И вот надвигается буря (СИ) [DeerBeer] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Лютика надо было задушить в младенчестве. Самовлюблённый павлин, хорошо настраивающий лютню и прекрасно расстраивающий Геральта. Человек, который прыгает по койкам знатных и не слишком дам, как будто он мартовский кот… Любая мысль о нём в последнее время вызывала лютую мигрень. И неспроста.

Они расстались пару дней назад, когда в карманах привычно начал гулять ветер, и ведьмак послал виконта по матушке туда, где курвиным сынам и место. Менестрель не остался в долгу и витиевато обругал товарища, искусно вплетая по ходу повествования краснолюдские ругательства, а потом повернув на развилке коня и так шлёпнув его ладонью по заднице, что бедное животное, на легкую рысь переходившее только от вил, сунутых под хвост, издало предсмертное, видимо, ржание, и вскоре оставшийся на развилке Геральт перестал что-либо различать из-за поднявшейся пыли.

Тогда, порядком измотанные полуденным солнцем, они о чем-то переговаривались, и поэт, перебирая струны любимой лютни (иногда её хотелось выхватить и надеть музыкантишке на дурную голову) вдруг решил заговорить о том, как лихо иногда поступает Предназначение.

— Знаешь, друг мой, — с легкой распевностью проговорил бард, поглядывая на спутника из-под лихо надвинутой шапочки с покачивающимся в такт лошадиного шага пером, — всё это — чушь.

— Вся твоя жизнь — чушь, — буркнул невероятно зло Геральт. Под рубашкой по спине змеились отвратительные струйки пота. Давно уже он снял кожаную куртку и всё порывался стащить и перчатки. Пекло было знатное. Дорога под копытами вилась пыльная, растрескавшаяся, и деревьев поблизости не было. Сковорода, а не поле, даже трава вся высохла, и ни Плотва, ни слегка придурковатый мерин поэта к ней не тянулись.

— Я говорю о том, что люди нынче говорят, — нисколько не обидевшись, продолжил Лютик и качнул головой. Перо описало шикарную дугу. Видимо, виконту это понравилось, потому как он сделал это снова. — Ты в кабаках общаешься разве что у стойки, когда просишь ещё пива, а я тут недавно разговаривал с одной милейшей…

С какой там «милейшей» разговаривал Юлиан, слушать не хотелось. Ведьмак открыл рот, но тут же захлопнул, едва не откусив себе язык, но удержавшись от ядовитой колкости. В той дыре, которую Лютик так высоко оценил, назвав аж целым кабаком, они побывали два дня назад. Мяса в заявленной «каше с мясом» не было, пиво на вкус мало чем отличалось от ослиной мочи, а единственная милейшая в детстве подхватила какую-то заразу, которая оставила на её лице крупные оспины. Но, судя по её крикам и стонам, которые донеслись с сеновала чуть за полночь, под юбкой всё было как у всех. Не в первый уже раз за последнее время такие действия со стороны поэта вызывали острый приступ злобы и ревности. И Геральт, внешне спокойный и безэмоциональный, готов был взять Лютика за волосы и приложить пару раз — так, для острастки — лицом о дверной косяк.

Возможно, это вправило бы певцу мозги, и он наконец что-нибудь бы понял… Но Ведьмак не слишком верил в сказки.

В последнюю свою встречу с Йен, которая случилась, по обыкновению, по удивительно удачному стечению обстоятельств, Геральт был полон намерений так шикарно отомстить заразе в шапочке с пером, что его даже потряхивало. Чародейка приняла его возбуждение на свой счёт и, стоило им оказаться голыми и на постели, была неприятно удивлена. Он не смог.

А потому с постоялого двора улепетывал с одном сапоге, с мечами подмышкой и наливающимся синяком на морде. Спасибо, что не превратила в лягушку, а потом не спалила. В общем-то, встреча с Йенной поставила окончательную точку во всей этой злой шутке вселенной — понять, что предназначенная тебе родственная душа — повеса без чёткого морального ориентира и неоднократно слушать от этого же сукина сына, что все эти счастливые люди, которые нашли человека, который им предназначен, просто идиоты, мало что понимающие в жизни.

Конечно, убийца чудовищ стерпел бы, ограничивайся Лютик просто словами. Но разве поэту такое было свойственно в амурных делах? И вот сдерживаться становилось всё труднее день ото дня, точнее — от юбки к юбке.

— Геральт? Ты меня слушаешь? — вновь покачнулось перо, и ведьмаку пришлось буркнуть что-то утвердительное, но он как таращился в невидимую точку промеж ушей Плотвы, так и продолжил это делать. Лютик, хотя обычно ему было достаточно «угу», чтобы продолжать монолог, отчего-то помолчал некоторое время и осторожно поинтересовался, не напекло ли Белому Волку голову. В ответ тот помотал головой. — Так может… Так может, Геральт, ты сам хотел… ну…

Медленно повернув голову, так, словно он весь стал чугунным, Ведьмак с нарастающим гневом дослушал «скромное предположение невинного и скромного» поэтишки о том, что он-де хотел предпринять по случаю наличия той «милейшей» особы с оспинами в том «великолепном кабаке».

Именно тогда он и назвал спутника курвиным сыном. Именно после этого Лютик обиделся и унёсся, благо, они проезжали развилку. Именно в итоге всего произошедшего Геральт, выплеснувший злость в словесном поединке, с какой-то ужасающе неправильной пустотой ещё четверть часа после того, как осела дорожная пыль, так и смотрел в ту сторону, куда удалился одновременно и самый отвратительный засранец, и самый нужный человек в его жизни.

***

Никто из ведьмаков, которых Беловолосый знал лично или о которых слышал, никогда не встречали своих родственных душ. И только Геральту могло так несказанно «повезти». Сначала он живо отрицал крепнущую день ото дня связь с недалёким на вид ловеласом. Потом смирился, и вынужден был и дальше влачить ополовиненное существование. Отчего-то тоскливо было и дать разбойнику в рыло, и снести голову ретивому накеру, и даже просто получить плату за крупный заказ. Всё казалось унылым и начисто лишённым смысла. Бессмысленно было бы даже предпринять жалкую попытку объясниться с бардом. Неоднократно он высказывался, что концепция родственных душ звучит притягательно, но ещё более притягательно звучит «Ах, Лютик!» каждый раз слетающее с разных губ молоденьких прелестниц.

Ограничивать себя хоть в чём-то в планы виконта де Леттенхофа не входило, и никогда не будет входить. Даже если это ограничение касается Геральта. Особенно, если это касалось Геральта. Во всяком случае, так думал сам ведьмак, когда всё-таки тронул поводья и, злясь на себя за поведение преданного пса, что тащится за избившим его хозяином, поскуливая и виляя хвостом, рванул по той же дороге, где за поворотом скрылся Лютик.

Следов он не искал, всё равно бы не нашёл, и на то есть две причины. Первая — погода, а, значит, утоптанная дорога, где ничего не разглядишь, хоть носом ткнись, а вторая — предчувствие, наваждение, возможно — помутнение рассудка.

Плотва вскоре захрипела. Ещё чуть — и рухнет. Словно очнувшись, он натянул поводья. Наконец опустились сумерки, значит прошло уже часов шесть, если не больше. В голову словно засунули рваных тряпок, и соображать было трудновато. Совесть вцепилась сначала в печень, ледяными когтистыми лапками вспорола кишки и, укоризненно грызла то, что осталось от некогда вышколенного убийцы чудовищ. Не раз и не два его ломали и собирали заново, уж как придётся, но сейчас почему-то жила внутри уверенность, что теперь уже точно — всё. Не соберут его больше, и только и останется, что таскаться по пыльным дорогам в ожидании какой-нибудь особенно прыткой твари, что вцепится в глотку и закончит эти бессмысленные страдания.

Так, раздираемый жалостью к себе, ненавистью к дубоголовому поэту и муками совести из-за всего, что наговорил, Геральт и провел следующие три часа. Дышать стало легче, где-то вдалеке застрекотали неугомонные кузнечики, а небо понемногу начало темнеть. Сам ведьмак в темноте видел не хуже, чем днём, но вот лошадь могла оступиться или того хуже — попасть копытом в одну из норок каких-нибудь мелких грызунов и сломать ногу. Её пришлось бы добить, и подобная перспектива, хотя и мало заботила мужчину с моральной точки зрения, крайне отяготила бы с материальной — в седельных сумках много чего завалялось, жаль только, что всем этим добром нельзя было поужинать.

Он спешился, когда увидел в некотором отдалении от дороги подрагивающий огонёк костра. Возможно, это Лютик, и тогда следовало поторопиться к нему и примириться. Но есть вероятность и того, что ведьмака погонят прочь, и ладно бы, если словами. Кметы и монстров, и ведьмаков боятся в равной степени. Как, в общем-то, и дворяне. Он всё-таки безбожно устарел в этом мире, где постепенно отпадает нужда в подготовленных убийцах чудовищ, потому что самих чудовищ год от года всё меньше. Раздумья Геральта прекратились, когда до его обоняния донёсся запах мяса. Внутренности, или уже требуху, которую совесть не успела догрызть, скрутило.

Ведя Плотву за собой, двинулся к источнику чарующего запаха, снова ощущая отвратительное противоречие внутри — и хорошо бы, чтобы это оказался виконт, но лучше бы всё-таки нет.

И, когда оказался так близко, чтобы различать не только неясные силуэты, то ему одновременно было и радостно, и горько. Он поджал губы и некоторое время смотрел на самодельный вертел из тонкого прутика, на котором неторопливо поджаривался только что освежеванный тощий кролик. Самого Лютика около костра не наблюдалось, но, судя по стреноженному мерину, прислонённой к чахлому деревцу лютне и шапочке с пером, которую хотелось прямо сейчас совершенно случайно спихнуть ногой в огонь, это его стоянка. Вздохнув, Геральт с непередаваемой словами тоской перевёл взгляд на откровенно неумного коня. Тот посмотрел в ответ, а потом отвернул морду в сторону Плотвы. «И ты такой же, — поморщился ведьмак, за долгие годы общения с бардом успевший поднабраться сведений об искусстве, а потому крайне остро отреагировав на такую изящную трагикомическую ситуацию, — лишь бы бабу…»

Когда из темноты вынырнул и сам поэт, ведьмак уже успел снять с кобылки седло и пару раз перевернуть несчастного кролика. Лютик, хотя и старался ступать тише, так сильно вонял парфюмом, что пришлось подыгрывать ему, ковыряясь в углях веточкой. Он резко уронил ладони на плечи ведьмака и заявил:

— Попался, Геральт!

«Ты даже представить своей набитой дерьмом головой не можешь, насколько», — мысленно огрызнулся ведьмак, но вслух ничего не произнёс, только коротко похлопал по ладони, что до сих пор лежала на его плече.

— Извинения приняты, — и поэт сначала устроился рядом, а после окинул спутника придирчивым взглядом. Выражение серьёзности лицу ловеласа не слишком шло, казалось слишком инородным, и Белый волк даже нашёл бы это забавным, не пахни его собеседник чужими духами. Уже успел, зараза… — Я, кстати, сразу понял, что ты меня нагонишь, и взял на себя смелость ненадолго свернуть в деревню…

Мысли Геральта унеслись далеко, а внутри вместо совести приступил к трапезе ещё более жестокий зверёк — ревность начала доедать ту труху, что раньше была внутренностями. И как же она выглядела, а, ведьмак? Уж точно не было у неё шрамов по всему телу, желтых кошачьих глаз и твоего скверного характера. И седой, конечно же, она не была.

— Геральт, — произнёс поэт, вдруг прервав свой рассказ о деревне и замолчал.

— Что? — Вполне ожидаемо откликнулся ведьмак и перевёл, наконец, взгляд с костра на друга. Тот отчего-то всё ещё оставался в крайней степени серьёзным.

— Я тебя предупреждаю, — он медлил, словно подбирая правильные выражения. Забавно, ведь обычно барду не приходится лезть за словом в карман, — что если ты ещё раз начнёшь орать как бешеный, о том, в каком направлении мне следует тащиться, то мы больше не друзья.

И снова ожила совесть, вступила в бой с ревностью прямо внутри Геральта, на секунду показалось — скоро сломают ребра и вывалятся. А он, ведьмак, умрёт от потери крови. Может, так даже лучше… Но сам он только кивнул, соглашаясь на выдвинутые условия.

— Замечательно, — выражение серьёзности слетело с плутовской мордашки, и Лютик наконец стал прежним Лютиком, правда, больше не порывался рассказывать о своих победах за период их разлуки. Боль от сражения за рёбрами отошла на второй план, и они в который уже раз начали вспоминать былое, потом бард взялся за лютню и начал наигрывать какую-то веселую песенку, одну из тех, что знает каждый странствующий певец. Геральт вытянулся на земле, подложив под голову седло и долго смотрел на яркие звезды, рассыпанные на иссиня-чёрном небе.

Уже почти задремав, ведьмак услышал, что мотив песни поменялся и сконцентрировался, вслушавшись в слова. И открыл глаза, почти не моргая, и, как ему казалось, дышать перестал. Но поэт был полностью погружён в песню, чтобы отметить странности в поведении друга.

«Раз путь сей пройти должен я,

Приму со смиреньем

Твои обвиненья,

Мой присяжный, палач и судья.»

«И надо было всё-таки его задушить, — решил Геральт, вновь закрыв глаза и устроившись поудобнее. — А, может, ему достаточно дать по голове?.. А, чёрт с ним. Есть всё-таки чудовища, с которыми даже мне не справиться.»

========== Часть 2 ==========

Города — венец цивилизации человеческой, в которых собраны и пороки, и истинные благодетели. И возведено в них всё в превосходную степень. Чудовищ там обычно не водилось, и это было одной из причин, по которой Геральту города не нравились. А вот за что он города не любил, так это за их перенаселённость. В толпе приблизительно одинаковых людей он всегда оказывался самым выделяющимся. В нелюдской толпе ничего не менялось, что было, в общем-то всегда некстати.

В целом, со всеми этими вещами ведьмак способен был смириться. Но вот за что он стал люто ненавидеть города, так за обилие женщин. В общей массе жителей зоркий ревнивец за пару минут вычленял как минимум пять, а как максимум и пятнадцать мазелей, которым Лютик всенепременно бы рекомендовал свое общество. Проблема заключалась также и в том, что бард был достаточно знаменит и безусловно красив, а потому с большой вероятностью мог рассчитывать на взаимность.

Неудивительно, но ровно по всё тем же причинам, которые рождали в Геральте целую бурю самых отрицательных эмоций, барду города нравились. Казалось бы, им так славно путешествовалось по предместьям — от поселения к поселению, стремя к стремени! Но стоило поэту только состроить жалобную физиономию, и вот они уже направляются в Новиград, чтоб его.

Сперва ведьмак решил, что виконт начал что-то подозревать, и внутренне обрадовался. Он был чрезвычайно доволен тем, что его истинная пара понемногу перестает быть идиотом, а потому приходилось старательно сдерживать то и дело наползающую на губы улыбку. Пока в конце концов Лютик, понизив голос, не поинтересовался у него с самым ангельским выражением лица: «Геральт, у тебя живот крутит?»

Наивную надежду на то, что у поэта внезапно открылись глаза, пришлось отложить, и на весь последующий день ведьмак погрузился в свои тягостные раздумья. Виконту де Леттенхофу не в новинку было примечать отвратительное настроение спутника, так что он делал всё то же, что и всегда в последнее время — бренчал на лютне. Временами Геральту казалось, что и в кусты он её с собой берёт, так вездесуща была эта музыка. Он давно к ней привык, но то, что другу неведомы были его переживания, и сам он слишком весел — раздражало.

Что думал обо всём происходящем вокруг сам Юлиан, ведьмаку было неведомо. Однако, узнай он о том, что бард совершенно серьезно связал его плохое настроение и очередную размолвку с одной красавицей из Венгерберга, то точно бы придушил придурка. Впрочем, с точки зрения самого Лютика всё складывалось как в балладе, а именно — потеря сапога, фингал и постоянно дурное настроение у одного из участников истории, что абсолютно прозрачно намекало: милые вновь бранью тешатся. Сначала он даже хотел положить этот сюжет в основу для новой песни из его цикла о злоключениях и приключениях одного ведьмака и одной чародейки, но, глядя на мрачного как ночь друга, быстро передумал, хотя и запомнил пару особенно хорошо получившихся рифм. Так, на всякий случай.

Когда до Новиграда оставалось всего ничего, у Геральта, и без того бледного, выражение лица стало совсем дикое. Опасаясь очередного взрыва, бард наконец выпустил лютню из рук, и в город въехали молча. Почти перед самыми воротами ведьмак ткнул лошадь в бока пятками и едва не скрылся из виду, но ошарашенный виконт его всё-таки догнал. Ожидая чего угодно, и даже предположив, что спутник может резко развернуться и откусить ему руку, он всё-таки тихонько поинтересовался, в порядке ли тот, высвободив на всякий случай ноги из стремян, чтобы свалиться с мерина в канаву, ежели что.

Предосторожность оказалась совершенно ненужной. Повернувшийся к нему Геральт даже изобразил слабое подобие улыбки, впрочем, не такой уж и вымученной, и елейным, не предвещающим ничего хорошего, тоном, заявил, что вот сейчас они найдут себе место для ночлега, выбьют пыль из одежды и пойдут кутить. «Возможно, — подумалось Лютику, пока они продвигались сквозь немногочисленную, но крайне пёструю новиградскую толпу, — хорошая попойка немного его взбодрит.»

Денег, что они наскребли, шатаясь по сёлам и весям хватило на крайне грязную мансарду покосившегося дома. На вопрос о возможности помыться хозяин постоялого двора широко улыбнулся, показав все зубы, что у него остались и предпочёл не отвечать. Лютику пришло в голову, что это не слишком хорошее начало, но он благоразумно промолчал, наблюдая за как всегда спокойным Геральтом. Настроение того болталось где-то около нуля, а потому виконт предложил ему встретиться в одном хорошо им известном заведении, а сам вызвался поискать товарищей, которые вполне могли оказаться в городе.

И несказанно удивился, когда ведьмак легко согласился на такие условия, пересчитал скудное выражение их достижений в денежном варианте и вручил Лютику половину. Покинув их временный приют, бард справедливо решил, что, либо собутыльники вынуждены будут поить их и кормить, либо им придётся сбежать, не заплатив, а потому, отряхнувшись от дорожной пыли, поправил берет и влился в реку человеческую.

У него было несколько часов, чтобы встретиться с некоторыми своими знакомыми, которые непременно согласятся проспонсировать человека искусства за пару самых что ни на есть целомудренных поцелуев в приличные места. Он посетил парочку из них, и только благодаря сноровке, ловкости и чутью смог скрыться и не быть битым. После второго дома, оказавшись на волоске от избиения не вовремя вернувшимся супругом его «знакомого», Лютик пробежал ещё пару кварталов, петляя, как загнанный заяц. Перейдя на шаг, он ещё долго оглядывался, и ему даже показалось, что за ним кто-то наблюдает, да вроде как где-то в толпе мелькнула беловолосая макушка. Справедливо рассудив, что у Геральта наверняка есть более интересные дела, чем следить за ним, прячась в грязной подворотне, он привёл свой вид в порядок и направился дальше.

Геральт, прячась в грязной подворотне и стоя в луже вполне понятного происхождения в ожидании, пока де Леттенхоф отойдёт подальше, думал только о том, чтобы и в третий раз кобелину выгнали ни с чем. Он был даже согласен начать обедать собственными сапогами (правда, предварительно их пришлось бы отмыть), только бы затихла ревность, застилающая глаза кровавым туманом.

***

Он стоял в узком — едва не касаясь плечами стен жмущихся друг к другу домов — переулочке вот уже полчаса. Было бессмысленно ждать внезапно вернувшегося мужа или праведного гнева, как в тот раз, когда одна из ненаглядных барда швырялась сковородками. «Идиот», — пронеслось в голове, и Геральт даже не понял, о ком он конкретно думает. В равной степени это могло относиться к обоим. От этого на языке появилась горечь, и начало сводить зубы. Решив больше не караулить, на всякий случай ущипнул себя, и, когда это не помогло, так сжал ладонь в кулак, что короткие ногти впились в кожу. Отрезвляющая боль принесла какое-никакое, а облегчение и заставила идти.

Лютик явился на полчаса позже положенного, почищенный, отмытый и благоухающий, а выражение лица у него оказалось до того мерзостно довольное, что Геральт повременил с приветствием и опрокинул в себя всё, что осталось в кружке. Но стоило из-за спины поэта показаться Золтану, как вечер перестал быть таким отвратительным.

Краснолюд с бардом некоторое время обменивались новостями, а Геральт всё больше пил, периодически, когда к нему обращались две пары глаз, комментируя ту или иную тему. Сидели долго, Юлиана порядком развезло, да и сам Геральт понимал, что пора заканчивать на сегодня. Однако, стоило ведьмаку подняться, как раскрасневшийся и мало что соображающий де Леттенхоф вдруг перегнулся через стол, едва не свалив и бутыль какой-то особенно жестокой по отношению к не-краснолюдам самогонки, да свою пустую уже кружку, сжал его руку в своей. От прикосновения прошило током, обдало морозом, и кровь схлынула в самое неподходящее прямо сейчас ей место. Чтобы не опозориться, ведьмак упал обратно на лавку и искренне порадовался тому, что не может покраснеть.

Это было бы очевиднейшим провалом. Лютик, однако, так и не разжал пальцев, и Геральту большого труда стоило держать лицо. Все мерзкие чувства рассеялись, а опьянение кружило голову уже куда меньше, чем пальцы барда. Он так и полулежал на столе, глядя только на него — ведьмака, и, вдруг погладил большим пальцем кисть беловолосого. Это было очень, очень хорошо! Пришлось призвать всё свое самообладание, чтобы оставаться — хотя бы внешне — обычным.

Он не увидел — почувствовал другой взгляд и повернул голову в сторону Хивая. Выражение лица краснолюда заставило Геральта покрыться мурашками, его прошиб холодный пот. Большой палец так и блуждал по коже, а внутри появилось такое гаденькое ощущение от взгляда Золтана, как будто насобирал слизней и пару пригоршней проглотил, сырых, не пережёвывая. Свободной, чуть подрагивающей рукой он нашёл свою кружку и скрылся в ней. Алкоголь прокатился по языку, ожёг глотку, и едва не заставил закашляться. Увы, но кружка вскоре опустела, а потому утратила свою функцию преграды от пронзительного и слишком понимающего взгляда.

Он едва не рассмеялся, когда прочёл во взгляде Золтана жалость. Оказывается, не так уж ты непроницаем, ведьмак! Только вот этот несчастный бард, у которого в голове птички гадили, так и продолжает гладить твою руку, уставившись на тебя взглядом абсолютного непонимания. Только ему, виконту сраному, невдомёк совсем о том, что ты чувствуешь!.. А остальные — они всё видят. Всего тебя, насквозь. И не надо им даже мысли читать, как той же Йеннефэр!

Ведьмак вдруг почувствовал себя полностью голым. С одной стороны, ощущение, конечно, неприятное, потому что народу в корчму набилось будь здоров, и было шумно и весело. С другой — возбуждение перестало нарастать, что, в общем-то, момент положительный. Видимо, краснолюд по-своему истолковал его немного расслабившееся лицо и ткнул Лютика в бок. Тот прошипел что-то не слишком цензурное, но его ругань утонула в общем потоке то тут, то там раздающегося гогота и пьяных песен. Бард выпрямился и отпустил наконец Геральта.

***

Белый волк трижды или четырежды возненавидел лестницу, по которой им пришлось взбираться в комнату. Пусть виконт и весил не так много, но ноги совершенно его не слушались, и он постоянно то за гвоздь цеплялся, то грозился вывалиться из рук поддерживающего его друга и скатиться по всем ступенькам этого кособокого сооружения, державшегося на честном слове. Пока добрались — ведьмак взмок, и пыльная мансарда вместе с пауком, что жил на потолочной балке и ровно во время их возвращения решил взглянуть, кто это пришёл, показалась ему лучшим местом в этом треклятом Новиграде. Стоило отпустить виконта на одну из постелей, тот распластался на ней. Несмотря на то, что его тащил не самый чистый ведьмак (ему так и не удалось привести себя в порядок) Юлиан выглядел крайне поэтично.

Пока Белый волк раздумывал, стоит ли трогать это тело, то оторвало от кровати голову и воззрилось на него самым пьяным взглядом в мире.

— Геральт, — Лютик попытался сесть, но у него мало что получилось, так что он махнул рукой и продолжил, тщательно выговаривая слова, — з-знаешь, ч-што?..

— Что? — Вздохнул ведьмак и наклонился, чтобы стащить с барда сапоги.

— Т-ты мой, — вздох и пауза, — самый лущ… курва… лучший друг. Я тебя л-люблю.

И во второй раз ведьмак возблагодарил ведьмачьи мутации, не позволяющие вогнать его в краску. Он прикусил губу, стащил второй сапог с Лютика и, не поднимаясь, тихо заявил:

— Я тоже тебя люблю.

Когда Геральт всё-таки встал, то отметил, что его родственная душа, пьяная в задницу, уже пару минут как спит.

Он пролежал без сна всю ночь, вслушиваясь в мерное дыхание Юлиана, периодически становящееся храпом. С постели сорвался рано, захватил мечи и потянулся за курткой, но передумал — день обещал быть жарким — и вышел.

Утро выдалось приятно прохладное, и после бессонной ночи в душной каморке хорошо отрезвляло. Геральт не знал, зачем выперся в такую рань — в хозяйствах за городскими стенами только начинали горланить петухи — но оставаться наедине с Лютиком не мог. Раз или два он обходил пьяных, одному слепому безногому нищему кинул монетку. Когда она звякнула о тарелку, тот начал рассыпаться в благодарностях, но его товарищ, которого ведьмак поначалу принял за груду тряпья, зашипел и сообщил, что это грязные деньги от отвратительного отродья. Ведьмак застыл, словно его стукнули чем-то тяжёлым по голове. Нищие восприняли это как угрозу и уползли куда-то в особо зловонный и тёмный переулок. А он думал. Думал о том, что, может быть, не только нищие так считают. Может, и Лютик тоже держит в голове эту мысль? Что он, Геральт, отродье?.. Это многое бы объяснило. Конкретнее — объяснило бы всё.

Резво развернувшись на каблуках, он решительно зашагал обратно к их обиталищу, едва не сбив торговку рыбой. Она гаркнула ему вслед, что он сукин сын, и это словно стало толчком. Ведьмак ускорил шаг и вскоре уже забирал свои вещи из пыльной мансарды. Лютик спал всё в той же позе, милый и беззащитный. Будь желание — резани по открытой шее, вот прямо под острым кадыком, и всё — никаких страданий и ревности… Он потряс головой, словно выкидывая из нее мысль и поднял голову, отыскал взглядом паука. Тот деловито оборачивал в кокон попавшую в паутину муху и на человека внимания не обратил.

Ещё немного постояв у постели барда, Геральт выгреб из кармана оставшиеся монетки и насыпал их в левый сапог Юлиана, молчаливым кивком пожелав ему счастья и удачи на кроватях то одной, то другой. Закинув куртку на плечо, ведьмак покинул мансарду и зарёкся общаться с этим невыносимо слепым музыкантишкой.

Заспанный паренек, отвечавший в этом доме за коней, открыл ему ворота и почти сразу вернулся на свою лежанку, даже и не глядя на то, как человек с самыми грустными глазами в Новиграде оборачивается, отыскивает мансардное окно и всё-таки уезжает.

========== Часть 3 ==========

В следующий раз, когда Лютик встретился с Золтаном Хиваем, они почему-то не стали пить. Бард отметил и то, что встреча эта произошла поутру, на следующий день после исчезновения Геральта. Так что он нисколько не удивился предложению зайти в корчму, зато его брови поползли наверх, когда краснолюд отказался выпить. Нет, конечно, у Юлиана не было никаких предубеждений касательно непьющих, он много повидал интересных финтов судьбы, однако, за всё то время, что они были знакомы именно этот конкретный краснолюд никогда не упускал возможности испробовать горячительного. То был первый звоночек.

Перебросились парой реплик, подходящих для начала разговора, замолчали. Де Леттенхоф заволновался, чуть не подавился яичницей и с сожалением её от себя отодвинул. Хивай смотрел на него так, что нечего было и помышлять о еде. А ещё он молчал, и это было вторым странным звоночком в его поведении. Поволновавшись пару минут и осознав, что ничего визави говорить не собирается, Лютик откинулся на спинку лавочки и сложил руки на груди:

— Ну?

— Гну, — сразу же отозвался его спутник, и этого оказалось для него достаточно, чтобы начать, — Лютик, скажи мне, тебя по голове часто били?

— Отличное начало разговора, Золтан, — поморщился трубадур, но, увидев, что друг не слишком-то доволен ответом на, в общем-то, риторический вопрос, поднял руки, демонстрируя ему холёные ладони и несколько поспешно добавил, — Всё-всё, не перебиваю.

— Так-то, — протянул краснолюд, сцапал тарелку с уже подстывшей яичницей и с непонятным для барда остервенением принялся потрошить несчастное блюдо. Когда яичница была истерзана, в голове у Лютика зазвенел третий звоночек — вилка воткнулась в столешницу едва ли не на всю длину зубчиков. Тупо попялившись на эту инсталляцию пару секунд, виконт поднял глаза на Золтана и указал на неё рукой. Он совершенно не понимал всех этих слишком иносказательных шарад, и отчего-то стал походить в этом аспекте на ведьмака. С кем поведешься… — Короче, Лютик, ты еблан, вот ты кто.

— Смотря что ты подразумеваешь под этим определением, — холодно отрезал бард и снова сложил руки на груди. Если их оставить на столе, то вполне может случиться и так, что вилка перекочует в его запястье. — Если мои успехи в любов…

— Я подразумеваю, Лютик, что ты еблан! — раскатился по всей корчме рёв раненного быка. Бард окинул немногочисленных затихших посетителей взглядом и, вздохнув, пододвинулся к краснолюду.

— Золтан, друг мой, давай мы либо закончим эту не слишком понятную для меня беседу, либо ты перейдёшь сразу к кульминации.

Хивай помолчал ещё с минуту, и де Леттенхоф уже собрался расплатиться и уйти, но он всё-таки произнёс:

— Несчастье в том, что ты мне друг. И он — друг. Но из-за тебя, еблана слепого, не складывается ни-че-го, — по слогам проговорил краснолюд и вдруг зыркнул на некоторых завтракающих, что ещё глядели на них, как на бродячий цирк. Вид его внушил достаточно страха, чтобы все уткнулись в свои тарелки и хотя бы не так откровенно подслушивали. — Вот и спрашиваю я тебя, друже, как так вышло, что ты игнорируешь всё?

Даже после этой проникновенной речи Лютик понял целое ничего, а потому продолжил молчать. За время последнего путешествия с Белым волком он очень хорошо научился чувствовать, когда лучше продолжать молчать, даже если ничего не понимаешь. И в этом они с Золтаном сейчас ой как похожи. Наверное, ведьмак его укусил.

— Геральт из-за тебя поутру уехал, — подытожил краснолюд и опять помолчал. Предусмотрительность в Лютике уже начала ослабевать, и он хотел начать отбрехиваться, потому что ведьмак всегда уезжал только по собственной воле. «Далеко уже не в первый раз он исчезает, а потом появляется из какого-то медвежьего угла с новым шрамом и вечно постным еблом, и с головой очередного чучела, притороченной к луке седла.» — Хотел сказать Лютик, и даже представил, как это сделает, но почему-то не сказал.

— Из-за Йеннефэр, — спокойно произнёс он, и голос его не дрогнул даже когда Золтан набрал побольше воздуха, чтобы перебить, продолжил, — в последний раз она треснула ему так, что неделю синяк сходил. Вот тебе и вся разгадка. С её стороны крайне жестоко подавать ему надежды… Да-да! — пришлось чуть повысить голос, потому что визави снова едва не перебил его, — Жестоко обнадеживать так искренне влюбленного человека! Вот тебе и вся драма, а я ни при чём.

— Да не любит он её, — Хивай поморщился, словно уксуса вместо самогонки хряпнул, и Лютик задохнулся и едва не забулькал, но вставить слово не успел, — Не она его истинная, а ты, еблан.

Виконт сначала оскорбился, а потом нахмурился и воззрился на краснолюда так, словно впервые его видит. И тогда собеседник очень по-менторски вздохнул и повторил, но его нисколько не обрадовало обалдевшее лицо барда. Он ему всё-таки друг.

***

— Плата ваша, милсдарь ведьмак, — прошамкал староста, и в протянутую (почти как на паперти) ладонь измазанного в грязи по уши Геральта ссыпалось несколько мелких монет. Староста ещё долго благодарил его, держался за стремя, проводил до частокола, пока Белый волк не покинул селение. Ведь места для ночлега не найдётся, да и фураж кончился, милсдарь ведьмак. Даже в конюшне спать негде, прости уж окаянных, не предусмотрели…

Посчастливилось повстречать бродячего торговца. У него фураж нашелся на всю сумму, которая у Геральта гремела в кошельке. Разминувшись с купцом, ведьмак свернул с тракта и скрылся в тени небольшой рощицы. Высохшая грязь отваливалась кусками. Плотва медленно переставляла ноги, как будто самолично истребила «оборотнев, что ужо пять девок погрызли!», а не стояла привязанная в лесочке, пока ведьмак с ожесточением рубил трёх одичавших псов крайне потрепанного вида. Отрубив самой крупной собаке голову, он нечаянно выронил её, и покатилась та по склону. Пришлось спускаться за ней и рыскать ещё час по болоту, оттого и вывозился по уши, пока достал доказательство убиения «оборотнев». Селяне изначально не слишком хотели оплачивать работу, но мужчина всё равно чувствовал себя самым жалким из ныне живущих ведьмаков.

Прошло уже две недели после его отъезда из Новиграда, но он всё ещё плохо спал, а потому ещё и выглядел — жальче некуда. Может поэтому ему и ссудили немного мелочи — чтобы не сдох. Раз за разом воскрешая в памяти события того вечера, ведьмак всё пытался разобраться, правильно ли он поступил, или стоило оставить Лютика есть кролика в одиночестве ещё тогда? А, может, совсем его с собой брать не следовало?..

Он бы проехал речушку, но Плотва всхрапнула и потянула к воде, вырвав всадника из раздумий. Спешившись, сначала напоил лошадь, потом механически расседлал и, раздевшись, сел в холодную воду. Она не слишком отрезвила, но чистым и в выстиранных вещах чувствовал ведьмак себя лучше. Развел костёр, накормил Плотву и набрал воды выше по течению, а потом поставил пару силков на кроликов. Вечером, сидя у костра, даже не повернул головы, когда позади хрустнула предательски веточка, а кобыла беспокойно задергалась. Не повернул головы, когда к костру вышли двое — и оба с беличьими хвостами.

— Денег нет, моими мечами вы пользоваться не любите, — он разломил прутик и безучастно кинул тот в костер, а после коротко взглянул сначала в одно, а потом в другое лицо подошедших. На несчастье Геральта они казались какими-то дальними родственниками Лютика, и от этого противно зашевелилось что-то внутри. Молчаливые, оба сели напротив, а человек продолжил, — но вас остались единицы в этих лесах, и вы всё равно вышли к костру.

Партизаны переглянулись, один кивнул, а второй проговорил с жутким акцентом:

— Мы знать тебя, Gwynbleidd. Иди прочь из этого леса. Или твои кости останутся здесь.

— Cáerme, — пожал плечами ведьмак и докинул в костёр ещё веточку. Молчавший до этого второй эльф сначала медлил, а потом шёпотом затараторил что-то первому, и Геральт из его тирады различил только «A d’yeabl aep arse!», что перевел как «Дьявольская задница», впрочем, по тону эльфа и так всё было понятно. — Твой друг, — продолжил он, когда первый остановил товарища, поморщившись, — Абсолютно прав. Я серьёзнее некуда в своём желании остаться здесь и принять не слишком приятную судьбу.

— Va’esse deireadh aep eigean, va’esse eigh faidh’ar, — подтвердил скоя’таэль, владеющий всеобщим.

Ведьмак не стал ничего отвечать, только стащил зубами с веточки кусок мяса и начал методично пережёвывать. Он протянул прутик эльфам, и первый поблагодарил кивком. Сложно было сказать, сколько они ещё сидели вот так, молча ужиная жёстким сухим мясом, но эльфы вдруг поднялись. Когда второй скрылся в кустах, первый проговорил:

— Va faill, Vatt’ghern.

— Va faill, — бросил в ответ Геральт и вытянулся на траве. Легконогие эльфы ушли, не потревожив и листика. Значит, специально шумели, чтобы он услышал. Он забросил руки за голову и ещё некоторое время молчал, пытаясь осмыслить, что он чувствует из-за этого предупреждения. И горько усмехнулся — был бы с ним Лютик, они в тот же миг бы нахлёстывали коней, чтобы оказаться подальше от опасности. Пусть даже мнимой. Дубовоголовый поэтишка, конечно, та ещё коровья лепёшка, но ведьмак его не выбирал.

— Cáerme, — прошептал Геральт и закрыл глаза.

***

Если ему было нужно, Лютик умел голосить так, что дрожали стёкла. Но сейчас они с Золтаном находились на улице, а потому поэт только шипел, что та рассерженная кошка:

— Да не может такого быть! Вообще никак не может быть! Я бы понял, ясно тебе?! Не верю!

Краснолюд неспешно шагал вперед, спокойный и невозмутимый. Прошло уже пять дней после их разговора, Геральт умчался так далеко, что его только чародей найти может, а де Леттенхоф всё продолжал верещать.

— Когда бы ты понял, пока член во всяких баб-то совал, а? — вполне резонно заметил он, и трубадур заткнулся и ускорил шаг. Контраргументы кололи ему глаза, и он старался убежать куда-нибудь, но запала у него хватало ненадолго, и вот он уже вернулся и продолжил всё тем же шипением:

— Не может такой чуши существовать, Золтан! Со-вер-шен-но!

— Ну, конечно, не может. Монстров не существует, чародейки столетние на двадцать не выглядят, джинн по желанию Геральта сам себя не выебал…

Контраргумент прервал ожесточённый спор ещё на минуту, и Хивай остановился, ожидая, когда бард притащится обратно. Им стоит свернуть, если они собираются всё-таки завершить задуманное.

Три дня назад они вроде как сговорились, что дойдут до Трисс и попросят найти беловолосого ведьмака. И только сегодня у Лютика кончились отговорки. Но он всё ещё яростно сопротивлялся обрушившейся на него правде, даже сходил семь раз на блядки. Краснолюд не стал объяснять, что это нисколько не отменяет того, что они с Геральтом всё равно родственные души. Юлиан такое откровение принимать отказывался, и этим походил на ребёнка, который разбил вазу, закрыл ладошками глаза и искренне верует в то, что это всё исправит.

Они тащились очень долго, потому что по мере приближения к квартире Трисс, Лютик всё озлобленнее выражал свою позицию несогласного с законами Вселенной и порывался уйти всё чаще. Золтан применил всю данную ему тактичность, чтобы не треснуть бабнику промеж ушей, но и ему недолго оставалось до критической точки. Благо, они всё-таки дошли до нужного дома, а бард наконец замолк, впрочем, не забывая изображать из себя крайне оскорбленного человека.

Когда чародейка открыла дверь, то несколько удивилась отсутствию ведьмака в компании. Золтан развёл руками, пихнул виконта в поясницу и поздоровался:

— Привет, Трисс, как жизнь?

— Явно менее интересно, чем у вас, — она улыбнулась, но сразу же стала серьёзной. — С такими лицами просто так в гости не ходят…

— Потому что мы не в гости, Трисс! — взрыкнул, перебив, Лютик и без приглашения прошагал до одного из кресел, в которое и рухнул. Хивай снова развёл руками, встретившись взглядом с обыкновенно весёлой Меригольд, которой сейчас, очевидно, радоваться было особо нечему. — Нам нужно найти Геральта, потому он, видишь ли, тупой как тот сапог, и не понимает, что я не его родственная душа! И он обиделся! — виконт взвился с кресла и начал совершенно ничем не обоснованное движение по комнате, провожаемый удивлённым взглядом чародейки, — А я вообще не верю в эти души, курва их мать, через себя да об пень!

Наконец выговорившийся де Леттенхоф упал обратно в кресло, едва его не перевернув. Молчание повисло всего лишь на минуту, а барду показалось, что на пару вечностей. И когда праведный, с его точки зрения, в нём иссяк, он посмотрел в глаза женщины и добавил, правда, уже куда тише:

— Я хочу его найти, — но надолго его спокойствия не хватило, и он снова почти закричал, как будто самому себе пытался доказать, что всё-таки прав. — Найти и в глаза его блядские посмотреть! И пусть скажет мне что-то про своё сраное предназначение, когда я ему лютню начну о голову крошить!

Юлиан закинул ногу на ногу и поджал губы. Пока они с Золтаном шли, его знаменитая шапочка сползла, и сейчас он сорвал её с головы, смял в кулаке, откинул прочь и, склонившись, запустил руки в волосы. Чародейка хотела было подойти, но краснолюд остановил её, перехватив за длинный рукав закрытого платья из дорогой ткани и только покачал головой.

Лютик не сразу осознал, что товарищи покинули его, поднявшись наверх. Он так и остался сидеть в кресле, раздираемый родившимся внутри противоречием.

На потерявшее всякую привлекательность перо цапли падали хорошо видимые на солнце пылинки.

Комментарий к Часть 3

1. Gwynbleidd - Белый Волк

2. Cáerme - Рок, судьба, предназначение

3. Va’esse deireadh aep eigean, va’esse eigh faidh’ar - что-то кончается, что-то начинается

4. Va faill, Vatt’ghern - Прощай, Ведьмак

========== Часть 4 ==========

Давно уже ведьмаку не удавалось выкрасть себе ночь без снов. Костер прогорел, где-то совсем далеко о чём-то переругивались сверчки, и в чаще ночного леса ухал филин. А потом всё затихло, как будто бы лес замер, напрягся и готовился прыгнуть. Заржала Плотва, и Геральт открыл глаза, но не двинулся. Даже непосмотрел на неё. Кошачьи глаза превратились в щелочки, в ту же секунду мир приобрёл чёткость, исчезли коварные тени, и ветви деревьев перестали тянуть хищные пальцы в сторону всё ещё лежащего ведьмака.

Надо было бы подняться и успокоить кобылу, но отчего-то совсем не хотелось вставать с мягкого и чуть влажного от росы травяного ковра. Лениво размышляя о том, как любое существо с рождения и до кончины борется за жизнь, ведьмак слушал, как бесится Плотва, привязанная к дереву. Её ржание раздражало, а ему не хотелось даже вытянуть руку и сложить пальцы в Аксий. Отрешённость разлилась по всему телу. Смирившийся, он всё-таки сел, когда уловил движение впереди, где на дорожке лунного света виднелось что-то действительно огромное. Что-то, по-настоящему пугающее лошадь. Что-то, от чего медальон под рубашкой трепыхался как пойманная рыбёшка.

Приближалось существо медленно. Когда чудовище может позволить себе не торопиться, от него бессмысленно бежать. Геральт разглядел широкоплечего всадника, и подумал бы даже, что Существо отдает дань моде Нильфгаарда, но не приметил имперского солнца, да и шлема с крыльями хищной птицы не было. Потому что и самой головы не наблюдалось.

Ведьмак нехотя встал, выдернул меч из ножен и перерубил верёвку, удерживавшую кобылу. Плотва ломанулась сквозь чащу, но мужчина даже не проводил её взглядом, понадеявшись, что она достанется кому-нибудь из белок. Жаль только, что седло и поклажа остались с ним. Он и так бы не стал жевать фураж, а теперь, видимо, и не придётся. Всадник приблизился, но даже при решительной и молниеносно быстрой атаке Геральт не достал бы его мечом. Без удивления или страха ведьмак отметил - существо действительно обезглавлено. И ещё — немного сентиментально, раз носит свой же обезображенный череп со светящимися глазницами и отсутствующей нижней челюстью в правой руке. «Леворукий, наверное». — Как-то вяло шевельнулась мысль, когда ведьмак обратил внимание на меч, направленный в его сторону справа.

Чувство, когда в твою голову проникают, сравнить особо не с чем. Геральт поморщился, но больше от того, как забился на груди медальон. Захотелось сорвать его с шеи, отбросить подальше, но он не сделал этого, а после вздрогнул, когда в его черепной коробке обрушилась скала и совершенно нечеловеческий голос грянул:

«Ты зря встретился с Дуллаханом, смертный!»

«Так, значит, Дуллахан», — вторая мысль оказалась не шустрее предшествующей. В масштабе ситуации —знание мало что меняло. Ведьмак не видел никакого смысла в сражении, опустил меч и воззрился прямо в горящие огоньки черепа. Конец всем душевным страданиям был таким желанным, что он едва сдержался, сохраняя последние крупицы гордости, чтобы не пойти навстречу чёрному всаднику и не встретить холодную сталь грудью.

Но Дуллахан, видимо, уловил его настроение, и голову на этот раз заполнило нечто, напоминающее раскалённое масло: «Не от моего меча», — обронило загадочное существо, подняло коня на дыбы, позволив тому лягнуть пару раз воздух, и умчалось по дороге из лунного света.

Геральт с некоторой долей удивления проводил его взглядом. Рефлексы сработали быстрее разума, заставили рвануться вперед, кувыркнувшись через голову и резко развернуться. Он отбросил ножны, перехватил меч поудобнее. Пока чёрный рыцарь говорил, за его спиной объявился истинный хранитель этой рощи. Несомненно, только Леший мог обидеться из-за костра и убитой дичи. Ведьмак знал, что они чрезвычайно редки, вот только везёт ему, как утопленнику. Мало того, что голова, увенчанная оленьим черепом, терялась где-то в кронах деревьев, так вдобавок, в отличии от своих собратьев, этот оказался донельзя крупным. Будь он поменьше, и Геральта пришиб бы с двух ударов огромной лапищей. Но он огромный. А потому удар будет только один.

Геральт отошёл ещё, не отрывая взгляда от чудовища. Оно, как и Черный Рыцарь Дуллахан, явно никуда не торопилось. И вдруг почувствовал, что совершенно не хочет умирать. Хочет вернуться к Лютику, послушать его песни, глупые шутки и заглянуть в дурные синие глаза.

— Cáerme, — выдохнул он, втянул носом воздух и бросился навстречу судьбе.

***

— Я не верю, что ты не можешь его найти, Трисс, — тихо проговорил весь какой-то серый виконт, навещающий чародейку вот уже десятый день подряд. Уже на пятый он перестал орать и метаться по её квартире. Зато начал молчаливой тенью преследовать её всюду. Из напряжения, которое около барда распространялось, можно было бы вить лучшие канаты.

Золтан не выдержал на второй день, и всё это время Юлиан приходил к ней с видом человека, который очень серьезно болен. Если бы Меригольд не знала, что перед ней тот самый бард, любимец женщин и верный спутник Белого волка, то вряд ли бы догадалась. Бледная тень трубадура выглядела устрашающе.

— Я не могу, Лютик. Я перепробовала всё, — Трисс опустилась на подлокотник кресла, в котором тот сидел весь какой-то потерянный. Или, скорее потерявший. Чародейка медлила, но потом решила, что лучше выпить чашу горькой правды до дна. Уже потом она спросит себя — а кто дал тебе право решать, Трисс?.. И никогда не сможет ответить на этот простой вопрос. — Послушай, — она мягко коснулась подбородка гостя и заставила его посмотреть на себя, — Девять дней я знала, что ещё могу его обнаружить. Но сегодня…

Он вдруг прервал её, и пальцы сжались на руке Меригольд, как двемиритовые наручники.

Юлиан помотал головой и отрывисто, словно сдерживаясь, прошелестел:

— Геральт не мог умереть, Трисс.

Чародейка не нашла ответа, не могла сделать ничего, кроме как поджать губы и виновато отвести взгляд. Она зажмурилась, вздрогнула, когда ледяные пальцы виконта отпустили, а сам он поднялся. Чародейка ждала истерики, но её не произошло. Возможно, есть всё-таки какие-то границы, в которых человек ещё в состоянии что-то чувствовать, а после — зияющая пропасть мрака, из которого нет возврата.

Шагов она почти не слышала, так сильно грохотало сердце в собственной груди, что хотелось прижать ладонями, чтобы только не вырвалось. Но около двери виконт обернулся, попросил её поискать ещё… Хотя бы место. Чуть слышно скрипнули петли.

— И да. Спасибо за твою помощь. Ты была ему очень дорога.

Знакомые улицы превратились в лабиринт. Лютик не слишком хорошо понимал, куда идёт. Наверное, ему тяжело осознавать эту потерю, потому что именно он, виконт Юлиан Альфред Панкрац де Леттенхоф, и подтолкнул Геральта к краю. То, что он с этого края сорвался сам — ничего не меняет. И вся вина лежит только на плечах поэта.

Озарение пришло так резко, что бард замер на месте и, развернувшись, бросился обратно к Трисс. Стоило ему, взмыленному, ворваться в квартиру, Меригольд была готова к чему угодно, но только не к сбивчивому горячечному бреду, который Лютик на неё вывалил.

— Кто, если не она? — В конце концов задаёт резонный вопрос поэт, и чародейка из Марибора не в состоянии отказать.

***

Йеннефэр, очевидно, была не слишком рада внезапным гостям, что вынырнули из портала на одном из отдалённых уголков Скеллиге. Трисс, конечно, предупредила, что «им» нужна помощь, но отказалась объяснять, кто такие эти таинственные «мы» и в каком деле помощь. Потому венгербергская чародейка и удивлена. Впрочем, Лютик ничего бы не поставил на то, что он прав. Ему хочется броситься ей в ноги, чтобы она только согласилась, но с ним женщина, что пахнет сиренью и крыжовником, разговаривать не желает.

Обе чародейки отходят, и солёный ветер развевает их волосы и уносит в море слова. Разговор, пусть виконт не был в состоянии разобрать его, шёл на повышенных тонах. Никто из них не испепелил собеседницу, но бард вполне мог себе представить, какими оборотами обложила его темноволосая. И в общем-то, он с ней даже согласился бы. Присев на один из камней, Юлиан поднял голову к небу, по которому неслись стремительные драккары облаков. Вновь взглянув на женщин, отметил, что Йен то и дело тыкает в его сторону пальцем. Вряд ли с похвалой новой баллады…

Вернулись обе взвинченные до предела, но де Леттенхоф даже не дрогнул, только посмотрел на удивительную женщину и молча ожидал решения. Фиалковые глаза смотрели на него с такой ненавистью, что, не будь ситуация исключительной, он отвернулся бы. Однако что-то заставило его выдержать взгляд.

— Йен, пожалуйста.

***

Лютик давно уже потерял счёт времени. Дни смешались в водоворот восходо-закатов. Он ждал хоть каких-то новостей от обеих чародеек, но всё равно удивился, когда Йеннефэр из Венгерберга появилась, цапнула его за руку и втащила в мерцающее ничто портала.

Роща, в которой они оказались, Лютику была незнакома, что странно. При их бродячей жизни, которую они с Геральтом вели, вроде бы как весь Север должны были обойти… Задуматься об этом чародейка не позволяет. Она кажется уставшей и злой, так что Юлиан не сопротивляется и сопровождает ее до раскуроченного места стоянки.

Не нужно быть следопытом, чтобы примерно восстановить хронологию событий. Кострище, обложенное речной галькой. Вода поблизости, и путник остановился здесь, расседлал лошадь, вот и сумки с самим седлом лежат… То, что от них осталось. Бард оставил замершую Йеннефэр на краю этой полянки и присел около чего-то, торчащего из кустов.

Ещё до того, как он полностью вытянул вещь, кровь его начала превращаться в лёд. Лютик протёр рукавом находку, и ему пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя вдохнуть. До того момента, пока он не стёр слой грязи с меча, внутри его теплилась слабая надежда. Но слишком часто де Леттенхофф видел эту рукоять. А Геральт как-то хвастался, что такой меч есть только у него. То есть… Теперь больше нет. Лютик поднялся и молча протянул чародейке обломок. Ей, наверное, даже тяжелее, чем ему. Потому что он ничего не чувствовал.

Ведьмак всегда был аскетичным, потому поиски не затянулись надолго. Вскоре виконт разыскал и медальон. Он промыл его в реке, заглянул в оскаленную волчью пасть, и теперь не готов был сказать, кому всё-таки тяжелее.

Потому что он всё-таки почувствовал. Ту боль, что нельзя описать ни на одном языке из существующих. Боль в каждой клеточке тела, молниеносно распространилась и принялась пожирать его изнутри.

========== Часть 5 ==========

На улице шумела разноголосая толпа. Лютик упаковал последние вещи уже как час назад, но тогда ещё было тихо. За многолетние странствия бард приучился выезжать пораньше, чтобы не глотать пыль на тракте, но сегодня он задержался.

Несмотря на все подтверждения смерти Геральта, поэт тянул с отъездом, как мог. Он не выл и не рыдал, ровно как и Йеннефэр, что даже не попрощалась. Только сунула ему в руки обломок одного из пары ведьмачьих мечей. Второго на поляне они так и не нашли, хотя Лютик и облазил все ближайшие кусты.

Поэт наконец поднялся, в который уже раз поправил непривычную перевязь и проверил, на месте ли медальон. Пальцы нашли оскалившегося волка на положенном месте — де Леттенхоф решил сначала, что лучше зашить его в голенище, но всё-таки остановился на более простом варианте и повесил на шею.

Хотя виконт и попрощался со всеми, но его не особо удивил Хивай, встретившийся на улице. Сказал, что проводит до ворот. Мерин с большой неохотой тащился следом. Пустые ножны, которые краснолюд достал для поэта, когда тот попросил, ощутимо стучали по бедру при каждом шаге.

— Ты вообще уверен, что тебе нужно туда ехать?

— Конечно, — уже оказались в предместьях. Лютик не торопился влезать в седло. А вдруг… Вдруг появится всё-таки ведьмак на горизонте? И можно будет сломать ему лютню о голову. — Куда ещё стоит отвезти его меч и медальон, если не в Каэр Морхен?

Золтан поморщился. Они уже обсуждали, что так просто в Крепость Старого Моря не попасть. А знанием, как туда всё-таки добраться, обладают единицы. Трубадур только головой качал. «Ведьмаки знают, — говорил он, и ничто не могло поколебать его уверенность, — значит, найду кого-нибудь из них». Поэт совсем не желал ничего слушать о том, что убийцы чудовищ не все похожи на их друга, и вполне могут осерчать, когда увидят медальон и то, что осталось от меча. Хивая удивляла нахальная легкомысленность, с которой Лютик пожимал плечами, считая, что вряд ли его примут за виновного в смерти Геральта.

— До скорой встречи, Золтан!

Краснолюд едва успел договорить «до скорого», как бард послал отчаянно сопротивляющегося мерина в галоп.

***

«Как странно, — думалось поэту, пока он мерно покачивался в седле, положив ножны поперёк седла и прижав их ладонью. Геральт так тоже иногда делал, если примечал на горизонте что-то подозрительное, только вот он держал меч за рукоять, чтобы молниеносно среагировать, случись что неприятное. — Как странно всё сложилось».

Конному, конечно, лучше, чем пешему, однако в течение всех их совместных с ведьмаком путешествий, и особенно во время последнего, бард не упускал случая пожаловаться на одеревеневшую в седле задницу. Белый волк делал вид, что не слышит. Но почему-то всегда в ближайшее время они уже останавливались на стоянку. Сейчас де Леттенхофф, хотя и чувствовал одну большую мозоль всё в том же месте, остановки делал только при попытках своего коня симулировать смерть от усталости. Два дня назад он был в одной деревушке, где поинтересовался, нет ли заказов. На него внимательно посмотрели, оценивая, но потом всё-таки поведали, что недавно тут был один ведьмак, и работы больше нет.

Лютик выпытал, куда направился этот ведьмак, приободрился, когда узнал, что уехал тот на север, но тут кто-то проговорился, что было это месяца три назад, если не больше. Разъезжать по всем королевствам в поиске неизвестного ведьмака — занятие очевидно неблагодарное. Проще найти иголку в стоге сена.

Стоило, наверное, всё-таки послушать краснолюда.

Мальчишка, получив медную монетку, скорчил недовольную рожицу, и бард уже привычно натянул самое суровое выражение на лицо, выразительно устроив правую руку на бедре. Геральт бы сделал также. Когда пацан опустил глаза и наткнулся взглядом на меч, то предпочёл всё-таки заняться заметно погрустневшим за две недели пути мерином. Лютик, забрав из конюшни седельные сумки вместе с лютней, к которой уже давно не прикасался, направился в общий зал.

Наверху его ждала не самая отвратительная комната, но он решил подняться туда позднее, а пока просто занять место за столом в углу. Так бы поступил ведьмак. Пока он ужинал, то внимательно слушал, о чём переговариваются посетители. Когда понял, что ничего интересного не говорят, то расплатился и ушёл спать.

Хозяина о новостях он расспросил поутру, но тот тоже не в состоянии поведать ничего актуального для де Леттенхофа. Помедлив, трубадур поинтересовался, как давно были ведьмаки в этих краях. Подозрительный взгляд впился в слишком холёное для представителя этой профессии лицо.

— Я ищу кого-нибудь из своих, — коротко хмыкнув, виконт кивнул мужчине на прощание и взлетел в седло. — Впрочем, сам найду.

***

Прошёл ровно месяц с того момента, как он покинул Новиград. И ему однозначно не везло, раз никто из встреченных и расспрошенных им людей никак не продвинул его к конечной цели. Лютику, наверное, стоило бы отчаяться и повернуть домой. Но виконт прекрасно понимал, что этого не сделает. Наверное, целью путешествия, как бы ни было это парадоксально, было всё-таки само путешествие.

Вечером, расположившись около костра, поэт, успевший приобрести привычку подолгу вертеть в пальцах ведьмачий медальон, расхаживал в освещённом пятне, во-первых, разгоняя застоявшуюся кровь, а, во-вторых, мысленно подсчитывая количество слогов в будущей песне. Белый волк неоднократно видел его вот таким — бормочущим что-то, спрашивающим то и дело рифму к какому-нибудь слову, а потом подбиравшим музыку под слова. Он всегда так делал — сначала стихи, а потом уже музыка. Может, поэтому даже суровому и вечно хмурому ведьмаку тоже нравилось их слушать?..

В огненной пляске искр, что взвивались над костром, есть нечто поистине завораживающее. Что-то манящее и магическое. Лютик вырвал страницу из записной книги, смял и кинул в костёр. Эти наброски явно неудачны. Когда слишком долго в чём-то не практикуешься — обязательно теряешь навык.

Завтра будет целый день, чтобы практиковаться в поэзии, решил бард и всё-таки убрал свои записи, лёг. Заснуть, однако, получилось не сразу. Он смотрел на звёздное небо ещё долго. Геральту бы оно точно понравилось.

***

— Пора просыпаться.

Веки такие тяжёлые, что, наверное, всё-таки не пора. Мир вокруг начал медленно обретать пространство, наполняться шелестом и поскрипыванием дерева. Как бы сильно не хотелось остаться и дальше в небытии, но он всё-таки открыл глаза. Пришлось моргнуть пару раз, чтобы сфокусироваться на лице склонившейся над ним женщины. Её волосы щекотали кожу. Пахло от нее травами и кровью.

— В который раз уже мы встречаемся.

Он открыл рот, чтобы ответить, и это простое движение отдалось болью. Поднял руку, коснулся подбородка. Пальцы наткнулись на жёсткую щетину, скользнули до шеи и коснулись чего-то мягкого. Бинты, — родился в голове образ слова откуда-то из прошлой жизни. Женщина куда-то исчезла, потом подняла его голову и помогла попить. Кажется, не было ещё воды вкуснее на его памяти.

— Не говори, — прервала женщина, прижала палец к его губам. — Поспи ещё.

Он провалился в бездну так резко, словно это был знак сомн. Вот только проснулся совершенно точно не так быстро, как после него. На этот раз женщины нигде не было, и в помещении темно. Сел, новый приступ боли прошил внутренности. От груди и до пояса — пальцы везде наткнулись на бинты.

Женщина появилась из темноты и устроила на его коленях меч. «Глупо, как глупо. Что я сделаю этой железкой, если даже сидеть на постели — невыносимо больно?» Однако, всё же коснулся рукояти, оплёл её пальцами.

— Я не смогу постоянно спасать тебя, — прозвучало укоризненно.

— Ты и не должна, — произносить слова было тоже тяжело. Да и дышать трудно, так что он сделал паузу. — Я не просил.

— Тебе ещё многое предстоит, Геральт. Да и от Предназначения не сбежишь.

Ведьмаку захотелось огрызнуться, что его Предназначение скачет по чужим койкам и всё играет серенады то одной, то другой, так что, в сущности, какая разница? Он молчит. Однако достаточно выражения лица собеседника, чтобы женщина покачала головой:

— Не сбежишь, Геральт. Как за весной приходит лето, как за отцом — сын, так и за тобой по пятам следует судьба.

Белый волк зажмурился и лёг обратно на постель. Снова — провал, темнота и ничто. Когда он вновь открыл глаза, то решил подняться. Удивительно, что сил ему хватило. Удивительно и то, что за порогом пустого и как будто необитаемого дома обнаружилась хорошо протоптанная тропинка. Геральт никуда не торопился, не думал ни о чём, просто механически переставлял ноги, пока не расслышал впереди до боли знакомые ему звуки.

Лютня и неразборчивое издалека пение. Запах костра. Над головой — плотная сень леса. Ведьмак всё равно не решился двигаться быстрее.

Звук стал громче и чище. Деревья расступились перед ним, открывая невероятную картину. Бездонное небо с миллионами звезд. Небольшой костёр. Знакомая спина.

— Cáerme, — против его воли совалось с губ.

Лютик обернулся.

========== Часть 6. Бонусная ==========

Комментарий к Часть 6. Бонусная

Изначально работа подразумевала открытый финал и он меня устраивает. Концептуально часть ничего важного в сюжет не добавляет и отличается повышенным плюшевым флаффом. Я предупредил.

Иногда всё в жизни складывается так, что иначе, чем судьбой и назвать никак такое стечение обстоятельств не получится. Но Лютик — человек отягощённый образованием и неоценимым жизненным опытом — упорно отказывается в это верить. Геральт молчит и терпит, пока де Леттенхоф продолжает упорно разглагольствовать на тему того, что некоторые из присутствующих уж очень старательно подыскивают факты, с помощью деструктивной логики их связывают и на выходе получают удивительную по невозможности теорию. Бард тараторит, затыкаясь только по причине редкой нехватки воздуха. Ведьмак ничего не говорит о том, что в каждом виконтовском слове прекрасно чувствует наигранность. Только позволяет себе усмехнуться в чужое плечо, пока де Леттенхоф отчитывает его за излишнюю доверчивость слишком ровным голосом, да ещё периодически просит — не слишком убедительно — не пыхтеть ему в ухо.

Мерин вяло шагает под двумя седоками уже достаточно давно. Неуловимо изменившаяся погода крайне прозрачно намекает, сколько времени прошло, и стоит, наверное, Белому волку обратить на это внимание, но… Лютик в кольце собственных рук ощущается так правильно, что Геральт даже не старается как-то прятать своё до дурости хорошее настроение, за что и получает — не в первый раз — колкости касательно его, ведьмака, умственных способностей. Но даже несмотря на это, бард отчего-то не спешит выворачиваться из объятий, а чирикает, по мнению его спутника, только ради глупого желания скрыть собственную радость от встречи. Это очень в стиле Лютика — скрываться за ширмой недалёкого.

***

— Лютик, твою!..

— Да не ори. Не так и больно, — по губам поэта расползается ядовитая усмешка, и он, кажется, нарочно старается дергать волосы посильнее. Геральт только морщится, когда гребень проходится по очередному колтуну. Не стоило соглашаться на невинное предложение, точно не стоило! Ведьмак дёргается, но не издаёт ни звука. Лучше бы остриг, и дело с концом… Но пальцы де Леттенхофа, осторожно перебирающие прядь за прядью и периодически касающиеся кожи то тут, то там, стоят того, чтобы потерпеть. — Можно вопрос?

Удивлению ведьмака нет предела. Подобного виконт никогда не спрашивал. Впрочем, раньше он и в Каэр Морхен ничьи сломанные мечи с медальонами не отвозил… И к внешнему виду волос Геральта относился с удивительным спокойствием…

— Задавай.

— Как ты вообще выжил? — Лютик продолжает распутывать какой-то особенно пострадавший участок волос, и так им обоим легче. Говорить, не глядя друг другу в глаза. Виконт не торопится признаваться, что только теперь чувствует себя полноценным. Ведьмак не хочет признаваться, что всё успел понять при первой после разлуки встрече, когда его Предназначение отбросило лютню, едва ли не повизгивая в два прыжка оказалось рядом и повисло на шее, сжав с такой силой, что аж в глазах потемнело.

— Сложно сказать. Наверное, повезло, — ведьмак зачем-то состраивает недоумевающую физиономию. Убедительности ради.

— Ага. И поэтому у тебя, — дернув волосы, словно в назидание, медленно проговаривает Лютик, — в боку дыра размером с ладонь. Странное везение, не находишь?

Геральт упирается рукой в землю, перераспределяет собственный вес и оборачивается, чтобы встретиться взглядами.

— Зато я снова увидел тебя.

По напряжённому лицу поэта было бы сложно понять, что происходит, но ведьмак отмечает краснеющую кожу на шее, улыбается, ничего не добавляет и поднимается. Протягивает руку. Если нужно, он подождёт. Столько, сколько потребуется.

***

После длительных скитаний бадья с горячей водой кажется манной небесной. Геральт едва не урчит, когда опускается в неё. Ночевать под открытым небом, конечно, тоже замечательно, но некоторые блага цивилизации ему по душе. Когда в комнате появляется Лютик, ведьмак решает даже не шевелиться. Только приветственно поднимает руку, словно они давно не виделись.

— Присоединишься?

— Мне нужно ещё кое-что сделать, — отзывается откуда-то из-за спины Лютик, но волк только пожимает плечами и сползает в воду по шею. — Ты так и намерен скрывать от всех остальных, что не умер?

Этот вопрос злит. Колет между ребрами тонким и смертельным жалом мизерикордии. Кинжал пощады… Кто вообще решил, что для такого клинка это будет просто изумительное название? Сделав вид, что ничего он не слышал, ведьмак набирает в грудь воздуха и опускается под воду с головой. Есть маленькая вероятность, что барду надоест ждать, или, что его призовут срочные дела… Но, стоит вынырнуть, как взгляд упирается в насупившегося Лютика с бритвой в руках. На секунду у волка пробегаются по коже мурашки, а потом он вспоминает про порядком отросшую бороду.

— Ты всё ещё ждёшь ответа, да?.. — Видимо, ответить всё-таки нужно. Уже приблизительно неделю разговора удавалось успешно избежать, но теперь время пришло.

— И советую тебе быть честным, я вооружен, — зубоскалит виконт, а после кладет руку на макушку визави и поворачивает его голову. Бритва скользит по щеке с осторожностью, достойной хирурга. — Они наверняка тебя оплакивают.

— И ты оплакивал? — Геральт пытается повернуть голову, но Юлиан оказывается непреклонен, и вновь заставляет отвернуться. — Лютик?

— Конечно. Хоть ты и возомнил, что нас связывает это твое Cáerme…

Ведьмак закатывает глаза. Уже в миллионный раз бард пытается втолковать ему, что они не родственные души, и лучшей тактикой до сих пор остаётся молчание. Он отсекает всё лишнее, максимально сконцентрировавшись на ощущениях. Лютик обижается и замолкает, надув губы. Поворачивает его к себе другой щекой, продолжает бритьё. Он потешно сосредоточен, и Геральт улыбается против воли. Мутации не выжигают чувства калёным железом. Ну, или в нём не выжгли.

— Дай мне ещё немного времени побыть наедине с тобой.

Бард заканчивает и смотрит в лицо мужчины долго и очень пристально.

— Не знаю почему, но я не хочу тебе отказывать в этой прихоти, — подытоживает он.

Ещё немного — и повиснет слегка тягостное молчание. Но не повисает.

— Потому что я люблю тебя, дурная голова.

Юлиан так резко и сильно надавливает на макушку, что приходится окунуться, но уже в следующую секунду Геральт перехватывает чужую руку и, тряхнув головой, поднимается из воды. Лютик не опускает глаз, только роняет бритву, когда его друг, его спутник, его Предназначение переступает бортик и привлекает к себе. Только бормочет что-то вроде «ты мокрый, дурак» и почему-то не отстраняется.

Ведьмак не упорствует слишком сильно, но всё-таки срывает короткий поцелуй с чужих губ и отпускает барда. Тот, вопреки ожиданиям, остаётся на месте, хотя лицо его начинает заливать краска. От гнева?.. Геральт не знает, только с явным, написанным на лице удовлетворением смотрит в глаза цвета речной воды, отражающей листву — необыкновенно голубые с зелёными росчерками — и улыбается.

Как за весной приходит лето…

***

Лютик возвращается поздно. Ведьмак слышит, но не открывает глаз, чтобы казаться спящим. Слышит, как чуть прогибаются доски под осторожными шагами. Слышит шелест ткани, высвобождаемой из застежек. Чувствует, как под одеяло врывается прохладный ночной воздух, а потом — как прижимается такой же холодный Юлиан. Геральт поворачивается на бок, утыкается носом в чужой висок, сгребает в объятия и прижимает к себе. Бард пытается что-то бормотать, но Волк не подаёт вида, что бодрствует. И, конечно, он утром ничего не скажет о наличии второй кровати в их комнате.

И, конечно, он подождёт. Столько, сколько будет необходимо.

«Герой больше не идёт в одиночестве,

Нежные руки, удержат от падения,

Узы любви станут щитом.

Его судьба, наконец, будет раскрыта.»