Королевская кара (СИ) [Клоденестра] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Знакомство ==========

В знаменитом королевстве Эландер, одном из самых могущественных в мире, существуют две аристократические семьи потомственных герцогов – семья Дарроу и семья Андреас. Много веков эти семьи вели ожесточенную вражду, и нынешние потомки уже не могли сказать наверняка, с чего, в сущности, все началось. Вероятно, с глупого недоразумения, как это часто происходит в королевских кругах.

Во всяком случае, прошло не одно столетие, прежде чем король Дастин заявил, что питать ненависть к своим союзникам, землякам и товарищам стыдно и непозволительно, что привело к весьма значительным последствиям. Глава Дарроу вызвал Андреаса на встречу, и они решили, в страхе перед гневом правителя, заявить о помолвке своих юных отпрысков – пятилетнего альфы Дарроу и новорожденного омеги Андреаса. Конечно же, никому из них это решение не доставило никакого удовольствия, но король серьезно занялся их распрями, а потому следовало немедленно погасить царственное негодование.

Были скреплены печати, подписаны соответствующие установления, и, самое главное – по всему государству распространилась невероятная весть о примирении вечно враждующих родов. На этом, в сущности, всяческие отношения между противниками прекратились, король удовлетворился их покорностью, цель пришла к своему логическому исполнению.

Только постановление о браке осталось в силе. Оно, точно ледяное лезвие, врезалось в разум противников, стоило им вспомнить о надвигающемся будущем. Но решение возврату не подлежало. Здоровье короля оказалось на удивление крепким, и память, к несчастью, никогда не подводила его. Кроме того, честь дороже выгоды. Во всяком случае, аристократы следовали этому правилу неукоснительно. Дали слово – извольте привести в исполнение. Тут уж ничего не поделаешь. Несмотря на горячее желание.

***

Академия герцога Брауна, существовавшая уже около трехсот лет, никогда не знала отказа в учениках. Сюда привозили малолетних аристократов со всех уголков королевства, где они усердно изучали древние языки, всевозможные науки, занимались физическими упражнениями, участвовали в скачках. Академия находилась в Пурпурных Угодьях, пригороде Магета, столицы Эландера, в огромном сияющем дворце, где воспитанники жили и получали знания.

Наверное, все ученики, приезжая сюда, испытывали гнев и раздражение, но покидая древние стены, с трудом сдерживали слезы. Каждая душа находила здесь отраду, находила источники смеха и радости. Никому не хотелось уезжать, потому что в родных гнездах, или, вернее сказать, помпезных резиденциях, их ждало одно лишь угнетение и бесконечные тревоги.

Здесь же, несмотря на многие ограничения, царило ощущение безграничного покоя и удовлетворения. Недаром те, кто окончил академию, становились самыми хладнокровными, разумными и безмятежными лидерами королевства. В противоположность другим, учившимся на дому, что, к слову говоря, считалось признаком богатства и превосходства.

Три года назад сюда явился Марио Андреас, юноша-омега с длинными смоляными волосами и красивыми темно-синими глазами. Очень серьезными глазами. Его красота, тихая и не вызывающая, какое-то время привлекала внимание учеников академии, но тоска в глазах и некое фанатичное внимание к наукам вскоре отняли у него всякую надежду влиться в школьную жизнь.

Совсем недавно Марио потерял отца - лучшего друга и единственного родственника. Это оказалось для него жестоким ударом. Если раньше он часто смеялся, легко сходился с людьми и непрестанно шутил, то теперь ученики изумленно оглядывались, когда он отвечал свое задание перед классом. Никто не пытался понять причину его странного отчуждения.

Никто, кроме Льюиса Дамоне, омеги из параллельного класса; несмотря на все усилия Марио отвязаться от него, юноша таки заставил его все рассказать. И с тех пор между ними установилась странная неуловимая связь, которая, впрочем, для Марио значила гораздо больше, нежели догадывался Льюис.

Крепкие друзья, надежные союзники. Марио предпочитал хранить молчание, но светловолосого Дамоне это нисколько не расстраивало. Кажется, они подходили друг другу. Никто, кроме Марио, не мог выносить беспрерывного треска Льюиса. Но и никто, кроме Льюиса, не мог терпеть молчуна Андреаса.

На днях Марио исполнилось девятнадцать лет. Стояла поздняя весна, он окончил академию и теперь держал в руках твердую темно-зеленую книжку – королевская грамота, символ его зрелости и начитанности. Он знал, что безмятежное время подошло к концу. Впереди неведомое будущее, или, если выражаться точнее, Кристиан Дарроу, его супруг, человек, которого он никогда не видел. Сегодня наследник знаменитого рода приедет за ним и увезет в свое имение.

Умиротворяющая тишина леса, несомненно, помогала юноше сохранять присутствие духа. Высокие деревья вздымались вокруг, создавая ненадежное чувство защищенности. Трава мягко шелестела под ногами. Марио оправил свою старую школьную накидку. Лицо его, кажется, ничего не выражало, но в глазах светилась мрачная решимость.

В сущности, у него ничего не осталось. Все земли, деньги и драгоценности, что принадлежали его роду, теперь во власти Дарроу. И он сам безраздельно принадлежит им. Естественно, ему это не нравилось. Он не хотел видеть этого Кристиана. Не хотел переезжать в его замок. Он жаждал полного уединения, тишины и покоя. Его не угнетало ни презрение одноклассников, ни вечное одиночество – смерть дорогого родителя притупила его чувства, лишила возможности страдать, как, впрочем, и радоваться.

Он не хотел уезжать из академии. Это определенно. Незримое будущее представлялось ему зловещим и напряженным, он с трудом представлял, что с ним будет через несколько лет, отчего тревога и досада лишь усиливались. Но тут внезапные шорохи заставили его отвлечься от неприятных догадок. Оглянувшись, парень увидел Льюиса, веселого и, как всегда, что-то поющего:

- Я так и знал, что ты здесь! – оживленно сказал мальчишка. – Вечно удираешь, как представится возможность.

- А ты вечно находишь, - тихо произнес Марио, продолжив путь.

- Да, нахожу, - усмехнулся тот. - Но ты ведь не против.

- Нет, не против. Сегодня мы расстанемся. Я признателен за все, что ты для меня сделал.

Льюис удивленно уставился на него. Марио никогда не говорил с ним так серьезно и искренне. По правде говоря, он и разговаривал-то редко. И, как правило, использовал два-три незначительных слова, когда Дамоне уж слишком упорно дожидался ответа.

- Да что я такого сделал? – сказал парнишка, дружески хлопнув его по плечу. - Мы ведь друзья. И всегда будем друзьями. Я уверен, это не последняя наша встреча.

Марио незаметно усмехнулся. Он и не догадывался, что расставание с весельчаком Льюисом окажется таким горьким и непереносимым.

- Ты из графства Тристен, да?

- Угу! Надеюсь, ты однажды навестишь меня.

- А мне даже сказать нечего. Я пока не знаю, где буду жить.

- Но ты ведь напишешь мне, когда устроишься?

- Смотря как устроюсь, - хмыкнул Марио.

- Да как угодно! Мы же друзья, в самом деле.

- Друзья… Приятное слово. Но не всегда надежное.

- Так, хватит нудить! Вернемся в академию. Едва ли нам еще доведется позавтракать в родном заведении.

Марио не стал спорить, но эти слова породили в его сердце жестокую тоску. Неопределенность будущего страшно угнетала его и приводила в отчаяние. Словно поврежденная лодка на высоких волнах, жизнь несла его к зловещему завершению.

Слуги проворно упаковали его вещи, и остаток дня он напряженно готовился к встрече со своим супругом. Его комната, просторная и ярко освещенная, в этот день вызывала странные приступы горечи и досады. Несмотря на презрение со стороны многочисленных сверстников, Марио привязался к этому месту, как к родному дому. И уезжать отсюда для него значило покидать родную обитель.

Но что он мог поделать? Герцог из древнего аристократического рода, ему предназначено исполнить долг, о котором много лет назад договорились его предки. Бессилие не дает ему права воли. Он должен делать то, что должен. Не в его силах изменить положение.

Вечером, когда солнце только начало заходить за горизонт, двор академии переполнили роскошные кареты, явившиеся за своими аристократичными выпускниками. Марио запахнулся в свое темно-серое пальто, глядя, как Льюиса встречают родители и младшие братья. Мальчишка выглядел таким счастливым и задорным, что наследник рода Андреасов невольно усмехнулся. Радость за друга успокаивала его и отвлекала от грядущего знакомства с Кристианом Дарроу. Льюис оглянулся, помахал ему, Марио помахал в ответ.

И тут во двор академии ворвалась сияющая карета, запряженная четырьмя великолепными гнедыми скакунами. Остановившись чуть ли не в полуметре от замершего юноши, скакуны исступленно заржали, и тут из повозки выскочил красавец-альфа.

Богатая одежда, состоящая из нарядного черного камзола, усеянного золотыми пуговицами, и роскошного черного плаща, отороченного мехом горностая, указывала на несомненную знатность его положения. Ровные совершенные черты лица, красивая загорелая кожа, глаза пронзительно зеленые, словно настоящие изумруды, и густые пепельные волосы.

Марио внимательно разглядывал его, уже точно зная, что это и есть его муж, Кристиан Дарроу. Царственная внешность неодолимо приковывала взгляды окружающих, и даже шрам на виске не портил грозного впечатления. Его красота, несомненно, вызывала восхищение, и Марио поддался этому чувству, как многие другие до него.

Дарроу хмуро смотрел на него, кажется, догадываясь, кто перед ним:

- Это ты, Марио Андреас? – негромко спросил он.

- Да, я, - тихо ответил тот.

Изумрудные глаза пристально изучали его:

- Я слышал, омеги из твоего рода все сплошь сказочно красивы, но, видимо, мне не повезло.

Марио нахмурился. Он всегда одевался просто и скромно, не уделял должного внимания своему происхождению; отпускал волосы, которые теперь падали ему на лицо, скрывая прекрасные темно-синие глаза, ходил, ссутулив плечи, потому что горе не давало сил ходить прямо и гордо, как полагается наследному лорду. Он выглядел совсем не так, как ожидал Кристиан. И презрение не замедлило пустить свои корни:

- Твое лицо вызывает жалость, - мрачно сказал Дарроу. – Подними глаза! Какое никчемное создание!

- Я не намерен это выслушивать! – холодно сказал Марио. - Теперь мне придется измениться, так что нет нужды унижать меня.

- Измениться? – со смешком повторил Кристиан. – Таким, как ты, не дано покорить настоящего мужчину. Я никогда не склонюсь в твою пользу, это очевидно. Твое будущее предрешено, никчемное создание.

В этот миг Марио пришлось осознать одну простую истину: он не зря не хотел уезжать из академии. Неожиданно из кареты выпрыгнул спутник его мужа. Омега с длинными каштановыми волосами и тоненьким капризным личиком. В чрезмерно роскошном вычурном одеянии.

- Господин, когда мы вернемся? – недовольно заговорил он. – Я устал и хочу отдохнуть!

Кристиан положил руку ему на плечо и, нисколько не стесняясь Марио, жадно приник к его рту. Мальчишка тихо застонал, и Андреас отвернулся, чувствуя вскипающую ярость. Он знал, что это унижение никогда не покинет его, будет преследовать вечно и, в конце концов, отыщет путь возмездия. Спустя долгую минуту Кристиан холодно взглянул на мужа:

- Садись в карету. Мы едем в Магет, в мою летнюю резиденцию.

С трудом сдерживая порывы злости, Марио стремительно запрыгнул в салон, но прежде до него донеслись слова омерзительного мальчишки:

- Он похож на мышь, правда?

- Несомненно, - фыркнув, согласился Дарроу.

Надо ли говорить, что поездка, длившаяся целых четыре часа, стала для Марио самым жестоким испытанием за последние три года? Ледяные взгляды Кристиана приводили его то в ярость, то в отчаяние, ну а проклятый омега всячески изводил его, видимо, сходя с ума от негодования, что законным супругом Дарроу все-таки являлся Марио, а не он. Да, это путешествие надолго сохранится в памяти юного Андреаса. Если не сказать навсегда.

========== Глава 2. Соперники ==========

Кристиан Дарроу всегда с негодованием вспоминал о своем вынужденном браке. Он ненавидел всякого рода ограничения и впадал в ярость, когда ему что-то приказывали. Родители не внушили ему чувства долга и ответственности, с рождения во всем потакая мальчишке. Его никогда не наказывали; родитель-омега чересчур благосклонно относился к его не слишком порядочным делам, а глава семьи не уделял должного внимания воспитанию сына, всецело доверившись мудрости супруга.

В заключение, Кристиан вырос надменным, жестоким и эгоистичным молодым человеком с холодным умом и распутными привычками. С шестнадцатилетнего возраста он алчно покорял самых красивых омег королевства, нисколько не задумываясь о своем законном супруге. Нет, иногда его посещали такие мысли, но вызывали они отнюдь не раскаяние, а безграничное раздражение.

Мужественная красота являлась для него совершенным оружием, с помощью которого он с легкостью достигал поставленных задач. Никто никогда ему не отказывал, потому что дьявольская привлекательность мгновенно лишала юных омег здравого рассудка.

Молодому герцогу Юлиану, как ни странно, удалось породить в его сердце какое-то смутное чувство привязанности. Это чувство нельзя назвать сильным и всепоглощающим, но, тем не менее, оно значительно превышало те ничтожные плотские порывы, которые он питал к другим омегам.

Их связь с Юлианом длилась уже полтора года – поразительное время для такого равнодушного молодого человека, как Кристиан. Наверное, эта омега и в самом деле отличалась от других. Возможно, невыразимо чувственным телом, страстностью в постели, чудесно сладкими стонами, или же… звериным коварством и хитростью.

Кристиан этого не знал. Но Юлиан неизменно доставлял ему удовольствие, огромное удовольствие, несравнимое ни с чем другим, поэтому связь между ними сохраняла жизнь. В тот день, когда они приехали за Марио, Кристиан испытал жестокое разочарование. Но вовсе не потому, что юноша выглядел скромным, тихим и некрасивым (его привлекали исключительно гордые, вызывающие, надменные и ослепительно красивые омеги), причина в том, что он осознал в Марио свою истинную пару.

Это поразило его, шокировало и привело в негодование. Его истинная пара – жалкое невзрачное создание, которое он презирал всем своим сердцем. Марио, по-видимому, ничего не почувствовал, запах Кристиана смешивался с густым ароматом его любовника, поэтому юноша ни о чем не догадался.

Но Кристиан хорошенько все осознал. И это осознание отнюдь не служило юному Андреасу на пользу. Дарроу возненавидел Марио. Да, возненавидел за то, что он – его истинная пара. Возненавидел его старое темно-серое пальто, ссутуленные плечи и волосы, рваными прядями падающие на лицо.

Эта ненависть, конечно, не имела никакого основания, но она жила и представляла для Марио серьезную угрозу. Кристиан нисколько не задумывался о его чувствах, о причинах, по которым он так странно выглядел; укорененная эгоистичность заставляла его думать исключительно о настоящем, хотя иногда прошлое имеет самое непосредственное значение.

***

Марио на удивление хладнокровно воспринял ледяное отношение Кристиана. Впрочем, нет, едва ли в этом было что-то удивительное. Юноша никогда не ждал от своего супруга чего-то сказочно прекрасного, с самого начала готовился к худшему и, видимо, не зря. Дарроу не питал к нему никакого уважения и, судя по всему, презирал настолько сильно, что даже не утруждал скрывать свою связь с Юлианом Шерри.

Поселившись в его дворце, Марио решил вовсе не привязываться к нему и принимать его отношение, или, вернее сказать, отсутствие всякого отношения, как должное. Кристиан, к счастью, совершенно не трогал его. Встречались они лишь по утрам на завтраке и неизменно в холодном молчании.

В отсутствие хозяина Марио наслаждался книгами, в которых не знал отказа, распоряжался домашними делами,- угрюмая решительность в голосе моментально подчинила ему слуг, которые в первое время язвительно поглядывали на него,- и с удовольствием ухаживал за садом позади дворца.

Яркие цветы всегда вызывали у него теплое чувство удовлетворения; хотя он предпочитал ни с кем не связываться, в академии ему хватило решимости попросить главного садовника выделить для него маленькую аллею в школьном палисаднике, и, надо сказать, цветы, что он выращивал, вызывали огромное восхищение у всех прохожих.

Да, Марио решил не привязываться. Откровенно говоря, он никогда не надеялся на счастливое будущее и, разумеется, не рассчитывал, что наследник семьи Дарроу подарит ему красивую жизнь. Можно сказать, его устраивало равнодушие супруга. Он мог безмятежно читать книги, ухаживать за садом, жить в прекрасном дворце, одеваться как душе угодно… Да, он пытался так думать, но думать и делать – не одно и то же.

Дом, конечно, достигал огромных размеров, и жили они в двух противоположных крылах, но, тем не менее, их связывала одна крыша. Одна крыша и один брак. Марио нисколько не нравились эти чувства, но он сознавал, что жить вот так в одном доме с законным супругом ему не по силам.

Он стремился к пониманию, и жестокая отчужденность Кристиана страшно угнетала его. Много раз он порывался заговорить с ним во время завтрака, но гордость, сомнение или страх перед унижением заставляли его молчать.

Время шло, но ничего не менялось. А у Марио появились новые причины для негодования. Юлиан Шерри частенько ночевал у них дома и, что самое отвратительное – по утрам являлся на завтрак в сорочке, садился рядом с хозяином и держался так, словно Марио вовсе не находился в помещении. Такое наглое откровенное унижение приводило юношу в дикую ярость. Что самое странное, вся его ненависть сосредоточилась исключительно на Юлиане, хотя, в сущности, вина лежала на плечах его мужа, и Шерри делал лишь то, что ему позволялось.

Марио, конечно, испытывал злость к Дарроу, но гораздо сильнее он ненавидел Юлиана, полагая, что вина мальчишки значительно сильнее. Это мнение, естественно, не имело права на жизнь, потому что источником раздора, конечно, являлся Кристиан, но Марио, очевидно, не хотел этого признавать.

Постоянные мысли о муже, невольные и понятные, в конце концов, привязали его к нему, и он, сам того не сознавая, всячески оправдывал его, не желая разочаровываться в своих чувствах. Он злился на Дарроу, но усердно питал веру, что его муж не так плох, как это есть на самом деле. Правда, эта вера имела ту ужасную подлую хрупкость, когда всякое неосторожное слово может сломить ее.

Кристиан видел его душевные метания и искренне наслаждался его муками. Вероятно, Марио смутно чувствовал в нем свою истинную пару, поэтому, невзирая на сломленное смертью отца сердце, проникался к нему теплом и привязанностью. Кристиан знал, что юноша страдает из-за его отношения к Юлиану и, стремясь еще сильнее ранить его, однажды утром поцеловал при нем мальчишку.

Видимо, на этом терпение Марио подошло к концу. Задохнувшись от ярости, он вскочил, рванул к проклятому омеге и со злостью зашипел:

- Прочь из моего дома, тварь!

Кристиан никак не ожидал такого порыва. Изумление отчетливо отразилось в его глазах, но он решил посмотреть, что будет дальше. Юлиан презрительно взглянул на соперника:

- Какое ты имеешь право мне указывать?

Марио поразила такая наглость:

- Я – хозяин этого дома! – сказал он, вздрагивая от ярости. - Мне надоело смотреть на это. Прочь!

Жестокая пощечина налетела откуда-то справа, от удара юноша рухнул на пол, но тут же вскочил, прижимая к лицу ладонь. Кровь заливала ему рот, но он словно не замечал этого. Боль, ослепительная и пульсирующая, порождала рыдания, но он сдерживался, с ненавистью смотря на Кристиана. Дарроу холодно смотрел на него:

- Хозяин? Надоело? Кому какое дело до того, о чем ты думаешь? Ты здесь не хозяин, мышонок. Ты здесь живешь, потому что у меня нет другого выхода. Это разные вещи. В своем доме я имею право делать все, что захочу. Быть, с кем захочу, целовать, кого хочу. Запомни это.

Марио вдруг отшатнулся от него, как от прокаженного:

- Как ты можешь… так поступать?

От его растерянного, изумленного и отчаянного взгляда Кристиану внезапно стало жутко:

- Я поступаю так, как ты заслуживаешь! - рявкнул он, сжимая кулаки. - Иди в свою комнату! Вытрись! Чудовище…

Несомненно, глаза Марио, какими тот посмотрел на него после этих слов, еще долго будут преследовать наследника семьи Дарроу. В них читалась такая злость, негодование, обида и горечь, что непокорное сердце Кристиана пропустило несколько ударов.

Как только Марио скрылся, он опустился на стул и закрыл лицо руками. Тяжелые мысли проносились в его голове, неясное опасение, что он совершил что-то безгранично ужасное…

Юлиан положил руки ему на плечи:

- Нет повода так огорчаться… Он того не стоит. Разве я не прав?

- Оставь меня, Юлиан, - тихо сказал тот.

- Оставить? – мальчишка нахмурился. – Оставить из-за этого никчемного существа? Оставить?

- Я сказал: оставь меня! – рявкнул Кристиан, свирепо уставившись на него. – Вон!

Шерри тряхнул волосами и, полыхая гневом, вышел из зала. Его отравляла безумная ненависть к Марио; он решил непременно заставить страдать этого жалкого мышонка и, к удовлетворению своего хищного сердца, кое-какие замыслы уже успел продумать… Кристиан принадлежит ему, и никакая сила не изменит этого.

К его восторгу, хозяин дома быстро справился со своими сомнениями – Дарроу утвердился в мысли, что поступает с Марио совершенно справедливо, и тот должен хорошенько знать свое место. Этим же вечером они с Юлианом отправились на пир к одному из его многочисленных знатных приспешников, и наследник великого рода от души насладился праздником.

Однако ночью, после долгих часов непрерывных утех с Шерри, перед его мысленным взором пронеслось изумленное, разочарованное лицо Марио, и он, задрожав от ярости, отодвинулся от Юлиана и всю ночь горячо проклинал выразительные глаза своего мужа.

========== Глава 3. В тисках презрения ==========

Известие о том, что глава Дарроу отходит от дел вследствие болезни и передает все свои полномочия наследному сыну, застало Кристиана поздним вечером в конце января, когда их совместная жизнь с Марио достигла срока в пять месяцев. Юлиан совсем недавно уехал из дворца, и хозяин дома предался мрачным размышлениям.

Конечно, он знал, что это время, в конце концов, наступит, но не ожидал, что так скоро. Он привык удовлетворять исключительно свои желания и, хотя прекрасно усвоил государственные законы, нисколько не хотел вступать в права главы Дарроу.

Быть герцогом вовсе не так легко и приятно, как может показаться со стороны, и Кристиан за время уроков с известными учителями хорошо это понял. Бесконечные должности, повинности, беспрекословное исполнение королевских приказов – вот что такое титул герцога.

Теперь за всеми его поступками будут пристально следить и, в случае чего – жестоко осуждать. Но даже не это угнетало Кристиана. Завтра в резиденции короля состоится пир, на котором он должен присутствовать вместе со своим законным супругом.

С тех пор, как он ударил Марио, прошло три недели, и за это время между ними не промелькнуло ни словечка. По утрам мальчишка даже не смотрел в его сторону, сосредотачивая все внимание на завтраке, ну а он, естественно, и не думал извиняться, хотя, надо заметить, иногда у него возникали такие порывы.

Отношения их, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Кристиан по-прежнему смотрел на юношу с откровенным презрением, однако ледяное отчуждение, царившее между ними, нисколько ему не нравилось.

По его мнению, Марио поступал нагло и высокомерно. Его долг, как омеги – всячески умасливать мужа, пытаться склонить в свою пользу, а он даже не выходит встречать его по вечерам.

Да, гордость Кристиана не знала пределов. Если учесть, что он возвращался неизменно в компании Юлиана, то нежелание Марио выходить из комнаты вполне понятно. Кроме того, его происхождение ничуть не уступало знатному положению Дарроу.

Марио пытался делать шаги навстречу, не скрывал своего отношения к Юлиану, но Кристиан отверг его чувства, и юноша отступил, позволив гордости взять верх. В его жилах текла кровь могущественных герцогов, и унижение, что он вытерпел, никогда не оставит его память.

Кристиан увидел лишь его усталые ожесточенные глаза и черные волосы, скрывающие лицо, но не пожелал смягчиться, упустив самое лучшее, что имел когда-то в жизни. Глухая тишина вскоре стала угнетать его, и он встал, решив не медлить и отправиться к Марио сию же минуту. Мальчишка должен подготовиться к завтрашнему вечеру и выглядеть хоть немного изящнее, чем всегда. Впрочем, Кристиан сомневался, что это возможно.

За окнами сгущалась темнота, но Марио, кажется, не замечал этого. Он нашел интересную книгу и теперь с огромным удовольствием читал ее, совершенно не думая о времени. Он сидел в уютном кресле посреди огромного зала, странно мерцающего в сиянии пурпурных свеч.

Шаги Кристиана, доносящиеся издалека, моментально оторвали его от чтения и заставили сжаться, хмуро уставившись на дверь. Через несколько секунд его муж показался на пороге. Марио пристально смотрел на него.

Кристиан вошел в зал и, не говоря ни слова, стал медленно прохаживаться вдоль стен. Кажется, он пытался своим видом устрашить Марио, но едва ли ему это удавалось. В конце концов, он остановился напротив кресла и мрачно сказал:

- Поздравляю, отныне я герцог Дарроу, а значит, ты замужем за самым знатным и могущественным аристократом в королевстве.

Марио тихо спросил:

- С вашим отцом что-то случилось?

- Ничего страшного, - хмуро ответил Кристиан. – Он отошел от дел, решив, что с него довольно. Но я пришел не за этим. Так как я теперь герцог и вынужден участвовать во всех делах Королевского Совета, мне нужно явиться завтра на праздник к королю. В компании законного мужа.

Марио незаметно вздохнул. Эта новость ему совершенно не понравилась, хоть он и не удивился.

- Наверное, вы огорчены, что не можете отправиться туда с Юлианом? – сухо спросил он.

Кристиан усмехнулся:

- Не дерзи мне, мышонок, я этого не терплю. Но, впрочем, ты прав. Я и в самом деле огорчен.

- Тогда я вас не понимаю. Зачем просить меня? Разве кто-то посмеет осудить вас за то, что вы пришли с человеком, которого по-настоящему цените?

Марио играл с огнем и хорошо понимал это. Но он не мог упустить возможность отыграться за свои унижения теперь, когда Кристиан в нем нуждался. Едва ли это можно назвать красивым поступком, но справедливым – несомненно. Чувства Марио никуда не делись, так же, как и привязанность, однако злость и негодование порождали в его сердце жестокую мстительность, и он ничего не мог с этим поделать. Впрочем, как и не хотел.

- Мне не нравится этот тон, - угрожающе произнес Кристиан.

- Мне тоже многое не нравится, - заметил Марио.

- Ты не из тех, кто имеет право на гордость. Никчемное создание. Ты достоин лишь презрения и жалости. Явился в мою жизнь, как дурное сновидение, которому нет конца. Вполне понятно, что мне нравится Юлиан. Он – настоящий омега. Красота, изящество, гордость, смелость – все при нем. А ты? Замкнутое унылое создание, вызывающее одну лишь тоску! Презрение – это все, что я чувствую. И виноват в этом ты сам.

Марио, конечно, не ждал от него мягких слов, но такие заявления чуть не довели его до слез. Огромным усилием воли он сдержал отчаяние, поднялся с места и, сжав книгу, двинулся прочь.

Увидев его опущенную голову, Кристиан вздрогнул от злости:

- Между прочим, ты прав, что начал звать меня на «вы»! Такая понурая мышка не заслуживает большего!

Марио вылетел из зала, чуть не рыдая от унижения, но Кристиан все же успел выкрикнуть:

- Завтра – в пять часов! Если не будешь готов, клянусь, ты за это заплатишь!

«Что во мне не так? – в гневе и отчаянии размышлял Марио, перепрыгивая через две ступеньки. – Разве я заслужил такое отношение? Я некрасив, но разве это грех? Я не могу все время быть веселым и жизнерадостным, но он… он даже не попытался понять меня! Я отомщу! Непременно отомщу! Заставлю раскаяться и молить о прощении! Однажды настанет мое время… Я запомню все его слова и однажды припомню их. Припомню тогда, когда они смогут его ранить!»

Горечь и тоска терзали его душу, Марио понимал, что ему никогда не хватит решимости причинить Кристиану зло, но гнев уже прочно утвердился в его сердце и жил там, питаясь новыми унижениями. Во всяком случае, Марио принял твердое решение никогда впредь не показывать мужу свои истинные чувства и ни за что не спорить с ним. Он считал Кристиана твердым и хладнокровным лидером, но, по-видимому, разозлить его ничего не стоило.

Впрочем, это было не совсем так. Дарроу питал к юноше весьма неопределенные чувства, смутные и в то же время яркие; неизменно приходил в смятение, видя его, а потому, говоря с ним, не мог контролировать свое поведение так, как всегда. Но Марио этого не знал, а потому решил, что Кристиан не имеет ни выдержки, ни силы духа, присущих настоящим самцам.

Ему, похоже, ничего не оставалось, кроме как готовиться к завтрашнему празднику. Неизвестно, что сделает Кристиан, если он ослушается, поэтому лучше смириться.

Однако Марио с огромным неудовольствием взялся за поиски подходящего наряда, поскольку никак не мог отказаться от злости и жажды мщения. «Нет, этот день наступит! – мрачно размышлял он. – Я буду ждать и непременно дождусь! И тогда, Кристиан, ты будешь изнывать от злости и отчаяния, а я буду хохотать! Да, хохотать. Понурая мышка… Ненавижу эти слова. Они словно разрывают мне сердце. Ты пожалеешь рано или поздно. Скорее всего, поздно… И тогда станет ясно, кто из нас жалкое создание! А ты, чертов Юлиан, еще узнаешь! Вы все узнаете!»

Невыносимая горечь приводила его в исступление, и, в конце концов, он упал на кровать, закутался в одеяло и, сжавшись в комок, погрузился в тяжелое беспамятство. Кристиан медленно переступал границы его чувств. Кажется, еще немного, и на смену привязанности и уважению явится сокрушительная ненависть.

***

Банкет проходил в королевском дворце, расположенном в центре столицы – самом величественном и грандиозном месте в стране. Просторное, словно целое море, праздничное помещение сияло золотом и пурпуром, всюду мерцали веселые огни; изумрудные люстры сверкали так, что на них едва можно было смотреть, стены, усеянные замысловатыми витражами, неодолимо приковывали взгляды окружающих.

К тому времени, когда Кристиан и Марио явились на пир, гости уже танцевали. Дарроу, несомненно, выглядел потрясающе в своем льдисто-синем камзоле, усыпанном крохотными хризолитами, но и Марио почти не уступал ему в темно-красном сюртуке и накидке с пушистым черным мехом. Правда, картину несколько портили волосы, густыми прядями падающие на лицо, но, тем не менее, выглядел он вполне мило и элегантно. Впрочем, для Кристиана уже не имела значения его внешность. Его тупое упрямство, кажется, вытеснило всякие разумные мысли; он уже не замечал в Марио ничего хорошего и, по-видимому, только некие сверхординарные явления могли открыть его засыпанные песком глаза.

Гости, вычурно разряженные аристократы, степенно поздравляли Кристиана с новым титулом. Король также уделил ему определенное внимание. Кажется, старик относился к молодому Дарроу, как к непокорному сынишке, потому что очень долго смеялся, вспоминая о его многочисленных проказах, и дважды сказал Марио, что ему достался «тот еще шалун». После этого Кристиана поздравили его родители, которые также явились на пир.

Тут-то Марио и открылась первая неприятная истина из двух, которые ему предстояло сегодня пережить. Очевидно, глава семьи Дарроу всецело подчинялся своему супругу-омеге. Бывшего герцога звали Мишель, выглядел он невероятно измученным и старым, хотя, кажется, ему недавно исполнилось всего пятьдесят шесть.

Он отличался наивным благодушием, веселостью и умением из всякого положения извлекать свою выгоду. Внимательные глаза, успевающие следить за всем, указывали на несомненные таланты руководителя.

Однако Марио вскоре понял, что Мишель Дарроу находился в полном подчинении у своего мужа-омеги, Карла Дарроу. Находясь в довольно почтенном возрасте (ему три месяца назад исполнилось сорок девять), Карл выглядел просто превосходно. Гладкая кожа, сияющие глаза, царственная фигура и гордая осанка. Он произвел на Марио колоссальное впечатление. Юноша долгое время восхищенно таращился на него, пока не заметил одну печальную истину.

Карл полностью игнорировал его, совершенно не смотрел в его сторону, всячески показывая, что не желает его видеть. Мишель, напротив, горячо приветствовал Марио, засыпал вопросами, но как только супруг незаметно дернул его за руку (Марио, к несчастью, это заметил), поспешно отвернулся и с того момента игнорировал юношу так же, как муж.

Лишь в конце, когда Кристиан заметил впереди каких-то знакомых и стал прощаться с родителями, Карл насмешливо взглянул на Марио и одарил его двумя словами:

- Милая накидка.

После чего взял мужа под руку и величественно удалился. Кровь, словно кипяток, прилила к щекам Марио. Кристиан тащил его куда-то за руку, но он словно выпал из реальности.

Гнев, разочарование, жестокое чувство унижения пронзили его, испепелив всякие мысли. Несправедливость Карла и ничтожная натура Мишеля повергли его в холодное смятение. За что они презирают его? За то, что он некрасив? За то, что он скромно стоит рядом с мужем, а не кидается на шеи всем окружающим самцам, как другие омеги? Или, может, за то, что он из рода Андреас?

Марио задыхался от ярости и негодования. Щеки его пылали, отчего он выглядел потрясающе милым, но длинные волосы скрывали всю прелесть его красоты. Ненависть свирепыми волнами окатывала его сознание. «Это подло и несправедливо! Ненавижу их! Ненавижу их всех!»

С трудом оправившись от потрясения, он тут же столкнулся с новым испытанием, менее жестоким, но от того непереносимо раздражающим. Несомненно, с гостями происходило что-то странное. Все, кто приветствовал Марио, смотрели на него с откровенным… презрением. У всех глаза выражали насмешку и непонятную досаду.

Юноша вскоре почувствовал, что у него кружится голова. Он начал трястись от гнева и непонимания, Кристиан даже встревожился, заметив, что он едва переводит дыхание.

Да, происходило что-то очень странное. Вот подошел герцог Ирвин, почтительно поздоровался с Кристианом, перевел взгляд на Марио и… снова эти изливающие презрение глаза.

Юноша уже начал сходить с ума, когда заметил впереди, у дальнего угла… Юлиана Шерри. Мальчишка пристально смотрел в их сторону, и на его лице виднелась… хищная усмешка.

Марио все понял. Безумная ярость охватила его; он улучил подходящую минуту, когда Кристиан отпустил его и ринулся к тому месту, где стоял Юлиан.

Заметив его, Шерри выскочил на террасу, по-видимому, надеясь скрыться, но Марио, теряя рассудок от ненависти, мгновенно догнал его. К счастью, на террасе было пустынно. Впереди виднелись прекрасные королевские сады, ветер трепал длинные волосы Марио:

- Что ты сделал? – прохрипел он, остановившись в двух шагах от ненавистного соперника. – Что ты сделал?

Юлиана, кажется, напугала его звериная ярость, но он тут же успокоился и насмешливо сказал:

- Ничего.

- Лучше скажи, пока я в своем уме! – крикнул Марио. – Поверь, я не испугаюсь разговоров, меня и так уже все ненавидят! Я выдеру твои волосы и швырну их на ветер! Говори!

В глазах Шерри отразился страх. Похоже, он понял, что Марио говорит серьезно. Отвернувшись, мальчишка со злостью произнес:

- Я сказал всем, что в академии ты…

- Что?!

- …занимался одним нехорошим делом. Я сказал, что ты спал там со всеми и считаю, что так оно и есть!

Марио отшатнулся от него и, задрожав, прислонился к перилам. Ему хотелось кричать от злости и бешенства, но почему-то он не мог выдавить ни слова. Глаза его застилали слезы. Юлиан со злостью продолжил:

- Кристиан никогда не будет твоим. Ты ему не нужен, ему нужен я! И я всегда буду с ним! А то, что я сделал… ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь всего самого худшего! Ты никому не нужен!

Он продолжал что-то бессвязно вопить, очевидно, находясь в том состоянии духа, когда человек не сознает, что говорит, когда Марио выпрямился, оттолкнулся от перил и, не глядя на него, направился в зал. Юлиан пронзительно выкрикнул:

- Жалкая мышь!

Марио оглянулся, Шерри поразило выражение его лица. Холодное, мрачное, свирепое и неустрашимое.

- Ты за это ответишь,- ровным голосом сказал он. – Я не знаю, когда именно, но, клянусь, однажды ты пожалеешь.

Сказав это, он развернулся и через секунду скрылся в праздничном зале. Юлиан еще долго оставался на террасе, чувствуя, что слова мышонка прочно осели в его сознании и едва ли уже оставят в покое. Он не чувствовал вины, только страх, что Марио и в самом деле выкинет что-то ужасное.

Кристиан не заметил в поведении Марио ничего странного, хотя и рассердился из-за его внезапного исчезновения. Юноша выглядел таким же, как всегда: тихим, скромным и бесконечно одиноким. Герцог Дарроу с удовольствием провел этот вечер, упиваясь своим новым положением, и от него ускользнула угрюмая ярость в глазах мужа, мелькавшая время от времени.

Кристиан продолжал презирать Марио и не знал, что у него отныне есть мечта. Нет, не мечта. Цель, сокрушительное стремление.

Заставить всех пожалеть.

========== Глава 4. Разрыв ==========

Марио полностью отстранился от Кристиана, утратил всякую надежду восстановить с ним отношения. Дарроу, по правде говоря, не слишком угнетало его отчужденное поведение; должности, приличествующие титулу герцога, моментально завладели его сознанием.

Развлечения, кутежи, ежедневные пирушки – все отошло в сторону под гнетом всевозможных королевских дел. Остался только Юлиан и то, наверное, лишь потому, что сам всячески приставал к Дарроу, упорно не желая оставить в покое. Они неизменно спали вместе в доме Кристиана, но глава знатного рода постоянно заставлял Шерри пить чашу крепкого зелья, препятствующего беременности.

О том, что он спит с Юлианом, знали все и, надо заметить, никто его не осуждал – во-первых, потому что все считали, что его муж, то есть Марио – развратное похотливое создание, а во-вторых, потому что измены в королевских кругах имели место и помимо него.

Однако незаконнорожденные дети – это едва ли не грех, позор и безграничное унижение. За такое не только осудят – лишат титула и, вполне вероятно, будут ненавидеть до конца жизни. Да, эти порядки вполне можно назвать странными и нелепыми, но, тем не менее, сила их имела огромную значимость, и Кристиан прекрасно это понимал.

Юлиан с откровенным недовольством принимал эликсир,- конечно, его приводила в неистовство мысль, что Кристиан даже не помышляет заиметь от него наследника (да, его ничуть не волновало, что, в таком случае, новоиспеченного герцога просто-напросто лишат всех прав),- но что он мог поделать? Зелье приходилось покорно принимать и скулить от злости, зная, что проклятому мышонку этого делать не нужно.

Кристиан видел Марио исключительно по утрам, на завтраке. Они совершенно не разговаривали, юноша даже не смотрел в его сторону. Мрачное молчание царило за столом во время трапезы. Но даже в этом молчании Кристиан находил какое-то странное успокоение. Он замечал, что когда слишком долго не видел Марио, его охватывала смутная тревога, вызванная нелепым опасением, что мальчишка исчез из дворца.

Когда такое происходило, он тут же отправлял нескольких подданных проверить, дома ли господин Марио, и чем он занимается. Неизменно удовлетворяясь ответом, он мысленно смеялся над своими сомнениями, ведь Марио всецело принадлежал ему, и его нигде никто не ждал.

Надо сказать, эти внезапные подозрения приходили к нему не напрасно. Бесконечное одиночество, вполне естественно, не могло благоприятно отразиться на чувствах Марио. Тоска, гнев, жажда мщения и полное бессилие заставили его познать всю нещадную силу безнадежности. Его жизнь напоминала тихие морские волны. Изо дня в день – одно и то же: бездушные слуги, унылые завтраки, опостылевшие занятия. Полная невозможность осуществить свою месть.

Иногда в нем разгоралось почти непреодолимое желание поговорить с Кристианом и обрести хоть какое-то взаимопонимание, потому что злая отстраненность, царившая между ними, приводила его в отчаяние, несмотря на весь гнев, что он испытывал к мужу. Но он неизменно сдерживался, с горечью вспоминая жестокие слова Кристиана. Одиночество медленно сводило его с ума, мысль о том, что он проживет так всю жизнь – стала для него непереносимым испытанием.

Он постоянно сталкивался с Юлианом; Шерринагло расхаживал по дому, очевидно, решив окончательно извести своего соперника. Марио ничего не говорил, молча разворачивался и хладнокровно уходил. Он очень остро сознавал всю тщету вражды с этим зазнавшимся проклятием. Ложные иллюзии относительно невиновности Кристиана давно оставили его, теперь он четко понимал, что во всем виноват Кристиан, и только по его равнодушному согласию Шерри пользуется такими возможностями.

Чем чаще Марио думал о мести, тем сильнее становилась его уверенность в том, что он никогда не отыграется за свои унижения. Знать презирала его, из родственников никого не осталось, даже земли и деньги, принадлежавшие роду Андреасов, находились теперь во власти Дарроу.

Беспомощность, словно стальные оковы, сжимала его со всех сторон. Сталкиваться в доме с Юлианом становилось поистине мучительно. Марио чувствовал, что должен что-то делать, но никакие полезные мысли не приходили на ум. Впрочем, вполне вероятно, их просто-напросто не существовало.

В конце концов, он принял решение бежать из дома и скрыться от Кристиана в соседнем королевстве. Иногда злость и отчаяние становились настолько сильными, что он, теряя душевное равновесие, начинал исступленно готовиться в дорогу, совать в карманы золотые украшения, расставленные во всех комнатах, запихивать в саквояж совершенно ненужные в путешествии вещи. К счастью, такие истерики случались не часто и, не успев достигнуть серьезных размахов, заканчивались.

Чувствуя невыносимую усталость, Марио раскладывал вещи по местам, возвращал украденное золото, садился в кресло и долго думал о своем незавидном положении. В сущности, ничто не удерживало его в этом доме. Ничего не осталось, даже надежды.

Он тщательно продумывал возможности ухода и вскоре пришел к выводу, что с легкостью выиграет целые сутки, если правильно распорядится имеющимся временем. За сутки он вполне успеет пересечь границу между королевствами, а там уже, воспользовавшись деньгами, скроется от Кристиана, когда тот начнет его искать.

Да, ничто его не удерживало. Но, несмотря на это, он оставался, подчиняясь странному внутреннему велению. Трудно сказать, что это было за чувство. Страх перед неизвестностью? Неуверенность в своих силах? Или, может, гордость? Он ведь хотел отомстить, заставить всех страдать, а тут так жалко отступает. Марио и сам не мог понять, что его останавливает, но, тем не менее, он все еще находился в резиденции мужа, изнывая от гнева и полного бессилия.

А потом у него началась течка, и мысли о мести как-то разом угасли, сменившись острым опасением, что Кристиан увидит его в таком состоянии. Несмотря на болезненное желание, пульсирующее во всем теле, Марио нисколько не хотел получить удовлетворение от Дарроу, поскольку знал, что ничем хорошим для него это не кончится. Кроме того, гордость прочно въелась в его мысли, и стоило ему вспомнить о Юлиане, как он проникался отвращением к Кристиану и содрогался от ненависти, представляя, как он его касается.

Этим утром он не явился на завтрак. Встать с постели не представлялось возможным: ноги подкашивались, стоило ему сделать попытку. Тело размякло и стало ужасно чувствительным, от каждого движения кровь вспыхивала и усиливала порывы страсти.

Это испытание ему предстояло выносить в течение трех суток; не самая приятная перспектива, но он решил хладнокровно все вытерпеть, не привлекая внимания Кристиана. «Лучше страдать в одиночестве, - решил он, - нежели подвергаться такому унижению».

Однако он не знал, какое значение имело для Дарроу его присутствие на завтраках. Марио считал, что ему все равно: спускается он по утрам, или нет, но на самом деле Кристиан испытывал сильное удовлетворение, находясь с ним за одним столом.

По-видимому, смутное чувство вины не давало ему покоя, где-то на краю сознания он признавал, что поступает несправедливо, но так как продолжал в том же духе вследствие укорененного эгоизма, то нуждался в уверенности, что Марио, хотя и несчастлив, но, во всяком случае, здоров и все так же силен духом.

Это утешало совесть Кристиана, успокаивало гнетущие уколы вины и вновь порождало утихающие на время пороки. И вот теперь, когда Марио не явился на завтрак, впервые за столько времени, Дарроу ощутил тревогу, гнев и жестокое смятение. В ответ на его вопрос слуги ответили, что господину нездоровится. Тревога лишь усилилась, и Кристиан, встав из-за стола, направился наверх, в комнату Марио.

Он одновременно злился, предполагая, что юноша просто не захотел его видеть, но в то же время терзался сомнениями, опасаясь, что с Марио на самом деле происходит что-то плохое. Кристиан понимал, что если мальчишка пострадает: неважно, от чего, виноват в этом будет именно он, потому что его отвратительное отношение кого угодно могло довести до болезни.

Впрочем, остановившись на пороге комнаты, Кристиан успокоился. Запах течного омеги витал в воздухе, словно дурман, мгновенно растекаясь по клеткам альфы. Этот аромат сильно отличался от запаха Юлиана, когда у того была течка. В нем различалось что-то непередаваемое, яркое и поразительно желанное – что-то родное и восхитительно чувственное. Кристиан догадался, что именно так должен пахнуть истинный омега. Потрясающе сладко и совершенно неповторимо. Запах дико привлекал альфу,- истинного альфу,- и он торопливо вошел в комнату, стремясь увидеть его источник.

Марио лежал на кровати, сжавшись в комок, хрипло и тяжело дыша. Увидев Кристиана, он вздрогнул, приподнялся и, сморщившись, отодвинулся как можно дальше от него.

- Зачем вы пришли? – с откровенным недовольством спросил он.

Кристиан невольно изумился его силе воли. Юлиан во время течки едва не сходил с ума, умоляя взять его, а тут… такая мрачная решимость.

- Ты не пришел на завтрак, - холодно сказал Дарроу. – Я встревожился и решил проверить, что случилось. Теперь вижу.

Сам того не сознавая, он начал жадно втягивать воздух, наслаждаясь запахом Марио. Ему очень хотелось развлечься с ним, просто безумно, но в то же время его сковывала мысль, что мальчишка не должен знать, какое производит на него впечатление, потому что, в таком случае, может зазнаться и перестать мучиться из-за отсутствия с его стороны внимания. Да, похоть и чувства никогда не стояли у Кристиана на одном берегу.

Он все также презирал Марио из-за его скромности и невзрачности, наивно полагая, будто тот нуждается в нем и дико ревнует к Юлиану, хотя все это давно осталось в прошлом, сменившись ответным презрением и замыслами отмщения. Кристиан не подозревал, что надежда безвозвратно покинула его мужа, и эта оплошность, конечно, являлась мощным оружием против него. Однажды вина и страх явятся за ним, он придет к осознанию истины, но, скорее всего, будет слишком поздно. Бездна раскаяния уже поглотила его на треть, но он находился в полном неведении.

- Оставьте меня одного, - тихо сказал Марио, кутаясь в одеяло.

- Ну, как же? – насмешливо ответил Кристиан. – Я не намерен отказываться от своего супружеского долга. Кроме того, почему ты сопротивляешься? Я знаю, твое тело жаждет ласки… И я могу ее дать. В конце концов, ты моя законная омега. Что плохого в том, если мы по взаимному желанию насладимся друг другом?

Он хотел увидеть на его лице краску стыда, смущения, или нарастающего желания, но Марио лишь плотнее завернулся в одеяло и хриплым шепотом повторил:

- Оставьте меня одного! Я сам справлюсь, и ваша помощь мне не нужна!

Кристиан начал впадать в ярость:

- Во-первых, не ври мне! – угрожающе промолвил он. – А во-вторых, я спрашивал исключительно потому, что хотел проявить уважение, но раз ты стоишь на своем, придется пояснить, что твое желание ровно ничего не значит! – он швырнул на пол сюртук. – Мне нужны наследники. И ты родишь мне их, независимо от своего желания!

Марио пытался что-то возразить, в его глазах мелькнула отчаянная паника, но Кристиан и слушать ничего не стал. Сдернув с мальчишки одеяло, он начал яростно целовать его, подавляя сопротивление жестоким захватом. Когда Марио, задыхаясь от гнева, вывернулся и откинул голову, он хрипло зарычал и начал нетерпеливо срывать с него одежду, безжалостно царапая кожу.

Запах юноши сводил его с ума, а сопротивление только усиливало безумную страсть. Он хотел взять его немедленно, сию же секунду, горячо и долго, но потрясающая чувствительность нежного тела пленяла его, словно прекрасная жемчужина.

Юлиан вдруг показался ему сухим и бездушным в сравнении с трепетным телом Марио. Глухо рыча, Кристиан неистово целовал его плечи, грудь, живот, а когда юноша схватил его за волосы, оттягивая от шеи, которую он исступленно покрывал засосами в одном и том же месте, вызывая непереносимую боль, он решил, что Марио заразился его страстью, и принял сопротивление за бурное желание.

Он словно лишился рассудка от этого запаха. Ему хотелось слышать стоны Марио, громкие нетерпеливые крики, но мальчишка молчал, только болезненно всхлипывал, когда он изо всех сил сжимал его талию, или свирепо закусывал соски. Омега не получал ровно никакого удовольствия от его сумасшедшего напора. Позывы желания, что он испытывал во время течки, как-то сразу угасли с приходом Кристиана; его жестокие прикосновения вызывали одну лишь панику, злость и отвращение.

Юноша всячески старался оттолкнуть мужа, но, вполне естественно, ему не хватало сил, а Дарроу, чувствуя на плечах его руки, которые стремились защититься, будучи сильным самцом, принимал это за ответное наслаждение. Ему не хватало стонов Марио, и он начал жарко вылизывать его соски, при этом ненасытно проводя руками по его спине и талии. Юноша сильнее вцепился в его плечи, отталкивая изо всех сил, но тщетно: Кристиан, по-видимому, и не замечал его попыток вырваться, принимая все за ласку и фантастическое удовлетворение.

Марио задыхался, отчаянно выворачивался в его руках, хрипел от злости, когда тот ощутимо кусал его, и дьявольски остро, почти невыносимо ощущал на своем теле горящие засосы. Удовольствие? Едва ли. Боль, ненависть, гнев и отчаяние. Когда Кристиан, надсадно захрипев, начал разводить ему ноги, Марио чуть не сошел с ума от страха.

Его охватила чудовищная паника; словно перепуганное животное, он рьяно заметался в руках Кристиана, и, как ни странно, ему удалось вывернуться из-под него. Перевернувшись на живот, он из последних сил рванул к краю кровати, но донесшееся сзади звериное рычание заставило его понять, что у него нет ни единого шанса ускользнуть.

Кристиан навалился на него сверху, со злостью прикусил кожу на шее и услышал тихое отчаянное всхлипывание. В нем не проснулось ни сомнения, ни сострадания. Тяжело дыша, сгорая от невыносимого желания, он развел ноги Марио, заставил его приподняться, выгнув спину, и тут же, не сдерживаясь, порывисто вошел в него. Кровь вскипела в его жилах и чуть не разорвала вены. Он глухо застонал, перед его глазами замелькали разноцветные искры. Наслаждение просто ошеломило его. Девственность Марио оказалась для него самым феерическим взрывом в жизни.

Тут же, теряя последние остатки здравого смысла, он начал агрессивно всаживаться в мальчишку, каждым проникновением достигая невыразимого блаженства. Он не видел лица Марио, толкаясь в него сзади, а потому не знал, что его муж беззвучно рыдает, уткнувшись лицом в перину. Боль, к счастью, не слишком ранила его: естественная смазка защищала от физических ран, но внутреннее страдание, бесконечное чувство унижения и ослепительная ненависть – вот что порождало в нем безутешное отчаяние.

В эту минуту он всем сердцем возненавидел Кристиана и, наверное, от души пожелал ему смерти. Дарроу кончил с глухим стоном, и Марио почувствовал, как в него врывается горячее семя, много семени, а после возникло странное напряжение внутри, и Кристиан придавил его сверху, содрогаясь от пережитого взрыва, а теперь еще и от восхитительного чувства сцепки.

Он, похоже, не заметил, что Марио не только не кончил, но и вовсе утратил всякое вожделение. Течка прошла так же внезапно, как и началась. Стресс уничтожил естественную суть природы. Юноша был сломлен.

Прерывистое дыхание Кристиана звучало над самым ухом Марио, вызывая дрожь по всему телу. Ненависть и чувство унижения плавно угасали, уступая место странному равнодушию. Кристиан, кажется, начал сознавать, что натворил; он вдруг ощутил смутную неясную тревогу, испепелившую весь его восторг и упоение. Поддаваясь странному оцепенению, он осторожно отвел волосы с шеи Марио и едва ощутимо поцеловал его. Наверное, он хотел извиниться, впервые вложив в ласку нежность, но юноша, по-видимому, ничего не заметил.

Его сотрясала крупная дрожь, и Кристиан лишь теперь догадался, что вызвана она вовсе не страстью. Марио отчаянно плакал. Беззвучно, но горько и ужасно безнадежно. Он плакал так, что, кажется, сердце его готово было разорваться.

Дарроу сжался; чувство вины, раньше тонкое, легко подавляемое, вдруг стало чудовищно сильным. Его охватила дурнота, страшное осознание того, что он безвозвратно все испортил.

Как только сцепка прекратилась, хозяин дома встал, поспешно оделся и выскочил из комнаты, стараясь не оглядываться на Марио. Он прекрасно знал, что увидит. Беззвучно рыдающего темноволосого мальчишку с тонким истерзанным телом и огромными ярко-синими глазами, изливающими смертельную ненависть.

***

Марио прекратил спускаться на завтрак по утрам, и Кристиан, откровенно говоря, не слишком расстроился по этому поводу. Гордыня все так же подавляла его, лишая возможности просить прощения, однако сидеть за одним столом, как прежде, он не мог. Изнуряющее чувство вины не давало ему покоя, терзая во всякое время, но когда он видел Марио, находился рядом с ним, воспоминания приводили его в исступление, заставляя душу кричать от боли.

Юноша целыми днями оставался в комнате, совсем не ел, утратил интерес к книгам, которые столько лет служили ему спасением. Его охватило странное всепоглощающее равнодушие, полная отстраненность от реального мира. Целыми днями он смотрел в окно, неизменно видя одну и ту же картину: сияющие зеленые луга, меняющиеся разве что от погодных перемен.

В дождь они становились темными, унылыми и зловещими, а в солнечную погоду – веселыми, яркими, сверкающими. Иногда он ходил вдоль стен, сосредоточенно размышляя о каких-то непонятных вещах, но вскоре успокаивался, вновь садился к окну и часами смотрел на улицу, не думая, кажется, ни о чем.

Так прошло два месяца, два страшных месяца, похожих друг на друга, как две чашки одного сервиза. А после Кристиан отправил к Марио врача, которому предстояло выяснить, чем завершилось исполнение его супружеского долга.

Тогда и пришло исцеление. Мысли о беременности заставили Марио воспрянуть духом, вернуть прежнюю решимость и силу. Он ненавидел Кристиана, но крохотную жизнь, возникшую внутри него, принял всем сердцем. Все тепло, что не знало выхода, все ласковые чувства, которым предстояло сгинуть, обратились к незримому будущему, в котором есть малыш. Его малыш. Только его.

Марио вернулся к жизни исключительно благодаря этим мыслям. Для него не имело никакого значения, кто у него родится: альфа или омега, он даже не пытался предполагать. Его чувства всецело устремились к маленькому чуду, родному чуду, которое вернуло его к жизни и заставило вспомнить, что такое счастье.

Кристиан все так же не мог выносить его присутствие; теперь, думая о наследнике, зачатом благодаря его свирепости, вина обретала поистине смертоносную силу. В конце концов, он решил отправить Марио в Гратию, к своим родителям, где он родит и, возможно, перестанет его ненавидеть. Кристиан чувствовал, что они должны расстаться на какое-то время. Отдохнуть друг от друга, выпустить пар, обрести душевное равновесие.

То, что он решил отдохнуть в компании Юлиана, почему-то не вызывало у него чувства вины. Он все еще не считал Марио своим полноправным супругом, и вину испытывал лишь потому, что мальчишка и в самом деле не заслуживал такого отношения. Но отказаться от Шерри… Дарроу все еще не видел тому должного повода.

В тот день Марио стоял возле кареты, безмятежно и хладнокровно смотря в глаза Кристиану. Молодого герцога, как всегда, раздражало его самоуверенное лицо, и говорил он совсем не так мягко, как планировал сначала:

- Надеюсь, эта поездка благотворно отразится на твоем здоровье. Отдохни. Я уже написал родителям.

- И вы отдохните, - ровным голосом сказал Марио. – Впрочем, я уверен, Юлиан не даст вам скучать.

Не дожидаясь ответа, он запрыгнул в карету и захлопнул дверь. Но Кристиан, вспыхнув от злости, перегнулся через окошко и с яростью прошипел ему в лицо:

- Если это будет не альфа, можешь не возвращаться!

Юноша усмехнулся:

- От всего сердца надеюсь, что так и случится.

Карета тронулась, лошади рванули вперед по аллее, унося Марио прочь от разъяренного мужа. Изумительное счастье охватило его.

«Да, пусть будет омега. Я не хочу возвращаться. Может, я буду нищим, все потеряю, но малыш всегда будет рядом. Я защищу его и сделаю все ради его благополучия. Ты мне не нужен, Кристиан. У меня даже нет желания мстить, хотя, конечно, если представится возможность, я непременно это сделаю. Я слишком счастлив».

Твердая решимость защитить своего малыша овладела Марио безраздельно. Ничто не вызывало у него сильного страха. Ни Кристиан с его угрозами, ни Карл Дарроу с его неведомыми кознями. Он вынесет все. Ради своего чуда. Решится на что угодно. Хоть перережет глотку человеку.

В эту минуту ничто его не пугало. Наверное, потому что он думал о своем маленьком спасителе: радости, луче света, источнике беспредельного счастья.

========== Глава 5. Оковы ужаса ==========

Город элиты – так называют Гратию в королевстве Эландер. Здесь обитают многие знатные вельможи, отошедшие от дел. Вечное лето, прекрасные сады и море – гордое, молчаливое, необъятное море. Здесь находится замок Дарроу, в котором жили родители Кристиана, и куда теперь явился Марио, не ожидая ни поддержки, ни понимания.

Мишель Дарроу встретил его вполне благодушно, даже выразил радость по поводу скорого пополнения, а вот его супруг Карл, оправдывая все подозрения Марио, отнесся к нему весьма прохладно. Вместо приветствия он одарил юношу высокомерным взглядом, после чего велел слугам отвести его в комнату. Марио, по правде говоря, не слишком расстроился; он с самого начала готовился к нерадушному приему, а потому не испытал никакого раздражения.

В сущности, с отъездом из столицы его жизнь почти не изменилась. Он все так же изнывал от одиночества, теперь уже не смея разгуливать по замку, как в прежнее время, из опасения наткнуться на Карла. Ему совершенно не с кем было поговорить, дни протекали чудовищно медленно, оставляя на его сердце тени безнадежного одиночества.

Только жизнь, растущая внутри него, заставляла Марио сдерживаться от полного отчаяния. В первое время он вовсе не нуждался в поддержке, упиваясь счастливыми мыслями о крохотном чуде внутри, но постепенно, день за днем, его охватывала изнуряющая тревога.

Он начал понимать, что не сможет сделать своего первенца счастливым, что, скорее всего, маленького отвергнут, и он с детства познает всю горечь презрения и подлости. Но это, конечно, в том случае, если родится омега. Альфе же повезет еще меньше. Кристиан, несомненно, постарается вырастить его жестоким надменным эгоистом, а Марио, наверное, вовсе не разрешат его воспитывать.

Малыша могут отнять. Навсегда. В аристократических семьях такое случается нередко. Едва дитя выходит из младенческого возраста и перестает нуждаться в омеге,- нуждаться жизненно,- его отнимают старшие родственники и воспитывают по своему усмотрению, лишая родителя возможности видеть свое чадо. Некоторые омеги относятся к этому вполне равнодушно, но есть и те, которые страшно бунтуют, впадают в ярость от одного только намека и, в конце концов, защищают свое право самостоятельно растить наследников.

Марио прекрасно понимал, что у него нет ни единой возможности отстоять свою решимость. Карл непременно отнимет у него малыша, и, конечно, никакие сомнения его не остановят. Едва ли надо говорить, что эти мысли повергали юношу в безоглядную панику. Он не перенесет разлуки. Умрет от горя и тоски, если, конечно, не успеет до этого момента ускользнуть.

Да, ему придется бежать рано или поздно. Хотя омегу, скорее всего, никто отнимать не станет. Карл дождется, пока он вырастет и обретет сознательность, после чего станет медленно унижать его, изощренно превращая в пугливое затравленное создание, лишенное смелости и уверенности в своих силах. Марио свирепо усмехался, когда эта мысль приходила ему на ум. Если он хоть раз услышит, как Дарроу подавляет его наследника, то непременно вопьется ему в глотку. И перегрызет насквозь.

Юноша понял, что самым разумным решением с его стороны является ожидание. Бежать из дома в таком состоянии – не лучшая идея. Он останется, благополучно родит и только тогда решит, что делать дальше. Омегу никто не ждет, омега никому не нужен; его не станут отнимать. Марио совершенно не сомневался в этом. Если он ринется в путь с круглым животом, неизвестно, что случится. Ведь за пределами замка он не сможет целыми днями отдыхать, ему придется бороться за жизнь. За их жизнь. Конечно, разумнее дождаться.

Ну а если родится не омега, у него в распоряжении останется шесть месяцев – в течение этого срока младенец жизненно нуждается в постоянном присутствии родителя-омеги. Без тепла Марио он не выживет, а значит, отнять его не посмеют. За шесть месяцев он непременно отыщет путь спасения. Вооружится деньгами, которые помогут им выжить в другом королевстве.

А пока придется ждать и молча сносить тонкие унижения Карла, на которые тот не скупился. Юноша никогда не дерзил в ответ, не огрызался, из опасения навредить малышу. Как ни крути, именно Карл занимался поисками подходящего врача, и злить его, к несчастью, было опасно. Да, их отношения никак нельзя было назвать теплыми и родственными. Карл всячески подавлял Марио, причем так ловко и искусно, что юноша не сразу распознавал оскорбление, а когда различал суть змеиных слов – изнывал от бешенства у себя в комнате.

Мишель, по-видимому, не имел ни своего мнения, ни отваги противостоять мужу. Карл властвовал в доме безраздельно. Он часто устраивал пышные аристократические вечеринки, на которых Марио присутствовал неизменно – Дарроу все время намекал на скудность его красоты и тонко заявлял, что он может остаться у себя, порождая тем самым в сердце Марио сокрушительную гордость, вынуждавшую его раз за разом посещать пиры. Это, несомненно, служило еще одним надежным средством беспощадно унижать его. Гости смотрели на юношу, как на прокаженного, исходящего страшным зловонием, прислушиваясь, вероятно, к нелестным рекомендациям подлого свекра.

Марио надменно взирал на них из-под темных волос, горячо представляя, как в пиршественную залу врываются вражеские воины (из какого королевства, значения не имело), взмахивают сияющими клинками и всем до единого срывают головы. Но Карла они еще долго гоняют по залу, заставляя вопить от ужаса, и, в конце концов, пронзают ему спину. Четырьмя стрелами и двумя мечами. Это видение доставляло Марио несказанное удовольствие, хотя позднее он признавал, что одного клинка будет вполне достаточно.

На таких вечеринках неизменно присутствовал светловолосый омега лет шестнадцати, отличавшийся мерзкими кичливыми повадками. Он постоянно козырял перед Марио своим глупым ярко-желтым сюртуком, очевидно, стараясь вызвать у него зависть, ну или, во всяком случае, разозлить и привести в исступление. Если он действительно к этому стремился, то, надо сказать, вполне успешно.

Марио жутко ненавидел его, и не только потому, что мальчишка беспрестанно задевал его чувства, но и по той оскорбительной причине, что Карл всячески благоволил поганцу, ласково ему улыбался и иногда даже гладил по голове. Когда Марио видел это, кровь в его жилах вскипала, словно вода на медленном огне. Он начинал задыхаться от гнева, слезы обиды подступали к глазам, но он упрямо глотал их и никогда не сбегал, подчиняясь силе природной гордости.

Позднее Марио заподозрил, что Карл, вероятно, хотел выдать этого щенка за Кристиана, а он, сам того не ведая, разрушил все его планы. Осознав это, юноша возненавидел свекра еще сильнее, нежели Кристиана, и, наверное, ничто уже не могло погасить эту ненависть.

Время неодолимо ускользало. По мере того, как живот Марио увеличивался, разрастались и его страхи и, кроме того, появился новый источник паники. Сами роды. Прошло уже семь месяцев, и юношу охватило болезненное смятение. Он нуждался в поддержке, как никогда, но никто, никто не протянул ему руку помощи. Трепеща перед великим днем, он стал плакать по ночам, навзрыд, отчаянно и горько.

Он нуждался в своем альфе, в его теплых словах, смехе и утешении, хотя совершенно отказывался в это верить. Если бы Кристиан в эти минуты проявил к нему хоть какую-то ласку, он бы тут же успокоился и крепко заснул в его объятиях, но рядом не было никого, и он плакал от страха, прижимая руки к твердому округлившемуся животу.

Вспоминая о Кристиане, он тут же начинал яростно проклинать его, проклинать Юлиана, безумно желая им смерти, но вскоре, теряя силы даже на злость, затихал и, тяжело дыша, молча смотрел в стену напротив. В страхе и постоянном волнении пронеслись оставшиеся два месяца, и настал тот день.

Марио запомнил лишь боль, нестерпимую разрывающую боль, которая, кажется, пронзила насквозь все его тело. Опустошительные муки и невыносимое чувство страха, а после… отупляющее облегчение и болезненная радость при виде хрупкого маленького существа, издающего тихие всхлипывания, и прозрачных синих глаз, открытых лишь наполовину, слезящихся и перепуганных.

Омежка. Беззащитное, ни в чем не повинное дитя, которое заставило Карла недовольно поморщиться из-за одного только своего появления. Но Марио это ничуть не волновало. Он с безграничной нежностью обнимал своего малыша, твердо зная, что ради его защиты вынесет все бедствия, и никакая сила не разлучит их. Огромное всепоглощающее тепло разгорелось в его сердце, испепелив былые страхи и преисполнив решимостью во что бы то ни стало защитить своего сына.

***

Марио назвал малыша Кловис, в честь своего отца, и никто не высказал ни единого возражения. Подозрения юноши всецело оправдались. Омегу никто не ждал, и, по-видимому, ни Карла, ни Мишеля нисколько не интересовал их внук, родная кровь, облекшаяся в сущность омеги. Такое откровенное равнодушие не столько огорчало Марио, сколько изумляло. Он совершенно не нуждался в их помощи, теперь – нет, но, вполне естественно, не мог не презирать такое низкое, жалкое, бессмысленное высокомерие.

Кловис, конечно, служил ему бесконечным утешением. Находясь у него на руках, малыш никогда не плакал, тихо сопел в родных объятиях, но стоило Марио на секунду отпустить его, как он начинал испуганно плакать, дергать ручками, неудержимо выпутываясь из пеленок. Юноша отдавал сыну всю нежность и тепло, что скрывал, не ведая, на протяжении многих лет. Большие сосредоточенные глазки младенца нередко вызывали у него смех, такая суровая мрачная внимательность читалась в их выражении. Родительское тепло защищало малыша от всяческих страхов, укрепляло здоровье, а нежность и ласка Марио – делали его чувствительным и очень умным мальчиком.

Жизнь словно замерла вокруг них, скованная тихим неуловимым счастьем, освещавшим их безмятежные лица: одно – маленькое, розовое и несмышленое, а второе – искреннее, радостное и решительное.

Когда Кловису исполнилось три месяца, в замок вернулся из долгого путешествия Джек Дарроу, младший брат Кристиана. Это был высокий альфа с суровым ожесточенным лицом, пепельными волосами и чрезвычайно холодным угрюмым взглядом. Он был, несомненно, красив, но своему брату значительно уступал. Сходство между ними различалось моментально, но, кажется, Кристиану передалось все царственное величие его рода, а Джеку пришлось довольствоваться лишь скудными остатками.

Его отстраненное отношение не произвело на Марио никакого впечатления. Юноша с полным безразличием принял нового Дарроу в замке, не питая к нему ни злости, ни раздражения, и лишь смутно опасаясь его мрачного взгляда.

Его несколько угнетало молчание Кристиана; герцог не приезжал за ним, хотя, конечно, знал, что у него родился сын. Марио не мог поверить, что ему безразлично родное дитя только из-за сущности омеги. Но, по-видимому, так оно и было, поскольку глава Дарроу не появлялся, а его родители не желали осведомлять юношу о своих планах, которые, конечно же, имели для него самое непосредственное значение.

Эти размышления сильно огорчали Марио. Ласково обнимая Кловиса, он мучительно раздумывал над происходящим, невольно приходя к заключению, что ему надо спешить и, не медля, покидать этот дом. Что-то назревало, что-то страшное и зловещее, тревога с каждым днем усиливалась, наполняя его мысли удручающим страхом, но он не мог дать точное определение своим подозрениям.

Однажды он так основательно погрузился в раздумья, что не сразу заметил появление в комнате Джека Дарроу, двигающегося бесшумно, как тень. Заметил он его лишь тогда, когда парень очутился напротив. В глазах Марио отразилось изумление и настороженность. Он сильнее сжал Кловиса, словно в страхе потерять его.

Джек усмехнулся. Мягко и успокаивающе, всем своим видом давая понять, что явился с дружескими намерениями:

- Я не враг, - сухо сказал он. – Бояться нужно других, которые не потерпят, если узнают, что я встал на твою сторону.

Марио ошеломленно глядел на него. Джек вдруг наклонился и, не спрашивая разрешения, взял Кловиса на руки. От изумления юноша не успел даже отреагировать, молча смотрел, как парень, усмехаясь, позволяет малышу дергать свои волосы.

- Глаза твои, - сказал Джек, - но волосы и цвет кожи его. Не смотри на меня так шокировано. Родителям лучше думать, что я презираю тебя. Иначе они придут в бешенство с их дурацкими предрассудками насчет рода Андреасов. Повторяю, я не враг и племянника своего не отвергну. Кристиан плохо к тебе относится, это понятно, но в чем дело?

Марио с трудом оправился от удивления. Давно ему не приходилось вот так откровенно и по-дружески говорить с кем-то. Видеть серьезные честные глаза, а не брезгливые надменные лица. Как ни странно, ему не хотелось немедленно вырвать малыша из рук Джека, хотя, конечно, он испытывал некоторую тревогу, видя свое чадо в крепких руках почти незнакомого альфы. Видимо, откровенность и искренность младшего Дарроу как-то сразу расположили его к нему.

- На самом деле… тут не о чем говорить, - неуверенно ответил он.

- Из-за Юлиана Шерри? – спросил Джек, пристально взглянув на него.

- Не думаю, что во всем виноват он. Вы с ним знакомы, да?

Джек усмехнулся, осторожно покачивая замершего Кловиса – его впервые держал на руках кто-то, кроме Марио, ну, если не считать врача, принимавшего роды.

- Знакомы? Еще как! Мы с ним помолвлены.

Марио пораженно уставился на него:

- Как так? Но почему…

- Почему до сих пор не женаты? – предупредил его вопрос альфа. – Потому что Юлиан с раннего детства мечтал о Кристиане, и я ему не нужен.

- Но вы хотите жениться на нем?

- Хотел. – Ровным голосом ответил тот. – Очень давно. Теперь я его презираю и жду случая разорвать помолвку. Знаешь, мне искренне жаль, что Кристиан так поступает.

- Для меня это очень странные слова, - сказал Марио. – В этом доме, как и в доме Кристиана, меня никто не принял. Я не жалуюсь, но, наверное, злость никогда не отпустит меня.

- Ты имеешь все основания жаловаться, - хмуро сказал Джек. – Мои родители… выжившие из ума фанатичные аристократы, у которых вместо сердца тлеющая зола. Хочешь знать, что меня заставило покинуть дом и отправиться путешествовать? Их постоянное стремление извлечь из меня хоть какую-то выгоду. Они лишены родственных чувств, и, знаешь, тут нечего расстраиваться. Их можно только пожалеть. Конечно, я так не думал, когда уезжал отсюда; меня переполняла ярость и, наверное, даже ненависть, но теперь… я отношусь к ним, как к недоразвитым детям.

Марио невольно рассмеялся, Джек говорил так энергично и уверенно, что его слова неуловимо заражали, проникая в самую душу. Услышав его смех, Кловис громко засопел, начал дергаться и морщиться, и дядя поспешно вернул его. Младенец сразу затих, почувствовав спасительное родительское тепло. Марио заметно погрустнел, но через время в его глазах появилась злость:

- Ты прав, но эти дети могут очень сильно вредить, что не совсем отрадно.

- С этим не поспоришь, - хмыкнул тот. – Кристиан однажды поплатится за свою глупость. Отвергнуть первенца… это не просто удар для семьи, это грех. И мстят за это не люди, а Бог.

Марио очень внимательно посмотрел на него. Ему вдруг нестерпимо захотелось поделиться с ним своими планами о бегстве, но мысль о том, что они едва знакомы, удержала его. В его обстоятельствах доверие должно быть оправдано наверняка; в противном случае, он может попасть в неразрешимую беду. Тем не менее, разговор с Джеком значительно укрепил юношу: к нему вернулась прежняя уверенность, сила духа и неугасимая решимость. За это он был бесконечно благодарен своему нежданному союзнику.

- Вы с Кристианом не в лучших отношениях, да? – осмелился спросить Марио.

- Когда-то мы были друзьями, - ответил Джек, осторожно гладя Кловиса по щеке. – А потом я его возненавидел из-за Юлиана, хотя, наверное, это было глупо и наивно. Брат не старался увести у меня Шерри, тот сам приставал к нему, не зная покоя. Если честно, теперь мне смешно от мысли, что я когда-то ревновал к нему. Он поистине ничтожен. И мне больно сознавать, что он и теперь все портит. Откровенно говоря, за последние годы я стал очень недоверчивым и подозрительным, но у меня есть правило, которому я следую неизменно: люди, которых ненавидят мои родители, заслуживают доверия, сочувствия и понимания. Так что мы теперь союзники, Марио. Но при них этого лучше не показывать. Иначе они непременно все разрушат. К несчастью, их приводит в ярость всякое проявление дружеских чувств, они признают лишь очевидное притворство, корыстные замыслы и подлую гордость.

Он высказал все так прямо и саркастично, что Марио снова поразился его необычайной откровенности. Похоже, Джек полностью доверял ему, исходя из своего незамысловатого правила, но Марио все еще не хватало смелости заговорить с ним о бегстве. Он слишком долго жил в бездонном омуте презрения, а потому не мог так легко отпустить настороженность.

Несмотря на это, в скором времени они крепко сдружились, и юноша с огромной радостью встречал каждый день своего нового друга. Джек приходил лишь тогда, когда был точно уверен, что за ним никто не следит и, по обыкновению, оставался у Марио на полчаса. За короткое время он очень остро привязался к Кловису, и малыш, кажется, отвечал ему тем же, ибо всякий раз, когда Джек уходил, он печально смотрел на Марио, словно спрашивая, где их добрый товарищ. Кловис никогда не плакал, когда Джек брал его на руки, хотя врача, навещавшего их время от времени, просто терпеть не мог, всячески стараясь вырваться и при этом громко выражая свое возмущение.

Между Марио и Джеком образовалась крепкая дружба, по-настоящему родственная связь, не замутненная плотскими порывами. Младший Дарроу полностью доверял юноше, однако тот по-прежнему не решался открыть ему свои главные страхи. А между тем они обретали все большую силу, а с ними нарастало и смятение.

Кловис рос необычайно быстро, в четыре месяца он уже мог сидеть, уверенно ползать, и Марио вскоре понял, что малыш утратит в нем жизненную необходимость гораздо раньше, нежели предполагалось. И эта догадка убедила его в том, что пришло время приводить в исполнение свой замысел.

Врач приходил все чаще, а так как он находился в подчинении у Карла, Марио решил бежать незамедлительно. На третьем этаже замка имелась величественная картинная галерея, посвященная всем представителям рода Дарроу. Там, между гигантскими рамами, были установлены изящные полки из красного дерева, на которых симметрично возвышались красивые золотые вазочки с крохотными золотыми скипетрами внутри. Двух походов наверх Марио вполне хватило, чтобы вооружиться внушительным количеством золота, способным обеспечить его на сорок лет вперед. Естественно, при разумных тратах.

Он решил скрыться ночью, воспользовавшись черным ходом для слуг, имеющимся в кухне. По его мнению, это было единственно разумным решением из всех возможных. Покинув же пределы замка, он направится к городу, снимет карету и велит ехать в графство Тристен, расположенное за три тысячи миль от Гратии. Да, Марио решил прибегнуть к помощи своего единственного школьного товарища, Льюиса Дамоне. Юноша ни на секунду не сомневался в том, что друг поможет ему, ведь в академии они были по-настоящему близки, а ринуться с крохотным Кловисом в другое королевство – не самая надежная мысль.

Они покинут Эландер тогда, когда малыш сможет ходить и разговаривать, когда столь рискованное путешествие не будет угрожать его жизни. Льюис приютит их на время, в память о прежних беззаботных деньках, естественно, за щедрую награду. Марио был уверен, что в тихом отдаленном графстве их не станут искать, а потом, когда Кловис окрепнет, они, собравшись с силами, выедут из страны.

Прошло пять месяцев с того дня, как Марио впервые увидел свое чудо, и решение было принято безоговорочно. Завтра ночью, двадцать седьмого марта, он тайно покинет этот дом, чтобы уже никогда не вернуться. Покинет не только ради своего удовлетворения, но ради малыша, которого здесь ждет одно лишь унижение и пренебрежение. В самом деле, лучше жить в бедности и уединении, нежели в богатстве, но позоре и презрении.

Марио так ничего не рассказал Джеку, решив, что тот не осудит его; несмотря на то, что они посвящали друг друга во все сомнения и переживания, юноша так и не смог безраздельно довериться Дарроу, и в этом, конечно, не было его вины. Он привык во всем полагаться только на себя и не считал надежным посвящать товарища в свое самое главное и поистине отчаянное предприятие. Но, впрочем, обстоятельства распорядились по-иному, и Джеку предстояло сыграть в затее Марио самую значительную роль.

В то утро юноша проснулся в холодном поту, задыхаясь от тревожного чувства, вызванного горьким плачем Кловиса. К его великому ужасу, в комнате он был не один. Всюду сновали слуги, проворно вынося из комнаты принадлежности для малыша; кроватку уже унесли, теперь взялись за полки с вещами. Сам кроха находился на руках у незнакомого омеги и непрерывно кричал, изо всех сил дергаясь и пытаясь вырваться.

Марио непроизвольно вскочил и ринулся к нему, но стоящие рядом слуги удержали его, швырнув обратно на кровать. Парень задрожал от ярости и ужаса; кровь схлынула с его лица, он исступленно огляделся и увидел возле окна своего ненавистного свекра, Карла Дарроу. Тот язвительно смотрел на него, хладнокровно отдавая слугам приказы. Кловис заплакал громче прежнего. Сердце Марио отчаянно заколотилось, невыносимое горе охватило его:

- Что вы делаете? – закричал он, снова кидаясь к малышу, но слуги и в этот раз отбросили его прочь. Кровь ударила ему в голову, от страха и ненависти он безудержно затрясся, свирепо оглядываясь. Мучительные крики Кловиса разрывали ему сердце, приводя в состояние безумного ужаса. – Что вы задумали, чудовище!? Что у вас на уме, дьявол?!

В глазах Карла мелькнула злость:

- Мальчишка больше не нуждается в твоих услугах. Я сам воспитаю его и, когда он вырастет, постараюсь извлечь из него пользу.

- Я вас ненавижу! – заорал Марио, агрессивно вырываясь, но слуги крепко сковали его движения, и он никак не мог освободиться. – Вы не можете так поступать! Это бесчеловечно! Будьте вы прокляты! Будьте прокляты навеки! Пусть птицы заживо заклюют вас!

Услышав его разъяренные вопли, Кловис горько захныкал, сморщился и стал еще усерднее крутиться в пеленках, но омега, что его держал, вдруг сильно качнул малыша, так, что тот едва не подавился слезами.

- Что вы творите, мразь? – заревел Марио, безуспешно толкаясь. – Да как вы смеете? Я прикончу вас за это! Прикончу! Твари! Ненавижу! Верните моего сына! Верните! Верните…

Он стал задыхаться, слезы душили его, от ужаса он только что не терял сознание.

- Он останется здесь, - мрачно сказал Карл. – А ты вернешься в Магет и постараешься родить моему сыну наследника.

- Нет! – Марио глухо зарыдал, падая на колени. – Нет, нет, нет… Мое дитя, верните мне его… Прошу, верните! Верните!

- Я лишь исполняю волю Кристиана, - сказал Дарроу. – Он отправил мне письмо, в котором велел оставить омегу здесь, а тебя послать обратно.

Марио горько рассмеялся и дико прошипел:

- Будь проклят весь род Дарроу! Пусть он сгинет, и память о нем рассеется, пусть его потомки будут всеми презираемы, и одно лишь упоминание о них вызывает насмешку и омерзение!

Карл стремительно подошел к нему и со всех сил ударил по лицу. Вспыхнув от бешенства, Марио вскинул голову и со злостью плюнул в него. Слюна растеклась по бледному виску Карла Дарроу. Звериная ярость пронеслась в его глазах:

- Жалкое отродье, - прошипел он, хватая Марио за волосы. – Этотвоему роду предстоит навсегда угаснуть, твоему!

- Ничего, - прохрипел Марио. – Вы тоже, в конце концов, угаснете. И ваш сынок. Надеюсь, это случится в скором будущем!

- Ты больше никогда не увидишь своего ребенка! – ожесточенно произнес Карл. – Когда он вырастет, я отдам его в мужья самому отвратительному, жирному, зловонному аристократу, какого только смогу отыскать!

Дикое рычание вырвалось из груди Марио. Слезы хлынули из его глаз бурным потоком. Тихие всхлипы Кловиса надрывали ему душу.

- Вы за это поплатитесь, - зарыдал он, падая на пол. – Бог вас покарает! Однажды вы вспомните мои слова и жестоко раскаетесь во всем. Но будет поздно… Будет поздно, говорю вам!

Карл поднялся и велел слугам держать Марио до тех пор, пока Кловис не скроется из комнаты. Когда юноша понял, что навсегда теряет своего кроху, его окутало странное мучительное оцепенение. Приподнявшись с пола, он жадно смотрел, как тот омега уносит Кловиса прочь. Малыш глядел на него из-за чужого плеча, морщился и испуганно плакал, синие глазки слезились и неотрывно смотрели на юношу.

Когда он скрылся, и дверь за ним закрылась на ключ, Марио громко закричал. Исступленно, отчаянно, яростно и безнадежно. В этом крике звучала вся его боль, все невыразимое страдание, бесконечное горе, вызванное страшной разлукой. В конце концов, силы покинули его, и он замер в беспамятстве на полу, не имея ровно никакого желания приходить в себя и убеждаться в том, что единственная отрада его жизни навсегда утеряна.

Но он очнулся независимо от своего намерения, поскольку организм, к несчастью, не имеет свойства считаться с желаниями своего хозяина. Солнце еще стояло высоко, и его ослепительное сияние, ударившее в глаза Марио, повергло юношу в ярость. На душе его царил мрак безнадежности, он был так сломлен, изранен и одинок, что даже ненависть отступила под давлением безграничной тоски.

Стоило ему подумать о Кловисе, как слезы рвались наружу, глухое страдание переворачивало все внутри, а так как он не мог о нем не думать, то плакал беспрерывно и, в конце концов, глаза его страшно опухли, загудели и перестали изливать слезы.

Затем на смену горю явилась отчаянная решимость, и он, вскочив, ринулся к двери, стал свирепо колотить в нее, стучать ногами, кричать, всячески требуя выпустить его. Но никто не отзывался. Карл похитил из комнаты ключи, и юноша оказался безысходно запертым. Он долго старался взломать дверь, лез в замок крохотным ножиком, оставшимся в комнате, но все его усилия были тщетны. Вскоре плечи его поникли, и он опустился на пол у двери, измученно закрыв лицо руками.

Надежда медленно угасла. Марио понял, что у него нет ни шанса вернуть сына. Он потерял его. Безвозвратно. Ненависть и горе слились в одно целое, и юноша снова заколотил в дверь, обрушивая на семью Дарроу самые жестокие проклятия, какие только мог придумать в эту минуту. Он точно знал, что его слышат, возможно, сам Карл, но никто не отзывался, видимо, не находя в этом смысла.

Юноша снова рухнул на пол у двери и больше уже не вставал. В мертвом оцепенении он размышлял о том, где теперь его малыш, все ли с ним в порядке, и… запомнит ли он его. Конечно, нет. Он ведь совсем кроха, через полгода всякие воспоминания покинут его, и много лет спустя, когда они, возможно, встретятся, Кловис не признает в нем своего родителя. Марио снова захотелось плакать, но опухшие глаза гудели так сильно, что он решил пожалеть их и сдержался.

Он просидел на полу у двери до самого заката, отстраненно созерцая, как по комнате растягиваются тени, как оранжевые тона сменяются темно-красными, как яркое освещение уступает место золотистому полумраку. Он проклинал свою медлительность, приведшую их к такому печальному исходу, отнявшую единственную драгоценность, что он получил от Кристиана, подло разлучившего их.

Его сердце невыносимо кровоточило, он страдал по Кловису так мучительно, словно не видел уже много лет, хотя с момента их расставания прошло всего несколько часов. Стоило ему представить, что малыш в эту минуту плачет, рвется к нему, а он бессилен оказаться рядом и утешить его, как он начинал задыхаться, едва не сходя с ума от горя.

Вскоре сгустились сумерки, комната погрузилась во мрак, темно-красные тона растворились, на смену им явились серые, унылые и зловещие. Марио все еще сидел на полу, не видя никакого смысла вставать. Надежда взломать дверь исчезла, он твердо осознал всю тщету своих попыток. То и дело вздрагивая от холода, мук и отчаяния, он смотрел, как за окнами разрастается тьма.

Безлунная ночь опустилась на землю. В комнате стало темно, мрачно и холодно. Тихо всхлипывая, Марио лег на пол, у самого порога, невольно вслушиваясь в глухую тишину за дверью.

В замке царила такая непроницаемая унылая тишина, что казалось, будто в доме вовсе никого нет. Но где-то там, в бесконечных недрах древнего замка, стояла маленькая кроватка, где спал, или, может, плакал его сын, его плоть и кровь. Время скользило невероятно медленно, но Марио казалось, что оно замерло на дне его бедствия. Он тихо лежал на полу, оцепенев, не замечая холода, в странном зловещем бесчувствии.

Наступила самая темная пора ночи – время перед рассветом. Кажется, темнота поглотила мир, не оставив ему никакого отсвета. Как раз в это время, когда даже Карл в своем изнуряющем высокомерии погрузился в дремоту, Марио услышал странные звуки, вырвавшие его из горестного оцепенения. Звук раздавался в замке.

Осторожно отодвинувшись с порога, юноша уставился вверх, туда, где минорное скрежетание постепенно нарастало, словно кто-то, теряя терпение, начинал проворнее вертеть ключом. В конце концов, дверь открылась, и сияние свечи на секунду ослепило Марио. Когда же бедняга смог восстановить зрение, то увидел напряженное лицо Джека Дарроу, мрачного, решительного и хладнокровного. Он протянул руку и одним рывком поднял юношу на ноги:

- Идем, - его голос звучал еле слышно. – Ни в коем случае не шуми, а то кошка услышит.

В каком-то вяжущем отупении, словно не веря в происходящее, Марио двинулся вслед за Джеком. Они шли медленно, но совершенно беззвучно; коридоры один за другим оставались позади, скудное сияние свечи указывало следующее направление. В конце концов, они очутились возле черного хода, расположенного в кухне. Джек достал из кармана ключ, быстро открыл массивные двери и, схватив Марио за руку, потащил в сгустившиеся объятия ночи.

Юноша затрясся от холода, но, не говоря ни слова, следовал за другом, ощущая смутные едва различимые позывы надежды. Какую-то долю секунды его терзало сомнение, ведь там, в стенах замка, оставался его сын, но упрямая решимость Джека заставила его дождаться развязки удивительного ночного происшествия. Они прошли через цветочное поле, затем одолели подлесок с многочисленными коварными прогалинами, которые Дарроу, очевидно, знал наизусть и, в конце концов, вышли на проезжую тропу, скудно мерцавшую во тьме.

Там стояла карета, запряженная двумя рослыми гнедыми скакунами. Джек повел Марио прямо к ним и, как только они подошли, из салона выпрыгнул человек в светло-зеленом плаще лакея.

Марио его не знал, однако своего малыша, зажатого в руках незнакомого альфы, узнал мгновенно. Невыразимое счастье пронзило его измученное сердце. Он ринулся вперед, осторожно выхватил Кловиса и, тихо плача, стал покрывать торопливыми поцелуями его крохотное личико. Малыш тоже заплакал, на этот раз от радости, и, вынув ручки из одеяльца, стал гладить Марио по щекам, заставляя того плакать еще сильнее; он и не знал, что счастье иногда бывает по-настоящему мучительным.

Джек с удовольствием взирал на их воссоединение. Однако время шло, и промедление могло все разрушить.

- Ну, все, все,- тихо сказал Дарроу. – Чем скорее ты уедешь, тем лучше. Садись в карету. Там все есть. Пища, одежда, деньги. Много золота. Скажи, есть в королевстве хоть кто-то, у кого ты можешь попросить приюта, пока Кловис не подрастет?

- Да, есть, - поспешно закивал Марио. – Друг из академии. Он живет…

- Не говори, - прервал Джек. – Мне этого лучше не знать. Конечно, я не предам тебя, но так будет правильно. Садись в карету.

Марио, едва улавливая суть его слов,- счастье чуть не лишало его рассудка,- повиновался, забрался в карету, трепетно прижимая к груди затихшего Кловиса. Внутри было очень уютно и тепло; на переднем месте лежали многочисленные свертки и сундуки, а на заднем – толстые одеяла. Открыв дверцу окошка, Марио выглянул наружу. Джек ласково погладил его по волосам:

- Этот человек – один из моих верных слуг, он не предаст тебя. Я остаюсь здесь. Так будет правильно, хотя, если честно, радости мне это совсем не доставляет. Видишь ли, Марио, если мы отправимся вместе, все подумают, что мы… сам понимаешь. Тогда ни Кристиан, ни родители не будут ни о чем сожалеть. Они покроют нас своими злыми предположениями, и ни ты, ни я уже не сможем отомстить, заставить раскаяться. А так, ты уходишь, как жертва, и, по правде говоря, я уверен, Кристиан придет в ужас, когда узнает. Возможно, вы еще встретитесь, но тогда уже ты будешь лидером, а ему придется молить о прощении, ну, или, во всяком случае, изнывать от злости. Удачи вам. Я всегда буду верить, что еще увижу своего племянника.

Марио на глаза навернулись слезы:

- Я так благодарен. Так благодарен! Я всегда буду говорить Кловису, что его дядя…

- Глупости, - фыркнул Джек. – Я не мог смириться с тем, что вас разлучат. В сущности, мне ничего не стоило это сделать. Гувернер, к счастью, спал очень крепко, а малыш Кловис хорошо относится к своему дяде, а потому не стал кричать.

- Будь счастлив, Джек, - прошептал Марио. – Богатство, слава, здоровье, признание, крепкая семья, прекрасные дети и бесконечное счастье – вот мое тебе пожелание.

- Это слишком, - усмехнулся тот. – Ну все, медлить нельзя! До рассвета ты должен выехать из Гратии. Все! Счастливо, Марио! Удачи, Кловис!

Марио приподнял сына и, когда Джек напоследок поцеловал его в щечку, малыш печально захныкал.

- Удачи, - повторил Дарроу и, велев слуге трогать, отошел в сторону.

С тихим ржанием скакуны рванули с места, а Марио еще долго смотрел, повернувшись, в окно, на темную фигуру поистине великого человека. В конце концов, он закрыл окошко и, ласково целуя сына, с наслаждением смотрел, как он засыпает. В тишине, удовлетворении и радости.

Сильно утомившись, он вскоре сам начал погружаться в дремоту; последствия ужасного дня не могли не отразиться на его самочувствии, ведь ему пришлось пережить столько невыносимых кошмаров, но даже во сне, отстранившись от реальности, он крепко обнимал сына, и по его щекам скатывались слезы признательности к Джеку Дарроу, его лучшему другу, спасителю и защитнику, которого он не забудет никогда, даже если им не доведется больше встретиться.

========== Глава 6. Дыхание счастья ==========

Путешествие оказалось вовсе не таким долгим и мучительным, как предполагал Марио. Наверное, потому что на сердце у него было легко, и тревожные мысли впервые за долгое время оставили его в покое. Может статься, поездка шла ему только на пользу; во всяком случае, за четыре дня путешествия он не только не устал, но, кажется, окреп и стал значительно сильнее, нежели до своего отъезда.

Кловис тоже переносил дорогу вполне благоприятно. Он с огромным интересом глядел в окно, перегнувшись через руку Марио, и заливисто смеялся, когда мимо пролетали птицы, или в салон врывались теплые порывы ветра. Слуга Джека оказался тихим немногословным человеком по имени Регис, прекрасно знающим свое дело и не имеющим привычки задавать вопросы. Он очень уважительно относился к Марио и, прежде чем что-то делать, непременно выслушивал его мнение.

В конце концов, он заметил, что юноша все еще не совсем ему доверяет и, добродушно улыбаясь, поведал, что Джек во время своего странствия по свету спас ему жизнь, когда его пытались казнить за преступление, которого он не совершал. Это, несомненно, породило в нем бесконечную благодарность к знатному чужестранцу. С тех пор он, человек самого низкого происхождения, верно и преданно служил Дарроу, с готовностью выполняя все его приказы, которые, впрочем, никогда не отличались обременительностью или коварством.

Услышав этот рассказ, Марио лишь радостно усмехнулся. Он уже не сомневался в том, что Джек, хотя и родился в семье Дарроу, был напрочь лишен всех их пороков, несмотря на то, что старался выглядеть надменным и бесчувственным.

Ранним утром пятого дня они въехали в Тристен, светлое уютное графство, славившееся своими восхитительными пурпурными лесами. Здесь царила вечная осень. Во всякое время года листва сияла на солнце удивительными багряными отсветами; вероятно, поэтому этот уголок королевства называли «маковым полем». Маки здесь и в самом деле росли, и Кловис, глядя в окно, удивленно таращил глазки на бесконечное алое море, распростертое со всех сторон.

Изящные двухэтажные дома из красного кирпича виднелись впереди, на высоких холмах и в живописных устьях равнины. Между ними протекала, извиваясь, тихая речка, напоминающая блестящую синюю змею. А в центре этого сказочного мира высился замок, высокое темно-красное сооружение с тремя стрельчатыми башенками и широко открытыми свинцовыми воротами. Было в этом замке что-то невыразимо уютное, милое и успокаивающее. Представив веселое румяное лицо Льюиса, Марио понял, что этот дом напоминает ему Дамоне, такого же красивого, милого и гостеприимного.

Они въехали во двор и остановились у парадного входа. Крепко сжимая Кловиса, Марио соскочил на землю и пошел к дверям, велев Регису дожидаться его на козлах. Не успел он подняться на крыльцо, как ему навстречу вылетел парнишка лет пятнадцати с ярко-зелеными глазами и кудрявыми золотистыми волосами. Он пронесся мимо в сторону ворот, и через секунду следом рванул юноша поразительного с ним сходства, но только высокого роста и крепкого мускулистого сложения.

Марио догадался, что это братья Льюиса, о которых тот не раз ему рассказывал. Близнецы, омега и альфа. Омегу звали Мануэль, а альфу – Симус.

- Верни мою цепочку, крысеныш! – кричал Симус, вылетая за ворота. – Это подарок Лю на день рожденья!

- Ты выкинул моего котенка из окна, вот и плати! – заорал в ответ Мануэль, ловко делая ноги.

Через минуту их крики затихли в отдалении, и Марио, усмехаясь, вошел в замок. Внутри царила странная умиротворяющая тишина, только наверху, со стороны лестницы, раздавались смутные голоса, заглушаемые прочными стенами. Кловис энергично озирался, во всю тараща глазки; похоже, его очень взволновало происходящее: уже при виде близнецов он заметно оживился, сосредоточенно взирая на орущих мальчишек.

Слуги куда-то подевались, и Марио, по-видимому, ничего не оставалось, кроме как терпеливо дожидаться внизу, у подножья лестницы. Впрочем, не прошло и пяти минут, как голоса наверху затихли, и на лестницу вышел Льюис Дамоне. Он ничуть не изменился со времени их расставания. Может, только лицо стало немного серьезнее, и в движениях появилась величественная грация и упругость, чего раньше Марио не замечал.

Парень шел, опустив голову, и хмуро ворчал тихим голосом:

- Могу поспорить, Симус снова надерет Мануэлю одно место, и тот, рыдая, явится просить возмездия. Ох, и что им мирно-то не живется? Еще папа с этим праздником! Знает ведь, что я ненавижу пышные пиры, и все равно хочет отмечать мое двадцатилетие всем графством! Что может быть мучительнее?..

Тут он замолк, ошарашенно глядя на Марио, выросшего словно из-под земли. Секунду Льюис потрясенно молчал, а затем с криком радости бросился к старому другу и стиснул его вместе с Кловисом в теплых объятиях.

- Андреас! О, черт!

- Дружище, - выдохнул Марио, стараясь ответить и в то же время не зажать Кловиса слишком тесно. – Чудесно выглядишь.

Его переполняла удивительная радость, все пережитые кошмары стремительно таяли в чистых, искренних руках дорогого товарища. Льюис выпустил его, схватил за плечи и энергично встряхнул:

- Как ты? Что случилось? Я не верю, что снова вижу тебя! Бедняга, что с твоим лицом? Оно такое измученное! Ты что, голодал? Я прикончу эту скотину Дарроу! Я скучал, дружище! Так скучал! Думал, ты никогда не приедешь. О чертовщина, что это за смертельная бледность? Говори, в чем дело! Марио! Братишка!

В порыве чувств он снова сжал его, но Кловис на этот раз не выдержал и возмущенно захныкал. Льюис отпрянул и шокировано уставился на малыша. Очевидно, он только теперь его заметил.

- Это… - изумленно выдохнул он, потеряв дар речи, - это…

- Кловис, - со смешком ответил юноша. – Единственное, за что я благодарен Кристиану.

- Какое чудо, - зашептал Льюис, осторожно беря кроху на руки. – Как будто смотрю в твои глаза. Марио… я не знаю, что сказать.

Кловис внимательно смотрел на него, как будто пытаясь понять, можно ему доверять, или нет. Похоже, осмотр его удовлетворил, потому что он протянул ручку и стал гладить вьющиеся волосы Дамоне. Это означало высшую степень уважения и покровительства. Льюис чуть не заплакал от удовольствия:

- Марио, это… невероятно. Я так счастлив. Что ты приехал и не один. С этим… восхитительным чудом. Твоим чудом! Но ты приехал не в гости, верно? Твое изможденное лицо пугает меня. Случилось что-то нехорошее.

- Да, - кивнул Марио. – Мне нужна твоя помощь, Льюис. Ты – моя единственная надежда.

- Что я должен сделать? – серьезно спросил тот. – Чем могу помочь? Клянусь, я сделаю все, что в моих силах!

- Как только Кловис подрастет, я намерен выехать из королевства. А до того мне негде жить. Льюис, прости меня, если можешь. Я не хотел вот так рушиться тебе на голову, но мне больше не к кому обратиться. Поверь, я в долгу не останусь. Кловис растет очень быстро, мы не задержимся надолго. Я заплачу сполна.

- Ты ничуть не изменился, - хмуро сказал Льюис. – Неужели так трудно смириться с тем, что друзья существуют? Знаешь что, Марио? Вы можете оставаться здесь столько, сколько хотите. Можете остаться навсегда. В этом замке столько места, что хватит на целую армию. И единственное, что меня раздражает, это твое заявление о расплате. За кого ты меня принимаешь?

- Прости, Льюис, - мягко сказал Марио. – Ты же знаешь: недоверие – мое второе имя. И все-таки я не желаю стеснять твою семью, а потому отдам часть денег, что у меня есть, твоим родителям.

- Ха! – насмешливо воскликнул Дамоне, с удовольствием качая Кловиса на руках. – Посмотрим, посмотрим… Чувствую, скоро мне выпадет шанс хорошенько посмеяться. Нет, какое все-таки чудо! – это восклицание относилось к Кловису, пытавшемуся закрыть Льюису глаза. – Да я просто счастлив, что могу жить в одном доме с таким крохотным шалуном! Марио, я не стану спрашивать, что там у вас произошло, думаю, однажды ты сам все расскажешь. Но запомни одно: я буду искренне счастлив, если это место станет твоим домом, и ты уже не захочешь никуда уезжать.

- Эти слова греют мне душу… Но рано или поздно уехать придется. Меня ведь будут искать.

- Дарроу? – свирепо спросил Льюис.

- И он, и его родители.

- Глядя на твое утомленное лицо, я начинаю ненавидеть их всем сердцем.

- Они того не стоят. Честно.

- Конечно, ты так говоришь. Что еще ты можешь сказать? А я все равно их ненавижу! Они, по сути, выгнали из дома семью!

- На самом деле… я сам удрал.

- Еще лучше! – Льюис крепко-крепко сжал Кловиса. – Пусть только посмеют сюда явиться. Говорю, я не испугаюсь их знатного титула, выскажу все, что о них думаю.

Марио тихо рассмеялся:

- Ты тоже ничуть не изменился. Как прежде, рвешься в битву, отпуская все сомнения и страх перед возможными последствиями.

- Да, ради лучшего друга, - сурово сказал Льюис. – И ради его сына.

Тут с улицы раздались негромкие голоса, и в зал вошли Мануэль и Симус. Мальчишки сосредоточенно переговаривались, по-видимому, нисколько не думая о недавнем преследовании. Симус сжимал что-то в кулаке, а Мануэль, хмуро слушая, усердно тер локти, испачканные в земле. Похоже, битва все-таки состоялась и, как всегда, не в пользу омеги. Но теперь они не выглядели злыми и сердитыми, теперь их увлекала новая затея, настолько интересная, что они заметили Марио и Льюиса только когда поравнялись с ними.

- О, кто это? – Мануэль восхищенно уставился на Кловиса, малыш не менее внимательно смотрел на него. – Какие глазищи!

- Помните, я рассказывал вам про Марио? – спросил Льюис, кивая в сторону товарища. – Теперь он будет у нас жить. А это его сын, Кловис.

- Могу я его подержать? – неуверенно спросил Мануэль у Марио.

- Можешь, - усмехнулся тот. – Судя по его взгляду, ты ему понравился.

Парнишка осторожно взял Кловиса на руки и восхищенно застыл, когда малыш стал дергать его локоны.

- Я тоже хочу! – возмутился Симус.

- Подождешь! – заявил паренек, отходя в сторону.

- Не зли меня!

- Отстань!

Да, Кловис мгновенно стал желанным гостем на руках у мальчишек. Впрочем, едва ли в этом было что-то удивительное. Кроха так внимательно смотрел на них, так весело смеялся и ласково гладил им волосы, что не привязаться к нему было просто невозможно. Близнецы все время спорили, кто будет держать его, а Льюис сердился, что ему вовсе ничего не перепадает. Марио же безумно радовался, видя, сколько нежности проявляют к его сыну, какая искренняя теплота сквозит в каждом слове и прикосновении новых союзников, как счастливо и безмятежно хохочет его бесценное сокровище.

Родители Льюиса, как и предупреждал парень, и слышать не захотели о вознаграждении за помощь. Они очень мягко отнеслись к Марио, предоставили ему красивую уютную комнату с овальными окнами, выходящими на реку, и заявили, что друзья Льюиса для них – часть семьи, и он может оставаться здесь, сколько душе угодно. При этом они ловко пресекали всякую попытку Марио выразить им свою благодарность, или снова заговорить о деньгах, тут же засыпая его вопросами, или начиная торопливо говорить друг с другом.

Это были поистине замечательные люди. Они помогали нуждающимся, не ожидая получить что-то взамен, из душевного благородства, удивительного чистосердечия и огромного простодушия. Главу семьи звали Эвинг, а старшего омегу – Филипп. В них Марио нашел свою семью. Какая мягкость, какое ненавязчивое понимание читалось в их глазах! С каким неподдельным удовольствием Филипп начал возиться с Кловисом, смешить его и смеяться, когда смеялся он!

Регису также нашлось место в замке, он стал главным помощником дворецкого и, судя по его довольному горделивому виду, новая должность весьма ему льстила.

Марио не замечал, но в этом доме его раны стали затягиваться, переставая кровоточить, душевные муки неуловимо спадали. Впервые за много лет он почувствовал истинную радость, дыхание счастья и тепла. Великодушие семьи Дамоне исцеляло его сердце, переполняло восторгом и светлыми надеждами. За какие-то три дня в этом окружении он стал другим человеком. Его щеки налились здоровым румянцем, глаза засияли, в них появился огонь жизни и надежды. С каким удивительным чувством он теперь просыпался каждое утро! Какое невыразимое торжество разгоралось в его сердце, когда он целовал Кловиса, твердо зная, что никто не попытается разлучить их и подвергнуть ужасным страданиям!

В этом чудесном шумном доме Марио вспомнил, что такое счастье. Но на этом радостные потрясения не заканчивались. В канун дня рождения Льюиса ему предстояло открыть еще одну не менее приятную новость.

Стоял полдень, юноша осторожно качал на руках спящего сына, когда дверь в комнату распахнулась, и вошел Льюис:

- Идем! – весело зашептал он. – Скорее!

- Куда? – изумился Марио.

- Как куда? Стричься! Посмотри на свои волосы, они же все лицо закрывают. Раз в месяц к нам приезжает цирюльник из соседнего графства и приводит в порядок всю семью.

- Не думаю, что мне это нужно…

- Папа сказал – нужно! – сурово заявил Дамоне. – Завтра праздник, мой день рождения. Съедутся гости из многих графств, члены семьи должны выглядеть превосходно.

- Неужели ты думаешь, что какая-то стрижка сделает меня неотразимым красавцем? – усмехнулся Марио.

- Между прочим, именно так я и думаю! Пошли!

- Кловиса нельзя оставлять одного…

- Я с ним посижу! – в дверях появился Мануэль. – Я вполне могу справиться!

В конце концов, Марио сдался, и они спустились в нарядную гостиную, где Симус терял внушительное количество разросшихся кудряшек. Веселое лицо пожилого цирюльника как-то сразу расположило Марио и, когда Льюису состригли ненужные пряди, он уверенно сел в кресло. С его волосами возились около двадцати минут. Старик очень тщательно выверял каждую осечку, ловко взмахивал ножницами и лишь изредка что-то недовольно кряхтел, видимо, срезав не ту прядь.

В конечном итоге, он отпустил Марио, и юноша с самым скептическим видом подошел к зеркалу. Глаза его расширились в изумлении. Откровенно говоря, в его прическе не было ничего вычурного или замысловатого, но открывшееся лицо, красивое, светлое, с мерцающими ярко-синими глазами словно принадлежало не ему. Густые черные волосы приятно скользили по спине, темные пряди лежали на плечах, придавая ему какую-то царственную величественность.

Удивительная, невыразимая красота наследника Андреасов предстала во всем своем великолепии. По-видимому, только этого и не хватало: оттянуть волосы на макушку, оставив лишь несколько прядок на висках, и открыть изящное миловидное лицо. Льюис довольно усмехался, видя его потрясение, а Филипп ласково потрепал его по плечу, сказав, что с самого начала увидел его замаскированную уникальность. А Кловис сильно удивился, долго таращился на внезапно изменившегося родителя, а затем начал играть с его ровными длинными прядями, падающими на плечи, и это занятие, кажется, доставляло ему огромное удовольствие.

Настал день праздника. Марио не хотел оставлять Кловиса и уходить на пир, но Льюис решительно заявил, что если он останется, то они останутся вдвоем. В конце концов, Филипп уговорил юношу отправиться в зал на самое короткое время, увидеть, какое впечатление произведет на приезжих альф его красота и тут же вернуться, а с Кловисом в это время посидит он сам.

Меньше всего Марио хотелось огорчать Льюиса. Вместе, нарядные и величавые,- Льюис в роскошном золотом камзоле, а Марио – в парчовом алом сюртуке, - они вошли в сверкающую праздничную залу, и все внимание присутствующих тут же устремилось на них. Очаровательная внешность Льюиса уже не могла никого удивить – почти все гости знали его много лет и искренне восхищались им, а вот красота его нового друга сразу же поразила приглашенных.

Марио и в самом деле выглядел потрясающе. Его черные волосы изумительно контрастировали с нежным светлым лицом, а парчовое одеяние превращало его в настоящего принца. Молодые омеги, находившиеся в зале, тут же задохнулись от зависти; что же касается альф, то они застыли в восхищении, жадно таращась на прекрасного юношу, но уже через секунду ринулись к имениннику, поспешно поздравляя его и тут же умоляя познакомить с этим сказочным созданием.

Конечно, они почувствовали, что он занят; запах истинного альфы немедленно проявился, но, надо заметить, никого это не остановило. Льюис удовлетворенно смотрел, как его товарища атакуют знатные наследники и даже напыщенные графы, а Марио лишь недоуменно оглядывался, не зная, как отделаться от этого океана страждущих взглядов.

Серая мышка? Едва ли. Самая таинственная, прекрасная и желанная омега из всех, которых доводилось видеть присутствующим. А так как гости сплошь принадлежали к знатному сословию и были искушены в понятиях красоты, то можно с легкостью представить, насколько прекрасен был Марио. Но он нисколько не зазнавался, хотя и чувствовал странное непонятное торжество, вызванное воспоминаниями о Кристиане. Жаль, что Дарроу не мог видеть его в эти минуты. Какая злость и досада охватили бы его! Какое мучительное сожаление!

Столь откровенное внимание, конечно, льстило Марио, но он не допускал и мысли воспользоваться им в своих целях. Более того, ему даже казалось возмутительным, что к нему пристают, несмотря на запах. В его жилах текла кровь благородных герцогов, исключавшая всякое предательство и возможность измены. Да, он презирал Кристиана, но брак все еще скреплял их прочными узами, и юноша сурово пресекал чересчур откровенные вопросы некоторых петушившихся самцов. И это несмотря на то, что Кристиан изменял ему постоянно и причем совершенно открыто.

Но чувства тут не имели ровно никакого значения. Марио не мог хорошо думать о Кристиане, злость и гнев все еще терзали его душу, пульсируя жестокими мыслями о мести. Всю роль играло воспитание. Кристиана растили, как бездумного эгоиста, а Марио, как разумного принципиального аристократа. Если он и отомстит, то не через измену. Поступить иначе, означает, предать свои принципы, а это, по мнению Марио, было худшим предательством, какое только можно представить.

В конце концов, он взял Льюиса под руку и отошел вместе с ним прочь от гнетущего окружения:

- Почему ты не развлечешься? – тихо спросил Дамоне.

- Нет желания.

- Ты что, все еще предан ему? – удивленно спросил тот.

- Нет, - усмехнулся Марио. – То, что он сделал… не знает прощения. Просто это не в моих принципах. Держи.

Он протянул ему узкую шкатулку с золотыми часами внутри.

- Зачем? – Льюис нахмурился.

- Ты столько для меня сделал, а это всего лишь подарок на день рожденья. Прими его, если хочешь меня порадовать.

- Ох, Марио…

- Я, наверное, вернусь в свою комнату. А ты веселись.

- Бросаешь меня одного? – Льюис уныло огляделся.

- Ну, ты ведь можешь развлечься.

- Мне никто не нравится. Тут все какие-то смурые зануды.

Марио рассмеялся и хлопнул его по плечу:

- Рано унывать, дружище! Твоя пара отыщется. Рано или поздно.

Льюис только хмыкнул и направился к своему месту за праздничным столом. Он решил, что раз Марио уходит, то он наестся до отвала и, кроме того, устроит состязание с Мануэлем и Симусом: кто быстрее съест вазу с пирожными.

А Марио поспешно вернулся в свою комнату и горячо поцеловал Кловиса, по которому успел соскучиться за какие-то полчаса. Малыш тоже, тихо залепетав, зарылся ручками в его волосы и через несколько минут довольно засопел, хотя Филипп утверждал, что когда Марио только скрылся, он напряженно оглядывался, тараща глазки, и никак не мог успокоиться, хотя и не плакал.

Восхитительное умиротворение охватило Марио, когда он с сыном на руках упал на кровать, откинувшись на подушки. Всякие гнетущие мысли: о Кристиане, о прошлом испарились, скованные тихим безграничным счастьем. Да, в этот день он был бесконечно счастлив. В его душе царило полное удовлетворение, которое он не ощущал уже очень-очень давно. А может, никогда.

В эту минуту он ни в ком не нуждался. Лишь благодарил от всего сердца семью Дамоне и с нежностью прислушивался к тихому, ровному, безмятежному дыханию сына.

========== Глава 7. Гнев сокрушенного духом ==========

С самым мрачным и угрюмым видом Кристиан изучал диковинные узоры, составляющие почерк Карла Дарроу. Не самые приятные новости были изложены в этом письме. С огромным негодованием Кристиан сверлил строчки, повествующие о том, что Марио уже как два месяца покинул Гратию и находится неизвестно где, а его родители все это время ищут его по всему королевству и только недавно обрели смутное понятие о его местонахождении. Они предполагают, что Марио живет в графстве Тристен, в семье Эвинга Дамоне, причем друзья Карла, поведавшие ему странную новость, не совсем в этом уверены. По их словам, если это и в самом деле «то унылое создание, то сильно изменившееся и практически неузнаваемое».

Кристиан не понимал значения этих слов, но одно знал наверняка: произошло что-то мерзкое, досадное, связанное с Марио и его родителями.

Надо сказать, с тех пор, как они расстались, Кристиан уже не знал покоя. Что-то в нем рухнуло, сломалось, утратило силу. Когда он узнал о рождении омеги, в его душе возникла странная, невыносимая пустота. Он понял, что не хочет видеть ни Марио, ни своего сына. И руководил им вовсе не эгоизм, а терзающее чувство страха.

В жизни каждого человека наступает момент, когда суть жизни неведомым образом ускользает, оставляя взамен неотступную, мучительную тоску. Некоторые хорошо знакомы с этим чувством, к кому-то оно приходит очень редко и всегда неожиданно. Чувство полного бессилия, уныния и безнадежности. Когда будущее представляется мрачными, непролазными стенами, растущими со всех сторон.

Одним эту душевную муку удается легко подавлять, другие же страдают от нее беспрестанно. Но есть и те, кто вовсе не познал ее. Это люди, лишенные всякого самомнения, гордости и эгоизма. Люди, которые стараются жить для других, не имея привязанности к своим желаниям и интересам. Люди, в чьих сердцах живет смирение. Такому человеку не известны горечь и духовная смерть. Они тоже страдают, тоже сталкиваются с испытаниями, но в отличие от гордых и корыстных, им, в конце концов, удается обрести душевное умиротворение, и их пути неизменно приводят к успеху.

Гордость же ведет к падению. И не всегда это падение видно невооруженным глазом. Внешне человек может оставаться сильным и жизнерадостным, однако внутри его будут терзать немыслимые страдания, изнуряющая пустота.

Кристиан познал это чувство через несколько недель после отъезда Марио. В первые дни ему казалось, что все по-прежнему, он так же развлекался с Юлианом, не испытывая никаких уколов вины, но спустя недолгое время что-то в его устоях преломилось. Былые удовольствия внезапно утратили всякую прелесть, то, что раньше вызывало наслаждение, стало пресным и сухим. В его душе поселилось мрачное равнодушие, непрерывное и отупляющее, словно старая язва, медленно высасывающая жизнь.

Скорее всего, причина таилась не только в его отношении к Марио. Грядущие муки уже давно сплетались вокруг него, порожденные гордостью и безграничным самомнением, и вот теперь, разожженные смутными угрызениями совести, ворвались в его сердце, словно ядовитые стрелы. Марио лишь сыграл роль искры. Искры в лесу, которому суждено умереть от пожара.

Равнодушие не покидало Кристиана, но напротив – становилось все сильнее и мучительнее. Он понимал, что должен вернуть Марио, постараться смягчить его и растить вместе с ним их сына, но свирепое уныние лишало его возможности все исправить. Кристиан никогда не думал о других и жил исключительно своими интересами, что и заставляло его теперь страдать. Одинокое эгоистичное сердце, в конце концов, черствеет, окунается в пустоту и теряет чувствительность. И его неизменно постигает духовная смерть.

Юлиан видел его состояние и всячески старался расшевелить, но Дарроу, помимо прочего, утратил интерес и к нему. К великому смятению Шерри, настала ночь, когда альфа апатично отвернулся от него и, не говоря ни слова, погрузился в сон. Его сердце стало до того пустым, унылым и бесчувственным, что даже физические удовольствия перестали привлекать его, и он с полным безразличием относился к ярым попыткам Юлиана воспламенить его кровь.

Сам того не сознавая, он начал ненавидеть тех, кого раньше считал надежными друзьями, внезапно увидев всю их подлую натуру; при этом он нисколько не думал о том, что до недавнего времени сам являлся таким же. Он стал презирать членов Королевского Совета, вдруг ясно увидев, что всеми их поступками руководит исключительно жажда наживы, корысть и личные счеты, хотя раньше эти знатные люди казались ему великими политиками и мудрыми наставниками. Глаза его словно открылись после долгого сна и с недоумением взирали на мрачные сумерки, совсем недавно казавшиеся ему солнечным днем.

Пустота и ненависть завладели им безраздельно. Ни одному человеку он не мог рассказать о своих мыслях, потому что, оказывается, все его друзья – не что иное, как пыль, развеянная по ветру. Вскоре он прославился, как лидер с железными нервами, стальным взглядом и мстительным недоверием ко всем и каждому. Оставалась, кажется, самая малость: отказаться от эгоизма и вернуть своего мужа, единственного искреннего человека в его жизни, но укорененная гордость и смутное чувство страха раз за разом останавливали его.

Пока жизнь не решила все за него.

С мрачным вздохом Кристиан встал из-за стола и, сложив письмо, направился к выходу. Юлиан поспешно вскочил с кресла и рванул за ним:

- Что пишут твои родители?

Дарроу остановился и хмуро посмотрел на него. В его глазах читался мрак презрения. Бесчувственным, холодным тоном он произнес:

- Ты задержался в этом доме, Юлиан.

Мальчишка изумленно уставился на него:

- О чем ты?

- О том, что наши пути расходятся.

- Что ты такое говоришь? Мы столько времени вместе… Нам ведь хорошо друг с другом…

- Я не желаю это выслушивать, - мрачно сказал Кристиан. – Ты с самого начала знал, для чего мне нужен. Теперь я понимаю, что затянул этот разговор. Ни ты, ни я никогда не питали друг к другу настоящих чувств, и я согрешил в том, что подпустил тебя так близко. Прости меня за это.

- Прости?! – вдруг закричал парень, сжимая кулаки. – Да как ты смеешь так говорить? Я всем пожертвовал ради нас! Предал Джека Дарроу! Пошел против воли отца! Ты думаешь, у меня нет никаких чувств?! Думаешь, я играл так же, как ты?

- Перестань кричать, - сурово сказал Кристиан. – С самого начала ты знал, что я женат на Марио из рода Андреас. Чего ты ждал? Что я разведусь с ним и обреку свою семью на вечное унижение? Я виноват, но ты виноват не меньше. Все кончено, Юлиан. Мне жаль, что твоя гордыня превзошла мою и заставила совершить такую глупость. Между прочим, в этом письме написано, что Джек неделю назад разорвал вашу помолвку. Дарроу больше никогда не вмешаются в твою жизнь.

- Как разорвал? – потрясенно воскликнул тот. – Это можно сделать только по взаимному согласию!

- Не только. Это возможно и в том случае, если имеется непосредственное разрешение короля. Джек его получил.

- Он предал меня! – взвизгнул Шерри, покраснев от злости. – Он меня предал!

Кристиан насмешливо смотрел на него:

- Вот оно как? Интересно. Знаешь, теперь я даже счастлив, что ты отверг Джека. Брат не заслужил такого порочного супруга.

- Это ты сделал меня таким! – истерично завопил Юлиан. – Это все твоя вина!

Его глаза выражали такую сокрушительную ненависть, что слова о чувствах, которые он недавно произнес, моментально потускнели и утратили всякую силу. Кристиан неотрывно смотрел на его красное, свирепое лицо, вдруг ставшее уродливым и пугающим, и приходил в ужас от мысли, что из-за этого низкого, лживого, непостоянного существа столько издевался над Марио, человеком твердых принципов, скромным и невинным. Странная пустота, уже долгое время терзавшая душу Кристиана, вдруг усилилась и наполнила его сердце бесконечным страданием.

- Прости меня, Юлиан, - тихо сказал он. – Это, наверное, и правда, моя вина. Мне очень жаль.

Шерри, громко всхлипывая, усердно тер глаза:

- Я всегда знал, что этот день однажды наступит. Я тоже виноват. Больше, чем ты.

Нельзя судить Юлиана за его безрассудство и непостоянность. С раннего детства ему пришлось познать всю жестокость родительского равнодушия. Его не ждали. Вместо него должен был родиться альфа – наследник рода Шерри. Как только Юлиан вышел из младенческого возраста, родители отдали его на попечение нянек, а сами перестали интересоваться своим сыном. Оттого мальчик рос упрямым, ожесточенным и непокорным. Злость стала частью его души, главным качеством характера. Он жестоко наказывал тех, кто ему не подчинялся, и издевался над своими слугами так беспощадно, что они уходили, несмотря на щедрое жалованье.

В четырнадцать лет он узнал о том, что родители намерены выдать его замуж за младшего сына Мишеля Дарроу, знаменитого по тем временам герцога. Мальчишка воспринял это решение с огромным негодованием. Его разозлила не только вопиющая наглость, но и тот факт, что его выдавали за младшего сына Дарроу, а не за старшего. Юлиан не уделил должное внимание тому, что Кристиан уже был занят, он решил, что родители недооценивают его, считают, что он не достоин старшего Дарроу, и это породило в нем звериную ярость.

Он решил непременно покорить Кристиана и тем самым доказать родителям, что он достоин лучшего. При этом его не волновала уже существующая связь между Дарроу и Марио; израненное детское сердце жаждало возмездия, хотя он сам, наверное, не до конца понимал, кому должен мстить. Кристиан долго не поддавался его ухищрениям, храня уважение к брату, но, в конце концов, мальчишка воплотил свою цель в реальность. Да, он очутился в непролазном тупике, безвыходном ненадежном положении. Наслаждение длилось совсем недолго.

Наверное, со временем он привязался к Кристиану, но едва ли такие отношения можно назвать искренними и настоящими. Юлианом руководила злость и жажда мести, а Дарроу – похоть и интерес. И вот теперь злую, несчастную душу Шерри настигла неминуемая развязка.

Он не знал, что делать, чувствовал гнев и отчаяние, нопонимал, что это завершение. На этом их пути расходятся. Все его грязные, нелепые замыслы исчезли, показав всю низость и бессмысленность. Настало время повзрослеть. Они расстаются. Навсегда. А вот как – это зависит от самого Юлиана.

Решительно оттерев слезы, он подошел к Кристиану и мрачно посмотрел ему в глаза:

- Вернись туда… к своему мужу. К своему сыну. Омеге. Мои родители… ненавидели меня за то, что я омега! И вот к чему это привело. Я только и делаю, что причиняю всем зло. Слышишь, Кристиан? Иди к своему сыну! Иди к нему! Будь с ним ласков! Не смотри на него, как на червя! Не говори ему, что он жалок и бесполезен, как говорили мне! Иди, Дарроу! Иди! Немедленно! Ну!

Кристиан смотрел на него в полном изумлении. Юлиан, рыдая, закричал:

- Клянусь, если я узнаю, что ты жесток к своему сыну, я сожгу все владения Дарроу!

- Будь счастлив, Юлиан, - тихо проговорил Кристиан, разворачиваясь и торопливо выходя из комнаты.

Шерри, исступленно глотая слезы, упал в кресло, вздрагивая всем телом. Боль и отчаяние душили его изнутри, гнилая тоска, вызванная страданиями детства, заставляла мучительно рыдать. Но в то же время он испытывал… успокоение? Впервые в жизни он чувствовал, что поступил благородно. Правильно и великодушно. Слезы все еще душили его, но скоро они иссякнут, и его сердце очистится от ненависти и гнева. Может, он навсегда останется один, а может, ему повезет, и его счастье отыщется рано или поздно.

Боль не скоро утихнет, но, возможно, много лет спустя он встретит Кристиана и его семью и, подавив свою жалкую гордыню, принесет извинения Марио, и тогда его душевное удовлетворение станет по-настоящему полным, но пока он гулко плачет в одиночестве, не в силах унять разрывающие сердце муки. Муки, порожденные далеким детством, в котором родители, недосягаемые и прекрасные, холодно смотрят на безвинного одинокого мальчика.

***

По приезде в Гратию Кристиан немедленно отправился к родителям, и там ему пришлось осознать еще одну гнетущую истину. Глухая ненависть, которую он в последнее время испытывал к знати, распространялась и на Мишеля с Карлом. Глядя, как родители описывают поведение Марио, причину его поступка, герцог Дарроу осознал – это их последняя встреча. И даже если будут новые, дружеского тепла в них никогда не проскользнет.

- Этот мальчишка, очевидно, не в своем уме, - насмешливо твердил Карл. – Представляешь, Кристиан, он проклинал нашу семью! А ведь мы не сделали ему ничего плохого. Только хотели воспитать его сына, как полагается в наших кругах.

- Вы его отняли? – мрачно спросил Кристиан. – Разлучили их?

- Конечно, нет, - засмеялся Карл, нервно отводя глаза. – Мы только хотели переселить малыша в другую комнату. Кристиан, ты ведь знаешь, что это нормально. Во многих царственных семьях дети находятся на попечении у старших.

- Я знаю Марио, - сурово сказал тот. – Бегство – это не для него. Если он так поступил, значит, не зря. Значит, на то были причины. И я даже подозреваю, какие. Вы всегда ненавидели Андреасов, у вас это в крови. Я так понимаю, вы решили отомстить им через Марио, через моего мужа?

- Что ты такое говоришь, сынок? – воскликнул Карл встревоженно. – Говорю же, мы не делали ему ничего плохого.

- Да? – Кристиан встал с места и начал прохаживаться по комнате. – Интересно, почему я вам не верю? А ты чего молчишь, носитель мудрости? – это относилось к притихшему Мишелю. – Чего молчишь?

- А я что… – старик глупо захихикал. – Ты же знаешь, Кристиан, я в омежьи дела не вмешиваюсь.

- Я это уже понял, - раздраженно процедил тот.

Внезапно дверь открылась, и в зал вошел Джек. Его лицо выражало такое откровенное удовлетворение, что Кристиан сразу догадался: парень подслушивал. Этим днем они уже встретились и, надо сказать, приветствовали друг друга несказанно тепло и почти по-дружески, что искренне их порадовало.

- Заходи, Джек, - сказал Кристиан, - это дело затрагивает всю семью.

- Верно, - усмехнулся тот, садясь в кресло. – Я многое могу поведать, если хочешь.

Карл свирепо взглянул на него, что не укрылось от Кристиана:

- Что такое? – ядовито спросил он. – Что не так? Вам же нечего скрывать… Джек, говори все, что знаешь!

- Я знаю немного, - сухо сказал парень. – Только то, что ранним утром папа велел прислуге вынести из комнаты Марио все вещи Кловиса, а твоего омегу держать вчетвером, когда он попытается остановить их.

Кристиан в ярости уставился на Карла. Джек насмешливо продолжил:

- А когда Марио стал проклинать Дарроу, что можно легко оправдать, папа ударил его. В конце концов, беднягу заперли в комнате, а на следующее утро… они с малышом таинственно исчезли, - при этих словах он весело расхохотался.

- Вот, значит, ваше уважение ко мне? – в гневе спросил Кристиан. – Вот как вы использовали мое доверие? Я послал к вам Марио не для этого! Мы нуждались в отдыхе, уединении и покое! Я рассчитывал, что вы поддержите его! Господи, выходит, всю беременность он переносил в одиночестве?

- Именно, - с довольным видом кивнул Джек.

- Он никогда не простит меня… - в смятении прошептал Кристиан и тут же со злостью произнес: - Где же ваша проклятая мудрость? Вы хоть сознаете, что наделали?

- Кристиан, твоя злость не имеет оправдания, - строго сказал Карл. – Мы поступали правильно, так, как заслуживал этот мальчишка.

- Замолчи! Вы никогда не изменитесь. Никакая сила не заставит вас понять, что высокомерие – это смерть. Я не буду высказывать все, что у меня на сердце, потому что это не те вещи, которые дети могут говорить своим родителям, скажу лишь одно: я разочарован и отныне не считаю вас своими друзьями. Что вы там писали? Где теперь Марио? В графстве Тристен?

Карл молча кивнул. Выглядел он довольно странно. В глазах сквозила прежняя неустрашимая гордыня, однако плечи заметно поникли, и в движениях появилась какая-то смутная неуверенность, словно он начал сомневаться в своих поступках. Он посмотрел на Мишеля, и тот безмятежно усмехнулся, никак не выдавая своего волнения. Одарив их гневным презрительным взглядом, Кристиан вышел из комнаты. Джек тут же последовал за ним.

В комнате воцарилась гнетущая, унылая тишина.

- Ничего, - ровным голосом произнес Карл Дарроу. – Они еще вернутся. Они пожалеют.

- Конечно, конечно, - тихо сказал Мишель, складывая руки на груди. – Непременно вернутся.

Но сердце каждого из них упрямо твердило: сыновья покинули их навсегда, и никакая сила не заставит их вернуться. Если кто-то и будет о чем-то жалеть, то точно не Кристиан и Джек. Вкусить раскаяние придется им. Гордость предшествует падению.

Высокомерные глаза Карла Дарроу наполнились злыми слезами.

***

Кристиан торопливо шел к парадным дверям, когда его нагнал Джек:

- Ты изменился, брат, - с искренним восхищением сказал он.

- Ты тоже, - мрачно сказал Кристиан, ускоряя шаг. – Не помню тебя таким дерзким и бесстрашным.

- Все-таки я думаю, ты поздно опомнился, - Джек не сдержал усмешки.

Кристиан остановился и хмуро посмотрел на него:

- Мне кажется, или ты что-то знаешь?

- Конечно, нет. Что я могу знать?

- Посмотри мне в глаза.

Джек повиновался, в его взгляде отражалась полная пустота. Он насмешливо заметил:

- Прошли те времена, когда ты мог все прочесть в моих глазах.

- Верно, - угрюмо кивнул Кристиан. – Прошли те времена, когда мы могли друг другу верить.

- Возьмешь меня в дорогу? За компанию? Вдвоем, сам знаешь – веселее.

Дарроу продолжил путь:

- Если хочешь, поехали вместе.

Джек довольно усмехнулся. Он, конечно, не знал наверняка, где находится Марио, но имел все основания полагать, что слухи не лгут. А оставлять Кристиана наедине с бежавшим супругом не казалось ему вполне надежным. Вдруг он изменился только на словах, а внутри… та же подлая скотина?

Кристиан с трудом переносил дорогу. Его мучило нетерпение, странная тревога и, к тому же, пакостные шутки Джека, на которые тот не скупился. Впрочем, именно эти шутки помогали ему сохранять присутствие духа. Три дня пути стали для него тремя годами каторжных пыток.

В Тристен они явились поздно вечером, когда солнце уже опустилось за горизонт, и великолепные маковые поля, так восхитившие Марио, произвели на Кристиана самое гнетущее и удручающее впечатление. Ему мерещилось, будто со всех сторон разверзлись штормовые моря, стремящиеся поглотить его за совершенные грехи, хотя это всего лишь ветер трещал в лепестках маков.

Подъехав к замку Дамоне, путники увидели множество нарядных карет и быстро выяснили, что в доме празднуют день рожденья младшего хозяина – Филиппа Дамоне. Кристиан проворно выскочил из кареты и поспешил к замку, смутное волнение никак не давало ему покоя. Джек немедленно рванул следом. К счастью, пригласительные письма никто не выпрашивал. Двое слуг, стоявших при входе, заметно удивились при виде запоздалых визитеров, но, не говоря ни слова, провели их на праздник.

Кристиан замер на пороге зала, сосредоточенно оглядываясь, Джек стоял рядом, предаваясь тому же занятию. Гости, нарядно одетые и очень довольные, весело переговаривались, угощаясь вкусными лакомствами, дорогим вином; комната сверкала золотыми украшениями, сияющими витражами и пурпурными тканями. Огромные картины висели на стенах, яркие и удивительно красивые, невольно вызывающие восторг, но только не у тех, что стояли на пороге.

Кристиан увидел Марио. Юноша стоял совсем недалеко, в окружении раззолоченных молодых аристократов, и весело смеялся их шуткам, то и дело оглядываясь на светловолосого омегу, стоявшего рядом. У Кристиана упало сердце. В полном смятении он глядел на Марио, с трудом веря, что это и в самом деле его муж.

Красивое, изящное лицо, чудесные длинные волосы, яркие сияющие глаза, мерцание которых доносилось даже с такого расстояния. Серая мышка? Серая мышка?! Кристиан почувствовал, что задыхается. Странное, очень странное чувство охватило его. Потрясение, ужас, тоска и ненависть. Да, в этот миг он возненавидел свою гордость почти невыносимо. У него задрожали пальцы, страшная мысль пронзила сознание: «Джек сказал правду. Я опомнился слишком поздно».

========== Глава 8. Боль искушения ==========

Кристиан так и застыл в дверях, не отрывая от мужа потрясенного взгляда, в то время как Джек стремительно просочился между гостями и спустя минуту предстал перед Марио. Юноша в полном изумлении уставился на него. Блондин проказливо усмехнулся:

- Прекрасно выглядишь, Марио! Не узнать!

- Джек! Ты здесь! Какая встреча! – Марио горячо сжал его руку, стараясь излить в этом пожатии всю свою признательность. – Ты тоже выглядишь превосходно.

- Благодарю, - тут он наклонился к его уху и тихо проговорил: – Прямо в эту минуту Кристиан смотрит на нас. Родители узнали, что ты живешь здесь, и он немедленно явился.

- Вот как? – нахмурившись, промолвил Марио.

- Насколько я понял, он расстался с Юлианом и, что еще важнее – поссорился с родителями. Оказывается, он ничего не знал о том, что они вытворяли. Я думаю, ты должен это знать.

Юноша едва заметно усмехнулся:

- Не думаю, что это его оправдывает.

- Кто это, Марио? – к ним подошел Льюис, холодная свирепость в его глазах не предвещала ничего хорошего.

- Джек Дарроу, не Кристиан, - мягко сказал тот. – Благодаря ему мы вырвались из плена.

- А, ну тогда хорошо, - парень хмуро смотрел на незваного гостя. – Как это вы здесь оказались?

Джек с интересом рассматривал его:

- Наверное, меня привлекла твоя красота, сияющая из окон замка!

- М-да… – Льюис взял Марио под руку и, стараясь не глядеть на смеющегося Джека, торопливо увел его. – Он, может, и не плох, но наглости ему не занимать.

- А мне кажется, ты ему просто понравился.

- Нет! Во всяком случае, он мне не понравился.

- А чего тогда краснеешь?

- Вовсе я не краснею!

- Ну, хорошо, хорошо, нет так нет, - со смешком сказал Марио. – Во всем виновато освещение.

По правде говоря, он чувствовал сильную тревогу и медленно нарастающую злость от мысли, что где-то тут бродит Кристиан Дарроу, с которым ему рано или поздно придется столкнуться. Он мучительно озирался, надеясь увидеть его, но пока безуспешно.

- В самом деле, - тихо заговорил Льюис, - что этот Дарроу здесь делает? Он ведь не знал, что ты в Тристене.

- Он здесь не один, - также тихо сказал Марио. – Кристиан тоже приехал, но я сам разделаюсь с ним. Ты не должен вмешиваться, Льюис.

- Он здесь? Черт! Прости меня, Марио, но я не упущу возможности унизить его!

- Нет! – Марио остановился и сурово посмотрел на него. – Льюис, прошу, доверься мне. Я должен справиться сам. Это моя битва.

Дамоне тяжело вздохнул:

- Ты так страдал, Марио. Разве я, как друг, не имею права мстить?

- Конечно, имеешь, - Марио хлопнул его по плечу. – Но только после того, как я узнаю, что у него на уме, и скажу все, что должен.

- Хорошо, - через силу кивнул Льюис. – Но потом я своего не упущу!

- Если хочешь. Я, наверное, поднимусь в комнату, посмотрю, как там Кловис и тут же вернусь.

- Ты навещаешь его каждые пятнадцать минут. Что может за это время случиться?

- Не знаю, ничего не могу с этим поде…

Он осекся, заметив впереди, у праздничного стола Кристиана. Дарроу пристально смотрел в его сторону, заложив одну руку в карман. Он не заметил взгляда Марио, поскольку как раз в тот миг его сдвинули с места с ворчливым заявлением, что он преграждает путь. Никто из присутствующих не догадывался, что в зале находится герцог Дарроу, слава о котором уже давно распространилась по всему королевству. Но Кристиан, по-видимому, и не заметил, что его толкнули.

Он снова стал смотреть на Марио, и вскоре его лицо потемнело от злости. Его муж, его истинная омега, нисколько не стыдясь его присутствия (он, конечно, догадался, что Джек рассказал о нем), очаровательно смеялся в кругу каких-то разряженных петухов и некоторым даже заглядывал в глаза и трогал за локоть, выражая тем самым свое восхищение. В жилах Кристиана заклокотала жгучая ревность. Он еще острее возненавидел свою гордость, вогнавшую его в такое унизительное положение. Он покрывал свое имя грязными ругательствами и всевозможными нелестными прозвищами, какие только мог придумать в этот момент.

Страшная досада охватила его; ему почти нестерпимо хотелось прикончить «замызганных щенков», которые удостоились внимания Марио. Он только что не выл от злости. Внезапно открывшаяся, изумительная красота юноши вызывала в его сердце горькую тоску, сожаление и жестокую ревность.

Он понимал, что ничем не заслужил преданности Марио, но, тем не менее – содрогался от злости, видя его в таком окружении. Бешенство чуть ли не сотрясало его. Он старался не смотреть на Марио, разгуливать в тех частях зала, где юноша ускользал из поля зрения, но его тянуло туда против воли, и он снова и снова проходил мимо, омрачая свои взоры этим возмутительным зрелищем. И какую ярость вызывало в нем то, что Марио (так казалось ему) не обращал на него никакого внимания! Но Марио видел его и чувствовал, что выигрывает сражение и отчаянно радовался, что Кристиан испытывает те же муки, какие в свое время пришлось испытать ему.

Когда какому-то раззолоченному негодяю хватило наглости коснуться щеки Марио, Кристиан потерял терпение. Он мгновенно оказался возле мужа и, схватив его за руку, потащил в сторону террасы. Изумленные аристократы что-то возмущенно кричали, Льюис вовсе хотел помчаться вдогонку, но Марио, оглянувшись, взглядом дал ему понять, что лучше не вмешиваться.

Тихая ночь распростерлась над уютным графством. Звезды ярко мерцали, освещая дремлющее маковое поле. Очутившись на воздухе, Кристиан отпустил Марио и через силу выдавил:

- Извини меня. Я поступил неприлично.

Юноша не сказал ни слова. Он пристально смотрел на Дарроу, и в глазах его различалось полное равнодушие.

- Прекрасно выглядишь, - сказал Кристиан, отводя глаза. – Сказочно прекрасно.

- Это все, что ты хотел мне сказать? – ровным голосом спросил Марио.

Бесчувственность его голоса ранила, словно огненное лезвие. Кристиан взял всю свою волю в кулак и угрюмо произнес:

- Нет, не все. Я должен извиниться. За то, что изменял; за то, что унижал; за то, что… взял насильно; за то, что отправил к родителям и подверг многим унижениям и страданиям. За то, что оставил одного, когда ты во мне нуждался. Ты можешь не верить, Марио, но я раскаиваюсь во всем, что сделал. Я поступал, как… последнее ничтожество. Прости меня… если можешь.

Он опустил голову, не в силах смотреть в безразличные глаза юноши.

- Я прощаю, - негромко сказал Марио.

- Правда? – Кристиан изумленно уставился на него. – Прощаешь?

- Да, - насмешливо кивнул тот. – Всего хорошего.

С этими словами он развернулся и неторопливо двинулся в сторону зала. Герцог Дарроу все понял. Сердце его упало.

- Марио, вернись ко мне, - тихо произнес он. – Прошу, не будь таким, как я. Мы ведь истинная пара, мы… должны быть вместе.

- Интересно, - хмыкнул тот, повернувшись к нему. – Какие откровенные слова! Скажи, почему ты их не вспомнил, когда пытался сломать меня? Когда унижал и презирал? Почему ты вспомнил их теперь, когда я изменился, стал красивым и недосягаемым? Когда ты мне не нужен?

Кристиан нахмурился:

- Я понимаю, что ты зол, но… мы должны думать о нашем сыне.

- Чего? – засмеялся юноша. – Что я слышу? И это говоришь мне ты? Тот, кто не пожелал его увидеть? Господи, ты даже имени его не знаешь!

- Знаю, - мрачно сказал Кристиан.

- Ну да! Узнал совсем недавно, когда ему исполнилось девять месяцев! Знаешь что, Кристиан? – Марио подошел к нему вплотную и свирепо уставился в глаза. – Ты потерял все права на сына! Можешь о нем и не думать. Так же, как и о моем возвращении. Я не вернусь. Никогда. Запомни это!

- Жаждешь мести? – угрюмо спросил Дарроу. – Напрасно. Ты уже отомстил мне. По-королевски. Ничего не делая и в то же время лишая всякого покоя. Ты не знаешь, каково мне, Марио. Поверь, ты уже отомщен.

- Мои поздравления! Только это ничего не меняет. Злость слишком прочно укоренилась в моем сердце. Я не смогу отпустить прошлое. Не смогу простить, - его голос вдруг стал тихим и усталым. – Между нами все кончено, Кристиан. Ты предал свою семью и уже не сможешь ничего исправить. Все кончено.

- Я верну твои чувства! – упрямо сказал тот. – Прошу, доверься мне! Позволь все изменить…

- Нет, - Марио горько усмехнулся. – Ты не из тех, кому можно доверять. Я не хочу все это слушать. Нам не о чем разговаривать.

Он снова повернулся в сторону зала, воспоминания о прошлом угнетали его, приводили в отчаяние.

- Ты лишаешь своего сына будущего, - Кристиан воспользовался своим последним секретным оружием, со страхом видя всю безнадежность своего положения.

- Что ты хочешь этим сказать? – ледяным тоном спросил Марио.

Кристиан подошел к нему, осторожно погладил по щеке; юноша с яростью оттолкнул его руку, холодно глядя в глаза. Дарроу тяжело вздохнул:

- Кловис мое дитя равно, как и твое. Да, я не видел его в младенчестве, в сущности, отверг своего первенца, но у него впереди целая жизнь. И эту жизнь ты пытаешься разрушить.

- Вздор! Вдали от семьи Дарроу он будет гораздо счастливее!

- Мои родители больше никогда не увидят его! – решительно заявил Кристиан. – Вас никто не разлучит, клянусь!

- Твои клятвы для меня – пустое эхо, - ожесточенно сказал Марио. – Кловис не нуждается в твоем благосостоянии. Мы справимся сами.

- Кловис нуждается в моем титуле, - мягко сказал Кристиан.

- Что? – презрительно воскликнул юноша.

- Семья Дамоне, возможно, относится к вам тепло и по-дружески, но ты не сможешь оставаться здесь вечно. Я подозреваю, что ты задумал. Жить уединенно, скромно и отчужденно от окружающего мира. Но разве это правильно, Марио – лишать своего сына славы, богатства и знатного титула? Ты хочешь оградить его от мук, которые пережил сам, но вместе с тем – ограждаешь от счастья. Ты пытаешься запереть его в глухом лесу, где он не сможет раскрыть свои таланты, где никто не увидит его. Это злая услуга, Марио.

- Нет! – юноша стиснул кулаки. – В твоем доме… в твоем доме он не увидит ничего, кроме подлости и презрения!

В глазах Кристиана появилась невыносимая тоска:

- Я раскаялся… – выдохнул он, протягивая к нему руки. – Поверь мне, Марио… Один шанс, и я все исправлю. Прости. Не ради меня, так ради Кловиса.

Его слова жестоко задели Марио; он запутался в сомнениях, чувствуя, что Кристиан говорит правду, и он, возможно, отнимает у сына блистательное будущее. Его часто пугала мысль, что Кловису придется расти в одиночестве, и его жизнь будет наполнена грустью и унынием. Остаться в Тристене навсегда он не мог, хотя Дамоне искренне уговаривали его, твердя, что он нисколько их не стесняет. Марио не допускал и мысли воспользоваться таким предложением – это казалось ему чересчур смелым и эгоистичным. Он пришел за помощью – он ее получил, а будущее зависит исключительно от того, как он устроит их самостоятельную жизнь.

И теперь заявление Кристиана о том, что он лишает Кловиса чего-то хорошего, напугало его, разворошило гнетущие страхи и привело в полное смятение. Малыш, в сущности, спас ему жизнь. Заставил быть сильным, когда сил совсем не оставалось. Был рядом, когда все отвернулись от него. Счастье Кловиса – в этом заключалась вся жизнь Марио. Кристиан великолепно это понял и не замедлил вывести его из равновесия.

Впрочем, он поступил так не со зла, а в отчаянном стремлении удержать Марио. По сути, ничего другого ему не оставалось. Только ради Кловиса юноша мог вернуться. Никак не ради него. Кристиан с легкостью это понял и устремил всю свою надежду на будущее, которое позволит ему смягчить супруга и возвратить его благосклонность.

Марио сосредоточенно размышлял, исступленно кусая ногти. Кристиан знал, куда давить – это несомненно. Теперь юношу одолевало мучительное желание поверить ему, хотя минуту назад он не допускал и мысли принимать его всерьез. Если Кристиан говорит правду, то… Кловиса ждет почтение знатных аристократов, - теперь-то, когда все узнали, что герцог Дарроу расстался с Юлианом Шерри, отношение к Марио мгновенно изменится, ведь благосклонность толпы так изменчива, - слава и уверенность в своих силах, многочисленные друзья, полная материальная независимость и знакомство с королем. Если слова Кристиана по-настоящему искренни и правдивы, то его малышу будут оказаны всевозможные почести, он никогда не узнает, что такое презрение, одиночество и страх перед унижением.

Все эти мысли вскружили Марио голову, он почувствовал, что не может отказать Кристиану. Не может не верить ему. Слепая надежда всецело завладела им, ведь все, о чем он мечтал, о чем грезил по ночам – это счастье в синих глазках Кловиса.

Тяжело вздохнув, он мрачно произнес:

- Мне нужно подумать.

- Хорошо, - понимающе кивнул Дарроу. – Я приду завтра днем. Ты согласен?

- Да, - еле слышно. – Приходи.

- Надеюсь, ты примешь верное решение.

Он не заметил свирепого взгляда Марио, каким тот одарил его, прежде чем скрыться. Хмуро вглядываясь в темнеющее маковое поле, герцог Дарроу тревожно размышлял, что ему принесет их завтрашняя встреча. Он отчаянно желал увидеть Кловиса, своего отвергнутого сына, но ему не хотелось торопить Марио, давить на него и смущать сильным напором – он решил полностью подчиниться юноше, в надежде хоть как-то все исправить.

Боль и сомнения изводили Кристиана, он чувствовал, что раскаяние начинает медленно иссушать его жизненные силы. Как же поступит Марио? Эта ночь, несомненно, заставит его еще тысячу раз пожалеть о своих недальновидных поступках.

========== Глава 9. Жертвенная воля ==========

Марио не стал возвращаться на праздник; поспешно ускользнул из зала и рванул в свою комнату. Ему нестерпимо хотелось прижать Кловиса к сердцу и долго смотреть в его круглое, вечно удивленное личико. Кристиан породил в нем настоящую бурю; его тонкие рассудительные заявления пошатнули уверенность Марио в том, что он поступает правильно, отстраняя сына от его знатного происхождения. Недоверие, страх и отчаянная надежда прокрались в его сердце, словно вражеские шпионы, испепелив всякое хладнокровие.

Кловис тихо сопел на руках у Льюиса. Дамоне проницательно предположил, что после разговора с Кристианом Марио тотчас явится сюда.

- Ну что? – сурово спросил он. – О чем вы говорили?

Юноша невольно усмехнулся:

- О моем возвращении, - он осторожно взял Кловиса на руки, и тот сладко зевнул, вытягивая крохотные ручонки.

- Ты же, конечно, отказался? – вкрадчиво спросил Льюис.

- Не совсем. Я сказал, что подумаю.

- Шутишь!

- Нет, это правда.

- Марио, о чем тут думать!? После того, что случилось, о возвращении и говорить смешно! Он не заслуживает прощения!

- Я и не намерен прощать его. И дело тут не в гордости или ненависти, просто… есть вещи, которые невозможно простить. Иногда доверие вернуть невозможно. Мне кажется, это относится и ко мне.

- Тогда в чем дело? Откуда эти сомнения?

- Скажи, Льюис, в каких случаях человек достоин второго шанса? И разумно ли его давать? Может ли предатель по-настоящему раскаяться? Все зависит от твоего ответа. Как скажешь, так я поступлю.

Его голос звучал так решительно и упрямо, что Льюис замер: он понял, что должен тщательно продумать ответ, прежде чем что-то говорить. Он взял Марио за локоть и усадил на кровать. Сам сел рядом и, стараясь подавить гневные чувства, попытался трезво оценить ситуацию. Марио внимательно смотрел на него, ожидая ответа. Льюис молчал, наверное, целых десять минут и, в конце концов, серьезно сказал:

- Я думаю, прощать предательство нельзя ни в коем случае. Но если все-таки присутствует смутное желание (что я считаю полным безумием), то ты должен иметь полную уверенность в том, что этот человек раскаивается искренне. Что он говорит исключительно правду и отчаянно желает все исправить. Вот смотри, ты видишь мои глаза. Разве есть какое-то сомнение в том, что это мои глаза, или, может, они принадлежат кому-то другому? Нет. Точно также ты должен быть уверен в раскаянии предателя.

- Я не уверен… – тихо сказал Марио.

- Тогда перестань слушать этого негодяя! – жестко отрезал Льюис. – Может, он затевает какое-то зло и снова стремится разрушить твою жизнь, которая совсем недавно походила на кошмар!

- Знаешь, Льюис, где-то на задворках сознания я чувствую, что Кристиан не лжет, но прошлое не позволяет мне верить.

- Естественно! Что тут удивительного?

- И все же… я хочу поверить ради Кловиса.

Дамоне с грустью посмотрел на него:

- Марио, все из-за твоего безрассудного упрямства. Ну почему ты не хочешь остаться с нами навсегда?

- Ты прекрасно знаешь, что я не могу так поступить. Это не в моих принципах. Кристиан сказал, что хочет все изменить. Он сказал, что жалеет и раскаивается в своих поступках. Я никогда не видел его таким серьезным, решительным и… отчаянным. Он принес мне извинения. Мне, жалкому серому мышонку, как он меня раньше называл. Я хочу ему поверить, Льюис. Ради Кловиса. Ради его будущего. Если Кристиан говорит правду, то его ждет признание, слава и счастье. Он никогда не будет одинок. Сможет раскрыться, стать прекрасным, ослепительно красивым, ярким цветком. Эти мысли прельщают меня, словно колдовские чары, и я знаю, что не смогу преодолеть искушение. Кловис – это мое все, если я отвергну Кристиана, то буду каяться в этом всю жизнь. Может статься, он и в самом деле изменился. Конечно, нам никогда не быть друзьями, но, возможно, он будет ласков со своим сыном? Ведь не будет же он унижать его, как унижал меня? Зачем ему тогда извиняться? Льюис, не смотри на меня такими печальными глазами. Не суди меня, прошу. Мне нужна твоя поддержка. Возможно, я зря это делаю, но самая хрупкая надежда сделать Кловиса счастливым лишает меня здравого смысла.

Льюис положил руку ему на плечо и мягко поцеловал в макушку:

- Как я могу судить лучшего друга? Иногда ты говоришь такие глупости, Марио. Возможно, ты поступаешь правильно, а может, и нет. Время покажет. Но помни одно: ты всегда можешь к нам вернуться, во всякое время: днем ли, ночью, в жару или в стужу. Здесь твое утешение и безопасность. Семья Дамоне – твои верные союзники, которые никогда не предадут и не отвергнут. Говорю это от чистого сердца.

- Ты всегда говоришь от чистого сердца, - усмехнулся Марио. – И в академии, и теперь ты неизменно находишь ко мне путь. Хотя я, конечно, не подарок.

- Снова говоришь какие-то глупости. Мы дружили не только потому, что я непрерывно тарахтел, а ты вечно молчал. Даже в твоем молчании ощущалась какая-то искренность, хотя сначала я думал, что это типичная гордость. Хотя ты редко комментировал мои бессмысленные изречения, но всегда слушал и никогда, ни разу не прогнал, а ведь другие это делали частенько. «Болтун-дурашил» - так меня прозвали в академии. Почему-то мне все время хотелось с кем-то говорить, хотя теперь я вполне могу контролировать свои желания и с удовольствием слушать других. Тогда же я гудел постоянно, и никто не хотел меня терпеть. Я их, конечно, не сужу, трудно выносить, когда кто-то неустанно тарахтит под ухом, но, тем не менее, твоя терпеливость и хладнокровие сильно впечатлили меня. Я думаю, это оказало на мою жизнь серьезное влияние. Ведь ты мог прикрикнуть на меня, выгнать, в сущности, ничего не потеряв, но ты слушал, слушал, хотя, я уверен, иногда это страшно раздражало. Ты и не представляешь, что для меня делал. Еще с тех пор Марио Андреас стал моим единственным лучшим другом, о котором я помнил неизменно.

- Ты совсем не раздражал меня. Быть может, очень редко. Твоя жизнерадостность помогла мне остаться в здравом уме. Не сгинуть от одиночества и тоски. Я навсегда признателен, Льюис.

- Знаешь, мне тоскливо от мысли, что ты решил уехать. Неизвестно, когда я теперь увижу Кловиса, - он осторожно погладил спящего кроху по щеке. – По-моему, я уже скучаю. И меня угнетает Кристиан Дарроу.

Марио решительно взглянул на него:

- В этот раз я лидер, как сказал в ту ночь Джек. Все будет по-моему. А иначе и смысла ехать нет. Если я увижу, что Кристиан солгал, то немедленно покину его. Вместе с Кловисом, конечно.

- И вернешься к нам?

- В первое время, возможно. Но не навсегда.

- Опять ты за свое, - Льюис положил голову ему на плечо. – Знаешь, несмотря ни на что, я все-таки надеюсь, что у вас с этим… Дарроу все сложится. Что ты будешь счастлив, что он раскаялся по-настоящему и на самом деле хочет все изменить. Лучшего, я думаю, и желать нельзя, но, по правде говоря, я с трудом в это верю.

- Льюис, Льюис, - Марио наклонил голову поверх его. – Я никогда не прощу Кристиана. Не смогу. Но я верю, что он возвысит Кловиса. Это, в сущности, единственная причина, заставившая меня принять такое решение.

- Ты не сможешь жить в одном доме с человеком, которого ненавидишь. Если он раскаялся искренне, лучше прости, Марио. Для своего же благополучия. Родители часто говорят нам, что сердце, отравленное злостью, никогда не очистится, а значит, не познает радости. Я, конечно, не заступаюсь за Дарроу, но ты должен думать не только о Кловисе. Мальчик не будет до конца счастлив, видя холодное лицо родителя. Это не пустые слова, честно.

- Я знаю, знаю…

- Прошу, будь счастлив. Я хочу видеть в твоих глазах настоящую радость, полную и безраздельную, не замутненную горькими страхами, как теперь.

- Лучшего друга, чем ты, и желать нельзя, Льюис. Я так счастлив, что мы подружились в академии.

- Я тоже, Марио. Я тоже.

В комнате воцарилась странная умиротворяющая тишина, нарушаемая разве что отдаленными звуками праздника внизу. Льюис не знал, о чем думает его друг в это время. «Я никогда не прощу его, - твердо решил Марио. – Это глупо и бессмысленно. Слишком подло и несправедливо он отнесся ко мне и к своему сыну. Ты прав, Льюис. Такие вещи нельзя прощать. И я не прощу. Даже если он раскаивается искренне, это ничего не меняет. Пусть приведет в исполнение свою клятву перед сыном, в остальном же… мы всегда будем противниками». И такая мрачная решимость сопровождала эту мысль, что, кажется, никакая сила не могла ее смягчить.

***

Кристиан не замедлил явиться на следующее утро; темные круги под глазами указывали на то, что большую часть ночи он не спал, предаваясь тревожным размышлениям, и теперь явился за ответом Марио в самом удрученном состоянии духа. Ему навстречу вышел Льюис, от одного вида которого у гостя упало сердце. Кристиан прекрасно понимал, что семья Дамоне к нему отнюдь не расположена, а потому заранее готовился к прохладному приему.

Льюис и не подумал склонить голову в ответ на его поклон; источая презрение, он отвернулся и гордыми, торжественными шагами направился к лестнице. Неслышно вздохнув, Кристиан последовал за ним. Тоска, горечь и неуверенность в своих силах изводили его, приводя в полное отчаяние.

Они прошли несколько длинных коридоров, пересекли ярко освещенную картинную галерею и остановились напротив сияющего светло-зеленого витража, украшенного золотым орнаментом. Скрестив руки на груди, Льюис хмуро уставился на Кристиана:

- Я все знаю, - мрачно сказал он. – Меня восхищает твое благородство, Дарроу. Использовать родного сына в качестве орудия шантажа. Выше всяких похвал! Мои комплименты!

В глазах Кристиана появилась невыразимая усталость:

- Льюис Дамоне, я понимаю твои чувства, но поверь, ты не сможешь усилить мои страдания, даже если тысячу раз проклянешь меня.

- А я прокляну две тысячи раз! Я все знаю, Дарроу, и меня нисколько не пугает твое положение и титул. Ты решил взять Марио хитростью и коварством, вероломно и подло надавил на его чувства к Кловису и достиг, чего хотел. Ты заслоняешься раскаянием, но, черт меня возьми, я не верю ни единому твоему слову! Ты предал Марио, а теперь, видимо, решил наверняка разрушить его жизнь! Я ведь прав, не так ли?!

- Прошу, хватит…

- Здесь я хозяин! – в гневе выкрикнул Льюис. – И я намерен высказать все, что хочу! Предатели не раскаиваются. На то они и предатели. Это их сущность, натура и жизнь. Они предают, сами того не сознавая, и никогда не чувствуют вины. Хотя умело ее изображают! Знаешь, что? Оставь Марио в покое. Просто отстань от него. Все мы знаем, как ты к нему относился, незачем прикидываться. Ты предал его, а предательство нельзя прощать ни в коем случае.

- Я не предавал Марио, - неожиданно суровым и решительным тоном заговорил Кристиан.

- Что-что? – насмешливо спросил Льюис.

- Я ничего к нему не чувствовал, - тихо сказал тот. – Предать можно друга, родственника или всякого другого ценного и важного человека, к которому ты хоть что-то испытываешь. Это и есть вероломство и предательство. Я поступил с Марио жестоко, подло и просто омерзительно. Но я не предавал его. Меня ослепляла гордость, жалкое никчемное презрение; кажется, я сам не сознавал, что творю. Но это нельзя назвать предательством. Жестокость, да, нелепое высокомерие и глупость.

- Хороша глупость! – ядовито заметил Дамоне.

- На самом деле… до недавнего времени я не знал, что такое чувство привязанности, - горько сказал Кристиан. – Родители всегда во всем мне потакали, я привык считать, что люди созданы исключительно для удовлетворения моих интересов. Я никому не доверял и всех презирал. И всеми пользовался. Но, наверное, нельзя прожить целую жизнь, так ничего и не поняв. Марио, в сущности, заставил меня чувствовать. Единственная неугодная мне часть жизни, вынудившая прозреть и открыть глаза на правду. На то, кто я. Кажется, в первую нашу встречу он проникся ко мне уважением, но я не замедлил все испортить, поддавшись глупости и высокомерию. Я жестоко унижал его и вместе с тем… чувствовал вину. Это изумляло меня и дико раздражало. День за днем я становился еще глупее и безрассуднее. И, в конце концов, я потерял его. Тогда все встало на свои места. Мои чувства, моя глупость и мое крушение. Я отлично осознаю, что Марио никогда не простит меня, но все равно… я надеюсь вернуть его. Да, я поступил некрасиво и возмутительно, надавив на его чувства к сыну, но что еще мне оставалось? Ты умен, Льюис, и должен знать, что по-другому он никогда не вернется. Да, я возвращаю его не самым честным и великодушным поступком, но это моя единственная надежда. Если он вернется, я непременно докажу, что стал другим, и, может, он увидит мою искренность и захочет простить меня. Я все потерял. И теперь хочу все исправить. А для этого мне нужно вернуть семью. Пусть и на таких вероломных условиях. Но, вопреки твоим заявлениям, я не предатель. Да, я унижал, ранил, поступал жестоко и несправедливо, но не предавал. С самого начала я держался, как чудовище, и Марио знал, чего от меня ждать; он никогда мне не верил, а значит, я не мог его предать. Должен сознаться, это единственное мое утешение, которое, впрочем, нисколько не умаляет моих бесчисленных грехов.

Льюис пристально смотрел на него:

- Даже если ты говоришь правду, вам уже не стать друзьями. Ты запоздал с прозрением, Дарроу. Я говорил с Марио, он далек от прощения так же, как горная вершина от морского дна. Интересно, если он никогда не смягчится, что ты станешь делать? Снова унижать его? Ломать и насиловать?

- Нет, - уверенно ответил Кристиан. – Он останется младшим герцогом Дарроу, независимым и неприкосновенным. Я не причиню ему зла. Даже если он будет ненавидеть меня всю жизнь.

В его голосе не проскользнуло ни тени сомнения, в глазах читалась полная решимость и неугасимое хладнокровие. Он говорил от всего сердца. От своего темного, безнадежного, виноватого сердца. Льюис понял, что, расставаясь с Марио, может волноваться за него значительно меньше, чем предполагал. Он с самого начала знал, что разговор с Дарроу откроет ему, во всяком случае, половину правды. Трудно сказать, являлся Кристиан предателем, или нет, что руководило его поступками: жестокость или глупость, или, быть может, все сразу; во всяком случае, он говорил искренне, и раскаяние его отличалось тем безраздельным пламенным криком, сопровождающим души не плохих, но заплутавших путников жизни.

- Гордость и глупость, - тихо сказал Льюис. – Гремучая смесь, разрушившая жизнь моего лучшего друга. Ты не вернешь его, Дарроу. Слишком поздно. Ради Кловиса он вернется в твое поместье, но доверие, уважение… все это потеряно навсегда. Идем. Пришло время увидеть родного сына, не правда ли?

Кристиан отвел глаза. Ядовито усмехнувшись, Льюис направился в сторону дальнего коридора, ведущего к комнате Марио. Кажется, в этот миг их связало странного рода соглашение, стремление доказать друг другу свою правоту. Льюис, конечно же, все еще не верил Кристиану, хотя и смутно подозревал, что он по-настоящему сломлен, и Кристиан, видя это, испытывал сильное желание заставить его пожалеть о своем недоверии. В эту минуту они стали безмолвными врагами: холодными, суровыми и одинаково яростными.

И в то же время Кристиан чувствовал благодарность. Высказав Льюису свои мысли и сомнения, он испытал удивительное успокоение, словно с его плеч сняли ужасную тяжесть, заставлявшую его то и дело спотыкаться и падать.

Вскоре они вошли в уютную просторную комнату, наполненную свежим воздухом, льющимся из открытого окна. Кристиан сразу увидел Марио. Юноша сидел на кровати, поправляя штанишки на крохотном малыше, старающемся ухватить прядь его волос пухлыми ручонками. Дарроу так и застыл на пороге. Эта безмятежная идиллическая картина заставила его еще острее осознать, что он потерял. Прямо в эту минуту он мог сидеть рядом с Марио, гладить его по плечам и смеяться, видя круглые щеки Кловиса и то, как он, не моргая, завороженно таращится на них. А вместо этого он в смятении стоит в дверях, не осмеливаясь пошевелиться, в страхе спугнуть это нежное умиротворение его мужа и сына.

Но Марио, очевидно, с самого начала знал о его присутствии. Совершенно неожиданно он поднял глаза и хмуро уставился на него. Вся нежность мгновенно ускользнула из его взгляда, сменившись откровенным недовольством. Тут внизу раздался звон, и Льюис мрачно промолвил:

- Кажется, это ко мне, - прежде чем скрыться, он грозно прошипел: – Чертовы Дарроу! Я скоро вернусь!

Через секунду его шаги затихли в отдалении. Кристиан все еще неподвижно стоял на пороге. Марио, признаться, это ничуть не огорчало. Его глаза отражали гнев и жестокую настороженность. Кристиан неотрывно смотрел на Кловиса: на его маленькое пухлое тельце, светлое румяное личико и широко раскрытые ярко-синие глаза. Малыш с интересом смотрел на него в ответ, удивленно разглядывая богатое царственное одеяние, состоящее из темно-зеленого парчового камзола.

- Ты говорил, что придешь днем, а не утром, - сухо заметил Марио, когда тишина чересчур затянулась.

При звуке его голоса Кристиан словно ожил. Встряхнув плечами, онподошел к кровати и неуверенно присел на краешек.

- Я не мог ждать, - серьезно сказал он. – Прости.

Марио не сказал ни слова, лишь сильнее нахмурился. Некоторое время они сидели молча. Кристиан с трудом преодолевал желание погладить Кловиса по щеке. Марио, скорее всего, это не понравится, а раздражать его совсем не хотелось. Невыразимая теплота и отчаяние охватили Дарроу. Глядя на то, как Марио прижимает Кловиса к сердцу, он чувствовал одновременно и радость и страшную вину. Как он мог… так поступить с ними. Разрушить свою семью? Сердце его неистово заколотилось, страдание подкралось к горлу, охватывая сердце огнем. Неужели, и правда, слишком поздно?

Глаза Марио не выражали ничего, кроме гнева и недоверия. Холодные настороженные глаза… Кристиан не мог в них долго смотреть: они словно прожигали насквозь его душу, многократно усиливая изнуряющее сожаление. Кловис тихо засопел, положив ручку Марио на плечо.

- Ты знаешь, зачем я пришел, - опустив голову, сказал Кристиан. – Каково твое решение?

Марио поцеловал Кловиса в висок:

- Я согласен.

- Правда?

- Да. Ради Кловиса я вернусь. Но только если ты согласишься выполнить три моих условия.

- Говори, - Кристиан решил исполнить все, о чем он попросит, пусть это и не придется ему по душе.

- Как и прежде, мы будем жить в разных частях дома, - хмуро сказал Марио. – Теперь, конечно, ты захочешь часто видеть своего сына, и я не стану противиться этому, однако вы будете видеться исключительно в моем присутствии. Ты никогда не осмелишься разлучить нас. Даже на пять минут. Мы будем жить в своих покоях, ты – в других, желательно подальше от нас, и время встреч буду назначать я сам.

- Хорошо, - через силу выдавил Кристиан. – Так и будет. Что еще?

- Хотя мы остаемся законными супругами, я категорически отказываюсь от исполнения своего супружеского долга. Ты не посмеешь ко мне прикоснуться. Никогда. И время течки тому не исключение.

Дарроу сильно помрачнел. Это условие ему совершенно не понравилось. Гораздо мучительнее, нежели первое.

- А если ты сам захочешь? – не удержался он.

Марио вспыхнул от злости:

- Поверь, я, скорее, умру от желания, чем позволю этому случиться!

- Хорошо, хорошо, прости меня! Прости, умоляю. Как хочешь, так и будет. Хотя, должен признаться, это желание сильно меня огорчает…

- Очень смешно! – надменно сказал Марио. – Как будто ты будешь страдать от воздержания, не получив меня!

Кристиан вздрогнул от гнева:

- Ты что, совсем мне не веришь?

- Лишь отчасти. Но я никогда не поверю, что ты станешь сдерживаться, храня мне верность. Я ведь жалкая серая мышка, не заслуживающая твоего уважения. Разве не так?

- Марио, прекрати. Я изменился. Я уже не тот, что прежде. И, дьявол меня подери, если я не докажу это делами! Делами и временем.

- Не нужно мне ничего доказывать, - усмехнулся юноша. – Кристиан, ты, кажется, неправильно все понял. Мне не нужно ни твое почтение, ни твоя преданность. Мне нужно блистательное будущее Кловиса. Наша история кончена, а его – нет. И ты можешь сделать его счастливым. Поверь, я нисколько не расстроюсь, если ты продолжишь изменять мне. Все ради Кловиса. Мне ничего не нужно. Только его счастье.

Кристиан в смятении смотрел на него:

- Наша история не кончена… Не кончена!

- Оставь, Кристиан. Это глупо и бессмысленно. Мое третье условие: если я вдруг захочу уехать, ты не станешь нас удерживать. Отпустишь, ничего не спрашивая и не пытаясь разлучить меня с сыном.

- Ты не захочешь уехать, - угрюмо заявил Кристиан. – Я создам для вас условия, в которых вы всегда будете счастливы и всем довольны.

- Ты принимаешь?

Дарроу тяжело вздохнул:

- Да. Я не стану удерживать. Быть может, только словами. Но этого не случится, я уверен.

- Вот и все. Договор заключен.

- Я докажу, что изменился, Марио. Непременно докажу.

- Повторяю: это не имеет ровно никакого смысла.

- Ты не хочешь прощать меня, и в этом нет ничего удивительного, но я все равно не сдамся. Помни это.

- Бестолковое упрямство. Все слишком запущено, Кристиан. Я не смогу отпустить прошлое и… не хочу.

- Захочешь. Когда увидишь, что я изменился.

- Хватит. Это просто смешно, в самом деле.

- Вовсе не смешно. Это очень серьезно. Во всяком случае, для меня.

Он опустил голову, словно отчаяние пересилило его решимость. Кловис вдруг заерзал на руках у Марио, проворно слез на кровать и неуверенно подкрался к своему кающемуся родителю. Кристиан затаил дыхание. Малыш несколько секунд внимательно смотрел ему в глаза, очень серьезно и вдумчиво, а затем начал ползти к нему на колени. Дарроу тут же взял его на руки и, чуть не дрожа от восторга, прижал к груди. Кловис что-то тихо залепетал, дотрагиваясь пухлыми ручками до его лица; Кристиан замер в потрясении, пронзительное чувство счастья охватило его, словно он целую неделю изнывал от жажды и теперь, к своему великому удовлетворению, мог от души напиться.

Марио встревоженно смотрел, как он целует и ласкает Кловиса – впервые с момента его рождения – и чувствовал нестерпимое желание отнять кроху. Но что-то его останавливало; быть может, восхищенное лицо Кристиана и то, как осторожно и мягко он держал сына. Марио пристально следил за ним, готовясь, в худшем случае, немедленно выхватить Кловиса из его рук. Страх и недоверие так прочно въелись в его сердце, что он решительно не мог успокоиться, видя Кловиса на руках у мужа.

Кристиан, в конце концов, поднял на него глаза и взволнованно проговорил:

- Кажется, я ему понравился…

- Ну конечно, - угрюмо произнес Марио. – Он же еще ничего не понимает.

Кловис неожиданно стал вертеться и показывать ручками в сторону Марио. Кристиан осторожно приподнял его и протянул юноше. В руках омеги кроха сразу успокоился и, оглянувшись, стал весело смотреть на «незнакомца». На лице Дарроу возникло мягкое, удивительно искреннее выражение. «Я верну свою семью, - решительно подумал он. – Я все исправлю. Однажды – непременно».

Тут дверь распахнулась, и в комнату вошел Льюис, следом за ним шел Джек Дарроу. Увидев брата, он тут же расхохотался:

- Папаша сидит! Ну что? Познакомился с сыном?

Кристиан поднялся с места, недовольно морщась:

- Что ты здесь делаешь?

- А у меня дела! – заявил Джек, подходя к Марио и осторожно поднимая Кловиса на руки (Кристиан сильно рассердился, увидев, что юноша при этом остался совершенно спокоен). – А что, ты чем-то недоволен?

- Вовсе нет!

- Итак, что вы решили? – хмуро спросил Льюис.

- Марио дал свое согласие, - ответил Кристиан, со злостью глядя, как Джек подкидывает Кловиса, отчего малыш заливисто смеялся. – Мы вернемся в Магет вместе. Так ведь, Марио?

- Да.

- Когда ты хочешь отправляться?

- Думаю, завтра утром.

- Хорошо. Я приеду за вами. До встречи. Джек, идем, нам надо поговорить.

- Как вам угодно, герцог Дарроу, - насмешливо ответил тот, возвращая Кловиса Марио. – Я рядом, господин Дамоне, - это уже относилось к Льюису.

Кристиан испытал огромное удовлетворение, когда Кловис вернулся на руки к Марио. Откровенно говоря, именно эту цель он и преследовал, вызывая Джека на разговор, а говорить, в сущности, и не намеревался. Его жестоко угнетало благодушное отношение Марио к брату, ревность и досада чуть не доводили его до исступления. В конце концов, он решил и впрямь поговорить с Джеком и попытаться выяснить, почему Марио так хорошо к нему относится.

Как только их шаги затихли на лестнице, Льюис сел на кровать и тревожно спросил:

- Все в порядке?

- Относительно, - сказал Марио, укладывая заснувшего Кловиса в кроватку. – Он принял все мои условия и, кажется, твердо настроен их исполнять. Льюис, скажи… а что здесь делал Джек?

Дамоне подтянул колени к груди и решительно ответил:

- Ничего. Больше он здесь не появится.

- Льюис, - Марио положил руку ему на плечо. – Ты можешь не рассказывать, что там у вас происходит, но я все-таки скажу одну вещь. Джек спас меня и Кловиса. Он никого не испугался: проявил спасительное для нас участие и великодушие. Не надо отвергать его потому, что он из семьи Дарроу. Он – не Кристиан. Запомни это. Вот все, что я хотел сказать.

На глаза Льюиса неожиданно навернулись слезы:

- Я не хочу… расставаться с вами. Марио, ты точно уверен, что поступаешь правильно?

- Мне кажется, да.

- Пиши мне. Часто. Несколько раз в неделю.

- Хорошо. И ты пиши мне.

Тут они крепко прижались друг к другу: два лучших друга, два чистых сердца, две преданные души. Они еще встретятся. Быть может, не скоро, но непременно и по другим причинам. Более радостным, приятным и счастливым. Ведь друзья должны делить не только горе, но и радость. Не завидуя при этом и искренне радуясь друг за друга. Во всяком случае, так поступают настоящие друзья, какими Марио и Льюис, несомненно, давно уже являлись.

***

На следующее утро во двор замка въехала нарядная карета, запряженная четырьмя породистыми скакунами, а позади нее верхом гнал Кристиан Дарроу, которого многие деревенские омеги восприняли, как мистическую иллюзию, навеянную зловещим стариком, живущим на опушке леса.

Немногочисленные вещи Марио быстро погрузили внутрь, и вскоре юноша с Кловисом на руках показался из дома. Провожать его вышел Льюис, Симус и Мануэль, а также Регис, которого Марио уговорил остаться в Тристене. Верному слуге здесь очень понравилось, и юноша решил не отнимать его скудное счастье. С родителями Льюиса он простился еще накануне, и те долго увещевали его вернуться, если вдруг у него возникнет такое желание. Их искреннее внимание так растрогало Марио, что он даже прослезился, хотя на самом деле не имел привычки плакать при других. Покидая этот дом, он чувствовал, что покидает часть своего сердца, причем лучшую часть, самую светлую и радостную в жизни.

Джек явился через несколько минут после Кристиана. Он решил остаться в Тристене еще на какое-то время, и Марио прекрасно знал причину.

- Ты готов? – Кристиан внимательно взглянул на юношу.

- Не совсем, - сказал Марио, поворачиваясь к друзьям. – Льюис…

Дамоне подошел к нему, ласково поцеловал Кловиса, а затем тихо произнес:

- Надеюсь, мы еще встретимся.

- Я уверен, что встретимся.

- Я буду скучать, - всхлипнул Мануэль, подходя к Марио и неловко хлопая его по плечу. – Очень сильно.

- Я тоже, - глухим голосом сказал Симус. – Можно подержать Кловиса напоследок?

- Конечно, - мягко сказал Марио.

Парнишка осторожно взял малыша на руки, и тот, тихонько замурлыкав, привычно стал дергать его кудри.

- Я так к нему привязался, - страдальчески проговорил Симус.

- Я тоже хочу, - Мануэль, всхлипывая, отнял у него кроху.

Они еще долго передавали его из рук в руки, пока не увидели мрачную физиономию Кристиана. Тогда Симус вернул Кловиса Марио, усердно вытирая лицо рукавом. Настала очередь Джека.

- Я навещу вас, - сказал он, тепло смотря на Марио. – Как представится возможность.

- Я знаю, почему ты остаешься. Льюис мне очень дорог, Джек. Помни это.

- Мне он тоже дорог. Не тревожься. По поводу него у меня есть только одно намерение.

- Какое?

- Сделать его самым счастливым на свете, ну а прежде, конечно, жениться на нем.

Марио радостно посмотрел на Льюиса; к счастью, тот стоял достаточно далеко и не мог их услышать.

- Что ж, не подведи. И пригласи на торжество.

- Ты будешь первым, кому я отправлю приглашение. Но прежде мне надо растопить его упрямое сердечко.

- Удачи, - усмехнувшись, сказал Марио.

Он еще долго возвращался, стараясь успокоить рыдающего Мануэля и совершенно уничтоженного Льюиса, но, в конце концов, дверца кареты захлопнулась, и, выглянув в окно, он изо всех сил махал своим друзьям, заменившим ему семью. Но вот они скрылись за поворотом, и сердце Марио пронзила острая тоска. Позади кареты мчал Кристиан, и юноша испытал благодарность за то, что он решил ехать отдельно. Крепко сжимая Кловиса, Марио в полном смятении глядел в окно, удивительно остро осознавая, что с каждым преодоленным скачком его уносит все дальше от милого Льюиса и его родного замка, ставшего ему домом. Он никак не ожидал, что это будет так… мучительно и страшно.

Но стоило ему взглянуть на Кловиса: маленького, хрупкого и невинного, как его охватила мрачная решимость вынести этот путь до конца. Если Кристиан сказал правду, то его сына ждут великие почести, слава и уважение знати; ради этого, несомненно, стоит вынести многое. Ну а если Дарроу солгал и нисколько не исправился, то Марио снова покинет его и на этот раз навсегда. Но, черт возьми, как ему хотелось верить, что в его словах есть хоть доля правды!

========== Глава 10. Надежда ==========

Кристиан сдержал свое слово: передал во владение Марио отдельное крыло замка, которое сам посещал исключительно с его разрешения. Юноша милосердно позволил ему видеться с Кловисом один раз в день – вечером, по возвращении из Королевского Атриума, что глава Дарроу принял с огромным восторгом и признательностью.

Сказать, что они жили душа в душу – значит, возмутительно солгать перед Богом. Марио нисколько не доверял Кристиану, хотя и верил в его желание сохранить семью. Он придерживался мнения, что Кристиан изо всех сил старается укрепить свою репутацию в королевских кругах, и чувства его совсем не искренни, ну, быть может, отчасти лишь к Кловису. Марио ничуть не огорчало это предположение. Если место при дворе так важно для Дарроу, то он, конечно, не осмелится отвергнуть своего сына, ведь это навлечет на него жестокое осуждение придворных, а, следовательно, Кловиса ждет высокое положение, и никто не посмеет смотреть на него с презрением.

Марио не допускал и мысли впустить Кристиана в свое сердце; ему казалось это глупым и просто наивным. Он держался с ним совершенно холодно и равнодушно, не оставляя и тени чувствительности; словно грозная неприступная крепость, взирал на него мрачным настороженным взглядом с высоты своего недоверия.

Кристиан, видя такое отношение, мучительно страдал, но никогда не выказывал недовольства, хотя, надо заметить, нередко его испытывал. Несмотря на очевидное раскаяние, он все еще оставался Дарроу: надменным, эгоистичным и самонадеянным. Такие пороки нельзя преодолеть в одночасье; несомненно, Кристиан сдерживал свою властную натуру исключительно за счет желания вернуть Марио, смягчить его затвердевшее сердце. Прочно укоренившиеся черты характера не могли отпустить его за считанные дни. Иногда они накатывали свирепыми волнами, порождая гнев и дикую ярость, и отступали только тогда, когда он вспоминал невинные ярко-синие глаза Кловиса, или испуганное огорченное лицо Марио, какое ему часто приходилось видеть, когда он беспощадно унижал юношу.

Кристиан прекрасно понимал, что не заслуживает прощения Марио, но, несмотря на это, смертельно в нем нуждался. И раз за разом встречал ледяное отчуждение. Когда он приходил навещать Кловиса, омега хмуро и настороженно смотрел на него, словно ожидая какого-то подвоха. Эти мрачные пронзительные глаза жестоко угнетали Кристиана, вызывали невыносимую тоску и полное отчаяние. Когда он пытался заговорить с Марио, юноша отвечал сухим ничего не выражающим голосом и не предпринимал никаких попыток развить разговор. Прощаясь, он коротко кивал, давая понять, что Кристиан может приходить и завтра; однако выражение его глаз подтверждало неприятную догадку, что он вовсе не желает его видеть.

Откровенно говоря, каждому из них приходилось нести мучительную ношу одиночества; каждому приходилось так или иначе страдать. Едва ли в этом было что-то удивительное. Прошлое, омраченное жестокими поступками Кристиана и невыносимыми страданиями Марио, наложило соответствующие отпечатки на их будущее. Марио не мог отпустить прошлое, не мог отвергнуть ужасные дни, которые ему пришлось пережить из-за Кристиана. Он не имел никакого желания прощать. И в этом тоже не было ничего удивительного.

Что касается Кристиана, то он опомнился слишком поздно. Его чувства изменились, с ними стал меняться и характер, но Марио уже не хотел этого замечать. Он жил исключительно мыслями о Кловисе и упорно не желал верить, что его супруг стал другим. А Кристиан, сознавая свою вину, горько раскаиваясь в совершенных грехах, научился подавлять свои эгоистические порывы и медленно, сам того не замечая, становился другим человеком: хладнокровным, разумным, искренним и самоотверженным. Конечно, не скоро завянут последние сорняки воспитания Карла, не скоро сгниют взращенные им черви подлости и коварства, но сожаление, искреннее и всепоглощающее, однажды изменит Кристиана безвозвратно. Вот только заметит ли это Марио? Трудно сказать.

Прошло три месяца с тех пор, как они вернулись из Тристена. Едва ли можно сказать, что за это время что-то изменилось. Между главами дома все так же царила уныло-тоскливая отчужденность; Марио по-прежнему смотрел на Кристиана, как на вражеского пришельца, а тот, в свою очередь, терпеливо мучился, нисколько не жалуясь и усердно подавляя гневные вспышки. Надо отдать ему должное, он ни разу не потерял присутствия духа, ни разу не повысил голос, хотя, надо заметить, его природная властность и агрессивные черты характера иногда почти нестерпимо рвались наружу. Стремление вернуть чувства Марио оказалось сильнее внутреннего зла, оно превзошло все темные качества Кристиана. Но опять-таки, Марио этого не знал. Или, возможно, не хотел знать.

Они погрязли в своем унынии и мраке безнадежности, и единственное, что служило им утешением, лучом отрады – это Кловис. Малыш к тому времени уже научился ходить, правда, все еще падал, и ножки у него заплетались, но так уж случилось, что первые его шаги были сделаны во время ежедневного визита Кристиана. Тогда Кристиан впервые увидел сияющее радостью лицо Марио, которое, впрочем, тут же снова стало хмурым и недовольным. Юноша не хотел показывать свое удовольствие при Дарроу. Но, несмотря на это, глаза его счастливо мерцали, и Кристиан замер в восхищении, всем сердцем надеясь, что однажды он посмотрит такими же глазами на него.

Теперь Марио чаще выводил Кловиса на улицу, и Кристиан нередко сопровождал их. Кловис выглядел таким смешным и энергичным, его смех звучал так звонко и радостно, что смотреть на него с угрюмым выражением было просто невозможно. Глядя, как он разгоняет птичек, смеется, когда они шумно взлетают, чуть не задевая его крыльями, Марио не мог сдерживать радостные смешки. Видя его счастливое лицо, Кристиан тоже приходил в восторг и еще острее сожалел о своих непростительных поступках. Вдоволь наигравшись, малыш весело топал к ним и тянул ручки то к Кристиану, то к Марио. Но чаще к Марио. На Кристиана он предпочитал смотреть: очень вдумчиво, внимательно и как будто удивленно. Словно не понимая, что с ним не так.

Первое слово Дарроу пропустил. Это случилось ранним утром, когда Кловис только проснулся, и Марио ласково поправлял его снежные локоны. Совершенно неожиданно мальчик поднял голову и очень четко, уверенно проговорил: «папа». Несколько секунд Марио не мог поверить своим ушам, а затем счастливо рассмеялся, трепетно целуя его в макушку. С тех пор Кловис его только так и называл и, кроме того, быстро впитывал многие другие слова. Прошло немало времени, прежде чем он удостоил Кристиана почетного звания «Ты». Когда глава дома заходил в комнату, малыш вставал в кроватке и, держась ручками за перила, весело твердил: «Ты пишел». Надо заметить, Кристиан радовался этому кратенькому имени еще сильнее, чем Марио «папе».

Да, Кловис, сам того не сознавая, приносил огромное утешение своим одиноким, сломленным родителям. В его присутствии они не могли быть несчастными. Марио, хотя и не желал показывать свои истинные чувства при муже, часто смеялся, когда он находился рядом, потому что Кловис никого не мог оставить равнодушным. Так же, как и Кристиан чувствовал невероятное удовлетворение, находясь в присутствии сына, которое не видел смысла скрывать.

Однако это взаимное счастье никак нельзя было назвать примирением. Кловис, несомненно, творил чудеса, но стоило его родителям остаться наедине, как это происходило на завтраках, между ними снова возникала непроницаемая стена отчуждения, недоверия и тоски. Тоски, разумеется, со стороны Кристиана. Кажется, никакая сила не могла растопить сердце Марио. Оно затвердело, словно глина, целую зиму простоявшая на морозе; и даже если ее бросить в печь, она не растает, а лишь расколется на несколько кусков, безнадежно испортившись. Кристиан пока еще этого не понимал, надежда все еще теплилась в его душе, но, несомненно, однажды ее постигнет уничтожение. В сущности, это был лишь вопрос времени.

В тот день они, как всегда, молча сидели за столом, так далеко друг от друга, что между ними запросто могло уместиться еще пятьдесят человек, и медленно завтракали; медленно, потому что аристократам не полагается проявлять поспешность, хотя, надо сказать, иногда Марио угнетала эта навязчивая норма этикета. Как всегда, в просторном зале стояла глухая тишина, лишь изредка нарушаемая отдаленным шумом с улицы. Этот завтрак ничем не должен был отличаться от множества предыдущих, но тут появился слуга в ярко-желтом сюртуке, и молчание раскололось под гнетом его голоса:

- Извините меня, - сказал он, поклонившись сначала Марио, а затем Кристиану, - я знаю, что не должен тревожить вас во время завтрака, но только что приехали ваши родители – они хотят немедленно встретиться с вами.

Услышав это, Марио непроизвольно вскочил, словно какая-то неведомая сила вздернула его на ноги. Его сердце отчаянно заколотилось, кровь схлынула с лица, страх подкрался к горлу, вызывая непреодолимую дрожь. Кристиан пришел в смятение, увидев его таким. Только теперь он вполне осознал, чем вызвано недоверие Марио, и насколько сильно он привязан к Кловису, что ради него согласился вернуться в эту семью. Дарроу задохнулся от ярости, неосознанно стискивая нож. «Что они с ним делали? Проклятье!»

- Марио, прошу, останься, - серьезно сказал он. – Ты здесь хозяин и можешь находиться, где угодно, независимо от того, что думают мои родители. Сядь, прошу.

Как ни странно, его слова привели Марио в чувство. Он поспешно закивал, испуганно озираясь; очевидно, его одолевало желание ринуться к сыну и удрать вместе с ним как можно дальше от этого дома. Но он сдержался, сел на место и со страхом глянул в сторону двери. Ему казалось, что ужасы прошлого снова настигают его, стремясь всецело поглотить. В то же время он понимал, что должен остаться. Это не в его характере – уступать место врагу, когда он имеет все основания идти против него. К тому же, он не мог упустить возможность проверить, насколько правдив Кристиан в своем раскаянии.

С трудом подавляя волнение, Марио выпрямился на стуле, откинул волосы на спину. Теперь-то все станет ясно. Сердце его застучало еще сильнее. Он прямо чувствовал, как свирепые удары проходят через органы, сотрясая тело. Паника решительно не хотела угасать. Ведь это прошлое, мрачное, смертельно жуткое прошлое готово устремить на него свои надменные, отвратительные глаза. Прошлое, пытавшееся разлучить его с сыном. «Как страшно! Почему мне так страшно? Я должен успокоиться. Они не могут ничего мне сделать. Они не тронут Кловиса. Кристиан не предаст меня! Кристиан… Кристиан… Да разве я могу ему верить!? Это ведь все из-за него! Ненавижу!» Марио вдруг охватила страшная мысль, что Кристиан не намерен защищать его, а с легкостью подчинится воле Карла. Бедняга хотел уже встать и ринуться прочь из зала, но было слишком поздно. Старшие представители семьи Дарроу величественно вплыли в зал – леденящие душу призраки прошлого.

Карл нисколько не изменился за прошедшее время. Правда, черты его лица странно заострились, словно темные мысли, которым он предавался изо дня в день, источили остатки его красоты. Глаза его как будто уменьшились, стали тусклыми и в то же время жутко пронзительными; от его взгляда сердце охватывал ужас. Мишель заметно пополнел, отчего стал выглядеть еще трухлявее и обтерханнее; даже в парчовом наряде, усеянном золотыми пуговицами, он казался поразительно жалким и отталкивающим. Как и в прежние дни, его лицо излучало показное смирение и нелепую веселость. Он всячески старался выглядеть ничего не понимающим, наивным и совершенно простодушным стариком, каким, конечно, отнюдь не являлся.

Изящно вытягивая руки, Карл направился к Кристиану:

- О, Кристиан, сынок! – его тусклые глаза жадно сверкали. – Как мы скучали!

Дарроу хладнокровно смотрел ему в глаза. Карл остановился в шаге от него и мягким тоном проговорил:

- Мы, конечно, хотели предупредить о визите, но Мишель настоял на том, что это будет сюрприз.

- Да, да, я настоял, - закивал Мишель Дарроу и то, как он произнес эти слова, подсказало Кристиану, что это совершенная ложь.

- В тот день ты разгневался на нас, - с укором заметил Карл. – Мы очень расстроились и долго не могли решить, что теперь делать. Но прошло столько времени, Кристиан. Я думаю, ты уже давно раскаялся в том, что совершил. За это время мы все успели о многом подумать. Я уверен, ты давно хотел перед нами извиниться, но, видимо, опасался смотреть нам в глаза после того, что наговорил. Но ничего. Как могут родители долго сердиться на свое дитя?

- Верно, никак, - подтвердил Мишель, невольно поглядывая на Марио, замершего в дальнем углу стола.

Кристиан насмешливо глядел на них. Раньше он воспринимал их порочную натуру, как должное, совершенно бесчувственно и равнодушно, а иногда даже с восхищением; теперь же они приводили его в бешенство.

- Да, вы правы, - сухо сказал он. – За это время я о многом успел подумать. И знаете, к какому выводу я пришел?

- К какому же? – ласково спросил Карл, видимо, ожидая бурных сцен раскаяния.

- Я понял, что вы должны извиниться перед Марио, - угрюмо сказал Кристиан.

Повисла отупляющая тишина. Марио сжался, с трудом сдерживая панику. Несколько минут Карл в полном изумлении смотрел на сына. Затем тихо прошелестел:

- Что ты сказал?

- Вы должны извиниться перед Марио, - холодно повторил Кристиан. – Вы поступили с ним жестоко и несправедливо, хотя, конечно, в этом есть и моя вина. Однако я уже давно покаялся, а вам это и в голову не приходит. Почему вы не смотрите в его сторону? Почему не приветствуете моего мужа?

- Что ты такое говоришь? – Карл старался выглядеть испуганным и изумленным, но на самом деле его душила одна только ярость.

- А что я такое говорю? – хмуро спросил Кристиан. – Мне кажется, вполне разумные вещи. После того, что случилось, вы должны умолять Марио о прощении, а не игнорировать его. Меня это, черт возьми, не устраивает! Да, не устраивает! Ваша гордость разрушила мою жизнь! Нелепая ненависть к давно исчезнувшему роду! Что самое страшное, вы и меня сделали таким же! Я считал, вам полагается быть мудрыми, дальновидными людьми, а что на самом деле? Гнусные козни и постыдное высокомерие! Я знаю, что не должен говорить такие вещи, но это не моя вина. Меня к этому принудили! Марио дорог мне, и я считаю, что вы должны относиться к нему иначе! Это не его проклятье, что наши семьи враждовали много лет. И, конечно, не его вина, что он родился в семье Андреасов!

- Как ты смеешь произносить это имя? – разъяренно прошипел Карл. – Как ты смеешь!?

- Как я смею? Очень просто! Марио ни в чем не виноват, и я не позволю унижать его только потому, что вы мои родители! Я сам поступал с ним, как последняя скотина, но с этого момента довольно! Вы не правы! А потому должны извиниться. Для меня нет никого дороже Марио и, говорю вам, я не позволю вредить ему! Вы и так уже достаточно сделали, хотя могли примирить нас и все исправить! Подавите гордыню и извинитесь. Это то, что вы должны сделать, если у вас есть хоть капля человечности и мудрости.

На лице Карла появилась свирепая ухмылка. Он весь затрясся, покраснел, взмок, глаза его заслезились и помутнели, словно он долгое время, не моргая, смотрел в одну точку:

- Ты пожалеешь, Кристиан! Ты пожалеешь о том, что вступился за щенка! Пожалеешь, что отверг нас. Мишель, что ты молчишь!?

- Да, ты пожалеешь, Кристиан, - серьезно сказал старик, думая, по-видимому, о чем-то совсем другом. – Ты совершаешь немыслимую глупость, да. Большую глупость.

- Если я о чем-то и пожалею, - со злостью выплюнул Кристиан, - то только о том, что все это время подчинялся вам! Повторяю, Марио ни в чем не виноват, он не заслужил такого отношения!

- Да я скорее умру, чем извинюсь перед ним! – воскликнул Карл, задыхаясь. – Никогда этого не случится! Никогда!

Герцог Дарроу пожал плечами:

- Чего и следовало ожидать.

- Предатель! – Карл сорвался на крик. – Если ты немедленно не попросишь прощения, клянусь, мы покинем этот дом навсегда!

- Мне не за что извиняться, - горько усмехнулся Кристиан. – Между прочим, впервые в жизни. Если вы считаете, что это правильно – уходите. Пока вы не признаете свою вину перед Марио, нам не о чем разговаривать.

Карл отшатнулся от него, словно от жуткого привидения. Бледнея, стиснул пальцы в кулаки:

- Ты потеряешь нас навсегда.

- Я не хочу этого. Но, похоже, другого выхода нет. Мне не за что извиняться. Уступить должны вы.

- Никогда, - едва слышно произнес Карл, - никогда я не извинюсь перед ним. Я думал, только Джек всегда будет идти против нас, но нет – ты тоже оказался предателем. Не для этого я дал вам жизнь. Не для этого… Будьте вы прокляты и пусть ваши дети умрут в позоре, и счастье… проклятое счастье пусть всегда ускользает от вас, как оно ускользнуло от меня!

С этими словами он развернулся и, не оглядываясь, выскочил из зала. Мишель немедленно последовал за ним. Трудно сказать, о чем он думал, выслушивая смелое выступление Кристиана, но, очевидно, оно пришлось ему по душе, поскольку он довольно ухмылялся, проворно семеня за разъяренным супругом. Титул Дарроу в надежных руках, теперь Мишель был полностью в этом уверен, а что касается их родственных уз, то старик в них нисколько не нуждался. Равнодушие за долгие годы непрестанного коварства стало частью его существа, и он, в отличие от Карла, совершенно не расстроился окончательному разрыву с сыном. Единственное, что его интересовало – это благодушное настроение супруга, чье неизменное присутствие помогало ему оставаться в здравом уме.

Через несколько минут они покинули замок Кристиана с твердым намерением никогда сюда не возвращаться. По-видимому, так оно и будет, ведь Карл никогда не отвергнет свою разрушительную гордость, а Кристиан отныне всецело принадлежал Марио и первых шагов к примирению делать не желал. Было в этом, несомненно, что-то печальное, грустное и совершенно безнадежное, хотя Карл Дарроу, с его упрямым высокомерным нравом, не заслуживал иного исхода, кроме как прожить старость в унылом одиночестве.

Тяжело вздохнув, Кристиан взглянул на Марио:

- Прости. Это не самое приятное начало дня.

Все это время юноша неотрывно смотрел на него, каждую секунду ожидая какого-то подвоха. Откровенно говоря, он и теперь с трудом верил, что Дарроу вступился за него и, по сути, отомстил за все страдания, которые ему пришлось вынести от Карла. Страх постепенно улегся, но ему на смену тут же явилась смутная тревога. Чувства Марио разметались, словно осенние листья, разгоняемые ветром, его сковала неотвязная мысль, что теперь, встав на его сторону, Кристиан непременно выставит счет. Юноша замер в сильном напряжении.

Вернувшись на свое место, Кристиан выпил рюмку горячительного напитка и, не глядя на Марио, возвел глаза к потолку. Несмотря на грусть, закравшуюся в сердце после разговора с родителями, он чувствовал, что поступил совершенно правильно. Его охватило странное болезненное удовлетворение и отчаянная надежда, что теперь Марио поверит ему и станет доверять хоть немного больше. Впрочем, даже если ничего не изменится, он все равно не пожалеет о своем поступке. Напротив, всегда будет гордиться им, как самым отважным решением, принятым в жизни.

- Ты, наверное, полагаешь, что я теперь должен рассыпаться у твоих ног? – вдруг ожесточенно спросил Марио.

Кристиан удивленно взглянул на него:

- Конечно, нет. Я поступил так, потому что это правильно и справедливо. Потому что я сам того хотел. Ты мне ничего не должен, Марио.

Омега смотрел на него с каким-то странным, невменяемым выражением. Со злостью, ненавистью и невыразимым страданием. Поступок Кристиана ошеломил его, уничтожил все устои, которым он намеревался следовать всю жизнь. Он не знал, что теперь делать. Поверить, или до конца мучить недоверием? Принять, или навсегда отвергнуть? До этого момента он твердо знал, что должен делать, теперь же его решения канули в бездну, словно мертвые камешки. Он чувствовал, что все изменилось, что теперь его мрачная настороженность не имеет ровно никакого смысла, но злое недоверие, укоренившееся слишком прочно, приводило его в состояние полного отчаяния.

- Я ненавижу твою семью, - прошептал он, глотая слезы, странная тоска не давала ему покоя. – Ненавижу род Дарроу! Ненавижу всех.

Его слова ранили Кристиана в самое сердце. Боль стиснула его душу, заставляя внутренне стонать. Он понял, что ему не на что надеяться. Едва ли Марио сможет простить его. Отпустить прошлое: унизительное и такое несправедливо жестокое к нему. Все зашло слишком далеко…

Марио встал и направился к выходу. Слезы застилали ему глаза, и он совершенно не хотел показывать их Кристиану. Наверное, он и сам до конца не понимал, что заставляет его плакать, ведь, в сущности, ему следовало радоваться надежде улучшить свою жизнь. Но нет, его терзала горечь, сокрушительная горечь, разрывающая сердце на части. Как будто случилось что-то поистине ужасное, а вовсе не хорошее и отрадное. Он чувствовал, что должен простить, но не мог. Он понимал, что Кристиан говорит правду, но не желал ему верить. Знал, что его вина непритворна, но упрямо не хотел соглашаться с этим.

Раны и унижения, нанесенные в прошлом, ожесточили его сердце настолько, что он утратил возможность верить. Хотя и понимал, что это приведет его только к несчастьям. Время. Одно лишь время могло помочь ему справиться с этими безжалостными противоречиями. Время и Кловис.

Прежде чем скрыться в дверях, Марио, не оглядываясь, глухо произнес:

- Не приходи в мою часть замка, пока я сам не позову.

Кристиан с трудом подавил желание остановить его, схватить за руки, вымолить прощение насильно. Стиснув голову руками, он в каком-то дьявольском исступлении прислушивался к шагам Марио, пока они совсем не затихли. Тогда он взял со стола хрустальную чашу с вином и в отчаянии швырнул ее на пол. Карминные струи тут же разлетелись по мозаичным плитам, смешиваясь с осколками дорогого хрусталя. Сердце Кристиана,- его гордое, эгоистичное, жестокое сердце надрывалось от горя, и, кажется, никакая сила не могла его утешить. Никогда, никогда еще он не был так одинок и несчастен!

***

Марио не звал его три дня. За это время Кристиан успел подумать о многом. И, конечно, ему лишь чудом удалось сдержаться и не явиться к Марио против его воли. Он так мучился и изнывал от тревоги, так страдал в своем одиночестве, что едва не помешался. Его активность на королевских совещаниях полностью сникла, поскольку он думал исключительно о том, когда сможет навестить свою семью. Впервые ему так сильно хотелось нарушить данное Марио слово! Это было почти невыносимое искушение!

Боль, гнев и тоска поочередно изматывали его – суровые стражи, неизменно сменяющие друг друга. Самую серьезную опасность представлял, конечно, гнев. Когда Кристиан начинал сгорать в его неистовом пламени, подавлять мятежные желания становилось почти невозможно. Несколько раз он даже мчался в сторону заветного крыла, но в последнюю минуту его удерживала леденящая тоска, являвшаяся на смену гневу. Эта тоска вновь и вновь приводила его к мысли, что он совершит непоправимую глупость, если не сдержит данное слово. Боль приходила позднее: медленная, тихая и самая жестокая. Она высасывала все его внутренние силы, наполняя мыслями о безнадежности и смерти. Заставляла замирать и прижимать ладонь к груди, стремясь хоть как-то погасить изнуряющее страдание.

Эти мучительные дни еще надолго сохранятся в его памяти, напоминая о своем неустрашимом присутствии, о своем нещадном наказании. Он уже почти сошел с ума, когда вечером четвертого дня к нему явился слуга Марио с заявлением, что он может навестить сына, если хочет.

Как раз в этот момент Дарроу сражался с очередным приступом тоски, смертельным чувством бессилия, которое он уже успел возненавидеть. Естественно, он сразу вскочил и, не мешкая, направился к Марио. Часть пути он прошел ровным шагом, затем не выдержал и, оттолкнув всякие нормы приличия, понесся вперед со всех ног. Нетерпение скрежетало внутри него, словно раскаленное лезвие, он жизненно нуждался в Марио, в Кловисе – в семье, хотя и понимал, что едва ли его ждет теплая встреча.

Просторная комната Марио таинственно мерцала в сиянии заходящего солнца, навевая странное удивительно острое успокоение. Кловис сидел в кроватке, играя с маленькими резиновыми мячиками, рассыпанными по всему одеялу. Заметив вошедшего Кристиана, он тут же встал и, ухватившись за перила, весело посмотрел на него. Дарроу сразу стало легче. Боль и тоска немедленно исчезли, затаившись где-то вдали, на краю сознания. Он ласково подмигнул сыну и огляделся в поисках Марио. Юноша сидел в дальнем углу комнаты, завернувшись в теплую накидку. Лицо его сильно покраснело, глаза слезились, он усердно прижимал руки к вискам.

- Что случилось? – встревоженно спросил Кристиан. – Марио, ты в порядке?

- Ничего страшного, - сиплым голосом сказал юноша. – Я простудился. Из-за этого Кловис уже как два дня не выходил на улицу. Может, ты с ним погуляешь?

Кристиан изумленно уставился на него:

- Почему ты не приказал слугам? Почему… просишь меня?

- Я им не доверяю. Они совершенно легкомысленные и тупые.

- А мне, значит, доверяешь?

- Нет, - Марио измученно вздохнул. – Просто я знаю, что ты не упустишь Кловиса из виду и не причинишь ему зла. Тут я не могу не верить.

- Конечно, я погуляю с ним. С радостью. Что еще я могу сделать?

- Ничего. Возьми его и иди. Сегодня я почти не играл с ним, он, наверное, совсем заскучал. Вернитесь через полчаса.

- Хорошо, как скажешь, - Кристиан испытал сильное желание погладить его по щеке, хоть как-то утешить, но сдержался из страха разозлить его. Он подошел к Кловису и осторожно взял его на руки. Малыш с видимым удовольствием стал дергать его за ухо.

- Вернитесь через полчаса, - напряженно повторил Марио.

- Хорошо, - мягко сказал Кристиан, выходя за дверь.

Он испытывал невероятное удовольствие, держа на руках сына: крохотного и удивительно легкого. В то же время его съедала грусть, потому что в этот момент он понял: Марио никогда не простит его до конца. Стена прошлого всегда будет вздыматься между ними, словно горные гряды, разделяющие страны – вечные и неизменные. Возможно, он станет доверять ему – но не совсем, поверит в его человечность – но не до конца. Привяжется к нему – но не безраздельно. Они всегда будут разделены, и только многие годы источат массивы отчуждения, или, может, не источат никогда.

И все-таки Кристиан не терял надежды. Ведь Марио доверил ему Кловиса, свое самое дорогое существо на свете – свою жизнь. Видимо, тот разговор с родителями, или, вернее сказать, та бурная ссора произвела на него сильное впечатление, и, в конце концов, он пришел к выводу, что Кристиан достоин доверия. Если не полного, то частичного – несомненно. Эти мысли согревали душу Дарроу, наполняли уверенностью, что однажды все наладится, и Марио перестанет смотреть на него, как на врага. В то же время он понимал: не исключено, что они никогда не станут друзьями. Союзниками – возможно, но друзьями – едва ли. Стена, разделявшая их, не скоро сотрется. А может, будет стоять вечно.

Впрочем, никто не мог запретить Кристиану верить в лучшее. Что он и делал, изо всех сил стараясь смягчить Марио, растопить его холодное, израненное сердце.

========== Глава 11. Прощение временем. Заключение ==========

В своем стремлении вернуть благосклонность Марио, Кристиан проявлял изумительное терпение. Он всячески подавлял агрессивные черты своего характера, неизменно сохраняя мягкость и решительность, оставаясь благородным и рассудительным. Вскоре он получил награду – разрешение Марио навещать Кловиса, помимо вечера, еще и по утрам, а также в те дни, когда он оставался дома за неимением привычных дел. Конечно, Кристиан принял этот дар с огромным восторгом, хотя Марио при виде его радости лишь нахмурился, запоздало решив, что, наверное, переусердствовал с милосердием.

Его отношение к Дарроу значительно улучшилось после памятного разговора с родителями, но это вовсе не означало, что он простил его. Перестал ненавидеть – но далеко не простил. Страх и недоверие слишком прочно укоренились в его сердце, онне мог навсегда отпустить их. Только время могло ему помочь. Много времени. Возможно, годы.

К сожалению, есть вещи, которым нет возврата. Есть вещи, которые никогда не прощаются. Так, предательство и измена могут невозвратно разрушить жизнь, как они разрушили жизнь Марио и Кристиана. И даже искреннее раскаяние не всегда имеет целительную силу. Такие раны слишком сильны, слишком опасны, даже время иногда бессильно перед ними.

Марио чувствовал, что Кристиан изменился, что ему можно доверять, но истерзанное сердце подпитывало мрачное недоверие, которое временами становилось поразительно сильным. Это чувство превосходило его дух. Несмотря на веру, возникшую совсем недавно, он понимал, что прошлое всегда будет ограничивать его, порождая грусть и смутные сомнения. Он не сможет полностью довериться Кристиану. Из страха вновь оказаться уничтоженным. И в самом деле, только время могло ему помочь. Плавные, утомительные годы, которые, может статься, расплавят стену горечи и тоски, разделявшую их.

Кристиан, видя его душевные метания, страх и горькую тоску, нередко приходил в отчаяние. Естественно, он очень радовался определенному благополучию в их отношениях, но, как и Марио, не мог не видеть, что полное примирение им не дано. Есть вещи, которым нет возврата. Все, к чему они пришли в итоге – слишком относительно, хрупко и ненадежно.

Когда Кристиан приходил к таким мыслям, его охватывала беспросветная печаль, ведь он знал, что все это его вина. Не враги – но и не друзья; семья – но и не родные. Несмотря на относительное примирение, каждому из них приходилось горько страдать, потому что прошлое всецело руководило ими, вызывая страх, недоверие и сокрушительное чувство вины.

Как и прежде, их серьезные унылые лица освещало лишь присутствие Кловиса, вечно радостного, веселого и энергичного. В остальном же… они мучились во мраке неверия и одиночества. Каждому хотелось все изменить, отвергнуть прошлое, но не хватало сил и решимости. Неприступные горные гряды, суровые и величественные, преграждали им путь к воссоединению, и трудно сказать, рассыплются они однажды, или будут стоять непрестанно.

Кажется, никакая сила не могла разрушить эту стену, стену, воздвигнутую прошлым, хотя Марио и Кристиан уже успели осознать, что до тех пор, пока она стоит, им не видать ни счастья, ни покоя. Они оказались заложниками прошлых времен и ничего не могли с этим поделать. Время шло,- его не волнуют людские страдания,- но все оставалось по-прежнему. Те же одинокие сердца, печальные мысли и мрачные взгляды. Ничего не менялось. Пока не настал тот день, когда маленькое горе, вспыхнувшее неожиданно, заключило между ними странного рода соглашение, покрывшее предательскую стену гулкими трещинами. Благодаря непредвиденному случаю они смогли унять печаль и стать если не родными, то хорошими друзьями – определенно.

Возвращаясь из королевского дворца в свое поместье, Кристиан неизменно пересекал широкое ромашковое поле, разросшееся так густо, что цветы в нем стояли чуть не друг на друге, превращаясь в огромное желтое море. Изо дня в день его сопровождали нарядные слуги, не меньше пяти человек, что приличествовало его знатному титулу. В тот день случилось несчастье. Разразился дождь, косые струи свирепо хлестали путников, размягчали и взрыхляли почву, лишая поле прежнего величия. Лошади спотыкались, копыта вязли в скользких породах, возмущенное ржание раздавалось все чаще и чаще, тогда как дождь не переставал, а напротив, лил все нещаднее и сильнее.

Кристиан нетерпеливо подхлестывал коня, стремясь как можно скорее увидеть Марио и Кловиса, но животное, отчаянно возмущаясь, не могло передвигаться так проворно, как ему хотелось. Слуги отставали, не желая свалиться в грязь, но герцог Дарроу продолжал неистовствовать, содрогаясь от холода и злости. И тут, совершенно неожиданно, конь дернулся в сторону, испугавшись колючего оврага, в котором на секунду увязли копыта, и Кристиан вылетел из седла, упал и сломал ногу.

Боль окатила его разъяренным пламенем страха и ужаса. Перелом оказался открытым, кровь хлынула из раны, смешиваясь с грязью, в то время как дождь, по-видимому, только усиливался. Слуги тут же ринулись к хозяину, поднялась суета, и через несколько минут рану кое-как прикрыли. Боль нарастала, Кристиан вскоре начал задыхаться, перед глазами у него стремительно темнело. Он чувствовал странное онемение в ноге, какую-то неестественную теплоту, с трудом сознавая, что это кровь, не переставая, хлещет из раны. Боль, режущая и непрерывная, отупляла его, постепенно лишая слуха и зрения. Лежа в грязи, посреди огромного замызганного поля, герцог Дарроу потерял сознание.

Очнулся он уже дома, в тепле, тишине и покое. Во всем теле чувствовалась какая-то изнуряющая пульсация – следствие потери крови. С трудом разлепив веки, он осторожно приподнялся и взглянул на ногу. Ее охватывали прочные жгуты, затянутые, несомненно, опытным врачом – тесно, аккуратно и плотно. Тяжело вздохнув, Кристиан снова откинулся на подушки. Интересно, когда он теперь сможет ходить? И главное – ему, видимо, так и не удастся навестить сегодня Марио, а тот, возможно, и не знает о происшедшем.

В сердце Кристиана закралась привычная тоска. Угораздило же его рухнуть с коня, да еще и сломать ногу! Позор. Ему вдруг мучительно захотелось увидеть Кловиса, посмотреть в его чистые невинные глаза и испытать знакомое чувство полного удовлетворения. Увидеть Марио – его красивое, смелое, решительное лицо! К несчастью, не получится.

Нахмурившись, Дарроу отвернулся к стене. Ему хотелось спать, но мысли о Марио не давали покоя. Он привык видеться с ним постоянно, неважно – сердитым или недовольным, и теперь вынужденная разлука сильно угнетала его, раздражала и приводила в ярость. Какое нелепое происшествие!

Тут дверь в его комнату открылась, и кто-то неслышно вошел внутрь. Решив, что это слуги пришли проверить его состояние, он мрачно заявил:

- Я в порядке. Оставьте меня.

- Это не слуги, - тихо сказал Марио, - это я.

Кристиан вздрогнул от неожиданности. Поспешно оглянулся и увидел Марио, а на его руках – замершего Кловиса. Сердце Дарроу неистово заколотилось. Его охватило невыносимое чувство радости и почти смертельная тоска.

- Ты пришел ко мне, - выдохнул он. – Впервые с тех пор, как мы приехали сюда.

Не говоря ни слова, Марио подошел к кровати и посадил Кловиса на одну из многочисленных подушек. Малыш тут же сполз к Кристиану и стал мягко трогать его лицо. Глава дома грустно усмехнулся, не сводя глаз с юноши.

- Слуги доложили мне о случившемся, - сказал Марио. – Ты не сможешь ходить несколько месяцев, перелом оказался очень серьезным.

- Ну, что ж, все лучше, чем оказаться на всю жизнь прикованным к постели, верно? – Кристиан приподнялся на локтях и нежно погладил Кловиса по головке. – Намного лучше.

Некоторое время они сидели молча. Затем Кристиан нерешительно спросил:

- Ты никогда не приходил ко мне сам. Всегда приходил только я. И в этом нет ничего странного, но теперь ты здесь, и мне кажется, что это неспроста. Скажи, Марио, я очень прошу, что ты почувствовал, когда услышал о моем падении?

- Не знаю, - юноша упрямо отводил глаза.

- Скажи мне правду, - отчаянно попросил тот. – Скажи мне, я так хочу знать ответ. Даже если ничего хорошего он мне не принесет.

Марио устало вздохнул:

- Я очень испугался. Меня охватила тревога, страх, недоверие. Когда я подумал, что ты можешь умереть от потери крови, мне стало страшно. И очень горько.

Кристиан неотрывно смотрел на него:

- Я счастлив. Я так счастлив. Знаешь, в тот момент, когда я начал терять сознание, меня мучила только одна мысль. Что я умру, так и не получив твое прощение.

Их взгляды встретились, и что-то такое промелькнуло между ними: что-то очень сильное, могущественное и целительное. У Марио вдруг защемило в груди. Совершенно неожиданно он ощутил комок в горле.

- Как ты ко мне относишься? – спросил Кристиан, мягко прижимая Кловиса. – Ты ведь не ненавидишь меня?

- Нет, - уверенно сказал Марио, - уже нет.

- Тогда что ты чувствуешь? Мне нужно это знать. Нам нужно это знать, Марио…

Юноша вдруг тоскливо усмехнулся:

- Говорят, иногда тюремщики жалеют своих заключенных. Они им не доверяют, но сочувствуют и стараются помочь. Мне кажется, у нас то же самое. Я не доверяю, но и… не могу отвергать. Хочу быть мягче, но пока не выходит.

- Это совсем не плохо, - тихо сказал Кристиан. – Это лучшее, на что я мог рассчитывать. Время все исправит. Возможно…

- Да, нужно время. Только время.

- Марио.

- Что?

Кристиан внимательно посмотрел ему в глаза: грустно и тепло:

- Прости меня.

Наверное, впервые в жизни он говорил так искренне и просто. Комок в горле Марио усилился, к глазам подступили слезы. Все душевные раны, сомнения, страх и надежда неистово заметались в его сознании, неудержимо выплескиваясь наружу. Кристиан мягко сжал его ладонь, и юноша не стал ее отдергивать. Впервые они чувствовали настоящую радость, находясь друг с другом. Кловис удивленно уставился на их сплетенные пальцы и, немного поразмыслив, накрыл сверху своими ручонками. Марио тихонько засмеялся, смаргивая слезы, Кристиан сильнее сжал его руку, не отпуская ни на миг.

Смешанное чувство грусти и надежды терзало Марио, равно как и Кристиана. Они понимали, что их по-прежнему многое разделяет, но стена, громоздившаяся между ними, дала трещину, которая стремительно расширялась по мере того, как они смотрели друг на друга: смело, решительно и твердо. Возможно, им так и не удастся открыть путь к полному примирению, а может, настанет день, когда они будут делиться друг с другом всеми секретами, полностью доверяя и нисколько не думая о прошлом.

Время исцеляет, но только тех, кто сам этого хочет. Кристиан и Марио хотели, и, может статься, оно проявит сострадание и подарит им утерянное счастье. Все возможно… Но сказать наверняка нельзя. Для этого нужно время.

Заключение

Пять лет спустя

Есть вещи, которым нет возврата. Искреннее раскаяние – это великая сила, редкая и могущественная, но, к несчастью, некоторые люди никогда не сожалеют о своих грехах и не ведают раскаяния. Карл Дарроу так и не помирился со своими сыновьями. Мстительная гордость, завладевшая всем его сердцем, уничтожила последние остатки здравого смысла. В конечном итоге, он посвятил свою жизнь супругу, равнодушному Мишелю, всячески подавляя его своим высокомерием и мрачностью, что тот принимал с каким-то противоестественным удовольствием. Вероятно, к такому уделу привела их жизнь, нормы поведения и воспитание, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Юлиан Шерри, оставив в покое Дарроу, за неимением других дел отправился путешествовать. Он долго странствовал по свету, не имея никакого желания возвращаться, пока не попал в плен к могущественному шаху, вздумавшему сделать его своим наложником. Прекраснее этого шаха Юлиану еще никого не приходилось видеть. Несмотря на значительную разницу в возрасте (их разделяло пятнадцать лет), юноша понял, что впервые по-настоящему кого-то хочет. В первую же ночь шах осознал в нем свою истинную пару и через время сделал его своим законным супругом. Именно «сделал» - он не спрашивал разрешения, а просто велел Юлиану готовиться к церемонии, что, впрочем, нисколько не разозлило мальчишку, а напротив, заставило прыгать от восторга.

С этим грозным и непредсказуемым человеком Юлиан Шерри остался навсегда. Учитывая его хищную натуру, можно не сомневаться, что он с легкостью приручит властного супруга, однако нельзя исключать и того, что сам шах усмирит его коварное сердце, подчинив своим желаниям. Во всяком случае, они друг друга стоили, и едва ли им однажды придется скучать, сгорая в своих безумных диких чувствах.

Джек Дарроу и Льюис Дамоне поженились через год после отъезда Марио из Тристена. Несмотря на явную симпатию, Льюис долго упирался, не желая верить представителю рода Дарроу, но непрекращающиеся уговоры Марио, приходящие в письмах, и терпеливые ухаживания Джека, в конце концов, сделали свое дело, и крепость пала, открыв нежное, смущенное и невыразимо красивое лицо Дамоне.

Брак их отличался тем веселым, неизменным и потрясающе ярким удовольствием, какое испытывают дети, получая желанную игрушку. Озорные шутки Джека и притворная сердитость Льюиса придавали им какую-то странную, удивительную прелесть, заставлявшую их восхищаться друг другом и с каждым днем уважать все сильнее. Между ними царило полное доверие и взаимопонимание, и люди, видевшие их, часто говорили: «они созданы друг для друга».

Три года назад у них родился сын-альфа, которого Льюис назвал Клемер, в честь своего дедушки. Джек совершенно не противился этому, поскольку семья Дамоне вызывала у него огромное уважение и почтение. Крестным Клемера стал Марио – Льюис практически настоял на этом, поскольку юноша сомневался, что достоин такого почетного звания.

Надо заметить, покорив сердце Льюиса, Джек увез его в столицу, и поселились они совсем недалеко от Кристиана, в уютном замке неподалеку. Так, Льюис и Марио виделись чуть ли не постоянно, что доставляло им огромную радость, а Кристиан, сам того не заметив, привязался к Джеку, и спустя недолгое время они стали настоящими друзьями, хотя раньше терпеть друг друга не могли.

Время шло, плавно и тягуче, не оглядываясь назад и не заглядывая в будущее: хладнокровное, уверенное и неумолимое.

Напряженно глядя в дверь напротив, Кристиан сдерживал мучительные вздохи. Рядом стоял Джек, впереди, в кресле, сидел Льюис. Карапуз Клемер – малыш с огромными изумрудными глазами и золотистыми кудряшками – торжественно и неторопливо разгуливал по комнате. То и дело он совал в рот пальцы и недоуменно смотрел на Кристиана, впервые видя его таким испуганным и отрешенным.

- Какая мрачная свирепость! – хмыкнул Джек, пристально глядя на старшего. – Такое ощущение, что ты рожаешь вместе с Марио.

- Молчи лучше, - устало выдохнул Кристиан. – Не дави.

- Какие мы чувствительные, - продолжал усмехаться тот. – Прямо не узнать, честное слово.

- Джек, вот что ты несешь? – хмуро спросил Льюис. – Между прочим, я знаю, что ты чуть не потерял сознание, когда я рожал Клемера!

- Да, с этим не поспоришь… И все-таки я не прощу твоего отца за то, что он все рассказал!

- Ха-ха, никогда не слышал ничего смешнее! Клемер, сокровище мое, вынь пальцы изо рта!

- Вот видишь, - поучительно заметил Джек, - ты совсем его голодом заморил!

- Что? Какая наглость! Неужели ты и правда думаешь, что наш сын выглядит истощенным?

Усмехнувшись, Джек взял Клемера на руки и звонко поцеловал его круглые щеки:

- Нет, я так не думаю. Вернее, мне кажется, ты его немного перекармливаешь…

- Чего?

Тут в комнату ворвался Кловис, и все внимание устремилось на него. Белоснежные локоны лежали на спине мальчика, изящно контрастируя с темно-красным сюртучком и серыми штанишками. Миловидное детское личико выражало тревогу и нетерпение. Он проворно подскочил к отцу и дернул его за рукав.

Кристиан мягко посмотрел на него:

- Почему ты не остался в комнате, тигренок?

- Где папочка? – нерешительно спросил мальчик. – Он не пришел ко мне утром.

- Он немного занят. Но скоро мы навестим его.

- Дело в животе, да? Братик пытается вылезти оттуда?

Кристиан усмехнулся, ласково гладя его по волосам:

- Можно и так сказать.

- Это, наверное, страшно?

- Нисколько, - со смешком сказал Льюис. – Это совсем не страшно. Кловис, мальчик, идем в твою комнату.

- Зачем? Я хочу ждать здесь.

- Ты должен умыться и позавтракать.

- А вдруг как раз в это время можно будет идти к папочке?

- Даю слово, ты увидишь его одним из первых.

Кловис неуверенно поглядел на Кристиана. Тот мягко кивнул:

- Иди с Льюисом, малыш. Все будет хорошо.

Сомнения мальчика рассеялись. Он вприпрыжку выскочил из комнаты, и Льюис, довольно смеясь, направился за ним. Кристиан проводил сына нежным и счастливым взглядом:

- Он уже так вырос…

- Ага, - хмыкнул Джек, - дети такие, никогда не успеешь уловить, как они вытягиваются.

Дарроу измученно вздохнул:

- Уже шесть часов прошло. Почему так долго?

Джек ничего не сказал, лишь насмешливо покосился на него. Откровенно говоря, он впервые видел брата таким напряженным и встревоженным. Зрелище это пугало и в то же время вызывало умиление. И тут дверь в заветную комнату открылась, на пороге появился врач. Кристиан подорвался с места, словно дернувшись на пружине.

- Ну что? Как он?

- Все в порядке, - невозмутимо сказал лекарь. – К нему уже можно.

Кристиан с каким-то странным выражением посмотрел на Джека. Тот несильно хлопнул его по плечу:

- Поздравляю, Крис. Удачи.

Мимолетно усмехнувшись, герцог Дарроу вошел в комнату, и Джек неслышно закрыл за ним дверь. Марио лежал на кровати, прижимая к груди крохотное существо, завернутое в теплую ткань. Существо издавало тихие, звонкие всхлипы, стараясь разлепить слезящиеся глазки. Кристиан подошел к ним и осторожно сел рядом. Неуверенно взглянув на него, юноша протянул ему сына.

Взяв кроху на руки, Кристиан тут же понял, что это альфа. Розовое личико малыша недовольно морщилось, изумрудные глазки то широко открывались, то плотно жмурились. Какое-то время стояла тишина. Марио неотрывно смотрел на мужа, а тот, в свою очередь, в полном восхищении глядел на сына. В конце концов, он тихо сказал:

- Я так счастлив, Марио… Как мне выразить свою благодарность?.. За все, что ты для меня сделал?

Юноша отвел глаза. Кристиан встревожился:

- О чем ты думаешь?

- Ты с самого начала хотел альфу, - тихо сказал Марио. – Наверное, Кловис уже не удостоится того внимания, что ты уделял ему раньше.

Кристиан незаметно вздохнул:

- Марио, как ты мог так подумать? – он вернул ему малыша и осторожно взял его лицо в ладони. – Я уже не тот, что прежде. Для меня нет ничего дороже семьи. И мои дети для меня равны. Знаешь, вполне вероятно, что Кловис всегда будет для меня на первом месте, хотя я и понимаю, что это не правильно. С ним связаны грехи моего прошлого и, когда я смотрю на него, я отчаянно радуюсь, что смог все исправить и вернуть вас в свою жизнь.

- Прости меня, - сквозь слезы прошептал Марио. – Я не прав.

Кристиан нежно смотрел ему в глаза:

- Не плачь. Все позади. Скажи, ты мне веришь?

Марио и не догадывался, как много значил для Кристиана его ответ. Но он не медлил ни секунды:

- Верю. Я верю.

Кристиан мягко рассмеялся. Наклонился и поцеловал его: осторожно и нежно, как целовал в ту ночь, когда Марио впервые за четыре года доверился ему во время течки. И, кажется, в эту минуту стена, разделявшая их, уже давно подтачиваемая временем и теплом, рухнула с оглушительным ревом, вздымая гряды пыли и осколков. Рухнула безнадежно и основательно, оставив лишь неясную тень, да и та стремительно рассеивалась, пока не исчезла вовсе.

Конец