центов за день? Не за час, а за день! И что ты ответишь, если я скажу, что тебе не придется больше опасаться забастовок, что у тебя никогда больше не будет болеть голова об условиях труда и пенсиях, что рабочие будут думать лишь о надвигающейся старости, и только о ней? — Ты с ума сошел! — Если не сможешь приехать на встречу сам, замену не присылай! — Черт возьми! У меня назначена личная встреча с президентом США — как раз на этот день. — Ну что ж! Будешь два года без рынка. Выбор за тобой! — А ты не мог бы отложить встречу на одни день? — Нет. У меня строгий график. Все восемь приглашенных прибыли вовремя. Короли западной индустрии сидели за длинным столом в особняке Депау в Уэст Палм-Бич. Напитки не подавались — чтобы исключить присутствие слуг. Не было и секретарей. Никто, кроме восьми человек, не должен был знать, о чем договорились на встрече. — Бейсли, старина, к чему такие предосторожности? — Я затеял смелую авантюру. И тут хозяин дома, само воплощение изысканности и элегантности — от тронутой сединой висков до раскатистого гудзоновского акцента, — попросил своих гостей открыть розданные им буклеты. Большинство из них не поняли, что там написано. Они не привыкли заниматься этим сами — для этого есть целый штат сотрудников, специализирующихся на вопросах труда и зарплаты. Во всем цивилизованном мире рутинные вопросы решаются на низшем уровне. — Оплата труда и ваша позиция в этом вопросе — главная причина того, что Япония все больше наступает нам на пятки. Уровень расходов на зарплату определяет состояние вашего бизнеса сегодня и завтра. Оно все время ухудшается. Вы платите все больше за все меньшее количество труда. — Так ведь и ты тоже, Бейси, — сказал председатель концерна, только что подписавший соглашение, согласно которому рабочие должны уходить на пенсию с большим выходным пособием, чем десять лет назад. Что говорить, расходы на заработную плату непомерно высоки — одно упоминание об этом выводило его из себя. Теперь, в отсутствие рабочих, он даже мог позволить себе плюнуть в сердцах, когда об этом зашла речь. Он плюнул на ковер. — У нас есть также проблемы с кварталами бедноты, — продолжал Депау. — Вы знаете, во что обходится содержание неимущих слоев и как их присутствие в центре города сказывается на окружающей обстановке? Я говорю об американских неграх, бывших американских рабах. Если свести воедино убытки от всего, что они вытворяют в том или ином районе, таком, как, скажем, Южный Бронкс в Нью-Йорке, это будет равнозначно бомбежке во время второй мировой войны. С той разницей, что это нам обходится еще дороже, чем бомбежка. Когда Депау заговорил о гетто и его темнокожих обитателях, гости забеспокоились. Их не слишком интересовала статистика оплаты труда, еще меньше беспокоили социальные проблемы, но каждого из них снимали в документальных лентах в момент вручения почетных наград за вклад в защиту гражданских прав. Все они состояли в новомодных организациях и делали миллионные взносы в пользу темнокожих. Все они осуждали расизм, подписывали обращения, призывающие покончить с ним, выступали против него в конгрессе. Словом, американские предприниматели были ярыми противниками расизма, считая, что лучше уж один раз переплатить, чтобы больше не иметь с ним ничего общего, и называли этот акт «не слишком дорогостоящей добродетелью». Бейсли Депау взял со стола фотографию негра. — Какого дьявола! — воскликнул один из присутствующих. — Если тебе нужно обсуждать социальные проблемы, то найди для этого кого-нибудь другого. У нас нет на это времени. — Я хочу показать вам имеющиеся ресурсы, — холодно возразил Депау. Он досконально изучил этих людей и знал, чего от них можно ожидать. Их неудовольствие не смутило хозяина встречи, оно входило в его планы. — Вот он, этот ресурс. — Депау указал на фото Люшена Джексона. Кто-то из гостей громко фыркнул. — В нем не больше ресурсов, чем в раковой опухоли, — сказал производитель компьютеров. Бейсли Депау позволил себе тонкую, понимающую усмешку. — Этот человек — полувор, полусутенер, которого уже много раз лишали пособия, отец несчетного числа детей, которых он не содержит, теперь стал прекрасным работником, который стоит хозяину всего сорок центов в день. А если у него будет потомство, мы получим еще одного прекрасного работника, такого же, как и он сам. Они будут работать лучше, чем те, которые работают у вас сейчас. И никаких профсоюзных лидеров, с которыми надо все время бороться. — Я не верю ни в какие социальные программы. — Потому я и пригласил вас к себе, джентльмены. Доказательства находятся всего в нескольких футах отсюда. Мы в корне изменим практику использования рабочей силы, сделаем ее еще более дешевой, чем в Гонконге и на Тайване. Наши города снова станут городами для богатых. Депау привел их в полуподвальный этаж. То, что они там увидели, повергло их в изумление. В одном конце небольшого помещения находился белый человек с кнутом; у конвейерной ленты стояло тринадцать негров. Семеро старательно обертывали деревянные шесты листовой сталью, шестеро столь же старательно ее снимали. Люди работали в едином ритме, никто не отставал. На ногах у них были кандалы. Депау взошел на приподнятую над полом платформу и крикнул парню, стоявшему в начале конвейера: — Если бы тебя спросили, чего ты сейчас хочешь, что бы ты ответил? Люшен Джексон улыбнулся и сказал: — Я бы хотел, сэр, чтобы конвейер двигался побыстрее. Тогда я смогу выполнить свою норму. Депау кивнул и повернулся к своим спутникам. Потом он закрыл дверь и повел их назад, в кабинет. Один из них сказал: — Речь идет о рабстве, о порабощении людей ради получения прибыли — то есть о худшей форме угнетения человека человеком. Депау кивнул. Остальные участники встречи столпились вокруг них, внимательно слушая. — Возможно, речь идет о новой гражданской войне, — продолжал гость. Депау снова кивнул. — Речь идет о нарушении всех известных человечеству принципов, на которых зиждется цивилизованное общество. — Не всех, — спокойно возразил Депау. — Мы не нарушаем принципа частной собственности. Депау видел, как могущественные воротилы обменялись взглядами. Он знал, каким будет следующий вопрос, и нисколько в этом не сомневался, так как знал их всех с детства. Он отдавал себе отчет в том, что предлагает революцию, которая изменит жизнь людей в большей степени, чем это было в России. — Бейси, — спросил человек, задававший так много вопросов, — ты хоть понимаешь, насколько серьезно то, что ты затеял? — Понимаю, — просто сказал Депау. — Можешь ли ты, — продолжал этот человек, при напряженном внимании остальных, — можешь ли ты... — Что именно? — спросил Депау, зная наперед, о чем он спросит. — Сможешь ли ты... подготовить из них квалифицированных рабочих? — За это я ручаюсь, — сказал Депау. — Мы получим самые дешевые руки со времен Конфедерации. Мы подорвем деятельность профсоюзов с помощью самых лучших штрейкбрехеров, которых когда-либо видел мир, — с помощью рабов. Некоторые продолжали сомневаться. Это было слишком заманчивым, чтобы быть реальным. Но Депау доказывал, что «синие воротнички», которые больше всех пострадают от введения рабского труда, будут самыми горячими его сторонниками. — В моем распоряжении имеются обученные воинские части, — сказал Депау. — Однако я не думаю, что их придется задействовать. Мы обеспечим такую мощную поддержку со стороны общественного мнения, что к нашим отрядам присоединятся миллионы простых граждан. Они организуют марш на Вашингтон и вынудят правительство сделать то, что мы хотим. Мы проведем референдум и победим с перевесом один к десяти. — Но почему ты думаешь, что американцы согласятся голосовать за создание дешевой рабочей силы, ведь в этом случае понизится стоимость их собственного труда? — Я работаю над этим планом с 60-х годов. Вы думаете, почему я финансировал все эти воинственные демонстрации темнокожих и оплачивал их показ по телевидению? Вы знаете, кто смотрит эти передачи? Восемьдесят один процент зрительской аудитории составляют белые. После окончания передачи они распаляются желанием перестрелять черных. У нас есть старые фильмы, где черные угрожают расправиться с белыми. В этом году мы выделили на эти программы больше, чем когда-либо прежде. Со следующей недели мы начинаем целую серию таких пропагандистских передач. Никто не сможет включить телевизор, не увидев лицо чернокожего, заявляющего, что если на них не нападут, то они сами нападут на белых. Это будет великолепное зрелище! — Жалко, что нет в живых Мартина Лютера Кинга, — сказал один из гостей. — Можно было бы заказать серию передач с его участием. — У нас есть кое-что получше: профессор социологии объясняет белым, насколько они все прогнили, а в это самое время на заднем плане мы даем документальные ленты о Гарлеме, Южном Бронксе, Уоттсе и Детройте. — Но общенациональный референдум о введении рабства? Это нереально! — Да что ты! — сказал Депау с оттенком неудовольствия. — Кто говорит, что мы назовем его именно так? Будет достаточно получить голоса в поддержку «Закона о гарантиях прав для цветных и о праве белого населения на безопасность». Мне ли не знать: американцы никогда не ведают, что творят. Мои предки прибыли в эту страну в 1789 году и с тех самых пор не переставали воровать, делая перерыв лишь для того, чтобы получить звание «Почетного гражданина США». В кабинете повисло неловкое молчание. — И все-таки, Бейси, я не уверен, что они проголосуют за это, — вздохнул один из гостей. — Им придется это сделать, — возразил Депау. — Почему? — Мы запланировали баснословные расходы на обработку общественного мнения.Глава седьмая
Об исчезновении более двенадцати человек из квартала бедняков сообщала полиция, писали газеты, криминалисты делали глубокомысленные анализы происшедшего. Журналисты выражали сомнения по поводу реального количества похищенных во время нападения на Норфолк: часть пропавших могла просто сменить место жительства, переехав в другой город. Чиун узнал детали происшествия от Руби, утверждавшей, что ее источники информации самые надежные. — Я не понимаю, почему ты рассказываешь об этом нам, — заметил Римо. — Я наводила справки в ЦРУ — они ничего не знают. Тогда я подумала, что, возможно, ваша тайная организация в курсе событий и вы с этим пожилым джентльменом сможете мне помочь. — Во-первых, я там больше не работаю, — возразил Римо. — Я ушел из той организации. А во-вторых, почему я должен заниматься освобождением Люшена? — Потому что я спасла тебе жизнь. Ты у меня в долгу. — А я освободил тебя из заключения там, на острове, — сказал на это Римо. — Так что мы квиты. — Нет, не квиты, — возразила Руби. — Из той тюрьмы я уж как-нибудь выбралась бы и сама. Ты только испортил дело. — На этот раз я не хочу портить дело. Разыскивай брата сама, — сказал Римо. — Я спасла тебе жизнь. Не забывай об этом. Чиун решил, что если дело так пойдет и дальше, то его планы касательно рождения у Руби и Римо ребенка мужского пола могут и сорваться. — Долги надо платить, сынок, — вмешался он. — Она спасла наши жизни, а мы должны спасти этого самого Люшена, кем бы он ни был. — Он — мой брат! — вставила Руби. — Слышишь, Римо? Не часто можно встретить такие родственные чувства у женщины. Это говорит в ее пользу — из нее может получиться прекрасная мать нашемумальчику. — Немедленно прекрати эти разговоры, Чиун! — вскипел Римо. — Мне не по душе роль жеребца-производителя для Дома Синанджу. — Он повернулся к девушке. — Так и быть, Руби, мы поможем тебе вернуть брата. Но мы не собираемся связываться с той организацией. Я из нее уволился, это факт. — Хорошо, — сказала Руби. Когда они вернулись в Норфолк, Чиун настоял на том, чтобы они с Римо остановились у Руби, в квартирке над магазином. Может, это соседство сделает то, чего не добьешься уговорами, думал Чиун. Его сундуки поставили на кухне. Улучив момент, когда его ученик не мог их слышать, Чиун сказал Руби, что хотел бы, чтобы они с Римо родили мальчика. Чиун возьмет его себе, если ребенок родится здоровым. А семейство Гонзалесов пусть берет себе девочек. Руби отвечала, что девочки предпочтительнее мальчиков, и обвиняла Чиуна в том, что его взгляды на женщин отстали от жизни. — Теперь уже никто не считает, что женщины глупее мужчин, — сказала она. — Ты рассуждаешь как женоненавистник. — Я по-прежнему считаю, что вода — мокрая, как бы ее ни называли, — упрямо сказал старец. Чиуну потребовалось ровно тридцать две секунды, чтобы понять, что именно произошло в то злополучное утро. Он начал объяснять это Римо на корейском языке. — Что он говорит? — спросила Руби. — Он считает, что это был налет с целью захвата рабов, — ответил Римо. — Люшен — раб?! — изумилась Руби. — Да он всю жизнь ничего не делал. И все остальные, кого увезли вместе с ним, точно такие же лодыри. Чиун кивнул и опять заговорил по-корейски. — Скажи ему, чтобы он прекратил говорить на этом смешном языке, — потребовала Руби. — Он говорит, что ты сама смешная. Что у тебя смешной нос и глаза тоже. И ребенок у тебя будет самым безобразным на свете. Руби повернулась к старцу. — Я знаю, что ты говоришь по-английски. Почему бы тебе не объяснить все по-человечески? — Ты — настоящий урод, — весело сказал Чиун. Он не признался в том, что надеется получить от нее мальчика, более способного, чем Римо, потому, что Руби была умная, и это Чиуну нравилось. Если объединить внешность Римо и ее ум, можно надеяться на хороший результат. Он воспитает себе преемника без комплексов. Он не сказал и того, что вовсе не считает ее некрасивой. Это была своего рода игра: Чиун заметил, что, когда он обижает Руби, Римо берет ее сторону. И если обидеть ее как следует, то, может быть, удастся этим путем способствовать их сближению и рождению наследника Синанджу. — Это был не просто рейд для захвата рабов, — уверенно сказал Чиун, — это была демонстрация силы. — Вот видишь, — укорила его Руби. — Можешь ведь говорить нормально, когда захочешь. — Она вовсе не урод, она даже симпатичная, — сказал Римо. — Слишком тощая! — засмеялся Чиун. — А ты, наверное, предпочитаешь жирных толстух из своей деревни. — Римо всерьез обиделся за Руби. — Ты и сам не красавец, — сказала она Чиуну. — Даже с грубиянами я стараюсь поддерживать разговор, достойный цивилизованных людей, — возразил Чиун. — А ты, девочка, переходишь на личности. В устах несимпатичной особы это особенно некрасиво. Но я не опущусь до склоки. Я понимаю, что у тебя и без того хватает проблем — с такой-то внешностью. Римо немного придвинулся к Руби. Чиун в душе ликовал. — Послушай, папочка, — сказал Римо. — Не будем переходить на личности, давай ближе к делу. Почему ты считаешь, что это была демонстрация? Чиун удовлетворенно кивнул и повернулся к Руби. — Ты хорошо разбираешь английскую речь, дитя? — Да, а что? — спросила она, чувствуя подвох. — Я вот все думаю, хорошо ли ты слышишь с этими наушниками на голове. — У меня на голове только уши, — возразила девушка. — Я тоже так сначала думал, — сказал старец. — Но потом пришел к выводу, что эти штуки слишком безобразны, чтобы быть ушными раковинами. И уже другим тоном Чиун пояснил, что в древнее время существовал такой обычай: перед началом сражения делали набег на стан противника, чтобы захватить людей и показать, как легко они могут быть превращены в рабов. Эго деморализовывало вражеское войско. — Не беспокойся ни о чем. — Теперь Чиун продолжал начатый с Руби разговор. — Я уже все обдумал: у вас с Римо родится сын что надо. — Проклятье! — вскричала девушка. — Ведь мы говорим совсем о другом — о том, как спасти Люшена. А если тебе нужен ребенок, иди в приют. Там есть сотни детей, которых они отдают на воспитание. — Но он не будет сыном Римо. Римо должен дать мне своего ребенка. Мальчика. — Если ты хочешь договориться об этом со мной, сначала помоги освободить Люшена. Где его можно найти? — Ты говорила, что у тебя много знакомых в этой части страны. — Да. Чиун остановился у висящей на стене карты Соединенных Штатов. Закрывавшее ее стекло пожелтело от дыма трубки миссис Гонзалес. — Покажи мне места, где ты никого не знаешь, — потребовал Чиун. — Вряд ли такие найдутся, — произнесла Руби, слегка поразмыслив. — Подумай как следует. — Но это глупо! — Думай, тебе говорят! — прикрикнул Чиун. Девушка начала водить пальцем по карте, показывая места, где жили ее знакомые, пока не наткнулась на территорию, где у нее не могло быть ни друзей, ни знакомых, ни просто людей, которые могли бы оказать ей услугу. От Чиуна не укрылись сомнения девушки. — Что ты скажешь об этих местах? — спросил он. — Пустой номер, — сказала Руби. — Сплошные сосновые леса. Там никто не живет, туда нет дороги. Римо бросил на Чиуна многозначительный взгляд. — Там ничего нет, — повторила Руби. — Даже Римо и тот меня понял, — сказал Чиун. — Мне нравятся твои оценки моего интеллекта, — насупился Римо. — Не исключено, что я — единственный здравомыслящий человек из нас троих и, может быть, именно поэтому кажусь вам безголовым чурбаном. Но я не намерен больше терпеть — всему есть предел. Руби смутилась, а Чиун почувствовал себя задетым. Что он такого сделал? Он все время старается молчать, хотя его окружают далеко не идеальные люди: одни из них — туповатый белый, другая — мулатка, с кожей бледно-коричневого цвета и двумя кочанами брюссельской капусты вместо ушей. Чиун высказал эти мысли вслух и на протяжении всего пути не переставал недовольно ворчать. — И зачем было забираться в такую глушь? Нормальные цивилизованные наемные убийцы работают в городах, а эти шастают, словно стадо диких зверей, по лесу. В лесу были ясно видны пешеходные тропы. То, что их проложили военные, не оставляло никаких сомнений: земля бывает так плотно утоптана тогда, когда по ней проходят сотни человек строем в одном направлении. Римо и Чиуну эти признаки говорили яснее ясного: где-то поблизости находится военный лагерь. Чиун решил объясниться со своим учеником. Он, Чиун, вовсе не считает Римо глупым. Но наемные убийцы бывают разными. Одни занимаются своим прямым делом, другие идут работать на телевидение. Он, Чиун, не берется судить, что лучше: бессмысленная, бесполезная работа или слава, деньги, почет. Он не собирался этого говорить... А почему, собственно, и не сказать? — Хватит! — вскипел Римо. — Мы будем дело делать или разговоры разговаривать? Лагерь был уже близко — они поняли это по тому, что дорог стало больше. Инспектора страховых компаний знают эту закономерность: количество дорожных происшествий возрастает в радиусе двадцать пять миль от дома. Не потому, что люди ближе к дому ведут машины с меньшей осторожностью, а потому, что ездят здесь чаще. — Так ведь я ничего не сказал, — искренне удивился Чиун. — Вот и хорошо, — буркнул Римо. И тут они увидели первый сторожевой пост. Два охранника сидели в секрете, в нескольких шагах от дороги. Многочасовое наблюдение утомило их глаза. Не ожидая никого увидеть на глухой лесной тропе в этот знойный день, они не заметили чужаков — Мастера Синанджу и американца, который тоже принадлежал теперь к Дому Синанджу (хотя и не происходил из него), почти ничем не отличаясь от того, самого первого, наемного убийцы-ассасина, который много столетий назад ушел из бедной корейской деревушки, чтобы своим искусством добыть средства к существованию для своих земляков. Это был обычный лагерь, построенный по образцу римских лагерей: в виде прямоугольника, с командным пунктом, расположенным сбоку площадки. Это делалось для того, чтобы можно было использовать свободный центр для перегруппировки рядов защитников крепости — в случае если ее стены будут взяты приступом. Римляне умели делать это, как никто другой, но теперь, спустя века, когда уже никто не пользуется копьями, щитами и мечами, такое расположение лагеря — с открытой площадкой в центре — потеряло всякий смысл. Мастер Синанджу знал: в бою солдаты выполняют то, чего не понимают. Оттого они и воюют плохо. Римо и Чиуну не составило труда проникнуть на территорию лагеря и вступить в беседу с дежурным офицером. Лагерь казался покинутым. На столе у офицера лежала копия нью-гемпширского номерного знака с девизом: «Свобода или смерть!» Было, однако, не похоже, чтобы дежурный офицер неукоснительно следовал этому девизу. Здравомыслящие люди склонны к компромиссам, особенно тогда, когда ощущают, что их руки вот-вот отделятся от плеч и что они могут запросто расстаться с жизнью, а если и уцелеют, то, по меньшей мере, лишатся пальцев. Офицер увлекался игрой на фортепиано, что и решило исход дела: он начал говорить, не ожидая приказаний. — Это — специальная часть, с особыми задачами и строгой дисциплиной. Командует ею полковник Блич. Пароль на сегодня... — Я не спрашиваю у вас пароль, капитан. Меня не интересует имя вашего командира. Я ищу здесь одного никому не нужного лодыря. — Здесь никого нет. Наша часть ушла с полковником в неизвестном мне направлении. — Тот, кого мы ищем, не служит в вашей части. Его зовут Люшен Джексон. Прежде чем капитан успел ответить, Чиун его остановил. — Это не здесь, — сказал он Римо по-корейски. Они держат рабов в другом месте.Глава восьмая
Скорее всего, это военная операция, думал Харолд Смит, покупая подержанный мяч для гольфа в фирменном магазине гольф-клуба близ Фолкрофта. Он потратил не менее трех минут, роясь в ящике с двадцатицентовыми мячами в поисках настоящего «Титлейста». Смит не любил играть плохими мячами. Наконец ему попался мяч без порезов, хотя и с «оспинами» и с глубокой полукруглой царапиной, напоминающей улыбающуюся рожицу. Отмывая его под краном на первой площадке, он не переставал думать над тем, как и откуда боевики произвели этот марш-бросок. То, что нападение на Норфолк произведено не регулярными частями, сомнению не подлежало: все перемещения войск можно было наблюдать на мониторе его компьютера. И все таки где-то находилась большая группа людей в военной форме, не попавшая в базу данных компьютера. Наличие, такой большой единицы предполагало воинскую подготовку, а это, в свою очередь, указывало на существование лагеря. Помогавший ему мальчик наблюдал за действиями Смита с плохо скрытым неодобрением. Ему случалось и раньше обслуживать этого игрока, и, честно говоря, он не считал, что пятьдесят центов — хорошие чаевые за четыре часа работы. Когда другие подносчики клюшек увидели, что Смит направляется к первой площадке, их как ветром сдуло. А этот оказался не таким догадливым и теперь казнил себя за нерасторопность. Его товарищи подцепили более щедрых игроков — кинозвезд, известных политических деятелей, видных антрепренеров, а у него этот сквалыга. Парень не мог знать, что ему выпала честь носить клюшки для человека, входящего в первую тройку или четверку самых могущественных людей мира, если даже он и давал на чай всего лишь пятьдесят центов. Смит не догадывался, какой репутацией он пользуется среди обслуживающего персонала клуба. Этот вопрос он решил для себя раз и навсегда: игроки платят солидную сумму за право разгуливать по полю для гольфа, мальчики тоже пользуются таким правом и еще хотят, чтобы им за это платили. Правда, мальчик носит сумку с клюшками, а всякий труд должен оплачиваться. Смит оценил его примерно в три цента — в расчете на одну лунку. За восемнадцать лунок выходило пятьдесят четыре цента. Округлив, он получил пятьдесят центов. То, что другие платили помощнику по четыре, а то и по пять долларов, его не касалось: если они хотят разбазаривать свои деньги, это их личное дело. Вдыхая насыщенный солями прохладный утренний ветерок, доносящийся с ближнего залива, Смит испытывал смутное чувство вины за праздное времяпрепровождение. Было время, когда он играл в гольф регулярно — раз в неделю, но в последние годы его служебные обязанности разрастались, точно раковые клетки, и стало практически невозможно оторваться от стола и выкроить время для отдыха. Сегодня Смит решился на это только потому, что требовалось кое-что обдумать без помех. Это служило ему оправданием в собственных глазах. Римо исчез, а с ним и Чиун. Теперь у КЮРЕ нет карающей руки. Хотя Римо и раньше грозился уйти, теперь это — реальность, тревожащая Смита. Без исполнителя КЮРЕ ничто, она ничем не выделяется в списке многочисленных правительственных агентств, соперничающих друг с другом, собирающих одну и ту же информацию, чтобы потом сидеть на ней, как собака на сене, не решаясь что-либо предпринять. И вот теперь норфолкское дело. Случись это раньше, он просто-напросто снял бы трубку и дал задание Римо выехать туда. Но теперь уже не позвонишь — нет у него больше никакого Римо. Аккуратно устанавливая мяч на отметке для первого удара, Смит старался убедить себя, что его озабоченность не повлияет на качество ударов. Он уже давно не играл, но раньше играл хорошо и гордился этим. Первая лунка находилась прямо перед ним на расстоянии 385 ярдов. Завсегдатай клуба мог взять ее за четыре удара: 240 ярдов — деревянной клюшкой, 140 — клюшкой с металлической головкой и двумя короткими доводящими ударами легкими клюшками. Харолд Смит размахнулся и с силой ударил по мячу. Удар был чистый, мяч описал дугу, пролетел 135 ярдов и упав, прокатился еще 40 ярдов. Губы Смита тронула чуть заметная улыбка. Похоже он еще чего-то стоит как игрок. Государственные заботы не лишили его рук меткости. Он передал клюшку мальчику и пошел к мячу, уже зная, как закончится первый раунд. Конечно, ему трудно претендовать на высокий класс, но и мазать он не собирается. На каждую лунку ему понадобится только один добавочный удар сверх четырех. Лучший результат на этом поле — 72 удара. Смит надеялся, что уложится в 90 — ему всегда это удавалось, а иногда результат бывал более высоким. Хотя и 90 ударов — это совсем не плохо. Главное — стабильность. Он никогда не стремился к сверхмощным ударам. Он любил все делать основательно, предпочитая золотую середину. Но что, однако, с Норфолком? Можно не сомневаться, что это была военная операция. Значит, у них должна быть база. Но где? Вторым ударом Смит покрыл 130 ярдов. Теперь до зеленого поля оставалось 110 ярдов. Мальчик, не спрашивая, подал ему клюшку с металлической головкой номер четыре. Ею Смит загнал мяч на зеленое поле в 12 футах от лунки. Легким ударом малой клюшки он подкатил мяч на расстояние фута от лунки, а потом, совсем слабым толчком завершил первую часть игры. На первую лунку он использовал пять ударов. Помощник с явной неохотой вынул мяч из лунки, поставил флажок на место и протянул мяч игроку. Тот, однако, на него даже не взглянул. Его взор был прикован к деревьям, плотной стеной стоявшим по обе стороны первой дорожки. В его голове смутно брезжила еще неясная идея. — Я, пожалуй, больше не буду сегодня играть, сынок, — сказал он мальчику. Подросток с прыщавым лицом облегченно вздохнул. Смит же подумал, что парень разочарован. — Ты сам понимаешь, что я не могу заплатить тебе сполна, за всю игру, — сказал Смит. Мальчик кивнул в знак согласия. — Сколько, ты считаешь, я тебе должен? По справедливости. Подросток пожал плечами. Он сам был готов дать этому господину пару долларов — только бы избавиться от него. Может, еще не поздно вернуться и заполучить себе щедрого клиента. Смит посмотрел на мяч в руке мальчика. — Я только что заплатил за него двадцать пять центов, — сказал он. — Если не возражаешь, возьми его себе и будем квиты. Мальчику показалось, что двурогий полумесяц на поверхности поцарапанного мяча смеется над ним. Он был ошеломлен. — Большое спасибо, доктор Смит! Может, мне удастся перепродать его и выручить десять, а то и все пятнадцать центов. — Я тоже так думаю, — сказал Смит, — десять центов за одну лунку составит один доллар восемьдесят центов за восемнадцать лунок. А пятнадцать центов соответственно — два доллара семьдесят центов. Смит помолчал, по-видимому, проверяя свои расчеты. Мальчик испугался, уж не хочет ли он вычесть с него налог на повторную продажу? Смит действительно подумал об этом, но потом махнул рукой и решительно произнес: — Впрочем, нет! Бери все себе. — Спасибо, доктор Смит. — Не за что, — сказал Смит, направившись к зданию клуба. — До будущей недели, — бросил он через плечо. Смит не слышал, как мальчик заскрипел зубами, повернулся и забросил мяч далеко в кусты. Через десять минут Смит был уже у себя в санатории. Секретарша занималась своими ногтями — и это в рабочее время! Он изумленно поднял брови. Мисс Первиш была готова провалиться сквозь землю. — Что случилось? — осмелилась она спросить, поспешно пряча бутылочку с лаком для ногтей. — Клуб закрыт? — Сегодня слишком хорошая погода для гольфа, — сказал Смит. — Прошу меня не беспокоить, если не случится что-то чрезвычайное. Войдя в кабинет, Смит сел за широкий стол, спиной к окну, выходящему на залив, и погрузился в работу. Военная операция предполагает наличие военного лагеря. Военный лагерь означает, что там должны быть здания со всеми коммуникациями, водоснабжением и канализацией. Смит нажал кнопку. В крышке стола открылась панель, и из нее выдвинулся компьютер — будто молчаливый слуга, ожидающий, приказаний. Смит пожелал получить сведения о территориях в радиусе 250 миль от Норфолка, достаточно обширных и изолированных, чтобы там могла базироваться воинская часть. Компьютеру понадобилось семь минут, чтобы просмотреть все карты а пленки. Таких мест было 746. Смит тихонько застонал, но взял себя в руки. Не все сразу, подумал он. «Сколько из них таких, где за последний год появились застроенные площадки?» — спросил он. Компьютер покопался в разнообразной информации, упрятанной в его чреве. На мониторе появился ответ: «43». «Сколько из 43-х таких, где есть канализационные системы, слишком большие для частных домов?» В ожидании ответа Смит рассеянно тронул лежащий на столе листок с фамилиями похищенных жителей Норфолка. На глаза ему попалось имя Люшена Джексона и его родственницы Р. Гонзалес. Последнее имя навело его на смутные воспоминания, всплывшие где-то в подсознании. Р. Гонзалес? Кто такая Р. Гонзалес? Компьютер тихонько щелкнул: на экране был готов ответ. Территорий, какими интересовался Смит, было три: одна в Вирджинии, одна в Северной Каролине и одна в Южной Каролине. Откинувшись на спинку стула, Смит прикинул, где именно может находиться нелегальный тренировочный центр. «В каком из трех мест не отмечено дорожное строительство в течение последнего года?» — спросил он. Компьютер выдал ответ без промедления: «В сосновых лесах Южной Каролины». Значит, это там, решил Смит. Для тайного лагеря не надо строить подъездные пути. Он еще раз сверил информацию и спросил компьютер, не наблюдалось ли за последний год увеличения числа вертолетных рейсов над сосновыми лесами Южной Каролины? «Увеличение составляет почти 600 процентов», — почти мгновенно ответил компьютер. Губы Смита сложились в некое подобие улыбки. Вертолеты выдали их! В условиях отсутствия дорог перевозки людей и грузов можно осуществлять только вертолетом. Вывод один — надо искать в сосновых лесах Южной Каролины. Он уже хотел стереть полученную информацию, как вдруг ему пришла в голову новая мысль. Помедлив, он попросил ЭВМ считать информацию о Р. Гонзалес, Норфолк, Вирджиния. Машина отозвалась через двадцать секунд: «Р. Гонзалес; Руби Джексон Гонзалес, 23 года, производитель париков, владелец двух агентств по продаже недвижимости, директор четырех банков на перекрестке улиц Дан и Бред-стрит; бывший агент ЦРУ, недавно вышла в отставку; последнее задание — на острове Бакья, где входила в контакт с персоналом КЮРЕ». Смит ликовал. Он нажал на кнопку, стирающую в памяти компьютера заданные ему вопросы, и спрятал его внутрь стола. Руби Гонзалес. Он говорил с ней, когда Римо и Чиун попали в переплет на острове Бакия. Она спасла им жизнь. Теперь их пути снова пересеклись: ее брат в числе похищенных. Конечно, это не Римо и не Чиун, но она может помочь ему, Смиту. Мисс Первиш ответила сразу, как только он взял трубку. — Срочно закажите билет на Норфолк, штат Вирджиния, — распорядился он. — Сию минуту, доктор! В оба конца? — Да. — Сию минуту! Она подождала, когда Смит отключится. А он, спохватившись, поспешно взял трубку снова. — Слушаю, сэр? — сказала мисс Первиш. — Я полечу туристическим классом, — сказал Смит.Глава девятая
Старая худая негритянка была одета в широкое домашнее платье, прямыми ровными складками ниспадающее до ступней, обутых в роскошные домашние туфли, на четыре размера больше необходимого. На голове у нее был яркий красный платок. Трубка, которую она курила, испускала ядовитый дым, какого Смит не нюхивал с тех пор, когда руководимый им отряд коммандос взорвал немецкий завод бездымного пороха в Норвегии в 1944 году. — Я ищу Руби Гонзалес, — сказал он. — Входи, — пригласила гостя мать Руби. Она ввела его в гостиную тесной квартирки и знаком указала место напротив. Смит погрузился в массивное кресло, утонув в его необъятных недрах. — Покажи мне свой рука, — потребовала миссис Гонзалес на ломаном английском языке. — Мне нужна Руби. Она — ваша дочь, как я полагаю? — Я и так знаю, кто мне дочь, — сказала миссис Гонзалес. — Я хочу глядеть на твой рука. Смит не без труда выбрался на край сиденья и протянул ей ладони. Вероятно, она хочет ему погадать. Негритянка взяла его руки в свои, сжав их, точно клещами. Она осмотрела ладони, потом пальцы; затем повернула кисти рук и внимательно осмотрела их с тыльной стороны. Решив, что это самые неинтересные руки, какие ей когда-либо приходилось видеть, она отпустила их со словами: — Простой рука, как у всех. — А почему они должны быть особенными? — не понял Смит. — Подумай сам! Ты пришел выручить Люшен? Так или нет? — Я пришел повидаться с вашей дочерью. — Так ты не тот человек, который хочет вернуть Люшен? По ее тону Смит понял, что она может сказать ему что-то важное. — Может быть, и тот. А что говорит Руби? — Руби смотрела телевизор и увидела руки. Дочь кричал: «Это он, это он! Он будет освободить наш Люшен!» Те руки были белые, ты тоже белый. Вот я и подумал — какая разница? У всех белых рука такой. Руки? Руки... О чем она говорит? — Так ты — не тот человек? — допытывалась миссис Гонзалес. — Я хочу попытаться освободить Люшена, — сказал Смит. — О'кей! Мне надо говорить с тобой, пока не пришел дочь. — Слушаю вас. — Почему не оставлять Люшен там, где он сейчас? — То есть не возвращать его в семью? Старая негритянка кивнула. — Руби сейчас скучать по нему, но это скоро пройдет, когда она увидеть, как нам хорошо без него. Он — самое никчемное создание на свете. Смит понимающе кивнул. — Когда вернется ваша дочь? — Который теперь час? Смит посмотрел на свои часы. — Половина третьего. — Она придет к шести. — Вы уверены? — Да. В это время я ужинать, моя дочь никогда не пропускать мой ужни. — Я приду вечером, — сказал Смит.* * *
... — Прибавь скорость, — сказала Руби. — Мне надо успеть приготовить еду. — На спидометре и так 85 миль в час, — возразил Римо, который вел ее белый «Континенталь». — Поезжай быстрее, — распорядилась сидевшая рядом с ним Руби, скрестив руки на груди и напряженно вглядываясь в дорогу сквозь ветровое стекло. — Тише вы там! — скомандовал Чиун с заднего сиденья. Он манипулировал с кнопками рации, встроенной в пол кабины. — Поосторожней, не сломай что-нибудь! — предупредил наставника Римо. — Я установила ее для мамы, — сказала Руби — Она любит поговорить во время езды, и меня это утомляет. А так она может говорить с кем-нибудь. Чиун нашел наконец кнопку включения, и в кабину ворвались мощные звуки. Руби протянула руку и убавила громкость, потом она передала Чиуну микрофон и повернулась к Римо, продолжая начатый разговор: — Теперь ты понимаешь, почему нам надо поговорить с этим твоим обормотом, доктором Смитом? — Не понимаю. — Нам надо узнать, куда увезли Люшена. У Смита больше возможностей для этого, — пояснила Руби. — Извини, но это не адресу. Я с этим завязал. Позади них послышался возбужденный возглас Чиуна. — Как интересно! Это устройство, вероятно, подключилось к сумасшедшему дому. Я беседую с ненормальными, которые считают, что все вокруг чайники. — "Чайниками" называют водителей-новичков, — поправила его Руби. — Ты должен это сделать, — сказала она Римо. — Нет. — Ради меня. — Тем более ради тебя. — Замолчите, вы, оба! — крикнул Чиун. — Я нашел знакомого. Он говорит, что я — его приятель. — Ну, тогда ради Люшена, — упрашивала Руби. — Пошел он к дьяволу, твой Люшен! — Он не сделал тебе ничего плохого. — Только потому, что мы с ним никогда не встречались, — сказал Римо. — Он — мой брат. Ты обязан позвонить доктору Смиту. — Ничего подобного! — Тогда я позвоню ему сама, — сказала Руби. — Если ты это сделаешь, я уйду. Римо посмотрел в зеркало. Чиун, широко улыбаясь, повернулся налево и прижался лицом к боковому стеклу, потом перегнулся к правому окну, после чего развернулся на 180 градусов и послал улыбку в направлении заднего стекла. — Чему ты улыбаешься? — спросил его Римо. — Кто-то из моих новых приятелей говорит, что меня сняли. А я хочу сфотографироваться с улыбкой на лице. — Что это значит? — не понял Римо. — Это значит, что ты превысил скорость! — взвизгнула Руби. — Надо притормозить. Но было уже поздно. Прятавшаяся за мостом полицейская машина, мигая огнями и гудя сиреной, выехала на проезжую часть и рванулась за нарушителями. — Ты же сама твердила, что я еду слишком медленно, — огрызнулся Римо. — Тогда не было рядом полиции. Они засекли нас радаром, о чем другие водители предупреждали по рации. Теперь нас задержат. — Не обязательно. — Римо сильнее нажал на акселератор. Патрульная машина отстала. На скорости сто двадцать миль Римо вылетел на следующий подъем и свернул на боковое шоссе, где его не могли перехватить другие патрули. Остаток пути до Норфолка он ехал со скоростью девяносто миль. Когда они остановились у мастерской париков, Чиун что-то кричал по-корейски в микрофон рации. — Что он говорит? — спросила Руби. — Обещает кому-то раздавить его всмятку, если тот попадется ему на тротуаре. — За что? — По-моему, его обозвали «трещоткой», — пояснил Римо. Воздух на Джефферсон-стрит имел соленый привкус — из-за дневного смога. Римо и Руби вышли из машины, за ними вылез Чиун. Увидев их, Смит, сидевший в небольшом ресторанчике на противоположной стороне улицы, положил на стол пятицентовую монетку в качестве чаевых и поспешил покинуть зал. — Римо! — позвал он. Все трое обернулись на голос пересекавшего улицу человека в поношенном сером костюме. — Кто это? — спросила Руби. — Будто ты не знаешь, шпионка! — фыркнул Римо. — Чиун, кто это? — Это император Смит, — вполголоса сказал Чиун. — Разве?! Какой невзрачный! — удивилась Руби. — Когда ты его узнаешь ближе, он тебе покажется еще более несимпатичным, — пообещал Римо. — Что вы здесь делаете, Смитти? — Ищу Люшена Джексона, — ответил тот. — Вы — Руби Гонзалес? Руби молча кивнула. — Мне кажется, мы могли бы узнать кое-что о вашем брате в сосновых лесах Южной Каролины, — сказал Смит. — Мы только что оттуда, — сообщила Руби. — Ну и как? — Минуточку! — вмешался Римо. — Я больше не работаю у вас, Смитти. К чему эти расспросы? — Мы делаем общее дело. Может быть, есть смысл объединить усилия? — предложил Смит. — Нет, — отказался Римо. — Я ухожу. Он уже направился прочь от машины, но Чиун его остановил. Старец излил на ученика целый поток корейских слов. Выслушав его, Римо повернулся к Смиту: — Ну, хорошо. Только командовать здесь буду я, а не вы. Смит кивнул в знак согласия. — Мы опоздали с прибытием. Там базировалась какая-то часть, но она выбыла неизвестно куда. Люшена и остальных там нет — это все, что мы знаем. — Воинская часть? — уточнил Смит. — Да. — Она должна была оставить следы. — Верно. Вот вы все и разнюхайте, — сказал Римо. — А потом дадите мне знать, что и как. Он пошел в помещение мастерской. Смит последовал за ним. — Что ты ему сказал, чтобы заставить остаться? — спросила Руби, оставшись наедине с Чиуном. — Это неважно. — Я хочу знать! — Я сказал, что если он сейчас уйдет, то не заплатит тебе старый долг и ему придется всю жизнь слушать, как ты будешь мучить его своим визгливым, как пила, голосом. Руби одобрительно похлопала Чиуна по плечу. — Это ты ему здорово сказал. — Главное — справедливо, — заметил Чиун, так и не придумавший, что сделать для сближения Руби и Римо, а значит, и не решивший вопрос о наследнике Синанджу.Глава десятая
— Четырнадцать студенческих автобусов, следующих один за другим с интервалом в пять минут, прошли маршрутом номер 675 в направлении Пенсильвании, — сказал Смит, повесив трубку телефона. — Ну и что? — возразил Римо. — Может, они едут на соревнования по бейсболу. — Они везут студентов из Мэриведер-колледжа, школы Этенби, из Бартлеттского университета, из Североатлантической школы и колледжа Святого Олафа. — Все правильно. Спортивные соревнования, — сказал Римо. — В чем дело? — А в том, что в Соединенных Штатах нет учебных заведений с такими названиями. — Можем мы получить сведения о том, куда они направляются? — Информация еще не готова. За колонной наблюдают, — ответил Смит. — Нам пора ехать, — сказала Руби. — До завтра, мама. Если проголодаешься, пошли кого-нибудь из рабочих купить еду. Мы едем за Люшеном. — Не тревожься за меня, дитя, — сказала миссис Гонзалес, раскачиваясь в своей качалке. Встретившись глазами со Смитом, она отрицательно покачала головой. Мать Люшена все еще считала, что именно он будет решать вопрос о возвращении ее сына, и надеялась убедить его не делать этого. Всю дорогу Чиун не расставался с рацией. — Как вам нравится отдыхать? — спросил у Римо Смит. — Это лучше, чем работать на вас, — ответил тот. — А вы подумали о том, на что будете жить? Кто теперь будет оплачивать ваши счета? — Это не ваша забота, Смитти. Я скоро сделаюсь звездой телеэкрана. А когда получу с них все, что мне причитается, то заживу припеваючи, как король. — Ты — и вдруг отставка?.. — сказала Руби. — Это как-то не вяжется одно с другим. — Я ушел с этой работы. Слишком много безымянных трупов, слишком много смертей. — Римо! — строго сказал Смит. Их взгляды встретились в зеркале. Смит предостерегающе показал глазами на Руби. — На ее счет можно не беспокоиться, Смитти: она знает об организации больше, чем вы думаете. Если бы вы нас не нашли, она все равно заставила бы меня разыскать вас. — Вы хорошо информированы, — заметил Смит, обращаясь к Руби. — Я держу свои уши открытыми, — сказала она. — Это не так просто, когда имеешь вместо ушей кочешки брюссельской капусты, — хихикнул Чиун. Из рации донесся чей-то громкий голос. Чиун поздоровался. — Привет, «чайник»! — Сколько раз вам говорить! — рассердился Чиун. — Люди — не чайники! — А как ты сам себя называешь? — Как я называю себя сам? Или как меня называют другие? — Как мне тебя называть? — спросил голос. Акцент был оклахомский. В любом месте, где ни подключишься к рации, голоса звучат всегда одинаково, как будто они принадлежат обитателям лачуг, сложенных из обрывков толя где-нибудь в окрестностях Талсы, подумал Римо. — Я себя называю скромным, добрым, застенчивым и великодушным, — признался Чиун — Другие называют меня прославленным, просвещенным, досточтимым, почтеннейшим Мастером. — Ничего себе! Я буду называть тебя скромнягой, не возражаешь? — Лучше зови меня Мастером, это больше соответствуем моему характеру. Не знаю, говорил ли я тебе, мой добрый друг, что я работаю на тайное государственное агентство? Смит застонал, как от зубной боли, и ударился головой об угол сиденья.* * *
Машина, в которой находился полковник Уэнделл Блич, шла первой в растянувшейся по шоссе колонне из четырнадцати автобусов. Он сидел за спиной водителя, на голове у него были наушники; полковник внимательно слушал все сообщения, поступающие с базы. Пятьдесят пассажиров головного автобуса были одеты в джинсы и футболки. Жесткие требования дисциплины были теперь ослаблены ровно настолько, чтобы парни могли беседовать между собой — не слишком, впрочем, громко. — Сейчас мы увидим шоу на дороге, — сказал, то ли спрашивая, то ли утверждая, старший лейтенант, опускаясь в соседнее кресло. Блич кивнул. — Люди готовы? — осведомился он. — Вы знаете это лучше меня, полковник. Они готовы ровно настолько, насколько этого хотим мы. Блич снова кивнул. За окном проносился сельский пейзаж. — Мы ведь не делаем ничего такого, чего им не пришлось бы делать в регулярной армии. Если они захотят туда перейти, — добавил он. Лейтенант кивнул в знак согласия. — Двадцать лет я наблюдаю, как деградирует армия, — продолжал Блич. — Жалованье растет, а моральные устои рушатся. Не армия, а провинциальный клуб. Гражданские права этому сброду?! Если они добровольцы, так надо их баловать? Если бы мне дали их на полгода, я бы все поставил с головы на ноги. Я бы создал настоящее войско — не хуже, чем было у древних римлян. — Или у генерала Першинга, — поддакнул лейтенант. Блич, однако, с этим не согласился. — Ну, не совсем так, — сказал он. — Вы знаете, почему он получил прозвище Черный Джек? — Не знаю. — Он ввел форму черного цвета. Сначала его звали Черномазый Джек. Ну да Бог с ним, с Першингом. Что до меня, мне долго не представлялось случая показать себя, пока американцы не осрамились в Намибии, когда там вспыхнули беспорядки и были человеческие жертвы. Я предложил свои услуги по наведению порядка в армии, но меня не поняли. — Все дело в мягком обращении, — перебил лейтенант. — Нам не хватает твердой руки. — А потом мне наконец повезло: я был приглашен сюда. Сейчас у меня лучшая часть изо всех, какие я когда-либо видел. Наилучшие условия, наилучшая подготовка, наилучшая дисциплина. Я могу повести их хоть в ад! — И они последуют за вами, вне всякого сомнения, — сказал лейтенант. Блич повернулся к нему и дружески похлопал его по плечу. — Придет время, — сказал он, — когда мы наведем в нашей стране порядок и для нас отольют медали. А до тех пор мы должны находить удовлетворение в том, что мы делаем. В его наушниках послышалось потрескивание. Блич сделал лейтенанту знак молчать и взял в руки микрофон. — "Белая лиса", номер первый слушает, — произнес он. — Прием! С минуту он внимательно слушал, затем коротко сказал: — Прием окончен. Молодцы! Он повесил микрофон на крючок поверх головных телефонов. Лейтенант смотрел на него выжидающе. — Что-нибудь случилось? — спросил он. — В лагере были гости. — Ну и?.. — Там им ничего не сказали, но, видимо, они получили информацию из другого источника и следуют за нами от самого Норфолка. — Ведут наблюдение? — спросил лейтенант. — Похоже, что так. — Кто они? — Не знаю. Их четверо, трое мужчин и одна женщина. — Что будем делать? По толстому лицу Блича пробежала легкая улыбка, сделавшая его похожим на фонарь из тыквы, зажигаемый ночью в канун праздника Всех Святых. — Организуем им теплую встречу, — сказал он. Свыше двух часов Чиун пытался уговорить всех, кто подключался к нему по одному их сорока каналов рации, соблюдать тишину в течение часа с четвертью — с тем чтобы он мог прочитать вслух одно из самых коротких произведений поэзии Унг. Никто, однако, не прислушался к его просьбам, и, когда Римо, после сообщения, полученного Смитом с одного из дорожных постов, свернул на грязный проселок близ города Геттисберга в Пенсильвании, Чиун разразился угрозами и проклятиями в адрес радио с обратной связью. Разумеется, на корейском языке. Трое солдат, прячущихся среди холмов, в полумиле от поворота, видели, как белый «Континенталь», съезжая с шоссе на проселок, поднял густое облако пыли. — Он всегда ведет себя так в дороге? — спросила Руби Римо. — Только когда ему очень не хочется ехать. — Что он сейчас говорит? — снова спросила Руби, видя, что Смит страшно боится, чтобы Чиун, говоря по-корейски, не выдал те немногие секреты КЮРЕ, которые еще оставались секретами. Римо прислушался. — Одному из своих более-менее сносных «приятелей» он объясняет, что единственная разница между ним и коровьим пометом заключается в том, что его нельзя употребить на кизяки. В кабину ворвался новый грубый голос. Чиун ответил не менее грубо. — А этому он советует испить овечьей мочи, — перевел Римо. Хорошо подрессоренную машину покачивало на ухабах. Руби зажала уши ладонями, чтобы не слышать доносившуюся с заднего сиденья ругань. Внезапно все смолкло. Руби повернула голову, чтобы узнать причину внезапно наступившей тишины. Вдруг Чиун молниеносно перегнулся вперед, ухватился левой рукой за руль и резко крутанул его вправо. Машина повернула почти под прямым углом и съехала с дороги, едва не врезавшись в дерево. В последнюю долю секунды Чиун вывернул руль в прежнее положение. Римо вопросительно взглянул на Чиуна и уже открыл было рот, как вдруг позади них раздались — один за другим — два взрыва. На машину посыпались мелкие осколки камней и комья земли. Облака пыли, смешанной с едким дымом, заклубились над дорогой. — Бьют гаубицы! — воскликнул Римо. Он выжал акселератор до пола и забрал у Чиуна руль. «Континенталь» на предельной скорости помчался вперед. Чиун удовлетворенно кивнул и занял свое место. Когда облака рассеялись, Смит увидел сзади на дороге две воронки, каждая размером с пивную бочку. Римо хотел было притормозить. — Не надо! — сказал Чиун. — Будет еще один. — Откуда ты знаешь? — удивилась Руби. — Бог троицу любит, — прошипел Чиун. Руби видела, как он сузил глаза, сфокусировав их на чем-то, что, казалось, было всего в нескольких дюймах от его носа. Вдруг он вскинул голову и крикнул: — Влево, Римо! Круто влево! Римо резко повернул налево и нажал на газ. Задрав нос кверху, машина рванулась вперед. Сзади послышался взрыв, на миг оторвавший правые колеса автомобиля от земли. Однако Римо без труда выровнял машину. Чиун открыл заднее стекло и внимательно прислушался. — Теперь все, — сказал он. И безо всякого перехода снова взял микрофон, чтобы возобновить прежнее занятие. Вновь зазвучали на самых высоких нотах корейские оскорбления и брань. — Как он узнал? — спросила Руби. — Он их услышал, — ответил Римо. — А почему я ничего не слышала? — Потому что у тебя уши как брюссельская капуста. — Но как он мог услышать что бы то ни было, не переставая кричать в микрофон? — допытывалась Руби. — А почему бы и нет? Он знает то, что кричит, ему не обязательно это слушать. Поэтому он слушал все остальное и услышал, как летят снаряды. — Только и всего? — Только и всего. Римо знал, что она ни за что не поверит. Искусство Синанджу просто, а все хотят чего-то сложного. Какая уж тут сложность, когда сам открывается истина, простая, как день: Синанджу учит использовать свое тело по назначению — только и всего. — Раз ты такой умный, то почему ты их не слышал? — спросила Руби. — Чиун слышит лучше меня. — Тихо! — скомандовал Чиун. — Раз я так хорошо слышу, то вы должны понимать, что мне невыносимо слушать ваше постоянное нытье. Замолчите оба: я буду читать свою поэму. — Извини, папочка, подожди еще минуту, — сказал Римо, сворачивая с шоссе под редкие деревья у обочины. — Приехали! — Римо оглянулся на Смита. — Их люди наверняка сообщили кому надо о своей неудаче. Нас будут ждать. Придется идти пешком, а вы, Смитти, и Руби езжайте обратно. — Какая чушь! — возмутилась Руби. — У этой девушки храброе сердце, — сказал Чиун. — Она нарожает добрых сыновей. — Сейчас же прекрати, Чиун! — Римо повернулся к Смиту. — Вы нас только задерживаете. Недавно мы проехали заправочную колонку, она осталась слева, примерно в одной миле. Ждите нас там. Смит подумал немного и сказал: — Хорошо. Кстати, я могу оттуда позвонить. Римо и Чиун бесшумно выскользнули из кабины, и Руби села за руль. Выехав на дорогу, она оглянулась: оба будто провалились сквозь землю. Объезжая воронку, образовавшуюся на месте взрыва, машина подняла столб пыли. Выехать на прямую дорогу им не пришлось: поперек дороги стоял фургон грязно-оливкового цвета. С виду он был похож на военный, однако опознавательных знаков на нем не было. Руби затормозила. Из кузова выпрыгнули четверо вооруженных автоматчиков. Они подошли к машине и направили автоматы на ветровое стекло. Руби включила задний ход и посмотрела в зеркало: сзади стояли еще трое, нацелив дула автоматов на Руби и Смита. — Лучше будет остановиться, — сказал Смит. — Дерьмо, — прокомментировала Руби. Из кабины грузовика спрыгнул на землю человек в форме цвета хаки, с сержантскими нашивками. — А ну, выходите оба! — Он проворно раскрыл для Смита заднюю дверцу. — Живо! Потом он открыл переднюю дверцу со стороны пассажира, сунул голову внутрь кабины и ощерилсяна Руби. Зубы у него были желтые от табака; его акцент с головой выдавал уроженца юга Алабамы. — И ты с ними, черномазая! — сказал он. — Да уж, конечно, не с ку-клукс-кланом! — отрезала Руби.* * *
Поднявшись на вершину холма, Римо огляделся и узнал местность. Перед ними расстилались волнистые холмы Южной Пенсильвании, на которых там и сям виднелись мемориалы, статуи и небольшие часовни. — Это Геттисберг, — сказал Римо. — Вон там — Семетри-бридж, а вот это — Калпс Хилл. — Что такое Геттисберг? — спросил Чиун. — Здесь было сражение, — ответил Римо. — Во время войны? — Да. — Какой? — Гражданской. — А, война против рабства, — припомнил Чиун. — А теперь мы с тобой заняты поисками новой армии, которая хочет восстановить рабовладение, — подхватил Римо. — Мы не найдем ее здесь, на этой вершине, — сказал Чиун. У подножия холма, на небольшой ровной площадке, Римо обнаружил три углубления, оставленные гаубицей, и показал их Чиуну. — Одна из них стояла здесь. Чиун кивнул. — Они нас поджидали. — Как это? — не понял Римо. — Отсюда дорога не просматривается. По нашей машине выпустили три снаряда. Кто-то из этих людей, должно быть, засек наш автомобиль и передал по рации команду открыть огонь. Но цель была пристреляна заранее — они ведь не могли видеть дорогу. Они нас ждали. — Чиун показал рукой в направлении леса. — Они ушли туда. — Тогда пойдем к ним в гости, — сказал Римо. Полевой лагерь был разбит на лужайке, позади небольшого холма в окрестностях Геттисберга. Лужайка была ограждена цепью военных грузовиков и автобусов, на которых приехали боевики с базы в Южной Каролине. В стороне от них стоял белый «Континенталь». На поле была разбита только одна армейская палатка площадью в пятнадцать квадратных футов. Она служила полковнику Бличу командным пунктом и местом отдыха в ожидании дальнейших распоряжений. Аккуратненький, кругленький, в светлой габардиновой куртке и брюках-галифе, заправленных в высокие сапоги, Блич разглядывал Смита и Руби, похлопывая рукоятью хлыста по правому бедру. Пленников охраняли трое автоматчиков во главе с желтозубым сержантом. Позади них сидели на земле пятьсот солдат — основной костяк войска Блича. Их спешным порядком вывели на лужайку сразу после того, как привели пленников. Руби наблюдала, как они ровными рядами рассаживались на траве. Чокнутые, злилась она, безмозглые бараны! О чем только думают их тупые расистские головы, закупленные оптом на Крайнем Юге! Желая произвести впечатление на своих людей, Блич бодро расхаживал взад-вперед перед захваченными пленниками. Руби зевнула и прикрыла рот тыльной стороной ладони. — Ах так! — прорычал Блич. — Отвечайте, кто вы такие! Его зычный голос прокатился над лужайкой и повис в воздухе. Парни молча ждали, что будет дальше. — Мы из мэрии, — сказала Руби. — Хотим проверить, есть ли у вас санкция на проведение демонстрации. Блич вперил в нее сузившиеся от гнева глазки. — Посмотрим, надолго ли хватит твоего чувства юмора. — Он повернулся к Смиту. — А что скажешь ты? — Мне нечего вам сказать, — ответил тот. Блич вздернул подбородок и обратился к своему войску — поверх голов Руби и Смита. — Смотрите, ребята! — сказал он. — Хорошенько смотрите: вот так выглядит враг. Это — шпионы! — Он подождал, пока сказанное уляжется в их головах. — Шпионы и предатели! В военное время — а сейчас именно такое время, потому что они хотят уничтожить все, что дорого нам, американцам, — в военное время может существовать только одно наказание для шпионов и предателей... — Он снова выдержал паузу, обвел глазами лужайку из конца в конец и бросил короткое, точно удар хлыста, слово: — Смерть! — Так вы собираетесь показать нам разрешение или нет? — спокойно спросила Руби. — Посмотрим, что ты запоешь под дулами автоматов, — сказал Блич. — Но сначала вы нам расскажете о себе. — Круто берешь, янки, — сказала Руби. — Побереги себя. Блич дал знак сержанту. Тот подошел к девушке сзади, схватил ее за плечи и швырнул к полковнику. Блич выставил перед собой тяжелую рукоятку хлыста. Руби не устояла на ногах и упала животом на свинцовую рукоятку. Девушка испустила невольный стон. Полковник довольно засмеялся. Смит зарычал, точно разъяренное животное, и бросился на садиста. Блич занес руку с хлыстом над головой Смита, метя ему в голову. Однако Смит пригнулся, и хлыст просвистел поверх его головы. В следующую секунду жесткий кулак уроженца Новой Англии угодил в мясистый нос Блича. Стражи, сопровождавшие пленников, метнулись вперед, навалились на Смита и прижали его к земле. Один наиболее ревностный служака ударил его прикладом в правое плечо. Превозмогая боль, Смит взглянул на Блича, зажимающего свободной рукой кровоточащий нос. Сейчас он олицетворял для Смита всех твердолобых диктаторов и громил, которых он люто ненавидел всю жизнь. — Это вам не с женщинами воевать, — прохрипел Смит. Блич отнял руку от лица, и на его толстые губы фонтаном хлынула кровь. — Взять его! — пролаял Блич. — Он свое получит. После черномазой. Полковник нагнулся, схватил Руби за волосы и рывком поставил на ноги. — Сначала — ты! — Он повернулся к своим солдатам. — Запомните это лицо, лицо врага! С его губ брызгала кровь, пачкающая блузку Руби. Их не видела ни одна живая душа, и никто их не слышал. На каждом из четырех углов лужайки было поставлено по два часовых, так чтобы даже мышь не могла попасть в расположение части. Но ни один из постовых не заметил Римо и Чиуна. Они проникли на территорию лагеря и неслышно прошли через заднюю стенку палатки. Укрытые от сотен пар глаз спасительным мраком, они видели, как Блич схватил Руби за волосы. Девушка позволила подтащить себя поближе, а когда ее лицо поравнялось с лицом полковника, плюнула ему в лицо. Чиун одобрительно кивнул. — А она смелая, эта женщина. Она подарит мне доброго сына. От тебя, разумеется, — поспешно уточнил он. — Не надо об этом, — попросил Римо. Видя, как взбешенный полковник снова взял хлыст в левую руку, намереваясь ударить Руби в висок, Римо понял, что сейчас не время для разговоров. Когда Блич замахнулся, Римо резко высунул руку из палатки и выхватил у него хлыст. Полковник отпустил девушку, повернулся и увидел Римо, вышедшего на залитую солнцем площадку. — Привет, ребята! — сказал он, небрежно помахав рукой сидящим на траве боевикам. По их рядам пронесся приглушенный гул. — Что здесь происходит? — Кто этот парень? — Сейчас Блич ему покажет! — Как он сумел сюда пройти?.. Кинув на Римо пристальный взгляд, Блич взялся рукой за кобуру автоматического пистолета. И тут снова молнией мелькнула рука Римо. Послышался звук разрываемой кожи, кобура легко отделилась от ремня и отлетела на двадцать футов в сторону. — Так-то вы встречаете гостей! — сказал Римо с укором в голосе. Охранники, стоявшие позади Смита, взяли оружие наизготовку. Сержант направил очень несимпатичный пистолет 45 калибра в живот Римо; остальные прицелились из автоматических винтовок. — Тебе конец! — сказал сержант. Руби испуганно оглянулась на Римо. Он весело подмигнул девушке и повернулся к охранникам: — Не мне, а вам. Сержант прицелился в пряжку Римо, готовясь сразить его наповал. И тут раздался высокий пронзительный вопль. Всем показалось, что разверзлась земля и началось землетрясение. Солдаты повернули головы на этот вопль и увидели, как тощая желтая рука с длинными ногтями пронзила изнутри стену палатки. Подобно кинжалу, она вспорола полотно до самого низа, и среди развевающихся на ветру обрывков появился Мастер Синанджу. Сержант подбежал к палатке. Навстречу ему взметнулось желтое облако: Чиун, точно песчаный смерч, кинулся ему навстречу. Указательный палец сержанта лег на спуск, но прежде, чем он успел выстрелить, рука Чиуна накрыла его руку. Сержант почувствовал, что спусковой крючок отжимает его палец назад, мешая выстрелить. А потом он услышал, как хрустят фаланги его пальцев под тонкой желтой рукой, и почувствовал, как его кости дробятся и засасываются в дуло пистолета, как под давлением этой руки холодная сталь прикипает к его кисти. Потом пришла боль. Сержант издал душераздирающий крик и бесформенной кучей свалился на землю с пистолетом, насаженным на его правую руку, будто его приколотили гвоздями. Рядовые охранники, безусые мальчишки с прыщавыми лицами, с ужасом наблюдали за этой сценой. — Стреляйте, мерзавцы! — крикнул Блич. — Сам стреляй, — сказал один охранник, бросая винтовку и обращаясь в бегство. Двое других колебались. — Стреляйте, вам говорят! — вопил Блич. И тут несколько солдат сделали последнюю в своей недолгой жизни ошибку: подбежали к Чиуну и нажали на спусковые крючки. Автоматные очереди прошили полотно палатки. Больше солдаты не стреляли: автоматные дула вошли им в животы и вышли из спин, не задержавшись даже на позвоночнике. Парни сползали на землю медленно, будто желе из подогретой формы. Рядом с ними лежал всхлипывающий сержант, безуспешно пытающийся отделить мертвый металл от своей плоти. Насмотревшийся на эти ужасы, Блич сделал попытку убежать, но Римо просунул руку под его толстый кожаный ремень и подтянул к себе. Ноги Блича еще продолжали движение, тогда как он оставался на одном месте. Наблюдающим это солдатам казалось, что они видят юмористическую сценку на экране телевизора, когда герой пытается бежать по льду и прилагает очень большие усилия, не достигая результата. Они засмеялись. Блич это слышал. Они смеются! Над солдатом, над своим командиром, над человеком, выступившим в защиту своей страны от всякого рода коммуняк и «розовых», от крайних левых и радикалов, пытающихся ее разрушить. — Как вы смеете! — взвизгнул он. Они засмеялись громче. Инстинкт молодых подсказывал им, что время их лидера прошло. — Ну хватит, — сказал Римо, подтягивал к себе полковника за ремень. — Представление окончено. Кто руководит этой операцией? Блич собрался с духом. — Ребята! — крикнул он. — Сейчас вы увидите, как умеют умирать настоящие солдаты! Я им ничего не скажу! Однако Блич не ведал, что такое настоящая боль, и не был готов к ней. Римо захватил мочку его левого уха между большим и указательным пальцем и с силой стиснул. — Кто ваш руководитель? — повторил он вопрос. Ответ последовал незамедлительно: — Бейсли Депау. Когда Римо отпустил мочку, боль уступила место стыду оттого, что он так быстро сломался и теперь его солдаты смеются над ним в открытую. Его переполняли стыд и гнев, голова горела огнем. Он подполз туда, где валялась кобура, и вынул пистолет. Но прежде чем он успел застрелиться, Руби подняла с земли автоматическую винтовку и выпустила очередь в голову полковника Блича. Он шмякнулся на землю, будто грязный мокрый носок. Солдаты больше не смеялись. Руби подошла и толкнула тело Блича носком ботинка. Она виновато оглянулась на Римо. — Я мечтала убить этого кровопийцу с самой первой минуты, когда нас сюда привели. Римо окинул взглядом сидящих на траве солдат. Испуганные, смущенные, растерянные, они не сводили с него глаз. Указывая на труп Уэнделла Блича, он сказал: — Вот и все, ребята. Ваш командир сошел с дистанции. Садитесь в автобусы и отправляйтесь по домам. Ваша часть расформирована. На его суровом лице играли солнечные блики. Под глазами, точно озера смерти, темнели круги. — Отправляйтесь по домам, — повторил он. Никто из них не тронулся с места. Все произошло так быстро, что им было трудно в это поверить. Римо снял с мертвого Блича плетеный ремень в два с половиной дюйма толщиной, взял его в обе руки, а затем без видимого усилия развел руки в стороны, медленно, будто мимоходом. На глазах у солдат ремень лопнул пополам. — Идите домой! — снова сказал Римо. — Живо! В конце первого ряда поднялся солдат. — Ребята, — сказал он, — по-моему, нам пора сматывать удочки. Это послужило сигналом к бегству: парни наперегонки помчались к автобусам. Римо пнул стонущего сержанта носком ботинка. — И не надо оставлять после себя мусор! Только теперь он заметил, что Смит держится за правое плечо. — Что у вас с рукой, Смитти? — спросил он. — Ничего особенного. Я просто упал, — ответил тот.Глава одиннадцатая
В номере мотеля, который Смит снял для телефонных переговоров, лежал бесплатный экземпляр «Курьера Южной Пенсильвании», раскрытый Смитом посередине. Во всю ширину разворота красовалось броское воззвание. — Вот, почитайте, — кивком указал на него Смит вошедшему Римо. Тот начал читать: — "Наконец-то мы поняли, в чем причины трудностей, которые переживает Америка". Я уже давно это понял, — откомментировал Римо. — В самих американцах. — Читайте дальше! — сказал Смит. Текст на левой странице был лаконичным и ясным. Американские черные, говорилось в нем, страдают от хронических проблем: высокий уровень безработицы, недостаточное образование, низкая занятость, национальная ассимиляция, забвение богатых культурных традиций негров. Американские белые, было сказано далее, тоже недовольны: на улицах больших и малых городов творится разбой, по ним стало опасно ходить. У американцев растет ощущение, что федеральное правительство не заинтересовано вести борьбу с преступностью. — Это точно! — подтвердил Римо. — Читайте! — хмуро сказал Смит. Белые видят, что результаты их труда уплывают от них в виде непомерно возросших налогов, растущих цен, а также в виде расходов на все новые правительственные программы, от которых нет никакого проку. Все это вызывает брожение умов и расовые конфликты. Но теперь, обещало воззвание, выход найден. Чернокожие хотят элементарных экономических и культурных гарантий: гарантированной работы, крыши над головой, питания и возможности изучать свое богатое культурное наследие, оставаясь среди себе подобных, в чьих глазах эти традиции и устои жизни имеют цену. Белые хотят свободно ходить по улицам, никого и ничего не опасаясь. Они не хотят, чтобы правительство и впредь запускало руку в кошельки налогоплательщиков, используя эти средства для поддержки преступных элементов. — Тоже верно, — согласился Римо. — Мы платим слишком много налогов. — За последние десять лет вы, Римо, не уплатили в бюджет государства ни одного пенни, если не считать налога с продажи разного хлама, который вы покупаете за счет КЮРЕ. — А разве этого мало? — удивился Римо. — Этих денег вполне хватит на содержание правительства северо-восточных штатов в течение шести месяцев. — Читайте же, — настаивал Смит. Далее в воззвании сообщалось о создании новой ассоциации, намеренной представить на суд американской общественности новые, специфические предложения — с тем чтобы можно было покончить с расовой рознью и разрешить экономические трудности, мешающие нормально жить нынешнему поколению американцев. "Однако, чтобы эти планы стали реальностью, вы должны оказать нам поддержку. Мы хотим организовать движение на уровне федерации, базой которого должен стать исторический центр Геттисберг, штат Пенсильвания. Мы готовим массовый поход на Вашингтон. Мы рассчитываем, что в этом марше примут участие не менее пятидесяти миллионов американцев. Пусть Вашингтон знает, что мы шутить не собираемся. Это будет марш за создание новой Америки". Продолжение следовало в том же духе. Это был политический призыв к оружию. Вся правая страница, напечатанная мелким шрифтом, была заполнена подписями людей, выразивших поддержку новой программе. Окончив чтение, Римо поднял глаза на шефа. — Что же это такое, Смитти? О чем это они? Смит указал на лозунг, набранный крупным шрифтом внизу, через обе страницы: Решимость. Агрессия. Борьба. — Прочитайте первые буквы. Видите, что получается? РАБ. Они хотят восстановить рабства. — Так вот зачем Блич готовит боевиков! — догадался Римо. Смит с силой ударил кулаком о ладонь. Лицо его, как всегда, хранило невозмутимое выражение, однако Римо знал, что все в этом человеке бурлит и клокочет, восставая против подлых замыслов. Само упоминание о рабстве входило в острое противоречие с незыблемыми традициями Новой Англии, с обычаями отцов, со всем укладом жизни Северо-Востока Америки. Правая страница была заполнена подписями людей, выступающих в поддержку планируемых мероприятий. Целые колонки имен. Было среди них сорок семь сенаторов и конгрессменов, двенадцать губернаторов, сотни мэров; был бывший кандидат в президенты от республиканской партии; были министры, профессора, писатели; воззвание подписали три четверти сотрудников редакций «Голос фермера», «Арена», «Наш дом и сад». — Если это так плохо, — недоуменно произнес Римо, — какого дьявола они поставили свои подписи? — А разве они отдавали себе отчет в том, что делают? — сказал Смит, — Большинство этих людей и понятия не имеют, что здесь имеется в виду. Просто кто-то попросил их подписать. Пока они сообразят, что это — призыв к восстановлению рабства, их подписи уже сделают свое дело. Не исключено, что пятьдесят миллионов человек пойдут на Вашингтон. — Это ваши проблемы, — сказал Римо. — Меня теперь такие дела не касаются. В номер вошли Руби и Чиун. Они вели оживленный диалог. — Как это не касается? — возмутилась Руби, уловившая конец разговора. — Кто, как не ты, обещал мне найти Люшена? Какую помощь ты мне оказал? Да никакой! Но ты должен сделать это! Слышишь? Ее голос, поднявшийся до нестерпимо высокой ноты, пронзил Римо, точно кинжалом. Он поднял руки вверх. — Ладно, сдаюсь! — воскликнул он. — Я это сделаю. Сделаю все, что нужно. — Все? В самом деле? — переспросил Чиун. — Ну, не в том смысле, — поспешил поправиться Римо. — Неужели ты думаешь, что я смогу выносить этот крик до конца своей жизни? — Зачем так долго? — возразил Чиун. — Всего одна-две минуты, и дело с концом. Последствия я беру на себя. — О чем это вы толкуете? — спросила Руби. — Он хочет, чтобы мы с тобой произвели на свет мальчика, которого он сможет обучать Синанджу. — Ни за что! — воскликнула Руби. — Послушай, — наставительно сказал ей Чиун. — Римо — белый, ты — мулатка, значит, ребенок у вас родится бежевый. Правда, это еще не желтый, но все таки близко к тому. Для начала подойдет. — Если хочешь желтого ребенка, найми китайца, — предложила Руби. Чиун возмущенно сплюнул. — Я хочу желтого мальчика, но не любой же ценой! Лучше уж взять русского, чем китайца. Мне не нужен ленивый, хилый и вороватый. — Ну так бери русского, — заключила Руби. — Мне все равно, я не собираюсь участвовать в этом деле ради твоего удовольствия. — Тише вы! — шикнул Смит. Он разговаривал по телефону, отчетливо выговаривая слова в трубку. — Она права, Чиун, — сказал Римо. — Я тоже так настроен. — Оба вы олухи! — рассердился Чиун. — Любой сколько-нибудь разумный человек не может не видеть выгод моего предложения. Римо лег и растянулся на кровати. — Нет уж, покорно благодарю! — презрительно сказал он. Руби с любопытством взглянула на него. — Что ты хочешь этим сказать? — спросила она. — Что я тебя отвергаю. — Не ты, а я тебя отвергаю. — Мы оба отвергаем друг друга. — Ты не можешь об этом судить, — не согласилась Руби. — Если бы я захотела, ты был бы моим. — Никогда! Чиун ласково кивал Руби, одобрительно поглаживая ее по спине. — Ты слишком много о себе воображаешь! — сказала Руби. — Таких надутых индюков, как ты, я могу иметь сколько угодно в любое время, когда захочу. — Но только не этого индюка, — возразил Римо. — Посмотрим! — Руби повернулась к Чиуну. — Ты, кажется, собирался заплатить за это? Упоминал про тысячи золотых монет? — О сокровищах, накопленных столетиями, — подтвердил Чиун. — О да! — засмеялся Римо. — Целых два мешка морских ракушек и дешевые украшения на четырнадцать долларов. И еще двадцать две пепельницы «Чинзано», которые он спер в отелях. — А ты помалкивай, — сказал Чиун. — Тебя это не касается. — И правда, дружок, какое тебе до этого дело? — подхватила Руби. — Чудеса! — сказал Римо, закидывая руки за голову, — Я готов поклясться, что меня это касается в первую очередь. — Не обращай на него внимание, девочка, — сказал Чиун. — Мы поговорим об этом после, без него, — решила Руби. Смит повесил трубку на рычаг со словами: — Несмотря на все ваши усилия помешать мне, я тем не менее все выяснил. Римо смотрел в потолок и считал изразцы. — Я только что говорил с компьютерами, установленными в... — Смит запнулся и посмотрел на Руби. — В моем центре, — докончил он. — Как они поживают? — оживился Римо. — Как у них там с погодой? Надеюсь, они не застудили свои маленькие соленоиды? Оставив его насмешки без внимания, Смит поднял левую руку и тронул раненое плечо. — Земля, поросшая сосновым лесом, принадлежит корпорации, которую контролирует Бейсли Депау. Римо рывком сел в кровати. — Хитрюга-полковник говорил то же самое, но я ему не поверил. Бейсли Депау — самый левый из всех самых крикливых либералов, какие были в нашей истории. Врут ваши компьютеры. — А это воззвание, — невозмутимо продолжал Смит, — появилось сегодня во многих ежедневных газетах. Поместила его организация, финансируемая фондом, который контролирует Бейсли Депау. Римо снова лег. — Я в это не верю, — сказал он. — Бейсли Депау закупил по три часа экранного времени в день. Вещание будет вестись ежедневно по всем каналам в течение недели начиная с сегодняшнего дня. — Не может быть! Это не он. — Автобусы, которые мы сегодня видели, принадлежат одной из компаний Депау, — продолжал Смит. — Не верю, и все тут! Смит меж тем называл факты: — На прошлой неделе, на другой день после рейда в Норфолк, два таких автобуса видели на пути в поместье Бейсли Депау в Уэст Палм-Бич. — Все равно не верю, — упорствовал Римо. — Кто угодно, только не Бейсли Депау. — Совокупная сумма расходов на оплату труда во всех компаниях Депау приближается к миллиарду долларов, — закончил Смит. — Рабский труд может сэкономить ему, по меньшей мере, пятьсот миллионов долларов с год. — Вот теперь верю, — сказал Римо. — Доллар есть доллар. Кстати, где сейчас Люшен? — Наверное, в Уэст Палм-Бич, — сказала Руби. Смит кивнул. — Должно быть, так. — Тогда надо ехать, — сказала Руби. — Поезжайте без меня, — предложил Римо. — Я не в состоянии ехать: мое сердце разбито. Милый, добрый Бейсли Депау! Кто бы мог подумать! Восстановить рабство! И кто это предлагает? Человек, давший нам такие театральные хиты, как «Убей белого» и «Вверх по стене, мама!». Который готов заложить самого себя, чтобы освободить маньяка-убийцу, если только у того кожа нужного цвета. — Здесь ни у кого нет кожи нужного цвета, — вставил Чиун. — Правильный цвет кожи — желтый. — Я просто не могу прийти в себя! Поезжайте одни... Но тут Римо взглянул на Руби. Ее рот приоткрылся, ему стало ясно, что девушка сейчас закричит: он понял это по ее глазам. Римо зажал уши ладонями, однако это ему не помогло: Руби разразилась потоком таких проклятий, от которых даже обои на стенах, казалось, пошли волдырями. — Ну хорошо, хорошо! — сказал Римо. — Довольно. Я еду. — Потому что ты обещал, — примирительно сказала Руби. — Потому что я обещал, — согласился Римо, уступая. Глаза его остановились на Смите. — Так и быть, я поеду, — сказал он девушке, — но я не обязан брать с собой шефа, я этого не вынесу. Мы высадим его где-нибудь по дороге — пусть подлечит свою руку. — Об этом позаботится моя мама, — заверила его Руби.Глава двенадцатая
Особняк Депау выделялся среди соседних зданий, подобно бело-голубому бриллианту весом в два карата среди мелких полудрагоценных камушков. Участок в шесть акров с трех сторон был окружен белой металлической оградой десять футов высотой, с очень частыми брусьями. Сзади, с четвертой стороны, поместье выходило на Атлантический океан. Через передние ворота можно было видеть пришвартованный к пристани большой катер. В воротах стояли, прислонившись к кирпичным колоннам, двое охранников в военной форме. Римо проехал мимо и через полквартала остановил машину. — Тебе, наверное, лучше посидеть здесь, — сказал он Руби. — Я пойду с вами, — возразила она. — Там Люшен. — Она смелая, — сказал Чиун своему ученику. — Сильная, умная и к тому же смелая. — Я объявляю вас мужем и женой, — зло сказал Римо. — И давайте покончим с этим. — Неблагодарный! — прошипел Чиун. Римо вышел из взятой напрокат машины и захлопнул за собой дверцу. Когда он прошел примерно половину расстояния до ворот особняка, Руби и Чиун двигались следом. Римо чувствовал себя смертельно усталым оттого, что на него все время кто-то давил, заставляя принимать решения: делай то-то, делай тогда-то. Спасибо, подвернулось это дельце с овощерезкой. Это были первые деньги, честно им заработанные с тех пор, как прекратилась, много лет тому назад, его служба в полиции. Если бы не обещание, данное им Руби, он прошел бы сейчас мимо ворот особняка Депау, ни разу не оглянувшись. Его совсем задергали: Смит с этой службой в КЮРЕ, Чиун, Руби... Надоело! Он остановился около высоких белых ворот и сделал одному из стражей знак подойти. — Что вам угодно, сэр? — спросил тот. — Предлагаю два варианта на выбор: один легкий, другой тяжелый. — Что вы хотите этим сказать? — Впусти меня. — Вы приглашены? — Нет. Но в данном случае это не имеет значения. — Я сожалею, сэр, но... — Ты будешь сожалеть еще больше, — пообещал Римо. Он протянул руку между прутьями ограды, схватил охранника за руку и легонько потянул его к себе. Второй охранник подумал, что его напарник подошел поближе к визитеру, с тем чтобы тот мог сказать ему что-то по секрету. — Ну вот, — сказал Римо. — Пока еще это твое запястье, но я могу сделать из него студень. Выбирай сам, только побыстрее. — Я выбрал. — Молодец! А теперь позови сюда своего приятеля. — Джо! — крикнул охранник. — Подойди сюда на минутку. — Очень хорошо! — похвалил Римо. — В чем дело, Вилли? — спросил второй охранник, но еще до того, как он получил ответ, его левое запястье оказалось в левой руке Римо. — А теперь, ребята, если вы не захотите навсегда распрощаться со своей любимой игрой в пинг-понг, откройте ворота. Для вящей убедительности он легонько сжал запястье Вилли, после чего правая рука стража сама собой потянулась к связке ключей, висевшей у него на поясе. Найдя среди них большой медный ключ, он открыл замок. Как только ворота распахнулись, Римо моментально проскользнул внутрь и, снова ухватив парней за руки, отвел их в глухую часть сада, заросшего японской айвой. Нажав на шейные артерии, он усыпил их и оставил спокойно лежать под деревьями. Когда он вышел на выложенную кирпичом подъездную дорожку, в воротах показались Руби и Чиун. — Ну и как? — спросил Римо. — Как оценивают мою работу ваши гениальные величества? Она вас устраивает? Руби взглянула на Чиуна. — Что это с ним? — спросила она, пожав плечами. — Я никогда толком не понимал, о чем говорят белые. — Я тоже. — Ах вот вы как! — взорвался Римо. — Белые, видишь ли, им нехороши! Снюхались, да? Пусть он расскажет тебе, как Бог создавал человека и обжигал в печи, каждый раз получая не то, что нужно. Пусть он расскажет эту историю, чтобы ты убедилась, какой он изумительно чуткий и снисходительный человек. — Не обращай на него внимания, — сказал Чиун. — Ему лучше, чем кому-либо другому, известно, как снисходителен я к неблагодарным ученикам. — Интересно! — воскликнул Римо, направившись по длинной подъездной дорожке к дому. Главное здание располагалось в глубине участка. Его задняя терраса выходила к причалу. В стороне стояли два небольших флигеля. Римо пошел к ним по давно не стриженной лужайке. Первый флигель, по-видимому, предназначался для садовника. Там было пусто, обе комнаты сверкали безукоризненной чистотой. Второе здание, скрытое от посторонних глаз первым, было сложено из известняка. Римо, попытавшийся заглянуть вовнутрь, ничего не увидел — окна были занавешены шторами. На передней двери этого флигеля была накладка для висячего замка, однако дверь не была заперта. Они вошли в большую комнату, площадью метров двадцать пять. Вдоль стены они увидели узкие металлические койки с брошенными поверх них матрасами из полосатого тика, без простыней. В углу — открытый унитаз и раковина. Вдоль другой стены, примерно на высоте плеч человека, — металлические цепи. Руби посчитала койки — тринадцать! Сердце у нее екнуло: похищено было четырнадцать человек. До Римо донеслись какие-то звуки. — Слышишь, Чиун? — спросил он. Тот кивнул утвердительно. Но Руби, сколько ни напрягала слух, не слышала ничего. — Что? — с тревогой спросила она. — Что вы слышите? — Работает какой-то механизм, — сказал Римо. Он обошел помещение. Звуки усиливались у стены, обращенной к главному зданию. Под ногами у Римо был потрепанный коврик. Отшвырнув его в сторону, он увидел крышку люка с большим, вделанным в доски кольцом. Римо потянул за кольцо, и люк бесшумно открылся. Теперь и Руби услышала мерное гудение. Она стояла рядом с Римо и смотрела в открывшуюся яму. Вниз вели крутые деревянные ступени. Римо начал спускаться. Внизу обнаружился неширокий тоннель в семь футов высотой. Он тянулся на тридцать футов и заканчивайся дверью. Дверное стекло было закрыто черной полиэтиленовой пленкой, Римо отодрал ее с одного угла, и они заглянули внутрь. Их глазам предстала длинная конвейерная лента, вдоль которой стояло тринадцать рабочих. Первые семеро обвертывали деревянные шесты листовым металлом, шестеро других снимали обвязку и возвращали шесты в начало конвейера, после чего цикл повторялся. Все рабочие были темнокожие, одетые в белые хлопчатобумажные майки. Помещение освещалось лампочками без абажуров. Руби тихонько всхлипнула. Видя, что она готова закричать, Римо зажал ей рот рукой. — Ты чего? — спросил он. — Там Люшен. — Который из них? — Первый слева. Римо присмотрелся. Все работающие на конвейере выглядели совершенно одинаково. Как она сумела узнать среди них Люшена? У конца конвейера на невысокой платформе стоял коренастый рыжий человек в белом костюме и соломенной шляпе. Носки его ботинок были подбиты железом. В правой руке он держал свернутый в кольцо длинный кнут. В дальнем конце помещения на высоте шести футов от пола виднелась дверь. Вдруг, прямо на глазах у визитеров, она отворилась, и на возвышение, с которого хорошо обозревался весь конвейер, вышел Бейсли Депау. Римо узнал его по газетным фотографиям. Тот самый Бейсли Депау, который посвятил теме освобождения негров специальную книжную серию. Тот самый Бейсли Депау, который послал свой личный реактивный самолет в Алжир за ссыльными чернокожими американцами. Тот самый Бейсли Депау, который открывал свое сердце — и свою чековую книжку — для любого самого нелепого антиамериканского движения, какие только мог припомнить Римо. — Ну как они? Справляются? — крикнул Депау надсмотрщику. — Да, сэр. Они набавляют темп каждый день, — отозвался тот. Голос у надсмотрщика был низкий и грубый. Римо показалось странным, что Депау на эту должность нанял какого-то уличного бродягу. — У меня сегодня будут еще гости, — сказал хозяин. — И я хочу, чтобы рабочие пели. Рабы должны петь: пусть все видят, как они довольны своим положением. Кнут просвистел над головами негров, раскатисто щелкнув в пустом пространстве цеха. — Вы слышали, что сказал ваш господин? Петь!! Не замедляя темпа, рабочие переглянулись. — Петь, я сказал! — заорал надсмотрщик. Люди молчали. — Начинай ты, Люшен! Ты стоишь первым. Брат Руби поднял глаза и улыбнулся заискивающей улыбкой. — Что я должен петь, мой господин? — Мне все равно! Пой что хочешь. — Я знаю мало песен, — сказал Люшен. — Пой что знаешь. Что-нибудь ритмичное, чтобы работа спорилась. Люшен открыл рот и неуверенно начал: Девочка из диско, Будь моею киской, Будь моею дочкой На всю эту ночку. Девочка из диско... — Хватит! — прорычал Депау как раз в тот момент, когда остальные подхватили игривый мотивчик. — Это совсем не то, что нужно. Я велю отпечатать тексты, и пусть они их выучат. Что-нибудь вдохновляющее, какие-нибудь псалмы. — Я позабочусь, чтобы они выучили слова, господин Депау. Хозяин кивнул и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. — Как тебе это нравится? — спросил Римо у девушки. — Работают они неплохо, — сказала та. — Возможно, я установлю такой конвейер у себя на фабрике, чтобы повысить производительность. — И тебе не стыдно? — Я же не буду заставлять их петь! — Да, песенка не очень... — сказал Римо. — Но Люшен, кажется, в порядке. — Он выглядит лучше, чем обычно, как это ни странно, — признала Руби. — Может, работа идет ему на пользу? — предположил Римо. — Мне трудно судить. Я никогда раньше не видела, чтобы он работал. Чиун все это время хранил молчание. Присмотревшись, Римо заметил, что его светло-карие глаза пылают огнем. Такое со стариком случалось редко. — Что с тобой, Чиун? Что-нибудь не так? Старец махнул рукой в сторону двери. — Вот это! Это — низость! Это — величайшее зло! Римо изумленно поднял брови. — Что я слышу? И это говорит человек, считающий всех людей ниже жителей деревни Синанджу! — Одно дело оценивать людей по достоинству, видеть их слабости и обращаться с ними соответственно. И совершенно другое — не считать людей людьми. Это значит оскорблять самого Бога в лице его творения. В этот момент над конвейером вновь взметнулся кнут. — Быстрее! — заорал надсмотрщик. Тут уж Чиун не выдержал. — Стой! — воскликнул он. Со страстью и гневом, питавшими его поразительное искусство, он ударил рукой в массивную дверь, ближе к петлям. Тяжелая деревянная панель вздрогнула и упала внутрь рабочего помещения. Будто призрак, закутанный в желтые одеяния, Чиун ворвался внутрь и снова крикнул: — Остановись, животное! Лицо взглянувшего на него надсмотрщика отражало смятение и страх. «Рабы» подняли головы, ожидая увидеть могучего избавителя, но увидели маленького, похожего на куклу азиата, уставившего сузившиеся от гнева глаза на надсмотрщика. Здоровяк в белом костюме и белой шляпе, с пистолетом у пояса спрыгнул с платформы, раскрутил над головой кнут и ударил им старца. Однако удар не достиг цели. Натренированная рука сделала резкое движение, чтобы придать свинцовому шарику, привязанному на конце, сверхзвуковую скорость. Но ожидаемого щелчка не последовало. Точно рассчитанным движением Чиун выбросил вперед правую руку и будто отрезал ребром ладони конец кнута длиной в шесть дюймов. Надсмотрщик подтянул кнут к себе, готовясь к новому удару. Если раскрутить кнут над головой в полную силу, то мощным ударом можно срезать мышцы с предплечья жертвы до самой кости. Плетеный ремень медленно полз по полу, собираясь в кольцо. Вот жилистый здоровяк взметнул его над головой, вкладывая в размах всю силу мускулистых рук. Однако кнут замер, едва достигнув Чиуна, а рыжего надсмотрщика вдруг потянуло через все помещение в сторону маленького азиата. Он попытался бросить кнут, но конец ремня был обмотан вокруг его запястья. Тогда он потянулся левой рукой к кобуре револьвера. Вынув оружие, он взвел курок, но нажать на спуск ему не пришлось. Едва уловимым движением Чиун выбросил вперед указательный палец и молниеносным тычком в кадык вдавил его в шею до самого позвоночника. Проследив, как упавшее на пол тело дернулось в предсмертной судороге и застыло, старик метнулся к «рабам». В его глазах полыхал гнев. При виде этого крики радости замерли на устах негров. На миг у них промелькнула мысль, а не будет ли их освобождение страшнее, чем было порабощение? — Запомните, вы, трусы! — прошипел старец. — Нельзя поработить человека, если он этого не захочет. Я презираю вас. Вас много, а этот мерзавец — один, и вы молча сносили удары кнута. Рабочие повернулись к дверям, в которых появился Римо в сопровождении мулатки. — Руби! — закричал Люшен. — Ты здоров? — спросила она. — Да. Только очень устал. Боковым зрением Руби увидела, как Римо вскочил на высокую платформу, ту самую, куда только что выходил Депау. — Обожди немного, мы сейчас вернемся, — сказала Руби брату. Она с трудом взобралась на платформу и поспешила за Римо, который уже успел выбить дверь. За ними последовал Чиун. При виде того, как он это проделал, рабочие замерли от изумления только что старик стоял у основания высокой платформы — и вот он уже стоит на ней, не приложив, казалось, для этого ни малейшего усилия. Коридор упирался в прочную стену из дерева и пластмассы. Руби и Римо решили, что здесь должен быть некий секретный механизм, открывающий дверь, но Чиун не стал тратить время на поиски. Он приложил ладони к панели размером два на четыре фута, нажал вправо, потом влево, определил, что потайная дверь отодвигается влево, и толкнул ее с силой, казавшейся сверхъестественной. Запирающее устройство щелкнуло, дверь подалась и плавно скользнула влево. Трое друзей оказались в просторном вестибюле на первом этаже особняка Депау. С другого конца холла на них в упор смотрели двое мужчин, одетых, в строгие деловые костюмы, под которыми угадывались крутые бицепсы атлетов. Руки охранников откинули полы пиджаков, чтобы достать оружие. — Ни с места! — скомандовал один из них. — Назад, в коридор! — крикнул Римо мулатке, и та отступила в простенок. Руби не видела того, что произошло в следующие мгновения. Она только слышала свист рассекаемого воздуха. Позднее она сообразила, что так двигались ее спутники. Потом послышались два глухих стука — так падают мертвые тела. И не было ни выстрелов, ни стонов. — Порядок, — сказал Римо. Руби выглянула из своего укрытия. Оба стража лежали у входа в вестибюль одной бесформенной кучей. Они так и не успели достать револьверы. — Слишком долго собирались, — прокомментировал Римо в ответ на невысказанный вопрос девушки. — А медлительность — самый большой порок, после небрежности. — За нами наблюдают. — Руби кивнула в сторону потолка. В углу, где сходились две стены, была установлена телекамера с красной лампочкой, горевшей перед круглым объективом. В другом конце вестибюля виднелась такая же установка. — Отлично, — сказал Римо. — Значит, у него будет время помолиться. — Он взглянул в объектив и указал в него пальцем, потом склонил голову и молитвенно сложил руки, поясняя, что именно там должны делать. Позади сторожевого поста начиналась винтовая лестница, ведущая на второй этаж. В глубине здания они отыскали кабинет Депау. В приемной находился невысокий мужчина в строгом коричневом костюме, с короткими седеющими волосами и столь изможденным лицом, как будто он провел уик-энд на шабаше вампиров. Помощник Депау уставился на вошедших с выражением неописуемого ужаса. Руби заметила на его столе монитор, отражавший, сцена за сценой, все, что происходило в доме. Он видел, как в вестибюль вошли двое неизвестных, как охранники схватились за револьверы и велели им остановиться. Он видел, как женщина спряталась в простенок. Но не увидел одного: как двигались эти двое. Нельзя было уловить ни малейшего намека на движение. Только что они были у входа — и вот они уже в другом конце вестибюля, перенесенные туда будто по волшебству. Потом стражи упали, так и не достав оружие. — Где он? — спросил Римо. Человек и не думал возражать: он беспрекословно указал на массивную деревянную дверь. — Там, — сказал он — Но дверь заперта изнутри — я слышал, как господин Депау задвинул засов. — Ладно, — коротко бросил Римо. И тут Руби увидела, как Римо стал ударять о дверь всем корпусом, отскакивая от нее, точно теннисный мяч от кирпичной стены. Однако, когда он толкал дверь плечом, ей казалось, что он будто прилипает к ней, ноги отрываются от пола и тело с силой нажимает на дерево. Руби слышала, как оно трещит под этим напором; дверь расшатывалась и медленно приоткрывалась, поворачиваясь на металлических петлях. Видя изумление девушки, Римо задорно ей подмигнул. — Никому не говори, как я это сделал. Это секрет. — Остается секретом, как он умудрился не разбить себе голову, — проворчал Чиун. В кабинете никого не было. Когда они переступили его порог, механический голос спросил: — Кто вы такие? Что вам нужно? — Выходи! Выходи сейчас же, где бы ты ни был! — воскликнул Римо. Чиун указал на верхнюю полку книжного шкафа: там был спрятан репродуктор. Мимо стола, заваленного оттисками воззвания, Римо подошел к окну в задней стене кабинета. Руби просмотрела все пачки воззваний. Из первых букв каждого слова воззвания складывалось слово «РАБ». Ее зоркие и быстрые глаза мгновенно схватили суть предлагаемой программы. Это была тщательно рассчитанная кампания: для начала — обещание разрешить все американские проблемы, потом призыв организовать массовый поход на Вашингтон и, наконец, приглашение принять участие в общенациональном референдуме, призванном обеспечить «права черных и безопасность белых». В Геттисберге ждали сигнала к выступлению боевики под командованием Блича, но, если бы хитроумный план Депау удался, не понадобилось бы ни единого выстрела. Войско Блича в этом случае просто сопровождало бы пятидесятимиллионную колонну американцев на пути к Вашингтону с целью форсировать проведение референдума за восстановление рабства. Усиленный репродуктором голос повторил: — Кто вы такие? Римо жестом укачал Чиуну за окно. Там, внизу, на корме своего катера стоял Бейсли Депау с микрофоном в руке. Моторы были включены. Чиун сразу все понял: из задней части кабинета открывалась дверь на лестницу, ведущую прямо на пристань. — Оставайся здесь и постарайся его задержать, — шепнул Римо мулатке. — Отвлеки его. — Чтоему сказать? — спросила девушка. — Это тебя надо учить заговаривать зубы? — удивился Римо. — Кричи, ругайся — представь, что это не он, а я. Чиун и Римо вернулись назад тем же путем, что и вошли. Руби догадалась, почему они не воспользовались задней лестницей: Депау мог увидеть их и отчалить прежде, чем они его настигнут. — Мы пришли, чтобы подписать, — громко ответила Руби на вопрос из репродуктора. — Что именно? — уточнил Депау. Она видела, что он стоит на корме, обратив глаза к окнам кабинета. Испугавшись, что он узнает в ней негритянку, она спряталась в простенок. — Мы приветствуем поддержку, от кого бы она ни исходила. Но все-таки кто вы? И тут Руби увидела, как две мимолетные тени скользнули вдоль дома по освещенной солнцам лужайке и дальше — к причалу. Римо и Чиун сейчас ступят на борт моторки! — Мы те, — ликующе закричала она, распахнув окно, — кто хочет тебя похоронить, полоумный янки! — И, уже не таясь, опрометью кинулась вниз по задней лестнице. Когда она прибежала на пирс, Депау сидел на складном стуле на задней палубе своего судна, сделанной из тиковых досок; Чиун отдавал швартовы, а Римо пытался освоить технику вождения катера. Депау взглянул на мулатку с нескрываемым отвращением. А она легко вспорхнула на борт, улыбнулась белозубой улыбкой и потрепала его по подбородку. — Вот, парень, как это делается, — сказала она почти ласково. — Сначала мы забираемся в твою лодку, потом — в поместье. Вы и глазом не успеете моргнуть, как вся страна полетит ко всем чертям. Римо удалось наконец привести катер в движение; он развернулся и вышел в теплые голубые воды Атлантики. Пройдя минут пять полным ходом, Римо снова перевел мотор на холостые обороты. Судно плавно закачалось на волнующейся зыби. Когда он вернулся на палубу, Депау сидел, скрестив руки на груди поверх своего модного — голубого, в полоску — костюма. — Я хочу видеть ваши полицейские значки, — сказал он Римо. — Давайте начнем с вас, молодой человек. — Он начал было подниматься со стула, но Римо положил руку ему на плечо и резко усадил обратно. — У нас нет значков, — сказал он. — Тогда какого дьявола вы так себя ведете? Врываетесь ко мне на катер, захватываете его, берете меня под арест! Кем вы себя считаете? — А разве есть какая-то разница между тем, что делаем мы, и тем, что сделали вы? — спросила Руби. — Вспомните о людях в вашем подвале. Депау открыл было рот для ответа, но передумал и плотно сжал губы, стиснув челюсти. — Я отвечу за вас сама, — продолжала девушка. — Разница все-таки есть: вы заслуживаете такого обращения. — Советую вам отвезти меня обратно, если хотите избежать больших неприятностей. — Прошу меня извинить, — вмешался Римо, — но с тех пор, как ваши предки высадили здесь первых рабов, ваша семья непрерывно высасывала соки из Америки, жирея на чужом труде. Сегодня настало время платить по счетам. До этой минуты Чиун смотрел назад, на побережье Южной Флориды. Теперь он обернулся и сказал: — У вас совсем нет головы, вы на редкость глупые люди. В Синанджу никогда не держали рабов, хотя, казалось бы, могли себе это позволить. Что, по-вашему, дает нам такое право? — Есть люди, которые рождены быть рабами, — возразил Депау. — Ну, хватит пустых разговоров! Я буду говорить только в присутствии моего адвоката. — Он вам не понадобится, — сказал Римо. — Приговор уже подписан. Вы признаетесь виновным во всех преступлениях, которые ваш клан совершил против людей за двести лет. Решение окончательное и обжалованию не подлежит. — Это противоречит закону! — кипятился Депау. — Американскому — да. И только, — уточнил Римо. Депау вопросительно взглянул на Чиуна. Старый азиат покачал головой: — Корейскому не противоречит. В отчаянии Депау повернулся к Руби. — Моему тоже! — изрекла та. — Каждый знает, что мы — бесчеловечные твари. Какой у нас может быть закон? В углу лодки Римо уже отвязывал якорную цепь и подтягивал ее к ногам Депау. Тот взирал на эти приготовления, содрогаясь от ужаса. — Я требую суда, — еле выговорил он. — Он вам не нужен, — сказал Римо. — Вы получите свое по справедливости. Взяв приговоренного за руку, Римо рывком поставил его на ноги. Тот был выше ростом и тяжелее, он пытался освободиться, но Римо, без труда преодолевая сопротивление, начал обматывать вокруг него якорную цепь толщиной в дюйм. — Не имеете права! — отчаянно завопил Депау. — Это Америка! — Верно! — согласился Римо. — Лучшая страна на свете. И она станет еще лучше, когда избавится от таких, как вы. — Я требую пригласить моего адвоката! — визжал Депау, пока Римо соединял концы цепи у него на талии. Римо выпрямился, заглянул ему в глаза и подмигнул. — Зачем? — спросил он. — Разве он плавает лучше вас? Без видимых усилий, будто обрабатывая баскетбольный мяч, он подтащил Депау к борту судна и выбросил его в воду. Раздался последний вскрик, превратившийся в бульканье, когда вода стала заливаться в его горло. Скоро тяжелый груз скрылся в глубине океана. — Ты удовлетворена, Руби? — спросил Римо. Та молча кивнула, не отрывая глаз от сомкнувшейся над телом Депау воды. Некоторое время на ее поверхности еще лопались воздушные пузырьки, будто из тела бизнесмена выкипали остатки жизни. Потом все успокоилось. Римо развернул катер и направил его обратно к особняку. Руби стояла рядом с Чиуном на задней палубе и задумчиво смотрела в ту сторону, где разыгралась трагедия. — Как странно! — произнесла она наконец. — Нас привезли в эту страну в цепях. Мы освободились от них, и вот находятся люди, которые хотят снова заковать нас в железо. Чиун неспешно повернулся к ней, протянул руку и погладил ее по щеке. — Тебе не нужно бояться этого, девочка, — сказал он. — Цепи придуманы только для трусливых. Римо блестяще разрешил задачу причаливания, посадив катер на прибрежную мель позади дома. Трое друзей прошли к парадной двери флигеля, где размещались «рабы». Лишь только успели они войти внутрь, как послышался шум подъезжающих автомобилей. Три шикарных «роллс-ройса» остановились на подъездной дорожке перед главным зданием. — Идите вниз и отпустите людей, — сказал Римо своим спутникам, — а я посмотрю, что все это значит. Он подошел к парадному входу как раз в тот момент, когда из машин вышли прибывшие в них господа. Их было шестеро, все в строгих темных костюмах, в начищенных до блеска туфлях, у каждого — небольшой «дипломат» из дорогой кожи. Становой хребет Америки. Самая дальновидная, прогрессивно мыслящая часть ее деловых кругов. — Добрый день, — приветствовал их Римо. — Господин Депау поручил мне встретить вас. Вы приехали на экскурсию? Мужчины весело переглянулись. Один из шести, с прической «под дикаря» и с маникюром, который не отличить от неухоженных ногтей, улыбнулся Римо. — Мы готовы включиться в эксперимент по созданию Новой Америки, — сказал он. — Я знаю, что господин Депау хочет этого, — сказал Римо. — Мы все этого хотим. Не угодно ли пройти сюда? — Он свернул на лестницу, но потом остановился. — Своих шоферов вы можете отпустить: демонстрация эксперимента займет не менее двух часов. Бизнесмены начали было давать распоряжения водителям, но Римо их остановил. — Машины пусть останутся здесь — на случай, если он захочет вас куда-нибудь повезти. Шоферов мы найдем. Внизу за углом есть приличная закусочная — ваши ребята смогут скоротать там время. Бизнесмены проинструктировали шоферов и последовали за Римо в дом. Он быстро провел их налево по коридору, к потайной двери в стене. — Подождите здесь, — сказал он с лукавинкой в голосе. — Я уверен, что вас это развлечет. Руби и Чиун освободили от ножных кандалов всех негров и отвели их наверх, в спальню, где «рабы» занялись своим туалетом. Вдруг Руби услышала голос Римо, доносившийся из цеха сквозь открытую крышку люка. — Вот так! — говорил он. — Вы трое будете обвертывать шесты металлической лентой, а вы — снимать обертку. Понятно? Последовало молчание. Римо повысил голос: — Я что-то не расслышал! Вы поняли или нет? Шесть голосов ответили, как один: — Да, сэр! — Вот это уже лучше, — смягчился Римо. — И запомните: господин Депау хочет, чтобы вы были довольны. Я тоже этого хочу. А раз так, то вы должны петь — чтобы показать, как вам хорошо живется. Вы знаете какие-нибудь песни? Снова молчание. — Все равно какие. Начинайте! — Голое Римо звучал резко и повелительно. Тотчас тонкий и гнусавый голосок неуверенно затянул какую-то мелодию. — Отлично! — похвалил Римо. — А теперь громче! Все остальные пусть подпевают. Голоса стали слышнее. Руби узнала песню: Девочка из диско, Будь моею киской... Мулатка громко засмеялась. Снизу вновь донесся голос Римо. — Годится! А теперь работайте и ни о чем не беспокоитесь. Кто-нибудь освободит вас от кандалов. Возможно, это произойдет через пару дней, не больше. Минуту спустя Римо поднялся через люк в спальню. — Вам нашли замену, — успокоил он «рабов». Один из негров прислушался и уловил знакомый мотив «Девочки из диско». — А у них неплохо получается, — одобрил он. — Эти белые, похоже, не лишены чувства ритма. Так и подмывает пуститься в пляс. Римо сказал неграм, что они могут вернуться в Норфолк с помпой. — Берите эти машины и поезжайте, никто их не хватится в ближайшее время. Негры, включая брата Руби, кинулись к «роллс-ройсам». — Люшен! — окликнула его сестра. — Разве ты не хочешь поехать с нами? — Черта с два! — крикнул он ей через плечо. — Я поеду в этой классной тачке. Руби повернулась к Римо. — Пожалуй, когда он работал на конвейере, то нравился мне больше, — призналась она.Глава тринадцатая
Машина, которую вел Римо, прибыла в Норфолк раньше других. Руби пригласила спутников к себе наверх, чтобы сообщить матери добрую весть. — Мама, Люшен возвращается домой! — крикнула она уже с порога. Ее мать сделала глубокую затяжку из трубки и выдохнула зеленоватый дым. — Что он делал эту неделю? — спросила она, не отрывая глаз от своих просторных домашних туфель. — Работал. Мать резко вскинула голову. — Это точно быть Люшен? Потом она перевела взгляд на Римо и Чиуна, будто только теперь заметила их присутствие. — Тот парень, что вы оставлять здесь... Я стараться поправлять ему плечо. Но он ушел жить... гостиница. Я не знаю. — Чего не знаете? — не понял Римо. — Если он доктор, почему не умеет лечить свой рука? — Это не такой доктор, который лечит. Миссис Гонзалес кивнула. Глубокие борозды морщин на ее темном лице обозначились еще четче. — Я не знать... Думал, умеет лечить. — Где он теперь? — спросил Римо. — В отеле. — В каком? — Я не знаю. Римо оглянулся на Руби, рассчитывая на ее помощь. Та увлеченно разговаривала с Чиуном в углу комнаты. Римо заскрежетал зубами. — Руби! — сердито окликнул он девушку. — Смит живет в «Холидей-Инн», — сказала она. — Поезжайте туда вдвоем, а я приеду позднее — мне надо позаботиться о маме. Смит сидел у себя в номере на стуле с прямой спинкой и просматривал газеты. Помещение выглядело так, будто оно только что сошло со страниц герметически запечатанного каталога «Сиарс»: казалось, сюда не заходила ни одна живая душа. Глядя на изможденное лицо полуживого Смита, Римо подумал, что, пожалуй, это недалеко от истины. — Как ваша рука? — спросил он. — Думаю, что к завтрашнему дню я уже смогу смыть ту зеленую дрянь, которую положила мне старая женщина, невзирая на мои протесты. К доктору я обращаться не рискнул. Чиун расстегнул на нем рубашку и стащил правый рукав, чтобы осмотреть рану. Он ощупал плечо и удовлетворенно кивнул. — Эта «зеленая дрянь», как вы ее называете, сделала свое дело, — сказал он. — Надо будет узнать, как ее приготовляют. Рана заживает нормально. — Что там во Флориде? — осведомился Смит, застегивая пуговицы на груди. Римо попытался припомнить, когда он в последний раз видел шефа без пиджака и жилета, и не смог. Смит повторил вопрос. — Во Флориде? — переспросил Римо. — Там все в порядке. Депау мертв, пленники на свободе, Господь попрежнему у себя на небесах. В общем, все в норме, и я могу наконец уйти в отставку. — Да, наверное, — сказал Смит. — Но остается еще одно дельце... Римо с усмешкой склонился к шефу. — Сколько я вас знаю, Смитти, каждый раз остается еще одно, последнее, препятствие. — Императора надо слушать, Римо! — заметил Чиун. — Как знать, может, именно это дело скрасит твою однообразную и скучную жизнь. Скажите ему, о повелитель, в чем оно состоит. Смит откашлялся. — Хорошо, слушайте. Вы оба знаете, что мы действуем в условиях полной секретности. Без соблюдения этого правила КЮРЕ ничего не значит. — Я слышал это не менее тысячи раз, — сказал Римо. — Так вот. Это правило нарушено. Точнее, дало сбой. — Так в чем же дело? Выходите из игры! Открывайте лавочку сухофруктов где-нибудь в Нью-Гемпшире и начинайте обманывать аборигенов, прежде чем обманут вас. Я знаю хорошего агента по продаже недвижимости, он подберет вам какой-нибудь домик без крыши, если вас это устроит. — С тех пор как ты побывал на телевидении, Римо, ты утратил хорошие манеры, — строго заметил Мастер Синанджу. — Вот что делает с человеком слава. Сколько раз я говорил тебе, что представителей малых народов следует уважать. — Кто здесь «малые народы», Чиун? — Все, кроме меня. — Ну хорошо, Смитти. Давайте выкладывайте ваши проблемы, а посмеяться можно и после. Кто нарушил конспирацию на сей раз? И что из этого следует? — Руби Гонзалес, — сказал Смит. — И вы должны ее устранить. Смит пристально взглянул Римо в лицо: в нем не дрогнула ни одна жилка. Он зашел за спину шефа и посмотрел в окно. — Почему бы вам не выразить свою мысль более определенно, Смитти? «Устранить» значит убить, так ведь? — Да, так. — Ничего не выйдет: я в отставке. — Это последнее задание. — Я с этим покончил. Если вы хотите убрать ее, поговорите с Чиуном: он все еще служит у вас, в отличие от меня. Смит взглянул на Чиуна. Старик печально покачал головой. — Любой ваш враг, император, является и моим врагом. Только дайте знак — и он ощутит на себе гнев Синанджу. Но эта девушка с ушами, похожими на кочаны брюссельской капусты... Нет, только не она. — Но чем же она отличается от других? — Она собирается родить мне сына, это уже решено. — Вам?! Сына? — Технически это, конечно, будет сделано при помощи Римо, — уточнил Чиун. — У меня есть на этот счет свое особое мнение, — вставил Римо. Чиун, стоявший позади Римо, покачал головой, давая понять Смиту, что Римо не может иметь по этому вопросу своего мнения. — Вот почему я не могу это сделать, — продолжал Чиун. — Не могу я своими руками погубить свой шанс, свою надежду приобрести достойного продолжателя дела Синанджу, которому я хочу передать свои тайны, как это делали все Мастера Синанджу в течение столетий. Римо презрительно фыркнул. — Похоже, вам придется проделать это самому, — сказал он, повернувшись к Смиту. — Заодно узнаете, как это делается. — Наверное, я так и поступлю, — ответил Смит. — Попробуйте. Римо подмигнул Чиуну, который повернулся спиной к шефу, чтобы скрыть ироническую ухмылку. — И попробую! В дверь постучали. — Открыто! — крикнул Чиун. Вошла Руби, успевшая переодеться в белое, без рукавов платье. Гладкая, чистая кожа ее рук сверкала, точно растаявшее мороженое, приготовленное на кленовом сиропе. Юное лицо, не знающее другой косметики, кроме туалетного мыла, блистало свежестью. — Привет! — сказала она Смиту. Потом кивнула в сторону Римо и Чиуна. — Они вас уже обо всем проинформировали? Прежде чем Смит успел ответить, Римо сказал: — Мы никогда не рассказываем ему деталей, он этого не любит. В противном случае ему, возможно, пришлось бы представить себе — хотя бы однажды, — что каждый раз, когда мы поставляем ему новые трупы, кто-то умирает. А это ему не нравится. Он предпочитает, чтобы мы просто докладывали об исполнении задания и посылали каждый месяц списки жертв для его статистических диаграмм. — Ему нужны диаграммы для отчета, — негромко произнесла Руби. — Поговори с ним сама, — предложил Римо. — Кстати, у него есть к тебе дело. Мы с Чиуном выйдем, а вы поговорите наедине. Они вышли в соседнюю комнату. Едва закрыв за собой дверь, Римо спросил: — За сколько минут? — О чем ты! — не понял Чиун. — Сколько времени ей потребуется, чтобы вправить ему мозги? — А ты как считаешь? — Пять. — Три. — Ну ты хватил! Никто не сможет выбить его из седла за три минуты. Мой личный рекорд — пять минут пятьдесят секунд. — Что ставишь? — Все, что хочешь, папочка. — Все, что хочу? — Все, кроме одного, — спохватился Римо. В гостиной мулатка уселась на стул против Смита. Тот нервно барабанил кончиками пальцев по столешнице, сделанной из светлой трехслойной пластмассы. Молчание нарушила Руби. — Как вы собираетесь это сделать? — Простите?.. — Как вы будете меня убивать? Из пистолета или еще как-нибудь? Смит откинулся на спинку стула. — Как вы догадались? — Это было не так уж трудно. Вы — мозг этой организации. На вашем месте я поступила бы точно так же. — Понятно, — неопределенно протянул Смит. Ему еще не приходилось встречать человека, интересующегося, каким именно образом его собираются убить. — Правда, это не в ваших интересах, — осторожно добавила Руби. — Может, вы объясните почему? — Пожалуйста. Раз уж я здесь и догадываюсь о ваших намерениях, я была бы последней идиоткой, если бы пришла к вам и села вот так, не приняв мер предосторожности. — Каких именно? — Я записала все, что знаю о КЮРЕ, и пристроила эту информацию куда надо. — Это очень старый прием, — возразил Смит. — Он не сработает. — Я знаю, что многие передают сведения адвокатам — на случай своей смерти. А вы заранее вызываете к себе адвоката — и концы в воду. Я сделала иначе. Если я умру, информацию о вас получит ЦРУ. Глаза Смита сузились. — Я прикинула, — продолжала девушка, — что моего адвоката вы можете упредить. Но ЦРУ? То-то будет им радость, когда они узнают, что вам сходит с рук такое, что им и не снилось. Им мылят шею за гораздо менее серьезные нарушения закона. Они не упустят случая свести с вами счеты. После этого никакой КЮРЕ не останется и в помине. Смит тяжко вздохнул. — А теперь взгляните на дело с другой стороны, — продолжала Руби. — Нет никакой другой стороны! — Уверяю вас, есть. Вы считаете, что я знаю кое-что про вашу организацию и что это для вас опасно. Но это лишь часть истины — я знаю о вас все. — Как вам это удалось? Она сделала жест в сторону соседней комнаты. — Я была с ними на двух разных заданиях. Надо быть слепым и глухим, чтобы не понять, что происходит. Я знаю, кто вы и как вы действуете, что делает организация в целом, что делаете лично вы и эти двое. Я имею представление о размерах ваших расходов, о том, где прячет президент телефонный аппарат, по которому вызывает вас на разговор, и какой набирает номер. Вот так. Помимо вас самого, в мире нет, я думаю, человека, который знал бы о КЮРЕ больше, чем знаю я. — Только этого и не хватало, — снова вздохнул Смит. — Женщины, которая знает так много и от которой нельзя избавиться. — Хотите, я скажу, что вам надо делать? — спросила Руби. — Что? — Наймите меня на службу. — Нанять вас? Но для чего? — Я вам пригожусь. Не обязательно теперь. Я наблюдательна, все слышу и все замечаю. Когда вам понадобятся мои услуги в каком-либо особом деле, вы мне позвоните. Я неглупа и не болтаю лишнего. — Можно мне подумать? — Нет. Считайте, что вам повезло, — сказала Руби. — Сколько вы хотите? — Ваши предложения? — Пять тысяч долларов. — Смеетесь?! — возмутилась Руби. — Мне платили двадцать пять тысяч в ЦРУ, когда я там сотрудничала... — За что? — спросил Смит. Его жалованье в начале службы в ЦРУ составляло семь тысяч долларов в год. Правда, это было очень давно. — За то, что была под рукой. За три года они вызвали меня всего один раз, чтобы послать на этот остров, где я познакомилась с вашими сотрудниками. Я оказала вам услугу, а вернувшись домой, не трубила везде, какой я замечательный шпион, какую помощь оказала сверхважной организации. — Я дам вам двадцать три тысячи, — набавил Смит. — Тридцать, — сказала Руби. — Поделим разницу: двадцать пять тысяч. — Если уж делить точно, получится двадцать шесть тысяч пятьсот. — Согласен, — уступил Смит, двигая кадыком. — Но это — грабеж! — Зато теперь грабитель будет служить вам и очень скоро отработает эти деньги. Предоставив Смиту удивляться своему заявлению, она открыла дверь в смежную комнату и спросила: — Почему вы не заходите? Чиун посмотрел на Римо с торжествующей улыбкой. — Две минуты пятьдесят пять секунд. Ты у меня в долгу. — А-а! — небрежно махнул рукой Римо. — Можешь не волноваться. Отдам, когда получу чек за овощерезку. Когда он повернулся в сторону Смита, Чиун запустил пальцы в его карман и вытащил пачку банкнот. Отделив от нее банкноту в десять долларов, он швырнул остальные на диван. Римо подошел к Смиту. — Ну как? Не очень-то просто смотреть жертве в глаза, верно? — Вы ошибаетесь, Римо. Это было чисто административное решение. — Тогда вот вам другое чисто административное решение: я освобождаюсь от службы в КЮРЕ. Смит кивнул. — Я это знаю. Чем предполагаете заняться? — Я уже вам говорил: буду работать по контракту с коммерческой рекламой. Это — золотое дно. Мои руки входят в моду, они меня сделают миллионером. А потом — как знать? — может, и ноги пригодятся, может, им понадобится сделать что-нибудь этакое ногами. — Как обезьяны, — вставил Чиун. — Они умеют ловко орудовать ногами. — Как называлось это приспособление, которое вы рекламировали? — справился Смит, беря со стола газету. — "Вега Чоппа". — Не стоит рассчитывать на это как на источник дохода. — Почему? Дайте-ка взглянуть... В статье, которую отчеркнул Смит, говорилось следующее: "Домашние хозяйки предъявили производителю овощерезки «Вега Чоппа» двадцать семь гражданских исков на общую сумму в сорок пять миллионов долларов. Женщины жаловались на порезы рук при пользовании этим приспособлением. Они утверждали, что телереклама вводила зрителей в заблуждение и, скорее всего, снималась с замедленной скоростью. Когда производитель опроверг это обвинение, юристы, представляющие интересы истиц, переписали жалобы заново, включив в число ответчиков некое лицо, которое демонстрировало приспособление. Его обвиняли в том, что он иллюзионист, создающий у телезрительниц ложное представление, что приспособлением может пользоваться любой нормальный человек..." Римо посмотрел на Смита. Если бы тот позволил себе хотя бы малейший намек на улыбку, Римо убил бы его не сходя с места. Но Смит был серьезен, как всегда. — Давайте прикинем, Римо, — сказал он. — Ваша доля в сорокапятимиллионных убытках составит двадцать два с половиной миллиона долларов. Спрашивается, сколько вам придется продать овощерезок, чтобы выручить эту сумму? — Я поищу другую работу, — сказал Римо со вздохом. Руби тронула его за плечо. — Можно тебя на минуточку? — Говори! — Давай выйдем. — Чего тебе? — спросил он, когда они вышли в соседнюю комнату. — И что ты такой ершистый? — ответила она вопросом на вопрос. — Тебе легко говорить. А тут... Такие были возможности разбогатеть и прославиться! — У тебя будут другие шансы. — Когда они еще будут! А что делать сейчас? — Мне все равно, что ты будешь делать. Мне важно то, что ты уже сделал. — А что я такого сделал? — Ты освободил Люшена и других. — Тебе повезло, что я был у тебя в долгу. — Дело не в том. У тебя был долг перед Америкой, — сказала Руби. — Это — твоя заслуга перед нацией. Римо тяжело опустился на край кровати. Некоторое время он молчал, не поднимая глаз. — Ты в самом деле так думаешь? — спросил он наконец. Руби молча кивнула. — Это большая заслуга. Благодаря тебе в нашей стране станет легче жить. У каждого из нас есть свой долг, который мы должны выполнить. — Ты действительно так считаешь, Руби? — Я действительно так считаю. И горжусь знакомством с тобой. Римо поднялся на ноги. — А ты, пожалуй, права. Избавить страну от этих ползучих гадов чего-нибудь да стоит. Меньше будет смрада. — Это — большая заслуга, — еще раз повторила Руби. Римо взял ее за руки. — Ты знаешь... Может, Чиун где-то и прав? Ну, насчет нас с тобой, — сказал он. Руби улыбнулась его робости. — Это мы еще должны обсудить. — Мы обсудим это, — подхватил Римо. — Мы непременно это сделаем! Он пошел назад в гостиную. Руби последовала за ним. Чиун взглянул на нее, минуя глазами Римо. Она соединила в кружок большой и указательный пальцы: все о'кей. Проходя мимо Чиуна, она наклонилась к нему и шепнула: — Ты проиграл: он почти не сопротивлялся. Гони десять долларов! Чиун отдал ей купюру, которую взял из кармана Римо. Руби спрятала ее за корсаж и повернулась, чтобы последить за беседой Римо со Смитом. — Я решил дать вам еще один шанс, Смитти, — сказал, подойдя к шефу, Римо. На лице Смита показалось слабое подобие улыбки. — Но если вы не исправитесь, Смитти, тогда пеняйте на себя. Верно я говорю, папочка? — Впервые за все время, — сказал Чиун. — Я прав, Руби? — Как всегда, дружок.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Последний звонок
Глава первая
Было бы крайней несправедливостью, если бы адмирал Уингэйт Стэнтингтон, выйдя в отставку, не занял государственного поста чрезвычайной важности. Новый директор ЦРУ, крепкий мужчина с правильными чертами лица, казался воплощением лучших традиций тех учебных заведений, которые ему довелось заканчивать. Характер в нем воспитал Аннаполис, работоспособность компьютера — Гарвардская школа бизнеса, а общую культуру — Оксфорд. Он получал стипендию Роудса, для лучших из лучших студентов, и был запасным полузащитником в сборной военно-морского флота по американскому футболу. Его холодные голубые глаза искрились умом и силой. Жизнерадостная отвага, с которой они смотрели с телевизионных экранов, убеждала американцев: новая метла выметет ЦРУ дочиста, превратив его в небольшой, надежный и высокопрофессиональный коллектив, гордость Америки и всего мира. За час до того, как принять решение, способное развязать третью мировую войну, адмирал Уингэйт Стэнтингтон имел неприятный разговор с человеком, который, видимо, не читал в воскресном выпуске «Нью-Йорк таймс» статью, описывающую неотразимое обаяние адмирала такими словами: «Он получает все, чего захочет, и с улыбкой на устах». — Пошел ты в задницу, — сказал этот человек. Он сидел на жестком деревянном стуле посреди пустой комнаты в здании федеральной тюрьмы неподалеку от Вашингтона. Человек носил круглые очки в светлой пластмассовой оправе, казавшиеся слишком маленькими на его большом круглом лице, типичном лице фермера из Айовы. Стэнтингтон ходил вокруг кругами, двигаясь с военной четкостью. Он был высок, подтянут и атлетически сложен. Светло голубой костюм в почти незаметную полоску подчеркивал его рост и гармонировал с цветом глаз и волос — чуть рыжеватых и безупречно причесанных. На висках была заметна седина. — Ну-ну, смените-ка галс, — сказал Стэнтингтон с мягким южным акцентом. — Небольшое сотрудничество может помочь вам в будущем. Заключенный взглянул на Стэнтингтона, и его глаза за толстыми стеклами очков сузились. — Небольшое сотрудничество? — переспросил он. — Небольшое сотрудничество?! Я сотрудничал с вами 35 лет и что получил взамен? Тюремную камеру. Он отвернулся и упрямо скрестил руки на груди, прикрыв номер на своей саржевой тюремной робе. Стэнтингтон опять обошел вокруг заключенного и встал прямо перед ним, так, чтобы человек мог видеть всепобеждающую улыбку нового директора ЦРУ. — Это все дело прошлое, — сказал Стэнтингтон. — Ну же, почему бы вам просто не сказать мне, где он? — Шел бы ты к черту вместе с ублюдком, на которого работаешь! — Черт возьми, приятель, мне нужен ключ! — Откуда вдруг такая любовь к ключу ценой в сорок девять центов? — Оттуда, — отрезал Стэнтингтон, испытывая страстное желание схватить собеседника за горло и вытрясти из него правду. А не то вызвать головорезов из ЦРУ, чтобы присоединили электроды к его мошонке: живо бы заговорил. Но теперь такое невозможно: это все старые методы, позорное прошлое ЦРУ. Теперь все изменилось. Наверное, потому то заключенный так дерзок и агрессивен, что знает об этом. — Я выкинул его в унитаз, чтобы он не попал в твои холеные лапы, — сказал заключенный. — Хотя нет, стой-ка. Я сделал с него сто дубликатов и раздал всем вокруг. Стоит тебе отвернуться, они проберутся в твой кабинет, залезут к тебе в ванную и начнут мочиться в раковину. Адмирал Уингэйт Стэнтингтон глубоко вздохнул и сжал за спиной кулаки. — Ну что ж, если вам так угодно, хорошо, — сказал он заключенному. — Но знайте — я этого не забуду. Стоит мне сказать слово, и вы попрощаетесь с пенсией. Стоит мне сказать слово, и вы, черт побери, отсидите срок от звонка до звонка. Стоит мне сказать слово, и люди, подобные вам, близко не подойдут к разведывательным службам этой страны. — Пойди помочись под кустик, — предложил заключенный. Стэнтингтон быстро направился к двери. Шагомер отмечавший, сколько миль он проходит за день, пощелкивал у бедра. Когда адмирал был уже в дверях, заключенный окликнул его. Стэнтингтон обернулся. — С тобой это тоже случится, Стэнтингтон, — сказал человек. — Хоть ты и редкий болван, ты тоже будешь стараться изо всех сил, но однажды они поменяют правила посреди игры. Тебе дадут под зад, как и мне. Я приберегу тебе местечко на нарах. И бывший директор ЦРУ улыбнулся Стэнтингтону, который вышел, не сказав больше ни слова. Его переполняло чувство раздражения и смутной тревоги. По пути в штаб-квартиру ЦРУ в Лэнгли, штат Вирджиния, расположенную в нескольких милях от Вашингтона, адмирал Уингэйт Стэнтингтон предавался размышлениям на заднем сиденье лимузина. Этот ключ от личной ванной комнаты в его кабинете был ему необходим как воздух. «Таймс» на следующей неделе, возможно, напечатает о нем разворот, и он уже придумал, как будет выглядеть первый абзац: "Адмирал Уингэйт Стэнтингтон, человек, ставший главой ЦРУ, которое в последнее время подвергается резкой критике, отличается, кроме блестящего ума, еще и заботой о деньгах налогоплательщиков. Вот доказательство: когда Стэнтингтон въехал на прошлой неделе в новый кабинет, то обнаружил, что дверь в его личную ванную комнату заперта. Единственный ключ, как выяснилось, находится у бывшего директора ЦРУ, ныне отбывающего пятилетний срок заключения. Вместо того, чтобы позвать слесаря и вставить новый замок — по нынешним вашингтонским расценкам это стоит не меньше двадцати трех долларов и шестидесяти пяти центов — адмирал Стэнтингтон по пути на работу заехал в тюрьму и забрал ключ у своего предшественника. «Да, таков наш новый стиль работы, — сказал Стэнтингтон, неохотно подтверждая достоверность этой истории. — Хороший корабль тот, который не дает течи, и денежная течь тоже должна быть заделана», — добавил он. Ну и черт с ними, разозлился Стэнтингтон. «Таймс» придется придумать что-нибудь еще, не может же он один за всех работать. Адмирал вошел в кабинет в девять утра. Соединившись по интеркому с секретаршей, он распорядился немедленно вызвать слесаря, чтобы вставить в дверь ванной комнаты новый замок. — И пусть сделает два ключа, — приказал он. — Один будет храниться у вас. — Да, сэр, — слегка удивившись, ответила девушка. Она не предполагала, что для изготовления ключей необходимо личное указание руководства ЦРУ. Выключив интерком, Стэнтингтон проверил шагомер и обнаружил, что прошагал уже полторы мили из положенных каждодневных десяти. В первый раз за день он почувствовал радость от жизни. Второй раз наступил двадцатью минутами позже, когда он встретился с начальником оперативного отдела и отдела кадров. Подписав приказ об увольнении двухсот пятидесяти агентов на местах, он одним росчерком пера завершил разгром агентурной сети ЦРУ, разгром, о котором годами мечтали русские, не в силах его осуществить. — Мы покажем этим типам из конгресса, как надо работать, — сказал директор ЦРУ. — Еще что-нибудь? Он взглянул на своих подчиненных. Начальник оперативного отдела, вечно потеющий толстяк с желтыми зубами, произнес: — Тут еще есть кое-что в вашем вкусе, адмирал, называется проект «Омега». — Я никогда о таком не слышал. Чем они занимаются? — В том-то все и дело, что ничем. Это самая идиотская и бессмысленная затея. Начальник оперативного отдела говорил с резким южным акцентом. Он был старым другом Стэнтингтона и в прошлом руководил дорожными работами на Юге. Из всех близких друзей адмирала работу в ЦРУ получил именно он, так как только его никогда не обвиняли во взяточничестве. — Они, черт возьми, вообще ничего не делают, — продолжал начальник оперативного отдела. — Целыми днями играют в карты, а раз в день звонят по телефону. Шесть агентов и ничего, кроме одного телефонного звонка в день! Стэнтингтон вышагивал по периметру кабинета, четко разворачиваясь на девяносто градусов на каждом углу. — Кому они звонят? — спросил он. — Чьей-то тетке, наверное. Какой-то никому не нужной старухе из Атланты. — И во сколько обходится это удовольствие? — В четыре миллиона и девятьсот тысяч долларов. Это, конечно, не только зарплата, многое сложно проследить. Стэнтингтон тихо присвистнул: — Четыре миллиона и девятьсот тысяч! — воскликнул он. — Уволить их к чертовой матери! Представьте, что будет, если «Таймс» раскопает эту историю. — "Таймс"? — переспросил начальник оперативного отдела. — Не обращайте внимания, — сказал Стэнтингтон. — Проверить эту женщину? — Нет. Проверка тоже стоит денег, здесь все вокруг стоит кучу денег, даже чтобы войти в туалет, нужно выложить двадцать три доллара и шестьдесят пять центов. Ну нет! После проверки эта «Омега», или как ее там, встанет нам уже в пять миллионов, а это неприятная цифра. Никто не запомнит четыре миллиона и девятьсот тысяч, но пять миллионов они не пропустят. Пять миллионов здесь, десять там, и нас прижмут к стенке. Стоит дать им волю, и нам придется опорожняться в коридоре. Начальник оперативного отдела и начальник отдела кадров обменялись недоумевающими взглядами. Озабоченность адмирала проблемой уборных была им непонятна, но с решением насчет «Омеги» оба были согласны. Этот проект, чем бы он ни был, никак не сочетался со всей остальной деятельностью ЦРУ. Люди в нем были связаны только со старухой в Атланте, а она ничего из себя не представляла. Начальник отдела кадров все-таки проверил ее, не ставя шефа в известность: она была ничем и никем, не знала ничего и никого. Он затеял проверку, испугавшись, не имеет ли она какого-либо отношения к президенту. В тех краях всех можно в этом заподозрить, но здесь президент явно был ни при чем. Так что согласие было полным: уволить их. Вышвырнуть вон! В десять утра шестерых агентов, работающих на проект «Омега», уведомили, что с этой минуты они уволены со службы. Никто не жаловался. Они все равно не понимали, в чем заключается их работа. Адмирал Уингэйт Стэнтингтон продолжал мерить комнату шагами и после того, как его подчиненные ушли. Он сочинял новое начало статьи для «Таймс». «Между 9 и 9.20 утра прошлого вторника адмирал Уингэйт Стэнтингтон, новый директор ЦРУ, уволил двести пятьдесят шесть агентов, сохранив тем самым американским налогоплательщикам почти десять миллионов долларов. И это было только начало хорошего трудового дня». Не так уж плохо, подумал Стэнтингтон и улыбнулся. Это было только начало хорошего трудового дня... В небольшом домике в самом конце Пэйсиз Ферри-роуд, что на окраине Атланты, миссис Амелия Бинкингс чистила над кухонной раковиной яблоки. Из-за артрита пальцы плохо повиновались. Она посмотрела на часы, висящие над раковиной: было без шести минут одиннадцать. Через минуту должен зазвонить телефон. Каждое утро он звонил в разное время, и раньше у нее была табличка из картона, где значилось, когда, в какой день надо ждать звонка. За двадцать лет она успела выучить эту табличку наизусть, и поэтому давно уже спрятала ее в буфет, под тарелки парадного сервиза. Без пяти одиннадцать, вот-вот зазвонит. Миссис Бинкингс закрыла кран, вытерла руки отутюженным кухонным полотенцем, лежащим на полочке над раковиной, медленно подошла к столу и уселась перед ним, ожидая звонка. Она часто думала о людях; которые ей звонят: их было шестеро, за все эти годы она научилась различать их голоса. Миссис Бинкингс постоянно пыталась завязать с ними разговор, но они никогда не говорили ничего, кроме: «Привет, милая, все в порядке». И сразу же вешали трубку. Порой она думала, было ли то, что она делала... ну, скажем, законным: работы-то для пятнадцати тысяч в год маловато. Свои сомнения она высказала тому строгому невысокому человеку из Вашингтона, который двадцать лет назад предложил ей эту работу. Он успокоил ее: — Не волнуйтесь, миссис Бинкингс. То, что вы делаете, очень, очень важно. Тогда, в 50-е годы, все страшно боялись атомной войны, и миссис Бинкингс спросила, нервно хихикнув: — А что, если русские сбросят на нас бомбу? Тогда что делать? Но человек был очень серьезен. — Тогда все пойдет само собой. Нам беспокоиться об этом уже не придется. Он еще раз перепроверил ее. Ее мать дожила до девяноста четырех лет, отец — до девяноста пяти; все бабушки и дедушки в девяносто были еще полны сил. Амелии Бинкингс исполнилось шестьдесят, когда она взялась за эту работу, а теперь было уже почти восемьдесят. Она смотрела, как секундная стрелка заканчивает оборот вокруг циферблата. 10.55. Предупреждая звонок, она протянула руку к телефону. Пятьдесят девять секунд. Рука коснулась телефона. 10.55.01. Две, три секунды. Телефон не звонил. Через полминуты миссис Бинкингс опустила руку на стол и продолжала сидеть, глядя на часы. Она подождала, пока стрелки не показали без одной минуты одиннадцать, затем вздохнула и с трудом поднялась. Сняв с руки золотые часы фирмы «Элджин» и осторожно положив их на стол, она открыла дверь, ведущую в сад, и, ковыляя, спустилась по ступенькам. На улице было солнечное весеннее утро, магнолии источали сладкий аромат. Сад был невелик, маленькую тропинку в нем окаймляли цветы. Миссис Бинкингс подумала, что за ними давно уже не ухаживала, как следует: слишком тяжело стало ей в последнее время нагибаться. В дальнем углу сада низкая металлическая ограда окружала круглую бетонную плиту, посередине которой торчал семиметровый флагшток. Люди, которых привез из Вашингтона тот странный строгий человек, устанавливали его целую ночь. Флаг на нем никогда не поднимали. Миссис Бинкингс ступила на узкую дорожку, ведущую к флагштоку, но остановилась, услышав голос из-за забора: — Здравствуйте, миссис Бинкингс, как поживаете? Она подошла к забору, чтобы поболтать с соседкой. Соседка, хоть и жила здесь всего десять дет, была милой молодой женщиной. Они поговорила об артритах и помидорах, о том, как плохо теперь воспитывают детей. Наконец соседка ушла, и миссис Бинкингс вернулась к флагшгоку. Ей было приятно думать, что после всех этих лет она не забыла снять с руки часы, как велел ей тогда тот человек из Вашингтона. Она толкнула маленькую железную дверцу в изгороди и, подойдя к шесту, отвязала от металлической скобы на нем веревку. Ее пальцы заломило, пока она распутывала старые и жесткие узлы. Миссис Бинкингс повернула скобу да 180 градусов и услышала щелчок. Затем ей показалось, что плита у нее под ногами загудела; она подождала еще немного, но больше ничего не произошло. Миссис Бинкингс вновь привязала веревку и закрыла за собой маленькую железную дверку. Тяжело вздыхая и волнуясь, правильно ли все было сделано, она вернулась в дом, надеясь, что яблоки, которые она чистила на кухне, еще не потемнели. Темными они выглядели ужасно неаппетитно. На кухне она решила посидеть спокойно у стола — прогулка сильно утомила ее. Чтобы отдохнуть, она положила голову на руки и вдруг поняла, что задыхается. Она протянула руку к телефону, но сверлящая боль пронзила грудную клетку, рука замерла и упала на стол. Боль вошла в тело острым копьем. Словно со стороны миссис Бинкингс наблюдала, как боль из сердца постепенно переходит в плечи, в живот и, наконец, в руки и ноги. Каждый вдох стал требовать больших усилий, и так как миссис Бинкингс была очень стара, она прекратила борьбу. И умерла. Миссис Амелия Бинкингс была права: когда она повернула скобу на флагштоке, бетонная плита у нее под ногами действительно загудела. Мощный передатчик на солнечных батареях через двадцать лет вернулся к жизни и начал рассылать по всему свету радиосигналы, используя флагшток как антенну. И по всей Европе стали зажигаться красные огни: в римском гараже, в задних комнатах парижской булочной, в подвале шикарного лондонского особняка и в чулане небольшого деревенского дома. По всей Европе люди смотрели, как зажигаются лампочки. И готовились убивать.Глава вторая
Его звали Римо, и его ушам было больно. Можно было бы, конечно, повесить трубку, но тогда возникла бы опасность, что Руби Джексон Гонзалес навестит его лично. Если даже по телефону ее вопли причиняли Римо невыносимую боль, то уж при личном общении ее голос мог довести до полусмерти. Осторожно, чтобы она не услышала, Римо положил трубку на полку рядом с аппаратом, вышел из будки и вернулся в закусочную. Старый азиат в длинном зеленовато-голубом одеянии разглядывал на прилавке обложки журналов. — Я ее все равно слышу, — недовольно сказал азиат. Недовольство казалось его естественным состоянием. — Язнаю, Чиун. Я тоже, — сказал Римо. Он подошел к будке и тихо прикрыл дверь, стараясь, чтобы она не скрипела. Когда он вернулся к Чиуну, тот качал головой. — Эта женщина может вести репортаж с океанского дна без всякого микрофона, — проговорил Чиун. — Точно. Может, стоит перейти на ту сторону улицы? — Не поможет, — отверг предложение Чиун, переворачивая страницы журнала указательным пальцем с длинным ногтем. — Ее голос способен пересекать материки. — Может, залепить трубку хлебным мякишем? — Ее голос превратит хлеб в цемент, — заметил Чиун, протянул руку к другому журналу и быстро перелистал его своим длинным ногтем. — Сколько же книг, и никто их не читает. Наверное, тебе все-таки придется сделать то, что она хочет. — Боюсь, ты прав, Чиун, — вздохнул Римо. Крепко сжав уши руками, Римо подбежал к телефонной будке. Не отпуская рук, он плечом отворил дверь и крикнул: — Руби, прекрати вопить, я все сделаю! Я все сделаю! Он подождал немного и разжал руки. Благословенная тишина исходила из телефона. Римо взял трубку, сел на скамеечку и закрыл дверь. — Хорошо, что ты выключила свою циркулярную пилу, Руби. Теперь можно и поговорить, — сказал он и, прежде чем она успела ответить, быстро добавил: — Шучу, Руби, шучу. — Надеюсь, — произнесла Руби Гонзалес. — Почему, стоит мне позвонить Смиту, я натыкаюсь на тебя? — Потому что этот человек слишком много работает, — осветила Руби. — Я отправила его поиграть в гольф и вообще отдохнуть. С рутинной работой я управлюсь сама. — А как же я? Я отдыха разве не заслужил? — поинтересовался Римо. — Вся твоя жизнь — сплошные каникулы. — Руби, хочешь со мной в постель? — спросил Римо. — Спасибо, я не устала. — Не затем, чтобы спать, — уточнил Римо. — Что же еще с тобой делать в постели, тупица? — Ну, некоторым женщинам я нравлюсь... — Некоторые женщины посыпают макароны сахаром, — отрезала Руби. — Знаешь, Руби, мы раньше жили как одна дружная семья — я, Чиун и Смитти, и больше никого. А теперь появляешься ты и все портишь. — Ты белый человек, а я твоя ноша, — заявила Руби. Даже по телефону Римо мог представить себе ее улыбку. Руби Гонзалес не была красавицей, но ее улыбка напоминала белую молнию, сверкающую на фоне шоколадного лица. Она сейчас, наверное, сидела в приемной Смита, отвечая на телефонные звонки, и принимала решения, работая за четверых, что казалось не таким уж подвигом при сравнении со способностью Смита работать за десятерых. — Ладно, Руби, — сказал Римо, — давай рассказывай, какая там опять грязная работенка для меня. — Это насчет нацистов. Завтра они собираются устроить марш, и ты должен не допустить этого. Нехорошо, если все будут считать, что в Америке нацисты могут маршировать, когда захотят. — Послушай, я не дипломат, — сказал Римо. — Я не умею убеждать. — Ничего, справишься. — Как? — Придумаешь. — Знаешь, Руби, еще шесть месяцев, и ты сможешь управлять всей страной. — Я рассчитывала на пять, но шесть меня тоже устроят, — сказала Руби. — В случае чего, звони. — Ее резкий, царапающий голос внезапно обрел сладость молочного шоколада. — Будь здоров, Римо. И передай Чиуну мою нежную любовь. Римо подождал, пока она повесила трубку, и проворчал: — Откуда у тебя нежная любовь, стерва чертова. Когда Римо вышел из телефонной будки, владелец закусочной посмотрел на него с неприкрытым любопытством. В Вестпорте, штат Коннектикут, они привыкли ко всему, но человек, через всю комнату кричащий что-то телефону, всюду покажется странным. И не то чтобы этот Римо странно выглядел. Это был темноволосый человек с глубоко сидящими глазами, шести футов ростом и худой как жердь. Плавными движениями он смахивает не на атлета, а скорее на танцора из балета, подумал хозяин. Одет в черную футболку и черные брюки, телосложение как у танцора, а запястья толщиной с банку томатного сока. Последние три месяца Римо почти каждый день приходил сюда за газетами и журналом о шоу-бизнесе. Владельца магазина он не особо интересовал, но однажды, когда явился Римо, за прилавком стояла двадцатипятилетняя дочь хозяина. Когда Римо ушел, она побежала за ним, чтобы дать сдачи с десяти долларов. — Я же дал вам только пять... — сказал Римо. — Я могу дать вам сдачу с двадцати! — Спасибо, не надо, — отказался Римо. — А с пятидесяти? Со ста? Но Римо уже сел в машину и укатил. Теперь дочь хозяина парковала свой автомобиль поближе к закусочной, чтобы поймать хотя бы один-единственный взгляд Римо. Тогда-то владелец магазина понял: красив Римо или нет, но что-то притягательное для женщин в нем есть. — Вы закончили разговор? — спросил он у Римо. — Да. Вам нужен телефон? Хозяин закусочной кивнул. — Дайте трубке остыть, — предложил Римо и подошел к старому азиату, который продолжал листать журналы кончиками пальцев. — Я просмотрел все эти журналы, — сказал Чиун, подняв глаза на Римо. Он был стар, на сухой желтой коже черепа виднелись остатки седых волос. Рост его едва достигал пяти футов, а вес вряд ли когда-нибудь приближался к ста фунтам. — В них нет ни одной статьи, написанной корейцем. Неудивительно, что никто не покупает мои книги и статьи. — Ты не можешь их продать, потому что их не пишешь, — заметил Римо. — Сидишь и часами смотришь на чистый лист бумаги, а потом жалуешься, что я слишком громко дышу и мешаю тебе. — Ты так и делаешь, — подтвердил Чиун. — Даже когда я нахожусь в лодке посреди залива? — осведомился Римо. — Твое астматическое дыхание слышно на другом конце страны, — сказал Чиун. — Пойдем же, нам пора. — Ты опять поедешь? — И буду ездить столько, сколько потребуется, — ответил Чиун. — Даже если по вине ваших предубежденных против корейцев издателей у меня ничего и не выйдет, это не помешает мне написать сценарий. Я слышал, что в Голливуде есть черный список. Раз есть черный список, чтобы помочь с работой черным, пусть заведут желтый список, и я тоже найду работу. — Черный список — это не совсем то, что ты думаешь, — сказал Римо, но Чиуна уже не было в закусочной. Римо пожал плечами, взял свою обычную утреннюю порцию газет и швырнул на прилавок пятерку. Не дожидаясь сдачи, он последовал за Чиуном. — Сценарий будет как раз для Пола Ньюмена и Роберта Редфорда, — сообщил Чиун. — Как раз то, что им нужно, чтобы стать настоящими звездами. — Я так понимаю, что никогда не смогу его ни прочесть, ни увидеть. Ты лучше расскажи мне, в чем там дело, а то я никогда не успокоюсь, — попросил Римо. — Прекрасно. Так слушай же: главный герой — лучший в мире ассасин, глава древнего клана убийц. — Это ты, — сказал Римо. — Чиун, великий Мастер Дома Синанджу. — Не перебивай! Этот несчастный человек вынужден против своей воли работать в США, потому что ему нужно золото, дабы спасти от голода и страданий свою маленькую корейскую деревню. Но дают ли ему возможность применять в США свое благородное искусство? Нет. Его делают тренером и заставляют передавать секреты Синанджу толстому и ленивому любителю мяса. — А это я, — сказал Римо. — Римо Уильямс. — Они находят этого несчастного любителя мяса, когда тот служит полицейским, хватают его и сажают на электрический стул, который не срабатывает, ибо ничто в Америке не работает, кроме меня. Спасшись от смерти, он занимает место убийцы в секретной организации, борющейся с преступностью в Америке. Организация называется КЮРЕ, и руководит ею слабоумный. — А вот и Смит! — обрадовался Римо. — Доктор Харолд В.Смит. — История эта повествует о злоключениях любителя мяса. Неприятности преследуют его, пока он бредет, ковыляя, по своему жизненному пути, а никем не ценимый и не любимый Мастер с риском для собственной драгоценной жизни каждый раз спасает его от смерти. И вот однажды благодарный народ воздает Мастеру по заслугам — ибо даже самые глупые народы могут быть благодарными, — и Америка осыпает его золотом и бриллиантами. И он возвращается в свою родную деревню, чтобы провести остаток жизни в мире и покое, всеми любимый. — Это все о тебе, — заметил Римо. — А что случилось со мной? С любителем мяса? — Мелкие детали я еще не обдумывал. — И для этого нужен Пол Ньюмен и Роберт Редфорд? — Правильно, — подтвердил Чиун. — Они за это ухватятся. — А кто из них кого играет? — поинтересовался Римо. — Ньюмен будет играть Мастера, — сказал Чиун. — Нам придется сделать что-то с этими его смешными круглыми глазами, чтобы заставить их выглядеть как надо. — Ясно. А Редфорд будет изображать меня. Чиун повернулся и так посмотрел на Римо, как будто его ученик заговорил на неизвестном языке. — Редфорд будет играть главу сверхсекретной организации, который, по-твоему, напоминает Смита, — произнес Чиун. — Тогда кто же играет меня? — удивился Римо. — Знаешь, Римо, когда снимают фильм, то какую-нибудь женщину назначают ассистентом режиссера, а она уже находит актеров на все мелкие, незначительные роли. — Мелкая роль? Это ты про меня? — Точно, — сказал Чиун. — Ньюмен и Редфорд будут изображать тебя и Смита, а моя роль незначительная? — Совершенно верно. — Надеюсь, ты встретишь Ньюмена и Редфорда, — сказал Римо. — Очень надеюсь, что встретишь. — Конечно, встречу, для того я и еду в этот ресторан. Я слышал, когда они в городе, они всегда там обедают. — Надеюсь, ты встретишь их. Я в самом деле на это надеюсь. — Спасибо, Римо, — поблагодарил его Чиун. — Нет, я действительно надеюсь, что ты их встретишь, — повторил Римо. Чиун поглядел на него с интересом. — Ты обиделся, да? — А почему я не могу обидеться? Для себя и Смита ты находишь звезд, а для меня, значит, довольно и мелкой роли. — Мы найдем тебе кого-нибудь, вот увидишь. Кого-нибудь похожего на тебя. — Да? И кого же? — Сиднея Гринстрита. Я видел его по телевизору, он был совсем неплох. — Во-первых, он умер, а во-вторых, он весил триста фунтов. — Ну тогда, Питера Устинова. — Он говорит не так, как я. У него акцент. — Мы никогда не закончим фильм, если ты будешь ко всему цепляться, — заметил Чиун. — Я не собираюсь иметь ничего общего с этим фильмом, — фыркнул Римо. Надувшись, он остановил машину в самом центре города. Был уже почти полдень, и очередь желающих пообедать в этом маленьком ресторане заворачивала за угол. — Видишь эту толпу? — спросил Римо. — Все они хотят встретиться с Ньюменом и Редфордом и продать им свои сценарии. — Мой лучше всех, — сказал Чиун. — А как насчет Раймонда Барра? — Не подойдет, он слишком стар, — произнес Римо. — Ты просто чересчур упрям, — объявил Чиун, вылезая из автомобиля и направляясь ко входу в ресторан. Ему не нужно было становиться в очередь: ежедневно для него оставляли свободным столик в глубине зала. В первый же день он урегулировал этот вопрос с владельцем ресторана, засунув его голову в котел с супом из морских продуктов. На середине улицы Чиун на мгновение замер, а затем вернулся к машине. Его лицо сияло радостью, как у всякого, кто совершает благородный поступок. — Я нашел! — воскликнул он. — Ну и кто же это? — проворчал Римо. — Эрнст Борньин. — Ооох... — простонал Римо и нажал на акселератор. Через открытое окно он слышал, как Чиун кричал вслед: — Подойдет любой толстый белый актер! Вы же все на одно лицо, это всякий знает! Глава Американской Национальной партии именовал себя «Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф». Это был двадцатидвухлетний парень с прыщавым лбом, настолько худой, что повязка со свастикой соскальзывала с рукава его коричневой рубашки. Его черные штаны были заправлены в начищенные до блеска сапоги, но ноги были так тонки, мускулы на них так незаметны, что нижняя часть его тела в целом производила впечатление двух карандашей, воткнутых в две буханки черного хлеба. Он глядел прямо в телевизионные камеры, снимающие пресс-конференцию, и пот выступал у него на верхней губе. Римо смотрел новости, лежа на диване в небольшом доме, который он снимал. — Это правда, что вы бросили школу после десятого класса? — задавал вопрос журналист. — Да, как только понял, что в школе наши головы забивают еврейской пропагандой! Его голос был так же тонок и бесплотен, как и тело. Еще два одетых в форму нациста стояли у стены за его спиной. Их маленькие злобные глазки смотрели прямо перед собой. — И тогда вы попытались вступить о Ку-Клукс-Клан в Кливленде? — спросил другой журналист. — Это была единственная организация в Америке, не желающая отдавать страну в лапы ниггеров. — Почему же вас туда не приняли? — Я не принимаю эти вопросы, — заявил Шайсскопф. — Я пришел сюда, чтобы поговорить о нашем завтрашнем марше. Не понимаю, почему он вызывает такое раздражение в этом городе. Здесь соблюдают права человека, только пока речь идет о евреях, цветных и прочих неполноценных расах. Завтрашним маршем мы собираемся отпраздновать годовщину первой в истории и единственной подлинно успешной программы городского благоустройства. Полагаю, все ваши либералы, любящие подобные программы, должны выйти на улицы вместе с нами. — О каком городском благоустройстве вы говорите? Лежа на диване, Римо покачал головой. Ну и дурак! — В Варшаве, двадцать пять лет назад, — объяснил Шайсскопф. — Некоторые называют это Варшавским гетто, но на самом деле это была попытка улучшить условия жизни для недочеловеков. Того же самого добиваются все современные программы городского благоустройства. Комната содрогнулась, когда Чиун вошел и грохнул дверью. — Ты хочешь знать, что произошло? — спросил он у Римо. — Нет. — Они опять не явились. — Мне-то что? Я смотрю новости. Чиун выключил телевизор. — Я хочу поговорить с ним, а он любуется на каких-то животных в коричневых рубашках! — Черт возьми, Чиун, это мое задание на сегодня. — Забудь о задании, — сказал Чиун. — Я важней. — Значит, я могу сказать Руби, что ты велел мне забыть о задании? Чиун вновь включил телевизор. — Быть художником среди обывателей — вот крест, который я должен нести, — вздохнул Чиун. Американская национальная партия собралась в доме на узкой и извилистой Грин Фармс-роуд. Неделями нацисты говорили о грандиозном многотысячном марше, но пока что прибыли только шесть человек. Количество народу, толпящегося вокруг, превосходило их в сорок раз. Половину составляли пикетчики, протестующие против марша. В другую половину входили добровольные адвокаты из Американского общества по охране гражданских свобод, демонстрирующих всем вокруг разрешения, полученные в Федеральном окружном суде. В разрешениях говорилось о необходимости соблюдать порядок и о праве нацистов на свободу слова. И пикетчиков, и адвокатов, в свой черед, превосходила числом полиция, которая, с целью исключить возможность нападения, окружила дом со всех четырех сторон. И всех их, вместе взятых, было меньше, чем репортеров. В унизительном замешательстве журналисты толпились вокруг и брали друг у друга интервью, изобилующие глубокими философскими размышлениями о новом проявлении расизма. Все они сходились на том, что это явление хоть и плохое, но типичное, ибо чего еще ожидать от страны, однажды избравшей себе в президенты Ричарда Никсона. В десять вечера отбыли телевизионщики, за которыми через несколько секунд последовала пишущая братия. В 22.02 исчезли пикеты, еще через минуту — адвокаты и, наконец, в четыре минуты одиннадцатого уехала полиция. Только двое усталых полицейских в патрульной машине остались дежурить около дома. В пять минут одиннадцатого нацисты выглянули в окно и, увидев, что горизонт чист, выслали на стражу часового по имени Фредди, вооруженного полицейской дубинкой, Ему было велено стоять на крыльце с устрашающим видом. Остальные пятеро остались внутри. Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф смахнул с доски шахматные фигурки. Они вынули шахматную доску для какого-нибудь случайного наблюдателя. Если бы он заглянул к ним через окно, то увидел, как молодые интеллектуалы-нацисты проводят время. К сожалению, никто не мог вспомнить, как ходит конь. Теперь один из них достал шашки и расставил их на доске: два нациста знали правила и могли научить остальных. В 22.06 прибыл Римо и просунул голову в патрульный автомобиль. Полицейские, не заметившие, откуда он взялся, удивленно глядели на него. — Долгий был денек? — с усмешкой сказал он. — Уж это точно, — отозвался полицейский, сидящий за рулем. — Ну так отдохните чуток, — произнес Римо. Его руки стремительно метнулись вперед и коснулись впадины между шеей и ключицей полицейских. Они открыли рты, как будто пытаясь закричать, потеряли сознание и уронили головы. Римо лениво направился по каменной дорожке к дому, снаружи выглядевшему очень опрятно. Стоящий на крыльце и одетый в полную униформу Фредди при его появлении выпрямился и принял надменный вид. — Вы кто? — требовательно спросил он. — Я из «Еврейского журнала», хочу взять интервью, — объяснил Римо. — Мы не даем интервью жидовской прессе! — рявкнул Фредди и ткнул Римо дубинкой в живот. Темноглазый человек не пошевелился, но удар Фредди почему-то не достиг цели. — Не делайте так больше, — попросил Римо. — Это не очень любезно. — Когда придут новые времена, с такими, как ты, любезничать не станут, — заявил Фредди. — Так что привыкай. Он отвел дубинку назад и на этот раз ударил Римо со всего размаху. Хотя Римо опять не шелохнулся, каким-то образом дубинка не попала в живот, а скользнула по боку. — Я же сказал, прекратите, — сказал Римо. — Меня послали для переговоров, так что ведите себя хорошо. — Я тебе покажу переговоры! — зарычал Фредди и поднял дубинку, чтобы разбить голову Римо. — Ну вот, — вздохнул Римо. — Вот что я получаю, когда пытаюсь быть паинькой. Дубинка обрушилась на его голову. Внезапно Фредди осознал, что ее вырвали у него из рук. Что-то развернуло его вокруг, и он ощутил конец дубинки возле своего левого уха. Затем он увидел, как кулак скользнул к другому ее концу. Первый же удар вогнал дубинку в ухо Фредди. Другое, еще работавшее ухо, уловило звук двух следующих ударов, а потом Фредди уже не слышал ничего, потому что дубинка, пройдя сквозь голову, вышла с другой стороны. — Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, — произнес Фредди, упав на колени. Концы дубинки, торчащие из его ушей, напоминали руль велосипеда. — Что вы сказали? — переспросил Римо. — Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, — повторил Фредди. — Грр-ыы-мм! — ответил Римо. Он постучался и услышал за дверью шаги. — Кто там? — Герр Оберлейтенант-штурмбаннфюрер-гауляйтеррайхсфельдмаршал О'Брайен, — представился Римо. — Кто-кто? — Не повторять же сначала. Откройте! — Где Фредди? — Фредди — это часовой? — Да. Где он? Римо посмотрел на стоящего на коленях Фредди, из ушей которого торчала длинная тонкая дубинка. — Он сейчас занят. — Я хочу взглянуть на ваше удостоверение личности, — настаивал голос. — Мое удостоверение — это Фредди, — сказал Римо. — Перестаньте говорить глупости и подсуньте удостоверение под дверь. — Не пролезет, — засомневался Римо. — Пролезет. — Ну ладно, — сдался Римо. Внутри пятеро нацистов глядели на дверь. Снаружи донеслись какие-то скребущие звуки, и что-то розовое показалось из-под двери. Потом появились еще четыре предмета, оказавшиеся пальцами, затем кисть руки и, наконец, край коричневой рубашки. — О Боже, ведь это Фредди! — прошептал Эрнест Шайсскопф. Все бросились к двери. Рука Фредди, словно побывавшая под паровым катком, пролезала в комнату сквозь зазор между дверью и порогом. Фредди был теперь не толще собственной фотографии, наклеенной на картон. Уже показались белокурые волосы, уже затрещал череп, сплющиваясь, чтобы пройти в щель, когда внезапно дверь дрогнула, заскрипела и слетела с петель. На пороге стоял Римо. То немногое, что осталось от Фредди, лежало у его ног. Пятеро нацистов не могли оторвать глаз от дубинки, ставшей неотъемлемой частью его черепа. — Привет, — поздоровался Римо, — я же говорил, что не пролезет. — Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, — произнес Шайсскопф. — И Фредди то же самое говорил, — ответил Римо. — Кто вы такой? — пролепетал один из нацистов. — Что вам надо? — воскликнул другой. — Что вы сделали с Фредди? — раздался третий голос. — Минутку, — сказал Римо. — Мы так ничего не добьемся, если будут говорить все разом. Сначала скажу я. Ты, — указал он на Шайсскопфа, — немедленно прекрати блевать и послушай меня. — Ггг-ыы-гг-ыы-гг-ыы, — отозвался Шайсскопф, орошая комнату остатками жареной рыбы с картошкой. — Прекрати, я кому говорю, — повторил Римо. Шайсскопф сделал глубокий вдох и попытался остановить рвоту. Он вытер лицо рукавом форменной рубашки. — Я как-нибудь могу убедить вас отменить завтрашний марш? — спросил Римо. — Меня прислали для переговоров. — Нет, — заявил Шайсскопф. — Никогда! — Не торопись, — сказал Римо. — Фредди я уже убедил. — Никогда! — взвизгнул опять Шайсскопф. — Мы маршируем во имя свободы и во имя прав белого человека. Мы маршируем, чтобы сказать «нет» смешению рас... — Тогда прощай, — сказал Римо. Он схватил Фредди за дубинку и втащил его в комнату. Два нациста бросились на него, размахивая полицейскими дубинками. Римо ударил их телом Фредди, и они грудой повалились на пол. Двое других кинулись на Римо, держа наперевес бейсбольные биты, залитые свинцом. Он закружился между ними, все время подаваясь вперед и назад, направо и налево. Когда оба были уверены, что он находится в пределах досягаемости, на него обрушилось два страшных удара. Римо наклонился, мгновенно выйдя из зоны контакта, и услышал звук слившихся воедино ударов. Его противники поразили друг друга. Следом, как эхо после выстрела, донесся знакомый успокаивающий звук ломающихся и раскалывающихся черепов. Римо кивнул и отошел в сторону. Тела его противников тяжело рухнули на пол. Оберштурмбаннфюрер Эрнест Шайсскопф забился в угол и выставил перед собой книжку комиксов «Мохаммед Али против Супермена». Темное лицо Али было зачеркнуто двумя жирными коричневыми линиями. — Убирайся, ты, — прохрипел Шайсскопф. — Я вызову полицию! — Послушай, Эрнест, — сказал Римо, — ты не расстраивайся. Ты просто не думай, что умираешь. — О чем же мне еще думать? — Что наконец становишься человеком, — ответил Римо. Покончив с ним, Римо произвел уборку помещения, затем приладил сломанную дверь и покинул место событий. До его дома в Компо-бич было три мили, и он решил пробежаться. Давно уже ему не удавалось потренироваться. Чиун, как и час назад, сидел на полу посреди комнаты и смотрел на лежащий перед ним большой лист пергаментной бумаги. Он держал гусиное перо рядом с чернильницей, как будто собирался вот-вот макнуть. Бумага была девственно чиста. — А сегодня что, Чиун? — спросил Римо, показывая на нетронутый лист. — В Венесуэле слишком громко играет радио? — Я так беспокоился за тебя, что не мог работать, — сказал Чиун. — Беспокоился за меня? Я не думал, что они произвели на тебя такое сильное впечатление. Ты их назвал, помнится, животными в коричневых рубашках. — С ними все улажено? — Конечно. — Хорошо, — произнес Чиун. — Эти нацисты отвратительны. — Этих уже нет. И вообще, с каких это пор ты не любишь нацистов? Если Дом Синанджу мог работать на Ивана Грозного, фараона Рамзеса и Генриха Восьмого, то чем плохи нацисты? Они что, вам не заплатили? — Дом Синанджу отказался на них работать. Более того, мы сами вызвались устранить их вождя. Этого, с такими смешными усиками. — Даром?! Синанджу? Чиун кивнул: — Есть некоторые виды зла, с которыми нельзя мириться. Мы не часто работаем бесплатно, потому что деревня голодает, когда мы не приносим денег. Но на этот раз мы должны были так поступить. Этот безумец узнал о нашем скором приходе и отравился, ухитрившись убить сначала свою подругу. Он был грязен до самого конца. — Чиун плюнул от отвращения. — Но как я могу довести до конца мой труд, — произнес он, помолчав, — если ты отвлекаешь меня пустыми разговорами? Я иду спать. — Приятных сновидений. Лучшего дня для демонстрации нельзя было и пожелать. Вовсю сияло солнце, разгоняя утренний холод, оставшийся в напоминание о длинной коннектикутской зиме. В Вестпорте по всей Бостон Пост-роуд вдоль тротуаров стояли тысячи людей с бейсбольными битами, помидорами и велосипедными цепями наготове. Американское общество по охране гражданских свобод призвало добровольцев со всей страны, и теперь четыреста адвокатов бегали вдоль предполагаемого маршрута демонстрации и зачитывали постановление окружного суда о недопустимости насилия. Никто не обращал на них внимания. Там же присутствовали три сотни полицейских, снабженных всем необходимым для подавления беспорядков. По пути демонстрантов располагались четыре машины скорой помощи и два фургона для перевозки трупов. Повсюду сновали уличные торговцы, продающие американские флаги. Наиболее предприимчивые из них припасли и нацистские нарукавные повязки, но пока что спроса на них не было заметно. Все было готово для обещанного нацистского шествия. Не хватало только самих нацистов. Римо заметил это, когда ехал к закусочной за номером «Дейли Вэрайети» для Чиуна. Вернувшись домой, он вручил Чиуну журнал и включил телевизор. После назначенного для начала марша времени прошел уже час, и некоторые журналисты догадались наконец посетить штаб-квартиру нацистской партии на Грин Фармс-роуд. Телевизионный эфир был переполнен сообщениями о произошедшем ночью убийстве руководства нацистской партии. Тела шестерых «коричневых», одно из них частично раздавлено, найдены вмятыми в стену. Они напоминают рыб, снятых с крючка, сказал один комментатор. Тела были расположены двумя соединенными треугольниками, то есть в виде звезды Давида. — Это ужасно! — воскликнул Чиун. — Я решил, что это будет что-то вроде уборки, — сказал Римо. Он улыбнулся при известии о том, что Лига защитников сионизма поставила себе в заслугу эти убийства. — Катастрофа! — сказал Чиун. — Я только хотел нанести последние штрихи, — сказал Римо. — Мне понравилась мысль о звезде Давида. — Замолчи! Меня не интересуют твои дурацкие шутки. Ты читал сегодняшний «Вэрайети»? — А что там пишут? — Там пишут, что Роберт Редфорд находится в Колорадо и произносит речи на местном празднике. — Вот и хорошо. Всем время от времени полезно проветриться. — А Пол Ньюмен учится во Флориде езде на гоночных автомобилях. — М-м-м-да, — промычал Римо, наблюдая по телевизору репортаж из дома на Грин Фармс-роуд. — Почему они не здесь? — вопросил Чиун. — Я не знаю, Чиун, — сказал Римо. — Зачем я столько месяцев, в надежде встретить их, ем этот ненавистный морской суп? — продолжал Чиун. — Понятия не имею. — Меня гнусно обманули! — Мир полон обмана. — Только его часть, — заявил Чиун. — Только его белая часть. В Синанджу такого бы никогда не произошло. — В Синанджу вообще ничего не происходит. — Если я когда-нибудь встречу Ньюмена или Редфорда, сделаю из них отбивную, — пообещал Чиун. — Это им пойдет на пользу. — Нет, я накажу их еще хуже, — сказал Чиун. — Я не позволю им сниматься в моем фильме. — Уж это научит их себя вести. — Я найду кого-нибудь другого, — произнес Чиун. — Отлично. — Я возьму Брандо и Аль Пачино, — решил Чиун. — Правильно. Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными. — Не оставлю. О, коварное вероломство! — воскликнул Чиун. — Что поделаешь, таков шоу-бизнес.Глава третья
Доктор Рокко Джованни вошел в гараж, пристроенный к его маленькому дому в Римо, и открыл багажник «фиата». Он заметил, что темно-голубая краска на автомобиле начала выцветать. Может, годик еще удастся подождать и не перекрашивать машину, понадеялся он. В багажнике находился кожаный чемоданчик доктора, старый и порядком потертый. Несмотря на заботливое смазывание, черная кожа кое-где потрескалась. Там, где была видна сердцевина кожи, появились тонкие коричневые линии. Этот чемоданчик подарили доктору почти двадцать лет назад при окончании медицинского факультета, и он до сих пор с гордостью носил его. Он брал его с собой в те три дня, когда работал в больнице для бедных, построенной им в одной из самых грязных римских трущоб. Достав чемоданчик, доктор с треском захлопнул багажник. Сев в машину, он включил зажигание. Мотор издал чахоточный кашель и с явной неохотой заработал. Каждый раз, когда машина заводилась, доктор с облегчением вздыхал. Он нажал на пульте кнопку, открывающую дверь гаража. Включив задний ход, он случайно взглянул на стену перед машиной. Затем перевел рычаг передач в нейтральное положение. Прежде всего доктор Джованни подумал, что теперь он знает, как это выглядит. Лампочка никогда раньше не загоралась, все эти двадцать лет. Лампочка загорелась один раз, затем последовали две вспышки покороче, затем три еще более короткие. Потом была пауза, и вновь все повторилось в той же последовательности. Целую минуту он наблюдал за лампочкой, пока не убедился в правильности и безошибочности сигналов. Почувствовав, что его руки судорожно сжали руль, он заставил себя расслабиться. Наконец доктор Джованни вздохнул и выключил мотор. Вынув ключ зажигания, он положил старый кожаный чемоданчик назад в багажник. Затем он подошел к сверкающему новому «феррари», стоящему в другой половине гаража. Из его багажника он достал другой докторский чемоданчик, на этот раз из дорогой коричневой кожи. Этот сверкающий даже в тусклом освещении гаража чемоданчик доктор менял каждые полгода, даже если следы износа не были заметны. Именно такого поведения ожидали от него состоятельные пациенты. Все у него должно было быть новым и богатым. Только бедные доверяют доктору, у которого дыры на подметках, да и то потому, что ничего другого им не остается. Доктор Джованни завел мотор, и автомобиль мощно взревел. Оставив двигатель работать на холостых оборотах, он вернулся в дом. Когда он вошел на кухню, его жена Розанна удивленно взглянула на него. — Ты что-нибудь забыл, Рокко? — Она улыбнулась ему, ополаскивая тарелки, перед тем как опустить их в моечную машину. — Вот это, — ответил он, подойдя к ней и поцеловав ее в шею. Его руки нежно обняли ее стройное тело. — Но ты уже целовал меня на прощанье, — слабо запротестовала она. — Ты сексуальный маньяк, вот ты кто. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю? — спросил доктор. — Иногда ты даешь мне это почувствовать, — засмеялась Розанна и повернулась к мужу. Он обнял ее и крепко поцеловал в губы. — Я люблю тебя больше всего на свете, — сказал доктор Джованни. — И я тебя тоже, — произнесла Розанна, — и если бы тебя не ждали пациенты, я бы показала, как сильно. Доктор заглянул в глаза жены, и ей показалось, что она заметила в его зрачках странный, никогда не виданный ею прежде огонек. Крепко прижав губы к ее шее и полузадушенно пробормотав «До свиданья», доктор ушел. Когда Розанна услышала звук выезжающей из гаража машины, она подошла к окну. Увидев удаляющийся «Феррари», она удивилась. Ее муж ненавидел эту машину и купил ее только для того, чтобы произвести впечатление на своих богатых пациентов, чьи деньги помогали содержать единственную настоящую любовь в его жизни — бесплатную больницу для бедных. Его медсестра и секретарша изумились, когда увидели доктора Джованни в его личном офисе неподалеку от Ватикана. Он оставил их недоуменные взгляды без внимания. Войдя в свой кабинет, он позвонил молодому врачу, который был перед ним в долгу, и договорился, что тот возьмет пациентов бесплатной больницы Джованни себе. Затем доктор набрал номер русского посольства, представился и его сразу же соединили с послом. — Как дела, доктор Джованни? — спросил посол со своим гортанным акцентом, из-за которого музыкальный итальянский звучал подобием немецкого. — Прекрасно, — ответил Джованни. — Но мне нужно поговорить с вами. — Да? Что-нибудь не в порядке? — Я только что получил ваши анализы крови, — сообщил доктор, — и хотел бы обсудить их с вами. — Там что-то не так? — Это не телефонный разговор, господин посол. — Я сейчас же приеду. Ожидая посла, доктор Джованни достал кое-что из сейфа и спрятал на дно кожаного медицинского чемоданчика, затем сложил руки на столе и положил на них голову. Посол прибыл через десять минут. Как всегда рядом с ним находился его постоянный телохранитель, человек с ястребиным лицом, подозрительно осматривавший все и вся. Счетчики на стоянках, ресторанные счета, уличные торговцы — ко всему он относился как к потенциальным врагам великой коммунистической революции. Он вошел в кабинет доктора Джованни вслед за послом. — Не мог бы он подождать снаружи? — спросил доктор. Посол согласно кивнул. С очевидной неохотой телохранитель вышел в приемную и прислонился к стене напротив кабинета. Секретарша принялась пристально рассматривать его. Заметив это, он вперил в секретаршу бесстрастный взгляд и заставил ее отвернуться. — Я знаю, в чем дело, — сказал посол. — Наш безгрешный доктор решил перебежать к русским. Он улыбался, но капли пота на лбу выдавали его волнение. — Нет, еще нет, — улыбнулся в ответ Джованни. — Но когда-нибудь вы это сделаете, — заметил посол. — Вы и ваша бесплатная больница, ваша скромная жизнь — такого коммуниста, как вы, больше нет. — Вот поэтому-то я и не смог бы жить в матушке России, — сказал доктор. — Пожалуйста, сядьте сюда. Он усадил посла в кресло напротив проектора рентгенограмм. Засунув за стеклянный экран два больших снимка грудной клетки, он включил проектор и убрал верхний свет. — Это ваши последние рентгенограммы, — пояснил доктор. — Мы сделали их зимой, когда у вас начался тот грудной кашель. Продолжая говорить, доктор Джованни за спиной посла подошел к своему столу. — В глубине каждого легкого вы можете увидеть небольшие темные пятна. Он открыл свой коричневый кожаный чемоданчик и засунул в него руку. — Да, я вижу их. Что они означают? — посол заметно нервничал. Доктор Джованни сжал рукоятку пистолета и подошел сзади к послу. — Ничего, — сказал он. — Совершенно ничего. Он выстрелил, и пуля вошла в череп русского рядом с левым ухом. Доктор Джованни был рад, что после всех прошедших лет револьвер все еще стрелял. Эхо выстрела разнеслось по маленькому кабинету. Снаружи медсестра и секретарша вздрогнули, услышав необычный громкий звук. Русский телохранитель выхватил из-под куртки пистолет, толкнул незапертую дверь и ворвался в кабинет. Но было поздно. Доктор Рокко Джованни приставил револьвер к своему правому виску и нажал на курок. Револьвер вновь выстрелил.Глава четвертая
Адмирал Уингэйт Стэнтингтон уже взялся за ручку двери своего кабинета, но секретарша остановила его. — Готово, сэр, — сказала она, протягивая сверкающий медный ключ. — Отлично, — сказал адмирал. — А другой сделали? — Да, сэр. — Он в надежном месте? — Да, сэр. — Расскажите-ка мне, где его искать. Вдруг мой потеряется, а с вами что-нибудь случится. — В верхнем левом ящике моего стола, в глубине за коробкой с «Тутси-Роллс». — Там он в безопасности? — Да, сэр, к моему столу никто близко не подходит. — Хорошо, благодарю вас. Он взял ключ и опустил его в карман пиджака. — Да, и еще, адмирал. Вас кто-то ожидает. — Да? И кто же? — Он не назвался. — Как хоть он выглядит? — Как Рой Роджерс, — сказала секретарша. — Кто? — Рой Роджерс. На нем сомбреро, башмаки с узором, подвернутые штаны и габардиновая рубашка с белым кантом на груди. Если бы он был женщиной, я бы его сравнила с Долли Партон. — Впустите его немедленно, — распорядился Стэнтингтон. — Хотя нет, пусть подождет еще немного. Сначала я проверю, подойдет ли ключ. Когда вошел посетитель, как будто сошедший со стен Зала Славы кантри-музыки, Стэнтингтон сидел за столом. — Ну, здравствуйте, Василий Карбенко, — проговорил Стэнтингтон, вставая и протягивая через стол руку. Русский был одного роста со Стэнтингтоном, и его рукопожатие было крепким и уверенным. Он так и не снял нахлобученную на голову ковбойскую шляпу. — Здравствуйте, адмирал, — сказал он протяжно, как истинный уроженец Дикого Запада. — Как дела на культурном фронте, господин культурный атташе? — спросил Стэнтингтон с улыбкой. — Я пришел не затем, чтобы говорить о культуре, адмирал, разве что об ее отсутствии. Карбенко слегка улыбался, но глаза его были неприветливо прищурены, а голос звучал холодно. — Что вы имеете в виду, полковник? — спросил Стэнтингтон. — Вы сегодня уже читали информационную сводку? — спросил в ответ Карбенко. Стэнтингтон покачал головой: — Нет, я только что пришел. Кстати, не хотите ли посетить мою уборную? Мне наконец сделали ключ. — Нет, я не хочу посещать вашу проклятую уборную! Я хочу знать, почему одни из ваших шпионов убил сегодня в Риме нашего человека. Острый взгляд Карбенко был почти физически ощутим, и под его давлением директор ЦРУ опустился в свое кожаное кресло. — Что? Я не понимаю. — Могу объяснить. Сегодня утром русский посол в Риме был убит итальянским врачом, одним из ваших агентов. — Наших агентов? — Стэнтингтон покачал головой. — Не может быть. Нет, я бы знал об этом. — Имя врача — Рокко Джованни. Вам это ни о чем не говорит? — Нет. Он арестован? — Он покончил с собой прежде, чем мы смогли его схватить. — Вы говорите, Рокко Джованни? Карбенко кивнул. — Подождите минуту, — сказал Стэнтингтон. Он положил на стол новенький медный ключ. — Если захотите, можете посетить уборную. Пройдя через приемную, он вошел в кабинет начальника оперативного отдела. — Черт побери, что происходит? — спросил адмирал. Начальник оперативного отдела вздрогнул от неожиданности. — В чем дело, адмирал? — Этот русский посол, убитый в Риме, — это что, наша работа? Его подчиненный покачал головой: — Нет, не наша. Какой-то врач, похоже, спятил и застрелил посла, а затем себя. Но мы тут ни при чем. — Его имя — Рокко Джованни, — сказал Стэнтингтон. — Немедленно выясните все, что есть у нас на него, и сообщите мне. Этот проклятый русский резидент сидит у меня в кабинете и задает мне жару. Когда Стэнтингтон вернулся к себе, Карбенко полулежал в кресле, вытянув ноги и надвинув шляпу на лоб. — Через минуту я все выясню, — произнес Стэнтингтон. Они сидели в молчании, пока не загорелась лампочка вызова на интеркоме. Стэнтингтон схватил трубку и поднес ее к уху. Через несколько секунд он положил се на место и, улыбаясь, посмотрел на Карбенко. — Ваши данные неверны, товарищ. Рокко Джованни не наш человек, в нашем списке агентов о нем нет ни слова. — Можете подтереться вашим списком, — проговорил Карбенко, выпрямляясь и роняя свою коричневую шляпу на толстый ковер. — На деньги ЦРУ Джованни закончил медицинский институт. На деньги ЦРУ он открыл в Риме больницу. Двадцать лет он состоит у вас на содержании. — Этого не может быть, — сказал Стэнтингтон. — Тем не менее это так, — сказал Карбенко, — и мы можем это доказать. Мы даже знаем, под каким кодом он работал. — И под каким же? — спросил Стэнтингтон. — Проект «Омега», — ответил Карбенко. — Никогда не слышал о таком, — начал было Стэнтингтон, но тут же остановился. Проект «Омега»? Он уже слышал это название. Но когда? И где? Вдруг он вспомнил: это было вчера, ему рассказали о нем, и он его разогнал, потому что никто не знал, что это такое. — Вы сказали, проект «Омега»? — Совершенно верно, — подтвердил Карбенко. — Вы что-нибудь знаете о нем? — Мы знаем только название, оно занесено в нашу картотеку во времена Хрущева. Еще мы знаем, что это крыша для какой-то организации, рассылающей деньги ЦРУ по всему миру. — Вы, наверное, не поверите... — начал Стэнтингтон. — Наверняка не поверю! — ...Но вы знаете о проекте «Омега» больше, чем мы. — Вы правы, адмирал, я действительно не верю вам. — Я не шучу. Я вчера расформировал этот проект «Омега», потому что никто о нем ничего не знал. — В таком случае вам придется выяснить что-либо как можно быстрей, — сказал Карбенко. — Подобные провокации вызывают у моего правительства несколько более энергичную реакцию, чем у вашего. — Ну-ну, не расстраивайтесь, Василий, — сказал Стэнтингтон. — Не расстраиваться?! Один из наших виднейших дипломатов убит вашим агентом, а вы мне советуете не расстраиваться! Теперь я понимаю, что такое эта ваша новая нравственность, которую вы хотели привить в Вашингтоне. — Я прошу вас! — Мое правительство, возможно, ответит вам тем же, — сказал Карбенко. — Постарайтесь поверить нам! — О, да, вера, это как в Библии, которую вы все так любите цитировать. У нас тоже кое-кто может вспомнить оттуда пару строк. — Я надеюсь, вы вспомните заповедь «возлюби ближнего своего». — Скорее слова «око за око, зуб за зуб». Стэнтингтон встал. — Василий, — произнес он, — есть только один способ убедить вас, что я говорю правду. Я прошу вас следовать за мной. Карбенко схватил свою ковбойскую шляпу и вслед за Стэнтингтоном вышел из комнаты. Они доехали на лифте до цокольного этажа, затем пересели в другой лифт, доставивший их на уровень ниже, и, наконец, третий лифт опустил их еще глубже под землю. — Америка все же удивительная страна, — заметил Карбенко. — Что так? — спросил Стэнтингтон. — Вы, американцы, не можете жить без усовершенствований. На лифте всегда можно было ездить вверх и вниз, от подвала и до чердака. Теперь все не так. Я бывал в ваших гостиницах, чтобы перейти там с этажа на этаж, нужно сначала подняться на пятьдесят этажей вверх, а затем уже спуститься вниз. Вы знаете, что в Международном торговом центре в Нью-Йорке вам придется три раза пересесть с лифта на лифт, чтобы доехать от верха до вестибюля?Надо полагать, у вас в университетах инженерам преподают особый предмет: творческий подход к дизайну лифтов. Стэнтингтон, не видящий в этом ничего смешного, вывел Карбенко из лифта в коридор. — Вы — первый русский, попавший сюда, — сказал директор ЦРУ. — Насколько вам об этом известно, — сухо проговорил русский агент. — Да, это верно. Стэнтингтон вел русского резидента по длинному лабиринту прямых коридоров. На стальных дверях, встречавшихся им, были не таблички с названиями отделов, а номера. За дверью под номером 136 они обнаружили лысого человека, который сидел за столом, закрыв лицо руками. Когда адмирал Стэнтингтон вошел, человек взглянул на него, скривился от отвращения и вновь спрятал лицо в ладони. — Я адмирал Стэнтингтон, — сказал директор. — Я знаю, — не поднимая головы, произнес человек. — Вы — Нортон, главный библиотекарь? — Да. — Я ищу досье. — Желаю успеха, — сказал Нортон и махнул рукой по направлению к двери в дальнем конце комнаты. Стэнтингтон посмотрел на человека, который так и не поднял глаза, затем на Карбенко и пожал плечами. Они подошли к указанной двери, и Стэнтингтон отворил ее. Она вела в комнату двенадцать футов высотой, размером почти что с городскую площадь. Вдоль стен от пола и до потолка шли ряды библиотечных шкафов, и группа таких же шкафов стояла в центре помещения. Но сейчас эта комната выглядела так, как будто компания необычайно зловредных домовых трудилась здесь не меньше сотни лет. Все картотечные ящички были открыты. Бумаги, разбросанные вокруг, кое-где покрывали пол слоем в пять футов толщиной. Повсюду валялись папки и скомканные или разорванные документы. Стэнтингтон ступил в комнату. Он оттолкнул клочки бумаги, которые стайкой собрались вокруг его ног, как осенние листья после порыва ветра. — Нортон! — заорал он. Худой лысый человек подошел к нему. — Да, сэр? — Что здесь происходит? — Может быть, вы мне это объясните, — произнес со злостью Нортон. — Я сыт по горло вашей грубостью! — закричал Стэнтингтон. — Что здесь стряслось? — А вы не понимаете, адмирал? Это же часть вашей новой политики открытых дверей. Припоминаете? Вы собирались продемонстрировать, как открыто и честно работает нынешнее ЦРУ, и объявили, что намерены соблюдать новый закон о свободе информации. Вы пригласили сюда всех желающих. Они посыпались мне на голову, как саранча, и все с этим вашим заявлением в руках. Вот они-то все и разворотили. — И вы не пытались их остановить? — Я пытался, — сказал Нортон. — Я позвонил в юридический отдел, но там мне сказали, что без разрешения суда ничего нельзя сделать. — Так почему же вы не получили разрешение? — Я попросил сделать это юристов. Они стали тянуть соломинку, чтобы выяснить, кому идти в суд. — Это почему еще? — Они сказали, что всякому, кто этим займется, вы можете оторвать яйца. Или отдадите его под суд. — Хорошо, хорошо. И кому выпало идти? — спросил Стэнтингтон. — Никому. Все соломинки оказались короткими. — И что же вы собираетесь делать? — осведомился Стэнтингтон. — Кстати, сколько вы здесь уже работаете? — С тех пор, как образовали ЦРУ, сразу после второй мировой войны, — ответил Нортон. — А сейчас я собираюсь дождаться мусорщиков и выкинуть весь этот хлам. А затем я собираюсь подмести пол последний раз, а затем я собираюсь уволиться, а затем я собираюсь послать в задницу все ваше ЦРУ, политику открытых дверей и закон о свободе информации. Надеюсь, у меня хватит на это мужества. Теперь все? — Не совсем. Мне нужно досье, — сказал Стэнтингтон. — Скажите мне, какое, и я попрошу мусорщиков приберечь его для вас. И Нортон, постанывая, вернулся к своему столу. — Свобода информации, — тихо произнес Карбенко. — Не могу поверить, что вы это сделали. Вы знаете, как мы в России охраняем нашу секретную информацию? — Могу себе представить. — Не уверен, что можете хотя бы представить, — возразил русский шпион. — Мы держим ее всю в одном здании, которое окружено высокой и толстой каменной стеной. Стена сама по себе тоже окружена забором, по которому пущено высокое напряжение. Если вы подойдете к забору и каким-то образом ток вас не убьет, тогда вас застрелят. Если вы преодолеете забор, вас разорвут на куски свирепые псы, если, конечно, к тому времени опять же не застрелят. Вы будете застрелены, если коснетесь стены, и если переберетесь через нее, и если подойдете близко к зданию. Если же вам удастся проникнуть внутрь, вас сначала подвергнут пыткам, а затем уже расстреляют. Чтобы воздать вам по заслугам, убьют и вашу родню. О друзьях мы тоже не забудем. А здесь... здесь вы устраиваете проходной двор. — Он присвистнул от удивления. — Скажите, адмирал, вы действительно руководите ЦРУ или это все какое-то телешоу? — Я, конечно, высоко ценю то, что вы указываете мне, как я должен работать... — начал Стэнтингтон. — Есть ведь в мире и еще кое-кто, — прервал его Карбенко. — Вы разгоняете агентов и ослабляете свою организацию, и очень скоро этот кое-кто станет слишком самоуверен, решив, что США теперь безопасны, как тигр, у которого выпали зубы. — Вы говорите о России? — Возможно, — сказал Карбенко. — И это будет трагедией для всех нас, — добавил он задумчиво. — Пойдемте отсюда, — сказал Стэнтингтон, выводя Карбенко наружу. По дороге он пробурчал Нортону: — Не трогайте тут ничего. Я пришлю сюда людей, они что-нибудь сделают. Вернувшись наверх, Стэнтингтон велел начальнику оперативного отдела послать всех, кто был в здании, вниз в комнату архивов, чтобы они нашли хоть что-нибудь относительно проекта «Омега». — Вы имеете в виду всех, кто имеет доступ к сверхсекретной документации? — уточнил начальник оперативного отдела. Стэнтингтон покачал головой. — Я сказал всех, и я имел в виду всех. Даже если какой-нибудь мелкий служащий и не имеет доступа, почему он должен быть единственным в стране человеком, который не знает наших тайн? Поторопитесь, мы ждем. Полчаса Стэнтингтон и Карбенко провели в кабинете адмирала, храня гробовое молчание. Затем раздался стук в дверь, и Стэнтингтон впустил начальника оперативного отдела. При виде Василия Карбенко, сидящего напротив директорского стола, брови вошедшего удивленно приподнялись. — Я могу подождать, — произнес он. — Не беспокойтесь, — сказал Стэнтингтон. — Василий знает все наши секреты. Ну как, выяснили что-нибудь на счет проекта «Омега»? — Во всей комнате мы нашли только одни документ, в котором упоминается проект «Омега». Это личное досье. — И что там говорится? — Говорится там только то, что проект «Омега» — это план действий на случай победы русских в атомной войне. Это все, что там есть. — Чье это досье? — спросил адмирал. Начальник оперативного отдела взглянул на Стэнтингтона и показал глазами на Карбенко. — Могу ли я говорить, сэр? — Давайте, — разрешил Стэнтингтон. — Это наш бывший сотрудник, теперь уже уволенный. Он, очевидно, как-то связан с этим планом. — И как зовут этого бывшего сотрудника? — Харолд В. Смит. Сейчас он живет в городе Рай, штат Нью-Йорк, и руководит санаторием для душевнобольных под названием «Фолкрофт». — Благодарю вас, — сказал Стэнтингтон. Когда подчиненный вышел, адмирал повернулся к Карбенко и протянул перед собой руки с раскрытыми ладонями. — Видите, Василий? Мы знаем об этом не больше вас. — Как бы то ни было, проект «Омега» убил нашего посла, — сказал Карбенко. — Это может быть расценено как акт агрессии. Вы, конечно, собираетесь связаться с этим доктором Смитом? — Конечно. Телефон на столе Стэнтингтона зазвонил. Он поднял трубку, затем передал ее русскому. — Это вас. — Карбенко у телефона! — Русский молча слушал, и Стэнтингтон видел, как его красное загорелое лицо постепенно бледнело. — Понятно. Благодарю вас. Он вернул трубку директору ЦРУ. — Звонили из моего офиса, — сказал он спокойно. — Наш посол в Париже только что заколот булочником, одним из ваших агентов. Это опять проект «Омега» Стэнтингтон уронил телефон на пол.Глава пятая
Когда Василий Карбенко ушел, адмирал Стэнтингтон велел секретарше выяснить номер телефона санатория Фолкрофт в городе Рай, штат Нью-Йорк. Вскоре она сообщила ему по интеркому, что дозвонилась до доктора Смита. Стэнтингтон поднял трубку. — Алло! — сказал он. — Алло, — ответил женский голос. — Доктор Смит у себя? — Смотря кто звонит, — сказала женщина. — Вы кто? — Я адмирал Уингэйт Стэнтингтон, и мне... — Что вам нужно? — Вот чего мне не нужно, так это тратить время на беседы с секретаршей. Пожалуйста, соедините меня с доктором Смитом. — Его нет на месте. — Где он? — спросил Стэнтингтон. — У меня важное дело. — Я его отправила поиграть в гольф. Это тоже важно. — Едва ли, — сказал Стэнтингтон. — Пусть он немедленно перезвонит мне и затем явится лично. — Он слишком занят. Придется вам к нему явиться. — Как же! Мисс, я директор ЦРУ. — Это ничего, он все равно вас примет. Надеюсь, вы не заблудитесь по пути. Когда я была в ЦРУ, никого там не встречала, кто бы мог куда-нибудь попасть и не заблудиться по пути. — Вы? Работали в ЦРУ? — Ага, — сказала Руби Гонзалес. — И я была там у вас лучше всех. Так что сказать доктору, когда вы приедете? — Я не собираюсь приезжать. Он приедет ко мне. — Нет, приедете вы, — сказала Руби и повесила трубку. Она подождала немного, затем, тихо насвистывая, стала набирать номер телефона в Вестпорте, штат Коннектикут. Конечно, проблемы тут никакой не было. Стэнтингтон понимал, что ему достаточно послать нескольких агентов в Фолкрофт, или на площадку для гольфа, или где там еще обретается этот доктор Смит. Они заберут его с собой в Вашингтон, а если не захочет поехать добровольно, что ж, это тоже можно будет уладить без проблем. Только вот... Только вот закон при этом пострадает. Такие вещи не вполне соответствуют духу нового ЦРУ, которое поручено создать ему, Стэнтингтону. Он решил, что для подобных действий нужен зеленый свет, и желательно с самого верха. Если законы и будут нарушены, то приказ об этом должен исходить от президента. Стэнтингтон был новичком в Вашингтоне, он всю жизнь провел на флоте и прекрасно знал, как присваивают чужую славу при раздаче наград и как дают под зад тому, чье время настало. И теперь безошибочный инстинкт подсказывал ему единственный способ защитить себя от удара: подставить под удар вместе с собой и президента. Пусть вы с ним вместе ходили в школу и тянули на службе одну лямку, только так можно быть уверенным в его поддержке. Адмиралу Уингэйту Стэнтингтону никогда не приходило в голову, что Вашингтон знавал и другие времена. Времена, когда люди, ответственные за благополучие и безопасность государства, просто делали дело, а не тратили все свое время, оглядываясь по сторонам в поисках недоброжелателей. Всю дорогу в Вашингтон в ушах адмирала звучали слова бывшего директора ЦРУ: «Однажды они поменяют правила посреди игры. Тебе дадут под зад, как и мне. Я приберегу для тебя местечко на парах». Да, так он сказал. Тогда это было не больше, чем угроза, а теперь как бы не обернулось пророчеством. Всего несколько дней после назначения, а уже надо принимать такие решения: либо пан, либо пропал. Он внезапно ощутил к своему предшественнику что-то вроде симпатии. Президент ожидал его в Овальном кабинете, и Стэнтингтон сразу вздохнул свободней, увидев знакомую сутулую фигуру в пуловере и рубашке с открытым воротом. Роли странным образом поменялись: Стэнтингтон прежде президента поступил в Военно-морскую академию, и потом, на службе, стал командиром его подразделения. Юноша всегда смотрел на него как на командира и наставника. А теперь вот он стоит перед ним, президент и главнокомандующий — и Стэнтингтон чувствует облегчение оттого, что может взвалить на него груз своих проблем. Все-таки этот кабинет обладает почти мистической властью. У Стэнтингтона не было детей, но он именно так представлял себе чувство, с которым они рассказывают родителям о своих бедах. Что-то вроде: «Ну уж теперь-то есть кому все уладить». — Как дела, Кэп? — негромко, как всегда, спросил президент. — Садитесь. — Все в порядке, — сказал Стэнтингтон, удобно располагаясь в кресле напротив стола из красного дерева. — Итак, кто убил всех этих русских? — спросил президент. — Вы уже знаете об этом? — Мне сообщили из госдепартамента. Я полагаю, вы здесь именно поэтому. Президент сделал небольшую паузу, и Стэнтингтон кивнул головой. — Господин президент, я не совсем представляю, как вам это объяснить. — Вы попробуйте. Президент откинулся на спинку кресла. Кончиками пальцев обеих рук он сжимал желтый деревянный карандаш. — Вы хотите знать, кто убил всех этих русских? Возможно, мы сами. Президент резко подался вперед и выронил карандаш. Оставленный без внимания, карандаш покатился по полу. — Как это мы? Стэнтингтон поднял руки, словно защищаясь от невидимого врага, и коротко рассказал президенту об утреннем визите Василия Карбенко и о том, что случилось с послами. — Зачем, рада всего святого, вы распустили проект «Омега»? — Следуя вашим указаниям, господин президент, — сказал Стэнтингтон. — Не давал я таких указаний! — Но ведь именно вы сказали, что хотите прекратить бессмысленную трату денег в ЦРУ. Это было на пресс-конференции по поводу моего утверждения в должности, помните? А что может быть бессмысленней, чем проект, о котором никто ничего не знает и даже не представляет, зачем он существует? — Бессмысленней может быть только третья мировая война, — произнес президент. — Именно ее мы получим, если наши люди будут продолжать убивать русских послов. В комнате воцарилось тяжкое молчание. — А что насчет женщины в Атланте? — спросил наконец президент. — Это первое, о чем я подумал, сэр. Мои люди нашли ее в доме. Видимо, случился сердечный приступ, и она умерла. В доме не было ничего, что могло бы нам помочь. — Вы послали людей обыскать дом? Стэнтингтон вдруг понял, что уже преступил закон. На суде он сможет говорить об опасности третьей мировой войны сколько душе будет угодно, но через пять лет присяжных это не заинтересует. Интересовать их будет только то, действительно ли агенты ЦРУ незаконно проникли в дом американской подданной без ордера и надлежащей санкции. — Да, сэр, — признал он. — Я послал их. — Я не давал на это санкции. В голове Стэнтингтона зазвучал сигнал тревоги. Он понимал, что происходит: президент отмежевывается от действий директора ЦРУ. «К черту!» — подумал Стэнтингтон. Он не стал бы адмиралом, если бы не умел играть в эти игры. — Вы хотите сказать, сэр, что я действовал неправильно? — Да, — подтвердил президент. — То, что вы сделали, с формальной точки зрения было незаконно. — Тогда, я полагаю, я должен принести публичные извинения, — быстро соображая, сказал Стэнтингтон. — Я полагаю, мне придется объявить прессе, что случилось, и извиниться перед американским народом. Если я сделаю это сейчас, я смогу свести ущерб до минимума. Он взглянул на президента, пытаясь понять, воспринял ли тот угрозу. Подобные откровения Стэнтингтона грозили падением нынешней администрации, чья популярность, как следовало из опросов, была самой низкой за все послевоенные годы. Президент вздохнул. — Что вы хотите, Кэп? — спросил он. — Я хочу, чтобы вы санкционировали обыск в доме той женщины в Атланте. — Хорошо, я сделаю это. Вы довольны? — В общем, да, — сказал Стэнтингтон. — Но было бы неплохо санкцию на бумаге. Конечно, торопиться незачем, впереди еще целый день. — Вы мне не верите, — заметил президент. — Что вы, мы, в конце концов, старые друзья. Дело в том, что вчера я встречался с бывшим директором ЦРУ. В тюрьме. — Там ему и место, — сказал президент. — Он делал то же самое, что сделал сегодня я, — возразил Стэнтингтон. — Я не хочу составить ему компанию. Поэтому было бы неплохо сегодня же получить эту бумагу. — Ладно, — сказал президент. — Она у вас будет. Теперь, что еще у нас есть о проекте «Омега»? Не может же быть, что среди архивов вы не нашли о нем ни слова? Стэнтингтон решил, что не стоит рассказывать президенту об опустошении секретных архивов ЦРУ в результате политики информационной свободы. Незачем докучать главнокомандующему ненужными подробностями. — Только одну ссылку на него, — сказал он. — И что же это? — Эта программа существует уже двадцать лет и разработал ее бывший сотрудник ЦРУ. — Кто этот сотрудник? — спросил президент. — Его зовут Смит, Харолд Смит. Теперь он стал чем-то вроде врача и руководит санаторием Фолкрофт в городе Раи, штат Нью-Йорк. Лицо президента напряглось, а затем он медленно и широко улыбнулся. — Доктор Смит, говорите? — Совершенно верно. — Вы уже говорили с ним? — спросил президент. — Пытался, но попал на его секретаршу. Она сказала, что его нет на месте. Неприятная особа, эта секретарша, говорит, что работала в ЦРУ. Президент кивнул. — Судя по голосу, она чернокожая, — заменил Стэнтингтон. Президент только улыбнулся. — Что она вам сказала? — спросил он. — Маленькая соплячка! Она сообщила, что Смит не сможет приехать ко мне и что это я должен к нему приехать. Я объяснил ей, что это невозможно, но она сказала, что я все-таки приеду к этому Смиту, черт бы его побрал. — Это была угроза? — поинтересовался президент. — Скорее обещание, — сказал Стэнтингтон. — Наглая девчонка! Простите, сэр, вы не могли бы мне объяснить, чему вы улыбаетесь? — Вы не поймете, — произнес президент. — Должен ли я предпринять какие-либо экстренные меры? — Право же, нет, — сказал президент. — Постарайтесь выяснить все, что возможно, а я поговорю с советским послом и заверю его, что все это — сплошное недоразумение. А вы покажите все, на что способны, Кэп. — Есть, сэр! — воскликнул Стэнтингтон, поднимаясь. — Что-нибудь еще? — Нет. Кстати, вы надели сегодня пальто? — Я взял его с собой. Боялся, что будет дождь. А что такое? — Оно может вам пригодиться. В Рай, штат Нью-Йорк, сейчас холодно. — Вы хотите, чтобы я отправился туда, господин президент? — Нет, — сказал президент. — Это не в моей власти. Покидая Овальный кабинет, директор ЦРУ был еще более растерян, чем прежде. Он испытывал странное чувство, что президент знает что-то еще об этом докторе Смите, знает и не говорит. Оставшись один, президент Соединенных Штатов задумался, не подняться ли в свои апартаменты, достать из ящика комода красный телефон безо всякого диска или кнопок, поднять трубку и поговорить со Смитом. Ибо адмирал Уингэйт Стэнтингтон был прав: президент знал кое-что о Смите, чего не знал директор ЦРУ. Президент знал, что Смит не просто ушел из ЦРУ, а был поставлен другим молодым президентом во главе секретной организации под названием КЮРЕ. Ее задачей было защищать американскую конституцию неконституционными методами. Молодой президент почувствовал, что Америке нужна помощь для борьбы с преступностью, коррупцией и внутренним хаосом. Нынешний президент узнал об этой организации от своего предшественника, и эта новость ему не понравилась. Его испугала мысль о том, что где-то поблизости действует неподконтрольная секретная служба. Хуже всего было то, что президент не мог давать поручений КЮРЕ, он мог только вносить предложения. Смит, единственный руководитель организации с начала ее деятельности, сам решал, чем будет заниматься КЮРЕ. Сперва президент захотел распустить организацию: это был единственный приказ, который он мог ей отдать. Но прежде, чем он решился пойти на это, он обнаружил, что нуждается в КЮРЕ, в докторе Смите, и исполнителе его распоряжений — Римо, и в старом азиате, который, казалось, был способен творить чудеса. Тогда президент и услышал впервые о Руби Гонзалес. Будучи агентом ЦРУ, она вместе с КЮРЕ помогла Америке выпутаться из неприятной ситуации и за это была уволена с работы. Президент никогда не встречал Руби, но ему казалось, что он хорошо с ней знаком. Он знал: если она сказала Стэнтингтону, что ему придется приехать в Рай, штат Нью-Йорк, нет никаких сомнений, что там Стэнтингтон вскоре и окажется. Президент побарабанил пальцами по столу и решил пока что не звонить Смиту. Пусть сначала с ним поговорит Стэнтингтон. Президент соединился с секретариатом и попросил вызвать русского посла. Он пустит в ход свои ораторские способности, и, может быть, ему удастся, выразив сожаление и принеся извинения по поводу гибели двух послов, убедить русского, что все это страшная ошибка и что Америка постарается исправить ее. Положив трубку, президент подумал о докторе Смите, которого Руби Гонзалес отправила на лужайку для гольфа. Вот и хорошо, подумал он, надеюсь, что Смит получит удовольствие от игры. Это, может быть, последняя партия в гольф для них для всех...* * *
Возвращаясь из Вашингтона, Уингэйт Стэнтингтон, так и не сумевший избавиться от своих забот, раздумывал о странности всего происходящего. Наконец шофер остановил лимузин у штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. Стэнтингтон вылез из машины и, повинуясь какому-то инстинкту, взял пальто. Войдя в кабинет, он бросил пальто на спинку кресла. Наконец-то в тишине и спокойствии он может воспользоваться своей личной ванной комнатой, личным ключом отперев личную дверь с личным замком ценой двадцать три доллара и шестьдесят пять центов. А «Таймс» может убираться к черту. Стэнтингтон посмотрел на шагомер и увидел, что тот насчитал всего три мили. В это время дня их должно было быть по меньшей мере семь. Ради долга приходится жертвовать здоровьем, подумал Стэнтингтон. До сих пор его охватывало негодование при мысли о том, что президент, даром что старый друг, пытался хитростью заставить его принять на себя всю ответственность за вторжение в дом той женщины в Атланте. И уже не в первый раз за день мысли адмирала вернулись к предыдущему хозяину этого кабинета, ныне томящемуся в тюрьме. Его преступления не сильно отличались от утреннего проступка Стэнтингтона. Он набрал номер главного юриста ЦРУ. — Алло, — произнес тот. — Говорит адмирал Стэнтингтон. — Одну минуту, сэр. — Последовала пауза, и Стэнтингтон понял; юрист включает магнитофон, чтобы записать разговор. Это разозлило адмирала: неужели в Вашингтоне никто больше никому не доверяет? — Простите, сэр, — сказал юрист. — Я просто искал, куда поставить чашку с кофе. — Для этого нужны обе руки? Так вот, что касается вопроса о досрочном освобождении бывшего директора из тюрьмы... — Да, сэр? — Моя точка зрения такова: он должен быть освобожден как можно быстрее. Нет достаточных оснований держать его и дальше в тюрьме. Понимаете? — Да, я понимаю, сэр. — Благодарю вас. Стэнтингтон повесил трубку и в первый раз за день довольно вздохнул. Вдруг из ванной комнаты донесся какой-то звук. Это был шум льющейся в раковину воды. Разве он ее не выключил? Он открыл дверь ванной и остановился на пороге, не веря своим глазам. В ванной комнате находились двое неизвестных, Один, одетый в черную футболку и черные штаны, был молод, темноволос и темноглаз. Вторым был старый азиат в голубом парчовом кимоно. Он нажимал на большую круглую золотую ручку вверх, и струя снова начинала бить в раковину. — Что... Кто?.. — Тс-с-с! — сказал азиат Стэнтингтону, не глядя на него. — Это очень хороший кран, Римо, — сообщил он спутнику. — Я знал, Чиун, что он тебе понравится. Он ведь из золота. — Не мели чепухи, сказал Чиун, — Смотри, у него только одна ручка. У всех кранов их две, а у этого одна. Я только не понимаю, как регулировать одной ручкой холодную и горячую воду? — Кто вы такие? — потребовал ответа Стэнтингтон. — Вы знаете, как работает этот кран? — спросил Чиун у директора ЦРУ. — Э-э-э, нет, — сказал Стэнтингтон и покачал головой. — Тогда ведите себя тихо. Римо, а ты знаешь? — Наверное, у него внутри что-то вроде двухстороннего клапана. — Это все равно что сказать: работает, просто потому что работает, — сказал Чиун. — Я позову охранников! — воскликнул Стэнтингтон. — Они знают, как работает эта штука? — оживился Чиун. — Нет, но они знают, как вышвырнуть вас отсюда к чертовой матери. Чиун отвернулся, будто Стэнтингтон не стоил того, чтобы с ним разговаривали. Римо сказал директору ЦРУ: — Если они не знают ничего о кранах, не надо их звать. Чиун промолвил: — Говорить мне о двухстороннем клапане, Римо, значит оставлять мой вопрос без ответа. Он потянул ручку вверх, и вода полилась; отпустил ее, и вода перестала течь. Чиун вздохнул, признав, что мудрость поколений бессильна перед лицом современной сантехники. — Поздравляю, — обратился он к Стэнтингтону. — У вас замечательная ванная. — Теперь, когда осмотр закончен, вы можете мне объяснить, что все это значит? — гневно спросил Стэнтингтон. — Кто знает? — отозвался Римо. — Все работаешь, работаешь с утра и до вечера. Ни минуты покоя. Им, наверху, наверное, кажется, что у меня четыре руки. Ну ладно, поехали. Адмирал Стэнтингтон недвусмысленно разъяснил, что не собирается никуда ехать, тем более с этой парочкой. Он все еще разъяснял, когда внезапно ощутил, что его запихнули в большой зеленый мешок для мусора. — Чиун, устрой, чтобы он не кричал, ладно? — Попросил Римо, и Стэнтингтон почувствовал легкое прикосновение пальца к своей шее. Ах, не кричал? Как же, он им сейчас покажет. Адмирал открыл рот, чтобы позвать на помощь, сделал глубокий вдох и разом вытолкнул из легких весь запас воздуха. Раздалось только слабое шипение. Он попробовал снова, вздохнув еще глубже, но опять ничего не вышло. Он почувствовал, что его подняли в воздух, и услышал голос Римо. — Это его пальто, Чиун? — Не мое же. — Прихвати его, ладно? В Фолкрофте, наверное, прохладно. Все это было чрезвычайно странно. То же самое говорил ему президент, когда спрашивал про пальто. В правительстве происходит что-то такое, о чем Стэнтингтон не имеет понятия. Пальто бесцеремонно сунули ему прямо в лицо, и он услышал звук закрывающейся пластмассовой желтой молнии. Мешок повис в воздухе. Он, наверное, находится на плече у Римо, решил Стэнтингтон. Римо насвистывал тему из «Волжского лодочника», и звук раздавался совсем рядом с ухом адмирала. Он услышал, как распахнулась дверь и они вышли из кабинета. Голос Римо произнес: — Привет, милая, адмирал у себя? — Да, но он занят, — ответил женский голос. Это была секретарша Стэнтингтона. Директор ЦРУ попытался крикнуть, что он не у себя, а в мешке для мусора, но по-прежнему не смог издать ни звука. — Ладно, — донесся до него голос Римо, — мы вернемся попозже. — Если хотите, можете подождать, — сказала девушка. Стэнтингтон слышал, что ее голос дрожит от вожделения. — Я принесу вам кофе, — предложила она Римо. — Спасибо, не надо. — Давайте я принесу вам кекс. Два кекса и кофе! А еще я могу сделать сандвичи. Это совсем нетрудно, надо только съездить в магазин и купить хлеба и мяса. Я моментально вернусь и сделаю отличные сандвичи с ливерной колбасой, луком и майонезом. — О-о-ох, — с отвращением произнес Чиун. — Радость моя, я вернусь, но не затем, чтобы есть сандвичи, — пообещал Римо. Стэнтингтон услышал, как его секретарша шумно вздохнула. Потом, должно быть, она откинулась на спинку кресла, потому что оно легонько скрипнуло. Спроси же, что у него в мешке, хотелось ему закричать. Но он по-прежнему был нем. — Дашь нам пропуск отсюда, ладно? — сказал Римо. — Сама ведь знаешь, эти охранники — жуткие типы. Нет, нет, хотел крикнуть Стэнтингтон. В это здание невозможно попасть без полного набора разнообразных пропусков. Никто просто так не подойдет к твоему столу и не попросит пропуск на выход. Вспомни же инструкцию, девочка! Ни звука не вышло из его гортани. Он услышал, как секретарша сказала: — Конечно, вот, возьмите этот. Это специальный пропуск адмирала. Только покажите его, и никто к вам не пристанет. — Спасибо, сладкая моя, — сказал Римо. — А если решите навестить меня, захватите его с собой. С ним вас всюду пропустят. Не иначе как гипноз, подумал Стэнтингтон. Этот Римо, кто бы он ни был, должен обладать большой силой внушения, иначе бы секретарша не позабыла, напрочь о безопасности. — Можешь на меня рассчитывать, — сказал Римо. — А это будет моим трофеем. Мешок со Стэнтингтоном слегка переместился: наверное, Римо забирал у девушки пропуск. Вслед за этим адмирал почувствовал, что наклоняется вперед, и услышал, как Римо поцеловал секретаршу в щеку. Затем Стэнтингтон ощутил, что его вновь подняли и понесли. Неожиданная мысль мелькнула у него в голове: если уж он путешествует на чьем-то плече, его должно трясти на каждом шагу. Но не было никаких покачиваний, вообще никакого ощущения движения: он как будто плыл по воздуху. Сзади раздался голос секретарши: — Эй, а что у вас в мешке? — спросила она. — Правительственные секреты, — ответил Римо. — Ну хватит, насмешник. Я серьезно, что у вас там? — Адмирал, — сказал Римо. Секретарша фыркнула, и ее голос пропал за закрывшейся дверью. — Молодцом, адмирал, — похвалил Римо. — Ведите себя хорошо, и мы вас скоро выпустим. Никто не остановил их в вестибюле, и они вышли на улицу. Мешок слегка порвался, и Стэнтингтон сквозь дырку смог вдохнуть свежий воздух виргинских полей. Он сделал глубокий вдох и подумал: «Устает ли когда-нибудь этот Римо?» Стэнтингтон был крупным мужчиной, весом свыше двухсот фунтов, а Римо безо всякого труда тащил его на плече, как эполет на военном мундире. Затем они ехали на автомобиле и летели на самолете. Из самолета пересели в вертолет. Всю дорогу белый и азиат препирались из-за ролей в каком-то фильме. Азиат цитировал «Вэрайети», доказывая, что белый не может ожидать большего, чем один процент от денег, вырученных за продажу готового фильма. Он рассуждал о том, что при съемке необходимо уложиться в пять миллионов и что лучшее, что может сделать Римо, это взять на себя половину расходов. Римо же говорил, что он может вынести Берта Рейнольдса или Клинта Иствуда, но Эрнста Борньина он воспринимает как личное оскорбление. Стэнтингтон начал подозревать, что попал в лапы к сумасшедшим. Затем его швырнули на жесткий пол и чьи-то руки расстегнули молнию. Он услышал кислый голос: — Это что такое? Что вам обоим здесь нужно? — Я тут ни при чем, — раздался голос Римо. — Мне велела это сделать Руби. Это все ее идея. — Это правда, император, — подтвердил Чиун. (Император? Какой еще такой император, удивился Стэнтингтон.) — Я сам это слышал, — проговорил Чиун. — Я был в другом конце комнаты, но она так кричала по телефону, что я все слышал. Ее крики помешали моим сегодняшним литературным занятиям. — Все верно, — сказала женщина. — Я велела ему это сделать. — Сделать, собственно, что? — спросил кислый голос. Стэнтингтон встал. После часов, проведенных в тесной сумке, его ноги дрожали и подгибались. Лимонный голос исходил от худого лысого человека, сидящего за большим столом в кабинете с дымчатыми окнами. Стэнтингтон понял, что это зеркальные окна: снаружи зеркало, а изнутри — обычное стекло. Далеко внизу были видны воды залива и длинная дамба. Когда худой человек увидел директора ЦРУ, его глаза округлились. — Стэнтингтон? — произнес он. Стэнтингтон открыл рот. — Га-га-га, — сказал он. — Чиун! — позвал Римо. Маленький азиат, не доходящий Стэнтингтону даже до плеча, подошел к нему и осторожно нажал на точку в области шеи адмирала. Не было ни боли, ни ощущения каких-то внутренних изменений. Просто Стэнтингтон вдруг понял, что к нему вернулась способность говорить. — Доктор Смит, я полагаю, — сказал Стэнтингтон. Он огляделся. Римо и Чиун стояли позади него, рядом с высокой темнокожей женщиной, одетой в черный брючный костюм. Голову ее украшал цветной платок. Ее лицо привлекало скорее живостью и умом, чем красотой. Смит кивнул и повернулся к Руби. — Надеюсь, вы объясните мне, что все это значит, — сказал он. — Он хотел с вами поговорить. Я сказала ему, что вы слишком заняты, — объяснила Руби, — и послала этих привезти его сюда. — В сумке для мусора? — спросил Смит. — А что тут такого? — сказала Руби. — В ЦРУ никто не обратит внимания на лишний мешок мусора. Все ЦРУ — сплошная куча мусора. Она вызывающе посмотрела на адмирала. Римо спросил ее: — Зачем ты носишь на голове этот носовой платок? — Потому что мне это нравится, — отрезала Руби. — Мне нравится носить на голове носовой платок. Ты что думаешь, я для тебя наряжаюсь? Как бы не так, я наряжаюсь для самой себя. Сегодня я захотела выглядеть вот так. А тебе что, не нравится? Стэнтингтон заметил, что ее голос стал повышаться. Не задерживаясь на выносимом для человеческого уха пределе, он быстро перешел в пронзительный визг. Римо закрыл уши руками. — Хватит! — простонал он. — Хватит, я сдаюсь! Руби перевела дыхание и уже готова была возобновить атаку, когда вмешался Смит. — Руби! Она замолчала. Смит взглянул на Стэнтингтона. — Мне кажется, нам лучше поговорить с глазу на глаз. Стэнтингтон согласно кивнул. — А вы не могли бы подождать снаружи? — обратился к остальным Смит. Когда помещение было очищено, доктор Смит указал на диван, предлагая адмиралу Стэнтингтону сесть. Единственное в кабинете кресло находилось за столом Смита. Стэнтингтон проговорил: — Полагаю, сначала вы объясните мне, как это все понимать. Смит холодно взглянул на него и покачал головой. — Вы, наверное, забыли, адмирал, это вы хотели со мной поговорить. — Да, а вы в ответ доставили меня сюда в пластмассовом мешке, — сказал Стэнтингтон. — Это вынуждает меня требовать объяснений. — Спишите это на счет чрезмерной исполнительности моих подчиненных, — сказал Смит. — Так что это вас совершенно ни к чему не вынуждает. Пожалуйста, изложите ваше дело. — Меня похитили, — упорствовал Стэнтингтон. — Здесь не над чем смеяться. — Здесь — не над чем, — неторопливо согласился Смит. — Смеяться будут над вами, если вы когда-нибудь упомянете об этом. Это ж надо, вынесли из собственного кабинета под видом мусора. Так в чем же состоит ваше дело? Какое-то время Стэнтингтон сурово смотрел на Смита, неподвижного, как статуя. Наконец директор ЦРУ вздохнул. — Я нашел ваше имя у нас в архивах, — сказал он. — Верно, я как-то работал в вашей конторе, — согласился Смит. — В вашем досье упоминается некий проект «Омега». Смит подался вперед. — При чем тут проект «Омега»? — спросил он. — Именно это мне и нужно знать. Что, черт побери, это такое? — Это вас совершенно не касается, — отрезал Смит. — Это стоит мне почти пять миллионов в год и не касается меня? Агенты 365 дней в году сидят и играют в карты, раз в день звоня какой-то старухе в Атланту, и это меня не касается? — Вы что, изменили что-нибудь в проекте «Омега»? — прищурив глаза, ледяным тоном спросил Смит. — Я не просто изменил, — запальчиво произнес Стэнтингтон. — Я выгнал этих лодырей с работы. — Что?! — Я разогнал этот проект! Закрыл его! Уволил агентов! — Кретин, — сказал Смит, — самодовольный, безголовый кретин! — Одну минуту, доктор... — начал Стэнтингтон. — Из-за вашего идиотизма у нас, возможно, нет уже ни одной минуты, — сказал Смит. — А президент санкционировал закрытие проекта «Омега»? — Ну, в общем, нет. — И вы не догадались заглянуть в архивы ЦРУ и обнаружить там запись, что проект «Омега» может быть закрыт только после особого письменного указания президента Соединенных Штатов? Стэнтингтон вспомнил помещение архивов ЦРУ и бумажный хаос, царящий там. — Ах да, — с отвращением произнес Смит. — Вы ведь не можете ничего найти у себя в архивах, не так ли? Вы решили поупражняться в политических шоу, и все ваши архивы оказались уничтоженными. — Как вы узнали об этом? — спросил Стэнтингтон. — Это несущественно, — сказал Смит, — и не имеет отношения к предмету нашего разговора. Речь идет о вашем дурацком поведении с проектом «Омега». — С тех пор, как он был закрыт, — проговорил Стэнтингтон, — были убиты два русских дипломата, и русские винят в этом нас. Они говорят, что убийцы состояли у нас на службе. — Правильно, — сказал Смит. — Так оно и было. — Он повернулся в кресле к зеркальному окну и посмотрел на залив. — Но это еще не самое худшее. В списке жертв находится и русский премьер-министр. — О Боже! — выдохнул Стэнтингтон и медленно опустился на диван. — Мы можем это остановить? Смит повернулся к Стэнтингтону. Его лицо по-прежнему было бесстрастно. — Нет, — сказал он. — Когда проект «Омега» начинает действовать, его невозможно остановить.Глава шестая
Телефонный звонок донесся откуда-то из-под стола Смита. Под взглядом Стэнтингтона худой человек наклонился, нажал кнопку и достал из открывшегося ящика телефонную трубку. — Слушаю, сэр, — произнес он. После небольшой паузы он сказал: — Да, сэр, он уже здесь. Он помолчал опять и покачал головой: — Это очень большая неприятность, сэр, очень большая. Снова последовала пауза. — Если вам так угодно, сэр, — наконец сказал он. — Проект «Омега» был начат в конце 50-х, когда президентом был Эйзенхауэр. Это было после того, как русские сбили наш У-2. Они стали вести себя агрессивно, и появилась серьезная возможность, что Россия первой нанесет ядерный удар по США. Вы, наверное, помните, сэр, в то время, кроме нас, у России не было врага во всем мире. Рассказывая, Смит с неприязнью глядел на Стэнтингтона. — Президент и Хрущев встретились конфиденциально на яхте у берегов Флориды. Да, сэр, я тоже присутствовал. Это было необходимо, так как президент Эйзенхауэр назначил меня руководителем проекта «Омега». Как раз тогда русские разрабатывали новые виды анализаторов речи, которые могли определять степень искренности говорящего. Президент Эйзенхауэр предложил господину Хрущеву привезти с собой один из таких приборов. Попросив включить его, он заявил премьеру, что осознает возможность нанесения русскими ядерного удара по США. Вспомнив недавнее прошлое, президент сказал, что, даже будучи победоносным генералом, он все равно боялся смерти и жил в постоянном страхе перед шальной пулей. Не имеет значения, заметил он, какой властью обладает человек, умирать всегда тяжело. — Однажды, — сказал он господину Хрущеву, — вы можете решиться начать атомную войну. Вы можете даже победить нас. Но вы не сможете сохранить жизнь, чтобы порадоваться победе. Господин Эйзенхауэр объяснил, что не имеет в виду какое-либо приспособление, способное устроить конец света. — Мы не собираемся уничтожить все человечество, — сказал он, — умрет только русское высшее руководство. — Вы можете выиграть войну, — заявил он Хрущеву, — но лично для вас — или для вашего преемника и для всего вашего руководства, это будет самоубийством. Господин Эйзенхауэр надеялся, что подобная угроза поможет отсрочить хотя бы ненадолго атомную войну, а за это время может установиться прочный мир. Смит остановился, слушая собеседника, и вновь кивнул головой. — Да, сэр. Хрущев обвинил Эйзенхауэра в том, что он блефует, но детектор лжи показал, что президент говорит правду. Стэнтингтон недоверчиво слушал продолжение рассказа. — Все, что должны были сделать агенты ЦРУ, работающие на проект «Омега», — это дать приказ убийцам, если бы мы потерпели поражение в ядерной войне. Нет, сэр, программа не должна была действовать бесконечно. Она была рассчитана ровно на двадцать лет. Если верить моему календарю, она должна была завершиться в следующем месяце и никто бы никогда о ней не узнал. Но стремление адмирала Стэнтингтона сберечь лишнюю копейку совершило то, чего не сделала атомная война: убийцы приступили к выполнению задания. Стэнтингтон почувствовал себя как человек, попавший в воздушную яму. Кондиционированный воздух в кабинете обрел горьковатый привкус. — Жертв должно быть всего четыре, сэр. С послами в Париже и в Риме уже покончено, как вы знаете. Остался русский посол в Лондоне и сам премьер. Смит покачал головой. — Никто этого не знает, сэр. Убийц подыскивал другой сотрудник ЦРУ, его давно уже нет в живых. Да. Его звали Конрад Макклири, он умер почти десять лет назад. Он был единственным человеком, знавшим убийц. Смит надолго замолчал, и все это время глава ЦРУ беспокойно ерзал на недорогом диване. — Нет, — наконец сказал Смит, — это дело необычайной важности. Я бы рекомендовал известить СССР об опасности для оставшихся... Да, сэр, мы сможем заняться этим. Я не думаю, что кто-то еще может чем-нибудь помочь. — Он взглянул на Стэнтингтона. — И уж, конечно, не ЦРУ. Адмирал покраснел. Смит протянул трубку Стэнтингтону. Стэнтингтон поднялся и пересек кабинет, чувствуя, как шагомер пощелкивает у бедра при каждом шаге. Он взял трубку. — Алло. Знакомый южный голос вонзился в его уши электрической дрелью. — Вы поняли, с кем говорите? — Да, господин президент. — Держитесь подальше от проекта «Омега», понимаете? Подальше! Я займусь тем, что можно сделать по дипломатическим каналам. Тем, что можно будет сделать иными способами, займутся другие. ЦРУ останется в стороне от этого, совершенно, на сто процентов в стороне. Вам ясно, Кэп? — Да, сэр. — Теперь вам стоит вернуться в Вашингтон. Да, вот еще. Вы должны забыть, совершенно забыть о существовании доктора Смита и санатория Фолкрофт. Поняли? — Да, сэр, — сказал Стэнтингтон, и в трубке у его уха щелкнуло. Стэнтингтон вернул трубку Смиту. Тот положил телефон на место в ящик стола, захлопнул его с громким треском и нажал кнопку звонка. Стэнтингтон не слышал, чтобы кто-либо вошел, но Смит заговорил: — Проводите адмирала до вертолета. Он возвращается в Вашингтон. Стэнтингтон услышал голос Римо: — Ему не надо больше залезать в пакет для мусора? Смит отрицательно покачал головой. — Вот и славно, у меня нет никакогожелания таскать всяких взад-вперед. Даже ради вас, Смитти. Голос Чиуна произнес: — Некоторые годятся только на самые грубые работы. — Отстань, папочка, — сказал Римо. — Заберите его отсюда, — потребовал голос Руби Гонзалес. — От этих цереушников у меня трещит голова.Глава седьмая
Но адмирал Уингэйт Стэнтингтон уже успел кое-кому рассказать о существовании доктора Смита. Василий Карбенко сидел на скамейке на пешеходном мостике через реку Потомак. За его спиной виднелись шпили, купола и статуи официального Вашингтона. Его длинные ноги были вытянуты, сомбреро надвинуто на лоб, а большие пальцы рук засунуты в узкие ременные петли синих вельветовых штанов. Казалось, он бы чувствовал себя дома, сидя сотню лет тому назад в деревянном кресле на деревянном крыльце перед домиком шерифа где-нибудь на Диком Западе. С ранней юности Василий Карбенко был предназначен для больших свершений. Будучи сыном врача и генетика, он еще подростком был послан в Англию и Францию изучать языки. В Англии, увидев в первый раз американское кино, он немедленно стал страстным поклонником старого американского Запада. Быть ковбоем, объезжать стада, каждую ночь засыпать у бивуачного костра — вот что нужно настоящему мужчине, казалось ему. — Если тебе так нравится Америка, почему бы тебе туда не сбежать? — сказал ему однажды ночью сосед по комнате. — Не будь моих родителей, я бы так и сделал, — ответил Карбенко, — но с чего ты взял, что мне нравится Америка? Мне нравятся ковбои. Закончив учебу, он вернулся в Россию как раз вовремя, чтобы увидеть, как его родители после одной из сталинских чисток отправляются в концлагерь. Русскую науку в то время надежно прибрал к рукам мошенник по фамилии Лысенко, считавший, что таких понятий, как генетика и наследственность, просто нет на свете. Он верил в то, что организм способен на протяжении жизни меняться и самосовершенствоваться. Такие взгляды, возможно, соответствовали партийной линии, но с точки зрения науки это было ужасно. Потребовалось двадцать лет, чтобы сельское хозяйство в России начало оправляться от удара, нанесенного лысенковщиной. Ничего не представляя из себя как ученый, Лысенко был очень ловким политиком. Поэтому попытка бросить вызов его научному невежеству кончилась для старшего Карбенко и его жены Сибирью. Вообще-то подобное пятно в биографии должно было навсегда закрыть перед юным Василием все пути продвижения наверх в советской системе. Но вскоре умер Сталин, застреленный одним из приближенных, и, видимо, вследствие этого Василий Карбенко оказался на гребне волны повышений, прошедшей по советской шпионской системе. Ему помогала дружба с чиновником из оппозиционной группировки, который необъяснимым образом смог дорасти до должности советского премьера. Между тем Василий узнал, что его родители, подобно миллионам других, были казнены в концлагере. В то время Карбенко еще не разработал свой ковбойский стиль одежды. Это пришло, когда он был послан в начале 70-х в США. Возможно, именно тогда он пережил одну из самых серьезных трагедий в жизни. Выяснилось, что в Америке осталось очень мало настоящих ковбоев, да и те больше не похожи на героев фильмов его юности. Но тогда же он понял и кое-что еще. В семидесятые годы шпионы были ковбоями земного шара. Хоть они и работали на правительство, но все же были достаточно независимы: от них требовался только результат. Как его добиваться, оставалось на их усмотрении. Карбенко был шпионом что надо и настоящим русским патриотом. Это не мешало ему носить ковбойскую одежду, словно в знак траура по тому миру, в котором он опоздал родиться. Карбенко услышал шаги на пешеходном мостике. Приподняв край шляпы, он увидел подходящего к нему русского посла в США, тяжело пыхтящего толстяка. Сев рядом с Карбенко, Анатолий Дувичевский достал из нагрудного кармана отлично сшитого однобортного костюма носовой платок и вытер со лба пот. — По этому наряду вас довольно легко опознать, — заметил Дувичевский, даже не пытаясь скрыть неодобрение. — Вон тот парень справа, который читает газету, — один из них. А вон другой, слева, в телефонной будке у моста, — показал Карбенко. — Вы прошли мимо, даже не заметив. Дувичевскнй поглядел налево и направо. — Американцы знают о нашей встрече? — Ну, конечно, знают, товарищ, — согласился Карбенко. — Если уж сами американцы не могут провести в Вашингтоне секретную встречу так, чтобы о ней никто не знал, как же мы можем сделать это? В конце концов, день сегодня чудесен, и лучше места для разговора нам не найти. Здесь свежий воздух и поют птицы. Зачем прятаться в душном кабинете и отравлять друг друга сигаретным дымом? И для чего? Все равно они узнают, что мы встречались. Дувичевский недовольно хмыкнул, и Карбенко успокоительно похлопал его по колену большой широкой ладонью. — Так что произошло? — спросил он посла, на лице которого вновь показались капельки пота. — Я только что от президента. Он объяснил мне, что такое проект «Омега». — Объясните это и мне, — сказал Карбенко. — Это план на случай ядерной войны, который американцы разработали в пятидесятых годах. Он должен был начать действовать, если бы они проиграли войну. Вместо этого он начал действовать сейчас, и они не знают, как остановить его. — Мы потеряли уже двух дипломатов. Сколько должно быть еще жертв? — Только две, — сказал Дувичевский и посмотрел на Карбенко, прищурившись. — Посол в Англии и премьер. Карбенко присвистнул. — Вы уже поставили в известность Кремль? — Конечно, — сказал Дувичевский. — Премьер под надежной охраной, а в Лондон направлены дополнительные силы для защиты посла. — Как Кремль воспринял эти новости? — Наши войска по всему миру подняты по тревоге и приведены в состояние полной боевой готовности. Я полагаю, что сейчас на высшем уровне решается вопрос, обвинять ли США публично в гибели двух дипломатов. — А вы что думаете об этом? — Я думаю, если с нашим премьером что-нибудь случится, кто-нибудь в Кремле не выдержит, нажмет на кнопку и начнет мировую войну. Если это произойдет, Карбенко, мы с вами погибнем здесь, в Вашингтоне. — Президент больше ничего не сказал? — Он предложил для защиты премьера и посла предоставить какую-то, как он выразился, «специальную команду». Естественно, я отказался. Я заверил его, что мы сами способны защитить наших людей. Карбенко на минуту задумался. — Что это еще за специальная команда? — спросил он. — Он не объяснил. Они замолчали, глядя поверх моста, протянувшегося над грязными водами Потомака. Вот уж где Америка показала все, что есть в ней хорошего и дурного, подумал Карбенко. Сначала реку, эту природную жемчужину, превращают в мусорную свалку и нефтяную лужу, потому что некому ее сберечь. А потом бросаются ее спасать, тратя кучу времени, сил и денег. Никакая другая цивилизованная страна не даст реке дойти до такого состояния. Но и никакая другая страна не способна предпринять такие усилия и потратить такие средства для спасения реки, настолько запущенной. Америку раскачивало из стороны в сторону, как маятник, и большая часть энергии нации уходила на придание этим движениям осмысленных форм. — Вы верите президенту? — наконец спросил Карбенко. — Вы что, дураком меня считаете? Конечно, нет. Кто поверит такой наивной истории? — Я поверю, — сказал Карбенко. Маленький потный посол повернулся к высокому и костлявому советскому шпиону. — Вы шутите, Василий! — Подумайте-ка: если бы они просто хотели прикончить парочку-другую наших послов, поручили бы они это людям, о чьих связях с ЦРУ мы знаем? Людям, которые двадцать лет получали деньги от ЦРУ? Для таких дел во всем мире существуют профессиональные убийцы. Любой может их нанять, оставшись при этом неизвестным. Нет, эта история слишком нелепа, чтобы не быть правдой. Дувичевский положил в рот леденец от кашля. — Вы верите президенту? — спросил он. — Да, — ответил Карбенко и улыбнулся. — Разве он не присягал на Конституции, что никогда нам не солжет? — Он не нас имел в виду. — Я знаю, но все равно верю ему. И кроме того, я верю адмиралу Стэнтингтону, который говорит, что ничего не знает о проекте «Омега». Он вообще ничего не знает. Бог, наверное, действительно любит американцев. — Бога нет, — заметил Дувичевский. — Да, наше общество может убедить человека в отсутствии Бога, по существование Америки заставляет в этом усомниться. Чем же еще, как не божественным промыслом, можно объяснить существование страны, которая никогда ничему не учится? — О чем это вы? — Когда в прошлом году в Европе террористы похитили и убили политика, вы знаете, почему полиция и секретная служба не могли их найти? — Нет. — Потому что левые так надавили на правительство насчет гражданских свобод, что оно уничтожило всю полицейскую картотеку, и никто не мог понять, где искать террористов. А в Нью-Йорке несколько лет назад в ресторан подложили бомбу и убили полдюжины человек. Знаете, почему убийцу до сих пор не нашли? — Почему? — Потому что полиция Нью-Йорка уничтожила все свои данные о террористах. Сохранять их значило грубо попирать права человека. В результате убийца гуляет на свободе. — Какое все это имеет значение? — Может быть, и никакого, — сказал Карбенко. — А может быть, огромное. Америка ничему не учится. Уже сколько раз становилось ясно, к чему может привести плохая разведка или вообще полное ее отсутствие, и все равно прежде всего здесь заботятся о так называемых гражданских правах — правах тех, кто с радостью взорвал бы всю страну. Стэнтингтон развалил ЦРУ и думает, болван, что Америка должна благодарить его за это. Вот почему я говорю, что Бог, наверное, на стороне Америки. Никакая другая страна не смогла бы выжить после таких дурацких поступков. — Они просто делают за нас нашу работу, — сказал Дувичевский. — Нет, не они, а время. Предоставьте ним достаточно времени, и наша система победит. Но сумасшедшие типа Стэнтингтонов лишают мир стабильности. При устойчивом порядке вещей мы завоюем мир, а при неустойчивом... Однажды в нем будут хозяйничать кенгуру. Дувичевский подумал и произнес: — Итак, вы верите президенту и Стэнтингтону... — Да, — сказал Карбенко. — Они говорят всю правду, которую знают. Но в целом эта история все равно продукт лжи. — Почему? — Существует человек, который разрабатывал этот проект «Омега». Это было двадцать лет назад. А теперь объясните мне, пожалуйста, как через двадцать лет мишенями оказались как раз наш нынешний премьер и наши нынешние послы в Лондоне, Риме и Париже? Как двадцать лет назад он мог знать, кто окажется нашим премьером? Или нашими послами? Этот человек знает больше, чем говорит. Я не могу поверить, что ему неизвестны убийцы. — Вы знаете, кто этот человек? — спросил Дувичевский. — Да. — И что вы намерены делать? — спросил посол. — Я намерен задать ему парочку вопросов. — И?.. — И выяснить, что на самом деле известно этому паршивцу, — сказал Карбенко, широко улыбаясь.Глава восьмая
— Но, Смитти, вы же все-таки здесь главный, — сказал Римо. — Из-за вас вот-вот начнется третья мировая война, а вы что делаете? Уходите играть в гольф и оставляете все дела на Руби! Еле заметный проблеск непривычной для Смита улыбки осветил его лицо на долю секунды. — Руби — это просто чудо, — признался он. — Не понимаю, как я раньше работал без хорошего помощника. — Как же, помощник она, — сказал Римо. — Дрянь, вот она что. Занимается только тем, что орет на меня. — Не так громко, Римо, — сказал Смит. — Вдруг она услышит. Римо с опаской поглядел на закрытую дверь кабинета, содрогнувшись при мысли, что Руби ворвется внутрь, сверля его барабанные перепонки невыносимым голосом. — Да, Римо, не надо так громко, — сказал Чиун. — Она может услышать. Римо перешел на шепот. — Мне больше нравилось, когда вы были один, — сказал он Смиту. — Никогда не думал, что услышу это от вас, — заметил Смит. — Император, — произнес Чиун, — Римо не испытывает к вам ничего, кроме величайшего почтения. Он часто говорил мне, что за такие гроши не стал бы работать ни на кого другого. Смит понял, что дело кончится просьбой прибавить плату, и быстро сменил тему. — Вы едете в Англию, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы находились поблизости от русского посла и охраняли его. — Я думал, вас будет тревожить русский премьер, — сказал Римо. — Так и есть, но я не могу вас отправить в Россию. У меня нет на это разрешения. — А для Англии у вас есть разрешение? — спросил Римо. — Не совсем, но я могу вас туда отправить. — А еще вы можете отправить нас в Атлантик-Сити, — сообщил Римо. — Почему бы и нет? Там как раз открылось казино. — Или в Испанию, — сказал Чиун. — В Испании хорошо весной, и к тому же Мастер Синанджу не был в Испании со времен Сида. Мне кажется, испанцы бы к нам отнеслись, как подобает. Испанцы всегда были достойными людьми. — В Англию! — произнес Смит. Римо повернулся к Чиуну. — Ты всегда хотел отправиться в Персию за дынями, — сказал он. — Откуда вдруг взялась Испания? — Потому что Персия теперь называется Ираном, и дыни там испортились. К тому же мы пробовали работать на персов, они оказались идиотами, — объяснил Чиун. — Я просто решил, что мы могли бы посмотреть Испанию. А Сид был очень достойный человек. Пока Дом Синанджу не пришел к нему на помощь, у него ничего не получалось, но потом мы все поправили, и он изгнал арабов. Мы сделали из него суперзвезду. — Что-то не верится, — сказал Римо. — Роберт Тэйлор никогда бы не связался с Домом Синанджу. Чиун оставил это замечание без внимания. — Мы вручили ему ключи от Валенсии, — заявил он. — Ну да, — сказал Римо. — Мы сделали из него то, чем он является теперь, — сказал Чиун. — Теперь он мертв, — заметил Римо. — Верно, — сказал Чиун. — Ужасная трагедия. Римо обернулся к Смиту. — Это означает, что Сид попытался надуть Дом Синанджу при расплате, и это вышло ему боком. Вам бы лучше проверить, не опоздает ли в Синанджу благословенный груз золота. — Он всегда приходит вовремя, — отрезал Смит. — А сейчас вам пора ехать в Англию. — Не поеду. Смит включил интерком. — Руби, не могли бы вы зайти ко мне? Римо заткнул уши. В кабинет вошла Руби. — Римо не хочет ехать в Англию, — сказал Смит. — Не могли бы вы убедить его? Руби приступила к делу. Римо попытался заткнуть уши еще крепче, но это было бесполезно: он был не в состоянии заглушить ее. Засунув пальцы еще дальше и глубже, он проткнул бы свои собственные барабанные перепонки. Он поднял руки, капитулируя. — В вестерчестерском аэропорту вас ждет самолет, — сказала Руби. — Чем быстрее вы там окажетесь, тем лучше. — Не Вестерчестер, а Вестчестер, — огрызнулся Римо. — Называй его как хочешь, самолет ждет именно там. Катись отсюда! Опоздаешь — заработаешь кучу неприятностей. — Настанет час расплаты, Смитти, — сказал Римо. — Однажды ночью я волью ей в глотку быстросхватывающийся цемент, чтобы не слышать больше ее воплей, и тогда уже придет ваш черед. — Отлично, — сказал Смит, — но сначала вы отправитесь в Англию и проследите, чтобы с русским ничего не произошло. Римо и Чиун покинули Фолкрофт на заднем сиденье санаторного автомобиля. Они не заметили человека в сомбреро, сидящего за рулем красного «шевроле-нова» у входа. Но Руби, наблюдавшая из окна за отъездом Римо и Чиуна, заметила. Удивившись, что здесь может делать человек в ковбойском наряде, она вызвала привратника и велела ему незаметно записать номер машины. И весьма кстати. Только два пассажира были на борту частного двухмоторного самолета, который сразу же после старта взял курс на восток и с ревом понесся над Атлантическим океаном. Чиун сидел у иллюминатора и пристально глядел на крыло. Однажды он сказал Римо, что удивляется, как это западный мир смог придать самолету столь удачный внешний облик. Тем не менее он был уверен, что вещь, вышедшая из-под рук белого человека, не может быть вполне качественной, и раз внешний облик хорош, то крылья вот-вот отвалятся. В полете он всегда садился у иллюминатора и смотрел на крылья, словно, пытаясь силой мысли удержать их на месте. Римо скрестил на груди руки и уселся в мягкое кожаное кресло, запретив себе испытывать от полета всякую радость. — Как, черт побери, мы собираемся защищать этого русского, если не знаем, сможем ли вообще к нему подобраться, и если непонятно, от кого именно надо его защищать? — пожаловался Римо. — Это случилось в те дни, когда уже скончался Ванг, первый Великий Мастер Синанджу, — промолвил Чиун. — Что «это»? — Великий Ванг добился больших успехов, оказывая нуждающимся услуги Дома Синанджу и собирая золото, дабы помочь слабому и обездоленному населению деревни. Затем он умер, как суждено всем людям, во цвете своих лет: ему сравнялось едва ли восемьдесят весен. Искусство Синанджу тоже было молодо тогда, и все, кто искал помощи у нашего Дома, решили, что секреты Синанджу умерли вместе с Великим Вангом. Они не знали, что каждый Мастер воспитывал преемника. Некоторым улыбается удача, и их ученики полны уважения к своему учителю и послушания. Другие Мастера менее удачливы. — Ну вот, опять начинаешь ко мне цепляться, Чиун. Это невыносимо! Я ведь к тебе не лезу. А все потому, что в Синанджу не нашлось никого мало-мальски пригодного для обучения, — сказал Римо. Чиун не обратил на его слова никакого внимания. — И вот после смерти Великого Ванга не было у нас больше работы, а без работы не было золота и скоро деревню вновь охватил голод. Мы были готовы начать возвращать детей морю... Римо хмыкнул. Столетиями тяжелые времена в Синанджу сопровождались «возвращением детей морю», когда новорожденных топили в Северокорейском заливе, ибо не могли прокормить. — Новым мастером стал Унг. Это был тихий человек, более склонный к сочинению стихов. — Так это его я должен благодарить за то дерьмо, что ты постоянно декламируешь? — Ты груб и неотесан, Римо. Общеизвестно, что поэзия Унга — одно из величайших явлений в истории литературы. — Это три-то часа нытья по поводу распускающегося цветка? Так я тебе и поверил. — Тихо! Слушай дальше и, может быть, чему-нибудь научишься. Мастер Унг, со скорбью в душе отложив перо, решил, что должен сделать что-либо для спасения деревни. И случилось так в то время, что был тиран в Японии, захвативший земли окрестных князей. И этот тиран очень опасался за свою жизнь, ибо много было желавших его смерти. Слухи об этом дошли до нашей деревни, и Мастер Унг отправился в далекую страну. Перед отъездом он продал письменные принадлежности и все свои стихи, чтобы обеспечить деревню едой. — На этом он бы не заработал и на кусок хлеба, — пробормотал Римо. — Много морей пересек Унг и наконец явился к японскому тирану и предложил свою помощь для защиты от врагов. Тиран слышал о Великом Ванге, и так как перед ним был его наследник, он принял помощь. Ибо как раз прошлой ночью была предпринята попытка убить тирана во сне, и японец понимал, что находится в смертельной опасности. Но он все еще не знал, кто из врагов пытается убить его. Ибо был знатный род на севере и род на юге, род на востоке и род... — На западе? — Да, — сказал Чиун. — Ты уже слышал эту историю? — Нет. — Тогда молчи. Ибо был знатный род на севере и род на юге, род на востоке и род на западе, и японский тиран не знал, который из них собирается убить его, ибо все имели повод ненавидеть его беззаконие и безжалостное правление. И Унг заговорил с тираном стихами: «Когда быки забор ломают, зерно украсть и кролик может». Много часов размышлял тиран над этими строками. А когда понял, что имел в виду Унг, то стал искать среди приближенных того, кто мог желать смерти тирана, чтобы занять его место. И все больше и больше подозревал он своего старшего сына, который был злобен и жесток. И вот ночью послал он Унга убить старшего сына, и сына не стало. Но чуть позже той же ночью была совершена попытка убить тирана во сне, и только быстрое вмешательство Мастера Унга спасло японцу жизнь. Тиран огорчился, что несправедливо подозревал старшего сына. Подумав еще немного, он понял, что виною всему был его второй сын, еще более злобный и жестокий, чем первый. И он послал Унга убить второго сына. Но затем произошло еще одно покушение на жизнь тирана, и оно завершилось бы успехом, если бы в самый последний миг не подоспел Унг. Так и продолжалось. Одного за другим Унг уничтожил всех сыновей тирана. Если бы эти семеро юношей сели на трон отца, они были бы еще более свирепы, чем он, и еще более жестоки к своим соседям. И когда было покончено с седьмым, и последним, сыном, тиран и Унг встретились в огромном дворцовом зале. И тиран произнес: «Мы избавились от моих сыновей, от всех до единого. Опасность устранена, и мне опять ничто не угрожает». — Это был скорее вопрос, чем утверждение, Римо, ибо японцы коварны, и их вопросы на самом деле — утверждение, а утверждение — вопросы. Но Унг отвели «Еще нет. Одна опасность осталась». — Что же это? — спросил тиран. — «Мастер Синанджу», — сказал Унг и быстро и искусно убил тирана. — Потому что видишь ли, Римо, таков был уговор Унга с четырьмя князьями, чьи земли окружали владения виновника всех бед. Князья хотели жить в мире и спокойствии, а для этого вместе с тираном должны были погибнуть и его кровожадные сыновья. И вот таким образом Унг предпочел выполнить должное. Ночные нападения на тирана тоже были делом рук Великого Унга. Чиун замолчал, все еще глядя в иллюминатор на левое крыло самолета. — Итак?.. — сказал Римо. — Итак? Что «итак»? — спросил Чиун. — Что означает эта байка? — Разве это не очевидно? — Очевидно только то, что Мастера Синанджу всегда были бесчестными людьми, которым нельзя доверять, — сказал Римо. — Ты, как всегда, ничего не понял, — вздохнул Чиун. — Иногда я не знаю, чего ради мучаюсь. Мораль этой истории в том, что трудно защититься от убийцы, когда неизвестно, кто он. — Черт возьми, Чиун, в этом нет ничего нового! И так ясно, как тяжело будет защитить посла, не зная ничего об убийце. — Больше ничего ты в этой истории не видишь? — спросил Чиун. — Черт, конечно, ничего. — У нее есть еще одна мораль, — заметил Чиун. — А именно? — Опасность не предупреждает о своем приходе сигналом трубы. И чем ближе она, тем тише ее шаги. Римо задумался. — Кто станет защищаться от защитника? — предположил он. — Правильно, — сказал Чиун, вновь поворачиваясь к иллюминатору. — Папочка! — позвал Римо. — Да, сын мой? — От этой истории дурно пахнет. Было мокро и холодно, когда Римо с Чиуном забрались в такси в самом центре Лондона. Вода стекала по лорду Нельсону, чья статуя, казавшаяся в темноте черной, возвышалась над черными каменными львами Трафальгарской площади. — Сколько возьмете до русского посольства? — спросил Римо у водителя, чье лицо было усыпано бородавками, а голову украшала пропитанная потом хлопчатобумажная кепка. Посольство находилось на Дин-стрит, всего в десяти кварталах отсюда, но водитель распознал американский акцент. — Четыре фунта, парень, — сказал он. — Отвезите-ка меня в Скотленд-Ярд, — потребовал Римо, — в Управление по борьбе с таксистами-мошенниками. — Ладно, приятель, два фунта, и ни пенни меньше. Дешевле в такой гнусный вечер тебя никто не повезет. — О'кей, — сказал Римо. — Поехали. Чтобы отработать полученные деньги, таксист свернул к Лейчестер-сквер и, миновав Ковент-Гарден, вернулся на Дин-стрит. — Приехали, парень, — объявил таксист, остановившись перед трехэтажным кирпичным зданием на тихой улице, мощеной булыжником. Целая гроздь водосточных труб свисала со стены здания, а с крыши, уставившись в темное вечернее небо, неуклюже торчала телевизионная антенна. — Подожди-ка минуту, Чиун, — сказал Римо. — И вы тоже, — добавил он, обращаясь к водителю. Римо выскочил из машины и поднялся по трем кирпичным ступенькам к парадной двери. Ручку старомодного звонка нужно было крутить, и Римо три раза повернул ее до отказа, подняв внутри страшный трезвон. Дверь открыл человек в пиджачной паре. — Здесь находится резиденция посла? — спросил Римо. — Совершенно верно. Человек говорил на безукоризненном английском, но легкий акцент выдавал его континентальное происхождение. — Я хочу поговорить с ним, — сказал Римо. — Прошу прощения, сэр, его нет дома. Подняв правую руку, Римо сжал левое ухо собеседника большим и указательным пальцем. — Так, и где же он? Через приоткрытую дверь он видел людей, сидящих в креслах в прихожей. Люди были вооружены, по их неестественным позам было видно, что им мешают пистолеты в наплечных кобурах. Человек скривился от боли. — Он в летнем загородном доме в Уотербери, сэр. Прошу вас, отпустите. Римо продолжал сжимать его ухо. — Где-где? — В летнем загородном доме в Уотербери. Он останется там еще на неделю. — О'кей, — сказал Римо и разжал пальцы. — Не хотите ли оставить послание, сэр? — спросил дворецкий, потирая ухо ладонью. — Не надо никаких посланий, — сказал Римо. — Я навещу его, когда он вернется. Римо вернулся к такси и забрался внутрь. Дверь посольства быстро захлопнулась. — Езжай до угла, Джеймс, — велел он и наклонился к Чиуну: — Все в порядке, он здесь. — Как ты это узнал? — Я не так уж сильно сжал его ухо, чтобы он тут же раскололся, — объяснил Римо. — Он сказал мне как раз то, что и собирался сказать. А если они посылают людей в Уотербери, где бы это ни было, ясно, что посол прячется здесь. Особенно если учесть, что внутри полно вооруженного народа. На углу, где улица, поворачивая налево, постепенно спускалась к Грейтер Мальборо-стрит, Римо с Чиуном вылезли из машины. Римо дал таксисту пять американских долларов. — Это где-то около трех фунтов, — сказал он ему. — Через двенадцать часов при вашей обычной инфляции они превратятся в пять фунтов. Через неделю вы сможете купить на них дом. Отъезжая, таксист пробормотал: — А через месяц я куплю на них бомбу и вставлю ее тебе в задницу, янки! Возвращаясь вместе с Римо к дому посла по скользкой от дождя улице, Чиун спросил: — Мы, случаем, не поблизости от Лондонского моста? — Нет. — А где он? — Наверное, в Аризоне. Кто-то купил его и увез в Аризону. — А реку он тоже купил? — Не говори глупостей. Конечно же, нет. — А зачем ему понадобилось покупать мост и увозить его в Аризону? — спросил Чиун. — Откуда я знаю, — ответил Римо. — Может, у него были проблемы с переправой. Не знаю. — Меня всегда поражала глубина и обширность твоего невежества, — изрек Чиун. У Римо появилась идея. Чиуна она не очень заинтересовала. — Это хорошая идея, Чиун. Тот ничего не ответил. Он оглядывал спальню на третьем этаже, в которую они попали, взобравшись по водосточной трубе и выставив окно. — Так вот, — продолжал Римо. — Идея. Чиун посмотрел на него. — Ты готов? — спросил Римо. Чиун вздохнул. Римо сказал: — Смотри, нам не дали никаких указаний насчет этого парня, велели только уберечь его от смерти. Надо связать его, посадить в самолет и вернуться с ним в США. Там мы сдадим его Смитти, и, таким образом, с ним ничего не случится. Что ты об этом думаешь? — Даже самые утонченные языки начинались когда-то с мычания, — проговорил Чиун. Но Римо уже не слушал его. Он пересек спальню и прильнул к дверной щели. Снаружи была гостиная. Человек в одной рубашке сидел у стола и раскладывал пасьянс. Кроме него, в комнате было еще пять человек. Четверо из них носили типичные для КГБ голубые костюмы, слишком тесные в груди и слишком широкие в боках. Они поочередно подходили к окнам и выглядывали наружу, затем открывали дверь в холл: и осматривали его и, наконец, проверяли, не прячется ли кто за длинными шторами. И когда один заканчивал этот цикл — окна, дверь и шторы, — тут же к делу приступал другой. Окна, дверь, шторы. Пятый из находившихся в комнате стоял около человека, игравшего в карты, вытряхивая его почти пустую пепельницу, наполняя его почти полный стакан и тасуя вместо него карты после каждой партии. Римо узнал в сидящем посла. Его высокий лоб обрамляли светло-золотистые кудри, а лицо покрывал здоровый солнечный загар. Римо удивился, как это в Лондоне можно получить загар. На после была тонкая рубашка, плотно облегавшая его стройную фигуру. Смит дал Римо почитать краткое досье на посла Семена Беголова, с фотографией и общими сведениями. Там он описывался как Казанова дипломатического мира, и Римо теперь понимал, почему. Беголов упрашивал кагебешников сыграть с ним в покер. — Нам не до карт, ваше превосходительство, — сказал одни из них. — Все дело в том американце, который спрашивал вас недавно. Мы должны быть бдительны на случай, если он вернется. А когда человек играет в карты, он не может исполнять свой долг перед отечеством. Агент КГБ выглядел полным идиотом, с жалким самодовольством поучая посла, как должен вести себя истинно преданный коммунист. Беголов положил красную десятку на черного валета и подмигнул стоящему с ним рядом человеку. — Вы ведь знаете — если меня убьют, вас всех сошлют на соляные копи. Что, если мне покончить с собой? Я застрелюсь и, пока буду падать, выброшу пистолет за окно. Все будут винить убийцу из ЦРУ, а вы угодите в Сибирь. Я смогу это сделать, у меня получится. Удивленная и испуганная четверка агентов КГБ уставилась на него. Римо покачал головой. У КГБ нет и не может быть чувства юмора. — С другой стороны, я могу вам пообещать никогда этого не делать. — Ну конечно вы этого не сделаете, — сказал главный охранник. — Почему же? Запросто! — заметил Беголов. — Все может быть. Вот если вы сыграете со мной в покер, я обещаю никогда не совершать ничего подобного. Римо оставил дверь приоткрытой и пошел сообщать Чиуну, что потребуется время, чтобы похитить Беголова без помех со стороны КГБ. Снаружи донесся голос Беголова, распорядившегося принести покерные фишки. Прошел час, и Римо услышал звук отодвигаемых от стола кресел. — Поскольку деньги у вас, ребята, кончились, — произнес Беголов, — я неожиданно почувствовал усталость. Пора спать. — Мы будем здесь всю ночь, ваше превосходительство. — Пожалуйста. Лишь бы не у меня в постели... Когда Беголов вошел в спальню, Римо, прятавшийся за дверью, зажал послу рот ладонью и энергично зашептал ему на ухо: — Тихо! Я не причиню вам вреда. Послушайте: я из США и знаю, что вам угрожает опасность. Меня послали сюда, чтобы защитить вас. Мы хотим, чтобы вы улетели с нами в Вашингтон. Там убийце вас не достать. Беголов слегка расслабился. — Подумайте об этом, — предложил Римо. — Здесь могут вас прикончить в один момент. До ваших коллег в Риме и Париже они уже добрались. Но в Вашингтоне? Никогда. Что скажете? Беголов что-то забормотал. Римо ощутил пальцами колебание воздуха. — Только не кричите, — сказал Римо, — поговорим тихо. Беголов кивнул, и Римо слегка ослабил хватку. — Интересная мысль, — сказал посол. — Все лучше, чем общаться с этими типами из КГБ. Римо кивнул, не видя, что Чиун сидит на кровати Беголова и качает головой. — Но один я не поеду, — сказал Беголов. — Черт возьми, не могу же я взять и ваших охранников! — произнес Римо. — Я вам не компания Пан-Ам Эйрлайнз. — Только Андрея, — сказал Беголов. — Это мой слуга, он всегда со мной. Римо подумал немного. — Ладно, только Андрея. Чиун опять покачал головой. — Я позову его, — сказал Беголов. Римо приоткрыл дверь на несколько дюймов. Беголов крикнул: — Андрей, зайдите, пожалуйста, ко мне! Андрей, высокий и худой человек, вошел в комнату, закрыл дверь и увидел Чиуна, сидящего на кровати. Он повернулся и увидел Римо, стоящего рядом с Беголовым. — Вот он! — завопил изо всех сил Беголов. — Американский убийца! На помощь, Андрей! Андрей отступил на несколько шагов. Из-за двери до Римо донесся тяжелый топот бегущих к спальне людей. Засунув руку в задний карман, Андрей достал пистолет, прицелился и всадил пулю Беголову между глаз. Сидя на кровати, Чиун качал головой из стороны в сторону. Андрей поднес пистолет к своему собственному подбородку. Прежде чем он успел выстрелить, Римо, опустив тело Беголова, оказался рядом с Андреем и накрыл рукой курок револьвера, чтобы предотвратить выстрел. Дверь распахнулась, и в комнату с револьверами в руках ворвались четыре агента КГБ. Стремительным ударом Римо выбил оружие у двух из них, но остальные открыли огонь и их пули сразили Андрея. — Вот дерьмо! — огорчился Римо. — Ничего не вышло. Он дал телу Андрея упасть на пол и, двинувшись вперед, оказался среди нападавших. Получился этакий четырехгранник с Римо посередине. — Ты мне поможешь, Чиун, или так и будешь сидеть? — И не проси. Ты сам устроил эту заваруху. Я здесь ни при чем. Один из русских повернулся к Чиуну и взял его на прицел. Чиун поднял руки. Двое схватили Римо за руки, а третий приставил ему к горлу пистолет. — Отлично, американец! Вот ты и попался. — Никто не попался, — ответил Римо. Его руки, зажатые двумя агентами, выскользнули на волю, локти согнулись и стремительно ударили назад и вверх. Грудные клетки треснули, и переломанные ребра вонзились в два русских сердца. В тот же миг Римо пригнулся, и когда главный кагебешник нажал на курок, Римо был уже вне линии огня, а его рука в молниеносном выпаде сломала шею кагебиста. Тот рухнул на пол как подкошенный. Человек, держащий Чиуна на прицеле, резко обернулся и машинально нажал на курок. Но Римо повернул дуло пистолета, и пуля разворотила грудную клетку стрелявшего. Римо негодующе уставился на Чиуна. — Много же от тебя помощи! — Я пытался помочь тебе, — сказал Чиун, упрямо скрестив руки на груди. — Но нет, ты оказался не в состоянии воспринять уроки Великого Мастера Унга. Ты позволил жертве позвать убийцу, а потом удивился. Римо, ты безнадежен. — Вот что, я сыт по горло твоими придирками! И Великим Мастером Вангом, и еще более Великим Мастером Унгом, и Самым Великим Мастером Пердунгом. Ни слова больше! В холле послышался шум. Чиун поднялся с кровати, как гонимая ветром голубая струйка дыма. — Если ты не собираешься перебить все КГБ, — сказал Чиун, — то пора уходить. Римо выглянул в окно. — Полиция уже здесь. — Тогда пошли наверх, — сказал Чиун. Римо со стремительностью выстрела грациозно прыгнул на крышу, которая была выше оконного карниза на восемь футов. Чиун последовал за ним. Шиферная крыша, влажная и скользкая в этот туманный лондонский вечер, круто поднималась вверх, но они двигались так же уверенно, как по ступеням лестницы. Они миновали четыре крыши и спустились по пожарной лестнице на Уордор-стрит. Римо остановил такси и велел ехать в аэропорт. Римо мрачно забился в угол машины. Чиун, как показалось Римо, в знак сочувствия хранил молчание. — Не стоит молчать только потому, что переживаешь из-за меня, — сказал Римо. — Я не переживаю из-за тебя, я размышляю. — О чем? — О том, как завопит Руби, когда узнает о твоем провале. Римо застонал.Глава девятая
Миссис Смит была счастлива, как никогда. Сначала у нее были некоторые сомнения. Когда муж сказал, что его новый помощник в санатории — молодая женщина, она немного забеспокоилась. В конце концов, Харолд В.Смит был мужчиной и находился в том возрасте, когда все они становятся ненормальными, кто временно, а кто и навсегда. Но беспокойство длилось недолго. Миссис Смит хорошо знала супруга. Скоро она даже стала удивляться, почему Харолд — даже про себя она всегда называла его только Харолд и никогда Харри или Хэл — не взял себе помощника намного раньше. Ибо впервые за все годы работы в этом ужасном скучном санатории у Харолда появилось время, чтобы днем поиграть в гольф или пообедать дома. И впервые за все эти годы у миссис Смит появились дела помимо встреч с членами Общества женской взаимопомощи и ухода за онкологическими больными. Она вновь извлекла на свет поваренную книгу, хранившуюся в стенном шкафу в коробке для обуви, и с наслаждением погрузилась в кулинарные заботы. Ее мать всегда говорила, что хорошо приготовленная еда — это настоящий спектакль. Но для спектакля нужна публика, и теперь, впервые за многие годы, миссис Смит ее обрела. Занявшись приготовлением телячьих отбивных по-пармски, миссис Смит принялась отбивать куски телятины, превращая их в тончайшие ломтики. Она посмотрела на часы, которые Харолд подарил ей тридцать лет назад. Он будет дома с минуты на минуту. Она принесет ему тапочки, нальет бокал белого вина и усадит за стол, а через пятнадцать минут подаст блюдо, достойное короля. Или императора. События развивались с быстротой молнии. Харолд В.Смит думал о неудаче, которая постигла в Лондоне Римо и Чиуна. Он получил компьютерную распечатку «Ассошиэйтед Пресс» и сообщение ЮПИ об убийствах в резиденции русского посла в Лондоне. Механически ведя машину, доктор Смит погрузился в мысли о проекте «Омега», который неумолимо приближался к завершению, что означало скорую гибель русского премьера и начало третьей мировой войны. Смит остановился на красный свет перед поворотом с главной улицы. Он направлялся в холмистую часть города, где жил вместе с женой в скромном доме с небольшим участком. Дом этот был приобретен десять лет тому назад, и за это время его стоимость увеличилась с двадцати семи тысяч девятисот долларов до шестидесяти двух тысяч пятисот, с чем Смит неоднократно себя поздравлял. Это была его единственная удачная сделка за всю жизнь. Смит полностью погрузился в раздумье. Он очнулся только тогда, когда человек, неожиданно оказавшийся в машине, перегнулся с заднего сиденья и упер пистолет ему в бок. — Поезжай прямо, — сказал он с акцентом. Когда они проехали два квартала, человек приказал остановиться на обочине. Они вышли из машины и пересели в красный «шевроле-нова», где за рулем сидел мужчина в ковбойской шляпе. Садясь в автомобиль, Смит автоматически запомнил его номер. Человек в ковбойской шляпе посмотрел в зеркало заднего вида и встретился глазами со Смитом. — Доктор Смит? Смит кивнул. Он узнал полковника Карбенко, резидента русской разведки в Соединенных Штатах, но решил, что, обнаружив это, вряд ли что-нибудь выиграет. Скорее проиграет. — Хорошо, — сказал Карбенко. — У нас есть о чем поговорить. Он нажал на газ и плавно влился в вечерний автомобильный поток. Человек, сидящий рядом со Смитом, продолжал прижимать дуло пистолета к его боку.* * *
Миссис Смит позвонила в двадцать минут девятого. — Миссис Гонзалес, — сказала она, — доктора все еще нет дома... Руби прикусила губу. Смит уехал из офиса час назад, сообщив, что едет прямо домой. Руби знала, что «прямо домой» для Харолда Смита означало прямо домой и никаких остановок для заправки, покупки газет или сигарет, для выпивки в ближайшем баре. Езды было девять минут или же восемь минут и сорок пять секунд, если не задерживаться у светофора на углу Десмонд-стрит и Багли-стрит. — О, прошу прощения, миссис Смит, доктор только что звонил и просил передать вам, что задержится. Прошу прощения, я еще не успела. — О! — сказала миссис Смит. Разочарование, слышимое в ее голосе, поразило Руби в самое сердце. — Мужчины даже не представляют, почем нынче телячьи отбивные. — Совершенно не представляют, миссис Смит. Как только доктор даст мне знать о себе, я сообщу вам. — Спасибо, миссис Гонзалес. Миссис Смит повесила трубку. Она была недовольна. Эта девица могла бы позвонить, пока отбивные еще не были готовы. Не кладя трубку, Руби позвонила охраннику, дежурившему у ворот санатория, и узнала номер красного «шевроле», замеченного ею недавно. Она застучала по клавишам и ввела номер автомобиля в компьютер, стоявший на столе Смита и подключенный к компьютерной сети всей страны. Руби вызвала систему регистрации автомобилей штата Нью-Йорк и стала ждать, когда компьютер выдаст ответ с данными о владельце машины. Через две минуты на мониторе появились слова: «Автомобиль не зарегистрирован». — Вот черт! — пробормотала Руби. — Нью-Йорк хренов! Ничего не могут правильно сделать. С тех пор как она переехала в Рай, чтобы работать со Смитом, ее жизнь превратилась в непрерывную серию столкновений с бюрократией штата Нью-Йорк. Чего стоила хотя бы попытка перерегистрировать ее белый «линкольн-континенталь»... Плата за регистрацию была выше, чем где-либо в стране, а регистрационная карта — которая в большинстве штатов представляла собой листок размером с почтовую открытку, — в штате Нью-Йорк состояла из семи отдельных документов. Чтобы заполнить их, требовалась помощь юридической фирмы. В конце концов Руби сдалась и сохранила на машине номер штата Вирджиния. Если какой-нибудь полицейский останавливал ее и начинал к ней из-за этого придираться, она просто посылала его куда подальше. Руби взяла телефонную книгу графства Вестчестер и открыла раздел «Бизнес», где страницы были желтого цвета. Затем она стала обзванивать станции автосервиса в городе Рай, штат Нью-Йорк. Руби давно обнаружила, что простаки не внушают подозрений. Поэтому она изменила произношение и заговорила с акцентом алабамской глубинки. — Але! Меня звать Мэди Джексон. Я, стало быть, стукнувши сегодня красный «шевроле» на стоянке, мне б его хозяина найти теперь, машину починить, стало быть, надо. На двенадцатом звонке ей улыбнулась удача. — Ага, Мэди, — сказал негритянский голос со станции Кочрэнс-сервис. — Это машина Грубова. — Кого-кого? — Игоря Грубова, то еще имечко. Он живет на Бенджамен-Плэйс, к нам склочничать ездит, чуть что... Эй, Мэди, а что ты делаешь вечером? — Это смотря что, стало быть, предложат, — сказала Руби. — Я в одиннадцать закрываюсь, времечко-то как раз для вечеринки, а? — Ну ты меня найди, — сказала Руби. — А тачка у тебя какая, Мэди? — Голубая такая, старая. — Порядок, — сказал человек с автосервиса. — Эй, Мэди, ты что, ехать к Грубову собралась? — Не-а, просто позвоню. — Ты ему не давай мозги пудрить, а то он живо из тебя пару сотен вытрясет. Он до денег охоч, как до баб. — Спасибо, брат, поберегусь. До одиннадцати, стало быть? — Ладно, буду тебя ждать, сестренка. Ты меня узнаешь, я парень что надо. — Да я уж чувствую, — проговорила Руби и повесила трубку. В телефонной книге она нашла адрес Игоря Грубова на Бенджамен-Плэйс. Повинуясь внезапному порыву, она ввела его имя в компьютер КЮРЕ. В ответ выползла распечатка: Игорь Грубов, пятидесяти одного года, является специалистом в области средств связи и работает с микропроцессорами. Он и его жена сбежали из России восемнадцать лет назад. Им было предоставлено политическое убежище, и вот уже семь лет они являются гражданами Америки. Миссис Грубов умерла два года тому назад. Грубов работает в компании «Молли Электроникс», заключившей с правительством четыре контракта на разработку кремниевых процессоров для космических кораблей. Руби покачала головой: не слишком ли для эмигранта? Неужели Грубов все еще работает на коммунистов? Она вспомнила человека в ковбойской шляпе, которого видела за рулем красного «шевроле-нова». Почему-то она сомневалась в том, что это был Грубов. Она ввела описание человека в шляпе в компьютер, чтобы сравнить его с данными известных русских агентов в Соединенных Штатах. Меньше чем через десять секунд машина ответила: «Полковник Карбенко, атташе по Вопросам культуры русского посольства в Вашингтоне, округ Колумбия. Сорок восемь лет. Питает склонность к ковбойской одежде. Имеет звание полковника КГБ. Считается протеже русского премьера. Самый высокооплачиваемый русский шпион в США». Взяв лист белой бумаги. Руби крупными буквами напечатала на нем фамилию и адрес Игоря Грубова и положила лист на стол Смита, чтобы всякий мог его найти. Это может понадобиться. Когда Игорь Грубов купил этот дом, он превратил подвал в комнату отдыха, облицевав стены из уродливых шлакоблоков не менее уродливыми сучковатыми сосновыми панелями. Василий Карбенко бросил свою ковбойскую шляпу-стетсон на стол, усадил Харолда Смита в кресло и принялся молча его рассматривать. Игорь Грубов стоял на ступеньках, ведущих в кухню. Руку с револьвером он убрал в карман пиджака. Смит заметил, что брюки Грубова были ему коротки, как почти у всех иностранцев. — Могу я узнать, кто вы такие? — спросил Смит. — Вы разве не знаете? — ответил Карбенко. Он засунул большие пальцы обеих рук в ременные петли брюк и прислонился к столу. — Нет, не знаю, — солгал Смит. — Я не охотник до вестернов. Карбенко улыбнулся. — Хорошо. Предположим, вы не знаете, кто я такой. Важно другое — я знаю, кто вы. Вернее, кем вы были. Смит кивнул. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне о проекте «Омега», — сказал Карбенко. — Не понимаю, о чем вы говорите. — Доктор Смит, давайте поговорим начистоту, — сказал Карбенко. — Вас зовут Харолд В. Смит. Вы руководите санаторием Фолкрофт. Двадцать лет назад, работая в Центральном разведывательном управлении США, вы разработали программу под названием «Омега», целью которой было физическое устранение некоторых лиц из русского руководства, в случае, если бы Соединенные Штаты проиграли ядерную войну. Предполагалось, что подобная угроза предотвратит войну. Так и произошло. Затем вы ушли в отставку. По независящим от вас причинам проект «Омега» был приведен в действие, и были убиты три русских посла. В списке лиц, подлежащих уничтожению, находится русский премьер. Никто не знает, как остановить проект «Омега». Если он не будет остановлен до того, как будет убит русский премьер, может разразиться третья мировая война. У меня нет причин сомневаться в том, что вы настоящий патриот Америки, который не захочет, чтобы его страна и весь мир подверглись ядерному опустошению. Хотя я и представляю... другую сторону, моя цель совпадает с вашей. По-моему, нам с вами необходимо поговорить и попытаться определить, имеется ли возможность остановить проект «Омега», прежде чем события примут необратимый характер. Вот почему я здесь. — Я сообщил моему правительству все, что знаю, — сказал Смит, скрестив руки на груди. — Так мне и сказали. Однако я не верю, доктор, что ваше руководство и ЦРУ способно овладеть ситуацией. Мое правительство очень нервничает, Я думаю, что-то все же можно сделать, а для этого мне необходимо знать все. Смит промолчал. — Давайте-ка приступим к делу, ладно? Адмирал Стэнтингтон уведомил меня, что по проекту «Омега» предполагались четыре цели для убийц из ЦРУ: наши послы в Риме, Париже и Лондоне все они уже мертвы — и русский премьер. Кто выбирал цели? — Я, — сказал Смит. — Но как двадцать лет назад вы могли знать имена нынешних послов и нынешнего премьера? Я не могу ни понять, ни поверить в это. — Две цели отобраны по географическому признаку, — ответил Смит. — Подлежали уничтожению послы в Риме и Париже. Убийцы должны были действовать против тех людей, которые окажутся на этих постах. — Понятно, — сказал Карбенко. — А двое других? Посол в Англии и премьер? — Я составил список из десяти молодых дипломатов. Я был уверен, что посол в Англии должен оказаться в этом списке. — Вы сказали, что составили список из десяти дипломатов. Значит ли это, что еще за девятью русскими дипломатами сейчас охотятся убийцы? — Не совсем так, — сказал Смит. — Убийцы есть, но они не задействованы. Инструкции велят им... э-э-э... устранить человека, если он является послом в Англии. — А премьер? Как вы могли знать, кто будет премьером через двадцать лет? — А я и не знал, у меня было шесть кандидатур, — произнес Смит. — В это трудно поверить! Если бы двадцать лет назад вы провели голосование в Политбюро, наш сегодняшний премьер не попал бы в число шести самых подходящих кандидатов. Как вам удалось его вычислить? — Наверное, у нас с Политбюро разные принципы отбора. — И каковы же ваши принципы? — Я отобрал трех самых злобных и трех самых тупых, — сказал Смит. Грубов, стоящий на лестнице, возмущенно заворчал, но Карбенко рассмеялся. — Согласно старой как мир теории: восторжествует либо подлец, либо глупец? — Совершенно верно, — подтвердил Смит. — Нормальный человек — никогда. Либо подлец, либо глупец. — Не буду спрашивать, к какой категории вы относите нашего премьера, — сказал Карбенко. — Да, не стоит. — Кто отбирал убийц? — спросил Карбенко. — Человек из ЦРУ, — ответил Смит. — Конрад Макклири. Его уже нет в живых. — И вы думаете, я поверю, что вы не знаете, кого он отобрал? — И тем не менее это так, — сказал Смит. — Мне не хотелось знать, кого он отобрал. Или как. — Кстати, какими методами он мог пользоваться? — Когда речь идет о Макклири, — сказал Смит, — сказать что-либо с уверенностью невозможно. Он мог завербовать человека, которого обжулил в карты. Или какого-нибудь пьяницу. Или женщину, которую он влюбил в себя. Или кого-то, имеющего родственников в США, которым он угрожал. Или просто хорошо заплатив кому-нибудь. — Как мог этот Макклири сделать все это без ведома ЦРУ? — Такие инструкции дал ему президент Эйзенхауэр, — объяснил Смит. — Конечно, никто не предполагал, что проект может быть когда-либо приведен в действие. Карбенко кивнул и осторожно вернул Смита к прежней теме разговора. Его не интересовало, что этот доктор Смит думает о степени своей осведомленности. Он хотел выяснить, что Смит знает на самом деле, а это не всегда одно и то же. Быть может, однажды Макклири обронил чье-нибудь имя, упомянул какой-нибудь случай, бросил намек. Тщательный допрос требовал времени, и полковник Василий Карбенко был готов к этому. Все равно на сегодня нет ничего важного, мрачно подумал он. Кроме разве что приближения третьей мировой войны.* * *
Руби Джексон Гонзалес припарковала свой белый «линкольн-континентал» на Бенджамен-Плэйс, за полквартала от дома Игоря Грубова. Она покопалась в багажнике и вытащила Библию, засунутую за запасное колесо. Это была Библия ее матери. Когда по воскресеньям Руби катала мать на автомобиле, старая леди читала Библию и отчитывала Руби за слишком быструю езду. В конце концов Руби установила в машине приемник-передатчик, используемый обычно шоферами грузовиков. По нему можно было с кем-нибудь общаться и подслушивать чужие разговоры. Теперь во время воскресных поездок мать Руби включала радио и не обращала больше внимание на то, как водит машину ее дочь. Руби выходила на связь под кличкой «Своя в доску». Ее мать, которая повязывала волосы цветным платком, курила трубку из кукурузного початка и изо всей обуви признавала только домашние тапочки, именовала себя «Ночной кошмар». Подойдя к дому Грубова, Руби позвонила в дверь. Ответа не было. Она четырежды нажала на кнопку звонка. Когда опять никто не отозвался, Руби стала звонить, не отрывая пальца от кнопки. В подвале Карбенко сердито посмотрел на надрывающийся звонок и приказал Грубову: — Иди открой. Постой! Оставь мне пистолет. Дюжий русский протянул ему свой пистолет. Карбенко положил его на стол, взглядом извинившись перед Смитом — как один профессионал перед другим — за бестактные поступки, порой необходимые в их профессии. Тяжело ступая, Грубов поднялся по ступенькам. Звонок продолжал звонить. Грубов распахнул дверь и увидел перед собой молодую чернокожую женщину. Она подняла правую руку с вытянутым указательным пальцем, словно оратор восемнадцатого века, стремящийся привлечь внимание публики. В левой руке она сжимала Библию. — Вот это, — начала Руби, помахивая Библией, — вот это укажет каждому, что он среди апостолов, и в сердце его воцарится любовь. — Чего? — сказал Грубов. — Я пришла к вам с подарком, — сказала Руби. Она попыталась заглянуть в дом, но громоздкая фигура Грубова заполняла весь дверной проем. — Мне ничего не надо, — гортанно произнес Грубов и начал закрывать дверь. — Остановитесь! — возопила Руби. — «Подарок — драгоценный камень в глазах владеющего им; куда ни обратится он, везде успеет». Притчи Соломоновы, глава 17. — Я же вам сказал, мне ничего не надо. — Мне не нужны деньги, — сказала Руби. — Я хочу преподнести вам эту Библию в подарок вместе с номером нашего бесплатного журнала «Слово истины», который выходит два раза в месяц. Теперь вы будете получать этот журнал каждые две недели, а я буду навещать вас каждые пять дней, и в солнечный день, и в непогоду, чтобы постоять с вами на крыльце и побеседовать о Библии. — В сторону шепотом она добавила: — И чтобы ты меня в конце концов возненавидел! — Я атеист, — сказал Грубов. — Мне не нужна ваша Библия. — Атеист! — воскликнула Руби, словно торжествуя победу. — "Сказал безумец в сердце своем: «Нет Бога». Псалом 13. Грубов зарычал от ярости. — Или вот. «Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства нашего не принимаете». Евангелие от Иоанна, глава третья, стих одиннадцатый. — Убирайся, женщина. — Вас не заинтересовала бесплатная Библия? — Нет. — А наш бесплатный, выходящий два раза в месяц, журнал «Слово истины»? — Нет. — А то, что я буду приходить к вам каждые пять дней, чтобы побеседовать о Священном писании? Обычно я звоню в дверь, когда вы стоите под душем. — Нет. — Хорошо, — сказала Руби и засунула руку в сумочку. — Одно слово на прощание. — Только одно. — Это из «Деяний апостолов», глава восьмая, стих восемнадцатый, — сказала Руби. — «Дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я возложу руки, получал духа святого». Руби улыбнулась Грубову. — А это тебе от меня лично, — сказала она, выхватывая из сумочки револьвер и обрушивая его на голову Грубова. Тот, пошатнувшись, сделал шаг назад. — В сторону, ты, белый, — сказала Руби. Она вошла в дом, закрыла дверь и подождала, пока русский придет в себя. — Где он? — спросила Руби и направила на Грубова револьвер, умело держа его у бедра, чтобы удар руки или ноги русского не помешал выстрелить. — Где кто? — обалдело сказал Грубов. — Раз, — произнесла Руби и передернула затвор. Резкий щелчок нарушил тишину прихожей. — Считаю до двух. Где он? Грубов посмотрел на нее, затем на револьвер. — Это полуавтоматический Рюгер 22-го калибра, самый слабый пистолет в мире, — сказала Руби. — Патронам уже пять лет, а пистолет, наверное, заржавел. Даже если я врежу тебе прямо промеж глаз, вряд ли смогу остановить тебя. Ну что, проверим, повезет ли мне, по-твоему, или нет? Руби улыбалась, но ничего хорошего се улыбка не обещала. Грубов вновь посмотрел на револьвер и проворчал: — Внизу. — Показывай дорогу. И давай-ка без фокусов. Грубов стал спускаться по ступенькам. Руби следовала за ним. В подвале Карбенко поднял глаза, увидел тоскливый взгляд своего подчиненного и потянулся за револьвером. Грубов ступил в подвал. Руби стояла позади него на нижней ступеньке лестницы, дуло ее пистолета глядело на Карбенко. Долговязый русский улыбнулся. — Доктор Смит, кто эта ваша очаровательная спасительница? — спросил он. — Мой помощник по административной части, — сказал Смит. — Вы в порядке, доктор? — спросила Руби. — Да. — Отлично. Теперь ты, Рой Роджерс. Ты сядешь на тот диван. И ты тоже, горилла. — Она направила пистолет на Грубова. Грубов двинулся вперед, и его широкая спина загородила Руби весь обзор. В тот же момент полковник Карбенко схватил пистолет со стола, одним прыжком очутился рядом со Смитом и приставил дуло к виску директора КЮРЕ. — Че-е-рт! — произнесла Руби. — Брось оружие, маленькая леди, — сказал Карбенко. Минуту Руби продолжала упрямо держать Карбенко на мушке, затем ее рука дрогнула и медленно опустилась. Грубов подошел к ней и отобрал пистолет. Он замахнулся, чтобы ударить, но резкий окрик Карбенко остановил его. — Не смей, Игорь! Игорь с ненавистью уставился на Руби. На лице у него багровел огромный кровоподтек. — Значит, вы не торгуете Библиями... — сказал он. — Еще три минуты, болван, и я бы продала тебе твой собственный автомобиль! — ответили Руби. — Садитесь-ка сюда, — произнес Карбенко и указал Руби на диван рядом со Смитом. — Доктор, — сказал Карбенко, — все усложнилось. Я поверил тому, что вы рассказали о проекте «Омега». Но теперь есть основания полагать, что дело все же темное. — Отчего же? — спросил Смит. — Оттого, что немного найдется директоров санатория, у которых помощники по административной части носят с собой оружие. — Вы бы таскали с собой автомат, если бы жили в моем районе, — вмешалась Руби. Карбенко улыбнулся. — Умница, детка, но это не пройдет. Он посмотрел на Смита. — Я охотно рискнул на контакт с вами. Я даже подготовил все, чтобы Игорь мог вернуться в Россию, поскольку он раскрыл себя. Но теперь не только вы... теперь еще эта девушка. Вы поставили меня в очень трудное положение, доктор Смит. — Примите мои глубокие соболезнования, — сказал Смит. Карбенко взял револьвер со стола и взвесил его в руке. — Надеюсь, вы понимаете, что я должен сделать? Внезапно в подвале прозвучал новый голос: — Нет. А что вы должны сделать? Руби обернулась. Это был Римо. Он стоял у лестницы возле Игоря, и рядом был Чиун. Игорь ошеломленно повернулся: он не слышал, как они спустились. Грубов направил пистолет на Римо, и его палец начал спускать курок. Римо стиснул запястье русского и нащупал на внутренней стороне нервный узел. Палец Игоря бессильно остановился. — Кто тут главный? — спросил Римо. — Я, — холодно ответил Карбенко. Римо взглянул на Игоря. — Прости, Кинг-Конг, но ты здесь лишний. Он отпустил его запястье. Игорь наконец нажал на курок. Руби удивилась, что старый, видавший виды пистолет выстрелил. Игорь был удивлен еще больше, потому что в момент выстрела ствол загадочным образом уперся ему в подбородок. Пуля прошла сквозь мягкие ткани и застряла в мозгу. Игорь рухнул на пол. — Я думала, ты никогда не появишься! — завопила Руби. — Заткнись, — сказал Римо, — или я уйду. Теперь ты, техасец. Карбенко навел пистолет на Римо. — Кто эти люди, Смит? — спросил он. — Еще два моих помощника по административной части, — ответил тот. — Римо, не надо его убивать. — Стойте, стойте! — возмутился Чиун. — Кто это помощник по административной части? — Почему не надо? — спросил у Смита Римо. — Все знают: хороший ковбой — это мертвый ковбой. Чиун подпрыгивал на месте, как мячик. — Помощник по административной части? Кто это? Только не я. А кто? Что вы имели в виду, император Смит? — Не надо его убивать, — повторил Смит. — Полковник Карбенко нам еще пригодится. Когда Карбенко услышал свое имя из уст Смита, он метнул взгляд на худого лысого доктора. Это отняло у него долю секунды. В тот же момент он вновь повернулся к старому азиату и молодому американцу. Их не было на прежнем месте. Он ощутил, как азиат вырывает у него из руки пистолет, а американец по имени Римо толкает его в кресло, стоящее позади. — Садитесь и ведите себя хорошо, — сказал Римо. — Похоже, у меня нет выбора, приятель, — произнес Карбенко. — Улыбнись, коли называешь меня так, — сказал Римо. — Так кто же все-таки помощник по административной части? — требовал ответа Чиун.Глава десятая
Довольно быстро все проблемы были решены. План Смита был несложен. Русские не сумеют, сказал он, защитить своего премьера от убийцы, которым может оказаться любой из его окружения. Есть только одни способ спасти премьера: привезти его в Америку. Одного, без свиты. И тогда, если он все же будет убит, весь мир обвинит в этом Америку и оправдает действия русского руководства. — Это рискованно, — заметил Карбенко. — Для нас это тоже рискованно, — сказан Смит, — но, по крайней мере, есть шанс на успех. Если вы боитесь риска, можно оставить премьера в России. Там он будет мертв через несколько дней. — Почему вы думаете, что я смогу убедить его? — спросил Карбенко. — Я знаю о вас, полковник, больше, чем вы предполагаете. Премьер относится к вам, как к сыну. Он прислушается к вашему совету. — Да, — кивнул Карбенко, — это верно. — Так сделайте это, — уговаривал его Смит. — Тогда мы сможем объединить наши силы, чтобы защитить премьера, пока убийца не будет обнаружен. Карбенко прищурил глаза и задумался. — О'кей, приятель, по рукам, — наконец сказал он. — Гип-гип ура! — воскликнул Римо. — Он, наверное, тебя имел в виду под помощником по административной части, — произнес Чиун, обращаясь к Римо.Глава одиннадцатая
Ковер был золотистого цвета. В его густом шерстяном ворсе запросто могла бы затеряться упавшая монета. Дубовый письменный стол, которым пользовался еще Сталин, был похож на гигантский сундук. Когда пришедший у власти Хрущев развенчал сталинский культ, стол вместе с другим хламом оттащили в кремлевские подвалы. Через несколько лет оказался свергнут и Хрущев, спокойно отдыхавший в это время вдали от Кремля. Сразу же после этого тисовый стол, купленный Хрущевым для своего кабинета, снесли в подвал и вытащили оттуда стол Сталина. Его почистили, отполировали и поставили на прежнее место в кабинет на шестом этаже. Но сталинский ковер был стар, изношен и вытерт, а хрущевский — хоть куда, и его оставили лежать в кабинете. Порой новый премьер завидовал Америке. Он слышал, что в Белом доме сохранилась кровать Линкольна. Повсюду, где ночевал Джордж Вашингтон, висели мемориальные доски, а дома бывших президентов считались национальными святынями. В Америке герои оставались героями, а история — историей. Совсем не так обстояли дела в Кремле. В отделе кремлевской охраны даже существовала должность для человека, чьей единственной задачей было следить, чтобы обстановка соответствовала постоянно меняющемуся прочтению исторических событий. Нынешний премьер в первый же день работы решил не покупать новую мебель для кабинета. Он собирался обойтись тем, что оставалось от предшественников и было приемлемо с политической точки зрения. Премьер считал, что будет пустой тратой времени приобретать столы и стулья. Он знал, что через пару лет после его смерти или отстранения от должности, когда историю начнут заново переписывать, всю купленную мебель скорее всего снесут в подвал. Единственной вещью в кабинете, неподвластной течению времени, был глобус, принадлежавший некогда Ленину. Ленина любили все. Премьер собирался звонить по телефону, когда дверь открылась и во главе группы из семи человек в кабинет вошел генерал в зеленом мундире, увешанном медалями и орденскими ленточками. Премьер испуганно приподнялся: генерал вошел не постучавшись. Премьер отодвинул назад кресло, чтобы успеть спрятаться под стол, когда начнется стрельба. — Генерал Арков, что вы здесь делаете? В чем дело? — Живо! — скомандовал генерал. — Проверить все! Вот оно, подумал премьер: государственный переворот! Вот-вот он получит пулю в лоб, личный подарок от главы КГБ генерала Аркова. Семь человек во главе с Арковым принялись обшаривать кабинет. Двое отправились в ванную комнату. Один бросился на ковер и стал заглядывать под кресла и диван, Другой заполз под письменный стол. У двоих в руках были электронные приборы, которыми они принялись обследовать стены и выключатели. Генерал Арков стоял в дверях, наблюдая за подчиненными. Через несколько минут, закончив проверку, они вытянулись перед ним, качая головами в знак того, что поиски были безрезультатны. — Хорошо, — сказал Арков. — По местам! Люди рассыпались по комнате, и Арков наконец взглянул на премьера. Удивленный тем, что все еще жив, и оттого осмелевший премьер резко спросил: — Теперь, я надеюсь, вы объясните мне, что все это значит? — Убит Семен Беголов. Его убили в Лондоне вместе с четырьмя нашими людьми, посланными его защищать. — Убит? Кем? — Своим слугой. — Этим, как его. Андреем? Я помню его, — сказал премьер. — Он казался таким спокойным. — Он таким и был, во всяком случае, до прошлой ночи, когда он застрелил Беголова. Вот отчего мы здесь. — Чтобы меня застрелить? — спросил премьер и тут же пожалел об этом. Арков прищурился, как если бы шутка была признаком слабости, и он должен был теперь установить за премьером тщательное наблюдение. — Нет, премьер, чтобы убедиться в том, что никакой убийца не попытается сделать то же самое и с вами. Премьер оглядел кабинет и семерых кагебешников, наблюдавших за ним. Им разрешили стоять вольно, и они беспокойно переминались с ноги на ногу. — И вы полагаете, что я могу работать в такой обстановке? — спросил премьер. — Мне очень жаль, но у нас нет выбора. Мы должны охранять вас наилучшим образом. — Охраняйте меня за стенами кабинета. — Нет. Это был официальный, категоричный и окончательный ответ. Премьер пожал плечами. Зазвонил телефон, и он протянул к нему руку. Не успел он коснуться аппарата, как один из кагебистов опередил его и сам осторожно поднял трубку. — Существует много разных устройств, премьер, — объяснил генерал Арков. — По телефону можно передать звуковой сигнал, который вас парализует. Кроме того, в трубку может быть вставлена игла, которая во время телефонного разговора поразит ваш мозг. — Ваш-то мозг уже кто-то поразил, — проворчал премьер. Он сердито посмотрел на агента КГБ, который наконец закончил проверять трубку и передал ее премьеру. Это звонила секретарша, которая спросила, не подать ли премьеру кофе. — Нет, водку, — раздраженно приказал премьер. — Большой стакан со льдом. — Так рано? — И вы туда же? Вот что, принесите целую бутылку. — Вы не забыли, что сказал доктор? — А вы не забыли, что сказал я? Бутылку и стакан, и можно безо льда! Агенты КГБ ни на минуту не оставляли премьера в покое. Каждый раз, когда звонил телефон, трубку снимал один из агентов. Каждый раз, когда звонил интерком, его проверял агент с маленьким электронным устройством, прежде чем позволить премьеру ответить. Когда премьер налил себе водку, ее попробовали на вкус. Он выпил в два раза больше, чем собирался. Когда пришли газеты, сперва агент, а затем и генерал Арков в поисках бомбы просмотрели каждую страницу. Возникла дискуссия: не подмешан ли яд в типографскую краску и не стоит ли послать газеты в лабораторию на анализ? Премьер разрешил их спор, вырвав газету из рук Аркова. — Дайте мне эту газету, — сказал он и направился к своей личной ванной комнате. — Куда вы идете? — спросил Арков. — В туалет, куда же еще? — Минутку, — сказал Арков. — Проверить туалет! Два человека бросились в ванную и закрыли за собой дверь. Премьер услышал, как из крана потекла вода, как открыли и закрыли медицинский шкафчик. Затем до него донесся шум спускаемой в унитазе воды, потом он услышал, как включили душ и открыли кран в ванной. Вслед за этим опять спустили воду в унитазе. Ожидая, пока все это кончится, премьер раскачивался взад и вперед, переступая с ноги на ногу. Опять медицинский шкафчик, и уже в третий раз унитаз. — Черт возьми, Арков, — взревел премьер, — мне надо в туалет! — Еще минуту, — сказал Арков. — Еще минуту и вам придется посылать за новыми штанами для меня. Туалет освободили. Премьер ринулся внутрь. Он внимательно, от доски до доски, прочитал газету, затем упрямо потер кончиками пальцев типографскую краску На пальцах остались жирные черные пятна. Премьер намылил руки. — А вы проверили мыло? Оно не отравлено? — прокричал он. — Нет, не проверили, — ответил Арков. Премьер услышал, как агенты кинулись к двери. Он нагнулся и запер ее. Закончив мыть руки, он бросил газету в корзину для мусора и вышел из туалета. Три агента разбирали люстру. — Ищут лучевое оружие, я полагаю, — сказал премьер. — Или бомбу, — произнес Арков. — Идиот! Разве до вас не дошло, что все эти три посла были убиты близкими им людьми? Чем же я лучше? Почему я должен быть убит каким-то хитрым устройством? — Я не могу рисковать, ваше превосходительство, — сказал Арков. — А я не могу больше терпеть эту ерунду. Я еду домой. Позвоните мне, когда пролетариат сбросит свои цепи. Или когда вы найдете убийцу в ящике моего стола или в чернильнице. Смотря что произойдет раньше. Генерал Арков настоял на том, чтобы сопровождать премьера на заднем сиденье его лимузина. Расстегнув кобуру и положив правую руку на рукоять револьвера, он не сводил глаз со спины шофера, который возил премьера уже почти десять лет. Три агента КГБ ехали в машине впереди лимузина премьера, и четверо в другой машине замыкали кавалькаду. По указанию Аркова дорога, ведущая из Москвы, была перекрыта, и за всю получасовую поездку до своего маленького дома в окрестностях Москвы премьер не встретил ни одного автомобиля. Дом окружала высокая стена, возведенная здесь недавно. Если не считать стены, дом сохранился в точности таким, каким он был в годы молодости премьера, когда тот прокладывал себе путь наверх в коммунистической партийной иерархии. В годы, когда рядом с ним была только Нина да еще надежда, надежда пережить сталинские и хрущевские чистки и бесконечные заговоры в КГБ и в армии. Он пережил их все и добрался до самого верха. Существовали партийные съезды и партийные комитеты, тайная полиция и военные, различные фракции и группировки, требующие хлеба и зрелищ и пытающиеся навязать матушке России свои планы построения будущего. Но был только один премьер и только его рука лежала на ядерной кнопке. Странно, что приходится думать об этом, пришло ему в голову. Прекратив борьбу во Вьетнаме, Америка впала в апатию, и ничто не мешает теперь русской программе покорения мира развиваться по плану. Черная Африка постепенно переходит под контроль коммунистов. На стороне Америки остается только Южная Африка, но, похоже, и этому скоро придет конец. Каждый раз, когда премьер читал в американской прессе статьи, порицающие ЮАР, он с трудом удерживался от смеха. На прошлой неделе он прочел респектабельную газету, сетующую на несправедливость, творящуюся в Южной Африке, где только белые имеют право голоса. Очевидно, журналисту никогда не приходило в голову, что в остальной части Африки права голоса не имеет никто. Но если до сих пор Америка выглядела поверженной и угасающей, то теперь картина изменилась. Вокруг были убийцы, убийцы, таинственным образом купленные и оплаченные Америкой двадцать лет тому назад. Три посла были уже убиты, и теперь охота шла за ним. Премьер задумался, не начать ли ядерную войну, чтобы спасти собственную жизнь. Ни могущество человека, ни его ответственность перед историей и отечеством не могут примирить его с мыслью о смерти. По совету своего секретаря премьер не стал пока публично обвинять США в убийстве послов. Было бы нетрудно убедить большую часть мира в том, что Соединенные Штаты замыслили преступный заговор. Все американские газеты поверят в это. На какой-то срок это сыграет на руку русским, но с другой стороны, даже последний дурак поймет, что американцы неведомо как проникли в аппарат трех советских дипломатов. А это противоречило образу агонизирующей страны, скорее создавало образ ЦРУ, полного сил и активно действующего. Премьер не желал этого. Третий мир следует за тем, кто выглядит сильнейшим. Кагебешники заставили его ждать в автомобиле, пока они обыскивали дом. Через несколько минут ему разрешили войти. На пороге его встретила Нина. Жена премьера была двенадцатью годами моложе него. Когда-то она была красива, но теперь ей было уже за пятьдесят, она раздалась в боках, а ноги стали походить на тумбы. Но лицо, которое светилось присущей ей крестьянской проницательностью, все еще было миловидным и выразительным. Чем лучше идут дела у американских политиков, тем стройнее становятся их жены. Премьеру подумалось: для чего русские жены стараются походить на копну сена? Но он не успел решить этот вопрос. Топнув внушительной ногой, Нина требовательно спросила: — Кто эти сумасшедшие и что они делают в моем доме? — Служба безопасности, дорогая, — ответил премьер. — Ну так вот, твоя драгоценная служба безопасности только что испортила пирог, который я пекла целый час. Он теперь похож на отбросы. — Расскажи об этом генералу Аркову, Нина. Сегодня он ответственный по жалобам. Мои он игнорирует, может, тебе больше повезет. Он направился в кухню, но был остановлен одним из агентов. Тот вошел первым и обследовал помещение, засунув напоследок голову в холодильник. Видимо, он хотел убедиться, что там не прячется хитрый американский убийца, замаскированный под кукурузный початок. Тут премьер вышел из себя. В результате было решено, что он и Нина могут остаться в кухне вдвоем, а генерал Арков будет охранять дверь, ведущую из кухни в остальную часть дома. Два агента расположатся у черного хода, а оставшиеся пятеро встанут снаружи под каждым из окон, защищая их от возможного нападения. — Отлично, — сказал премьер. — Да, — сказал Арков, — и еще... — Что такое? — Держите головы пониже. Налив стакан водки для премьера и бокал белого вина для себя, Нина села напротив мужа за кухонный стол. — Мне это не нравится, — сказала она. Он пожал плечами. — Убили трех наших послов. Говорят, теперь моя очередь. — А кто убийца, они не говорят? — Этого никто не знает. Какой-то тайный американский шпион. Она чокнулась с ним, и он залпом выпил свой стакан. — Плохо, — сказала она. — Плохо было раньше, — заметил премьер. Он откинулся в кресле и оглядел кухню. — Плохо было, когда мы купили этот дом. Никто не знал, останемся ли мы вообще в живых. Я ведь тогда после очередной чистки потерял место в Политбюро. Тем не менее ты справилась. — Мы всегда справлялись. — Нет, — поправил он ее. — Ты всегда справлялась. Он протянул через стол руку и коснулся ее ладони. — Сидя без работы, ты кормила нас обоих. Когда у меня не было денег, ты каким-то образом сумела обставить этот дом и сделать его нашим семейным гнездом. Когда у меня не было никаких видов на будущее, благодаря тебе я всегда ходил в новых костюмах и начищенной обуви. — А чего же ты еще от меня ожидал? — спросила Нина и улыбка осветила ее лицо. На миг к ней вернулась былая красота. — Я не какая-нибудь американская жена, которая не поджарит тебе кусочек хлеба, пока ты не купишь ей два новых автомобиля и не пошлешь ее слушать лекции по кулинарному искусству. — Нет, ты у меня не такая, — сказал премьер. — Ты всегда справлялась. У тебя на столе было мясо, даже когда ни у кого его не было. Как тебе это удавалось? — Я заложила царские бриллианты. На самом деле я великая княгиня Анастасия, — ответила она. — Ты не можешь быть Анастасией. — А почему бы и нет? — Ты для этого слишком хорошая коммунистка. Кроме того, ты красива, а Анастасия была страшна как смертный грех. Она как раз собиралась ответить, когда зазвонил телефон. Премьер лениво потянулся к аппарату, висящему на стене рядом с плитой, но его опередил влетевший на кухню генерал Арков, который схватил трубку, тщательно осмотрел ее и наконец приложил к уху. Премьер заметил, с каким отвращением смотрит Нина на эту сцену, и едва удержался от смеха. Наконец Арков протянул ему трубку. — Это полковник Карбенко, — проговорил он. — Звонок передается сюда из вашего офиса, и на обоих концах линии в разговор вводятся помехи. Вы можете говорить совершенно спокойно. — Благодарю вас, Арков, — сказал премьер. — Алло! Как дела, Василий? Как скот на твоем ранчо? Премьер немного помолчал, слушая собеседника, затем произнес: — Только не говори мне, Василий, что ты тоже беспокоишься. Он слегка отодвинул трубку от уха, чтобы Нина могла слышать голос молодого шпиона, доносящийся из Америки. Карбенко говорил: — Хорошо, товарищ. Мне кажется, я знаю способ обеспечить вашу безопасность, а если... — А если что? — А если он не сработает, мы сможем решить политическую сторону вопроса нашего нападения на Америку. — Рассказывай, что за способ. Все лучше, чем эти кагебешники под кроватью. Генерал Арков недовольно поморщился. Заметив это, премьер улыбнулся. Будучи подчиненным Аркова и формально завися от него, Карбенко благодаря своей дружбе с премьером был напрямую связан с высшими государственными деятелями. Арков мог не любить его, но навредить ему он не мог. — Дело вот в чем, премьер. Не надо обвинять американцев в смерти наших послов. Вместо этого объявите, что вы немедленно отправляетесь в Америку, чтобы обсудить эти убийства с американским президентом. Тем самым вы укажете на виновных, не обвиняя их прямо. — А что это даст моей безопасности? — спросил премьер. — Все очень просто: вы приедете один. Похоже, что убийца из ЦРУ, кем бы он ни оказался, входит в ваше ближайшее окружение. Поэтому вам надо приехать одному, чтобы убийца остался в России, Вы пробудете в Америке, пока мы не обнаружим убийцу. — А предположим, что меня, как вы, ковбои, говорите, замочат в Америке? — Так говорят гангстеры, премьер, а не ковбои. Если вас застрелят, вся ответственность ляжет на Америку, и у нашего правительства будут развязаны руки. Но здесь опасность гораздо меньше, чем в России. Даже в собственном доме вы не можете чувствовать себя в безопасности. — Я знаю, — сказал премьер. — В любую минуту могут войти люди Аркова и опять начать меня мучить. Ты говоришь, приехать одному? — Да, премьер. — А как насчет Аркова? — Одному, товарищ, — настаивал Карбенко. — Наверное, ты прав, — сказал премьер. — Я думаю, это превосходная идея. До скорой встречи. Он повесил трубку. — Вам будет приятно узнать, Арков, что я собираюсь в Америку. Попытаюсь спастись там от убийцы. — В США? — воскликнул Арков. — Вы же будете там мишенью для любого психа! — Ну что ж, посмотрим. Я еду в Америку. — Хорошо, я готов сопровождать вас, — сказал Арков. — Нет, генерал, я еду одни. Арков открыл было рот, чтобы запротестовать, но премьер нахмурил брови и сурово посмотрел на генерала. Шеф КГБ умолк и вышел из кухни, как-то сразу обмякнув и опустив плечи. Премьер подождал, пока дверь не закрылась, и спросил у Нины: — Ну и что ты об этом всем думаешь? — Я думаю, что ты ошибаешься. — И ты туда же? Ты не хочешь, чтобы я ехал? — Нет, я думаю, Америка сейчас для тебя самое безопасное место на свете. — Тогда в чем же моя ошибка? — Ты сказал, что едешь один, — сказала Нина. — Ты ошибаешься. Я еду с тобой.Глава двенадцатая
Римо и Чиун сидели в приемной Смита. Руби Гонзалес смотрела на них так, как будто они собирались стащить у нее баночку с резиновым клеем. — Она глядит так, словно нас разыскивает полиция, — сказал Римо. — Это будет счастливейший день в моей жизни, — произнес Чиун, — когда вы двое подарите мне ребенка. Тогда наконец я избавлюсь от необходимости общаться с вами обоими. — Ха! — сказала Руби. — Держи карман шире, — сказал Римо. — И тогда я воспитаю его, как подобает Мастеру Синанджу, — продолжал Чиун, не обращая на них внимания. — С тобой, Римо, я уже сделал все, что мог. — Никогда этого не будет, — сказала Руби. — Не будет, потому что я не хочу, — добавил Римо. — Если я захочу, тебе не отвертеться, так и знай. — Он сурово посмотрел на Руби. — Глупости, — сказала Руби. — Да? Знай: я владею двадцатью семью надежными способами привести женщину в экстаз. — Куда тебе столько запомнить! — Не говори того, о чем после пожалеешь, — предупредил Римо. — За здорового мальчика я готов заплатить тысячу золотых монет, — объявил Чиун. — Каждому? — спросила Руби. — Что каждому? — сказал Чиун. — Тысячу мне и тысячу ему? — Нет, тысячу на двоих, — сказал Чиун. — Ты что думаешь, мои карманы набиты золотыми монетами? — Мало, — сказала Руби. — Слишком мало за такую жертву. — Ах, так? — произнес Римо. — За жертву? Ладно, можешь взять и мою половину. — Значит, договорились, — решил Чиун. — Мне надо подумать, — сказала Руби. — А мне нет, — заявил Римо. — Я не желаю торговать своим телом. — Помолчи, белый, — сказал Чиун. — Ты тут ни при чем. — А какие золотые монеты? — вдруг с холодной подозрительностью спросила Руби. — Замечательные маленькие монеты, — сказал Чиун. — Я хочу южноафриканские крюгерранды, — заявила Руби. — И тебе не стыдно? — спросил Римо. — Там ведь расистский режим. — Слушай-ка, милый, коли речь идет о валюте, сойдет и Южная Африка, — сказала Руби. — А этот крюгерранд лучше, чем доллар. На столе у Руби зазвонил интерком. Она подняла трубку и приложила ее к уху. Затем она кивнула Римо и Чиуну: — Доктор Смит вызывает вас. — Пусть подождет, — сказал Чиун. — У нас важный разговор. — Чиун, он пытается остановить третью мировую войну, — проговорил Римо. — Это тоже важно. Мановением руки Чиун отстранил опасность третьей мировой войны. — Я даю тебе тысячу крюгеррандов, — произнес он, — и ты родишь мне от него здорового мальчика. — Черт возьми, Чиун, это же почти сто шестьдесят тысяч долларов! — сказал Римо. — Сегодня утром уже сто семьдесят одна тысяча, — сказала Руби. Римо уставился на нее. — За такие деньги ты можешь купить себе приплод целого города, — сказал он Чиуну. — Я знаю, что мне нужно, — сказал Чиун. — Так мы договорились? — потребовал он ответа у Руби. — Мне надо подумать, — сказала та. — Я не хочу продешевить. Смит сидел у себя в кабинете и барабанил пальцами по столу. Когда Римо с Чиуном вошли, он сказал: — Я говорил с полковником Карбенко. Сегодня днем в четыре пятнадцать русский премьер прибывает в аэропорт Даллес в Вашингтоне. — Очень хорошо, — произнес Чиун. — Его смерть, император, послужит уроком для того, кто осмелится смеяться над великой страной Конституции. — Нет, нет, нет! — покачал головой Смит. Ища поддержки, он обернулся к Римо. Римо смотрел в окно. — Вы должны сделать так, чтобы с ним здесь ничего не случилось, — сказал Смит. — Пока не выяснится, кто этот неизвестный убийца. — Ладно, сделаем, — сказал Римо. — Конечно, о всемогущий император, — сказал Чиун. — Друзья наших друзей — наши друзья. — Карбенко встречает его в аэропорту, — сообщил Смит. — Он знает, что мы приедем? — спросил Римо. — Не совсем. — Как это не совсем? — удивился Римо. — Он и слышать ничего не хочет о помощи с нашей стороны. Он хочет все сделать сам. — Очень мудро, — сказал Чиун. — Он рискует потерять премьера, — заметил Смит. — Но для него это дело чести. — Очень глупо, — сказал Чиун. — Ладно, мы приглядим за премьером, — сказал Римо. — Это все? Смит быстро взглянул на него, затем неторопливо повернулся к окну, выходящему на залив Лонг-Айленд. — На сегодня все. Римо уже слышал прежде это «на сегодня». Он мрачно посмотрел на Смита, продолжающего разглядывать залив. Когда они покидали Фолкрофт, Чиун сказал Римо: — Я ничего не понимаю. Россия ведь враг вашей страны, правильно? — Да. — Тогда зачем нам спасать предводителя русских? Почему бы не убить его и не возвести на его престол нашего человека? — Чиун, — проникновенно сказал Римо. — Кто знает?* * *
Адмирал Уингэйт Стэнтингтон вышагивал по периметру своего кабинета, и пощелкивание шагомера у бедра рождало в нем чувство довольства жизнью. Впервые с тех пор, как его вынесли из кабинета в мешке для мусора, он чувствовал себя вполне сносно. Не то, чтобы он забыл об этом. Забыть было невозможно, и он поклялся, что расквитается с ними: и с темноглазым американцем, и со старым азиатом, и с чернокожей, устроившей все это, и с его собственной секретаршей, позволившей этому произойти. В свое время он им покажет. В прежние дни это, вероятно, было проще: надо было только отдать приказ ударной команде из ЦРУ. Выполнив задание, они пропадали из страны, принимались за работу в каком-нибудь представительстве за рубежом, и на этом все кончалось. Теперь все стало по-иному.Попробуйте найти человека, который возьмется за грязную работу, не испугавшись ареста и суда. Попробуйте найти кого-нибудь, кто сделает то, что нужно, и не сядет потом писать об этом книгу. Когда придет время, адмирал сам напишет книгу. Тогда все узнают, что он о них думает, все без исключения! Зазвонил телефон, и Стэнтингтон снял трубку. На проводе был президент, который сообщил, что днем прибывает премьер России. — Но это невозможно, — сказал Стэнтингтон. — Почему, Кэп? — спросил президент. — Мы не успеем обеспечить его безопасность. — Пусть это вас не заботит. Я предупреждаю вас только затем, чтобы вы потом не удивлялись. Стэнтингтон нажал кнопку и включил записывающее устройство. — Господин президент, я должен официально предупредить вас, что я целиком и полностью против этой опрометчивой и сопряженной с необоснованным риском идеи. — Я принял ваше мнение к сведению, — холодно сказал президент и повесил трубку. Все в порядке, подумал Стэнтингтон, разговор записан на пленку. Если дела будут плохи, — а похоже, что так и будет, — он сможет с чистой совестью и легким сердцем доложить любой комиссии Конгресса, что был против. Магнитофонная запись подтвердит это. Будь он проклят, если даст себя арестовать из-за чьей-то ошибки. Стэнтингтон грузно опустился в кресло и вздохнул. Достаточно ли этого? Достаточно ли того, что он защищает собственную задницу? Он обдумывал этот вопрос не более тридцати секунд и пришел к важному выводу. Да, этого достаточно. Самое важное — это выжить. Бывший обладатель этого кресла может томиться в очереди за тюремной похлебкой, президент может путаться и блуждать в потемках, но он, адмирал Уингэйт Стэнтингтон, будет чист, как слеза младенца. И быть может, однажды, когда на важный пост, например на пост президента, потребуется энергичный кандидат с незапятнанной репутацией, Уингэйт Стэнтингтон будет выделяться на фоне остальных претендентов как серебряный доллар средь мелкой монеты. Он откинулся на спинку кресла, пораженный неожиданной идеей. Можно ускорить этот процесс. Особенно если он станет тем человеком, который предотвратит третью мировую войну и обеспечит в придачу безопасность русского премьера. Всех трех послов убили люди, которые были с ними в близких отношениях. Привезти премьера в Америку предложил Василий Карбенко, но ведь хорошо известно, что премьер относится к нему как к сыну. Пусть Карбенко морочит голову другим. Нет никаких сомнений: он предложил премьеру приехать в Америку, чтобы покончить с ним. Стэнтингтон был в этом убежден. Убийцей был Карбенко, а президент подыграл ему, одобрив визит премьера. — Принесите мне досье полковника Карбенко, — рявкнул Стэнтингтон в телефонную трубку. Ожидая, он обдумывал свою догадку, и чем больше думал, тем больше убеждался в ее справедливости. Конечно, это Карбенко! Адмирал был доволен своей проницательностью. Он чувствовал себя настоящим шпионом. Зазвонил телефон. — Да? — Простите, сэр, но у нас нет досье на полковника Карбенко. — Как это нет? Почему? — Возможно, его украли вчера днем. — Вчера? А что случилось вчера? — Разве вы не помните, сэр? Вчера вы устроили день открытых дверей в ЦРУ. Здесь побывали тысячи людей. Кто-то из них, наверное, взял досье. Стэнтингтон швырнул трубку. Это не имело значения. Он все равно спасет русского премьера.* * *
Какой-то умник расположил международный аэропорт Даллеса так далеко от Вашингтона, что мало кто мог позволить себе взять до города такси. Большинство вынуждено было ждать автобуса. Самые предусмотрительные запаслись бутербродами. Русский премьер и Нина, его жена, прилетели без помпы на арендованном английском самолете, который взял их на борт на аэродроме в Югославии. В Югославию их доставил самолет Аэрофлота. Все организовал полковник Карбенко. Когда он искал самолет для конечного этапа путешествия, ему пришлось выбирать между английской, французской, итальянской и американской авиакомпаниями. Итальянцы отпадали, потому что их самолеты постоянно падали и разбивались. Французов Карбенко отверг, потому что жил как-то в Париже и знал, что из себя представляют местные механики. Оставались англичане и американцы, и Карбенко предпочел англичан. Американцы были не менее квалифицированны, но английский пилот, в отличие от американского, не сядет тут же писать книгу под заглавием: «Таинственный пассажир, или Путешествие в завтрашний день». Карбенко припарковал незаметный зеленый «шевроле-каприз» рядом с самолетом и поднялся в салон. Через минуту он уже спускался по трапу вместе с премьером и Ниной. Премьер был в темных очках и соломенной шляпе, надвинутой на глаза. Его жена надела рыжий парик и дымчатые голубоватые очки. На ней был коричневый костюм. Казалось, его кроили на холодильник, настолько он был бесформен. — Мы говорить по-английски, — сказал премьер. — Этим образом, никто не догадаться, что мы не есть американцы. Карбенко повел их через рулежную дорожку к автомобилю. Неожиданно он увидел перед собой Римо и Чиуна. — Хорошая работа, — сказал Римо. — Как вы здесь оказались? — спросил Карбенко. — Привет тебе, о всемогущий премьер всея Руси! — произнес Чиун. — Кто это? — спросил премьер. — Я сам толком не знаю, — сказал Карбенко. — Я не помощник по административной части, — сказал Чиун. — Еще раз привет тебе. — Спасибо, — поблагодарил премьер. — Быть среди моих американских друзей для меня большое удовольствие. — Я не американец, — объявил Чиун. — Зато я американец, — сказал Римо. — Не обращайте на него внимание, — сказал Чиун премьеру. — Что вы здесь делаете? — повторил Карбенко. — Мы только хотели убедиться, что все в порядке, — сказал Римо.Глава тринадцатая
Едва они отъехали от английского авиалайнера, вслед за ними устремились две машины, в каждой из которых сидело по четыре человека. Заметив их, Василий Карбенко хмыкнул и вжал в пол педаль газа своего «шевроле-каприз». Автомобиль промчался к запасному выезду на шоссе, которое окружало аэродром. Два других автомобиля тоже увеличили скорость. Они разделились и двигались теперь по обе стороны от машины премьера. Премьер, казалось, не видел, что их преследуют. Вытянув шею, он разглядывал самолеты, во множестве заполнявшие поле среди густой сети аэродромных дорог и фонарей. В отличие от премьера, Нина заметила погоню. Она посмотрела на Карбенко. — Это твои люди, Василий? — спросила она. — Нет. Преследователи поравнялись с «шевроле» Карбенко. Римо подумал, что пассажиры в них очень похожи на американцев. Автомобили начали вырываться вперед. — Они хотят зажать нас, — сказал Римо. — Я знаю, — бросил Карбенко. У водителя автомобиля, шедшего справа, боковое стекло было опущено. Римо опустил окно со своей стороны. — Василий, — сказал он, — жми-ка на газ и притирайся к этой машине. — Зачем? — Не спрашивай, — сказал Римо. — Сделай так, когда я скажу. — Он выпрямился и положил левую руку на дверцу. До машины впереди было не более двух футов. — Давай! — крикнул Римо. Карбенко резко нажал на акселератор. Мощный автомобиль рванулся вперед и нагнал машину справа. Карбенко повернул руль и сократил расстояние между машинами до нескольких дюймов. В то же мгновение Римо высунулся в открытое окно, и его руки нырнули в мчащийся рядом автомобиль. Карбенко услышал треск, посмотрел направо и увидел, как Римо опускается назад на сиденье, сжимая в руках руль. Водитель соседней машины был в состоянии шока. Лицо его было искажено, руки бесцельно дергались: он не мог сообразить, как теперь управлять машиной, движущейся со скоростью около восьмидесяти миль в час. — Поехали отсюда, — сказал Римо. «Шевроле» рванулся вперед, и в тот же миг водитель машины справа ударил по тормозам. Передние колеса вывернулись, резкое торможение развернуло машину, автомобиль опрокинулся. Карбенко увидел в зеркало заднего вида, как он три раза перевернулся и затем вверх колесами отлетел в сторону, ударив вторую преследующую машину. Та потеряла управление и выскочила на газон рядом со стартовой полосой, где водитель наконец сумел остановить ее. Четыре человека выскочили из машины и побежали к, перевернутому автомобилю. Карбенко свернул на узкую дорогу, покрытую гравием, снизил скорость и выехал на шоссе, присоединившись к автомобильному потоку. — Василий, — сказал премьер, — не надо ехать так быстро. Это действует мне на нервы. — Ладно, не буду, — сказал Карбенко и широко улыбнулся Римо. Римо пожал плечами. — Не знаешь, кто это был? — спросил Римо. — Знаю, — ответил Карбенко. Они подъехали к дешевому мотелю, расположенному неподалеку от Вашингтона. Карбенко снял за восемь долларов номер из трех комнат на имя супругов Ирп. Оставив премьера с женой сидеть в машине, он пошел проверять комнаты. — У вас здесь останавливаются иностранные делегации? — спросил премьер. — Только главы государств, — объяснил Римо. — Для прочих мы ставим палатки в городском парке. — О! — сказал премьер. — Не думаю, что мне бы доставило удовольствие спать в палатке. Нина спросила у Римо: — Вы давно дружите с Василием? — Недавно, но зато крепко. — Почему все говорят с ним? — спросил Чиун с заднего сиденья, где он сидел рядом с Ниной. — Я гораздо интереснее. Если хотите, я расскажу вам замечательную историю. — Какую историю? — Сценарий моего фильма. В вашей стране в них обычно действуют тракторы и крестьяне. — Расскажите нам вашу историю, — согласилась Нина. — Вы пожалеете об этом, — сказал Римо. — Сиди тихо, — сказал Чиун, — а не то я вычеркну тебя из фильма. — Да, — сказал премьер, — расскажите нам эту удивительную историю. Когда Карбенко вернулся, Чиун описывал героев фильма, спокойных, мягких, миролюбивых, красивых, благородных, добродетельных и могучих. Карбенко прервал его и отвел премьера с женой в мотель, в среднюю из трех комнат. Пока они распаковывали вещи, Чиун в очередной раз пришел к мысли, что его чистую душу не понимает никто, и в особенности те, перед кем он только что расточал свое интеллектуальное богатство. Его идеи оказались недоступны для их понимания. Карбенко отвел Римо в сторону. — Тех людей в аэропорте послал Стэнтингтон. Я хочу поговорить с ним. — Я поеду с тобой, — сказал Римо. — Да, но премьер... — начал было Карбенко. — Он будет в безопасности. Я уже слышал сценарий Чиуна. Его хватит еще на четыре часа. Чиун никогда не позволит, чтобы с его слушателями что-то случилось, пока рассказ не закончился. А к тому времени мы вернемся. — Но он же старик. Разве он сможет защитить их? — спросил Карбенко. — Если не сможет он, — ответил Римо, — то не сможет никто на свете. Это не типичное американское преувеличение, это факт. Если не он, то никто другой. Чиун решил, что премьер и его жена, вероятно, выше оценят рассказ, если услышат его на родном языке. Он перешел на русский и возобновил свое повествование с самого начала. Поднимаясь в лифте к офису Стэнтингтона, Римо спросил: — Есть догадки насчет убийцы? — Никаких, — ответил Карбенко. — Но, слава Богу, он остался в России. Пусть КГБ выясняет там, кто он такой. — Если КГБ — это что-то вроде нашего ЦРУ, ждать придется долго, — заметил Римо. — Похоже на то, приятель. В офис Стэнтингтона они попали благодаря специальному директорскому пропуску, сохранившемуся у Римо. А благодаря воспоминаниям секретарши о встрече с Римо они попали в личный кабинет директора ЦРУ. — Что вы здесь делаете? — воскликнул Стэнтингтон, выходя из ванной и изумленно глядя на Римо. — Он привез меня сюда, чтобы вы не подумали, будто я попал в автокатастрофу, — сказал Карбенко. Стэнтингтон сердито посмотрел на него. — Вы знаете, что прилетел премьер? — спросил Карбенко. Стэнтингтон кивнул. — Он остановился в «Колонии Астор», — Карбенко назвал один из самых старых и самых шикарных отелей Вашингтона. — Могу я рассчитывать на помощь ваших людей? — Мне приказали не вмешиваться, — сказал Стэнтингтон. — Но помощи прошу я, — заметил Карбенко. — Полагаю, это меняет дело. Стэнтингтон сел за стол. — Наверное, — согласился он. — А вы тоже живете в «Колонии Астор»? Карбенко кивнул головой. — Премьер и его жена находятся в номере 1902, а мои люди и я — по обе стороны от них, в номерах 1900 и 1904. Я бы хотел, чтобы ваши агенты взяли под наблюдение вестибюль, коридоры и вообще весь отель. Всех подозрительных надо будет тщательно проверять. — Хорошо, — сказал Стэнтингтон. — Люди будут там через двадцать минут. — Благодарю вас, — проговорил Карбенко. — Кстати, в аэропорту с нами произошла странная история. — Да? Что случилось? — За нами гнались две машины, в которых было полно народу. К счастью, они попали в аварию и не догнали нас. — Вам повезло, — сказал Стэнтингтон. — Да, не правда ли? Хотелось бы знать, что они там делали? Стэнтингтон пожал плечами. — Может быть, они думали, что премьеру грозит опасность? — Может быть, — сказал Карбенко. — Спасибо за сотрудничество, адмирал. Спускаясь вниз в лифте, Римо спросил у Карбенко: — Почему ты позволил ему уйти от ответа? Ты ведь знаешь, что это его парни были в аэропорту? — Ни к чему было это подчеркивать. Я знаю это и он знает, что я знаю. Я просто хотел понять, что у него на уме. — И что у него на уме? — Он думает, что убийца — это я, — сказал Карбенко. — А это так? — Будь это так, дружище, премьер был бы уже трупом, — сказал русский агент. — А что за ерунду ты ему рассказывал о «Колонии Астор»? — Если он отправит агентов на поиски, они могут нас найти, в случае удачи, — сказал Карбенко. — Нам ни к чему лишние беспокойства. Римо кивнул. Русский полковник производил большое впечатление. — Этот человек невыносим! — воскликнула Нина, оборачиваясь и указывая на Чиуна. Чиун, скрестив руки под шафрановым кимоно, сидел на полу и бесстрастно глядел в стену. — Что случилось? — спросил Карбенко. — Я хотела посмотреть телевизор, — объяснила жена премьера, — но он сказал, что этого делать не следует, потому что все передачи отвратительны. Если мне нужна действительно хорошая история, он может ее рассказать. В конце концов мне удалось включить телевизор и я стала смотреть новости. Он сказал, что я не должна этого делать и что там показывают какого-то неприятного толстяка. — Да? — сказал Карбенко. — Этот толстяк — премьер. Это его показывали в новостях. Ну, что вы на это скажете? Карбенко посмотрел на Римо. Тот пожал плечами. — Наверное, вашему супругу стоит похудеть, — сказал он. — Потом он сломал ручку у телевизора, и его теперь невозможно включить. — У русских никогда не было вкуса, — прокомментировал Чиун. — Где премьер? — спросил Карбенко. — В соседней комнате смотрит телевизор, — сказала Нина. — Надеюсь, он испортит себе зрение, — проговорил Чиун. — Я вижу, сценарий Чиуна вам не понравился, — заметил Римо. — Мы устали после первого часа, — сказала Нина, — и попросили его остановиться. — Русский может лежать на лугу среди цветов и жаловаться на вонь, — заявил Чиун. — Русских с тонким вкусом не было со времен Ивана Доброго. — Ивана Доброго? — переспросил Карбенко и вопросительно поглядел на Римо. — Все верно, — сказал Римо. — Семья Чиуна когда-то работала на него, и он расплатился вовремя. Поэтому из Ивана Грозного он стал Иваном Добрым. Они оставили Чиуна смотреть в стену и прошли в соседнюю комнату. Премьер сидел на узкой односпальной кровати и улыбался. — Очень много передач обо мне, американец, — сказал он Римо. — Что о вас говорят? — спросил Карбенко. — Что я приехал в Америку обсудить с президентом гибель наших трех послов и что наше посольство отказалось сообщить какие-либо сведения относительно моего местонахождения и графика работы. — Отлично, — сказал Карбенко. Но премьер не слышал его. Его взор был прикован к телеэкрану. — Смотри, смотри, Нина! — воскликнул он, показывая на экран. — Вот куда мы поедем. По телевизору показывали рекламу Диснейленда во Флориде. Нина согласно кивнула головой. Премьер сказал: — Я хочу туда поехать. — Когда? — спросил Карбенко. — А почему бы не прямо сейчас? Карбенко на мгновение задумался. — А почему бы и нет?Глава четырнадцатая
В девять часов вечера того же дня премьер вместе с женой вылетели на частном самолете в Орландо, штат Флорида. Их сопровождали Римо, Чиун и Карбенко с четырьмя помощниками. Десятью минутами ранее адмирал Уингэйт Стэнтингтон, вернувшись в свою квартиру в Уотергейтском комплексе в Вашингтоне, узнал, что в отеле «Колония Астор» не обнаружено никаких следов пребывания русского премьера. — Вот сукин сын! — швырнув трубку, выругался Стэнтингтон. — Карбенко все-таки добился своего — уехал куда-то с премьером и теперь поджидает удобный случай, чтобы убить его. Но Стэнтингтон не сдастся так просто. Не более часа потребовалось его людям, чтобы найти дешевый мотель, где останавливалась семья Ирп. И уже через полчаса они узнали о зафрахтованном самолете, вылетевшем из Вашингтона в Орландо. Они обследовали все гостиницы в Орландо и его окрестностях и в конце концов нашли отель, где в четырехкомнатном номере поселился Доктор Холидей с семьей. Док Холидей: увлечение ковбоями выдало Карбенко с головой. Администратор в гостинице подтвердил, что на утро он заказал четыре такси для большой компании, отправляющейся в Диснейленд. Целый час адмирал Стэнтингтон провел, погрузившись в раздумья, и наконец принял решение. Он не позволит Василию Карбенко убить русского премьера на американской земле. И если есть только один способ помешать ему, Стэнтингтон использует этот способ. Василию Карбенко остается жить считанные часы.Глава пятнадцатая
Премьер хотел выглядеть как простой американец. — Я хочу гулять по улицам и аллеям Диснейленда, как это делают все американцы. Я хочу быть одним из них. Никто не поймет, что мы не американцы. Четыре кагебешника, состоящие под началом Карбенко, обменялись взглядами и согласно кивнули. Римо посмотрел на премьера. На нем была гавайская клетчатая рубаха и огромная соломенная шляпа. Глаза он спрятал под большими солнечными очками. Однако его землистое лицо слишком часто мелькало на телеэкранах и вряд ли его можно было спутать с кем-то другим. Все четыре такси были на месте в назначенное время. В головную машину сели два агента КГБ. Римо, Карбенко, премьер и Нина втиснулись во вторую машину, еще два агента залезли в третью, а в последней в гордом одиночестве ехал Чиун. Он потребовал себе отдельное такси, потому что не желал находиться рядом с филистерами. — Не забудь, Чиун, — сказал Римо. — Мы должны уберечь премьера от смерти, все остальное не имеет значения. — Бессмыслица! — сказал Чиун. — Вся моя жизнь потонула в бессмыслице. Когда они подъехали к воротам Диснейленда, оказалось, что русские не в состоянии заплатить за вход. Диснейленд не принимал кредитные карточки и ничего не хотел знать о Международном валютном фонде или запасах природного газа в России, потому что эти запасы могли кончиться раньше, чем Диснейленд прекратит свое существование. Ибо его ресурсы были вечны и неисчерпаемы: он нуждался только в свежей краске и в бегающих повсюду тинейджерах, одетых мышатами и утятами. К счастью, Римо, у которого с собой были деньги, смог заплатить 2365 долларов наличными за двухдневную экскурсию для всей компании. На оставшиеся деньги премьер купил каждому часы — «мечту русского дипломата»; четырем кагебешникам — по механической мечте, а себе и Нине — по электронной, где в полдень и в полночь на циферблате появлялась мордочка Микки Мауса. Чиун тоже получил свою «мечту дипломата», после чего объявил, что всегда любил Россию. Монорельсовая дорога протянулась над цветущими зелеными лугами с подстриженными деревьями. Было позднее утро, и солнце отражалось в большом и необыкновенно голубом озере, настолько голубом, что один из агентов поинтересовался, не подкрашивают ли его. Выйдя из вагончика, они окунулись в густой запах свежеподжаренной воздушной кукурузы. Обнаружив неподалеку банк, премьер обменял в нем эквивалент урожая всего узбекского хлопка на наличные доллары и получил возможность посмотреть на Белоснежку с семью гномами, а также побывать в мире Дикого Запада. Чиуну захотелось получить шляпу Черного Плаща. Решив каждому купить по такой шляпе, премьер послал одного из кагебистов в банк. Тот обменял полезные ископаемые Украины и вернулся к ждущему его в Мире Полинезии премьеру с полной сумкой наличности. Полезных ископаемых хватило еще и на травяную юбочку для Нины и на маски Микки Мауса, сделанные из кокосовых орехов и морских раковин. — Это все прекрасно, — сказал Чиун. — Римо, нахлобучивая на лоб шляпу Черного Плаща. — Но ты все-таки обманщик. — С чего бы это? — Однажды ты возил меня куда-то и сказал, что это Диснейленд. Ты меня обманул, Диснейленд на самом деле здесь. — Ты главное, Чиун, смотри в оба. С премьером ничего не должно случиться. Наконец русские проголодались и премьер обнаружил, что плата за вход не исключает необходимости платить за обед. Пришлось посылать в главный банк Диснейленда еще одного агента. Это обеспечило каждого едой и напитками. Когда с обедом было покончено, никто не поднялся с места. Римо поинтересовался, почему они продолжают сидеть. Премьер сказал, что закуски было маловато и он очень надеется на главное блюдо. Когда Римо объяснил, что все уже съедено, премьер объяснил, что Балканы он не отдаст ни за что, даже за кусок хлеба. В конце концов они остановились на гигантских хот-догах, а Диснейленд получил право построить курорты ни Черном море и на Урале. На десерт и на зал игровых автоматов денег, вырученных за Урал, не хватило. В полдень премьеру пришлось пропустить парад Плуто, Дональда Дака, Микки и Минни, потому что вся группа застряла в Мире Будущего и не успела вовремя попасть на главную площадь. Парад был бесплатным, за зрелища денег здесь не брали. Около часа дня Нина призналась, что ей кажется, будто она все время смотрит одно и то же. Меняется только название и краска на павильонах. — Я знаю, как отличить один аттракцион от другого, — сказал Василий Карбенко. — Если билет надорван, значит, вы здесь уже побывали. Когда они плыли на колесном пароходике, одному из кагебешников захотелось пострелять по макету форта настоящими пулями. Ему было интересно, что из этого выйдет. Карбенко не разрешил. Пули могут понадобиться, если кончатся деньги и придется прорываться отсюда с боем. Римо сказал Чиуну: — Что-то никакой опасности пока не видно. Чиун взглянул на свои часы с Микки Маусом. — Ты забыл, чему учил Великий Унг, — сказал он. — Моментально, — согласился Римо. — Идиот, — сказал Чиун. Нине понравилась кукла из «Этого маленького-маленького мира», и она получила ее под обещание премьера заключить как можно быстрее договор об ограничении стратегических вооружений. Теперь большая хозяйственная сумка Нины была набита сувенирами до отказа. Проходя мимо дома с призраками, они увидели на его дверях объявление о том, что он закрыт до конца дня. Неожиданно какой-то загорелый молодой человек помахал им рукой, приглашая войти внутрь. — Мы только что закончили переоборудование, — сказал он, — и хотели бы, чтобы вы стали нашими гостями и осмотрели дом, прежде чем мы откроемся для посетителей. — Вы хотите сказать, что пустите нас бесплатно? — спросил премьер. Молодой человек кивнул. — И не попросите взамен Украину? Человек отрицательно покачал головой. — Или наш подводный флот? Или чтобы мы прекратили строить баллистические ракеты? — подозрительно спросил премьер. — Нет, бесплатно, — сказал молодой человек. — Тогда пойдем, — сказал премьер. Он прошептал Карбенко на ухо: — Ленин был прав. Еще немного, и капиталистическая система рухнет. Они вошли в дом с призраками, и тяжелая дверь с грохотом захлопнулась. Они двинулись гуськом по длинному темному коридору — два агента КГБ впереди, затем Римо, премьер, Чиун и Нина. Впереди, в конце длинного темного туннеля, показался слабый свет, и вскоре они очутились в большом зале с дубовыми панелями на стенах. Высоко под потолком висели написанные маслом портреты людей в одеждах девятнадцатого века. Включилась магнитофонная запись, и голос сообщил, что они движутся назад сквозь время, в другое измерение, и пока он говорил, лица на портретах начали меняться и становиться моложе. Но Василия Карбенко в комнате не было. Он бесследно исчез.Глава шестнадцатая
Электронный голос произнес нараспев: — А теперь, когда откроется потайная панель, покидайте комнату прошлого. Со слабым шипящим звуком одна из дубовых панелей, начала скользить вправо, открывая проход в стене. Нина и премьер, сопровождаемые четырьмя агентами, вошли вслед за Чиуном в открывшийся проем. Римо повернулся и побежал назад через темный коридор к главному входу. Человеку с обычным зрением пришлось бы двигаться в коридоре на ощупь. Но для Римо не существовало такого понятия, как темнота. Порой было больше света, порой меньше, вот и все. Его глаза легко приспосабливались. Некогда все люди обладали такой способностью, но теперь, после тысяч лет бездействия, глазные мускулы потеряли свой тонус, а сетчатка — прежнюю чувствительность. Люди привыкли к тому, что в темноте они слепы. Только некоторые животные сохраняли способность видеть в темноте, и ночь принадлежала им. Она принадлежала и Римо. На стене коридора он заметил кнопку, нажал на нее, и панель отошла назад, открывая вход в маленькую комнату. В комнате на полу лежал Василий Карбенко, и кровь заливала его светло-голубую рубашку. Его пистолет валялся в углу. Римо опустился на колени рядом с Карбенко, и русский шпион медленно открыл глаза. Узнав Римо, он попытался улыбнуться. В углу его рта показалась кровь. — Привет, парень, — сказал он. — Кто это сделал? — спросил Римо. — Люди Стэнтингтона. Это его человек был у входа, — прошептал Карбенко. — Я сам виноват. Я должен был догадаться. — Не волнуйся, — сказал Римо, — я тебе помогу. — Слишком поздно, — простонал Карбенко. — С премьером все в порядке? — Да, — сказал Римо. — С ним ничего не произойдет. — Я знаю, — сказал Карбенко. Он опять попытался улыбнуться, но малейшее усилие причиняло ему боль. Его голос упал до слабого шепота, дыхание стало тяжелым и прерывистым. — Жаль, что мы не встретились раньше, — сказал Римо, — из нас с тобой вышла бы отличная команда. Карбенко покачал головой. — Нет, — произнес он. — Слишком многое нас разделяет. Если бы Стэнтингтон не добрался до меня сегодня, тебе потом пришлось бы сделать это самому. Я слишком много знал. Римо хотел было возразить, но остановился. Он внезапно понял, что Карбенко был прав. Ему вспомнилась сцена в кабинете Смита. Послав Римо охранять премьера, Смит сказал, что это все. «На сегодня». Следующим заданием стало бы устранение Карбенко. — Не переживай, — сказал Карбенко. — Такая уж у нас работа. Он хотел сказать что-то еще, но изо рта у него хлынул поток крови, голова бессильно упала набок, и взор, обращенный к стене, погас. Римо встал и склонился над русским шпионом. Он испытывал к этому человеку необычное чувство, какую-то привязанность, которую ему не часто доводилось ощущать. Карбенко вызывал в нем уважение. Римо и не предполагал, что в его сердце еще есть место для подобных чувств. — Да, приятель, такая у нас работа, — сказал он и вернулся в коридор, чтобы найти премьера и убедиться, что тот по-прежнему жив и здоров. Свет в комнате прошлого был погашен, но Римо знал, где находится потайная дверь. Его пальцы вошли в дерево, как в масло, и он рванул панель влево. Пневматический дверной замок, сопротивляясь, издал шипящий звук. Шипение нарастало, и наконец воздух вырвался из запирающего устройства. Замок сломался, и дубовая панель с треском сдвинулась влево. За потайной дверью начинался извилистый коридор, и Римо побежал по нему так быстро, как только мог. Через двадцать ярдов коридор свернул налево, и Римо очутился на миниатюрной железнодорожной станции. Чиун в одиночестве стоял на краю платформы и смотрел на приближающегося Римо. — Карбенко умер, — сказал Римо. Чиун кивнул. — Карбенко был хорошим человеком, — сказал он. — Где премьер? — Он со своими четырьмя охранниками. В это время на путях показался маленький поезд. Набирая скорость, он проехал мимо перрона. В поезде сидели четыре кагебешника. — Где премьер? — крикнул им Римо. — В последнем вагоне, — ответил один из них. Вагон с охранниками исчез в туннеле. Римо и Чиун посмотрели в хвост поезда. Последний вагон поравнялся с ними, но премьера и Нины в нем не было. — Они, должно быть, раздумали ехать, — сказал Римо. — Дурак, — прошипел Чиун и побежал к дальнему концу перрона. Железнодорожный «вокзал» отделялся от маленькой посадочной платформы перегородкой из фибергласа, которая изображала каменную стену старинной темницы. Римо помчался вслед за Чиуном. Он увидел, как маленький кореец взвился в воздух и обрушился на стену, молниеносно выбросив вперед руки. Стена разлетелась вдребезги, и Чиун пролетел сквозь пролом, не опускаясь на пол. Римо последовал за ним. Он увидел Нину, стоящую в шести футах от премьера. Она обернулась на шум, посмотрела на Римо и Чиуна и вновь повернулась к мужу, подняв руку с пистолетом и положив палец на спусковой крючок. Но было поздно. Крошечный азиат в зеленом развевающемся кимоно вдруг очутился прямо перед ней. Прогремел выстрел, но мгновением раньше Чиун толкнул Нину под руку и пуля ушла в потолок. Чиун отобрал у Нины револьвер и протянул его Римо. — Привет от Великого Унга, — сказал он. От потрясения лицо премьера стало мертвенно-бледным. — Нина... — с трудом выговорил он. — Ты?.. Но почему? Какое-то мгновение женщина смотрела на него, затем опустила голову и зарыдала. — Потому что должна была, — всхлипывала она. — Должна была! Римо обнял Нину за плечи. — Ну-ну, все хорошо. Все уже кончилось, — сказал он. Премьер подошел к жене и взял ее за руки. Он подождал, пока она подняла глаза. Их взгляды встретились. — По-моему, теперь мы можем ехать домой, — промолвил он. — Не раньше, чем я прокачусь на этом поезде, — заявил Чиун, любуясь своими часами с Микки Маусом. Президент и премьер встретились в Белом доме и подписали совместное заявление, в котором осудили любые акты политического терроризма. Они заявили, что будут сотрудничать с целью предотвращения бессмысленного насилия, из-за которого на прошлой неделе погибли три русских посла. О проекте «Омега» не было сказано ни слова. Нина встретилась за чаем с супругой президента и затем очаровала всех на пресс-конференции, заявив, что Первая леди необыкновенно мила, а дочке президента, пролившей чай на ее платье, пошел бы на пользу хороший шлепок. Тело Василия Карбенко, атташе русского посольства в Вашингтоне по вопросам культуры, было найдено на дне озера во Флориде. Он был в отпуске и, очевидно, утонул, катаясь на лодке. Сидя за столом у себя в кабинете, Смит смотрел на Римо. — Не понимаю, — сказал он. — Макклири когда-то был знаком с Ниной, — объяснил Римо. — Ее муж еле зарабатывал себе на хлеб. Макклири с помощью какой-то хитрости убедил ее брать у него деньги. Они ей были нужны, чтобы прокормить семью. — А он сказал Нине, что ей придется убить мужа, если он станет премьером? — Да, но она никогда не предполагала, что такое может случиться. А позднее у нее уже не было другого выхода. — Но почему? Неужели она не могла послать к черту проект «Омега»? — Макклири забил ей голову всякой ерундой, — ответил Римо. — Он сказал, что у него есть на нее компрометирующие документы и он может доказать, что она была американской шпионкой. Если она не подчинится, он опубликует эти документы, и карьере ее мужа придет позорный конец. Скорее всего, их обоих тогда отправят в лагеря. Она решила, что будет лучше, если премьер погибнет в Америке: тогда он станет народным героем. Ее не устраивало, если ее муж останется в живых, но прослывет предателем. Пусть уж лучше он умрет, но зато войдет в историю как настоящий патриот. Смит покачал головой. — Но на самом деле у нас на нее ничего не было. Публиковать было нечего. — Она этого не знала. Макклири действительно ловко ее обработал. Она не сказала, но я думаю, между ними что-то было. В молодости она была довольно красива. — Что ж, — произнес Смит, — все хорошо, что хорошо кончается. — Вы полагаете, все кончилось хорошо? — спросил Римо. — А разве нет? — Погиб Карбенко, — сказал Римо. — Он был хорошим человеком, хоть и коммунистом. — Если бы не ЦРУ, это все равно бы пришлось сделать нам, — заметил Смит. — Он слишком много знал. — Так у нас заведено, верно? Всякого, кто узнает о КЮРЕ, можно считать трупом. — Я бы выразился по-другому, — ответил Смит. — Но общий смысл верен. Римо поднялся. — Спасибо, Смитти. Желаю вам всяческих успехов. Руби вышла вслед за ним в приемную. — Ты сегодня сплошной комок нервов, — сказала она. — Что-нибудь случилось? — Карбенко был обречен на смерть, потому что знал о нас, — сказал Римо. — Есть еще один человек, который о нас знает, но он все еще жив. Руби пожала плечами. — Ранг имеет свои привилегии, — заметила она. — Полагаю, одна из них — оставаться в живых. Римо холодно улыбнулся. — Все может быть, — сказал он.* * *
Это случилось, когда журнал «Таймс» был уже сверстан. За время до его следующего выпуска остальная пресса выжала из этой истории все, что было можно, и поэтому статья в «Таймс» оказалась невелика. «Когда адмирал Уингэйт Стэнтингтон, назначенный недавно директором ЦРУ, утонул на прошлой неделе в ванной комнате в своем офисе, его не могли найти в течение целого дня. Чтобы попасть в ванную, сотрудники ЦРУ вынуждены были выломать замок, вставленный всего неделю назад (что обошлось по обычным для Вашингтона, округ Колумбия, расценкам, двадцать три доллара и шестьдесят центов)». Прошло еще три дня. Руби наорала на Римо за то, что он ограбил налогоплательщиков на двадцать три доллара и шестьдесят пять центов. Она предупредила Римо, что если подобное повторится, неприятностей ему хватит на всю оставшуюся жизнь.Уоррен Мерфи, Ричард Сэпир Крайний срок
Глава первая
Если бы недоверие к людям фигурировало в олимпийской программе, Зак Мидоуз был бы абсолютным рекордсменом. Он не испытывал доверия к жокеям с итальянскими фамилиями. Он был убежден, что перед скачками они часами просиживают в раздевалке, решая, кому какой забег выиграть. Они всегда назначали победительницей именно ту лошадь, на которую не ставил Зак Мидоуз. Он усматривал в этом средиземноморскую изворотливость. Он не доверял полицейским. Ему еще не попадался фараон, не берущий взяток и не имеющий летнего домика. Ему не внушали доверия экзаменаторы, отбирающие кандидатов для государственной службы: они трижды преграждали ему путь в полицейское управление, где ему очень хотелось работать, чтобы тоже дорваться до взяток и купить летний домик. Не вызывали его доверия и торговцы недвижимостью, предлагающие летние домики. Зак Мидоуз не доверял женщинам, изъявлявшим желание установить слежку за мужьями, путающимися с другими женщинами. Обычно за таким желанием стоит связь жены с другим мужчиной и мечта о разводе, однако слишком велика вероятность перемены планов и попытки оставить услуги Мидоуза невознагражденными. В подобных случаях Мидоуз начинал со слежки за самой женщиной, чтобы, выяснив, с кем она встречается, передать информацию мужу, если она впоследствии вздумает оставить сыщика с носом. Он не доверял также обладателям смуглых физиономий, уличным торговцам часами, чернокожим, либералам, таксистам, евреям, врачам, букмекерам, страховым компаниям, американским автомобильным компаниям, иностранным автомобильным компаниям и мастерским, где всего за 20 минут и за каких-то пятнадцать долларов могут якобы поменять глушитель. Однако сам он считал себя не недоверчивым, а, напротив, слишком мягкосердечным человеком, простофилей, изредка вспоминающим о необходимости глядеть на жизнь трезво. Подозрительность совершенно необходима, чтобы выжить в Нью-Йорке, где все впиваются друг другу в глотку. Иногда Заку Мидоузу казалось, что он обрел бы счастье в бревенчатой хижине, где-нибудь в северной чащобе. Беда в том, что он не испытывал доверия к колодезной воде и уж тем более — к диким зверям, которые только и ждут, когда вы повернетесь к ним спиной. Почему же он поверил человечку, сидевшему по другую сторону многократно прижженного сигаретами стола, нервно теребившему перчатки и избегавшему встречаться глазами с мутноглазым Мидоузом? Тем более, что он мямлил что-то невразумительное; прошло уже десять минут, а туман никак не рассеивался. — Последняя попытка, — решил Мидоуз. — Вы крадете мое время. Мне надоело бесплатно выслушивать вашу брехню. Человечек вздохнул. У него были длинные худые руки с коричневыми пятнами на пальцах, словно он всю жизнь возился с реактивами. — Вы когда-нибудь слыхали о семействе Липпинкоттов? — спросил он. — Нет, — ответил Мидоуз. — Последняя моя машина была собрана на их заводе, я покупал горючее на их заправках, я задолжал шести их банкам и в свободное время смотрю телепрограммы по их каналам. Разве что на деньгах в моем кошельке еще не напечатаны их портреты, но и этого осталось недолго ждать — дайте им только скупить остаток страны. Разумеется, я слыхал о семействе Липпинкоттов! Что я, по-вашему, полный болван? Мидоуз глубоко вздохнул, пожал плечами и надул щеки. Сейчас он походил на разгневанного ерша. Человечек задрожал. Его хрупкая рука взметнулась, словно готовясь отвести удар. — Что вы, что вы! — пролепетал он. — Это я так, к слову. — То-то же. Мидоуз прикидывал, успеет ли он разобраться с посетителем и вовремя позвонить букмекеру. В первом и втором заездах в Бельмонте скакали жокеи-итальянцы. Он, как обычно, собирался заключить двойное пари. Человечек взволнованно оглянулся на дверь убогой конторы и подался вперед. — Липпинкоттов собираются убить. Мидоуз откинулся на спинку скрипучего стула и сложил руки на груди. Лицо его выражало крайнюю степень отвращения. — Кто, интересно? Англия? Франция? Какая-нибудь негритянская страна, каждую неделю меняющая название? Кто может убить Липпинкоттов, не объявив предварительно войну Америке? — И все-таки! — не унимался человечек. Сейчас он смотрел Мидоузу прямо в глаза, а тот отводил взгляд. — Зачем вы мне об этом говорите? Какое мне или вам до этого дело? — Липпинкотты об этом не знают, а я знаю. Я знаю, кто собирается их убить. По-моему, их спасением мы заработали бы неплохие денежки. — Почему «мы»? — осведомился Мидоуз. — Потому что одному мне это не под силу, — ответил человечек. Его голос звучал все более уверенно. Он уже не комкал перчатки. Сделав первый шаг, он успокоился и решительно устремился вперед. Его звали Джаспером Стивенсом. Он работал в частной медицинской лаборатории, финансируемой из фонда Липпинкоттов. Пока он говорил, Мидоуз вспоминал состав семейства Липпинкоттов. Первый — папаша, Элмер Липпинкотт. Ему уже стукнуло 80, но об этом ему никто не напоминал, поэтому он вел себя, как тридцатилетний. Недавно он женился на молоденькой блондинке. Начинал он простым рабочим на нефтеразработках и впоследствии признавался: «Разбогател я потому, что был самым отъявленным мерзавцем среди всех остальных». Лицом и глазами он походил на ястреба. Пресса любила расписывать его эксцентричность, что не соответствовало действительности. Просто Липпинкотт-старший, величаемый «Первым», всегда делал то, что ему нравилось. У него было три сына. Старший, тоже Элмер, по прозвищу Лэм, был заправилой в принадлежащей Липпинкоттам промышленности: он распоряжался заводами по производству автомобилей, телевизоров и сборных домиков. Второй, Рендл, ведал семейными финансами. К его епархии относились банки, инвестиционные фонды, брокерские конторы и зарубежные инвестиции. Третий сын, Дуглас, стал дипломатом. Он вводился в действие, когда правительство обсуждало налоговые послабления, платежные балансы и способы интенсификации торговли. Он вел переговоры с главами других государств, когда Липпинкоттам хотелось приняться за эксплуатацию нового нефтяного месторождения или построить очередное автосборочное предприятие. Мидоуз неожиданно для себя вспомнил о них очень многое. Месяц назад, сидя в парикмахерской, он прочитал о них статью в журнале без обложки. Рядом со статьей красовалась фотография всего семейства. Элмер Первый сидел, рядом с ним стояла его новая белокурая супруга. С другой стороны кресла стояли все трое сыновей. Мидоуз удивился, как мало они напоминают отца. В их облике не было папашиного металла, папашиной суровости, они выглядели мягкими, упитанными. Мидоуз подумал тогда: хорошо, что не они, а их отец был рабочим на прииске, потому что у них не получилось бы такого рывка. Только у младшего, Дугласа, было подобие волевого подбородка. У Джаспера Стивенса ушло на рассказ добрых два часа, настолько он пересыпал речь специальными словечками; Мидоуз все время заставлял его возвращаться назад, чтобы лучше во всем разобраться и подловить Стивенса на лжи. Однако рассказ получился связным. Мидоуз помимо воли поверил Стивенсу. — Почему вы пришли ко мне? — спросил он. — Потому что имеющиеся у меня сведения стоят немалых денег, — с улыбкой ответил Стивенс, — но я понятия не имею, как за это взяться. Мидоуз расхохотался, заставив посетителя вздрогнуть. — Какие этосведения? Так, несколько фактиков, имен, догадок. Где доказательства? Где показания? Любой способен опровергнуть ваши домыслы, просто заклеймив вас как лжеца. Стивенс снова принялся теребить перчатки. — Но вы-то мне верите? — Ему, видимо, было очень важно, чтобы поверили. — Верю, — ответил Мидоуз, немного поразмыслив. — Хотя не знаю почему. Наступил самый ответственный момент: у Джаспера Стивенса не оказалось денег, чтобы заплатить Заку Мидоузу. Сделка была заключена без промедления: все, что им удастся вытянуть из Липпинкоттов, подлежало дележу пополам. Стивенс угрюмо кивнул, видимо он рассчитывал на большее. После его ухода Мидоуз долго сидел в кресле. Он старался не прикасаться к кое-как заклеенным порезам на обивке этого кресла, которое он притащил как-то ночью с улицы в свою пропахшую крысами контору на 26-й стрит. Устав от мыслей, он решил не тратиться на букмекера, а самому отправиться в Бельмонт. Жокеи с итальянскими именами пришли последними. Использовав все до последнего ключи в связке для преодоления замков, задвижек и прочих охранных приспособлений, Мидоуз проник в квартиру Флосси и застал ее в лежачем положении. Флосси грызла шоколад и смотрела телевизор. Он встречался с Флосси уже пять лет, ночевал чаще всего у нее и считал ее единственным в целом свете человеком, которому он мог доверять. Несмотря на это, у нее не было ключа от его квартиры в Нижнем Манхэттене, а у него — намерения вручить ей этот ключ. Когда он преодолел последнюю преграду, призванную останавливать грабителей, она удостоила его небрежным взглядом. На ней был видавший виды розовый халатик, на просторном животе лежали крошки от огромной плитки шоколада, в которую она усердно вгрызалась, крашеные волосы были всклокочены. — Величайший в мире сыщик! — приветствовала она его. Мидоуз тщательно запер все запоры, после чего сообщил: — Я получил заманчивое дельце. — Как насчет аванса? — спросила Флосси. — С этим придется подождать. Она отвернулась к черно-белому экрану, на котором четверо, отобранные по принципу врожденной дефективности, пытались выиграть доллар с мелочью, отчаянно валяя дурака, хотя Создатель наделил их дуростью с самого рождения. — Представляю себе, что это за дельце! — фыркнула она. — Можешь мне поверить. — Поверю, когда увижу зелененькие. — Зелененькие? Лучше ответь: ты слыхала о семействе Липпинкоттов? — Еще бы не слыхать! По-твоему, я полная дура? Они наняли тебя? — Она приняли стойку, готовая преодолеть лень и подняться с кровати, если прозвучит тот ответ, на который она надеялась. — Не совсем. Флосси шлепнулась на все свои три подушки, обмякнув, как проколотый воздушный шарик. — Но я спасу им жизнь. Флосси израсходовала все силы на первую попытку привстать, к тому же тревога оказалась ложной. Поэтому она всего лишь буркнула: — Ну, да. А на мне собирается жениться Иди Амин. — Это вряд ли, — сказал Мидоуз. — Он предпочитает худышек. Флосси подавилась рисовым зернышком из плитки и разразилась кашлем. Придя в себя, она заявила: — Если тебе нужна худенькая блондинка, то почему бы тебе не подыскать именно такую? Посмотрим, клюют ли они на долговязых сыщиков. Зак Мидоуз задался целью произвести на Флосси впечатление. Он кинулся к кухонному столу, расчистил место среди хлама и схватил блокнот с ручкой, какие вручали всем посетителям на открытии новой забегаловки на 23-й стрит. — Чем ты занимаешься? — осведомилась Флосси. — Важное дело! Нужно все записать. — Конечно: дело Липпинкоттов! — Представь себе! Мидоуз сам недоумевал, зачем так старается угодить Флосси, которая показывала стриптиз, пока не постарела, и занималась проституцией, пока не разжирела, после чего просто ошивалась по барам Вест-Сайда, клянча выпивку, пока не повстречалась с Мидоузом. В его сердце ей было отведено местечко, которое у других мужчин занимают собаки. Мидоуз не доверял собакам: ему казалось, что они только и замышляют, чтобы его искусать. Отсутствием трогательной преданности Флосси отличалась от дога, что вполне устраивало Мидоуза. Он всегда относился к женщинам с подозрением, однако чутье подсказывало ему, что Флосси не из тех, кто способен его заложить. К тому же ее грязная квартирка располагалась всего в двух кварталах от его конторы, и он ценил это удобство, когда у него не было охоты тащиться на метро домой. Он два часа корпел над блокнотом, записывая услышанное от Джаспера Стивенса. Пол вокруг стола усеялся смятыми желтыми листками. — Чем ты занят? — спросила Флосси. — Преданный поклонник пишет письмо Элмеру Липпинкотту? — Занят, и все тут, — сказал он. Мидоуз услышал, как она переключает каналы, чтобы, найдя самую скучную телеигру, безбожно увеличить громкость. Он улыбнулся, женщина пытается обратить на себя его внимание. Пускай, у него есть дела поважнее. Написав письмо, которое оказалось в два раза короче, чем он предполагал, он встал и посмотрел на Флосси с улыбкой торжества. — У тебя найдется конверт? — Загляни в ящик под раковиной. Там рождественские открытки и прочая ерунда. Порывшись в ящике, Мидоуз извлек из него большой голубой конверт, в который и вложил аккуратно сложенные желтые листочки. Конверт был с маркой. Мидоуз чувствовал на себе взгляд Флосси, пока заклеивал конверт и надписывал адрес. Подойдя к ней, он небрежно уронил конверт на ее гостеприимный живот. — Обещай мне, что отправишь это, если со мной что-нибудь случится. Флосси скосила глаза и прочла «Вашингтон, Президенту США, строго секретно, лично в руки». Это должно было произвести на нее впечатление. Она подняла глаза и спросила: — Что это с тобой случится? — Мало ли что. — Он направился к двери. — Ты что, серьезно? Он кивнул, не поворачиваясь. — Ты не станешь рисковать? — Сама знаешь. — Не хочу, чтобы с тобой случилась неприятность. — Знаю, — сказал Мидоуз. — Прежде чем уйти, достань-ка мне из-под раковины бутылку. Он подал ей бутылку, прорвался сквозь запоры и побежал вниз. Флосси отхлебнула виски, посмотрела на конверт, ухмыльнулась и смахнула его на пол. Конверт спланировал на ворох одежды в углу. Мидоуз позволил себе непривычную роскошь и поехал в лабораторию «Лайфлайн» на такси. Лаборатория занимала кирпичное здание на 81-й Ист-стрит. Единственным видимым отличием этого здания от соседних заключалось в табличке у двери, невидимое состояло в отсутствии тараканов. Впрочем, сожительство с последними обитатели квартала переносили с присущей нью-йоркцам невозмутимостью и покорно платили по 275 долларов в месяц за комнату. В окне над входом в лабораторию горел свет. Мидоуз заглянул во двор. На задней двери не оказалось сигнализации. Причин, объясняющих это, могло быть три. Первая: скрытая сигнализация. Впрочем, это отметалось с порога: основное назначение охранной сигнализации в городе Нью-Йорке, где полиция прибывает по вызову по истечению получаса, предоставляя грабителям возможность унести все, включая обои со стен, — отпугивание. Следовательно, чем заметнее сигнальное устройство, тем лучше. Вторая причина, сторож. Ладно, там видно будет. Третья: работники лаборатории «Лайфлайн» лишились рассудка и вообразили, что их ни за что не ограбят. Мидоуз решил, что вряд ли кто-нибудь дойдет до такой степени идиотизма, и возвратился ко второму объяснению: наличию сторожа. Этим объяснялся, возможно, свет в окне над дверью. Зак Мидоуз не доверял сторожам. В свое время он работал в частной охране и знал, чем занимается эта публика: запасается бутылками и похабными журнальчиками и засыпает через полчаса после ухода остальных сотрудников. Он проник в здание, отодвинув щеколду использованной кредитной карточкой. Мидоуз более не прибегал к кредитным карточкам, так как никогда не помнил, что именно покупал, и не сомневался, что компания подделывает счета. Света уличных фонарей оказалось достаточно, чтобы перемещаться в темной лаборатории. Просторное помещение было заставлено высокими лабораторными столами длиною в 8 футов, на которых белело что-то стеклянное. Справа таких столов было пять, слева от пола до потолка высились клетки. Мидоуз вздрогнул, когда до него донесся крысиный писк, но взял себя в руки: зверьки не могли выбраться из клеток. В клетках копошились не только крысы, однако из-за темноты он не мог различить, что это за звери, и из осторожности держался на почтительном удалении. Он подошел к застекленной двери и разглядел длинный коридор, ведущий к холлу. Он заметил также стол с водруженными на него мужскими башмаками, коим предшествовали синие брючины. Из отодвинутого ящика стола высовывалась бутылка с виски. Мидоуз удовлетворенно кивнул и прошелся вдоль всех окон лаборатории, опуская жалюзи. Потом он запер все двери, соединяющие лабораторию с остальными помещениями. Если сторож пошевелится, он успеет сбежать, прежде чем тот войдет. Лаборатория напоминала зоопарк. В клетках вдоль стены томились мыши, обезьяны, ящерицы, даже черви в банках. Джаспер Стивенс говорил Мидоузу о животных, но ему захотелось взглянуть на них самому. Одна из клеток была загорожена черным стеклом. В стекле имелся глазок для наблюдения. Зак Мидоуз припал к глазку и узрел парочку крыс. Клетка была ярко освещена. Если Джаспер не соврал... Мидоуз выключил освещение. Света из щелей хватило, чтобы он увидел, как обе крысы, испугавшись наступившей темноты, забились в угол, отчаянно вереща и дрожа от носа до хвоста. Их охватил ужас. Крысы, боящиеся темноты? Стивенс говорил об этом, но Мидоуз не до конца поверил ему. — Да, именно так, мистер Мидоуз. Они боятся темноты, — произнес голос у него за спиной. Мидоуз отпрянул от глазка и замигал, ошеломленный ярким неоновым светом. У двери стояла самая красивая женщина из всех, каких ему доводилось видеть. У нее были огненно-рыжие волосы и нежнейшая кожа лица. На ней была кожаная куртка поверх светло-коричневого свитера и темно-коричневая замшевая юбка. Она улыбалась ему так широко, что он подумал, если бы ему так улыбнулась незнакомая женщина на улице, то это был бы лучший день в его жизни. Да что там день — неделя, даже месяц! Однако этой улыбке недоставало тепла, и немудрено: в правой руке женщины был револьвер 38-го калибра, нацеленный на Мидоуза. Судя по ее решительному виду, она и прежде имела дело с оружием и знала, как его применить. — Откуда вы знаете, как меня зовут? — спросил он. Женщина оставила его вопрос без ответа. — Других наших крыс мучают другие страхи, — сказала она. — И не только крыс, но и других тварей. Поразительно, каких только страхов ни удастся внушить животному с помощью тока, лишения пищи, прижигания половых органов. Мидоуз поневоле кивнул. Он уже слышал все это от Стивенса. Жаль, что он далеко не все понял. Стивенс толковал насчет белков, которые синтезируются в мозгу испуганных животных; вводя эти белки другим животным, можно заставить их бояться того же, чего боялись те, напуганные. Заку Мидоузу все это показалось отъявленной белибердой. Он придерживался этого мнения по сию пору. — Откуда вы знаете, как меня зовут? — снова спросил он. — А чего боитесь вы, мистер Мидоуз? — поинтересовалась женщина. Ее полные губы по-прежнему улыбались; рот блестел, словно она только что провела по губам мокрым языком. — Ничего, — ответил Мидоуз. — Я не боюсь ни вас, ни вашего револьвера. — Помахав ей рукой, он повернулся и направился к двери. При этом он напрягал слух, ожидая удара револьверного бойка. Однако ожидаемый звук так и не раздался. Он потянулся к дверной ручке, и в это мгновение дверь распахнулась. За ней стояли двое рослых мужчин в белых халатах. Мидоуз хотел бежать, но они поймали его за руки и повернули лицом к женщине. Та спрятала револьвер в сумочку, и Мидоуз заметил, что сумочка тоже сделана из коричневой замши. Ему нравились женщины, одевающиеся в тон, но он подозревал, что, признавшись в этом, не добьется ее благосклонности. — Значит, вы ничего не боитесь? — переспросила она. — Что ж, сейчас мы это проверим, мистер Мидоуз. — Так откуда вам известно, как меня зовут? — Боюсь, ваш друг Джаспер Стивенс проявил неосторожность. — Ненавижу неосторожных людей! — Вы правы: неосторожность опасна для жизни. Двое верзил протащили Мидоуза по коридорчику и втолкнули в маленький кабинет. В углу кабинета громоздились стеллажи с папками; нажатие кнопки — и стеллажи разъехались, открыв взору лестницу, ведущую в подвал. За спиной у Мидоуза раздался голос рыжей красотки: — Все в порядке, Герман. — Хорошо, доктор Гладстоун, — отозвался охранник вполне трезвым голосом. Мидоузу пришло в голову четвертое объяснение отсутствия сигнализации: она была преднамеренно скрыта от глаз. Он угодил в ловушку. Внизу его поместили в каморку с двумя железными койками. Одну из коек занимал Джаспер Стивенс. Он лежал, подтянув колени к подбородку; стоило двери распахнуться, как глаза его в ужасе расширились. — Ах ты, дубина! — прорычал Мидоуз. — Чего ради я тебе доверился? Он кипел гневом; гнев его еще не улегся, когда по прошествии получаса те же двое вернулись в каморку и прижали его к койке, чтобы рыжеволосая доктор Гладстоун могла сделать ему укол в шею. Укололи и Джаспера Стивенса. Мидоуз потерял сознание. Он не знал, как долго длился обморок. Очнулся он связанным по рукам и ногам, с завязанными глазами и саднящими кончиками пальцев. Впрочем, тревожило его не это, а кое-что иное. Он расслышал шум мотора и плеск воды о борта лодки; за его плечами было четыре года службы во флоте без единого приступа морской болезни, однако сейчас он почувствовал отвратительную тошноту и испугался, что из-за кляпа во рту захлебнется собственной рвотой. Вода! Бездонная могила! Тело его покрылось липким потом; в следующую секунду его зазнобило. В свое время, до того как выпивка превратила его мускулы в жир, он был отличным пловцом, однако сейчас он знал, что в воде его ждет мгновенная гибель. Его мутило от одной мысли о воде. Он представлял себе, как погружается в воду, как влага заливается ему в ноздри, препятствует дыханию. Он заранее задыхался, но чем судорожнее разевался его рот, тем больше он захлебывался, вода устремлялась в легкие, которые раздувались, готовые лопнуть и разметать по морю его внутренности, самую его жизнь, на радость рыбам... Снова обморок. Когда он очнулся, стук мотора раздавался по-прежнему, вода все так же плескалась, но он удивился, почему не ощущает движения, раз сидит в лодке. До него донесся насмешливый голос доктора Гладстоун: — Вы по-прежнему ничего не боитесь, мистер Мидоуз? Вы осознаете, где находитесь? В море! Вокруг вас вода — холодная, темная вода! Мидоуз попробовал закричать, но крику воспрепятствовал кляп. Затем с его глаз сняли повязку, изо рта вытащили кляп. Он находился на суше, на краю какого-то озера. Перед ним стояла доктор Гладстоун, позади — двое верзил. На земле валялся бесчувственный Джаспер Стивенс. — Помогите! — взмолился Мидоуз. — Я на все согласен. Только помогите! — Увы, друг мой, — холодно отозвалась она. — Доброго плавания! Мидоуз почувствовал, как его руки и ноги освобождаются от пут. Верзилы подняли его, раскачали и швырнули в озеро. Следом плюхнулся Стивенс. Мидоуз ухнул в воду, подняв фонтан брызг. Его одежда мигом намокла. Он издал вопль. Вокруг была вода, одна вода... Он попытался вскарабкаться на Стивенса, чтобы спастись от воды, но тот предпринял тот же маневр. Погружаясь в воду, Мидоуз испытал такой ужас, что из его глаз полились слезы, а сердце заколотилось с нарастающей силой. Когда вода достигла его шеи, он понял, что его сердце вот-вот остановится, но прежде чем отключился мозг, он увидел плывущее по воде тело Джаспера Стивенса, его остановившийся взгляд, понял, что недотепа мертв и что сам он тоже умирает. Он с облегчением принял смерть, ибо это было гораздо лучше, чем вода. Тела Мидоуза и Стивенса всплыли среди апельсиновых очисток и пустых бутылок, усеивающих озеро глубиной в полметра посреди Центрального парка. Доктор Гладстоун выключила миниатюрный магнитофон с записанным на пленку шумом лодочного мотора и плещущейся воды, сунула его в карман и улыбнулась своим помощникам. Троица покинула Центральный парк и возвратилась в лабораторию «Лайфлайн». Утром тела Зака Мидоуза и Джаспера Стивенса были выужены из воды полицейскими, которых вызвал 262-й по счету любитель бега трусцой, увидевший плавающие трупы. Первые 261 не пожелали связываться с таким хлопотным делом. Судмедэксперт усмотрел причину обеих смертей в сердечном приступе. Никто не счел странным то обстоятельство, что у обоих сердечников оказались изуродованными кончики пальцев, что воспрепятствовало их опознанию, как и то, что оба избрали местом для одновременного сердечного приступа озеро в Центральном парке. Начальник полицейского участка в Центральном парке с облегчением ознакомился с отчетом о происшествии, поскольку, окажись пловцы жертвами убийства, ему пришлось бы поручить подчиненным вести расследование, а весь списочный состав участка и так был занят патрулированием парка, выписыванием квитанций гуляющим, не позаботившимся убрать за своими собачками, и предотвращением иных столь же серьезных преступлений. Трупы не были опознаны, расследования не проводилось. Никто не удосужился обратиться с вопросами к Флосси, которая по-прежнему валялась в постели, грызла шоколад, попивала неразбавленный виски и смотрела телевизионные викторины. После трехдневного отсутствия Зака Мидоуза она сочла себя брошенной. Ей и в голову не пришло, что его больше нет на свете. На четвертый день, осушив все припасенные бутылки, она поневоле вылезла из постели и кое-как привела себя в порядок, причесав волосы спереди и намазав губы. Оглядевшись в поисках платья, она нашла сразу несколько на полу в углу и выбрала наименее запачканное. На этом платье красовались красные и синие цветочки, придававшие Флосси сходство с диваном, но у этого наряда было достоинство — глубокий вырез, демонстрировавший ее необъятные груди с бездонной ложбиной. Цель ее заключалась в том, чтобы найти мужчину, который купил бы ей бутылку, поэтому это платье было в самый раз. С первых шагов по жизни она поняла, что любители выдающихся грудей не отличаются разборчивостью. Размер в их глазах затмевает красоту. Но стоило ей взяться за платье, как на пол спланировал голубой конверт. Она недоуменно покрутила его в руках. Она никогда прежде его не видела. Конверт был адресован президенту Соединенных Штатов. В углу имелась марка. У нее возник план содрать и загнать кому-нибудь марку. Она ухватила ее за кончик, но марка оказалась приклеена намертво. Ладно, раз письмо адресовано президенту, оно может оказаться важным. Непонятно только, как оно очутилось у нее в квартире. Не выпуская письмо из рук, она натянула красно-голубое платье и, все так же с письмом в руках, тяжело затопала вниз по лестнице. На углу висел ящик в красную, белую и синюю полоску, и она сочла, что такой веселенький ящик вполне годится, чтобы опустить в него адресованное президенту письмо. Вдруг в письме содержится какой-то важный шпионский секрет и она получит в награду от президента медаль и деньжат? Она поспешно опустила письмо и только после этого сообразила, что на конверте нет обратного адреса, а значит, ее не смогут отыскать, чтобы вручить награду. Ну и черт с ними! Выпивка — вот что было сейчас важнее всего. Бредя по тротуару, она думала о том, что даже в случае, если бы президент выслал ей чек, почта скорее всего украла бы его. Она не доверяла почте. Кто-то давным-давно посоветовал ей никому не доверять.Глава вторая
Его звали Римо. Он не ведал страха. Он знал, что такое холод скользкого льда на склоне горы в Нью-Гемпшире. Он знал, что такое ветер, способный сбросить человека, как мячик, в пропасть, тонущую в полуночной мгле, где от него останутся осколки костей и клочки органов, не способные более дышать, переваривать пищу, очищать и качать кровь. Он знал, что такое ветер, знал, что такое сила. Однако он, Римо Уильямс, ощущал все это не как враждебную, смертоносную стихию, а как часть той вселенной, которой дышал. Поэтому он не соскальзывал вниз по льду, облепившему Белые Горы к концу декабря. Его тело, обтянутое тонкой черной тканью, двигалось с такой легкостью, словно он вырос на этом склоне. Он неуклонно поднимался к вершине, не нуждаясь в лестнице или веревке, без которых другие тела, дряблые и нетренированные, не способны штурмовать обледеневшую скалу. Он приближался к вершине, не думая о своем дыхании. Он двигался усилием воли, годы, отмеченные болью и постижением мудрости, завершались на этом склоне. Он пробовал зиму на вкус, вслушивался в стон елей, оставшихся внизу, сливался с диким миром, внушавшим ужас многим, не преодолевшим природной неповоротливости, сбивавшим их с ритма, которому они были обязаны видимостью своего могущества. Те, другие, шли по неверному пути, ибо питались кашицей для слюнтяев и не могли обойтись без подталкивания в борьбе за выживание. Они так и не усвоили, что страх подобен легкому чувству голода или ознобу; они отвыкли от страха, поэтому страх лишал их сил. Напротив, для гибкого человека с широкими запястьями, приближавшегося во тьме к холодному черному небу, страх был, подобно его дыханию, чем-то таким, что существовало помимо него. В карабканье по отвесной ледяной стене ему не требовался страх, поэтому он обходился без него. Он достиг вершины скалы и легко перевалился на заснеженную площадку, почти не примяв рыхлый свежевыпавший снег. Выпрямившись, он нашел глазами хижину с освещенными окнами, притаившуюся среди сосен ярдах в пятидесяти от него. Бесшумно ступая по глубокому снегу, он направился туда. Дыхание его было бесшумным, и он с насмешкой вспоминал себя прежнего, когда, преодолев всего один лестничный марш, он уже пыхтел, как закипающий чайник. С тех пор минуло немало лет, и не только лет. То, что происходило тогда, происходило в прежней жизни. Тогда он был рядовым Римо Уильямсом из полицейского управления города Ньюарка, штат Нью-Джерси; его обвинили в убийстве, которого он не совершал, и приговорили к казни на электрическом стуле, который не включился. Воскреснув, он поступил убийцей на службу тайной организации, боровшейся с преступностью в США. Организация эта, именовавшаяся КЮРЕ, требовала от него вполне определенных услуг, но получила кое-что сверх того. Никто не знал, что годы тренировки, телесной и умственной дисциплины сделают из прежнего Римо Уильямса... кого, собственно? Римо Уильямс улыбнулся, рассекая ночь. Даже сам он не знал, в кого превратился. Старый мудрый азиат, дожидающийся его на барже в пятидесяти милях отсюда, на озере Уиннипесоки, считал Римо Уильямса воплощением Шивы, индуистского бога разрушения. Однако тот же мудрый азиат считал Барбру Стрейзанд красивейшей женщиной Америки, «мыльные оперы», еще не ставшие грязными и непристойными, — единственным подлинным американским искусством, а скучную рыбацкую деревушку в Северной Корее — центром Вселенной. Оставим в покое Шиву: Римо не был воплощением бога, однако не был и обыкновенным человеком. Он стал чем-то большим — таким, какими могли бы стать остальные люди, если бы полностью использовали возможности тела и ума. — Я — человек, — сказал он, и ветер унес в чащу его шепот. — Это тоже немалого стоит. Он остановился у окошка, прислушиваясь к голосам, доносившимся из хижины. Говоривших было четверо; они беседовали без опаски, зная, что сюда никто не доберется: вдоль всей ведущей к хижине извилистой тропы стояли приборы обнаружения, а последний отрезок тропы был заминирован. По этой причине члены «Альянса Освобождения Кипра» свободно рассуждали о том, под каких детей лучше подкладывать динамитные шашки — под черненьких или под беленьких. — Никто не дотронется до детской коляски, особенно если вкатить ее в родильное отделение, — говорил один. — Какое это имеет отношение к грекам из Греции? — Так мы покажем им, Тилас, — ответил первый, — как мы относимся к тому, что они не оказывают нам помощи, когда мы нападаем на турок и терпим поражение. Нас поддерживают только палестинцы, наши братья по духу. — Любой, кто понимает моральную необходимость взрывать младенцев и видит в этом революционную справедливость, знает, что представляют собой ценности греков-киприотов, — высказался третий. — Мы — жертвы! Империалисты — угнетатели, — добавил четвертый. Человек по имени Тилас, не совсем понимавший, в чем необходимость такой кровожадности, спросил: — А зачем нападать на американцев? — Они снабжают турок. — Как и нас. — Как ты можешь называть себя киприотом, если не винишь в своих бедах других? Если ты кое-как смастерил крышу, обвиняй империализм и алчность корпораций. Если забеременела твоя дочь, клейми голливудские фильмы. Если ты ограбил собственного папашу, а он в отместку переломал тебе кости, вали вину на египтян. Ты должен всегда помнить: ты — киприот, значит, тебе никогда не изобрести, не построить, не вырастить ничего такого, на что польстится другой. Значит, тебе не быть на стороне созидателей. Они должны быть твоими вечными врагами, Тилас. Америка — страна самых отъявленных созидателей. Мы обязаны питать к ним лютую ненависть. К тому же взрывать здесь детские коляски — простейшее дело. Если нас поймают, у нас не выдернут рук, не сдерут со спины шкуру, не разведут на животе костер. Никто до нас и пальцем не дотронется. Подумаешь — посадят в тюрьму! Немного погодя мы все равно выйдем на свободу. — Вы не правы, — вмешался Римо. Он вырос в дверях и теперь оглядывал четверку с головы до ног. — Среди нас остались люди, полагающие, что зло должно быть наказуемо. — Кто вы такой? — спросил один из киприотов. Римо жестом потребовал тишины. — Который из вас Тилас? Коротышка с жидкими усами и глазами бассет-хаунда кротко поднял руку. — Тилас — это я. А что? — Я подслушал ваш разговор, — объяснил Римо. — Тебе я пойду навстречу: твоя смерть будет легкой. Он исполнил обещание. Остальные умирали трудно. Римо посмотрел на истерзанное тело последнего, в ком еще теплилась жизнь. — Тебя найдут по весне, — сказал он. — Увидев, что с тобой стало, вся ваша банда уберется обратно на Кипр и забудет, как взрывать младенцев. Так что твоя смерть не напрасна: ты отдаешь жизнь ради соотечественниковкиприотов. Умирающий издал нечленораздельный звук. — Не слышу, — сказал Римо. Звук не обрел членораздельности. Тогда Римо вынул у умирающего изо рта его правый локоть. — Ну, говори. — К черту соотечественников-киприотов! — Так я и думал, — ответил Римо. — Если я повстречаю еще кого-нибудь из них, обязательно передам им твои слова. Он снова вышел в холодную ветреную ночь и легко зашагал по снегу назад к обледеневшему склону. Да, он — человек. Римо улыбнулся. Иногда совсем неплохо ощущать себя человеком. Однако стоило ему ступить на борт баржи, качавшейся на озере Уиннипесоки, как иллюзия была поколеблена. Выяснилось, что у Римо обе ноги — левые и что по сравнению с ним гиппопотамы — солисты балета, а трубный звук, издаваемый слоном, — просто шепот любви. Римо сменил черный комбинезон на хлопчатобумажные брюки и белую майку. Взгляд его был обращен на престарелого азиата, только что сообщившего ему все это. Азиат сидел на циновке; вокруг него были расставлены чернильницы, валялись гусиные перья, на коленях у него лежал большой кусок пергамента, за спиной — еще несколько таких же кусков. Все пергаменты, включая тот, что лежал у азиата на коленях, были девственно чисты. — Сегодня тебе не пишется, Чиун? — спросил его Римо. — Мне бы всегда писалось, — ответил Чиун, — не будь у меня такой тяжести на сердце. Римо отвернулся и устремил взгляд в окошко. В ночном небе все еще поблескивали звезды, но светлеющий горизонт предвещал близкую зарю. — Выкладывай, чем я мешаю тебе жить на этот раз, — произнес Римо, не оборачиваясь. — Очень полезное замечание, — сказал Чиун. — Вдумчивое. Я — вдумчивый человек. Я понял это сегодня ночью там, на горе: я — человек, только и всего. Все твои глупые корейские басни насчет Шивы-Дестроера и моей божественной сущности — чистый вздор. Я — человек. — Ха! — отозвался Чиун. — Ты сказал «вдумчивый»? — Говорил он пронзительным голоском, но на безупречном английском, без малейшего акцента. — Мне смешно! Ты — вдумчивый? Ха-ха-ха! — Да, вдумчивый, — сказал Римо. — Потому что стоит лишить тебя возможности клеймить меня — и тебе придется смириться с фактом, что ты не способен ничего написать. — Я не верю собственным ушам, — сказал Чиун. — Повторяю: не можешь написать ни словечка. Тебе не написать ни сценария, ни книги, ни рассказа, ни сентиментальных стишков, даже если ты заставишь какой-нибудь журнал заключить с тобой договор. А уж такие стишки способен накропать каждый! — Легко сказать, — молвил Чиун. — Пустая детская похвальба! — Стихотворение номер одна тысяча триста шесть, — сказал Римо. — «О, цветок, о, цветок с лепестками. О, цветок с чудесными лепестками. К тебе летит пчела, большая пчела. О, пчела, ты видишь цветок? О, цветок, ты видишь пчелу? Раскройся, цветок, прими пчелу! Лети быстрее, пчела, приветствуй цветок!» — Довольно! — взвизгнул Чиун. — Довольно! — Он стремительно вскочил на ноги и вытянулся, как струйка пара из носика чайника. Он был мал ростом, его желтая кожа была усеяна морщинами, как и подобает в 80 лет от роду. Его желтое парчовое одеяние разгладилось, карие глаза смотрели укоризненно. — Давно бы так! — сказал Римо. — Такую чушь напишет любой. Хочешь послушать еще? — Никто не смог бы писать, когда приходится столько отвлекаться. — Такие стихи может писать кто угодно и когда угодно, — сказал Римо. — Единственное, что спасало их от участи всемирного посмешища на протяжении двух тысяч лет, — это то, что они написаны по-корейски, поэтому никто не знает, насколько они плохи. — Не понимаю, как можно, начав беседу в столь любезном тоне, так быстро перейти на гадости, — сказал Чиун, — Все белые — безумцы, но ты — образчик нестерпимого безумия. — Все правильно, — сказал Римо. — Я совсем забыл: я собирался позволить тебе взвалить на меня вину за то, что тебе не пишется. Ну, папочка, признавайся, что тебе помешало. Наверное, мое дыхание? Уж больно громко я дышу. — Нет, — ответил Чиун. — Ты дышал не громче, чем всегда. Обычное кабанье хрюканье. — Тогда что же? Наверное, мои мускулы! Ты услышал, как они вибрируют, и тебе не понравился ритм вибрации. — Опять не то. При чем тут твои мускулы? — А что? — допытывался Римо. — Где ты провел ночь? — спросил Чиун. Он понизил голос, и Римо сразу насторожился. — Сам знаешь. Мне пришлось залезть на гору и разобраться с бомбометателями. — А где был я? — спросил Чиун. — Не знаю, — пожал плечами Римо. — Наверное, здесь. — То-то и оно, — сказал Чиун. — Ты всегда уходишь, а я всегда остаюсь. Я предоставлен самому себе. — Погоди-ка, Чиун, — встрепенулся Римо. — Давай разберемся. Ты хочешь работать вместе со мной? — Возможно. Во всяком случае, мне нравится, когда меня об этом спрашивают. — А я думал, что тебе нравится одиночество, — сказал Римо. — Иногда нравится. — Я специально привез тебя сюда, чтобы ты мог остаться один и писать. — Меня угнетает снег. Не могу писать в снегопад. — Поедем туда, где тепло. Например, во Флориду. В Майами всегда тепло. — Тамошние старухи слишком много болтают о своих сыновьях и о врачах. А мне не о ком болтать, кроме тебя. — Чего же ты хочешь, Чиун? — Вот этого я и хочу, — сказал Чиун. — То есть? — Чтобы ты время от времени спрашивал меня, чего мне хочется. Возможно, иногда у меня будет появляться желание поработать. Мне хочется, чтобы ко мне относились как к личности, наделенной чувствами, а не как к мебели, которую спокойно оставляют, зная, что по возвращении найдут на прежнем месте. — Договорились, Чиун: отныне я всегда стану задавать тебе этот вопрос. — Хорошо, — молвил Чиун и принялся собирать с пола свои пергаменты, перья и чернильницы. — Я спрячу все это. Он сложил свои сокровища в большой сундук, покрытый оранжевым лаком, — один из четырнадцати. — Римо! — позвал он, опершись о сундук. — Что, папочка? — Доктор Смит нанял меня для того, чтобы я тренировал тебя. Я прав? — Прав. — Мое участие в выполнении заданий не оговаривалось, верно? — Верно. — Следовательно, если я перейду к активным действиям, следует пересмотреть размер оплаты. — И думать забудь! Смитти хватит удар. Того золота, что он отправляет в твою деревню, и так хватило бы для того, чтобы управлять целой южноамериканской страной. — Маленькой страной, — уточнил Чиун. — Прибавки не будет. Он ни за что не согласится. — А если ты попросишь? — Он и без того считает мои траты чрезмерными, — покачал головой Римо. — Я бы не вышел за пределы оговоренных президентом рамок повышения зарплаты, не приводящего к росту инфляции, — сказал Чиун. — Попробуй. Что ты теряешь? — По-твоему, он согласится? — Нет, — сказал Римо. — Я все равно попробую, — сказал Чиун, закрыл крышку сундука и уставился на темную воду озера. После длительного молчания Римо разобрал смех. — Что тебя рассмешило? — осведомился Чиун. — Мы кое о чем запамятовали, — сказал Римо. — О чем? — спросил Чиун. — Смитти больше не пересматривает условия договоров. — А кто их пересматривает? — Руби Гонзалес, — сказал Римо. Чиун повернулся и пристально посмотрел на Римо, чтобы понять, не шутит ли он. Римо кивнул. Чиун издал стон. — О, горе мне! — сказал он.Глава третья
Четырнадцать японских бизнесменов приготовились к работе. Каждый из них отдал должное костюмам остальных тринадцати, каждый раздал по тринадцать собственных визитных карточек и получил по тринадцать от коллег, хотя все и так были хорошо знакомы. Каждый высоко оценил качество изготовления визитных карточек коллег и их ассортимент. Девять из четырнадцати имели при себе фотоаппараты и не преминули сфотографировать компанию полностью и по частям. Трое похвастались вмонтированными в кейсы магнитофонами, радиотелефонами, мини-компьютерами и калькуляторами с печатающими устройствами. Наконец все уселись и стали ждать. Ведя учтивую беседу, они поглядывали на золотые часы на жидких кристаллах, недоумевая, почему Элмер Липпинкотт-младший опаздывает. Ведь он сам пригласил их на это тайное совещание, к тому же все, собравшиеся за столом, знали, что посвящено оно будет японскому посредничеству при заключении новых торговых соглашений между США и Красным Китаем, которые поддержат американский доллар, находившийся последние два года в плачевном состоянии. Все бизнесмены были уведомлены японским Советом по торговле, что Лэм Липпинкотт имел две недели тому назад встречу с президентом США. Зная о важности совещания, приглашенные не могли не удивляться опозданию его инициатора. Часы на жидких кристаллах показывали 11 часов 5 минут 27 секунд. Марико Какирано негромко сказал по-японски: — Лучше бы ему поторопиться. У меня есть и другие срочные дела. Тринадцать голов дружно кивнули; все воззрились на дверь дубовой гостиной крупнейшего в Токио «Гинза банка». — Уверен, что он вот-вот появится, — сказал другой бизнесмен. Тринадцать лиц повернулись к нему, тринадцать голов кивнули, одобряя его глубокую мысль. Всего в 20 футах от собравшихся на встречу с ним японских бизнесменов находился Лэм Липпинкотт, относившийся к происходящему по-другому. — Не хочу туда идти, — сказал он своему секретарю, проводя кончиками пальцев по чисто выбритой розовой щеке. — Не понимаю, сэр, — откликнулся секретарь, молодой человек в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке, сидящих на нем так естественно, словно он родился в морге. — Тут и понимать нечего, — сказал Липпинкотт. — Не хочу — и точка. Нет настроения. Мне не по себе. Он встал. Он отличался высоким ростом, будучи единственным из трех сыновей Элмера Первого, не уступавшим в этом параметре отцу; зато, в отличие от папаши, по-прежнему походившего телосложением на рельсу, как и подобает рабочему с нефтяного прииска, Лэм Липпинкотт отрастил брюшко и широкий зад. Подойдя к окну, он бросил взгляд на людную улицу и тут же отвернулся, словно увиденное пришлось ему не по нраву. Секретарь волновался. Липпинкотт настоял на полете в Японию на частном самолете, на подаче к трапу американского автомобиля с шофером-американцем. Он буквально крадучись проник в гостиницу, выслав вперед шофера с поручением удостовериться, что по пути ему не повстречается гостиничный персонал. В номере Липпинкотт начал с того, что приказал секретарю не впускать горничных. — А как же постель, сэр? — Я сам себе постелю, черт возьми! Утром они так же крадучись покинули гостиницу, направляясь на совещание: служебным лифтом, автомобилем с занавесками на окнах, по запасной лестнице — в комнату, где находились сейчас. Секретарь Липпинкотта сообразил, что его босс провел в Токио целых 12 часов, так и не увидев ни одного японца. Липпинкотт расхаживал по изящному коврику, как зверь по клетке. Он то и дело потирал ладони, словно к ним пристали мельчайшие частицы грязи. — Ненавижу этот желтый ковер! — взорвался он. — Какие в этой стране маленькие ковры! Маленькие, желтенькие... Все здесь маленькое и желтенькое! Вам надо побыть на солнце, Джеральд, у вас нездоровый вид. Секретарь тихонько вздохнул. Наверное, у босса нервное расстройство. — Я скажу им, что вы заболели, сэр. Липпинкотт встрепенулся, будто впервые понял, что рядом с ним находится секретарь, и покачал головой. — Нет, это не годится. Разве вам не известно, что мы, Липпинкотты, никогда не болеем? Отец этого не перенесет. Ладно, нам не избежать этого дурацкого совещания. Только давайте побыстрее его закончим. Шагая по коридору, Липпинкотт шепнул секретарю: — Будьте поблизости. Вы мне понадобитесь. Секретарь кивнул, недоумевая про себя, что это за блажь. Потом он обогнал босса, чтобы открыть для него дверь, и посторонился, пропуская Липпинкотта вперед. Четырнадцать японских бизнесменов, увидев в дверях Липпинкотта, дружно вскочили, желая засвидетельствовать свое почтение. Секретарь увидел, как его босс отпрянул, словно усмотрел в рвении японцев угрозу для себя. Пока Липпинкотт боролся с охватившей его нерешительностью, секретарь обогнул его и вошел в гостиную первым. — Благодарю, господа, — произнес он. — Прошу садиться. Все четырнадцать разом сели. Секретарь оглянулся на Липпинкотта и ободряюще улыбнулся. Тот кивнул, но вошел с опаской, словно ступая по минному полю. Остановившись у ближайшего к двери края стола, он далеко выдвинул кресло и сел на самый его краешек, словно готовясь в любой момент кинуться к двери. Японцы смотрели на него с вежливым любопытством. Марико Какирано встал и тоже отодвинул свое кресло подальше от стола, после чего снова уселся. Остальные тринадцать бизнесменов поступили так же. Теперь, чтобы достать что-нибудь из атташе-кейса, любому пришлось бы вставать и подходить к столу. Секретарь заметил на лбу у Липпинкотта испарину и расслышал отданный свистящим шепотом приказ: — Джеральд, сядьте между ними и мной! Определенно нервное расстройство! — подумал о боссе секретарь. Если он прав, Лэму Липпинкотту не миновать дурдома. Японцы сидели смирно и улыбались, пока секретарь не уселся. Тот поставил кресло между Липпинкоттом и столом под таким углом, чтобы можно было видеть одновременно и японцев, и босса. Теперь Липпинкотт потел, как марафонец, и затравленно переводил взгляд с одной желтой физиономии на другую. Наверное, кого-то ищет, подумал секретарь. Липпинкотт открыл рот, по каждое слово давалось ему мучительно. — Вы знаете, зачем мы собрались здесь, господа, — начал он, делая длительные паузы между словами. Четырнадцать голов согласно кивнули. — Президент желает, чтобы компании Липпинкоттов, действуя через посредничество ваших компаний, развили торговлю с Красным Китаем, что будет способствовать росту нашего торгового оборота и укреплению доллара. Такова позиция президента. Дружный кивок. — Я знаю, что вам, желтым бесенятам, нельзя доверять, — выпалил Липпинкотт. — Думаете, я забыл про Пирл-Харбор? Секретарь в ужасе посмотрел сначала на Липпинкотта, потом на его аудиторию. Японцы были ошеломлены. Послышался возмущенный ропот. — Не смейте возражать, варвары-недомерки! — прикрикнул Липпинкотт. — Я знаю вам цену! Вы только и помышляете, как бы застать нас врасплох и обвести вокруг пальца. Когда вы споетесь с китаезами, то быстро сообразите, как драть с нас три шкуры. Липпинкотт с такой силой впился в ручки кресла, что у него побелели костяшки пальцев. Марико Какирано вскочил. — Мистер Липпинкотт, я протестую! Липпинкотт обмяк. — Предупреждаю, держитесь от меня подальше. Не подходите! — Он съежился, как ребенок, ожидающий взбучки. — Вы не имеете права! — пискнул Какирано. Остальные тринадцать бизнесменов тоже повскакали с мест. Некоторые были разгневаны, но большинство испытывали изумление или смущение. Прежде чем Какирано снова раскрыл рот, Лэм Липпинкотт вскочил и выбросил вперед руки, словно готовясь отразить атаку четырнадцати противников. — Не смейте, желтокожие дьяволы! Я знаю, вам подавай мое мясо, мои кости! Не выйдет! Секретарь встал. Липпинкотт размахивал руками, словно борясь с воображаемыми насекомыми, перешедшими в атаку. — Сэр, — заикнулся было секретарь, — не лучше бы нам... Липпинкотт не дал ему договорить: он заехал ему по физиономии, заставив рухнуть на кресло. — И ты туда же? Ты заодно с этими стервятниками? Марико Какирано с омерзением покачал головой и оглядел соотечественников. Заручившись их одобрением, он направился к двери. Остальные потянулись за ним, образовав безупречную цепочку. — Все на одного? Не выйдет! — крикнул Липпинкотт и хотел было кинуться наутек, но зацепился ногой за секретарское кресло, опрокинув Джеральда на ковер. Тот,придя в себя, увидел, как его босс прошибает головой оконное стекло и, раскинув руки, наподобие лебединых крыльев, устремляется в полет. От тротуара его отделяло шесть этажей. Лэм Липпинкотт погиб не просто так. Он упал на троих пожилых японцев. Все четверо умерли на месте. Проведя тщательное расследование, токийская полиция пришла к выводу, что произошел трагический несчастный случай. В тот же день, ближе к вечеру, в кабинете доктора Елены Гладстоун, директора лаборатории «Лайфлайн», зазвонил телефон. Это был не обыкновенный звонок, а особый сигнал. Прежде чем поднять трубку, доктор Гладстоун надавила под столом на специальную кнопку, заблокировав дверь. — Да, — произнесла она и выслушала доклад о печальной участи Лэма Липпинкотта. — Как неприятно! — посетовала она. — Его смерть не входила в наши планы, — сказал голос в трубке. — Предугадать реакцию невозможно, — ответила она. — Мы еще не вышли из стадии эксперимента. — Подобное не должно повториться, — приказал голос. — Не повторится, — пообещала доктор Гладстоун и повесила трубку, после чего, доверяя дверным замкам, от души расхохоталась. В 25 милях к северу от манхэттенского кабинета доктора Гладстоун зазвенел еще один телефон. Доктор Харолд В. Смит, глава тайной организации КЮРЕ, вынул трубку из нижнего ящика стола и сел так, чтобы видеть в окно, непроницаемое для взглядов снаружи, волны залива Лонг-Айленд. — Слушаю, сэр, — сказал он в трубку. Смит оставался главой тайной организации при правлении пяти президентов, и каждый из них обладал неповторимым характером, что проявлялось и в телефонных разговорах. Организацию создал первый из пяти, молодой президент, чью жизнь оборвала пуля убийцы. Он задумал КЮРЕ как агентство, действующее независимо от Белого дома. Президенту не полагалось давать КЮРЕ поручения, он лишь предлагал, чем заняться агентству. Президент мог отдать Смиту единственный приказ — распустить КЮРЕ. Подбирая главу организации, первый президент принял мудрое решение, остановив выбор на Смите: получив такой приказ, Смит немедленно распустил бы организацию, невзирая на опасность этого шага для его собственной и любой другой жизни. О трудностях, пережитых Америкой в 60-70-е годы, свидетельствовало то, что каждому следующему президенту очень хотелось распустить КЮРЕ, но ни один так и не осмелился отдать соответствующий приказ. Смит знал каждого по голосу. У первого был отрывистый говор уроженца Новой Англии, который умел даже неправильно выговариваемые слова подавать как свое достоинство; у другого была неразборчивая, эмоциональная речь техасца, близкого к почве, — этот был единственным из знакомых Смиту президентов, в котором бурлила жизнь. Голос следующего президента был по-калифорнийски резок; при разговоре с ним Смиту всегда казалось, что собеседник всю беседу спланировал заранее, обдумал 25 вариантов разговора и 24 отбросил, оставив наилучший. Этот голос принадлежал истинному профессионалу, его обладатель уважал точность, но у Смита не проходило чувство, что он напряжен, как тугая струна, и стоит этой струне лопнуть, — и ему придется туго. Потом Смиту приходилось слушать другой голос — простой выговор выходца со Среднего Запада. Президент обладал такой речью, словно не чувствовал родного языка и не отдавал себе отчета, о чем говорит. Впрочем, его не подводили инстинкты, и он отличался крепкой волей. Смит испытывал к нему симпатию: не умея говорить, он умел руководить. Характерной особенностью Смита было то, что он ни разу за 18 лет не участвовал в выборах президента. Он полагал, что предпочтение, отданное одному из кандидатов, будет в дальнейшем влиять на его отношения с победителем. Не голосовал он и за теперешнего президента и ни разу не задавался вопросом, кого бы выбрал, приди он на избирательный участок. Однако порой он позволял себе роскошь признаться самому себе, что этот президент ему не по душе. Президент был южанином, и Смит ловил себя на том, что относится к нему с предубеждением на том, главным образом, основании, как звучит по телефону его голос. В этом голосе, в отличие от голосов многих южан, отсутствовала мелодичность; он звучал неровно, с паузами в неожиданных местах, словно его обладатель зачитывал случайные слова. Президент был ученым, и Смиту казалось, что он постоянно борется с научным подходом ко всем явлениям. Он обладал редкой способностью к самообману, и Смит не только упрекал себя за неприязнь к нему, но и испытывал недовольство собой за неспособность более отчетливо представить себе этого президента. Однако, отвечая на звонок, Смит забыл про свое личное отношение к очередному американскому президенту. — Что вам известно о деле Липпинкотта? — спросил голос с южным акцептом. — Я получил отчеты о случившемся в Токио, — начал Смит. — Мои собственные источники подтверждают их правдивость. Первичный зондаж ничего не выявил: никаких осложнений ни дома, ни в бизнесе. Сведения о психической неуравновешенности, госпитализации или лечении на дому отсутствуют. С момента смерти Лэма Липпинкотта прошло 8 часов. Поэтому я склоняюсь к заключению, что случившееся объясняется непредсказуемым нервным срывом с трагическим исходом. Видимо, он не выдержал напряжения. — Я тоже так подумал, — сказал президент, — но несколько минут назад мне на стол легло весьма необычное письмо. — Письмо? От кого? — Если бы я знал! — вздохнул президент. — Какая-то бессвязная писанина. — Как и большая часть вашей почты, — сухо прокомментировал Смит. — Именно. Письмо скорее всего очутилось бы в корзине, не попав ко мне, но ему повезло: мне показали его, потому что только что стало известно о Липпинкотте. Я подумал, что в этом что-то есть... — Что там написано, сэр? — спросил Смит, скрывая нетерпение. Прижав трубку к уху плечом, он подтянул узел своего полосатого, как положено государственному служащему, галстука. Смит был худ и долговяз, ему перевалило за 60, и он ускоренно лысел. Он врос в свой серый костюм, который он, казалось, не снимал всю жизнь. Его облик все больше превращался в символ его родной Новой Англии, а такое зрелище символизирует ушедшие в прошлое времена. — Про Липпинкоттов, — ответил президент. — Про якобы существующий заговор убить их всех. Это как-то связано с животными. — С животными, сэр? Каким же образом? — Об этом в проклятом письме не сказано. — А о том, кто стоит за заговором? — Тоже нет. — Что же в нем сказано? — Что отправитель — частный детектив из Нью-Йорка. — Фамилия, — произнес Смит, нажимая кнопку под столом. Посредине его письменного стола отодвинулась панель, и из отверстия поднялась клавиатура компьютера. Смит приготовился набрать фамилию, чтобы гигантский компьютерный банк данных КЮРЕ, крупнейший в мире, выдал сведения о частном детективе. — Фамилия отсутствует, — доложил президент. — Понятно, — вздохнул Смит. — А что присутствует? — Отправитель — детектив из Нью-Йорка. Ему известно о заговоре с целью уничтожения Липпинкоттов. Это как-то связано с животными, но он не знает, каким образом. Он собирается в этом разобраться. Когда Липпинкотты будут спасены, я пойму, что его письмо правдивое. Он свяжется со мной, чтобы получить в награду медаль. — Бессмыслица! — бросил Смит. — Да, — согласился президент. — Но происшествие с Лэмом Липпинкоттом заставило меня призадуматься... Смит кивнул. Вдалеке он высмотрел парусную яхту, подгоняемую ветром, и удивился, кому пришла охота выйти в море в такой холодный зимний день. — Видимо, — сказал он, — письмо следует передать семье Липпинкоттов. У них есть возможность защитить себя. — Знаю. Но дело в том, мистер Смит, что мы не можем допустить, чтобы сказанное в этом письме оказалось правдой. — Почему? — Потому что я поручил семье Липпинкоттов ряд проектов за рубежом. Они выглядят, как обыкновенные сделки, но замысел заключается в том, чтобы, используя средства Липпинкоттов и привлекая японские компании, открыть обширные рынки сбыта в Красном Китае. — Вы полагаете, что этому может воспрепятствовать иностранная держава? — Не исключено, — ответил президент. — Жаль, что я не знал об этом раньше, — посетовал Смит. — Мы бы приняли меры по охране Лэма Липпинкотта во время его поездки в Токио. — Разумеется. Но я не ждал неприятностей. Я надеялся, что все пройдет гладко, как обычно бывает в таких делах. Смит с трудом поборол искушение прочесть президенту лекцию о предпринимаемых во всемирном масштабе попытках коммунистического блока подорвать экономику США, действуя через банковскую систему и руководство крупнейших корпораций. Человек в здравом уме, если он не напрочь оторванный от действительности мечтатель, не имел права надеяться, что попытка укрепить доллар останется незамеченной и не вызовет реакции со стороны тех, кто спит и видит его падение. Увы, все политики, с которыми приходилось иметь дело Смиту, жили в иллюзорном мире, где надежда неизменно затмевала разум, а прекраснодушные пожелания — уроки истории. Поэтому он ничего не сказал. — Полагаю, вашим людям следует заняться этим, — сказал президент. — Да, сэр. Мне потребуется письмо. — Видимо, вы прибегнете к услугам этих двоих? — Очевидно, — ответил Смит. — Хотя роль телохранителей — не для них. — Велите им действовать осмотрительно, — сказал президент. — Все эти убийства... Смит помнил, как Римо и Чиун спасли этому президенту жизнь, когда была предпринята попытка покушения; как они предотвратили третью мировую войну, чуть не развязанную одним из ближайших друзей президента, по глупости давшим добро на убийство русского премьера. С точки зрения уроженца Новой Англии, последнее заявление президента свидетельствовало о предосудительной неблагодарности. Однако Смит постарался, чтобы его голос звучал как можно беспристрастнее, когда он ответил: — Если вы предпочитаете, чтобы на этот раз я обошелся без них... Не сомневаюсь, что мне найдется, чем их занять. — Нет-нет, — поспешно ответил президент. — Просто велите им не убивать направо и налево. — Я не могу учить их, что делать и как, — холодно сказал Смит. — Они получают задание и действуют самостоятельно. Должен ли я привлечь их? — Да, — ответил президент. — Как хотите. — Нет, сэр, — отрезал Смит, — это ваше желание. Письмо было подано Смиту через полтора часа. Читая его, он поражался, как можно, исписав целых три страницы, сообщить так мало информации. В письме не было фамилии и адреса отправителя; в нем кратко сообщалось о заговоре с целью убийства всей семьи Липпинкоттов с помощью специально обученных животных. Остальной текст представлял собой пространную жалобу на жокеев-итальянцев, полицейских-взяточников и высокую стоимость виски марки «Флейшманн». Если бы один из Липпинкоттов не погиб, добровольно выпорхнув из окна в Токио, письмо неминуемо угодило бы в мусорную корзину. Смит надавил на кнопку справа от телефонного аппарата, и перед ним выросла женщина. Это была высокая негритянка кофейного оттенка. На ней были кожаные брюки и коричневый твидовый пиджак с кожаными нашивками на локтях. Голову ее венчала прическа в стиле умеренного «афро». Ее нельзя было назвать красавицей, однако в ее глазах светился ум, а улыбка, с которой она взирала сейчас на Смита, была не просто данью приличиям, а отражала теплоту ее души. Женщину звали Руби Джексон Гонзалес. Она работала помощницей Смита по административным делам. Прежде она являлась агентом ЦРУ, но ей дважды пришлось попасть в орбиту действий Римо и Чиуна, и того, что она узнала о КЮРЕ, оказалось достаточно, чтобы она стала кандидаткой либо на устранение, либо на прием в организацию. Первую возможность она с успехом отвела, подвергнув Смита умелому шантажу с угрозой разоблачения, так что он был вынужден предложить ей место. Она отличалась организованностью, практичностью, сообразительностью и еще одним свойством: пронзительным криком, способным расколоть гранитный монолит. Этим оружием она пользовалась как средством держать в узде Римо. Тот изъявил готовность выполнить любое поручение Смита, лишь бы не слышать крика Руби. Чиун тоже питал к Руби особые чувства. Он полагал, что, родись у Руби с Римо ребенок, то его кожа была бы, конечно, не желтой, то есть правильной, но светло-коричневой, что не так уж плохо; Чиун забрал бы его в раннем возрасте и воспитал из него Мастера Синанджу. Темой его горьких сетований неизменно была невозможность сделать настоящего Мастера из Римо, слишком поздно попавшего в его, Чиуна, руки. Чиун сулил Руби много золота за одну пустячную уступку, однако та отвечала, что кое-чего она не сделает ни за какие деньги. Римо утверждал, что это — всего лишь способ торговаться, чтобы принудить Чиуна поднять цену. Руби не сомневалась, что, захоти она, Римо не устоял бы перед ней. В любое время, в любом месте. Римо, со своей стороны, был уверен, что достаточно ему щелкнуть пальцами — и Руби станет его рабой. На счету Руби Джексон Гонзалес было полдюжины убийств. Ей было 23 года. — Слушаю, сэр, — сказала она Смиту. Он подал ей письмо, и она наскоро пробежала его глазами. — Найдите того, кто это написал. Она подняла глаза от каракулей. — С какой психбольницы начинать? — буркнула она, но, видя, что Смит не настроен на веселье, отчеканила: — Будет исполнено. Она забрала письмо в собственный кабинетик, где у нее, единственного человека во всем КЮРЕ, не считая самого Смита, имелся терминал с выходом на гигантскую электронную память организации. Там она положила все три странички письма рядом с клавиатурой. Небрежный почерк малограмотного человека был наилучшей зацепкой. Она запросила у компьютера образцы подписей с заявлений о предоставлении лицензии всех частных детективов города Нью-Йорка. Машина безмолвно рылась в памяти на протяжении трех минут, после чего принялась выдавать распечатки с образцами подписей и фамилиями детективов. Образцов и фамилий набралось несколько сотен. Руби внимательно просмотрела все. Для исчерпывающего анализа подписей было недостаточно, однако ей удалось совратить выборку до десяти человек. При этом она дала себе зарок, что ни при каких обстоятельствах не прибегнет к помощи этих десяти безграмотных нью-йоркских детективов. Снова прочитав письмо, Руби с улыбкой подчеркнула тираду в адрес жокеев-итальянцев и дала машине задание отыскать отобранные десять фамилий в телефонных счетах Нью-йоркского заочного тотализатора. Результат обнадеживал: список сократился до трех человек. Эд Колл, Дж.Р. Дероз, Зак Мидоуз. Она еще раз сличила почерк, но так и не определила, кто из троих написал письмо. Казалось, все трос посещали одну и ту же школу, где постигли премудрости безграмотности. Она опять перечитала письмо и выделила место, где говорилось: «А когда вы у себя в белом доме примитесь за дело то почему бы вам не разобраться с продажными полицейскими которые от каждого урывают кусок и трясут любого заслужил он это или нет». Снова повинуясь смутной догадке, она дала машине задание проверить, не фигурирует ли эта троица среди лиц, пытавшихся за последние 20 лет поступить на службу в нью-йоркскую полицию. На поиски ушло три минуты, после чего Руби получила краткий ответ: «Зак Мидоуз». Руби нашла в манхэттенской телефонной книге номер Зака Мидоуза и позвонила. Судя по адресу, контора находилась в убогом закоулке Вест-Сайда, среди трущоб. Номер был отключен, и Руби спросила компьютер, в чем причина отключения. Машина запросила нью-йоркскую телефонную сеть и нашла ответ: номер отключен за неуплату. Руби потребовала у компьютера полную информацию о Заке Мидоузе и получила домашний адрес (трущоба!), сведения о прохождении воинской службы (без отличий), об образовании (неполное) и об уплате налогов (смех!). Несмотря на отсутствие среди сведений домашнего телефона. Руби доискалась до номера управляющего домом, который сообщил, что Мидоуза две недели как след простыл и что задержка по квартплате составляет четыре дня. Достаточно. Автор письма — Зак Мидоуз. Тот же Мидоуз числился среди пропавших за последние несколько недель. Она вернулась к Смиту. — Его зовут Зак Мидоуз. Его не видели уже три недели. Смит кивнул и задумался. — Поедете в Нью-Йорк, — решил он. — Отлично! Надоело торчать на одном месте! Хотите, чтобы я нашла этого Мидоуза? — Совершенно верно. Смит коротко ввел ее в курс дела: угроза, нависшая над Липпинкоттами, и последствия неприятностей в этой семье для американской экономики. — Понятно, — сказала Руби. — Выезжаю. Она направилась к двери. — Организуйте мне встречу с Римо, — сказал Смит. — Когда? — Как можно быстрее. — Тогда сегодня вечером. — Сегодня вечером не получится. — Почему? — Римо любит, чтобы его предупреждали заранее. Он не приедет. — Еще как приедет! — заверила его Руби. — Можете на меня положиться. — У двери она оглянулась. — Вы подключаете к этому делу и его? Смит кивнул. — Передайте этому тупице, что я разберусь сама, не дожидаясь его.Глава четвертая
Римо свирепо посмотрел на Смита. — Что вы сказали? — Он сказал, что хочет поручить нам охрану семьи Липпинкоттов, — проговорил Чиун. — Это я слышал, — буркнул Римо. — Тогда зачем требовать повторения? — Потому что мне хочется, чтобы он сказал то же самое еще раз. — Понятно, — сказал Чину. — Теперь мне все ясно. — Он закатил глаза и повернулся к окну. Они сидели в роскошном номере отеля «МидоулендзХилтон» на 14-м этаже. За рекой Хекенсак и нешироким лугом темнела громада стадиона «Гигант», где футбольная команда «Гиганты» обычно принимала команды соперников. Рядом со стадионом находился ярко освещенный гоночный трек. — Зачем? — спросил Римо у Смита. — Если Липпинкоттам нужна охрана, то у них хватает денег, чтобы нанять детективное агентство «Пинкертон» в полном составе. Приплюсуйте к этому ФБР. Смит покачал головой. Он привык к подобному ворчанию. — Мы не знаем, кто стоит за попыткой уничтожить Липпинкоттов, Римо. Мы даже не знаем, действительно ли они в опасности. — Начните-ка сначала, — попросил Римо. — Вы запутали меня больше, чем обычно. — А мне все абсолютно понятно, — сказал Чиун. — Один из Липпинкоттов вылетает в Токио из окна, — начал Смит. — Никто не знает, что он находился там по тайному поручению президента, связанному с торговлей. Президенту стало известно, что существует план убийства всех Липпинкоттов с помощью каких-то животных. Вот и все, что мы знаем. — Немало, — сказал Римо. — Не исключено, что какое-то иностранное правительство решило убрать семейство Липпинкоттов, чтобы они не выполнили особое поручение президента. Мы ничего не знаем толком, но не можем рисковать. Поэтому мы обратились к вам. — Что это за особое поручение? — спросил Римо. — Оно касается валют и положения доллара на мировых рынках. — Ни слова больше! — отмахнулся Римо. — Ненавижу экономику! — А мне это очень интересно, — сказал Чиун, снова поворачиваясь лицом к говорящим. — Расскажите мне. — Тебе понравится, — обнадежил его Римо. Смит послушно принялся объяснять Чиуну, как снижается курс доллара, как из-за этого дорожает американский импорт и как это приводит к удорожанию американских товаров. Из-за роста цен растут зарплаты, хотя производительность труда не увеличивается, а это приводит к инфляции, которая подстегивает безработицу, а из-за безработицы возникает угроза спада... Пока он говорил, Римо, сидя на краю дивана, крутанул барабан воображаемого револьвера, вставил в него патрон, снова крутанул, приставил дуло к виску, взвел затвор и спустил курок. Несуществующая пуля пробила насквозь его голову. Голова упала на плечо. Смит покосился на Римо. — Не обращайте внимания, — призвал Смита Чиун. — Его сегодня не выпустили проветриться в перемену. Римо сидел с безжизненно упавшей на плечо головой, пока Смит не закончил. — Понятно, — молвил Чиун. — Мы будем охранять Липпинкоттов, поскольку это чрезвычайно важно. Римо выпрямился. — Как это «будем»? Кто это решил? — Руби Гонзалес сказала, что вы с радостью согласитесь выполнить это задание, — пояснил Смит. — У Руби вышли все козыри, — сказал Римо. — Я ее больше не боюсь. — Он вытащил из кармана два мягких резиновых конуса. — Это затычки. При следующей встрече с ней я заткну ими уши, и пускай она вопит сколько влезет — это не произведет на меня ни малейшего впечатления. Кстати, где она? — Она занята тем же делом, — сказал Смит. — Пытается выследить человека, написавшего президенту письмо насчет Липпинкоттов. — Где конкретно? — В Нью-Йорке, — ответил Смит и показал в ту сторону, где на расстоянии четырех миль высился город Нью-Йорк. Римо поднял оконную раму и высунулся наружу. — Руби! — крикнул он во тьму. — Я тебя больше не боюсь! Он сделал вид, будто прислушивается, а потом отошел от окна. — Она говорит, что пока ничего не выяснила. — Я ничего не слышал, — сказал Смит. — Тут всего четыре мили, — сказал Рима. — На таком расстоянии слышен даже шепот Руби. — Приятная женщина, — сказал Чиун. — Она может родить чудесных ребятишек. — И думать забудь, Чиун! — сказал Римо. — Верно, — согласился Чиун и продолжил сценическим шепотом, обращаясь к Смиту: — Руби на него не польстится. Она неоднократно говорила мне, что считает Римо слишком уродливым, чтобы стать отцом ее детей. — Что? — окликнул его Рамо. — Руби сказала кое-что еще, — вспомнил Смит. — Воспроизвожу буквально: «Передайте этому тупице, что я разберусь в этом сама, не дожидаясь его». — Так и сказала? — насторожился Римо. Смит кивнул и продолжал: — Элмер Липпинкотт-старший находится у себя в Уайт-Плейнс. Он ждет вас. Ему сказали, что вы — консультанты правительства, которым поручено предложить его семейству новую систему безопасности. Держите со мной связь: я передам вам, что удалось разузнать Руби. — Обойдемся, — сказал Римо. — Мы сами все выясним еще до того, как она найдет, где припарковаться. После ухода Смита Римо сказал Чиуну: — Я по-прежнему считаю, что охранять Липпинкоттов — глупое занятие, папочка. Разве мы телохранители? Пускай наймут себе охрану. — Ты совершенно прав, — ответил Чиун. — Погоди-ка! Повтори это еще раз. — Ты совершенно прав. Зачем повторять? — Мне захотелось насладиться звуком этих слов, — сказал Римо. — Если я совершенно прав, то зачем нам этим заниматься? — Очень просто. Ты слышал, что говорил император Смит. Если мы сделаем это, то сэкономим Америке уйму долларов. Естественно, в таком случае часть долларов перейдет нам. — Говоря о спасении доллара, Смит имел в виду совсем не это, — возразил Римо. — Разве? — огорчился Чиун. — О, человеческое двуличие! Учти, Римо, за свою историю Дом Синанджу работал на многих императоров, но этот — единственный, который никогда не говорит того, что на самом деле подразумевает, и всегда подразумевает не то, что говорит. — Это точно, — сказал Римо. — Но мы все равно будем выполнять задание. — Зачем? — Чтобы преподать урок Руби. — Сказав это, Римо вернулся к открытому окну, высунулся и крикнул: — Руби, ты меня слышишь? Мы уже идем! Шестью этажами ниже ему ответил густой техасский бас: — Заткнись, парень! У нас на этой неделе игра. — Исчезни! — откликнулся Римо. — Что ты сказал, парень? — Ты не только тупой, но и глухой? Я сказал «исчезни». — Ты в каком номере, парень? — А капитаны ваших болельщиков — уроды! — присовокупил Римо. Так была обеспечена победа команды «Гиганты» в первой игре сезона: все защитники первой линии «Далласских ковбоев» за два дня до встречи угодили в больницу. Игроки общим весом в полторы тонны предпочли наврать тренеру, что больны, а не признаться, что на самом деле у них вышла потасовка с одним дряхлым азиатом и одним худощавым бельм в холле четырнадцатого этажа гостиницы «Мидоулендс-Хилтон», в результате которой все они разлетелись по углам, как кегли. Противник, обрадовавшись прорехам в защите «Ковбоев», озверел и выиграл 9:8, причем выигрыш был бы сухим, если бы «Гиганты», устремившись вперед, не забыли об обороне. Римо и Чиун не видели матча: они находились в Нью-Йорке.Глава пятая
Элмер Липпинкотт-старший тихо поднялся с огромной кровати, стараясь не разбудить спавшую рядом с ним жену Глорию. Липпинкотту было восемьдесят лет, он был высок и тощ, лицо его оставалось худым и обветренным еще с той давней поры, когда он искал нефть в пустынях Техаса, Ирана и Саудовской Аравии, а также в пышущих испарениями джунглях Южной Америки. Легкость его движений не соответствовала преклонному возрасту. Он был краснолиц, волосы, несмотря на седину, сохранили густоту. Если бы в его голубых глазах мелькал огонек веселья, его можно было бы принять за содержателя ирландского бара, двадцать лет тому назад давшего зарок не пить. Однако взгляд Элмера Липпинкотта был тверд и пронзителен. Впрочем, сейчас, когда он смотрел на мирно спящую жену, взгляд этот смягчился. Глория Липпинкотт была блондинкой двадцати пяти лет, кожа ее была изумительно гладкой, тогда как у Липпинкотта — жесткой, как наждак. Ее длинные светлые волосы образовывали на подушке золотистый нимб, и сердце старика сжалось, как бывало всегда, когда он наслаждался без ее ведома зрелищем ее красоты. Он смотрел на ее волосы, безупречные черты лица, грациозный изгиб шеи, невысокую грудь и холм живота, накрытого голубой атласной простыней. Он улыбнулся: она была на шестом месяце беременности, она готовилась подарить ему ребенка. Боже, как она красива! Он легонько прикоснулся к ее животу, ненадолго задержав руку, но не ощутил толчков и разочарованно отошел. Потом он не спеша прошествовал в просторную гардеробную, где с презрением отверг услуги камердинера. «Я всю жизнь одевался самостоятельно. То, что я нашел немного нефти, вовсе не значит, что я разучился сам застегивать пуговицы», — сказал он как-то раз репортеру. Он взглянул на часы: стрелки показывали 6.30 утра. На пути в кабинет располагалась кухня. Кухарка Джерти, поступившая к нему в ранней молодости и уже разменявшая седьмой десяток, стояла у плиты. Он шлепнул ее по заду. — Доброе утро, Джерт! — крикнул он. — Доброе утро, Первый, — ответила женщина, не оборачиваясь. — Ваш сок и кофе на подносе. — А яичница? — Сейчас будет готова. Она разбила скорлупу над сковородкой и, вынув из тостера два куска хлеба, намазала их маргарином из кукурузного масла. — Отличный сегодня денек, Джерти, — сказал Липпинкотт, выпив одним глотком утренние шесть унций апельсинового сока. — Постыдились бы! Лэма только что опустили в могилу, а вы называете день отличным. Липпинкотт прикусил язык. — Что ж, — сказал он, — для него день нехорош. Но мы то живы, и для нас день отличный! Моя жена готовится родить мне сына — разве это плохо? Ты жаришь мне лучшую в мире яичницу — как же я могу не славить день? Туча не должна заслонять солнце. — Миссис Мэри перевернулась бы в гробу, услышь она ваши речи так скоро после смерти Лэма, — упрекнула его Джерти, выкладывая на тарелку яичницу и три кружочка колбасы с другой сковородки. — Наверное, — согласился Липпинкотт, с неприязнью вспоминая Мэри, высокомерную аристократку, тридцать лет бывшую его женой и родившую ему троих сыновей, носивших фамилию Липпинкоттов. — Но она ворочается там не только из-за этого. Он снова шлепнул Джерти, отказываясь расставаться с веселым настроением. Взяв в одну руку чашку с кофе и тарелку, он зашагал по длинному холлу просторного старого особняка в обитый дубовыми панелями кабинет в противоположном крыле. Хотя состояние семейства измерялось теперь восьмизначной цифрой, приобретенные за долгую жизнь привычки не сдавали позиций: Липпинкотт по-прежнему ел быстро, словно иначе ему придется с кем-то поделиться. Проглотив завтрак, он отставил тарелку и, прихлебывая кофе, взялся за бумаги, аккуратно сложенные на столе. Лэм мертв. Ему была поручена зарубежная миссия по установлению торговых связей с Красным Китаем для поддержания доллара, но он погиб. Он не должен был умирать, подумал Липпинкотт. Это не входило в планы. В 9 утра началась его первая за день деловая встреча. Сняв пиджак и закатав рукав, Элмер Липпинкотт-старший повторил то же самое посетительнице. — Смерть Лэма не входила в мои планы, — сказал он. Доктор Елена Гладстоун кивнула и приготовила шприц. — Несчастный случай, — сказала она. — Это иногда происходит, когда ставится медицинский эксперимент. На докторе Гладстоун был твидовый костюм и рыжая блузка. Четыре верхних пуговицы на блузке были расстегнуты. Она извлекла из потертого кожаного саквояжа пузырек с прозрачной жидкостью. — Может быть, нам следует все это прекратить? — спросила она. — Сам не знаю, — ответил он. — Возможно. — Ничего, — сказала доктор Гладстоун, — можете простить и забыть. Никто ничего не узнает. — Нет, черт возьми! — прорычал Липпинкотт. — Я все знаю. Будьте осторожнее! Доктор Гладстоун кивнула. Ее белоснежные зубы казались жемчужинами на фоне несильного загара, волосы горели огнем. — Не волнуйтесь, — сказала она. — Дайте мне набрать шприц. Надеюсь, все идет хорошо? — Моя жена чувствует себя прекрасно. Ваш напарник, доктор Бирс, неотлучно находится при ней. — А как ваше самочувствие? Он со смехом потянулся к ее груди. Она отпрянула, и его рука ухватила воздух. — Елена! — взмолился он. — Я во всеоружии, как бодливый козел. — Неплохо для мужчины вашего возраста, — сказала она, наполняя шприц бесцветной жидкостью из пузырька. — Неплохо? Нет, для мужчины моего возраста это просто отлично! Она взяла его за левую руку и протерла участок кожи смоченным в спирте ватным тампоном. Готовясь сделать ему укол, она говорила: — Помните, что делясь своей радостью со всеми доступными вам половозрелыми женщинами, вы более не стреляете наугад. Соблюдайте осторожность, иначе наплодите столько Липпинкоттов, что больше не будете знать, что с ними делать. — Мне бы одного, — сказал он. — И довольно. Он улыбнулся, когда игла проткнула кожу, представляя себе, как по его жилам разливается здоровье и довольство жизнью. Доктор Елена Гладстоун вводила ему препарат неторопливо; засосав в шприц кровь, она ввела ему в руку получившийся раствор. — Вот и все, — сказала она, убирая иглу. — Вы в порядке еще на две недели. — Знаете, я могу пережить вас, — сказал ей Липпинкотт, спуская рукав. — Возможно, — сказал она. Он застегнул пиджак на все три пуговицы. У Елены Гладстоун красивая грудь. Странно, что он не замечал этого раньше. Ножки и бедра тоже ничего себе. Не пытаясь скрыть свои намерения, он подошел к двери и запер ее на два замка. Повернувшись, он увидел на лице доктора Гладстоун широкую улыбку. У нее был большой соблазнительный рот, полный чудесных зубов, и притягательная улыбка. Мужчине трудно устоять перед такой улыбкой, и она почувствовала это. Она сама стала расстегивать блузку, но Элмер Липпинкотт-старший не отпустил ей на это времени. Он с не свойственной для 80-летних стариков стремительностью пересек кабинет, поднял ее сильными руками над полом и поволок к синему замшевому дивану. Наверху, в спальне Элмера Липпинкотта, проснулась его жена Глория. Сначала она сладко потянулась, потом открыла глаза. Посмотрев направо и не обнаружив рядом мужа, она взглянула на часы на мраморном прикроватном столике. Потом она с улыбкой потянулась к кнопке радом с часами. Спустя 20 секунд в спальню вошел через боковую дверь высокий зеленоглазый брюнет в спортивной майке и синих джинсах. Глория Липпинкотт устремила на него выжидательный взгляд. — Заприте двери, — распорядилась она. Он запер все двери и замер. — Обследуйте меня, доктор, — сказала она. — Для этого я здесь и нахожусь, — ответил доктор Джесс Бирс, широко улыбаясь. — Изнутри, — уточнила Глория Липпинкотт. — Конечно, — сказал он. — Для этого я здесь и нахожусь. — Он шагнул к ней, спуская джинсы. Элмер Липпинкотт застегнул молнию на штанах и опять надел пиджак. — Вы совсем как молодой, — сказала ему доктор Елена Гладстоун. — Ммммммм.... — А как же! Спасибо здоровому образу жизни, диете и... — Хорошей дозе любовного раствора из лаборатории «Лайфлайн», — закончила за него рыжая докторша, вставая с дивана и оправляя юбку. — Я щедро жертвую деньги на благотворительность, — сказал Липпинкотт. — Но ваша лаборатория — первая, отплатившая мне добром за мою щедрость. — Нам только приятно оказать вам услугу. На столе у Липпинкотта зазвенел внутренний телефон. Он поспешно схватил трубку. — Я думаю о тебе, дорогой, — сказала Глория Липпинкотт. — А я — о тебе. Как самочувствие? — Превосходно, — ответила жена, борясь со смехом. — Что тебя развеселило? — поинтересовался Липпинкотт. — Доктор Бирс. Он меня обследует. — Все в порядке? — В полном порядке, — ответила Глория. — Чудесно, — сказал Липпинкотт. — Делай все, что скажет доктор. — Можешь не сомневаться, — сказала Глория, — я сделаю все, что он мне скажет. — Хорошо. Увидимся за обедом. — Пока, — пропела Глория и повесила трубку. — Славный парень этот доктор Бирс, — сказал Липпинкотт Елене Гладстоун. — Не отлынивает от работы. — За это мы ему и платим, — ответила Елена, отвернувшись от старика, чтобы скрыть усмешку, и застегивая блузку. Начало аллеи, ведущей к обширному имению Липпинкоттов, караулили охранники. У толстых железных ворот в каменной стене в 12 футов высотой дежурила охрана. Охранники бродили вокруг самого дома, за дверью тоже околачивались двое. Один из них позвонил Элмеру Липпинкотту в кабинет, чтобы сообщить о прибытии Римо и Чиуна. Второй повел их по холлу, увешанному оригиналами кисти Пикассо, Миро и Сера, разбавленными гуашевыми миниатюрами Кремонези. — Какие уродливые картинки! — заметил Чиун. — Бесценные произведения искусства! — возразил охранник. Чиун взглядом уведомил Римо о своем мнении об охраннике как о человеке, лишенном вкуса, а то и разума, от которого следует держаться подальше. — Хорошие картины, — сказал Римо. — Особенно если тебе по душе люди с тремя носами. — У нас в деревне тоже был художник, — сообщил Чиун. — Вот кто умел рисовать! Волна у него получалась, как настоящая волна, дерево — как дерево. Вот что такое искусство! Но он превзошел себя после того, как я убедил его не терять времени на волны и деревца и заняться делом. — Сколько твоих портретов он написал? — спросил Римо. — Девяносто семь, — ответил Чиун. — Но их никто не считал. Хочешь один? — Нет. — Возможно, мистеру Липпинкотту захочется их приобрести. Сколько он заплатил вот за эту мазню? — спросил он у охранника. — Эта картина Пикассо обошлась в четыреста пятьдесят тысяч долларов, — сказал охранник. — Не понимаю вашего юмора. — Такой была цена. — Это правда, Римо? — Скорее всего. — За портрет человека с пирамидой вместо головы? Римо пожал плечами. — Сколько же мне запросить за мои картины у мистера Липпинкотта, а, Римо? — спросил Чиун и шепотом добавил: — По правде говоря, у меня для всех их не хватает места. — Долларов сто за все, — предложил Римо. — С ума сошел! — возмутился Чиун. — В общем-то ты прав, но ведь ты сам знаешь, как богачи швыряются деньгами, — сказал Римо. Элмер Липпинкотт как раз провожал доктора Елену Гладстоун к двери кабинета, когда ему позвонил охранник. — Это двое от правительства по поводу мер безопасности. Я ими займусь. — Он наклонился к уху Елены. — Не забывайте про осторожность. — Понимаю, — ответила она. — Вот и хорошо. — Он распахнул дверь. Елена Гладстоун вышла и встретилась взглядом с Римо. Его глаза были темны, как полуночные пещеры, и у нее перехватило дыхание. Проходя мимо, она задела его, обдав запахом своих духов. Не поворачиваясь, она зашагала прочь. — Входите, — пригласил Липпинкотт посетителей. Римо смотрел вслед Елене Гладстоун. Прежде чем скрыться, она бросила на него взгляд, заметила, что он смотрит на нее, смутилась, поспешно отвернулась и пропала за дверью. Римо вошел в кабинет следом за Чиуном. Запах гиацинта — так пахли духи Елены Гладстоун — остался в его ноздрях. — Красивая женщина, — сказал он Липпинкотту. — А пахнет пивоварней, — буркнул Чиун. — Мой личный врач, — похвастался Липпинкотт, кивком отпустил охранника и закрыл дверь. — Вам было плохо? — спросил Римо. — Нет, — ответил Липпинкотт. — Обычный осмотр. Присаживайтесь. Чем обязан? — Продается девяносто семь картин, — сказал Чиун. — Все они представляют собой портреты одного и того же лица — добрейшего, мягчайшего, благороднейшего... — Чиун! — одернул его Римо. Он успел развалиться на синем замшевом диване, пропитавшемся запахом духов. Чиун задержался у окна, глядя на Липпинкотта, грациозно опустившегося в кресло у стола. — Вам известно, кто мы такие? — спросил Римо. — Мне известно, что вас направили сюда высокопоставленные люди, чтобы позаботиться о нашей безопасности. Вот и все мои сведения. Меня просили оказать вам содействие, хотя мы столько лет вполне успешно защищаемся сами. — А как насчет вашего сына, проявившего пристрастие к выпрыгиванию с шестого этажа? Он тоже успешно защищался? — Лэм был болен. Он не выдержал напряжения. — Кое-кто в Вашингтоне полагает, что ему оказали в этом помощь. — Совершенно неправдоподобно, — сказал Липпинкотт. — Довольно о мелочах, — вмешался Чиун. — Вернемся к картинам. — Прошу тебя, Чиун! — сказал Римо. — Не сейчас. Чиун сложил руки на груди, спрятав их в широких рукавах своего синего кимоно, и безразлично воздел глаза к потолку. — Кому теперь поручена японская сделка? — спросил Римо. — Моему сыну Рендлу. Сделка вот-вот будет заключена. — В таком случае за ним надо приглядывать, — сказал Римо. — Где он сейчас? — Он живет в Нью-Йорке, — сказал Липпинкотт и назвал адрес. — Я передам ему, что вы его посетите. — Будьте так любезны, — попросил Римо и встал. — Ты готов, папочка? — Мне так и нельзя разговаривать о бесценных произведениях искусства, вот уже десять-одиннадцать лет хранящихся в моей семье? — спросил Чиун. — Что это за произведения? — осведомился Липпинкотт. — Портреты самого благородного, самого мягкого, самого... — Они вас не заинтересуют, — сказал Римо Липпинкотту. Он кивком пригласил Чиуна следовать за ним и направился к двери, но на полпути остановился и оглянулся на Липпинкотта. — Ваш сын, Лэм... — проговорил он. — Что такое? — У него были домашние животные? — Животные? — Липпинкотт застыл. — Не припомню. А что? — Он никак не соприкасался с животными? — Насколько я знаю, нет, — ответил Липпинкотт, пожимая плечами. — А в чем, собственно, дело? — Не знаю, — ответил Римо. — Возможно, к его гибели имеют отношение животные. — Может быть, вы усматриваете в этом какой-то смысл, но я — нет, — сказал Липпинкотт. — Я тоже, — согласился Римо. — Еще увидимся. Он догнал Чиуна и вместе с ним дошел до главной двери. На верхней ступеньке широкой лестницы оба увидели высокую блондинку с большим животом. Прежде чем исчезнуть, блондинка одарила их улыбкой. — Одного никак не пойму, — сказал Чиун. — Чего именно? — Не пойму, откуда берется столько американцев? — То есть? — Это первая беременная женщина, которую я увидел в этой стране за год с лишним. Риме отвлекся: он обратился с вопросом к охраннику у выхода. — Кто эта блондинка? — спросил он. — Миссис Липпинкотт. — Которая? — Супруга Элмера Липпинкотта-старшего. — Теперь понятно, почему старик держится таким молодцом, — сказал Римо и подмигнул охраннику. — А как же! — сказал охранник. Запершись в кабинете, Элмер Липпинкотт позвонил Елене Гладстоун в машину. — Эти двое хотели разнюхать что-то насчет животных. — Понятно, — отозвалась Елена Гладстоун, помолчав. — Может быть, нам временно залечь? — Доверьтесь мне, — сказала она и положила трубку на рычаг в салоне серебряного «ягуара». Она вспомнила двоих мужчин, встреченных перед кабинетом Липпинкотта: старика-азиата и молодого американца с проницательным взглядом и гибкими движениями атлета. Впрочем, он не атлет: он не столько силен, сколько грациозен, как балетный танцор. Ей захотелось увидеться с ними снова, особенно с тем, помоложе. Она оставила машину в гараже около лаборатории «Лайфлайн», вошла в здание и направилась в свой кабинет, откуда сделала два телефонных звонка. Сначала она коротко доложила о появлении двоих любопытных правительственных агентов. — Боюсь, старик начинает трусить, — сказала она. — За Рендла. Ответ состоял из двух слов: — Убейте его. — А как же старик? — Его я возьму на себя. — Раздались короткие гудки. Следующий ее звонок был в «Липпинкотт нэшнл бэнк», в кабинет Рендла Липпинкотта. — Рендл, — сказала она, — говорит доктор Гладстоун. — Привет, Елена. Что я могу для тебя сделать? Подбросить деньжат? — Благодарю, не нужно. Вам пора провериться. У меня есть свободный час после ленча. — Жаль, ничего не выйдет. Я очень занят. — Я звоню вам по поручению мистера Липпинкотта. Придется выкроить время. Рендл Липпинкотт вздохнул. — Он сведет меня с ума своими глупостями! Проверки, витамины, анализы... Почему я не могу быть ходячей развалиной, как все остальные? — Мне очень жаль, — сказала она, — но никуда не денешься. Значит, в час дня? — Ладно, буду.Глава шестая
Руби Гонзалес ступила на загаженную 7-ю Ист-стрит, борясь с тошнотой. Последним жилищем Зака Мидоуза была берлога на четвертом этаже в половине квартала на восток от Бауэри-стрит — мерзкой улочки, чье гордое некогда голландское имя давно ассоциировалось исключительно с «лодырями с Бауэри». Она зашагала к дому Мидоуза, втиснувшемуся между магазинчиком, торговавшим некогда кожаными кошельками и ремешками, но вынужденнымсвернуть торговлю из-за бестолковости владельцев, не понявших, что «ремешки», представляющие важность в этом районе, плетутся не из кожи, и сырной лавкой с более счастливой судьбой, так как помимо сыра здесь продавалось спиртное. Мусор перед домом Мидоуза слежался и походил на горную породу. В эту часть Нью-Йорка еще не донеслись веяния из более благополучных районов, где от владельцев требовали подбирать испражнения за своими собачками: на тротуаре, как и на мостовой, шагу негде было ступить из-за собачьего кала. Руби удачно миновала минные поля и поднялась на выщербленное цементное крыльцо. Она достаточно часто наезжала в Нью-Йорк, чтобы знать, что наружные звонки в таких домах никогда не работают, поэтому нашла на стене надпись фломастером, обозначавшую номер квартиры управляющего домом, после чего откинула внутреннюю задвижку кредитной карточкой висконсинского магазина «Сыры-почтой». Табличка на двери управляющего гласила: «Мистер Армадуччи». Руби надавила кнопку звонка, готовясь испытать на собеседнике свои чары, однако вид детины с волосатыми плечами в майке заставил ее забыть о чувстве долга. — Что надо? — прорычал он. Она поспешно предъявила удостоверение агента ФБР. Он схватил удостоверение жирными пальцами. Она дала себе слово, что выбросит удостоверение, как только выберется на свежий воздух. — Мне нужно побывать в квартире Мидоуза, — сказала она. — Чего? — Детина изъяснялся на наречии, отличающем любого нью-йоркца, свидетельствующем об исключительно крупных городских расходах на образование. — А то вы не врубились, — ответила Руби ему в тон. — Ордер, — Это слово нью-йоркцы учатся произносить вторым после слова «мама», чему и обязаны своей всемирной славой головастых малых. — Зачем он мне? — удивилась Руби. — Нет ордера — скатертью дорога. — Если я обращусь за ордером, то приду не одна, — припугнула его Руби. — Со мной явится половина всего санитарного департамента. — Эка важность! Они что, станут искать владельца дома? Пускай поищут! Даже я не могу его найти. — Нужен им владелец! Стоит им взглянуть на этот притон, как они выволокут вас на улицу и пристрелят на месте. Бах-бах! — Как смешно! — Ключи от квартиры Мидоуза! — Ждите здесь. Пойду поищу. Поиски ключей заняли пять минут. Их вид свидетельствовал о том, что мистер Армадуччи прятал их на плите, в жаровне с кипящим куриным жиром. — Увидите этого Мидоуза — скажите ему, что я вышвырну его на улицу: он уже три недели не платит за квартиру. — А такого же милого местечка он больше нигде не сыщет, — посочувствовала Руби. — Ага. — Управляющий поскреб большую часть брюха, не помещавшуюся под майкой, и от души рыгнул. Руби поторопилась вверх по лестнице, пока он не облегчился в подъезде, что, судя по запаху, прочно вошло у жильцов в привычку. — Где квартира? — спросила она на бегу. — Последний этаж, слева. Поднимаясь по скрипучим ступенькам. Руби задавалась вопросом, не выведен ли особый подвид — «нью-йоркские управляющие домами». Преобладание среди них двойников мистера Армадуччи не могло объясняться простым совпадением. Однако зрелище дома снаружи и изнутри и даже самого мистера Армадуччи не подготовило Руби к тому, что она застала в квартире Зака Мидоуза. Квартира выглядела так, словно ее на протяжении последних десятков лет использовали как склад грязного белья. Во всех углах обеих комнатушек валялась невообразимо грязная одежда. Раковина была набита пластмассовыми тарелками и чашками, которых хватило бы на две жизни. Вздохнув, Руби подумала, что белые ведут странный образ жизни. Зато провести в квартире обыск не составило труда. Главное было не спотыкаться о хлам на полу. Она обнаружила всего два места, где могло храниться что-либо ценное: зеленый шкаф в спальне и ящик под раковиной. Руби не знала толком, что ищет, однако ни там, ни здесь не обнаружила ничего, что бы поведало ей о Заке Мидоузе больше, чем она уже знала о нем: он был неряхой, у которого не осталось чистой одежды. Руби проковырялась в квартире целый час, но так ничего и не нашла. В телефонном справочнике трехлетней давности не оказалось ни приметных телефонных номеров, ни адресов друзей или родственников. Ей попалась грошовая фотография, на которой красовался, видимо, Зак Мидоуз собственной персоной. Она решила, что у него дурацкий вид. Стопка старых программок скачек не привлекла ее внимания. Прежние достижения некоторых лошадей были помечены значком "х", словно Зак заранее исключал их из числа претенденток на победу. На всех этих лошадях скакали жокеи с итальянскими фамилиями. Руби убедилась, что нашла того, кого искала. Напоследок она, зажав нос, опрокинула когда-то белую пластмассовую мусорную корзину. К дну корзины прилипли салфетки с кроваво-красной надписью: «Закусочная Манни». Судя по адресу, заведение располагалось прямо за углом. Руби заперла дверь квартиры и позвонила в дверь мистера Армадуччи, чтобы вернуть ключи. — У Мидоуза бывали посетители? — спросила она. — Нет, к нему никто не ходил. — Спасибо. — Она отдала ему ключи, постаравшись не прикоснуться к его руке. — Эй! — окликнул он ее. (Руби оглянулась.) — Вы оттуда ничего не прихватили? — Надеюсь, что нет, — ответила Руби. Закусочная Манни была именно таким местом, которого заслуживал этот квартал, а Манни выглядел так, словно потратил жизнь на то, чтобы соответствовать качеству своей закусочной. Он оказался хорошим знакомым Зака Мидоуза. — Еще бы! — сказал он Руби. — Он заглядывает сюда два-три раза в неделю. Обожает мои сандвичи с копченой говядиной. — Могу себе представить! — сказала Руби. — Давно вы его видели в последний раз? — Сейчас соображу... — Манни пожал плечами. — Нет, уже недели две, как он не показывается. — Не знаете, куда он мог подеваться? Кто его друзья? — Никогда не видел его в компании, — ответил Манни и с подозрением спросил: — Зачем он вам понадобился? — Меня прислал мой босс, — ответила Руби, не моргнув глазом. — Мне надо передать ему деньги. — Деньги? Мидоузу? — Манни недоверчиво сморщил нос. — Ему. — А кто ваш босс? — Важная шишка. Мидоуз работал с его женой — ну, сами понимаете... — Она многозначительно посмотрела на Манни. Тот немного постоял в задумчивости, а потом кивнул. — Иногда он отирался в «Бауэри-баре», — сказал он. — Может, его видели там? Эрни принимал ставки Мидоуза... Руби поняла, что букмекера Мидоуза звали Эрни, Она нашла его в баре, у самой двери. На Эрни был синий костюм в тонкую полоску, на носу у него сидели очки с розовыми стеклами, а на пальце красовался перстень с тигровым глазом, похожим на треснутое яйцо динозавра. Эрни то и дело выглядывал на улицу. Он сделал попытку вести себя в отношении Руби как галантный кавалер, с облегчением вздохнул, когда попытка была отвергнута, и с готовностью заговорил о Заке Мидоузе. — Это мой близкий друг! Так ему и скажите. Пускай заходит! Ему нечего бояться. — Я тоже его разыскиваю, — сказала Руби. — Он и вам задолжал? — спросил Эрни. — Наоборот, это я должна передать ему деньги. Эрни поднял глаза от пивной кружки с красным вином. Беседа принимала занятный оборот. — Сколько? — Они не при мне. Пятьсот долларов. Мне велено привести его к боссу, и тот отсчитает ему денежки. — Пятьсот? Этого достаточно. — Достаточно для чего? — Чтобы он расплатился со мной. — Вы знаете, где можно его найти? — Знал бы, сам бы нашел, — ответил Эрни. — Вы знаете кого-нибудь из его друзей? — У него не было друзей. — Эрни пригубил вино. — Погодите-ка... Кажется, на Двадцать первой стрит... — Он помолчал. — Если вы его найдете, то позаботьтесь, чтобы он отдал мне три сотни из своих пяти. — Заметано, — сказала Руби. — Как только я его найду, тут же поволоку к своему боссу за деньгами, а потом лично приведу его сюда. — Кажется, вам можно верить. Есть там одна баба по имени Флосси. Она сшивается по Двадцать второй стрит, между Восьмой и Девятой авеню. Не вылезает из баров. Раньше она была уличной проституткой, а может, и до сих пор этим промышляет. Мидоуз всегда при ней. Кажется, он иногда у нее ночует. — Флосси, говорите? — Флосси. Вы ни с кем ее не спутаете. Жирная, как цистерна. Глядите, чтобы она ненароком на вас не присела. — Спасибо, Эрни, — сказала Руби. — Как только я его найду, мигом приведу сюда. Выйдя на свет. Руби застала водителя муниципального буксира за привязыванием троса к бамперу ее белого «линкольна-континентал». — Эй, полегче! — крикнула она. — Это моя машина. Водитель был толстым негром с прилизанными, как у солиста джаз-клуба 30-х годов, волосами. — Неправильная парковка, милашка, — объяснил он. — Еще чего? Где знак? — Вот там. — Негр неопределенно махнул рукой. Прищурившись, Руби разглядела на дальнем столбе что-то круглое. — Знак вон где, а машина здесь, — сказала она. — Знаки — не мое дело, — сказал водитель. — Моя задача — отбуксировывать машины. — Во сколько это мне обойдется? — В семьдесят пять долларов: двадцать пять штраф, пятьдесят буксировка. — Давай сосуществовать: я плачу тебе пятьдесят, и ты оставляешь в покое мою машину. — Восемьдесят — и езжай на все четыре стороны, — предложил водитель, подмигивая. — Да ты не только тупица, но и жадина! — сказала Руби. — Девяносто, — откликнулся водитель. — В гробу я видела таких уродов! — Тогда сто, — согласился водитель и наклонился к бамперу, чтобы закрепить трос. Руби обошла его буксир спереди и спустила оба передних колеса. Тяжелая махина клюнула передом. Услыхав шипение, водитель попытался остановить Руби, но та уже садилась в такси. — Эй, ты! — крякнул водитель. — Что же мне теперь делать? — Вызывай буксир, — посоветовала Руби. — А когда в следующий раз явишься в автоинспекцию, то не забудь прихватить с собой адвоката. На Двадцать вторую улицу, — сказал она таксисту.Глава седьмая
Возвращаясь к себе в кабинет в 2.15 дня, Рендл Липпинкотт насвистывал... Это было для него так необычно, что две его секретарши недоуменно переглянулись. — В следующий раз он исполнит у себя на письменном столе чечетку, — сказала одна. — А меня изберут папой римским, — ответила другая, по имени Дженни, которая была старше первой на полгода. Однако избрание папой римским проигрывало по неожиданности тому, что ожидало Дженни, когда она, повинуясь звонку, вошла в 2.30 в кабинет Липпинкотта. Банкир ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Он по-прежнему что-то насвистывал. — С вами все в порядке, сэр? — спросила она. — Никогда не чувствовал себя лучше. Как будто заново родился. Будьте умницей, пошлите за бутылочкой пивка. К 2.50 Липпинкотт уже не испытывал уверенности, что хорошо себя чувствует. Он сбросил пиджак и снял галстук. К 2.55 за пиджаком и галстуком последовала рубашка, и Дженни, вошедшая к боссу с пивом, застала его в одной майке. Увидев его в таком виде, она едва не выронила поднос. Не обращая внимания на ее недоумение, он вскочил и сбросил одежду. — Ненавижу одежду! — сообщил он. — Ненавижу, и все тут. Это пиво? Отлично! Он выпил почти всю банку, а потом стянул и майку. Секретарша заметила, что кожа у него бледная, с красными пятнами, как у махнувшего на себя рукой 45-летнего забулдыги с избыточным весом. Она стояла как завороженная, не в силах двинуться с места. Только когда Липпинкотт расстегнул ремень и начал расстегивать молнию на брюках, она отвернулась и выскочила из кабинета. Заглянув в журнал, она столкнулась с проблемой. В 3.15 к боссу должен был явиться вице-президент «Чейз Манхэттен бэнк». Как заставить босса одеться к встрече? Она размышляла на эту тему до 3.10, когда, глубоко вздохнув, набралась храбрости и вошла в кабинет. Прямо на пороге она застыла: Липпинкотт лежал голый на кушетке, беспокойно ерзая, словно гладкая ткань обивки раздражала ему кожу. Увидев секретаршу, он приветливо поманил ее: — Входите! Она не двинулась с места, стараясь не встречаться с ним глазами. — Мистер Липпинкотт, через пять минут у вас встреча с «Чейз Манхэттен». — Превосходно! Я на месте. — Думаю, вам нельзя проводить эти переговоры раздетым, мистер Липпинкотт. Он покосился на свою наготу, словно впервые обнаружил, что гол. — Наверное, вы правы, — проговорил он. — Господи, как я ненавижу одежду! Может, завернуться в простыню? Скажите посетителям, что я только что приехал с собрания клуба, где все одеваются в тоги. Как по-вашему, это годится? Можете раздобыть мне простыню? В его взгляде светилась надежда. Она отрицательно покачала головой. Он обреченно вздохнул. — Ваша правда. Ладно, одеваюсь. Через несколько минут, встретив в приемной представителя «Чейз Манхэттен», секретарша сперва позвонила Липпинкотту и многозначительно спросила его: — Вы готовы к встрече, сэр? — Разумеется. Хотите удостовериться, что я одет? Одет, одет! Пусть войдет. Секретарша вошла в кабинет вместе с посетителем. Липпинкотт сидел за письменным столом. Рукава его рубашки были закатаны, галстук отсутствовал. Обычно избыточно вежливый, на сей раз он не поднялся, чтобы поприветствовать гостя, а просто махнул рукой, указывая на стул. Заранее содрогаясь, Дженни скосила глаза и увидела рядом со столом пиджак Липпинкотта, его галстук, майку, трусы и ботинки с носками. Одетой была только верхняя часть его туловища. Дженни едва не вскрикнула. — Какие-нибудь поручения, сэр? — выдавила она. — Нет, Дженни, все прекрасно. — Однако прежде чем она исчезла за дверью, он окликнул ее: — Не уходите домой, пока я с вами не поговорю. Встреча продолжалась два часа: двум банковским империям требовалось многое согласовать. Человек из «Чейз Манхэттен» проигнорировал странный вид обычно безупречного Липпинкотта, памятуя, что находится в одной клетке с финансовым тигром. Однако совсем скоро он убедился, что тигр лишился зубов. Он соглашался со всеми предложениями «Чейз Манхэттен». — Вы не обведете меня вокруг пальца? — на всякий случай спрашивал Липпинкотт, и его собеседник, который ради дела не пощадил бы и собственную мать, крутил головой и твердил: «Что вы, что вы!», чувствуя себя хулиганом, отнимающим у ребенка конфетку. Рендл Липпинкотт то и дело поглядывал на часы, которые он снял с руки и положил перед собой. Он все время чесал голое запястье, словцо цепочка натерла ему руку. Представитель «Чейз Манхэттен» ретировался. С 4.30 Дженни Уэнамейкер сидела без дела, готовая уйти. Вторая секретарша уже упорхнула, сочувственно подмигнув Дженни. Дженни уже четыре раза мазала помадой губы и три раза накладывала тени. В привычки Рендла Липпинкотта не входило засиживаться допоздна и задерживать секретарей. Напротив, он был настолько нетребователен к своим секретарям, что Дженни заподозрила сперва, что ее взяли на эту работу за форму ее груди или длину ног; однако спустя полгода, в течение которых Липпинкотт не предпринял ни одной попытки ухаживания, она решила, что ошиблась. Уходя, человек из «Чейз Манхэттен» сказал Дженни: — Мистер Липпинкотт просит вас к себе. Он вошла, опасаясь худшего. Вдруг он опять разделся догола? Как-никак его братец покончил с собой в Токио... Вдруг всех Липпинкоттов, проживших половину отмеренного им срока, охватил приступ безумия? Однако Липпинкотт по-прежнему сидел за столом с закатанными рукавами. Он улыбнулся Дженни такой широкой улыбкой, что ее опасения только усилились. — Дженни, — начал Липпинкотт и, помолчав, продолжил: — Не знаю, как это сказать... Дженни не знала, как на это ответить, поэтому решила молча дождаться продолжения. — Мммм... Вы чем-нибудь заняты сегодня вечером? Прежде чем вы ответите, я спешу предупредить вас, что это не приставание или что-нибудь в этом роде: просто мне хочется развеяться в чьей-нибудь компании. — Он с надеждой посмотрел на нее. — Собственно, я... — Где хотите, сказал он. — Ресторан, танцы. Кажется, существуют какие-то дискотеки? Вот туда мне и хочется. У Дженни Уэнамейкер не было никаких планов на вечер, и общество Рендла Липпинкотта вполне ее устраивало. — Собственно, я... — Отлично! Куда вы хотите пойти? Ей тут же пришла в голову самая модная нью-йоркская дискотека, где процветала грубость, что делало заведение неотразимым для нью-йоркцев. Ежевечерне в помещение набивалось на несколько сот человек больше, чем оно могло вместить, однако для почетных гостей, а к таковым, безусловно, относился Рендл Липпинкотт, место нашлось бы всегда. — Я вернусь к себе и сделаю заказ, — сказала Дженни. — А вы тем временем оденетесь... — В ее голосе звучала надежда. Она схватила телефонную трубку. Заказывая места для Рендла Липпинкотта и мисс Дженни Уэнамейкер, она чувствовала себя всесильной. Шесть холодных вечеров провела она у входа в эту дискотеку, надеясь, что ее впустят, и шесть раз уходила ни с чем. Сегодня все будет по-другому: сегодня она сама будет поглядывать на неудачников свысока. Она ждала босса в приемной. Липпинкотт появился через пять минут полностью одетым, если не считать незатянутого узла галстука; в рубашке и пиджаке он чувствовал себя, как в панцире. Они поужинали в ресторанчике у воды. Липпинкотт все время чесался, даже тогда, когда признавался ей в своем желании уединиться на каком-нибудь островке в Южных морях и жить там, как дикарь: бродить по пляжам и питаться моллюсками. — Мечта всей вашей жизни? — спросила Дженни. — Нет, эта мысль посетила меня только сегодня днем. Но иногда мысли бывают настолько правильными, что в них не сомневаешься, когда бы они тебя ни посетили. Она была рада, что он не попросил ее угостить его ужином в ее квартире. Ее квартира, как жилище всякой обитательницы Нью-Йорка, представляла собой помойку, и для того, чтобы принять у себя почетного гостя, ей пришлось бы взять 10-дневный отгул. Они долго наслаждались напитками. Дженни решила, что Рендл Липпинкотт — приятный и обходительный мужчина; сам по себе, без семейной поддержки, он ни за что не сделался бы мультимиллионером. В его характере, как в лице и в теле, не было твердости, стержня, без которого, по мнению Дженни, не приходилось мечтать о богатстве. Однако она находила его приятным, хотя и глуповатым. Он болтал о невинных удовольствиях, подобно хождению по песочку, купанию голышом на частном гавайском пляже, беготне по лесу за сеттерами-рекордсменами и подглядыванию за планетами в мощный телескоп. Его заветной мечтой оказалось промчаться на гоночном автомобиле по лос-анджелесскому стадиону «Колизей». После бесчисленных рюмок и четырех чашек кофе они, наконец, встали. Липпинкотт, казалось, не сомневался, что вечер пройдет удачно. Невзирая на разницу в возрасте, Дженни уже подумывала, не собирается ли Липпинкотт расторгнуть свой брак; если так, то у нее есть перспектива, пускай она — всего лишь секретарь. Случаются вещи и похлеще. Она решила не противиться, если он попросится к ней ночевать. Придется велеть ему подождать в коридоре минут десять, пока она раскидает хлам по углам. До дискотеки они добрались в одиннадцатом часу. Еще в машине Липпинкотт снял галстук и отдал его таксисту. У дверей собралось человек двадцать, надеясь попасть в число помазанников и проскользнуть в святилище. Дженни подвела Липпинкотта к субъекту, сторожившему дверь, — суровому, как все ничтожества, наделенные властью карать и миловать. — Мистер Липпинкотт и мисс Уэнамейкер, — веско произнесла она. Суровый узнал Липпинкотта, и на его лице расцвела улыбка, к которой не были приучены его лицевые мускулы. — Конечно! Проходите! Дженни улыбнулась и взяла Липпинкотта за руку. Кто знает, как все обернется, думала она. Миллионеры и раньше женились на секретаршах, так почему это не может произойти еще раз? Их встретил судорожно мигающий свет и оглушительный грохот. На тесной площадке некуда было ступить из-за танцующих пар. Все были усыпаны блестками, на большинстве были одеяния из прозрачной или матовой пластмассы, кожи, меха и перьев. — Вот, значит, как... — протянул Липпинкотт, удивленно озираясь. Дженни со знанием дела произнесла: — Да. Тут всегда так. Они прошли за официантом к столику и заказали выпивку. Липпинкотт дубасил по столу руками в такт музыке. Внезапно он вскочил и сбросил пиджак, оставшись в рубашке с закатанными рукавами. Дженни не возражала, хотя, будь с ней кавалер попроще, она испепелила бы его негодующим взглядом. Рендла Липпинкотта никто не выведет вон по причине неподобающего туалета. Она разглядывала танцующих, Липпинкотт самозабвенно звенел ложкой о бокал. Она узнала двух кинозвезд, знаменитого рок-певца и известного литератора, бросившего перо и заделавшегося ведущим телешоу. На большее трудно было рассчитывать: теперь она не один год будет делиться с подружками впечатлениями от увиденного. — Не выношу эту одежду! — простонал Липпинкотт. — Хотите, потанцуем? — А вы умеете? — спросила Дженни, боясь опозориться в присутствии такой публики. Однако следом ее посетила другая мысль: разве можно опозориться, танцуя с самим Рендлом Липпинкоттом, как бы плохо он ни танцевал? — Не умею. Но, кажется, это просто. — Он потащил ее на середину зала в тот самый момент, когда явился официант с заказом. Дженни без труда поймала ритм и принялась самозабвенно колыхать бедрами. Рендл Липпинкотт танцевал отвратительно: он топал ногами, беспорядочно размахивал руками и даже не пытался уловить ритма. Однако при этом он громко хохотал, наслаждался жизнью и не обращал внимания на недоумение окружающих. Стоило кому-нибудь сделать оригинальное движение, он немедленно копировал его. Совсем скоро Дженни перестала смущаться своего партнера и принялась веселиться, подражая ему. Ей пришло в голову, что Рендл Липпинкотт впервые в жизни смеется от души. Первому разу суждено было стать последним. Протанцевав минуты три, Липпинкотт, хихикая и отдуваясь, расстегнул рубашку и бросил ее на пустой стул. За рубашкой последовала майка; потом плотина условностей была снесена, и он плюхнулся на пол, чтобы снять брюки, носки и ботинки. Люди вокруг вылупили глаза. Официанты сгрудились неподалеку, не зная, как поступить. Липпинкотт швырял свою одежду на один и тот же стул, но она по большей части оказывалась на полу. — Пожалуйста, мистер Липпинкотт!.. — взмолилась Дженни. Однако он не слышал ее мольбы. Зажмурившись, он шарахался то в одну, то в другую сторону, оставшись в одних трусах на резинке. Когда зазвучала единственная в своем роде диско-песенка о торте, попавшем под дождь, он рывком снял трусы. Дженни Уэнамейкер охватил ужас. Персоналу потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что без вмешательства не обойтись. Когда несколько официантов бросились к Липпинкотту, чтобы укрыть его наготу скатертью, он наконец то опомнился и опустился на пол, дрожа с головы до ног. Скатерть его не устроила, он пытался выбраться из-под нее, заливаясь горючими слезами.Глава восьмая
Врачиха частной клиники в Ист Сайде, в которую был доставлен Рендл Липпинкотт, потрепала пациента по руке. Липпинкотт лежал на койке со связанными руками. — Как поживает мой голенький танцор диско? — спросила врач. Липпинкотт был спокоен. Он с надеждой поднял глаза, услыхав от врача: — Ни о чем не тревожьтесь, Рендл. Все обойдется. Врач вооружилась шприцем и пузырьком с желтой жидкостью. Быстро наполнив шприц, она воткнула его Липпинкотту в локтевой сгиб. Тот закусил губу. Врач вынула иглу из вены и убрала в саквояж шприц, хотя он был одноразовым. Потом она провела ладонью по лбу больного. — Все обойдется. — Доктор Елена Гладстоун захлопнула медицинский саквояж и направилась к двери. Липпинкотт в тревоге проводил ее глазами. У двери она оглянулась и сказала: — Прощайте, Рендл. Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения и страха. Она громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами и вышла. В коридоре что-то заставило ее посмотреть налево. Перед столом медсестры стояли спиной к ней молодой белый мужчина и пожилой азиат — та самая пара, с которой она столкнулась этим утром у Элмера Липпинкотта. Она заспешила в другую сторону и скрылась за дверью. Спустившись на два этажа, она нашла телефон-автомат и приготовила 35 центов. — Говорит Елена, — сказала она в трубку. — Через пять минут он умрет. Трубка вернулась на рычаг. Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно, как это сделал худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи на темные омуты, они словно втягивали в себя все ее чувства, делали совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта. — Палата двадцать два двенадцать, — пролепетала она. — Спасибо, — сказал Римо. — Я вас не забуду. — Вы вернетесь? — спросила сестра. — Ничто не сможет мне помешать, — ответил Римо. Чиун усмехнулся. — Когда? — не унималась сестра. — Прямо сейчас? — Сперва мне надо сделать два дела, — сказал Римо. — А потом я вернусь, не сомневайтесь. — Я работаю до двенадцати тридцати, а потом сменяюсь, — поведала сестра. — Я живу не одна, но моя соседка по комнате служит стюардессой в «Пан-Ам». Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу. — Это меня устраивает, — сказал Римо, подхватил Чиуна под руку и зашагал с ним по больничному коридору. — До чего странная страна! — сказал Чиун. — Почему? — спросил Римо. — Какое обожание! И это при том, что любой житель страны куда привлекательнее тебя и, безусловно, выше по умственным способностям. Почему же она влюбилась именно в тебя? — Может быть, из-за моего природного очарования? — предположил Римо. — Скорее, из-за умственной неполноценности, — буркнул Чиун. — Ты ревнуешь, вот и все. Посмотри, у тебя позеленели от ревности глаза. — Мне нет никакого дела до разных дураков, — отмахнулся Чиун. В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта с простыней во рту. Судя по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню у больного изо рта. — Вы нас не знаете, — сказал он, — но мы работаем на вашего отца. Что произошло сегодня вечером? — Простыни, — прохрипел Липпинкотт. — Они меня душат. На мне слишком много простыней... — Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая. Римо взглянул на Чиуна. Щуплый азиат подскочил к кровати и освободил Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и вцепился в ворот своего больничного халата. Его бескровные пальцы с мясом выдрали пуговицы. Он стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге. — Мне тяжело... — со свистом вырвалось из его рта. — Тяжело! — Теперь вам ничего не угрожает, — сказал ему Чиун и, повернувшись к Римо, тихо добавил: — Он очень опасно болен. — Тяжело, тяжело... — снова затянул свое Липпинкотт. — Воздух... Меня расплющивает... Он отчаянно замахал руками. — Что происходит, Чиун? — спросил Римо, беспомощно застыв в ногах кровати и рассматривая больного. — Он находится под действием опасного препарата, — ответил Чиун. — Очень опасного. Липпинкотт все размахивал руками, словно пытаясь разогнать тучу комаров. Из уголков его рта стекала слюна. Его бескровное лицо пошло пятнами, а потом побагровело. — Что делать? — спросил Римо. Чиун прикоснулся кончиками пальцев правой руки ж солнечному сплетению Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал, что в его палате находятся люди. Чиун кивнул и взял Липпинкотта за левую кисть. Только что рубившая воздух рука замерла, словно угодила в смолу. Чиун взглянул на локтевой сгиб и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы. Затем Чиун выпустил руку Липпинкотта, которая вновь принялась рубить воздух. Седые пряди Чиуна пришли в движение. Сам он тоже не терял времени: его палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки больного по-прежнему молотили воздух, глаза вращались, слюна текла, но это происходило все медленнее. Наконец, Липпинкотт затих. Чиун не убирал палец еще несколько секунд. Глаза больного закрылись, руки упали на кровать. — В его тело попал яд, который действует на мозг, — сказал Чиун. — Все эти движения помогли яду достичь мозга. — Можем ли мы что-нибудь сделать? Чиун перешел на другую сторону койки. — Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится от него. Он снова вдавил пальцы в шею Липпинкотта, только теперь не слева, а справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным. Чиун не убирал пальцы ровно 10 секунд, после чего наклонился над миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом он что-то шипел. Римо узнал корейское слово, означающее «живи». Чиун произносил его, как приказ. Римо кивал, наблюдая, как Чиун перекрывает один за другим главные кровеносные сосуды в теле Липпинкотта. Это был старый способ воспрепятствовать свободному переносу ядов в теле пострадавшего, принятый в системе Синанджу. Впервые услыхав от Чиуна объяснение этого способа, Римо окрестил его «касательным турникетом», и Чиун, удивившись, что ученик в кои-то веки проявил понятливость, закивал и заулыбался. Надавливания требовалось производить с большой точностью и в определенном порядке, чтобы главные сосуды, переносящие яд, временно перекрывались, а второстепенные продолжали снабжать мозг кровью и кислородом, предохраняя от умирания. В операционной для аналогичной операции потребовалось бы шестеро специалистов, столько же ассистентов и оборудование на миллион долларов. Чиун же обходился кончиками своих пальцев. Римо так и не удалось запомнить последовательность, но сейчас, наблюдая, как Чиун обрабатывает Липпинкотта от горла до лодыжек, он впервые постиг логику метода: слева-справа, слева-справа, сверху вниз, 16 точек. Всего одна ошибка — и почти мгновенная смерть от недостатка кислородного питания в мозгу. — Осторожно, Чиун, — инстинктивно проговорил Римо. Кореец поднял на него свои карие глаза, обдав презрением, и глубоко погрузил пальцы в мышцу левого бедра своего пациента. — Осторожно? — прошипел он. — Если бы ты овладел этим методом тогда, когда тебе это предлагалось, то же самое было бы сделано вдвое быстрее, и у него было бы больше шансов выжить. Если что-то не получится, не смей меня винить! Я знаю, что делаю: ведь я позаботился овладеть этим методом. Но разве могу я хоть в чем-нибудь положиться на неквалифицированную помощь белого? — Все правильно, Чиун, успокойся. Римо нашел себе занятие: он встал у подушки больного и принялся считать его пульс. В его ноздри просочился цветочный запах. Этот аромат был ему знаком. В нем была сладость и мускус. Он временно выбросил из головы мысли о запахе и, положив ладонь Липпинкотту на грудь, стал считать удары сердца и ритм дыхания. Когда Чиун покончил с большой веной в правой лодыжке Липпинкотта, пульс составлял всего 30 ударов в минуту, а грудь поднималась для вдоха всего один раз в шестнадцать секунд. Чиун завершил операцию и поднял голову. Римо убрал ладонь с груди Липпинкотта. — Он будет жить? — спросил он. — Если да, то, надеюсь, ему никогда не придется испытывать такое унижение, как попытки научить чему-то человека, не желающего учиться и отвергающего ценный дар, словно грязь от... — Он будет жить, Чиун? — повторил Римо свой вопрос. — Не знаю. Яд распространился по организму. Все зависит от его воли к жизни. — Ты все время говоришь о яде. Что за яд? — Этого я не знаю, — покачал головой Чиун. — Этот яд калечит не тело, а мозг. Ты видел, как он срывал с себя одежду. Ему казалось, что самый воздух — тяжелое одеяло. Не понимаю! — Так было и с его братом, — напомнил Римо. — Тот боялся японцев. Чиун испытующе взглянул на Римо. — Мы говорим об отравлении мозга. Какая тут связь? — Его брат не мог находиться в одном помещении с японцами, — сказал Римо. — Это не отравление мозга, а обыкновенный хороший вкус, — ответил Чиун. — Неужели ты не видишь разницы? — Пожалуйста, Чиун, воздержись от лекций о нахальстве японцев. Брат этого парня выпрыгнул в окно, потому что не мог перенести их присутствия. — С какого этажа? — спросил Чиун. — С шестого. — Двери не были заколочены? — Нет. — Ну, тогда он перегнул палку. Шесть этажей... — Чиун задумался. — Да, это чересчур. Вот если бы с третьего... Никогда не следует выпрыгивать из окна, расположенного выше третьего этажа, чтобы не находиться в одном помещении с японцами, если окна и двери не заколочены наглухо. Римо внимательно посмотрел на Липпинкотта. Тело его казалось воплощением безмятежного покоя. Недавняя судорога прошла, тело мягко погружалось в глубокий сон. — Думаю, он выкарабкается, Чиун, — предположил Римо. — Тихо! — прикрикнул на него Чиун. — Что ты знаешь? — Он потрогал Липпинкотту горло, погрузил кулак в подложечную ямку и только после этого вынес заключение: — Выкарабкается! — Вдруг на него так повлияла инъекция в руку? — сказал Римо. Чиун пожал плечами. — Не понимаю я вашей западной медицины. Раньше понимал, но потом, когда сериал про доктора Брюса Бартона стал непристойным, я перестал его смотреть и уже ничего не понимаю. — Что за врач сделал ему инъекцию? — спросил Римо и, не дожидаясь ответа, вернулся к медсестре, но та могла сказать лишь одно: во всей больнице не осталось врача, который не осматривал бы Липпинкотта. Она предъявила ему список длиной в страницу. Римо кивнул и зашагал прочь. — Когда я вас увижу? — крикнула ему вдогонку сестра. — Очень скоро, — с улыбкой ответил Римо. Липпинкотта он застал по-прежнему спящим. Чиун наблюдал за пациентом с удовлетворенным выражением лица. Римо воспользовался стоявшим в палате телефоном и набрал номер, по которому предлагалось звонить тем, кто хотел узнать выигрышные номера одной из 463 лотерей, проводимых в штатах Нью-Йорк, Нью-Джерси и Коннектикут. Чтобы услышать все номера, звонящему из автомата пришлось бы 9 раз бросать в прорезь десятицентовики. Не обращая внимания на автоответчик, монотонно перечисляющий номера, Римо произнес: — Синее и золотое, серебряное и серое. После этого он назвал номер телефона, с которого звонил. Повесив трубку, он приготовился ждать. Через минуту телефон зазвонил. — Смитти? — спросил Римо. — Да. Что случилось? — Рендл Липпинкотт попал в больницу. У него что-то вроде сумасшествия. По-моему, это похоже на то, что было с его братом. — Я знаю, — сказал Смит. — Как его самочувствие? — Чиун говорит, что он будет жить. Но к нему надо приставить охрану. Вы можете заставить семью прислать охранника? — Да, — сказал Смит. — Сейчас. — Мы будем ждать здесь. Второе. Поднимите всю информацию по Липпинкоттам. Тут побывал врач, который, возможно, впрыснул Рендлу смертельный яд. Поищите ниточку в семье. Врача, еще чего-нибудь... — Римо опять почувствовал цветочный аромат. — Сделаем, — сказал Смит. — Какие новости от Руби? — Пока никаких. — Чего еще ждать от женщины! — усмехнулся Римо.Глава девятая
Елена Гладстоун спала в спальне на третьем этаже особняка на 81-й Ист-стрит. Она была обнажена. Ее разбудил телефонный звонок. Она села и прижала трубку плечом. Простыня сползла на кровать. — Доктор Гладстоун слушает, — сказал она. Услыхав знакомый голос, она выпрямилась, как по команде. Сон сняло как рукой. — Жив? — переспросила она. — Не может быть! Я сама сделала ему укол. — Она обратилась в слух. — Я видела их в больнице, но они не могли... Не знаю. Надо подумать. Они по-прежнему в больнице? — Пауза. — Я позвоню вам завтра. Положив трубку на рычаги, она задумалась. Она никак не могла понять, каким образом престарелый азиат и молодой белый мужчина спасли Рендлу Липпинкотту жизнь. После укола, который она ему сделала, это было совершенно невероятно. Но это тем не менее случилось; теперь Липпинкотта станут бдительно охранять. Когда он отойдет, то наверняка заговорит. С ним необходимо разделаться. Как и с этими двумя. Ведь ей предстояло продолжить устранение Липпинкоттов. Она задумалась о двоих спасителях — азиате и молодом американце. При воспоминании о Римо, его бездонных глазах и улыбке, в которой обнажились его белоснежные зубы и растянулись губы, но которая не затронула оставшихся серьезными глаз, она невольно содрогнулась и натянула на голое тело простыню. Их требуется убрать. Ей будет жаль американца, но работа есть работа. Она потянулась к телефону.* * *
Руби Гонзалес посетила в поисках Флосси все кабаки на 22-й стрит. Раньше ей было невдомек, что у белых столько кабаков, что в этих кабаках торчит такое количество пьянчуг и что эти пьянчуги воображают, будто молоденькая негритянка, сунувшаяся в такой кабак без провожатого, должна благодарить Бога за их общество. Впрочем, они не страдали избытком воображения и не спешили ее угостить. В первых шести кабаках она самостоятельно платила за свою выпивку — подозрительную смесь апельсинового сока и вина. Вместо вина она предпочла бы шампанское, но подобного напитка в кабаках на 22-й стрит не водилось. Сперва она подолгу сидела в каждом заведении, надеясь вызвать кого-нибудь на разговор и напасть таким образом на след Флосси, однако из этого ничего не вышло, и после шести баров и двенадцати апельсиновых соков с вином она изменила тактику: теперь она шла прямиком к бармену и спрашивала, где найти Флосси. «Кому она понадобилась?» — спрашивал бармен. «Вы ее знаете?» — спрашивала Руби. «Нет», — отвечал бармен. «Здоровенная толстая блондинка». «Зачем она вам?» «Вы ее знаете?» «Нет. Зачем она вам?» «Она моя няня, дубина ты этакая! — взрывалась Руби. — Я хочу забрать ее домой». «Вот оно что!» В следующем баре повторялось то же самое. Так Руби добралась до последнего бара на 22-й стрит. Еще один шаг в западном направлении — и она очутилась бы в неприветливых водах реки Гудзон, точнее, на поверхности реки, поскольку река была настолько сильно засорена отбросами, что жидкость казалась твердью. Еще чуть-чуть — и по ней можно было бы прокатиться на коньках в разгар лета. Итак, последний бар. В конце стойки она увидела блондинку, не помещавшуюся на табурете. Ее гигантские ягодицы обволакивали сиденье, совершенно скрыв его из виду. На ней было чудовищное платье в красный и синий цветочек. Руки ее походили на огузки, волосы — на заросли терновника. Руби подумала: даже без этого жира, грязи, уродливого платья, всклокоченных волос, слезящихся глазок, тройного подбородка и рук-окороков Флосси осталась бы уродиной. Нос ее был слишком широк, рот слишком мал, глаза посажены слишком близко. Даже в лучшие годы она была настоящим пугалом. Руби не обратила внимания на искреннее удивление бармена и на приветствия четырех забулдыг у стойки и направилась прямиком к Флосси, облюбовав соседний табурет. Толстуха обернулась и уставилась на нее. Руби Гонзалес улыбнулась непосредственной улыбкой, способной растапливать сердца чужих людей, превращая их в закадычных друзей. — Привет, Флосси! — сказала она. — Хочешь выпить? — кивнув на пустой стакан из-под пива, она вытащила из кармашка, где держала деньги на кабаки, пятерку. В подобных местах открывать сумочку и вынимать мелочь из кошелька значило напрашиваться на неприятности. — Еще как! — оживилась Флосси. — Роджер! — окликнула она бармена. — Обслужи меня с приятельницей. Разве мы с вами знакомы? — спросила она Руби пьяным голосом. — Вряд ли. У меня не слишком много друзей-чернокожих. Она с трудом выговаривала слова, речь ее была замедленной, как будто она боялась сказать что-то нелепое или оскорбительное. Как-никак незнакомка собиралась заплатить за ее пиво. — Знакомы. Нас познакомил Зак. — Зак? Зак... Ах, да, Зак! Нет уж! Никогда не видела Зака с вами. Зак не любил негров. — Знаю, — ответила Руби. — Мы не были друзьями, просто однажды занимались одним и тем же делом. Подошел бармен. Руби заказала два пива. Флосси все еще трясла головой. — Никогда с вами не встречалась. Иначе я бы вспомнила. Я всех запоминаю, даже самых худеньких. — Я вам напомню. Это случилось вечером, месяца три-четыре назад. Я столкнулась с Заком неподалеку от Седьмой, где он живет, мы доехали до Двадцать второй на метро, и он сказал, что идет к вам. Мы дошли до вашего дома, вы уже спустились, и мы с вами просто обменялись приветствиями. Наверное, вы собрались в магазин за продуктами. — Только не с Заком, — уперлась Флосси. — Зак никогда не покупает жратвы. — Значит, платили вы. — Наверное. Сначала отдаешь мужчине все, тратишь на него свои лучшие годы, а потом изволь его кормить. — Как поживает Зак? — спросила Руби. — Давно вы с ним виделись? — Не хочу об этом разговаривать, — буркнула Флосси. — Почему? Что он натворил? Флосси сморщилась, пытаясь сосредоточиться и вспомнить не только проделки Зака, но и его самого. — А-а-а! — протянула она через некоторое время. — Так он же удрал! Ушел — и с концами. Оставил меня без еды и питья. Бросил! Мне пришлось вернуться на улицу, чтобы добыть пропитание и выпивку. — Когда это случилось? — спросила Руби. Она подняла стакан, чокнулась с Флосси и пожелала ей счастья. Флосси выпила полстакана, прежде чем ответить: — Не знаю. Со временем у меня проблемы. — Две недели тому назад? Флосси задумалась, пытаясь представить себе, что такое неделя. — Типа того. Или месяц. Месяц — это мне знакомо. В сентябре, апреле, ноябре и июне по тридцать дней, а в остальных месяцах по тридцать шесть. Есть еще високосный год — он кончается слишком быстро... Руби жестом приказала подать Флосси еще один стакан пива и тоже отхлебнула глоток. — У него сейчас крупное дело? — У Зака? У Зака никогда в жизни не было крупных дел. Он только пыжился. Сидел в моей квартире, писал свое дурацкое письмо, чиркал, сорил, бросал бумажки на пол. Куда это годится, явас спрашиваю? Бросать бумажки на мой чистый пол? Дурацкое письмо. Он может только пыжиться... Ее отвлекло подоспевшее пиво. — Что он сделал с письмом? — спросила Руби. Флосси пожала плечами, то есть где-то в глубине ее туши произошел толчок, после которого долго колебались все жировые отложения. Сперва колыхнулись плечи, потом волна прокатилась по всему телу и погасла в районе безответно страдающего табурета; оттолкнувшись от сиденья, волна снова докатилась до плеч. Для успокоения сейсмической активности потребовалась новая доза пива. — Что он сделал с письмом? — повторила свой вопрос Руби. — Кто ж его знает? Написал, сунул в конверт. С моей маркой! А я его отправила. — Президенту? — Вот-вот. Президенту Соединенных этих самых. Прямо ему. Я! Зак даже письма отправить не может. Всем приходится заниматься мне самой. Руби кивнула. С письмом все ясно. Оставался последний вопрос: где Зак Мидоуз? Руби пила с Флосси до самого закрытия, безуспешно пытаясь выведать у толстухи, куда подевался Мидоуз. Двое забулдыг набивались им в провожатые, и Флосси попыталась их отшить, заявив, что дамы, подобные ей и ее подруге Руби, не желают иметь ничего общего с такими затрапезными личностями. Личности расхохотались. Руби сказала им идти вон. Флосси пошла к выходу, Руби последовала за ней. Тогда одна из личностей схватила Руби за руку. Ей пришлось прибегнуть к помощи револьвера 32-го калибра, коротенькое дуло которого она засунула обидчику в левую ноздрю. Глаза обидчика расширились, он выпустил руку Руби и рухнул на свой стул. Руби убрала оружие и догнала Флосси. — Я иду домой, — сообщила Флосси. — Я тебя провожу, — сказала Руби. — Зачем? Я всюду хожу сама. — Ничего, давай пройдемся. — Я не успела прибрать квартиру, — предупредила Флосси. — Ничего. Пошли. — Ну, пошли, — согласилась Флосси. Дом Флосси в точности соответствовал своей обитательнице. Он далеко не был шедевром архитектурного искусства и ветшал ускоренными темпами. В подъезде царила темень, что пришлось Руби по душе: так не была заметна грязь. Она аккуратно переступала со ступеньки на ступеньку, готовая проворно отпрыгнуть, если из-под ее туфли раздастся визг. Зато Флосси не заботилась о таких мелочах и вышагивала по лестнице, как исполнительница партии сопрано из вагнеровской оперы, собирающаяся спеть с середины сцены про коня. Руби подумала, что наихудшие трущобы, в какие ей доводилось попадать в Соединенных Штатах, были населены не черными, а белыми. Видимо, белым требуется дополнительное усилие, особый дар, чтобы достигнуть степени нищеты, отличающей черных; неудивительно, что трущобы, в которых обитает столь одаренный люд, вовсе непригодны для обитания. — Домишко — дрянь, — сказала Флосси, пройдя половину пути до третьего этажа. — Но это все, что я могу себе позволить. — Зак помогает тебе платить за квартиру? — спросила Руби. — Он помогает только лошадям. И букмекерам. — В этом было столько пронзительной правды, что Флосси с удовольствием повторила: — Букмекеры — вот кому он помогает с квартплатой. Руби считала, что образцом запущенности является квартира Зака Мидоуза, однако по сравнению с норой Флосси жилище Зака вспоминалось как экспериментальная площадка дизайнера-новатора, мечтающего о просторе и чистоте. Флосси немедленно продемонстрировала, что давно свыклась с горами мусора: пройдя, как эквилибристка, по своей свалке, она рухнула на кровать, представ живым экспонатом, изображающим последствия землетрясений и оползней. — Спокойной ночи, Флосси, — сказала Руби. — Я сама найду дверь. Ответом ей был богатырский храп. Руби огляделась. Раз Мидоуз сочинял свое письмо здесь, то он мог заниматься этим только за кухонным столом. Флосси обмолвилась о бумажках на полу. Руби заглянула под стол и нашла у самой стены три комка желтой бумаги. Включив лампочку без абажура, она расправила листочки и прочла каракули — черновой вариант письма президенту, в котором не нашлось места литературным упражнениям, клеймившим жокеев-итальянцев и всех до одного полицейских. Руби улыбнулась. — Лаборатория «Лайфлайн», — громко сказала она. — Так-так... Отряхнув листки с целью оставить на кухне всех вероятных безбилетников, она положила их в сумочку и вышла на лестницу, захлопнув за собой дверь. Утром ее ждал визит в лабораторию «Лайфлайн».
Последние комментарии
48 минут 24 секунд назад
18 часов 41 минут назад
20 часов 10 минут назад
21 часов 6 минут назад
1 день 19 часов назад
1 день 19 часов назад